ОСТРОВ СОКРОВИЩ
Квартира Риммы Семеновны Гороховой находилась в том же доме, что магазин, прямо над ним. Муж Риммы Семеновны давно умер, взрослая дочь жила в Германии, и старушка тянула век одна. В 2005 году в доме организовали ТСЖ – товарищество собственников жилья, и Римме Семеновне предложили пост заместителя председателя с обязанностью разносить арендаторам счета на оплату коммунальных услуг. Она согласилась. Занятость в ТСЖ отвлекала Римму Семеновну от старческих мыслей и давала возможность общения. Работу она выполняла на общественных началах добросовестно, ежемесячно навещала меня.
– В доме порядок? – принимая бумаги, задаю ей дежурный вопрос.
– Нормально! – бойко отвечает старушка, и ее лицо озаряет чувство удовлетворения и исполненного долга.
– Платят все? – допытываюсь, подписывая акты о выполненных работах.
– Нет! Салим не платит! Должен… – и Римма Семеновна называет внушительную сумму. Чувство удовлетворения исчезает, и появляется негодующие выражение, словно недобросовестный арендатор Салим задолжал не ТСЖ, а ей лично. Она поджимает губы, голова начинает дергаться. – Мы на него в суд подаем!
Если расценки выросли, а это происходит регулярно, наигранно возмущаюсь:
– Опять цены подняли?! Сколько можно?! Не буду платить! Салим не платит, а я что, рыжий?
Римма Семеновна пугается:
– Геннадий Федорович, ничего не знаю! Мое дело отнести, все вопросы к председателю, – и торопится уйти.
Но однажды Римма Семеновна не ушла, как обычно, а присев на стул, таинственно сообщила:
– Ко мне двоюродная сестра прилетела из Америки, – она оглянулась – не подслушивает ли кто, и продолжила шепотом: – Здесь тетя ее мужа жила, очень богатая. Она недавно умерла. Сестра хочет продать ее вещи и попросила подыскать надежного антиквара. Я рекомендовала вас. Поможете ей?
Как можно отказать Римме Семеновне?
– Конечно, помогу.
Дом, куда меня пригласили, находился на канале Грибоедова, в двух шагах от Невского проспекта: чистая гулкая парадная, широкая лестница. На звонок в дверь никто не ответил, выждав, позвонил еще – результат тот же.
«Никого нет, – недоумевал, стоя на лестничной площадке. – Дом этот, иначе бы не сработал кодовый замок на входной двери, квартира та, – я сверил номер с записью на бумажке Риммы Семеновны. – Неверно указан час, или что-то произошло и планы изменились? Вот досада! Зря притащился».
Сверху послышалось цоканье каблуков, поравнявшись со мной, строгая дама замедлила шаг, хотела что-то спросить, но я опередил, настойчиво позвонив в третий раз. За дверью послышался шорох и женский голос спросил: «Кто?». Я назвался, и бдительная дама продолжила спускаться. Тем временем щелкнул замок, загремела задвижка, и дверь распахнулась. В проеме показалась тучная женщина в блузе и брюках из легкой ткани с легкомысленными завитушками на голове. Ее лицо без единой морщины выглядело моложаво, а тело заплыло жиром и едва сохраняло подобие женской фигуры.
– Я – Даша, – представилась женщина и виновато улыбнулась. К чему относилась улыбка, к тому, что заставила долго ждать, или извинялась за свою комплекцию, не понял. – Проходите, пожалуйста…
Даша неуклюже развернулась и, опираясь о стену, двинулась вглубь квартиры; паркет застонал под ногами.
– Квартира большая, но бестолковая, – стыдясь своей медлительности, пояснила она, – одни коридоры. А комнат две. Это соседки, – Даша указала на дверь, – наша дальше.
Комната, куда наконец добрались, оказалась огромной и была поделена перегородкой на три смежных помещения: проходную темную, где стояли стеллажи с книгами, павловский буфет и шифоньер из красного дерева, светлую гостиную с окнами на канал Грибоедова и альков, гардиной отделенный от гостиной.
– Ну вот, – Даша устало опустилась на диван, на котором расположилась Римма Семеновна, – смотрите!
Посмотреть было на что. Над диваном висела картина Рембрандта «Жертвоприношение Авраама», на противоположной стене еще больших размеров картина Мурильо «Отдых на пути в Египет». Полноразмерные реплики эрмитажных шедевров в городской квартире выглядели внушительно, заслоняя немалый пейзаж «Стадо коров на пастбище» и женский портрет по соседству. Центр гостиной занимал обеденный стол; стулья вокруг него, кресла и диван, составляли гостиный гарнитур в стиле бидермейер. Ореховая горка, письменный стол и тахта более поздние, а дворцовое зеркало в резной золоченой раме – оно висело в простенке между окон – отголосок века восемнадцатого. Пройдясь по комнате, в полумраке алькова разглядел кровать с высокой спинкой и прикроватную тумбочку, массивный шкаф и туалетный столик, инкрустированные ценными породами дерева, отделанные бронзой. Мебель, посуда в горке, настенные часы в ампирном корпусе, люстра и величественные картины образовывали аристократический интерьер девятнадцатого века. Подобное видел только в Павловске, на выставке «Русский жилой интерьер», да на акварелях Гау и Ухтомского.
