Изнасилованная страна
(сборник рассказов)

Ветераны

Близился к концу май. На теле Земли, которое уже отогрелось от стужи, воцарился зелёный цвет. Птицы, не уставая, пели славу жизни, гармонии и покою.
Весна действовала на людей лучше любых лекарств. Потому-то, позавтракав и дав исполнить над собой положенные процедуры, больные, имевшие разрешение передвигаться, тянулись к природе и заполняли лавочки в старом госпитальном скверике. Сама собой сложилась некая волнообразность их размещения. Ближе к лечебным корпусам и, соответственно, к улице, садились весёлые и жизнерадостные, те, кто рассказывал анекдоты, резался в карты и шашки, вступал в разговоры с молоденькими медсёстрами,- словом, выздоровевшие душой и без пяти минут здоровые телом. В глубь сквера уходили больные, которые нуждались не в общении, а в примирении с жизнью, те, чьи душевные раны мешали лечить тело.
Однажды на одной из таких дальних лавочек почти одновременно присели двое: старик, худощавый, но на вид ещё довольно крепкий, и парень лет восемнадцати, высокий, широкоплечий, во внешности которого сразу бросалось в глаза лицо с ужасными синими пятнами и заживающими ранами. Голова парня была перевязана толстым слоем бинта.
Первым заговорил старик. Он внимательно посмотрел на угрюмое лицо молодого солдата, чей взгляд не отрывался от какой-то одной точки, и немного искусственно воскликнул:
- Эх, славно поют, а?! Помню, когда мы заканчивали ту страшную войну… Я до Австрии дошёл… Птицы так же замечательно пели. Как нам тогда хотелось жить! Казалось, хуже такой войны уже ничего не выдумаешь… А ты что такой убитый? В ваши ли годы расстраиваться из-за чего-то. Наших трудностей вам уже не видать…
Парень вздрогнул и ответил не сразу, словно из вежливости заставляя себя:
- Я не убитый.
- Ну, а раз не убитый, так молодец! Знаешь, брат, сколько раз меня убивали, а? Вот расскажу один случай, если не возражаешь…
Ответа не было, и старик продолжил:
- Готовимся мы, значит, к наступлению немцев. Роем окопы, связисты свои провода тянут. Рядом батарея вкапывается в землю. К утру должны пойти. На нас, значит. А направление мы заняли, брат, важное. Позади – железнодорожный узел. Приказ довели: немец прорваться не должен! И вдруг штабные машины: одна, вторая, третья… Наше дело маленькое: зарывайся себе в родную землю. Я даже гимнастёрку не стал одевать. Жара. А из машины, значит, выходит генерал, невысокий, строгий, и только наш комбат доложил, как начал его отчитывать. Мы только к земле пригибаемся. А он: раскудыт тебя, такой-сякой и всякий, где копаете? Немцы вас вмиг здесь перебьют. Позади естественные укрытия: лес и всё такое, а вы выползли на самую, значит, невыгодную позицию. Комбат у нас был: никто не знал, откуда он. Но таких хитрых в каждом городе по пальцам пересчитаешь. Выслушал генерала и отвечает бодро: так и так, задумана военная хитрость. Вся позиция будет укомплектована трофейным оружием. Да наделаем чучел солдат. Пушки, мол, ребята сделают из дерева – не отличишь, да у речки два побитых немецких орудия валяются. И прочее, и прочее. Наплёл генералу. А тот успокоился, расспрашивает, что, как, даже заулыбался. Походили, посмотрели и уехали. Молодец, а ? А мы-то?.. Он выкрутился, значит, а мы – полкилометра назад и снова за лопаты. И чучел наделали. Ребята постарались. Собрали умельцев – так они и пулемётных гнёзд наставили, и пушек… Не поверишь: немцы полчаса с воздуха обрабатывали те окопы. НП батальона в пух и прах разнесли. Пошли танки: прицельный огонь по первой линии. Мы молчим. Они лупят. Потом и мы вступили в бой… Да, немцы в том бою прорвались. Пришлось нам отступить. Но вишь, сколько бойцов-то генерал спас. Да…А позицию нам не комбат выбрал, а командир полка. Вот. А комбат не выдал его генералу…Ничего, всё забылось. Отступали мы до самого Сталинграда. Воевал я и в городе на Волге. Воевал – это громко сказано. Бросят дивизию – перемелют её и выплюнут. Долго лежал по ранению в госпитале. А потом, значит, начали потихоньку побеждать. Под конец войны немец совсем выдохся. Вот представь: летит самолёт бомбить, бросает бомбы, они гудят, аж сердце захолонет. А бомба – бум об землю, и ничего. Оказывается, пустая бочка. Вот так на психику действовали. Видать, не хватало уже ресурсов. Потом вступили мы в Румынию…

Старик ещё добрых полчаса рассказывал о трудностях своего военного пути, о трудностях, которые, несмотря ни на что, он и его товарищи преодолевали. Пересказал несколько писем от матери и сестёр, присланных ему на фронт: несладко было людям и в тылу, но они не унывали, умели находить радости в обыденной жизни, веселились в редкие праздники, помогали друг другу, поддерживали, чем могли, один другого. Убеждая собеседника, или, скорее, слушателя, что всё в жизни преодолимо, старик перешёл к своим болезням, в очередной раз подлеченным за последние три недели. Он был настроен даже оптимистичнее врачей, которых беспокоил осколок у лёгкого, не вытащенный вовремя да так и «прописавшийся» в теле ветерана.
Парень молчал. Но от одного шутливого рассказа к другому синее лицо молодого солдата становилось всё мягче. Он явно прислушивался, хотя не поворачивал головы. Когда же старик рассказал, как они всем взводом выковыривали сгоревший самолёт в огороде одной весёлой вдовы-хорватки, за что получили бутыль виноградного вина, парень даже улыбнулся. 

Выговорившись и несколько раз повторив «да…», старик поинтересовался:
- Что ж у тебя, брат, с мордой? Поди ж не военная тайна?
Солдат, растаявший было, пока его развлекали байками, опять сжался, лицо его сделалось непроницаемым и ещё более уродливым. Но, так долго слушая старика, он не мог не ответить.
- Подрались…
- А голова?
- Разбил, ударился об койку…
- Эх, балбесы вы, балбесы! Ты уж не обижайся. Родину надо защищать, а не маяться дурью. Всё от безделья. Трудностей вам настоящих не хватает. Побольше бы вас командиры боевой учёбой мучили, тогда падали б уставшие и не думали о том, как друг другу морды разбивать. И так страну ослабили дальше некуда, так вы ещё между собой бои устраиваете… Да, сидеть-то хорошо, но пора на процедуры…
Старый солдат ушёл. Молодой остался на лавочке, и для него словно включились звуки окружающего мира. Как пели птицы в этот весенний день! Как заливались они, славя добрый и ласковый мир, созданный трудами невидимого волшебника! Как старались вторить им деревья своим шелестом, похожим на песню! Откуда-то издалека доносились шумы улицы, гул машин, но они не раздражали, а растворялись среди ветвей и затихали. Парень с удовольствием вдыхал свежие запахи и чувствовал лёгкое головокружение.

На следующий день молодой человек вновь пришёл на ту же лавку и, присев рядом со вчерашним собеседником, поздоровался. Старик ответил.
- Можно вас спросить?
- Валяй, брат. Что в таком заведении ещё делать – только разговаривать. Я ведь после войны пятый раз в госпитале.
- Вы вчера рассказывали, да всё больше весёлое. А что на войне было трудным?
- Трудным? Трудным, говоришь… А почитай, всё. Да всё было трудным. Когда немец тебя лупит, а у тебя осталось два патрона. Когда нет артиллерии и против танков дают бутылки с зажигательной смесью или – хорошо ещё – гранаты. Это по телевизору немецкие танки хорошо горят. Всё время под бомбёжкой находиться тяжело. Долго наши лётчики боролись за превосходство в воздухе. Порой гонят в наступление, кухни неделю не видим. Мокрый сухарь – вот твоя еда. Голодали всю войну. Деревни-то разорённые. Ещё и помогали местным жителям. Из дома писали: тоже голодно. Ну, правда, потом консервы иностранные пошли и всё такое. Да русскому ж человеку хлеб нужен в первую очередь… Перед Сталинградской битвой заградотряды сзади стояли. У них пулемёты, у нас винтовки.

Отступать будешь – свои же пристрелят. Ни шагу назад, говорят. А воевать нечем. Гимнастёрку свою – дыра на дыре – добрых сто раз штопал, перештопывал. И мыла не хватало. Баня – мечта. Что ты!.. Четыре года вошь нас сопровождала: и в отступлении, и в наступлении. От Волги до Европы с нами прошла. Командиры только под конец войны научились соображать. Боялись сами что-нибудь решить, а со связью всегда проблема. Да и выбивали их, командиров, ещё почаще нашего брата, рядового… А друзей я сколько похоронил!.. Иных и не хоронили: некогда было, так бросали. Да, брат, весёлого мало. Плохое-то вспоминать не очень хочется…
- Эх, повоевать бы так!.. Я б с радостью…
- Как – так?
- А вот так, как вы рассказали. Пусть вши, пусть голод, пусть бомбёжка… Зато братство, все вместе, вся страна против немцев. Смысл есть…
- Да ты что, брат?! Я врагу не пожелаю того, что сам пережил. Смысл… Эт ты не прав. Ваш смысл – уметь оружие хорошо держать в руках, чтоб никто не посмел нам грозить. Оружие-то нынче посложнее будет, а война – это штука страшная…
- Знаю… У нас тоже война. Сколько офицеров нет в казарме, столько и идёт война.
- Это с кем же вы воюете? Друг с другом, что ли?
- По-всякому. За ужином война. Если каша паршивая, то съешь немного. Больше ничего. Я и чай только в госпитале стал пить. Они жрут, а нам: «Закончить приём пищи! Выходи строиться!..» Старшины соревнуются. Наш даёт на ужин три минуты. Во второй батарее – две. В казарме тоже война. Каждый день концерт. Молодых заставляют петь, плясать. Развлекай, как хочешь. Не можешь – убьют. Из моего призыва трое в санчасти, я четвёртый. Мне голову железякой проломили, поэтому я в госпитале. Двое сбежали. Найдут – в дисбат отправят.
- Это за что ж тебя железякой, брат?
- Не поддавался… Мне ещё повезло. Двоих педерастами сделали за то, что не хотели унижаться. Остальные двое – нас десять человек молодых в батарее – стирают на всех, концерты дают, по вечерам ходят воровать одежду с проволок, «гражданку», или просят милостыню возле остановок. На водку «дедам».
- А куда ж офицеры смотрят?!
- Плевали они на всё. Им четыре месяца получку не дают. Многие вообще на час-два приходят – и домой. Кто может, продаёт всё подряд. Оружие постепенно исчезает. Две машины с НЗ «ушли», и всё тихо. Гражданские у нас всё могут купить. У нас даже старослужащие в два раза меньше нормы едят. Пока продукты до столов дойдут, их десять человек урежет в свой карман. Командир дивизиона на свинарнике каждую неделю свинью режет, но мяса я не видел. Даже повара обижаются.
- Что ж это?!. Нет, так нельзя! Ты вон какой здоровый! Собрались бы да дали этим самым старослужащим! За кой хрен мы тогда столько крови пролили в Отечественную?..

- Здоровый… Олег дёрнулся – отпинали, в санчасти уже месяц. Я тоже… Кольку заволокли в бытовку и изнасиловали… человек пять… Мне врачи сказали: простужу голову, или ещё что, -умру. Кости попали в мозг. Работать вообще нельзя.
- Ну, так их же посадят!
- Посадят?.. Мне все офицеры сказали, что шуметь невыгодно. Ещё хуже будет. Всем всё по фигу… Я этого режима и месяц не выдержал, а на фронте у вас я хоть все четыре года воевал бы. Пацаны тут из Чечни лежат, говорят: ещё хуже. Кто с кем воюет – непонятно. Офицеров вообще не видят. Те оружие чеченцам продают, квартиры обворовывают, откуда люди ушли. Целые полки разоружают, якобы для переброски. Это один из-под Ведено рассказывал. А потом чеченцам сдают, те всех солдат вырезают. Воевать никто не хочет, не понимает, с кем и за что. Водку хлещут да видики смотрят. В бой, как у нас на работу, только молодых посылают да глупых. Так что в нашей части ещё ничего…
- Не может этого быть, чтобы оружие врагу продавать.
- Не верите – пойдите сами и спросите. И не такое расскажут. Оружие… Это ещё ерунда: оружие. Со всей страны спортсмены едут к чеченцам в снайперы наниматься. Чтоб наших солдат гасить.
- Я слышал по радио: из Прибалтики едут.
- Русских тоже много. Пацан рассказывал, одну москвичку поймали с восемью насечками на СВД. Разорвали пополам бээмпэшками. Даже насиловать не стали эту суку… Что с вами? Дедуля, вам плохо?!
- Фу!.. Ничего-ничего…Старые раны беспокоят… Ты вот что, брат, помоги-ка мне до корпуса дойти. Посплю немного. Осколок мой, наверное, дышать спокойно не даёт…
Молодой солдат помог старому приподняться и, поддерживая его, повёл по песчаной тропинке. Кто глянул бы спереди – ужаснулся: идут, спотыкаясь, два инвалида, опирающихся друг на друга. Один – синее лицо без живого места да грязноватая повязка на голове; другой – сморщенный, позеленевший от боли, осунувшийся и измождённый от возраста и трудной жизни.
Парень отвёл старика в палату и снова вышел в госпитальный сквер. Уединяться не стал. Наоборот, подошёл к самой шумной компании, где играли на вылет, и стал следить за игрой. Когда какой-то весельчак задел шуткой проходившую мимо медсестру, которая была не замужем и всегда отвечала колкостью на колкость, парень похохотал со всеми вместе, забыв про своё избитое лицо, которому явно не шла улыбка. Он даже занял очередь в шашки и, когда она дошла до него, продержался целых пять партий, за что из-за своих ранений получил прозвище Ветеран и приглашение сыграть и после обеда. Но после обеда он не вставал с постели: голове нужен был покой. Парень лежал в палате и, прислушиваясь к глупому чириканью воробьёв на подоконнике, мечтал о доме.

Три дня старик подымался с постели только для снятия кардиограммы. На четвёртый он вышел подышать свежим воздухом и присел на лавочке у самого входа в госпиталь. Его молодой приятель подошёл к нему:
- Дедуля, вы куда исчезли? Я думал, вас выписали.
- Да, брат, скоро выписывают. Основные раны, значит, подлечены, а остальное… Хорошо здесь, люди добрые, и уходить не хочется.
- Дома-то лучше. Вы с женой живёте или один?
- Жил один… Недавно сын с невесткой переехали – и началась у нас война. Он, она, дети – каждый своё кричит.
- А где ж они раньше жили?
- Свою квартиру они, значит, сдали квартирантам, чтобы было на что жить. Ну, а я старый, скоро помереть должен… Я вот и месяца не выдержал, в госпиталь лёг. Врачи да военкомат давно предлагали. Теперь не знаю, куда… Домой, брат, не хочу.
- Это вы зря, дедушка. Они там уже, наверное, перебесились, ждут вас.
- Ждут… Торопятся похоронить.
- Нельзя так о родном сыне думать. Да и внуки вас, небось, любят…
- Внуки?.. Внуки любят, грех обижаться. Они у меня заботливые. Вот мама их меня не любит. Я ведь против был, чтоб сын на ней женился. Теперь, значит, мстит. Во всякой мелочи – придирка.
- А вы ей устройте дедовщину. Вы сейчас подлечились, возьмёте молодых в оборот…
- Дедовщину, говоришь?
- Дедовщину.
- Ха, а что?! Бить не буду! Но пускай меня, старика, слушаются. Я об жизни-то поболее знаю. Чего не видал…
- Вот именно.
- Конечно, дедовщину!.. Эх ты, синяя твоя морда! Ничего-то ты больше не видел, кроме своей дедовщины. Женишься – тоже будешь жене устраивать?
- Вряд ли женюсь, дедуля. Мне, может, год-два осталось…
- Не торопись. Я и то дольше хочу прожить, чем год-два. А то кто ж моих балбесов, Кольку да Вальку, воспитает. Сами грызутся, и их дети, мои внуки, на них смотрят.
- Ну, тогда ладно, поживу. Всё равно меня комиссовывают. Недели через две уже дома буду. Пойдёмте, дедушка, сыграем в шашки. А то уедете скоро.
- В шашки? Да я ж тебя, брат, как немца под Сталинградом…
- Посмотрим, посмотрим…
- Ну, пошли. Подняться помоги. Что-то опять сердце закололо…
- Может, лучше пойти лечь?
- Нет, уже прошло… Или испугался?
- Сталинграда я не боюсь.
Весёлая компания вокруг лавки с шашками позволила старому ветерану сыграть вне очереди, но сначала его знакомый отвоевал себе право на игру. Они сошлись на ничьей, и старик, предложив мировую, уступил место следующему.

 

Кандидат

В современно, но небогато обставленный кабинет, или, как теперь говорят, офис, вошёл человек, в котором сразу можно было угадать представителя модной профессии, требующей ловкости. Занимавший место начальника кивнул вошедшему на кресло и бросил на стол пачку купюр.
- Ты выиграл спор, - сказал он.- Вот бабки. Можешь пересчитать: всё, как добазаривались. И банду свою уводи: достали…
Его собеседник самодовольно улыбнулся:
- С каких это пор твой предвыборный штаб стал бандой? Мои люди столько делают для тебя. Точнее, делали… А денежки пересчитаю, раз советуешь. Это, значит, за нашу работу… Это за проигранное пари. Претензий нет. Благодарим. А что, «Характеристику на день выборов» смотреть не станем?
- Я же сказал: ты выиграл. Получил расчёт.
- Грубиян. Может, всё-таки закончим дело? Столько средств и сил потрачено. Во второй тур уже точно выйдем, а там, если хочешь, снимай кандидатуру: с противника можно будет сорвать отступные. Опять же тебе это уже ничего не будет стоить. Всё оплатил. Осталась-то всего неделя.
- Тебе надо было настоящего кандидата раскручивать, а не делать из меня святого…
- Ты же знаешь: перспективные, богатые обратились в солидные и известные конторы. Что же мне было делать? Я знал: деньги у тебя есть, и как бывший одноклассник, можно сказать, друг детства, ты меня не кинешь. Главное в нашем деле – бабки, и я их получил.
Кандидат покачал головой в знак согласия и сказал тихо, как бы самому себе:
- Если б ты проиграл спор, я б, наверное, больше дал…
- Да ты что? Обиделся за демократию? Дружище, её не было и не будет. Быдло, толпа думает, что она выбирает; политики думают, что они. Воротилы бизнеса – что они. А решаем всё мы, политтехнологи. Подожди. Пройдёт несколько лет, мы разбогатеем, объединимся, и на выборные должности будут проходить только с нашего согласия. Представь себе такую картину. Дворец в центре города, золочёная надпись: «Союз политтехнологов». Ниже маленькое объявление: «Запись в депутаты Государственной думы с 9 до 17. с 13 до 14 обед. С суммой менее 2 миллионов долларов просьба не обращаться. Партиям – от 20 миллионов». Стоит очередь кандидатов, а мы решаем: этот пройдёт, этого в шею… А кто нас переплюнет? У нас деньги, отлаженные технологии по одурманиванию мозгов, купленные СМИ. Все к нам на поклон пойдут! Хочешь новое пари? Так, как я спрогнозировал, будет через пять лет. Даже меньше. Ставлю штуку баксов. Идёт?.. А народ надуть или купить – раз плюнуть. Ты сам видел. Понимаю, тебя заколебали эти зомби, но, признайся, такое отношение, как к спасителю и благодетелю, лесть, похвала и всё прочее были приятны. Меня не обманешь. Да мы ж из тебя человека с большой буквы сделали! Вот давай посмотрим вторую характеристику? Не хочешь?.. Ничего, в следующий раз я на спор возьму и проведу в Законодательное собрание какого-нибудь бомжа-алкоголика. Пусть все видят нашу силу. А что?.. И устрою тотализатор: сколько он наберёт процентов голосов, победит или не победит?.. 

Пока «политтехнолог»Попцов разглагольствовал, Сергей, владелец офиса, слушавший поначалу рассеянно, вдруг с неприятным чувством вспомнил, что, действительно, на первых порах попался на удочку агитационного восхваления, поверил, что он хороший и талантливый.
Позже он возненавидел эту мнимую журналистку, правую руку Попцова, которая каждый день представляла пару-тройку «случайных» прохожих разных возрастов и родов занятий, говоривших о высоких качествах Сергея с такой уверенностью, словно знали его лет двадцать… Возненавидел. Но позже. А вначале – был грешок. В виде прилива чрезмерной гордости и самоуверенности. Был. Хотя и быстро прошёл.
- Нажми кнопку «выкл.», трепло на батарейках! Если я за что и обиделся, так это за то, что братаны стали смотреть на меня, как на козла. Типа, такой примерный не для нашей компании. Я не хочу из-за твоего вранья разо…ся с такими людьми.
- Хм. Они разве не понимают, что всё это туфта? Ну ладно, меня ваши обычаи не интересуют. Ухожу, пока ты не передумал платить. Захочешь ещё поспорить – звони. Насчёт бомжа, например. Или нет. Бомжи бывают и с высшим образованием. Лучше я поспорю, что проведу в депутаты какого-нибудь шизофреника. Инвалида детства! – Попцов захохотал и поднялся с кресла.- Кстати, Серёга, не забудь вторую часть пари. Мы ведь не только на деньги спорили. Сделай моему агентству рекламу среди своих… корешей. Мол, берусь за любого и проталкиваю хоть в президенты России.
- Обещал – значит, сделаю… А вот ты, морда, если б проиграл, прислал бы мне свою жену?
- Так не проиграл же. Не проиграл!.. Всего хорошего, одноклассничек! Через полчаса очистим твой офис. Ну, а заявление о снятии кандидатуры уж так и быть накатаю и отвезу. Хотя можно было бы попробовать со вторым туром. 

«Бог» выборов ушёл, напевая какую-то пошлую песенку, а Сергей минуты две сидел неподвижно и смотрел на дверь, за которой бывший руководитель его штаба принялся громко командовать, сворачивая деятельность своих подчинённых. Наконец, шум и возгласы стали раздражать экс-кандидата, и он, взяв со стола большой лист бумаги, перешёл в соседнюю комнату, где стояли мягкая мебель, невысокий столик с бутылкой коньяка и где лился мягкий свет почти невидимых ламп при отсутствии окон.
Сергей налил себе немного в округлый синеватый бокал. Делая редкие, маленькие глотки, он смотрел на жирную вертикальную черту на листе, делившую его ровно пополам, словно увидел что-то новое. Потом наклонился ниже и прочёл первые фразы плотно исписанной правой части, которая торжественно озаглавливалась как «Характеристика кандидата ко дню выборов»:
«Семь недель до выборов. По опросам, фамилия Кандидата (далее – К.) известна 20% взрослого населения города, 5% не прочь за него проголосовать, если другие кандидаты не окажутся лучше».
«Ишь ты – «лучше»,- усмехнулся Сергей про себя.- Такой шикарный выбор кандидатур… Что там дальше?»
«Шесть недель до выборов.3% твёрдо собираются голосовать за К.»
Он вспомнил, как его веселила вся эта последовавшая за регистрацией кутерьма по телевизору. Нет, первый ролик, повторявшийся по пять раз в день – «Земляки, голосуем за …. Это порядок, забота о людях и будущее наших детей»,- приелся быстро. А вот «сериал»!.. Сериалом эти репортажи в шутку назвал Попцов, и, действительно, попал в точку.
Первым на экране тогда появился старик-пенсионер. Сергей просто обалдел от его слезливого монолога. Даже начал вспоминать, не сделал ли он и на самом деле чего-нибудь хорошего этому преданному избирателю… И в журналистку поначалу поверил. Пока не увидел её в своей приёмной, где эту политическую проститутку инструктировал руководитель штаба, он же бывший одноклассник, он же технолог выборных кампаний, умудрившийся вызвать его на спор, победа в котором показалась Сергею стопроцентной. Подобные ребята, делающие из воздуха деньги и политиков, давно раздражали его. Ещё с тех пор, когда компаньону вздумалось поучаствовать в проталкивании нужного человечка на важное местечко. Сергей решил: а почему бы не наказать одного из этой братии, пусть даже и приятеля? Чтоб не возносились перед ними, деловыми людьми, занимающимися хоть каким-то вещественным, реальным бизнесом.
И вот по местному телевидению начался «сериал». За роликом с пенсионером последовали «фильмы» с врачами и учителями, строителями и шофёрами, ещё со стариками. Дальше – больше. Голосовать за него призывали воспитатели детских садов и окружении малышни, которой он что-то там подарил; офицеры, школьники… А позавчера эта дура «журналистка» забралась с оператором в какой-то подвал и взяла интервью у грязного бомжа. И беззубое, небритое лет сто существо горько сожалело о том, что не имеет паспорта, чтоб прийти и проголосовать за Сергея. Не о еде оно мечтало, не о тёплой постели или хотя бы о бутылке водки с куском колбасы, а об участии в выборах! Это уже был полный беспредел. Сергею и самому-то не понравилось, но братва в ночном клубе просто высмеяла его. Мол, как он баб на свою сторону привлёк – понятно: внешний вид, всё при себе. С детьми, бабушками-дедушками тоже всё ясно: подарков надарил, жалобы выслушал, и всё. Но чем он понравился «опущенным»? Пил с ними, что ли? Или, может, ночевал в подвале да по душам беседовал?

А Попцов, придурок, с пеной у рта доказывал, что это был гениальный шаг, пиаровское ноу-хау и что-то там ещё, заумное.
Да, Попцов – мастер туфты. Покажет по телевизору очередную серию о всенародной любви, и тут же блиц-опрос на улице (где, естественно, все «случайные» прохожие называют фамилию его, Сергея), а следом – рейтинги со ссылкой на какой-то общественный фонд, которого, само собой, и в природе не существует.
Начинали скромно – с 30% да каждый день добавляли по пять, и получалось, что на сегодняшний день за него проголосовало бы процентов сто двадцать. И удивительно – никого не возмутила эта наглая ложь. Разве что самого кандидата. Сколько раз он просил Попцова попридержать лошадей, не завираться. Но того не переубедишь, у него свои подходы: «Избиратель должен свыкнуться с мыслью, что у него практически нет выбора и голосовать за других – бесперспективно», «мы давим народ цифрой, а цифре верит каждый», «чем фантастичнее ложь, тем больше народу в неё верит»… К тому же, как остановишь того, с кем поспорил на деньги? Чуть что: «Ты специально вмешиваешься, чтоб я проиграл». Идиот! Побывал бы сам в шкуре человека, которого заживо бетонируют и превращают в монумент в возрасте неполных тридцати лет…
Впрочем, были и прикольные «серии». И самому Сергею, и его корефанам очень понравилась одна старушка, ролик с которой крутили по местному ТВ целых три дня. Этакая милая сморщенная бабуленция с древней авоськой и в каракулевой папахе вдруг сама вмешивалась в интервью с «друзьями детства» кандидата и вспоминала, каким хорошим мальчиком был Сергей: приносил ей из магазина молоко, отремонтировал звонок, так как посещал кружок «Юный физик», и даже спас её глупенькую кошечку, застрявшую где-то на чердаке. Естественно, после этого ей приходили на память её гражданские права, и, уже отходя в сторону, но всё-таки чётко и понятно бабка прибавляла: «Ой, тижило мне идти туды, на енти выборы, но за Серёженьку обязательно проголосую, обязательно».
Попцов сказал, что землячка эта липовая сорок лет проработала в театре, но давно уже на пенсии, и вряд ли кто-то помнит её даже из бывших коллег. А заплатили ей совсем ерунду: бабушке и то было приятно, что вспомнили о нерастраченных её талантах, что покажут по телевизору и будет о чём поговорить с соседками в течение ближайших пятидесяти лет…

«Ну, что там дальше?..» - Сергей встряхнулся, сделал глоток из бокала, заглянул в бумажку.
«Пять недель до выборов». Это когда в центральной газете опубликовали указ о награждении его орденом. А на следующий день Попцов пришёл с предложением на самом деле приобрести награду (пока купили только это объявление, которое потом, возможно, опровергнут). Сергей узнал расценки и пожадничал. А можно было. Повесил бы орденок на крутой пиджачок и рисовался бы на тусовках. Боевые, кстати, не намного дороже гражданских. Но что-то его остановило. Во-первых, конечно, деньги. Сумма приличная, а выгодным вложением это не назовёшь. Так только, побахвалиться с недельку. А во-вторых, вспомнил «дорогого товарища» и побоялся, что кто-нибудь расскажет анекдот про пятизвёздного героя и сравнит с ним Сергея.
И слава Богу, что остановился. Из-за Попцова и так сильно потерял в авторитете, а если б следовал всем советам этого с…го технолога, то… Так, что ж там, «за пять недель»? «7% проголосовали бы за К. в данный момент. Фамилия его известна 60 % опрошенных. При спонсорской поддержке К. проведён детский спортивный турнир».
Ну, это ещё ладно. Спортсмены – молодцы: где только можно, отщипывают с бизнеса на свои юные дарования. А те раскручиваются, сваливают в Москву и бросают своих тренеров, пашущих ни за фиг. Но рекламу они ему, Сергею, сделали на всю катушку. Шуму было на весь город. Детвора там всякие речовки хором кричала перед камерами, везде его фамилия висела, распорядитель каждые десять минут орал в микрофон: «Спасибо спонсору, господину К.!» Вот он, результат!
«Четыре недели до выборов. 13 % - за К.! Два общегородских мероприятия в поддержку К. с участием 4000 человек. Благотворительные мероприятия. Выступление К. перед общественностью одного из районов города. Поддержка Комитетом солдатских матерей (статья в газете). Почти 10% граждан считают К. преуспевающим бизнесменом, честным человеком и примерным семьянином».
Да-да, с этого момента пошло уже полное враньё. И тогда же он понял, что Попцов может выиграть спор. Хотя сюда, в эту бумагу, они вписывали реальные проценты, а не такие высокие, о каких бренчал тогда телевизор. Для себя-то были другие рейтинги, без мухлежа. Да, за месяц до выборов у всех изменилось отношение к Сергею. Даже мэр соизволил познакомиться. Целый час тупой болтовни о нуждах города и о его несчастных жителей! Интересно, этот конь в пальто достроил виллу в Сосновом?..
Сергей налил ещё коньяку и откинулся на спинку дивана. «Может, надо было тогда ещё рассчитаться с Попцом и выйти из игры?- подумал он.- Сэкономил бы бабки. Чувствовал же: этот гад такую возню раскрутил, что, скорее всего, счёт будет не в мою пользу. Да выйти было как-то неприкольно. Никто ж не знал про спор. Только, блин, начал догонять лидера – и в сторону? Будто наехали, и спёкся…»

И, боясь прослыть трусом, он избрал другую тактику: стал бороться против себя. На всех «собраниях общественности» откровенно грубил людям, журналистам (уже реальным), старался показать себя с самой плохой стороны. Но не тут-то было. Как-то одна тётка спросила его: «Вы нам много будете обещать?» А он ей: «Ничего не буду. Всё равно выполнить не смогу». И весь зал захлопал. Тогда он начал им откровенно хамить. А вечером, предвкушая разгромный репортаж, сел у телевизора и увидел всё гладеньким и причёсанным. Вырезали именно то, что он жаждал увидеть и чем заранее гордился перед своими приятелями. И не просто вырезали. Из маленьких кусочков встречи сделали очень даже приличный материал, показав те, единственные, наверное, аплодисменты три раза.
На следующий день он, взглянув на торжествующую рожу Попцова, спросил только: «Ты на деньги жадный или жену боишься проспорить?» и махнул на всё рукой. А предвыборная компания шла по нарастающей. Всё чаще Сергею в голову приходила неприятная мысль: неужели изберут? И деньги потеряет, и образ жизни изменится… Вот они на бумаге – последние недели. Смотри-ка, почерк какой! Торопился уже Попец всё записывать, времени у него не хватало.
«Три недели до выборов. 32% поддерживают К. и проголосовали бы за него, если б выб. были завтра. Статьи в газ.: директора круп. завода в пользу К., героя СССР Канова с призывом отдать за К. свои голоса. Лидерство агитматериалов К. на местном ТВ. Более 28% полож. отзываются о личных и профес. качествах К., 25 % называют его главным благотворителем города».
Две недели. 38% - за. Поддержка Совета ветеранов, двух отделений партий, представленных в ГД РФ. Доброжел. высказ. в адрес К. губернатора обл. и пред. през. в ФО. «Самый порядочный из кандидатов» – 33%, «самый профессиональный» - 35%».
«А всё-таки есть во всём этом выгода. Не зря деньги потерял,- Сергей улыбнулся, вспомнив, как каждый день к нему приходила парочка – муж и жена,- которые называли себя имиджмейкерами и учили его говорить, улыбаться и так далее. Многое о манерах поведения и нормах речи он узнал впервые… Как-то ночью в клубе в дверях уступил дорогу проститутке – не из уважения, конечно, а следуя затверженному урок. Та, тихо обалдев, посмотрела на него то ли как на дурака, то ли как на рыцаря. И супруга бывшая тоже отметила при случайной встрече положительные изменения в его манерах. Наверное, он и сам себе стал больше нравиться, увидев, что жестами и словами тоже можно завоёвывать симпатии людей. Прежде-то были только наглость и деньги.
Впрочем, этих самых «мейкеров» он мог бы нанять и без Попцова. Да и подешевле. А теперь эта дурацкая известность, узнаваемость мешает ему жить так, как привык. Сейчас ещё и объясняться придётся на каждом шагу, почему ушёл с дистанции. Бляха-муха! Надо было этого козла заставить придумать красивое оправдание, пока не получил расчёт! Может, ещё согласится?..

Уехать бы куда-нибудь на недельку… Однако нельзя. И даже с журналистами придётся пообщаться, чтоб не писали всякой отсебятины о его трусости или финансовых проблемах. Да, лучше взять всё в свои руки. Узнать, какое объяснение придумал Попец, и вежливо, но твёрдо повторять всем, кто будет спрашивать, чтоб ничего не выдумывали. Надо доиграть эту дурацкую роль. Потерял деньги, так хоть авторитет сохранить…
«Ну всё, хватит плакать!- Сергей провёл ладонью по лицу.- Сам виноват… А бумажку эту сожгу, чтоб не напоминала… Но прежде надо стряхнуть всю эту предвыборную шелуху, опомниться, кто я есть на самом деле».
Он закурил, взял злополучный лист и принялся читать то, что было по левую сторону толстой вертикальной черты – «Характеристику кандидата за два месяца до выборов».
«1) К. (кандидат) избирателям неизвестен, голосовать за него никто не собирается.
2) К. пассивен в общественных делах; чёрств, сух, циничен в общении.
3) В школе и техникуме не выделялся, в институт поступать не захотел, несмотря на давление родителей.
4) На заводе не ужился с бригадой. Часто менял место работы.
5) В основном беспринципен, заботится только о себе, стопроцентный эгоист.
6) Дважды находился под следствием и провёл в предварительном заключении в общей сложности одиннадцать месяцев. За связи в криминальной среде был взят другом в компаньоны.
7) Фирма преуспевающей не является, прибыль и зарплаты сотрудников – средние по городу.
8) Состоит в разводе, с сыном видится редко.
9) Спортом не увлекается, здоровьем слаб, в армии не служил.
10) Предпочитает сходки лиц, имеющих трения с законом. С возлияниями и девочками.
11) Наград, грамот, благодарностей и т.п. не имеет.»
Сергей улыбнулся, чиркнул зажигалкой и, поднеся огонь к листу бумаги, сказал вслух:
- Этому уроду в кэгэбэ работать. За пять минут накатал на меня такое, чего я и сам не знал.
«Однако,- продолжил он мысленно,- я со всем был согласен. Ещё бы: Попцов сам предложил первую характеристику сделать похуже, чтобы потом доказать мне, что всё сможет перевернуть на сто восемьдесят градусов. И перевернул, гадёныш! По телевизору я и спортсменом был, и спонсором, и даже семьянином… Да и почему – похуже? Всё так и есть. Я всегда жил только для себя. Потому Ольга и ушла, хотя со мной не бедствовала. В прошлом году Витькин день рождения пропустил. С такого бодуна был, что собственное имя забудешь… Да и пошла она, если захотела жить по-своему!..»

Он посидел с минуту, ни о чём не думая, тупо глядя, как свернулась сожжённая бумага.
«Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Я для бизнеса-то не гожусь, а он хотел толкнуть меня на такой пост! Тоже мне – технология!..»

 

Междусобойчик

Это место в Москве можно было бы назвать сквером муз. Однако музыканты, художники, литературные критики, профессора, которых в окрестных домах водилось великое множество, говорили проще: наш скверик. Наибольшее оживление бывало здесь по утрам, когда часть посетителей совершала оздоровительные пробежки, демонстрируя последнее слово в развитии спортивной одежды и обуви, часть спокойно бродила, набираясь на весь день свежего, перемешанного с вдохновением воздуха, а отставные по причине преклонного возраста деятели культуры занимали на час-полтора места на лавочках. Потом на весь день сквер терялся среди окружавших его потоков машин, и лишь несколько мам могли забрести сюда со своими малышами. Для детишек сквер, конечно же, представлялся целым лесом, дикой природой, где даже водились звери: воробьи, сороки и жители старого муравейника у толстой сосны.
И, наверное, только с детьми сквер ощущал себя большим, и поэтому открывал им свои сокровенные тайны. Побродив несколько минут по траве и хвое, какой-нибудь малыш уже спешил к маме, чтобы рассказать, захлёбываясь от восторга, про своё открытие, недоступное взгляду взрослого человека.
Вечерами в сквере сидели и прогуливались парочки, люди творческих профессий, которые, став заслуженными, уже имели свободное время, а также владельцы собак со своими цепными друзьями. Все они исчезали, когда город окутывали сумерки; и в темноте деревья перешёптывались, безуспешно пытаясь поймать верхними ветками лёгкий ветерок.
Однажды поздней весной, часов в семь вечера, когда на ближайшей к скверу улице немного поубавилось машин, сошлись на одной и той же лавочке хорошо знавшие друг друга режиссёр и художник.
Лет в тридцать-сорок люди одного круга, стараясь казаться серьёзными, называют друг друга по отчеству: Петрович, Сергеич, Витальич; приблизившись же к пятидесяти, вдруг пугаются стремительно надвигающейся старости и переходят на имена: Коля, Витя, Гоша… Так и наши герои. 

- О, Женя, добрый вечер!- сказал художник.
- Здравствуй, Толя!- ответил режиссёр.
- Как дела? Как здоровье? Рассказывай. Сто лет не виделись.
- Жаловаться грех. Я ж в Америке полтора года работал. Так что подремонтировался. Лучшая в мире медицина.
- По степени обдирания клиентов?- усмехнулся художник.
- Ну, знаешь, дорогой мой, мне мои средства позволяют не экономить на здоровье. Что ни говори, а наше поколение много сил потратило на борьбу с Системой.
- Вообще-то по-разному. Вон Валька со всеми системами дружил, а полная развалина. Родственники уже суетятся. Ваганьковское ему и так положено, вот таскается по кабинетам, просит, чтоб наградили Новодевичьим. А я, наверное, мавзолей себе закажу в завещании, и пусть наследники побегают…
- Не всё ли равно, где червей кормить? Они везде одинаковые. Заботился бы я ещё о такой ерунде. Другое горько: как-то размыто наше положение в обществе. Много нас – равных. Опять же заграничного дерьма сколько хлынуло. С Феллини я, конечно, себя не сравниваю, но всё остальное – тьфу. Всё-таки раньше лучше было. Все знали, кто первый, кто второй…
- Полностью с тобой согласен. Настоящая дурость. Премьер-министр одного художника двигает, вице-премьер другого, мэр своего. У питерцев совсем иного превозносят. Полный беспредел. И ладно бы заслугами брали, а то чем? Этот старинное здание отхватил: музей себе прижизненный сляпал; тот все выставочные залы на два года вперёд откупил. Кого хочет, того раскручивает. Дочка его лесбиянок рисует и месяцами выставлена…
- Абсолютно согласен. У нас ежегодные премии получают или пошлейшие комедии (и это в такое трудное для народа время!), или примитивнейшие ремейки. Что выдумали: то Лескова перескажут, то Чехова. И называют это новым словом в киноискусстве. А ты, наверное, знаешь, как мы с Петей, моим сценаристом, относились к классике? Бережно, с благоговением.
- У нас та же напасть. Одного называют современным Левитаном, другого русским Гогеном. Титулуют направо и налево. Мне кажется, при Системе не было столько увенчанных лаврами, сколько сейчас. А ведь тогда государство само кормило всю культуру.
- Да-да. Пользуясь своей известностью, шастают от бизнесмена к бизнесмену, выпрашивают деньги. Новые русские, конечно, в чём другом, а в сценариях ни бум-бум, вот и дают под имя. А известности эти за миллионы долларов снимают полную дешёвку, которую обмывают потом…
- Морем шампанского. И голодная интеллигенция за халявную икру превозносит эту мазню на всю Россию. У нас в искусстве, если есть деньги, нанимаешь с десяток журналистов, и тебя превращают в гения. Не надо никакого таланта.
- Вот именно! Труд, талант, заслуги в прежние годы, уважение зарубежных коллег – это всё не в счёт. Слово какое придумали: «раскручивание». 

- Как волчка. Нажал, начальный импульс дал, он и крутится себе. Годами.
- Точно. Крутится, трезвонит, а внутри пустота. Главное: много шуму…
- Из ничего…
Режиссёр и художник перевели дух. Обиды были высказаны, полное единодушие – налицо. Но теперь в головах обоих возникла одна и та же мысль: «Разойдёмся, а он подумает, что у меня одни эмоции и зависть. Начнёт болтать и сплетничать…»
- В принципе, я не жалуюсь,- сказал режиссёр.- Чего мне ещё желать? Народный, полтора десятков фильмов, кое-какие работы в Голливуде. С Кэмероном хорошие приятели… Конечно, две госпремии по нынешним временам не подвиг, но фильмы-то по телевидению идут. Значит, кому-то интересны. Меня даже в новом школьном учебнике истории упомянули. В общем, время всё расставит по своим местам. Время и народ.
- Ты уверен? Вот помрёшь, кто-нибудь за взятку вычеркнет твоё имя из учебника и о себе целый параграф вставит. А по телевизору серьёзные фильмы скоро будут показывать только девятого мая. Вот и канешь ты в лету… Хотя, конечно, не ради славы мы трудились. Никто нас не раскручивал, а люди знали и любили. И мне тоже народного не просто так дали. И в Третьяковку картины взяли не по приказу из ЦК. Но обидно: ставят всё с ног на голову. Один-два дурака, бездаря решают, кто нужен, кто не нужен. Скоро люди, кроме абстракций и голых задниц, ничего другого на выставках и видеть не будут. А там, глядишь, продажные критики и Репина забракуют.
- Да, народ обманывают, дезинформируют. Сам знаешь, на крупных фестивалях котируются только фильмы про педиков и психопатов. А где реализм? По статистике, мужиков с нетрадиционной ориентацией только пять процентов от населения. То есть они нетипичны. Психов, думаю, не больше этого.
- Это среди простых людей. В нашей среде пятьдесят процентов.
- Ты преувеличиваешь.
- Даже больше.
Снова возникла пауза. За время разговора появился ветерок, похолодало, и солнце склонилось к западу, но случайные собеседники не уходили. Оба чувствовали, что нужно поставить точку в разговоре, иначе получится, что они капитулируют перед теми, кто извращает настоящее искусство. Они, честно трудившиеся всю жизнь, не пресмыкавшиеся перед прежней властью, не могли себе этого позволить.
- Жаль, я не имею способностей к журналистике,- посетовал художник.- А то бы учредил журнал, что-нибудь вроде «В мире искусства», и расставил бы всё по своим местам при помощи честного рейтинга.
Журнал – чересчур хлопотное дело,- возразил режиссёр.- Если б что-нибудь попроще.

- Ну, хорошо. Предположим, я учреждаю какую-нибудь общероссийскую премию, становлюсь председателем оргкомитета, и мы на всю страну констатируем: этот настоящий художник, а этот… Этому – антипремию. Главное, заклеймить пошлость, а там пусть пробуют отмыться. Тогда уж точно начнут относиться к своему делу серьёзнее.
- Зачем, Толя, кого-то клеймить? Умолчание – это тоже оценка. Упоминаешь номинантов, кто-то становится первым, а остальных как бы и не существует.
- Можно и так… Тогда уж народ не зомбируешь. Вот только премий этих столько развелось в последнее время. Люди в них просто путаются.
- Нужна такая премия, которая поднялась бы над всеми. Желательно, негосударственная и не связанная с бизнесом. Можно даже без денежного вознаграждения. Зачем заслуженным людям деньги? Главное – справедливость.
- Согласен. Тут дело не в деньгах. Кстати, Женя, ты подал одну хорошую идею: «Нужна такая премия…»
- «…которая поднялась бы над всеми».
- Да, нынешние премии относятся, так сказать, к одной отрасли: театру, кино… А мы возьмём всё искусство в целом.
- Правильно. Такую премию не надо превозносить, она сама, одним своим названием станет выше всех. Только…
- Что тебя смущает?
- Ты предлагаешь нам вместе взяться за это дело?
Художник и режиссёр пристально посмотрели друг на друга. Случайный блик заходящего солнца осветил усмешку на лице первого.
- Женя, мы с тобой сто лет знаем друг друга, не раз помогали в трудных ситуациях. Вспомнить хотя бы моего старшего сына. Если б мне довелось выбирать лучшего из ныне здравствующих режиссёров, то это был бы ты. Конечно, наше кино имеет десяток замечательных имён. И в Каннах нас знают. Но эти ребята бросились в погоню за модой…или за деньгами…
- Спасибо, Толя!- режиссёр поморщился, сдерживая навернувшуюся слезу.- Поверь, я очень ценю твои слова, тем более зная твой критический, насмешливый нрав.
- Вот и прекрасно! Ты знаешь меня, я знаю тебя. Ты и при старом режиме не боялся вслух выражать своё мнение. Тебя даже шельмовали один раз.
- Было дело. Но я уцелел…
- Короче, у меня есть хорошие знакомства в правительстве Москвы. Думаю, через неделю всё закрутится. То, сё, и через пару месяцев это можно будет смотреть по телевидению. Остаётся название. Оно должно быть ёмким, сильным, начисто отвергающим всякое сопоставление. Вот сейчас модно подводить итоги двадцатого века. Что если так: «Деятель культуры столетия»?
- Национальная премия «Деятель культуры столетия»,- поправил режиссёр.

- Отлично!
- А я в свою очередь, имея кое-какие выходы на министерство культуры, сделаю премию тысячелетия. Тебя это устроит?
- Слишком претенциозно. Там ведь всё-таки был девятнадцатый век.
- Так ведь я не буду сравнивать тебя с репиными и суриковыми, а награжу в честь них, как продолжателя истинного реализма. Опять же слово «столетие» ты уже забрал. Не повторяться же.
- Пожалуй, других вариантов у нас нет. Что ж, за работу?
- Мой телефон помнишь? Нужна будет помощь – звони.
- Взаимно, Женя, взаимно. Коль такое затеяли, надо доводить до победного конца.
- Полностью с тобой согласен.
И дело закрутилось. Уже через неделю и Евгений Робертович, и Анатолий Спартакович имели каждый и помещения с соответствующими табличками, и толпы помощников, многие из которых действовали совершенно бескорыстно, хотя наряду с поддержкой официальных органов быстро нашлись частные спонсоры-рекламодатели.
Приятели почти не созванивались. Как истинные люди искусства, они могли увлечься любой творческой работой, поэтому когда в оргкомитете Евгения Робертовича встал вопрос, кого, собственно, награждать, председатель даже растерялся на минутку. Тянуло устроить какой-нибудь многоступенчатый отбор, с важным видом утверждать или отвергать номинантов, обсасывая каждую кандидатуру, как ножку рябчика, и только верность лавочному уговору и глубокое уважение к отечественному искусству уберегли его от нарушения первоначально принятого плана. В смежном же оргкомитете сразу знали и по секрету передавали близким и друзьям фамилию победителя этого года.
Наступление дачно-южного сезона в какой-то мере затруднило работу заговорщиков, но, с другой стороны, и облегчило: сопротивление врагов было минимальным. Ведь известно, что в летние месяцы наши северные музы улетают в Подмосковье и Минводы, а некоторые достигают берегов Турции и даже более дальних стран. Но надо отдать должное и опыту самих инициаторов новых премий: они умели, где надо, уговорить, где надо, надавить, используя самые разные рычаги.
Таким образом, когда на базарах появились яблоки, а в столице люди, способные составить оппозицию новшеству, всё уже приняло вид полностью готового блюда с заранее одобренным вкусом. С трёхдневным перерывом при помощи разных, но живущих под одной крышей телеканалов россияне смогли стать свидетелями двух торжественных вручений. Декорации, дамы и банкеты получили самые доброжелательные отзывы приглащённых. Национальная премия «Деятель культуры столетия» вполне заслуженно была вручена известнейшему режиссёру Евгению Робертовичу К., а всероссийская премия «Тысячелетие» - настоящему мастеру и гордости отечественной живописи Анатолию Спартаковичу Н.

В определённый круговоротом времён день Москвы коснулась осень. Первыми это заметили дворники, а также бездомные, которым стало неуютно ночевать в сквере муз. Однако сам сквер оставался неизменным: хвойные деревья здесь преобладали, а глядя на них, и дубы, ясени, тополя словно напитывались вечности и не поддавались тлетворному дыханию северного ветра.
Время точно останавливало своё течение в пределах сквера: оттого-то и приходили сюда пожилые люди, чувствовавшие, что здесь они не стареют и могут неторопливо размышлять о жизни, которая тем дороже становится, чем ближе к закату.
В такой жёлто-зелёный день на той же лавочке вновь встретились режиссёр и художник. Как люди, знавшие друг друга сто лет, они поздоровались на «ты». При этом режиссёр поймал себя на мысли, что гордится своими дружески-фамильярными отношениями с таким признанным деятелем, как Анатолий Спартакович, а сам художник, хотя и «тыкнул», сразу понял, сколько уважения к Евгению Робертовичу прибавили ему последние события, отчего привычная его насмешливая манера общения представлялась совершенно неуместной.
- Давненько, давненько не встречались,- посетовал режиссёр.
- Это верно. Свободного времени, знаешь ли, совсем нет. Ко всему прочему прибавились ещё и утомительные заседания оргкомитета.
- Да-да, хочешь – не хочешь, а надо. Положение обязывает.
- Обязывает. Как говорят, право принимать решения приятное, но и ответственное.
- А могу узнать, какого рода решения? Если не секрет, конечно.
- Ну, что ты, Евгений, какой секрет? Оказываем кое-какую помощь маститым художникам. Знаешь, не все вписались в дикие законы рынка. Помогаем выставляться и так далее. Средств, конечно, немного, но кое-кто кое-что нам перечисляет.
- Да-да, у нас примерно то же самое. Но вот, Анатолий, какая штука…
- Неужели и у тебя?..
- Что, тоже?.. Та-ак…
Они задумались об одном и том же, понимая, что такой сложный вопрос лучше решить прямо сейчас, сообща, чтобы в случае необходимости было на кого покивать.
Мимо них пробежал мужчина лет сорока, старательно державший дыхание; через минуту красивая женщина в брючном костюме прокатила коляску с лупоглазым малышом.
- Да,- начал режиссёр,- старый я стал, тяжело мне всё это. Фильмы-то я давно уже не снимаю. Оставалась педагогика. Так нет же, навязал себе на шею этот оргкомитет. Два десятка бездельников, и каждому я зачем-то нужен, у каждого какой-то интерес. Заседания – переливание из пустого в порожнее. Распоряжаться-то, собственно, нечем, так, плёвые суммы. В последнее время и письменные обращения «от имени…» мало кого впечатляют.

