Путь солнца

- Кра-со-та! – удивлённо выдохнул он.
- Здорово! – громко согласилась она.
Оба глянули на запад и замерли на месте, поражённые огромным и ярким закатом солнца. Лица смягчились улыбками. Подъём на гору был нелёгким, но сейчас для этих людей словно погасли звуки, исчезло из вида – даже для бокового зрения – всё, что обнаружилось здесь, на вершине, и сами мысли, иные чувства, кроме восторга, растворились и уступили место любованию красно-розовым праздником, который растёкся на половину неба, по вершинам невысоких гор и тёплыми, бархатными волнами окатывал двух людей, свидетелей торжественного прощания солнца с землёй.
Оно ещё царствовало, это горячее, наполненное безмерной внутренней силой проявление Бога в физическом мире, но уже начало обжигать горизонт, раскрасило тысячами искр-оттенков западное небо и больше не слепило глаза, как днём, на пике своего могущества. И оба человека одновременно почувствовали, что удостоились редчайшей возможности прикоснуться к Тайне: они видели солнце, они могли любоваться солнцем в те самые последние его земные минуты, когда светило, уверенное, что из-за деревьев и возвышенностей его никто не видит, выплеснуло напоследок из своей космической красоты самое сокровенное. И ещё оба подумали о том, какие они молодцы, что поднялись на эту, в общем-то, небольшую гору и увидели ТАКОЕ!
Когда экскурсовод предложил группе пройти ещё немного вверх, чтобы глянуть на окрестные леса с возвышения, согласились только двое – самые любопытные. Ему было шестьдесят, и в этой поездке он жадно всматривался в каждую достопримечательность и чуть ли не в каждый кустик, добирая в душу то, мимо чего незряче проходил в течение жизни. Она, десятилетняя девчонка, сама была достопримечательностью и одновременно головной болью тургруппы: всё интересное замечала первой, и резкие восторженные обращения к маме принуждали смотреть в нужную сторону весь автобус; оценку природным объектам, к которым их подвозили, давала таким взрывом эмоций, что после вскриков, визга и хлопанья в ладошки никто и не пытался что-либо добавить обыкновенными словами. Кроме того, этот сорванец

женского пола постоянно стремился разглядеть всё поближе, потрогать едва ли не каждый камень, поэтому ссадины на её руках и. наверное, на коленях под джинсами соответствовали количеству осмотренных достопримечательностей.
Когда группу привели от автобуса к водопаду, народ занялся фотографированием и многократным ощупыванием воды: «Какая холодная!» Но девочке было недостаточно просто обскакать по мокрым камням чашу с водой, а её фотографии обязаны были превзойти то, что выходило у прочих. Не обращая внимания на осклизлость мшистых выступов и туман ледяных брызг, она полезла выше самых храбрых туристов, потом ещё выше, и побледневшей маме, как и другим опасливым женщинам, пришлось состязаться голосами с падающим с десятиметровой высоты потоком, над шумом которого, впрочем, легко взлетал девичий возглас то детского восторга, то весёлого приказа: «Фотай!.. Ещё!.. И так!»
Минут через сорок водопадом насладились все, даже ребёнок. Тогда экскурсовод и объявил, что вернуться к стоянке можно двумя тропами: той, по которой пришли, или другой – по противоположному склону. Подъём на гору даёт возможность увидеть соседние вершины с их обрывами и каменными россыпями, а также значительную часть реки, которая – где шире, где уже – прорезала себе путь по низким местам и вот, почти спустившись в долину, устроила для людей зрелище водопада.
- Наверное, устала петлять между скал и – прыг вниз! – предположила девочка, и все заулыбались, одобряя её поэтичное объяснение.
Однако, глянув повыше, на пару сотен метров извилистой и крутой тропы, то каменистой, то глинистой, к тому же едва видимой среди изогнутых сосен и ёлок, туристы решили, что на сегодня им красоты достаточно.
- Пока заберёмся – стемнеет, - сказал кто-то, и это стало общим мнением.
И только бодрый старик, который в автобусе сидел возле руководителя группы, шёл всегда рядом с ним, внимательно прослушивая информацию, объявил, что поднимется на гору.
- Дорогу-то видно оттуда? – спросил он на всякий случай.
- И дорогу видно, и даже стоянку с транспортом!.. Да там одна тропинка, кроме этой, её сразу заметно! – успокоил экскурсовод. – Подниметесь –

будет такой вытоптанный пятачок, булыжник, на котором все сидят, и деревцо с ленточками, как здесь! А слева от булыжника – широкая тропа вниз!.. Вы ещё раньше нас вернётесь к автобусу!
- Смотря сколько пробуду на вершине…- уточнил мужчина и пошёл вверх.
- Мама, я тоже хочу посмотреть оттуда на всё! – вдруг объявила любопытная девочка и, не дождавшись разрешения, сорвалась с места.
- Осторожнее! Только не беги! Не беги! – всё, что оставалось крикнуть беспомощной мамаше.
- Скорее мы упадём, чем она, - успокоили её остальные женщины, а экскурсовод посомневался и выбрал большинство.
… Мужчина сел на камень, стоявший точно посреди площадки.
- Да… - глубоко и с удовольствием вздохнул он. – Не каждый день увидишь такую красоту…
- Шикарно, - согласилась его спутница. – Я ещё никогда не видела такого…заката, да?
- Закат… Или – вечерняя заря.
- Вечерняя заря… - повторила она и начала фотографировать разрумяненное солнце.
Оба смотрели только туда, на сияющую картину из самых счастливых цветов и оттенков, и совсем забыли про красоты земные. Между тем в ущельях уже начала уплотняться и набухать синяя мгла, а верхушки деревьев в горах, что ближе к горизонту, тоже, как и небо, перекрасились в нежно-оранжевое и розовое. Слышно было, как живым голосом ровно бурчит водопад, а на подъёме надрывается усталый лесовоз.
- Сфотайте меня на фоне неба, - попросила девочка.
- Пожалуйста. Только покажи, как. А то я в этих смартфонах не очень…
- Всё просто!
Старик несколько раз нажал на кнопку, стараясь, чтобы фотографии получились столь же красивыми, как реальная картина заката. После этого

можно было уходить, но вторую тропу ещё не покрыла мгла в отличие от той, на восточном склоне, и он не торопился. Девочка тоже продолжала смотреть на розовое небо, встав у края площадки и поглаживая маленькую ёлочку.
- Вот так и наша человеческая жизнь, - негромко сказал старик сам себе, не отрывая глаз от солнца. – Ярко вспыхнем в детстве, радостно взрослеем, поднимаемся до верхней точки карьеры и – пошли на спуск. Выгоревшие, остывающие, уходим за горизонт, и - нет нас. Тем-но-та…
- Оно же снова взойдёт, - возразила спутница, не оборачиваясь. – Завтра.
- Это будет уже кто-то другой, - продолжил взрослый своё сравнение. – Два раза мы не рождаемся…
Озадаченная девочка промолчала, а старик, не смущаясь тем, что ребёнок не поймёт или удивится философствованиям отживающего человека, продолжил размышлять вслух:
- И какой в этом всём смысл?.. Прошёл круг – и всё… Даже не круг, а полукружье… Пока «светишься», тебя все видят, а на «закате» жизни и тем более там, за «горизонтом», ты уже никому не интересен…
Последние слова он произнёс с раздражением, которое поднялось в мужчине откуда-то изнутри, покрыло лицо серой мрачностью и погасило в глазах краску неба, теперь бледно-розовую: солнечный шар наполовину утонул в земле.
Оба помолчали. Всё так же глядя на запад, но уже с разными чувствами оценивая закат.
- Нет! – вдруг решительно возразила девочка и обернулась. – Вот смотрите: пока оно идёт над землёй, оно же светит, обогревает всё на земле! Поэтому и растут деревья, живут люди, звери! А не светило бы – ничего не было бы! Жизни не было бы!.. Пусть оно другое назавтра, как вы говорите, но и другое тоже всё согреет, и жизнь не исчезнет!
Старик удивился:
- Хочешь сказать, что смысл жизни – согреть мир…в свою очередь?.. Один пожил, осветил, согрел – ушёл из жизни, за ним другой. Так и сохраняем землю и людей?

- Наверное. Разве вы ничего в жизни хорошего не сделали?.. Вам вон сколько лет…
- Да сделал, конечно… - растерялся мужчина от такого веского упрёка. – Дети есть, внуки тоже… Почти твоего возраста… Работал честно, уважали. И сейчас консультирую, когда зовут помочь…Зла большого, вроде, никому не сделал…
- Вот видите!
- Ну, ты даёшь. Всё разъяснила… Слушай, юный исследователь солнца, а сама не боишься вот так закатиться? – он кивнул на узкую бледно-жёлтую полоску. – Через много-много лет?
Девочка явно смутилась, и он это заметил. Обратил внимание и на другое: она не стала опять поворачиваться туда и смотреть на исчезающее солнце.
- А я повыше поднимусь! Чтоб светить ярче и – всем-всем-всем!.. И чтоб потом необидно было исчезнуть!
От стоянки долетел крик: девочку звали по имени, и оба туриста – молодой и пожилой – пошли к своим.

 

 

 

 

 

Долбящий

- … Короче, раствор там очень крепкий. Добротно делали… гады…
- Не спеши с базаром, желторотый! Может, наш брат зэк штукатурил!
- С какого б это?.. Нашим – западло.
- Так не сейчас же! При Сталине или работай, или вышка!
- Блатные и при Сталине не работали… Разве пятьдесят восьмая…
- Вот-вот!
- Да обождите вы с этим Сталиным. Дайте человеку объяснить… Базарь, Долбящий.
- Только короче и без «короче»!
Долбящий, парень лет двадцати пяти, который только что вылез из-под кровати в углу камеры, начал подробно рассказывать о своём поединке со слоем штукатурки, покрывающей кирпичную кладку. Когда три дня назад он переступил порог «хаты», в которой предстояло дожидаться суда, старшие, уголовники с двумя-тремя «ходками», даже устроили маленькое совещание, посвящённое вновь прибывшему. Не то, чтобы они затруднялись с определением места и роли гражданина Макарьева, просто им интересно было поразвлечься решением чужой судьбы, интересно было попугать новенького какой-нибудь унизительной «должностью» да и как не воспользоваться возможностью обсудить что-то свеженькое, когда обговорено уже всё, начиная от перспектив уголовных дел каждого из обитателей камеры до ярких впечатлений из раннего детства, вроде угона велосипеда у соседского мальчика-очкарика.
Макарьева определили долбящим, и название занятия стало его «погонялом», кличкой. Правда, некоторые насмешливо окликали его как Короче за часто произносимое бессмысленное междометие, но это только некоторые. А на первое место для новенького вышла задача за два месяца предварительного заключения проковырять-продолбить дыру в стене, чтобы установить прямую связь с соседями по несчастью. Долбящему вручили орудие труда – заточенную ложку, указали место, где отверстие трудно будет заметить в случае шмона, и хлопнули по плечу, благословляя на важное и интересное дело.

О своих старых, тоже интересных делах Макарьев частично поведал в первый день заселения. Частично – потому что этих дел у него за последние лет десять было столько, что проще пересказать «Войну и мир». До ареста средствами для существования служили для него пенсии. Чужие. Днями и неделями Макарьев с напарницей выслеживали одиноких и желательно наивных и бесхитростных старушек, потом являлись к ним под видом то соцработников, то помощников депутата и, отвлекая красивой болтовнёй, обворовывали: «Короче, где-то у каждой второй лавэ отхватывали»… Со временем коллеги-мошенники ограничили пространство «работы» шустрой парочки одним районом города, а потом конкурентная борьба привела к тому, что их «сдали» свои же, и вместо очередной добродушной бабушки с чаем и печеньем их ждали «мусора» с наручниками.
- И тут шмара моя кричит: «Живой не дамся!», всех распихивает и – прыг в окно, которое в подъезде! Оно там открытое было!.. – рассказывал Макарьев про своё последнее «дело».
- А ты как же? Сиганул бы за нею. По-пацански, - смеялись сокамерники.
Макарьев смущался своего неблагородного поступка, но потом вспоминал:
- А толку? Второй этаж всего. Внизу нас тоже пасли. Эта дура даже ногу не сломала…
- … Я в трёх местах пытался штукатурку протереть. Бесполезно, - продолжал объяснять Долбящий. – А вот тут, с полметра от ножки, - он показал на кровать, - нашёл-таки хорошее местечко. Штукатурка более-менее податливая. Короче, за полчаса сантиметр сделал. Может, даже больше.
- Дошёл до кирпичей?
- Пока нет. Думаю, ещё немного осталось. Хорошо будет, если кирпичи какие-нибудь бракованные шли. Чтоб кололись и крошились. Тогда день-два – и готово… Братва там, за стеной, наверное, уже слышит, что мы долбим. Может, пойдут навстречу, тоже человека поставят?..
- Ты, Короче, стену не завали! А то похоронишь нас до времени!
- Может, и поставят. У них тоже место подходящее…

В очередной раз на игру в карты накладывалось вялое обсуждение того, куда выйдет их дыра в соседней камере. При стандартном расположении «мебели» место это знали почти точно, но надо же было о чём-то поговорить. Долбящий, чтобы отдохнуть и подольше посидеть на полу, опершись спиной о кровать, вежливо вставлял в разговор фразы, которые затягивали обсуждение. Рассуждали о необходимом для устного или письменного общения диаметре дыры, о преимуществах дыр, «парашютов» и прочих способов передачи информации внутри тюрьмы. Наконец, Долбящий опрометчиво высказывал мнение о том, что ему больше подошло бы для работы крепкое, острое «перо», вроде того, что имелось у него «на воле», и хитреца загоняли под кровать.
- Чтоб долбил, как перфораторка!
- Только без шуму, богодул…
К вечеру показался кирпич. Небракованный. Тёмно-красный и крепкий. За ужином поговорили о том, не лучше ли было, если б Долбящий попал между кирпичами. Половина камеры высказалась за то, что раствор мог оказаться крепче кирпича. Некоторые вспомнили подобные попытки долбления из своей биографии и надавали Долбящему множество полезных советов. Он всё запоминал, выражал благодарность, но про себя сознавал, что ковырять стену будут не советы братвы, а ложка в его руках.
Все последующие дни шла борьба Долбящего с первым кирпичом. О свойствах алюминия, обожжённой глины, вредном воздействии на организм пыли, духоты и однообразной позы молодой заключённый мог бы теперь рассказывать часами. Но ему давали только несколько минут. С большей охотой сокамерники выслушали личную историю Макарьева, не связанную с преступлениями. Удивило и позабавило товарищей по несчастью то, что парень вырос в благополучной, интеллигентной семье, хоть и без отца, но с мамой-музыкантшей.
- … Короче, доставала она меня со своим фортепиано конкретно! На работе пиликает, дома пиликает! Базарит: «Через музыку я общаюсь с Богом!» Типа, музыка, как молитва! Что-то такое!.. Мне-то по фигу: свои дела!..
О музыке, о матери и её оркестре подробно расспросили. Слегка и уважительно поспорили о музыкальных вкусах и преимуществах

клавишных, струнных и духовых инструментов. Долбящий в обсуждении не участвовал: его работа шла очень медленно, хвастаться было нечем, и, когда он в конце дня измерял глубину дыры, оказывалось, что она стала больше лишь на один-два миллиметра. Некоторые предлагали внести изменения в технологический процесс, даже, наклонившись, заглядывали под кровать, чтобы оценить рабочий процесс, но в целом, вместо сочувствия, Долбящий получал нагоняи, упрёки в лености и даже угрозы наказания:
- Долби и не бзди! А то заберём инструмент и будешь долбить пальцем!
Когда через две недели оказалось, что первый кирпич ещё не пройден, а Долбящий завёл разговор о необходимости напарника, его загнали к месту работы, лишив права выползать из-под кровати без особой необходимости. Теперь он появлялся среди людей только, чтобы поесть и справить нужду. Следователь им не интересовался, и дело о покушении на имущество старушки где-то дописывалось-доделывалось без участия обвиняемого, а скорее всего, лежало в каком-нибудь сейфе и созревало до своего двухмесячного срока, чтобы упасть, как созревший плод, на стол судьи.
Теперь Долбящий отчитывался о работе прямо от дыры. Его спрашивали о глубине, он измерял, сообщал и, получив указания, продолжал ковырять. Такое положение – подкроватное – его начало устраивать. Про трудягу могли забыть на несколько часов даже днём, и можно было вздремнуть. Контроль ослабевал ещё и по той причине, что авторитетные люди в камере иногда сменялись, и новенькие, которые не ставили Долбящему задачу, относились к нему равнодушнее.
Долбящий ковырял с усилием, когда уставал – ковырял без усилия, отдыхал, размышлял о чём-нибудь, прислушивался к разговорам в камере или к ходу карточной игры. Дыра, ложка, кирпич стали главными его собеседниками. От «ну, что же ты гнёшься», «камешек попался? Сейчас мы тебя…» и т.п. он постепенно переходил к длинным монологам. Поначалу громким шёпотом он хотел показать, что работает, а не лежит просто так, потом привык разговаривать, и средство работы, объект работы приобрели в его воображении определённые черты характера, а значит, к ним можно было соответственно обращаться, выражать отношение и - главное – осуждать и ругать. Очередная ложка сравнивалась с предыдущими, стёртыми в неравной борьбе с твёрдостью стены. Отверстие, увеличиваясь вглубь, делалось менее податливым для долбления и ковыряния и потому беспрерывно испытывало

удары проклятий и изощрённых матов. Иногда словесная борьба Долбящего с дырой привлекала внимание, и над сокамерником начинали подшучивать, намекая на его драматичные интимные отношения с «подругой».
Когда крошка сменила цвет и размер, Долбящий догадался, что пробил первый кирпич кладки насквозь. Это его так удивило, что он вылез из-под кровати и, не дожидаясь паузы в разговорах, объявил о своей маленькой победе. На целый час камера вернулась к прежним рассуждениям о дыре к соседям и всему, что с нею связано, а Долбящему позволили выпить чаю, выделив солидную порцию «рассыпухи». Авторитетному блатному, который вошёл в эту «хату» только вчера, поведали об оригинальной биографии Долбящего, и герой дня – гулять так гулять – не только ещё раз подробно рассказал о маме и фортепиано, но и прибавил никем не слыханную прежде историю маминого второго замужества. Оказалось, что, когда парню было тринадцать лет, в их жизни появился мужчина и тоже, как и мать, из сферы искусства. То ли женщина устала от одиночества, то ли (как она утверждала) хулиганистому сыну требовалась для воспитания крепкая мужская рука, но однажды через порог квартиры переступил «художник-оформитель с материной работы с бородой и двумя чемоданами». Он тоже пытался привлечь мальчика к искусству и добропорядочному поведению, тоже говорил, что есть другая жизнь, более привлекательная, чем пропуски школьных занятий, шатания по улицам и распивание пива. Он даже нарисовал портрет пасынка, где тот улыбался, был причёсан и одет в рубашку, а не в футболку с фото киношных вампиров.
- Да плевал я на этого бородатого Виктора! Я вообще перестал домой приходить! Только похавать да переодеться! Сдались мне его проповеди!..
Неизвестный эпизод из жизни Долбящего спровоцировал ещё один часовой разговор. Парня не осуждали и не хвалили. Говорили вообще за жизнь, о том, какие бывают повороты в судьбах и как на эти повороты влияют поступки родных и близких. Однако Долбящий слушал эти рассуждения уже из-под кровати. Срок его предварительного заключения подходил к концу, а работа едва ли дошла до половины, потому расслабляться было непозволительно.
Ковырять становилось всё труднее и труднее, но Долбящий не расстраивался. Он уже почти не ругал стену и дыру в ней, а спокойно и монотонно делал своё дело. Он привык. Долбление сделалось его жизнью. Желание выбраться наверх, посидеть за столом или полежать на мягкой

постели исчезло полностью. Он больше не старался затянуть время, когда ел; испытывая жажду, не вылезал тотчас же, а терпел, сколько можно. Впрочем, и дыра не была теперь целью его жизни, цели вообще исчезли. Он просто долбил и долбил. А когда после длительного перерыва его вдруг вызвали на допрос, Долбящий, идя по коридорам тюрьмы, придумал кое-что, дабы затянуть следствие. И у него это получилось. Вернувшись в камеру, он с чувством довольства залез «к себе», посмотрел на дыру как на что-то родное, с чем больно расставаться, и взялся за ложку.

