I. У берега Бхагиратхи.
Нежнейшие красоты Индийского царства представлялись своим необыкновением, словно расплывчатый хитрый мираж, лишь акварельная живопись на дряхлом истончившемся полотне. Новый правитель Сирадж уд-Даула вместе с верной свитой и множественным войском спешил на очередное сражение со злостными чужеземцами.
К вечеру, когда солнце опустилось за горизонт и небо печально потускнело, индийский наваб, усталый, решил на мгновение отлучится от сонма людей и прогуляться в одиночестве, будучи окружённым глухотой и прохладой вечнозелёного пушистого леса. Однако, не успев отойти, Сирадж увидел среди теней кустов и ветвей деревьев подозрительное чёрное пятно, цепляющее взгляд. Пятно неустанно двигалось, и Сираджу мерещился в нём британский шпион.
Подумав, Сирадж крикнул, и его голос отозвался навязчивым эхом:
- Кто здесь?!
В ответ пятно нервно засуетилось и принялось на утёк.
Сирадж двинулся вслед:
- Стой! Стой!
От лагеря, разбитого на берегу реки Бхагиратхи остался лишь узенький, крохотный проблеск огня в мрачном тоннеле полупустынных зарослей.
Наконец, погоня пришла к окончанию: государь застал неизвестного врасплох у подножия древнего храма.
- Теперь тебе некуда бежать, - констатировал Сирадж, - Признавайся: ты шпионил за моим войском?
Тёмный силуэт плавно развернулся к навабу, и рассеянный луч луны озарил лицо незнакомца.
- Нет, - уверенно ответил тот.
Сирадж замер в недоумении.
- Отпустите меня! Я никому ничего не скажу! – бросилась в ноги и залепетала, умываясь слезами, прекрасная дева в пёстрых одеждах.
- Кто ты? – не опуская головы, вопрошал Сирадж.
- Мохини… я простая девушка… я не шпионила… я ничего не видела, не слышала… я ничего не знаю, поверьте! – признавалась незнакомка, в то время как град слёз обрамлял её юное невинное лицо.
- Встань, - приказал наваб.
Девушка повиновалась.
- Я Мансур-уль-Мульк Сирадж-уд-Даула Шахкули-хан Мирза Мохаммад Джанг Бахадур, 5-й наваб Бенгалии, Бихара и Ориссы, - величественно и отчётливо молвил мужчина, - И ты говоришь мне, что ничего не знаешь?
Наваб резким движением, протянув вперёд правую руку, схватил лицо девушки, обращая его прямо к серебристому свету, так, что Мохини была вынуждена зажмурить свои чудесные глаза. Сирадж задумчиво рассматривал эти тонкие черты, словно видел в них нечто знакомое и близкое его искушённому сердцу.
- Я верю тебе. Но ответь, встречались ли мы с тобой ранее? – более мягко, без прежней заносчивости, спрашивал Сирадж.
- Нет, - отозвалась Мохини.
- Хм…
Государь неохотно оторвал руку от полюбившегося лица. Над парой нависло молчание.
- Да-а, - неожиданно и с толикой непосредственности и рассеянности в тоне прервал его Сирадж, - Загнала ты меня в глушь, милая Мохини. Но что только не делает женщины с мужчинами, верно? – с лёгкой усмешкой окончил он этот риторический вопрос.
Мохини, неряшливо оглядывающаяся по сторонам, сконфуженно стоя позади, запоздало кивнула.
- А ты не очень разговорчивая, - прокомментировал наваб, добавив с той же радушной усмешкой, - В гареме ты смотрелась бы чужой.
Мохини, стоя, будто античная статуя, вперила взор сверкающих карих глазах на «разгульного» собеседника. Сирадж всё также прогуливался из стороны в сторону, думая, чем себя занять.
- Ну скажи хоть что-нибудь! - раздражённо произнёс, остановившись, монарх.
