MEMENTO FINIS: ДЕМОН ХРАМА

Я – угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Н.Гумилёв «Память»

ПРОЛОГ
13 мая 1244 года, Лангедок

Продолжительные и опустошительные альбигойские войны, уничтожившие самобытные общество и культуру Лангедока, подошли к концу. Французская корона обрела невиданное ранее могущество единства; она, как сказочный северный нормандский зверь, проглотила южное провансальское солнце, и всему католическому миру показалось, что катарская ересь, ставящая под угрозу само существование Римской церкви, наконец уничтожена, и наступил долгожданный мир.
Но рыцарь никогда не знал, что такое мир, он родился и вырос на войне. Его дед сражался с крестоносцами Симона де Монфора под флагом непримиримого борца за независимость Юга графа де Фуа и пал на поле боя; его отец, верный клятве сюзерену, воевал с французскими королевскими войсками Людовика VIII и геройски погиб, защищая свой родовой замок, - земли были отобраны в пользу французской короны. Воспитанный после гибели отца дальними родственниками, рыцарь был последним представителем своего древнего рода. Он не видел для себя иного пути, как взять в руки оружие и продолжить войну предков даже после того, как граф де Фуа одним из последних в Лангедоке был вынужден заключить мир с королём. В течение семи лет рыцарь вместе с другими окситанскими файдитами, лишёнными своих вотчин, сражался с французами, скрываясь в лесах и отдалённых замках Пиренейских гор, но пришло время, когда он остался один. Лангедок всё-таки покорился французской лилии, страна, которую он любил и для которой он жил, исчезла, став частью католической Франции. Значит, пришло время исчезнуть и ему. И он тронулся в путь, видя перед собой только одно - дорогу в неизвестность.
Проезжая через небольшой городок, на одном из постоялых дворов рыцарь встретил молодого ремесленника, который был знаком ему по годам, проведённым в замке своих далёких родственников. Парень был сыном кузнеца. Война обошлась с ним немилосердно, лишила очага и заставила скитаться. Рыцарь предложил парню стать его слугой, тот, не раздумывая, согласился. Рыцарь был рад, что встретил знакомого человека, и думал, что на него можно положиться в долгом путешествии, которое он собирался совершить… Не получилось.
Ночью слуга сбежал. Рыцарь проснулся в туманных сизых сумерках оттого, что сырое раннее утро пробило дрожью от холода его тело до костей. Костёр давно погас, он даже не дымился. Рыцарь скинул с себя мокрый от росы плащ и встал, расправив затёкшие ноги. Первое, что он сделал, это попытался найти кошелёк, который он вечером положил под седло, служившее ему этой ночью изголовьем. Кошелька на месте не оказалось. Слуга сбежал, прихватив с собой все деньги. Но разочарования не было. За долгие годы войны рыцарь привык ко всему. Он не раз сталкивался с ложью и предательством и слуг, и хозяев, и верных друзей, и самых близких людей. Это стало нормой и принципом выживания во время войны, надолго поселившейся в некогда свободном и цветущем крае. Было удивительно, что рыцарь так неосмотрительно доверился малознакомому человеку, которого он знал лишь по тем временам, когда в юношеском пылу он ещё считал, что верность, благородство и честь были не пустыми словами в Окситании. Да и что можно было ждать от озлобленного, голодного, ни во что не верящего простолюдина, потерявшего дом и семью и навсегда забывшего слово «служение». Он поступил так, как требовали от него правила выживания на войне, где право на добычу есть неотъемлемое право более смелого, хитрого и дерзкого. И потому разочарования у рыцаря не было, осталась унылая, глухая злость на свою, неведомо откуда взявшуюся, доверчивость, которую, как он полагал, давно в себе похоронил.
С восходом солнца рыцарь оседлал коня и тронулся в путь. Оставшись без средств, он тем не менее не боялся за успех своего долгого путешествия. У него был меч, меч давал ему силу, а право сильного никто не мог отменить. Весь день он ехал по пустынной дороге, и за всё это время ему практически никто не встретился на пути. Лишь две чумазые оборванки, местные крестьянки, внезапно вынырнувшие из леса и увидевшие его, со страхом бросились обратно, бросив на дороге корзины с ягодами.
Наступал вечер. Выехав на опушку леса, рыцарь в стороне от дороги, около оврага, заметил двух коней и три человеческие фигуры. Он решил направиться к ним. Подъехав ближе, рыцарь увидел, что один человек недвижимо лежал на земле, нелепо растянувшись во весь рост, – он был мёртв; второй рыл яму, видимо, могилу для первого. Рядом с ними на камне сидел монах в серо-чёрном от дорожной пыли и грязи плаще с капюшоном. Лежащего на земле мёртвого с неестественно повёрнутой в сторону головой рыцарь сразу узнал. Это был его беглый слуга.
― Что тут произошло? ― спросил рыцарь, приблизившись.
Монах неспешно поднялся с камня и повернулся лицом к рыцарю. Это был высокий сухой мужчина средних лет с короткими, чёрными, как смоль, волосами, аккуратно выбритой тонзурой и смуглым от южного загара лицом.
― Печальная случайность, сеньор, ― ответил он, окинув рыцаря острым, оценивающим взглядом своих тёмно-карих глаз. ― Несчастный вам знаком?
― Это мой слуга, ― сказал рыцарь.
― Мне очень жаль, сеньор… Всё получилось случайно. Мы ехали через лес, ― начал объяснять монах. ― В деревне нам сказали, что так будет короче… Мы заблудились и долго плутали среди деревьев, пока не выбрались на дорогу. Здесь мы увидели этого человека и окликнули его. Не знаю, что произошло, но он нас испугался и бросился бежать. Там, ― монах показал рукой в сторону оврага, ― он споткнулся, упал в овраг и свернул себе шею. Он умер быстро… ― Монах беспомощно развёл руками. ― Мне очень жаль, сеньор, что всё так получилось.
― Собаке собачья смерть, ― равнодушно сказал рыцарь и добавил: ― Жаль, что не я его убил.
Монах с недоумением посмотрел на рыцаря:
― Вижу, этот парень был плохим слугой.
― Он обокрал меня этой ночью и сбежал… Кстати, ты не видел у него кожаный кошелёк с монетами?
Монах повернулся к своему спутнику, стоявшему рядом с телом. Одного его взгляда было достаточно, чтобы тот виновато склонил голову, достал из-за пазухи кошелёк и передал его монаху. Монах протянул кошелёк рыцарю:
― Сеньор, я хочу извиниться за своего слугу. Он будет наказан.
― Как тебя зовут, монах?
― Брат Целестин.
― Куда ты направляешься?
― Я еду в аббатство Сенанк, что близ Арля, у меня срочное дело к аббату.
― Ты случайно не доминиканец? ― спросил рыцарь, разглядев белую рясу под чёрным дорожным плащом монаха.
― О нет, сеньор. Я цистерцианец… А вы с подозрением относитесь к доминиканцам? ― открыто спросил монах.
― Да. ― Рыцарь криво ухмыльнулся и без боязни, откровенно признался: ― Они зажигают пламя инквизиции, а мне не нравится, когда людей сжигают на кострах.
Монах промолчал, опустив свой взгляд.
― Уже смеркается. Придётся здесь заночевать, ― заметил через некоторое время он. ― В деревне добрые прихожане мне предложили курицу, и мы со слугой хотели её сегодня пожарить после того, как завершим нашу скорбную работу… Не хотите ли присоединиться к нашей скромной трапезе?
Рыцарь с утра съел последний кусок хлеба с окороком, оставшийся у него из старых запасов, и был очень голоден.
― С удовольствием, ― искренне ответил он и соскочил со своего коня.
Пока слуга продолжал рыть могилу, монах и рыцарь устроились на опушке леса около большого развесистого дуба. Они накормили коней и развели костёр. Монах вытащил из своей сумки курицу. Он быстро и ловко ощипал её, достал железный вертел и стал жарить птицу. Рыцарь сидел рядом, вдыхал такой желанный аромат жареного мяса и с жадностью наблюдал, как курица на вертеле постепенно покрывается тёмной хрустящей корочкой.
― Как зовут вас, сеньор? ― спросил брат Целестин.
Рыцарь на минуту задумался:
― Зови меня барон П… ― Рыцарь осёкся, не договорив. ― Просто барон П.
― Барон П.? ― удивился монах.
― Да, именно так.
― Куда вы следуете?
― Еду в Каталонию.
― Я бывал в Каталонии, ― как будто что-то вспоминая, пробормотал монах. ― Благодатный край ...
Разговор прервал слуга монаха. Монах отвлёкся от курицы и косо посмотрел на него. Тот, пригнувшись и с опаской поглядывая на рыцаря, нерешительно приблизился к костру.
― Могила готова, ― сказал он тихо, потупив свой взор.
Монах разочарованно вздохнул и поднялся:
― Надо отпеть заблудшего… Как его звали?
― Жак из Памье, ― безучастно ответил рыцарь, не спуская глаз с курицы.
― Ну что ж, ― уныло вздохнул монах, ― так и напишем на кресте.
Обряд отпевания закончился быстро. Скоро брат Целестин вернулся и снял курицу с вертела. Уже совсем стемнело. Монах разделил курицу на три части, барону достался самый большой кусок с грудинкой, который он с удовольствием съел. Когда трапеза была закончена, слуга монаха молчаливо исчез в темноте и, завернувшись в плащ, уснул где-то в стороне. Барон и монах остались сидеть около костра. Порывшись в своей чудесной сумке, брат Целестин достал вино и два металлических кубка. Костёр и хорошее монастырское вино сделали своё дело. Спать уже не хотелось; тёмная ночь, тишина и играющий языками пламени огонь располагали к неспешной, откровенной беседе.
― Удивительно божественное провидение, ― сказал монах, глядя на костёр. ― Никто не знает, что ждёт его в будущем, и наступит ли вообще это будущее. Жак из Памье никак, наверное, не предполагал, что жизнь его сегодня закончится так быстро и нелепо.
― Он получил по заслугам. Я дал ему шанс начать новую жизнь в служении, но он им не воспользовался и был наказан, ― хмуро ответил барон П., подбросив в костёр несколько сухих веток.
― Вам совсем не жаль этого человека? ― спросил монах.
― Конечно, нет! ― воскликнул рыцарь. ― Мир есть зло, и жалости в нём нет места никому.
Монах с нескрываемым любопытством взглянул на рыцаря и сказал:
― И мир, и человек есть творения Божьи. Негоже так говорить. Причина зла - грехи человеческие.
Брат Целестин говорил тихо и отстранённо, в его голосе не было слышно ни осуждения, ни назидания, только одна безмятежная и смиренная грусть.
― Человек тут ни при чём, ― решительно возразил барон П., ― он живёт в злом мире и вынужден быть злым. Это погружённый в несовершенство мир делает его таким.
― Вы говорите как еретик-альбигоец, ― осторожно заметил брат Целестин, и рыцарю вдруг в свете костра показалось на мгновение, что монах еле заметно усмехнулся, слегка скривив свои тонкие губы.
― Я говорю о том мире, в котором я живу. И этот мир есть скорее порождение дьявола, нежели творение Господа, ― ответил рыцарь.
― Страшные слова вы говорите, барон.
― Может, сожжешь меня, монах, прямо в этом костре?! ― гневно, в возбуждении глухой ярости, бросил рыцарь.
― Я не судья вам, ― спокойно ответил брат Целестин и опустил глаза. ― Но вижу, на вашем сердце лежит тяжёлый камень. Откройтесь мне и тем облегчите свои страдания… Вы файдит?
Барон совсем не пытался скрыть свою принадлежность к отвергнутому сословию лангедокских дворян-лишенцев, но всё-таки откровенно удивился проницательности монаха:
― Как ты догадался?
Брат Целестин пожал плечами:
― Ну, это очень просто. Почему барон, выговор которого явно выдаёт в нём жителя Лангедока, не хочет называть своего имени и почему он желает уехать из страны? Ответ напрашивается сам собой. Потому, что его земли теперь принадлежат другому, а его самого разыскивают королевские слуги.
― Да, это так, ― печально подтвердил рыцарь. ― И если я попаду в руки французов, меня ждёт долгая и мучительная смерть… И есть за что! ― Барон громко рассмеялся, и в его смехе были слышны прорывавшиеся изнутри отчаяние и тоска. ― Мой дед воевал и погиб на войне, мой отец воевал и погиб на войне, и я не мыслил для себя иной участи. Французы сполна заплатили за гибель моих родных и мои лишения. Очень многие из них нашли свою смерть от моего меча. ― Для убедительности своих слов барон поправил лежащий рядом с ним клинок в ножнах. ― Я убивал наёмников-рутьеров, рыцарей и даже монахов. ― Барон выразительно посмотрел на брата Целестина. ― Но сейчас я остался один. Все мои товарищи по оружию погибли, страны, за которую я воевал, больше не существует - а значит, моя война закончена. И меня, таким, каким я был раньше, теперь тоже не существует. Осталась одна пустота… ― Рыцарь умолк на некоторое время и долго смотрел в потрескивающей тишине на пляски огня в костре, медленно пожирающего сухие ветки. ― Я должен был умереть, как многие другие, но, видно, Бог меня хранил, ему было угодно, чтобы я остался в живых. Я что-то ещё не сделал в этой своей жизни…
Внимательно слушавший барона монах проговорил:
― Вам надо покаяться перед Богом за свои прегрешения и отречься от еретических мыслей.
― Монах, о каком Боге ты говоришь?! ― в волнении воскликнул барон. ― Если о моём всеблагом и справедливом Боге, то он далеко отсюда, он не от мира сего, но он меня никогда не оставит, ведь главная его забота – спасение наших бедных душ, испорченных злым миром! А если ты говоришь о своём боге, царствующем в этом несправедливом и жестоком мире, то имя ему… дьявол, князь мира сего! И перед ним я склонять свою голову не намерен - я не из его послушного стада. Я его не боюсь, пусть лучше он боится меня, ибо он не сможет своей ложью меня запутать. Зло не есть отсутствие добра, оно самостоятельно, активно и могущественно. Зло так же реально в мире, как и добро. Проникая везде и утверждаясь в умах человеческих, оно хочет одного – власти над людьми, потому что оно хочет править в мире единовластно, через ложь добрых намерений творить зло, строить своё тёмное земное царство, потакая самым низменным нашим чувствам и желаниям. Для демонов зла человечество есть материал, глина, из которой они лепят своё прошлое, настоящее и будущее. И пока человечество, погружённое в ложь, остаётся этим безмолвным материалом, слепым орудием в руках зла, у него нет светлого будущего на земле. Дьявол предложил человеку удобные правила игры в жизнь, по которым конечной целью её является власть над миром, а самыми успешными орудиями её достижения будут ложь и предательство. Человек принял правила этой страшной игры, в которой ему никогда не победить, ибо в этой игре никогда нельзя обыграть её создателя, дьявола. Человек, увлёкшись этой страшной игрой, забыл, что первой его целью Бог полагал добро.
Брат Целестин изумлённо посмотрел на рыцаря, не в силах что-либо ответить. Барон заметил испуганное стеснение монаха, который с опаской поглядывал то на рыцаря, то на его меч, и, стараясь ободрить его, улыбнулся:
― Тебе нечего бояться, монах. Моя война закончена. Я начинаю новую жизнь и хочу посвятить её праведному делу… Я хочу тоже стать монахом, и потому решил вступить в ряды рыцарей Ордена Храма.
― Полагаю, ваше благородное намерение посвятить себя служению Богу можно только приветствовать, ― тяжело вздохнув, кротко сказал монах. ― Я уверен, вы измените своё мнение о мире…
― Пора спать, ― нахмурившись, решительно оборвал его барон, словно пытаясь уже раз и навсегда закрыть тему разговора. Рыцарь лёг, положив свою голову на седло. Плотно закутавшись в плащ, он скоро уснул. И судя по спокойной, почти детской улыбке, которая то и дело появлялась на его лице, сон его был тих и безмятежен. Брат Целестин ещё долго сидел у костра, подбрасывая в него сухие ветки, - он о чём-то раздумывал. Но дневная усталость в конце концов сломила и его силы, и он, устроившись на траве близ костра, закрыл свои тяжёлые веки.
Когда монах проснулся, барона уже не было. Наступило солнечное утро. Слуга возился около коней.
― Где барон? ― спросил его брат Целестин.
― Уехал засветло, ― ответил слуга, надевая на коня седло.
Монах протёр глаза и поднялся с земли, отряхнув свой плащ от кусочков земли и травы.
― До города далеко?
― Полдня пути.
Они быстро собрались в путь. Проезжая мимо могилы, монах остановил своего коня и грустно посмотрел на крест, наскоро изготовленный его слугой из молодой осины. На поперечной перекладине креста было коряво вырезано «Жак из Памье». Монах немного постоял, задумчиво разглядывая свежевскопанную землю с покосившимся крестом, и, оглянувшись, почти неслышно, видимо размышляя вслух, произнёс: «До встречи, мой Повелитель». Пришпорив коня, брат Целестин поскакал по дороге, догоняя ехавшего впереди слугу. На губах монаха играла странная улыбка.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ОНА И ОН

Глава 1

13 июня 2003 года, Москва
Ночью я плохо спал, несколько раз просыпался, вертелся на кровати, пытаясь найти более удобное положение, и поправлял подушку. И каждый раз, когда я снова засыпал, вяло уткнувшись носом в подушку, мне снился новый сон. Беспокойство ночи порождало непонятную череду кратковременных и бурных сновидений. Я не мог запомнить ни одно из них, хотя и пытался это сделать всякий раз, проснувшись. Когда очередной мысленный толчок, раскидав бессмысленные картинки очередного сна, заставлял меня открыть глаза, я видел одно и тоже – я видел тишину. Темнота, спрятавшаяся по углам комнаты, казалось, смотрела на меня и многозначительно молчала. Дёргался светлый тюль под слабым дуновением летнего ночного ветра. Тюль разрезал синий электрический свет ночного уличного фонаря на маленькие клеточки тени, которая постоянно меняла своё положение, свободно гуляя по комнате. Мне казалось, что сама тишина двигалась с помощью тени по моему жилищу. Каждое новое движение тюля, света, тени было завораживающе красиво. Ни один, даже самый слабый, звук не нарушал эту бесшумную пляску ночи и торжество тишины.
В этот момент, находясь в полудрёме, я особо чувствовал своё одиночество. Но это было не беспокойство покинутости, а благородное чувство одинокой успокоенности, когда ты понимаешь, что находишься вне сиюминутной заброшенности в мир, ты один, и ты один на один с собой, таким, какой ты есть. Мир скрыт в ночи, и только кружащаяся в тени тишина становится фоном твоего одиночества.
Созерцая пляшущую клетчатую тень, я не замечал, как снова приходил сон. Глаза медленно закрывались, и мозг, который напрочь не хотел отдыхать, находил себе новую бестолковую игрушку. Мозг, вырываясь из-под власти разума, активно развлекался, создавая свободный мир необязательных связей и иллюзий. Лениво бодрствующий разум со стороны наблюдал за этой вакханалией образов, пытаясь найти возможные правила этой непонятной ему игры. Но мимолётные образы ночи слишком дорожили своей независимостью и весело разрушали все схемы и связи, которые разум пытался выстроить, заключив сон в рамки определённости и предсказуемости.
Я помнил отдельные яркие образы этой сумятицы сновидений. И среди них особое место в эту ночь принадлежало улыбке. Мягкая, непонятная, немного печальная улыбка абсолютно незнакомого лица врывалась в сон деталью, проплывала ненавязчивым фоном, касалась кончиками губ моего горячего лба, гася очередную напряженность во сне. Это была особая улыбка, своей силой и яркостью подавляющая любой другой образ. Я чётко осознавал, что были лицо, нос, глаза у этой улыбки, но они всякий раз пропадали в необъяснимой мутности. Снова и снова всплывала та же самая картина сна. Улыбка тянула к себе, привлекала своим спокойствием, неповторимостью, своей всеобщей завершённостью и тотальностью представления. Казалось, именно улыбка управляла моими снами, определяла их особый смысл и череду сменявших друг друга впечатлений.
Когда в очередном наваждении сна, в которое я погрузился после краткого пробуждения, вновь появилась всемогущая улыбка, она вдруг стала медленно приближаться, пробуждая во мне необъяснимое чувство беспокойства. Мутное неопределённое лицо с неповторимой улыбкой становилось всё ближе и ближе к моему лицу. Лицо не имело никаких черт, граней, оно отдало всю свою силу недвижимой, завораживающей улыбке, которая медленно, но уверенно приближалась ко мне. И с этим приближением меня охватывало всё более глубокое, нервное чувство беспокойства. Когда это чувство вдруг приобрело формы ночного страха, я проснулся.
Уже наступило яркое июньское утро. Комната наполнилась солнечным светом и звуками. Я чувствовал себя разбитым, и мне это определённо не нравилось. У меня были большие планы на сегодняшний день, и я совсем не хотел, чтобы они были нарушены из-за беспокойной ночи, превратившей отдых в процесс противостояния разума и впечатлений. С разбитой головой я вылез из кровати и медленно побрёл в ванную. Тянуло обратно под одеяло, этому странным образом способствовало яркое солнечное утро, разрушившее тишину ночи. Но часы уже показывали десять, и надо было приниматься за дела.
Я принял холодный душ, который на время выбил из меня дремоту, наскоро сварил и выпил крепкого чёрного кофе, вернулся в комнату. Смятая неубранная постель, стулья с разбросанной одеждой и большой письменный стол, заваленный книгами и исписанными листками бумаги. За книгами и черновиками я откопал свой старенький ноутбук и включил его.
Я сел на стул, подобрав ноги, и вяло уставился в светящийся жидкокристаллический экран компьютера. «Жаль, что я не курю», ― пролетела какая-то шальная, непонятная мысль. «Да, если бы я курил, я мог бы еще минут пять посидеть на кухне, попускать в никуда струйки сигаретного дыма… Может быть меня посетила какая-нибудь светлая мысль… Но я не курю», ― печально подытожил я. «А может, попробовать?» ― Мысль оказалась навязчивой. Я бесцельно щёлкал мышкой, разглядывая клавиатуру. Окунувшись в безмятежное созерцание, я смотрел в расплывающуюся точку, размышляя о вреде и пользе курения.
Наконец я перенёс своё внимание на текст, чёрненькими буквами выползающий на экран компьютера, и как-то особо остро осознал бессмысленность своих размышлений. «Бред!» ― воскликнул я про себя, встал со стула и побрёл на кухню – снова пить кофе.
Две недели назад я взял на работе месячный отпуск для написания кандидатской диссертации. Три года я успешно совмещал учёбу в аспирантуре исторического факультета МГУ и работу в одной небольшой компании, занимавшейся оптовой продажей книг. Перспективы учёного-историка были для меня очень туманны, и, хотя я в своё время был не самым плохим студентом, и мне даже предлагали остаться работать на кафедре, полностью посвятить себя изучению и преподаванию истории я не мог. Продажа книг давала вполне приличный стабильный заработок, о чём можно было забыть, если посвятить себя науке. Научное поприще оставалось в наше бурное время достаточно неблагодарной в смысле заработка стезёй, и совсем немногие молодые преподаватели решались посвятить себя ему.
Тем не менее за три года аспирантуры у меня появился неплохой материал для диссертации. И чтобы логически завершить своё обучение в университете, я решил написать кандидатскую работу. Вначале мне понадобилось определённое усилие воли, чтобы решиться сесть за письменный стол и попытаться создать текст диссертации. Но первые две недели отпуска не прошли даром. Первая глава диссертации была практически готова, но не хватало последнего штриха. Силы интеллектуального штурма, предпринятого мною в последние две недели для написания «Особенностей ментальных представлений средневекового европейского торговца» - а именно так называлась первая глава диссертации, - были уже на исходе. Мне хотелось скинуть оковы средневекового миропонимания, научному анализу которого я посвятил две недели, практически не вылезая из-за письменного стола, и переключить своё внимание на что-нибудь другое.
В тот самый момент, когда я, после очередной чашки кофе, всё-таки смог выдавить из себя целую страницу текста, зазвонил телефон. Это был Сергей Верхов, мой старый знакомый и приятель, с которым мы учились в своё время на одном курсе.
― Привет, как дела? ― бодро начал он.
― Привет, ― устало бросил я. ― Ты знаешь, я совсем не выспался.
― Ба… ― весело протянул Сергей. ― Неужели?
― Да нет, ― как будто оправдываясь, пробормотал я. ― Снилось всякое…
― И что же? Я думаю, это не секрет?
― Улыбка.
― Улыбка? Чья?
― Не знаю. Просто улыбка… Ты сонники не читаешь?
― Нет. Но думаю, это к выпивке. Просто уверен. И вообще, чтобы тебе ни снилось, это всегда к выпивке, ― смеясь, заметил Сергей.
― Да, жаль, что ты не читаешь сонников…
― Ты сегодня свободен? ― перешёл к делу Сергей.
― Ну… Надо дописать первую главу.
― Скучно что-то в субботу. Может, пивка?
― С утра?
― Посмотри на часы. Уже два часа дня.
Я не слишком долго мычал в трубку, пытаясь отнекиваться и объяснить, почему лучше подождать до вечера. Летний июньский день был действительно жарким, а работа с диссертацией что-то не ладилась. Именно поэтому я скоро сдался.
Сергей появился через час, весело позвякивая пакетами с пивом. Я был рад видеть этого лохматого здоровяка, который, громогласно объявив о своём приходе, буквально ввалился в мою маленькую прихожую, чуть не перевернув тумбочку с телефоном. Его появление означало освобождение от тягот научного творчества. По крайней мере, на сегодня.
С Сергеем я познакомился ещё на первом курсе исторического факультета МГУ. Уже на первых лекциях среди своих однокурсников я сразу выделил крупного, высокого жизнерадостного парня с копной густых волос на голове. Оптимизм, который он излучал, был необычайно заразителен. Вскоре мы познакомились. Сергей приехал в Москву из Белгорода, поступил в МГУ, до этого отслужив два года в армии. Для меня и большинства студентов-первокурсников, буквально вчера сдавших выпускной экзамен в школе, Сергей был старшим товарищем, хотя нас и разделяли всего два года.
В плане сходства характеров нас практически ничего не связывало. Весельчак и балагур, Сергей в любой компании, иногда даже не по своей воле, становился центральной фигурой общения. Я, наоборот, всегда сторонился больших и шумных собраний, чувствуя себя на них не очень комфортно. Сергей был не самым прилежным студентом на курсе, он часто подрабатывал и особое внимание в программе уделял только тем предметам и курсам, которые казались ему интересными; и его усердия всегда хватало только на то, чтобы просто сдать сессию и перейти на следующий семестр. Я же старался не пропускать занятий, даже самых скучных и ненужных (особенно на первых курсах), ходить на все лекции и семинары, логично полагая, что это упростит сдачу зачётов и экзаменов. Конечно, мне было легче учиться. Живя с родителями, мне особо не приходилось задумываться о хлебе насущном до окончания университета. А курсе на пятом у меня появилась своя однокомнатная квартира, доставшаяся мне по наследству от бабушки. Сергей же был человек общаги, привычки и быт которой за долгие годы стали в нём неистребимы. Мы были абсолютно разными, но тем не менее нас что-то связывало. Я не могу сказать, что мы были закадычными друзьями, но всегда сохраняли добрые, приятельские отношения. Мне нравился лёгкий нрав, открытость и общительность Сергея, всё то, наверное, чего так недоставало мне.
У Сергея всегда был большой круг интересных знакомств. После окончания университета Сергей перебрал большое количество всевозможных занятий, пытаясь закрепиться и обосноваться в Москве. Ему пришлось снимать квартиру, и он довольно часто менял свою съёмную жилплощадь, пытаясь найти что-то поприличнее и подешевле. Во время поиска нового места жительства он часто гостил у меня по несколько недель. Последние два месяца Сергей работал в одной из небольших московских газет под названием «Вечерний Город» - он вёл там рубрику происшествий, которые либо действительно имели место, либо происходили по воле буйной фантазии ведущего рубрики.
Разместившись на кухне, мы быстро опорожнили по одному бокалу пива. Сергей сиял как медный пятак, его глаза радостно блестели. Он медленно потянулся и крякнул:
— Жизнь налаживается.
Было видно, что Сергей готов сообщить какие-то хорошие новости.
― И чем можешь похвастаться?
― Мне предложили новую работу. ― Сергей явно пытался заинтриговать меня.
― Давай, давай, рассказывай.
― Познакомился с очень интересным и важным человеком. Он предложил с ним поработать. Пока разовый проект, но перспективы отличные.
― И с чем связана работа? Ведь не секрет же, надеюсь.
― На телевидении собираются делать цикл передач, посвященных истории, и им в группу нужен специалист-историк в качестве менеджера и консультанта.
― А зарплата?
― Весьма приличная.
На мгновение я даже позавидовал Сергею. В наше время найти денежную работу практически по специальности было очень трудно.
― А с какой темой связана передача?
― Пока точно ничего не известно, но программа должна быть посвящена каким-нибудь неоднозначным, таинственным страницам истории… В общем-то, за поиск и разработку сюжетов я и должен буду отвечать. Так что, если есть идеи, можешь поделиться.
― Я подумаю обязательно. И кто же тот Дед Мороз, который преподнёс тебе такой подарок в начале лета?
Сергей на минуту замолчал, видимо, решая, стоит или не стоит раскрывать все карты. И во внутренней борьбе осторожности и желания похвалиться победило последнее.
— На прошлой неделе я случайно встретился на одной журналистской тусовке с самим Кубаревым. — Пафосное ударение было сделано на слове «самим». — Мы пообщались, а вчера вечером он позвонил мне и предложил работу в своём новом проекте, — со слабо скрываемой гордостью сообщил Сергей и испытующе посмотрел на меня, пытаясь определить, как я воспринял новость.
Мне не хотелось показаться в глазах друга абсолютным валенком, но я не знал, кто такой Кубарев и чем он так знаменит в телевизионных кругах. Можно было скромно покачать головой и заметить со знанием дела, мол, кто же не знает «старика Кубарева», можно было бурно восхититься тому, что «сам» Кубарев отметил талант друга, но я выбрал самый честный и потому, наверное, самый неудачный вариант реакции на сообщение Сергея.
— А кто такой Кубарев? — спросил я.
После мгновения неловкого молчания последовала сцена сильного удивления, помноженного на чувство небольшой обиды. В итоге, после детального объяснения, оказалось, что Кубарев если не самый известный, то, по крайней мере, один из самых известных продюсеров с одного из центральных каналов, что он практически бог телевидения, что его ценят высокопоставленные политики, общественность и просто богатые люди.
― Аркадий Альбертович Кубарев – очень большая шишка на телевидении, ― важно заметил Сергей, помахивая своим указательным пальцем перед моим лицом. ― И было бы очень глупо упускать такой шанс.
Я согласился, покачав утвердительно головой. Хоть я и не подозревал о возможностях неизвестного мне Аркадия Альбертовича, я искренне пожелал, чтобы надежды Сергея не были обмануты.
Так, обсуждая перспективы Сергея на новой работе и медленно потягивая пиво, мы не заметили, как наступил вечер.
Где-то ближе к семи, когда пакет с живительным эликсиром уже опустел, а под столом выстроился ряд пустых бутылок, Сергей, недолго подумав, объявил:
― Давай одевайся, нам пора.
― Куда? ― удивился я.
― Я забыл тебя предупредить, нас сегодня ждут в одном гостеприимном месте.
― Но я не планировал… И вообще…
― Возражения не принимаются. Нас ждут, ты же не хочешь, чтобы я обманул наших друзей.
― Но ты можешь хоть объяснить, куда и зачем мы должны ехать. ― Осовевший от пива, я ещё пытался сопротивляться.
― У Светки Тороповой сегодня день рождения, и она нас пригласила к себе на тихий, практически семейный, праздник.
Света Торопова была старой знакомой Сергея, у которой с повесой Верховым были когда-то в незапамятные времена романтические отношения. Несмотря на то, что все страсти между ними остыли уже очень давно, они сохранили приятельские отношения и часто общались. Честно говоря, меня не особо прельщала перспектива в субботний вечер ехать на другой конец города к старой подружке Сергея на день рождения. Я вообще всегда был весьма тяжёл на подъём в отличие от Верхова.
― Но нужен подарок… ― неуверенно начал я.
― Мы сами как подарок, ― отрезал Сергей.
― Но хоть цветы-то купить надо.
― Цветы купим по дороге. Ну что ты сидишь? Давай живей, нас уже заждались!
Через пять минут мы уже стояли на улице и ловили машину.

Света Торопова жила в Тушино. ОтБеляево, где была моя квартира, до Светкиного дома вечером в субботу было ехать минут сорок, но талантливый шофёр, который нас подвозил, еле уложился в час. В итоге мы были на месте только в девятом часу. Вдобавок у Сергея, как и следовало ожидать, не оказалось с собой денег, так что такси и цветы были отнесены на мой счёт.
Двери открыла сама виновница торжества. Она весело защебетала и расцеловала нас. Почему-то мне она была особенно рада.
― Русланчик, как я рада тебя видеть! ― воскликнула она, схватила за руку и потащила в комнату знакомить с теми своими друзьями и подругами, которых я ещё не знал.
― Это мой хороший друг Руслан Кондратьев, он историк и продаёт книги, ― важно представляла меня Света, отдельно подводя к каждому новому лицу.
Света любила шумные пёстрые общества. В гостиной её двухкомнатной квартиры было не протолкнуться от многочисленных гостей. Тут были её сослуживцы, составлявшие отдельную компанию в количестве пяти-шести человек и активно потреблявшие бутерброды. Присутствовал независимый стилист с манерами, присущими данной профессии. Отдельно особняком о чём-то очень важном ворковали две её старые подружки, одна из которых, была, кажется, парикмахером, а вторая секретарём в какой-то крупной строительной фирме. Кроме них, на дне рождения, как и подобало, присутствовал очередной Светкин жених. Высокий, мускулистый парень с короткой стрижкой молчаливо стоял где-то в углу и периодически с опаской поглядывал на стилиста, как будто ожидал какого-то подвоха от человека с такой кричащей профессией. Своего парня Света представила как Владимира, не указывая род его занятий. На диванчике с бокалом красного вина скромненько примостился мой старый знакомый и университетский приятель Верхова Женя Мойдодыр. Он с серьёзным видом пытался вести заумные беседы с девушкой, как принято говорить, фотомодельной внешности. Девушка глупо улыбалась, заученно показывая ряд белоснежных зубов, кивала невпопад головой и постоянно окидывала взглядом помещение в поисках более достойного её внимания человека. Женя Мойдодыр долгое время учился на экономическом факультете МГУ, так и не закончив его, своё прозвище получил за патологическую любовь к купанию в ванной, где он с книгой в руках мог проводить несколько часов. Кроме перечисленных людей в комнате присутствовали ещё несколько персонажей, род занятий и имена которых я так и не успел запомнить. Я покрутился по комнате, налил бокал вина, обменялся парой дежурных фраз с теми, кого видел, по крайней мере, не первый раз, и отправился на кухню, чтобы взять себе пару бутербродов, которые в комнате предусмотрительно уничтожили Светкины коллеги по работе.
Кухня тоже не пустовала. Около окна стояли парень и девушка, которые о чём-то беседовали. Я поздоровался и сразу направился к столу, на котором стояли тарелки с бутербродами. Набирая всевозможное съестное, я краем глаза наблюдал за ними. Парень, высокий длинноволосый блондин, уверенный в себе красавчик, с обаятельной улыбкой рассказывал рассеянно слушающей его девушке о каком-то своём знакомом, недавно побывавшем в Лондоне с целью шопинг-набега в местные универмаги. Я не знаю почему, но меня заинтересовала эта пара, особенно девушка. Я сразу обратил внимание на её большие, выделенные высокими дугами бровей голубые глаза, которые в редком сочетании с длинными тёмными, почти чёрными, волосами создавали поразительно притягательный образ. Небольшой рост, аккуратная красивая фигура, которую не могли скрыть неброский свитер и синие джинсы. В целом, наверное, ничего особенного, но большие голубые глаза брюнетки не отпускали меня. Они казались чудом природы на фоне растиражированной стандартности человеческой привлекательности, которую олицетворял собой самоуверенный блондин.
Я долго копошился у кухонного стола, но когда, наконец, парень стал бросать на меня встревоженные взгляды, я благоразумно решил переместиться в комнату. Там веселье было в самом разгаре. Кто-то неудачно опрокинул на пол бокал с шампанским, и теперь добрая половина гостей ползала по полу, собирая разлетевшиеся осколки. В стороне, в окружении парикмахерши и секретарши, я нашёл Сергея и отозвал его в сторону.
― Высокий блондин и голубоглазая брюнетка. Не знаешь, кто они?
― Такой красавец, весь из себя, несостоявшаяся звезда мужского стриптиза?
― Похоже.
― Это Арнольд, Светка зовёт его Арноша. Милый парень, но очень самовлюблённый. Это его немного портит.
― А девушка?
― Карина Станкевич? Троюродная сестра Светки. Не правда ли, странное имя для девушки с голубыми глазами?
― Послушай, а они…
― Боже упаси, они только сейчас познакомились. ― Сергей заговорщически улыбнулся и хлопнул меня по плечу. ― Так что можешь дерзать, братишка.
Вечеринка была в разгаре. Уже включили музыку, и смелые гости стали весело отплясывать, кто как умел, на горе чувствительным соседям. Я слонялся из угла в угол, наливал очередной бокал вина и выпивал его за здоровье и процветание новорождённой, чокаясь с очередным участником торжества. Всё это время я смотрел по сторонам, пытаясь встретить завораживающий взгляд голубых глаз. Когда объём выпитого за Светку спиртного стал подбираться к критической планке, я решил немного передохнуть и выбрался на балкон.
На балконе стояла Карина. Она была одна. Обхватив себя за плечи, она стояла у перил и задумчиво смотрела куда-то прямо перед собой. Надо было что-то сказать, и я нелепо выдохнул:
― Сегодня звёзды особенно яркие.
Карина повернулась, удивлённо посмотрела сначала на меня, а потом наверх:
― Точнее сказать, одна звезда.
Только теперь я обратил внимание на затянутое тучей ночное небо, на котором тускло мерцала одинокая Полярная звезда. Я рассмеялся, Карина тоже улыбнулась.
― Меня зовут Руслан.
― Карина. ― Девушка изучала меня заинтересованным взглядом своих больших голубых глаз.
― А я вот решил подышать воздухом... ― неуверенно пробормотал я. ― А где ваш приятель?
― Арнольд? ― Карина кивнула по направлению окна в комнату. Арнольд сидел на диване на месте бедного Мойдодыра и весело щебетал о чём-то с фотомоделью. И было отчётливо видно, что девушка им заинтересована.
― Они нашли друг друга, ― улыбнувшись, заметила Карина.
― Вы сестра Светы? ― спросил я.
― Троюродная.
― Я давно знаком со Светой, а вас никогда не видел.
― Мы не часто раньше общались. Теперь встречаемся гораздо чаще. А ты, наверное… Ничего, если мы будем на «ты», а то как-то неудобно? Ты, наверное, друг Сергея Верхова?
― Да.
― Света рассказывала о тебе.
― Надеюсь, ничего плохого?
Карина рассмеялась:
― Нет, только хорошее, как ни странно.
― Позволь тебе сказать сразу, что я намного лучше, чем обо мне рассказывают.
― Я верю, ― вполне серьёзно сказала Карина, глядя мне в глаза.
Первоначальная неловкость быстро прошла. Мы разговорились. Я узнал, что Карина студентка четвёртого курса филологического факультета, прекрасно знает немецкий язык и интересуется «пражской школой» в истории литературы начала двадцатого века. Я также узнал, что она особо любит творчество Густава Майринка, а из цветов предпочитает ирисы. Несмотря на разные интересы, мы были людьми одного круга общения. И потому с Кариной было легко. Не приходилось притворяться, пытаясь говорить о вещах, которые не знаешь или которые тебе не интересны. Можно было быть естественным и не бояться говорить на абсолютно разные темы. Карина прекрасно понимала меня, и я с интересом слушал то, что она говорила. Меня часто раздражали в девушках как банальность, так и излишняя манерность. Этого не было в Карине, она была простой и утончённой в одно и тоже время. Слушая её, я наблюдал, как она говорит, как улыбается, как поправляет волосы, как наклоняет голову. И я ловил себя на мысли, что не мог найти в Карине ни одной мелочи, которая бы мне не понравилась.
Мы не заметили, как гости стали потихоньку расходиться. В проёме балконной двери появился весёлый, румяный Сергей. В руках он держал бутылку пива.
― Ребята, лавочка закрывается. Может, перебазируемся куда-нибудь ещё? У меня грустное состояние недопоя.
Карина быстро посмотрела на часы:
― Ой, уже полпервого. Мне давно пора домой.
― Брось, Карина, ведь ещё детское время. Да вон и Руслан, вижу, хотел бы прогуляться, ― не унимался Сергей и, улыбаясь, поглядывал на меня.
Наконец, я собрался с духом и спросил Карину:
― Можно я провожу тебя?
Карина на мгновение задумалась, ещё раз оценив меня своими небесного цвета глазами, а потом коротко ответила:
― Да.
Светка и оставшиеся немногочисленные гости переместились на кухню. Прощаясь с нами, хозяйка бросила понимающий взгляд на Карину и мило расцеловала меня в обе щеки.
Вместе с нами на улицу вышел и Сергей.
― А Светка похорошела… ― задумчиво бросил он и печально добавил: ― А мужики у неё все какие-то однотипные – гора мускулов и три класса образования. В этом плане она могла бы совершенствоваться.
Мы с Кариной благоразумно промолчали.
Втроём мы добрались до метро и одними из последних пассажиров спустились в подземку. В пустом вагоне мы с Кариной оживлённо беседовали, не обращая внимания на шум. Темы находились сами собой. Оказалось, у меня с Кариной было много общего, и всё это хотелось обсудить. Мы читали одни и те же книги, смотрели одно и тоже кино. Возможно, мне это просто казалось, или я был пьян, но я был увлечён. Мне нравилось, что и как она говорила, мне нравилось, как она смотрела, мне нравилось, как она двигалась. Мне всё в ней нравилось, и это меня… беспокоило. Слишком неожиданно и быстро Карина вошла в мою жизнь. Я понимал, что завтра мне захочется её увидеть вновь, и я буду думать о ней. Неужели мимолетная встреча и яркий образ, который, скорее всего, является лишь плодом моего воображения, могут так серьёзно повлиять на меня? Возможно, я видел в Карине только то, что я хотел в ней видеть, то, что нужно мне было сейчас. И я это понимал каким-то отдалённым холодным разумом, но чувство увлечённости тем не менее только усиливалось. Возможно, завтра будет всё иначе, но сильный и притягательный образ останется, и он будет требовать новых подтверждений или опровержений. И я прекрасно осознавал, что с этим чувством мне придётся жить какое-то время.
Всегда весёлый и жизнерадостный Сергей на этот раз молчаливо наблюдал за нашим увлечённым разговором. Грустно улыбаясь, он смотрел на нас, иногда кивая, когда я или Карина вдруг обращались к нему за подтверждением сказанного. Лишь однажды он прервал нас, когда мы подъезжали к станции «Пушкинская», коротко бросив:
― Пора выходить.
Выйдя из метро, мы остановились около памятника Пушкину. Сергей, немного потоптавшись на месте, наскоро с нами попрощался. Он уже успел позвонить своим знакомым журналистам-полуночникам, и те позвали его в некий модный, популярный клуб, пообещав кучу впечатлений. Махнув ещё раз на прощание рукой, Сергей бросился ловить машину.
Карина жила недалеко от «Пушкинской», в переулке рядом с Каретным рядом. Как-то вдруг, внезапно оставшись вдвоём, мы замолчали, потеряв третьего незаинтересованного слушателя, и тихо шли безмолвно.
На бульваре было темно и пустынно, тускло горели фонари. Иногда пролетали мимо автомобили, освещая ярким светом фар улицу, здания, деревья. Карина прижалась ко мне и взяла за руку. Мы молчали и не спеша шли по бульвару в сторону Петровки. Было как-то по-особому спокойно и хорошо. Тихий летний вечер, волнующее молчание и милая девушка, мягко держащая тебя за руку. Всё это казалось мне и торжественным, и естественным одновременно.
Карина первой нарушила молчание.
― Пасмурно, ― тихо сказала она.
―Да-а, ― неловко и протяжно согласился я, немного смущаясь, сам не зная чего. ― Может пойти дождь, а у нас нет зонтов.
― А я люблю летний дождь. Он делает город совсем другим… — сказала Карина и потом, немного помолчав, вдруг спросила: — Ты видишь сны?
― Да, часто.
― И что ты видишь во сне?
― Очень многое. Иногда мне кажется, что я проживаю параллельную жизнь во сне, и эта жизнь так наполнена странными смыслами и знаками, что эта насыщенность меня и пугает.
― В этом нет ничего странного. Твои переживания просто играют, потеряв на время контроль. Я, например, обожаю сны. Даже страшные. Сон – это попытка стать свободным. Жаль, что практически всегда она обречена на неуспех… А что тебе снилось в последний раз?
Удивительным образом Карина затронула тему, которая меня действительно волновала, и именно сегодня. Я вспомнил ту неповторимо-печальную, волнующую и одновременно пугающую улыбку, которая приснилась мне прошлой ночью. Я ещё раз вспомнил этот сон и попытался определить то, что я тогда почувствовал. Неизвестная предопределённость… Да, наверное, именно так можно было охарактеризовать то чувство беспокойства, которое охватило меня во сне. Я чувствовал, что должно что-то произойти, что-то предопределённое и необходимое, но мне неизвестное и потому пугающее.
― Мне снилась улыбка, ― ответил я.
― Это хорошо, ― сказала Карина, бросив на меня сосредоточенный взгляд. ― Тебя ждёт что-то особенное и удивительное. По крайней мере, так трактует этот сон один из сонников, который я недавно читала.
Карина мягко улыбнулась, давая понять, что все эти толкования она воспринимает не слишком серьёзно, но искренне хочет верить, что подобные сны действительно к лучшему.
― Мне тоже часто снятся улыбающиеся люди, ― немного печально сказала она. ― Странно, но практически никто из них мне в жизни не знаком. А тех, кого я видела, я видела мельком, случайно, в метро, на улице, в университете, и никогда с ними не разговаривала. Всё-таки удивительная штука - сон. У него есть своя предопределённость. ― Карина замолчала на мгновение и добавила:― Неизвестная нам предопределённость…
Я на секунду замедлил шаг. Уж не читает ли мои мысли эта голубоглазая брюнетка? Меньше всего я верил в телепатию. Тогда что же это? Необыкновенное родство душ, когда даже мысли сходятся? Или случайность, появление которой подогрето общей темой и настроением? Чтобы это ни было, я был на удивление рад этому обстоятельству. Я шёл и общался с человеком, которому не надо объяснять свои мысли, своё настроение, потому что он чувствовал и понимал тебя без слов; и самое поразительное - это казалось естественным.
На Большом Каретном мы свернули под арку во двор старого здания и подошли к подъезду, над новой металлической дверью которого висел старый большой, красивый кованый карниз.
― Ну, вот мы и пришли. ― Карина повернулась ко мне.
Я всё ещё держал её за руку и неловко мялся на месте. Честно говоря, я не хотел её отпускать и готов был пройти этой ночью ещё пол-Москвы, просто держа её за руку. Я оглядел двор и дом.
― На каком этаже ты живёшь?
― На третьем, ― ответила Карина и показала на светящееся окно.
― Родители, должно быть, ждут.
― Да. Отчим. Он всегда беспокоится, когда я поздно возвращаюсь.
― А мама?
Как только это вырвалось у меня, я понял по выражению глаз Карины, что очень поторопился с вопросом.
― У меня нет мамы… ― сказала Карина. ― Она умерла.
― Извини, ― пробормотал я виновато.
Я почувствовал себя неловко, но Карина только крепче сжала мою руку и, пристально посмотрев мне в глаза, улыбнулась своей неповторимо милой и спокойной улыбкой. Так мы и стояли молча некоторое время, глядя друг на друга.
― Мне надо идти, ― тихо сказала Карина.
Я притянул её к себе, я чувствовал, как сильно бьётся её сердце, она чувствовала, как бешено стучит моё. Мной охватило волнение, которое я давно уже не испытывал. «Ведь мне не шестнадцать, и я не школьник-юнец», ― пронеслось у меня в голове. Я поцеловал её, она ответила. Мы стояли, обнявшись, ощущая необыкновенное притяжение. Нас охватило волшебное чувство покоя. Здесь и сейчас существовали только мы. Я не знаю, сколько времени мы простояли на крыльце, прижавшись друг к другу. Наверное, долго. Свет в окне на третьем этаже погас. Увидев это, Карина ещё раз тихо повторила:
― Мне надо идти.
Я отпустил её.
― Мы ещё встретимся? ― спросил я.
Карина что-то быстро написала на клочке бумаги и протянула мне:
―Позвони мне завтра… Я буду ждать.
Сказав это, она скрылась за дверью подъезда.
Когда я спустился с крыльца подъезда во двор, была уже глубокая ночь. Я машинально бросил взгляд на часы. Три часа. Было скорее рано, чем поздно. Я свернул в арку, в полную темноту, быстро прошёл под ней и выскочил в переулок. Тучи, затянувшие ночное небо, уже рассеялись. Бледный диск луны светил неярким отражённым светом. Я на минуту замедлил шаг. Город спал. Было непривычно тихо и пустынно. Кругом никого, только редкие фонари, как заснувшие постовые, стояли в отдалении друг от друга, освещая абсолютно пустынный переулок и припаркованные то тут, то там многочисленные автомобили. Было удивительно видеть всегда шумный и многолюдный город спящим. Я чувствовал потаённую силу в этом состоянии покоя погрузившегося в сон гиганта. Пройдёт всего несколько часов, и будет запущен механизм существования мегаполиса, который, потихоньку набирая обороты, раскрутит маховик бурной столичной жизни, чтобы вновь остановиться ночью, а затем снова начать своё движение с утра. Конечно, московская ночная жизнь не угасает, и где-то рядом со скоплением веселящегося ночью народа покой города не чувствуется так остро. Но здесь, в этом тёмном пустынном маленьком переулке, я видел тишину спящего города.
Совершенно один я шёл по тихому переулку в сторону Садового кольца. Освещённая магистраль, по которой пролетали автомобили, была уже рядом, когда я вдруг на тротуаре, на противоположной стороне переулка, заметил фигуру человека. Я не стал сбавлять хода. На углу дома, недалеко от тускло светящегося фонаря стоял мужчина. Я успел заметить только высокий силуэт и на мгновение вспыхнувший огонёк зажигалки, от которой мужчина прикурил сигарету. Присутствие кого-то, не идущего, не бегущего, а спокойно стоящего в темноте в такой час было странно и неестественно для этого пустынного места. Я шёл, краем глаза следя за тем местом, где я только что заметил неподвижную человеческую фигуру, и чувствовал, что за мной пристально наблюдают. Я не мог видеть лица мужчины, но вдруг мне показалось, что спокойно стоявший и куривший в темноте человек не только смотрел на меня, но ещё и улыбался. Воспоминание о сне прошедшей ночи разбудило во мне непонятное чувство тревоги и неуверенности. Я прибавил шагу и скоро очутился на улице. Оказавшись под защитой городских огней, рядом с широкой дорогой, я оглянулся, чтобы посмотреть ещё раз на странную фигуру в глубине ночного переулка. Но уже ничего не смог разглядеть. Я пытался вглядываться в темноту, но ничто уже не выдавало присутствия странного ночного курильщика.
Я вышел на Садовое кольцо и стал ловить машину. Через минуту меня подобрало такси, и я помчался в сторону моего родного Беляево.

Глава 2

Воскресное утро у меня началось часа в два дня. Проснувшись, я ещё долгое время валялся в постели, погрузившись в состояние блаженного безделья. Лёжа в постели, я смотрел, как солнечные лучи, пробиваясь сквозь шторы и тюль, раскрашивали стены моей комнаты в яркий жёлтый свет, и вспоминал вчерашний вечер.
Теперь, утром, я мог с уверенностью сказать, что Карина меня задела, я ею увлёкся. Для меня это было странным состоянием. Никогда ранее короткая встреча и один вечер с незнакомой ранее девушкой не могли так сильно взволновать меня. Не очень влюбчивый по натуре, я всегда достаточно спокойно и трезво относился к женщинам. Но Карина… И почему именно Карина? Я не знал, но раз за разом пытался мысленно нарисовать её притягательный образ. «Наверное, она просто милая и красивая девушка, с которой легко общаться», - подумал я, но сразу же решил, что это не так или не совсем так, а может быть, и вовсе не так. За тихим и милым образом скрывался сильный таинственный характер. Я, хоть и был затворником, никогда не был обделён вниманием девушек и видел разных – романтичных мечтательниц, милых пустышек, интеллектуально-истеричных зануд, прагматичных стерв и играющих чувствами (или пытающихся это делать) эмоциональных вампирш. Часто все эти образы благополучно сочетались и с регулярностью менялись в одной женщине. И я это понимал, а поняв, пытался читать характер. А Карина… У меня сложилось впечатление, что теперь изучать буду не я, а изучать будут меня…
В три часа дня я наконец вылез из постели, поборов крепнущую тягу к полуденному сну, и побрёл на кухню варить себе кофе. К сожалению, я не должен был позволять себе ни одной лишней минуты сладкой обломовской мечтательности. Гора бумаг и книг на письменном столе служили мне прямым укором. Надо было приниматься за работу. Когда я, приняв душ и выпив чашку кофе, уселся было за стол, раздался телефонный звонок. Это был Верхов.
― Ну, Руслан, давай рассказывай! ― весело крикнул он.
― О чём?
Сергей хихикнул:
— Как о чём? Что ты можешь сказать о Карине?
Я немного замялся, даже покраснел слегка:
— Приятная, умная девушка…
— Понравилась? — бестактно, напрямую спросил Сергей.
— Слушай, ты для этого мне звонишь?! — вдруг вскипятился я, как будто Сергей попытался бесцеремонно влезть во что-то, ставшее для меня чрезвычайно личным.
Сергей поспешил меня успокоить:
— Ну конечно, нет. — Он сразу перевёл разговор на другую тему: — Есть дело… Помнишь, я говорил тебе вчера о своей новой работе?
— На телевидении?
— Да. Кубарев мне предложил заняться одной исторической темой. Я хотел бы с тобой посоветоваться.
— Интересно. И о чём идёт речь?
— История ордена Храма... Я думаю, тебе не стоит напоминать, что это один из духовно-рыцарских орденов, созданных во времена крестовых походов. Кубарева интересуют исторические загадки, неоднозначности, связанные с этой темой. Человек он в меру исторически образованный, где-то читал и что-то слышал об интересной истории и печальном конце этого ордена. Тема на слуху и может быть интересна зрителям. Короче, нужен материал, на котором можно сделать добротную передачу по этому вопросу… Как думаешь?
Не сказать, чтобы я был сильно удивлён вопросом Сергея. В исторических и околоисторических кругах загадка ордена тамплиеров (храмовников) обсуждалась уже очень давно, сотни лет. И даже в школьном курсе по истории средних веков уделено немного места конфликту французского короля Филиппа IV и ордена Храма. В целом любой мало-мальски гуманитарнообразованный человек что-нибудь да знал об ордене тамплиеров, хотя бы из художественных книг. История рождения, существования и трагического финала ордена Храма оставила после себя массу загадок. Это стало благодатной почвой для появления огромного вала околоисторической литературы. Популярные книги окружили историю тамплиеров легендами и превратили её в особый, легко узнаваемый и популярный исторический бренд. В этом плане тема была действительно перспективна. Но красочно и интригующе осветить многовековую запутанную историю рыцарского ордена в рамках небольшой телевизионной передачи – по мне,это было задачей сколь амбициозной, столь и сложно выполнимой.
— Наше телевидение заинтересовалось подобной темой? — с недоверием спросил я.
— Ничего удивительного, — ответил Сергей, — сейчас это становится модно. Есть телезрители, которые не хотят смотреть примитивные шоу. Им интереснее и полезнее посмотреть на досуге какую-нибудь передачу про средневековых рыцарей, чем очередной раз кривиться на новый концерт старых звёзд. Да и сама тема чрезвычайно раскручена. Интерес к проекту обеспечен!
— Ну, предположим. — Мой природный скепсис был неистребим. — Предположим, что это может быть интересно, даже наверняка будет интересно… Тема тамплиеров сейчас очень востребована. В последнее время почти каждая вторая историческая книга, написанная о рыцарях, посвящена истории ордена Храма. И может быть, благодаря этой своей бешеной популярности, тема особенно трудна для профессионального освещения. Чтобы не опуститься до повторения уже не раз озвученных и переписанных банальностей и мифов, необходима нетривиальная трактовка, нужны имена, авторитеты, столкновение мнений, специфичный визуальный материал. В России этого практически нет. Это тема западной истории, и всех основных специалистов по ней можно найти только на Западе. Например, для французских историков тамплиеры – это особый объект национальной историографии, и не проходит, пожалуй, и года, чтобы во Франции не вышли очередное научное исследование или художественная книжка об ордене Храма. Как у вас с бюджетом? Предполагаете командировки в Европу?
Сергей тяжело вздохнул:
— Попал в точку. Денег и времени особо нет. Нужны учёные, специалисты и авторитеты в России, желательно с известным именем. Поэтому и звоню… Советуй.
Я на минуту задумался, перебирая в памяти знакомые фамилии известных историков-медиевистов:
— Есть у нас специалисты и в этой области. Если мне не изменяет память, жив ещё Андреев. В своё время он написал несколько книг по этой теме. Во Франции у него много знакомых и друзей, профессионально занимающихся этим вопросом. Но сейчас ему уже за восемьдесят, и ничего загадочного, как я знаю, в истории тамплиеров он не усматривал, несмотря на всю шумиху, связанную с этой темой.
— Это ты об академике Андрееве?
— О нём самом.
— Подойдёт, если, случаем, не впал в маразм.
— Хотя старику уже за восемьдесят, об этом можешь пока не беспокоиться… По данной теме ещё писал Зельдыш. Но этот уже, кажется, в Америке. Отчасти этой проблематикой занимались Федосов и Гаврильченков, ученики Андреева. С ними, я думаю, можно поговорить… А больше я и не помню никого. Может быть, кто-то из молодых этим интересуется. Но это надо отдельно изучать… Вообще же тема старая и в российских академических научных кругах уже давно не популярная. Публицистика, одним словом. На ней имя сделать нельзя. Растиражированная тайна, не имеющая приемлемого исторического объяснения, может быть объектом любопытства, а не серьёзного научного интереса.
— Ну что ж, можно начать и с Андреева. Есть какие-нибудь координаты?
— Тебе срочно? Завтра я встречаюсь со своим научным руководителем, Ракицким, - он с Андреевым в приятельских отношениях. Могу поинтересоваться.
— Отлично! Руслан, буду должен.
— Да пока не за что.
Повесив телефонную трубку, я задумался, разглядывая висевший на стене календарь. «Крестоносцы на российском телевидении? Что только не придумают наши массмедиа, чтобы развлечь уставшего от однообразия обывателя», - рассеянно подумал я и отметил попавшимся под руку фломастером двадцать девятое июня – последний день моего отпуска.
После, послонявшись по комнате, я всё-таки решился, нашёл листок бумаги с телефоном Карины и позвонил. Она ждала моего звонка - я это почувствовал. Мы договорились встретиться в среду вечером. Повесив трубку, взволнованный, я стал ждать этого дня. Это означало только одно – в моей жизни что-то начинает меняться.

В понедельник в первой половине дня у меня была назначена встреча на кафедре со своим научным руководителем, профессором Ракицким. У Ракицкого был перерыв между двумя лекциями, и потому он, не желая откладывать чтение на потом, решил сразу же посмотреть текст первой главы моей диссертации. Мы разместились в пустой аудитории, и профессор, поправив на носу маленькие круглые очки, стал тщательно изучать мой научный труд. Пока Ракицкий читал, я отрешённо разглядывал зал аудитории, думая о том, какое впечатление окажет на профессора моя, так и незаконченная, первая глава.
Стефан Петрович Ракицкий, худощавый седой профессор небольшого роста в неизменных круглых очках, вот уже пятьдесят лет преподавал в университете. Серый костюм, истоптанные полуботинки, тускло-печальный взгляд близоруких глаз, тихий, но твёрдый голос – таким Ракицкий запомнился многим поколениям студентов.
Про Ракицкого ходило много легенд и распространялись всевозможные слухи. Говорили, что он сын эмигрантов, вернувшихся в Россию из Парижа в конце двадцатых. Его отец, Пётр Ракицкий, молодой московский литературовед, после Октябрьского переворота эмигрировал во Францию, но там так и не прижился и, благодаря кое-каким связям в ОГПУ (об этом шептали злые языки), вернулся в Советскую Россию, где стал главным редактором одного слабо известного и малотиражного журнала. Уже в СССР он встретил свою будущую жену, у них появилось трое детей, две дочки и сын. Безжалостная коса сталинских репрессий, как ни странно, обошла семейство Ракицких стороной. Возможно, про белоэмигранта Ракицкого просто забыли – и такое часто бывало в те времена, - а может быть, он был кому-то нужен. Как бы то ни было, Пётр Ракицкий прожил очень долгую и спокойную жизнь и умер в начале семидесятых уже в весьма преклонном возрасте. Стефан Ракицкий, старший из детей, к тому времени уже был профессором МГУ и преподавал на историческом факультете университета. Своим звучным именем он был обязан отцу, который вдруг вспомнил про свои венгерские дворянские корни по материнской линии. При рождении мальчика Пётр Ракицкий настойчиво хотел назвать своего сына Иштваном, но под давлением родных принял более понятное русскому уху имя Стефан, от которого в своё время и образовалось венгерское Иштван. Сам отец со скрипом согласился на подобную адаптацию данного им ребёнку имени и всю жизнь называл Стефана Ваней, подразумевая под этим именем уменьшительную форму от Иштвана. Справедливости ради, надо заметить, что русской, немецкой и татарской крови в Стефане было не меньше, а может быть, даже и больше.
Всю свою жизнь Стефан Ракицкий посвятил преподавательской работе. Он занимался западноевропейской средневековой историей и потому, вдалеке от модных идеологических тем советского периода, не сделал себе громкого имени, не получил особых наград и званий. Тем не менее на факультете его все ценили и уважали, а он с чувством абсолютного равнодушия относился к постоянным попыткам плохо знавших его людей перекрестить его из Стефана в Степана. Он несколько раз ездил во Францию и Германию на стажировку, а также для работы в исторических архивах. Злые языки не раз утверждали, что Ракицкий так свободно посещал капиталистические страны не только потому, что свободно владел английским, немецким и французским языком, но и потому, что информация, которую он собирал в крупнейших европейских исторических архивах, каким-то образом была полезна партийным и иным советским органам.
Ракицкий был из тех преподавателей, которых студенты традиционно побаивались и уважали за их принципиальность и профессионализм. На факультете он пользовался славой известного эрудита и книгочея, который всегда требовал от студентов безусловного знания конкретного материала. Ракицкий не особо любил излишнее теоретизирование, отдавая предпочтение уверенному владению исторической фактографией. Профессор в этом плане был несколько старомоден, не раз утверждая, что историческая теория может изменить, но не может заменить исторический факт.
Ракицкий читал мою работу, иногда он хмурился, как будто пытаясь что-то представить и оценить, иногда на его губах появлялась едва заметная улыбка, которая практически мгновенно исчезала. При чтении текста Ракицкий не забывал делать карандашом короткие пометки на полях диссертации.
Когда чтение работы было закончено, Ракицкий внимательно посмотрел на меня, что-то обдумывая, и удовлетворённо заметил:
— Могу с уверенностью сказать, что текст вашей работы можно оценить весьма высоко. Есть интерес, есть знание материала, есть новые, хоть и спорные, трактовки. Я хотел бы ещё раз перечитать вашу работу дома и подготовить ряд замечаний. Я думаю, что детально мы обсудим ваш текст через неделю. – Ракицкий положил папку с диссертационной работой в свой старенький портфель.
Я надеялся услышать от Ракицкого более конкретную оценку своей работы. На необходимые исправления и доработки оставалось не так уж много времени, и пожелания научного руководителя были бы сейчас как нельзя кстати. Профессор, заметив некоторое смущение на моём лице, мягко улыбнулся:
— Я считаю, молодой человек, что у вас есть хорошие перспективы на защиту диссертации. Тема исследования средневекового миропонимания сейчас чрезвычайно востребована, я бы даже сказал, чрезмерно популярна. Вы попали в струю научного интереса. Сейчас многие пишут о том, как сильно отличались люди средневековья от современного человека. Средневековый человек по-другому видел, по-другому чувствовал, его представления сильно отличались от представлений современного жителя мегаполиса, страдающего ожирением и неврозами. И конечно, необходимо согласиться с тем, что тот мир был совсем другим по сравнению с нашим миром.
Ракицкий откинулся в кресле, скрестил по привычке руки на груди и продолжил:
– Средневековое мироощущение, яркое и чувственное, принципиально неотделимое от религиозных переживаний, представляло собой жгучую смесь добра и зла. Нашим современникам понять и принять этот мир достаточно сложно. Мы, оглушённые информационной революцией и позабывшие старых богов, строим в современности нечто, финал чего мы не можем даже прогнозировать. И в этих условиях мы ставим задачу понять прошлое, понять другой мир исторического человека. Это похвально. Но понять другой мир мы сможем только тогда, когда будем искать не расхождения, а сходства. Решив первую задачу, поняв, чем мы так отличны друг от друга, мы должны сделать шаг назад и посмотреть, чем же мы похожи с человеком другой исторической эпохи. За шелухой калейдоскопных событий мы должны увидеть зёрна исторического движения. В морской ряби, казалось бы, вызванной дуновением ветра, надо видеть силу мощного направленного течения, которое не вчера появилось и не завтра иссякнет. Прошлое, каким бы оно ни было другим и непонятным, сидит в нас, и ещё совсем неясно, как то, что было, влияет на то, что есть.
Ракицкий сделал многозначительную паузу. Казалось, профессор не замечал своего аспиранта, он задумчиво смотрел мимо меня. Для любителя исторической детали подобный теоретический выпад был не характерен. И я сразу отметил особое, слегка отрешённое настроение у профессора. Было заметно, что Ракицкого сейчас волнует совсем не работа его аспиранта, а нечто совсем иное, по важности, видимо, превосходящее мои диссертационные интересы. Что это было – объяснение с коллегами, ссора с близкими людьми, проблемы с водопроводом, погода или беспричинная вселенская грусть – понять было невозможно. Но я сделал единственно возможный вывод: обсуждение первой главы придётся отложить на неделю. Взятых за свой счёт четырёх недель отпуска катастрофически не хватало, а объём наработанного и требующего изложения материала предательски увеличивался.
Выдержавший долгую паузу, Ракицкий вдруг встрепенулся:
— Ну что ж, в общем, вы взяли хороший старт. Как говорится, открылся занавес, и действие началось. Пока никто, даже сам автор пьесы, не знает, чем закончится драма, но первый шаг сделан, и зрители требуют оправдать их внимание и доверие к автору... Впрочем, молодой человек, я с вами засиделся. Мне уже давно пора. Надеюсь, через неделю вы меня порадуете новыми страницами текста, и диссертация всё-таки начнет приобретать вид законченного целого.
Ракицкий посмотрел на часы и поспешно схватил портфель. Прощаясь, он неожиданно обернулся ко мне и как бы невзначай бросил:
— Совсем забыл. Ваши цитаты из Жака Ле Гоффа слишком натянуты и слабо привязаны к материалу, а перевод с французского просто ужасен, особенно на тридцать седьмой странице. Убедительно прошу, поработайте в этом направлении.
Ракицкий ещё раз улыбнулся своей неповторимой инквизиторской улыбкой и направился было к выходу. Но тут я вспомнил о Верхове и его телевизионных делах:
— Стефан Петрович, я хотел бы обсудить с вами один вопрос.
Профессор остановился, в вежливом ожидании застыв на мгновение:
― Если это не займёт много времени, а то мне надо успеть ещё зайти на кафедру.
― Один мой знакомый на телевидении пытается снять историческую передачу о рыцарях-тамплиерах, ― сразу в карьер бросился я.― Он попросил рекомендовать ему учёных специалистов в данном вопросе на предмет сотрудничества… И я подумал, что вряд ли кто лучше вас может сейчас проконсультировать телевизионщиков по этой теме, ― забыв об Андрееве, предложил я.
Я покраснел, увидев улыбку Ракицкого, и остро осознал, что корявая лесть глупа и бессмысленна, когда она бездарно оформлена и обращена к умному человеку. Ракицкий был великодушен.
― Ох уж эти тамплиеры, куда от них деться! ― воскликнул Ракицкий, добродушно рассмеявшись. ― Так много о них написано, и всё больше откровенные враки! Говорят, даже компьютерные игрушки на эту тему выпускают, а любой мало-мальски уважающий себя литератор хоть что-нибудь да скажет по вопросу тамплиерско-масонских тайн. ― Вдруг профессор сменил тон, заметив, как моё лицо залилось краской от неловкости положения. ― Однако, дорогой мой Руслан, этот интерес наших массмедиа я могу только приветствовать. Уж лучше тамплиеры, чем некоторые откровенно бессмысленные передачки. Только, Руслан, к сожалению, я в ближайшее время очень занят, да и тема, скажем честно, не совсем моя. Давайте я дам вам телефон одного моего знакомого, профессора Андреева. Он всё-таки считается у нас крупнейшим отечественным специалистом по крестоносцам, обратитесь к нему. Я его предупрежу. Ему будет приятно, да и заработает, может, чего...
Ракицкий порылся у себя в портфеле, нашёл в нём блокнот, оторвал один листок и крупными цифрами написал телефон Андреева, а рядом дописал название книги - «Рыцари Храма» и год её издания - 1982.
― Позвоните Андрееву, а эту книжку я советую вам посмотреть, чтобы сложилось некоторое представление об авторе. Очень интересная, полезная и редкая книжка.
Бросив ещё раз взгляд на часы, Ракицкий подхватил свой портфель и быстро вышел из аудитории.
Мне повезло. Если бы не мудрая тактичность Ракицкого, я мог бы попасть в неприятную ситуацию в случае, если мой научный руководитель заинтересовался бы телевизионным проектом Верхова. Ракицкий мог ступить на территорию другого, а это в научных кругах, десятилетиями формирующих поля деятельности, и у первых номеров, культивирующих эти поля, не особо приветствуются. Как и у крупных хищников, у учёных очень сильно чувство территории, и вторжение в чужую тематику часто чревато охлаждением отношений и конфликтами. Срабатывает простой животный комплекс владения или человеческий интерес защиты собственности. Пусть даже Ракицкий в дискуссии может быть много интереснее Андреева (а я в этом был практически убеждён), но ведь нельзя обойти стороной признанного специалиста, как нельзя одному льву безнаказанно охотиться на территории другого льва. Ну, раз нельзя, значит нельзя.
Домой не очень хотелось. Я ещё раз посмотрел на листок бумаги с телефоном Андреева и названием книги и решил заглянуть в читальный зал библиотеки МГУ.
Когда я забрался в картотеку, я не поверил своим глазам. Список публикаций Андреева был весьма внушителен, и в нём было немало книг, посвящённых крестоносцам вообще и тамплиерам в частности, но «Рыцарей Храма» там не было. В одном из самых полных собраний книг МГУ по гуманитарным наукам не было книги профессора МГУ! Это могло быть только в двух случаях – либо книга издана очень небольшим тиражом, и на библиотеку гуманитарных факультетов её просто не хватило, либо она ещё в советские времена внесена в какой-то нехороший список. Недолго думая, я отправился в фундаментальную библиотеку МГУ на Моховой. Но и там на мой запрос только развели руками – такой книги нет и никогда в списках не было. Моё любопытство росло. Ещё не увиденная и не прочитанная книга стала возбуждать во мне интерес. Оставалось только одно место, где я мог её найти. Это был Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) на Профсоюзной. В ИНИОНе есть все книги, когда-либо издававшиеся в СССР по тематике гуманитарных наук. Славившийся ещё в советские времена своими общественно-политическими дискуссиями в области буфета ИНИОН был всегда достаточно закрытой библиотекой. Но к счастью, в своё время по рекомендации кафедры, как аспиранту МГУ, мне удалось получить читательский билет в этой библиотеке.
Долго искать в картотеке книгу Андреева на этот раз не пришлось. Я заказал её в хранилище и через час уже держал в руках экземпляр «Рыцарей Храма». Тысяча девятьсот восемьдесят второго года издания, двести пятьдесят страниц, неяркая, мягкая обложка, мизерный для советского времени тираж – пятьсот экземпляров. Книга была написана доктором исторических наук Андреевым В.А. в соавторстве с неким кандидатом исторических наук Полуяновым В.К. На первый взгляд ничем не примечательная, сугубо научная книжка. Только на форзаце большой синий штамп – «строго для служебного пользования». Чем могла прогневить советскую политическую систему небольшая книжка о тамплиерах? Этот синий штамп только ещё сильнее подогрел во мне любопытство. Мельком, ещё раз просмотрев всю книгу, я открыл её на первой странице и погрузился в чтение.
Не могу сказать, что книга меня сразу увлекла. Тяжёлое нагромождение дат, цитат и ссылок поначалу казалось мне чрезмерным. Но чем дальше я читал, тем более увлекался текстом. Авторы, казалось мне, играли, создавая невидимую нить диалога с читателем. Они то усложняли текст, то максимально упрощали его, то досконально обсуждали мелкие детали, то взлетали в небеса тотального обобщения. Сначала меня удивляла даже не фактическая сторона книги, а манера изложения. Местами своим набором рассуждений и умозаключений она напоминала даже не исследование учёного, а мистический рассказ. Некоторые абзацы книги странным образом больше походили по поэтической ритмике на заклинания, чем на научный текст. Чем дальше я читал, тем острее чувствовал особое влияние текста, своей энергетикой погружавшего в исторический материал.
Постепенно нить повествования стала вырываться из рамок строго научного анализа, в тексте появились странные параллели, связывающие орден храмовников с тайными средневековыми учениями, катарской ересью, движениями масонов и древнееврейскими легендами. Всё это скорее напоминало исторический триллер, а не научное исследование. Конечно, авторы по традиции преподносили этот пересказ мистических и исторических теорий как критику буржуазных концепций истории тамплиеров, но это больше походило на попытку поставить вопросы о тайном смысле существования средневекового ордена и сущности его организации, нежели на разоблачение мистических теорий. Оправданное чувство недоверия к странной концепции книги, которая больше задаёт вопросов, чем даёт ответов, у меня тем не менее совмещалось со всё более возрастающим интересом. Материал захватывал своей непредсказуемостью и попыткой в этой непредсказуемости построить логику разных исторических связей и отношений. Всё больше погружаясь в него, я понял, что авторы, изучив массу исторических деталей, почувствовали, впрочем, как и многие другие историки, некую тайну ордена, которая своей непостижимостью притягивала и заставляла вопрошать.
Увлечённый чтением, я только подобрался к середине книге, когда вдруг передо мной возникла фигура библиотекаря в образе молодой привлекательной девушки. Она сурово и одновременно отрешённо посмотрела на меня, а потом немного раздражённо объявила:
― Мы закрываемся, молодой человек. Уже пора сдать книгу.
Я огляделся. В зале, где я сидел, я был один. Часы показывали шесть вечера. Я нехотя расстался c «Рыцарями Храма» и направился к выходу.
На улице я автоматически пошёл к метро и спустился под землю. В голове у меня вертелось только что прочитанное высказывание средневекового трубадура Гио де Провена: «Крест – тот путь, на который их направил Бог, и по которому Бог их ведёт».

Глава 3

Как я и предполагал, договориться с Андреевым о встрече не составило большого труда. Когда академик услышал от Верхова, что речь пойдёт о его любимых храмовниках, он с радостью согласился, а когда Сергей добавил, что итогом нашей работы может стать и неплохой дополнительный заработок, Андреев заметил, что готов с нами встретиться когда угодно, но только желательно у себя дома, потому что передвигаться в его годы на дальние расстояния стало достаточно трудно.
Вечером мы с Верховым приехали к Андрееву в гости в его большую профессорскую квартиру в доме на Фрунзенской набережной. Дверь нам открыл сам академик, облачённый в штаны с вздутыми коленками, жёлтую рубашку и вельветовую жилетку тёмно-коричневого цвета. Седой сгорбленный старик, опираясь на палочку и шаркая старыми тапочками, проводил нас в свой кабинет и показал рукой на потёртый кожаный диван, который был, по всем признакам, одногодок со своим хозяином.
— Все мои на даче, а я вот за сторожа, — сказал Андреев и медленно опустился в кресло, стоявшее рядом с его большим письменным столом. — Итак, молодые люди, вы интересуетесь историей ордена Храма, и ваш интерес не есть простое любопытство. Не так ли?
— Вы абсолютно правы, Василий Алексеевич, — начал Верхов. — Дело в том, что один из центральных телеканалов готовит цикл передач на историческую тему, и одна из передач должна быть посвящена истории ордена храмовников. Мы справедливо полагаем, что эта тема не только интереснее, но и полезнее в образовательном плане, чем разговоры о том, что лучше носить в этом сезоне и какую музыку слушать.
— Ну что же вы, дорогой мой…
— Сергей.
— …дорогой мой Сергей. Не стоит так уж прямо рубить с плеча. Я, например, в свои восемьдесят с лишним иногда с удовольствием смотрю передачи про современную моду и музыкальные клипы. Видите ли, молодые люди, история без современности пуста и бессмысленна, впрочем, так же справедливо и обратное. И нам, историкам, приходится искать ту единственно правильную ниточку, которая может и должна связывать прошлое и настоящее, предлагая нам вариант осмысленного будущего… Однако вернёмся к теме. Что вас или, уж позвольте так говорить, нас (если я правильно понимаю, мы и будем подбирать материал) может заинтересовать в этой печальной истории, которая, к сожалению настоящих специалистов, стала уже неприличным штампом?
— Цикл передач на историческую тему, который сейчас готовится на телевидении, получил вполне рабочее название «Тайны истории». Таинственные стороны исторических событий всегда привлекают зрителя. Поэтому и в нашем случае стоит сделать акцент именно на этом.
Андреев едва заметно усмехнулся:
— В нашем ремесле говорить об ордене Храма и промолчать о тайнах его рождения и гибели становится практически невозможно. Это стало общим местом, традицией, странной данью исторического интереса. Понимаю, что зрителя нельзя привлечь банальными объяснениями произошедшего, но поверьте мне, если бы мы могли с большой точностью восстановить все события прошлого, мы удивились бы простоте объяснения любого исторического факта. Всё в истории объяснимо, а мистика появляется только там, где не хватает документов, терпения и пытливого разума. Огромная разница между сохранившимися историческими документами и историческим вымыслом становится тем более очевидна, чем больше ты изучаешь конкретный материал.
Сергей нервно заёрзал на стуле. Меньше всего на свете он хотел услышать сейчас, что тайны ордена тамплиеров и нет никакой, что она есть всего лишь плод буйного воображения писателей от истории. Но даже если это и было так, его задача, как поставщика материала, состояла совсем в обратном.
— И всё-таки, Василий Алексеевич, неужели в истории храмовников не было ничего, что оставило бы свой необъяснимый след, свою тайну?
— Знаете ли, молодой человек, человеческий разум может найти загадку даже в падении осеннего листа. Что уж говорить о драматической судьбе средневекового ордена! Давайте попробуем оценить всё сами, — сказал академик.
Андреев поудобнее устроился в своём кресле и начал свой рассказ:
— Орден был образован в 1119 году, по одним сведениям, или на год раньше — по другим, неким шампанским рыцарем Гуго де Пейеном для охраны дорог в окрестностях Иерусалима и защиты паломников от многочисленных бандитов, промышлявших в окрестностях города в те времена. Первоначально в орден входили всего девять рыцарей. В 1128 году появляется Устав ордена, одобренный Собором в Труа и, по слухам, составленный при помощи самого Бернара Клервоского, одного из главных проповедников крестовых походов и великого интеллектуала средневековья. Орден, получивший благословение папы, стал быстро расширяться и укреплять свои позиции не только на Святой земле, но и в Европе. Со временем он превращаяется в сильную и очень эффективную военную организацию. В Иерусалиме орден Храма для своей резиденции получил помещения мечети Аль-Акса. До обращения в мечеть халифом Омаром это была базилика в честь Пресвятой Богородицы, которая в свою очередь была построена на территории легендарного Храма Соломона. Именно поэтому орден и получил название «Бедные рыцари Христовы Храма Соломона».
Прошло совсем немного времени после организации ордена, когда он достиг на Святой земле и в Европе огромного влияния и богатства. Прямое покровительство папы и жёсткая организация позволили стать тамплиерам самым могущественным из существовавших тогда военно-монашеских орденов. Они подчинялись непосредственно папе римскому и были освобождены от уплаты церковной десятины. Ни светские, ни духовные власти не могли судить тамплиеров и налагать на них какие-либо наказания. Орден Храма владел многочисленными землями и замками, покрывшими всю Европу и Ближний Восток своей сетью. У храмовников был свой флот, который зарабатывал большие деньги на перевозках паломников к святым местам. Ордену жертвовали большие состояния многие именитые люди того времени. Именно орденские казначеи первыми придумали векселя на предъявителя, чек и все виды кредита. Паломники, отправляясь в долгое путешествие к святым местам, оставляли храмовникам свои сбережения, взамен получая расписки, по которым они могли получить оставленную сумму уже на месте, безусловно, за вычетом определённых комиссий. Интересно, что лично члены ордена не могли обладать никакой собственностью. Все деньги, замки и земли принадлежали самому ордену, но не его членам.
Тамплиеры были богаты, может, даже очень богаты, но стяжательство не было их основной целью. Их основной целью была война против неверных. На Ближнем Востоке, возможно, не было более непримиримых противников мусульман, чем орден Храма. У тамплиеров была небольшая, но хорошо организованная армия. Многие современники, в том числе и мусульмане, признавали, что по храбрости и умению тамплиерам на Ближнем Востоке не было равных. Во всех крестовых походах после образования ордена самыми стойкими и самыми опытными воинами были тамплиеры. Им поручали самые опасные задания, и никогда не было случая, чтобы они отступили перед неприятелем. Среди господствующей в те времена феодальной вольницы тамплиеры выделялись жёсткой военной дисциплиной и беспрекословным подчинением нижестоящих вышестоящим. На поле битвы без приказа командира тамплиеры не могли ни начать сражение, ни отступить – всё это каралось исключением из ордена и смертью. Для них существовала или победа во имя Господа, или смерть во имя Господа. Ихдевизомбылислова «Non nobis, Domine, non nobis, sed tuo nomini da gloriam!» (Не нам, Господи, не нам, но имени твоему ниспошли славу!) Их знамя было окрашено в чёрно-белый цвет и называлось gonfanon baussant (пегое знамя). Чёрный цвет должен был означать готовность умереть за дело веры и непримиримость к врагам веры, а белый говорил об их любви к Богу и чистоте. Все рыцари носили белые плащи с нашитыми на них алыми восьмиконечными крестами. Интересно, что орденские сержанты и нанятые местные наёмники (туркополы), служившие в отрядах храмовников, носили исключительно чёрные одежды.
Трагический финал ордена был предопределен потерей владений на Святой земле. Тамплиеры были последними из крестоносцев, кто оставил Ближний Восток. Именно они до конца обороняли стены Акры в 1291 году и практически все погибли, включая Великого Магистра Гийома де Боже, защищая оставшихся в городе женщин и детей от гнева мусульманских воинов. Именно под стенами Акры закончилась славная история ордена и начался трагический исход в никуда. Ближний Восток был для них домом,и потеряв его, храмовники потеряли смысл своего существования. Только победоносное возвращение на Святую землю могло спасти орден, но этому уже не суждено было произойти. Христианская Европа на долгое время потеряла всякий интерес к Ближнему Востоку.
После ухода с Востока оставшиеся в живых тамплиеры обосновались сначала на Кипре, потом они перенесли свою штаб-квартиру в Париж. Французские короли, ещё со времён Людовика Святого, которого тамплиеры выкупили из плена, всегда с особым расположением относились к ордену, часто поручая им контроль над своей казной. Дом ордена Храма в Париже стал одним из финансовых центров средневековой Европы. Тамплиеры обладали могуществом, каким ранее не обладала никакая организация. Ничто не предвещало скорого и трагического конца. Король Филипп Красивый, казалось, особо благоволил ордену. Во время восстания в Париже в 1306 году он укрылся от разгневанных парижан за стенами замка тамплиеров. Жак де Моле, последний Великий Магистр, был даже крёстным отцом дочери Филиппа, а сам Филипп просил орден принять его в свои ряды почётным членом.
Но, несмотря на все эти внешние признаки благополучия и силы тамплиеров, королевскими легистами давно уже была подготовлена секретная операция по уничтожению ордена. В один день (а было это в пятницу 13 октября 1307 года) королевские стражники арестовали практически всех тамплиеров по всей Франции. Никто из них не оказал никакого сопротивления. Жак де Моле был арестован лично разработчиком коварного плана, особо приближенным королевским легистом и хранителем королевской печати, Гийомом де Ногаре.
Храмовников обвинили на церковном суде в страшных грехах: отречении от Иисуса Христа путём оскорбления Креста, содомии, поклонении идолам и отказу в причащении телом Господним. Основой этих неправдоподобных обвинений стали показания одного бывшего рыцаря-тамплиера, осуждённого за уголовные преступления. По его словам, каждый новый член организации во время ритуала вступления в ряды ордена должен был плюнуть на распятие и поцеловать в копчик Магистра. Этот же человек утверждал, что в ордене существовал тайный культ поклонения странному идолу, который не имел определённого названия, но вошёл в историю процесса под именем Бафомет (скорее всего, трансформированное имя Магомета). Слухи приписывали этому идолу образ нечеловеческой демонической головы. Все обвинения были сколь гнусны, столь и нелепы, не имели никаких подтверждений, кроме признательных показаний, выбитых из несчастных под пытками. Но расчёт был верен – чем более нелепа ложь, тем охотнее в неё верят.
И хотя процесс по делу тамплиеров проходил с разной степенью успеха на протяжении семи лет, трагический финал его был предрешён. Великий Магистр Жак де Моле и командор Нормандии Годфруа де Шарне были сожжены на костре как нераскаявшиеся еретики 18 марта 1314 года. Орден был разгромлен и больше никогда уже не восстановился… Ну вот, молодые люди, история интересующего нас объекта вкратце.
Всё время, пока Андреев рассказывал нам историю ордена Храма, мы внимательно его слушали. И уже после того, как старый академик, откинувшись в кресле, замолчал, с интересом оглядывая нас, я спросил его:
— И всё-таки, Василий Алексеевич, чем же был обусловлен печальный конец ордена? Почему Филипп Красивый пошёл на этот беспрецедентный процесс над воинами-монахами? Неужели все те обвинения, которые были выдвинуты в адрес ордена, имели под собой какие-то основания?
Андреев, не раздумывая, бросил всего только одно слово:
— Деньги. — Академик на минуту замолчал и потом добавил: — Филиппу Красивому нужны были деньги. Конфискованное имущество ордена попало в руки королевских управляющих, и тем самым король решил свои финансовые проблемы. Это была не первая операция Филиппа подобного рода. До этого он похожим образом расправился с ломбардскими банкирами и парижскими евреями. Вся эта история имеет абсолютно банальное и единственно верное объяснение. Власти нужны были деньги, и они инициировали суд над лже-еретиками, чтобы захватить имущество богатого ордена. Понимаете, орден Храма со своими идеями освобождения Святой земли оказался в прошлом. Наступили другие, прагматичные времена, главными героями которых стали такие беспринципные люди, как Гийом де Ногаре и Филипп Красивый.
Андреев достал откуда-то из стола трубку, набил её табаком и, не торопясь, закурил. По комнате быстро распространился приятный табачный аромат с оттенком вишни и ванили. Глядя, с каким удовольствием академик раскуривает трубку, я размышлял о перспективах нашего проекта. Рассказ Андреева я с интересом выслушал, но то, что тот рассказал, а скорее, его исследовательская позиция мало вдохновили меня. Я, безусловно, верил Андрееву и в чём-то был абсолютно согласен с ним – причину любой исторической трагедии надо связывать с вопросом власти, как политической, так и финансовой. Но где же здесь загадка? Где тайна? Где вопросы, на которые сложно ответить? Кубарев, оценив нашу позицию, скорее всего, грустно покивает и скажет нам, что эта тема зрителю будет не интересна. Очевидная историческая истина не вызывает интереса уже тем, что она очевидна, подозрительно очевидна… и может вообще не являться истиной.
Я вспомнил прочитанную не далее как вчера книгу, автором которой был тот же самый академик Андреев, который сидит сейчас передо мной и рассказывает абсолютно типичную версию истории тамплиеров. Как сильно отличалась позиция автора книги от озвученной только что позиции академика. Наверное, время вносит свои существенные коррективы в то, что мы думаем, и то, как мы смотрим на вещи. Когда я подумал об этом, во мне вдруг проснулся маленький бунтовщик, дух противоречия которого заставил меня вступить в дискуссию.
— Но неужели все факты истории ордена можно абсолютно точно и однозначно объяснить? — начал я рассуждать вслух, обратив на себя внимание дымящего трубкой Андреева. — Ведь существовали же моменты в исторической жизни ордена, которые допускают, по крайней мере, несколько толкований. Начнем с самого рождения ордена. Почему девять благородных и богатых шампанских рыцарей покинули свою родину, свои семьи и организовали на Святой земле достаточно узкое сообщество воинов-монахов? Неужели борьба с неверными и охрана дорог были единственными их целями? Сложно представить, что эта горстка людей могла обеспечить безопасность паломников в предместьях Иерусалима. Более того, очень сложно объяснить тот факт, что на протяжении девяти лет состав маленького ордена оставался практически неизменным. Их оставалось девять человек. Как мог столь малочисленный отряд выполнять те задачи, о которых он торжественно объявил? Те же девять лет практически никто из хронистов не упоминает об ордене Храма и его рыцарях, хотя те живут во дворце самого Иерусалимского короля Балдуина II, бывшей мечети Аль-Акса, стоявшей на месте легендарного Храма Соломона. Более того, некоторое время спустя король меняет резиденцию, переезжая в Башню Давида и оставляя свой дворец тамплиерам. Откуда такая благосклонность к маленькому отряду крестоносцев? Может быть, они выполняли какую-то более важную миссию на Святой земле, чем просто охрана дорог?
Андреев улыбнулся, своим снисходительно-благосклонным видом показывая, что всё, что я говорил, ему приходилось слышать уже не раз, и сейчас дилетант от истории в очередной раз пытается ступить на неблагодарную и зыбкую почву догадок и домыслов, которые очень далеки от исторической истины.
— Чрезвычайно похвально, молодой человек, что вы так эрудированы, но всё, что вы рассказали, не имеет никаких подтверждений. В ранние годы своего существования орден не имел установленной структуры и организации. Цели и задачи его были оформлены только после утверждения Устава в 1128 году. Именно тогда он получил особые преференции от папы, именно тогда начался серьёзный приток новых членов, и именно тогда орден стал обретать черты реальной военной организации. До того момента мы можем говорить о группе единомышленников, которые, скорее всего, были организаторами, а не исполнителями духовной воли многих. Да, миссия у них была, но это была вполне реальная миссия пропаганды и подготовки рождения нового военно-монашеского ордена. Эту миссию они выполнили успешно.
— А как вы относитесь к утверждению, что сюзерен первых рыцарей Храма, граф Шампанский, специально направил их на Ближний Восток с особым заданием?
Андреев окинул меня своим взглядом и повёл шеей, как будто ему внезапно стал тесен воротник рубашки. Я понял, что своим видом он хочет показать лёгкое раздражение моим стремлением в отстаивании околоисторических легенд.
— Этот миф вообще не имеет ничего общего с реальностью. Во-первых, не все рыцари были шампанскими дворянами, а во-вторых, самого графа Гуго Шампанского не было среди основателей ордена - он вступил в орден много позже под воздействием проповеди благородных религиозных идей тамплиеров.
Я не сдавался:
— А как можно объяснить все странные детали процесса по делу тамплиеров и событий, ему предшествовавших? Почему практически все тамплиеры сдались королевским стражникам без сопротивления? Куда делись огромные, по слухам, богатства ордена? Остались свидетельства самих тамплиеров, что за несколько часов до начала арестов замок Тампля в Париже покинул обоз, состоявший из многих повозок. Говорили, что именно на этих повозках храмовники перевезли своё богатство к побережью, а потом на кораблях отправили в безопасное место. И есть ещё один вопрос. Почему большинство тамплиеров во время следствия признали большую часть выдвинутых против них обвинений?..
Андреев поднял руку, прося этим движением меня остановиться:
— Не торопитесь, молодой человек. Я уже слишком стар, чтобы поспевать за вашими яркими впечатлениями. — Андреев выпустил клуб дыма. — Я попытаюсь ответить на вопросы последовательно. Тамплиеры были арестованы все в один день. У них просто не было времени организовать сопротивление или бежать. Последнее удалось лишь малому количеству счастливчиков. Их были единицы. Согласитесь, полицейские операции, подобные той, которую провёл Филипп, часто проводились и в дальнейшем - и практически все они окончились успехом внезапно нападавшей стороны. Всё было чётко просчитано и грамотно организовано – надо отдать должное подлому таланту Гийома де Ногаре. Что касается несметных богатств ордена, то эта тема сильно мистифицирована. Да, тамплиеры были богаты, но легенды об их несметных сокровищах, вывезенных с Востока, не имеют под собой никаких оснований. Всё имущество тамплиеров было арестовано королём и описано. Его размеры были не так уж скромны, но они явно не вязались с мифическими объёмами сокровищ, приписываемых ордену. Как всегда, недостаток информации сыграл на руку больному человеческому воображению, которому свойственно преувеличение. Эпизод с золотым обозом в ночь перед арестами, скорее всего, является плодом чьего-то воспалённого воображения. Его существование не подтверждено никакими документальными свидетельствами, а его следы так никогда и не были найдены. И наконец, почему многие, я подчеркну, многие, но далеко не все храмовники признались в приписываемых им религиозных преступлениях. Они просто пытались спастись. Признавая выдвинутые против них обвинения, тамплиеры были уверены в том, что заслужат прощение и искупление вины, которой не было. Королевские законники не жалели уверений в том, что так оно и произойдёт, идя тем самым на откровенный обман. Тех же, кто не хотел признаваться в том, что не совершал, ждали пытки, после которых их либо заставляли признаться, либо обрекали на долгую и мучительную смерть. Вспомним печальную истину признательных показаний, о которой говорил один из тамплиеров: «Пытка спрашивает - боль отвечает».
Таковы законы реального, а не художественного исторического жанра. Коварство, предательство и жестокость одержали верх над благородными рыцарскими идеалами служения христианству. Это исторический факт, как бы мы к нему ни относились.
— Опираясь на вашу логику, — сказал я, — следует откинуть любые варианты связи тамплиеров или последователей тайной орденской организации с масонами. Ведь многие масонские ложи, включая розенкрейцеров и членов шотландской ложи, утверждали, что тамплиеры были их предшественниками, что именно скрывшиеся от преследования храмовники в дальнейшем образовали первые тайные общества «вольных каменщиков».
Андреев нахмурился, недовольный моей настойчивостью:
— Многочисленные масоны не имеют никакого отношения к тамплиерам. Всё это игра в традицию или, точнее сказать, желание её обрести. По большому счёту, все эти масонские ложи есть лишь группы людей, которые, играя в таинственность, пытаются тем самым поднять свою значимость в глазах других, убедить всех в том, что они обладают некой тайной властью. Масоны очень эффективно использовали человеческую страсть к тайне, эксплуатируя её в большинстве случаев радивсё тех же денег. Естественно, ради достижения необходимых результатов масонам нужна была легенда их возникновения и организации. Именно поэтому появился абсолютно целенаправленно созданный и поддерживаемый миф о связи масонов и тамплиеров. Мало того, масоны нашли мистические связи тамплиеров с местом, где находилась их главная резиденция, с Храмом царя Соломона. Эти профессиональные любители таинственности утверждали, что храмовники стали наследниками неких мистических знаний древнего царя Соломона и мифического строителя Храма мастера Хирама. Но, как это ни печально звучит для многих сторонников этой сказочной версии появления масонов, все эти рассказы с научной точки зрения являются полным бредом. Они не выдерживают никакой исторической критики. Да, в истории ордена Храма есть неоднозначно трактуемые факты, но это абсолютно не значит, что историю этой организации необходимо превращать в путаную череду мистических отношений и событий. — Андреев заметно волновался, а его слабый старческий голос приобретал более жёсткие, металлические нотки. — Доходит до того, что многие околоисторические исследователи утверждают, что тамплиеры уже в Средние века обладали знаниями того, что земля круглая, и даже неоднократно плавали в Америку и спрятали там свои сокровища.
Я пожал плечами:
— Эта легенда имеет под собой свои исторические основания. Васко да Гама, Генрих Мореплаватель и даже Христофор Колумб были членами ордена Христа, португальской организации, которая брала своё начало в португальском доме ордена Храма.
Андреев возмущённо фыркнул на моё замечание, нервно пустив клубок табачного дыма.
— Всё это из области абсолютно бездоказательных измышлений, молодой человек. В исторической науке не должно быть никакой профанации. Учёные, если они дорожат своим высоким званием, обязаны оперировать только теми фактами, которые имеют четко подтверждённую интерпретацию. Люди, не способные или не желающие увидеть истину, ловят её тень, бессмысленно жертвуя правдой во имя бесплодных и ложных идей. Когда человеку нужны лёгкие объяснения, он никогда не будет читать научных книг, а скорее окунётся в художественную литературу, чтобы найти в ней не попытку объяснения, а увлекательный сюжет. Всегда существует выбор – можно живописать историю рыцарей Храма в стиле Мориса Дрюона или играть в неё как Умберто Эко, а можно её сделать объектом научного знания, и тогда упорно и настойчиво, камешек за камешком, отметая всё бездоказательное и неподтверждённое, строить здание исторической истины… Выбор за вами.
Андреев снова выпустил сизый клуб табачного дыма и выжидательно посмотрел на меня. Я не мог остановиться - скорее всего, уже из вредности, чем из принципа. Что поделаешь, в моём и так совсем не сахарном характере скрывались эти маленькие пакостные нотки. У меня оставался последний, наверное, самый весомый аргумент в нашем споре:
— Василий Алексеевич, недавно я читал вашу очень интересную и содержательную книгу под названием «Рыцари Храма». Её трактовка истории тамплиеров серьёзным образом отличается от заявленной вами сейчас.
Я не ожидал такой бурной и скорой реакции академика. Он ещё раз презрительно фыркнул и бросил на меня испепеляющий, гневный взгляд.
— Эта книга, к сожалению, самое худшее творение в моей научной практике! — в сердцах воскликнул Андреев, добавив эмоций отчаянной жестикуляцией. — И в том, что у вас сложилось превратное представление об истории ордена Храма, я должен винить, наверное, самого себя. Никогда не стоит ввязываться в сомнительные проекты… На будущее, молодой человек, я убедительно вам советую обратить внимание на другие мои книги.
Сергей, видя, что мы с академиком добрались до точки кипения, и мой спор с Андреевым приобретает черты не нужного никому препирательства, решил выступить посредником и прекратить мои попытки проверить научные убеждения академика на прочность.
— Василий Алексеевич, я думаю, нам стоит обсудить сейчас некоторые вопросы, связанные с телепроектом. К фактической стороне истории ордена Храма мы ещё вернёмся позже.
И Сергей с головой погрузился в тему составления проекта сценария, определения круга привлекаемых к сотрудничеству лиц, распределения обязанностей участников проекта, очерчивания необходимого объёма исторического материала и его источников. Настроение Андреева, слегка подпорченное моим дилетантским вмешательством, постепенно стало улучшаться и совсем изменилось в положительную сторону, когда он узнал предполагаемую сумму гонорара. Мы ещё долго обсуждали все детали организации программы, стараясь обходить содержательный аспект. Составление сценария программы было поручено Верхову, который вместе с Андреевым должен был расписать основные вопросы сюжета передачи. В перерыве долгой беседы повеселевший академик даже сам сварил и угостил нас кофе, с удовольствием и гордостью поведал, что особый рецепт приготовления этого напитка он узнал в Турции, когда принимал участие в совместной советско-турецкой научной экспедиции на гору Арарат. После кофе он ещё долго рассказывал нам о том, где побывал и что повидал в своей жизни.
Когда мы попрощались с Андреевым, было уже одиннадцать часов вечера. Выйдя на улицу, Сергей укоризненно бросил мне:
— Руслан, ты бы понежнее вёл себя со старыми академиками. А то распугаешь всех. Где мы потом насобираем заслуженных и уважаемых?
— Ты прав, — вздохнул я, — но, боюсь, с Андреевым у нас всё тайное в истории станет явным. Про другие версии и интерпретации истории ордена придётся забыть. С нашей стороны это будет великим упущением.
Сергей хитро улыбнулся:
— А зачем нужны редакторы? Ты не представляешь, какая сила заключается в, казалось бы, простых предметах – ножницах и клее. Нужна тайна – она будет у нас!
— Бедняга Андреев. Он даже не подозревает, что против него уже плетут телевизионный заговор, — полушутя сказал я.
— Успокойся. Бедняга Андреев будет доволен. Никто особо не покушается на его мнение.
— Это не мнение. Это сильно аргументированная научная позиция. Странно только одно… Эта книга…
— Та книга, которую ты прочитал недавно?
— Да, его книга. Книга, которую он написал двадцать один год назад.
Сергей пожал плечами:
— Странный человек. Не понимаю, как можно так не любить то, что написал, даже пусть с тех времен твоя точка зрения сильно изменилась.
— Я бы понял, если у человека за такой долгий период так сильно изменился взгляд на исторический объект, но в ней чувствуется другое… настроение.
— Настроение? — удивился Сергей.
— Да, настроение, стиль, мировоззрение, способ мышления – назови это как угодно… Не Андреев написал эту книгу.
Сергей удивлённо посмотрел на меня:
— Как? А кто же?
— Я думаю, книга от начала до конца написана его соавтором, неким Полуяновым. И чувствуется, что этот человек в своё время был тесно связан с академиком, а сейчас тот его сильно недолюбливает.
Сергей бросил на меня встревоженный взгляд и сухо спросил:
— С чего ты взял?
— Это видно хотя бы по той реакции, которую вызвал мой вполне безобидный вопрос. Кстати, я, хоть и не считаю себя абсолютным профаном в современной историографии, никогда раньше не слышал этой фамилии. В университете он не преподавал. Наверное, это был какой-нибудь аспирант… Обыкновенное дело, молодой учёный в качестве особой благодарности за успешно организованную публикацию берёт в соавторы своего научного руководителя. Этакий взаимно полезный научный симбиоз.
Сергей активно закивал, откровенно зевая и посматривая на часы:
— Да, похоже на это.
— Может, узнать, кто такой Полуянов?
Сергей с большим сомнением посмотрел на меня, глаза его подозрительно забегали.
— Не думаю, что это понравится Андрееву, — настороженно сказал он.
— Ты прав, — согласился я, но про себя решил всё-таки навести кое-какие справки.
— Ладно, созвонимся. — Сергей махнул рукой на прощание и бросился ловить машину в центр.

