Бат Ям

Вдоль по набережной идёт дворник. Громыхает жёлтая мусорная корзина на тачке, потрёпанный веник служит и костылём, и орудием пыток. Завидев его, со стороны заплёванной, осквернённой бумажками, обёртками, огрызками и объедками детской площадки срывается и бежит трёхлетняя девочка. Бух – обнимает дворника за ноги!

– Эмили, фу, дядя грязный! – несётся откуда-то издалека, несётся и теряется по пути, сметается возмущённым морским ветром.

Девочка обнимает дворника за колени, зарывается носом в видавшие виды рабочие брюки, отталкивается белыми ручками, поднимает к нему смеющееся лицо.

– Дядя, дядя, ты ведь сделаешь нам красиво, пожалуйста!

И сразу становится видно, как все бесы на букву С: беспросветно, беспутно, бессмысленно, и все бесы на букву З: бездетно, бездумно, безвестно, безответственно и бесы с именами глупо, бездарно, бесполезно, болезно и больно, и горько, и одиноко – расступились, рассыпались, ахнули и попытались улизнуть.

Вика и Дос

"Время пятнадцать часов двадцать две минуты. Шесть ракет было выпущено по территории Израиля за истекший час. Их падение зафиксировано в районе Хайфы и близлежащих городов. Жертв и разрушений нет. Министр Обороны Британии заявил: военные действия Израиля на территории южного Ливана совершенно оправданы. Нападение на мирных жителей и нанесение им ущерба,конечно, ужасная вещь сама по себе, но Израилю не оставили выбора".

Шестое августа 2006 года. Центральная автобусная станция.

Иерусалим. Пятница. Время – два часа до захода шабата. Это значит, что все, кто находится на станции, мечутся в предпраздничном угаре в попытке запихнуться в любой, желательно всё-таки свой автобус и

свалить из треклятого города куда подальше. Успеть. Успеть. Успеть.

Главное – успеть доехать до дому, до гостей или куда ещё, прежде чем вся страна замрёт в богоугодном порыве. И никакая собака не двинется. Шабат – йом ха-кодеш. Суббота – день святости. Показатели святости живут в ультрарелигиозных районах Иерусалима, в оплоте иудаизма – Цфате и вообще где угодно, кучно и слаженно, как пингвины, подставив безбожному миру свои чёрные спины, огородившись Торой, защищённые ёмким словом "Бог".

Среднестатистический еврей вспоминает о Последнем в лучшем случае всуе, в худшем – после инсульта или перед инфарктом, когда сердце сжимается в последнем усилии, или перед розыгрышем Лото на 20 миллионов. В большинстве других случаев – когда хорошо, или когда очень хорошо, или когда выбрасывает на встречную полосу – в таких случаях вспоминаются "черт", "член" и "пизда". Но Бога все боятся, потому как не знают, кто он такой. А эти – пусть разрозненные (более 20 общин и конфессий, которые то и дело поливают друг друга грязью), пусть устаревшие (браки по сватовству и прочие пережитки, которым завидуют некоторые старые девы), пусть вечно потные (традиционная одежда скорее подходит под климат Финляндии), пусть противные, и неработающие, и не служащие в большинстве своём в армии – эти с Богом на короткой ноге. А если и нет, то они хорошо прикидываются. Так хорошо, что Бог и все отношения с ним из рамок интимных и личных расползлись на уровень общественный, хотелось бы сказать – общенациональный, но не могу соврать. Ко всему прочему была война. Израиль воевал с Ливаном. Но это было далеко от иерусалимской автобусной станции.

"Пятнадцать часов двадцать пять минут. Прямое попадание ракеты в дом в Кирьят Бялике. Жертв нет".

В зал вошла девушка. Она тащила два плоских монитора в ярких оранжевых коробках и прозрачный пакетик с пачкой дисков. В каждой руке по монитору, на бёдрах – красная сумка-пояс. Обтягивающие

бриджи, шлёпанцы на каблуках. Незаметная маечка с глубоким вырезом. Девушка перебирала каблучками, а за ней мерно вышагивал человек с дорожной сумкой через плечо. Человек был высок, худ и

элегантно одет. На его шее болтался красивый шёлковый шарфик.

Здесь придётся сделать небольшое отступление. Автобусная станция построена по-еврейски. Значит так, входишь в неё с улицы и попадаешь на первый этаж. Логично. Внизу имеется ещё один "минус первый" этаж, а под ним ещё несколько непонятно каких этажей стоянки. Автобусов нет ни на первом, ни на одном из минусовых. Чтобы добратся до автобуса, как это ни удивительно, надо подняться на третий этаж. Проехать на эскалаторе два торговых зала, два этажа, сесть на автобус и мило спуститься обратно на землю, на первый этаж.

Значит, поехала девушка по эскалатору.

– Я же тебе говорила, отличный фильм!

Она говорила вперёд, сама себе, но человек, следующий за ней по пятам, как будто и привык. Отвечал как ни в чём не бывало – в спину.

– Ну, хорошо хоть в кино у нас вкусы совпадают.

– Почему это "хоть"? Мы идеальная пара! У нас всего-то три пункта для разногласий! Животные: кормить – не кормить, подбирать – не подбирать. Люди: любить – не любить, жертвовать – не жертвовать. И ещё что-то...

– Книги? – снова в спину. Тык-тык тык – каблучки стучат – новый эскалатор, и она повернулась.

– Книги? То, что у тебя дурной вкус в литературе – это ещё не повод для ссоры.

– Дурной вкус?!

– О, извини, я не могла не ляпнуть ради красного словца, вырвалось. 

Эскалатор кончился. Он обогнал её и отмерил пять шагов в сторону Макдональдса. Тык-тык-тык – еле поспела, кричала в спину:

– Ну ты же меня знаешь, я как что-то ляпну!

Никакой реакции. Ладно, зайдём с тыла:

– Ты джентльмен или нет? Помоги даме, я устала это всё тащить!

Он остановился и дал ей налететь на свою спину. Повернулся.

– Ты же меня знаешь. Я (с ударением на Я) совсем не джентльмен...

Они стояли и смотрели друг на друга.

– Ладно, проехали. Будешь мороженое?

– Ну ты ваще, и куда я его себе воткну?! В карман?

Она стояла перед ним, расставив руки – по монитору в каждой, и нагло смотрела. "Ну ты ваще даёшь! – говорили её глаза. – Я тут тащу всю эту байду, хоть она, в общем, и моя, конечно, ты, блин, не помогаешь ни хрена, обижаешься, как баба, да ещё мороженое тычешь! Капец!"

А он смотрел на неё и думал: "Вот, только жениться собрался..." Нет, он так не думал, он всего лишь хотел помириться.

Джентльменом он действительно не был, так что развернулся и пошёл за мороженым. Она же, выдержав небольшую паузу, развернулась – "Ах так? Ну и не надо!" – и пошла на платформу автобуса номер 437, обдумывая, как бы и когда бы укоротить себе язык и при этом незаметно помириться. Когда дошла, поставила свои мониторы, покрутила головой, оценила толпу, которая собралась. Тут надо кое-что добавить по поводу маршрута 437. Маршрут Иерусалим – Ашкелон, тот, что у моря, возле Газы. Полтора часа езды в хорошую погоду. Идёт не идёт – петляет, мать его так, собирает и развозит толпу народа. В общем, никуда не сворачивает, но останавливается у каждого столба: где колхоз, где посёлок, где городок. Всех надо собрать, перевезти, обслужить.

Девушка, кстати сказать, её звали Викой, нервно вглядывалась в толпу, всё ещё надеясь, что он притащит два мороженых и всё уладится, но его не было даже видно. К платформе в это время подкатил автобус.

Толпа дрогнула и зашевелилась. Он подошёл в последний момент, когда водитель, завершив все денежные копания и приготовления, начал яростно сигналить, разгоняя людей. В руках у него (у Саши, его

звали Саша) имелось всего одно мороженое. Надо было быть такой наивной и грубой дурой, как Вика, чтобы надеяться, что посланный тобой на хуй человек вернётся оттуда с мороженым. На лице у Вики отразилось разочарование, которое сразу, на расстоянии, сквозь снующих людей, было считано. У человека был опыт, что тут говорить.

– Ну что? Волновалась?

– Да пошёл ты.

Вот и помирились.

В автобус они зашли вместе, изрядно потолкавшись, но мест уже почти не осталось. Саша, как истинный не-джентльмен, прошёл вперёд и сел на свободное место в начале салона, у прохода.

– Вон там в конце, на заднем ряду, можно сесть вместе.

Саша повернулся всем телом и посмотрел назад. Оценил перспективу.

– Нет уж, спасибо. Меня стошнит там.

«Господи, что-то надо ответить, но что?!» А люди толкают сзади и пытаются пройти и утащить за собой коробки с мониторами, и диски, и всё, что только можно оторвать.

Вика сдалась и пошла; без малейших колебаний уселась на среднее сиденье последнего ряда. Задняя скамья возвышается над всем салоном и имеет 5 сидений, среднее из них выходит в проход. Так Вика смогла поставить мониторы в этом самом проходе и положить на них вытянутые ноги. Королева. Она мысленно попросила Бога повернуть Сашину голову в свою сторону. Бог ответил упавшим с ноги шлёпанцем. Пришлось вставать, перелазить через мониторную баррикаду и искать его на четвереньках. Автобус тем временем заполнялся. Справа от Вики уселись две религиозные девчонки в длинных юбках, грязных сандалиях на босу ногу, из бесформенных сумок которых сразу были вынуты дневники, ручки и прочие писули – ни одно впечатление не должно быть забыто. Слева возле окна сидел какой-то мальчик. Сиденье рядом было пока свободно. Слева же, двумя рядами впереди, пыталась упаковаться религиозная француженка с ребёнком в коротких штанишках. Религиозные француженки выглядят весьма своеобразно: они соблюдают все требования – закрыто до щиколотки, до локтя и до шеи, а на голове шляпа, но всё такое обтягивающее и сексуальное, что хоть умри, а молитвы в голову уже не лезут. Она может и рта не раскрывать, только по одному её виду можно понять – недавно переехавшая в Израиль француженка. Она уселась на свободное крайнее сиденье и укладывала все свои пожитки, в то время как ребенок стоял в проходе и ждал своей очереди взгромоздиться на мамины ручки.

В это время в салоне автобуса появился ещё один религиозный человек. Это был толстый, очень толстый, почти уродливый человек. Одет он был традиционно для умеренно религиозного еврея. Чёрные брюки, белая рубашка, плотная жилетка, кипа, жидкая, чем богаты, тем и рады, бородка, сквозь которую просвечивалась белёсая кожица. 

Человек продирался сквозь стоящих и собирающихся сесть пассажиров с необыкновенной яростью. Места быстро занимались, и религиозный кидался от сиденья к сиденью, пока его взгляд не сфокусировался на задней скамейке. Вика не могла поверить, что этот тип собирается усесться рядом с ней. Насколько ей было известно, разнополые религиозные не садятся рядом. То ли из скромности, то ли берегут честь женщин, которые, может быть, не замужем или замужем за другими – Вике это не было известно. Ей было точно известно, что законы соблюдаются, когда-как и когда-кем – и понять, для кого и какие законы именно, в еврейском многоцветии было сложно. 

Религиозный, отвратный, толстый, потный, мерзкий тип добирался до заднего ряда. Вика съёжилась от отвращения. Боясь, как бы кто не вынырнул из-под пола и не занял последнее место, Религиозный, или на местном жаргоне просто Дос1, казалось, потерял всякие приличия.

Не дожидаясь, пока растерянная француженка поднимет ребёнка на руки, Дос протащил своё тело через него и вмял последнего в боковушку сиденья. Ребёнок принял муку молча. Когда последняя волна жира освободила задыхающегося младенца, первая докатила до Вики, а с нею и одуряющий запах августовского пота. Дос повис на поручнях, натянул своё тело и, прытко перенесясь через мониторы, втиснулся между Викой и молодым человеком. Потная рубашка Доса была порвана в двух местах, а на шее в глубокой царапине запеклась кровь. Дос сладко вздохнул, снял с плеча маленькую сумочку и положил её на колени. На сумочку он тут же водрузил свои белые-белые руки. Руки досов надо видеть. Эти руки не держали ничего тяжелее ложки или стакана. И немудрено – ведь основным предназначением еврейского мужчины является изучение Торы – святой книги. А книга... Это вам не картошку копать.

1 Дос – насмешливое определение религиозного еврея, используемое только светскими

израильтянами, происходит от искажённого ашкеназского произношения слова תד [dat] (иврит) религия – סוד [dos].

На уродство можно смотреть так же долго, как и на красоту, или на огонь, или на воду. Вика не могла оторвать глаз от пары рук, мирно лежащих одна на другой. Белые – не то слово, пальцы, пухлые, сужающиеся к ногтю – конусообразные. Было ощущение, что эти руки вегда холодные, как лягушки – холодные и влажные от пота.

Автобус к этому времени наполнился до предела. У задней двери, это в центре салона, примостился ультрарелигиозный парнишка лет пятнадцати. На нём была большая чёрная шляпа, из-под которой свисали длиннющие пейсы, завитые по всем правилам в аккуратные локоны «Если такое намокнет, достанет до колена», – подумала Вика, по локону у каждого уха. Длинный чёрный лапсердак, а на ногах, хоть и не было видно, так как парнишка спустился на три ступени и погрузился почти до подбородка – на ногах обязательно должны были быть бриджи, белые чулки и штиблеты – всё из 19-го века, как сквозь машину времени. Несчастный отвернулся от автобусного содома, уткнулся в окно глазами, в дверь носом и принялся шептать и покачиваться. А за спиной, вне его мира, остались религиозные всех направлений и манер, светские мужчины и полуодетые женщины, солдаты и солдатки, автоматы М-16, или эм-извините, так как очень длинные – постоянно всех бьют куда ни попадя, Голани и Гивати2, пистолеты, сумки, крики, дети, бабки, дедки и поверх всего этого почти индийского гама – радио, война, репортажи с мест событий.

«Ты-ды-ды– пи-и-ип. Итак, время шестнадцать часов ноль ноль минут

и с вами Новости на волнах армии. Шестнадцать ракет Катюша

упало на территории Израиля за истекший час. Жертв нет.

Министерство здравоохранения Ливана официально заявило о гибели

еще 5 ливанских граждан, наступившей в результате действия

Израильской армии. За истекшие сутки по территории Израиля было

выпущено 112 ракет типа Град. 16 раз звучали сирены в северной

части страны. 14 человек пострадали и были доставлены в больницы с

повреждениями различной степени тяжести. Госсекретарь

Соединенных Штатов Америки Кандолиза Райс заявила…»

2 Голани и Гивати – мотопехотные бригады Армии Обороны Израиля.

 

«Хорошенькое дело, ты сидишь с ногами на мониторах, этого придурка, чтоб его стошнило в начале салона, даже не видно, сбоку сидит никчемная глыба жира в жидкой бородке и с короткими пейсами, а кругом идёт война! ну не кругом» ...

У Доса зазвонил телефон. Автобус в это время уже выкатился с третьего этажа, проехал подземелье и вырулил на улицу Иерусалима. Ещё минута и конец дурацкому городу, прощай, толкотня и истерика, здравствуйте, просторы, крутые спуски, дорога, а там, глядишь, народ раскидают и будет свободнее.

– Алло, – на чистом русском. – Да, мама, я еду домой. Да, уже еду. Да, последним автобусом, да, он проходит. Кто звонил? Девушка? Какая девушка? Какой голос? На хер её. На хер, на хер, на хер. Ты слышала?

«Уж слышала» … – Вика скосила на Доса не только глаза – пол её лица скособочилось в попытке попялиться на него, не выходя за рамки приличия. А тот как ни в чём не бывало громко, но спокойно, даже

методично, можно сказать, посылал какую-то девушку на хер, да ещё через собственную мать.

– Не знаю, чего она хотела? А ты? Ну на хер. На хер. Да, я еду домой. Да. До свидания, мама.

Дос посмотрел на табло телефона, аккуратненько закрыл его, ещё раз посмотрел на него и так же аккуратненько положил в нужный, совершенно для этого подходящий карманчик сумочки. Поверх сумочки Дос сложил вышеупомянутые ручечки. Потом он повернулся к Вике и мило, вежливо и совершенно отстранённо улыбнулся, мол, извините, покричал, но вы же всё равно по-русски ни хрена не понимаете, так что я очень даже приличный молодой человек. А он был молод – Викин ровесник, может, на пять лет старше? Тридцать, тридцать пять? Борода отвратная, прости Господи!

Автобус вырулил из города. Последний светофор остался позади, и начался весёлый, лихой спуск из Иерусалима.

«Время шестнадцать часов двенадцать минут. Новая сирена

прозвучала в Хайфе и Кирьят Шмона. На данный момент нет данных

о падении ракет на территории. Премьер-министр Ольмерт сказал на

пресс-конференции международной прессе…»

Опять телефон. Дос, как на перематывающейся назад киноплёнке – с той же последовательностью разложлил ручечки, открыл сумочку и так далее.

– Алло. Да, я еду домой. Да, последним. Да, проходит. Нет, не получилось. Да-да, ты знаешь, у меня дома где-то в сарае есть такой инструмент, не знаю, зачем он нужен, короче с одной стороны это топор, а с другой стороны – молоток, так надо было мне его с собой взять. И мочить этих сук, мочить, мочить!!!

Вика зафиксировала взгляд на панораме слева, так как поворачивать голову к Досу было опасно, он плевался.

– Мочить! Суки. Суки! Они закрылись в своей кладовке, за стальной дверью, суки!!! Мы пытались, – с азартом орал Дос, но шум автобуса, кондиционера, гул голосов и радио заглушал его и под волной впечатления оказались только Вика и молодой человек у окна, да и тот, судя по наушникам, ничего особо не слышал и не понимал уж точно.

«Он что, совсем дурак? На мне написано: рус-ска-я».

