КИКИМОРА
Так случилось, что детство Александры совпало с выходом книг о Гарри Поттере. Первая – «Гарри Поттер и философский камень» – появилась в России в две тысячи втором году, восьмилетняя дочь умела читать, но справиться самостоятельно с толстой книгой силенок не хватало, жена читала ей перед сном. Последняя – «Гарри Поттер и дары смерти» – в две тысячи седьмом. Стремление первой узнать о приключениях юных волшебников было столь велико, что, скачав текст из Интернета, она пробовала читать на языке оригинала. Я не отставал, старался жить ее интересами, ожидал выхода каждой книги, читал следом, свободно ориентировался в волшебном мире.
Кикимер – домовой эльф семейства Блэков – относится к третьестепенным персонажам саги. Он достался Поттеру в наследство от Сириуса Блэка – последнего представителя рода, погибшего в схватке с темными силами. Прежде эльф принадлежал матери Сириуса, которую обожал, а сына ненавидел. Свое непочтение и неприязнь Кикимер перенес и на Гарри.
С некоторых пор я тоже завел в магазине эльфа, и не было ничего удивительного, когда после выхода книги «Гарри Поттер и орден Феникса», где впервые появляется непочтительный эльф, назвал этим именем своего; добиться от него признательности и уважения было невозможно, он постоянно ворчал, выказывая недовольство по любому поводу. Но поскольку никто из «крутящихся» и сотрудников магазина романов Джоан Роулинг не читал, мое обращение «Кикимер» восприняли как «Кикимора», а поскольку эльф являлся особой женского пола, оно и прилипло.
Летние каникулы Оксана и Александра проводили, как правило, на даче в подмосковном поселке «Радуга» за Бронницами.
Лето две тысячи четвертого мало чем отличалось от предыдущего. В конце августа я выехал на автомобиле в Москву и, погостив неделю в «Радуге», с семьей вернулся обратно. На следующий по возвращении день пригласил их в «Штолле» – кафе, открывшееся на улице Декабристов и удивившее качеством пирогов, но прежде заглянул в магазин. Несмотря на рабочее время, дверь оказалась закрыта. Недоумевая, что могло произойти, воспользовался своим ключом.
Я всегда требую от продавцов: «Продали предмет, расставьте товар шире, чтобы не было прогалин. Полупустые полки смотрятся ущербно». Первое, что бросилось в глаза, – опустошенные стеллажи. «Оптовая закупка?» – шевельнулась мысль. Такое бывало, незадолго до этого краеведческий музей сибирского городка скупил полмагазина, заставил заниматься упаковкой и отправлением. Мы тогда не закрылись, но обслуживание населения прекратили. «Или?»
Ответ лежал на полу соседнего зала, его устилали осколки битого стекла и фарфора, кое-где в стеклянно-фарфоровом крошеве темнели раздавленные колечки и сережки. Витрины с наручными часами и ювелирными украшениями были пусты, денежный ящик кассового аппарата вскрыт, металлическая решетка на окне отогнута, окно заколочено фанерой и досками. Стало зябко и неуютно, возникло ощущение, что я не у себя, в выпестованном годами магазине, а в сюрреалистичном мире, где все иллюзия и мираж.
Ни к чему не прикасаясь, словно предметы вокруг осквернены и загажены, прошел в кабинет. Компьютер на месте – в то время он часто становился целью ограбления, рабочий стол завален папками с документами, обычно хранившимися в сейфе. Не отдавая себе отчета, почему они здесь, оглядел комнату: вроде бы ничего не пропало. Притихшая Оксана, точно опасаясь грабителей, притаившихся за прилавком или дверью туалета, жалась ко мне. Александра, скрипя осколками, следовала за ней, ежеминутно интересуясь: «Когда пойдем есть пироги?».
Подробности погрома узнал от Светланы Дунаевой, ее первой пригласили на место преступления.
Ночью накануне моего возвращения трое подростков, двое – воспитанники детского дома на улице Писарева, третий – местный шалопай, со стороны двора разбили окно, отогнули металлическую решетку и проникли в помещение. Сколько они там пробыли, неизвестно. Известно, что, когда тем же путем выбирались наружу, их поджидали сотрудники милиции, скрутили и доставили в отделение.