Глава 4

Я откровенно волновался перед встречей с Кариной. Волновался, как подросток, пригласивший свою первую любовь в кино, зная, что сегодня они будут вдвоём, и она будет оценивать то, как он одет, как он ведёт себя, как он умеет говорить и шутить. Что может быть опаснее для увлечённого мужчины, чем придирчивый взгляд его избранницы, которая с особой, понятной только женщине, логикой будет проводить его всестороннюю оценку. Конечно, никакие мелочи не пройдут мимо всевидящего женского ока, но что из этих мелочей станет для неё существенным, а что покажется совсем неважным? С точки зрения мужчины предугадать это сложно. Иногда даже красивая, с женской точки зрения, форма мочек уха может решить вопрос симпатии. Или это очередная мужская иллюзия?
Я повертелся перед зеркалом. Мужчины, будучи одни, иногда позволяют себе такие слабости. В принципе, хорош. Конечно, я не мачо и не утончённый аристократ, тело моё далеко от совершенства, а рост всего лишь чуть выше среднего, манеры и привычки мои скорее рабоче-крестьянские, чем дворянские, но комплексовать по этому поводу уже нет никакого желания и, что более существенно, времени. Не тот возраст. Причёсан, побрит, надел новую рубашку, и вот сейчас даже одеколоном на себя побрызгаю. Практически готов. Бью копытом в предвкушении торжественной победы.
На столе немым укором лежала груда бумаг. Я совсем забыл про диссертацию. Между тем мой творческий отпуск рано или поздно должен был закончиться. Я бросил грустный взгляд на календарь и обведённую фломастером дату — двадцать девятое июня. Я подумал о том, что к назначенному сроку не успею закончить текст. Это было печально, но почему-то сейчас меня это мало волновало. Я ждал вечера и надеялся, что он оправдает все мои ожидания. Настало время восстановить в памяти тот порядок необходимых действий, который называется ритуалом ухаживания. В этом плане я обладал чрезвычайно скудным воображением. Будучи активным домоседом, я слабо разбирался в многообразии культурных точек столицы и надеялся на хороший экспромт и вдохновение.
Она была красива. Это я понял, увидев её, стоящую около выхода из метро. Красива по-особому. В ней не было яркой шикарной красоты юга или тихой простоты и привлекательности севера, её красота не была эмоционально кричащей, но в тоже время она не была похожа на обаятельную скромницу и недотрогу. Не слишком современна, но и не старомодна, не пустышка, но и не занудная умница с набором характерных эмансипаций как бы интеллектуальной женщины. В ней не было тех разных условностей, которые калечат образ любой женщины, пытающейся походит на кого-то или что-то. В ней не было фальши. Она была красива, потому, что она была сама собой, такой, какой она мне и понравилась.
— Привет. — Я сразу же поцеловал Карину и бросил свой взгляд на часы. — Я опоздал?
— Нет. — Она улыбнулась. — Это просто я пришла раньше.
— Я думал, девушки обычно опаздывают.
— Не все.
Я неуверенно потоптался на месте, пытаясь придумать, куда мы могли бы сейчас отправиться. В этот солнечный безоблачный день я бы с удовольствием пошёл и выпил хорошего, холодного пива. Ничего более приличного мне на ум не приходило. Но разве можно было так начинать знакомство с интеллектуальной и воспитанной девушкой? Карина спасла ситуацию, взяв инициативу в свои руки.
— На Крымском Валу открылась выставка графики. Может, сходим туда? — неуверенно спросила она, чувствуя, как я лихорадочно и бестолково пытаюсь сообразить, какую культурную точку столицы надо выбрать для посещения.
От метро «Кропоткинская», места нашей встречи, это было совсем недалеко, и мы отправились туда пешком. Карина взяла меня под руку. Как и любой другой мужчина, я шёл гордый и довольный тем обстоятельством, что рядом со мной идёт такая красивая девушка.
— Как твоя диссертация? — задала Карина, казалось бы, дежурный вопрос.
— Да ничего, продвигается, — вяло ответил я, лишний раз отметив про себя, что скоро любой невинный вопрос про диссертацию будет вызывать во мне острое чувство вины и раздражение на свою леность.
— Ты будешь кандидатом исторических наук?
— Да, но до этого и для этого надо ещё много что сделать. — Я усмехнулся, пытаясь придать нашему разговору шутейный тон. — Для начала надо написать хотя бы текст.
— Мне кажется, у тебя всё получится. Ведь это важно для тебя, — с самым серьёзным видом заметила Карина.
Я кивнул и улыбнулся. Я видел её глаза, добрые, благожелательные, открытые. Меня очень тронуло это абсолютно естественное и нелицемерное чувство сопереживания и обеспокоенности моей научной судьбой. Сам я довольно скептически относился к перспективам своей учёной карьеры, придавая всему, что связано с обучением и наукой, скорее аспект хобби, нежели практический характер. Наличие или отсутствие учёной степени вряд ли могло серьёзно повлиять на мою повседневную жизнь, работу, мои отношения с друзьями и коллегами. Все мои диссертационные хлопоты, а самое главное, их конечный результат так мало были связаны с реальной жизнью книготорговца Кондратьева, что любой искренний интерес к этой теме вызывал во мне чувство благодарности. Вдохновлённый этим обстоятельством, я всю дорогу рассказывал Карине о мировоззрении людей средневекового общества. Она внимательно слушала, задавая вовремя и к месту умные вопросы. Впервые я видел девушку, которая не только позволяла мне рассказывать себе о таких далёких и путаных материях, как миропонимание исторического человека, но и с интересом участвовала в диалоге. Я всё больше осознавал, что Карина особенная, её женская проницательность удачно сочеталась с логикой пытливого мышления, а её красота была неотделима от её глубокого, острого, но в тоже время такого женского ума.
На выставке были представлены графические работы совсем незнакомых мне современных художников. Мы долго бродили по полупустым залам и разглядывали картины. У меня никогда не было особенного художественного чувства. Мне сложно было аргументировать, какая картина хорошая, а какая плохая. Просто мне что-то нравилось, а что-то нет, причём я никогда не мог ни эмоционально, ни разумно подкрепить свои предпочтения. Это нравится, а это нет - вот и всё тут.
Карина, показывая на какие-то картины, спрашивала моё мнение. Я поддакивал, многозначительно кивал, пытаясь имитировать некую заинтересованность. Карина лишь улыбалась в ответ, видя, как я, театрально сдвинув брови, разглядываю какую-нибудь картинку с зарисовками черноморского побережья. Увидев, как я очередной раз зевнул в кулак, она дипломатично заметила:
— Думаю, тут нет больше ничего интересного.
Мы уже шли к выходу, как вдруг она остановилась у одной работы. Небольшая картина, выполненная как зарисовка. Долина, покрытая редким лесом, а в центре на высоком скалистом холме полуразрушенный готический средневековый замок с высоким донжоном. Неприступные стены, как будто являвшиеся продолжением скал, были вырисованы с особой тщательностью, так же как и башня донжона, лишённая крыши, но сохранившая дотошно восстановленные на бумаге чёрные следы пожара. Художник, видимо, пытался с особой достоверностью восстановить вполне определённый образ исторически реального заброшенного жилища средневекового феодала – и это ему удалось. Профессионально выполненная работа на весьма распространённую тему вида средневековых замков. Ничего необычного. В плане тематики и исполнения картина была типична, если не сказать заурядна. Но что-то привлекло внимание Карины в ней. Она с явным любопытством разглядывала её, изучая детали. «Н.Румянцев. Замок» - было написано под рисунком.
— Красивый вид, — задумчиво сказала Карина, посмотрела на моё кислое лицо и решила: — Но, я вижу, нам пора.
Когда мы вышли на улицу, я сразу предложил зайти в ближайшее приличное кафе, которое знал. Искусство искусством, а подкрепиться никогда не помешает, подумал я, мудро рассудив, что нигде так успешно нельзя продолжить свидание, как в милом и уютном кафе.
Сразу заказал себе холодного пива. Я говорил о живописи. Рассуждать о прекрасном, потягивая прохладный живительный напиток, было куда приятнее, чем бегать по галереям, это прекрасное изучая. И хотя познания мои в художественном искусстве были более чем скромны, своими замечаниями на тему живописи я просто хотел заинтересовать свою королеву сегодняшнего дня. Карина увлечённо слушала меня. Её искренняя заинтересованность меня окрыляла, и я, вдохновлённый пониманием и расположением красивой девушки, готов был говорить и говорить, пытаясь произвести на неё впечатление.
— Иногда чёрно-белое графическое изображение несёт в себе куда больший заряд художественного смысла, нежели какая-нибудь акварель или масло, — говорил я, увлекаясь темой. — Бедность в цветовой гамме заставляет обращать больше внимания на технику исполнения и красоту линий. Чёрно-белая простота, оставляя в стороне цветовое восприятие, делает художественный образ более чётким и завершённым и концентрирует внимание на его основной идее. Мне кажется, графический рисунок в своём искусном и правильном исполнении есть искусство для разумного восприятия в отличие, скажем, от картины в цвете, дающей пищу художественному впечатлению. Чёрно-белая бедность выпукла, разумна и человечна, тогда как богатая палитра практична, чувственна и природна. В окружающей нас природе нет чёрно-белого противопоставления, там вообще нет, и не может быть цветового столкновения, природа живёт многообразием и богатством красок. Человек же пытается природное разнообразие заключить в рамки чёрно-белой дихотомии, разбавленной для жизненности непонятной и большой массой серого, - человеку так легче ориентироваться, так понятнее и проще. Этот разумный принцип используется везде – в познании, искусстве, морали.
Карина заинтересованно посмотрела на меня, как будто услышав то, что и ожидала услышать от меня.
— Ты хочешь сказать, что в мире нет абсолютов? И точно так же, как нет белого и чёрного, так нет добра и зла. И только человек использует эти понятия для удобства, создавая свой моральный мир? — спросила она.
— Да, примерно именно об этом я и хотел сказать, — ответил я, ещё раз отметив про себя удивительную проницательность Карины.
— Любой искренне верующий человек, наверное, поспорил бы с тобой, — задумчиво произнесла Карина. — Моя бабушка всегда говорит, что человеку нельзя ставить под сомнение то, что от него не зависит, и то, от чего он может зависеть сам.
— Мудрая бабушка, — сказал я. — Но где-то я уже слышал это…
— Может быть. Моя бабушка изучает историю Древнего мира.
— Твоя бабушка историк? — Я оживился. — Так, значит, мы с ней коллеги. И чем она занимается?
— История древних финикийских городов и Карфагена.
— Неординарно. Весьма неординарно. Бьюсь об заклад, специалистов в данной области у нас в стране можно пересчитать по пальцам.
Карина только улыбнулась.
— Да, по пальцам одной руки… Моя бабушка всегда хотела быть оригинальной и ни на кого не похожей. Причём во всём… Обычно ей это удаётся.
— Уже сейчас представляю себе яркую, экстравагантную, активную старушку, и непременно в женской шляпке.
— Что ты, совсем нет! — Карина рассмеялась. — Она маленькая седая умная женщина. А шляпки она вообще терпеть не может. Не её стиль, говорит. Она любит ирисы, как и я, и с удовольствием готовит борщ с пампушками. Говорят, раньше она делала это практически каждый день. Но после того как потеряла своего сына, моего отца, она это делает очень редко, только тогда, когда я к ней приезжаю в гости… Бабушка говорит, что раньше она готовила только для сына, а теперь – для меня. Я у неё единственная внучка… Когда я бываю у неё и ем её знаменитый борщ с пампушками, она сидит рядом и смотрит на меня. Говорит, что в этот момент я особенно похожа на своего отца.
— А твой отец?.. — нерешительно спросил я.
— Я его практически не знала. Когда его не стало, я была совсем маленькой, — как-то отрешённо и грустно ответила Карина, отводя глаза.
После кафе мы долго гуляли по улицам центра города. Спешащие куда-то автомобили, торопящиеся жители мегаполиса, шум большого города – мы не замечали всего этого, это было не с нами, это было даже не рядом, а где-то за стеной, в другой, обычной жизни, казавшейся такой далекой и ненастоящей. Нам было хорошо вместе. Карина, доверчиво прижавшись ко мне, с улыбкой на губах слушала, как я, поймав вдохновение слова за хвост, всё говорил и говорил. О Москве, о книгах, о фильмах, о дальних странах и загадочном слове «корнет-а-пистон», которое, как, оказалось, имеет вполне определённый смысл.
Мы не заметили, как включили фонари. Иллюминация вечернего города раскрасила улицы в разноцветный яркий свет. Суетящийся деловой дневной люд потихоньку уступал город вечернему народу, разноликому, праздному и работящему, печальному и весёлому, но уже не такому одинаковому, как был днём. Мы молча стояли, сцепившись руками, и совсем не хотели расставаться. Мы не успели надышаться друг другом, мы не успели почувствовать друг друга, мы не хотели порознь, в одиночку провести этот вечер. Для того чтобы это изменить, нужно было немного - один вопрос и один короткий ответ. Но так всегда страшно и так всегда жутко волнительно задавать этот, такой разный по форме и содержанию, но всегда такой ясный по смыслу, единственный вопрос дорогому человеку, которого ты не можешь и не должен вот так отпустить. Я потёр нос - признак волнения – и смело, как мне показалось, выдохнул:
— Может, чаю… или там, чего ещё… У меня дома есть прекрасный чай…
Совсем не думал, что буду бояться, обычно мне это давалось совсем легко и непринуждённо. Я стушевался, хотя её глаза не могли меня обмануть, не должны были меня обмануть. Она сказала: «Да».

Прошла неделя согласованного с Ракицким срока, когда я должен был принести очередные страницы своей диссертации. Но работа продвигалась совсем неважно, я не мог сосредоточиться, в голове царил сумбур и лёгкое, весеннее, несмотря на время года, настроение. С непременным желанием повиниться за своё нерабочее поведение я и отправился в университет, думая встретить Ракицкого на кафедре.
На кафедре никого не было, кроме лаборантки Марины. И хотя Марине было уже за пятьдесят, никто никогда её не называл по отчеству. Она работала на кафедре уже очень давно. Я помнил её грозный взгляд ещё с тех времен, когда восемнадцатилетним первокурсником появился на кафедре. Тогда она мне казалась чрезвычайно серьёзным и важным лицом в маленьком научном сообществе отдельной кафедральной комнаты. И только впоследствии, на старших курсах, когда мы познакомились поближе, я открыл в этой строгой, на первый взгляд, женщине весёлого приятного собеседника и очень доброго, открытого человека.
Высокая, полная Марина сидела у компьютера и что-то сосредоточенно набивала одним пальцем.
— Здравствуй, Русланчик, — весело прощебетала она, увидев меня в дверях комнаты. — Заходи, заходи… Чаю хочешь? Только вскипел.
— С удовольствием.
Марина вскочила из-за стола, достала из шкафа две старенькие чашки и пачку печенья.
— Компьютер новый на кафедре появился. Это какой прогресс с последнего-то! Сколько ж я раз им говорила: замените, а не то кувыркнётся в самый неподходящий момент, а там бланки, формы и ещё бог знает что. Ну, вот купили. Спасибо нашим молодым, а то старички ходят только да плечами пожимают – они всё ещё на счётах считают да на печатных машинках стучат…Как у тебя дела-то? Защита скоро?
— Надеюсь, через полгода. Но написать ещё надо, — грустно заметил я.
— Не из последних дураков – напишешь, никуда не денешься.
— Надеюсь… А Ракицкий сегодня не появлялся?
— Не будет сегодня Петровича. Позвонил с утра - заболел, просил отменить все занятия и консультации. А ты к нему? Ты бы предварительно поинтересовался по телефону, а то, видишь, без толку приехал.
— Ну почему же без толку. Я, может, к вам заехал - проведать, поболтать, чаю попить.
Марина рассмеялась.
— Ну да, ну да… Дождёшься от вас внимания! — прыснула она, а потом участливо спросила: — Вопрос-то серьёзный? Может, созвониться со стариком?
— Да нет, ничего срочного. Прочитал по его рекомендации книжку, хотел поинтересоваться насчёт других работ автора.
— Кто такой?
— Полуянов… Не слышали?
Марина на минуту задумалась, с любопытством посмотрев на меня.
— Полуянов? — заинтересованно переспросила она.
— Он самый.
— Да-а, — протянула Марина, отхлебнув чая. — Был такой у нас на факультете в своё время.
— Полуянов окончил исторический факультет? — заинтригованно спросил я.
— Учился у нас, потом закончил аспирантуру, защитил диссертацию. Как же его звали?.. Слава, Вячеслав, кажется…. Научным руководителем у него был сам Василий Алексеевич Андреев, наш академик. Ну, этого-то знаешь, наверное.
Я кивнул.
— А на какой кафедре он учился?
— На нашей, конечно, — ответила Марина, обратив внимание на моё удивлённо-озадаченное выражение лица. — Именно поэтому я и запомнила его. Знаешь, сколько народу я перевидала на факультете – всех не упомнишь… Но своих, кафедральных, большинство я всё-таки помню. Я тогда только на работу устроилась. В тот год был очень хороший выпуск. Интересные, умные были ребята. Полуянов числился в любимчиках у Андреева. У них и тема исследования была одна и та же. Какой-то средневековый орден крестоносцев…
— Орден Храма, тамплиеры?
— Точно, они самые… Чаю ещё хочешь?
— Не откажусь, — сказал я, обнаружив, что чашка моя опустела, а в руке осталось надкусанное печенье.
— Полуянов был красивым парнем. Высокий, темноволосый, зеленоглазый, всегда аккуратно одет, девочкам очень нравился. — Марина налила ещё две чашки чая и не без особой гордости прибавила: — К тому же умный.
— И где же сейчас этот красавец и умница?
— А кто его знает… Исчез.
— Как исчез?! — удивился я.
— Так и исчез, — ответила Марина, тяжело вздохнув. — В восемьдесят третьем, если мне не изменяет память, его как перспективного учёного отправили в научную командировку во Францию. Я сама готовила справки, характеристики на него. Уехал на несколько месяцев и не вернулся. Здесь у него остались жена, малолетний ребёнок.
— Сбежал?
Марина неуверенно пожала плечами:
— Говорят, сбежал. Помню, приходили вежливые люди в штатском из КГБ, общались с преподавателями и однокурсниками Полуянова, чай пили… Вот за этим же столом сидели. Один такой рыжий, кучерявый, анекдоты всё рассказывал. Его я хорошо запомнила – уж слишком весёлый был для такой серьёзной организации. Потом забрали все документы по Полуянову и ушли. Андреев и заведующий кафедрой получили строгача по партийной линии. Но шума большого не было, и об этом деле решили поскорее забыть. Зачем лишний раз привлекать внимание к факультету.
— А как же сам Полуянов?
— Не знаю. С тех пор его никто не видел и не слышал. Пропал… — Марина сделала паузу. — Я вот думаю, если человек сбежал, должен же он был хоть как-то объявиться, дать о себе знать. Ну, пусть раньше он боялся, но ведь уже почти двенадцать лет ни КГБ твоего нет, ни Советского Союза. А о человеке ни слуху ни духу. Может, его уже и нет давно в живых. Странная история… Может, ещё чаю?
Я посмотрел на часы и отрицательно покачал головой:
— Мне уже пора.
Марина печально вздохнула. Ей было скучно одной на кафедре, и она с удовольствием поболтала бы со мной ещё о чём-нибудь.
Выйдя из здания университета, я направился в библиотеку. И хотя дома меня ждала моя многострадальная диссертация, я решил дочитать книгу Полуянова до конца.
Драматическая судьба автора только подогревала мой интерес к этому труду. На страницах этой книги везде были разбросаны вопросы, ответов на которые не было.
Автор с восторгом культивировал и подогревал мистическую тайну рождения, жизни и смерти ордена, все выводы оставляя на совести читателя. Белые и чёрные одежды, патетика бескомпромиссной войны за веру, самоотречение от мира и откровенное стяжательство, самоотверженный героизм и банальный, грубый разбой, пример высокого служения идеям христианства и тайный культ осквернения Креста с поклонением идолу Бафомету, честность, верность идеалам и предательство – всё это в наивысших своих формах нашло отображение в истории ордена, представляя из себя замысловатый, загадочный клубок отношений. Иногда складывалось впечатление, что существовало два ордена. Один верой и правдой служил Христу, показывая яркий пример религиозного подвижничества, а второй, прикрываясь именем своего близнеца, был создан для выполнения загадочной тайной миссии, смысл которой так и остался неясен. Почему тамплиеры часто действовали вопреки воле и логике крестовых походов? Существовали ли на самом деле тайный культ ордена Храма и идол, которому они поклонялись? В чём истинная причина гибели ордена и общего смирения перед обстоятельствами? Вопросы, в книге были только вопросы…

Глава 5

Верхов уговорил меня начать работу над телевизионным проектом вместе с ним. Своё согласие я дал без долгих раздумий. Признаюсь, я и сам этого хотел - я всё больше и больше интересовался историей ордена Храма.
Сергей познакомил меня с Кубаревым. Небольшого роста в дорогом клетчатом пиджаке, шустрый, вечно торопящийся куда-то человек с кричащими манерами и снобизмом телевизионщика. Кубарев, забравшись в своё большое кожаное кресло, выслушал наши предложения и, когда мы закончили рассказывать, удовлетворённо хлопнув в ладоши, торжественно объявил:
— Подходит! Будем работать… Только старичка своего подготовьте. Я так понял, что он из марксистов-материалистов. А нам нужна интрижка и дыму, дыму побольше. Народу это нравится.
Верхов повеселел.
— Так что давайте, ребята, за работу. — Кубарев встал и посмотрел на часы. — Через неделю жду ваши предложения по сценарию, варианты текста, картинки и так далее. И попробуйте найти ещё какого-нибудь специалиста в качестве говорящей головы. А потом будем подбирать группу и - вперёд!
Жизнь завертелась. В короткие сроки мы должны были подготовить и представить свои идеи. Чем больше я узнавал об истории Ордена Храма, тем больше меня захватывала эта тема. Я отложил свою диссертацию и дни напролёт проводил в библиотеке, читая книги о тамплиерах.
Никогда ранее ни по одной из исторических тем я не встречал такого огромного расхождения во мнениях. Для одних, тамплиеры были истинными рыцарями, духовными воинами Христа, которые отдавали свою жизнь ради идеалов освобождения Гроба Господня, но были коварно преданы светской и духовной властями, боявшимися усиления крестоносного воинства. Для других, орден Храма представлял собой тайную организацию идолопоклонников и еретиков, удачно маскировавшихся под истинных служителей церкви и заслуженно понёсших тяжёлую кару за свои прегрешения перед Богом и Церквью. Для третьих исследователей, посвятивших время изучению мелких исторических деталей и игнорировавших решительные выводы, орден был всего лишь удобным историческим объектом, препарирование которого приносило определённые научные дивиденды. Четвёртые, самые многочисленные авторы, сосредоточившись на мистической стороне истории ордена, пытались доказать существование особых отношений между тамплиерами, масонами и тайными организациями древности и современности. История тамплиеров стала странным фетишем исторической тайны. Большой интерес к этой теме эксплуатировался даже разработчиками компьютерных игрушек, которые из исторической трагедии делали квесты и стратегии.
Андреев, узнав о перспективах проекта, был очень доволен. С Верховым мы несколько раз заезжали к нему посоветоваться и обсудить материал. Чувствовалось, что старику не хватало внимания, не простого человеческого внимания, которое часто требуется пожилым людям, а профессионального научного интереса к его мнению, его позиции. Историческая наука была его жизнью, с изучением истории у него было связано всё. И он не разделял себя и свою профессию. Материальная и даже моральная оценка труда интересовала его меньше, чем сам процесс изучения и обсуждения темы. Академик с огромным удовольствием беседовал с нами, хотя не обходилось и без споров. В моих с Андреевым стычках Верхов неизменно оставался мудрым арбитром, который мог успешно обойти острые углы и погасить разгоравшийся костёр противостояния. К Верхову академик особенно благоволил, называл его не иначе как «Серёженька», тогда как ко мне чаще всего обращался просто «молодой человек», а имя вспоминал только в особые минуты расположения. Меня он недолюбливал, хотя до открытых столкновений вне научного обсуждения, препирательства не доходили.
Старик в качестве необходимого отступления от темы, за чашкой турецкого кофе, который он готовил на удивление хорошо, любил рассказывать о своих научных экспедициях. В эти минуты на него нападало благостно-ностальгическое настроение, и он мог долго, попыхивая вкусным английским табаком, рассказывать об особенностях новгородской берестяной письменности или вооружении монгольского воина времён Чингисхана.
Вопрос о книге Полуянова я больше не поднимал, но меня так и подмывало поинтересоваться у Андреева насчёт отношений с бывшим учеником. Сильное любопытство снедало меня изнутри. Я прекрасно понимал, что этот разговор был бы Андрееву очень неприятен, и даже знал почему, но в ответственный момент всё-таки не смог сдержаться. Однажды Верхов поинтересовался у академика, много ли у того было учеников, и чем они впоследствии занимались. Андреев стал с удовольствием перечислять фамилии профессоров и учёных знаменитостей, которым он, по его словам, дал путёвку в жизнь. В этом длинном списке фамилия Полуянова, естественно, отсутствовала. И тут я не преминул вставить:
— А как же Вячеслав Полуянов?
Я действительно не хотел ничего плохого, фамилия бывшего ученика Андреева просто сорвалась у меня с губ. Негативную реакцию Андреева несложно было предугадать. Он сразу же замолчал и посмотрел на меня жёстким, почти ненавидящим, взглядом. На несколько секунд в комнате повисла гнетущая тишина.
— Ну, что ж, молодой человек, если вы хотите знать моё мнение об этом человеке, я скажу… — с явным недовольством сказал Андреев. — Да, был у меня такой ученик, талантливый ученик, скажу даже, очень талантливый ученик. У него были великолепные перспективы для продолжения научной деятельности, но, к сожалению, история, я имею в виду, история как наука, его интересовала мало. Он с головой погрузился в мистику, выискивая в истории не реальную жизнь реальных исторических людей и культур, а тайные знаки, эти химеры научного знания. Все его теории не выдерживали никакого критического анализа и не могли найти никакого исторического подтверждения. Его неуёмное воображение помешало ему стать учёным. То, что случилось с ним впоследствии, лишь печальный итог его ошибок и заблуждений.
— И что же с ним случилось? — спросил я, как будто был совсем не в курсе того, что произошло с Полуяновым.
— Он сбежал на Запад, бросив жену и ребёнка.
— И вы его никогда больше не встречали и не слышали о нём? — не унимался я.
— Нет, не слышал, и слышать не хочу! Как историк он умер и умер уже давно. И прошу вас, больше не будем об этом, — резко ответил академик.
Наверное, я сильно расстроил Андреева, вскрыл его старые раны. В тот вечер старик был особенно раздражителен и молчалив. На вопросы Верхова он отвечал коротко и часто невпопад, подолгу смотрел в окно, о чём-то задумавшись. В итоге он сказался уставшим и выпроводил нас раньше обычного. Когда мы спустились на улицу, Сергей укоризненно помотал головой, заметив:
— Не стоило тебе давить старику на мозоль. У нас есть дело, которое надо сделать, а выяснять никому не интересные детали старых отношений академика можно и в другое время.
В целом я был согласен с Сергеем и чувствовал себя виноватым. Но мне почему-то казался важным этот вопрос отношений Андреева со своим бывшим учеником. Я подозревал, что у Полуянова могла быть какая-то шальная идея истории храмовников, не нашедшая своего отражения в публикациях, и Андреев знал о ней. Коварное любопытство толкало меня в эту загадочную область, грозя окончательно испортить мои отношения с академиком.

С Кариной я теперь виделся почти каждый день и уже с трудом мог обходиться без её голубых глаз, длинных, волнистых тёмных волос, нежного голоса и доброй улыбки. Мне с ней было по-особенному хорошо и спокойно. Мы могли подолгу сидеть на скамейке в парке, и она, положив свою голову мне на плечо, говорила, говорила о самом разном. Рассказывая о новых туфлях или делясь своими впечатлениями о только что прочитанной книге, она поднимала голову и хитро, с улыбкой внимательно смотрела на меня, пытаясь понять, слушаю ли я её. Бывало и так, что, положив мне голову на плечо, она молчала, нежно прижимаясь ко мне. И в этот момент мне казалось, мы были самыми счастливыми людьми на свете, потому что мир, немного замедлив свой бег, теперь крутился вокруг нас. В эти минуты, ослеплённым и оглушённым своим внутренним покоем, нам казалось, мы были центром и смыслом всего существования, всё происходящее вокруг представлялось неким динамичным фоном великолепной картины, в центре которой были я и она.
Мы встречались где-нибудь в центре города и долго гуляли по тихим улочкам и переулкам летней Москвы. В выходные центр города был тихим и пустынным – толчея и суета будничной московской жизни исчезала, народ уезжал за город. Без особой цели мы бродили меж старых разваливающихся домов начала прошлого века и солидных кичливых дворцов начала нынешнего. Карина прекрасно ориентировалась в архитектуре Москвы и устраивала мне бесплатные экскурсии, рассказывая о том, что было, и посмеиваясь над тем, что есть. Её мама была архитектором, и потому стили и направления московских построек были для Карины не просто словами, а вполне конкретными формами домов, тихо доживающими свой век где-нибудь в маленьких незаметных переулках рядом с яркими представителями так называемой элитной недвижимости.
За всё это время мы ни разу не были в ночном клубе или на дискотеке. Карина не любила подобные заведения, не перенося громкую музыку и бестолковое многолюдье. Она была не из тех, кто мог отдыхать в таких местах, предпочитая тихие улицы шумным магистралям. В этом мы были схожи.
Мы гуляли до наступления ночи, а потом ехали ко мне. Предварительно Карина всегда звонила домой, придумывая новый повод и новую подружку, у которой она должна была заночевать. Она чувствовала, что отчим всё прекрасно осознаёт, но таковы были правила игры всех девушек со своими родителями. Я слышал, как отчим тяжело вздыхал в трубку, понимающе говоря: «Ну, что ж, передавай привет подружке…»
Однажды Карина позвонила мне в середине дня. Она радостно объявила:
— Я испекла пирог.
— И? — вопросительно протянул я, подозревая, что сегодня летних экспедиций в центр Москвы не будет.
— И я приглашаю тебя сегодня к себе его попробовать. Ты же не хочешь, чтобы я его съела одна?
— Нет, не хочу. Ты сильно располнеешь.
Карина рассмеялась:
— И ты меня разлюбишь?
— Ну конечно, нет, — уверил её я. — А отчим?
— Он на работе. Будет вечером, — сказала Карина и, смеясь, добавила: — Давай, давай, собирайся, лежебока. И купи что-нибудь к чаю, на всякий случай. Вдруг мой пирог тебе не понравится.
По дороге я купил ирисов, бутылку вина и… конфеты с печеньем (а вдруг, правда, пирог будет не очень съедобным – мне ещё не довелось проверять кулинарные способности моей Карины). Через час я уже стоял на пороге крыльца со старой кованой крышей.
Открыв двери, Карина сразу же бросилась мне на шею с возгласом:
— Руся! Какие же они красивые!
Я понял, что это было сказано о цветах. Карина была сегодня необычайно эмоциональна и воздушна, её по-детски радостное настроение сразу передалось и мне. Взяв у меня цветы, она побежала на кухню за вазой, а я прошёл в гостиную.
Нельзя сказать, что квартира была большой, но она состояла из трёх комнат и кухни. Посередине гостиной стоял старый круглый стол, занимавший собой добрую половину комнаты. В углу рядом с окном стоял не менее старый, массивный пузатый буфет, где за резными тёмными дверцами скрывался простенький светло-зелёного цвета сервиз. На комоде, в другом углу, торжественно расположился телевизор, который в окружающей его старине казался пришельцем из будущего. В комнате было бы совсем тесно, если бы не высокие потолки, которые добавляли всей квартире особого простора. Прилетевшая с кухни Карина торжественно поставила вазу с цветами на середину стола.
— Пойдём. Я покажу тебе другие комнаты.
Комната Карины казалась больше и намного светлее гостиной. С последней она составляла заметный контраст. Здесь было уютно, мягко и тепло. Широкий диван застелен пушистым белым пледом. На стене висело большое овальное зеркало, в которое можно было оглядеть себя с ног до головы – явный признак того, что в комнате жила девушка. На письменном столе рядом с небольшими плюшевыми мишками лежали книги на немецком языке. В длинном стеклянном стаканчике свесёлыми нарисованными мультяшками аккуратно стояли остро заточенные карандаши. Ручки лежали отдельно в открытой пластиковой коробке. Особое стремление к аккуратности я наблюдал в Карине и раньше. Две большие закреплённые над столом книжные полки были заполнены в основном учебниками и справочниками по иностранным языкам. Среди них я заметил книги не только на немецком и английском языках, которые были профильными у Карины в университете, но и на французском, испанском, португальском и даже норвежском.
— Ты изучаешь все эти языки? — не удержался я от вопроса, бегло осматривая корешки книг.
— Пытаюсь, когда есть время.
Рядом с зеркалом я обратил внимание на небольшую картину, написанную акварелью. Развалины старого замка на высоком скалистом холме. Готическая архитектура, двенадцатый или тринадцатый век. В низине лес и тонкая лента дороги, ведущая вверх прямо к полуразрушенным воротам замка. Я узнал что-то очень знакомое в высокой центральной башне донжона. Под картиной была надпись на французском языке «Впечатления о Лангедоке. Перибю». Странно, но, окинув картину ещё раз своим взглядом, я не нашёл авторской подписи.
— Ничего не напоминает? — спросила Карина.
— Рисунок… — пробормотал я, пытаясь вспомнить детали. — На выставке графики… Это тот же самый замок, но… с другой стороны. Я прав?
— Да, это он. Развалины замка Перибю. Именно поэтому я тогда обратила внимание на тот рисунок. Удивительно, что два разных художника выбрали этот замок для своих работ.
— Картина из Франции? — спросил я.
— Да. Мне подарил её один художник, француз… Он утверждал, что это развалины замка, принадлежавшего одному древнему и знатному окситанскому роду. Замок был разрушен ещё в тринадцатом веке. Его хозяева имели неосторожность выступить в защиту секты катаров. Замок был штурмом взят французскими крестоносцами и разграблен.
— Катары, «совершенные», альбигойцы, — вслух напомнил я себе об исторической канве события. — Южно-французские еретики, выступавшие против католической церкви и проповедовавшие жёсткий дуализм мира. Для них всё материальное было порождением дьявола, и только в самом отрицании любых предпочтений материальной жизни можно было найти спасение... Интересная и трагическая история… — Я рассматривал запечатлённые на картине старые полуразрушенные стены замка, венчающие высокую скалу, и пытался мысленно сравнить их с видом замка, изображённого на графическом рисунке.— Ты была во Франции?
— Я была там на стажировке... Ладно, пойдём за стол. — Карина решительно взяла меня за руку и потянула к выходу из комнаты.
Выйдя в коридор, Карина на минуту открыла дверь последней комнаты:
— Это комната отчима.
Зелёные обои, большие, до потолка книжные шкафы, полностью заставленные книгами, письменный стол и цветастый диван, явно контрастировавший с кабинетной классикой библиотеки. Это всё, что я мог заметить.
— Вообще он не любит, когда в его отсутствие заходят в комнату. Он тебе сам потом покажет свою библиотеку. Это предмет его особой гордости, — сказала Карина, закрыв дверь.
Мы расположились в гостиной за круглым столом. Я открыл бутылку вина, Карина принесла свой пирог. Это был чудесный штрудель из вишни и яблок. Карина, только чуть-чуть пригубив вина, налила себе чаю и с большим волнением смотрела, как я пробую пирог.
— Тебе нравится? — смущённо спросила она, наблюдая, как я, проглотив один немаленький кусочек штруделя, сразу же принялся за второй.
Я поспешно кивнул, потому что, заняв свой рот куском пирога, не мог ничего сказать. Пирог действительно был очень вкусным, и я, отвыкший от домашней кухни, с огромным удовольствием сметал со стола кусок за куском этого чудного кулинарного творения. Улыбающаяся Карина сидела с чашкой чая напротив и смотрела, как я ел её пирог. Мне казалось, она была счастлива. Не знаю уж почему, но женщины обычно с огромным волнением и удовольствием смотрят на то, как их любимые мужчины едят блюда, приготовленные ими, особенно если это происходит в первый раз. И в этот момент самой высокой наградой и лучшей оценкой их труда со стороны мужчины будет признание того, что еда была действительно вкусной. Для женщины это признание есть маленькое торжество в невидимом процессе завоевания любимого человека, которое создаёт гармонию и радость отношений. Загадочная женская душа. А может, и нет здесь ничего загадочного, и всё это естественно и просто, а так оно есть, потому что и должно быть так. А в этой простоте и кроется настоящее человеческое счастье.
Я остановил свою прыть в уничтожении штруделя только тогда, когда от него осталась примерно треть.
— Может, ещё? — спросила Карина.
— Уже не могу, — ответил я, допивая чай и виновато оглядывая результаты своего набега. — Я и так практически всё съел, не оставив ничего ни тебе, ни отчиму.
Карина рассмеялась.
― Я сделаю ещё один пирог. Тебе ведь действительно он понравился? — спросила она, желая услышать моё непритворное «да».
— Конечно, — абсолютно искренне сказал я, целуя Карину.
В дверь позвонили.
— А вот и Сергеич пришёл! — воскликнула Карина, бросившись в коридор открывать дверь.
Через несколько секунд в гостиную вошёл среднего роста худой сутуловатый мужчина лет пятидесяти. Это был отчим Карины. Фисташкового цвета костюм, серые волосы с заметной сединой, немного резкие, угловатые движения. Он заинтересованно оглядел меня сквозь толстые линзы своих очков в роговой оправе.
— Евгений Сергеевич, — представился он, протягивая мне ладонь, и улыбнулся. — А вы, значит, и есть та таинственная подружка… Очень рад, очень рад, — изучающе разглядывая меня, повторил он и присел за стол.
Мы познакомились. Евгений Сергеевич Станкевич показался мне на редкость добродушным, весёлым и открытым человеком. Он был филологом, специалистом по французскому и немецкому языкам, и преподавал сразу в нескольких университетах. Узнав, что я историк по образованию и пишу диссертацию, эмоциональный и чрезвычайно общительный Станкевич сразу бросился обсуждать тему моей кандидатской работы. С удовольствием поглощая остатки штруделя, не менее увлечённо он обсуждал проблемы средневековой ментальности, иногда соглашался со мной, но чаще мягко, но твёрдо поправлял меня и высказывал особое мнение. Последнее происходило так просто, незаметно и по-доброму, что я не хотел и не мог устраивать абсолютно ненужную полемику, лениво соглашаясь или, скорее, делая вид, что соглашаюсь, с доводами Станкевича. Тем не менее я не мог не оценить то, что отчим Карины был очень начитанным и образованным человеком и мог с лёгкостью высокого интеллектуала поддерживать игру мыслями и знаниями даже на чужом поле.
В то время как двое мужчин за бокалом вина обсуждали такие далёкие и такие отвлечённые темы, Карина с улыбкой молча наблюдала со стороны за нашим разговором. Я осторожно следил за ней. Казалось, она была здесь с нами, но в то же время где-то далеко – в мечтах, грёзах, может, в будущем. Взгляд её голубых глаз был задумчив и спокоен.
— Кстати, Руслан, — вдруг заметил Станкевич, — раз уж вы интересуетесь историей средневековой Европы, я хочу показать вам одну любопытнейшую книгу. Она вас должна заинтересовать, — сказал Станкевич, допивая свой бокал вина. — Пойдемте ко мне в кабинет.
Я вновь оказался в комнате отчима Карины. Небольшая комната была практически полностью заставлена книжными шкафами до потолка. Книги лежали и на диване, на столе, на подоконнике. Без сомнения, Станкевич был большой библиофил, и библиотека составляла для него особый предмет гордости. Он стал лихорадочно искать книгу какого-то французского автора, фамилию которого я не запомнил и творение которого Станкевич хотел мне обязательно порекомендовать. Когда он рылся в стопке книг на подоконнике, я с интересом рассматривал содержимое его книжных шкафов. Тут было всё. Классическая художественная литература в многотомных изданиях, современные авторы в мягком переплёте, книги по филологии и языкознанию, гуманитарная научная литература, энциклопедические словари и даже технические пособия. О многих книгах я знал, некоторые я читал, но большинство я видел впервые. С любопытством изучая корешки изданий, я вдруг натолкнулся на знакомое название. «Рыцари Храма»… Автоматически вытащив книгу, я стал её с любопытством рассматривать. То самое редкое издание, только без грифа для служебного пользования и штампа библиотеки.
— Руслан, никак не могу найти эту забавнейшую книжку. Но обещаю завтра же провести у себя ревизию и всё-таки откопать её… — Станкевич наконец отвлёкся от стопок своих книг на столе и посмотрел на меня. — Вижу профессиональный подход настоящего историка, — заметил он, увидев в моих руках книгу. — Очень редкая книжка, не во всех научных библиотеках она есть.
— Всего несколько дней назад мне пришлось это узнать, — ответил я. — Я с трудом её нашёл.
— Интересуетесь историей тамплиеров?
— Стал интересоваться. В последнее время.
— Любопытнейший исторический сюжет и великая тайна. Хоть в истории и много таких странных страниц, но орден Храма всегда остаётся особой темой.
— Приятно удивлён, что такая редкая книжка есть у вас.
— Ну, этому удивляться надо меньше всего.
Я с интересом посмотрел на Станкевича.
— Автор этой книги был моим хорошим знакомым.
— Вы говорите об Андрееве? — неуверенно спросил я.
— Нет, этот напыщенный академик не написал в этой книге ни одной страницы. Эта ужасная традиция использования научным руководителем своего положения!.. Я говорю о Полуянове.
— Вы были с ним знакомы?! — с удивлением воскликнул я.
— Да, мы даже были дружны в молодости, — сказал Станкевич, обратив внимание на мою живую реакцию, и добавил: — Он был отцом Карины…
Я не сразу понял слова Станкевича. Неподвижным, остолбеневшим взглядом я смотрел на него, не пытаясь даже маскировать своё изумление от услышанного. Наверное, у меня было слишком ошеломлённое выражение лица, потому что Станкевич на мгновение даже смутился той реакции, которую произвёл своими словами.
— Полуянов - отец Карины? —выдавил я из себя вопрос, который был адресован скорее самому себе, нежели с нескрываемым беспокойством наблюдавшему за мной Станкевичу.
— Да… — настороженно ответил Станкевич. — Это старая и странная история... — попытался он объяснить. — Карина практически не знала своего отца… Она вам не говорила об этом?
— Нет. — Я был очень взволнован и пытался в своей голове совместить воедино то, что, казалось, никогда не должно было быть вместе – Карина и Полуянов, моя девушка и почти мифический персонаж советской историографии, вытянутый на свет историей средневекового ордена.
— Её отец, Вячеслав Полуянов, — продолжил Станкевич, — пропал двадцать лет тому назад. Уехал в командировку за границу и исчез. — Станкевич чувствовал себя сейчас особенно неуютно как от темы разговора, так и оттого, что его слова странным образом произвели на меня такое заметное воздействие. — Одно время мы думали, что он сбежал на Запад… Вы понимаете, в те времена это было совсем не редкостью… То есть, я хочу сказать, что бежали многие, бежали по-разному, и с этим были связаны очень драматические и трагические истории личной жизни людей… Хотя, хочу вам сказать, я с самого начала исключал то, что Вячеслав мог бросить жену, ребёнка и вот так скрыться. Не тот был человек Слава. Я его всегда уважал и высоко ценил его профессиональные и личные качества. Он был учёный с большой буквы. Пытливый ум, талант исследователя, способность в любой, даже самой развёрнутой теме найти нечто особенно интересное и неоднозначное. Он умел ставить вопросы и пытался находить на них самые неожиданные ответы.
Станкевич на минуту замолчал.
— Лена очень любила его, — сказал он, вытащил сигарету и нервно закурил.
Я понял, что речь идёт о маме Карины. Было трудно прийти в себя, в голове всё перемешалось: телевизионная передача о тамплиерах, книга Андреева и Полуянова, встреча с Кариной, которая оказывается дочкой человека, странная полулегендарная фигура которого с необходимостью возникает в моей жизни всё снова и снова.
— …ей легче было поверить в то, что Слава пропал без вести или погиб, чем в то, что он бросил её и их маленькую дочку, — говорил Станкевич. — Она ждала его десять лет. Мы думали, что, если он жив, он должен был дать о себе знать. Но все надежды были тщетны. Он так и не объявился…
— Вы знаете об обстоятельствах исчезновения Полуянова? — спросил я неуверенно.
Прежде чем ответить, Станкевич пристально посмотрел на меня, видимо, решая про себя, стоит или не стоит говорить мне вещи, о которых, может быть, лучше и не рассказывать малознакомому человеку.
— Понимаете, Руслан, — начал он, пустив клубок сигаретного дыма, — я знаю об обстоятельствах этого странного исчезновения совсем немного, но то, что мне известно, позволяет мне сделать вывод, что вся эта история очень подозрительна… Слава был отправлен в Европу для работы в архивах. Я знаю точно, что это не было связано с его исследованиями, и что инициатива принадлежала не ему, не кафедре и даже, не факультету. Я не знаю точно, кто отправил его в Европу, но… Перед отъездом он встречался со мной и мы долго говорили. Когда я спросил его, надолго ли он уезжает, он ответил: «Они заинтересованы в быстром результате, но во времени меня не ограничивают». Кто были эти «они», почему за границу отправился именно Слава, и какой результат ожидали от него? Это так и осталось тайной… Хотя я подозреваю, что тут не обошлось без КГБ.
Я внимательно слушал Станкевича, пытаясь каким-то образом структурировать всё то, что узнал сегодня от него.
— Поверьте, — Станкевич почти в упор посмотрел на меня, стараясь придать своим словам абсолютную уверенность, — я не шпиономан и у меня нет паранойи по поводу всеобщего заговора спецслужб, но я почти уверен, что именно КГБ тогда, в далёком восемьдесят третьем, отправил Славу за границу. Подозреваю, что именно эта контора имела отношение к его исчезновению, и, скорее всего, как ни ужасно об этом говорить, к его гибели.
— Вы думаете, он умер? — осторожно спросил я.
Станкевич, слегка прикусив губу, немного помолчал, ещё раз сосредоточенно и одновременно доверительно посмотрел на меня.
— Я в этом почти абсолютно уверен и… — Вдруг Станкевич осёкся и замолчал.
В дверях стояла Карина и наблюдала за нами. Без сомнения, она слышала мой последний вопрос и ответ своего отчима.
— Чаю ещё кто-нибудь будет, или мне убирать со стола? — растерянно спросила она и, не дождавшись ответа, быстро вышла из комнаты.
Было уже одиннадцать часов вечера. Карина проводила меня до крыльца. Мы долго стояли молча, обнявшись. Мне хотелось о многом её спросить, но я не знал, как это сделать. Я не знал, радоваться или печалиться мне всем вновь открывшимся обстоятельствам. Никогда ранее в своей жизни я не сталкивался с такими странными и невероятными совпадениями.
— Вячеслав Полуянов - твой отец? — наконец решившись, задал я вопрос, зная ответ, но, желая услышать его ещё раз от Карины.
— Да, — ответила она. — Я должна тебе рассказать… — Карина осеклась. — Но только не сейчас, прошу… Мне надо подумать.
Когда она скрылась за дверью подъезда, я недолго постоял на крыльце, разглядывая окно на третьем этаже. Мысль о том, что моя девушка оказалась дочерью таинственного человека, интерес к личности которого у меня возник столь недавно и внезапно, не давала мне покоя. Поразительная случайность или знак судьбы? А может, это совпадение и не есть вовсе совпадение, а представляет собой деталь, эпизод некой партии, автор которой скрыт и недоступен, но от загадочной воли которого зависит любое движение и поступок героев его пьесы. Я посмотрел на небо, стоя посреди колодцеобразного двора. Темно, пусто и спокойно. Только несколько слабых звёздочек тускло мерцали в вышине.
В переулке как всегда в это время было пустынно. Коряво припаркованные на тротуаре машины, жёлтые фонари и я, не спеша шагающий в сторону оживлённого Садового кольца. Я шёл медленно, полностью поглощённый мыслями о вновь открывшихся чудесных обстоятельствах. Поэтому я не сразу обратил внимание на одинокую фигуру мужчины, стоявшего, как и в первый день нашего знакомства с Кариной, в темноте недалеко от тускло горящего фонаря. От неожиданности я остановился. Высокая тёмная фигура с мерцающим огоньком сигареты неподвижно стояла на другой стороне переулка и, казалось, неотступно следила за мной. Мы стояли друг против друга. Я не видел ни лица человека, ни то, во что он был одет. Неподвижная фигура, больше похожая на привидение, нежели на человека, в абсолютно пустынном переулке.
После некоторого раздумья, набравшись храбрости, я сделал шаг вперёд по направлению к загадочному человеку.
— Простите… — начал я, делая ещё один неуверенный шаг и с опаской наблюдая за действиями невидимого незнакомца.
Человек ничего не ответил. Но вдруг он бросил сигарету и быстрыми шагами направился под арку, во двор рядом стоящего дома. Прошло несколько секунд, и он исчез в темноте окончательно. Я остался в пустынном переулке совершенно один. Я оглянулся. До Садового кольца оставалось совсем немного. Надо было просто развернуться и пройти ещё метров пятьдесят, чтобы попасть в оживлённое место. Во мне боролись любопытство и почти детское чувство страха, тёмным глазом провала арки смотревшего на меня. Я решился. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее, и вот я уже скрылся в темноте перехода, вынырнув с другой стороны в маленьком, хорошо освещённом дворе, зажатом со всех сторон старыми домами. Никого не было. Было абсолютно тихо и пустынно, только иногда долетал приглушённый и искажённый колодцем двора шум близкой магистрали. Я ещё раз осмотрелся. Чёрный человек исчез. «Наверное, вошёл в дом, — подумал я. — Просто он живёт здесь, — успокаивал себя я, борясь с беспричинным страхом перед одинокой фигурой в пустынном месте. — Вышел вечером покурить на свежем воздухе, покурил и пошёл домой».
Я развернулся и через минуту уже стоял на Садовом кольце.

Глава 6

Ночью мне опять снилась эта странная улыбка без лица. Она неотступно преследовала меня, превращая любой мой сон в своё немое торжество. Торжество странного, навязчивого, бессмысленного образа, тотальность и настойчивость которого настораживали. Если в первый раз этот феномен Чеширского кота скорее поразил меня, то теперь он начинал пугать, и этот страх стал приобретать характер опасного наваждения. Проснувшись ночью, после очередного появления загадочной улыбки, я долго лежал и смотрел в тёмную пустоту. Больше всего меня настораживало чувство абсолютной реальности существования этой загадочной улыбки и то, что я никак не мог понять, чему можно так улыбаться. Мне казалось, что улыбка, это странное порождение сна, преследует меня и в реальной жизни. Я чувствовал какую-то непонятную мистическую связь между наваждениями моего сна и тем неподвижным человеком из переулка. Кто был этот человек и что могло связывать его с бесконтрольным буйством моей ночной фантазии? Я осознавал только одно – беспокойство, охватывающее меня при виде неподвижной фигуры в переулке, было сродни тому беспокойству во сне, которое сопровождало каждое появление непонятной улыбки. Только этим они были похожи и только мною, моими чувствами, моим воображением они были связаны в предчувствие предопределённости, неизвестной пока мне предопределённости… Что за ерунда? Я решительно повернулся на бок и закутался в одеяло, свернувшись под ним калачиком. Надо было уснуть, отбросив все ненужные и болезненные представления. И я это сделал, досчитав до ста пятидесяти шести.
Меня разбудил и заставил вылезти из кровати громкий и продолжительный звонок домашнего телефона. Это был Верхов.
— Слушай, я тебе пытался дозвониться вчера вечером. У меня сногсшибательная новость!.. — опережая Верхова, начал было я, желая сразу же рассказать ему о вновь открывшихся неожиданных обстоятельствах близкого родства Карины и таинственного Полуянова.
— Андреев умер, — оборвал меня Сергей.
— Как умер? — обескураженно спросил я.
— Сердечный приступ. Вчера вечером…
— И как мы теперь? — растерянно пробормотал я, наконец осознав страшную новость.
— Надо встретиться. Кубарев хочет срочно нас видеть. Так что в одиннадцать у него.
Когда я появился в телецентре, Верхов был уже там. Он сидел в кабинете у Кубарева. Продюсер, развалившись в своём большом кресле, машинально крутил в руках брелок с ключами и молчал. Получив от Сергея известие о смерти Андреева, казалось, он весь ушёл в себя, как будто пытаясь оценить то, что произошло. Наконец он очнулся и как-то виновато посмотрел на нас.
— Как всё печально сложилось, — сказал он, положив брелок с ключами на стол. — Очень жаль вашего Андреева. Академик, учёный с мировым именем… Сколько ему было лет?
— Восемьдесят три, — сказал Сергей.
— Да, возраст почтенный. В таком возрасте всё возможно.
— Он всегда был такой бодрый, активный. Я и не знал, что у него проблемы с сердцем, — пробормотал Сергей.
— В его возрасте у всех проблемы с сердцем. Что поделать, такова жизнь.
— Андреев активно работал над проектом и очень сильно нам помог.
— Ну да, ну да, — понимающе кивнул Кубарев.
— Многими интересными идеями мы обязаны ему.
Кубарев опять кивнул.
— Смерть Андреева - это очень серьёзная утрата для всех, кто его знал. Но, думаю, мы справимся с проектом. У нас есть прекрасный материал, через день-два мы предоставим наброски сценария, — продолжил Сергей.
Кубарев оглядел нас:
— Я подумал… — Он сделал многозначительную паузу. — Мне кажется, стоит кардинально пересмотреть тематику нашего проекта. Смерть Андреева, безусловно, тяжёлая утрата для всех нас. Но это печальное обстоятельство тут нипри чём… Я считаю, необходимо изменить саму тему. Передача про крестоносное воинство, боюсь, не будет интересна современному телезрителю. Слишком это было давно и далеко от нас… Чем может привлечь рядового российского обывателя история ордена, про который он и слышать не слышал, ведать не ведал. Не наше это, не близко оно нам… Вот если бы взять сюжет из отечественной истории или исторического времени, более близкого нам, – тогда совсем другой вопрос... Вы меня понимаете?
Что нам было ответить? Мы сидели, уныло понурив голову, и слушали, как Кубарев убеждал нас в бесперспективности темы, которую он всего несколько дней назад так страстно защищал.
— Я высоко ценю проделанную вами работу, — вещал Кубарев. — Вы талантливые ребята, и я глубоко верю в ваш потенциал. Именно поэтому я предлагаю вам самим выбрать новую тему нашего проекта и подготовить её для обсуждения.
На этом разговор наш был окончен. Кубарев, торопясь, ласково с нами попрощался и мягко выпроводил. Молча мы вышли из здания, и только на улице Сергей зло и печально выдавил:
— Бобик сдох.
— Не переживай. Несмотря ни на что, он предложил нам сотрудничество, — попытался я его успокоить.
— Ты что, не понял?! — взорвался Сергей. — Он нас больше не ждёт, мы ему не нужны. Он просто вежливо указал нам на дверь. Это всё, ты понимаешь?
Я пожал плечами. Я это понимал. Понимал и то, что завтра я вернусь к своей диссертации и через несколько дней - к своей работе, а Сергей сейчас терял шанс, хороший шанс изменить свою судьбу. Конечно, я всё это понимал.
— Пойдём, выпьем, — обречённо бросил Сергей.
Мы зашли в ближайшее кафе с открытой верандой. Сергей сразу заказал себе сто грамм водки, я же ограничился пивом.
— Помянем академика. Хороший был мужик, хоть и зануда, — сказал Сергей и опрокинул первые пятьдесят грамм. — Скажи, неужели его смерть так сильно изменила позицию Кубарева?
— Я не уверен, но мне кажется, что это было для него не главным, — ответил я.
— Значит, не один я так думаю. — Сергей услышал от меня то, что хотел. — Тогда почему? Ты умный человек, объясни мне, почему человек так быстро меняет своё мнение? Что могло измениться за столь короткий период времени?
На мгновение я задумался, пытаясь оценить, стоит ли говорить о моих догадках или нет. Ведь это просто мои домыслы, мои впечатления, моё мнение. И не более того. Что я должен был сказать другу? Я сказал то, что думал:
— Ему кто-то посоветовал отказаться от этого проекта.
— Вот! — воскликнул Сергей и уговорил вторые пятьдесят грамм. — И остаётся главный вопрос. Кто это сделал? Кто тот человек, к мнению которого Кубарев прислушался и закрыл тамплиеров?
— Слушай, это всё наши домыслы, — запротестовал я. — Не сгущай краски… Нам просто не повезло… Давай я лучше расскажу тебе одну вещь, которая обнаружилась вчера вечером.
Я сделал паузу, чтобы ещё больше заинтриговать друга. Сергей уже слегка осоловевшим взглядом участливо наблюдал за мной.
— Карина – дочь Полуянова! — радостно выпалил я.
Я думал, что эта новость будет громом среди ясного неба, и поражённый этим громом Верхов ещё долго будет спрашивать меня, забыв свои обиды и огорчения, неужели это действительно так. Но Сергей лишь улыбнулся:
— Ты только вчера узнал об этом?
Я на мгновение окаменел, пытаясь осознать то, что сказал этот лохматый тип напротив.
— Ты знал об этом? — только и выдавил я из себя в изумлении.
— Конечно, да, — ответил Сергей, глазами ища официанта. — Не забывай, что Света и Карина – сёстры, хоть и троюродные.
— Но… но почему? — вырвалось у меня.
— Почему я раньше об этом не сказал? — Сергей посмотрел на меня. — Я не хотел об этом говорить раньше времени. На то были свои причины. Но сейчас я могу тебе многое рассказать.
Внимательный официант принёс раскрасневшемуся Верхову ещё сто грамм водки.
— Я тебе должен признаться, — начал он неуверенно, поглядывая на меня и мысленно оценивая полезность и необходимость намечаемого признания. — Я уже давно знаком с Кариной…
Я весь напрягся, ожидая услышать от своего друга страшные слова.
— Нет, не подумай что, — видя, как я внутренне сжался, сразу же попытался успокоить меня Сергей. — Между нами, естественно, ничего не было… Я дружил с её троюродной сестрой Светой. И так получалось, что в самых разных компаниях мы часто встречались и общались. Я знал печальную историю её отца, знал, что он загадочно исчез. Но об этом мне рассказала Света. Сама Карина никогда не говорила на эту тему. Она до сих пор очень болезненно воспринимает эту давнюю историю, искренне надеясь рано или поздно увидеть своего отца. Ведь он бросил семью, когда ей был всего один годик, двадцать лет назад. Со временем отец для неё превратился в легенду, его жизнь стала мифом, а интерес к нему стал трансформироваться в интерес к тому, чем он занимался до своего исчезновения. Карина всерьёз интересовалась историей ордена Храма… Короче говоря, это она предложила сделать телевизионную передачу о тамплиерах!
— Карина знала о твоём знакомстве с Кубаревым?! — удивлённо воскликнул я.
Сергей виновато потупил глаза и смущённо проговорил:
— Она нас и познакомила…
Это был шок. Я откинулся на спинку пластикового стула и смотрел на друга застывшим в недоверии взглядом. Это был удар, удар, от которого трудно сразу прийти в себя. Голубоглазая брюнетка Карина, её мифический отец Полуянов, академик Андреев, продюсер Кубарев, а в качестве фона – красные восьмиконечные кресты и пегое знамя ордена Храма, давно канувшего в Лету… Причудливая история с непонятным сюжетом.
— Почему ты мне раньше всё это не рассказал?! — вскричал я.
Досада и недоверие клокотали в моём голосе. Сергей пытался оправдаться:
— Не знаю уж почему, но Карина не хотела, чтобы ты знал о том, что она была инициатором всего этого проекта. А потом, Андреев… Ты представляешь, что было бы, если он вдруг узнал, что дочь Полуянова, того самого молодого учёного, который так сильно насолил ему, имеет отношение к нашему проекту? Мне сложно было бы спрогнозировать его реакцию… Но сейчас всё в прошлом. Андреев умер, проект закрыт… А мне надо подумать о том, как я буду объяснять длительное отсутствие редактору своей газетёнки.
— Так почему проект закрыт? — встрепенулся я. — Кому нужно было его закрыть?
Повисла странная пауза. Сергей молча допил свою стопку водки, закусив её так кстати появившимся на столе солёным огурцом.
— Не знаю, дружище, — пробормотал он загадочно. — Не знаю, что тут происходит, но всё это мне не нравится… Я чувствую что-то странное, Руслан, и продолжение этого представления мне уже не интересно. Для меня занавес закрылся…
Сергей посмотрел на часы и не спеша поднялся из-за стола.
— Поеду домой, надо поспать, а потом в редакцию – буду каяться. Пожелай мне удачи…
Верхов махнул привычно рукой на прощание и направился к выходу.
Когда Сергей ушёл, я ещё некоторое время сидел на веранде, бесцельно разглядывая проезжавшие мимо автомобили. Сказать, что я был удивлён признаниями Сергея, значит было ничего не сказать. Я не мог отделаться от мысли, что история, в которую были вовлечены я и Карина, была необычайно запутана, представляя из себя клубок необычных и непонятных связей. Я видел искреннее разочарование в глазах Сергея, я верил ему и знал, что он говорил правду. Но всю ли? Почему Карина заинтересовалась орденом Храма? Желание дочери узнать, чем жил её отец? Но при чём здесь Верхов и телевидение? Откуда Карина знает Кубарева? Почему так долго Карина при помощи Сергея скрывала от меня то, что она дочь Полуянова, и то, что она всерьёз интересуется историей тамплиеров? И в конце концов, что заставило или кто заставил Кубарева так резко изменить своё мнение о проекте? На эти вопросы могла ответить только она, моя Карина. Я набрал номер её мобильного телефона.

Мы встретились в сквере около университета. Карина поцеловала меня и села рядом на скамейке.
— Я скучала, — тихо сказала она, нежно прижавшись ко мне.
Я обнял Карину, и несколько минут мы сидели молча. Наконец я нарушил это тягостное для меня молчание:
— За последние сутки произошло так много событий, и я так много узнал. Я даже не знаю, с чего начать…
— Начни с главного, — не поднимая головы с моего плеча, сказала Карина.
— Умер академик Андреев.
Карина подняла голову и удивлённо взглянула на меня.
— Тот самый Андреев?!
— Да, тот самый. У него было слабое сердце… Но это ещё не всё. Наш проект, о котором я тебе говорил раньше, теперь закрыт. Телевизионный продюсер, который хотел его осуществить, изменил своё мнение. Теперь орден Храма телевидению не нужен.
— Но почему? — вырвалось у Карины.
— Я думал, ты можешь мне это объяснить. — Я пристально посмотрел на Карину, пытаясь оценить её реакцию. — Ведь Кубарев – это твой знакомый.
Карина молча отвела глаза в сторону. Наступила неуютная пауза.
— Сегодня я говорил с Сергеем. Он мне всё рассказал, — продолжил я. — Он рассказал о том, что давно знал, что ты дочь Полуянова, что это ты придумала проект телевизионной передачи об ордене Храма и что это ты познакомила его с Кубаревым… И теперь я хочу задать тебе всего два вопроса. Почему вы от меня всё это скрывали? И кто закрыл проект?
Карина виновато улыбнулась, автоматическим движением руки поправила волосы и посмотрела мне в глаза:
— Руслан, прости меня, я не хотела тебя обидеть … Я просто боялась. Боялась за тебя, за нас… Всё это так внезапно произошло. И эта идея с орденом Храма… Я совсем не ожидала, что ты станешь участником проекта… Всё началось, когда Кубарев, знакомый моего отчима, будучи у нас, сказал, что было бы интересно создать на телевидении цикл передач о тайных страницах истории. Я предложила ему тему тамплиеров. Он ею очень заинтересовался. Среди знакомых историков у меня тогда был только Сергей, который с радостью ухватился за эту возможность заняться чем-то новым и перспективным. В итоге я их познакомила друг с другом.
— Но почему же из всего этого надо было устраивать тайну?! — воскликнул я.
— Мне казалось… — сдирая ногтем краску на скамейке и смотря куда-то в сторону, пыталась оправдываться Карина. — Я думала… что ты узнаешь, расстроишься и бросишь меня.
Эти по-детски наивные слова, это печальное личико как будто пробили возникшую было стену непонимания между нами. Небесно-голубые глаза Карины заблестели, и маленькая слезинка, оставляя мокрый след, медленно скатилась по её щеке. Мои сомнения и обида куда-то улетучились. Я крепко прижал Карину к себе, заключив её в объятия.
— Глупышка, — приговаривал я, а сам улыбался. — Господи, какая ж ты глупышка…
— Прости меня, Руся, — тихо всхлипывая, говорила Карина. — Это, наверное, так глупо и наивно… Но я боялась, я действительно боялась за тебя, за нас… Потому и просила Сергея не говорить об этом.
— Господи, что же это могло изменить?!
— Я боялась, ты посчитаешь, что я нечестна с тобой, что я тебя обманываю.
— Нет, это не так, это совсем не так, — сказал я, пытаясь успокоить Карину. — Ты для меня очень важна, и я тебя люблю.
Мы сидели на скамейке, прижавшись друг к другу, и молчали. Я забыл своё раздражение и обиду, я был обезоружен. Но вопрос о тамплиерах и реакция Кубарева никак не лезли у меня из головы.
— Ты серьёзно интересуешься историей ордена Храма? — спросил я Карину.
— Да, — ответила она.
— И это связано с твоим отцом?
— Мне сложно сказать… Наверное, да… — Карина тяжело вздохнула. — Ведь я его не помню. Он исчез, когда мне был всего годик. Мама ждала его, долго ждала, ей было очень трудно, но она любила отца и верила, что тот рано или поздно вернётся. Но проходили годы, а о нём так ничего и не было известно. Многие считали и считают, что он умер. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мама вышла замуж за Станкевича, и у меня появился отчим. Он действительно очень трогательно и трепетно относился к маме, она осталась для него идеалом женщины. Её смерть он очень сильно переживал, винил в этом себя. Он и сейчас не может спокойно об этом говорить. Но что он мог сделать?.. Её болезнь не оставила им шансов быть вместе. Уже в последний день своей жизни, умирая, мама вспомнила об отце. Она сказала мне: «Он должен вернуться, я в этом уверена. И когда он вернётся, он придёт к тебе. Не обвиняй его ни в чём, выслушай и пойми. Ты должна решить всё сама». Это были, практически, её последние слова. После этого я решила узнать об отце больше. Но мало кто мог что-то внятное рассказать о том, что он был за человек, что представлял из себя, чем занимался, о чём мечтал… Даже фотографий отца сохранились единицы. Только его мама, моя бабушка, старая одинокая женщина, могла часами рассказывать о том, какой он был, мой отец, больше вспоминая его детские годы… У отца была одна непонятная страсть – история тамплиеров. Для него история ордена Храма была некой идеей фикс. Он и на исторический факультет поступил только потому, что хотел посвятить себя изучению истории храмовников. По крайней мере, так говорила его мать, моя бабушка. Чтобы понять, что интересовало отца, я сама решила почитать о судьбе храмовников. Так и получилось, что отец завещал своей дочери этот странный исторический интерес.
— Ты думаешь, что он жив?
— Я в это верю, — подумав, ответила Карина, — и иногда чувствую…
— Чувствуешь?! — удивился я.
— Мне трудно это объяснить… Просто иногда я чувствую, что он где-то рядом и думает обо мне…
Уверенность, с которой говорила Карина, не вызывала никаких сомнений. День откровений продолжался. У меня складывалось странное впечатление вовлечённости в непонятный процесс, причину и цель которого я не понимал и пока не мог понять. Нагромождение случайностей и внезапных открытий должно было таить в себе определённый смысл и некое продолжение. Но в чём они состоят и стоит ли ожидать ещё чего-то? Непонятная мистическая фигура Полуянова тенью маячила на заднем плане всех последних событий. Кто он, и существует ли он вообще?
Я взглянул на взволнованное лицо Карины.
— А Кубарев? Что он из себя представляет? Что могло так сильно изменить его отношение к проекту? — спросил я.
Карина неуверенно пожала плечами:
— С Кубаревым я познакомилась через отчима. Мой отчим, кажется, с ним учился в университете. Они старые приятели и давно общаются. Иногда он приходит к нам в гости. Отчим к нему очень уважительно относится, считая его умным и влиятельным человеком. Я не знаю, почему он решил закрыть тему. Может, он… испугался?
— Испугался? Ты сказала, испугался? Но чего… или кого?
— Не знаю… — Карина виновато поглядела на меня.
— Твой отчим считает, что исчезновение твоего отца связано со спецслужбами.
Карина промолчала, взяла мою ладонь в свои руки и теснее прижалась ко мне.
— Твой отчим что-то знает? — спросил я.
— Нет. Просто ему так легче. Всё это в прошлом. А нам надо жить будущим.
Карина посмотрела мне в глаза. В обезоруживающем взгляде её светлых голубых глаз была спрятана усталость, полное доверие и немая просьба – отложить этот болезненный и бессмысленный разговор о том, что мы не можем знать и вряд ли уже узнаем наверняка. Я должен был подчиниться этому взгляду. Я не мог этого не сделать, потому что слишком дорожил доверием Карины.
Карине надо было идти. Она не хотела пропустить последнюю консультацию перед завтрашним экзаменом. Я остался один и долго бродил по скверу, стараясь без эмоций разобраться в своих мыслях и том, что происходило вокруг меня.
Я хотел восстановить в памяти всё, что произошло со мной в последнее время. Всё началось в тот день, когда Верхов привёз меня к своей бывшей подружке Свете Тороповой. Именно там я познакомился с Кариной. Практически в тоже время у Карины возникла идея телевизионной передачи о тамплиерах, которую она удачно подкинула Верхову, мало того, познакомила его с Кубаревым, который решился осуществить проект. Верхов просит помочь ему с проектом, я соглашаюсь. Ракицкий советует обратить внимание на одну из книг профессора Андреева, признанного специалиста у нас в стране по этой теме, и оказывается, что автором этой книги на самом деле является отец Карины. Отчим Карины, рассказывая о странном исчезновении её отца, заявляет о том, что отец её был связан со спецслужбами. Внезапно умирает профессор Андреев. Кубарев отказывается продолжить работу над проектом. Вот она, цепь событий.
Было ли случайностью наше знакомство с Кариной или Верхов специально устроил нашу встречу? Сергей знал об историке Полуянове, знал о его странной судьбе, знал, что Карина - дочь Полуянова. Он всё это знал, но молчал. И если он специально пытался нас познакомить, – а именно к этому варианту я мысленно склонялся – то какую цель он преследовал?
Я остановился. Внезапно меня осенило, что Сергей тут, скорее всего, был ни при чём. Это была Карина. Карина знала обо мне и через Верхова хотела познакомиться… Эта мысль мне отчасти польстила, отчасти привела в недоумение. Почему именно я заинтересовал Карину? Действительно, женский ум намного искуснее, хитрее и изощреннее мужского, улыбаясь про себя, подумал я, вспоминая по-детски доверчивый взгляд светло-голубых глаз.
Оставалось совсем непонятным самое главное, то, с чем так или иначе было связано всё, что происходило в последнее время. Я вспомнил о Полуянове и его любимых тамплиерах. Простое человеческое любопытство и профессиональный интерес не давали мне спокойно забыть об этом, и я твёрдо решил разузнать как можно больше о загадочной судьбе отца Карины.

Глава 7

Ближе к вечеру позвонил усталый и растерянный Сергей. У него было совсем подавленное настроение. И хотя редактор его газеты простил ему длительное беспричинное отсутствие – Сергею удалось убедить его в том, что был болен, – долгий, напряжённый разговор с ним оставил тяжёлое впечатление. Сергей был немногословен, ему хотелось отвлечься от неприятных мыслей и потусоваться в каком-нибудь весёлом месте. У меня же оставался к нему один вопрос, ответ на который я хотел получить. Я твёрдо решил выбить из него признание, что не только в проекте о тамплиерах, но и в нашем с Кариной знакомстве он стал послушным орудием женских капризов. Мы договорились встретиться в «Бочке» на Третьяковке. В конце разговора Сергей немного замялся, помолчал, а потом промолвил загадочно: «Наша тема должна получить развитие». Я сразу понял, что речь идёт о тамплиерах, но не стал уточнять, что именно Сергей имеет в виду.
В восемь вечера я был в клубе. В «Бочке» было многолюдно, царил сумбур и толчея. На сцене шумела какая-то новомодная, широко неизвестная, но хорошо знакомая в узких кругах, группа. После обязательной барной стойки я нашёл свободное местечко подальше от танцующего народа. Я огляделся, пытаясь найти знакомую косматую гриву Сергея, хотя прекрасно знал, что он, по обыкновению, должен опоздать. Нетанцующий клубный народ, расположившийся за небольшими столикам, мирно тянул пиво и коктейли, курил сигареты, некоторые пытались общаться, но в общей клубной какофонии им это удавалось с явным трудом. Народ был разный. Милые студентки, пришедшие потанцевать и потусоваться. Самостоятельные девушки, организовывающие свой досуг. Трезвые охотники за девичьей благосклонностью. Пьяные менеджеры солидных компаний, пытающиеся расслабиться после напряженного рабочего дня. Клубные завсегдатаи без определённого рода занятий. И масса других нетипичных персонажей, не подпадающих под простую классификацию. К числу последних относил себя и я. Я слабо представлял себе цель своего пребывания в клубных заведениях. В этих котлах ночной жизни мегаполиса я любил наблюдать за окружающими меня людьми, которые в своем вечернем перерождении показывали иные, в отличие от дневной жизни, грани и краски своего существования.
Вот и сейчас, ожидая появления Сергея, я решил изучить окружающих меня посетителей клуба. Справа от меня сидели девушка и парень, вероятно, студенты, которые с жаром что-то пытались рассказать друг другу, перекричав мощные децибелы громкой музыки. Слева, за соседним столом, расположился небольшого роста крепыш в футболке, цепи и с барсеткой. Он, мрачно уставившись в сторону танцпола, пил апельсиновый сок и чувствовал себе явно не совсем уютно.
Оглядываясь кругом, я неожиданно столкнулся взглядом с человеком, который также не без интереса разглядывал меня самого. Одиноко сидящий за дальним столиком мужчина тяжело и пристально смотрел на меня, не отводя своих глаз ни на мгновение. Я сразу обратил внимание на сосредоточенный, любопытствующий взгляд этого человека и его неподвижные зелёные глаза, которые в неярком и мигающем свете клуба приобретали странный блеск, напоминая в своей оцепеневшей выразительности и глубине цвета кошачьи глаза. Мужчина лет сорока в хорошем летнем костюме и белоснежной рубашке явно не входил в число постоянных посетителей ночных клубов. По внешнему виду он скорее был похож на иностранца. Тёмно-русые волосы, яркие зелёные глаза в сочетании с тонкими чертами лица придавали его облику нечто особенное, неуловимо-загадочное, настораживающее. Это необычное лицо незнакомца одновременно притягивало и отталкивало своей сосредоточенной восковой неподвижностью. Увидев, что я заметил его, незнакомец широко улыбнулся, показав ряд белых зубов, и отвёл свой странный взгляд.
Верхова всё не было, и я решил выпить ещё. Я отправился к барной стойке, которая находилась в другом, более спокойном зале, где музыка была уже не так ощутимо близка моим перепонкам, и заказал себе водки – настроение требовало повысить градус.
Вдруг рубиновая капля упала в мою рюмку, тонкими клубящимися, мгновенно исчезающими ниточками разрезала прозрачную жидкость и растворилась, окрасив водку в слабый мутно-красный цвет. Я поднял голову. Рядом со мной стоял тот самый незнакомец, который только что с интересом разглядывал меня.
— Извините, ради бога. Это гранатовый сок.
Я отодвинул рюмку. Незнакомец тут же заказал мне ещё одну. Мне показалось, он участливо улыбнулся, не сводя с меня своих внимательных кошачьих глаз.
— Извините, моя неловкость… — Незнакомец виновато и смущённо пожал плечами.
— Ничего страшного, — пробормотал я, надеясь, что незнакомец тотчас исчезнет, посчитав инцидент исчерпанным. Но последнего не произошло. Незнакомец присел рядом со мной и аккуратно поставил на барную стойку стакан с гранатовым соком.
— Презабавное местечко, — сказал он и заинтересованно посмотрел на меня, пытаясь вызвать на разговор.
Я молча проигнорировал его замечание, ситуация начинала меня раздражать. «Почему этот тип пристал ко мне? Неужели я похож на голубого?» - пронеслось в моей голове.
— А я вас, кажется, уже встречал, молодой человек, — вдруг сказал незнакомец.
Я удивлённо посмотрел на него.
— Нет, нет, мы лично не знакомы, не пытайтесь меня вспомнить. Просто я вас видел вместе с Кубаревым.
— И что? — зло и недоумённо бросил я.
— Нет, ничего… Меня зовут Померанцев Сергей Александрович, я работаю в Институте всеобщей истории Российской академии науки являюсь консультантом на телевидении. Мы договорились сегодня встретиться с Сергеем Верховым и обсудить наш, то есть, простите, ваш проект с тамплиерами. Вы, как я понимаю, работаете с Сергеем?
— Да, — ответил я, недоверчиво поглядывая на собеседника.
— Что ж, будем знакомы. — Померанцев улыбнулся и протянул мне руку.
— Руслан, — представился я, пожимая ладонь незнакомца.
— А Сергея ещё нет? — спросил Померанцев озабоченно.
— Пока нет. — Я попытался набрать номер мобильного Верхова, но тот был выключен.
— А вы, значит, пишете диссертацию по тамплиерам?
— Нет, просто интересуюсь.
— Я в своё время тоже интересовался этим вопросом… Конечно, не самое подходящее место для разговоров на эту тему. — Померанцев усмехнулся, скривив краешки тонких губ, и окинул помещение печальным взглядом.
Я пожал плечами, не скрывая своего удивления неожиданным появлением консультанта по истории в ночном клубе.
— Как мне кажется, — продолжил странный собеседник, — история тамплиеров давно перестала быть единой и подтверждённой цепью реальных исторических событий; она представляет собой набор мистических легенд и невероятных версий. Общественное сознание склонно усматривать в любой исторической трагедии тайну, столкновение скрытых от обычного наблюдения интересов. Потому, при отсутствии подтверждённых исторических свидетельств и наличии большого числа сомнительных источников, любая трактовка того или иного исторического факта имеет своё право на существование и, более того, может быть признана истинным вариантом объяснения.
— Тем не менее, истина должна быть одной, — заметил я.
Видя, что я втянулся в разговор, Померанцев, довольный этим, продолжил:
— Наверное, так оно и есть, но когда можно с относительной долей правдоподобности доказать как одно, так и другое, прямо противоположное, кто скажет, что имеет монополию на истину?
— Абсолютной истиной может обладать только Бог, —ответил я.
— В том-то и дело… Руслан, вы верите в Бога? — неожиданно спросил Померанцев.
— В какого? — Странная фраза слетела у меня с уст.
— То-то и оно. В какого... или каких…. — Померанцев равнодушно пожал плечами и выпил гранатового сока. — Но оставим лирику. Я хочу предложить вам ещё одну версию истории тамплиеров. Вы, безусловно, слышали о тех девятерых храбрецах во главе с Гуго де Пейеном, которые отправились на Ближний Восток. Что делали эти девять шампанских рыцарей в Иерусалиме? Почему сам Иерусалимский король уступил им свою резиденцию в бывшем Храме Соломона? И наконец, почему девять долгих лет в круг посвящённых не приняли ни одного нового члена ордена, окутывая деятельность ордена пеленой секретности? Я предложу свой ответ на этот вопрос... Эти девять человек по поручению высоких светских и высших духовных властей Европы искали в Храме что-то необыкновенное, чрезвычайно значимое, некую духовную реликвию…
— Неужели Святой Грааль? — с улыбкой недоверия спросил я.
— Абсолютно стандартное предположение, Руслан. Об этом говорят практически все. — Померанцев сделал вид, что не ожидал от меня услышать ничего другого. ― Люди хотят обрести успокоение силы в тайне, принимая за неё ложный след набора путаниц и бессмыслиц. Как по кофейной гуще предсказывая судьбу, по вспышкам непонятных нам и не связанных друг с другом фактов, мы хотим нарисовать картину реального и великого, выдавая конструкции нашего беспокойного разума за совершенство недоступных простому взгляду связей. Грааль есть крайне обобщённый символ, который может вобрать в себя множество смыслов. Чаще всего под именем Святого Грааля (SanGreal, SanGraal) подразумевают чашу, из которой пил Иисус Христос на Тайной вечере и в которую впоследствии Иосиф Аримафейский собрал его кровь. Большинство исследователей кельтской культуры видят в Граале особый образ священной чаши языческой мифологии. Есть и другой вариант трактовки, не связанный с представлением Грааля в виде чаши или кубка. Для многих Святой Грааль переводится как «королевская кровь» (sangreal), что должно указывать на тайну принадлежности Христа к царскому еврейскому роду Давида или намёк на особые древние корни династии Меровингов. Но под Граалем также понимают и большой зелёный камень, драгоценный изумруд, который Архангел Михаил выбил из короны Люцифера. Вы видите, что это понятие сколь широкое, столь и бессмысленное в своей широте. Тем не менее оно выполняет важную охранительную функцию. Святой Грааль – это путь в сказку, приятную человеческому воображению. Это путь в туман мистификаций, в поле которых и позволяется искать то, что хотят обнаружить.
― Вы хотите сказать, что легенда о Святом Граале – это миф? Но с этим мало кто будет спорить в научных кругах.
― Это не столько миф, сколько запутанный след, который, утверждая наличие тайной истины, ведёт не к ней, а в сторону от неё. Это общий интерес, который надёжно скрывает загадку. Это лес, который прячет волшебное дерево… Человечество не может обойтись без тайны, человеческий разум настроен на поиск сокрытого и таинственного. Всё чрезвычайно просто: если вы хотите всех запутать, подкиньте интересующимся вопросы, на которые не может быть определённых ответов, – появятся загадки, теории, версии, мистификации. Остальное за вас сделает пылкое воображение и неиссякаемое любопытство человечества. Пелена тайны надёжно и надолго прикроет истину. Выдумки отлично маскируют её, и уже очень сложно будет в ворохе объяснений найти то единственно верное, что раскроет нам правду. И пока человечество дружно будет идти по пути недоказуемости, истина спокойно существует рядом – неузнанная, неоткрытая, неразличимая, потаённая, спящая. Я уверен, чтобы нащупать тайну, надо искать не тайный разумный смысл, а необъяснимую глупость. Истина маскируется не напыщенностью и величием, а шутовством. Улыбка прячет правду.
— Не пойму, на что вы намекаете, — прервал я Померанцева. — Что есть история ордена Храма?
— Это история ряженых.
— Не понимаю. — Я нахмурился.
— Видите ли, в истории тамплиеров можно найти огромное поле разных смыслов, великое множество ниточек, ведущих нас в тупик. И только одна ниточка из этого множества оканчивается не обрывом, а узелком истины.
― Интересная трактовка, ― усмехнувшись, сказал я. ― Но если реликвия, которую хотели обнаружить тамплиеры на Ближнем Востоке, не Святой Грааль или, скажем… не совсем Святой Грааль, то что же тогда они пытались найти? Ведь они всё-таки что-то искали?
― Да, искали. И я хочу предложить свой вариант понимания того, что же могло стать реликвией… Видите ли, Руслан, то нечто, которое искали тамплиеры, по моему мнению, не могло быть явной христианской реликвией. И на то у меня есть свои аргументы. Во-первых, сложно предположить, что в мечети Аль-Акса можно было найти спрятанную христианскую святыню – будь то растиражированный образ христианской тайны Святой Грааль, копьё центуриона Лонгина, плащаница или что-то иное. Вряд ли настоящий христианин решился бы сохранить реликвию в таком популярном месте чуждого ему культа. Во-вторых, экспедиция, будь то экспедиция за христианской реликвией, не была бы так сильно окружена строжайшей тайной, как миссия тамплиеров. В те времена, времена особого религиозного экстаза, церковь всегда пыталась использовать любые христианские символы для укрепления своего авторитета и духа крестоносного воинства – вспомним историю Животворящего Креста, хранителем которого одно время, заметим, был тоже орден тамплиеров. Я сильно сомневаюсь в том, что католические отцы могли упустить реальную возможность сыграть на настроениях масс. По-видимому, то, что искали пилигримы, мало походило на христианскую святыню. Своей закрытостью, своими тайнами и своей показной бедностью тамплиеры в первые годы существования своей организации вызывали у жителей Иерусалима вполне закономерное подозрение. Итак, то, что искали тамплиеры, не было христианской реликвией. Тогда что можно было искать в бывшем Храме Соломона?
Я прервал Померанцева:
— Но в двенадцатом веке в Иерусалиме уже давно не было никакого Храма Соломона, а на его месте стояло совсем другое здание. Храм Соломона был разрушен Навуходоносором II ещё в 587 году до нашей эры, второй, построенный на его месте, был уничтожен римлянами. И о тех временах сейчас нам напоминает только осколок стены второго храма, ставший знаменитой Стеной Плача.
— Вы хорошо владеете историческим материалом, Руслан. Да, действительно, к моменту начала крестовых походов Храм Соломона уже давно не существовал. Но в те времена ещё оставались его подвалы и подземелье. Об этом сохранились свидетельства самих рыцарей. Кто знает, может быть, именно в этом подземелье и была спрятана та вещь, которую на протяжении девяти лет искало братство Бедных рыцарей.
— Хорошо. И что же это могло быть? — нетерпеливо спросил я. — Что искали девять «бедных рыцарей» девять лет в подземельях мечети Аль-Акса?
После непродолжительной паузы Померанцев сказал то, что я совсем не ожидал услышать:
― Они искали ответ на вопрос, что есть зло и что есть добро… Они хотели понять, как согласованы и сочетаются свет и тьма, и самое главное – есть ли действительно подобное разделение.
Наверное, Померанцев прочитал на моём лице искреннее изумление, потому что он сразу попытался объяснить сказанное:
― Вы, безусловно, слышали о дуалистических теориях мироздания?
― В общем, да, ― неуверенно сказал я, сразу попытавшись уточнить: ― Вы имеете в виду манихеев, гностиков и им подобных?
― Не только, но в целом вы абсолютно правильно отметили именно эти религиозные концепции. Основная идея подобного мировоззрения – признание существования двух начал в мире, доброго и злого. Причём обе сущности имеют божественную природу и равно могущественны. Только этим, по мнению дуалистов, можно объяснить существование зла на Земле, только этим объясняется слабость добра перед распространяющимся на Земле злом. И, именно поэтому противостояние светлых и тёмных сил практически вечно и лежит в основе мироздания. Правда, оптимистичные теории предполагают, что это противостояние должно окончиться, и добро с необходимостью одержит победу над злом, но будет это не сейчас, не скоро и только тогда, когда человечество объединится с добром в своём стремлении одержать над злом верх. Итак, согласно религиозным идеям дуалистов, противостояние добра и зла есть основной вопрос человеческого существования, вопрос вечной борьбы духа и материи.
― Вы считаете, тамплиеры были тайными дуалистами? В средневековой христианской Европе это было небезопасным увлечением. Вспомним дуалистические секты болгарских богомилов, итальянских патаренов и французских катаров. Их конец был печален.
― Вопрос веры тамплиеров – чрезвычайно сложный вопрос. Я абсолютно уверен, что она за годы существования ордена претерпела очень серьёзную эволюцию. Но тем не менее дуалистические мотивы в мировоззрении тамплиеров всегда были очень сильны. Вспомним ту странную потаённую двойственность, которая присутствует во всех символах ордена – знамя, разделённое на чёрный и белый цвет, или герб - два всадника на одном коне; даже кончик алого тамплиерского креста раздвоен. Везде и во всём два смысла, два начала, два толкования, две жизни. Даже известная и труднообъяснимая надпись на форзаце общего Устава ордена Храма звучит двояко - «Memento Finis». Её можно перевести с латыни и как «Думай о своём конце», и как «Думай о своей цели».
То же самое можно сказать об оценке деятельности ордена. Его история представляет собой набор самых противоречивых фактов. Примеры поразительной честности, героического бескорыстия и верности идеалам соседствуют в ней с подтверждениями беспримерной жестокости, жадности и коварства рыцарей Храма. Создаётся впечатление, что у ордена было два лица, два образа, прямо противоположных друг другу. Именно поэтому потомки, создавая своё видение ордена, с такой лёгкостью впадают в крайности оценки их роли в истории. Для одних тамплиеры – это сообщество кровожадных и сребролюбивых сектантов, для других – героический рыцарский орден христианских подвижников. На самом деле все эти крайности трактовок связаны с особенностями идеологических установок ордена, большинство из которых было достоянием узкого круга избранных внутри самого ордена и дошло до нас в сумбурной и неправдоподобной смеси легенд, мистических предположений и выбитых под пытками признаний.
Кстати, несколько слов о гербе тамплиеров… Согласно господствующей версии два всадника на одной лошади, изображённые на гербе ордена Храма, символизировали бедность и смирение воинов-монахов. Однако существует старая средневековая дуалистическая легенда, объясняющая удивительное изображение герба тамплиеров. Два бедных рыцаря отправились в поход на одном коне. Передний поручил себя Христу, чтобы тот помог ему выйти из битвы невредимым, а второй поручил себя тому, кого считал более сильным, - дьяволу. Он и остался невредимым и глумился позже над своим раненым товарищем, пытаясь совратить его с праведного пути и привлечь к своему лжеучению. Первый рыцарь поддался на уговоры второго рыцаря и разделил его тайную веру в дьявола. И после этого орден Храма стал богатым и обрёл славу непобедимого.
― У ордена существовала тайная параллельная структура? Вы это хотите сказать?
― Я более чем уверен, что внутри организации тамплиеров существовал особый круг посвящённых, который и осуществлял контроль за деятельностью ордена Храма. Особенно это стало заметно после того, как тамплиеры перенесли свою штаб-квартиру с Кипра во Францию. По многим косвенным признакам последний Великий Магистр Жак де Моле не был реальным и полновластным руководителем ордена. Это был мужественный и честный человек, настоящий рыцарь, но на роль лидера могущественной организации явно не подходил. Да что там говорить! Сам факт того, что он не знал грамоты, многое объясняет. Скорее всего, последний Великий Магистр был специально поставлен на этот пост и выполнял роль послушной марионетки в чужих руках. Вопрос - в чьих?.. Впрочем, ― Померанцев манерно взмахнул рукой, ― я хотел бы остановиться на этой теме чуть позже… Вернёмся к вопросу о том, что же первые тамплиеры искали на Ближнем Востоке и, что не менее интересно, для кого.
― Вы говорите об инициаторе этой экспедиции?
― Именно, ― ответил Померанцев. ― Даже, скорее всего, об инициаторах.
― Подозреваю, вы имеете в виду Гуго Шампанского, вассалами которого и были первые храмовники.
― Не только и не столько. В первую очередь я хотел бы вспомнить имя великого интеллектуала той эпохи – Бернара Клервоского. Именно этот человек подготовил мировоззренческую платформу ордена Храма, представив «новое рыцарство» средневековому католическому обществу. По легенде, он подготовил Устав новой организации рыцарей-монахов и взял на себя задачу оправдания появления монашеского братства, которое не словом, но мечом должно было утвердить авторитет католической церкви на Святой земле. Благодаря его стараниям тамплиеры были признаны светскими и духовными властями и наделены особыми полномочиями и привилегиями. Общепризнано, что Бернар Клервоский стал духовным родителем вновь образовавшегося военно-монашеского ордена. Но мало кто знает, что именно он стоял и у истоков ближневосточной экспедиции первых храмовников.
― Но Бернар из Клерво познакомился с орденом Храма много позже, когда тот приобрёл черты реальной организации, ― пытался протестовать я.
― Распространённое заблуждение. Первых «бедных рыцарей» он знал давно и очень хорошо, так же как и графа Шампанского. Будучи основателем монастыря в Клерво в 1115 году, на территории Шампани, он не мог не знать хозяина тех земель и его приближённых. Именно Бернару принадлежала идея отправить пилигримов в Иерусалим.
― И этому есть документальные подтверждения? ― спросил я с сомнением.
Померанцев улыбнулся.
― Я могу определённо заявить, что для подобных утверждений есть все основания, ― уклончиво ответил он и продолжил: ― В любом случае, согласитесь, что моё предположение выглядит логично и очень похоже на правду.
― Предположим, что инициатива тайного крестового похода за неизвестной реликвией принадлежала Бернару Клервоскому, ― попытался я принять логику рассуждений Померанцева. ― Но что это нам даёт?
― Достаточно… Достаточно для того, чтобы сделать вывод о характере той странной вещи, которую искали тамплиеры.
― Вы говорите загадками, ― сказал я.
― Я постараюсь кратко объяснить, почему считаю это важным… Бернар Клервоский был известнейшим религиозным мыслителем того времени. В своих наставлениях он рисовал свой образ христианской церкви и её служителя. Часто Бернар в своих письмах непосредственно даже указывал, что должен делать римский папа и, самое интересное, к его мнению прислушивались. Это совсем не значит, что настоятель монастыря в Шампани имел какую-то тайную власть над всем католическим миром, но Бернар из Клерво обладал особым духовным авторитетом, как у церковной, так и у светской власти. Его уже при жизни считали святым, а церковь канонизировала его практически сразу после смерти. Его проповеди подвигли государей Европы организовать второй крестовый поход, его влияние на мир идей западноевропейского средневекового общества было бесспорно. Одной из центральных тем его духовных исканий стал вопрос бескомпромиссной борьбы со злом, с его жизненными и духовными проявлениями. Именно эту задачу двоякой борьбы против врагов из плоти и духовного зла Бернар и ставил перед тамплиерами.
― «Похвала новому рыцарству»? ― вспомнил я одно из известных сочинений Бернара Клервоского.
― Да, вы абсолютно правы, ― ответил Померанцев. ― Именно в этом произведении Бернар Клервоский и сформулировал свои представления о новом христианском воинстве, которое должно было организовать борьбу со злом как мечом, так и духовным примером стойкой веры. Бернар Клервоский объявлял войну, и целью этой войны было malicidia - убиение зла.
― Убиение зла? ― переспросил я.
― Именно так. И если против врагов из плоти и крови можно было действовать мечом, то против духа зла необходимо было иметь другое оружие. И это была не просто вера…
― Вы хотите сказать, что таинственная реликвия, обнаруженная тамплиерами в Иерусалиме, и была тем самым оружием против невидимого зла?
― Да, ― ничуть не смущаясь, ответил Померанцев. ― Храмовники стали обладателями таинственной вещи, которая должна была помочь им в войне против духовного зла.
— Вы шутите?! — не удержался я от восклицания.
― Совсем нет. ― Померанцев мягко улыбнулся. ― Есть вполне определённые свидетельства того, что данная реликвия действительно существовала и находилась в руках рыцарей Храма. А насколько она помогла храмовникам в их святой борьбе, можно судить, опираясь на факты истории ордена Храма.
― Судя по всему, вещица им не помогла, ― с усмешкой произнёс я.
― Да, ― вполне серьёзно сказал Померанцев. ― Они неправильно оценили её силу и предназначение.
Поражаясь мистическому ходу рассуждений Померанцева, я изумлённо посмотрел на него.
― Тамплиеры считали реликвию духовным оружием добра против зла, ― продолжил Померанцев. ― А на самом деле это была сила подчинения зла. Согласитесь, это всё-таки разные вещи!
Я не нашёл ничего лучшего, как, согласившись, кивнуть утвердительно, хотя ещё с трудом понимал смысл сказанного.
― Будучи рыцарем добра, ты должен держать в руках и доброе оружие - в этом залог непоколебимости и чистоты твоих устремлений. Подчиняя же своей воле зло, хоть и в благих целях, ты принимаешь на себя огромную ответственность, ибо в слабых руках и при слабом духе эта сила, маскируясь добрыми намерениями, становится не слугой, а хозяином твоей воли. Именно поэтому, боясь своей слабости, тамплиеры отказались от активного использования силы реликвии, оставаясь её хранителями, но не повелителями.
— Всё это занимательно, правда, к науке не имеет абсолютно никакого отношения, — сказал я, громко хмыкнув, и уговорил наконец свою рюмку водки. — Забавный сюжет для околонаучной мистической литературы. — Моё скептическое отношение к услышанному было непробиваемо, но, казалось, Померанцев совсем не обращал внимания на мои реплики, и потому я спросил: — Так, значит, храмовники никогда не использовали силу реликвии?
— Всего того, что они добились с самого начала своего пути, они добились благодаря своей организации, воле и вере. И искушение, возможно, было очень велико… Уверен, они не раз думали о том, как заставить реликвию работать на себя. Но, полагаю, они всё-таки ограничились ролью её хранителей.
— От кого же они охраняли это мистическое Нечто?
— От тех, кто знал о его существовании и хотел им обладать. Например, от исмаилитов. Вам, очевидно, известно о существовании в те времена обосновавшейся на отрогах Ливанских гор закрытой секты радикальных шиитов под предводительством Старца Горы. Исмаилиты, названные в популярной и научной литературе сектой ассасинов-убийц, были в те времена серьёзной силой, положившей начало в истории практике политических убийств. Они вели особую, отличную от остального мусульманского мира, политику в отношении христиан. В 1172 году Старец Горы отправил Иерусалимскому королю посланников с предложением заключить союз против сарацин. Исмаилиты также собирались принять христианство. Иерусалимский король с радостью согласился, но на обратном пути посланники попали в засаду к тамплиерам и были полностью уничтожены. О союзе с исмаилитами и переходе их в христианство пришлось забыть навсегда. Почему люди, призванные защищать христианство на Святой земле и распространять его идеи, совершили этот, казалось бы, нелогичный и страшный поступок? Они боялись реальных конкурентов на обладание их реликвией и сделали это, чтобы утвердить над ней свою абсолютную власть.
Я покачал с сомнением головой:
— Интересное предположение. — Я слушал рассказ Померанцева как забавную сказку для необразованных взрослых. — Итак, тамплиеры стали заложниками своего особого положения – добрые цели и злое средство их достижения. Отсюда, если я правильно понимаю, их странная двойственность, преследующая их и после смерти. И что же было дальше?
― Судьба храмовников общеизвестна. Орден Храма ждала печальная участь. Но, скорее всего, это было плановое самоубийство, нежели вмешательство внешних сил.
Померанцев который раз за сегодняшний вечер меня удивил, и я даже не пытался скрыть своего недоверчивого изумления.
— Даже так?! — воскликнул я.
Померанцев понимающе улыбнулся, видя, с каким сомнением я выслушиваю его занимательную лекцию о судьбе тамплиеров.
― Понимаете, Руслан, после изгнания с Ближнего Востока самой большой и влиятельной организацией в ордене Храма стал его французский Дом. Именно французская организация и стала властным центром в ордене Храма.
― Тамплиеры всегда считались французским военно-монашеским орденом, в отличие, скажем, от Тевтонского, который был немецким. Это было вполне обоснованное национально-историческое разделение подобных структур.
― В целом это действительно так. Но меня интересует другое. Документы свидетельствуют - внутри французского Дома тамплиеров в XIII веке происходили особые структурные изменения. Именно в XIII веке у храмовников появляются странные культы и обряды, информация о которых стала общественным достоянием именно в то время и именно во Франции. Никто ничего не знал конкретно, но тамплиеры на основе слухов попали под народное подозрение.
― Вы думаете, что это была особая религиозная секта, которая нашла свой приют внутри ордена?
― Именно! И вы должны сразу догадаться, какая это была секта, ― категорично заявил Померанцев.
― Катары?! ― догадкой вырвалось у меня восклицание.
Я с беспокойством начинал понимать, что принял логику мистических рассуждений Померанцева, и моя мысль сама искала продолжение рассказа.
― Да, ― спокойно и сухо подтвердил Померанцев. ― Разгромленное религиозное движение окситанских дуалистов, катаров, нашло своё тайное прибежище у любимого детища папы римского – у ордена Храма. Простое и гениальное решение. Кто будет искать своего врага у себя дома? А для катаров нельзя было придумать более надёжного убежища, чем орден Храма. Альбигойцев в ордене Храма, ко всему прочему, привлекал мистический дуализм, который странным образом сопровождал организацию тамплиеров всё время её существования и был отчасти сродни дуализму провансальских манихеев. Вспомним также, что тамплиеры были неподсудны ни одной светской и религиозной организации, - их судьбы вершил лично папа римский… Он-то и стал их могильщиком, но только после того, как они сами того захотели, или это захотел… некто, кто был с ними тесно связан. Филипп IV Красивый вместе с папой римским стали лишь орудием уничтожения христианского братства воинов-монахов. Ослеплённые жадностью, король и папа, скорее всего, так и не поняли, что стали пешками в руках могущественных сил, ставших у них за спиной. Орден был уничтожен, состояние его разграблено, многие благородные рыцари закончили свою жизнь на кострах инквизиции или бесследно исчезли в тюрьме.
Померанцев замолчал.
— Это был внутренний заговор?
— Полагаю, да. И целью этого заговора, возможно, было сохранение главного через жертву большим. Или, что тоже абсолютно реально, это стало попыткой завладения реликвией в своё единоличное пользование.
— А что же сама реликвия? — спросил я.
— Она исчезла, — спокойно ответил Померанцев.
— Как исчезла? — откровенно удивился я.
— Реликвия исчезла бесследно... Жак де Моле, скорее всего, не был реальным руководителем Ордена, но он честно пытался взять на себя ответственность за его судьбу. Существует легенда, что когда Великий Магистр взошёл на эшафот, в своём последнем слове он проклял трёх основных организаторов знаменитого дела тамплиеров: папу Климента V, канцлера Ногаре и короля Филиппа IV, - и обещал, что призовёт их на суд Божий уже в этом году. Все трое умерли, не успел закончиться год. В течение нескольких лет умерли все наследники короля Филиппа: три его сына и внук. Никто из них не сумел пережить возраст своего отца, умершего в тридцать три года. Династия Капетингов прервалась. Проклятие старого магистра легло на королевский род.
― Так, что же, по-вашему, было этой странной духовной реликвией, обладавшей вполне материальной оболочкой? ― Я вспомнил, что странная реликвия, вокруг которой и вертелся рассказ Померанцева, так и не получила собственного имени.
― У меня есть на этот счёт свои соображения, но я хотел бы открыть их вам при нашей следующей встрече.
Поведение Померанцева меня смущало. Зачем так много было говорить о тамплиерах, погружая себя и меня в мифический сон, так и не раскрыв того, что хотел сказать? И откуда такая уверенность, что мы ещё встретимся?
Померанцев молчал и пил гранатовый сок. Он смотрел мимо меня, погружённый в какие-то раздумья. Казалось, сейчас он не видел меня, меня вообще рядом не было. Зелёные проницательные глаза застыли в задумчивом созерцании идеи. Я сидел, наблюдая за собеседником, и пытался понять, где мог найти этого странного человека Верхов и что он хотел сделать, пригласив его сегодня на переговоры. Я посмотрел на часы. Уже прошел час с момента назначенной встречи, а Верхова всё не было.
Померанцев вдруг встрепенулся и, допив свой сок, прервал паузу.
— Я вас заинтриговал? — Он мягко улыбнулся. — Ну, и как вам легенда, Руслан?
— Занимательно, — пробормотал я.
— Подождите немного, эта версия истории тамплиеров со временем приобретёт необходимые завершённость и стройность… Самое главное в нашем деле – это побольше дыма и тайны. Чем больше, тем лучше…
— Для чего лучше? — спросил я.
— Для безопасности истины, — ответил Померанцев и хитро подмигнул мне, а потом абсолютно серьёзным тоном добавил: — Я так думаю, от этой легенды мы и оттолкнёмся в нашей передаче о тамплиерах.
— В какой передаче?! — откровенно удивился я. — Наш проект закрыт.
— Ничего страшного, откроем на другом канале. Но, надеюсь, весь этот дым и мистику мы сохраним… Это мы с вами люди серьёзные, профессиональные историки, и можем рассуждать здраво и скучно, а телезрителям нужна мистика, тайна, неизведанное. Согласитесь, это лучше смотрится. ― Тонкие губы Померанцева растянулись в лёгкой, ироничной улыбке.
— Так вы… — начал я, смутившись.
— Вы думали, я всё это говорил всерьёз? — Померанцев рассмеялся, обнажив ряд белых, ровных зубов, его глаза весело заблестели. — Помилуйте… Это ведь просто шоу, и относиться к нему надо как к шоу… Тем не менее, если вы поверили моим россказням, думаю, у нас всё получится. Тем более, моя версия не противоречит историческим фактам, не правда ли?
Я, пристыженный и немного огорошенный, покраснел, вспомнив то, с каким тайным доверием и вниманием я слушал рассказ Померанцева.
Померанцев посмотрел на часы:
— К сожалению, уже много времени. Мне пора. Жаль, что не дождался Сергея. Наверное, он не смог прийти. — Померанцев на секунду умолк, как будто пытаясь что-то вспомнить. — Я обязательно созвонюсь с вами в самое ближайшее время. Тему надо развивать.
Померанцев встал со стула.
— Очень рад нашему знакомству, Руслан, — сказал он доброжелательно, широко улыбнулся, разглядывая меня своими внимательными зелёными глазами. — Вы уж меня извините, что я так бесцеремонно….
— Что вы, что вы. Это вы извините… — невнятно бормотал я.
— Поверьте, Руслан, шоу у нас будет что надо. Главное, побольше смелости и напора… Следующий ход за мной. Ждите приглашения. А сейчас мне надо торопиться. Дочка заждалась уже, наверное.
Померанцев попрощался со мной и быстро вышел из зала. Я стоял около барной стойки, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу. Странный человек… Неожиданный человек… Где же Верхов успел с ним познакомиться? И когда? Я присел за стол и ещё раз попытался набрать Сергея на мобильном телефоне. Знакомый металлический голос девушки сообщил, что абонент недоступен.
Я всегда был готов к любым выходкам моего лохматого приятеля, но чтобы именно сегодня и так бросить товарища, оставив один на один со своим знакомым, даже не предупредив, - это был верх верховского эгоизма и безалаберности. Тем не менее появилась уверенность, что наши тамплиеры не канут в Лету, не оставив свой след на отечественных телеэкранах.
Я вышел на улицу. Что же, я не Верхов, телефон не выключаю, всегда на связи, надо будет – найдёт. Но на сегодняшний день откровенных бесед с меня было достаточно.