Существует устойчивое выражение «замыленный взгляд», в данном случае, когда перестаешь замечать красоту городского ландшафта, отдельных зданий и сооружений. Нельзя же всякий раз восхищаться аркой Главного штаба или приходить в изумление от голубого на голубом ансамбля Смольного собора, млеть при виде каменной гряды Петропавловской крепости с золоченым шпилем. Со временем взгляд «замыливается»; не поворачивая головы, проносишься мимо зелени Летнего сада, расчерченной строгой решеткой, не поднимаешь глаза на пасхальные свечи Ростральных колонн и купол Святого Исаакия. Чтобы «прозреть», требуется встряска – неожиданный ракурс. Такой встряской стал вид из окна Дашиной комнаты. В ложбине канала покачивались прогулочные катера, невдалеке чернело жерло моста, над ним запруженный Невский. В разноцветный поток людей и машин, как многоярусный фрегат, врезается дом Зингера с затейливой башенкой наверху, на противоположной стороне, словно приглашая прильнуть к груди, распахнул объятия Казанский собор.
– Эта комната деда и бабушки моего мужа, – начала Даша. – Они разбогатели во времена нэпа. В чем заключался их бизнес, не знаю, мебель и картины они приобретали на аукционах. В двадцатые годы их устраивали повсюду, даже на Дворцовой площади. У них было двое детей: мальчик и девочка. Мальчик – отец моего мужа, девочка – его тетя. Отец мужа умер, а тетя до последнего дня жила в этой комнате. Недавно она скончалась. Детей у нее не было, мой муж единственный наследник. Мы и две наши дочери живем в Америке, перебрались туда в середине восьмидесятых. Муж приехать не смог, он служит в серьезной компании, длительная отлучка лишит его места. Он дал мне доверенность, я вправе распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом. Кое-что из вещей мне хотелось бы увезти в Америку, остальное продать.
Римма Семеновна слушала сестру, как оракула, не моргая, а когда Даша ненадолго вышла из комнаты, воскликнула:
– Геннадий Федорович, никогда не видела такой красоты! Как в музее! Правда?
– Вы разве не были здесь прежде? – удивился я.
– Нет! Мы хоть и сестры, но в семью ее мужа я не вхожа. Даже не подозревала, что т а к о е может сохраниться. Это же очень дорого? Да? Повезло Дашке!
Даша вернулась с тетрадным листом.
– В прошлом году, – продолжила она, – тетя гостила у нас. Она составила план, где указала, куда спрятала ценные вещи. Я пробовала искать, но ничего не нашла, вы не могли бы помочь?
– Да, Геннадий Федорович, помогите! – вставила Римма Семеновна. – Мы никому не доверяем, кроме вас, поэтому и пригласили.
Даша протянула листок из школьной тетради. На нем был начерчен план гостиной, алькова и темной комнаты. Квадратиками обозначена мебель. В каждый квадратик упиралась стрелка, над стрелками выведено: «золотые часы», «ювелирные украшения», «серебряные приборы», «марки». Кое-где стояли пояснения: «под крышкой», «в белье», «в щели», «на дне». План был прост и понятен.
– Карта капитана Флинта! – пошутил я. – Мы на острове сокровищ!
Сестры заулыбались, уселись удобно и приготовились смотреть.
Поиск много времени не занял. Тайников, подобных отъезжающим шкафам, фальшивым кирпичам в стене или полым ножкам стола, не было. Был карман пальто, банка с гречневой крупой, стопки постельного белья. Сестры, как в цирке, крутили головами, следили за моими перемещениями. Побеспокоил их однажды, когда извлекал из складки между сиденьем и спинкой дивана золотые часы и тугой узелок с украшениями. Найденное передавал Даше. Она принимала свертки, пухлыми пальцами рвала обертку и ссыпала драгоценности на колени. Всякий раз, когда кучка пополнялась, Римма Семеновна охала, Даша краснела и улыбалась. Вскоре на ее коленях образовалась внушительная горка.
– Все! – объявил решительно. – С золотом покончено! Перехожу к серебру.
– Нет, не все! У тети имелась диадема с изумрудами. Вы ее не нашли! – Даша произнесла эту фразу с некоторым упреком, как бы укоряя в недобросовестности, желании утаить ценную вещь. Римма Семеновна чуть не подпрыгнула на диване, подалась вперед, ее лицо пылало:
– Ты в своем уме, Дашка, обвиняешь Геннадия Федоровича в нечестности? Другой бы тюкнул тебя молотком и был таков. А он – гляди, как старается.