- Что там говорить? Я давно уже не от оргкомитета обращаюсь, а от себя. Напомнишь пару картин, вроде узнают. Тогда ещё что-то пробиваешь. Да и то больше, как ты говоришь, для других. А у меня уже не такой возраст, чтобы заниматься суетой и чьими-то мелкими амбициями.
Они снова помолчали пару минут, и на этот раз первым к разговору вернулся художник, который вспомнил, что ему пора домой.
- Ты говоришь, стали задумываться о следующем годе?
- Мне это не надо, сам понимаешь. Но традиция есть традиция. Ежегодное присуждение и всё такое.
- Хм, традиция. По-моему, сейчас вообще нет никаких традиций. Да и почему я должен о ком-то заботиться? А может, я не хочу.
- Вот именно: не хочу. И главное, какой смысл тогда во всей нашей затее, если всё это будет повторяться каждый год? Сам подумай: есть заслуженный человек – Анатолий Спартакович Н., лауреат премии «Тысячелетие», а если таких лауреатов будет несколько, десятки,то премия просто обесценится.
- Вот-вот. Как это я раньше не подумал. Разве может быть столетие и тысячелетие в две тысячи втором году, в две тысячи третьем? Они один раз… И я тоже не хочу каждый год ставить рядом с тобой ещё кого-то. Это просто несправедливо.
- Так что же, Толя, распускаемся?
- Без всяких сожалений, Женя. Зачем нам этот мартышкин труд? Ну, я имел в виду то, что сейчас… после наших присуждений…
- Понимаю, понимаю. И полностью разделяю твоё мнение. Вот только повод…
- Отсутствие средств! Кто против этого возразит? Да там всё держится только на моём имени. Уйду – и оргкомитет лопнет, как мыльный пузырь.
- У нас тоже. Без меня никто не потянет. Но лучше хороший повод. Вот отсутствие средств подходит. Когда нечего делить, никто не станет претендовать на наследование.
- Ну, и ладненько. И никаких дублей!

 

..
В суде

В маленькую комнатку без окон, со слабой лампочкой впустили мужчину лет сорока пяти. Снаружи у двери встал милиционер с автоматом. В помещении не оказалось даже стула, только древний коричневый письменный стол, какой-то большущий стенд, повёрнутый лицевой стороной к стене, и несколько пустых коробок. Мужчина, посомневавшись, сел на пол, прислонился к столу и от нечего делать стал рассматривать его резные углы.

Долго скучать ему не пришлось. Дверь открылась, и вместе с шумом голосов из коридора вошёл ещё один подсудимый, который с минуту препирался с конвоем и, наконец, добился своего – снятия наручников.
- Привет блатным!- весело сказал он мужику у стола.- Будем знакомиться?
Тот поднялся на ноги, и собратья по несчастью пожали друг другу руки.
- Николай… Коля, - представился первый.
- Получается, тёзка!- обрадовался другой.- А я Скатов Николай Кириллович. Ну, рассказывай, сколько душ загубил. А то меня всё в одиночке держат, по людям соскучился, по разговорам. Со следователем, сам знаешь, по душам не поговоришь.
Скатов залез на стол и сначала сел, потом вообще улёгся.
- Да, теперь мы никому не нужны. Совхоз хреновую дал характеристику. Жена сказала: «Зачем тебе в тюряге новая одежда, оставь нам». Старший сын мой размер уже носит, в армии отслужил, во флоте.
- Значит, ты деревенский? Колхозник?.. Механизатор, шофёр?
- Не, скотник. Учился, но…
- Понятно. Тогда тебе нечего бояться. Кормильцам у нас много не дают. У тебя, наверное, кража? Или всё-таки грохнул кого по пьяному делу?
- Что вы!.. Он ведь и не нужен был по нормам. Телята сдохли, а другим лишнего давать нельзя было: малые ещё. Бригадир сказал: «Оставил бы до завтра». Как же, стоял бы он до завтра. У нас тоже умных много.
- Довольно туманно,- усмехнулся Скатов.- Если ты так же рассказывал следователю, то он, наверное, не раз пил валерьянку. Начнём по порядку. Кто – он?
- Кто?- не понял Коля.
- Ты говоришь: «он не нужен», «он стоял бы»…
- Так комбикорм… Для телят.
- А, понял, ты украл мешок кормов.
- Ну!
- Теперь ясно. Только один мешок? И сколько же он стоит?
- Так в том-то и дело, что на два МРОТа тянет.
- Ишь ты! Сто пятьдесят с небольшим рублей. Ну, братан, готовься к высшей мере наказания.
- Шутите? Сейчас высшую не дают.
- Твой случай исключительный: спас телят от переедания и, стащив мешок, не дал стащить оный бригадиру.
- Не, бригадир – нормальный мужик. А воровство оно и есть воровство, он прав. Чё уж тут оправдываться…
- Ну, ты даёшь! Впрочем, если готовишь последнее слово, то всё

21
нормально. Может, разжалобишь раскаянием. И одет ты правильно. Жена твоя – сообразительная женщина.
Скатов, который в начале разговора склонился к собеседнику, поменял положение своего тела на сто восемьдесят градусов. Ноги вытягивать не стал, но от блестящих зимних сапог его до бесформенной кроличей шапки сотоварища расстояния оказалось не более, чем с ладонь.
- Да, ей теперь одной семью тянуть. Где на ту одежду денег наберёшься?.. Я вообще хотел пиджак одеть, так говорит: замёрзнешь, пока казённое выдадут.
- Во как! Всё учла. Но вот настроены вы с нею пессимистически. Это неправильно. Настрой должен быть только на победу. Вот как я. Ущерб государству нанёс на полторы сотни миллионов, но добьюсь, что передо мною ещё и извинятся.
- Как это? Так не бывает!
- Откуда ты знаешь? Опыт, что ли, большой?.. Тут всё от тебя самого зависит. Новости слушаешь? Чиновника одного в Москве судят: полмиллиарда украл. Говорят, оправдают: нет состава преступления. Ещё один суд идёт – по поводу гибели в Чечне двадцати солдат. Им прикрытия, вертолётов, не дали. Там вообще глухо. Скорее всего, дело спустят на тормозах, и никто перед мамашами погибших пацанов не ответит. Вот что говорят факты. А ты: «Так не быва-ает!»…
- Дак может, не всё выяснено? В армии ж всегда бардак. Сын рассказывал…
- Бардак, Коля, везде, и им, бардаком, надо уметь пользоваться. У меня в деле выяснено, как ты говоришь, всё до мелочей, а я не боюсь, что сяду. Я их, гадов, ещё на всю Европу опозорю. Судью Кислицыну. У тебя кто судья?
- Не знаю.
- Как не знаешь? Надо было спросить у адвоката.
- Я его ещё не видел.
- Что-о?!. – Скатов сел на столе-лежаке и с удивлением уставился на Колю.- Ты не нанимал адвоката?
- Так дают же… бесплатного…- растерялся тот.
- Бесплатно дают только срок, деревенская твоя голова!.. Ну, ты получишь по полной программе. Молись, чтоб не было ещё и конфискации.
- Да вы чё!
- Так вас и надо учить! Нет, я не понимаю. Диктатура пала, государство даёт возможность защищаться всеми мыслимыми и немыслимыми способами, так нет же, не пользуются. Что тебе стоило собрать тысчонку рублей и дать любому, самому захудалому адвокатишке? Он бы только два часа посидел над твоим делом и нашёл бы целую кучу всяких смягчающих обстоятельств! А они всегда есть. В любом деле. В твоём тем более… А бесплатный твой сейчас прибежит, глянет в бумажки впопыхах и на суде будет забывать, за что ты здесь оказался: за кражу мешка или за его

22
изнасилование. Потом попросит дать тебе по минимуму.
- Дак а чё мне ещё надо?
- Ты что, в самом деле не понимаешь?..- Скатов даже развёл руками.- Вот голова садовая! Точнее, тыквенная. То, что он попросит минимум по данной статье, ещё не значит, что тебе этот минимум дадут. Решать будет судья, а судья слушает не пожелания, а аргументы. И если у защитника их нет, то плохо твоё дело. Ну, а взяться им неоткуда, сам понимаешь. Он с тобой не беседовал, тактику поведения и твои будущие ответы на вопросы судьи и прокурора не обсуждал, дело, соответственно, заранее, спокойно и вдумчиво не читал. И будет этот господин на суде присутствовать чисто формально, а тебе от него ни пользы, ни вреда.
- А чё делать-то? Мне в деревне сказали: «Не трать деньги зря. Адвокат положен по закону…»
- Ага, положен. На дальнюю полку… Теперь уже поздно рыпаться. Следующий раз будешь умнее. Шутка,- Скатов хихикнул и снова вытянулся на столе, который, наверное, десятки лет служил верным помощником разным судьям и был разжалован в угоду новомодной импортной мебели.- Вот я, например,- заговорил он снова, - поднял на ноги шесть общественных организаций. Из них четыре – заграничные, европейские. Три правозащитные, две экологические, одна пацифистская. Плюс шум в газетах, включая центральные. Неужели не слышал? Два раза по телевидению в мою защиту выступал депутат Госдумы, говорил, что уверен в моей невиновности. А эти организации мне и адвоката наняли. Суперквалификация! До этого одного террориста оправдал. У адвоката в помощниках ещё двое. И всё бесплатно. Все на мне зарабатывают известность. Ещё и моей жене какую-то премию выдали. За то, что я преследуюсь за убеждения. Адвокат Кайгородов – умница, такие выверты с моим делом производит. Даже следователя поменяли. Короче, я такие силы поднял, за моим процессом следит столько журналистов, что я фактически уже не могу быть осуждён. Ну, может быть, на два-три года условно. Так я их почти отсидел, пока шло следствие… Да нет, и того не дадут. Эти иностранные общественники такие зануды, так уже всем надоели, что меня прямо с суда прогонят домой. Если б они вступились за тебя, то получилось бы, что не ты украл мешок, а у тебя директор совхоза – десять мешков. И всё было бы подтверждено ссылками на статьи из Всеобщей декларации прав человека…
- А как же сто пятьдесят миллионов?- недоумённо спросил Коля, который был явно подавлен монологом соседа.
- Да что те миллионы?.. Вообще-то как раз в миллионах вся суть. Но это отдельная история… Хотя можно и рассказать. Тебе сколько лет, Коля?
- Сорок три.
- Да-а? Неплохо выглядишь. А мне тридцать четыре. Что ж, ты мужик в возрасте, должен понять мою теорию. Только блатным на зоне не передавай.

23
А то возьмут на вооружение, и тогда нашему гражданскому обществу хана.- Скатов покрутился на столе, устроился поудобнее и положил под голову обе руки.- У меня было много времени поразмышлять о жизни и прежде всего о юридической системе. К защите я готовился основательно. Потом адвокаты всё взяли на себя, иностранцы без конца лезли на свидание. Ну, им-то не очень позволяли, а вот жену стал видеть часто. Но не в этом дело. В одиночке моей было всё: газеты, книги, информация из интернета. И вот однажды меня осенила гениальная догадка: у нас в стране садят только до какого-то предела вины, а если совершишь больше этого потолка, то никогда не сядешь. Сама судебная система тебя оправдает, потому что она не приспособлена проглатывать крупное. А так как мою защиту взяли на себя другие, я стал копаться в источниках, сопоставлять и собрал десятки доказательств своего открытия. Понимаешь, Коля, десятки! Со всей страны. По совершенно разным преступлениям. – Лежачее положение мешало Скатову жестикулировать, и он приподнялся.- Нахожу где-нибудь в газетах два похожих дела. По одному двадцать лет, по второму – ничего. Почему?.. Не обязательно – общественный резонанс, внимание прессы, знакомства и хорошие адвокаты. Это не всегда. Главное – масштаб преступления. Тогда я задался другой целью: вычислить ту границу, до которой человеку накручивают на всю катушку, а выше которой полная неприкасаемость.
- Да чё там? Если ты крупный чин, то тебе ничего не будет, хоть человека зарежь.
- Не только это, Коля! Я ж тебе говорю: не только это. Я-то не крупный чин, и меня, сам понимаешь, подобный вывод не устраивал. И факты, факты позволяли сделать заключение, что необязательно принадлежать к бомонду, чтобы оказаться выше закона. Кстати, господа из элиты тоже иногда садятся. И при внимании газет, и с дорогими адвокатами. Если масштабик преступления маловат. Вот так… Ты слушай дальше. Я нашёл эту границу. Как только понял, что всё дело в величине преступления, даже по ночам стал работать. Мне в последнее время вообще боялись делать строгий режим, и я сидел, как на курорте, только без солнца. Я ж одновременно был и борец за мир, и политзаключённый, и защитник природы. Ну, а теперь слушай самое главное. Ты человек простой и на плагиат не способен. Роковая граница находится примерно в таких пределах: полмиллиона рублей или пять трупов. То есть если украл больше или убил шестерых-семерых – оправдают и отпустят. Ну, а если не дотянул – получишь всё, что положено по статье.
- Дак это чё, закон такой?- не понял Коля.
- Ну\, я в тебе не ошибся! Как со стенами говорил… Да, Колюнчик, закон. Только нигде не опубликованный. Но, надеюсь, судье Кислицыной известный. У меня-то сумма в триста раз больше этого предела.
- Это вы в деньгах столько… украли? Или по-другому как?
- Я назвал условную сумму. Таких денег у меня нет и никогда не было. Просто меня обвиняют в нанесении государству ущерба на сто пятьдесят

24
миллионов рублей.
- Обвиняют? Дак вы не наносили?
- Нет, конечно. И скоро мои адвокаты это докажут.
- А чё говорят? Как это – на сто пятьдесят миллионов? Авария какая-нибудь была?
- Нет. Я продавал военные секреты… Якобы, конечно. Это в обвинении. А то ещё подумаешь…
- Шпион, получается?.. Ну, тогда я не согласен.
- С чем? Может, ты не понял? Я говорю про обвинение, а не про то, что на самом деле.
- За шпионаж расстреливают или дают пятнадцать лет. Если вы не виноваты – другое дело. А так получается, больших шпионов милуют, а мелких садят. Ерунда…
Скатов усмехнулся:
- А я тебе говорю: всё зависит от масштаба. Вот если б ты украл десять вагонов комбикорма, а не мешок, тоже был бы сейчас спокоен и не боялся зоны.
- Не-э, не может так получиться,- упорствовал Коля. – Мешок есть мешок. За два должно быть в два раза больше, за четыре – ещё в два раза. А как же. Простая арифметика.
- Ну, ты даёшь! По твоей арифметике я получу тысячу лет заключения. Нет, здесь, Коля, высшая математика, тебе не доступная… О, за нами.
Действительно, дверь стали отпирать, и вскоре показался милиционер в бронежилете. В своём громоздком наряде он не мог войти внутрь и потому пригласил Скатова на выход. Тот принял гордый вид и не торопясь свесил ноги со стола.
- Ну, всё, это был мой последний разговор в качестве подследственного. Давай, Коля, на прощание поспорим, кому больше дадут? Хотя бутылку с тебя уже не сдеру.

О приговорах друг друга они никогда не узнали да и не особенно этим интересовались. «Мешочный» процесс закончился через два часа, и получил наш скотник все свои пять лет: сказалось то, что на суд не приехал ни один свидетель, кто мог бы выступить в пользу подсудимого, к тому же испуганный бригадир говорил о Коле только плохое, да и сам горе-воришка отвечал опрометчиво и невыгодно для себя.
Его элитный тёзка Скатов Н.К., выдержав полтора десятка судебных заседаний, в первый раз получил два года. Адвокаты подали аппеляцию. Был новый приговор, затем новая аппеляция… Кажется, дело продолжается до сих пор.

 

25
Высшая школа

Вахтёр на входе контролировал пропускной режим, но не рискнул остановить Валентина Аркадьевича, одетого, как теперь говорят, стильно, даже слегка броско. К тому же на руке его, придержавшей дверь, блеснули маленьким солнцем часы, которые явно превосходили ценой весь первый этаж университета.
- Спонсор,- оправдательно шепнул вахтёр стоявшей рядом уборщице и вместо желаемого презрения почему-то выразил почтение и растерянность.
- Да, обувь чистая,- согласилась старушка.
Как и всякий приличный бизнесмен последней волны, Валентин Аркадьевич занимался спортом и потому легко и без одышки поднялся на третий этаж, где с некоторым неудовольствием ступил на потёртый линолеум своими новыми, с первым блеском ботинками. У двери нужной ему кафедры, естественно, увешанной всякими объявлениями, стояли двое студентов, по виду старшекурсники, и тихо беседовали. Валентин Аркадьевич солидно, то есть не останавливаясь, стукнул один раз в дверь и вошёл.
Кабинет оказался полон пожилыми преподавателями, возмущённо и – как успел заметить Валентин Аркадьевич – на разный манер обсуждавшими что-то вокруг стола завкафедрой. Они посмотрели на вошедшего с раздражением. Валентин Аркадьевич это заметил и постарался спокойно встретиться глазами с главным человеком, от которого зависел госэкзамен сына. Неожиданно его попросили подождать. Он удивился и посмотрел было на стул, но в повторной просьбе ясно прозвучало слово «коридор».
С корнеговской полуулыбкой Валентин Аркадьевич ответил: «Хорошо» и повернулся к двери. Клубок самых разных чувств – унижения, желания сказать что-нибудь веское и остаться или рассердиться и уйти вообще – остановил его руку на претенциозном набалдашнике двери, но ни одна из эмоций не возобладала, и он вышел.
В глазах его не было прежней уверенности, и потому, встретившись взглядом с теми же, стоявшими у кафедры студентами, Валентин Аркадьевич подосадовал на себя и понял, что здесь очередь и он её нарушил. Медленно прошёл к противоположной стене и, окинув студентов взглядом, подумал о сыне, который и внешностью, и манерами дал бы этим двум сто очков вперёд.
Один из студиозусов, высокий, тонкошеий, сутулился. Всё на нём было длинным и болтающимся: волосы, рубашка навыпуск, дешёвая цепочка. Очки съезжали на нос. Говорил он торопливо, жестикулируя. Другой из собеседников, зажатый в старенький костюм-тройку, был чем-то взволнован и часто пожимал плечами. «Ты,- говорит,- не заплатил. И вообще, ваша группа подвела меня, и я теперь не могу закончить ремонт квартиры.

26
Госэкзамены на носу, а вы, ребята, так наглеете. Я ему: «Геннадий Николаевич, я готов сдавать ваш предмет. Я хорошо его знаю». А он: «Вы что, Поляков, святее папы римского? Меня ваша подготовленность волнует в последнюю очередь. Двое заболели, одна родила, теперь ещё вы со своей неплатёжеспособностью. А мне что прикажете делать? Не можете заплатить сами, ищите богатую фирму, вам пора уже думать о трудоустройстве…»
- Слушай,- перебил длинный, поддерживая очки мизинцем,- а ты бы отрекомендовался Лысому: учился, мол, всегда добросовестно, даже читаю в Интернете статьи по специальности на английском. Сделал две программы по оптимизации. Ты же их продал каким-то фирмам, и тебе неплохо заплатили?
- Не заплатили, а дали положительные отзывы. У них поднялась прибыль на пять процентов.
- Почему же не поделились?
- Я изначально так договаривался: денег не надо, только опробуйте.
- Ну, всё равно сказал бы Лысому.
- Чего хвастаться?.. Да ему и неинтересно это. Один ремонт в голове. «Вы,- говорит,- дорогуша, чересчур самоуверенны. Я вам дам такой билет, что будет только неуд». Я ему: «Давайте любой». Он спрашивает: «А по туризму?» А я как раз Сатарову кое с чем помог, и он мне нашёл и скачал всю свежую информацию для экзамена.
- Сатаров дням зависает в сети…
- Короче, отправил препод меня думать до завтра, и теперь вишу на волоске. Представляешь, пять лет учился…
- А ты чего хотел? Лысый не на зарплату живёт. «Дорогуша…» Видал, какая у него тачка? И дочурку свою устроил в администрацию области. Эту куклу Барби… Я б с такой в Хургаду съездил…
Дверь кафедры приотворилась, и Валентина Аркадьевича пригласили войти. Через некоторое время, уладив свой вопрос, он уже выходил из университета экономики и не мог скрыть довольной улыбки: последний барьер преодолён, и его сын без пяти минут самостоятельный человек. Теперь пойдёт работать, женится, будут внуки. Не то, что у того студента. Наверняка, его отец – пьяница или лентяй, неспособный выучить парня. «Есть же такие бестолковые мужики!- удивлялся Валентин Аркадьевич.- И приходится юному гению унижаться, выкручиваться. Вот наш Максим…»
Вернувшись на работу, Валентин Аркадьевич окунулся в привычные дела, но, разговаривая по телефону или с подчинёнными, заполняя бумаги, нет-нет да и ловил себя на приятной и вызывающей прилив гордости мысли: сын заканчивает вуз. Перед обедом его вызвал к себе управляющий, и минут двадцать они обсуждали текущие дела и кое-какие мелкие проблемы фирмы. Объём продаж увеличивался, и Валентин Аркадьевич вскользь посетовал, что с каждой неделей растёт загруженность рядовых сотрудников.
Борис Кириллович принял более непринуждённую позу, чему-то

27
улыбнулся и заговорил хотя и казёнными фразами, но совсем другим тоном:
- Я с вами согласен, Валентин Аркадьевич. Согласен… Рассматривается, во-первых, вопрос о повышении зарплаты всем нашим сотрудникам. О деталях, простите, пока умолчу, но дело решённое. А во-вторых, мы увеличиваем ваш отдел на одну штатную единицу. Как менеджеру по сбыту, вам, Валентин Аркадьевич, надо сосредоточиться на стратегических вопросах и формировании серьёзной команды агентов. Командировки для вас теперь в прошлом. Только какие-то крупные переговоры, но это мы уже вместе… Итак, для нового человека выделяем всю работу по соседней области, а за вами – только общее руководство… Что касается кандидатуры, то… ничего не имею против вашего сына. Насколько я знаю, он как раз в ближайшее время заканчивает курс обучения по соответствующей специальности. Вот пусть под вашей опекой и растёт молодой менеджер. Дадим ему… Максим, кажется?
- Да, Максим.
- Дадим Максиму старт, а лет через десять, может быть, и нас с вами обгонит, свою фирму будет иметь… Ну, всё. Обдумывайте, решайте. У меня вот тоже сын в первый класс идёт. Какое-никакое, а событие…
Валентин Аркадьевич вышел из кабинета начальника в полной растерянности. Сложности профессии давно приучили его к самообладанию в любой ситуации, но сегодня он во второй раз в течение нескольких часов потерял если не выверенную, привычную линию поведения, то внутреннее равновесие точно. Во-первых, он не возразил Борису Кирилловичу, и тот мог подумать, что его менеджер рад протолкнуть родного человека на денежную должность. Ведь управляющий вряд ли был на сто процентов искренен, и Максим – лишь возможный кандидат. Мол, хочешь устроить сына – докажи его пригодность. Напортачит – папа будет виноват вдвойне: не того взял и не так руководил… подчинённым. Но главное даже не это. Молчание Валентина Аркадьевича ещё можно было объяснить неожиданностью предложения. Сбыт товаров в Поволжье только налаживается, и многое там пока под вопросом. А тут сразу – и отдельный агент, и можно сына. Странно другое: Валентин Аркадьевич совершенно не ощутил какой-либо радости от мысли, что Максим может работать вместе с ним в этой довольно процветающей фирме, на деньги которой, собственно, в виде папиной зарплаты парень и учился все эти годы… Максим – менеджер?.. Почему у него, у отца, никогда не возникало мысли, что для сына наступит время, когда надо будет определяться с работой. Не какая-нибудь отвлечённая «окончит университет, устроится», а конкретная, как та реальная жизнь, которой живёт сам Валентин Аркадьевич, состоящая из постоянных мудрёных подсчётов и прикидок, общения с самыми разными людьми, которых надо понять, убедить, сделать надёжными партнёрами. Ведь это так трудно, для этого так много надо. А семья? Он, Валентин Аркадьевич, очень хочет внуков, но у него-то семья давно уже на втором месте. Даже на пятом. А на первом,

28
втором, третьем, четвёртом – работа. Значит, взяв Максима к себе, он, заботливый папаша, сразу заложит основу двух конфликтов: будущая невестка при занятом, проводящем много времени в командировках муже может загулять, а внуки будут без отца. Нет, и это не главное…
Валентин Аркадьевич глянул на часы и пошёл не к себе, а стал спускаться к автомобильной стоянке: он всегда обедал дома. Во-первых, всего восемь-десять минут езды, а во-вторых, во всём городе не было ресторана, где готовили бы лучше, чем его тёща Зинаида Павловна. Не говоря уже о буфете фирмы. Им, кстати, заведовала какая-то дальняя родственница или любовница управляющего, из-за чего законопослушные сотрудники обедали только у блатной поварихи.
Вот и Максим станет блатным. А что он умеет? Валентин Аркадьевич никогда не контролировал его учёбу. В первую очередь потому, что самому пять лет теории мало что дали для работы. Ну, и по причине вечной занятости.
Конечно, этапы жизни единственного сына семья отмечала. На выпускном в школе Валентин Аркадьевич был и даже слегка подвыпил с весёлым шофёром, отцом соседа Максима по парте… А когда сын поступил в университет, точнее, когда Валентин Аркадьевич купил ему поступление за три тысячи – не рублей, конечно,- ходили во французский ресторанчик: он, жена, Макс, тёща… Сколько денег ушло за пять лет, а эти чванливые преподаватели посмели держать одного из своих «кормильцев» в коридоре вместе с каким-то нищим студентом… Который, впрочем, читает специальные тексты на английском и… Но вот и родной двор.
Домашние встретили Валентина Аркадьевича с такими выражениями лиц, как будто совершили невозможное: отослали на телевидение две обёртки туалетной бумаги и выиграли автомобиль. Он медленно, как будто боялся, заслужил ли, съел суп и, не сумев разгадать тайны, поинтересовался:
- Вы отчего, Оль, такие счастливые?
- Ты приехал. Шучу. Ты ведь и сам знаешь: Макса берут в твою фирму… Не обижайся, что не получилось сюрприза. Позвонила Юля, а Максим был ещё дома; и я сказала, не выдержала…
С Юлей, молодой женой Бориса Кирилловича, Ольга завела дружеские отношения по убеждению: раз мужья работают вместе, то и жёны должны поддерживать отношения. Валентин Аркадьевич особо не возражал: чем-то его неработающей супруге заниматься надо было. Но его коробило, когда эта юная леди заявляла по телефону: «Валентин, с добрым днём! Давайте-ка сюда вашу любимую!» Разница лет у приятельниц составляла ровно два десятка.
Вот кто, оказывается, автор этой идеи. Ольга даже для родного чада ни за что не стала бы пробивать место: не из такой семьи. Но что-то где-то упомянула, и эта кукла решила сделать подруге приятное.
Тёща доваривала кофе, и, взглянув на её сияющее лицо – а она любила

29
внука, как могут любить только русские бабушки,- Валентин Аркадьевич не рискнул высказать жене все свои сомнения сразу.
- А где он сейчас, наш выпускник?
- Поехал смотреть новый джип Виталика, сына Николая Константиновича. К шести будет дома. Надеюсь, ты сегодня не задержишься?
- Джип смотреть… Поучил бы что-нибудь к госу. Итак никогда его с конспектом не увидишь.
- Валя, какие уже конспекты? Ты ведь заезжал сегодня в университет? Значит, можно уже готовиться обмывать значок. Их сейчас дают?.. Да, и надо купить ему пару-тройку приличных костюмов для работы.
- А ты уверена, что он захочет у нас работать?
- Конечно, захочет. Ты забыл, где он практиковался в прошлом году?
- Практиковался?..- Валентин Аркадьевич словно почувствовал почву под ногами и усмехнулся.- Да он у нас ни одного дня не работал, ни одного даже мелкого поручения не выполнил.
- Но ты сам сказал: «Можешь не ездить, соответствующую бумагу и так получишь».
- Сказал… Некогда было им заниматься. Работы-то он не знает. Ты представляешь, что такое быть агентом по сбыту?
- Представляю. Слава Богу, мой муж занимается этим последние десять лет.
- Вот именно: я занимаюсь. А Максим? Опыта никакого. Знаний – ноль, все куплены, липа. А характер? Разве его характер подходит для нашего дела? Если б ещё в армии отслужил… А бизнес, настоящий бизнес,- это ещё похлеще армии: там морды бьют, а у нас конкурентов в порошок стирают. Чуть только дай слабину. Надо всё время находиться в напряжении, владеть самой разной информацией, просчитывать каждый шаг: свой, партнёров, конкурентов, местных властей, правительства с парламентом… Идёшь по лезвию ножа, а что дальше – никто не предскажет. Разве Максу место в этом диком лесу?
- Но выбрал ему эту специальность ты! По крайней мере, посоветовал… И вообще, кем он ещё может работать с таким дипломом? Надо было тогда в пединститут устраивать!
Они посмотрели друг на друга, словно испугались, что могут поругаться, и не стали продолжать спор. Зато заговорила удивлённая Зинаида Павловна:
- Валентин, я понимаю и соглашаюсь: нет опыта. Но он же столько лет проучился на таком престижном факультете. Почему ты говоришь: знаний – ноль?
- Почему говорю?..- Валентин Аркадьевич вспомнил студента, компьютерные программы которого с успехом использовали какие-то фирмы.- Потому что ни разу не видел, чтобы он готовился к сессии. Потому что он на свою учёбу хорошо если два раза в месяц заявлялся. «Золотая» молодёжь. Рестораны, пикники, прогулки на яхте. Его сейчас заново надо пять лет учить, чтобы допустить к работе…

30
С минуту на кухне царило молчание. Женщины явно растерялись: первые аргументы были использованы, а более основательные и веские ещё не появились. Глядя на них, Валентин Аркадьевич вспомнил себя в коридоре университета.
- Ладно, вечером всё решим. Бывают проблемы и посложнее. Работать ему, конечно, надо… Да я и сам виноват: избаловал. Мне пора.
Половину дороги на работу Валентин Аркадьевич вспоминал всё, что касалось учёбы его сына, и сделал вывод, что тот совершенно необразован и в случае принятия на работу в его фирму только опозорит себя и отца. Проанализировал Валентин Аркадьевич и деловые качества каждого из своих подчинённых и испытал смешанное чувство: удовлетворения (да, ребятам их высокая зарплата достаётся не просто так) и горечи (Максиму до них как до Луны).
«Не надо было идти на попятную перед женой и тёщей,- подумал он.- Ясно, как день: от всей этой затеи с устройством сына к нам будет только хуже. И ему, и мне, и фирме, и Ольге с её матерью. Но что делать? Ведь я сам виноват. Старался их всех оградить от трудностей. Жене сказал: «Сиди дома, не работай, денег трать, сколько хочешь». Тёщу после смерти Кузьмича забрал к себе, квартиру купил на одной лестничной площадке, несмотря на возражения: мало ли, вдруг ещё найдёт себе старичка. С Максимом тоже. Только бы не пошёл в армию, только бы не уехал учиться в другой город. Платил за каждую сессию, за каждый экзамен. Взятки, взятки, взятки… Как-то раз хотел, чтобы Макс сдал всё сам, своим умом. Так женщинам приспичило отправить его на две недели в Турцию. Двадцать лет, видите ли… Эх, да разве я один такой? Все институты в городе куплены на корню. «Спонсорская помощь». А знания никого не интересуют. Как там говорил этот Лысый: «Из-за вашей группы я не могу закончить ремонт…» Здорово! Кстати, а этот парнишка нам бы подошёл. Пашет, как вол, чтобы закончить университет, уже и работать пытается… Подумаешь: одежда. Манеры не хамские, а одной зарплаты хватит, чтобы прилично одеться. Мне и спросить с чужого будет проще. Стоп. Он хорошо владеет английским. Это как раз то, чего нам не хватает. Если мы будем шире ориентироваться через интернет в своей сфере, это откроет новые возможности… У меня уже были интересные мыслишки на сей счёт. Да, этот парень нам бы подошёл. И на мне не висела бы моральная ответственность. Не понравится – свободен. Сплетен опять же не будет. Максима возьму – оба будем в шатком положении, а так… Неужели Ольга не поймёт, что всё наше благополучие держится на моей зарплате? Нет, мне своим положением рисковать никак нельзя. По крайней мере сейчас. Даже если Макс вообще работать не будет и вдруг задумает жениться, я ему и квартиру какую-никакую смогу купить, и мебель. А если он у нас провалит новое, перспективное направление, хана и мне… Но чем же ему тогда заниматься? Безделье – тоже плохо. Начнёт мне назло пить или, не дай Бог, употреблять героин. Эта гадость в последнее время заполонила

31
город. По нему вроде пока не видно. Хотя с меня такой папаша… Проморгал всю учёбу сына да ещё по своему профилю. Хоть бы раз его с собой в командировку взял. Вот это была бы и учёба, и практика одновременно. Теперь поздно каяться… А почему поздно? Возьму-ка я его стажёром. Без зарплаты. Нет, оформлю ему часть своей. Бухгалтерия согласится. Фирме от этого ни тепло, ни холодно. И будет Максим помогать лично мне и учиться делу… Да, с зарплатой. Свои, кровные – великое дело. До сих помню первую получку. Это похлеще школьного аттестата или диплома… Поработает полгода стажёром. Надо будет – и больше. А вакансию закроем тем самым безденежным гением из коридора, если сумеет получить диплом. И даже если не получит. Диплом такого университета мало значит… И будут у меня в отделе агент без диплома, но с головой и стажёр с документом, но без знаний. Пусть конкурируют. А Макс наш гордый, ох, какой гордый! Его такое положение заденет за живое. А если не согласится, пусть попробует закончить законно, без моих взяток. За сам диплом-то ещё не уплачено. Пожалеет, небось, пять лет своей жизни. В другие места без диплома не возьмут… Так и сделаю. Да и не может быть, чтобы мой сын за полгода никак себя не проявил. Ну, а не пройдёт испытание – что ж, пусть сидит дома, при маме и бабушке. Вон на доме объявление висит: «Требуется дворник». С высшим образованием, наверное, возьмут.

 

Конец МВД

В час тридцать, раздражая тех жильцов, кто страдал бессонницей, во двор домов 68 и 69 по улице Менделеева въехал милицейский «уазик». С минуту трое в форме молча стояли вокруг трупа мужчины лет пятидесяти в окровавленной рубашке.
- Петрович завтра отчитывается,- наконец, сказал один из милиционеров.- Зарегистрируем этого «глухаря» - хана всей отчётности. Он нас тогда съест.
- Да, в этом месяце и до шестидесяти процентов еле-еле дотянули…- согласился водитель.
Третий засомневался:
- Что ты сразу: «глухарь»? Может, поищем? Кто-то ж из местных долбанул. Поднимем участкового, потрясём бывших зэков…
- Потряси, Игорёк, чем-нибудь другим среди ночи,- раздражился первый.- Видишь пятно на груди? Сунули ножичком, оттащили сюда и бросили. Посмотри вокруг: даже окурки ветром поуносило. Стопроцентный «глухарь». Рожа испитая. Может, вообще бомж. Тогда ни знакомств, ничего не надыбаешь… Нет, мужики, он нам и на фиг не нужен.

32
- Ну, что тогда, перебросим? – решил перехватить инициативу Игорёк. – Тут недалеко.
- А ты как?
- Я что? Я водила. Хотите – грузите.
- Ну, разворачивайся, раз водила.
Минуты через три «уазик», фыркнув, отъехал, и на освобождённом от трупа асфальте не осталось даже пятна крови. Только хлопала прямо над злополучным местом забытая кем-то балконная дверь, да заплакал на первом этаже ребёнок.
В три часа ночи всё тот же труп лежал с раскинутыми руками и лицом, обращённым в затянутое облачностью небо, на цветнике у дома 134 по улице Бутлерова и «слушал» такую беседу:
-… А я говорю этому обворованному: «Выбирайте. Или мы сейчас без всяких санкций «наедем» на всех подозрительных в округе, но вы заявления писать не будете. И тогда, возможно, что-нибудь найдём из вашего украденного. Или всё по закону: пишете заявление, мы беседуем, но тогда шансов ноль, что найдутся какие-то вещи». Согласился без заявы.
- Ну, и нашли?
- Нет, конечно. Зато время потянули, потерпевший поостыл, и обошлось без «глухаря».
- Это, конечно, неплохо, но далеко тебе до нашего Коли Казначеева. Уволился с год назад. Тот звонки принимает и уже по телефону врубается, где бесперспективное дело. Соответственно и группу настраивает… Короче, в его смену всегда была стопроцентная раскрываемость. Начальник его ценил, не хотел отпускать.
- А что ж уволился, если такой талант?
- Да ты знаешь, у них там дом чуть не развалился. Потрескался весь. Пришлось переехать. Был выбор. Перебрался поближе к матери.
- Что, сильно старый?
- Коля?
- Дом.
- А. Не, дом хороший был. Панельный. Хрен его знает, чего он пополз в разные стороны. Пришлось развалить. Да ты, может, по телевизору видел? Когда пресса снимала, я как раз в оцеплении стоял.
- Не помню.
- А, в вашем городе, наверное, и телевизоров ещё нету?
- Пошёл ты! Тоже мне столица… провинции. Вся разница, что у вас вот таких трупперов в два раза больше за ночь появляется. А остальное – всё такое же.
- Кстати о трупе. Пора им заняться. Предлагаю подарить соседям. Знаешь такой прикол?
- Твоим соседям?
- Нашим. Перевозим за две улицы, аккуратненько кладём на чужой

33
территории, и они героически занимаются поиском убийц. Всё равно его не здесь пришили. Это по всему видно.
- Да, скорее всего не здесь. Но такую свинью подсовывать соседям, знаешь ли…
- Не обзывайся. Он не свинья, а нормальный мужик. Только недавно мёртвый. А за соседей не беспокойся: наверняка, они нам тоже такие подляны делают. И вообще! Они – милиция? Вот пусть и занимаются выполнением своих обязанностей. А то дрыхнут сейчас в своей дежурке, а мы тут стоим на ветру, надоедаем безвременно ушедшему товарищу своими разговорами.
- И как же мы его потащим?
- Молча. Бери за ноги, а я под руки. Витя! Открой сзади дверцу, у нас гости!
Они подошли поближе к убиенному и, чтобы не оставлять своих следов на клумбе, подтянули его за ноги к краю. При этом всклоченная голова трупа умудрилась зацепить несколько цветков и травинок и вблизи предстала словно бы в венке, что неприятно поразило обоих милиционеров.
- Надо избавить его от растительности и земли. А то соседи запутаются,- сказал один.
- Если мы меняем место, то не всё ли равно?- с брезгливостью возразил другой.
- А вдруг во всём городе такие цветы только на этой клумбе?
- И такая земля тоже?
- Не остри!
Они повертели тело туда-сюда, стряхивая с одежды мусор, потом, по-прежнему поругиваясь, бросили мёртвого в машину.
В семь тридцать ехавший на работу мэр города наткнулся на труп мужчины, лежавший посреди переулка, и вызвал милицию. С места мэр уехал сильно расстроенным, увидев в такой встрече плохое предзнаменование. А спустя некоторое время молодой сотрудник, занимавшийся предварительным изучением обстоятельств преступления, сомневаясь и исправляя, записывал: «Труп имеет телесные повреждения, по которым можно сделать вывод, что убитого долго избивали ногами, потом несколькими ударами головой о что-то твёрдое убили и три-четыре раза переехали тяжеловесной грузовой машиной…»

***

За час до смерти Владимир Дмитриевич, не ведая воли провидения, ещё сидел во дворе своего дома за столом, по которому обычно стучали костяшками домино. Типично русская компания из трёх верных товарищей допивала последнюю бутылку водки и вела неторопливую беседу. Вообще-то последние пять лет Владимир Дмитриевич почти не пил: сердце перестало

34
выдерживать алкогольные нагрузки, коими он начал тренировать главный человеческий орган ещё лет с пятнадцати. После постельного режима сама собой пришла способность воздерживаться и беречь здоровье. Сегодня же вечером от скуки (жена уехала навестить дочь), оставив телевизор с его приторными сериалами и жуткими новостями, Владимир Дмитриевич спустился во двор, где его радостно приняли в свой круг те, кому организм ещё позволял «употреблять».
Оказывается, отмечали сорокапятилетие Коляна. Ввиду того что юбиляр и без повода через день приходил «хороший», максимум, что позволила ему жена, это взять во двор закуску. С «гостями» тоже возникла проблема. Без всяких возражений согласился поздравить именинника только известный местный халявщик дед Вася, от которого даже молодёжь с пивом и та пряталась. Остальных же доминошников, зорко высмотрев появившиеся на игральном столе бутылку и огурцы, быстро загнали в квартиры жёны. Вот тут-то и подвернулся Владимир Дмитриевич, согласившийся поддержать компанию сначала чисто морально, а потом и рискнувший принять один раз по пятьдесят.
Сначала беседовали о политике. Последние события на Балканах всех насторожили, и даже быстро захмелевший Вася выразился в том духе, что всё идёт по плану. Потом Колян вздумал вспоминать свою трудовую биографию, которая в годах-то насчитывала всего лет тридцать, а в устных рассказах, с подробностями и эмоциональными оценками могла растянуться на целое столетие. И начал свои воспоминания он ещё с того времени, как подростком перевыполнял совхозное задание – набивал травой ящики с редиской, набрасывая овощи лишь верхним слоем.
Вечер незаметно переходил в ночь, но именинник говорил и говорил, умудряясь не повторять того, что уже успел рассказать Владимиру Дмитриевичу и прочим собутыльникам в течение предыдущих десятилетий. Ещё бы. Переехав в город, Колян хотя бы месяц успел поработать здесь в каждой организации, включая закрытое оборонное предприятие.
- А ты помнишь, Володька, когда тебя прозвали МВД, а?.. Не помнишь. А я всё помню. Когда по телеку начали показывать «Следствие ведут знатоки». Это я первый обратил внимание, что Митрошкин Владимир Дмитриевич сокращённо будет МВД. Так ты и стал ментом. Хотя выше слесаря никогда не поднимался,- именинник захохотал.
- А я тебя Мюллером прозвал. Помнишь?
- Это не прижилось.
- Не прижилось, да. Я жене говорю: Мюллер, а она: Коляшка-алкашка. И обо мне тоже раньше: мой алкашка.
- Не, то ерунда. А вот МВД прижилось. Вон дед Василий. Василий! Тапочком тебе по голове! Спишь?.. Спит, хвост поросячий. Так дед и сегодня

35

мне: «Позвать бы МВД, но он в завязке».
- Я – да. А этого старого хрыча ничто не берёт.
- Точно. Ещё с нашими внуками будет выпивать… Между прочим, на работу устроился. Сторожем. Вон тот хозяйственный, что на углу, через ночь охраняет. Сегодня как раз выходной, если не брешет. Я говорю: «Тебя убьют там, убогого». А он: «Хозяин велел чуть что в милицию звонить, а драку не учинять». Во как!
Около двенадцати Владимир Дмитриевич, устав бить комаров, пожал приятелям руки и пошёл в свой подъезд. За спиной он слышал, как Колян расталкивает деда и шутливо обзывает «нализанной скотиной». « Ну всё,- подумалось Митрошкину,- теперь будет тишина. Шпаны тоже нет. Лето. Все в парке. Когда-то и мы там драки учиняли…»
Он поднялся на свой второй этаж и, нащупывая в темноте дверь – лампочка была только на четвёртом,- почувствовал резкий укол.
- Проклятый гвоздь!- выругался Владимир Дмитриевич вслух. – Говорила жена загнуть его в стенку, так всё некогда. И я тоже дурак: чего так сильно шарить? Можно было присмотреться да потихоньку. А то прямо вогнал в палец. Ну, конечно, кровь!
Он инстинктивно прижал руку к груди и, расстроившись – рубашка-то нормальная, не рабочая – кое-как левой рукой открыл дверь.
«Ничего, сразу застираю,- успокоил себя Владимир Дмитриевич.- Не наделать бы ещё глупостей». И он сильнее прижал руку, чтобы не капнуть на палас.
Как назло, ничего подходящего для перебинтовывания руки не подворачивалось. В кухне только мокрая посудная тряпка и чистенькое полотенце. Подношение невестки на Восьмое марта – набор из трёх простых, но ярко-цветастых полотенец. Вручала подарок внучка Валюша и теперь всякий раз проверяет, пользуется ли ими бабушка. Лучше не трогать. В аптечке то же – ни бинта, ни ваты, одни таблетки.
За окном в темноте что-то мелькнуло, и Владимир Дмитриевич вспомнил: жена приготовила марлю – затянуть на время жары форточки – и, простирнув, повесила на балконе. Он открыл дверь и, поймав марлю, стал дёргать её, чтобы снять с прищепок. Те скользили влево-вправо и упорно не отпускали ткань. Пришлось немного переклониться, однако с одной рукой ничего не получалось. «Господи, боюсь порвать, когда всё равно потом выброшу»,- раздражённо подумал Владимир Дмитриевич, чувствуя капли крови, стекавшие под рубашкой по телу, и сильно рванул тряпку вниз. Тупая боль в груди вдруг заставила замереть сердце, отнялись руки, и он соскользнул вниз. На асфальт упал плашмя, но голову не разбил. Сердце так и не заработало, и через пятнадцать минут Владимир Дмитриевич начал остывать. Впереди у него было ночное путешествие по всему городу, а окрестных жителей ждала пугающая новость: «Нет больше МВД. Кончился МВД», которую, подвыпив, дед Вася будет повторять года два.