– Мы пытались взломать, но что сделаешь голыми руками! Бляди на хер! Суки! Если бы был какой-нибудь топор! Бляди! В следующий раз им не уйти, сукам, на хуй! Им не жить, сукам! Мочить их, гнид! Мочить сук! – И как ни в чём не бывало: – Да, я еду домой. Да, через часик позвоню. Да нет, одна царапина. Да, спасибо. Пока.

И опять двадцать пять: посмотрели, сложили, посмотрели, положили, застегнули сумочку и сложили ручечки. И улыбнулись невинной улыбкой человека, уверенного, что его никто, ну никтошеньки не понял. «Вот гнида, а, и не стыдно ему людей мочить и орать так... сука, а ещё религиозный, с Богом общается, добрые книжки читает, а людей не любит, тварь».

«Время шестнадцать часов сорок минут. Сто сорок ракет упало на

территории Израиля с утра и до этого часа. Госсекретарь Кондолиза

Райс заявила: никто не желает, чтобы Израиль оставался на южной

территории Ливана, включая сам Израиль, но моментальное

прекращение огня недостижимо при данных условиях».

Автобус опустел. Сиденья справа от Вики освободились, но она не пересела на них по двум причинам. Во-первых, ногами она удерживала мониторы от падения, во-вторых – из центра она наблюдала за Сашей, который спал как ни в чём не бывало, свесив голову набок. Сиденья в левом ряду тоже потихоньку освобождались. Французский малыш вскарабкался на свободное кресло, повернулся лицом к Вике и принялся строить ей рожи. Вика ответила ему взаимностью. Малыш хохотал, прятался за спинкой кресла, делал «ку-ку», а Вика делала «ой боюсь». В конце концов малыш осмелел настолько, что перекочевал на свободное справа от Вики сиденье. Француженка забеспокоилась и позвала на иврите: "Иди сюда, Нимрод, кому говорю!"

«16:43. Сигнал сирены прозвучал в районе Западной Галилеи».

Нимрод хоть и был мальчиком, судя по имени, имел две шикарные косы, которые ниспадали из-под шапочки и доставали почти до пояса.

Одет он был в шортики, что однозначно говорило о том, что он всё-таки Нимрод, мальчик, а не девочка. Всё это Вика уже знала: «Вот мамаша, сама одета, как Памела Андерсон, даром, что закрыта до пят, а ребёнок по всем правилам шариата».

Нимрод лихо перескочил через мониторы, оставил несколько синяков на Викиных ногах и взгромоздился на сиденье перед Досом. Теперь он строил рожи им обоим, и Вике, и Досу, объединив их таким образом в пару развлекающих малыша родителей. Дос растрогался и заговорил на иврите, обращаясь неизвестно к кому:

– Какая хорошенькая девочка!

Нимрод улыбался, Вика молчала, а Дос продолжал:

– Какая девочка славная. Маму любишь? Молодец. Красивая девочка.

– Это мальчик, – не выдержала Вика и вставила, тоже на иврите.

– Нет, это – девочка.

Пауза. Два придурка, говорящих на иврите с русским акцентом. Вика всегда говорила на том языке, с которого была начата беседа. Иногда потому, что могла ошибиться в происхождении акцента, а в основном из-за того, что не раз нарывалась на русских, которые принципиально отказывались говорить по-русски, и ей всегда было неприятно, когда они читали ей морали, что, мол, в чужой монастырь со своим языком и надо любить родину и отказываться от старого и лишнего и так далее, фашисты еврейские.

– Это мальчик. Сто процентов, – отчеканила Вика, не поворачивая головы.

– Не может быть, – телеграфировал в ответ Дос, так же, как и Вика, не глядя на собеседника.

Вика не удержалась и повернулась, посмотрела на него свысока. «Да что ты, блин, говоришь! Людей надо любить людей надо любить, я людей люблю... придурок».

На взгляд Дос отреагировал почти мгновенно. Он перегнулся через сиденье и позвал француженку:

– Простите великодушно, это девочка или мальчик? Извините, что беспокою.

– О, нет пгоблем, это мальчик. Нимрод, поди сюда (на фр.) Дос плюхнулся на своё место.

«17:00. Семеро госпитализированных после тяжёлого проишествия у

деревни Гилади до сих пор остаются в больницах. Один из них в очень

тяжёлом состоянии, один – в тяжёлом, трое в среднем. Сосотояние

остальных определено как лёгкое».

– Нет, ну надо же! – обратился Дос к Вике на иврите с истинным восхищением. – Как вы узнали? У неё же косы до пояса!

– У него, – продолжила чеканить слова Вика. – Во-первых, женщина, его мать, одета как религиозная еврейка. И кто, как не вы, должны знать, что религиозные никогда не одевают девочек в брюки. Это первое. Второе, кто, как не вы, должны знать, что религиозные и даже просто соблюдающие традиции не обрезают мальчикам волосы до трёх лет? А ребёнок едва тянет на три года. Пацану повезло с волосами, а она просто заплела ему косы, как девочке, чтоб не мешали. Это два, а три – это то, что я слышала и обратила внимание на то, как она его называет: Нимрод – мужское имя, и обращалась она к нему в мужском роде. Вот и всё.

Шах и мат, блин.

– Ой, вы знаете, это всё женская проницательность. Это всё потому, что вы женщина. У вас, у женщин, очень развиты все чувства, вы знаете? Вы очень умные.

– Неправда всё это. Я просто слушала и обращала внимание. Вот и всё!

– Нет, нет, это ваши чувства. Вы чуете вещи, как сыщики. Я знаю.

– Да нет же, я вам говорю. Я просто знаю некоторые вещи, как и что они надевают. Странно, что вы...

– Да знаю я, знаю. Но именно вы обратили внимание. Я увидел косы, значит, девочка. А вы смотрели и делали выводы. Удивительно!

Дос зашёлся от восхищения. Вика даже отстранилась от него на максимально возможное расстояние. «Он заигрывает со мной?»

– Так, всё, хватит. Вы меня смущаете вашими комплиментами.

– Извините, я не хотел, – смутился в свою очередь Дос и перевёл взгляд на Викины ноги, которые покоились на мониторах. Между ногами был зажат пакетик с дисками. Проследив взгляд Доса, Вика по-настоящему вспыхнула. "Нет, ну это невыносимо!" Дос, как будто почувствовав её смущение, поспешил себя объяснить:

– Это обычные диски или ДВД?

– Обычные.

– По семьсот или восемьсот мегабайт?

– Что? – Вика перешла на русский. Она была смущена, запутана и не знала, что говорить. – Диски? Не знаю. По семьсот, по-моему.

Дос так же плавно перешёл на русский.

– И сколько вы дали?

– Сорок шекелей за пятьдесят штук.

– А, ну недорого, хорошо. В Иерусалиме?

– Ну да, в магазине KSP.

– Ну да, ну да, я знаю это место. Да, а скажите, а как вы узнали, что я говорю по-русски? Вы вот так запросто перешли на русский. Опять ваше женское чутьё, да?

Вика набрала полную грудь воздуха. «Сказать или нет? Да ну его, заслужил!»

– Да нет, никакое это не чутьё.

– Нет? – удивился Дос. – А что же?

– Да я просто слышала, как вы говорили по телефону.

Дос замер на долгую минуту.

Получите!

Затем полилось:

– Если бы я только мог предположить, что вы понимаете... да если бы я знал, я никогда бы не позволил себе такой непростительной грубости в вашем присутствии.

Вика перекрыла фонтан категоричным жестом:

– Хватит, хватит. Я взрослая девушка и много чего слышала.

– Но все равно вы девушка, а говорить так, как я себе позволил, просто

непозволительно.

– И всё-таки интересно было бы знать, каких таких сук вы хотели мочить?

– Так гомосеков, кого ж ещё.

– Кого, простите?

– Гомосеков.

Вика действительно впервые слышала такое название, и хоть и догадалась, о ком идёт речь, продолжила строить из себя дуру, желая поиздеваться над Досом как можно дольше.

– Выражайтесь яснее, кого вы хотели мочить?

– Да гомосеков, гомиков, пидоров, педрил говняных, – выложил Дос тоном научного сотрудника, читающего лекцию о разновидностях бабочек.

– А-а-а-а, гомосексуалистов!

– Ну да, их самых, сук вонючих.

Вика повела бровью. «Ну да, извините, простите, при даме, суки вонючие».

– И за что, позвольте поинтересоваться.

Дос как будто бы и не чувствовал подвоха со стороны Вики.

– Как за что? За то, что они хотели провести Парад Гордости3 в

Иерусалиме – святом городе.

– Что за чушь, они всегда проводят свой парад в Тель-Авиве! – Вика была действительно удивлена и не верила ни слову.

– Ну да, но в этом году они планируют провести два парада – и в Тель-Авиве, и в Иерусалиме.

– Не верю! Я четыре года жила в Тель-Авиве, и они всегда его проводили там! Да где же ещё его проводить!

– Ну да, но в этом году суки решили-таки показать, что они имеют право на Иерусалим.

– Ну и что с того?!

3 Парад Гордости – акция, в основном принимающая форму шествия, задачей которого является

защита прав человека и гражданского равноправия вне зависимости от сексуальной ориентации. В

столице Израиля Иерусалиме проводился с 2002 года (в Тель-Авиве с 1998), но всегда

сопровождался возмущениями со стороны религиозных общин, нападениями и дважды

убийствами участников.

 

«Время 17:15. Представитель Маген Давид Адом (Скорой помощи) сообщает: трое пострадавших от последнего удара ракетами доставлены в ближайшие больницы. Их состояние определяется как средне-тяжёлое. ВВС Израиля вернулся в Ливан и в данный момент атакует район Дахия в Бейруте».

Дос заквохтал как курица:

– Как что с того?! Как что с того?! Да вы не понимаете! – Дос замахал руками в сторону орущего радио. – Вы понимаете, что наша страна переживает сейчас тяжёлые минуты, в которые...

Вика перебила его, как отрезала:

– Не распыляйтесь. Я знаю, какие минуты переживает наша любимая страна. Короче.

– Короче? – Он захлебнулся. – Короче, эти суки решают провести в святом для каждого еврея городе свой греховный парад!

– Но они же не знали, что начнётся война! Они наверняка его перенесут до окончания военных действий. Что же они, в армии не служили, что ли? Тут все служили, все понимают!

«Кроме тебя, лицемер поганый... и меня... но когда я приехала, мне было уже двадцать»!4

– Ну и что, что переносят! Переносят! Какое мне дело! Это недопустимо вообще!

– Ладно, пожалуй, я тоже считаю, что в Иерусалиме Парад Гордости – лишнее дело, но вы сказали «мочить сук»?!

– Ой, если бы я только знал, если бы я мог предположить!

– Да ладно вам. Хватит. Зачем убивать? Вы религиозный человек, верующий в Бога, как вы можете говорить об убийстве людей?

– Да они не люди!

– А как же!

4 Девушки, репатриировавшиеся в Израиль в возрасте старше 20 лет, не призываются в армию.

 

– Нет, они не люди, – выразительно сказал Дос совершенно спокойным тоном.

– Простите?

– Они не люди. Я сказал – они не люди и их можно убивать.

– И где же это сказано? В Торе, что ли? – неуверенно спросила Вика.

Дос улыбнулся, как кот на сметану, сложил ручки и приступил:

– В Торе? Тора ... Впрочем, вы ... вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный в этих вопросах?

– Бесспорно.

– Простите, может быть, впрочем, вы даже сказок Ветхого Завета не читали?

На этот раз Вика замялась и попыталась хоть как-то оправдаться:

– Ну мы учили несколько рассказов в классах по ивриту, про Тамар, там... – Вика осеклась и замерла. «Господи, да это же Булгаков в чистом виде. Явление Героя. Лечебница. Мастер и Иван. Любимая книжка»!

Дос тем временем продолжал озабоченным тоном:

– Ну вот, ну вот... неудивительно! Я так и думал. – Он задумался. В это время Вика встрепенулась и подобрала вожжи.

– Так что же, в Ветхом Завете так и прописано: мочите гомиков, они не люди?

Дос поднял на неё свои умные, замученные глаза.

– Ну да. Гомики не люди. Так и написано. Это звучит... в общем, их можно предавать смерти. Не то чтобы преследовать, но убивать вполне можно. Я не буду вдаваться сейчас в подробности, это, смею предположить, совершенно излишне.

– И вы вышли сегодня на охоту за гомиками, да?

– Ой, нет. Оставьте этот тон. Но если бы представился случай, я бы убил одного или двух и перед Богом я бы не чувствовал себя виноватым, ни в чём. Перед Богом, – проникновенно сказал он. – Перед собой. Понимаете?

«17:30 Информационное агентство "Рейтер" официально признало, что его сотрудники использовали специальные графические программы

для зрительного увеличения количества дыма, поднимающегося над

Бейрутом после атак израильских ВВС. По данным различных

информационных агентств пятеро солдат пострадали на территории

южного Ливана во время взрыва неопределённого происхождения».

Водитель увеличил громкость и без того орущего радио. Вика увидела, как Саша встаёт и подходит к водителю. Дос, впавший было в задумчивость, проследил за её взглядом.

– Ну вот, и здесь они.

– Кто?

Вика опешила. И в самом деле Сашку вполне можно было принять за гея. Особенно с этими его дурацкими шарфиками! Высокий, худой, всегда элегантный и дорогой, на последние деньги, но чтоб красиво, с этими его вычурными жестами и снисходительным, как будто братским взглядом на женщин – ну вылитый гомосексуалист. «Только этого мне не хватало!»

Дос приподнялся над своим сидением.

– Простите, я потревожу вас на минуту.

Вика не ожидала от себя подобной прыти. Вместо того чтобы убрать ноги и сдвинуть мониторы, освобождая тем самым проход, она вскинула правую ногу и положила её на сиденье левого ряда, перекрыв Досу дорогу.

– А вот ходить никуда не надо.

Мальчик возле окна насторожился.

– Простите?

– Я сказала: никуда не надо ходить.

Дос навалился своим весом на Викину ногу.

– Да что вы, в самом деле, делаете?!

Вика налегла на Доса и вдавила его в сиденье. Дос пытался протестовать и встал во весь рост. Вика зашипела:

– Сидеть, я сказала, жирный член! – В этот момент автобус дёрнулся, и Дос действительно повалился на сиденье.

Он перевёл дух и торжественно, но тихо произнёс:

– Я вижу, вечер перестал быть томным.

– А я вижу, мы ещё и фильмы смотрели.

Вика кинула взгляд на Сашу, который, ни о чём не ведая, возвращался от водителя на место. Увидев позу, в которой находилась Вика, Саша только поднял брови. Ну да, хорошенькое дело, когда твоя девушка обнимает ногами непонятно кого.

Дос снова совершил попытку встать. Вика, как человек, которому нечего терять, надавила на него всем своим весом:

– Ещё двинешься в этом направлении – я тебе ухо откушу, понял? И сожру, и не подавлюсь, сука.

Непонятная тень нависла над ними. Вика вздрогнула и повернула голову. Дос поднял глаза. Мальчик отключил наушники. Ближайшие соседи повернули головы. Над парой Вика-Дос качался, как дух отца Гамлета, суперрелигиозный молодой обладатель непомерных пейсов.

Вечер действительно перестал быть томным. Супер-Дос смотрел на Просто-Доса. Гипнотизировал.

– Встань, – произнёс он на иврите. – Встань и уйди.

Вика попыталась успокоить юного Зорро.

– Я в порядке, вам нечего беспокоиться.

Супер-Зорро-Дос не отреагировал никак.

– Встань и уйди, – повторял он как мантру. Волнение ходило по его лицу в виде судороги.

Вика пожалела мальчика.

– Да я в порядке. Спасибо. Не беспокойтесь за мою честь, пожалуйста. Я взрослая девушка.

По автобусу пробежал смешок. Вика насторожилась. «Что-то не так».

Дос давился от смеха.

– Встань и уйди, – повторил дух отца Гамлета.

– Да идите вы, молодой человек, я...

Дос хохотал в ладошку, равно как и ближайшие соседи. Вика осеклась окончательно, ей не понравилось, что супергерой даже не смотрел на неё, как будто её и не было.

– Я ... я… В чем дело? – это уже обращение к Досу.

Дос в свою очередь обратился к Духу.

– Иди, я в порядке.

– Нет, ты должен встать.

– Я знаю, что делаю. Иди, не тебе меня учить.

Дух заколебался.

– Иди, ты юн и неопытен, но всё равно спасибо за беспокойство.

– Да-да, спасибо, – добавила Вика. Дух-Зорро по-прежнему даже не смотрел на нее. – Эй, алё, я здесь! – И Вика помахала перед носом духа ладошкой. Дух отпрянул, но по-прежнему не смотрел на неё. Более того, он снял шляпу и закрыл ею ту часть лица, которая обращалась к Вике.

Зал не скрывал своего смеха. Вику захлестнула волна стыда и возмущения. Она потянулась было к шляпе, но её руку перехватила рука Доса, которая оказалась тёплой и сухой на ощупь.

– Ну этого не надо. Иди себе, мальчик. Иди.

Дух, тщательно закрываясь, повернулся и через секунду исчез в яме перед автобусной дверью – только макушка торчала. А люди, потеряв всякий стыд, поглядывали на Вику. Француженка была розовой от смеха. Вику душили слёзы смущения и обиды. Ну за что? Давайте соберём весь автобус! Мало нам последних рядов!

– Я не понимаю, я что же, не существую для него?! – Вика вскинула ноги в попытке подняться. – Я сейчас, одну минуту.

На лице француженки отобразился испуг.

– Не надо никуда ходить. – Дос не знал, как поступить.

– Как так можно, я же человек! И все смеются... – Вика пыталась встать

– Я же человек, в конце концов.

Француженка смотрела на Вику с испугом и жалостью. Когда Вике почти удалось встать, Дос обхватил её и усадил на место.

