«ПЕТРОЗЛАТ»
Нас у отца с матерью было, как в сказке, три сына: старший – Валентин, средний – Владимир и я – младший. Валентин, или Валюша, как его называли в семье, старше меня на десять лет, Владимир почти на восемь, он родился 4 октября 1944 года, как все мы – в Москве. Вспоминая тот день, мама рассказывала:
– Лежу в палате, слышу – в коридоре шум, беготня. Потом все стихло, и вдруг шаги, идет много людей – делегация. Подходят к палате, дверь распахивается, входят главврач, акушерки и среди них Володька Закурдяев – зять. Он с сестрой Евдокией до войны жил, она от него Юрку родила. На Володьке новенькая флотская форма, халат на плечах, а на руках ребенок. «Кто тут Вахромеева?» – спрашивает главврач. Все показывают на меня. А Володька меня прежде узнал, подходит и говорит: «Смотри, Саня, какого богатыря родила!». Поднимает ребенка, халат распахивается, а на груди Звезда Героя Советского Союза.
Вполне вероятно, что посещение свояченицы главным старшиной отдельного батальона морской пехоты Черноморского флота, участником Керченско-Эльтигенской десантной операции Владимиром Петровичем Закурдяевым повлияло на выбор имени новорожденного – мальчика назвали Владимиром. Возможно и совпадение, имя было популярно.
С 1980 года Владимир Федорович проживает в Ленинграде, трудится в производственном объединении «Сокол», многочисленные цеха и мастерские которого занимались ремонтом сложнобытовой техники, оказанием бытовых услуг населению. Энергичный и деловой, он начинал с механика по ремонту холодильников, стал мастером, начальником цеха, дошел до заместителя генерального директора объединения.
В декабре 1991 года в Беловежской пуще подписали приговор Советскому Союзу. Грандиозная конструкция, десятки лет возводимая трудом сотен миллионов советских граждан, рухнула. Следом стали падать и рассыпаться рожденные плановой экономикой объединения, рваться производственные связи: процесс небыстрый, но неизбежный. На государственных предприятиях буйно расцвели всевозможные ТОО, АО, АОЗТ и принялись высасывать соки из еще живого организма. Начался дележ общенародной собственности. Не избежал злой участи и «Сокол».
У Владимира к тому времени сложились доверительные отношения с руководством Златоустовского завода холодильников «Полюс». В ноябре 1991 года он инициирует и создает товарищество с ограниченной ответственностью «Петрозлат». Звонкое название родилось из сочетания прежнего наименования города – Петроград и Златоуста. «Петрозлат» стал официальным представителем завода в Северно-Западном регионе, осуществлял продажу, гарантийный и послегарантийный ремонт холодильников. Вскоре Владимир привлекает к сотрудничеству Смоленский завод, выпускавший холодильники «Смоленск».
В состав «Петрозлата» входили две мастерские бывшего ЛПО «Сокол»: одна на улице Декабристов, другая в Пушкине – и торговый центр на шоссе Революции. Общее число работающих – свыше семидесяти человек.
В то время, когда Владимир совершал свое восхождение, я трудился в Москве, в Министерстве строительного, дорожного и коммунального машиностроения, отвечал за производство и распределение металлургических заготовок.
Административная реформа, начатая в конце восьмидесятых, проходила болезненно и сопровождалась массовыми увольнениями. Меня они не коснулись. Из упраздненного Минстройдормаша, сохранив должность, я плавно перетек в Минтяжмаш, из Минтяжмаша – в концерн.
Интерес к внешнеэкономической деятельности возник у меня после того, как мы с сослуживцем Вячеславом Авдеевым оказали услугу финской строительной компании в ее продвижении на рынок независимой Белоруссии. За хлопоты нам заплатили полторы тысячи долларов. Доллар тогда котировался высоко. Моя зарплата в концерне – весьма приличная – составляла три тысячи рублей. Полученный и поделенный гонорар в пересчете на рубли равнялся моему жалованию за два с половиной года!
Тогда же, с подачи другого приятеля, Игоря Замораева, в гостинице «Националь», хрустя арахисом и прихлебывая чешское пиво, я подписал соглашение с представителем финской фирмы, производящей харвестеры – машины для лесозаготовки, и вступил в переписку с леспромхозами страны на предмет сбыта. Апофеозом стала поставка вагонеточных колес в Южную Африку.
