Дмитрий Сахно
Изнанка жизни
Глава 1
Прежде чем спуститься в подвал, Саня как бы невзначай оглянулся. Нельзя было допустить, чтобы за ним вдогонку увязалась Танька или, что еще хуже, ее сварливая мамаша. Жуть, какой они могут поднять шум, если поймают его на горячем. Разумеется, они сразу доложат обо всем его отцу, и тот спустит с Сани три шкуры. Не смягчит наказание даже то обстоятельство, что сегодня у мальчугана был День Рождения. В этот жаркий душный день уходящего лета имениннику исполнилось десять лет.
Несмотря на столь юный возраст, Саня прекрасно понимал, что если он все же «засветился» там, возле подъезда, то сейчас у него есть последний шанс отшутиться перед Танькой, либо ее мамашей. В подвале пути назад уже не будет.
Убедившись, что следом за ним никто не идет, не бежит, уяснив, что сработал чисто, он открыл запертую на ключ дверь и быстро зашагал вниз по армированным бетонным ступеням. С собой он нес джутовый мешок для картошки, в котором дернулось что-то живое.
Подвал с двумя входами в виде громоздких бетонных надстроек, выложенных бледно-желтой керамической плиткой, представлялся Сане самым мрачным, но при этом необъяснимо-притягательным из всех мест, где ему когда-либо приходилось бывать. Здесь было несколько параллельных ветвей коридоров, запутанно сообщающихся между собой, как в лабиринте, и около сотни спрятанных за закрытыми дверьми кладовых комнат.
Пролегал подвал вдоль пятиэтажного дома, где родители Сани три года назад получили квартиру. Кладовые комнаты, каждая площадью по шесть квадратных метров, были справедливо распределены между жителями новой пятиэтажки и достались далеко не всем. К примеру, Саниному отцу – производителю работ на стройке, одна из таких комнат полагалась, а вот Танькиной мамаше, работающей уборщицей в кинотеатре – нет.
Иногда, попивая холодное разливное пиво после трудового дня, отец рассказывал Сане, немного привирая, о том, что во избежание срыва плана, его бригада за один день выложила плитами всю крышу подвала. И еще о том, что это сооружение, по его мнению, является самым натуральным архитекторским недоразумением.
- Ты только представь, сынок, на месте этого несуразного подземного бункера (так он называл подвал) мог стоять еще один дом, такой же высокий, как наш, или еще выше. И в квартире с окнами напротив обязательно поселилась бы молодая красивая женщина с маленькой милой дочкой, которая однажды, а чем черт не шутит, стала бы тебе женой, - фантазировал он, подливая пиво из трехлитровой бутыли в бокал. – Но эти умники из архитектурно-строительных институтов спроектировали все иначе. Эх, забрать бы у них карандаши, да пальцы по самые локти отрезать! – он сделал большой глоток пива и, поостыв, добавил. – Нет, с другой стороны они, конечно, правы. Ведь не будь у нас здесь отдельной кладовой, где бы мы картошку с морковкой хранили, а? Тебя спрашиваю, двоечник, - он легонько толкнул сына пальцем в бок и тот в ответ безмолвно пожал плечами. – То-то же. Но, знаешь, все равно обидно за нерациональную застройку городской территории.
Ребятишки из ближайших новостроек облюбовали бетонную площадку-крышу подвала с металлическим турникетом по периметру и двумя дюжинами укрепленных кирпичной кладкой вентиляционных грибков. Зачастую после школы они устраивали там игрища, в которые Саню не звали. Для сверстников он был изгоем. Впрочем, участвовать в их шумной и нелепой беготне он и сам не желал.
У Сани в связке было два ключа - один ключ от дальнего входа в подвал, если идти со стороны их подъезда, второй ключ от кладовой. Мальчуган никогда не понимал, чем плохо спускаться в подвал с ближнего входа. Отец объяснял, что лучше большую часть пути пройти там, где есть солнечный свет, но Саня не принимал отцовской истины, ему нравилась подвальная сырость и тьма.
Спустившись в подвал, Саня ощутил уютную прохладу, которая сразу придала ему решимости и укрепила в вере. Он больше не сомневался в том, что все делает правильно. Он свернул налево. Быстро прошел десять метров до узкого прохода между двумя соседними ветвями коридора. В мешке снова что-то дернулось, на этот раз сильнее. Взяв мешок крепче, Саня вполсилы ударил им об угол стены.
- Потерпи, скоро придем, - тихо прошелестел он и юркнул в черный проход.
Во второй ветви коридора оказалось совсем темно, словно она, вопреки плану постройки, пренебрегая всем известным законом гравитации, отвесной норой уходила вниз. С некоторых пор тусклый солнечный свет перестал проникать сюда сквозь небольшие вентиляционные каналы в потолке. Причина, скорее всего, была в хулиганской выходке местной ребятни. Забавы ради малолетние озорники, безобразничая на крыше подвала, могли засорить вентиляционные каналы сломанными ветками тополей или же найденными на площадке для мусора кусками пенопласта, поверх которых услали что-то вроде ветоши из старой школьной формы и пионерских галстуков. Но, возможно, причина крылась в ином. Быть может, как предполагал Саня, и у него имелись на то основания, вентиляционные каналы вовсе не были засорены, но сам подвал отторгал солнечный свет.
Здесь, в тишине и во мраке, вкрадчивый, сложный для восприятия многочастотный шум Космоса, который время от времени слышал мальчуган, звучал отчетливее и… иначе. Подвал каким-то удивительным образом трансформировал шум в спокойный твердый, хоть и мальчишеский голос. Так полагал Саня. Обращаясь к нему, голос монотонно повторял простые команды, которые, разумеется, следовало выполнить как можно скорее.
Саня еще раз свернул налево. Едва касаясь свободной рукой стены, он прошел во тьме несколько метров, отсчитывая дверные проемы. Ему нужна была четвертая по счету кладовая комната. Их комната. Остановившись у нужной двери, мальчуган вставил в замочную скважину ключ. Попал не сразу – пришлось повозиться. Замок открылся с небольшим усилием. Саня дернул дверь на себя - та озлобленно заскрипела.
Спустя мгновение он зашел в кладовую, где сразу наткнулся на порожний деревянный ящик. Подвинув ящик дном к стене, взобрался на него и на ощупь нашел выключатель, к которому с пола дотянуться еще пока не мог. Мешок в его руке внезапно стал раскачиваться маятником. Включив свет, Саня бойко спрыгнул на пол, швырнул мешок в дальнюю стену, и притворил дверь, на которой был наклеен большой календарь с карикатурно нарисованными персонажами из фильма «Спортлото-82».
Саниной матери в отличие от него самого очень нравился этот фильм. Мальчуган хорошо запомнил как долго, и невыносимо нудно тянулись минуты, когда они всей семьей после премьеры, по просьбе матери, остались на повторный сеанс.
На следующий день, случайно увидев продававшийся в киоске «Союзпечати» календарь с героями из полюбившегося фильма, она не смогла удержаться, чтобы не купить его, как напоминание о вчерашнем навеянном романтическом настроении.
В том же киоске она купила и сразу заполнила два лотерейных билета, наивно полагая, что выиграет, и даже не подозревая о том, что жизнь ее саму вот-вот разыграет в лотерею.
Сколько бы ни сопротивлялся отец, ему не оставалось ничего иного, как повесить календарь на стену в прихожей в ущерб интерьеру, подобно пугалу среди золотистых подсолнухов, изображенных на недавно поклеенных обоях.
За год на некоторых числах календаря появились различные приписки: крестики, галочки и прочие знаки, включая загадочные красные окружности, еще весной наведенные матерью вокруг пяти идущих подряд дней июля, когда отцу заблаговременно нужно было определиться с датой поездки на море.
В конце года, когда календарь стал практически бесполезен, отец снял его со стены, и хотел было выбросить, но мать вовремя упредила. Настояла, чтобы наклеил его на дверь в кладовой комнате, пригрозив, что иначе в жизни туда больше не спустится. Отец хоть и возмущался для виду, но прихоть жены как всегда выполнил.
На пустующую стену в прихожей вскоре повесили совершенно безобразную с точки зрения Сани копию картины какого-то нидерландского художника, которая, впрочем, весьма удачно вписывалась в интерьер.
Электрический свет ослабил громыхавший отовсюду голос до шепота, кисельно переливающегося по внутренней поверхности детского черепа. Из упавшего на пыльный пол мешка робкой тенью выскочила черная кошка с белой шерсткой на кончиках лапок и грудке. Обретя мнимую свободу, пленница бросилась зигзагами наутек, но, быстро уяснив, что находится в замкнутом пространстве, обреченно забилась в дальний левый угол, припала к полу за ящиками с картошкой.