36

Крутые

Вечерний час пик в этом городе всегда заметно затягивался. Причиной тому было похожее на щупальца расположение его районов и то, что мало кто имел работу рядом с домом.
Лет триста прижимался городок огородами и пристанями к небольшой реке, по которой в прошлом веке возил разный товар купец Солёных, богач и щедрый благотворитель. Но в индустриальную эпоху всё изменилось в какие-нибудь двадцать-тридцать лет. С разных сторон в небольшом отдалении от города стали возникать строительные заводы, благо, песком, известняком и тому подобным богатством недр уезд славился ещё со времён победителя турок и предприимчивого местного управителя генерала Рыдванова, служившего при Екатерине Великой. Между заводами и городом налаживалась транспортная связь, вокруг цехов росли, как поросль около большого дерева, барачные посёлки, которые порой добирались до городских окраин.
В какой-то период промышленное строительство затихло, если не считать нового хлебозавода, весьма удачно заполнившего один из пустырей, но произошёл всплеск строительства жилищного. Всё те же заводы из-за смены поколений столкнулись с кадровой проблемой, и, дабы привлечь на своё производство молодёжь ближайших деревень, начали воздвигать пятиэтажки, а к ним магазины, кафе, ателье, и потенциальные трактористы и доярки, едва окончившие десятилетку, сотнями потекли в город, соблазнившись квартирами, асфальтом и отсутствием огородов. Но если другие города в эпоху бурного панельного строительства окружили себя белыми микрорайонами-привидениями без всякого учёта законов архитектуры и эстетического вкуса, то нашему городу необычайно повезло с одним незаметным поначалу для большинства жителей назначением на должность. Главным архитектором стала молодая и амбициозная выпускница столичного вуза Маргарита Евгеньевна Кубрак. За пять лет она получила два выговора по партийной линии за принципиальность, а город – чёткую планировку, широкие, обсаженные соснами улицы к каждому окраинному заводу и десятки отреставрированных зданий в историческом центре. Казалось бы, бурные девяностые, завершившие собою век двадцатый, всё до мелочей изменили в укладе нашей жизни, однако ни переход на частную экономику, ни смена собственников не изменили того, что каждый участочек города по-прежнему подметался, подбеливался, приводился в порядок всё тем же предприятием, учреждением или жильцами дома, за которыми был когда-то закреплён Маргаритой Евгеньевной. Грозная и энергичная архитекторша давно вернулась на свою родину в одну из южных областей, а привитая ею традиция жила и – вот парадокс – со временем становилась

37
крепче.
Итак, вечер в этом городе отличался переполненными автобусами и троллейбусами, кратким наплывом людей в продовольственные магазины, после чего отработавший своё народ сменялся группами и парочками молодёжи, и начиналась ночная жизнь – со своими традициями и своими героями.
Город неожиданно приобретал новый вид, который при дневном свете почти не проявлялся. Загорался неон на фасадах казино, баров, клубов, и эти небольшие по сравнению с госучреждениями или заводами зданьица, благодаря искусственному свету, теперь выпячивались, укрупнялись. Кто проезжал мимо них днём – не замечал, но ночной автомобилист здесь крепче держался за руль: ярко расцвеченные строения словно выступали на проезжую часть. Выступали, привлекали, манили; и сотни горожан молодого и среднего возраста, чуждые домоседства, как пылесосом, вытягивались невидимой силой из квартир и каждую ночь тянулись сюда. Одни шли и ехали развлекаться и тратить деньги, другие – заботиться о чужом досуге и зарабатывать: для официантов, поваров, крупье, музыкантов начинался рабочий день.
В каком качестве шёл сегодня в родное заведение Станислав Ильич Шацкий, он и сам затруднился бы сказать. С одной стороны, это была последняя в его жизни ночная смена. С другой – многодневные хождения по кабинетам ради оформления пенсии закончились, и с завтрашнего дня Станислав Ильич уже мог прийти в родной «Элефант» в любое время, примоститься у стойки и, лениво отвечая на приветствия знакомых посетителей, хоть до утра просидеть со стаканом пива, нисколько не беспокоясь о заказах и прихотях клиентов.
Барменом он был профессиональным и отдал этой профессии два десятка лет. А вот на пенсию уходил досрочно, по инвалидности, оставаясь внешне бодрым, подтянутым и быстрым на движения мужчиной, которого проседь пока не старила, а украшала.
Две основные напасти подкарауливают ту значительную часть человечества, которая преданно посвящает жизнь какому-нибудь одному-единственному роду занятий, а уж какая из двух напастей – зависит от твоего рабочего положения: трудишься стоя – получишь варикоз, сидя – геморрой. Станислава Ильича доконали ноги, точнее, вены и суставы, и даже сегодня, зная, что идёт в свой ночной клуб последний раз, он испытывал привычные чувства обречённого на страдания человека.
В общем-то, эта заключительная смена была совершенно формальной. Шустрый и простоватый новичок Коля уже прошёл необходимую стажировку, хорошо освоился во всех тонкостях и мог работать без подстраховки со стороны опытного напарника. Позавчера под утро (специфика заведения) состоялся торжественный банкет на двадцать персон, на котором Станислав Ильич кормил и поил коллег, а они поздравляли и

38
Напутствовали его. Владелец клуба досрочно выдал расчётные и даже прибавил от себя приличную выходную премию. Одним словом, сегодняшняя рабочая ночь должна была стать переходной к малоподвижному пенсионерскому состоянию, которого Станислав Ильич, несмотря на невозможность трудиться дальше, немного побаивался.
Как бы то ни было, он привычно за четверть часа до открытия последовал на рабочее место, переоделся, разобрался с напитками и пересмотрел посуду. Привычно же обслужил и первого клиента – хорошо одетого, но странного в поведении молодого человека, который два-три раза в неделю брал бутылку самого дорогого коньяка, садился в угол и углублялся в экран своего ноутбука, от которого его не могли отвлечь ни музыка, ни пьяные возгласы, ни липучие проститутки.
Коля явился точно ко времени, и первую компанию из двух парочек – крикливую и хамовитую – обеспечивал всем необходимым для веселья уже он. Вечер начался. Первая волна со средним возрастом лет в восемнадцать заполнила почти все места и небольшой танцевальный пятачок. Молодёжь, как всегда, мало покупала, но много отдыхала. То есть ходила туда-сюда, садилась-вставала, разговаривала-перекликалась и танцевала, танцевала, танцевала…
Станислав Ильич в это время обычно забавлялся психологией – так он сам называл это занятие. Выхватывая взглядом какого-нибудь молодого человека, он в течение продолжительного времени следил за ним, делая из поступков выводы о характере: положительные – если посетитель вёл себя уверенно и отдыхал умеючи, или нелестные – если тот фальшивил, старался кому-то подражать и за развязностью прятал не сформировавшиеся пока манеры поведения. Но больше Станислав Ильич любил опытным взглядом определять новичка и следовать за ним через все стадии, начиная от первого смущения при виде клубного великолепия и блестящей, самоуверенной молодёжи и заканчивая стадией растворения среди себе подобных, когда человек осваивался и, уподобляясь другим, переставал чем-либо выделяться. Лучше всего для таких наблюдений подходили девушки-подростки: их первоначальная скованность была хорошо заметна и вызывала сочувствие и симпатию. Эволюция же поведения совершалась настолько стремительно, что в душе у Станислава Ильича ещё не успевало растаять чувство благожелательности к девушке, а быстро приобретённые новые манеры её – стандартные и пустые – уже вызывали у него раздражение: вот и ещё одна потеряла себя.
- Хорошо гуляют!
Возглас Коли заставил Станислава Ильича вздрогнуть.
- Шпана! – не посчитал нужным согласиться он. – Разве так гуляют?
- А как ещё?! Вот посмотрите на того ухаря!
Парень, пытающийся танцевать вприсядку, действительно, обращал на себя внимание. Судя по всему, громко звучавшая песня была самой модной

39
сейчас, поэтому молодёжь разошлась как никогда. На припеве все начинали подскакивать, вскидывая вверх руки, хлопать и подпевать. А весельчак, наоборот, пик восторга выражал приседаниями и старался удержать равновесие широко раскинутыми руками, что, конечно же, мешало окружающим. То ли взыграла в нём русская душа, извлёкшая из своих недр стародавнюю плясовую манеру, то ли юноша захлёбывался от радостей жизни и не знал, как их выразить.
- Нажрался!- определил Станислав Ильич. – Много ли им надо… Да и притворяются. Сам прикинь, сколько такие заказывают… Мы эту публику не уважаем. Вот часа через два народ начнёт подтягиваться, тогда будет гульба.
- А какие-нибудь местные знаменитости, авторитеты здесь бывают?- поддержал разговор Коля, благо музыка сменилась на тихую и спокойную.
- Что ты, конечно!.. Обслужи-ка!..
Старый бармен степенно подождал, когда напарник освободится и сам повторит вопрос, а пока, почувствовав неприятную ломоту в ногах, выдвинул из специальной ниши высокую табуретку, которую давно завёл для спасения от своего проклятья.
- Вы сидите, Станислав Ильич! У вас всё-таки последний рабочий день. Я сам всё сделаю. Могли бы вообще не приходить – никто б не упрекнул… Вам с тоником?
- Всякое хорошее дело должно иметь приличную концовку. Как говорится, заключительный аккорд.. Но если сам, то пожалуйста, спорить не буду. Случится наплыв – помогу.
- Да что там, Ильич! С завтрашнего дня всё равно ж один буду метаться. Отдыхайте… И лучше расскажите что-нибудь. Перед вами тут, небось, вся городская крутизна прошла в знаменитые девяностые. Да ещё в пьяном, откровенном, так сказать, виде. Повидали, а?
- Повидал, Колёк. Эт ты прав. Такие люди бывали, что…
Он задумался на секунду, но, боясь, что снова грянет музыка в темпе аллегро, продолжил с нотками гордости в голосе. Так рассказывает легенды бывалый рыбак, а начинающие, рассевшись вокруг костра, вздыхают с горечью: да, мол, теперь таких рыбин не поймаешь…
- Помню, как отдыхал здесь у нас известный на всю область авторитет Косой. Вот человек был! Такого уровня, что нам с тобой… Сначала заходят два телохранителя, обнюхивают весь зал, беседуют с нашим шефом, с нами, обслугой на предмет, значит, засады. Милиции Косой не боялся, да на неё тогда все плевали. Это сейчас ОМОН может влететь, толпу – на пол, и никто не пикнет, пока они нужного человечка будут выволакивать. А раньше… Нет, Косой боялся конкурентов. И ведь грохнули всё-таки. Здесь, на выходе. Три выстрела из пистолета в голову. И телохранители ничего не сделали. Говорили, что они были подкупленные. Вот этот человек отдыхал на всю катушку. Всё тут только на него работало. Девки, бывало, наши поголовно танцуют, а захочет – и голяком, и на столах. Всех поит за свой счёт. Деньги

40
бросает налево и направо. Народ его боготворил. Да что там говорить! Как разойдётся, кричит: «Шампанского!» Я говорю: «Осталось только самое дорогое». А он: «Покупаю всё вместе с тобой». И хлоп – тыщу баксов за бутылку! Тогда у нас только ленивый не наживался.
- Здорово!- завистливо восхитился Коля, и, словно туш в честь исчезнувшего героя, ударила по ушам всё та же популярная песня, предварённая оговоркой через микрофон: «… для моя дэвушка Танечки».
- Тоже кто-то бабки бросает!- кивнул молодой бармен: он явно не мог выйти из-под очарования дармовых денег, которые без особого труда получал когда-то его старший коллега.
- Ерунда!- отмахнулся Станислав Ильич.- Сейчас на эти заказы цена упала. Да и большая доля идёт шефу!..
Ему пришлось из-за музыки замолчать, но в следующую паузу он поспешно продолжил свои воспоминания, словно забыл в предыдущем рассказе что-то очень важное и захотел доказать напоследок значительность своей трудовой биографии.
- Да, Коля, Косой был фи-гу-рой! Благодаря таким, я дочке, как замуж вышла, купил однокомнатную квартиру… А как соберётся уходить, уже под утро, выбирает себе девку. И что самое интересное – не проститутку, не гулящую какую-нибудь, которая за деньги хоть на край света за ним побежит. Нет, ищет такую, которая пришла с парнем, поскромнее. Кладёт её ухажёру пачку денег и говорит: «Я её забираю».
- Да ну! – Коля застыл с бутылкой в руках.
- Туз был, одним словом. И большинство соглашалось. Куда денешься? Убьют. Да и деньги предлагал хорошие. Один парнишка, помню, возмутился, так отпинали прямо здесь. А девку всё равно увели, силой. Обычно умные люди, как Косой начинал широко гулять, уходили, но попадались и несведущие.
- Да я б специально какую-нибудь дуру привёл бы и продал ему,- усмехнулся Коля, вымакивая полотенцем пивную лужицу на стойке.
- Вот-вот, так и продавали… Ещё был одно время в нашем городе в большой силе Виктор Степаныч. Его так и звали – Степаныч. Или – Ответственный. Не знаю, за что он там отвечал…
- За город ответственный, перед блатными.
- Может быть. Человек был очень серьёзный, ещё круче Косого. Так, как тот, не бедокурил, но гулял тоже широко…
Станиславу Ильичу пришлось прерваться, но мысль не останавливалась, и воспоминания текли в его голове без словесного выражения. Он вспомнил, как Степаныч тихо входил в зал в окружении свиты, садился за один и тот же столик, который одиноко ждал его и мог весь вечер простоять ненакрытым, если постоянный клиент по какой-нибудь причине не приезжал отдохнуть после трудового дня. Садился, перекусывал, пил только молдавское вино и смотрел на танцующих. Постепенно напряжение стекало с его лица, которое

41
краснело от выпивки, и Степаныч начинал улыбаться, разговаривать с приближёнными, вновь становясь серьёзным на ту пару минут, когда к нему подобострастно подходил какой-нибудь человечек для решения личных проблем. Иногда он танцевал со своей подругой, нисколько не стесняя окужающих, хотя охрана не расслаблялась и строго следила, чтобы у их подопечного было достаточно свободного пространства. Иногда он подходил к стойке и даже заговаривал с барменом о всякой ерунде вроде погоды, цедя вино из того же бокала, который совершенно незаметно переносился по воздуху со стола на стойку. Станиславу Ильичу было лестно внимание такого крупного человека, от поддержки которого, как он читал в газетах, зависела предвыборная кампания дважды переизбиравшегося мэра города. Степаныч мог даже расспросить Станислава Ильича о его детях и о том, на кого они учатся, но когда довольный папаша, расслабленный приятным вопросом, начинал подробно рассказывать, крутой человек прерывал беседу и, достав из кармана телефон, перекидывался на другого, невидимого собеседника. Впрочем, платил Степаныч хорошо, и клуб был доволен им.
- Ну, и где же он сейчас, этот Степаныч?- спросил Коля минут через пять, когда в его работе образовалась очередная пауза.
- Убили. Поехал куда-то на отдых, нырнул с аквалангом, а нашли на дне запутанным в сети.
- Вот это смерть! Получается, не прикончили сразу, дали подумать о жизни, а потом задохнуться?
- Кто его знает, как там было. Они всё время изощряются, когда убивают друг друга. Братьев Алёхиных… нет, Терёхиных… Забыл… Короче, их взорвали в машинах одновременно, хотя они находились на разных концах города. Ребята те ещё были! Правда, к нам захаживали редко. Тогда в большую моду вошли казино, а у нас в основном шпана отдыхала. Но один раз я этих братьев видел. Ничего, серьёзные. Девки, помню, у них были одеты в шикарные полушубки. Одна близко к стойке подошла, так я рассмотрел: руки все в перстнях, даже бокал из-за них выронила; на шее – три или четыре цепочки. Дама – всё при себе, но глупенькая. Знаешь, что она мне сказала? «Дорогуша, у вас коньяк свежий?»
- Эй, бармен, коньяку!- крикнули с другого конца стойки, и, переглянувшись, Станислав Ильич и Коля улыбнулись совпадению.
- Дай ему свежего,- пошутил ветеран.
Количество посетителей между тем неуклонно увеличивалось, и в возрастном составе произошло то, что и предсказывал Станислав Ильич, для которого, как и для всех работающих в клубе, ночная смена чётко делилась на несколько этапов. Места за столиками заняли представители среднего поколения – тридцати-, сорокалетние мужчины, многие в костюмах с галстуками и девушками. Эти больше внимания уделяли выпивке, денег не пересчитывали и друг у друга не занимали, как некоторые из молодых людей, а когда втягивались своими подругами в танцевальный круг,

42
веселились широко и откровенно. В эти часы середины смены Станислав Ильич, ещё не чувствующий усталости ног, любил и людей, и свою, посвящённую им, профессию. Он виртуозно хозяйничал по ту сторону стойки, успевал наливать, подавать, рассчитывать и вести разговоры сразу с несколькими клиентами.
К этому времени среди музыкантов появлялся знаменитый на весь Надреченский район Витя – весельчак, неистощимый шутник, организатор всевозможных игр, состязаний и фирменного «блюда» клуба – хороводов, когда участники под музыку двигались змейкой по залу, держась за бёдра впередитанцующего.
И сегодня Витя был, как всегда, оригинален. Свободный от обязанностей, Станислав Ильич с улыбкой наблюдал за тем, как два лысоватых бизнесмена с завязанными глазами обшаривали, словно шпионок, парочку девушек-добровольцев в поисках двадцати бельевых прищепок, которые Витя разместил и на платьях, и на колготках, и – что придавало особую прелесть соревнованию – на плавках дам (с их согласия, конечно). Народ хохотал и подсказывал, Витя серьёзным тоном футбольного комментатора объяснял происходящее, а мужчины, не веря выкрикам толпы, раз за разом ощупывали волосы, одежду, ноги девушек. Наконец, один из них, явно получив намёк от своей визави, сунул-таки руку под юбку. Толпа разразилась победным кличем, массовик-затейник объявил церемонию награждения: выигравший запечатлел поцелуи на носиках обеих участниц.
- Ильич, а что тут произошло со знаменитым Ефремом, вором в законе?
Станислав Ильич мотнул головой и отвлёкся от игры.
- Не знаю, был ли он в законе, но переступить мог через любого. Под него весь наш город прогинался, со всех долю имел. Витька тогда любил устраивать игру на раздевание: мужик и девка отвечают на его вопросы; если неправильно – снимают из одежды то, что скажет второй в паре. На приз победителю скидывается весь зал, а между собой народ может устраивать тотализатор. Ефрем в тот вечер что-то праздновал со своими ребятами, хорошо подвыпил и вызвался играть. Пару ему долго не могли найти, но денег накидали столько, что на приличную тачку хватило бы, вот одна и вышла на эстраду. И как нарочно, оказалась умной. Раздевает его и раздевает. Он её за все места цапает, хочет что-нибудь снять, но народ требует, чтоб всё было по правилам. А его, видать, закусило, что ни разу не может ответить, психует. Витька орёт: «Вопрос из школьной программы!» Толпа хохочет. Короче, Ефрем не захотел, чтоб его унижали, выхватил у своего телохранителя пистолет и девке этой – две пули прямо в лицо… Умерла на месте…
- Вот это лихо! Чтоб знала, получается, своё место?.. Во какой мужик: лучше в тюрягу, чем опозориться!..
- Да какая тюрьма! Это ж тебе не карманный вор. Ефрем спокойно ушёл. Точнее, свои увели, а то он ещё и на других людей кидался…

43
- Но его ж нет сейчас в городе?
- А ты что, не слышал?.. Ну, здесь будешь знать все самые главные новости, о которых по телевизору не скажут. Ефрема нашли в московской гостинице с перерезанными венами.
- В ванне?
- Почему именно в ванне? Вот фильмов насмотрелся. Просто – с перерезанными венами.
- А сейчас его заместитель Харлам самый крутой?
- Ну, ты даёшь! Харлама ещё весной расстреляли из автомата. После него был какой-то приезжий, но быстро исчез. Сейчас в авторитете Эдик Босоев. Не видел ещё?.. Вон дама чего-то желает, не зевай за разговором… Но ничего,- продолжил Станислав Ильич,- скоро увидишь: он к нам часто захаживает, крышует наш клуб.
- Это он Павлюка из третьего микрорайона грохнул?
- Поговаривали…
- Я знал Павлюка. Крученый был пацан!- Коля сказал это громко, как будто специально, чтобы слышали двое парней, сидевших рядом, у стойки, с пивом. – Такие дела у нас там, в микрорайоне, мастрячил. Что вы! Но со своими не борзел, на равных держался. Бывало, подъедет к нашей кафешке: «Привет, мужики!»
- Коля, мне, наверное, придётся встать, ты не успеваешь.
- Да ну – не успеваю… Сейчас мигом удовлетворим все запросы! Пока молодой – побегаю, а там и…
Когда начинающий бармен сделал свои дела и большая часть посетителей отхлынула, чтобы посмотреть очередную Витину игру, Станислав Ильич, покачав головой, негромко упрекнул Колю:
- Чего ты расхрабрился? Твоего Павлюка торжественно похоронили.
- Да вы знаете, что это был за человек?!. – не унимался парень, но Станислав Ильич перебил его:
- А ты этих двоих, сидевших здесь, знаешь? Вдруг это люди Эдика? Жить надоело? Для таких ребят ты – муравей. Раздавят и не заметят. И никакого спроса с них не будет.
- А чьи они люди? – выражение лица Коли, лично знавшего самого Павлюка, резко изменилось.
- Я не знаю. Всех не запомнишь. Мой дело маленькое: напитки, сигареты…
- Может, просто так, не Эдика?..
- Ага, теперь понял, что наговорил лишнего?- смена тона Коли на испуганный порадовала Станислава Ильича.- Не трепи зря языком. Сюда люди просто так не ходят. Сюда идут с деньгами. С хорошими деньгами. А у кого деньги – у того возможности. Я потому и доработал до пенсии, что не совал нос в чужие дела. И тебе советую…
- Да, что-то я того… Лучше вы ещё что-нибудь расскажите, Станислав Ильич.

44
- А может лучше ты отпустишь меня домой? Голова разболелась. Всегда этот гам легко переносил, но, видать, возраст. Всё-таки полжизни в ночную смену отработал. Как в шахте…
- Конечно, конечно! Я ж вам сразу говорил… Ну, а если жена достанет – приходите посидеть, пива попить. Для вас всегда бесплатно.
- Спасибо, Колёк, может, когда и зайду. Место это не бросай. Заработать здесь можно. Наш хозяин твёрдо на ногах стоит. И с зарплатой будешь, и с приработком, если хорошо мои советы запомнил. И ещё. Будет стрельба – ныряй вот в этот угол, тут толстый лист железа.
- А что, бывает и стрельба?
- Да два раза прятался. В последнем случае, правда, всё обошлось, но в первом стекло мне в голову попало… Ребята у нас гуляют дёрганые, крутые, быстро заводятся…

 

Спецоперация

Начальник следственного изолятора Иван Кузьмич Петлин встречал собиравшихся на совещание подчинённых твёрдым взором слегка выпученных глаз. Это означало, что будет решаться очень серьёзный вопрос и, возможно, кому-то достанется.
Столкнувшиеся с ракообразным взглядом начальника сотрудники следственного изолятора рассаживались по привычным местам, негромко перебрасывались фразами и даже шутили, будучи уверенными каждый про себя, что ни в чём не виноват.
Когда все уселись, Иван Кузьмич оглядел присутствующих, откашлялся и объявил:
- Ну, задача перед нами стоит, прямо скажу, не из лёгких. Но за то нам и платят деньги, чтобы решали подобные задачи.
При слове «деньги» все внимательно посмотрели в сторону начальника.
-… И платят вроде бы неплохо. Теперь суть дела. Как, наверное, многие догадались, я буду говорить о побеге Решетникова. Ну, что это за фрукт, хорошо известно. Убийство, грабежи, мошенничества, два срока, поведение – хуже не бывает. Одним словом, головная боль нашего младшего состава. Так что побег этот не может быть обычным, стандартным. Не тот уровень, как говорится. Тут, знаете ли, не только начальство будет копаться, но и журналисты центральной прессы. Как видите, для всех нас пришло время настоящего экзамена. Надеюсь, выдержим с честью. Ну, а теперь прошу высказываться. Какие будут предложения? Василий Сергеевич?
- Может, перевести его в угловую камеру – и через хозподвал.
- А как он туда попадёт?

45
- Продолбим пол…
- Анатолий Анатольевич?
- Бесполезно, Иван Кузьмич. Там нужно, чтобы полдня три человека работали отбойными молотками. Представляете, сколько шума будет. Не только наши, но и в домах напротив запомнят, что на территории изолятора что-то долбили.
- Вот именно,- согласился начальник.- И к тому же от выхода из подвала до стены двадцать метров открытого пространства, охрана из рядовых…
- С собакой.
- Собаку можно травануть,- не сдавался Василий Сергеевич.
- Ещё чего!- возмутилось сразу несколько человек.- И так одна осталась! Такая добрая псина! Самим потом лаять, что ли, по очереди?
- Вариант неудачный!- поддержал большинство Иван Кузьмич.- И шуму много, и образцовую камеру не хочется портить. Даже за такие деньги.
- А-а… какая сумма, если не секрет?- осторожно спросил Анатолий Анатольевич.
- В два раза большая, чем в прошлый раз,- приглушённо ответил начальник.
Подчинённые отреагировали на новость шёпотом одобрения:
- Так что надо думать!- отчеканил каждое слово Петлин.- Грош нам цена, если урки умудряются совершать побеги, а мы не можем организовать… это дело. Виктор Тимофеевич, вам слово.
- Предлагаю по каналам труб. Трудно, конечно, зато достоверно.
- Такой кабан там не пролезет. Он за последний месяц так разъелся на всяких передачах! И колбасу ему, и сыры приносят…- возразил Игорь Владимирович.
- Значит, надо ограничить передачи. Велотренажёр ему поставить, наконец.
- Может, ещё диетолога пригласить?
- Так, шутки в сторону!- перебил смешки начальник.- Будем говорить по существу. Предложение интересное и заслуживает обсуждения. Нарисовать кто-нибудь может?
- Это по вашей части, Анатольич,- с ехидством заметил Василий Сергеевич, недовольный тем, что его вариант не прошёл.
- Ну да! Хотите, чтоб я за полгода работы и канализацию вам изучил, и водопровод…
- А вдруг утечка воды?
- Вот будет утечка – тогда ликвидируем.
- Канализацию не надо,- вмешался Петлин.- Отопительная система – ещё куда ни шло. Набросайте-ка примерно, Анатолий Анатольевич.
- Пожалуйста,- молодой офицер небрежно перевернул какой-то приказ на столе начальника и взял карандаш. Так крупный молодой щенок позволяет себе с хозяином гораздо больше, чем старая умная собака.- Вот вам основной корпус. Здесь трубы проходят насквозь. Обратка… В нижнем коридоре вполне можно втиснуться. Там деревянный щит. Просто подымаешь, и всё. А

46
тут, в бывшем расстрельном подвале, такая большая задвижка, что, наверное, не пролезть. Не знаю, как её ставили. Вообще, глубоко закопали систему. Можно было и поближе к поверхности.
- Когда есть готовые подвалы, зачем же рыть землю, разбивать асфальт, стену?..
- Готовые-то готовые, Василий Сергеевич, но если на этом участке,- Анатолий Анатольевич показал пальцем,- что-нибудь случится, отремонтировать будет очень даже проблематично. А тут добрых пятьдесят метров.
- За стеной как?- спросил Петлин, внимательно изучавший перевёрнутый чертёж.
- Там просто: через пять-шесть метров обыкновенный колодец. Вылезай и тормози таксистов.
- Ну, а люк не заварен? А то сейчас все в металлисты записались.
- Не заварен. Он даже неровно лежит.
- Дети ж ходят…
- Дети сейчас в тюрьму через парадный вход попадают, а не по подвалам.
- Точно. Скоро половина преступников будет несовершеннолетние.
- На таких не разживёшься.
- Так, ну всё!- прервав подчинённых, Иван Кузьмич опустил ладонь на листок Анатолия Анатольевича.- Приступаем к операции. Другого варианта у нас нет да и не может быть: тюрьма всё-таки. Главная наша задача – не только подготовить весь, как говорится, путь следования гражданина Решетникова, но и максимально облегчить ему выполнение задачи. Для этого мы с Василием Сергеевичем и Анатолием Анатольевичем лично осмотрим всю теплотрассу, начиная с нижнего коридора. Пока – до расстрельного подвала. Вы, Игорь Владимирович, найдёте кувалду и расширите свод над тем вентилем, про который здесь говорилось. А завтра мы осмотрим весь остальной участок. И сделайте так, как будто разбито уже давно.
- Да что переживать, Иван Кузьмич, там ведь низкий свод явно мешает закручивать-откручивать. Никаких подозрений не возникнет.
- Понятно. Но лучше, чтоб не бросалось в глаза то, что разбили накануне побега.
- Правильно.
- Теперь ты, Тимофеич. На тебе самое главное.
- Я понял. Как всегда.
- На этот раз хорошенечко продумай, как Решетников из камеры попадёт в теплотрассу. Никого больше не вовлекай. Дело очень серьёзное. Реши, чья будет смена. Этих людей нам придётся потом уволить. Семёнова не ставь: трое детей, жена больная.
- А взятки от подследственных берёт.
- Ладно, кто не берёт?.. Ну, ты всё сам продумай. Чтоб комар это…
- Носа не подточил.

47
- Вот-вот. А то у комаров из министерства такие носы – потом не откупишься.
- Конечно, нас и так пять человек. Ещё делиться…
- Хватит и пятерых. Справимся.
- И ещё, Игорь Владимирович,- продолжил Петлин,- потрогаешь, какая там крышка… Ну, у стены. Не слишком ли тяжёлая? Может, ещё немного сдвинешь, камешек подложишь. Всё-таки клиенту уже под пятьдесят.
- Да он этот люк с собой ещё может забрать. Такая морда!..
- А если, Иван Кузьмич, сделать на время побега деревянную крышку? Покрасить под железо. А потом родную вернуть на место.
- Или вообще убрать, как будто украли?
- Я же сказал: никакого риска. Будешь уносить-приносить – кто-нибудь заметит. А уберёшь – коммунальщики привезут бетонную плиту, как под моим домом. Попробуй, сдвинь такую.
- Правильно. Мы тут, у себя, должны быть осторожны, а за территорией тем более.
- Вот именно. Поэтому в нижнем коридоре через десять минут должно быть пусто…
- Сделаю. Никто вас не увидит.
- Это раз. Игорь Владимирович, вас с кувалдой тоже никто не должен заметить. И выбитые кирпичи спрячьте подальше. Там, в расстрельном подвале, есть места, где стены сыпятся. Ну, вот пока и всё. Ориентируемся на двадцатое число. То есть на ночь с девятнадцатого на двадцатое.
- А как с одеждой, Иван Кузьмич? Пока он всё пролезет, будет, как свинья. А с собой тащить – проблема.
- Вот это уже не наша забота. Его люди положат всё в колодец. Кстати, у Решетникова есть спортивная шапочка? А то ж там столько пыли…
- Есть.
- Тогда всё. За дело! И ещё раз попрошу: отнеситесь ко всему с полной ответственностью. Девятнадцатого в это же время обсуждаем операцию ещё раз и детально. И не опаздывать, как сегодня, а то влеплю выговор. Никакой дисциплины!..
Полтора часа после совещания и ещё половину следующего дня Иван Кузьмич в сопровождении двух подчинённых исследовал будущий решетниковский путь на свободу. В коридоре и на первом, предподвальном участке труб – отопительных и водопроводных- всё было в порядке. Анатолий Анатольевич, проползший по маршруту первым, протирал всё тряпочкой, дабы шествовавшее за ним на четвереньках начальство чувствовало себя относительно комфортно. Некоторое беспокойство доставляла старая и отпотевшая труба с холодной водой, но её замотали кусками рубероида, которые валялись за ненадобностью в углу склада.
План первого этапа бегства – из камеры,- составленный Виктором Тимофеевичем, большим специалистом в области проектирования всяких

48
нештатных ситуаций, был довольно оригинальным и предполагал длительную подготовку заключённого к побегу. Так что вычищенный мундирами выход за забор не должен был вызвать подозрений у будущей комиссии по расследовании ЧП. А без подобного сервиса обойтись было нельзя: клиент мог остаться недовольным и снизить оплату.
Пространство между трубами и потолком в проёме за подвалом оказалось узким, неудобным да ещё и с поворотом. Иван Кузьмич пожертвовал двумя новыми дорожками, имевшимися в изоляторе, и ещё длинный половик принёс из дома Анатолий Анатольевич, который должен был регулировать прохождение беглеца через подвал, а потом вытянуть всё это, предварительно сшитое в один кусок, и незаметно перенести на склад. С воли Решетникову передали фонарик и - по совету Петлина – перчатки: для удобства.
Вечером накануне побега к колодцу у забора изолятора подъехали «ремонтники» и подложили, слегка замаскировав, мешок с одеждой и обувью. Также Василий Сергеевич и Анатолий Анатольевич прямо на территории скрытно от посторонних глаз потренировали Решетникова в поднятии чугунного люка колодца. Бандит, как и предполагалось, оказался сильным и здоровым мужиком, которого ни поднятие тяжестей, ни десятки метров ползком нисколько не смущали. Услужливому Анатолию Анатольевичу он даже пообещал прислать подарок ко Дню милиции.
Вечером девятнадцатого состоялось последнее и решающее заседание штаба по побегу. Каждый шаг, каждое движение локтем и коленкой кандидата в пластуны, все действия участников операции и меры по сокрытию следов преступления были обсуждены до мельчайших подробностей. Скрупулёзный Иван Кузьмич, лично проверивший трассу до колодца и обратно, накануне попросил Василия Сергеевича измерить объём бёдер и плеч Решетникова и теперь с удовлетворением отметил, что сам он несколько шире, и, значит, клиент не застрянет.
Расходились почти в сумерках, озабоченные, но и с радостным предвкушением, похожим на новогоднее, когда с каждым днём, а потом и часом охватывает томительное ожидание, что вот-вот наступит праздник и будут подарки. К тому же Петлин сообщил, что аванс уже получен.
Глубокой ночью, когда Василию Сергеевичу снилась новая машина (он уже решил, что это будет джип, и сон удовлетворял теперь желание хозяина мозгов), Игорю Владимировичу – евроремонт, Виктору Тимофеевичу – новая квартира, а их начальнику – коттедж, гражданин Решетников легко проник в большой подвал изолятора и, проползая по мягким коврикам, через которые едва чувствовалась температура труб, вслух усмехнулся:
- Надо же, подстелили… Все под нас подстилаются…
В узком колодце он спокойно и аккуратно переоделся в чистые брюки, джемпер, свернул лёгкую кожаную куртку так, чтобы не вымазать и накинуть уже наверху, и ещё раз усмехнулся, когда послышалось шуршание

49
коврика, поползшего обратно в подвал.
Взобравшись по ступенькам колодца, он одной рукой приподнял крышку, прислушался к уличным звукам и сдвинул её в сторону. Наверху Решетников заботливо положил люк на место, оделся полностью и, дойдя до угла квартала, сел в поджидавшую его машину.

Сверхлюди

- О, Господи, Надюша! Сто лет тебя не видела! Какими судьбами?!
- Привет, Лида! Да, сто лет… А в школе учились – целые дни проводили вместе…
- Когда это было! Ну, ты как? Всё болеешь?
Женщины уселись за «командирский» стол Лидии Михайловны, руководившей соцотделом городской администрации, и так как это было время стихийного второго завтрака по всем учреждениям и организациям города, то обе принялись за чай со свежими пирожными, только что купленными хозяйкой кабинета.
- Я бы к тебе ещё, может, год не зашла,- рассказывала Надя,- если б не болезнь. Ходила ж в поликлинику. Дали больничный. Три дня гуляю. Да на двести рублей набрала лекарств. Не знаю: буду их пить, не буду. У нас вон каждый день выносят килограммы этих таблеток вместе с мусором. Некоторым же категориям дают бесплатно, и то не хотят пить.
- Ты всё завхозом в больнице? Не надоело?
- А куда пойдёшь? Привыкла уже. Сама ж часто болею. Меня-то хоть не будут лечить как попало: ценят. Нужный человек.
- Понятное дело.
- А ты как-то звонила, чтоб я тебя показала терапевту в отделении, а сама не пришла.
- Некогда было. Сначала дела, а потом стало легче, и всё забылось. Да что это мы всё о болезнях? Тоже мне тема для разговоров! Столько не виделись, и больше не о чём поговорить? Как Костя? Как дети?
- Да всё по-старому. Дети растут. По ним только и видишь, что время проходит.
- Вот именно. Отлично помню, как своего Сашу вела в первый класс, а весной заканчивает одиннадцатый.
- Куда собирается после школы?
- Да всё туда же, в военное училище. Как вбил себе в голову класса с шестого, так и остаётся при одном мнении. Я не возражаю. Парень здоровый. Он у нас и борьбой занимался, и мотоциклами. А жильё и зарплата – это сейчас везде проблема, не только в армии.
- Да-а, мы свою квартиру семь лет ждали, а нашим детям и ждать-то нечего.

50
И где такие деньжищи возьмёшь, чтобы купить? Я Косте говорю: бросай свою убыточную организацию, переходи в таксисты: в два раза больше станешь зарабатывать. Так не хочет. Здесь, говорит, я знаю, что мне надо к девяти часам, что груз мне уже есть, что в полшестого буду дома играть с пацанами в шахматы. А нервотрёпка мне не нужна. То ли заработаешь, то ли нет.
- Это так. А я твоего Костю встречала как-то месяц назад. Выхожу из подъезда, а он стоит у своего, о чём-то с мужчинами беседует. Ну, здрасте-здрасте, как обычно. Я на день рождения торопилась к нашей замглавы администрации. Слушай!.. Может, тебе и не придётся пить таблетки. У нас тут одна сотрудница есть, которая знает – по крайней мере, говорит, что знает, - как вообще не болеть. Ириша! Отвлекись, пожалуйста! Про какой семинар нам тут Ольга вчера говорила?
- Семинар сегодня. Приезжает какой-то гениальный лекарь. А остальное, честно говоря, я мимо ушей пропустила.
- Вот, Надя, она сейчас придёт, и сама обо всём расспросишь. Ольга – женщина общительная, весёлая, а о своём целителе уже несколько раз нам рассказывала. По её словам, это прямо какая-то неординарная личность.
…Ольга появилась через двадцать минут. Это действительно была жизнерадостная женщина, среднего роста, с хорошей фигурой и бросавшимся в глаза невниманием к своей внешности. Последняя черта сразу же вызвала у Нади симпатию: сама она уже не могла выглядеть хорошо, и молодые медсёстры, расфуфыренные и старавшиеся понравиться даже тяжёлым больным, раздражали её.
Прежде чем познакомить подругу, Лидия Михайловна отчитала весело впорхнувшую в отдел подчинённую за какой-то недочёт в работе:
- …В конце концов, мы же с живыми людьми работаем, Оля! Что-то не так сделаем – обидим, лишим помощи старика или многодетную маму. А ты потеряла семь фамилий!
- Сейчас всё исправим, Лидия Михайловна. Доброе дело никогда не поздно сделать. Представляете: они уже и не надеются, а тут на тебе: хорошенькая сумма. Какая радость людям!
- Эта радость могла наступить на тридцать два дня раньше.
- Это ерунда. Вообще, людям надо меньше думать о деньгах. А помощью мы только портим их, убиваем жизненную силу, стремление бороться и побеждать, учиться искать выходы из трудных ситуаций. А если какая-то катастрофа: наводнение или землетрясение? Их количество будет всё время увеличиваться. Человеку надо быть готовым встретить во всеоружии любое испытание…
- Человек выживет, если ему поможет другой человек,- перебила Лидия Михайловна.- Ты лучше скажи: в нашем трудовом споре будешь участвовать, подпишешься?
- Ничего эта комиссия по трудовым спорам не даст. Кто там? Лебедева? Ей

51
нужны деньги на машину, вот она вас и взбаламутила. Человек живёт
меркантильными интересами, скучно, приземлённо и пытается вашими руками решить свои проблемы.
- Какая нам разница: на машину или нет? Наш глава учителям не платит, милиция без зарплаты. Но своим сотрудникам четвёртый месяц не платить – это… простите меня!..
- Заплатит, куда он денется. Начнём конфликтовать – породим в ответ ещё больше зла. Только себе хуже сделаем. У всех будут злые мысли. Придём сюда, наберёмся негатива и понесём его дальше: на близких, на детей. А глава - только представьте – сколько плохих дел сделает, когда узнает о нашем к нему отношении, когда будет приезжать сюда, на работу, как во вражеский лагерь…
Лидия Михайловна внимательно посмотрела на собеседницу и сказала ей о Наде. Ольге для каких-то уточнений нужно было спуститься на второй этаж, и она предложила поговорить по пути. Имевшей привычку выяснять всё обо всём с полной обстоятельностью Наде это предложение не очень-то понравилось, но, когда она увидела заговорщический взгляд Ольги, то быстро поднялась, на ходу прощаясь с подругой.
Сомнения были напрасными: в течение нескольких минут Надя успела узнать, что Алмазкин Борис Владимирович не целитель, а Учитель; что он помогает людям сделать своё тело и душу чистыми от негативных энергий, такими, в которые болезни попросту не могут вселиться; что БВ не может навредить больному, так как даже не прикасается к телу, предоставляя человека самому себе и прежде всего в плане духовного развития.
- У вас есть полторы тысячи рублей?- спросила Ольга в заключении.
- Полторы тысячи?!
- Он ведь прилетает на самолёте – это деньги. Аренда на сутки Дома культуры – тоже деньги. И немалые. Материально он тоже помогает: детским домам, клиникам и так далее. Да вы сами посчитайте, сколько денег заплатите за лекарства, тогда сразу поймёте, что выгоднее.
- У меня только тысяча. Последняя заначка от проданной дачи.
- Ладно, пятьсот я вам займу. Мне-то теперь только тысяча нужна. Не поняли?.. У нас так: кто приводит на семинар своего друга, родственника – тому скидка. Ну всё, до вечера. Зайдёте, как договорились.
- Хорошо.
- Не забудьте два одеяла. Подушку брать не стоит: лучше лежать параллельно земле. Учителю так легче работать.
…Около десяти вечера Надя с постелью в огромной турецкой сумке, одолженной у соседей, позвонила в квартиру своей новой знакомой. Внутрь Ольга её не позвала, только толкнула дверь и крикнула:
- Минуточку!
Открывшаяся прихожая не имела ничего примечательного, разве что кучку мусора в углу и белёсую тропинку по линолеуму из-за истёршейся краски.

52
«На разведённую вроде не похожа,- подумала Надя.- Мой Костя такого бы не допустил. Сколько живём, а уже три раза менял – и в прихожей, и на кухне…
- Ну, чё-о?! – донеслось из открытой квартиры.
- Не «чё», а помоешь посуду! Скоро из раковины посыпется! И почему не переоделась после школы?.. Так постирай сама! Большая уже!
Наконец, Ольга вышла из комнаты, быстро натянула сапоги и, энергично прошагав по прихожей, вышла на лестничную площадку с огромной сумкой на плече.
- Ёлки-палки!- вспомнила она, когда вышли на улицу.- Забыла альбомные листы и карандаши. Ладно. Там любой поделится. Жадных там нет.
- Что ж вы мне не сказали? Я б взяла.
- Мало ли, вдруг передумаете идти.
- …А детей с собой не берёте?- спросила Надя, чтобы изменить направление разговора. Или мужа, родных?
- Мужа, как назло, отправили в командировку. Он очень хотел сходить. А детям ещё рановато. Да они и так лечатся. Точнее, оздоравливаются.
- Как это?
- Мы все вместе создаём положительное поле и начинаем работать на всю планету, подчищая её и одновременно очищаясь сами. Борис Владимирович разрешает мысленно подключать к полю близких родственников. Прошлый раз Дашка болела три дня, а я сходила на семинар – и утром у неё никакого насморка. Так, чуть-чуть.
С минуту шли молча, затем Надя продолжила задавать вопросы.
- А почему сеанс… семинар проходит только ночью?
- Атмосфера чище. Меньше выбросов отрицательной энергии. Связь с космосом легче установить. К тому же мы должны спать, чтобы Учителю легче было направлять на нас космические энергии. А днём какой сон?.. Да вы только дойдите, а там сразу всё поймёте. И домой не захочется. Милые, добрые, отзывчивые люди, которые не будут разговаривать с вами о домашних делах, о «двойках» детей и прочей мелкой чепухе. Это не для нас.
- А что же для вас?
- Да вы сами посмотрите, как нынче живут люди. Уткнулись в свои дела и ничего не видят. Нельзя же думать только о себе. Эгоизм – помимо всего прочего – тоже причина наших болезней. Что такое современный город, по которому мы с вами сейчас идём? Миллионы, миллиарды выбросов негативной энергии ежедневно. Где-то убивают, где-то дерутся, где-то пьяный ползёт домой с жаждой устроить скандал, где-то молодёжь употребляет наркотики, а в ресторанах жрут, простите, сверх меры и набираются до поросячьего визга. И все мы живёт в этом чёрном облаке отрицательных страстей. Да самый здоровый человек заболеет в такой обстановке. Вот мы и пытаемся противостоять этой самоубийственной жизни. Собираемся, готовые любить, отдавать свою душу другим и тем

53
самым обогащать себя. Работаем на всё окружающее пространство. Ученики Бориса Владимировича в это время работают с группами в других городах. Сам БВ мысленно соединяет всех единомышленников, и уже идёт работа на всю страну, которую мы очищаем от зла. А в чистой стране и люди будут чище. И болеть станут меньше, и преступлений совершать меньше. Жаль, что таких прописных истин большинство не понимает. Владимирыч вам на пальцах всё объяснит. Он и в биологии разбирается, и в физике, и в лингвистике. Он вообще скромен, но его ученица в прошлый раз говорила, что у БВ десятки опубликованных работ в разных областях. А вообще, вам повезло: возможно, это один из последних семинаров, где мы увидим Учителя в физической оболочке. На Землю из глубин Вселенной идёт чёрное облако. Забыла, из какого созвездия. Никто об этом не знал, а Учителя предупредили. У него же связи с десятками планет! Когда облако подойдёт, он не то, что умрёт, а выйдет из физического тела и погасит облако собой. На этом семинаре – он обещал в прошлый раз – точно сообщит день и час своего перехода.
- И что, его душа погибнет?- Надя опасливо посмотрела на тёмного пешехода, идущего навстречу.
- Нет, ему помогут. Он растворит облако, потом структуру его души снова соберут, и он с того света будет помогать своим ученикам.
Они подошли к Дому культуры. Оздоровительной группе выделили малый зал, и после короткого разговора с какой-то женщиной, взявшей оплату, Ольга провела ученицу поближе к небольшой сцене с музыкальной аппаратурой, где уже лежало несколько одеял и лёгких матрасов, на которых непринуждённо сидели, читали, разговаривали человек десять в спортивных костюмах, как и Ольга с Надей. Двое детей, радуясь большому свободному пространству, –а стулья зала сгромоздили по углам- гонялись друг за другом. В интерьере не было ничего, что указывало бы на специфичность предполагаемого предприятия, и это немного удивило Надю, ожидавшую каких-нибудь свечек вместо электричества и ещё чего-то таинственного и необычного. Ей не оставалось ничего другого, как рассматривать присутствующих, в первую очередь тех, к кому с радостными приветствиями подбегала Ольга. Приятно было, что все улыбались и демонстрировали доброжелательность. Чтобы не выделяться, Надя потянулась к сумке с вязанием, взятым по совету Ольги.
Прошло немного времени, и помещение заполнилось до отказа: матрас к матрасу. Люди не стеснялись, ходили босиком по чужим постелям. Никто не возмущался, наоборот, каждый готов был отстраниться, чтобы дать дорогу, и отвечал шуткой на шутку. «Хоть душой отдохну,- порадовалась Надя.- А то налаешься на работе за день, и с собственными детьми нет сил поговорить…»
Вошёл Алмазкин, и тут же, у входа, его остановили с расспросами. Минут десять он добирался до сцены, беседовал или перебрасывался фразами;

54
некоторых, очевидно, знакомых, слегка обнимал за талию. И на этот раз Надя не увидела ничего необычного: среднего роста, средней комплекции мужчина с обычным лицом, на вид лет сорока пяти, одетый в хороший костюм на тёмную рубашку, но без галстука. Ещё не седые волосы слегка кучерявились вокруг лысой макушки головы. Жесты Учителя были уверенными, взгляд прямым и спокойным; смеялся он непринуждённо, но сдержанно. Ольга, бегавшая лично поздороваться с наставником, вернулась с кучей новостей:
- Радуйтесь! Во-первых, программа семинара будет полной, и проводить будет САМ, а не ученица, как в прошлый раз. Она сильная, но БВ лучше. Во-вторых, он обратит на вас особое внимание. Чудес обещать не хочет, всё, говорит, в её руках, однако безнадёжных не бывает. Там одна пришла с раком; он сказал, что мы направим на неё общий поток энергии. Представляете, мы сами сообща вылечим рак! Это впервые. БВ сказал, что ни одна группа у него такого ещё не делала, но у нас сильное поле, поэтому попробуем.
Ольге пришлось замолчать, так как Алмазкин занял место на сцене и попросил всех подсесть поближе.
- Здравствуйте, дорогие друзья,- начал он негромко.- Я обращаюсь так, потому что без дружеских, братских отношений между собой мы ничего не достигнем. И пусть некоторые из присутствующих впервые в жизни на подобном семинаре, не стоит торопиться с выводами. Мол, собрались чудаки, пляшут по ночам, картинки рисуют… В жизни вообще не надо торопиться. Всё происходит в заранее определённый день и час. И то, что вы пришли сюда,- тоже определено. Вашим собственным путём духовного развития. Вы прекрасно понимаете, что планета Земля очень несовершенна, как и её обитатели. Но в последние годы масса отрицательной энергии становится доминирующей. Вы каждый день включаете телевизор и слышите: там землетрясение, тут горят леса, там ещё какой-нибудь катаклизм. Всё это следствие нашей неразумности. Но нельзя же сложить лапки и ждать конца, как та курица, которая увидела ястреба и замерла от страха. Мы должны активно готовить себя к любым испытаниям и попытаться удержать мир от полного краха. Кто-то не поверит, но я утверждаю, что через наши занятия мы подготовим себя даже к выживанию в условиях ядерной зимы. С одной стороны, Землю ждут серьёзнейшие испытания. Но с другой, в человеке скрыт такой огромный потенциал, что при соответствующем его развитии любой из вас сможет общаться без телефона на большом расстоянии, без всяких транспортных средств переноситься в нужное место и даже беседовать с обитателями других планет, что для меня и тех учеников, кто давно со мной, уже обыденное дело. Человек – сверхсовершенное создание, но бесперспективная машинная цивилизация не даёт нам возможности развить свои способности, заменяя их механизмами. Парадокс: чем изощрённей изобретения человека, тем

55
скудоумней люди в основной своей массе. И гораздо более способны к выживанию люди в той стране, где развитие техники слабее. Ну, кто из вас отважится провести неделю в джунглях или хотя бы в сибирской тайге?
По залу пролетел одобрительный смешок, и Алмазкин продолжил:
- Избавление от болезней – это частный случай, промежуточное достижение ваших организмов. Вы должны стать другими, людьми будущего, богами. Во всех священных книгах написано, что конечная цель Бога, Аллаха и так далее – приблизить человека к своему уровню. Так почему же мы не можем начать этот предначертанный тысячелетия назад путь?
Оратор сделал паузу, и Надя, посмотрев на соседей, заметила, как у них заблестели глаза. И ей самой было приятно узнать, что любая болезнь – это так, пшик, заноза, которую вырвал, забыл и перешёл к важным делам.
- Но не всё так просто,- заговорил Алмазкин более серьёзным тоном.- Чтобы измениться, надо сбросить с себя груз комплексов, в который мы обрядились, как черепахи в панцири. Надо раскрепоститься. Для этого существуют «танцы искренности», в которых, впрочем, новенькие могут не участвовать. До этих танцев тоже нужно дорасти. В прошлый раз на семинар пришло тридцать четыре человека…
- Тридцать пять,- уточнила Ольга.
- Да, тридцать четыре по оплате и дочка директора ДК. Сегодня пятьдесят восемь. Чем больше людей соберётся в зале, тем сильнее будет наше энергетическое поле. Отсюда и более эффективное оздоравливающее воздействие на присутствующих, и больше возможности сделать что-то вне этого зала. Поэтому, вы понимаете, нас должно быть всё больше и больше. Это необходимо вам самим. Но не надейтесь, что вы пришли сюда больными, а уйдёте здоровыми. Да, на некоторое время я блокирую механизмы болезней, но нужно снова посещать семинары. Тогда положительный эффект будет не ослабляться, а закрепляться за счёт постоянно поддерживаемой связи с космосом, с теми потоками животворящей энергии, которые посылают нам другие планеты.
Алмазкин говорил и говорил, в том числе и о чёрном космическом облаке, которое он ровно через два года, день в день уничтожит самим собою. Надя перестала вдумываться в смысл фраз и лишь умиротворённо, в состоянии полудремоты слушала мягкие перекаты баритона Учителя, слегка встряхиваясь и усмехаясь, когда интонация переходила в ироническую. Один только раз слова БВ вызвали у Нади недоумение. Он посмеялся над медициной, которая, «не понимая распространившиеся в последнее время болезни назвала их ОРЗ, как будто хотела сказать нам: это Очень Разные Заболевания, и мы их не знаем». Надя знала, что ОРЗ – это совокупность болезней и конкретное название даёт только громоздкий серологический анализ. Не желая приписывать умному человеку неосведомлённость в таком простом вопросе, она решила, что просто недослышала чего-то. Тем более весь зал, поддерживая шутку Алмазкина, громко посмеялся над медициной,

56
«борющейся со следствиями, а не причинами». Вдруг БВ обратился прямо к ней:
- Порой мы очень глубоко копаем, не видя того, что находится на поверхности. Как в басне: «Слона-то я и не приметил». Вот справа от меня Надежда. Болезней – букет. Не цветущих роз, конечно. Родители назвали её Надеждой, то есть уже при рождении возложили нам неё свои надежды, запрограммировали судьбу. И её собственная жизненная программа, с какой появляется на свет любой человек, вошла в противоречие с родительскими надеждами. Отсюда болезни. Представьте себе компьютер, в который заложили две взаимоисключающие программы. Он попросту испортится. А человек – ничего, только болеет. Сегодня мы все вместе попробуем примирить две враждующие силы, подрывающие здоровье Надежды. Пусть будут гармония, единство и надежда на то, что и человек, и его место обитания уцелеют, в том числе благодаря нашему с вами труду в течение этой ночи. Я чувствую, что единомышленники в других городах уже готовы. И мы можем приступать.
Активная часть семинара началась с «танцев искренности». Люди должны были выходить попарно на сцену и под музыку делать движения, какие хочется. Многие бегали, махая руками, как птицы крыльями, некоторые изображали что-то вроде балета. Особенно постаралась опытная в семинарах Ольга. Она так красиво и оригинально порхала, закрыв глаза, что заслужила титул самой раскрепостившейся. Правда, сцена поставила свои пределы для её свободы: увлёкшись, Ольга едва не свалилась в зал, но была вовремя остановлена ассистенткой Алмазкина. По праву новичка Надя могла не участвовать в первом акте, но большой размер уплаченной накануне суммы заставил её получать лечение в полной мере. Она вышла на сцену и под прекрасную музыку в паре с каким-то мужчиной лет сорока изобразила полёт райских птичек. Ей было очень хорошо: ведь можно было делать всё, что взбредёт в голову, и никто за это не осуждал, даже наоборот. Впервые в жизни она почувствовала, что люди действительно братья.
Потом сели в круг, и в его центр БВ по очереди выводил всех присутствующих. Больной подвергался воздействию положительной космической энергии, которую в середину круга проецировали сообща. Можно было мысленно посадить рядом с собой кого-нибудь из родных, страдающих болезнью. Сначала Надя «посадила» рядом своего младшего сына, который всю эту неделю по ночам кашлял. Потом решила не дискриминировать и старшего и полечить его повреждённое на волейболе колено. Вспомнив про высокое давление свекрови, она пригласила и её, но вдруг испугалась, что если вся энергия распределится на четверых, то каждому перепадёт по очень маленькой дозе. Мама мужа была изгнана за старостью лет, но через несколько секунд Надя почувствовала, что старуха
рядом, хотя и незримо. Надя снова мысленно вычеркнула настырную родственницу из числа излечиваемых. Но та не уходила. Борьба заняла всё

57
время космической связи.
Наконец, Алмазкин подключил своих учеников по всей России, и группа начала «работать» сначала на всю страну, потом на зону ближневосточного конфликта и немного на предотвращение ураганов, угрожающих восточному побережью США. Кто-то предложил оказать помощь новому губернатору области. Оказали.
На третьем этапе лечение должно было происходить во сне, и всю основную работу брал на себя сам БВ. Уснули очень быстро. Надя спала хорошо, несмотря на отсутствие подушки, и когда ассистентка Учителя разбудила её вместе с другими в семь часов утра, почувствовала себя хорошо отдохнувшей.
Теперь нужно было нарисовать то, что видели во сне. Ольга быстро нашла пару альбомных листов, простой карандаш и начертила какие-то планеты и звёзды. Надя ничего во сне не видела и поэтому растерялась.
- Ты отключи мозг и прислушайся к подсознанию,- объяснила ей знакомая.- Пусть рука сама водит карандаш по бумаге.
Потом Алмазкин собрал рисунки, и началась расшифровка. Оказалось, что Ольга нарисовала невидимое с Земли созвездие, в котором живут похожие на людей существа, только более развитые духовно.
- Вам надо работать над собой, посещать наши семинары, и вы сможете говорить с ними как с соседями,- отметил Ольгу БВ.
Та засияла от радости и тихо сказала Наде:
- У меня каждый раз какой-то прорыв, каждый раз на одну ступеньку поднимаюсь выше. Посмотрим, что будет у вас.
Надин рисунок Алмазкин почему-то отложил в сторону, и, когда основные расшифровки закончились, поднял вверх этот и ещё один лист:
- Посмотрите, друзья! Это две части одного послания к нам с планеты в созвездии Рака. Я ещё мало бывал там, но могу понять основное. Братья обращаются к нам с призывом объединиться во имя спасения нашей планеты. И мы обязательно спасём эту прекрасную Землю. Приходите на следующий семинар через три месяца, приводите своих друзей. Вместе мы – сила! Вместе мы – люди будущего!
…Через полчаса Надя вошла в свою квартиру, и родная семья вдруг вызвала у неё резкое чувство досады. Всё было так, как каждый день в последние пятнадцать лет: нужно помыть посуду, приготовить обед… А муж в честь воскресного дня собирался с мальчишками на лыжную прогулку, и предстояло в одиночестве провести полдня.
- Павлик, быстро наводи порядок на своей книжной полке! Мы с Евгением уже готовы!- обращаясь к младшему сыну, Костя встретил жену даже без банального «ну, как?», уверенный, что Надя всё расскажет сама.
- Пап, всё равно надо во всей квартире убираться!..
Костя вытащил Надины одеяла, намереваясь по пути вернуть сумку соседям, и ещё раз велел сыну привести в божеский вид учебники и тетради:

58
- Каждый должен заботиться об окружающем его маленьком пространстве, тогда везде будет порядок.
Вскоре мужская часть семьи ушла на улицу, и Надя осталась со своими взбудораженными необычной ночью мыслями. В первую очередь она решила, что пока не будет покупать новую зимнюю куртку, а отложит деньги на следующий семинар Алмазкина. Потом она начала прикидывать, в каком состоянии находится её организм и ушла ли болезнь совсем. Вспомнила кстати и о роковой роли в своей судьбе имени Надежда. Перебрав чужие слова и пророчества, она захотела и сама что-нибудь объяснить в этой жизни так же гениально просто, как БВ. Начала с ближайшего.
«Константин… Что же означает это имя?.. Шофёр, в свободное время возится с автомобилем, ходит с сыновьями на рыбалку или катается на лыжах… Константин… Константа… Консул… Оканчивается, как названия лекарств: Константин, анальгин, валокардин…Фу ты, горячая вода кончилась! И это в воскресенье, когда люди стирают и моются. Константин. Костя. Кость. Кость в горле?.. В чьём? В моём?.. Уж не из-за мужа ли я столько болею? Он же без конца твердит: ходила бы с нами на прогулки, меньше б всякая зараза прилипала. Вот и накаркивает… Да, Константин мой – обыкновенный человек. С ним о космосе не поговоришь. Другое дело – Ольга. Сколько мне ещё семинаров посетить, чтобы достичь её уровня?.. А Алмазкин скоро уйдёт. То есть – «перейдёт». Ольга сказала, что они обязательно продолжат его дело, и, если он ей поручит, она будет вести потом семинары… Дай Бог, чтобы наш БВ победил чёрное облако…»