– Да как вы смеете!

– Никуда не надо ходить, оставь его!

Вика пыталась освободиться, но Дос крепко в неё вцепился. Завязалсь возня.

– Да отпусти ты! Гомиков мочить, а своих жалко, да?! Это же люди! Я человек!

– А я? – Дос тряс её. – Я человек? Ты меня очень любила, когда я сел сюда? Когда говорил по телефону?

Вика ослабла.

– Неужели ты действительно думала, что он заботится о тебе?! Боже, какое невежество!

– А что это было?

– Зачем, ты думаешь, существует разделение между женщинами и мужчинами?

– Чтобы беречь чистоту женщины, конечно, – неуверенно сказала

Вика, опуская ноги и пытаясь убрать себя из рук Доса.

– Святая невинность! Я не могу! Это мне нельзя с тобой сидеть, а не тебе со мной! Он меня защищал!

– Но почему?!

– Чтобы не развивать непотребных мыслей, не соблазняться женщиной, не пускать семя в землю.

– Не кончать?

– Ну да, нельзя это. Так просто, от мыслей, без женщины... ну без того, чтобы детей делать. Смертная казнь. Ты про Онана не слышала? Онан, онанизм, Бог покарал... да ладно... – Дос махнул рукой.

Вика успокаивалась.

– Так чего ты уселся со мной рядом?

Дос улыбнулся хитрой, неподходящей ему улыбкой.

«17:50. Армия дала подтверждение информации о том, что пятеро

солдат двенадцатого подразделения Голани были ранены у деревни

Макавив в Южном Ливане. Премьер-министр Ольмерт заявил: Сирия

переправляет оружие Хизбалле под видом гуманитарной помощи».

– Кстати сказать, – Дос наконец выпустил руку Вики, – вы тоже не человек. Женщина – не совсем человек.

– Это тоже в Торе написано.

– Типа того.

– Не могу поверить, что это за книга такая, такая жестокая.

Дос оживился при смене темы.

– О да, ещё какая жестокая! Если бы вы только знали! Подумать только – она написана столько тысяч лет тому назад! Конечно, нам она кажется жестокой. Вы бы знали, по каким варварским, жестоким законам тогда жили! – Он осекся. – Хотя, вряд ли вы знаете, не думаю, что вы достаточно интересовались.

Вика ничего не смогла ответить. Язвить более не было сил. Он был прав – она действительно не интересовалась. По фильмам знала, как сажали на кол, вешали на кресты и вообще, если судить по фильмам, смерти было много, и она была страшной – брррр. Но что же лучше – поле боя, заваленное сотней, забитой ножами и топорами, или два вымерших за один день города в Японии?

– Красивый мальчик, – сказал Дос Нимроду.

«17:58. ВВС бомбят район Дахайа в Бейруте».

– Ну, моя остановка. Мне надо двигаться.

– Не могу поверить.

– Да, трудно поверить, жестокие вещи происходят в мире.

Дос встал, и Вика послушно уступила ему дорогу, не отпрянула, не ужаснулась – Дос пронёс свое тело, изрядно обтёрся об неё, но это не вызвало в ней никаких отрицательных эмоций – ведь ясно было, что сделал он это не специально. Более того, она точно знала, что именно она специально не отодвинулась от него подальше, на приличное расстояние, на свободные справа сиденья. Дос поспешно отошёл от неё на шаг, как будто боялся, что она передумает и вновь остановит его.

– Постойте. – Вика действительно остановила его, даже привстала. – Подождите, но если самая святая и чистая книга настолько жестока, что оправдывает убийство людей...

– Не людей, – Дос перебил ее, – фактически, они не приносят детей, они не люди, но неважно. Да, оправдывает. Но что вы хотите? Тысячи лет! Но это не самая страшная вещь. По-моему, вторая мировая ничем не лучше. А Тора, кроме всего плохого, Тора – великая книга. – Дос готовился к выходу.

– Но Бог и жестокость... у меня не укладывается это в голове.

Дос замялся. Саша появился у него за спиной именно в тот момент, когда тот было окончательно развернулся в сторону выхода.

– Послушайте, – остановила его Вика. – Но если эта книга настолько неприятна и жестока, зачем вы её соблюдаете? Зачем подчинятесь?

Автобус остановился. Дос замер на месте. Саша попытался было разминуться с ним, но Дос стоял недвижим и смотрел на Вику. Он развёл руками, как ребёнок, пожал плечами, как будто пытался объяснить очевидное:

– Таков закон евреев, не так ли. – Он опустил глаза, улыбнулся сам себе и через секунду спохватился, развернулся к выходу и при этом моментально наткнулся на Сашу.

– Вик, я не понял, он к тебе приставал? – спросил Саша, указывая на Доса длинным пальцем, как указкой.

Вика отрицательно покачала головой, пытаясь что-то сказать и не находя слов.

– Ну, приятно было пообщаться, хотя я всё-таки вижу, что мы с вами находимся по разные стороны баррикад, – сказал Дос, кивая в сторону Саши, который возмущённо вскинул брови.

– Ну и что я пропустил? – Саша опустился на сиденье перед Викой. 

Автобус тронулся. Вика спохватилась, перевернулась на колени и заглянула в заднее окно. Дос стоял на обочине дороги и ждал её появления. Вика радостно замахала ему на прощание рукой, Дос ответил ей, и так они махали, пока не исчезли из вида друг друга.

Навсегда.

Еврейка

Десять посадочных мест, толстый водитель в засаленной кипе, касса-копилка, радио и ручка дистанционного управления дверью системы «рычаг» – это такси маршрута Жопа – Большая Жопа.

Пассажирский комплект – минус один. За спиной водителя на двойной скамейке сидела пожилая женщина в религиозном прикиде. Женщина сопровождала внука лет пяти при кипе и пейсах. Пейсы короткие, кипа вязаная, женщина суровая. Обожжённое солнцем, тяжёлым трудом отмеченное лицо обрамлял глухой чёрный платок. В руках у женщины была потрёпанная Псалтырь.

Машина вздрогнула.

«Ийе рацОн милефанЕха» – зашуршали листки молитвенника. Вика закрыла глаза, склонилась к окну. Молитва прервалась. «Ежи еси на небеси» – повернула голову и упёрлась в чёрные глаза пожилой еврейки. Женщина ткнула в Вику Псалтырью:

– Подпоёшь? Это легко.

Улыбнулась, недобро глянув на короткую юбку девушки, и затянула:

«Ине ма тОв у ма нАим… Как хорошо, как приятно жить братьям вместе!»

«Приехали, сейчас начнётся», – думала Вика, нелепо раскрывая рот под известную мелодию и шифрованные слова. Пассажиры такси затянули развесёлую дорожную, на сегодняшний день предписанную.

Пел кипастый водитель, пел аккуратный, интеллигентного вида дядечка, пел пузатый и засаленный во втором ряду, пел худой кадыкастый у окна, пел мужик в чёрном коротком пальто на задней скамейке. Даже эфиоп запел и захлопал в ладоши. Не пел только спящий богатырским сном в дальнем углу, ну и Вика. «Ине ма тов, ине ма тов ла ла ла». У Вики выходило: «ла ла ла бли-и-ин, щас начнётся, щас начнётся, почему я забыла наушники дома-а-а-а-а!» Когда последние «ла ла ла» отгремели, пожилая женщина подобрала юбки, резким мужицким движением подвинула жопу на край сиденья, раздвинув при этом для лучшего упора ноги, и, кивнув в сторону Вики, хлопнула водителя по плечу:

– Нет, ну понаехало, а?

Внук тряхнул пейсами в знак согласия с бабушкой. Водитель глянул на Вику и протянул всеобъемлюще: «да-а-а».

И началось: «Израиль и так маленький, на всех гоев не хватит; если уж приехал, то будь добр; я всё понимаю, но и своим не хватает; куда смотрит премьер-министр? Подумай о своих будущих детях; рай на земле; мессия постыдится заглянуть; в чужой монастырь; вали в свою Россию; все русские бляди; врачей на мыло; дипломы куплены; водка; ассимиляция; экзистенциализм». При всём этом разгроме только водитель испытывал некоторые угрызения совести. Он изредка поглядывал на девушку через зеркало и всё свое участие ограничил междометиями и двусмысленными выражениями вроде: «С Божией помощью» и «кибенимат»*.

Обернувшись к интеллигентному дяденьке, Вика пискнула было про сионизм и израильское гражданство. Дяденька хмыкнул и сделал передачу пузатому-засаленному. «Ты же могла поехать в Америку, например?» – принял мысль пузатый. «При чём здесь Америка?» – «А при том, – облокотившись на мощные, по-мужски расставленные колени, вещал религиозный оплот государства женского полу, – при том, что в Америке ты бы принесла больше пользы своему сионизму.

Вы, гои, приезжаете сюда и думаете, что, платя налоги и рожая солдат, помогаете развитию государства. Но ваши солдаты отказываются служить, дети не хотят молиться, мужчины женятся на вас и забывают дорогу в синагогу, а страна заполняется полукровками, которые за пределы Тель-Авива не выезжают. Почему ты не перешла в иудаизм?

Почему не соблюдаешь традиции? Потому что тебе насрать. Ты как заразная болезнь, поэтому сиди и слушай, может, такой позор заставит тебя хоть с места сдвинуться!"

«Да уж, завтра же побегу записываться в ешиву, мерзкая ты баба». Впереди на дороге замаячила тень. Фары выхватили силуэт голосующего. Водитель начал сбавлять скорость. 

– Тут же одно арабьё в округе! – забеспокоилась женщина.

– Арабы не голосуют, а у нас свободное место, убыток, – деловито ответил водитель, на ходу распахивая дверь.

В проёме нарисовался худой человек, почти мальчик, глаза блестят. Запинаясь, он начал говорить на английском. Пока путешественники всей гурьбой продирались сквозь дикий акцент, силясь понять, к чему клонит отрок, чёрной тенью метнулось к нему нечто и над плечом отрока показалось дуло автомата. Водитель нажал на газ, маршрутка дёрнулась, прогремел выстрел. Окно позади водителя разлетелось мелкими осколками. Пассажиры охнули, но не закричали. Из-за голосующего парня выдвинулась тень, ткнулась в темноту маршрутки.

– Что, блядь, жиды, не ссыте? – прозвучало на чистом русском. Вооружённая армейским автоматом тень вскинула лапу, потянулась за самой доступной жертвой – религиозной женщиной, которая сидела аккурат напротив выхода, цапнула за руку, вытащила мордой к свету лампочки над ступеньками.

– Фу, бля, старуха.

Женщина плюхнулась на сиденье, пейсатый ребёнок кинулся к бабушке и зарылся у неё в боку.

Вика поняла, что ей пришел конец, и дёрнулась, вскочила в попытке укрыться в глубине маршрутки. Её грубо схватили за лодыжки. Она упала лицом на пол, уцепилась за сиденье. Четыре крепкие руки потянули за ноги, развели в стороны. Защищаясь, она подвела колени к животу, смыкая их, защищая оголившиеся бёдра, оторвала руку от сиденья в безумном порыве одёрнуть юбку, задравшуюся до живота.

Головой пересчитала ступеньки маршрутки.

– Пошли, жидовская сука, расплатишься за своих...

Удара об асфальт не было. Вику вовремя подхватили и поставили на ноги. Дуло автомата нацелилось на водителя.

– Ю гоу, ай си. Ю стоп. Ай шут.5

Автомат дёрнулся, показал направление движения. Водитель даже не пошевелился. И тогда пустыню оглушил гавк:

– Шнеллер!6

С хлопающей на ходу дверью такси сорвалось с места. В зеркале заднего обзора была видна тень с подведёнными к лицу руками и угадывалось дуло автомата смотрящего вслед.

– Полиция, полиция… – Пальцы водителя перебирали клавиши телефона, установленного на передней панели, загорелся свет над приборной доской, осветил перекошенные лица пассажиров.

– Идиот, свет вырубай! – завопила старуха, прижимая к себе пейсатого, зарёванного малыша.

Свет погас, включилась громкая связь, зашипело:

– Отделение шесть пять шесть слушает.

– Маршрутное такси, захват заложника.

– Ваш идентификационный номер.

– Ноль, два, пять, шесть, восемь, девять, семьсот сорок четыре.

Пассажиры сидели в молчании, ловили каждый звук, исходящий из громкоговорителя. Угрожающая тень скрылась за поворотом, но водитель гнал, гнал так, как будто каждый километр приближал его к спасению, к заветной полиции, к дому, к безопасности. В телефоне крякнуло:

– Ноль два, что?

5 You go, I see. You stop. I shoot (англ.) – Ты едешь, я смотрю. Ты останавливаешься. Я стреляю.

6 От немецкого schneller – быстрее.

 

– Ноль, два, – про себя и громче: – пять, шесть, девять… нет, восемь, девять…

– Шесть, что дальше? Плохо слышно!

– Кибенимат7 – захват заложника, какой номер идентификации?

Тридцать шестой километр, двадцать пятая трасса, Неватим – Димона...

– Мне нужен ваш идентификационный номер, – перебил телефон.

Водитель заревел:

– Ноль, два, пять, шесть, восемь, девять, семьсот сорок четыре!

Громкая связь кашлянула и вырубилась.

Шур-шур-шур – ногами по сухой траве. Слетела туфля, завязла в стеблях. Вика попробовала упираться, получила удар в зубы. 

Зашуршала трава под обмякшими ногами. Под руки, под руки, быстренько, волчьей тенью.

Водитель тормозил у обочины, колотил онемевший телефон.

– Не тормози! Нету тут сигнала, кати дальше! – заорал на него мужик в чёрном коротком пальто.

Взвизгнули шины по сухому асфальту, подняли облако пыли.

– А что они сказали? Кто-нибудь понял? – Аккуратненький дядечка окинул взглядом тёмный салон такси. Религиозная женщина повернулась к нему, пожала плечами:

– Арабский я бы поняла, но это даже не арабьё было. Неужели русские?

На задней скамейке заворочались, прочистили горло:

– Сказали, что ты для них старая. А потом сказали что-то вроде: пойдём, еврейка, будешь отвечать за свой народ.

– Еврейка? Кто еврейка?

«Блять, ни одного дерева!» Шуршала трава, переругивались голоса в

7 Иврит. От русского ругательства «к ебеней матери»

 

темноте. «Тяжёлая стерва»! Ноги путались в цепких колючках. Вика повисла всем весом, зарылась коленями в поросли. «А ну встать,жидовка»! Железом в живот. «Воздух, воздух где?»

На заднем ряду зашевелилось, подвинули и запихнули в угол эфиопа.

Без малейшего намёка на акцент:

– Разворачивай, водила, нас тут семеро мужиков, поехали за ними!

– Не-е-ет, – завизжала религиозная, – не сметь, у меня ребёнок!

– В машине останетесь! – гавкнул на неё молодой парень, выползавший с задних рядов. Плюхнулся на первое сиденье, потянулся к рулю. – Разворачивай.

Женщина повисла на плечах у водителя.

– Высади нас на остановке и разворачивай, звони в полицию! У меня ребёнок, не смей туда ехать!

Ожила трубка, зашипела связь.

– Отделение шесть пять шесть.

– Захват заложника, трасса двадцать пять.

– Переключаю.

Полилась музыка.

– До ближайшей остановки километра три, не успеем спасти девочку! – взмолился водитель. – Да и чё ты делать там будешь, в темноте-то?

– Скоро последний из Беер Шевы пройдёт, недолго ждать. Лучше в полицию звони. У них вертолёты, а вы безоружные!

– Да какая полиция?

Музыка прервалась:

– Отделение 656, слушаю.

– Твою налево, у нас захват заложников...

– Ваш номер.

– Грёбаный мир! Опять номер?

– Ноль, два, – зашептал пейсатый ребёнок.

– Ноль, два! – крикнула в трубку женщина.

– Ноль, два, пять, шесть, восемь, девять, семьсот сорок четыре! – медленно, с расстановкой повторил водитель номер своего паспорта.

Шевеля губами, ему вторила женщина, шептал аккуратненький дядечка, кивали каждой цифре пузатый-потный, и кадыкастый, и тот, что в коротком чёрном пальто. Даже эфиоп, не понимая ни одного слова, раскачивался в такт общему порыву.

– Проверяю, – и полилась музыка.

– Что они проверяют? – недоумевал водила.

– Что это не подстава какая-нибудь, – ответил парень. – Слышь, разворачивай.

– Не-ет! – завопила женщина. – До остановки довези и делай что

хочешь! Ребёнок у меня.

– Километра три ещё пилить! – Водитель озирался на пассажиров.

Пассажиры молчали.

В телефоне щелкнуло:

– Отделение 656, слушаю.

– Это я вас слушаю! – рявкнул парень в трубку. – Маршрутное такси, трасса 25, Неватим-Димона, район Эль Ас`ам, нападение, автомат М16, захватили заложницу.

– Ваш идентификационный номер.

Такси взвыло в один голос, и на телефонный аппарат обрушился слаженный, как хор, поток ругательств.

«Высоко привязали. Как её теперь трахать-то?» – «Да она обосцалась вся, кому она нужна!» – «Серый, чё делать-то будем? Мочить, что ли?» – «Совсем долбанулся? Крест на бедре вырежи. Фотографируй».

Вспышка. «Ты охуел со вспышкой?!» – «А как?»

Впереди показались огни придорожных фонарей, козырёк остановки.

Такси воткнулось в землю, распахнулась дверь.

– Давай, давай, бабка, живее.

Грузная, широкобёдрая женщина неловко спрыгнула на дорогу, подхватила внука, сумку. Такси рвануло, дверь захлопнулась сама по себе, по инерции, чуть было не накрыв собою пейсатого детёныша.

Описав широкую дугу, маршрутка развернулась. Бледное лицо кадыкастого мелькнуло в тёмном окне, проводило безумным взглядом оставшихся позади путников.