Это была кошка Таньки. Чересчур доверчивая и очаровательная, с незамысловатым прозвищем – Мурка.
Танька выклянчила кошку у Деда Мороза в подарок на Новый Год. Заочно заключила с ним сделку за минуту до того, как случайно разбила елочную игрушку и осколком порезала палец в кровь. Взамен по наставлению матери пообещала, что будет учиться в школе на одни пятерки, чтобы можно было легко поступить в любой институт и в дальнейшем стать большим всеми уважаемым человеком.
По странному стечению обстоятельств, в тот же день, подметая в кинотеатре после очередного сеанса фильма «Спортлото - 82», Танькина мамаша наткнулась веником на черный клубок, в котором, ахнув, признала мертвого котенка. Посылая ворчливые проклятия неизвестному, с ее слов «больному ублюдку», принесшему трупик котенка в кинотеатр, а заодно и всем тем негодяям, которые заплевали пол между рядами сидений лузгой, она небрежно смела бездыханное тельце в совок и высыпала вместе с мусором в ведро. Она ахнула снова и театрально прижала ладони к щекам, спустя четверть часа, когда услышала тихий жалобный писк из ведра.
Так у Таньки появилась Мурка. Первое время она поила несмышленую кроху с ладошки молоком. Привязывала фантики от шоколадных конфет на капроновые нити и, играя с Муркой в кошки-мышки, незаметно сама все сильнее привязывалась к ней.
Свою часть сделки Танька не выполнила – учебный год закончила троечницей, за что мамаша частенько пугала ее тем, что Дед Мороз однажды заберет кошку назад. Но мировоззрение Таньки за последние месяцы претерпело существенных изменений. Она повзрослела и больше не верила в новогодние и вообще в какие бы то ни было чудеса. Но лишь до поры.
Сегодня у Мурки был королевский завтрак. Ей почти целиком достался крупный жареный окунь. Наевшись вдоволь, она по обыкновению попросилась на улицу. Шаркая тапками по полу, Танькина мамаша неохотно подошла к двери и со словами: «чтоб ты издохла», выпустила кошку. Больше она ее никогда не видела.
На улице Мурка первым делом посетила песочницу. Затем пробежалась вокруг дома, разогнав у площадки для мусора совсем потерявших страх жирных голубей. Вернувшись к подъезду, она запрыгнула на скамейку, ловким взмахом лапы поймала и съела пролетающую мимо крупную черную муху, а после задремала в располагающей ко сну уютной тени дома.
В это время отец поручил Сане спуститься в подвал за картошкой, снарядив его мешком и связкой из двух ключей. Батя решил пожарить картошку с салом, накрошить салат из лука и помидоров, нарезать толстыми дольками копченую колбасу и выпить по-тихому водки за здоровье сына.
Праздничный торт, поздравления, хлопушки и воздушные шары – все это было неуместным, поскольку Санина мать лежала в больнице при смерти. Хирург разрезал ее, посмотрел, покачал головой и стал скороспешно зашивать. Сказал, что уже слишком поздно, что шансов на спасение не осталось.
Саня навестил мать в больнице позавчера утром. Отец привел его попрощаться. После безуспешной операции она ссохлась и пожелтела как мумия. Казалось, живыми были только ее глаза, в которых застыли слезы. В душном зловонии больничной палаты, глядя на гниющую изнутри мать, сердце которой все еще боролось за жизнь, Саня впервые осознал, что слышит шум свыше.
Сначала он, было, решил, что это жужжание мухи, истерично бьющейся об оконное стекло. Он подошел к широкому окну, отодвинул пыльную тюль и действительно увидел крупную черную муху. Прижал ее большим пальцем и старательно раздавил, волнистой линией размазывая проступившую прозрачную слизь по стеклу. Но шум не стих. Саня убрал от стекла палец, с любопытством рассматривая прилипшие к нему крохотные лапки, покрытые мельчайшими щетинками, а раздавленная им муха немощно упала на подоконник.
Вскоре шум исчез, но вернулся снова, когда солнце спряталось за горизонт. На этот раз он подобрался ближе, обволакивая, завлекая, выкорчевывая детский страх, вселяя веру в то, что на первый взгляд казалось невозможным. Еще до того, как Космос уставился на Саню множеством удивительных мерцающих глаз, он понял, что знает, как можно спасти жизнь матери.
Обстоятельства складывались наилучшим образом. Выйдя из подъезда, Саня увидел дремавшую на скамейке соседскую кошку и решил действовать без промедления. Он подошел как можно тише, но Мурка все равно услышала сквозь чуткий сон его шаги и приоткрыла глаза. Заметив, что она проснулась, мальчуган ласково погладил ее по черной бархатистой шерстке, а затем, когда она одобрительно замурчала, накинул сверху джутовый мешок.
Инстинкт самосохранения Мурки позволял желать лучшего. Оказавшись в мешке, последующие несколько минут она вела себя на удивление спокойно, словно была убеждена в том, что живущий по соседству тихий мальчуган, который однажды угостил ее вкуснейшими колбасными обрезками, не может причинить вреда. Занервничала, заерзала кошка, уже в кладовой, откуда выбраться обычным способом не представлялось возможным.
Саня окинул кладовую ищущим беглым взглядом. Слева на стене находились навесные полки из досок. На них стояли пустые покрытые паутиной бутыли, в которых по обыкновению в это время года должны были храниться консервированные огурцы. На нижней полке лежал завернутый в брезент штатив для непонятного по назначению прибора - нивелира. В ближнем левом углу пылились грабли, ведро и лопата. В ведре еще с весны Санина мать оставила щетку для побелки деревьев. Вдоль дальней стены в баррикаду были выстроены ящики с картошкой, рядом с ними беспорядочно громоздилось несколько ящиков пустых. Справа стоял верстак, на нем находились слесарные инструменты и всякий хлам, включая алюминиевый спортивный кубок – почетную награду за первенство в толкании ядра в городской спартакиаде, обладателем которого отец Сани стал еще в студенческие годы, забрав его у призера – тогдашнего соседа по комнате в общежитии за долги в преферанс. Здесь же, на верстаке, лежала искомая деревянная коробка из-под шахмат. В ней вместе с гаечными ключами и плашками должен быть спрятан остро заточенный нож с рукоятью обмотанной синей изоляционной лентой. Саня открыл коробку и ухмыльнулся, убедившись, что все так и есть.
Взяв нож, он неспешно подошел к баррикаде из ящиков. Дотянуться к спрятавшейся за ними кошке не составляло особых усилий. «Убей-проверь, убей-проверь» - кисельно переливался шепот по внутренней поверхности детского черепа. Саня схватил Мурку за холку и потянул на себя, а она, гибко извиваясь, сумела вырваться и вцепиться ему в руку когтями. Но ее когти не представляли серьезной угрозы, поскольку Танькина мамаша регулярно по воскресеньям стригла их канцелярскими ножницами.
Почувствовав боль, Саня импульсивно ударил Мурку ножом в заднюю лапу. Кошка взвизгнула, ослабив хватку. В этот миг Саня отбросил ее в сторону. Оказавшись на полу, Мурка запрыгнула на нижнюю полку и притаилась в узком пространстве между стеной и брезентовым свертком. Взглянув на покрасневшие следы-полосы от ее когтей на предплечье, Саня ядовито улыбнулся. Он присел на корточки напротив Мурки, направляя на вытянутой руке в ее сторону нож, игриво вертя, поблескивая лезвием. В ответ кошка зашипела, рассекая взмахом лапы воздух, словно демонстрируя готовность отразить нападение.
- Не бойся, я не сделаю тебе больно, - неожиданно сказал Саня. Он убрал нож, встал и подошел к двери. «Убей-проверь, убей-проверь», - настойчиво повторял в его голове тихий мальчишеский голос.
- Беги домой! Беги, пока я не передумал, - громко приказал он пленнице, приоткрывая дверь.
Для большей убедительности он достал из ведра измазанную известью щетку и швырнул ее в сторону противоположную позиции, занятой кошкой, а именно - в верстак. Щетка ударилась о кубок, занимавший почетное место на краю верстака. Кубок звонко упал на пол, что послужило сигналом к побегу.
Мурка спрыгнула с полки. Стараясь не ступать раненной лапой, она поковыляла к черному зеву приоткрытой двери, мимо юного мучителя, которому, казалось, теперь только и было нужно, чтобы она поскорее исчезла из виду, растворяясь в густой темноте коридора.
Саня даже не смотрел на нее, он смотрел на кровавую вязь, вьющуюся за ней следом. Но едва кошка ступила на порог, как Саня ударил ее дверью, что было силы. За долю секунды до того, как Мурка отчаянно жутко, совсем не по-кошачьи закричала, ему показалось, что он услышал, как захрустели ее ломающиеся ребра. Или так мог хрустеть позвоночник?
