АНИМАТОР ФАНТАЗИЙ

 

Фёдору снились странные сны. И нынешней ночью он видел очень странный сон. Надо сказать, что непонятные явления начались накануне, когда Фёдор готовился ко сну: его жена Маша казалась озабоченною, словно кого-то ждала. Но ничего тревожного в этом не ощущалось.

И вот Фёдору снится, что среди ночи кто-то звонит в дверной звонок. В спальне горит свеча, жена почему-то не спит. Фёдор немного испуган, он хочет встать с постели, но не может. Страх всё более овладевает им. Жена кидает злобный взгляд и выбегает из комнаты. В передней слышится скрежет отпираемой двери, затем незнакомый мужской голос произносит что-то вроде приветствия, Машин голос отвечает невнятно, шаги затихают у гостиной. Через некоторое время в спальню вползает слабый запах сигарного дыма. Фёдор успокаивается и засыпает. И снится ему, что Маша и незнакомец говорят о нём, но говорят непонятно, будто на чужом языке: Фёдор придумал… остаточная энергия… силовое поле… Фёдору не удалось… аниматор фантазий… неживые материи… и всё-таки получилось… нам нечего бояться…

Но глубже становился сон, и беспорядочные фразы сложились в речь. Эту речь он недавно слышал на одном учёном форуме. «Аниматор фантазий создаёт энергетическое пространство, в котором всякий индивидуум может реализовать любые идеи и мечты, даже самые несбыточные и фантастические. Аниматор создан таким образом, что после образования единичного силового поля он сам себя уничтожает. Поле удерживает необходимую энергию в течение двадцати часов, а затем ослабевает и постепенно исчезает. При этом теряется и возможность проникновения в неживые материи. Но остаточная энергия, возможно, задерживается в неких субстанциях, о существовании которых мы пока не знаем».

Видимо, жена и неизвестный гость говорили об аниматоре. Оставалось неясным, какое отношение к этому аниматору имел Фёдор. Вот голоса умолкли; шаги послышались в коридоре, ведущем в переднюю; хлопнула входная дверь. Затем всё стихло. Фёдор долго лежал в потёмках и размышлял о том, что бы всё это могло значить.

Проснулся он рано. Сигарный запах явственно витал в воздухе. Жены рядом не оказалось, однако в гостиной было тихо. Вообще в доме царила глубокая тишина, даже часы не тикали. Стрелки застыли на четверти третьего; они отчётливо чернели в предрассветных сумерках. Интересно: неужели ночью кто-то действительно приходил к Маше? Или это приснилось? Куда она исчезла в такой ранний час?

Фёдор нащупал карманные часы. Стрелки показывали начало пятого. Спать бы ещё да спать. И он опять уснул. А когда проснулся в привычное время, то есть в семь часов, летнее утро уже заливало спальню ярким светом. Фёдор вспомнил нелепый сон, улыбнулся, сладко зевнул и вдруг увидел, что жены рядом действительно нет. Сердце неприятно сжалось, ведь Маша всегда спала до половины девятого, и разбудить её раньше стоило немалого труда. Резко откинув одеяло, Фёдор вскочил, поспешно натянул брюки и рубашку, вышел в коридор. Ни в нём, ни в передней, ни в кухне никого не оказалось. Он заглянул во все комнаты; пусто. Оставалась гостиная. И тут к сердцу подкатила волна тошнотворного страха, по всему телу разлилась тревога. Фёдор остановился, помотал головою, провёл ладонью по лицу. В глаза бросились бурые пятна на полу, тянущиеся цепочкою в сторону гостиной. Он бросился к двери гостиной, но, не добежав двух шагов, вдруг потерял равновесие и ухватился за выступ стены. По полу у самой двери разлилась широкая тёмная лужа, в которой валялись какие-то розовые сосиски. Фёдор вгляделся в них и дико вскрикнул; волосы его встали дыбом. Сосиски оказались оторванными человеческими пальцами, на одном из которых блестело золотое с рубином кольцо его Маши. Фёдора затрясло. Огромным усилием воли он заставил себя отворить дверь и заглянуть в гостиную. И первое, что он увидел, было лицо его жены. Укоризненный немигающий взгляд уставился на него с журнального столика. Там, в кровавой луже среди скомканных журналов, лежала отрезанная Машина голова. Тела в комнате не было. Фёдор судорожно глотнул воздух и прошептал: «Маша!». Потом колени его подогнулись, и по дому пронёсся дикий вопль: «Маша!!!». Через минуту Фёдор лежал на ковре без чувств; на его лбу вспухло чёрно-синее пятно с кровавой раной: при падении он ударился головою об угол камина.

Когда сознание вернулось, Фёдор опять было решил, что видел страшный сон. Но теперь почему-то болела голова, болела до того сильно, что невольно приходилось стонать. Раскалённые иглы пронзали виски, глаза никак не хотели открываться, изломанное тело не повиновалось. Однако внутренний голос заставил разлепить веки. Всё то, что различило зрение, вновь походило на нелепое видение: белые стены, белый потолок, белая лампа, окно с решёткой, никелированная спинка кровати – и более ничего. Муть размыла видение, и оно сменилось новым кошмаром: стены и потолок стали серыми, свет лампы потускнел, блестящая кроватная спинка исчезла, и только решётка на окне оставалась такой, какой привиделась раньше. Вместо кровати под Фёдором оказались узкие нары. Он попытался встать, упал на пол, полежал, приходя в себя, и в конце концов поднялся на ноги, держась одною рукой за стену, а другой схватившись за больно бьющееся сердце.

Лязгнула ржавая стальная дверь; вошёл незнакомый человек и сказал:

- Здравствуйте. Я доктор Великопольский. Как вы себя чувствуете?

- Где я? – хрипло спросил Фёдор.

- В тюрьме, - ответил доктор.

- В тюрьме? – не понял Фёдор. – Как я сюда попал?

- Этого я не знаю, - вздохнул Великопольский. – В первый раз меня вызвали к вам два дня назад, когда вы лежали в тюремной больнице. Осмотрев вас, я решил, что жить вам осталось несколько часов. Но почему-то к вечеру ваше состояние настолько улучшилось, что я удивился: неужели ещё полдня назад этот человек одною ногой стоял в могиле? Я до сих пор затрудняюсь поставить диагноз, потому что не могу понять, что с вами происходит. Ваши психические реакции будто заторможены, тогда как жизненные процессы в организме ускорены, и при этом температура тела, пульс и кровяное давление остаются в норме. Недавно вы, судя по всему, сильно ушибли голову; травма оказалась настолько тяжёлой, что я опасался за целость вашего мозга. Но она излечилась сама собою за какие-нибудь двадцать часов! Я хотел было серьёзно заняться вашим случаем, но следователь не допустил этого. Он сказал, что вы опасный преступник, убийца, и вас нельзя надолго оставлять в лечебнице – как бы чего не вышло. В последний раз я посетил вас уже в этой камере, несколько часов назад. Вы спали и бредили во сне. Я разобрал только два слова: Маша и аниматор. Может быть, они вам объяснят, почему вы здесь. А объяснение вам теперь кстати: с вами хочет говорить следователь. Он ждёт, когда я выйду от вас. Вы можете говорить с ним?

- Да, да, могу, зовите его скорей!

- Ну что ж, прощайте.

Доктор вышел. Через минуту дверь вновь отворилась, пропустив в камеру человека с необычными чертами лица: в нём одновременно угадывались злоба, капризность, властная сила и непреклонная воля. Человек этот быстро и внимательно оглядел Фёдора, затем присел на нары и представился недоброжелательно:

- Следователь Захват. -        Голос его звучал веско и отрывисто, как удар молота. – Вы можете говорить?

- Могу.

- В таком случае я начинаю допрос.

- Извините, - слабо произнёс Фёдор. – Позвольте мне сперва спросить вас…

- Вопросы здесь задаю я.

- Умоляю вас, для меня это очень важно!

- Хорошо, я слушаю.

- Что случилось с моей женой?

- Это я у вас должен спросить.

- То есть?!

- Вы сейчас же мне расскажете, как и зачем вы убили свою жену Марию. Со всеми подробностями.

- Я не убивал её!

- Не начинайте со лжи. Что произошло в вашем доме в ночь с субботы на воскресенье?

Фёдор начал рассказ о той странной ночи, о своих странных снах, заодно пересказав следователю всё, что он запомнил из речи об аниматоре фантазий. Закончил на том, что ему пришлось увидеть в коридоре и гостиной.

- Я предупреждал вас: не начинайте со лжи, - жёстко и размеренно пророкотал Захват. – Вы теперь спасаете свою жизнь. Ваша ложь может привести вас только к гибели.

- Клянусь, это всё, что я помню.

- Кстати, где вы работаете? Кто вы по профессии?

- Я заведую лабораторией. – Фёдор начал было излагать суть научных изысканий группы учёных, которыми он руководил, но следователь не стал слушать.

- Можете не продолжать, это к делу не относится, - перебил он. – Так что же это за аниматор фантазий, о котором вы говорили?

- Понятия не имею.

- Куда вы дели труп жены?

- Я ничего не знаю, ничего не помню! Поймите, я потерял самого близкого человека!

- Молчать! – закричал Захват. – Это вас я должен понимать? Может быть, мне вас пожалеть? Вы убийца, вас повесить мало! Потеря памяти, понимаете ли! Доктору рассказывайте свои байки о потере памяти! Это он может сжалиться, но не я. Последний раз спрашиваю: где тело?

- Я не знаю, поверьте мне!

- Не верю, зря стараетесь. На суде я сообщу, что вы запутывали следствие. Доктор напишет заключение о том, что вы психически здоровы. В этом будьте уверены, это я вам обещаю. Готовьтесь к худшему, ибо я добьюсь его для вас. Прощайте.

Следователь вышел. Фёдор в бессильном отчаянии упал на нары. Его перегруженные нервы не могли долго оставаться в напряжении. Мозг стал постепенно отключаться от действительности, в нём начали рисоваться странные дремотные явления. Чьё-то глумливое лицо возникло над некой трибуной, руки взметнулись вверх, и командный голос выкрикнул:

- Аниматор завершил первое грязное дело. Но он натворит ещё немало бед. Мы должны спасти человечество от аниматора! Уничтожить его следы! Многие из нас погибнут! Будь он проклят! Смерть аниматору фантазий!

Потом всё провалилось, чёрная пелена окутала пространство, и другой голос, тихий и виноватый, стал говорить кому-то:

- Я отдаю себе отчёт в своих словах, я уже пришёл в себя. Моя жена пала жертвой аниматора фантазий. Следующей жертвой стану я. И это не конец. Следом за мною канут в небытие доктор Великопольский, следователь Захват и судья Полянко.

Даже в дремотном полусне Фёдор узнал этот голос: это был его собственный голос. Но тут вновь зазвучали командные возгласы:

- Мы! Должны! Уничтожить! Аниматор! Любым! Путём!

А за ними:

- Наш разговор бессмыслен. Хотя это уже не важно. На суде вас обвинят в убийстве жены. Не надейтесь на снисхождение. Вы получите по заслугам. Я этому рад! Наша беседа окончена. До встречи в аду!

Потом сатанинский хохот потряс всё вокруг; заскрежетало железо, загрохотал камень, послышались чьи-то мольбы о помощи; однако вскоре установилась внезапная тишина и обволокла пространство невыносимой тяжестью и отчаяньем.

Фёдор несколько пришел в сознание – и то ненадолго – лишь в суде. Он не знал, сколько дней прошло после встречи с доктором и следователем; он уже не мог отличить сон от реальности; его память стала угасать. На вопросы обвинения он отвечал машинально, как бы вынимая готовые ответы из подсознания. Его уже ничто не волновало. Он не чувствовал опасности и оттого не думал о спасении; со стороны казалось, что он потерял надежду и покорно отдался неизбежности. Жалкие попытки оправдаться остались в прошлом: неверие измучило Фёдора и довело до полной апатии. Его равнодушные слова об аниматоре не привлекли ничьего внимания в суде. Никто не высказал мысли о том, что неплохо бы посетить лабораторию, которой руководил Фёдор. Никто не потрудился разобрать и его обширный архив. Следователь Захват целиком посвятил свою энергию обвинению; доктору Великопольскому оставалось только поддакивать. Суд приговорил Фёдора к казни, так и не разобравшись толком в причинах и обстоятельствах смерти его жены. В один из серых ненастных дней приговор исполнили: Фёдор погиб. А дня через три в городе началась чертовщина.

Сначала странная смерть настигла доктора Великопольского. Весь день он провёл в клинике, вечером поехал к старому товарищу, изрядно выпил с ним и около полуночи собрался домой. Товарищ проводил доктора до такси, усадил в автомобиль и вернулся к себе. Утром он позвонил Великопольскому, чтобы узнать, каково его самочувствие после застолья. Оказалось, что доктор домой не возвращался; по крайней мере, так сказала его жена. Впрочем, отсутствие мужа её не встревожило: доктор иногда оставался на ночь в своём кабинете в клинике. Тогда товарищ позвонил в клинику и выяснил, что и туда Великопольский не заезжал. Прошло совсем немного времени, и об исчезновении доктора каким-то чудесным путем прознал следователь Захват.

Несколько дней люди в сером искали доктора. И наконец нашли его на городской свалке. Вернее, не его самого, а только отрезанную голову и часть руки. Как погиб Великопольский – навсегда осталось загадкой; однако по всему было видно, что его тело расчленили точно так же, как тело жены Фёдора.

По городу заходили слухи о загадочном аниматоре. Захват бегал по своему кабинету и стучал себя кулаком по лбу, сожалея о том, что не придал должного значения рассказам Фёдора. Слишком поздно явилась и мысль о том, что теперь следует разыскать лабораторию, которой руководил казнённый. Захват оставил все второстепенные дела и занялся поисками. Ему казалось, что там он найдёт хотя бы намёк на разгадку запутанной цепи событий. Но и тут самонадеянный следователь просчитался. Когда его автомобиль свернул в переулок, в котором размещалась лаборатория, он понял, что опоздал. По переулку стелился жидкий дым от недавно потушенного пожара, а закопчённое здание, в котором недавно работал Фёдор, глядело выжженными глазницами пустых окон. По словам очевидцев, лаборатория загорелась примерно в то время, когда Захват приступил к её поискам. Найдя телефон, следователь позвонил своему начальнику, рассказал о случившемся и пообещал вернуться через два часа. Но ни через два часа, ни позднее он не вернулся. Спустя три дня после пожара какие-то беспризорники нашли в одном из строящихся на окраине города домов голову и руку Захвата. А еще через день в другом доме кто-то обнаружил голову и руку судьи Полянко. Тела убитых бесследно исчезли.

Распутыванием этого кошмарного дела занялись лучшие уголовные следователи. Однако, несмотря на их усилия, расследование не продвинулось ни на шаг. И в то же время в разных частях города – чаще на окраинах – люди стали находить отрезанные головы. В течение нескольких недель были лишены жизни все причастные к делу Фёдора. Жестокие убийства прекратились после пятнадцатой головы – головы некоего адвоката. Ни один следователь не брался за поиски убийцы: паника овладевала людьми при одном упоминании об аниматоре фантазий. Никто так и не узнал, что это такое, хотя некий шарлатан утверждает, что аниматор не только был, но существует и поныне. Более того, он якобы сохранил свои способности к воплощению любых идей, даже самых несбыточных. Но кто теперь может сказать, в каком городе, в какой стране – а возможно, что в нескольких городах и странах – аниматор выжидает удобного случая, чтобы уничтожить всех нас?

Однако в том году, когда аниматор лютовал в упомянутом нами городе, умные люди всё же развенчали легенды о его существовании. Развенчанию особенно способствовал новый судья Безоружный, сменивший погибшего судью Полянко. Этот Безоружный оказался человеком без фантазий и предрассудков, энергичным и честолюбивым. Он не стал доискиваться до сути дела и копаться в фактах, но пожелал кончить дело единым волевым решением. Примерно в то время, когда происходили описанные нами события, в городе арестовали шайку мошенников, которые по неосторожности совершили убийство. Их и сделали козлами отпущения, добавив на бумаге к одному мертвецу ещё пятнадцать. Суд над преступниками был разыгран по гениальному сценарию, как первоклассный спектакль. Публика аплодировала Безоружному, весь город жаждал носить его на руках. А мошенников казнили – вот и всё.

 

 

 

 

 

 

 

ДРАМА С КОШКАМИ

 

            Маленькая деревенская избушка, в ней известная обстановка: деревянный стол перед окнами, лавка, русская печка, шкапчик, застиранные занавески и груда самодельных половиков в углу. Всё грязно, пыльно, неопрятно. Старуха преклонных лет, суровая и хмурая, сосредоточенно метёт пол; седой бородатый дед в душегрейке пихает дрова в печку; под ногами обоих то и дело путается глупая трёхцветная кошка. Дед бурчит ей нечто неразборчивое вроде: «Изыди, сатана, ибо прокляну!»

            В избушку входит гость с серым узелком, тощий драный мужичок лет пятидесяти. Это кум старика. Зовут его Григорием, а кличут Гришкой Козявкою.

            - Здравствуй, кум! Здравствуй, кума!

            - Здрав будь и ты, Григорий! Бур-бур-бур! – отвечает дед. – Давно не навещал нас, окаянный! Совсем забыл. Да ты не стой на пороге, проходи вон в передний угол. Скоро за стол сядем, нальем по махонькой да закусим, чтоб язык легче во рту чесался. Разговор к тебе есть.

            - Давай-ко, Гришка, клади узелок на лавку, - подхватывает бабка. – Обожди только: сперва пыль смахну. Вишь, сколь тут её, поганой!

            Начинается махание тряпкою вдоль лавки; в воздух вздымается облако пыли; гость безудержно чихает:

            - Апчхю! А-а-апчхю! Ой, не могу! А… Чхю! Ну и пылища… Чхю! Чёрт бы её драл!

            - Будь здоров, Гришка! Однако вечно ты нечистого к обеду помянешь, - ворчит хозяин. – К добру ли?

            - Ничего… Чхю!

            - Опять будь здоров!

            - Спаси бог. Чхю!

            Кошка, трущаяся тут же, сперва недоуменно глядит на гостя, а потом закатывает глаза, делает несколько шатких шагов и тоже начинает чихать, но в своей манере:

            - Чхи-чхи-чхи!

            - Брысь под лавку, зараза! – зякает на неё старик.

            - Чхи-чхи-чхи! – не унимается кошка.

            - Кому сказал, брысь под лавку! Ну-ка, старая, дай сюды веник, я её по хребтине!

            Кошка прячется под стол и там продолжает чихать. В это время Григорий тоже закатывает глаза, запрокидывает голову и делает небывало громкий чих.

            - Будь здоров, Гришка!

            - Спаси бог, куманёк! А-а… Чхю!

            - Чхи-чхи-чхи! – слышится из-под лавки.

            - Брысь под лавку!

            - А-а… Чхю!

            - Кому сказал, брысь под лавку, холера!

            - А-а… Чхю! Ты что, кум, сдурел? – удивляется гость. – В последний-то раз я чихнул, а не кошка.

            - Ой, прости, - конфузится старик. – Тугой я стал ушами, слышу-то не ахти как. Будь здоров!

            - Последний ум из котелка вышибло, - ворчит старуха.

            Кошка, не переставая чихать, вылезает из-под стола:

            - Чхи-чхи-чхи!

            - Будь здоров ещё раз!

            - Загнул! – усмехается гость. – Эво как! Кошке желаешь здоровья… Чхю! Благодарности ждёшь? А-а… Чхю! На том свете дождёшься.

            - Брысь под лавку! Ой, чегой-то я… Это, как его… Будь здоров!

            - Чхи-чхи-чхи!

            - А… Чхю! А-а… Чхю! А-а-а… Чхю!

            - Брысь под лавку! Э-э-э… Будь здоров! Тьфу ты, леший… Брысь под лавку! То есть, будь… Лешаки этакие! Замучили своим чиханьем, собаки свинячьи, хоть из дому беги!

            - Слушай, кум, - обижается Гришка. – Я за собак свинячьих и ответить могу… Чхю! И в рыло дам, не думай! Я мужик огненный, сам знаешь… Чхю!

            - Сморкаться я хотел на тебя, чихун этакий! – сердится дед. – А за рыло я тебе, погоди-ка, в ухо засвечу. Козявка!

            - Угомонись, дурак, совсем из ума выжил! – кричит старуха. – Почто позоришься на старости лет? Почто Гришку чехвостишь, который всё равно что родной? Я тебя…

            Кошка и Гришка продолжают чихать.

            - Молчать! – кричит старик, топая ногами и краснея от злости. – Всем молчать! Брысь под лавку! Кто здесь хозяин? Я спрашиваю!

            - Чхи-чхи-чхи! – не унимается кошка.

            - Это ещё что? Ты мне перечить?! – Дед хватает кочергу и дубасит кошку по спине. - Я тебя, гадюка! Я тебя, курвяжина!

            Кошка валится набок и издыхает.

            - Никак, померла Мурка-то? – с горечью спрашивает старуха и вдруг начинает голосить. – Ты что наделал-то, злыдень старый, козлище берёзовое, сотню блох тебе в бороду!

            - Молчать, дура! – вопит старик.

            - Ох, тошнёхонько мне тут, ой, дурнёхонько, чхю! – сквозь чиханье ноет Гришка. – Не ведал я, кум, что ты этот… Как его… Чхю! Сатрап! Вот!

            - Злыдень! Оглоед! Паразит лешачий! – не унимается бабка.

            - Молчать! – хрипит старик; он приближается к старухе, размахивая кочергой. – Искалечу, убью, изничтожу!

            - Злыдень! Оглоед! Пёс мохнорылый!

            Дед наступает на бабку        ; та пятится, а потом начинает бегать кругами по избе. Дед гоняется за нею.

            - Сатрап! – кричит гость. – Оставь старуху!

            - Убью! Изничтожу!

            Дед охаживает Гришку кочергой по голове, потом ею же несколько раз бабку по спине. Сперва гость, а потом и хозяйка падают замертво, растягиваясь на полу, раскидывая руки и задирая кверху подбородки. Старик долго стоит над ними и медленно разговаривает сам с собою, как бы в полузабытье.

            - Да что же это? Валяются оба, едри их душу, молчат, кажись и не дышат… Дрянь-то ведь какая выходит: я их, стало быть, своими вот этими руками (бросает кочергу, подносит руки к лицу) на тот свет отправил… Ой, беда! Ой, матушки, беда! Едри их за голяшку! Сорок лет жили душа в душу (начинает плакать), а теперь вон молчит лежит… А всё ведь дура кошка, тварь поганая (выкликает яростно, то сжимая кулаки, то хватаясь за ворот душегрейки), гадина паршивая, довела до греха! И кум-то хорош, Козявка окаянный! Сам ты сатрап, стервятник! И старая туды же! Сорок лет душа в душу! Какая дурь по башке пристукнула? Оглоед… Пёс мохнорылый… Где и слова-то такие слыхала… (впадает в раздумье) паразит лешачий… Что теперь делать-то, а? Чего это я торчу столбом? Сей же час народищу наскочит тьма! Староста опять же прибежит, да урядник тоже, это как пить дать. Водку жрут, сучьи дети, всегда вместе, сам чёрт не разведёт… (вдалеке слышатся многочисленные голоса) так и знал… Да и то сказать: крику-то было, чай, на полдеревни! Что ж теперь делать-то? Повесят ведь, ей-богу повесят, да перед тем пальцем тыкать станут: вот он, убивец! Позор на старости лет! Ой, беда! Ну – семь бед, один ответ. Кончать – так разом!

            Дед лезет в шкапчик, достаёт кусок мыла; потом снимает со стены верёвку, мылит её и делает петлю. Крики толпы тем временем приближаются, становятся всё слышнее. Старик торопливо привязывает веревку к потолочной балке, встаёт на лавку, надевает петлю на шею и прыгает вниз.

            Через несколько минут дверь в избу резко отворяется; врываются староста и урядник; за ними пытаются пролезть всякие любопытные рожи. Кое-кто заглядывает в окна с улицы. Урядник выталкивает посторонних вон, тыча кулаком в носы и бороды, самых настырных бьёт по лбу. Староста пытается помогать, но у него руки слишком коротки, да и росту не довлеет.

            - Вон отсюда! – кричит урядник. – Вон пошли, кому говорю! Разойдись, к свиньям лешачьим!

            Тут он оборачивается внутрь избы и грозно вопрошает:

            - Ну?! Кто орал днесь?! Скоты какие, за околицею было слыхать! Я спрашиваю сызнова: кто орал?!

            Глядит на висящего старика.

            - А ты тут чего висишь, хороняка? Не слышу! Я не понял: я с кем разговариваю?! Эй, ты! Неуважение к волости? В зубы хошь?

            Староста испуганно останавливает его:

            - Стой-ка, Кузьмич, леший тя раздери! Батюшки мои! Не видишь, что ли? Старик-то в петельке висит! Мёртвенький старик-то! Повесился, стало быть, душа собачья! Сымать надобно, да за полицией послать. Тако-то! Помоги-ка!

            Урядник морщится, но помогает старосте: вдвоём они вытаскивают старика из петли.

            - Ах ты, боже ты мой, окоченел уж дедок-то! – бормочет староста.

            - Сам ты окоченел! Не болбочи, коль ни бельмеса не смыслишь! – сердится урядник. – Какое там окоченел, ежели ещё тёпленький? Просто тощий да костлявый, потому и сбрякал мослами, леший!

            Тут староста видит труп старухи.

            - Кузьмич, поди-ка сюды!

            - Чаво ищо там?

            - Да вон бабка валяется, вся башка у ей в крови. И мужичонко с ней какой-то. Оба дохлые… Ясно: они, стало быть, и орали тут.

            - Грехи наши тяжкие! – воздыхает урядник. – Сидеть бы нонче в трактире, водку возлиять… Ан нет, наказал лукавый. Я так мыслю, Митрич: пущай энто дело разбирают те, у кого должность таковая. Пошлю-ка я Ваньку Кривого в город с гумагой. А сам тут пока покараулю, да народишко вон шугану от окошек. Кыш! Эсколь вас тут налезло, огурников!

            - Лады, Кузьмич; а я тут пока по своим заботам.

            Староста и урядник кричат, разгоняя любопытные рожи, потом наскоро пишут бумагу, зовут Ваньку Кривого и посылают в город с депешей. Вскоре урядник возвращается в избу, садится на лавку и задумывается. Спустя некоторое время возвращается староста и садится рядом. Оба закуривают цигарки и вздыхают.

            - Да-а, Митрич, дела…

            - Да-а, Кузьмич, этак-то…

            - Эвон, как оно…

            - Эвон…

            - Беда!

            - И не говори!

            - Водочки бы испить; самое теперь время. Нешто, Митрич, махнуть полстаканчика? А то ведь вон оно как…

            - Ужо, продерзатель! Гляди, явятся сюды чины из города, запах учуют, да тебя ж за груди возьмут: водку жрал, сучий потрох! Тут трупы не остыли, а ты уж поминки справляешь! Сиди, адище, хвост прижми; о водке забудь покамест!

            - Твоя правда, Митрич. Придется терпеть до вечера. А в нутре так всё горит, так горит! Омовенья нутро-то просит! Эх-хо-хо…

            - Ништо, Кузьмич, Ванька скор на ногу. Гумажное дело – оно, вестимо, волокитное; да не нам с тобою те гумаги сочинять: на то другие умы имеются. Наша должность мелкая – позвать кого надо. Позвал, доложил, а потом уж не грех и стаканчик опрокинуть за упокой их душ; а где один, там и другой; а потом и третий, ибо бог троицу любит; а там и четвёртый – без четырёх углов избу не строят. А пятый не выпить – дураком остаться! Да и трактирчик недалече.

            Спустя три часа местом действия становится некий трактир. Его описание не требует пылкого воображения. Вот сцена предпоследнего действия нашей драмы: деревянные стены темны от старости и табачного дыму; потолок таков же; пол изумительно нечист и скользок; грязь и гадость вокруг невообразимые; в воздухе витают запахи тухлого, жареного и спиртного. Часы на стене бьют мимо времени, стрелки на них показывают невесть что. Трактирщик за прилавком протирает несвежим полотенцем липкие стаканы. Под прилавком дремлет огромный котище. За одним из столов сидят хмельные староста и урядник. На столе стоят: ополовиненная литровая бутыль водки, два стакана, несколько мисок с закуской – хлебом, солёными огурцами, салом и кислою капустой. Помимо упомянутых четырёх душ, более в трактире нет ни дыхания.

            - Ну-с, добавить стаканчик-другой, и пора баиньки, - зевает урядник.

            - Закурить охота, - басит староста, тяня шуйцу. – Не дашь ли табачку, Кузьмич?

            - Табак-то у меня больно едкий.

            - Это нам нынче без разницы.

            Сворачивают по цигарке, закуривают, обороняя от огнива персты; дым расползается по трактиру и достигает ноздрей трактирщика, каковой тут же начинает чихать:

            - И-и-и… Чхи!

            Урядник вздрогивает и гундосит:

            - Ух ты, бычье вымя, напугал как! Будь здоров, братец, штоб ты сдох!

            - Благодарствую покорно… И-и-и… Чхи!

            - Хорош чихать, забодай тебя комар! – вопит староста.

            - Виноват-с… Табачище сатанинский… И-и-и… Чхи!

            - Чего там ты бормочешь?! Какой такой сатанинский?

            - Нет, я ничего-с… И-и-и… Чхи! Табачок у вас, говорю, добрый, ядрёный…

            - Это у тебя, братец, нос слабый, - хрипит староста.

            - Хороший табачок, не хуже всяких, - обижается урядник. – Глянь-ка вон на своего кота: дышит, подлец, и не морщится.

            - Знамо, не морщится, - возражает трактирщик. – Дрыхнет, хороняка, оттого и не морщится… И-и-и… Чхи!

            - А давай-ка, Кузьмич, кота испробуем! – вдруг заявляет староста.

            - Как так – испробуем? – пугается урядник.

            - Ну, это… Вдуем ему дыму в ноздри. Поглядим, станет ли чихать.

            - Вон ты что! А я-то испужался, думал, ты кота сожрать хочешь. Дыму в ноздри – это можно.

            Подходят к коту, затягиваются из цигарок и дуют дымом ему в нос. Кот в ужасе просыпается и начинает чихать.

            - Чхи-чхи-чхи… Мя-а-ау!

            - Что я говорил-с? – торжествует трактирщик. – И-и-и… Чхи!

            - Будь здоров! Брысь под лавку! – одновременно вопят староста и урядник.

            - В каком таком смысле – под лавку-с? – недоумевает трактирщик.

            - Ты – будь здоров, а кот – брысь под лавку. Выпьем, что ль, ещё водочки? Да по кружечке пивца? Эй, братец, тащи пиво, да скорей, а то по затылку схлопочешь!

            Трактирщик в испуге исчезает. Староста и урядник сызнова пускают струи табачного дыму коту в нос. Тот морщится, чихает, но не уходит. После каждого чиха пьяницы начинают топать ногами и драть глотки:

            - Брысь под лавку!

            - Зараза!

            - Подлец!

            - Каналья!

            Коту делается дурно; он издает странные звуки:

            - Чхи-чхи-чхи… Мя-а-ау! Хр-р-р… Хр-р-р… Чхи! Мяу! Пр-р-р…

            - Ну что, плохо, поганец этакий? – ядовито вопрошает урядник. – То-то же, крысоедина!

            Котище валится на бок, вытягивается и издыхает. Удовлетворённые пьянчуги чувствуют гордость; их речь становится вычурной до отвращения.

            - Потап Кузьмич, не будете ли вы так любезны… Скажите аф-фи-циянту, дабы возник пред нашими очами!

            - Извольте-с. Аф-фи-циянт! Па-апрашу! Апслужите клээнтов!

            Появляется трактирщик. Пьяные набирают полные груди табачного дыму и внезапно с двух сторон дуют ему в ноздри. Нечисто выдохнув, несчастный испускает дух и падает, бия челом о пол. Сцену окутывает завеса таинственности.

            Спустя десять лет происходит заключительное действие нашей драмы. Виден тот свет; врата ада отворяются без скрыпу. К ним подходят староста и урядник. Оба нетрезвы.

            - И-и-и… И што, мы сдохли, штоб мы сдохли?!

            - Вестимо… Как его? Зело борзо.

            - И што?

            - Ништо… Вона, какие-то остолопы прутся.

            - Поди, апостолы?

            - Сам ты апостол, рыло пьяное! Это ж черти шагают! Ать, понимаешь, два, ать-два!

            - Молчи!

            К старосте и уряднику подходят шестеро мертвецов: старик, старуха, Гришка Козявка, трактирщик, старикова кошка и трактирный кот.

            - А, вот и вы, наконец! Будьте здоровы, чтоб вы сдохли!

            - Да мы уж сдохли! Капут… Это, как оно…

            Мертвецы тащат пьяниц в ад, крича хором: «Будет ужо вам!» Завеса таинственности опускается окончательно.

 

 

 

 

 

 

 

СКАЗКИ ДЛЯ УМНЫХ

 

Сказка 1

КУРОЧКА РЯБА

(Русский Народный Апокалипсис)

            В мировой литературе мы часто сталкиваемся с предсказаниями конца света; достаточно вспомнить Библию и Армагеддон. Даже канувшая в небытие белая братия во главе с весьма сомнительными Марией Деви и Юоанном Свами – и та предсказывала нам ежегодный конец света. Русский же народ – хоть это и самая непредсказуемая популяция – просто не мог не предсказывать; не умеет он проходить молча мимо таких важных проблем человечества. В результате долгих поисков ответа на вопрос об окончании жизни на Земле все мыслимые и немыслимые предсказания русских пророков вылились в аллегорическое литературное произведение – сказку о Курочке Рябе.