Зная, что я в Москве и мне предстоит долгая дорога за рулем, Светлана меня беспокоить не стала, обратились к Владимиру Федоровичу. Тот распорядился купить фанеры, досок, заколотить окно и организовать ночное дежурство. В ночь, когда я вернулся, дежурил Дмитрий Зайцев, днем он отдыхал; Светлану вызвал следователь. По ценникам, оставшимся на витринах, она составила список похищенного, ущерб превысил триста тысяч рублей. Фактически он оказался несколько больше, вскрываясь по мере появления комитентов с договорами. Для магазина с доходом семьдесят тысяч рублей в месяц, где каждая копейка заранее подсчитана и распределена, трехсоттысячный урон – что долговая яма без дна. В отчаяние не впал, направив на пополнение бюджета личные сбережения и прибыль магазина, заморозив заработную плату. Несмотря на инфляцию, Татьяна Вихристюк, Светлана Дунаева и Дмитрий Зайцев отнеслись к этому с пониманием.
Вот тогда-то, предупреждая повторение подобных катаклизмов, я решил завести в магазине сторожа, присмотрев на эту роль женщину-бомжа. Дедовский способ, допотопный, но надежный.
Сказать по виду, что она бомж, было невозможно. Чистая и опрятная, в джинсах и облегающей кофте, со спины она походила на девочку-подростка. Но стоило ей обернуться, и ты видел увядающее лицо и настороженный взгляд раскосых глаз. Рот и подбородок она прикрывала носовым платком, который не выпускала из рук. Из-за парика, напоминающего по форме прическу Элизабет Тейлор в фильме о египетской царице, ее прозвали Клеопатра. Она же называла себя Ася, Ася Клемент.
На улице Декабристов она появилась в две тысячи втором. «Щука» – рюмочная в полуподвале соседнего дома – служила ей штаб-квартирой, здесь она проводила дневные часы, отлучаясь ненадолго для обхода близлежащих помоек. Жила тем, что находила. Раздаривая куртки и брюки завсегдатаям «Щуки», считала себя вправе клянчить у них деньги. Алкоголь не употребляла, ела, как воробей, курила много. С чашкой кофе или чая коротала часы в рюмочной за разговорами. Мнение собеседника ее не интересовало, торопилась высказать свое, говорила много и безапелляционно, злилась, когда перечили. Ближе к ночи начинала сторониться мужчин, ночевать просилась к женщинам. За ночлег рассчитывалась, и поначалу ее пускали. Дорвавшись до коммунальных благ, стирала с себя белье и мылась. Покончив с делами, пила чай и донимала хозяйку беседой. Сон ее не брал, до утра могла разговаривать сама с собой, забываясь на несколько минут. Долго такого соседства никто не выдерживал, не прельщала и сторублевка, какую платила за постой, ей стали отказывать. Тогда отправлялась в подъезд ближайшего дома, где еще не установили кодового замка, укладывалась на лестничной площадке или в подвале, где тепло.
Я познакомился с ней тогда же, она заскочила ко мне и сунула фарфоровую фигурку Спасителя с отбитой головой, попросив, сколько не жалко. Я привечал подобных старателей, оплачивал их пустяковые находки: на десяток безделушек одиннадцатая могла оказаться достойной и покрыть предыдущие затраты.
Походы на помойки она называла «хождением по кругу». Большой круг – улица Декабристов, Театральная площадь, Крюков канал, улица Союза печатников, Лермонтовский, Мастерская и Английский проспект; малый – улица Писарева и Декабристов. Неоднократно встречал ее на этом маршруте с полиэтиленовым пакетом в руке и носовым платком у лица. Вначале мне казалось, она стесняется своего гоголевского носа и отвисшей нижней губы – дефектов, для женщины неприятных, из-за чего прикрывала их платком; потом решил, что свернутый платок – своеобразная ширма. Споря в рюмочной, она не опасалась брызнуть на собеседника слюной. Но вскоре заметил, что, двигаясь «по кругу», она ни на минуту не замолкает, идет, бубня, споря с невидимым оппонентом. Осознавая, что со стороны ее поведение выглядит странным, она безотчетно могла выработать привычку прикрывать рот.