Придерживая дверь, он схватил прижатую к дверной коробке кошку за холку. На этот раз взял крепче, чтобы она, чего доброго, снова не вырвалась и не вцепилась в него, пусть коротко остриженными, но все ж когтями. Впрочем, теперь Мурка совсем не сопротивлялась, она лишь судорожно подергивала лапами и прерывисто хрипела.
Внезапно Сане стало жутко не по себе от осознания того, что он собирался с ней сделать. Но голос, твердый мальчишеский голос, звучащий в его голове, велел не бояться и, повинуясь ему наперекор проклюнувшемуся детскому страху, Саня хлестко швырнул кошку на пол в центр комнаты. А она, упав как тряпичная игрушка, вдруг собралась с силами и неспешно поползла в сторону навесных полок, вероятно, намереваясь забраться на самую нижнюю из них и затаиться в узком пространстве между стеной и брезентовым свертком. Спрятаться так хорошо, что юный мучитель ее никогда-никогда не нашел бы. Она ползла и хрипела, пуская кровавые слюни, и вздрагивала всякий раз, когда Саня легонько колол ее в спину ножом.
Глава 2
Волоча задние лапы, Мурка сумела проползти еще совсем немного, прежде чем Саня поднял ее с пола и броском уложил спиной на перевернутый вверх дном ящик, как на разделочный стол. Прижал за шею, слушая, как затихает хрип, внимательно вглядываясь в мутнеющие зеленые глаза, в которых медленно угасала жизнь. Мурка, все еще пытаясь защищаться, обхватила лапами запястье своего убийцы, но так отстраненно, обессилено, совсем не выпуская когтей, словно хотела его нежно обнять.
Истекая кровью, она умирала и… вот-вот должна была непроизвольно перезагрузить жизни. Так полагал Саня. По его разумению где-то внутри у кошки таились девять жизней. Если извлечь их и вшить в иссохшее тело умирающей матери, то они непременно проявят себя как панацея, всецело исцеляя, побеждая неизлечимую болезнь.
Отчего-то кошачьи жизни представлялись ему чем-то вроде спичек в спичечной коробке, поочередно вспыхивающих в мгновения смерти удивительным пламенем, играющим всеми цветами радуги.
Не отрывая взгляда от тускнеющих глаз жертвы, Саня ждал команды, когда можно начинать делать вскрытие. Нужно было выждать момент, когда кошка окончательно сгенерирует жизни, но еще не начнет их панически и, применимо к сложившейся ситуации, понапрасну тратить.
Ему пришлось бездействовать еще несколько секунд, прежде чем голос в голове отчетливо заскрежетал: «Режь!» И тогда он проткнул ножом живот кошки, предусмотрительно погружая лезвие лишь на четверть длины. Мурка вздрогнула и тотчас замерла, уставившись на своего убийцу неподвижным и каким-то растерянным взглядом.
Старательно, но при этом нетерпеливо, как должно быть именинник разрезает праздничный торт, Саня вскрыл Мурке живот от грудины до паха. Обрамленная окровавленной шерстью кожа непринужденно разошлась по обе стороны от линии разреза, словно приоткрывая завесу к таинству приумножения жизни, являя взору обнаженное нутро.
Отложив в сторону нож, Саня погрузил коротенькие пухлые пальчики во влажную теплую мякоть. Он усердно ощупал, исследовал каждый сантиметр брюшной полости, но не нашел ничего более-менее похожего на спичечную коробку. Выскользнув из развороченного нутра, Саня процедил сквозь зубы одно из самых грубых матерных слов, которые он знал, сопоставимое по смыслу с унизительной неудачей. Задача оказалась гораздо сложнее, чем он предполагал. Сложнее, чем нашептывал ему голос Космоса. Теперь придется просунуться глубже – в узкую нору грудной клетки. Но не это обстоятельство заботило Саню. Если придется, он готов был вывернуть Мурку наизнанку, размозжить ей череп и расковырять мозги. При этом время, драгоценное время могло быть упущено, а, стало быть, жизни растрачены.
Неожиданно Саню перестали волновать ускользающие секунды. Его внимание привлекла собственная окровавленная рука. Он поднял ее, держа перед лицом, наблюдая за тем, как багряная клякса с растопыренных пухленьких пальчиков и с ладони юркими змейками сползает вниз по предплечью. Вид крови жертвы на бледной блестящей от проступившего пота коже пробудил в нем странное, прежде незнакомое переживание, проявляющееся в непреодолимом желании попробовать ее на вкус.
Какая по вкусу кошачья кровь? Точно такая же, как и кровь человека? Или в ней есть примесь горечи? Или, быть может, она сладкая, как, к примеру, малиновое варенье, которое когда-то с избытком варила мама. Саня не знал наверняка. Он поднес ладонь к лицу так близко, что мог бы дотронуться до нее языком. Закрыл глаза, глубоко вдыхая тяжелый, но притягательный запах.
У него не было времени на сомнения. Советчик в его голове притих, предоставив право все решать самому. Стоило ли противостоять влечению? Риск возможного отравления (как в случае с несвежими чебуреками, когда впоследствии он всю ночь просидел на унитазе) казался ничтожной крупицей, затерявшейся в бездне соблазна. Приоткрыв рот, Саня коснулся языком ладони…
И незаметно для себя самого стал проваливаться в бездну.
Четыре года назад, таким же жарким как сейчас летом, когда отец согласился взять Саню с собой на рыбалку с ночевкой, тот чуть было не сорвал намеченное мероприятие. За час до выезда вздумалось ему залезть в синий отцовский рюкзак со снастями и выудить оттуда коробку с крючками, а заодно и катушку лески. Надежно привязав тройной крючок к концу лески, он начал покачивать им перед собой, представляя, что находится под водой. При этом другой рукой Саня стал изображать голодную глупую рыбу, плывущую навстречу своей смерти. В итоге он даже не понял, как «рыба» попалась на крючок.
Боль атаковала мгновенно. Саня взвизгнул, словно маленький крысенок, которому башмаком наступили на хвост. Он сразу же попытался вытащить крючок из подушечки большого пальца и закричал, не выдержав нового натиска боли.
На крик из кухни пришла встревоженная мать. Спросила, что происходит. Саня натянуто улыбнулся, промямлил что-то невразумительное, мол, померещился ему в плательном шкафу жуткого вида домовой, при этом пряча за спиной зажатый в кулак крючок. Мать лишь отмахнулась и быстро удалилась прочь.
Мальчуган озадаченно взглянул на руку. Кровь из пальца текла ручьем. Опасаясь, что с открытой раной отец не возьмет его на рыбалку, он незаметно прошмыгнул в ванную комнату, где смыл кровь холодной водой. Но рана по-прежнему кровоточила. Вернувшись в комнату, Саня приложил палец ко рту, высасывая одну за другой проступающие солоноватые капли.
Лизнув ладонь, Саня застыл, не открывая глаз, все также держа руку близко перед лицом, словно спятивший виночерпий, вздумавший определить точный возраст убитой им кошки. У крови был обычный хорошо знакомый вкус. Разочарованно разбавив его слюной, Саня сглотнул. И каково же было его удивление, когда спустя несколько мгновений он ощутил буквально взорвавшееся во рту послевкусие, в котором узнал малиновое варенье, в точности такое, какое варила мама. Оно было изумительным, чарующим, манящим попробовать его еще хотя бы раз. Саня лизнул ладонь, отмечая превосходство дурманящего сластью послевкусия над первоначальным вкусом. Затем лизнул снова и снова…
Он сонно открыл глаза, когда эйфория стала улетучиваться. Вязкая мгла, что так нежно обволакивала и убаюкивала его несколько последних минут, вдруг иссохла, потрескалась и осыпалась отслоившейся от сознания черной краской, которая тут же превратилась в невидимую пыль. Кровь снова обрела свой естественный вкус. Саня заметил, что слизал ее с руки почти всю, кроме жалких остатков, ухмыляющихся зловещими полумесяцами в лунках ногтей. Он звучно отрыгнул, не понимая, что с ним происходит. Его состояние было схоже с похмельем.
Мысли, проклятые мысли представлялись ему скопищем одержимых электрическим светом бражников, копошащихся в голове, словно в закрытой стеклянной бутыли. Мысли о том, что он допустил серьезную ошибку, попробовав на вкус кошачьей крови, о том, что он упустил время и теперь ему вряд ли удастся отыскать заветные жизни. И еще о том, что сделал он это не по своей воле, что, похоже, его (каким бы нелепым не казалось это предположение) одурачила… мертвая кошка.