Я посмотрел план, перечел надписи. Диадема на плане не упоминалась. Показал бумагу Даше.
– Ну, хорошо, хорошо, ищите дальше, – снисходительно позволила она.
Тогда впервые на ее миловидном лице проступило выражение сухой пренебрежительности, даже надменности, но я, увлеченный поиском, внимания этому не придал.
Над стрелкой, упирающейся в квадратик, обозначающей на плане горку, было написано два слова – «серебряные приборы». Горка стояла в углу, верхняя часть застеклена, нижняя – закрыта. Приборы, очевидно, спрятаны в нижней, и я, не чувствуя усталости, принялся разгружать и выставлять ее содержимое на пол. Вскоре пространство вокруг заставил пакетами с крупой, банками с вареньем и сервизными тарелками небывалой красоты. Общеизвестно, нельзя демонстрировать хозяину свою заинтересованность тем или иным предметом. Союзник антиквара – индифферентность. Сервиз с лепным декором и живописью меня заинтересовал, выставляя последнее блюдо, которому на полу не осталось места, как бы невзначай перевернул и посмотрел марку: Лимож, вторая половина девятнадцатого века. Я предложил блюдо Римме Семеновне, но та отшатнулась, в глазах вспыхнул страх. Тогда Даша снисходительно приняла блюдо и переложила на него золотую россыпь с колен. Досада, что не нашли диадему, на время забылась.
– Заберу сервиз в Америку, – медовым голосом пропела она.
– Конечно! – поддакнула Римма Семеновна. – Такая красота!
Освободив днище, я вставил в щель стамеску, которую отыскал в инструменте, поднажал и высвободил из пазов дощечку, другая выпала сама. Просунул руку в темный зев и пошарил.
– Ну что? – не выдержала Римма Семеновна.
– Не томите, – подхватила Даша, тут же стыдливо засмеялась.
Я вылез, ударившись головой о крышку, сверху загремел хрусталь и фарфоровые чашки. Рука в паутине была пуста. Даша откинулась на спинку дивана и чуть не заплакала.
Загружать сервиз и провизию обратно оказалось сложнее, чем выставлять, помимо прочего, действие не вело к результату. Провозился минут пятнадцать.
Стеклянная часть горки просматривалось со всех сторон, серебро могло находиться только выше, в верхней крышке за резным карнизом. Стоя на стремянке, смахнул пыль и той же стамеской отодрал дощечку, вторую, третью. В нише, завернутые в мешковину и перевязанные бечевой, лежали пять продолговатых свертков. Один за другим передал их Римме Семеновне. Та, как грудничков, приняла свертки и выложила рядком на столе. Даша наблюдала за нами, не вставая с дивана. В первом оказались столовые ложки и вилки классической формы. На черенке каждой красовалась монограмма из букв О, В и Ф, на оборотной стороне стояло клеймо торгового дома «МОРОЗОВЪ», герб Российской империи и инициалы пробирного мастера «ЯЛ», в овале – цифра «84» и именник мастера «АН». В других свертках лежали подобные предметы этого и других мастеров. Столовое серебро находились в идеальном состоянии.
Все места схронов и ценности, указанные на плане, были обнаружены, оставались марки. Десять или двенадцать альбомов свободно стояли на стеллаже в темной комнате. В советское время собиранием марок увлекались многие. В перестроечную волну эмиграции их пробовали вывозить на Запад в надежде продать и разбогатеть, но там они оказались невостребованными. Данная коллекция относилась к их числу, и Даша это понимала.
Мы еще раз посмотрели план, Даша самостоятельно вычеркнула из него названия найденных предметов. «Карта капитана Флинта» стала обычной бумажкой.
– А как же диадема? Потом, я знаю, у тети имелась коллекция серебряных подстаканников – большинство от отца, затем ее муж собирал, где она? – Даша вопросительно смотрела на меня, словно я знаю ответ.
– Поищите, Геннадий Федорович, Даша не может, вы же видите, – поддержала сестру Римма Семеновна.
Меня удивляло, что диадемы, а теперь еще и коллекции подстаканников нет на плане. Отметить марки и забыть диадему, которая одна могла стоить больше того, что лежало теперь на блюде, тетя вряд ли могла.