Глава 8

— Кем вы ему будете? — спросил следователь, окинув меня усталым и безразличным взглядом.
— Знакомый… Друг, — ответил я.
Следователь что-то молча записал на листе бумаги.
— Мне надо будет его опознать? — спросил я.
— Зачем же. Нет, такой нужды нет, — сказал следователь, не поднимая головы. — Его уже опознали. Приезжала его знакомая. — Следователь обернулся к сидящему за соседним столом капитану. — Василич, у тебя ручки нет? Моя уже совсем не пишет.
Василич деловито порылся у себя в столе, вытащил и передал следователю синюю одноразовую ручку без колпачка с треснутым корпусом.
Верхов так и не позвонил вечером, не позвонил он и утром следующего дня. И он больше уже никогда не позвонит, не придёт в гости, не посмеётся, не расскажет забавную историю, не поделится своей мечтой. Потому что Сергея Верхова больше не было – он погиб, погиб в тот самый вечер, когда я должен был встретиться с ним в клубе.
Рано утром раздался звонок телефона. Это была Света Торопова. Всхлипывая, заплетающимся от шока голосом она сказала, что Сергея сбила машина. Я спросил: «В какой больнице?» Она тихо ответила: «Он умер». Это было похоже на злой сон. И я, оглушённый, бесцельно бродил по квартире, всё ещё не веря, что Сергея не стало. В это трудно было поверить. В голове не укладывалось то, что глупая случайность могла в одно мгновение уничтожить мечту, надежду, жизнь человека, которого я так долго и близко знал, человека, с которым я ещё вчера говорил и строил планы на будущее. Как это могло произойти? Почему? Запоздалые, несвоевременные вопросы. Сергея не стало…
— Ваша фамилия, имя, отчество, адрес проживания? — спросил следователь.
Я ответил. Он аккуратно записал.
— Как он погиб? — спросил я.
— На перекрестке Тимирязевской улицы и Красностуденческого проезда в результате ДТП. Сбившая его машина скрылась с места преступления.
— Вы их найдёте? — Мой вопрос прозвучал наивно.
— Молодой человек, идёт следствие, — раздражённо бросил следователь. — Попытаемся сделать всё возможное, хотя, честно говоря, — следователь сделал паузу и печально посмотрел мне в глаза, оторвавшись от своих бумаг, — у нас практически нет шансов. Очевидцы не запомнили не только номер, но и марку машины. Говорят, что это был тёмно-синий джип… Знаете, сколько в Москве и Подмосковье тёмно-синих джипов?!
Это восклицание прозвучало как приговор. Следователю и самому было неприятно признаваться в своём бессилии, вешая на себя очередное бесперспективное дело. Судя по всему, он и не пытался обманывать себя и других.
— Вы телефон его родителей или других родственников знаете?
— Нет, — ответил я, только сейчас осознав, что никогда не видел и ничего не знал о родных Верхова.
— Ладно, пошлём телеграмму по месту прописки, — разочарованно пробормотал следователь. — Давайте подпишу пропуск. Если что-то понадобится уточнить, мы позвоним вам.
Я медленно шёл по улице. Был жаркий летний полдень. Нежно-голубое небо, яркое солнце. И только мокрый местами асфальт и грязь напоминали о прошедшем ночью дожде. Меня окружала казавшаяся мне бессмысленной июньская активность города, разбавленная пылью асфальтовых дорог и гарью наглых московских автомобилей.
Я думал о Сергее, о том, чего уже никогда не будет, о том, что уже не вернуть. Я никогда не считал Верхова своим близким другом – у меня и не было никогда близких друзей, или я не хотел, чтобы они у меня были… Но в последнее время, после встречи с Кариной, он стал для меня больше, чем просто приятель. И наш последний разговор… Я вспомнил его озадаченно-раздражённое выражение лица, его устало брошенную фразу: «Мне всё это не нравится». Невидимый и непредсказуемый Режиссёр Судьба разыгрывал странную и страшную партию. Всё изменилось и запуталось, события приобретали лавинообразный характер, мои последние встречи с Сергеем и Кариной стали откровением. Что я мог узнать ещё? Что ещё происходило вокруг, чего я не знал, пока не знал?
Неужели всё это случайно? Череда непонятных и трагических событий, которые, казалось, ничем не связаны между собой. Смерть Андреева, гибель Верхова. Может ли это быть случайностью? Нет, я был уверен, это не могло быть случайностью. Кому-то этого очень хотелось бы, но это было не так. Я чувствовал, что это было не так. Значит, и Андреева, и Верховамогли убить… Я лихорадочно соображал, пытаясь найти неожиданной и пугающей мысли хоть какое-то правдоподобное объяснение. Но за что? Их могло связывать только одно – тамплиеры. Это выходило за грани разумного! Кто будет убивать людей за интерес к давно сгинувшему в веках и ставшему общим местом в истории ордену крестоносцев? Всё это походило на фантазии сумасшедшего, строившего невероятные связи и сшивающего полотно обыденной реальности непрочными нитками больного воображения. Я мог бы убедить себя, опираясь на холодный практический разум, что смерть двух людей – это случайность, если бы не страх... Внутренний голос страха задавал мне всего один вопрос: если всё-таки это были спланированные убийства, то кто будет третий? Я инстинктивно оглянулся. Мой страх пытался найти моей цепочке рассуждений хоть одно малейшее подтверждение – для этого нужен был хотя бы один любопытствующий, наблюдающий за мной, взгляд. Но вокруг не было ничего подозрительного. Я ускорил шаг.
Тамплиеры – это история, это давно ушедшее и истлевшее прошлое, удобная тема для сказок и страшилок, вечная повесть, со временем превратившаяся из исторической в художественную. Как это могло влиять на нас здесь и сейчас? Бешеные скачущие образы вдруг вытащили на свет фамилию человека, с которым прямо или косвенно было связано всё, что происходило со мной в последнее время. Полуянов… Как это ни странно звучит, но именно тень этого человека молча маячила за спиной канувших в Лету тамплиеров… Но почему же молча?
Я уже подходил к подъезду собственного дома, как вдруг остановился как вкопанный, поражённый такой простой и естественной догадкой, пришедшей так внезапно и так не вовремя. Холодный пот выступил у меня на спине. Я вспомнил зелёные глаза Померанцева. «Высокий, темноволосый, зеленоглазый, всегда аккуратно одет…» — пролетели в голове слова лаборантки Марины. «..Иногда я чувствую, что он где-то рядом и думает обо мне…» — так сказала Карина. «Дочка заждалась уже, наверное…» Это был он! Я смахнул пот со лба. Стало очень жарко… Это был Полуянов! Я не верил себе, не верил своей сумасшедшей догадке. Оглушённый, я ещё раз огляделся вокруг. Незнакомые люди быстро и деловито шли мимо. Кто-то мельком бросал удивлённые взгляды на вставшего посреди двора и испуганно озиравшегося вокруг человека. А я стоял, и только одна мысль била меня пульсом в висок: «Это был он!»
Поражённый и рассеянный, я чуть не столкнулся около подъезда с незнакомым крепким парнем в куртке работника РЭУ и увесистым чемоданчиком с инструментами в руках. Я глухо пробормотал: «Простите». Парень, вероятно, сантехник местного РЭУ, заинтересованно окинул меня хитрым, прищуренным взглядом своих бесцветных, стеклянных глаз и криво ухмыльнулся, пропустив меня к двери подъезда. Как во сне я поднялся на свой этаж и автоматически сунул ключ в замочную скважину.
Меня окликнули. На лестнице стояла пожилая женщина с большой кожаной сумкой.
— Кондратьев - это вы? — ещё раз повторила она свой вопрос. — Вы меня слышите?
Я её слышал:
— Да, это я.
— Вам заказное письмо. — Женщина-почтальон быстро подошла ко мне и сунула в мои руки пакет. — Распишитесь.
Я быстро расписался, даже не взглянув на пакет, и молча скрылся за дверью. Оставшись один, я бросил взгляд на конверт и застыл в изумлении. Пакет был адресован мне, а отправителем значился… С.Верхов.
Вдруг в дверь позвонили. Я вздрогнул от неожиданности и боязливо покосился в сторону двери. Звонок повторился. Я быстро спрятал пакет в карман своей куртки, подошёл к двери и открыл её.
На пороге стоял среднего роста коренастый светловолосый мужчина в бежевом летнем пиджаке и джинсах.
— Вы Кондратьев? — спросил незнакомец, изучая меня цепким взглядом своих серых глаз.
— Да, — удивлённо и одновременно обеспокоенно ответил я.
— Руслан Анатольевич?
— Да, это я.
Мужчина вынул из внутреннего кармана пиджака небольшое красное удостоверение и, на мгновение раскрыв, махнул им перед моим лицом. Я успел только заметить слова «Федеральная служба безопасности» и маленькую чёрно-белую фотографию, весьма похожую на оригинал.
— Сарычев Иван Прокофьевич, майор ФСБ, — коротко представился незнакомец и тут же добавил: — Можно к вам зайти?
Я сильно волновался, и это не могло остаться незамеченным. Движением руки я предложил сотруднику ФСБ войти и прошёл вслед за ним в комнату.
Сарычев быстро оглядел моё жилище, задержав своё внимание на рамке с моими фотографиями, стоявшими на серванте.
— Удивлены? — бросил он.
— Откровенно говоря, да… — несвязно пробормотал я. — Что-то случилось?
— Кое-что уже случилось, и что-то может случиться ещё, — загадочно ответил Сарычев, садясь на стул. — Да вы присаживайтесь, Руслан Анатольевич, присаживайтесь… Я надеюсь, наш разговор продлится не две минуты.
Я покорно присел на диван.
— Хочу сразу успокоить вас, — продолжил Сарычев. — Мы не имеем к вам никаких претензий… Пока не имеем, — несколько угрожающе добавил он. — Сейчас нас просто интересуют некоторые ваши знакомства. Ответив на наши вопросы, вы нам очень поможете… Можно я закурю?
Я утвердительно кивнул. Сарычев не спеша достал пачку сигарет, вытащил из неё одну и прикурил от пластиковой одноразовой зажигалки.
— Скажите, Руслан Анатольевич, вы знакомы с Полуяновым Вячеславом Константиновичем?
Я не был сильно удивлён, услышав этот вопрос. Значит, это правда. Значит, всё, что говорил отчим Карины, в действительности было. Не знаю, что связывало Полуянова со спецслужбами, но это было фактом, и, видно, их интерес к нему со временем не ослабел.
Сарычев неотрывно смотрел на меня. Мне казалось, по моей реакции, по моему выражению лица он хочет определить, что я сейчас скажу – правду или ложь. Я решил сказать правду, но не всю.
— Нет, я не знаю этого человека, но слышал о нём, — сказал я, желая сохранить в тайне свои догадки о вчерашнем собеседнике и лихорадочно соображая, как дальше отвечать на вопросы. — Он совершил что-то противоправное?
— И никогда его не видели? — пропустив мимо ушей мою реплику, спросил Сарычев.
— Никогда. — Мой голос дрогнул, а в памяти сразу возник образ зеленоглазого Померанцева.
— Что вы знаете об этом человеке? — продолжил Сарычев.
— Он был учёным, историком. Я читал его книгу, и… я знаком с его дочерью, — неуверенно ответил я. — Послушайте… — попытался я протестовать.
— Вы говорите «был»? — оборвал меня Сарычев.
— Я слышал, что он пропал много лет назад. Его так и не нашли.
— И от кого вы это слышали?
— От его дочери.
— Кто ещё вам говорил об этом?
— Её отчим, — немного подумав и умышленно пропустив Марину, ответил я.
— Скажите, а детали его исчезновения вам известны?
— Нет… Мы об этом никогда не говорили.
— Вы уверены в этом?
— Да! — раздражённо и категорично вырвалось у меня.
Я молчал. Сарычев, не отрывая взгляда, изучал меня, медленно пуская клубы сигаретного дыма. Вдруг он встрепенулся, ища глазами, куда можно сбросить пепел.
— Дать вам пепельницу? — спросил я.
—Да, пожалуйста… Если это возможно.
Когда я поставил на стол взятую из серванта старую треснутую пепельницу, Сарычев сбросил в неё пепел и продолжил:
— Мы давно ведём розыск Полуянова. И у нас есть все основания полагать, что он под чужим именем находится сейчас в Москве. Я не могу вам раскрыть все детали этого дела. Но поверьте мне, это очень важное дело, связанное с вопросами государственной безопасности. Именно поэтому, Руслан Анатольевич, я жду от вас максимально ответственного подхода к нашей беседе.
— Полуянов - шпион? — усмехнувшись, язвительно спросил я.
— Может быть, — абсолютно серьёзно ответил Сарычев.
— И заслан к нам, чтобы совершить диверсию? — съёрничал я, но натолкнулся на жёсткий взгляд Сарычева и замолчал.
— Что Карина говорила о своём отце? Она не давала понять, что видела его?
— Она его не видела.
— Вы уверены в этом?
— Да, я в этом уверен, — твёрдо сказал я.
— Руслан Анатольевич, нам важны любые мелочи, любые детали. Полуянов опасен.
— Что вы имеете в виду?
— Вы были знакомы с академиком Андреевым?
Я удивлённо посмотрел на Сарычева.
— Он умер, — сказал Сарычев. — Умер от сердечного приступа после разговора с неким странным гостем. Свидетели опознали в этом госте Полуянова.
Сарычев сделал паузу:
— А вчера погиб ваш друг, Сергей Верхов…
Я сцепил руки, уставившись в пол.
— Его сбила машина, — продолжил Сарычев. — Виновного так и не нашли и, скорее всего, уже никогда не найдут. Вам не кажется, что эти смерти как-то связаны?
Я продолжал молчать. Сотрудник ФСБ читал мои мысли и видел мои страхи. Передо мной спокойно сидел и курил незнакомый человек, который с ужасающей подробностью повторил сейчас вслух всё то, что вертелось у меня в голове. Я не знал, что отвечать. Я готов был рассказать о своей странной встрече с зеленоглазым историком, но я боялся этим навредить. Не Полуянову, который так страшно и быстро вошёл в мою жизнь, а Карине… Я ей доверял, я не мог ей не доверять. Прежде чем раскрывать свои догадки, надо поговорить с ней, решил я про себя.
Сарычев погасил сигарету и сразу же потянулся за второй:
— Я хочу напомнить, Руслан Анатольевич, что сотрудничество с нами будет исключительно в ваших интересах… Вы не боитесь быть следующей случайностью? — Сарычев не спускал с меня своих светлых проницательных глаз. — Прослеживается нехорошая тенденция... Вы не расскажете мне, чем вы занимались с Андреевым и Верховым в последнее время?
— Вы так хорошо информированы, — огрызнулся я. — Имеет ли смысл мне отвечать на этот вопрос?
— Я хотел бы услышать это от вас.
— Извольте. Мы вместе работали над одним телевизионным проектом.
— Каким проектом?
— На историческую тему. Передача должна была быть посвящена истории средневекового ордена Храма.
— Если я не ошибаюсь, Полуянов в своё время тоже интересовался именно этой темой.
— Да, Андреев был у него научным руководителем, они вместе написали книгу.
— Скажите, что вы обсуждали с Андреевым и Верховым? Мне интересны даже самые несущественные детали.
— Вам не кажется это бессмысленным?! — взорвался я. — Бессмысленно искать в обсуждении истории средневекового военно-монашеского ордена причину гибели двух слабо знакомых друг с другом людей.
— И тем не менее, возможно, эта связь, вполне конкретная связь, существует. Вы много общались с академиком, у него, наверняка, было своё видение на историю этого…
— Ордена Храма, — видя затруднения Сарычева, подсказал я.
— Да, ордена Храма… Может быть, у него была какая-то вещь, особая историческая ценность, завладеть которой хотел Полуянов? Ведь не зря же через двадцать лет отсутствия он появился у него.
— Вы так уверены в виновности Полуянова? Вы не допускаете мысли, что, появившись в Москве, он решил проведать своего учителя, просто повидаться с ним. Слабое сердце старика не выдержало – не каждый день к нам в гости приходят люди, которые исчезли двадцать лет назад. И как финал – сердечный приступ. Ведь Андреев умер от сердечного приступа, не так ли? Он не был задушен, застрелен, зарезан, не правда ли?
— Да, он умер от сердечного приступа, — согласился Сарычев. — И, скорее всего, смерть его была абсолютно естественна. Но зачем тогда было любящему ученику в то время, когда умирал его учитель, обыскивать его квартиру, переворачивая всю мебель. Он что-то искал, и в этот самый момент был застигнут женой Андреева, приехавшей с дачи. Она узнала его. Полуянову удалось выбежать из квартиры и скрыться. Видите, я с вами абсолютно откровенен. Остаётся один вопрос – что он искал у Андреева?
Я пожал плечами:
— Это надо спрашивать у домашних Андреева. Наверняка они что-то знают.
Сарычев горько усмехнулся:
— Не думайте, что мы плохо выполняем свою работу. К сожалению, никто из родных и близких Андреева даже представить себе не смог, что могло интересовать Полуянова. По версии жены академика, ничто из его вещей и бумаг не пропало.
— И никто не знает, получил ли Полуянов, если это был он, — добавил с сомнением я, — то, за чем приходил?
— В общем-то, да, — подтвердил Сарычев. — Но у нас есть все основания предполагать, что он эту вещь не получил.
Я вопросительно посмотрел на Сарычева.
— Я готов быть откровенным, надеясь на откровенность и с вашей стороны, — сказал он. — Жена Андреева сообщила нам, что примерно за день-два до появления Полуянова академик передал вашему другу Верхову некий пакет, сказав при этом следующее: «Пусть эти бумаги хранятся пока у вас. Я не верю в их подлинность, но у меня есть все основания опасаться за их сохранность у себя».
Моё сердце бешено забилось, а кровь прилила к вискам. Мысленно я уже стоял в прихожей около своей куртки. Но неужели это правда? И два человека погибли из-за конверта, лежащего сейчас у меня в кармане куртки, содержание которого я так и не узнал.
— Завершу невесёлую картину, — сказал Сарычев. — Верхов неожиданно погибает под колесами неизвестного автомобиля через день после странной смерти Андреева. А в его квартире…
— Что в его квартире? — вырвалось у меня.
— А в его съёмной квартире мы обнаружили явные следы обыска. Кто-то там перерыл все вещи, не забыв даже разобрать всю мебель. Теперь вы понимаете наши опасения?
— Вы считаете, что Полуянов убил Верхова из-за документов, которые ему передал академик Андреев?
Сарычев окинул меня красноречивым взглядом:
— Если вы спрашиваете, достаточно ли этих фактов для того, чтобы арестовать Полуянова, я скажу - да. Скажу откровенно, интерес наших органов к этому человеку никак не был связан с этой историей. Но теперь этот человек стал вдвойне опасен. Он очень хочет получить эти загадочные документы. Я подозреваю, его появление в Москве было связано именно с этими бумагами. И он, несмотря на своё прошлое и всю опасность пребывания в Москве, решился на этот шаг, решился даже на большее. Теперь он не остановится, пока не получит то, что он хочет.
— А вдруг он уже получил это? — неуверенно заметил я.
Сарычев потушил вторую сигарету, размазав пепел по стенкам моей, когда-то прозрачной, пепельницы.
— Вы знаете, что ищет Полуянов? — прямо спросил Сарычев.
Я отрицательно покачал головой, про себя решив, что, не разобравшись во всём самому, не стоит пока говорить о чём-либо этому сотруднику спецслужб.
— Мы никогда не говорили о каких-либо документах, хранящихся у Андреева, — сказал я. — Я ничего об этом не знал. Ни от Андреева, ни от Сергея.
Сарычев понимающе кивнул. Мне казалось, он мне почти поверил, хотя слабый огонёк недоверия всё-таки светился в его глазах. Я видел, что он был со мною честен. Он раскрыл свои карты, может быть, нарушив должностные инструкции. Но он сделал сейчас самое главное – он предупредил меня. Сарычев оставлял мне время подумать, понимал я. Именно это я и хотел сейчас сделать.
Сарычев встал со стула.
— Наш разговор должен остаться между нами, — сказал он. — По крайней мере, пока. — Он протянул мне визитную карточку, на которой были указаны только фамилия, имя, отчество и несколько телефонов. — Вы знаете, что нам важно знать всё, что связано с Полуяновым… Я уверен, вы скоро позвоните мне.
В прихожей, уже выходя за дверь, Сарычев ещё раз окинул меня своим острым взглядом и напутственно предупредил:
— Будь осторожен, парень.
Как только захлопнулась входная дверь, я бросился к куртке и вытащил из неё пакет Верхова.

Глава 9

Из разорванного конверта выпали три листка бумаги, один из которых был бережно упакован в полиэтиленовый пакет. Я быстро поднял бумаги. На первом листке кривым, мелким почерком Верхова было написано сопроводительное письмо:
«Привет, Руся! Представляю, как ты удивился, получив от меня этот пакет. Ведь писать письма, честно говоря, я совсем не люблю, да и разговора на эту тему у нас никакого не было. Скажу откровенно, с определённых пор я боюсь говорить о некоторых вещах по телефону, да и при личной встрече со многими людьми я стараюсь быть осторожным. Поверь, на то есть свои причины. Когда всё прояснится, мы вместе посмеёмся над моими сомнениями и страхами. Но пока я решил довериться бумаге. Она должна стерпеть всё, даже мои орфографические ошибки, и донести до тебя смысл всего этого представления.
Руся, ты должен знать, вся эта история с тамплиерами становится чрезвычайно опасной. В своё время я ухватился за неё, как за спасительную соломинку, – ты знаешь, я просто хотел сделать что-то, что наконец вытянет меня из трясины бесперспективности. Да, я хотел увидеть в своей жизни перспективу. Молодой, здоровый, неглупый, я должен был сделать больше. Я и не мог представить, что всё это превратится в странное и непонятное действо. Руся, ты должен знать, хотя это может и не относиться к делу, но слишком уж всё здесь сильно переплетено, и мне уже трудно разобраться, что здесь относится к пресловутому ордену, а что нет: Карина не только предложила тему истории тамплиеров и познакомила меня с Кубаревым, но и попросила меня познакомить с тобой. Она видела твою фотографию у Светы. Она сразу заявила, что должна с тобой познакомиться. Не хочу показаться смешным, но это был удар по моему самолюбию. Что ей в тебе понравилось? Ведь она не видела тебя никогда. Ты можешь понять этих женщин?.. Но это, скорее, лирическое отступление.
В этом деле главное лицо – это её отец. Чем больше я погружаюсь в пучину этой истории, тем более крепнет во мне уверенность, что Полуянов не только не погиб, но и не исчезал. Я его никогда не видел, но чувство его тайного, невидимого присутствия крепнет во мне с каждым днём. Он главный в этой истории, и всё крутится вокруг него. Понять бы только: что именно?.. Андреев не только не верил в его гибель, он считал, что тот находится где-то рядом, и очень боялся его. И на то есть свои причины. Старик открылся мне. Уезжая в свою последнюю командировку, Полуянов оставил ему, как своему учителю, очень важный документ - письмо Гийома де Ногаре, датированное днём ареста тамплиеров. Ты прочитаешь его и поймёшь, что этот клочок бумаги из прошлого переворачивает всю историю ордена Храма, делая её ещё более запутанной. Откуда у молодого историка появился этот документ, неизвестно. Андреев долгое время считал его просто качественной подделкой, написанной в более позднее время. Но когда он всё-таки решился провести химический анализ бумаги, тот подтвердил время написания – начало четырнадцатого века. Всё совпадает. Бумага написана в то время. Образец почерка письма, посланный во Францию, одному из друзей старика, совпал с почерком Гийома де Ногаре на других документах того времени. Историческая идентичность письма подтверждена. С получателем только проблема. Определить, кто скрывается под странным именем барона П., не представляется возможным. Андреев после подтверждения экспертизы теперь уповал только на то, что этот документ - фальшивка, организованная самим злым гением Ногаре. Зачем тому это было необходимо? Сам старик не мог это объяснить, но был в этом уверен. А что ему оставалось? Признать, что всё, что он писал, есть груда ненужной макулатуры, а в мире правит заговор, а не социальная объективность? На это он пойти не мог. Старик открылся только мне, он мне доверял и решил передать эту реликвию в мои руки. Он боялся её хозяина, боялся абсолютно серьёзно... В тот день он был совершенно уверен, что скоро его увидит. И он его увидел. Об этом после его смерти мне рассказала жена Андреева. Полуянов пришёл к нему за письмом, у старика случился инфаркт, и он умер, умер от испуга и гнева. Сердце академика не выдержало встречи с прошлым. Его жена застала Полуянова в квартире, когда вернулась с дачи. Тот рылся в бумагах старика. Полуянову удалось убежать... Вот такая история.
Руся, ты знаешь, с каким недоверием я относился ко всему непонятному, загадочному, не ложащемуся в русло нашей обыкновенной повседневной жизни. Я думал, здравый смысл, улыбка и расчёт могут победить любую страшную сказку, загнав её в подвалы нашего мистического подсознания. Не вышло. В этот раз здравый смысл, наоборот, помог сказке стать реальностью. Став нечаянным обладателем этого странного документа, я стал замечать то, на что раньше не обращал никакого внимания. Не подумай, что это паранойя. Я уверен, за мной наблюдают, мои телефонные разговоры прослушивают. Я не чувствую себя один даже в квартире. Они рядом, и они ждут. Я как зверь чувствую опасность. Я хочу передать тебе документ на хранение самым банальным образом – заказным письмом. Ты умнее, ты решишь, что с ним можно сделать и как его сберечь. Обсудим всё это позже, где-нибудь в шумном месте один на один. Пока. Сергей В.» В конце письма стояла маленькая приписка: «P.S. Кстати, раньше мне казалось, а теперь я уверен – она тебя действительно любит. Странные они всё-таки существа…»
Последнее прощальное письмо Сергея Верхова… Я сложил страничку пополам и аккуратно положил её в конверт. Это были его последние слова, которые он успел сказать – и сказал он их мне, сказал, чтобы предупредить и помочь. Я закусил губу, в груди тоскливо заныло от внезапного, сдавливающего чувства вины.
Я взял в руки два других листка бумаги. Один из них, завёрнутый в полиэтилен, сразу привлёк мое особое внимание. Древняя, сильно пожелтевшая от времени бумага, удивительным образом сохранившая выцветшие местами чёрные чернила. На этом листе аккуратным, красивым почерком было написано письмо на латыни. Слабый в латыни, я оглядел весь лист, обратив внимание, что вверху оно было адресовано «Барону П.», а внизу стояли имя написавшего письмо и дата: «Гийом де Ногаре, 13 октября 1307 года». Для секретного послания было очень откровенно и смело так открыто поставить своё имя и дату. Полная уверенность в том, что письмо попадёт в те руки, которые и предназначено? Тогда почему адресат указан не полностью? Неужели его имя настолько тайно, что даже в таких письмах его нельзя указывать.
К письму Ногаре прилагался лист бумаги с переводом. Страница с переводом, напечатанная на пишущей машинке, тоже успела состариться и пожелтеть. Было видно, что перевод был сделан не вчера. Об этом свидетельствовали и две даты: одна, напечатанная на машинке, как и сам перевод, относилась ко второму сентября 1954 года, а другая, написанная красными чернилами, - к февралю 1968 года. Скорее всего, к Андрееву перевод попал вместе с оригиналом в то время, когда Полуянов передал ему и сам текст. На полях от руки стояли пометки, сделанные красной чернильной ручкой. Я стал читать перевод:
«Приветствую Вас, мой любезный друг!
Спешу Вам сообщить, что всё закончено. Охота прошла на редкость успешно, Тампль пал без сопротивления. Как Вы и предполагали, всё свершилось быстро и без лишних осложнений. Тамплиеры во главе с Великим Магистром покорно подчинились судьбе, нашему с Вами плану и воле Бога. Да будет так!
Наш Филипп сначала был рад этому обстоятельству, как маленький, злой, шаловливый ребёнок, увидевший наказание и унижение своего строгого учителя, абсолютно обескураженного и обезоруженного случившейся несправедливостью. Радость его сменилась необычайным разочарованием и досадой, когда размер ожидаемых богатств сокровищницы Храма оказался совсем не тем, который он хотел обнаружить. По сути своей простой разбойник, он и не догадывался, что уже больше никогда не найдёт того, к чему так сильно стремился, – богатства и власти. Всё самое ценное исчезло. Не оказалось в хранилище и Его – уже никогда рука недостойного не сможет прикоснуться к Божьему дару. И уже сейчас, я полагаю, Вы сделали всё, чтобы сохранить Его покой, определив надёжное место для хранения реликвии.
Откровенно приятно чувствовать себя тайным орудием судьбы, когда окружающие тебя люди, опираясь на свои пожирающие душу страсти, с закономерной неизбежностью делают то, что задумано другими, и самонадеянно мыслят это выражением своей воли. И это нельзя назвать злым умыслом бесцельного уничтожения. В падении, идя на жертвы, мы обретаем силу нового возрождения.
Я чувствую эту таинственную силу и приветствую её появление, как вернувшаяся из тёплых краёв птица с упоением встречает и восхваляет пьянящее обновление весны. Я верю, жертвы не напрасны, ибо великое начало и великая цель, сохранённые нами сегодня, должны принести свои плоды в будущем. И пусть даже в нашей борьбе пострадают невинные – в этом они найдут спасение, ибо жизнь есть мучение и зло, и только наша бессмертная душа в подвиге отречения от мира должна обрести своё вечное пристанище у Бога. Так оно и будет, так учили добрые люди, истинно совершенные.
Я вижу себя победителем. Тысячи в мучениях вырванных из темниц своих тел и воссоединившихся с Богом ангельских душ не могут осудить меня и принесённые мною жертвы. Я сделал то, что должен был сделать. И хотя мой путь ещё до конца не пройден, моя душа, жаждавшая справедливости и отмщения, впервые спокойна. Именно я, Гийом де Ногаре, первым покарал главу ложной церкви, и я же стал гробовщиком одного из любимейших детищ Рима – ордена Храма. Я сделаю большее – я убью идею римского воинства, я растопчу его память, я сделаю и короля, и папу предателями, показав их истинное лицо великой истории. И хотя моё имя станет символом злого умысла, сохранённая и согретая немногими посвящёнными истина по справедливости оценит мои замыслы и дела мои.
Да восславится имя Господне, да воссияет справедливость и чистота истинной Небесной церкви! MementoFinis.
Посланник, который передаст Вам это письмо, нем и всецело предан мне. Тем не менее, его судьба полностью в ваших руках.
В ожидании скорой встречи в Париже и с молитвой во славу великого дела.
Гийом де Ногаре».
Я откинулся в кресле, с волнением рассматривая лежащие передо мной бумаги. Я держал в руках историческую бомбу, взрыв которой в одно мгновение может уничтожить принятое в мировой науке объяснение трагического финала ордена Храма. И если всё, что написано в старом письме, правда, теория заговора может торжествовать – документ со всей очевидностью показывает, что богатый и могущественный орден крестоносцев пал жертвой банального сговора, в коем король Филипп стал лишь исполнителем чужого замысла. А тихий и незаметный заказчик, о наличии которого сам исполнитель и не подозревал, не просто стоял в стороне, он, видимо, изнутри готовил погибель ордена. И судя по тому, что написал Ногаре, этим заказчиком была секта катаров, которая к тому времени по официальным источникам уже давно прекратила своё существование.
Катары (от греческого katharos - чистый), или, иначе, альбигойцы (по имени одного из центров ереси – город Альби), представляли собой средневековую христианскую секту. Это еретическое движение принадлежало к числу новоманихейских религиозных учений и в XI – XIII веках получило очень широкое распространение на юге Франции и в Северной Италии.
Катары были наследниками исповедовавших дуализм религиозных сект, которые с завидной настойчивостью появлялись на протяжении первого тысячелетия истории христианской церкви. Дуализм, как особое мировоззренческое направление, утверждал сосуществование и жёсткое противопоставление двух начал, доброго и злого. Это было характерно для многих дохристианских древних философских и религиозных течений, но особый характер эта теория приобрела именно с распространением христианства. Официальная христианская церковь всегда с особым рвением боролась против дуалистических ересей, именно в них видя самого опасного своего врага, врага, который наделял зло особой самостоятельной ролью и откровенно подрывал идею божественного всемогущества и теорию спасения, уничтожая сам смысл существования церкви.
По мысли провансальских катаров и итальянских патаренов, весь материальный мир был созданием не Бога, а дьявола. Человеческое тело, как оболочка божественной души, есть её темница, и цель любой божественной сущности состоит в разрушении пут и оков материального мира и соединении с Богом. Но совсем не любая человеческая душа могла после смерти тела достичь Бога, ибо отягощенная дьявольскими желаниями материального мира, она была того не достойна. Веря в переселение душ, катары считали, что несовершенная душа после разрушения одной темницы перебиралась в другую, тем самым множа цепочку материальных превращений и обостряя свои жизненные мучения. Для того чтобы прекратить это бесконечное хождение по мукам, душа должна была отказаться от всех искушений материального мира и полностью очиститься. Полному очищению способствовал особый обряд – consolamentum (утешение). Приняв consolamentum, последователь катаризма становился совершенным, и теперь его душа после гибели тела должна была соединиться с Богом. С этого момента он не мог иметь никакой собственности, состоять в браке или иметь какие-то отношения с противоположным полом, питаться едой животного происхождения, давать клятвы, лгать и оставаться в одиночестве. Вся жизнь совершенного должна была быть посвящена молитве и проповеди. Передвигаясь пешком от одного населённого пункта к другому, совершенные должны были распространять свою веру, показывая на собственном примере, как можно достичь очищения. Катары отвергали Ветхий Завет, считая бога Ветхого Завета дьяволом, они не признавали крещения водой, призывая к крещению духом, они также отвергали большую часть церковных таинств. Иисуса Христа катары считали пророком, но не богом, категорически отказываясь поклоняться кресту как орудию убийства.
Чрезвычайно аскетичная и простая вера катаров привлекала к себе огромное число сторонников. И хотя большинство последователей катаров не торопились принять утешение, накладывающее на них особую ответственность, неистовость и глубокая вера совершенных вызывали у них особое сочувствие и симпатию. В средневековом Лангедоке ересь катаров, не будучи официальной религией, стала почти народной, получив самое широкое распространение среди всех слоев населения Южной Франции. Абсолютно реальная опасность угрожала самому существованию католической церкви на юге Франции.
Когда все способы борьбы с ересью были исчерпаны, католическая церковь решила прибегнуть к последнему аргументу – силе. Впервые в истории против ереси был объявлен крестовый поход. Долгие и кровопролитные альбигойские войны начала XIII века потопили в крови весь юг Франции, уничтожив его реальную независимость от французской короны. Война с ересью приобрела характер жестокого противостояния, в котором целью стал не разгром ереси, а захват территории Лангедока и утверждение на ней власти французского короля и римского папы. Везде, где оказывались крестоносцы, пылали костры – на них только что созданной инквизицией сжигались еретики. Совершенные даже не пытались сопротивляться и скрываться от преследователей, вера не позволяла им применять насилие, а костёр и смерть они воспринимали как избавление от тягот материального мира. Падение в 1244 году Монсегюра, последней крепости альбигойцев, стало финалом прямого вооружённого противостояния в Лангедоке. Южная Франция была покорена, все совершенные физически уничтожены, ересь полностью разгромлена. Выявление то тут, то там тайных последователей ереси уже не могло восстановить секту. Со временем об альбигойцах забыли. Католическая церковь стала полновластной хозяйкой в средневековой Европе. Катаризм был побеждён окончательно и бесповоротно. Казалось бы…
А теперь я держу в руках документ, который говорит о том, что сам канцлер Франции и хранитель королевской печати Гийом де Ногаре был тайным последователем катаров! Я освежил в памяти всё, что знал об этом человеке. Выходец из Лангедока, профессор права в Монпелье, судья в Бокере, он был приглашён в Париж и стал членом королевского совета и ближайшим советником короля Филиппа IV. Конечно, особо известным он стал благодаря процессу над тамплиерами, но и до этого легист Ногаре приобрёл репутацию умного, хитрого и коварного человека. Ещё до процесса над орденом Храма, в 1303 году, в момент жёсткого дипломатического противостояния римского папы и французского короля, Ногаре, выполняя поручение короля, приехал в резиденцию папы Бонифация VIII. Конфликт в резиденции по легенде закончился тем, что Ногаре ударил римского папу латной перчаткой по щеке и вошёл в историю как человек, первым осмелившийся ударить самого главу католической церкви. По той же легенде Бонифаций VIII не смог пережить психологического потрясения и вскорости умер. Но ещё до этого инцидента Бонифаций как-то в сердцах сказал о Ногаре: «Катар, сын катара». Это тяжёлое и страшное по тем временам обвинение почти всеми историками было списано на особую эмоциональность папы в ситуации его политического противостояния с королём Франции. И, судя по письму, брошенное в гневе оскорбление папы оказалось правдой!
Кроме всего, документ со всей ясностью подтверждает, что орден тамплиеров в XIII веке стал пристанищем тайных последователей катаров. По некоторым косвенным историческим данным гонения на альбигойцев заставили многих провансальских рыцарей искать убежище у тамплиеров. Неподсудный никому, кроме папы, орден Храма стал центром спасения для гонимых южно-французских дворян. Именно последние привнесли в тайные культы тамплиеров катарские мотивы (например, отречение от Креста, как орудия убийства). Раньше это была лишь неподтверждённая гипотеза. Но теперь…
Итак, размышлял я, укрепившаяся в ордене Храма секта катаров смогла организовать тайную параллельную структуру, которая, по всей видимости, в союзе с королевским канцлером и стала могильщиком ордена. Но зачем катарам необходимо было уничтожать своё прекрасное укрытие? Чтобы получить реликвию? Но они и так реально были её владельцами… Я вспомнил разговор с Полуяновым и его предположение о желании неизвестного единолично владеть реликвией. Письмо Ногаре заставило меня поверить в тайный заговор против ордена, но неужели загадочный барон П. и есть тот самый человек, инициировавший и организовавший разгром ордена ради того, чтобы единолично завладеть непонятной реликвией?.. Это было уже слишком. С этой мистикой Полуянов явно перебрал... А может, это была игра?
Я сидел, разглядывая лежащие передо мной листки бумаги. В голове неутомимыми молоточками стучал вопрос: что теперь делать? Некоторым безумным идеям Полуянова нашлось подтверждение - оно лежало сейчас передо мной. Это был исторический документ, особое свидетельство ушедшей эпохи. Но сейчас оно было уже совсем небезобидно. Это письмо нужно было Полуянову, а сам он нужен спецслужбам… Эта странная цепочка с опасными звеньями внушала мне совсем не мифические страхи.
Я схватил телефонную трубку и стал лихорадочно набирать номер Карины… Если действительно Полуянов опасен, надо срочно её предупредить. Мобильный телефон был выключен… Сердце бешено заколотилось - я вспомнил неотвечавший накануне телефон Верхова. И хотя я отметал любые дурные мысли как невозможные по определению – он же всё-таки её отец, - волнение только усиливалось. Я быстро набрал номер домашнего телефона Карины. Голос Станкевича тихо ответил в трубку: «Да». Услышав меня, он после непродолжительного молчания произнёс:
— Её нет, Руслан. Она уехала… — и он добавил: — С отцом…
— Как?! — вырвалось у меня.
— Приезжайте… Вы всё увидите сами, — грустно и тихо промолвил Станкевич.
Я сложил все три листка бумаги в конверт и, положив его в карман куртки, выскочил из квартиры. Внизу около почтовых ящиков я на мгновение остановился. Конверт нельзя было оставлять в квартире, нельзя было его и носить с собой. Недолго думая и слабо представляя возможные последствия, я бросил конверт в почтовый ящик своих соседей, недавно всей семьёй уехавших отдыхать на юг. Я знал, что они ещё минимум три недели не появятся в Москве - до этого момента я должен был разобраться со всем, что происходило вокруг меня.
Запыхавшийся и взволнованный, я практически ворвался в квартиру Станкевича, когда тот открыл дверь. Передо мной стоял подавленный человек. Ссутулившийся, небритый, мгновенно постаревший на несколько лет, он посмотрел на меня печальным, пустым взглядом сквозь свои толстые очки. Отчим Карины молча протянул небольшой вырванный из блокнота листок бумаги, а сам, медленно передвигая ноги, отправился на кухню.
Я быстро, глотая слова, прочитал записку, написанную рукой Карины: «Дядя Женя, дорогой мой. Теперь я могу обращаться к тебе только так. У меня появился отец, мой настоящий отец. Как и говорила моя мама, он приехал ко мне, приехал за мной. И теперь мы будем вместе. Дядя Женечка, я тебя очень люблю, но сейчас я должна быть вместе с отцом, я нужна ему. Я так этого ждала. Прости. Сейчас мы должны уехать, но мы обязательно вернёмся, очень скоро вернёмся. Карина».
Я машинально и обречённо покрутил записку в руках, сложил её пополам, потом нервно развернул, снова прочитал, как будто надеялся, что всё изменится, и я смогу увидеть в этих наспех написанных, кривых строчках что-то иное. В глаза ещё раз больно ударила её «прости» - я мог отнести это и к себе… Она знала об отце и ничего не сказала, ни мне, никому. Боялась? А вдруг ей была известна судьба отца уже в тот самый день, день нашей встречи? Значит, они всегда и во всём были вместе. И эта странная история с тамплиерами… Неужели это так, неужели всё это действительно игра, игра, правила которой я совсем не знаю и в которой вся инициатива находится в руках одного человека, загадочного человека? Кто же ты такой, господин Полуянов, и что тебе надо?!
Станкевич сидел на кухне. На столе стояла открытая бутылка виски.
— Ну, как это вам? — разглядывая зажатую в руке полную рюмку, устало и обиженно спросил он.
В его вопросе я почувствовал сильное внутреннее напряжение, которое он пытался замаскировать спокойной отрешённостью.
— Когда это произошло?
— Записку я обнаружил два часа назад… Она ушла утром, когда меня не было. — Он грустно вздохнул, опрокинул в себя мутное содержимое рюмки и сморщил на мгновение свой прямой острый нос.
Я присел на стул.
— Он всё-таки вернулся и украл у меня семью, — тихо сказал Станкевич, плеснув себе в рюмку ещё виски. — Он украл у меня дочь. А ведь этого не могло, не должно было произойти… Но ведь произошло… Почему? Зачем он вернулся? — Станкевич провёл рукой по подбородку, осоловевшими глазами уставившись прямо перед собой в невидимую точку на стене. — Вы верите в потусторонние силы? Сейчас мне кажется, сам дьявол прислал его к нам…
Станкевич посмотрел на меня и криво усмехнулся, смягчив остроту и обиду высказанной вслух мысли, которая появилась в воспалённом разочарованием и алкоголем мозгу.
— Вы видели его? — спросил я.
— Нет. Но я с ним разговаривал. Он звонил сюда… сегодня… Я не мог ошибиться. Его голос я смог бы узнать из тысячи, слишком хорошо я его запомнил… Это был действительно он.
— Что он сказал? Карина в безопасности? — Мой голос дрожал от волнения.
— Да, — протяжно сказал Станкевич, словно о чём-то раздумывая. — Он говорит, что всё в порядке и с Кариной, и с ним. Но им нужно переждать некоторое время в безопасном месте.
— Почему? Что случилось?
Станкевич покачал головой:
— Вы и сами можете ответить на этот вопрос. — Станкевич посмотрел на меня своими неподвижными, блестящими от алкоголя глазами. — Ведь к вам приходили, не правда ли?
Я ничего не ответил, но мне и не надо было ничего говорить. Меня сразу же выдали мои глаза, пряча которые, я опустил голову.
— Вижу, что приходили, — продолжил отчим Карины, скривив губы в горькой усмешке. — Они и у меня успели побывать. Они сильно нервничают. Он ушёл у них из-под носа и увёл с собой мою дочку.
— Зачем они его ищут?
— Разве в этом дело? — Станкевич пожал плечами. — Куда важнее понять, что ищет здесь он…
Отчим Карины многозначительно повертел головой, бросив свой взгляд в сторону вентиляционного отверстия под потолком кухни, на некоторое время замолчал, пристально глядя на меня и мысленно решая для себя какой-то важный вопрос. Я не сразу понял его поведение, гадая, что могли означать эти странные телодвижения. Наконец, я осознал, что Станкевич думает, а может быть, абсолютно уверен, что мы были сейчас не одни.
— Впрочем, — откровенно сказал он, — это уже не так важно – слушают нас или нет. Волею судьбы вы оказались в круговороте этих событий, и то, что я скажу, вряд ли уже сильно изменит ваше положение… — Станкевич тяжело вздохнул. — Двадцать лет назад, уезжая в свою первую и последнюю заграничную командировку (теперь я могу сказать это открыто, без намёков), Полуянов признался мне, что эта поездка была организована КГБ. Он подозревал, что может не вернуться, и хотел, чтобы я рассказал семье об этом в случае его невозвращения.
— Вы рассказали? — не удержался я от вопроса.
— Нет, — решительно и резко отрезал Станкевич и добавил уже спокойнее: — Нет, я не мог об этом рассказать Лене… Я любил её… Понимаете?
Станкевич посмотрел на меня. В его глазах застыли слёзы.
— Что нужно было спецслужбам от Полуянова?
— Документ… Какой-то документ... Я это так понял из его уклончивого объяснения. Он должен был найти его в одном из западноевропейских архивов.
— Вы не знаете какой?
— Нет. Слава мне так и не сказал.
— Но почему именно он?
— Потому что никто не знал, что искать, кроме него.
Станкевич плеснул себе в рюмку ещё виски. Я недоверчиво посмотрел на него. Глядя на отчима Карины, я пытался решить для себя, насколько сейчас я могу ему доверять, и не нарушили ли логику рассказа охватившие его тоска и обида.
— Его послали на Запад за документом, о котором никто не имел представления? — удивлённо спросил я.
— Я рассказал вам всё, что знал… — устало отрезал Станкевич. — Делайте выводы сами. А мне остаётся только ждать…
Станкевич на мгновение замолчал, потом взял салфетку и написал на ней адрес и телефон:
— Вот. — Он протянул её мне. — Это координаты матери Полуянова, бабушки Карины. Там их, конечно, нет… Но вы сможете многое понять, если поговорите с ней.
Я взял салфетку, неуверенно потоптался на месте и отправился к выходу.
— Руслан! — окликнул меня Станкевич.
Когда я повернулся, он тихо добавил, глядя мне прямо в глаза:
— Будьте осторожны, Руслан… Теперь вы в игре.

Глава 10

Бабушка Карины жила совсем недалеко от дома Станкевича, на «Сухаревской». Я сразу нашёл высокое сталинское здание, стоявшее прямо на Садовом кольце недалеко от метро.
Поднявшись на пятый этаж, я нашёл нужную квартиру и позвонил. Дверь открыла небольшого роста, худощавая пожилая женщина с короткой аккуратной прической. Она совсем не удивилась моему появлению и, ничего не спрашивая, негромко сказала:
— Проходите, Руслан. Я вас ждала.
Я молчаливо повиновался и прошёл за ней в квартиру.
— Вы удивлены, что я знаю вас? — спросила старушка, мягко улыбнувшись.
Я пожал плечами. Откровенно говоря, это было не самое странное, что я узнал в последние дни. Смотря на бабушку Карины, я сразу отметил про себя, что улыбка внучки поразительно похожа на улыбку бабушки.
— Вас предупредил Станкевич? — поинтересовался я.
— Нет. — Бабушка окинула меня заинтересованным взглядом. — Мне много о вас рассказывала Карина, — сказала она и представилась, по-мужски протянув для пожатия руку: — Софья Петровна Полуянова. Будем знакомы.
Я удивлённо пожал протянутую для приветствия сухую маленькую женскую руку.
Мы прошли в гостиную. Стены небольшой комнаты были сплошь увешаны картинами и репродукциями, на полу лежал большой узбекский ковёр. Сервант, высокий комод, маленький столик в углу и высокий, до потолка, книжный стеллаж - всё было заставлено многочисленными статуэтками, бюстами, а также рисунками, фотографиями и гравюрами в рамках. На овальном столе, расположенном прямо по центру комнаты и застеленном белоснежной скатертью, были разбросаны какие-то книги и листки бумаги, испещрённые мелким почерком.
— Пишу статью для одного из журналов, — сказала Софья Петровна, аккуратно собирая листки бумаги и пряча их на книжную полку. — На удивление, интерес к истории Древней Финикии в последнее время чрезвычайно вырос. Мы наконец осознали, что зря вычеркнули из своей памяти старых богов… Тем более, что они совсем не забыли о нас.
Я огляделся.
— Бог древних финикийцев Мелькарт, — вдруг сказала Софья Петровна, увидев, как мой взгляд, скользнув по стене и мебели, вдруг остановился на большой фотографии древней каменной стелы с изображением бородатого мужчины в высоком головном уборе и странным полукруглым тесаком в руках. — В греческой мифологии мы знаем его под именем Геракла… А это богиня любви и плодородия Астарта. — Софья Петровна показала рукой на небольшую статуэтку женщины с характерной древнеегипетской причёской. — Копия изображения, найденного в Ливане, в древнем городе Библ.
Я неуверенно кивнул, припомнив знакомые имена древних божеств.
— Впрочем, вы же не на экскурсию сюда пришли, — добавила Софья Петровна, с любопытством посмотрев на меня.
— Я хочу найти Карину, — сказал я.
— Но сегодня она ко мне не приезжала, — удивлённо заметила Софья Петровна и спросила уже с явным беспокойством: — Её нет дома?
— Нет… — Я запнулся. — То есть да. Её нет дома… Впрочем, я и не думал, что могу найти её у вас... Она уехала. Она уехала, не предупредив ни меня, ни своего отчима… Я не знаю, как вам сказать об этом… Но… — Я посмотрел на бабушку Карины, которая с тревогой слушала мои сумбурные слова. — Она… В общем, она уехала со своим отцом... Со своим настоящим отцом, вашим сыном, Вячеславом Полуяновым.
Сказав это, я осёкся, беспокойно наблюдая за Софьей Петровной. Только объявив ей о том, что её сын жив и находится в Москве, я осознал, до какой степени тяжёлым может быть для неё это внезапное сообщение. Я хотел как-то смягчить сказанное мною, но слова путались, превращаясь в бессмысленное и несуразное бормотание:
— Извините, я просто хотел сообщить… Это очень важно… Карина оставила записку… — Я понял, что Софья Петровна совсем не в курсе произошедших событий. — Вам разве не сообщил об этом Евгений Сергеевич?..
Софья Петровна с недоверчивым изумлением посмотрела на меня, с трудом осознавая смысл услышанного:
— Руслан, вы что-то путаете. Её отец пропал двадцать лет назад… Вы, наверное, не знаете…
В её глазах появилось растерянное беспокойство.
— Нет, нет, я знаю эту историю. Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, Софья Петровна. — Я пытался всё объяснить, но это у меня плохо получалось: — Это может показаться фантастичным, но Вячеслав Полуянов действительно вернулся в Москву… Станкевич говорил с ним сегодня по телефону.
Наступила долгая пауза. Софья Петровна молча повернулась и, опираясь на стол, сделала несколько шагов в сторону дивана. Подойдя к нему, она медленно опустилась на мягкие подушки. Какое-то время я стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и не решался нарушить наступившую паузу. Софья Петровна сидела на диване, скрестив руки, и молчала. Чем дольше длилась эта пауза, тем сильнее я начинал беспокоиться, коря себя за то, что так внезапно и прямолинейно сообщил эту новость. Я чувствовал свою вину и очень боялся, что пожилая женщина может не справиться с охватившими её противоречивыми эмоциями.
— Он всё-таки вернулся, — вдруг тихо, как будто сама себе, сказала она и глубоко вздохнула. — Я знала, что он вернётся… Я в этом была уверена… А он теперь здесь, он приехал за своей девочкой…
— Вы нормально себя чувствуете? — осторожно спросил я, с тревогой наблюдая за бабушкой Карины, готовый в любую минуту броситься за лекарством.
— Что? — Софья Петровна встрепенулась, изумлённо посмотрев на меня. Мне показалось, что на мгновение она забыла о моём существовании и была очень удивлена, увидев меня, неуклюже топтавшегося около стола. — Я даже не знаю, как это объяснить… Двадцать лет неизвестности, понимаете, двадцать лет… Что только я не думала, что мне только не говорили. А он жив и сейчас находится в Москве. — Софья Петровна покачала головой. — Боже, я даже не знаю, что мне делать теперь. Слава жив, и он сейчас где-то рядом…Почему же он ничего о себе не сообщил? Где он сейчас?.. Что же мне делать?
— Их ищут, — сказал я.
Софья Петровна с тревогой посмотрела на меня.
— Кто? — спросила она.
— Спецслужбы.
— Они с вами общались?
— Не только со мной. Они были и у Станкевича.
Софья Петровна быстро встала с дивана. Откровенно беззащитный, непонимающий взгляд выдавал то страшное волнение, которое её сейчас охватило. Она сильно вцепилась обеими руками в спинку стула, пытаясь обуздать и подчинить разуму бушующие в душе чувства неожиданной радости и страха за судьбу своих самых близких людей.
— Господи, что же им надо от него?! — воскликнула Софья Петровна — Что он мог натворить? Руслан, где они? — Она повторила свой вопрос.
— Я не знаю… Я думал… Я надеялся, что вы можете мне хоть что-то подсказать.
Софья Петровна суетливо закрутилась вокруг стола, сжав свои сухие руки в маленькие кулачки.
— Нам необходимо их найти и предупредить… Но как это сделать? — Софья Петровна остановилась и пристально посмотрела на меня. — Руслан, вы знаете, что им нужно от него?
Последние слова звучали скорее как утверждение, чем как вопрос.
— О том, что нужно от вашего сына спецслужбам, я могу только догадываться, — неуверенно ответил я. — Я знаю об этом совсем немного…
— Руслан, я хочу рассказать вам о том, что произошло двадцать лет назад. — Софья Петровна обхватила себя руками. — Я сама знаю совсем немного, но абсолютно уверена, что Слава ни в чём не виноват!
Софья Петровна присела на диван, её руки дрожали.
— Мой единственный сын…— тихо сказала она. — Почему именно он? Зачем? — На секунду Софья Петровна замолчала. — Руслан, вы историк и наверняка сами знаете, как может увлечь тема, особенно когда реконструкция давно прошедших событий открывает нам новые, ранее не известные или обойдённые вниманием объяснения прошлого. Тайна истории увлекает, и мы, не ограничиваясь принятым толкованием исторических фактов, стараемся найти новую сюжетную линию для них. — Софья Петровна встала с дивана, подошла к серванту и достала из него небольшую чёрно-белую фотографию молодого улыбающегося паренька лет четырнадцати. — Слава с детских лет интересовался историей. Его любимыми книгами в начальной школе были исторические романы. Позже эти книги сменили более серьёзные научные труды и исторические хроники. Такой интерес, впрочем, был, наверное, вполне естественен. Особая атмосфера детства. Не только мой пример, но и пример его дяди, который тоже был профессиональным историком, сильно повлияли на выбор Славы. Рассказы о загадочных странах и народах, след которых давно затерялся в прошлом, будоражили его воображение. История для Славы была полна особого скрытого смысла, обнаружить который и должен был настоящий историк.
Я разглядывал фотографию подростка в старой школьной форме, стараясь воскресить в памяти черты лица Померанцева… Трудно было в пионере с красным галстуком увидеть сорокалетнего мужчину. Но это был он. И у меня уже не оставалось никаких сомнений.
— История тамплиеров привлекла его своей неоднозначностью и множественностью самых противоречивых версий, — волнуясь, сказала Софья Петровна. — Он хотел найти то, что могло объяснить и примирить противоречивые исторические трактовки. Он хотел знать истину.
— Истину? — переспросил я.
— Да, именно так он и говорил. Переосмыслив все легенды, он хотел найти потаённый смысл существования ордена Храма.
— Он говорил о реликвии тамплиеров?
Софья Петровна внимательно посмотрела на меня:
— Вы что-то знаете?
Я смутился и опустил глаза:
— Совсем немного.
— Вы видели его?!
Мне почему-то не хотелось сейчас говорить Софье Петровне о том, что я видел её сына и даже говорил с ним, но я уже не мог ничего скрыть – моё волнение, мой голос, мои глаза не требовали никаких слов подтверждения. Сердце матери нельзя было обмануть.
— Да, я встречался с ним, — сказал я. — Я не знал, что это он… Наша встреча была во многом случайной.
— Как он? — тихо спросила Софья Петровна.
Я растерянно пожал плечами.
— Мне показалось, что у него всё хорошо, — нерешительно ответил я, мгновенно сообразив, что сказал форменную глупость – что хорошего может быть у человека, за которым охотятся спецслужбы.
— Значит он Вам рассказал о том, что искал?
— Нет. Он говорил намёками…— сказал я. — Что представляет собой реликвия тамплиеров? Он её искал в западных архивах? Для кого он это делал?
— Слишком много вопросов, на которые я, к сожалению, не могу ответить. — Софья Петровна печально покачала головой. — Я не знаю, что он подразумевал под реликвией тамплиеров и где хотел её найти. Но Слава был абсолютно уверен, что это была реальная вещь и что её мистический двойственный характер предопределил противоречивую судьбу ордена, в истории которого свет и тьма, добро и зло соединились трагическим образом. Сын обнаружил удивительные исторические свидетельства, которые доказывали его фантастическую версию. Что это было – для меня так и осталось тайной. Но однажды Слава (я отчетливо это помню) заявил, что он как никогда близок к разгадке тайны тамплиеров, знает, что есть реликвия ордена Храма и где её можно найти. Как об этом узнал КГБ – можно только догадываться. И, на удивление, КГБ заинтересовался этим вопросом. С помощью спецслужб Славе организовали командировку для работы в архивах Западной Европы. Там он должен был найти не только документы, подтверждающие его версию истории тамплиеров, но и вычислить современное местонахождение древней реликвии крестоносцев. Всё, что было связано с этой поездкой, оказалось окутано тайной, и никто из родственников Славы, включая меня, не знал, куда он должен был уехать и когда вернуться. Не прошло и месяца со дня отъезда Славы, как нам сообщили, что он исчез… Это были ужасные дни. Длительные беседы с работниками спецслужб, вопросы, объяснения, переходящие в оправдания, и это непонятное давящее чувство неопределённости и безысходности… Мы ничего не могли узнать, у нас украли родного человека - сына, мужа, отца, а мы ничего не знали о его судьбе и не могли узнать… Бедная Леночка – она ждала Славу, она надеялась, что он вернётся, и готова была простить ему всё - толькобы он вернулся. Но она его так и не увидела. — Софья Петровна тяжело вздохнула, её глаза покраснели, и одинокая слеза медленно скатилась по щеке. — И вот теперь, через двадцать лет… Что теперь мне делать? Как ему помочь? — Она замолчала и отвернулась, чтобы скрыть свои слёзы.
Я стоял у двери комнаты, молчал и, нервничая, переминался с ноги на ногу. Мне хотелось успокоить старую женщину, но я совсем не знал, как это можно было сделать.
— А хотите, Руслан, я покажу Вам его книги? — вдруг, повернувшись, спросила Софья Петровна. — Он очень любил книги, гордился ими. Я сохранила его книжный уголок. — Она вытерла глаза платком и грустно улыбнулась. — Я верю, он обязательно придёт за ними.
Софья Петровна провела меня во вторую комнату, где в углу стоял массивный, старый книжный стеллаж с открытыми полками, полностью заставленными книгами. Меня сразу удивила широкая палитра этой странной мемориальной библиотеки, собранной исключительно для сохранения памяти об её владельце. Многотомные подписные издания великих писателей соседствовали с детскими сборниками сказок, тонкие брошюры стояли рядом с объёмными фолиантами позапрошлого века в потрёпанных корешках. Популярные исторические романы, известные детективы и очень серьёзные научные труды по филологии, философии, истории. На видном месте на одной из полок в красивой рамке аккуратно стояла открытка с фотографией Есенина. Спокойный взгляд печальных светлых глаз, густая грива волнистых русых волос – такой знакомый по школьным учебникам портрет великого поэта. А внизу фотографии на маленьком кусочке бумаги было написано и вставлено под стекло: «Белый цвет – Серёжа, с Китоврасом схожий. Н. Клюев».
— Он очень любил Есенина, — сказала Софья Петровна, заметив, что мой взгляд прикован к фотографии. — Мятущаяся, ищущая, до боли самоуничтожения, великая и трагическая русская душа… А вот книжка самого Славы. — Софья Петровна аккуратно сняла с полки экземпляр уже известных мне «Рыцарей Храма». — Он был очень недоволен своим первым опытом.
Я открыл бережно переданную мне в руки книгу. На первой странице широким размашистым почерком было написано: «Спасибо, мама! Твой сын Слава».
— Неужели он всё-таки вернулся? — задумчиво спросила Софья Петровна и окинула любящим взглядом бережно сохранённый ею книжный уголок сына. Она пыталась привыкнуть к этой странной, волнующей и невероятной мысли. Противоречивые чувства радости и беспокойства разрывали её сердце на части, заставляя его учащённо биться. В какой-то момент, не совладав с нахлынувшими на неё эмоциями, она медленно опустилась в кресло и призывно подняла руку, не в силах вымолвить ни слова.
— Что случилось?! — Я бросился к Софье Петровне.
Она молчала и держалась за сердце.
— Воды? Вам принести воды? — Я растерянно крутился вокруг неё, пытаясь понять, что должен сейчас сделать, и отчаянно боясь упустить драгоценное время.
Софья Петровна еле заметно кивнула и показала рукой на коробку с таблетками, лежащими на тумбочке около изголовья кровати. Я схватил упаковку, быстро достал оттуда одну таблетку, протянул её Софье Петровне, а сам бросился на кухню. Расплёскивая из чайника воду, я налил полный стакан и бегом вернулся в спальню. Я более-менее успокоился только тогда, когда запившая таблетку водой Софья Петровна слабым голосом промолвила:
— Спасибо, Руслан… Уже отпустило… Всё хорошо.
— Может, я позвоню в скорую? — обеспокоенно спросил я.
— Нет, нет, не надо… — запротестовала старая женщина и глубоко вздохнула, чувствуя, как боль постепенно покидает её сердце. — Всё хорошо, мне просто надо отдохнуть.
— Вы уверены?
Бледные тонкие губы Софьи Петровны медленно изогнулись в мягкой слабой улыбке.
— Я уверена, мой мальчик… Всё будет хорошо, — тихо сказала она и добавила: — А теперь мне надо побыть одной…
Я в сомнении неподвижно стоял на месте.
— Позвоните мне завтра… Нам надо будет поговорить, — сказала Софья Петровна.
Я ещё стоял некоторое время, пока Софья Петровна уже более настойчиво не повторила свою просьбу. Я попрощался, вышел из комнаты и направился к выходу.
Прежде чем выйти из квартиры и захлопнуть за собой дверь, я заглянул на кухню, пытаясь убедить себя, что не обманулся, когда, торопясь, наливал в стакан воду из чайника. Тогда я уловил особый запах, который заставил меня вспомнить мой разговор с Кариной во время нашего первое свидания. Обоняние меня не обмануло. На плите в кастрюле стоял недавно сваренный борщ, а в небольшой тарелке на столе лежали пампушки.

Я вышел из дома. Начинало темнеть. И хотя дневной свет, отступая под натиском вечера, ещё лениво сопротивлялся, падая сквозь пасмурное небо на улицы города, то тут, то там уже стали зажигаться жёлтые фонари. Под слабым напором лёгкого ветерка потемневшая листва высоких тополей пришла в движение и тихо зашуршала, предупреждая о возможном скором дожде. Я поднял голову и бесцельно посмотрел вверх, погружённый на дно глубокого колодца, созданного сомкнувшимися вокруг старыми домами. Размытые серые облака, пасмурное небо и шелестящий шепот двора. Галдящий шум бегущего Садового кольца был для меня таким далёким, прорываясь во двор фоном присутствия большого города. На мгновение я замер, разглядывая вяло плывущие надо мной причудливые воздушные узоры неба, как будто созданные неумелой и умиротворённой детской рукой.
Пытаясь привести свои мысли в порядок, я хотел спокойно и рассудительно оценить свои догадки. Я готов был поверить бабушке Карины, но… борщ. Если Карина была откровенна, Софья Петровна раньше всегда готовила борщ только для сына, а потом для неё. Значит… она знала о появлении Полуянова и ждала кого-то из них или их обоих! Эта мысль была такой ясной в своей убедительной правдоподобности. Но неужели это был спектакль?! Я не верил. Тогда зачем она скрыла тот факт, что знала о приезде сына? Чтобы обезопасить его и сохранить в тайне то, что знала или о чём догадывалась? Мысли лихорадочно скакали, совсем не желая образовывать стройную логическую цепочку. А может, мы снова были не одни? И она просто не могла ничего сказать и объяснить мне?
Раздумывая об этом, я выбрался на шумную улицу и медленно побрёл в сторону, противоположную от ближайшего метро. Я устал, но совсем не хотел идти домой. Я пытался неспешной успокаивающей прогулкой убить в себе всё нарастающую тревогу. Прошедший день давил на меня своей непроходящей свинцовой тяжестью. Я был растерян, я не знал, что делать, и как вести себя дальше. Смерть Верхова, исчезновение Карины, Полуянов в образе Померанцева, странный интерес спецслужб и загадочное поведение родственников Карины. Что дальше?..
Я не заметил, как перед моим лицом внезапно выросла фигура молодого человека в джинсовой куртке. Русые волосы, крепкое телосложение, цепкий, прищуренный взгляд и сигарета в зубах. «Я видел этого человека сегодня у подъезда», ― молниеносно пронеслось у меня в голове, только я вспомнил эту самоуверенную нагловатую улыбку. Парень скривил губы в усмешке и попросил прикурить. Я не успел даже ответить - сильный удар отбросил меня в сторону. Схватив меня левой рукой за воротник куртки, незнакомец локтём прижал меня к стене. Обнажив ряд крепких белых зубов, раздавивших во рту сигарету, он прошипел: «Стой тихо». Его злые, уверенные глаза как кинжалы пригвоздили взглядом меня на месте, парализовав волю. Держа меня левой рукой, парень быстро и ловко проверил карманы моей куртки. Он вытащил бумажник и бросил его на мостовую, записную же книжку он засунул в задний карман своих джинсов. Незнакомец ослабил хватку, сплюнул раздавленную сигарету и весело осклабился. «Ну, пока», ― сказал он и, повернувшись, быстро побежал в сторону перекрёстка. Редкие прохожие с удивлением и беспокойством уступали дорогу бегущему человеку, стараясь не столкнуться с ним. Онемевший, я стоял и смотрел, как он вот-вот скроется за поворотом. Вдруг дикая злость на свою беспомощность и слабость овладела мной. «Стой!» ― прохрипел я и закашлялся. Я поднял бумажник и побежал, набирая скорость. «Стой, гад!»― кричал я. Ноги понесли меня сами. Незнакомец резко свернул за угол дома. Я летел за ним сломя голову. Гнев подгонял меня, заставляя ускорять темп. Глаза впились в светлую джинсовую куртку, постепенно удаляющуюся от меня. Я превратился в расправившуюся пружину. Ноги, послушные моей ярости, сами несли меня вдогонку незнакомцу. Я даже не задержался, когда на следующем перекрестке кто-то громко приказал мне остановиться. Краем глаза я заметил стоявших около белой «девятки» милиционеров. «Он напал на меня!» - крикнул я на бегу, рукой показывая в сторону белеющей впереди куртки вора. Милиционеры что-то кричали, я бежал, боясь упустить из виду спину незнакомца. Я услышал сзади ревущую сирену и лающий громкоговоритель: «Срочно остановитесь». Обескураженный, я сбавил бег, наблюдая, как «девятка», мигая, приближается ко мне. «Стой!» - кричал громкоговоритель. Я остановился, провожая взглядом скрывшуюся за оградой детского садика фигуру напавшего на меня незнакомца. Меня обступили вылетевшие из подъехавшей машины милиционеры. «Руки на капот! Ноги шире!» - закричал на меня высокий сержант, схватил за плечо и бросил на машину…
В сопровождении патруля я зашёл в отделение милиции. Сонный дежурный недобро посмотрел на меня и окружавших меня милиционеров.
― Кто это? ― хмуро бросил он сержанту.
― Да вот, не подчинился требованиям милиции, пытался убежать, ― сказал сержант и сунул мой паспорт в окошко дежурному.
Дежурный взял паспорт, вяло посмотрел на первую страницу, полистал его и небрежно бросил себе на стол.
― Давай его сюда, ― буркнул он.
Меня завели в дежурку и посадили на стул рядом со старым пустым столом. Дежурный сел напротив, снова взяв в руки мой паспорт.
― Значит, оказываем сопротивление органам правопорядка, ― искоса поглядывая на меня и продолжая листать паспорт, сказал дежурный и после некоторой паузы недоверчиво и слегка с издёвкой добавил: ― Руслан Анатольевич Кондратьев, значит?
Я посмотрел на офицера. Толстая шея, редкие волосы бобриком, нарочито устало-равнодушный вид и острые маленькие глазки. Я попытался снова рассказать свою историю:
― Я уже объяснял, я ни от кого не убегал. На меня напали, и я пытался догнать напавшего на меня. Он сбил меня с ног и хотел украсть бумажник.
― Ну, ну. ― Дежурный окинул меня подозрительным взглядом, не отпуская ни на секунду мой паспорт. ― Пил?
― Нет. Я абсолютно трезв. Поймите, товарищ лейтенант…
― Капитан.
― Извините… Поймите, товарищ капитан, на меня напали, и я пытался догнать этого человека… Я уже объяснял сержанту. Надо было задерживать того, а не меня…
― Ты нам указывать будешь? ― зло, с издёвкой спросил дежурный. ― Мы ещё проверим, кто ты такой... Чё-то ты не похож на уважаемого господина Кондратьева. ― Дежурный показал мне мою фотографию в паспорте и ткнул в неё своим маленьким пухлым пальцем. ― Смотри, совсем не похож.
― Это мой паспорт и моя фотография, ― тихо сопротивлялся я.
― Слышь, Павлов, ― окликнул дежурный сержанта, стоявшего по ту сторону окошка, ― похож этот на фотографию?
Сержант недобро ухмыльнулся.
― Не очень… ― с ехидцей буркнул он.
― Видишь, придётся остаться у нас до выяснения личности. Может, ты вон из этих, ― дежурный кивком головы показал на стенд «Их разыскивает милиция», который весь был увешан нечёткими фотографиями и рисунками преступников. ― Вон, на того с усами ты похож, только усы сбрил, типичный террорист… Так что, посидишь у нас до утра.
Я начинал понимать, что меня просто так уже не отпустят. И перспектива остаться до утра в обезьяннике меня не очень вдохновляла.
― Товарищ капитан, я понимаю, но можно как-то быстро проверить мою личность… Мы можем договориться.
Дежурный криво улыбнулся:
― Значит, договориться… Со мной, при исполнении… Ну, ну.
Терять было нечего. Я полез за кошельком, незаметно вытащил сто рублей и положил на стол рядом с чистым бланком протокола. Дежурный скривился, всем видом показывая, что я явно не рассчитал с суммой. Я снова залез в кошелёк и вытащил ещё две сотенные купюры.
Ловким движением дежурный смахнул деньги в ящик стола и небрежно подкинул мне мой паспорт:
― Свободен.
Я забрал паспорт и направился к выходу. Когда я уже проходил мимо окошка, краем глаза я заметил, как к дежурному подошёл ещё один офицер и что-то сказал ему, показывая на меня. Капитан впился в меня своими маленькими острыми глазками, торопливо махнул рукой и крикнул:
― Эй, Кондратьев, а ну постой!
Я хотел уже остановиться, но в этот момент почувствовал удар прикладом автомата в бок. Какой-то ретивый патрульный из числа прибывших вместе со мной в отделение решил, видимо, что я пытаюсь убежать. Я согнулся от боли, и в этот момент здоровый сержант схватил меня за руку, бесцеремонно завернув её за спину. Не спеша подошёл дежурный капитан.
― Ну, куда же ты, Кондратьев? Придётся тебе всё-таки остаться у нас.
У меня отобрали бумажник, мобильный и отправили в небольшой закуток за решёткой. Я всё-таки оказался в обезьяннике…
Мирно спавший на скамеечке и потревоженный шумом бомж проснулся и с интересом посмотрел на меня одним глазом. Второй он открыть был не в состоянии – тот просто представлял собой один сплошной большой синяк. От бомжа невообразимо воняло. Я забился в самый дальний угол и зло, словно попавший в западню волчонок, смотрел то на бомжа, то на проходивших мимо за решеткой милиционеров. Нестерпимо болел бок. Главное, чтобы не отбили что-нибудь внутри, вдруг подумал я. Сидевший напротив представитель улиц коряво улыбался своими гнилыми чёрными зубами, наверное, не понимая, как меня занесло к нему в гости.
Я не знаю, сколько мне пришлось сидеть в этой вонючей комнате. Минут двадцать - полчаса. По прошествии этого времени я услышал лязганье замка, и в обезьянник заглянул капитан.
― Кондратьев, на выход.
Около стола дежурного стоял Сарычев.
― Ну, вот он… Жив-здоров, ― сказал капитан, и моя передача из рук одной правоохранительной структуры в руки другой торжественно состоялась.
― Вы что, его били? ― строго спросил Сарычев, смотря, как я, ухватившись за бок, медленно подошёл к столу забрать свои вещи.
― Да нет... Получил просто один раз. Бежать хотел, ― ответил пухлый капитан, зло зыркнув своими маленькими глазками в мою сторону.
Мы с Сарычевым вышли на улицу. Он молча кивнул в сторону припаркованной во дворе старенькой «тойоты». Я забрался на переднее сиденье, а майор сел за руль.
― И что мы с милицией не поделили? ― как-то совсем отвлечённо и буднично спросил Сарычев, повернув ключ в замке зажигания.
― А вы как здесь? ― вопросом на вопрос ответил я. ― Вы следили за мной?
― Работа, ― устало сказал Сарычев.
― Значит, я и есть ваша работа?
― И вы тоже… Так что у нас с милицией?
― На меня напали, пытались обокрасть, а эти вместо того, чтобы догнать нападавшего, схватили меня, приложили прикладом, отобрали триста рублей и ещё в обезьянник кинули, ― обиженно выдавил из себя я.
Мы выехали на улицу.
― Расскажи про нападавшего. Что он хотел украсть?
― Записную книжку.
― Каков из себя?
― Я точно не разглядел, ― нерешительно и с сомнением сказал я. ― Небольшого роста, плотный. В джинсах и светлой джинсовой куртке… А больше ничего и не помню.
― Ну и что, удалось?
― Что удалось?
― Ну, украсть что-нибудь.
― Да, записную книжку.
― А бумажник у тебя был?
― Да, был.
― И что?
― Он не стал его брать.
Сарычев бросил озадаченный косой взгляд на меня:
― Ты видел этого человека где-нибудь раньше?
― Я не уверен…
― Говори.
― Я видел его около своего подъезда сегодня днём.
До самого моего дома Сарычев больше ни о чём меня не спрашивал. Я же устало и бестолково смотрел в окно, на пролетавшие мимо огни ночной Москвы. Когда мы подъехали к подъезду, Сарычев вместе со мной вышел из машины, подозрительно оглядевшись:
― Новые машины рядом с домом какие-нибудь появились?
Я тоже огляделся. Я никогда раньше не обращал внимания на стоявшие около моего дома машины, но сразу почему-то выделил припаркованный около первого подъезда незнакомый джип «мицубиси» с синими номерами. Его я точно видел впервые. Кроме того, хотя фары, габаритные огни и свет в салоне автомобиля были выключены, в салоне отчетливо виднелись силуэты сидевших в машине людей.
― Понятно, ― бросил Сарычев, поймав мой взгляд. ― Давай поднимемся в квартиру.
Оказавшись около дверей квартиры, мы остановились. Сарычев посоветовал мне не торопиться, быстро осмотрел лестничные площадки моего этажа и этажей выше и ниже моего. Потом он внимательно исследовал дверь и, взяв у меня ключи, открыл её. Оставив меня в коридоре, Сарычев, не включая свет, быстро осмотрел комнату и кухню. Когда он подошёл ко мне и наконец включил свет, я заметил, как он аккуратно спрятал в кобуру, висевшую под мышкой, пистолет Стечкина.
Когда я вошёл в комнату, передо мной открылся неприятно поразивший меня вид. Все вещи из шкафа были выброшены на пол. Книжные полки сняты со стен и стояли в углу. Сами же книги и бумаги в беспорядке валялись на полу. Тумбы письменного стола тоже были полностью очищены. Неизвестные не пощадили даже диван, полностью разобрав его. На кухне меня ждала такая же удручающая картина.
― Что пропало? ― сразу спросил меня Сарычев.
Растерявшись, я только молча развёл руками:
― Я не вижу своего ноутбука, а больше… Тут такой кавардак!
― Понятно, ― опять сказал Сарычев и подошёл к окну. ― Придётся тебе, Руслан, сменить место жительства. Причём срочно…
Сарычев достал мобильный телефон и куда-то позвонил.
― Сергеич? ― сказал он невидимому абоненту. ― Нужна группа поддержки.
Сарычев продиктовал мой адрес и прервал разговор. Я подошёл к майору.
― Что же это? Кому я нужен? ― растерянно спросил я.
Сарычев молча указал на джип, стоявший внизу:
― Им ты нужен.
Вдруг фары «мицубиси» включились, машина начала движение. Джип медленно выехал с бордюра на дорогу и, резко набрав скорость, выскочил со двора на улицу, растворившись в темноте.
Сарычев на секунду задумался, потом бегло осмотрелся.
― Слушают, гады… ― догадавшись, пробормотал он. ― Давай, собирайся! Возьми самое необходимое, документы, деньги.
― Но… ― хотел было возразить я.
― Бегом! ― грозно рявкнул Сарычев и поднёс палец к губам, показывая мне, что сейчас не стоит говорить что-то лишнее.
В полной тишине я собрал самые необходимые документы, какие-то вещи и сел на разобранный диван, глупо обхватив руками пакет с этим нехитрым добром и покачиваясь из стороны в сторону. Через пятнадцать минут в квартире появились трое мужчин. Сарычев молча показал им руками, что в квартире установлены жучки. Они в ответ понимающе кивнули. Двое остались в моей квартире, а мы с Сарычевым и ещё одним молодым парнем спустились вниз. Шедший впереди парень огляделся и махнул рукой. Только тогда я и Сарычев вышли из подъезда и быстро забрались в вынырнувший откуда-то из темноты автомобиль. Машина набрала ход и вылетела со двора на улицу.
― Поедем в одно спокойное место, ― сухо объяснил Сарычев. ― Там переночуешь, а с утра поговорим с тобой о будущем.
Сарычев попросил мой мобильный, выключил его и спрятал в свой карман. Мы долго кружили по ночной Москве, выехали сначала на кольцевую автодорогу, потом опять заехали в Москву по Ленинградскому шоссе. Всё это время Сарычев связывался с кем-то по неизвестно откуда взявшейся маленькой рации, проверяя, всё ли чисто, и нет ли за нами хвоста. В один из моментов связи я услышал, как кто-то, хихикая, крякнул в рации:
― Представляешь, они и твою«тойоту» успели жучком пометить.
Сарычев выругался и на мгновение отключил рацию.
― Твои приятели знают дело, ― раздражённо бросил он мне.
Вконец ошалевший от всего, что происходило, я ничего не мог ответить, а только молчал и безразлично смотрел в окно. Я вдруг почувствовал невыносимую сонливую усталость, которая медленно растекалась по моему телу, вытесняя скопившееся за сегодняшний день напряжение. Я уже не мог ни о чём здраво размышлять. Мой неподвижный, осоловевший взгляд скользил по огням ночного города, наблюдая, как те быстро проносятся мимо. Рядом потрескивала рация, и Сарычев монотонно повторял: «Понял… да… понял…».
Мы ещё долго катались по городу, но наконец, уже где-то в центре города, машина свернула во двор высокого сталинского дома и остановилась у одного из его подъездов. Сарычев, я и сопровождавший нас парень, молча сидевший всё это время в автомобиле на переднем сидении, вылезли из автомобиля и быстро скрылись в подъезде. Мы поднялись на лифте на один из верхних этажей и оказались в большой квартире с высокими потолками. Это было единственное, что я успел заметить в своём новом пристанище. Сарычев открыл какую-то дверь и показал мне небольшую тёмную комнату.
― Отдыхай, ― сказал он и, выйдя, закрыл за собой дверь.
Я без сил повалился на кровать и почти в тот же момент уснул.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ОНИ

Глава 11

Проснулся я также внезапно быстро, как и уснул. Я лежал на спине и не мог понять, где нахожусь. Какие-то смутные воспоминания кружили у меня в голове. Всё произошедшее было похоже на странный, причудливый сон, который должен был вот-вот закончиться, надо только глаза протереть, ущипнуть себя за руку и оглянуться. Протёр глаза, ущипнул, оглянулся. Высокий потолок, зелёная люстра, старые выцветшие светло-бежевые обои комнаты. Удивлённо разглядывая их, я попытался повернуться, но меня что-то больно кольнуло в бок. Чувствительное напоминание о суровом характере нашей милиции вернуло меня к реальности. Я всё вспомнил и окончательно проснулся.
Я лежал на большой кровати. Кроме кровати в комнате ещё находился высокий, до потолка, массивный шкаф для одежды, пузатая тумбочка и стол. Вспомнил всё, что вчера произошло. И всё это казалось абсолютно нереальным, выдуманным. Глупый сюжет неправдоподобной истории.
Щёлкнула входная дверь. Кто-то, стуча каблуками, прошёл мимо моей комнаты. Я на мгновение замер, прислушиваясь к удаляющимся за дверью шагам. Моё сердце отчаянно забилось. Я боялся лишний раз шевельнуться и привлечь к себе внимание – как будто шорох моих движений могли услышать. Непонятный детский страх сковывал меня, непроизвольно заставляя замереть и вслушиваться в звуки, доносящиеся из-за двери.
Когда шаги стихли, я осторожно встал и медленно подошёл к двери. Я некоторое время стоял, подозрительно оглядываясь и не решаясь её открыть. Когда наконец испуганное недоверие было преодолено, нажал на ручку двери и вышел в огромный коридор. Я огляделся - только сейчас, очутившись в коридоре, я смог оценить немаленькие размеры квартиры, в которой оказался. Прошёлся по коридору. Передо мной выросла железная входная дверь. Я недолго стоял перед нею, осматривая замок и полированную ручку. Вдруг поймал себя на мысли, что мне очень хотелось быстро распахнуть дверь и выскочить наружу. Где-то слева были слышны два голоса, которые вели неспешную беседу. Я бросил взгляд на дверь, потом ещё раз подумал, повернулся и пошёл на звук голосов, которые стали слышны всё отчётливее и отчётливее.
― Что с синенькими? ― спросил один голос, в котором я сразу признал Сарычева.
― С номерами, что ли? ― переспросил другой голос, который принадлежал, как мне показалось, более молодому мужчине.
― Ну да.
― Проверили - липа… Буковки и циферки взяты с машины столичного ГУВД. Интересно, но и марку автомобиля они подобрали соответственно, только цвет другой.
― Ничего не боятся, ― зло пробормотал Сарычев.
― Похоже на то.
― А жучки?
― Итальянские. Профессиональное оборудование. Редко встречается, короче, в магазине не купишь. Похоже, ребята подготовленные.
― Как думаешь, милиция, частники, братва, а может… наши из конторы?
― Сложно сказать… Не братва, наверное, точно. Эти слабоваты на такую организацию. А про остальных… ― Второй голос запнулся. ― А кто-нибудь другой может здесь так работать?
― Что ты имеешь в виду?
― Из-за границы, например.
― Ты хочешь сказать…
― Нет, так, ничего… Почерк странный, а технически подготовлены отменно. Они твою мобилу пытались вести. Ни черта не боятся. Ребята думают, что если бы они знали, сколько нас будет, могли и пальбу устроить. А так, испугались после твоего звонка…
Сарычев громко хмыкнул:
― Если боятся, это уже хорошо. А организованную группу обнаружить куда легче, чем одиночку. Очень скоро мы их вычислим, поверь мне, и тогда уже игра пойдёт по нашим правилам.
― Что же им от этого парня надо? ― спросил второй голос.
Я понял, что речь шла, скорее всего, обо мне.
― Если бы знали, не бегали бы как зайцы, следы заметая, ― ответил Сарычев. ― Сегодня уже Рыжик интересовался нашим подопечным.
― Сам? ― удивился второй голос.
― Сам. Так что, будь готов.
У меня под ногой скрипнул паркет. Резко открылась дверь на кухню, и из-за неё выглянул Сарычев. Без пиджака, в одной тёмной футболке, но с кобурой и «стечкиным» под мышкой.
― Проснулся? ― спросил он, вонзившись в меня своим цепким взглядом. — Как дела?
― Да ничего, спасибо, ― смущённо пробормотал я, входя на кухню.
Напротив Сарычева за кухонным столом сидел тот самый парень, который сопровождал нас вчера. Светло-русый с голубыми глазами молодой человек в рубашке с короткими рукавами и тоже с кобурой под мышкой, но меньших размеров.
― Миш, иди телик полистай, ― бросил Сарычев коллеге.
Тот молча встал и вышел.
― Завтракать будешь? ― бодро спросил Сарычев и улыбнулся. ― Давай на «ты», а то, кто знает, сколько тут нам вместе торчать.
Я с подозрением посмотрел на майора. Его желание открытости настораживало.
― Я могу позвонить?
― Пока нет, Руслан, ― вполне дружелюбно, но твёрдо ответил Сарычев. ― К вечеру выйдем в город, оттуда и позвоним. Так как насчёт завтрака? Я могу предложить яичницу. Честно признаюсь, это единственное, что я умею готовить.
Я неуверенно кивнул.
― Что вчера произошло? Зачем я нужен этим людям?
Зашипело масло, брошенное на сковородку. Сарычев колдовал у плиты, сооружая нехитрый завтрак холостяка.
― Это, Руслан, ― сказал он, не оборачиваясь, ― мы должны у тебя спросить. Так что, мне кажется, будет и для тебя и для нас полезнее, если ты, ничего, понимаешь, ничего не скрывая, ответишь на наши вопросы.
Сарычев быстро и ловко приготовил яичницу и сел за стол.
― Вспомним наш предыдущий разговор, — сказал он и поставил передо мной тарелку, — и начнём с моего самого первого вопроса... Ты видел Полуянова в Москве?
Я сначала замешкался, но потом откровенно ответил:
― Да, мы встречались... То есть мне так кажется.
― Это как понять? — удивился Сарычев.
― Я разговаривал с человеком, который, как я думаю, и был Полуяновым.
Сарычев обернулся, достал из внутреннего кармана висевшего на спинке стула пиджака фотографию и показал её мне. Со старой цветной фотографии на меня смотрел молодой улыбающийся парень с яркими зелёными глазами.
― Он?
Я не сразу признал в этом молодом улыбающемся парне того Полуянова, с которым мне довелось общаться в ночном клубе. Но, присмотревшись, я понял, что это тот самый человек. Конечно, он изменился, лицо похудело, стало больше морщин, появились седые волосы. Но глаза, эти задумчивые зелёные глаза с загадочно-спокойным кошачьим взглядом. По ним можно было догадаться, что передо мной была фотография молодого историка Полуянова.
― Он? ― более настойчиво повторил свой вопрос Сарычев.
― Похож, ― осторожно ответил я, хотя никаких сомнений у меня уже не оставалось.
― Как ты с ним познакомился?
― В ночном клубе. Вечером, в день гибели Верхова, я должен был встретиться с Сергеем в клубе «Бочка», но… ― я запнулся, ― Сергея в то время уже не было в живых. В клубе ко мне подошёл незнакомец, представился Померанцевым Сергеем Александровичем, сказал, что знакомый Верхова. Мы поговорили.
― О чём?
― О тамплиерах.
― А конкретнее?
― В качестве варианта для телевизионной передачи о рыцарях Храма он предложил свою версию истории ордена.
Я вкратце пересказал Сарычеву то, о чём мне поведал Полуянов-Померанцев, не скрыв и его убеждение о существовании особой реликвии ордена Храма, имя которой он мне, впрочем, так и не открыл.
― Значит, у рыцарей Храма была очень ценная вещь, которой они или поклонялись, или каким-то образом использовали в своих интересах… Я правильно понимаю?
― Это просто одна из многих мистических версий истории, собственно к науке истории имеющая очень далёкое отношение. Подтверждений этой версии нет никаких… ― сказал я и внезапно умолк, неуклюже оборвав своё объяснение, – я вспомнил письмо Гийома де Ногаре.
Сарычев задумчиво почесал свой небритый со вчерашнего дня подбородок и недоверчиво посмотрел на меня.
― А может, эта странная вещица была у Андреева? ― рассуждал он вслух. ― И Полуянов приехал за ней в Москву?
«Они не знают, почему Полуянов приехал в Москву, они не знают, что он ищет здесь», ― пронеслось у меня в голове. Я сжал руки. Рассказывать или не рассказывать о злополучном конверте? Я посмотрел на майора. Сильный, спокойный, рассудительный, уверенный в себе человек. Скорее всего, ему можно доверять. Сарычев казался мне простым, но честным исполнителем. Он выполняет приказ и старается сделать то, что ему поручено, хорошо и правильно. Он склонен к справедливости, он доверяет мне. Но чей приказ он выполняет, орудием в чьих руках является, какая роль у него в этой игре? Я прикусил губу. Совершённая сейчас мною ошибка может дорого обойтись не только мне…
― Что ищет Полуянов? ― в лоб спросил Сарычев, буравя меня своим взглядом, и вдруг добавил, будто прочитав мои мысли: ― Руслан, ты знаешь, что это такое… Более того, ты знаешь, где оно находится.
Майор испытующе посмотрел на меня. Я молчал.
― Из-за этой вещицы погибли уже два человека, и ты был на волосок от этой участи, ― сказал Сарычев. ― Всё стало слишком серьёзно. Люди, которые охотятся за тобой, не намерены шутить, понимаешь. Что это такое?
Я молчал, уставившись в пол.
― Руслан, теперь только мы можем тебя защитить. Но ты нам должен помочь.
Наступила долгая нервная пауза.
― Это письмо, ― наконец выдавил я, решившись.
― Письмо? ― недоверчиво переспросил Сарычев.
― Полуянову нужно было письмо, которое хранилось у Андреева.
― Что это за письмо?
― Оригинал послания Гийома де Ногаре некоему барону П.
Светлые глаза Сарычева округлились. Он замер в недоумении.
― Кто это такие? ― В словах майора прозвучало абсолютно искреннее изумление.
Я подробно рассказал о канцлере Филиппа Красивого, который стал основным вдохновителем и организатором процесса тамплиеров.
― И чем же примечательно это письмо средневекового канцлера? ― спросил Сарычев.
― Если оно действительно подлинно, то это означает, что против ордена был организован заговор, причём инициаторами этого заговора стали некоторые члены самого ордена.
― Это имеет какое-то особое историческое значение? ― удивлённо спросил Сарычев, надеясь прояснить для себя что-то важное.
― Для исторической науки – огромное! Во многом это переворачивает все наши представления об исторической судьбе ордена Храма и ставит новые вопросы о его структуре, организации, цели существования, причинах гибели.
Мои слова абсолютно не убедили Сарычева. Он вытащил сигарету и закурил. Блестящие светло-серые глаза, по-детски сосредоточенное, но непонимающее лицо. Сейчас он был похож на обиженного и недоумевающего ребёнка, которому вместо долгожданного подарка на день рождения вручили учебник по высшей математике. Вызывало вопросы не только то, что его оставили без настоящего подарка, но и то, с каким тайным смыслом ему вручили эту, казалось бы, абсолютно ненужную вещь.
― И это всё? ― вырвалось у майора, в его голосе звучало неподдельное разочарование.
Когда я утвердительно кивнул, Сарычев заставил меня на память в подробностях пересказать послание Ногаре. Я исполнил его просьбу. Но это никак не изменило его задумчиво-удивлённого выражения лица. Нервно куря, он пытался найти во всём, что я рассказал, хоть какую-то зацепку, объясняющую странный болезненный интерес Полуянова и моих неизвестных преследователей к этому письму. Прошло некоторое время, прежде чем сотрудник спецслужб, убедившись, что не может обнаружить во всём происходящем хоть какой-то понятный ему смысл, обратился за помощью к историку, то есть ко мне:
― Предположим, что это научная историческая сенсация. Но кому, кроме историков, это может быть интересно? Мне сложно поверить, что целая группа хорошо подготовленных профессионалов из спецслужб орудует в городе, убивая людей, чтобы достать древнее письмо… Сколько может оно стоить?
Я улыбнулся:
― В денежном эквиваленте мне его сложно оценить, но сам документ, как товар, продукт явно не очень ходовой… А в научном плане – это сенсационная публикация, долгая интересная дискуссия и, возможно, всемирное признание в научном сообществе. Не так уж мало для амбициозного учёного, но совсем немного для человека, который хочет приобрести материальные блага... Но самое главное – это приоткрывает занавес тайны ордена Храма, точнее, тайны его трагического финала. Если всё, что написано в письме, правда, это значит, что у ордена существовала параллельная структура, это значит, что в последние годы своего существования он стал прибежищем для практически уничтоженной ереси катаров, что не могло самым прямым образом не повлиять на мировоззрение тамплиеров. Это также значит, что избранные, инициировавшие разгром ордена изнутри, остались в тени. И наконец, это значит, что реликвия, хранителями которой были тамплиеры и о существовании которой так долго, безосновательно и бесплодно говорили многочисленные историки, писатели и прочие искатели тайн, действительно существовала. Если нужна моя оценка этого письма, – это историческая бомба, которая должна сломать все подтверждённые ранее оценки истории тамплиеров и поставить ещё больше вопросов, связанных с этой темой, да и не только с ней…
Сарычев с интересом меня выслушал, стараясь понять и оценить услышанное. Сдвинув брови домиком и надев на себя маску сосредоточенности, за которой чувствовалась нервозная неуверенность, он некоторое время размышлял. Потом, отбросив все сомнения, он откровенно спросил:
— А кто такие катары?
Я сделал глубокий вдох и приготовился к длительному рассказу, прекрасно понимая, что для неискушённого слушателя средневековые религиозные связи и отношения могут показаться абсолютно несущественным набором пронафталиненных и туманных фактов далёкого прошлого. Своё повествование я попытался максимально сжать и упростить, пропуская массу деталей.
Слушая меня, Сарычев всякий раз ещё теснее сдвигал брови, когда слышал незнакомые и непонятные слова, требовал их подробно объяснить и, когда получал приемлемое толкование, удовлетворённо кивал головой. Моё страстное выступление было услышано. В его глазах появился огонёк подлинного интереса.
— Интересная история, — задумчиво сказал он, когда я закончил свой рассказ. — Значит, орден Храма, один из самых могущественных духовно-рыцарских орденов католической церкви, стал прибежищем тайной секты катаров, главных врагов католической церкви?
— Если верить письму, да.
— И если я всё правильно понял, катары не только нашли приют у храмовников, они через тайный заговор и при помощи скрытого сектанта Ногаре стали могильщиком этой организации?
Я утвердительно кивнул.
— Так-так, — пробормотал Сарычев и заинтересованно щёлкнул языком. — И выходит, эти самые катары стали обладателями той уникальной реликвии, которую нашли в Иерусалиме и так долго сохраняли у себя тамплиеры?
— Вероятно, это так.
— Что же это за реликвия?
— Этого я не знаю.
Я откровенно развёл руками - об этом мне Полуянов так и не рассказал. Тут мне нечего было скрывать от спецслужб.
Сарычев окинул меня недоверчивым взглядом.
— Ну, хорошо, — подумав, сказал он. — Можно посмотреть на это загадочное письмо канцлера Ногаре?
Я почти не сомневался, что вчерашнее нападение на меня и мою квартиру было связано именно с этим письмом. Странный документ. Каким образом он вообще мог оказаться у молодого советского историка? С какой целью Полуянов передал его на хранение Андрееву? Забытый всеми, документ пролежал у Андреева двадцать лет. Но теперь он стал крайне необходим всем. Его крадут, из-за него убивают. Но почему? Он нужен Полуянову, нужен моим неизвестным преследователям, он интересует спецслужбы. Почему? Неужели существует нечто мной неувиденное, нераскрытое в этом старом листке бумаги, то, что делает это письмо не просто хоть и важной, но частицей истории, а ключом, связывающим загадки прошлого с тайнами современности. В чём же особая роль этого документа? Я не знал этого.
Я чувствовал, что Сарычев тоже вряд ли представлял, чем может послужить это загадочное сообщение из прошлого тем, кто с такой настойчивостью пытается им завладеть. Но он был всего лишь исполнитель. А кто за ним стоит? Что нужно его хозяину? Письмо было моим главным и последним козырем. Используй я его сейчас, я рисковал проиграть игру, так и не поняв, в чём состоит её смысл. Не узнав причину, по которой этот документ стал объектом опасного интереса, я не должен был его отдавать в чьи-либо руки.
— Письма нет, — ответил я, уверенно глядя в окаменевшие в ожидании ответа серые глаза майора.
— Как? — Сарычев удивлённо вскинул брови.
— Его украли у меня вчера из квартиры, — не моргнув глазом, солгал я.

С момента моего заключения прошло пять дней. Если бы не обстоятельства моего вынужденного заточения и чувство напряжённого беспокойства, я, наверное, был бы даже рад тому, что волею судьбы оказался в чужой квартире под охраной вежливых и исполнительных людей. В стенах квартиры я был абсолютно свободен, мог смотреть телевизор, слушать музыку или читать книги. Со мной обходились демонстративно вежливо, сохраняя необходимую дистанцию, старались выполнять мои нехитрые просьбы и без нужды не беспокоить. С питанием вообще всё было на высшем уровне - мне заказывали на дом ту еду, которую я сам выбирал.
Со мной постоянно находились два сотрудника ФСБ, которые менялись через сутки. Молодые ребята, мои ровесники с необходимым служебным подозрением поглядывали на меня и внимательно следили за тем, чтобы я не совершил никаких бесполезных безрассудств. Я, играя в общительного и весёлого компаньона по совместному времяпровождению, пытался было наладить с ними более-менее неформальный контакт, но это у меня получалось не очень хорошо – либо у ребят были строгие инструкции на этот счёт, либо у меня, по жизни затворника и одиночки, этот наигранный интерес и дружелюбие отдавали откровенной фальшью. Впрочем, это обстоятельство меня не сильно расстраивало. Пристальное внимание к моей особе скорее забавляло, нежели удручало. Естественно, ранее у меня не было опыта сидения под охраной, тем более такой серьёзной.
Я не мог пожаловаться на своих «тюремщиков» - они были внимательны и предупредительны. Но существовало одно обстоятельство, которое сильно раздражало меня в ситуации вынужденного заключения, - мне категорически запрещалось выходить из квартиры, даже на лестничную площадку, и звонить куда-либо. Ещё вечером первого дня Сарычев вывез меня на машине в город, где я из телефона-автомата позвонил своим родителям и предупредил, что на несколько дней должен уехать из города по делам своей фирмы и что мой мобильный телефон это время работать не будет. Родители вполне спокойно отнеслись к этому, совсем буднично поинтересовавшись, как идёт работа над диссертацией, в конце пожелали мне успехов в поездке. Я сразу наивно спросил Сарычева:
— Их тоже слушают?
Майор в ответ коротко бросил:
— Выясняем.
В разговоре с коллегами из моей книжной конторы пришлось придумать другую причину своего отсутствия на рабочем месте – мой отпуск к тому времени уже закончился. И этой выдуманной причиной стала внезапная и сильная простуда.
Майор Сарычев приходил практически каждый день и находился в квартире примерно до обеда. Однажды он попросил рассказать меня о встрече со Станкевичем и Полуяновой и, молча, не задавая никаких дополнительных вопросов, выслушал достаточно откровенный пересказ наших бесед. После этого майор, видимо, узнав от меня всё, что хотел, больше не задавал мне никаких вопросов и тем более не сообщал никаких новостей о деле Полуянова.
Оставляя меня одного в специально отведённой под мою спальню комнате, мои охранники обыкновенно смотрели видео или телевизор, по настроению иногда играли в карты. По очереди они несли вахту на кухне, иногда сооружая самостоятельно, а чаще заказывая с доставкой на дом завтраки, обеды и ужины, и с радостным чувством исполненного рабочего долга менялись парами ровно через сутки дежурства. Этих смен было всего три, и я скоро узнал и запомнил не только имена всех моих «тюремщиков», но и их привычки и особенности поведения.
Василий из первой смены, высокий угрюмый парень с короткой причёской, был чрезвычайно немногословен и малоподвижен. Он мог часами сидеть за столом в гостиной и сосредоточенно лузгать семечки, оставляя на подносе горы шелухи. Алексей из третьей смены, напротив, был активной натурой. Ему больше всех остальных доставляла неудобств его сидячая охранная миссия, и потому Алексей был наиболее открыт в общении со мной. Однажды, когда мы вместе завтракали, он неожиданно спросил меня:
— Ты как с шахматами? Играешь?
— Правила знаю, — неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить, когда последний раз садился за шахматную доску.
— Может, партию? — Глаза Алексея повеселели.
Я согласился. Откуда ни возьмись появился «рояль в кустах» - в утробе старого комода Алексей откопал шахматы. Первую партию я быстро и с треском проиграл.
— А тебе мат, — удовлетворённо заявил Алексей, и его лицо расплылось в довольной улыбке. — Ещё?
Я кивнул. Мой противник был действительно силён. Но первая неудача только раззадорила меня, заставив сконцентрироваться на игре. И хотя в финале второй партии меня опять ждал проигрыш, победа Алексея уже не была такой лёгкой, как первая. Третья партия была особенно напряжённой, и я сумел вывести её вничью. Алексей, встретив достойное сопротивление, казалось, был только рад такому повороту в игре, его глаза светились от удовольствия. После серии шахматных поединков мы, конечно, не стали особыми приятелями - этому никак не способствовали обстоятельства; но ледяная подозрительность растаяла. Алексей увидел во мне не просто объект охраны, а человека с привычками и интересами, а я с удивлением обнаружил в своём «тюремщике» интеллектуальную и азартную натуру. Шахматы, получившие в моём распорядке дня своё специально отведённое время, отвлекали меня от грустных мыслей и ускоряли ход часов и дней моего заключения.
Сарычев ходил хмурый и совсем ничего не говорил о результатах поиска Полуянова. Но его молчание было само по себе красноречиво, и оно меня беспокоило. Складывалось впечатление, что он ни на шаг не продвинулся в своём расследовании. Полуянов, должно быть, был неуловим, а выйти на след моих преследователей так и не удалось. Но это были лишь мои догадки. Достоверно я не знал ничего.
Абсолютная неизвестность угнетала меня. Часто, оставаясь один в четырёх стенах своего убежища, я бесцельно ходил по комнате, вымеряя её шагами. Я ещё и ещё раз мысленно обращался к тому, что произошло со мной в последнее время. Всё случившееся казалось настолько удивительным и странным, что иногда окружающая обстановка вдруг представлялась мне антуражем затяжного и необыкновенного сна, а ситуация с заточением казалась необычным представлением моего воображения. Но всё было абсолютно реально. Реальным был и мой скрытый от всех страх. Я боялся, но не за себя, я боялся за Карину. Трагическая судьба Верхова со всей отчётливостью показала, что игра, в которую я был вовлечён, смертельно опасна. Особо мне отравлял сознание тот факт, что главный приз этой игры находился в почтовом ящике ничего не ведающих об этом людей, и единственный, кто об этом знал, был я.
Среди старых вещей, сваленных в большой шкаф моей комнаты, я нашёл несколько стопок с книгами, аккуратно перевязанных верёвкой. Времени у меня было предостаточно, и я решил изучить местную библиотеку, предварительно тщательно протерев её от пыли. Перекладывая и рассматривая книги, я наткнулся на сборник стихов Есенина. Никогда ранее поэзия вообще и стихи Есенина в частности особо не волновали мой сухой исторический разум, но тут особый интерес заставил меня открыть томик. Я вспомнил портрет поэта, стоявший на книжной полке в доме Полуяновой. Что я надеялся увидеть и понять в стихах Есенина? Я не знал. Устроившись на полу около связок с книгами, я читал стихи великого неуспокоенного мятежника русской поэзии, бесцельно поглощая его чувства, разлитые в строках.
Поэма «Чёрный человек». Предсмертное откровение разорванной души, исповедь уставшего от себя и окружающего мира поэта. И вечный «чёрный человек» в зеркале – дьявольски проницательный, безжалостный и мудрый демон-двойник, облачённый в одежды холодной, бесчувственной рассудительности. Белый художник и чёрный его антагонист, оригинал и его зеркальное отражение – они такие разные, враждебные друг другу, но составляют одно целое и жить друг без друга не могут. Нет белого без чёрного, как нет и чёрного без белого.
Я закрыл томик стихов и отложил его в сторону. Разговор с Полуяновым не прошёл для меня бесследно. Моя фантазия пыталась включить в орбиту полуяновских объяснений всё, так или иначе связанное с его именем; и теперь я везде, даже в поэзии, пытался найти тайный смысл противостояния добра и зла.

Глава 12

На шестой день моего заточения Сарычев пришёл намного позже обычного, уже к вечеру. Зайдя в мою комнату, он сказал:
— Сегодня у нас встреча с одним важным человеком. Собирайся, выходим через пять минут.
Был вечер субботы. Когда я вышел из подъезда, тёплый июльский вечер оглушил меня своей атмосферой, зелёным цветом дворовых деревьев и городскими звуками, от которых я уже немного отвык. Но я не успел насладиться шумной свободой улицы. Мы быстро сели в подъехавший прямо к подъезду автомобиль с затемнёнными стеклами. За рулём сидел тот самый Миша, который и привез меня на конспиративную квартиру вместе с Сарычевым. Следуя утверждённому ритуалу, мы некоторое время крутились по центру пустынного летнего города, потом нырнули в какой-то малоприметный дворик и остановились около железной двери.
За дверью оказался служебный вход в ресторан. Внутри нас ждали. Улыбчивый менеджер заведения любезно проводил нас в зал, где за небольшим ограждением находился незаметный уютный уголок с зарезервированным столиком. Как только мы с Сарычевым присели за стол, около него вдруг появился высокий человек в дорогом костюме. Сарычев сразу же встал, и я догадался, что этот незнакомец и есть тот важный человек, с которым мы должны были сегодня встретиться. «А вот и начальник нашего майора», - подумал я, заметив, как по-особенному предупредительно и внимательно, как это обычно делает хороший подчинённый на службе, Сарычев смотрит на незнакомца, демонстративно отойдя в тень и уступая ему инициативу. Скорее всего, это и был тот самый Рыжик, о котором с уважением и опаской говорили Сарычев и Миша. На вид человеку было лет сорок пять. Подтянутый, спортивный, с густой гривой рыжих волос, он выглядел моложаво и очень аккуратно. Бронзовое, загорелое лицо, длинный нос с горбинкой, проницательные карие глаза – всё это делало облик незнакомца особенно ярким и запоминающимся.
— Ну, здравствуйте, молодой человек. — Мужчина приветливо улыбнулся и протянул мне свою узкую ладонь. Я успел заметить на запястье правой руки дорогие швейцарские часы.
Незнакомец присел за стол. Сразу появился услужливый официант. «Как обычно, в тройном экземпляре», — бросил он, и официант сразу исчез.
— Давайте познакомимся, — сказал рыжий. — Генерал Пахомов. Константин Павлович.
— Руслан Кондратьев, — представился я, очевидно предполагая, что сидящий напротив человек знал обо мне куда больше, чем просто имя и фамилию; а может быть, даже больше, чем я сам о себе знал.
— Надеюсь, Руслан, вы не в обиде на нас за ваше вынужденное заточение? — спросил генерал и, не дав мне ответить, заметил: — Наше вмешательство спасло вам жизнь.
Тут, наверное, я должен был сказать особые слова благодарности, но у меня получилось лишь коротко кивнуть. Получилось это как-то неуклюже и не к месту.
— Мы с вами, Руслан, в некотором роде коллеги, — продолжил Пахомов. — Я в своё время тоже закончил МГУ - юридический факультет. И диссертацию мне довелось защищать на юридическом факультете. Благословенные были времена. Студенчество, молодость, вечная весна в сердце. Завидую вам, белой завистью завидую. Все успехи и достижения у вас ещё впереди. А как можно многого достичь при правильном использовании ума и способностей…
На столе появилась бутылка испанского вина, сыры и мясная закуска. Первый тост был поднят за нашу общую с генералом almamater. У Сарычева, видимо, были другие университеты, но он тоже с удовольствием пригубил вина, аккуратно поглядывая на шефа. Я незаметно улыбнулся - со стороны, наверное, наше странное сборище больше походило на дружескую встречу, нежели на разговор охранника и его подопечного или, того хуже, арестанта и его тюремщика. Генерал Пахомов оказался увлекающимся в общении и словоохотливым человеком. Он с удовольствием вспоминал свою университетскую молодость, тренируя память перечислением фамилий обучавших его преподавателей. О ком-то я знал, с кем-то был знаком лично, а о ком-то слышал впервые.
— А Ракицкий? — вдруг спросил Пахомов. — Уж Ракицкого-то вы должны знать… Историк. У него было очень интересное имя… Кажется, польское или венгерское…
— Скорее уж тогда это имя греческое по происхождению, — поправил я. — Его зовут Стефан… Стефан Петрович.
— Точно! — искренне обрадовался Пахомов. — Точно он… Стефан Петрович читал нам какой-то спецкурс по истории Средних веков.
— Он мой научный руководитель, — вставил я.
— Неужели? — изобразил откровенное изумление генерал. — Земля, оказывается, слишком мала… Ведь он, кажется, профессор?
— Да, и уже лет тридцать, а то и больше.
— Летят годы, летят… — задумчиво сказал Пахомов и глубоко вздохнул. — А девушки сейчас на каком факультете самые красивые? Мне раньше нравились с биологического…
Я неопределённо пожал плечами. У меня таких странных стандартов предпочтений не было.
— На филологическом тоже есть красивые девушки, — неожиданно заметил Пахомов. — Впрочем, зачем я вам это рассказываю. Вы это и без меня прекрасно знаете.
Генерал ехидно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд колкий, испытывающий и опасный. Увертюра закончилась, догадался я.
— Руслан, вы, естественно, понимаете, что наше внимание к вашей персоне не беспричинно. Скажу больше, вы представляете для нас большую ценность. Вы тот человек, который должен помочь нам восстановить справедливость, — важно сказал Пахомов. — Руслан, вы серьёзный, понимающий человек. Поэтому я обойдусь без лишних введений и объяснений. Мы давно ищем одного опасного преступника и сейчас как никогда близки к тому, чтобы обнаружить и схватить его. И вы должны нам в этом помочь.
— Преступник? — нарочито удивлённо произнёс я.
— Я говорю о Полуянове, — добавил генерал, хотя подобное уточнение явно было излишне.
— Полуянов - шпион? — спросил я.
— Да. Он сотрудник одной из западных спецслужб, — невозмутимо ответил Пахомов. — Не буду скрывать, в своё время он был завербован КГБ и выполнял для нас одно очень важное задание за границей. Но там, воспользовавшись обстоятельствами, он перешёл на сторону врага, предал своих товарищей, свою семью, свою страну. — Карие глаза Пахомова вспыхнули на мгновение недобрым огоньком. — Долгое время мы не могли наказать предателя, он был для нас недосягаем. Но сейчас этот человек находится у нас в стране, в Москве, и мы просто не имеем права не воспользоваться этим обстоятельством. Преступления против безопасности страны не имеют срока давности. Мы должны наказать предателя - и мы это сделаем.
Я молчал. Генерал тоже выдержал небольшую паузу, наверное, для того, чтобы я мог лучше оценить сказанное им.
— Этот человек опасен, — продолжил Пахомов, — и в его руках сейчас находится заложница.
— Но Карина – его дочь! — воскликнул я.
Моё лицо покраснело от волнения.
— Это его не остановит. Неужели вы думаете, что человек, бросивший на произвол судьбы свою семью, может испытывать нормальные отцовские чувства? Карина нужна ему исключительно для прикрытия. Он будет использовать её как щит.
Я неуверенно, с сомнением, покачал головой, сопротивляясь всё глубже проникающему в моё сердце чувству страха за жизнь близкого мне человека.
— Мы знаем, что вам не безразлична судьба Карины. Так помогите же нам спасти её.
— Но что я могу сделать сейчас? — Моё беспокойство стало особенно заметно.
— Нам нужна информация.
— Но я уже всё рассказал майору.
— Вы должны доверять нам. Ведь у нас с вами одна цель – не дать случиться непоправимому… Вам мало смерти вашего друга?
— Я рассказал всё, что знал, — угрюмо буркнул я в ответ.
— Мы не уверены в этом, — категорично отрезал Пахомов. — Видите ли, Руслан, я прослушал все ваши разговоры с майором. — Пахомов бросил взгляд в сторону Сарычева. — Надеюсь, для вас не будет неожиданностью, что мы их записывали… Так вот, я прослушал ваши разговоры, и у меня сложилось стойкое впечатление, что вы рассказали нам не всю правду.
Я посмотрел на Сарычева, потом на генерала:
— Я искренне и правдиво ответил на все вопросы, которые мне задавали.
Генерал усмехнулся и красноречиво покачал головой.
— Нет, Руслан, это не так или, точнее сказать, не совсем так, — спокойно заметил он. — Сейчас я хочу задать вам ещё один очень важный вопрос и прошу вас ответить на него абсолютно откровенно… Где письмо Ногаре?
— У меня его украли. Я уже об этом говорил.
Пахомов опять покачал головой:
— Я с радостью поверил бы вам, Руслан. Но посудите сами. Если письмо украли у вас, то, значит, Полуянов всё-таки получил то, что хотел получить. У него появилось то, ради чего он приехал в Москву, и более ничего не может удерживать его здесь. Значит, он должен был исчезнуть. Однако этого не произошло…
Я непонимающе посмотрел на генерала.
— Глупо искушать судьбу. Зачем рисковать собой, оставаясь в Москве, когда у тебя в руках то, чем ты так жаждал завладеть? — продолжил рассуждение Пахомов.
— Вы уверены, что Полуянов ещё в Москве? — спросил я.
— Информация, которой мы обладаем, и некоторые косвенные данные, полученные оперативным путём, говорят о том, что Полуянов ещё здесь. Мало того, он ищет вас, Руслан, активно ищет, рискуя попасть в наши руки… А если он ищет вас, значит, письма у него нет... Логично?
— Мы все знаем содержание письма Ногаре, — сказал я. — Конечно, оно очень важно для науки и понимания истории как уникальный памятник эпохи. Действительно, это послание сильно влияет на наши представления об истинных причинах и обстоятельствах процесса тамплиеров, о связи последних с новоманихейскими сектами средневековья. Но чтобы из-за него рисковать своей жизнью и уничтожать чужие! Каким бы ни был важным исторический документ, у него не может быть такой высокой и жестокой цены…
— Если только он не даёт его обладателю особые возможности и преимущества, — вдруг заметил Пахомов.
— Простите…
— Я говорю о существовании скрытого смысла этого послания.
— Но в чём этот скрытый смысл может состоять? — откровенно удивился я.
—Полуянов, кажется, это знает, — задумчиво промолвил генерал.
— Это всё похоже на мистику! Мы с вами здравомыслящие люди. Что особенного может хранить письмо, содержание которого раскрыто и известно всем заинтересованным лицам? — не сдавался я.
— Это говорит только о том, что все, кто видел это письмо, не нашли в нём главного.
— А вы знаете, что в нём главное?
Пахомов растянул губы в ядовитой улыбке:
—Буду откровенен. Пока нет. Скажу больше, письмо нам нужно пока только для того, чтобы поймать Полуянова. Он хочет получить послание Ногаре, а мы хотим получить его. И вы, Руслан, нам в этом поможете.
Я опустил глаза.
— Руслан, у нас не так много времени. Пока вы находитесь под нашей защитой, но завтра всё может измениться. Вы должны поверить нам и всё рассказать… Это в ваших же интересах. — Генерал многозначительно вздохнул и добавил: — Странно, что приходится вас уговаривать.
— Но… — начал было я, желая снова воспроизвести свою версию исчезновения письма.
— Не стоит повторять уже не раз озвученную ложь, — резко оборвал меня Пахомов. — Вы боитесь, и это естественно. Боитесь, может быть, большей частью и не за себя. Это даже очень благородно с вашей стороны. Но, поверьте, вам следует бояться не нас, а других людей. Ваше упорство сделало бы вам честь в каком-нибудь другом деле. Но здесь оно бессмысленно и опасно. — Генерал прервался и сделал паузу, отсутствующим взглядом скользнув по залу ресторана; потом он решительно заявил: — Вот что, Руслан. Я вижу, вы сейчас не готовы к признанию… Я дам вам немного времени на раздумье. В понедельник вечером я с вами снова встречусь. И тогда я надеюсь услышать от вас всю правду.
Пахомов небрежно бросил свою салфетку на стол, этим движением показав, что на сегодня наш разговор закончен. Уже собравшись уходить, генерал вдруг неожиданно обернулся и спросил меня:
— Вы знаете, что представляет собой реликвия тамплиеров?
Карие глаза впились в меня. Я отрицательно покачал головой:
— Нет.
— А сейчас я вам верю. — Генерал улыбнулся и, ничего не говоря больше, спокойно вышел.
Сидевший с краю и молчавший всё это время Сарычев немного оживился, хотел что-то произнести, но, видимо, передумал, а затем допил вино и сказал:
— Здесь есть очень вкусное тирамису… Закажем на десерт?
— Закажем, — согласился я, смотря вслед шедшему к выходу генералу.