Размышлять над этим казусом Саня не стал, полагая, что шанс заполучить хотя бы одну из жизней все еще оставался и дальнейшее промедление просто недопустимо. Он склонился над Муркой и быстрыми, но неуклюжими движениями принялся извлекать из нее внутренности и отбрасывать их в сторону. После чего, порвав кончиками пальцев какую-то тонкую, но упругую пленку, забрался в грудную клетку всей пятерней.
Там на ощупь все оказалось совсем не таким, как он предполагал. Не было ни искомой коробки, ни того же сердца. Не было вообще ничего. Лишь влажные волокнистые стенки, касаясь которых, он ощутил легкое покалывание, как если бы грудную клетку кошки утеплили изнутри минеральной ватой.
Саня недоуменно посмотрел на Мурку. Она словно богомерзкая кукла из кукольного театра ужасов казалась продолжением его руки.
- А чтоб тебя, паскуда, - тихо пробурчал он, высвобождаясь из кошачьего нутра, и тут же невольно вскрикнул, ошарашено уставившись на ладонь, на пальцы…
К его руке кроваво-серой шевелящейся массой прилипли крохотные опарыши. Сотни опарышей. В примитивных движениях их гадких осклизлых тел угадывалось стремление скорее заползти под кожу.
Скривившись от отвращения, Саня стал энергично трясти рукой, стараясь сбросить личинок. Но тщетно. Опарыши как будто срослись с ним.
С трудом подавив приступ паники, он взял нож, намериваясь соскоблить личинок обухом, надеясь, что не придется удалять их вместе с кожей. Он даже зажмурился на мгновенье, представив, как это, должно быть, нестерпимо больно срезать с себя кожу, а когда снова открыл глаза – опарыши исчезли, улетучились как морок. Или им все же удалось пролезть в него? Саня не знал наверняка, и уж было отважился это выяснить, слегка подковырнув острием ножа ладонь, когда услышал тихое жужжание.
Секундой позже крупная черная муха, точь-в-точь такая же, как та, которую он на днях размазал по оконному стеклу в больничной палате, уселась ему на мизинец. Он сфокусировал взгляд на насекомом. Муха злокозненно потирала лапки и, казалось, ухмылялась так, словно знала какую-то страшную, неведомую ему тайну.
Саня отмахнулся и замер. Его рука опустилась надломанной веткой. Он даже не заметил, как выронил из другой руки нож. Он все еще мог спастись бегством, но ноги на несколько секунд словно пустили корни в бетонный пол. Его маленькое сердце тяжелыми быстрыми ударами с ужасом стало рваться наружу.
- Я убил тебя, убил, - залепетал он едва различимо, не веря тому, что видит.
В двух шагах от него на перевернутом вверх дном залитом кровью ящике стояла, пошатываясь, Мурка.
Стояло схожее с ней существо.
Лишенная внутренностей, со слипшейся от крови шерстью она выглядела уродливо тощей. В глазах кошки черными огоньками плясала тьма. Из ее разверстого нутра, бравурно жужжа, вылетело еще несколько мух. Облетев одна за другой петлей вокруг Саниной шеи, мухи дружно сели на горстку лежавших на полу потрохов.
Мурка бросила Сане вызов коротким булькающим рыком, от чего внутри у него все сжалось и похолодело. Он вдруг осознал, что сейчас умрет. Непременно умрет, если останется вот так стоять немощным истуканом и смотреть, как существо… как кошка, готовясь к прыжку, гибко прижимается вспоротым животом к ящику. Как яростно елозит она хвостом, размазывая кровь по неплотно сбитым дощечкам. Как смотрит ему прямо в глаза. Смотрит бесстрашно, безжалостно. Как из ее глаз вырывается и летит в него тьма и как тенью за тьмой прыгает сама кошка.
Он не успел увернуться. Отскочив от ящика, Мурка набросилась на него, вцепившись коротко остриженными когтями в густую русую шевелюру, обвивая шею хвостом, заслоняя свет припавшими к глазам лоскутами разрезанной плоти.
Выйдя из ступора, Саня завертелся по кладовой неудачно запущенной юлой, пытаясь сорвать кошку с лица, как нелепую жуткую маску. Но она раз за разом ухитрялась выскальзывать из его рук, молниеносно оборачиваться не без помощи хвоста вокруг головы и возвращаться в исходное положение, лишая возможности дышать.
Саня задыхался. Теперь воздух казался ему чем-то недосягаемым, ставшим иным по структуре, отвердевшим настолько, что его попросту невозможно было вдохнуть.
Чувствуя, что сейчас вот-вот потеряет сознание, он изловчился и таки схватил Мурку за хвост. Оторвав ее от лица, Саня стал жадно заглатывать воздух, который больно раздирал и при этом щекотал горло так, словно был щебнем самой крупной фракции вперемешку с клочьями кошачьей шерсти.
После нескольких первых вдохов воздух снова принял естественную форму, насыщая и принося умиротворение. Едва восстановив дыхание, Саня ослабил хватку и тогда Мурка, вырвавшись, бросилась от него наутек так быстро, что невозможно было определить, в каком направлении она скрылась. Его реакции хватило лишь на осознание того обстоятельства, что он не держит больше кошку в руке.
Быть может, она спряталась за верстаком или забралась на полку, где лежал штатив для нивелира? В любом случае сбежать отсюда она никак не могла. Так полагал Саня. Он присел на корточки, поднял нож, выискивая взглядом Мурку, чувствуя, что боль из горла перекочевала в живот.
- Кис-кис-кис, - позвал он кошку охрипшим, будто не своим голосом, внимательно вглядываясь в самые темные уголки кладовой, чувствуя, что боль становится сильнее.
- Кис-кис-кис, паскуда, - шепчет он, но кошки нигде нет.
Тем временем в животе творится непонятно что. Это уже не просто спазмы. Сане кажется, что внутри него кто-то кружится в шаманском танце, то и дело, ударяя бубном о брюшину. Он почти уверен, что урчание, которое слышит, есть не что иное, как зловещее дребезжание бубенцов.
Колебания в животе каким-то необъяснимым образом передаются стенам. Удар, еще удар – и кладовая круто накренилась вправо. Залитый кровью ящик, шаркая, заполз под верстак. За спиной ведро с грохотом перекатилось из угла в угол. Стеклянные бутыли стали дружно падать с навесных полок и разбиваться о противоположную стену.
Осколки битого стекла вспороли ткань пространства, как тонкий целлофан. Из образовавшихся дыр в кладовую начала просачиваться тягучая белесая субстанция. В считанные секунды она расползлась по помещению причудливой паутиной.
Саня по-прежнему сидит на корточках, полагая, что лишь в этом положении ему удается избегать воздействия слетевшей с катушек силы гравитации. Ему страшно и в равной степени любопытно знать, что произойдет дальше. Сейчас, по всему видимо, его живот вздуется до невероятных размеров и лопнет, как мыльный пузырь, виртуозно разметав внутренности по сторонам. Или, быть может, все происходящее с ним в последние минуты есть не что иное, как жуткая галлюцинация, вызванная посредством принятия вовнутрь кошачьей крови?
Удар, еще удар в животе. В такт ударам с нижней навесной полки скатывается брезентовый сверток. Разворачиваясь на лету, брезент гулко ударяется о стену и складывается гармошкой, а его содержимое – штатив для нивелира остается висеть в воздухе напротив Сани.
Ножки штатива завораживающе медленно расходятся в стороны. В животе бурлит-шаманит хоровод, синхронно с которым штатив начинает вращаться, с каждой секундой набирая обороты, производя эффект вентилятора.
Нагнетаемые воздушные потоки разрывают белесую паутинообразную субстанцию, дробят ее на мельчайшие частицы, превращают в туман. Липкое марево заполняет кладовую всецело. В нем Саня становится невесомым. Карикатурно барахтаясь, он отрывается от пола и летит к двери, но не ударяется, а пролетает сквозь нее.
Он в коридоре, где сразу ощущается перепад температур. Здесь невыносимо холодно и темно. Дверь полупрозрачна. Ее как бы и нет вовсе. Помимо вращающегося штатива в кладовой периодически мелькают блики-силуэты людей и… как будто собак. Точнее в мутном мареве не разобрать. Единственное, что Саня видит отчетливо – это наклеенный на двери календарь. Разумеется, он видит календарь с изнанки вместе со следами высохшего клея. Типографская печать на плотной бумаге просвещается довольно плохо, но при желании надпись буквами наоборот прочесть можно.
- 28 отолтропС, - Саня читает вдумчиво, как древнее заклинание и где-то совсем близко за спиной ему слышится утробный булькающий вой. Так, должно быть, воет невообразимый монстр, явившийся из самых жутких ночных кошмаров с единственной целью – убивать все, что движется. Или это голосит мертвая кошка, которую он так и не нашел?