Внимательно вникая в повествование, мы обнаруживаем множество неопровержимых доказательств того, что рассматриваемая нами сказка есть не что иное, как русская народная версия апокалипсиса. Например, яйцо в сказке выступает символом нашей планеты. Аналогии мы можем найти во многих древних культурах и религиях, ведь процесс снесения Курочкой яичка вполне соответствует рождению древнегреческой богини Геи, а также созданию богом Земли из хаоса, о чём нам рассказывает Библия. И вот что интересно: вначале Курочка снесла простое яичко, олицетворяющее нашу планету сегодня, а затем, после гибели простого яичка, народу было обещано золотое – иными словами, воскресение и вечный рай.

Огромного внимания заслуживает цитата: «Дед бил, бил – не разбил; бабка била, била – не разбила…». Здесь мы ясно чувствуем предсказание Первой и Второй Мировых Войн, в огне которых наша планета сильно пострадала, но всё же осталась цела. А затем: «Мышка бежала, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось». Не есть ли это предупреждение о возможности Третьей – и последней – Мировой Войны и апокалипсиса как её последствия? Как видно из другого русского народного шедевра – сказки о Репке – Мышка в сознании нашего народа пребывает представителем люмпен-пролетариата, который во время мировых свершений спит, появляясь на людях только к шапочному разбору, а затем забирает себе все лавры, коими бывает осыпан великий подвиг. Образ Мышки – это и образ дурака, поставившего сапоги на пульт управления ядерными ракетами в одном из наших современных анекдотов. Не думаем, что аналогия, проведённая нами между упомянутыми сапогами и хвостом Мышки из сказки о Рябе, страдает нелогичностью, ибо и первое и второе есть своеобразные рычаги управления смертоносной силой. Заметим кстати, что в русском фольклоре существует и шутливая поговорка: «Сапоги дорогу знают!», в которой сапоги явно являются рулём; руль же – пусть он не рычаг, а колесо управления – всегда остаётся направляющим, зачастую мотивирующим инструментом. И ещё мы знаем, что в каждой шутке есть доля истины… Ф-фу!!!

Итак, объединив все наши умозаключения в единую теорию, мы придём к тому, что Третья Мировая Война и, следовательно, конец света (коли таковые, не дай бог, случатся) должны наступить по воле или же недомыслию некоего дурака, сиречь люмпен-пролетария. А затем бог, отражённый в образе Курочки Рябы, наградит души пострадавших и невинно убиенных людей, в свою очередь отражённых в образах Деда и Бабки, золотым яичком – иными словами, вечной жизнью в раю. Таким образом, мы можем сделать вывод: сказка о Курочке Рябе исполнена народной мудрости и предвидения; она дана нам как завещание будущим поколениям жить в мире и согласии. Кроме того – и это главное – мы сталкиваемся с совершенно необычным толкованием Библии и, в частности, христианства на Руси. Эта сказка, пронизанная глубинной сутью, вселяет в нас надежду, что после физической смерти наши души всё-таки будут жить.

 

Сказка 2

БАБА ЯГА

(Образ Русской Женщины)

            Роль русской женщины в жизни Руси всегда интересовала русский народ, поэтому народ и сочинял свои русские народные произведения, посвящённые русской женщине. Исследования показывают, что первой русской женщиной в русской литературе стала Баба Яга из сказки об Иване Дураке; на примере этого персонажа мы и проследим трагическую судьбу женщин из русских селений.

            Первый вопрос, задаваемый незнакомому человеку на Руси, звучит так: где ты родился, где ты крестился? Этот вопрос чужд Бабе Яге: она не родилась (ибо она есть миф) и не крестилась (ибо исторически была язычницей, поклонялась брёвнам и истуканам, но не высоким идеалам). К тому же Яга жила не по государственным законам, а по своей устаревшей морали. И даже спала она по старинке на печке, вследствие чего к старости на её спине развился горб.

            Второй вопрос состоит в том, была ли счастлива Яга в личной жизни. В молодости она десятки раз выходила замуж. Среди её незаконных мужей (а законных в те времена и быть не могло) числились Кощей, Леший, Водяной, Домовой и прочие нечистые проходимцы, коими женщина была неоднократно обманываема. Это говорит о добром сердце и нездоровом рассудке героини, а также о её доверчивости, которая со временем всё же иссякла. Когда Яга состарилась, она стала всеми способами заманивать к себе добрых молодцев, что свидетельствует о её старческой тяге к доброй молодости. Нашла ли она своё счастье в многочисленных браках и внебрачных связях с разными личностями, среди которых был и Иван Дурак? Нам кажется, что этого не произошло. Разве может быть счастлив тот, кому лгут самые близкие люди? А ведь все мужья Яги постоянно изменяли ей – кто с Еленой Прекрасной, кто с Василисой Премудрой, кто с царевной Лягушкой, кто с Дюймовочкой, а кто и с Мальвиной, официальной женой бревна по кличке Буратино. Любовники же оказывались обычно бессердечными мужланами с сердцами волков; они наслаждались гостеприимством бедной женщины, веселились три дня и три ночи и затем неожиданно, не прощаясь, исчезали. Вместе с ними бесследно пропадали некоторые предметы из личного имущества Яги, как то: скатерти-самобранки, ковры-самолёты, сапоги-скороходы, веники-самомёты, топоры-саморубы и золотые неразменные рубли. Справедливости ради следует заметить, что большая часть украденных вещей впоследствии вернулась к хозяйке, а воры бывали взяты под стражу при попытке сбыть краденое с рук; причём сбывались сии ценные товары за бесценок, за два-три рубля серебром, употребляемых затем на покупку глупой безделушки для какой-нибудь бесноватой смазливицы Феклушки или Маньки. Неверный любовник, ступивший на скользкий путь воровства и обмана, отсиживал в темнице положенный срок и бывал отпущен во Свояси, слёзно поклявшись в дальнейшем жить честно.

            Заметим, кстати, что населённое место с непонятным названием Свояси, столь часто упоминаемое в русских народных сказках (уходить во Свояси, возвращаться во Свояси), на карте России нами не было найдено, хотя мы и прилагали титанические усилия к отысканию оного. Мы смогли лишь доказать, что Баба Яга имела жительство в ином месте: её избушка на курьих ножонках была возведена в безлюдной местности, на отшибе, можно сказать – на хуторе; подтверждение тому мы находим в пароле, обращённом к охранной системе сей избушки: «Повернись к лесу задом, ко мне передом!»

            Возможно, несколько необычные черты характера Яги и сформировались под влиянием отшельничества и почти постоянного одиночества. И оттого мы вправе считать её образ трагичным. Доказательством нашей правоты может служить тот факт, что великий Лев Толстой взял этот образ прототипом к образу Анны Карениной, ещё более несчастливой женщины, беда которой заключалась в хроническом нежелании жить с мужем и невыносимости взаимоотношений с любовником, собирательный образ которого сложился под влиянием Гая Кесаря Калигулы, Троянского Коня и Иерихонской Трубы. Великий Александр Пушкин также создал образ страдающей женщины, Татьяны Лариной, отличающейся необыкновенной живостью и утончённостью характера. Умная и образованная Татьяна влюбилась в молодого горячего красавца (читай: доброго молодца) Евгения Онегина; она написала ему записку с намёком: «Я к вам пишу – чего же боле?!». Онегин же повёл себя неадекватно: он либо не понял намёка, либо неверно истолковал смысл письма. Проще говоря, любви не получилось, и герои получили каждый по душевной травме. Не об этом ли говорится – разве что другими словами – и в сказке о Яге?

            У Бабы Яги многочисленные душевные травмы отягощались ещё и физическими недостатками, вследствие которых у неё развился комплекс неполноценности. Она и в молодости не отличалась красотою, а к старости стала вообще хромой, горбатой и морщинистой. Её нос вытянулся и выгнулся вниз, отчего лицо приобрело свирепое выражение. Нам достоверно известно, что некрасивая женщина перестаёт любить не только себя, но и всё человечество, озлобляясь против всех и вся. Так даже сказочный персонаж может стать мизантропом, что обычно и случается; исключением можно считать разве что Чудище, у которого стащили аленький цветочек. В свете всего вышесказанного становится ясно, почему образ Бабы Яги стал одним из главных в русском народном творчестве. Благодаря редкому сочетанию колорита и типичности он лёг в основу будущих (на то время) женских образов русской классической литературы, таких как Татьяна Ларина, Анна Каренина, Соня Мармеладова, Пиковая Дама, Бэла и Катерина, испугавшаяся грозы.

 

Сказка 3

КРАСНАЯ ШАПОЧКА

(История Одного Путешествия)

            Дорогу осилит идущий. Избитою сей фразою мы неспроста начинаем повествование, ибо тяжела не только шапка Мономаха, но и всякий путь-дорога, поход, предпринимаемый без должной подготовки к оному, чему доказательствами служат многократные – исторические и эпические – путешествия из Петербурга в Москву, из Парижа в Дакар и из огня да в полымя. С точки зрения литературной критики, поход Красной Шапочки к бабушке призван символизировать человеческую стезю, на коей непреклонного героя (вернее, героиню) поджидают хитрости, подлости и прочие происки негодяев (например, в лице Серого Волка); герой же против них оказывается бессилен. Однако глобальная праведность в конце концов спасает одних и морально укрепляет других. Рассмотрим данное произведение с самого начала.

            Итак, жила-была девочка по имени Красная Шапочка. Жила не одна, а с мамою да папою; а в лесу жил Серый Волк; а за лесом в избушке жила Шапочкина бабушка. Старушка болела, ходить не могла, при разговоре шамкала беззубым ртом и олицетворяла собою, таким образом, старость и немощь. Молодость и мощь в повествовании олицетворил Медведь, евший, однако, мёд, отнятый у диких пчел. Это лишь подчёркивает то, что нет благодетеля без изъяна. Да! Ещё важно: бабушка любила пирожки и винцо, ибо старость и немощь порою удивительным образом соседствуют с пьянством, обжорством и вообще с пороком; нередко старость и немощь становятся следствием порока. Очевидно, об этом (в частности) и хотел сообщить нам автор сей сказки.

            Однажды мать вызвала Шапочку сообщением, мол, бабушка очень плоха здоровьем, смерть чует; надобно ей помочь. Дескать, для продления дней её горемычных необходимы винцо да пирожки, кои и уложила намедни (вечор, то есть) в лукошко добрая мать; и теперь умоляет она дщерь свою не оставить вниманием старушечку, снести ей яство и питие. Шапочка поначалу проявила чёрствую несознательность, мотивируя свой отказ от похода тем, что в лесу живёт Серый Волк, известный хам и мерзавец. И действительно, в ту пору ходили слухи о том, что серый зверь жрёт не только содержимое лукошек и корзинок, но и их хозяевами не брезгует. Любит, мол, пёс лесной свежую человечину! Мать же сии аргументы отказалась принимать к рассмотрению; её мотивы оказались не менее основательными. Их базисом стал тезис о том, что на всякого злобного волка есть медведь с хвостом. И пошла Красная Шапочка через лес с песнями, плясками и помахиванием лукошком. И всё произошло так, как предвидела бедная девочка: из кустов выскочил Серый Волк и ринулся к потенциальной жертве. Между ними произошёл диалог, который мы упростили ради экономии времени и места. Вот его краткий конспект:

            - Красная Шапочка, я тебя съем!

            - Это вы, Волк? Здороваться надо.

            - Вытри сопли, много чести. Покажи-ка лукошко, может, отпущу тебя невредимой. Чего тут у тебя выпить-закусить? О, вино да пироги! Угости-ка!

            - Подите прочь, сударь, а то закричу! Придёт Медведь и выпустит вам кишки-с.

            И ведь подействовала угроза! Медведь пользовался в лесу непререкаемым авторитетом: сколько душ он спас, поломав хребты всяким негодяям! Воспользовавшись моментом заминки, Шапочка убежала от Волка. Шла она, по меткому выражению автора, долго ли, коротко ли; заблудилась; головою сникла в поисках выхода из сложившейся ситуации. Волк же пошёл на хитрость: обогнав Шапочку, он вышел к бабушкиной избушке и грохотнул кулачищем в дверь. Реакция больной старушки оказалась непредсказуемой:

            - И хто тама? Ково лешие принесли? – Голос был слаб, но агрессивен.

            - Это я, Красная Шапочка! – ответил Волк тонким голоском, прибавив для достоверности непечатное ругательство из молодёжного репертуара. Как ни странно, именно оно послужило успокоению бдительности старушки. Она позволила Волку войти, велела располагаться как дома, предложила сигару и фужер самогона. И лишь по лихому опрокидыванию спиртного в пасть близорукая женщина распознала Волка, о чём возвестил миру её дикий вопль:

            - Мать моя, да ты же Волк!

            Это для гостя не было новостью. Против очевидного факта Волк возражать не стал, решив достичь цели хитростью: он заявил, что пришёл с гуманитарной помощью, заверил хозяйку в своей лояльности и даже поинтересовался её здоровьем:

            - Что у вас болит? Голова с перепоя? Печёнка с недопития?

            - Печёнка, стало быть, друг сердешный… Соседи вин да водок нанесли, за неделю не выпить. Но ведь ты хитришь, серохвостый, ты не с добром пришёл. Кайся, грешник, с чем пожаловал?

            Волк понял, что дальнейшие экивоки бессильны пред мудрой старостью, и признался в своих гастрономических притязаниях:

            - Я сожрать тебя пришёл.

            - Ты это серьёзно? – изумилась бабушка.

            - Вполне.

            - Может, не надо?

            - Поздно, я уже всё решивши.

            Печально, но факт, милостивые государи: сожрал Волк старушку… И, обожравшись, сытый, пьяный, довольный собою лёг в постель и накрылся одеялом. И тут в дверь кто-то постучал. Волк, естественно, поинтересовался через дверь личностью визитёра, но сделал это без любопытства, ибо знал, кто там. Тем не менее, вслух хищник демонстративно не поверил, что там Красная Шапочка; такая недоверчивость заставила последнюю умолять о признании, обещать сдохнуть на месте, клясться мамой, небом и звёздами, грозить рассыпанием гор и пересыханием морей. Это помогло: Волк впустил Шапочку, которая, после летучих приветствий, уселась и защебетала:

            - Милая бабушка, мама прислала меня к тебе, передай, мол, винцо да пирожки, пусть бабушка лечится, поправляется… А в лесу Серый Волк на меня напал, а потом я заблудилась, а потом… Ой, чего это у тебя самогонкой так воняет? И ещё какой-то мерзостью… Собачиной вроде…

            - Ты чего, внученька, критиковать меня явилась? – Волк удачно пародировал бабушкин голос.

            - Не волнуйся, тебе вредно… Ой, а почему у тебя такие большие глазки?

            - От страха перед смертью.

            - Ой, а почему у тебя такие большие зубки?

            - Давно ни на кого их не точила.

            - Ой, а почему у тебя такой длинный язык и такие короткие руки?

            - Обещаю много, но ничего не делаю.

            - Ой, а почему у тебя такой широкий ротик?

            - Замучила, Шапка! Ем я много! Волк я! И тебя съем!

            - Ой, не хочу!!!

            - Поздно, я уже всё обдумавши.

            Ам – и съел Серый Волк Красную Шапочку. И тут произошло главное явление в сказке: когда остатки Шапочки исчезали в бездонной Волчьей пасти, в бабушкину избу вдруг вломился Медведь. Вломился и стал интересоваться, мол, что здесь за шум, не драка ли.

            - А ты чего припёрся? – злобно спросил Волк.

            - Да вот, медовухи принёс, бабуле на опохмелку. Кстати, где она?

            Волк растерялся, понёс околесину. Медведь же заметил, что из уголка Волчьей пасти торчит кусочек Красной Шапочки, маленький такой, жалкий, никчемный… Волк так увлёкся собственной небылицей, что совсем ушёл от реальности. Медведь свирепел.

            - Молчать!!! – заорал он внезапно, вследствие чего Волчий словесный понос вмиг иссяк. – Ты что это, Красную Шапочку сожрал?! А ну быстро четыре пальца в рот!!!

            Волк – деваться некуда – вызвал рвоту и вернул миру Красную Шапочку, вслед за которой, обличая Волка, из пищевода выпала и похмельная бабушка. Обе остались в живых: чего не бывает в сказках! Они покатили на Волка такую телегу, что тот уже был рад-радёшенек убраться подобру-поздорову. Они и порвали бы его, как Тузик грелку, да добряк Медведь вырвал Волка из хищных бабьих ногтей и выпроводил за дверь.

            - Иди, иди, негодяй этакий, брюхо ненасытное! – улюлюкали вслед. – А вина не получишь, не надейся! Сами выпьем!

            Итак, повествование окончено, подведём итоги и вынесем мораль. Ясно и ребёнку, что Серый Волк олицетворяет собою подлость, обман и хищническое начало, Медведь же является символом христианского спасения и всепрощения; он, будто вознесенный святой пророк, явился в момент наступления катастрофы и подарил второе рождение пострадавшим женщинам. Матёрый агент империализма Волк, смеем предположить, переродился вследствие амбивалентного потрясения со стороны Медведя, то есть скорого последовательного воздействия грубого окрика и всемилостивейшего прощения. Красная Шапочка, верная избранной стезе, не сойдёт с неё во веки веков: надо думать, всё произошедшее с нею только укрепило её веру в добро и праведность жизненного пути. А что касается её бабушки, то этот балластный образ, как нам кажется, введён автором лишь в угоду фабуле и морали, не более того. А мораль проста: жри ближних по одному за один приём, иначе не осилишь; хапнул – и убегай, пока честные люди не заметили. И эту негуманную империалистическую мораль мы обязаны поставить в укор автору сказки.

 

Сказка 4

ИВАН ДУРАК

(Трагедия Русского Конформизма)

            Испокон веков было у отца три сына: первый – умён и богат; второй – не глуп и не беден; а третий – нищий корноухий идиот. Ибо сказано: земля русская богата не только самородками, но и самовыродками. А самовыродок – идиот то есть – это третий сын. Его образ великий Достоевский уже претворил в князя Мышкина, но наша нынешняя задача – рассмотреть всю нашу троицу скопом.

            Начнём с рож. Морда старшего сына обычно рисуется смутно и расплывчато, что видно, например, из мультфильмов; в то же время вполне ясно, что сие свиноподобное рыло с большим и привычно синим носом, с мелкими и хитрыми глазками является на редкость гнусной физиономией. Старший сын, имеющий репутацию умного детины, естественным образом женат на купеческой дочери Маньке и вследствие этого ещё и весьма богат, ездит на дорогом мерине, живёт в огромной и шикарной хате с краю. Все последние замечания имеют прямое отношение к харе старшего сына: они лишний раз подтверждают то, что объёмистость его обожравшейся ряхи имеет под собою серьёзные основания. А если принять во внимание и его ум, станет ясно, что сей обжора не побежит спасать русский народ ни от Змея Гаврилыча, ни от войска польского, ни от прочей нечисти. Скорее всего, он примет личину интенданта и заработает кучу денег на снабжении русской армии провиантом, умудрившись при этом единолично сожрать половину якобы доставленного им по назначению солдатского продовольствия. Коротко говоря, старшему сыну есть что делать в этой жизни, например, есть. Да ещё пьянствовать, развратничать, грабить народ и нагуливать едало. И оттого он не герой; в нём явно чувствуются черты конформиста; он не столько влияет на конъюнктуру, сколько приспосабливается к ситуации, извлекая из неё пользу для живота своего.

            Рожа среднего сына нам также рисуется несколько туманно. Однако мы точно знаем, что сей муж обычно трудится на должности собутыльника и прихлебателя у старшего брата и против мнения последнего не пойдёт. Кроме того, средний сын алкоголик; он пропил всё своё имущество; следовательно, он босяк; ему постоянно приходится бегать к старшему брату за опохмелкой, кланяться за стакан водки и выполнять разные мелкие поручения. Вот где благодатная почва для развития конформизма! Подхалимство и приспособленчество настолько укоренились в среднем сыне, что он и пикнуть не может против того, что старший использует его голос в низменных целях. Вспомним кстати, что на незаконную добычу Курочек Ряб и Жар-птиц братья всегда ездят вдвоём, при этом средний нередко увлекает старшего в кабаки и трактиры, а также к красным девицам не слишком тяжёлого поведения, ввергая родственника в пучину пьянства и прелюбодеяния, то есть порока. В народе сиих братьев-собутыльников метко кличут: молодцы – не разлей водка.

            И вот, наконец, на нашу мысленную сцену фольклорной жизни выходит третий отцовский сын, он же – младший брат. Мы сказали: выходит. Однако это не совсем так; скорее, он выползает на неё в полусне-полубреду. Как мы уже говорили в начале, он идиот; а ещё он дебил-переросток и наплевательский лентяй; в довершение картины он корноухий. Уши его жевал юный хрячок, когда лентяй уснул в хлеву со свиньями. В повседневности младший сын обычно сидит на печке и сосёт мухоморы; от этого ему являются видения. Вот идёт он по велению отца, скажем, в дневной дозор в чисто поле или в ночной дозор на кладбище; везде он видит разные интересные вещи, как то: говорящих лошадей, гуляющих мертвецов, летающих сусликов и воняющих клопов. В действительности же всё не так, как на самом деле: сии последние – всего только дурь в голове идиота. Да что взять с этого потребителя поганок? Обычную шаровую молнию он принимает за Жар-птицу, а электрическую лампочку – за молодильную грушу. От всего этого дурня тянет на подвиги. Ему помогает несуществующий, пригрезившийся в бреду сказочный конь Сивка-Бурка. Но даже это вырождающееся и неблагородное животное в конце концов не выдерживает поведения дурака и бьёт ему по голове копытом. Последствия сего деяния для многих оказались неожиданными. Мозги идиота на некоторое время заняли в его голове отведённое природой место. Позднее выяснилось, что Иван Дурак в припадке гениальности обрел способность преображаться в красавца воина и разбивать неисчислимые полчища врагов и немалые количества девичьих сердец. Однажды он умудрился умыкнуть из-под носа царевны её золотой перстень. Несчастная девушка ревмя ревела в подушку три дня и три ночи; но не о перстне тосковала она, а о подлом красавце, полонившем её душу. А мозги временного героя в это время медленно стекали с узурпированного места обратно в заднюю часть тулова. Добрый молодец вновь становился дурнем без оптимистических прогнозов на перманентное возвращение разума. Через какой-нибудь час после свершения подвига младший сын лизал мухомор и лез на печку. Сивка-Бурка сперва недоумевал из-за такой метаморфозы, а потом поступил радикально: основательно постучал копытом по дурной башке, излечив этим дикарским способом друга от дурости, а потом женил его на царевне. Жаль, отец дурака не дожил до сего торжественного момента. Всё закончилось тем, что идиот стал царём, а братьев он сделал своей правой рукой. Такая развязка стала возможной лишь благодаря тому, что младший сын на короткое время отходил от конформизма и становился незаурядной личностью. Но пресловутый конформизм в отдельно взятой семье в итоге победил, приведя к трагедии государства Российского, ибо старший брат, будучи умным и предприимчивым, ухитрился разворовать казну, оставшись вне подозрений; средний брат, о котором мы сперва сказали, что он не глуп и не беден, а позже добавили, что он пропился до босячества, бросил-таки проклятую водку, поумнел и выбрался из нищеты. Богачом он не стал, но на французский коньяк, который он пристрастился пить каждую субботу, денег ему хватает. Вот так трагедия одного приспособленца породила и вывела в свет их цитадель; оттого и все сказки про русского дурака имеют для него хороший конец, которого ему так не хватает в жизни; простому же люду возвышение дурака и поныне несёт неисчислимые бедствия.

 

Сказка 5

КОЛОБОК

(Утраченная Традиция Русской Кухни)

            Все мы с детства любим и знаем русскую народную сказку о Колобке и его компании. Но многие ли из нас задумывались над истинным смыслом этой сказки? Многие ли из нас пытались проникнуть в её глубинную суть? Мы перевернули невероятные горы томов научной литературы, но не встретили ни одной, самой крохотной критической или исследовательской статейки. Вот нам и пришлось взвалить сие дело великого поту на себя.

            Не может быть ни малейшего сомнения в том, что Колобок являлся вкусным, полезным и питательным кулинарным изделием. Это видно хотя бы из того, что все без исключения герои сказки пытались его съесть. В частности, Дед да Бабка потратили немало трудов, чтобы испечь его: и по амбару мели, и по сусеку скребли, и тесто месили, и печку топили, и Колобка пекли. Замысел стариков не отличался хитростью – они просто хотели кушать. Нечистые на руку историки пытаются внушить нам мысль о том, что в те времена русский народ голодал, и поэтому Дед да Бабка – его типичные и яркие представители – испекли именно Колобок, а не хлеб или пироги, от бедности и безысходности. Но мы-то знаем, что это не так. Ведь Заяц, Волк, Медведь и Лиса явно не принадлежали к русскому народному сообществу; они явно не походили на угнетённых и обездоленных крестьян. Тем не менее, все они стремились пообедать посредством употребления в пищу всё того же Колобка. Вероятнее всего, ещё за много верст до места встречи с главным героем они чуяли его ароматный дух и истекали слюною. Так что не мешало бы современным историкам заняться поиском утраченного рецепта изготовления Колобка, а не тратить время на ненужные изыскания сведений о голодавшей бедноте! Эти недоказанные исторические факты никого теперь не возьмут за душу; но ежели руководители наших кондитерских фабрик узнают секрет приготовления Колобка, они смогут поднять престиж своих предприятий на небывало высокий уровень, а заодно и увеличить прибыль. И это не пустые слова: вы только представьте себе этого Колобка – пышного, румяного, душистого, в меру поджаристого и, следовательно, невероятно вкусного! Вот этой своей внешностью, да ещё в совокупности с весёлой общительностью, Колобок оказывал огромное, поистине неотразимое влияние на окружающих.

            Проследим же его путь по нелёгкому, тернистому сказочному пути и попытаемся дать научные комментарии к каждой его встрече.

            Встречаться и общаться с Дедом да Бабкою Колобку не хотелось: ещё будучи мукою он услыхал от них, какая уготована ему судьба, поэтому побег из избы в лес был мотивирован страстным нежеланием быть съеденным. Первым в лесу Колобок встретил Зайца, который, как мы знаем, является представителем отряда грызунов. Поэтому первая реакция Зайца на появление Колобка была однозначной: грызть, грызть и ещё раз грызть. Однако по трезвому размышлению этот достойный представитель животного мира пришёл к идее дружественных переговоров с прибывшим лицом, в процессе которых, вероятно, и выяснил, что Колобок слишком пышен и мягок, и оттого непригоден к полноценному загрызанию. И хотя дипломатическая демагогия Зайца отсутствует в официальном тексте сказки, нам кажется, что она звучит в контексте фразы: «Колобок, Колобок, я тебя съем!», где под съедением подразумевалась иная мысль: не изведаю удовольствия загрызть, так познаю счастье морально уничтожить. А ответ Колобка: «Я от Дедушки ушёл, я от Бабушки ушёл, и от тебя, Заяц, убегу!» подтверждает лишь тот факт, что главному герою было жаль тратить время на говорильню и дискуссию с невежей. Таким образом, невозможность потребления Колобка методом загрызания стала причиной выпадения Зайца из первичного списка лиц, претендующих на его поедание.

            Вторым Колобку встретился хищный Волк по прозвищу Зубами Щёлк. Давайте зададим себе древнейший вопрос: что кормит Волка? Во-первых, Волка ноги кормят. Во-вторых, его питают невинно убиенные зайцы, овцы и даже быки. Этот перечень нетрудно продолжить, однако в нём мы не найдём ни Колобка, ни каких-либо иных мучных кулинарных изделий. Волк, испокон веков соблюдающий мясную диету, дабы сохранить в худобе своё вечно рыскающее в поисках пищи тело, ни за что бы не прикоснулся к изделию из теста. Поэтому становится понятным и логичным тот факт, что и Волку не место в чёрном списке убийц Колобка. И все его угрозы в адрес последнего есть не что иное, как вопль бессилия и неудовлетворённости. А ответ Колобка русский народ подаёт нам под соусом хладномыслия и расторопности главного героя. Не судить же нам доморощенных сказочников за столь самобытную аллегорию!

            Следующий претендент на поедание Колобка – Медведь – употреблял в пищу всякое продовольствие, но предпочитал всё же мёд и малину. К тому же он имел весьма смутное представление о вкусе изделий из муки. Колобок для него оказался продуктом, условно годным к съедению. Для полноты ощущений его следовало предварительно облить свежим медком или сдобрить толчёной малиной, но этих-то добавок Медведю как раз и недоставало (в сказке про мёд и малину ничего не сказано!). Пока Медведь раздумывал над тем, где бы разжиться недостающими ингредиентами, Колобок соскучился и укатился так далеко, что, по свидетельству русского народа, и след его простыл.

            И, наконец, последней героиней нашей сказки стала Лиса – животное, известное не столько своею хищностью, сколько хитрой изобретательностью. С этой немаловажной особенностью Лисьей натуры связаны и нюансы её пищеварения: переработка пищи в её организме представляет собою весьма хитрый, сложный и запутанный процесс. А из сего вытекает ещё один весомый аспект: Лисий стол настолько разнообразен, что перечень блюд, закусок и напитков Лисьего меню может занять не один книжный том. Наряду с традиционными кроликами, курами, зайцами и мышами в рационе Лисы фигурируют также яйца, молоко, молодые цыплятки и прочая продукция аграрного комплекса. Кроме того, как нам стало известно из другой, не менее популярной русской сказки, в которой битый небитого везёт, Лиса вполне может питаться также свежей рыбой и сырым тестом. Стало быть, коль даже тесту нашлось применение в Лисьем меню, то печёному Колобку там найдется место и подавно.

            И вот – кульминация сказки! Сперва звучит роковая фраза Лисы: «Колобок, Колобок, сядь мне на язычок!». Эта просьба была основана на том, что рыжая пройдоха якобы туга на ухо, однако реальная подоплёка крылась в другом: исполнив просьбу Лисы, Колобок оказался в пасти прожорливой обманщицы. Затем произошло тщательное пережёвывание главного героя, его проглатывание и переваривание. Колобок погиб страшною и безусловно насильственной смертью… Лисе же удалось избежать не только ареста и наказания со стороны правоохранительных органов, но даже общественного порицания за аморальное поведение в условиях цивилизованного социума. Суд над убийцею так и не состоялся – якобы по причине недостатка вещественных доказательств преступления. Да и откуда им взяться? Ведь Колобок был непосредственно съеден до крохи, а результаты анализа фекалий Лисы повергли в шок самых опытных экспертов. По ним получалось, что сие святое существо питается лишь манною небесною!

            Трагизм этой сказки заключается не столько в самом факте гибели главного героя, сколько в том, что погиб он совершенно напрасно, не оставив после себя ни светлых воспоминаний, ни результатов великих дел, ни вдовы с детьми, ни могилы, которой могли бы поклониться просвещённые гении мира сего. И, главное, никто не успел вписать в летопись рецепт Колобка. Поэтому мы и считаем его самым трагическим персонажем русского народного творчества, а саму сказку – одним из немногих в его истории примеров дидактического, нравоучительного повествования, в котором гибнет главный герой и отсутствует счастливый конец, которого нам порою так не хватает.

            Однако это произведение всё же имеет некоторый практический смысл. В наше непростое время оно заставляет ставить вопрос о качестве выпечки и вообще кондитерских изделий, о чём мы уже говорили выше. Можно, конечно, вспомнить незабвенный кекс-чебурашку, сладкую соломку с маком, ромовую бабу и ванильное печенье, но поднять качество современных лакомств до уровня старого доброго Колобка наши кулинары до сих пор не в силах.

 

Сказка 6

РЕПКА

(Зарождение Социологии На Руси)

Во все времена дети любили добрые волшебные сказки, в которых описаны небывалые события, не могущие происходить в реальности. Но ценность этих событий состоит как раз в том, что они аллегорически отражают нашу жизнь. Ребёнок не всегда может различить тонкую грань между волшебством и реальностью – это удел людей взрослых, образованных, здравомыслящих и умудрённых жизненным опытом. Именно эта мысль приходит на ум первой при рассмотрении русской народной сказки о Репке. И вслед за нею ребром встаёт вопрос, немаловажный для нашего смутного и противоречивого времени: была ли Репка на самом деле? Иными словами, реальна ли она?

Многие авторитетные исследователи настаивают на том, что Репка как растение упоминается в большинстве русских летописей и во многих произведениях народного творчества, например, в поговорке: «Ничего слаще репы не едал», или в ласковом упрёке: «Репа ты, репа!» Другие же старатели от науки и искусства, не менее авторитетные учёные, отрицают факт существования Репки, приводя взамен многие доказательства того, что Репка есть миф и выдумка. Но далее их предположения расходятся: одни считают, что Репка выдумана психически неуравновешенными древнерусскими мистиками-сказителями, другие небезосновательно полагают, что этот аллегорический образ придуман первыми социологами и призван отразить предпосылки расслоения русского общества на социальные классы. Последнее предположение нам кажется наиболее правдоподобным. Ведь нельзя не согласиться с тем, что именно общественные проблемы, затронутые в сказке, являются извечными, общечеловеческими; что они актуальны и по сей день.