Женщина водрузила застывшего мальчика на скамейку. Осела рядом, подвинула к себе сумку, пошарила руками вокруг, нащупала ручонку внука и сжала ее. Ребёнок взвизгнул. Женщина зашептала молитву. 

Попыталась было закрыть глаза, сосредоточиться на словах. Мимо проехала машина. Женщина вскочила, замахала руками и только когда габаритные огни скрылись в темноте, поняла, что шанса у неё не было – машина ехала в обратном направлении, туда, куда минуту назад уехала её маршрутка. Она начала ходить по дороге, всматриваться в темноту, шептать заученные песни псалмов. Один, второй, третий – очень длинный, два раза. Четвёртый. Шум приближающегося автобуса. Беер Шева – Димона, раскрылись уютные двери.

Женщина поставила на ступеньки внука, вслед за ним сумку.

– Ты ничего не видел по дороге? Полиция? Вертолёты?

Водитель крякнул:

– Ты чего? Какие вертолёты? Одна сумасшедшая маршрутка промчалась навстречу! А что случилось-то?

Женщина заглянула в салон, обвела взглядом пассажиров.

– Вот деньги, давай билет.

Водитель принял деньги и, даже не пересчитав, нажал на кнопку, выполз талончик. Религиозная хищно схватила его, пробежала глазами.

– Поднимайся давай!

В ответ женщина всунула в руки ребёнка телефон и поцеловала его в кипастую макушку. Отступила на шаг от автобуса, прокричала:

– В Димоне позвонишь по последнему номеру. Это его мать, она заберёт.

Водитель сделал было попытку встать, но женщина отошла ещё на один шаг и выставила вперёд себя руку: стой.

– У меня твой номер. – Она показала ему билет. – Узнаю, что не довёз, найду и... Понял? А мне тут надо кое-что...

На этих словах она развернулась и пошла в обратном от Димоны направлении. Длинная юбка мешала идти, путались ноги, толстые ляжки тёрлись друг о друга, было больно. Тонкие городские чулки порвались о придорожную щебёнку в считанные минуты. Ещё было слышно, как зовет водитель, проклинает, просит, а чулки уже сбились в никчемную тряпку и запутались в сандалиях, выставили на обозрение артритные пальцы. Позади взревело, зашипела закрывающаяся дверь. Она обернулась лишь тогда, когда звук мотора начал понемногу стихать. Не оставил ли добрый человек ребёнка на остановке? Нет, пусто. Никто не плачет, не бежит за ней, не зовёт громким голосом.

Тогда она сорвала с ног остатки чулок, затянула потуже чёрный глухой платок на голове и пошла быстрее. Быстрее. Ещё быстрее.

«Как хорошо, как славно жить братьям вместе!

Это – как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову, стекающий на края одежды его; как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские, ибо там заповедал Господь благословение и жизнь на веки».

Псалом 132

Триллер по дешёвке

Всё началось с того, что мне позвонил Томер, мой бывший

одноклассник и большой балбес. Томер наговорил кучу несуразностей, в разговор то и дело вклинивались чужие голоса, и я послал его куда

подальше, так как был уверен, что он или пьян, или потерял телефон и

разговор ведёт незнакомый мне человек. Просили денег. Я сбросил

вызов. Через пару минут телефон ожил вновь, на этот раз видеозвонок.

От Томера. Я включил запись разговора, на случай если всё это дурной

розыгрыш.

22:34

«Чувак, я попал!» – кричит в телефон Томер, хватается за голову, его

лицо едва видно, он то и дело выходит за пределы кадра.

– Я попал, чувак, привези денег. Я думал, что всё верну, я был уверен, что всё отыграю, но ты же меня знаешь, я тебе всё верну, но если ты не

достанешь денег, они убьют меня, братик…

– Сколько ты должен?

– Двадцать.

– Чего?

– Шекелей, друг, двадцать штук шекелей.

Я хотел было наорать на него, сказать, что о нём думаю, но в этот

момент кто-то ударил Томера по голове, и тот упал, вывалился из чата, на экране остался лишь тускло освещённый зал, дым, невнятные

силуэты людей и собаки, отчаянно огрызающиеся, злые, жаждущие

крови. Потом разговор прервался.

На мой номер пришло сообщение – ссылка для навигатора и время

00:00. У меня было меньше двух часов на то, чтобы раздобыть 20 тысяч

шекелей. В ту же минуту, как я подумал о полиции, телефон брякнул

новым сообщением:

«Если деньги привезёт дядя в форме – клуб сгорит, а твоего друга

опознают по ДНК через месяц, может быть».

22:50

В кругу моих знакомых был только один человек, способный достать

такую сумму наличными. Через пятнадцать минут я стоял на пороге

обычной квартиры. Дверь открылась, и возник он, двухметровый

громила, мой армейский товарищ.

– Костик, привет.

– Привет. – Костик не сдвинулся с места. – Ты, это, не в тему немного.

– Да я быстро, чувак.

– Я это, не торгую больше, забудь.

– Чёрт!

– А чё, надо очень?

Я помялся немного и полез в карман за телефоном.

23:07

И вот я и Костик стоим на пороге квартиры в северном Тель-Авиве.

Костик звонит.

– А это кто здесь живёт, босс твой?

– Кто? Здесь Манюня живёт.

– Манюнь? Здесь? А он нам зачем?

– Жена евойная тут живёт, – сказал Костик и посмотрел на меня сверху

вниз многозначительно.

Выдержал паузу. За дверью послышалось шарканье, ворчание.

– Так он же женился только вчера! – воскликнул я и осёкся, до меня

дошло.

23:25

Мы стояли перед шикарным домом манюниной жены. Курили.

Манюня был на голову ниже меня и вполовину меньше Костика. Он

юлил, скулил и унижался.

– Ребята, да нам в понедельник в банк, да если мы бабло не вложим, я

не знаю, что будет! Это же почти вся наличная касса после свадьбы –

все подарки.

Костик многозначительно молчал, я полез за телефоном.

– Не надо опять этот телефон, я понял, что Томека грохнуть могут, но

как я жене объясню?

– А ты не объясняй, не рассказывай даже, мы всё вернем ещё сегодня.

– Как?! – вскрикнул я, но осёкся, напоровшись на тяжёлый взгляд

Костика.

Манюня притих.

– Ладно, ждите. – И он поплёлся к дому.

– Э, Манюнь, ты если решил забаррикадироваться там у себя и съехать

с темы – ты знай, мы тебя достанем.

Манюня отмахнулся.

– Да ладно вам, будете ещё на совесть давить. Я ж вам не сволочь

какая-то.

Манюня скрылся, я посмотрел на телефон.

23:30

– У нас полчаса на всё.

– Успеем, тут делов ехать-то.

Сверху послышался нелепый сиплый свист. Мы подняли головы и

увидели пухлую фигуру Манюни на балконе. Он как-то хрипло

свистел, скорее шипел, и прятал на животе яркий пакет в праздничной

подарочной бумаге. Через секунду пакет приземлился в широкие руки

Костика.

– Вы точно обещаете… – крикнул было Манюня с балкона сиплым от

волнения голосом, но тут в полосе света появилась тонкая фигура его

жены, и звуки прекратились.

Я и Костик направились к машине.

23:51

– You have reached your destination8, – сообщил ласковый голос

навигатора.

Костик заглушил мотор.

– И что теперь делать?

– Дай телефон. – Костик нащупал лист сообщений и кинул ответ на

«Если деньги принесёт дядя в форме». Он ловко набил: «деньги у

входа».

– Выходи. Они тебя знают, меня не ждут.

Я выполз из машины.

– Требуй Томера увидеть, потом деньги.

Костик зашуршал пакетом с деньгами у меня за спиной.

Неприметная дверь отворилась, и на улицу вырвались крики и лай. На

грунтовую дорожку вышли два мужика. Они остановились, я сделал

неуверенный шаг к ним навстречу.

8 Вы достигли пункта назначения (англ.)

– Деньги, – услышал я короткий приказ.

– Томер, – пискнул я в ответ и устыдился собственного голоса. –

Покажите мне друга.

Из-за стены соседнего домика вывалился Томер, он упал в дорожную

пыль и закашлялся. Живой.

Я начал движение в его сторону. Один из мужиков в дверях двинулся

мне наперерез.

– Деньги давай, мудила.

Тут в игру вступил Костик. Он неожиданно вышел из машины и

двинулся к дверям, поигрывая на ходу пакетом с деньгами. Синие

розочки, красные сердечки ярко блестели в неровном свете фар.

Я уже поднимал Томера, перекидывал его руку через плечо.

– Вот ваши деньги, – крикнул Костик и, поравнявшись со мной, на ухо,

– идите к машине, садись за руль и будь готов трогать.

Мужики из дверей и ещё один, из-за дома, двинулись Костику

навстречу, но тот размахнулся и бросил в них ярким пакетом. Один

смельчак тут же шарахнулся как от гранаты, другой машинально

словил на лету, начал разрывать упаковку.

Костик рванул к машине. Конечно же, я не успел занять водительское

место, я даже не успел погрузить Томера, возился с ним у задней двери.

Костик открыл вторую заднюю дверь, подхватил Томера подмышки и

протащил через весь салон, уложив на сиденье. Хлопнул дверью, предусмотрительно глянув, не получит ли жертва вымогательства

травму головы. Я согнул ноги Томера и тоже закрыл дверь. Огибать

машину времени уже не оставалось, и я сел за руль. Трогаясь с места, я

успел заметить, как порвалась упаковка с розочками, как появились в

руках у грабителя манюнины подарочные деньги.

– А зачем торопиться-то?

– А ты хотел, чтобы у тебя номер паспорта спросили?

– Нет, но…

– Квитанцию выписали?

Томер ожил.

– Ой, ребята, я так рад, так благодарен…

– Как ты попал туда вообще?

Томер промолчал.

– Как ты туда попал, – Костик повторил мой вопрос.

– Да так, делал для них кое-какую работу…

– Какую?

– Закапывал всякое…

Мы с Костиком переглянулись.

– Что?

– Где?

– Не могу сказать.

Костик перегнулся через сиденье, сгрёб тощего Томера в охапку одной

руки и встряхнул, как щенка.

– Ты, дебил, мы из-за тебя на 20 кусков встряли, нам их отдавать надо.

Томер было пискнул что-то, но Костик встряхнул его ещё раз.

– Не пищи тут про «отдам», ты наркоман сраный, ты игрок, ты завтра

ещё столько же проиграешь. Где?

Томер поднял руку.

00:34

Мы ехали по ночной тёмной дороге, за машиной вился след пыли.

– Нет, ну классно ты их, Костик, я думал, у них пушки будут.

– Какие пушки, им шум ни к чему, они на этом месте долго сидеть

хотят. Ножи у них, а пушки, может, и есть, но они для собак, наверное…

– Не, собак у них и так, это… пристреливать никто не марается, –

встрял в беседу Томер. – Приехали, тормози.

Ночь была тёплой и красивой. Вокруг не было ни огонька. Только свет

фар и красный блеск сигареты.

– Как мы в этой темноте чего найдём? – Томер не мог успокоиться.

– Тише.

Я точно услышал вздох.

– Слышите?

Ещё один вздох, шевеление.

– Это оттуда. – Костик указал на траншею у обочины.

– Кого и где ты прятал? – подступился к Томеру.

– Да везде, полно тут, – Томер сделал неопределённый жест руками, обозначая территорию вокруг себя.

Из траншеи снова раздался вздох.

Человеческий.

– Это же человек, Томер, гадина ты!

Мы с Костиком заметались вокруг машины. Томер завопил:

– Нет тут людей, может, бомж какой, собак я возил хоронить!

00:58

Я полз по узкому каналу, лазу, Костик держал мои ноги в своих

ручищах, а я подсвечивал себе телефоном и полз на дыхание. На стон.

На вздох. На тёплый запах тела.

Он почти сливался с землёй, такой же рыжий, такой же неживой.

Огромная голова. Два добрых глаза. Лапы.

Он вздохнул. Я протянул к нему руку, потом вторую, он лизнул их.

Тепло.

Я осторожно обхватил его за обе лапы.

– Костик, тащи, тут собака, большая.

– Ты не боишься?

– У него сил нет меня грызть, не боюсь я уже ничего.

Костик рванул, мои новые джинсы растянулись на острых камушках.

01:23 – через полчаса

– Господи, как ты запёр его туда? – Я смотрел на хлипкого Томера и на

раскинувшееся на земле мощное тело бордоского дога.

– Не помню я, бухой был.

Костик осматривал собаку. Дог не стоял на своих ногах, даже не

пытался. Он был изрядно покусан, одна лапа была перетянута толстой

проволокой. Костик потянулся к ней, но Томер заголосил:

– Не трогай, всё кровью зальёт! Это я перетянул. Не знал, что делать, всю машину загадил.

– Ты же его всё равно умирать привёз, чего уж там?

Томер пожал плечами.

– Ну думал, а вдруг…

Костик встал, подошёл к машине и начал расчищать заднее сиденье от

пожитков.

Вместе мы переложили дога в машину, земля, где он лежал, пропиталась кровью.

– Сколько же в нём, – вздохнул Костик и продолжил, обращаясь ко

мне: – В машину живо, садись, через гугл ищи клинику.

– А я, – взмолился Томер, показывая на занятое собакой заднее

сиденье.

– А ты здесь остаёшься, – сказал я, захлопывая дверцу, – дорогу, поди, знаешь.

Костик тронулся с места, а Томер остался стоять и плакать. Через

десяток метров мы притормозили. Томер побежал за нами.

02:48

Мы стояли у операционного стола, огромное тело дога покоилось под

яркими лучами лампы. На пол капала кровь.

– Лучше дави, лучше, мы его можем не вытянуть, много крови потерял.

Я стоял возле стола, а моя кисть была погружена в глубокую рану на

груди у собаки. Я сморщился и надавил, капать перестало, пёс

приподнял голову и лизнул мою руку.

Доктор посмотрел на него поверх очков и продолжил шить кожу.

03:35

– Тьфу ты, сигареты кончились. – Костик потянулся, расправил плечи.

– Короче, я всюду позвонил, полиции дал все адреса – и кладбища, и

притона этого.

– Ты не боишься?

– Я? – Он усмехнулся. – Эта говнота свою жопу будет прикрывать, им

не до нас с тобой будет.

На пороге клиники появился Томер.

– Они его не для боёв держали, а как кусок мяса. Он и недолго пробыл, его сердобольные хозяева принесли, мол, усыпить жалко, мы уезжаем, пансион, блин, у них, это официально если. Чтоб объяснить количество

собак. Но этот бесполезный был, жрал много. И добрый он.

– А ты его в канал.

Томер сник.

– Как деньги Манюне возвращать-то будем?

04:13

Возле дома Томера нас ждала засада. Томер, может, и дрянь человек

стал, но чуйка у него была, что у той собаки.

– Э, Костик, тормози, вон они сидят возле моего дома, пасут. Ты им

точно всё бабло отдал?

Костик промолчал.

В машине, припаркованной прямо на тротуаре, сидели двое понурых

парней. Окна были раскрыты настежь.

– Они походу спят!

– А то, самое время сладкое, под утро, умаялись.

– Так, – Томер осторожно выскользнул из машины, дверцу не закрыл, –

подождите меня минутку, я барахло своё принесу, мне здесь оставаться

по любому не можна.

Томер лисою проскочил мимо спящих бандитов и нырнул к себе в дом.

Я порадовался за него и тут же загрустил:

– Костик, а как же деньги?

– Успокойся, Боря, я же не дурак, я тем лохам куклы свои старые

сбагрил. Сто лет как в машине валяются!

На этих словах Костик щёлкнул крышкой бардачка, и я увидел

неровные пачки денег, отсортированные по номиналу, перетянутые

резинками заботливой манюниной рукой.

Костик закрыл бардачок, и я с облегчением вздохнул.

Из темноты парадного входа выскользнул Томер. Он был умыт и одет

как денди. В руках держал дорожную сумку. По пути к нам он как бы

ненароком нагнулся над спящими, что-то дёрнул и, пританцовывая, подошёл к нам. Мне на колени упал тяжёлый свёрток. Томер хлопнул

дверью.

– Поехали, Костик, пожалуйста. Я в полицию позвонил, и они скоро

будут, мне тут задерживаться нет смысла.

Со стороны парка послышался звук сирены, потом он смолк. Я смотрел

в зеркало заднего вида, я смотрел на Томера, а Томер смотрел на то, что происходило позади нас.

К машине подошли два человека в обычной одежде, постучали по

дверям. В маленьком зеркальце я видел, как встрепенулись спящие, как

пытались дать дёру, как завязалась небольшая потасовка, со стороны

подоспели ещё пара человек в джинсах, и не успели мы свернуть за

угол, оба бандита лежали на дороге, лицом кто вниз, кто в сторону.

– Опера, блин, как овчарки, быстрые, чтоб их, – проговорил Томер

сквозь зубы и усмехнулся довольный.

– Тебя куда сейчас?

– В аэропорт, пожалуйста, нельзя мне здесь, найдут, вас тоже.

– А деньги? – спросил я, Костик громко кашлянул.

– Есть у меня маленькая заначка, не 20 штук, конечно, но на первое

время хватит.

07:00

Мы ехали по утренней набережной. У меня на коленях лежала

аккуратная пачка денег, обёртка слепила глаза праздничными

шариками и медвежатами. Кусок бумаги от денег Манюни, которые мы

вернули немногим ранее, валялся у меня в ногах – сердечки и синие

розочки.

– Так что будем делать с дивидендом? – спросил я водителя и

подбросил в руках пачку. На глаз в ней было намного больше двадцати

тысяч. Костик лукаво улыбнулся.

– Поедем в клинику, заберём огромного собакевича, а там видно будет.

Мы ещё немного помолчали.

– А может, откроем приют для собак или займемся каким-нибудь

другим бесполезным рейнджерством?

Костик посмотрел на меня одобряюще.

– Ты, я и собакевич?