Задумавшись о стороже, попросил Светлану Дунаеву поговорить с Асей. «Предложи ей ночевать в магазине. Куплю раскладушку, одеяло. Пусть живет. Вечером будешь ее впускать, утром выпускать. Это лучше, чем подвал или лестница. К тому же зима не за горами». Не сразу, но Ася согласилась. Чтобы не быть обязанной, предложила мыть пол и убирать магазин, до этого обязанность уборщицы Светлана и Татьяна Вихристюк делили между собой. Я не возражал, женщины тем более.
Попытка обустроить Асе спальное место провалилась, она отвергла раскладушку и одеяло. Через Светлану – единственного человека, к кому имела расположение, передала, что ей нужно только место для пожитков, об остальном просила не беспокоиться. Недоумевая, выделил ей свободное пространство между дверей запасного выхода, отписал бельевую тумбу, принятую на комиссию, и плетеную корзину, которую разрешил установить в туалете. Дня три, как мышь, она таскала свои вещи, растыканные по комнатам товарок.
Первые месяцы, проводив Александру в школу, я приезжал в магазин рано: за час-полтора до открытия, случалось, заставал Асю в неглиже: в пижаме и без парика. Собирая с пола поролон, служивший ей матрасом, жиденькое одеяльце и наволочку, набитую тряпками, она костерила меня почем зря, но не громко, в голос, а себе под нос. Даже укрывшись в кабинете, слышал ее дребезжание о «цивильных», которым не живется дома, где теплая постель, ванна и горячий завтрак, чего она, «бомжара», по их милости лишена. Но, видимо, им этого недостаточно, они умышленно вредят, приезжают чуть свет, мешают провести утро так, как ей хочется.
Относительный мир наступал, когда, переодевшись, она требовала доступ в туалет к крану с водой, чтобы начать уборку. Непрочная дверь распахивалась, и я, как улитка, лишенная защитной раковины, оказывался перед ее недовольным взглядом. Вид добычи ее успокаивал, усиливая чувство словесного голода. Меня интересовало прошлое Аси, и я поначалу позволял ей безвозмездно пользоваться моими ушами, направляя ее рассказ в нужную сторону короткими вопросами.
У нее был неповторимый волжский говорок с ударением на «О». Историк моды Александр Васильев, услышав Асю впервые, влюбился в него и стал подражать. С той поры, посещая северную столицу и наш магазин, иначе, как окая, мы с ним не беседуем.
– БатькО у меня настОящий еврей, – пОрхатый, ага, – рассказывала Ася, шмыгая шваброй или стоя в проеме двери, опершись на нее, как солдат на ружье. – ЗагривОк, как у бОрова. Я его не любила, он маму Обижал. Мама крОткая была: шьет, вяжет, с детьми возится. А батькО дОбытчик. У меня все былО: брюлики всякие, духи французские, дубленки. Джинсы у первОй пОявились, ага. Ни у кОгО в гОрОде нет, а мне батькО принес. Наряжал, как кукОлку.
С ее слов, после восьмого класса она пробовала поступать в Палехское художественное училище, но по слабости зрения о специальности мастера миниатюрной живописи пришлось забыть, окончила Ивановский торговый техникум. Дважды была замужем.
– Первый муж трОгически пОгиб, вОенный был, ага. Я за ним на север пОехала, в гОрнизон. Он в мОрской авиации служил. Ну, ты знаешь. Сама служить пОшла, на складе работала – старший мОтрос. А кОгда муж погиб, я уехать хОтела к батькО, но кОмандование не пустило – кОнтракт. Вскоре втОрой раз замуж вышла там же в гОрнизоне, за тОтарина. Гулял тОтарин от меня страшнО. Ни одну юбку в гОрнизоне не прОпускал. Ему все равно: мОлодая, старая, лишь бы новая. Припрется ночью, ляжет грязный, а от него винищем несет и бабами. Я убегала.
От второго мужа Ася родила сына. Когда закончился контракт, развелась и вернулась домой.
– Родители живы?
– Мама умерла, – и тут же поправляется, – временнОушедшая. А батькО не знаю, навернО, жив. Я дома двадцать лет не была.