Впрочем, рассмотрим всё по порядку. Инициатор выращивания Репки – Дед; судя по контексту, в прошлом он был преуспевающим крестьянином, возможно, фермером, но из-за пагубного пристрастия к алкоголю опустился и разорился. Иначе что бы могло толкнуть его перейти от выращивания высокотехнологичных и весьма рентабельных культур к возделыванию почти непотребной Репки? Можно также предположить, что к моменту создания сказки Дед пил водку не закусывая: только при таком условии в добром русском мужике могут развиться черты диктатора, тирана и сатрапа, которые прослеживаются в его отношении к Бабке, Внучке и особенно к Мышке. Не исключено, что за рамками повествования остались регулярные утренние избиения Бабки, сопровождаемые требованием пятака на опохмелку, последующие возлияния, а также жестокие измывательства под пьяную руку над Жучкой и Муркой. Следует заметить, что похожие проблемы преследуют и современных пьяниц!

Образ Бабки – забитой, несчастной, но не потерявшей способности трезво мыслить и стремиться к светлому будущему – вот образ русской женщины из русских селений тех смутных, полуфеодальных времён! Её судьба сродни судьбам Татьяны Лариной, Анны Карениной и Наташи Ростовой; она бывала так же подло обманута и истерзана душевными муками, она так же страдала, но всегда мечтала о возвышенной любви, о свободной демократической России, о женском равноправии и о радостном созидательном труде во имя грядущих поколений. Образ Бабки безусловно трагичен.

Образ Внучки – более свободной и даже несколько эмансипированной девушки – в какой-то степени является противовесом образу Бабки. В силу того, что она не настолько крепко привязана к Деду семейными узами, Внучка не имеет полной от него зависимости, не поддаётся его революционным настроениям и нравственно-патриотическим порывам. Кроме того, Внучка молода, весела, полна сил, и оттого её намного труднее забить и унизить. Пожалуй, ей присущ даже некоторый дух бунтарства против культа личности Деда, но это бунтарство не имеет четко выраженной направленности и логической согласованности действий, что придаёт натуре Внучки явную половинчатость; следовательно, этот персонаж также трагичен.

Образ Жучки в рассматриваемом нами произведении есть не что иное, как попытка изображения дворянской прослойки старинного русского общества. Осмелимся заметить, что слова «дворняжка» и «дворянство» явно имеют один корень и весьма сходное звучание. Вспомним и о том, что многих псов можно назвать благородными животными, и многие дворяне тех времен также заявляли о своем благородстве. Возможно также, что в ту спорную эпоху все дворняжки были благородными, или же, напротив, русское дворянство являлось приблудной и никчемной прослойкой общества, высмеиваемой народом в сказках. Однако предоставим право разбираться в этом вопросе компетентным историкам и лексикологам, а сами обратимся к образу Жучки. В сказке нет никаких намёков на её родословие, следовательно, она необразованна, малограмотна, плохо воспитана. Судьба таких субъектов обычно заключена в глупый афоризм: жизнь – мрак! Они не видят света в конце туннеля, они не находят выхода из жизненного тупика и оттого морально гниют, разлагаются и гибнут. Подобная стезя свела в духовную могилу Евгения Онегина, Илью Обломова и, возможно, Дездемону. Жучка – еще один трагичный персонаж нашей сказки.

Кошка Мурка – несколько затуманенная, скрытная героиня повествования. Вероятно, впоследствии она стала прототипом Васисуалия Лоханкина, небезызвестного действующего лица ильфо-петровского «Золотого Теленка». В сказке же мы чувствуем зарождение темы трагедии русского либерализма в отечественной литературе. Здесь нетрудно проследить мысль о печальной судьбе русской интеллигенции, о несостоятельности и нерешительности демократически мыслящих кругов самодержавной России. Народные массы явно не хотят отводить Мурке роль не только доминирующей, но даже сколько-нибудь значимой социально движущей силы. Все душевные порывы, самокопания и метания Мурки пропадают всуе, и оттого её образ не менее трагичен, чем все предыдущие.

Последняя героиня нашей сказки – Мышка, типичная представительница люмпен-пролетариата, маргинальный элемент, олицетворяющий низы общества. Значение образа Мышки уяснить нетрудно, оно лежит на поверхности: во многом благодаря низам – вернее, их превосходящим численности и силе – всякое общество движется в каком-либо направлении, но чаще всего в направлении упадка и разрушения. Такой вывод напрашивается из анализа сказки о Курочке Рябе, в которой «Мышка бежала, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось». Нанесение вреда Деду и Бабке здесь символизирует неисчислимые беды для общества, а возможно, и для человечества. Не подобные ли силы разрушали в своё время и храм Христа Спасителя? В нашей же сказке эта Мышка с тёмным прошлым пришла неизвестно откуда, да ещё в самом конце действия, когда работы по извлечению Репки из земли подходили к завершению. Ленивая, но хитрая Мышка всё повернула так, что главная заслуга осталась за ней. И это не может не вызывать естественного негодования здравомыслящего читателя.

Что касается самой Репки, то этот персонаж удивительно статичен и неповоротлив; он почти не участвует в действии (даже, пожалуй, саботирует), в то время как все остальные рвутся вон из кожи ради его благополучия. В начале нашего исследовательского труда мы назвали Репку непотребным продуктом, который по глупости вырастил Дед, опустившийся алкоголик и семейный тиран. Не надо обладать аналитическим умом, чтобы понять: Репка – это государственная власть и чиновничество, то есть никчемный, побочный продукт огорода (то есть общества).

Однако, оставив эмоции, мы делаем общий вывод: сказка о Репке стала первым произведением русской литературы, в котором всесторонне отразилось зарождение социального расслоения в русском обществе, а также возникновение политических течений в стране. В этой сказке впервые были показаны условные границы общественных слоёв, и сама суть этого разграничения стала принимать логическую форму и осмысленный характер. Кроме того, в контексте сказки прослеживаются проблески начального становления домарксовского диалектического материализма, что вносит ясность в разрозненные предположения о возникновении социологии, а если брать выше – вообще всех наук о социально-экономических отношениях. И оттого сказку о Репке мы вынуждены считать одним из величайших творений русской литературы.

 

 

 

 

 

 

ЧЁРНАЯ КОШКА

 

Скажите мне ради всего съедобного: для чего на свете существуют собаки? Этого я не понимаю. Вот есть люди: они порою странны, но их польза для меня очевидна. Например, моя хозяйка, которую все зовут Бабушкой, каждое утро наливает мне молока, ибо понимает, что голодной ходить на охоту не следует. Или Дедушка, которого Бабушка называет старым хреном: он носит мне пескарей, бросает косточки с ошметками мяса, куриную кожицу и колбасные шкурки. Для меня остается загадкою, почему такого добряка сравнивают с хреном? Я однажды куснула эту дрянь. В нос ударило так, что я полчаса плакала и умывалась. Поэтому я и говорю, что люди порою странны. Курицы, свиньи, коровы и овцы – те проще. Они глуповаты, но мне почти не мешают. Я тоже не лезу в их хлевы и курятники. Для чего существует эта живность, я тоже знаю: их кушают люди, а кое-что перепадает и мне. Далее: мыши, птицы и рыбы. Тут и думать нечего, ибо я их ем; значит, они существуют для меня. Еще на свете есть всякие мошки, комары, осы и бабочки. Они мне особо не досаждают. Летаете – ну и летайте себе, ежели охота. А вот для чего на свете собаки? Это, скажу я вам, совершенно мерзкий сорт живности. Гаже крыс. Тех-то я давлю; а попробуй-ка задавить овчарку! Или вон эту, плоскомордую – не помню, как она называется. Ну-ка, кыш отсюда! Вот как?! Ты рычать? Я те рыкну, обгадишься! Вот же тебе, получай! И еще раз, в нос! Сдаешься? Ну то-то! Иди, иди, не оглядывайся.

Они любят наблюдать за мной – маленькой худенькой кошкой. Всё смотрят на меня. Всегда так было. А я давно живу в доме моей Бабушки. Она назвала меня Фантой. Отчего это?

Я совсем черная, только глаза горят яркой зеленью. Это видно в зеркале и в лужицах. Глупые люди говорят, что черные кошки приносят несчастье. Врут! Я приношу людям пользу и радость, когда меня не обижают. Вот теперь я прогнала со двора собаку, что втрое выше меня ростом. Эта плоскомордая недавно испугала кур и цыплят, которых я охраняю. Горжусь теперь! Хороша картина: маленькая кошка стоит перед здоровой псиною и колотит ее лапами по морде! Ладно, хватит хвастаться; сейчас вот свернусь на солнышке калачиком и задремлю. В полудреме хорошо думается о всякой всячине. Вот…

То место, где растут смешные травы, Бабушка и Дедушка называют огородом. По весне там бывает голая земля. Потом хозяева приходят туда с бренчащими железяками. Про длиннозубые говорят: вилы. Про короткозубые: грабли. Про плоскую штуковину: лопата. Этими штуками они копают и рыхлят землю, делают в ней борозды; получаются валы; это грядки. Потом они как-то колдуют над грядками, и через несколько дней из земли вылезают травки. Их нельзя трогать и есть, по ним нельзя ходить, не то получишь от Бабушки по хребтине. Потом, когда становится совсем тепло, эти травки вырастают в травищи, и на стеблях появляются всякие уморительные ляльки: там крупные шары – это помидоры; тут пупырчатые сосиски – это огурцы; а другие так и остаются травами, пока их не выкопают. У тех под землей – сама видела – такие круглые колобашки; их зовут картошками; у других – длинные хвостики; тощих кличут морковками, а пузатых – свеклами. Кажется так. В этом самом огороде много еще всякой всячины – хрен, например; о нём я уже вспоминала. И всю эту дрянь люди тоже едят, будто мало им мясных косточек да колбасы. Я же говорю: они немного странные.

А всё же с ними лучше, чем одной. Они сами говорят: лучше общество, чем одиночество. Одной быть совсем плохо. Я этого не выношу. Однажды я жила несколько дней одна в пустом доме. Когда хозяева вернулись, я так жалобно мурчала, так нежно терлась щечками о руки, что Бабушка прослезилась. Потом я пошла в тайничок, где живут мышки. Схватила одну, вернулась в дом. Положила добычу посреди комнаты и стала бросаться на нее. Вот вам! В конце концов, задушила и съела эту малявку. Потребовала похвал. Я ведь артистка. Они так говорят. Меня погладили, приласкали, наговорили добрых слов, и я успокоилась.

Обидно бывает, ведь правда: как они не поймут, что я привыкла к ним, что я не хочу оставаться одна? Мыши – теми ненадолго развлечешься; дрозды, конечно, интереснее: клюет ягодки под кустом, беды не чует; и тут главное – не спугнуть, не зашелестеть травой; прыг – и он в моих зубах. Вот это настоящая охота! Да и вкусен, паршивец. Почему люди их не едят? Наверно, поймать не могут, шибко неуклюжи. Зато у них много занятных вещиц. Про лопату, вилы и грабли я уже рассказала. Еще у них есть посуда, из которой они едят. Будто лапами нельзя! Или их морды в миски не входят? Шкуры свои – на их языке это одежда – они умеют снимать на ночь. Как они умудряются надевать на себя несколько шкур? Хотя зимой в них, я думаю, очень тепло. Вот с них-то можно драть по три шкуры! Да, самое главное: у них есть те-ле-ви-зор! Вот это штуковина! Этот ящик чаще бывает пустым и черным, но иногда он оживает, и в нём ходят такие же люди, как Бабушка и Дедушка, только маленькие. Смех, да и только! Но я люблю на них смотреть. Мне иногда кажется, что я понимаю, о чём они говорят.

Бабушка и Дедушка любят меня. Они говорят всем, что я хорошая, что никогда не клянчу и не ворую еду. Это правда. Если меня забывают накормить, я, конечно, требую внимания особым звуком, этаким рычащим воем. Иногда я обижаюсь и на два-три дня ухожу из дома. Я не злопамятна, но мстить умею. Когда один Бабушкин гость ударил меня ногою, я выбрала его шарф из нескольких других по запаху, стащила его с вешалки и обгадила. А тех, кто ласкает и угощает меня, я помню очень долго. Дедушка как-то сказал, что мой взгляд кажется ему очень умным и осмысленным, будто я вот-вот заговорю.

Но всё это в прошлом. Воспоминания вмиг пронеслись в голове. Какой-то негодяй закрутил верёвку вокруг моей шейки. Он подманил меня колбасой, и теперь мне плохо, душно… Он хочет убить меня, Фанту, за то, что я чёрная. Я это чувствую. Ай, как больно! Бабушка, Дедушка, милые, спасите!

 

 

 

 

 

СНЫ УМЕРШИХ

 

Сон 1

ДВЕРЬ

            И отворилась дверь, словно отворилось пространство. Я увидел два лунообразных изгиба средь зелёных полей, пересечённых светлыми волнами. В середине главного поля темнела впадина с неровными, будто рваными краями. Тусклый свет лился ниоткуда; тень, рождённая странным зигзагом некой возвышенности, напоминала приготовившуюся к прыжку дикую кошку. К несуществующему горизонту уходили ломаные горные хребты, подпиравшие вершинами мрак, а у подножий поросшие лесом.

            Я сделал шаг. Под моей ногою хрустнуло лунное блюдце; звенящий звук, приглушённый травами и листвою, вскоре утонул в неподвижном воздухе. Луна засмеялась; смех этот звучал неестественно над глухими просторами. Деревья качнулись, горные хребты зашевелились, а впадина стала шире.

            Я сделал ещё шаг. Луна свалилась за линию горизонта; всё мрачное, все тени и изгибы растворились в глади полей, а светлые волны, избороздившие их поверхность, потемнели. Свет, и без того тусклый, почти померк, начав таять в пустоте, окутанной таинственным очарованием.

            Я сделал третий шаг. Я стоял теперь почти на краю страшной впадины. Свет совсем погас, поля пропали, не стало ни горных хребтов, ни деревьев; исчезло всё, испарилось и очарование. Остались только я и впадина.

            Я сделал последний шаг – шаг в пропасть. В бездне, то красной, то чёрной, жарко пылал ад. Огонь охватил меня, спалил волосы, обуглил кожу, сжёг глаза. Я ощупью двинулся вперёд, умирая от боли.

            Вдруг хлынул ливень, погасивший адский огонь; он омыл мою горящую голову, он влился в мои глазницы, и под ласковыми струями в них вновь выросли глаза. Вода впиталась в обугленную кожу – и новая кожа, розовая и упругая, покрыла моё исстрадавшееся тело. Почувствовав прилив сил, я огляделся по сторонам. Кругом чернела пустота, а прямо передо мною оказалась дверь.

            Я отворил дверь, словно отворил пространство, и увидел два лунообразных изгиба средь зелёных полей. В середине главного поля темнела впадина с неровными, будто рваными краями. Тусклый свет вдруг ринулся ниоткуда; во всём разлилось таинственное очарование.

            Я сделал шаг…

 

 

Сон 2

ДОКТОР

Добрый вечер, я! Я рад ощущать себя, я счастлив тем, что я есть. Сегодня я стану молчать о том, что умираю.

Но сейчас мне хорошо! Вот доктор Иван Степанович несёт мне стакан холодной воды, которая, наконец, охладит мой воспалённый мозг. Иван Степанович гениален, солнце сияет в его глазах; и ещё я знаю, что он никогда не умрёт. Вчера я попробовал убить его, но у меня не получилось. Мне стало жаль человека, недавно спасшего мне жизнь: три дня назад я в приступе безумия шарахнулся под поезд. Тяжёлые колеса переехали меня, но я остался живым. Не верите? Хотите, я сниму галстук и покажу вам шею?

Теперь по ночам мне снится цирк, под куполом которого я кручу сложные трюки – долго, мучительно, до полного изнеможения. Вдруг в нос ударяет запах розового букета, а запах роз мне противен. Я падаю в оркестр и вижу, как дирижёр бьёт валторной по ногам музыкантов. Скверный сон. А ведь я пожелал себе доброй ночи. Так сотвори же чудо, о накрахмаленный доктор, почисти мои мысли, вправь мой ум и вытри слёзы!

Утром мне сказали, что я содрал войлок, которым была обита входная дверь, и съел его. Я смутно помню нечто подобное; я будто отражался в мутном зеркале; оно где-то здесь, это проклятое зеркало! И пусть оно не смеётся надо мною, я не боюсь увидеть своё отражение!

Приснилась ещё каменная кафедра с именем несуществующего бога Камбриса и дикий смех в ущелье, над которым возвышалась эта кафедра. Да, теперь я вспомнил всё.

На рассвете я изорвал зубами простыню, искусал в кровь губы и измазал кровью подушку. Захотелось шампанского, и почему-то из Норвегии. Потом подумалось, что Норвегия далеко, а мне пора умирать. Значит, мне надо в церковь.

Вот бы мне вернуться в тот величественный храм на высоком холме, что стоит в моём родном городе! Много лет назад, когда церковь пустовала, а я был еще ребёнком, я играл с другими детьми под древними стенами. Мы входили в роли негров и обезьян. Сначала я был царём горилл, а потом меня убили чернокожие. В тот миг я понял, что жизнь коротка и смерть внезапна, а мир явился мне раем чертей и обителью дураков. Я сошёл с ума; я глянул на церковь; в ней я увидел мою несчастливую Россию, истерзанную Россию. Это сейчас я пользуюсь ею за неимением лучшей державы. А тогда я полюбил её такой, какой она была – страдающей и грешной, и оттого вечной. Я отворил двери, окна, душу, кровь; я распахнул настежь глаза, мысли, сердце…

Так сладки и непорочны мои грёзы, которым никогда не осуществиться… Но я попросил Ивана Степановича стать ненадолго дураком, негром, мартышкой – всё ради моего спасения. Вопреки ожиданию, ему это понравилось: он перевоплотился, повис на люстре и заявил, что всякий доктор есть потенциальный убийца. Потом он съел тапочку вместо банана.

Он долго хохотал, когда я рассказывал ему о том, что крысы умны – они кусают человека и едят его пищу, и что мартышки смешны – они кривляются перед человеком и корчат ему рожи. Смех продлевает жизнь, но мне это не интересно. Я удивляюсь тому, что ещё жив. Спрошу у доктора, и непременно сегодня, потому что завтра я его застрелю.

Странно: ночью мне снился не цирк, а театр, в который я попал оттого, что не попал на концерт симфонического оркестра. Я пробовал терзаться, но ничего не получилось. Ещё хуже стало утром, когда мне сказали, что доктор Иван Степанович повесился. В предсмертной записке он сообщил: «Я не хочу, чтобы мой пациент застрелил меня». Несчастный доктор погиб в расцвете лет… Но тут начинаются фразы, которые в подобных случаях произносят все. Надо придумать нечто новое.

 

 

Сон 3

У МОРЯ

Человек жил у моря. Каждое утро он видел солнце, выходящее в небо из морской бездны. В полдень солнце, достигнув вершины небесного купола, отражалось от мелкой ряби тысячами искр, играло лучами в маленьких редких волнах, с лёгким шумом накатывавших на береговые камни. И деревья шелестели нежно под невесомым ветерком, и птицы копошились и кричали, и мошки роились, и травы качались…

Но однажды утром жизнь умерла. Однажды утром не взошло солнце, затихло море и успокоились деревья. Исчезли птицы и мошки, воздух очистился от движений и звуков, стал прозрачным и мёртвым. Человек, ничего не понимая, спустился к морю. Совершенно гладкая, будто отполированная, водная гладь зеркально отражала серое небо и серые скалы. Ни одного облачка не проплывало в небе, ни единого всплеска не издавала вода. А потом и ночь не пришла, и звёзды забылись, и луна не появлялась среди туч, и сами тучи более не сгущались над морем. Человек не мог ничего делать, он сидел у моря и тосковал, безнадёжно мечтая вернуться в живой мир. Шли минуты – они казались годами; шли годы – они казались вечностью…

Где-то вдали вдруг мелькнул яркий свет, похожий на оживший солнечный зайчик. Вмиг в душе человека вспыхнула почти окаменевшая надежда; человек вскочил и бросился к свету. Он бежал и спотыкался, иногда падал на камни, но вскакивал и в безумии бежал дальше; он разбил в кровь руки и ноги, но не мог остановиться, чтобы унять кровь; он был не в силах сопротивляться единственному желанию – желанию увидеть живую жизнь.

Но он опоздал. Там, где минуту назад, как казалось, мелькнул свет, теперь не было ничего, кроме того же зеркально застывшего моря и мёртвых серых камней. Измученный и разочарованный человек бессильно присел на камень, нависший над водою, и затих, будто сам став недвижимым валуном. Но исстрадавшаяся мысль не могла успокоиться, терзаемая видением лучика света.

И тут человека осенило: ведь он-то живой! Он не утратил чувства и мысли, он двигается и дышит, он чувствует боль, радость и грусть! Его отражение в зеркальной воде тоже должно быть живым! А вдруг оно способно оживить мёртвый мир?

Взволнованный человек наклонился над водною гладью. Его лицо на мгновение чётко отразилось в море, а потом растаяло и исчезло.

 

 

Сон 4

ЦВЕТЫ НА МОГИЛЕ

            Наступило тоскливое время тупого безразличия и никому не нужного спокойствия. Теперь я вспоминаю недавнее прошлое, из истлевшей цепи дней и событий которого чётче всего мне помнится хмурое мартовское утро, когда я растопил нашу русскую печку страницами последней книжки из собрания сочинений известного писателя, более известного, чем я сам. Я грел позавчерашние щи в поржавевшем чайнике без носика, а сырой и холодный мартовский ветер дул сквозь разбитые стёкла окон, усиливая боль в моей голове. Плечи я укутал в полуистлевшую лисью шубу моей жены. Это всё, что осталось у меня из нашей тёплой одежды. Три дня назад я обменял осеннее пальто на две бутылки мутного красного вина, которое я подогрел и выпил, чтобы выгнать из тела простудную дрожь; но взамен того я в третий раз проснулся с головною болью. Я из последних сил старался дописать роман, поглотивший несколько лет моей жизни, мою семью и все мои деньги. Меня ждали успех, слава, богатство и любовь публики; я бы смог вернуть доверие жены, спасавшейся от моего безумия за границей; я бы по-прежнему устроил наш дом, обветшавший за эти годы. Но работа не ладилась, из-под пера сыпались куцые и неубедительные фразы.

            Дым сигары улетает в пасть камина… Вино льётся в мою отверстую пасть… Я ухватился зубами за край бокала и подавился осколком… По хлебу ползут мухи… По извилинам мозга проползают думы… В углу спит мёртвая крыса…

            Вечером в мой дом постучался праздник: почтальон принёс мне письмо. Письмо от моей любимой жены, из Парижа. Она писала, что сняла дом в пригороде, что теперь работает у известного книжного издателя. Она хорошо знает французский; на таком изысканном языке сами французы говорили более полувека назад. Моя жена – красавица; я знаю о ней всё; не знаю только, откуда у неё взялись манеры светской дамы девятнадцатого столетия. Она звала меня к себе, писала, что на прекрасной чужбине я обрету душевный покой. Я решил, что нужно ехать; я написал ей об этом и отправил письмо; затем вновь сел к столу и взял перо.

            Дым сигары улетает в пасть… Вино льется в кромешный ад... Я изучил сеть трещин в потолочной доске… вчера потерял золотое кольцо… предал жену… и денег нет…

О чём я задумался? Письмо… Правый угол задней стены нашего дома обрушился две недели назад; крыша в дожди протекает; стёкла в окнах разбиты; половицы скрипят… Зачем я описываю жене такие пустяки? Нет, жене я уже написал. Я не упомянул о моей болезни, но это не важно: скоро я поеду к ней. Я помню: я пишу роман, его надо закончить. У соседа сдохла собака. Она дважды искусала меня. Его лошадь хромает. Сосед пьёт водку и плачет над трупом любимой собаки. Собака молчит – она уже в аду. Купить снег, закопаться в нём; научиться играть на скрипке, закопаться в ней; налить вина, закопаться в нём; нет, утонуть; вино жидкое и мутное; жена в Париже; ехать к жене, утонуть в ней; нет, закопаться в ней… умереть в ней… испугать человечество потерей великого писателя… избавить ещё от одного идиота…

А дальше был сон: я писал жене, что закончил роман, получил деньги и еду к ней; поставив точку, я пил последнее вино из стакана; потом достал верёвку и долго ее намыливал. Потом – темнота. И вдруг появилась жена: она плакала и роняла цветы на мою свежую могилу.

 

 

Сон 5

СЕРДЦЕ

            Человек совершил подлость, а другой человек узнал об этом. Он заявил первому, что тот подлец и что об этом нужно рассказать всем. А подлецу этого не хотелось. Он бросился на противника и отрезал ему язык. И видел это третий человек; и сказал подлецу, что тот совершил преступление и что он, свидетель, всё видел. Тогда подлец ответил третьему:

            - Ты более никогда ничего не увидишь.

            И вырвал свидетелю глаза.

            Когда подлеца схватили и привели на суд, он переломал судье руки за то, что тот, решив страшно наказать обвиняемого, тыкал в него пальцами. Подлец, обладающий ужасною силою, расшвырял стражей и искалечил судью.

            Подлеца пытались скрутить, но он вырвал откуда-то железный прут и убил двоих судейских; другим успел поломать кости. Убегавшим он перебивал ноги, уползавшим – руки. Судья, живой ещё, кричал от боли. Преступник не мог слышать воплей: схватив секиру, он разрубил судье голову и тем заставил молчать несчастного.

            Но толпа схватила безумца, два сильных солдата связали ему руки за спиною. Толпа жаждала казни, а преступник вопил исступленно:

            - За что?! За что?!

            - Ты бессердечен! – отвечала толпа.

            - У меня есть сердце! – выл пойманный.

            - Покажи! – шумела толпа.

            - Оно стучит! – восклицал подлец.

            - Это вовсе не сердце стучит! – не верила толпа.

            - Сердце! Сердце! Сердце! – орал безумец в ярости.

            Толпа окружила бешеного человека; чьи-то руки растерзали его грудь, выломали рёбра; чьи-то кровавые пальцы вынули из груди сердце. Оно прыгало и трепыхалось.

            - Сердце! Правда! Сердце! Вот оно! – изумлённо кричали все.

            - Отпустите! – умолял подлец.

            - Простим его, – ударил повелительный голос. – Верните ему сердце!

            Сжав сердце обеими руками, безумец, шатаясь, выбрался из толпы, пошёл прочь, но вскоре упал у какого-то забора. Над ним мелькнула странная тень. Ужасная рожа бешеной кошки взметнулась над бездыханным телом, лапы вмиг разорвали одежду и кожу. Омерзительная тварь терзала плоть окровавленною пастью, жевала её, упиваясь кровью; на зубах трещали кости.

            От трупа осталось лишь сердце – оно откатилось куда-то в сторону. А кошка, пообедав, заурчала с довольным видом, облизнулась и умылась лапкою. Её рожица приобрела мирное и добродушное выражение, глаза томно зажмурились. Мимо проходила женщина с добрым лицом; ей захотелось приласкать милую кошечку.

            - Кис, кис, - позвала женщина и, протянув руку, погладила кошкину спинку. И тут кошка издала дикий вопль, подпрыгнула и всеми когтями вцепилась в горло женщины, разрывая его в кровь. Женщина хрипела и дёргалась в предсмертной судороге, кошка сатанински хохотала над ней. И этот эпизод не был последним. История станет длиться, покуда не найдётся пропавшее сердце. А теперь подойдите ближе. Видите эту пилу? Я должен отпилить вашу голову и лишь тогда продолжить свой рассказ.

 

 

Сон 6

ГОЛУБОЕ ПЛАМЯ

            Первые страницы чёрного альбома исписаны мужским почерком. В нём специалисты распознали автограф Теодора Баннера, одного из самых знатных жителей нашего города. Четыре года прошло с того дня, когда он умер в своём доме от сердечного приступа, в возрасте тридцати двух лет. Из его малопонятного рассказа мы не вычеркнули ни слова.

–

Кофейная гуща на дне чашки пылала голубым пламенем, а я смотрел на него и не мог оторваться. Это пламя всегда являлось мне дурным предзнаменованием. Девять лет назад, когда кофейная гуща впервые запылала перед моими глазами, мой старший брат повесился в собственной спальне, не оставив ни малейшего намека на причины такого поступка. Восемь лет назад мой дядя бросился под поезд – и опять-таки по непонятным причинам. Три года назад мой отец вышел из дома и пропал без вести. Теперь, стало быть, дошла очередь и до меня.

            Погода вполне соответствовала духу наступающей драмы: вечерний воздух отличался такой чёрною густотой, что, казалось, мог выдавить стёкла из окон и хлынуть в комнаты. Впечатление усиливалось булькающей водой, стекающей с крыш, ибо дождь шёл непрерывно. Но ничто не могло удержать меня дома. Я вышел на улицу и до полуночи бродил по холодному и промокшему городу. С каждым шагом меня всё сильнее охватывало предчувствие приближающейся смерти. Это было тем тяжелее, чем дальше я уходил в воспоминания. Вряд ли они заинтересуют вас; скажу только, что всю свою сознательную жизнь я преуспевал во всём, за что брался, и оттого привык жить красиво. Особенно хороши были мои стихи. И ещё – коль уж я заговорил о хорошем и красивом – сказочно прекрасной была моя жена. Ну вот, пожалуйста: я уже думаю о ней в прошедшем времени. Оно и понятно. Как ещё должен думать тот, кто обречён?

            Мне стало жаль нашей любви. В первый год нашего супружества Каролина часто говорила о бесконечном счастье. Разговоры, впрочем, вскоре прекратились, хотя само счастье никуда не ушло. Теперь можно прямо сказать: мы упивались этим счастьем, а в чём оно заключалось – не думали. Нам хотелось жить и любить. Я говорю банальные, избитые вещи. Но нужно понимать душевное состояние того, кто уже приготовился к смерти.

            И ещё мне стало жаль моих талантов и моих успехов. Я умру, и всё, чего я достигал годами, пропадёт, исчезнет, рассыплется в прах. Вот то, что в тот вечер терзало меня до боли в сердце. Ожидание смерти тяжелее самой смерти, и сегодня я почувствовал это.

            Вернувшись домой телесно и душевно обессиленным, я разделся и повалился на постель. Сон почти сразу сковал меня, но всё же я успел заметить, что Каролина только притворяется спящей, а на самом деле она наблюдает за мною из-за прикрытых век. По её неровному и преувеличенно глубокому дыханию я догадался, что она встревожена. Она явно что-то заметила или почувствовала, хотя я ничего не говорил ей о моём предчувствии. О голубом пламени она тоже ничего не знала. Я никогда не заводил с нею разговоров о загадочных смертях моих родных.

–

            Далее несколько страниц занимает, как мы предполагаем, продолжение событий, которые начал описывать Теодор Баннер. Нижеследующие строки принадлежат перу его жены Каролины.

–

            Когда муж вошёл в спальню, время перевалило заполночь.В комнате было не очень темно, не все свечи догорели, и я, делая вид, что сплю, из-за полуопущенных век следила за Теодором. Честно говоря, его вид испугал меня. Никогда раньше я не видела таких дрожащих рук, такого бледного лица, такого мутного и бессмысленного взгляда. Муж казался рассеянным, ушедшим глубоко в себя; у меня даже мелькнула мысль о помешательстве. Я не знала причин этого и терялась в догадках. Однако я решила оставить Теодора в покое; я подумала, что сон успокоит его нервы. Вскоре он заснул, и в доме воцарилась полная тишина.

            Утром я проснулась поздно, часы только что пробили десять раз. Это меня неприятно удивило: я всегда вставала в восемь, независимо от того, в каком часу легла накануне. Теодора в спальне не оказалось. Помятый вид его постели говорил о том, что он провёл беспокойную ночь. Я начала быстро одеваться, и в эту минуту услышала из нижнего этажа – из столовой, как мне показалось – необычный шум движения и чужие голоса. Наскоро причесавшись, я поспешила вниз по лестнице, а затем по коридору в сторону столовой. Тем временем все звуки смолкли. Я решила, что они мне почудились; может быть, то были уличные шумы.

            Теодор сидел в столовой один. Перед ним лежал чёрный альбом и стояла пустая чашка с кофейной гущей на дне. Казалось, он что-то писал, а потом глубоко задумался, глядя на тёмный кружок гущи – если бы не широко распахнутые глаза с застывшим в них смертельным ужасом. Я испугалась и окликнула его, потом схватила за руку. Ладонь оказалась холоднее льда; она соскользнула со стола и повисла в воздухе. Я в ужасе закричала, и тут кофейная гуща вспыхнула голубым пламенем. Тело Теодора медленно сползло со стула и растянулось на полу. Мои ноги подкосились – и больше я ничего не помню. Мгновенно лишилась чувств.

–

            На этом записи обрываются. Остальные страницы чёрного альбома пусты. От горожан, знакомых с Баннерами, мы узнали, что через три дня Каролина похоронила Теодора. Вместо прежней черноволосой красавицы за гробом шла дряхлая седая старуха. Спустя два дня после похорон Каролина покинула свой дом и исчезла в неизвестном направлении. Больше её никто нигде не видел. Тайна её исчезновения, как и тайна смерти Теодора, до сих пор не раскрыта.

 

 

Сон 7

ПОЕДИНОК

            Он стоял против меня, лицо его горело злобою, рука сжимала нож.

            - Зачем ты разгромил мои комнаты? – кричал я в яростном отчаянии. – Зачем разломал мою мебель?

            - Ты негодяй, - спокойно отвечал он.

            - Ты заплатишь за всё! – вопил я.

            - Нет, - возражал он, и голос его звучал твёрдо. – Расплачиваться за всё будешь ты.