 

 

Крестины

 

- И какой ты после этого крёстный отец?

- Нормальный отец! Лучше не найдёте! Что я, к внуку на день рождения не приеду, что ли?! Завсегда приеду!

- «Приеду»… Приедем.

- Ну, приедем! Хоть с тобой, хоть без тебя!

- Без меня – чтоб больше выпить?

- Сразу – «выпить»! Я за рулём не пью!.. Вот когда вылезу из машины, тогда другое дело! Ха-ха-ха!

- Вы бы хоть перед храмом не пререкались… Сват, ты что думаешь, крёстные только поздравляют крестников с именинами и всё?
- Ну, могу на рыбалку взять, когда подрастёт! А что ещё?!
- Ещё много чего. Мы теперь не меньше, чем родители, будем отвечать за то, кем Дениска вырастет: человеком или разгильдяем.
- В нашей семье разгильдяев не было! Знаешь, какой у меня был дед?!. Цельный день в колхозе, а вечером за гармошку – и по деревне!..
- Разгильдяев у них не было. Только пьяницы.
- Подожди, сваха. Я вижу, будущий крёстный совсем не слушал батюшку…
- Да на кой мне его инструктаж?! Сами в своей семье разберёмся! Что, наш Вовка и твоя Светка не вырастят ребёнка, как надо?!. Да они нам ещё одного или двух внуков народят!
- Я не против. Но пока у нас один внучок, и заботиться надо о нём. Родители будут кормить-одевать, учить да воспитывать, а наша забота – в своё время объяснить ребёнку, зачем нужно носить крестик, как молиться Богу и Ангелу-хранителю, приучить ходить в храм хотя бы в праздники…
- Люда, о чём ты говоришь? Да для него та же Пасха – лишний повод «отметить это дело»…

- А что, не отмечать что ли?!. Святое дело! Потянуть рюмашку-другую, яичком крашеным закусить!.. Батюшка, небось, тоже выпивает!
- Может, выпивает. Только на Пасху он здесь всю ночь и часов до шести, потом едет в Николаевку, где церковь без своего батюшки, потом в зону – тоже просят освятить куличи, потом в Дом престарелых…
- Вот это праздник! Вот это я понимаю! А МОЯ мне пить запрещает, работать запрещает! Мука весь день!
- Ладно, о Пасхе потом поговорим: служба начинается. А ты, сват, бросай свои отговорки. Нам, как будущим крёстным, надо всю обедню отстоять.
- Идите вдвоём! Вовка приедет – и я зайду!
- Ты же знаешь: дети не виноваты, что опаздывают. Дениска с утра закапризничал, может, приболел. Позвонили, что до крещения приедут.
- Конечно, приедут. Они ж так настроились… И нас настроили…
- Верно, Надя. Всё, Слава, пойдём.
- Сказал: попозже зайду, значит, зайду! Буду я там три часа столбом стоять, маяться!..
- Опять своё заладил…
- Подожди, сваха… Да не стоять! Я ж тебе уже сколько раз объясняла, ЧТО люди в церкви делают. Не хочешь к Богу обратиться с молитвой – и он от тебя отвернётся. О детях проси, о внуке… о себе… Сколько народу вокруг мрёт от рака да от сердца! Сначала все гордые, как ты, и Бог им не нужен, а потом за что угодно цепляются, только бы ещё пожить!..
- О Боге плохого не скажу, я ж не какой-нибудь… Вон у меня в машине и иконка есть. Но часами тупо стоять – не для меня. Я лучше окна попротираю…
- Это – не «лучше». Пойдём, Надя, а то с твоим мужем и я нагрешу, и на ребёнке отразится…
Женщины ушли в церковь, а кандидат в крёстные отцы, раздражённый уговорами и упрёками свахи и жены, мысленно продолжил с ними спор. Больше всего Вячеслава Григорьевича возмущала женская нелогичность. «И

зачем полдня надоедать Богу?.. Зашёл, поставил свечку, перекрестился – и всё. Нет, стоят, стоят… Сколько времени попусту тратится… Я за это время машину помою, а Надюха два раза обед успеет сварганить… Да ещё обязанности какие-то придумали для крёстных… Их и на работе хватает. Я своего крёстного вообще лет двадцать не видел, пока тот не помер. Видать, в церковь сходили, выпили с батей и забыл, что я есть на свете… Крёстная хоть с днём рождения поздравляла. И то, потому что - материна сестра, созванивалась с нею…
… В церковь Вячеслав Григорьевич вошёл, когда его сын привёз на крещение свою молодую семью. Невестка решила, что добропорядочный свёкор дожидается внука и будущего крестника и даже извинилась, что из-за них он ещё не на службе. После таких слов да под воздействием радостного, праздничного возбуждения, которое привезли с собой молодые супруги, мужчина уже не мог отсиживаться в машине и скрепя сердце поплёлся «надоедать Богу».Однако Вова и Света устроили ему ещё два испытания, прежде чем все четверо оказались в средней части храма. Сначала его молодёжь раздала деньги бедным, которых у церковных ворот оказалось человек пять-шесть, и Вячеслав Григорьевич растерялся, не зная, надо ли ему поступать так же и вообще есть ли у него в карманах какая-нибудь мелочь. Пока думал, прошли дальше. Но тут сын и невестка остановились у входа и несколько раз перекрестились, причём Вова кланялся с маленьким Дениской на руках. «Сына уронишь», - буркнул заботливый дед, однако ребёнок был спокоен и оглядывал всё кругом с большим любопытством.
Внутри Вячеслав Григорьевич, дабы чувствовать себя свободнее и не равняться на своих младших, встал отдельно, почти у входа. Соседями оказались мужчины чуть помладше его, один странноватый - с бородой, бедно одетый, да щупленькая старушка, низко опустившая голову и вся углублённая в себя.
«Благословенно царство Отца и Сына и Святаго Духа!» - провозгласил священник. «Благословенно», - согласилась Людмила Петровна, крестясь и делая поклон, и мысль о будущей жизни, где не будет ничего плохого, злого, жестокого, умилила её и примирила со всеми неприятностями последнего времени, которые как-то легко утеряли свою тревожащую силу, измельчали и резко сдвинулись в прошлое, в то самое прошлое, откуда даже большие потери, покрытые наслоениями последующих событий, уже не способны резануть нас острой болью. «Почему – Святаго, а не Святого? – подумал

Вячеслав Григорьевич. – Или так лучше: Святаго?.. Святаго Духа… Святого Духа… Ё-моё: опять не успел перекреститься. Бабка слева вон как крестится… И кланяется низко, хоть и старая… Подшипник надо менять… А лучше оба… Блин, хозяин с утра погонит на пекарню, скажет: «Потом сделаешь». А когда – потом? Потом развалится на ходу, и я буду виноват. А этот хрен скажет, что я не говорил… Опять кланяются…»
На «Миром Господу помолимся» Людмила Петровна перекрестилась с улыбкой и порадовалась тому, что в её душе нет ни одной недоброжелательной мысли. Зная, что в эти минуты батюшка просит самого Господа милостиво взглянуть на неё, равно как и на всех остальных присутствующих, женщина подобралась вся, затихла внутренне и, хотя с некоторым страхом, но смело вручила себя Чистейшему взгляду. «Спасе милосердный, - обратилась она шёпотом, - прошу не за себя, недостойную, а за дочь мою Светлану, зятя Владимира, а особенно за маленького их сына Дионисия. Не оставь их, Господи. Даруй им счастливую жизнь, без горестей больших. Огради от злых, клеветников и завистников…» «Нет, точно скажет, - ещё раз беспокойно подумал Вячеслав Григорьевич. – Подлец ещё тот. Он всегда выкрутится. Васильич же расплачивался за свой счёт. Ни хрена себе, сколько платить, если подшипники разобьёт!.. Уволюсь нафиг… Чё он там шепчет?.. Ишь ты, сваха-то у меня красивая. Что-то не замечал… Скажу в понедельник про подшипник. Боялся я его…»
Какой-то мужчина одного с Вячеславом Григорьевичем возраста протиснулся вперёд, чтобы поставить свечку у большой иконы на правой стене, и мысли о подлом начальнике заместились попыткой угадать, кто этот человек. «Вроде, знакомое лицо, - уверял себя Вячеслав Григорьевич. – Чувствую, что где-то мы с ним пересекались, но где – хоть убейся: не вспомню… Может, раньше на автобазе работал?.. Нет, на водилу не похож… Да, пили мы там зверски. Санька, видать, от этого и помер… Скоро выпьем и сегодня. Оно хорошо с морозца… Беленькая, чистенькая… А потом пирожок с капусткой… Вон, выходит…товарищ… Надо ещё раз в рожу глянуть… А сваха меня ругает. Пожалуйста, зашёл мужик, поставил свечу и сваливает… Вообще-то у него не крестины… Так и у меня пока не крестины… Не, точно я его где-то видел… Что они там поют – ничего не понять… Хотя поют красиво, можно послушать… Дениска если расплачется… А не работал ли он у Петрука? Был у него похожий зам… Стоп, он же уехал куда-то на Урал… Точно, наши тогда обсуждали… Сколько детей сегодня будут крестить?
Что-то я не спросил: а на крещении тоже долго стоять?.. Тогда лучше выйти, посидеть в машине, а то спина уже начинает уставать… Во, лезет, толстуха… Служба идёт, надо стоять смирно. Ещё пропускают её… А ведь его будут купать. Тогда обязательно расплачется… Сваха сказала, что мы с нею должны ребёнка держать на руках. А он ко мне ещё не привык, ёлки-палки…»
Запели антифоны, и до малого входа Людмила Петровна мысленно перемотала-перечувствовала все те события, от которых началась наша новая эра, при этом в сотый раз поражаясь божеской любви к человечеству, когда Тот, кому подвластно всё, смирился до простой земной жизни да ещё претерпел от глупых, жестоких и циничных людишек всяческое зло. «И никакой мести, - удивлялась она. –Наоборот, не ушёл от нас, а остался с нами навсегда…» «Да, - поразился и Вячеслав Григорьевич, - вроде бы иномарка, а сыпется, как будто на ней целую войну возили снаряды. Вот у меня ж машина ничего, а эта, на работе… Что-то сына не видно… Вышел, наверное... Конечно, Дениска здесь долго не выдержит… Ещё напугается малец… Да вроде ж не плакал… А невестка-то молится, как положено. Это хорошо: если верующая – не загуляет… Как я загулял тогда с диспечершей… Сколько был уже женат?.. Два или три года… Куда это они выходят со свечами?.. По церкви что ли пойдут?..»
«В такой вот момент литургии, - вспомнила Людмила Петровна, - Серафим Саровский сподобился увидеть, как сам Христос шёл в сопровождении святых и ангелов. Какое великое счастье, что Он где-то здесь, рядом с нами. Можно быть спокойной за мир и за людей». «Да-а, Валька-диспечерша была тёртой бабой. Еле отделался от неё, - Вячеслав Григорьевич покачал сам себе головой. – А какая с неё жена?.. Не, разводиться нельзя было… Хорошо, что этот молодой появился у нас. Передал, так сказать, «сокровище»...А чего он разбился-то?.. Не помню. Я тогда уже уволился…»
Вспоминать дальше Вячеславу Григорьевичу помешала поясница, место в организме, которое у водителей первым объявляет, что приближается старость. А тут ещё начали кадить при чтении Апостола. Вячеслав Григорьевич растерялся, не зная, как себя вести, и, когда люди внутренне подобрались и исполнились строгости, готовясь к главному – чтению Евангелия, трусливо выскользнул вон. Он завёл машину, но не сел в неё – ещё не нагрелась, - а стал бродить вдоль церковной ограды.

Когда священник начал тайно читать молитву, в которой просил Господа принять моления прихожан, Людмила Петровна, подняв взгляд к верху иконостаса, попросила Бога о здравии и благополучии всех своих родных. Упомянула она и свата. Тот уже сидел в машине и слушал радио. В церкви запели Символ веры, но мужчина развлекался другими словами:
Не уходи: мы ещё не всё сказали.
Не уходи: любви мы не додали…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Родник

Дедушке, Курило П.Г., посвящаю

- Всё, первые две готовы! Отдыхаем!
Пожилой мужчина ткнул вилы в кочку, убедился, что они не упадут, и отошёл в тень. Мальчишка, его внук, примерился к копне.
- Ого! Выше меня! Добрая копыца!..
- Осядет…пока вывезем… - не оборачиваясь, ответил его дед.
Они спрятались под дубки, где стояла сумка с едой, одновременно и с удовольствием вытянули ноги. Старший оперся спиной на дерево, младший расположился полулёжа, подставив под голову локоть. Довольные тем, что перестало печь в голову, руки, спину, несколько минут молчали.
- … Дедушка, а мы всё сено сегодня соберём? – спросил мальчик, пытаясь взглядом добраться до конца покоса.
- Конечно, всё… Ещё и накрыть надо: дождь обещают…
- А, теми плёнками, которые нёс я?
- Кусками плёнки, а сверху бурьяном, чтоб не сдуло.
Снова помолчали. Мальчик уже перестроился на другой лад: если с бабушкой, дядей и деревенскими приятелями он болтал о всякой всячине почти без перерывов, то с немногословным дедом старался говорить только важное. Впрочем, не потому, что учился ценить слова, а, скорее, играя в мудрого старичка. После, с друзьями, продолжая некоторое время разыгрывать эту роль, он вызывал у них удивление или смех. В их компании больше никто не общался со стариками, а вместо мудрости мальчишки получали только ежедневную порцию маминых поучений.
- … Дедушка, а сколько у нас копён в этом году выйдет?
Мальчик хотел спросить, сколько их будет, но успел изменить вопрос так, чтоб не показаться лентяем.

- Да столько же, сколь в прошлом. Трава такая же.
- В прошлом было пять.
- Шесть, Толя… Было шесть, и опять мы с тобой шесть поставим. Поставим, а?
- Конечно. Жара вот только сегодня такая…
- Припекает, да… Так что надо поспешать… Ничего, поработаем, потом искупаешься…
- О, на речке, наверное, уже собираются…
Толя представил место для купания – высокий обрывистый берег и песчаную отмель на той стороне – и тех, кто приходил купаться раньше других. Это малолетняя компания из трёх пацанов, живущих где-то возле почты и магазина, загорелых дочерна, раздетых по пояс до самой осени. А ещё Толин двоюродный брат со своим соседом. Они, правда, сразу в воду не лезут, сидят на бережку, присматриваются, ждут сверстников или кого-нибудь постарше.
… Когда дед и внук сложили ещё две копны сена, они снова ушли отдохнуть в тень. Однако дух солнечного дня проник и под деревья: воздух нагрелся, сделался ватным, трава утратила свежесть, лёгкий ветерок накатывал жаркими волнами, будто старик и мальчик сели на полок в парилке. Нижние ветки молодого дуба покачивались и, наверное, представляли себя банными вениками.
- Да, старею… - вздохнул Толин дедушка. – На козу, считай, полстога, кое-как ставлю. А на корову уже бы и не смог…
- На козу с козлятами, - уточнил внук.
- С козлятами… А отец мой и дед по две коровы держали. Да телята, да бараны. И на всех вручную накашивали. Здесь ставили большой стог из двенадцати копыц, и на другом покосе почти такой же.
- За речкой?
- За речкой.
Толя солидно выдержал минутную паузу и, глядя на полосы ещё не

сложенного сена, спросил:
- Дедушка, может, ты б уже бросил этих коз? Тебе тяжело косить, сгребать, носить, перевозить, бабушке тяжело доить. У неё такие руки… А молоко можно и в магазине купить.
- В магазине?.. Да, теперь в деревню привозят и молоко, и сметану… Купить можно всё, были б деньги…
- У вас же с бабушкой хорошие пенсии. И дядь Саша с вами живёт. Надо будет – мои родители помогут.
- Помогут, Толя. Конечно, помогут. Да не в деньгах дело... Жизнь так устроена, что надо всё время что-то делать. А перестанешь двигаться – помрёшь… Сам посмотри вокруг: всё движется. Рождается, растёт, стареет…
- Здорово было бы, если б жизнь замерла, - мечтательно сказал мальчик уже самому себе, наблюдая за огромным, похожим на какого-то мягкого крокодила облачком. – Чтоб это лето и каникулы не кончались, я оставался таким, какой сейчас, вы с бабушкой больше не старели, и эти красивые облака всегда были на небе. Или другие, но тоже красивые… Да они всегда красивые.
- А как же иначе, - улыбнулся дед. – Это ж ангелы небесные лепят из них какие-нибудь фигуры, разукрашивают…
- Дедушка, а там, на небе, живут люди? Там - рай? – подхватил внук, обрадовавшись, что его мечтательные слова нашли поддержку.
- Там?.. Кому и здесь рай, кому и в раю скучно. Вот ты видишь, что облака красивые, необычные, а многие и не замечают их … ходят, уткнувшись в землю.
- Букашек разглядывают?
- Букашек… А мне, например, всегда вон тот осинник нравился. Сколько ни приходил на покос, всегда гляжу. Тоже – красиво… А иной человек только и подумает, сколько там было бы дров, ежели спилить… Или сколько денег выручит, когда спилит да продаст… Так что рай прежде всего в душе. А от души – в глазах. Смотри, любуйся вокруг – и будет тебе хорошо… А что, Толя, вода у нас кончилась?.. Давай-ка сходим к роднику, потом пообедаем и доделаем нашу работу.

- Я, дедушка, сам сбегаю!
- Нет. Идти через болото, ну его… Я и напьюсь там свеженькой.
Они надели потные картузы – защиту от солнца, - прихватили термос и пошли по краю покоса.
С этой стороны к роднику тропинки не было. Сначала пришлось лавировать между высокими кочками, потом становиться на них, потому что начиналась вода. Некоторые кочки сильно проминались и едва не тонули в серо-зелёной жиже, густо покрытой растительной плёнкой, иные – словно ловушки – лишь наступишь, резко уходили в сторону, грозя оторваться и уплыть из-под ног.
Старик передвигался уверенно, привычно, иногда оглядываясь назад и давая советы. Его внук старался показать ловкость, но, когда началось настоящее болото, оставил мальчишечью браваду и пошёл осторожно и медленно. Утонуть здесь было невозможно, но оказаться по колено, а то и выше в грязной, вонючей воде представлялось жутко противным.
- Гадкое болото… - ворчал младший, оценивая надёжность следующей кочки. – Лежит тут на пути у добрых людей и не высохнет… Кому оно нужно?.. Даже лягушек не видно, свалили отсюда…
В одном месте мальчик остановился отдохнуть. Кочка была высокая, плоская, и Толя огляделся. Болото, действительно, лежало – длинной, неширокой полосой, занимая всю низину. Одна её большая сторона касалась дедушкиного покоса и далее шла почти вплотную к лесу, который защищался от смрада густым вербняком. Другая ограничивалась искусственной насыпью, за которой – Толя знал – далеко тянулись бывшие совхозные поля, засеянные в этот год каким-то местным фермером. Вот там, на краю поля, и выбивалась из-под земли живая вода, до которой уже почти дошёл его дед. Мальчишка ещё раз окинул презрительным взглядом мёртвое пространство и похвалил себя за наблюдательность, которой он всегда завидовал у своих деревенских друзей: ветер – заметил он – совсем не шевелил даже самую высокую болотную траву, словно брезговал залететь сюда, где воздух был не только горячим, но и затхлым.
Когда мальчик вышел к роднику, его дед уже напился и набрал воды. Он не сидел, хотя здесь была тень и, словно кресла, лежали несколько валунов.