Саня оборачивается на звук и видит, что у коридора больше нет стен. В темноте он видит призрачное мерцание звезд отовсюду. Он снова оборачивается к двери и с ужасом обнаруживает, что успел от нее отдалиться. Теперь дверь видится ему светящимся прямоугольником размером со спичечную коробку. Продолжая отдаляться, Саня размашисто машет руками. Примерно так на море его учил плавать отец.
Жалкие попытки угнаться за дверью вплавь по невесомости ни к чему не привели, но когда она практически исчезла из виду, нескончаемый хоровод в животе поменял направление. Реверс произвел эффект притяжения, и Саню стало затягивать в кладовую. Он и пикнуть не успел, как снова оказался напротив полупрозрачной двери.
Прежде, чем его маленькое пухленькое тельце затянуло в кладовую и бросило на вращающийся теперь уже в другом направлении штатив, он успел заметить, что на двери больше нет календаря. Он успел закричать прежде, чем его разорвало на множество кровавых кусков, но вместо неистового крика с его уст сорвалось жалостливое: «Мяу».
Саня пришел в себя после пощечины, мгновенно узнав убойную тяжесть руки. Он по-прежнему был в кладовой. Перед ним стоял отец. Вид у бати был, прямо сказать, придурковатый. К тому же он почему-то сбрил усы, причем сделал это так неаккуратно, что порезался и измазал губы в крови.
Глава 3
Погожим летним утром Угрюмов, лежа в собственной постели, с упоением таращился в потолок. Безмятежная белая гладь ему, как художнику своих желаний, представлялась нетронутым кистью холстом, который сегодня непременно впитает в себя самые яркие сочные краски. Сегодня Угрюмов намеревался коснуться запретного. На то был повод – День Рождения. День, в который имениннику дозволено все.
Он заблаговременно позаботился обо всех важных деталях и мелочах. Взял отпуск. Отключил телефон на случай, если кому-то вздумается отвлекать его пафосными, глупыми и, конечно же, неискренними поздравлениями. Вчера он подстригся в элитном салоне. Купил двое темно-синих джинсов, две одинаковые черные футболки с белой надписью на груди «God Hate Us All» и кое-какие аксессуары для флирта.
К выбору подарка самому себе Угрюмов подошел со свойственной его натуре скрупулезностью. В течение последних нескольких месяцев он рассматривал всевозможные варианты и остановился на двух из них – кардинально отличающихся друг от друга, но в равной степени заманчивых.
О двух подарках сразу не могло быть и речи. Чтобы не изводить себя муками выбора, Угрюмов прибегнул к универсальному решателю споров – пятикопеечной монете. Подброшенная монета упала вверх той стороной, которая условно соответствовала подарку номер два. От подарка номер один Угрюмов решил отказаться до следующего Дня Рождения и тут же захотел его еще сильнее, но выбор уже был сделан.
Поднявшись с постели, он сладко зевнул, затем надел любимые тапочки с вышитыми на них лучезарными мордашками котиков и голый пошаркал в уборную, на ходу почесывая волосатую спину.
Помочившись, он в очередной раз подумал о подарке, который ждал его и, обхватив член пухленькими пальчиками, интенсивно задергал рукой. Сопя и краснея, он увеличивал темп, но когда вот-вот уже готов был испытать оргазм – резко одернул руку, как от раскаленного прутка.
- Ну, хватит, хватит баловать. Еще не время, - тяжело дыша, пролепетал он и нажал на рычаг сливного бачка.
Приняв душ, Угрюмов надел черный шелковый халат с вышитым на спине золотым драконом и направился в кухню. На завтрак он съел салат с тунцом. Выпил чашку крепкого кофе без сахара. Проглотил оранжевую витаминку.
Он открыл шкаф-купе, снял с плечиков и надел новые джинсы с футболкой. С нижней полочки взял пакет с точно таким же аккуратно сложенным комплектом одежды, на случай, если измажется. Разумеется, он собирался измазаться. Как же иначе?
Рядом с пакетом лежало несколько небрежно брошенных собачьих ошейников. Пять лет назад, Угрюмов принял решение, что впредь не станет заводить собак. Уже тогда они перестали насыщать его энергией Космоса. Перестали насыщать даже те, которые жили у него какое-то время, в чьих глазах, в час неминуемой смерти, за пеленой ужаса, сквозила необъяснимая преданность хозяину. С какой бы кровожадностью он не кромсал псов, портал между ним и Космосом в их глазах вдруг стал закрытым. И, видимо, закрытым навсегда.
Год назад, в свой День Рождения, полагая, что именно в этот день Космос наиболее к нему благосклонен, Угрюмов еще раз решил попробовать открыть портал.
Ранним утром он выехал на поиски на стареньких зеленых «Жигулях». В другом конце города, остановившись возле площадки для мусора, он вышел из машины и подозвал к себе первого попавшегося на глаза бродячего пса. Подозвал ласково, предлагая на вытянутой руке большой кусок буженины.
Давясь слюной, довольно крупный белошерстый дворняга (такой, набросившись, легко мог бы сбить с ног) с опаской подошел к незнакомцу, выдерживая дистанцию в два метра. Угрюмов присел на корточки, крепко держа буженину возле колен. Пес недоверчиво рявкнул. Запах запеченного мяса, забиваясь в ноздри, дурманил его, околдовывал, притупляя инстинкт самосохранения.
- Держи, дружище, - сказал Угрюмов спокойным доверительным голосом, медленно вертя кусок мяса в руке. – Ну, что же ты? Держи, не бойся.
Пес резво завилял хвостом. Подойдя ближе, он ухватился за мясо зубами и стал тянуть. В этот момент Угрюмов с отточенной ловкостью ветеринара поставил дворняге укол в шею инсулиновым шприцом. В шприце был анестетик «Золетил». Пес зарычал, рывком выхватывая буженину. Схлестнувшись с ним взглядом, Угрюмов решил, что сегодня ему непременно удастся открыть портал. Пес попятился, не переставая рычать. Отойдя на несколько метров, он пустился наутек, но скрыться из виду не успел. Сев в машину, Угрюмов бесстрастно наблюдал за тем, как дворняга поначалу замедлил темп, а затем и вовсе остановился, словно путаясь, не зная, куда ему дальше идти.
Собравшись с силами, пес сделал еще несколько шагов на ватных непослушных лапах и карикатурно повалился на бок. Угрюмов подъехал к нему незамедлительно. Осмотрелся по сторонам, затем вышел из машины и присел напротив. Вытащил из пасти пса кусок буженины и бросил его на детскую игровую площадку, пока еще не осознавая того, что сам себе подает знак.
Он положил пса в багажник и отвез в лес, где, свернув с трассы, проехал около километра вглубь по бездорожью. В лесу Угрюмов привязал дворнягу к сосне пеньковым канатом. Пришлось немного повозиться, но в результате спящий пес, обнимая сосну всеми лапами, был надежно обездвижен. Управившись, Угрюмов сел в машину и, попивая горячий кофе из термоса, стал ждать, когда закончится действие наркоза.
Очнувшись через два часа, пес начал тихонько скулить. Его попытки высвободиться казались жалкими и абсурдными. Угрюмов не спешил. Нужно было дождаться, когда к дворняге вернется прежняя восприимчивость. Чтобы скоротать тянущееся патокой время, он занялся решением японских кроссвордов.
Ближе к сумеркам, когда птичьи песнопения поутихли, а тени стали насыщенней, Угрюмов вышел из машины. С охотничьим ножом в руке он подошел к дворняге. Пес смиренно обнимал сосну, отчаявшись лаять в безуспешных попытках сопротивления жесткости каната, которым был связан. Почуяв приближение Угрюмова, он все же жалобно заскулил.
- Ну, хватит причитать, дружище. Для тебя сложилось все не так уж плохо, - заверив дворнягу, Угрюмов провел по его лапе острием ножа. Пес, дернувшись, взвизгнул.
Взгляд в глаза. В них ужас, но портал закрыт.
Взяв за лапу, Угрюмов полоснул дворнягу еще раз, вдавливая клинок как можно сильнее. Пес взвыл от боли. Из раны стремительно потекли ручейки крови, теряясь в насыпи сухих сосновых иголок.
Взгляд в глаза – портал закрыт.
- Что же ты меня подводишь, сученыш? – теряя над собой контроль, закричал Угрюмов в унисон собачьему вою. Он схватил пса за ухо и отрезал его вместе с тонкой полоской скальпа.
Взгляд в глаза – портал закрыт.
Дальше продолжать попытки было бессмысленно. Старый метод не действовал. Нужно было это признать и смириться. Но для чего тогда жить в фальшивом мире?