Семья Даши эмигрировала в США в середине восьмидесятых. Двадцать шесть лет, что они отсутствовали, вместили в себя закат развитого социализма, пустые прилавки и талоны на продовольствие, развал СССР и шоковую терапию, шестизначную инфляцию, «черные вторники» и «понедельники». Муж тети, по словам Даши, занимался бизнесом, наверняка ему требовался первичный капитал на открытие и ведение дела. Удачным был бизнес или нет, она не знала. Потом он умер, могли остаться долги. За двадцать шесть лет произошло много чего, о чем Даша не ведала. Тетя могла распорядиться диадемой до поездки в Америку и составления «карты», возможно, хранила ее вне дома, в банковской ячейке, например. Так или иначе, предложение сестер «поискать» соответствовало моему желанию. Я обошел темную комнату, гостиную и альков. Диадемы не нашел, но обнаружил два серебряных подстаканника. Один дореволюционный, в эмалях, другой советский с парашютистом и улетающим вдаль самолетом. Находки подтверждали: коллекция могла существовать. Неутешительным доказательством служило и то, что один из выдвижных ящиков платяного шкафа в алькове оказалась пуст. Соседи сверху и снизу набиты до краев, а этот девственно чист. Чтобы взглянуть на него, Даша поднялась с дивана. Я поставил подстаканники на дно ящика, задвинул и выдвинул его – место для хранения коллекции идеальное. Лицо Даши потемнело, Римма Семеновна испуганно заглядывала ей через плечо. Сестры смотрели на лакированное дно, как на покойника.
Придя в себя, Даша предложила приобрести что-нибудь, она нуждалась в рублях. Золотые украшения и столовое серебро продавать отказалась.
– Цен не знаю, похожу, приценюсь, поговорю с мужем. Выберите что-нибудь из стекла или фарфора.
Еще разгружая горку, обратил внимание на модерновую вазу из цветного стекла с растительным рисунком и ампирную конфетницу на бронзовом постаменте с львиными лапами. За тот и другой предмет предложил правильные деньги.
– Ну что вы! Вазу не отдам, она мне самой нравится. – Даша отставила ее в сторону, не дав рассмотреть. Хотела убрать конфетницу, но засомневалась. Римма Семеновна зашипела, как гусь:
– Отдай, Дашка! Какие деньги Геннадий Федорович предлагает! На черта она тебе?
Судьба и того и другого предмета мне известна: ампирная конфетница на бронзовом постаменте украшала магазин недолго. В марте двенадцатого года всемирно известный тенор Владимир Галузин приобрел ее, как мне показалось, для подарка Ларисе Дядьковой, солистке Мариинского театра. Модерновую вазу Даша упакует в шерстяную кофту, обмотает пододеяльником, уложит вместе с другой посудой в полиэтиленовый пакет и сдаст в багаж. В аэропорту Нью-Йорка или Лос-Анджелеса, куда прилетит, она подхватит с ленты транспортера пакет с тысячью мелких осколков. Сомневаюсь, что эта была работа Эмиля Галле, скорее продукт индустриального периода фабрики уже после смерти французского дизайнера. Но что не изделие румынских последователей – несомненно.
От «Жертвоприношения Авраама» и «Отдыха на пути в Египет» я отказался: стоимость картин представлял смутно, покупателей на подобный товар у меня не было, а загроможденное помещение магазина для экспозиции полотен подобного размера не годилось. Но главное, что удерживало от покупки – нежелание замораживать в них наличность. Бытовая мелочь, золотые украшения и столовое серебро выглядели предпочтительнее, обещали скорый и солидный барыш. Даша попросила найти покупателя на картины, и я предложил устроить аукцион.
– У меня имеется пять-шесть знакомых антикваров, специалистов по живописи. Пригласим поочередно, выслушаем предложения, выберем лучшее и продадим. Ни в коем случае не отдавайте первому! За первым будет второй, за вторым третий. Продадим тому, кто предложит больше.
Первым в квартиру на канале Грибоедова пригласил компаньонов: Николая Сергеевича Сафронова и Вову-доктора. Николай Сергеевич – художник-реставратор, выпускник Мухинского училища. Вова-доктор моложе лет на двадцать, высокий, худой, с копной черных волос. Приставку «доктор» Вова носил заслуженно, в свое время окончил медицинский институт и некоторое время работал урологом в районной поликлинике. Со стороны пара смотрелась необычно: коренастый, на кавалеристских ногах Николай Сергеевич, одетый, как живописец с Монмартра, с шарфом вокруг шеи и беретом на голове, и долговязый Вова-доктор в костюме от «Armani», в лаковых туфлях, – но в бизнесе они удачно дополняли друг друга. Николай Сергеевич отвечал за художественную часть, Вова-доктор – за финансовую.
Николай Сергеевич начал с недостатков:
– А, копиюшки, – разочарованно произнес он, хотя прекрасно знал, куда идет и что будет смотреть. – Я думал, что-нибудь стоящее. Подписюшка есть? – Он извлек из кармана лупу, как монокль, приблизил к глазу и принялся рассматривать «Жертвоприношение Авраама».
– Подписюшки нет. Плохо! Холст провис. Плохо! Здесь что? Згрибливание? Ну да, перенасытили грунт маслом. Плохо! Кракелюр жесткий, красочный слой отслаивается. Не знаю, Вова, в таком состоянии ее не продать, тут реставрация требуется: надо пластифицировать холст, подвести кромки. А это что? Прорывы? Придется заделывать. Работы не на один месяц. Во сколько обойдется, не отвечу, знаю, что дорого, а сколько… формат больно большой.