В Минтяжмаше, помимо металлургических заготовок, мне поручили курировать НПО «ВНИИСМИ» – научно-производственное объединение по механизированному строительному инструменту и отделочным машинам, у меня возникли дружеские отношения с заместителем генерального директора объединения Владимиром Ярмолюком. Минтяжмаш ликвидировали, НПО «ВНИИСМИ», как только подуло сепаратным ветром из Прибалтики, Украины и Северного Кавказа, где располагались основные предприятия, развалилось, а добрые отношения с Ярмолюком уцелели. Как-то он обмолвился о немецкой фирме, заинтересованной в поставке вагонеточных колес для предприятий горнорудной промышленности Южно-Африканской республики. Маркетинговые исследования, проведенные, с его слов, немецкой стороной, показали: объем рынка – огромен, разница в цене между западными и отечественными аналогами значительна. Наварить доллар-другой на колесе – и сафари, октоберфест и дача на Рублевке нам обеспечены. Дело за малым – организовать производство. Технические возможности заводов в стране я знал, был знаком со многими руководителями, подобные задачки решал в два действия: посмотрел, позвонил.
Ярмолюк свел меня с представителем немецкой фирмы. Взгляда на чертеж было достаточно, чтобы определить круг предприятий, способных справиться с работой. Распределили обязанности: я размещаю заказ, Ярмолюк решает технические проблемы, немецкая сторона обеспечивает экспорт и сбыт. На африканский рынок решили выкатить два колеса – литое и штампованное. Не желая отдаляться от Москвы, договорился изготовить опытный образец литого колеса на рязанском заводе «Центролит», штампованного – на Ступинском металлургическом комбинате. Предложение продавать заготовки за валюту металлурги встретили с восторгом, вскоре готовые образцы на автомобиле Ярмолюка доставили в «Шереметьево», откуда они улетели на «черный континент».
Пока ждал ответ из Южной Африки, по просьбе мамы – ее волновали жилищные условия, в которых после развода оказался брат, – съездил на недельку к нему.
Поезда из Москвы уходили вечером, приходили рано утром. С вокзала Володя повез меня на Ириновский проспект, где располагался офис «Петрозлата», познакомил с начальниками мастерских и главным бухгалтером фирмы Ириной Казаковой.
Бизнес «Петрозлата», как и большинства частных предприятий того времени, строился по классической схеме: деньги – товар – деньги. Оказываемая населению услуга по ремонту холодильников контролю не поддавалась, учитывалось лишь движение запасных частей, также подчиненное формуле Маркса. Основной доход поступал от продажи холодильников «Полюс».
Как-то за ужином, узнав о наличии у меня свободных средств, Володя предложил поучаствовать в его бизнесе: приобрести несколько холодильников по оптовой цене, продать по коммерческой. Объявленная свобода предпринимательства породила в стране коммерческую торговлю, коммерческие магазины отличались от государственных некоторой наполненностью. Я принял предложение, вложенные деньги вернулись через неделю, принеся доход тридцать процентов. Понятно, с его стороны это был реверанс. В действительности денежные средства оборачивались за два-два с половиной месяца. Собственным капиталом «Петрозлат» не располагал, пользовался кредитом банка. На рассмотрение заявки уходило до десяти дней, на перечисление средств – четыре недели. Задержка в отгрузке, время в пути и розничная торговля – еще столько же.
Ремонт холодильников меня не интересовал, как и холодильники «Смоленск», доход от которых был невелик. А как увеличить прибыль от продаж «Полюса», было очевидно: следовало отказаться от безналичных платежей, минимизировать время на отправку и прием холодильников и от розничных продаж перейти к мелкому опту. Несколько вечеров мы вырабатывали стратегию действий.
Тем временем пришел ответ из Южной Африки, и я заспешил в Москву.
Африканцы одобрили образцы, но выставили ряд технических требований; они касались химического состава металла, его структуры и качества формовочных смесей. Литейщики в советское время привыкли гнать план в тоннах, от объема зависели заработная плата и премии, к штучному производству не были готовы.
Со штампованным колесом дело обстояло проще, но нас попросили сосредоточиться на литом, заказав опытную партию. Из Германии примчался фирмач, и мы покатили в Рязань согласовывать условия поставки.