 

 

На дороге

Петров не торопясь ехал по трассе и болтал с женой, благо, в воскресный день дорога была относительно свободной. Показался пост ДПС, и Петров на всякий случай ослабил давление на педаль газа. Вдруг сбоку что-то мелькнуло, удар в багажник – и «Жигули», отлетев, встали поперёк полосы.
С поста дорожной службы уже мчался гаишный УАЗик. Резко остановился, из него выскочили милиционеры и побежали к иномарке, совершившей таран.
- Господи, где аптечка?- спохватился Петров.- Тот же передом врезался!
Ещё слабо владея своим телом после потрясения, он заспешил на помощь, однако она не понадобилась: водитель-виновник стоял на обочине, явно не раненный, в его тёмно-синей машине, от которой отлетел капот, больше

59
никого не было.
- Мать твою! Вешайся, урод! Ты мне новую тачку будешь покупать! – он побежал к своей машине, бегло осмотрел место удара. – Эй, вы! Наручники на этого козла, чтоб не свалил! Ну, я тебе устрою! Ты у меня научишься ездить!..
- Я ж на главной!.. – удивлённо посмотрел Петров на гаишников и подошедшую жену.
- Вы в нас врезались! – твёрдо заявила та. – Ещё и ругаетесь! Товарищи милиционеры, вы же всё видели!
- Прекратите, гражданин! – сказал один из парней в форме. – Отвечать, скорее всего, придётся вам, а сейчас оба давайте документы. Приступим к оформлению.
- Да ты что, пацан, офигел?!- виновник двинулся на милиционеров, как будто решил протаранить ещё и их. – Ты знаешь, кто я такой?! Да я с самим Сидор Сидоровичем в корефанах! Мы с ним сто лет друг друга знаем! Он за меня будет отвечать, если понадобится, понял?! А ты, сопляк, в два счёта вылетишь с работы! Зарплата не нравится, да?! Бабки стричь с водил надоело?! Посидишь на пособии по безработице!
Он быстро подошёл к своей машине и, сунув руку в разбитое окно, достал небольшую сумочку.
- На тебе документы, оформляй! – сумочка полетела к ногам гаишников. – Через пятнадцать минут жди звонка, что ты уволен! Я – к Сидорычу на дачу! Сидите на телефоне, олухи!
Грубиян пошёл вдоль дороги, махая рукой попутному транспорту и посылая проклятия в адрес тех, кто не хотел останавливаться. Милиционеры засомневались, отпускать его или нет, потом один из них подобрал документы:
- Что-то не очень похож…
- Наверное, по доверенности. Хочешь – останови.
- Опять мне получать из-за крутого? Сам останавливай.
- На фиг он мне нужен! Как бы вообще не схлопотать… Эй, вы с какой скоростью ехали? – обратился он к пострадавшим.
Некоторое время оба сотрудника занимались местом аварии и заполнением бумаг, досадливо обрывая Петровых, которые поначалу требовали уважительного обращения, но после угрозы, что приедет наряд и заберёт их за решётку, отвечали только на вопросы и успокаивали друг друга, мол, милиция во всём разберётся. Потом один гаишник проверил работу рации и остался, а второй уехал на пост ждать известий из города. Петровым было указано сидеть и не трогать ничего такого, что может повлиять на ход расследования.
Супруги вернулись в свои изуродованные «Жигули» с горьким ощущением, что в мире всё резко изменилось в худшую сторону и исправить уже ничего нельзя. Долго молчали, тоскливо провожая глазами объезжавшие

60
место аварии машины.
- Повидали внуков… - тяжело вздохнул Петров и снова вперил невидящий взгляд в злополучную дорогу.
Всё чаще мимо них пролетали, обдавая взбаламученным воздухом, легковушки с отдыхающими, державшими путь на любимое всей областью Кулимовское водохранилище. Из окон выглядывали дети и ладошками старались поймать ветер. Петровы чувствовали себя самыми несчастными людьми на свете.
- Нет, я пойду и поговорю с ним! – собралась с духом жена. – В конце концов, не какой-то Сидор Сидорыч должен решать нашу судьбу, а суд или там комиссия, не знаю… В чём мы виноваты? Ехали по главной дороге, этот выскочил с боковой, даже не асфальтированной, врезался, ещё и обвиняет нас…
- Что, не знаешь? – возразил муж. – Сейчас прав тот, кто всегда прав. Один и тот же закон при надобности вывернут хоть влево, хоть вправо, как руль.
- Но как можно вывернуть то, что видно слепому?
- Можно, мать. Если повязку на глаза одеть. Из долларов.
- Что ж, ты думаешь, он будет всем подряд давать взятки? А не дешевле ли ему отремонтировать наши «Жигули»?
- Зачем всем? Заплатит этому… Сидорычу, и тот всё сделает. Документы перепишут так, что мы окажемся виновниками ДТП.
- Но там же твои подписи.
Петров промолчал. Он и так поддерживал разговор, потому что молчание для жены было невыносимо. Но на подробное разъяснение государственной политики, даже родному человеку, у него уже не было душевных сил. Осознав, что перед ним стена, которую не переехать, не перейти, вспомнив несколько подобных случаев, услышанных от мужиков «на гаражах», он потихоньку начал прикидывать, во что обойдётся ремонт, и, дабы ослабить удар по нервам (сердце и без того пошаливало), убеждал себя, что за две недели он с восстановлением машины управится и всё необходимое можно будет достать в своём городе. Правда, слова жены заставили предположить, что, возможно, придётся платить ещё и за разбитую иномарку, но здесь Петров понадеялся, во-первых, на то, что суд у нас не бывает скорым, а во-вторых, что можно будет привлечь племянника-адвоката, который, конечно, не Сидор Сидорыч, при имени которого гаишники просто онемели, но хотя бы поможет протянуть время.
По дороге прошелестела очередная машина – длинный «универсал» - с покорёженным правым крылом, и Петров горько усмехнулся про себя: с другими тоже случается…
- Нет, ты как хочешь, а я пойду, поговорю! – жена решительно выбралась из машины и, поправив волосы и одежду, пошла к скучавшему неподалёку гаишнику.
Петров с минуту посомневался, потом направился за ней следом: может,

61
парень скажет что-нибудь полезное. Сейчас многое будет зависеть от того, как ведёшь себя, что говоришь.
Когда он подошёл к машине-камикадзе, между его женой и гаишником уже наладился диалог. Она задавала вопросы, он, стараясь держать дистанцию, отвечал, но постепенно менял тон на более снисходительный. Это обрадовало Петрова, и он решил выведать всю нужную информацию, чтобы при дальнейшем разбирательстве неожиданностей было как можно меньше.
- …Я ж говорю: всё зависит от того, с кем он водит знакомства. Если с Сидор Сидорычем, то виноваты будете вы, если просто с кем-то из наших, то виноваты будут обе стороны, ну, а если наврал, то – всё, как есть на самом деле: он виновник, вы пострадавшие.
- А кто этот Сидор Сидорыч? – вмешался Петров.
- Наш начальник. Против его знакомых бесполезно рыпаться. Мы тут недавно нарвались сдуру. Не поверили на слово, ну, и получили по полной программе. Теперь сижу в этом скворечнике, а напарник срочно ушёл на больничный, чтоб вообще не уволили… Мне кажется, у вас есть шанс,- продолжил он, выдержав паузу. – С одной стороны, этот водитель держался очень нагло, хотя был полностью неправ. Но почему-то хотел убежать…
- Он хотел убежать? – спросили Петровы едва ли не в один голос.
- Хотел. Не видели?.. Выскочил из машины, побежал, а, когда мы подъехали, снова выбрался на обочину, как будто понял, что не успеет.
- Может, от шока?
- Это вы, женщины, сильно реагируете. Судя по тому, как разорался, никакого шока не было. Непонятно как-то поступил. Бежал, это мы видели. А когда увидел нас, сделал вид… или на самом деле, что ходил по нужде. Потом полез назад, на дорогу, а потом… Ну, вы помните. Короче, подождём звонка. Молитесь, чтоб не от Сидор Сидорыча.
- Но ведь по закону мы не должны тут сидеть, если всё зафиксировано? Или ещё какие-нибудь специалисты приедут? – спросила Петрова уже тоном сомневающегося в своей правоте человека.
- Приедут, если ИМ надо будет. Составят новые бумаги. Вы хотя бы говорите одно и то же.
- Да что тут говорить?! Ехали себе спокойно, правил не нарушали. Большую скорость я мужу запрещаю.
- Да-да, так и скажи, - усмехнулся Петров. – «Я запрещаю, а он назло превышает».
- Но ты ж никогда не превышаешь.
- А ты дай повод зацепиться.
- Ваш спидометр проверят. Плюс тормозной путь.
- На моей советской и сто десять страшно выжимать. Движок начинает гудеть так, как будто идёшь на взлёт. Пусть проедут, попробуют, тогда поймут, что я не мог ехать с неположенной скоростью.
- Да при чём здесь скорость? - Петрова развела руками. – Вы посмотрите, с

62
какой дороги он вылетел, тот блатной, весь в знакомствах! Как по этой дороге вообще можно было быстро ехать? Какой у него тормозной путь?
- Он не тормозил, - усмехнулся парень. – Это вы помогли ему остановиться.
- Здорово живёшь! А мы тут рассуждаем о нашей скорости и о том, виноваты мы или нет. Точно, как с техосмотром получается. Там мужа наказали за честность, здесь – за соблюдение правил дорожного движения.
- А что у вас произошло на техосмотре?- заинтересовался гаишник.
- Что произошло? Просто поехал проходить!
- Так все ж проходят раз в год.
- В том-то и дело. Пусть сам расскажет.
Однако Петров отмахнулся, и его жене пришлось договаривать:
- В полвосьмого, как дурак, поехал занимать место. А то ж, говорит, потом негде будет встать. Оказался первым. Радости – куда бы деться! Ближе к девяти мимо начали проезжать знакомые по работе, по гаражам, родственники. И все притормаживают и спрашивают, как в том кино: «Чё эт ты здесь делаешь?» А как узнают – смеются: мол, не мог так договориться, без прохождения. Один бутылку коньяку поставил, у другого знакомый в ГАИ, у третьего – сосед. У моего двоюродного брата машина еле передвигается и два мотоцикла давно разобраны, однако по всем своим трём транспортам техосмотр прошёл. Один мой муж оказался правильным…
- Ну, блатных не так уж много, - заступился за родную контору милиционер. – Большинство проходит, как положено.
- Большинство? – с иронией переспросила Петрова.
Взгляд её скользнул по разбитому багажнику «Жигулей», и она продолжила с ожесточением:
- И зачем мы только деньги на этот техосмотр тратили?! Ещё и в кино чуть не попали! В девять часов приехали местные корреспонденты с камерой, чтобы снимать мероприятие. А там один мой стоит. Подождали полчаса и уехали. Видать, решили, что в этот день ничего не состоится. Однако ошиблись. В десять часов…
- В пол-одиннадцатого,- поправил Петров.
- В пол-одиннадцатого, вместо девяти, появилось всё начальство, тоже поудивлялось, что никого нет, а потом всей толпой набросилось на мужа. За неимением, значит, других. Говорит, шесть человек нашу машину осматривало. И в зубы заглянули, и под хвост. Мурыжили, мурыжили: то не так, это не так. Потом подъехал какой-то мотоциклист, так они все на него перекинулись, от моего отстали.
- Ну, и прошёл?
- Прошёл. В двенадцать часов вернулся. Хотели ещё на дачу съездить, поработать. Куда там! Приехал – сразу сто грамм запросил: стресс снимать. Вот такой техосмотр для дураков. И это ж по всей стране творится… Простите, я не вас имела в виду.
- Да я на техосмотрах не работал…

63
Милиционер никак не выразил своего отношения к рассказу женщины. Он сидел, молчал и смотрел на дорогу, а Петровым неудобно было бросать его в одиночестве, и они стояли возле своей тёмно-синей обидчицы, томясь ожиданием.
Асфальт ещё не пылал жаром, но солнце слепило, обещая хороший день для отдыха с купанием. От нечего делать Петров принялся рассматривать повреждения на иномарке, удивляясь глупости её хозяина:
- Это ж надо, как влепился! Может, пьяный? Вы ведь должны отвезти нас с ним на освидетельствование в медицинское учреждение.
- Ещё отвезём, не переживайте. Алкоголь долго держится в крови,- парень прислушался к каким-то хриплым голосам из своей маленькой рации.
Он разместился на заднем сиденье машины виновника, держа для прохлады обе дверцы открытыми, и через каждые десять-пятнадцать минут, не дожидаясь вызова, запрашивал свой пост, возле которого теперь, к радости проезжавших водителей, никого не было видно.
Время тянулось медленно и нудно.
Петрова сходила в близлежащий лесочек, куда, возможно, хотел сбежать знакомый Сидор Сидорыча, несколько раз обошла обе пострадавшие машины. Женская нетерпеливость толкнула её на продолжение разговора.
- Скажите, - остановилась она возле гаишника, - а на вашего начальника куда-нибудь можно пожаловаться? В прокуратуру, например, или в газету написать?
- Они ж все друзья. Да и вряд ли у вас будут доказательства,- лениво ответил парень.
- А вы дадите нам копии всех документов. Я слышала, сейчас так положено.
- Положено – берите. Только я вам точно говорю: в лучшем случае – в лучшем! – вы будете оба виноваты. В смысле, оба участника ДТП. В худшем – только вы. О том, чтобы этого…дёрганого признали виновником, и не мечтайте. И готовьте деньги. Если сразу заплатите, тогда, может, выйдет меньше. Да и он, наверное, успокоится и поймёт, что сам врезался, а по логике вы не могли уступить ему дорогу. Не имели права.
- Я его и не видела. Не знаю, как муж…
- Значит, очень быстро выскочил на трассу. И куда люди торопятся? Летят, обгоняют одного, другого, третьего. Потом приедут домой, сядут к телевизору и начнут всякую муру смотреть. Стоит ли ради какого-нибудь сериала или вообще рекламной паузы рисковать жизнью и выгадывать пару минут?
Милиционер явно подпал под власть солнечного дня и лирического настроения, оставил переговоры с напарником и лениво озирал проезжавший транспорт.
- Вы говорите: «Успокоится и поймёт». Ведь его вина – стопроцентная. Может, и официально признает свою неправоту?

64
- О, на это не надейтесь. Такие люди любой повод используют, чтоб развести кого-нибудь на хорошую сумму. Как бы он ещё не специально в вас врезался.
- Вы думаете?
- Я просто предполагаю. Должен был приостановиться – нет, даже не сбавил скорость. Почему? В навороченную тачку врезаться – самого могут нахлобучить, а в такую, как у вас, можно: люди простые, но кое-какие деньги наскребут… Захотел, например, машину поменять… - гаишник окинул взглядом салон. – Она ведь так себе, средненькая…
- Да какие у нас деньги?! Дочка только квартиру купила, живут в пустых комнатах: не на что приобрести мебель. Пока ремонтировались, внуки постоянно у нас. Всё лето, бедные, красят, клеят. Деньжищи отдали хорошие, а всё сыпется. Младший сын у нас ещё учится. Тоже без конца что-то высылаем или отвозим…
- Кстати, о квартире, - усмехнулся парень. – Сидор Сидорыч в прошлом году одного инвалида жилья лишил. Врезались друг в друга. Оба виноваты. Пришлось старику всё продавать и переезжать к родственникам. ЭТИМ – всё по фигу. И штаны, простите, последние снимут. ОНИ своего не упустят.
- Своего?.. Чужого, хотите сказать?
- ОНИ ничего не упустят… - парень поправил себя с каким-то сожалением в голосе, как будто отсутствие у него самого этого качества было ему неприятно.
- У меня тоже дочка учится. Пока в школе, но деньги быстро утекают, - продолжил он задумчиво. – Жена не работает: по её специальности вакансий нет.
- А родители?
- Мои далеко, а её матери сами помогаем, сколько можем: тесть – алкаш.
- То есть, если вас выгонят, семья останется без средств? А другая специальность у вас есть?
- Другой нет. Завербовали сразу после армии… Сколько уже времени?
- Десять двадцать пять.
- Та-ак, ждём почти полтора часа. Наверное, Сидор Сидорыч не у себя на даче отдыхает, а у кого-нибудь из друзей. Или вообще на водохранилище… Да, слушаю! – он резко схватился за рацию. – Кто подъедет?.. Кто подъедет, повтори!
Но уже и так было видно, что от поста к месту аварии приближается бежевый «уазик» с характерными надписями. Он резко остановился у иномарки, и в окно высунулись сразу две хохочущие головы:
- Эй, олух! Чего ждёшь?!
- Второго пришествия?!
- Эта бандура два дня как в угоне!
- Поздравляем! Позовёшь обмывать премию!
УАЗ взвизгнул колёсами и, с гулом набирая скорость, умчался.

65
Осмеянный товарищами гаишник пожал плечами, потом обернулся к пострадавшим:
- Вам повезло: будете только одну, свою, машину восстанавливать. А может, и угонщика поймаем…

 

Народный праздник

- Ну чё? Будут, не будут? – спрашивал жарким июльским полднем сосед Митька соседа Серёгу.
- Должны, - отвечал тот без уверенности. – Число-то как раз…
- А-а, число…- продолжал сомневаться Митька.
Они сидели, раздевшись до пояса, на лавочке под Серёгиным двором, в мареве зноя и дымке от сигареты, которую курили на двоих. Время от времени то один, то другой посматривал с надеждой на перекрёсток. Очевидно, то, что должно было там появиться, могло окупить для двух мужиков и пытку ожидания, и страдание от погоды.
- Когда я был моряком, - сказал, докурив, Серёга, - нам, как в порт вернёмся, такие бабки отваливали… Жрёшь только в ресторане, ездишь на «Волге» - на такси…
- Когда ты был моряком, ты был дураком, - пояснил сосед. – В магазине водка в два раза дешевле. А то погулял неделю – и соси лапу.
- Сам ты дурак! В кабаке музыка, бабы… Хоба, идут!
Они разом подскочили с места, увидев показавшихся из-за угла трёх женщин с пакетами, но потом, решив вести себя солиднее и не показывать чувств, сели.
- Ну, чё, получили? Сколько? – первым не выдержал Митька.
- А то не видите! – едва ли не в один голос ответили женщины.
Следующий вопрос мужики произнесли одновременно, каждый – своей жене.
- Сколько, говорю? Курево взяла?
Их благоверные, наполненные самоуважением, растягивали удовольствие и выдержали паузу. Они сначала перешли через канаву и только потом ответили – тоже вместе. Только Серёгина Настька – грубовато-покровительственным басом, а Митькина Ленка – пискляво-раздражённо:
- Чё спрашивать: всегда одинаково! Взяла!
Следующие несколько минут женщины, наслаждаясь ролью кормилиц семьи, хвастались купленными продуктами и – ещё больше – некупленными, например, так:
- Да думала взять ещё…

66
- Хотела ещё… да в следующий раз…
- Хорош! Раскудахтались! – прервал их Митька. – Надо быстрее, а то у Наташки разберут, а у других – фуфло, череп потом раскалывается. На полторашку скидываемся?
- По два круга на каждого? Ну, и чё это будет? Когда я работал на ликёрке, мы по литре в день выпивали. И ещё пузырь с собой. Каждый.
- Тогда на две? Верка, у тебя собираемся?
- А мне-то? Тащите закусон, под деревом и сядем. Чё щас делать, в такую жарень?
- Это по сколько, значит? Сто восемьдесят на три. Шисят, да?
- Э! Шисят! Умник ты, Митя, я погляжу! Вас по двое, а я одна!
- А, точно. Так ты ж, сучка, за двоих пьёшь!
- Я за двоих?! Это твоя Ленка-тихоня за двоих!
- Ладно вы! Время идёт. Доставайте бабки, я сгоняю.
- Получается по тридцать шесть на одного. За двоих – семьдесят два.
- Ни фига себе! У меня столько уже и не будет.
- Как не будет? А сколько ты получила?
- Сколько настрогал мне деток, Сергей Викторович, столько и получила. Я ж не Алёшиха, которая хапнула сразу на девятерых.
- Да, им можно гулять.
- Они и гуляют. Причём два раза в месяц, не то, что мы.
- Почему два?
- Ещё на бабкину пенсию.
- А…
- Всё? Здесь ровно? – Серёга осторожно взял собранные деньги.
- Не потеряй! В карман положи!
- Какой карман? Он у меня есть?.. Короче, я через пятнадцать минут возвращаюсь, а у вас всё чин-чинарём, как в лучших домах Лондона и Парижа.
Он утёк, а соседи принялись за подготовку к гулянке. Дети, получившие по чупа-чупсу, забегали между дворами по разным поручениям; взрослые, чтобы не ходить, громко перекликались через заборы, а у Верки, чей дом находился между Серёгиным и Митькиным, под выросшей посреди двора и уродливой от постоянных зимних заготовок дров вербой начала проявляться скатерть-самобранка.
Принесли кучу позаимствованного ночью лука и целые полбулки хлеба, кто-то пожертвовал дефицитные в середине лета прошлогодние солёные огурцы, тщательно отмытые от плесени. Хозяйка вынесла два вареных яйца. В общем, когда вернулся гонец, праздничный «стол» был полон закуски, а двор – народа. Помимо взрослых, разлёгшихся под деревом, собралась и вся окрестная детвора, в обычное время побаивавшаяся «тётку Верку». Радостное настроение родителей передалось детям: они толкались, боролись, хвастались пластмассовыми палочками от конфет и, чутко уловив

67
либеральные послабления, неистово орали. Героем дня была Серёгина и Настькина младшая – Катька, без конца хваставшаяся: «А я ела мороженое». Её даже толкали меньше других: на целый месяц девочка получила особый статус. Только Серёга, когда осознал, что от детских пособий осталось всего ничего, упрекнул жену в роскошестве:
- Чё выделять-то её? Всем – по конфете, а ей, как барыне,- моро-оженое! Я б на те деньги день с куревом был.
- Ну, и пусть, - не подчинилась супруга. – Младшенькая всё-таки.
Наконец, разлили.
- После первой, - торжественно провозгласил тост Митька, - пошли на … того, кто наливал.
Все засмеялись над Серёгой и выпили – каждый на свой манер.
Если о характере японца можно судить по тому, как он работает, американца – по тому, висит ли над его домом национальный флаг, то о характере русского человека многое, если не всё, поймёшь, понаблюдав его индивидуальный стиль пития. Митька проглотил быстро и сразу потянулся к лучшей закуске; его Ленка – наоборот – пила маленькими глотками, не торопясь, как пьют в жаркий день ключевую воду из лесного родника. Серёга с Настькой потянули вступительную часть, раза три чёкнулись, посмотрели на соседей, похихикали, только потом согласно, как верные супруги, одновременно опрокинули кружки в себя. Когда выпила Верка, никто и не заметил. Догадаться можно было только по тому, что она отмахивала ото рта запах самогона и покраснела ушами.
…- И сколько Наташка на нас, дураках, зарабатывает! – сказал Митька, на всякий случай проверяя, крепко ли закручена пробка на пластиковой бутылке. – По чём сейчас сахар?!
- Ну, купи водку, раз такой богатый! – возразила Настька.
- Верно, к Наташке хоть днём, хоть ночью: круглосуточный ларёк! Редко, чтоб не было!
- Сегодня разберут!
- К выдаче детских она заранее готовится!
- А чё, работает человек – пусть работает! Не нравится – не ходи!
- А кто говорит: «Не нравится»?!. У неё никогда фуфла не бывает! Умеет гнать! Помнишь, у Слепцовой брали?! Чуть копыта не двинули!
- Так мы тогда сколько выпили?! Наверное, по полторашке на нос!
- Да ну!.. А чё?! – передумал Митька спорить и самодовольно засмеялся.
- Не-э, Наташка – молодец! Давно ли дояркой с нами работала?! Совхоз похерили – бабы сидят по домам, а она при деле! Человек!
- Груздев лучше развернулся! Молочку скупает, мясо!..
- Тот ещё жук! Надует тебя – и богат!
- А ты как, думала, деньги делают?! Так и делают! С каждого урвал по чуть-чуть и разбогател!
К Митьке подошёл пятилетний сын, и отец угостил его луком и кусочком

68
хлеба. Остальная детвора окружила мальчишку с просьбой поделиться.
- Так и надо! Вон Сопеля поля садит, как дурак, вся семья у него там работает, чужих нанимает, а трактор еле дышит: на запчасти не зарабатывает!..
- Нанималась я к нему: платит нормально, плюс кормёжка!
- Чё толку?! Видала, на какой тачке Чернев ездит?! И никакого поля!
- Да, травка нынче в цене! Говорил: в город отвозит, а там студенты, шпана!..
- А чё, молодец! Нашёл своё дело!..
- Найти бы мне его дело, то есть пятак!
- Ну, и привалят тебя, дурака!
- Да кому он нужен! Пусть привалят!
Над Серёгой вторично посмеялись и решили, что пришло время выпить опять.
- Между первой и второй – промежуток небольшой! – аргументировала Верка, и никто не спорил.
Выпили. Закусили. Одного малыша толкнули так, что он влетел в круг взрослых и едва не перевернул бутылку. На него и других дружно наорали. Родители прибавили затрещины.
- После второй пошли на … того, кто бегал гонцом,- напомнила Верка народный обычай.
- Сама ты пошла на …, кобыла беззубая, - ответствовал «тот, кто бегал гонцом».
Но перепалки не получилось: у Серёгиного двора вдруг скрипнули тормоза легковой машины, и через прорехи в заборе, которых было больше, чем самого забора, все увидели милицейский УАЗик. Обрадованная ребятня с гиканьем рванула на улицу.
- Это к нам, - сказала Настька. – Из-за Славки. Пошли.
- Разговаривай сама, - отмахнулся Серёга.
- Чё сама?! Это ты сам иди! Ты мужик!
Участковый в форме заметил компанию и уже подходил к калитке. Супруги нехотя отправились навстречу. Оставшаяся троица стала с любопытством наблюдать за разговором, не слыша его по причине расстояния и из-за криков детей, которые окружили дряблый и ржавый УАЗ, как первобытные дикари – мамонта, и явно готовились нанести машине последние смертельные удары. Одни старались подпрыгнуть и заглянуть в зеркало, другие о чём-то просили водителя, который, опасаясь, очевидно, за свою жизнь, не выходил наружу, а самые отчаянные пробовали по задней дверце залезть на крышу.
Через пять минут милиция уехала, собутыльники воссоединились, и Настька рассказала о причинах визита – одновременно и нехотя, и с долей самодовольства: всё-таки к ней да на машине и не по какому-нибудь воровству, а по делу!

69
-…Ни хрена не могут найти!.. И в городе искали: на вокзалах, среди бомжей! И кто нанимает подёнщиков – всех объехали. Нету!.. Ну, Славка! Вернётся – уши оборву!
- Да хоть бы вернулся, - вежливо вставила Верка. – Мало ли что…
- А-а, он всегда шлялся!.. Участковый обещал: ещё пасеки проверят!.. Даже во все соседние районы сообщили!
- Придёт! – согласился Серёга. – Лето! Чё с ним будет! Я помню, у нас бычок в июне сбежал, и не нашли! А в ноябре сам вернулся, когда снег лёг! Такой бычища вырос! Мы его сразу сдали!
- Вот бы наша шпана куда-нибудь свалила до зимы! – засмеялся Митька. – Сдадим их на заработки?! – толкнул он локтем жену. – А то с утра до ночи орут, как бешеные, да жрать просят.
- А детские? – не согласилась молчаливая Ленка, уже явно захмелевшая, и тихо замурчала песню.
Вот кто-то с горочки спустился…
Другие женщины подхватили:
Наверно, милый мой ползёт…
После двух-трёх тоскливых песен Серёга сходил за магнитофоном, который поставили на подоконник в Веркином доме, для лучшей слышимости раскрыв рамы окна. Малышня сразу ударилась в танцы, больше напоминавшие скакание дикарей, объевшихся мамонтятины. Вскоре к маленькому племени присоединились вожди, и началась настоящая дискотека, только дневная. В проезжавшем по улице «Москвиче» мелькнули три вытянутые от удивления лица, но на них никто не обратил внимания. Зато были замечены два пацана – Веркин и Митькин – которые под шумок пытались стянуть с родительского стола хлеб. Наказывать этих приятелей, старших в детской компании, было уже бесполезно: они давно не понимали, что такое наказание и что такое благодарность, поэтому Митька с Серёгой вернулись под дерево и стали оттуда смотреть на танцующих, которых возглавили Верка и Настька. Ленка же, не доверяя электрической музыке, продолжала петь, прислонившись к дереву.
Минут через десять мужики, посовещавшись, решили, что пора разливать по третьей. И магнитофон то ли почувствовал паузу, то ли вступил в эру заката попсы: начал вдруг хрипеть и отплёвываться.
- Выключи его! – крикнули Верке. – А то сейчас матюкаться начнёт!
Но молодая часть племени не согласилась с прекращением плясок и продолжала скакать и толкаться, хором повторяя припев молодёжного хита:
Мы забудем твою мать!
Я люблю твою кровать!
Две минуты ты ломалась!
И от ушей до пят отдалась!
- Ни хрена себе! – возмутился Митька. – Посмотри, сколько нам не долил! И Верке тоже!

70
- Чё мелешь?! – не согласился Серёга.
- Давай померяем!.. Ты всегда в середине начинаешь н…! Постоянно! Вон баб спроси! Только не свою: ей ты тоже норму налил!
- Да кто бы базарил! Это ты крохобор: каплями меряешь! Посуда-то разная! Помнишь, как у Бондаря пили, ты на целый глоток себе перебавлял?!
- Один раз только! «Перебавлял»… Самому надо было разливать, снайпер хренов!
- В самом деле, на целый глоток? – удивилась коварству соседа Верка.
- А то! Полдня пили, и он всё время разливал! Представляешь, на сколько он всех кинул?!
- Да чё ты вспомнил! Года три уже прошло!
- Как же – три!
- Три! Ещё Тихон был жив! Тоже с нами пил!
- Ну, и чё?!
- А то! Вспомни, как у нас на веранде пили в апреле! Ещё рюмки были! Ты никак не мог ровно разлить! И всё в свою пользу! Да заткнитесь вы, бесенята!
- Пшли вон со двора! – присоединилась Верка. – Не трогайте окно! Там стеклина еле держится! Максим, гадёныш, домой загоню!
Дети неожиданно послушались и сели на траву в кружок для какой-то игры.
- Ладно, выпиваем, - примиряющее сказала Настька. – Нас вы больше обделяли, и ничего, молчим.
Все пятеро приложились к кружкам. Митька выпил как всегда залпом, после чего выдохнул и немного удивился, что не вырвалось изо рта пламя. Серёга и Ленка вылакали самогон небольшими глотками. Верка и Настька всех обманули: в первый присест выпили только до половины, а остальное – вызывая завистливые взгляды – только через пару минут, когда Митька уже произнёс традиционное: «После третьей пошли на … того, кто гнал сэм».
- Точно! – подхватил Серёга. – Когда я работал электриком, мы брали строго по пузырю на брата и – никаких упрёков. Причём «Экстры». Дешевле не брали. Шара всегда была… На закусь – консервы. Они тогда стоили копейки.
- Раньше всё стоило копейки. И заработать можно было, даже в совхозе, - согласилась Настька.
- Чё ж тогда не поехала сегодня на прополку? Семёнов ездил по деревне, собирал, - упрекнул Серёга жену.
- А кто б тогда детские получил? Вот тебе и надо было ехать.
- Много там заработаешь…
- А чё? – сказал Митька. – Наш старший на подёнке накопил на телевизор. Дал деньги, вчера ему привезли из города.
- Телевизор? – не поверил Серёга.
- Ну, маленький, китайский.

71
- А-а! Чёрно-белый…
- А ты хотел! Купи цветной, - вступилась за своего Ленка.
- Ага, на цветное радио он накопит! – засмеялась Настька. – С четырьмя детьми и на чайник не накопишь.
- Так вчера вечером, - продолжил Митька, - смотрели. Сериал какой-то, новости… Там эти, иракцы с американцами воюют. В одних штиблетах на босу ногу, но с «Калашниками». Те с самолётов бомбят-бомбят, а местные из подвалов вылезут и с гранатомётов и автоматов отбиваются. Американцы опять самолётами. Близко подходить боятся…
- Мы б тем американцам наваляли, как в сорок первом! – перебил Серёга. – Когда я работал прапором…
- Ты б навалял, - урезонила Ленка. – Сегодня мешок поднять не смог.
Все засмеялись.
- Да нам и американцы по фигу, лишь бы сэм продавался!
- Точно, - согласился Сергей с соседом. – На войне главное быстро в плен сдаться.
В это время дети, до того занятые какой-то тихой игрой, поднялись с мест и пошли в обнимку по двору, с песнями, шатаясь и падая.
- Отвали, кобылы, мы бухие! – оттолкнул Максим цеплявшихся девчонок, которые с визгом отпрыгнули в сторону.
Взрослые захохотали, а дети, почувствовав поощряющее внимание, продолжили разыгрывать сценку «Пьяные».
- А где твой инопланетянин, Вер? – спросил Митька. – Всё в кладовке держишь?
- А куда его? Зимой в доме замучалась.
- Кошка, что ли? – не понял Серёга.
- Кошка. Надо и кошек да собак выгуливать.
- Да он боится на улице.
- Выталкивай. Позагорает хоть на солнышке, а то держишь в темноте.
- Выпускаю иногда, - виновато возразила Верка и, пошатываясь, направилась к дому.
Взрослые продолжали болтать о том о сём, а их дети, услышав, что сейчас появится «кошка», «протрезвели» и столпились у веранды.
- Эй, брысь к забору! – скомандовал им Митька. – А то убежит.
Они нехотя подчинились. Максим встал на четвереньки и, неумело мурлыкая, прошёлся так, пугая младших. Кто-то дал ему пинка, и завязалась свалка. Но тут в дверях веранды появилась Верка, под мышкой у которой угадывалось какое-то существо.
- Кошка! Кошка! – закричала ребятня, но подойти ближе, помня предупреждение, не решалась.
Верка поставила существо на траву. Это был ребёнок неопределённого возраста, по лицу – полный олигофрен, с таким страхом в глазах, что, казалось, на нём, действительно, встаёт дыбом шерсть, как у кошки.

72
Впрочем, схожесть с этим животным у мальчика была только в одном: он стоял на четвереньках и подниматься на ноги, как человек, видимо, не собирался.
- Ну, иди! – подтолкнула его ногой мать.
Но ребёнок не сдвинулся и лишь ещё больше зажался от страха: перед громко шутившими взрослыми, кричащей малышнёй у забора, солнечным светом и трескотнёй от проезжавшего по соседней улице трактора.
- Кыс, кыс, кыс! – закричал Митька и бросил кусочек хлеба.
«Кошка» с ужасом посмотрела не него и вдруг с неожиданной быстротой исчезла в веранде.
- Я ж говорю: боится! – пояснила Верка. – Привык в кладовке сидеть.
- Ну, так хоть по ночам выпускай, когда тихо. Мать называется, - упрекнул Митька.
- Точно, - согласился Серёга. – А то будет, как у Дёминой: в школу почти не ходил, всё дома сидел, а как подошло время идти в армию, не могут за порог вытянуть.
- Ой, да какая моему армия!
- Да там другие не хуже. Все деревенские…
Потеряв одно развлечение, младшее поколение тут же нашло другое, занявшись вишней, которая росла во дворе Сергея и несколькими ветками свисала к Верке и на которой со времени последнего налёта (вчера вечером) поспело несколько ягод.
- Ну чё, разливаю по четвёртой? – предложил Митька взрослой компании.
- Давай я.
- А-а, боишься… После четвёртой пошли на … того, кому вылили последнее, и засылай его заново?
- Чё бояться? Могу и сбегать.
- Боишься. Тебя сколько уже сегодня посылали?
- А тебя?
- Меня меньше.
- Ну, так щас уравняю.
- Да? Крутой?.. А я надбавлю.
- Вы, мужики, так до вечера не разберётесь, - вмешалась Настька. – Я разолью.
- И побежишь за новой?
- Хватит вам.
- А вам?
- Дед Миша мне пузырь не додал: я ему дрова рубил осенью. Надо пойти стребовать.
- А чё, сходи.
- Да ты уже два раза ходил к нему. По-твоему недодал, а по его – передал.
- Не передал.
- А чё ж не отдаёт?

73
- Чё не отдаёт?.. – Серёга задумался. – По рылу хочет! Щас допьём и пойдём рожу чистить!
- Ох, герой. Как бы самому не начистили.
- Заткнись, а то с тебя начну! Щас пойдём с Митькой всю деревню п…! На бутылку собирать!
- Ох, герой, - не унималась Настька, с ненавистью глядя на мужа. – Расскажи лучше, как с моим братом сегодня за комбикормом лазили.
- На ферму ходил?! Ночью?! – заинтересовались соседи.
- Ну, и ходил! Кому какая тапочка?! Следователи что ли?!
- Да! Раскалывать будем! Загнилил, да?!. Толкнул корма и не делишься?!. Сам чуть что, на хвоста падаешь!
- Чё толкнул?!. Нечего толкать! Бригадир приехал! Дырку с той стороны склада пятёркой заколотили, хрен подлезешь!
- Я её сорву!
- Ага, сорвёшь! Трактором?! Тросом?!
- Я сказал, Серёг, сорву, значит, сорву!
- Короче, пришли мы, а там эти доски! Да ещё собаки! Сторож дрыхнет, а псы у него, как волки! Так мы через болотце обходили! Виталька говорит: «Доски! Идём обратно!» А я: «Нет! Лезь в окно!» Зря шли что ли?!
- Которое под крышей окошко?! – уточнила Верка. – И как ты его туда поднял?!
- Так и поднял! Мне на плечи встал!.. Только залез – машина. Бригадира хрен принёс. И псы сразу на эту сторону рванули. Я – в болотце, в камыш. А Виталька залёг на крыше. Я ему шепнул: «Лежи. Щас уедет.»
Серёга, заметив, что его слушают все, стал рассказывать помедленнее и сделал паузу, пожевав стрелку лука.
- Спасибо деду Мише за лук. Мы к нему ещё за помидорами походим… Ну, чё делать? Тот не сваливает, собаки слезть не дают. Я покидал в них камнями, только злее стали. Пошёл домой.
- Да, - согласилась Верка. – Завьялов, если приедет, может полночи пролазить по ферме.
Остальные согласились, и только Настька, недовольная реакцией на рассказ, упрекнула мужа.
- Бросил Витальку. Он тебя никогда не бросал.
- Почему бросил?! Его чё, поймали?! Слез потом да пошёл!.. В камыше что ли сидеть до утра и квакать вместе с лягушками?!
- Какую всю ночь? Ты в двенадцать уже дома был.
- Да пошла ты!.. Вместе со своим братом!
- И мешок бросил… Хороший мешок.
- Ну, и радуйся, чё бросил! А то б я этот мешок тебе на голову и в колодец! Давай, Митяй, разливай, что осталось!
- Может, посидим ещё? Чего торопиться? – предложила Верка.
- А чего сидеть?! Разливаем и сбрасываемся ещё на полторашку!

74
- Хватит. Я и крупы ещё не купила, - не согласилась Ленка.
- Купишь! Малые съездят на прополку к Семёнову, и купишь!
Митька разлил последнее. Выпили.
- А чё после пятой? – спросила Верка.
- После пятой пошли на…
- Всех!
- Точно! Пошли вы все на…!
- Сам пошёл, свинья!
- Урод!
Обменявшись любезностями, соседи принялись считать деньги. Набралось только восемьдесят рублей.
- Ладно, возьму фонарик. Новый. Купил недавно. За чирик сойдёт, - сказал Серёга.
- Ты купил фонарик? – не поверили ему.
- Ну, достал… Подарили… Да когда я в шахте работал, у меня этих фонариков было… С аккумуляторами. Не это дерьмо китайское.
- Ты, если у Наташки не будет, иди к бабке Люське. У неё ничего.
- Может, к Петру?
- У них нету. Вчера говорили. Сгоняй к бабке Люське.
- Не близкий свет. А вы давайте насчёт закусона думайте.
- А чё думать? Лук ещё есть. Принесу огурцов. Мать, огурцы ещё остались?
- А чем я буду детей кормить?
- Суп есть. Хлеб есть… Летом сами должны находить себе еду.
- Ага, весь хлеб ты сожрёшь.
- Я вынесу хлеба, - примиряющее вмешалась Верка.
- Во! Всё, считай, готово! Только за тобой дело! Давай побыстрее! Да смотри, не тормознись возле других, как в прошлом году!
- Гонишь что ли! То я уже на ногах не стоял!
- А сейчас стоишь?.. Отберут бутылку.
- Пошла ты, дура!
- Если дура, денег не дам. Это детские деньги. Конфет куплю малым.
- Малые и сами себе купят!
Сергей нетвёрдой, но быстрой походкой ушёл гонцом, но его собутыльникам скучать не пришлось: с другой стороны улицы послышалась пьяная ругань, и детвора, уже ободравшая вишню и толкавшаяся на воротах Веркиного забора, радостно закричала:
- Три богатыря! Три богатыря!
- Надо всё припрятать, а то поймут, чё пьём, - засуетился Митька.
- Нечего ещё прятать. Пока мой вернётся, сто лет пройдёт.
- Да пусть заходят, - гостеприимно согласилась Верка. – Похохочем с дураков.
Три богатыря двигались посреди улицы, придерживая друг друга. По

75
центру шёл коротконогий, с широкими плечами и маленькой головой, давно небритый мужик лет тридцати пяти – пятидесяти. Он тянул ноги, поднимал пыль и поминутно рычал, словно от боли: «А-а-а!» Правый фланг прикрывал его антипод: маленький большеголовый «головастик» того же возраста, то есть очень неопределённого. Левого рассмотреть было трудно: несмотря на то, что он держался за плечо товарища, его длинное тело всё время кидало то вперёд, то назад, и, очевидно, только размягчающее действие спиртного не позволяло ему переломиться где-нибудь в районе поясницы. «Алёха! Держись!» - постоянно подбадривал его большая голова.
- Банда! – скомандовал с забора Веркин Максим. – В атаку!
Малышня бросилась на «богатырей» и принялась, вопя, кружить вокруг них, стараясь дёрнуть за одежду. Мужики не обращали внимания, лишь изредка поднимая в пинке одну из шести ног.
Не заметить четверых соседей-собутыльников троица не могла: заборы всех усадеб в этой части села не были восстановлены после отопительного сезона, когда они выручали своих хозяев, жертвуя то доску, то пару штакетин.
- Напра-во! – скомандовал богатырский центр, и края совершили манёвр по методу гусеничного трактора, у которого одна сторона остаётся на месте, а другая продолжает двигаться, поворачивая всю систему. Дети тоже поделились по трое и по примеру «богатырей» вошли в калитку с пятой попытки и боком.
Вступив в тень вербы, троица распалась на составляющие, поздоровалась с Митькой за руку, сказала: «Привет бабонькам!» и опустилась на траву.
В приземлённом состоянии долговязый оказался рыжим парнем на вид моложе приятелей, вполне вменяемым и разговорчивым.
- Гуляем, народ?! А мы вот путешествуем! Где весело, там наш дом!
- А-а-а! – прорычал коротконогий, непонятно что имея в виду.
- Молодцы, умеете отдыхать, - одобрительно хихикнул Митька.
- А чё! У Алёшихи пьют! У Данилина гудят! Как пчёлы!
- А Сёмина что? – поинтересовалась Верка. – С нами получала.
- А до Сёминой мы ещё не дошлёпали! Вот такие мы ребята! Надо ж и к вам зайти! Ленка, что невесела?! Муж обидел?! Щас мы ему! Васька!
Васька, бывший правый фланг, лежавший на спине, с готовностью поднял свою тяжёлую, как колун, голову и, посмотрев на Митьку, серьёзным тоном предложил:
- Биться будем?
Тот не успел ответить на вызов: по праву хозяйки вмешалась Верка.
- Алёшка, ты чего задираешься?! Запёрся в мой двор и драку учиняешь! Сидят люди, отдыхают, и ты отдыхай!
- А я чё?! Отдыхаем!
- Вот и сиди! Нечего нормальных людей задирать! И ты, Васька, успокойся!

76
- Врезать ей? – повернул Васька голову к приятелю.
- Ладно, мы ж у неё в гостях! – махнул рукой Алёшка. – Вы вот как пьёте? Я тут ездил к братухе в соседнюю деревню…
Вернулась уходившая домой Настька, и рассказчик сделал паузу, пока она обменивалась с присутствующими общими фразами и чинно усаживалась, поругивая матом ослабевшие ноги.
- …Так там пацаны умеют пить! Не то, что у нас! Им дали зарплату зерном за целый год! Всё: деревня не работает, чисто отдых от трудов праведных! Накрывают поляну! И не какой-нибудь сухарь и луковица! Всё чин-чинарём! Вы вот как первую пьёте?!
- После первой пошли на… того, кто наливал, - ответила Верка, так как Митька обижался и полулежал, подперев голову рукой и глядя в сторону.
- Вот! – подхватил Алёшка. – Колян! Слыхал?! Здесь тоже – того, кто наливал!
- А-а-а!
- А там – после первой пошли на … того, кто гнал!
- Ну, и какая разница? – не поняла Настька.
- Чё, не врубаешься?! Так правильнее! Ты садишься пить с человеком и сразу посылаешь его! И как дальше пить?!
- Всё равно ж потом посылаешь…
- Вот именно: потом! Когда уже выпили по третьей-четвёртой, это уже воспринимается как шутка! А тут в начале ты посылаешь своего кореша! И как тогда пить с ним?! Подумайте!.. Если есть чем.
- Ой, ты там умник!
- Алёх, врезать ей? – снова поднял свою богатырскую голову Васька и мотнул ею в сторону спорившей Настьки.
- Да дура она! Не врубается! – согласился Алёшка.
- Ну, да, мы все тут такие дураки, - вступился за соседку Митька. – Годами пили, а тут один товарищ побывал в другой деревне, и всё: меняйте привычку шиворот-навыворот! Как пили, так и будем пить.
- А-а-а! – угрожающе рыкнул Колян и от вибрации упал на спину. – Лёха, пошли их всех на…, чтоб не дёргались…
Ему, как главному из богатырей, никто не рискнул возразить, и возникла пауза.
- Насть, а где наши дети? – выручила Ленка, которая, казалось, уже задремала. – Чё-то тихо.
- А-а, на коляске катаются! Уже доламывают…
- Ну, и фиг с ней…
- Братуха мой, что в соседней деревне… - продолжил рассказ Алёшка.
В это время во двор вошёл Серёга с пластиковой бутылкой самогона в руке, и все посмотрели на него. На пару секунд гонец растерялся, потом сообразил, что отступать поздно, и пошёл под дерево. Бутылку однако он положил в сторону и, окинув взглядом «стол», увидел, что обещанной закуски, кроме

77
остатков зелёного лука, пока нет.
- Вот, Серый, скажи! – шлёпнул Алёшка его по плечу. – Можно после первой посылать на … того, кто наливал?! Разве не обидно человеку?! Тебе б было обидно?!
- А мы так: один ходит за пузырём, другой наливает. По очереди пошлёшь друг друга, и не обидно. Когда я работал бульдозеристом – дороги строили – мы первую пили за равнину. Понял, почему?
- Да постой ты со своим бульдозером! Ты мне объясни, какой резон, когда начинаешь пить, з… на своего товарища?! Ты его посылаешь, он – тебя! Как потом пить?!
- А потом объединяемся и посылаем вместе того, кто гнал! – вмешался Митька.
- А-а-а! – Колян перевалился на грудь и встал на карачки, сделавшие его при сбитой фигуре и бородке очень похожим на небритого хряка. – Пошли все на … отсюда, ублюдки!
- Э! Ты чего?! – растерянно поинтересовалась Верка.
- Наливай! – скомандовал Колян.
- Ты обижайся, нет, но закон деревни знаешь: кто башляет, тот пьёт. Сам посуди: нас пять рыл. Плюс ваши три горла. А пузырь только один. Короче, только понюхать получится. Если башляете – без проблем. Я ещё за одной сбегаю. Бабы закусон приготовят. Всё чин-чинарём. Я говорю, как есть, чтоб без обиды, - Серёга на всякий случай двинул бутылку под Ленкину юбку.
- Пасть завали, урод!
- Вот это ты, Колян, зря. Ты не прав. Так базара не будет.
Васька с трудом поднялся на ноги и объявил:
- Серёга, биться будем!
Колян поддержал друга грубой бранью в адрес бунтарей.
- Лучше их не задевать! Хуже будет! – спешно пояснил Алёшка. – По одной налейте, и мы свалим!
Дальше всё смешалось. Настька удерживала мужа, который и не пытался вставать, Верка – Коляна, который встать пытался, но не мог и только хрюкал матами и мотал бородкой. Васька пинал в спину оказавшегося ближе, чем Серёга, Митьку, отступая после каждого пинка из-за потери равновесия на несколько шагов назад, а Митька воинственно выкрикивал: «Ну, ударь! Ударь ещё!», что собственно Васька и делал. Тихоня Ленка, которую раньше всех развезло от выпитого, смотрела на всё безучастно, лениво приоткрыв глаза.
- Ты упал на хвоста! Так не делают нормальные люди! Сами потом согласитесь, что были неправы! – объяснял Серёга Коляну.
- Уроды! Мужики вы?! Бабок не можете зашибить! Да когда я пью, все пьют со мной! А вы только с себя продаёте! – укорял Колян Серёгу.
- Мы не можем?! Да ещё как можем! Ты что ли моих малых кормишь?! Да Митяй вон вчера телевизор купил!.. Не можем…

78
- Как купил, так и пропьёт! Урод – он и в Африке урод!
Естественно после каждого вышеприведённого слова диалога следовало два нецензурных, что придавало спору остроту и страстность.
Вдруг в самый разгар конфликта раздался вопль Верки:
- Бутылка! Алёшка бутылку спёр!
Действительно, воспользовавшись шумом и увлечённостью хозяев, младший богатырь обошёл всех с тыла и, стянув бутылку, уже собрался уходить Веркиным огородом прочь с поля боя. Серёга, Митька и Настька подскочили, как ужаленные, и воришка, трусливо бросив добычу, сделал неприличный жест и поспешил убраться, не надеясь на поддержку товарищей. Мужики отдали бутылку Настьке и попросили уйти пока в свой двор. Однако агрессоры решили не продолжать нападение, словно с уплывшим самогоном они потеряли и жизненную силу: Васька с Веркиной помощью поднял не перестававшего критиковать присутствующих Коляна и потянул его со двора.
- Рыла всё равно всем начищу! – попрощался Василий.
- В нормальном состоянии заходите, - провожала хозяйка. – А ссориться зачем? Все – нормальные люди.
…Через пять минут старая компания, не переставая пережёвывать происшествие, решила, что лучше всего снять стресс, выпив. Митька в нарушение правил разлил по полной. О закуске уже никто не вспоминал, поэтому закусили занюхиванием. Выпила и Ленка, но поперхнулась и разлила. Над нею посмеялись. Веселья добавила вернувшаяся во двор малышня, которая рассказала, что «дядька Колька» упал в канаву, вымазался, а «дядька Васька» вытащил его оттуда за рубашку.
- Сами уроды! - сделал общий вывод Митька. – Надо было навалять им!
Он подозвал своего старшего и плеснул ему немного самогона в свою кружку.
- На, выпей за здоровье отца! И дяди Серёжи, тёти Веры, тёти Насти! И мамки!.. А-а, мамка уже дрыхнет!
- Закусить-то дай! – протянула Настька мятый лук.
- Дома пожрёт! Ну, пей, не бойся! Я ж пью, не помираю!
Детвора тут же собралась в круг и начала посмеиваться.
- Бухни! Что, очко жим-жим?! – крикнул более старший Максим. – Давайте я, дядь Мить!
- Обойдёшься! – нарочито строго прикрикнула Верка.
- Чё тебе, жалко?! Давайте пополам! Делись с Максимом! Он посмелее! А ты ещё не мужик! Понял: не мужик?!
Мальчишки по очереди отпили из кружки, сильно скривились, но другой малышне похвастались: «Чётко!»
- А мне! А мне! – закричали те.
- Кыш! – прикрикнула Настька. – Бухарики малые! Брысь! Самим мало…
- А чё, скоро они у нас будут забирать, как Алёшка! Подрастут ещё чуть-

79
чуть! – засмеялся Серёга, когда малые убежали на улицу.
- Если б ты не засветил пузырь, всё было бы нормально!
- Чё ты п…, Митяй?! Откуда я мог знать, чё они здесь?! Надо было выйти навстречу!
- Как бы я вышел?! Они чё, тупые, не догадались бы?.. Не надо было лететь без глаз!
- Вон через пацанят предупредил бы!
- Да ты и здесь чуть пузырь не п…!
- Сам ты п…! Я что ли вызвался его пасти?! Все должны были следить! Чё, не знаешь богатырей?!. С-под твоей Ленки бультик вытащили!
- Ты б ещё вон Катьке отдал! Ленка – батон! Спит и ни хрена не видит!
- Мужики, хорош орать! Лучше выпьем по второй!
- И пошлём Серёгу на…!
- Митька, ты за базаром следи!
- Такая традиция: после второй пошли…
Он не договорил: Серёга, не вставая, потянулся через «стол» и ударил соседа в нос.
- Вот тебе традиция!
Тот плавно, словно добровольно завалился спиной в траву.
- Дай ему, - согласилась Настька. – Налил всем по полной, а у них с Ленкой самые большие кружки.
Веерка подняла свою «посуду».
- О! А у меня так меньше всех!
- Митька разливал. Я чё?
Митька в это время почти сумел сесть и на словах уже громко планировал ответные военные действия, но раздосадованная Верка ткнула его в лицо тыльной стороной ладони и снова отправила в лежачее положение.
- У-у, жук: вечно всех н…! На два глотка выжирали больше со своей коровой, чем остальные!
Серёга, увидев полное поражение противника, наоборот, оттаял.
- Не трогай его. А то мы тут друг друга поубиваем. Вот Алёшку, гада, я кончу, когда встретимся.
- Чё Алёшка! У них Колян главный!
- Колян тоже давно выпрашивает…
- Ой, да чё ты против Коляна! – презрительно оборвала мужа Настька.
- А то и против! Я ему по-человечьи объяснил, что он не прав! Нормальные мужики так не делают!
- Так надо было дать по роже.
- Дура ты! По роже – это уже последнее дело! Сначала надо объяснить человеку! Любой может ошибаться!.. Митяй, встал?! Ну, наливай! Уже комары начинаются!.. Ладно, я сам разолью! Можешь меня на … послать!
… Через час начало темнеть. Двор Верки тихо остывал от июльской жары, криков и суеты. Раскрытая калитка, державшаяся на куске проволоки, словно

80
сообщала, что всё шумное, испугавшись мрака, убралось в спешке. Только посреди двора блестела брошенная детьми разбитая коляска, а рядом с нею калачиком свернулся и спал Митяй. Спасаясь от кровососов, он прижал ноги и натянул на голову рубаху.
Под знаменитым деревом по-прежнему полусидя дремала Ленка, а на коленях её оказалась лохматая Серёгина голова: то ли перепутал хозяин головы соседку и жену, то ли получил от известного беса в ребро. А может, решил отомстить Митьке, который нанёс ему сегодня столько оскорблений.
Ревновать Серёгу было некому: Настька замоталась в половик, который при дневном свете служил праздничным столом, и спала так же мирно, как и все остальные участники гулянки. Верка уползла в дом.
Прошествовали с пастбища коровы. Серёга с Настькой, кроме старого бело-рыжего пса, другой скотины не имели, а вот Ленке стоило проснуться: её такая же тихая и задумчивая, как хозяйка, корова уже стояла у ворот. И Веркина тёлка-двухлетка, не застав дома никого живого, прошла двор и отправилась шкодить в огороды. Детвора, получив от соседки-пенсионерки на всех полбулки хлеба, забралась в Митькин дом смотреть по телевизору модное шоу.