- Пей неторопливо: горло простудишь, - посоветовал старик, разглядывая поле, на котором желтеющий овёс перемежался с зелёными травяными островками.
Мальчик присел, ополоснул руки, а потом стал горстями набирать воду и медленно, смакуя, пить. Прервавшись, снова обмыл руки, лицо, вздрагивая от холода, который коротким удовольствием освежал и тут же улетучивался, и опять пил и пил.
- Смотри, пузо раздуется, как у водяного. Работать не сможешь, - улыбнулся дед.
- Вкусная… Настоящая… Жалко только: вытекает зря..
- Чего ж зря? Прямо до речки течёт, где ты купаешься.
- Я знаю. Мы там тоже пьём. Не в речке, а где ещё ручей отсюда.
Толя присел так, чтобы иногда касаться рукой воды, которая сбегала по умело сложенным камням маленьким водопадиком. Он бывал здесь прошлым летом, бывал позапрошлым, тоже помогая деду на покосе, и всякий раз родник представлялся ему весёлым и радостным существом, вечно юным, вечно свежим. «Сколько из него уже воды вытекло, а всё течёт и течёт, не кончается…» - подумал мальчик и замер: стайка ярких бабочек смело подлетела к лужице, куда набиралась прозрачная вода, и села на её влажные края. Вздрагивая, бабочки начали пить. Оказалось, они были не одни: несколько пчёл и какая-то маленькая и суетливая жёлтая мушка, равнодушные к присутствию человека, тоже утоляли жажду чистой родниковой водой.
- Как здесь здорово! – воскликнул мальчик, думая разговором задержать деда у красивого, прохладного места. – Не то, что на том противном болоте!
- Да, хорошее место. И тропка, смотри-ка, не заросла. Приходят люди…
- А тут кое-где дикая малина растёт. Малину собирают и сюда приходят попить. Семёновы постоянно собирают всей бандой, и ещё какая-то тётя ходит, не знаю фамилии…
- Малина – это хорошо. Ну, что, пора нам пообедать? Только бабушка ничего магазинного не положила. Всё домашнее: яйца, лук, сало, оладьи…

- Домашнее лучше.
- Тогда двинемся. У нас ещё работка…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вычёркивание

- Здравствуй, инспектор? Узнаёшь коллегу, старина?
Полуседой старик оторвался от созерцания окружающих и поставил на стол поднятый уже на уровне лица бокал с пивом. В баре было ещё малолюдно, но тот, кого назвали инспектором, занимал место в самом углу помещения.
- Стоило бы тебя забыть, малыш… Да ты нынче стал таким известным полицейским… Все городские репортёры только тобой занимаются…
Старик снова взял бокал, отхлебнул, едва заметным жестом пригласил сесть. Его знакомый тоже заказал себе выпить, устало откинулся на спинку стула и принялся в упор разглядывать знакомого. Тот же, наоборот, будто совсем забыл о собеседнике, встречал любого входящего внимательным взглядом да, смакуя каждый глоток, тянул своё пиво.
- Я рад, что ты не ушёл в себя. Люди и преступления тебя ещё интересуют.
- Привычка, малыш… Собака и та привыкает лакать на одном месте… И я рад, что в городе, в котором я прожил шестьдесят четыре года, есть полицейский, лихо расследующий убийства.
- Ну, это громко сказано. У меня порядком нераскрытых дел. А вот теперь мне нужна твоя помощь.
Отставник не стал скрывать, насколько его удивили последние слова. С минуту он молчал.
- Не думаю, что ты способен обидеть насмешкой пенсионера. Когда ты начинал сопляком, то нечасто бегал ко мне за советами…хотя был довольно глуп и горяч… Что взять с полицейского, который прикончил свою карьеру отказом расследовать убийство?..
- Я плохо знаю ту историю, старина. Но ты прав: я не шучу. Мне действительно нужна помощь опытного человека… Очень опытного… Такого дела у меня не было…
- Когда долго работаешь над расследованиями, редко бывает что-то совсем новое… Люди неоригинальны… Тебе надо покопаться в картотеке.

- Я не любитель аналогий. Иногда они только сбивают с толку. А в этом случае их, похоже, вообще не существует.
Старик снова помолчал, заказал себе ещё пива, косвенно показывая, что согласен выслушать, сделал глоток с таким видом, словно проверял, то ли ему принесли, что требовалось, и только тогда выдавил из себя довольно продолжительную для немногословного человека речь.
- Знаешь, малыш, я люблю здесь сидеть… Есть завсегдатаи, и новых людей всегда хватает… Что может быть интереснее, чем человек?.. Я смотрю на них, пытаюсь раскусить по старой привычке, любуюсь красивыми девушками. Я ведь ещё не выгляжу совсем дряхлой развалиной?.. Ты можешь рассказывать своё дело… Я буду слушать, ты мне не помешаешь… Честно сказать, я с самого начала знал, что из тебя получится толковый инспектор… Не думай. Когда мы работали вместе, ты был ни на что не годен… Просто, в двадцать пять лет я был таким же… Всё надо было расставить по полочкам…даже если не вмещалось…
Бар заполнила молодая компания. Парни, девушки одновременно пили, жевали, танцевали, шумно обсуждали что-то весёлое, и обстановка сразу переменилась. На смену блюзам пришли более подвижные ритмы, замелькали огни цветомузыки. Переговариваться пришлось громче.
-… Пуля прошла сквозь черепную коробку практически навылет. Выстрел был произведён метров с двух. Смешно, этот человек всю жизнь боялся быть застреленным. Старушка, его мать – ей почти восемьдесят – рассказывала, что в детстве у него ни разу не было игрушечного оружия. Он никогда не играл в войну… В общем-то, и друзей у него тоже никогда не было. Старушка только-только похоронила своего сына, но ни единого хорошего слова об убитом я от неё не услышал. Удивительно, не правда ли?.. Но это так, к слову. Жизнь этого человека – одна сплошная неприятность, однако причин убивать его мы не обнаружили, хотя перетрясли добрых три десятка граждан города, добропорядочных и не очень… Это не ограбление, это не месть, это не случайность, это вообще ничто… Мне кажется, что самое странное в этом деле то, что он вообще лежит на кладбище, а в заключении эксперта написано про гибель от выстрела в голову. Заметь, от выстрела из несуществующего пистолета. Оружие исчезло из квартиры, в которой дверь и окна были заперты – и основательно – изнутри. Это проверено, и сомнений на этот счёт нет… К сожалению… Однако ещё меньше оснований для версии

о самоубийстве. Смерть наступила мгновенно, а оружие исчезло… Я неплохо покопался в душе этого человечишки. Впрочем, душа его сейчас далеко. Итак, могу сказать с полной уверенностью: он не из тех, кто накладывает на себя руки… Шантажировать его не могли. Наоборот. Этот человек сам держал в страхе всех своих соседей. Точнее, никакого страха не было. Они просто презирали его. Он был для соседей пустым местом. Они не хотели говорить плохо о мёртвом, но в этом случае им попросту нечего было говорить. Об этом долго рассказывать… Он лежал посреди комнаты, как поражённый громом. Выстрел, очевидно, отбросил его. Об этом свидетельствуют опрокинутый стул, сдвинутое кресло. На левом предплечье убитого остался синяк от удара о кресло… Несколько дней мы мусолили версию о семейной ссоре. Хотя правильно было бы сказать, что семьи у этого человека давно не существовало. Два года назад они с женой развелись, но и до этого лет шесть вместе не проживали. Сначала его жена ушла к матери. Да, ушла одна: детей он не хотел с самого начала. Странно, да?.. Ну, а потом ей подвернулся один человек. Получив развод, женщина вторично вышла замуж. Первый муж не возражал, не скандалил. Бедная женщина вышла из-под власти своего домашнего деспота и наконец-то в сорок с лишним лет получила своё от жизни. Не скрою: эта смерть нисколько не расстроила бывшую супругу. Даже наоборот. И, поверь, у неё были на то основания. Я сам не подарок. Может, потому и не женился до сих пор. Впрочем, с нашей работой… Но этот!.. Что ещё?.. Квартира нами перевёрнута вверх дном: ничего интересного. Отпечатки пальцев – только хозяина. Куча свидетелей, которым обязательно попался бы на глаза убийца. Однако звука выстрела не услышал никто… В квартире ничего не исчезло, да особых ценностей, со слов жены, у него и не имелось.
На этот раз старик сразу ответил на вопросительный взгляд. Суровые, словно от морских ветров, черты лица его сдвинулись и превратились в усмешку.
- Если нет убийцы, орудия убийства, мотивов убийства, как ты уверяешь, то убийства не было.
- Убийство ли, самоубийство ли, но вопреки всему оно было. Этот гадкий человечишка раздражал всех при жизни и умудрился погибнуть так, что вызывает раздражение и после смерти.
- Значит, Господь наказал его за грехи…

- Спасибо за версию, старина. Ко мне уже подходили с чем-то подобным. Даже давали телефоны ясновидцев и каких-то там магов. На нашем отделе висит убийство, и мне нужна помощь, потому что я в тупике.
- Хорошо… Квартиру можно закрыть, уходя, так, как будто изнутри.
- Проверяли. У этого господина, видно, были проблемы с психикой из-за одиночества, поэтому засовов хватало. И эксперт, и наш внештатный консультант в преступном мире – одного мнения. Так что отпадает.
- Кем был обнаружен труп?
- Как ни странно, полицейским. Торговец в магазинчике напротив обратил внимание, что там никто не гасит электрический свет, хотя день в разгаре. Квартира торговца – над магазином, и он вспомнил ещё, что свет горел там всю ночь. Выслушав всё это, патрульный полицейский заподозрил недоброе и пошёл выяснять. Дверь взломали и не без труда…
- Смерть наступила ночью?
- Ещё вечером. Примерно в двадцать тридцать. Я знаю, что ты подумал. Да, в это время ещё не было необходимости пользоваться электричеством. Но таков этот человек. Зато он всегда скандалил при оплате счетов, особенно за аренду жилья.
- Не мешает ли тебе, малыш, предвзятое отношение к убитому?
- Хм… А я так скажу, старина: другое отношение невозможно. Только на минуту представь себя его соседом. Ты не посмеешь крикнуть в своей квартире, не говоря уже о том, чтобы поскандалить. А если не сдержишься, то тебе придётся каждый раз доказывать свою добропорядочность полиции, инспекции по охране прав малолетних, службе охраны животных и ещё кому-нибудь. Всех этих ребят натравить на тебя твой сосед, даже если в твоей квартире нет детей или кошек, над которыми ты якобы издеваешься. В то же время этот любитель животного мира не позволит тебе прогуляться со своей собакой в радиусе двух километров от дома равно как и припарковаться. Он добился ликвидации автостоянки у того самого магазинчика, хозяин которого поднял тревогу, когда убили нашу жертву. В его доме в два раза чаще делали ремонт, чем где-либо. В два раза чаще забирали мусор. На этом доме никто и никогда не смел повесить рекламный щит… Ты скажешь: «Как много людей, желавших его смерти…» Много. Но

среди них нет ни одного, кто мог бы убить этого зануду. Его презирали – да, над ним смеялись – да. Но убить…
- Где он жил раньше?
- Больше нигде. Всю жизнь – в одной квартире. С матерью, с женой, сам…
- Дом старый?
- Там нет чёрных ходов и тому подобного. Оконные рамы и стёкла в порядке, ничего свежего. Пол, потолок, стены к соседям – тоже. Мы даже опросили жильцов на предмет полтергейста. Ничего подобного в доме не наблюдалось. По крайней мере, последние двадцать лет.
- Из чего он был убит?
- А вот тут одна из главных загадок. Пуля прошла навылет и исчезла. Выстрел был произведён из пистолета среднего калибра, а установить точнее не получилось.
- Эх, вы, не определили оружие…
Старик усмехнулся, подкурил и занялся разглядыванием танцующих. Его молодой собеседник сначала немного вспылил, потом, очевидно, убедившись, что в последних словах отставника не было насмешки, тоже достал сигарету, стакан с пивом взял в другую руку. Внимание его привлекла светловолосая девушка с крупной, но ладной фигурой, красивой, плавной жестикуляцией, которая сидела у стойки с рюмкой чего-то в руке, поставленной на локоть, и весело болтала с двумя мужчинами. Она была безукоризненно красива, но настораживала некоторая развязность её манер.
- Не пялься, малыш. Эта девка стоит твоих доходов за целый месяц.
Слова отставного инспектора, громко сказанные, заставили его бывшего коллегу вздрогнуть.
- Она проститутка?
- О, это не женщина, а пантера. Молодые влюбляются в неё, несмотря на …род занятий. Но она упорно продаёт свою красоту только старикам или уродцам… Предыдущий бармен влопался в неё по уши… Красавец, добряк… Предлагал выйти за него, уехать. Куда там. Напилась, разделась, плясала

полуголая… А потом ушла с каким-то азиатом в пять раз более седым, чем я… Ей бы стать кинозвездой, радовать людей, но… Кстати, ты ничего не рассказал о профессии своего подопечного.
- Полная ерунда. Сидел в муниципальном управлении по градостроительству и рисовал проекты. Жалкое зрелище. Я их просматривал. Какие-то автомобильные стоянки, перекрёстки с круговым движением, маленькие скверики с фонтанчиками… Его жена рассказывала, что в молодости он проявлял признаки чуть ли не таланта, участвовал в проектировании больших мостов, что-то там хитрое выдумал... Со временем – а это наступило очень быстро – предпочёл никуда не ездить, работать тихо, спокойно, рутинно.
- А говорили, он уехал…
- Ты о ком, старина?
- Видишь кучерявого парня в чёрной футболке?.. Это тот самый бармен, что работал здесь прежде.
- А, несчастный воздыхатель твоей красавицы?.. Где же она сама?
- Вон танцует… С нею один из постоянных клиентов. У него сеть баров в нашем районе, включая и этот.
- Ты что так насторожился? Думаешь, будет разборка?.. Вот видишь, парень спокойно выпивает. Нормальная реакция нормального человека: смирился и успокоился.
- Похоже, что так… Может, решил набраться…
- И прекрасно. У малого появился лишний повод хорошо выпить, а расстраиваться из-за женщины – это для глупцов.
- Любовь – тоже непростая штука… Беда в том, что у него никаких шансов. Она привыкла жить по-своему.
- А ты был прав: парень и в самом деле старается напиться. А она – как выплясывает! Неужели и меня лет через двадцать-двадцать пять ждёт пенсия с такими вот развлечениями?.. Нет, уж лучше пусть меня застрелят. Как только запахнет старостью и руки начнут дрожать не только после перепоя…
- Что-то не нравится мне выражение его лица…

- А что в нём особенного?.. Подожди, ещё рюмка, и сам пойдёт плясать со своей бывшей подружкой и бывшим хозяином… Во, уже пошёл.
В следующие несколько минут бывшие сослуживцы явились вместе с другими посетителями бара свидетелями ужасной сцены. Кучерявый парень, до этого выпивавший у стойки рюмку за рюмкой, нетвёрдой походкой вклинился в группу танцующих и остановился в двух шагах от знакомой ему парочки. Девушка, и без него выплясывавшая довольно нескромно, как будто специально разошлась ещё пуще. Это был танец совратительницы. Руки её ложились то на плечи партнёра, то на бёдра, то скользили по его груди и ногам, а сама она, извиваясь всем телом, опускалась в такт музыке на корточки и, так же извиваясь, поднималась, чтобы броситься своему мужчине на шею, повисеть так с секунду, оторвав ноги от пола, отпрянуть от него и снова виться змеёй, удлиняя тело поднятыми вверх руками. Партнёр подыгрывал ей, а его неточные, широкие движения говорили о порядочном опьянении. На своём отставном приятеле красавица даже не остановила взгляд. Он постоял с минуту, что-то достал из кармана брюк и резко плеснул какой-то жидкостью девушке в лицо. Дикий крик ударил по ушам. Музыка заглохла. Преступника хватали за руки, хотя он не пытался оказать сопротивление. Девушку увели. Всё смешалось, только цветомузыка по-прежнему цинично швыряла блики на суетившихся людей. Обоим полицейским – бывшему и настоящему – пришлось вмешаться. Пострадавшую с обожжённым кислотой лицом скорая помощь увезла через несколько минут. Формальности уголовного характера были улажены через час после прибытия патрульных машин.
Подавленные и скорее уставшие, чем отдохнувшие после проведённого в баре вечера, который закончился такой жуткой сценой, собеседники вернулись к своему разговору о таинственном убийстве лишь тогда, когда прогулка по ночному городу, свежий ветер и беззаботные прохожие немного отвлекли обоих и когда разными замечаниями, касающимися посторонних предметов, они рассеяли тягостное настроение, овладевшее ими в злополучном баре после покушения оскорблённого любовника.
- Я тебе расскажу, почему мне пришлось уйти из полиции…
- Слушаю тебя, старина. Ещё одна такая неудача, и, возможно, мне тоже придётся оставить эту работу…
- Ты не виноват… Виновник уже наказан…
- Не понял.
- Да ведь жертва может быть и виновником… Ладно, послушай мою историю… Не буду вдаваться в подробности… Вон уже видно мой дом… Некий торговый агент умер в туалете своей фирмы… Признаки смерти от удушения при полном отсутствии возможности убийства… Я копался три недели, а потом отказался от расследования… Это был монстр, чудовище в образе человека…
- Так-так. Кто-то обвинял меня в предвзятости к убитому…
- Дело не в моём отношении… Этот человек просто не должен был жить… От него жутко страдали все окружающие… Понимаешь, на всём свете он не нужен был ни одному человеку… Ни одному… Зачем ему жить?.. Он противоречил самой жизни, и она вычеркнула его из списков живых. Так что искать убийцу я посчитал делом бессмысленным…
- Всё это философия. А как же быть с фактами? Ведь чьи-то руки задушили его.
- Объясни мне, чья рука застрелила твоего подопечного.
Старый инспектор посмотрел вверх, очевидно, на балкон своей квартиры, пробурчал что-то вроде «вот я и дома» и пошёл в подъезд. Его собеседник так ничего и не ответил, поднял голову к ночному небу, вздохнул в полную грудь и сказал сам себе негромко: «Какие красивые сегодня звёзды…»

 

 

 

 