            Я с бешеной тоскою оглядывал кабинет. Шкафы опрокинуты и разбиты в щепки, вазы превращены в осколки, кресла изрезаны в лоскутья. И тут он двинулся на меня, сжимая нож правой рукой.

            - Чего тебе ещё надо? – спросил я.

            - Я должен отрезать твою руку.

            Отступать было некуда – за моею спиной в дверном проёме стояли отец и сестра. Они не встревали в ссору, но я чувствовал, что душою они поддерживали моего врага.

            Вдруг я увидел рукоятку ножа, торчащую из-под обломков письменного стола. Я увернулся от первого замаха противника, метнулся к столу, схватил нож и едва успел отразить второй удар. Мы сошлись лицо в лицо, яростно нападая друг на друга, с трудом успевая защищаться. Победа, казалось, улыбалась мне, однако в какой-то миг мой взгляд отпустил вражескую руку. Удар его ножа пришелся в стык лезвия и рукоятки моего; мой нож вылетел из руки и упал к ногам отца. Тот быстрым движением отшвырнул его в дальний угол комнаты и промолвил устало, даже равнодушно:

            - Отрежь ему руку.

            Сестра быстро повернулась и поспешила вон из комнаты – она всегда боялась вида крови. Дверь несколько мгновений оставалась распахнутой настежь – и это спасло меня. Я взмахнул рукою так, как будто хотел ударить противника справа в лицо, но, не нанося удара, внезапно поскользнулся, проехал по паркету, нырнул под руку врага, тут же вскочил и резко рванул дверь. Нож негодяя глубоко вонзился в дерево, успев, однако, вспороть мою грудную клетку. Мне показалось, что остриё прошло между ребер и задело сердце. Кровь хлынула на пол, но мне было не до этого. В следующий миг мой правый кулак с огромной силою погрузился в живот противника; он согнулся с глухим воплем; я выдернул его нож из двери и что было мочи воткнул в спину подлого мерзавца. Издав резкий дыхательный звук, мой враг упал на ковёр, заливая его кровью. Я тоже бессильно сполз на пол. Последнее, что я слышал, был голос подошедшего отца. Он говорил сестре:

            - Чёрт с ними! Я вынесу трупы и выброшу ковер, а ты поскорее вымой пол и уходи к себе.

 

 

Сон 8

ЗОЛОТО

Я не люблю золото. Скажу более: оно мне противно. Ещё в молодости я заметил, что моя кожа воспаляется в тех местах, где она несколько дней соприкасалась с золотым украшением – с обручальным кольцом, например, или с перстнем. Впоследствии даже сам вид сего благородного металла вызывал во мне угнетённое состояние духа, и я часто говорил друзьям об этом. Среди них попадались невежественные люди, которые приписывали эти мои высказывания проявлению зависти: мол, у тебя нет столько золота, сколько ты хочешь иметь; вот ты его и ненавидишь. Но я от души говорил им, а теперь говорю и вам: золота у меня много, вот только мало кто о нём ведает.

Всё мое золотое наследство, доставшееся мне от деда, заключено в небольшом ларце, прочном и нержавеющем, который смастерил безвестный умелец прошлого века. Ни единая капля влаги или другой разрушающей силы на протяжении сотен лет не проникнет в него. Ларец сей спрятан надёжно. Однако вот в чём загвоздка: я всем сердцем верю, что ненавистные мне богатства должны служить людям, и людям умным, честным, благородным. И посему я разделил свою тайну – а именно тайну захоронения ларца с золотом – с пятью моими близкими товарищами. У каждого из них хранится часть шифра, указывающего на расположение тайника. Порознь эти части ни к чему не ведут. К тому же шифр не написан на бумаге – он заключён в разных предметах, всякий из которых находится на виду у людей. Затем я попросил ещё одного моего приятеля, не посвящённого в тайну шифра, спрятать ключевые слова в разные части его книги. И ежели вы, дорогой друг, читаете эти строки, значит, книга моего приятеля увидела свет, и у вас есть возможность найти ларец, надо только приложить внимание, наблюдательность и ум. Об одном прошу: не спрашивайте у сочинителя о шифре и тем паче о тайнике – я не посвящал его в мою тайну, лишь попросил спрятать в книге ключевые слова, в том числе и имена моих товарищей, без содействия которых тайна останется нераскрытою.

Таков был рассказ некоего отца Овидия Великопольского. Настоящим ли своим именем назвал себя этот священник, вымышленным ли, я не знаю. Наша встреча явилась волею случая. В одном из древних христианских храмов ко мне подошёл невысокий человек в чёрном и заговорил со мною. Мы беседовали о божественном, но, выйдя из храма и прогуливаясь возле него, перешли на иные темы. И тогда отец Овидий поведал мне то, что я изложил выше. Я исполнил его просьбу. И ещё я дал обещание, что сам не стану искать упомянутый тайник с ларцом. Ключевые слова, разбросанные мною в разных частях моей книги, должны привести к первому из пятерых товарищей моего собеседника. От него можно узнать ключ к первому звену шифра. Новый шифр призван направить ко второму посвящённому, и так далее. Я не знаком с этими людьми, не знаю и их имён, ибо поклялся отцу Овидию не пытаться расшифровать их имена и место, где их следует искать. Не знаю я также, где можно найти и самого священника, ибо вскоре он покинул храм свой и подался в неизвестные мне края. Правда, название храма, в котором мы встретились, я упомянул в моей книге. В ней спрятано и описание старинного села, где стоит этот храм. Все люди, о которых здесь идёт речь, отнюдь не дряхлые, весьма крепкие здоровьем; они проживут ещё многие лета. По крайней мере, в этом меня уверял отец Овидий, и у меня нет оснований сомневаться в его правдивости.

А вот сам я, к сожалению, уже почти десять лет лежу в могиле. По выходе книги в свет меня пытали и зарезали некие искатели золота отца Овидия.

 

 

Сон 9

СПАСИТЕЛЬ

Едва уснул, а мысль уже готова родиться в шизофренических дебрях расплавленного мозга. Убить её в зародыше или заставить жить в веках?

- Ты же знаешь, как я ненавижу! – сказал он.

- Нет, ты не Спаситель! – ответил я.

Противно жить, господа! Мрак моей жизни – то же болото; и болотные травы не перекурятся, подобно табаку; и мутная жижа не будет выпита, как нектар. Мои дни, ощупанные сердцем, шагают по проволоке нервов. Утро – и опять хмельное вино и жареное мясо, опять игрища и гульбища, опять опустившиеся, развратные женщины.

- Ты же знаешь, как я проклинаю! – сказал он.

- Нет, ты не Спаситель! – ответил я.

Теперь припомню всё, что было прежде. Но и тогда я не жил, мною подло распоряжалась судьба. Я мыслил тоскливо и праздно, я весьма лениво признавал, что слишком много расплодилось всякой нечисти. Но почему-то именно в то время я начал расследовать судьбу Спасителя.

- Ты же знаешь, как я презираю! – сказал он.

- Нет, ты не Спаситель! – ответил я.

Тот, кто просидел в кустах, тот, кто струсил и предал – кто он? Какое следует ему наказание? И что ещё нужно тебе, о мой больной мозг?

- Ты же знаешь: я всё уничтожу! – сказал он.

- Нет, ты не Спаситель! – ответил я.

Расписанная лживо судьба становится ненастоящей. Вот и библия – ложь. Спаситель не распят, не прибит гвоздями – ничего этого не было. Вот он, сидит со мною рядом и добродушно глядит в мои глаза. Мы пьём вино, заедаем его мясом и разговариваем о пустяках. Расстояние между нами давно сократилось, я вижу в Спасителе того, кто мучается и страдает со мною. Если мне опротивели пьянство, обжорство и прелюбодеяния, то и ему – тоже. Если его ругают и забрасывают камнями, то и меня – тоже. Мы сочувствуем друг другу и казним самих себя за грехи. И мы ощущаем, что мы есть, что мы живые, что мы осязаемые… И мы вместе страдаем за глупое человечество…

- Ты же знаешь, что я всегда с тобою! – сказал он.

- Да, ты Спаситель! – ответил я. – Ты всегда со мною!

 

 

Сон 10

РУКА В КАМИНЕ

            Огонь разгорался. Я сидел перед камином и размышлял о последних делах моих. До сего часа всё получалось так, как я задумал. Вчера я заставил себя разбить старинное зеркало, удивительно красивое фамильное зеркало в серебряной оправе. Каждое утро, едва занимался рассвет, я видел себя в этом зеркале. А по ночам оно будило меня, летая над постелью. Оно жаждало, чтобы я видел себя и ночью. Это зеркало – мой брат; он хотел моей смерти, но вызвал лишь безумие. Я разбил зеркало и тем самым окончательно убил, уничтожил моего брата и почти все воспоминания о нём.

            Откровенно говоря, я убил брата раньше; его тело погибло страшною смертью, в которой я себя не виню. Он, тогда ещё не окончательно мёртвый, тоже не винил меня: он только напоминал. Каждую полночь, незримо приходя в мою спальню, он сперва водил зеркалом пред моими устами, дабы удостовериться, что я не умер от удара. В последнюю ночь он не нашёл зеркала; брат жутко рассердился, ибо понял, что я уничтожил его самого. Ему удалось собрать остаток сил; влетевшая в комнату пустая серебряная оправа с силою ударила меня по голове. Я понимаю его. Брат считал, что я должен жить долго, оставаясь его вечным рабом, предметом его издевательств. Но не бывать тому! Через несколько минут всё кончится.

            Мы поссорились в канун Рождества, два года тому назад. Брат был страшно возбуждён: на балу у Реммуса он выпил много шампанского, потом барышни втянули его в свой кружок, и он пил с ними ликёр. Он много танцевал и любезничал с девицами. Я видел, что одна из них, красавица Диана, всё время старалась находиться рядом с братом. Я проклинал её за это, и она это чувствовала; не могла не чувствовать! Пространство будто пропиталось моим проклятьем.

            И вот теперь я жив только внешне; моё нутро мертво; мою душу высосала адская пиявка. И имя ей – Диана. Она тоже убийцею была. Теперь она спокойна, как и я спокоен за неё. Память о моём брате – вот последняя заноза в мозгу. Из-за порочной страсти к моей Диане он, напившись пьян, схватил нож и лишил меня двух пальцев левой руки. И тогда я убил брата – вернее, убил его тело. Кровь хлестала из моих искалеченных пальцев. Я с силою ударил его по лицу; он упал головою в камин. Не сразу поняв, что случилось, я впал в минутное замешательство, а когда пришёл в себя, то смог вытащить из пламени лишь половину брата. Его голова, руки и грудь превратились в кусок обугленного мяса. И тут будто кровью омыло глаза мои…

            Не помню, как я мчался к дому Дианы, как привычным путём лез в окно её спальни, как осторожно, тише мышки, подбирался к её постели. Помню, она дышала ровно и почти беззвучно; её красивая грудь легко вздымалась, едва волнуемая изнутри; её пухлые полудетские губы, казалось, капризно взывали к поцелую. И я подарил ей поцелуй… А когда очнулся – кровавое месиво уже не напоминало прежнюю телесную оболочку моей возлюбленной. Она не кричала.

            Но никто не заподозрит меня в убийстве – об этом я позаботился прежде всего. Как, впрочем, и о том, что утром меня уже никто не найдёт – ни мой брат, ни я сам; я не хочу никого видеть, мне плохо в моём доме. Серебряную оправу от разбитого зеркала я положил на каминную полку. Пусть возьмёт кто-нибудь, хотя бы эта чёрная рука. Вон она – тянется из потухшего камина.

 

Сон 11

ТЕНЬ

            Я твоя тень. Видишь меня? Конечно, ты видишь меня; ты просто делаешь вид, что не замечаешь моего постоянного присутствия. Ты, наверное, презираешь меня за то, что у меня нет лица. Но это не страшно: у тебя его тоже нет. Ты, наверное, смеёшься надо мною оттого, что я не имею характера. Это верно; зато я изучила все твои движения и теперь умею в точности повторять их, пользуясь твоим характером. Ты, наверное, ругаешь меня и за то, что все мои движения не осмыслены? Но пойми: мой смысл от меня не зависит, ведь мне отведена роль подражателя.

            Ты ненавидишь меня за отсутствие убеждений? Но я ли виновата в том, что мне приходится то забегать вперёд, то отставать от тебя? Ты же знаешь, что всему причиною свет. Поэтому ты ждёшь, когда наступит полдень, ибо в полдень тени исчезают. А я с ужасом жду смерти – скоро меня не станет…

            Минуты текут как века, ожидание смерти сводит с ума. Скорее бы!

            Но вот ужеполдень,а смерти нет. Я робко подымаю голову и пытаюсь понять: отчего так?

            Всё вокруг такое же, каким было всегда. И солнце ничуть не изменилось, оно лишь поднялось на самый пик небесного купола. И я такая же… хотя и не такая – мне как будто чего-то не хватает. И вдруг я понимаю, что не хватает тебя. Это значит, что я никогда не была твоей тенью, это ты был моею. Ты исчез, а я осталась. Осталась ждать, когда светило начнёт клониться к западу и вновь появишься ты. Отныне ты не станешь презирать, ругать и ненавидеть меня – это я стану презирать, ругать и ненавидеть тебя!

Я стану ругать, презирать, ненавидеть и того негодяя сказочника, которому много сотен лет назад я рассказал свой сон о тени. Да оставит меня память о том, как он украл и присвоил мою идею! И тогда я прощу его в нашем загробном мире, мире совсем иных теней.

 

 

Сон 12

ИДЕАЛЬНОЕ ЧУВСТВО

Электрические яркие ромашки на чёрном фоне, который медленно зеленеет, начинает шевелиться, словно летний луг, над которым пролетает волна лёгкого ветерка. Ветерок уносит ромашки, поле чернеет, и в нём возникают ленты жёлтого золота. Невидимый нож иссекает их в нити, и эти золотистые нити завиваются, собираются прядями, превращаясь в дивные светлые локоны. В локонах возникает красивое женское лицо – нежная кожа, алые губы, длинные ресницы и чёрные глаза. Глаза распахиваются широко и удивленно, но взгляда в них почему-то нет. Я ищу взгляд: он нужен мне; женская красота бессмысленна и мертва без него. Отблеск невидимого пламени вдруг рождает в чёрных провалах глаз игривые искорки, золотистые, как и локоны. И я узнаю её. Это она – та, которую я хочу видеть. Имя ей – Наташа, девушка-ромашка, золотое солнышко на тонком стебельке…

Шаги. Скрип дверных петель. Голос:

- Федюша!

Федюша – это я, а за дверью – моя матушка; она не так добра, как деликатна; она никогда не ворвётся в комнату без спроса, пусть в ней я один, пусть я часто кричу во сне.

- Мальчик мой, тебе опять снится плохое?

- Нет.

- Ничего не болит?

- Нет.

- У тебя глаза покраснели. Ты плакал?

- Нет.

- Я вижу, тебе плохо. Чем тебе помочь?

Милая, глупая, родная матушка, чем ты можешь помочь безумцу? Моё единственное лекарство – сон – издевается надо мною злее самой жизни; я не могу жить и скоро не смогу спать; сон убьёт меня. Но вот дверные петли затихли. Дремлют. Лицо матушки неслышно влетает в комнату сквозь стену, наклоняется надо мною, нависает, начинает пухнуть и наливаться голубым блеском. Оно плывёт, и серебристые брызги разлетаются из него стаею маленьких рыбок. Летняя жара,полдень,речка. Наташа смеётся, шлепая ладошками по искрящейся водной ряби; я тоже смеюсь и, погружаясь в прохладу, плыву к волнам тяжёлого золота, ниспадающего в тёмную бездну с нежных девичьих плеч. Грудь распирает изнутри лёгкий пузырь счастливой радости; он растёт и, кажется, хочет разорвать меня. Я тяну руки к девушке, но пузырь в груди вдруг теряет невесомость, наливается каменной тяжестью и влечёт меня ко дну. Захлёбываясь ужасом, я кричу:

- Наташа, спаси меня!

- Наташа?!

Солнце вспыхивает и резко бьёт в глаза. Я выскакиваю из забытья:

- Что?

- Какая Наташа?

Я понял, откуда солнце: это матушка зажгла лампу в изголовье кровати. Она же и заговорила со мной, и заговорила, похоже, вовремя.

- Кто она? Скажи мне.

- Нет.

- Ты влюблён в неё?

- Не знаю.

- Зато я знаю. Ты влюблён, и это хорошо, это не страшно. А я было испугалась! Спи.

Мрак. Тишина. Я влюблён? Неужели со мною должно происходить то, о чём пишут в романах, чему посвящают стихи? Первое чувство идеально и поголовно: у всех оно бывает, со всеми случается. Но не со мною, чёрт меня побери, не со мною! Я другой. В книгах чужая жизнь. У меня всё иначе; но каково мне чувствовать то, что я чувствую? И подумалось нелепо, навязчиво: в старину влюблённые дрались, воевали, убивали за любовь. Могу ли я из-за Наташи вызвать на дуэль какого-нибудь негодяя, вздумавшего отнять её у меня – отнять то, чего у меня нет? Это лишь сон, и злодей мне только снится. Смешон, будто сошёл со страниц дешёвого романа: чёрный плащ, чёрная шляпа, чёрная полумаска, закрывающая две трети лица. Изогнутый дуэльный пистолет в руке. Вижу, такой же лежит в моей ладони. Он целится и стреляет; резкий хлопок, облачко сизого дыма. Что-то взрывается во мне. Я не могу дышать, я падаю в тёмную бездну. Человек в полумаске бросает пистолет, обнимает и целует мою Наташу; она прижимается к нему всем телом, её золотые локоны рассыпаются по его чёрному плащу. Нити сшиваются в золотые ленты, налетает ветер и уносит их, взамен появляются электрические ромашки в зелёном колышущемся поле. Вспыхивают языки пламени и заслоняют от меня все эти картины. Пламя закручивается спиралями, змееподобно обвивая мою голову, тянет меня в пропасть, из которой не мигая смотрят красные глаза. Слышны шаги. Знакомый голос звучит далеко:

- Федюша, уже утро.

Красные спирали редеют и тихо растворяются в мутной воде, заливающей пространство. Красные глаза мигают, голос хрипнет и раздражается:

- Федюша, просыпайся!

Шорох во тьме. Лёгкие толчки. Голос неврастеника:

- Федя!

Душераздирающий, истерический вопль, вонзающийся в больной мозг, будто раскалённый кинжал:

- Федюша, проснись!!! Мальчик мой милый!!! Федюша, Федя!!!

 

 

Сон 13

ПРАЗДНИК СМЕРТИ

            Праздник начинался. В тот день длинный стол накрыли белой скатертью, расставили роскошную посуду и зажгли свечи в золотых канделябрах. В огромную гостиную входили те, кого так любил хозяин: красавица жена с двумя дочерьми, добрые друзья и милые подруги. Виновник торжества встречал всех улыбкою, внешне радостной, но в глубине души и глаз – тревожной и усталой. Последние ночи он почти не спал, терзаемый неясным предчувствием. Жена подошла к нему, нежно взяла под руку, и душа его ненадолго успокоилась.

            Вскоре над столом зазвенели бокалы, ножи и вилки. Но в тот миг, когда шампанское было готово пролиться в раскрытые рты, на столах вдруг погасли свечи, пол гостиной подпрыгнул и стены качнулись. Испуганные гости вскочили с кресел и бросились было к огромному арочному окну, выходившему в сад, но тут же отшатнулись от него с ужасом. В окне виднелась мерзкая синяя рожа с рыжей клочковатой бородою и огромная бугристая рука, сжимающая револьвер. Послышался звон стекла: то дамы, упавшие в обморок, повалили и разбили несколько бутылок вина. Остальные женщины отчаянно вопили, но с улицы доносились ещё более жуткие крики о помощи. Друзья хозяина ринулись в одну из соседних комнат; через две минуты, вооружившись винтовками и револьверами, они стремительно кинулись во двор. Однако видение исчезло и больше не появлялось.

            Человек, рассказавший мне эту странную историю, уверял меня, что она произошла в Англии в пятнадцатом веке. Но я позволил себе усомниться в её правдивости. Откуда в средневековой Англии взялись шампанское, арочное окно, винтовки и револьверы? Да и сама история мне показалась какой-то куцей и нелепой. Меня, однако, задело упорство моего знакомого, настаивавшего на том, что эту историю он почерпнул из шифрованных летописей Бурманского музея. Вскоре после этого мой знакомый скончался при странных обстоятельствах: его нашли мёртвым, лежащим у окна в собственном доме; на его теле не оказалось следов насильственной смерти. Трагедия случилась около двух лет назад. Следующие полтора года я потратил на то, чтобы найти Бурманский музей, но такового, как выяснилось, никогда и нигде не существовало. А спустя ещё полгода произошла последняя трагедия.

В тот день в моём доме тоже начинался праздник: слуги накрыли длинный стол белой скатертью, расставили роскошную посуду и лучшие вина, зажгли свечи в золотых канделябрах. Ко мне пришли мои добрые друзья и милые подруги, со мною была и любимая семья. Я встречал всех с радостью, омрачённой, впрочем, тем, что последние ночи я почти не спал. Рука об руку со мною стояла моя жена и улыбалась гостям.

Пока слуги вносили праздничные блюда, я рассказывал гостям о синей роже, о моём загадочном знакомом и о поисках несуществующего музея. Дамы сочли этот рассказ анекдотом – я всегда славился талантом рассказчика и любителя розыгрышей. Потом вино потекло в бокалы, прозвучала здравица в мою честь, а дальше… Дальше я вряд ли вспомню всё по порядку. Когда мы допивали бокалы, один из моих друзей вдруг вскрикнул диким голосом и вытаращил глаза. Я обернулся, посмотрел туда, куда указывала дрожащая рука друга, и едва не свалился со стула. В окне маячила синяя рожа с рыжей бородой, а ещё я различил во тьме чёрный револьвер. Гости завопили, кто-то упал в обморок; дамы, визжа, метались по гостиной, мужчины кинулись за ружьями. В суматохе кто-то опрокинул канделябр с горящими свечами на пол, загорелся ковёр, за ним портьеры и скатерть. В несколько минут огонь охватил гостиную и перекинулся в холл. Мы тушили огонь, как могли, но наши усилия оказались напрасными: через десять минут дом полыхал как свечка. Синяя рожа исчезла; впрочем, я тогда и не вспоминал о ней. Я искал жену и дочерей, я звал их; в конце концов, обессилев, упал на траву возле дома и исступленно заорал. Рухнувшая крыша окатила меня искрами, но я не чувствовал ожогов. Помню, чьи-то руки пытались оттащить меня от пожарища… А дальше – опять провал в памяти, только обрывки кошмарного сна: я обнимал труп жены – ей перебила спину рухнувшая балка; мне принесли изуродованные тела дочерей – у одной раздавлена голова, от другой осталась только обгоревшая половина тела. И я падал в чёрную яму… В проблесках дневного света лишь изредка выплывало чьё-то незнакомое лицо, чей-то голос спрашивал о непонятном, в его вопросах звучали имена моих друзей и подруг, и вслед за многими из них слышались слова: погибла, мёртв, скончались в лечебнице. И мне казалось, что это я умер – погиб, мёртв, скончался в лечебнице. И тогда ко мне приходила синяя рожа с рыжей бородой и револьвером, успокаивала, уверяла, что всё это сон, что все мёртвые живы, что не было никакого пожара. Я видел наяву и Бурманский музей, и древнюю рукопись, которую мне удалось расшифровать. Я видел себя в моём доме, и рядом со мною всегда были милая жена и обе дочери. И это оказывалось реальностью, а все мои беды превращались в сон. И этот сон тревожит меня до сих пор; я боюсь умереть в этом сне…

 

 

 

 

 

 

КОРОВА

 

Коровами обычно торгуют на ярмарке.

Я пошёл в городишко. Иметь корову – моя давняя мечта, мне хотелось душевного тепла и духовной близости. Я был уверен: нежное сердце коровы таит неиссякаемые запасы человеколюбия и заботы о ближнем.

Корова умна и отзывчива. Пусть лопнет по швам идиот, говорящий, что корова ничего не понимает! Корова умеет петь и плясать. Пусть лишится языка болтун, заявляющий, что корова неуклюжа! Корова даже пьёт водку… Лучше помолчите!

И вот я возник на окраине городишки. Шум и гам захлёстывали ярмарку. Там и сям шныряли пьяненькие рожи, продавцы божились и делали честные глаза, прочий люд шуршал, гомонил и восклицал отрывочно: «Мошенник! Зарезал! Рвач! Глаза твои бесстыжие!». Особым ничтожеством выглядел нетрезвый крестьянин, опиравшийся о ветхий столбик и оглядывавший всю эту суету царственным, как ему казалось, взглядом; на самом же деле этот взгляд был мутноват и туповат, а сам глядящий отличался оборванностью одежонки и сизою небритостью щёк. Вот кто-то подошёл к нему и спросил: «Сколько просишь за корову?». Тот пошатнулся, раскосил обезьянью рожу улыбкой и что-то булькнул в ответ. Подошедший выпалил: «Дурак, пороть тебя некому!» – и отошёл прочь. Тут только я заметил, что позади босяка стоит изящная скотинка в рыжих пятнах и с задорными рогами. Корова радовалась и улыбалась (чистая правда!), приплясывая на верёвке вокруг столбика. Я не мог поверить, что этот драный обормот, мотающийся рядом, и есть её хозяин.

Я подошел к нему и начал: «Послушай, любезный…», но не успел закончить фразу. Обормот улыбнулся, взвыл сладко «ы-ых!», изображая правою ногой какую-то танцевальную закорючку; потом присел, встал и только тогда выговорил: «Бери болезную, почти даром!». Последнее явно относилось к коровушке; та прислушалась, мотнула головою и весьма поэтично протянула: «Му!». Гнилой столбик качнулся; обормот дохнул винным перегаром. Сознание моё несколько помутилось: мне показалось, что корова махнула хвостом, и его конец написал в воздухе латинское Z; затем навозная земля разверзлась под ударом коровьего копытца, из трещины вылетело облачко зелёного дыма, и в его эфирном нутре чей-то голос выдохнул: «Боже мой, когда ж я сдохну…» Я мотнул головою, прогоняя видение, а затем всё же спросил о коровьей цене…

Не помню, как это случилось, но вскоре я дружески беседовал с  крестьянином. Его звали Николашкою, а корову – Машенькою. Обормот решил поселиться в городишке: некий одинокий родственник, недавно ушедший в мир иной, оставил Николашке и его жене (которую я, слава богу, не имел чести лицезреть) небольшой домик. Теперь босяку не была нужна корова, ему требовались приличные сапоги, одежда да шапка, да ещё для жены сарафан с обувкою; да ещё он желал, чтобы на водку хоть немного осталось. Из всех этих желаний и сложилась цена на Машеньку – не скажу, что малая. Скорее замечу, что весьма немалая. Я задумался на минутку, а Николашка тем временем вынул из котомки штофик, откупорил, глотнул белесой жидкости, нюхнул рукав, высморкался со смаком в землю и утёр нос двумя пальцами.

- Слушай-ка, выпей, а? – прогудел он мне. – Чую, человек ты хороший. Из бутылки брезгуешь? Так у меня вон стопочка есть. Выпей, а?

Я не люблю фамильярностей. И ещё я не люблю пьяниц, сам не пью водки… и вообще… И вдруг вижу, как штофик, поцеловавшись с гранёною стопкой, наполнил её своим содержимым, после чего чувствую, как оное, содержимое, перелилось в моё собственное горло. И мне стало так хорошо и легко, что я вынул деньги, отсчитал требуемое и отдал Николашке… Леший меня возьми! Тот принял бумажки, помусолил, бормоча; затем убрал за пазуху и завопил на всю ярмарку: «Продано! Выпьем!». Я поскорее ухватил коровью верёвку и хотел уйти, но Николашка поймал мою руку.

- Ты что, обиделся? – удивился он; его рожу скосило набок, щетина встала дыбом, глаза раскрылись так, что в зрачках я прочёл недоумение. – Пойдём, выпьем, я угощу!

Я, дурак, зачем-то согласился. Этот Николашка был колдун, не иначе. Выдернув ладонь из его лапищи, я молча зашагал к трактиру, а оборванец семенил рядом и трепал языком:

- Хороший ты человек. Сразу видно. И лицо у тебя доброе… Я тебя уважаю!

Он опьянел и освинел, его хохот обрёл неприличие. Мне становилось стыдно за моего спутника; однако силуэт трактира, возникший на горизонте, дал надежду на скорую развязку. До синих пятен успел надоесть мне этот Николашка!

Я привязал Машеньку у входа в трактир и вошёл в заведение. Пьяница вволокся за мною. Нет нужды описывать внутренности этого пристанища винопийц. До звания интерьера им не хватало чистоты и пристойности. Скажу только, что я не смог долго дышать смрадом несвежей пищи, дешёвого вина и злого табака; в голове моей вспухла муть и зазвенели адские бубенцы. Вогнав в глотку три рюмки неприятного пойла, я вышел на улицу. За мною плелась какая-то синеватая тень, увенчанная сморщенным жёлтым личиком. У меня не хватило здоровья разглядеть её хорошенько. Целую вечность я отвязывал конец верёвки от столба, стараясь не замечать чувственных вздохов, издаваемых моею новоприобретённой скотинкою. Потеряв, наконец, терпение, я в сердцах отгрыз узел зубами и плюнул им в перспективу, взмахнув при этом головой, каковая звучно хлопнула ушами. Дурацкий хохот, последовавший за сим, означал, что мой плевок попал в человечье тулово. Мгновеньем позже оное вынырнуло из вечерних сумерек. Неизвестный оказался, естественно, Николашкою. Он вновь привязался ко мне, на этот раз с предложением пойти к сапожнику и выбрать сапоги. Идти было недалеко, и мы двинулись неуверенными ногами. Корова с достоинством плелась позади.

Найдя сапожника, который не успел ещё убрать самодельный короб со своим товаром, Николашка залез в груду сапог, аки червь в навозную кучу. Выдернув из неё блестящие голенища, натянул их на ноги, поплясал на месте, хрюкнул от удовольствия и сразу же нудно запричитал, сбивая цену. Сапожник плаксиво отбрехивался; потом начал злиться, и в его лексиконе замелькали нецензурные примеси. Оборванец же веселился от всей души, щеголяя козликом в новых сапогах.

- Водки!!! – весело и страшно выл он, забыв, видимо, что мы уже не в кабаке. – Хозяин! Три стакана и бегемотью ногу в соусе! Как подаёшь, скотина?! Пошёл вон!

При этом одною рукой пьяница доставал из котомки уже известный штофик с мутной жижею, другою шарил в кармане в поисках стопочки. Две посудины звонко поцеловались – уж в который раз сегодня! – и вновь одна наполнила другую из стеклянного брюшка. Сапожник взял протянутую стопку, вздохнул жалобно, лихо глотнул, сморщился и понюхал рукав.

- Пёс с тобой, забирай сапоги! – крякнул он.

Николашка вытащил деньги и со счастливым смехом сунул их в сапожникову жёсткую ладонь. И вновь на сцену явился стеклянный дуэт: штофик пустел, стопочка не успевала просыхать. К опустошению последней за каким-то чёртом примкнул и я. Николашка драл пьяную глотку и сладко корчился – восторг так и пёр из него. Сапожник тоже повеселел; неверными руками собрал свои изделия в короб, взвалил поклажу на хребтину и взял Николашку под руку. Они шли навстречу рождающейся луне, поддерживая друг друга и разлаженно мотаясь в стороны. За ними шагал я, таща на верёвке добрую мою коровку. Она не выражала недовольства, не упрямилась и не клянчила еду, она лишь вертела хвостом и прищёлкивала удалыми копытцами. По пути мы ещё раза три-четыре заходили в кабаки и трактиры, дабы омыть чрево свежей порциею водки. Я не понимал, куда иду; помню только, что будто под моими подошвами чей-то тонкий голос сиротливо всхлипывал стихами: «Я лежу в сыром кювете, проклинаю всё на свете»…

Очнулся я в неизвестной комнате, в чужом доме. Никак не мог понять, где я, кто я и даже почему я. Голова болела до треска в ушах, желудок мурлыкал песню недовольства, поперёк горла стоял неглотаемый ком, твёрдый, как статуя.

- Водочки бы… - слабый и сиплый голос иглою вонзился в ухо. Голос показался знакомым. Ну конечно, вон он, Николашка, высунул рожу из одеяла! Вид моего несчастного спутника, похмельного, неопрятного и немощного, соответствовал состоянию оного: кожа отливала серебристой бледностью, руки мелко прыгали, и лишь нос лоснился помидором. Бедняга редко и шумно дышал, тяжко ворочая головою.

- Водочки бы, - повторил он голосом несмазанной дверной петли. – Машенька, будь ласкова…

И тут на сцену обрушилось последнее явление, и жизнь моя закончилась. Из-под дерюжки на полу вылезла корова и вышла вон; через минуту она вернулась, войдя на задних ногах, тогда как передние были обременены подносом с водкою, хлебом и салом. «Умираю!!! – возопил я мысленно. – Увы мне, убогому! Горячка! Конец! Тру-ту-ту!». А Машенька уговаривала меня, мыча добрым голосом: «Поправься, друг мой!» – и  шмыгала носом. Я в ужасе зарывался в одеяло и всей душою умирал под коровьи увещевания. Но страх внезапно прошёл, захотелось выпить и закусить, и я высунулся из моего убежища. Взял стопочку, опрокинул в горло, нюхнул кусочек хлеба с сальцем и отправил сей дуэт также в пищевод. Голове вдруг полегчало, и желудок, возрадовавшись, беззвучно похвалил меня за помощь. Николашка невдалеке глотал стопку за стопкой, наливаясь здоровой краскою. Корова между тем уселась на краешек моей кровати, по нашему примеру тяпнула водки, съела сала, и её лицо принялось озаряться разнообразными улыбками. Тут и оборванец развеселился: он подошёл к Машеньке, обнял, поцеловал, назвал умницей и красавицей; та согласно закивала головою.