Мохини вновь упала на колени, склонив, покрытую чёрным платком, голову, и принялась без устали тараторить с явной мольбой в голосе:
- Простите, уважаемый наваб, Мансур-уль-Мульк Сирадж-уд-Даула Шахкули-хан Мирза Мохаммад Джанг Бахадур, не моя вина в том, что прежняя моя жизнь была грешной, отчего теперь я не смею сделать чего-либо дурного. Я молю прощения у вас и у всех, кому я причинила вред в этой и прошлой жизнях. Простите меня и мою грязную душу. Я простая девушка, которая всю жизнь молит прощения у богов за грехи, совершённые мною по глупости и слабости духа. И вы, любимый и уважаемый государь, извините меня за все мои провинности перед вами и миром…
- Молчи! – гневно остановил девушку Сирадж.
Индианка прервала столь пламенную речь и подняла виноватое и мокрое от слёз лицо, встретившись взглядом с божественным ликом наваба, но, на секунду взглянув в его яркие очи, с новыми стеснением и робостью отвела огонёк своих опечаленных глаз куда-то в темноту ночи, дабы погасить это неутомимое пламя.
- Почему ты не смотришь на меня? – с интересом спросил Сирадж.
Снова молчание. Этот самый ужасный из возможных ответ.
- Почему ты не смотришь на меня? – громче задал он тот же вопрос.
- Почему? – послышался тихий голосок Мохини, - Потому что чистые глаза государя не должны встречаться с очернёнными глазами шудры.
Наваб не был удивлён такому мелочному объяснению.
- Истинный правитель, знающий и любящий свой народ, должен видеть каждого из подчинённых, каким бы он ни был, - строго молвил Сирадж.
- Но…
- Нет, - прервал желавшую возразить крестьянку наваб, - Теперь твоё молчание будет уместно. Встань и будь со мной на равных.
Индианка приподнялась и волнующе посмотрела на монарха. Сирадж крепко и – вместе с тем – нежно обнял неизвестную ему до сего дня простолюдинку, даря ей всё своё тепло и любовь.
- Что вы делаете? – без должных эмоций возмутилась Мохини.
Во мраке ночи она еле услыхала скромный плач:
- Не всё могут короли.
Мохини, сжалившись над обременённым долгом царствования молодым мужчиной, стала ласково гладить Сираджа по жёсткой сухой спине.
- Не проливайте сих слёз, дорогой наваб. Вы любите свою страну, свой народ, а это для него самое главное. Вы лучший из всех, кто только осмеливался править Индией.
- Ты очаровательна, Мохини. Но я уже не лучший. Истинный правитель должен любить каждого из подчинённых одинаково. А я больше всех люблю тебя. Хоть я и увидел тебя этой ночью впервые, мне кажется, будто мы давно знакомы, будто я знаю тебя.
- Возможно, мы были знакомы в прошлой жизни, - проговорила девушка, мечтательно добавив, - Быть может, мы даже были супругами…
Сирадж взял неизвестную за плечи и, отодвинувшись от неё, вновь устремил взор в её лучезарное, живописное лицо.
- Охотно верю в это, - с улыбкой промолвил он, после чего, опоясав сильной мужской рукой талию Мохини, привлёк её к себе.
Луна была еле заметна среди окруживших её тёмно-серых с синевой туч. Слабые волны ритмично касались песчаного берега. Этой ночью был штиль, звери и птицы спрятались подальше от любопытных глаз, а солдаты и жители ближайших деревень спали сегодня удивительно крепко.
***
Лёгкий солнечный свет разбудил пару, лежащую на природном, собранном из примятой травы, ложе. Мохини резво засобиралась, с головы до ног обвивая себя полупрозрачной тканью.
- Мохини, куда ты спешишь? Я неприятен тебе? Побудь со мной, - монотонно говорил Сирадж, стараясь остановить девушку.
- Нет. Мне нужно вернуться к семье, - на ходу отвечала прекрасная индианка.
Мужчина, встрепенувшись, будто крошечная пташка, жёстко возразил:
- Послушай, милая Мохини, я принял решение сделать тебя своей временной женой. Мы заключим мут’а, и наша связь станет законной.
Мохини обернулась. Её лицо не могло скрыть искреннего удивления.
- Нет. Я не буду вашей женой, дорогой государь. Я совершила грех. Я срочно должна пойти в храм, а после вернуться к близким.
- Но разве я не близок тебе? – настаивал наваб.
- О, вы близки! Но вы для меня – божество. Я же имею ввиду моих милых родных: отца, мать, братьев и сестёр… Прошу, оставьте меня. Я знаю, что нужно. Я ухожу.