Выходные прошли в границах четырёх стен. Всё воскресенье я провёл в своей комнате, бестолково меряя шагами квадратные метры своей небольшой, но благоустроенной камеры. Уставши бесцельно слоняться по комнате, я садился на широкий подоконник и с тоской наблюдал летнюю жизнь двора за окном. Маленькая детская площадка, беспорядочно расставленные по всей территории автомобили, одинокие старые деревья, сдавленные асфальтными объятиями большого города, в котором всегда так мало свободного места. Чувствовался воскресный день лета. Во дворе было безлюдно и тихо. В жаркие выходные дни жизнь уходила из мегаполиса, и город отдыхал от кипучей деятельности населявших его разумных муравьёв.
Я пытался читать книгу, но текст рушился в моей памяти, превращаясь в набор бессмысленных знаков. Появление генерала Пахомова немного приоткрыло для меня завесу тайны той странной истории, в которую я попал неожиданным образом. Итак, по признанию генерала, наши спецслужбы ищут Полуянова, чтобы наказать его за предательство. Что же за миссия была у простого историка в Европе, и почему он перешёл на сторону противника, осталось закрытой темой. Тем не менее Полуянов в Москве и ищет странное письмо средневекового французского канцлера. Спецслужбы хотят использовать этот странный интерес, задействовав это письмо как приманку для поимки беглого агента. И в этой схеме я оказался крайним – только я знаю, где сейчас находится письмо Ногаре.
Ситуация более чем опасная, если принять во внимание ещё и тот факт, что я не смог обмануть генерала. Он абсолютно уверен, что письмо у меня, и завтра истекает срок, данный мне, чтобы в этом признаться. Что будет в случае моего упорства? Неизвестно. Но время вежливых и участливых бесед, скорее всего, закончится. Не стоит питать особых иллюзий – я оказался втянут в очень неприятную, смертельно опасную авантюру, где стороны не склонны к проявлению милосердия… Хорошо, а если всё не так или не совсем так, как представил дело генерал. Вдруг спецслужбе нужен не Полуянов, а письмо, и существует некая третья сторона, вовлечённая в это столкновение, а Полуянов лишь жертва обстоятельств? Я вспомнил разговор в ночном клубе. Нет, на жертву Полуянов был не похож, но и на организатора тайной операции тоже. Карина доверилась ему. Могла ли она ошибиться? Это вполне могло случиться. Долгое ожидание чуда, авторитет отца, уверенность в его правоте и силе - всё это, возможно, заставило Карину принять сторону Полуянова. Я путался и терялся в догадках, пытаясь по найденным кусочкам мозаики восстановить всё панно. Картина получалась противоречивой. Но она и не могла приобрести необходимые ясность и стройность, пока не были соединены три главных элемента головоломки: реликвия тамплиеров, послание Ногаре и личность Полуянова.
Ночью опять появилась она, моя неподражаемая и сумасшедшая улыбка. Заметная периодичность и стойкость образа уже совсем не удивляла. Мой потревоженный разум старался если уж не разгадать загадочные игры подсознания, то хотя бы отследить и запомнить бешеные танцы врывавшегося в мой сон странного прилипчивого образа. Улыбка была неуловима. Она случайным образом выплывала передо мной, но только я пытался разглядеть лицо её хозяина, вдруг мгновенно исчезала, тая в воздухе как туман. Эта удивительная игра стоила мне особого напряжения внутренних усилий. Сон, даже если и был ночным порождением моего разума, совсем не хотел раскрывать свои секреты, дразня своей летучей непостижимостью. Скоро утреннее пробуждающее усилие и проникавшее вместе с ним в моё сознание беспокойство стали потихоньку разрушать нагромождение сновидения. Чувствуя приближение финала, уставший и разбитый, я совсем было отказался от тщетных попыток поймать мой образ, как вдруг мечущаяся улыбка стала обретать особые черты. Из дымки неопределённости сна выплыло смуглое мужское лицо восточного типа с прямым, красивым носом и тёмными, пронзительно грустными и безумными в своей особой выразительности, глазами. Чёрные как смоль, длинные, густые, вьющиеся волосы делали образ незнакомца особенно сильным. Страшная улыбка прилипла к его лицу. Неподвижный, сильный, завораживающий взгляд мужчины как будто впился в меня своей жгучей разрушающей агрессивностью. Казалось, этот взгляд проникает внутрь меня, с интересом изучая мою душу. Я был не в силах сопротивляться и отвести свой взор от тёмных глаз незнакомца, который полностью парализовал мою волю, превратив меня в обездвиженное страхом существо. Вполне реальная, а не воображаемая дрожь пробежала по моему телу. Вдруг неожиданный внешний шум отвлёк меня. Незнакомец как будто заметил это, его глаза смягчились, а получившее движение лицо задёргалось в загадочном, абсолютно беззвучном, злом смехе. Поражённый этим представлением, я наблюдал, как образ медленно исчезает, оставляя в моей памяти свой смех.
Я быстро провалился в утро и проснулся. Широко открытыми глазами я ловил свет, заливший мою комнату, и постепенно приходил в себя. За дверью послышался шум. Кто-то, чертыхаясь по поводу оброненной вещи и стуча каблуками, поднимал неизвестный тяжёлый предмет с пола. Я шевельнулся и осмотрелся, лежа в постели. Моя подушка и простыня были абсолютно мокрыми от пота. Дверь открылась, и в комнату заглянул Алексей, державший в руках большие настольные часы.
— Разбудил? Ну, извини… А вообще, уже десять, так что пора вставать, — сказал он и закрыл дверь, унося с собой свою странную ношу.
Понедельник, как и большинство предыдущих дней, начался с завтрака холостяка, с яичницы. Ребята, видимо, бравшие пример со своего начальника Сарычева, бесхитростно злоупотребляли этим. Я, всегда благосклонно относившийся к этому простому мужскому блюду, за несколько дней заключения успел порядком от него устать.
В этот день моими кураторами были Алексей и Миша. Михаил, никогда не появлявшийся ранее в рядах моей квартирной охраны и постоянно сопровождавший Сарычева, на этот раз заменил заболевшего Юру. День был уныло похож на все другие дни моего заключения, если бы не одно обстоятельство - сегодня вечером я должен был встретиться с Пахомовым. От моего признания зависело всё, но я так и не решил, что должен был сегодня сделать – открыть место хранения письма или сохранить его в тайне.
Я старался соблюдать распорядок дня, и после обеда, по заведённой однажды традиции, время было предоставлено деревянной войне - как всегда в эти часы мы с Алексеем играли в шахматы. На этот раз преимущество было на моей стороне, когда вдруг раздался громкий полифонический звонок мобильного телефона. Мы переглянулись. У нас телефонов не было.
― Мишкин, наверное, ― заметил Алексей, погружённый в варианты шахматной комбинации, и сделал ход ладьёй.
В дверях гостиной появился Михаил.
― Майор звонил, будет через пять минут, ― сказал он, с любопытством наблюдая за расположением фигур.
― А почему он тебе на мобильный позвонил? ― удивился Алексей, не отрывая глаз от доски. ― Обычно он не предупреждает о своём появлении.
― Не знаю, ― лениво и протяжно, с ударением на «а», ответил Миша и ушёл на кухню.
Наша партия закончилась долгожданным победным броском моего коня и разочарованным вздохом Алексея. В дверь позвонили. Я от неожиданности вздрогнул, а Алексей обеспокоенно посмотрел в сторону входной двери. За несколько дней заточения я уже отвык от звонков в дверь – все, кто появлялся в этой квартире, обычно имели ключи и сами открывали входную дверь. В коридоре послышались шаги Миши, который, не торопясь, подошёл к двери. Алексей тоже выглянул в коридор, машинально спрятав свою руку под пиджак.
― Кто? ― спросил он Мишу.
― Сарычев, ― ответил тот, прильнув к глазку железной двери.
― Не открывай, ― вдруг тихо, но твёрдо сказал Алексей.
Миша удивлённо посмотрел на коллегу.
― Не открывай, ― опять сказал Алексей, вытащив из кобуры пистолет.
― Это Сарычев, ― как будто оправдываясь, повторил Миша, его глаза обеспокоенно уставились на ствол пистолета.
― Не дури. ― Алексей предостерегающе покачал головой. ― У Сарычева есть ключ. ― Ствол пистолета медленно поднялся и уставился в голову Миши. ― Кто это?
Я обескураженно наблюдал за поведением своих охранников. Они же как будто застыли, не сводя друг с друга напряжённого взгляда. Миша сделал попытку улыбнуться, стараясь как-то разрядить обстановку. Но вместо этого испуганная кривая гримаса исказила его лицо.
― Ты что?! Это Сарычев, расслабься, всё нормально, ― сказал он, пытаясь успокоить товарища. ― Хочешь, посмотри сам.
― Тебе звонил не Сарычев. И не он сейчас стоит за этой дверью, ― ответил Алексей, не сводя глаз со своего напарника и держа в руках направленный на него пистолет. ― Ты совсем не умеешь врать, Миша.
В дверь ещё раз, более настойчиво, позвонили.
― Не открывай, ― ещё раз предупредил Алексей и, махнув рукой, подозвал меня к себе. ― Быстро в свою комнату… Там в шкафу есть потайная дверь, за ней проход. Давай туда бегом. ― Он сунул мне в ладонь маленький ключик.
Я замер в остолбеневшей нерешительности.
― Ну что стоишь, ― раздражённо прошипел Алексей. ― Быстрее… Если выберешься один, найди Сарычева.
Алексей толкнул меня рукой по направлению к комнате. Ошеломлённо оглядываясь, я, сначала не торопясь и спотыкаясь, а потом уже бегом бросился в свою комнату, ворвался в неё и сразу кинулся к шкафу. На середину комнаты полетел спрятанный там хлам. И действительно, в правом нижнем углу задней стенки я нащупал аккуратно замаскированную, размером чуть больше обыкновенной форточки дверь с небольшим замочком. Дрожащими руками я попытался открыть её ключом. Замок щёлкнул, дверка открылась, и передо мной предстал странный узкий проход в стене, который вёл по диагонали куда-то вниз. В темноте шкафа я не мог ничего разглядеть – в проходе было абсолютно тёмно. Я неуверенно заглянул внутрь лаза, но так ничего и не смог увидеть.
Вдруг где-то в гостиной с характерным звоном стекла стукнула балконная дверь. Послышались торопливые шаги, чей-то голос. В коридоре Алексей что-то крикнул, раздался громкий выстрел и практически одновременно кто-то, перевернув мебель, зло выругался матом. Недолго думая, я схватил пакет со своими вещами и бросился головой вперёд в чёрное отверстие. Проехав совсем короткое расстояние в полной темноте на животе по жестяному настилу, я наткнулся на деревянную дверь, которую, потеряв несколько секунд, смог открыть тем же ключом, что и дверь сверху. Деревянная заслонка распахнулась, и я, сорвав со стены картину, со всего маху свалился на большую кровать. В голове всё кружилось, отчаянно ныл правый бок. Я слез с кровати и осмотрелся. На полу валялась разорванная картина с разбитой рамкой, а над изголовьем кровати зияла чёрная дыра лаза, из которого я только что выпал. Сверху послышались какие-то разговоры и шум. Я выбежал из спальни и бросился в коридор незнакомой квартиры. Она была пуста. Быстро найдя входную дверь, я стал с остервенением крутить в разные стороны задвижки замка. Дверь поддалась, распахнулась, и я очутился на лестничной площадке. Поражённая старушка из квартиры напротив в испуге отскочила в сторону, когда я вылетел из-за двери и сразу бросился в так кстати появившийся лифт. Я прислонился к стенке лифта, мышцы тела были напряжены, сердце бешено стучало. Я лихорадочно соображал, пытаясь осознать, в каком здании сейчас находился. Когда двери лифта неторопливо распахнулись на первом этаже, я готов был встретить внизу кого угодно, но там никого не было. Приоткрыв дверь подъезда, я понял, что очутился в подъезде соседнего здания, вплотную стоявшего к стенам дома, где я жил последнюю неделю.
Я огляделся и выбежал во двор, а из него - на многолюдную улицу центра. Кругом суетились прохожие. Попав в человеческий поток, я покорился воле его течения и быстро пошёл вместе с людьми, стараясь не сорваться на бег. Вид, наверное, у меня был подозрительный, потому что многие прохожие поворачивались, оценивающе окидывая меня взглядом. Я же, вцепившись одной рукой в свой пакет, а другой рукой смахивая со лба стекавшие капли пота, упрямо шёл вперёд, обгоняя некоторых неторопливых горожан. Я боялся оглянуться. Мне казалось, что сзади кто-то пытался выследить меня, и потому, если я оглянусь, то обязательно выдам себя и тогда уже точно не уйду от преследователей. Толпа уверенно текла к переходу, над которым видна была большая, красная буква «М». Вместе со всеми я спустился под землю, но не стал в общей толчее прорываться в метро, а перешёл на другую сторону улицы и скрылся в первом же переулке. Там было пустынно. Не обращая внимания на взгляды немногочисленных прохожих, в переулке я наконец оглянулся, побежал и свернул на перекрёстке. Я снова оказался на людной улице, вклинился в деловито двигавшийся человеческий поток и направился вместе с ним к очередному спуску под землю с буквой «М».
Я оказался в метро. Следуя за людским потоком, вошёл в вагон подъехавшего поезда. Схватившись за перекладину, я бегающим, суетливым взглядом оглядел людей на платформе. «Неужели никого? ― соображал я, пристально всматриваясь в лица пассажиров. ― Неужели я ушёл?..» Волнение прорывалось мелкой дрожью. Я не мог поверить. Я сбежал, но от кого?! Они не оставили и не оставляют попыток достать меня? Но зачем? Поезд метро нёс меня мимо каких-то станций, люди, толкаясь и что-то спрашивая меня, выходили из вагона и заходили в него. Я глупо смотрел на их суровые лица и стоял, вцепившись в перекладину. А Алексей? Что с ним? Поезд шумел, за окном проносилась однообразная темнота подземелья, сменявшаяся грязно-светлыми стенами станций. На очередной станции людской поток оторвал меня от перекладины и вынес на платформу.
Я присел на скамейку и обхватил голову рукой. Следовало привести в порядок мысли и оценить то, что произошло. Теперь я был один. У меня больше не было укрытия, не было рядом людей, которые охраняли меня. Тот, кто хотел найти меня, всё-таки нашёл. Что они хотят получить от меня? Письмо Ногаре?.. Вокруг меня деловито сновали люди, мелькали огни проносившихся мимо поездов, которые скрывали в темноте вагоны с набившимися в них пассажирами. Неужели меня сдал Миша? Я вспомнил его испуганные глаза и скривившийся в ухмылке рот. А потом был выстрел, крик, тёмный лаз… А как же Алексей? Его могли убить…
― Молодой человек, вам плохо? ― участливо спросила проходившая мимо женщина.
― Нет, всё хорошо… ― Я покачал головой и устало спросил: ― Какая это станция метро?
Женщина подозрительно оглядела меня.
― Таганская, ― ответила она и отошла в сторону.
Итак, я остался один и сейчас свободен, абсолютно свободен. Я горько усмехнулся. Свобода оказалась совсем неожиданной и представлялась мне намного опасней заключения. Дома появляться было нельзя, к родителям путь тоже был заказан. Друзья, знакомые, коллеги по работе? Я попытался вспомнить всех, к кому мог без объяснения причины заявиться в гости и попросить убежище на ближайшее время. Таких людей оказалось совсем немного, и все эти варианты были отброшены. Это было очень опасно, в первую очередь для тех, кто решился бы приютить меня. Может, Сарычев? Я вытащил из кошелька его визитку. Фамилия, имя, отчество и два телефона – служебный и мобильный. Никакого намёка на род деятельности и грозную организацию, в рядах которых состоял Сарычев. Немного повертев кусок плотной бумаги в руках, я положил визитку обратно в кошелёк. К сожалению, я подозревал, что сейчас даже майор ФСБ не смог бы мне помочь.
Сезон охоты на меня был открыт. Благо, что я ещё нужен моим преследователям живым… Но стоит ли пугать себя, усиливая свою неуверенность и множа страхи? Следовало изменить алгоритм своего поведения. У меня было слишком мало времени для организации обороны… Значит, надо было нападать.

Глава 13

Сидя в небольшом кафе на Таганской, я думал о том, что должен был предпринять после внезапного обретения столь неожиданной свободы. Я сидел на месте больше часа, уже была допита третья чашка кофе. Официантка сначала немного презрительно и недоуменно, потом уже подозрительно посматривала в мою сторону, вероятно решая, сколько можно мне ещё дать времени прежде, чем попросить расплатиться, а потом решительно выпроводить. Я снова достал кошелёк, печально осмотрел имеющуюся в нём наличность. Впрочем, на пару чашек кофе у меня ещё хватит…
Итак, я знал, что должен был сделать, - мне следовало найти Полуянова. Он был главным действующим лицом разыгравшейся драмы, магнитом, притягивающим к себе опасный интерес. И с ним была Карина… Только он мог поставить все точки над «i», только он мог объяснить невероятную цепь событий и предсказать её продолжение. Мне необходимо было поторопиться, слишком велика была вероятность, что я найду его не первым… Но у меня был козырь в этой гонке. Я не без оснований подозревал, что существовал человек, который мог знать, где он сейчас находится.
Это была Софья Петровна. Странная и ничего не значащая мелочь, маленький эпизод с борщом на плите заставил меня усомниться в искренности показанного мне при встрече сердечного волнения старой женщины. Я прекрасно помнил слова Карины, что её бабушка готовит борщ только для неё или своего сына. Значит, она их видела или собиралась увидеть. Что скрывало под собой это странное театральное действо, понятное только посвящённым? Необходимость продемонстрировать своё неведение – ведь наш разговор, безусловно, могли подслушивать? Страх за судьбу сына и внучки? Или это был намёк? Неужели Софья Петровна таким странным способом хотела показать мне, не привлекая внимания чужих ушей, что она в курсе происходящего… Если это действительно так, то можно только восхититься её гениальной проницательностью. В тот день она сказала мне, что ждёт моего звонка. И это не могло быть простой случайностью. Она хотела мне что-то сообщить. Я должен был с ней встретиться.
Я долго искал рабочий телефон-автомат. Во времена тотального распространения мобильных телефонов эти аппараты выглядели странным пережитком прошлого, а функционировали с той же степенью надёжности, что и в советские времена. Внимательно прислушиваясь в пластиковую трубку, я ловил длинные гудки, которые предательски смешивались с шумом улицы. К телефону долго не подходили, потом послышалось еле различимое, тихое «алё». Это была не Софья Петровна. Подрагивающим старческим голосом какая-то общительная пожилая женщина, представившаяся её соседкой, сказала, что Полуяновой нет дома – она в больнице, у неё что-то с сердцем. Совсем не интересуясь, кто я и зачем звоню, она очень подробно объяснила мне, в какой больнице сейчас находится Софья Петровна и когда в этом заведении приёмные часы. Повесив трубку, я сразу перешёл на другую сторону улицы и нырнул в подземный переход, ведущий к метро. Какое-то непонятное подсознательное чувство опасности гнало меня подальше от телефона-автомата. Я беспокойно оглядывался, пока вновь не очутился в вагоне метро, где я почувствовал себя на удивление спокойнее. Не то чтобы я не верил доброжелательной соседке, которая так открыто и подробно ответила на мои вопросы. Меня смущало то, с какой лёгкостью старушка доверилась абсолютно незнакомому человеку, даже не поинтересовавшись, кто я такой… Или она знала, кто может позвонить?
На улице меня опять ждали автомобильная гарь, шум и дневная июльская жара. Поездку в больницу к Полуяновой надо пока отменить. Почему-то я был убеждён, что там меня уже ждали.
Что ж, надо было найти другой путь, решил я для себя. Я вспомнил о бывшей подружке Верхова и троюродной сестре Карины - Свете Тороповой. Внутренний голос подсказывал, что Света меньше, чем другие родственники и знакомые исчезнувших Полуяновых, была подвержена угрозе внешней слежки, но тем не менее могла помочь мне в поисках Карины и её отца. Я позвонил из телефонного автомата Свете на работу. Когда она услышала мой голос в телефонной трубке, на мгновение наступило неловкое молчание.
― Ты далеко? ― осторожно спросила она.
― В Москве.
― Мне необходимо увидеть тебя сегодня вечером, ― первая предложила она.
Мы договорились о встрече.
Во дворе обыкновенного девятиэтажного панельного дома в Тушино я появился примерно за час до назначенного времени. Сначала, выбрав неприметное место, неуверенно топтался в отдалении, изучая стоявшие около дома машины и проходивших мимо людей; потом, не торопясь, прошёлся вокруг дома, оглядывая идущие к нему тропинки и дорожки, и ближайшие здания. Когда убедился, что не обнаружил ничего подозрительного, нашёл во дворе деревянную скамейку, спрятанную под развесистым тополем близ детской площадки, и устроился на ней.
Было уже девять вечера. Стало постепенно темнеть. В окнах окружавших меня домов зажглись первые огни. Яркие, тёплые вестники домашнего уюта были так далеки сейчас от меня. Я вспомнил свою маленькую квартирку, поёжился и наглухо застегнул куртку – к вечеру стало заметно холоднее. «А ведь может сейчас и дождь пойти», - возникло неприятное предположение. Как будто в подтверждение моих мыслей висящие над моей головой облака стали множиться, густеть, наливаться свинцовой тяжестью. «Точно пойдёт дождь», - крепла моя уверенность. Я внимательно наблюдал за въездом во двор и ждал появления Светы Тороповой.
Она немного опоздала. Появившись во дворе, она сначала неуверенно осмотрелась, сразу не увидев меня. И только когда я приветственно махнул ей рукой, она быстро направилась в сторону моего укрытия.
― Русланчик, боже, откуда ты? ― воскликнула Света и села рядом со мной на скамейку.
У Светы был уставший, измотанный вид. Бледное, исхудавшее лицо. Без сомнения, события последней недели затронули и её – это было видно. Света не сводила с меня своих испуганных больших глаз, в которых можно было увидеть обречённую усталость, страх и откровенное изумление.
― Сергея похоронили? ― спросил я.
― Его тело увезли в Белгород, ― ответила она; Света всхлипнула и поднесла платок к лицу. ― Приехали его родители… Ты не представляешь, как всё это было тяжело. Его отец недавно перенёс операцию на сердце, а тут… ― Света тяжело вздохнула. ― Тебя искали… ― тихо добавила она после небольшой паузы.
Я понимающе кивнул:
― Можешь рассказать поподробнее: кто и когда?
― Скажи, только откровенно… Это связано со смертью Сергея и исчезновением Карины? ― Света замерла, немигающим взглядом смотря мне в глаза.
― Да… ― Я запнулся. ― Это странная и запутанная история…
― Он здесь? ― заинтересованно спросила Света.
― Кто?
― Полуянов.
― Да, он здесь, в Москве… и с ним Карина, ― ответил я после некоторого раздумья.
― Где они?
― Этого я не знаю, но хочу их найти.
― Русланчик, боже мой, что творится вокруг? Почему их ищут? Зачем им ты? Кто убил Сергея?
― Ты думаешь, Сергея убили?
― Это не может быть несчастным случаем… Я уверена, его убили… Чтобы ни было между нами, ведь мы с ним прожили несколько лет. Он всё-таки был частичкой моей жизни и был дорог мне. Как ни крути, а я его любила… когда-то в прошлом…
Я глупо кивнул, совсем не зная, что можно было ответить Свете. Попытаться утешить, поддержать её? Все слова растаяли в тяжёлом беззвучии. Я молчал, виновато уставившись на носок своего ботинка.
― Чем я могу тебе помочь? ― спросила она.
― Кто искал Полуяновых и меня?
― Они приходили дважды, ― ответила Света. ― Сначала какой-то майор ФСБ… Его фамилия была Сарычев. Его интересовала в основном Карина. Спрашивал, где она может находиться, есть ли у неё друзья, говорили ли мы когда-нибудь об её отце. Этот майор про тебя спрашивал, но как-то вскользь, особо не интересуясь… Просил позвонить, если что вспомню. Разговор был очень короткий. Что я могла ему рассказать? С Кариной мы хоть и сёстры, но родство наше не близкое, и виделись мы не очень часто. О Вячеславе Полуянове мы с ней никогда не говорили, друзей её я не знала и не знаю… Потом через несколько дней появился следователь…
― Следователь?! ― удивился я.
― Да, следователь из милиции… Фамилия его была, кажется, Иваненко. Он очень подробно расспрашивал о тебе.
― Следователь спрашивал только обо мне?
― Большей частью о тебе. Он сказал, что ты пропал без вести. Есть заявление от родственников, и милиция тебя ищет… Его интересовал круг твоих знакомств, ― неуверенно ответила Света.
― Он показал своё удостоверение?
― Не помню… Кажется, да. Это важно? ― Света обеспокоенно посмотрела на меня.
Я не верил в особый интерес милиции ко мне, не верил в заявление родственников. Это были, скорее всего, те самые ребята из джипа. Похоже, у них твёрдая хватка и большие возможности.
― Как он выглядел?
― Среднего роста, светловолосый, крепкий мужчина в сером костюме… В общем, ничего примечательного. И взгляд такой особый, милицейский, что ли…
― Что ты ему рассказала? ― Мои слова неожиданно приобрели жёсткость.
― Ничего… А что я могла рассказать? Среди твоих друзей и знакомых я только Сергея и знала,― испуганно ответила Света. ― Я вообще не понимаю, что происходит. Я просто боюсь...
Я вздохнул, печально оглядев двор. Ветви тополя призывно зашуршали листьями - ветер усиливался. Молодые мамаши, заинтересованно общавшиеся до этого друг с другом, стали вытаскивать из песочницы своих малышей и собирать разбросанные игрушки, обеспокоенно посматривая на небо. Вот-вот должен был пойти дождь.
― У тебя всё нормально? ― осторожно спросила Света, заглядывая мне в глаза.
Я равнодушно кивнул.
― Ты куда сейчас? Домой?
Не смог сдержать глупую улыбку и как-то неопределённо пожал плечами. Я не знал, куда могу пойти и что делать дальше. Образовалась какая-то безразличная пустота. Вдруг я вспомнил Софью Петровну, наш с ней разговор, её слова о дяде Вячеслава Полуянова, некоем учёном-историке.
― А Вячеслав Полуянов тебе будет двоюродным дядей? ― неожиданно спросил я.
― Наверное, так. Он двоюродный брат моей мамы.
― А дедушки у тебя есть?
― Были… ― удивлённо протянула Света, ― Оба умерли, ещё когда я была маленькой… У меня есть бабушка – Елена Петровна… Она жива.
― Она родная сестра Софьи Петровны Полуяновой?
― Да.
― А брата у них не было?
― Был. Их в семье трое было – две сестры и брат.
― А где он сейчас? ― с надеждой спросил я.
― В Москве.
― Он историк?
― Не знаю точно... Он преподаёт в МГУ. Профессор.
Я замер.
― Как его зовут?
― Ракицкий… Стефан Петрович Ракицкий, ― ответила Света, изумлённо наблюдая, как я, открыв рот, медленно поднялся со скамейки.

Дождь лил как из ведра, обрушившись на город частыми и длинными косыми нитями воды. Я стоял под прозрачным козырьком трамвайной остановки около метро «Сокол» и смотрел, как мимо меня проносились автомобили, выплёскивая на тротуар прямо мне под ноги грязную воду. Где-то рядом прогремел гром. Ухнуло так, что многочисленные пассажиры и просто прохожие, стоявшие рядом со мной и прятавшиеся от ливня, инстинктивно оглянулись на грохот. Я поёжился – стало прохладно. При выходе из метро я успел попасть под дождь и насквозь промок. Сжавшись от холода и скрестив на груди руки, я неподвижно стоял под пластиковым укрытием, невидящим взглядом уставившись на лившиеся с разверзшихся небес потоки воды.
После разговора со Светой я не мог не навестить своего научного руководителя. То, что я узнал от неё, поразило меня. Профессор Ракицкий, мой научный руководитель, был родным дядей Полуянова! Мне с трудом в это верилось.
Странный событийный ряд, сделав загадочный круг, привёл меня обратно к человеку, встреча с которым и дала старт моим похождениям. Ведь именно он посоветовал мне прочесть книгу Полуянова и встретиться с Андреевым. Он не мог не знать реального автора «Рыцарей Храма». На его примере учёного-историка воспитывался и обретал интерес к этой профессии молодой Полуянов. Теперь стало абсолютно понятно, почему генерал Пахомов удивительным образом вспомнил среди своих преподавателей именно Ракицкого. Всё было связано. Случайностей не существует, есть перекрестки путей, в которых кто-то за нас выбирает направление следующего движения. Мы можем сопротивляться или подчиниться воле вновь появившихся обстоятельств, но прежде мы должны понять их логику.
Как и следовало ожидать, сильный ливень скоро прекратился, вероятно, сделав некоторую передышку до наступления ночи. Дом Ракицкого находился всего в ста метрах от метро «Сокол». Мне уже приходилось бывать в квартире у научного руководителя, и не раз. Он жил один в небольшой двухкомнатной квартире. Быстро пройдя переулок, скоро я оказался у знакомой двери.
― Руслан? ― Лицо Ракицкого от неожиданности вытянулось.
Профессор в потёртых старых штанах, распахнутой пёстрой домашней рубашке поверх майки и стоптанных тапочках был совсем не похож на того строгого преподавателя, каким я привык его видеть в стенах университета. Передо мной стоял пожилой сонный мужчина, в близоруких глазах которого читалось откровенное изумление.
― Ну, проходите, проходите, молодой человек, ― оглядев меня с ног до головы, сказал наконец Ракицкий и слабым движением руки предложил пройти внутрь. ― Вы совсем мокрый. Давайте сюда вашу куртку и рубашку.
Я хотел было возразить, но Ракицкий решительно потребовал снять одежду. Получив её, он на некоторое время скрылся, видимо, чтобы повесить мою куртку и рубашку подсушить. Вернулся он со старой фланелевой рубашкой в руках и протянул её мне. Пришлось примерить на себя домашнее профессорское одеяние. Из коридора мы прошли к нему в кабинет.
― Что-то случилось? ― спросил профессор, предложив мне сесть на стул.
Казалось, он был искренне удивлён моему приходу. Действительно ли он ничего не подозревал или только искусно делал вид, что ничего не знает? Я смотрел в глаза Ракицкому и не мог определиться с ответом.
― Я хотел бы поговорить с вами о вашем племяннике, о Вячеславе Полуянове, ― сразу перешёл я к главному.
Ракицкий понимающе кивнул, как будто давно ожидал этого разговора.
― Теперь я всё понял… ― пробормотал он задумчиво и добавил: ― Он всё-таки втянул вас в эту авантюру…
― Авантюру?! ― удивлённо переспросил я.
― Ну да. А как ещё можно назвать ситуацию, в которой вы сейчас оказались… Типичная авантюра.
Я мог по-разному определить своё теперешнее положение, но «авантюра»… Слишком легкомысленным и несерьёзным казалось мне это странное слово, произнесённое профессором.
― Погиб мой друг, пропала моя любимая девушка, я сам спасаюсь от преследования! И всё это вы называете авантюрой?! ― воскликнул я.
Ракицкий грустно посмотрел на меня.
― Я подозревал, что его интерес может быть опасным, но не думал, что настолько… Вы видели Полуянова? ― спросил профессор и сразу произнёс, не дав мне даже ответить: ― Впрочем, этого следовало ожидать…
― Ожидать чего? ― настороженно спросил я.
― Развития этой странной истории
― Вы знали, что Полуянов приехал в Москву?
― Нет, не знал, — сказал уверенно Ракицкий, — но подозревал.
Профессор, не торопясь, обогнул большой письменный стол и устало опустился в широкое кожаное кресло.
― Предполагаю, на вас сейчас открыта настоящая охота, ― совсем спокойно и как-то обыденно сказал он. ― И думаю, не ошибусь, если скажу, что причиной тому стало некое письмо... Не так ли?
― Да, это так. Но позвольте…
― Я прекрасно понимаю ваши чувства, Руслан, ваше недоумение, ваш страх и обиду, но что произошло, то произошло. Вы оказались втянуты в одно странное и загадочное дело, и теперь вправе узнать все его подробности.
― Да уж, если возможно, ― не без язвительной иронии бросил я, убирая со лба мокрые волосы.
― И как выглядит мой племянник? ― неожиданно спросил Ракицкий. ― Знаете ли, Руслан, двадцать лет его не видел… Любопытно.
― Выглядит он совсем неплохо, ― резко отрезал я, вспомнив подобный наивный вопрос Софьи Петровны.
― Да, естественно, ― тихо пробубнил себе под нос профессор. ― Столько лет прошло… А я запомнил его совсем юным мальчиком. У него были на редкость пытливый ум и яркое воображение…
― Вы хотели рассказать о письме, ― напомнил я Ракицкому.
Профессор отвёл взгляд и провёл рукой по своим редким седым волосам, пытаясь хоть как-то пригладить жидкие торчащие лохмы на своей голове.
― Ну да, письмо… ― задумчиво сказал он и откинулся в кресле. ― С него-то собственно и началась эта печальная история… Мой отец, его дед, Пётр Ракицкий подарил письмо Славе, когда тот был ещё совсем маленьким мальчиком. Оно было своеобразной реликвией фамилии, переходящим символом смены поколений. О его существовании за пределами дома не было принято говорить, но внутри семьи все знали об этом странном ритуале. Содержание письма тоже не представляло собой некой абсолютной тайны, хотя об этом тоже старались не распространяться, пытаясь поддерживать странное сакральное чувство вовлечённости в общую традицию семьи. В этом, в общем-то, не было ничего необычного. Во многих семьях до сих пор существует обычай передачи от старших младшим своеобразного талисмана фамильной общности. В принципе, это может быть любой предмет – часы, драгоценности, книга, статуэтка… У нас это было письмо. Видите ли, Руслан, наши предки были родом из Франции и появились в России в восемнадцатом веке, спасаясь от революционных репрессий молодой республики. Тогда в России обосновалось много гонимых выходцев из охваченной пожаром Франции. И так уж сложилось, что единственной вещью, сохранившейся с тех времён и приобретшей значение фамильной ценности, стало это странное послание средневекового канцлера Ногаре. Пересказывать его не имеет смысла, - подозреваю, вы читали его… Не правда ли? — Ракицкий испытующе посмотрел на меня. — По крайней мере, перевод... Он, кстати, сделан моим отцом с латыни, и сделан очень профессионально. Старик прекрасно знал латынь и французский язык, был большим любителем французской истории и литературы. Но справедливости ради надо заметить, что в общем котле его русской, венгерской, татарской и немецкой крови французская капля была совсем незаметна.
― И вы никогда не пытались сделать информацию, содержащуюся в письме, достоянием гласности? ― удивлённо спросил я. ― Ведь вы же историк. Вы же понимаете, что этот документ представляет собой великую историческую сенсацию.
Ракицкий утвердительно покачал головой:
― Руслан, я прекрасно понимаю ваши чувства. Вы правы, сложно побороть в себе это всепоглощающее научное тщеславие и желание признания в учёном сообществе. А тут такой материал… Я не раз ловил себя на мысли, что письмо могло сделать меня знаменитым. Но всегда брала верх и останавливала меня семейная солидарность. Публичность уничтожила бы навсегда этот трогательный ритуал приобщения к корням в нашем семействе, разрушив нити, которые связывали нас. И потом, существовало одно немаловажное обстоятельство, которое делало представление этого письма научному сообществу бессмысленным. Впрочем, на этом я остановлюсь позже…
Итак, Слава получил нашу реликвию в подарок. Когда он смог понять всю ценность информации, которую содержало письмо, авантюрное чувство исторической тайны навсегда завладело им. Тамплиеры стали его фетишем, а идея поиска их реликвии овладела его разумом. Письмо Ногаре не только открывало нам тайны процесса храмовников, но и ставило вопросы, главным из которых был вопрос: что представляла собой реликвия тамплиеров?
― И что же это было? ― нетерпеливо спросил я.
― Разве вы не знаете? ― откровенно удивился профессор. ― Слава вам не сказал об этом?
― Нет.
― Странно… ― Ракицкий щёлкнул языком. ― Именно ответ на этот вопрос составлял его особую научную гордость. Этим открытием он в своё время поделился с Андреевым, но тот осмеял его догадку… Слава исходил из предположения, что намёк на особый характер реликвии лежит на поверхности - он скрыт в самом названии ордена тамплиеров.
― Орден Бедных Рыцарей Христовых Храма Соломона. Но где здесь зарыт тайный смысл? В каком слове?
― В последнем.
― Но это не новость. Уже масоны говорили об особой связи между тамплиерами и легендарными каменщиками Хирама Сидонского, построившими Храм Соломона. Многие исследователи утверждали, что тамплиеров связывало с Храмом не только место их первоначального обитания в Иерусалиме, но также особый дух сообщества и тайные знания.
Ракицкий отрицательно покачал головой.
― Я говорю не о Храме, а о царе Соломоне.
― Но что же ещё, как не сам Храм или память о нём, могло связывать тамплиеров с легендарным древним царём?
― Одна небольшая вещь.
― Реликвия, обладающая силой подчинения зла? ― вспомнил я рассказ Полуянова.
― Вы повторяете его слова, ― заметил Ракицкий, хитро прищурив глаза.
― Что же это было?
― Ответ лежит на поверхности… Впрочем, я совсем не хочу испытывать вас на сообразительность… По мнению Славы, этой знаменитой и таинственной реликвией тамплиеров был легендарный перстень царя Соломона.
От неожиданности я на мгновение опешил.
— Вы шутите?! — не удержался я от восклицания.
— У меня была точно такая же реакция, когда я впервые услышал это. — Ракицкий улыбнулся. — Я и сейчас считаю эту версию абсолютно мифической, не имеющей никаких реальных доказательств. Но Славе подобное объяснение совсем не казалось сказочным. Более того, он был уверен, что подобное истолкование может быть подтверждено историческими документами и ключом к этому может служить письмо Ногаре. Инициатором рыцарской экспедиции в Иерусалим, по мнению Славы, был Бернар Клервоский, который каким-то образом, вполне возможно, от иудаистских священнослужителей, с которыми он общался, получил информацию о местонахождении реликвии в подвалах мечети Аль-Акса.
— Но почему именно перстень Соломона? В письме нет никаких намёков на это.
— Мне сложно это объяснить. Письмо Ногаре стало лишь основанием для дальнейших поисков Славы. Возможно, это решение связано с его теорией утверждения и распространения дуалистического мировоззрения, которое он приписывал и тамплиерам.
— Какое же отношение катарская ересь имеет к царю Соломону?
— Соломон был не только легендарным царём, строителем первого Храма в Иерусалиме и священным персонажем Ветхого Завета. Он также стал героем многочисленных апокрифических, не признанных официальной церковью, но чрезвычайно распространённых среди многочисленных дуалистических ересей текстов. Предания рисуют Соломона умным и справедливым правителем, наделённым особым божественным даром вещей мудрости. Он обладает множеством уникальных способностей, знает язык зверей и птиц и может управлять демонами. Для исполнения последнего ему и был дан ангелом знаменитый изумрудный перстень с выгравированным на нём именем Бога. Перстень заключал в себе особую силу подчинения зла. И только благодаря силе перстня Соломону удалось построить первый Храм. Об этом говорит известная мифическая история о Соломоне и Асмодее, ветхозаветном демоне ярости, вожделения и мести.
По древней легенде Соломон использовал свой перстень, чтобы заставить работать на себя демонов во время строительства Храма. Так, с помощью своего перстня Соломон заставляет раскрыть демона Асмодея секрет червя шамура, с помощью которого можно было рассекать камни без применения железных инструментов, запрещённых при строительстве Храма. Соломон хитростью пленяет могущественного демона и требует от него рассказать о том, где можно найти червя шамура. Асмодей не в силах сопротивляться царской воле, подкреплённой силой магического перстня. Во время встречи царя и демона происходит их поединок мудрости, в котором Соломон, могущественнейший и мудрейший из людей, уступает в даре предвидения Асмодею. Соломон оставляет у себя демона в заключении до окончания постройки Храма. Легенда гласит, что однажды ослеплённый своей гордыней Соломон, уверенный в несокрушимом могуществе своей власти, предложил Асмодею взять его перстень. Асмодей, сразу же обратившись Соломоном, изгнал царя из города и правил Иерусалимом сорок дней. Царю Соломону с помощью мудрецов и книжников с трудом удалось вернуть свой престол и перстень, но страх перед Асмодеем у него остался навсегда. Этот страх усиливался у него ночью, и потому он ложился спать только в окружении шестидесяти верных воинов.
Эта тема испытания могущества не только царской силы, но и царской мудрости была очень популярна в мифическом сознании древности. Существует большое количество версий этого сказания, которые, не изменяя сути сюжета, описывали по-разному детали мифического пересказа. Можно по-разному трактовать особый смысл этого предания, но многие видели в нём намек на тщетность земных сил человеческих перед лицом могущества зла, когда люди, теша себя сознанием своей силы, без божественной поддержки хотят утвердить себя истинными властителями сущего. Вообще, идея соприкосновения добра и зла, вопрос преходящей суетности земного могущества чрезвычайно характерны для дуалистического мировоззрения. И в целом понятно, почему отречённые предания о Соломоне, как и множественный ряд других апокрифов, таких, как «Сказание о Крестном Дереве» и «Вопросы Иоанна Богослова Господу», утвердились в среде ересей.
— Но неужели можно отождествить реального исторического царя Соломона и его мифический образ древних сказаний?
Ракицкий улыбнулся.
— Вы правы, Руслан, — сказал он. — Мифы, как плод художественного сознания, вряд ли могут стать однозначным некритическим подспорьем для исторической науки, но в них мы можем услышать эхо исторической памяти, увидеть загадку, скрытую под толщей мистического воображения. Недаром мотивы сказаний о Соломоне и демоне Асмодее проникли и утвердились во многих национальных преданиях. В мусульманских легендах роль Асмодея выполняет шайтан Сахр. Вспомним славянское сказание о Соломоне и Китоврасе, практически дословно повторяющее древнееврейскую историю. Китоврас в нём, наделённый особым демоническим умом, вызывает не только страх, но и некоторое сочувствие своим положением заключённого. В средневековых немецких сказках черты Асмодея мы можем заметить в странном герое народного эпоса Морольфе, хитром цинике и пересмешнике, который, с одной стороны, стремится принизить возвышенное, посмеяться над священным, но, с другой стороны, раскрывает и наказывает пороки, показывая пример особой шутовской традиции в народной смеховой культуре. Да что там говорить! Сам Мерлин, магический герой британских легенд, обнаруживает некоторое сюжетное и описательное сходство с талмудическим Асмодеем. Он рождён невинной девушкой от демона и, в противовес Иисусу Христу, призван стать проводником сил зла на земле. Но получается так, что Мерлин, искуплённый невинностью своей матери, встаёт на сторону добра, сохраняя тем не менее демоническую способность предвидения и нечеловеческую силу ума… По большому счёту, именно многоликий Асмодей (Морольф, Китоврас, Сахр, Мерлин), а не Соломон, становится со временем главным героем народных сказаний о противостоянии мудрого царя и демона-нигилиста.
И тут, полагаю, стоит поподробнее остановиться на этой удивительной мифологической личности. Это весьма примечательный демон. Он был известен ещё в древней иранской мифологии под именем Айшма-дэв (дух гнева, дух суда) и являлся одним из самых могущественных духов зла. Именно оттуда, из зороастрийских представлений древних персов, образ Асмодея перекочевал в иудаистскую мифологическую традицию и прочно там закрепился. В книге Товита архангел Рафаил спасает жизнь благочестивого Товия от ревности злого духа Асмодея. Товия должен был жениться на Сарре, семь предыдущих мужей которой были последовательно умерщвлены Асмодеем в брачную ночь. Архангел Рафаил помог Товию избавиться от Асмодея и прогнать его, сделав курение из сердца и печени рыбы. Однако это была не самая известная история, в которую был замешан демон Асмодей. По-настоящему знаменитым его сделало именно противоборство с Соломоном…
Происхождение Асмодея согласно иудейской традиции было очень туманным. По распространённой версии он был плодом связи смертной женщины и падшего ангела. В каббале Асмодей был пятым из десяти архидемонов. За ним закрепилась особая роль демона блуда и ярости. По Р.Бёртону он князь четвёртого чина демонов, у него особая миссия «карателя злодеяний»… Не правда ли, удивительная роль для князя тьмы! Согласно другим данным Асмодей опекает игорные заведения и может предсказывать будущее... Удивительна трансформация мифологических представлений об Асмодее. Из мстительного злобного духа, одержимого яростью и ревностью, коим он представлялся в книге Товита, Асмодей превращается в демонического философа, по глубине своей мудрости способного не только противостоять самому мудрому из людей – Соломону, но и, используя человеческие слабости последнего, превзойти его в мудрости, победить и наказать за гордыню. Именно такой образ Асмодея, жестокого мудреца и безжалостного карателя человеческих слабостей, и закрепился в поздней мифологии и средневековых народных легендах. У некоторых художников Нового времени Асмодей превращается в положительного героя, помогающего людям. Так, Асмодей в известном романе восемнадцатого века Алена Рене Лесажа «Хромой бес» помогает главному герою и устраивает его семейное счастье. Здесь бес, кроме того, что восстанавливает справедливость и творит добро, выступает ещё изобретателем каруселей, танцев, музыки, моды… Любопытное изменение роли! И, как видите, опять характерный дуалистический мотив в мифологии, смешение белого и чёрного, добра и зла, света и тьмы, которые как некие субстанции имеют вполне самостоятельное существование и, смешиваясь, формируют образ, обнаруживающий совершенно реальные и особенные психологические черты.
— Уж не хотите ли вы сказать, что все эти литературные и мифологические персонажи есть отголоски реально существовавшего исторического лица? — поинтересовался я.
— Я не стал бы так категорично утверждать… Но Слава…
— А что он?
— Он в это верил. Нет, я неправильно выразился. Он был в этом уверен… Так же как и в том, что перстень Соломона действительно существовал.
— Перстень силы, перстень власти, перстень господства и магической мудрости… Как много определений и эпитетов для того, что никто никогда не видел и полулегендарный хозяин чего умер почти три тысячи лет назад. Не кажется ли вам всё это плодом мечтаний воспалённого мозга?
Ракицкий равнодушно пожал плечами:
— Это уж как вам будет угодно. Как профессиональный историк, я с необходимостью должен сказать, что идеи Полуянова абсолютно бредовые. Но как человек, наблюдающий сейчас перед собой жертву этих идей, хочу заметить, что они не так уж далеки от реальности и безобидны, как может показаться на первый взгляд, — рассудительно заметил профессор.
Я оценил юмор Ракицкого и невесело усмехнулся:
— Иногда следование беспредметным идеям может иметь вполне осязаемые последствия. История перстня Соломона, скорее всего, имеет такое же отвлечённое продолжение, как и дело поиска Святого Грааля. Сон желаемого проецируется на мир действительности, воспроизводя бесконечность отвлечённых мистических объяснений.
— Кстати, о Святом Граале, — отметил Ракицкий. — По одной из версий, Грааль есть совсем не чаша, а камень, который имел сверхъестественную природу. Достаточно распространена среди страждущих мистического объяснения одна мифологическая история. Согласно ей это Граалем был драгоценный изумруд, который выбил мечом архангел Михаил из короны Люцифера во время его низвержения. Не видите связи?
— И этот камень был огранён, получил надпись имени Бога и стал перстнем царя Соломона? — продолжил я мысль профессора.
— Вот видите, — сказал Ракицкий. — Вы и сами чудесным образом можете продолжить логическую цепочку рассуждений Полуянова. А за мистическим подтверждением этой идеи далеко ходить не надо. Вы наверняка должны были слышать о Вольфраме фон Эшенбахе.
— Миннезингер, один из самых известных эпических поэтов немецкого средневековья. Автор стихотворного рыцарского романа «Парцифаль», — вспомнил я когда-то почёрпнутые в одной из книг сведения.
— Именно он. Напомню вам известные и широко цитируемые строчки из его романа в переводе Льва Гинзбурга… Старец Треврицент рассказывает Парцифалю, где хранится Святой Грааль, — Ракицкий, вспоминая, сосредоточенно потёр лоб и, манерно вскинув руку, прочитал наизусть:

Святого Мунсальвеша стены
Храмовники иль тамплиеры –
Рыцари Христовой веры –
И ночью стерегут и днём:
Святой Грааль хранится в нём!..
Грааль – это камень особой породы:
Lapsit exilis – перевода
На наш язык пока что нет.
Он излучает волшебный свет.

Как вам, Руслан? Объяснение, кажется, лежит на поверхности?
— Что такое lapsit exilis? — спросил я.
— Да-а, — промычал Ракицкий укоризненно. — Плохо не только то, что вы не знаете латыни, но и то, что не читаете художественную литературу… Это случайно или сознательно испорченный латинский текст, который исподволь предполагает многозначность этого выражения. Эти два слова можно перевести по-разному. Выбирайте сами - «камень господа» (lapis herilis), «камень с неба» (lapis ex coelis), «камень мудрости», «философский камень» (lapis elixir). Как вам больше нравится.
— И вы считаете этот отрывок средневекового поэта доказательством того, что перстень хранился у тамплиеров? Не слишком ли открыто это заявление для тайного дела?
— Руслан, прошу, не критикуйте меня. Я лишь воспроизвожу, как могу, - заметьте, по вашей просьбе - логику мысли нашего общего знакомого – Вячеслава Полуянова. Моё отношение ко всем этим идеям было и остаётся абсолютно скептическое. Но, чтобы не лишать Славу поддерживающей мистической аргументации, я готов показать вам ещё некоторые выдержки из одной книжки.
Ракицкий поднялся с кресла, подошёл к книжному шкафу и через минуту поиска достал из него небольшую книжку.
— Обратите внимание на эти строки, — сказал он и показал пальцем на строки открытой страницы.
«Легенда о Камне, — прочитал я название и стал бегло поглощать текст, оставляя в памяти некоторые особо поразившие меня строчки: — …дух воздуха, принёс царю Соломону Камень… (Соломон) указал отбить часть Камня, и взять чистого серебра, и сковать перстень, и начертать на Камне чашу мудрости, пламенем просиявшую…И в Храме Иудеи не остался «Огонь Носящий» …Но лукавство Храма служителей похитило Сокровище у Повелителя Индии, чтоб вознести в чужую страну…Лучшее напоминание о мощи камня положено в змеином камне… Лукавые владыки не надолго владели Камнем, не зная, что лишь устремление к добру покоряет огонь Камня… Поистине, я видел его – осколок щита мира! Помню величину его, длиной с мой пятый палец, серый отблеск как сухой плод. Даже знаки помню, но не понял их… Говорят, Камень сам приходит, взять его нельзя… И последний полёт на Запад осветил царство небывалое неудачного единения народов Запада. На каждом луче Востока уже ищут Камень. Время настаёт, сроки исполнятся. Рок суждённый записан, когда с Запада добровольно Камень придёт. Утверждаем ждать и понять Камня путь…Ждите Камень!»
— Кто это написал? — спросил я.
Ракицкий молча развернул обложку – «Е.И.Рерих. Криптограммы Востока».
— Это мистические откровения, записанные Еленой Рерих. Говорят, это записи подсознательного ряда, открывавшиеся ей во сне. Обратите внимание на выражение «Храма служителей», — произнёс Ракицкий. — Действительно, похоже на тамплиеров; и путь движения камня – на Запад – соответствует полуяновской логике перемещения реликвии с Ближнего Востока в Западную Европу.
Ракицкий опустился в кресло и включил настольную лампу. Было уже совсем темно.
— Значит, Полуянов ищет перстень Соломона, — задумчиво вымолвил я. — Но зачем ему письмо Ногаре, содержание которого он, возможно, знает наизусть? Может быть, он думает, что там скрыт какой-то код, позволяющий раскрыть местонахождение реликвии?
— Я не хочу строить догадок, — отрезал Ракицкий. — Жизнь научила меня доверять только фактам. И опираясь на факты, — профессор характерным жестом показал на меня, — я должен заметить следующее. Одно из двух - либо Слава действительно нашёл что-то очень важное, либо он обладает огромным желанием это найти и незаурядным даром внушения, раз спецслужбы устроили настоящую охоту за его головой. Я всё-таки уверен в последнем. И для этого утверждения у меня есть все основания. Я хорошо знал этого упрямого, горячего, увлекающегося парня, который своим азартом искателя мог увлечь кого угодно. Как уж он смог заинтересовать своими исследованиями спецслужбы, я не знаю. Но было огромной ошибкой с его стороны привлекать подобные структуры для помощи в этих поисках. А потом, письмо…
— Что письмо? — нетерпеливо спросил я Ракицкого.
— Письмо Ногаре – фальшивка.
— Как фальшивка?! — воскликнул я, приподнявшись на стуле.
— Грамотно исполненная, профессиональная подделка. И не более того… В своё время я сделал химический анализ бумаги и чернил письма. Выяснилось, что хоть лист бумаги, на котором написано письмо, и можно отнести к четырнадцатому веку, чернила же произведены в восемнадцатом веке, попрошествии четырёхсот лет с момента смерти французского канцлера… Неизвестные, используя старую бумагу и имитируя почерк канцлера Ногаре, сфабриковали этот документ. Видимо, кто-то из предков нашей семьи пытался извлечь из этого выгоду или, что тоже возможно, пал жертвой мошенников. Вот и вся история…
Я посмотрел в окно. Ночь плавно опустилась на город.
— Скажите, Стефан Петрович, — спросил я, — зачем вы для встречи с Андреевым порекомендовали мне прочитать книгу, написанную Полуяновым, причём ту, отношение к которой академика было однозначно негативное?
— Извините, Руслан, но я действительно считал эту книгу о тамплиерах лучшей из всех, какие были изданы Андреевым. Слава талантлив, это у него не отнять. — Слова профессора прозвучали абсолютно искренне.
— Вы догадывались о появлении Полуянова в Москве?
— Я знал, что он должен рано или поздно вернуться. Это время пришло… — Ракицкий тяжело вздохнул и задумчиво посмотрел в сторону. — А хотите, я покажу одну из последних фотографий Славы из его старой московской жизни? — неожиданно спросил профессор.
Ракицкий поднялся с кресла и опять подошёл к книжному шкафу. Порывшись в верхнем выдвижном ящике, забитом старыми фотоальбомами, он извлёк из него на свет небольшую цветную фотографию и протянул её мне.
― Это одна из последних фотографий Славы, сделанная в 1983 году за пару месяцев до его отъезда за границу, ― сказал Ракицкий.
Я бросил взгляд на фото. Четыре человека стояли около большой доски в знакомой мне по обстановке учебной аудитории МГУ. Двоих я сразу узнал. Это были Стефан Ракицкий, тогда ещё менее седой и казавшийся повыше ростом, и его племянник Вячеслав Полуянов, молодой парень в мешковатом сером советском костюме с уверенным, чуть насмешливым, прямым взглядом зелёных глаз. Рядом с Ракицким стоял высокий, сухой, абсолютно седой пожилой мужчина в круглых очках. Безупречный светло-коричневый шерстяной костюм и старомодная бабочка, благородная осанка, прямой нос, отрешённый взгляд и сдержанная, немного снисходительная улыбка на устах. В руках сосед Ракицкого держал чёрную трость с белым костяным набалдашником. Старик выглядел очень несовременно, но удивительно органично; казалось, он словно сошёл с фотографии тридцатых-сороковых годов и был похож на типичного англичанина середины двадцатого столетия. Рядом с ним, с противоположной от Ракицкого стороны, стоял светловолосый молодой человек в ярком разноцветном свитере. Судя по всему, он тоже был иностранец. Об этом можно было догадаться по его картинной белозубой улыбке и непонятно-восторженному заинтересованному выражению глаз.
― В апреле 1983 года в Москву приезжал известный английский историк Дэвид Хилл. Пожилой мужчина в центре – это он, ― пояснил Ракицкий. ― А это его ученик Джеймс Лоуренс, американец. ― Профессор показал пальцем на улыбающегося парня с краю. ― Хилл очень долго общался со Славой, он был искренне удивлён и обрадован, когда узнал, что Слава интересуется историей тамплиеров. Он даже приглашал его в Англию… Через два месяца Слава исчез во Франции, а Хилл умер в этом же году в декабре от рака.
Профессор посмотрел на часы. Было уже полпервого ночи.
— Уже поздно, — устало сказал он.
Я быстро и суетливо поднялся со стула, но Ракицкий остановил меня движением руки.
— Переночуете у меня. Вам опасно куда-то уходить сейчас.
Старый профессор постелил мне в кабинете на диване и скрылся за дверью. Облокотившись на подушку, я долго сидел, наблюдая, как за окном в жёлтом свете одинокого фонаря под силой налетавшего порывами ветра играла тёмная листва высокого тополя. Непонятная обречённая грусть разъедала моё сердце.
Неужели ничего нет? Неужели новая версия тайны тамплиеров - это лишь очередной фантом, воспалённым воображением одного обрушивший беды и напасти на головы многих? Мифы прошлого заставляют людей настоящего совершать глупости, искать то, чего не было и нет, желать будущего, которое не может наступить, но само стремление к которому ранит и уничтожает. Удивительно было ощущать себя пешкой в чужой игре, печальный финал которой был предрешён изначально. Это было так просто и бестолково по своей сути, что, действительно, походило на правду.
Я не мог уснуть и продолжал смотреть в окно. Шальные образы проплывали перед моими уставшими глазами, скрываясь в ночной темноте. На какой-то момент мне вдруг показалось, что внизу, за окном, скрытый листвой тополя неподвижно стоял человек. Я как будто даже разглядел силуэт мужчины, его руку и мерно подрагивающий красный огонёк сигареты. Но новый сильный порыв ветра поднял ветви дерева, обнажив его ствол, и моё видение исчезло.
«Белый цвет – Серёжа, с Китоврасом схожий», ― пришла на память посвящённая Есенину клюевская строчка, которую я увидел на портрете поэта в квартире Софьи Петровны. Личность Асмодея не давала Вячеславу Полуянову спокойно жить, подумал я. Даже в поэтических ассоциациях историк пытался найти перескакивающие через тысячелетия отзвуки мифического существования.
Я встал, прошёлся по комнате и остановился около книжного шкафа. Случайно мой взгляд упал на стул, стоявший в углу. На нём, слегка прикрытый каким-то журналом, лежал экземпляр «Рыцарей Храма». Я взял его и раскрыл на первой странице. На ней уже знакомым мне почерком Полуянова было выведено: «Моему дяде и учителю. Спасибо за вновь открытый мир». С книгой в руках я лёг на диван и погрузился в чтение. Бессонница не отпускала. Так, держа в руках книгу Полуянова и вновь перечитывая уже известные мне строчки, я встретил рассвет.

Глава 14

Утром в кабинет заглянул Ракицкий. Он сразу обратил внимание на лежащую на тумбочке около дивана книгу, но ничего не сказал по этому поводу.
― Руслан, вы хоть спали немного? ― участливо спросил он, увидев мои красные от бессонной ночи глаза.
Я устало кивнул. Заботливый профессор приготовил мне на завтрак тосты и сварил крепкого чёрного кофе.
― Пересидите некоторое время у меня, ― предложил Ракицкий. ― Всё это должно скоро закончиться. Полуянов исчезнет также внезапно, как и появился, и унесёт с собой всю эту опасную и бестолковую сумятицу.
― Я должен встретиться с ним прежде этого.
― Вы уверены?
― Мне необходимо найти Карину.
― Понимаю, понимаю. ― Ракицкий печально опустил голову. ― Если бы я мог увидеть Славу и поговорить с ним! Я убедил бы его оставить свои бесплодные и опасные поиски и не отравлять жизнь невинным людям… Его фантазии зашли слишком далеко…слишком далеко… Что вы собираетесь делать?
― Мне надо увидеться с одним человеком, ― ответил я, не желая раскрывать свои планы. Ночью, ещё раз раздумывая над своим положением, я всё-таки решил навестить Софью Петровну, хотя и понимал, что это наверняка грозит мне опасностью.
― Ну, Бог вам в помощь, ― промолвил профессор. — Надеюсь, вы знаете, что делаете.
Когда я вышел из подъезда, то не успел сделать и нескольких шагов. Со скамейки, стоявшей во дворе, поднялся человек и преградил мне дорогу. Я сразу узнал его. Это был уже знакомый мне лжесантехник, отобравший у меня в памятный день записную книжку. Хорошо запомнившаяся наглая ухмылка и хитрый взгляд светлых глаз. Где-то сзади материализовалась ещё одна странная фигура, а справа – третья. Незнакомые люди аккуратно обступили меня, отрезав все пути отступления.
― Доброе утро, ― неторопливо, растягивая слова, сказал «сантехник» и улыбнулся.
Я огляделся, стараясь оценить обстановку.
― Не глупите, ― предупредил мой порыв старый знакомый. ― Вам ничего не грозит. С вами хотят просто поговорить.
И «сантехник» взглядом показал мне на дальнюю скамейку, стоявшую в глубине двора. На ней сидел незнакомец. В вежливом и чутком сопровождении обступивших меня людей я не спеша подошёл к нему. Незнакомец встал и протянул мне руку для приветствия.
― Здравствуйте, Руслан. Вот мы с вами и встретились, ― сказал он вполне дружелюбно и широко улыбнулся.
Незнакомец, на удивление, имел весьма благожелательный и миролюбивый вид. Слегка полноватый, невысокий мужчина среднего возраста был одет в демократичные джинсы и лёгкий джемпер. Если бы не обстоятельства, то, встреть такого человека на улице, я даже не обратил бы на него особого внимания. Лысая голова и спрятанный за линзами дорогих позолоченных очков нарочито расслабленно-безучастный взгляд. Обеспеченный столичный житель на прогулке. Для типичности картины не хватало только собаки, столь любимого москвичами животного.
― Меня зовут Джордж Бартли, ― неожиданно представился незнакомец и по-американски широко улыбнулся. ― Давайте присядем.
Мы сели.
― Вы удивительно хорошо говорите по-русски для обладателя такого имени и такой фамилии, ― заметил я.
Бартли улыбнулся.
― Это совсем не удивительно. Я русский, ― сказал он и тут же спросил: ― Вы не удивлены нашему появлению?
― В принципе я был готов к этому.
― Как хорошо, что мы друг друга понимаем. ― Бартли посмотрел на меня, прищурившись на яркое утреннее солнце. ― Не надо ходить вокруг да около, и всё предельно открыто.
― Можно сначала задать небольшой вопрос? ― Я ещё раз огляделся, наблюдая, как вокруг нашей скамейки красноречиво прогуливались мой знакомый «сантехник» и крепкие молодые люди.
― Пожалуйста.
― Как вы меня нашли?
― Это было не так уж сложно… ― Бартли поморщился. ― Но зачем вам вникать в эти технические детали? От нас достаточно сложно скрыться.
― А почему вы не взяли меня в квартире Ракицкого?
― Зачем же беспокоить пожилого человека.
― Вы знали, когда я появлюсь на улице?
На круглом лице Бартли опять появилась улыбка:
― Если вы в чём-то подозреваете своего научного руководителя, то скажу вам правду - он тут ни при чём.
― Кто вы?
― Скажем так – одна из заинтересованных сторон известного вам дела.
― Весьма туманно, ― сказал я. ― Вы работаете на иностранную спецслужбу?
― Вы задаёте так много вопросов. ― Бартли усмехнулся. ― Такое впечатление, что вы хотели найти нас, а не мы вас. Давайте лучше перейдём к делу.
― Извольте.
― У меня к вам всего два вопроса. Первый: где Полуянов? Второй: где письмо Ногаре?
Я попытался изобразить удивление на лице. Наверное, у меня это очень плохо получилось.
― Только не надо играть в изумление, ― сразу оценил мои слабые актёрские способности Бартли, характерно скривившись. ― Не стоит нам говорить о том, что вы не знаете, кто такой Полуянов и то, что никогда не видели письмо Ногаре. Мы знаем о вас практически всё, и нам нужна только правда. Итак, вы отвечаете на наши вопросы, и мы расстаёмся навсегда.
Я заметил, как «сантехник», стоявший недалеко от скамейки спиной ко мне, повернул свою голову вполоборота. Бартли внимательно наблюдал за мной, молчаливо ожидая ответа.
― Я знаю, кто такой Полуянов. Я видел и читал письмо Ногаре... Но, к сожалению или счастью, я ничего не знаю о местонахождении ни Полуянова, ни письма, ― ответил я.
Бартли огорчённо покачал головой и хлопнул себя по колену.
― Ну, что ж, ваша позиция понятна, ― сказал он и поднялся со скамейки. ― Поговорим об этом позже и в другом месте.
Мягкой, неторопливой походкой Бартли направился к появившемуся около подъезда «мерседесу» и скрылся в его салоне на заднем сидении. Когда машина уехала, на её месте возник серый«фольксваген» с синими номерами.
― Нам пора, ― сказал подошедший ко мне «сантехник» и движением головы показал на автомобиль.
― Караул готов? ― горько усмехнувшись, спросил я.
Лицо «сантехника» осталось непроницаемым. Мой юмор был неоценён.
В машине я оказался на заднем сидении между двумя рослыми молодцами, «сантехник» сел впереди рядом с водителем. Моя свобода оказалась совсем недолгой. Честно говоря, я и не надеялся, что смогу уйти от преследователей. Время мне необходимо было для того, чтобы узнать о деле Полуянова как можно больше и понять, что необходимо сделать. Не скажу, что это мне вполне удалось, но то, что многое для меня открылось в другом свете, было несомненно.
Завизжали тормоза, «фольксваген» тряхнуло, и он встал. Водитель вполголоса выругался. До меня донеслось отрывочное «…козёл узкоглазый… откуда он взялся?..», и я догадался, что мы на кого-то наехали. Краешком глаза я заметил, что мы остановились где-то в переулке под аркой сталинского дома. Впереди уже был виден кусочек Ленинградского проспекта. Водитель хотел было открыть дверь, но «сантехник», выхватив откуда-то пистолет, громко крикнул: «Вперёд!» То, что случилось потом, произошло абсолютно молниеносно. Разом треснули оба стекла задних дверей машины. Я инстинктивно нагнулся вперёд, обхватив голову руками, а сверху на меня посыпались осколки стекла. Что-то мягкое, большое и тяжёлое свалилось мне на спину, прижав меня лицом к коробке между двумя передними сидениями. Сверху кто-то крикнул, я услышал шум борьбы, злое сопение, глухие удары. Вдруг стало тихо. Тело, придавившее меня, исчезло, и я смог поднять голову. На меня сквозь две прорези в чёрной маске смотрели серые глаза.
― Пошли, ― тяжело дыша, прошипел человек без лица и, резко схватив меня за куртку, потащил из машины, держа в другой руке бейсбольную биту.
Откровенно по инерции я вцепился в валявшийся под ногами пакет со своими вещами. Вылезая из автомобиля, успел заметить разбитые стёкла задних дверей машины, тело одного из охранников, который без сознания лицом вниз лежал на мостовой, злые глаза и разбитую в кровь губу «сантехника», который тоже лежал на мостовой, раскинув широко ноги и держа руки за головой. Лицом к нему, носом в бордюр лежали второй охранник и водитель «фольксвагена».
Человек в маске затолкал меня в стоявшую рядом иномарку. В автомобиль запрыгнули ещё два человека в масках. Водитель нажал на газ. Ревя мотором и визжа шинами, машина на полной скорости проскочила арку и вылетела на проспект.
Опять зажатый, как и минуту назад, между двумя охранниками, лица которых в отличие от предыдущих были спрятаны под масками, я находился в машине, которая, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, неслась в сторону центра. Руки бессмысленно сжимали пакет, тело била мелкая дрожь. Все молчали. Сидевший справа от меня человек стащил свою маску. Я увидел знакомые светло-серые глаза и немного курносый нос. Это был майор Сарычев. Поправив взъерошенные волосы и смахнув со лба пот, он бросил:
― И снова здрасьте.
― Вы?! ― громко вырвалось у меня в изумлении.
― Не ожидал? ― Сарычев достал сигарету и, не обращая внимания на бешеную скорость машины, закурил. ― Вот снова и пересеклись наши пути-дорожки.
― Но как?.. Почему?... ― сыпались из меня вопросы.
― Всё потом, парень. А теперь нам надо добраться до тихого места. ― Сарычев затянулся сигаретой.
Водитель кидал автомобиль из стороны в сторону. Он, не сбавляя скорости, на грани столкновения пролетал мимо других машин, которые не успевали иногда даже реагировать на эти молниеносные и опасные манёвры. На перекрёстке с Беговой автомобиль резко свернул вправо, уйдя на Третье кольцо. В какой-то момент водитель сбавил скорость, встроившись в общую струю движения. Мы покрутились по северо-западу Москвы, выехали на Волоколамское шоссе. Через полчаса мы уже были в Химках и, поплутав по маленьким улочкам, остановились во дворе старой пятиэтажки.
Моим новым убежищем стала трёхкомнатная квартира. Когда мы в неё зашли, Сарычев сразу отвёл меня в одну из комнат и прикрыл за собой дверь.
― А тебя всё-таки зацепило, ― сказал он, показывая мне на правую щеку.
Я машинально провёл по ней рукой. Ладонь оказалась в крови.
― Пустяки, ― сказал Сарычев. ― Небольшая царапина.
Майор подал мне чистый платок.
― Как вы нашли меня? ― спросил я, вытирая щеку и руки.
― Я был уверен, что ты появишься у Ракицкого, и потому мы наблюдали за его домом.
― Не вы одни… ― пробормотал я.
― Я знал это.
― На нас напали… на квартире, ― сбивчиво говорил я, как будто оправдывался. ― Я убежал через лаз…
Сарычев кивнул.
― Миша – предатель… ― неуверенно проговорил я.
Сарычев ещё раз утвердительно кивнул, показывая, что в курсе всего произошедшего со мной.
― Алексей… Я не знаю, что с ним случилось…
― Он погиб, ― коротко отрезал майор, вытащив из пачки ещё одну сигарету.
Повисла неловкая тишина. Сарычев ходил по комнате, держа в одной руке сигарету, а другой задумчиво теребя свой подбородок. Он подошёл к окну и открыл форточку, скинул пепел в разбитую чашку, стоявшую на подоконнике.
― Ты знаешь, Руслан, — сказал майор, — наша история приобрела очень гнусное продолжение. Теперь мы с тобой связаны, как никогда.
Я удивлённо посмотрел на Сарычева.
― Алексей убит, Миша ранен… ― Сарычев запнулся.
Дверь открылась, и в комнату заглянул человек с узкими раскосыми глазами и круглым лицом.
― Они уходят, ― коротко сказал он Сарычеву, бросив на меня сквозь свои щелочки глаз заинтересованный взгляд.
Майор вышел вместе с азиатом из комнаты. Я остался один. Я сидел на старом потрёпанном диване и периодически подносил платок к щеке, стирая с неё выступавшую из царапины кровь. По телу после внезапно возникшего психологического напряжения растекалась равнодушная сонливая усталость. После бессонной ночи и утренней встряски с двойным захватом организм требовал отдыха, тяжёлая чугунная голова отказывалась что-либо понимать. Я неподвижно сидел на диване, непроизвольно покачиваясь, бесцельно бродил взглядом по полупустой комнате и покорно ждал майора. Но он не возвращался. За дверью была слышна приглушённая речь, чьи-то шаги. Не в силах больше бороться с вдруг овладевшей мной усталостью, я прилёг на диван. Взгляд, помутнев, остановился на клочке обоев, отставшем от стены в углу. Но я его уже не успел рассмотреть. Тяжёлые веки опустились, и я провалился в сон. Сквозь дрёму я ещё слышал, что кто-то открывал и закрывал дверь, ходил, а потом все звуки исчезли, утонули в тишине.

— Эй, Руслан, подъём…
Я быстро проснулся. Передо мной стоял Сарычев.
— Сколько времени? — заплетающимся голосом пробормотал я, садясь на диван и протирая глаза.
— Уже час дня… Обедать будешь?
Я утвердительно кивнул.
На обед была пицца с колбасой и острый корейский салат. Мы остались втроём. Немногословный азиат быстро разделил всю имеющуюся еду на три примерно равные части.
— Это Бурят, — заметив мой вопросительный взгляд, сказал Сарычев. — Он будет с нами некоторое время.
Тем временем Бурят, не обращая на меня внимания, ловко орудовал большим боевым ножом, нарезая помидоры и огурцы.
Мы молча поели. После чего Сарычев, отодвинув от себя тарелку с недоеденной пиццей, сказал мне:
— Пойдём, поболтаем.
Майор плотно прикрыл за собой дверь комнаты, закурил, молча прошёлся по комнате, дымя сигаретой.
― Итак. У нас получается очень неприятная история. Алексей убит, Миша ранен и находится в больнице, ― произнёс он и добавил: ― И во всём этом оказался виновен я.
― Не понимаю, ― удивлённо пробормотал я.
― В них стреляли из моего пистолета…
― Но как это могло произойти?
― Руслан, меня подставили… Всё было хорошо спланировано и грамотно исполнено. Миша впускает нападавших. Они убивают Алексея из моего «стечкина», который был похищен перед этим, легко ранят Михаила. В итоге они получают тебя и нейтрализуют на долгое время меня. Единственно, они не знали о лазе. Это всё изменило…Теперь и тебя, и меня ищут.
― Значит, всё-таки это Миша.
― Да, он… Миша рассказал, что это я ворвался в квартиру, устроил там стрельбу и похитил тебя.
— И ему поверили?! — в изумлении воскликнул я. — Эта версия выглядит, по крайней мере, странно.
— Пистолет, показания Михаила… Для моего ареста это было бы достаточно. Может быть, я и не пустился в бега и даже сдался бы, но у меня нет уверенности, что один лишь Миша здесь замешан. Я не знаю, действовал ли он в одиночку и по собственной инициативе или получил чьё-то распоряжение.
― Пахомов? — неуверенно спросил я.
Сарычев нервно смял сигарету и бросил её в чашку, стоявшую на подоконнике. Я увидел его раздражённое лицо.
― Этого нельзя исключать, ― коротко ответил он, видимо, не желая обсуждать этот вопрос. — Ты мой единственный свидетель и должен мне помочь.
Я указал головой в сторону двери:
― А ваши помощники?
— Нет. Это не эфэсбэшники. Мои старые друзья, бывшие однополчане.
— А квартира?
— Вчера вечером пришлось снять.
После непродолжительного молчания я решил рассказать об утренней встрече со своими преследователями:
― Меня сегодня утром встречал у Ракицкого некий Бартли.
Сарычев кивком дал понять, что знает, о ком я говорю:
― Джордж Бартли. Несколько дней назад я вышел на него. Сотрудник английской частной сыскной компании «Лотус Секьюритис», бывший агент ЦРУ. Известная персона в узких кругах. Вообще-то, зовут его Игорь Барташевич, он сын эмигранта из Советского Союза. Его отец Леонид Барташевич, кстати, тоже примечательная личность. Он был командиром полка Красной Армии, в годы войны попал в плен, стал сотрудничать с немцами. Есть информация, что он работал в специальном разведывательном центре под контролем и руководством сотрудников нацистской контрразведки. После войны он исчез. Лет через пятнадцать объявился в США. Советские власти долгое время безуспешно добивались его выдачи, но американцы всегда отвечали отказом. Сын Леонида Игорь родился уже в США, учился в Стэнфордском университете, долгое время работал в ЦРУ. Недавно вышел в отставку, обосновался в Великобритании и стал работать в частном сыске.
― Но как вы узнали, что именно Бартли ищет Полуянова и письмо?
― Ничего сверхъестественного. Обыкновенная оперативная работа. Всегда есть люди, которые что-то знают о деле, что-то слышали и видели. Задача оперативника – найти этих людей и получить от них необходимую информацию. Вот мы и поспрашивали людей, собрали по крупицам данные, и получилась достаточно стройная картина. Это всего лишь дело техники и времени. Это тем более просто, если объект и способы поиска объекта у нас с конкурирующей фирмой сходятся.
― А помощники Бартли?
― Это чернорабочие. Местные ребята, бывшие сотрудники милиции и спецслужб, работники одной из частных охранных компаний. Они особо не в курсе целей и задач Бартли, но за хорошие деньги обеспечивают ему поддержку и прикрытие. Единственным непонятным лицом в этой компании является твой обидчик, укравший у тебя записную книжку. Его в Москву, возможно, привёз сам Бартли.
― Бартли действует по своей инициативе?
― Скорее всего, нет. Он выполняет чей-то заказ. Но кто заказчик мы не знаем. У Бартли две цели: Полуянов и письмо Ногаре. Причём, как я понял, письмо имеет собственную ценность, а не является лишь приманкой для историка.
― Зачем они убили Сергея?
Сарычев неопределённо пожал плечами.
― Я думаю, это не входило в планы Бартли. Возможно, это действительно была случайность или излишнее рвение со стороны исполнителей.
Я опустил голову. Сарычев прошёлся по комнате и встал около окна, спиной ко мне.
― Бартли оказался умным и информированным игроком. Он узнал, что его вычислили, и нанёс превентивный удар. Я обвинён в убийстве Алексея и нахожусь в розыске, ― произнёс майор.
― А если вам встретиться с вашим начальством и всё объяснить? ― Моё предложение прозвучало наивно.
Сарычев отрицательно покачал головой. «Он наверняка подозревает в сговоре своего шефа, Пахомова, — подумал я, — но не хочет об этом говорить».
― И теперь вы решили взять инициативу в свои руки, захватив меня? ― спросил я.
Сарычев повернулся:
― Это мой единственный шанс. Мне нужно разобраться с Бартли.
— А если просто арестовать американца и его сообщников?
Сарычев горько усмехнулся:
— Во-первых, это птичка не моего уровня. Даже если бы я мог это сделать физически сейчас, не решился бы на это. Нужна особая санкция сверху, да и доказательств его противоправной деятельности нет. Во-вторых, в моём положении беглеца это вообще невозможно. Надо с ним поторговаться, а для этого нужен товар. Ты понимаешь, о чём я говорю…
— Полуянов? Я не знаю, где он сейчас находится.
— Но ты знаешь, где находится письмо. Не так ли? — Сарычев впился в меня глазами.
Я молчал.
― Генерал был прав. ― В голосе Сарычева я услышал удивительные для меня нотки удовлетворения от полученного молчаливого подтверждения своих слов. ― Ты не рассказал нам всего, что знал… Но, может быть, это было и к лучшему.
Последнее замечание майора мне уже не казалось странным. «Он не доверяет Пахомову и считает, что именно тот его подставил… Возможно, у генерала появились некоторые общие интересы с Бартли», ― пронеслось у меня в голове смелое предположение.
― Руслан, я прекрасно понимаю все твои опасения, ― сказал Сарычев. ― Я никак не могу подтвердить свои слова, но ты должен мне поверить. Мы нужны друг другу. Если ты поможешь мне решить вопрос с Бартли, я помогу тебе выбраться из этой истории и верну Карину.
― Что будет с Полуяновым?
― Мне он не нужен. Пусть уезжает куда хочет. Мне нужно письмо. Я хочу выменять его на голову Михаила, свою и твою безопасность.
— А если всё это обман с вашей стороны? — внезапно спросил я.
Майор развёл руками.
— Это, Руслан, вопрос доверия. Ты можешь только верить мне или не верить. Если тебе необходимы подтверждения, могу дать слово... Слово офицера.
— Но… — начал было я, однако, вспомнив слова Ракицкого о том, что послание Ногаре подделка, прикусил губу и после небольшого раздумья сказал: — Хорошо. Я принесу вам письмо.

Глава 15

Я сидел на заднем сидении припаркованной около универсама «десятки» и безучастно смотрел в окно. Совсем недалеко возвышалась шестнадцатиэтажная высотка моего дома. Я печально разглядывал здание, по своей квартире в котором уже успел сильно соскучиться. Вспомнил раскиданные в беспорядке вещи, разобранную мебель. «Когда всё закончится, надо будет сделать, наконец, ремонт в квартире», - подумал я, краем глаза наблюдая за входом во двор.
Впереди на месте водителя сидел Сарычев, который, держа руки на руле, ритмично постукивал по нему пальцами, смотрел в боковое зеркальце и ждал… Он ждал Бурята. Тот уже пятнадцать минут назад ушёл за письмом Ногаре. Сарычев наотрез отказался выпускать меня из машины, уверенный в том, что за квартирой, а возможно, и за домом ведётся наблюдение. За документом пошёл Бурят. Натянув на свою круглую голову тёмную кепку и надев большие солнцезащитные очки, он скрылся во дворе моего дома. Прошло уже пятнадцать минут, а он всё не возвращался.
— А он действительно по национальности бурят? — нарушил я тишину, спросив майора про его помощника.
— Нет, калмык, — сухо ответил майор.
— А почему же тогда вы зовёте его Бурятом?
Сарычев улыбнулся, посмотрев на меня в зеркало заднего вида, и пожал плечами.
— А бог его знает почему. Ещё на первой чеченской приклеилась к нему эта кличка.
— Вы воевали вместе?
— Да. Он был командиром взвода в моей роте.
— Спецназ?
— Нет. — Майор усмехнулся. — Пехота.
— А как же ФСБ?
— Закончил Академию ФСБ и пошёл работать... А вообще, считай, по знакомству устроили. Родственник у меня в конторе работал.
― Он вас и рекомендовал генералу Пахомову?
Сарычев нахмурился.
— Ты что, тоже шпион, как и Полуянов? — полушутливо, полусерьёзно бросил Сарычев и подозрительно посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
— Да так просто, любопытно было, — сказал я с наигранным равнодушием, опять уставившись в окно.
«Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой», — всплыли в памяти почему-то известные строчки из песни детского мультика. Я отсутствующим взглядом посмотрел на здание универсама, автоматические двери которого с характерным щелчком открывались и закрывались, пропуская внутрь и выпуская наружу немногочисленных летним днём покупателей. А что если?.. Моя мысль уцепилась за маленькую, но характерную деталь рассказа Марины, лаборантки нашей кафедры. Рыжий кагэбэшник… Простой исполнитель со временем стал генералом. А его начальник?
— Пахомов любит рассказывать анекдоты? — неожиданно спросил я.
Сарычев повернулся ко мне лицом.
— Ты это к чему? — изумлённо и настороженно спросил он.
— А ваш родственник в бытность свою, случайно, не был начальником Пахомова?
— На что это ты намекаешь? — Майор заволновался. — Ты хочешь сказать, что мой родственник имеет отношение к вербовке Полуянова?!
— Это возможно.
На противоположной стороне улицы я заметил коренастую фигуру Бурята, который быстро пересёк дорогу. Захлопнув за собой дверь, запыхавшийся, он сразу сказал:
— Поехали быстрей, командир. Тип какой-то пристал. Еле оторвался…
— Письмо?
— Взял. — Бурят вытащил из кармана брюк знакомый мне конверт Верхова и бросил его на переднее сидение.
Сарычев нажал на газ. Машина резко рванула с места, лихо развернулась и полетела в сторону проспекта. Внимательно наблюдая за ехавшими сзади машинами, Сарычев успевал аккуратно лавировать, меняя полосы дороги. Когда майор убедился, что нас, скорее всего, никто не преследовал, он сбавил скорость.
— Что там было? — неопределённо бросил Сарычев, имея в виду, скорее всего, ситуацию с преследователем Бурята.
— Тип какой-то из соседнего подъезда направился за мной, когда я уже выходил со двора. Чтобы оторваться от него, пришлось уйти чуть дальше, перейти улицу в другом месте, поплутать во дворах домов на той стороне и, сделав круг, вернуться к универсаму, — объяснил Бурят.
— Будем надеяться, что ушли… Что с почтовым ящиком?
— Всё как надо. Вскрыл, там ворох рекламы и бесплатных газет, нашёл письмо.
Сарычев усмехнулся:
— Рисковый ты парень, Руслан. А что если твои соседи приехали бы раньше? Или кто-нибудь из их знакомых и родственников проверил бы их почту?
— На конверте мой адрес, подумали бы, что почтальон ошибся, и переложили в мой почтовый ящик.
— Но твой-то почтовый ящик наверняка под наблюдением.
— Риск, конечно, был. Но тут можно было надеяться на то, что, проверив его однажды, все могли о нём забыть.
Майор с сомнением покачал головой и промолчал.
Мы не стали возвращаться в Химки, на съёмную квартиру. Сарычев в районе «Войковской» свернул направо и припарковал автомобиль около старого институтского здания. Тут он раскрыл конверт и внимательно изучил его содержимое, быстро пробежался по тексту письма Верхова, более тщательно и подробно прочитал перевод письма Ногаре. Бурят равнодушно посматривал в окно, я же с нервным ожиданием наблюдал за тем, как майор читает письма.
Закончив просмотр, майор положил все бумаги обратно в конверт, ещё раз задумчиво оглядел его и протянул мне.
— Вы возвращаете письма мне? — искренне удивился я.
— Да. Будешь пока хранить их у себя.
Я понял, что это был особый знак доверия, благородная ответная реакция на моё решение показать исторический документ. Сарычев убедился, что содержание письма соответствует моему пересказу и что я его не пытался обманывать. Сейчас этого ему было вполне достаточно, и он решил со своей стороны проявить добрую волю, оставив бумаги в моих руках.
— Бурят, может, посмотришь провизии где-нибудь на сегодня? — внезапно предложил Сарычев.
Бурят глянул сначала на майора, потом на меня и молча вышел из машины, направившись к ближайшему ларьку.
— Так что там ты говорил о Пахомове? — спросил меня Сарычев.
— Я просто предположил, что его интерес к Полуянову может иметь более глубокие основания, чем просто особое чувство справедливости и возмездия. И причину этого интереса можно найти, если восстановить события двадцатилетней давности.
— Генерал говорил мне, что не имел тогда никакого отношения к делу Полуянова, — грустно произнёс майор.
— Я уверен, что двадцать лет назад он входил в группу, расследовавшую его исчезновение.
— А группу эту мог возглавлять или иметь какое-то к ней отношение человек, устроивший меня на работу к Пахомову, — за меня продолжил цепь рассуждений Сарычев.
— Удивительно, что вы сами не интересовались этим вопросом. Пытаясь знать всё о Полуянове, вы не могли не видеть его дело, не знать тех, кто занимался им в вашей организации.
— Всё не так просто, парень. — Сарычев многозначительно вздохнул. — Дело Полуянова находилось в ведении Первого Главного Управления КГБ. Сейчас это уже другая служба, хоть и родственная нам, - Служба внешней разведки. У неё свои архивы, и просто так они их не раскрывают. Дело Полуянова целиком видел только Пахомов. Он от неизвестного мне источника в СВР получил информацию, что Полуянов должен появиться в Москве. Никто не знал обстоятельств, точной даты и места, где он мог материализоваться. Мне досталась черновая работа. Я с ребятами должен был отследить всех его знакомых и родственников в Москве, а также их связи и отношения и установить негласное наблюдение. Ты попал в мою орбиту только тогда, когда стал встречаться с дочкой Полуянова. Потом второй раз ты засветился у Андреева. Это ещё могло быть случайностью… Когда умер Андреев и стало ясно, что Полуянов пытается что-то отыскать в Москве, мы решили перейти от наблюдения к активным поискам. Встретились с продюсером Кубаревым, мамой Полуянова и его дядей… Жаль, что я тогда не знал, что Ракицкий является твоим научным руководителем. Согласись, это обстоятельство было уже слабо похоже на очередное совпадение. Мы установили бы за тобой наблюдение. А там, возможно, знаменательная встреча Полуянова с тобой закончилась бы тем, что он попал к нам в руки… Но этого не произошло… Погиб Верхов. Дело приобрело совсем скверное продолжение. Кто-то (а тогда мы думали, что это Полуянов) решил пойти на крайние меры, чтобы получить нечто, о чём мы не имели вообще никакого представления. Именно тогда я решил повидаться с тобой. — Майор замолчал, что-то обдумывая. — Твоя встреча с Полуяновым остаётся до сих пор для меня загадкой. Зачем надо было ему встречаться с тобой, рассказывать о тамплиерах, маскировать всё это странным телевизионным интересом и рисковать? Знал ли он уже тогда о гибели Верхова и о том, что письмо было у твоего приятеля? — Сарычев посмотрел на меня.
— Может, он хотел встретиться с Верховым и получить у него письмо. А я на встрече оказался только потому, что Верхов пригласил меня, — сделал я неуверенное предположение. — Верхов так и не появился, зато пришёл я. Он решил познакомиться, пообщаться на тему тамплиеров.
— Возможно, так оно и было… — сказал Сарычев. — Но к тому моменту у Верхова уже не было письма. Он отправил его тебе.
— Сергей хотел обезопасить себя от возможных неожиданностей при встрече.
Сарычев кивнул:
— Похоже на правду… Но внутреннее чутьё подсказывает мне, что ты Полуянову тоже чем-то интересен… Может, тем, что близко знаешь Карину?
Я поджал губы. Мне совсем не хотелось сейчас обсуждать с майором службы безопасности свои отношения с дочкой Полуянова. Сарычев, видимо, заметил это и едва заметно улыбнулся.
— Вы говорите, что вели слежку за родственниками Полуянова, — произнёс я. — Как же Полуянов смог тогда беспрепятственно забрать Карину?
— Мы не вели постоянного визуального наблюдения за ней - слишком накладно таскать за какой-то девчонкой своих сотрудников. Мы надеялись на прослушку телефонов.
— Полуянов звонил Станкевичу по поводу своей дочери.
— Я знаю об этом. — Майор махнул рукой. — Из телефона-автомата с другого конца города… Но что это могло уже изменить? Мы долго шли вторым номером в поисках Полуянова и не знали, что в этом деле у нас есть конкуренты, третья сторона.
— Значит, Полуянов оказался такой же жертвой чьей-то игры, как и мы?
— Это мы сможем понять только тогда, когда его найдём… А сейчас, я думаю, мы должны навестить моего дядю Дмитрия Ивановича Рыбакова, полковника КГБ в отставке. Надеюсь, твоя догадка окажется правильной, — сказал Сарычев, наблюдая, как к машине с полной сумкой продуктов приближается Бурят.

Проявляя максимальную осторожность, Сарычев договорился со своим дядей о встрече. Позвонил не ему, а его соседке из квартиры напротив и попросил пригласить к телефону своего родственника – мол, извините, но телефон, видно, сломался, а дело срочное. Полковник Рыбаков совсем не удивился звонку племянника и выбрал оригинальное место встречи - договорились встретиться в Московском зоопарке.
Мы прибыли на место за час до назначенного времени. Долго из машины наблюдали за окружавшими нас автомобилями. Далее, оставив Бурята за рулём «десятки», мы с Сарычевым некоторое время гуляли между павильонами. В зоопарке, несмотря на летний будничный день, было многолюдно. Великовозрастные родители с не меньшим, а иногда и с большим удовольствием и радостью, чем их чада, разглядывали вальяжных мишек, большеглазых неторопливых страусов, ленивых львов и агрессивно-нахальных кабанов. Подозрительно оглядываясь, я шёл за майором и чувствовал, как далека от меня сейчас была эта удивительноблагодушная, расслабленная атмосфера, которая царила в зоопарке.
Майор довольно быстро нашёл глазами среди отдыхавших горожан своего дядю, но совсем не спешил к нему подойти. Седой пожилой мужчина в белой кепке, опершись руками на зонтик, неподвижно сидел на скамейке. Он мирно и абсолютно безучастно, как это могут делать только старики, разглядывал сидевших за высокими клетками орлов, бывших когда-то дикими и свободными, а теперь больше похожих на пыльные чучела. Сарычев внимательно огляделся, пытаясь высмотреть без дела слонявшихся одиноких мужчин, сделал круг почёта вокруг пруда и только потом подошёл к родственнику.
— Ты чего так долго не подходил? Боишься, что ли? — сразу спросил полковник, верный правилам конспирации, до момента нашего появления перед ним и вида не показавший, что заметил нас намного раньше.
— Боюсь, — откровенно признался Сарычев.
Мы с майором сели на скамейку.
— И что же ты натворил? — Рыбаков холодным, мутным взглядом посмотрел сначала на майора, потом на меня.
— Веришь, Дмитрий Иванович, ничего плохого. А вот меня хотят превратить в убийцу и предателя.
— Ну-ну, это серьёзно, — с важным видом протянул старик. — И что произошло?
— Дмитрий Иванович, дело связано с неким Полуяновым. Не знакома вам эта фамилия?
― Как же не знакома... Знакома.
Сарычев нахмурился:
— Хотелось бы услышать о нём.
Рыбаков ещё раз внимательно посмотрел на меня:
— А твой товарищ?..
— Он со мной, — отрезал майор. — Можете не стесняться.
— Ну, что ж, племянник, думаю, ты знаешь, что делаешь, — заметил старик глубокомысленно. — Дело было году в восемьдесят третьем. Я работал в Первом управлении. Костя Пахомов, тогда ещё капитан и мой подчинённый, рассказал мне о своём знакомом историке Полуянове, который, по его утверждению, знает, где может находиться легендарный перстень царя Соломона.
— Пахомов был знаком с Полуяновым? — недоверчиво спросил Сарычев.
— А как же, — уверенно промолвил Рыбаков. — Конечно… Они же были одноклассниками.
— Одноклассниками?! — Поражённый услышанным я привстал.
Полковник смерил меня и майора непонимающим взглядом.
— Так мне продолжать, или вы так и будете с открытыми ртами здесь отсвечивать? — спросил он.
Я сел на место.
— Повстречался я с этим зеленоглазым чёртом. Естественно, сначала инкогнито, не раскрывая своего звания и места работы, чтобы понять, с кем имеешь дело – увлечённым, знающим человеком или сумасшедшим, — продолжил полковник. — Этот самоуверенный парень меня заинтриговал. Он говорил о секретных архивах последних тамплиеров. И это были не просто рассуждения, он называл вполне конкретные места, где могли храниться документы.
— С адресами? — спросил Сарычев.
— Да, с конкретными адресами. Это были три небольшие церквушки на юге Франции, в пределах Тулузы. Полуянов утверждал, что именно в хранившихся там документах можно найти указание на точное местоположение знаменитой реликвии ордена Храма.
— И вы ему поверили? — удивился Сарычев. — Откуда у молодого советского историка, который и за границей-то никогда не был, появилась такая информация?
— Он смог косвенно подтвердить свои слова…— невозмутимо ответил полковник. — Полуянов показал нам письмо своего прадеда Святослава Львовича Ракицкого, датированное 1890 годом и адресованное барону П…
— Барону П.?! — От неожиданности я опять привстал.
Рыбаков замолчал и раздражённо посмотрел на меня.
— Вы так и будете окружающий народ пугать? — Полковник глянул на своего племянника. Тот дёрнул меня за руку и усадил на скамейку.
После непродолжительной паузы Рыбаков продолжил:
— Так вот. Письмо было написано по-французски и действительно содержало информацию о некоем документе, разделённом на три части и спрятанном в неприметных деревенских церквях. Соединённые вместе, эти части документа должны были показать место, где находился перстень Соломона.
— Вы проверили подлинность письма, установили адресата, выяснили, откуда у прадеда Полуянова могли появиться подобные данные? Может, это всё была шутка? — спросил Сарычев.
Рыбаков поморщился. Было видно, что ему не очень приятно вспоминать детали этой истории.
— Мы особенно ничего не стали проверять. — Слова полковника прозвучали устало-виновато.
— А если бы оказалось, что этот барон П. давно воспользовался советом прадеда Полуянова и изъял документ?
— Но письмо ведь не было отправлено. Иначе оно не оказалось бы у Полуянова, — резонно заметил Рыбаков.
— Занимательная история, — проговорил Сарычев. — Получается, что КГБ, самая серьёзная и мощная на тот момент спецслужба мира, получив достаточно отрывочные сведения от рядового научного работника, отнеслась со всей серьёзностью к этой информации, даже не проверив их? — сказал Сарычев.
— Да ничего бы так и не случилось. — Полковник огорчённо вздохнул. — Но я - чёрт меня дёрнул! - решил доложить о полученной информации наверх. Там оказался один весьма высокий чин (не буду говорить его фамилию – упокой господи его душу), который вполне серьёзно интересовался всей этой мистикой. Вот он и дал указание – заняться темой. Мы и занялись. Полуянову организовали через Академию наук командировку во Францию, придали ему в качестве сопровождения своего сотрудника и отправили в Тулузу. Полуянов и наш агент проверили все адреса. Естественно, там ничего не обнаружили. Более того, церквушки оказались совсем уж не такими старыми, чтобы быть хранительницами секретов средневекового рыцарского Ордена. Все три церкви были построены в восемнадцатом веке, то есть спустя четыреста лет после процесса над тамплиерами. Через месяц после начала поисков мы решили их свернуть. И вот за день до отлёта на родину Полуянов исчезает. В гостинице Тулузы находят труп нашего агента. Медики констатировали отравление сильнодействующим ядом. Следов борьбы не было, пузырёк с ядом стоял на столе, посторонних пальчиков в комнате не нашли - официально прошло как самоубийство. Мы долго искали Полуянова, но через год бесплодных поисков списали это дело в архив. Меня за этот провал турнули на пенсию. Генерала так и не дали… Но я ещё хорошо отделался.
— А о Полуянове так никаких сведений и не появилось? — поинтересовался Сарычев.
— Ну почему же! В девяностом году его видели в Риме. Наш агент абсолютно случайно наткнулся на него в одном из ресторанов города. В памяти сработала старая ориентировка (мы после исчезновения Полуянова разослали по резидентурам Европы его фотографию). Агент доложил об этом в Центр. Когда решили установить за Полуяновым наблюдение, его уже и след простыл. И самое интересное выяснилось тогда, когда мы решили проверить личность человека, с которым в тот вечер ужинал Полуянов… Это был некий Джордж Бартли, агент ЦРУ.
На этот раз со своего места молча поднялся Сарычев, а я дёрнул его за рукав рубашки. Рыбаков гневно посмотрел на племянника.
— Ребята, это у вас коллективное? — обеспокоенно и совсем нешутливым тоном спросил он и далее, обращаясь к племяннику, заметил: — Я вижу, Иван, ты уже знаешь, кто такой Джордж Бартли. Что ж, обрисую его портрет вкратце. Бывший кадровый сотрудник ЦРУ из семьи русских эмигрантов, сейчас в отставке. В восьмидесятых годах был помощником атташе по культуре в Москве, имел неплохую агентуру. Большие проблемы нам принёс один его крот в ГРУ. Полковник Зимин. Не слышали об этом деле?.. Большой скандал был. Тогда из-за этого полковника многие по шапке получили. Вышли на него абсолютно случайно. Причём не мы или военные, а милиция. Взяли его на спекуляции валютой в особо крупных размерах – при сбыте попал на милицейского информатора. Заинтересовались, откуда валюта, потянули – оказалось, он на ЦРУ уже пять лет работал. А завербовал его, когда тот ещё за границей под прикрытием служил, наш общий знакомый Джордж Бартли. Бартли и в Москву-то устроили, чтобы он поближе к своему агенту был. Зимин покончил с собой – неаккуратно наша контрразведка сработала. Ну, понятное дело, дипломатический скандал. Бартли объявили персоной нонграта… Закончил он карьеру в США, недолгое время преподавал, а сейчас, кажется, в Англии живёт и работает на какую-то частную контору.
— А что из себя контора представляет? — заинтересованно спросил Сарычев.
— Да ничего, кажется, особенного. Отстойник для работников спецслужб. За хорошие деньги добывают информацию и выполняют другие деликатные задачи.
— А отец Бартли? — поинтересовался майор.
— И про него знаете, — пробурчал Рыбаков. — Загадочный персонаж. Был командиром Красной Армии, перешёл на сторону немцев и сразу попал на работу в идеологическое VII управление РСХА, потом работал над специальным проектом «Мани» под эгидой «Аненербе».
— «Аненербе»? — удивился Сарычев. — Что это такое?
— «Аненербе» (Наследие предков) – специальная научно-исследовательская организация СС. Появившись как частная инициатива некоего лингвиста, мистика и оккультиста Германа Вирта, «Аненербе» со временем по распоряжению Гиммлера стало исследовательской организацией СС, объединившей под своим именем десятки институтов и программ.
— Что представлял собой проект «Мани»?
— В том-то и загвоздка, что никто не знает этого… Все документы по нему исчезли или были уничтожены, никого из тех, кто был задействован в проекте, кроме Леонида Барташевича, мы не знаем. Да и о наличии проекта советские спецслужбы узнали случайно. Изучали имевшиеся архивы РСХА и нашли единственную запись о том, что Барташевич был заместителем руководителя этого проекта. Руководителем проекта значился некий профессор, доктор философии Фридрих Мейер, тоже достаточно таинственная личность – нашими работниками не было найдено никаких фотографий и никаких других упоминаний об этом человеке. Вот и все документальные данные. Никто из немногочисленных работников «Аненербе», попавших в руки советской контрразведки, ничего о проекте не знал. Все, кто мог что-либо пояснить по этому вопросу, оказались на Западе, включая Барташевича.
― Что означает слово «мани»?
— Проблема в том, что даже этого мы не знаем.
Майор удивлённо присвистнул:
— Если подытожить, то получается, что бывший красный командир после перехода на сторону немцев стал заместителем руководителя абсолютно секретного проекта, цели, задачи и даже название которого остаются попрошествии стольких лет для нас полной тайной. Удивительно… Появляется закономерный вопрос: не слишком ли стремительная карьера для обыкновенного предателя? — недоверчиво заметил Сарычев.
Рыбаков согласно кивнул:
— То-то и оно. Это, действительно, казалось подозрительным. Было даже предположение (правда, ничем не подкреплённое), что Барташевич был завербован немецкой разведкой ещё до войны.
— Даже так? — удивился майор.
— Видишь ли, командиром полка Барташевич стал незадолго до войны, а до этого он работал в НКВД и попал в военные, так сказать, по партийной путёвке для укрепления реально поредевших в годы репрессий армейских кадров.
— И как это объясняет подозрение о том, что он был завербован немецкой разведкой?
— Понимаешь, работая в НКВД, он в своё время приложил руку к делу Тухачевского и был там не последним исполнителем… А тебе наверняка известно, что дело Тухачевского во многом было запущено благодаря дезинформации, которую немцы подбросили нашим. Та ещё история была!
Сарычев покачал головой.
— А ты-то откуда всё это знаешь? — спросил он дядю.
Тот махнул рукой:
— Да, по делу Зимина пришлось в своё время копать информацию на Бартли, вот и осталось в памяти у меня его досье… — Рыбаков откинулся на спинку скамейки и вытянул свои худые ноги. — Ладно, я ответил на твои вопросы. А теперь ты расскажи мне всё, что с вами произошло, да пообстоятельнее.
Сарычев, ничего не скрывая, подробно рассказал о своём, моём, а точнее уже сказать, нашем деле, начав с появления у Пахомова информации о прибытии мятежного историка в Москву и закончив удачным возвращением письма Ногаре в мои руки. Рыбаков внимательно выслушал рассказ майора, по ходу его не проронив ни слова, а по окончании некоторое время сидел молча, опершись руками на зонтик и замерев в раздумье.
— Да-а, красавцы, — протянул Рыбаков, — попали вы в переплёт. А я-то думаю, что это Костя Пахомов вдруг вспомнил обо мне, старике. Звонил вчера, приглашал на встречу ветеранов, интересовался, как часто племянник меня навещает, не забывает ли родственника… Лиса рыжая. Ни полслова о том, что ты в розыске.
— Что посоветуешь? — грустно спросил Сарычев.
— По-хорошему вам, ребята, надо найти зеленоглазого чёрта Полуянова. Всё в него упирается. Но если это невозможно или занимает много времени, надо выходить на Пахомова. Я так понимаю, что подстава не без его помощи была организована. Пусть переводит стрелки на Мишу - всё равно уже материал отработанный, – а вы ему за это письмецо. И лучше подстраховаться – получить не просто заверения, а конкретные доказательства того, что против Мишки дело заведено. Переговоры стоит зафиксировать, лично не встречаться, тихо отсидеться в укромном месте до финала. Как дело дойдёт до конкретики, сообщите, позвоню и генералу, и ещё кое-кому. Топить Костю не стоит, но показать, что и на него управа найдётся, надо.
— А может, с Бартли пообщаться?.. — Сарычев, как неуверенный в своём решении ученик, вопросительно посмотрел на Рыбакова, своего опытного и рассудительного учителя.
— Забудь, — решительно отрезал тот. — Вести переговоры надо с тем, кто может повлиять на твою судьбу и кто боится здесь что-то потерять. Прыгнешь через голову Пахомова и сразу проиграешь. Бартли, как появился, так и исчезнет, его словам грош цена. Ему главное - своё получить, отработать заказ, а что там завтра здесь будет, его не интересует. Мало того, что продаст, не задумываясь, так наши ещё вам этот финт припомнят. Сунетесь к Бартли – и можете на себе крест ставить.
Полковник посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Намёк был понят. Мы с Сарычевым встали, собираясь уходить.
— А ты, зять, — вдруг обратился Рыбаков ко мне, беспардонно намекая на мои особые отношения с семьёй Полуяновых, — подумай хорошенько. Думаю, не развлечения ради Полуянов с тобой встречался. Ты ему зачем-то нужен, недаром он на будущую встречу намекал. Возможно, и ключик к пониманию этого тебе какой-нибудь оставил… Поразмышляй об этом.
И на прощание старик ещё раз оценивающе окинул меня своим мутным, подозрительным взглядом. У меня сложилось стойкое впечатление, что я ему сильно не понравился.