Видимо, я сошёл с ума. Но мне стало так хорошо, так весело, как никогда не бывало! В таковом состоянии я пребываю и поныне; вероятно, я обречён на него пожизненно. Однако я ни о чём не жалею: мне хорошо. Так разве это плохо?

Вот почти вся история. С Николашкою я вскоре расстался; Машенька осталась со мною, и к концу описываемого дня мы были дома. В те благой памяти дни я не был ещё женат; в холостяцком быту мне пособляла моя добрая матушка. Познакомившись с коровою короче, она нашла её приятною, прониклась к ней хозяйскою любовью, а меня хвалила искренно. С тех пор, поужинав чем бог послал, я еженощно укладывался на одинокое моё ложе (позднее я вступил в брак и поделил его с красавицей женою), Машенька усаживалась рядом, читала мне сказки на сон грядущий, пела колыбельные – у неё приятное контральто – а потом сладко посапывала на своём топчанчике. Ну так кто теперь возразит мне, что корова не умна, не отзывчива, не обаятельна? Кто докажет, что она не умеет петь и пить водку? Лучше помолчите!

 

 

 

ДУМЫ БЕЗУМЦА

 

Дума 1

ВЕСНА

Утреннее несмелое солнышко выглядит неуверенно; я ласково смотрю на него, благословляя на весенние подвиги. Чистое голубое небо опрокинуто вверх куполом – оно сияет, не пропуская от горизонта ни единого облачка, оно льётся сверху на ладони, а снизу к ним тянется молодая травка. Руки гладят травку, будто никогда не трогали её; глаза распахиваются широко, будто никогда не видали её; губы слагаются в поцелуйную трубочку и не устают улыбаться. Мелкая птица нежно тычет клювиком в белые цветочки на ветвях преобразившейся яблони; птица не желает трапезничать жуками и червяками – и те живо наслаждаются оттаявшей землёю. Жаль, что они не могут чувствовать её неповторимый аромат. Или могут?

Воздух густ, будто сливки; хрустальные капельки влаги слаще самого дорогого вина; ожившая золотая пчела жужжит весело, как мне кажется; мохнатый паучище лепит невидимую нить к деревянному углу старого дома. Ветерком потянуло; живые зелёные стебли кланяются, словно молятся; жёлтые головки одуванчиков качаются задумчиво; всякая былинка шуршит еле слышно.

Странное ощущение – взлететь хочется. Мне, грубому цинику, хочется летать! Радость обновления, разлитая в природе, передалась мне; напыщенные и затасканные слова о счастье созидательного труда теперь почему-то не кажутся уродливыми; банальная мысль о том, что жить на свете хорошо, в эти мгновения лучше других выражает моё состояние. Странно всё это, необычно…

Идут огородники с грязными лопатами, топчут молодую травку грязными сапогами, ругаются грязно и бесцельно – по привычке. Бегущий рядом карапуз с злою гримасою на личике сбивает прутиком одуванчики. Эти люди портят весну, они мерзки на фоне счастливой природы. От радости моей не осталось уже следа; я погружаюсь в думы о житейских мелочах – ах, как это пошло, как обыденно! Мысль о том, что надо идти трудиться, противна до дрожи. Весна, весна… Эх, чёрт её побери!

 

 

Дума 2

СЛОНЫ

Слоны гуляли в джунглях, кушали фрукты, купались и грелись на солнышке.

В это время в Москве некий известный музыкант сидел за роялем, извлекая нежные, прекрасные звуки из сего великолепного инструмента.

Слоны наслаждались жизнью в джунглях.

Почитатели музыки, заполнившие собою зал, с благоговением внимали бесподобной игре музыканта – то волновались, то грустили, то радовались, то плакали.

Слоны улыбались друг другу под шелест южных трав.

И все были на своих местах – и слоны, и почитатели музыки – и всё в их жизни было правильно и хорошо.

Но тут началось нечто ужасное. Слоны вдруг разволновались, затрубили и ринулись прочь из джунглей. Они бежали, поднимая клубы пыли, бежали без остановок, вопя и сметая всё на своем пути. Слоны рвались в Москву.

И в тот миг, когда великий музыкант извлёк из рояля заключительный аккорд, послышались тысяченогий топот и страшный треск. Декорации разлетелись в клочья, занавес рухнул на пол, и на сцену полезли слоны. В их глазах горела ярость, их бивни угрожающе близились отовсюду. Музыкант закрыл лицо руками и приготовился к худшему. Худшее не замедлило произойти.

Стадо слонов ринулось на сцену и в минуту разломало её в щепки, вместе с роялем. Упомянутым стадом был растоптан и несчастный музыкант.

Зрители с визгами, криками и проклятьями разбежались кто куда. А слоны повернули назад, в джунгли.

 

 

Дума 3

ЗИМА

Взъерошенный кот с несчастным выражением глупой морды жмётся от холода, дрожит и воет ужасно, пытаясь хоть как-то отвлечься от мыслей о голоде, страшном морозе и близкой смерти. Люди пробегают мимо, прижимая ледяные уши ладонями к головам и сыпля проклятия в снег. Ветер пронизывает насквозь всех и вся, невзирая на шубы и пальто. Ветру нет дела до того, что неприятный озноб сотрясает жирное брюхо в тулупе и обожравшуюся харю в дорогом меху, что стужа не щадит драного студентика в ветхом пальтишке и худую девушку в юбчонке выше колен, что мелкая дрожь в последнем приступе колотит никчемного, всеми забытого бездомного кота с обвисшими от горя усами. И пустое небо смотрит тупо и равнодушно, и снег скрипит с подлецой, посмеиваясь над теплокровными тварями, и стынет земля, промерзая вширь и вглубь; всё впадает в бесчувствие под снежным покрывалом и ледяным панцирем.

Вьюга изредка причёсывает, приглаживает макушки сугробов, прикрывает свежим и чистым снежком неприятные следы дел человечьих и собачьих – разбитые бутылки, жёлтые пятна, разноцветные конфетные фантики и серые колбаски экскрементов. И только после вьюги чистота царит в природе, вместе с безмолвным оцепенением. Спокойствие нарушает иногда лишь скрежет дворницких лопат, да ещё оскверняют его ругательства замерзающих горожан.

А по вечерам из домов выскакивают вертлявые мальчишки с мокрыми носами, без любопытства пинают окоченевший труп замёрзшего кота и бегут к ледяной горке. Их веселье столь беспечно и заразительно, что порою и нам, серьёзным людям с бременем житейского опыта, хочется ринуться вниз по скользкой дорожке, впадая в последнюю конвульсию детства; однако, вовремя спохватившись, мы вспоминаем о лживом этикете, натягиваем на лица значительное выражение и со стеклянными глазами мудрых идиотов устремляемся далее.

Не все мы одинаковы, и разные чувства рождают в нас эти зимние картинки. Один из нас жалеет себя, воспринимая мороз лишь своею шкурою, другой соболезнует бедному студентику и потасканной девчушке, у третьего возникает желание взять с собой дрожащего кота – возникает на минуту, ибо за ним приходит понимание того, что кот станет ещё одной в жизни обузою. Но почти всякий из нас бежит прочь, пряча уши в шапку и нос в воротник, ругаясь и ворча на мороз, бешено работая конечностями, дабы согреться. Почти всякий бежит либо по скучной надобности, либо домой, мечтая о горячем чае или холодной водке. Бр-р!

 

 

Дума 4

КРИК

Ребёнок кричал надрывно, ручонки чертили по воздуху, ножки комкали измятые пелёнки. Этот крик не выдерживали нервы. Мама говорила малышу что-то успокоительное, гладила его животик, то мягкий, как у зайчонка, когда кроха переводил дух, то напряжённый, когда крик резал уши с новой силою. Малыш чего-то требовал, но трудно было понять, чего именно: крикуну не исполнилось и полугода. Кушал он совсем недавно; пелёнка под ним сухая, попка у него чистая, в комнате тепло. Что происходит со сладеньким?

 Прибежали бабушка и дедушка; инициатива немедленно переметнулась к ним: «Мы всё знаем, мы всё умеем, своих детей вырастили и от всего уберегли». Бабушка потрогала розовый животик и голосом, не терпящим прекословия, заявила:

- Его пучит. Надо выпустить газы.

И, не слушая возражений, скомандовала дедушке:

- Сделай мыльный карандаш!

Тот сделал, принёс.

- Почему такой толстый? Попку порвёшь, велика ли она! Заостри кончик!

Дедушка выделывал карандашом характерные движения; ребёнок продолжал надрываться, перейдя уже на задыхающиеся истерические вопли.

- Не идут газы, - сокрушалась бабушка. – Надо клизму. Дед, иди сюда, бери грушу! Погоди, дай кончик маслом смажу. Налей воды! Да подогрей воду-то!

Дедушка всё приготовил и стал совать носик груши в попку внука. Тот заколотил ножонками пуще прежнего. Правда, он фукнул раза два или три, но это, видно, не принесло облегчения, и груша в дедовой руке не возымела успеха. А бабушка не унималась:

- Не суй далеко! Да не вздумай воду выпускать!

- Зачем же клизма, коли воду не выпускать?! – возмутился терпеливый дедушка и сжал грушу пятернёю. Но вода в попку не пошла, вылилась на пелёнки.

- Вода не идёт, - констатировал дедушка. – Может, врача позвать?

Тут уж мама не выдержала:

- Хватит издеваться над ребёнком! Вон до чего вы его довели!

Пунцовый малыш уже давился криком: ему становилось всё хуже. И тут мама заметила, что дитя вытягивает губки наподобие птичьего клювика; так бывало всегда, когда малыш хотел кушать. Мама прижала его головку к груди; он приник к ней губками, охватил ручонками и с такой жадностью принялся сосать молоко, что не осталось сомнений: малыш проголодался, а животик напрягался от крика.

- Милый мой, хороший мой, - утешала мама присмиревшее дитя. – Ты молочка хотел, а они тебе в попку стали всякую дрянь совать…

 

 

Дума 5

УРОК

            Тише! Слушайте меня внимательно. Сегодня у вас первый в жизни урок географии. Вы должны понимать, на какой планете вы живёте, и поэтому я постараюсь сегодня коротко описать её поверхность, чем, собственно, и занимается наука география.

            Возьмём побережье древнего Амстердама. В дохристианскую эру он располагался в центре Римской империи, а сегодня это столица Норвегии. Его северный берег омывается Карским морем Лаптевых, а западный – южными течениями Суэцкого канала. С юго-восточной стороны Амстердам отделён от Западной Европы Великой Берлинской Стеной. В будущем, когда мы подробнее остановимся на изучении скандинавских стран, я буду снижать оценки тем, кто станет путать Берлинскую Стену с Китайской. Разница в том, что Берлинскую построил хан Батый, а Китайскую откопали уральские первопроходцы, искавшие самоцветы. Впоследствии, в пятнадцатом веке, эту стену штурмовали китайские войска, боровшиеся со шведским игом. Китайцы победили шведских ландскнехтов, и в память об этом событии стену назвали Великой Китайской.

            Из Амстердама на юг, во Францию, вдоль Атлантического побережья, ведёт Великий Шёлковый Путь. Он заканчивается в Сионе; дальнейшие торговые пути из Европы в Азию проходят по Лионской гавани. Первый на этом пути портовый город – Лондон – славится Эйфелевой крепостью, под древними стенами которой величественно катит лазурные воды красавица Эльба. Она орошает территории современных Франции, Алжира и Турции. Однако самый короткий путь в Турцию – через Уральский хребет. Во все времена он служил естественной защитой для жителей Бишкека, где стоит знаменитая Вестминстерская колонна, которую первые мусульмане ещё во времена Ренессанса наклонили к земле под прямым углом.

            Миновав Альпы, разделяющие Европу и Африку, мы окажемся в Японии, самой живописной африканской стране. Она раскинулась на пятнадцати Курильских островах и сегодня занимает одну шестую часть суши. Три крупнейших острова древние эллины в дохристианскую эру назвали именами своих божеств: Мадагаскар, Корсика и Мальорка. Курильский архипелаг интересен и тем, что находится в нулевой широте Гринвичского меридиана, на пересечении Тихого и Северного Ядовитого океанов, откуда берёт начало единственная японская река Гольфстрим.

            Что, урок уже окончен? Время-то как летит! А я только разогрелся… Хорошо, о странах Азии я расскажу вам на следующем уроке. Там у нас Канада, Мексика, Венесуэла, Нигер, Лимпопо… Потом ещё об островах Индийского океана – Тянь-Шань, Гренландия, Ньюфаундленд, Камбоджа… А вот об Австралии и Антарктике вы прочитаете сами – запишите номера страниц. А теперь – все свободны. До завтра.

 

 

Дума 6

РЕАЛЬНОСТЬ

Огромный книжный шкаф резного дуба – украшение моего кабинета. В нём я храню любимые книги, драгоценные издания. Я заставляю мою горничную раз в неделю стирать пыль с солидных полок и легонько смахивать её с кожаных книжных корешков – кисточкою, дабы не повредить позолоту.

В кабинет входит мой пушистый кот Шекспир; он по уши влюблён в красавицу горничную, как, впрочем, и я сам. Имя коту я дал в припадке нежности к сей животине. Однажды я заметил, как мила и умна его круглая морда, как он пушист и весел, а чёрная шерсть его блестит и переливается, напоминая не то роскошный бархат, не то ещё нечто более дорогое. Вслед за котом в растворённую дверь кабинета вливается мелодичный голос, зовущий: «Кись, кись!» и вопрошающий: «Милый, Шекспир не у тебя?». Через минуту входит моя красавица жена. Я люблю её много крепче, нежели горничную; при этом обладаю ею законно, не вызывая мыслей о прелюбодеянии у владельцев чешущихся языков. Ловлю себя на низкой мысли: Леонардо да Винчи, небось, молил бы жену мою о позировании пред мольбертом, Джоконду же не удостоил бы и взглядом.

В передней дрожит звонок; несколько позднее ко мне входит мой лучший друг, музыкант. Про него говорят, что фортепианные сонаты Бетховена он играет лучше автора, что великий немец непременно прослезился бы, услышав чудесное исполнение моего друга. Его руки волшебны, а жена – красива и умна. Она тоже ценит поэзию, и оттого я вступил с нею в связь. Не говорите ничего об этом моему другу!

Но всё это ложь. Дубовый шкаф в моём кабинете сделан мною из сосны и размалёван мною же под дуб. Горничная, смахивающая пыль с его полок, сама смахивает на курицу, не дожившую до совершеннолетия. Она приходится мне дальнею родственницей; я ненавижу и презираю эту глупую, зловредную женщину, эту нищую, поедающую мой хлеб. Книги, украшающие собою шкаф, я сделал из дешёвых брошюрок, которые скупаю на вес у придурковатого букиниста. Я собственноручно оклеил их чёрным дерматином и надписал корешки бронзовою краской. Кота Шекспира я вскоре отравлю, ибо эта гнусная тварь вечно желает жрать; этот подлец надрывно клянчит мясо, а от хлеба и каши воротит морду. Терпение моё на исходе, кот обречён.

Жена моя, подруга жизни, внешностью похожа на измочаленную корову; она ленива и скучна, она визжит и дерётся. Безумие иногда овладевает ею – она гоняется за мною по комнатам, колотит меня по голове старым сапогом и изрыгает страшные ругательства. Она именует меня старым ослом, и это наименование не далеко от истины. Леонардо да Винчи вряд ли стал бы описывать красками её лягушачью морду; я вообще не знаю, кто такой Леонардо да Винчи – имя просто знакомое.

Мой лучший друг… Лучше бы он не приходил ко мне сегодня! Сей момент я бью его по лицу за то, что он должен мне деньги, много денег! Он взял их на три дня, а прошло с тех пор три месяца. Однако на фортепиано он умеет играть: это правда. Он умеет играть и на других инструментах, но только в карты, и руки его в этом искусстве воистину волшебны. Он шулер! Кто такой Бетховен – он знать не знает; Бетховеном жена его назвала безмозглого блохастого пуделя, потехи ради. В умственном развитии она приближается к своему псу; она рассуждает о сонатах Петрарки, любит седьмую симфонию Чайковского и считает тромбон болезнью. Ни в какую тайную связь с нею я, разумеется, не вступал. Нас связывает лишь то, что я теперь бью её мужа по лицу.

И никому, никому, никому в целом мире я не нужен! Я, толстый, лысый, старый болван!

 

 

Дума 7

РЫБКА

            Человеку снился сон: золотая рыбка плывёт среди лазурных струй маленькой холодной речушки; солнечные лучи пронизывают воду и искрятся у камушков; речка играет блёстками, и рыбка играет с ними, виляя плавничками и хвостиком. Человек захотел стать такою же рыбкой. И едва он подумал об этом, как его мимолётная мечта обернулась явью. Человек, превратившийся в серебристую рыбку, резвился в воде и старался угадать, где та, первая рыбка. Он принялся искать её среди солнечных искорок, но долго не мог найти.

            Золотой рыбке снился сон: она устала веселиться и уснула под камушком; а когда проснулась – голубой речки и солнечных блёсток уже не было. Чистая прозрачная вода превратилась в зелёную муть, сквозь которую на неё жадными глазами глядело какое-то страшилище. Оно раскрывало зубастый рот и извергало тяжёлые хриплые звуки. Рыбка перепугалась и захотела уплыть от страшилища, но какая-то крепкая прозрачная стена не пускала её на волю. Пленница в ужасе билась о стену и плакала, а страшило запустило толстые пальцы в мутную жижу и стало её ловить. От страха рыбка лишилась чувств и пошла ко дну.

            Очнулась она от того, что кто-то толкнул её в бок. Рыбка боялась оглянуться, думая, что это страшило хватает её за плавничок и тащит к себе в пасть. Однако толчки, слабые и нежные, всё-таки пробудили в ней любопытство. Рыбка обернулась, но ни страшилы, ни мутной жижи уже не было; она увидела себя в любимой речке у гладкого камушка, под которым раньше и уснула; рядом в солнечных искорках плавала серебристая рыбка – это она тыкалась носиком в золотистый бочок. Рыбки обрадовались встрече, причесали друг дружке плавнички, поцеловались и уплыли в голубые просторы.

            Человек пришёл в себя, огляделся вокруг и понял, что наступила ночь. Рядом с ним спал другой человек – то была женщина. Вскоре она проснулась от грубого толчка в бок. Хриплый голос спросил из темноты:

            - Ты кто?

            - Любовь твоя. Так ты меня называешь. Иль забыл?

            - Мне наплевать, как я тебя называю. Ты кто?

            - Какой смешной! Ну, я человек!

            - Ах, ты человек! Я не ослышался? Сейчас я покажу тебе, какой ты человек!

До утра перед мысленным взором ошеломлённой женщины открывались невиданные доселе тайны её существования.

- Так ты считаешь себя разумным существом? – орал человек. – Так это твой разум породил цивилизацию? Нет, твой разум – орудие разврата и насилия. Во что ты превратилась? Во что ты превратила мир вокруг себя? Знаешь ли ты, тухлый продукт предков, что эпоха агонии – результат твоих преступлений?

            - Что ты надо мной издеваешься? Будишь среди ночи, порешь всякую чушь… Ложись-ка спать.

            - Слушай, дура! Ты умрёшь позорною смертью! Твой разум не покорит космоса и не спасёт твоего тела в момент наступления истины! Твоё покаяние окажется настолько несвоевременным, что некому будет прощать твои грехи. Понимаешь ли ты это?

            - А-а-а, я поняла. Ты всё-таки приложился к графину, пьянь зелёная!

            - Э нет, я не пьянь. Я просто рыбка. Золотая рыбка. Я плаваю в холодной речке и играю с солнечными бликами. Хочешь стать серебряной рыбкой? Нам будет хорошо вдвоём.

            - Сколько ты выпил, гад?!

            - Думай, несчастная, гляди и прозревай! У тебя есть мозг, чтобы думать; глаза, чтобы видеть; душа, чтобы чувствовать! Ага! Ты молчишь, ощущая правду! Ты стала злой и угрюмой. Так оно и бывает. Так кто же ты?

            - Отстань, забулдыга.

            - Твой ответ застрял в извилинах мозга! Твой ответ копошится в недрах сознания! Так слушай же: ты – дрянь!

            - Сам ты дрянь.

            - Э нет, я рыбка! Золотая рыбка!

           

 

Дума 8

ГОЛОД

            Скоро начнётся праздничный ужин. Двери столовой ещё не отворены, и нам пока остаётся мечтать о том, каким будет сей ужин.

            Представим, что посреди огромной комнаты стоит длинный стол, накрытый белою скатертью, а на нём расставлена дорогая посуда: белеют тонкие фарфоровые тарелки с золотыми вензелями; ослепительно сверкают хрустальные фужеры и рюмочки; серебряные вилки и ножи колют глаза бесстрастным блеском. Всё убранство изысканностью форм подчёркивает собственное достоинство.

            Входят люди в белых одеждах и колпаках; каждый несёт какое-либо кушанье. И вот на самой середине стола разлёгся жареный поросёнок, возбуждающий аппетит одной своею румяною наготой, порочной и бесстыдною; из поросячьей пасти кокетливо торчит пучок зелени; жирное тело окружают каперсы и артишоки, выложенные удивительным орнаментом. Сосед поросёнка – огромный осётр – вальяжно развалился в длинном блюде; его окружили тонко нарезанные лимончики со свежею зеленью и маслинами. На маленьких блюдах плачет младенческими слезами сочная жирная сёмга и темнеют деликатесные змеевидные угри. Маринованные белые грибы в маленьких тарелочках источают приятный, только им присущий аромат; из круглых мисочек, наполненных корнишонами и малюсенькими солеными помидорчиками, струится истинное благовоние; общество холодных закусок дополняют ветчины, балыки и всевозможные колбасы – всё с укропом, горчицей и зелёным горошком; однако венцом сего собрания вскоре станет заливное мясо с хреном, приготовленное по-русски. На отдельном столике подкатывают бутылки. Тут и водочка, холодная и прозрачная, в запотевших графинах; тут и французское шампанское в серебряном ведёрке со льдом; тут и выдержанный херес в старинных пыльных бутылках с клеймом. О, сколько благородной страсти – и одновременно умиротворения – в этих драгоценных бутылках! А ещё к столу подадут огненный украинский борщ, за ним – нежную кулебяку с сочным мясом; в конце ужина поспеет кофе с ромовыми бабами, марципанами и коньяком. Ценители сладкого ликёра выпьют по маленькой рюмочке этого душистого вязкого зелья; потом все выйдут в курительную, рассядутся в покойные кресла и закурят толстые сигары, дым которых полетит в камин, где уютно потрескивают жаркие поленья. Этим и закончится сей великолепный ужин; верьте слову – он надолго останется в нашей памяти.

            Жорж Драный перевернулся на нарах, затем поднялся, стряхивая с себя остатки сонного очарования. Дверь в темницу отворилась; Жорж сглотнул голодную слюну и нахмурился. Тюремщик внёс миску баланды и кусок чёрствого хлеба. Узник тяжко вздохнул, придвинул миску к себе и принялся с отвращением хлебать безвкусную бурду.

 

 

Дума 9

ДЕРБЕНДЮЛЬ

            Правдиво вещаю вам: в начале было слово. И слово это – Дербендюль. Не знаю, откуда оно взялось. То ли снизошло свыше, то ли тыркнуло сдуру. Проще говоря, это мой персонаж. Теперь я стану сочинять произведение о нём, дабы он возник на сцене жизни.

            Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, крутит синематографический аппарат. Зрителю является штормовой океан, мотающий по волнам своим трёхмачтовый барк с сине-красной рыбой на флаге. В капитанской каюте сидит капитан Дербендюль с фужером виски в руке; напротив него качается на плетёном стуле его нетрезвый помощник. Всюду пустые бутылки, окурки сигар и остатки пищи. К стене прилип свиной студень. Сытые мухи с трудом отрываются от стола, в пресыщенном полусне взлетают на фут вверх, плюхаются в грязные тарелки и стаканы. Дербендюль и его помощник упились спиртным от страха, но теперь они настроены на иронию и сарказм. Сейчас начнётся действие, а вы представьте себя на месте моих героев.

            Когда Дербендюль вылил в фужеры остатки виски, опустошив третью бутылку, на его долю посягнула некая муха. Она упала на поверхность жидкости кверху лапками, и тут же отчаянно заболтала ими. Пьяным морякам явственно послышался женский крик: «Спасите!!!». Ироничный Дербендюль проник мутным взглядом в фужер.

            - В чём дело, мадам? – осведомился он.

            Ответом ему было молчание под звуки шторма и плеска мушиных крылышек. Дербендюль, однако, продолжал:

            - Мадам, я вполне понимаю вашу озабоченность создавшимся положением. Верьте слову, я всей душою желаю помочь вам, но прошу понять и меня: ни одна из моих шлюпок со спасателями не войдёт в этот фужер!

            Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, по моей просьбе остановил на минутку синематографический аппарат. Теперь я должен дать вам биографический портрет Дербендюля. Так принято у сочинителей.

            В юности наш герой слыл пошлым грубияном. В родном городе его не любили и боялись. По ночам он бросался на прохожих с финским ножиком, крича на всю улицу:

            - Гони червончик, а то нашинкую мелкой лапшой!

            Жилось ему весьма недурно: денег хватало, а на уважение было наплевать. Но однажды весёлая жизнь внезапно кончилась. Некий дядечка, которого Дербендюль подверг ограблению, вынул из кармана револьвер и приказал злодею снять штаны; затем он ударил тросточкой в его лоб – и злосчастный Дербендюль надолго затих, распластавшись на пыльных булыжниках. Его застывшее лицо глядело вниз, тогда как руки и ноги в беспорядке разметались по сторонам, и даже уши удивлённо торчали врозь.

            В больнице доктор Пудрет, заполнявший историю болезни Дербендюля, едва не катался по полу от гомерического хохота. Сей достойный эскулап родился в Одессе, и оттого был смешлив не в меру. Он совал исписанный лист в руки доктора Чернолобика, своего друга и коллеги, а сам продолжал заливаться смехом:

            - Дивись, Чернолобик, яке цикаве имя – Дербендюль! Це ж морда жидивська, до ворожки не ходи! Га-га-га!

- Вже не той це Поганий Дербендюль, памятаешь, шизофреник з еврейського поселення? – нахохотавшись, спросил Чернолобик.

            Пудрет и Чернолобик вспомнили об эпидемии инфекционной шизофрении и забушевали пуще прежнего. Дело в том, что несколько лет назад их клиника оказалась переполненной заразными шизофрениками. Почти все они были евреями с городской окраины. Их болезнь отличалась высокой тяжестью. Мощь человеческого разума рушилась при вторжении вирусов, расщепляющих мозг; мозг превращался в жидкость и вытекал с мочой. Угасание интеллекта сопровождалось бредовыми стихотворными фразами, которые повторяли все пациенты: «Водке место на столе, мозгу место в голове». И ещё все больные восклицали будто заведённые: «Будь проклят Поганый Дербендюль!». Эта эпидемия выбила из колеи и загнала в тупик всех врачей и учёных в городе. Когда почти все евреи умерли, болезнь сама собою сошла на нет. Ни её причин, ни мер борьбы с нею никто так и не нашёл. Зато вскоре обнаружился тот, кого называли Поганым Дербендюлем. Как же его ругали горожане!

            - Умри, калоподобный! – визжали на него из каждой подворотни.

            - Ты моего брата убил, гнида! – вопил некий Амфидер.

            - Ты мне вместо десятки куклу подсунул! – кричала торговка овощами.

            - Анафема на земли и на небеси-и-и! – уныло тянул поп.

Поганый Дербендюль метался по городу и рвал на себе волосы. Серая муть поднималась со дна его несчастной души и заливала горло едкою жижею. Дербендюль чувствовал себя очень скверно в такие минуты; его тошнило несвежею икрой и тухлою осетриной.

- Сжальтесь, люди, плохо мне!!! – хрипел он, изливаясь чревом наземь.

- Плохо ему, жиду пархатому! – ворчал старичок Дордын Пуп, изучая изверженные массы. – Икру с осетриной жрёт, паскуда, и ещё плохо ему!

Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, вновь крутит синематографический аппарат. Ясности ради добавлю к сказанному: наш капитан Дербендюль и есть тот самый Поганый Дербендюль. Но это в прошлом.

- Верно говорю, ни одна шлюпка не влезет в этот фужер! – повторил Дербендюль.

- Бросьте ей спасательный круг, капитан! – посоветовал помощник.

- Вы пьяны! – отозвался Дербендюль. – Всякие грязнули лапают этот круг нечистыми клешнями, и вы в их числе, друг мой. А знаете, сколько стоит это виски? Когда узнаете, тут же покаетесь за ваш совет. Ишь чего надумали – кидать в благородный напиток всякую гадость!

А муха тем временем уже нализалась из капитанского фужера. Ей стало легче. Она блаженно плавала на спине и улыбалась во всё лицо. Так в прежние века улыбались куртизанки и альфонсы.

Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, снова уступает моей просьбе и останавливает синематографический аппарат. Так надо, коль уж разговор зашёл о куртизанках и альфонсах.

Так вот: почти все знают, что женщины лёгкого поведения любят шампанское и суп из акульих плавников, но мало кто изучал гастрономические пристрастия альфонсов. Истинно говорю вам: всякий альфонс, пребывающий в пасмурном настроении, со вкусом поедает жульен из шампиньонов и свежие авокадо; весёлый же альфонс смакует артишоки и устриц, недавно изловленных. Их никто не ругает за извращённый вкус. Их ругают за то, что они есть явление ненормальное, как и куртизанки. Они не знают, какие чувства испытывает скрипка, когда ею забивают гвозди в стену. Им не покажешь на пальцах теорию неискренности меркантильной любви. Вы мне не верите? Тогда почувствуйте это сами, рискнув, например, заткнуть клюв кукушке, или попросив рассказать немого Герасима о богатстве русского языка. Нет! Вы не понимаете меня, как человечество не понимает состояния несчастного Дербендюля.

- Ха-ха! – скажет куртизанка.

- Хи-хи! – подхватит альфонс.

- Ку-ку! – прокричит кукушка.

- Му-му! – замычит немой Герасим.

- Не нужна мне ваша грязная помощь, капитан! – заявит пьяная муха и захрапит, повернувшись на бок. А это значит, дамы и господа, что никогда и нигде Дербендюлю не будет приюта: я не дам ему приюта, пусть я и не сочувствую мухе. Тем временем киноплёнка вращается в обратную сторону, потому что её крутит Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик.

 

 

Дума 10

РАССУЖДЕНИЕ

Эх, тоска зелёная… Скучно.

Ты не злись на меня, я не жалуюсь; просто заняться нечем; вино мы, как видишь, выпили, а за новым лень идти; от книжек глаза слипаются; прогулки надоели. Беседовать с тобою не о чем. Ну о чём, скажи, можно говорить с тобою? Ты и тверёзый лыка не вяжешь, а вина выпьешь – только зубы скалишь да над учёностью моею потешаешься… Нет, спасибо; отодвинь бутылки; руки свои нечистые отстрани от моего лица. Мне хорошо, язык лишь немного заплетается…

Ты слушай, какое я словцо вспомнил: трансцендентальный! Пьян, говоришь? А я без запинки произнёс. И ещё раз могу: трансцендентальный! Съел? Не помню, где выкопал это слово. Да и какая тебе разница? В какой-нибудь идиотской книжке, не иначе. Писателей-то нынче сколько развелось – хоть отстреливай. Писать ведь можно и о том, о чём понятия не имеешь. Как делается всё умное? Взял я, к примеру, словарь; нашёл красивое, но непонятное слово, узнал значение – и пошёл рассуждать. Вот и о трансцендентальном: ничего почти не помню. Какой-то философ Кант; какие-то цитаты, рассуждения… Муть голубая… Причинность – это одно, необходимость – это другое, а возможность – ещё что-то там такое, пёс его укуси! Это и называется: муть разводить.

Я уже понял, что ты ничего не понял. Тебя замкнуло? Хорошо, объясню. Проще надо рассуждать: где предел понимания, там и начинается всё трансцендентальное. Всё, что не для пустых черепушек. Всё такое, знаешь ли, абстрактное, аллегорическое, гиперболическое… Опять непонятно? Понятно… Я и не удивляюсь. Ну скажи мне, что такое время? Ты говоришь каждый день: у меня мало времени, дайте мне время, я дорожу моим временем. Ты уверенно произносишь это слово, будто знаешь о времени всё. Вот и скажи мне точно: что такое время? Ты представь, что я дитя, которому нужно растолковать это понятие; вообрази, будто я ничего не знаю о времени. Сформулируй. Напряги голову. Подумай. Время можно увидеть? Пощупать? Понюхать? Лизнуть? Нет? Уже хорошо. Какие часы, при чём тут часы?! Часы – система искусственная, узенькая, выдуманная человеком для собственного удобства в обиходе. Дать понятие о ней совсем не трудно. Но часы ничего не говорят мне о сущности времени. Термометр говорит мне кое-что о погоде, но сам её не делает. Наши уши сообщают нам звуки, но сами их не издают. Чего тут не понять? Не поют уши песен! Понял? И не тычь мне в нос этими часами! Отстань от меня с временем! Отключи мозги! Я тоже не могу сформулировать, поэтому и говорю, пустая ты голова: время – понятие трансцендентальное. Хоть ты лопни! Это значит, что при нынешнем уровне развития человеческого мозга оно не подвластно разумному объяснению. Мы только что видели это на твоём примере. Ну, ну, не лезь целоваться! Лучше соображать учись.