 

Колхоз «ХХI век»

Существовали также особые обычаи,
сопровождавшие перевозку снопов,
уборку соломы, обмолот зерна…
Из книги «Обрядовая поэзия»

Колхоз «ХХI век» (бывший «Путь к коммунизму») к наследию старины относился бережно. Русская деревня довольно консервативна, и городские веяния в неё проникают медленно. Те обычаи, которые золотыми буквами вписали в жизнь народную последние поколения крестьян, здесь соблюдали и следовали им, полностью доверяя мудрости предков.
Главные события в колхозе начинались каждый год с середины июля. Именно в это время на пшеничных полях наливался колос и комбайны, дребезжа, грохоча двигателями, выезжали с машинного двора. Понимая, что в нашу постиндустриальную, информационную эпоху любые фольклорные записи приобретают особую ценность, скрепляя нас с прошлым, подробно остановимся на одном из дней уборки урожая. Возьмём, к примеру, конец жатвы.
Полуденная жара. Заспанные улицы деревни. Телята и гуси, нащипавшись травки, спрятались до вечера в тень. А вот и один из колхозных «ЗИЛов»,

81
подруливший прямо к калитке, за которой виден добротный, крашенный в жёлто-зелёное дом. Там живёт Саша Ерасов с красавицей женой и двумя детьми. От зари до зари трясутся водители в самосвалах, похожих по большинству технических характеристик на прежние телеги. Соскучился Саша по семье, даже залез в кузов, чтобы посмотреть, всё ли в порядке в саду и огороде, не портят ли огурцы соседские куры. Саша – толковый шофёр. Тут же на глазок заметил перегруз и, жалея свою старенькую технику, отобрал три больших полотняных мешка зерна и сбросил за забор. Но время не ждёт, дорога каждая минута. Того и гляди, налетит гроза или ливень, и поляжет пшеница. Только и махнул Саша свое жене рукой да скорее помчался на ток: выгружаться.
А из дома напротив внимательно глядит в окно Тилихина, тётка председателя колхоза: считает, сколько раз сосед заехал домой. За молчание Тилихина берёт тридцать процентов. Повезло Саше и с женой, и с тёщей, а вот с соседкой не очень. Но ничего не поделаешь: навестить семью во время уборки – для шофёров старинный обычай.
Праздных мужиков в это время на улице встретить трудно. Большинство, конечно, на работе. Другие ещё в прошлом веке вышли из колхоза и стоят теперь на рынке с молоком-сметаной да овощами. Но пара-тройка всё-таки на глаза попадается. И на них, видно, как на телят, давит жара: лица красные, под глазами мешки. Один дед Панов, по прозвищу Канава, на вид бодренький и занят делом. Дед живёт у самого зернотока, а это равнозначно, что в Москве в пределах Садового кольца. Каждый год перед началом уборочной продалбливает он поперёк улицы канавку, из-за чего всякая гружёная машина отсыпает ему по паре килограммов ядрёного зерна. Вот тряхнуло у ворот тока Сашу Ерасова, и старик уже бежит с ведром, веником и совочком. И словно состязаясь с ним, спешат к тому же месту окрестные куры. У них тоже есть примета: проехал грузовик – будет пожива.
В прежние времена шофёры обижались на панова, даже грозились побить за порчу проезжей части. Но вырастали и садились за руль новые поколения, и для них встряхивание перед воротами тока становилось уже традиционным. Так рождается обычай. Рождается, закрепляется в народной памяти, и привычка соблюдать его живёт в веках, несмотря ни на какие неудобства.
Ну, а теперь самое время отправиться на поле, где идут главные работы и где можно понаблюдать за основными мистериями жатвенного обряда.
По огромному равнинному пространству зелёными чудовищами ползут мощные «Енисеи», оставляя за собой ёжиком подстриженную пшеницу. Комбайнов – пять, и это всё, что выжило после великих реформ конца двадцатого века. Они выбрасывают чёрные клубы дыма, в которых нет-нет да и мелькнёт красная искорка: мол, что не захватим в бункеры, то пожжём.
На высоком месте стоят легковушки и «газик» техобслуживания, а возле них за работами наблюдают председатель колхоза Плешаков, главный

82
инженер Черныш, бригадир Муркин, помощник бригадира Сёмочкин, агроном Мордасов и механик Варенников. В руках у Муркина театральный бинокль. Но не грандиозным спектаклем покорения природы любуется старик, которого уже три раза провожали на пенсию, да всё как-то неудачно: внимательно следит он, чтобы не притормозил кто из комбайнёров да не отсыпал в укромном месте тонну-другую зерна. А укромное место всего одно. В двух километрах от ставки командования растёт небольшой осиновый лесок, прячущий изгиб речки Пескарёвки. За ним-то и делают комбайнёры широкий разворот, на полминуты исчезая из поля зрения. Всё дальше отодвигается несжатая часть поля от осинника, но «Енисеи» не изменяют привычке и упорно делают петлю в сторону реки, вызывая недоумение механика и усмешку агронома, который точно знает, что русский крестьянин обычаи не предаёт. Мордасов же на вопрос председателя об урожайности в центнерах с гектара складывает в уме количество загруженных зерном самосвалов и число отклонений комбайнов от маршрута.
Весь день в пыли и духоте трудятся механизаторы, и весь день зорко осматривают с кургана «поле боя» колхозные руководители. Так и работают дружно, рука об руку, ибо каждый хорошо знает: стране нужен хлеб.
Но вот солнце начинает краснеть и проваливаться к горизонту. Комбайны съезжаются в одно место, глушатся, и появляется ночной сторож Грунин, который вместе с бригадиром измеряет и отчерчивает краской уровень зерна в бункерах, дабы никто не посчитал, что оно лишнее, и не слямзил ночкой тёмною.
Мужики умываются и ужинают. Кто-то уезжает домой, а кто-то, махнув рукой (мол, скоро снова за работу), остаётся на полевом стане. Наступает короткое затишье, а часам к одиннадцати, едва мрак прикроет землю, со стороны деревни начинают доноситься звуки заводимых моторов мотоциклов, автомобилей, частных тракторов. Мотается туда-сюда молодёжь; от Дома культуры летит по улицам и близлежащим полям бубукающая музыка, а взрослый народ приступает к главному обряду жатвы – проведыванию хлеборобов.
Данный этап можно с полным правом назвать игрищами, и если подростки собираются, чтобы порезвиться возле клуба да на лавочках под домами, где живут симпатичные девчата, то у старшего поколения обрядовая игра и посложнее, и поинтереснее. Оно делится на две группы, и у каждой своя задача. Первая, более многочисленная, должна навестить сторожа, охраняющего комбайны, и незаметно вернуться домой. Причём можно использовать различные тайные тропы, ездить по бездорожью, переходить вброд речку. Вторая группа, в которой каждый год играют одни и те же, обязана переловить всех, кто умудрился добраться до стана, или засечь и вернуть обратно тех, кто только выехал из села. Игра продолжается до рассвета, и с криком третьих петухов группа «охотников» может вздохнуть

83
с облегчением и по меткам в бункерах комбайнов проверить, сколько «зайцев» сумело ночью их обмануть.
В последний день уборки пшеницы ночным дежурным по колхозу Плешаков поставил самого себя. Поздно поужинав и подсчитав, что мимо его окон в поле проехало двадцать видов техники, но не вернулось ни одной, он сел за руль задремавшего было «уазика» и двинулся следом. Председатель был опытным охотником: тридцать лет он уже ловил «зайцев», за что имел от родины два ордена, одиннадцать грамот и занесение на доску района.
На большой скорости Плешаков влетел на полевой стан и своими совиными глазами при свете звёзд заметил, как мелькнули тени людей, мотоциклов и двух «Москвичей», принадлежащих не работающим в колхозе Чаеву и Царенкову, как прятали в траву самогонку Васька Грунин и комбайнёры Бескровный и Погудо. Председатель хорошо знал, что ушлый народ и без света фар выберется на дорогу, потому развернулся и помчался обратно – к развилке у самой деревни. Там он бросил на видном месте «уазик», а сам пешком, отмахав за пятнадцать минут два километра, устроил засаду у старой разбитой дороги за огородом бухгалтера Сачковской.
Расчёт оказался верным: один за одним мотоциклы шарахались от пустой председательской машины и улепётывали врассыпную. Оставалось ждать. Плешаков сел на край канавы и, чтобы отогнать комаров, закурил, по старинному военному обычаю прикрываясь пиджаком.
Прошла четверть часа, и появились первые хитрецы, выбравшие объездной путь. Председатель поймал две машины и три мотоцикла с колясками. Зерно пока сгружали на обочину. Своих, колхозных, начальник записывал в блокнот, обещая лишение пятидесяти процентов натуроплаты, «вольным» грозил заявлением в милицию.
Последним подъехал на старом «ижаке» местный алкаш Колька Миронов и наотрез отказался отдавать зерно.
- Ты чё, Михалыч! Обычаев не признаёшь?! – сразу закричал он, увидев Царенкова в роли грузчика. – Я те вор, что ли?! Завтра с утра пшеницу доубираете, вот я и съездил за последним снопом. А ты, Михалыч, даже не знаешь? Последний сноп вносят в дом, чтобы ушли всякие насекомые: тараканы, клопы, мыши… Хочешь, дам немного?
- Чем бы из села таких вот насекомых выгнать?.. – усмехнулся председатель и подошёл к мотоциклетной коляске. – Ого, на четыре мешка последний сноп вышел! Добрый урожай!.. Скидывай, пока милицию не вызвал!
- Мешочек-то оставлю, ё-моё! Баба убьёт: зимой тараканов у нас, хоть с ручья стреляй…
- На закуску будешь ловить. А морда что в синяках?
- Да подрались …в лесочку. Серёга с Пашкой приехали: мол, шурин всё это нам отсыпал. Я говорю: во тебе! Делись с народом! Жадный гад, и батя его такой жеть падла был: за мешок удавятся!.. Бензин вернёшь, Михалыч, что я

84
зря потратил?
Весёлый воришка с трудом завёлся и уехал, а Плешаков подождал ещё минут двадцать, вернулся к машине и двумя рейсами перевёз всё на ток, перепугав закрывшуюся на весовой сторожиху, которая строго отчитала председателя, мешающего нищему народу жить хотя бы за счёт курей-свиней.
Но игра продолжалась. Не имеющие техники селяне шли с мешками к току, проделывали новые, взамен вчерашних, отремонтированных днём, лазы в заборе и совершали набеги на открытые хранилища – навесы и склады. Порой они кооперировались: один стоял «на стрёме», другие носили мешки к забору или от забора в кусты, где проходила делёжка. Но в основном трудились в одиночку: на себя работаешь лучше. С двенадцати до половины первого перекуривали: в это время приезжала милицейская машина, и на рожон никто не лез.
Плешаков прибыл на ток в 12.30 и шуганул сразу четверых воришек; причём один умудрился ускакать прямо с мешком на плечах, проявив завидную прыть: зерноток по последнему советскому ГОСТу был окружён рвом в два метра и земляным валом. Председатель слышал, как треснула штурмовая доска похитителя, переброшенная через ров, и как глухо бухнулся о воду тяжёлый мешок. Однако когда подошёл к лазу, ни человека, ни его ноши не было видно: за три секунды тот с пятьюдесятью килограммами на загривке взял трёхметровую высоту.
- Надо бы сюда крокодилов запустить, - сказал вслух удивлённый начальник.
Ещё раз пять по-хозяйски прохаживался он по территории тока, и всякий раз с шумом и криками от него убегали целые толпы «играющих», бросая мешки, срываясь в воду и оставляя на проволоке забора куски одежды. Давненько селянам никто не устраивал такого гуляния. Агроном на дежурстве дальше освещённой площадки у весовой не уходил; механик состоял в разводе с дочерью зернотоковской сторожихи и поэтому заезжать сюда ночью стеснялся; и только председатель колхоза по чину и по возрасту на все сто подходил к роли ведущего. Некоторые из воров, понимая, что Плешаков настырный и украсть всё равно не даст, возвращались домой, но вместо них к току стремились другие. К тому же всему этому действу имелся соответствующий фон: по-прежнему хрипела клубная музыка, то там, то здесь запевали песни молодёжь и те, кто всё же умудрился украсть с поля пшеницу, быстро сбыть её и купить самогонку. Как всегда лучше всех было слышно Кольку Миронова. Песни он исполнял не обрядовые, а сплошь современного репертуара. И когда до тока донеслось любимое Колькино : «Я над пропастью во ржи! Я над пропастью во ржи!», председатель со знанием дела заключил: «Всё-таки спёр мешка два».
К рассвету гуляние стало затихать, и Плешаков с отяжелевшей от бессонной ночи головой отправился домой. Но оказалось – правильно Колька

85
его упрекал,- он не знал ещё одного жатвенного обычая. Едва председатель подъехал к своему двору, как недалеко в полях затрещал пусковой двигатель комбайна. Такой наглости даже видавший виды руководитель едва не дошедшего до коммунизма хозяйства никак не ожидал. Ясно: троица, ночевавшая на полевом стане, продала слишком много зерна и решила самовольно подкосить пшеницу до уровня прочерченных Муркиным меток. «То-то я ни одного «Урала» не поймал, все по бездорожью пробрались в деревню,- прозрел председатель.- Да и через речку теперь можно: воды мало. Ну, я им устрою!»
Когда он приехал на стан, техника уже вернулась на прежние места. Однако двигатели не успели остыть, и Плешаков потребовал объяснений. Подвело мужиков то, что они стали играть по разным правилам. Пока председатель лазил в бункеры и проверял зерно, Бескровный врал, что их комбайны вчера барахлили, и они решили с утра всё проверить, подремонтировать, дабы с началом работ никаких проблем не возникло.
- Механик, туды его сюды, сварку не дал. На проволоке что, держаться будет?
Однако Погудо, от перепоя не понявший хитрости напарника, начал нести полную околесицу:
- Целыми стаями, блин, кормятся. Воробьи, говорю. И не отгонишь. Птица, она ж на всю зиму нажирается…
- Воро-обьи? – переспросил Плешаков.
- Ну!.. Вот, блин! – и опухший, непохмелившийся механизатор ткнул пальцем в сторону жирной сороки, которая, услышав клевету, даже перестала стрекотать.
Председатель достал свой «чёрный» блокнот, и Погудо, сбросив маску орнитолога, прямо и зло спросил:
- Что, проценты заберёте? Да я ваши проценты на … видал! Зарплату ещё заберите. Всё равно её три года нету. Пашешь, пашешь, а натуроплата комбайнёру – пятьсот килограмм, бригадиру же – пять тонн! На… мне это надо: трястись в этой ржавой банке. То движок заклинит, то гусеница порвётся…

Возвращение председателя в село совпало с окончанием утренней дойки, и, подъезжая к одному из перекрёстков, он стал свидетелем того, как выгружались из крытого «газика» доярки. Первыми соскочили через борт и пошли по переулку, сгибаясь под тяжестью мешков, Верка Грунина и Надя Зубрилина. Степенно по навесной лестнице слезла толстая Коробицына. Ей подали вместительный бидончик, и она по-гусиному пошлёпала к своему дому прямо через канаву. «Надо сказать зоотехнику, чтоб выдавал на коров меньше комбикорма», - устало подумал Плешаков, но тормозить не стал.

Что ж, вот, в общем, и весь жатвенный обряд, очередной раз разыгранный

86
жителями небольшого села, объединёнными в колхоз, то бишь в товарищество «ХХI век». Осталась только одна маленькая деталь, которую также упомянем для полноты картины.
Известно, что в старину в народных праздниках и гуляниях активное участие принимали помещики, а также члены их семей и всякая дворня. Сословие, которому в наше время отводится особая роль в обряде, - это руководители. И на заключительном этапе Плешаков уже ни на шаг не отступил от обычаев и сделал всё так, как делал многие годы прежде. Едва урожай был убран и размещён по складам, как приехали купцы. То есть оптовики. Договорившись с ними о цене, председатель традиционно две трети продал с оформлением документов, а треть за наличные – в свою пользу. Однако после загрузки чужих машин на току оказалось пшеницы на три тонны меньше, чем должно было быть. Плешаков очень удивился: в складах были намертво заварены не только окна, но и ворота, которые при нём же сваркой и открыли. Однако встретившись глазами с кладовщицей, своей родной сестрой, он сразу понял: исчезла её традиционная доля, а против традиции не попрёшь.
Известно также, что, наполнив амбары, русские крестьяне ходили в весёлом и приподнятом настроении: зимы можно было не бояться. И в данном селе кое-кто в эти дни был весёлым и довольным. Даже суровый обычно председатель, вручив жене пачку честно заработанных долларов, достал бутылку домашнего вина, тарелочку лёгкой закуски и в самом лирическом настроении подсел к телевизору узнать, как поживает остальная страна.
- Ишь, чего захотели! – воскликнул Плешаков через несколько минут в адрес каких-то телеполитиков. – Деревню разрушать?! Не выйдет!

 

Деревня

Съёмочная группа телевидения ехала делать репортаж. Группа – громко сказано: заболевшего гриппом водителя заменил оператор Николай, автомобилист со стажем, ездивший в старые времена на отдых в Крым ещё на первых «Жигулях» и потому согласившийся ради хорошего «материала» посидеть три часа за рулём.
Направлялись за двести километров от Москвы, в маленькую деревушку, о которой узнали только вчера, и Катерина, второй и последний член группы, дабы психологически приготовиться к предстоящей работе, села впереди, рядом с Николаем, и «впитывала русский дух» от мелькавших перелесков, дачных посёлков и совхозов, где почему-то в основном ездили на лошадях, а не на тракторах или автомобилях.

87
- Меня больше даже интересует то, что я скажу в начале репортажа, чем рассказы несчастных крестьян. Подумать только: мир вступает в третье тысячелетие, а в центре России есть село, где Новый год будут отмечать при свечах и керосиновых лампах! Дикость! Надо выжать из этого сюжетика всё. Чтоб местное начальство получило ха-ароший чих-пых. Защитим простых людей от произвола и чёрствости чиновников?
- Защитим, Катюш… Только деревня нашей защиты не увидит.
- Почему?.. Ах, да. У них нет света. Но, может быть, и увидит, если наш визит подействует. Петрович сказал, что если материал будет подходящий, то пустит его через недельку, ближе к тридцать первому декабря. А когда у нас с тобой был неподходящий? Ой, смотри: мальчишки катаются с горки! Не хочешь снять?
- Не переживай: и на месте найдём картинки. Вот только не хотелось бы сидеть там до вечера, чтоб запечатлеть, как местные зажигают свои свечи и керосиновые лампы. Кстати, а может, их отключили за долги?
- Ну, не всю же деревню! На полторы сотни дворов хоть кто-нибудь да платёжеспособен.
- Может, колхоз отключили за неуплату. А из-за него и всю линию. Сейчас же так: завод какой-нибудь вырубят, а если на одной с ним линии десяток многоэтажек, то и их заодно. Вот люди и страдают…
- Нет там уже никакого колхоза. Разорился. Это я точно помню. И вообще, не порть мне настроение! Вместо того, чтоб всё обдумать, я начну сомневаться: зря едем, не зря…
- Молчу. Тем более, что можно закрыть ставни.
- Какие ставни?
- Закрыть ставни и сымитировать ночь.
- А, свечи и керосиновые лампы?.. Можно. Мне тоже сегодня надо пораньше домой. К пяти вернёмся?
- Должны.
Екатерина погрузилась в мысли, замолчал и Николай. Дачи больше не попадались, и ландшафт за окном можно было назвать чисто сельским. Это помогало, и «внутренний компьютер» корреспондентки привычно работал, планируя сначала основные этапы, потом детали и возможные варианты и даже всякие неожиданности по ходу предстоящего репортажа. Вдруг её мысли спутались, и она высказала сомнение вслух:
- Почему местные энергетики так легко согласились приехать туда? Обычно виновных чиновников ищешь по нескольку дней, а то и больше.
- Боишься, их побьют?.. Ну, тогда мою съёмку все европейские телеканалы покажут. Варварская Россия! Забитое государство, а вместо комиссаров с маузерами – электрики, отключающие рубильник!
- Ты всё готов снимать! Даже если бить будут меня.
- Да разве тебя били? Так… И к тому же моя съёмка принесла гораздо больше пользы, чем если б я начал лупить этих красных старушек камерой

88
по головам.
- Лучше б по головам… Порвали мне куртку…
- А в милиции сказали, что я очень удачно запечатлел всех хулиганок. И те уже не отпирались, когда увидели себя. Им даже понравилось…
- Ладно, забудем. Лишь бы сегодня не было самосуда. Хотя доля остроты нам бы не помешала.
- Сориентируемся… Плохо, что мы только вдвоём. А то если местная власть начнёт препятствовать съёмкам…
- Не посмеют. К тому же этот энергетик выразил такую готовность встретиться, что… Давайте, говорит, разберёмся во всём на месте. Скажите, во сколько, и я сам туда приеду.
- Посмотрим. Как говорит Семён Александрович, «лишь бы стёкла не полетели…»
На шоссе показался знак с названием нужного населённого пункта, и Николай завернул микроавтобус на грунтовую, но хорошо расчищенную от снега дорогу. Через три километра показалась деревня. Она раскинулась по склону пологого холма, у правого подножия которого угадывались совхозная ферма и что-то похожее на гараж. Разобранные крыши казённых строений говорили о конце коллективного хозяйствования. Там же, справа, делала петлю неширокая и совершенно голая – ни деревца, ни кустика по берегам – речка. И лишь кое-где с нею соседствовали заросли густого камыша. Деревня, наоборот, серела по-зимнему обнажёнными деревьями, среди которых выделялись высокие раскидистые тополя. Возможно, летом вид был привлекательным и радующим взгляд, но сейчас холмики заснеженных крыш и деревья, среди которых зеленело несколько ёлок, напоминали кладбище.
Николай с Катей поехали по центральной улице и уже через минуту увидели что-то вроде площади с одноэтажным административным зданием и толпой народа у ГАЗа-66 защитного цвета. Когда Катя открыла дверцу и, надевая шапку, ступила на снег, разговор в толпе стих и на лицах собравшихся выразилось ожидание.
- Здравствуйте! – корреспондентка улыбнулась, настраивая враждующие группировки на мирный лад. – Будем разговаривать на улице?.. Да, лучше здесь. Я прошу вас подождать несколько минут, пока оператор приготовится. А пока давайте знакомиться.
Катя представилась и протянула руку ближайшей женщине.
- Здравствуй, милая! – уверенно приветствовала та гостью и торопливо стянула рукавицу. – Давно вас ждём, заступников.
Женщина повернулась лицом к односельчанам, очевидно, за поддержкой, и Катя обратила внимание, что на три десятка деревенских было только двое мужчин: больше женщины и дети. Да ещё разномастные собаки, которые, очевидно, не привыкли к подобным собраниям и весело бегали друг за другом.
К Кате шагнул высокий мужчина в лохматой шапке и бушлате, а стоявший

89
рядом с ним, очевидно, водитель, полез в «газик».
- Здравствуйте! Это я говорил с вами по телефону.
- Кашурин Евгений Валерьевич?
- Да, Екатерина Борисовна.
- Можно просто Катя.
- Хорошо. Мы тут с народом уже пятый или шестой раз беседуем, но общего языка найти не можем. Правильнее было бы нам вызвать телевидение, а не этим.
- Почему же? Впрочем, сейчас оператор всё наладит, и начнём по порядку.
- Хорошо! – Кашурин заложил руки в военных шубенках за спину и твёрдо посмотрел на людей.
Те по-прежнему молчали, только два-три раза до катиного слуха донеслись громкие шепотки:
- Будет на них управа!
- Дети без света уроки делают…
На лицах жителей деревни ясно читалась решимость, и мужчина лет пятидесяти, одетый немного лучше других, выглядевших по-домашнему, несколько раз делал жест рукой и что-то негромко говорил: наверное, предлагал не торопить события.
«Если это глава, то какой-то стеснительный, даже не подошёл, - подумала Катя и от мысли, что, может быть, она плохо выглядит, посмотрела в стекло машины. – Со мной всё нормально. Надо их проинструктировать.»
Она громко заговорила о том, зачем они приехали, как будут снимать и как всем лучше участвовать в разговоре, чтобы ситуация прояснилась и обе стороны смогли бы высказать свои аргументы.
- Только, пожалуйста, не перебивайте друг друга. Всё, что наболело, расскажите, дополняя один другого…
Николай кивнул, и Катя привычно вошла с микрофоном в середину толпы. Народ – будто специально – оказался справа от неё, а энергетик в одном лице – слева. Катя сказала первые фразы и заметила краем глаза, что все стали одёргивать одежду, прихорашиваться и даже заулыбались.
В первую минуту в камере было только её лицо, и заранее продуманное вступление прошло на «пять». Правда, где-то неподалёку заработала бензопила, но тут же, чихнув, заглохла.
- Скажите, как вы живёте? – Катя повернулась к той активной женщине, с которой здоровалась лично.
- Да как живём?.. Хорошо… Ну, совхоза сейчас нету, и работы нету. Живём своим хозяйством. А вот вечером зайдёшь в дом – темно. Ни телевизор посмотреть, ни поужинать путём…
- Дети без света уроки делают!
- Сидим в потёмках!
- Дочка в школу не может погладить!
Оживление и возгласы затруднили разговор, но одновременно и придали

90
уверенности выступающей от лица всей деревни, и она заговорила ровно и твёрдо:
- Вот уже месяц, как нам отключили свет. Живём хуже, чем в войну. Если б хоть на несколько часов вечером включали… новости посмотреть по телевизору, у детей уроки проверить, в самом деле, погладить что-то. А то вообще вырубили, и всё тут. Кричи караул. И что за напасть такая: в соседних сёлах всё нормально со светом, только у нас вот такая обстановка…
- Предлагаю выслушать и другую сторону, - Катя представила в камеру энергетика и задала вопрос. – Евгений Валерьевич, как вы объясните, что село оказалось в таком бедственном положении? Это правда: они целый месяц без света?
- В этом году они без электроэнергии в целом пятьдесят два дня.
Народ разом выдохнул, как будто Кашурин сказал что-то приятное. За спиной у Кати прошептали:
- Сам признаётся…
- А теперь объясню насчёт, как вы выразились, «бедственного положения». Света нет потому, что местные граждане делают всё, чтобы света не было. Его, кстати, не «вырубили», как тут сказали…
Несколько возмущённых голосов перебили энергетика, но он продолжил громче:
- В мае текущего года исчезли четыре километра провода прямо со столбов. На участке, который соединяет райцентр с данным селом. Через неделю мы сумели восстановить участок. Электроэнергия была. Но не прошло и месяца, как всё та же линия вновь оказалась обесточенной…
- Извините, что перебиваю, - вмешалась Катя. – Провода снимали прямо со столбов, где они находятся под напряжением?
- Вы правильно поняли. Мало того, что жизнями рискуют, ещё и оставляют без электричества целый населённый пункт… Но я не закончил. – Кашурин легонько дотронулся до микрофона, как будто боялся, что его лишат слова. – Мы провели беседу с местным населением. Вот в этом здании администрации. Клуба у них нет: растащили… Так… Привели им убедительные доказательства, что посторонние снять провода не могли. Вроде бы поняли друг друга. Через две с половиной недели мы снова провели сюда линию, уже третью по счёту. Сами понимаете, у нас нет денег, чтобы вешать провода по пять раз в год. Мы просили: не трогайте! Наше терпение лопнуло. Украдёте – света больше никогда не будет. Если, конечно, не сделаете за свой счёт. Но это слишком дурные суммы. Сегодня двадцать восьмой день, как произошёл третий случай кражи. И снова милиция говорит: местные. Подъехать в такое время года к столбам нельзя. Да там и не обнаружено никаких следов от машин. Кроме того, на развилке как раз стоял милицейский пост: какой-то там перехват проводили. Вывод один: сняли сами и вывозили по полевой дороге на соседнее село. На санях вывезли и продали скупщикам цветного металла.

91
Только Кашурин закончил объяснение, как толпа взорвалась криками. Возмущение селян было настолько дружным и шумным, что собаки оставили свои игры и, сбившись в кучу, бестолково залаяли сразу на все стороны света.
Попытки Кати установить тишину не удались, и, увидев, что камера выключена, она стала спокойно ожидать паузы. Однако последний её собеседник на этот раз потерял самообладание и попытался перекричать деревенских, повторяя свои обвинения и прибавляя новые. Катя почувствовала, что сейчас оглохнет, и вышла из толпы.
- Ещё один вопрос местным! – крикнула она Николаю. – А потом съездим в милицию! Может, они всё прояснят!
- Не торопись! Когда ещё такое увидишь?! Пожалуй, я буду снимать…
Он включил камеру и в первую минуту прикрывался Катиной спиной, но, видя увлечённость народа, пошёл вправо, выбирая более удобную позицию. А снимать, действительно, было что. И Кашурин, и женщины громко кричали и размахивали руками. Дело явно шло к сражению, и энергетика по причине немногочисленности, скорее всего, показала бы тыл, если бы не своего рода граница между противниками – то место, где пару минут назад стояла корреспондентка: почему-то никто не хотел пересекать сей условный рубеж. Но вот одна из женщин, устав кричать, перешла на визг, случайно задела рукой кашуринский бушлат, и здоровенный серый пёс не выдержал нервного напряжения: подпрыгнув, он ухватил инженера за рукавицу. Обутый в унты, тот тяжело пнул собаку, махнул рукой и полез в машину.
ГАЗ с трудом завёлся, словно обиделся за долгую стоянку на морозе, сдал назад, пробуксовывая, развернулся и уехал. Толпа, не обращая внимания на столичных гостей, стала быстро таять, и к Кате подошёл пожилой мужчина, в котором она с самого начала определила местного главу.
- Вы, ребята, зря сюда приехали, - без всякого вступления «обрадовал» он москвичей.
- Николай, сюда!.. Представьтесь, пожалуйста!
- Вырубай. То, что я скажу, вы и сами не захотите показывать на всю страну. Тем более под Новый год.
- Неужели селяне действительно замешаны в краже проводов?
- Замешаны?.. – мужчина усмехнулся и устало взглянул на Катю. – У нас очередь на снимание проводов… А на что им жить?.. С голоду помирать?.. Нет, я не оправдываю и сам в этом не участвую. Но – знаю… Вот три семьи уже заработали, теперь эта, четвёртая, хочет. Их очередь.
- Это что ж, здесь была одна семья?!
- Петровы, их соседи и те, кто хочет к ним примазаться. Если дело выгорит.
- Получается, энергетики во всём правы?
- Конечно. Это всему селу известно. Но вслух никто не признаётся. Да вы сами посмотрите: на что нам здесь жить? Поля эти и при совхозе в хороший год не окупали себя. Сейчас совхоза нет, технику всю забрали за долги,

92
директор переехал. С совхозных строений сняли всё: доски, шифер, рамы. Остались шлаколитые стены. Лес вдоль реки уничтожили, берег заболачивается. Клуб, только заведующая уехала в город, тут же разобрали по кирпичику. Во всём селе одна нормальная колонка. Остальные или дети переломали, или даже взрослые…
- Подождите. Так вы защищаете односельчан или осуждаете?
- Я?.. Да что толку их защищать, осуждать? Живут, как могут. Ваши московские богатеи разве не точно так же всё тащат из страны? Хотите, чтоб эти простые люди были сознательнее?.. А зачем деревенским запретили что-то выращивать, всё из заграницы стали привозить?- глава вдруг развернулся и пошёл прочь, оставив Катю в полной растерянности.
- Ну, что будем делать? – спросил Николай, когда руководитель скрылся из виду.- По-моему, здесь нечего ловить, и надо возвращаться. Не станешь же ты делать полномасштабное исследование разрухи в современной российской деревне?
- А почему бы и нет? Хоть какое-то мнение надо же составить.
- Зачем, если материал накрылся? Комиссаров-энергетиков ты уже не захочешь позорить. Показывать диких крестьян, которые всё из-под себя продают?.. Но это же – народ!
- Вот что. Ты сделай несколько деревенских видов, а я пройдусь, побеседую ещё с кем-нибудь. У нас же есть полчасика?.. В милицию уже точно не поедем.
- Ну, пройдись. Можешь даже очередь занять на провода.
- Спасибо, обойдусь зарплатой.
Катя пошла по пустынной улице, разглядывая дома. В одном окне она заметила вспыхнувшую свечку, но даже не вспомнила о своих планах снять эту «дикость» на плёнку. Впереди снова затрещала бензопила, та самая, что слышна была ещё на «площади», и Катя решила, что «Дружба» - признак крепкого хозяйства и с такими людьми стоит поговорить.
Действительно, нужный ей двор был огорожен добротным высоким забором, и чужого человека встретило целое собачье трио. Поверх калитки Катя увидела двух мужчин, распиливающих тонкие брёвнышки. Один из них, проследив за рванувшими от дома псами, увидел корреспондентку и заглушил пилу. Женщина успела, пока хозяин шёл к забору, обратить внимание на то, как поспешно закурил второй из мужиков и что за кучей дров громоздилась не припорошенная снегом гора разных железяк.
- Здравствуйте! Извините, что отвлекаю вас от работы…
- Да уж. Надо допилить до темна… Пошли вон! А корбюратор, гад…
Собаки послушно ушли.
- Уделите мне только две минуты. Прошла почти всю улицу и не встретила никого, кроме детей. Ваши односельчане (не знаю, подписывались ли вы) прислали в Москву письмо с жалобой на то, что в деревне несколько недель нет света. Мы приехали, а оказалось, что вроде бы сами местные жители

93
снимают со столбов электрические провода. Вы мне без камеры и микрофона можете сказать своё мнение?
Подошёл второй мужчина, и Катя с опаской посмотрела на него: будет ли откровенность при свидетеле? Но хозяин, задумавшийся было, вдруг кивнул на того и грубо ответил:
- А вот такие балбесы, как мой сосед, и снимают! Вы зайдите в его пещеру, так вас вырвет!..
Катя перевела взгляд и тут только увидела разницу между мужиками. Первый, котрый пилил, был одет по-рабочему, но добротно:чистые ватные штаны, овчинная куртка. Описать одеяние второго, помогавшего пильщику, было бы весьма затруднительно: широкие грубые штаны не доходили до рваных ботинок, и из-под штанов выглядывали спортивное трико и голые ноги. Старая телогрейка была расстёгнута, тело прикрывали коричневый пиджак, рубашка и линялая футболка. Шапку владельца «пещеры» не взяла бы на гнездо самая захудалая ворона.
- Ну, и пусть зайдёт! Расхвастался… Со светом было житьё, а сейчас что? Вот вы и напишите: дети в холоде…
- А кто тебе мешает дрова готовить? Видите, мне помогает, а деньги пропьёт.
- Ты не хвастайся. Конечно, у тебя лошадь. А я на горбу что ли потащу за пять километров?..
- Дураки, крышу с фермы спалили, речку вырубили… А мне этот свет и не нужен. У меня движок. Такие вот спёрли, когда совхоз бомбили, и мне за литру продали…
- Скажите, - прервала Катя, - а без воровства, крестьянским трудом сейчас жить можно? Вот у вас есть своё поле?
- Поле – нет. Есть два гектара. Большой огород. В основном за счёт коров живу. Но с покосами плохо.
- А у вас? Поле или огород есть?
- Конечно, картошку растим… Если б свет ещё…
- Да на кой те свет, голова – два уха? Нет, вы зайдите, зайдите к нему в пещеру. Тогда всё поймёте. А мне надо пилить. Холодная не заведётся.
Хозяин негостеприимно повернулся к своим дровам, и Кате ничего не оставалось, как ухватиться за его последние слова и обратиться ко второму мужчине:
- Может, действительно покажете, как живёте без электричества?
- Да что показывать? Вы про свет напишите. Был бы свет… Пошли.
Мужичок довёл её до своего двора, отгоняя всё ту же троицу собак, перебравшихся через огороды от более богатого соседа. «Работают по совместительству, - подумала Катя. – А может, дети дружат».
Удивляться ей пришлось сразу, лишь вошли в веранду: полное отсутствие полов! Обитатели ходили здесь по утоптанной земле, а в дом подымались по сложенным в ступеньки кирпичам, не скреплённым цементом. «Подыматься»

94
- не то слово. Войдя со света в полумрак, Катя едва не упала с порога. В прихожей тоже отсутствовали полы, как, впрочем, и в ближайшей комнате. На кирпичах лежали широкие доски для передвижения по «пещере». Катя сделала несколько шагов по более надёжной, на её взгляд, доске и увидела в одной из комнат следы цивилизации: полы здесь уцелели, стояло какое-то подобие кровати – единственная мебель в – и телевизор с видео.
- Хозяин! – позвала она мужичка, скрывшегося в кухне. – А почему?.. А где ваши дети?
- Да гуляют… Телевизор не посмотришь. Гады!
Катя поспешила к порогу и сразу взялась за ручку, чтобы не потерять равновесие. В кухню падали закатные лучи солнца, и можно было увидеть печь, на ней большую кастрюлю и чёрную сковороду, в углу – мощного «козла», провод от которого тянулся в прихожую к разбитому счётчику. Очевидно, в эпоху электричества в этом доме было веселее: горел свет, работал телевизор, самодельный обогреватель помогал печке делать воздух тёплым… Представив, как здесь ночуют люди, Катя вздрогнула:
- Вы бы за работу попросили у соседей дров…
- А на что они? Это ж на следующий год. Не поняли?.. В этом топят прошлогодними и пилят на будущую зиму.
- У вас прошлогоднего запаса, как я поняла, нет?
- Нету… Тогда ж драли доски со свинарника… Хорошо горело, - мужичок смотрел вопросительно: мол, экскурсия по вашей просьбе состоялась, что дальше?
Катя испугалась, что ей сейчас предложат чай, и открыла дверь. Во дворе она увидела, что конца света ещё не наступило, и почувствовала облегчение. Малиновое солнце пряталось за ёлку, украшавшую противоположный двор, у соседей бодро ревел телёнок, и крик его смешно напоминал баранье бэканье. Катя повернулась к вышедшему вслед за нею мужичку и сказала с упрёком:
- Я думала, ваш сосед шутит. Но вы действительно живёте в диких условиях. Разве нет возможности всё изменить?
- Не нравится? – тот глянул ей прямо в глаза, и Катя вдруг почувствовала, что он не так прост, как кажется. – Мне, может, тоже не нравится ваша городская жизнь. Вы там, в городе, миллиарды воруете и хотите, чтоб мы вам задаром хлеб растили, как при колхозах? Куда там! Жрите импортное, травитесь химией, а в деревне больше дураков нет!
- Поня-атно… А сосед ваш? Он же нормально живёт.
- Нормально… Фермерствовать перестал, теперь нормально. А будешь честно работать – всё дяде отдай…
- Ладно, совхоза у вас теперь нет. А поля? Они же остались.
- Хочете, себе заберите. Они нам не нужны. Жена с ведром помидоров в город поедет, её всюду гонят, как врага. А если целое поле помидоров?.. – мужичок невесело усмехнулся и снова с неприязнью посмотрел Кате а глаза.
…Возвращались уже по темну. Катя пересказала напарнику подробности

95
своей прогулки, тот обвинил во всём сталинскую коллективизацию, и теперь ехали молча. Ближе к Москве Николай повеселел, даже стал напевать.
- Кстати, о сельском хозяйстве! – вспомнил он что-то своё. – Катерина, тебе нужно мясо на Новый год? У меня дядька под Можайском живёт, вырастил двух хрюшек и одну думает продать, чтоб окупить затраты на корма. А на базар вести невыгодно: поборов много. Просит: договорись со своими на работе, я им на аккуратные кусочки всё порежу и доставлю. А качество я сам гарантирую. У них в селе люди не болеют, не то, что скотина. Ну как? Я себе целую ляжку хочу взять, третье тысячелетие всё-таки наступает!
- Да, а их мы с собой не берём. Они остаются во втором. Город умчался вперёд, но ведь так не бывает: деревня в прошлом – город в будущем. Ведь страна – это речки, поля, леса, сельские жители, жатва, лошади… Мы ещё хлебнём за это безразличие… И хорошо устроились: продаём нефть, покупаем чужие продукты, а деревни в России словно и не существует. Вычеркнули…
- Не бойся, гражданской войны не будет.
- А крестьяне и не устраивали гражданскую войну. Они просто перестали сеять, и всё, поставили страну на колени. В тридцатых их прижали – и десятки миллионов переехали в город: мол, не считаете за людей, ковыряйте землю сами. Крестьяне всегда оказывались хитрее. А мы их не берём в новое тысячелетие, оставляем в пещерах. Значит, зелень будем привозить из Польши, овощи из Турции, свежее молоко из Голландии…
- Ты лучше скажи, тебе мясо из Можайска надо? Дешевле, чем на рынке…

 

Ревизор

- Причина, из-за которой я собрал вас, радости ни у кого не вызовет…
- К нам едет ревизор? – хихикнул кто-то.
В ответ Борис Валерьевич вздохнул и окинул присутствующих взглядом, в котором легко читалось, что на фоне его новости все шутки сегодня будут звучать блёкло и нелепо.
- Попрошу не уводить в сторону наше, так сказать, собрание, потому что вопрос стоит крайне серьёзный. А хорошее знание кроссвордов, Виктор Петрович, продемонстрируете в другой раз… Ну, и не взыщите, что собрал официально – в своём кабинете: по моей просьбе здесь проверено на предмет отсутствия подслушивающих устройств… Итак, суть дела. Несколько дней назад из заключения вернулся известный большинству из нас Ханов. Вернулся не простым бандитом, как уходил из нашего города несколько лет назад. В зоне его назначили…или как это?
- Короновали.

96
- Да. Короновали уголовным авторитетом. Теперь он будет руководить организованной преступностью. Сегодня утром Ханов позвонил мне и потребовал, чтобы мы, как он высокопарно выразился, элита города, ежемесячно передавали крупную сумму денег на воровской общак. Что такое этот самый общак, надеюсь, вы знаете…
Секунд десять все молчали, и посторонний человек наверняка заметил бы, что в кабинете главы города стало вдруг темнеть, будто наступали сумерки. Общее возмущение сгустилось и взорвалось с оглушительностью гранаты:
- Он что, офонарел, этот убийца, головорез?!
- Мы, честные люди, будем платить дань мафии?!
- Неслыханная наглость!
- Да это пьяная шутка!
Борис Валерьевич, дав выплеснуть эмоции, поднял руку:
- Итак, крупную сумму. Десять тысяч долларов. Я, значит, должен собирать с вас каждое первое число месяца и передавать ему. В случае же отказа он обещает нам разоблачение и грозит поднять против нас всех честных людей города. Например, Друбича… Сейчас мы всё досконально обсудим, и каждый выскажет свои соображения. Решать будем вместе. А пока я хотел бы, чтобы Геннадий Васильевич, как единственный среди нас, кто лично знает Ханова, немного рассказал об этом человеке.
Геннадий Васильевич выразил на лице удивление и пожал плечами: мол, с ворами в законе ничего общего не имею. Однако отказываться не стал:
- Ну, что вам рассказать про Хана, Саню Ханова?.. Я знал его, когда учился в нашем техникуме, и он как раз впервые сел: злостное хулиганство. В общем, напористый человек, самолюбивый. Очень хитрый. Недаром хорошо резался в шахматы: умел просчитывать вперёд. Помню, придёт в общагу с компанией и заставляет играть с ним на деньги. Кто не хочет в карты, пожалуйста, шашки или шахматы. Всё равно подцепит на крючок. Я-то с ним ладил, а вот у других были проблемы… Да, он мстителен. Очень мстителен. Умеет играть на противоречиях, вообще на чувствах. Столкнуть людей между собой – это для него, как два… Очень легко, одним словом… Ну, что ещё?.. Может предать того, кого называл другом. До денег жадный. Однако и потратить с шиком умеет. Если кто ему должен – в покое не оставит. Выудит всё, а потом бросит бабки на ветер… Да, очень любил подчинять себе людей. Не можешь отдать ему долг – сделай что-нибудь. И не один раз. Закабалить – это была его страсть. Лучше откупиться… Короче, я сразу понял: нам от него не отделаться. Слава Богу, ещё немного просит…
- Немного?.. – усмехнулся сидевший напротив Юрий Олегович. – Об этом, уважаемый, надо судить по доходам. У меня – Борис Валерьевич не даст соврать – нет такой большой кормушки.
- А недавние выборы?
- Что – выборы?
- Подождите, - вмешался председательствующий. – О доходах ещё успеем

97
побеседовать. Я так понял, Николаю Константиновичу есть что добавить?
- Спасибо. Добавить есть что. Личным знакомством похвастаться не могу: Ханова посадили при моём предшественнике. Тут вы больше владеете информацией. Но тем не менее кое-какие дополнения есть. Насколько я знаю, дело против него было шито белыми нитками. Доказательства нулевые. Одним словом, липа. Единственный свидетель, правда, оказался смелым человеком, принципиальным. Но чтобы подцепить, простите, такую большую рыбину, этого было недостаточно. Кое-что подтасовали, кое-где сделали натяжечку. Строго говоря, за такие вещи милиция и прокуратура должны были под суд идти, а не этот Ханов. Но, с другой стороны, вы же знаете: крупного вора законно не прищучишь. Тут нужна другая метода. Так что я хочу сказать? Ханов сам не очень-то сопротивлялся против срока. Судя по всему, третья ходка нужна была ему, чтобы заслужить это самое коронование. Теперь он авторитет. Были личные данные, как мы слышали от Геннадия Васильевича, прибавились длительные сроки заключения. Он сделал себе карьеру. Авторитеты – люди недосягаемые. И теперь его не посадить. Он будет приказывать, а делать, то есть совершать преступления, - уже другие.
- Хорошо, хорошо, Николай Константинович, мы с вами тоже в какой-то мере недосягаемы… Что ж, теперь перед нами полная картина. Я прошу каждого взвесить все за и против, хорошо подумать, затем высказать своё мнение. И давайте конкретнее, без лишних слов. Если считаете, что надо платить, то так и скажите. Если нет, то какие меры предлагаете предпринять, чтобы избавиться от требований этого новоявленного вымогателя.
- Борис Валерьевич! – словно ученик-отличник, поднял руку Геннадий Васильевич. – Можно удалиться? С меня тысяча в месяц.
- А кто вам сказал, что мы будем платить?! – возмутилась Людмила Аркадьевна. – Я категорически против! Его что, этого Ханова, из администрации области назначили?! Бандиты, видите ли, посовещались и решили, что руководство целого города будет платить им оброк!
- Вы не волнуйтесь, Людм…
- Буду волноваться! Я вас, мужчин, послушала. Теперь моя очередь. Что значит: «Обещает нам разоблачение»?.. Разве я занимаюсь каким-то незаконным, теневым бизнесом? Торгую наркотиками?.. Уж лучше тогда нам всем вместе нанять киллера. Пусть пристрелит этого мафиози, раз законными способами нельзя его раздавить.
- И не мечтайте, Аркадьевна, - покачал головой Виктор Петрович. - Ханов вращается в тех кругах, где о любой заказухе узнают задолго до её исполнения. К тому же он вор в законе, то есть на него запрещено поднимать руку. Только по решению собрания таких же, как он, коронованных авторитетов. А мы с вами, уважаемая Людмила Аркадьевна, пока что не коронованы.
- Ещё чего не хватало!