Сирадж не смел вымолвить более ни слова. Он с болью в сердце отпустил простолюдинку, его несостоявшуюся жену.
II. Последствия.
Пробежавшая сквозь отзвуки индийских и британских криков и военных кличей, отголоски выстрелов, шум драк, откровенной борьбы и дезертирства; спасавшаяся от всех и всего на пути к чему-то вечно светлому; вернувшаяся наконец к отчиму дому, Мохини не обнаружила ни у порога, ни непосредственно в доме своей семьи, которую незамедлительно желала видеть. Однако позади ветхого строения её ждала страшная сцена: все её родные, нежно любимые люди, холодные, кровавой шеренгой лежали на пожухшей траве. Мохини, никого и ничего более не замечая, бросилась к посеревшим телам, упала и, истошно воя от полноты горя - пронзительного удара в глубину души - и плача от безысходности трагедии, припала к ним.
***
Только когда на индийскую землю обрушились сумерки, Мохини, совладав с эмоциями, с горечью и чувством отчаяния покинула братскую могилу. Она двинулась прямиком к светлому, поражающему красотой берегу реки Бхагиратхи. Её поступь была мягка, но тверда и уверенна.
Вблизи берега, у самого края земли, Мохинии услышала приближающиеся к ней сзади шаги. С каждой секундой шаги становились всё громче и отчётливее. Мохини, почувствовав, как вода ласкает её аккуратные пальцы и по-египетски сложенные изящные ступни, остановилась, будто бы онемев. Она выпрямила голову и спину, закрыла всегда ясные и разумные глаза.
Внезапно шуршание чьих-то шагов затихло. Тяжёлая крупная рука рухнула на плечо Мохини, так, что девушка чуточку присела и свела брови.
- What are you doing, dear lady? – насмешливо спросил британский солдат, - M? All is right?
- Я вас не понимаю, - словно бы про себя ответила Мохини.
Солдат убрал руку с женского плеча и подошёл ближе к незнакомке, с целью заглянуть в её необычное лицо.
- Oh, so exotic face! Good, - заключил он.
Девушка с яростью посмотрела на фамильярного европейца, толкнула его и, вмиг зарыдав, устремилась вдоль побережья.
На помощь к солдату бросилось трио его сослуживцев.
- For her! For her! – вопил неудачливый Казанова, указывая остальным на скрывающуюся молодую индийскую женщину. Вся группа ринулась за ней.
***
Догнав девушку, парни, не долго думая, схватили её. Вместе они направились к британскому лагерю. Солдаты при этом шутили и переговаривались, однако смысла их слов Мохини уловить не могла. От непонимания этих разговоров и – соответственно – ближайшего будущего, ей становилось страшнее: её буквально парализовал испытанный ей ужас. В конце концов, не выдержав свалившегося на неё давления, Мохини сама упала. На этот раз она не просила прощения. Это был обморок.
***
Когда Мохини очнулась, её окружала толпа европейских лиц, со страстью глядящих на её утончённую фигуру. Вскоре незнакомцы – привлекательные и уродливые, стройные и истекающие жиром, смуглые и бледные, умные и откровенно тупые, - стали прикасаться к девичьему телу, физически близясь к нему.
Мохини истерически кричала и вырывалась, но все предпринятые ею попытки оказались тщетны пред ловушкой, в которой она, к несчастью, оказалась.
- Relax, girl. It’s a fun, faith me, - насмешливо «успокаивал» невольную участницу событий британец, не так давно разговаривающий с индианкой у берега Бхагиратхи.
Капкан захлопнулся неожиданно и прискорбно.
III. Конец.
Стояло раннее июльское утро. Солнце стояло у края небосвода, начиная свой суточный путь. Слабо проглядывались скудные лучи. Солдаты сладко спали в разбитом ими лагере, в то время как холодное, будто айсберг на другом конце планеты, безжизненное тело, не выдержавшее испепеляющего огня страсти неутомимых чужестранцев, лежало на бурых скалах, утопающих в умеренных водах индийской реки, а в Муршидабаде шла похоронная процессия роз в мавзолее Аливарди-хана: Сирадж уд-Даула потерпел поражение в битве при Плесси.
28.03.20 г.
Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/