Отступив от картины, подытожил:
– Тяжелое состояние, да и уровень живописи так себе, посмотри, Вова, как ступня написана. Разве это пальцы? Ужас, а не пальцы! Передний план надо переписать.
Даша слушала, вымученно улыбаясь, словно принимала на себя вину за згрибливание краски, жесткий кракелюр и небрежно написанные пальцы.
Аналогичному разбору Николай Сергеевич подверг «Отдых на пути в Египет». Красочный слой на картине не отслаивался, персонажи написаны грамотно, прорывов в холсте не нашлось. Здесь Николай Сергеевич не обнаружил подрамника.
– Варвары! – возмущался он. – Прибили холст к раме! В любой момент может выпасть и переломиться – прощай картина! Замучаешься восстанавливать!
Даша пробовала оправдываться:
– В блокаду их хранили в подвале в свернутом виде, деревяшки, наверное, сожгли.
– Надо было новые заказать! Люди, судя по обстановке, не бедные, – не унимался он. – Вешать картину без подрамника – преступление! Ужас какой-то! Я бы, Вова, воздержался от покупки, намучаемся мы с ними…
Николай Сергеевич отошел, на этом «художественная часть» закончилась, на сцену на подламывающихся ногах вышел Вова-доктор, его нос нервно подрагивал. Вова говорил рублеными фразами, жестко, словно отчитывал Дашу. Смысл сводился к тому, что картины полная дрянь, в таком виде никому не нужны, но он альтруист и готов их приобрести, чтобы спасти от разрушения. Особенно Вова-доктор упирал на то, что больше него никто в городе за этот хлам не заплатит. «Жертвоприношение Авраама» и «Отдых на пути в Египет» он оценил в пять тысяч долларов каждую, полторы тысячи предложил за копию картины Маковского «Свекор», она висела в темной комнате над буфетом, и тысячу за «Стадо коров на пастбище». Женский портрет Даша обещала кому-то из родственников, и он не продавался. Не дожидаясь ответа, Вова-доктор извлек из кармана пиджака пачку стодолларовых купюр, перетянутых резинкой, и принялся отсчитывать нужную сумму.
Мы договорились с Дашей, что в тот момент, когда объявят цену, она должна ответить: «Хорошо, я подумаю», но вместо этого она тихо произнесла: «Я согласна». Слаженный прессинг умудренных антикваров сработал. Мне казалось, я прожгу ее взглядом, но она, румяная от удовольствия, пересчитывала зеленые бумажки, не обращая на меня внимания.
Эта была ее единственная ошибка – не в свою пользу, больше ошибок она не допускала.
Из квартиры Даши мы выходили вместе, спускаясь по лестнице, Вова-доктор из той же пачки отсчитал две с половиной тысячи и со словами: «Не расстраивайся! Нормально купили», – вручил мне за посредничество.
Вывозили покупку в тот же день. Первой вынесли «Жертвоприношение Авраама», золоченая рама блеснула на солнце и исчезла в фургоне автомобиля. «Отдых на пути в Египет» ни вертикально, ни горизонтально в фургон не вмещался, его можно было втиснуть только по диагонали, но мешали ящики в кузове и погруженная картина. Тогда, недолго думая, прислонили Святое семейство к дому, поставили рядом «Жертвоприношение» и занялись обустройством кузова. Движение на набережной застопорилось, уличный вернисаж привлек зевак. То, что это копии, никто не догадывался. Естественное освещение преобразило живопись, восторженные возгласы слышались со всех сторон. Вова-доктор бесился. Он метался от картин к машине, торопил грузчиков, словно не приобрел картины, а похитил и теперь опасался, что пропажу заметят и устроят погоню. Успокоился, когда кое-как затолкали беглецов из Вифлеема, загрузили пророка, приладили остальное и машина уехала.