Ай, молодец! Пространство тоже необъяснимо. Пространство – это не обязательно космос. Подумаешь, открытие: пространство, в котором вертятся звёзды и планеты! Как свёкла с морковкой в борще, ага! Это в твоей башке теперь пьяная глупость вертится. Наша Земля тоже мотается, будто молекула картошки в бульоне? Космос, понимаешь ли… А промежуток между нашими креслами – это тоже пространство? А оно какое? Нешто космическое? Вон куда тебя понесло: пустота! Пустота между креслами? Ладно, будь по-твоему. Будем условно считать, что пространство – это пустота. А пустота что, не трансцендентальна? Дай мне понятие пустоты, профессор мой безмозглый. Не можешь? Вот и я не могу. Ты представь, что пустота – это когда вообще ничего нет, и тебя самого нет; и получается, что даже представить отсутствие всего и самого себя просто некому. Представил? Я пробовал, когда трезвый был, так и то едва мозги не порвал. Трудно представить, что ничего нельзя представить. Это я сам придумал. Ума у людей не хватает; оттого вся эта срамота и трансцендентальна.

Слушай, меня трясти начинает, как вспомню, сколько истин и предположений нарожали разные философы. Да хоть тот же Кант. Страшно помыслить: вокруг нас пустота, нас тоже нет; однако нам почему-то кажется, что мы есть, и всё вокруг есть. Ты уверен, что мы всё это видим и чувствуем? А если глаза врут нам? Если нос даёт мозгу неверную информацию? Если уши слышат не то, что есть на самом деле? Может быть, ни глаз, ни носа, ни ушей у нас нет? Вдруг в реальности мы бестелесны – ни рук, ни ног, ни головы, ни этого… всего остального? Представить страшно, аж волосы дыбом! Чего ты смеёшься? Тебе кажется, что тебе смешно; а тебя нет, и никому не может быть смешно. И волос не то что дыбом, а вообще их нет. Ни одного волоса нет! Сам ты лысый! Ни одного лысого нет, и ни одного волосатого тоже нет! Никого нет, ничего нет! Не смей смеяться, смеха тоже нет! Он тоже трансцендентален!

Тьфу ты, пень берёзовый! Я всё о главном, а ты уже о центральной нервной системе. Умойся слезою, материалист! Смех – это звук, а звук – это сотрясение воздуха, а воздух материален. Хорошо! Согласен! Но это мы с тобой насквозь просвещённые; а древние люди, например, не знали, что дышат воздухом, он для них не существовал. Это уж потом появились химики, физики и прочие телепузики. Всё изучили, всё объяснили и – на тебе! Воздух! Бери, дурак, и дыши! Так в будущем какой-нибудь химик откроет химический состав времени, выведет атомную формулу пространства. Смейся, смейся! Физика соединится с философией; учёные начертят график необходимости, синусоиду причинности, параболу возможности; взвесят чувства на весах, измерят смех каким-нибудь смехомером. И не останется ничего трансцендентального. Всё станет известным и материальным. И наступит тоска зелёная... Такая была у меня полчаса назад, когда мы допили вино, а за новым бежать было лень. Теперь пришла охота: так и быть, принесу бутылочку.

Давай выпьем. И не хнычь! Время ещё нельзя лизнуть, а пустоту пощупать. И слава богу! Лучше наливай себе и мне. Будем здоровы! Я только спрошу тебя напоследок: понял ли ты, зачем я завёл разговор о трансцендентальном? Точно! Ум свой решил показать от нечего делать! Однако я поболтал языком – и успокоился; почувствовал себя философом – и потешил душеньку; побыл полчаса лектором – и выпустил из себя лишнее словоблудие. Это тоже полезно. Иногда нужно излить словесные помои в чужие уши. Утешить себя подленькими, тёпленькими, шкурными мыслишками: дескать, я умён, пёс меня укуси, и у меня есть возможность дальше умнеть. За это не грех ещё выпить, ибо истина в вине. Наливай!

 

 

 

 

 

МЕШОК ДЛЯ ДУШИ

 

            Ночью ко мне пришла Марина. Как всегда в последние недели – в белом платье, с взлохмаченными волосами и опущенными веками. Она целовала меня и гладила своими шелковистыми ладошками, а я всё старался заглянуть в её глаза. Но Марина упорно жмурилась и не поднимала веки.

            - Посмотри на меня, - просил я её.

            - Нельзя, милый, - мягко отвечала она.

            Но я настаивал. И тогда её длинные ресницы резко поднялись над двумя кровавыми впадинами…

            Я весь день бродил по городу, не понимая, куда и зачем иду. Голова казалась пустой, но жутко тяжёлой. Тело существовало и двигалось отдельно от души, словно живой мешок, наполненный обременительной плотью. Душа будто испарилась и улетела за вечностью.

            О вечере и ночи в памяти остались жалкие обрывки, красовавшиеся яркими лоскутками среди обширных провалов. Видимо, я всё-таки напился пьян, потому что сидел в каком-то ресторане и орал на весь зал.

Конечно, начальным звеном в цепи ночных приключений стала неожиданная и нежелательная встреча с опустившимся, дурным Ваней Сигарой. Он вывалился из дешёвого кафе почти в мои объятия, узрел моё лицо и полез обниматься. Он называл меня «красавчиком», а я не могу терпеть это прозвище. Поэтому я оттолкнул Ваню. Он отшатнулся, но вскоре вернулся на прежнюю позицию. От него смердело нечистым телом; в дыхании чувствовался дорогой коньяк, несколько капель которого приходились на два-три штофа утренней и дневной водки с добавлением кучки несвежих яств, варящихся в гастритном желудке. Было видно, что Ваня внезапно разжился денежками. Такие случаи иногда происходили в его богатой жизни – жизни алкоголика, гуляки и мелкого афериста, то есть никчемного, ничтожного человечишки. Такие вылезают из утробы матери только ради копчения небес.

            Деньги Ваня обычно добывал нечестно; лёгкую же наживу всякий жулик легко спускает с рук. Оттого Ваня почти не бывал трезвым. Он часто влипал в истории: то сам кого-нибудь лупцевал, то его били толпой до полусмерти. Ночами он отлёживался или у очередной блудницы, или в известной камере, в соседстве с забулдыгами и бродягами, или, того чаще, в канаве под забором. Многие его знакомцы искренне удивлялись, как он ещё не подох. Но Ваня не тужил. Он даже не обиделся, когда я оттолкнул его; он лишь глянул на меня криво и удивлённо, а затем вынул из-за пазухи веер радужных бумажек и помахал им перед моими глазами.

            - Ты не пихайся, красавчик! Пойдём-ка лучше коньяк пить, я угощаю! Вся ночь наша! Гулять будем, омаров жрать, девок обнимать!

            Вот у кого тело – мешок для души. Опустившаяся душа требует низменных чувств, тело явно ей потворствует, требуя залить в себя пойла покрепче, а потом начинает драть глотку и похотливо приставать к блудницам. Но ведь если подумать хорошенько, есть какая-то поганая прелесть в том, чтобы пить и приставать. Эта подленькая мысль скользнула в мозг, затмила разум и память, разрослась до грязных позывов, и я поддался искушению, дав себе слово выпить не больше двух порций.

            - А потом – к девкам! – не унимался Ваня, разливая коньяк по фужерам. – Есть тут у меня две. Любят под нашим братом лежать. Правда, и деньги любят из нас тянуть. Все они такие.

            - Закрой поддувало! – рявкнул я на него и шарахнул ладонью по столу. – Можешь подавиться своими девками.

            Ваня опрокинул фужер в рот, поперхнулся, однако проглотил коньяк. Под его носом стало мокро, он очумело поглядел на меня.

            - А что, твоя Маринка лучше была?

            - Не смей, сука пьяная!!! – Я сорвался на крик. – Не смей, падаль! Я тебя живьём закопаю!

            Ваня съёжился и отстранился от меня.

            - Чего ты завёлся-то? – Мне показалось, что он смутился; таким я его ещё не видал. – Я ведь это так, для разговору… Она правда хорошая была, Маринка твоя… Земля ей пухом.

Страшная тяжесть вдруг навалилась на меня. Перед мысленным взором в который раз промелькнуло то утро, когда врач откинул простыню, и на меня уставилось безглазое Маринино лицо. Сколько дней выпало из моей следующей жизни? Цветные обрывки, потом пропасти, опять обрывки – и опять пропасти, страшные пропасти, которые нечем заполнить…

Ваня тем временем вылакал ещё полный фужер и бормотал что-то примирительным тоном, хотя его рожа всё шире расплывалась в тупой улыбке.

– Мариночка у тебя была… Да-а-а… Красивая такая, ласковая, до денег как будто не жадная. Одевалась как на картинке. Только платья-то все были уж больно короткие. Ноги всегда голые, как у потаскушки какой. Ими она тебя и охомутала, красавчика. Я же тебя давно знаю, бабий угодник, страдалец по пышной грудке… А Маринка твоя…

            Он не договорил: его речь заглушила моя оплеуха, да так резко, что брызги слюны не успели ещё покинуть его рта, как скрюченная рука разогнулась на середине замаха. Я уже изрядно опьянел и одурел. Воображение работало стремительно; реальность и галлюцинации начали сменять друг друга быстро, как в иностранном мультфильме. Марина с прежними лучащимися глазами возникла на вымышленной картинке; рядом с нею из мути выплыла нахальная ухмылка Вани Сигары; он дышал ей в лицо водочным перегаром и тухлятиной, называл её красоткой...

Я ещё раз ударил Ваню по лицу, на этот раз кулаком. Ваня упал на стул, полминуты глядел на меня тупыми глазами, и вдруг захлебнулся истерическим рыданием. Мною отчего-то овладело безразличие, сознание стало плоским, будто асфальтовая дорога, и по нему понеслись иные образы…

            Это длилось одно только мгновение, но я вспомнил многое. Сначала память вернула меня на семь лет назад, когда мне было двадцать пять. Я впервые полюбил женщину, и полюбил навсегда. Потом передо мною промелькнули все эти годы; я чувствую себя счастливым, родившимся заново; я удивляюсь! Наши чувства – мои и Маринины – передаются порою без слов, взглядов и жестов; они остро осязаемы, но не так, как осязает кожа; они, подобно тончайшим ниточкам, проникают в тело, на котором будто вовсе нет кожи, и в мозг, будто лишённый защиты черепа. И вот я представляю, как Марина неслышно подходит ко мне; краем глаза замечаю, что губы её немного разомкнулись. Девочка хочет поцелуя – долгого, жаркого, страстного и вместе с тем сладко томительного. Я поддаюсь чарам её страсти и томления, замираю в коротком ожидании, будто стараясь продлить мучительное предвкушение ласки. Она медленно приближает губы к моему лицу и смотрит в мои глаза. Ближе, мгновенье за мгновеньем, бесконечность за бесконечностью… И – вдруг резкий скачок в груди – её губы встречаются с моими; они мягкие и нежные, почти неосязаемые, как наши чувства. И – лёгкий, едва ощутимый сладкий запах её тела…

Небо, возьми нас! Ты придумало за нас, что мы живы; ты решило за нас, что мы смертны. Но ведь мы никогда не умрём? Ответь мне…

            - Ах ты, урод…

            Реальность вновь полновесно врывается в грязный мешок с костями – проклятая реальность с мерзким Ваней Сигарой. Я всё еще сижу против него, пьяно хнычущего и бормочущего. А урод, видимо, я. Того, кто зарезал Марину и выколол ей глаза, все тоже считали уродом. Я видел его только раз, в зале суда. Никак не мог поймать его взгляд. Он ни разу не посмотрел на окружающих. Через два месяца он, сидя в одиночной камере, ухитрился разрезать себе горло, но сделал это неумело. Мне говорили, что умирал он мучительно, несколько часов.

            - Ты полегче, слышишь?! Я тебя коньяком угощаю, а ты меня в рыло из-за бабы, из-за этой дуры Маринки… Ой, я не то хотел…

            Весь мой кулак в крови. На Ванино лицо страшно смотреть, голова его странно вывернута. К нам бегут незнакомые люди, хватают меня за руки, выворачивают локти. Я отбиваюсь машинально, лишь бы что-нибудь делать. Но, видно, сил во мне немерено: кто-то сползает по стене, кто-то падает рядом с неподвижным Ваней. Кругом вопят. Что я делаю? Они ведь не виноваты! Все они – только мешки для душ, истуканы, тряпичные куклы! Зачем я ору на весь зал? Мне уже не больно, мне только жаль его, жаль их всех. Зачем я пьян? Почему мне плохо? Неужели оттого, что им всем не дано того, что было дано мне? Но и у меня теперь нет ничего, кроме этого мешка, наполненного обрывками и провалами памяти.

Что оставлено мне? Что я пытаюсь понять о нас, показать самому себе? Что я не успел сказать Марине? В каких единицах я мог измерить блаженство погружения лица в её душистые волосы? Какою была глубина моих ощущений в тот миг, когда она касалась щекой моей разгорячённой щеки, когда исчезало всё, и я становился вакуумом, густым всепоглощающим отсутствием всего?

            Надо уходить, не могу здесь оставаться. Туман в голове, обрывки мыслей о ней; теряюсь в тумане, и только она выводит меня из него. Её ладошки скользят по моим плечам, мои руки гладят её спину; между нами ущелье шириною в палец; опять радостное мучение – волосок за волоском преодолевать это эфирное ущелье. Мы невинно истязаем друг друга скорой близостью тел и услаждаемся каждым мгновеньем, стоящим между нами.

            - Дай-ка, дядя, папироску!

            Какой-то здоровяк тянет ко мне красную лапу. Рожа нахальная. Про таких говорят: бьёт два раза – второй раз по крышке гроба. Отвечаю, что не курю; потом сплёвываю красную пену, разминаю ушибленную руку – это уже на бегу; слышу, как тот кричит кому-то, зовёт вроде на помощь. Через несколько минут падаю на скамью в тёмном скверике.

Опять сквозь мозг несутся обрывки ощущений и воспоминаний. Упругие холмики её грудей касаются моего тела; я высвобождаю пуговки её платья из шёлковых петелек; она трогает губами моё ухо и глубоко вздыхает…

- Братцы, вот он, на скамейке!

Наступает сон: передо мною трое, у одного – того здоровяка – под носом кровь. Это я его так… Второй – Маринин убийца с перерезанным горлом. Третий – высокий и очень худой, весь в чёрном.

А Марина жарко обняла меня, её тело двигается навстречу моему телу. Теперь снова телу, а не мешку для души! И в этот миг Марина – настоящая, живая моя Марина! – распахнула во всю ширь свои чудесные глаза. Вместе с её последним нежным толчком я чувствую чужой удар. Что-то острое. Резануло будто в груди. А Ваня Сигара уже падает сверху из чёрной тучи, кричит радостно, хватает меня за руку – и я лечу за ним вверх, в какую-то небесную трещину.

 

 

 

 

 ДУРЬ

 

Глава 1

СЛОВО О ДУРИ

Всё началось с того, что я однажды уселся за стол, взял самопишущее перо и притянул к себе пачку чистой бумаги. Как только бумага увидела меня, она подумала с ужасом:

- Замарает!

- Замараю, - подумал я в ответ. Затем выдохнул из груди весь воздух, помыслил с полчасика, вдохнул новую порцию воздуха и вывел на бумаге заглавие: Дурь.

- Почему Дурь?! – изумились бумага и перо.

- Действительно, почему Дурь?! – изумился и я. И решил подвести основание под своё решение.

Дурь – это не только умственное состояние дурака, не только его действия, слова и поступки. Дурь – это не только табак, вино и прочие возбудители рассудочного краха. Дурь – это ещё и то, что сегодня пишут и поют новомодные «гении», поклоняющиеся «потоку сознания» и скрывающие своё скудоумие за нарочитой непонятностью языка. Ну чем я хуже? Вот сейчас и попробую испустить поток сознания! Ведь бредятину писать не так уж трудно. Вам всё понятно, милые перо и бумага?

Ну вот, им понятно, они не возражают. Поэтому произведение и носит гордое название, указанное выше.

Я писал его долго и трудно, с перерывами на сон и еду, обдумывая каждую фразу сутками и месяцами. Эпизод про кошек я сочинял полтора года. Другой писатель на моём месте давно бы поседел, сошёл с ума и помер от умственного истощения. Но я не таков. Я прошёл через все испытания – осталось лишь испытание славой. Так читайте сей фундаментальный труд! С его чтением либо придёт в порядок ваша душевная неразбериха, либо усохнет ваш мозг и вы лишитесь разума; в любом из этих случаев вы станете счастливыми.

Начать следует классически и возвышенно. Я вам не какое-нибудь местоимение или, понимаете ли, междометие!

 

 

Глава 2

НАЧАЛО ЖИЗНИ

Дамы и господа! Вникайте, ибо это есть великолепнейшая прелесть. Суть сего творения – дурь, но не та, что в радость глупцу, а та, что подобно солнцу освещает невидимые с первого взгляда жизненные стороны. Я тем силён, чем простой смертный слаб – я освещаю суть!

Я объявляю начало новой жизни. Её будущее туманно, но более привлекательно, чем наше настоящее. Оно воистину величественно, оно выше, чем реальность, ибо сегодня нужно признать всеразрушающую уверенность беспомощного равнодушия человечества. А будущее несёт нам уход от реальности.

Настоящая это жизнь или только фантазия? Так спрашивал я себя. Не получив ответа, я ушёл из реальности, круто повернув в сторону. Я просто приказал себе: открой глаза, смотри в бездонное небо и чувствуй всё то, что ты можешь чувствовать. Легко уйти, труднее вернуться; легко упасть, труднее возвыситься. В пути, по которому я иду, нужно покинуть нашу жизнь на время. В нашей жизни так легко убить человека – надо только нажать курок. В нашей жизни так просто всё предать разрушению – надо только промолчать и спрятаться! И успокаивать себя тем, что этот мир создан не тобою.

Даже если жизнь только начинается, я уже понимаю, что это фантазия. Родившись, умирать не хочется. Я горько плачу, а крылья печали уносят меня оттуда, где меня заставляли страдать. Так пусть же будет розовым тот новый мир, в который я явлюсь! Но я пока здесь, в реальности, в той, которая могла стать иной. Тогда бы я бесчувственно махнул рукою и просто ушёл. Но я ловлю себя на мысли: если бы ушёл, то вернулся, ибо нельзя умереть, не раскрыв тайны мгновения.

И вот я лечу, разглядывая жизнь с высоты, и мои глаза наполняются ужасом! Над Красной площадью сто тысяч дыр! И мы все продолжаем бояться всего, ожидая подлого удара в спину. Трудно заставить себя забыть всё то, что было в прошлом. Вчерашний день тянет к себе, угрожая расправой. Каждая дыра над городом – замыслы предателей, которые молчат и ждут момента для нанесения удара в спину. И оттого меня мучает страх, жуткий страх, и эти кошмарные сны. Кошмары, перемешанные с липкою мглою, лезут в мои окна, выдавливая стёкла и срывая занавески. Теперь мне некуда деваться…

Нет уверенности ни в чём. Даже небеса изменили мне и сомкнулись над головою, а земная твердь ушла из-под ног. Это ещё не смерть, о смерти говорить рано. Но я помню о ней, ведь когда всё будет кончено, мне откроются невиданные дали, ожидающие солнца. Я увижу умных людей, отдыхающих в тени деревьев славянского сада, и луну, выплывающую из бездонного ада судьбы. Я увижу соцветия слов на поверхности безмолвной Земли – и больше я не узнаю ничего. Но в душе навсегда останется праздник, который однажды начался.

 

 

Глава 3

ПРИХОД СМЕРТИ

Праздник начался в тот день, когда я лишился рассудка. Теперь мой мозг в плену невозвратимых утрат и бесплодных мыслей о том, как выжить в нашем жестоком и загадочном мире.

А перед глазами – огонь. Он обжигает меня тысячами извергающихся искр. Но я сплю спокойно – это сон. Храню молчание, возвращаясь к жизни, и жажду того, что может иметь ценность для умирающего от боли.

Тьма ночей покидает меня… Мои нервы как проволока… Воздух пыльный… Мысль холодна…

И я слышу голоса.

Эй, ты, упавший духом, встань! Пусть твои руки в бинтах, но глаза твои чисты. Солнце уже взошло, и тебе пора на небеса. Эй, ты, израненный, слепой и голодный, встань! Доползи до кровавого солнца и умри бесславною смертью. В веках ты останешься с нами. Мы будем хранить твои сны. Иди!!!

Я вновь начинаю двигаться вверх. Мне грезятся мёртвые реки, гарь пожаров и сияние славы – эти бесполезные напоминания о незаконченной войне всех против всех. И вот тогда мне становится по-настоящему страшно.

Есть здесь кто-нибудь?! Не покидайте меня сейчас! Смерть сегодня придёт за мной!

Я вижу её!!! Она наступает на меня, озарённая залпами орудий. Она тянет ко мне свои липкие руки. Верьте мне…

Я не пойду за нею, я не могу уйти сейчас, пока душа моя пуста. Её растоптала толпа, её опустошило человечество, через неё перешагнули миллионы равнодушных негодяев. Дайте мне ещё мгновение!

Куда-то исчез огонь… Мне стало холодно… Пришла зима… Или я умер? Нет, я жив…

Почему же я чувствую ее присутствие? Она незрима, но она здесь. Она уже никогда не оставит меня. Это она принесла огонь и холод.

Она – всё и ничто. Она – нигде и везде. Её нет и она есть.

Её улыбка ужасна и привлекательна, она угнетает и успокаивает. Я теряюсь под её взглядом, но уже не боюсь. И если я дрожу, то уже не от страха, а от холода. Плохо лишь то, что мысли путаются.

Я ждал её, я предвидел её приход, но она всё же пришла внезапно. И я, пожалуй, уйду с ней, хотя совсем не хочу этого. Я так одинок, а холодный мир не в силах понять моё одиночество. Отчего? Оттого, что мне противна война. И только смерть может избавить меня от её власти. Пусть после меня – хоть потоп. Я уже не солдат удачи на войне всех против всех. Вокруг меня глухая ночь, и темны мои чувства…

 

 

Глава 4

ВОЙНА ВСЕХ ПРОТИВ ВСЕХ

Вокруг глухая ночь. Над головою сомкнули кроны два великана – тополь и берёза. Они образовали уютную беседку, в которой приятно отдохнуть летним полднем или скоротать ночь у костра. Какой-то добрый человек сделал стол и скамейку и вкопал их в землю под зелёным сводом. Рядом протекает небольшая речушка, издающая тихое журчание, которое, переплетаясь с потрескиванием костра, создаёт лучший на свете звуковой фон.

Теперь представьте себя в этой беседке – ночь, костёр, журчание речки, рядом с вами любимая девушка. Вам двадцать лет, и всё у вас впереди.

Так было и со мною. Но я смотрел в костёр, и в огне мне чудилась война… Одно и то же: огонь и смерть, смерть и огонь, и снова огонь, и снова смерть… Война бесконечная, как Вселенная.

Возьму краски и нарисую войну. Она приходит убивать летние поляны, уснувшие в тепле; она стреляет в весёлое солнце; она душит гарью смеющееся небо; она умерщвляет нежную землю.

Я не увижу войну из окна скорого поезда – и пронесусь мимо. Я выйду на неизвестной станции, ворвусь в холод пространства и утону в небе, сверкающем, словно море зеркал. Теперь земля молчит по утрам, и мне не нужно бояться того, от чего я всегда убегал.

А ты выйдешь из поезда там, где война, проследишь за тем, как последний вагон навсегда исчезнет вдалеке, как заржавеют и зарастут сорною травою рельсы… Это – последнее зрелище из твоей прошлой жизни. Оставайся там, где ты сейчас, и пусть человечество не беспокоится о том, чем ты живёшь. Дорога жизни – это зигзаг войны, идущей вразрез с нашей истинной судьбою; она словно пристань бродячих свиней. Держи источник их ненависти в своих руках; за неблагодарный труд ты получишь мир.

Но ты, расставшись со мною, должен снова ринуться в бой за белый снег и буйный ветер, которые разбудят и позовут твою душу. Ты не можешь лежать на истекающей кровью земле, придавленной колесом горя, и смотреть, как проклятие бесплодной зимы навеки сковывает тебя цепями спокойствия. Ты должен встать, взять оружие и идти в бой за всех. Война всех против всех ещё не закончена, и ты в ней – солдат удачи.

Когда закончится война, я спою реквием у мемориала солдату удачи, простому воину; я спою реквием послевоенным снам моих друзей.

Я спою о том, что исчезли ужасы, и минуло уже много лет после той страшной войны. Но снятся нам до сих пор по ночам послевоенные сны. Там вновь умирают наши друзья, и слышим мы взрывы, треск пулемётов и гул ракет. Мне кажется странным, что жив остался я, а друзей моих со мною нет… Где они теперь, ушедшие в вечность, глядевшие во тьму ночей без страха в глазах?

Мой мозг разворочен взрывами, мои уши навеки взял в плен грохот артиллерии и вой снарядов. Грозовые тучи чернеют вдали и время так быстро уходит… Почему ночь так коротка?

Мы долго смотрим на луну сквозь солнечные очки, и всё вокруг нас преображается, но мы не знаем, что тому виною – то ли пропавшая война, то ли вечный барьер между нами. Я давно хочу отречься от своих снов – и погружаюсь в них всё глубже. И вот во тьме вырисовываются картины мёртвой жизни: горячий январский дождь, листья железных деревьев, видение уходящих в ночь шагов, тёмный огонь и объятия кукурузы… И вот тишина разрывается грохотом, а тьма – вспышками. Тишина развязала войну против грохота, а тьма – против вспышек.

Жизнь на войне скучна, она не даёт нам шанса лишиться врагов. Весёлая смерть несёт нам возможность исчезнуть навеки за суть войны. Скучная жизнь бесконечна, весёлая смерть мгновенна… В момент гибели ты возьмёшь весь мир на ладонь, взвесишь его и отбросишь прочь; упав в огонь, он покинет тебя навеки. И наступит прозрение: ты увидишь пустоту и услышишь тишину, ты узнаешь отсутствие всего. Блаженная улыбка уже никогда не растянет твоих губ, но сердце возрадуется и душа забудет о том, что в этом мире была война…

Наступает пробуждение, и вместе с ним – возвращение к жизни. Мой камин пуст, как душа моя свободна от терзаний. Пылавшее в камине пламя сожгло дрова; пылавшая в душе война сожгла чувства. В сердце окаменела холодная кровь. Я жую крабов и слушаю шелест чужих шагов за окном. Два моих спутника – мрак и равнодушие – не оставят меня никогда. Сжав голову руками, я вспоминаю…

 

 

Глава 5

ПАМЯТЬ

Я вновь вспоминаю, как я заряжал свою пушку, как тяжело снаряд ложился в ладони… Снова стрелять – была команда. Рваные фразы, обрывки слов тонут в оглушающем грохоте.

Выстрел!

Огонь!

Огонь по живым мишеням.

Прорвано небо снарядами; огненные хвосты чертят воздух; смерть летает над полем неистовой брани…

Положи руки свои мне на плечи, расскажи мне о светлых днях моей прежней жизни и о прелестях послевоенных лет. От сна моего мне останутся боль в мозгу и шум в ушах. Но в следующую ночь придет тот же сон.

Выстрел!

Огонь!

Огонь по живым мишеням…

Мёртвые не встанут – так давно это было! Сколько тяжких часов и минут прошло с тех пор, когда жизнь и смерть с ненавистью глядели друг на друга. Сейчас я слишком измучен кошмаром, и ты можешь спать спокойно. Я охраняю твой сон; когда мы вместе, я забываю многое из того, что случилось со мною. И ночь вдвоём не так страшна, и наступление сна уже не тяготит меня, как это было раньше.

Завыли снаряды, летящие в новую цель.

Хочу вскочить в тревоге. Тревожит меня видение. Я вижу мемориал рядового солдата. Значит я не один. Нас приглашают в собрания, оркестры играют нам туш, все пьют за наше здоровье. Нужно ли это нам? Этого не знаем даже мы.

А грохот артиллерии до сих пор отдаётся в голове.

Никто не замечает ничего странного.

Кто он, тот, кто со мною? Ему говорят: сядьте, выпейте с нами, мы так рады видеть вас! Они тратят много ничего не значащих слов. Он предпочитает молчать. Всё, что нужно было сказать, он сказал тогда, когда новый снаряд ложился в его ладони. Он не знал тогда, что может произойти с ним в следующий миг. Ему было тяжело тогда; сейчас ему ещё труднее, ибо судьба сохранила его и заставила осознать, что друзья его, навеки зарытые смертью в землю, уже никогда не проснутся. Он молчит о них, как люди молчат о своей печали. Никто не знает о его снах, в которых жизнь перемешана со смертью. Он пьёт эту смесь, и сквозь его голову проносится вопль: бум-бум, пиф-паф, ты убит!

Но стихает вопль; утро снова разрушает луну и разгоняет звёзды. Сон кончился, с ним кончились и ужасы войны. А тень её всё ещё скрывает мои глаза, унося прочь обрывки радости. Утро твердит: встань, прочисти мозги, причеши мысли и начинай жить как все!

Живи как все! Будь как все! Стань таким как все!

Но я не могу. Я живу в своих снах, а наяву я мёртв. Я постоянно чувствую желание уснуть и увидеть во сне не войну. Пусть мне приснятся кошки.

 

 

Глава 6

УДАРЫ ПО ГОЛОВЕ

            Что-то ударило в голову – и вот мне приснились кошки.

            Большая стая кошек какой-то неправдоподобной серо-голубой масти с дикими воплями носилась вокруг меня; я же одиноко стоял в центре огромного тёмного квадрата и был совершенно беззащитен. По неизвестным мне причинам кошки никак не могли достать меня. Они кидали на меня злые взгляды и выпускали когти, а я оставался в безопасности, и уже начал было успокаиваться. Но спокойствие оказалось недолгим.

            Со страшным треском и неестественным космическим урчанием, перекрывающим крики кошек, над моей головою пролетел страшный светящийся предмет в форме ромба, весь в серо-голубых полосах, огромный и необъяснимо гадкий. Я едва не лишился чувств; однако предмет, пролетевший в сантиметре от моей головы, неожиданно исчез. Не успев толком подумать о том, что бы это могло быть такое, я увидел второй светящийся ромб, в точности такой, как первый. Он медленно опускался на мою голову, а я не мог даже кричать: страх парализовал меня. И в тот миг, когда серо-голубой ромб нанизался на мой череп, бешеные кошки проломили невидимую стену, защищавшую меня от их когтей, накинулись на меня и стали терзать в клочья.

            Что же было дальше?

            Боли я не почувствовал, но запомнил второй удар по голове. Сначала я опять ничего не понял. Однако через миг меня осенило. Это ведь я придумал такой способ будить людей по утрам. Приятно проснуться после ужасов – вроде бешеных кошек – со свежими мозгами; так чаще всего и бывает. Но вдруг наваливаются шум, грохот и суета. И мысль: я вернулся оттуда, где никогда не был; но я точно помню, кто я был и кто я есть.

Я пугало, пугало, пугало!!!

            Стою и качаюсь, раскинувши руки в пространстве; обрывки одежды трещат на ветру, будто крылья. Я вижу всё то, что вам знать не дано. Глаза потеряли привычную волю, в груди мёртвым комом застыло холодное сердце. Во мне нет желаний, стремлений и чувств. Вокруг меня пустота, погасшее солнце, бесцветное небо и жидкий туман. В плену одиночества существуя, не знаю, насколько я жив.

Я пугало, пугало, пугало!!!

Душа моя вечно и глупо спокойна, боль держат в покое железные сети. На жердь мою кто-то вешает бирку фашиста, на спине моей пишут диагноз: шизофреник. Какое злое и глупое презрение двигает ими! Прощаю всем глупость, прощаю злобу; лишь тех не прощаю, чьи мозги работают на кишечник, чьей целью становится поливание грязью. Теперь я могу осудить эти куриные души.

Я пугало, пугало, пугало!!!

            На выставке безумия я выгляжу гордо: вот я каков! Для сатаны я – святая вода. Для властных глупцов я – скоморох. Для убийц и фашистов я – судия. Для лживых врачей я – неизлечимая совесть. Для философов я – инвалид мысли. Для тех, чьи мозги работают на кишечник, я – палач. Для остальных я – пугало, пугало, пугало!!! Вот возьму и ещё раз ударю себя по голове!

            Нет, я Солнце! Старое глупое Солнце! Я взошло, мои лучи пробились сквозь атмосферу – и на Земле проснулась жизнь. Так было и будет всегда, и никто не в силах изменить этого. Земле я дарю жизнь, а в космосе сжигаю пыль и небесные тела. Земля установила наблюдение за моим ядром: я могу ослепить людей своею красотой.

            Говорит Земля!        

Солнце – золотая живая звезда, и жизнь его прошла сквозь века; оно светит и тогда, когда пыль и туман космоса становятся тьмою; его власть процветает, и бродячие шальные огни – его слуги, и чистое золото – его корона, и неистощима его всепобеждающая сила.