Уроки истории

- Проходите, пожалуйста!.. И вы!.. Не оступитесь!..
- А давайте мы вашего ребёнка прямо в коляске подымем?! Не беспокойтесь: мой друг даже вас может поднять без напряга!
- Конечно, подымем!.. Пожалуйста, бабушка! Я подам вашу сумку, подам!
Два парня-приятеля напустили на себя повышенную вежливость и с ироничными шутками в адрес пассажиров и самих себя пропустили в дверь общего вагона всех, с кем предстояло ехать.
- Смотрите, будете стоять: вагон полный, - посочувствовала им проводница, проверив билеты.
- Ерунда: пойдём в вагон-ресторан и будем пьянствовать до самого дома!
- Студенты, - догадалась женщина. – Те, кто сидит в ресторане, в таких вагонах не ездят…
- Те, кто сидят в ресторане, людям не помогают, - важно отреагировал один из парней, и оба заскочили в поезд.
Внутри вагона они сразу увидели, чем может обернуться доброта: народ занял все нижние места, вторые полки оккупировали дети.
- Давай опустим столик сбоку, - предложил один.
- Осмотрим весь объект, - решил второй.
Они медленно двинулись по проходу, всё с той же нарочитой вежливостью переступая через сумки и ноги, и в последней секции нашли свободные места. Здесь сидели четверо: лицами по ходу движения – женщина лет пятидесяти пяти-шестидесяти и девушка, которая уткнулась в самый угол у окна и – взглядом – в свой телефон. Места напротив занимали ещё две девушки, сверстницы первой, которые смотрели в окно и обсуждали происходящее на перроне: там ходил кто-то из их знакомых. Обе боковушки были заняты какими-то большими казенными сумками.
Парень побойчее сразу бухнулся спиной к остальному вагону, оставляя приятелю не столь привлекательное место возле пожилой женщины. Тому пришлось размещаться уже под внимательными взглядами девчонок: все трое с интересом оглядели новых попутчиков. Оттого парень покраснел, сделался неуклюжим и толкнул женщину. Шустрый приятель избавил его от необходимости раскаиваться и извиняться:
- Скажите, пожалуйста, - громко обратился он ко всем, - этот поезд идёт до Парижа?! Нам сказали, что можем доехать без пересадок!
Молодые соседки прыснули. Девушка в углу пристально посмотрела на шутника. Он улыбнулся ей и, не отводя от неё взгляда, продолжил в том же духе:
- Видите ли, мой друг получил предложение читать лекции в Сорбонне, а я решил сопровождать его: он совсем не ориентируется за границей! Кстати, прошу любить и жаловать: Максимилиан, без пяти минут доктор исторических наук! Для близких – просто Макс!
- А это будущий главный строитель дорог нашей области Алексей! – добавил историк. – А вы, девушки, похоже, наши собратья – тоже учитесь?!
- Скорее, со-сёстры! – уточнил инженер. – Не желают ли мадемуазели представиться?!
Девушка в углу отвернулась от пристального взгляда и промолчала. Её подруга, соседка шутника, оказалась менее стеснительной:
- Я Аня. Рядом со мной наша отличница Виктория. А она Ира. Твой друг угадал: мы учимся. В технологическом. Все на втором курсе.
- Очень приятно! Очень, очень приятно! Техкол уважаю!
Очевидно, машинист поезда только и дожидался, когда молодёжь в хвосте общего вагона перезнакомится: состав тут же тронулся. Девушки снова о чём-то зашептались, глядя на перрон, где люди, стоя на месте, умудрялись убегать, а старшая участница компании, которую никто не попросил представиться, добровольно обозначила себя:
- Сейчас начнётся… Я про туалет. Сейчас начнут все ходить, хлопать…
Видно, у её молодых попутчиков, пробежали в головах одни и те же мысли, потому что сначала на их лицах отразилась досада («Да, будут хлопать. Тем более в вагоне много детей»), потом сочувствие («Историку не повезло: сидит у самых дверей»).
- Виктория, вы действительно отличница? – спросил будущий историк. – Ведь это очень трудно…
Девушки переглянулись – почему-то с усмешками. Видя, что ответа не последует, Алексей снова вернулся к управлению разговором:
- Макс потому спрашивает, что сам отличник!
- Я не отличник. Не обманывай их.
- Наверное, специально расхваливаешь своего друга, - сказала Аня.
- Совсем не обманываю! Он отличник, в смысле, всё знает! Всю мировую историю! От этих…неандертальцев до сегодняшнего дня! Не верите – проверьте!
- Да ну! – впервые заговорила Виктория, и голос её оказался низким, почти мужским. – Всё знать невозможно. Там же эти всякие…даты, фамилии. Как их запомнишь?..
- Они хвалятся перед нами, - поддержала подругу Ира. –Инженеры, историки… Куда бы деться…
На этот раз девушка выдержала взгляд разговорчивого попутчика, и оба друг другу ухмыльнулись.
- Сомневающаяся Ирина, - торжественно, стараясь показаться оскорблённым, заявил Алексей, - если ты дашь мне номер телефона, я переброшу тебе свою последнюю курсовую, которая, не побоюсь этого слова, вызвала фурор среди преподавателей соответствующей кафедры и, возможно, станет новым словом в дорожном строительстве, которое в нашей стране пока не отличается высоким качеством.
Девушки засмеялись, а Виктория и Аня несколько раз повторили: «Не побоюсь этого слова».
- Как же! – возразила Ира. – Я первым встречным телефон не даю!
- Но Аня не согласилась с подругой:
- Да продиктуй. Посмотрим, что там за курсовая.
- Сама продиктуй.
- Не у меня ж просят.
Ира покраснела, уловив двусмысленность, но согласилась.
- Так что там с мировой историей? – спросила Максима по диагонали Виктория.
При этом женщина, которая тоже общалась, только молча – с пакетиком семечек, решила, что обращаются к ней:
- С кем?
- Не сочтите за хвастовство, - ответил Максим, - я действительно знаю всю историю наизусть. Что-то учил по обязанности, что-то – из собственного интереса.
- Спроси его, когда началась Великая Отечественная война, - предложила Аня.
- Ну, нет. Это слишком легко. Даже я знаю. Придумай что-нибудь потруднее.
- Тогда какой-нибудь трёхсотый год или пятисотый…
- Точно. Максим, что произошло в 300 году?
Студент-историк отодвинул плечо, пропуская людей в тамбур, посмотрел на приятеля, который уже писал что-то Ире, загадочно поглядывая на неё, и деловито сощурился:
- В трёхсотом году до нашей эры или нашей эры?
Подруги немного удивились тому, что такого года оказалось два.
- Ладно, нашей, - решилась Аня.
- В этот год, девушки, произошли очень важные события.
- Какие?
- Очень важные.
- Так я и думала, - скривилась Виктория. – «Всё знает», «всё знает»…
Историк с улыбкой наблюдал за обеими и, увидев, что их разочарование дошло до максимума, продолжил:
- С 284 года по 305 в Древнем Риме правил император Диоклетиан. Его разнообразные реформы укрепили государство. Правда, он преследовал христиан, зато добровольно отказался от власти.
- … И что, больше не было императоров? – не сразу спросила Аня.
Максим усмехнулся:
- Следующим был знаменитый Константин. Именно он основал город Константинополь. Это 330 год нашей эры. А ещё он придумал сделать воскресенье выходным днём.
- Что, уже тогда? – удивилась пожилая соседка историка.
- В 321 году, - уточнил эрудит.
- Ирка, ну, и что там за суперкурсовая? –вернулась к прежнему разговору Аня.
Её подруга, поглощённая чтением, выразила удивление:
- Курсовая?..
- Дай посмотрю, - протянула Аня руку.
Ира испуганно прижала телефон, смутилась:
- Не дам. Тут личное.
- У вас уже личное? – засмеялись её подруги.
- Сударыни, - вмешался Алексей, - мою курсовую работу она уже бегло изучила и признала, что это как минимум – новое слово в дорожном строительстве. А личным она назвала ту же историю, о которой вам рассказывал Макс. Только у вас были какие-то императоры, если я правильно уловил, а у нас история моего детства и юности. Ира поинтересовалась, почему я решил стать инженером, а это у меня…не побоюсь этого слова, ещё с детского садика.
Алексей достиг своей цели: его забавное вводное слово да ещё сказанное
без всякого смысла, вновь позабавило подруг, и они оставили в покое Иру, которая, видно, побаивалась энергичную и выглядевшую более старшей Аню.
- Сударыни, вы упускаете шанс. Нигде и никогда вам не расскажут всю мировую историю в мельчайших подробностях. Макс, ты на каком годе остановился?
- На правлении Константина Великого. Но девушкам это вряд ли интересно.
- Почему же? – возразила Аня. – Нам интересно.
- А вдруг ты только про этот год и знаешь? Так что продолжай. Да, Ань?
- Конечно. Тоже будем знать «всё».
- Какой ещё год вас интересует?
- Какой?.. Вика, какой?
- Аня, какой?.. По мне, так они все одинаковые.
- Что вы! – решительно не согласился Максим. – История человечества очень бурная и разнообразная. Хотя, конечно, вы правы: кое-какие закономерности вычленить можно…
- «Вычленить»?.. – не поняла Виктория своего участия в анализе мировых событий.
- Ладно, - сказала Аня. – Ты нам расскажи что-нибудь интересное. Например, что тебе самому лучше запомнилось…
- Да мне всё запомнилось… Извините: опять вроде как хвастаюсь… Давайте я вам представлю картину средневековья. Ведь, наверняка, у вас понятия об этой самой длинной эпохе или на уровне «всё мрачно – инквизиция – эпидемии чумы» или «романтика – рыцари – прекрасные дамы».
- Представляй, - согласилась Виктория.
- Возьмём отправной точкой 476 год, год уничтожения Западной Римской империи… Ты что смеёшься?
- Трещи, трещи, - отмахнулся Алексей от приятеля. – Мы о своём, девичьем…
Он продолжил переписку с Ирой, которую почему-то не заинтересовало мрачно-романтичное средневековье, а Максим положил локти на колени, чтобы оказаться ближе к слушательницам, и вернулся к падению Рима. Женщина-соседка почтительно подобралась и убрала семечки. Для сна или более внимательного прослушивания она прикрыла глаза, и вместе с молодёжью погрузилась в глубь веков.
- В конце пятого – начале шестого веков создаются Франкское государство и государство остготов в Италии. Теодорих в 493 году сверг Одоакра и правил более тридцати лет, а Хлодвиг разбил вестготов и присоединил Аквитанию. На Востоке восемь лет идёт война между византийцами и персами. Это уже шестой век. 524 – 532 года. При императоре Юстиниане Византия захватила Северную Африку, часть Испании и Италию с Сицилией. Готы терпят поражение за поражением. Византия громит вандалов и остготов, франки захватывают Прованс и Бургундию. Правда, Византия выдерживает длительную войну с Персией. 540 – 562 годы. А потом воюет с лангобардами, которые в 568 отхватывают север Италии. В Византии Юстиниана сменяет Юстин II, а его – император Тиберий. Кстати, Юстин сошёл с ума, после чего несколько лет правила его жена Софья. Шестой век знаменит ещё тем, что в 570 году родился пророк Мухаммед… Может, подробнее? А то я так, верхами…
- Нормально,- сказала Виктория и с лёгкой иронией прибавила. – А то не запомним. Правда, Ань?
- Я и так ни фига не запомню… Но ты рассказывай: всё это так прикольно.
- Тогда, - обрадовался Максим, - пойдём дальше. В седьмом веке Византия остаётся главным государством христианского мира. Во время восьмилетней войны 602 – 610 годов императором стал простой офицер Фока. Императора Маврикия свергли и казнили. Потом казнили и Фоку. А вот следующему – Ираклию – пришлось воевать уже с арабами: начались знаменитые арабские завоевания. В 673 – 678 они попытались взять Константинополь… Что ещё?.. Да, я всё про Византию, но много интересного происходило и в Азии. Например, в Индии одно большое государство распалось, представьте, только потому, что правитель не оставил после себя наследника. В Китае тогда правила династия Тан, и шла жёсткая внутренняя борьба. Ну, и конечно, арабы. В седьмом веке они выходят из Аравии и захватывают Сирию, Ирак, Иран, Египет, Ливию. В восьмом веке они дойдут до Франции, но в 732 году потерпят поражение от франков в битве при Пуатье. Вам, наверное, интересно будет узнать имена франкских правителей? Пипин Геристальский, Пипин Короткий.
- Пипин? – удивилась Аня. – Да ещё короткий?
- Ужас, - согласилась Виктория. – Ирка, ты слышала: Пипин Короткий?!
- Не груби, - ответила Ира, но её улыбка в ответ на какие-то записи в телефоне показала, что она ничего не имеет против такого необычного имени.
- Кстати, - продолжил Максим, - Пипин Короткий основал династию Каролингов. При нём государство франков распростёрлось от Северного моря до Средиземного. Пипина сменил знаменитый Карл Великий. Он присоединил к своей империи много земель, но после его смерти в 814 году страна распалась. Однако вернёмся к Византии. Император Лев IIIразбил арабов. 740 год. Его сменил Константин V, который, наоборот, даже вторгся на территорию Арабского халифата. А вот Константина VI свергла родная мама. При этом ослепила. Льва V, который прославился победами над болгарами, вообще, убили заговорщики.
- Мама – ослепила… - негромко повторила Аня и вздрогнула плечами.
Максим на это снисходительно улыбнулся:
- А теперь скажу приятное: в девятом веке начинается более-менее известная история нашей страны. Князь Олег в 882 году объединил Новгород и Киев и совершил свой знаменитый поход на Константинополь.
- Это когда он прибил щит? – спросила Аня.
- Именно.
- Ты ещё помнишь? – удивилась Виктория.
- Не то, что ты: в школе не хотела учиться, и сейчас тоже…
- …А вот в Европе одно за одним появляются новые государства. На осколках Франкской империи внуками Карла Великого создаются Италия, Германия, Франция, Прованс. Появляются Англия, Норвегия, чуть позже Хорватия, Польша, Венгрия. Византия пережила восстание Фомы Славянина. Его казнили в 823 году. Достаётся и императорам. Например, Василия Iсверг и убил Михаил III. А на другом конце Евразии, в Японии, более двухсот лет будет править семейство Фудзивара, которое берёт под свой контроль императоров.
- Какая глупость! – вдруг громко сказала Виктория.
- Не понял?
Максим и Аня с удивлением посмотрели на девушку.
- Да всё это такая глупость! Захватил – убили, захватил – свергли. На что они время тратили, все эти императоры, короли?..
- Ну, а как же? – не согласилась Аня. – Они обязаны были укреплять свои государства.
- Что – захватами?.. Нельзя что ли спокойно жить?
Максим улыбнулся. Подобной реакции на свою экскурсию в прошлое он не ожидал.
- Такая у них должность. У «императоров, королей»…
- Дурацкая должность. И они все дураки.
- Ничего ты, Вика, не понимаешь, - назидательно сказала Аня.
- Я не понимаю?.. А ты такая вся умная, да?.. Вон посмотри на Ирку: сидит себе радостная и никого не захватывает.
- Ира ж не королева.
- Да, по-моему, она сейчас счастливее любой королевы…
… Когда Алексей и Максим вышли на своей станции и, глубоко вдыхая тёплый вечерний воздух родного посёлка, пошли по центральной улице туда, где их ждали родные и праздничный – по случаю приезда – ужин, разговор не мог не начаться о попутчицах-ровесницах.
- В следующие выходные съезжу в гости к Ире.
- Ого! Потащишься за двести километров? Любовь с первого взгляда, что ли?
- Дружище, бросаться такими громкими слова я поостерегусь, чтобы не спугнуть прекрасное, ещё только нарождающееся чувство, но… - тут Алексей перешёл от шутливого тона к серьёзному. – Но она мне подходит. Хорошая девушка.
- А мне кажется, Аня лучше. Умная, развитая, общительная.
- Вам, будущий научный работник, стыдно говорить, не основываясь на фактах.
- На каких фактах?
- Ира играет на гитаре, рисует, увлекается танцами. Она победитель конкурса мастерства на своём курсе.
- И торчит в соцсетях.
- Насчёт соцсетей не знаю. Когда мы рядом с ними приземлились, она как раз искала аккорды одной хорошей песни. Будет выступать с ней.
- …Да?... – поразмышляв, сказал Максим. – Может, Виктория и права.

 

 

 

 

 

 

 

 

Горсть пыли

- Да фиг ты меня догонишь: я уже шестую миссию прошёл! Целый месяц сидел!
- Догоню!
- Ой, пацаны, как вам не надоело?! Всё лето играли!..
- Правильно, Танька! Сегодня всё-таки первое сентября!
- Ну, и чё?! Праздник что ли?!
- Не всё ж время отдыхать! Я, например, хочу в школу! В школе веселее!
- А Витёк боится учиться! Ему вон – в церковь надо!
- Ага! Помолиться, чтоб не оставили на второй год!
- Пошли вы! Сами молитесь! Бога нет! Папка сказал: ему Бог ни разу не помогал!..
- Тихо.
- Ты чего?!
- Тихо, говорю: новая училка…
Шумная компания резко притормозила, будто услышала команду.
- … Если не ошибаюсь, 7 «б»?.. А почему, ребята, вы только сейчас домой идёте? Вас же давно отпустили…
- А мы, Наталья…
- Александровна.
- А мы, Наталья Александровна, это…тусовались в школьном дворе.
- Разговаривали, балда.
- Сама ты такая.
Пятеро семиклассников и молодая учительница двинулись от невысокой железной ограды церкви по широкой асфальтированной аллее, обсаженной

елями. Дети притихли, переглядываясь и строя рожицы, девушка на их смущение улыбалась и старалась подстроиться под ребячий шаг.
- … Почему замолчали?.. Я слышала, как вы что-то бурно обсуждали. Наверное, первый день в школе?
- Да чё там ещё в школе?.. А, это…Витёк говорил, что Бога нет, потому что он не помогает его папе.
- А вам, Наталья Александровна, Бог помогает?.. Вы же из церкви вышли…
Учительница глянула в лицо девочки, задавшей вопрос, и увидела сразу многое, несмотря на свой маленький педагогический опыт. Семикласснице был интересен новый человек в их школе, ей хотелось узнать, сможет ли она получить внятный и убедительный ответ на в общем-то провокационный вопрос, и, поддерживая разговор со взрослым, малознакомым человеком, девочка обозначала себя главной в этой компании. Впрочем, и в себе самой начинающий педагог последовательно отметила, во-первых, воспоминание о занятиях психологией со схемами, где в центре жирным кружочком рисовали лидера детской группы, а после – опасение: не проверяют ли её ученики каким-нибудь свеженьким хитрым способом, например, с включенным диктофоном в мобильнике.
- Я, ребята, - помедлив и подумав, ответила учительница, - не стану вам приводить доказательства того, есть ли Бог, нет ли его… У нас в России – светская школа, так что я вас в веру агитировать не буду… Странно, о толерантности учителя говорить обязаны, о суициде обязаны, о террористах тоже, а о Боге – нельзя… Понятно: безопасность очень важна, но ведь, кроме физической безопасности, есть безопасность души… Ладно, давайте лучше поиграем?
- В «Tanks of World»?
- В муравьёв.
- Как это?
- Смотрите, какой красивый скверик. Я сяду вон на той лавочке и буду ждать, кто из вас первым найдёт муравейник.
- Зачем это?!