Глава 16

Человек верит в иллюзию и живёт в ней. Такая разная и красивая, она сопровождает человека, указывает ему путь, требует от него жертв, задаёт некий алгоритм его деятельности, подменяет собой абсолютно понятную и потому неестественно простую реальность. Иллюзия любви, иллюзия справедливости, иллюзия демократии, иллюзия равноправия, иллюзия тайны. Кругом одно – иллюзия, которая превращается в ещё большую реальность, чем сама реальность, творит её, направляет, заставляет дышать и жить. Маленькая иллюзия и великая иллюзия, иллюзия добра и иллюзия зла, иллюзия жизни и иллюзия смерти. А есть ли что-нибудь кроме иллюзий? Глупый вопрос. Конечно, есть. Но это так скучно и неинтересно. Когда у тебя нет иллюзии, разве имеет смысл твоё существование? Существование вне, помимо и без иллюзий есть существование муравья, которого случайным образом, не замечая этого и даже не сознавая, давит божественный палец, инструмент господства над бессмысленным существованием. Спросите, почему гибнет муравей? Вопрос не должен иметь ответа и, следовательно, не может быть задан. Потому… Человечество не должно и не хочет довольствоваться этим неподражаемым «потому», ему нужна иллюзия, нужны причина и цель, нужны начало и конец, нужна тайна, объясняющая это и отвечающая на вопрос «почему».
Полуянов был продавцом иллюзии тайны и, безусловно, имел успех на этом странном рынке. Окунувшись в мистику тайны, он восстанавливает связи и отношения, которых не было, и продаёт этот товар тем, кто хочет получить с него вполне реальную выгоду. Только покупатели в случае с Полуяновым оказались более опасными и настырными, чем обычно. Этого, вероятно, продавец не учёл. Письмо Ногаре - фальшивка. Также фальшивка, а может, просто шутка, и письмо прадеда Полуянова некоему барону П., странному адресату, связывающему времена и поколения, а скорее всего, являющемуся шутливой мистификацией, указывающей на искусственный характер тайны. Если всё это есть игра в иллюзию, и природа её лежит на поверхности разумного объяснения и объясняется лишь человеческой тягой к необычному, откуда такое упорство в достижении миража у здравомыслящих людей, которые ради этого идут на всё? Иллюзия овладела умами, стала движущей силой реальности? Что ж, не первый и не последний раз. Но как обидно, зная пустоту идеи, получать из-за неё удары судьбы... А может быть, всё не так, и Полуянов не просто банальный, хоть и талантливый, мистификатор, а тот единственный из многих ищущих, которому удалось стать обладателем ключика к разгадке старой тайны тамплиеров?..
Утром следующего после встречи с Рыбаковым дня Сарычев уехал в Москву. Он хотел созвониться с генералом Пахомовым. Наступал решительный момент, и от условий возможных договорённостей майора и генерала зависела моя судьба.
Бурят, развалившись в кресле и держа в руках пульт, смотрел в телевизор, где бесконечный отупляющий ряд рекламы сменял один сюжет за другим. Я тоже, расположившись на диване, глядел в чёрный ящик, но не видел ничего, кроме бесполезных цветных картинок, которые с бессмысленной очередностью калейдоскопа проносились у меня перед глазами, не оставляя по себе никакой памяти. Мы молчали и ждали. Бурят – безучастно и спокойно, я – с еле скрываемым волнением и внутренним напряжением. Наконец, я устал молчать, я не мог больше думать, подозревать и бояться, периодически поднося руку к карману рубашки, в котором у меня лежал конверт с письмами.
— Сарычев должен скоро приехать, — попытался нарушить я молчание.
Бурят даже не посмотрел в мою сторону, мои слова бесследно растворились в звуках телевизора, как будто их и не было.
— Всё скоро закончится, — сказал я, стараясь успокоить себя и вызвать на разговор однополчанина майора.
Бурят внимательно посмотрел на меня через свои узкие щёлки глаз, но ничего не ответил, обратно повернувшись к телевизору.
— А ты давно знаешь Сарычева? — Я уже не мог слушать это забитое телевизионным шумом молчание, пытаясь мыслями находиться где-то там далеко, там, где возможно решается моя судьба, которая благодаря странному стечению обстоятельств была отдана на откуп ловцам тайны.
— Давно, — коротко ответил Бурят; его лицо было непроницаемо.
— Зачем тебе всё это? Зачем ты помогаешь Сарычеву? — не унимался я, чувствуя, что беспокойство ожидания охватывает меня всё сильнее и сильнее.
— Он хороший человек, — произнёс Бурят. — И я ему обязан. — И потом заметил, как будто видя все мои страхи: — Не бойся, он не сдаст тебя. Он не может предать – этого он себе не позволит даже под страхом смерти.
На мгновение мне почему-то стало стыдно. Я отвёл свой взгляд – Бурят чувствовал моё волнение, он серьёзно, о чём-то раздумывая, посмотрел на меня.
― Сарычев – настоящий мужик. Однажды он спас мне жизнь и стал другом, ― сказал Бурят. ― И теперь я с ним до конца… Ты знаешь что-нибудь выше дружбы и долга?
Слова Бурята прозвучали так просто и одновременно так искренне, что я не смог ничего ответить. Я промолчал, прикусив губу.
Сарычев появился во второй половине дня, сосредоточенный и решительный.
— Сегодня в семь у нас встреча, — объявил он сразу, как вошёл. — Пахомов принял мои условия. — Сарычев посмотрел на меня. — Условия договорённости таковы. Ты будешь свободен. С меня снимут все обвинения, и я вернусь в контору. Пахомов получит письмо Ногаре.
— Вы верите ему? — спросил я.
— Нам ничего не остаётся. Мы не можем всю жизнь скрываться. Они всё равно нас найдут рано или поздно. — Майор налил и выпил стакан воды. — Тем более, я успел проверить, как Пахомов начал выполнять наши условия. Мне достоверно стало известно, что Миша арестован, ему предъявлены обвинения в убийстве Алексея. Процесс пошёл, как говорил один известный деятель.
— Значит, Бартли всё-таки получит то, за чем он приехал в Москву?
Сарычев неуверенно покачал головой:
— Всё не так просто… Возможно, у Пахомова свои планы на этот счёт.
— Он знает больше нас об этой истории?
В глазах майора я прочитал еле скрываемую досаду.
— Мне всё равно, что он может знать, — резко ответил он и решительно добавил: — Эта история должна закончиться.
— А как же Полуянов?.. — Мой голос дрогнул. — А Карина?
Сарычев, не отвечая, медленно достал из кармана пачку с сигаретами, аккуратно вытащил одну и закурил. Он отвернулся к окну.
— Эта история должна закончиться, — повторил Сарычев. — Руслан, я хочу спасти нас, понимаешь?
— Что же будет с Полуяновым и Кариной?
Я был растерян, чувство беспомощности охватило меня. До последнего момента я был уверен, что Сарычев не может остановиться на полпути, он должен был сделать всё, чтобы найти Полуянова и его дочь. Но, видимо, что-то изменилось… С передачей письма Пахомову неприятная история могла благополучно закончиться, но только не для Полуянова с Кариной и, следовательно, для меня. Я не мог допустить даже мысли о том, что мне надо отказаться от Карины для своего спасения.
Сарычев нервно смял сигарету и повернулся лицом ко мне:
— Парень, ты что, не понимаешь, что происходит?! — Глаза майора зло блестели. — У нас есть единственный шанс без потерь вылезти из этой передряги. Если мы отдадим письмо, Пахомов нас не тронет – я позаботился об этом. Но если мы пойдём против него, нас раздавят!
— А как же Алексей? Вы простите им его смерть? — не отступал я.
Сарычев раскрошил в пепельнице и вторую сигарету, успев едва прикурить её.
— Его уже не вернёшь. — В голосе майора я услышал суровые металлические нотки злого разочарования. — Надо жить дальше… А у Полуянова есть только один выход – исчезнуть. Он должен скрыться, и как можно быстрее. За него взялись очень серьёзно и теперь уже не отпустят.
Я опять оставался один. Я терял своего единственного союзника. Но в чём я мог упрекнуть Сарычева? Он вытащил меня из лап Бартли, он смог восстановить статус-кво с Пахомовым, он дал мне шанс. Было бы наивно предполагать, что он пойдёт до конца, руководствуясь непонятными иллюзорными идеями, искусственность которых становится всё более очевидна. Ради чего ему жертвовать своей жизнью, принимая неминуемый удар на себя? Ради далёких и нереальных фантазий историка, которые имеют под собой ничтожно малое количество реальных оснований и скрывают в себе огромное количество опасностей? Кто для него Полуянов? Беглый агент, авантюрист, который с необходимостью должен понести наказание. Кто для него Карина? Бессмысленная, глупая жертва, которая сама сделала свой печальный выбор, тем самым исковеркав свою судьбу. Почему майор с неизбежностью должен поставить на себе крест, спасая незнакомых ему людей, запутавшихся в паутине своих лживых представлений? Я, в общем-то, понимал Сарычева и не хотел осуждать его. Я был ему даже благодарен, но с обречённостью сделавшего свой выбор человека хотел увлечь на опасный путь и своего товарища, используя для этого свой единственный и последний аргумент.
— Я не отдам вам письмо, — тихо сказал я.
Сарычев крепко сжал зубы и уставился на меня прямым, жёстким и то же время недоумённым взглядом. Мне показалось, он был обижен и откровенно удивлён моим ответом.
— Это не оно, — предупредил я реакцию майора, вынув из кармана рубашки сложенный вдвое пустой конверт.
— Где письмо? — глухо спросил Сарычев.
— Не здесь, — ответил я.
— Он выходил из квартиры? — бросил майор в сторону Бурята.
Тот молчаливо кивнул, вспомнив, как я сразу после отъезда Сарычева выходил на пять минут за дверь купить в ближайшей палатке так сильно вдруг понадобившийся мне томатный сок.
— Это не смешно, Руслан, — смотря мне прямо в глаза, почти по слогам грозно проговорил Сарычев.
Майор понял, что я не шучу. Я видел, как Сарычев закипал от злости. Он непроизвольно сжал кулаки и вот-вот готов был взорваться как паровой котёл, давление в котором явно превысило норму. Я виновато опустил голову, пытаясь хоть как-то отвести вспышку гнева и внутренне осознавая, что поступил несправедливо по отношению к майору. Но что мне оставалось делать? Я должен был найти Полуянова прежде, чем это сделают Пахомов или Бартли. И мне была необходима помощь Сарычева и его верного Бурята.
Существовало несколько вариантов дальнейшего развития ситуации. Сарычев мог устроить поиски письма и найти его – логично было предположить, что я не успел далеко его унести. Тут, в принципе, можно было и надавить на меня – не железный, могу и сломаться. Другой вариант – обменять меня вместо письма на гарантии безопасности и спокойствия. Что ж, условия немного нарушены, но принцип обмена соблюдён. И третий вариант, самый безумный и опасный, - попытаться найти вместе со мной Полуянова, нарушив тем самым договорённости с Пахомовым. Что сейчас выберет Сарычев, я не знал, но на всякий случай виновато заметил:
— Я, кажется, знаю, как можно найти Полуянова.
— Это не может ничего изменить, — еле сдерживаясь от взрыва и сверля меня своим взглядом, сухо сказал Сарычев. — Отдай письмо, по-хорошему прошу.
— Я не могу… Я должен спасти Карину.
Сарычев хотел что-то сказать, но тут неожиданно громко зазвонил телефон. Мы все втроём с опаской посмотрели на старый треснутый аппарат с диском, стоявший на тумбочке около дивана. Бурят осторожно взял трубку и, сказав неуверенно «да», молча протянул её потом Сарычеву. Тот взял телефонную трубку, внимательно выслушал неизвестного собеседника. Его недоверчиво-изумлённое восклицание «ты уверен в этом?!» крайне заинтриговало меня. Разговор был коротким. Когда Сарычев опустил трубку, казалось, на мгновение он забыл обо всём, погружённый в свои размышления. Он был явно озадачен и поражён услышанной новостью. Отойдя к окну, он встал у подоконника и задумчиво почесал подбородок.
— Это был мой дядя… — наконец сказал он. — Я дал вчера ему наш телефон на квартире... На всякий случай.
Мы с Бурятом замерли в ожидании.
— Он узнал о нашей встрече с Пахомовым и предупреждает, чтобы мы были осторожны… — сказал Сарычев. — Он не знает наверняка, но боится, что нас там ждёт засада, — добавил он, не скрывая своего разочарования, и по обыкновению, когда силился что-то мысленно оценить, сдвинул брови домиком.
Меня не удивил тот факт, что всегда осторожный Сарычев вдруг настолько проникся доверием к своему дяде, что оставил ему номер телефона в нашем укрытии. Меня уже не интересовало, откуда тот узнал о готовящейся встрече Сарычева с Пахомовым и передаче последнему письма Ногаре. Меня даже не поразило то, что старый полковник стал вдруг подозревать о готовящейся на нас засаде. Я не хотел думать о том, насколько обоснованны были предположения и верна информация заслуженного пенсионера. Я знал, что в этот самый момент у меня появился шанс изменить ситуацию в свою пользу. И я должен был использовать вновь открывшиеся обстоятельства, чтобы взять инициативу в свои руки.
— Этого следовало ожидать, — заметил я с видом человека, который предвидел подобное развитие ситуации и пытался предупредить его. — Они попытаются убрать нас и получить письмо. Нам нельзя отдавать им документ. Этим мы подпишем себе приговор.
Сарычев ещё раз внимательно посмотрел на меня. Его взгляд был уже не такой откровенно возмущённый и злой, как несколько минут назад. Он молча прошёлся по комнате, задумчиво поглаживая свой подбородок. Бурят беспристрастно наблюдал за своим командиром. Я с волнением ждал его решения. После такой долгой, погружённой в полную тишину, минуты неопределённости Сарычев остановился и оглядел нас.
— Сейчас собираемся и меняем квартиру – наш номер может быть уже засвечен. Вечером идём на встречу, но… без письма. Я принял решение не отдавать его ни Бартли, ни Пахомову, пока сам не узнаю, в чём состоит его секрет, — заявил майор и повернулся ко мне. — Веришь?
Я нерешительно кивнул.
— Так где ты его всё-таки спрятал? — В примирительном, мягком тоне вопроса Сарычева я услышал особые нотки любопытствующего интереса.
За то недолгое время, которое я знал майора, у меня не было оснований не доверять его слову. Впрочем, если я хотел получить Сарычева в ряды надёжных союзников, я, со своей стороны, должен был показать добрую волю. Немного помявшись для формы, я вытащил из заднего кармана брюк листки бумаги. Сарычев усмехнулся и вполне дружелюбно, но с еле скрываемой досадой на то, что дал себя обмануть, проговорил:
— Какая наглость… — и опять оставил бумаги мне на хранение.

Мы покинули Химки, быстро погрузились в «десятку» и переехали на новую квартиру, расположенную недалеко от метро «Водный Стадион». Сарычев был максимально осторожен и безупречно строг в вопросах безопасности и конспирации.
С самого начала, когда у Сарычева возникли проблемы, у него хватило ума и мужества правильно оценить обстановку и не броситься на поклон к Пахомову доказывать свою невиновность. Майор сразу осознал, что стал той запланированной жертвой, принесение которой должно было стать основой объединения интересов Бартли и Пахомова. От быстроты и чёткости действий в сложившейся ситуации зависела его судьба. Узнав о том, что его обвинили в убийстве, Сарычев не только смог быстро исчезнуть из поля зрения своих коллег, но и организовал для себя несколько убежищ, а также мобилизовал верных себе помощников. У Сарычева не было жены и детей – шантажировать его было некем, он прекрасно знал особенности оперативной розыскной работы, мог предугадать и предупредить шаги своих преследователей, у него, вероятно, были некие возможности организовать себе новые документы – это максимально снижало шанс его быстрого обнаружения. Надо было признать, что майор был очень крепким орешком для тех, кто уготовил ему в своих планах роль жертвы. Сарычев прекрасно осознавал тот факт, что только активное вмешательство в конфликт могло изменить сложившуюся ситуацию в его пользу. Именно для этого он освободил меня и заполучил заветное письмо Ногаре. Он всё сделал точно и правильно, как ему казалось. Сейчас преимущество во многом было на его стороне, и потому он с трудом мог поверить в то, что его противники предпочли миру войну. Неужели трофей был настолько дорог, что Пахомов, презрев опасность разоблачения, не решился разорвать свой договор с Бартли? Или Бартли есть лишь временный союзник в этом деле, а главная цель – это не материальные блага, которые мог посулить американец, а нечто иное, может быть, сам перстень Соломона? После всего, что стало известно, можно было предложить самые разные объяснения поведения генерала. Но развеять все сомнения мог только один человек – Полуянов!
Очередная наша квартира-укрытие была на редкость схожа с той, которою мы только что покинули. Сидя на потёртом диване, брат которого остался в Химках, я внимательно наблюдал за Сарычевым, когда тот сосредоточенно мерил своими шагами площадь нашего нового убежища, периодически поглядывая на часы. Время встречи неумолимо приближалось, а он, чувствовалось, так и не был до конца уверен в необходимости нашего появления на ней. Он хотел быть до конца честен в этой игре и всё-таки надеялся, что Пахомов не решится разорвать договорённости. Наконец он вытащил из сумки проспект с подробной картой Москвы, положил её на стол и подозвал к себе нас с Бурятом.
— Встреча пройдёт здесь, — сказал он и ткнул пальцем на раскрытой странице в схематическое изображение каких-то улиц и зданий. — Пересечение проспекта Маршала Жукова и улицы Народного Ополчения. Весьма удобное место. Широкий перекрёсток нескольких улиц, небольшой сквер, достаточно открытое место и много направлений для отступления, если что пойдёт не так. Вряд ли Пахомов сможет перекрыть все пути отхода из сквера – это будет небольшой гарантией для меня.
— Для вас? — удивлённо спросил я.
— Я пойду один, — пояснил Сарычев.
— Но… — Я хотел возразить.
— Это не обсуждается, — отрезал майор. — Так безопаснее. У меня одного намного больше шансов уйти, чем у нас троих. Вы подстрахуете меня. — Сарычев ещё раз показал на карту. — Встреча должна пройти около памятника Народным Ополченцам в семь часов вечера. Пахомов должен быть один, но вероятнее всего он расставит в округе своих людей. Нам необходимо быть на месте примерно за час. Я доеду на троллейбусе со стороны Нижних Мневников, вы – на машине через Хорошёвское шоссе и проспект Маршала Жукова. Не доезжая перекрёстка, вы свернёте во двор дома номер двадцать по улице Народного Ополчения, развернётесь там и остановитесь. — Сарычев посмотрел на Бурята, тот кивнул. — Если всё пройдёт нормально, я уеду на троллейбусе в сторону метро «Октябрьское Поле», вы через проспект Маршала Жукова, улицу генерала Глаголева, — палец майора медленно пополз по карте, показывая маршрут, — улицу Берзарина двигаетесь в сторону «Октябрьского Поля» и подбираете меня вот здесь на перекрёстке с этой стороны. — Палец майора остановился. — Тормознёте, если правая рука у меня будет в кармане брюк – это будет значить, что слежки нет, если же она будет свободна, едете на квартиру и там ждёте меня.
— А как мы узнаем, что всё нормально? — спросил я.
— Правильный вопрос, — заметил Сарычев и вытащил из кармана миниатюрный микрофон и рацию в виде мобильного телефона. — Микрофон мне, аппарат вам. Абсолютно новое оборудование, хранил специально для подобных целей. Во время встречи мы будем поддерживать линию связи, и вы будете слышать всё, о чём на этой встрече пойдёт речь. Если я скажу «замечательно», быстро выезжаете со двора на перекрёсток ближе к памятнику. Я сажусь в машину и, по обстановке, вырываемся в одну из четырех сторон – туда, где дорога не будет перекрыта или перекрыта слабо. Всё понятно?
Бурят невозмутимо кивнул. Я же с сомнением посмотрел на майора.
— На что вы надеетесь? — спросил я. — У вас не будет письма. О чём вы тогда можете договариваться с Пахомовым?
Сарычев пожал плечами и загадочно улыбнулся.
— Это моя проблема, — ответил он.
— Может быть, лучше всё-таки отказаться от этой опасной затеи? — Я почему-то совсем не верил в благополучный исход встречи Сарычева и Пахомова. Несмотря на спокойную уверенность майора, странное предчувствие неминуемой западни, в которую Сарычев должен был попасть при встрече с Пахомовым, только усиливалось. — Мы могли бы самостоятельно найти Полуянова и всё выяснить… — Я уже готов был рассказать о своих догадках относительно матери Полуянова, но майор остановил меня движением руки.
Мой призыв не был услышан. Сарычев только поморщился, всем видом показывая, что моё мнение его пока не интересует.
— Если мы всё сделаем, как условились, мы их обыграем, — уверенно заявил он, давая понять, что решение принято, и никаких изменений в его плане больше не будет. — Всё пройдет так, как я и задумал.
Что он задумал? Что должно было произойти на встрече?

Глава 17

Около шести наша «десятка» уже была на месте. Бурят аккуратно припарковал автомобиль за грузовой «газелью» в тени раскидистого тополя, включил радио и безмятежно развалился в кресле. Он опустил стекло и высунул наружу руку. Мы молчали и ждали, когда Сарычев даст о себе знать. Наблюдая из машины за проходящими мимо людьми, я провожал их долгим внимательным взглядом, как будто пытался увидеть в их поведении доказательство особого тайного умысла. Каждый был мне подозрителен, каждый представлял для меня потенциальную опасность. Внутреннее сдавленное волнение стимулировало моё больное воображение, заставляя видеть во всём непонятные скрытые угрозы. Мне представлялось, что за мной наблюдают. Я чувствовал себя беглым преступником, который был уже обнаружен и окружён преследователями, и только какие-то непонятные временные обстоятельства мешали завершить операцию. Нервное молчаливое ожидание было невыносимо, и я, периодически смахивая пот со лба, с изумлением косился в сторону Бурята, который, как мне казалось, был абсолютно расслаблен и спокоен.
Сарычев вышел на связь с нами ровно в шесть тридцать. По доносившемуся шуму я догадался, что он был в троллейбусе. Бурят включил громкую связь и положил мобильный телефон на торпеду. Что-то зашуршало, голос майора стал далёким и немного приглушённым. Я слышал, как водитель объявил остановку, движение открывающихся дверей, шум улицы; я представил себе, как Сарычев, не спеша, оглядываясь вокруг, идёт в сторону памятника - я чувствовал, как он шагает по мостовой.
— Синяя «девятка» на остановке троллейбуса… — вдруг неожиданно послышался голос майора.
Бурят сделал какую-то отметку в раскрытой карте.
— Серый джип «мицубиси» на другой стороне улицы около перекрёстка, — быстро добавил Сарычев.
Бурят поставил жирный крестик.
— Напротив «Макдональдса», со стороны сквера ещё один джип – старый чёрный «чероки», — продолжил свой обзор невидимый Сарычев. — Ребята серьёзно подготовились… Нам будет не легко уйти… — Майор продолжил перечислять: — На пятачке около памятника минимум двое парней – я их сразу приметил.
Сарычев шёл дальше. Вот он остановился.
— На месте… Жду. — В окружавшем городском гуле тихий голос Сарычева был еле слышен.
Несколько минут телефон молчал, иногда покашливая и пошаркивая, а мы, замерев и боясь пропустить любой звук, издаваемый им, смотрели на мобильный, который стал теперь для нас центром притяжения.
Вдруг мы почувствовали какое-то оживление, зашуршала материя куртки.
— Это не Пахомов, — вполголоса, растягивая слова, произнёс Сарычев. Я почувствовал неуверенность в его голосе. Появление какого-то нового человека, вероятно, озадачило майора, нарушив все его планы.
— Иван Прокофьевич, здравствуйте, — сказал незнакомец, который, видимо, уже близко подошёл к майору. Я замер, сразу узнав этот мягкий голос. Это был…
— Меня зовут Джордж Бартли, — сразу подтвердил мою догадку собеседник майора. — Не ожидали?
— Честно признаюсь, не ожидал, — ответил Сарычев. — Такой наглости я не ожидал… А где же генерал?
— Он не смог приехать на встречу... У него дела. — Непродолжительная пауза – здесь, наверное, Бартли растянул губы в своей ехидной улыбке. — Впрочем, я уполномочен им решить все наши проблемы и ответить на все вопросы, которые отравляют вам жизнь.
— Интересно, с каких это пор генерал ФСБ и агент ЦРУ стали настолько дружны, что стали даже заменять друг друга? Трогательное единение бывших противников, — с нескрываемым сарказмом заметил Сарычев. — Воистину, это самый яркий пример открытости спецслужб, с которым я сталкивался.
Бартли весело хихикнул. Мы с Бурятом слышали в мобильном телефоне его откровенный прерывистый смешок.
— У вас есть чувство юмора. Это мне очень импонирует, — сказал Бартли. — И в вашем замечании я вижу поразительно интересную и важную мысль. Представьте себе, если бы все спецслужбы мира были действительно откровенны друг с другом, как много бед и несчастий мы могли бы избежать. Мы, люди тайной службы, держим в руках информационные осколки общей картины мира, бережно охраняем их и рьяно защищаем от любых посягательств. И это вместо того, чтобы вместе, используя эти ничтожные в отдельности частички, восстановить разбитое панно общественной жизни, увидеть и понять механику социума. Понимание, основанное на полной информации, избавит нас от болезней социального существования, сделает жизнь человеческую намного безопасней. Чем вам не благородная идея будущего? Вы не согласны?
— И тот, кто владеет полной информацией, владеет миром… — добавил Сарычев.
— Желание полной управляемости и предсказуемости во имя безопасности человечества – разве это не благородное желание?
— Звучит красиво, но вопрос состоит в том, в чьи руки попадёт эта власть и как её будут использовать.
— Да вы философ. Очень приятно слышать из ваших уст такие зрелые суждения. — Бартли опять хихикнул. — Впрочем, к сожалению, эта тема хоть и очень полезная, и интересная, но всё-таки она есть лирика, не имеющая к нашему делу прямого отношения…. Знаете, ваш шеф характеризовал вас как очень умного и дальновидного человека.
— Это забавно. — Майор, вероятно, скривился в усмешке, потому что Бартли сразу заметил:
— Вы зря смеётесь. Он очень высоко оценивает ваши профессиональные способности.
— Я, конечно, рад этому, но моего шефа уже ничего не спасёт. Он подставил меня, своего сотрудника, и сдал агенту другой спецслужбы. Он нарушил кодекс чести и неписаные правила нашей организации, и тем самым подписал себе приговор. Даже если меня не станет, контора не простит ему предательства.
— Боже, какие сицилийские страсти! Вы слишком сгущаете краски. Вас никто не предавал. А к инциденту, произошедшему с вашими товарищами, ваш шеф вообще не имеет отношения. Это была трагическая случайность.
— Слишком много случайностей, которые больше похожи на хорошо спланированные действия… Но я не хотел бы обсуждать это с посторонним человеком. Мне нужен Пахомов.
— Понимаю, понимаю, — проговорил Бартли. — Я вас очень хорошо понимаю. Сам в своё время работал на государство и прекрасно осознаю, что все служебные вопросы нужно решать внутри службы… Но ситуация нынче иная, прямо скажем, чрезвычайно частная, и к безопасности государства отношения не имеющая.
— Я хотел бы поговорить с Пахомовым.
— Это бессмысленно, Иван Прокофьевич. — Голос Бартли приобрёл устало-поучительную интонацию. — В вашем деле он помочь уже не в силах.
— Постойте, я попытаюсь догадаться. Сегодня вы у нас главный по тарелочкам, — съязвил Сарычев.
— Ну, если вам так угодно меня называть, — невозмутимо ответил Бартли. — Скажем проще, я человек, который может решить ваши проблемы.
— Не больше, не меньше, а просто решить мои проблемы?
— Именно так.
— Это сильное заявление.
— Вы должны мне поверить, это действительно так. О вас, Иван Прокофьевич, я знаю всё или практически всё.
— Интересно, — медленно проговорил майор.
— Например, я знаю, что вы записываете наш разговор, и сейчас нас слушают ваши товарищи. И я даже могу назвать их имена…
Сарычев ничего не ответил. Наступившая пауза тянулась не долго, но нам с Бурятом показалось, что время остановилось. Бартли продолжил:
— Их, скорее всего, двое. Это Джангар Очиров и наш общий знакомый Руслан Кондратьев.
Мы с Бурятом с удивлением посмотрели друг на друга. Так получилось, что только сейчас, во время этого странного сеанса подслушивания, я узнал, как зовут его, а он узнал, как зовут меня.
— Они даже, вероятно, находятся где-то тут недалеко, — сказал Бартли. — Может быть, за этим домом… А может быть, за тем… Если интересно, могу рассказать о том, где вы скрывались всего несколько часов назад. — Бартли в точности сообщил адрес квартиры в Химках, которую мы покинули совсем недавно. — Жаль, что мы там вас уже не застали… Наша встреча могла бы произойти немного раньше… Нас разделили несколько часов, а, может быть, и того меньше времени... Видно, у вас, Иван Прокофьевич, отменное чутьё, раз вы так вовремя покинули своё убежище… Я могу также рассказать о лейтенанте Петрове и сержанте Буланове, которые были вместе с вами в момент нападения на нашу машину…
— Что вам надо от меня? — глухо и раздражённо спросил Сарычев.
— В сущности, пустяк, или точнее, два пустяка. Во-первых, известное всем нам письмо Ногаре. Во-вторых, информацию о местонахождении Полуянова. И это всё… Уверяю вас, что все ваши напасти разом прекратятся. Вы сможете спокойно вернуться на службу, уголовное дело против вас закроют, Миша получит по заслугам. Не это ли вы хотите?
— На кого вы работаете, Джордж Бартли? Или всё же будет удобнее называть вас Игорь Барташевич? — спросил после непродолжительного молчания Сарычев.
Бартли громко хмыкнул:
— К сожалению, я не могу ничего ответить на ваш вопрос. Тайна клиента в моей работе священна. Но поверьте мне, это частное дело и к вопросам государственной безопасности не имеет никакого отношения.
— Полуянов предал контору, сбежал на Запад, возможно, убил человека. И это вы называете частным делом?
— Полуянов нужен мне, — категорично заявил Бартли, — и я предлагаю вам неплохую сделку. Информацию в обмен на репутацию, спокойствие и свободу, а может быть, и жизнь.
— Это угроза?
— Упаси, господи. Это предупреждение. В случае вашего отказа я уже ничем не смогу помочь вам. Дальнейшее зависит уже не от меня...
Опять потянулись долгие секунды молчания, дополняемые тяжёлым дыханием Сарычева, шумом улицы и шорохом движения.
— Я буду честным, — вымолвил Сарычев, — письмо Ногаре у нас.
— Оно с вами?
— Нет.
— Это печально. Я хотел бы получить его как можно скорее… Не волнуйтесь, безопасность вам и вашим друзьям я гарантирую. А как насчёт Полуянова?
— Мы не знаем, где он скрывается.
— Вы нет, а вот Руслан…
— Что Руслан? — изумлённо спросил майор.
— Он может помочь нам. Он единственный, кроме исчезнувшей Карины и умершего Андреева, видел Полуянова в Москве. Вы думаете, эта встреча была случайностью? Полуянов отказался от свидания со своим дядей и, как мы полагаем, не виделся даже с матерью. Но, несмотря на огромный риск, с парнем своей дочери он решил повстречаться… Почему?
— И почему же?
— Полуянов стремится ещё раз увидеть Руслана, и он хочет, чтобы тот его нашёл.
— Но как?
— Полуянов намекнул Руслану, как это сделать, я в этом почти уверен… Я знаю, Руслан нас сейчас слышит, и думаю, он сделает выводы.
Я прилип к телефону и затаил дыхание, вслушиваясь в доносящиеся из него звуки. Сделать выводы – как это похоже на совет отставного полковника Рыбакова! Они что, сговорились, что ли?
— Я правильно понял, что мы всё-таки достигли соглашения? — поинтересовался вдруг Бартли.
— Я вынужден согласиться, — сдавленно ответил Сарычев.
— Я не ошибся в вас. Вы мудрый человек. — Голос Бартли заметно повеселел. — Я хотел бы в самое ближайшее время получить письмо и… Руслана. Для соблюдения некоторых формальностей нашего договора я хотел бы оставить вам небольшой маячок, — раздался треск прикрепляемого к куртке майора датчика или микрофона, — и предложить вам в помощь двух своих друзей. Вы не против? ― спросил Бартли тоном, не требующим возражений.
Я верил майору и ждал. Ждал одного слова…
— Это замечательно, — усмехнувшись, наконец сказал Сарычев.
Бурят быстро завёл автомобиль.
— Что? — непонимающе переспросил Бартли.
— Это просто замечательно!
Наша «десятка» уже вынырнула со двора. Правая задняя дверь была немного приоткрыта. Я заметил стоявших Сарычева и Бартли, а рядом с ними двух крепких парней. Я видел, как майор, резко ударив ближайшего к себе охранника, бросился бежать к перекрёстку. Из джипа «чероки» выскочили двое ребят и кинулись прямо по проезжей части ему наперерез. Одному из них, пытавшемуся выбраться с места водителя, пришлось сразу же заскочить обратно в машину. Наша «десятка», уже набравшая скорость, снесла дверь джипа. Далее, нагнав другого бегущего парня, Бурят аккуратненько ударил корпусом машины его сзади. Тот, отлетев в сторону, врезался в ограждение и, перелетев через него, растянулся на газоне. Сарычев уже был рядом и на ходу успел запрыгнуть в открытый салон, когда двум другим ребятам из синей «девятки», стоявшей на остановке, и как по команде рванувших со своих мест в момент броска майора, оставалась пара прыжков, чтобы догнать его. Бурят нажал на газ и, распугивая визжащие тормозами автомобили, выскочил на перекрёсток. Оставалось только проскользнуть мимо серого «мицубиси», который уже нёсся к пересечению улиц, чтобы перерезать нам путь. Мы уже не успевали проскочить мимо него, но вдруг случилось нечто непредвиденное. Стоявший около троллейбусной остановки красный «фольксваген» внезапно резко сдал назад и буквально протаранил «мицубиси», ударив джип в правый бок. Тот отлетел в сторону и встал. Воспользовавшись ситуацией, мы повернули налево и вырвались из западни, с огромной скоростью двигаясь в сторону Нижних Мневников. Сарычев сорвал маячок Бартли и выкинул его в открытое окно. Я заметил, как Сарычев спрятал пистолет во внутренний карман своей куртки.
— Давай по Мневникам! — крикнул майор Буряту.
Автомобиль резко свернул налево, заставив понервничать многих водителей, и выскочил на свободную от машин улицу Мневников. По ней мы пронеслись, не сбавляя хода, и выехали на проспект Жукова, далее – на Хорошёвское шоссе. Сарычев резко и отрывисто давал указания Буряту, как ехать и куда сворачивать. Где-то на Хорошёвке мы свернули с основной дороги и, немного поплутав, остановились около высокого жилого дома. Сарычев выскочил из машины, печально оглядел разбитую фару и мятое крыло и приказал забрать из автомобиля все вещи. Бросив машину между гаражей-ракушек, мы быстро пересекли двор и выбрались на какую-то небольшую, тихую и малолюдную улицу.
Некоторое время шли молча. Вскоре Сарычев остановился. Он в сердцах со всего размаху ударил ногой по валявшейся на дороге жестяной пивной банке, которая, зависнув в воздухе, с характерным звуком ударилась о бетонный забор и, смятая, шлёпнулась на тротуар.
— Чёрт возьми! — воскликнул он. — Что тут вообще происходит?
Сарычев выглядел растерянным. Майор схватил меня за рукав и притянул к себе:
— Ты можешь мне это объяснить?!
Красный от раздирающего его гнева, Сарычев тяжело дышал. Он был зол. Таким его, обычно спокойного и уравновешенного, я раньше не видел. Ситуация, видимо, действительно вышла у него из-под контроля, и он не знал, что надо было сейчас предпринять, чтобы её исправить. Вцепившись в рукав моей куртки, Сарычев не сводил с меня своего недоумевающего, гневного взгляда. Со стороны наше немногословное милое общение было, наверное, похоже на разговор двух подвыпивших друзей, которые обсуждали то, насколько они уважают друг друга, и насколько это взаимное уважение помогает им навести мосты взаимопонимания. Я виновато потупил голову.
— Ну, — грозно прошипел Сарычев, — все стрелки на тебе сошлись. Рассказывай, где можно найти Полуянова!
— Но… я… Вообще-то я не знаю, — промычал я в ответ. — Я думал… я думал, что мы сможем его найти через Софью Петровну… Я подозревал, что он мог встречаться с ней, но…
— Где она? — рявкнул Сарычев.
— В больнице. — Я назвал адрес, который мне продиктовала по телефону незнакомая старушка.
— Поедем туда, — решил майор. — Теперь мне без Полуянова никак нельзя.
— Но там наверняка нас уже ждут, — нерешительно сказал я.
— Да, конечно. — Майор долго шарил руками по карманам, потом вытащил смятую пачку и достал из неё одну сигарету, нервным движением щёлкнул газовую зажигалку и прикурил. — Да, нас там ждут. И что?.. У тебя есть какие-то другие варианты?.. Через день-другой они всё равно нас возьмут. Возьмут и шлёпнут. Они нас уже не оставят в покое никогда… Ты понимаешь это? — Его пальцы немного дрожали. — Пришло время пошуметь… Как думаешь, Бурят?
Бурят неопределённо пожал плечами, всем видом давая понять, что подчинится любому решению своего командира.
— Ребят жалко, Петрова и Буланова, — сказал он тихо. — Неужели они их взяли?
Сарычев сильно затянулся, выпустил дым и резко отбросил недокуренную сигарету в сторону:
— Ничего, решим и этот вопрос.
Майор, засунув руки в карманы куртки, посмотрел куда-то в сторону, медленно прошёлся. Внешне он почти успокоился.
— «Фольксваген» видел? — спросил он, обращаясь к Буряту.
— Да, — коротко ответил тот.
— Счастливая случайность?
— Не похоже. — Бурят недолго думал и почти не сомневался.
— Кто же это? — Этот вопрос Сарычев задал, скорее, уже себе.
— Китайцы, — невозмутимо сказал Бурят.
Мы с удивлением посмотрели на него.
— Это были китайцы, — повторил Бурят.
— Ты хочешь сказать, что это были азиаты? — попытался уточнить Сарычев.
— Нет, китайцы, — опять настойчиво заявил Бурят.
Сарычев обречённо махнул рукой, видимо, отчаявшись что-либо понять, и посмотрел на часы.
— Пусть будут хоть апачи, нам надо уезжать отсюда… Обсудим всё на квартире.

Уже совсем стемнело, когда нам наконец удалось остановить таксиста-частника на «шестёрке». Подозрительно оглядев троих мужчин на пустынной улице, водитель сначала наотрез отказался куда-либо ехать, но в итоге сработало поддельное милицейское удостоверение, которым Сарычев помахал у него перед носом. Майор даже обещал сто пятьдесят рублей таксисту, если тот доставит уставших служителей порядка в район «Водного Стадиона». Парень согласился. Он поначалу боязливо косился в нашу сторону, но скоро осмелел и, окончательно доверившись, стал рассказывать какую-то чепуху о магазине, своём куме и ещё о чём-то очень важном и интересном с его точки зрения. Сарычев курил и слушал водителя, рассеянно и невпопад кивая. Бурят откровенно задремал. Я же, остекленевшим взглядом упершись в тёмное стекло, перебирал в памяти всё, что с нами произошло за сегодняшний день.
Итак, Пахомов отказался вести с нами какие-либо переговоры. Не хочет? Не считает нужным? Или не может, уступая место более сильному игроку? Скорее последнее. Но тогда можно только удивиться всевластию отставного агента ЦРУ, для которого, как оказалось, нет ничего невозможного, и даже генерал ФСБ послушно принимает его сторону. За деньги? Возможно, но не факт… Если нет, то у Пахомова своя игра? Генерал не тянет на простого исполнителя чужой воли. Старый знакомый и одноклассник Полуянова – благодаря ему и был завербован Полуянов… Нет, Пахомов должен быть самостоятельной фигурой, и Бартли для него сейчас просто союзник, локомотив, который должен доставить генеральский состав на станцию назначения. И что нас там ждёт? Письмо Ногаре и Полуянов, исторический документ и человек. Соприкосновение этих загадочных сущностей даст эффект. Какой? Перстень Соломона? Это звучит наивно. И нет причин не доверять Ракицкому. Письмо - фальшивка, а Полуянов уже однажды обманул спецслужбы, подсунув им в виде тайны пустышку. Второй раз на те же грабли? Маловероятно, но может быть и такое… На кого работает Бартли? Непонятно. И это самая большая загадка. Известно только то, что существует неизвестная личность или организация, которая обладает неограниченной властью или неограниченными денежными средствами и имеет чётко обозначенное желание заполучить Полуянова и письмо Ногаре в свои руки. У Бартли железная хватка. Как он вышел на однополчан Сарычева?.. Впрочем, если обладать полной информацией о майоре, можно было догадаться, кто мог ему помочь. Навести справки, соотнести факты – не так уж много у него друзей, способных на отчаянный шаг, - и вот уже есть подозреваемые. А дальше дело техники. Как он узнал о квартире в Химках? Выдали сослуживцы? Вполне возможно. Они ведь не железные. Но тогда Бартли мог появиться там и раньше… А что, если это Рыбаков? Не очень вяжется – он мог при желании сдать нас сразу же при встрече. Значит, всё-таки прослушка. Неосмотрительный звонок пенсионера с аппарата, поставленного на контроль, и… только интуиция Сарычева спасает нас от молодцов Бартли. Вообще, нам поразительно везёт. Казалось бы, Бартли при встрече предусмотрел всё. Мы должны были стать его добычей. Но… Всё решила странная случайность, которая совсем не похожа на случайность. Непонятные китайцы, если верить Буряту, на машине блокировали джип преследования. Зачем? Почему? И откуда вообще взялись эти китайцы? Это уже было больше похоже на нереальную фантасмагорию. Но ведь это произошло. Бред какой-то!..
Рыбаков подозревал, что Полуянов мог оставить мне информацию, где его искать, Бартли вообще был в этом уверен. Я опять крайний, как и с письмом Ногаре. У меня есть письмо, но я не знаю, в чём его тайный смысл. И я, оказывается, знаю, где находится Полуянов, но даже не подозреваю об этом. Моя голова благодаря коллективным подозрениям растёт в цене. Удивительная ситуация... Может быть, я ещё знаю, кто убил Джона Кеннеди, и только косность моего мышления, бедное воображение и слабая память служат препятствием для осознания сего непреложного факта… И всё-таки, откуда такая странная уверенность? Что же за информацию оставили вы мне, дорогой Вячеслав Константинович Полуянов? А также Сергей Александрович Померанцев… Сергей Александрович… Боже! «Белый цвет - Серёжа, с Китоврасом схожий»…
Я замер, оглушённый такой простой и естественной догадкой. Но почему бы и нет?
— Мне нужен Интернет, — проговорил я.
Сарычев не сразу понял, что я сказал. А когда до него дошла моя просьба, он недоверчиво покосился на меня.
— Что? — повернувшись ко мне, спросил майор.
— Мне срочно необходим компьютер с выходом в Интернет. Нужно какое-нибудь интернет-кафе или что-нибудь ещё в этом роде…
Таксист замолчал и внимательно посмотрел на меня в зеркало заднего вида, а Бурят открыл глаза, пробудившись от дрёмы.
— Это зачем ещё? — Сарычев был искренне удивлён.
— Мне кажется, я вспомнил одну важную деталь, — ответил я.
— А ну притормози, — скомандовал майор водителю, тот остановился. — Знаешь где-нибудь поблизости открытое интернет-кафе?
Таксист недоумённо кивнул. Сарычев бросил ещё один неуверенный взгляд в мою сторону:
— «Водный Стадион» временно откладывается, едем развлекаться в ночное интернет-кафе.
Первый этаж высокого жилого дома. «Солнечный Ветер». Удивительное название для круглосуточного интернет-кафе. Внутри полупустой зал, в ряд выставленные мигающие мониторы, которые отделены друг от друга перегородками. Где-то что-то шумит, стреляет, скрежещет – не загнанные ещё домой бледные подростки и юноши с горящими неподвижными глазами выясняют отношения по сети. Краем глаза я глянул в один из мониторов, за которым сидел худенький русый паренёк. На экране странный человек в белом плаще с хорошо знакомым мне красным восьмиконечным крестом активно размахивал длинным мечом, лихо раскидывая в стороны выползавшую из-за углов нечисть. Что поделаешь - тамплиеры стали частью компьютерной масскультуры.
Появление трёх взрослых мужиков в местном клубе по компьютерным интересам было благополучно проигнорировано – есть дела поважнее. Я сразу бросился к одному из свободных светящихся экранов, вышел в Интернет, набрал в строке поискового сайта сначала одно слово, потом другое. Через несколько секунд на экране появляются пронумерованные синие ссылки, и в глаза сразу бросается адрес – Померанцев переулок, дом 3.
— И что это значит? — заинтересованно спросил Сарычев, заглядывая мне через плечо.
— Я думаю, что это адрес дома, где сейчас может находиться Полуянов.
— Так-так-так, — тихо пробормотал майор и присел рядом со мной на стул. — А можно поподробнее?
— Когда я встречался с Полуяновым, он представился Сергеем Александровичем Померанцевым, историком из Института всеобщей истории.
— Это я помню. И что?
— Сначала я не обратил внимания на одну интересную вещь. Дело в том, что Сергеем Александровичем звали и любимого поэта Полуянова – Есенина. Я решил проверить, имеет ли отношение к Есенину фамилия Померанцев. Оказалось, что дом 3 по Померанцеву переулку был последним местом жительства поэта в Москве, куда он переехал после свадьбы с Софьей Толстой в 1925 году.
— Ты хочешь сказать, — задумчиво произнёс Сарычев, — что таким образом Полуянов оставил информацию о месте, где ты можешь его найти?
— Это вполне возможно.
— Не слишком ли это открыто? Ведь об этом мог догадаться не только ты, — скептически заметил Сарычев.
— Мне кажется, мало кто знает, что любимый поэт Полуянова – Есенин... А я это знал… — Я запнулся и добавил задумчиво: — А он должен был знать, что я это знаю…
Я вспомнил фотографию Есенина на книжной полке в доме Полуянова и Софью Петровну, пытавшуюся незаметно от меня смахнуть с покрасневших глаз слезу. «И всё-таки она с ним говорила, может быть, даже видела, - промелькнуло у меня в голове. – В любом случае, она знала, что он вернулся. И Полуянов, оставив закодированное сообщение о месте, где можно было его найти, через свою мать дал ключ к этому сообщению». Мысль казалась фантастической, и, пытаясь вспомнить дословно свой разговор с Софьей Петровной, я хотел найти этой мысли неоспоримое подтверждение.
— Ты уверен, что он там? — спросил Сарычев.
Нет, конечно, я был не уверен. Мне самому моя догадка казалась зыбким и неправдоподобным предположением. Но разве у нас есть другие варианты?
— В любом случае, других вариантов у нас нет, — сказал майор, как будто прочитав мои мысли, и посмотрел на часы. — Завтра проверим.
Добравшись наконец до «Водного Стадиона», мы долго стояли около дома, пытаясь вычислить возможную засаду. После случая с провалом нашего убежища в Химках Сарычев уже не был уверен ни в чём. Только тщательно изучив окрестности, майор решился отправить Бурята проверить подъезд и квартиру. Тот, вернувшись через несколько минут, сказал, что всё спокойно. Войдя в квартиру, Сарычев устало объявил, что ситуация после нашего побега может резко ухудшиться. Теперь, когда все мосты сожжены, скорее всего, мы будем объявлены в общий розыск. И любой милиционер с этой минуты представляет для нас опасность. В городе нам появляться было уже намного опасней, чем раньше, и потому майор заметил, что если поиски Полуянова не дадут результаты в ближайшие два дня, нам надо будет уезжать из Москвы. Сарычев огласил свои планы на завтра: я с майором отправляюсь на поиски Полуянова, а Бурят остается на связи в квартире, - и скомандовал отбой.
Мой навязчивый беспокойный сон в эту ночь получил новое продолжение. Улыбка приобрела лицо черноволосого, восточного типа человека, вполне конкретное лицо, которое открыло свои устойчивые запоминающиеся черты. Странный человек сна сначала улыбался, потом говорил, говорил тихо, бегло и монотонно, как будто что-то рассказывал, потом опять улыбался. Я не мог понять его речь. Слова мне были совершенно незнакомы, но я внимательно слушал, стараясь запомнить журчание его странного языка, пришедшего в мой сон из какой-то далёкой древности, и наблюдал за лицом этого странного человека. Я уже не боялся моего ночного гостя, да и он, казалось, проникся странным интересом ко мне. Мне казалось, что он пытался что-то донести до меня, что-то объяснить, говорил, улыбался, гримасничал, совсем не обращая внимания на то, что я не понимаю его. Его тёмные глаза, пронзительно яркие и проницательные, то весёлые, то грустные, скрывали непонятную застывшую печаль, оставляя невероятно сильное, почти демоническое впечатление. Мой разум даже во сне пытался разобраться с этой игрой образов, вмешивался в созерцание, спрашивал и не получал ответа. Откинув все аргументы здравого смысла, который не хотел видеть в необычных снах ничего, кроме дневной усталости мозга, я понял две вещи. Во-первых, я понял, что улыбка совсем неспроста пришла в мой сон, сделав ночь своей вотчиной. И, во-вторых, улыбка вернула образ своему хозяину, который что-то хочет сообщить. Но что же всё это могло значить?..

Глава 18

Уже к девяти утра мы с Сарычевым без приключений добрались до места. Померанцев был вторым по счёту переулком, если идти по Остоженке от метро «Парк Культуры». Расположившись в сквере перед Московским государственным лингвистическим университетом, мы некоторое время внимательно разглядывали стоявший через дорогу от университета дом, на котором висела табличка с цифрой «3». Серое пятиэтажное здание с большими окнами, высокая арка, два подъезда с железными кодовыми дверями, маленькая металлическая табличка с надписью, гласящей о том, что в этом доме жил Есенин с июня по декабрь 1925 года, и средних размеров указатель с рекламой какого-то кафе в конце переулка.
― И что теперь? ― спросил я, не сводя глаз с дома.
Разглядывая издалека окна здания, я хотел увидеть хоть какой-нибудь знак, подтверждающий мою догадку. Неужели они здесь? Мне казалось, что дверь сейчас вот-вот откроется, и я увижу Полуянова, а может быть, Карину. Одна мысль об этом заставляла моё сердце учащённо биться. Я очень хотел её увидеть, я должен был быть уверен, что с ней всё в порядке, что она в безопасности, и у неё всё хорошо… Да что там говорить! Я просто соскучился, устал и хотел поставить точку в этой странной истории. Всё должно было закончиться хорошо. Полуянов исчезнет так же, как и появился, а Карина останется со мной. Это было бы справедливо…
― Если всё действительно так, как ты рассказал, то Полуянова здесь быть не должно, ― вдруг беспристрастно заявил Сарычев.
― Но почему? ― Я удивлённо посмотрел на майора.
― Слишком уж это откровенно, ― недоверчиво сказал Сарычев. ― Этот адрес – только начало ниточки, которая должна привести нас к Полуянову.
― Но что же дальше делать?
― Для начала надо проверить дом, ― ответил майор и направился к зданию.
Через арку мы попали в маленький дворик здания. Там практически не было свободного места, он был полностью заставлен «ракушками». Оглядевшись, мы вернулись к дверям. Сарычев стал по порядку нажимать номера квартир на домофоне. В первом подъезде нам так никто и не ответил. Перебрав большинство безответных комбинаций цифр на двери второго подъезда, мы вдруг услышали недовольный старческий голос.
― Кто? ― задала вопрос неизвестная старушка.
― Милиция, откройте, ― со всей строгостью в голосе ответил Сарычев.
На этаже нас встретила полная пожилая дама. В квартиру она нас не пустила. Подозрительно оглядев меня и майора с ног до головы, она подробно изучила липовое удостоверение Сарычева и недружелюбно спросила:
― Что вам нужно?
― Мы ищем одного человека. По нашей информации он должен был появляться в этом доме, ― сказал Сарычев и показал фотографию Полуянова. ― Не видели его?
Старушка, прищурив свои маленькие глазки и выпятив губу, внимательно посмотрела на фото.
― Опять? ― вдруг сказала она.
― Что «опять»? ― не понял Сарычев.
― Вы же приходили несколько дней назад. ― Старушка исподлобья глянула на майора.
― Это были наши сотрудники, ― не растерялся Сарычев.
― Вы что, теперь каждый день к нам будете приходить? ― Определённо, суровая дама была настроена отрицательно по отношению к нам.
― Так вы видели этого человека или нет? ― ещё раз, сурово сдвинув брови, настойчиво спросил Сарычев.
― Конечно, нет. Я его ни здесь, ни где-либо ещё никогда не видела. И об этом я уже рассказывала вашим сотрудникам.
― Лейтенанту Касымову? ― поинтересовался Сарычев, молниеносно взяв откуда-то с неба незнакомую фамилию.
― Нет… ― пробормотала старушка. ― Как же его… Фамилия у него была похожа на Иванова, но другая… Иваненко, да-да, Иваненко… Следователь по особо важным делам. Да, точно, Иваненко…
Мы поблагодарили старушку за сотрудничество и быстро ретировались.
На улице Сарычев вытащил сигарету и, задумчиво покрутив её в руках, закурил.
― Обознатушки, ― объявил он. ― Мы опять не первые. И опять некий Иваненко… Бартли, видимо, оказался сообразительнее нас и уже проверил эту версию.
― Но неужели это всего лишь совпадение и Есенин с Померанцевым переулком здесь ни при чём?!
― Возможно, и так… Надо поразмышлять над этим. ― Сарычев ещё раз оглядел здание. ― Ты есть не хочешь? ― спросил он неожиданно. ― А то ведь мы не завтракали с тобой сегодня. Я тут неподалёку, на Остоженке знаю приличную и недорогую точку, как раз для таких бомжей, как мы с тобой.
Сарычев повернулся и зашагал в сторону улицы. Я автоматически поднял глаза. Прямо передо мной висела реклама кафе. Непритязательно выполненный, с поблёклыми красками указатель – стрелочка направо, в сторону Померанцева переулка, адрес и надпись «Кафе Гранат». Я мельком посмотрел на эту вывеску, повернулся и уже направился вслед за Сарычевым, но непонятный внутренний толчок заставил меня остановиться. Я ещё раз поглядел на указатель. Что-то, непонятно что, заинтересовало меня в нём. Непостижимая магия букв приковала моё внимание. Спроси меня в этот момент, что я хотел увидеть на этой вывеске, я не ответил бы ни за что, но непонятная сила притяжения удерживала меня на месте.
― Ты чего? ― спросил Сарычев, обернувшись.
― Может, посетим это кафе? ― Я кивнул в сторону рекламы.
Майор щелчком пальца скинул пепел на мостовую и посмотрел на указатель.
― До этого кафе метров сто… Что-то интересное?
― Не знаю, это название…
Сарычев подошёл ко мне поближе.
― Гранат? У тебя есть какие-то ассоциации со словом «гранат»? ― заинтересованно спросил он.
― Да, но это такие мелочи… ― вдруг вспомнил я, не решаясь даже сказать об этом. ― Полуянов… Полуянов при встрече со мной пил гранатовый сок.
― Ты не говорил мне об этом, ― рассеянно пробормотал Сарычев и внезапно хлопнул себя ладонью по лбу. ― Ну, конечно же! Кто будет говорить о таких мелочах, о них даже не помнят. Любой нормальный человек даже не обратит на это внимания. Какая разница, кто и что пьёт, когда все ищут смысл в озвученной информации. Ты, рассказывая о встрече с Полуяновым, даже не помнил об этом и именно поэтому сохранил это в тайне. И никто, кроме тебя, не обладал этой информацией. Ты бы и сам ничего не вспомнил, если бы не внешний визуальный толчок. Гениальное и простое решение! Полуянов вложил в твою память, как в коробочку, тайный ключик, который сам и выскочил в нужный момент.
Я вспомнил расползавшуюся в моей рюмке тонкими линиями мутно-красную каплю гранатового сока и извиняющиеся слова Полуянова: «Это гранатовый сок». Если Сарычев прав, уже в тот момент Полуянов предвидел всё, что могло произойти и произошло впоследствии! Он знал, что письмо может оказаться у меня, он знал, что я буду искать его, и оставил закодированное сообщение, где слова и образы, перемешавшись, указывали путь к нему.
В маленьком заведении общепита под вывеской «Гранат», находящемся в полуподвальном помещении небольшого административного здания, было всего пять круглых столиков. Оно только что открыло свои двери, и мы с Сарычевым были в это утро здесь первыми и единственными посетителями. Молодая официантка с интересом наблюдала за нами, когда мы, оглядываясь по сторонам, выбирали себе столик. Наше неподдельно сильное любопытство к окружающей обстановке и находящимся в кафе вещам, вероятно, удивило девушку – это было заметно по её внимательному взгляду. Тем не менее она молча принесла нам меню и предупредительно отошла в сторону, давая нам время на выбор.
― И что теперь делать? ― нетерпеливо спросил я майора, быстро и бессмысленно переворачивая страницы меню.
― Позавтракаем, раз уж появились здесь, ― ответил Сарычев. ― Я, пожалуй, возьму салатик «оливье», котлетку «по-домашнему» и чай. Привык, знаешь ли, с утра кушать плотно… А ты что?
― Может, спросить её о Полуянове, показать фотографию? ― волнуясь, прошептал я. Отлистав меню до последней страницы, я начал перевёртывать листы в обратном порядке.
― Ты что есть будешь? ― почти по слогам повторил свой вопрос Сарычев, укоризненно посмотрев на меня.
― Только кофе.
― И всё?
Я кивнул. Мы сделали заказ, девушка дежурно улыбнулась нам и исчезла за неприметной дверью около бара. Прошла, наверное, всего одна минута, и из этой же двери вышел молодой парень. Заинтересованно окинув нас взглядом, он прошёл к стойке бара, порылся в каком-то ящике, что-то взял и исчез за дверью. Некоторое время мы сидели молча. Я барабанил пальцами по столу, а Сарычев, скрестив руки на груди, спокойно и с вниманием рассматривал развешанные на стенах кафе картинки и фотографии.
― Куда же она подевалась? ― Я нервничал. ― Надо было спросить у неё про Полуянова.
― Успокойся, сейчас мы всё узнаем, ― произнёс майор в тот момент, когда дверь снова открылась, и в помещение опять вошёл парень. Неуверенно потоптавшись на месте, он всё-таки подошёл к нам и спросил, обращаясь ко мне:
― Вас зовут Руслан?
Я быстро кивнул.
― Это вас, ― сказал парень и протянул мне мобильный телефон.
Мы с Сарычевым переглянулись. Я взял телефон, и парень, больше ничего не объясняя, отошёл обратно к барной стойке. Осторожно, как будто у меня в руках находился опасный инструмент вроде бритвы или ножа, я поднёс трубку к уху и негромко сказал «да».
― Руслан Кондратьев? ― раздался голос незнакомой женщины.
― Да, ― нетвёрдо ответил я.
― Запомните место и время, ― сказала незнакомка. ― Двенадцать часов дня. Памятник Энгельсу на Остоженке. Там вы встретитесь с человеком, которого ищете. Мобильный телефон оставьте у себя.
― Кто вы? ― спросил я.
― Не важно. Приходите на встречу один. Вы всё узнаете. Счастливо.
В трубке послышались короткие гудки.
― Номер определился? ― сразу поинтересовался Сарычев.
― Нет.
― Эй, друг, ― окликнул майор парня, который стоял за барной стойкой и с любопытством наблюдал за нами. ― Кто это был, и чей это телефон?
Парень виновато улыбнулся:
― К сожалению, я не могу сказать, кто вам звонил. Извините, но мне поручено было только передать вам этот телефон. Я его вам и передал.
Сарычев озадаченно почесал подбородок.
― Хорошо, ― пробормотал он задумчиво, как бы решая что-то про себя, и повторил через мгновение более уверенно, видимо, уже приняв решение: ― Хорошо… А когда будет готов наш завтрак?
― Уже несут. ― Парень был рад, что так быстро и безболезненно отделался от наших расспросов. Он хотел чётко и последовательно придерживаться данных ему инструкций хранить молчание. Но в то же время он был благодарен нам за то, что мы не проявили бессмысленной настойчивости в желании узнать всё именно от него и немедленно.
Через пару минут появилась наша внимательная официантка, которая аккуратно выгрузила с подноса на стол наш нехитрый заказ.

Без пятнадцати двенадцать я уже находился около памятника Фридриху Энгельсу, верному соратнику первого коммуниста и известному капиталисту по совместительству. В июльский день на площади было особенно малолюдно, и моё одинокое присутствие около памятника-раритета советских времён было, наверное, чрезвычайно подозрительно. Я бродил около памятника, сцепив руки за спиной, и рассеянно поглядывал по сторонам. Периодически я нервно поправлял незаметным, почти автоматическим движением руки маленький микрофончик, который прицепил мне Сарычев за воротником куртки – было непривычно и неприятно играть роль ходячего ретранслятора. За мной наблюдали, меня подслушивали. Пусть даже это был Сарычев, и пусть это было необходимо для моей безопасности, – всё равно это мне казалось не совсем честным ходом в нашей партии с Полуяновым. Я очень волновался, сердце учащённо билось. В отдельные моменты охватившего мой разум беспокойства, я мысленно куда-то проваливался, я забывался и ничего не видел перед собой, полностью погружаясь в свои мысли и ожидания. Осознав, что не смогу успокоить своё волнение, я сел на скамейку и стал отстранённо наблюдать за находившимся через дорогу от меня выходом из метро. Мимо быстро пролетали одинокие автомобили, немногочисленные неторопливые прохожие долго стояли на пятачке около метро, решая, куда отправиться на прогулку – на Гоголевский бульвар, в сторону Пречистенки или к храму Христа Спасителя.
Он появился абсолютно внезапно ровно в двенадцать часов, вырос, словно из-под земли, поблизости от скамейки, на которой я сидел. От неожиданности я даже вздрогнул и немного отодвинулся. Аккуратный, в светлом льняном костюме и белоснежной рубашке, Полуянов стоял рядом и внимательно рассматривал меня неподвижным взглядом своих зелёных глаз.
― Добрый день, Руслан. Я рад, что вы пришли, ― сказал Полуянов абсолютно спокойно. ― Я не сомневался в том, что вы отгадаете мою загадку.
Я растерялся, словно и не был готов к появлению человека, которого страстно хотел найти во время своих злоключений. Я молчал, не в силах что-либо ответить, и, не отрываясь, глядел на Полуянова. Непонятный комок застрял у меня в горле, мешая произнести дежурное приветствие. Наконец я поборол внезапно охватившее меня оцепенение и приглушённо пробубнил:
― Добрый день…
Полуянов улыбнулся, показав ровный ряд своих белых зубов.
― Давайте покинем это открытое место, ― вдруг предложил он, бегло оглянувшись. ― Нам, людям, находящимся в розыске, лучше найти более укромный уголок.
Мы пересекли улицу и, зайдя в помещение старого двухэтажного дома, оказались в небольшом грузинском ресторанчике. Там нас радушно приняли и усадили за стол около окна. Мы были единственными посетителями.
― Несмотря на то что ресторан грузинский, здесь варят очень неплохой бразильский кофе, ― заметил Полуянов. ― Закажем по чашечке?
Я неуверенно кивнул.
― Вы хотели меня видеть, ― сказал я.
Полуянов усмехнулся.
― Не меньше, чем вы меня, ― парировал он. ― Впрочем, не важно,кто кого искал. Главное, что мы наконец встретились. Теперь наше положение обязывает нас быть вместе… Тем более, что сейчас вы не менее разыскиваемая личность, чем я.
Полуянов аккуратно, чтобы не заметили официанты ресторана, передал мне сложенный пополам листок бумаги. Я осторожно развернул его. Сверху большими буквами было напечатано «розыск», а под этим кричащим словом – две фотографии, моя и Сарычева с подробной информацией о нас – возраст, рост, цвет волос и глаз, особые приметы. Текст извещал, что мы разыскиваемся за убийство. Я поспешно сложил листок бумаги пополам и спрятал его в карман.
― Сорвал на память с одного из стендов около отделения милиции, ― объяснил Полуянов и с интересом спросил: ― А Сарычев – это кто?
― Мой товарищ, ― нерешительно ответил я.
― Да, да, понимаю, ― Полуянов постучал пальцами по столу, выбивая непонятный ритмический узор звука. ― Он где-то рядом?
― Да, ― подтвердил я.
― И слушает нас?
Я ничего не ответил и невольно поправил воротник куртки.
― Не беспокойтесь, Руслан. ― Полуянов опять улыбнулся, заметив, как я сделал машинальное движение рукой. ― Это вряд ли что-то изменит. Я доверяю вам, а значит, доверяю и вашему выбору и вашему решению сохранить свидетельство нашего разговора.
― Где Карина? ― спросил я.
― Она в безопасности, ― коротко ответил Полуянов и добавил: ― Я думаю, вы её скоро увидите.
― Кто была та женщина, которая говорила со мной по телефону?
― Моя старая знакомая, хозяйка заведения под вывеской «Гранат», ― ответил Полуянов. ― И раз вы сейчас здесь, значит, мой план благополучно сработал.
― Вы были уверены, что я догадаюсь о том, где вас следует искать?
― Я надеялся на это.
― Но почему вы оставили закодированное сообщение о том, как вас найти, именно мне?
― Потому что мне нужно письмо Ногаре, а оно находится у вас, Руслан, ― невозмутимо произнёс Полуянов.
Принесли две чашки чёрного кофе. Полуянов сделал глоток и удовлетворённо щёлкнул языком.
― Действительно, неплохой кофе, ― сказал он и откинулся на спинку стула. ― Я думаю, нам нужно многое друг другу рассказать… Так уж получилось, что волею судьбы вы оказались вовлечены в ход происходящих событий. Подозреваю, что это обстоятельство не только создало вам ряд неудобств, но подвергло вас прямой опасности. Мне искренне жаль, что так получилось. Поверьте, я совсем не хотел, чтобы кто-нибудь пострадал из-за меня. Но… что произошло, того уже не изменить, и сейчас надо понять, как можно исправить ситуацию... Самое главное, вы должны чётко осознавать, что происходит вокруг. И будет, безусловно, честнее и правильнее в наших отношениях, если я расскажу вам о том, что же действительно приключилось со мной.
Полуянов достал пачку сигарет «Gitanes» и неторопливо закурил.
― Полагаю, нет нужды пересказывать вам историю моей московской жизни. Я знаю, вы виделись с моей мамой, общались с моей дочкой и моим научным руководителем. Возможно, вы даже обсуждали ситуацию с хорошо известным вам Стефаном Петровичем Ракицким, моим дядей. В любом случае у вас есть вполне объективное представление о том, кем я был раньше – хорошим сыном, любящим мужем, внимательным отцом, перспективным учёным… Всё это было и в одночасье исчезло. Спросите, почему?.. ― Полуянов сделал небольшую паузу. ― Виной тому моя страсть к поиску тайного в истории и… пара исписанных клочков старой бумаги. О первом документе вы наверняка уже знаете и читали его. Это письмо канцлера Ногаре. ― Полуянов посмотрел на меня, стараясь оценить мою реакцию, и продолжил: ― Второй документ – это послание моего прадеда, Святослава Львовича Ракицкого некоему барону П.
Я отвёл свой взгляд, и это не осталось незамеченным.
― Вы знаете и об этом письме? ― заинтересованно спросил Полуянов.
Я утвердительно кивнул.
― Значит, вы виделись с Рыбаковым?
― Да, мы разговаривали с ним, ― сказал я.
― Что ж, это облегчит мою задачу. ― Полуянов одним глотком допил кофе. ― Вкратце история такова. В нашем семейном архиве хранились два странных письма, обращенных к одному адресату, загадочному барону П., но разделённых пятьюстами годами. Удивительным было не только это необъяснимое сходство, но и само содержание этих посланий. Первое представляло собой отчёт французского канцлера, тайного альбигойца, о разгроме ордена тамплиеров; второе сообщало о существовании удивительной реликвии тамплиеров и указывало вполне конкретные адреса хранения неких документов, указывающих на местонахождение этой реликвии. Оба послания на протяжении долгих лет хранились в нашей семье и передавались от отца к сыну. Информация о них держалась в тайне. В семьдесят втором году умер мой дед, Пётр Ракицкий. Так получилось, что незадолго до смерти он поссорился со своим единственным сыном. Старик сильно обиделся на Стефана Петровича и даже отказывался с ним говорить. В чём была причина размолвки, осталось тайной. Тем не менее, я думаю, они не поняли друг друга, когда Пётр Ракицкий решил поделиться своими знаниями со Стефаном. Как бы то ни было, перед смертью дед передал письма мне, своему внуку, а не сыну. Мне тогда было всего пятнадцать лет.
― Получается, Пётр Ракицкий сознательно лишил своего сына права владеть семейными реликвиями? ― спросил я.
― Вероятно, обида была очень сильной, и впервые в истории нашей семьи традиция была нарушена. Письма перешли по наследству не от отца к сыну, а от деда к внуку.
― Но Стефан Петрович знал об этих письмах?
Полуянов немного замялся:
― Я точно знаю, что он видел и читал письмо Ногаре. Но я не уверен, что Стефан Петрович был в курсе того, что существовало ещё и послание его деда Святослава Ракицкого, рассказывавшее о тайниках во французских церквях.
Я вспомнил седовласого профессора. Он в самом деле ни словом не обмолвился о втором письме. Но неужели он действительно ничего о нём не знал?
― Когда мы были наедине с дедом, ― продолжил рассказ Полуянов, ― он отдал мне письма, взяв обещание сохранить всю информацию, которая в них содержалась, в тайне. Дед сказал мне, что мы не вправе раскрывать тайну писем, потому что являемся лишь их хранителями, но не владельцами. Он добавил, что эти послания может сделать достоянием гласности только их хозяин, который рано или поздно появится.
Руслан, вы не представляете, что значил для меня, подростка, этот доверительный дар деда. С этих писем для меня началась взрослая сознательная жизнь. Поначалу я даже не представлял всей ценности этих документов. Но их обладание послужило стимулом для погружения в исторический материал. Я читал всё, что так или иначе было связано с тамплиерами, забивая свою голову подчас абсолютно далёкими от реальности горячечными выдумками безумных авторов. Я читал их книги и чувствовал своё превосходство. Посудите сами, как я мог относиться к диким предположениям графоманов от истории, когда держал в руках ключ к истине – ведь я-то знал, в чём состоит секрет тамплиеров! Это было прикосновение к тайне. Передо мной в форме пожелтевших листков бумаги лежала сокровенная историческая истина, которой монопольно обладал только я… С годами, когда я уже стал взрослым, тяга ко всему, что так или иначе было связано с орденом Храма, превратилась в страсть. В своих рассуждениях я отталкивался от очевидного для меня факта существования тайной реликвии тамплиеров, и со временем, сопоставив реальные исторические свидетельства о деятельности ордена, решил для себя, что этой реликвией должен был быть перстень царя Соломона.
― Но почему именно перстень царя Соломона? Неужели туманные намеки Вольфрама фон Эшенбаха и мистические озарения Елены Рерих могли стать достаточным основанием для таких выводов? Ведь никаких достоверных подтверждений этой версии нет.
― Как нет никаких подтверждений тому, что это могло быть что-либо иное. Как, впрочем, и нет никаких прямых подтверждений того, что реликвия тамплиеров вообще существовала, ― нисколько не смутившись, ответил Полуянов. ― Святой Грааль, древние несметные сокровища Востока, вывезенные из Иерусалима, алхимическое золото, тайные документы царских еврейских родов и династии Меровингов… На что способен воспалённый человеческий разум, ищущий подтверждение мистическому источнику своих фантазий? При отсутствии неопровержимых свидетельств он строит свою реальность, хватаясь за соломинку искажённого исторического факта. Но человеческий разум не зря испытывает особое притяжение к этой теме - в истории ордена есть тайна, которую, возможно, специально пытаются скрыть под валом мистических небылиц...
Почему перстень Соломона?.. Считайте это моим вкладом в копилку неподтверждённых вариантов истории о тамплиерах. До определённого момента я, будучи здравомыслящим человеком и учёным, относился к своей версии лишь как к игрушке своего исторического сознания, являющейся ещё одним возможным вариантом объяснения тайны истории ордена Храма… Ещё одним из многих… Но со временем моё отношение изменилось.
Я страстно желал поделиться с кем-нибудь своим сокровенным знанием, не ограничиваясь ролью простого хранителя, и проверить свои предположения о природе реликвии ордена Храма. Я ощущал свою избранность и разрывался между желанием сделать содержание писем достоянием научной общественности и чувством долга перед памятью деда. Искушение тайной было слишком велико. В какой-то момент я сломался и решил показать письмо Ногаре своему научному руководителю. К тому времени я уже защитил диссертацию и выпустил в соавторстве с Андреевым книгу о тамплиерах. Я считал себя уже не просто его учеником, а коллегой академика. Я показал письмо Ногаре Андрееву, тот сразу заявил, что это подделка. Я настаивал на экспертизе – для этого крайне необходимы были связи академика с его знакомыми французскими историками. Он отказался мне помочь, заявив, что не собирается ввязываться в авантюры. Я был взбешён. Именно тогда у меня возникла идея самостоятельно проверить достоверность сведений, содержащихся в письме моего прадеда. Для этого мне надо было попасть во Францию. На научную заграничную командировку в ближайшие годы я мог не рассчитывать. А иначе учёному выехать из СССР было невозможно. Оставался один путь – обратиться прямо в КГБ.
― Это было рискованное решение, ― заметил я.
― Чистой воды авантюра, ― согласился со мной Полуянов. ― Но я был молод и самонадеян. Я обратился за помощью к своему школьному товарищу, Константину Пахомову, который служил в КГБ, и тот организовал мне встречу с Рыбаковым. Я показал полковнику письмо Святослава Ракицкого… И, представляете, моим мистическим проектом заинтересовались! Через Академию наук была организована научная командировка во Францию. Перед отъездом я отдал письмо Ногаре, о котором в КГБ не подозревали, на хранение Андрееву. Тот сначала даже не хотел его брать, но потом согласился. Вскоре мы, я и мой сопровождающий из спецслужб, оказались в Тулузе. Я был уверен в победе и совершенно убеждён, что величайшая историческая реликвия будет найдена. Указанные в письме церкви мы обнаружили без труда. Но… тайники, устроенные в них, оказались пусты.
― Так значит, тайники всё-таки были?! ― воскликнул я.
― Конечно, ― абсолютно уверенно подтвердил Полуянов.
― А как же быть с возрастом самих церквей? ― поинтересовался я, вспомнив рассказ полковника Рыбакова. ― Разве вы, будучи в Тулузе, не выяснили, что церкви были построены в восемнадцатом веке и, соответственно, никакие тамплиеры не могли ничего спрятать в них в четырнадцатом веке?
Полуянов покачал отрицательно головой.
― Об этом Рыбакову сообщил мой напарник в экспедиции, но это не соответствовало действительности в полной мере. Дело в том, что церкви были лишь перестроены в восемнадцатом веке, а построены они были ещё в одиннадцатом-двенадцатом веках, ― объяснил он. ― Так что это возражение не могло опровергнуть рассказ о кладе тамплиеров. Поиск и вскрытие тайников – это было единственное, что могло доказать или опровергнуть историю моих предков… И я нашёл эти тайники и именно в тех местах, о которых говорится в письме моего прадеда, но, как уже говорил, они оказались пусты.
Во всех трёх церквях, названных в письме моего прадеда, мы обнаружили хорошо замаскированные тайники, о которых не подозревали даже служители. Но они были уже пусты… В каком-то смысле мы могли говорить об успехе экспедиции – мы получили реальные подтверждения информации, содержащейся в послании Святослава Ракицкого. Но ниточка поиска была оборвана. Рыбаков решил, что наша миссия провалилась и её надо свернуть… Никто из нас тогда даже предположить не мог, что произойдёт потом…
― И что же произошло потом? ― Я всем телом подался вперёд.
― За сутки до нашего отлёта из Франции мой сопровождающий был убит, а меня похитили прямо из гостиницы. Всё было подстроено таким образом, что я отравил своего товарища, сымитировав его самоубийство, а сам скрылся.
Полуянов замолчал и сцепил руки, облокотившись на стол.
― И кому это понадобилось? ― не удержался я от возгласа.
― Вы не поверите. ― Полуянов криво усмехнулся. ― Я всегда поражаюсь тому, как реальность схожа с банальным художественным вымыслом… А может, это вымысел созидает реальность?.. Короче, это было ЦРУ.
― И что произошло потом? ― Я превратился в слух, боясь пропустить мельчайшую деталь рассказа.
Полуянов грустно улыбнулся.
― Шпионский роман получил своё удивительное и неожиданное продолжение. Меня поселили на конспиративной квартире под охраной нескольких агентов. Держали взаперти целый месяц, ежедневно допрашивали, несколько раз проверяли на детекторе лжи. Их интересовало одно: какова была цель нашего приезда в Тулузу и что мы искали в церквях. Оказалось, всё время, пока мы находились в Тулузе, за нами наблюдали сотрудники ЦРУ. В последний день нашего пребывания за границей они решились на крайние меры, чтобы задержать нас. Сначала я не мог поверить в то, что американская разведка всерьёз относится к нашей миссии во Франции. Я был уверен, что это какая-то ошибка, что нас с кем-то путают. Ну, право слово, кому нужны охотники за ветхими реликвиями?! Хоть мы и работали на враждебную спецслужбу, но неужели обыкновенное историческое любопытство к деталям событий, давно канувших в Лету, заслуживало смерти? Это было невероятно и дико. Я не находил никакого нормального логического объяснения поведению агентов ЦРУ, пока не познакомился с их руководителем…
― Кто это был? ― спросил я, подозревая, что в ответ услышу знакомое имя.
― Джордж Бартли, ― сказал Полуянов; мои подозрения оправдались. ― Вам ведь знакома эта примечательная личность? Рыбаков наверняка поведал вам о том, что это за человек.
― Я видел Бартли и говорил с ним, ― промолвил я. ― Он готов пойти на всё, чтобы найти вас. И я хотел бы узнать почему.
Полуянов глубоко вздохнул и внимательно посмотрел на меня:
― Руслан, знание приумножает печаль. Не так ли? Вы уверены, что хотите знать об этом?
― Я хочу знать, что происходит вокруг меня. Я хочу знать правду.
― Правда есть совсем не то, что истина. Правда есть справедливая сила человеческой души, а истина представляется мне символом могущества знания. Я иду дорогой истины потому, что хочу получить ответы на свои вопросы. А вы? Зачем вам это? Куда вы идёте? Вступив на этот путь, вы можете в итоге никуда не прийти, но уже точно никогда не найдёте пути назад. То, что вы увидите, вполне может быть не настоящим светом, а лишь его отражением. Путь истины не гарантирует её достижения. Вы можете, в конце концов, лишь ухватить кончик плаща её тени. На это ли вы рассчитываете? Не боитесь ли вы глубоких разочарований? Не говоря уже об обыкновенной физической опасности, всё это сильно усложнит вашу жизнь – ваш дух претерпит изменения.
― Моя жизнь уже изменилась. Я попал в круговорот странных событий. Теперь я должен знать, вокруг чего всё это крутится.
Потупив свой взор, Полуянов некоторое время сидел молча. Взгляд его зелёных глаз был прикован к сахарнице, стоявшей на столе, а длинные пальцы ловко и быстро сворачивали и разворачивали салфетку, превращая её в правильный треугольник.
― Хорошо, ― решил он. ― Я расскажу вам об этих странных подводных течениях моей истории, которые, разорвав жизнь простого советского историка на две половинки, навсегда определили его судьбу… Но прежде дождёмся вашего друга, которому, наверное, тоже не терпится услышать эту историю от меня лично.
Я резко обернулся. В дверях ресторана стоял Сарычев.

Глава 19

Сарычев подошёл к нашему столу и молча сел на стул. Полуянов, нисколько не смутившись, предложил ему заказать кофе. Майор отказался.
― Техника сломалась? ― ядовито поинтересовался Полуянов.
Майор ничего не ответил, но его выразительный взгляд был красноречивее любых слов. Вот он, источник всех наших несчастий, читалось в его глазах. Было видно, что если бы не обстоятельства нашей встречи, Сарычев с огромным удовольствием и превеликим облегчением защёлкнул бы сейчас наручники на запястьях сидевшего перед ним улыбчивого наглеца.
― С Русланом мы уже давно знакомы. Правда, он знал меня раньше под другим именем, ― сказал Полуянов и поглядел на Сарычева. ― А как зовут вас?
Сарычев сухо представился, не забыв отметить, что он майор ФСБ.
― Да-да, понимаю, ― сказал Полуянов и покачал головой. ― Ну, а я… Полагаю, не стоит говорить, кто я такой. Я тот человек, которого вы должны были поймать. Однако ж, ― Полуянов с наигранной досадой щёлкнул языком, ― как всё обернулось…
― У нас с вами всё ещё впереди, ― зло откликнулся Сарычев.
― Не сомневаюсь, ― язвительно подтвердил Полуянов.
― Давайте поговорим о нашем деле, ― после обмена колкими любезностями проговорил Сарычев. ― Вы, если я правильно понял, хотели рассказать нам о Бартли, а также поведать о том, где вы скрывались, чем занимались последние двадцать лет и что вас, собственно, заставило вернуться в Москву попрошествии такого длительного промежутка времени. И помните, в какой ситуации мы бы ни находились в настоящий момент, я остаюсь сотрудником правоохранительных органов, а вы – подозреваемым. И потому можете расценивать свой рассказ как официальные показания.
Полуянов отложил в сторону правильный треугольник салфетки, исподлобья бросив взгляд на майора:
― Вы правы, майор. Надо закончить с этим… Итак, вы знаете, кто такой Джордж Бартли и что он представляет из себя в настоящее время. Сейчас он занимается частным сыском. Когда я с ним познакомился, он был ещё кадровым сотрудником ЦРУ, стоял во главе особой секретной группы и занимался в этом ведомстве специальными операциями. Его деятельность, как я понял, слабо контролировалась боссами из Лэнгли. Возможно, сам формат его работы не предполагал такого контроля, и потому он мог себе позволить без риска и ущерба для здоровья и репутации очень многое. Во время первой беседы он откровенно заявил мне, что желает видеть в моём лице союзника и предлагает сотрудничество. У меня, как свободного человека в свободном мире, был выбор – согласиться на условия сотрудничества, предполагающие новое имя, американское гражданство, работу и покровительство спецслужб, или отказаться, и тогда уже исчезнуть навсегда. Меня, вероятно, можно считать предателем, но я выбрал первое. Не знаю, как Бартли удалось выбить для меня статус ценнного перебежчика и оформить необходимые документы, обеспечивающие мне особое покровительство американских спецслужб. Формально я считался ценным свидетелем, которому требуется защита в рамках особой программы. Фактически же я работал на Бартли в Европе и должен был втайне от сотрудников ЦРУ помогать ему в поиске реликвии тамплиеров.
― Бартли тоже занимался поиском реликвии тамплиеров и знал о тайниках в церквях? ― спросил я.
― Да, это так… И для меня сначала было большой загадкой, откуда он мог узнать об этом. В итоге всё это нашло своё объяснение, когда я познакомился с ним поближе. Но сперва мне дали новый паспорт, включив в программу по защите свидетелей, и устроили работать в один европейский архив. Моя скрытая страсть получила новый стимул для своего развития. Поиск и исследование исторических документов в архивах стало моей работой. Пользуясь всеми возможностями своей новой жизни, я беспрепятственно разъезжал по Европе, копался в архивах и выискивал новые свидетельства о жизни своих любимых тамплиеров. Но, несмотря на большой объём сведений, которые я смог почерпнуть, я так и остался бы слеп, если Бартли не поделился бы со мной имевшейся у него информацией. Когда я узнал подробности дела, я удивился тому, до какой степени тесен мир. Возможно, вы уже в курсе, что настоящее имя Джорджа Бартли Игорь Барташевич, а его отец Леонид Барташевич в годы войны перешёл на сторону немцев…
Я кивнул, подтверждая, что уже слышал эту историю.
― Так вот, Леонид Барташевич в 20-30-хх годах служил в ОГПУ-НКВД в Иностранном отделе. Оказалось, что он был хорошо знаком с нашей семьёй. Именно он в 1927 году организовал возвращение моего деда Петра Ракицкого в Советскую Россию из Франции…
Наступила пауза. Я заметил, как Сарычев, до сего момента скептически слушавший рассказ Полуянова, удивлённо вскинул брови.
― Так вот откуда интерес к этим тулузским церквушкам, ― догадался я. ― Пётр Ракицкий нарушил семейную тайну и рассказал Леониду Барташевичу о письме своего отца.
― Может быть и так, ― неопределённо сказал Полуянов. ― А может быть, Барташевич сам случайно обнаружил это письмо… Сейчас уже никто из них не сможет поведать нам, как это всё произошло на самом деле… Но факт остаётся фактом: Барташевич знал об этом странном письме Святослава Ракицкого и тайниках в церквях.
― Так, значит, это Леонид Барташевич собрал частички документа, указывающего на местонахождение реликвии тамплиеров? ― изумлённо спросил Сарычев.
Полуянов отрицательно покачал головой.
― Разве сын стал бы искать то, что до него уже нашёл отец? ― вполне логично заявил он. ― Леонид Барташевич ничего не нашёл…
― Тогда получается, что сам Пётр Ракицкий, будучи в эмиграции во Франции, изъял отрывки документа и нашёл реликвию? ― неуверенно предположил я.
Полуянов опять отрицательно покачал головой.
― Получил реликвию, хранил её всю жизнь, а тайну её унёс с собой в могилу, оставив внуку лишь послание-пустышку?.. Откровенно говоря, маловероятно, ― недоверчиво заметил он.
― Тогда кто же опустошил тайники? ― Сарычев нетерпеливо заёрзал на стуле.
― Никто… ― просто ответил Полуянов. ― Никакого документа, разорванного на три части, в тайниках никогда не было.
― Постойте, постойте… ― Сарычев поднял руку, как будто пытаясь остановить Полуянова. ― Значит, все эти разговоры о письме, указывающем на местоположение реликвии тамплиеров и хранившемся в трёх тулузских церквушках, – это просто шутка?
Полуянов третий раз повторил своё привычное движение головой от одного плеча к другому и сказал:
― Совсем нет. Это некая игра.
― Какая игра?! ― в один голос воскликнули мы с Сарычевым.
― Леониду Барташевичу пришла в голову простая, но гениальная в своей парадоксальности мысль. Он решил, что, если тайники пусты, это совсем не значит, что кто-то их опустошил в своё время. Это, по его мнению, указывает лишь на то, что необходимо искать иные указатели места, где спрятана реликвия. Упоминание же об отрывках тайного письма есть лишь отвлекающий манёвр, обеспечивающий необходимый дополнительный рубеж сохранности реликвии от непосвящённых.
― Что же является настоящими указателями места нахождения реликвии? ― спросил Сарычев.
― Давайте порассуждаем. ― Полуянов совсем не торопился открыть нам свои секреты. ― Если тайники пусты и, возможно, всегда были пустыми, и только предназначались для отвлечения внимания, то, значит…
― …сами церкви, их географическое местоположение могли указывать на точку, где хранится реликвия! ― догадавшись, продолжил я мысль Полуянова.
― Верно! ― довольный, подтвердил Полуянов. ― И Барташевич нашёл эту географическую связь.
Мы с Сарычевым застыли.
― Дело в том, ― продолжил свой рассказ Полуянов, ― что примерно на одинаковом расстоянии от всех трёх церквей располагаются пещеры, которые называются Белые Норы. Существует легенда, что в тринадцатом веке, уже после падения в 1244 году последнего оплота альбигойцев, крепости Монсегюр, в этих пещерах прятались оставшиеся катары. Именно там Барташевич и предложил искать тайник с реликвией.
― Предложил?.. Кому предложил? ― изумлённо спросил Сарычев.
― Своим новым хозяевам… ― ответил Полуянов. ― Перейдя на сторону немцев, он сразу предложил свои услуги в поиске таинственной реликвии тамплиеров. Есть подозрения, что он давно был связан с немецкой разведкой, и потому к его заявлению отнеслись очень серьёзно. И на то были свои причины.
Нацистская идеология была буквально пронизана мистикой. Ариософия, идея почвы и крови, возрождение древних языческих культов, практика магических ритуалов – всё это легло в базисные мировоззренческие установки нацизма. На заре своей политической деятельности большинство нацистских бонз были членами оккультных организаций и тайных орденов. Без преувеличения можно сказать, что идеологическая программа этих закрытых сообществ и легла в основу нацистской идеологии.
После прихода фашистов к власти была создана специальная исследовательская организация «Аненербе» (Наследие предков), которая была призвана изучать историю, дух, традиции индогерманской расы. Со временем эта странная организация, интегрированная Гиммлером в СС, объединила несколько десятков проектов и институтов. Кстати, одним из направлений деятельности научной организации СС стали медицинские опыты в концентрационных лагерях. «Аненербе» представляло собой загадочное учреждение, где под одной крышей объединились очень разные люди: певцы превосходства арийской расы, мистики-романтики, теоретики и идеологи строительства неоязыческого мира, такие, как историк Герман Вирт, мистик Карл-Мария Виллигут, философ Фридрих Хильшер, и практики нацизма, лишённые всяких моральных норм, бесчеловечные машины уничтожения, такие, как эсэсовские медики Йозеф Менгеле и Зигмунд Рашер.
Сотрудником «Аненербе» был и немецкий историк Отто Ран, который посвятил всю свою жизнь изучению альбигойской ереси. В двадцатых и тридцатых годах он подробно изучил гроты Сабарт, Ломбрив и саму крепость Монсегюр, знаменитое прибежище катаров. Отто Ран считал, что «добрые люди» были приверженцами древнего культа, имеющего свои корни ещё в дохристианских религиозных традициях жителей Пиренеев. Религия альбигойцев была для него религией Любви (Amora), которая противостояла католической религии Рима (Roma). Немецкий историк был искренне убеждён, что катары были хранителями чаши Святого Грааля, символа священной веры. В своей книге «Крестовый поход против Грааля» под мифическим замком Мунсальвеш, где хранился Святой Грааль по версии Вольфрама фон Эшенбаха, Отто Ран понимает Монсегюр альбигойцев. Святой Грааль Отто Ран так и не нашёл и трагически погиб в возрасте тридцати пяти лет при довольно странных обстоятельствах. Одни говорят, что он покончил жизнь самоубийством, другие утверждают, что его убили.
Тайные исследователи третьего рейха не прекращали свои поиски мистических реликвий – к этому относились очень серьёзно. И потому немудрено, что идеи беглого красного командира оказались востребованы. Информация Барташевича заинтересовала эсэсовских руководителей. И этому особенным образом способствовало мистическое убеждение Гитлера: он был абсолютно уверен, что Святой Грааль, источник неиссякаемой силы и могущества, существовал в действительности и представлял собой древний камень с руническими надписями… Ничего не напоминает?
― Перстень Соломона, ― сказал я. ― По легенде на камне перстня Соломона было написано имя Бога, и благодаря этому царь мог подчинять своей воле демонов.
― Именно так, ― Полуянов утвердительно кивнул. ― Мистический и безумный бес Гитлера хотел абсолютной власти над всем миром. А тут появляется информация о том, что камень господства может быть в ближайшее время обнаружен! Это надо было срочно проверить. В рамках «Аненербе» был организован проект «Мани», целью которого и был поиск реликвии тамплиеров в Белых Норах.
― Что означало название проекта? ― поинтересовался Сарычев.
― С санскрита «мани» переводится как «драгоценный камень», ― пояснил Полуянов. ― Название проекта было связано с древней индийской легендой о камне Чинтамани. Согласно этому преданию тот, кто владеет камнем Чинтамани, будет царствовать над четырьмя частями света. В некоторых поздних пересказах этой истории Чинтамани попал в руки царя Соломона, и он, разбив камень на несколько частей, один осколок огранил в свой перстень, написав на нём имя Бога. Инициаторы проекта были уверены, что ищут именно перстень Соломона. Их идея странным образом была созвучна моей гипотезе.
Леонид Барташевич стал заместителем руководителя проекта, а руководителем назначили Фридриха Мейера. Это была примечательная фигура. Доктор философии, специалист в области древней истории, молодой профессор Гейдельбергского университета, он был хорошо знаком с Мартином Хайдеггером, первой величиной немецкой философии ХХ века. Фридрих Мейер никогда не состоял в НСДАП, не был членом СС, в списках работников «Аненербе» тоже не значился. Но именно этого человека по какой-то неведомой для нас причине Вольфрам Зиверс, генеральный директор «Аненербе», назначил главой проекта. Экспедиция искала реликвию тамплиеров в Белых Норах полгода…
― И что? ― Сарычев был нетерпелив.
― … и ничего не обнаружила.
Майор недобро усмехнулся.
― Опять мимо? ― язвительно спросил он.
Полуянов неопределённо пожал плечами:
― По документам получалось именно так. Я читал секретный отчёт экспедиции (благо моё особое положение позволило мне с ним ознакомиться). Это был большой том с массой фотографий и отчётов экспертиз в качестве приложений. Сотрудники экспедиции проделали действительно большой объём работы. Было найдено очень много объектов и наскальных изображений, относящихся к средним векам и сделанных, вероятно, укрывавшимися там катарами. Но никаких тайников с реликвиями обнаружено не было. Дело в итоге было закрыто и списано в архив, группа расформирована, Мейер вернулся на работу в университет, а Барташевича перевели на работу в VII отдел РСХА, занимавшийся религиозными, масонскими и еврейскими организациями.
Мы с Сарычевым разочарованно вздохнули.
― История закончилась? ― поинтересовался майор.
― Да как сказать. Всё оказалось не так просто… ― задумчиво произнёс Полуянов. ― Во время проведения работ в Белых Норах произошел странный случай. Погиб один рабочий, рядовой СС. Он был убит из пистолета, когда ходил к ближайшему ручью за водой. Сначала решили, что это были люди из французского движения Сопротивления. Но потом в ходе расследования подозрение пало на товарища убитого, некоего Гельмута Хагена, который, не дожидаясь ареста, сбежал из лагеря экспедиции. Поиски беглеца тогда ни к чему не привели.
После окончания войны, в июне 1945 года Барташевич смог тайно перебраться в американскую зону оккупации и там сдался союзникам. Американцы скрыли его и сделали всё возможное, чтобы Барташевич не предстал перед советским судом. Только в середине шестидесятых КГБ узнало, что военный преступник Леонид Барташевич преспокойно живёт в Калифорнии, выращивая в собственном саду розы. На все советские запросы по поводу выдачи изменника американцы отвечали отказом. Более трагичная судьба оказалась у Фридриха Мейера. По свидетельствам очевидцев, он погиб 25 апреля 1945 года в Берлине во время очередного авианалёта.
― И в чём же необычность продолжения истории?
― Всё дело в том, что Леонид Барташевич, будучи в Аргентине в 50-х годах, встретил того самого Гельмута Хагена, беглеца и предполагаемого убийцу, которому удалось сбежать в своё время из лагеря экспедиции. У того оказалась иная версия далёкой истории. Он рассказал, что его товарища убил сам глава экспедиции Фридрих Мейер, что тот и его хотел застрелить как случайного свидетеля расправы, но промахнулся. У счастливого Гельмута оказались быстрые ноги. Рассудив здраво, что тягаться в доказательствах вины со своим начальником было бессмысленно и опасно, Гельмут исчез и окончил войну в рядах французских партизан.
― Но зачем Мейеру надо было убивать солдата?
― Такой же вопрос задал Гельмуту Хагену и Барташевич. Тот ответил, что не знает точно причину, но буквально за день до происшествия его товарищ рассказал ему один примечательный эпизод. Герр Мейер был очень недоволен, когда солдат случайно стал свидетелем того, как начальник экспедиции спрятал какую-то маленькую шкатулку к себе в карман…
После разговора с Хагеном Барташевич решил, что Мейер всё-таки нашёл реликвию, но сохранил это в тайне, убрав при этом единственного свидетеля своего триумфа. Болтун Хаген тоже жестоко поплатился за свои откровения. Вскоре он был найден убитым в Буэнос-Айресе – Леонид Барташевич не собирался оставлять свидетелей
Полуянов замолчал, а мы с Сарычевым, наконец, выдохнули.
― В итоге получается, что реликвия тамплиеров была у Мейера? ― спросил я. ― А он погиб, и значит, её след мог затеряться навсегда?
― Леонид Барташевич был уверен, что перстень Соломона (а то, что именно перстень Соломона стал реликвией тамплиеров, он не сомневался) можно найти. Для этого надо было только заняться судьбой Фридриха Мейера, познакомиться с его родственниками, покопаться в оставшихся у него бумагах, изучить его могилу и место, где он погиб. Задача была нетривиальная, но выполнимая. Перстень должен был оставить какой-то след. Но Барташевич не успел реализовать свои планы. Он умер, завещав этот странный интерес своему сыну, Джорджу Бартли. Поначалу молодой разведчик отнёсся к рассказу своего отца с недоверием. Он решил, что тот заразился мистической теорией, вбив себе в голову опасную и бесплодную идею. Но со временем отношение Бартли к идее своего отца изменилось. Он этим заинтересовался, вытащив на свет пыльные факты прошлого.
― Удивительная история, ― с сомнением заявил Сарычев. ― Вы поведали нам её в подробностях. Но неужели сам Бартли рассказал вам о ней? Честно говоря, мне сложно поверить в подобную откровенность этого человека.
― Бартли пришлось всё рассказать. Он надеялся на мою помощь.
― Но чем вы могли ему помочь? Вы сами сказали, что знали только то, о чём было рассказано в перешедших вам по наследству письмах. Но после того реликвия была уже найдена в месте, указанном вашим прадедом, а после этого вновь потеряна. Как вы могли помочь Бартли в изучении наследства Мейера? Подозреваю, у Бартли было достаточно сил и возможностей самостоятельно с этим справиться.
― У меня была другая задача.
― Интересно, какая?
― Я должен был побольше узнать о хозяине реликвии.
― Каком ещё «хозяине»? ― в один голос недоуменно воскликнули я и Сарычев.
― О бароне П., ― ответил Полуянов.