            Но ещё есть мы. Солнце далеко, а мы здесь. Мы и должны установить наблюдение за ядром Солнца. Оно теперь давит прочие звёзды, и оттого Вселенная умирает, оставляя след тёмной печали; а на фоне тёмной печали звёзды не видны. В неведомых далях рождаются каменные слова и фразы; урны, извергающие гарь, наполняются пеплом; он устилает чёрные планеты с умершей жизнью. Сатурн нелепо чертит пространство, не в силах сойти со своей орбиты. И нет силы видеть такую картину…

            Так зажгите новое Солнце! Старое глупое Солнце уйдёт с дороги, но кто-то должен сохранить в вечности магический пламенный свет, если сегодня установит наблюдение за его ядром.

Мой мозг растекается маслом. Всё-таки странный я человек. Вот ударю себя в который раз по голове – и опять ничего не пойму. Только что-то увижу и что-нибудь скажу.

Остынь, пожалуйста, я хочу взять тебя в руки! Это я о чашке с кофе.

            Стань ближе, и я торжественно войду в тебя! Это я о клозете.

            Останься со мною, у меня тебя так мало! Это я о времени.

            Вот ведь испытание жизнью: у меня много времени, но совсем нету денег. А теперь наоборот: у меня много денег, но совсем нету времени. Что мне более по душе? Я спросил себя не для того, чтобы в тридцать третий раз ударить по голове. Мне просто интересно. Мне интересна та фраза, которую я произнесу через мгновенье. Я посмеюсь над нею и забуду её. И тогда я проснусь утром со свежими мозгами, как это часто бывает со мною; а я другой проснусь от удара по голове, как это часто бывает со мною другим. Дайте пистолет!

 

 

Глава 7

МНЕ ТРЕВОЖНО

            Мне так тревожно по утрам, когда весь мир в плену безветрия! Я становлюсь тем, кто я есть; я избавляюсь от иллюзий, и всё мне становится ясно. Я понимаю, где находится источник наших бед, и хочу криком взлететь над землёю.

            Вы боитесь собственной тени и молитесь на телеграфные столбы! Вы забыли вашу землю, и она ушла из-под ног! Вы убили время, и оно убежало от вас, забрав вашу молодость! Вы стоите на месте, а пустое холодное пространство протекает сквозь вас, унося ваше тепло и сметая ваши чувства!

            Но молчание ледяной волною заливает гаснущие сердца. И это значит: пришло время сказать слово, пришло время разжечь огонь! И это значит: я пришёл к вам и говорю вам: слушайте! Я – почти никто; я – выходец из пустоты; я – повелитель червей и царь гадюк. Но вам больше некого слушать. Так слушайте меня! Берите в руки огонь и ложитесь глазами в землю; многие из вас умрут мучительною смертью; но оставшихся в живых огонь спасёт и очистит от грязи. И тогда вы вернёте время и почувствуете землю, вы станете храбрыми и пойдёте вперёд. И тогда в ваших очагах вспыхнет новое пламя, и те из вас, что умрут сегодня, воскреснут завтра в этом новом пламени. И звёзды вновь засияют для вас, и разрушатся склепы ваших душ. И я навсегда останусь с вами.

            Никто меня не слышит. Каждый день человечество тонет в мутном потоке слёз, а наши сердца в это время молчат. Это отчасти понятно: невозможно в одно мгновенье осознать, в чём наша последняя надежда на спасение. Сегодня нам ещё не поздно оглянуться назад и убить наши страсти, однако завтра ничто нас не избавит от гибели. Сегодня нам ещё не поздно отказаться от звания гениев прогресса, однако завтра наше болезненное самомнение обернётся адскою машиной и уничтожит собственных создателей. Сегодня нам ещё не поздно начать спасать наши души, однако завтра они начнут метаться неистовыми тенями в замкнутом пространстве, ограждённом сталью и бетоном, в предчувствии смерти. Остановившись на мгновенье, чтобы оглянуться назад, мы не утратим способности двигаться вперёд, зато поймём, куда двигаться дальше.

            Мы не имеем права войти в царство тьмы и обмана, ибо оттуда нет выхода – и мы знаем об этом! Тьма обещает нам свет, но мы видим, что это ложь. Свет, рождающий свет, всегда правдив, но путь к нему глушит грохот нашего неверного прогресса.

 

 

Глава 8

ТЕОРИЯ ГИБЕЛИ

            Что есть смерть? Конец жизни, начало жизни, переход из жизни в жизнь? Уверенно можно сказать одно: вечной жизни в её нынешнем облике не бывает, а если бы таковая и была, то она повисала бы тяжёлым камнем на душе всякого живущего – ежели только последний не безумец.

            Другое дело – гибель: это не совсем то, что смерть; а скорее всего, и совсем не то. Скажем: некий человек прожил великую жизнь, построил грандиозный храм собственного бытия, ввёл в него единомышленников и поклонников; но где-то жизнь его дала трещину – и храм рухнул, придавив насмерть своего создателя. Ещё пример: храм не рухнул, но опустел; ушли поклонники и единомышленники, и создатель остался в одиночестве. Это тоже гибель, но гибель медленная и мучительная. В одном случае гибель – событие; в другом – корча в собственном бессилии. Пусть гибель станет похожей на жизнь хотя бы тем, что так же ярко промелькнёт пред всевидящим оком главного Создателя.

            Я не исключаю того, что одну из сил, правящих миром, можно назвать высшей совестью. Так вот: всякая пустая и бессмысленная гибель должна повиснуть тяжким грузом на шее высшей совести. Если это явление обыденно, то оно вдвойне страшно. Но вдесятеро страшнее оно оттого, что не всякому удаётся построить замышленный грандиозный храм бытия, и таких недостроенных храмов – без вершин и алтарей – великое множество. В них бесполезно сгорают сердца, засыпая стены пеплом. Вокруг них образуются пустыни, погребая стены под бесплодными песками.

            Смерти подвержено всё в этом мире, но гибели – лишь необычное. Смерть подобна огню, уничтожающему то, что судьба считает ненужным и отжившим; гибель же сродни пламени, сжигающему только то, что дерзнёт возвыситься над обычным уровнем серого пепла. Серый пепел, как средний безынтересный человек, не пылает: либо в нём никогда не было горючих частиц, либо они уже сгорели.

            Что такое гибель тела в сравнении с гибелью души? Телесная боль часто терпима; но вынести боль души – и выжить при этом, оставшись самим собою – гораздо труднее. Больные души толкает к гибели наше бурное и убийственное время, ставшее бешеным в своём движении. Во всяком случае, так мы теперь его воспринимаем. И вот парадокс: это бешеное время очень медленно и тяжело убивает души.

            То, что мы называем прогрессом, на самом деле является огнём лютой и бессмысленной гибели. Если огонь представить волной, то вначале нам кажется, что мы взлетаем на её гребень; и в этот миг мы чувствуем себя всемогущими хозяевами Вселенной. Затем захватывающее ощущение победы над миром и собственной величественной высоты уступает место ужасу погружения в пучину, из которой нет возврата. И будет так, пока многие из нас не в силах преодолеть могущество бессмысленной гибели. Однако путь к спасению прост. Я не открою его, только намекну: огонь сжигает всё, но вода побеждает огонь. Понятно?

 

 

Глава 9

ПРАКТИКА ПРОЗРЕНИЯ

            Наступил вечер.

       Само по себе наступление вечера не представляет ничего интересного для человека с истерзанным сердцем. И потому я долго сидел в одиночестве и молчал. Но вот чёрные окна стали светлеть, хотя часы пробилиполночь.Этот свет посылала не утренняя заря, а заря прозрения, будто снизошедшая с небес: спустя год после осенней трагедии небо поняло мою тоску и наконец начало помогать мне. Явилось предчувствие, что мой друг, погибший прошлой осенью, ненадолго вернётся ко мне. Я не испугался этого предчувствия, только вздрогнул, когда мрачный орган, размазанный в тёмном конце огромного зала, вдруг вздохнул и принялся извергать уничтожающие звуки.

В этих звуках я читал судьбу моего несчастного друга. Он сошёл с ума от скуки и покинул наш мир, не дождавшись окончания суда над всемирной глупостью, а теперь захотел взглянуть на покинутый мир, устав от одинокого путешествия средь холодных звёзд.

Орган вдруг замолчал, заря погасла, меня окутала тьма. Разум покидал моё жилище и таял в небесах. Последняя ночь кралась ко мне на мягких лапах, окутывала мои мысли нежным звёздным одеялом, и луна, будто кошка, пила Млечный путь, слизывая его капли язычком с безбрежного небесного блюдечка. Звёзды закружились вокруг туч и запели гимн весёлому и беспечному царству истины, тому золотому миру, где не надо сомневаться в непреложности вечных представлений о Вселенной. Мне стало так легко, что я с размаху налетел на острый порог горизонта мечты – и это был её предел! Моё сердце пронзила страшная боль, и я закричал.

О звёзды, подлые лжецы! Зачем вы показали мне предел мечты? Вы – всего лишь солдаты несуществующей армии судьбы, несущие обман всем ищущим свет на войне печали и радости, тогда как я есть князь прозрения, и судьба обязала меня драться с войском великих противоречий без вашей ненужной помощи! Прочь! Мои боли, мои сомнения, мои печали я преодолею один – и не позволю предательскому свету столкнуть меня в яму бессмертия!

Страшно. Я потерял ощущение времени и растворился в пространстве, и лишь тупая боль в груди напоминала об ударе о порог мечты. Страшно! Но нельзя бояться, ибо этот путь я выбрал сам, и теперь меня не должен никто переубедить. Однако с разумом я теряю и память; мозг плавится и долго пытается найти воспоминание о том, что должно произойти. Да, вот оно: мой несчастный друг. Надо приготовить всего понемногу – огненного, жёлтого, бодрящего и дымного.

И вот я зажигаю свечи, режу лимон, наливаю коньяк и раскуриваю сигару. Этим действиям аккомпанирует замедленный скрипучий звук отворяющейся двери. В обычной жизни дверь отворяют в мгновенье, но в нынешней она может скрипеть тысячелетья… Заставляю себя обернуться.

Так и есть: неслышными шагами в комнату вошёл мой покойный друг и протянул мне руку, холодную как лёд. Держу её, гляжу ему в глаза. Они пусты, будто две ночи. И только грустная улыбка напоминает мне его прежнего. И молчащий голос – его.

Прости, что я вернулся так неожиданно и нелепо. Я устал от смерти так же, как ты от жизни. Ты спокойно встречаешь меня, и тени удивленья нет в глазах твоих. В твоём понимании я – призрак; неужели ты не боишься? Ты не спрашиваешь ни о чём: неужели ты равнодушен? Нет, не верю в это. Тогда что это может быть? Пройдём путь сначала: заря вполночь,звуки органа, затем песня звёзд и – порог мечты?! Я предвидел это; отчего же я так взволнован? Я всегда помнил о том, что ты князь прозрения, даже тогда, когда мою память убивали, выжигая холодным светом; и никто, никогда, верь мне, не заставит меня усомниться в этом. Теперь я сяду к столу, а ты говори. Я должен слышать тебя.

Он слушал моё молчание, и оно складывалось в его мысли.

Злая суровость и грязь ироничных усмешек, презрительный смех и тяжёлый камень равнодушия… Забудь всё это. Душа твоя долго страдала от них. Но в этот миг наши души вышли на распутье, и теперь нужно решение, которое я приму после одного твоего слова. Если ты захочешь, если ты прикажешь, от этого распутья мы пойдём вместе и останемся вместе навсегда. Одно только слово, одно из двух: да или нет.

Нет!

Я не уйду с тобою?

Нет!

Отчего, скажи мне!

Ты не можешь уйти. Мои силы покинули меня в момент наступления истины, и я умер вне истины. Но я знаю, что у тебя хватит сил достичь прозрения и обрести радостное бессмертие взамен бессмысленной и мучительно долгой смерти. Я прошёл сквозь это, и я говорю: смерть не мгновенна, она скучна и бесконечна. Смерть – это моя судьба, и я буду мучиться один. А ты должен жить для скитальцев солнечных долин этого непонятного мира. День всемирного проклятья никогда не наступит, клянусь тебе! Шарлатаны сами не верят в свои предсказания, ибо не понимают жизнь и боятся смерти. Ты должен успокоиться и забыть о многом. Вот твой бокал с коньяком: выпей, и твоя память уничтожит то, что ей более не нужно.

Я выпил. Память погасла. Единственное, что я запомнил, было холодное рукопожатие моего друга. Он ушёл, и я его уже никогда не увижу.

 

 

Глава 10

РАДИОВОЛНЫ

            Настройся на голос Европы. Настройся на Лондон, мечтая услышать пение птиц в печальном английском саду. Послушай Берлин – он скажет тебе, что в Германии светит обычное солнце. А что говорит Москва? В России тоска… Антенны, словно телескопы, уткнулись в холодные звёзды.

            Ты знаешь о том, что события меняются. Всё проще понять, поймав другую волну, с другой частотой колебаний судьбы. События меняются помимо твоего сознания.

            Я шагаю на север. Антенна застряла в небе как кость в горле. Дует ветер, дым идёт из трубы. Листва поёт. Загадочна сила радиоволн! Когда жизнь висит на волоске, преданный ветер указывает мне путь, поворачивая ветви антенны на север. Я иду по грани судьбы. Судьба бьёт кулаками по клавишам рояля и спокойно слушает вопли умирающего инструмента. Истязаемый рояль чувствует боль; но разве эта боль сравнима с болью идущего по грани судьбы?

            В зеркале не может отразиться звук, и только поэтому живой голос Европы, опутанный десятком фекальных простыней, задыхается, а хрипы усталого радиоцентра не передают тяжести стонов погибающего рояля. Упрямое зеркало нагло смеётся надо мною; ему весело оттого, что радио, потеряв агонию музыки, готово замолчать от усталости навсегда. Кончились ноты, звук умер – и вот я вынужден жадно глотать глазами неясные отражения обрывков былого могущества всеразрушающей симфонии глобального спокойствия. А вне зеркала наступает вечер, заходит солнце, замолкают птицы; и вскоре ночь начинает рвать в клочья тоску. Но антенна тычет в грудь, она возомнила себя королевой мистического праздника гибели звука. Спокойны только радиоволны, порвавшие связь с антенной. Их могуществу не в силах помешать даже злобный король зеркало.

            Эйфория началась и кончилась. Деревья, хлебнувшие туманного английского воздуха, стоят и качаются в состоянии рвоты. Их ветви цепляются то за луну, то за антенну, то за дырявое ночное небо, то за оплёванную землю. Радиоволны плюются. Веселье завершилось, и ветер свежих идей разворачивает события в противную сторону. Всё должно погрузиться в безотчётный страх в кольцах радиоволн и щупальцах антенн. Я в страхе бегу на север, подальше от кошмаров; север не позволит мне увидеть моё отражение в зеркале.

 

 

Глава 11

СЛОВА ИЗО РТА

            Сто одна единица информации в минуту – и меня больше нет: я – информационный труп. В моём горле пересыхает, с губ начинает падать пена. Когда мне пытаются рассказать буквально всё ни о чём, я устанавливаю на мои уши словонепроницаемые заслонки. Я не хочу припадать ушами даже к источнику громогласных молитв о жизни. Мне нужна тишина, мне нужна пустота. Но даже нуль бывает со знаком минус. Слова изо рта становятся словами из мозга и начинают убивать меня изнутри. И когда расплавленный мозг хлещет потоками из головы, впадая в реку забвения, густые острые тени впиваются в отрешённый взгляд, а буйный вихрь в глотке подхватывает десятки орущих слов на штыки исступлённых мыслей о жажде жизни.

            Неведомый страх имеет особую власть и страстное волеизъявление. Воля изъявляется словом; слово изрыгается голосом деспота; деспот наделяется силою монстра; монстр овладевает властью над миром. Воля посредством слова переходит в энергетический вампиризм, который может преодолеть любые преграды. И тогда – трепещи, о смертный, ибо надвигается раскол сознания! А раскол сознания может означать только одно: сейчас падёт занавес, за которым останутся все сомнения. Но аплодисментов не будет. Не нужно аплодисментов! Да здравствуют сомнения!

            Сомнения благородны как белые волки. Они должны наполнить Вселенную и оживить её, потому что никто не может понять, как человек сумел совместить бесформенное мозговое вещество с прямым углом прогресса. Сомнения призваны вытеснить болезненное недоумение, являющееся следствием безосновательного стремления к совершенству мыслей и изливающееся в бездну космоса, где оно сгорает на лету и оставляет только дымный след печали. И этот дым застилает всякий свет, вспыхивающий за горизонтом сознания.

            Даже монстра, рождённого словами и овладевающего миром, разъедает проказа безвластия, пока ещё утопическая, но могущая стать реальной в душах, погибающих от ударов пустых мгновений, пустота которых имеет вес и тяготит пространство совести нашей Вселенной. Пустота мгновений становится пустотою веков, и такие века тяжко бьют каменными кулаками по лицам дряхлых поколений, оставляющих в пустыне ненужных жизней свои порочные следы. Эти поколения станут грешными и безвестными тенями и исчезнут во мгле миров и трущобах мёртвых мыслей. Ни одно из них не сможет допеть последнюю песню, ибо ни у одного не было первой; они оказались скупыми на музыку и слова. Особенно на слова, которые обычно вылетают изо рта! И потому они перестали быть собою и всем остальным. Слова полезны лишь тому, кто словом творит дело; тому, чьи восклицания ждут сигнала к выбросу в пространство и жаждут действия – и не важно, любит ли сей творец правду, говорит ли её и следует ли ей.

 

           

Глава 12

НАЧАЛО КОНЦА

            Было видение: ощущение белого света с чёрными разводами ударило в нос запахом плесени, руки задрожали и ощупали пустое пространство, в живот воткнулся нож, а глаза упали в огонь. Тут чёрная муть всплыла и забулькала; я побежал прочь, жуя лимон и запивая его кипящим лимонадом; и вдруг сознание прояснилось: наступил момент истины. Жизнь показалась движением по лезвию бритвы. Захотелось прекратить борьбу с глупостью.

            Развязка событий… Так ли важно, в каком виде она навалится на меня? Не важнее ли моя реакция на предчувствие конца? Смогу ли я сохранить себя, чтобы надеяться на вечный покой для моей души?

            Я отрёкся от собственной глупости. Ничто не способно побудить меня к пустому познанию. Кто усомнится в том, что познание мира может быть пустым и ненужным? Должен ли я изведать неизведанное, если риск поражения слишком велик?

            Истина в том, что, разгадав тайны Вселенной, я погибну. Истина не имеет границ, и потому их не нужно искать. Эти поиски отнимают много сил и времени, не приводя ни к чему в итоге. Мало кто ищет формулу жизни; но если кто-то найдёт её, она ему всё равно не поможет. Так ради чего пытаться познать непознаваемое?

            Так я разделался с моею глупостью, но безмятежного спокойствия всё же не обрёл. Жизнь явилась борьбой противоречий, которые насквозь пропитали мысли и чувства; возникла обида на отсутствие справедливости, потому что страданий оказалось куда больше, чем удовольствий. Захотелось правды.

            Вскоре выяснилось, что правда – игрушка в руках общества, и общество вертит ею, создавая её лжеподобия, и, что самое страшное, при этом не любит её. И тогда идеи кончились, и начались замыслы, отличавшиеся несовершенством, как и голова, их рождавшая. Душа заспорила с плотью: плоть оказалась похотливою, а низкая похоть не входила в замыслы. Как, впрочем, и стремление к власти.

            Пророка или чародея не получилось. Вреда людям не нанёс, но и большою любовью к ним не воспылал. Злу не послужил, но воспринял его как средство поддержания иммунитета добра. Понял, что смешно насиловать природу, и остался здоровым эгоистом, сохраняя себя для себя и других. Почти ни с кем не ссорился, дабы не заряжаться дурной энергией.

            И всё же по ночам приходили тревоги, мучила бессонница. Казалось, что жизнь слишком бедна событиями; душевная молодость, богатство фантазии и умственная нерастраченность особенно подчёркивали эту бедность. Но рвать на себе волосы не захотел. Лгать самому себе и принимать эту ложь за правду тоже не научился.

            Всегда любил себя. «Пока сам себя не полюбишь – никто тебя не полюбит» Благодаря этому избежал разрыва души и прочих подобных болезней. Редко ругал себя и не допускал, чтобы это делали другие. Зато сохранил душу в целости, не отдал её на съедение тоске и унынию; теперь если она и покинет меня, то почти невредимой. От любви никогда не уставал, однако от дружбы – часто.

            Иногда менял внешний облик ради сохранения своей целостности. Никогда не делал этого для окружающих, чтобы не стать приспособленцем. Избегал быть в толпе и подчиняться её стремлениям. Одинаково ценил здоровье тела и здоровье души, приводя в равновесие прагматизм и эксцентричность. Плевал на телевидение, защищая от него свой духовный мир. Чихал на всеобщее уважение, тем более – на общественное мнение.

            Ничего не добивался, то есть не добивал себя; только устремлялся к цели. При этом нередко оглядывался назад, подводя итоги и делая выводы. Затем избавлялся от власти прошлого. Терял себя, но всегда находил; тем самым познавал и обновлял себя. Никогда не боялся одиночества, ибо оно не мешало творить. Всегда хотел успеть сделать то, что задумано.

            Ценил сигары и вина, но не вкушал ни того, ни другого. От музыки и книг приходил в восторг. Украшал свои комнаты картинами; при этом больше любил картины, рождавшиеся в снах и мечтах.

            И вот теперь, когда близится развязка событий, когда движение по лезвию бритвы можно закончить, я хочу бездействия. Пусть в моей пустой гостиной играет камерный оркестр, пусть на столе стоит белая посуда с холодными узорами, пусть за окнами шелестит дождь. Только бы сердце моё не остановилось…

 

 

Глава 13

Я УЖЕ НЕ ЧЕЛОВЕК

            Тысячи серых людей мечутся по бесплодной пустыне в поисках чуда, но они не найдут его никогда. Тысячи голов и спин носятся в тоске по пескам вдоль и поперёк. Пустыня скучна, она надоедает своею ненужностью. Не в этом ли причина тоски серых людей?

          Когда серые дни превращаются в серые ночи, когда мгновенья бьют дробью по опущенным глазам, картины этого беспокойного безрассудства предстают пред внутренними взорами и разрушают веру в справедливость судьбы. Даже знойныйполденьотличается серостью, то есть ничем не отличается от любого другого времени суток; он способен лишь спалить остатки мыслей и чувств. Ощущение пустоты захватывает в губительный плен, печаль которого необъяснима, и оттого тошнотворна и безумна.

            Безумцем ли считать того, кто покинул сей печальный плен и ушёл прочь, пусть даже в иную жизнь? Считайте его безумцем, но не судите за это. Ведь бывает так, что человек исчерпал себя до дна. Что ему остаётся, позвольте спросить? Впасть в уныние? Погибнуть?

            Надо искать выход без греха. Скажем, я исчерпал себя, но я не могу оставаться пустым; стало быть, я устремлюсь наполнить себя новою сущностью; свежие замыслы ворвутся в мой разум подобно свежему ветру. Я останусь в безопасности до тех пор, пока мною не овладеет желание разрушить созданный мною старый мир вкупе с нежеланием строить новый.

            Однако разрушение наступит и в том случае, если я лягу на дно и стану ждать возвращения порядка и прихода свежих идей. Бездействие ослабляет фундамент моего мироздания, и он ломается от собственной тяжести.

            И вот я строю новый мир; я строю его из лучших материалов. Вот безоблачное небо, вот синий лес, вот зелёное поле, вот быстрая речка. Я войду в этот мир и стану собирать полевые цветы. Прозрачная вода вольётся в мой иссохший рот, а уши, уставшие от безмолвия, наполнятся песнями птиц под музыку ветра. Я стану беззаботным, как всякая травинка в поле, шелестящая о своём маленьком счастье.

            Я впущу в этот мир многую живность, даже хищных зверей. Здесь всё будет почти так, как заведено самою матушкой природой: медведи пойдут отбирать мёд у пчёл, лисы станут ловить и кушать зайчиков, волки начнут задирать лосей… Так надо; и это не насилие, это сама жизнь. В моём мире никогда не будет насилия, ибо в нём никогда не будет человека.

            Я славно заживу в этом мире, потому что я уже не человек. Я стану делить кусок пищи и глоток воды с волком и медведем, но не с человеком. Пусть презренный серый человек – один из тысячи себе подобных – мечется по бесплодной, выжженной пустыне в поисках чуда. Он не найдёт его никогда. Нет чудес в плену серых дней и ночей.

            Горькая участь ожидает людей: прожив никчемную жизнь, они умрут никчемною смертью, так и не принеся никакой пользы ни себе, ни другим. Я не стану спасать их.

            Человечество предало меня. Прощай, человечество!

 

 

Глава 14

СЛОВО О СКУДОУМИИ

            Всё хорошее рано или поздно кончается. Вот и плоды мои иссякают: все они вынуты из души и положены на бумагу. С грустью я откладываю перо прочь, облегчив тем самым руку, но опечалив душу горечью расставания с читателем. И волнует меня одно: тронет ли сердца людей сия Дурь?

Через полвека я превращусь в старенького дедушку, у меня выпадут зубы и вырастет седая борода, но всё это не даст мне основания назваться великим и мудрым. А? Читатель? Не признаешь же ты меня великим и мудрым? Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь: ха! Ты скажешь: мало того, что автор жив; он даже не стар. В таких условиях нельзя становиться великим! Не положено! Живи себе; становись стареньким и седеньким. Не хочешь ждать так долго? Тогда погибни! Да не просто погибни, а постарайся сделать это как-нибудь с шумом, с выкрутасами. Вон Пушкин: ай, сукин сын! И ты давай так же: пулю в тело – и великий! А-а-а, ты скажешь, испугался! Жить хочется? Вот и не лезь в великие!

            Воистину: жизнь такова, какова она есть, и более никакова. Издавна у нас принято топтать великих поэтов и сочинителей, не созвучных эпохе, но превозносить их же по факту гибели от рук негодяев, созвучных эпохе. Так пошляки, убивающие гениев, обретают славу вместе с убиенными. Убийцами гениев в разные времена становились не только дуэлянты, но и цари-самодержцы, и цензоры, и критики, и редакторы – да мало ли ещё кто! Где бы и мне раздобыть такого убийцу? О царе-самодержце и не мечтаю; найти бы хоть критика завалящего, иль редактора-кровопийцу, лишь бы неглуп был. Эх, измельчали мы и опустились! Нынче и великое создашь – невелика заслуга. Зато скудоумец серенький, которому быть бы едва видиму, набирается где-то нахальства дикого да норову необузданного, да и прёт в народ, попирая разумные головы сапожищами нечистыми, алчностью неупиваемою подкованными. Ему и счастье; да можно ль назвать это счастьем? Мне такая известность претит. Хотя в наше запутанное время, когда всё вульгарное непостижимо переплелось с высоким, модное с безвкусным, прекрасное с безобразным, не знаешь, где и с чем вляпаешься в эту известность. Может быть, мы и живём теперь в эпоху скудоумия?

            Прошу не принимать моё творение всерьёз. И упаси вас бог принять его как руководство к действию.

 

 

 

 

ПЬЯНЫЙ ВИРУС

 

            Сидоров метался по своему простоквариуму. Его мучили видения: какие-то красные пятна в голубом тумане и малиновые ветры с золотыми позументами. Из их сумбура и хаоса часто выплывала хамская рожа Дрыльпупеля, навевавшая особенно гадкие воспоминания и мрачные мысли. Красные пятна ниспадали на его веки, линзам подобно; голубой туман ткался в одежды небесные; малиновые ветры зажигали зарю на востоке; золотые позументы, кривляясь, лепились в орденские ленты. Свинцовые думы Сидорова, однако, вытекали не столько из игры красок, сколько из того факта, что нечистой памяти Дрыльпупель своим зловредным гамма-пельменьмейстером распотрошил интеллектуальную базу Дербендюля и убил профессора Какеля.

Сидоров не жалел ни Дербендюля, ни Какеля. Он не хотел помочь им; а если бы и хотел, то не смог. Более того, он даже не знал их. Этих совершенно разных людей вовсе ничего не связывало. Профессор Какель обладал званиями заоблачными и недосягаемыми, будучи к тому же богатым и знаменитым; Сидоров же, скромный исследователь, не имевший сиих достоинств, не смел и приблизиться к Какелю. Дербендюль, напротив того, слыл интеллектуальным бандитом – по слухам, он порабощал альфа-проносимцев и андропендуидов.

Сидоров же изучал альфа-проносимцев и андропендуидов; ему казалось порою, что они понимают его речь и становятся друзьями. Некоторые зачатки интеллекта оказались им свойственны. Приборы показывали высокий уровень их ненависти к Дрыльпупелю, вернее, к квазипространственному приоритету последнего. Дрыльпупель деморализовал диалектические и трансляционные концепции и разрушил тенденции к инновациям в нашей галактике. А ещё он помешал альфа-проносимцам реализовать ментальные инсинуации в области антропометрического маразма.

В то же время Дрыльпупель был членом, и не простым, а почётным и привилегированным членом Общества Шизофренологов. Он открыл энцефалопатический вирус, изучил его и создал несколько научных трудов на эту тему. Вирус оказался возбудителем интерэнцефального бредового синдрома, сопровождающегося алогическими интертрепациями дефекационного типа. Натура Дрыльпупеля изобиловала и недостатками, о коих вряд ли нужно распространяться, ибо он до наших дней считается крупным учёным и умнейшим человеком; он (посмертно) остаётся академиком национальной академии Пупа Земли и председателем клуба Несуществующих Мозгов.

Так вот: безграничные умственные способности привели Дрыльпупеля к выводу, что альфа-проносимцы небезобидны, а виноват в этом Сидоров. Дрыльпупель считал, что ненависть к его квазипространственному приоритету рождается в простоквариуме. И эта ненависть вскоре принесёт естественную смерть диэлектрическому консенсусу, его любимому детищу. Вот поэтому, вооружившись гамма-пельменьмейстером, Дрыльпупель атаковал прежде всего интеллектуальную базу Дербендюля, каковая считалась прочнее интеллектуальной базы Сидорова. Он нейтрализовал таким образом мечущегося в нерешительности Дербендюля и доказал самому себе, что и Сидоров не всемогущ.

Да! Гамма-пельменьмейстер, несколькими днями ранее изобретенный доктором потенциометрических наук Фраерцыгелем, давал ХУ-импульс, смертельный для человека без астральной капсулы на расстоянии ста метров. Едва профессор Какель сформулировал идею создания камеры для сохранения несохраняемого, как тут же попал в поле ХУ-импульса и погиб в страшных мучениях. Становилось ясно, что Сидоров теперь вряд ли сможет свергнуть Дрыльпупеля с его пьедестала.

В своё время злые языки распространяли слухи о том, что Дербендюль работал вместе с доктором Фраерцыгелем, и их делишки попахивали поганенько. Поговаривали: мол, Дербендюль причастен к разработке способов физического уничтожения астральных капсул вокруг творчески одаренных индивидуумов. Из чего следует, что Фраерцыгель должен был пребывать в досаде из-за потери своего соратника, пусть и предполагаемого. Стало быть, между ним и Дрыльпупелем могла разгореться вражда, возможно, до поры скрытая.

Итак, диспозиция ясна. Теперь Сидоров, известный уже нам, мечется по простоквариуму. Видения, красные пятна, голубой туман, малиновые ветры, золотые позументы, хамская рожа Дрыльпупеля – и целые полотнища мыслей, кроящихся и сшивающихся в чрезмерно напряжённом мозгу сего ученого мужа. Склонный к анализу и синтезу, он прогнозирует возможные последствия опасных игр, затеянных интеллектуалами, коих имена неоднократно упомянуты выше.

Перед Сидоровым лежали три пути разрешения возникших трудностей. Первый: созвать научно-практическую конференцию под собственным почётным председательством и с вынесением на повестку дня выступлений Дрыльпупеля и Фраерцыгеля. Второй: открытое разоблачение в печати всех тёмных дел этих двух врагов. Третий: тихое физическое уничтожение – их же. Но вот ведь беда: конференция грозила закончиться кровавым мордобоем среди её участников, а разоблачение – бурным судебным процессом над двумя маститыми учёными и не менее маститыми преступниками, после какового Сидорова станут преследовать их прислужники – и дело кончится либо ликвидацией Сидорова, либо всё тем же пресловутым мордобоем в применении к нему же. Остаётся тихое физическое уничтожение. Убийство то есть. Но как его осуществить?

Сидоров ещё стремительнее запрыгал по простоквариуму. И вот во время самого резвого подскока к нему пришло неожиданное решение. Он с радостным воплем шарахнул кулаком по собственному гениальному лбу: то, над чем он мучился сутками, копаясь в бездонных недрах интеллекта, лежало на поверхности. Об этом нужно было вспомнить в первую очередь! Дело в том, что Сидоров совсем недавно вывел синтетический вирус, который мог стать массовым оружием будущего. Вирус появился на свет в стыдологической камере, сконструированной самим Сидоровым, а материалами послужили радиоактивный люмень и прокисшее молоко, смесь которых Сидоров бомбардировал эпсилон-частицами в ультрафиолетовых лучах. Никому ещё не известный – а стало быть не могущий быть обнаруженным кем-либо – вирус Сидорова, попадавший в организм человека, разрушал сенсорику и моторику последнего, навсегда лишал его возможности трезво мыслить и совершать точные телодвижения. Заражённый погружался в непроходящую эйфорию, в ощущение безграничного счастья и веселья, и ему казалось, что всё в этом мире хорошо и правильно, что ничего не стоит менять и ни к чему не надо стремиться. Эта эйфория напоминала опьянение алкоголем, разве что больной чувствовал себя более весёлым, хотя ему оставалось совсем немного жить на белом свете. Вирус обеспечивал небывалый душевный подъём до смертного часа, и человек умирал неслыханно счастливым. Далее можно пустить в ход рассуждения о гуманизме, но, простите, оно нам не потребуется.

