Михаил Строганов
ПОСЛЕ
После – будет свет… но что будет после?
Ни сомнений, ни боли нет. Есть высь и свет…
Привычно щурясь, приоткрываю веки, прикрывая глаза ладонью, но свет не слепит, не обжигает…
Солнце, рассыпаясь, кружит радугой, и сразу принимаешь наслаждение высотой, что тает молоком на губах, что течёт, словно сквозь соты мёд…
Ты пьёшь его осторожно, словно делаешь первые шаги, по глотку обретая вкус. Вдох, выдох, глоток – и в такт им пульсирует ритм сердца.
Вот, припадаешь к нему и, не отрываясь, пьёшь залпом, подчиняясь белому потоку, растворяясь в белой реке... На этом потоке не удержаться – можно и нужно лететь, раскинув руки. Тогда, в полёте, обретёшь свою опору, как встающие на крыло птицы…
К свету! К свету!
К негасимому, неиссякаемому источнику, имя которому вчера, сегодня и завтра – Надежда.
К солнцу, обитающему в свете сердца, из которого произрастают твои Крылья. Солнцу, что светит сквозь мрак путевой Звездой.
Глава 1
Мы встретились на рассвете.
Я шёл на ощупь по зыбким ступеням зацепившегося за сумерки подвесного моста, а он рыбачил выстроганной из ветки удочкой.
Первая мысль, что разойтись не удастся, сменилась удивлением, когда выхваченная из глубин большая рыба на моих глазах была перемещена в садок.
– Лучший улов всегда на исходе ночи, – заметил незнакомец, протягивая улов. – Подожди, сейчас пойдём.
Его свойское обращение с незнакомцем меня отчего-то не удивило и не смутило; я взял из его рук наполненный рыбой садок и встал рядом; неторопливо оглянувшись, посмотрел вниз – там была предрассветная высота.
– Реки не видно только с первого взгляда, – пояснил нечаянный собеседник, предупреждая вопрос о только что пойманной рыбе. – Но стоит присмотреться…
Он взмахнул удочкой – я услышал плеск и увидел расходящиеся по воде круги.
– Тихо… так тихо, что можно считать волны…
– Рыба выбирает тишину, – он улыбнулся и заметил как бы про себя, – как и всё важное в жизни…
От утренней, кружащей голову истомы, от проясняющейся высоты подвесного моста или от слов собеседника, я с удовольствием, почти заворожёно наблюдал за тёплыми волнами, что набегают и растворяются на деревянных ступенях…
– Оставим рыбу её реке… Нам пора…
– Нам?..
– В самом деле! Имя!
Он сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой, сложенный наподобие записки лист бумаги и, ничего не объясняя, протянул его мне.
Листок действительно оказался тетрадным, разлинованным, с красными полями, на которых обычно ученики пишут сочинения.
Развернув его, увидел слово "ОДИН", написанное заглавными буквами то ли чернилами, то ли химическим карандашом.
– Хм… один или Один? Или ОДИН?
Перечитал трижды с разными интонациями и смысловыми ударениями.
– Это как числительное? Или как обозначенная словом цифра? Или как мифологическое имя?
Я спрашивал, он молча шёл, будто и не замечая моих вопросов..
– Совсем забыл правила грамматики… Наверняка не скажу, но слово "ОДИН" зависит от контекста и может означать и существительное, и числительное, и местоимение, и даже частицу.
Я говорил сбивчиво, с трудом поспевая за быстрыми и уверенными шагами. И отчего-то был уверен, что стоит подобрать убедительный пример, как он непременно захочет мне всё объяснить.
– Вот единственное, что приходит сейчас на память, так это "Один за всех" и "Все как один". Как же обращаться к тебе?
Он остановился, и я запомнил его обращённый ко мне взгляд: пронзительный, проникающий вглубь, с лёгкостью обнажающий потаённое.
– В одном ты сам разберёшься, а в другом… – Он показал на стремительно менявшийся день, – в остальном всё уточнит и расставит по своим местам время.
Глава 2
Время, рассчитанное по старинной формуле нот, уложилось в полёт бабочки, кружение пчелы над цветком, парение оторвавшегося с ветки листка…
И был рассвет, и был день, и вновь стали высокие сумерки, в которых мы соорудили шалаш с лежанкой из еловых лап.