Неожиданно Угрюмову показалось, что пес, как будто издеваясь, ему подмигнул. В ответ он сам подмигнул псу, и, устало вздохнув, выдавил ему пальцами оба глаза. Дворняга обмяк и притих. Он все еще был жив, когда Угрюмов, старательно облизав пальцы, заводил машину.
Именинник не помнил, как вернулся домой. Не помнил он, как поздним вечером, выезжая из леса, разбил об одну из сосен зеркало заднего вида, как ехал по трассе с выключенными фарами, желая столкнуться с какой-нибудь встречной фурой, желая умереть. Адекватное восприятие вернулось к нему, когда он у себя дома, стоя в душевой кабинке под теплыми струями воды, тихо насвистывал мелодию всем известной песенки именинников.
Почему Космос от него отвернулся? Как вернуть его расположение? Угрюмов не знал, но все еще надеялся услышать чарующий голос Космоса, почувствовать на себе его прикосновение – пронизывающую до дрожи благодать.
Он был убежден, что Космос посылает ему испытание, которое, во что бы то ни стало, намеревался преодолеть. Если собаки не открывают портал, значит, нужен другой «ключ». Чувствуя, что проголодался, Угрюмов вспомнил о куске буженины, который вытащил из пасти одолеваемого наркозом пса и бросил на детскую игровую площадку. Тогда же на него снизошло озарение.
Первоначально возникшая идея казалась неприемлемой, а ее воплощение представлялось весьма размыто, но теперь, год спустя, Угрюмов был преисполнен уверенности в том, что ему снова удастся открыть портал.
Прежде чем выйти из дома, именинник положил в пакет с одеждой красный бархатный футляр в форме сердца. В футляре лежал подарок для подарка самому себе.
На улице было солнечно, тепло, но ветрено. Угрюмов, прищурившись, посмотрел на стоявшие рядом тополя. Деревья казались ему добротно собранными декорациями. Он не брался утверждать, но предполагал, что их дрожащие на ветру листья могли быть сделаны из специальной зеленой бумаги, которая со временем желтела, тускнела и осыпалась.
В сущности, весь мир представлялся ему искусно составленной бутафорией. Разумеется, с первого взгляда фальшивость бытия распознать было невозможно. Но если очень внимательно присматриваться, то со временем начинаешь замечать разницу. И тогда понимаешь, что окружающие тебя люди всего лишь нашпигованные мясом, костьми и жиром кожаные волосатые оболочки, а твое пребывание среди них есть не что иное, как жизнь наизнанку. Истинным был лишь Космос, который являл себя Угрюмову с малых лет.
В детстве Угрюмову удалось взглянуть на другое параллельное течение жизни с изнанки своего существования. Впрочем, тогда он мало что понял.
Это произошло на городском кладбище в день похорон его матери. Тогда он едва держался на ногах. Его мучительно клонило в сон. Десятилетний мальчуган был в скверном настроении, чему послужила не столько смерть матери, сколько обернувшаяся неудачей попытка продлить ей жизнь. И куда, собственно говоря, делась эта чертовая кошка? Юный Угрюмов недоумевал. Память сыграла с ним злую шутку. Он помнил, как вскрыл убитой кошке живот, после чего забрался ей в брюшную полость, затем ему вздумалось попробовать на вкус кошачьей крови, затем… с ним произошло что-то очень хорошее и одновременно плохое, отчего он, видимо, потерял сознание.
Следующей, запечатленной в памяти, была совсем коротенькая сцена, в которой его пытался растормошить испуганный отец. Батя влепил ему пощечину, после чего стал трясти за плечи, пытаясь выяснить, что здесь произошло, почему все вокруг залито кровью и чья это кровь? Затем в памяти снова произошел сбой. Мальчуган пришел в себя, когда уже был дома. Перед ним стоял отец в черной рубашке. Батя обнял его и дрожащим голосом сообщил страшную новость…
В день похорон было солнечно, тепло, но ветрено. Мальчуган стоял в двух шагах от гроба с телом матери в окружении отца и еще нескольких десятков, как знакомых так и незнакомых, сопереживающих потере людей. Гражданская панихида казалась ему самым скучным мероприятием из всех, на которых он когда-либо бывал.
Когда батя, едва сдерживая слезы, произносил прощальную речь, юный Угрюмов бесстыдно зевнул. Спустя секунду ему на нос уселась непонятно откуда взявшаяся крупная черная муха. Он отогнал наглое насекомое неуклюжим взмахом руки. Недовольно жужжа, муха улетела на несколько метров в сторону от траурной процессии и повисла в воздухе. Мальчуган из любопытства последовал за ней. Подойдя ближе, на расстояние вытянутой руки, он заметил, что муха приняла вертикальное положение, словно уселась на идеально чистое стекло. Присмотревшись к ней, мальчуган испытал deja vu. Муха злокозненно потирала лапки. Казалось, она знала какую-то страшную неведомую ему тайну.
Не став утруждать себя догадками, юный Угрюмов изловчился и прижал ее ладонью к невидимой поверхности. Муха затрепыхалась, приятно щекоча ладонь, а затем неожиданно затихла. Мальчуган убрал руку и обнаружил, что наглое насекомое от него ускользнуло, проковыряв в пространстве крохотное отверстие, окантованное едва различимой кисельной дымкой.
Без раздумий он ткнул туда пухленьким пальчиком. Внутри было тепло и влажно. Юный Угрюмов стал сунуть пальчик глубже и, неожиданно порвав какую-то тонкую, но упругую пленку, провалился в аномалию по локоть. Собственная рука теперь виделась ему культей. Ощущая легкое покалывание (как если бы влез в рулон минеральной ваты), он резко выдернул руку из аномалии и с опаской уставился на нее, сам не зная почему, ожидая увидеть прилипших опарышей. Но ничего подобного не обнаружил. На коже можно было разглядеть разве что слегка проступивший пот.
Мальчуган присел на корточки напротив развороченной дыры в пространстве. Заглянув в нее, он увидел кладбищенские кресты. Там, куда он смотрел, также проходила гражданская панихида. Невдалеке толпились люди. Он узнал некоторых их них. Это были те же родные и близкие, что пришли здесь попрощаться с его матерью. И он узнал отца. На нем была такая же черная рубашка. Отец выглядел настолько несчастным, что, казалось, не переживет обрушившегося на него горя. Он стоял между двумя заставленными венками гробами и тихо плакал. Ограниченный обзор сквозь узкую дыру в пространстве не позволял мальчугану достаточно хорошо все рассмотреть, тем не менее, он был убежден, что в одном из гробов лежало тело его усопшей матери. Но кто лежал в другом закрытом гробу?
- Что с тобой происходит, сынок? – внезапно отец одернул его за плечо. – Соберись и иди, простись с матерью. Она тебя все еще ждет. – Казалось, батя сам не понимал, что говорил.
Мальчуган, умело скрывая недовольство, кивнул в ответ и встал на ноги. Стоило ему оторвать взгляд от пространственной аномалии, как та исчезла. В дальнейшем он никогда ничего подобного не видел и со временем стал полагать, что ему все это привиделось.
Взяв сына за руку, которая еще минуту назад выглядела культей, отец отвел его к могиле. Когда гроб опустили на дно, вместо трех горсток земли юный Угрюмов бросил пустой спичечный коробок, как отчет покойной в том, что его эксперимент с кошачьими жизнями потерпел неудачу.
На улице немноголюдно, что, несомненно, к лучшему. Вот, с левой стороны, повернувшись спиной, метет по асфальту окурки с лузгой дворник Кузьмич – типичный пример волосатой кожаной оболочки, нашпигованной гниющим мясом и костьми. Алкоголик и скандалист. Мерзкий старикан, который вечно сует свой нос, куда не следует. Несколько лет назад Кузьмич доставал Угрюмова ненужными расспросами. Интересовался, зачем тот поменял в кладовой дверь. Вместо старой деревянной поставил надежную стальную. Угрюмову пришлось тогда врать, мол, хранит он в кладовой дорогие, хоть и списанные сварочные полуавтоматы в комплекте с выпрямителями, к тому же в скором времени собирается приобрести скутер, который там же планирует парковать.
Кроме замены двери Угрюмов произвел звукоизоляцию стен. Вынес весь оставшийся после отца хлам. Будучи по специальности сварщиком, он изготовил несколько отличающихся по габаритам и конфигурации клеток для полного и частичного обездвиживания истязаемых питомцев.
Как-то Кузьмич, пребывая в нетрезвом виде, пытался уличить Угрюмова в том, что тот по ночам пытает в подвале собак. В ответ Угрюмов пообещал упрятать старого алкаша в наркологический диспансер, если тот не перестанет нести несусветную чушь. На том и разошлись. Угрюмов не знал наверняка, возможно, так просто совпало, но после этого их разговора собаки перестали открывать портал.