Сколько ни расспрашивал о жизни после гарнизона, молчала, замыкалась, уходила в другой зал или меняла тему, так что эта часть жизни Аси Клемент скрыта под непроницаемым панцирем. Надо полагать, возвращение домой радости у родных не вызвало, места в родительском доме не нашлось. Ребенка приютила сестра, а Асю вынудили уехать. В Коломне она появилась в конце девяностых, одно время жила с мужчиной, которого называет Лейба, после расставания с ним оказалась на улице. Документов у нее нет, на мое предложение оформить паспорт, купить билет до Иванова отвечала односложно: «СпОсибо, не надО».
С открытием магазина Ася исчезала, отсиживалась в рюмочной, без особого успеха обходила контейнерные площадки. Перед закрытием вторично возникала в проеме двери с деланой улыбкой. Она растягивала рот до ушей, при этом скулы сужали глаза до щелочек, гоголевский нос удлинялся, а подбородок исчезал, что делало лицо похожим на лисью мордочку.
– Геннадич, – нараспев произносила она, – ты меня не выручишь?
– Чем? – интересовался я, прекрасно понимая: просит денег.
Не меняя выражения лица, Ася мялась, переступая с ноги на ногу.
– Чем тебе помочь? – настаивал я.
– Ты знаешь, – мямлила она, опуская голову.
– Ну, что молчишь? – начинал пародировать Горбатого из фильма «Место встречи изменить нельзя». – В гарнизон тебя вернуть к мужу тОтарину? Зрение восстановить, чтобы в Палех поступила? Что я должен сделать? Скажи…
Она не отвечала. Просящее выражение лица становилось стыдливо-умоляющим, вызывая во мне совестливую досаду.
Подобные диалоги происходили ежедневно, добиться от нее слова «дай» не удалось ни разу. Не желая более ее мучить, командовал выдать ей пятьдесят или сто рублей. Слова не успевали долететь до кассира, как подобострастная улыбка стиралась, глаза принимали пренебрежительное выражение, нижняя губа брезгливо отвисала. Запихивая в кошелек мелко сложенную купюру, она еще раз появлялась в проеме.
– Послушай, Геннадич… – Она произносила фразу, всякий раз новую, но смысл ее сводился к одному: содержать ее – моя обязанность, но долго сидеть на моей шее она не собирается. В конце обязательно добавляла: – …пОверь ИсакОвне. – И удалялась, поквитавшись за минутное унижение. Последнее слово должно было остаться за ней.
Свою жизнь Ася посвятила Богу. Будь она православного вероисповедания, в будущем могла бы встать в ряд с Ксенией Петербургской и Матроной Московской, до того беззаветно любила Бога, следовала его заветам, верила сама и убеждала других, что своей молитвой творит чудеса: излечивает больных, управляет погодой, спасает мир. Но ее вера – не сразу в ней и разобрался – не имела к православию даже косвенного отношения и представляла причудливый конгломерат, сплав трех религий, приправленных сверх того язычеством. Рожденная в иудейской семье, Ася с детства внимала рассказам о древнем народе, его пророках, о боге Яхве, ожидаемом приходе Мессии. Ветхозаветные истории мешались в ее голове с христианством, невольно черпаемым из окружающей действительности, фильмов и художественной литературы. Завершилось религиозное образование мусульманскими наставлениями «мужа тОтарина». Иисуса Христа, отрицая непорочное зачатие, она не признает, спорит до хрипоты, утверждая: «Не былО!» – и называет Его «прибитый». Но это не мешает ей почти дословно цитировать его высказывания из Евангелия. Исламских пророков не задевает, зная нетерпимость и жестокость последователей. Неоднократно слышал, как, убираясь, молится «Отцу мОему Юпитеру, брату Марсу и сестре Венере».
Узнав меня ближе и доверившись, Ася призналась, что общается с богом Яхве, он является ей по ночам и открывает тайны бытия. Из полуночных бесед она вынесла следующую картину мира:
– Бог един, вечнО юный, красивый юнОша. В нем сОединены два нОчала, мужское и женское. В мире богу Яхве противОстОит СОтана. Сейчас Земля под егО властью. СОтана откармливает людей себе на съедение. В двухтысячном году должен был наступить кОнец света, но мОлитвой я его отсрОчила. Теперь мир – мираж. Идет незримая вОйна. Если пОбедит Яхве, на земле наступит рай. Если СОтана, то разОбьет планету на куски. ТОгда смерть, ракОвые клетки, кОсмос.