И вот уже горит костёр, шипят красные угли, кипит прокопчённый котелок с наваристой ухой. Так проходит вечер и наступает ночь, перекраивающая небо стремительной луной.
Земля не хочет засыпать – она не молчит, наполняя опрокинутый звёздный свод шорохами и голосами; долгой, протяжной речью всех, кто решил бодрствовать.
– Какая говорящая нынче ночь… говорящая и горящая во тьме, как фонарь…
Я подвинул прогоревшие ветки и подложил новые:
– Наш костёр, словно маяк для всех странников ночи…
ОДИН взмахнул рукой, ловя в ладонь взметнувшийся рой золотых искр:
– Время, само время сейчас необыкновенно… как огонь и свет… словно кровь Вселенной, её ощутимая и неуловимая дышащая душа…
– Что же будет, если дыхания совпадут?
– Тогда ощутишь, как по артериям и венам протечёт Вечность, – ответил ОДИН, предугадывая мой следующий вопрос.
– Вечность! – я развёл руками вдоль мерцающего в огне междумирья. – Что есть Вечность?
ОДИН смотрел сквозь огонь, сквозь скользящие по сухим ветвям танцующие языки пламени, сквозь чёрно-красный горизонт пылающих углей.
– Посмотри, как неимеющий ни начала, ни конца огонь рождается, растёт и умирает в своём костре. Он живёт только миг, несколько мгновений из своего бесконечного потока времени. И он не выбирает, не угадывает, когда и зачем ему появляться на свет. Но приходит и уходит, рождается и умирает по чьей-то воле и следуя неумолимому порядку вещей… И тем не менее он подобен Вселенной…
Его объяснение больше напоминало притчу, чем ответ, и я нетерпеливо заметил:
– В твоих словах больше загадок, чем подсказок… Как можно объяснить первое, исходя из непостижимости второго?
– Какого же ответа ты ожидал от меня? – спросил ОДИН, подавая запечённый на углях хлеб. – Или ты думаешь, что можно сходу объяснить, зачем появились звёзды и кому они нужны? Они родились, они пребывают и они умирают… а зачем… может, спросишь у них?
Хлеб, поднятый с углей, был ароматным и пряным, обжигающим и живым, отвечающим своим дыханием на дыхание моё.
– Значит, Вечность не загадка… а задание?
Искры взметнулись выше, и лицо моего спутника преобразилось в их сияющем, огненном танце:
– Ты не думал, что Вечность – не только задание? Что Вечность – это незыблемый план…
Глава 3
После…
Мы ехали в поезде, в старом, истрёпанном вагоне, срисованном с чёрно-белой киноплёнки; где накурено и душно, где тесная людская сумятица осеняется проникающим светом из тамбура и мельканием ночных фонарей…
Разношёрстая публика ютилась на голых полках и, обустраиваясь на ночлег, отвоёвывала у соседей заветные пяди. Раскладывалась нехитрая трапеза, опасливо теребилась поклажа, дребезжали стаканы…
Из сумеречного чрева вагона рвался смех, перемежаемый плачем и храпом; слышались приглушённые вздохи, тонущие в какофонии рассыпающихся фраз и неумолимом стуке колёс…
– И что же ты видишь? Хаос? Тебя отвлекает общая картина…
ОДИН склонился и заговорил негромко, но так, чтобы я разобрал каждое слово, уловил в них малейшие интонации:
– Попробуй рассмотреть всех в лицах и понять, зачем они здесь…
– Разве не затем, чтобы добраться до своей остановки? – в ответ спросил я, как мне показалось, резонно.
ОДИН смахнул с глаз упавшую прядь волос:
– С давних времён многие тайные сообщества обмениваются незаметными жестами, как символическими посланиями. Ты не заметил, сколько пальцев я показал тебе, как бы случайно поправляя волосы?
– Здесь надо быть внимательным… и я был внимателен… Поэтому в свете окна, краем глаза сумел разглядеть, как промелькнули три пальца…
– Вот видишь, друг, – ответил ОДИН, – ты увидел три, но я показал тебе пять. На трёх лишь заострил твоё внимание, нарочно распрямив их и согнув два.