Тяжелый «Мерседес» на широких шинах взял с места так, что меня вдавило в сиденье – ощущение, будто прижался к женщине. Не успев избавиться от наваждения, проскочили МКАД и вылетели на Рязанку. Водители попутных «Жигулей» и «Волг», заметив в зеркале заднего вида летящие на них огни иномарки, принимали вправо, самосвалы и грузовики чуть не скатывались на обочину. «Мерседес» да еще с немецкими номерами на российских дорогах – редкость, два или три раза полосатый жезл мелькал перед лобовым стеклом. Сотрудники ГАИ с любопытством рассматривали автомобиль, недоуменно – не шпионы ли – крутили права и свидетельство о регистрации на немецком языке, интересовались: «Кто? Куда? Что за номера? Есть ли разрешение на проезд?».
– Какое разрешение? – кипятился Ярмолюк. – В Москве никаких разрешений не спрашивают. Россия – свободная страна.
– Это в Москве вы можете ездить, как хотите, а по области обязаны иметь разрешение.
Я сидел на заднем сидении, как бубновый валет, Ярмолюк просил мое министерское удостоверение и тыкал им в нос, те оторопело заглядывали в салон, сличали фотографию на документе с оригиналом и отпускали.
«Мерседес», как утюг, прогладил шоссе от Москвы до Рязани и обратно. Возвращались затемно, в салоне, заполненном голосом Майкла Джексона, витало предчувствие «сладкой жизни».
Через пару дней мы с женой принимали чету Ярмолюков и немецкого гостя у себя. Оксана наготовила закусок и натушила мяса, пили за рязанских литейщиков, южноафриканских старателей и российско-германскую дружбу.
Решение технических вопросов – прерогатива Ярмолюка, не думая надзирать за ним, я возвратился к брату.
Дела «Петрозлата» шли прекрасно: холодильники поступали, по городской ретрансляционной сети звучала реклама, зафрактованный в автохозяйстве грузовик развозил их по адресам. В мастерских на улице Декабристов и в Пушкине трезвонили телефоны, услугой платного ремонта был охвачен весь город. Недостатка в средствах брат не испытывал, перемещался по городу на автомобиле с водителем, обеды и ужины в ресторане стали нормой. Между закусками и горячим решили: следующий вагон холодильников приобретаем за наличные деньги. Через пару дней с банкнотами в сумке выехали в Златоуст, где Володя представил меня руководству завода.
Оплата наличными законами Российской Федерации не возбранялась, дивиденды, выплаченные директору и его заместителям как учредителям «Петрозлата», возымели действие; заверения об отправке холодильников в наш адрес без проволочек получили на всех уровнях.
С концерном пришлось распрощаться. Некоторое время пребывал на распутье: с одной стороны – лесорубы, не имеющие ни цента, кропотливая работа по доведению колеса до требуемого африканцами качества, с другой – легкие быстрые деньги. Упростили выбор немцы; желание нажиться на перепродаже дешевого металла из России уперлось в недовольство американских компаний, доминирующих на африканском рынке. Задний ход потомки Фридриха Великого не дали, но энтузиазм поутих, и я легко переключился на торговлю холодильниками, став активным членом «Петрозлата». Мой график выглядел следующим образом: с деньгами в поясной сумке-ремне, выезжал в Смоленск, где оплачивал холодильники – торговый центр на шоссе Революции не должен был пустовать. Из Смоленска – в Москву и на Казанский вокзал. Купить билет на вечерний поезд до Златоуста можно было только у спекулянтов по двойной, а то и тройной цене. Две ночи – и я на Южном Урале. Здесь то же, что в Смоленске: завод, касса, деньги. Повидав приятелей, вечером отправлялся обратно. Через две недели Володя извещал: «Холодильники прибыли», и я спешил в Северную столицу, где наладил сбыт. Коммерческие магазины города, приватизированные универмаги в Тосно, в Пушкине и Петродворце охотно покупали по пять-десять штук, вывозили своим автотранспортом. Вагон холодильников – восемьдесят четыре штуки – расходился за день-два. Набивал поясную сумку деньгами – и на вокзал. Шесть ночей в поезде – две недели в Москве, шесть ночей в поезде – две недели в Москве. Под стук колес и шелест купюр до меня доходил шум митингующих на Манежной площади и обвинительные речи противоборствующих сторон. От пересчета банкнот отвлекся однажды, услышав звон разбитого стекла Останкинского телецентра и выстрелы по Белому дому. Когда дым рассеялся и стало ясно, что опасности нет, продолжил считать. Нам было не до политики, мы делали деньги.