Я посмотрел на часы, висящие на стене ресторана. Было уже два часа дня. Майор всё-таки заказал себе чашку кофе. Полуянов курил. Дым сигарет не успевал раствориться в воздухе, а крепкий запах «Gitanes» выветриться, когда Полуянов доставал новую сигарету и, вспыхнув пламенем дорогой позолоченной зажигалки, прикуривал её. Он был спокоен, уверен в себе и немного, как мне казалось, расслаблен. Мы же с Сарычевым, наоборот, были взволнованы и с явным чувством недоверия слушали невероятную историю беглого советского историка. Мы не знали, как надо было отнестись к услышанному. Поверить?.. Никто так и не видел реликвию тамплиеров, будь он перстнем Соломона, Святым Граалем или головой Бафомета. Да и слова Полуянова, поведавшего нам о поисках камня власти, тоже ничто не могли подтвердить. Стефан Петрович Ракицкий твёрдо заявлял, что письмо Ногаре фальшивка – это доказала экспертиза. Сам Полуянов подтверждал, что все разговоры о тайной реликвии тамплиеров есть образованные слухами и мистификациями версии, рождённые не знанием, а незнанием истории ордена Храма. Так, значит, не поверить?.. Но тогда как можно объяснить эту непонятную страсть, это необъяснимое желание завладеть тем, чего нет? Почему Бартли и Пахомов идут на любой риск и жертвы, чтобы завладеть этим мифическим Нечто? Иллюзия тайны созидает свою реальность? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, надо было дослушать рассказ Полуянова до конца.
― Значит, вам следовало найти хозяина перстня? ― скорее с насмешкой, чем с сомнением спросил Сарычев. ― И позвольте узнать, какого из них? Того, который жил в четырнадцатом веке или того, который жил в девятнадцатом?
― В первую очередь, я должен был понять, что за лицо или лица скрываются за именем «барон П.», ― невозмутимо ответил Полуянов. ― Почему и канцлер Ногаре, и мой прадед писали о реликвии тамплиеров, обращаясь к этой личности, или этим личностям. Возможно, это был некий дворянский титул рода, который переходил по наследству, а может быть, это было тайное имя, указывающее на определённый ранг человека в неизвестной нам иерархии. В любом из этих двух случаев, поняв принцип образования этого титула, можно было приоткрыть тайну владения реликвией. Я перечитал огромное количество литературы по тайным обществам и масонским организациям, я изучил генеалогию многих дворянских родов, в имени которых гордо звучало барон П… и название какого-нибудь местечка, которое начиналось с этой буквы. Объём материала, который я перелопатил, был огромен. Я исписал десятки тетрадей, загрузив в них все свои мысли и подозрения. Это продолжалось несколько лет, пока я не остановился в своих изысканиях.
― Вы так ничего и не нашли? ― сделал я предположение.
― К сожалению, тайна этого имени так и осталась для меня тайной. Я не смог обнаружить ту единственную ниточку, которая с необходимостью должна была открыть тайну имени «барона П.».
― А как же Бартли? Он узнал что-нибудь о Мейере? ― осведомился Сарычев.
― Ничего интересного. Опросы и наблюдение за родственниками и знакомыми, изучение оставшихся от него бумаг и исследование места в Западном Берлине, где он погиб, ничего не дали. Бартли даже посягнул на сам труп, тайно вскрыв могилу. Ничего, ни одного намёка. Очередной тупик. Вскоре, разочаровавшись, мы забыли об этом. В девяносто пятом Бартли ушёл в отставку и уехал в Великобританию. Мной уже особо никто не интересовался, я устроился на работу в одном из небольших частных университетов во Франции, в Марселе, и стал преподавать историю Древнего мира. Сначала я думал даже вернуться или хотя бы дать о себе знать, но потом… когда я узнал, что моя Лена умерла, я решил забыть прошлую жизнь. Для своих близких, родных и знакомых я исчез. Теперь-то я понимаю, что это было глупо и жестоко с моей стороны, но тогда мне казалось, что я должен был поступить именно так…
― Почему же вы опять оказались в России, и что нужно Бартли от вас на этот раз?
Полуянов горько ухмыльнулся:
― Эта история не отпускает меня. Странная вещица (перстень Соломона или что-то иное – назовите это, как хотите) как будто играет в свою, непонятную мне, игру. Её тень то появится, то исчезнет, то вновь появится, то опять исчезнет… Это непостижимое Нечто играет со мной, не давая раз и навсегда распрощаться с ним… Старая история получила продолжение этой весной. Неизвестный человек позвонил Бартли и предложил вновь заняться поисками реликвии тамплиеров. Этот незнакомец обещал не только полностью профинансировать операцию, но и сулил обеспечить нас до конца жизни, если поиски дадут положительный результат.
― Вы знаете, кто был этот неизвестный?
― Бартли не видел этого человека. Незнакомец общался с ним через своих представителей. Но известно, что он англичанин, и зовут его Уильям Флором. Хотя имя, скорее всего, и не настоящее, но намерения довести дело поиска реликвии до конца у него вполне серьёзные. На следующий день после окончательного согласия заняться этим делом Бартли получил наличными два миллиона долларов в качестве аванса. Было объявлено, что в расходах на операцию он не ограничен. Бартли гарантировалась любая необходимая помощь, если таковая потребуется. Неизвестный заказчик был прекрасно информирован - он знал о наличии двух писем на имя барона П. и ставил первоначальную задачу добыть именно их в оригинале. Я узнал о новом проекте после того, как Бартли появился у меня в Марселе. Уверенный в моей надёжности, он рассказал о новом деле, ничего не скрывая, и хотел, чтобы я помог ему. Бартли знал, что письмо Святослава Ракицкого находится в архиве СВР, и готов был достать его оттуда. Но он никогда ранее не слышал о письме Ногаре и, соответственно, не ведал, где оно могло находиться, – ему нужна была информация от меня.
― И вы рассказали ему, что письмо хранится у академика Андреева? ― спросил я.
― Нет, я потребовал за эту информацию деньги - сто тысяч долларов.
― И Бартли согласился?
― Да, обещал принести необходимую сумму уже на следующий день.
― И вы всё рассказали?
― Нет, я срочно уехал из города и перебрался в Италию. По фальшивому итальянскому паспорту я получил российскую визу и приехал в Москву. А дальше уже началась другая, общая для нас история…
― Но почему вы не отдали письмо Ногаре Бартли?
― Потому что боюсь его нового хозяина.
― Этого странного Уильяма Флорома?
― Называйте его, как хотите, но, мне кажется… это хозяин.
― Хозяин писем?
― Да, адресат писем и хозяин перстня. Тот самый барон П…. ― Полуянов замолчал и выпустил густой клубок дыма. ― Я назвал его для себя более понятным и привычным для меня именем - Асмодей…
Услышав это, я даже немного приподнялся с места. Сарычев, ничего не понимая, переводил свой взгляд с меня на Полуянова и обратно. В итоге он не выдержал и раздражённо бросил:
― Кто-нибудь расскажет мне, кто такой Асмодей?
Я попытался объяснить майору, что Асмодей, он же Морольф, он же Китоврас, он же, вероятно, Мерлин, есть демон, бесплотное и вечное, злое сверхъестественное существо, которое в далёкие-предалёкие времена согласно талмудической легенде было поймано царём Соломоном благодаря силе перстня. Но однажды из гордыни, уверовав в свои силы, Соломон решил передать перстень Асмодею. В результате Асмодей обернулся Соломоном, выгнал царя и правил в Иерусалиме, пока, по одной версии - случай, а по другой версии – хитрость, не помогли истинному царю вернуть перстень и престол.
― Что за вздор?! ― воскликнул Сарычев. ― Ну, хорошо, я поверю в то, что существовал перстень Соломона, и даже готов признать, что он был тайной реликвией тамплиеров, но что за всем этим стоит демон?.. Меня что, окружают двое сумасшедших?!
В воздухе повисла тяжёлая тишина. Майор бросил возмущённый взгляд сначала на Полуянова, потом на меня. Мы все молчали.
― Майор, разве я говорил, что мы имеем дело с настоящим демоном? ― рассудительно заметил Полуянов. ― Я думаю, речь может идти о руководстве некоего древнего тайного общества, каких-нибудь неотамплиерах, которые страсть как хотят заполучить в свои руки реликвию исторических храмовников. Удивляет другое - этот человек знает о существовании двух посланий. До последнего момента об этом знал только я, а до своей смерти в 1972 году – только Пётр Ракицкий. Из этого я делаю два вывода. Во-первых, лицо, нанявшее Бартли, и есть тот самый таинственный барон П., которому адресованы письма и который, полагаю, знал об их существовании, знал, но не владел ими. Во-вторых, этот барон П. располагает сведениями о том, что взятые вместе эти послания должны дать какую-то очень важную информацию, которая сможет помочь в поиске реликвии ордена Храма. Барон П., конечно же, не бессмертный злодей, благополучно доживший до двадцать первого века со времен Филиппа Красивого. ― Полуянов улыбнулся, отметая подобные фантастические предположения. ― Полагаю, это глава традиции, древней традиции, наследующий своё место и имя у тех, кто был до него.
― Если я правильно понял вашу мысль, ― произнёс я, ― Уильям Флором или как там его, есть глава тайного альбигойского братства, усилиями которого и был разрушен орден Храма. Именно указаниям этих немногих посвящённых следовал Ногаре в своей деятельности по преследованию тамплиеров. Это тайное сообщество выжило и действует до сих пор. И сейчас они хотят получить реликвию обратно. Хорошо, это понятно… Но при чём здесь имя Асмодея?
― А вы прочитайте фамилию этого персонажа наоборот, ― предложил Полуянов.
Я потёр лоб рукой. Да, это было очевидно… Морольф (Morolf). Именно под таким именем Асмодей проник в западноевропейские средневековые предания. В народных сказаниях Морольф был умным и хитрым помощником короля, искусство предвидения и абсолютное недоверие ко всем окружающим которого по сюжету преданий не раз спасали жизнь и репутацию его хозяину. Пересмешник и шутник, он любил поиздеваться над своими жертвами, прежде чем разоблачит их низкую и коварную сущность. Морольф в литературе Запада был, наверное, первым нигилистом, народным бесом, который абсолютно не верил в добродетели, со всей безжалостностью выявлял человеческие пороки и карал за них людей, успевая при этом зло подшучивать над грешниками. Что ж, появление информированного и могущественного незнакомца лишь подтверждает гениальную догадку Полуянова – реликвия тамплиеров есть перстень Соломона. Недостающее звено в исторической цепи появилось само. Хозяин пришёл к хранителю.
― Интерес к реликвии тамплиеров человека, взявшего себе имя демона Асмодея, многое мне объяснил, ― проговорил Полуянов. ― Теперь я с большей долей уверенности могу сказать, что в ордене Храма существовала скрытая организация, изнутри разрушавшая структуру и идеологию ордена. Гибель тамплиеров была подготовлена именно этими силами. Прикрываясь именем разбитых и уничтоженных катаров, они организовали заговор, целью которого было не торжество идей альбигойской церкви любви и не месть за уничтоженных «добрых людей». Целью этого заговора была реликвия ордена Храма, перстень царя Соломона. Асмодей вернулся за тем, что когда-то получил из рук неосмотрительного Соломона… Он пришёл за перстнем.
― Ну, вы, надеюсь, не думаете, что этот Уильям Флором и есть настоящий бес? ― обескураженно спросил Сарычев.
Полуянов вдруг тихо рассмеялся, видимо, откровенно позабавившись видом недоумённого лица майора.
― Нет, не думаю, ― сказал он. ― Мое предположение - подчеркну, всего лишь предположение - состоит в том, что нежданно-негаданно появившийся Уильям Флором есть представитель некоей древней мистической организации, пытающейся завладеть перстнем Соломона. Судя по всему, это тайное объединение достаточно богато и могущественно… Зачем им перстень Соломона? ― Полуянов неопределённо пожал плечами. ― А зачем вообще существуют и действуют тайные мистические и религиозные сообщества? В большинстве своём они просто эксплуатируют образ тайны, выдавая себя за единственных обладателей истины. Иногда они так же фанатичны в своей мистической вере и настойчивы в желании обладания своей святыней, как и представители более распространённых религиозных конфессий. И ради этой веры готовы на любое преступление, ибо убеждены, что ради монополии на истину можно поступиться любыми принципами.
Почему люди верят?.. Потому что они не могут не верить. Вера рождает человека, вера ведёт его по жизни, вера умирает с ним… Вспомните знаменитый акт веры – аутодафе! Чем вам не символ могущества и бескомпромиссности веры? Вера всесильна, она суть человека, и благодаря вере человек стал властелином мира.
Полуянов замолчал на секунду, он был возбуждён, его глаза блестели. Он выпустил из лёгких сизый дым и раздавил окурок в пепельнице.
― Зачем им перстень Соломона? ― ещё раз, словно решая для себя что-то, задал вопрос Полуянов. ― Они верят и хотят быть вооружёнными в своей вере. Это поможет стать им всесильными, окончательно уверовав в своё могущество… Наверное, для этого… И ничего здесь нет сверхъестественного. Всё это человеческое, слишком человеческое…
― Вы боитесь этого Уильяма Флорома? ― спросил я.
― Опасаюсь, ― ответил Полуянов. ― Кем бы они ни были, шутами или магами, идеалистами или рационалистами, безумцами или здравомыслящими людьми, они хотят получить реликвию, и намерения у них очень серьёзные.
― Но почему бы вам в таком случае не отступить и не отдать письма? Даже если эти бумаги укажут путь к перстню Соломона, ведь он всего лишь ценный антиквариат и не более…
Глаза Полуянова сверкнули, и на мгновение я даже испугался этого проницательного тяжёлого острого взгляда, с лёгкостью крепкого клинка пробившего мой щит уверенности и заставившего меня в нерешительности отступить.
― Я чувствую, их вера несёт зло, а зло не может и не должно обладать подобной ценностью. ― Потрясающе твёрдая стальная решимость зелёных глаз молниеносно растворилась в мягкой успокаивающей улыбке, добродушные морщинки которой словно набежавшие волны скрыли острые выступы скал ярости. ― И пусть это будет простым антиквариатом, они не должны получить его…
― Ну, хорошо, ― встрепенулся Сарычев. ― Мы услышали от вас много интересного и полезного, даже загадочного. Пришло время рассказать подробно о том, что вы делали в Москве.
― В Москву я приехал с одной целью – не допустить того, чтобы письмо Ногаре попало в руки Бартли, ― ответил Полуянов. ― С посланием моего прадеда я уже ничего не смог бы сделать. Боюсь, оно уже перекочевало из архива СВР в руки Бартли. Другое дело, письмо французского канцлера – только я знал, где его искать в Москве… Скажу сразу, я не представляю, как эти письма могут помочь в поиске реликвии тамплиеров, но мне очевидно, что эти документы не должны оказаться у Бартли и компании. Считайте это требованием исторической справедливости.
― Хорошо, это понятно. ― Сарычев хотел получить исчерпывающие и подробные объяснения. ― Значит, появившись в Москве, вы пришли к Андрееву и потребовали у него письмо Ногаре?
― Я позвонил ему, мы договорились о встрече. Когда я появился у него, он встретил меня очень холодно и подозрительно. Академик был настроен очень враждебно, наш разговор превратился в выяснение отношений… Вдруг Андрееву стало плохо – не выдержало сердце… Я хотел помочь ему, но всё произошло очень быстро. Я не успел ничего сделать…
― Увидев, что Андреев умер, вы решили покопаться в его вещах?
― Мне нужно было найти письмо.
― Но вы не нашли его, а когда в квартиру вернулись родственники Андреева, бежали.
― Да, так оно и было, ― согласился Полуянов.
― Как вы узнали, что письмо хранится у Верхова?
― Карина рассказала мне, что Верхов и Руслан работали вместе с Андреевым над телевизионной передачей о тамплиерах. Я подумал, что академик мог оставить послание кому-нибудь из них.
― Вы встречались с Кариной?
― Да, это был первый человек, с которым я увиделся в Москве… Она же всё-таки моя дочь.
Карина всё знала, пронеслось у меня в голове. С самого начала она знала всё и молчала. Она обманывала меня: когда мы говорили об её пропавшем отце, она уже к тому времени виделась с ним в Москве. Я прикусил губу, где-то внутри под ложечкой тоскливо заныло.
― Итак, вы решили увидеться с Верховым? ― задал вопрос Сарычев.
― Да, ― ответил Полуянов, ― я встретился с ним… И эту встречу было не так просто организовать – телефоны Верхова прослушивали, а за его домом установили наблюдение. Пришлось пойти на некоторую хитрость и инициировать случайное знакомство в людном месте, в ближайшем от его квартиры универсаме, где он обычно отоваривался. Верхов не стал скрывать, что письмо у него. Мы договорились, что он отдаст его мне… Не бесплатно, конечно. Но Сергей решил подстраховаться и пригласил на нашу встречу ещё и вас, Руслан. ― Полуянов посмотрел на меня. ― Его можно было понять – он боялся. К сожалению, сделка не состоялась. Верхов погиб… И я узнал об этом раньше, чем появился на встрече.
― Откуда? ― удивился Сарычев.
― Я был на месте происшествия и видел всё своими глазами.
― Вы следили за Сергеем? ― спросил Сарычев.
― Да. Я должен был быть уверен, что он не приведёт за собой хвост… Всё произошло случайно. Они не хотели его убивать, это было совсем не в их интересах. Верхов заметил, что за ним наблюдают, пытался убежать и попал под машину. Я видел, как люди Бартли, прежде чем скрыться, обыскали его, уже мёртвого… Но они ничего не нашли. Я это видел…
Затаив дыхание, я слушал рассказ Полуянова.
― Вы решили, что письмо могло находиться у Руслана, и потому всё равно пришли в клуб? ― продолжил Сарычев свой допрос.
― Да, я подозревал, что Руслан мог быть в курсе дела... Но, увидев его, я понял, что он ничего не знал о договорённости и не слышал никогда о письме. Тем не менее я решил вступить в контакт с ним и оставить неявное сообщение о том, как можно меня найти. Я подозревал, что Верхов перед смертью успел спрятать письмо и передать каким-то образом Руслану информацию об этом. Подозревая, что Руслан уже мог находиться под наблюдением, я решил оставить неприметный знак, который должен был рано или поздно указать ему путь… Вот, в принципе, и вся история.
Майор опёрся руками на стол и задумчиво поглядел в окно.
― Значит, вы хотите получить письмо Ногаре? ― открыто спросил он.
― Да, ― откровенно подтвердил Полуянов.
― И что вы сделаете, став его обладателем?
― Я исчезну... И Руслан уйдёт со мной.
От неожиданности предложения я даже не смог ничего возразить, а лишь приоткрыв от изумления рот, бестолково уставился на Полуянова. Сарычев громко хмыкнул и прямо посмотрел тому в глаза.
― И вы думаете, это меня устроит?.. Государственный преступник уходит у меня из-под носа, а я остаюсь здесь, оболганный и обманутый, и бегаю от несправедливой судьбы до того самого момента, когда пуля не поставит жирную точку в моей истории. Вы такой конец для меня готовите?
Я ошеломлённо наблюдал за проходившим на моих глазах торгом.
― Есть другой вариант. ― Полуянов небрежно постучал своими длинными пальцами по столу и аккуратно положил свою позолоченную зажигалку на пачку сигарет. ― Я помогаю вам решить вопрос с руководством… Как? Придумаем… А вы отдаёте мне письмо Ногаре и помогаете мне достать письмо Святослава Ракицкого… Для уверенности можете передать мне оба письма тогда, когда посчитаете, что ваше положение благополучно изменилось и стало абсолютно безопасным… Договорились?
Протянутая рука Полуянова повисла над столом. Лицо Сарычева застыло, его глаза неотрывно смотрели в глаза Полуянова, пытаясь что-то разглядеть в них. Мне показалось, он старался принять сейчас верное решение. Он не просто стремился сделать правильный и выгодный для себя выбор, он хотел поступить по совести и встать в этом тёмном и запутанном деле на сторону справедливости. Сарычев думал недолго.
― Это безумная авантюра, ― произнёс он и улыбнулся. ― Впрочем, это по мне… Договорились. ― Майор решительно пожал протянутую ему ладонь.
Договор сторон был скреплён крепким рукопожатием. Я наблюдал со стороны за тем, как рождался этот странный союз работника спецслужб и беглого учёного-историка. Моё мнение они неприкрытым образом проигнорировали, видимо решив, что оно уже ничего не может изменить. Я печально вздохнул, мимоходом отметив про себя эту несправедливость, но сейчас меня занимало совсем другое - я хотел поскорее увидеть Карину…
― Ну, что ж, я рад, что мы нашли общий язык. Вместе мы можем многое изменить, ― заявил повеселевший Полуянов. ― Теперь мы должны действовать сообща. И доверие в наших отношениях должно играть определяющую роль. Вы знаете мою историю, а я хотел бы услышать подробности вашей истории.
Мы с Сарычевым посмотрели друг на друга. Вопрос, как я понял, состоял не в том, стоит или нет рассказывать Полуянову о наших злоключениях, а в том, кто это сделает, и в каком объёме можно поделиться с Полуяновым информацией. Наконец после краткого периода молчаливой неопределённости Сарычев кивнул мне, давая понять, что право первого слова отдаёт мне.
Я начал свой рассказ с момента гибели Верхова и первого появления Сарычева в моей квартире, посчитав, что подробности моего знакомства с Андреевым и работы над темой тамплиеров можно опустить. Этот вопрос я предполагал обойти не только потому, что он казался мне теперь не важным, но и потому, что он с необходимостью потребует рассказать о роли Карины в выборе темы и подробности наших с ней отношений, а об этом я говорить не хотел.
Сарычев самым внимательным образом следил за тем, что я говорю. Пару раз он даже останавливал меня рукой. Первый раз, когда я хотел назвать имена оперативников, которые охраняли меня на квартире, второй раз, когда с моего языка чуть не сорвались фамилии однополчан Сарычева, участвовавших в нападении на машину Бартли, и адрес в Химках, где у майора была первая съёмная квартира. Полуянов слушал мой рассказ молча, совсем не перебивая и не комментируя. Он лишь иногда, в отдельных моментах моего повествования, бросал на меня выразительные взгляды, словно пытался тем самым лишний раз удостовериться в моей искренности. Лишь однажды Полуянов попытался нечто уточнить у меня, когда услышал о том, что благодаря странному манёвру машины каких-то китайцев нам удалось уйти от преследования людей Бартли.
― Это были точно китайцы? ― спросил он озадаченно.
― По крайней мере, нам так показалось, ― ответил я, с удивлением наблюдая, как Полуянов всерьёз заинтересовался этим вопросом.
Когда я закончил свой рассказ, подведя итог нетвёрдым «ну, вот, пожалуй, и всё…», Полуянов ещё некоторое время сидел молча, разглядывая отсутствующим взглядом свою позолоченную зажигалку. Видя, как он машинально поворачивает этот предмет в своих руках, я был не уверен, слышал ли он меня сейчас.
― Предлагаю пообедать у нас… на квартире, ― вдруг сказал Полуянов так буднично и спокойно, как будто он присутствовал не на встрече людей, объявленных в розыск, а на сборе старых школьных товарищей, которые сейчас решали, где бы продолжить своё милое дружеское общение. Я проверил рукой бумагу, лежавшую в правом кармане моей куртки, бумагу, в которой мы с Сарычевым объявлялись особо опасными преступниками, – может быть, она уже исчезла, и всё благополучно разрешилось? Но нет, чуда не произошло.
Полуянов повернулся ко мне:
― А вас, Руслан, думаю, уже ждёт штрудель с вишней. ― Он улыбнулся. ― Теперь вы от этого пирога уже ни за что не отвертитесь...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: МЫ

Глава 20

Поймав частника, мы доехали до перекрёстка проспекта Вернадского и улицы Удальцова. По пути, вжавшись в кресло, я с опаской поглядывал на проезжавшие мимо милицейские машины и гаишников, стоявших на перекрёстках. Мне казалось, что нас должны обязательно остановить и задержать. Бумага с моей фотографией в кармане не давала мне покоя, она жгла меня. Я всё прекрасно понимал и должен был спокойно относиться к ней, как к предсказуемому ходу противной стороны в череде событий, в которые судьба втянула меня. Но в сердце поселилось вместе с тревогой неизвестно откуда взявшееся, необъяснимое чувство вины. Как будто сам факт того, что я оказался в списках разыскиваемых преступников, есть прямое подтверждение моей общественной опасности не только в глазах окружающих, но и в своих собственных представлениях. Охватившее меня необычное чувство было похоже на внутреннее признание своей виновности и причастности к преступлению – и это чувство было на удивление сильным.
Полуянов попросил остановить машину на перекрёстке, а потом мы ещё долго шли через парк пешком. Видимо, Полуянов не хотел, чтобы случайные водители запомнили адрес его убежища. Вскоре мы добрались до жилого двенадцатиэтажного дома и на лифте поднялись на последний этаж. Сердце бешено стучало, я пытался спрятать волнение, но у меня это плохо получалось. Во мне боролись два чувства: непреодолимое желание увидеть Карину и потаённое до сих пор чувство обиды – ведь она мне так и не рассказала правду и, ничего не объяснив, скрылась с отцом.
Когда Полуянов нажал на кнопку звонка, я услышал за дверью торопливые и легкие шаги. Дверь квартиры быстро распахнулась. Карина стояла на пороге и не сводила с меня своих больших голубых глаз. Полуянов с Сарычевым зашли в квартиру и прошли в гостиную, мы остались одни в коридоре. Она обняла меня и прижалась к груди, потом отстранила и посмотрела прямо в глаза.
― Боже… боже, ― прошептала она. ― У тебя всё в порядке? Ты не ранен, у тебя ничего не болит?
Она покрутила меня, как будто пыталась удостовериться, что у меня все руки и ноги на месте и целы. Это неподдельное чувство беспокойства было так непосредственно и открыто, что я не удержался и рассмеялся.
― Что ты смеёшься, дурак! ― воскликнула она, хлопнула ладонью мне по груди и заплакала. ― Я так боялась за тебя, так боялась…
Карина, всхлипывая, снова прижалась ко мне, сильно обхватив руками. И откуда у этой хрупкой маленькой девушки столько сил, подумал я. А она всё всхлипывала и шептала.
― Боже, как я боялась… ― тихо повторяла она, не отпуская меня из объятий.
А я улыбался. Я был счастлив, откровенно, беззастенчиво счастлив, осторожно гладил рукой мягкие, пушистые волосы Карины и дышал её теплом. Я растаял, забыл все обиды и подозрения. Она была здесь, она была со мной, и мне больше ничего было не нужно, ну совсем ничего…
― Карина, пора обедать, а то наши гости проголодались, ― выглядывая из дверей комнаты, осторожно сказал Полуянов, посмотрел на нас, понимающе улыбнулся и исчез.
Карина быстро вытерла слёзы, мило по-детски шмыгнула носом и подняла на меня свои немного влажные, широко распахнутые глаза, открытые и беззащитные.
― Ты мне расскажешь… Ты мне всё потом расскажешь, ― прошептала она. ― Я так ждала тебя, Руся.
Я смотрел на неё и кивал головой, как китайский болванчик, все слова для меня потеряли значение. Я прижал её к себе. Она была рядом, а значит, всё было хорошо.
Перед обещанным штруделем мы с удовольствием навернули кастрюлю борща и очистили сковородку домашних котлет с картошкой. Карина была радостно взволнована. Она не могла скрыть своего настроения, её глаза светились от радости. Я ж не мог оторвать от неё взгляда – сейчас она была как никогда красива. Карина суетилась, мило улыбалась и часто еле заметным движением поправляла свои волосы. Она виновато оправдывалась, говорила, что отец её поздно предупредил, что она очень торопилась, и, возможно, не всё получилось так, как она хотела. Полуянов расположился во главе стола, был задумчив, немногословен и почти беспрерывно курил, стряхивая пепел в маленькую хрустальную розетку для варенья. Он был подчёркнуто спокоен, и это удивительным образом уравновешивало общее возбуждение встречи и непривычность ситуации.
Сарычев внимательно осматривал гостиную и с подозрением наблюдал эту идиллию семейного обеда. Было видно, что он чувствовал себя здесь не очень уютно. Ещё утром он не мог и представить себе, что наконец встретит человека, которого так долго и безуспешно искал. Тем более, Сарычев был совершенно не готов стать гостем того, на кого он несколько дней назад ещё охотился, расставляя силки по всей Москве. Теперь же они с Полуяновым объявили перемирие и пусть временный, но союз. В каком-то смысле приглашение к себе в гости было особым знаком доверия со стороны Полуянова. Таким образом он показывал, что полагается на Сарычева и искренне заинтересован в его помощи.
Когда Карина убежала на кухню ставить чайник, Полуянов решил обсудить наши дальнейшие совместные действия. Теперь, получив союзников, он хотел организовать активное контрнаступление.
― Мне кажется, очень полезной была бы встреча с полковником Рыбаковым, ― сказал Полуянов и поглядел на Сарычева. ― Он сможет нам помочь.
― Это будет сложно сделать, ― отрезал майор. ― Боюсь, сейчас он под плотным колпаком… Да и чем Рыбаков может нам помочь? Он давно на пенсии, и к тому же, как вы предполагаете, письма Ракицкого в архиве СВР, скорее всего, уже нет.
― Может сохраниться его копия.
― Не совсем понял… ― удивлённо пробурчал Сарычев.
― В своё время Рыбаков, в нарушение внутренних правил работы с документами, делал копии бумаг и хранил их у себя в сейфе – ему было так удобнее.
― А вы откуда знаете? ― спросил Сарычев с недоверием.
― Вы забываете, как-никак я работал под его руководством.
― То есть вы утверждаете, что могла существовать копия письма Святослава Ракицкого?
― Подробная копия письма точно существовала, ― категорично заявил Полуянов. ― Я видел её. Другое дело, что Рыбаков мог подшить её к делу и сдать в архив, а мог и себе оставить.
― Хорошо. Но, даже если существует копия письма, и её можно достать, Флором ищет оригинал, ― возразил Сарычев. ― Неужели вы думаете, что можно обойтись копией?
― Если информация кроется в тексте, а не в носителе послания, какая разница, с чем ты работаешь?
― Вы правы, ― согласился Сарычев.
― Ещё один повод для встречи с Рыбаковым – это ваше положение, ― заметил Полуянов. ― Если я правильно понимаю ситуацию, Пахомов не оставил вам шансов договориться с ним.
― Это так, но, боюсь, Рыбаков в этом деле не помощник.
― Он, вероятно, нет, а вот его знакомые…
― Вы знаете что-то, чего не знаю я о своём дяде? ― с искренним изумлением поинтересовался Сарычев.
― Ах, он ещё и ваш дядя. ― Полуянов загадочно ухмыльнулся, проигнорировав вопрос Сарычева. ― Полагаю, это должно облегчить решение нашей задачи... Попытайтесь как-нибудь выйти на него, не привлекая внимания людей Бартли и Пахомова.
Сарычев согласно кивнул головой, давая понять, что задачу понял и постарается выполнить её. Меня удивило, с какой быстротой и покорностью майор принял на себя роль исполнителя, доверив роль организатора Полуянову. Что это было – признание необходимости подчиниться или некая военная хитрость? Неужели майор смирился с мыслью, что должен будет отпустить Полуянова, если ситуация благополучно разрешится? Я в это не особо верил…
― Как мы будем держать связь? ― спросил Сарычев.
Полуянов быстро написал что-то ручкой на салфетке и передал её майору.
― Это телефон моей знакомой. Она звонила вам сегодня. Всю информацию передавайте через неё.
Сарычев повертел бумагу в руках:
― Ей можно доверять?
― Вполне.
― Как её зовут?
― Анастасия Михайловна.
Полуянов протянул Сарычеву мобильный телефон.
― Это на тот случай, если мне будет необходимо связаться с вами напрямую, ― пояснил он. ― Прошу, не злоупотребляйте им – наши недруги не дремлют.
Последнее, несколько даже шутливое предупреждение прозвучало более чем простодушно. Сарычев одарил Полуянова недовольным, раздражённым взглядом – учить его конспирации было уже перебором.
Карина вернулась в гостиную, неся поднос с чашками и чайником. Я помог ей. Полуянов быстро сменил тему разговора и, вспомнив о роли приветливого хозяина дома, начал весьма натужно рассуждать об совершенно отвлечённых вещах, например, о том, какая завтра будет погода. Сарычев даже не пытался поддержать беседу, откровенно пропускал мимо ушей замечания Полуянова, пил чай и пытливо поглядывал то в сторону историка, то в сторону его дочери. Проглотив три чашки чая, Сарычев стал собираться.
― Не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством, ― сказал он. ― Нам уже пора…
Я растерянно посмотрел на майора. Как? Уже уходить? Карина замерла, задержав в руке взятую со стола чашку.
― Я думаю, Руслан может остаться, ― после некоторой паузы тихо заметил Полуянов. Глаза Карины радостно заблестели.
― Остаться у вас? ― удивлённо спросил Сарычев.
― Да, ― подтвердил Полуянов. ― Я предполагаю, что он вам уже не нужен… А здесь ему будет удобней. Мне так кажется…
― Я понимаю, ― неуверенно промолвил майор, ― но…
― Письмо Ногаре вы можете оставить у себя, ― перебил его Полуянов. ― Я прекрасно осознаю, что вам нужны гарантии.
Майор бросил обеспокоенный взгляд на Полуянова. Минуту он боролся со своим внутренним голосом сомнения, но в конце концов решил, продолжив так хорошо разыгранную с Полуяновым доверительную линию, что благородство поступка должно украшать человека.
― Однажды я уже оставил Руслану письмо на хранение. Я об этом не пожалел, ― сказал Сарычев; при этом я вспомнил, как хотел обманом заставить майора отказаться от сделки с Пахомовым, и отвёл глаза. ― И у меня с тех пор не было никаких оснований не доверять ему, ― заявил Сарычев.
Было видно, что Полуянов оценил щедрый жест офицера госбезопасности, хотя ничего не сказал, стараясь всем видом показать, что к тому, где будет находиться письмо Ногаре, он относится достаточно равнодушно. Уже в дверях, прощаясь, Сарычев внимательно посмотрел на меня. Лёгкое сомнение и надежда, доверие и сожаление, интерес и усталость – в этом странном взгляде можно было прочитать всё, что угодно, и я не знал, что в нём было больше. Майор ничего не сказал мне и вышел из квартиры.
Как только закрылась входная дверь, Полуянов сразу заинтересованно обратился ко мне:
― Так, значит, письмо Ногаре находится у вас, Руслан?
― Да, ― ответил я. ― Вы хотите его перечитать?
― Я знаю его наизусть, ― сказал Полуянов. ― Как латинский текст, так и его перевод. Но если вы не против, я хотел бы убедиться, что это именно то письмо…
Я аккуратно вытащил из внутреннего кармана куртки спрятанную в полиэтиленовый пакет старую бумагу, а также листок с напечатанным на машинке переводом и протянул их Полуянову. Бережно, с особым трепетом, понимая, что перед ним чрезвычайно драгоценная и хрупкая вещь, Полуянов взял в руки письмо. Он осторожно развернул листки, его лицо моментально изменилось, глаза загорелись, в них отразилась вся его страсть и неподдельный восторг оттого, что он сейчас держал в руках этот необычный и загадочный документ. Его длинные пальцы медленно скользнули по пожелтевшему листу бумаги и несколько раз перевернули его.
― Да, это оно… ― удовлетворённо проговорил Полуянов. ― Двадцать лет я его не держал в руках…
― Можно задать вам вопрос? ― произнёс я.
Полуянов отвлёкся от письма и перевёл на меня свой взгляд. Наблюдая, как Полуянов с непонятным мне упоением рассматривает старую бумагу, я решил, что настал момент выяснить для себя вопрос происхождения этого документа. У меня никак не шли из головы слова Ракицкого о том, что письмо Ногаре есть всего лишь фальшивка, и что это доказано специальной проверкой.
― Я знаю, что Стефан Петрович проводил экспертизу письма, ― нерешительно начал я, ― и эта экспертиза показала, что письмо - подделка…
Полуянов таинственно и, как мне показалось, немного снисходительно улыбнулся. Было видно, что эта новость его не то что не смутила, а, наоборот, странным образом позабавила. Складывалось впечатление, что то, о чём я сейчас поведал, являлось распространённой тривиальностью, которая только новичка в этой теме могла привести в замешательство.
― Результаты экспертизы можно трактовать и подобным образом, ― неопределённо промолвил Полуянов.
― Но позвольте… ― обескураженно заметил я. ― В чём же тогда историческая ценность этого документа?.. Таким образом, получается, что история с заговором против тамплиеров является выдумкой, а ваши предположения о существовании тайного общества, ставившего своей целью завладеть реликвией ордена Храма, есть ложная, основанная на фальшивке, версия?
― Что ж, ваше логическое заключение абсолютно правомерно, ― подтвердил Полуянов. ― Действительно, несмотря на то, что бумага, на которой составлено послание, очень старая и относится к четырнадцатому веку, чернила, которыми написан текст, имеют более позднее происхождение – они изготовлены в восемнадцатом веке. Налицо историческая мистификация, кем-то задуманная и выполненная. Но я призываю вас, как истинного историка, искать за обманом обманщика, а,следовательно, человека, у которого был для этого свой интерес.
― Вы хотите сказать, что знаете, кто сфальсифицировал этот документ?
― К сожалению, нет… Но тем не менее это не мешает нам сделать главное – попытаться отыскать смысл этого действа, то есть предположить, почему это было сделано. Какова может быть цель, преследуемая конкретным человеком, для организации подобной подделки? ― спросил Полуянов и сам тут же ответил: ― Во-первых, это могла быть нематериальная выгода. Человек, организовавший такую историческую аферу, должен был использовать этот документ с пользой для себя. Он мог сделать себе имя в исторической науке или получить другие публичные дивиденды. Но для этого данное письмо должно было быть, по крайней мере, обнародовано. Этого, как нам известно, не произошло, иначе данный факт был бы широко известен в историографии. Во-вторых, целью мистификации может быть материальная выгода, то есть банальные деньги. Сфабрикованный исторический документ можно было бы продать тому, кто впоследствии использовал бы его с выгодой. Но и в данном случае мы натыкаемся на парадокс первой версии – документ остался неизвестен широкой публике, и потому существование его не получило ожидаемого объяснения. В-третьих, лжеписьмо Ногаре можно было использовать для шантажа предполагаемых посвящённых, то есть тех, кто на протяжении веков сохранял тайну гибели ордена Храма. Это можно было принять за серьёзную версию, если бы письмо… было подлинным. Трудно поверить, что обманщик был настолько нагл, глуп и бесцеремонен, чтобы шантажировать информированных и опасных людей откровенной фальшивкой. Есть ещё и четвёртый вариант объяснения причины появления этого документа. ― Полуянов сделал паузу. ― Наличие на старом листе бумаги текста, написанного много позднее, можно объяснить проведённой … реставрацией.
― Реставрацией? ― изумленно воскликнул я.
― Да. Согласитесь, что за четыреста лет, с четырнадцатого по восемнадцатый век (конечно, это зависело от условий хранения), текст мог выцвести, стать плохо читаемым, частично разрушиться, древние чернила могли поблёкнуть. Для того чтобы сохранить документ, необходимо было его восстановить, что и было произведено неизвестным нам человеком, жившим в восемнадцатом веке.
― Значит, вы уверены, что письмо Ногаре подлинно? ― нетвёрдо спросил я.
― Не то чтобы я был в этом абсолютно уверен, ― уклончиво сказал Полуянов, ― но мне представляется это объяснение наиболее удачным и логичным. Именно поэтому я отношусь к тому, что рассказано в письме, с доверием.
Полуянов с еле скрываемым сожалением протянул письмо и его перевод мне обратно и печальным взглядом проследил, как они скрылись у меня в кармане куртки.
― Оставайтесь хранителем этих бумаг. Мы должны строго соблюдать нашу договорённость, ― сказал он. ― Не буду вам больше докучать. Думаю, вы устали. Располагайтесь… ― Полуянов заметил, как в коридор вышла Карина, и добавил: ― Карина покажет вам квартиру.
Полуянов скрылся за дверью одной из комнат, оставив нас с Кариной вдвоём. Карина схватила меня за руку и потянула в другую комнату.

― Руся, ты похудел, ― сказала Карина.
Мы сидели на диване, прижавшись друг к другу. Она держала мою руку в своей руке и осторожно гладила мои пальцы.
― Ты знаешь, я не подозревал, что за такое короткое время успею устать от своего любимого холостяцкого блюда – яичницы, ― сказал я, шутливо усмехнулся и поцеловал Карину.
― Теперь всё изменится… Мы уже никогда не расстанемся. Ведь правда? ― Карина смущённо посмотрела мне в глаза. ― Ведь правда? ― повторила она.
Я утвердительно кивнул, вздохнул и немного укоризненно отметил:
― Если ты вдруг опять не исчезнешь…
Карина прижалась ко мне.
― Извини, ― прошептала она. ― Но я не могла, понимаешь… Я не могла ничего сказать тебе. Это было очень опасно… Мы все были под наблюдением. Любое моё слово могло навредить отцу. Ты же понимаешь…
― Когда ты узнала, что твой отец приехал в Москву?
― В день его приезда…
― Значит, ты уже всё знала в момент нашей последней встречи?! ― воскликнул я.
Карина грустно улыбнулась.
― Да, ― призналась она.
― Выходит, ― обескураженно пробормотал я, ― ты давно знала о том, что он, ― я хотел сказать «жив», но передумал, ― что он не пропал без вести, а преспокойно обосновался за границей?
Карина потупила взгляд.
― Я встретилась с ним год назад, когда была на стажировке во Франции, ― объяснила она.
― Но… но как ты смогла его найти?
― Он сам нашёл меня.
― Как это произошло?
― Мы жили в студенческом общежитии в пригороде Тулузы. И вот однажды он пришёл ко мне и сказал, что он и есть мой отец.
― Так просто?
― Да.
― И ты сразу поверила ему?
― Конечно. Хоть я и не помнила его лично, но видела фотографии. Внешне он не сильно изменился за эти двадцать лет разлуки.
― И ты за всё это время ни с кем не поделилась этой новостью?.. Даже с бабушкой и отчимом?..
― Да, ― бесхитростно ответила Карина. ― Он просил меня сохранить нашу встречу в тайне… Отец иногда даже писал мне письма и присылал их по электронной почте. Он писал их по-французски и подписывался «Лео» - так, по его мнению, было безопасней. Те, кто случайно или нет, открыли бы мой почтовый ящик, вряд ли смогли бы провести параллели между пропавшим двадцать лет назад Вячеславом Полуяновым и французским студентом Лео. Наша переписка продолжалась почти год, когда отец вдруг позвонил мне, первый раз за всё это время. Он сказал, что скоро будет в Москве и встретится со мной.
― А вся эта история с тамплиерами и телевидением?
― Это была моя идея, ― с сожалением в голосе сказала Карина. ― Сергей тяготился своей работой в газете, он хотел большего, он хотел перспективы – я предложила ему тему ордена Храма и познакомила с Кубаревым… Но всё так неудачно совпало. Появление отца и этот проект… Я не знала… Я не думала, что всё это так страшно обернётся для Сергея.
Карина положила голову мне на грудь, а я обнял её за плечи.
― А хочешь, я покажу тебе свои фотографии? ― вдруг спросила она. ― Я захватила с собой из квартиры свой фотоальбом.
Услышав моё «да», Карина тут же вскочила с дивана и выпорхнула из комнаты. Оставшись один, я оглядел комнату. Минимум мебели: деревянная кровать-полуторка, потёртое кресло и платяной шкаф, - всё это совсем не новое, весьма подержанное. Ощущение пустоты. Комната оставляла впечатление номера старой гостиницы, в ней не было характерной для любой квартиры атмосферы обжитости, притёртости хозяина к своему жилью. В углу стояла открытая сумка, на кресле были развешаны весёлыми пятнами вещи Карины - это единственно придавало некоторую теплоту окружающей меня обстановке. Было видно, что квартира была предназначена исключительно для сдачи внаём и использовалась для этой цели уже давно. Какая же это по счёту чужая квартира, в которой я волею судьбы ночую после того, как вынужден был покинуть свою маленькую, но такую родную и уютную квартиру в Беляево? Я посчитал. Пятая…
Я подошёл к окну и отодвинул штору. С двенадцатого этажа дома двор, окружённый такими же высокими блочными зданиями, казался маленьким и компактным. Небольшая детская площадка, чахлые деревца и жестяные квадратики гаражей, взявшие площадь двора в кольцо осады. Солнце уже почти село за горизонт, на город спускались сумерки вечера.
Неестественно красная, почти пурпурная, полоса заката, растянувшаяся по всему видимому между жилых башен горизонту, разделила окружающий мир на две абсолютно разные части – чистое без облачка и спокойное синее небо, готовое в любой момент исчезнуть, оставив на память лишь впечатление дневной прозрачности воздуха, и уставшую, нагретую солнцем за день землю, желающую провалиться в прохладу ночи. День должен был вот-вот уйти, счастливый день, день, который вернул мне Карину. Мой взгляд упал вниз. В маленьком дворе было совсем безлюдно, и лишь иногда по дорожке проходил, торопясь домой, одинокий житель.
Я оглядел двор ещё раз и хотел уже отвернуться и задёрнуть штору, как моё внимание привлекло странное движение на пустынной детской площадке. Я заметил взрослого мужчину, который, усевшись на качели, медленно раскачивался на них, опираясь ногами на землю. Неторопливое движение вперёд и такое же неспешное назад. Его руки, обхватив вертикальные палки качелей, заключили их в круг и были скрещены пальцами спереди. Ритмичное движение вперёд и обратное назад. Вдруг человек поднял голову и посмотрел куда-то вверх. Мне показалось, он смотрит в мою сторону, в сторону моего окна. Я не мог видеть и не видел лица незнакомца - до него было очень далеко, но вдруг мне почудилось, что он разглядывает именно меня, наблюдает за мной, запрокинув в неподвижности голову. Непонятный страх дрожью пробежал у меня по спине. Человек медленно поднялся с качелей, вытянувшись во весь свой высокий рост. На какую-то секунду раньше, чем всё произошло, я вдруг догадался, что он сейчас сделает… Услышав мои мысли, незнакомец достал сигарету, зажигалку и неторопливо закурил, вспыхнув маленькой точкой жёлто-белого огонька. Меня как будто ударило током, по позвоночнику внезапно скатилась холодная капля пота. Это был он!.. Это был тот самый человек из пустынного переулка. Он был здесь, стоял под окном и опять смотрел на меня!..
― Ну, как?
Я резким движением руки задёрнул штору, быстро обернулся и инстинктивно отпрянул в сторону. Сердце лихорадочно забилось, а правая рука вцепилась в спинку кровати, впившись ногтями в дерево. Передо мной стоял Полуянов.
― Что… «как»? ― испуганно пробурчал мой заплетающийся язык.
Полуянов нахмурился и с тревогой посмотрел на меня.
― С вами всё хорошо? ― спросил он осторожно.
― Да, да, всё хорошо, ― почти заикаясь, торопливо ответил я.
― Ну, как вам наше временное пристанище? ― неуверенно спросил Полуянов, решив задать хоть какой-нибудь нейтральный вопрос, чтобы прервать тяжёлую паузу. Он, видимо, был озадачен моим поведением, но решил не акцентировать на этом внимания.
― Хорошо, ― пробормотал я, не в силах ответить что-нибудь более вразумительное и развёрнутое.
В комнату вернулась Карина, держа в руках альбом с фотографиями. Полуянов посмотрел сначала на дочь, потом на меня.
― Ну, ладно, ― сказал он неуверенно и даже виновато. ― Я, пожалуй, пойду прогуляюсь, ― и вышел из комнаты.
Карина обвила мою шею руками.
― Ты что такой испуганный? ― спросила она.
― Да, так… ничего, ― ответил я, непроизвольно косясь в сторону окна. ― Кажется всякое…
― Что случилось, Руся? ― по-особому мило и успокаивающе прошептала Карина.
― Там человек… на площадке.
Карина подошла к окну и отодвинула штору.
― Никого нет, ― сказала она и повернулась ко мне. ― Ты просто устал.
Я подошёл к ней и посмотрел вниз из окна. Детская площадка была пуста. И только качели почему-то совершали плавные колебательные движения, медленно гася свой ход… Хлопнула входная дверь.
Я вздрогнул:
― Что это?
― Отец ушёл, ― объяснила Карина, заключив опять меня в свои объятия.
― Куда это он, на ночь глядя?
― Он часто уходит на ночь… Может быть, к Насте решил съездить.
― К Насте? ― рассеянно переспросил я, мысленно ещё рассматривая странные качели.
― Да, к Анастасии Михайловне. Это та женщина, которая разговаривала с тобой по телефону. Помнишь?… Хозяйка «Граната».
― А они… ― Я осёкся.
Карина безучастно пожала плечами.
― Я не знаю… Но, мне кажется, они очень давно знакомы… Я вижу, что отец вообще умеет произвести впечатление на женщин, ― произнесла она, ласково взяв меня за руку.
У меня перед глазами промелькнул образ незнакомого безликого курильщика, который снова материализовался в тот самый момент, когда я встретил Карину. Странное и необъяснимое совпадение. За ней следит призрак? Но это, скорее, похоже на туманную и больную фантазию, чем на реальность… Усталость и волнение… Все эти видения есть лишь плод моего воображения, вызванного усталостью и волнением, говорил я себе. Люди выходят из дома покурить на улицу. Что может быть в этом подозрительного? Карина успокаивающе гладила меня по руке, с беспокойством заглядывая в глаза. Я чувствовал, как, подчиняясь заклинаниям мысли и теплоте рук Карины, уходит возбуждающее разум подозрение.
― Ты будешь смотреть фотографии?
― Конечно.
Напряжение растворилось, навязчивый образ незнакомца оставил меня. Я окончательно успокоился, временно освободив себя от ассоциативных переживаний по поводу не вовремяпоявлявшихся курильщиков, и опустился на диван. Карина, подобрав ноги, расположилась рядом и раскрыла на коленях большой фотоальбом.
Весёлые детские фотографии проплывали у меня перед глазами. Вот Карина, совсем маленькая пятилетняя девочка, в коротком платьице стоит на берегу Чёрного моря, а у неё под босыми ногами усталая волна переворачивает круглую гальку. Вот она в школьной форме, строгая и умная, с пучком стянутых длинных волос торжественно застыла перед фотокамерой – вероятно, повод был серьёзный. Тут она со своим отчимом, а здесь с бабушкой Софьей Петровной… Но меня особенно привлекла одна старая цветная фотография, где Карина, годовалый полненький ребёнок с широко раскрытыми от удивления глазами и аккуратно постриженной прямой чёлкой, была снята вместе со своими папой и мамой. Неизвестный фотомастер из далёких восьмидесятых сделал художественную фотографию, зафиксировав на плёнку момент из жизни молодой семьи. Справа от изумлённого и заинтересованного ребёнка сидела мама в светлом костюме. Умиротворённый, тёплый взгляд голубых глаз, спокойная мягкая, нежная улыбка – Карина с мамой были удивительным образом похожи... Слева, одной рукой аккуратно обхватив свою жену за плечи, а другой бережно придерживая дочь, сидел заботливый папа. Молодое лицо с тонко очерченными чертами, знакомые уже зелёные глаза, но совсем другой взгляд, не похожий на взгляд сегодняшнего Полуянова. Казалось бы, та же проницательность, уверенность, спокойствие и сила в выражении глаз. Но нет, это были всё-таки другие глаза… С фотографии на меня смотрел счастливый и добрый человек, тогда как, вспоминая глаза известного мне нынешнего Полуянова, я чувствовал особую холодную отстранённость в их выражении. Странным образом он напоминал мне кошачий взгляд, самовлюблённый, подозрительный и, одновременно, стеклянный, скользяще-отражающий, отмеченный печатью неприсутствия, вовлечённости во что-то необъяснимое, неземное. Кто знал тогда, двадцать лет назад, что судьба украдёт у него эту простую человеческую радость, заменив любовь её бездушным суррогатом, страстью к тайне…

Глава 21

Яркое солнце ослепило меня, когда Карина решительным движением руки отодвинула плотную штору. Я прищурился и даже прикрыл ладонью белый диск немилосердно сиявшего утреннего светила.
― Вставай, лежебока, ― весело сказала Карина. ― Уже двенадцать часов.
Она поправила волосы, присела рядом со мной на диван и нежно поцеловала меня в уголок губ.
― Пора вставать, ― прошептала она, игриво улыбаясь. ― Я сейчас приготовлю тебе завтрак. И это будет не яичница. ― Карина быстро встала с дивана и, шлёпая по полу босыми ногами, отправилась на кухню.
Солнечный свет залил комнату, и она уже не казалась такой пустой и унылой, как это было вчера вечером. Я потянулся, расправил свои ноги под одеялом и закинул руки за голову. Минуточка блаженства и спокойствия. Как будто ничего и не было – ни загадочного письма, ни поспешного бегства, ни смертей моих знакомых, ни преследователей с неизменной улыбкой инквизитора и стандартным вопросом «где?», ни лежащей в кармане куртки бумаги с моим портретом под жирной, кричащей надписью «их разыскивает милиция». Как бы мне хотелось сейчас, чтобы всё, что я пережил в последние дни, оказалось сном, нелепым ночным кошмаром, созданным моей фантазией ребусом, который не надо решать, а следует забыть, просто отложить в сторону, как бесполезную и наскучившую головоломку.
Карина что-то колдовала около плиты, когда я голодный, наскоро одевшись и умывшись, хотел было ворваться на кухню, чтобы уничтожить обещанный завтрак, но был сразу же с улыбкой и наигранным возмущением выпровожен – видите ли, кулинарное произведение искусства не обрело ещё законченной формы. Смирившись с необходимостью подождать, я решил осмотреть квартиру. Я с любопытством заглянул во все комнаты по порядку. Квартира была пуста. Я прошёл в гостиную и выбрался на открытый балкон. Некоторое время я постоял около проёма дверей, оглядывая с высоты двенадцатого этажа окрестности и не решаясь подойти ближе к низкому ограждению балкона. Потом сделал шаг и ступил на бетонный пол балкона, оперевшись рукой на железные перила. Передо мной раскинулся типичный вид спального района Москвы. Вытянувшиеся ввысь белые башни жилых домов, расчерченные цветными линиями балконов и разделённые жидкой зеленью деревьев, асфальтированными дворами и площадками, машинами и гаражами. Вдали виднелся пруд, окружённый небольшим парком. Я осматривал окружавший меня пейзаж, когда знакомый резкий запах сигаретного дыма отвлёк меня от этого занятия. Я инстинктивно оглянулся. Сзади меня, облокотившись на косяк балконной двери, стоял Полуянов. В руках он держал дымящуюся сигарету.
― Доброе утро, ― сказал Полуянов.
― Доброе утро, ― эхом ответил я, ещё раз отметив про себя особое искусство Полуянова незаметно появляться из ниоткуда. ― Я не заметил…
― Я только что вернулся... Не помешал?
― Нет. Конечно, нет.
Полуянов вышел на балкон и встал рядом со мной.
― Звонил ваш товарищ, майор Сарычев, ― невозмутимо сказал он.
― Что-то прояснилось? ― Я заинтересованно посмотрел в глаза Полуянова.
― Сегодня вечером мы едем на встречу.
― Значит, копия письма Святослава Ракицкого всё-таки осталась у Рыбакова?
Полуянов утвердительно кивнул.
― Если всё пройдёт успешно, сегодня мы её получим.
― Рыбаков так просто согласился её отдать?
― А почему бы нет… Он в этом заинтересован, ― загадочно ответил Полуянов.
Наверное, моё выражение лица говорило само за себя, потому что Полуянов тут же пояснил:
― Я объясню вам, почему это так, но… ― Полуянов сделал небольшую паузу, ― как-нибудь потом.
Странный способ прояснить ситуацию, подумал я. Такое впечатление, что Полуянов знает всегда больше, чем говорит, и почему-то считает необходимым намекнуть на это. Что он ещё скрывает?
― Вы верите, что взятые вместе два письма каким-то образом смогут указать местоположение перстня Соломона? ― спросил я.
― Я бы хотел уверенно ответить «да», но не могу этого сделать. Сейчас это всего лишь отвлечённые подозрения... Я понимаю, с точки зрения здравого смысла, от этой странной идеи хочется отмахнуться – мало ли чего люди могут придумать, организовав тем самым себе очередной фетиш. Но факты… Есть письма, есть могущественный некто, прикрывающийся мифическим именем и жаждущий эти бумаги заполучить. Всё это должно убедить нас в серьёзности происходящего. Асмодей вернулся…
Последние слова, представляющие собой, вероятно, некий аллегорический итог мысли и произнесённые с непонятной торжественностью и внутренним напряжением, вызвали во мне лёгкое раздражение, и я, не скрывая его, бросил:
― Как может вернуться тот, кого не было?
― Почему же не было, ― невозмутимо ответил Полуянов. ― Был…
― Вы верите в то, что демон Асмодей реально существовал?
― Не демон, а человек…
― Реально существовавший человек? ― удивился я.
― Вспомним историю про Соломона, Асмодея и строительство Храма. Если отвлечься от мифологической составляющей этого рассказа, то сюжет таков. Царь Соломон обманом и силой заставляет работать на себя некоего специалиста, без помощи или искусства которого невозможно было построить Храм. Этот человек покоряется царю и делает то, что от него требовал Соломон, но не оставляет намерений наказать последнего за коварство. Гордыня заставляет Соломона совершить ошибку, за которую он жестоко наказан неизвестным, да так, что царь запомнит этот урок на всю жизнь. До конца своей жизни со страхом и ужасом вспоминает царь последствия своего промаха; спокойствие и уверенность духа навсегда потеряны. Неизвестный превзошёл в силе мудрости и хитрости самого Соломона. Кто ж он тогда, раз оказался сильнее самого мудрого и могущественного из людей? Демон, сверхъестественная злая сущность, не иначе… А если откинуть мифологические наслоения и попытаться увидеть в предании отголоски реальных исторических событий?
Я был заинтригован:
― И вы можете это сделать?
― Попытаюсь. ― Полуянов сделал последнюю затяжку; сигарета вспыхнула ярким огоньком и, совершив кульбит, стремительно полетела вниз. ― Руслан, вы помните, кто согласно Библии помог Соломону построить Храм?
― Хирам, финикийский царь Тира… ― ответил я и прибавил: ― Был там, правда, и другой Хирам – медник, мастер, который помог Соломону украсить его Храм и от которого масоны ведут начало истории своих тайных обществ.
Полуянов в подтверждение моих слов кивнул.
― Да, это так. Соломона и царя Хирама связывал крепкий союз, который был выгоден им обоим. Без ливанских кедров и финикийских ремесленников царь Израиля вряд ли смог построить свой Храм. Но кроме царя Хирама и мастера Хирама в Библии упомянут и другой человек, заслуга которого в организации постройки Храма была тоже очень велика. Я говорю об Адонираме, главном сборщике налогов. Именно Адонирам был главным начальником над всеми рабочими, именно он по приказу Соломона обложил трудовой повинностью население страны и руководил работами по рубке леса и трудом каменотёсов. Вспомните легенду. Асмодей в ней выступает именно тем, кто сделал возможным правильно организованный, согласно требованиям высших сил, труд каменотёсов.
― Из этого следует, что вы проводите прямую параллель между Адонирамом и Асмодеем? ― напрямую спросил я.
― Я ищу отголоски истории в древнем фольклоре и хочу очистить фактический её предмет от напластований мифологии, ― как всегда, несколько уклончиво по содержанию и поучительно по форме, ответил Полуянов. ― В общем-то, именно поэтому меня увлекает сама история, понимаемая как истина, как зерно прошлого, которое требует очищения от плевел всего выдуманного, наносного и специально затуманенного… Что касается исторического прототипа фигуры Асмодея, то он, как мне кажется, имеет особый образ. ― Видя моё недоумение, Полуянов заметил: ― Попытаюсь вам это объяснить… Бегло взглянув в Библию, мы с вами немедленно обнаружили по крайней мере трёх персонажей, которые могли стать историческими прообразами демона Асмодея в его споре с Соломоном. Это царь Тира Хирам, мастер Хирам и главный мытарь Адонирам. Все они имели отношение к строительству Храма в Иерусалиме. Кто из этих троих более всего заслуживает чести быть названным мифологическим соперником Соломона? Рискну предположить, что все трое…
Я нахмурился, пытаясь уловить смысл сказанного.
― Так или иначе, ― продолжил Полуянов, ― они все связаны между собой и не только тем, что имели отношение к первому Иерусалимскому Храму. Мастер и царь были оба родом из Финикии и имели одно и то же имя. Адонирам же в последующих масонских преданиях о строительстве Храма Соломона, использовавших библейский сюжет, странным образом одолжил своё имя главному мастеру. Так библейский Хирам-мастер стал Адонирамом-мастером и, уже получив это имя, приобрёл славу легендарного родоначальника масонства. Не правда ли, странная, но примечательная подмена имён?..
Чуть отступая в сторону, скажу, что существует очень любопытная легенда о любви и смерти Адонирама-мастера, пересказанная в своё время на разный лад Луи Бланом, Жераром Нервелем и Сергеем Нилусом. Согласно этой легенде Адонирам (или Хирам в других версиях) обладал уникальным нечеловеческим мастерством и потаёнными знаниями, благодаря которым и смог построить величественный Храм в Иерусалиме. Адонирам был потомком рода Каина, сына Евы и Люцифера, и имел демоническую силу и мудрость, с которыми не могли сравниться сила и мудрость даже самого могущественного из людей – Соломона. В этой странной истории не обошлось и без женщины. Легендарная царица Савская согласно этому сказанию предпочла Соломону Адонирама, что сыграло в судьбе последнего трагическую роль. Он был убит своими товарищами, по одной версии, за то, что отказался открыть свою тайну мастера, по другой версии, за то, что уязвил самолюбие Соломона, отбив у него прекрасную аравийскую царицу. Но это уже нюансы трактовки… Характерно, что масоны взяли на вооружение эту историю, положив её в основание своих представлений, и сделали Адонирама-Хирама первым масоном и прародителем самого принципа строительства тайной организации вольных каменщиков. Но в целом, Руслан, согласитесь, что это предание удивительным образом созвучно легенде о Соломоне, Асмодее и строительстве Храма. То же самое противостояние, соперничество демона и царя, заканчивающееся пусть и не очень убедительной, но победой царя.
Ещё больше аналогий мы найдём, если вспомним другие, получившие широкое распространение в разных культурных и фольклорных традициях, истории об отношениях Асмодея и Соломона. В этих легендах коварный Асмодей уводит у Соломона жену. Прямая поэтическая аналогия с любовным треугольником Соломон- царица Савская-Адонирам, не правда ли?..
Но вернёмся к другой нашей троице: Хирам-царь, Хирам-мастер, Адонирам. Я хочу сделать из этого трио квартет, добавив имя ещё одного действующего лица из Библии. Это будет старший брат Соломона Адоний, убитый по приказу царя, – и заметьте, опять из-за женщины, хоть это и было формальным поводом! Удивительным образом он тоже обнаруживает в себе некоторые черты демона Асмодея. Дело в том, что согласно многим апокрифическим текстам, особенно в русской традиции, Асмодей-Китоврас является близким родственником Соломона, а точнее, его братом.
Я покачал с сомнением головой:
― Вы хотите сказать, что исторический Асмодей, если такой вообще существовал, был по рождению братом Соломона?
― Понимаю ваш скепсис, ― сказал Полуянов. ― Я и сам бы откинул такую аналогию, если бы не особый дух этого интернационального сказания об Асмодее и Соломоне, и если бы не существование косвенных свидетельств родственных отношений царя и демона… Например, древнерусские переложения ближневосточных преданий о соперничестве Соломона и Китовраса, которые сюжетом и формой написания стали типичными образчиками русского апокрифического сказа, недвусмысленно намекают на то, что Китоврас был братом Соломона. На медных воротах новгородского Софийского собора, перевезённых позднее Иваном Грозным в Александровскую слободу, Китоврас даже держит в руках маленькую фигурку брата своего Соломона. В европейских сюжетах, между прочим, мы тоже находим подобные намёки на родство демона и царя.
Я задумчиво провёл рукой по лбу, понимая, что начинаю путаться.
― И что это значит? Кто же из этой четвёрки является историческим прототипом Асмодея? ― спросил я.
― Никто из них в отдельности, ― отрезал Полуянов.
― Как? ― изумлённо воскликнул я.
― Всё несколько по-другому. Ни один из этих персонажей не является историческим прообразом Асмодея… Скорее, наоборот, реальный исторический человек стал прототипом сразу нескольких мифологических образов, зафиксированных в Библии, и породил целую серию легенд, где получил имя демона Асмодея. И для того, чтобы восстановить его фигуру, надо соединить воедино то, что мы знаем о четвёрке, создав собирательный образ… Проделав эту умозрительную операцию, мы узнаем, что неизвестный был братом Соломона по отцу, по матери финикийцем из царского рода. Этот некто после воцарения Соломона служил у него на должности главного мытаря, а потом курировал грандиозный проект по строительству Храма в Иерусалиме. Вероятно, его достоинства были очень разнообразны, и он даже был главным архитектором строительства. Но как бы там ни было, между братьями пробежала чёрная кошка. Случившаяся размолвка закончилась печально для нашего героя, он был убит.
― Ваша история, безусловно, имеет свою логику, но она ничем не может быть подтверждена, ― сказал я. ― Это художественный вымысел, сказка, у героя которой нет даже имени.
Полуянов улыбнулся.
― Имя я ему нашёл, ― сказал он. ― И на это меня вдохновил ряд имён его библейских воплощений… Адоний, Хирам, Адонирам… Вы не видите некоторую логику в этом звучании?
― Последнее имя есть совмещение первых двух, ― догадался я.
― Именно, ― подтвердил мою догадку Полуянов. ― Совмещение имен Адония и Хирама даст нам Адонирама… Наш герой, словно далёкий невидимый космический объект, вычисленный после изучения поля своего притяжения, получил собирательное имя Адонирама.
― И вы верите в то, что этот человек реально существовал?
― Не скрою, занимаясь своими любимыми тамплиерами, а через них историей Храма и царя Соломона, я самостоятельно пришёл к этой идее и относился к ней как к исторической фантазии, пока она не получила не совсем ожиданное, но характерное подтверждение, ― ответил Полуянов. ― Работая как-то в одном из немецких архивов, в маленьком старом баварском городке, я наткнулся на весьма примечательный текст на старом пергаменте. Это был рассказ, записанный и красиво оформленный примерно в середине тринадцатого века. В нём на латыни некий монах по имени Арнольд пересказывал историю строительства Храма Соломона, услышанную и записанную им в одном из ломбардских монастырей, где он останавливался во время путешествия в Святую землю. В своей повествовательной основе история похожа на сказание о Соломоне и Асмодее, только последний там назван был Адонирамом и имел не только демонические, но и человеческие черты… Это предание, записанное монахом, представляло собой некий промежуточный вариант между притчей об Асмодее и Соломоне и масонской легендой об Адонираме. Налицо было недостающее звено, запечатлевшее развитие темы. И теперь я уже практически не сомневался в том, что под именем демона Асмодея в известной сказке скрывался Адонирам. Это совпадение с моей гипотезой в первый момент меня поразило. Моя догадка, основанная лишь на умозрительных заключениях, получила неожиданное подтверждение из прошлого…
Содержание же сочинения монаха Арнольда вкратце таково. Адонирам был братом Соломона по отцу, матерью его ж была некая наложница из гарема Давида, красавица из знатного финикийского рода города Сидона (кстати, общеизвестно, что вторым именем демона Асмодея является Сидонай, то есть выходец из Сидона). Когда Соломон стал царём, он отлучил от власти многих своих родственников, а с некоторыми жестоко расправился. Адонирам смог избежать этой участи. Наоборот, Соломон приблизил его к себе, сделал главным сборщиком податей (прямое совпадение с библейским Адонирамом) и поручил ему организовать строительство Храма. Адонирам стал начальником строительства Храма Божьего, но сам он, привлечённый с детства своей матерью к поклонению финикийским идолам, верил в других богов. Монах прямо говорит в рассказе, что он продал свою душу дьяволу, впустив в тело своё страшного беса. От этого у Адонирама появился особый дар предвидения и могущественная нечеловеческая сила в ярости. Соломон, узнав о перерождении своего брата, решил заключить его в темницу. Но у царя ничего бы не вышло, если бы магический перстень подчинения демонов не помог ему. Только с его помощью Соломону удалось пленить Адонирама. Дальше следовал уже известный эпизод с самоуверенным вызовом царя, когда он передал свой перстень брату своему, ставшему демоном. Из этого, как и в талмудическом сказании, ничего хорошего не получилось. Адонирам обратился Соломоном и выгнал истинного царя из Иерусалима. Спустя годы скитаний Соломону, благодаря хитрости и помощи своих жён, удалось снова завладеть перстнем и победить самозванца. Адонирам в конце рассказа исчезает. В сочинении не уточнено, что с ним происходит – погибает он или нет. Соломон вновь воцаряется на престоле, но с тех пор страх перед злым духом Адонирама уже не покидает его до самой смерти. Этот дух, господствуя в ночи, снова и снова возвращается к царю в сновидениях, заставляя того бояться темноты и окружать себя на ночь большой охраной… ― Полуянов глубоко вздохнул, закончив свой рассказ. ― Вот такая история, пересказанная монахом Арнольдом… Конечно, никто не даст гарантий, что данная история не есть плод больного воображения нашего дорогого монаха или некий писательский опыт в тренировке искусства сочинения и стиля, – надо заметить, что средневековые монахи любили выдумывать и записывать удивительные истории для выработки навыка письма, - но сам факт такого странного, особенного созвучия апокрифической легенды и монашеского рассказа лишний раз уверил меня в некоей типичности, линейной заданности моих попыток исторических объяснений… И потом, само название этого монашеского труда много для меня значило.
― Как же оно называлось? ― спросил я, чувствуя опасность вновь столкнуться с тайной, удивительным образом расширявшей своё поле.
― А называлось оно дословно так - «Правдивая история строительства Храма Божьего, а также царя Соломона и брата его Адонирама, рассказанная славным и достойным рыцарем Храма, называвшего себя барон П.»…
Я немного отстранился от Полуянова и внимательно посмотрел на него. Нет, не очередное свидетельство о существовании барона П. смутило меня. Внутренне я был даже готов к подобному, услышав об архивной находке Полуянова. Я почему-то собственно и не сомневался, что таинственный барон П. с необходимостью должен выскочить в этой истории, как чёрт из табакерки.
Меня поразило нечто другое. Внезапно мне открылась новая, мгновенно поразившая меня связь, в которой уже не некто со стороны, а я сам был одним из действующих лиц. Я замер, мои глаза застыли в изумлённом недоверии к осенившей меня вдруг мысли. Оказалось, по крайней мере, это сейчас явственно увиделось, я мистическим образом был вовлечён в происходящее намного раньше, чем подозревал… Неужели?.. Но как это возможно?.. Волна мистического совпадения сбила меня с ног и парализовала – я крепче ухватился за перила балконного ограждения.
Я вспомнил таинственную улыбку, посещавшую меня во сне, и её хозяина, появившегося в моих сновидениях позднее, человека восточной внешности с длинными волосами… Тогда он мне что-то говорил. Еле заметное движение губ, тихая речь незнакомца, непонятный язык, но одно слово, сказанное ночным призраком, я теперь, пожалуй, начинал понимать… Теперь я понял, что именно он говорил. Он называл своё имя – Адонирам…Или это результат внушения, вызванного рассказом Полуянова? Узел затягивался… Я так и остался бы, наверное, стоять, чувствуя, как деревянная неподвижность сковывает моё тело, а голос Полуянова, чуть отдаляясь, становится фоном моих горячечных подозрений, если бы не появление Карины.
― Слушайте, ― с наигранной сердитостью заявила она. ― Я вас по всей квартире ищу, а вы тут на балконе прохлаждаетесь… Быстро за стол, а то все блины остынут, и будете потом говорить, что я вас не люблю и не кормлю.

Встреча с Рыбаковым была назначена на открытой веранде небольшого кафе на Юго-Западе Москвы. Сарычев и Бурят должны были незаметно для негласного наблюдения, которое наверняка было, вызволить полковника из квартиры в центре Москвы и доставить его до места. Для меня осталось тайной, как они смогли безопасно, не будучи обнаруженными агентами Бартли, связаться с Рыбаковым, выманить старика из жилища и обмануть наблюдение. Сарычев ещё раз доказал, что для него не существовало невозможного, и удача в этой войне была на его стороне.
Когда мы с Полуяновым подъехали к кафе, майор и его дядя уже сидели за столом. Я сразу заметил их среди немногочисленной публики заведения. Расположившись поближе к выходу, они пили зелёный чай. Зайдя под навес просторного кафе, в дальнем углу я увидел и Бурята, примостившегося на пластиковом стуле около раскидистого тополя и внимательно наблюдавшего за входом. Подойдя к столу, мы с Полуяновым молча сели на свободные места. Рыбаков был в своей непременной белой кепке и опять с зонтиком, который он использовал в качестве трости.
Я видел, как он, сжав зубы, прилип своим испытующим взглядом к лицу Полуянова. Полковник сосредоточенно изучал появившегося в настоящем беглеца из прошлого. И это было больше, чем интерес, удивление или досада. Кроме всего этого, я видел, или мне только показалось, что я видел… страх в округлившихся глазах старого кагэбэшника. Полуянов делал вид, что не замечает повисшего в воздухе молчаливого напряжения. Он, поддерживая паузу и точно желая, чтобы старый полковник насладился его видом сполна, не спеша и деловито достал сигарету, закурил, огляделся вокруг и, только небрежно сбросив первый пепел мимо стола на деревянный настил пола, спросил, обращаясь к Сарычеву:
― Всё тихо и удачно, без неожиданностей?
― Как я и обещал, ― сухо ответил майор.
― А его мобильный?
― Оставили дома… Они вообще не подозревают, что его там нет.
После этого пришло время для приветствий.
― Рад вас видеть живым и здоровым, Дмитрий Иванович, ― скривив губы в фальшивой улыбке, сказал Полуянов.
― Извини, Слава, не могу ответить тебе такой же любезностью, ― сердито буркнул Рыбаков.
Их взгляды скрестились, словно шпаги.
― Двадцать лет прошло, пора бы и забыть обиды, ― сказал в ответ Полуянов.
Рыбаков громко хмыкнул и тряхнул головой:
― Да обид нет. Есть требование справедливости. Моя воля – ты бы уже давно осваивал комнатку в Лефортово. Был бы даже суд, и было бы наказание.
― Суровы вы, Дмитрий Иванович, суровы.
― А ты вспомни Лёшу Иванова, который с тобой в Тулузу поехал… У него осталась семья, двое детей. Младший вообще отца не видел, жена у него с пузом тогда ходила, когда он с тобой эти церквушки… ― Рыбаков не договорил, чертыхнулся и с досадой махнул рукой.
― Холодная война – тоже война. И на ней были погибшие.
― Это ты верно сказал. ― Полковник явно недружелюбно посмотрел на Полуянова. ― Были также на ней герои, были и предатели...
Полуянов отвёл глаза в сторону и стал нервно передвигать позолоченную зажигалку по столу, Рыбаков опёрся на ручку зонтика и уставился в пол. Они помолчали.
― О деле поговорим? ― Полуянов перевёл свой взгляд на полковника.
― Ты о письме? ― спросил Рыбаков.
― О нём самом.
― Зачем оно тебе?
― Надо помешать плохим ребятам.
― А ты что же, как там его… Бэтмен, что ли?
― Нет, конечно, но те ещё хуже.
Рыбаков поскрёб пальцем дряблый морщинистый подбородок.
― Не верю я тебе, Слава, ― проговорил он. ― Нет у тебя правды… За тобой смерть ходит. Ты сам у неё, видимо, на закуску, а пока она тех, кто рядом с тобой, косит… Хватит уже играть в эти игры. Ты бы о других подумал сначала. ― Рыбаков характерным кивком показал на Сарычева и меня.
Полуянов грустно вздохнул:
― Видите ли, Дмитрий Иванович, сейчас как раз этим и занимаюсь. А потому нужна ваша помощь.
― А если я откажусь? ― капризно спросил Рыбаков.
― Не для того вы, Дмитрий Иванович, сюда пришли, чтобы сказать нам «нет», ― спокойно заявил Полуянов.
― Экий ты самоуверенный! ― вспыхнул полковник, смерив Полуянова гордым взглядом. ― А если я не отдам тебе письмо всё-таки, что будет? К Пахомову побежишь?.. Чем ты вообще можешь меня убедить, что письмо именно тебе надо отдать, а не разорвать и выбросить?
― Ну, это вы не сделаете, ― уверенно проговорил Полуянов. ― А чем убедить?.. Есть у меня один аргумент, который поможет нам договориться. ― Полуянов вынул из внутреннего кармана пиджака сложенную в несколько раз газету и протянул её Рыбакову. ― В разделе происшествий, слева внизу, ― пояснил он.
Полковник быстро пробежал глазами по какому-то тексту и положил газету на стол, перевернув её другой стороной. Он задумчиво приподнял козырёк своей кепки и почесал лоб, не поднимая глаз на Полуянова. Мы с Сарычевым, не будучи в курсе того, что происходит, замерли, напряжённо ожидая финала этой непонятной молчаливой сцены.
― Четыре Восемь Девять? ― вдруг неожиданно сказал Полуянов. По интонации мы поняли, что это был вопрос.
Произнесённые вслух три цифры как будто обожгли Рыбакова.
― Это уж не твоё дело! ― нервно воскликнул он, бросив злой взгляд на Полуянова.
Мы с Сарычевым переглянулись, потеряв всякий смысл того, что происходит между полковником и его бывшим агентом. На наших глазах происходило нечто, что мы понять были не в силах, и было отчётливо видно, что Рыбаков с Полуяновым явно не собирались нам ничего объяснять.
― У них нет шансов решить этот вопрос, а я могу это сделать, ― загадочно сказал Полуянов Рыбакову.
― Тебя задавят, ― в ответ промолвил Рыбаков.
― Ну, это ещё бабушка надвое сказала.
― Ты самонадеян и глуп, ― покачав головой, произнёс полковник.
Полуянов в ответ только улыбнулся. И это была улыбка победителя. Теперь он был уверен, что получит то, что хотел. Рыбаков потерял свой боевой вид, он раскис и размяк, превратившись в обыкновенного уставшего старика. Дрожащей рукой он молча залез в карман своего пиджака и, не торопясь, вытянул оттуда белый конверт.
― Спасибо, ― небрежно обронил довольный Полуянов, приняв конверт из рук Рыбакова, открыл его, бегло оглядел листки бумаги, лежавшие в нём, и тут же спрятал всё в свой карман. ― Вы поступили правильно, ― сказал историк, почему-то сделав особое ударение на слове «вы».
― Проводи меня до метро, ― тихо попросил Рыбаков своего племянника и медленно поднялся. Сарычев быстро встал, подхватил чуть не упавший на пол зонтик и обеспокоенно посмотрел на нас с Полуяновым.
― Проводите Дмитрия Ивановича, ― сказал Полуянов. ― Его надо доставить как можно ближе к дому, он неважно себя чувствует.
При этих словах Рыбаков ещё раз сердито посмотрел на Полуянова.
― Не беспокойтесь, ― сказал Полуянов, обращаясь к Сарычеву. ― Мы с Русланом подождём вас здесь. ― Полуянов поглядел на меня. ― Мы пока что допьём свой чай.

Глава 22

― Вижу, вам нужны объяснения, ― сказал мне Полуянов, проводив взглядом скрывшихся за поворотом Рыбакова и Сарычева. Бурят остался сидеть на своём месте. Видимо, майор оставил его присматривать за нами в отдалении на тот случай, если вдруг мы с Полуяновым решим исчезнуть.
Полуянов перевернул лежавшую на столе газету и рукой показал мне на маленькую статью в колонке происшествий, которая сообщала буквально следующее: «Вчера вечером в девятнадцать тридцать на пересечении улицы Народного Ополчения и проспекта Маршала Жукова произошло ДТП с участием машины советника посольства КНР господина Хань Вэн Луня. Дав задний ход, господин Хань Вэн Лунь буквально протаранил проезжавший мимо джип «мицубиси». В результате ДТП никто не пострадал, машинам нанесён значительный ущерб».
― Это, вероятно, написано про ваше приключение, ― сказал Полуянов.
― Да, это так, ― подтвердил я.
― А вы не задавались вопросом, почему это произошло?
― Это могла быть случайность…
― В таком деле очень сложно верить в случайность, ― промолвил Полуянов. ― И факт остаётся фактом. Неизвестные китайцы задержали ваших преследователей, когда вы убегали от Бартли. Кто знал о вашей встрече с Бартли? Кто мог организовать это дополнительное наблюдение? Это мог быть только Рыбаков.
― Полковник КГБ, китайцы, непонятная слежка… Что это всё значит? Зачем Рыбакову надо было организовывать нам прикрытие?.. И кто, скажите на милость, эти китайцы?
― Это ребята из «Триады».
― Той самой китайской мафии? ― неуверенно пробормотал я, вспомнив почёрпнутые из журналов и детективов знания.
― Вы не ошиблись, той самой… И сейчас вы были свидетелем того, как Рыбаков практически признался в сотрудничестве с ней. Дело в том, что во внутреннем аппарате «Триады» распространена особая нумерология. В иерархии этой тайной организации каждый уровень имеет определённый номер, начинающийся с цифры четыре. Любой рядовой член «Триады» имеет номер четыре девять. Произносить надо именно так – четыре девять, а не сорок девять. Глава же «Триады» имеет номер Четыре Восемь Девять. Его практически никто не знает по имени, просто называют его номер.
― Рыбаков работает на «Триаду»?!
― Да, и, видимо, его уровень отношений с этой организацией достаточно высок, раз он вполне определённо реагирует на код Главы Дракона, руководителя «Триады».
― Полковник КГБ выполняет поручения китайской мафии… Это звучит по крайней мере фантастично.
― Согласен, но, поверьте, это не самая необычная вещь, о которой вы сегодня ещё узнаете.
― Но что нужно «Триаде»?
― То же, что и известному нам господину Флорому.
― Перстень Соломона?
― Да… Но только я не совсем правильно выразился. Главе «Триады» нужен не перстень, а то, чтобы он не попал в руки Флорома. Именно поэтому китайцы наблюдали за вами, именно поэтому они организовали вам прикрытие и сделали всё возможное, чтобы вы не попали в руки Бартли.
Я в недоумении поднял брови.
― Хорошо, ― сказал я решительно. ― Хорошо, предположим, что эта сказочная версия имеет под собой некое правдивое основание. Но почему тогда «Триада» не схватила нас в тот самый момент, когда мы вырвались из рук Бартли, – ведь это же было просто организовать?
― Им это было пока не нужно. Мало того, они, считай, сейчас помогают нам. ― Полуянов притронулся ладонью по внутреннему карману пиджака. ― Копия письма Святослава Ракицкого теперь у нас, и мы можем начать наши поиски.
― И всё-таки это не укладывается у меня в голове. Неужели, получив оба письма, они сами не смогут вычислить местонахождение перстня?
― Полагаю, эту работу они предоставят нам. А сами снимут пенки, ― ответил Полуянов и движением головы показал куда-то за мою спину.
Я обернулся. За изгородью веранды на дороге стояло несколько припаркованных автомобилей, один из которых особо привлёк моё внимание. За рулём синей «хонды» сидел азиат с длинными крашеными волосами. Опустив стекло двери, он внимательно наблюдал за нами, совсем не скрывая своего интереса. На переднем пассажирском сидении я заметил второго мужчину, вероятно, тоже азиата, который, пряча глаза за солнцезащитными очками, казалось, спокойно отдыхал, лениво наблюдая за дорогой.
― Теперь мы находимся под охраной этих нукеров, ― сказал Полуянов. ― Думаю, от них будет труднее отделаться, чем от помощников Бартли.
Я чувствовал, что начинаю теряться в этом странном нагромождении недоступных моему пониманию фактов.
― Скажите на милость, зачем им всем этот чёртов перстень Соломона?! ― воскликнул я, повернувшись к Полуянову и сцепив в глухой мольбе руки.
― Вы, сами того не подозревая, сейчас дали исчерпывающее определение этой древней безделушке, ― ухмыльнувшись, ответил Полуянов. ― Но всё по порядку. И пока у нас есть время, ― Полуянов глянул на часы, ― я попытаюсь кое-что рассказать вам… Я знаю, вы уже услышали от меня много неправдоподобных вещей, мало согласующихся с распространёнными представлениями о разумности и реальности происходящего вокруг. Но сейчас вы услышите то, что даже в свете последних событий покажется совсем невероятным.
― Теперь я уже готов поверить во что угодно, ― покорно ответил я.
― Помните, Руслан, при нашей первой встрече я спросил вас, верите ли вы в Бога? ― вспомнил Полуянов. ― Я застал вас врасплох. И это нормальная реакция современного человека на подобный вопрос. В наш век вера в Бога стала сокровенным, интимным чувством каждого человека, и вторжение в эту область стало сродни вторжению в личную жизнь человека. Свобода совести утвердила право человека верить или не верить, а если верить, то в того Бога, который выбран не традицией, а личным опытом и частным предрасположением человека. Но ведь всё было совсем иначе всего три сотни лет назад. Сам вопрос о том, верите ли вы в Бога, был неуместен – атеизма, как культурного и социального явления, не существовало. Верили все, никто даже не мог подумать о том, что Бога не существует. Вера в существование божественных сил, какими бы они ни были в представлениях людей, была так же естественна, как сейчас естественно признание тотальности силы научного знания. Что это было? Детская пора человеческого разума, не подозревавшего о своём могуществе? Или святая мудрость простоты, интуитивно делившая всё на добро и зло? Возможно, интуиция есть не лучший советник в этом вопросе, но верно также и то, что наука в этих делах тоже не помощник.
― Не совсем пойму, к чему всё это, ― сказал я, скептически выслушивая странные сентенции Полуянова.
― Я просто хочу, Руслан, сказать вам, что научное сомнение современной рациональности есть лишь один из способов постижения действительности, доминирующий в нашем времени, но совсем не единственный. Не имеет права на существование то, существование чего не доказано и надлежащим способом не удостоверено, – этого требует наше современное научное сознание, но сам выбор того, что можно доказать, а что даже не стоит пытаться доказывать, оно оставляет за собой. Так и получается, что наш разум, загруженный определёнными условностями и ограничителями, в несовпадении фактов с логикой своего мышления видит несовершенство неудобного факта, а не убогость принятой им логики. Нам кажется невозможным то, что не вкладывается в пределы нашего современного осмысления, и мы отбрасываем это как мусор знания, боясь раздвинуть рубежи понимания. ― Полуянов сделал паузу. ― Понимаете, Руслан, я говорю вам это только потому, что то, что вы услышите сейчас, с точки зрения обывателя может казаться только лишь неудачной фантазией больного воображения. Правда это или нет, судить вам, но сами обстоятельства, в которые вы попали, будут требовать от вас во многом согласиться со мной… И вы сделаете это, если сможете расширить границы ваших представлений. ― Полуянов тяжело вздохнул. ― Спросив, верите ли вы в Бога, я увидел в ваших глазах сомнение, недоверие и желание веры. Что было бы, если я спросил, верите ли вы в дьявола? Я увидел бы – как вижу сейчас – потаённый испуг и некоторую детскую неловкость за то, что само упоминание божьего супротивника воздействует на ваше сознание так, как будто произнесённое вслух это слово уже несёт в себе опасность. Откуда этот страх в вас, откуда это в любом человеке? Почему мы неосознанно верим в Бога и боимся козней дьявола? Это глубокие пласты нашей памяти приходят в движение, вызывая в нас, современных людях, давно забытое чувство. Что это – игры подсознания или зов иной реальности? Почему мы кричим Богу в надежде быть им услышанным, и шепчем имя дьявола, словно он всегда стоит рядом и наблюдает за нами. Может быть, потому, что Бог далеко, а дьявол всегда близко? Почему человек считает, что в природе всё жёстко обусловлено, а в обществе он сам себе хозяин и волен строить то, что захочет? Ведь, возможно, это совсем не так, а кто-то просто хочет внушить нам представление о нашей самостоятельности и всемогуществе. Для чего? Так легче управлять не только массами, но и избранными, ― Полуянов усмехнулся, ― или теми, кто выбрал себя на это место сам. Так спокойнее манипулировать сознанием и внушать человечеству те истины, которые удобны тайным управителям. Нет надёжнее и крепче той идеи, которую человек считает своей идеей или идеей людей, которые ему особенно авторитетны. Кто-то умело подкидывает нам в голову те замыслы, исполнение которых делает нас заложниками чужой скрытой воли, которую мы воспринимаем как свою. А как ещё можно объяснить те безумства, которые с ужасающей в своей логике последовательностью совершают разумные, казалось бы, человеческие существа? Человечество прекрасно осознаёт все печальные перспективы горьких плодов этих действий и внутренне, душой, понимает, что эти хорошо продуманные и планомерно осуществлённые безумства не только представляют собой угрозу духовному благополучию людей, но и грозят разрушением всему миру. Но мы уже не можем остановиться. Однажды заложенная в нас идеология предпочтений и реакций закручивает тугой узел противоречий, вырваться из которого сейчас уже практически невозможно.
Нет ничего наивнее, чем предполагать, что от рядового члена общества (или члена общества вообще) что-нибудь когда-либо зависело. Общество в своей основе слишком сложный инструмент организации и подавления, чтобы естественным образом верить, что миллиарды как бы свободных людей могут эффективно управлять им. Утверждать, что люди свободны в своём выборе, так же наивно, как говорить о том, что улей есть результат свободного пчелиного волеизъявления. Человечество – есть список ролей, выбрать одну из которых только и предложено человеку. И если сейчас, в отличие от недалёкого прошлого, человек может менять свои роли, это совсем не значит, что он в силах что-то изменить. В зависимости от способностей и характера роль может подходить человеку или не подходить. Иллюзия предполагать, что так называемая элита более свободна в своём выборе, нежели другие представители человечества. Роли элиты, занимающие строго определённые социальные страты, тоже определены и жёстко, может быть, даже более жёстко, чем у других, алгоритмизированы. Мифология избранности ещё более ограничивает кругозор, нежели мифология свободного участия рядового члена общества в делах человечества. Линии всемирного управления никоим образом не обрываются на высших представителях видимой иерархии общественного управления, они ведут куда-то дальше, туда, куда туман человеческих предрассудков всесилия традиции, свободы и разума не позволяет заглянуть никому. Это выходит за грани человеческого понимания так же, как за грани понимания обыкновенной пчелы выходит тот факт, что её жизнь и труд организованы кем-то извне с вполне определёнными, скрытыми, но абсолютно непонятными для пчелы и отличными от её устоявшихся представлений целями. И в этой узости перспективы сознание преисполненной своей важности пчелы-королевы абсолютно схоже с сознанием трудовой пчелы или трутня.
― Всемирный заговор? ― сказал я, махнул рукой и печально покачал головой. ― Известное дело. Результаты своих ошибок человек склонен списывать на происки коварных заговорщиков.
Полуянов лишь улыбнулся на моё замечание, всем видом показывая, что иной реакции он от меня и не ожидал.
― Можно назвать это и всемирным заговором. Но это уж, как вам удобнее будет. Вообще, в конспирологических теориях не так уж мало объясняющего потенциала, как мы думаем. Люди, позиционирующие себя как здравомыслящие интеллектуалы, привыкли относиться к этим теориям со странным внутренним скептицизмом, видя в этом лёгкое безумие социальной мысли, не требующее анализа и достойных усилий для опровержения. Логика мышления современной культуры, давшая так много нам в последние два столетия, принципиально не воспринимает идею заговора, считая её абсолютно беспочвенной и вредной. Но обернёмся вокруг. Заговор есть составная часть нашей жизни. Так или иначе, мы все находимся в состоянии заговора – в семье, на работе, среди друзей. Мы создаём заговоры повсеместно, и чем выше наш социальный статус, тем в больших количествах заговоров нам приходится участвовать. Но в чём смысл заговора? А он принципиально прост. Получить больше материальных привилегий и льгот, чем есть у тебя сейчас, путём организованного тайного сговора с определёнными лицами в ущерб другим лицам. Заговор есть всегда попытка тайного распределения благ в обход тех, кто в этом сговоре не участвует и против кого этот заговор направлен. Не правда ли, очень логичная форма отношений в рамках предпочтений нашей цивилизации, направленных на достижение материальных благ? Где же тут доброта, любовь к ближнему, милосердие, заповеданные нам Богом? Мы забываем об этом, когда видим перспективу скорой и лёгкой добычи. Человек слаб и должен выжить, а Бог простит, откровенно полагаем мы. Бог, может, и простит, может быть, для этого он и существует, но пока, действуя так, мы, пытаясь облегчить свою жизнь и сделать её более удобной, принимаем вариант поведения его супротивника, главного эксперта в области тайных заговоров – дьявола… Если вспомнить мифологию, то падение Люцифера началось именно с заговора против Бога.
― Так что же, все нити мирового заговора ведут прямо к дьяволу? ― с нервной усмешкой, которая тем не менее лишь прикрывала непонятно откуда взявшийся и всё нарастающий страх, спросил я.
― К нему самому… К хозяину мира сего.
Я посмотрел на Полуянова. Его глаза были абсолютно серьёзны, они даже приобрели особенно сосредоточенное выражение, застыв в невидящей стеклянной задумчивости.
― Если это шутка, ― сказал я, ― то она слишком зловеще звучит.
― Это не шутка, ― спокойно ответил Полуянов.
― Стоп, стоп, стоп, ― быстро повторил я и поднял руки вверх, будто пытался остановить своё погружение в мистику услышанного и привести свои растрёпанные мысли в порядок. ― Я готов увидеть в ваших словах некую художественную и мифологическую аналогию действительности, но…
― Это не вымысел, это реальность, ― резко оборвал меня Полуянов.
Я застыл в замешательстве и не знал, что сказать, видя перед собой человека, который был абсолютно уверен в том, что говорил. Полуянов мягко улыбнулся, пытаясь как-то сгладить то недоумённое впечатление, которое он оказал на меня своими словами.
― Я понимаю, это звучит невероятно. Мы привыкли прятать свои религиозные опыты разделения добра и зла под маской отвлечённых рассуждений о сверхъестественности, далёкой от такой спонтанной и непредсказуемой реальности, которая требует от нас совсем другие жизненные качества, нежели идеалы добра и милосердия. Но то, что кажется нам сверхъестественным, имеет под собой вполне определённое земное воплощение… Катары были не так уж не правы, когда говорили о том, что весь материальный мир находится под властью зла. Можно отчасти принять это утверждение, правда, с одной поправкой – не материя есть зло, и даже не те связи и отношения выживания в мире, которые она с неизбежностью продуцирует и поддерживает, а зло есть тот дух, который превращает идеологию человеческого выживания в идеологию завоевания мира и борьбы друг с другом. Этот дух, а также созданная им система соперничества заставляет человечество, замкнутое в определённости материального, встать на путь войны всех со всеми и, попирая всё разумное и доброе, снова и снова погружать мир и человека в хаос безумия. Этот злой бессмертный дух не только существует и имеет огромное количество имён, он всегда обладает персональной материализацией. Дьявол столь же материален, как вы или я, но мало кто знает, каков он из себя, и где он находится. Он может сидеть в любом человеке, а после его смерти переходить в другое тело. Главное, чем он обладает, – это страсть к контролю над миром людей. Разделяя людей и определяя их стремления, он ограничивает их, властвует над ними. Каждое отдельное человеческое «я», попадая в капкан необходимых отношений жизни, принятых и разлинованных без его ведома и участия, с трудом преодолевает свою свободу, названную мечтой, торжественно хоронит её и принимает правила игры, начиная жить как все. Выживает тот, кто раньше поймёт и примет на вооружение принцип необходимости достижения материальных благ и метод полезности всего, что этому способствует. Дьявол, вовлекая человека в орбиту всеобщего противостояния, заставляет поверить его в то, что ад – это другие, а что жизнь – это война за обладание.
Для того чтобы господствовать над миром, надо не так уж много. Надо всего лишь посулить человеку блага и соблазнить его новой войной. Разделяй и властвуй – эта максима, как никакая другая, характеризует методы организации мирового противостояния. И в этом дьяволу помогают его подручные демоны. Это те же самые бессмертные сущности, которые, низвергнутые, как и дьявол, за свой союз с ним, на землю, обречены гулять по миру, перерождаясь вновь и вновь. Их главная задача – обеспечить людские и материальные ресурсы для противостояния, внедрить идеологию войны в человеческие отношения, разделить мир.
По земле бродит немало неприкаянных вечных бесов, которые меняют человеческие тела, как костюмы; многие из них даже не осознают своей сущности и способностей, и только некоторые из них обрели настоящую тайную власть – таких совсем немного, но могущество их огромно. Они есть основа тайного господства, их практически никто не знает в лицо, об их существовании люди и не догадываются, привычно считая своих земных правителей, не сходящих с экрана телевизоров, хозяевами мира. Но что говорить о простых смертных, когда сами избранники жизни, президенты и олигархи, короли и миллиардеры, зачастую не подозревают, что за всем, что они делают, пристально наблюдает некто, могущество кого превышает человеческие возможности. Главные демоны, как пауки, опутали своими сетями весь мир, сами постоянно оставаясь в тени; и только по малозаметному движению тонких нитей можно определить, что человечеством управляют. Эмиссары главных демонов есть везде, их работа – это связи и отношения, их цель – используя заложенную в человеке страсть к обладанию, готовить широкие коалиции для удара, создавать идеологические и экономические союзы. Главных демонов не так много. Они ещё сильнее, чем люди, заражены желанием господства и стремятся только к одному - сожрать других избранных дьяволом в тайные наместники мира и стать первыми после своего хозяина, а может быть, и сесть на его чёрный престол. Люди, страны, целые нации и государства – всего лишь орудия в этой тайной войне за лидерство на Земле...
Полуянов продолжал говорить, его зелёные неподвижные глаза смотрели прямо на меня, и я начинал глохнуть от его тихого голоса. Я не верил, я не хотел верить во всё, что он говорил, но безумство тайны и чувство принадлежности к избранным, знающим истину, как дым окружали меня, проникали в меня, убивали сомнение, заставляли повиноваться неведомой скрытой силе. Кто-то, кто сидел во мне, казалось, шептал: «А почему бы нет? Всё логично. Наверное, так оно и есть, и тебе повезло, что ты вошёл в круг немногих, кто знает об этом. Да что там говорить! Ведь ты и сам частенько задавал себе эти вопросы… Ты и сам думал об этом и подозревал, что не всё так просто в этом мире, что есть тайные правители Земли, что именно они обладают сокровенным знанием смысла человеческой жизни. И оглянись вокруг – разве всё, что с тобой произошло, не есть подтверждение того, что этот безумный историк прав?!» Голос разума пытался сопротивляться, взывал к здравому рассудку, но он тонул в охватившем меня наваждении тайны. Меня уже начинало пошатывать от охватившего моё тело чувства мистического возбуждения, когда я вновь заставил очнуться свой скептический голос:
― Вы вправе сколь угодно долго говорить о несовершенстве научной картины мира, но я останусь верен ей. Я не могу поверить в то, что вы говорите. Это недоказуемо. ― Я пытался говорить уверенно, но мой взгляд упал на синюю«хонду», и голос дрогнул.
Полуянов деланно равнодушно пожал плечами.
― Вы можете не верить в это, но это уже верит в вас, ― сказал он странную фразу и тут же добавил: ― К сожалению, вы уже попали в круг этого водоворота. Куда вас вынесет, я не знаю… Я не могу сказать даже, что ждёт меня. Но вы предупреждены, а значит, вооружены.
― И что же собой представляет этот ближний круг дьявола?
― Люди… Люди по внешности, поведению, чувствам и желаниям. Ничего необычного, нет никаких рогов и копыт, и способности их можно назвать вполне человеческими, только сильно обострёнными. Одно отличие – дух... Дух, который жаждет власти и опирается на знание своей исключительности. Именно обострённые способности, расчётливый технологический разум и воля господства сделали их тайными правителями мира. Они вечны, а когда умирает тело, дух должен выбрать новое человеческое вместилище и перебраться в наследника, оставляя тому всю накопленную силу и власть. Конечно, позиции демонов неустойчивы, им приходится воевать против себе подобных, отстаивая своё право быть первыми и стоять около трона. На подходе ведь всегда есть несколько жадных и зубастых, которые с удовольствием оторвут кусок от пирога избранного… Да что там говорить! У них всё как у людей… То есть, наоборот, у людей всё как у них, ― поправился Полуянов и на секунду умолк. ― На сегодняшний день есть несколько очень важных и влиятельных архидемонов. Из них мне известно о четырёх. Первый – это Глава китайской «Триады», известный нам под номером Четыре Восемь Девять, он контролирует, и достаточно успешно, не только Китай и Юго-Восточную Азию, но и многочисленную китайскую диаспору во всех странах мира. Второй – это Дидро, но это только одно из многочисленных его имён, принятых в узких кругах; он европеец и имеет сильное влияние в континентальной Европе. Третий – некто Джошуа, опять же кличка в среде посвящённых; он куратор Северной Америки и Британских островов. Четвёртый бес лишь недавно обрёл новое могущество, вернувшись снова в число влиятельных демонов. Это Старец Горы…
― Глава ассасинов?! ― раздался мой возглас изумления. ― Но последний Старец Горы был убит ещё в тринадцатом веке, а тайный орден ассасинов-исмаилитов разгромлен монгольским ханом Хулагу!
― Так оно и было, ― невозмутимо подтвердил Полуянов. ― Но дух Старца Горы вернулся, и он жаждет власти, вновь и вновь отправляя своих одурманенных мечтами о райском саде самоубийц нести по миру зло. Главное его оружие – страх. И хотя Старец Горы, как и все бессмертные духи зла, был всегда беспринципен в выборе своей, так сказать, социально-культурной базы, и даже считался в своё время противником истинного ислама, именно в мусульманском мире он обрёл свои новые силы и надежду на реванш. ― Полуянов помолчал немного, о чём-то размышляя. ― Между прочим, у перечисленных мною архидемонов есть и более известные, вошедшие в христианскую демонологию, имена. Дидро – это Бельфегор, Джошуа – это Астарот, под именем китайца Четыре Восемь Девять скрывается Баал, а Старец Горы – это не кто иной, как Велиал. Безусловно, и эти имена есть лишь прозвища нечистой силы. Настоящих их имён люди не знают.
Я рассказал вам, Руслан, только о тех первых бесах, о которых я что-то слышал. Возможно, есть и другие, но о них я ничего не знаю. Страстное желание каждого из ближнего круга дьявола – стать первым и единственным, оттеснив всех остальных и скинув их с пьедесталов в неизвестность. Усевшись, каждый в своей комнатке, они точат зубки в надежде скушать своего соседа и плетут свои сети, ожидая удобного момента и случая для выяснения отношений с другими архидемонами. Правда, сейчас это стало намного сложнее сделать. Мир стал хрупок. Крупная разборка может уже развалить сам земной домик, поэтому демоны стали осторожнее и хитрее. Но именно в наши дни, как никогда, противоречия между тайными правителями мира обострены до предела. Земля, истощившись, уже не выдерживает бремя власти демонов. Но пока человечество разделено в своём однообразии зла, ему никогда не вырваться из-под власти князя мира сего и не восстановить своё многообразие единого.
― Значит, ― задумчиво пробормотал я, вспомнив вчерашний рассказ Полуянова, ― таинственный Флором – это тоже демон. Получается, что он и есть тот самый Морольф-Асмодей.
― Возможно, это так, ― промолвил Полуянов. ― А может, кто-то прикрывается этим именем. Так или иначе, этот некто ясно даёт понять, что хочет ассоциировать себя с этим демоном.
― А вездесущий барон П.?.. Это тоже бессмертный дух некоего демона, который, меняя смертную оболочку, скачет из одной эпохи в другую?
― Вполне вероятно, ― сухо прокомментировал моё предположение Полуянов.
― Почему вы об этом не рассказали вчера?.. Мало того, вы всячески отметали любую мистическую версию происходившего! ― удивлённо воскликнул я. ― Всё дело в Сарычеве?
― И в нём тоже, ― ответил Полуянов. ― Если бы я рассказал вам всё сразу, вы не поверили бы мне и решили, что я сумасшедший. Человеческая психика очень чувствительна и восприимчива. Годами отработанные жизненные стереотипы выталкивают из сознания всё, что не укладывается в рамки культурного опыта. Обрушь я вчера на вас водопад этой информации, я погубил бы все ростки доверия, появившиеся между нами. Всему своё время. Для вас время откровений уже наступило, Сарычев же всё узнает попозже, когда для этого появятся условия, и он будет готов к этому.
Я приложил свои ладони к вискам и потёр их. Верю я Полуянову, не верю… Скорее всё-таки нет… Но что это меняет? Странная социальная теория Полуянова завораживала своей простотой и фантастичностью. Наверное, действительно, в каждом человеке сидит древнее мучительное желание простоты и структурированности мира. Душа требует чёткого разделения на плохое и хорошее, на чёрное и белое, на добро и зло. Вот и ещё один вариант объяснения того, почему мир несовершенен, – он захвачен в плен слугами дьявола. Скажите на милость, чем это объяснение хуже и неправдоподобнее многих других социальных идей? А верю ли я в эту идею или не верю, торжество ли это восприимчивой фантазии Полуянова, или имеется скрытый разумный смысл в его повествовании, – какое это теперь имело значение! Любопытство и страсть к потаённому – вот то, что заставило меня слушать Полуянова. И теперь я хотел узнать всё.
― И если подытожить всё сказанное вами применительно к нашей ситуации, ― произнёс задумчиво я, ― получается, что все демоны вдруг страстно возжелали получить в свою собственность реликвию тамплиеров, легендарный перстень Соломона? Но что же он тогда представляет собой?
― Это оружие.
― Плохое или хорошее?
― А разве оружие может быть плохим или хорошим? ― возразил Полуянов. ― Оружие есть бездушный инструмент борьбы, и всё зависит от того, в чьих руках оно находится… Перстень в силу своего происхождения и имени Бога, которое выбито на его камне, располагает магической способностью подчинения духов зла и наделяет его обладателя даром предвидения. Владелец сего перстня может подчинить себе любого демона, кроме самого дьявола. Правда, есть одно условие – обладатель перстня, чтобы получить необычную силу, должен принадлежать к группе Повелителей, которые имеют особую сверхъестественную природу и передают её, сами теряя такую способность, по родству своему первенцу. Ни простой человек, ни демон не могут получить особой способности использовать перстень в качестве оружия подчинения зла или инструмента предвидения. Единственно, что может перстень в их руках, – это восстанавливать в сновидениях реальные картины прошлого, прослеживая судьбы тех людей, которые были рождены избранными для владения силой перстня. Истинный же Повелитель реликвии может не только подчинять своей воле демонов, но и предсказывать будущее.
Наступила пауза. Полуянов курил, отрешённо разглядывая подставку с салфетками, которая стояла на соседнем столе. Я потупил глаза и машинально, не замечая этого, теребил кончик скатерти, завёртывая его в трубочку. Не будь я сейчас разыскиваемым всеми беглецом и услышь я этот странный рассказ в другой обстановке, я абсолютно точно решил бы, что Полуянов если и не сошёл с ума, то очень близок к этому. Но сейчас я хотел отвлечься от всей фантастичности и неправдоподобности услышанного. Мне хотелось найти внутреннюю логику повествования, хоть немного прояснить для себя ту путаницу образов, которая овладела моим сознанием.
― Мне необходимо привести в порядок свои мысли. Я хочу пересказать вам то, что почерпнул из нашей беседы. А вы поправьте меня, если я что-то неправильно понял, или, наоборот, подтвердите мои догадки. ― Я посмотрел на Полуянова, тот молча кивнул, выпустив изо рта струйку сигаретного дыма; я начал говорить: ― Итак, миром тайно управляют демоны, которые наделены своими полномочиями управленцев лично князем мира сего - дьяволом. Они есть источники существующей в мире вражды. Именно они, с целью достижения ещё большей власти, борясь друг с другом, провоцируют людей на социальные, политические, национальные, религиозные столкновения. Более того, как я понимаю, они, перенося на людской мир свой образ отношений, созидают для человечества особую идеологию выживания, основой которой является борьба всех против всех. Эти демонические сущности были на Земле всегда, они бессмертны и могут переходить из одного человека в другого, накапливая таким образом свою тайную власть, опыт борьбы и материальное могущество… Так? ― Я вопросительно поглядел на Полуянова, тот опять молча кивнул, и я продолжил: ― Несмотря на всесилие демонов их тем не менее можно заставить работать на себя. Это может сделать особый человек, Повелитель бесов, способности которого передаются из поколения в поколение с первенцем семьи. И произойти это может только при условии, если этот человек будет владеть магическим перстнем с камнем из короны поверженного Люцифера, на котором написано истинное имя Бога. Повелитель бесов, по моему соображению, представляет собой нечто вроде шестёрки, которая бьёт туза. Одним из таких Повелителей и был легендарный иудейский царь Соломон, с именем которого и связали перстень подчинения зла. У Соломона был сводный брат Адонирам, имя которого, по вашему предположению, закодировано в Библии. Он был одержим демоном Асмодеем, одарившим его своими способностями. Соломон, вероятно, знал это и решил использовать для подчинения демона-брата свою силу. Возможно, на этот шаг его толкнула безответная любовь к некой прекрасной женщине, которая сердце своё отдала Адонираму. Как бы то ни было, первый мистический акт подчинения демона состоялся. Легенда оставила нам драматическое продолжение этой истории. Соломон, уверовав в своё могущество и передав одержимому демоном перстень, был наказан за свою гордыню, но смог вернуться на трон и отомстить брату. ― Я вздохнул, пытаясь перевести дух; факт того, что я с азартом пересказываю удивительную сказку, и забавлял, и тревожил меня одновременно. ― После гибели Адонирама след бессмертного демона Асмодея теряется. Со смертью Соломона могущественный перстень тоже исчезает в толще веков. Проходит две тысячи лет неизвестности, и Бернар Клервоский, получив из неведомых источников информацию о существовании реликвии, снаряжает небольшую экспедицию в недавно завоёванный крестоносцами Иерусалим. Девять лет девять рыцарей, сохраняя полную тайну своей миссии, пытаются отыскать перстень. Их упорство вознаграждено. Они находят то, что искали. Перстень Соломона становится тайной реликвией вновь образованного военно-монашеского братства тамплиеров, нового воинства, целью которого и было malicidia, убиение зла. Тайные манихеи, разделявшие мир на добро и зло, чёрное и белое, они поставили себе задачу борьбы против духов зла, но, будучи обыкновенными людьми, сами часто подпадали под чары демонов. Почти двести лет они владеют перстнем, охраняя его от любых посягательств, но наступает день, когда неизвестные силы в лице таинственного барона П. провоцируют разгром ордена Храма. Перстень опять исчезает. Кто такой этот барон П. – демон или человек – неизвестно… Неизвестно также, попадает ли в его руки перстень Соломона. Скорее всего, нет, потому что спустя столетия вновь появляется информация о местонахождении реликвии. Обладателем этой информации становится один из ваших предков. Письмо Ногаре вместе с рассказом об истории перстня Соломона, как доказательство серьёзности этой информации, переходит в вашем роду из поколения в поколение. ― Я на мгновение замолчал, обдумывая свои слова. ― Вероятно, ваш прадед Святослав Ракицкий не просто стал обладателем сведений, переданных из поколения в поколения. Он также узнал, кто такой барон П… А как же иначе объяснить появление странного письма, адресованного барону П.? Должно быть, планировалась некая сделка, но она, видимо, не состоялась. Письмо Святослава Ракицкого, написанное барону П., не было отправлено адресату. ― Полуянов поднял на меня глаза, улыбнулся и одобрительно покачал головой, будто подтверждая моё предположение; я продолжил: ― Сын Святослава, Пётр, получил по наследству тайну своего отца, но под давлением неких, неизвестных нам обстоятельств, ему пришлось доверить её Леониду Барташевичу, сотруднику ОГПУ, который организовал его возвращение на родину из эмиграции. Ну а дальше произошло то, о чём вы рассказывали ранее. Барташевич разгадал загадку трёх церквей, а Мейер, по всей видимости, нашёл сам перстень. Но судьба опять выкинула финт – Мейер погиб, унеся с собой в могилу тайну нового местонахождения перстня. И теперь у нас есть шанс найти этот неуловимый перстень Соломона потому, что, судя по всему, это место странным образом зафиксировано в письмах Ногаре и Ракицкого. Однако мы не одиноки в своих стремлениях найти реликвию тамплиеров. Это пытаются сделать таинственный Уильям Флором и не менее таинственный Глава китайской «Триады».
Полуянов развёл руками.
― Мне нечего добавить, ― сказал он удовлетворённо. ― Вы рассказали практически всё.
― Но у меня остались вопросы, ― промолвил я.
― Постараюсь ответить.
― Если вынести за скобки весь мистический антураж, связанный с демонами и их Повелителями, в который мне сложно поверить и потому трудно оценить, во всей этой логически выстроенной истории слишком много неизвестных. Неизвестно, откуда Бернар Клервоский узнал о месте хранения перстня Соломона, неизвестно, как перстень оказался спрятан в Белых Норах, неизвестно, как ваши предки узнали о его местонахождении, неизвестно, как Святослав Ракицкий нашёл барона П., почему решил отдать ему реликвию, а потом отказался это сделать… И самое главное – непонятно, как два письма, написанные задолго до последнего исчезновения перстня, вместе смогут указать теперешнее его местоположение!
― К сожалению, я не смогу прояснить вам все эти неизвестности. Однако последнюю загадку мы можем попробовать отгадать. ― Полуянов дотронулся до кармана пиджака, в котором лежало письмо Ракицкого. ― Оба письма у нас, и теперь мы можем вместе попытаться найти их связь.
― Можно ещё один вопрос? ― неуверенно спросил я. ― Он может показаться неожиданным.
― Пожалуйста.
― Если мироздание всё-таки биполярно, есть добро и есть зло, почему в вашей истории не нашлось места добру?.. Как же Бог? Он существует? ― спросил я и услышал, как дрогнул мой голос.
― Если есть северный ветер, значит, должен быть и южный… Если есть чёрное, значит, должно быть и белое, ― ответил Полуянов и замолчал. ― Бог не остался без работы. Ему мы доверили самое ценное, что есть у нас, – спасение наших душ…
― И это всё, что вы можете сказать о Боге?..
― Пока да… Всё, что я рассказал вам, я не придумал сам и не прочитал в книжке. Всё это поведал мне перед смертью мой дед Пётр Ракицкий. Именно тогда он передал мне известные вам два письма и завещал свою тайну… Что это – печальная сказка, которая тем не менее оставляет нам надежду на светлое будущее, или фантазия, ставшая былью? Я сам не могу ответить на этот вопрос однозначно. Но всё, что происходит со мной в последние двадцать лет, снова и снова возвращает меня к этой семейной легенде, с упорством злого фатума заставляя меня в неё поверить.
― И всё это долгое время только вы хранили эту фантастическую историю? Пётр Ракицкий никому больше не рассказывал её?
― Рассказывал.
― Кому?
― Своему сыну, моему дяде, вашему научному руководителю - Стефану Ракицкому.
― Так это с этой историей был связан тот самый разрыв, который произошёл между ними перед самой смертью Петра Ракицкого?
― Да, именно… ― подтвердил Полуянов. ― Стефан Петрович просто не поверил своему отцу, решив, что тот на старости лет совсем повредился в рассудке. А потому моему деду ничего не оставалось, как передать все свои идеи единственному внуку, то есть мне. Надо было оставить связь между поколениями и назначить нового семейного владельца писем… ― Полуянов замолчал и посмотрел мимо меня, в сторону. Взгляд Полуянова был прикован к входу на веранду. Там появился Сарычев.
― А вот и наш товарищ, ― сказал Полуянов и выразительно указал на Сарычева взглядом. ― Думаю, Руслан, тему нашего разговора надо оставить пока между нами. Боюсь, майор ФСБ не поймёт нас… Пока не поймёт.
Сарычев подошёл к столу.
― К нам подтянулась наша охрана, ― незаметно кивнув в сторону синей «хонды», сказал майор и присел за стол. ― Кто может подтвердить мою догадку?
― Подтверждаю, ― произнёс Полуянов. ― Это друзья вашего дяди.
― И кто ж они такие? ― Сарычев вздохнул и опять бросил взгляд в сторону синей «хонды». ― Хотя попробую догадаться сам… Конкурирующая банда из Китая?
― Абсолютно точное определение, ― подтвердил Полуянов, усмехнувшись.
― Обронённое вами в разговоре с дядей «Четыре Восемь Девять» относится именно к ним? ― осторожно спросил Сарычев.
Полуянов кратко объяснил майору, что представляет собой этот набор цифр.
― «Триада»? ― Сарычев удивлённо вскинул брови, а потом грустно усмехнулся и покачал головой. ― А дядя… Каков жук, ― печально пробормотал он и больше ничего не добавил, положив руки на стол и скрестив в задумчивом ожидании пальцы. ― И что нам теперь делать?
― Надо попытаться уйти от китайцев. Оторваться от них сможем?
― Думаю, да, ― неуверенно сказал Сарычев. ― Только меня смущает один нюанс.
― Какой же?
― У них одна машина, и в округе нет больше никаких подозрительных автомобилей.
― Это о чём-то говорит?
― Только об одном – они, скорее всего, поведут нас не визуально, а по маячку.
― По мобильному телефону?
― Вряд ли.
― У вас есть машина?
― Да, взяли напрокат сегодня перед встречей серый «фольксваген» у мирно отдыхавших горожан… С возвратом, конечно.
Полуянов удовлетворённо кивнул, найдя глазами на автостоянке около кафе серебристо-серый Polo.
― Могли пометить его? ― поинтересовался Полуянов.
― Легко… Жучок, должно быть, уже в машине.
― Тогда нужен другой автомобиль… Через десять минут за углом десятиэтажного жилого дома, что слева от кафе, и незаметно от китайцев… Это возможно?
Сарычев встал из-за стола, подошёл к Буряту, что-то ему шепнул. Тот молча кивнул и вышел с веранды. Сарычев вернулся и снова сел за наш стол.
Мы сидели безмолвно, образуя подобие треугольника, смотрели друг на друга и ждали. Каждый думал о чём-то своём. Я не знал точно, что мы ждали, – вероятно, Бурят должен был сообщить о своём успехе или неуспехе, но я даже не предполагал, как он собирался это сделать. Прошло несколько минут, и вдруг молчание было нарушено мелодией мобильника. Сарычев сунул руку в карман пиджака, и мелодия оборвалась.
― Готово, ― сказал он. ― Нам пора.
Не спеша, мы покинули веранду кафе. Выходя на улицу, я мельком посмотрел на синюю хонду. Длинноволосый крашеный китаец не спускал с нас глаз. Я заметил, как он поднял правую руку и что-то быстро сказал в свой мобильный телефон. Мы подошли к «фольксвагену» и, не торопясь, сели в него. Машина медленно выехала со стоянки на улицу. Мы проехали метров пятьдесят, всё это время Сарычев, сидевший за рулём, поглядывал в зеркало заднего вида, стараясь разглядеть синюю «хонду», но её не было видно. Через пятьдесят метров «фольксваген» быстро свернул во двор жилого дома, высокое здание которого скрыло от нас кафе и веранду. Недалеко от первого подъезда мы увидели Бурята, стоявшего рядом с «девяткой». Выскочив из машины, мы бросились к нему. Через минуту новореквизированное транспортное средство, пролетев по двору, вынесло нас через другой его въезд на оживлённую улицу. Устроившись в потоке, мы направились в центр. Первое время Сарычев, расположившийся на переднем пассажирском месте, ещё поглядывал через плечо назад, силясь обнаружить синий цвет и знакомый номер «хонды» среди ехавших сзади машин, но она так и не появилась. Майор озадаченно, будто сомневаясь в чём-то, покачал головой и произнёс:
― Что ж, будем считать, что хитрость удалась.
Сбавив скорость, мы перестроились в правый ряд, чтобы на следующем перекрёстке сделать поворот направо. Совершив этот манёвр, мы оказались на Ломоносовском проспекте.
― Поедем к нам, ― произнёс Полуянов.
― Надо ещё покрутиться, ― возразил Сарычев. ― Потом бросим машину подальше и направимся к вам.
По Ломоносовскому проспекту мы доехали до Нахимовского, повернули на Севастопольский, с него – на улицу Каховка и Профсоюзную улицу. Так, нарезая круги, мы некоторое время катались по Москве. В районе площади Хо Ши Мина Бурят развернулся и поехал обратно в сторону Профсоюзной. На перекрёстке он вдруг бросил:
― Они тут, ― и показал взглядом в сторону белой «тойоты», которая проехала по встречной полосе.
― Ты уверен? ― недоверчиво спросил Сарычев.
Бурят утвердительно кивнул.
― Всё-таки оставили маячок! ― воскликнул майор и, тут же догадавшись, где он мог находиться, сказал Полуянову: ― Письмо!
Полуянов вытащил из конверта письмо Святослава Ракицкого и быстро оглядел его, потом заглянул в пустой конверт. Там в углу лежала маленькая булавка с круглой пластиковой головкой. Полуянов схватил её и хотел уже выкинуть в окно.
― Не торопитесь, ― остановил его Сарычев. ― Попробуем их обмануть.
Бурят прибавил скорости, на перекрёстке под красный свет свернул направо и вновь выехал на Нахимовский проспект. Скрыв машину за палаткой, он остановился на секунду, быстро высадил нас и поехал дальше. Мы выскочили из «девятки», смешались с толпой, идущей к метро, и не спеша, чтобы не привлекать лишнего внимания, спустились в подземный переход. Пустой конверт с булавкой остался лежать на заднем сидении машины.
― А Бурят? ― спросил я, когда мы, перебравшись на другую сторону улицы, оказались во дворе ближайшего дома.
― Этот должен оторваться, ― с уверенностью ответил Сарычев.
На улице было по-летнему немноголюдно. Поэтому мы некоторое время шли дворами, пока не добрались до метро «Академическая». Под землю спускаться не стали. Сейчас, когда я и Сарычев были объявлены в розыск, это было особенно опасно – любой милиционер с хорошей памятью или видеокамера могли разом обрушить все наши надежды. Не заметив ничего подозрительного, поймали частного таксиста. Вероятно, наша хитрость удалась, потому что мы совершенно спокойно в итоге добрались до съёмной квартиры Полуянова на Юго-Западе.