– Ты, я и собакевич.

Сигарета

Было очень странно видеть её. Не иначе как кто-то зло подшутил и

назначил здесь встречу. Она не суетилась, не спрашивала «вы не

подскажете, где…», всё было написано на фасаде: корпус Мехико, факультет искусств имени таких-то. И они, эти искусства, высыпали ей

навстречу пёстрой толпой, рассыпались по площади перед корпусом, расселись на лужайках, нанизались воробьиными стаями на низких

ступенях. Закурили, защебетали. От такого напора она ещё больше

съёжилась и забилась в угол со скамейками, под трёхметровой статуей

индейского божества. Поначалу села на самое крайнее сиденье, под

идолом, но потом передвинулась поближе к центру. Несколько

молодых людей сорвались с мест, и удобный угол остался незанятым: четыре на четыре металлических кресла и низкий столик между ними.

Пусто. Только она и огромный, жуткий, неуклюжий рюкзак.

Они вышли на неё, как звери, прекрасные, всесильные, довольные

собой, умением владеть каждой мышцей, каждой клеткой лица и тела.

Были они будущими актёрами, окончившими класс мастерства, или

молодыми танцорами после урока хореографии – было неважно, на

этом празднике физиологии она сидела дурноклеенной буратинкой.

Звери заполнили собой пространство возле идола, закурили, заурчали

разговорами, залили смехом, красотой лиц, пестротой одежды. Она

тоже поспешила закурить, достала последнюю из пачки, подожгла и

затянулась. Чёрная гарь опалила лёгкие, прикуренный фильтр

оплавился. Брр. Разочарованная, она вернула искалеченную сигарету в

пачку, положила её в боковой карман рюкзака и оглянулась с надеждой

на аллею, не спешит ли ей кто-то на помощь. На зверей она боялась

смотреть. Звери же обменялись взглядами, обсудили что-то

телепатически, полукивками, намёками, и вот они уже протягивают ей

сигарету, галантно подносят огонёк зажигалки и снова за своё, за

звериное мур-мур-мур.

По аллее шла девушка. Она очень себе нравилась, её так и распирало от

этого: посмотрите, какое на мне платье, короткое, чёрное, какие

высокие сапоги на каблуке, кожаные, ладные, какой плащ, весь такой

длинный, распахнутый, вот я и исполнила мечту детства и оделась как

звезда молодёжных фильмов, ах какая же я молодец! В одной руке

девушка держала мороженое на палочке, другой придерживала сумку

на длинном ремешке через плечо. Девушка кого-то близоруко

высматривала, и как только она нащупала буратинку – вся

подобралась, ускорилась, шаг её стал ещё более напыщенный, плащ

затрепетал вокруг обтянутых чёрным капроном ног, взгляд

затуманился. Она вытянула свободную от мороженого руку перед

собой и так, держа её, как для лобызания, и подошла к скамейкам и к

идолу. Эффектно развернувшись и смахнув при этом порядочный слой

пыли полами плаща, девушка уселась на низкий столик, спиной к

зверям. Руку она так и продолжала держать вытянутой, шевеля при

этом пальцами в нетерпении. Закончила облизывать последние капли

растаявшего мороженого и произнесла наконец:

– Ну смотри же, смотри!

– Что?

– Да кольцо же, дурёха!

– А, да, кольцо! Поздравляю! Привет, Настя…

Буратинка приподнялась было в порыве обнять подругу, но та вдруг

отпрянула.

– Ты что, Оля! – И после неловкой для Оли паузы добавила: – Ну что

ты, в самом деле, деревня какая-то, учишь тебя, учишь, а ты опять за

своё: коричневое на чёрном, чёрное на коричневом!

Настя морщила подбородок и оглядывала одежду и рюкзак. Оля

ёжилась под этим взглядом, мяла коричневый свитер, прикрывала не

очень плоский животик. Настя же была стройной, но некрасивой, впрочем, о последнем ей явно не доложили. Нескладные черты лица, много косметики и самодовольства. Она снова облизала мороженое, которое таяло на глазах и грозило испачкать идеальный плащ, идеальное платье и идеальную Настю.

– Ох, совсем замучалась и невкусно как-то, хочешь?

Оля не повела и бровью, улыбнулась и покачала головой, а вот звери, по роду деятельности жадные до чужих драм, широко раскрыли глаза и

навострили уши. Настя вздохнула, приподнялась и оглянулась в

поисках мусорного бака. Тут-то она их и увидела, оценила, классифицировала и тут же предпочла вынести за грани своей

реальности. С эффектным разворотом водрузилась на столик перед

Олей, протянула ей руку с кольцом.

– Ну смотри, смотри! Ты не представляешь! Всё случилось в один

день! Во-первых, мой день рождения, это раз, ты привезла, кстати, мой

подарок?

– Да. – Оля нагнулась было к рюкзаку, но Настя остановила её жестом, привлекая к себе внимание.

– Да оставь ты, потом, что там такого уже может быть, подумаешь! Ты

лучше слушай! Во-вторых, я получила права! С первого раза, представляешь, а это тебе не просто так! Я же девушка, а получила с

первого теста! А потом он всё что-то говорил и готовил, ну я думаю –

праздновать будем, и день рождения, и права, а подарок он мне

подарил – вот такой вот огромный букет роз и вот такой вот… – Звери

перестали разговаривать между собой и пригнулись во внимании, Оля

слушала благодушно, то и дело вставляя междометия и всё шире

раскрывая глаза. – А потом, значит, он повёл меня в ресторан

«Лондон», ну тот, который на берегу, ты ж там и не была никогда… –

Шерсть на холках встала почти дыбом, Оля смеётся, она не выглядит

обиженной… – И потом, когда десерт нести должны, значит, гаснет

свет, и выносят вот такой вот букет, и все аплодируют, а он становится

передо мной на колени и из такого вот сердечка достаёт вот это

кольцо… – На мордах зверей выражение жалости, а Оля в вежливом

восхищении продолжает улыбаться и поддакивать.

– Ну ты ж приедешь ко мне на свадьбу, деревня!

– Конечно, приеду, Настя, сколько тут ехать?

– Надеюсь, ты не коричневое платье купишь?

– Нет, куплю чёрное.

– Ну что с тобой делать, деревня, коричневое да чёрное!

– Да и ты же с той же деревни.

– Тсс, – Настя в шутку прикладывает палец к губам и озирается, – не

кричи, а то услышит кто.

Настя ловит недоумение Оли и громко смеётся, копается в сумочке, подхрюкивая собственной шутке.

– У тебя есть сигарета?

– Нет, последнюю скурила, – говорит Оля, туша окурок.

– А это что? – Настя показывает на пачку в кармане рюкзака.

Оля краснеет, запинается, не знает, что придумать.

– Да это просто пачка осталась.

– Да прям, что, зажала лучшей подружке сигарету?

Настя наклоняется и выхватывает пачку из рюкзака. Оля пытается

перехватить руки, но те умело избегают контакта, и Настя открывает

пачку.

– Фу, Оля! Ну ты совсем, да?

С выражением брезгливости Настя сминает злосчастную пачку вместе

с искалеченной сигаретой и посылает её в мусорное ведро.

– О, попала! Смотри! Я тебе говорю, у меня в последнее время всё, просто всё получается! Смотри!

Настя поворачивается к воспитанникам актёрских несбывшихся

ожиданий.

– У кого-нибудь найдётся для девушки сигарета?

Молчание, затяжка, ещё одна, пять звериных ртов выпускают едкий

дым из молодых лёгких. Качают головами.

– Да ладно вам, ни у кого из вас нет сигареты?

Звери переглядываются, обмениваются преувеличенно недоумёнными

взглядами и обращают к Насте пять пар широко распахнутых глаз, невинных, чистых, без капли сожаления, с поддельным сочувствием.

– Так, я пошла отсюда!

Настя вскакивает, моментально запутывается в длинном плаще, покачивается на каблуках.

– Ты со мной?

Оля мешкает, чтобы вот так вскочить и собраться, ей надо поднять

большой рюкзак, надеть чёрное мешковатое пальто или хотя бы

перекинуть через руки, чтобы не мешало ходьбе. Нет, у Оли нет

возможности эффектно покинуть сцену, да и не очень-то ей этого и

хочется.

– Ну что же ты. – Настя тянется к рюкзаку, тянет его, но тот прочно

засел между столиком и скамейкой и под таким углом его не вытянуть

никак.

Звери молча смотрят, дымят лакистрайком. У Насти мокрые глаза, давно уже не было с нею такого позора. Она бросает рюкзак и

устремляется к аллее.

Оля стоит, смотрит на зверей, смотрит на подругу.

– Настя!

Настя, лишь отмахивается, покачивается на застрявшем в брусчатке

каблуке.

Оля смотрит вглубь корпуса, за тёмным стеклом дверей виднеется

сигаретный автомат. Один из молодых актёров перехватывает этот

взгляд, передаёт его по всей звериной цепочке. Одна голова опустилась

в разочаровании, но несколько рук уже протягивают сигареты. Оля

берёт ближайшую, выходит из тени идола, кричит:

– Настя, мы нашли тебе сигарету, Настя!

Настя неуклюже оборачивается, по инерции хочет продолжить побег, но Оля взмахивает руками, показывает белую сигарету.

– Настя!

Настя замирает. Полноватая фигурка в коричневом старом свитере

машет ей руками, такая маленькая по сравнению с гигантским идолом, такая надёжная. Оля делает один шаг навстречу, манит рукой и

улыбается, стоит на месте и ждёт.

Настя оглядывается в переполненную людьми пустоту аллеи, хочет

было продолжить побег, но боль пересиливает, и она неуверенно идёт

вслед за ней, спеша к облегчению.

– Ну здравствуй, – Оля распахивает объятия, и Настя падает в них.

– Привет.

Калоген

Надо было сходить к косметологу, чтобы понять, насколько всё плохо.

– Какой кошмар, какой ужас! Нет, ну это ни в какие ворота не лезет!

Несколько минут я терпела, закрыв глаза, в надежде расслабиться.

– Ничего, через год мы сделаем из тебя человека!

– A я как раз думала, что хорошо выгляжу!

– Тебе показать ложку? – косметолог взмахнула своим чистящим

инструментом, и я тут же зажмурилась.

– Нет-нет, не надо!

– Это просто неприлично! Кошмар!

– Неужели всё так плохо?

– Я же вижу, что ты никогда лицом не занималась, да? Не переживай, мы сделаем из тебя конфетку. Походишь ко мне год, раз в месяц. Через

полгодика сделаем глубокий пилинг.

– Я не хочу глубокий пилинг!

– Послушай, в этом нет ничего страшного, это просто химический ожог

лица!

В недоумении косметолог прерывает работу.

– Не хочу химический ожог лица! – Я всхлипываю, косметолог

надвигается на меня со своей ложкой.

– Решишь через полгода, не понимаю, чего тут бояться. Ну походишь с

коркой неделю. Зато потом кожа станет нежной, как у девочки!

– Корка как на коленке?

– Какая коленка? Я тебе говорю – ожог! О, Ася пришла!

В кабинет входит женщина лет сорока пяти. Я её знаю, она работает

продавщицей в мясном магазине. Она никогда не улыбается, а когда-таки да улыбается – весь мир расцветает и бабочки, бабочки! Но она

всё равно хмурая. Я удивлялась – целый день на работе, а успевает

сбегать на пляж и настолько выдубить кожу! Такого цвета бывают

бабульки, которые сидят на море от рассвета до заката с перерывом на

бинго в местном клубе, тут же на песке, но под навесом. Моя

косметолог встаёт Асе навстречу.

– Ася, золотце моё, как дела?

Они целуются. Раз, два.

– Да вот заскочила позагорать!

– Ну покажи, покажи мне свои укольчики!

Я подсматриваю сквозь ресницы, свернув голову набок, рискуя упасть

с узкого процедурного стола. Косметолог закрывает от меня Асю

своим мощным телом.

– Когда сделала?

– На прошлой неделе!

– Ну замечательно, вон как помолодела!

Из салона парикмахерской доносится голос:

– Ася, так как дочура твоя?

– Да всё, съехала, уже месяц как, живёт с парнем, собаки у них, целых

две штуки! Террасса!

– Так всё, свобода?

– Да, наконец-то! – но Ася всё равно не улыбается, а только делает вид, что рада.

– Ну я на пятнадцать минут, а то ругаться будут на работе!

Ася исчезает в конуре с солярием, стыдливо прикрывает дверки.

Раскрепощённости в ней ноль, как и во мне, я приговорена к

химическому ожогу. Меня чистят ложкой.

Ася выходит.

– Так, когда ты придёшь? – бросает ей вдогонку косметолог.

– Так записана на пятницу!

– Ну пока, мой зайчик, пока, красавица!

Когда зайчик исчезает во внешнем мире, из зала раздаётся:

– Нет, девки, Аська выглядит просто за-ши-бись!

– Нет, – перебивает её косметолог, кричит в распахнутую дверь, ложка

замирает, – она выглядит а-ху-ительно!

– Нет, за-ши-бись!

– Нет, а-ху-ительно!

Они так смакуют, растягивая эти слова ещё раз пять, пока кто-то не

перебивает:

– А вы знаете, сколько ей лет?

– Ну если дочке двадцать, и я точно знаю, что сорок ей было, когда мы

переезжали, то где-то года сорок три!

– Афигеть!

– Ахуеть!

– Афигеть!

– Ахуеть!

– Девки, слово, пять букв, египетский бог.

– Анус!

Все смеются.

– А какая первая буква?

– А.

– Анубис, дура!

– Анус, блин! – И все снова смеются. На фоне всего этого звучит

музыка, инструментальные вариации на тему советских песен: розы, рута, велосипед с букетом. Несложно догадаться, почему я узнаю все

эти песни.

– Ну вот, – говорит мне косметолог, – походишь годик, там где-то

решишься на глубокий пилинг, а потом, – она мнёт то место, где

должны быть окологубные складки, – мы вколем тебе, зайка, ботокс.

– Да зачем мне ботокс?

– Как зачем? А молодость?

– Я не из тех женщин, кто будет цепляться за молодость любой ценой!

– Да какая там цена, это сейчас не миллион стоит!

– Я не хочу ботокс.

– Есть калоген, много чего сейчас есть!

– Вы серьёзно думаете, что мне нужен ботокс?

– Да, может, сейчас и не нужен. – Она тянет ко мне руки, указывает на

переносицу, на щёки. – А потом, здесь и здесь... калоген можно.

Моё терпение заканчивается, и я отбрасываю её руку:

– Коллаген, кол-ла-ген, а не калоген, это не от слова «кал»! И ваша Ася

выглядит не за-ши-бись и не а-ху-еть, – я подражаю их произношению

по слогам, – а на свои сорок пять и даже хуже! И знаете, почему? – Я

не даю им ответить, ещё бы, меня же сейчас просто пошлют. – Она не

улыбается, а не улыбается она потому, что не может, у неё же лицо

сведено этим вашим калогеном! Она не хочет, она озабочена годами, которые вы ей и считаете! И последнее. – Я подхватываю сумочку, оправляю помятое платье, ищу глазами человека с кроссвордом. – В

слове Анубис шесть букв, а не семь!

Так, победно окинув всех взглядом и задавив интеллектом, я выхожу из

салона. За спиной раздаётся:

– Анубис пишется с двумя эн, вот, все сходится!

Полная блондинка с босыми ногами в педикюрной ванночке

демонстрирует всем газету.

– Вот же дура нервная. А говорит, что Аська улыбаться не умеет!

Аська у нас за-ши-бись!

И Рахель, и Яков, и все мы

По документам он значился как Мудак. Так его звали на родине в

Узбекистане, и там же его и боялись. Нам точно неизвестно, но

натерпелся Мудак от людей прилично. Его и топили в щенячестве, и

стреляли в него, и ножом резали, так что людей он не признавал в

принципе, ну разве что как добычу. Держали его на двойной цепи и

кормили с лопаты. Мешал он, так что решили пристрелить, а тут мы

подвернулись, и его нам отдали. Сейчас он живёт в Израиле, охраняет

поселение.

– Так вам удалось его приручить?

– Кого, Мудака? Нет, конечно, он на цепи сидит, на кабеле.

– Нет-нет-нет, вот об этом давайте не будем говорить в эфире, хорошо?

Прибегут зелёные, всякие защитники. Хотя, конечно, это странно, собака на кабеле? Это же друг человека?

– Мудак не друг человека, но он жив, он сыт, и он служит. Кстати, именно он отловил одного любопытного, который хотел проникнуть в

поселение. Даже не сильно покалечил.

– О Господи, и об этом тоже не будем, хорошо? А вы можете привести

собаку в студию?

– Мудака, естественно, нет, но можем лабрадора, у нас есть один, который взрывчатку находит. Или шнауцера.

– Нет, шнауцера тоже не надо, и овчарок немецких тоже лучше не

приводить.

– Кто на этот раз почувствует себя оскорблённым?

– Узники концлагерей, естественно. Тяжёлые воспоминания. А у нас

канал и эфир дневной, кто нас смотрит, сами понимаете – старики да

старушки и дети, в основном.

– Хорошо, приведём лабрадора. Взрывчатку вы организовать не

сможете, как я понимаю, но он умеет ложиться по щелчку, так что

сможем обыграть.

– А он сможет прыгнуть?

– Куда?

– Просто высоко так прыгнуть.

– Он может лечь по щелчку, он может найти взрывчатку на глубине в

полметра или человека в завалах, конечно, он может прыгнуть, поставим его на стул, он спрыгнет.

– Нет, так, чтоб красиво.

– Э, у вас где туалет? Я пойду покурю, а вы подумайте над другими

вопросами пока, я на минутку.

Через полчаса Игорь сидел в фургоне савана, на двери с внешней

стороны автомобиля висел журналист.

– Вы сейчас выезжаете снимать видеоряд, а завтра перед эфиром я ещё

с вами поговорю, хорошо?