– Действительно так! Но я отвечал спонтанно, не придав значения…
– Друг, не ты ли убеждал меня в том, что был внимателен и собран, отслеживая происходящее своими глазами? Тогда как же ты не уловил и не понял очевидного?
– Поймал меня… как на блесну рыбку…
– Нет, ты попался в сеть собственной самоуверенности. Потому что твой ум научился видеть, но ленится думать и понимать, оттого и спешит с выводами, пытаясь как можно быстрее отделаться от поиска правильного ответа.
– Ты прав, прав… Но скажи, что ещё смогу здесь увидеть? – я пожал плечами, окидывая взглядом темные силуэты людей. – Возможно, тот спящий вовсе не спит и даже не думал спать, потому что он вор, притупляющий тревожные ожидания у своего соседа. Первый выкраивает время, чтобы вздремнуть, второй выжидает, чтобы украсть.
Ожидая ответа, я посмотрел на своего спутника, но ОДИН хранил невозмутимое молчание.
– Хорошо, тогда я продолжу! Вон там, чуть поодаль от нас расположились игроки-незнакомцы. На самом деле, это поездные шулера, заманивающие в силки доверчивого ловца удачи. Или вон та парочка… они совсем не вдвоём…
– Всё так. Ты всё правильно сказал, справедливо. Я знаю, что многое понял и про остальных…– ОДИН положил руку на моё плечо. – Друг, ты очень точно и подробно описываешь три мои пальца…
Растерявшись, что-то возражал в своё оправдание, пытался приплести психологию, сослаться на жизненный опыт, прекрасно понимая, что несу чепуху.
Выслушав меня, ОДИН невозмутимо произнёс:
– Разве ты не заметил, как в этом вагоне поменялись люди за непродолжительный срок? Вот были на местах одни, а теперь другие. Притом заметь: ни для одних, ни для других остановок не было!
Я обескуражено огляделся вокруг: действительно, на прежних местах сидели совсем другие лица. Такие же невыразительные, но ничем не напоминающие прежних.
– Подобное разве возможно? Настоящее шулерство жизни!
– Друг, разве не знал ты, что жизнь всегда играет не по правилам? – ОДИН посмотрел в расплавленную фонарями тягучую тьму вагонного окна. – Да и что они есть, эти правила?
Глава 4
Морозный дух обжигал лицо и, смешиваясь с запахом креозота, перехватывал дыхание. После вагонной духоты голова шла кругом, торопила, ускоряя шаги по замороженной насыпи.
– Мы идём по щебёнке, некогда бывшей горами и скалами, – заметил ОДИН, поднимая воротник своего демисезонного пальто. – Да, мы идём по гордым утёсам, ныне превращённым в отвалы и балласт, удерживающий рельсы и шпалы.
Я представил, как бурят и обрушивают скалы, как в развороченное чрево карьера врезаются стальные ковши экскаваторов, после которых в свой черёд в дело вступают грохочущие дробилки.
– И гордые камни становятся хламом… Ради чего? Для кого? – от холода мои слова становились всё резче, а чувства яростнее. – Для вылепленных под копирку двойников? Нет, скорее для отлитых в силиконовые формы болванчиков из полистоуна!
ОДИН остановился и, подняв руку, остановил меня, словно приготавливаясь объявить важное. Но, задержавшись на мгновенье, пошёл как прежде.
– Послушай, это просто такой приём обобщения, описания типического в типическом.
Я пытался сгладить свои неуместные заявления, на которые ОДИН никак не отреагировал, продолжая стремительно продвигаться по ледяной насыпи.
– Подожди! Куда мы так спешим?
– Впереди, совсем скоро, нас ждёт путевой домик, – ответил ОДИН, ускоряя шаг. – Если повезёт, мы сможем там обогреться и переждать эту ночь.
Через полчаса действительно показалась маленькая, белённая известью стрелочная будка, из одинокого окна которой чуть брезжил свет.