«Кому война, а кому мать родна» – это об инфляции, она была на нашей стороне. Отпускная цена завода в день оплаты составляла, например, двадцать тысяч рублей, она же в день поступления холодильников на склад «Петрозлата» могла достигать уже сорока, оптовикам отдавали за шестьдесят. Помимо того, инфляция подогревала спрос: в страхе потерять заработанное горожане сгребали с прилавков нужное и ненужное. Новенький холодильник – отличное вложение.
Прибыль конвертировали в доллары, которые, где бы ни лежали, в рублевом эквиваленте продолжали расти. За 1993 год курс американской валюты вырос в три раза! Наличных в городе – не сыскать. Пришлось завести знакомства с кассирами обменных пунктов и стимулировать их подарками. Несколько раз выезжал за валютой в Москву. Деньги на себе перевозили многие, охотники за ними не переводились, и мы обзавелись газовым оружием, свободно продаваемом в Апраксином дворе. Слава Богу, применять не пришлось.
В результате отказа от банковского кредита и его обслуживания, сокращения складских расходов, издержек на транспорт и прочего за полтора года нам удалось увеличить первоначальный капитал в семь раз. Мама была довольна. Володя обзавелся трехкомнатной квартирой, заказал дизайнерский проект, установил импортную сантехнику и итальянскую мебель. Я складывал деньги на валютный счет банка «Национальный кредит». Свободные средства инвестировали в строительство жилого дома в районе озера Долгое.
Не забывали и родственников. В девяносто втором году зарегистрировали в Москве фирму «Братья Вахромеевы». Мне удалось заключить договор с «Росхозторгом» Архангельска и Петрозаводска и, получив предоплату, поставить на север несколько вагонов холодильников. Почти треть дохода государство изымало в виде налога на добавленную стоимость, оставшуюся часть пускал на зарплату, иных затрат (кроме моих командировочных) фирма не несла. Мама, мамина сестра, старшая сноха, двоюродный брат числились в ней уборщицами, диспетчерами, переводчиками. В тяжелые времена безработицы, когда выплата пенсий задерживалась, а долг по зарплате достигал семи-восьми месяцев, росчерк в платежной ведомости «Братьев Вахромеевых» обеспечивал им сносную жизнь.
Не обижали и себя. Одевались модно, питались вкусно. Усталость выпаривали в бане, затекшие от лежания на полках вагона тела разминали массажисты. Когда Володя захотел иметь микроавтобус, смотался в Ульяновск и обменял сорок штук холодильников на УАЗ – в народе «буханку», других в стране не производили. На нем в поиске грибов колесили по Карельскому перешейку, ездили на Финский залив ловить рыбу. Расставались с братом редко, когда случалось, общались по сотовой связи, заплатив за тяжелые, как кирпичи, телефоны кругленькую сумму. Ввели в обычай шумное празднование маминого дня рождения. Я фиксировал событие на видеокамеру, в продаже они практически не встречались. Финансово поддерживали старшего брата.
Валентин Федорович участия в бизнесе не принимал, оставаясь преданным предприятию, на которое пришел, демобилизовавшись из армии, тянул лямку до последнего дня. После смерти отца к его имени добавилось звание – старшой. Мама не скрывала радости, когда ее сыновья сходились вместе. Держа за спиной привезенные нами доллары, она спрашивала Валюшу: «В какой руке выбираешь?». И всякий раз, какую бы руку он ни указал, деньги оказывались у него.
Все закончилось в середине девяносто четвертого года, зазнавшийся доллар приструнили и ввели в «коридор», инфляция поутихла, ажиотажный спрос упал. На рынке появилась импортная техника и стала вытеснять отечественные марки. Завод в Златоусте, не уделявший внимание качеству и совершенствованию своей продукции, доживал последние дни. Удержаться на плаву, получая доход только от продажи холодильников «Смоленск» и платного ремонта, «Петрозлат» не мог. После некоторых раздумий торговый центр на шоссе Революции, куда к тому времени перебрался офис «Петрозлата», перепрофилировали под торговлю продуктами. Продовольственный магазин открыли 24 августа 1994 года.