Игорь кивнул и отвернулся, чтобы скрыть раздражение.

– И как насчет собаки, вы запомнили, не овчарка, не шнауцер, уж

лучше кавказца, он пушистый, но сможет ли он красиво прыгнуть?

– Давайте так, я приведу лабрадора, он будет отвечать на вопросы, он

способный, а я буду прыгать красиво, хорошо?

– Вы шутите?

Савана взревела, водитель посмотрел на журналиста с нетерпением.

– Вы сейчас шутили, да?

Поехали. Через зеркало заднего вида Игорь видел, как журналист

постоял растерянный ещё пару секунд, повернулся и потопал в сторону

студии.

В разговор вступил водитель:

– Так что, едем собачек снимать на территории?

– Типа того, да.

– Сейчас только оператора подцепим и в путь!

– А что, операторы на студии не обитают? – Игорь обернулся и

осмотрел пустой салон фургона.

На одном из сидений лежали бронежилеты, больше ничего в машине не

было.

– На студии? Обитают, только они нынче на территории не ездят. Во-первых, ссыкотно им, а во-вторых, каналу это невыгодно, двойной

тариф положено платить, и если с ними чего там случится – страховая

разорится! Так что от канала с вами только я и она. – Водитель ударил

по рулю саваны. – А оператор и звуковик – частники. Но за такое

бабло, что им платят за один выезд на территории, и я бы оператором

заделался!

– Так ты же и так едешь, тебе что, не платят?

Водитель задумался на секунду и согласился.

– Ну да, точно! – рассмеялся. – А вот тебе нет!

Игорь закурил. Пепельница в машине оказалась переполнена.

– Вечно прошу их почистить, и вот, ничего не сделано!

Водитель трагично всплеснул руками. Игорь только пожал плечами и

пристроил свой бычок между остальными, подняв облако вонючего

пепла.

Через пятнадцать минут они стояли во дворе многоэтажного дома в

ожидании оператора. Игорь покрутился, помялся, снова достал

сигарету и, прежде чем закурить, ловко выдернул из гнезда

переполненную пепельницу и выскочил с нею на улицу. Распахнув

дверь саваны, Игорь едва не сбил с ног небольшого человека с

огромной сумкой через плечо. Человек замер в проёме, а Игорь, разбрасывая окурки и осыпая себя пеплом, заспешил к ближайшей

урне.

– Ишь, интеллигент! Больше всех надо ему, а?! Смотри какой

праведник! – сказал водитель человеку с сумкой. – Ну, ты заходишь

или так и будешь стоять на жаре?

– Как дела, Данино!

Игорь вернулся с пустой пепельницей.

– Это Амит, оператор. Игорь – гость программы. У него дело – собак

тренирует.

– Хочешь сесть возле водителя? – Игорь сделал широкий жест.

– Нет, я назад полезу, – Амит подхватил свою сумку и распахнул двери

саваны. – Для чего тренируешь?

– Для охраны, поиска взрывчатки, людей можно искать.

Игорь пристраивал пепельницу, но та никак не хотела заходить на

место.

– Хобби у него такое, миссия, дай сюда, – раздражённый Данино

выхватил вонючую чашу. В темноте салона завозился оператор.

– Ну вот, снова керамика! Фу, тяжесть какая! Как с этим снимать?

– Других на складе не было! – Данино удалось закрепить пепельницу, и

он удовлетворённо пощёлкал ею туда-обратно, громче обычного

захлопнул её и посмотрел на Игоря, мол, понял, как надо? И больше не

вмешивайся!

– Ещё полгода интифада продлится, и я куплю себе личный броник, облегчённый, – заявил из темноты оператор, брезгливо осматривая

внутреннюю поверхность жилетов.

Савана нехотя завелась.

Пейзаж за окнами менялся, скудела земля, исчезали деревья.

Иерусалим пограничный город. С одной его стороны зелёные хвойные

заросли, а с другой – жёлтые кусты пустыни. Машина уже вырвалась за

пределы каменных улиц, а оператор всё ещё ощупывал бронежилеты, пыхтел и злился.

– Не селились бы эти придурки где ни попадя, не надо было бы ехать

на чужие земли, рисковать, на, твой зелёный будет!

– Что? – Игорь повернулся.

– Броник твой зелёного цвета, твой размерчик.

– А мне обязательно его надевать, я же и так там бываю.

Данино повернулся к Игорю и снисходительно пояснил:

– Если стрельба будет или камень в тебя прилетит, даже если чуток

заденет, даже машину эту – мы все страховку получим, но если узнают, что кто-то был без бронежилета, то есть пренебрёг правилами

безопасности и предписаниями, то тю-тю, – Данино свистнул и показал

пальцем в небо.

– Нифига не получим, – закончил оператор, подталкивая к Игорю

старый бронежилет.

Савана проехала через большую арабскую деревню, оставила позади

два еврейских поселения, ограждённых сеткой забора, и по узкой

извилистой дорожке, петляя между горами Иудейской пустыни, добралась до пограничного пункта. Забора не было, на въезде, в

неказистой зелёной будке, маялись от жары и скуки два вооружённых

солдата – постовые. Посёлок в два десятка домиков и караванов

приютился на живописной горке. Игорь показывал, как проехать в

нужное место, и через несколько минут, едва не опрокинувшись на

резком повороте грунтовой дороги, фургон остановился, окутав всё

облаком жёлтой пыли. Амит завозился с бронежилетами. На дорожке у

дома появилась женская фигура, Игорь распахнул двери и спрыгнул на

песок. Не успел произнести и слова приветствия, как на него с двух

сторон навалились.

– Бронежилет надень!

– Да не буду я!

Красивая женщина смотрела на них. Пыль оседала к её ногам.

– Мы же объясняли правила, не будь сволочью!

– Посмотрите на неё, как я могу? Это же смешно!

Амит ткнул в Игоря тяжёлым бронежилетом.

– Дело в принципе, ты не понимаешь, что ли? Она потом первая на

суде скажет, что ты был без броника, и мы ничего не получим за весь

этот риск!

Женщина улыбнулась. Она тщетно пыталась словить взгляд Игоря

через плечи Данино и Амита. Игорь прятал глаза, в руках у него был

бесполезный тяжёлый броник, лицо горело румянцем.

– Какой риск, они тут живут, как же можно?

– Это их личное дело, это их выбор, а наше дело страховку не

проебать!

Женщина опустила лицо и произнесла необычно красивым низким

голосом:

– Надень, Игорь, не подводи их, у нас и правда недавно стреляли, – она

махнула рукой в сторону, – я и детей в дом завела. Надень.

Игорь мялся. Данино затягивал порванные липучки на своём старом

жилете и смотрел поочерёдно то на героя сюжета, то на женщину. Она

была красива во всём, в каждой детали, как сошедшая со страниц

Библии героиня Песни Песней царя Соломона. Просторная одежда –

игрушка для ветра, который, налетая, вычерчивал под ней зрелое тело, то так, то эдак приоткрывая воображению скрытые детали. Гордая

прямая спина, широкие бёдра, глухой платок, бессильный скрыть

красоту и пышность волос, бронзовая тугая кожа, яркий взгляд. Щёки

Игоря пылали, он неловко продевал руки сквозь бронированные

плоскости и в какой-то момент даже застрял. Амит в течение долгих

секунд наблюдал, как Игорь пытается высвободиться из панциря, увязая в нём ещё больше.

– Да помогите же ему! – воскликнула женщина. Игорь дёрнулся и

рывком насадил на себя керамические пластины жилета.

– Здравствуй, Рахель.

– Здравствуй.

***

Через час съёмка была закончена. Амит был доволен собой и на

радостях обратился к хозяйке:

– Рахель, давай я тебя сниму тоже, попадёшь на телевидение!

– Что ты, мне муж запрещает! – отмахнулась красавица в платке.

– Муж запрещает, – Амит усмехнулся, – двадцать первый век начался, 2001 год, а ей муж запрещает.

Рахель перестала улыбаться. Игорь напрягся, Данино вовремя

скомандовал:

– Ладно, умник, поехали!

Амит снял с плеча камеру и зашагал к машине.

– Игорь, а как дела с финансами?

– А что? Он опять недоволен?

– Едят они много.

– Я же привозил вам еду, два пакета корма.

– Он запретил брать подарки от тебя, от твоего магазина, только от

организации этой, с собаками, только через это, по накладным, с

документами. Ему раввин запрещает.

– Но собаки помогают, разве нет?

– Очень помогают, с ними мне совсем не страшно, люблю я их. И люди

любят.

– Так что?

– Муж запрещает, а они едят много.

Игоря передёрнуло под панцирем бронежилета, Рахель заметила.

– Не беспокойся, я кормлю их! Кашей кормлю, фарш иногда

подмешиваю, люди приносят.

– А корм где?

– Он отдал, увёз, сказал, подарок от тебя, нельзя мне…

Рахель осеклась, но взгляд не отвела, выдержала.

– Налаживай дела, от организации он примет что угодно, как и собак

принял.

– Налаживай! – Игорь вспыхнул. – С середины июля – почти ноль

поступлений. Как что случается, теракт или нападение, так все с

перепугу несутся с заказами, пожертвованиями, а потом тишина.

Игорь махнул рукой, позади него на узкой грунтовой колее шумно и

неуклюже разворачивалась савана.

– Подожди, я знаю, что делать! Сейчас принесу, позвонишь, они тебе

привезут, не я! И накладные будут!

Игорь понёсся к машине. Видно было, как Данино отпрянул от руля, резко осадил мотор, чтобы в последнем рывке савана не наехала на

человека, бездумно бросившегося ей навстречу. От резкого

торможения задние колёса фургона просели, из-под них посыпались

песок и щебёнка, и ещё через мгновение савана наполовину скатилась в

кювет.

Данино вывалился из машины, налетел на Игоря, толкнул его в

бронированную грудь, проорал матерное, вульгарное:

– Хули ты прёшься, придурок, идеалист хренов! Ты слепой? Герой, блин! Да мы так до завтра здесь проторчим!

– Да вытащим, Данино, толкнём, тягач закажем! – Игорь оглядывался, ища поддержки.

– Закажем, на какие деньги? Толкнём! Тебя бы кто толкнул! Собачку

на цепь посадил и рад! А её завтра стрельнут, и нет её, и что? Ради чего

её спасал? Вёз? Что ты можешь?

– Неправда, мы собак учим взрывчатку находить! Что ты знаешь о нас, похуист говняный!

– Да кому надо искать? – Данино не унимался. – Кто тебе денег на это

даст, денег надо много просить! Много! А на собак? Ты бы лучше

роботов строил, программист хренов! На роботов бы тебе полиция

миллион отвалила!

– Я что, виноват?! Да, я упустил момент! Надо было на волне

Дельфинария проект предлагать! Рекламу делать! Тогда всем мы были

бы интересны! А с тех пор, что? Привыкли!

Игорь задохнулся, правда жгла горло. Осела на языке неприятным

налётом.

Мария Тагильцева – 14 лет9

Данино спросил, остывая:

– Сколько ты этим занимаешься?

– Почти два года. – Игорь вздохнул и посмотрел на экран телефона.

Евгения Дорфман – 15 лет

Проверил сообщения. Открыл те, что из банка, последнее о

поступлении средств на счёт было 26 июля. Давненько.

9 В тексте перечисляются жертвы террористического акта у дискотеки «Дольфи» на набережной

Тель-Авива, который произошёл 1 июня 2001 года.

Раиса Немировская – 15 лет

Вздохнул и добавил: – В такой организации, как моя, никто из

учредителей зарплату получать не имеет право по закону. Я могу там и

сям списать налоги, так как моя фирма поставляет собакам корм, но это

копейки, мелочь, глупо было бы не делать этого, всё, что я экономлю –

уходит на собак и на рекламу.

Юлия Скляник – 15 лет

– Какую рекламу?

Анна Казачкова – 15 лет

– Как какую? Для сбора денег и на заказы собак для охраны или

службы. После каждого теракта интерес к нам возрастает в десятки раз, но без рекламы никто о нас даже не узнает!

Катерин Кастаньяда – 15 лет

– То есть тебе выгодно, чтобы были теракты, интифада эта вся, да?

Ирина Непомнящая – 16 лет. Уже семь.

– Данино, ты даёшь, как человеку в душу-то залез! – оператор толкнул

водителя в спину, но тот только внимательнее посмотрел на Игоря.

Марьяна Медведенко – 16 лет

Игорь задумался. Посмотрел на телефон. Последний шквал сообщений

давно затих. Взрыв на станции электрички, 16 июля, двое убитых, всего неделя интереса к их деятельности и вот, начало августа, почти

десять дней прошло – тишина.

Лиана Саакян – 16 лет, Марина Берковская – 17 лет. Девять и десять.

– Как-то некрасиво получается, друг, зачем тебе это вообще?

Симона Рудина – 17 лет

– Я знаю, что могу сделать что-то полезное, что-то хорошее…

Они стояли на песке, на гравии, перекошенный фургон раскалялся на

солнце.

Юлия Налимова – 16 лет, Елена Налимова – 18 лет. Сёстры. Нет их.

– Быть героем, типа, – перебил его голос Амита.

Ирина Осадчая – 18 лет

Игорь повернулся к оператору, посмотрел на него и ответил:

– Да, скорее всего, быть героем. Это приятно.

Алексей Лупало – 17 лет. Пятнадцать уже.

– А точно, – Данино обрадовался, – это же круто, каждый день спасать

собаку! Мне бы такую возможность, денег бы мне накидали, а я бы

бегал по стране, спасал бы этих несчастных зверушек!

Илья Гутман – 19 лет

– Я не спасаю собак! Это другие делают!

Сергей Панченко – 20 лет

– А Мудак?

– Кто мудак? – оживился оператор.

Роман Джанашвили – 21 год

– Пёс Мудак, – водитель засмеялся, – пса у него Мудаком зовут!

Диаз Нурманов – 21 год

– Да, кавказцев из Узбекистана мы берём бракованных, которые

никому не нужны, и, конечно, спасаем их, но дело в другом. Мы

тренируем собак на поиск взрывчатки, бесплатно тренируем.

Ян Блум – 25 лет

– Так деньги ж вам жертвуют! Как же бесплатно-то? Мало того что

тебе деньги дают, так ты ещё и героем себя можешь чувствовать

ежедневно!

Ури Шахар – 32 года. Двадцать один.

Игорь замолк в бессилии.

– Хватит!

Радио пропиликало два часа дня.

Рахель подошла к мужчинам, осмотрела машину.

– Муж приедет, вытащит вас, не беспокойтесь. Или сами попробуйте

толкнуть. Здесь крупные камни, мы сами дорогу делали.

Отбив положенное вступление, радио замолкло на долгих десять

секунд и вдруг разразилось новостями:

«Теракт, Иерусалим, ресторан «Сбарро», только что, количество

пострадавших неизвестно».

Телефоны водителя и оператора зазвонили почти одновременно.

– Не успеем, не успеем! – закричал Данино, выпучил глаза, захлопал

руками.

– Господи, это же в центре, там от офиса рукой подать! Мы в пролёте!

Рахель оживилась тоже, толкнула Игоря, хлопнула Данино по спине.

– Так, давай за руль, заводись, втроём подтолкнём! Игорь, сюда давай, вот твой шанс! – указала, где встать, ловко прыгнула под задние

колёса, упёрлась ногами в камни.

Игорь очнулся, поплёлся в кювет, прислонился плечом к раскалённому

металлу.

– Раз, два, толкаем! – командовала Рахель. Взревел мотор саваны, забуксовало правое колесо, выпустило очередь камней и пыли в лица.

– Не оставляйте, толкайте! – Рахель не унималась, задрав юбки, упиралась в землю, кричала на выдохе. – Вот твой шанс, Игорь, поезжай, работай, покажи им, как важно то, что ты делаешь!

Савана взревела и выбралась на каменистую насыпь, впустила облако

дыма. Амит вскочил на переднее сиденье, срывая с себя жилет, путаясь

в липучках.

– Может, в больницу сразу поедем, там наснимаем скорые помощи?

– А может, всё-таки в центр? Нам до Адасы пилить дольше, а в Ар

хаЦофим тяжёлых не повезут, повезут тех, кто в шоке, хуё-моё всякое,

– Данино в нетерпении смотрел, как Игорь прощается с Рахелью, как в

замедленной съёмке, оторопевший от собственных мыслей. – Да

быстрей ты!

– Да тяжёлых в Адасу везут всех!

– Что же делать, что же делать? – Данино посигналил. Игорь залез в

салон, посмотрел на Рахель, разгорячённую, красивую, чужую.

– Там сейчас в дыму всё, пока поднимутся все, кто может, пока туда-сюда, успеем что-то подобрать.

Взревел старый двигатель. Полетел в сторону гравий.

– Мы всё им снимем, покажем всему миру, что они с нами делают! Ё!

Там же детей, наверное, Господи, это же детский ресторан! Пицца!

Данино вытер пот с лица и надавил на педаль газа. Савана опасно

накренилась.

– Ну вот, и вы можете быть героями. – Игорь украдкой посмотрел на

телефон, начал соображать, кому бы позвонить, с кем лучше

встретиться, что сказать завтра на эфире по телевидению. В нём

поднималась знакомая волна возмущения, любопытства, нетерпения и

делового энтузиазма.

– Героями, это да, но там, чувак, понимаешь, за кадры с теракта на

любом канале двойной тариф дают!

Теила Маоз – почти 20 лет, официантка

Михаль Разиель – 15 лет

Цвика Голомбек – 26 лет

Лиель Шимшишвилли – 32 года

Тамара Шимшишвилли – 4 года

Фрила Мендельсон – 62 года

Джудит Лилиан Геренбойм – 31 год.

Малька Рут – 15 лет

Юхевет Шошан – 10 лет

Гиора Белес – 61 год

Мордехай и Цира Схийвесхурдер

Рая Схийвесхурдер – 14 лет

Авраам-Ицхак Схийвесхурдер – 4 года

Хемда Схийвесхурдер – 2 года

Игорь закрыл свою организацию на следующий день.