Свою роль в этой фантасмагории Ася определяла следующим образом:
– Я женщина ВеслО, мне пОручено отмаливать грехи мира. ОсталОсь отмОлить чуть-чуть, Один миг, и мы прОрвемся. ВременнОушедшие вернутся, мы будем, как дети: радОстые и счастливые, ни бОлезней, ни горя.
Служителей церкви, к какой бы конфессии ни относились, Ася презрительно именует: «пОсредники». Убеждена: они умышленно «дурачат людей, набивая за их счет себе пузО». Истиной владеет «Она Одна», ради Яхве она отказалась от сына, родных, выбрала путь страданий и лишений, предначертанный богом.
– А если не прорвемся?– задаю провокационный вопрос.
– ТакОгО не может быть! – кричит она. – А если случится, – добавляет, чуть успокоившись, – вы распОдетесь на ракОвые клетки, а я за богом Яхве уйду на другую планету, след в след. Но прОигрывать не хОчется. ПОтерпи, не сегОдня-завтра прОрвусь. Нужен Один миг. ПОверь ИсакОвне.
Ее стойкое убеждение, что за ее молитвы мы обязаны ее содержать, выдавало в ней одну из дочерей колена Левия, изгнанного некогда из царства Израиля и рассеянного по миру. Людей, следующих этому принципу, она называла «защита», остальные «шОкалы». К последним относила милицию и КГБ, уверенная, что они преследуют ее.
Из ее «защиты» понаслышке знаю Мишку-Ленина, Карлыча – завсегдатаев «Щуки», Толика-бармена; они изредка подбрасывали ей мелочишку на жизнь. Меня «защитой» не называет, хотя «выручал» ее ежедневно на протяжении длительного времени и не остановился бы, не окажись свидетелем ее транжирства. Это меня взорвало. Уверовав, что формула душевной щедрости: чем больше раздашь – тем больше вернется, подходит к сфере финансов, Ася разменивала полученный в кассе сотенный билет и часть денег, выйдя на улицу, раздавала прохожим. Но формула не работала, приобрести финансовое благополучие на дармовые деньги не удавалось, да и благодетельствовала она пьяницам и люмпенам и до того приучила к подачкам, что те перекрыли ей все входы и выходы. Пожертвования обернулись данью. Чем больше платила, тем больше от нее требовали. Поджидая у мусорных бачков, они вымогали у нее рубли и десятки, пугали расправой. В истерике она прибегала ко мне.
Моё требование положить конец благотворительности за мой счет и угрозы прекратить финансирование на Асю не действовали. Освободившись от преследователей, она вынужденно оставалась выслушивать мои упреки, не скрывая нетерпения. Ее поза и выражение лица олицетворяли в тот момент известную сентенцию: не учи меня жить, лучше помоги материально. Нечто подобное она высказывала, когда мой пыл остывал. После десятка подобных бесед спонсирование прекратил, но, понимая, что без моей поддержки ей не выжить, придумал «работу», а трудовой копейкой она вольна распоряжаться, как душе угодно.
В магазине имелась выносная реклама, на немецкий манер – штендер, на американский – стритлайн. Я назначил Асю заведовать этой штуковиной, утром выставлять у двери и прикреплять к водосточной трубе цепью, вечером убирать. Радости от новых обязанностей на ее лице, понятно, не дождался, но гарантированный полтинник примерил с неизбежностью.
– ЛаднО, – упало с отвисшей губы недовольного эльфа, и она, чертыхаясь, потащила рекламную конструкцию на улицу, металлическая цепь, звеня по ступенькам, поползла следом.
Заставить детей колена Левия заниматься общественно полезным трудом – задача ещё та, после рекламного щита предложил ей готовить обеды (она похвалялась своим мастерством), так нет – отказалась.