Наполнить полки крупами, макаронными изделиями, чаем и конфетами при наличии сотен мелкооптовых фирм и фирмочек, дело нехитрое. Сложнее добыть сахарный песок, растительное масло, майонез. В поисках дефицитных продуктов УАЗ исколесил весь город. А заполучить в поставщики единственный на тот момент мясоперерабатывающий комбинат «Самсон» казалось нереально. Отдел сбыта мясного гиганта смотрел на мелких потребителей, как судья Израиля на филистимлян. Но нам повезло, один из экспедиторов жил по соседству и за десять процентов к объему поставки обязался снабжать нас мясной продукцией. В одночасье магазин обрел популярность, колбаса и мясные деликатесы в нем не переводились, за сосисками и карбонатом, окороком и бужениной приходили и приезжали со всей округи.
Магазин запускали сообща, а запустив, поняли: двоим в нем делать нечего. По обоюдному согласию я покинул «Петрозлат» и возвратился в Москву, где ждала родившаяся в тот год дочь Александра.
Дела в Москве не было, харвестеры лесорубам предлагали другие, заготовки колес в Южную Африку, если отправлялись, то без моего участия. Но я не унывал, средств на счету хватало на несколько лет безбедной жизни. Осознавая себя состоятельным и успешным, с платежной карточкой «OLBI» в кармане разгуливал по валютным магазинам, приобретая наряды жене и дочери.
Не знаю, чем бы я занялся, если бы не банковский кризис. Звонок прозвенел в «черный вторник» 11 октября 1994 года, но меня, поскольку деньги хранились в валюте, он не насторожил, наоборот – укрепил в правильности избранной тактики. Банк «Национальный кредит», где хранилась валюта, входил в первую двадцатку банков России, его положение казалось незыблемым. Но летом 1995 года он стал испытывать финансовые трудности, перестал выдавать наличность, валютные магазины прекратили принимать к оплате карту «OLBI». Настал момент, когда с молодой женой и годовалой дочерью я оказался без копейки и без работы. Я приучил их, что жизнь – праздник, фейерверк и танцы, теперь собственноручно притушил свет, оборвал увядшие цветы и выключил музыку. Единственное, на что мог рассчитывать – семьсот долларов, оставленных в свое время Оксане. Она ими не воспользовалась и, видя мое бедственное положение, выложила на стол семь бумажек с портретом Бенджамина Франклина. В ту пору на эти деньги можно было просуществовать полгода, экономя – чуть больше. Никогда не испытывал такого отчаянья, стоя в очереди за продуктами и сознавая, что каждый потраченный цент приближает меня к пропасти, куда вместе со мной могут свалиться жена и ни в чем не повинная дочь. Я «сломал мозг», размышляя: как использовать эти деньги, куда вложить.
С дефицитом, а вернее, с отсутствием качественной одежды для новорожденных я столкнулся, когда родилась Александра. Челноки, взявшие на себя заботу одеть и обуть страну, везли, волокли и тащили с рынков Турции и Китая баулы и сумки с кожаными куртками, пуховиками, спортивными костюмами, слаксами и джинсами. О крошечных гражданах новой России не думали, им, как встарь подкладывали марлевые подгузники, надевали несоразмерные распашонки, повязывали убогие чепчики и кутали в пеленки блеклых расцветок. Мне – небедному тогда человеку – не во что было нарядить мою девочку. Коммерческий отдел центрального универмага «Детский мир» на площади Дзержинского предлагал состоятельным папам лишь соски разнообразных форм и цветов, вкусно пахнущие игрушки для режущихся зубов, кое-что из детского питания и новомодные впитывающие подгузники по баснословной цене. Некоторое разнообразие наблюдалось в подземном переходе под площадью, где функционировал стихийный рынок. Продавцы детских товаров стояли вдоль стен с костюмчиками, ползунками и шубками. Среди прочего приобрел здесь нарядный чепчик с кружевными оборками, подобного не видел даже в кино.
– Сшит по старинному образцу, – поведала старушка, попросив за изделие пять тысяч рублей – стоимость пятнадцати литров бензина. Я не поскупился, Сашенька выглядела в нем, как куколка.
Именно его вспомнил, «сидя у разбитого корыта». «А чем черт не шутит, – подумал я, – когда есть нечего?» И отправился в магазин «Ткани», приобрел несколько метров белой материи и кружевной тесьмы, подобной той, что украшала чепчик дочери.