- Фу – муравейник!
- А на фига он нам?! Изучать, что ли?!
- А вот найдите – и узнаете. Обещаю, что не разочаруетесь.
- Я найду! –подтвердила любопытная девочка своё лидерское положение и перевесила чашу весов.
- Смотрите: вы обещали!
Пятеро подростков швырнули свои ранцы на скамейку, даже не позаботившись о том, чтобы оставить место для руководителя игры и разбежались парами и в одиночку в разные стороны. Впрочем, Наталье Александровне не пришлось бы высидеть и минуты: муравейник нашёлся очень быстро.
Выждав, когда ребята устанут спорить о том, кто был удачливее и повторять «я первая», «ну, и что, что первая» и т.п., учительница присела рядом с высокой рыхлой кучей, по которой шустро сновали самые трудолюбивые существа, и сказала:
- Посмотрите, какое огромное – для их роста – здание они построили. И без всяких планов и чертежей, без привычных нам строительных материалов. Строили без грузовиков и кранов, общаясь на каком-то своём особом языке, и при этом каждый муравьишка отлично понимал, что должен делать. Где-то там внутри у них склады с продовольствием и даже родильный дом. Обращали внимание, что при разорении муравейника они спасают не себя, а личинки, проявляя прямо таки человеческую самоотверженность?
Ребята ответили что-то невнятное, ожидая обещанного сюрприза.
- Вам, наверное, говорили на уроках, что муравей может переносить тяжести больше своего веса. А ещё они очень точно находят обратную дорогу, как далеко бы ни забрели от своего дома. Сюда, в муравейник, не зайдёт чужой. Охранники различат его среди тысяч своих. Но самое интересное – по крайней мере, для меня – это то, что муравьи умудряются выращивать грибы. Знаете ли вы ещё каких-нибудь животных, которые не только берут пищу в природе, но и выращивают?
- Люди… Мы ж выращиваем фрукты, овощи…

- Чупа-чупсы…
Ребята посмеялись, но и в смехе их присутствовало ожидание того интересного, что пообещала учительница. И Наталья Александровна решила больше не томить семиклассников.
- Думаю, я убедила вас в том, что муравьи – очень умные и организованные насекомые. А теперь представьте, что здесь, прямо по муравейнику или где-то рядом, люди начнут прокладывать дорогу. Смогут эти умненькие животные понять устройство какого-нибудь бульдозера или катка? Это ведь так просто: залил бензин, он сгорает, двигает поршни и так далее…
- Куда им!
- Не смогут… «умненькие»…
- Это для нас всё просто.
- Наталья Александровна, а зачем вы нам это рассказываете?
- Догадайтесь… Вспомните, о чём был разговор.
- О чём?.. Собирались поиграть.
- Да обо мне был разговор!
- При чём тут ты?! Ты что, в муравейнике живёшь?!
- … Тише, ребята, не дразнитесь: Витя прав.
- Прав?!. Разве мы о нём говорили?!
- Просто на примере муравьёв я хотела показать вам, что есть в мире вещи, которые мы не можем понять не потому, что глупые. Эти вещи – на другом уровне понимания, и не стоит их отрицать.
- Как бульдозер для муравьёв?
- Верно.
- Ну, ладно, - воспользовался паузой не такой многословный, как одноклассники, Витя. – Пусть я не понимаю, кто такой Бог и как он … «устроен». Допустим, он есть. А какой смысл людям ходить в церковь? Разве там, в церкви, можно что-то понять…большее?

Мальчик, словно проверяя свои слова, придвинул носок ботинка ближе к муравейнику, чем вызвал маленькую панику на этом краю живого холмика.
- Пойдёмте, ребята, к вашим портфелям, а то на нас уже смотрят… А насчёт понимания, Витя…В церкви люди прежде всего понимают себя, смысл своей жизни…
- Я знаю смысл! – возразила Таня. – Надо жить в своё удовольствие, делать, что хочется!
- Точно!
Ребята разобрали сумки и ранцы, но не оставили новенькую учительницу, а по-прежнему пошли рядом с ней по широкой аллее, ведущей к центральной городской площади.
- … В старые годы, - заговорила Наталья Александровна так, будто размышляла, а не обращалась к школьникам, - в церкви ходили почти все люди, а вот смысл и тогда понимали по-разному. Кто-то жил ради удовольствия, а кто-то… Видите тот памятник на площади?
- «Купцу Силантьеву, меценату и благотворителю…» - процитировала Таня.
- Умница… А вы знаете, что Силантьев дал половину денег на строительство храма? Того самого, где мы встретились. А ещё он построил за свой счёт две школы для детей из бедных семей и приют для бездомных. Кстати, все здания сохранились до сих пор.
- Подумаешь: памятник… - возразил скептик Витя. – Всё равно этот Силантьев помер, как и другие.
- Ему хоть памятник, а тебе и муравейник не поставят!
- А тебе что?!. Дохлую козявку?!
- Ребята, не начинайте… Вы, вроде, одна компания, а дразнитесь беспрерывно… Ты сказал: Силантьев всё равно помер, - учительница и школьники дошли до места на аллее, с которого в промежутках между деревьями лучше всего был виден мраморный бюст, стоящий посреди площади. – Да, купец, конечно, умер, но ведь смерть бывает разной. Хотите, я покажу вам тех, кто жил в одно время с нашим знаменитым земляком? Кто

жил в своё удовольствие и не строил церквей и школ? Вообще, не делал ничего хорошего.
- А разве они сохранились?
- Покажите.
- А это страшно?!
Девушка подошла к бордюру, наклонилась, взяла маленькую горсть пыли и раскрыла перед детьми ставшую грязной ладонь:
- Вот они…

 

 

 

 

 

 

 

Смена караула

Свежий часовой заступил на пост. Периметр, по которому предстояло ходить, был ему незнаком и вызывал интерес. Любопытно было подняться на холм и узнать, что можно увидеть с его высоты, потом извилистой тропой сойти в низинку, которая скрывалась за высокими складами и с этого места не просматривалась.
Тот, кто привёл часового, торопливо ушёл, и солдат начал бодро отшагивать свои два часа. О том, что это очень долго, пока не думалось. Он насвистел задорную детскую песенку, а через пару минут, убедившись, что никто не услышит, ещё и запел. Свой голос показался молодому человеку вполне приличным, и он дважды повышал его, совсем перестав стесняться.
Через тропу, пробитую сотнями, а может, и тысячами ног, то и дело перемахивали кузнечики; что-то беззаботно шуршало слева и справа от двух ограждений с колючей проволокой, между которыми двигался часовой; яркое солнце приветливо слепило глаза парня, окатывая его нежным теплом. Силой молодости наполнялась душа, и хотелось по примеру жизнерадостных кузнечиков запрыгать-заскакать, а ещё лучше пробежаться. И часовой поддался желанию: когда тропинка пошла резко вверх, он взял автомат в руку, короткими прыжками одолел склон и остановился на маленьком вытоптанном пятачке.
Взгляд восхищённо побежал по широкой, впалой к центру долине, похожей на огромную разрисованную тарелку. Узкая речушка-трещина, угадываемая только благодаря змейке кустов, делила её на неравные половины. Ближайшая медленно поднималась к военным складам, всё гуще зарастая кустарником, и заканчивалась липовым лесом, поверх которого в эти минуты рассматривал окрестности солдат. Дальняя привлекала больше. Она была абсолютно ровной, покрытой прямоугольниками полей, за которыми красиво белели две деревни. Та, что справа, была небольшой, домов в сто-сто пятьдесят, и взгляду открывалась полностью. Другая – строениями и главной асфальтированной улицей - переходила за горизонт, край «тарелки». По занятой ею площади можно было судить, что она раз в пять крупнее соседки.
Часового развеселило то, что домики такие маленькие, а он большой и стоит выше всего. С детским восторгом он наполнил глаза блестящим жёлто-

зелёным цветом всевозможных растений, медлительным полётом цапли, которая поднялась откуда-то из речки, волнами ветра, что неторопливо прокатывались по зерновым полям, и всё любовался и любовался…
Однако обязанность двигаться вскоре подтолкнула человека к продолжению пути. И не только обязанность. Новое влекло его дальше, кокетливо обещая продолжение ярких впечатлений. Так все люди: известное, даже самое удобное и привлекательное, легко променяем на то, чего ещё не видели, не испытали.
Часовой снова пробежался – теперь вниз, потом зашагал шутливым строевым шагом и запел что-то маршевое, но без слов, точнее, с любыми словами:
- Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! Ла-ла-ла -ла!
Ему вспомнились танцы в родном городе, весёлая компания молодёжи. А ещё всякие смешные происшествия – сначала недавние, потом все, с самого раннего детства. Между тем он вернулся в то место, откуда заступил на пост, но, увлечённый красочными мыслями, даже не заметил этого. Детство, школа, летние каникулы – всё быстрым, мелким ручейком пробегало перед глазами, и счастливая улыбка не сходила с лица парня.
Иногда он отвлекался от воспоминаний и присматривался к чему-нибудь на пути: муравейнику, прорехе в ограждении, необычной формы дереву за колючкой… Но тут же в памяти всплывала очередная забавная картинка прошлого и настолько живая, что рождала усмешку, а то и смех.
- Ну, как ребёнок! – урезонил сам себя вслух часовой, но радостно-восторженное настроение не проходило.
Да и как оно могло пройти, если каждое воспоминание тут же дополнялось тем, чего не было, но что обязательно будет. И очень скоро. Такое же чудесное, беспечное, как это яркое небо, эти щебечущие в близких кустах птички, этот ветерок, который, едва коснувшись лица, уже мчится, любопытный, куда-то дальше по необъятному миру.
Через несколько кругов по периметру мысли солдата угомонились и потекли спокойнее и ровнее. Он в первый раз глянул на часы и поразился тому, что прошло только тридцать пять минут. Впереди ещё целых полтора часа, и они кажутся бесконечными. Парень засёк время, прошёл периметр.

Получилось, на то, чтобы обойти склады, тратится всего несколько минут. Неприятно было осознать ещё и то, что тропа сделалась привычной и даже скучной. Настолько привычной, что можно было поиграть в «угадайку». Солдат попробовал развлечь себя этим и, действительно, заранее вспоминал, где лежат большие камни, где сохранилась спасшаяся от косы высокая травинка, а ещё какой-нибудь изогнутый гвоздик в столбе, ямка на пути, сухое дерево с краю леса… Часовой с удовольствием стал бы патрулировать в обратную сторону и этим слабеньким разнообразием убил бы часть своего караульного времени, но правила строго определяли его поведение и самостоятельности не допускали.
Почему-то в голову полезли мысли с оттенком заботы. Теперь грядущая жизнь, до того смело и решительно планируемая, рождалась не в ярких цветах беззаботности, а с каким-нибудь изъяном, проблемой, которую надо было решить, чтобы в итоге всё вышло так, как хотелось. Часто одна проблема тянула за собой другую, и картина будущего начинала как-то блекнуть, размываться, терять привлекательность. Мечта о хорошей работе наталкивались на возражения внутреннего голоса о том, что он пока слабый, неопытный специалист и нужны будут огромные усилия, дабы достичь чего-то в профессии. Мысли о счастливой семейной жизни вдруг упирались в квартирный вопрос и высокий ипотечный кредит. А ведь пятнадцать минут назад большая, шикарно отделанная гостиная с друзьями на мягком диване рисовалась так легко и убедительно. Теперь эти будущие гости от школьных воспоминаний неожиданно переходили к обсуждению цен и зарплат. Тот, у кого папаша работал крупным начальником, хвастался своим тёплым местечком и высокими доходами, уязвляя остальных присутствующих и отравляя беседу. А при том, что в мечтах в роли жены рисовалась самая красивая, самая очаровательная девушка в городе, автоматически следовала новая проблема: вдруг изменит, уйдёт к более успешному сверстнику?.. Опять же дети... Мальчик и девочка?.. Или хотя бы один мальчик?.. И как уберечь детскую психику от неурядиц взрослой жизни?..
Мечтать расхотелось. Оставалось монотонно ходить одинаковыми кругами, как ходят звери в клетках, ни о чём не думать и равнодушно фиксировать примелькавшиеся детали: столбы, травинки, камни, деревья…
В ногах родилась усталость, плечо стало нудить от ремня и тяжести оружия, и простое патрулирование, не требующее какого-либо напряжения сил и ума, становилось всё более и более в тягость. К тому же солнце, ещё

недавно такое весёлое, тёплое, дружелюбное, на что-то обиделось, раздражённо надвинуло на себя длинное серое облако, похожее на солдатское одеяло, и день перешёл в сумерки, обволакивая своей мрачностью настроение человека.
Тогда мужчина на посту придумал развлечение – игру в шахматы. Сначала с воображаемым противником – каким-то незнакомцем, потом с самим собой. Где-то на шестом-седьмом ходу расстановка фигур в голове спутывалась, партия запускалась по-новому, зато время понемногу отстукивалось в такт с шагами часового, и вторая половина смены длинными минутами текла в прошлое – с шахами и матами в три-четыре хода, с какими-то простенькими комбинациями. Потеря фигур не расстраивала, поражения самому себе забавляли: из них нельзя было извлечь урока, ведь они одновременно были и победами.
Когда игра в воображении утомила голову, часовой попытался вернуться к первым мыслям и чувствам, которые хоть и развеялись, но от которых сохранилось воспоминание приятности. Память легко восстановила и развлечения на каникулах, и школьную жизнь, и детство в целом, но всё это почему-то оказалось пресным, как обычная вода – утоляющая жажду, но безвкусная. А ещё таким далёким, словно никогда не существовало и явилось не из собственной жизни, а из какого-то фильма, в котором судьба героев вызывала сочувствие, но глубоко не трогала. К тому же из воспоминаний вдруг более выпукло, чем всё остальное, всплыло то, что лучше было бы забыть: неудачная драка в седьмом классе, случайное ябедничество в третьем, глупая любовь к однокласснице, которая оказалась тоже глупой и пошловатой…
Тут же ни с того ни с сего родилась и стала быстро разрастаться тревога за родных – бабушку, родителей и даже племянников. Вспомнились какие-то болезни, давнишние разговоры о них, которые прежде проскальзывали мимо ушей, и в сердце закололо так, будто сам серьёзно заболел. Это раздражало, злило. Не помогала и ответная реакция в виде вполне здравых мыслей о том, что нет реального повода для беспокойства и никаких плохих новостей из дома не приходило. Не пытаясь насильно себя развеселить, человек спокойно поносил дурное настроение, надеясь на свойства времени. Как вода в большом количестве способна растворить любую горечь или солёность, так время вытягивает в свою безбрежность горечь и боль наших душ. Потому тяжесть забот вскоре сменилась в сердце часового тихим равнодушием,

периметр, по которому делался уже пятнадцатый или двадцатый круг, стал приниматься спокойно, как то, что в жизни всегда было, есть и будет.
Теперь он не торопил время. Более того, глянув на часы и увидев, что до конца караула осталось менее тридцати минут, даже немного расстроился. Столько ещё хотелось обдумать, осмыслить; умно, даже мудро проанализировать все жизненные ошибки; здраво, не детскими цветными карандашами распланировать своё будущее… Совсем недавно два положенные ему часа представлялись гигантским отрезком времени, почти бесконечным, как расстояние до какой-нибудь звезды, а теперь смена резко покатилась к финишу. Как неприятно нам ощущение, что не успеваем сделать что-то важное, и во сколько раз неприятнее осознавать, что уже никогда не сделаем это важное…
Глаза мужчины словно открылись после сна. Он неторопливо и с удовольствием ступал по тропке и как родных, с детства знакомых отмечал все повороты периметра, те столбы ограждения, что были чуть ниже или чуть выше остальных, неглубокие окопчики для часового на случай нападения… Разбуженное внимание стало задерживаться и на другом, мимо чего слепо прошёл десятки раз. Путь со всеми его деталями оказался таким богатым, что можно было описать ещё хоть сотню кругов, а всё попадалось бы на глаза что-то новое. Вот как тот листик, нанизанный ветром на шип колючей проволоки. Даже вблизи кажется, что это порхает крыльями бордовый ночной мотылёк. Присел ненадолго, пока луна не осветит мир так, что можно лететь, куда захочешь.
Маленькие радостные наблюдения и открытия лишь на несколько секунд отвлекали от тяжёлой, как ночь, и давящей, как неизбежность, мысли о том, что песок времени заканчивается и тем быстрее он обсыпается, чем его становится меньше. Временем управляют не самый точный хронограф и даже не какой-то всемирный закон, а наши чувства. Лучше всего, когда мы к нему равнодушны. Если нет – время становится сродни упрямому ослу или резвой лошадке. Торопишь его – плетётся еле-еле; хочешь задержать, притормозить – начинает мчаться, не обращая внимания на удила.
Часовой брёл по своей тропе, в нарушение устава смотрел не по сторонам, а на быстро вечереющее небо, лениво философствовал, лениво усмехался тому, что от его умных мыслей теперь нет никакой выгоды, и желал только одного: успеть ещё разок взойти на холм и полюбоваться оттуда луной,

звёздами и блестевшей сквозь деревья речкой в долине. Сёла за рекой уже замерцали жёлтыми окнами, а медленное движение полосок света указывало на возвращающиеся домой усталые автомобили. Но мир людей теперь мало интересовал мужчину, почти всё его внимание оттягивало тревожное ожидание того момента, когда в каком-нибудь неизвестном пока месте тропинки он услышит голоса смены.
Он не успел дойти до вершины холма…
-… Всё, твоё время кончилось. Уступай место и радуйся отдыху, - сказал разводящий после обязательных слов.
- Было бы чему радоваться… - буркнул в ответ бывший часовой.
Новенький, солдат из молодых, принесший с собой на пост какое-то болтливое и восторженное настроение, глупо пошутил:
- Можешь уходить, дедушка! Ты сделал очень много кругов!
- Это тебе так кажется, пацан…
- Дашь какой-нибудь совет?! - продолжил пустословить юнец. – Ну-у, как тут на посту и что?!.
- Дам… Не обижай время… Даже если оно тебе иногда не нравится…

 

 

 

 

 