Даша приглашала меня по два-три раза в неделю. Навещая дом на набережной, надавив кнопку звонка, я уже не нервничал, ожидая три-четыре минуты, пока она поднимется с тахты, пройдет извилистым коридором и тихо спросит: «Кто?». Меня уже не пугали ее формы, не обманывала наивная улыбка, перестал верить ее утверждениям, что она ничего не знает и ни в чем не разбирается. Как выяснилось, нэпманы незадолго до смерти поделили нажитое имущество между детьми. Дочь продолжила жить в Ленинграде, а сын – отец Дашиного мужа – перебрался в Москву. Спальный гарнитур из ценных пород дерева, отделанный бронзой, разбили надвое: кровать – сыну, кровать – дочери, комод – сыну, туалетный стол – дочери. Та же участь постигла гостиный гарнитур: шесть стульев, два кресла и диван остались в комнате на канале Грибоедова, рекамье и столько же стульев и кресел перевезли в столицу. «Жертвоприношение Авраама» и «Отдых на пути в Египет» с места не тронули, две другие картины – Даша не смогла вспомнить сюжет – справили новоселье в московской многоэтажке. Дележу подверглись обеденные сервизы и столовое серебро. Дочери достались золотые часы Мозер на цепочке, сыну – Брегет; дочери –диадема с изумрудами, сыну – сапфировое колье; дочери – двадцать червонцев, сыну – империал и десять монет достоинством пятнадцать рублей. Таким образом, в Москве образовалась квартира – подобие комнаты в Ленинграде, которую не без основания назвал «островом сокровищ». Перед эмиграцией именно Даша занималась распродажей московской части нэпманского богатства. По ее собственному выражению, она собаку съела, общаясь с тамошними антикварами. Здесь же, пройдясь по Невскому, заглянув в Пассаж и антикварные салоны, вошла в форму и принялась за вторую. Даша не торговалась. Она, вымученно улыбаясь, тихо произносила: «Нет», если цена не устраивала, или чуть громче: «Я согласна», если было наоборот. Я первый высадился на «остров сокровищ», за мной потянулись негоцианты, авантюристы, искатели приключений. Впоследствии, когда Даша умоляла меня найти покупателя на горку или письменный стол и я предлагал их «крутящимся», нахваливал предмет, рисовал на бумаге, те возмущенно спрашивали: «Это у Даши? С канала Грибоедова? Нет, не надо! Мы там были. У нее цены сумасшедшие». Я удивлялся: «Когда успели?». Оказалось, она вызванивала их по рекламе, без опаски пускала в дом.
Первый визит Даши оказался непродолжительным, срок визы закончился, и она улетела. Вернулась через полгода с идеей вывезти мебель в Америку: муж Даши мечтал спать на дедовской кровати и отдыхать в бабушкином кресле. Она попросила помочь получить разрешение на вывоз. Его выдавала Федеральная служба по надзору в области охраны культурного наследия – Росохранкультура, опыт общения с этой организацией у меня имелся. Отправляя дочь в Германию, оформлял документы на вывоз картин, которые посылал двоюродной сестре Ольге в подарок.
К тому времени общение с Дашей начало тяготить, эйфория первых дней улетучилась, Даша безропотно позволяла копаться в шкафах, письменном столе и буфете, предлагала графины, пепельницы и чернильницы, навязывала книги и марки, а ценные предметы прятала или продавала в антикварных салонах и залетным дилерам. На вопрос «Почему не предложили мне?», наивно отвечала: «Я думала, вам не надо». Пренебрежительность и надменность не сходили с ее лица. За каждую проданную мелочь, помимо рублей, она требовала сотню мелких услуг: привезите, отвезите, узнайте, где можно, найдите, кому надо. При этом фальшиво улыбалась: «Вы же понимаете, я не могу этого сделать». Роль прислужника при любительнице американского фастфуда меня не устраивала, раздражение не скрывал, от разрыва удерживало лишь данное Римме Семеновне обещание. Даша чувствовала мое настроение и, опасаясь потерять помощника, с некоторой долей презрения как-то предложила что-то стоящее. Подачка оскорбила.
«Довольно! – в запале решил я. – Она полагает, что держит меня на поводке. Выведу на Росохранкультуру и сорвусь, дальше пусть карабкается сама».
Офис Росохранкультуры располагался на Малой Морской, припарковаться поблизости не удалось, а высадить ее рядом не догадался. Исколесив Исаакиевскую площадь и прилегающие улицы, кое-как втиснулся на освободившееся местечко у сквера, за сто метров от конторы. Даша шла мучительно медленно, с гримасой боли на лице, ловя ртом воздух. Облегчая страдания, она сцепила руки за спиной, а чтобы видеть перед собой, как черепаха приподняла голову. Со стороны казалось, будто она тянет за собой неимоверный груз, но расправленные плечи давали возможность дышать. Я устыдился своего решения.
Экспертизу ювелирных украшений, столового серебра и посуды проводили на месте, специалист по мебели выезжал на дом. Нас сразу предупредили: «Эксперт преклонного возраста, живет в Озерках, его требуется привезти на автомобиле или оплатить такси». Съездить на край города Даша, конечно же, попросила меня.
Эксперт разрешения на вывоз гостиного гарнитура не дал.
– Мебель русской работы, эпоха Николая Первого, культурная и историческая ценность, – заявил он, и этим огорчил Дашу.
Не позволил вывозить дворцовое зеркало восемнадцатого века, к чему Даша отнеслась спокойно. А вот остатки спального гарнитура: кровать, прикроватную тумбочку, платяной шкаф и туалетный столик вывезти разрешил:
– Это Франция! Начало двадцатого века, – и сел писать заключение.
Даша просияла. Для перевозки мебели требовался контейнер, пришлось тащиться в морской порт. Денег на его оплату у хозяйки не было, и она вынужденно рассталась с частью наследства. Испросив через океан разрешение супруга, продала мне царские червонцы, часы «Мозер» на цепочке, пасхальное яйцо в эмалях, два подстаканника и более десяти килограммов столового серебра.