Традицию кормить сотрудников обедами ввел со дня основания магазина, совместная трапеза сплачивала. Несколько лет обязанность повара лежала на уборщице, ей выделялись средства, она закупала продукты и готовила; организовать кухню и пункт приема пищи на ста шестидесяти квадратных метрах сложности не представляло. С переездом на новую территорию и сокращением штата обеды заказывал в домовой кухне, их доставляли в назначенный час. После ограбления традицию ненадолго прервал, но, залатав дыру, нанял живущую неподалеку Фаину Васильеву – повара. После нее к стряпне приобщилась Светлана Дунаева, несколько месяцев кормившая нас домашними изысками. Бахвальство Аси натолкнуло на мысль, что она справится с задачей: сама сыта, и мы накормлены; электроплитка и холодильник в магазине имелись. Но, рьяно согласившись, на следующее утро Ася от обязательства отказалась, перспектива ежедневно стоять у плиты, мыть тарелки и кастрюли ее испугала. Придумав отговорку об экзотичности ее кухни, чрезмерной любви к чесноку и перцу – «вы тОкОе есть не станете», она потащилась в рюмочную.
Хозяйственные поручения: мытье окна, скалывание льда с порожка и посыпание его солью, уборку снега и подметание тротуара – она выполняла неохотно, через силу, по возможности оттягивая исполнение на неопределенный срок. И даже обещанное вознаграждение в виде хрустящей бумажки не вызывало у нее позыва к труду. «Если бы так дали, – читалось на недовольном лице, – а то работать». Выполняя повинность, она постоянно отвлекалась, цеплялась за прохожих, с тоской поглядывала в сторону рюмочной. Досуг в шалмане она ценила выше работы в комиссионке, там кипела жизнь, здесь – тоска в одиночестве.
Получасовой обеденный перерыв – обедали мы на местах или девочки ходили домой, а я в столовую – был слабым звеном в налаженном ритме обслуживания населения. Сколько раз до меня доходили жалобы: «Принес фарфоровую фигурку, срочно деньги были нужны, у вас закрыто. Отнес на Сенную», или: «Заезжал лом серебра купить, подергал дверь – не работаете. Купил в другом месте». Я понимал: для бизнеса обеденный перерыв – анахронизм. Упускаемая выгода и наличие праздной Аси надоумили от него отказаться, решил повысить ее статус – поставить за прилавок. Замещая ею ушедшего на обед продавца, организовал бесперебойный цикл и первое время прислушивался, как она общается с посетителями. К торговому ремеслу, надо признаться, она имела предрасположенность, можно сказать, талант. Во всех случаях, показывая по просьбе покупателя или предлагая от себя какую-либо безделицу, она произносила одну фразу: «Из старых зОпасОв, дОвно не дОвали», но всякий раз фраза в ее устах звучала по-новому. Она чувствовала людей, одному, прикрыв рот платком, произносила их как бы интимно-доверительно, по секрету, другому тоном, не вызывающим сомнения, четвертому – пренебрежительно: «разуй глаза дядя», седьмому – подтверждая его мнение, десятому – еще как-нибудь.
Какие «старые зОпасы», кто «не дОвал», было непонятно, но правдивая интонация, тон голоса, расположение, которое испытывал покупатель, резонировали с его настроением, и люди «велись», случалось, покупали.
К полтиннику за рекламу добавился полтинник за замещение продавцов. К тому времени я еженедельно выплачивал ей зарплату в размере пятисот рублей, к ней добавились премии за проданный товар. Со временем она стала полноценным членом коллектива, замещает ушедших на обед, работает целый день, когда кто-то болеет или уходит в отпуск. Девочки, в свою очередь, забирают стирать ее вещи, угощают домашней стряпней. Заботу об Асе проявляют и некоторые жители Коломны, несут кофты, джемпера, обувь. Но Ася берет не у всех, до щепетильности брезгливая, она может принять подношение, но распорядится по-своему: продаст, передарит, даже выбросит, последнее относится к продуктам питания. На деньги ее брезгливость не распространяется, она принимает от всех и в любом количестве. Пищу – только из рук Светланы Дунаевой, изредка Любы Зайцевой.
Я понял это не сразу. Как-то в 2004 или 2005 году, обустраивая дочери комнату, купил новенькую кровать, от старой остался чистенький матрасик – девичий. Зная, что Ася спит на поролоне, постеленном на бетонный пол, решил подарить матрас ей и, довольный, притащил его в магазин. Та, обхватив подарок руками и многократно повторяя «СпОсибО», утащила в норку, спрятала между дверей запасного выхода. А на третий день, приехав поутру, обнаружил на полу все тот же кусок поролона.