Бабочка спасения

Сегодня, двадцать четвёртого октября, в восемь сорок пять, Евгений Анатольевич должен был умереть. От инфаркта.
Конечно, сам Евгений Анатольевич об этом не догадывался. Люди вообще не любят или боятся думать о своей последней минуте. А если бы задумались ненадолго, то быстро бы поняли: последней может стать любая минута.
В предрассветье этого рокового дня колючий октябрьский ветер пронзил весь город с востока на запад и принёс одним из своих резких порывов нечто тёмное и плотное, похожее на сгусток дыма из какой-нибудь окраинной кочегарки. Нечто, спугнув воробьёв, утвердилось на самом углу четырёхэтажного дома №17 по улице Свердлова, там, где образовывался её перекрёсток с центральным проспектом, и какой-нибудь пешеход с отличным зрением смог бы угадать в серо-фиолетовом сгустке контуры, напоминающие человеческую фигуру. Мрачное существо свесило короткие нижние конечности вниз примерно на пять-шесть кирпичей, а верхние протянуло перед собой. Острый взгляд внимательного пешехода разглядел бы в этих руках- лапах не только предмет другого цвета, а именно бледно-жёлтого, но и то, что он похож на рулон обоев, только раза в полтора уже.
Однако людей с неиспорченным зрением нынче очень мало, и они чаще смотрят себе под ноги, чем на крыши домов, так что необычное существо для горожан или приезжих осталось незамеченным. Лишь кое-кто, не слишком обременённый домашними или служебными заботами, обратил внимание, что сегодня стылый утренний ветер окончательно вытолкал с улиц и скверов тёплый воздух, сдёрнул с деревьев, кустарников последние, самые цепкие иссохшие листья и так дохнул на городские пруды, что те в испуге спрятались под защитной плёнкой льда.
Чуть позже, когда видимость в городе прояснилась до дневной, пространства, не занятые людьми, наполнили шумы, звуки и лязги механизмов, а Евгений Анатольевич сел завтракать в своей маленькой кухне, над тем же перекрёстком появилось густое белое облачко, медленно спланировавшее на двускатную крышу двадцатого дома. В суете нового дня это явление также осталось в неизвестности, даже для людей с первоклассным зрением. Таким был, например, военный пенсионер и
бывший лётчик Н.С.Сергеев из того же дома №20, который выгуливал свою красавицу-колли Дину в сквере напротив. Он внимательно наблюдал за собакой, бодро цокавшей по асфальтовым дорожкам, равнодушно – за движением автомобилей по улице и поворачивал высокий воротник своего бушлата так, чтобы ветер мог хлестнуть ледяным порывом только в прикрытый затылок.
Между тем в воздушном пространстве ранее упомянутого перекрёстка, на уровне крыш, завязался диалог, который с перерывами продолжался около двадцати минут до самого момента смерти Евгения Анатольевича. Вот его начало.
- Ты зря прилетел! Убирайся обратно в свой туман спокойствия! Здесь пыль и копоть сделают тебя серым, как та грязная кошка, что крадётся по чердаку! Убирайся! Исчезни, пока ещё можешь сохранить свою глупую чистоту! Исчезни! – отрывисто и рыкая сказал один голос.
- Мы не знаем пока, кто из нас прилетел зря. И мой Хранимый ещё жив, - отвечал голос спокойный и мягкий.
- Эй, ты! Смотри, какой список! Убирайся! Это мой человек! Ты его уже не перетянешь! Смотри, смотри! Ты обманываешь себя! Этого списка хватит на двоих!
- Он сам себя может перетянуть.
- Ха-ха-ха! Какая глупость! Здесь одиннадцать миллионов грехов! Считать умеешь?! Он ещё до восьми раз согрешит, пока не расстанется с телом! Всё, исчезай! Исчезай!
- Вряд ли больше шести. И не одиннадцать. Чуть-чуть больше десяти миллионов девятисот сорока двух тысяч.
- А! какая разница! Он давно наш! Он погрузил себя в темноту задолго до смерти! Ты должен был отречься от него!
- Мы ни от кого не отрекаемся. Даже от тех, кто уходит с вами. И ты напрасно радуешься большим цифрам: Хранимый четыре раза исповедался.
- Улетай! Ты знаешь, что явился сюда зря!
- Это напрасный спор. Многие его грехи отпущены или заглажены. Теперь

будущее зависит от последних минут здесь. Я верю в этого человека и буду ждать.
Евгений Анатольевич необычайно удивился бы, доведись узнать, кто о нём спорит, да ещё над местом предстоящей смерти. Он спешно позавтракал и, зная, как внучка любит сладкое, не стал есть «своё» пирожное, одно из трёх. Другие предназначались на завтрак жене и их четырёхлетней говорливой Насте. Та ещё спала, и Евгений Анатольевич привычно подумал о безалаберном сыне и невестке, у которой так и не появилось чувство материнства. Оба ранних супруга быстро взаимно разочаровались и теперь устраивали свою личную жизнь каждый отдельно. В том числе отдельно от Насти.
Однако сокрушаться было некогда: начальство не жаловало опаздывающих, а машина весь вчерашний день заводилась тяжело и могла сейчас отказаться везти Евгения Анатольевича на работу. Потому улыбкой и кивком попрощавшись с женой, Евгений Анатольевич вышел из квартиры и, усмехнувшись на звук путешествующего где-то над головой лифта, начал спускаться с пятого этажа по лестнице.
Третий его задержал. Старушка-соседка уже вывела из квартиры на утреннюю прогулку свою маленькую рыжую собачонку, и, приблизившись, Евгений Анатольевич увидел не только собаку, но и сделанную ею лужу.
- Вениаминовна, ёлки-палки! Ты там причипуриваешься, а твоя псина опять устроила тут!.. Надо вместе выходить!
Он крикнул в открытую дверь и приостановился на случай, если соседка не услышала или сделала вид, что не слышит. Жильцы не раз упрекали её в загаживании подъезда и придомовой территории, но, если не находилось стопроцентного свидетеля, старушка отбрасывала претензии одним и тем же аргументом: «Моя Люся на такое неспособна». В этот раз, однако, получилось по-другому. Едва Евгений Анатольевич договорил, как хозяйка собаки ступила за порог с большой тряпкой в руках.
- А мы уже подтираем, а мы уже подтираем! Правда, Люся?!. Здравствуй, соседушка. На работу?
- На работу. Здравствуй, Вениаминовна. А я думал… Извини, зря я на вас…
- Ничего, ничего… Вот мы уже всё исправили… Сиди смирно, ни на кого

не лай, а я отнесу тряпку на место.
Собака подчинилась, словно была дрессированной, и глянула на мужчину исподлобья и виновато. «Понимаете, дядя, это вышло случайно», - прочитал в её глазах Евгений Анатольевич.
- Ладно,- ответил он вслух и улыбнулся зверьку. – Бывает… Зато не в квартире… «Ёлки, у старухи только эта подруга и осталась – четвероногая, а я накинулся…»
Евгений Анатольевич вышел из подъезда и пошатнулся от оплеухи, которую дал ему в левую часть лица бешеный утренний ветер. «Паскуда. Ждал меня, что ли…» - отозвался про себя мужчина и пошёл к своему автомобилю. Пока делал три десятка шагов по обледенелому асфальту, ветер, хвастаясь силой, ещё несколько раз толкнул в бок или в спину.
Машина, конечно, не завелась, за что получила свою порцию крепких слов и по степени вредности встала в один ряд с молодым, наглым ветром. Особенно неприятно было сидеть в застывшем салоне, когда на глазах двое соседей легко завелись и, почти не прогреваясь, уехали на работу или по другим надобностям.
«Везёт же людям, - проводил Евгений Анатольевич счастливчиков взглядом. – А тут ещё несколько минут, и околеешь. Холодно, как …в аду. Именно – в аду. Кто придумал, что там поджаривают на огне? Если что и пробирает до глубины души, так это холод». И он в очередной раз повернул ключ зажигания.
Старый, мудрый автомобиль словно чувствовал, что сегодня лучше остаться во дворе, но хозяин настаивал, и, не желая его разочаровывать, двигатель схватился. Одновременно их кармана прозвучал популярной песней мобильный телефон. Евгений Анатольевич сначала осторожно отпустил педаль газа, убедился, что на холостых оборотах машина не глохнет, и только потом откликнулся на вызов.
- Да, слушаю, - сказал он в трубку вежливо и уверенно.
Вежливо – потому что звонил начальник, а уверенно – так как знал, что теперь не опоздает, а других грехов за ним в родной мастерской не числится.
- Да… Нет, ещё не выехал… Эту историю я знаю, можешь не пересказывать… Ну, и что?.. Сергеич, я до чужих денег не жадный.

Заработал и заработал. Он ещё молодой, тем более весь в кредитах… Да и ладно. Хороший парень. Что, из-за этого увольнять? Сам всё исправит…Нет, Сергеич, если собрался увольнять парня, меня в свидетели не зови. Я на такое дело не подпишусь… Ну, и что?.. Там видно будет… Да-да, скоро подъеду…
Евгений Анатольевич посидел ещё минуты три, всё лучше ощущая тёплый воздух от печки и размышляя о разговоре с мастером. Этого времени хватило на то, чтобы прокрутить в памяти недавнее происшествие на работе, ниточки взаимоотношений товарищей-коллег и сделать вывод: «Ну, и вредный же человек этот Сергей Сергеич…» Чтобы не портить настроения, вспомнил, что в воскресенье они с женой поведут Настю в кукольный театр, представил, как внучка будет радоваться, а они баловать её мороженым и ещё чем-нибудь. В своём детстве он никак не мог решить, что ему больше нравится в этом театре: спектакль или буфет.
Пока Евгений Анатольевич осторожно продвигался между рядами машин, припаркованных вдоль их длинного дома, и притормаживал перед ямами и пешими жильцами, пока проезжал, слегка сползая на крупных камнях то вправо, то влево, по территории какой-то стройки, которая с лета испортила выезд на улицу да так и не поднялась выше фундамента, над ближайшим перекрёстком возобновился беззвучный, недоступный человеческому уху диалог. И только стая голубей словно уловила что-то недоброе в воздухе, заворковала встревожено и перелетела с семнадцатого дома на двадцать четвёртый, более низкий.
- Всё, теперь убирайся отсюда! Сегодня моя удача! Прочь! – тёмное существо взмахнуло верхними лапами со свитком и раздражённо заёрзало на холодном и скользком уступе.
- Ты говоришь это много раз, - ответил ему оппонент с крыши напротив. – Говоришь, зная, что пока есть надежда, мы никого не бросаем.
- Какая надежда?! Ха-ха-ха! Нет у тебя надежды! Всё определилось! Ты разучился считать?! Слушай, а может быть, вы переняли у людей лживость и лицемерие и сейчас начнёте открывать то, чего не было?!
- Тебе известно: в небесном мире лжи не существует.
- Тогда зачем ты здесь?! Твоему Хранимому осталось четыре минуты! Всего четыре минуты! Сейчас он выберется на большую дорогу и начнёт

проклинать каждого, кто его плотно обгоняет! Ты знаешь, что теперь у нас главная пожива не в семьях, а на дорогах?!
- Грех совершает не место, а человек. Господь ещё в Те времена показал, что и не четыре минуты, а один миг может всё исправить. И я молю Его за этот миг, как молил меня мой Хранимый всю свою жизнь, когда ложился спать или приходил в храм.
… Евгений Анатольевич тем временем миновал горе-стройку и остановился, не доехав до проезжей части улицы два метра.
- Проходите, - кивнул он молодой маме с девочкой в толстой жёлтой куртке, которые быстро шли по тротуару. – Я успею, а вам ещё далеко до садика.
«А ведь Света, которую сын приводил к нам, похожа на эту девушку. Вон как заботливо ведёт дочурку. Не тянет за руку, как некоторые, хотя, наверняка, опаздывает: по лицу видно. Света тоже: пару слов с нами, а потом – к Насте. Закрылись в комнате, играли во что-то. Вышли к обеду настоящими подругами. Мы-то подумали, что притворство, а сейчас вспоминаю: да вроде всё натурально. Дай-то Бог, дай-то Бог… Молодец сын, если нашёл такую, кто позаботится о чужом ребёнке, как о своём… Спасибо, брат, и я тебе когда-нибудь уступлю…»
Последние слова Евгений Анатольевич мысленно обратил к водителю, пожалевшему человека, который из-за сплошного потока транспорта не мог выехать из двора. Тот приостановился, мигнул фарам, и Евгений Анатольевич не стал ждать повторного приглашения. Поворачивая направо, успел заметить спокойное лицо женщины рядом с добряком. «Вот какая хорошая у него жена: не торопит, не подгоняет в шею. Так и надо. А то некоторые спешат, лезут в один ряд, в другой, потом встанут на светофоре рядом с теми, кого обогнали…»
В следующие несколько секунд Евгений Анатольевич озаботился набором скорости, чтобы не задерживать тех, кто ехал сзади. Коробка передач работала чётко, колёса дорогу схватывали, и он быстро разогнался. Теперь было не до мыслей и рассуждений. Глаза следили за дорогой, через мозг бросая приказы рукам-ногам, и, работая на перспективу, оценивали полукилометровое расстояние до перекрёстка: красный или зелёный? Мигнув правым поворотом, рискованно втиснулся высокий чёрный

микроавтобус, и тут же в морозном воздухе блеснул сигнал остановки. Цепочка автомобилей, передавая эстафету, замерла. Евгений Анатольевич перевёл взгляд на бампер передней машины и, осторожно повторяя её движения, два раза сдвинулся вперёд. Опытом почувствовал: ещё миг – и все рванутся через перекрёсток. Тут же вспомнил, что метрах в двадцати до светофора большая выбоина с водой. Замёрзла ли вода за ночь, раздавлен лёд десятками жёстких колёс?..
Поток транспорта бодро тронулся на зелёный. Евгений Анатольевич надавил на газ и в тот же миг увидел и лужу, и какую-то бабочку на её краю. Мысль человеческая проносится с огромной скоростью, и самый быстрый в мире гонщик или какой-нибудь лётчик-истребитель принимает решения быстрее, чем движется его транспорт. «Бабочка?.. Замёрзшая… Нет, махнула крыльями… Пьёт», - кометой мелькнуло в голове человека, и руки его, почти не уступая в быстроте мыслям, дёрнули руль сначала влево, потом вправо. Лужа с последней обитательницей лета осталась незатронутой, как и маленький седан в левой полосе, водительница которого предупредительно просигналила. Режущая боль по груди заставила Евгения Анатольевича бросить педаль газа. Он откинулся назад и задохнулся. Его машина немного прокатилась и уткнулась правым передним колесом в бордюр тротуара. Когда всё тот же водитель-добряк открыл дверцу, Евгений Анатольевич уже умер.

 

 

 

Гармония

- … А у нас старая корова наконец-то растелилась!.. Ну, помните, я вам вчера рассказывала, что уже сроки прошли, а она всё никак!..
- А, помню, помню. Ты ещё говорила, что твоя мама корову стыдит, а та смотрит будто виноватым взглядом. Мол, я бы рада, да не получается…
- Да-да! – девушка засмеялась. – Ой, чего это они расшумелись?!
Воробьи, скакавшие по верху высокого, в два метра забора из часто сбитого тёса, вдруг передрались и попадали в траву, продолжая воздушный бой на земле. Мужчина не удержался и громко шикнул на крикливую компанию, потом смущённо кашлянул в кулак. В щель плотного забора, за которым нельзя было рассмотреть лицо девушки, он всё же увидел, как игриво сверкнули её глаза. Или ему показалось, что увидел.
- А вы не кажетесь таким взрослым.
- А может, я молодой. Или видела меня?
- Нет, голос выдаёт… - она как будто задумалась и продолжила тоном, близким к назидательному. – Вообще, человек всегда должен быть молодым… Вот я. Мама говорит: дуре шестнадцать лет, а ведёт себя как пятилетний ребёнок, возится со шпаной. Так, наверное, никогда и не повзрослею…
- А зачем? Я тоже не торопился становиться взрослым. Мне и ребёнком нравилось. Всё детство в футбол, хоккей, в чижа играли, на велосипедах Бог знает куда забирались. Всё лето напропалую купались. Ты ещё молодец: ягоду собираешь. У меня на такие дела терпения не хватало…
- Мы в субботу на озеро собираемся. Папка как всегда рыбачить будет. И Алёшка с ним… Ой, я всё хочу спросить: как вас зовут?
- А своё имя скажешь? А то третий день разговариваем, а фактически незнакомы.
- Меня – Юлька. Юля. А вас, наверное, как-нибудь торжественно.
- Неужели я создаю серьёзное впечатление?

- Нет, но…
- Так почему же – «торжественно»?
- Не зна-аю… А как?
- Я Николай… Да просто Николай. Не заслужил ещё, чтоб по имени-отчеству.
- А сколько вам лет?.. Ой, об этом, говорят, нельзя спрашивать.
- Ну, почему же? Это у женщин невежливо спрашивать о возрасте. Мне сорок лет. Уже полгода как сорок. Но ты всё равно называй меня по имени. Как в Америке.
- В Америке ещё слово мистер прибавляют. Мистер Николай… Нет, не звучит. Лучше я буду по имени и на «вы». Кажется, так вполне вежливо. Да?
- Спасибо. Я хоть не буду чувствовать своего пятого десятка… Эх, что года? – Николай развёл руки в стороны, глубоко, но без грусти вздохнул. – Земля вон какая старая, а выглядит так, словно это лето первое за всё её существование. День просто замечательный. Наверное, брошу всё и схожу на вашу речушку, искупнусь. Там пацаны такую нырялку сделали!.. Если никого не будет – попрыгаю.
- Это вряд ли. Наш Алёшка там целый день торчит.
- Ну, тогда вместе с пацанами.
Они засмеялись и, чтобы убедиться, что день сегодня очень хороший, одновременно посмотрели вдаль, соединив взгляды где-то там, на ярко-голубом небе, дальнем лесе, встречающемся с горизонтом, лугами за речкой, где уже стояли высокие пузатые копны. Близкую речку отсюда, с возвышения, на котором стояло село, не было видно, но чувствовалось, что её прохлада освежает всё более раскаляющийся воздух, который уже начал ленивыми волнами бродить между домами и томить животных и людей.
- Что у вас, соседка Юля, есть ещё интересного в хозяйстве?.. Корова – значит, твой отец заготавливает сено.
- Нет, ему в кооперативе дают. Он же на тракторе работает. Дают сено и зерно. Сколько наработал. А хозяйство у нас большое. Пока утром всех

выпустишь да накормишь… То же вечером. Только днём от них и отдыхаешь… Да и то: травы надо и курам, и свиньям нарвать. Жрут много, а толку с них…
Последняя фраза была произнесена таким хозяйским тоном, что Николай улыбнулся и порадовался стене забора: вдруг девушка обиделась бы на его усмешку.
- А теперь ещё и телёнок прибавился.
- Да. Сегодня Майку дома подержим, а завтра - в стадо. Вечером будем учить малого пить молоко. Он такой щупленький…
- Бычок?
- Ага. Она у нас красная с белым, а этот вообще, как зебра, весь в разных пятнах. Разве так бывает? Никогда не видела…
- Юля! Юлька! – послышался крик.
- Мама что-то зовёт. Я уже почти всё оборвала… Ну, ладно, я побежала.
- Беги.
Николай вышел за село. «За околицу», - как сказал он про себя. Асфальт центральной улицы доходил до бетонного моста, но место для купания сделали немного в стороне, и туда вела широкая тропа. Резко начинались густые приречные кусты, и всякий раз, входя в них, Николай ощущал, что погружается в дикую природу или в прошлое. Здесь спокойно могли встретиться крестьянский воз этак века из двенадцатого-тринадцатого, разъезд боярских людей из смутного семнадцатого, старый солдат, бивший шведа с царём Петром под Полтавой, выслуживший свой срок и возвращающийся умирать в родную деревню… Всё это мужчина поочерёдно представлял, находясь под обаянием недавнего простодушного разговора, пока неожиданно не споткнулся о маленький пенёк, едва выступавший из земли. Прошлое метнулось вглубь леса, спряталось за деревьями и в кустах, а прекрасное настроение укрепилось восторженным, разноголосым птичьим пением, которое здесь оставалось неизменным, наверное, целую тысячу лет.
Нежное царствование зелени кругом, звонко-чистое пение и бодрый аромат лесного воздуха рождали на лице Николая блаженную улыбку. Здесь, наедине с природой, он улыбался, совершенно не сдерживаясь, и очень хотел