Обшарпанные стены и почерневший потолок, до которого можно дотянуться рукой; пара облезлых стульев, столик под выцветшей клеёнкой, оббитая эмалированная посуда… Чая не нашлось, но мы сумели отыскать чайник для кипятка и несколько окаменевших от времени сухарей.
– Отдых нам обеспечен! – заметил ОДИН, наблюдая, как закипает вода. – Представь, что стало бы с нами, не будь его на нашем пути!
– Хотя бы картинку на стену повесили. Пусто, так пусто, что глазу не зацепиться…
Я опустился на скрипучий стул, только сейчас понимая, что во мне самом еле теплится душа…
Мы пили кипяток, размачивая в нём иссохший хлеб, отчего-то разговаривая не о предстоящем дне, а про обращённые в щебень камни.
– Неужели они прождали тысячелетия, чтобы их постигла такая судьба? Потеря без возврата…
– Ты хочешь спросить, стоило ли им быть, чтобы в итоге стать прахом?
Только сейчас понял, насколько точны его слова: "Стать прахом". – Быть дорожным балластом чужого пути.
От мыслей, слов, ржавого кипятка и затхлых сухарей стало горько и обидно, как от обманутых надежд.
– Не знаю… не знаю, каково "быть" только затем, чтобы вовсе "не быть", чтобы стать сором, функцией под ногами…
Я оттолкнул кружку дымящегося кипятка и положил сухарь. Негодование переполняло меня; негодование рвалось из груди, подводя к развилке отчаянья и гнева…
– Ты сомневаешься… Сомнение – такой же сигнал для души, как боль для тела…
ОДИН подвинул ко мне кружку с кипятком и взглядом указал на хлеб:
– Есть третий путь… и четвёртый, и пятый… Путей много, но дело даже не в их числе…
– Не в числе? – с удивлением повторил я.
– Именно так, не в числе и не в числах, - утвердительно кивнул ОДИН. – Можно выбрать Между, а можно и вовсе пройти свой путь Иначе.
Глава 5
Пелена неба рассыпалась по земле серыми снежными волнами тяжёлого зимнего рассвета.
В порывах ветра снег кружил, словно пепел, и мы, поёживаясь от колючих ледяных лап, спешили вперёд по непроглядной одинокой дороге…
– Мы замёрзнем на полпути! – пересиливая душащий ветер, прокричал своему спутнику. – Надо укрыться и переждать!
– Согласен! – крикнул в ответ ОДИН. – Войдём с тобой в первый же встречный дом!
Вскоре мы увидели сквозь вьюгу вросшую в лёд панельную черырёхэтажку с пустыми проёмами окон.
– Это же руины! Посмотри! – закричал я в сердцах.
ОДИН меня словно не слышал, проскальзывая в средний подъезд; и, появившись через мгновенье, махнул мне рукой:
– Переждём бурю здесь!
Окна на первом этаже оказались целыми, потому что были заколочены с улицы деревянными щитами, отчего комнаты не завалило снегом.
– Посмотри, на кухне есть замечательная печь, а в комнатах можно найти старые книги и кое-что из деревянной мебели.
– Думаешь, если затопить после стольких лет запустения, будет тяга? Мы же досмерти угорим!
– Выбор невелик: задохнуться, замёрзнуть или выжить!
Ворча и чадя, печка ожила, вместе с огнём заполняя пространство спасительным теплом.
Расположившись возле неё, я перебирал сложенные в стопку книги и старые семейные альбомы, потускневшие от времени забытые пластмассовые игрушки.
– Почему, чтобы выжить, мы должны сжигать память?
Я вытащил из альбома помутневшую глянцевую фотографию большой семьи, собравшейся за Новогодним столом.
– Посмотри, как они здесь счастливы! Ёлка, дети с подарками и родители совсем не стары…
ОДИН принял из моих рук фотографию, внимательно рассматривая лица сквозь мерцание печи.
– Или вот, посмотри, книжка! Я помню её!
Отряхнув от пыли цветастую обложку, прочитал название как в первый раз: "Чёрная курица или Подземные жители".
– Интересная? – ОДИН отложил фотографию и взял книгу. – Расскажи, что в ней?
Я оказался не готов к пересказу, хотя сносно помнил сюжет, но составляющие суть детали стёрлись из моей памяти.