98
- А может, столкнуть как-то с другими…э-э…преступными лидерами? – предложил Пётр Денисович. – Я у себя в комитете частенько чужие амбиции лоб в лоб – и добиваюсь своего.
- Ну, вы сравнили, - не согласился Виктор Петрович, которому в делах уголовного мира полагалось разбираться по роду занятий. – У них не так. Если кто воровские законы нарушает, может и жизнью поплатиться. Не то, что в вашем комитете. К тому же у нас нет выхода в эти …сферы. Только попытаемся что-то предпринять, Ханов сразу узнает, откуда идёт.
- Получается, он может нас обложить, а мы его нет, - резюмировал Борис Валерьевич после минутного молчания, в течение которого все присутствующие напряжённо думали.
- А на чём, собственно, нас можно поймать? – спросила Людмила Аркадьевна, у которой глубокие размышления даже отразились в цвете лица. – Так ли страшен этот Друбич? Кажется, мы тогда хорошо ему гайки закрутили, и с проверкой удалось договориться.
- Давайте обмозгуем и этот вопрос, - предложил глава. – На мой взгляд, главное преимущество Ханова состоит в том, что у него в любом деле полностью развязаны руки. В отличие от нас, он в тени, свобода действий куда шире… Тут проблема даже не в Друбиче, хотя он тоже опасен: зверь загнан в угол, но не убит. В последнее время этот журналист, действительно, никаких хлопот нам не доставляет, молчит. Но почему молчит?
- Нет доступа к информации.
- Верно. А представьте, если будет доступ. Вот, например, вы, Сергей Иванович, как бы на месте преступного авторитета использовали порядочного журналиста против главных чиновников города?.. Вы, вы, Сергей Иванович. А то всё молчите, будто уже договорились с Хановым.
- Договорился?!. Я?!. Вы знаете, где я с такими договариваюсь!.. В своём кабинете. Но представить не так сложно. Ханов может подкупить кого-то из близких к нам работников, пообещав к тому же надёжную охрану от нас, получить какие-то серьёзные, компрометирующие бумаги, например, бухгалтерские и подбросить их Друбичу. Впрочем, лучше каким-нибудь областным, даже московским журналистам. Или вообще, чтоб не промазать, послать по инстанции: в министерства, Генпрокуратуру и так далее.
- Вот видите, - согласился Борис Валерьевич, - перспектива малоутешительная. Я тут подумал, пока вы собирались, о своих подчинённых. Одно дело – подкупить. Действительно, деньги – великая сила. Но ведь могут и совершенно бесплатно предать. Кого-то обидел лет сто назад, а нож точит по сей день и выжидает момента. Кто-то, возможно, недоволен зарплатой или должностью… Вот двое из присутствующих пытались соперничать со мной на выборах…
- Да вы что, Борис Валерьевич?! – удивилась такому повороту Людмила Аркадьевна. – Чтобы я связывалась с какими-то мафиози?!
- В самом деле, - поддержал её Пётр Денисович. – Какая мне выгода

99
сговариваться с Хановым? Чтобы не платить ему? Тогда вы всё это будете знать.
- Здесь заплатите, а он вам потом вернёт взнос, пай, долю, - пошутил Виктор Петрович.
- Не выдумывайте. Я дуплетом не стреляю. В конце концов, мне и в своей вотчине хорошо, хотя и претендовал. Привык уже к своему креслу. Согласитесь, в моём куда спокойнее, чем в том, в котором…э-э…сидит Борис Валерьевич.
- А вы правы, - обращаясь к главе, вступил в разговор Николай Константинович. – Правы. Я тоже перебрал в уме своих и понял, что капнуть под меня не так уж сложно. У нас работает один кадр, которого я в своё время просто поленился выжить. Принципиальный. Настолько, что легче утопить, чем переубедить. Он меня в два счёта сдаст, и даже мафии. Только бы вывести на чистую воду. Он ещё, гад, при старой власти умудрялся с самим горкомом воевать.
Николая Константиновича поддержало сразу несколько человек:
- У нас в управлении, при нашей, согласитесь, низкой зарплате, многие захотят подработать. Они же видят, как я…
- Моему преданному заместителю пообещай только безопасность семьи, так он лоб расшибёт, чтоб подкопаться…
Каждый сказал что-то или хотя бы покачал утвердительно головой в знак того, что окружению доверять не приходится, и глава, как бы делая общий вывод, глубоко вздохнул:
- Вот видите, с кем работаем? И обиженные всегда найдутся: с каждым не поделишься и всех честных не выгонишь с работы, без них тоже никак. Одним словом, двадцать-тридцать подходящих для такого дела человек Ханов, если захочет, найдёт, ими он нас и затравит, как собаками. Верно заметил Сергей Иванович: если наш бандит возьмёт этих людей с семьями под свою опеку, мы их не достанем. О мести тогда думать не придётся.
- Неужели и честные люди согласятся разоблачать нас, сотрудничая с уголовником? – засомневался Юрий Олегович.
- А зачем ему представляться?.. Можно действовать через третьих лиц. Факт и очень печальный для нас состоит в том, что убийственные для любого из присутствующих, включая меня… - глава посмотрел на дверь.
- Я её отпустил домой, - сказал Юрий Олегович. – С её тонким слухом…
- Убийственные документы с нашими же подписями при известном старании достать можно. Ну, а переправить туда, где ими заинтересуются, - это дело техники. И тут нам не по силам перекрыть все тропы. У меня, к примеру, в Москве «крыши» нет. Я хотел сказать : влиятельных знакомых.
- Может, тогда нам затаиться на время? – предложил Юрий Олегович. – Привести в порядок бумаги, быть поосторожнее с подписями, присмотреться к сотрудникам. При необходимости даже организовать сокращение. Под предлогом экономии средств… Парочку машин передать детскому дому или

100
музыкальной школе, чтобы выбить почву, так сказать. Из-под ног возможных недоброжелателей.
- А жить на что? – искренне удивился Геннадий Васильевич, вызвав своей бесхитростностью улыбки на лицах присутствующих.
- Дело даже не в этом, - Борис Васильевич горько усмехнулся. – Тут вот говорилось насчёт киллера. А ведь мы сами в любую минуту можем оказаться в зоне обстрела. Что ж, одеть бронежилеты, спрятать семьи у родственников?
- Неужели вы думаете, что Ханов может решиться на такое? – не столько спросила, сколько поразилась мысли Людмила Аркадьевна.
- Может, - ответил за мэра Сергей Иванович. – А вот мы надолго залечь на дно не сумеем. У всех работа такая, что требует ежедневного общения с десятками людей. У нас в здании идёт ремонт, и – простите, Людмила Аркадьевна, - целый месяц туалет будет на улице. Мне что, постоянно водить туда с собой наряд милиционеров?.. Буду откровенен: у меня две семьи. Пятеро детей, которые не станут сидеть взаперти и играть в свои детские игры только с телохранителями… Если Ханов захочет, он меня подловит. Не меня, так кого-нибудь из близких, из дальних… Такая мразь и школьных товарищей достанет, и тётек-дядек…
- Господи! – в сердцах сказала Людмила Аркадьевна, которая выслушала соседа по столу с поджатыми губами. – Хоть бы он загнулся, что ли, от какого-нибудь туберкулёза! Освободившиеся ведь сплошь больные…
- Нет, сдохнет он нескоро, - возразил Геннадий Васильевич. – Я сталкивался с ним на днях. Пышет здоровьем. Прямо не в зоне побывал, а на Канарах.
- Сталкивались?.. – задумчиво повторил Борис Валерьевич. – Да, а у нас туалет хоть и в здании, но вот мой джип, например, стоит в закрытом гараже, рядом постоянно водители, и всё же, если захотеть, взрывчатку незаметно прикрепить можно…
Все задумались, представляя, как на них покушаются. На некоторых лицах отразилось страдание: очевидно, воображение занесло кое-кого на собственные похороны.
- Так что? – прервала молчание Людмила Аркадьевна. – Будем платить?.. Маразм!
- Выхода нет, - ответил Борис Валерьевич. – Так что подвожу итоги обсуждения. Способа избавиться от шантажиста мы с вами не придумали. Также все пришли к общему мнению, что реализация обещания о… как выразился этот человек, разоблачении вполне возможна. К тому же мы не сумеем ничего противопоставить и возможным угрозам физической расправы как с нами лично, так и сродными и близкими ввиду открытости нашей работы и других причин.
Борис Валерьевич сделал паузу. Никто не противоречил, но и соглашаться вслух с его выводами желающих не нашлось.

101
- Если нет возражений, то приступаем ко второму вопросу, - осторожно продолжил он. – По сколько?..
Геннадий Васильевич тут же поднялся с места:
- Возражений нет, с меня тысяча зелёных. Это даже больше, если арифметически раскидать на всех. Позвольте отбыть: дела.
- Какой прыткий вы у нас. Как будто давно приготовились, - съязвил Виктор Петрович.
- Может, вы ещё протокол составлять начнёте? Ни к чему я не готовился, но если мои базары зацепить, то будь я хоть тысячу раз честный человек, сразу десять статей навешать можно, как карасиков на низку. В таком хозяйстве святым не будешь при всём старании.
- Хорошо, идите! – согласился Борис Валерьевич. – Может, ещё есть добровольцы?
- А я так думаю, - начала Людмила Аркадьевна с некоторой неуверенностью, - что за всех должны откупаться вы, руководители. У вас и бюджетные средства, от которых до нас доходят только крохи, и распределение налоговых льгот предприятиям, и конкурсы, и аренда муниципальной собственности. А я сижу на медицине, что с меня взять?
Все трое мужчин – сам глава города, Пётр Денисович и Юрий Олегович, - к которым относились слова служительницы Эскулапа, сделали такие лица, будто они жабы на болоте и надули рты, чтобы разом квакнуть от возмущения по случаю засухи. Первым прорвало Бориса Валерьевича:
- А при чём здесь бюджетные средства?! Вы государство в эти дела не впутывайте! И, пожалуйста, не прибедняйтесь. Знаю, что только с заведующих аптеками вы берёте по пять тысяч в неделю за всякие манипуляции с лекарствами. В месяц получается шесть тысяч долларов. И это только аптеки. А ремонт поликлиники, который вы заказали фирме, срочно созданной вашим сыном? Там в откат ушла половина отпущенных средств…
- Постойте! – теперь лицо перекосило у Людмилы Аркадьевны. – Какие шесть тысяч долларов с аптек? Вы что?! В полтора раза меньше. И Серёже только двадцать процентов. Да десять вам…И если уж на то пошло, Борис Валерьевич, раз уж вы про меня вслух, то и я скажу, что знаю. Зачем на прошлой неделе со всех школ города поснимали шифер, а через день заново прибили? Нанятый вами фотограф всё заснял, будто бы в прошлый понедельник шквальный ветер посносил крыши, и теперь вы у губернатора добиваетесь крупных сумм на восстановление. И ведь выделят. Из Москвы на этот ветер пятьсот миллионов перевели… Да не проходит и месяца, чтоб вы не собирали всех предпринимателей города здесь, в кабинете, и не требовали с каждого энную сумму наличными то на ремонт дороги, то на культурное мероприятие. И, заметьте, без всяких документов. У меня племянник, ЧП, в прошлом месяце заплатил вам три тысячи на озеленение центральной улицы. И таких, наверное, человек пятьдесят прошло через ваш

102
кабинет. А где это озеленение? Где хоть одно деревце?..
- Как же, Людмила Аркадьевна, - по-кошачьи ласково улыбнулся Виктор Петрович, - у Бориса Валерьевича новая машина как раз зеленоватого цвета. И ездит он в основном по Ленинской.
Все засмеялись, кроме Людмилы Аркадьевны, у которой за полминуты молчания, как у хамелеона перед змеёй, дважды поменялся цвет лица.
- Издеваетесь, да? А чем вы, Виктор Петрович, лучше этого Ханова? Вы ж у половины предпринимателей города, ваших друзей, «крыша»! Настоящим рэкетирам и заработать не даёте! Тут не шесть, тут все двадцать шесть!.. А сколько вы с прокурором получаете за прекращение уголовных дел? У нас в морге парень был с семью ножевыми ранениями. Оказалось, его не убили: будто бы на выходе из ресторана он сам падал на острый асфальт. Три ранения из семи смертельные! Вы слышали когда-нибудь, господа, чтобы труп дважды кончал жизнь самоубийством?
Теперь засмеялась только половина присутствующих, включая главу города. Прокурор лишь покачал головой, но Виктор Петрович, который побагровел, как переваренный рак, через силу ухмыльнулся и спросил язвительно:
- А вы знаете, уважаемая, сколько ваша старшая медсестра в поликлинике берёт денег за медицинскую справку, необходимую для получения водительских прав? Сколько в день выдаётся таких справок мужикам, которые не хотят стоять под кабинетами да сдавать всякие анализы? Интересно, какие суммы перепадают врачам за росписи и какие лично вам? У нас уже два раза глухие приносили справки с резолюцией лора: здоров. На прошлой неделе наряд ДПС занёс в стельку пьяного мужика к вашему наркологу, пьяный дал Сан Санычу десять тысяч, тот написал, что водитель трезв, и наряду пришлось этого «трезвого» под руки нести до его машины и отпускать с извинениями. А Сан Саныч, наверняка, с вами делится. А то б уже вылетел в хлебного места.
- Жене моей, - тут же продолжил Валентин Витальевич, - поставили хандроз и прописали очень дорогое лекарство. Беременной дочери – то же самое лекарство. Тёща ходила к врачам по поводу камней в почках – опять это лекарство. Прямо на все случаи одна приманка. Я у вас его видел, Юрий Олегович. Вам от чего прописали?
- Ну, вообще-то… от облысения.
- А что, - подхватил Виктор Петрович под общий смех, - если кому судьба умереть – не про нас и наших родных будет сказано, - тот умрёт. А кому на роду написано долго жить – Аркадьевна с её поликлиникой никакими лекарствами не уморит.
От обвинений и ухмылок мужчин у Людмилы Аркадьевны покраснела верхняя часть лица, как будто её начало парализовывать слоями по горизонтали, но тут вмешался Борис Валерьевич, который поднял руку и запротестовал:

103
- Господа! Господа! Хватит! Мы здесь собрались не для каких-то упрёков и выяснения того, кто и как зарабатывает деньги. Святых среди нас, действительно, нет. Ну, и что? Пойдём все вместе сдаваться? Или попросим Сергея Ивановича включить диктофон?
- В самом деле, давайте прекратим этот цирк, - согласился с главой Николай Константинович. – У нас общая проблема, а мы полезли друг к другу в грязное бельё. Решили платить, значит, распределяем суммы и расходимся…Ну и, думаю, Людмила Аркадьевна частично права. Руководство, у которого возможностей побольше, должно взять на себя чуть более крупную долю выплат.
- Хорошо, - согласилось «руководство». – Хорошо. Но тогда вы, Николай Константинович, откажитесь от своего странного способа обирать предпринимателей. Не забывайте: они платят государству – раз, «крыше» - два, мне…так сказать, помогают решать проблемы города как спонсоры – три. Вы сколько раз уже отсудили суммы за установку в вашей квартире кухонной мебели? Два? Три?..
- Я лично только два. Сейчас тёщино дело находится в производстве.
- Ну, нет сомнений, что вы не обидите истца-родственницу. А потом что, мебель начнёте пять раз менять, преднамеренно срывая договоры с магазинами и с них же через свой суд сдирая компенсации? А не боитесь, что торгаши начнут переносить бизнес в другие города? Жить тогда, в самом деле, на что будем?
- Не переживайте, Борис Валерьевич: в других городах то же самое. Я вот недавно был в области. На совещании по судебной реформе. Обменивались опытом. Все коллеги так делают. И знаете, в основном через тёщ. А у председателя облсуда тёща умудряется бесплатно менять один раз в год всю бытовую технику. Гарантийный срок подходит к концу, она идёт в отдел по защите прав потребителей с претензиями: продали бракованную вещь. И меняет на новую. Её уже весь город боится, а куда денешься?..
- Вы меня не поняли. Я не переживаю. Мне их жалобы, знаете ли… Просто наши с вами дела не должны пересекаться. У меня – работа с предпринимателями, у вас – судопроизводство.
- Да?.. А когда ваш племянник разбил машину офицеру, я парня отмазал бесплатно.
Борис Валерьевич даже побледнел от таких слов, а собеседник, запоздало поняв, что перешёл границы, попытался смягчить ситуацию:
- Сколько я с них беру? Всего долларов по триста-четыреста. И потом. Это не постоянно, а от случая к случаю. Кстати, государство снизило бизнесу налоги: подоходный до 13 %, на прибыль – до 24. Вот мы с вами и заберём себе ту часть, от которой правительство отказалось.
- Заберём, заберём… - мэр взял себя в руки и отвернулся от бессовестного председателя суда. – Значит так. Пороху тратим много, да в основном попусту. Скоро уже и рабочий день закончится. Предлагаю всем платить по

104
пятьсот, включая не приехавших сюда по уважительным причинам Краснова, Вешнева и нашего снайпера Андрея Кирилловича. Остальное мы с Петром Денисовичем берём на себя. Возражений нет?.. Согласитесь, меньше никак нельзя. Я тоже не на олимпиаде в Сочи сижу. Средства для города приходится собирать по крохам… Ну, тогда всё. Желающие по рюмке коньяку с лёгкой закуской, чтоб снять стресс, могут задержаться. Юрий Олегович, насчёт приборов, пожалуйста…
Уже через пять минут эмоции развеялись, тем более, что Людмила Аркадьевна, обидевшая сегодня многих, от угощения отказалась и ушла. Мужчины же, отцы города, оставшись в узком кругу из семи человек, после третьей рюмки заговорили о происшедшем спокойно, почти равнодушно. Расслабившийся мэр заявил, что десять тысяч для них – вообще плёвая сумма, они с города куда больше возьмут. А Хан, в принципе, им даже выгоден, так как теперь от них зависит, и в случае чего своими методами усмирит недовольных, а такие всё время появляются, народ нынче наглый, а ещё поможет им власть сохранить на всяких дурацких выборах-перевыборах.
В общем, расходились из опустевшей уже администрации повеселевшими и уверенными в себе. Виктор Петрович громко шутил, что сейчас вызовет гаишников, и потом все будут выкупать у него водительские права. А в главном кабинете Юрий Олегович, помогая своему едва не хрюкающему от выпитого шефу поймать рукав пиджака, осторожно заметил:
- Вы, Борис Валерьевич, могли бы и не платить…
- Хм, конечно! – согласился мэр. – Но если я скажу об этом при такой толпе, сразу донесут Хану. Ненавидят его, убить готовы, но донесут. От доброты душевной. Эт мы с вами одной ниточкой крепко связаны… А платить оброки этому бандюге из своих средств я не собираюсь. Есть десяток способов перенести свои финансовые проблемы на всех этих замов, социалку, образование, медицину… К тому же Ханов за сбор средств даёт мне откат в две тысячи. Так что ему только восемь…

Пирамида

Корреспондент московской газеты приехал в провинциальный городок по письму с пятьюдесятью четырьмя подписями и только сошёл с поезда. Ветер, развлекаясь, гонял по перрону мусор, а давно не беленый вокзал, когда-то гордо увенчанный короной-лозунгом, теперь лишь стыдливо сообщал: « ас рив ует город костро лей!»
«Почему не сдать это безобразие на металлолом? - бодро подумал Максим.- Станкостроители... Нет, теперь они костроли... Жители города, захваченного страшными монстрами. И пятьдесят четыре человека, ещё не

105
инфицированные смертельным инопланетным вирусом, борются с чудовищами, посылал письма на Большую землю».
Он поставил у ног сумку, поправил шарф и меховую кепку и шумно выдохнул:
- Я спасу вас, костроли.
С бумажкой-адресом в руках Максим двинулся к центральной улице. Местные таксисты жадно проводили его глазами, как рыбаки прорвавшую сеть рыбину. Согласно приписке к посланию несчастных горожан инициатор, Светлана Олеговна Семёнова, жила в ближайшей двухэтажке. Прямо по улице их виднелось десятка полтора. Жёлтые, двенадцатиоконные, они стояли друг напротив друга по проспекту Строителей, как театральные ширмы, и демонстрировали идею всеобщей унификации. «Наверное, в каждой квартире каждого дома живут жёлтая мама, жёлтый папа и двое жёлтеньких детишек одинакового роста — мальчик и девочка».От первого дома к чужаку с радостным лаем заядлого охотника бросилась маленькая рыжая собачонка. «И одна жёлтая псинка», — добавил он мстительно.
Не видя поблизости людей, Максим швырнул носком ботинка верхушку сугроба, отгоняя негостеприимную охранницу. «Что-то я сегодня весёлый сверх меры. Как бы не заплакать к вечеру, согласно народной примете. А всё компания в поезде. Не заметил, как пролетело время... Так, квартира восемь».
Подъезд выглядел мрачно, хотя и прибирался. Деревянная лестница почти не сохранила следов краски и вместе с маленьким окошком на площадке между этажами и побеленными стенами очень подходила для съёмок какого- нибудь исторического фильма. Единственная индустриальная деталь - электрические счётчики - усилиями хулиганов-вандалов доживала последние деньки.
Максим подивился, что из-за дверей всех шести квартир подъезда не доносилось ни единого звука, не говоря уж о музыке или шуме телевизора, и вернулся к своей игре. «В городе, страдающем от массовой безработицы, с утра до вечера должны ругаться мужья и жёны и плакать голодные дети. Такое ощущение. . .- он чуть не оступился из-за неожиданно метнувшегося
под ноги кота,- тьфу ты!..Ощущение, будто все спрятались в дальние углы дальних комнат в страхе перед ужасными монстрами, захватившими город». Звонок тоже оказался монстриком, хриплым, неживым звуком распугавшим тишину. Однако на этом фильм ужасов в постановке Максима закончился: буднично прошаркали комнатными тапочками и буднично открыли дверь.
- Светлана Олеговна?
-Да.
-Здравствуйте. Я по вашему письму. Вот моё журналистское удостоверение.
Через четверть часа они шли вдвоём по проспекту Строителей, которые оставили очень много места на проезжую часть, на скверики у домиков, но

106
почему-то не соорудили подходящие для такой роскоши строения: здесь больше подошли бы дома в пятнадцать этажей, и тогда тени одних достигали бы подножия других, а не валялись бы малозаметными пятнами на заброшенных клумбах.
Светлана Олеговна, невысокая женщина лет пятидесяти пяти, с худым лицом, в синем, советском ещё пальто, украшенном песцовым воротником, и в коротких валенках, в коих очень удобно было на скользком тротуаре, семенила немного впереди и жаловалась, не оглядываясь на Максима, таким тоном, словно беседовала сама с собой. И ему, идущему на полшага позади из-за того, что приходилось пропускать встречных пешеходов, казалось, что спутница обращается к кому-то другому, кто способен расслышать её сбивчивый, приглушённый, обрывистый рассказ.
«...Господи, что за напасть на наш городок? И муж у меня от водки помер. Прямо сгорел. Весь ею пропитался. Сын следом пошёл. Говорила- говорила Ирочке: неужто за Витюшей хочешь? Раньше-то они дружили. Раньше. Да другими стали. Позавчера забрала телевизор. Зачем, говорю. Копейки стоит, а мне какое-то отвлечение. Молча забрала. Прежде-то деньги были. Были. Из-за Витюши уволилась. Нина Сергеевна уговаривала. Такое место хорошее. И люди. Пенсию забирает. Не дам — украдёт. Теперь она не человек. Я уже и не стыжу. Пустое. Не моя она уже. Приходит и уходит. Мне-то не привыкать. Всю жизнь нуждались. Детей сама поднимала. Одно название, что муж. Что вспоминать? Тогда, наверное, только счастье и было. Они за меня заступались. Заступались. А когда Витюша бил — нет. Ирочка только лежала и в небо смотрела. В потолок то есть...»
- Скажите, Светлана Олеговна, а мы не можем подъехать … к месту? Пешком, наверное, далековато?
- Подъехать?.. На автобусе что ли?
Женщина даже остановилась и повернула к Максиму лицо. Поочерёдно на нём сменились непонимание, растерянность и виноватая улыбка.
- Всегда хожу так вот..
Она глянула вперёд по улице, меряя глазами расстояние.
- Завод уже близко. За ним поворот. У нас только до завода ездят. Или в
Европу.
И, единолично приняв решение, она снова двинулась по никем не чищенному, утоптанному как попало тротуару. Максим решил, что слово «Европа» ему послышалось, и, не переспрашивая, пошёл следом.
«Живёт в Таборе,- продолжала Светлана Олеговна откуда-то из середины своей памяти.- Летом там и под заборами спят. По-всякому. В сараях находила… и на речке. Нести тяжело. Сидела подле, ждала. Кто богаче - лечат. А - а... на кладбище все рядом. И мой, и директорский...»
«Только туда схожу и всё,- размышлял Максим. -Потом - органы власти, местная газета, общественные организации. Эта бабушка убита горем, у неё на всё, происходящее в городе, субъективный взгляд. Мне этого мало.

107
Неужели за день не успею? Хоть и предложила ночлег, но хотелось бы к утру уже вернуться в Москву. Мрачный городишка. Как здесь живут?.. Костроли... А я ещё их спасать собираюсь. Для начала перекрасили бы свои домики в более приятные тона. Все — жёлтые. И здание завода вон тоже жёлтое. Интересно, у нас ещё где-нибудь есть одноцветные города?
-…А что им делать? — тоже размышляла, но вслух Светлана Олеговна. - Завод пять лет стоит. Никакой работы. Знакомые завидовали, что мои остались. Да лучше бы уехали. Может, и жив был Витюша. . .Хотя сейчас везде одинаково..
- Светлана Олеговна, вы писали... вместе с другими... что неоднократно подавались заявления в милицию и в суд, но безрезультатно. И некто Петраков Сергей Викторович даже устроил драку в Таборе, чтобы привлечь внимание к проблеме.
- Я покажу вам, где он. А писали мы много. Вон, смотрите, тот самый бар. Она кивнула на другую сторону проспекта, и Максим повернул голову. Несмотря на ранний час, из-за широких стеклянных дверей заведения вылетали огрызки блатной песенки, когда кто-нибудь входил или выходил. На высоком крыльце бара курили, сверкали броской, элегантной одеждой, годившейся даже для любого московского ресторана, смеялись и громко приветствовали подъезжавших. Семь-восемь красивых автомобилей стояло на огороженной металлическим заборчиком стоянке, и рядом с ними нелепым иностранцем смотрелся бежево-синий милицейский УАЗик. «Всё точно так, как в письме. Вечером, значит, УАЗиков будет два... А местная золотая молодёжь, которую они охраняют, гуляет-то прямо с утра. Лихо. Надо было всё-таки взять фотоаппарат. Живописная картинка. И надписи очень характерные: «Бар «Милан», «проспект Строителей, 124». Согласно письму несчастных костролей, в этом городе много чего построено интересного...»
- Вы писали, что бар принадлежит тёще начальника милиции. Откуда это известно?
- Как откуда? – Светлана Олеговна снова остановилась, словно не умела удивляться на ходу. - Так из газеты же.
- Местной? - спросил Максим с надеждой.
- Какой же ещё.
- То есть в местной газете прошёл какой-то разоблачительный материал?
Следующий взгляд Светланы Олеговны был таким, что Максим покраснел, как показалось ему, не только лицом, но и шеей. Сразу вспомнился укоризненный материнский взгляд, который в детстве действовал на него лучше любых нравоучений. Бывало, только придёт мама с родительского собрания, и, если что-то не так, с порога уже, как молнией , пронзит его своим особенным строгим взглядом. Всю жизнь она, как и эта малознакомая женщина, жила только заботами о детях и, хотя не потеряла никого - все, как и старший, Максим, были в жизни «устроены», - болела часто и о счастье не

108
говорила.
- Кто ж их здесь разоблачит? Редакторша - жена прокурора. Они ж все
заедино. Все - в Европе. Бар выиграл конкурс «Лучший бизнесмен города».
И денежную премию вручили. Городская администрация. Пять тысяч уе. Так
и написали… А к конкурсу все жэковские дворники вокруг бара мели. Я же
здесь всегда хожу.
- Понятно: конкурс… А что такое «Европа»?
-Вот она.
Светлана Олеговна сказала так буднично, что Максим, с его юношеской ещё фантазией, на какой-то миг решил, что сейчас обернётся и вместо жёлтых домов и грязной улицы вдруг увидит ухоженные городские кварталы с ровными улочками, старинными зданиями и людьми не в чёрном или коричневом, как большинство «костролей», а в разноцветной веселящей глаза одежде.
Реальность превзошла ожидания. Они как раз переходили дорогу на перекрёстке, и слева, на широком, расплющенном холме открылась настоящая Европа: полтора десятка двух-трёхэтажных дворцов со спутниковыми антеннами - связью с каким-то высшим начальством, с крепостными ликами заборов и ёлок за ними и с аккуратно убранными от снега улочками.
- Вот тот, с круглым окном, - прокурорский. Слева - его старшего сына, бензоколонщика. Два отдельных - мэра и директора завода.
- Так завод же пять лет не работает, с ваших слов.
- Люди не работают. Контора работает. Что-то они распродают... И складов там много. Оптовыми базами называются.
« Да, прямо Монмартр,- Максим ещё раз бросил восхищённый взгляд на «Европу» и усилил шаг: Светлана Олеговна уже переходила проспект, очевидно, намереваясь обойти бывший завод костролей с правой стороны.- Ну, слава Богу, почти пришли. Если верить их словам. По крайней мере до сих пор всё точно соответствовало письму. Ещё бы: пятьдесят четыре подписи. Четырнадцать ветеранов труда, кавалер трёх орденов Славы, два кандидата наук и восемь заслуженных работников. Значит, сейчас мне предстанет Новый город... Печальный Новый город. Интересно, музыка из «Милана» даже туда доносится? Эта позолоченная молодёжь и мёртвых достанет..»
- Скользко здесь. Осторожней,- предупредила Светлана Олеговна спутника.
Теперь они шли по узкому извилистому переулку между бетонным заводским забором и чьим-то длинным огородом с невырубленными палками подсолнухов. Дорога была разбитой до невозможности - не только езды, но и пешеходства. Осень здесь, очевидно, закончилась дождями, и выдавленные колеи - в иных местах до полуметра - так и смёрзлись на всю зиму гребнями
глины. В одном месте заботливое местное начальство вывалило целую кучу жёлтой дресвы, но разровнять перед неожиданно нагрянувшими морозами не

109
успело. Зато всю середину кучи окрестное население выбрало на хозяйственные нужды вроде подсыпания дворов.
«Наверное, таким и должен быть путь в ад,» - примиряюще подумал Максим после того, как высказал своему «экскурсоводу» всё, что думает обычно имеющий водительские права мужчина о плохой дороге.
- Даже в газете об этом писали, - только и вздохнула женщина.
«Ага, значит, всё-таки местная пресса борется. Есть честные журналисты, которые не взирают на лица». На этот раз Максим не стал хвалить коллег вслух, но Светлана Олеговна всё равно услышала его. Конечно, ему так показалось, но её пояснение заставило вздрогнуть своей точностью.
- Писали, что дорога приведена в порядок. Мол, теперь нам не стыдно посещать Новый город. «Так называемый», - они написали.
«Ого, да она местную газету прямо наизусть знает. Цитирует и цитирует. Может, и мою статью обо всём этом будут здесь цитировать... все ближайшие годы? Всколыхну жизнь костролей. Например, такой фразой: «К сожалению, наши коллеги из местной газеты дают заведомо ложную информацию о...» Нет, чересчур резко. «… дают не всегда проверенную информацию, например, о ремонте пресловутой дороги, которая, к сожалению…которая, к несчастью...» Нет, не подходит. Всё, хватит шутить, а то ещё улыбнусь сам себе, а она увидит. Осрамлюсь. Да и место не подходящее... Итак, четыреста двадцать человек. Придумали же: Новый город. Вот русский человек: ему хуже, а он только посмеивается. Сними с него последнюю рубаху, а он ещё и потешится сам над собой. Интересно, «европейцев» тоже сюда привозят?.. Да, она же говорила, что все «рядом»...
- Вот и пришли.
Светлана Олеговна стояла на невысоком холмике и оглядывала огромный пустырь, в двух местах перерезанный полузасыпанными снегом оврагами. Дороги здесь были правильными, под девяносто градусов друг к другу, но такими же неухоженными, в рытвинах, с глыбами глины.
- Это наше новое кладбище. Как Табор появился, так вскоре и оно.
- Четыреста двадцать — это всего или только… молодёжи?
- Молодых. Мы и Петракова не считали. Хотя тоже - жертва.
- Значит, четыреста двадцать молодых людей, скончавшихся за последние четыре года от наркотиков?
- Ну да. Мы ж всё описали. Аварии, болезни - это входит. Как с моим Витюшей. Да я вам покажу.
Женщина двинулась дальше по тропам, сугробикам, смёрзшимся лужам, выдавленным колёсами машин и означающим, что со времени недавнего снегопада уже были похороны. Двинулась она так уверенно, что Максим не только заметил это, но и не удержался от мысли: «Что же за жизнь у этого несчастного человека, если возле своего дома едва не падала, а здесь помнит каждую ямку?»
Он шёл следом за провожатой, тщательно выбирая дорогу (новые ботинки!)

110
и бросая взгляды на таблички памятников, что, впрочем, делает большинство из нас на кладбищах. С первой же минуты Максима поразило обилие барельефов, изображающих скорбящую мать: одинаковых, что естественно для провинциального городка, небогатого на скульпторов, но впечатляющих своим количеством. «Господи, прямо какое-то женское кладбище,- растерянно подумал он и поискал взглядом Светлану Олеговну, суеверно испугавшись, что и она, дойдя до могилы сына, согнётся к надгробию и окаменеет.
Чтобы отвлечься от скорбных каменных женщин, Максим начал высчитывать время жизни умерших. Двадцать пять лет, двадцать восемь, девятнадцать, снова двадцать восемь и четырнадцать.
Девочка. Лехойцева Яна. Он остановился посмотреть на портрет. Улыбающееся полное лицо. Явно любительская фотография, но сделанная мастером: он нажал затвор своего аппарата именно в ту секунду, когда Яна словно обнажилась душой и показала всю свою прелесть. В глазах девочки так и читаются вдумчивый ум, задор, добросердечие. Черты лица совершенно правильные. Уголки рта немного приподняты, как у Моны Лизы, но у Яны за этим движением мимики — простодушие, самоирония и радость жизни. Как могла Такая связаться с сатанинским зельем и дойти до смерти? Это жутко несправедливо. Неужели красота может так легко исчезать из мира? Она может зарождаться, расцветать, потом медленно зреть и увядать. Но исчезать быстро, неожиданно, в нарушение всяких жизненных законов! Так не должно быть. Значит, они нарушились, эти законы. Значит, кто-то составил заговор против мира и красоты, кто-то наглый, с ледяной душой попирает божественное, светлое. Но тогда наша жизнь попросту не имеет никакого смысла. На кладбище не место юным. Нельзя хоронить улыбку, как сделали с этой Яной.
Максим очнулся и увидел, что Светлана Олеговна ушла далеко. Однако он не поторопился следом, словно каждый из покойников через портрет приковывал к себе взглядом и заставлял в своём жутком, холодном, могильном одиночестве утешительно подумать хотя бы дежурное: «Надо же, какой молодой. Прожил, сколько мне сейчас..»
Двадцатилетние, тридцатилетние, этому девятнадцать... Тем двоим за тридцать... А вот двое в одной оградке: Санеев Максим Викторович, Санеева Оксана Сергеевна. Муж и жена?.. Ему было двадцать семь, её последние именины - двадцать четвёртые. Похоже, что супруги. Может, и дети остались... Умерли два года назад. Всё понятно: с краю те, кто недавно, в глубине - первые жертвы Табора. Ужасает мысль, что всех этих юных скосила костлявая Смерть, и остались от людей только таблички и фотографии. Всё исчезло, и когда-то большая и широкая жизнь с детством,
юностью, молодостью, у кого-то - со свадьбой, детьми, семейными заботами, праздниками, с вечерними поцелуями на лавочке, сдачей экзаменов, первой зарплатой - вся она превратилась в эту маленькую чёрточку между двумя

111
датами - рождения и смерти. Всё исчезло, растаяло, выветрилось студёными кладбищенскими вихрями.
Максим намеренно не поспешал за своей провожатой, считая, что интересоваться могилами в его положении человека, ведущего журналистское расследование о наркоторговле, вполне уместно. И ещё ему не хотелось становиться свидетелем встречи матери и сына. Потому к могиле «Витюши», куда вела его Светлана Олеговна, он подошёл минут на пять позже неё и как раз вовремя: в оградке был наведён уже кое-какой порядок, а глаза женщины краснели без слёз: отплакала.
- Ну, как вам здесь? - она зачем-то попыталась улыбнуться.
- Жуть. Столько молодёжи...
- Не только. Вон посмотрите,- она махнула рукавицей за спину Максима, и тот, оглянувшись, с удивлением заметил такую же пожилую, просто одетую женщину, которая вторым памятником стояла у одной из могил, где он только что прошёл. «Надо же, какой я ненаблюдательный».
- И дальше ещё… Я здесь никогда одна не бываю...
Максим не нашёлся, что ответить, зато теперь только обратил внимание:
лес за кладбищем вовсе и не лес, а другое кладбище, старое. Памятники там - в духе прежних времён - выделялись красными пятиконечными звёздочками. «Значит, действительно, это появилось в последние годы, раз деревца ещё не успели вырасти...»
Он окинул взглядом «Новый город»: сотни могил, оградок, в трёх-четырёх местах невысокие ёлочки и берёзки, справа полутораметровая стела, остальные монументы - стандартные: прямоугольные плиты или скорбящие матери. Поле, на котором можно было бы что-то выращивать, взяло в себя, как после побоища с сильным врагом, всю молодёжь города, передовой полк.
- А там кто-то из богатых?- Максим кивнул на стелу.
- Кирилл Богданов. Сын директора хлебозавода. Девятнадцать лет. Под поезд бросился. Родители и не знали, что он наркоманит. Потом уж друзья рассказали.
-А почему под поезд?
- С ума сошёл. Что-то показалось. Сидели у вокзала в машине. Пошёл и бросился.
Максим вспомнил некрасивое здание вокзала с лозунгом на тарабарском языке и представил себе летний вечер, молодых людей, гуляющих парочками и компаниями, и спортивного вида иномарку, распространяющую по привокзальной площади весёлую музыку. Из машины выбирается высокий, броско одетый парень и, шатаясь, исчезает в темноте. Только по бледному лицу, которое отражает свет станционных огней, видно, куда он бредёт. Всё ближе железнодорожные пути, всё ближе грузовой состав с тяжёлыми
грязными цистернами. Парень выходит на перрон. Какое-то воспоминание о маме, отце, младшем братике или сестрёнке останавливает его на секунду, но чёрные монстры, спрыгнувшие с крыши вокзала, где они от злости выгрызли

112
половину железных букв бывшего приветствия, подталкивают парня, кривляются и хихикают. Гудит неизбежностью локомотив, стонут от приближения тяжёлого состава рельсы, а монстры упёрлись в спину своей жертвы, в глазах которой ужас и обречённость, и - швыряют тело под жернова стальных колёс.
Максим потряс головой. «Надо выбираться отсюда. Время к полудню, а здесь, на кладбище, будто и солнце не светит». Он взглянул на простенький памятник в честь Витюши, на табличку. Двадцать шесть. Ещё ничего в жизни и не видел.
Жёсткий кладбищенский ветер, налетев, как нечистый дух, заставил Максима поёжиться и подумать о том, что, если долго стоять, сотрётся грань между тёплым миром живых и холодным царством смерти. И ещё он так противно воет. Воет и даже на этом, сравнительно открытом месте, находит мелкие препятствия, ударяя по которым, рождает мёртвые звуки. Скрежещут жестяные цветочки на венках, треплются чёрные ленточки с последними замёрзшими словами. Ветер не оставит их ни ночью, ни завтра, ни через день. Как не отступит никогда от мертвецов леденящий холод кладбищенской земли. И лежишь ты, Витюша, в каком-нибудь простеньком пиджачке с окаменевшим телом, которое Светлана Олеговна когда-то лелеяла, купала, целовала, укутывала в шубку. Лежишь, обречённый на холод зимой, на сырость летом... Это Витюша, а вот девушек по какому-то непонятному русскому обычаю хоронят в свадебных платьях. Вот и эту, Юлю, тоже, наверное... Сколько здесь невест, которым не стать жёнами и матерями? Десятки? Сотни? Кто четыреста двадцать раз убил человеческое счастье? Кто?..
- Светлана Олеговна, для того чтобы собрать материал, мне нужно встретиться с некоторыми официальными лицами, ну, и, конечно же, посмотреть, что собой представляет этот ваш пресловутый Табор. Покажете?
- Покажем,- кивнула она в сторону въездной дороги.
Одновременно Максим услышал голоса. Сразу догадался: группа из пяти- шести человек, спускающихся к кладбищу, тоже подписанты. Очевидно, Семёнова успела сообщить знакомым о приезде московского корреспондента.
Максим испугался, что сейчас ему придётся выслушивать у могил истории смерти их сыновей-дочерей, и предложил пойти навстречу Теперь первым двинулся он, помимо прочего подгоняемый быстро складывающимся в голове планом действий.
«Интересно, какая служба предоставит наиболее точную информацию о причинах смертей? Здравоохранение? Морг?» -он задумался на минуту, и
вдруг - сердце захолонуло: из-под земли выскочил человек со страшным бородатым лицом, пьяными, дурными глазами, весь в глине.
- Паря, обойди яму! Не для тебя сделана! Пока!..- существо засмеялось-

113
захрюкало, обнажив гнилые зубы и, наклонившись, принялось вытягивать лестницу.
- Чей умер, Терентьич?- спросила подоспевшая спутница Максима, и он вздохнул облегчённо: перед ним был могильщик.
- Привет, старуха! Ты б когда пузырь принесла: я «металлистов» отсюда гоняю! Без меня давно бы и оградки поснимали, черти!..
- Гоняй, гоняй, Терентьич. А мы тебе поставим. С пенсии куплю.
Мужик вытащил лестницу и теперь стоял, любуясь на свою работу. Максим не удержался, заглянул. Яма была аккуратная и неглубокая. Судя по размерам, её будущий хозяин (или хозяйка?) был среднего роста. Теперь его ожидали только ровно срезанные лопатой стены, опилки на дне и белый иней, выдавленный из земли чистым холодом.
- Зимой хорошо: воды не бывает!- могильщик снова посмотрел на Максима своим неприятным и непонятным взглядом. - А нам плохо: летом копать легче! Умирали бы все наркоши летом! Благодать!..
- А на что бы ты зимой жил?
- Верно, старуха! Наркоши - мой хлеб! Лизка с Табора говорила: плати
процент, живёшь от нас! «Пошла ты, говорю, шушера, хорони сама! - и
страшный человек взял лестницу под мышку и, втянув от ветра голову в
телогрейку, зашагал прочь.
Максим понял, что замешкался, и собрался было идти, но люди, приславшие письмо, находились уже метрах в двадцати, а Светлана Олеговна, до этого поспешно следовавшая за ним, теперь угрюмо смотрела в свежую яму и даже не посчитала нужным ответить весёлому могильщику. Подошли четыре женщины, три из которых выглядели намного младше провожатой Максима, и маленький мужчина неопределённого, скорее всего уже пенсионного, возраста. Они молча приблизились, молча встали у кучи земли, которая сегодня должна была укрыть очередную жертву героина. То ля стеснялись, то ли не могли заговорить, чувствуя близость детей. Максим, чьи нервы ещё не успокоились после встречи с подземным человеком, вдруг с удивлением подумал: «А ведь они сироты. Сироты. Только всё наоборот:
родители, похоронившие детей... Какое пронзительное письмо эти люди прислали нам. Вся редакция — народ видалый — была потрясена. И сейчас все их надежды — на меня. А что толку с моей статьи? Даже если мы всей редакцией выйдем на площадь и начнём громко выкрикивать, ничто в жизни костролей не изменится. Город захватили монстры, они живут чужими смертями, они посещают Милан, едят там человеческое мясо, пьют кровь и, разбросав обглоданные кости, пляшут на них под барабаны. Они сотрут в порошок любого, кто встанет на пути. Как убили Петракова.
- Здравствуйте, меня зовут Максим.
- Да мы всё знаем,- охотно перебила женщина, стоявшая ближе.- Светлана уже известила нас.

114
- Да, да, что это я?.. - встрепенулась Семёнова. - Максим П.., корреспондент газеты. Видите, как быстро откликнулись на наше письмо. Спасибо вам. Вот посмотрел на наших деток. Теперь хочет увидеть Табор. Пойдёмте, пойдёмте, чего здесь стоять?
С кладбища уходили по другой дороге: так было ближе. Женщины наперебой рассказывали, как цыганский квартал, Табор, по-местному, торгует героином, как подпала под его власть почти вся молодёжь города, а милиция в открытую прикрывает торговцев смертью, и ни власть, ни прокуратура, ни суд не пресекают это: очевидно, и сами материально заинтересованы. Ибо растёт Табор, растёт другой квартал — Европа. И это в городе, где нет ни производства, ни сколько-нибудь сносного бизнеса. Люди, терявшие детей, не раз устраивали митинги возле администрации, требовали принять меры. Безрезультатно. Власть не отреагировала никак. Однажды, после тройных похорон в один день, все, кто провожал умерших, двинулись в Табор, и милиция с автоматами и дубинками стояла заслоном на всех улицах. Наркоторговцы сначала было попрятались, испугавшись погрома, но потом, увидев охрану, повыползали и начали кричать из-за спин, что им ничего не будет, все на их стороне, что они кормят городское начальство, те
— областное, а те — московское. Так и кричали: «Москва за нас». Максим, сославшись на строчки письма, спросил, что за механизм втягивания новых молодых людей придумали наркоторговцы, почему употребление героина стало тотальным бедствием города? Ему подробно объяснили. Одна из женщин, служащая администрации, сказала цифры безработицы среди молодёжи. Она даже принесла с собой официальную выписку из статотчёта. Оказалось, что лишь треть горожан до тридцати пяти лет имеет постоянную работу. Но главная причина заключалась в изуверски талантливой экономической политике наркоквартала. Там создали целую систему так называемых «премий», суммы которых были известны всему городу. За «посаженного на иглу» новенького - «свежака» - расплачивались дозами или деньгами. В городе появились молодёжные банды, зарабатывающие на этом. По вечерам родители перестали отпускать детей даже во дворы домов. Никаких дискотек в городе, за исключением «Милана» для золотой молодёжи, не проводится уже года два. Комендантский час установился сам собой. Осенью бывали случаи, когда «на иглу» насильно садили уже и взрослых. Наркотиками торгуют везде: в школах, больнице, училище, общежитиях, подъездах, на улицах, возле магазинов, на бензоколонках. Местные газеты публикуют броские, слабо завуалированные объявления о наркопритонах. Одна директриса школы пыталась бороться. Сожгли квартиру, уехала из города. В прошлом году зарезали молодого милиционера, отслужившего в Чечне. Арестовали за это (а потом отпустили) двух воришек, но поговаривали, что истинной причиной убийства была
непродажность и смелость парня. Слух стал настолько устойчивым, что

115
провожать его в Новый город вышли сотни людей. Водители устроили сигналами сплошной по ходу похоронной процессии гул, а матери, похоронившие детей-наркоманов, несмотря на возражения родных милиционера, шли с плакатами «Прощай, последний солдат!»
- «Свежакам» добровольным,- продолжали женщины свой рассказ о маркетинговой политике Табора,- две первые дозы дают бесплатно. На этом поймались многие в самом начале массовой торговли наркотиками. Тогда среди молодёжи шприц стал чем-то вроде престижа, моды, и существовавшие ещё танцульки и вечеринки собрали первый и самый богатый урожай жертв. Из тех, кто начинал четыре года назад, в живых уже никого нет, они похоронены на границе старого и нового кладбищ. Каждые полгода цыгане умудряются изобрести какое-то рекламное новшество. Система «премий» в самом своём начале просто всколыхнула город: брат втягивал сестру (как Витюша Светланы Олеговны), друг - друга и даже родители - детей. Душу продавали и наркоманы, не владеющие собой, и внешне нормальные люди - за несколько сотен рублей. Преступления в городе давно уже приняли процентов на девяносто наркоманский уклон: воровство или грабёж ради обогащения стали редкостью. Некто Васильцов отобрал у матери пенсию, а когда она встала в дверях, мол, не пущу, ударил по голове кухонным топориком. Женщина умирала сутки и, приходя в себя, просила отправить сына на лечение.
Они рассказывали и рассказывали, то по одиночке, то перебивая друг друга. Старались сообщить больше фактов, но часто проскакивало невольное «мой Коля», «моя Леночка», и Максим всё острее понимал: проблема больше его воли и способностей, он утонет в этом океане горя и отчаяния.
Табор показался, когда его «экскурсоводы» ещё не выговорились и продолжали вспоминать хитроумные рекламные ходы наркоторговцев. Это был квартал из десятка больших кирпичных домов в нижней части города, между его центром и кладбищем. Дома не отличались особым изяществом: все красного кирпича, с одинаковыми заборчиками из штакетника, во всех дворах - кирпичные гаражи. Несколько домов были двухэтажными.
- Вот, весь город построил им эти дворцы,- сказала одна из женщин.
- Сейчас зима. А летом здесь да там, на речке, и колются, и спят вповалку. Хотя таборщики стараются, чтоб у себя - только продавать. Требуют уходить.
Они медленно, озираясь, пошли по улице, словно разведчики на вражеской территории. Очевидно, квартал постоянно осознавал опасность своего бизнеса: только лёгкая позёмка, заклубившись у ног Максима, пробежала по улице мимо двух-трёх домов, как из одного двора вышла группа детей, из другого выглянул взрослый человек и без всякого стеснения принялся в упор рассматривать чужаков. Когда группа с Максимом впереди и с арьергардом
в виде молчаливого мужичка поравнялась с дозорным, тот крикнул:
- Эй, что надо здесь? Сейчас милицию вызываем.

116
- Лучше сухари суши, Степан,- также громко и вызывающе ответила женщина, которая первой заговорила с Максимом на кладбище.- Вот смотрите, здесь в каждом доме торгуют героином. Да вон...- она махнула рукавом, и действительно, метрах в ста, в переулке, двое молодых людей быстро вышли из двора и, подняв воротники и согнувшись от ветра, зашагали в сторону города.
-Что - сухари?! - заинтересовался цыган. - Кто такой?
- Московский корреспондент! - с удовольствием объяснили ему. - Сейчас о вас в газете напишут! Будет тогда и вам, убийцам, и вашим покровителям!
Степан, явно озадаченный, поковырял пальцем в зубе. Однако это не помогло, и он быстро пошёл в дом.
- Ну, всё, сейчас будет тревога.
- Вот и хорошо,- бодро ответил Максим, который чувствовал себя уже не так подавленно, как на кладбище. - Послушаем противную сторону.
- Эти не разговаривают. Эти нападают, - сказала Светлана Олеговна.- Может, вас побоятся.
Они прошли почти до конца квартала, когда сарафанная или электронная почта сделала своё дело. На улицу вышли несколько женщин, за ними потянулась малышня. Местные быстро приближались, явно подзадоривая себя громким разговором.
- Чего им надо?!
- Писать будут на нас!
- Зачем писать?! Что?! Не как люди живём?!
Довольные назревавшим концертом дети просто бегали друг за другом и дразнились.
Максим обратил внимание, что в толпе маячит и один представитель сильного пола, но явно не из Табора — низкорослый парень лет двадцати пяти-тридцати, с изрытым ямками лицом, словно оспенным.
- Спокойно, разберёмся,- вставлял он иногда фразу в речитатив цыганок.
- Здравствуйте,- первым начал разговор Максим.-Я корреспондент газеты… -он показал удостоверение. - Большая группа горожан обратилась к нам в редакцию с информацией о том, что в этом квартале массово торгуют наркотическими средствами.
-Пошёл ты на ..., сволочь! Зачем пришёл?! Что тебе надо, урод?! Уходи прочь!
Максим опешил, а на него несколькими голосами обрушились четырёхэтажные проклятья. И не только это. Детвора вдруг схватилась за снег и принялась швырять его, окружив гостей со всех сторон, а одна из местных жительниц повернулась спиной, задрала подол дублёнки и принялась махать им, словно надеялась организовать снежную бурю. Поднялся невообразимый гам. Впрочем, атака, за исключением рыхлых и неопасных снежков, была скорее психической, нежели боевой: вплотную никто не сходился. Женщины, спутницы Максима, отреагировали по-

117
разному: одна стояла молча и с сожалением смотрела на бесившихся, Светлана Олеговна качала головой, и на глазах у неё заблистали слёзы, остальные активно вступили в перебранку, стараясь, впрочем, удерживаться в рамках нормативной лексики. Мужичок же вдруг вышел вперёд и, смело вклинившись во вражеский лагерь, взял за шиворот парня-наркомана и потащил к своим.
- Пусти, дядь Коль! Отстань! - орал тот.
- Гадёныш, мать бы пожалел! Она ж в больнице другую неделю!
- Она мне не мать! Мне вон Зойка - мать! Она мне дозу в долг дала, а мать денег не даёт! Что, помирать, да?! Ну, её ... такую мать! Я - здесь живу!
- В рабстве, да?! — мужичок отвесил племяннику затрещину и толкнул в сугроб.- Сдохнешь, как собака... дурачок.
Продолжалось всё это не более пяти минут, но грязная ругань, к тому же из уст женщин, остервенелый снежный приступ маленьких бесенят, не стеснявшихся материться при матерях, дама с толстым задом в качестве главного аргумента в споре подействовали на Максима так, что, когда впереди, из-за угла, появился милицейский УАЗик, он вздохнул облегчённо, хотя сразу понял: цыгане позвонили «крыше», и ребята приехали по его душу.
Легче и впрямь не стало. Четыре парня в форме окружили их группу, оттеснили к своей машине, прикрикнули на местных, и только тогда старший, коренастый сержант с короткими усиками, обратился к одной из женщин:
- Опять задерживаем вас здесь при совершении хулиганских действий? Придётся составить протокол. А дальше пусть решают. Вплоть до возбуждения уголовного дела.
- Бери нас в свидетели, Коля! - крикнула одна из цыганок. - Всё подпишем: пьяные, нас избивали, одежду порвали! Давай, Коля, давай! Премия будет! Работайте!
Сержант поморщился, но ничего не ответил.
Тихо подъехала тёмно-синяя иномарка, но кто в ней сидел, разглядеть из-за тонированных стёкол - а она встала боком к «хулиганкам» - не представлялось возможным. Местные притихли, но не уходили и о чём-то спорили между собой. Их детвора моментально растворилась, будто зарылась в сугробы.
Сержант сразу весь подобрался, строго осмотрел задержанных и, наконец, обратился к Максиму:
- Покажите ваше журналистское удостоверение.
Он даже снял перчатку, чтобы отнести книжечку к иномарке. Там её долго рассматривали, а милиционер стоял возле открытого окошка, откуда выходил пар, и, полусогнутый, с готовностью смотрел внутрь, ожидая указаний. Обвиняемые вели себя, на удивление, спокойно. Видать, это была не первая их стычка в Таборе. «Сколько раз приходили они сюда за своими детьми? –

118
подумал Максим. - Подбирали где-нибудь у забора, сидели рядом, рыдали, глядя, как умирает кровиночка, потом тщетно пытались убедить всё бросить, вернуться к нормальной жизни, к людям. И так из года в год. А потом везли любимое дитя в Новый город и продолжали ходить к нему, уже не уговаривая...»
-Кому ты служишь? У тебя ж нормальная мать, порядочный отец, - услышал Максим голос Светланы Олеговны. — Как ты можешь так поступать с нами? Или тебе тоже Зойка - мать? Они у нас детей забрали. А вы нас же под арест?
- А я что? — смутился один из милиционеров и покосился на товарищей. - Я в этой пирамиде самый нижний кирпичик, на меня все сверху давят... Вот с верхних и спрашивайте.
Наконец, вернулся сержант, а иномарка начала разворачиваться, чтобы уехать. Он медленно подошёл к корреспонденту, встал вплотную и зачем-то повторно прочитал его удостоверение.
- Российский журналист. Да?.. Наш тебе большой и толстый совет…- он усмехнулся. - Поезжай-ка ты в свою Россию. А здесь наше царство... Через час пробьём твой адрес и всех близких-родных. Так что ходи по Москве и вздрагивай. И лучше не пиши про нас.. Забудь. Всё! Тёток в отделение! - скомандовал он громко.