сказать что-нибудь дружеское, ласковое лесу, птицам и Той, которая не была видна, но шла где-то рядом, девушка-не девушка, человек-не человек, посланница божественного мира, сошедшая в этот лесок, чтобы одухотворить его восторгом и счастьем.
6 июля
Квартирная хозяйка Николая Зинаида Михайловна поинтересовалась у своего постояльца его «странными разговорами с соседской Юлькой», у которой «ветер в голове» и которая «готова трепаться с каждым встречным-поперечным». Николай весело и без всяких задних мыслей ответил, что он просто поболтал с Юлей «о всякой хозяйственной ерунде» и что она «забавная и непосредственная девчонка».
7 июля
Возвращаясь с речки, Николай обратил внимание на перешёптывания деревенских женщин, сопровождавшиеся странными улыбками и взглядами в его сторону. Вечером Серёга, сын Зинаиды Михайловны, работающий шофёром в сельхозкооперативе, спросил у Николая: «Что там у тебя с Юлькой?» На встречный вопрос «а что у меня может быть с этим в общем-то ещё ребёнком, кроме самой простой болтовни?» Серёга возразил: «Не знаю, не знаю, только люди говорят, что у вас вроде как роман и ты собираешься её увезти…» Николай расхохотался и вскоре, увлечённый работой, забыл слова Серёги, посчитав их за шутку. Однако странно нелюбезное отношение Зинаиды Михайловны в течение вечера заставило Николая призадуматься. Размыслив, он сделал для себя вывод, что какой-то случайный свидетель его разговора с соседкой решил сыграть с «городским» злую шутку и убедил местных в своей небылице.
8 июля
Обычный разговор Николая и Юли в этот день не состоялся: весь день девушка не показывалась в саду, хотя накануне планировала там разные прополки. На речке деревенские мальчишки о чём-то подшучивали над Алёшкой, братом Юли, и тот смущённо поглядывал на Николая. Вечером к мужчине пришла «с серьёзным разговором» соседка Валентина, мать Юли. Довольно продолжительную беседу можно условно поделить на три части. Первая, весьма невразумительная, состояла из выяснения собственно предмета разговора, «прощупывания» собеседника и совместного поиска

стиля общения. Вторая, самая длительная, включала в себя перечень всех деревенских сплетен, которые невидимыми, но крепкими нитями связали «дачника» с семьёй Валентины. Деревня, не заморачиваясь фактами, порешила, что Николай – «важный человек», что он увозит Юлю в город в качестве любовницы, потому что в городе ему «уже усе надоели», «та в деревне и бабы поздоровее и почище городских». По другой версии, Юля беременна, Николай хочет откупиться, но «девка не дура, требует жениться», иначе грозит судом, «потому что хотит жить у городе». Рождение третьей версии, которая нашла немало сторонников среди пожилого населения деревни, очевидно, произошло под влиянием теленовостей. Состояла она в том, что Николай – маньяк и совратитель, Юля – его первая жертва, но опасность угрожает всем женщинам села от пяти лет до восьмидесяти. Воспринимая всё как полную нелепицу, Николай поначалу улыбался. Однако Валентина, вывалив в его маленькой комнатушке эту кучу глупо-смешной информации, повела разговор так, что Николай с ужасом понял: она верит почти всему и именно в соответствии со сплетнями хочет выяснить его планы относительно дочери. Оклеветанному мужчине стоило немалого труда, чтобы вернуть бедную женщину в реальность. Оказалось, что уродливые воздушные замки, заселённые выдумками, могут быть крепче каменных. Валентина так и не смогла до конца стряхнуть шелуху домыслов и увериться, что в её жизни ничего плохого не произошло и заботиться не о чём.
В заключительной части этого неприятного разговора решался вопрос о том, что делать дальше. Николай, дабы оградить девушку от грязи кривотолков, обещал прекратить всякое общение с ней. Валентина охала, костерила деревенских злопыхателей, извинялась перед соседом, но лицо её, на котором застыли испуг и растерянность, выдавало женщину.
9 июля
В этот день Николай по двум причинам не выходил из дома: заставил себя усиленно работать и неуютно чувствовал себя после всего, что узнал о людях, окружающих его в селе. Работа шла плохо. Николаю всё время казалось, что его съёмная комната наполнена местными сплетниками, которые, совершенно не стыдясь, повторяют и повторяют свои выдумки.
10 июля

Большую часть дня Николай провёл в блужданиях по окрестностям села. Старался выбирать безлюдные места, что вполне удавалось: взрослые работали, детвора купалась или гоняла по улицам на велосипедах. Вечером, поужинав за общим семейным столом Зинаиды Михайловны, Николай не поспешил уединиться, как в предыдущие два дня, а остался поболтать с Серёгой. Вдруг хозяйка в открытую начала возмущаться тем, что постоялец, за которого поручилась её родственница, знакомая Николая, «вытворяет Бог знает что»: «пудрит мозги бедной девочке-соплячке», «задурил ей голову», из-за чего ей, Зинаиде Михайловне, «стыдно людям попадаться на глаза» и т.д., и т.д. Попытки Николая выяснить суть претензий успеха не имели. Масла в огонь подлил Серёга словами «да ладно ты, мать, подумаешь, двадцать пять лет разницы. Пусть дурочка думает следующий раз. Сделает аборт да и всё…» Когда же он заявил, что сам «оказался такой недогадливый», то получил от матери нагоняй почище постояльца. Николай же со словами «какие аборты! Подурели люди!.. Боже, какая грязь, грязь…» выскочил из-за стола, побежал к себе в комнату, собрал сумку и бухнулся спать, мечтая, чтобы поскорее наступило утро.
…Юля стояла по ту сторону забора в белом полупрозрачном сарафане, который хорошо отражал солнечный свет и потому, казалось, сам весь светился. Николай, удивляясь тому, что ясно видит девушку, хотел было спросить, зачем она вышла работать в сад в таком красивом платье, но промолчал. Не хотелось прерывать её живой, весёлый рассказ про отцовскую пасеку, про то, как Юля первый раз в жизни помогала качать мёд, как Алёшку пожалили пчёлы и он убежал в лес. Не хотелось мешать своим обычным голосом природе, которая сотнями и тысячами волшебных голосов – птиц, насекомых, лёгких ветерков, листьев деревьев и травинок – пела гармонию и великую силу жизни. Стараясь тихо и легко дышать, Николай слушал Юлю и всё, что её окружает, и думал о том, что небо, зелень, ласковый воздух, звуки, душевная теплота, идущая от девушки – всё это мимолётно и в то же время неизменно. Всё тысячи раз растворится, и снова бессчетное количество крупинок жизни и красоты соберётся в зелёное и голубое, снова будут песня, радующий глаза лохматый лес, лёгкое дыхание лета, покой, умиротворение и счастье красивого человека.
Николай смотрел с огорода вниз под гору, как смотрел он всегда, когда Юля что-нибудь рассказывала за забором. В эти минуты её наивное стрекотание сливалось для него со всеми чистыми звуками природы, глаза

будто впитывали огромное пространство у реки и за рекой, и Николай, благодаря девушке, чувствовал, что перестаёт быть физическим телом, весь превращается в зрение, слух, обоняние, в одно большое чувство, каким, наверное, становится каждый, когда приходит время раствориться в мире и из его малоподвижной части стать невесомым, универсальным облачком, которому доступно всё.
Они разговаривали и разговаривали. И всё о чём-то простом, обыденном. Солнце остановилось на месте, и день не кончался. Никто из посторонних не мешал беседе двух людей, которым было так легко друг с другом. Кажется, и сам забор, всегда разделявший их, куда-то исчез: Николай теперь хорошо видел свою собеседницу. Видел, но не смог бы ответить на вопрос, какая она, потому что не хотел рассматривать девушку, даже на секунду не пытался повернуть взгляд в её сторону. Ему было достаточно этого детского ещё голоса, соединяющего его с миром, в котором прежде не бывал, и белого, светящегося платья, которым осторожно игрался ребёнок-ветерок.
Устыдившись того, что она «такая болтушка», Юля попросила рассказать о себе, о своей работе, и Николай стал рассказывать. Он говорил и одновременно как бы со стороны слушал свою речь, делая забавное открытие, что подражает Юле, говорит очень просто, немного торопясь, подшучивая над собой, и перенимает от неё какую-то особую живость разговора, при которой слова становятся зелёными и мягкими, как листья, пахнут травой и дымом, как деревенский воздух, перелетают от человека к человеку подобно путешествующим по цветам пчёлкам.
… Автобус резко толкнуло, и Николай едва не проснулся. Картина сна однако изменилась: беседа оборвалась, а Юля вдруг спросила:
- А вы мне так и не ответили: разве бывают коровы в красных, белых и чёрных пятнах?
- Но ты же говорила, что у вашего нового бычка такая окраска, - ответил Николай.
- Да на нём ещё неясно… мама пока не хочет из сарая выпускать. Посмотреть бы на солнце…
Автобус остановился, и Николай открыл глаза. С раздражением глядя на долгую посадку пассажиров-транзитников, он ещё надеялся, что когда они

все тронутся, то на ходу он опять уснёт и чудесные грёзы вернутся. Ему казалось, что он обязательно должен как-то ответить на Юлин вопрос, тем более она спрашивала об этом во второй раз.
Настоящий сон больше не пришёл, но его сменили какие-то мечтания, в которых Николай мало выдумывал, отчасти сохраняя то состояние несвободного действующего лица, которое бывает в сновидениях. Теперь Юля молчала, то ли ожидая его слов, то ли любуясь долиной реки. Там сейчас садилось солнце, щедро размалёвывая горизонт множеством оттенков густого огненно-красного. Как природа играет осенью, на закате своей силы, отчаянно рядясь в яркое и пёстрое, так и день, уступая место мраку, выбрасывал без остатка всё, что сохранилось к вечерней заре. Николай силился сохранить в глазах эту яркую картину, общую для него и Юли, но ухабы, на которых дёргало автобус, громкие разговоры попутчиков стремительно разрушали состояние мечты и мешали сосредоточиться для последнего ответа.
Наконец, Николай перестал сопротивляться, позволил грубостям жизни разметать цветной туман мечтаний, а, когда через несколько минут почувствовал, что снова может задуматься, предался воспоминаниям. Дорога в город была дальней, и он успел подробно пересмотреть в памяти всё, что произошло с ним за последние две недели. Приезд в деревню, где ему по знакомству сняли комнату. Настрой на работу через своеобразный режим дня, который установился сам собой и в котором большую часть времени занимали безделье, прогулки по окрестностям и купание, а работа шла только по вдохновению и желанию. Удивительно, что он каждый день делал всё больше и больше и потому как никогда был доволен собой. Случайное знакомство с соседской девчонкой не то, чтоб всё перевернуло, но подняло занятие Николая на какую-то необычную высоту. Этот простодушный ребёнок сразу заразил его состоянием восторженности и абсолютного счастья, и впервые в жизни Николай писал картину не представляя детали и цвета, а словно ощущая внутренний дух всех элементов пейзажа. Он сразу понял, что уловил ту великую простоту, про которую говорят, что она сродни гениальности, и всеми силами старался поддерживать своё уникальное состояние. Он не видел лица девушки и не стремился его видеть, шутливо убедив себя, что смертный не может узреть ангела, ведь просто чувствовать его присутствие – уже великая удача.

Незаконченная картина осталась в той комнате, где он жил. Уезжая, он завесил её каким-то стареньким полотенцем. Картина должна была называться «Гармония».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ужасный радостный день

Ребятам, которые уберегли Донбасс
от сатанизма, посвящаю…

Ночного обстрела не было, и это настораживало. Тем более что и утро, хмурое, морозное, затуманенное, созревало в полной тишине. Этому, казалось бы, естественному природному состоянию, если б не война, удивлялись все, кто уже проснулся. Но удивлялись равнодушно, походя: забот и дел хватало и без обстрелов.
Несмотря на трёхчасовой ночной дозор, Игорь Горев (позывной – Горе) проснулся в начале восьмого и твёрдо решил побриться, тем самым оказав уважение празднику. С минуту полежал, вспоминая, где можно набрать чистого снега, потом резко подскочил с нар.
В блиндаже спали ещё двое, кто-то возился недалеко от выхода, чуть дальше разговаривали и посмеивались. Ночью обрывками разной длительности снилось что-то несусветное, нервное, но пыльный налёт нереального мира теперь быстро сметался радостным ощущением привычного круга товарищей по оружию. Товарищей грубых, закопчённых блиндажной буржуйкой, жёстких в бою, но своих в доску, которые никогда не сядут есть, пока не выяснят, не остаётся ли кто-нибудь голодным. Этот неяркий, но тёплый мир нравился больше любых грёз. Кстати, чайник на печке струился тонким белым дымком: кто-то позаботился о спящих. Через неплотную дверцу дружелюбно мерцали бледно-красные угольки, словно старались утешить за отсутствие тепла в блиндаже: дрова приходилось экономить.
Игорь обулся, застегнул бушлат и, прихватив ведро, отправился за снегом. По окопу ходили человек пять, у некоторых от долгого пребывания на морозе бороды и усы окрасились во влажную седину. Хотя седых волос у этих нестарых ещё людей хватало и под инеем. Они бодро приветствовали Игоря, обменивались шутками о противнике: мол, крепко спит в праздник.
Навстречу попался Витёк, двадцатилетний парень, прибывший сюда с

месяц назад. Белый маскхалат и большой бинокль на груди очень шли ему, и он чувствовал это, потому двигался по окопу солидно и сурово, хотя и пригибая свою статную фигуру баскетболиста. «Вчера он был в другой обутке», - заметил Игорь и хотел поинтересоваться обновкой товарища, но тот опередил.
- Что, умываться, дядь Игорь? А если я скажу, где сохранился хороший снег, половина ведра мне?
- Говори. Будет много – наберём ещё и в твою шапку.
Витёк улыбнулся крепкими, редкими зубами и повернул обратно.
Действительно, маленькая, но плотная белая кучка, не истоптанная ничьим каблуком, сохранилась от того, единственного пока за ползимы, снегопада. Видно было, что солнечные лучи часто попадали сюда: куча покрылась толстой коркой, ощетинилась ледяными кристалликами.
- Вот, - торжественно объявил Витёк, и одновременно с его возгласом прилетел звук гаубицы.
У соседей ухнуло.
- Сейчас и нам достанется. Позавтракали, гады…
Игорь положил ведро набок и стал быстро трамбовать в него снег, не заботясь о чистоте и захватывая песок. Боковым зрением увидел, как Витёк сдвинулся шага на три и начал рассматривать врага в свой большой бинокль, будто хотел глянуть в лицо виновникам обстрела.
Ещё три-четыре движения рукой – и можно рвануть в укрытие. Но на войне и кусочек секунды, случается, решает многое. Снаряд ударился правее, немного перелетев через окоп. Игорь тут же оглох и только телом воспринял ту огромную массу земли, которая тяжёлой волной беззвучно кинулась на него. Сознание, бросив тело в завале, выскочило наружу.
… Сначала появился звон. Он появился в пустоте и быстро наполнил всю её собой. Когда звон стал невыносим, резко, словно включатель электролампочки, щёлкнуло в голове и заработали мысли. Они осторожно прощупывали окружающую действительность, раздвигали её, ширились. Первое, что ясно осознал Игорь, - он не может пошевелиться под землёй. Она накрыла всё его тело, в том числе и грудь. Однако дыханию не мешала:

наверное, потому, что его бросило на бок. Заработав, голова начала решать загадку: если он дышит, откуда берётся воздух и куда выдыхается? Игорь попробовал открыть глаза, но в них посыпался мусор. Однако шевеление головой подсказало, что она лишь слегка присыпана и может как-нибудь выбраться к свету. Двухминутное ёрзанье – и Игорь освободил почти всё лицо.
Звуков по-прежнему не было, только однообразный звон. Но теперь сознание вооружилось зрением, и можно было что-то разглядеть.
Сначала глазам не поверил: он в яме. Точнее, в воронке. Окопа не видно, редкие деревья, окружавшие позиции, тоже куда-то делись. Ни Витька, ни ведра со снегом – ничего. Впрочем, это всё-таки взгляд снизу вверх. К тому же ничего плохого в новом углублении на их позиции нет. Пригодится. Но что же с телом?.. Рассмотреть нельзя, пошевелиться не получается. Сильно давит, особенно справа, на рёбра и особенно на ногу, которая то ли ранена, то ли вывернута.
«Почему не идут товарищи? Обстрел, кажется, закончился… Или просто не слышу…контужен?.. Но голова, вроде, не болит. Ладно, жив и то слава Богу. Вот Витёк… Где же он?.. Теперь не определишь, где кто из них двоих находился. Но если взрыв с этой стороны, то парня могло бросить в окоп, а осколки прошли выше. Тогда жив. Жив и лежит где-нибудь неподалёку, тоже приходит в себя. Нет, так невыносимо…»
Игорь с усилием зашевелился и - потерял сознание. Поначалу было тяжело и больно. В какой-то момент даже привиделось, что он в могиле, и сквозь слой земли просматриваются тусклое солнце и бледные облака. Такое уже было когда-то. В детстве сигал с друзьями с высокого обрыва в речку, глубоко уходил под воду и, чтобы сориентироваться, открывал глаза. Между ним и солнцем было несколько метров воды, и руки торопливо разгребали её, пока не кончился воздух в лёгких. А сейчас – ему вдруг с каждой секундой становилось всё легче и легче, давление на грудь слабело, и, кажется, можно было свободно дышать. «Умираю, что ли?..» - подумал Игорь и услышал внятный ответ:
- Да ты, брат, совсем не ранен! Вон какой капонир вырыл своим ведром! Танк можно спрятать!
… Через полчаса Игорь совершенно пришёл в себя. Он даже порывался

помочь товарищам, которые отправляли в тыл раненого Витька, но его осадили:
- Справимся без тебя! Сиди, завтракай!
Игорь смотрел на чай, размышлял о том, как ему повезло и про себя шутливо упрекал ноющую правую ногу: мол, стыдно жаловаться, даже вывиха нет.
Недалеко от блиндажа послышался голос ротного. Николай, по позывному Горняк, обсуждал с ребятами обстановку, потом – другим тоном, спокойным, даже каким-то ласковым – начал что-то подробно рассказывать. Игорь услышал своё имя и, окончательно решив, что использует горячий чай для намечавшегося с утра бритья, поставил кружку на печку.
Ротный вошёл в блиндаж.
- Горе, ты как? Уверен, что не надо к врачам?
- Да Надя ж приходила, осмотрела: всё нормально.
- Ладно. Если что – не мучайся… Ходить можешь?
- Конечно. Я ж сюда сам дошёл.
- А я тебе подлиннее путь предлагаю…чем от твоей воронки.
- Не моя она. ЭТИХ надо «благодарить»… Землекопы, ё-моё…
- Главное: все живы. А окоп подправим.
- Так куда идти-то?
- Пойдёшь – если сам захочешь. Я не приказываю.
Николай сел на край нар, протянул руки к печке, помолчал.
- … Вы – молодцы: всегда дров находите… Знаешь церковь на окраине города?
- Ну…
- Там служба будет. Праздничная. Точнее, она уже началась. Треть бойцов можно отправить…помолиться за себя и других. Батюшку не знаю, издалека привезли, но старичок приятный, всех благословляет… Ну что, пойдёшь?