Вот, с правой стороны, идет навстречу Танька – соседка по подъезду, еще одна кожаная оболочка. Стареющая миловидная кукла с грустными зелеными глазами. Бесхарактерная, наивная, одинокая неудачница, к тому же, слабая на передок. Единственное, что она правильно сделала в своей никчемной жизни – не стала делать аборт, когда десять лет назад забеременела от неизвестно кого.
- Здравствуй, Саша, - красивый певчий голос Таньки дрожал. Она, казалось, постарела за последние несколько дней. На лице появились глубокие морщины. Под припухшими от слез глазами темнели круги.
- Здравствуй, Таня. Есть новости о Вере? – кротко поинтересовался Угрюмов.
- Подали в розыск. Ищут, но пока что безрезультатно, - она тяжело вздохнула.
- Не отчаивайся, Танюша. Я уверен, что Вера совсем скоро объявится.
- Три дня прошло, Саша. Три дня! Считаешь, девятилетняя девочка все это время может гостить у какой-нибудь подруги? Ее похитили – это же очевидно. Она у меня доверчивая. Подозвали, пригласили сесть в машину, повезли в лес и там… и там…, - Танька не сдержалась и заплакала.
- Ну, будет тебе убиваться, - Угрюмов сделал шаг навстречу и деликатно по-дружески обнял соседку, чтобы хоть как-то ее подбодрить. – Главное – не теряй надежду…, - он хотел было добавить: «пока не нашли тело», но передумал.
- Спасибо, Саша, - всхлипывая, поблагодарила его Танька. Неловко высвободившись из объятий, она поспешила зайти в подъезд.
Угрюмов направлялся в подвал. По пути он встретил еще несколько малознакомых кожаных оболочек, до которых ему совершенно не было дела.
Глава 4
Вот и подвал – старый приятель, гостеприимством которого Угрюмов дорожил с малых лет. Единственное место, кроме, пожалуй, леса, где фальшивость бытия вгрызается в тебя не так глубоко, не так остро, и шанс услышать голос Космоса больше, чем где бы то ни было.
Бледно-желтая керамическая плитка на громоздкой бетонной надстройке местами осыпалась. Дверь дальнего (если идти от подъезда) входа просела. Врезной замок уже давно был сломан. Вместо него на двух проржавелых кольцах красовался замок навесной.
Зайдя в подвал, Угрюмов запер дверь изнутри на потайную щеколду, которую давным-давно приладил у самого низа. Замок он повесил на гвоздь, торчавший в дверной коробке слева. Преодолевая в темноте ступень за ступенью, он испытывал растущее внутри него волнение. Ведь скоро, совсем скоро его заветное желание будет исполнено.
Угрюмов остановился у двери в кладовую и замер, прислушиваясь. В кладовой тихо. Снаружи тоже тишина. Никто не идет за ним, не бежит. Нет слежки.
Торжественный поворот ключа и массивная стальная дверь, ведущая в его маленькое царство боли и наслаждения, открыта. Едва переступив порог, Угрюмов включил люминесцентное освещение и запер дверь на засов.
Он повернулся, чувствуя, что сердце от волнения стало отплясывать джигу. Он ждал этого момента, готовился к нему целый год.
У дальней стены кладовой находилось нечто на подобии метровой статуи, накрытой ветхой скатертью. Угрюмов подошел ближе. С пафосом иллюзиониста сбросив скатерть на пол, он произнес как можно радушнее:
- Здравствуй, Вера.
Перед ним, заточенная в х-образной клетке, висела дочь Таньки. Прелестный ангелочек с зелеными, как у матери, глазами, но при этом совсем не такая, как Танька. Она не была похожа на гниющую изнутри оболочку, по крайней мере, пока что. Вера казалась Угрюмову настоящей, чистой, почти святой. Идеальный подарок ко Дню Рождения. Она более чем подходила для его эксперимента. С Верой у него были все шансы открыть портал.
Три дня назад он коварством заманил ее в подвал. Как бы невзначай подозвал на улице и попросил помощи. Сказал, что приютил в подвале трехцветную кошку, которая родила четверых чудесных котят. Сказал, что кошка очень слаба, и не сможет выкормить всех своих детенышей. Стало быть, ему придется утопить половину котят, если, конечно, кто-то не возьмет их к себе на поруки.
Вера безоговорочно согласилась забрать у соседа по подъезду одного котенка. Угрюмов искренне обрадовался и предложил ей спуститься с ним в подвал, чтобы самой решить, кому из малышей так неслыханно повезет.
Наивная девчонка поняла, что ее обманули, когда уже ничего нельзя было изменить. Удивленно рассматривая странные и чем-то пугающие железные конструкции в кладовой, она спросила: а где же котята? Вместо ответа Угрюмов запер массивную дверь, а затем прижал Вере к лицу платок, смоченный хлороформом.
Угрюмов понимал, что сильно рискует, оставляя ее здесь на три дня. Нужно было провести эксперимент в первую же ночь, но искушение дождаться Дня Рождения оказалось слишком велико, чтобы ему противостоять. К тому же, Космос в этот день мог быть наиболее к нему благосклонен.
Он поместил Веру в х-образную клетку – сварную конструкцию из прутка, состоящую из двух прижатых друг к другу дюжиной струбцин половинок, точно подогнанных по ее фигуре. В собранной клетке руки и ноги Веры разведены в стороны и обездвижены. Ей удается лишь поворачивать голову и шевелить пальцами. Кричать, звать на помощь она не может. Рот заклеен скотчем в несколько слоев. Клетка подвешена на двух торчащих из стены крюках так, что ноги находятся в десяти сантиметрах от пола. Под ногами эмалированный тазик.
Угрюмов не стал снимать с Веры коротенькое ситцевое платьице, но снял с нее трусики, чтобы она могла беспрепятственно справлять нужду в тазик. Он не кормил ее три дня, а лишь поил из трубочки апельсиновым соком. Она тянула сок жадно. Сразу выпивала литр, после чего Угрюмов вынимал трубочку из ее рта и заклевал отверстие скотчем. Затем он переливал содержимое тазика в канистру, нежно вытирал влажной салфеткой все нежные места, прижимал к носу платок, смоченный хлороформом, целовал в лоб, накрывал скатертью и уходил прочь.
Сегодня он не принес Вере сок, но принес ей нечто другое – подарок в красной бархатной коробочке. Наклонившись, Угрюмов коснулся гладковыбритой щекой ее виска. Она заерзала, максимально поворачивая голову в сторону от него.
- Не надо противиться судьбе, чудесный мой ангелочек. Просто прими, как есть, - ласково произнес он. – Сегодня ты должна будешь помочь мне открыть портал. Дело непростое, но, я уверен, что вместе мы справимся. Если все пройдет как надо, обещаю вернуть тебя маме. Ты уж постарайся меня не подвести, иначе гнить тебе в лесу под насыпью сосновых иголок. Лады?
Не дождавшись от Веры утвердительного кивка, Угрюмов достал из пакета красную бархатную коробочку в форме сердца.
- У меня есть для тебя подарок. Несколько дней назад я осознал, что хранил его с детства для того, чтобы подарить тебе сегодня, сейчас, - он лукаво улыбнулся и открыл коробочку, демонстрируя Вере ее содержимое. – Назовем это исходной точкой боли, бездну которой тебе предстоит постичь. Твоя боль – это ключ, открывающий портал между мной и Космосом. Извини, но по-другому мне не добиться его аудиенции.
В коробочке лежал тройной рыболовный крючок с привязанным к нему коротким обрывком лески. Это был тот самый крючок, которым Угрюмов в детстве проколол себе палец.
- Как на счет того, чтобы сделать пирсинг брови? Кивни, если согласна, деточка.
Вера с ужасом смотрела то на обезумевшего соседа, но на крючок в его руке. Все происходящее казалось ей бесконечным кошмарным сном. Она не понимала, почему ни как не может проснуться.
- Что ж, может быть, тогда проколоть тебе веко? – он резко схватил Веру за волосы, поворачивая голову в удобное положение, - Не дергайся, если не хочешь остаться без глаза!
Угрюмов вогнал крючок ей в нижнее веко и потянул за леску, глубоко вспарывая щеку до многослойного барьера из скотча. Вера затряслась в панцире клетки, цепляясь пальцами за воздух, беззвучно крича. Кровь хлынула из ее раны, юркими заковыристыми ручейками переползла через скотч и устремилась вниз по шее, пятная белое платьице. Ее глаза округлились от боли и ужаса. Глаз, под которым веко было разорвано, казалось, вот-вот вывалится из глазницы. В нем Угрюмов узрел едва различимые темные отблески, свидетельствующие о том, что аудиенция состоится совсем скоро.