Глава 23

На пороге квартиры нас встретила Карина. Она сильно нервничала. Было заметно, что, ожидая нашего возвращения, она волновалась и не находила себе места. Карина беспокойным взглядом посмотрела на меня и Полуянова, когда мы вошли в прихожую. Она готова была обнять и расцеловать нас, если бы не маячившая на заднем плане фигура Сарычева.
― У вас всё хорошо? ― взволнованно спросила она.
Полуянов тихо сказал:
― Карина, мы бы сейчас, наверное, чайку выпили.
― А мне кофе, если можно, ― добавил Сарычев.
― Я бы тоже кофе … ― сказал я и улыбнулся.
Карина улыбнулась в ответ и быстро выскользнула из коридора на кухню.
Мы втроём прошли в гостиную. Полуянов аккуратно вынул из кармана, развернул и положил на середину круглого стола два листка серой дешёвой бумаги. Сев на стулья, мы расположились вокруг, с интересом разглядывая документы из прошлого. Перед нами лежала ксерокопия старого письма, написанного уверенным и красивым мелким почерком по-французски, и ксерокопия его перевода на русский язык, сделанного от руки. Письмо Святослава Ракицкого было интересно уже самой формой – прямые, ровные строчки, широкие поля, буквы с характерными длинными, украшающими раздвоенными завиточками, плавно взлетающими или падающими вниз, – красивое послание из девятнадцатого века. Перевод письма резким образом контрастировал с самим посланием. Он был написан как будто в спешке, со многими сокращениями и исправлениями; пляшущие, непонятные буквы то наезжали друг на друга, то разбегались в стороны, слабо придерживаясь прямой линии строки.
― Это без сомнения копия того самого письма Святослава Ракицкого, которое я передал в своё время Рыбакову, ― ещё раз внимательно рассмотрев листок бумаги, заявил Полуянов. ― А это перевод, сделанный моим дедом, ― добавил он, взяв в руки вторую страницу. ― Перевод хороший и сделан дословно. Я прочитаю вам его вслух - почерк моего деда никогда не отличался особой аккуратностью, ― заметил Полуянов и стал читать: ― «Уважаемый барон П! Как мы и договаривались ранее, спешу сообщить Вам то, что мне известно по интересующему Вас вопросу. Надеюсь, то, о чём я напишу, укажет Вам путь к обретению исчезнувшей реликвии тамплиеров, хотя я склонен рассматривать эту историю как красивую легенду, не имеющую ничего общего с реальностью. Итак, как я уже и говорил Вам при встрече, в нашей семье сохранилась удивительная традиция устного пересказа истории, связанной с местонахождением реликвии ордена Храма. Когда она появилась, и имеет ли она какие-то реалистичные основания, нельзя понять никак. Однако кое-что по этому вопросу я всё-таки знаю.
Да будет Вам известно, что мой прадед Огюстен Ламбо бежал в конце восемнадцатого века из Франции, спасаясь от ужасов Революции. В России он поступил на военную службу, поменял свою французскую фамилию Ламбо на польскую Ракицкий и женился. По меркам того времени для эмигранта у него была завидная судьба, и он многого достиг в жизни, став даже полковником русской армии. Но для нашей темы важным является лишь то, что именно мой прадед принёс в семью и укрепил в ней этот необычный ритуал наследования устного пересказа. Само действо напоминало мистическое упражнение, когда отец, в предчувствии своих последних дней, рассказывал сыну историю о документах, хранившихся в трёх деревенских церквях близ Тулузы. Почему это надо было делать на закате жизни, и почему рассказ должен был быть поведан обязательно сыну, а не дочери, к примеру, я не знаю. Полагаю, мой прадед тоже этого не знал, тем не менее традицию, берущую свои корни ещё во французской его жизни, он свято сохранил. Волею божественного провидения в нашем роду всегда были мальчики, и потому проблемы точного следования традиции не существовало. Мой отец, так же как и мой дед в своё время, почувствовав приближение смерти, посвятил меня в семейное таинство и рассказал мне эту странную историю, особо заметив лишь, что выполняет волю предыдущих поколений. Практически дословно эта история звучала так.
После роспуска ордена Храма, когда многие тамплиеры были казнены или попали в тюрьму, а большинство, лишившись покровительства светской власти и церкви, просто разбрелись по Европе в поисках нового смысла жизни, группа бывших рыцарей-храмовников, тайно исповедовавших альбигойскую ересь, обосновалась в предместье Тулузы. Именно этой группе воинов-монахов в ночь на 13 октября 1307 года было поручено вывезти реликвию ордена Храма из Тампля и спрятать её в безопасном месте. Реликвия была спрятана, а пергамент, на котором рыцари записали её местонахождение, был разорван на три части, каждая из которых была укрыта в особых тайниках в трёх разных церквях. Первый лист пергамента был спрятан под двадцать третьей сверху каменной ступенькой, ведущей в подвал церкви Святой Женевьевы в городке Тюре. Второй – под помеченной буквой «К» плитой пола дальнего левого угла церкви Святого Сернена, находящейся в городке Бомонт-сюр-Лак. И третий кусок пергамента нашёл своё убежище в церкви Девы Марии городка Кадене под белым камнем внешней стены около западного окна часовни. Эти куски пергамента, соединённые вместе, должны указать точное место, где была спрятана реликвия тамплиеров.
И это была вся история, которую из поколения в поколение пересказывали мои предки. Что стало с теми рыцарями-тамплиерами, которые спрятали реликвию, откуда история брала свои корни и почему мои предки так и не проверили правдивость содержащейся в ней информации, мне доподлинно неизвестно. Предполагаю, эта странная сказка, взявшая своё начало в слухах и домыслах средневековья, со временем приобрела характер бессмысленной семейной традиции, которую никто до меня так и не решился нарушить, делая тайну из горячечной выдумки нашего далёкого предка. Тем не менее я не хочу Вас переубеждать и надеюсь, что мой рассказ, как минимум, позабавит Вас и снимет некоторые вопросы. С наилучшими пожеланиями и надеждой на скорейшую реализацию нашего уговора, С. Ракицкий. 1 мая 1890 года, Париж. ― Полуянов вздохнул и прочитал последние строки письма: ― P.S. То, что вся история есть выдумка, подтверждают хотя бы те факты, что у церкви Девы Марии в Кадене не было и нет часовни, а лестница в подвале церкви Святой Женевьевы в Тюре состоит всего из шестнадцати ступенек».
Полуянов положил письмо на стол, откинулся на спинку стула и скрестил пальцы рук.
― А что там дописано ещё внизу? ― спросил внимательный Сарычев.
― Это дата перевода, сделанного Петром Ракицким, ― сказал Полуянов. ― 7 мая 1945 г. Теперь всё. Ваши мнения?
― Судя по всему, Святослав Ракицкий поведал в этом письме не всё, что узнал от своего отца, ― промолвил я. ― Как мне представляется, и как вы нам рассказывали, традиция состояла не только в устном пересказе истории о спрятанной реликвии, но и в передаче на хранение послания Ногаре. Об этой бумаге в письме Святослава Ракицкого нет ни слова.
― Как вы думаете, почему? ― спросил Полуянов, оживившись.
― Потому что Святослав Ракицкий прекрасно знал, в отличие от нас, кем был барон П., ― ответил я.
Полуянов согласно кивнул, подтверждая, что мы с ним мысленно двигаемся в одинаковом направлении.
― Он, безусловно, знал, кто такой барон П. и почему его следует опасаться, ― сказал Полуянов. ― И именно поэтому, вероятно, говорил не всю правду или даже не совсем правду… Прадед прямо намекает на то, что между ним и бароном П. существовал некий договор, одним из условий которого было раскрытие семейной тайны местонахождения реликвии тамплиеров. И Святослав Ракицкий, пытаясь это условие добросовестно выполнить, откровенно требует выполнения оговорённых условий и от другой стороны. Он подробно описывает те места, где по легенде должны храниться отрывки тайного пергамента. Однако делает это с особым скепсисом, добавляя этот скепсис реальными подтверждениями сказочности описанной истории. Святослав Ракицкий юлит. Он утверждает, что семейная история есть чистейшей воды выдумка, но тем не менее у нас не остаётся сомнений, что он всё-таки относился к ней достаточно серьёзно, проверял её правдоподобность и был в тех церквушках, о которых писал. Своими замечаниями он словно пытается убедить адресата своего письма в бесперспективности дальнейших поисков. Местами это становится даже подозрительно.
― А то, что он написал в постскриптуме, действительно, правда? ― спросил неожиданно Сарычев.
Полуянов улыбнулся:
― Не совсем… У церкви Девы Марии нет отдельно построенной часовни, она находится в здании самой церкви, у которой есть западное окно и несколько белых камней в стене. Лестница же церкви в Тюре, ведущая в подвал, двойная. Первый пролёт ведёт на небольшую площадку и состоит из двадцати одной ступеньки, второй спускается непосредственно в подвал и состоит из шестнадцати ступенек. Так что Святослав Ракицкий немного лукавил, когда пытался утверждать о неточностях в рассказе своих предков. В письме мой прадед, откровенно имитируя недоверие к семейной истории, старается уверить барона П. в том, что пытался найти тайники, но это у него не удалось. Складывается впечатление, что Святослав Ракицкий исподволь готовит барона к неудаче в его будущих поисках и пытается отвести от себя любые подозрения в том (если тайники всё-таки будут найдены в церквях), что он сознательно дезинформировал барона П. об их содержимом.
― Вы намекаете на то, что тайники мог вскрыть Святослав Ракицкий? ― спросил Сарычев.
― Это мог сделать и Святослав Ракицкий, и его отец или даже далёкие французские предки. Это могли быть и мастера, перестраивавшие церкви… Вообще, это мог сделать кто угодно! А потому я считаю это лишним подтверждением парадоксального, но верного предположения, что в тайниках изначально ничего не было… Как мы уже знаем, не разорванный на три части пергамент, а само местоположение церквей должно было указывать на тайник с реликвией… Леонид Барташевич осознал это и организовал поиски реликвии в Белых Норах. Но первым, кто понял то, что тайники представляли собой некий обманный манёвр, полагаю, был Святослав Ракицкий. Скорее всего, он открыл все тайники и ничего там не нашёл. Так что барону П. он предлагал откровенную пустышку, стараясь за это получить что-то вполне конкретное, вероятно, деньги. А своими предупреждениями о несостоятельности древней семейной истории он хотел предупредить возможные обвинения в махинации. Мол, я вас предупреждал, но вы сами этого желали и не прислушались к моему мнению.
― Но почему в таком случае письмо всё-таки не было отправлено адресату? ― возразил я.
Полуянов, довольный, растянул свои губы в улыбке, как будто как раз и ожидал такого вопроса.
― Попробуем порассуждать, ― сказал он. ― Что решит обыкновенный здравомыслящий человек, когда, испытывая легенду на объективность, вскроет тайники и найдёт их пустыми? Он сделает вывод, что рассказ был истинен - как же, тайники обнаружены именно в тех местах, о которых и поведала история, - искателя просто опередили. Кто-то уже получил куски пергамента, соединил их и обнаружил местоположение клада тамплиеров. Неудачливый охотник за реликвией вздохнёт печально, решив, что все ниточки поиска обрублены, и отступится от навязчивой идеи найти сокровище. Согласны?
Мы с Сарычевым неуверенно кивнули.
― Именно так и рассуждал Святослав Ракицкий, когда столкнулся с пустыми тайниками. Ну, а раз всё равно ничего нельзя изменить, почему бы тогда не продать воздух легенды кому-нибудь, получив за это что-то более ощутимое и материальное, чем причастность к тайне. И сделка эта была уже практически совершена, когда мой прадед вдруг осознаёт, что первая реакция искателя-неудачника была ошибочной, и тот, кто организовал пустые тайники, как раз на это и рассчитывал – найдут их и отступятся от идеи поиска. Но в таком случае, подумал Святослав Ракицкий, семейная история должна содержать неведомое разумное зерно, и делиться ею с кем-либо, а тем более, с выплывшим из небытия загадочным бароном П., было нельзя.
― Звучит убедительно, ― произнёс Сарычев, задумчиво поглаживая свой подбородок. ― Есть даже своя своеобразная логика во всём, что вы нам поведали… Только где же всё-таки находится сейчас перстень Соломона (если он, действительно, является той самой таинственной реликвией тамплиеров), и почему некий непонятный Уильям Флором уверен, что взятые вместе два письма – Ногаре и Ракицкого – укажут нам путь его местонахождения?
― А вот это мы и должны с вами выяснить, ― сказал Полуянов и посмотрел на меня. ― И для этого нам необходимо послание Ногаре.
Я залез во внутренний карман куртки, осторожно вынул конверт, в котором хранил письмо французского канцлера и его перевод, и, развернув листки бумаги, аккуратно положил их на стол.
― Ну и что может быть в этих письмах общего? ― озадаченно пробурчал Сарычев, придвинулся ближе к бумагам и опёрся локтями на стол. ― С чего начать? ― Майор кинул вопрошающий взгляд на Полуянова.
― Когда мой дед Пётр Ракицкий передавал мне по наследству свои тайные знания и хранившиеся у него письма, он ни словом не обмолвился о том, что между этими бумагами есть какая-то связь. Я знаю эти послания наизусть, но никогда раньше даже не думал о том, что в этих сообщениях может быть что-то зашифровано, ― с сомнением проговорил Полуянов. ― Да и как это возможно?.. Оба письма написаны, несмотря на длительный временной промежуток между ними, до того момента, когда, судя по всему, обнаруженная в Белых Норах реликвия тамплиеров оказалась в руках Фридриха Мейера, погибшего в 1945 году в осаждённом Берлине… Логично предположить, что вся информация, заложенная в этих письмах, к тому моменту уже устарела.
― А вы уверены, что Фридрих Мейер действительно нашёл перстень Соломона? ― спросил Сарычев. ― А не могло быть так, что перстень до сих пор лежит где-нибудь, никем не обнаруженный?.. Тогда можно предположить, что в письме Святослава Ракицкого спрятана необходимая нам информация, которая в ссылках на послание Ногаре даёт нам указание на место, где находится реликвия. ― Сарычев на некоторое время замолчал, наблюдая, как мы с Полуяновым сосредоточенно рассматриваем лежащие перед нами письма. ― Я не путано это объяснил?.. ― Майор вздохнул. ― Как вы думаете?
― Эта версия имеет право на существование, ― наконец без энтузиазма отреагировал на замечание майора Полуянов. ― Только есть одно обстоятельство, о котором я раньше не говорил. ― Полуянов запнулся, мы с Сарычевым превратились в слух. ― Когда я последний раз говорил с моим дедом Петром Ракицким, он сказал мне, что не только верит в существование перстня, но даже видел его…
― Он видел перстень Соломона?! ― в один голос вскричали я и Сарычев, чуть не вскочив со своих стульев.
― Значит, Пётр Ракицкий всё-таки открыл тайну трёх церквей и нашёл тайник с реликвией в Белых Норах, ― сразу же предположил я.
― Возможно, ― как-то отстранённо ответил Полуянов, и в его голосе я почувствовал особую неуверенность. ― Дед не стал рассказывать, где и когда он видел его. А я особо и не настаивал на ясности. Честно говоря, от меня тогда, пятнадцатилетнего подростка, всё это было так фантастически далеко.
― Но почему, если Пётр Ракицкий нашёл перстень, он не взял его? ― удивился я.
― Одно из двух – либо не мог, либо не хотел это сделать.
― Что же могло ему помешать взять из тайника в Белых Норах перстень?
― Кто-то или что-то. А потом… ― Голос Полуянова дрогнул, он на секунду замолчал. ― Раньше я был абсолютно уверен, что Ракицкий видел перстень именно во Франции, когда жил там в эмиграции… ― Полуянов потёр свой лоб ладонью, рассуждая вслух: ― Если подумать, где он ещё мог найти перстень?! Только в Белых Норах… Однако, может быть, это совсем не так.
― Но где же и когда Пётр Ракицкий видел перстень? ― обескураженно спросил Сарычев.
― В том-то и загадка, ― пробормотал Полуянов. ― Я много думал над этим в последнее время, с того самого момента, когда Бартли принёс новость об интересе загадочного Флорома к этим двум письмам… Видел Пётр Ракицкий реликвию до войны или после… Ведь, если после (а Пётр Ракицкий после возвращения в Россию практически не выезжал из Москвы), то получается, что перстень Соломона...
― Вы хотите сказать, что перстень Соломона находится в Москве?! ― поражённый предположением, воскликнул я, не дав даже закончить мысль Полуянову.
― Да, именно это я и хотел сказать, ― хмуро посмотрев на меня, подтвердил Полуянов. ― И история с двумя письмами, выступившими в качестве ключей тайны, как нельзя лучше подтверждает эту догадку.
― Каким образом? ― спросил майор.
― Предположим, что какими-то странными путями перстень, пропавший вместе с Мейером в Германии, вдруг оказался в Москве. И Пётр Ракицкий неожиданно увидел его здесь.
― Слишком много необъяснимых случайностей, ― недоверчиво проворчал Сарычев.
― Согласен, ― сказал Полуянов. ― Но всё-таки не будем столь категоричны, позволим себе довести эту гипотезу до конца… Итак, Пётр Ракицкий увидел перстень и решил оставить об этом сообщение.
― Почему он об этом не сказал вам напрямую, когда рассказывал всю эту историю? ― Майор по своему обыкновению, когда пытался что-то осознать, удивлённо поднял брови домиком.
― Не мог, не хотел, может, опасался чего-нибудь или кого-нибудь… Могли быть разные причины для этого. Вероятно, он просто не доверил ключ тайны подростку и надеялся, что со временем, если интерес, заложенный предками, не пропадёт, я сам приду к решению загадки… Как бы то ни было, он решил закодировать информацию о том, где и когда видел перстень, в посланиях Ногаре и Святослава Ракицкого, документах, которые неразрывно связаны с семейной легендой…
Не сговариваясь, мы одновременно обратили свой взгляд на бумаги, разложенные на столе.
― Давайте рассуждать логически, ― задумчиво промолвил Полуянов. ― Есть два документа, беречь которые завещано потомкам. Изменить их содержание невозможно, но можно на них, без ущерба для основной информации, оставить некие знаки, которые должны указать путь поиска…
― Какие тут могут быть знаки? ― с заметным раздражением спросил Сарычев. ― Есть письма, и есть их дословные, как я понимаю, переводы на русский язык… И ничего более.
― Сами письма, я думаю, можно оставить в покое, ― сказал я. ― Во-первых, они созданы намного раньше предполагаемой встречи Петра Ракицкого и перстня Соломона, а во-вторых, на них нет никаких дополнительных пометок. Если Пётр Ракицкий хотел оставить какое-то скрытое сообщение, он, вероятнее всего, сделал бы это в своих переводах.
― Это похоже на правду, ― тут же быстро согласился со мной Полуянов; его глаза вспыхнули озорным зелёным огоньком.
― Но на переводах нет никаких особых знаков, ― возразил Сарычев, повертев в руках обе странички с переводами Петра Ракицкого. ― Возможно, что-то скрыто в самих текстах переводов... А они, вообще, идентичны оригиналам? Может быть, следует поискать их несоответствия с письмами? ― с надеждой спросил он.
Я решил сопоставить тексты писем их переводам. Полуянов на это только усмехнулся и скептически махнул рукой:
― Поверьте мне, эти переводы дословные. Пётр Ракицкий знал французский язык как родной, а в латыни, я думаю, он был одним из лучших специалистов не только в Советском Союзе, но и в мире.
Две странички, два перевода - один, письма Ногаре, сделан на печатной машинке, другой, письма Святослава Ракицкого, написан от руки. Печатный текст был немного подправлен красными чернилами. В одном месте слово «дорога» (via) было исправлено на «путь», в другом – «скрытая» (secretus) сила трансформировалась в «тайную». Как мне показалось, изменения сколь малые, столь и абсолютно несущественные для смысла текста. Правда, они имели свою дату исполнения, написанную в самом конце текста такими же красными чернилами и отмеченную с особой кричащей пунктуальностью следующим образом – 1968, 12-13.02, 19:51. Чуть выше этой даты стояла другая, видимо относящаяся к основному печатному переводу послания Ногаре. Она, как и весь основной текст, была напечатана на машинке и также ссылалась на вполне конкретное время завершения работы над переводом - 02.09.1954, 13:12. Получалось, что между переводом и его исправлениями прошло четырнадцать лет. Почему Пётр Ракицкий через столько лет решил добавить свой перевод замечаниями, ничего существенно не меняющими в содержании текста, да ещё так точно определил время внесения изменений? Странное, удивительно трепетное отношение к точности, к несущественной детали, теряющейся в толще лет. Зачем необходимо фиксировать дату перевода и его изменения, да ещё с такими деталями – часами и минутами? Откуда такая необъяснимая дотошность в датировании? Что это – персональная особенность или желание точно зафиксировать важную временную точку?
― Пётр Ракицкий был пунктуальным человеком? ― спросил я Полуянова.
― Вобщем-то, да, ― неуверенно ответил Полуянов; я заметил, что он был озадачен моим вопросом. ― Он любил точность во всём.
― А письма и работы он всегда помечал с такой временной аккуратностью, как сделал это с переводом письма Ногаре?
― Датировать бумаги – это было в его практике. Такая странность, а точнее, особенность наблюдалась за Петром Ракицким. Чаще всего, правда, он обходился всё-таки днём, месяцем и годом, но иногда ставил и точное время. Это была просто особенная, ни к чему не обязывающая фишка, переросшая в некий автоматизм, ― ответил Полуянов и прибавил недоверчиво: ― Руслан, вы серьёзно полагаете, что в этих датах могло быть что-то скрыто?
― Меня смущают некоторые мелочи, ― решил объяснить я свои подозрения. ― Первая печатная дата перевода написана по схеме день-месяц-год-время, вторая, написанная от руки, - по принципу год-день-месяц-время.
― И что? ― Сарычев нахмурился, не найдя в моих словах ничего существенного. ― Я тоже, например, часто пишу дату по-разному.
Я пожал плечами:
― Возможно, в этом, действительно, нет ничего заслуживающего внимания, но если датирование бумаг стало у Ракицкого поведенческим автоматизмом, не кажется ли вам, что он должен быть однообразным?
― Логичное замечание, ― поддержал меня Полуянов.
― А потом, ― продолжил я, ― обратите внимание на вторую дату. В ней указаны два дня февраля и время. Логично предположить, что время относится ко второму дню и именно в 19:51 Пётр Ракицкий завершил свои исправления к переводу. Но зачем он тогда указал первый день – 12 февраля? И неужели для того, чтобы исправить два слова, необходимо было работать с переводом целых два дня?.. Мне кажется, что эти даты вообще никакого отношения не имеют к реальному времени сделанных переводов и исправлений.
― Что ты хочешь этим сказать? ― Майор засуетился.
― Моё предположение состоит в том, что не текст перевода, а его даты содержат закодированное сообщение.
― Так. ― Полуянов почесал лоб в раздумье. ― А в этом что-то есть… Руслан, и вы можете предложить ключ к этому коду?
― Я не уверен, ― проговорил я, разглядывая страницы с переводами двух писем, ― но, мне кажется, не зря эти два письма сильно связаны друг с другом…
― Перекрёстные ссылки на символы! ― воскликнул Полуянов, прочитав мои мысли.
― Именно, ― сказал я. ― Даты – это цифры. Цифры одного письма нумеруют некие объекты в другом письме. Предположим, это слова или буквы.
― Скорее всё-таки буквы, ― заметил Полуянов.
― Хорошо, ― я кивнул, ― буквы… Таким образом, получается… ― Я быстро сопоставил первую цифру печатной даты перевода Ногаре с соответствующей по номеру буквой перевода Святослава Ракицкого. ― «Двойка» первой даты – это «в», вторая буква в первом слове письма «уважаемый».
― Тогда месяц сентябрь, девятка, указывает на «й», ― сказал Сарычев. ― Ерунда какая-то получается.
― Совсем нет, ― возразил Полуянов. ― Это будет буква «и».
― А следующая буква получается по счёту тысяча девятьсот пятьдесят четвёртой…
― Совсем нет, ― заметил я. ― Год надо разделить на две части. Получится – «19» и «54». Девятнадцатая буква перевода письма Ракицкого – это «к», а пятьдесят четвёртая... ― Я возбуждённо зашевелил губами в немом подсчёте.
― «Т», ― опередил меня Полуянов.
― Тринадцатая и двенадцатая – это «о» и «р», ― громогласно объявил Сарычев. ― Что у нас получается?
― «Виктор»! ― радостно воскликнул я.
Майор непроизвольно в удовлетворении потёр руки и улыбнулся.
― Значит, работает, ― сказал он. ― А со второй датой что?
― Всё то же самое, ― заявил я. ― Девятнадцать – это «к», шестьдесят восемь – это «и», двенадцать и тринадцать идут вместе – это «ро», два – это «в»…
Наступила недолгая пауза.
― Ну, а тут точно какая-то путаница получается, ― пробурчал озадаченно майор. ― Девятнадцать – это «к», а пятьдесят один – это «б»… «Кировкб»… Что бы это значило?
― Виктор из КБ имени Кирова? ― выдал я свою первую ассоциацию и тут же отверг её: ― Весьма смутная наводка.
― Нет, нет, ― решительно запротестовал Полуянов. ― Мы забыли ещё одну дату перевода Петра Ракицкого, дату перевода письма его отца – 07.05.1945. Эти цифры, если действует перекрёстная ссылка, скорее всего, ссылаются уже на письмо Ногаре.
Схватив карандаш и водя им словно указкой, я быстро расшифровал эту запись:
― «Сели»… Что-то странное.
― Кто-то вместе с Виктором Кировым из КБ за что-то сел? ― съёрничал Сарычев.
― Это не «сели», ― сказал уверенно Полуянов. ― Обратите внимание, все даты, кроме этой ограничились цифрами, а здесь дед поставил ещё и маленькую прописную букву.
― «Г»? ― удивился майор. ― «Селиг», что ли?
Полуянов отрицательно покачал головой, взял у меня карандаш и ткнул им в букву.
― Носик у «г» слишком длинный, больше похоже на прописную «п»… «Селип»?
― Или латинскую прописную «n», ― вставил я. ― И тогда это «Селин»!
― Возможно, возможно, ― почесав задумчиво карандашом за ухом, промолвил Полуянов.
― Значит, тут двое у нас – странный «Виктор Киров КБ» и некий «Селин», ― вымолвил Сарычев.
― Думаю, в датировании существует всё-таки некоторая очерёдность. Надо начинать с более ранней даты и заканчивать самой поздней, ― сказал Полуянов.
― «Селин Виктор»… Гм… ― хмыкнул майор. ― Тогда кто такой «Киров КБ»?
― А вдруг это не «кто», а «что», ― предположил я.
― Про КБ имени Кирова ты уже говорил, ― ответил мне Сарычев, махнув рукой.
― Нет, Руслан, вероятно, не это хотел сказать, ― поддержал меня Полуянов. ― «Киров» может быть названием чего-то неодушевлённого. Пароход, самолёт, город, улица…
― Адрес! ― раздался мой возглас. ― Это адрес! Например, улица Кирова.
― А «кб»? ― спросил Сарычев.
― Не «кб» это вовсе, ― улыбаясь, ответил я. ― Эти цифры не имеют никакой буквенной аналогии. Это номера дома и квартиры! Получается, Виктор Селин с улицы Кирова, дом 19, квартира 51!
― А может быть и наоборот, ― заметил Полуянов. ― Дом 51, квартира 19... Но, в общем-то, всё сходится на удивление красиво и похоже на правду.
― Кирова, ― произнёс задумчиво майор, что-то вспоминая. ― Наверняка это старое советское название улицы. А как сейчас она называется?
― Мясницкая! ― поспешно выпалил я. ― Я уверен, перстень Соломона надо искать там!
― Ну, не знаю, можно ли так категорично утверждать, ― охладил мой пыл Полуянов, ― но наши поиски следует начинать именно с этого места. Кстати, я тут недавно обнаружил подробный атлас Москвы с указанием номеров домов, так что прямо сейчас можно проверить нашу гипотезу с адресом.
Полуянов залез в нутро древнего, со скрипящими дверцами, неустойчивого серванта, стоявшего в углу гостиной, несколько минут там рылся и вытащил на свет потрёпанный, с выпадающими листами атлас столицы. Он быстро нашёл необходимую страницу и торжественно объявил:
― На Мясницкой есть как девятнадцатый, так и пятьдесят первый номера домов. Осталось на месте проверить, жилые ли это здания, а потом уже вплотную заняться загадочным Виктором Селиным.
Полуянов захлопнул атлас, отодвинул его в сторону и посмотрел на нас с нескрываемым внутренним торжеством и удовлетворением. Схожие чувства испытывали и мы с Сарычевым. Перстень Соломона ещё не был найден, и только завтрашний день должен был подтвердить или опровергнуть наши догадки, но мы были уверены, что двигаемся в правильном направлении и уже очень близки к обладанию древней реликвией. Расшифрованное сообщение Петра Ракицкого было для нас прямым тому свидетельством. Сейчас, после того, как было восстановлено послание деда Полуянова, мы были уверены, что тайна тамплиеров практически раскрыта.
― А может, попробовать сейчас?.. ― увлёкшись идеей, нетерпеливо предложил Сарычев.
Полуянов взглянул на часы – было уже половина десятого вечера – и с сомнением покачал головой.
― Если перстень действительно хранился у неизвестного нам Виктора Селина несколько десятилетий, уверен, лишняя ночь вряд ли что сможет изменить, ― здраво рассудил он.
― Что же представляет собой перстень Соломона? Какой он из себя? ― с интересом спросил я.
Полуянов пожал плечами.
― Возможно, скоро мы узнаем это, ― ответил он. ― Существовали разные версии его описания. Правда, большинство сходится на том, что перстень Соломона не золотой, а серебряный, камень в нём – изумруд, и на этом камне, на неизвестном древнем языке, написано настоящее имя Бога.
― А как же знаменитая надпись «Всё пройдёт», ― поинтересовался я, ― а на обратной стороне – «И это пройдёт»?
― Может, и есть такая надпись. ― Полуянов отнёсся к моему замечанию в высшей степени равнодушно. Как я понял, растиражированное высказывание царя Соломона, по легенде запечатлённое на перстне, сейчас его меньше всего интересовало.
― Непонятно только, откуда Уильям Флором узнал, что взятые вместе два письма дадут ответ на вопрос, где находится реликвия тамплиеров? ― спросил я, внимательно посмотрев сначала на Полуянова, потом на Сарычева.
Но мой вопрос повис в воздухе, и никто на него не успел ответить. Громко прозвучала знакомая мелодия мобильника майора. Он отвлёкся и прочитал какое-то сообщение.
― Всё хорошо, ― сказал он. ― Бурят ушёл от них.

Глава 24

Адонирам молча стоял и смотрел на меня тяжёлым взглядом своих тёмных непроницаемых глаз. Я почти уверился, что именно Адонирамом и зовут моего ночного призрака, и уже так мысленно и называл зачастившего ко мне во снах гостя из темноты. Я стоял посреди пустыни, жёлтый песок и яркое солнце, и ничего вокруг, кроме напряжённой, молчаливой тени напротив. Было абсолютно безветренно, ярко палило солнце, но жары я абсолютно не чувствовал; скорее наоборот, меня бил мелкий нервный озноб. Теперь он был весь в чёрном, стоял и чего-то дожидался, я же не смел первым начать разговор и только внимательно, не отрываясь, рассматривал ночной фантом своего сознания. Я ждал знака, но он лишь смотрел на меня безучастно и молчал. Теперь-то я знал, что он не просто так возник в моём сне, потянув за собой тысячелетия, он что-то хотел. Неужели это тот самый Адонирам-Асмодей, о котором рассказывал мне Полуянов? Что ему нужно от меня? Перстень Соломона? Но почему он ищет его у меня? Наконец, Адонирам улыбнулся своей неподражаемой, запомнившейся мне навсегда улыбкой, когда-то имевшей своё самостоятельное существование, что-то быстро и отрывисто сказал и, повернувшись ко мне спиной, исчез, растворился, словно мираж, в густом и сухом зное окружавшей меня пустыни. Это было всё. Я проснулся. Ранние сумерки были необычайно тихи и спокойны. Рядом, свернувшись калачиком, обхватив мою руку и положив на неё свою голову, спала Карина. Она спокойно, по-детски счастливо и непосредственно, улыбалась во сне. Ей наверняка сейчас снился приятный сон. Я боялся пошевельнуться, чтобы не потревожить её… Что же мне сказал Адонирам? Я попытался вспомнить пронёсшуюся во сне его короткую фразу и то бессознательное удивление, когда я услышал приглушённый звук его голоса. Он говорил на понятном мне языке. На французском. Что же он сказал? «Грядёт время нового Повелителя, слушай стук его сердца». Я отогнал остатки сна. Что бы это значило? Мутный свет утренних сумерек заполз в комнату. Тёмная тишина ночи уступила место лениво дремлющему спокойствию серого раннего утра. Что же всё-таки хотел мне сказать Адонирам?..

Девятнадцатый дом по улице Мясницкой удивил своим оригинальным восточным видом и изогнутыми краями крыши. Это был Чайный магазин Перлова.
― Не то, ― кратко констатировал Полуянов, оглянувшись на нас с Сарычевым. ― Значит, надо искать пятьдесят первый дом.
Пятьдесят первый дом стоял недалеко от перекрёстка Садового кольца и улицы Мясницкой, но был скрыт от него более мощным представителем сталинского ренессанса. Небольшой, старый, непонятного грязно-бежевого цвета, местами с облезлой штукатуркой пятиэтажный дом с внешним, как будто вставленным в него лифтом. Дом был зажат с нескольких сторон более высокими зданиями разных годов постройки. Дорога через невысокую округлую арку вела в маленький дворик, со стороны которого в доме находилось два подъезда, перекрытых солидными железными дверями с кодовым замком. Нам нужен был подъезд номер два, над входом которого была прикреплена белая табличка с номерами квартир «16-30 кв».
― Кто пойдёт? ― спросил Полуянов.
― Все вместе, ― поспешно ответил Сарычев, бросив на Полуянова недоверчивый взгляд.
― А граждане не испугаются такой представительной компании из трёх неизвестных мужчин?
― Придумаем что-нибудь. ― Сарычев вытащил липовую красную корочку милиционера.
― Нет, ― решительно запротестовал Полуянов. ― Так мы точно ничего не узнаем. ― Он на секунду умолк, что-то обдумывая. ― Давайте я представлюсь сыном однополчанина, с которым Виктор Селин вместе воевал во время Великой Отечественной.
― А вы уверены, что этот Селин вообще воевал в годы Второй мировой? ― возразил Сарычев.
― Мне так кажется, ― ничего не объясняя, сказал Полуянов, набрал на кодовом замке «19» и нажал кнопку вызова.
Буквально сразу, после второго гудка мы услышали громкое «да» молодого женского голоса.
― Здравствуйте, ― вежливо обозначил своё присутствие Полуянов. ― Не подскажете, это квартира Селиных?
― Да-а, ― протяжно подтвердил голос.
― А Виктор Селин здесь живёт?
Наступило молчание, тишина сопровождалась непонятным техническим свистом динамика.
― Кто вы такой? ― вдруг резко и напряжённо спросил женский голос.
― Я сын его старого знакомого, ― объяснил Полуянов и для пущей убедительности представился, тут же выдумав что-то распространённое и в силу этого плохо запоминающееся: ― Сергеев Илья Андреевич. Я из Астрахани.
― Но… ― пробормотал женский голос. ― Дедушка умер. Уже давно…
― Я не знал об этом, ― виновато сказал Полуянов. ― Простите, ради бога.
― Постойте, ― встрепенулась женщина. ― Я сейчас вам открою. Поднимайтесь на второй этаж.
Раздался прерывистый сигнал. Мы открыли дверь и вошли в подъезд.
На площадке перед девятнадцатой квартирой нас встретила молодая женщина лет тридцати с собранными в пучок на затылке светлыми волосами, в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке. Недоумённо и немного испуганно она оглядела всю нашу компанию. Полуянов вышел вперёд и поздоровался.
― Это вы Сергеев? ― спросила она, Полуянов утвердительно кивнул. ― А откуда вы знаете моего деда? ― Её глаза округлились от удивления.
Полуянов неуверенно и сыгранно наивно, по-провинциальному, потоптался на месте, прекрасно имитируя смущение от оказанного им беспокойства.
― Понимаете, ― начал сбивчиво объяснять он, ― мой отец служил вместе с вашим дедом… Вот. ― Полуянов остановился, картинно выдохнул. ― А я в Москве проездом, лет пятнадцать в столице не был… Ну вот отец и попросил меня передать гостинец старому своему однополчанину… ― добавил с искренним сожалением: ― Не знал, видимо. ― Полуянов вытащил из пакета невесть откуда взявшуюся большую банку чёрной икры, перетянутую розовой резинкой. ― Это вам, ― и протянул её изумлённой женщине.
Мы с Сарычевым переглянулись – этого от нашего компаньона мы никак не ожидали. Полуянов, оказалось, всё обдумал заранее и не надеялся на экспромт.
― Ой, зачем же это… Спасибо большое, ― слегка ошеломлённо, но с открытой улыбкой благодарности приняла женщина подарок и, стеснительно помявшись, добавила: ― Да вы заходите, заходите. Что ж мы стоим на пороге.
Мы прошли в прихожую небольшой двухкомнатной квартиры.
― Проходите в комнату, ― радушно пригласила нас хозяйка, указав рукой путь. ― Нет, нет, не снимайте обувь. Не люблю я эту нашу дурацкую привычку… Проходите, я сейчас.
Женщина исчезла на кухне, а мы оказались в небольшой гостиной, посередине которой стоял стол; к одной из стен был придвинут диван, а другую занимала старая стенка – пресловутый советский мебельный антураж, только телевизор в углу был уже японский.
― Что теперь? ― беспокойно прошептал Сарычев.
― Вы, главное, помалкивайте или поддакивайте мне, ― шёпотом же ответил Полуянов, дав понять, что инициативу он берёт в свои руки.
В комнату вернулась хозяйка квартиры.
― Я чай поставила, ― сказала она. ― Да вы присаживайтесь. Что же стоять-то… Простите, я не запомнила…
― Илья Андреевич Сергеев, ― снова представился Полуянов.
― Очень приятно. А меня зовут Лена. Селина Елена Владимировна.
― Вы уж извините нас за вторжение, ― виновато промолвил Полуянов. ― Мы с товарищами, ― он показал на нас с Сарычевым рукой, ― сейчас проездом в Москве. Командировка в Тольятти. Сегодня вечером в поезд, а в Москве у нас пересадка. Вот за машинами отправились. Будем гнать для нашей фирмы в Астрахани…
Селина понимающе кивнула.
― А мой так и не знает про вашего деда, ― печально проговорил Полуянов, немного склонив голову. ― А давно он умер?
― Да, в девяносто первом году после болезни, ― ответила женщина. ― Ему семьдесят лет было.
― Мой отец тоже болеет, ― полностью погрузившись в свои фантазии, очень достоверно и грустно сказал Полуянов. ― Уже и ходит еле-еле. Шутка ли, восемьдесят пять лет. Но пока в полной памяти и старается быть бодрым. Вот вспоминает старых товарищей… Он с вашим дедом встречался в семидесятых, оттуда и запомнил адрес.
Между Полуяновым и Еленой Селиной завязался разговор. Вскоре на столе появились чайник, чашки и нехитрое лакомство в виде конфет и печенья. Поражённые способностью Полуянова влиться в ситуацию и с необычайной уверенностью и плодотворностью выдумывать, мы с Сарычевым пили чай, иногда поддерживая Полуянова кивками головы и короткими фразами. Сам Полуянов говорил много, но неопределённо, он боялся выдать своё абсолютное незнание предмета разговора и старался скрыть это за шелухой ничего не значащих выражений, живописуя вымышленные картины из жизни своей и своего придуманного отца. Полуянов тщательно подбирал слова, чтобы, с одной стороны, не вызвать подозрения у хозяйки, с другой стороны, подвести женщину к интересующей его теме военной службы её деда. Но Елена Селина, вероятно, совсем не замечала кружащегося вокруг неё тумана слов. Она оказалась на редкость открытой, доброжелательной и общительной женщиной. Найдя благодарного собеседника, она с удовольствием рассказала ему о своей семье. Так мы выяснили, что Селин Виктор Иванович с конца войны после демобилизации до своей смерти жил в этой квартире. Его жена умерла ещё раньше, чем он, в восемьдесят шестом году. У них был единственный сын – Владимир. Владимир Селин жив-здоров, живёт в Москве, работает в каком-то государственном учреждении. У него две дочки – Елена, с которой мы сейчас и познакомились, и Надежда. Пришлось удивиться проницательности Полуянова. Виктор Селин, как он и предполагал, участвовал в Великой Отечественной войне, был лейтенантом, танкистом, дошёл до Берлина. Как только Полуянов незаметно выудил у Елены, что её дед был танкистом, он сразу же «вспомнил» пару военных историй, которые ему «рассказывал» отец. Полуянов говорил, говорил, не забывая по-доброму искренне улыбаться и смущённо заглядывать в глаза собеседницы, а Елена внимательно и доверительно слушала его, загипнотизированная его откровениями, и уже не видела в нём абсолютно незнакомого человека, ворвавшегося в её квартиру всего лишь час назад.
― Мать рассказывала, какая была радость, когда отец в деревню вернулся с фронта – я этого всяк не мог помнить, потому что появился на свет через десять лет после окончания войны. Я у них поздний ребёнок был, ― говорил Полуянов. ― Так вот, мать говорила, что отец привёз с собой серебряную зажигалку с гравировкой и трофейный велосипед. Завидный был по тем временам жених. В июне сорок пятого мать с отцом и расписались.
― А мой дед, кроме ранения в ногу, ничего с войны не привёз, ― печально сказала Елена и задумалась; мы замерли в ожидании. ― Хотя нет, он что-то жене своей, то есть бабушке моей, ― быстро пояснила женщина, ― подарил такое… Серебряное кольцо, кажется, с изумрудом… Но бабушка его не взяла – боялась чужого, говорила, что к добру это не приведёт... Да и он какой-то необычный был, больше похож на мужской, очень старинный, с непонятными надписями. ― Я услышал, как Сарычев часто задышал и заёрзал на диване. Он хотел было открыть рот и что-то спросить, но Полуянов остановил его взглядом. ― Бабушка перстень так и не надела ни разу, положила в коробочку и подальше спрятала, ― продолжила свой рассказ Елена Селина. ― Позже, правда, уже в начале семидесятых, они с дедом решили проверить, настоящий ли камень в нём. Через знакомых обратились к одному любителю камней. Ювелиром тот не был, но в камнях разбирался очень хорошо. Он изучил перстень прямо при них и сказал, что оправа действительно серебряная, а камень не изумруд, качественная, но имитация под изумруд.
― Ну, этот любитель мог и ошибиться, ― вырвалось у Сарычева, который, видимо, хотел этими словами вернуть себе надежду.
Елена Селина пожала плечами:
― Мог, конечно. Ведь он не специалист был, хотя и знающий человек. Как же его фамилия была… ― Селина сморщила лоб, пытаясь вспомнить. ― Мама ещё говорила, что он в своё время был главным редактором журнала…
Я приподнялся со своего места, а Полуянов выжидательно, чуть с прищуром, посмотрел на Селину.
― Ракицкий! ― выпалила та. ― Точно, Ракицкий…
Сарычев шумно выдохнул.
― После смерти деда этот перстень моей старшей сестре достался, Надежде, ― добавила Селина.
Полуянов опёрся руками о колени.
― Засиделись мы у вас, ― сказал он, улыбнулся и пояснил: ― Мы собирались ещё в магазин съездить. Да и вас, вероятно, напугали – нагрянули без предупреждения. Вы уж извините, ради бога.
― Да что вы, что вы, ― замахала руками Елена Селина и улыбнулась. Для неё неизвестный Илья Андреевич за час с небольшим превратился в хорошего и приятного знакомого из Астрахани.
В дверях, стоя около тумбочки с телефоном, ещё поговорили о том, где можно недорого, а может и со скидкой, приобрести хороший портативный компьютер – лже-Сергеев, видите ли, сыну обещал посмотреть. Но Елена Селина в этом вопросе оказалась слабо подкована, и, тепло попрощавшись, мы спустились во двор.
― Почему вы не спросили, где живёт её сестра?! ― изумлённо воскликнул Сарычев, как только мы вышли на Мясницкую.
Полуянов усмехнулся в ответ, вытащил из кармана клочок бумаги, ручку и написал телефон.
― Это телефон Надежды, ― пояснил он. ― Когда мы вошли в квартиру, я заметил список телефонов, лежавший около телефонного аппарата. Потом мы узнали, у кого сейчас должен находиться перстень… Правда, пришлось долго стоять в прихожей, поддерживая разговор, пока я не нашёл по имени сестру и не запомнил её телефон. Теперь можно навестить и её квартиру.
― Но как мы узнаем адрес Надежды? ― спросил я.
Сарычев и Полуянов дружно рассмеялись, тем самым показывая, насколько был простодушно-несведущ мой вопрос.
― В наше время эта информация уже даже не стоит денег, ― снисходительно пояснил майор. ― Любой адрес теперь можно найти в течение нескольких секунд в Интернете.
И, действительно, зайдя в ближайшееинтернет-кафе, мы залезли во Всемирную паутину и на одном из сайтов по номеру телефона быстро нашли необходимую нам информацию об адресе. Телефон, добытый Полуяновым, был, действительно, зарегистрирован на имя Надежды Владимировны Селиной, проживавшей по адресу: улица Строителей, дом 21, квартира 139. Надо было признать, что электронный прогресс, кроме очевидных удобств, таил в себе серьёзную опасность общедоступности данных о любом человеке.
― А вы очень опасный человек, ― проговорил Сарычев, недобро взглянув на Полуянова. ― Я вас раньше недооценивал.
― Вы забываете, я, как-никак, в своё время трудился на две спецслужбы, и опыт оперативной работы у меня имеется, ― не без гордости ответил историк.
― Едем к Надежде Селиной? ― бодро спросил майор.
― Да, ― согласился Полуянов. ― Но на этот раз лобовой штурм отложим. Сначала проведём рекогносцировку.

Закодированная информация Петра Ракицкого вывела нас на след реликвии тамплиеров. Вдохновлённые первым успехом, мы сразу же поехали на улицу Строителей, используя для скорого перемещения по городу частных извозчиков. Это было намного безопасней, чем ездить в метро, заполненном милицией и утыканном камерами видеонаблюдения, или на наземном общественном транспорте. До дома Надежды Селиной нас довёз вохровец-бомбила. Хоть я и откровенно нервничал, но ничего подозрительного в наших с Сарычевым лицах он не обнаружил и всю дорогу, чтобы скоротать время, мило болтал с нами о порадовавшей в это лето тёплой погоде и дорогих машинах.
Расположившись во дворе на неприметной скамейке под раскидистым деревом, мы стали держать совет. Решили, что на этот раз на разведку пойду я. Перебрав возможные легенды, остановились на том, что я буду студентом на подработке, который проводит социологический опрос. Я пытался возражать, говоря, что для опроса нужна, как минимум, анкета, на вопросы которой предлагается ответить, а её у нас, естественно, не было. Но Сарычев с Полуяновым так увлеклись этой идеей, что уже не хотели слышать никакие мои доводы. Они придумали какой-то Городской Центр социологических исследований и тему опроса – «Благоустройство придомовых и дворовых территорий». Предлагалось ответить всего лишь на один вопрос – удовлетворены ли опрашиваемые состоянием своих дворов (да, нет, не знаю, не хочу отвечать) и каковы их конкретные пожелания для улучшения ситуации (если она требует улучшения). Я полагал идею с опросом чистой авантюрой, но Полуянов практически усыпил мои сомнения уверениями, что мне и опрашивать-то, скорее всего, никого не придётся – со мной просто не будут разговаривать. Моя задача заключалась в том, чтобы выяснить, есть ли кто дома, и изучить направления подхода и пути отступления из квартиры Надежды Селиной. После этого я понял, что беседы и актёрские способности нам уже не понадобятся – готовилось банальное ограбление квартиры. «Поднимешься на этаж пешком, осмотришь подъезд, особенно тщательно площадку, на которой расположена квартира, а также площадку сверху и снизу, ― инструктировал меня Сарычев. ― Обрати внимание на дверь, железная она или деревянная, какой формы замок, есть ли какие-нибудь подозрительные коробки, провода, лампочки. Осмотри двери соседей – есть ли глазки. Если в квартире Селиной никого не будет, позвони соседям, поинтересуйся, где хозяева, проведи опрос у соседей». Мне стало стыдно, и, видимо, я покраснел, потому что Сарычев улыбнулся и ободряюще хлопнул меня рукой по плечу.
― Не тушуйся. Относись к этому как к игре, ― сказал он и прибавил серьёзным голосом: ― На это придётся пойти, у нас нет других вариантов.
Я немного подождал, пока один из жителей дома, маленький седой старичок с пуделем, не открыл входную дверь подъезда и не выпустил своего радостного питомца на улицу. Я торопливо проскользнул в подъезд, быстро и приветливо поздоровавшись с озадаченным стариком. Тот лишь автоматически махнул головой, не обратив на меня особого внимания. Следуя указаниям майора, я поднялся пешком на пятый этаж, внимательно оглядел лестничную площадку и двери квартир, нажал на кнопку звонка и, немного отойдя назад, стал ждать. Дверь никто не открыл. Я позвонил ещё раз и ещё раз. Всякий раз, как я нажимал упругую круглую кнопку, громкий звонок раздавался металлическим дребезжанием где-то за дверью, но кроме этого звона там больше ничего не было слышно.
― Они все на даче, ― вдруг раздался сзади тихий мужской голос.
Я даже вздрогнул от неожиданности и быстро развернулся. Дверь квартиры напротив была открыта. Передо мной стоял маленького роста лохматый мужчина лет пятидесяти и подозрительно разглядывал меня сквозь толстые очки в роговой оправе. Он был в помятой полосатой пижаме и почему-то женских тапочках с помпончиками, недовольный и с отёкшим от дневного сна лицом.
― Они все на даче, ― сердито повторил мужчина. ― Что вам надо?
Растерявшись поначалу, я даже забыл свою легенду и озвучил запинающимся голосом непонятно откуда взявшуюся новую версию своего появления:
― Я родственник Надежды Селиной… Я тут проездом в Москве. Меня Анатолий зовут, Анатолий Дорохов, ― на ходу придумал я.
Мужчина озадаченно оглядел меня с ног до головы и, скривившись, раздражённо фыркнул.
― Надо было сначала позвонить по телефону, а уж потом приезжать… Провинциалы, ― пробурчал он и, повернувшись ко мне спиной, хотел было уже скрыться за дверью.
― Простите, ― остановил его я. ― А когда они будут?
― Не знаю, ― зло прошипел неприветливый сосед и захлопнул за собой дверь…
Я неуверенно потоптался на месте, озадаченно рассматривая затворившуюся передо мной соседскую дверь, потом ещё раз огляделся и спустился на лифте вниз.
― Завтра днём, ― решили Полуянов и Сарычев, когда я им пересказал всё, что я видел, и всё, о чём я говорил с чутко слышащим соседом, в подробностях.
― А почему не ночью? ― спросил я совсем без задней мысли, но по тому, как на меня посмотрели специалисты тайных служб, понял, что сказал что-то не то. Не знаю почему, но у меня ограбление чётко ассоциировалось с тёмным временем суток.
― Ты бы хоть криминальную хронику почитывал, ― укоризненно покачав головой, сказал майор. ― Квартиры грабят днём, особенно летом, – так спокойнее, и меньше всего вероятность столкнуться с кем-нибудь на объекте.
― А сосед? ― не сдавался я. ― Полагаю, что он в это время будет находиться дома, как и сегодня. И у него, видимо, очень чуткий сон.
― А мы в дверь, как ты, звонить не будем, ― категорично, с уверенным видом специалиста-домушника, отрезал майор и улыбнулся, давая понять, что считает излишним раньше времени обсуждать со мной детали предстоящей операции.

Глава 25

― А к вам ваш товарищ приехал, ― обращаясь к Сарычеву, растерянно и немного испуганно сказала Карина, как только мы вернулись.
На съёмной квартире Полуянова народу снова прибыло. Появился Бурят. Он сидел на кухне и, аккуратно отрезая один за другим куски огромного спелого арбуза, сосредоточенно поглощал большую красно-зелёную ягоду. Он был как всегда невозмутим и спокоен. В углу кухни лежала сумка с какими-то инструментами. Полуянов вопросительно посмотрел на Сарычева.
― Бурят нам поможет. Завтра мы без него никак не справимся, ― пояснил он.
Полуянов ничего не ответил, его позвала Карина – она хотела что-то сказать ему наедине. Мы с Сарычевым остались в гостиной одни. Майор вдруг, подхватив меня под локоть, подвёл к балконной двери. Он крепко держал меня за руку и не отпускал. Я с удивлением посмотрел на него.
― Пойдем, покурим, ― сказал майор и заговорщически тихо пояснил: ― Надо поговорить.
Мы вышли на балкон. Подозрительно заглянув через открытую балконную дверь в пустую гостиную, Сарычев вытащил пачку сигарет из кармана пиджака и, не торопясь, закурил.
― Полуянов не должен получить перстень Соломона, ― проговорил он еле слышно, смотря куда-то мимо меня на город. ― Ты согласен со мной? ― Майор резко перевёл свой взгляд на меня, пытаясь найти прямой ответ на этот вопрос в моих глазах. Я потупил взор. Стало ясно - временный союз распадался. И теперь я должен был определиться, на чьей стороне я буду в дальнейшем.
― Вы обещали отпустить его, ― сказал я.
― Это обещание я сдержу, а вот перстень он не получит.
― У нас его ещё нет, ― резонно заметил я. ― Глупо делить шкуру неубитого медведя.
― Как бы медведь сам не поделил наши шкуры, ― прореагировал на моё замечание Сарычев.
Я не знаю, кого майор подразумевал под медведем, но сказано это было с особенным чувством недоверия.
― Так ты с нами? ― опять поинтересовался Сарычев.
― Что будет с Полуяновым?
― Преспокойно уедет из страны, как я и обещал. Никто ему мешать не будет.
― А Карина?
Майор бросил на меня выразительный взгляд – мол, парень, это от тебя зависит; но ответил он по-другому, практически официально:
― У меня, как представителя правоохранительных органов, к ней вопросов нет. Захочет уехать с отцом – уедет, захочет остаться в Москве – тревожить не будем.
Я грустно усмехнулся, вспомнив свою фотографию и фотографию Сарычева под грозной кричащей надписью «Их разыскивает милиция». Слова Сарычева звучали подозрительно уверенно. Слишком уж убеждён был майор в том, что ему удастся выкрутиться из той неприятной истории, в которую он попал. Не успел ли он о чём-то договориться с Рыбаковым во время последней встречи? Почему-то я был абсолютно уверен, что связи дяди могли помочь племяннику одержать верх над Пахомовым и Бартли. Что могли попросить взамен? Загадочный перстень Соломона?..
― Так ты с нами? ― нетерпеливо, немного повысив голос, повторил вопрос Сарычев и бросил через плечо тревожный взгляд на пустую гостиную.
― Да…
Я нашёл Карину в её комнате. Она была одна, стояла у окна, задумчиво смотря куда-то вдаль. Я подошёл к ней и тихонько обнял за плечи. Она улыбнулась и, ласково накрыв мои пальцы своей ладошкой, склонила голову на мою руку. Я прижался к ней, вдохнув волшебный, одурманивающий запах её волос, отливающих удивительным и притягательным блеском.
― Завтра всё закончится, ― сказал я.
― Нет, ― тихо и твёрдо ответила она и поспешно повернулась ко мне лицом. ― Завтра у нас всё только начнётся.
Её широко открытые, трогательно блестящие глаза светились как-то по-особенному добро и нежно. Я никогда раньше не видел её такой счастливой и даже слегка смутился.
― Руся, я должна тебе сказать, ― медленно проговорила она, сделав паузу. ― Я беременна.
Во мне что-то взорвалось. Я оглох, я остолбенел, не в силах не то что толком разобраться в охвативших меня противоречивых чувствах, но даже двинуться с места и отвести свой ошеломлённый взгляд от Карины. Как? Она беременна. Но неужели?.. Но ведь это вполне могло быть, начал я осознавать простую истину… Карина бережно взяла мои руки в свои ладони и, чувствуя моё напряжение, попыталась успокоить меня:
― У нас будет маленький. ― Она погладила мои руки, нерешительно и доверчиво заглядывая мне в глаза. ― Это же хорошо. ― В её словах было и утверждение, и восторг, и вопрос, и сомнение – всё вместе и сразу. Она хотела, чтобы я что-то ответил. Я же молчал.
― Ты меня любишь? ― Карина надула губы и состроила милую наивную гримасу. Я не удержался и улыбнулся:
― Конечно, да. ― Здравый смысл стал потихоньку возвращаться ко мне. ― А ты… ― Я запнулся. ― Ты уверена?
Она расплылась в бесконечно радостной улыбке, поцеловала меня и два раза уверенно мотнула головой сверху вниз. «Однако», ― озадаченно подумал я. Я уже не знал, чего было больше во мне – изумления, растерянности или такой неожиданной и непонятной радости. Всё действительно только начиналось.
― Я уже говорила с отцом, ― деловито объявила Карина. ― Он очень хочет, чтобы я уехала вместе с ним. Я же сказала, что могу это сделать только с тобой. Он был только рад этому решению.
Я схватился рукой за голову, недоумённо бормоча:
― Но куда?.. Как?..
― Отец всё устроит. Я ему верю, у него всё получится. ― Карина прижалась ко мне и быстро говорила: ― У него очень серьёзные связи. Мы спрячемся где-нибудь, и никто нас не найдёт, ни ФСБ, ни ЦРУ, ни кто-либо ещё.
― Но почему мы с тобой должны бежать? ― удивлённо спросил я. ― Мы ни в чём не виноваты. Скоро всё решится, мы сможем остаться в Москве. Нас смогут защитить.
― Отец – единственная наша защита, ― шептала Карина. ― Он уже богат, а если сможет продать перстень, будет очень, очень богат... Мы устроимся жить в тихом, далёком городке на берегу моря и начнём новую жизнь втроём – ты, я и наш ребёнок... Это ли не счастье? ― Она подняла глаза, они блестели от вдруг навернувшихся слёз.
Я потупил взор, отрешённо уставившись в пол. Мне вдруг стало душно, я не мог сейчас здраво рассуждать, но понимал, что должен решиться… «А как же родители? Я же не смогу их даже увидеть. Однако это же моя жизнь, и только я могу ею распоряжаться… Можно ведь им будет позже сообщить о том, что у меня всё нормально, а потом всё должно образумиться», ― подумал я и понял, что уже сделал свой выбор. Теперь я не мог оставить Карину, я должен был уехать вместе с ней и позаботиться о своём ребёнке. Что ж, так тому и быть, рассудил я; вероятно, это и есть судьба…

Утром, провожая меня, Карина осторожно положила мне в карман ключ от квартиры и, целуя, тихо прошептала: «У мужа должен быть ключ от квартиры его жены. Я буду тебя ждать». Никто ничего не заметил, только Полуянов, который не мог ничего слышать, всё-таки по-особенному внимательно наблюдал, как мы прощались с Кариной.
У нас появилась тёмно-синяя «шестёрка» – опять постарался Бурят. До места мы добрались быстро и без происшествий – благо, дом Надежды Селиной был недалеко. Ровно в двенадцать часов дня мы были на улице Строителей. Чтобы убедиться, что в квартире Надежды Селиной никого нет, Сарычев несколько раз набрал на домофоне номер квартиры 139. Никто не отвечал. Когда уже на третий продолжительный вызов так никто и не отозвался, мы решили начать свою операцию. На этот раз наше проникновение в подъезд прошло совсем по-другому, нежели в первый раз. Ждать, что кто-нибудь из жителей войдёт или выйдет, не пришлось. Попробовав несколько номеров квартир, Сарычев вскоре услышал ожидаемое «да». «Сантехники. У вас на первом этаже трубу прорвало», ― отрывисто и нечленораздельно буркнул майор и в ответ получил знакомый писк открываемой двери. Уже в подъезде я опять встретил знакомого седого старика с пуделем. На этот раз, удивлённый появлением столь представительной компании незнакомых мужчин в своём подъезде, он на мгновение замер, с подозрением посмотрев на нас.
― Здравствуйте, папаша, ― весело приветствовал его Сарычев и, подмигнув, пояснил: ― Ремонт.
Старик оценивающе посмотрел на большую сумку с инструментами, которую держал Бурят, и, видимо удовлетворённый объяснением, направился к выходу. На пятый этаж мы поднялись на лифте. Старались особо не шуметь. Пока Бурят, орудуя какими-то железками, колдовал с замком, Сарычев стоял у двери соседа, предусмотрительно залепив глазок жвачкой; я находился на площадке этажом выше, а Полуянов - этажом ниже, чтобы предупредить внезапное появление кого-то из жителей дома. Прошло минут десять нервного ожидания прежде, чем щёлкнул замок входной двери и Бурят, вытерев пот со лба, облегчённо выдохнул. Мы быстро зашли в квартиру и аккуратно прикрыли за собой дверь.
Это была большая трёхкомнатная квартира. Я остановился в коридоре, виновато оглядываясь. Неприятное чувство сковало меня. Никогда раньше я не был в чужой квартире без хозяев, да ещё с такой неблаговидной целью. Мне было откровенно стыдно за то, что мы собирались совершить. Сарычев легонько толкнул меня в спину.
― Проходи и чувствуй себя как дома, ― сказал он с шутливой язвительностью и протянул мне хэбэшные перчатки. ― Только не будем здесь следить.
― Разделимся? ― предложил Полуянов.
― Думаю, нам лучше держаться вместе, ― предупредительно заметил Сарычев.
― Не доверяете? ― поинтересовался Полуянов у майора.
― Так надёжнее, ― уверил тот.
Начали с самой большой комнаты, вероятно, служившей гостиной. Оглядываясь со стыдливым любопытством, я отметил про себя, что Надежда Селина не была бедной женщиной и имела особый вкус к ценным вещам. На полу лежал настоящий персидский ковёр довольно тонкой работы. Он был наверняка очень старый - в двух-трёх местах ковёр был затёрт до залысин, что, однако, совсем не портило его богатый вид. На стене висела большая картина в золочёной рамке с видом соснового бора. В углу около массивного дубового стола на комоде стоял высокий бронзовый подсвечник в виде ставшего на дыбы коня. Большую часть комнаты занимал длинный угловой диван, своей новомодной стильностью резко контрастировавший с другой мебелью комнаты, особенно с высоким резным буфетом тёмно-орехового цвета, которому, судя по всему, было не менее сотни лет. Именно в буфет в первую очередь и залез Сарычев, вытаскивая на свет сначала коробочки со столовыми приборами, бокалы, тарелки, чашки, а потом – спрятанную по дальним углам буфета всякую всячину: наручные часы в коробках, сувениры, стопки открыток и буклетов. Пока Сарычев вытаскивал содержимое буфета, Бурят обследовал комод. Мы же с Полуяновым смотрели на происходящее вокруг с нескрываемым пренебрежением и досадой, не желая даже прикасаться к чужим вещам.
― Ну, что стоим? ― раздражённо бросил через плечо Сарычев. ― Диван проверьте.
Я и Полуянов стали осторожно снимать и складывать аккуратно на пол диванные подушки, внимательно рассматривая пустые места между деревянным настилом и полом. На дорогой персидский ковёр упал тяжёлый большой конверт, из которого вывалились две тугие пачки долларов, перетянутые тонкими резинками.
― Какая неосмотрительность, ― проворчал Сарычев и небрежно забросил конверт обратно в угол буфета. ― Деньги надо хранить в сберегательной кассе.
Через несколько минут в гостиной не осталось ни одного непроверенного места. Бурят даже скинул дорогой ковёр и простучал пол в поисках скрытых пустот. Мы нашли деньги, драгоценности, но того, что нам было нужно, не было.
― Пошли в следующую комнату. ― Сарычев выпрямился и разочарованно вздохнул.
Следующая комната была спальней - большая двуспальная кровать, тумбочки по краям и высокий до потолка платяной шкаф, к которому сразу направились Сарычев и Бурят. Но меня в отличие от них сразу заинтересовали картины, которые были развешаны на стенах комнаты. Написанные в разных жанрах, но в одной манере, они представляли собой, как мне показалось, подборку живописных полотен одного автора. Были тут и портреты, вероятно, знакомых и родственников, но в основном на стенах спальни были развешаны пейзажи. Один из них привлёк моё особое внимание. Пушистые в летней зелени деревья, скалистый холм, дорога, вьющаяся ленточкой, каменные стены и высокий без крыши донжон замка. Я подошёл ближе, чтобы получше рассмотреть картину… Сомнения исчезли. Это был тот самый провансальский замок Перибю, графическую зарисовку которого я сначала видел в залах на Крымском Валу, а потом вариант акварели в комнате Карины. Я быстро нашёл подпись художника. Н. Румянцев… Это был тот самый автор, карандашу которого принадлежала и графическая работа на Крымском Валу! Очередное совпадение? А может? Я испуганно оглянулся. Мой взгляд встретился с твёрдым взглядом Полуянова.
― Что-то знакомое? ― с любопытством спросил он.
― Да так… ― Я запнулся. ― Очень знакомая тема.
― Не мудрено. Средневековые замки – это очень популярный сюжет в живописи.
― И графике… ― добавил я и задумчиво посмотрел на Полуянова.
― Тумбочки не проверяли? ― хмуро спросил Сарычев, закончивший вместе с Бурятом перетряхивать чужое бельё в шкафу. Видя, что мы совсем неактивны в поисках, он решительно отодвинул нас с Полуяновым в сторону и сам занялся тумбочками. Кроме женских кремов, лосьонов и маникюрных принадлежностей на кровати оказалась небольшая фотография в прямоугольной рамке, с которой на нас смотрели улыбающиеся мужчина и женщина, снятые на фоне падающей Пизанской башни.
― А вот, наверное, и хозяйка квартиры, ― предположил Сарычев, кивнув на фото.
Я взял фотографию в руки и перевернул её. На обратной стороне было написано: «Семья Румянцевых-Селиных в Италии. Счастливый день. 05.05.2001 года».
― Он её муж! ― вырвалось у меня.
― Кто? ― спросил Сарычев, высыпав оставшееся в выдвижном ящике мелкое содержимое на кровать.
― Румянцев – муж Надежды Селиной.
― А попонятнее объяснить можешь? ― немного раздражённо, явно не понимая, о чём я говорю, спросил Сарычев.
― Художник, который нарисовал висящие в спальне картины, - муж Надежды Селиной.
― И что? ― недоумённо спросил Сарычев, но, не дождавшись от меня ответа, махнул рукой. ― Переходим дальше. Здесь пусто.
Третья комната была отведена хозяевами под рабочий кабинет, а точнее, мастерскую художника. Пустой мольберт стоял практически посередине комнаты. Рядом на полу и на стуле лежали прибранные в коробки краски, кисти и палитра. В неглубокой нише комнаты находился короткий диван, светлое покрывало которого было местами живописно испачкано разноцветными разводами. Около стены, лицом к ней, стояли многочисленные картины, не получившие, видимо, ещё своего завершения и парадной рамочки. Около окна оборудован небольшой рабочий уголок с широким столом, длинной вытянутой лампой дневного света и навесными полками, заваленными какими-то зарисовками и свёрнутыми в рулон бумагами.
Бегло оглядевшись, Сарычев показал нам с Полуяновым, как специалистам по мягкой мебели, на диван, а сам с Бурятом занялся полками и столом. Сдёрнув испачканное красками покрывало, я вытащил сначала одну диванную подушку, а потом, с помощью Полуянова, стал поднимать и вторую. Когда мы сняли вторую диванную подушку, под ней лежала маленькая красная коробочка. Полуянов тут же взял её и осторожно открыл. Он оцепенел, его глаза застыли в холодном зелёном сиянии, а губы медленно изогнулись в довольной, торжествующей улыбке.
― Что?.. Что там? ― засуетился Сарычев, бросив всё и подбежав к нам.
― Это перстень, ― тихо объявил Полуянов, не спуская с открытой коробочки своих глаз.
Он неторопливо и аккуратно повернул открытую коробочку, чтобы показать нам её содержимое. В ней на красной атласной подушечке лежал перстень. Полуянов бережно двумя пальцами вытащил из коробочки перстень и поднял его. Мы как будто окаменели, столпившись вокруг находки, и в полной тишине, затаив дыхание, заворожённо рассматривали её.
Это был серебряный перстень с крупным прямоугольным изумрудом в массивной оправе. Лишь слегка обработанный камень был удивительно яркого и чистого зелёного цвета. Он, видимо, практически не подвергся огранке и играл отражённым светом на дневном солнце, показывая глубину своего насыщенного цвета. На камне, ближе к границе оправы, была хорошо видна странная надпись, состоящая из двух выгравированных, абсолютно незнакомых мне, символов.
― Что здесь написано? ― спросил я у Полуянова.
― По легенде, это настоящее имя Бога.
― А на каком языке это написано? ― простодушно поинтересовался Сарычев.
Полуянов лишь усмехнулся, его глаза печально сверкнули, странным образом вобрав в себя изумрудный блеск камня.
― На ангельском, ― еле слышно сказал он.
Сарычев недоумённо посмотрел на историка, но ничего не стал уточнять.
― А что это за слова, здесь? ― спросил я и указал пальцем на тонко выгравированную, узорчатую надпись на перстне.
― А это на древнееврейском, ― улыбнулся Полуянов. ― Знаменитое «всё пройдёт»…
― Так это тот перстень? ― спросил Сарычев после продолжительного молчания.
― Он, точно он… ― уверенно прошептал я.
― Это может подтвердить только экспертиза, ― невозмутимо заметил Полуянов, положил перстень обратно в коробочку и закрыл её. Он хотел было уже положить коробочку в карман своей рубашки, но Сарычев остановил его, хмуро проговорив:
― Надо выбрать хранителя этой ценности до окончательного завершения нашего дела.
― Да. ― Полуянов смиренно кивнул, но в его голосе прозвучала явная досада.
― Предлагаю отдать перстень на хранение Руслану, ― сказал Сарычев и заговорщически посмотрел на меня, пытаясь таким образом напомнить мне о нашем с ним уговоре.
Полуянов безропотно, но с нескрываемым сожалением подчинился воле майора и протянул коробочку с перстнем мне. Я поспешно спрятал её в карман своих брюк. Моё сердце бешено стучало. Два человека, Сарычев и Полуянов, с надеждой смотрели на меня, и каждый, понимая, что с этого момента пути их расходятся, видели во мне своего союзника. Я не глядел на них и потупил глаза, чтобы в охватившем меня волнении, не выдать взглядом свои чувства. Я уже всё решил для себя. То есть, это сделал уже не я. Это сделала Карина, когда с доверчивой улыбкой, обняв меня за шею, сказала, что беременна. Теперь я отчётливо сознавал, что себе уже не принадлежал, я принадлежал будущему того, кто уже стучал своим сердцем внутри моей любимой женщины. Прости, майор…
Вдруг напряжённая тишина разорвалась противным дребезжащим дверным звонком. Я вздрогнул, мы изумлённо посмотрел друг на друга. Сарычев поднёс палец ко рту. Мы стояли, не шелохнувшись, и ждали чего-то долгие несколько секунд. Звонок повторился, потом ещё раз и ещё раз более настойчиво и пронзительно. Сарычев, тихо ступая на цыпочках, вышел в коридор, мы остались стоять на месте. Звонок брякнул снова и снова, потом послышался стук кулака в дверь.
― Похоже на патруль… Наш дорогой сосед, видимо, вызвал милицию, ― шёпотом проговорил Сарычев, вернувшись из коридора. Через глазок двери он видел на площадке трёх милиционеров и стоявшего около своей двери соседа в пижаме из квартиры напротив.
― М-да… Ну, вот и спалились. ― Горько усмехнувшись, Сарычев щёлкнул языком и досадливо огляделся, пытаясь что-то быстро придумать. ― Отвратительные из нас получились воры.
― Что будем делать? ― пробормотал Полуянов.
― Может, их нейтрализовать… ― нетвердо предложил Бурят, но майор его оборвал:
― Без крови не получится. А я до неё довести не хочу.
― Может, через балкон, ― сказал я.
― Пятый этаж. ― Сарычев с сомнением покачал головой.
В дверь продолжали стучать. Громкий голос за дверью крикнул: «Откройте, милиция!» Послышался какой-то шум, похожий на топот ног, чьи-то приглушённые разговоры и треск рации. «Откройте, милиция! ― повторил громче грозный милицейский бас. ― Откройте дверь и выходите с поднятыми руками!»
― Дверь железная, просто так они её не сломают – придётся повозиться… Надо всё-таки уходить через балкон, ― решил Сарычев.
Бурят распахнул балконную дверь, выскочил на маленький открытый балкончик, заваленный старыми коробками и вещами, и быстро осмотрелся.
― Можно спуститься по пожарной лестнице, ― сказал он.
Справа от балкона, на котором мы стояли, на углу здания мы увидели пожарную лестницу, спускающуюся во двор. Но до неё было метра четыре – просто так не доберёшься.
― Надо пробраться через балкон соседской квартиры, ― сказал Бурят и показал пальцем вниз, на балкон квартиры, находящейся под квартирой Селиной. Балкон нижней соседской квартиры находился по диагонали вниз и правее от балкона, на котором стояли мы. От него до пожарной лестницы было уже совсем недалеко. Правда, попасть на него можно было, только точно спрыгнув вниз с внешнего выступа нашего балкона.
― Ты первый, ― скомандовал Сарычев Буряту.
Тот ловко перемахнул через ограждение и, секунду постояв с внешней стороны балкона, в прыжке оказался на соседнем балконе, ногами точно и твёрдо приземлившись на его бетонный пол. Лёгкость, с которой Бурят проделал этот трюк, вселила в меня небольшую уверенность. Оказавшись на другом балконе, Бурят не стал терять время даром. Он быстро освободил площадку для прыжка, свалив в один угол валявшийся там хлам. Вторым был Полуянов. На удивление он сделал свой прыжок уверенно и быстро, точно приземлившись на расчищенное Бурятом место. За ним последовал я. Поддерживаемый Сарычевым, я перелез через ограждение. Подо мной было метров двадцать высоты - припаркованная около бордюра «девятка» казалась ненастоящей, игрушечной. Проходившая мимо по тротуару старушка остановилась, задрала голову и, нечаянно увидев наше бесплатное цирковое представление, остолбенела, в изумлении открыв рот. Пальцы нервно вцепились в ограждение балкона, ноги предательски дрожали. Соседний балкон выглядел таким узким и маленьким, что, казалось, я точно не могу на него попасть.
― Поправь ноги! Не смотри вниз! ― крикнул Сарычев.
Бурят уже был готов меня подстраховать - надо было прыгать. Я тяжело выдохнул, отпустил руки и оттолкнулся. Кровь ударила в виски, на долю секунды я застыл в воздухе, потом быстро полетел вниз и ощутил резким и болезненным толчком в ступни встретивший меня бетонный пол балкона. Я пошатнулся, потерял равновесие и чуть было не перелетел через ограждение, но Бурят успел схватить меня за рукав и втянуть на балкон. Последним на соседний балкон перебрался Сарычев. За окном балконной двери я увидел испуганную семейную пару. Мужчина трясущимися руками набирал на телефоне номер, а женщина, схватившись за трубу пылесоса, что-то кричала.
Теперь предстоял прыжок на пожарную лестницу. Бурят опять был первый. Решительно перемахнув через ограждения балкона, он ловко подпрыгнул, вцепился как кошка в пожарную лестницу и, удачно сохранив равновесие, стал спускаться по лестнице вниз. Полуянов повторил трюк Бурята – на удивление, в ловкости и гибкости он мог поспорить с азиатом. Следующей была моя очередь. Когда я, придерживаемый Сарычевым, уже изготовился к прыжку, сверху кто-то из бдительных жителей дома истошно закричал: «Они здесь! Переползают по балкону!» Нас обнаружили, времени уже не оставалось. Сарычев ободряюще хлопнул меня по плечу. Я застыл. Это было очень страшно. Страх парализовывал, заставляя отчаянно цепляться за спасительные перила. Меня всего била мелкая нервная дрожь. Лестница была совсем недалеко. Казалось, протяни руку, оттолкнись, и ты спасён. В голове пронеслось как крик последней надежды яростно-вопрошающее, испуганное сомнение: «Зачем?! Что ты делаешь? Ведь ты ни в чём не виноват!» Но остановиться было уже нельзя. В слепом отчаянии я отпустил руки и подпрыгнул. В доли секунды полёта я почувствовал молчаливо ждущую меня высоту… Но она меня не получила в этот раз. Пальцы крепко ухватились за перекладину лестницы, руки сильно дёрнуло вниз - только бы не сорваться! - я повис, потом быстро нашёл ногой перекладину; покрепче вцепившись в спасительное железо, перевёл дыхание и стал спускаться вниз. Пожарная лестница дёргалась и стонала под весом наших тел, но держалась. Сарычев ждал. Он боялся, что лестница может не выдержать. Когда Бурят и Полуянов были уже на земле, майор решился. Лестницу сильно двинуло в сторону, я посмотрел вверх. Сарычев держался на одних руках. Он в рывке подтянулся и поставил на перекладину свои ноги.
Лестница внизу обрывалась, до земли оставалось пара метров. Я спрыгнул и, не удержавшись на ногах, кубарем повалился на траву. Подняв голову, я увидел лицо Бурята.
― Всё нормально? ― спросил он. Я кивнул. Рядом кто-то ухнул, стукнувшись ногами о землю, – это спрыгнул Сарычев.
― Где Полуянов?! ― крикнул он.
Бурят показал на фигуру человека, уже подбегавшего к арке выхода со двора.
― Бегом! Бегом! ― закричал майор и бросился бежать за Полуяновым, который уже скрылся за воротами. Настежь распахнулась дверь подъезда, и из неё выскочили милиционеры.
― Стой! Стрелять буду! ― заревел старший, выхватывая из кобуры пистолет. Другие уже передёргивали затворы своих автоматов. Мы остановились уже практически у выхода и, следуя примеру Сарычева, подняли руки.
― Мужики, свои! ― крикнул майор, махая красным удостоверением. ― Свои, мужики!
― На землю! Лицом вниз! ― рычал старший, он был красный от охватившей его ярости, его рука нервно дёргалась, держа на мушке майора; он медленно, с опаской приближался к нам. ― На землю, я сказал!
Сарычев тихо прошептал мне, не поворачивая головы:
― Я прикрою тебя. Беги.
― А вы? ― виновато пробормотал я, не сводя глаз с уставившего на меня свой автомат молодого белобрысого милиционера.
― Беги. Мы с Бурятом выберемся, ― категорично ответил майор и улыбнулся. ― Будь сегодня в семь вечера на площади Маяковского. Я найду тебя там…
Сарычев сделал шаг в сторону, прикрыв меня своим корпусом. Я отпрыгнул назад и бросился под арку. Я слышал крики и топот ботинок, но через секунду я был уже на улице и что есть силы мчался вперёд, не разбирая дороги. Прохожие испуганно шарахались в сторону, пропуская меня. Я не оглядывался и бежал, бежал, стараясь сохранить ровное дыхание. Я слышал сзади шум и ругань. «Надо бежать, ― стучало в голове. ― Надо бежать! Они с оружием, тяжёлые, не догонят, если только я буду бежать». Я бросил взгляд назад. Молодой парень в серой форме и нелепо съехавшей набок фуражке, вцепившись рукой в автомат, пытался меня догнать. Он был от меня в пятидесяти метрах. Бежать! Я рванулся с места, напрягая все оставшиеся силы. Милиционер начал отставать, захлёбывался воздухом и кричал «стой!». Я услышал, как громко стукнулся об асфальт автомат – парень, матерясь, уронил его и остановился, чтобы поднять. Я же всё бежал и бежал. Когда я очередной раз оглянулся, парня уже не было видно - я оторвался от него. Я забежал во двор и, поплутав между зданиями, выбрался на другую улицу и перешёл на шаг уже на Ленинском проспекте около какого-то высотного здания. Огляделся и остановился. Надо было отдышаться, меня бил озноб, ноги нестерпимо ныли.
Мысли, словно белки, прыгали у меня в голове. Итак, я один и у меня перстень Соломона. Что дальше? Где сейчас Полуянов? Как Сарычев собирался вырваться из милиции? Сарычев и Бурят сейчас уже, наверное, в ближайшем отделении. Они сохранили мне свободу и, вероятно, тем самым спасли жизнь. И я им был искренне благодарен, но встречаться с ними уже не хотел. Я уже всё решил для себя. С Сарычевым и Бурятом мы расстались навсегда. Я должен быть с Кариной. Если она захочет уехать с отцом, я уеду с ними… Мне надо было срочно позвонить. Оглядевшись вокруг, я нашёл телефон-автомат и, прихрамывая, направился было к нему, но вспомнил, что в квартире, которую снимал Полуянов, не было телефона, а номер своего мобильного он никому никогда не говорил. Не беда! До квартиры было совсем недалеко. Через десять минут я буду там. Я пошарил рукой в кармане брюк, проверил, на месте ли коробочка с перстнем, и вытащил на свет ключ от квартиры.

Глава 26

Я позвонил в дверь и затаил дыхание, надеясь услышать лёгкие шаги Карины… Но ничего не услышал. Я ещё раз несколько раз нажал на кнопку звонка. Мне никто не открыл. Сердце сдавило, я в отчаянии прикусил пересохшую и потрескавшуюся губу. Только не это, пожалуйста! Карина, ты не могла исчезнуть! Ключ два раза быстро провернулся в замке. Я нажал на ручку и осторожно открыл входную дверь. В квартире царила непривычная тишина. Страх овладел мной, страх за Карину. Быстро захлопнув дверь, я бросился в её комнату. Карины там не было. Ещё днём в углу стояла сумка с вещами, а на тумбочке лежали маникюрный набор и книжка Густава Майринка «Голем» на немецком языке. Теперь это всё исчезло. Я кинулся в гостиную, из неё – в комнату Полуянова. Пусто. Я осмотрел все комнаты и кухню ещё раз, как будто пытался вдруг что-то обнаружить, – в квартире никого не было. Подойдя к окну гостиной, я опёрся руками о подоконник и долго и недвижимо стоял, растерянно и недоумённо разглядывая стоявшую передо мной жилую многоэтажку. Я почувствовал тупую, ноющую в сердце усталость, меня вдруг окружила пустота… Она не могла просто так уйти, стучала в виски мысль, не могла. Она должна была оставить мне хоть какое-то сообщение. Я опять оказался в пустой комнате Карины, открыл шкаф, порылся в тумбочке – ничего, ни единого намёка. Не желая верить в охватившую меня пустоту, я снова и снова, как заведённый волчок, повторял свой бессмысленный круг поиска, переходя из одной комнаты в другую и стремясь найти хоть что-нибудь, что могло мне указать место, где я должен был её искать. Я не верил в то, что она могла так просто уйти. Через час, обессиленный бесплодными поисками, я опустился в кресло и, схватив себя за голову, попытался успокоиться. Я должен был всё здраво рассудить. Итак, если Карина, уходя, ничего не оставила, вероятно, она ушла не по своей воле. Её увели. Кто? Сарычев? Полуянов? Бартли? Пахомов? Но им всем нужна не она, а то, что сейчас лежит в правом кармане моих брюк. Я вытащил перстень Соломона. Большой изумрудный камень, стянутый серебряной оправой, в дневном свете отражался спокойным глубоким зелёным цветом. Я покрутил перстень в руках, провёл пальцем по непонятной шершавой надписи на камне… Нет. Пахомов и Бартли, скорее всего, даже не знают ещё про это укрытие Полуянова. И к тому же никто из них не мог просто так забрать Карину и бросить квартиру пустой. Перстень у меня, а я, так или иначе, вернулся бы сюда, а значит, квартиру нельзя было оставлять без присмотра. Наверняка здесь была бы засада… Сарычев? У этого есть преимущество. Он знает о квартире. Но я сам видел, как его и Бурята схватила милиция. Вырвался, вернулся на квартиру и забрал Карину? Зачем? Ему нужен я и перстень. Из всех вариантов остаётся только Полуянов. Он пришёл, забрал Карину и где-то спрятался. Почему он не оставил сообщения, где его искать? Потому что он боялся, что первым здесь окажется Сарычев, а не я. Я решительно спрятал перстень обратно в карман. Что ж, у меня был теперь единственно возможный вариант, тонкая ниточка, которая только и могла сейчас привести к Карине… «Гранат» и его хозяйка. Я вскочил с кресла. Нельзя было терять ни минуты, надо было срочно ехать наПомеранцев переулок.
Я находился уже в коридоре, когда вдруг услышал щелчок замка входной двери. Быстро отскочив в сторону, я метнулся на кухню и спрятался там за углом. Было слышно, как замок двери ещё раз щёлкнул, и в квартиру кто-то вошёл. Я почти автоматически схватил валявшийся около раковины нож и вжался в стену. К шагам первого вошедшего человека прибавились шаги второго, третьего. Кто-то быстро прошёл в комнаты, кто-то неуверенно топтался в коридоре, стуча каблуками.
― Руслан, вы здесь?
Я вздрогнул. Это был голос Бартли.
― Руслан, вы где спрятались? ― издевательски, со смешком спросил голос Бартли. ― На кухне, что ли?
Я оторвался от стены и выскочил через вторую дверь в гостиную. Я успел подбежать к окну и повернуться, когда в гостиную через другую дверь, не торопясь, вошёл Бартли, а следом за ним и «сантехник».
― Здравствуйте, Руслан. ― Бартли ехидно осклабился, растянув свою широкую американскую улыбку, он был явно рад нашей встрече и со вздохом облегчения воскликнул: ― Ну, вот я вас, наконец-то, и нашёл!
Я стоял около окна и, сжав рукоятку ножа в кармане куртки, был готов задорого отдать лежавший у меня в кармане перстень. Я оглядывал обступившие меня с разных сторон молчаливые фигуры помощников Бартли. Прямо передо мной стоял Бартли, чуть впереди и справа от него – «сантехник». Нас разделял невысокий журнальный столик. В обоих дверях, преграждая мне любое отступление из комнаты, находились два крепких парня - было видно, что они готовы любой ценой не дать мне вырваться из комнаты. Пытаться их пройти было бесполезно. Сзади – окно и двенадцать этажей вниз. Верная смерть… Надо идти вперёд. Ну, что ж, им в любом случае придётся повозиться прежде, чем они получат то, за чем пришли.
― Руслан, игра окончена, ― сказал Бартли. ― Сарычев и Очиров уже задержаны, Полуянов и его дочка будут тоже пойманы уже сегодня.
Я промолчал, только крепче стиснув рукоятку ножа.
― Вам всё это время невероятно везло. ― Бартли даже озадаченно покачал головой, с любопытством разглядывая меня. ― С тех пор как мы поняли, что вы и есть тот самый человек, который является владельцем письма Ногаре и с которым Полуянов должен рано или поздно установить контакт, мы всё время старались заполучить вас в свои руки. Но странным образом все наши операции заканчивались провалом. В первый раз вас спас неизвестно откуда взявшийся чёрный ход, во второй раз это была машина китайца, так вовремя для вас перепутавшего задний ход и движение вперёд. Вашу квартиру в Химках мы посетили буквально через час после того, как вы её покинули! Это уже было не просто везение, а чертовщина какая-то! Скажу откровенно, в моей богатой практике никогда я так обидно не упускал тех, за кем охотился. Но больше всего меня поразило то, что вы смогли самостоятельно найти Полуянова. До сих пор не пойму, как вы вышли на Анастасию Ковалёву. ― Бартли характерно развёл руками. ― Мы изначально допустили большую ошибку. Прорабатывая список старых московских знакомств Полуянова, мы совсем упустили из виду одну его старую приятельницу, бывшую любовницу, Анастасию Ковалёву. Впрочем, это было нам извинительно. Практически никто из родственников, знакомых и коллег Полуянова не знал о ней. Только Станкевич вспомнил, что у Полуянова, как большого женолюба, было немало связей на стороне. Фамилию и имя одной из них Станкевич хоть и с трудом, спустя несколько дней после нашего разговора, всё-таки вспомнил. Это была Анастасия Михайловна Ковалёва, ювелир в прошлом, а сейчас владелица нескольких частных ресторанов и кафе… Говорят, настоящая любовь никогда не проходит. ― Бартли усмехнулся. ― Вероятно, у Насти Ковалёвой Слава Полуянов был единственной настоящей любовью… И он совершенно правильно и осознанно сделал свой выбор. Ковалёва должна была помочь ему скрыться в Москве, стать его связником. Когда мы всё-таки проверили её и прослушали её телефонные переговоры, всё открылось. Если бы Станкевич вспомнил о ней немного раньше! ― с досадой воскликнул Бартли и махнул рукой. ― Ну, да ладно… Теперь уже всё кончено. Перстень, я знаю, у вас. Передайте его, пожалуйста, мне. ― Бартли призывно протянул ко мне руку.
Я отскочил назад.
― Я знаю, на кого вы работаете! ― воскликнул я. ― И я знаю, зачем тому нужен перстень Соломона!
― Не глупите, Руслан, вы не супермен, и нож, который вы держите в кармане, вам не поможет, ― сказал Бартли, внимательно наблюдая за моими движениями. ― Отдайте перстень по-хорошему. Я знаю, что он у вас.
― Зачем он вам? ― Я решил потянуть время и, глядя прямо в глаза Бартли, спросил: ― Он нужен Флорому?
На удивление тот практически никак не отреагировал на мой вопрос. Бартли только на секунду озадаченно сдвинул брови, как будто имя, которое он услышал, являлось для него лишь непонятным набором букв.
― Флором? ― переспросил Бартли, действительно удивившись или блестяще изобразив непонимание.
― Да, Флором! ― резко вырвалось у меня. ― Или Морольф, или Асмодей, или Китоврас. У него, наверное, ещё очень много имён… Демон, который заказал вам реликвию подчинения зла… Да, тот самый бес, который хочет получить перстень Соломона, чтобы установить мировое господство.
― Ах, вы об этом, ― криво ухмыльнувшись, совершенно неожиданно для меня облегчённо выдохнул Бартли и покачал головой. ― Однако он вам хорошо мозги прочистил… Полуянов, вообще, мастер на такие штучки - что ни говори, а сказки он рассказывать умеет.
― Не делайте вид, что вы не знаете, о чём идёт речь! ― зло воскликнул я.
― Послушайте, Руслан, ― всё ещё ядовито скалясь, сказал Бартли, ― вы пали жертвой мошенника. Полуянов любит рассказывать занимательные байки и делает это, стоит признать, очень убедительно. Но будьте здравомыслящим человеком. Никаких демонов не существует, как нет и никакой магической силы в перстне Соломона. Это всего лишь деньги. Я действительно выполняю заказ одного очень богатого коллекционера. Но его зовут не Флором. Это имя я вообще слышу впервые…
Я немного распрямился, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он меня путает, сразу же подумал я. Конечно, путает! Ещё бы он сказал правду… А если нет? А если он не врёт? Я ещё раз быстро оглянулся, как попавший в западню волчонок, исподлобья, наклонив голову, окинул затравленным взглядом окружившие меня плотным полукольцом фигуры. Один из парней, находившийся справа от меня и до того неподвижно стоявший около дверей, вдруг сдвинулся с места и медленно, не спуская с меня глаз, стал перемещаться в мою сторону, но был тут же остановлен Бартли. Тот движением руки приказал ему стоять на месте. Я быстро вытащил из кармана нож, чтобы уже не оставалось никаких сомнений, решусь ли я пустить его в дело, и крепко сжал в ладони его рукоятку.
― Руслан, успокойтесь. ― Бартли призывно поднял руки. ― Вам никто не желает зла. Нам нужен лишь перстень… Поймите, всё, что рассказывал Полуянов о кознях мистических демонов, – это выдумка его больного воображения и больше ничего… Полуянов – обыкновенный жулик. Он хочет завладеть перстнем только для того, чтобы перепродать его.
― Чем же вы лучше его? ― огрызнулся я, сверкая лезвием ножа, направленного прямо в лицо низенького Бартли.
― Я хотя бы не морочу людям головы сказками о демонах и абсолютно честен с вами, ― сказал Бартли.
Я ещё ближе придвинулся спиной к окну.
― Вам нужны доказательства? ― Бартли посмотрел на «сантехника»; тот, не проронив ни звука, вытащил из кармана фотографию и передал её своему хозяину.
― Вот, посмотрите на эту фотографию. ― Бартли аккуратно и не спеша, чтобы не провоцировать меня резкими движениями, положил её передо мной на журнальный столик. ― Возьмите, возьмите, не бойтесь…
Я, не опуская глаз вниз, быстро взял фотографию со стола. Это было цветное, слегка размытое, не очень хорошего качества фото Полуянова, которое, по всей вероятности, было сделано с видеоизображения камеры наблюдения, установленной в каком-то ресторане или казино.
― Обратите внимание на надпись на обратной стороне фотографии, ― сказал Бартли.
Я перевернул карточку. На обороте по-французски от руки было написано: «Себастьян Деко. Вход запрещен. Максимальный уровень контроля».
― Подобная фотография есть у каждого охранника в любом казино Монте-Карло и Лас-Вегаса, ― пояснил Бартли. ― Полуянов - картёжный шулер… Несколько лет он вытягивал деньги, и очень не маленькие деньги, из казино, разъезжая по всему миру. В настоящее время вход в эти заведения ему заказан навсегда… Теперь вы понимаете, с кем связались? Полуянов – мошенник! Он обманул вас.
Я бросил фотографию на журнальный столик. Бартли врёт, опять подумал я… А если нет? На лбу выступили капли пота. Неужели всё так просто и очевидно? Никакой мистики, просто деньги, и, наверное, большие деньги. Но разве можно верить этому толстому профессиональному обманщику и убийце?! Нет, конечно, нет! Но всё-таки… Я сунул левую руку в карман и спрятал перстень в кулак. Надо было действовать. Попытаться всё-таки прорваться к выходу? Шансов ноль - это я прекрасно понимал. «А может, выбросить перстень в окно?» - пролетела шальная мысль. Бессмысленная затея.
― Уберите нож. И отдайте перстень, ― ещё раз, уже тихо и угрожающе решительно проговорил Бартли и протянул руку.
«Это последний раз, ― пролетело у меня в голове. ― Больше он просить не будет». Потянулись медленные секунды напряженного ожидания. Четыре пары глаз наблюдали за мной. Я заметил, как рука Бартли начала медленное движение назад. Надо было решаться…
― Выходит, Полуянов обманул меня, ― потупив взор, задумчиво сказал я.
Бартли замер в нерешительности. Я нагнулся, делая вид, что хочу ещё раз взять в руки фотографию, чтобы внимательнее рассмотреть её. В последний момент, когда моя левая рука уже была занесена над фотографией, я резким движением схватил журнальный столик за низ крышки, и он, опрокинувшись, упал под ноги Бартли и «сантехнику». Те успели немного отскочить. В этот момент я бросился вправо на прикрывавшего один из выходов парня. Во время рывка я успел бросить ему в лицо свой нож. Он инстинктивно поднял руки, пытаясь защитить свою голову. В этот момент, оттолкнув его, мне удалось проскочить к открытой двери и буквально вылететь в коридор. Два прыжка - и я у спасительной двери. Сзади – ругань и шум. У меня есть буквально секунда. Я быстро распахиваю незапертую входную дверь и … утыкаюсь носом в чью-то клетчатую рубашку. Один короткий сильный удар сбивает меня с ног. Я чувствую обжигающую боль где-то в районе виска и глохну. Опрокидывая вешалку, я падаю на пол, пытаясь зацепиться за что-то руками, и ударяюсь головой о стену. Всё куда-то проваливается, в глазах темнеет. Вокруг суетящиеся тени, они что-то кричат, но я сначала не понимаю, что именно. Глаза уже закрываются, но я ещё слышу: «Вот сука!.. Дверь закрой!.. Сюда, сюда…»