– ПрОдОла! Не твое делО! Ты пОдарил, спОсибО. Вещь мОя, что хОчу, то и делаю.
Я зарекся делать ей подарки, но через несколько лет попался вторично, она подкатила ко мне с притворной улыбкой.
– Геннадьич, – как всегда нараспев начала она, – у Сашеньки такие хОрОшенькие куртОчки. СкОрО зима, мне хОдить не в чем, пОгОвОри с ней, мОжет, Она пОдарит мне Одну.
Ребенок был недоволен, но прислушался к доводам отца и выделил куртку с металлическими заклепками и молниями, предупредив: «Не подойдет, верни обратно». На этих условиях вручил куртку Асе. Как могла подойти молодежная куртка престарелому эльфу? Я увидел это сразу, но Ася, закрыв ее от меня телом, заявила: «Буду нОсить». Два или три раза интересовался, цел ли подарок, и она демонстрировала его свернутым и сложенным в полиэтиленовый пакет, но стоило забыться – и куртка исчезла. На мою запоздалую реакцию Ася не прореагировала, прихлебывая из литровой банки заваренную полынь – ее новое увлечение, равнодушно наблюдала за мной глазами лисицы, только что совершившей набег на крестьянский двор и вдоволь наевшейся курятины: «Кричи, кричи, дядя! ОпОздал! От твоих воплей с меня не убудет». Кикимора, ну, что с нее взять.
С момента ограбления прошло более десяти лет, я рассчитался с людьми, чьи вещи были похищены или пришли в негодность в ту злосчастную ночь; окна со стороны двора заложил кирпичом, изнутри обшил оргалитом и разместил на них иконы и картины небольшого формата. Ася, если верить ей, по ночам бдит, беседует с Яхве. «Если кто пОлезет, – грозится она, – смету урОганом». Не зря же она молится «Юпитеру, братьям Борею и Зефиру».
Пора бы о случившемся забыть, но не отпускает чувство вины перед женой и дочерью.
Первый раз попытку отблагодарить супругу за рождение дочери предпринял в год ее появления на свет, оставив на приобретение ювелирных украшений семьсот долларов. Ничего достойного этой суммы она не нашла, да и не искала, время было нищенское, ассортимент скудный. Ее беспечность обернулась для меня благом, я воспользовался ими, создавая производство детской одежды. Вторичную попытку предпринял в две тысячи третьем, заказав ювелиру гарнитур: кольцо и серьги. Оксана пожелала модный тогда дизайн – «светофор», когда на площадке компонуют камни разных цветов и размеров. Вместе с подарками родителей мой хранился в шкатулке, которую, уезжая в августе 2004 года в Москву, спрятал в сейф магазина. Так мне казалось надежней, чем хранить в съемной квартире с фанерной дверью. Видимых повреждений на сейфе не обнаружил, но шкатулка исчезла, отсутствовала и купленная у Ивана Сотникова икона. Магазин открылся седьмого апреля, в «Благовещенье», я почитал этот праздник и приобрел у него образ Пречистой Девы греческого письма с намереньем сделать икону как бы престольной. Отреставрированная, она хранилась в сейфе в ожидании достойного киота.
Похищенного в ту ночь: двухнедельной выручки из кассы, иконы «Благовещенье», украшений Оксаны, наручных часов и ювелирных изделий, бронзовых канделябров, серебряных приборов, рюмок, подстаканников и портсигаров, а также электрорубанков, дрелей и перфораторов – следствию обнаружить не удалось. На вопрос Светланы Дунаевой, куда же все делось, следователь, ведший дело, заявил: «Мы же не знаем, а вдруг у них сообщники были. Они через окно им вещи передали. Те, когда милиция подъехала, убежали, а эти попались».
Мальчишек судили. Детдомовские получили условное наказание, а шалопай – реальное. Судью, как и Светлану, интересовало: «Куда делись вещи?». Перед тем как удалиться писать приговор, он спросил меня: «Настаиваете на продлении следствия? Ущерб-то значительный…». Я отказался. «Не буди лихо, пока тихо, – советовал юрист, с которым перед этим консультировался. – Что с воза упало, то пропало. Были бы кости, а мясо нарастет». Мудрые у русского народа пословицы.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/