– Это книга о мальчике, который хотел всё знать, ничему не учась… О завёрнутом в бумажку зёрнышке познания… О спасении жизни, дружбе и безрассудстве…
Пытаясь вспомнить и подобрать слова, неожиданно для себя сказал:
– После прочтения этой книги долгое время представлял смерть в виде толстой кухарки с ржавым зазубренным ножом…
Воспоминания… воспоминания, как всполохи пламени, рвущиеся из щелей рассыпающейся печи… Пройдёт век, закончится жизнь – что сохранится, останется в памяти? Смерть и спасение, лишения и любовь, отчаянье и надежда, каземат и дорога из драгоценных камней под ногами…
– И все бриллианты, яхонты, изумруды и аметисты оказались ничем, против одного зёрнышка разума.
ОДИН отворил заслонку печи, и горячий воздух ворвался в ледяной склеп, укрывая нас тёплыми волнами.
– Чудак уверял меня, что все наши идеи и представления – только маска, под которой совершается внутри нас бесконечная борьба неведомых нам сил…
– Выходит, мы танцующие на нитях куклы? – спросил, продолжая листать пожелтевший, скукожившийся фотоальбом, перебирать целый мир, в котором люди были не куклами, а живыми людьми. – Или мы посаженные в садки рыбы, что ещё в реке, но уже вне реки… вне времени как такового… да и вне своей жизни…
ОДИН посмотрел на меня и протянул книгу:
– Или сосуды, в которые собираются волшебные живые семена?
Отогревшись, моё тело обмякло и разомлело; я ощущал, что смертельно устал от долгого ледяного пути…
ОДИН что-то говорил о вечности, но вместо его слов я видел кружащиеся языки пламени, и мне казалось, что я стал лёгким облаком, скользящим по бескрайнему голубому небу…
От слов ли говорившего или от слов, написанных в книге, в голове звучали слова и мелькали строки, начертанные как бы золотом по пергаменту:
"Настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного… Всё исчезает в бренном мире нашем… Но не об этом теперь идёт дело…"
Глава 6
Я вошёл в город вечных дождей и вьюг один…
Вошёл поздним вечером, далеко перешагнув за багряные следы заката…
Мой спутник оставил меня в моём сне, покинул возле еле теплящейся печи, рассыпанных книг, опавших листов фотографий и забытых писем…
Он не оставил ни записки, ни знака – тихо ушёл, будто и не был. Только в воспоминаниях всё ещё звучал его голос – голос, что позволил прорваться сквозь ледяной плен…
Где ты теперь, мой таинственный друг? Для чего ты оставил меня так внезапно?
Я вошёл в город камней и ветров с надеждой встретить его снова…
Наступавшая ночь принуждала искать постой, переждать, пережить, дождаться рассвета…
Ступени, ступени, ступени… тяжёлая двухстворчатая дверь… унылый консьерж с землистым лицом требует документы:
– Вы один?
– Один, – отвечаю почти механически, блёкло, произнося слово без ударений, небрежно, как подают в гардеробе бирку.
– Ваш ключ, – безучастно роняет консьерж, кивая вглубь тусклого коридора. – Вам туда.
– Туда? – переспрашиваю, понимая, что другого пути нет…
– Туда, – невозмутимо повторяет консьерж. – Здесь не заблудитесь…
…
И следом пришла долгая ночь. Холодная, склизкая, удушающая, безликая…
За тонкими перегородками бесконечно плакали дети, ругались, били посуду, чередуя события по кругу, словно заезженная пластинка… И скользкая, холодная духота сплетает свои кольца, сдавливая грудь до последней капли пота…
Ночь без покоя, забытьё без сновидений, забвение без прихода сил… Морок небытия, засыпающий в глаза песок междумирья… Я в нём? Или я здесь? Кто я?
И снова шум, гвалт, какофония… Еле брезжащий тусклый свет по контуру двери… И блёклый, увязший в тяжёлых тучах умирающий лунный лик за немытым, грязным окном…
Я больше не могу жить… Я могу только ждать утра…
Что дальше? Разве после такой ночи может быть что дальше?