Вторая интифада 2000-2005

2001 год. 31 террористический акт. 84 погибших.

1 июня 2001 года взрыв на дискотеке в Дельфинарии Тель-Авив, 21

погибший.

9 августа 2001 года 14:00 взрыв в ресторане «Сбарро», Иерусалим, 15

погибших, из них 7 детей.

2002 год. 47 террористических актов. 225 погибших граждан.

Среди палестинских жителей по данным левых движений за 5 лет

погибло более 30 тысяч людей, среди которых учтены также

террористы-смертники, подорвавшиеся при изготовлении бомб, вооруженные люди и люди, убитые самими палестинцами.

Изкор: Пусть вспомнит Б-г души всех моих родственников и

родственниц, как со стороны отца, так и со стороны матери, людей

святых и чистых, которые были умерщвлены: жестоко убиты, зарезаны, сожжены, утоплены, задушены, освящая Имя [Всевышнего], – в

награду за то, что я, не связывая себя обетом, дам пожертвование, чтобы оно было засчитано им в заслугу. За это да будут души их

пребывать в обители вечной жизни вместе с душами Авраhама, Ицхака, Яакова, Сары, Ривки, Рахели, Леи и прочих праведников и праведниц, обитающих в Ганн-Эдене, и скажем: амен!

Ван

5 июля 21:20. Сообщение в Фейсбук-группе.

Сегодня моя приятельница нашла котёнка: обезвоженная, еле живая

девочка. Весь день искала передержку, так как у себя не может

оставить, и не нашла. Ей подсказали отвезти её в приют. Честно говоря, не знала, что в городе есть приюты. У неё взяли котёнка и сразу

отнесли к доктору (Виктор и Борис). Адрес и телефон приюта

прилагаю. Не знаю ничего об этом месте. Может, кто-то знает? Если

кто-то заинтересован забрать, то обратитесь туда.

Комментарии:

21:22 Это не приют, это городская усыпалка. Котов там не держат.

21:23 Они её понесли на капельницу. Какая усыпалка?

21:24 И дали телефон, указанный в моём посте, на случай, если

найдётся ей дом.

21:26 Если вам небезразличен котёнок, то вы должны знать, что после

определённого времени там всех усыпляют, освобождают клетки, им

там держать негде, знаю по опыту.

Инга решила рискнуть. Инга поехала по данному в объявлении адресу, зашла в кричащий, вопящий дворик, постучала в двери и

представилась:

– Здравствуйте, меня зовут Инга, я фотограф-любитель. Я очень

хорошо умею фотографировать собак и котов. Я хочу открыть

страницу в интернете и публиковать на ней фотографии животных из

вашего приюта. Мне сказали, что раз в какое-то время вам приходится

усыплять всех животных, и, может быть, мои фотографии помогут хотя

бы кому-то из них найти хозяев. Вот.

Молодая женщина смотрела на Ингу, машинально перекладывая

бумажки из одной огромной папки в другую.

– Здравствуйте. И ты теперь думаешь, что мы звери?

– Я ничего не думаю. – Инга положила перед собой фотоаппарат, защищаясь. – Я думаю, что это ваша работа. Я думаю, что вы сами не

рады, но надо освобождать клетки.

Женщина продолжала перекладывать бумаги, смотрела на Ингу

равнодушно.

– К вам приходят волонтёры? Фотографы? Я подумала, что если люди

увидят, если узнают, то, может быть, что-то изменится.

Молодая женщина за стойкой продолжала молчать.

– Я хотела познакомиться, представиться. Тут недавно писали, к вам

котёнка привезли, и доктора Виктор и Борис его спасли. Это реальные

люди?

– Борис?! – крикнула женщина, а через несколько секунд за её спиной

отворилась дверь, и в приёмное помещение вошёл мужчина.

– Да.

– Вот, Инга, она фотограф, хочет донести до общества.

– Что?

Повисла пауза, женщина-секретарь посмотрела на Ингу, передавая ей

право голоса.

– Я слышала, что вам приходится усыплять животных, потому что

места для всех нет, я думала, что если начну их фотографировать, то

люди узнают и может быть...

– А, ну давай, – перебил её доктор и сделал приглашающий жест, –

проходи.

Инга расслабилась, двинулась ему навстречу, немного замялась в

поисках прохода через высокую стойку, встретилась с удивлённым

взглядом секретаря.

– У нас как раз сегодня такой день, освобождение клеток. – Борис уже

повернулся к Инге спиной, говорил с нею на ходу. – Мы, конечно, не

всех прям того, но много, ты тоже думаешь, что мы звери, да?

– Как, сегодня? – Инга остановилась, ноги её стали тяжёлыми и очень

горячими.

Борис открыл двери в рабочее помещение, и на неё навалились: запах, шум, лай, скрежет, лязг, ячейки клеток рядами в два этажа, кафель, коридор, не такой, как она видела на редких снимках в интернете о

днях освобождения клеток, совсем другой коридор, незнакомый; прутья, уши, носы, движение, блестящие глаза, чёрные подушечки лап

сквозь прутья, жизнь, много плохой жизни и много движения.

– Я думала, я думала… – Инга поняла, что стоит ей увидеть целиком

то, что скрывалось за размытыми образами по ту сторону двери, и она

уже не сможет продолжить есть, спать, втыкать, жить-нежить, фотографировать котиков и думать, что она в силах что-либо изменить.

– Что случилось? Я был уверен, тебя специально прислали. Прям

подгадали! Я даже друзьям не могу рассказать о своей работе, и вдруг

такое совпадение.

– Нет, я просто прочитала, доктор Виктор и доктор Борис в городской

усыпалке помогли котёнку, и подумала, что везде же люди и что если я

буду фотографировать животных и выставлять их на странице в

интернете до… до того как их время выйдет, то, может, кого-то удастся

спасти?

– А… – Доктор Борис, или, может быть, Виктор, задержался в дверях и

посмотрел на Ингу. – Но ты можешь заснять то, что будет сегодня.

Если ты обязуешься не снимать никого из персонала, но честно, чтобы

мне не пришлось за тобой следить, да? Это тоже может помочь людям

понять, разве нет? – Доктор снова раскрыл руки в приглашающем

жесте.

– Нет, – Инга сделала шаг назад, – нет.

И разрыдалась. Она представила себе, как появляются чёрные пакеты

для тел, а потом глаза и очередь из мокрых носов, которые будут

суетиться и радоваться, что к ним кто-то пришёл в гости, что кто-то

выводит их из клетки… чтобы что? Погулять? Да? Покормить?

Погладить? Хозяин? Любопытство, радость, разочарование, боль

укола, медленное угасание и смерть.

– Нет, нет, нет! – Инга выставила перед собой руки, шагнула назад, зацепилась каблуком и упала бы, если бы её не подхватили в четыре

руки молодая женщина и уставший доктор Борис, а может быть, Виктор.

Плачущую девушку усадили на скамейку, спиной к приёмной, спиной

к двери.

– У тебя собака-то есть? – спросил доктор и подал ей стаканчик с

водой.

Инга покачала головой, захлебнулась, холодная как лёд вода сбила

рыдания, но дыхание отказывалось возвращаться.

– Что так? – ещё воды.

– Не хотела ответственность брать, не могу я. Чужих собак люблю, а

сама боюсь, что не справлюсь.

– Ясно. – Доктор подал ещё стакан воды. – Тоже понятно. Ты приходи

через пару дней, помощника только найди. Собаки у нас ручные, но не

все, не всех можно вывести на травку. Да и персонала мало, помочь

тебе будет некому. Ну, я пошёл?

Инга схватила доктора за руку.

– Пожалуйста, на ваш выбор, мне всё равно, любого из тех, кому

освобождать клетки.

– Ты хорошо подумала? Документы у тебя с собой для оформления, а

то все разговоры разговаривают.

Инга мотнула головой, но руку доктора не отпустила, только сжала

сильнее.

– Плохо. Есть. Одного, на ваше усмотрение.

– Ладно, сейчас.

Уже из-за конторы, на полпути туда, за дверь, Борис крикнул:

– А вдруг я приколюсь и…

– Да иди уже, приколист хуев, – секретарь толкнула Бориса к двери.

Через полчаса в городской усыпалке был привит, чипирован и

зарегистрирован на имя Инги Простужевой он, первый, единственный, самый любимый – Ван.

С-с-с-семья

Меня зовут Стасик, мне скоро исполнится 25 лет, и у меня есть

маленькая собака, старый криволапый пинчер. Было очень прикольно

выходить во двор с вислоухим щеночком, когда мне было одиннадцать.

В семнадцать я гулял с ним только под покровом ночи, в моде были

шарпеи и лайки. Потом я стал взрослеть и сейчас уже разве что на

руках его не ношу! Мои родители умиляются до невозможности, когда

видят, как я с ним вожусь и нянчусь. Может потому, что так они

чувствуют больше уверенности в собственном будущем? Но мой

рассказ не касается пинчера, он скорее имеет отношение к родителям.

Я знал, что нет никаких шансов закатить вечеринку по поводу моего

дня рождения дома! Нет на свете такой силы, что поднимет моих

дорогих предков и унесёт на день-другой к родственникам или хотя бы

на дачу. Мама прикована к своему плюшевому креслу, газетам, телефону и новостям по первому общественному каналу, а папа… в

девять часов вечера папа одет в полосатую пижаму, изо рта у него

торчит зубная щётка, и хоть потоп, хоть ураган – в половине десятого

он уже спит. И вот в минуту полного отчаяния появился дядя Вова, риелтор-самоучка из Бат Яма.

– Возьми одну из моих меблировок, в чём проблема? Здесь ключи от

квартир, предназначенных под аренду. – Дядя указал мне на ящик. –

Выбери что-то не очень крутое, без консьержа, охраны и бдительных

соседей. Большинство хозяев околачиваются за границей, так что

никто и не спросит. Только не доводи дело до полиции и прочих

неприятностей и пригласи после себя уборщицу!

Сказал и укатил в Европу в отпуск на неделю.

Я и Серый, мой лучший друг со времён детского сада, оторвались по

полной: накупили мяса, шашлыков и картошки, и овощей всяких, и

салатиков, и даже четыре кило креветок, с которыми не совсем знали, что будем делать, но для этого у нас была Светка! Мы запаслись

выпивкой, водой и лимонадами для дам, не пропустили пекарню на

границе нового Яффо и подъехали к квартире, которую я выбрал, доверху забитые продуктами. Серый припарковался на тротуаре у

входа в старое здание на самом берегу моря, и мы начали разгружать

машину. Еды у нас было человек на пятьдесят, но меня интересовала

только одна.

– Сссссерый, какккк ты думаешь, Аня пррриии… – Да, забыл сказать, помимо старой собаки у меня была ещё одна проблема, только Серый

мог читать мои мысли, и с ним я особо не напрягался. Он умел

говорить за нас обоих.

– Ты опять? Придёт она или не придёт, забудь! – Серый подхватил

пакеты и поволок их в парадное.

– Ннн… – попытался возразить я.

– Забей! Сколько можно наступать на одни и те же грабли, Стасёныш?

Она слишком красивая даже для меня, скажи, Светка!

На ступеньках в темноте лестничной клетки нас ждала Света.

– Аня? Забей, Стасик, у тебя нет шансов!

Мы начали подниматься. Квартирку я выбрал что надо: старый дом на

берегу, четыре этажа и кусок крыши с террасой, входная дверь без

домофона и, что самое главное, ни единого соседа с вопросом «э, а вы

что здесь делаете, а?»

– Старик, сколько можно, – пыхтел Серый на лестнице. – Мы все были

в неё были влюблены ещё в школе, чувак, она чокнутая, слышишь?

Красивая, но чокнутая!

А я шёл и слышал:

– Бла-бла-бла-бла-бла.

Квартира поразила нас своим диким великолепием. Нет, она не была

новой, но окна! В ней не было стен, только море, и небо, и солнце, и

ветер, который взбивал лёгкие бордовые занавеси, играл ими, поднимая к потолку.

То, что случилось с нами в следующие несколько дней – это тема для

отдельного рассказа, длинного и невероятного. Но сейчас я хотел бы

остановиться на том эпизоде, что произошёл в момент, когда мы снова

спустились за продуктами.

На нашу улицу въехал велосипедист. Парень со смешной красной

повязкой на голове. Велик у него был клёвый, к нему были привязаны

две собаки: лабрадор и рыжий, очень большой щенок на неуклюже

растопыренных лапах. Парень в красной бандане спустил собак с

поводков на зелёной лужайке у дома. Лабрадориха медленно затрусила

на травку, а щенок принялся носиться кругами, взрывая неухоженный

дёрн и разбрасывая вокруг себя комья бурой грязи.

Парень стоял рядом с велосипедом, смотрел на собак и аккуратно

сматывал поводки в ловкие кольца. Затем он сложил их в седельную

сумку, перекинул ногу через раму велосипеда и дал дёру.

Первым среагировал Серый. Он вскочил в свою машину, которая

оставалась раскрытой нараспашку, завёлся и, разбрасывая на ходу

пакеты со снедью, устремился вслед за велосипедистом.

Я в оцепенении смотрел на собак. Рыжий щенок ещё навернул пару

кругов, когда понял, что его обманули. Он остановился возле

лабрадора, и они оба начали вглядываться в ту сторону, в ту пустоту, которую до сих пор занимал их хозяин – сраный велолюбитель.

Не было ничего животного в их мимике, в языке их съёжившихся тел.

Это были два ребёнка, брошенные на пустынном пляже. Они не

паниковали, не бегали и не звали на помощь. Они продолжали

смотреть. Щенок переминался с лапы на лапу, поднимал чёрные брови, крутил головой, вглядываясь в пустые улицы. Лабрадор опустила

голову на лапы и в одночасье как-то сдулась, рухнула вперёд, легла и

тяжело задышала.

На улицу въехал белый джип Серого. Я наблюдал за собаками и

собирал разбросанные по дороге пакеты с едой.

– Не догнал, сволочь, он поехал по встречке, там одностороннее… –

Серый хлопнул с досады дверью.

В унынии мы поднимались в квартиру. Перспектива вечеринки на фоне

такого несчастья меня не радовала.

– Вот же ж сволочь! – громыхал Серый, вываливая на Свету всё новые

и новые подробности погони.

Света разбирала пакеты с едой, а я раскладывал подушки, занимался

всякой ерундой и нет-нет поглядывал на лужайку.

– Нет, ну вы не обнаглели, нет?! Креветки? – доносилось со стороны

кухни.

– А чо, это круто, креветки.

– Кейтеринг, официанты, вот что круто, Серый, а креветки – это

головная боль! Моя!

– Я тебе помогу, мамой клянусь!

– Знаю я, кто любит креветки, всё для Ани стараетесь! Не надоело?

Пока мои друзья спорили о пользе креветок и шуршали пакетами, я

наблюдал, как щенок заигрывает с прохожими. Кто-то интересовался, пытался с ним играть, и щенок наваливался всей своей немалой массой, отпрыгивал в сторону, а через пару секунд терял интерес, замирал и

смотрел на то место, где в последний раз стоял хозяин. «Можно мне

поиграть, нет, хозяин?»

Между делом, расставляя диваны и цветные бутылки с выпивкой, я

видел, как лабрадориха пересекла улицу, обошла кругом всей лужайки, понюхала воздух и разочарованно улеглась на прежнем месте, не

отрывая глаз от той точки в пространстве, в которой исчез

велосипедист.

Вскрывая пакеты с прессованным углём, я видел, как одна женщина

шарахнулась от щенка, как оглянулась по сторонам в поисках человека, как начала возмущаться.

Когда я помогал Свете ставить на огонь огромную кастрюлю с водой

для креветок, я видел, как эта женщина собрала вокруг себя несколько

слушателей, как поднесла к уху трубку. Через минуту, стоя на

открытой террасе, я мог слышать обрывки её разговора. До меня

доносилось: ветеринарная служба, бездомная собака, заберите сейчас

же.

Я появился на улице одновременно с человеком в форме. Тот хлопал

себя по коленкам, приманивая щенка. Чипы проверить он точно ещё не

успел.

– П-п-п-п-п-простите, это м-м-м-мои с-с-с-собаки, – я старался как мог, но в моменты волнения речь меня и вовсе покидала, так что это было

моё последнее членораздельное предложение.

– Ваши собаки? Почему тогда гуляют одни?

– П-п-п-п-п…

– Почему без поводков?

– Он-н-н-н-н-н-и в-в-в-в-в-в…

– Как их зовут? На чьё имя чип?

– П-п-п-п-п…

– Вы нормальный?

– Вы же видите, что нет. – От резкого голоса Серого даже я вздрогнул.

Тот шёл ко мне через лужайку огромными шагами, а за ним семенила

Света.

– Стасик, ты чего, опять собак отпустил? Это брат моей девушки, –

Серый кивнул на зардевшуюся Свету. Я подмыкнул в знак согласия.

Мы разыгрывали наш старый школьный трюк.

– Вы понимаете, что за такое я должен взять с вас штраф, они поди ещё

и нагадили тут! Пятьсот шекелей за каждую – это за то, что без

поводка, за вызов тоже…

Я не дал ему договорить и достать книжку с квитанциями, замычал, а

Сергей резко бросил:

– Да что с дебила взять-то, что вы ребёнка обижаете?

Служитель закона замялся, ему стало неловко.

– А чего вы так при нём выражаетесь… он что, совсем не понимает, что ли?

Я широко улыбнулся, обхватил щенка обеими руками и зарылся всем

лицом в его шерсти.

– Нет, вообще не понимает. Родился таким.

Ветслужба дала слабину, человек в форме сделал неуверенный шаг в

сторону.

– А по виду не скажешь, симпатичный.