Я пришёл в себя и медленно открыл глаза. Распухшие губы и щека нестерпимо ныли, превратившись в большой синяк. Передо мной стоял Бартли. Он склонился и, сжав в раздражении зубы, сверху вниз смотрел на меня. Я хотел было дёрнуться, но сразу понял, что сижу, привязанный ногами и руками к стулу. Широко открытые, выпуклые глаза Бартли с ненавистью смотрели на меня.
― Что это?! ― заорал он, махнул своими маленькими пухлыми пальчиками и сунул мне под нос перстень Соломона.
Я безучастно посмотрел сначала на перстень, потом на Бартли и ничего не ответил, облизнув губы. Я почувствовал солоноватый вкус крови.
― Что это?! ― опять крикнул Бартли, его налившиеся пунцом толстые щёки затряслись от гнева, а зрачки глаз раскалённым прутом вонзились в меня.
Я ещё раз посмотрел на перстень и тут увидел, что по зелёной огранённой поверхности камня ползла тоненькая белая линия трещины. Глупая бессмысленная улыбка медленно раздвинула мои опухшие губы. Я, кажется, начинал понимать, что произошло…
― Что это?! ― опять взревел Бартли.
― П-п… пе… перстень, ― прошептал я; непослушный язык еле переваливался во рту.
Резкий удар откинул мою голову в сторону.
― Сволочь! ― Бартли тряхнул рукой, выпрямился, повернулся ко мне спиной и отошёл в сторону. Он нервно бросил перстень на стол, тот стукнулся и, один раз подпрыгнув, прокатился по поверхности, остановившись у самого края. Рядом со столом стоял «сантехник». Он смотрел на меня, но казалось, куда-то мимо, с каким-то злым и обречённым выражением глаз.
― Что будем делать? ― спросил «сантехник».
― Искать Полуянова! ― вскрикнул Бартли, вдруг сорвавшись на визг. Он развернулся и опять подошёл ко мне.
― Этот дурак даже не понял, что его обвели вокруг пальца, ― прошипел Бартли и крикнул уже мне: ― Где Полуянов?! Ты понимаешь, что это фальшивка? Это просто стекло. Он подбросил тебе фальшивку… Где Полуянов?
Я неспешно повернул голову - это было трудно сделать, всё лицо горело, - а потом сплюнул на пол кровавой слюной. Вдруг раздался звонок мобильного телефона. «Сантехник» сунул руку в карман пиджака и вытащил трубку.
― Да, да… Понял... Срочно выдвигайтесь туда, перекройте все входы и выходы, максимальная осторожность! Мы сейчас будем, ― сказал он в телефон и выключил его. ― Полуянов обозначился! Он звонил Ковалёвой из телефона-автомата на Ленинградском вокзале. Он там с дочкой, ― объявил «сантехник», его глаза заметно повеселели. ― Взяли четыре билета на скорый поезд до Санкт-Петербурга. Поезд через час.
Бартли оживился:
― Почему четыре?
― Ну, Полуянов, Карина, Ковалёва и… этот, возможно. ― «Сантехник» небрежно показал на меня пальцем.
― Смотри-ка. ― Бартли присвистнул. ― Они о вас, Руслан, не забыли… Хотя это как-то странно… Вы здесь, а они там. Кажется мне, что вас, Руслан, бросили.
― Что будем с ним делать? ― «Сантехник» торопливо показал головой в мою сторону.
Бартли ещё раз, задумавшись, посмотрел на меня.
― Думаю, свою роль он уже сыграл… Извините, Руслан, сами виноваты.
Бартли повернулся ко мне спиной, направился к выходу и скрылся в дверях комнаты. «Сантехник» лениво достал пистолет из внутреннего кармана и абсолютно спокойно стал навинчивать глушитель на его ствол… Мой взгляд был прикован к нему. «Как? И это всё? ― успел подумать я. ― Так просто?» Страха не было. Была какая-то детская обида и тоска, внезапно сжавшая сердце. Я безучастно наблюдал за тем, как «сантехник» возился с пистолетом, приспосабливая к нему глушитель.
В коридоре раздался странный хлопок, что-то упало, подобно мешку с картошкой, глухо ударившись об пол. «Сантехник» вскочил с места и, пригнувшись, бросился в угол комнаты. Странный хлопок повторился, и я увидел, как треснула надвое спинка стула и из неё вылетела длинная щепка. «Сантехник» вскинул руку и несколько раз выстрелил куда-то в коридор через открытую дверь, потом рванулся в сторону, прикрываясь столом, перекатился и спрятался за креслом, которое стояло рядом с моим стулом.
― Привет, Прокопенко! ― крикнул кто-то из коридора. Голос показался мне знакомым, но я не узнал его. «Сантехник» сжался где-то за спинкой моего стула. Со стороны двери теперь его прикрывал я, а со стороны окна - широкое кресло. Просунув рядом с моей, привязанной к спинке стула, рукой ствол своего пистолета, «сантехник» выжидательно замер.
― Эй, Прокопенко, слышишь меня? Давай поговорим.
Наверное, я должен был бояться – мой убийца находился у меня за спиной, и ему нужно было всего лишь нажать на курок, чтобы я навеки закрыл глаза. Но почему-то в этот момент я был сосредоточенно спокоен и даже подумал, что наконец-то узнал фамилию «сантехника».
― Прокопенко, бросай оружие и останешься в живых! ― Голос действительно был мне знаком, но я так и не вспомнил, кто это мог быть. ― Не дури, всё кончено. Бартли мёртв…
Прокопенко молчал, но я слышал его тяжёлое дыхание. Ствол пистолета с глушителем дёрнулся пару раз – в проём двери полетели пули… Вдруг раздался звон разбитого окна, в стекле образовалась маленькая дырка, от которой в разные стороны разбежались трещины. Что-то стукнуло в кресло, и Прокопенко, словно его сильно ударили и он не смог удержаться, вывалился из-за стула и упал ничком на пол. Он пытался подняться на колени, но тут же опрокинулся на бок. Из его рта струйкой текла кровь.
В открытую дверь, опасливо оглядываясь и держа в вытянутой руке пистолет Стечкина с глушителем, вошёл Миша, тот самый помощник Сарычева, от которого в своё время мне удалось уйти, сбежав с конспиративной квартиры. Миша осторожно подошёл к хрипящему и плюющемуся кровью Прокопенко, ногой отбросил в сторону его пистолет. «Сантехник», схватившись за живот, корчился от боли и смотрел на Мишу, в испуге вытаращив на него глаза. Раздался ещё один хлопок, Прокопенко дёрнул головой, раскинул руки и безжизненно растянулся на полу. В его лбу появилась чёрная дыра.
― А ты ещё даже жив. ― Миша посмотрел на меня, растянул свои губы в ехидной улыбке и стал медленно поднимать «стечкин», целясь мне в голову.
― Подожди, ― послышался другой голос.
Я отвёл свой взгляд от направленного пистолета. В дверях стоял генерал Пахомов.
― Этот ещё может пригодиться, ― сказал он, с интересом оглядывая меня. ― Развяжи-ка его.
Миша быстро разрезал мои верёвки.
― Э, как они вас отделали, Руслан! ― с нескрываемым злорадством сказал Пахомов. ― Ваше счастье, что мы подоспели вовремя… И скажите спасибо нашему снайперу – чёткая работа.
Пахомов с безразличием переступил через тело Прокопенко, подошёл к столу и взял перстень.
― Слава опять всех обвёл вокруг пальца, ― произнёс он, с любопытством рассматривая кольцо с треснутым зелёным стеклом. ― Фальшивка. А настоящий, значит, у него… ― Пахомов посмотрел на часы. ― Ну, ничего… Через полчаса Полуянов и его дочка будут уже у нас в руках. Они сейчас на Ленинградском вокзале… Не так ли? Видите, мне всё известно.
Я подвигал затёкшими руками и ничего не сказал. Генерал внимательно посмотрел на меня:
― Что же с вами делать?.. ― Секунду Пахомов раздумывал, вероятно, решая мою судьбу, а потом промолвил: ― Ладно, поедете с нами... Миш, отведи его в мою машину.
Миша подтолкнул меня по направлению к выходу, а для надёжности помахал ещё перед моим носом пистолетом.
В коридоре валялся бездыханный Бартли. Он лежал на спине, его страшные, выпуклые стеклянные глаза уставились в потолок; пиджак распахнут, на белой рубашке в районе сердца большое алое пятно крови. «А всё-таки я его пережил», - подумал почему-то я и горько усмехнулся. По квартире, зачищая за собой следы, ходили подручные Бартли. Один из них, с перевязанной рукой, зло взглянул на меня – мой нож всё-таки попал в цель… На мгновение я опешил, обнаружив, что помощники Бартли преспокойно разгуливают по квартире, тогда как их шеф лежит на полу мёртвый. Но изумление через минуту рассеялось. Теперь я понял, почему Пахомов и Миша смогли свободно проникнуть в квартиру и расстрелять Бартли и Прокопенко – боевики Бартли выполняли приказы генерала. Пахомовым было всё предусмотрено. Люди, нанятые в Москве бывшим цэрэушником, были людьми Пахомова изначально или были им перевербованы. И, видимо, наступил тот час, когда Бартли стал просто не нужен.
Мы вышли с Мишей из квартиры и спустились на лифте вниз. Во дворе стояла «волга» с затемнёнными стеклами. Спрятанным в карман куртки пистолетом Миша подтолкнул меня в сторону автомобиля. Вдруг зазвонил его мобильный. Стоя рядом, мне удалось услышать, как раздражённый Пахомов буквально заорал в трубку:
― Их нет на Ленинградском!.. Срочно Кондратьева сюда!
Я рванулся в сторону, но Миша успел схватить меня за рубашку. Я упал на тротуар, за мной полетел и Миша. В этот момент задняя дверца машины открылась, и из неё выскочил… Бурят. Миша схватил меня за шею и, прикрываясь мной как щитом, попытался вытащить из кармана пистолет. Бурят вскинул руку – раздался выстрел. Хватка Миши сразу ослабла, я вырвался и отскочил в сторону. Бурят выстрелил второй раз, Миша дёрнулся и, глупо раскинув руки, распластался на тротуаре.
― В машину! ― крикнул Бурят и толкнул меня к «волге».
Я бросился к открытой дверце машины и уже был готов заскочить в салон, как вдруг заметил, что Бурят стоит на месте и держит левую руку на животе, в правой всё ещё сжимая пистолет. Он с удивлением посмотрел на руку - она вся была в крови, - потерял равновесие, но успел выровняться и сделал неуверенный тяжёлый шаг по направлению к «волге». Но тут его плечи дёрнулись, он выгнул свою грудь и медленно опустился сначала на колени, а потом упал лицом вперёд. Я остановился, окаменев от испуга, потом, опомнившись, рванулся к Буряту и схватил его за руки, пытаясь поднять. Когда я его перевернул, его безжизненные глаза были пусты, а тело обмякло и потяжелело. Он уже не дышал.
― В машину! ― услышал я крик Сарычева из «волги». ― Скорей в машину!
Я выпрямился в полный рост и стоял в тупом параличе, не имея сил отвести свой взгляд от глаз мёртвого Бурята.
― В машину! ― Голос Сарычева прорывался сквозь свинцовую тишину охватившего меня оцепенения.
Я попятился назад. Кто-то схватил меня за руку и дёрнул. Я оглянулся, увидел Сарычева, сидевшего на заднем сидении «волги» и тащившего меня в машину за руку, и в этот момент что-то обожгло мою грудь. Я буквально ввалился в машину, увлекаемый Сарычевым. Пуля выбила стекло дверцы, которое рассыпалось, разбросав осколки в разные стороны. «Волга» рванула с места, но я уже сидел в автомобиле и через разбитое стекло дверцы видел, как из подъезда выбегали люди Пахомова.
― Жми! ― кричал Сарычев водителю, махая около его виска пистолетом. ― Быстрее!
Потрогал куртку – она была в крови, в груди что-то нестерпимо ныло, тело ослабло, я не мог даже пошевелить рукой.
― Какая больница здесь поблизости?! ― заорал Сарычев на испуганного водителя, который что-то, заикаясь, пробурчал в ответ. ― Давай туда! Если он умрёт, я тебя пристрелю.
Для убедительности Сарычев ткнул пистолетом в затылок водителя.
― Ты как, парень? ― спросил меня майор, оглядывая мою рану.
― Бурят… ― пробормотал я. ― Бурят… он погиб. Там был снайпер…Он погиб из-за меня…
Сарычев только крепко сжал губы и ничего не ответил.
― Они убили Бартли… и «сантехника»… ― Я запнулся, становилось больно говорить, в горле совершенно пересохло.
― Держись, Руслан, осталось недолго. Всё будет хорошо, ― пытался успокоить меня Сарычев, но мне совсем не было страшно – я с трудом понимал всю серьёзность ситуации, лишь с удивлением и непониманием иногда поглядывал на красную от крови руку, которая напоминала мне руку Бурята. Я слабел, хотелось закрыть глаза – просто устал, думал я, а перед глазами стоял Бурят, с откровенным изумлением рассматривающий свою окровавленную руку. Так же, как я… А ведь, может быть, это мои последние минуты жизни, вдруг пришло понимание. Я умираю третий раз за этот час и теперь уже, похоже, наверняка. Смерть глупа… Но прежде надо было узнать главное. Я уже с трудом шептал:
― Что с Кариной?..
― С ними всё хорошо, они уже, наверное, далеко… Ты только глаза не закрывай, слушай меня и не говори. Всё будет хорошо… Зачем же ты поехал на квартиру! ― с досадой воскликнул майор и в сердцах стукнул рукой по спинке переднего кресла.
― Перстень фальшивый… ― прохрипел я из последних сил и стал медленно сползать с сидения, заваливаясь на бок.
― Всё будет хорошо, ― повторял как заклинание Сарычев. Наверное, сейчас для него в этом простом слове был сосредоточен весь смысл Вселенной… Как спокойно, спокойно и хорошо… Действительно, хорошо…
― Не закрывай глаза! ― крикнул Сарычев.
Я на мгновение очнулся. Он держал моё лицо в руках и кричал, оглушительно кричал… Или мне это только казалось? Боже, какие сейчас страшные, возбуждённые у него глаза – большие зрачки, яркие белки, я видел красные капилляры… Что он кричит? Ведь он же сказал, что всё хорошо. А ведь всё действительно хорошо и спокойно… Только вот Бурят… Вокруг образовалась какая-то суета, появились новые люди, которые что-то говорили друг другу, мелькали незнакомые озабоченные лица. Мне было уже всё равно, убаюкивающая усталость растеклась по моему ватному телу, взгляд плавно и бессмысленно скользил мимо окружавших меня пятен человеческих образов… Меня вытащили из машины, уложили на коляску, и она, дёргаясь из стороны в сторону, поехала. Сарычев шёл рядом, всё заглядывал мне в лицо, учащённо дышал, что-то беспокойно спрашивая. Я лежал недвижимо, и только опустошённый окаменевший мой взгляд ещё полз по проплывавшему вверху белому потолку, спотыкаясь о длинные светлые лампы. Кто-то отдавал отрывистые команды, они совсем не цеплялись за моё сознание, превращаясь в эхо звуков. Я уже не разбирал слов, я устал и хотел закрыть глаза. Коляска остановилась, я опустил голову набок, и мой взгляд встретился с взглядом неизвестного маленького мальчика. Он сидел на стуле в коридоре, придерживая забинтованную руку, и смотрел на меня, спокойно, без суеты и боли. В его широко открытых глазах, чуть влажных от высохших и забытых уже детских слёз, было только откровенное удивление. Смотря на меня, он, казалось, забыл о своём несчастье – наверное, на фоне того, что он видел, его беда не была такой уж страшной. Я попытался улыбнуться ему, и мои одеревеневшие губы застыли, тяжело и коряво скривившись. Я увидел, что мальчик улыбнулся мне в ответ. А потом, потом мои веки отяжелели, и я провалился в темноту…

Глава 27

Я очнулся через сутки. Перед моими глазами забрезжил неясный свет, расплывчатый источник которого я даже сначала не мог определить. Я прикрыл глаза, привыкая к свету, открыл пересохший рот и тихо прошептал: «Пить». Кто-то рядом откликнулся: «Смотри-ка, проснулся». Второй голос, более громкий и властный, добавил: «Сестру позови… Видишь, пить захотел». Кто-то соскочил с кровати и, шлёпая соскальзывающими с ног тапками, вышел в коридор. Я окончательно привык к свету и открыл глаза. Сначала я увидел длинную жёлтую лампу и прищурился, потом надо мной склонилась белая голова какого-то человека.
― Сейчас, парень, сестра придёт, ― сказал человек с наполовину забинтованным лицом.
― Где я?
― В больнице, ― пояснила забинтованная голова и исчезла, видимо, отойдя к своей кровати.
Повернув голову, осмотрелся. Я находился в небольшой трёхместной палате. На ближайшей от меня железной кровати сидел мужчина в синей пижаме и, скрестив пальцы, с интересом наблюдал за мной одним, не закрытым бинтом глазом.
― Что за больница? ― спросил я.
― Военный госпиталь, ― кратко ответил забинтованный и лёг на кровать.
Скоро в сопровождении медицинской сестры вернулся и третий пациент нашей палаты – худой молодой парень в длинном светло-коричневом халате, подобные которому я часто видел по телевизору, когда смотрел репортажи из военных госпиталей. Забежавшая медсестра суетливо дала мне стакан воды и, поддерживая мою голову, помогла из него выпить. Потом она сунула мне в рот какие-то таблетки и дала их запить. Молодая, вёрткая девушка. Ей, вероятно, было скучно среди больных и покалеченных, волею злой судьбы осевших в этой палате, и потому она старалась как можно быстрее выполнить все свои служебные обязанности и покинуть комнату. Вскоре медсестра также поспешно, как и вошла, оставила нашу компанию, выпорхнув в коридор. И только молодой парень в кровати напротив грустно вздохнул и уставился невидящим взглядом в угол, закинув правую руку себе под голову.
Врач пришёл ко мне примерно через час. Он сосредоточенно и хмуро осмотрел меня, заставил пошевелить руками и удовлетворённо мотнул головой.
― Что-нибудь беспокоит? ― дежурно осведомился он.
Я неопределённо поджал губы, раздумывая, что я должен сказать. Но врач не дождался ответа, громко выдохнул и шлёпнул себя ладонью по коленке.
― Да-а, ― протянул он. ― Вы счастливчик, молодой человек. Три сантиметра левее и… ― Врач не договорил и вытащил из кармана халата маленький полиэтиленовый пакетик, в котором лежала какая-то небольшая сплюснутая, бесформенная вещица. ― Никакие важные органы у вас не задеты, а это вам на память. ― Врач протянул мне пакетик с пулей и улыбнулся. ― Не забудьте свечку в церкви поставить…
Прошло несколько дней однообразного больничного существования. Вставать с кровати мне пока было нельзя. Я проводил время в созерцании, размышлении и сне. Сон теперь у меня был спокойный, ровный – организм требовал силы для восстановления и призывал к размеренности и спокойствию. Ко мне никто, кроме медсестры и врача, не приходил. Меня сильно удивляло, что мной никто не интересовался. Я ожидал увидеть оперативников спецслужб, следователей и даже морально готовился к этому, но, казалось, интерес к моей персоне исчез раз и навсегда, и только сам факт того, что я находился в госпитале ФСБ, напоминал, что всё не так просто и однозначно в моём положении. Дней через пять после моего благополучного воскрешения перед моими глазами предстал человек, которому я был обязан своей жизнью, и кого я, собственно, совсем не ожидал увидеть в больнице.
Появился Сарычев. Он зашёл в палату в сопровождении врача и медсестры. В накинутом поверх пиджака белом халате, мятых, потрёпанных бахилах и с пакетом, полным всевозможных фруктов, он выглядел как-то совсем мирно и по-домашнему. Медсестра стала выгонять из комнаты моих соседей.
― На процедуры, на процедуры, ― взволнованно защебетала она. Соседи с удивлением посмотрели на меня, видимо, догадавшись о причине столь несвоевременных процедур, но, как люди понимающие, ничего не сказали и послушно вышли из комнаты.
― Полчаса хватит? ― спросил врач, вытащив правую руку из кармана халата и посмотрев на часы. Сарычев кивнул.
Когда врач вышел, плотно прикрыв за собой дверь, Сарычев неторопливо загрузил фрукты в тумбочку, а сам аккуратно присел на край кровати.
― Ну, как твои дела? ― наигранно бодро, но с нескрываемым сочувствием спросил он, разглядывая моё вытянутое, с синими отметинами синяков, бледное лицо.
― Хорошо, ― ответил я.
― Доктор говорит, что операция прошла успешно, и ты идёшь на поправку. Правда, месяц, а то и больше, тебе придётся здесь полежать. Пока всё затянется, придёт в норму…
― Что с Кариной? ― спросил я, прервав Сарычева.
Сарычев досадливо щёлкнул языком и сделал сосредоточенное лицо, по обыкновению сдвинув брови домиком.
― Не знаю, ― наконец разочарованно проговорил он. ― Они с Полуяновым исчезли. Вероятно, всё-таки сбежали за границу и сейчас где-то далеко. Так получилось, что Бартли и Пахомов всё-таки вычислили хозяйку «Граната», установили за ней слежку, стали прослушивать телефонные разговоры. Так они узнали про адрес квартиры на Удальцова, про то, что Полуянов купил четыре билета до Санкт-Петербурга. Он предполагал вместе с дочкой, тобой и Анастасией Ковалёвой доехать до Питера, а из него уже перебраться за границу. ― При последних словах Сарычев красноречиво, но совсем без упрёка, посмотрел на меня, совершенно справедливо подозревая в сговоре с историком, но ничего не сказал по этому поводу и продолжил рассказ: ― В последний день после нашего фиаско в квартире Надежды Селиной сбежавший Полуянов позвонил Ковалёвой и подтвердил свои планы отъезда. Но, видно, этот чёрт, уж не знаю как, догадался, что телефон Ковалёвой прослушивается, и на вокзале так и не появился, успев перед налётом Бартли заехать на съёмную квартиру и забрать оттуда Карину. Если Полуянов и Карина счастливо избежали встречи с Бартли, то ты попал ему прямо в руки. ― Сарычев похлопал по коленке рукой. ― С квартирой Селиной нам, действительно, не повезло. Милицейский патруль вызвал тот самый бдительный сосед из квартиры напротив. Надо же было случиться, что её квартиру уже грабили за две недели до нашего рейда! После того случая сосед стал ещё внимательней ко всем, кто появляется на их лестничной площадке. К тому же он тебя, Руслан, узнал – оказывается, объявления на стендах «Их разыскивает милиция» ещё кто-то читает… В милиции, правда, мы с Бурятом задержались не надолго… ― Сарычев немного смутился. ― Точнее сказать, мы до отделения милиции вообще не доехали, по пути нам удалось обезоружить патруль и сбежать. Мы сразу бросились на съёмную квартиру Полуянова, во дворе увидели машину Пахомова. Водитель даже не пытался оказывать сопротивление, он же рассказал нам, что на квартире взяли тебя. Я был уверен, что Пахомов возьмёт тебя с собой, и потому мы стали ждать. Ну а дальше ты всё знаешь сам… ― Сарычев замолчал, нервно вытащил из кармана пачку сигарет, оглянулся и положил её обратно.
― А как же вы? ― удивлённо спросил я.
― Ты хочешь спросить, как так получилось, что я, свободный и довольный, разговариваю сейчас с тобой, а не лежу в сырой земле или сижу за тюремной решёткой?
Я с любопытством уставился на Сарычева.
― Всё изменилось, ― сказал он загадочно, став невольно говорить тише. ― Всё изменилось…
― А как же обвинения в убийстве, уголовное дело против меня и вас?
― Больше никакого уголовного дела не существует. ― Сарычев усмехнулся. ― Считай, что его никогда и не было. Можешь забыть об этом, как о страшном сне.
Мне хотелось услышать подробности того, как Сарычеву удалось изменить ситуацию в свою пользу, и что же всё-таки произошло, пока я лежал в больнице. Но Сарычев молчал, отрешённо уставившись куда-то в сторону, а я откровенно побаивался спрашивать его о причинах так внезапно переменившейся ситуации. Тем не менее Сарычев словно угадал ход моей мысли.
― Не хочу обо всём рассказывать сейчас… ― произнёс он. ― Но одно могу сказать, Руслан, – быть честным и справедливым человеком в нашем мире всё-таки ещё выгодно.
― А как же Пахомов?
― Он уволен из органов, ― ответил Сарычев и добавил зло: ― Здоровье, понимаешь, у него расшаталось... Ну, а в остальном, ― Сарычев вынул из кармана сложенный в несколько раз газетный листок и протянул его мне, ― вот тут всё очень хорошо написано. Ознакомься. Это то, что реально произошло. ― Сарычев сделал особое ударение на слове «реально» и смущённо улыбнулся.
Небольшая заметка на первой полосе центральной газеты называлась «Штурм на улице Удальцова». Я с любопытством стал читать статью:
«Вчера стало известно о серьёзной операции наших спецслужб, проведённой в Москве накануне. В одном из домов на улице Удальцова бойцы из спецподразделения ФСБ взяли штурмом квартиру, в которой похитители удерживали в заложниках Джузеппе Сантини, топ-менеджера крупной итальянской страховой компании. Джузеппе Сантини приехал в Москву два месяца назад для проведения деловых переговоров с известной российской страховой компанией. Однако переговоры не состоялись. В день приезда Джузеппе Сантини был похищен неизвестными, которые потребовали за его освобождение три миллиона евро. В ходе проведённых розыскных мероприятий удалось выйти на след преступников. Огромную помощь нашим спецслужбам в этом деле оказала одна частная английская сыскная компания. В ходе проведённого штурма хорошо укреплённой квартиры заложник был освобождён. Он не пострадал и сейчас чувствует себя хорошо. Однако не обошлось без потерь со стороны штурмовавших. Погибли старший лейтенант ФСБ Михаил Поздняков и сотрудник частной сыскной компании Джордж Бартли. Есть пострадавшие и среди мирных жителей. Один человек погиб, другой свидетель получил ранение от шальной пули. В ходе проведённой спецоперации трое преступников арестованы, один убит. По неофициальной информации убитый вымогатель являлся бывшим сотрудником украинских спецслужб и входил в известную своей жестокостью интернациональную потаповскую преступную группировку. Старший лейтенант Михаил Поздняков представлен к государственной награде посмертно. По данным информированных источников, несмотря на относительно успешное завершение операции, её результаты и ход осуществления, приведшего к неоправданным потерям среди сотрудников и горожан, стали предметом особого служебного расследования. По результатам этого расследования уже выявлены недостатки в организации операции, за которые должны ответить руководители штурма».
― Вопросы по тексту есть? ― спросил Сарычев.
― Раненый свидетель – это я?
― Да.
― А Миша?..
Сарычев разочарованно бросил:
― Так надо.
У меня оставался ещё один вопрос:
― Кто такой Джузеппе Сантини?
― Не догадываешься? ― лукаво поинтересовался Сарычев.
― Под этим именем в Россию въехал Полуянов?
― Абсолютно точно.
Теперь мне всё стало ясно, и я положил газету на тумбочку.
― Завтра тебе передам твои показания, прочитаешь и подпишешь, ― деловито сказал Сарычев.
― А что же произошло с перстнем? ― спросил я.
Сарычев раздражённо, как будто отмахиваясь от надоевшей темы, махнул рукой и резко бросил:
― Да не было, скорей всего, никакого перстня Соломона! ― Сарычев помолчал, что-то обдумывая. ― То есть, может быть, вся эта история с реликвией тамплиеров и имеет под собой какое-то реальное основание, только у Селиных никогда не было настоящего перстня. В разбитой фальшивке Надежда Селина признала тот перстень, который хранился у неё на протяжении двенадцати лет.
― Где же тогда настоящий перстень? ― воскликнул я, попытавшись даже приподняться на кровати.
Сарычев встал, движением руки показав мне, что лучше всё-таки мне лежать.
― А этого никто уже не узнает, ― произнёс он. ― Перстень, если он реально существовал, могли подменить ещё сотни лет назад… Так и получилось, что вся эта странная и страшная история случилась из-за осколка зелёного стекла… М-да, вот она печальная правда.
Я положил голову на подушку. Серая грусть пробралась ко мне в сердце. Тайна растаяла на моих глазах. Водоворот событий, который сломал не одну жизнь, на поверку оказался бешеной сумасшедшей погоней за призраком, который растворился, не оставив по себе никакого следа. Всё пусто и нет никакого тайного смысла. Кругом иллюзия…
― Ты береги себя, ― сказал Сарычев на прощание.
― Хорошо, товарищ майор, ― пообещал я вяло.
― Подполковник, ― важно поправил меня Сарычев, подняв указательный палец. ― Уже подполковник.
Я улыбнулся:
― Хорошо, товарищ подполковник.
― Слушай, и давай уже на «ты» перейдём, наконец. Договорились, Руслан?
― Договорились, Иван. ― Моя рука оказалась в ладони Сарычева, и он её крепко и радостно, но со всей осторожностью пожал.
«Но неужели перстня не было?» ― цепляясь за тающую надежду, тоскливо подумал я, смотря прямо в глаза Сарычева.
― Поправляйся и приходи ко мне на работу, ― сказал тот. ― Толковые ребята нам нужны.
Я виновато улыбнулся и отрицательно покачал головой. Сарычев с сожалением вздохнул и встал.
― Что я могу ещё для тебя сделать? ― спросил он перед уходом.
― Скажи, где похоронены Алексей и Бурят, ― попросил я. ― Теперь я их вечный должник…

Скоро мне позволили вставать и разрешили свидания. В первый же день после этого ко мне прорвалась моя мама. Я почувствовал, что её нервное возбуждённое волнение немного улеглось лишь тогда, когда она обняла меня и увидела улыбку на моих губах.
― Но как же так получилось?! ― воскликнула она, вытерев платком набежавшие вдруг слёзы. ― Боже, как же так произошло, Руся?!
Я успокаивающе гладил маму по руке и вдохновенно врал, что до злополучного дня, когда меня ранила шальная пуля, я находился в командировке в Самаре, а в день возвращения зашёл к знакомому, жившему на Удальцова; а там - такая вот заварушка… Но теперь всё просто прекрасно, да и врачи это могут подтвердить – скоро должны уже выписать. «Эх, мам, знала бы ты, сколько у меня для тебя новостей, ― думал я. ― И самая главная, что ты, возможно, скоро станешь бабушкой. Не об этом ли ты мечтала и корила меня за то, что твой единственный непутёвый сын ходит бобылём и совсем не собирается заводить семью… ― Я улыбнулся про себя. ― Однако сейчас об этом я не могу тебе ничего сказать. Время всё расставит по своим местам».
― Ты везунчик, ― успокоившись, тихо и радостно говорила мама. ― У нас в роду Колмогоровых, что по моей линии, всегда мужикам везло.
― Везунчик… ― машинально повторил я, задумавшись. ― И в чём же им так везло?
― Вообще, в жизни, ― ответила мама. ― Дед твой Константин Михайлович, всю Отечественную войну прошёл, воевал с сорок первого по сорок пятый, два раза был в окружении, три ранения, одно очень тяжёлое – осколок чуть не перебил артерию, но судьба миловала, вернулся с войны живой.
Я кивнул, вспоминая старые рассказы матери о своей семье.
― А про прадеда твоего я не рассказывала? ― встрепенулась мама.
― Это который был белым офицером и воевал у Корнилова? ― устало спросил я.
― Да, да, ― подтвердила мама. ― Он самый. На Первой мировой воевал, был ранен, три Георгия имел, четвёртым не успелинаградить, хотя, и получил представление – случилась революция... Потом гражданская война, он один из немногих добровольцев, выживших в знаменитом Ледяном походе Корнилова. После победы красных эмигрировать не стал, подправил свою биографию и остался в России, устроился работать учителем и спокойно дожил до старости… Удивительная у твоих деда и прадеда судьба была. Такое впечатление, что Бог их хранил, оберегал от смерти, определив для них какую-то цель, достигнув которую, они могли уже спокойно уйти. ― Мама ласково, с улыбкой поправила мою сбившуюся чёлку. ― Кстати, я тебе раньше не говорила, прадед твой был дворянином, и фамилия у него была совсем не Колмогоров. Колмогоровым он записался после того, как решил остаться в Советской России.
― А как же его звали?
― Фамилия его была Перибов и, говорят, имела какие-то французские корни.
― Как?! ― Мне показалось, что я ослышался, смешав свои неправдоподобные измышления и наш с матерью разговор в непонятную гремучую смесь реальности и воображаемого.
― Перибов, ― повторила мама, подтвердив то, что представлялось совершенно невозможным.
Я весь сжался, подобрав колени, и с изумлением посмотрел на мать.
― Ты что, Руся? ― испугавшись, спросила она.
― Нет, ничего… ― извиняющимся голосом проговорил я и спрятал глаза, боясь их беспомощным и стеклянным выражением испугать маму. ― Ты завтра придёшь?
― Да, конечно, вечером. Тебе что-то надо? ― обеспокоенно спросила она и погладила меня по руке, пытаясь меня хоть чем-то успокоить и, вероятно, списав моё непонятное поведение на шок после ранения.
― Да, ― уставившись в пол, смущённо проговорил я. ― Мне нужна Библия, книга с апокрифическими текстами (зелёная, у вас дома в книжном шкафу, на нижней полке), сборник русских и европейских средневековых сказаний и… сборник стихов Есенина.

Глава 28

У меня появились книги. И теперь, валяясь в больничной койке, всё своё свободное время я заполнял их чтением. Я читал много, почти не отвлекаясь, жадно поглощая информацию и пытаясь отметить и систематизировать заинтересовавшие меня особенности. Страницы книг были испещрены моими пометками - стрелками, галочками, линиями. Малозаметные, на первый взгляд совсем неважные, детали особо привлекали моё внимание. За ними, удивительным образом, обжигающими моё воображение чувством уже виденного и известного, я хотел найти единственно правильный ответ, получить подтверждение своим необычным догадкам. Я искал и находил, и всё найденное мною оправдывало созданную мной мистическую картину произошедшего. Сделав некоторые сверхъестественные допущения, я в конце концов получил удивительное полотно новой реальности и теперь был склонен доверять именно ему. Осталось только получить достоверные свидетельства возможности недостоверного. Но за этим дело не стало.
Когда в моём воспалённом сознании, имеющем теперь неограниченное количество свободного времени для играющего бодрствования, стала вырисовываться паутина особых отношений и связей, я сперва списал фантастическую картину на горячку многодневной усталости и последствия ранения. Но логика соприкосновения фактов, получив заряд объяснения, приобрела динамичную самостоятельность и стала уже вне и помимо моей воли строить своё причудливое здание реальности. Это происходило само собой, и я с удивлением мог наблюдать, как моё воображение рисует картину, бросая широкие мазки, а затем выводя детали. На все пустые доводы отчаявшегося здравого смысла безумный автор нового мира, моё внутреннее «Я», лишь снисходительно усмехался, заставляя меня вновь и вновь вспоминать и копировать улыбку ночного Асмодея.
Недомолвки, совпадения, будоражащие сознание подозрения и кружащаяся вокруг таинственность – всё это должно было иметь конкретное и ясное объяснение. Я не верил, не мог поверить, что история, в которую я был втянут помимо своей воли, но с непонятной мне до последнего момента собственной ролью, была завершена. Эта история не могла так просто и страшно закончиться. Что есть её финал? Несколько смертей и треснутый стеклянный камень?.. Но это было не всё. Где-то далеко теплилась слабая спящая жизнь, которая готовилась появиться на свет, и я был причастен её зарождению и ответственен за неё. Не это ли и была та самая неуловимая цель, к которой меня неумолимо вела судьба и о которой я теперь волею судьбы должен был постоянно помнить?.. MementoFinis… Если так, то с этого момента я должен был только ждать. Судьба должна была дать знак.
Через месяц меня выписали из больницы. В день выписки за мной приехала чёрная «волга» с жёлтыми противотуманными фарами и торжественной синей мигалкой на крыше. Строгий и немногословный водитель коротко объяснил мне, что он здесь по просьбе подполковника Сарычева и должен отвезти меня домой. На заднем сидении лежали аккуратно сложенные в одну сумку мои вещи: пропавший после налёта на квартиру ноутбук, пакет с документами, который я прихватил, поспешно покидая свой дом, и мобильный телефон, отобранный в своё время Сарычевым. Странно, я уже со всем этим простился, а они, эти вещи из прошлого, снова нашли меня…
Я вернулся в свою маленькую квартиру в Ясенево. С тех пор как я впопыхах оставил её, здесь, видимо, никто не появлялся, и ничего не изменилось. Разобранный диван, сваленные в угол вещи и раскиданные в беспорядке книги на полу. Я ещё раз равнодушно оглядел своё жилище и устало присел на стул. На душе было как-то пусто и тоскливо; всё было безразлично. Не знаю, как долго я сидел так – час или два, – но время шло, надо было вновь налаживать свой быт. И новую жизнь я решил начать с уборки своей квартиры.
В своём бессмысленном однообразии день катился за днём. Серость будничных дней потянулась обыденной полосой в неизвестность. Целую неделю я практически не выходил из квартиры, разбирал вещи, снова и снова перекладывая их с места на место, подолгу сидел в кресле, бесцельно листал телевизионные программы, но, устав от наполнявшего дом раздражающего шума внешней жизни, выключал телевизор и пытался читать - не получалось; строчки наползали друг на друга и сливались в одно чёрно-белое месиво, рябью застилавшее мои глаза... Скоро я заметил, что никогда не расстаюсь с мобильным и очень часто поглядываю на домашний телефон в прихожей. Но мне никто не звонил… То есть звонили многие – товарищи по университету и коллеги по работе, просто знакомые, которые случайным образом узнали, что со мной случилось несчастье, и желавшие поинтересоваться моим самочувствием (боже, какое любопытное происшествие – очутиться случайно на месте проведения спецоперации!). Среди многих вспомнивших обо мне в те дни была и Света Торопова. Услышав мой голос, она облегчённо выдохнула: «Слава Богу, Руся, у тебя всё хорошо!» Мы говорили недолго, с паузами и недомолвками – я не мог ничего рассказать, она явно хотела спросить меня, но не решалась, прекрасно понимая причину моего молчания. В конце разговора она тихо сказала: «Станкевич отнёс в милицию заявление об исчезновении Карины… Ты что-нибудь знаешь о ней?» После долгого, неловкого молчания я кратко ответил: «Нет». И это была, практически, правда.
Время шло, я смотрел на телефоны и ждал. Ждал звонка от Карины… Но она так и не позвонила. Это становилось невыносимо. Я должен был всё-таки во всём разобраться и решил взять инициативу в свои руки.
Однажды утром я позвонил Ракицкому. Стефан Петрович сразу предложил встретиться у себя на квартире. Через час я был уже у него. Он был хмур и выглядел очень уставшим. Ракицкий рассеяно оглядел меня и, сделав еле заметное движение рукой, пригласил пройти в кабинет
― Рад, что теперь с вами всё хорошо, ― сказал он, когда мы зашли в комнату, и кисло улыбнулся: ― Мне рассказывали про странную операцию спецслужб и ваше ранение… Впрочем, если я правильно понимаю, всё было не совсем так, ― добавил Ракицкий, исподлобья взглянув на меня, и выжидательно замолчал.
― Вы правы, ― ответил я. ― Но мне не хочется сейчас об этом говорить. ― Профессор понимающе кивнул; я продолжил: ― Просто хотел бы у вас кое-что уточнить…
― Вы встретили моего племянника? ― оборвал меня Ракицкий.
― Да, ― ответил я. ― И он мне всё рассказал…
― Я же говорил вам, у него больное воображение! ― вдруг нервно отреагировал на мои слова Ракицкий, вскочил с кресла и стал ходить из угла в угол комнаты, закинув за спину руки. Профессор остановился у окна и, стоя ко мне спиной, пробормотал:
― Странные дурацкие выдумки, мистические фантазии… Это дед во всём виноват.
― Вы говорите о Петре Ракицком? ― спросил я.
Стефан Петрович резко повернулся.
― Да, о нём! ― раздражённо выдохнул он. ― Выживший из ума старик. Он заставил поверить в свои бредни мальчишку, моего племянника! Вот вы, Руслан, здравомыслящий и образованный человек, вы верите в демонов?! ― Профессор подошёл ко мне и заглянул в глаза. ― Демонов, которые управляют миром?! Но это же бред! ― воскликнул Ракицкий и непроизвольно, пытаясь выразить охватившие его эмоции, взмахнул руками. В его голосе я услышал странные нотки отчаяния, как будто он пытался этим восклицанием раз и навсегда убедить себя и меня в чём-то абсолютно естественном, но странным образом подпавшим под необъяснимое сомнение.
― Вы хотите что-то рассказать мне? ― спросил я после небольшой паузы.
― Наверное, да… Да, ― неуверенно подтвердил Ракицкий и сел в кресло, в волнении потирая руки. ― Начнём с самого начала. Это произошло в семьдесят втором году, летом. Мой отец, Пётр Ракицкий, тяжело болел, был уже совсем плох... Однажды он срочно позвал меня к себе и рассказал известную вам историю о письмах и реликвии тамплиеров. ― Профессор тяжело вздохнул и посмотрел на меня. ― Но это было не всё. Он поведал мне сказочную историю о демонах, которые управляют миром… По версии отца, низвергнутое когда-то с небес на землю воинство падших ангелов во главе с Люцифером устроилось на земле и вот уже тысячи лет существует здесь вместе с людьми. Небесное царство для них закрыто навсегда, и потому эти бессмертные сущности зла, вынужденные снова и снова возрождаться к жизни на Земле, решили устроить своё земное царство. В огромном количестве своих социальных и политических проявлений человеческая история есть развитие глубинных столкновений демонических сил, которые таким образом реализуют свою концепцию управления людьми и завоевания власти над Землёй. Сейчас в мире действуют несколько властных центров, концентрированных вокруг главных демонов, и именно их скрытое противодействие определяет ход современной истории. Первоидеи и перводействия коварных бесов являются теми камешками, которые срывают лавины истории и изменяют цивилизации… Не правда ли, причудливая теория заговора? ― Ракицкий усмехнулся и продолжил с некоторым сарказмом: ― Бог, правда, оставил людям оружие против демонов – драгоценный камень, на котором было выбито его настоящее имя. Этот камень был огранён и стал перстнем царя Соломона, по прошествии многих лет попавшим в руки рыцарей-тамплиеров… ― Ракицкий запнулся. ― Но, впрочем, зачем я это всё рассказываю. Полагаю, вы уже слышали эту удивительную историю от моего племянника…
― Почему Пётр Ракицкий так и не отдал вам письма? ― спросил я.
Профессор смущённо поглядел на меня:
― Потому что я ему не поверил и имел наглость прямо заявить ему об этом. Наша встреча закончилась скандалом. ― Ракицкий в задумчивости потёр лоб. ― А письма он отдал Славе…
― Однако ваш отец сказал вам нечто такое, что не сказал потом впоследствии своему внуку, ― заметил я. ― Не так ли?
Профессор откровенно заволновался.
― Почему вы так решили? ― испуганно спросил он.
― Потому что Вячеслав Полуянов до этого года не знал, что взятые вместе письмо Ногаре и письмо Святослава Ракицкого указывают место, где можно найти перстень Соломона… А вы знали об этом!
― Нет, нет… ― нерешительно запротестовал профессор. ― Это не так, то есть не совсем так… Отец просто сказал мне дословно, что «письма укажут тебе путь». Я тогда и представить себе не мог, что в них закодирована информация о местонахождении перстня Соломона… Но неужели?!
― Кому вы рассказали об этом?! ― Мой голос чуть не сорвался на крик.
Ракицкий застыл, со страхом и неуверенностью смотря мне прямо в глаза.
― Я… Это произошло четыре месяца назад… ― пробормотал Ракицкий, снял свои толстые очки и стал их тщательно протирать большим платком, сразу превратившись в маленького близорукого старика с беззащитным взглядом тусклых глаз. ― Я встретился с Джеймсом Лоуренсом, учеником того самого профессора Хилла, фотографию которого вы видели у меня. Он сказал, что знает о существовании неких писем, адресованных барону П., и хочет получить о них полную информацию… Он предлагал деньги, очень неплохие деньги за эту информацию.
― И вы всё рассказали ему? ― спросил я, вспомнив глядевшие на меня с фотографии улыбающиеся лица профессора Хилла и его ученика.
― Да… Так получилось… Понимаете, Джеймс Лоуренс представлялся мне охотником за историческими мифами, вполне безобидным искателем необычного в истории, как мне тогда виделось… Мне даже не показалось подозрительным, что он знал о существовании обоих посланий. Полуянов общался с Хиллом, Лоуренс был учеником Хилла – всё выстраивалось в понятную цепочку. Но случилось так, что фантастические идеи моего отца получили странное и страшное продолжение, ― бегло, как будто оправдываясь, сказал Ракицкий. ― Руслан, я даже подумать тогда не мог, что то, что мне рассказал отец, хоть частично может быть правдой!
Ракицкий замолчал и, уставившись куда-то в сторону, нервно теребил манжет своей домашней фланелевой рубашки. Было видно, что теперь он рассказал мне всё, что знал… Я встал.
Стало понятно, как всё это началось. Я был свидетелем и участником того, как это всё происходило. Чем же всё это должно закончиться?.. Ракицкий, провожая, остановил меня около дверей и задал, наконец, вопрос, который всё последнее время мучил его:
― Вы нашли его?.. ― спросил он дребезжащим от волнения голосом и уточнил, словно я мог его неправильно понять: ― Перстень Соломона?
Я отрицательно покачал головой.
― Нет, ― ответил я, ― но, боюсь, он в самом деле существует и до последнего момента действительно находился в Москве.
― Почему боитесь? ― удивился Ракицкий.
― Потому, что это многое неожиданным и мистическим образом истолковывает… А я, как и вы, не хочу объяснять всё мистикой.
― Значит, драма не закончилась? ― Ракицкий растянул губы в виноватой, унылой улыбке.
― Она только начинается, ― ответил я и вышел.

На следующий день я посетил дом на «Сухаревской», где жила бабушка Карины. Софья Петровна открыла дверь и пропустила меня в прихожую.
― Как я рада, что вы пришли, мальчик мой, ― сказала она со вздохом облегчения; её глаза горели абсолютно искренней радостью. ― Как ваше самочувствие? ― Она опередила меня ровно на секунду, когда я уже открыл рот, чтобы спросить у неё то же самое. Она поняла это и улыбнулась:
― У меня всё хорошо, Руслан… Проходите в комнату.
В гостиной меня встретили уже знакомые изображения древних финикийских богов. Теперь я смотрел на них немного по-другому. На овальном столе, застеленном белой скатертью, как и во время первого моего появления у Софьи Петровны, лежали исписанные листки бумаги и книги.
― Я вам звонил, ― немного запинаясь, промолвил я, ― примерно спустя неделю после нашей встречи… Но мне сказали, что вы в больнице.
― Ни в какой больнице я не лежала! ― эмоционально отреагировала на мои слова Софья Петровна. ― Это всё они подстроили. ― Она показала головой куда-то вверх, явно намекая на прослушку. ― А телефон у меня в то время вообще не работал.
Софья Петровна встала у стола, скрестив пальцы рук.
― Они оставили в моей квартире свои жучки, ― сказала она, слегка понизив голос. ― Кажется, именно так они называются… Впрочем, теперь это совсем не важно. ― Софья Петровна махнула рукой. ― Я должна сказать вам, что с Кариной всё хорошо, она передавала вам привет и, ― Софья Петровна улыбнулась, ― поцелуи... Карина очень переживает за вас, но, как я понимаю, по крайней мере, со здоровьем у вас всё нормально… Они с отцом в настоящее время находятся очень далеко, вне досягаемости кого-либо из недоброжелателей.
Я выдохнул и провёл ладонью по горячему лбу. Теперь я был внутренне уверен, что Карина находится в безопасности.
― С ней можно связаться? ― торопливо спросил я. ― Я хочу поговорить с Кариной.
Софья Петровна отрицательно покачала головой:
― Это пока невозможно. Она сказала, что обязательно даст о себе знать и свяжется с вами, но не сейчас. В настоящий момент это было бы всё ещё небезопасно. Но не беспокойтесь, всё произойдёт в своё время… Не хотите чаю, Руслан?
Я с изумлением взглянул на Софью Петровну и утвердительно кивнул. Пока Софья Петровна хлопотала на кухне, я сидел на диване и отстранённо рассматривал стены и мебель комнаты. Я думал о Карине. Самое главное, что стало меньше неопределённости, успокаивал я себя. С этого момента я почему-то стал чувствовать себя намного уверенней и спокойней. Она помнит обо мне, и мы обязательно скоро встретимся, думал я, полностью поглощённый своими переживаниями… Мой взор бесцельно скользил по отдельным вещам, стоявшим на комоде, и по висевшим на стенах картинам, перескакивая с одного предмета на другой. Пару раз, проплывая по разноразмерным пятнам заполнивших стены комнаты, обрамлённых художественных изображений, мой взгляд спотыкался о какое-то непонятное, неведомое мне препятствие, автоматически возвращался назад, но, не находя в мутном сливающемся образе разноцветности ничего привлекающего внимание, полз дальше по узорчатым светло-зеленым обоям гостиной. Внезапно я осознал, что моё внимание обращает на себя небольшой графический рисунок. Я застыл, и вызванный в памяти фотографический слепок чёрно-белого изображения, не успев стереться в моём сознании, заставил вернуться взглядом к небольшому графическому портрету, скромно висевшему в окружении больших, чем он, живописных картин. Я хотел было подойти к рисунку, чтобы внимательнее рассмотреть его, но в этот момент в комнату вошла Софья Петровна. В руках она держала поднос с чайником, чашками и вазой, наполненной шоколадными конфетами.
― Присаживайтесь, ― сказала она и, отодвинув на край стола бумаги и книги, поставила на стол поднос.
Я послушно сел за стол, незаметно поглядывая в угол, где висел заинтересовавший меня, небольшой графический рисунок.
― А я почему-то была уверена, что вы именно сегодня придёте ко мне, ― сказала Софья Петровна.
― Почему?
― Потому что вчера позвонила Карина, ― сказала Софья Петровна, улыбнулась и пояснила многозначительно: ― Вы теперь чувствуете друг друга на расстоянии.
― Но где она сейчас? ― с отчаянием спросил я.
― Где-то за границей… Не волнуйтесь, у ней всё хорошо. Слава не допустит, чтобы с ней случилось что-то плохое.
Я задумался, отстранённо крутя маленькую чайную ложечку и разглядывая причудливый узор на ней.
― Простите, Софья Петровна, ― начал я нерешительно, ― вы доверяете вашему сыну?
Софья Петровна совсем не удивилась моему вопросу и, казалось, ожидала его.
― Да, ― быстро и уверенно ответила она, наливая в мою чашку чай.
― Вы долго его не видели, прошло двадцать лет… Он мог измениться, ― продолжил я.
Софья Петровна улыбнулась:
― Я убеждена, что Слава не может сделать ничего плохого.
― А если… если он стал другим?
― Кем бы он ни был, он остаётся моим сыном, и я верю ему. Мать нельзя обмануть, если она этого не захочет сама.
Я встал со стула:
― Вы знали, что он находился в Москве, когда я первый раз пришёл к вам… Вы встречались с ним, не так ли?
― Всё верно, ― подтвердила Софья Петровна, ничуть не смутившись. ― Он не предупреждал меня о своём появлении, не звонил. Я встретила его в гастрономе… Это было очень тяжело, но он помог мне справиться с шоком. Вы понимаете, чем было для меня его появление через двадцать лет неизвестности, когда официально он уже считался пропавшим без вести.― Софья Петровна перевела дух, справившись с волнением. ― Он сказал мне, что стал богат и независим, что приехал за Кариной. Слава предупредил меня, что его преследуют спецслужбы и что за всеми его бывшими знакомыми установлено негласное наблюдение. Он просил моей помощи, и я помогла ему.
― Как?
Софья Петровна посмотрела на меня:
― Он хотел оставить вам сообщение и сделал это через меня.
― Портрет Есенина! ― догадался я.
― Совершенно верно, ― невозмутимо сказала Софья Петровна. ― И, видимо, это сработало, раз вы всё-таки нашли моего сына... Честно говоря, эта затея с Есениным меня удивила, Славе среди поэтов начала прошлого века всегда больше нравился Николай Гумилёв (Слава был таким же неисправимым мечтателем), но, полагаю, здесь крылся неведомый мне, особый смысл… Руслан, вы нужны ему, и он за вами ещё вернётся.
Голова отяжелела. Я потёр ладонью лоб, мысли кружились беспорядочным вихрем и, организуясь, образовывали вполне ясную причинно-следственную линию, подтверждающую все мои самые странные и невероятные подозрения. Мой невидящий взгляд лихорадочно блуждал по комнате, пока вновь не споткнулся о маленький чёрно-белый рисунок, окружённый большими красочными полотнами в массивных рамках. Повинуясь слепому внутреннему желанию, я подошёл поближе к графической работе и замер, поражённый увиденным.
Это был портрет молодого человека. Восточное лицо, длинные прямые волосы, чёрные глаза и… необъяснимо притягательная, играющая улыбка на устах. Всё было поразительно точно и совершенно схоже с картиной моего сна. Сомнений не оставалось! Это был мой ночной гость, тот самый Адонирам! Тень демона непостижимым образом материализовалась в рисунке, став осязаемым воплощением моего сновидения... Он был здесь, он был передо мной, он смотрел на меня и улыбался, застыв в неподвижности вечного момента. Я остолбенел, не в силах оторвать свой взгляд от этой улыбки.
― Кто?.. ― поражённо пробормотал я. ― Кто нарисовал это?
― Вам нравится? ― Софья Петровна с гордостью посмотрела на рисунок, потом на меня. ― Раньше здесь не было этого портрета. Я повесила его всего несколько дней назад… Это нарисовал Слава и подарил мне во время нашей последней встречи. Он вообще очень хорошо всегда рисовал… Замечательный рисунок, не правда ли?.. ― Софья Петровна улыбнулась. ― И он его весьма оригинально назвал.
Я посмотрел в правый угол изображения. Там торопливым угловатым почерком было написано… «Автопортрет».

Глава 29

Говорят, одиночество – это болезнь, которая с годами, если с ней не бороться, становится неизлечима и поражает самое главное в человеке, его разум. Для меня одиночество стало лекарством от ясной практичности окружавшей действительности, недоверие к которой с каждым днём только усиливалось. Я уволился с работы и хотел было забросить диссертацию, но последнее мне сделать не удалось. Чтобы не перегореть разумом во время своего добровольного заточения, я должен был хоть на что-то отвлекаться в своём ежедневном ожидании неизвестного. Только поэтому я снова вернулся к диссертации и с азартом окунулся в мир средневекового мышления и быта. День мой был разлинован нехитрым распорядком: утром я уезжал в библиотеку, днём возвращался домой и работал над текстом диссертации, до позднего вечера стуча клавишами старого ноутбука. Редкие звонки моих немногочисленных приятелей и знакомых с дежурными вопросами и предложениями скорее раздражали, чем радовали. Я терялся в однообразности бессмысленных разговоров, которые были так далеки от моих мыслей и моих ожиданий, и потому отвечал на стандартные замечания кратко и с еле скрываемой внутренней досадой и непривычным стеснением. Именно поэтому, наверное, мой телефон скоро совсем замолчал, что меня совсем не огорчало, а, скорее, даже наоборот, радовало. Я ждал с нетерпением ночь, надеясь увидеть удивительное лицо улыбающегося демона. Мне казалось, он должен обязательно появиться вновь, чтобы разрушить сгустившуюся вокруг меня неизвестность и оставить некий всё объясняющий знак. Но, видимо, посчитав свою задачу выполненной, он так ни разу больше и не явился мне во сне.
Наступил тот день, когда организованные в слова и предложения чёрные знаки на белом фоне приобрели, наконец, желаемую целостность и завершённость. С удовлетворением и одновременно сожалением поставив последнюю точку, я выключил компьютер, подошёл к окну и посмотрел на улицу.
Подходил к концу первый месяц нового года. Зимняя ночь. Двор, погружённый в тишину и накрытый плотным покрывалом белого снега, был абсолютно пустынен. При полном безветрии, поблёскивая в свете жёлто-белых фонарей, сбившиеся, путаные ряды пушистых снежинок не спеша и плавно опускались на землю, укутывая сонное тело города. Почему-то именно сейчас я очень захотел увидеть моего старого знакомого, высокого курильщика, некогда с завидной регулярностью появлявшегося в ночи. Но прошло уже более полугода, когда я последний раз увидел его силуэт на детской площадке летним вечером на улице Удальцова. Я долго стоял у окна, вглядываясь в темноту, но никакое движение не нарушало торжественно застывшую чёрно-белую ночь. Я так и не увидел ни тени высокой фигуры, ни мерцающего огонька зажжённой сигареты в зимней ночной пустоте двора.
Работа над диссертацией была завершена. Теперь я должен был выполнить данное когда-то себе обещание. Купив бутылку водки, я рано утром отправился на одно из подмосковных кладбищ. Долго бродя по заснеженным тропинкам, за высокой железной оградкой я всё-таки нашёл могилу Алексея Яковлева, того самого лейтенанта ФСБ, с которым мы некогда на конспиративной квартире играли в шахматы. На ограде ещё висели потрёпанные траурные ленточки, на одной из них была видна полуистёршаяся надпись, золотым по красному – «от коллег по работе»… По русскому обычаю я налил стакан водки, поставил его на гранитную плиту, выпил сам и попросил у Алексея прощения. Это был первый человек в моём списке, перед которым я считал себя в неоплатном долгу.
Второй покоился на заснеженном кладбище в Белгороде. Следующим утром я уже сидел на скамейке около его могилы и глядел на маленькую фотографию в овальной оправе, прибитую к деревянному кресту. С этой фотографии на меня спокойно и чуть насмешливо смотрел лохмач и балагур, друг, у которого я учился быть жизнерадостным и открытым. Прости и спи спокойно, Серёжка Верхов…
На маленьком кладбище близ небольшого калмыцкого посёлка было холодно и ветрено. Пронизывающий степной ветер заставлял бешено дребезжать маленькие колокольчики, с непонятной для меня целью развешанные на некоторых оградах. В вихревой пляске зимней запорошенной степи они заливисто и беспорядочно бренчали, растекаясь по территории кладбища потусторонним звоном. Кладбище было похоже на игрушечный городок мёртвых, неожиданным образом выросший посреди голой степи, где, обнесённые низкими оградками и заметённые снегом, были раскиданы холмики могил. К одному из таких снежных холмиков и подвёл меня местный парень-калмык, который за умеренную плату согласился проводить меня до кладбища. Он ёжился от холода, притоптывал и нетерпеливо посматривал на меня, когда я с непокрытой головой, замерев, долго и неподвижно стоял перед могилой человека, давшего мне ещё один шанс на жизнь... Джангар Очиров. Теперь я навсегда запомню имя и фамилию молчаливого, замкнутого калмыка… Спасибо, мой дорогой Бурят, за право на будущее…
Почему случилось так, а не иначе? Почему они погибли, а я остался жив? Невозможно, чтобы эти жертвы были напрасны.
Если я всё рассчитал правильно, наша встреча с Полуяновым должна была произойти в конце марта или не произойти никогда. Оставалось только ждать…

Он позвонил рано утром первого апреля. Я проснулся и подошёл к телефону.
― Доброе утро, Руслан, ― услышал я вырвавшийся из другой, параллельной жизни голос Полуянова. ― Извините, что разбудил… Нам надо встретиться.
Оцепенение на мгновение охватило меня.
― Где и когда? ― проглотив комок в горле, спросил я.
― В двенадцать часов, в сквере на Самотёчной улице… Вам удобно?
― Да.
― До встречи. ― В трубке раздались короткие гудки, но я ещё несколько секунд стоял недвижимый, по инерции крепко сжимая в руке телефонную трубку.
Без пятнадцати двенадцать я стоял около входа в сквер. На обочине, припаркованный около тротуара, стоял закрытый автофургон «газель». Среди многих машин, находившихся рядом и в отдалении, я почему-то обратил внимание именно на него. Проходя мимо, я внимательно посмотрел на шофёра – тот тоже не спускал с меня своих глаз. На секунду я даже остановился, нагло разглядывая водителя, но тот вдруг смущённо отвернулся и стал с наигранным равнодушием смотреть куда-то в сторону. Я медленно пошёл дальше. Без сомнения, за мной следили… Полуянов! Я выведу их на Полуянова, пронеслось у меня в голове. Я прошёл мимо машины и опять остановился, пытаясь решить, что делать дальше: идти на встречу или повернуть обратно. Вдруг где-то за спиной щёлкнула и резко открылась дверь фургона. Я повернулся. Передо мной стоял Сарычев.
― Привет, ― весело сказал он.
― Привет, ― ответил я удивлённым эхом.
― Как дела? ― дежурно поинтересовался подполковник, чтобы заполнить неловкую паузу, а потом перейти к делу.
― Хорошо.
Сарычев неуклюже потоптался на месте, поглядывая по сторонам.
― Ну, ты понимаешь, мы здесь не просто так прохлаждаемся, ― наконец объявил он.
― Ты за ним приехал? ― спросил я, понимая, что Сарычев прекрасно осознаёт, о ком идёт речь.
― Нет. Не бойся, Полуянов мне больше не нужен, ― поспешил уверить меня Сарычев. ― Понимаешь… ― протянул он, желая что-то объяснить, но вдруг остановился и решительно произнёс: ― Короче, тебя там ждут… Потом поболтаем.
Я стоял в нерешительности. Сарычев улыбнулся.
― Иди, тебя ждут, ― повторил он. ― И ничего не бойся.
Я сделал несколько шагов и повернулся. Сарычев стоял, засунув руки в карманы куртки, и смотрел на меня. Он махнул рукой, показывая, что надо идти, и снова улыбнулся спокойно, открыто. Я ему доверял, и потому я пошёл дальше.
Сквер был тих и пустынен. Людей практически не было. Только пара молодых мам с колясками весело щебетали о чём-то, стоя около входа в сквер. Я медленно побрёл по центральной аллее. На небе не было ни облачка, слегка, только начиная пробовать свою нарастающую силу, припекало непривычно яркое после зимы весеннее солнышко. Я грустно щурился на него и глубоко вдыхал тёплый воздух, ощущая странную молчаливую беспричинную радость… Скоро всё наконец решится, убеждал себя я. Голые деревья разрезали прозрачный весенний парковый вид тонкими, замысловатыми ниточками ветвей. Они представлялись мне причудливым продолжением чёрной земли, которая местами была ещё покрыта грязным серым снегом. Наступала весна. Через две-три недели появится первая липкая зелень, и природа, завершив очередной круговорот, начнёт новую жизнь. Может, в эту весну начнётся и моя новая жизнь?
Дойдя почти до центра сквера, недалеко от пересечения аллей я заметил две одинокие мужские фигуры, расположившиеся посреди небольшой детской площадки. Один мужчина, засунув руки в карманы дорогого бежевого пальто, прислонился спиной к железной, пёстро крашенной, лесенке, другой стоял напротив, одной рукой в задумчивости медленно раскачивая низкие качели. Вокруг них суетились многочисленные голуби и воробьи. Мужчины стояли и кормили птиц хлебом, о чём-то дружелюбно и рассеянно общались. Складывалось впечатление, что это были очень хорошие старые знакомые, знавшие друг друга не одно десятилетие и расслабленно болтавшие с целью заполнить лёгким разговором вдруг образовавшееся пустое время ожидания. Я шёл медленно, не спуская с них глаз, они же стояли ко мне спиной и, занятые свободной дружеской беседой, казалось, не видели, что я к ним приближаюсь.
Одним из мужчин был Полуянов. Я узнал его, подойдя чуть ближе; второй, сухой и высокий, в сером потрёпанном пальто, на первый взгляд мне был не знаком. Так мне сначала показалось… Пока он вдруг не вытащил пачку сигарет и не закурил… Я замер. Мужчина повернулся ко мне вполоборота. Вспыхнул маленький огонёк, и сизый дым, вырвавшись изо рта, тут же исчез, растворившись в весеннем воздухе сквера… Я стоял как заворожённый, мои ноги дрогнули и ослабли, стали будто ватные. Да, это был он, мой таинственный курильщик из переулка… Он повернул голову и посмотрел на меня. Я увидел его прямой нос, серые с синевой впалые щёки и большие глаза, тёмные, окаменевшие, пронзительно печальные – они словно застыли, без особого интереса и любопытства смотрели на меня, погружённые во что-то вечное, глубокое, неподвижное в своей постоянности. Тут уже и Полуянов заметил меня. Он широко улыбнулся и приветственно махнул мне рукой, подзывая к себе. Курильщик что-то тихо и отрывисто сказал Полуянову, видимо, попрощавшись, развернулся к нему спиной и, медленно перекидывая, как цапля, свои длинные сухие ноги, пошёл куда-то вверх по аллее, так больше и не обернувшись.
Полуянов приветливо поздоровался, внимательно оглядел меня и предложил сесть на ближайшую скамейку.
― Рад видеть вас, Руслан, ― радостно сказал он.
― Здесь Сарычев, ― счёл необходимым сразу же предупредить я.
Полуянов лишь торжествующе улыбнулся:
― Сарычев здесь, чтобы охранять нас. Я попросил его об этом, ― пояснил он. ― Ведь он наш друг.
― Наш? ― удивлённо переспросил я.
― Да, мой и ваш, то есть наш.
― Так мы с вами вместе? ― поинтересовался я.
― Да, у нас теперь нет выбора, ― пожав плечами, странно ответил Полуянов, ― и я даже рад этому обстоятельству. ― Полуянов вытащил из кармана пальто пачку с сигаретами, но, повертев её в руках, решительно убрал обратно. ― Руслан, я в курсе всего, что с вами произошло после того, как мы смогли покинуть квартиру Селиной… И я виню себя за то, что не успел уберечь вас. Поймите, мне надо было в первую очередь позаботиться о своей дочери... Карина не хотела покидать квартиру без вас. Мне пришлось даже её обмануть: я сказал, что вы ждёте нас в условленном месте…
― Как она? ― спросил я сдавленно.
― С ней всё хорошо, ― ответил Полуянов. ― Не беспокойтесь. Сейчас Карина чувствует себя хорошо... Только вот сильно скучает.
― Зачем вы вернулись?
― Я приехал за вами, Руслан. ― Полуянов поправил свою молочного цвета кожаную перчатку и повторил: ― Я приехал за вами.
Наступила пауза.
― Кто вы? ― Мой голос дрогнул, и я с опаской посмотрел в зелёные глаза Полуянова.
― Вы знаете, кто я… ― уверенно сказал Полуянов. ― Это видно по вашим глазам.
― Вы… ― Это было трудно, я запнулся, понимая, что с точки зрения здравого смысла сейчас скажу несусветную глупость. ― Вы и есть тот самый демон Асмодей?.. А, может, вас следовало бы называть Морольфом или Китоврасом? Или всё-таки лучше – Адонирам?.. Сколько у вас имён?
― Если вам нужно моё имя, дорогой Руслан, зовите меня Вячеславом Полуяновым. Мне так проще и привычнее… За двадцать один год я уже сроднился с этим именем.
― Двадцать один год, ― задумчиво повторил я. ― Тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Год знакомства молодого советского учёного Полуянова и старого английского профессора Хилла… Значит, именно тогда Асмодей последний раз поменял свою человеческую оболочку.
― А вы проницательны, дорогой Руслан, ― проговорил Полуянов. ― Помните, как у Гумилёва в его «Огненном столпе»: «Только змеи сбрасывают кожи, чтоб душа старела и росла»... Да, именно в восемьдесят третьем году бессмертная змея Асмодея поменяла кожу, перебравшись из старого английского профессора в юного советского историка… Хочу сразу предупредить - не понимайте это банально и трагично в духе неразумных лубочных ужасов с их тягой к красочному инфернальному изображению. Дух демона не может перебраться из одной телесной оболочки в другую без прямого и искреннего разрешения человеческой души. Полуянов, то есть… я, был не против этого эксперимента. В результате этого процесса, если позволительно так это назвать, человеческая душа, индивидуальность, не исчезает, она дополняется неким «вторым я», обладающим особыми способностями и опытом. Симбиоз конкретного существования и вечного – удивительное сочетание, которое нельзя никак объяснить, а можно только почувствовать… Так что, Вячеслав Полуянов совсем не исчез, не исчезли его желания и настроения, его память, чувства и привязанности. Просто он разделил свою оболочку с бессмертным духом и стал не только человеком, но и демоном.
Я отстранился и посмотрел на сидящего передо мной улыбчивого зеленоглазого мужчину в строгом дорогом пальто:
― Я не верю… ― замотал я головой. ― Это страшный сон наяву… Абсурд!..
― Не волнуйтесь, Руслан, ― попытался успокоить меня Полуянов, ― и, главное, не придавайте всему грубого отталкивающего и пугающего сверхъестественного смысла. Отношения человечества с другими нечеловеческими сущностями более естественны, чем кажутся на первый взгляд… Да, я тот, кого люди называют демоном, джинном, дэвом, бесом, чёртом, если вам так привычнее… Да, я обладаю иной природой, а точнее сказать, я обладаю двойной природой – человеческой и демонической. Но я, так же как и любой человек, ограничен в своих желаниях и возможностях. Единственное моё преимущество – это память, аккумулировавшая опыт человеческих поколений. Именно это помогает мне существовать на Земле и быть чуть предусмотрительней в холодном разумном расчёте земного существования. У нас, демонов, нет ничего такого, что люди в страхе склонны приписывать нам из отличительных внешних признаков: нет хвоста и рогов, длинных когтей, зубастой пасти, раздирающей человеческую плоть и душу. Мы, демоны, - не сверхлюди, мы – просто другие, и земная жизнь для нас есть игра с вечностью, которой мы наказаны… Не пытайтесь это понять – как и в случае с новыми теориями пространства и времени, человечество, ограниченное определённой системой координат, ещё не нашло реальных способов осознания факта существования других сущностей. Принимайте моё демоническое существование как данность. Это освободит вас от излишних ущербных переживаний и размышлений. Да, я есть, я такой, какой есть, и такой я не один. Это факт…― Полуянов умолк на секунду, пытаясь определить мою реакцию на его слова. ― Не хочу читать вам лекцию по сравнительной теологии и демонологии – сейчас нет для этого времени, но кое-какие моменты стоит вам объяснить, хотя вы, уверен, в том или ином варианте слышали об этом… ― Полуянов опять замолчал. ― Вы наверняка уже видели, и не раз, моего сегодняшнего собеседника.
― Кто этот человек? ― спросил я.
― Это не человек, ― спокойно ответил Полуянов. ― Это архангел Рафаил.
Жар внезапного беспокойства охватил меня, мне стало душно, и я, расстегнув верхние пуговицы своей куртки, нервно сцепил руки и проговорил:
― Книга Товита... Архангел Рафаил спас добродетельного Товию, решившего жениться на некой Сарре, от злобной ревности Асмодея. Курением из сердца рыбы и её печени Рафаил изгнал Асмодея и спас Товию.
Полуянов звонко рассмеялся.
― С тех пор я терпеть не могу рыбу! ― воскликнул он на удивление весело. ― Изначальная природа у нас с Рафаилом была одна. Но положение и роли, в силу сложившихся обстоятельств, у нас разные… Всё началось во время Великого Мятежа, когда часть ангелов во главе с Люцифером решила свергнуть Бога. Между прочим, сверхъестественное событийное эхо этого мятежа и великого противостояния сохранилось практически во всех мифах… Я оказался в рядах мятежников, мы проиграли. Наказание было сурово и справедливо. По воле Бога мы были навсегда заброшены на Землю и призваны существовать на ней вечно, сохраняя историческую память о своём поражении; в светлом Божьем царстве для нас места уже не было… Вечная жизнь меняющей тела бессмертной субстанции для кого-то может показаться верхом желания, но, поверьте мне, земная темница духа больше похожа на ад, нежели рай… Но, знаете ли, на Земле тоже можно недурно устроиться, тем более если у тебя нечеловеческая природа, огромный опыт земной жизни и вполне естественное и понятное людям желание власти над другими. А самая сладкая из всех форм власти – это тайная власть! Управлять другими так, чтобы они не сознавали, что ими управляют, – не в этом ли наивысшее наслаждение настоящего земного владыки? Знать, что твоей воле подчинены люди, которые в желании вполне земных материальных благ принимают твои правила игры в жизнь, утверждая их справедливыми и единственно возможными, – не это ли удовольствие невидимого кукловода, нитями неведомой судьбы заставляющего двигаться своих марионеток?
Демон искушает человека. Движение зла похоже на движение змеи - плавное, медленное, завораживающее, манящее своей успокоенностью, простотой и естественностью. Змей проникает в душу и тихо живёт там, пьёт жизненные соки, свернувшись миролюбиво калачиком и заставляя человека играть по своим правилам. А человек слаб - зло ведь всегда легче делать, чем совершать добро. И тем более, легче делать зло, прикрывая его лживыми добрыми намерениями. В этом демон намного сильнее человека.
Тем не менее, Бог позаботился о равновесии интересов демонов и людей. Он дал в руки слабейшего оружие защиты. У поверженного Люцифера архангел Михаил выбил из короны его любимый изумрудный камень, а Бог на нём начертал своё истинное имя. С тех пор появился камень с именем Бога, который позволял повелевать демонами. Этот факт нашёл своё отражение во многих источниках. Прямые ссылки или отголоски его существования можно найти в большинстве мифологических традиций человеческой культуры. Индийский Чинтамани, горюч камень русских былин, Грааль Эшенбаха, философский камень алхимиков и прочее, прочее, прочее. Всякий магический камень в разных традициях сулил его владельцу власть через обладание им. Но на деле власть эта могла быть осуществлена только избранными людьми, передающими эту уникальную способность своему первенцу из поколения в поколение… Спросите меня, какова технология, и почему происходит именно так, а не иначе, отвечу: не знаю. Это придумал Он. ― Полуянов показал пальцем вверх. ― А чем Он руководствовался, знает только Он сам. ― Полуянов печально улыбнулся. ― Повелителем был и царь Соломон. Легенда довольно точно передала наш с ним, так сказать, конфликт. В той земной жизни я был Адонирамом, братом царя… Впрочем, эта история уже достаточно освещена нами. ― Полуянов вздохнул. ― Повелителей камня изначально было совсем немало среди людей, но со временем связи поколений рушились - не каждому старшему ребёнку в семье Повелителей удавалось оставить после себя наследника или наследницу, и тогда линия связи поколений прерывалась. И в настоящее время на Земле осталось порядка сотни людей, которые ещё способны реализовать свою способность Повелителей камня. ― Полуянов устремил на меня долгий, испытующий взгляд. ― А теперь пришло время рассказать вам одну очень интересную и занимательную историю. Когда-то очень давно, а именно в 1244 году, в год падения последней альбигойской цитадели, крепости Монсегюр (надеюсь, вы уже привыкли к тому, что время для меня понятие относительное), я встретился с неким бароном П. Именно так представился этот человек, не желая выдавать своего настоящего имени. Он был файдитом, лишенцем, человеком, которого французский король лишил прав на родовой феод. Окситанец, бывший вассал графа де Фуа, он был лишён своей земли и своего титула. Французы захватили его замок и сожгли, земли отдали одному французскому барону, бывшему соратнику Симона де Монфора, покорителя Лангедока и истребителя альбигойской ереси. Это было не редкостью в те времена. Таких лишенцев, как барон П., тогда было очень много. Они образовывали партизанские отряды и воевали против французов. Их фанатизм и жестокость могла сравниться разве лишь с жестокостью и фанатизмом самых отчаянных крестоносцев, которые залили некогда благодатный и свободный край кровью… Я встретил барона, когда тот остался один, все его товарищи по оружию погибли. ― Полуянов усмехнулся. ― Бог хранит избранных, это я заметил… Когда я увидел этого человека, я сразу почувствовал его силу – любой демон всегда узнает Повелителя. Барон П. направлялся в Каталонию, где хотел вступить в ряды ордена Храма. Он знал, что храмовники принимали в свои ряды всех, даже дворян-файдитов. Лучшей защиты для себя в то время он найти не смог бы. Мы беседовали с ним всю ночь, а наутро он уехал… Позднее я хотел найти барона П., спрашивая промолодого рыцаря-файдита в замках храмовников, но тамплиеры ревностно хранили тайну имени и местонахождение своих рыцарей-монахов... Тогда я уехал в Лангедок и попытался узнать о бароне П. побольше там. После долгих поисков мне удалось узнать, что мой ночной собеседник был единственным сыном и наследником барона Ги де Перибю, погибшего в бою с крестоносцами. Я видел разрушенный замок, родовое гнездо Перибю, я встречался с людьми, знавшими молодого барона, но мне так и не удалось выйти на его след. И так как барон должен был стать монахом, я решил, что его линия Повелителей камня, вероятнее всего, должна была на нём и прерваться. Я прекратил всякие поиски, посчитав их бесперспективными… Только много позднее, уже в этой своей жизни в образе Полуянова, из письма канцлера Ногаре и послания Святослава Ракицкого я узнал, что наследники барона П. не только были, но и прекрасно осознавали в прошлом, кем они являются на самом деле и для чего им нужен перстень Соломона. ― Полуянов замолчал на секунду. ― Работая в европейских архивах, я наконец напал на след фамилии Перибю. Моё расследование привело меня обратно в Россию… к вам, мой дорогой Руслан Кондратьев…
Полуянов откровенно и с любопытством изучал меня своим неподвижным зелёным взглядом. Несмотря на припекавшее весеннее солнышко, мне стало вдруг холодно, по телу пробежал мелкий озноб, я поправил шарф и запихал руки в карманы куртки.
― Стоит объяснять, почему вы, Руслан, стали мне так интересны? ― спросил Полуянов.
― Потому что я сейчас и есть тот самый барон П., ― прошептал я.
― Именно так! ― оживлённо воскликнул Полуянов. ― Вы – Повелитель магического перстня подчинения зла! Могущество любого демона разобьётся о скалу вашей воли и превратится в силу, работающую на ваше желание, если в руках у вас окажется перстень… ― Полуянов замялся. ― Но, правильнее сказать, вы были Повелителем, потому что вы уже не последний первенец в своём роду…
― Карина родила?! ― В нервном возбуждении я быстро вскочил со скамейки.
― Да. ― Полуянов расплылся в довольной улыбке. ― Девочка. Вес – три двести, рост - пятьдесят один сантиметр.
― Когда?!
― Неделю назад. 21 марта.
― Где она?
― С ней всё хорошо, Руслан, не беспокойтесь.
― Я хочу видеть её!...Я хочу видеть их!
Полуянов опять улыбнулся:
― Это вы ещё успеете. Но сначала нам необходимо поставить все точки на «i».
― Скажите, как она её назвала?
― Пока, к сожалению, у девочки нет имени, ― ответил Полуянов. ― Карина очень хотела, чтобы в этом важном деле поучаствовал и папа дочки. ― Полуянов красноречиво посмотрел на меня.
Силы оставили меня, я устало опустился на скамейку.
― Буду с вами откровенен, ― сказал Полуянов. ― Мне нужен был и перстень Соломона, и вы… Ваша встреча с моей дочерью, скажем прямо, не была абсолютно случайной. Случайным оказалось то, что у вас и у неё был общий знакомый – Сергей Верхов. И совсем большой удачей стало то, что вы были знакомы с моим дядей, Стефаном Ракицким. Идея с телевизионной передачей о тамплиерах, кстати, – тоже моё предложение. Эта тема должна была заинтересовать вас, что, в общем-то, и произошло… Не скрою, мне от вас нужен был, в первую очередь, наследник. И теперь, - о чудо! - это произошло. Я, демон Асмодей, стал дедушкой Повелителя демонов! ― Полуянов громко рассмеялся. ― Не правда ли, забавная шутка?
Мои кулаки непроизвольно сжались, я зло посмотрел на этого откровенно потешающегося надо мной беса. Улыбка исчезла с лица Полуянова, и он попытался меня успокоить:
― Только, Руслан, не считайте меня злым и коварным циником. Я вынужден был действовать именно так, чтобы обезопасить себя и исполнить задуманное. И сейчас я с вами абсолютно откровенен.
― Что же произошло с перстнем Соломона? ― глухо спросил я, стиснув зубы. ― Он действительно был в Москве?
― Конечно! ― воскликнул Полуянов. ― И всё, что я раньше вам рассказывал о перстне и происходивших вокруг него событиях - практически всё это было абсолютной правдой. Я был с вами максимально откровенен. Я выдумал только одну небольшую деталь – имя заказчика Бартли. Его зовут не Уильям Флором. Я придумал это имя, связал его с таинственным бароном П. и тайной организацией посвящённых в ордене Храма. Я сделал это, чтобы ещё больше заинтриговать вас. На самом деле имя истинного заказчика мне до сих пор неизвестно… Даже демоны не могут знать всё.
― А как же Джеймс Лоуренс? ― спросил я.
― О, вижу, вы без дела не сидели! Вам удалось разговорить нашего дорогого Стефана Петровича! ― воскликнул Полуянов. ― Но хочу вас огорчить. Как вы понимаете, ещё в бытность свою профессором Хиллом, мне довелось быть учителем Джеймса Лоуренса, и я успел узнать его очень хорошо. Я со всей объективностью могу оценивать способности этого человека. С сожалением должен сообщить, что он никак не похож нагения тайного заговора, замыслившего многоходовую комбинацию. Да и денежных средств у него вряд ли хватило бы на организацию подобного рода операции. Подозреваю, что он простой исполнитель чужой воли так же, как и остальные участники нашего представления. Бартли, Пахомов и Рыбаков были лишь пешками в серьёзной игре. Они даже не знали истинную ценность перстня, предполагая, что заказчики платят хорошие деньги лишь за исторический раритет. За исполнителями стояли те, кто знал, для чего нужен камень.
― Значит, Джеймс Лоуренс всё-таки может вывести на истинных заказчиков?
― Не может, а мог… ― поправил меня Полуянов и пояснил: ― Он погиб в июле прошлого года… Автомобильная катастрофа.
― Кто же те, кто так сильно хотел заполучить перстень?.. Другие демоны?
Полуянов неопределённо пожал плечами:
― То, что комбинацию с Бартли задумал один из могущественных демонов, для меня несомненно. Но, кто стоит на конце этой цепочки, мне неизвестно. И я бы сам очень хотел это узнать…
― Но где же всё-таки находился перстень Соломона? ― спросил я.
― Там, где мы его и искали.
― Перстень Соломона был у Селиных?! ― вскричал я.
― Да, ― невозмутимо ответил Полуянов. ― И я искал его вместе со всеми, пытаясь, как и Пахомов, и Бартли, и вы с Сарычевым, найти ключ, спрятанный в письмах. Только я нашёл перстень без писем и намного раньше. А помогла мне случайность…
― Какая?!
― Помните, я говорил вам, что перстень в руках простых людей может вызывать воспоминания его Повелителей?
На секунду я опешил, вспомнив графический рисунок замка в Доме художника на Крымском Валу.
― Я понял… ― пробормотал я. ― Замок Перибю…
― Всё правильно, ― подтвердил Полуянов. ― Когда я встречался с Кариной во Франции, я подарил ей акварель с видом Перибю, которую написал сам… Представляете, каково было моё удивление, когда Карина уже в Москве рассказала мне, что вы с ней видели абсолютно точный до деталей графический рисунок замка Перибю, сделанный каким-то Румянцевым! Я решил проверить. Если этот человек не был на развалинах родового замка барона П., значит…
― …значит, он рисовал картину, срисовывая образ сна, возникшего под влиянием силы камня.
― Именно так, ― кивнул Полуянов. ― Я побывал на квартире Румянцева-Селиной намного раньше вас, ещё до нашей встречи и нашёл перстень. Остальное было делом техники. Анастасия Ковалёва изготовила копию перстня по моей просьбе, и я подкинул фальшивку в диван, когда оказался там во второй раз, уже вместе с вами.
― Так просто… ― обескуражено пробормотал я.
― Странным образом и на этот раз случай оказался на моей стороне, ― сказал Полуянов. ― К тому же, Руслан, вы понимаете, я не мог допустить, чтобы перстень попал в руки Сарычева и, тем более, в ваши руки. Любой Повелитель, заполучив перстень, обязательно почувствует свою силу, а тогда… тогда первую скрипку в этой партии играл бы уже не я, а вы, мой дорогой Руслан.
― Стало быть, перстень у вас? ― спросил я.
― Конечно, он у меня, ― невозмутимо, будто по-другому и быть не могло, подтвердил Полуянов. ― И ждёт того времени, когда новый Повелитель с умом распорядится им.
― Он сейчас с вами? ― наивно поинтересовался я.
― Естественно, нет, ― Полуянов оскалил зубы в ухмылке.
Я поднял свою голову вверх и, закрыв глаза, повернул лицо к солнцу. Солнечный ветер как будто умыл моё лицо, смахнув с него усталую и подозрительную неопределённость прошлого. Удивительно, но теперь, впервые за долгие месяцы неразумных гаданий и тягостного ожидания, на душе стало как-то по-особенному спокойно и безмятежно. Сейчас я знал практически всё, и, несмотря на всю сказочность и парадоксальность ситуации, теперь она мне была понятна. Наступил момент, когда последние кусочки чудной мозаики нашли своё место, образовав законченное панно. Я получил то, что жаждал получить, намеренно заключая себя в темницу одиночества, - я получил завершённость изображения. И пусть эта картина реальности была с точки зрения прагматического рассудка кричаще неразумна и мистична, я доверял ей так же, как доверял сейчас рассказу сидящего рядом со мной Полуянова - неизвестно, демону в обличие человека или человеку с душой демона. Рисуемая картина, несмотря на всю свою фантастичность, была логически самодостаточна, она жила по своим внутренним законам. И тут уже было совсем не важно, верю ли я в новую реальность или нет, принимаю её или отрицаю, - я уже стал её неотъемлемой частью и, может быть даже, прошлым. Вихрь случайности сделал меня пешкой в чужой шахматной партии, и я, повинуясь тайному замыслу, упорно двигался вперёд, пересекая чёрно-белое поле. Мной могли пожертвовать в любой момент, но, видно, это не входило в планы игроков. Пешка остановилась на предпоследней клетке, так и не став ферзём. Партия закончилась? А возможно, была просто отложена?..
Полуянов нетерпеливо кашлянул, я открыл глаза.
― Забавно, ― отстранённо проговорил я, уставившись прямо перед собой в пустом безразличии стеклянного взгляда. ― Мир стал другим, а вокруг ничего не изменилось.
― С миром ничего не произошло, ― сказал Полуянов. ― Просто вы сейчас сняли очки.
― Одного не пойму, ― произнёс я, устало потупив свой взор. ― Теперь у вас есть всё, что вы хотели. Почему вы вернулись обратно и всё мне рассказали? В чём тут смысл?.. Зачем вам я теперь, когда уже не могу обладать никакой силой Повелителя?
Полуянов резким движением руки стряхнул со своего пальто отвалившийся от скамейки маленький сухой кусочек белой прошлогодней краски.
― Во-первых, у моей внучки должен быть отец, ― сказал он, автоматическим движением снова поправляя на руке светлую кожаную перчатку. ― Во-вторых, как это ни странно и нарочито сентиментально звучит из моих уст, Карина, моя дочь, вас любит, а я, как отец, не могу не желать своей дочери счастья.… И в-третьих, ― Полуянов грустно вздохнул, ― это условие моей сделки.
― С кем?
― С ними… ― Полуянов махнул головой в сторону аллеи, по которой несколько минут назад ушла в неизвестность длинная фигура архангела Рафаила в сером поношенном пальто.
― Вы, демон Асмодей, заключили соглашение с ангелами?! ― Чтобы сегодня я ни услышал, но последняя новость была для меня самой фантастической, абсолютно не укладывающейся даже в рамки мистического мышления.
― Именно так, ― ответил Полуянов.
― И в чём же состоит предмет этого странного соглашения?
― Я должен сохранить сам камень и сберечь нового Повелителя камня, вашу дочь.
Я вскочил с места.
― Сберечь от кого… ― я побелел от испуга, ― или сохранить для чего?!
― Уберечь от зла и сохранить для добра, ― спокойно сказал Полуянов.
― И вы, демон Асмодей, говорите о добре?! ― нервно воскликнул я.
― Присядьте, Руслан. Нам не следует привлекать к себе лишнего внимания. ― Полуянов оглянулся, и я, по инерции сделав то же самое движение, заметил, как проходившая недалеко от нашей скамейки молодая женщина с коляской с тревогой посмотрела на нас. Я сел обратно на скамейку.
― Вы совершенно правы, Руслан, ― продолжил говорить Полуянов, когда мама с ребёнком отошли чуть дальше. ― Демон не должен и не может делать добро. Его страсть – это власть над другими, власть ради самой власти, и даже не ради благ, приобретаемых благодаря её силе. А главное оружие достижения власти – это ложь. С точки зрения демона я сейчас совершаю огромную ошибку - я говорю вам правду. Но я не могу сейчас вас обманывать. Ситуация слишком опасная. Все бесы ополчились против меня. ― Полуянов усмехнулся. ― Раньше я был одним из многих и даже не входил в круг приближённых к хозяину первых бесов, которые владеют миром; теперь я изгой. Долгое время я довольствовался ролью саркастического наблюдателя, циника и нигилиста, ниспровергателя абсолютов и безжалостного, злого критика человеческих пороков. Таким я и вошёл в историю под именем Морольфа и Асмодея - этакий злой шут при дворе доброго, но доверчивого короля…
Но я устал от своей ярости, которая иссушила мой дух за долгие годы земных странствий. Я хочу вернуться в ряды обыкновенных грешников и быть судимым заново, я хочу превратиться в обыкновенного человека и получить освобождение от земного срока… ― Полуянов вздохнул. ― Но это не так просто сделать. Я должен делом доказать, что покинул ряды демонов зла. ― Полуянов вдруг громко рассмеялся, заметив, как я немного отстранился от него. ― О, я понимаю, что всё это звучит очень забавно! Новая потусторонняя реальность, черти, ангелы – этот каток мистики кого угодно раздавит своим весом. А тут ещё феномен раскаявшегося беса! Прелюбопытнейшая ситуация! С точки зрения нормального человека это похоже на диагноз, а не на откровение… Всё это так. Вам, безусловно, очень трудно понять и принять то, что я вам говорю. Но я прошу мне поверить.
― Почему я должен вам верить?
― Потому что у вас практически нет выбора, мой дорогой Руслан, ― хитро прищурившись, ответил Полуянов. ― Повторюсь, человек – слабое существо. И самое страшное для него – это ситуация разумного и ответственного выбора. Не будучи уверенным, что есть добро, а что есть зло, без внутренней убеждённой веры он может полагаться только на своё чувство и делать свой выбор практически вслепую, не просчитывая до конца его последствия. Я максимально упростил вам эту задачу, взяв ответственность вашего выбора на себя и сузив его возможности. Вы, не подозревая того, стали частью происходящих вокруг событий, и жизнь ваша изменилась кардинальным образом. Теперь вы уже никогда не сможете отмахнуться от новой действительности и забыть то, что произошло.
― А если я сейчас просто встану и уйду? ― угрожающе спросил я, сцепив в глухой внутренней ярости руки.
― Вы, конечно, можете это сделать, но… не сделаете. Даже если предположить, что вам безразлична судьба вашей дочери, вряд ли вам удастся убежать от себя… Вы стали другим, и это видно.
― Что вы конкретно хотите от меня? ― опустив голову, почти сдавшись, спросил я.
― Вы должны помочь мне сберечь камень и его Повелителя. Все тайные властители мира сильно нервничают. Оружие, погребённое когда-то в веках неизвестности, вновь вернулось в мир. Слишком многие сейчас хотели бы заполучить в свои руки перстень и вашу дочь, Руслан… Ситуация, действительно, уникальна. Никогда ещё ранее демон и Повелитель с камнем подчинения зла не могли объединить свои силы. Теперь это возможно. Лет через пятнадцать, когда ваша дочка подрастёт, сильнее нашего союза и представить себе будет нельзя.
― Вы хотите стать единовластным правителем мира?
Полуянов отрицательно покачал головой.
― Нет, ― сказал он. ― По договору с ангелами я должен помочь людям вернуть им землю, чтобы предотвратить её гибель.
― Ага, понятно!.. Ни больше и не меньше, а просто спасти мир! ― язвительно воскликнул я.
Полуянов улыбнулся:
― Прекрасно понимаю ваше насмешливое сомнение. Я и сам раньше не мог без иронии думать об этом. Как представлю коварного демона Асмодея в роли спасителя мира, так и улыбнусь про себя. Я с удовольствием отнёсся бы к этому факту как к шутке, если бы это, действительно, оказалось шуткой… ― Последние слова Полуянов сказал как-то особенно отчётливо и задумчиво-печально. ― Но шутки шутками, а дело оборачивается так, что мы действительно можем стать спасителями мира… Человечество, несмотря на всю свою силу, разум и умение приспосабливаться, сейчас как никогда близко подошло к опасной черте самоуничтожения. Оно сейчас в большей степени, чем когда-либо ранее, лишено морального стержня и погружено в пороки, лицемерно успокаивая себя и придумывая оправдания естественности своего поведения. И самое интересное – верит, прикрываясь «научностью» или «природностью» своей слабости ко злу.
Моральная дезориентация становится ещё более опасной в связи с одной очень важной проблемой – нехваткой ресурсов. Через совсем короткое по меркам истории время – какие-то десятки лет - у поставленного перед чертой физического выживания человечества появится два альтернативных пути. Первый путь – это глобальный конфликт, который определит выигравшее меньшинство сильных, которому достанется власть и ресурсы, и проигравшее большинство слабых, которое если и не будет полностью уничтожено, то представит собой жалкое порабощённое подобие людей. Выиграют, естественно, те, кто будет наглее, лживее и безжалостнее, а те, кто в действиях своих будет отягощён моральными принципами, безусловно, будут уничтожены, физически уничтожены. Добро будет умерщвлено в сердцах человеческих, люди покинут Бога. Неприветливое будущее, не правда ли?.. ― Полуянов криво, одним краешком губ усмехнулся. ― Второй путь намного сложнее, и он предполагает, что человечество изменит свои, а точнее, нашёптанные мировым змеем и его подручными правила игры и почувствует себя, наконец, единым целым, ответственным за своё выживание. Если человечество будет разумно, морально разумно в своём созидании будущего, оно может изменить страшный вектор истории своего падения; если же этого не произойдёт, и разум человеческий будет подменён хитрым инструментальным рассудком, стремящимся к всё большему обладанию и власти порабощения, дьявол навсегда поселится на этой земле… Такова вкратце современная ситуация, ― подытожил Полуянов. ― А теперь о том, что ждут от меня ребята с той, со светлой, так сказать, стороны. У меня, Руслан, в перспективах недалёкого человеческого будущего благороднейшая задача – я должен сохранить оружие против зла и воспитать воина, который сможет это оружие применить в добрых целях и склонить чашу весов в решающий момент выбора пути. Как я уже говорил, выполняя эту задачу, я преследую вполне корыстные, личные цели, надеясь, что с меня снимут вину и освободят из земного плена. Сделка есть сделка, даже если она заключена между ангелом и бесом – в ней всегда есть особые условия, положения и срок исполнения. По итогам сделки каждый хочет получить своё: ангелы – спасение человечества, как бы это высокопарно ни звучало, ― Полуянов театрально взмахнул рукой, ― я же хочу обрести свободу и закрыть своё «уголовное дело» в небесной канцелярии. Признаюсь откровенно, я считаю эту сделку выгодной для себя. По большому счёту, выполняя задание ангелов, я не иду против своего внутреннего существа и предназначения. Ведь, несмотря на то, что по своему демоническому положению я должен смущать людей, пытаясь установить над ними свою власть, мне искренне ненавистны человеческие пороки. Я всегда боролся с ними, и потому моя новая роль охранителя мне даже нравится.
Полуянов замолчал.
― Ну, вот в целом и всё, что я должен был рассказать вам сегодня, Руслан, ― проговорил он через некоторое время и снова поправил на руке свою светлую перчатку. ― Остался лишь последний вопрос, который я должен вам задать… Вы со мной? ― Полуянов тут же примечательно поправился: ― То есть… Вы с нами?
Я посмотрел на зеленоглазого беса, который настороженно замер в ожидании моего ответа. Уникальное чувство открытого, решающего момента, когда секунда, длящаяся неимоверно долго, растягивается во временной линии и застывает, оставляя нам последний шанс что-либо изменить и сделать правильный шаг. Мы смотрим на это со стороны, пытаясь трезво и разумно расправиться с этим страшным моментом выбора, но сердце и мечты уже не здесь, они уже не с тобой, они уже шагнули в другое, и испуганный разум, путаясь в своих оценках и переживаниях, тихо плетётся за ними, исчерпывая секунду момента и прикрывая за собой дверь других возможностей. Я решился. Впрочем, Полуянов был прав – он сделал всё, чтобы у меня практически не осталось выбора. Игра была им выиграна.
― С вами, ― ответил я.
― Вот и чудесно! ― воскликнул Полуянов, его зелёные глаза весело заблестели.
Мы встали со скамейки – Полуянов первый, я вслед за ним, повинуясь примеру движения - и, не торопясь, спокойно вышагивая как на прогулке, отправились к выходу из сквера. Сделав несколько шагов, Полуянов как бы мимоходом, деловито осведомился:
― Какой из европейских языков вы знаете лучше всего?
― Полагаю, французский, ― немного опешив от неожиданной практичности вопроса демона, спустя какое-то время ответил я. Поглощённый и поражённый всем услышанным, переживая только что принятое мной решение, я не сразу понял, о чём идёт речь, неопределённо и в тоже время утвердительно кивнул, словно дополнительно подтверждая сказанное.
― Что ж, организуем вам французский паспорт. Имя выберите сами, ― небрежно бросил Полуянов и уже более серьёзно заметил: ― Придётся перебраться в надёжное место, где нас трудно будет найти. Вам предстоит очень многое узнать и очень многому научиться. Во-первых, придётся экстренно пройти азы ангелологии и демонологии в её единственно правильном, а не карикатурном варианте. Во-вторых, уроки безопасности и конспирации – в нашем положении это чрезвычайно важно. В-третьих… Но, однако, что ж это я на вас набросился, с места да в карьер? Всему своё время.
Мы остановились посреди аллеи, Полуянов взглянул на часы:
― Пора пообедать. Как вы к этому относитесь, Руслан?
Я ещё раз нерешительно пожал плечами, и мой жест получил однозначную трактовку согласия.
― Очень хорошо. ― Полуянов улыбнулся и подмигнул. ― Здесь совсем недалеко, на «Сухаревской», я знаю одно уютное место, где замечательно готовят борщ с пампушками… Не возражаете?
Вдруг осознав, о ком идёт речь, я неожиданно для самого себя рассмеялся и ответил:
― С удовольствием приму ваше приглашение.
Я улыбнулся солнцу и весне, чувствуя, как в моём застывшем после зимы теле разливается тепло новой жизни. Впереди была неизвестность, впереди был незнакомый фантастический мир, впереди было нечто, что я даже представить сейчас себе не мог. Готов ли я к этому? Время покажет…

ЭПИЛОГ

13 августа 1120 год, Иерусалим
Узкая лестница под тяжёлыми и низкими сводами прохода вела из подземелья наверх. Гуго де Пейен, магистр ордена Храма, освещая себе дорогу слабым, мерцающим огнём огарка свечи, поднялся по каменным ступенькам потайного хода, толкнул тяжёлую дубовую дверь и оказался в широкой зале старых подвалов с массивными колоннами. По легенде эти огромные помещения были построены ещё во времена первого Иерусалимского Храма и представляли собой конюшни царя Соломона. Вот уже больше двух лет Гуго де Пейен ежедневно по два раза повторял этот путь, утром спускаясь вниз, в тайные подземелья бывшего Храма, а вечером поднимаясь наверх.
С того момента, когда он и восемь его товарищей прибыли в Иерусалим и начали поиск таинственного предмета в подземельях древнего города, минуло два с половиной года. Это была не прихоть, страсть или авантюрное желание, это был их крест, который они приняли ещё во Франции перед отъездом в Святую землю. Девять рыцарей дали монашеский обет, определив для себя, что не покинут пределы Иерусалима, пока не найдут древнюю реликвию в тёмном подземелье города. Девять рыцарей поклялись хранить в тайне настоящую причину своего появления на Святой земле. И для того чтобы не возникало ненужных подозрений, рыцари объявили о создании ордена Храма, тем временем начав поиски реликвии. Никто, кроме них самих и того, кто их отправил в Иерусалим, не знал предмета этих странных продолжительных поисков. Человеком, который отрядил эту маленькую секретную экспедицию, был Бернар Клервоский. Два года назад аббату из Клерво один крестьянин принёс шкатулку из красного дерева. Посыльный сразу признался, что не знает, что находится в шкатулке, и не знает человека, который её просил передать. Незнакомец, который встретил крестьянина около стен монастыря, попросил вручить шкатулку аббату и хорошо заплатил за работу. Внутри шкатулки находилась старая карта подземелья Иерусалима, одно место на которой было отмечено и подписано «Перстень Соломона». В прилагавшемся к карте коротком сопроводительном письме на латыни было написано, что именно в означенном месте находится сейчас мифический перстень царя Соломона, который позволяет избранным людям повелевать демонами зла, подчиняя их своей воле и используя демоническую силу на добрые цели. Аббат Бернар посчитал, что это был знак Божий, указывающий, что надо делать, и дающий истинным христианам особое оружие в их борьбе с неверными. Именно поэтому он и обратился к своему другу, рыцарю Гуго де Пейену, с просьбой найти перстень царя Соломона.
Благодаря особому рекомендательному письму аббата из Клерво Гуго де Пейен и восемь его товарищей были радушно приняты при дворе короля Иерусалимского. Балдуин II совершает невероятный для монарха поступок, демонстрируя своё христианское смирение, - по просьбе аббата он переезжает в другой дворец и передаёт в полное владение нового рыцарского ордена свою резиденцию в бывшей мечети Аль-Акса, под зданием которой и должно было находиться древнее подземелье Храма Соломона. Несмотря на наличие карты подземелья и чётко указанного места нахождения реликвии, обнаружить её в указанном месте не удалось. Но Гуго совсем не разочаровался в результате, он просто не поверил в очевидность своей неудачи. Магистр ордена Храма решил продолжить поиски – он был уверен, что рано или поздно найдёт камень. И вот уже два года с неимоверной тщательностью, не торопясь, шаг за шагом рыцари Храма исследовали подземелья Иерусалима, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы тайника. Но пока все усилия тамплиеров были напрасны.
Сегодня Гуго де Пейену пришлось подняться из подземелья намного раньше обычного срока. Его товарищ, Сен-Омер, спустившись в подземелье, сказал, что Гуго ищет его оруженосец – тот должен срочно сообщить ему одну очень важную новость. В центре огромного полуподвального помещения бывших конюшен в тусклом свете настенных факелов Гуго де Пейен увидел своего оруженосца. Тот быстро подошёл к своему сеньору и, заметно волнуясь, проговорил: «Брат Иоанн совсем плох… Он зовёт вас к себе, господин».
Брат Иоанн, бенедиктинский монах, жил в Иерусалиме уже двадцать лет. Он пришёл из Бургундии в Святой город через год после его взятия крестоносцами. Брат Иоанн, уже тогда седовласый шестидесятилетний старик, совершил далёкое путешествие, чтобы увидеть Святой город, и остался в нём навсегда, желая быть похороненным именно здесь. Перед отъездом Гуго де Пейена в Иерусалим Бернар Клервоский рекомендовал брата Иоанна как посредника, через которого можно было передавать аббату все сообщения о тайном деле. Брат Иоанн все два года служил молчаливым почтальоном. Он безмолвно принимал от магистра его депеши и так же, не говоря ни слова, отдавал ему послания аббата из Клерво. Нет, он не всегда молчал, иногда они с Гуго подолгу разговаривали, сидя во дворе бенедиктинского монастыря, и многое обсуждали, но никогда не говорили о письмах и их содержимом.
Вместе с оруженосцем Гуго де Пейен быстро добрался до места. Брат Иоанн последние годы жил в странноприимном доме иоаннитов, недалеко от Храма Гроба Господня. Несмотря на строгие правила, которые не позволяли выделять попавших в госпиталь паломников и предписывали держать всех в общих покоях, иоанниты отвели монаху отдельную келью. Когда в комнату зашёл Гуго де Пейен, брат Иоанн неподвижно лежал на кровати и, медленно шевеля губами, почти шёпотом диктовал своему помощнику письмо. Увидев магистра тамплиеров, он слабым движением руки попросил помощника уйти.
― Ты звал меня? ― спросил Гуго де Пейен и присел на деревянный стул, стоявший рядом с кроватью.
― Завтра я умру, ― с тихой, но вполне различимой странной радостью в голосе проговорил Иоанн. ― Сегодня ночью я видел ангела. Он приходил предупредить меня о том, что дни мои сочтены.
Гуго де Пейен промолчал.
― Он говорил и про тебя, ― сказал Иоанн. ― Ангел велел оставить тебе все мои письма и сочинения. ― Иоанн указал глазами в угол, где стоял средних размеров, оббитый полосками железа, деревянный сундук. ― Они там.
Магистр тамплиеров удивлённо оглянулся.
― Что я должен сделать с ними?
― Сбереги… Там написано про будущее мира.
― Будущее? ― недоверчиво переспросил Гуго де Пейен.
― Да… Я часто видел его во сне и записывал всё, что смог запомнить.
Гуго де Пейен ещё раз посмотрел на сундук:
― Но ты никогда не говорил мне, что видишь будущее. Почему ты это скрывал? Ведь это божий дар!
― Единицы подумали бы так, как ты, ― сказал Иоанн. ― Большинство сказало бы, что это проделки дьявола, и что я одержим бесом.
Гуго де Пейен опустил голову. Он знал, что Иоанн был прав.
― Но почему я? ― озадаченно спросил он.
― Я не могу сказать. Это не мой выбор, ― ответил Иоанн.
― А какое оно, наше будущее?
― Разное. ― Иоанн грустно улыбнулся.
― Но если ты видел будущее, ты можешь сказать, найду ли я то, что ищу?
― Да.
― Как скоро?
― Это я не могу сказать, камень сам выберет тот день.
― Ты знаешь, что это? ― удивился Гуго де Пейен.
― Теперь знаю.
Гуго де Пейен задумчиво наклонил голову.
― Что ждёт тамплиеров? ― спросил он.
― Слава и мучение. Ваша тайна убьёт вас, но это будет много позже.
― Значит, мы ищем свою смерть?
― Вы ничего не можете изменить. Это ваш крест. Вы выбрали свою судьбу, нашив на одежду красный восьмиконечный крест, – теперь он будет вашей жизнью и вашей смертью.
Магистр посмотрел на бледное, высохшее и покрытое старческими морщинами лицо Иоанна. Странным образом с этим измученным лицом умирающего старого человека сильно контрастировали его глаза – яркие, излучающие непонятную внутреннюю энергию и оттого казавшиеся удивительно молодыми. Иоанн с нетерпением юного сердца ждал смерти, его уже ничего не удерживало; он был уже там, за пределами хрупкой материальной оболочки, он заглянул в безвременную бесконечность. Иоанна больше ничто не связывало в его земном существовании, и теперь, когда он уже распорядился своими записями, он был абсолютно свободен и спокоен в своей умиротворённой уверенности.
― Я всё равно найду камень, ― твёрдо сказал магистр храмовников.
― Ты возлагаешь на себя и своих последователей огромную ответственность, ― слабеющим, надтреснутым голосом сказал Иоанн. ― Наш путь человеческий свободен и разумен, и потому очень труден. Бог доверил нам самое ценное – право выбора. Мы всю свою жизнь идём по тонкой линии, разделяющей добро и зло. И только вера, вера в добро, может открыть нам глаза и указать правильный путь. Надо верить в добро, ибо неверие в добро и пробуждает зло. Помни об этом… MementoFinis. ― Иоанн тяжело вздохнул, а потом, немного помолчав, прошептал: ― А теперь мне надо остаться одному. Мне следует подготовиться к длинному пути.
Гуго де Пейен встал.
― Прощай, Иоанн, ― сказал он.
― До встречи, ― ответил еле слышно старый монах и улыбнулся.

Брат Иоанн умер ночью, Гуго де Пейену об этом сообщили на заутрене. Вернувшись к себе в келью, магистр открыл сундук монаха и взял первый попавшийся свиток. Там он прочитал:
«Когда наступит тысячелетие, следующее за текущим тысячелетием, люди откроют свои глаза. Они больше не будут пленены в своих головах и своих городах, исмогут видеть от одного конца Земли до другого, и будут понимать друг друга. Они будут знать, что приносит страдания одному, причиняет боль другому. Люди образуют единое существо, в котором каждый будет крошечной его частью.Вместе они будут сердцем этого существа. Возникнет общий язык, на котором будут говорить все, и так родитсяновое человечество… Ипридёт Женщина, чтобы царствовать; Она определит ход будущих событий и предпишет свою философию человечеству. Она будет матерью тысячелетия, следующего за текущим тысячелетием. Она будет, после эпохи дьявола и варварства, излучать нежность и воплощать красоту.Тысячелетие, следующее за текущим тысячелетием, превратится в эпоху просветления: люди будут любить друг друга, делитьсявсем друг с другом, мечтать, и мечты будут осуществляться…»
Так писал непризнанный церковью пророк Иоанн, большая часть сочинений которого пропала из парижского Тампля в пятницу 13 октября 1307 года во время ареста тамплиеров.

Для издания обложку подготовил автор с помощью сайта https://www.canva.com.В оформлении обложки использованы изображения с сайта https://www.canva.com

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/