Кто знает? Бог один…
Глава 7
Дождливое, муторное утро без рассвета рассыпалось настойчивыми ударами в дверь. На пороге стоял землянистый консьерж с заученными фразами и нетерпящим возражения тоном:
– Вы опоздали на четверть часа. Подобное нарушение непозволительно.
Консьерж придирчиво осмотрел комнату, словно желал отыскать что-либо сокрытое и, ничего не обнаружив, с раздражением протянул мне конверт.
– Не жду писем.
Я инстинктивно оттолкнул землянистую руку так сильно, что конверт выпал из неё на пол.
– Это не письмо, это контракт, – невозмутимо уточнил консьерж.
– Контракт? Но я не ищу…
– Не обсуждается! – прерывая моё возражение, продолжил консьерж. – Отбываете незамедлительно.
…
Старый, с задыхающимся мотором ПАЗик был набит притихшими и осунувшимися людьми. Они ворчали в такт мотору и, переглядываясь на каждой дорожной выбоине, ждали того, кто возмутится.
Все молчали…
Они перешёптывались: то оживлённо, то нехотя, как оказывают услугу навязчивому человеку, стремясь быстрее от него отделаться.
– А говорили всего полчаса ехать…
– Да, скоро уже…
– Они платят хлебом…
– Большая пайка…
– Скорее бы…
За мутными разводами автобусного окна набухал дождём облупившийся город, плохо помнящий своё имя, и стеснявшийся говорить о том, что ещё не забыл. Ни радостного звука, ни намёка на надежду.
Посреди безысходности часть меня всё ещё понимала абсурдность происходящего и как могла противилась ему.
Одна часть противилась, а вторая – свыкалась и принимала. И я забывал, и не мог понять – какой же я есть на самом деле.
Глава 8
Угрюмое промышленное здание: холодное, серое, слепое. Нас приводят в заваленный тряпьём зал и заставляют раздеваться, добавляя к тряпичным кучам и нашу одежду. Затем ведут нагими в тесную каптёрку, где мы облачаемся в изношенную до нас робу.
И снова ведут, везут, подводят…
В касках с фонарями и бесполезными поролоновыми респираторами на шее мы спускаемся на сотни метров под землю…
Мы в клети… мы на глубине тысячи метров… мы на дне допотопного океана…
Высохший, как мумия, бригадир что-то говорит о выработке и антраците, о забое, в котором нам предстоит ползать на брюхе; бубнит о метане и обвалах породы, памятуя о том, что взрывается даже пыль.
Он один среди всех идёт не впервые, он один выжил до этого времени, сохранился от прежних, словно окаменевшая, превращённая в уголь, тень.
"Новичкам везёт", – он пытается приободрить нас кашляющим, трескучим голосом, произнося пустые слова как заклинание, в которое сам не верит.
…
Узкие, как расползающиеся щупальца, забои, в которые ползут люди, освещая путь лампочками-коногонками на касках.
Я в каменной норе, протискиваюсь между неструганных деревянных подпорок, понимая, что зияющая чернота вокруг меня некогда была первозданным садом, среди которого обитали невиданные птицы, причудливые звери и невероятные чудовища…
Мы добирались до лавы и вгрызаемся в её чрево стальными иглами отбойных молотков.
– Ничего, ничего… – успокаивая, сам с собой разговаривает мой напарник. – Зато будет хлеб…
Окаменевшие куски прошлых жизней откалываются от спрессовавшего их времени, опадая чёрным сиянием каменного угля.
Сколько мы здесь? Может быть час… час, который равен тысячелетию…
– Когда этот уголь был живым, времени ещё не было, – подбадривая, говорю напарнику, пытаясь прервать его безумное бормотание. – Ты только представь, какая тут жизнь была! В каких красках и звуках она кипела!
На мгновение он замолкает, пытается вникнуть в существо сказанного мною, но почти сразу принимается долбить угольную стену, заклиная себя словами про хлеб.
– Друг, не спеши…
Пытаюсь окликнуть напарника по имени, но понимаю, что вместо имени знаю только его номер…
– Друг, ты представь, что мы гуляем по райскому саду и просто собираем дрова для костра… И совсем скоро нас ожидает вкусный ужин и отдых…
Напарник не слышит меня… он и не хочет слышать, с остервенением вгрызаясь в сияющую тьму лавы…
– Постой, друг! – закричал, пробиваясь сквозь гул отбойного молотка. – Назови мне своё имя!