- Пойду. Только побреюсь.
- Можешь не успеть. Иди так: Бог простит. Свечку поставишь за здравие, чтоб парнишка наш легко выздоровел.
- Конечно.
Ротный ушёл, а Игорь, сколь можно было, привёл одежду в порядок, расстегнувшись, убедился, что крестик на месте, и окопами, потом лесополосой, отправился в тыл.
Городок находился в трёх километрах от их позиций, а церковь, про которую говорил Николай, была там одна из трёх и действительно располагалась через две улицы от окраины. Опытный взгляд военного человека, не раз бывавшего в разведке, моментально определил по свежеистоптанной земле, что внутрь зашло не менее четырёх десятков человек, в том числе в берцах. Обтерев обувь о траву, Игорь снял шапку, перекрестился и вошёл. Опыт разведчика пригодился ещё раз: в церкви было темно, почему-то не горели даже свечи, люди стояли совершенно неподвижно, а священник, невысокий и худощавый, потому малозаметный, стоял спиной к молящимся, и только справа слышалось негромкое и торжественное чтение. Игорь понял, что это один из тех моментов службы, когда нельзя ходить, разговаривать, а только слушать и молиться, потому втиснулся в храм почти незаметно, как будто что-то угрожало его жизни, и застыл, сделав только один шаг.
Едва успокоив мысли и чувства, он попробовал разобрать слова молитвенного чтения. Голос чтеца был не хуже дикторского по телевизору и звучал вполне ясно. Однако ещё раньше, чем уловился смысл слов, сердце охватил тот настрой, который шёл от интонации и от всей обстановки в церкви: до полусотни человек, половина из которых военные, а другая – местные старики и старухи, стояли с такими выражениями лиц, словно для них уже начался Страшный суд. «Значит, сейчас надо думать о грехах и каяться», - понял Игорь, но вспомнил не свои прегрешения за последние месяцы, а недавнее «погребение» под землёй от взрыва. Тело будто снова ощутило невозможность пошевелиться, тяжесть земли, мучительную невозможность открыть глаза. Монотонное, но чувственное чтение, растекавшееся по церкви и болью оседавшее на раскрытое сердце, усилило страх, смятение и осознание конца, пережитые пару часов назад. «… положиша мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней», - вдруг

чётко услышал Игорь и не поверил сразу, что слова были произнесены на всю церковь. Ведь это только про него. Он даже вздрогнул от мысли, что вся сегодняшняя служба будет упоминать события его утра, и огляделся: не знают ли об этом окружающие люди. Но лица было плохо видно, и каждый скорее всего думал о своём.
Понадобилось несколько минут, чтобы захватившие всё тело волны эмоций улеглись обратно в сердце, и разум вернулся к спокойному восприятию службы. Священник что-то громко сказал, певчие запели красиво и с радостным воодушевлением. Оказалось, что в храме есть электричество. Включили большую люстру, висевшую над головами молящихся, десятками огоньков запылали, сливаясь, подсвечники. Сделалось светло и немного уютнее: отопление здесь не работало, и только присутствие десятков людей согревало помещение. Игорь посочувствовал священнику в лёгком облачении. Пока шёл в церковь, поражался жестокости вражеских обстрелов: не встретилось ни одного целого двора. Где дом, где сарай или гараж стояли полуразрушенными или сгоревшими; жёлтые трубы газоснабжения были перебиты во многих местах, будто какой-то сильный, высокий человек прошёлся по улицам и с озлоблением рвал их, получая удовольствие от того, что маленьким людям будет плохо. Батюшка, наверняка, замерзал.
Певчие стали что-то красиво читать, а Игорь уже не старался угадывать слова и фразы. Он поднял голову кверху и, в обаянии святых слов, улыбаясь сам себе, всматривался в небо, в настоящее Небо, населённое апостолами, ангелами, ещё кем-то, кого он по своей церковной малограмотности, не знал. Все они, несмотря на высоту своего положения, будто собрались прослушать праздничную службу вместе с другими молящимися и замерли и молчали только потому, что произносились слова, особые как для земного мира, так и для горнего.
… Священник прошёл с кадилом, запели что-то радостно-возвышенное, и Игорь окончательно вошёл в состояние умиротворения и беззаботности. Комья земли, окоп, печка землянки ещё мелькали где-то по краю сознания, но превратились в малозначительные детали, которые не рождали никаких эмоций. И когда стали читать Евангелие, он с удовлетворением подумал, что воспринимает его, как положено: спокойно и уважительно. А ещё подумалось, когда снова запели, что правильно поступает церковь, в каждой

своей службе вспоминая одни и те же великие события, ибо всё, что произошло после – мелкая суета жадных и честолюбивых властителей и прозябание в нищете и страданиях простых людей. Главное уже произошло. Произошло ТОГДА. И вот он, Игорь, словно пронёсся сквозь два тысячелетия во времена, когда было сказано и сделано то, важнее чего уже никто не скажет и не сделает. «Слава Тебе, Боже наш…» - повторял он за певчими, с удовольствием крестился и низко кланялся на «Слава», «И ныне», совсем забыв, что из-за подорванной в шахте спины не любит долго стоять на месте, что одежда его сыровата, а голова не покрыта и замерзает…
Он выстоял всю службу, пожертвовал на храм сколько было денег, приложился к кресту и, поздравляя с праздником, пожал руки десятку знакомых из таких же, как он, добровольцев, у кого получилось прийти в церковь. Чувствуя какое-то светлое изменение внутри, Игорь возвращался «к своим» и, боясь растерять это новое, благодатное самоощущение, всё же пытался разгадать, в чём оно состоит. Морозное утро переходило в морозный день, но воздух разъяснился, заблестел и наполнял бодростью.

 

 

 

 

 

 

Мечтатели

В родную деревню приехал космонавт. Когда-то он здесь родился, через восемнадцать лет семья, друзья и соседи проводили его в армию, а потом Валеркина жизнь и жизнь его малой родины пошли по разным направлениям. Деревня пережила развал совхоза, исчезновение клуба, почты и нормальной дороги в город, а Валерий окончил лётное училище, освоился в атмосфере и, став космонавтом, пролетел уже высоко-высоко над Землёй.
Дома он не был давно – с похорон отца два года назад. В духе времени общался с матерью посредством телефона и скайпа, благо женщину с высшим экономическим образованием не затруднило изучить компьютер. Однако возникла проблема, которую через интернет не решишь: сарай, где Нина Сергеевна держала всякую живность, покосился и ясно намекнул, что собирается падать. Мать Валерия только вскользь обмолвилась об этой напасти, прибавив, что наймёт для ремонта кого-нибудь из местных мужиков, но герой России уверил, что имеет возможность приехать на несколько дней и запретил обращаться к кому попало.
Прибыл он во второй половине дня, а засиделись с матерью – за разговорами и воспоминаниями – до полуночи. В прежние времена деревня тут же собралась бы поглазеть на настоящего космонавта, но теперь не все дети знают, что это за профессия, потому матери с сыном никто не помешал.
На следующий день сходили на кладбище, и сарай терпеливо ждал, ни градуса не прибавляя к своему крену. Наверное, даже возгордился перед другими постройками в округе: не какой-нибудь Васька-пропойца будет его поправлять, а известный на всю страну человек. Однако в этот день он своего мастера не дождался: позвонила бывшая классная руководительница Валерия и, упрекнув, что сам не догадался зайти, пригласила выступить перед её седьмым классом. Нина Сергеевна сказала, что надо обязательно сходить, что учительница всегда спрашивает о нём и хвалит за силу воли и способности, и Валерий, испытывая двойную вину – и перед родной мамой, и перед мамой классной – отправился в свою бывшую школу.
Дети оказались хорошими, любознательными, Валерий с удовольствием с ними побеседовал. Потом учитель и ученик долго сидели вдвоём в родном

кабинете, смотрели фотоальбомы, вспоминали прежних выпускников, из которых заметную карьеру сделали только двое – Валерий и его бывший сосед и приятель, окончивший школу годом позже. Колька Осокин стал бизнесменом, единственным в деревне, и владел теперь местным магазином, остатками фермы и ещё много чем по району. Он часто уезжал по своим предпринимательским делам, и теперь – по словам матери – тоже «учухал куда-то».
Вечером к Нине Сергеевне пришёл глава поселения Литвинов с персональным приглашением на завтрашний сход села. Вопросы – по водоснабжению, обкосам придомовых территорий, мусоре – мало касались исследований космоса, но глава настойчиво просил Валерия поприсутствовать: «Может, хоть при вас людям стыдно станет…» И опять чужие аргументы убедили Нину Сергеевну быстрее, чем её сына, потому на следующий день, в 9.45 оба отправились в деревенскую администрацию.
По большей части собрались люди пожилые, и потому ход собрания, нарушая повестку, часто перемежали сопоставлениями с «раньше» да личными выпадами. Валерий заметил, что его земляки соскучились по общению друг с другом, и тоже вспомнил кое-что из их общего прошлого: встречу Нового года в местном клубе, на которую собиралась молодёжь от десяти лет до шестидесяти; гуляния в День сельхозработника, когда вечером на поляну перед клубом сходились не только все деревенские люди, но и добрая половина деревенских псов, из тех, кто не был обременён ошейниками и цепями…
Расслабили Валерия разговоры и воспоминания, и потому без особых возражений остались они с матерью в администрации и на вторую, неформальную, часть схода: муниципальный комитет отмечал десятилетие местного самоуправления, и на маленькое торжество в том же зале заседаний Нину Сергеевну зазвали как ветерана труда, а Валерия как почётного гостя.
Домой мать с сыном возвращались в сумерках. Сарай-инвалид поглядывал с упрёком, но Валерий не обратил на него внимания. Он шёл, поддерживая маму под руку, и размышлял о том, как странно относятся к нему в родной деревне. Меньшая часть земляков выражала сверхпочтение фанатов к своему кумиру, смотрела не как на живого человека, а как на какую-нибудь статую выдающегося человека в музее восковых фигур. Разговор с такими людьми был неискренен, неестественен и крутился вокруг одних и тех же вопросов,

какие задают самые неопытные журналисты. Ходить по деревне супергероем или поп-звездой Валерию было бы противно.
Однако и большая часть местного народа не радовала его своим отношением. У этих на лице было написано нечто полунасмешливое – полупрезрительное, будто говорили: «Ты, конечно, многого достиг, ну, и что? Нам до лампочки твои достижения и весь твой космос. Своих проблем хватает…» Разговаривая с такими, Валерий чувствовал себя виноватым и хотел превратиться в тракториста.
Даже с матерью у него в первые часы по приезду не ладился нормальный разговор, и она по нескольку раз то рассказывала про своих кур и коз, то опять и опять задавала одни и те же вопросы о невестке и внучке. Но тут была настоящая его вина: давно не приезжал. Да и мама уже утром второго дня будила его так, как подымала в детстве: теми же словами, с той же интонацией. Она не стала искать новых отношений с сыном, сильно повзрослевшим и уже лысеющим, она просто вернулась к старым, привычным. И если до этого вечера Валерий с нетерпением ждал, когда приедет Колька, то теперь у него возник страх перед человеком, которого до сих пор считал лучшим другом: а ну, как тот тоже ударится в одну из крайностей и заявит: «Валерий Евгеньевич, вы теперь такой человек!» Или, скорее, так: «Подумаешь, космонавт. Да я тебя когда-то нырять с дерева научил на нашей речке, а теперь у меня единственного двухэтажный дом в деревне!»
Коля приехал в двенадцатом часу вечера и тут же пришёл в гости к другу, который уже собирался спать.
- Тёть Нина! – закричал он, войдя во двор. – Не пужайся! Это я, Осокин!
- Ва-ле-ра… - тихо сказал он, переступив порог дома, и, пряча заслезившиеся глаза, обнял товарища.
Обнял, прижал крепко и долго не отпускал, повторяя: «Приехал-таки… Молодец…» Валерий понял: Колька кривляться не будет. Друг, как и мать, легко сдвинул в сторону все прошедшие после школы годы. Сразу стало легко, и в благодарность он тоже крепко жал Колькины плечи и отвечал, что очень рад свидеться.
Нина Сергеевна тут же выбила признание, что сосед приехал голодным и

дома успел только чмокнуть жену. Она накрыла повторный ужин и оставила друзей наедине.
Немного выпили, пожевали. Валерий ждал привычной фразы: «Стыдно: давненько ты не бывал в родных местах», и Коля сказал:
- Стыдно, брат. Ты вот сумел вырваться в родные места, а я всё в разъездах. Семью и то редко вижу…
Как два пузыря, лопнули надутые чьей-то завистливой молвой два слова – «космонавт» и «бизнесмен», и за столом, уперев кулаки в подбородки, сидели теперь два человека, у которых поднялось кверху, к горлу, годы и годы бережно хранимое чувство дружбы, поднялось, запершило, принудило часто-часто моргать ресницами. Оба были счастливы, вернув друг другу детство. Оба снова были деревенскими пацанами, учились ездить на мотоцикле, переныривать речку, тайком брать отцовские ружья и расстреливать красивую бутылку из-под чьего-то свадебного шампанского…
- … А давай-ка, брат, заберёмся куда-нибудь на рыбалку. Да с ночёвкой, - предложил Коля. – Ухи наварим, поговорим. Не о прошлом – о жизни… Только я сына возьму. Он не надоедливый…
- Я ж приехал сарай матери отремонтировать…
- А дадут? – поинтересовался Коля и засмеялся своим прежним детским смехом. – МОЯ говорит, к тебе каждый день делегаты. Смотри, завтра ещё из райцентра приедут: у них в воскресенье день города. Будешь свадебным генералом, а этим ребяткам главное – чтоб фотография с тобой была в местной газете. Потом на выборах предъявят, как своё достижение… Давай так. Я завтра сниму с объекта своих работяг, покажешь им, что делать, а как делать – это они лучше нас с тобой сообразят. У меня лучшие плотники в округе, отремонтируют всё по высшему классу. За материал тоже не беспокойся: у нас обрезков и остатков – на целый дом хватит. А мы с тобой, как говорится, с утреца – и на рыбалку.
- Ты знаешь: у матери сохранилась наша палатка.
- Та самая?
- Та самая. Как я сложил её и повесил в кладовке после выпускного, так и висит на том же месте.

- Надо же… Пересмотри. Если не гнилая и без дыр, возьмём её…
Друзья расстались во втором часу ночи, а в половине девятого Валерия разбудили плотники. Трое мужиков в возрасте пятидесяти-шестидесяти внимательно осмотрели сарай снаружи и изнутри и, вежливо согласившись с Валериным планом, полностью его изменили. Оказалось, что у них «на базе» есть домкраты, узкие бетонные плиты и техника, чтобы загрузить, привезти, выгрузить и подвести под стены новый фундамент. Вместо гнилой оконной рамы они собрались поставить небольшое пластиковое окно, а также навесить другую дверь и переделать все кормушки, насесты и перегородки.
- Вы ж дня три провозитесь… - удивился космонавт космическим планам мастеровых.
Те усмехнулись:
- До обеда управимся. Что тут делать?..
На Дальнее озеро выехали около десяти часов. Добирались долго. В прежние времена заядлые рыбаки ездили туда даже на велосипедах, теперь же Коля вёл свою «Ниву» только по памяти: дорога заросла высокой травой, а кое-где и кустарником. Однако озеро сохранило и свои песчаные берега, и полянки среди сосен у самой воды, на которых можно было удобно разместиться.
Купались по одному и все вместе, плавали на надувной лодке, вспомнили, как местный весельчак дядя Миша, ныне покойный, вытащил здесь на удочку здорового сома. Тогда это стало общедеревенским событием, а Дальнее – чуть ли туристическим объектом.
«Ненадоедливый» Лёшка, Колин сын, весь день не отходил от гостя, и Валерий рассказывал ему и о самолётах, и о космосе, и о Москве. К вечеру мальчик уже договорился с хорошим дядей об ответном визите, тем более дочка Валерия была его ровесницей – девяти лет, а значит, темы для общения молодых людей, скорее всего, нашлись бы.
Перед закатом все трое хорошо порыбачили, приготовили уху, и сытый и утомлённый впечатлениями мальчишка ушёл в палатку. Друзья перенесли свои раскладные стульчики от стола к костру, положили в него толстую лесину, чтоб хватило на всю ночь, и, глядя в огонь, долго молчали, наслаждаясь лесной тишиной и спокойствием на душе.

- Ты, кажется, хотел поговорить о жизни… - вспомнил Валерий. – Ты как, Колёк, доволен своей жизнью?
- Да, - не задумываясь ответил его друг. – И не потому, что построил дом в два этажа, есть бизнес и нормальные доходы, а потому, что замечательная жена, двое детей и родители живы. Кстати, первый этаж в новом доме – весь родительский. Только кухня – общая… А я тебе такой вопрос не задам…
- Ещё бы. Ты его и так, когда созваниваемся, всегда задаёшь. Как будто боишься за меня…
- Не то, чтобы боюсь… Это ж ты меня в детстве защищал… Просто ты – деревенский. Трудно привыкать к городу, когда вырос вот на такой природе…да возле костра…
- Действительно, деревня сидит где-то в глубине души…
- Я тебя, брат, всё-таки спрошу об одном, - сказал Коля после недолгого молчания. – Только об одном, потому как всё остальное о тебе вроде бы знаю…
- Спрашивай.
- Ты в Бога веришь?
- Конечно… ТАМ это ещё лучше понимаешь. Внизу всё такое маленькое, беззащитное. Отношение к Земле – как к ребёнку: слабенький, и любишь нежно до слёз…
- Молодец, Валер. Значит, и в этом мы с тобой не разошлись… Знаешь, на моих глазах столько ребят начинали своё дело и прогорали, а то и гибли. А я всегда понимал, что не всё зависит от нас. Мы и в церковь ездим всей семьёй, и где по области храм строят или восстанавливают – жертвую. Если до сих пор не разорился и не убили – уверен – благодаря милости ОТТУДА… А когда уезжаю – жена за меня молится… Нет, без веры нельзя. Это ж как земля под ногами. Крепкая земля, не болото… Правильно ты сказал: мы, люди, слабые, уязвимые. Смотришь: кто-то «поднялся», возгордился, все перед ним лебезят, как собачки дрессированные, ходят. И вдруг – хлоп, и сдулся, сгинул бесследно. Сколько таких уже перевидал… А почему?.. Потому что дурачьё. Думают: уздечку на судьбу надел – и поскакал. Но судьба не любит зазнаек. Она любит, чтоб её уважали. Попроси – дастся тебе, а будешь наглеть – свалишься в канаву… Свою волю, конечно, можно

судьбе навязать, но только если твоя воля параллельно с совестью идёт. Кто живёт по совести – тот и судьбе угоден… Да и нельзя же всё время скакать. Иногда надо приостановиться, осмотреться…
- Согласен… Я хоть материн сарай своими руками в порядок не привёл, но приехал не зря. И вас повидал, и будто в другую жизнь заглянул. Не то, чтоб она у нас совсем другая, просто всё время служба, работа, командировки… И ещё я очень рад, что бизнес тебя не исковеркал…
- Меня?!. Нет, брат, меня не «исковеркаешь». Я своим умом живу. И я ещё не забыл, как мы с тобой мечтали стать…
- Лётчиками, - сказали оба одновременно.
- Точно. И ты помнишь… Бывало, увидим самолёт или белый след по небу – и пошли выдумывать.
- И это помню. Уляжемся на траву или сено, в небо смотрим и болтаем, фантазируем…
- Ну, вот и стали… Не понял?.. Ты же лётчик. А я недавно купил самолёт. «Сесна» называется. Слыхал о таких?.. Нанял человека, учит меня. Помнишь, где в Nаэродром? Там сейчас частные самолёты и вертолёты держат. И мой там. Если хочешь, съездим, покатаемся. Не боись – к тебе не попрошусь. Я на реактивных или в ракете не полетел бы: сильные перегрузки. А на этом – удовольствие. Кстати… - Коля заговорил тише. – МОИ ещё не знают. Вот выучусь, сдам экзамен и - сделаю сюрприз…
Он замолчал на минуту. Валерий, удивлённый и гордый за друга, не нашёлся, что сказать. Коля продолжил.
- Так что, уважаемый лётчик-космонавт, я теперь тоже на Землю сверху могу смотреть… Красавица она у нас… Широкая… Летишь и любуешься. Даже петь хочется… Ты сказал, что скоро отправишься ТУДА и надолго.
- Возможно. В ближайшие два года…
- Хорошо. Ты всегда поздравляешь меня с днём рождения, не забываешь. Так вот, из космоса не поздравляй, а просто махни рукой. Где-нибудь ближе к обеду. Я в это время тоже поднимусь повыше…
- Хорошо, Коль. Обязательно помашу.

- Тогда – полетаем…
- Конечно, полетаем…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/