Псовая охота

Доехав на дачном автобусе до восьмого километра, она вышла, осмотрелась и неторопливо, опираясь на палочку, двинулась по одной из улиц красивого посёлка, где все строения сильно походили на средневековые европейские замки. Высокие заборы, крепкие, неприступные для врагов ворота, невидимые, но злобно лающие собаки за крепостными стенами вилл, башенки, украшающие двух-, трёхэтажные дворцы, верно, с часовыми, у которых на плече острая алебарда или толстый мушкет…
Она шла прямо, точно зная направление, и минут через двадцать оказалась на берегу озера. Оставив причал с катерами по левую руку, устало и упорно проковыляла последние полкилометра по боковой улице и остановилась отдышаться возле широко распахнутых ворот.
У сторожевого домика стояли три охранника – двое средних лет, один помоложе, все в красивой тёмной форме с блестящими пуговицами и средствами обезвреживания на широких ремнях. Они сразу обратили внимание на странную визитёршу, но постоянно въезжавшие в ворота автомобили минут пять мешали страже разобраться с чужачкой.
Охранники делали стойку почтения каждой машине и вежливо улыбались ей всеми частями формы, особенно пуговицами. Гости притормаживали в

119
узком месте, давая возможность сверить номера, а один из них остановился ненадолго, пока охранники созванивались с кем-то и получали указания.
- Надо же, и месяца не проездил на своём новом «Майбахе» и опять поменял тачку!.. – услышала старушка, которая теперь стояла у самой границы виллы и прочей земли и терпеливо ждала, когда можно будет обратиться.
- Бабка! Тебе чего?! – сказали ей уже другим тоном – отрывистым и раздражённым.
- Тоже на именины прибыла! Спроси у неё пригласительный билет!
- Ага! А «Мерседес» оставила за углом!
Троица охранников захохотала. Улыбнулась и просительница.
- Здравствуйте, сынки! Мне бы с Николаем Николаевичем поговорить. Только одну минуточку…
- Так что ты сюда припёрлась, дура?! Есть приёмные дни, вот и приходи в эту…как её…администрацию города! Там с хозяином…мэром и поговоришь!
- Я ходила. Два месяца ходила. А его всё нет и нет. Не успею я, сынки. Мне срочно нужно.
- А что за спешка?! Подыхать собралась?!
Над нею снова посмеялись, но старушка оказалась необидчивой. Она солидарно улыбнулась, но это не было заискиванием. Она улыбнулась спокойно, тепло, словно радовалась, что кому-то весело.
- Поживу ещё… Дом у меня сносят. А на том месте хотят построить что-то… Торговый дом. Вот. Так мне взамен двухкомнатной квартиры дали комнатку в общежитии. А оно старое, и живут там сплошь вьетнамцы. И моя комната у них… Вот спрошу Николая Николаевича, как мне быть. Я уже в пяти кабинетах была: все отсылают… Другим жильцам квартиры дали, хотя и в стареньких домах, а мне это общежитие.
- Правильно сделали! – отмахнулся один из старших охранников, увидев машину очередного гостя. – К детям переезжай! Ещё отдельную квартиру хочет!
- К детям? – удивилась старушка. – Так это ж на кладбище… Никого у меня больше нет. Сначала муж Чернобыль ликвидировал и помер. Дочка военнослужащей была, связисткой. Хотела подзаработать на собственное жильё, в Чечню поехала. Так вроде как свои убили. Неуступчивая была… Вот. А два года с половиной тому назад младший мой ушёл из жизни. На Новый год это случилось. Выпил в гостях плохой водки и умер. Все потравились: пять человек. А умерли Толя, его друг и другова жена. Остальных ещё спасли. Так что не к кому мне переезжать, ребята, одна я. Теперь хоть в подвалы иди живи…
Так рассуждала она некоторое время, но никто больше не заговаривал со старушкой и даже не смотрел в её сторону: гости въезжали, охранники встречали их, умная овчарка у пункта пропуска, сидевшая на белой, блестевшей от солнца цепи, вежливо провожала взглядом чужие автомобили

120
и всем своим крепким, упитанным телом показывала: граница надёжно охраняется. Из-за высокой ограды доносились голоса и звуки музыки.

***

-… А это что?
- Завод.
- У Николая Николаевича на даче целый завод?
- Три. Здесь на территории у него три заводика. Так надёжнее: охрана, сигнализация… На этом штампуют диски с фильмами. Кстати, неплохое качество, мои иногда покупают. А на двух других – оба там, за домом, в самом углу участка, - производят водку и лекарства. А вот этого употреблять настоятельно не советую. Приличные люди в нашем городе привозят себе лекарства из заграницы. Глава и сам как-то предупредил на совещании: «Все лекарства в городе – мои, поэтому ничего не берите». Я раньше покупал в соседней области, но потом в здравотделе сказали, что там тоже липа. Во всей России липа. Так что теперь – только ОТТУДА. По крайней мере оно действует…
Некоторое время собеседники шли молча, наслаждаясь хвойным воздухом и красотой аллей, с ювелирной точностью обсаженных где ёлочками, где соснами, где одного сорта лиственными деревьями. Даже небо сегодня, словно подчиняясь какому-нибудь постановлению, выглядело ярко-сине, насыщенно, а для разнообразия разместило повыше горизонта пять круглых облаков.
Музыка стала тише: мужчины зашли в дальнюю часть парка. Один из них, заложив руки за спину, улыбался, выражая удовольствие. Другой – помладше – всё время вырывался вперёд, а приостанавливаясь, задевал плечом колючие ветки.
-… Так о чём мы говорили? – спросил старший.
- Вы, Виктор Викторович, объясняли мне правила, по которым живут в этом городе.
- По которым и ты, дорогой мой, будешь жить. Вновь назначенному прокурору важнее, чем кому бы то ни было знать эти правила, потому что ты – закон. Например, простой человек может жаловаться только на простого. На сантехника можно, на начальника управляющей компании нельзя, на продавца можно, на владельца магазина нельзя. Тогда будут порядок, законность и стабильность. А иначе можно таких дров наломать… Вот как этот наш знаменитый Иваньков, который попытался подменить собою все городские органы власти.
- Да-да, Виктор Викторович, расскажите, пожалуйста, что тут была за история…с печальным концом.
- Не печальная, а поучительная!.. Этот Иваньков свою странную, вызывающую деятельность начал уже давно, лет десять назад. То на Новый

121
год накупит конфет и фруктов для детского дома, то какому-нибудь садику подарит телевизор. У власти недостаточно бюджетных средств на такую ерунду, а он как бы назло. Но раньше он это вытворял один раз в год, не чаще. Видать, денег не хватало на большее. А в последнее время, и как раз когда Николай Николаевич стал главой города, Иваньков будто с цепи сорвался. Школам компьютеры дарит, часовню строит, памятник Великой Отечественной реставрирует…
- А на что? Он ведь не был бизнесменом?
- В том-то и дело. Это для всех загадка. Вообще-то, он ветеран и инвалид. Был ветераном и инвалидом… Да, вспомнил. Почти что в центре города, около седьмой школы, у нас располагался пустырь, который давно уже превратили в свалку. Так Иваньков с сыновьями расчистил его, и кто-то из его детей сделал там автостоянку. Возможно, оттуда и средства. В результате человек настолько обнаглел, что без всяких на то разрешений и согласований попытался заасфальтировать отрезок дороги возле своего дома. Что-то около пятидесяти метров.
- И все работы – за свой счёт?
- Да. Он даже сослался на то, что эта дорога тридцать лет не ремонтировалась. Контролёр нашёлся…
- Отчего же он умер?
- Отчего… Старый был. К тому же воевал. Наверняка, был ранен. А Николай Николаевич просто поставил его на место. А как же иначе? Если ты ветеран – езди в санатории – власть даёт тебе такую льготу, - обучай молодёжь патриотизму, а не занимайся дорожно-строительными работами. И без тебя справятся… Когда он всё это затеял с дорогой, в нашей местной газете написали, что Иваньков задумал после самовольного ремонта сделать эту дорогу платной… Тот даже в суд обратился: обвинил газету в клевете, но умер, и никакого суда не было.
- Не выдержал, значит…
- А что ему выдерживать? На фашистов надо было свои силы тратить, а не Николая Николаевича позорить. А то начались разговоры: глава бездействует, а старики-инвалиды дороги ремонтируют. Куда это годится?.. Кстати, похоже на то, что ещё один такой вот иваньков появился. Только меньшего масштаба…
- Что, тоже асфальтирует?
- Нет, к счастью. Тут что-то другое. Вот сейчас и узнаем подробности. Добрый день, Пётр Петрович. Как здоровьице?
Собеседники, обойдя одну из частей парка, приблизились к дому хозяина и встретились с семейной парой, которая также прогуливалась перед обедом, лениво перебрасываясь фразами и глубоко вдыхая целебный загородный воздух. Обоим было около сорока пяти, оба были среднего роста, средней комплекции, только он брился, а она носила на шее лёгкий летний шарфик, у которого получалось скрывать полтора подбородка из трёх.

122
- Здравствуйте. Ничего, ничего.
Все взаимно поприветствовали друг друга, и Виктор Викторович, узнав, что мэр-именинник ещё не приехал, а гости продолжают прибывать, спросил:
- Скажите-ка, Пётр Петрович, что там такое произошло с нашим Хорьковым-младшим? А то я, знаете ли, слышал звон, да не знаю, где он.
- С Колей Хорьковым? – уточнил Пётр Петрович. – Ничего особенного. Вчера явился к нам в отделение гражданин Гаврилов, пенсионер, с заявлением: молодой человек по фамилии Хорьков сначала едва не сбил его на пешеходном переходе, а потом вылез ил машины и нанёс телесные повреждения.
- Откуда же этот Гаврилов узнал фамилию молодого человека? Таких машин, как у сына главы, в городе ещё три.
- А тот и не скрывал. По крайней мере, так написано в заявлении Гаврилова. Пенсионер сказал молодому человеку, что его найдёт милиция, а он ответил: «Чё меня шукать? Я Колян Хорьков, меня тут каждая собака знает».
- Да?.. Так прямо и сказал? И как же вы отреагировали?
- Вот и я уже полдня упрекаю мужа, что никак не отреагировали, - вмешалась супруга Петра Петровича. – Молчи, Петя! То, что вы порвали заявление и выгнали этого жалобщика из милиции – это не реакция. У Николая Николаевича сегодня день рождения, а ты ему такой подарок приготовил.
- Да откуда он узнает? Прогнали и прогнали.
- Узнает. Не такой у нас большой город. По телевизору, конечно, не сообщат, но… Кстати, Виктор Викторович, вы видели, какое мы с женщинами поздравление отхрохали главе по местному телевидению? Нет?.. А Петя всё испортил.
- Я, к твоему сведению, ещё с утра послал участкового, чтобы приструнил этого Гаврилова.
- Послал участкового… А если он не найдёт твоего Гаврилова? Если тот уже скрывается?
- Ерунду говоришь, - досадливо отмахнулся Пётр Петрович. – От нашей милиции честный человек никогда не скроется.
Пары разошлись, продолжив прогулку, а Виктор Викторович спешно достал мобильный телефон.
- Евгения Евгеньевна? – обратился он после недолгого ожидания. – Вы где сейчас?.. Придётся сходить на работу. Отыщете по компьютеру некоего Гаврилова. Знаю только, что он пенсионер. И дадите дежурной бригаде команду отключить в его доме воду… Завтра скажу: надолго или нет… Не думаю, что у нас в городе двадцать пенсионеров с такой фамилией… Да, отключайте всем, если несколько. Всё, до свидания!
- Вот так, - сказал он своему собеседнику, пряча телефон в карман. – А то сначала они на наших детей жалуются, а потом улицы асфальтируют.
- Ну, прям уж улицы. Рядовой случай…

123
- Эти рядовые случаи могут привести к очень нерядовым последствиям. Прежнего главу города наши депутаты пытались отстранить от должности. Представляете?.. Если б им это удалось, некоторые газеты могли растрезвонить по всей стране, и началась бы цепная реакция: здесь отстранили, там отстранили. Разве можно такое допустить? Это же разрушение государства. Когда Николай Николаевич занял пост, он первым делом внёс изменения в устав города: если главе выражает недоверие один депутат, срок полномочий главы автоматически продляется на один год. Если группа депутатов, то глава остаётся на второй срок. И, наконец, если рядовой гражданин или несколько граждан… О чём это вы так громко рассказываете, Валентин Валентинович? Опять на какое-нибудь сафари летали?
Руководители прокуратуры и коммунальной службы вышли на большую лужайку, обрамлявшую дом с трёх сторон, и оказались рядом с беседкой, в которой расположилась целая мужская компания. Большинство держало в руках стаканы с минеральной водой или пивом, но в ту минуту, когда Виктор Викторович со спутником поравнялись с беседкой, никто в ней не охлаждал себя напитками. Наоборот, все дружно хохотали.
- Какое там сафари, Викторыч! Я уже полгода никуда не ездил! Только к дочке в Москву! И по городу не буду ездить, пока Сергеич не выделит мне машину ДПС для сопровождения! Машину куплю сам! Зарплату гаишникам сам назначу!
- А что?! У нас в городе тоже сафари случаются! Слышали про младшего Хорькова и пенсионера Гаврилова? - Виктор Викторович перешёл на шутливый тон, чтобы поддержать весёлый разговор приятелей.
- Гаврилов?!. Это тот самый, чьи фотографии я с утра раздал по своим магазинам, чтоб не обслуживали?!
Ему кивнули.
- Ну-у, этот ещё легко отделался! В соседнем городе председатель суда недавно сбил двух человек! Так вот те попали. Когда их подлечат, первый будет оплачивать стоимость лобового стекла и, возможно, пойдёт по статье «покушение на жизнь государственного деятеля»! А второй – после того, как заплатит за фары – будет привлечён за попытку скрыться с места преступления: когда судья въехал в остановку, тот отлетел в сторону, в кусты, и, наверное, уполз бы, если б не перелом позвоночника!
- Валентин Валентинович, не отвлекайтесь, - напомнили ему.
- Да-да! Значит, бабы в этой клинике, пардон, женщины, в основном изменяют себе формы задниц! Под какую-нибудь модель, актрису, певицу! Увеличивают, уменьшают, тут увеличивают, тут увеличивают! Тьфу ты, на себе показываю! Мне здесь не надо было!
- А на каком месте тебе надо было?
Все засмеялись, но рассказчика это не смутило.
- Да подождите! Дойдём и до меня! Вот вы слышали, что подмышки можно

124
вырезать, чтобы не потели?!
- А не проще принять душ или попрыскать дезодорантом? – возразил кто-то.
- Зачем проще?! Дезодорант – сто рублей, а тут две-три тысячи долларов за операцию! И ходи, хвастайся!
- Ты, Валентинович, не крути, давай о главном, ради чего ездил.
Сергею Сергеевичу поддакнули, и весёлый рассказчик махнул рукой:
- Значит, захожу я в кабинет! Так мол и так – о цели визита! До каких, спрашиваю доктора, пределов можно увеличивать?! Приятелю моему – это я про Агапкина – пару лет назад прибавили три сантиметра, но ведь наука не стоит на месте! Наука развивается, отвечает доктор! Особенно такая! Нужная состоятельным людям! Только ваш приятель, видать, ещё застал неорганизованные времена, когда простой спекулянт металлоломом мог увеличить больше, чем нефтяной магнат! Сейчас не так! Всё строго расписано! Вот, пожалуйста! И подсовывает мне прейскурант!
- Меню! – поправил кто-то.
Валентину Валентиновичу шутка не понравилась:
- Это, брат, в твоих кафешках меню! И цены, что даже мне на пирожное не хватает! А там прейскурант! Колонка слева – годовой доход! Вторая – насколько можешь увеличить в длину и в ширину! Дальше – насколько может увеличить свой бюст твоя жена или любовница! Всё – в строгом соответствии с годовым доходом! Смотрю, моя супруга и так соответствует! Она, оказывается, уже после первых родов соответствовала! А вот я немного на большее рассчитывал! Что, говорю доктору, в следующую группу, где годовой доход более пятисот миллионов, мне нельзя? Я же всё оплачу. А доктор этак с грустью отвечает… - Валентин Валентинович убавил тон до тихого и даже мимикой стал подражать пластическому хирургу, чем ещё больше развеселил своих слушателей. – Раньше можно было. Приезжали карлики по метр пятьдесят. А мы им до пятидесяти сантиметров наращивали. Но потом олигархи стали обижаться, что их кто-то может хоть в чём-то превзойти, собрались в Куршевеле на конференцию и установили строгие ограничения. Теперь от величины дохода у нас в России зависят размер у мужчин, бюст у женщин, мощность двигателей на яхте, высота дворца в Лондоне и длина ног любовницы. За этим строго следят. В соседней клинике мой коллега на полсантиметра вышел за ограничения по прейскуранту, на него тут же настучали, так поломали руки и сделали сотрясение мозгов. Уверен, что и у меня работают ИХ люди.
Последние слова Валентина Валентиновича уже не повеселили собравшихся в беседке, а изумили.
- Во дают! – сказал кто-то.
- Это противозаконно, - прибавил своё новый прокурор.
- Как бы то ни было, ребята, а я решил подождать ещё годик! Вот расширю свою сеть магазинов, тогда смогу претендовать на то, что запланировал! А

125
вот и наш мэр! Пойдёмте поздравлять!
Беседка поднялась и вышла навстречу имениннику, как и все другие гости – с аллей, от дома, из других беседок, из плетёных кресел у бассейна. И пока приближался Николай Николаевич, который, как видно, решил размяться и от ворот шёл пешком, пока троекратно пускали салют с балкона третьего этажа, пока голосом президента и от имени президента шутливо поздравлял виновника празднества выписанный из Москвы известный певец, прокурор придержал Виктора Викторовича за локоть и поинтересовался:
- Я во второй раз вижу главу города, и опять он в сопровождении китайца. Это личный телохранитель?
- Что вы! – засмеялся коммунальный начальник. – Далеко этому хунхузу до Брюса Ли. Это тот самый китаец, которому глава продал наш знаменитый хвойный лес. Единственный во всей области. А вообще, говорят, что китаец приставлен к Николаю Николаевичу, чтобы контролировать наш город. И так вроде бы будет с каждым мэром и губернатором. А в западных регионах всех глав будут контролировать немцы. У китайцев, как мне говорили, даже учреждено новое министерство – по управлению российскими лесами.
- Получается, поделили страну?
- Нам-то что? На наши доходы этот представитель не покушается. Мы своё возьмём, а на страну начхать. Пойдёмте ближе. И обязательно поздравьте Николая Николаевича с орденом «За заслуги перед Отечеством». Видите, болтается у него на пиджаке? Наверное, весь лес и пошёл на этот орденок.
- Спасибо! Спасибо! – кивал именинник во все стороны и, придерживая под локоть руководителя городского здравоохранения, высокого мужчину в бледно-голубом лёгком костюме, с коротко стриженными светлыми волосами, продолжал рассказывать ему, а больше всем окружающим:
- Какой славный городишко Ницца! В аэропорту – только русские самолёты. Естественно, частные. В морском порту – наши яхты. Видел и посудину Абрамовича. Примерно как два американских авианосца. Ха-ха-ха! Что вы говорите?
Он выслушивал кого-нибудь из гостей, благодарил за поздравления и продолжал:
- И всё-таки Ницца – неплохой городишко. Я не говорю, что лучше других, просто – не-пло-хой. На пляже – все свои, россияне. Женщины – в купальниках и в бриллиантах. Не может быть? Да я вам фото покажу в местной монакской газете, Валерия Валерьевна! Специально захватил. Бюстгальтер, извиняюсь за выражение, колье или цепочка с охренительным камнем да руки в кольцах. Сразу видишь: наш брат, русский. Точнее, сестра. Ха-ха-ха! Что, что?.. Не совсем понял, потом поясните. Да, а жили мы на высоком месте с прекрасным видом на море. Сначала думали, что нас повезут в гостиницу, а оказывается, у губернатора там давно уже своя вилла. И скрывал ото всех. Причём не какая-нибудь дешёвка эконом-класса за десяток миллионов, а вполне приличное строение, участок… Не такой

126
большой, как у меня, - он осмотрелся и пару раз кивнул, здороваясь, - но ведь здесь земля бесплатная, а в Ницце на вес золота. Нет, на вес бриллиантов! Ха-ха-ха!
Он подошёл к столу под балдахином, уже сервированному и украшенному пятью пышными букетами, взял в руку бутылку вина, и, как видно, последнее ницшеанское воспоминание мелькнуло в его памяти:
- Да, здесь меня не напоят «Кристелем» за тридцать тысяч евро бутылка, а ТАМ некоторые такой штукой бассейны наполняют.
- Хватит, Коля! – урезонила именинника жена. – У нас всё по-простому, по-русски. Но гости будут довольны.
Ей поддакнули, убеждая хозяина, что и его усадьба вполне приличная.
- Скажи ещё, что водка будет с моего заводика. Кстати, о водке, - Николай Николаевич перестал грустить и повернулся к тому, кого по-прежнему держал за рукав пиджака. – Сан Саныч, в следующую среду к нам приедет замгубернатора и ваш шеф Кашлин с инспекцией клиники по лечению вертальной железы. Наконец-то меня услышали: будет решаться вопрос не только о её стопроцентном финансировании из областного бюджета, но и об открытии дополнительных двадцати койкомест. Но-о не спешите радоваться, - прервал глава радостный возглас начальника здравоохранения. – Эти средства для тех наверху, кто смотрит сквозь пальцы на то, что наша с вами клиника только на бумаге. Кашлину покажете всё, что положено: охоту, рыбалку, баню, девочек. Так, насчёт подарка. Он любит красивое оружие. Это за ваш счёт. За ваш, за ваш, за ваш, дорогой Сан Саныч! Именинник я или не именинник? А именинникам не принято отказывать. Или это про беременных? Ха-ха-ха! Кстати, господа-товарищи, у меня две новости.
Народ – а возле дома собралось теперь около пятидесяти человек – подался вперёд: все знали, что Николай Николаевич плохого не сообщает.
- Да-да, сразу две. И обе хорошие. Одна – хорошая для меня, другая – хороша для всех. Ха-ха-ха! Во-первых, я выбил федеральные деньги на ремонт авиатрассы Москва - Владивосток, которая проходит над нашим городом. Во-вторых, к нам приезжает… президент Российской Федерации!
Последние три слова он крикнул, как будто объявлял выход артиста.
- Что, не верите? Ну, не в наш замызганный городишко, естественно. В областной центр. Но мало ли, может и к нам заехать. Посмотреть на знаменитый хвойный лес. Ах да, его больше нет. Вот, Антонида Антоновна, а не пожелает ли наш уважаемый президент посмотреть на ваш дом престарелых? Голодные, раздетые-разутые старики без постельного белья – это зрелище. До сих пор помню тот ужас, который испытал, когда заезжал туда во время предвыборной компании. Ха-ха-ха! Это что ж? Через год мне опять туда ехать?
- Да ведь у вас больше не будет выборов, Николай Николаевич, - возразили главе сразу несколько голосов. – Теперь не будет всеобщих. Теперь по
партийным спискам.

127
- Верно, верно, не будет. Мы теперь вечные. Забыл…
- Николай Николаевич, насчёт президента – это не розыгрыш? – спросил Пётр Петрович.
- Нет, что вы. Приедет и очень скоро: через две-три недели. Из той области, в которой он недавно побывал, к нам уже везут две разборные школы, один разборный медицинский центр с новейшим оборудованием, пятнадцать километров асфальтированной дороги и памятник Пушкину. Наверху говорят, что следующий визит у него – на Камчатку. Придётся всё это самолётами перебрасывать. Ничего, зато страна живёт, развивается. Безработица улучшается, экономический рост ухудшается. Или наоборот? Ха-ха-ха! Что вы говорите, Сан Саныч?.. Да наклонитесь вы хоть немного. И как вы в свою новую машину влезаете?.. Гаврилов?.. Господа, вот уже десятый человек толкует мне про какого-то Гаврилова, который будто бы вчера обидел моего сына. Колька уже две недели как в Москве. Осваивается в новом городе, где придётся учиться. Так что никто здесь его обидеть не мог. Ну что, пора садиться?
Николай Николаевич вопросительно посмотрел на жену и, так как два расторопных официанта в белом уже накрыли праздничный стол, глава гостеприимно сделал жест обеими руками.
Пока встречали и приветствовали именинника, пока слушали новость о высоком визите, приезжий певец ещё раз пересмотрел аппаратуру с фонограммами, костюмы и прочее, что необходимо было ему для вечернего выступления и что располагалось за ширмой, на которую были наклеены большие портреты хозяина виллы – «Николай Николаевич и убитый им носорог», «Николай Николаевич и пойманный им тунец», «Николай Николаевич и посаженная им фиалка». Начинать петь предстояло минут через пятнадцать, и певец, не имея привычки выпивать и закусывать, пока не отработает, решит пройтись. Из аллей, радиально разбегающихся от дома, ему больше других приглянулась сосновая.
За столом начались официально-шутливые тосты, а гость удалился шагов на двадцать и поравнялся с той самой беседкой, где местный олигарх только что рассказывал о своём визите в клинику пластической хирургии. Сидеть певцу не хотелось: ещё не устал, и он прошёл бы мимо, как вдруг изнутри услышал громкий голос подвыпившего человека:
- Эй ты, заходи к нам, выпьем!
В беседке сидели двое и явно не из местного начальства: оба были в джинсах и в простых клетчатых рубашках. На столе между трёх-четырёх тарелок стояла литровая бутылка водки.
- Заходи, третьим будешь. А то у нас как-то не по-русски!
- Спасибо, у меня работа… - гость из вежливости подошёл ближе. – Я певец…народный артист России… Я приглашён…
- Так я ж тебя и приглашал! – один из мужиков встал и чуть ли не силой затолкал звезду в беседку.

128

- Народный артист, говоришь?.. – повторил он певцу его слова, разливая водку по рюмкам. – А я управляющий всем этим имением, а это Витёк, садовник. Если б садовникам давали звания, он был бы народным садовником России. Сам посмотри вокруг, какую красотищу Витёк устроил здесь за какие-то три года. Так что если у тебя есть дачка в Подмосковье, приглашай Витька: сделает сказку.
- На фига, Семёныч, мне его Подмосковье? Я тут зарабатываю больше, чем он своими глупыми песенками.
Певец, не решив ещё, какую линию поведения принять, взял в руки предложенную рюмку и заметил, что бутылка уже наполовину пуста. Это была стадия, когда русские друг другу братья. Значит, можно было не бояться.
- Вы, Виктор, наверное, не любите эстрады. А я между прочим лауреат четырёх конкурсов, включая «Песню года».
- Не хвались! – оборвал его Семёныч. – Все мы - прислуга. И ты, и я, и Витёк, и охрана у ворот… и собака охраны. Там, - он ткнул палец в живую стену беседки, - баре, а мы прислуга. А за воротами – дикий народ, который бьётся за кусок хлеба и чхать хотел на твои конкурсы. Знаешь, сколько стоит эта водка?
Семёныч повернул бутылку, и певец увидел этикетку: водка была немецкая и стоила двести евро. Не в каждом московском ресторане могли её предложить.
- Много стоит.
- Вот именно. А мы с Витьком выкушаем её, сколько душе будет угодно. Ну, за здоровье Николаича. Пусть ему! – и он, не смакуя, выплеснул питьё в рот.
Когда закусили, певец решительно поднялся: Семёныч сразу же взялся разливать по следующей.
- Нет, ребята, мне нельзя. Я привык работать добросовестно.
- Ну, как знаешь… - не обиделся управляющий. – Иди…танцуй…
- Подожди, - остановил его Витёк и поднял вверх указательный палец. – Ты вот по телевизору одну песню пел. Цитирую:
Зайду в лес, потеряюсь,
Горизонт весь в тумане…
Какой на фиг горизонт в лесу? Сам подумай. Если только на берёзу залезешь…
- Иди, иди, - махнул Семёныч. – Витёк любит поумничать, когда выпьет.
Певец вернулся к хозяевам и их гостям, спел на мотив гимна страны здравицу имениннику, и на него посыпались заказы, причём не только из его репертуара, а даже из женского. День потемнел, сменился вечером, а праздник достиг кульминации.
Глава снял пиджак, расстегнул рубашку до середины груди и, тяжело

129
вдыхая и выдыхая, почти не разговаривал, а любовался подарком – павлином, купленным его подчинёнными вскладчину. Птица уже освоилась, ходила по изумрудной траве газона, выращенной стараниями Витька, распускала хвост и совсем не кричала противным павлиньим криком: по предложению Сан Саныча местные ветеринары сделали животине операцию на голосовых связках.
Рядом с главой три дамы, включая жену хозяина, громко спорили о нарядах.
-…Я своей к осени куплю пальтишко со стразами!
- Как, а сапожки?!
- Само собой и сапожки. Знаешь, есть такие светящиеся за восемьсот долларов!
- Светящиеся?! Ой, испугаешься ночью!
- Так это ж только для вечерних прогулок! Выпущу в парк и буду видеть, где она!
- Да у вас и так не убежит! Забор – мышь не проскочит!
- А я хочу своей на день рождения подарить домик! Чтоб три комнатки – спальня, столовая и туалет, - внутри обивка мехом, кондиционер!..
- Я нашему золотой ошейник подарю и хватит! В прошлом году мы на зимние праздники летали в Швейцарию, так там есть такие специальные отели для собак: кормят мясом жирафов, тайский массаж, иглотерапия, грязевые ванны! Мы нашего Вильда туда на весь день сдавали, а сами – кататься! Муж всё шутил: «Сдай меня, а Вильда возьми с собой»! Ну, девочки, давайте! За любовь!..
Муж, который сидел от неё по правую руку и, наверное, уже забыл о швейцарских развлечениях, громко втолковывал соседу:
- … Я думаю, хватит притворяться, что у нас демократия! Пора опять расстреливать! Чиновников полтора миллиона да милиции и внутренних войск столько же! Мы не только Россию, мы весь мир запугаем! А то дали каждой козявке право жаловаться на нас! А некоторые из этих козявок настолько тупые, что не понимают: никаких прав у них нет! Всё это только игра! Временная игра! А мы – механизм, в котором все детали пригнаны одна к другой! Ни вытаскивать детали, ни менять – невозможно! И мы проедемся по любой козявке, только мокрое место останется! А если потребуется – проедем и по всему полю с козявками!
- Абсолютно с тобой согласен, Пётр Петрович! В армию – только быдло, крестьян! Как при царе! А то спрашивает меня одна дура: «Почему Сидорова не забираете, нашего соседа, а моего забираете?!» Да ходить мне пешком, если бы не Сидоровы! Вот это забота о российской армии! А не хочешь помочь армии – возьмём сына! Давай, Петрович, за родину! Сан Саныч, присоединяйся!
Присоединились человек пять. Они выпили и снова распались на пары собеседников, снова каждый много говорил и мало слушал. Даже

130
молчаливый Сан Саныч стал общительнее и, закусив ветчиной, начал рассказывать соседу новость:
- В Интернете читал: сын замминистра напился в ресторане, помочился там прилюдно в кадку с фикусом, полез на сцену и требовал песню «А нам всё равно». Милиционеров, которые приехали его успокаивать, на следующий день выгнали из органов. Ещё бы: папаша – туз, не наш уровень…
- Вообще-то хулиганство, совершённое с особым цинизмом. А милиционеры сами виноваты. Сначала они обязаны выяснить, кто перед ними, а потом уж задерживать. Или не задерживать…
Новый прокурор отпрянул, не договорив: сосед, вставая зачем-то, больно ударил его локтем в бок.
- А я теперь помещик, Николай Николаевич! – громко, почти криком обратился неповоротливый гость к хозяину. – Уважаемый, - поманил он ладонью певца, - нельзя ли исполнить что-нибудь шансонное? «Кресты мои, Кресты» или «Бутырка, милая Бутырка»?
- Какой же ты помещик, Валентин?! До сих пор был бизнесменом и вдруг помещик?! Ты какую водку пил?! Ха-ха-ха!
- Заблуждаешься, Николай Николаич! Пока ты повышал квалификацию в Ницце, я выкупил разорившийся совхоз, и теперь мою усадьбу обустраивают двести крепостных.
- Зря ты так про мои курсы! Учили нас очень серьёзно! И в Ниццу полетели не все, а только такие, как я: кому орден дали или кто в конце курсов представил успешный проект из опыта своей работы! А у меня и орден, и проект сразу!
- И что за проект?! – уже более вежливо поинтересовался Валентин Валентинович.
- А помнишь, в позапрошлом году мы перекрывали асфальтом центральную улицу?!
- Ну, как же! Он через месяц рассыпался, и его посметали со старого слоя!
- Вот-вот! – обрадовался глава. – Этот проект и оказался самым удачным! А нас, глав, было на курсах двадцать два человека! И представляешь, ещё один глава составил точно такой же проект! Только он взял откат в восемьдесят процентов, а асфальт уложил в один сантиметр! А у меня откат девяносто процентов, а слой – пять миллиметров! Я победил! Так что курсы были очень серьёзными, многому научили!
- Ну, что ж, Николай Николаич! Выпьем за науку!
- За науку! – поддержали бизнесмена-помещика. – За повышение квалификации в нашем нелёгком деле! Ура!!

***

Дружный возглас гостей метнулся по аллеям и долетел до самых ворот виллы, к которым в эту минуту вышли из леса два уставших грибника –

131
старик и подросток. Одеты они были по-походному, теплее, чем требовала погода в этот день. У обоих в руках были пластмассовые вёдра.
- Ну, что, внучок, измотал я тебя? Считай, около шести часов бродили. Хорошо, хоть не зря. Ничего, здесь недалеко до остановки. Вот только этих заборов я не помню: недавно появились.
- Это я тебя, дед, измотал. А мне не привыкать много ходить.
- Эй вы! Пшли отсюда подальше! – крикнули им охранники, которых теперь было двое, не считая овчарки.
Старик от удивления даже остановился:
- Чего ты лаешься? По закону берега водоёмов нельзя застраивать частными владениями. А вы тут совсем тропинку к воде притиснули.
- Этот закон для вас, старый, а наш хозяин живёт на два этажа выше закона! Валите, а то хапните проблем!
Охранник угрожающе шагнул вперёд, собака приподнялась со своего места у будки.
- Пошли, дед, - шепнул младший грибник, - это отмороженные, они и стрелять смогут.
- Стре-элять? – старик оценивающе посмотрел на стражу замка. – Да-а, а я вас в Великую Отечественную от фашистов спасал. Эх вы!..
Один из охранников вышел за ворота и положил руки на пояс, оттопырив локти.
- Дурачина, зачем спасал?! Нам и Гитлер подошёл бы!
Он захохотал, напарник поддержал его.
- Тьфу ты. Пошли, Кирюша… Придётся, наверное, вспомнить партизанскую молодость да подорвать этих ублюдков.
- Зачем кровь проливать, дедуля? – парень, чтоб утешить старика, ласково похлопал его по плечу. – Грех. Я сфотографировал этот дворец на мобильник и дома с комментариями выложу на сайте вор ру. Там уже который год вся страна разоблачает таких хапуг. И про Гитлера тоже напишу.
- И что, их садят после этого?
- Пока нет.
- Вот видишь.
- Всё равно, не молчим… Смеёмся над ними. Некоторые шутливые подписи сочиняют, частушки…

***

В тот же день, поздним вечером, в дверь пятьдесят четвёртой квартиры одной из пятиэтажек в самом центре города решительно и долго позвонили. С кухни, откуда дурно пахло, ещё громче прокричал ворчливый женский голос:
- Колька! Чё сидишь?! Опять твои приятели-алкаши шастают! Не вздумай пускать в квартиру!

132
- Да какие приятели? – неторопливо поднялся от телевизора мужчина лет тридцати в футболке десантника без рукавов и с большой наколкой на плече. – Приятели… Ты, мам, всех моих корешей распугала, шугаются заходить…
Он открыл дверь, и минут пять женщина ничего не слышала, кроме кипящего в кастрюле супа и автомобильных звуков, влетавших через форточку. И потому, когда её сын тихо появился в дверях кухни и молча встал с недоумением на лице, которое сделалось ещё более уродливым, чем было, она вздрогнула:
- Ты чё, придурок… мать пугаешь?! Случилось что?! Кто приходил?!
- Мама, ты не поверишь. Приходил мужичок, которого я вчера чуть не шибанул на машине…
- Ну, и чё?! Денег что ли требовал?! Я тебе, дураку, ничего не дам! Можешь опять садиться!
- Да какое садиться?.. Его весь день опускают за то, что заяву накатал. Получается, за меня весь город встревает. Менты три раза наезжали, потом какие-то санитары в халатах хотели в дурку отвезти, блатные приходили, обещали на куски покромсать, с почты позвонили, сказали, чтоб пенсии не ждал, сунулся за хлебом – из магазина грузчик на пинках вынес, воду отключили, свет и телефон обрезали, четыре бумажки пришли на какие-то просроченные штрафы… Базарит: всю жизнь всё оплачивал вовремя. Короче, я всё не упомню, что он там тележил, но свору на него выпустили конкретную, не позавидуешь.
- Чё ты мелешь? Чтоб за тебя милиция заступалась?
Колян пожал плечами:
- И я ему толкую: у меня нет крутых корефанов. Все – нормальные пацаны.
- Ну, и чё? Извиняться пришёл что ли?
- Да поначалу вроде как извиняться. Типа замордовали за день… А потом… когда весь список наездов перечислил, что-то перемкнуло его. Базарит: буду с кирпичом ходить, увижу тебя на тачке, шибану по лобовому.
- Ну, всё ясно: тронутый. А ты ещё слушал его столько.
- Мам, я чё, похож на лоха, которому вешают лапшу? У него рожа опущенного, задолбанного урода.
- А кирпичами бросается… Ладно, садись есть.
- Ну… Я прикидываю: лучше притормаживать у переходов…

 

Изнасилованная страна

Станция была большой, и второе купе плацкартного вагона обновилось

133
сразу на четырёх пассажиров. Боковушки заняли молодые девушки, явно студентки, одна из которых тут же ушла вслед за целой компанией друзей и подруг, а на приличные места воссели солидные дамы. Напротив бабушки, ехавшей уже вторые сутки, оказалась женщина средних лет, одетая во всё, что на данный момент считалось лучшим, и, судя по всему, относящаяся к элите нашего в общем-то плебейского общества: работница банка, какой -нибудь администрации или просто бухгалтер, но, естественно, не совхозный. Она как-то чересчур равнодушно и задумчиво сняла верхнюю одежду, села у окна и положила руки на столик, на котором легко можно было заметить хлебные крошки.
Не то её соседка, усевшаяся рядом со старущкой-старожилкой. Свою щеголеватую дублёнку она повесила только после обстоятельного и критичного осмотра крючка и всей нижней полки. Широкополую шляпу, которую с трудом можно было отнести к зимней одежде, оставила на голове, не обратив никакого внимания на пристальный и любопытный взгляд студентки. Так как шестого попутчика представляла только одиноко висевшая нутриевая шуба, дама вытянула ноги. На вид и она относилась к среднему возрасту, но к таким женщинам обычно применяется определение бальзаковский возраст. Впрочем, держала она себя так, что её бальзаковский находился очень близко к тургеневскому. Казалось, дама сейчас достанет из своей маленькой сумочки любовный роман и углубится в него не менее самозабвенно, чем студентка рядом в какую-то тетрадь.
Поезд тронулся, и, как обычно, это привлекло всеобщее внимание. Бабушка сказала соседке по столику: «Поехали.. .», та вздохнула, словно была не рада, и вагоны, строения, деревья поплыли, а потом и полетели назад, как будто земной шар завертелся быстрее.
За окном царил сумрак из-за низких хмурых облаков, и заводы - непременная деталь окраин в любом нашем городе - выглядели ещё скучнее, чем в солнечную погоду. Посеревший на их территориях снег только усиливал неверное впечатление, будто начинало вечереть.
Смотреть было не на что, и «бухгалтерша», едва выехали в заваленные снегом поля, повернулась к соседкам:
- Далеко направляетесь?
Дама в шляпе сначала посмотрела, к ней ли обращён вопрос, потом коротко назвала станцию. Старушка же, наоборот, охотно объяснила, что едет на свадьбу к внучке, что сын даже прислал деньги на билет и её очень ждут, так как «сами-то приезжали аж позапрошлым летом».
- А ты куда? - по праву возраста просто обратилась она.
- Ох, лучше и не спрашивайте… - соседка снова тяжело вздохнула.- Тоже к родственникам… к сестре.
- Свадьба? Или проведать? - продолжала поддерживать разговор старушка.
«Бухгалтерша» не ответила сразу: она явно боролась с собой. Высказаться, судя по всему, ей хотелось, но обсуждать с первым встречным свою семью

134
было не совсем приличным. Она скосила глаза на даму в шляпе, но ни поддержки, ни осуждения не увидела. В конце концов, на её лице, несколько растерянном с момента посадки в поезд, появилось гордое выражение - мол, всё это моё дело - и она сказала, правда, снизив тон до громкого шёпота:
- Еду успокоить. Горе у них. Муж сестры вызвал письмом. Пришлось срочно взять отпуск за свой счёт. С трудом достала билет...
- Умер кто? Не дай Господи! Не дай Господи!
Неожиданно искренний испуг и сочувствие старушки словно растворили последнюю отчуждённость, и «бухгалтерша» заговорила, да так, что через пару минут у неё уже были слёзы на глазах, а соседка гладила её успокаивающе по руке и заботливо обирала приставшие к волоскам хлебные крошки, которые, очевидно, сама и оставила.
- …Она ж девочка была тихая, спокойная, - негромко рассказывала «бухгалтерша». - На танцы знаю, до десятого класса и не ходила. Не сказать, чтоб отличница, но старательная. Валя, сестра, всегда писала: «Катерина моя из школы придёт, о6ед приготовит, если я с вечера не успела, приберётся и - за уроки. Сама делает, ещё и Коле помогает». Это Валин младший. Потом вяжет или читает. Может и с братом поиграть, или телевизор всей семьёй смотрят. А вечером из дома выходила, только если за ней девчонки зайдут да ещё пообещают Вале, что обратно проводят. Ну, летом в деревне, конечно, допоздна на лавочках сидят. Но там у неё такая охрана! Два двоюродных брата, сыновья сестры Виктора, Валиного мужа. Те и себя в обиду не дадут, и Катерине никто не смеет плохого сказать или сделать. Да и деревушка там маленькая, на отшибе, все друг другу чуть ли не родственники. Я, конечно, не знаю, но Валя-то мне часто пишет. Так вот у племянницы моей, пока школу не закончила, наверное, и парня не было... Они семьёй в прошлом году приезжали - я ж с матерью живу, у нас трёхкомнатная - но без Кати: как рез в техникум поступала и не могла поехать со всеми. Так что я не видела племянницу уже почти три года...
- Да уж, теперь такие девушки редкость, - старушка посмотрела в сторону студентки, которая, правда, ничего предосудительного не делала, продолжая читать.
- Вот-вот... – согласилась «бухгалтерша» и с рыданием прибавила. - А какая-то мразь затащила её в подвал, избила, надругалась и бросила умирать!
- Жива ж осталась, - бабушка снова принялась гладить соседку по руке, - жива. Ничего, выздоровеет. Сейчас надо думать, чтоб никаких нарушений по нашей женской линии не было. Чтоб родить могла, когда замуж выйдет…
- Да какое там замуж, Вера Петровна!.. Она ж, с её тихим характером, сейчас парней будет обходить десятой дорогой… Я чего боюсь? Как бы у неё с психикой не... Ну, не повлияло бы... Знаете, какая-нибудь таскается лет
с четырнадцати, так ей хоть бы хны. А эта ж - недотрога, для неё такое потрясение!..
- Не дай Бог, конечно, не дай Бог. Это Кате сейчас восемнадцать

135
получается?
Почти девятнадцать, но она ростом низкая, болела в детстве два раза подолгу. Хотя я не знаю. Последняя её фотография у меня - Новый год в школе. Она там со всем своим одиннадцатым классом. Уж полтора года прошло, может, и вытянулась. Да какая разница... Виктор ведь меня не из-за этого вызвал. Вернее, не столько из-за этого, сколько ради своей жены. Валя сильно переживает за дочку. Работу - пишет - пока оставила, чуть ли не безвылазно сидит в больнице, дома только плачет и плачет, почти не разговаривает… С ней же самой такое было, ещё в нашем городе. Мама с отцом тогда всё скрыли от меня, но догадаться-то нетрудно. Я ж сестры на четыре года младше, а между нами ещё брат, Сергей. У нас у всех разница в два года. Правда, Валя замуж вышла позже меня… По возрасту позже, а так на год раньше. Катерину родила уже в двадцать два. У неё двое, и у меня двое. Только у меня мальчишки... А Сергей наш всё без семьи: то сойдётся, то разойдётся. У него тоже есть сын, но далеко отсюда, в Подмосковье. Работал там некоторое время...
- Ну, ничего, ничего, - Вера Петровна изменила тон с утешающего на покровительственный, даже строгий, как бывает строгим учитель, ругая ребёнка для его же пользы. - Главное, вам всем успокоиться. Так Валентине и скажи: слезами дочке не поможешь. Девочка в расстройстве, переживает, а мама без конца ходит к ней заплаканная да там, в больнице, ещё, небось, наплачется. Куда ж это годится? Сколько они будут так вдвоём плакать? Разве со слезами выздоравливают?.. Не-эт, перво-наперво, всем надо успокоиться. И ты, Ольга, как приедешь, так сразу чтоб никаких слёз, всем скажи. Нечего души травить. Какая с этого польза? Объясни сестре, хотя она и старшая, что, мол, Кате надо всё забыть, отвлекать её надо: книжки там… вязание. Ты говорила: она вязать любит?
- Да любила раньше...
- Вот пусть и занимается чем-нибудь. Ей надо отвлечься, а вам всем успокоиться. И на растравлять горе, а помочь скорее забыть. Зачем такое помнить?.. А Валя твоя ходит к дочке и плачет. Как же той выздороветь?
- Действительно… - растерялась «бухгалтерша».
- А я что говорю?.. Ежели не надеешься на выздоровление, так и будешь болеть до скончания веку. Со слезами никогда на поправку не пойдёшь… Ты вот меня послушай. Приедешь — и построже там. В душе, оно, конечно, у всех свербить будет, но для пользы дела, чтоб Катя выздоровела, надо спрятать всё поглубже, не показывать, говорить о разном постороннем... И улыбаться даже. Пусть через силу, но выздоравливают-то со смехом да с улыбкой. Такая вот она доля...
Старушка вдруг потемнела лицом и повернула голову к окну с мёртвым зимним пейзажем. Железная дорога с этой стороны соседствовала с болотцами и маленькими озерцами. Ни дерева, ни кустарника, сколько хватало глаз, видно не было; только раскалённый морозом добела камыш

136
торчал кое-где изо льда и рвался из стороны в сторону, пытаясь уклониться от злого ветра.
- Вам можно говорить про улыбки и веселье, - вздохнула несчастная женщина хотя и глубоко, но не так обречённо, как раньше.- На свадьбу едете… Я тоже мечтала поехать на свадьбу к племяннице. И мужу давно сказала: бросим всё, с работы отпросимся и - всей семьёй в К... Возьмём бабушку, мальчишек... У Вали с Виктором свой дом, большая кухня, так что места хватит…
-Не спеши мне завидовать, - усмехнулась старушка. - Ещё неизвестно, у кого хуже.
- А что такое?.. Вы ж сказали, что едете к внучке на свадьбу. Или, может, я напутала? Голова идёт кругом от всех мыслей да проблем, как письмо получила…
-Жених этот сначала Светочку изнасиловал, а теперь замуж берёт,- выпалила Вера Петровна жёстко, но тут же смягчилась. - Что ж, могло быть и хуже. Засудить его нельзя: сын большого начальника. Светочка опять же выпившая была. Они с подружками вроде как в этом... баре отмечали день рождения, познакомились с парнями и поехали на какую-то дачу. Там всё и
произошло. Танцевали, веселились. Он её даже домой назад подвёз. А дома-то она и ударилась в слёзы. Говорит, ничего такого ему не позволяла, сделал силой. И врачи подтвердили.
- Обошлось без последствий? - сочувственно спросила соседка, с трудом перестраиваясь с роли пострадавшей на роль утешительницы.
- Как же без последствий? Светочка забеременела… Сначала его родители в штыки: хотите, мол, судитесь, мы свидетелей найдём. Купим, значит, - пояснила Вера Петровна. - Но потом вдруг сами изменились, стали приезжать, разговаривать. Очень сурьёзные оказались люди: всё осторожно, чтоб её не волновать, выспросили: не спала ли с кем другим, нет ли близкого друга. Потом - как всё на даче произошло. Оказалось, то, что Светочка рассказала, совпадает, как их сын объяснил. Они, видать, на него сильно ругались да заставили всё высказать до мелочей… Опять же внучку мою хорошо узнали. Она хоть и весёлая да шубутная, но гулять там, наркоманию - этого нет. Уж не знаю, курит ли. Но всё ж семнадцать лет. Я с четырнадцати уже в колхозе работала. Документы, правда, по малолетству не оформляли, так даже пенсию мне только с восемнадцати посчитали, когда в город переехала да устроилась санитаркой в больницу.
- И ваша Света согласилась идти замуж за того, кто её изнасиловал? - удивилась «бухгалтерша».
- Так ведь чтоб позору не было, - удивилась вопросу и Вера Петровна. - И семья хорошая. Они, как всё узнали, подарки стали возить, со всеми своими родными моих-то познакомили. А парень этот стал за Светочкой ухаживать. Невестка пишет, без цветов ни разу не приходил. Полюбили, значит, друг

137
друга. Получается уже, что и не насиловал… Вот если б с твоей Катей так обернулось, неужели б родители препятствовали?
- ... У нас так не могло... обернуться. Зверя того не нашли и уже, наверное, не найдут.
- Вот видишь… А у внучки, слава Богу, всё хорошо закончилось. Молодые и мне загодя, за два месяца, приглашение прислали, чтоб обязательно приехала. Я у неё единственная бабушка. И дед мой давно помер... Даже деньги на билет перевели на почту, чтоб не думала отказаться. А что мне? Живу на этаже, всё домашнее хозяйство - цветы до кошка. Вот оставила на соседку. Тоже пенсионерка… Поеду. Может, последний раз их вижу. Всё-таки уже почти семьдесят…
- Ну, вы ещё молодая. Моя мама постарше, а выглядит хорошо...
-Так, уже другие попутчики! Точнее, попутчицы! О чём разговор ведём?
В проходе стояла высокая женщина в длинной вязаной кофте и с
любопытством оглядывала новых соседей. Дама в шляпе, которая было задремала, предусмотрительно поджала ноги.
- Ничего, ничего! - сказала обладательница нутриевой шубы, садясь на своё место, и сразу представилась.- Меня зовут Тамарой. А вас?
- Ольга Тимофеевна.
- Так, сейчас расскажете, Ольга Тимофеевна, почему плакали: краска на щеках. А вы?
Хозяйка шляпы снова встрепенулась и с некоторым неудовольствием в голосе представилась.
- Ходила в ресторан. Бабушка наша знает, мы с ней давно вместе едем. Только мне через час выходить, а ей аж ночью. Ну, и что вы думаете? Сначала ждала, пока подойдёт официант. Народу, надо сказать, многовато, и в основном молодёжь. Хорошо жить стали. Денег не жалеют.
- Не на свои, небось, гуляют, - поддакнула Вера Петровна.
- И то верно: на родительские. Вон соседка у нас какая положительная, - Тамара повернулась к студентке. - Наверное, конспект читаешь?.. Конспект?.. Я так и подумала. Тоже когда-то училась. Правильно, нечего время попусту терять. В поезде ещё и спокойнее, чем в общежитии... Так о чём я хотела сказать? Молодёжь эта официанта гоняет, то одно им, то другое, насилу дождалась. И что вы думаете? Если так, прилично, пообедать, то целая зарплата уйдёт. Имею в виду, заказать всё, как положено. Попросила два скромных блюда да чай. Вот так сходила.
Старушка покачала головой: осуждающе.
- Лучше пирожки на станциях покупать, если далеко едешь. Ну, я-то всего сутки. Ещё немного осталось. А вот по молодости ездили с мужем к его родственникам в Сибирь да ещё с маленьким ребёнком. И ничего, не было накладно.
- Тогда и на самолёте летать было недорого, - сказала Ольга Тимофеевна.
- Не летала - не знаю. А чем это тебя наша бабушка Петровна расстроила?