Шить я не умел. Во втором или третьем классе на уроках труда мы осваивали различного рода стежки, нас учили штопать, пришивать пуговицы, обметывать края носовых платков и даже вышивать крестиком. Навыки пригодились в армии, где два года косыми стежками подшивал к гимнастерке подворотничок. Для изготовления чепчика требовался профессионал. По рекламе в газете нашел швею и с купленной тканью отправился к ней.
Галина Ивановна Крутова – грузная словоохотливая женщина, поняла меня с полуслова, и уже на следующий день я сдал изготовленные ею образцы в торговый ларек родильного дома при Бауманской больнице. Когда вернулся домой, мама огорошила: «Тебе звонили из родильного дома, просили передать: все продано, вези еще». Сердце задрожало: двенадцать чепчиков за час! Победа!
Вскоре в магазинах «Ткани» в округе не осталось и метра пригодного материала, а покупатели «Галантерей» возмущались: «Куда делись белые нитки?». Семьсот вверенных мне долларов закрутились, как волчок, прирастая с каждым оборотом на пять-семь процентов. Немного, но это был доход, это было дело, на которое меня вдохновляли сын и дочь (чувство вины перед ними не покидало ни на минуту) и персонажи Джека Лондона, которого сознательно взялся перечитывать. Его герои служили примером жизнестойкости, придавали сил. «Сдюжу, не упаду, выберусь», – убеждал себя, вращаясь быстрее денег. Уже через полгода ларьки в девятнадцати родильных домах Москвы торговали моей продукцией, пять швей-надомниц занимались ее изготовлением, муж Галины Ивановны выполнял обязанности раскройщика. Их квартира на Ткацкой улице у метро «Семеновская» стала своеобразным цехом, сюда из Переславля-Залесского я вез рулоны вышитого полотна и мотки кружевного шитья, сработанного на фабрике «Новый мир», доставлял тонкую, как батист, ткань «Мелодия», которую километрами закупал на «Трехгорной мануфактуре». Спустя полгода мы уже производили несколько видов чепчиков, косынок, распашонок, крестильные наборы для мальчиков и девочек, уголки и конверты.
Возможности сбыта через ларьки родильных домов вскоре закончились, созрела необходимость выхода на официальный уровень – торговую сеть «Детский мир». Для этого требовались гигиенический сертификат и сертификат соответствия российским стандартам. Товары подобного фасона и качества в Москве не производили, Центр санитарно-эпидемиологического надзора и Ростест-Москва выдали бумаги с первого предъявления. Теперь на ярлыках изделий стояло название фирмы «Братья Вахромеевы», а самый нарядный чепчик из вышитого полотна с двумя кружевными оборками получил имя дочери – «Сашенька» – и пользовался небывалым спросом.
В разъездах от родильного дома к «Детскому миру», от «Детского мира» к фабрике «Трехгорная мануфактура», в поездках в Переславль-Залесский и Ногинск, где закупал нитки, прошло около двух лет. Я уже думал о расширении бизнеса, аренде швейного ателье на окраине Москвы или в ближайшем Подмосковье, где не так высока арендная плата, о выходе через оптовые базы на всероссийский рынок. С Галиной Ивановной мы разнообразили наш ассортимент, были изготовлены опытные партии из махровой ткани – детские банные полотенца с капюшоном, рукавицы для мытья тела; в разработке находились банные халатики, конструировались трикотажные ползунки с разъемным для смены подгузников низом, трикотажные кофточки и шапочки. Будущее рисовалось в виде швейной фабрики.
Первой о поездке к брату заговорила мама, она всегда выделяла Володю в ряду своих сыновей. Вот и теперь подошла с известием: «Володя звонил, у него на тебя какие-то планы. Съезди, разберись, если сможешь – помоги». Как ни странно, ее поддержала Оксана. Ее вряд ли интересовали Володины проблемы, скорее – желание пожить собственным домом, вдали от свекрови. Своими разговорами они подтачивали меня с двух сторон, как бобры дерево. Я не устоял и в мае девяносто седьмого года посетил город, где прошло бурное время «накопления первоначального капитала».
«Петрозлат» уже не кипел, как раньше, когда грузовики один за другим подвозили к торговому центру холодильники и грузчики, перетаскивая их, загромождали помещение так, что невозможно было пройти; когда из Подпорожья, Киришей и Сланцев к нему слетались купцы и толпились перед дверью; когда деньги складывались не в карманы, а в обувные коробки. Теперь по торговому центру разгуливали женщины, высматривая нежирную шейку и копченую колбасу, у витрины с конфетами переминались старушки, над ларем с мороженым шептались школьники, мужчины спорили у винного отдела.