Он не откликнулся, не остановился ни на секунду. Сквозь грохот отбойного молотка и шум осыпающегося угля пробивалось: "Хлеб, хлеб, хлеб…"
…
Взрыв. Обвал. Мрак.
Звенящая немота…
Глава 9
Чудилось, что иду по чудесному, триумфальному городу, неожиданно для себя ушедшему на морское дно. Мимо проплывают разноцветные рыбы с глазами-аквариумами, вверху слюдятся купола медуз, а под ногами горят красные морские звёзды…
Внизу, на дне незримые течения выводят на песке символы и письмена, чертят узоры, строят и рассыпают замки иллюзий, очаровывая случайного очевидца.
Безмятежно парю над увязшими в песке остовами утонувших кораблей, руинами домов и выпуклыми крышками вагонов.
Взгляд скользит по грудам машин, ставших прибежищем для пугливых морских обитателей. Солёные воды обглодали их корпуса, превращая ржавые рёбра в глубинные рифы…
Всё наше время – история, судьбы, дела, обращаются в прах и уходят в песок – тот же прах источенных ветром и волнами скал…
Горы стали песком, камни стали песком, время стало песком… Нас не стало…
Мы легли… мы погибли… мы стали углём, нефтью, крошками, вросшими в камень. Отпечатками тени…
Так проходит земная слава, так заканчивается земной путь…
Словно танцующий над бездной ангел, я растворяюсь в пустоте, над мирами, между всем и ничем: предо мною обителей много. Без числа и без счёта расцветают миры-пузыри, разрастаются, зреют, цветут, чтобы вмиг облететь белым пухом…
Будет пухом земля, будет пухом вода –
Небеса станут пухом…
Тьма… Кромешная тьма!
И – безмолвие…
Глава 10
"Вставай, нам пора…"
Голос звал сквозь толщу тьмы, скользя по её лабиринтам серебряным лучом.
– Поздно… меня не стало…
– Но это не значит, что тебя и не будет!
Серебряный луч выхватил меня из тьмы, обтекая сияющей сферой: искрящейся, тягучей, огненной.
Я увидел протянутую ко мне руку: с ладонью обычного человека и, одновременно, подобную мосту, проходящему сквозь измерения.
Едва коснувшись её, увидел шествующие в вышине звёзды, растянувшиеся нити парадов планет, сверкающие ледяной пылью кометы-айсберги. И море, бесконечное море под своими ногами.
Он стоял предо мной как впервые, там, на канатном мосту:
– Ты в начале пути.
– В начале?
– В самом начале, – согласно подтвердил ОДИН. – И тебе предстоит долгий и сложный путь.
– Разве прежнее было просто? Мне показалось… вся история земли уместилась во мне!
Выслушав, он рассмеялся и показал на звёзды:
– Даже если в тебе уместилась вся история Земли, разве это их история? Быть может, это была история сорвавшегося с горы маленького камня, что, падая вниз, оставил лишь круги на воде?
– Ты прав! Ты бесконечно прав! – воскликнул, обретая смысл произошедшего со мной.
– Когда ты пойдёшь, сверяй путь свой по звёздам. Они не обманут, не подведут. Множеству, что увидишь и встретишь – не доверяй и не доверяйся. Это призраки преломленья миров: они есть, но их нет…
– Как понять и проверить мне, чтобы не сбиться, не принять ложный свет мнимых звёзд за сияние Света?
– Что в твоей глубине? Что в твоей тесноте? Там, внутри, есть источник, выше Солнца и зримых светил – он начало потока, по которому мчатся сонмы праведных душ в Белый Свет, что уйдя, в одночасье приходит…
– Ночь истаяла… вот, на глазах новый день…
– Ночь растает, но звёзды пребудут: на тебе и в тебе! Словно знак, словно план…
– Верю: будет! Я иду!
– Ты идёшь не один, посмотри, как на крыльях сияет заря! Свет родился! Настало везде и всегда. Смерти нет и не будет!
Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/