Цену вещам Даша знала, много заработать не удалось, но кое-что выторговал. Предметы реализовал постоянным клиентам и «друзьям магазина», себе оставил лишь комплект Морозовских приборов на двенадцать персон. Затем одумался: «У меня нет такого стола и стульев, чтобы разместить столько гостей». Поделив комплект надвое, половину продал.
В отправке контейнера не участвовал. Из-за плотности дорожного движения в дневные часы подача и погрузка контейнера происходили ночью. Альков опустел. Вскоре исчезли диван, стулья и кресла гостиного гарнитура – Даша самостоятельно нашла покупателя. В гостиной оставался обеденный стол-сороконожка, ореховая горка и тахта, на которой она спала; буфет и шифоньер ждали своей участи в проходной комнате, они никого не интересовали. Дворцовое зеркало не покупали из-за высокой цены. Как прежде, оно висело в простенке между окон и отражало опустошенное жилище: замызганный пол, разбросанную одежду, стопки книг. Даша не убиралась, и я посоветовал ей купить пакеты для мусора и пригласить дворника. С одеждой и обувью дворник справился быстро, а стопки книг еще долго стояли на полу, Даша надеялась их пристроить, но в конце концов и они оказались в мусорном бачке.
Своего приятеля – ценителя и собирателя русской старины – возил на канал Грибоедова, когда комната еще напоминала «остров сокровищ». Богатое убранство его впечатлило, но, удивленный запросами, от покупок он воздержался, как и Евгений Уланов.
Евгению требовался стол, за которым вольготно могла бы разместиться артистическая компания. Рассказал про «сороконожку». «Сороконожкой» стол прозвали не по числу ножек, а за то, что в раздвинутом виде за ним могли разместиться двадцать человек. Евгений заинтересовался, и я привез его с супругой Еленой к Даше. Стол им не понравился, а дубовая прихожая в стиле модерн – она стояла при входе и принадлежала соседке – приглянулась. Пришлось вступить в переговоры и выторговать ее для артиста.
Мой приятель, наведываясь в магазин, интересовался судьбой Дашиного имущества, а когда узнал, что мебель практически распродана, спохватился и изъявил желание посетить комнату еще раз. С позволения хозяйки привез его на канал Грибоедова. К тому времени аппетит Даши пришел в норму, и он, не торгуясь, приобрел у нее стол, тахту, на которой она спала, и буфет из проходной комнаты. Ореховая горка интереса не вызвала, зеркало было не по зубам. Расплатился при мне, Даша зарделась от радости, пересчитывая пятитысячные купюры.
– Какое счастье, – воскликнула она, когда он ушел, – продала! Какой хороший человек ваш приятель, купил, не торгуясь. Думала, они тут останутся навечно. – Она спрятала деньги. – Мне предлагали поставить их на комиссию, но вы же понимаете, это так неудобно. Уеду, а они будут стоять, уценяться. А так отдала и забыла. А вот зеркало и горку придется, видимо, поставить. – Даша огорченно вздохнула.
Вздохнул и я. Неприязнь и точившее меня намеренье расстаться с ней исчезли: «Все! Свободен! Проконтролирую вывоз, и гудбай, Америка. Перед Риммой Семеновной не стыдно, слово сдержал. Стоп! А зачем контролировать вывоз? Деньги он заплатил, дорогу знает. Нет, не поеду!».
Накануне выходного дня Даша позвонила:
– Я сделку разрываю. Стол не продается. Приезжайте, я верну деньги.
– Как разрываете? – опешил я. – Что случилась?
– Пришел человек, он покупает зеркало и хочет приобрести стол, дает за него больше, чем ваш приятель.
– Минуточку! Но цену за стол вы назначали сами! Сколько просили, столько он дал, – возмутился я. – И потом, так не делается! Стол вам не принадлежит! Вы его продали! Он у вас на ответственном хранении. Он не ваш! Как можно продавать чужую вещь? Это преступление!
– Ничего не знаю! Мне каждый доллар ценен, а этот человек предложил за него на двести долларов больше. Я отдам стол ему.