Помимо магазина и мастерской на улице Декабристов (в Пушкине развалилась) во владении «Петрозлата» находились бакалейная лавка и два контейнера на Ладожском рынке. Фирма развивалась в сторону торговли продуктами питания.
Идея создания сети продовольственных магазинов, которую Володя предложил мне, не была оригинальной. Еще недавно в городе функционировал «Холидей», объединивший несколько торговых точек, гремела компания «ОГОГО», обещавшая вкладчикам «Жигули» за две трети цены с отсрочкой получения на три месяца и за полцены с отсрочкой в полгода, действовали магазины компаний «Ньютон» и «Бабилон».
Предлагаемая братом сеть должна была строиться по территориальному принципу, ее создание поддерживал владелец супермаркета на улице Замшина и хозяйка продовольственного магазина на Большеохтинском проспекте. За счет крупного опта инициаторы намеревались добиться снижения отпускных цен и получать прибыль не столько от цены, сколько с оборота. Так как брат, владелец супермаркета и хозяйка магазина завязли в рутине, требовался кто-то свободный, кто мог разработать концепцию и составить план действий.
Идея меня всколыхнула: объединить под общим названием несколько магазинов района, унифицировать их внешний вид и набор продуктов – это не швейная мастерская на краю города или в ближайшем Подмосковье, это – размах, перспектива, простор!
Через полгода я пойму, что начинать сеть надо минимум с десяти-пятнадцати магазинов, затраты по приведению торговых точек к общему знаменателю составят от миллиона до полутора миллионов долларов. Таких денег у инициаторов не было, банки после банкротства «Холидея» к сетям относились скептически, а привлекать средства населения, как это делала компания «ОГОГО», было не подо что. Но осознание этого придет через полгода, в мае же, увлеченной идеей, я возвратился в Москву. Я не планировал «сжигать мосты», избавляться от швейного производства, но родственники, которые могли встать во главе «Братьев Вахромеевых», отказались. Дело пришлось продать. В конце июля девяносто седьмого года на «Жигулях», доверху набитых вещами жены и дочери, выехал из Москвы, в сентябре ко мне присоединилась семья, жить стали на проспекте Косыгина, в съемной квартире.
Сеть сетью, за нее платить не собирались, а жить на что-то было надо, и Володя уступил мне бакалейную лавку, в которой с его подачи я организовал рыбный магазин, вложив в свежемороженую, соленую и копченую рыбу вырученные от продажи швейного бизнеса деньги. Рыбный магазин – мое второе пришествие в «Петрозлат». Как в девяносто четвертом, заполучив в поставщики комбинат «Самсон», уединившись с братом, дегустировали мясные деликатесы, так и теперь лакомились рыбными, съедая в обед средних размеров кету, или по соленой горбуше, или по паре окуньков горячего копчения.
Технический дефолт, объявленный правительством в августе девяносто восьмого года, вверг страну в очередной кризис, белоголовый орел вырвался из «валютного коридора» и взлетел, поднявшись за месяц в два раза. Если в начале девяностых инфляция играла на нашей стороне и мы едва поспевали за ней, видя ее со спины, то теперь она выступила против. Ее глаза смотрели на нас злобно и плотоядно, не предвещая ничего хорошего.
В день объявления дефолта натренированные «черными вторниками» и «понедельниками» граждане смели с полок алкоголь и продукты длительного хранения, следующий день довершил разорение. По опустевшим стеллажам гулял ветер. Поставщики, как один, прекратили отгрузку товара, мы остались с рублями, стоимость которых стремительно уменьшалась. По городу покатилась волна банкротств.
Но «нет худа без добра», кризис всколыхнул комиссионную торговлю. Резкое обнищание горожан заставило многих прибегнуть к продаже излишков и семейных реликвий. У станций метро, как в начале девяностых, выстроились понурые женщины, на Сенной площади, 6-й линии Васильевского острова, возле Кузнечного, Мальцевского и других рынков возникли стихийные толкучки. Кому было совестно или некогда продавать вещи с рук, несли их в комиссионные магазины и антикварные салоны. Володя еще зимой договорился освободить в мастерской на улице Декабристов зал, где 7 апреля 1998 года открылся комиссионный магазин «Петрозлата».
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/