138
Едет на свадьбу, а сама горюет. Ещё и попутчицам настроение портит.
- А что горюю? Вовсе не горюю, - испуганно отреагировала на упрёки Вера Петровна. - У Ольги вот и своё горе есть. Зачем ей об моём горевать?
- Своё?.. Ну, вы даёте? Здесь что, купе самых несчастных? Вот если я все свои проблемы начну изливать, у вас точно глаза распухнут от слёз. Нельзя с таким настроением ехать в гости. Молодая, красивая женщина в расцвете сил; сразу видно - в семье порядок, муж непьющий, дети не хулиганят; с достатком, судя по одежде. Чего ж тебе расстраиваться?
Во взгляде Тамары была такая искренняя симпатия, от всей её внешности и слов веяло такой грубоватой простотой при полном отсутствии лукавства, что Ольга Тимофеевна не могла не ответить. Ответив, не могла не пояснить подробнее, пояснения всколыхнули чувства, и она при явной заинтересованности всех троих женщин, включая и Веру Петровну, пересказала всю свою историю вторично, не сдержав и на этот раз слёз, тем более стесняться было уже некого: дама в шляпе внимательно слушала и сочувственно вздыхала, а студентка оживлённо болтала о своём с вернувшейся подругой и на тесную компанию взрослых ни одна из них не обращала внимания.
Когда Ольга Тимофеевна закончила печальный рассказ и, отвернувшись с зеркальцем к окну, стала приводить в порядок лицо, её слушательницы задумались каждая о своём и с минуту сидели молча. Однако Тамара, посчитав паузу не совсем вежливой, подвела черту:
- Да, такое наше женское проклятье…
- Вот и я, - заговорила, словно сама с собой Вера Петровна. - Говоришь: еду на свадьбу, а на сердце-то тяжело... Может, Светочка и свыклась давно, ей-то ни о чём плохом сейчас думать нельзя: через месяц роды, а мне вот неспокойно. И как с её женихом себя держать, хоть и старая, не знаю...
- Тяжело, говоришь, на сердце? - согласилась Тамара. - А кому не тяжело? Вот у моей двоюродной сестры изнасиловали восьмилетнюю дочку. Ребёнок теперь с нарушением психики. Три года по врачам мыкаются. Замкнутая, почти не говорит, на улице даже громкого шума боится... Соседка, прекрасная девочка, поехала в областной центр учиться, заканчивала уже первый курс в экономическом университете. Изнасиловали и задушили. За что, спрашивается?,. Мало им проституток? Всем домом хоронили. Мама с бабушкой так выли от горя, что, наверное, весь квартал оглох. Она у них была единственная.
Тамара начала негромко, но, разволновавшись, заговорила в полный голос, и девушки-студентки, прервав свой разговор, стали слушать её, причём не с любопытством, а с серьёзными выражения лиц, изредка переговариваясь.
- Ещё в нашем доме был случай. Но там девчонка сама пошла в квартиру. Да хоть и сама. Они ж, дурочки, не понимают, зачем их зовут. Говорят: слушать музыку, значит, музыку. А потом добро, если, как Петровна рассказала, возьмут замуж, а то ещё и собственные родители против

139
поворачиваются. А-а, что говорить, я сама через это прошла. Такой же дурой и была. Ничего не боялась. По вечерам хоть во двор, хоть на танцы - могла и одна пойти, если подруг рядом не было. Так и дохрабрилась. Сейчас бы и троих отдубасила, а тогда с двумя не справилась, хотя хлипкой не была, волейболом занималась... А всё ж страх дурацкий. Когда надо сопротивляться да кричать, сразу столбняк нападает. На них вот ничего не нападает… Да, а с армии один из них пришёл, так извинялся, даже пожениться предлагал. Ну, это, конечно, несерьёзно. Просто за два года изголодался по девкам. Так я ему такую пощёчину залепила... за сватовство... – в тоне рассказчицы промелькнуло что-то похожее на хвастливость. - Ничего, так и живём в одном дворе. Здороваемся. На нашей же и женат. С одного двора.
- А в суд не подавали? - спросила Вера Петровна.
- Какой там суд? Это ж тогда был великий позор!.. Мне позор, значит, а не им, уродам. Пока докажещь, так... Одна подавала: вывернули всё, будто сама спровоцировала. Пожалела, что связалась.
- Да, ещё и боимся мы, - согласилась Ольга Тимофеевна. - На меня два раза нападали, пока училась, правда, слава Богу, вовремя кто-нибудь из взрослых вмешивался. Так потом подойдут в открытую и пригрозят, чтоб не заявляла. И ничего не боятся.
- А что им бояться? Милиция будет на их стороне. Вон родители Светочкиного жениха, как случилось, сказали: мы и дочь вашу опозорим, ещё и встречный суд подадим за то, что болезнь нашему сыну сделала. Вот как придумали.
- Ну, это уж полные подонки! — возмутилась Тамара.- Таких стоило по судам потягать. Даже если б ни к чему не привело….Это они на словах крутые, а до заявления дошло бы, так сразу с деньгами бы прибежали –откупаться. Сейчас всё это легко доказывается медициной. Вон про этого, теннисиста знаменитого, читали? Не нашего, не русского. Немец, что ли… Там вообще непонятно, как ребёнок родился,- она прибавила что-то шёпотом, потом продолжила. - А всё равно миллионы платить будет.
- Боже мой, что творится, - Вера Петровна даже изменилась в лице. - Раньше такого не было...
- Ой, перестаньте, — махнула на неё рукой Тамара. - Всегда всё
было. Я и книжку историческую на этот счёт читала, про великих деятелей. Может, ещё и похуже было. По крайней мере, насиловали нас, насилуют и будут насиловать. И в прямом, и в переносном смысле. Власть наша с мафией-то не борется да с коррупцией, а вы хотите, чтоб от маньяков защищала…Вон какой-то руководитель миллионы, сотни миллионов украл и - условно. А за изнасилование, наверное, ещё и премии давать будут. Прямо в суде.
- Ну, что ты такое говоришь...
- Не пугайся, Петровна, шучу, Судят их, конечно, и много. Вот толку-то...

140
- Да, и живи с этим всю жизнь, - вздохнула Светлана Тимофеевна.
- Вот именно. Хорошо, если забудешь да простишь, как я. А другие и с ума сходят или семьи своей не хотят иметь. Это уже и не матери, и не жёны… - Тамара заметила, что студентки внимательно слушают их и осеклась. - Заболталась я с вами, милые женщины, а мне уже пора выходить. Так… через пятнадцать минут, если не опаздываем… Иначе час ходьбы или лови частника, переплачивай втридорога.
Она засобиралась, доставая из рундука большую сумку, облачаясь в верхнюю одежду и выясняя с проводницей, суетившейся неподалёку, у самовара, время прибытия поезда на нужную станцию. Но разговор продолжился, и заменила Тамару - совершенно неожиданно - дама в шляпе.
- Можете себе представить, бывает и похуже... - заявила она, привлекая к себе внимание Веры Петровны и Ольги Тимофеевны. - Если хотите, приведу пример, но не знаю, выдержат ли ваши нервы,.. Хотя такое становится уже обыденным. К чему современное телевидение приучает молодёжь? К тому, что извращения - это нормально. По крайней мере, какие-нибудь «Алые паруса» теперь не показывают, это никому неинтересно. Соответственно, и вырастают они с тем, что им внушили. А мы, взрослые, не препятствуем, наоборот, даём деньги на диски с подобной продукцией. Я согласна с … Тамарой, кажется? Всё было, есть и будет. Но надо знать, на какую почву насаждать. Взрослый посмотрит и забудет, а у ребёнка, может, психика нарушится от созерцания интима да ещё в развратной форме. Дети должны смотреть фильмы о детях, взрослые - о взрослых. Так у нас всегда и было. Ограничение «до шестнадцати» имело и моральный, и психологический смыслы. Любовь была тайной, в которую молодой человек проникал постепенно, одновременно с взрослением. Теперь на детей бухнули сразу всё, все тайны они поняли по-своему, упрощённо. Какая уж тут любовь…
Не буду подробно разъяснять, где работаю, речь не обо мне, - продолжила она так же неторопливо и обстоятельно. - Сослуживица, порядочная женщина и хороший специалист, отправила сына в армию, Через два месяца письмо: приезжайте, забирайте то, что от него осталось. Никакой Чечни, никаких боевых действий или несчастного случая во время учений. Парень просто не позволил старослужащим унизить себя. За это его разбудили ночью, завели в какое-то отдельное помещение, изнасиловали толпой в восемь человек, избили до полусмерти, связали и отнесли подальше от казармы, в снег, с расчётом, что он там умрёт. Выжил. Если его можно теперь назвать живым. Во-первых, обычные физические болезни. Это произошло год назад, и до сих пор она его лечит; кажется, он в больницах проводит больше времени, чем дома. Далее. Он практически стал сумасшедшим. По крайней мере, из её рассказов трудно сделать вывод, что остался прежним. По характеру, поступкам, словам. Плюс склонность к самоубийству. Родных, включая мать, стесняется; бывших товарищей - тоже; девушку, которая провожала его в армию и с которой вроде бы была большая любовь,

141
запрещает к себе допускать. Вот и решайте, не лучше ли было ему тогда замёрзнуть насмерть. У нас всё время трезвонят об убийствах, особенно важных фигур, но насилие - ещё худшее убийство, а об этом молчат. И если сейчас большинство женщин испытало насилие, то скоро и половина наших мужиков будет перенасилована. Все, кто приходит из армии, из тюрьмы…
Вернулась от проводницы Тамара, взяла вещи и, попрощавшись, пожелав счастливого пути, пошла к выходу, а серьёзная дама, так долго слушавшая других, всё не могла остановиться и, прямо глядя на Ольгу Тимофеевну большими чёрными глазами, которые, казалось, мерцали из-под шляпы, отражая тусклый вагонный свет, продолжала и продолжала рассказывать о несчастном парне и его матери, которые никогда прежде не могли подумать о том, что жизнь может закончиться в девятнадцать лет, даже если тебя не похоронили…

Изменники родины

-…Рановато, Серёг, выехали. Теперь городские спозаранок на базар не ходят. Отоспятся, дела переделают, а ближе к обеду – за продуктами. Чтоб, значит, цены упали…
- Торговать – рано, а чтоб Волчий угол проскочить – в самый раз.
- Что, могут уже ждать?
- Надеюсь, проскочим. Вчера Колька, мой сосед, уже потемну возвращался – а ты знаешь: он с техникой аккуратен и за рулём не выпьет – так раскулачили на пять сотен.
- На пятьсот рублей?!. Не может быть! За что?
- За «проезд по российским автомобильным дорогам». Сначала было двести. Он сказал: «Через сберкассу». Тогда выросло до пятисот.
- Ничего себе!.. Уж лучше через Петровки ездить, хоть и дальше.
- Да, не ближний свет. И дорога раздолбана. Опять же пост на трассе стоит. Крутые ребята пролетают мимо без проблем, а нас, простых людей, всегда тормозят. Там попробуй права качать – поставят на арестплощадку, и езди на телеге…
- И с телеги сдерут…
- Сде-эрут…
Собеседники исчерпали тему для разговора и молча уставились каждый в свою сторону. Сергей смотрел прямо перед машиной, ёжился и мысленно угадывал, через сколько времени печка нагреет воздух в кабине его старенького «Москвича» и ногам станет теплее. Его знакомый, Виктор, повернул голову вправо и с радостью ловил взглядом зелёные полянки первой пробивающейся к свету травы: весна идёт.
Дорога была разбитая, и водителю без конца приходилось петлять и

142
притормаживать. В посветлевшем воздухе можно было угадать змейку-колею, вьющуюся вокруг ям и промоин, которой доверять, впрочем, можно было с большой осторожностью: объехать все препятствия не получилось бы даже на велосипеде.
- Подъезжаем, - объявил Сергей минут через десять. – Ну, молись, чтоб проскочили…
- Вон там кто-то стоит, на самом перекрёстке.
- Значит, всё, попали. Лучше б я в три часа утра выехал… Плохо день начинается.
На Т-образном перекрёстке, Волчьем углу, как говорили жители окрестных сёл, стояли два субъекта в форме милиционеров. Чуть дальше, на обочине уткнулись в дорожный знак разукрашенные в бело-голубое «Жигули» с большим малиновым колпаком сверху.
Один из гаишников, низкорослый и чернявый, сделал движение жезлом, остановил деревенских и пошёл навстречу, помахивая каким-то маленьким пакетиком. Второй, словно прикрывая напарника от возможного нападения, остался на месте. Он был выше среднего роста, полнотелый и доротный настолько, что машина за его спиной казалась игрушечной в сравнении с таким богатырём. Левой рукой он лениво покручивал верёвочку с милицейским свистком.
- У тебя всё в порядке? – спросил Виктор.
- Шутишь… - усмехнулся его земляк. – В этой стране мы виноваты уже за то, что посмели родиться.
- Здравствуйте, - ответил он на приветствие маленького.
- Ну, что, ребята, десять баксов и торгуйте на здоровье?.. Сами понимаете, я на этом драндулете насчитаю столько нарушений, сколько он весь с грузом и вашими душами не стоит. Ну, и самый веский аргумент… - он показал пакет.
- Триста рублей! – выдохнул поражённый Сергей. – Бога побойтесь! Я что, свинью везу?
- За свинью беру шестьсот. Зря удивляешься: цены прошлогодние. Плюс инфляция, плюс НДС.
- Какой НДС?
- НДС – надо детей содержать. Женился я… Теперь к работе отношусь серьёзнее.
- Какая это на хрен работа: людей обирать!
- Поосторожнее с выражениями, гражданин. Не забывайте: вы – потенциальные преступники, - милиционер показал руку с пакетиком и продолжил более миролюбиво. – Моя работа – защита интересов государства. Например, от того, чтоб такой пылесос не отравлял воздух в ближайшем городе… Соглашайтесь. Ещё пара минут, и я обижусь. Тогда проезд значительно подорожает. Кстати, вы не пили?.. Вчера, позавчера, месяц назад? Мой аппарат очень чувствителен к самому слабому намёку на алкоголь.

143
- Что, и месяц назад нельзя было пить? – вмешался Виктор. – Это что за новый закон?
- Погоди ты! – махнул на него хозяин машины. – Давайте хотя бы сто пятьдесят? Триста мне не по карману. Ещё ж не торговал. Выгоднее домой вернуться. Сами посмотрите, сколько у меня товару. А ещё бензин купить…
- Ладно, последняя цифра – двести пятьдесят. Меньше не могу.
- Почему не можете? Это же нигде не учитывается. На двухстах сойдёмся?
- Не могу. Уважение к себе потеряю. Я – российский милиционер и…
Подошёл толстый гаишник и опёрся на капот, отчего вся машина просела.
- Ты что так долго разговариваешь? Сейчас ещё кто-нибудь поедет. Не хотят платить – обувай по полной программе!
- Подожди. С людьми надо уметь работать. Это крестьяне, кормильцы наши… Ладно, давай двести и вали. Не забудь столько же на обратную дорогу отложить. А то, небось, жена на целую тысячу надавала распоряжений, что купить.
- И назад двести?! – возмутился Виктор.
Но приятель, не слушая его, молча протянул гаишнику две сотенные бумажки и быстро тронулся.
- Шиш им на обратном пути! – сказал он со злостью, когда немного отъехал и перешёл на вторую передачу. – Назад по старой дороге поедем.
- Застрянем…
- Не, уже сухо. Дождей нет, а что от снега было, давно высохло. Налегке проскочим, думаю. Эх, говорила мне жена: сдай перекупщикам. С осени Витальке всё сдавали. Невыгодно, конечно, но сейчас, если на обратном пути снова платить, у меня никакой прибыли не будет.
- Ну, ладно, давай через лес. Подтолкну, если увязнешь. Чем такие деньги платить… - Виктор, очевидно, чувствовал себя неловко: ехали продавать оба, а заплатил за проезд один, и потому постарался болтовнёй затушевать неприятные мысли. – Слушай, а они хоть раз применяли свой пакетик или, может, это всё туфта? Как они в суде докажут, что это я вёз? На фига мне, пятидесятилетнему семейному мужику, такая гадость?
- Никто не проверял… По крайней мере, из нашей деревни. Чужие – не знаю…
- Этак можно всё что угодно сунуть. Надо взять и попробовать послать их подальше. В конце концов, у нас вся деревня может подтвердить, что они всем этой ерундой угрожают.
- Их пакет, ё-моё, за полгода уже весь замусолился, а всё суют… Хоть бы целлофан сменили, скупердяи… - Сергей презрительно усмехнулся.
- Вот именно. Да хороший адвокат такую глупость в пух и прах разнесёт. Опять же свидетели…
- Какие свидетели на дороге?
- Дома. Соседи, знакомые. Все ж подтвердят, что я такими делами не занимаюсь.

144
- Не знаю. Многие и занимаются. Я не про тебя, конечно… Я таких не оправдываю, но делать-то в деревне сейчас нечего. И в городе нашу молодёжь не очень-то ждут… Фу, слава Богу, кончилась наша Дорога смерти. Если б в Ираке были такие дороги, хрен бы американские танки там прошли. Так что нам внешний враг не опасен. И то хорошо…

***

На обратном пути Сергей, как и собирался, свернул с трассы на дорогу, ведущую в родное село через лес, и осторожно двинулся в объезд Волчьего угла. Сначала колея была ровной и сухой, без больших ям с водой: видать, накатали городские грибники, которые любили эти места за подосиновики и боровики. Но через пару километров стали попадаться валежины, молоденькие осинки, выросшие прямо на дороге, и Виктору то и дело приходилось выпрыгивать из кабины, чтобы убрать в сторону сухой ствол. Однако Сергей был настроен решительно, и даже когда дорога пошла низиной и машина начала пробуксовывать, он и не заикался о возможности вернуться.
- Надо пробивать объездную. Надо пробивать. Вся деревня будет пользоваться, - повторял он всякий раз, сталкиваясь с каким-нибудь препятствием.
Наконец, добрались до самого опасного места. Дорогу здесь пересекал ручеёк, заваленный толстым слоем жердей, а после «мостка» сразу же шёл глинистый подъём, ещё недостаточно высохший из-за густо стоящих и плохо пропускающих солнце деревьев.
- Выход один, - бодро сказал Сергей после первой – неудачной – попытки выскочить на бугор. – Надо так завалить ручей, чтобы был разгон, а потом не попасть в ту тракторную колею. Видно, кто-то по осени ездил за дровами… Ты пройди дальше, посмотри, как там дорога, а я займусь переправой.
- Думаешь, проедем?
- Да мы уже проехали! Метров через двести лес кончается, дальше – полевая, никаких проблем не будет. Здесь дорогу пробить – пара пустяков. Приехать с лопатой, воду отвести… А летом и так будет сушь, даже этот ручей исчезнет. Можно будет спокойно ездить вдоль поля.
Сергей принялся за мостик, а его спутник ушёл на разведку. Минут через двадцать настырный владелец «Москвича», переложив старые жерди и выбросив треснувшие и истлевшие, любовно доделывал последний слой из сушняка, который наломал поблизости. Вся конструкция была укреплена камнями так, чтобы машина при переезде через мостик, не снижала скорости и по инерции могла въехать на возвышение.
- Бросай заниматься ерундой! – раздался в этот момент с кручи голос Виктора. – Там, на краю леса, дорога перекопана экскаватором.
- Не может быть! Кому это надо?! – не поверил Сергей.

145
- Хочешь – сам сходи посмотри… Свеженькая траншея. Наверное, осенью сделали.
- Объехать можно?
- Сейчас нет. А когда подсохнет – можно, если спилить под самый корень или ещё лучше выкорчевать штук семь-восемь деревьев…
- Бесполезно, бесполезно. Что я врать буду? – прибавил он, спустившись к машине. Лучше думай, как здесь разворачиваться будешь. А «таможне» заплатим вместе. Пополам. Объясню своей, что иначе в город теперь не проедешь…
- Зачем кому-то рыть в лесу окопы? – всё ещё не мог смириться с необходимостью возвращаться Сергей. – Может, степановские, чтоб мы в лес не ездили?.. Но им сюда далековато за дровами. Да и нам тоже. Есть места поближе…
- Бог его знает. Какая разница?.. А в тебе, я смотрю, пропадает талант архитектора. Хотя нет, не пропадает: во дворе много чего настроил. Ну, поехали?
- Поехали… А как остальная-то дорога, нормальная?
- Да, просунуться можно было. Хочешь, проскочим туда и обратно. Кстати, метрах в пятидесяти отсюда – удобное место, чтоб развернуться.
- А!.. – Сергей махнул рукой. – Я и здесь.
До самого милицейского поста они больше не разговаривали, расстроенные предстоящей потерей денег. К тому же плохое настроение водителя передалось машине, и в двух местах серьёзно побуксовали. Добавлявший к лошадиным в моторе свою человеческую силу Виктор сильно измазался грязью.
Дэпээсовский «Жигулёнок» увидели издали, и Виктор полез в карман, подтверждая своё обещание разделить с приятелем потери.
- Подожди ты! – грубо заметил Сергей. – Поговорим ещё. Нашли дурака. Полдня стоять на базаре и не наторговать себе на неделю на хлеб.
- Да, я тоже прикидываю, что так ездить невыгодно… Эт я ещё без машины… Конечно, перекупщик наберёт в деревне молочного на несколько тысяч и может заплатить: не так болезненно…
Милиционеры снова стояли вместе, и опять навстречу двинулся один – на этот раз «богатырь» со свистком.
Едва Сергей притормозил по их требованию, как раздалась команда: «Всем выйти из машины! Руки на капот!» Мужики замешкались от неожиданности, и гаишник, словно его жизни угрожала опасность, по-киношному одной рукой рванул дверцу, а другой выхватил пистолет. «К машине, я сказал! Руки на капот!» Приятели выполнили команды и недоумённо уставились на толстяка.
- Эй, да ты что? Мы же утром проезжали…разговаривали.. – попытался напомнить Виктор.
- Молчать! Стоять не двигаясь!

146
Он по пояс залез в машину, забывая, что подозреваемых положено держать на мушке, и с полминуты возился там с чем-то непонятным.
- Ага! А это что?! – послышался его голос откуда-то от педалей. – Что это?
Неудачливым торговцам предстал хорошо известный всей деревне маленький целлофановый пакетик.
- Хватит фигнёй страдать, - плюнул с досадой Сергей. – Разыгрываешь комедию…
- Та-ак! – «богатырь» вылез из машины, по-прежнему держа в руке оружие. – Все поначалу нагло держатся. Пока не прочитают результаты экспертизы. Я, конечно, не утверждаю, что это героин…
- Ты сначала найди понятых, умник…
- Найдём, найдём. Из Степановки многие утром проезжали и ещё не возвращались.
- Слышь, эти могут… - шепнул Сергею сосед по капоту, в который по-прежнему упирались их четыре руки. – Пообещает им, что будет даром пропускать…
- Так, младший сержант! – крикнул «богатырь» напарнику. – Сообщайте по рации: задержали наркоторговцев!.. А вы, ребятки, стойте и не двигайтесь.
- Я тебя, папаша, в два раза старше. Ты мне мстишь за утрешнее. Что, жаба заела за лишний полтинник?
Милиционер поглядел Сергею в глаза, всё так же держа перед собой знаменитый пакетик, и, усмехнувшись, нарочито вежливо ответил:
- Я, конечно, могу составить отдельный протокол по поводу ваших оскорблений. Но, наверное, я поступлю по-другому: положу вас в канаву лицом в грязь, и будете лежать там, пока не приедет группа. А это часа полтора, не меньше. Ну, так как?
- Молчи, Серёг, - прошептал Виктор. – Я и так, как свинья, грязный.
- Молчу. Только говорить всё равно придётся: ему нужны деньги, а не наше задержание…
- О чём вы там шепчетесь, наркодиллеры?! – грозно спросила власть, которая принялась придирчиво рассматривать машину, словно собиралась и ей предъявить обвинение.
- Может, договоримся?.. – нерешительно предложил Виктор.
- Взятку предлагаете?!. Нет, граждане. Сначала посидите в камере с блатными, потом попробуете доказать свою невиновность. Да и поздно откупаться: за вами уже едут.
- Господи, да ты что?! – Виктор испугался, очевидно, поверив словам блюстителя закона. – Мне скотину дома пора поить. Дел по хозяйству невпроворот. Можно как-то загладить…недоразумение… Нельзя так с людьми…
- С людьми нельзя. А с наркоторговцами, пойманными с поличным, надо строго!
- С каким поличным?

147
- Молчи, Серёг. Я сам договорюсь. Видишь, в какой переплёт попали…

***

Сергей так гнал машину домой, что Виктор предпочёл бы возвращаться пешком: раз десять он подпрыгнул и ударился головой в потолок, а из-за виляний между ямками один раз так навалился на дверцу, что та открылась, и он чуть не выпал на обочину.
- Дурацкий «Москвич», как и всё в этой стране, - без всякого сочувствия только и сказал Сергей, продолжая давить на газ.
В селе он высадил приятеля с его вещами и, миновав свой двор, направился к Кононову, единственному деревенскому бульдозеристу. Там Сергей застал сразу пятерых мужиков, которые стояли посреди большого кононовского двора вокруг разобранного трактора, похожего без облицовки и мотора на мёртвого, полуистлевшего динозавра с шеей – экскаваторным ковшом. Двигатель лежал рядом, вскрытый, но никто им не занимался, хотя перекуривали только двое.
Сергей молча вошёл в калитку, миновал собаку, которая, видно, уже устала лаять на чужих и только по привычке встала на лапы, и присоединился к односельчанам.
- Что, сделать нельзя? – спросил он Колю Лисовских, когда-то работавшего совхозным комбайнёром, но давно уже на пару с женой занимающегося торговлей молочным.
Тот промолчал с таким видом, будто вопрос не требовал ответа. На лицах остальных тоже не отразилось никаких эмоций.
В другой раз Сергей спокойно подождал бы, когда эта дурацкая деловитость пройдёт и все, наоборот, бросятся в другую крайность и начнут, перебивая друг друга, излагать дело, но не сейчас, когда над ним довлело страстное желание отомстить.
- Что молчишь, как рыба?! Я сегодня четыреста рублей отдал в Волчьем углу за проезд. Надо лесную дорогу пробивать. Можно трактор отремонтировать – хоть всю ночь буду здесь ковыряться. Нельзя – поеду ломом долбить землю!..
Ожидаемого сочувствия Сергей на лицах не увидел. Как и обиды за свою резкость. И лишь тяжело вздохнув, ему ответил Мишка Мазурин, самый успешный в деревне хозяин, из тех, кто первым бросил совхоз.
- А сколько я завтра заплачу, когда повезу три головы в город… Можно было, давно сделали бы.
- Скоро китайцы нам и пластмассовые фрукты завезут, и пластмассовое мясо… - усмехнулся Синявин, старый механик, уже лет пять как отдыхавший на пенсии.
Сергей понял, что несчастный, на ладан дышащий совхоз опять кто-то обманул с запчастями, и больше не стал расспрашивать.

148
Вышел из дома Кононов, очевидно, только что пообедавший, и протянул плохо отмытую, замасленную руку. Стало ясно: бульдозер понадобился многим, и его полдня усиленно пытались оживить, но безуспешно, и всеми теперь владело похоронное настроение.
- Наверное, тоже уволюсь из совхоза, - сказал Кононов. – Ездить-то не на чём.. Это – металлолом. Начну чем-нибудь торговать. Всё равно зарплату не платят…
- Как торговать, если «таможня» в Углу всё, что наторгуешь, забирает? – возразил Сергей. – Меня сегодня обули так, что вернулся без прибыли. Надо ездить через лес. Я сегодня спокойно просунулся с той стороны до самого ручья, но кто-то перекопал дорогу экскаватором у выезда из леса.
- До ручья? На легковушке? – не поверил Мишка.
Остальные тоже наконец-то вышли из оцепенения.
- Не только до ручья. Я и ручей загатил жердями. Можно было спокойно выезжать на бугор. Но Витька Красиков – вместе ездили на базар – прошёл вперёд, а там траншея. Или закапывать, или корчевать деревья, чтоб объехать… Я этим козлам больше ни копейки не заплачу. Лучше в объезд, через Петровки, буду мотаться себе в убыток или пробью эту дорогу. Давайте возьмём ломы, лопаты. Толпой до ночи управимся. Витька сказал: полевая дорога уже сухая. Проедем. Я беру четверых. Вон Коля может взять столько же.
- Замучаешься долбать. Глина смёрзлась. Если только набрать старых покрышек… - подумал вслух Синявин.
- Мне на иномарке там не проехать даже летом, - прибавил Мишка всё в том же тоне обречённости.
- Не хотите, сам поеду…с сыном. Как сделаю дорогу, так, небось, все начнут ездить, а потратить три-четыре часа не можем.
Сергей, боясь потерять решимость и раздражая себя воспоминанием об унижениях и материальных потерях, даже повернулся спиной: показать, что уходит.
- Да подожди ты! – остановили его сразу три голоса, в том числе и Мишкин. – Расскажи, как дорога? Что нужно сделать? Глубокая траншея? Нам ведь тоже завтра торговать.
…Часа через два целая военная колонна двинулась по дороге, ведущей к ближайшему городу: две, полные мужчин, легковые машины, четыре «Урала» и «Ижа» с колясками, из которых торчали головы и лопаты, пастух Коля Зайцев на лошади и пять-шесть мотоциклов-одиночек с пацанами, для которых, куда б ни ехать, лишь бы ветер в лицо.
Со стороны процессия выглядела довольно забавно, но весело было только пастуху. Он кричал и махал каждому, кто обгонял его, и очень торопился, как будто в пункте назначения было что упускать, кроме работы… Впрочем, кое-кого ему удалось опередить: один мотоцикл со взрослыми и один с мальчишками ненадолго сломались.

149
Съезд на лесную дорогу находился километрах в трёх от села. Дальше нужно было между брошенными совхозом полями подняться на небольшую возвышенность, сделать петлю вдоль дубняка, куда вся деревня ездила за столбиками, а детвора ходила за грибами, и пять километров двигаться по лесу, по накатанной в прежние годы колее, которая весной и осенью во многих местах наполнялась водой и которую старались заглушить кустики, молодые деревца и многолетние травы. Дорогу эту когда-то сделали ради полевого стана, а в последнее время ею пользовались для вывоза дров, а также пасечники и владельцы тайных конопляных плантаций, посадка которых становилась тем популярнее, чем хуже жила деревня.
Всего один раз лесную дорогу использовали для сквозного выезда на трассу, ведущую к райцентру: когда основную как раз возле Волчьего угла перемыло обильными осенними дождями и сразу три окрестные деревни лишились связи с «большой землёй». Но тогда было проще. Директор совхоза послал технику, через ручей перекинули длинные, толстые доски, и даже из Степановки и другой соседней деревни Зимкино проезжали здесь в город.
…Сергей, хоть и был вдохновителем операции, но на своём «Москвиче»-пенсионере прибыл на окраину леса где-то в середине колонны. У рва уже стояли оба «Урала» и УАЗик Коли Лисовских, который привёз с собой старшего брата Степана с сыном и Кононова, бросившего труп экскаватора.
Ещё подъезжая, Сергей обратил внимание, что мужики стоят кучкой, не разбирают инструмент и не подходят к яме.
- Команды ждут, что ли? – удивился сидящий рядом Мишка Мазурин.
- Или испугались работы, - предположил сзади его шурин Лебедев.
Они съехали немного с дороги, чтоб освободить место для других, и вышли. Сергей с удовольствием отметил, что взбалмошный Красиков не врал: земля здесь, с солнечной стороны, полностью высохла.
- Ну, что, мужики, как там ров? Закопаем сегодня?..
Он стал искать глазами кучу глины, ради которой взбудоражил полдеревни, и не заметил странных взглядов, безмолвно ответивших на его вопросы. Впрочем, подобное выражение через секунду появилось на лице и самого Сергея. Возле высокой насыпи, перегородившей дорогу, сидел на пеньке знакомый толстый гаишник. Рядом догорал костёр, и парень, положив на колени автомат, что-то жарил на огне, используя тонкий прутик.
- Скажи, Серёг, откуда менты всё узнали? – спросил Степан Лисовских таким тоном, как будто разоблачил вражеского шпиона.
Но Сергей от растерянности даже не ответил. Он никак не мог предположить, что городские милиционеры проведают про объездную дорогу, поверят, что сейчас, весной, целая деревня рискнёт по ней ездить да ещё и закапывать ради этого траншею и, самое главное, не побоятся сами заезжать так далеко от грунтовки.
- И что он говорит? – пришёл в себя Мишка. – Не ночевать же здесь

150
останется…
- Говорит: стрелять будет, - ответил со злостью всё тот же Степан.
- Этот – будет! – подтвердил кто-то. – Степановские как-то в Углу решили пролететь мимо, так он им вслед как даст очередь!
- Ещё бы: бабки уплывали…
- Ага! Тыщу содрал!..
Сергей отошёл в сторону и облокотился на капот своей машины. В голове был полный сумбур: человек в форме с автоматом среди мирных полей-лесов, доносчик в деревне, быстренько дозвонившийся в город, откуда уже по рации сообщили гаишникам о «мобилизации» землекопов, и стыд, большой стыд перед односельчанами, которые из-за него потеряли столько времени. Он уже слышал будущие шутки над собой и прикидывал, на сколько лет станет героем деревенских анекдотов.
Подъехали другие. Минут десять ушло на объяснение им изменившейся обстановки. Потом заговорили чуть ли не все сразу. Одни предлагали переговоры с противником, другие – штурм. «Приехать под утро! Под утро!» - без конца твердил Кононов, а Мазурин втолковывал, что гаишники просто могут сдвинуться от Волчьего угла и всё равно перекрыть путь на город.
Вдруг со стороны леса раздался сигнал машины, и мужики затихли.
- За ним. Сваливает, - радостно предположил кто-то.
Но остальные не торопились с выводами и ждали, что будет дальше.
Вот с противоположной стороны появился другой гаишник, хорошо знакомый Сергею, как, впрочем, и всем остальным, а здесь больше собрались те, кто ездил в город на собственном транспорте. Напарники о чём-то поболтали, потом толстый передал автомат и ушёл, а его сменщик принялся ломать и складывать у костра сухие ветки.
- На ночь прибыл, гад! – махнул кулаками Степан. – Возвращаюсь в деревню за ружьём!
- У тебя крыша едет, дорогой, - урезонил его Мишка. – Поостынь. А то, может, ещё в лес партизанить пойдёшь?
- Под откос поезда пускать!.. – посмеялись и другие.
- Я пойду, поговорю с ним, а там видно будет. Серёга, не вешай нос, всё равно уже по-старому не будет, раз такая толпа тронулась с места. Не вечно ж нам в рабах ходить у долбаной власти.
Мишка направился к гаишнику, а другие и даже Степан стали утешать Сергея, увидев на его лице угрызения совести.
- Ты ж нас всех поднял! Всё, теперь платить дань не будем! – перекричал всех Кононов, стараясь, очевидно, чтоб его слышал милиционер. – Во, и Петька на усиление прибыл. Ну, теперь точно победим.
Приближавшийся Зайцев, увидев толпу, начал шпорить кирзовыми сапогами лошадь и на ходу доставать что-то из вещмешка, который для удобства возил на груди.
- Мужики! А вот и я!.. Ну, как работа?!. А я вам…для сугрева!..

151
Он подъехал вплотную и достал бутылку мутного самогона.
- Кто желает?! Угощаю!
- Да ты уже выкушал половину!
- Пошёл ты, Колька! Пузырь у меня с утра! Для сугрева брал! В обед только приложился! – и, больше не предлагая, он сделал из горлышка здоровенный глоток.
- С лошади не свались! – посоветовали ему.
- Ну, чё?! – снова начал кричать Петька, утеревшись рукой. – Почему не копаем?! Меня ждали?! А вот он я!
- Иди копай, герой. Не видишь: охрана.
- Охрана?! – Петька только сейчас осмотрелся. – А что там Мазурин с ментом делают?
Ему объяснили, и он бурно выругался, причём с большим уклоном в зоологию: чувствовалось влияние профессии.
- Ты, как Чапаев, на лошади. Только сабли не хватает, - пошутил Кононов.
- Не, Петро ж с бородой. Вылитый Пугачёв, - возразил Лебедев.
Зайцеву сравнения понравились.
- А чё?! Щас в атаку пойдём. Затопчем ментяру.
- Ты уже раз городских затоптал! Бросил друзей на речке и - дёру на лошади…
- Чё ты мелешь, Колька?! Я за подмогой в деревню рванул. Пока мужики отбивались.
- Долго ж ты её искал…
Начавшуюся перепалку прервало возвращение Мишки.
- Ну, что, Мазурик, добазарился?! – крикнул Зайцев, не слезая с лошади и вместо сабли воинственно держа бутылку.
Видно было, что он рад возможности изменить тему разговора: подобных «подвигов» за ним числилось с добрый десяток.
- Заткнись, пугало, - оборвал Мазурин. – Тебе что здесь надо? Будто собираешься для нас дорогу делать… Ну, что, мужики? Гаишник упёрся. Говорит, что всё будет по-прежнему. Здесь ездить не дадут, а на Волчьем как стояли, так и будут стоять. Я и уговаривал, и слегка грозил. Только хуже. Говорит, к нашему селу теперь особый подход за то, что против закона.
Земляки разом тяжело вздохнули. Двое-трое выругались.
- Да бить их надо, вымогателей! – вскрикнул Максим Лисовских, сын Коли, срывающимся голосом подростка.
- Точно! Щас вон пацаны его сделают! – поддержал сверху Пугачёвочапаев.
- Так. Мальчишек всех надо домой. Это не шутка: у человека автомат.
- Правильно, - согласился с Синявиным Мишка. – Нечего за малолеток прятаться.
Он посмотрел на Зайцева, а тот снова хлебнул из бутылки.
Юных мотоциклистов отправили в село и велели ничего не рассказывать

152
матерям. У въезда в лес осталось человек двадцать.
Гаишник между тем с интересом посматривал на толпу и продолжал собирать сухие ветки. Своё оружие он повесил за спину. В движениях и жестах чувствовались спокойствие и уверенность. Тлевший прежде костёр разгорелся, языки пламени доставали до нижних веток берёзки, и те чернели. Застава функционировала.
- Предлагаю закапывать, - сказал Степан, когда стихли звуки моторов. – Я завтра с женой собирался в город, торговать молочным и картошкой. А так, как сегодня съездил Серёга, лучше вообще сидеть дома. Но посиди, если только базаром и живёшь. Совхоз три года денег не платит, только зерно да сено…
Его поддержали.
- А автомат? – спросил Лебедев.
- Да ты что, думаешь, он начнёт палить по людям? Пугануть – да. Дать поверх голов очередь… Но не станет же он валить такую толпу. Он же не псих… Просто жадный.
- От жадности тоже с ума сходят.
- Да чё тут базарить! – вмешался Зайцев. – Все вместе накинемся, сразу скаканёт в лес! Только и видели!
- Точно! Вперёд!
- Вперёд! – Петька пришпорил лошадь и, хлебнув из бутылки остатки самогона, швырнул её, как гранату, в сторону траншеи.
Мужики шумно тронулись с места. Некоторые прихватили лопаты. Гаишник быстро снял автомат, демонстративно щёлкнул предохранителем и, дёрнув затвор, встал на кучу глины, которую толпа готова была сравнять с дорогой.
- Назад! Буду стрелять!
Некоторые остановились, но Сергей, Степан, Мишка и пьяноотчаянный Петька продолжали дружно наступать.
- Стреляй, фашист!
- Стреляй, если хочешь в тюрьму!
- Я в тюрьму не попаду! Перевезём трупы на дорогу и доложим о нападении!
- А мы свидетели, что ты здесь в нас стрелял! – мужики сбавили шаг.
- Вы не свидетели, а соучастники! Парочку подстрелю по ногам, и все пойдёте за нападение при исполнении! А следов здесь не будет: кровь с землёй перемешаем!
Толпа остановилась в трёх шагах от милиционера.
- А если кто не верит, то всё по закону: сначала предупредительный вверх.
Он поднял автомат и стрельнул одиночным. Лошадь Зайцева шарахнулась в сторону и оттолкнула трёх человек. Все заметили по стоящим рядом, как лица моментально окрасились бледностью.
- Убьёт! – ахнул кто-то.

153
- Мужики, сваливаем! – крикнул Петька и рванул галопом прочь от места сражения.
Сергей, который много охотился и потому к выстрелу отнёсся спокойно, проводил «Пугачёва» глазами: тот резво нахлёстывал и без того испуганную лошадь, и казалось, не она мчалась, а сам пастух, дёргаясь всем телом, уносил себя при помощи четырёх ног.
- Да ты что, бандит какой?! – закричал Степан. – Тогда стреляй по людям! Мы торгуем, чтоб детей кормить-одевать, а вы не даёте!
- У нас тоже дети, - спокойно ответил гаишник, держа автоматный ствол на уровне ног деревенских.
- Тебе, сволочь, государство зарплату платит и немалую, а нас только торговля спасает!
- Да разве это зарплата? Почему я должен жить хуже всяких приблатнённых, которые каждый вечер в ресторанах отдыхают?
- Ты их, небось, не останавливаешь?! А нас за всякую ерунду штрафуешь!
- А что мне их останавливать, если мой начальник с ними дружит? Ну, остановлю, и на следующий день выгонят с работы.
- Вот-вот, все вы такие!
- Нет, я с вами по-хорошему…до сегодняшнего дня: по триста рэ с транспорта. Вы же за торговлю налогов не платите, а машины, когда на базар едете, набиваете под завязку.
- Да ты знаешь, сколько всего надо продать на эти триста рублей?! А бензин, а торговый сбор, а анализы на молочку?!
- Корове – сено, свинье – корма!.. С неба что ли всё падает?!
- Мужики, вы зря на меня брызгаете слюной! Всё равно не отравите. Надо давно понять своими бестолковыми деревенскими головами, что так живёт вся страна. Не я это устроил. Претензии к Москве. Да, раньше платили только бизнесмены, теперь пришла очередь и крестьян. Все платят. Все! Крутые – моему начальству, некрутые – мне. Я – своему начальству, оно – тем, кто выше. Все это давно поняли, например, ваши соседи, степановские и зимкиновские, и живут спокойно. И только вы скандалите. Ты вырастил, тебе позволяют в городе продавать, так делись! Вон наши из Чечни вернулись, так они воякам, кто в отпуск едет, патрон подбросят и пять тысяч срубают. Вояки богатые, им «боевые» платят.
- Ну, вы и гады! – заскрежетал зубами Степан. – Солдатам за то, что кровь проливают, платят, а вы их обираете?!
- Индюк ты с хохолком! Какую кровь?.. Ну, и что? Хочешь домой – делись. Они – там зарабатывают, наши – с них. Обычное дело. Кровь… Я что ли эту войну устроил? Москва с неё миллиарды имеет. Зато пока террористы до столицы доедут, двадцать гаишников себе на хлеб с маслом заработают. И вы, б…, будете мне платить! Или я вас, тварей, в землю закопаю! Прямо в

154

эту яму, которую вы собрались закидывать! Надо будет, я завтра ещё в десяти местах дорогу перерою! Хрен вы вообще в город проедете!
- Ты на нас так не волоки! В сыны мне годишься! – выступил вперёд старик Синявин. – А если скурвился, не ищи оправдания да на других не кивай! В своих грехах каждый сам виноват!
- Пошёл ты, папаша, с нравоучениями! Много знаешь?! Пятьдесят лет в совхозе горбатился на дядю, заработал пенсию в тысячу рублей и считаешь себя умным?!. Бараны!.. А ну, пять шагов назад! Быстро!
- Мужики… - сказал Кононов не своим голосом, - это что ж в стране творится?.. Да на фига нам такая страна?!. Надо не эту яму закапывать, а и все остальные дороги перерыть…
- Отсоединиться, что ли? – с горечью в голосе спросил Мишка. – А что? Объявляем независимость. На хрена нам эта Россия с такими порядками?
- Да хоть бы и отсоединиться, - всё тем же странным голосом – видно, речь милиционера что-то перевернула в человеке – продолжил Кононов. – Сами себе утвердим порядок. По совести.
- Эт точно, - не соглашаясь и не противореча, сказал Степан. – Мы бы порядок навели. А то половина колонок не работает…
- Дети заболеют – в город вези. Почему раньше был фельдшерский пункт, а сейчас нету?
- И в больнице за всё плати. Дешевле помереть…
- А торговля эта много даёт? Приедешь на базар, за место, за рубку, за анализы заплатишь, а продать не можешь: горожане импортное берут, да перекупщики вытесняют.
- И дороги какие?.. Только название: трасса. Транспортный налог гребут, так хоть бы когда грейдером прошлись да камня подсыпали…
- Мужики, поехали домой, - Мишка вдруг начал отталкивать всех от злополучной траншеи, - поехали, поехали…
Тем, кто выражал на лице недоумение, он незаметно шептал что-то на ухо и продолжал убеждать возвращаться в деревню. И уже через минуту с радостью и удивлением инспектор ДПС смотрел, как селяне, в лицах которых совсем недавно он читал готовность растерзать его в клочья, вдруг дружно завели свой транспорт и быстро покинули поле сражения. Проигранного ими, с его точки зрения. Откуда было знать корыстолюбивому и циничному парню, мечтающему пить в ресторанах дорогой коньяк рядом с городскими бандитами, о том, какую мысль он невольно заронил в их головы. Нет, не подчиниться убедил он мужиков. Не смириться с тем, что «все в этой стране платят». Не таков русский народ. Нет для него середины. Без меры его терпение, но если какая власть решится на самоубийственный шаг и вздумает эту меру превысить, то получит обратную крайность, столь же огромную и во всём противоположную знаменитому русскому терпению. И не дай Бог тогда увидеть страшный и беспощадный русский бунт…
Уже через десять минут мужики дружно долбили дорогу на город ломами и

155
отчаянно кричали, что будут отбиваться хоть от целой армии.
- На хрена нам эта Россия! – громче всех возмущался прежде тихоня Кононов. – Лучше к Китаю присоединимся, там в стране порядок: взяточников расстреливают!..
- Порядка нигде нет!- зло возражал ему Степан Лисовских. – Своим умом проживём! Хуже уже не будет!
Синявин и ещё человек пять уехали, зато вернулась пацанва и ещё мужиков семь, кто до этого был на работе. Новенькие быстро заразились общим ожесточением. Хотя для кого-то происходящее пока походило на игру…
Как бы то ни было, новая траншея с каждым часом заметно росла в размерах и к наступлению темноты достигла ширины и глубины, которые остановили бы и танк. Приезжала глава села Петрянина, но урезонить более старших односельчан, многие из которых к тому же подвыпили, не смогла ни увещеваниями, ни угрозами вызвать участкового. Все знали: ночью никто не приедет, а утром… До утра ещё дожить надо.
К двум часам ночи дело было сделано: деревня отсоединилась от остальной страны без всякого сожаления. Землекопы разожгли рядом с дорогой, в редких кустиках, костёр, сели вокруг и устало заспорили о том, что делать дальше. Впрочем, прийти к единому мнению не удалось. Пока что решили оставить часовых и разъезжаться по домам. Согласились только в одном: не отступать. Кто-то не поленился подсчитать, сколько деревня заплатила в целом за время существования «таможни» в Волчьем углу, и цифра с многими нулями сильно прибавила решимости. Взвесили сообща и все варианты на случай, если в селе найдутся серьёзные противники независимости. Оказалось, что без города обойтись худо-бедно можно было, тем более что торговлю теперь гаишники сделали нерентабельной. А раз так, то зачем тот город?.. За самым необходимым можно по полевым дорогам съездить на мотоцикле в соседние Степановку или Уличи. Да и предприниматели «из России», наверняка, наладят каналы контрабанды. С чувством воскрешённого достоинства и свободы мужики расселись по машинам и поехали домой. Но долго ещё где с соседями, где с домашними обсуждали они произошедшее. А кто-то, как и герой дня Сергей, не смогли уснуть вообще и по несколько раз за ночь гремели на кухнях посудой, запивая сердечные лекарства…
А вот на новенькой заставе, наоборот, всё было очень спокойно. Мерцали сверху мирные звёзды, потрескивал костёр, а «часовые» честно не спали, чувствуя ответственность пред целым селом, где каждый был или брат, или сват, и рассказывали друг другу занимательные истории. Например, такую.
«Раньше базарными днями народ ездил в город на телегах. Бывало, что возвращались поздно, уже в темноте. И тогда встречали крестьяне где-нибудь в самом глухом месте Бледного старика. Сидит он и строго так смотрит на людей. Лошади встанут, как вкопанные, деревенские трясутся от

156
страха… А старик и говорит: «Поторговали, столько-то выручили (всегда он про выручку знал), пора и платить за удачу. Отдадите мне своего младшего сына (или дочь). Кто и пообещает от испуга, а кто просто молчит, не может двух слов связать. Возвращаются домой, всё нормально. Вспомнят – посмеются, мол, показалось. А через некоторое время младший ребёнок в семье исчезает. Пойдёт за грибами, например, или ещё куда. И – бесследно. Не могут найти.
Вот ехал однажды зажиточный мужик Вакула Петров. Петровы потом перебрались в город. Так их предок. Едет поздно, луны нет, лошадь по плохой дороге еле идёт. И вдруг у самой дороги на пеньке Бледный старик. Лошадь стала. Вакула хлестнул её – бесполезно, даже не дёрнется.
- Ты, - говорит, - Вакула, много торгуешь, а со мной никогда не делишься. Возьму я твоего младшего сына.
- Сгинь, - говорит Вакула и крестится.
А старик смеётся:
- Нет надо мной власти. Меня и святая вода не возьмёт. Я, если хошь, и сам перекрестюсь. Вот такой я. Отдай сына, а то и тебя не отпущу из лесу.
- А может деньгами возьмёшь? – спросил Вакула и бросил кошель.
Деньги рассыпались, старик бросился их жадно собирать, а Вакула подошёл сзади и – мешок на голову. Засунул призрака и завязал мешок. Тут неподалёку пруд был раньше, теперь болотце. Вакула мешок на спину и к тому пруду. Хотел было уже утопить Бледного старика, а тот и запросит о пощаде:
- Вакула, - говорит, - не бери греха на душу. Не буду я больше народ пугать по ночам и детей воровать. Оставь меня здесь, но мешок не развязывай. И никто пусть не развязывает, а то вернусь».

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/