Ничего не оставалось, как звонить приятелю. Оправдывать поступок Даши не собирался и поддержал его возмущение. Втайне мне хотелось, чтобы он отказался от тахты и буфета, Дашу следовало проучить: погнавшись за сотней, пусть потеряет тысячу, но подливать масло в огонь не стал. Приятель был рассержен, зол, но от сделки не отказался. В выходной потащился на канал Грибоедова, приятель с грузчиками ждал у подъезда. Мы поднялись в квартиру, скрипя половицами, прошли коридор, остановились в темной комнате, грузчики впряглись в буфет. Даша, словно ничего не произошло, сидела в гостиной на двух стопках книг и, склонив головку набок, тихо улыбалась. Говорить было не о чем, я подошел к окну. На набережной клубилась молодежь, в канале колыхались огни Дома Зингера, перед Казанским собором развернули торговлю. Из окна видел, как вынесли буфет, поставили концом на край кузова и затолкали вовнутрь. Желая поскорее покинуть опостылевшую комнату, откинул валик тахты и принялся вытаскивать из ящика и бросать на пол нижнее белье, кухонные полотенца и тряпки, хранившиеся там. Неожиданно наткнулся на сверток цилиндрической формы. В свертке, вставленные одна в одну, лежали три серебряные стопки, вызолоченные внутри и расписанные эмалью снаружи. Этот схрон на «карте капитана Флинта» не значился. «Тетя также могла забыть диадему, – мелькнуло в голове. – Зашила, как мадам Петухова, в диван, и вычеркнула из памяти. Где он теперь?»
– Да? – Даша очнулась от грез, когда протянул ей находку. – А, рюмочки, – умиленно проговорила она, – хорошо. Будет моим девочкам из чего пить…
Вернулся приятель и продолжил вытряхивать тряпье из ящика и тоже обнаружил что-то. Не разворачивая, он громко выставил находку на стол раздора, который еще не вывезли. Даша не удивилась и не обрадовалась. Не выказав нам благодарности, приняла очередной дар тети как должное. Грузчики подхватили тахту и вышли, следом ушел я. Даша осталась сидеть на книгах, перебирая стопки.
О человеке, ввергшем Дашу в блуд, рассказала Римма Семеновна. Лишившись спального места, Даша перебралась к ней.
– Геннадий Федорович, он ее обманул. Денег, которые обещал за стол, не дал. Сколько заплатил за зеркало, не знаю.
Вскоре позвонил Игорь Александрович.
– Ты почему меня с Дашей не познакомил? Мой коллега у нее «сороконожку» за бесценок взял и зеркало дворцовое. Сегодня ему за стол пять тысяч долларов предлагают, а за зеркало – тридцать! Представляешь, как мы могли бы подняться?
Цифры, думаю, Игорь назвал сгоряча, от досады. Но даже если и так: локти от упущенной выгоды не кусаю, а вот о том, что не свозил к Даше Константина, жалею, хотелось бы знать его мнение о мебели, оно бы мне пригодилось, но тогда мы были едва знакомы.
Наконец Даша получила свидетельства о государственной регистрации права собственности на недвижимое имущество, комната на канале Грибоедова, дача и гараж стали собственностью гражданина США. Мне первому она предложила гараж и дачу. Не видя нужды ни в том, ни в другом, отказался. Купить комнату не мог, даже если бы хотел. Даша заранее сговорилась с соседкой, и квартиру продавали целиком. Сумму не оглашали, думаю, около миллиона долларов.
От дачи и гаража Даша избавилась быстро, с продажей квартиры вышла заминка, но и ее купили.
– Покупатель – немец, – рассказывала она, когда мы случайно встретились на улице Декабристов.– Из Германии приезжал юрист, сделку оформили по доверенности.
Получив свою долю, не попрощавшись, Даша улетела.
Когда на Театральной площади затор, на улице Декабристов не протолкнуться, выруливаю на Английский проспект и еду домой по набережной канала Грибоедова. И всякий раз, пересекая Невский проспект, поднимаю глаза на окна Дашиной комнаты. Немец в квартире жить не стал, то ли планы изменились, то ли изначально покупка рассматривалась как инвестиция. Через полгода на окнах появилась надпись: «Sale» и номер телефона. Надпись висела около трех лет, буквы выцвели, стекла запылились. Недавно она исчезла. Через некоторое время деревянные рамы заменили стеклопакетами, в комнатах зажегся свет, начался ремонт. «Интересно, – думаю, проезжая мимо, – знают ли новые хозяева о нэпманах, живших здесь прежде, о “карте капитана Флинта”, о том, что когда-то одна из комнат именовалась “остров сокровищ”. Наверняка нет, хотя легенды и провенанс у риелторов в чести».
Дашины предметы давно проданы и перепроданы, растворились в пятимиллионном городе, радуют известных и не известных мне людей. Я же, когда наезжает из Москвы сын с женой и внуками или навещает брат с семьей, извлекаю из шкатулки серебряные приборы с вензелем в виде переплетенных букв О, В и Ф и клеймом «МОРОЗОВЪ», невольно вспоминаю тайник в горке и блюдо с грудой золота на коленях у Даши. Римма Семеновна по-прежнему навещает меня, приносит счета за коммунальные услуги. Тарифы продолжают расти, и я, как обычно наигранно, возмущаюсь: «Опять цены подняли?! Сколько можно?! Не буду платить!». Римма Семеновна пугается: «Геннадий Федорович, это не я! Все вопросы к председателю». Суд у Салима ТСЖ выиграло, но говорить о нем Римма Семеновна не может. Жалея старушку, его не вспоминаю, как и Дашу, от которой мне изредка передаются приветы.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/