Повинуясь спонтанному влечению, он прильнул к Вериной шее, ненасытно слизывая кровь, похотливо скользя языком. Приближаясь к полоске скотча, он схватил зубами конец лески и дернул, разрывая скотч, отрывая крючок от щеки вместе с кусочком плоти.
И разверзлись небеса. И открылся невероятных размеров портал, источая благодать.
Однозначно, собаки не были на такое способны. Даже те из них, которых Угрюмов искромсал до костей, являли ему Космос как бы сквозь замочную скважину. В сравнении с собаками Вера без труда вышибла для него дверь миниатюрной ножкой. И это притом, что он только флиртовал с ней! Можно было лишь предположить, каких результатов они достигнут, пустившись в полный разгул.
Обалдевший, с колышущимся в зубах крючком на леске, он пошатывался, чувствуя, как энергетические потоки Космоса сходятся у него в паху, как сплетаются они в твердь, слыша голоса, шепот Космоса отовсюду в слиянии с едва уловимым диссонансным шумом работающего вентилятора, отстраненно наблюдая за тем, как пространство искривляется в молочной дымке.
На несколько секунд воздух в кладовой становится невыносимо тягучим, напоминая кисель, а затем снова принимает прежнюю форму. Угрюмов чувствует за спиной странное присутствие и неспешно оборачивается. То, что он видит, приводит его сначала в недоумение, а затем в восторг. На полу в бессознательном состоянии лежит мальчуган. На первый взгляд он кажется незнакомым, но присмотревшись к нему в искривленном пространстве кладовой, Угрюмов понимает, что знает, кто он. Причем знает очень хорошо.
Это Вова Дудочкин. Десятилетний пухленький мальчуган с ограниченными умственными способностями, ангельской улыбкой и радостным безмятежным взглядом. Он проживает с родителями в соседней пятиэтажке. Ребенок не от мира сего. Идеальный подарок ко Дню Рождения, по воле случая отсроченный на год. В свое время, воспользовавшись пятикопеечной монетой, Угрюмов выбрал не Вову, а Веру.
Но как подарок номер один мог оказаться здесь? Ответ был очевиден. Вова Дудочкин – это дар Космоса. По сути, его появление в запертой кладовой невозможно, если только Космос не позаботился об этом. На Вове видна кровь. Видимо, он был ранен во время перемещения сюда сквозь стены, из которых торчат крюки. Такое объяснение казалось весьма логичным.
Угрюмов, за неимением у него еще одной клетки, специально подогнанной по фигуре жертвы, решил убить Вову безотлагательно, но при этом эффектно и мучительно.
«Прикончить подарок номер один на глазах у подарка номер два. Какой, право, чудесный День Рождения!» - подумал он и расплылся в улыбке.
В зубах у него по-прежнему находился крючок. Чтобы он не мешал, Угрюмов вернул его Вере. Вогнал в другую щеку так непринужденно, словно прилепил жвачку.
Он подошел к Вове Дудочкину и легонько толкнул его ногой. Тот не отреагировал. Тогда Угрюмов приподнял его и врезал пощечину. Мальчуган открыл сонные глаза.
Несколько первых секунд после пробуждения Саня полагал, что перед ним стоит батя. Затем, когда незнакомец схватил его за шею и уставился лицом к лицу, он понял, что ошибся. Сходство с батей было лишь отдаленным.
Помещение, в котором оказался Саня, разве что только площадью походило на кладовую. Железная дверь была заперта на мощный засов. Гладкие серые стены местами запятнаны кровью. Из стен кое-где торчат крюки. На полу стоят пустые странные клетки. На верстаке у правой стены лежат две пилы и кувалда. Рядом в открытом чемоданчике блестят ножи и еще какие-то неизвестные по назначению стальные приспособления. На дальней стене в клетке-костюме висит…
Вдруг Саня понял, что оказался в камере пыток и этот приземистый мужичок в окровавленной черной футболке с надписью на иностранном языке сейчас, скорее всего, намерен подвесить его в клетке рядом с замученной до полусмерти девчонкой.
- Здравствуй, Вова, - поздоровавшись, Угрюмов провел по щеке мальчугана влажным языком.
В ответ Саня полоснул его по груди отцовским ножом, который все еще незаметно держал в руке. Угрюмов вскрикнул скорее от неожиданного нападения, чем от боли. Он взглянул на свою футболку. На надписи «God Hate Us All» слово «God» было перечеркнуто порезом, оно быстро исчезало под пятном проступившей крови. Вова Дудочкин оказался весьма шустрым малым, как для умственно отсталого ребенка.
Угрюмов яростно схватил его за руку, в которой был нож, и стал выкручивать. Будучи не в силах сопротивляться озверевшему мужичку, Саня выронил нож. В следующую секунду Угрюмов схватил мальчугана за плечи и швырнул в стену. Ударившись головой, Саня сполз на пол сломанной куклой. В глазах у него потускнело.
Подобрав нож, Угрюмов обратил внимание на его ручку, перемотанную синей изоляционной лентой. Отчего-то ему показалось, что он держит старый отцовский нож. Впрочем, как он тотчас решил, похожих ножей в мире могло быть сколько угодно.
Подойдя к Сане, Угрюмов поднял его, прислонил спиной к стене и ударил в пах несколько раз подряд, в ярости не замечая, как в собственном паху разрушается твердь. Затем он воткнул нож Сане в шею и замер, чувствуя, что Космос вдруг отстранился от него. Мир поблек. Исчезла благодать. Исчезли сладостные голоса. Угрюмов попятился, ощущая внезапный приступ тошноты. За секунду до того, как упасть замертво, его стошнило осклизлыми опарышами. Он умер, так и не осознав, что в искривленном пространстве кладовой убил не Вову Дудочкина, а юного себя.
Упав на бок, Саня вытащил нож из шеи, заливая стену пульсирующим кровавым фонтанчиком. Последняя мысль мальчугана была о том, что, похоже, его снова одурачила убитая им кошка. Последнее, что он увидел, была опустевшая клетка, в которой еще миг назад находилась девчонка с изуродованным лицом. Последнее, что он почувствовал, кроме боли от нанесенных ему увечий, был хоровод в животе, который снова поменял направление. И где-то здесь, но при этом на другом временном отрезке, вращающийся штатив для нивелира тоже поменял направление, чтобы вытянуть его тело из кладовой в коридор, где пространство и время не имели значения.
Когда труп Сани вместе с молочной дымкой искривленного пространства исчез за стеной кладовой, труп Угрюмова стало трясти так, словно он только что ожил и бьется в судорожном припадке. В животе у него что-то заерзало и метнулось вверх по пищеводу. Грудная клетка расширилась, шея вздулась, изо рта потекла густая темная кровь, а секундой позже рот двумя уродливыми рваными зигзагами порвался до ушей. Из окровавленного зева высунулась кошачья голова. Затем показались когтистые лапы и туловище. Выкарабкиваясь из трупа, Мурка сломала ему нижнюю челюсть, и напоследок хлестко ударила по вывалившемуся языку хвостом.
Труп почернел, потрескался и рассыпался на множество мертвых мух, у каждой из которых отвалились засохшие лапки и крылья.
Запертая дверь в кладовой Мурке не была преградой. Проковыряв когтистыми лапами в ней отверстие, кошка выскочила в темный коридор. Она пробежала несколько метров и повернула направо, затем пробежала еще немного, и свернула туда, откуда лился солнечный свет. Шустро взбираясь по армированным бетонным ступеням, она приближалась к двери, которая, хоть это и не было важным, оказалась приоткрытой.
Прошмыгнув за дверь, Мурка выбралась из подвала и побежала к родному дому. По пути она встретила свою хозяйку, ставшую старше на двадцать восемь лет. Танька вела за руку юную дочь. Она поучала маленькую Веру. Говорила что-то о необходимости выучить наизусть всю таблицу умножения, а не только первую ее половину, но дочь совсем не слушала маму.
Подбежав к ним, Мурка приветливо коснулась ноги хозяйки. Почувствовав ее прикосновение, Танька остановилась и опустила взгляд.
О ее ногу терлось уродливо-тощее, выпотрошенное существо со слипшейся от крови шерстью, в глазах которого черными огоньками плясала тьма, но в неверном преломлении солнечных лучей Танька увидела ту очаровательную кошку из детства, которая однажды ушла от нее и не вернулась. И как здесь не поверить в чудеса?
Еще мгновение и морок исчез. Или просто Мурка, оставив на короткое время хозяйку, поспешила домой, где теперь останется обитать навсегда.
© Scazatel 2018
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/