Тут главное было не перегнуть палку, не дать человеку повод

подумать, что его разыгрывают, и Серый хорошо это знал. Он и Света

состроили серьёзные лица и молча уставились на инспектора, мол, ты

вообще соображаешь, что говоришь? Тот ощутил неловкость ситуации

ещё сильнее.

– Ладно, забирайте и больше ни-ни! И ему объясните! – Он ткнул в

меня пальцем. – Как зовут-то?

– Стасиком.

– Да не его, а собак.

Серый замялся, и ему на помощь пришла Света.

– Та и не помнит уже никто, для Стасика все Мммм, да Нннн, иногда

Сссс. Я, например, Сссс – Света, очень приятно. – И Света протянула

инспектору руку, тот пожал её. – А Сережа вот, например, тоже Ссс, –

Света едва сдерживала слёзы, но инспектор ветслужбы все ещё мял её

руку, таял на глазах и торопился смыться от этой странной семейки

трёх Ссс.

Серый подцепил лабрадора под ошейник и скомандовал на публику:

– Ну пошли, Ммманя, пошли домой, что ли.

Лабрадориха тяжело встала, подняла влажную морду и тяжело

зашагала за ним вслед. Щенка я нёс на руках, его длинные лапы

вываливались то справа, то слева, и он отчаянно скулил. День

рождения, как я уже понимал, задался.

На вечеринку в честь дня рождения пришли все мои лучшие друзья и

куча незнакомцев, которые именинника даже не знали, потому что

Славик расшерил приглашение на свой странице в Фэйсбуке и, как

утверждала Света, также брал бабло за вход и продавал им траву и

таблетки, короче, все эти и Алекс.

Он стоял надо мной, на две головы выше, красивый, умный, его новая

тачка хоть и не пролезла на четвёртый этаж, но как будто стояла прямо

у него за спиной, и при всех этих недостатках он был очень добрый, честный и просто классный чувак и друг. Я его почти ненавидел. В

темноте лестничной клетки раздался смех, и мир вокруг меня

остановился. Даже Алекс померк и отодвинулся в сторону.

Аня впорхнула в густоту вечеринки, как будто и не покидала её.

Обняла меня, едва коснувшись, пролетела в зал и закружилась среди

людей, гостей и незнакомцев, расточая улыбки и благодарности.

– Ой, Светик, креветки просто класс! Супер! Ты лучшая! Тебе помочь?

И побежала, ну правда, разве можно на неё обижаться, что вы, она же

такая душка!

– Стасик, ты самый красивый! Фу, тут точно жили кошки в этой

квартире! Я начинаю задыхаться!

Жалейте меня, жалейте!

– Нет, мы сппп-пасли собак, одну забррал домой я, а ввв-вв...

– О, какой ты добрый! Серый! Привет! Потанцуешь со мной?

И среди всего этого тревожно осматривается, как будто ищет кого-то.

Именно этот взгляд, вечный поиск, отчаяние и усталость привлекали

меня в ней больше прочего. Я мнил себя рыцарем, способным

разгадать причину её грусти, найти решение, и утешить, и заслужить

любовь. Дайте мне лишь время, дайте побыть с нею наедине неделю, день, поговорить вволю и выслушать, не отвлекайте этим: «вау, что это

за девушка с тобой была, сестра? Она просто очаровательна! Она

обворожительна! Я её хочу. Достанешь телефончик? Интересно, какие

у неё сиськи? У меня есть шанс? Спроси её, что она обо мне думает, ладно? Где её найти?» Идите все к чёрту!

Она сама нашла меня на террасе.

– Уф, классную вечеринку закатил Славик!

– ?!

– Ты, ты закатил, но музыка Славика и выпивка...

– Мммы с Сссерым покупали, а Сссссв…

– А почему он тогда деньги за вход берёт?

Я хотел было пойти внутрь и проявить себя как герой, но её горячая

рука неожиданно крепко схватила меня за запястье, и ноги мои едва не

подкосились.

– Постой, может, я ошиблась, я о другом хотела с тобой поговорить.

Я выдержал паузу, как бывалый мачо, хотя на самом деле, я даже

своего обычного мычания выдавить не мог. Её прикосновение жгло

мне руку, как заражение растекалось по артериям, стремилось прямо к

сердцу. Всё, на что я сподобился, это вопрошающий немой взгляд

животного.

– Ты же знаешь, мама болеет и дома всё очень тяжело и уныло, и я

очень устала от всех этих волнений.

Она вздохнула и крепче сжала моё запястье. Я понял, что пропадаю.

– Светик сказала, что ты везёшь группу в Перу… Я так хочу поехать!

Я молчал, воздуха на ответ не было. Она заглядывала мне в лицо, ждала, а я не дышал, не мычал и не говорил. Она догадалась разжать

пальцы, обожжённая рука моя замерла в воздухе, но воздух пошёл, и я

смог выдавить очень гладко:

– А как же Алекс?

Она не моргнула.

– А что Алекс? – может, она действительно не понимала.

– Ну, тттты и Аллллекс…

– Ой, да я просто живу с ним! Ему нужен был компаньон в квартиру, и

я…

– А кккуда делся рыжий?

– Кто?

– Сосед его?

– Не помню такого.

– Гггодами жили вместе.

Аня пожала плечами.

– У меня дома кошмар, мама со своими депрессиями, сиделки, врачи, родственники. Мне бы сбежать, говорят, ты такой хороший проводник!

Возьми меня с собой в Южную Америку, пожалуйста.

– Но группа уже закрыта, у нннас пассспорта уже в поссссольстве, есссли зззз-автра не…

– Так я принесла паспорт!

И Аня протянула мне свой загранпаспорт.

– А пппрививки?

– Ой, ну ты придумаешь что-нибудь, я в тебя верю! – И она чмокнула

меня в щеку. И оставила стоять на террасе с паспортом в руках, как

дебила. Я хотел бы ещё поговорить о деньгах на билет и снаряжение, но было не с кем. Я был счастлив?

– Самое прикольное в этом то, – голос Серого доносился со стороны

глубокой ниши, в ней стоял удобный диванчик, и было легко

оставаться незамеченным, – самое прикольное то, что, если у тебя

ничего не получится, она не очень и расстроится. В этом всё чудо.

– Чччто не поллучится? – обратился я к голосу, всё ещё разглядывая

пушистую, яркую копну волос орехового цвета, прыгающую в толпе

танцоров.

– Успеть записать её в группу, сдать в посольство её паспорт, получить

визу, подделать документы о прививках, заплатить пару тысяч за

билет, конечно же… если всё это не получится, она не сильно

огорчится. А если получится, то сам знаешь, она может опоздать на

рейс, передумать, забыть. Но так тебе, дураку, и надо будет.

И вдруг, среди всей толпы знакомых и не очень людей, забивших салон

квартиры, я увидел яркую полоску красного цвета – повязку на голове.

– Ссссерый, глянь! – Я протянул руку в сторону зала. – Вон, вон, с

банданой, вввелосипппп…

– Велосипедист, сука!

Серый рванулся в квартиру. Поверх голов гостей плавал он, велосипедист, который сегодня днём бросил на пустыре у моря двух

детей, друзей, собак. Бросил и сбежал, аккуратно смотав поводки и

спрятав их в сумку. Голова в красной косынке крутилась из стороны в

сторону, явно кого-то высматривая. Как ледокол, врезался Серый в

толпу, дёрнул голову в красном, и та пропала, исчезла с поверхности и

всплыла уже на террасе, крепко зажатая под локтем сильной руки.

Серый швырнул велосипедиста в нишу, и тот плюхнулся на диван.

Попытался было встать, но Серый продолжал его толкать каждый раз, ещё и ещё.

– Всё сдаюсь, что вам надо? – Парень тяжело дышал. – Если это из-за

таблеток, так я немного принёс, я не хотел толкать их, я для девушки

своей принёс!

Парень полез в карман.

– Да какие таблетки, придурок?!

Парень развёл руками, он действительно не понимал.

– Мы видели тебя сегодня здесь, – и Серый ткнул пальцем в сторону

моря, лужайки пустыря.

Парень сник, казалось, он вот-вот заплачет, он опустил голову, закрыл

её руками.

– Мы видели, как ты бросил здесь собак! Как ты мог?

Парень в красной бандане поднял голову. Нет, он не плакал, напротив, его лицо выражало радость и облегчение.

– Вот блин, я чуть не обосрался! Думал, из-за таблеток… а вы из-за

собак? И что с ними?

– Мы их забрали, – выдохнул я.

– Правда? Я так рад. – Парень попытался снова встать, но Серый

надвинулся на него всей массой, и тот сел. Мы стояли над ним и

слушали.

– Я так рад, я бы в жизни не смог, но тут понимаете. Моя девушка! Я

так никогда ещё не был влюблён Она неземная! Она… да слов нет

просто!

Слов действительно не было, и парень начал водить руками в воздухе, закрывать, открывать рот в попытке выразить то, что выразить было

невозможно. В конце концов он разродился:

– Она просто идеальна! Но у неё тяжёлая аллергия на всех животных, прям задыхается и всё! Я пытался написать объявления, но это долго, я

не мог больше ждать! Вы бы её видели! Да я вам покажу, она здесь!

Хотя нет. – Парень оглядел меня, и это заняло у него едва ли секунду, а

затем посмотрел снизу вверх на Серого. Взгляд его задержался, прошёлся от головы до ног и обратно. – Нет, лучше не буду

знакомить… Короче, я думал усыпить, но это так жестоко! А тут у них

был шанс, и вот, вы видите, я так рад, вы их себе взяли?

– Да нет, на шашлыки пустили, – сказал серьёзно Серый и ткнул

пальцем в ещё дымящийся мангал.

– Да ладно! – Парень слабо улыбнулся, не в силах поверить.

– Эта? – Я раскрыл перед его лицом паспорт Ани.

– Кто?

Я придвинул к нему фотографию.

– Это твоя девушка?

Велосипедист прищурился с неохотой, и вдруг его лицо озарилось, как

безумный он протянул руки к паспорту, пытаясь выхватить его из рук, и казалось, сделай он так, то или съел бы его, или, как минимум, облизал бы.

– Да, да, это она! Так вот какая у неё красивая фамилия! А то я искал её

в сети, искал! Ой какая фамилия красивая!

Я протянул ему паспорт.

– На, иди, отдай ей, видно, потеряла.

Парень в красной бандане выхватил паспорт и затрясся над ним, как

над сокровищем. Мне даже стало жаль его. Но потом я вспомнил глаза

рыжего большого щенка и белого лабрадора, и жалость испарилась.

– Спасибо, пацаны, ой спасибо! Бедная моя девочка волнуется, наверное! – он с трудом мог оторваться от Аниного паспорта, но таки

сделал над собой усилие и пропищал: – Хотите знать, как зовут собак?

– На хрен иди отсюда, придурок! – рявкнул на него Серый.

У меня в кармане ожил телефон и брякнул сообщением. Я не

поленился проверить:

– Родители назвали лабрадориху Ссссушкой.

– Классное имя, – Серый рассмеялся, – особенно в твоём исполнении!

Я тоже расхохотался, Ссушка, мои родители не видели в сыне изъянов!

– Сссссемейное.

Пиня

Сцена из триллера: молодая мама приходит на открытую городскую

площадку с двухлетним ребёнком, отпускает его побегать и вдруг, по

неизвестной причине, слепнет.

Даю время на работу воображения.

А теперь настоящая история.

Не очень молодая, но тоже когда-то мама, приходит в открытый

городской парк с собакой, оглядывается по сторонам и, зная, что

совершает преступление, спускает собаку с поводка: «Парк такой

пустой, а Пиня такой послушный, да и ноги уже не те ходить с ним –

пусть побегает». Через пару минут у Валентины Николаевны случается

первый из трёх последующих инсультов, и она слепнет.

Она понимает, что паниковать бессмысленно, а так хочется!

Еле сдерживая подступающие слёзы, она нащупывает в кармане пальто

телефон. Уставшие пальцы скользят по гладкой поверхности

сенсорного экрана – даже имея зрение, Валентина не всегда могла с

ним справиться.

Слышно, как бегает по парку Пиня, шуршит по траве лапами. Она

вытягивает руку, щупает вокруг себя воздух и почему-то вспоминает

утренний разговор с дочерью.

– Да, он кастрированный, все прививки, – дочь говорит по телефону. –

Порода? Пинчер, поэтому и Пиня, понимаете?

Пиня кладёт свою голову на стол и печально смотрит на Валентину, та

отщипывает кусочек хлебушка и украдкой следит за передвижениями

дочери по кухне.

– Нет, мы не можем его привезти, у меня мама болеет, я её одну не

могу оставить. Поэтому и отдаём. Мы же его сами выкормили, малышом взяли! Он ещё… Нашли? Нет, что вы, не нашли, нам это…

знакомые отдали, у них собака родами померла, им тяжело было.

Валентина Николаевна кладёт перед Пиней кусочек, тот исчезает в

пасти. Пиня делает полшага и пересекает маленькую кухню, радуется, толкает дочь и снова кладёт голову на скатерть.

– Мама!

Валентина Николаевна вздрагивает и виновато смотрит на дочь, Пиня

тоже, но голову со стола не убирает.

– Мама, – прикрывая трубку рукой, – нельзя кормить его хлебом!

– Да кто кормит?

– Мама, ну не ты же потом эти кучи слоновьи по дому собираешь! –

Дочь забывается в досаде и взмахивает обеими руками, телефон

описывает полукруг перед пининой мордой. – Ты видела, как он

серит?!

Тут же опомнившись, в трубку:

– Алло? Это я не про… Ну вот, бросили. Вот же я дура! Нервы совсем

ни к чёрту!

Дочь досадует на себя, на телефон, в её голосе чувствуется солёная

горечь.

Валентина даёт Пине ещё кусочек.

– Мама! Ну что мне с тобою делать?!

– Давай оставим его, пожалуйста.

– Мама, если ты хочешь жить со мной – то без него. А сама ты жить

уже не можешь. Нам нечем оплачивать две квартиры, мама!

– Ну вспомни, как мы его нашли в коробке, такого маленького, чуть

больше котёнка, как кормили из сосочки, как пеленали его, кто же мог

подумать, что он не пинчер, а такой волкодав огромный! Даже папа…

– Ой, не говори мне за папу!

– Папе бы не понравилось, что мы с ним вот так.

– Папа мечтал от него избавиться! Он объявления клеил!

– Неправда, я бы заметила!

– Ты? Заметила? Не смеши меня!

Дочь не унимается, продолжает:

– А после того как он тебя с ног сбил и тогда ещё, когда повалил – он

усыпить его хотел, тайком от тебя.

– Неправда, как бы он мне объяснил? Как бы он мне в глаза…

– Сказал бы, что сорвался с поводка, и машиной сбило, делов-то тебя

обмануть?!

Валентина Николаевна встаёт и идёт в ванную. Пиня неуклюже следует

за ней, перегораживает собою проход, встаёт между женщинами, и

дочь не смеет приблизиться.

Валентина кричит:

– Ну давай переедем на периферию, в какой-нибудь Кармиэль? Там всё

очень дёшево, и я смогу с ним много гулять.

Она с надеждой смотрит на дочь, выглядывая из ванной комнаты, под

глазами у неё свежие потёки краски.

– Ты уже ни с кем гулять не в состоянии, мама. А я точно найду там

работу, да, ждут меня там?

– Везде что-то есть.

– А замуж? В той дыре, куда мы из-за него переедем, я смогу кого-то

найти или мне в центр ездить? Тебе вообще кто важнее, мама, я или

он?

– А тебе?

Валентина Николаевна зовёт:

– Пиня, Пиня, домой!

Под пустую руку, замершую в воздухе, ныряет большая голова, поднимает её, прижимается тёплым телом, тяжело и громко дышит.

Валентина может ощутить на лице пар, исходящий из огромной

пасти. Валентина Николаевна встаёт, держится за ошейник, это

удобно, он почти достаёт ей до талии.

– Домой, Пинечка, домой.

Проходит несколько минут, и Пиня наконец понимает, кто сегодня

ведёт, делает шаг, ещё шаг, Валентина послушно, но неуверенно

следует за ним. В голове у неё что-то шумит, и этот шум, и тёплая

шерсть пининой шеи, и гладкая кожа широкого ошейника, который они

выбирали с мужем вместе незадолго до его смерти – всё это придаёт ей

уверенности, не позволяет окунуться в темноту паники и

беспомощности. Пиня замедляет шаг.

– Я иду, я иду, – говорит она то ли собаке, то ли мужу, которого рядом

нет.

Пиня привёл маму домой, посадил в кресло, и дочь далеко не сразу

поняла, что в доме не так. Только через час она смогла оторваться от

компьютера, тяжело поднялась и, в очередной раз споткнувшись по

дороге из туалета в кухню, к холодильнику и снова в туалет, заметила и

Пиню, и маму, замершую в кресле.

Скорая застала Валентину живой. Дочь мяла в руках окоченевшие

мамины пальцы, с благодарность смотрела на притихшего за

занавесками Пиню – он умел найти себе место так, чтобы не пугать

гостей.

– Мама, мама, ты слышишь меня?

Валентина Николаевна слышит.

– Мама, я соврала про папу, он не хотел убивать его, слышишь?

– Я знаю, – выдыхает Валентина.

– И объявления он не клеил. Он их никогда не клеил, это я их клеила, мама…

Валентина хочет попросить дочь, попросить дочь… Третий инсульт

лишает её речи, обескураживает, сбивает наповал, «что же я хотела, что? попросить дочь о…»

Носилки поднимают вверх, дочь разжимает сухие мамины пальцы и

быстро, ни секунды не стесняясь присутствия врачей, снимает с

маминой руки кольцо с изумрудом, папин подарок, редкая вещь, вдруг

затеряется.

Валентина хочет попросить дочь, попросить дочь о Пине… Но она

ощущает непривычную лёгкость на пальце, внезапное одиночество как

физическую боль, как приговор и просит о Пине Бога.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа

автора.