О пьяном вирусе нужно сказать ещё то, что он, как большинство вирусов, не мог существовать вне живой клетки, но имел одну удивительную и непостижимую особенность: передача заразы от больного человека здоровому могла произойти только при умном разговоре. Да, да! Научная дискуссия выступала непременным фактором передачи странной болезни.

Итак, Сидоров перестал метаться по простоквариуму. Решение созрело. Оставалось вынуть капсулы с заразным материалом из стыдологической камеры, упаковать их и упрятать в карман пиджака. Нанести визиты учёным не так уж трудно: повод к ним лежал на поверхности. Вызвать учёных на дискуссию ещё проще: интрига сама просилась в жизнь.

Сидоров оделся, повязал галстук и приколол его золотою булавкою, дабы не болтался и не мешал. Затем он вышел из лаборатории и направился в гараж. Там он разбудил шофера Васю Ташкента, молодого глупого парня, уселся в автомобиль и велел ехать в потенциометрическую лабораторию доктора Фраерцыгеля. По дороге сонный Вася громко зевал, распространяя изо рта противный запах съеденного за завтраком лука. Прибыв на место, Вася криво поставил автомобиль у белого здания с колоннами. Сидоров вышел, гордо протопал по ступенькам крыльца, процокал по коридорам и отворил красивую дверь с медной табличкою, извещавшей, что за дверью прячется лаборатория субинтеллектуального и экстраинтеллектуального изучения потенциометрических факторов Земли, и что заведует ею доктор Фраерцыгель. Внутри помещения изумлённому взору посетителя открывались сверкающие, шумящие и пахнущие всеми запахами мира предметы, хитроумные аппараты и устройства – одни плоские, другие круглые, третьи своею затейливой формою вызывавшие мысль о гибриде кастрюли, рояля и велосипеда. Объединённые в нечто единое, все эти устройства создавали весьма живописный хаос. Внутри хаоса копошился учёного вида человечек, обременённый очками, бородкою и свежим платочком в нагрудном кармане. Увидев Сидорова, человечек вздрогнул, озарился улыбкою и подошёл к посетителю. В шуме лаборатории зазвучали обрывки фраз: «Никак, это вы?!», «Рад видеть!», «Не ожидал!», «В добром ли вы здравии?» и прочая приветственная чушь. Фраерцыгель суетливо сверкал очками и тряс бородкою. Более прочих его интересовал вопрос: какого лешего явился Сидоров? Так-так-так… он же противник наших взглядов… ненавидит теорию коррекции Вселенной… а сколько ругал гамма-пельменьмейстер… пёс его укуси… и вообще! Но вскоре всё объяснилось. Мол, он, Сидоров, то есть… это самое, того… пересмотрел свои взгляды, касающиеся… э-э-э… вообще науки… долгие годы заблуждался, бродил впотьмах… и только изыскания уважаемого доктора Фраерцыгеля пролили свет… вроде как бы так… вот! Лишь сегодня утром озарила идея! Так что же угодно господину Сидорову? Хе-хе-с… Сидорову угодно вот что… Дорогой доктор, конечно, знает о его трудах, касающихся выведения синтетических вирусов и понимает, что пока их получить в натуре не удалось. Но ведь это получится! Непременно получится! Не может не получиться! Это вопрос времени. Но злые языки… А что злые языки? Да вот… мол, некомпетентен как теоретик… то да сё… не поддержите ли мой авторитет? Вы ведь светило науки, громкое имя! А как? Да как угодно! Любое публичное заявление, подписанное громким именем. Одна из теорий любезного доктора – а именно теория о возможности выработки иммунитета астральных тел к недовирусам – вполне подходит для этого. Объявить, что она, возможно, является ключом к разгадке тайн констант Вселенной, что она поможет нам найти другие цивилизации… и тому подобное. Ну и, кроме того, труд нашего уважаемого коллеги, академика Дрыльпупеля, о диэлектрическом консенсусе в квантовой сфере идеально вписывается в концепцию… только надо заявить, что отнюдь не опровергает, а логически подтверждает… что заблуждались… с кем, мол, не бывает… и все дела! Я, конечно, понимаю, что после смерти вашего друга, профессора Какеля, ваши отношения с Дрыльпупелем, как я предполагаю, мягко говоря, того… нет? Не того? Я очень рад, доктор! Я прошу вас не как человека, а как учёного: давайте соберёмся и обсудим. Сверим умозаключения и сделаем выводы. Можно и сегодня. Сначала между нами, а затем публично. Резонанс? Вполне! Прославимся? Возможно. Ударим в грязь? Ну что вы, доктор! Так мы едем? Едем! И немедленно!

Последние слова Фраерцыгель почти прокричал; вернее, не прокричал, а прокукарекал, срываясь в волнении на фальцет. Глаза его сверкнули олигофреническим блеском, в движениях почувствовалась сумасшедшая направленность. Он тут же воспылал любовью к совместным исследованиям и изысканиям. Он захотел мировой славы. И вот – быстрее испуганных зайцев Сидоров и Фраерцыгель выскочили из лаборатории, впрыгнули в автомобиль и понеслись к академику Дрыльпупелю. Через десять минут автомобиль остановился перед воротами огромного дворца – института Всеведенья. Поднявшись во второй этаж, учёные отворили резную дубовую дверь с золотистой надписью: Дрыльпупель, академик национальной академии Пупа Земли (больших, наверное, денег стоит – гавкнуло в головах). Вошли. И так далее.

А спустя полчаса всякий любопытный, которому вздумалось бы заглянуть в кабинет Дрыльпупеля, узрел бы трёх учёных мужей, украшенных интеллектуальными бородками, над которыми дымили сигары, то и дело всовываемые в зубы. Сии достойные мужи жарко обсуждали нечто непонятное, сотрясая звуками речей синеватые дымы. Суровое недоверие Дрыльпупеля испарилось на пятой минуте встречи: Сидоров и Фраерцыгель не жалели красивых и убедительных фраз. Академик быстро оценил предложение коллег и отдал должное их изобретательности. Возможность прославиться, а значит, и разбогатеть, не прилагая к тому больших усилий – эта возможность вдохновила Дрыльпупеля, и он сожалел только об одном: почему он сам до этого не додумался! Ошеломлённый служитель Пупа Земли едва не трясся в предвкушении грядущего триумфа.

Учёные погрузились в глубокомысленную дискуссию, чего и добивался Сидоров. Дрыльпупель пустился в пространные объяснения на пальцах, излагая алгоритм воздействия диэлектриков второго термоэстетического уровня на поведение зелёных мартышек в условиях аберрации и гидробульбулирования. Тогда Сидоров незаметно извлёк из внутреннего кармана капсулу с пьяными вирусами и раздавил её в пепельнице окурком сигары. Его коллеги, увлечённые познанием непознаваемого, не заметили этого и продолжали возбуждённую говорильню. Сидоров извинился: простите, мол, прошу позволения удалиться на минутку… нужда, понимаете ли, прижала… требуется немедленно пойти… Куда, кстати? До конца коридора и налево? Премного благодарен!

Войдя в известное помещение, хитрец сладко хихикнул и потёр руки в ожидании скорой развязки. Погуляв некоторое время, он вернулся в кабинет и убедился, что его вирусы действуют. На столе появились фужеры с выпивкой и холодная закуска; движения учёных приобрели резкость и широкий алкоголический размах, глаза заблестели, фразы стали путанными и оттого совершенно непонятными. И не могли предположить сии несчастные, что эта выпивка станет последней и самою долгою в их жизни! На Сидорова они уже не обращали внимания, увлекшись воспоминаниями о весёлых и нелепых случаях в научных сферах. Слова прерывались взрывами дикого хохота, внезапными и глупыми, часто не к месту. Наконец, прозвучала и самая распространённая в маргинальной среде реплика: «Ты меня уважаешь? Наливай!». Всё стало ясно: план Сидорова сработал на славу. Теперь оставалось скорее уносить ноги, что и было сделано. Сбежав вниз по лестнице, наш герой отыскал глазами автомобиль, и через две минуты уже трясся на сидении рядом с Васей Ташкентом.

А ещё через несколько минут сияющий Сидоров влетел в простоквариум, обежал его вприпрыжку, грохнулся в кресло и весело захохотал. Мозг резюмировал итоги дня. Полная победа! Никаких потерь! Блестящее будущее! Ни одного врага! Ситуация требовала шампанского. Сидоров кликнул Васю Ташкента и послал его за выпивкой. Тот метнулся в винную лавку и принёс несколько бутылок в корзинке. Вскоре шампанское плюнуло пробкою в потолок и защекотало горло пузырьками. Следом из корзинки была вынута коньячная бутылка, благородное содержимое которой тут же устремилось догонять порцию шампанского. И разлилось по телу такое счастье, что возжелало оно объять весь мир и разделить с ним великолепие бытия. И познала душа безоблачное удовольствие, и испытала, что есть хорошо!

Хорошо?! Но что оно означает, это безграничное веселье? Почему он так пьян от рюмки коньяку? Почему так хочется выпить ещё? Такого с ним никогда не бывало. Стало страшно. Холодея, Сидоров запустил руку во внутренний карман пиджака и едва не вывалился из кресла. Вторая капсула с пьяным вирусом лопнула и её содержимое вытекло на подкладку. Когда она лопнула? Минуту назад? Час назад? Да хотя бы и десять секунд – от этого не легче. Заражён!!! Мелькнула мысль: а как же научная дискуссия, непременный фактор передачи болезни? Ведь Сидоров почти не участвовал в умных разговорах. Вот именно: почти! Следом мелькнула и вторая мысль: а что, если вирус изменчив? Да и какой разговор считать умным, какой – глупым? Что теперь делать? Кто он теперь? Учёный? Об этом придётся забыть. Ещё немного – и мозг откажется служить интеллекту. Пропойца? Это вернее всего. Неизлечимый, опустившийся пьяница. Нет ничего гаже. А это значит: всё кончено, осталось приблизить конец. Сидоров влил в глотку полбутылки коньяку, вынул из ящика конторки громадную полупудовую кувалду, широко ею размахнулся и ударил по своей несчастной голове…

И он бредил, и видел сон: Дрыльпупель и Фраерцыгель в бальной зале танцуют польку-бабочку; Дрыльпупель в правой руке держит вилку с кусочком жирной сёмги, коею закусывает на лету; розоватый жир разлетается брызгами, пачкая манишку Фраерцыгеля; тот злится, несётся к подносу с вином и яростно выпивает стакан. В залу влетает стрелок с ружьём и открывает пальбу. Первый выстрел выбрасывает Дрыльпупеля в окно, второй разрывает Фраерцыгеля в клочки. Кровь заливает всё вокруг. Сидоров размазывает её по своему лицу, она липнет, попадает в глаза, отчего мир становится красным.

И тут Сидоров проснулся. Никакая то была не кровь: за окнами печально разлилась багровая полоса рассвета. Голова казалась тяжёлой, но не больною, не заражённою. Видимо, выпил лишнего. Однако думалось легко – обо всём знакомом и обыденном. События же предыдущего дня рисовались весьма туманно, будто сон. Было ли всё это? Пьяный вирус, Дрыльпупель, Фраерцыгель… Не чепуха ли это, не галлюцинации ли? Пожалуй, так оно и есть. Простоквариум – вон там он: поезжай и потрогай. Вася Ташкент – налицо: разбуди его, и он окатит тебя запахом лука. Коньяк – тоже материален: стоит себе на столе, бутылка ополовинена, рюмка тут же пристроилась. А учёные враги, стыдологическая камера и тот синтетический вирус – всё сон, глупый похмельный сон. Но по какому же поводу Сидоров напился?

Однако пора вставать. Хотя… Не поспать ли еще часок? Куда торопиться?

Ну вот, теперь всё в порядке, бодрость и свежесть в теле. Холодной воды в лицо, чашку кофе покрепче – опять нормальный человек. Вот и Вася Ташкент: смахивает себе тихонько тряпочкою пыль с автомобиля. Привычная дорога, привычный простоквариум, покой, тишина и уют кабинета.

И вдруг благоговейную тишину грубо порвал телефонный звонок. Сидоров взял трубку и начал слушать. Лицо его становилось бледным. В трубке звенел незнакомый металлический голос, чеканивший фразы: «Ваши показания нам очень нужны. Доктор Фраерцыгель и академик Дрыльпупель найдены мёртвыми. Возможно, им подложили сильный яд. Труп профессора Какеля похищен из анатомического театра. Алло! Вы меня слушаете?». Но Сидоров уже не мог ничего слышать. Он сползал на пол, держа в одной руке трубку, а другою указывая в потолок. Шляпа надвигалась на его безумные, с краснеющими белками глаза. А в воздухе, не касаясь пола, плясали польку-бабочку Дрыльпупель и Фраерцыгель. Сияние разливалось над их головами, и в нём, будто в зеркале, Сидоров увидел собственный труп.

 

 

 

 

ЧУДЕСА БЫВАЮТ

 

Марциан думал о самоубийстве, и это было нелегко. Не говоря уже о том, что лишать себя жизни грешно и преступно, надо заметить, что спасаться таким способом от карточных долгов – смешно и трусливо. Что о нём станут думать сын и Камилла? Как они выживут без него? Сын ещё мал, а Камиллу, молодую, нежную женщину, смерть любимого мужа может свести в могилу.

Впрочем, так ли нужно самоубийство, если можно отыграться? Но к чему этот самообман? Отыграться уже невозможно; не лги сам себе, Марциан! Все надежды в прошлом, их теперь нет. Вот тьма охватывает сад; вот воздух свежеет и становится прохладным; вот луна засияла; вот звёзды высыпались на небесное блюдо. Тьма и воздух почти осязаемы: они есть. Луна и звёзды видимы: и они есть. А рухнувшие надежды неосязаемы и невидимы: стало быть, нет их, и надеяться невозможно.

Эти мысли неслись в голове Марциана. Он стоял на крыльце своего роскошного дома, опершись о перила. Да, надежды рухнули и погибли, а впереди – бедность. Неодолимая бедность, страшная, как эта тьма в глубине сада. Будто проклятье свалилось на его семью, опустошило его денежный мешок и ларец Камиллы, где раньше лежало старинное фамильное золото. Истинное проклятье: дело дошло до того, что Марциан унёс в ломбард старинную с позолотой икону своего прадеда. Впрочем, это проклятье Марциан накликал сам. Его погубила страсть к азартной игре. Его погубил капитан Сальваре.

Это началось несколько месяцев назад, когда капитан Сальваре был лучшим другом Марциана. Капитан вернулся в родной город после долгой отлучки и первым делом навестил старого приятеля. Они сидели в тёмной прохладной библиотеке, за окнами которой сиял тёплый летний день; перед ними стояла бутылка старого хереса; в их пальцах дымились дорогие сигары. Все эти прелести, как и улегшаяся уже радость встречи, теперь не доставляли собеседникам того удовольствия, которое могли явить при иных обстоятельствах. Дело в том, что Марциан оказался в затруднительном положении: незадолго до приезда Сальваре он потерял много денег при неуспешной сделке. Капитан, едва появившись в городе, тотчас узнал об этом и ринулся на помощь другу. Но Марциан отказывался от помощи: принятие денег в долг не дозволялось его жизненным убеждением. Он твердил капитану, что надеется вскоре выпутаться, что у него ещё немало осталось богатств и в банковском и в домашнем сейфе. Сальваре начал было убеждать Марциана в том, что Камилла привыкла к роскоши, что она может простить многое, но только не бедность; но приятель так сурово глянул на него, что ему пришлось смущённо замолчать. Тогда Сальваре решил подойти к вопросу с другой стороны.

Беседа вскоре возобновилась, но потекла по иному руслу: друзья вспомнили прежние времена, когда они предавались дерзким юным шалостям, ухаживали за барышнями, кутили в кабаках, пьянствуя и играя в карты. Излюбленной их игрою всегда был преферанс. Марциан слыл холодным игроком: он всегда умел вовремя остановиться. Сальваре же после иных ночей оставался без единой монеты, без часов и перстней, хотя удача нередко улыбалась и ему. Четыре года назад Марциан взял в жёны Камиллу, дочь богатого землевладельца, и с этой поры порвал с прошлыми шалостями. Но Сальваре оставался всё тем же беззаботным игроком, весельчаком и пьянчужкой; в то время он ещё не вышел в капитаны. Он нередко бывал в доме Марциана, ему очень нравилась Камилла, хотя его к ней отношение никогда не переходило границы приличия. Камилла журила Сальваре за его страсть к картам; тот всё отшучивался. При всём этом положение его ухудшалось. Дошло до того, что Сальваре начал понемногу брать у Марциана в долг. Деньги те были невелики, и займы никак не отражались на состоянии Марциана. Тем не менее, вскоре проигранное превысило полсотни тысяч золотом. Потом Сальваре исчез, и вновь появился только теперь. Марциан с естественным любопытством слушал рассказ друга о его приключениях.

- Первым делом я поехал к брату в Белмурс – знаешь ведь этот городишко в сотне миль отсюда. Там мои дела пошли в гору, но спустя два месяца, когда я успел составить из выигрышей небольшой капитал, кто-то пустил слух, что я мошенничаю за игорным столом. Свора обывателей так яростно накинулась на меня, что мне в буквальном смысле пришлось бежать из города. Их неприязнь казалась мне понятной: я успешно-таки потрошил их кошельки. Однако откуда такая ярость? Пришлось уехать в Гунзен, к дорогому дядюшке Ванису. Он принял меня радушно, но вскоре начал коситься и ворчать. Я подозревал, что до него дошли слухи об истории в Белмурсе. Я стал нервничать, много выпивать и оттого часто проигрывать. Я спустил всё, что удалось скопить в Белмурсе, и ещё остался должен. Дядя Ванис пригрозил, что выгонит меня из дому. Возвращаться домой было не с чем, да и не к кому: как ты знаешь, близких у меня нет, а дальняя родня не хочет меня знать. И вот я украл пистолет, заперся в дядином кабинете и приготовился пустить пулю в висок. Даже записку написал. Хотел, чтобы дяде и всем остальным стало стыдно. Вот каким глупцом я стал! Но вдруг мой взгляд упал на картину над столом: один её край будто отошёл от стены. Я взялся за него и… Картина оказалась дверцею тайника. Там лежали деньги. Не смотри на меня так, Марциан! Каюсь, ограбил родного дядю. Но разве пуля в голове лучше? В тот же день я бежал из Гунзена. Извини, что не могу открыть тебе название последнего моего пристанища, где я свёл знакомство с одним шулером и кое-чему у него научился. За эти бесценные уроки он взял с меня не так уж много. Что было дальше? Очень скоро я стал богатым человеком и навсегда покончил с игрой. Мне казалось, что теперь надобно делать карьеру. Капитал помог мне и в этом: теперь я капитан. Деньги, взятые у дяди Ваниса, я вернул, добавив тысячу золотом за огорчение. Дядя прослезился и простил меня. Ты спросишь, к чему я рассказал тебе всё это? Во-первых, я всегда должен оставаться честным с тобою, ибо желаю, чтобы ты знал, кому протягиваешь руку; во-вторых, я хочу вернуть долг – вот твои деньги. Но смею ли я требовать, чтобы ты взял их? Могу ли я теперь называть тебя другом? Станет ли тебя тяготить моя прошлая бесчестность?

- Дай мне руку. Ты – мой друг, и я клянусь тебе, ни одна душа не услышит от меня того, что ты поведал мне. Я не судья тебе, и не моё дело винить или прощать тебя. Со мною ты всегда был честен и справедлив, и я отвечаю тебе тем же.

            Друзья встали и обнялись, потом вновь вернулись в кресла. Их беседа продолжалась, перейдя к воспоминаниям юности, и более ничего любопытного в ней не заключалось. Бутылка с хересом пустела, окурки сигар заполнили пепельницу, день за окнами сменился сумерками. В конце концов Марциан задумался: чем бы ещё развлечь друга? Не сыграть ли в преферанс, как в былые времена? Сальваре говорил, что покончил с игрой, но что за беда? Никто их не обязывает ставить деньги. И то, что Сальваре учился у шулера, тоже не страшно: не станет же он, в самом деле, мошенничать против Марциана!

            Капитан ничуть не удивился и не воспротивился предложению друга. Карты явились на свет, началась игра. Сальваре весело и открыто подтрунивал над неловкостью Марциана: то он зря пасует, то вместо бубны несёт пику. А вист… нет, так нельзя! И мизер так не играют! Будто всё забылось, всё кажется новым, и многое не к месту; и не так надобно ходить, а вот этак! Марциан тоже смеялся вовсю, голову пьянил херес. Но исподволь в нём просыпался новый интерес к почти позабытой игре. К концу вечера он вошёл в азарт; Сальваре тоже увлёкся ролью учителя. Они ещё не предполагали, что этот урок затянется не на один вечер, а на целый месяц.

            Сальваре стал ежедневно бывать в доме приятеля. Марциан забыл уже все свои былые пристрастия. Даже наедине с собою он почти не выпускал из рук карты, проделывая с ними разные фокусы, отчего его пальцы обретали неизведанную прежде ловкость. Спустя ещё месяц Марциан стал появляться в местном игорном доме. Первая его партия принесла ему немалый выигрыш; последовавшие за нею были всё более успешными. Марциан превзошёл своего учителя уже в том, что его путь к успеху оказался короче. И тогда он приступил к осуществлению главного плана: его дела требовали срочных денежных вложений. И дела эти пошли в гору, тогда как карманы партнеров по игре неумолимо истощались. Радость Марциана омрачалась только тем, что Сальваре вновь исчез в неизвестном направлении: не с кем стало делиться счастьем успеха!

            Полагаю, что здесь вы скажете: всё это чрезвычайно похоже на сказку. Да, весьма похоже. Так иногда казалось и Марциану, однако вскоре он привык к успеху, как вообще человек привыкает ко всему. И тут ослепительная сказка сменилась кошмаром. Всё случилось так странно и страшно, что впоследствии вспоминалось как похмельный сон.

            Однажды в игорном доме появился молодой человек по имени Гораций. Возможно, это было его прозвище. Кто он такой и откуда появился – этого не знал никто. Не сводя ни с кем дружбы и даже знакомства, в первый же день Гораций попытал счастья за карточным столом, и эта попытка принесла ему две тысячи золотом. Разумеется, он не преминул узнать, кто считается лучшим игроком в городе. И Марциан стал первым и единственным человеком, которому Гораций предложить расписать пульку, поставив сразу тысячу. Выглядел он простачком, этот Гораций, карты держал неумело, даже наивно спрашивал противника, как и когда нужно играть мизер. Марциан вначале только снисходительно улыбался. Но вскоре улыбка уступила место недоумению, а недоумение сменилось унынием и разочарованием. Все деньги в тот вечер перекочевали из кармана Марциана в карман Горация, и прославленный картёжник впервые ушёл домой ни с чем. Как это могло случиться, он так и не понял. Это повторилось и следующим вечером, а затем ещё и ещё. Марциан проигрывал, нервничал, пил много вина и оттого вновь проигрывал. Жажда отыграться вытянула все его сбережения. Он стал брать деньги у жены, потом в дело пошли фамильные драгоценности, старинные картины и прадедовская икона. Всё это Марциан снёс в ломбард и проиграл в две недели. Камилла протестовала и плакала, а муж, напиваясь пьян, злился на нее и ругал последними словами. Сын слышал эту ругань, но молчал, затаив горе в глубине души. Он боялся пьяного отца и ненавидел его. Но Марциану было не до сына: каждый день он до дрожи в теле ждал вечера, когда можно сесть за игровой стол с Горацием.

            И наступил страшный день, решивший исход борьбы двух игроков. В тот день Марциан собрал жалкие остатки былого богатства – два перстня с камнями и браслет жены – и понёс их из дома. Камилла не пускала его, рыдала и становилась на колени, но муж грубо оттолкнул её и выскочил в сад, посылая проклятье той, что любила его больше, нежели себя. Вечером он был в игорном доме и вновь проиграл всё. Ещё два вечера Гораций позволял ему играть в долг, но потом объявил о желании получить деньги. И это был конец: в хранилищах Марциана не осталось ни монеты.

            Теперь неудачливый игрок смотрел на звёзды, стоя на крыльце своего роскошного дома и думая о самоубийстве. Счастливые дни ушли в вечность, взамен навалилась мучительная тоска. Почему так хочется уйти из жизни? Неужели из-за бедности? Нет, она не так страшна, как иногда кажется. Можно купить дом подешевле, можно пойти на службу, можно бросить пить проклятое вино. Камилла простит, ведь они до сих пор любят друг друга. И сын простит: дети быстро забывают невзгоды. Но дело в том, что неудачи и несбывшиеся мечты так подорвали психику Марциана, что он начал медленно сходить с ума. Внешне это долго не проявлялось, однако в конце концов будто что-то тяжёлое прорвало невидимую крепость рассудка. В первый раз приступ сумасшествия случился в гостиной, когда портрет прадеда на стене вдруг заговорил насмешливым голосом Горация:

            - Зачем ты играл в азартную игру, Марциан? Ты не мог остановиться – и ты потерял всё! Ты неудачник! Тебе нет места на белом свете!

            С диким воплем несчастный кинулся в свой кабинет, выхватил револьвер из ящика стола и всадил в портрет несколько пуль. От грохота выстрелов голове полегчало, мозг успокоился, а тело ослабло; Марциан тут же улёгся на пол и заснул. Перепуганная Камилла немедленно позвала доктора, тот осмотрел спящего, но не нашёл ничего странного, кроме того, что тот лежит на полу Внезапно Марциан проснулся и выстрелил в доктора. Пуля пролетела в дюйме от виска почтенного медика и застряла в стене. Марциан заорал, что он не болен, что ему не нужен врач, и пусть тот катится ко всем чертям. Доктор был ошарашен и раздосадован, хотя и не подал виду. А помешанный игрок, успокоившись, решил, что галлюцинация случилась от переутомления. Приступы, однако, стали повторяться: через неделю все портреты в гостиной от выстрелов превратились в клочья, в зеркале зияли дыры – Марциан палил в своё отражение. В такие вечера Камилла с сыном прятались у соседей. По утрам они возвращались домой бледные и заплаканные, но молчаливые. Марциан не мог смотреть им в глаза и уходил в кабинет. Вот отчего его посещали мысли о самоубийстве. Но он всё еще не решался.

            Дальнейшие же события приняли фантастический оборот: нельзя точно сказать, что происходило наяву, а что в бреду.

            Сперва случилось новое несчастье – Камилла собрала пожитки и исчезла вместе с сыном, не обмолвившись с мужем ни словом, не оставив записки. В тот же вечер Марциан дрался с чучелом медведя в своём кабинете. Победив неживого хищника, безумец сел в кресло, и вдруг его осенила первая блестящая идея. Коль у него теперь нет семьи, дом можно продать. Далее уплатить Горацию долг и продолжить с ним игру – а вдруг повезёт?

Через три дня идея была приведена в исполнение: дом продан, долг уплачен. Тогда в голову игрока пришла вторая, ещё более блестящая идея. А что если вечером сесть за стол не с Горацием, а с каким-нибудь богатеньким новичком? Деньги на игру есть, талант никуда не делся, только вот вино не надо пить. Выиграть тысяч двести – дело возможное; во всяком случае, стоит попробовать. Марциан рискнул – и удача впервые за последние месяцы оборотилась к нему лицом. Потом он неделю за неделей потрошил азартных и наивных толстосумов, да так успешно, что выигрыш превысил миллион. Держись теперь, Гораций: с этаким капиталом ничего не страшно!

            Играть договорились с семи часов вечера. Марциан в тот день ничего не ел и не пил, зато и не волновался. Гораций тоже выглядел бодрым и весёлым. Началась игра – будто продолжение удивительного сна. Марциан без труда выиграл первую партию, за ней вторую и третью. Гораций, распалённый азартом, увеличивал ставки, рвал и метал, но фортуна почему-то отвернулась от него. К полуночи Марциан вычистил его карманы. Проигравший умолял назавтра продолжить игру. Победитель согласился. В следующие пять вечеров он лишил новоявленного неудачника всех его денег, и ещё в два вечера вогнал в огромный долг. Теперь уже Гораций начал сходить с ума и пить горькую, упрашивая Марциана расписать хотя бы одну пульку. Но счастливец внезапно объявил, что навсегда бросает карточную игру и уезжает из города. По этому поводу пьяный Гораций устроил скандал в игорном доме, за что был позорно выброшен на улицу, а наутро его нашли висящим в петле. Долго искали его родственников и выяснили, что таковых нет на свете; узнали также, что никакого имущества покойный не имел – он теперь вообще ничего не имел, кроме долгов. С тем его и похоронили, причём Марциан принял самое горячее участие в погребении, ибо он чувствовал себя косвенно виновным в гибели противника и обязанным упокоить его прах.

            Смерть Горация угнетала Марциана. А тут ещё пришло письмо от Камиллы – без обратного адреса. Она писала: «Ненавижу тебя, Марциан! Добрые люди начинают письмо приветствием и заканчивают пожеланием здоровья. Я так не могу. Я не желаю, чтобы ты жил и здравствовал, ибо жажду твоей смерти. Ты, нищий безумец, едва не погубил меня и сына. Теперь-то я знаю, как ты стал хозяином того дома, в котором мы жили. Этот дворец, наполненный старинной мебелью, картинами и золотом, должен принадлежать другому человеку. Ты знаешь его: это мой будущий муж, капитан Сальваре. Да, я люблю его и выхожу за него замуж. Мы не намерены бездельничать. Нам случайно подвернулось хорошее дело, на котором мы нажили небольшой капитал. Мы купили дом с садом в одном южном городке. Мой сын – не наш, а мой – любит Сальваре как родного отца. Я волнуюсь и оттого пишу сумбурно. Так вот: Сальваре рассказал мне о том, как ты нажил своё грязное богатство. Да, да, капитан Сальваре, твой бывший друг; вернее, твой заклятый враг, вынужденный маскироваться под друга. Я удивляюсь тому, как мягко он обошёлся с тобою. Такому мошеннику и убийце, каков ты есть, место не на земле, а в аду! Всё. Не вздумай искать нас, негодяй. Как же я тебя ненавижу!»

            Надо сказать, что измена жены и предательство друга не очень удивили и почти не рассердили Марциана. Он избавился от всего своего имущества и с огромными деньгами уехал к морю. Там впервые в жизни он увидел незабываемые пейзажи и услышал шум прибоя; в первый раз он наслаждался одиночеством, а не тяготился им. Он купил белокаменный дом с зелёной жестяною крышей, купил книги и картины, купил целый погребок со старым вином – и зажил спокойной счастливою жизнью. Каждый день он гулял и купался в море, а вечерами сидел у камина с книгой и хрустальным бокалом. Шли месяцы, и Марциан постепенно забывал своё прошлое; он почти не вспоминал о Камилле, Сальваре и Горации, только иногда тосковал о сыне.

            И тут начинается последняя, самая страшная часть нашего повествования, в которой Марциану всё же пришлось вновь встретиться и с Камиллой, и с Сальваре, и с Горацием. Именно с тем Горацием, который давно умер. Это чудо? Но чудес не бывает.

            В распахнутые окна спальни глядело утреннее солнышко. На постели Марциана сидела Камилла и ласково трясла его плечо:

- Проснись, любимый!

Марциан вскочил и выпучил глаза.

- Камилла?! Ты откуда? Когда приехала?

- Ты пугаешь меня, мой милый! Разве я куда-то уезжала?

- Как? Ты же сама… И Сальваре…

- Ну, хватит шутить, - строго произнесла Камилла, но сразу же рассмеялась. – Сальваре как раз ждёт, когда ты изволишь проснуться. Он в гостиной, только что приехал из Гунзена – и сразу к нам.

- Сальваре?! Из Гунзена?! – Марциан ничего не понимал.

- Скорее одевайся. Мы подождём в гостиной.

Камилла вышла. Марциану стало страшно: откуда в его доме бывшая жена и Сальваре? Как они нашли его?

Дрожащие руки повиновались плохо. Марциан с трудом оделся и спустился в гостиную, где Камилла с кем-то беседовала. Мужской голос не был голосом Сальваре, но показался страшно знакомым. Мужчина обернулся, и Марциан едва не свалился на пол. На него смотрел покойный Гораций!

- Гораций?! – прохрипел Марциан, хватаясь за сердце.

- Что такое? Тебе плохо, Марциан? – удивлённо и тревожно спросил Гораций.

Тогда погасло летнее утро и наступила ночь. Марциан без чувств распростёрся на полу, повалив стулья.

- Марциан! – кричала испуганная Камилла.

- Я сбегаю за доктором, - сказал Гораций.

- Скорее, Сальваре, скорее!

Марциан лежал в своей постели с перевязанной головою и мучительно вспоминал о том, что произошло. В соседней комнате Камилла разговаривала с доктором.

- Он почему-то испугался, когда я разбудила его. Потом он увидел Сальваре, прошептал что-то вроде «Гораций» и упал на ковёр. Что с ним, доктор?

- Не могу сказать наверняка, но, видимо, причина в нервном расстройстве или сильном потрясении. Потому что тело его здорово, жизнь вне опасности. А вот с нервами творится что-то неладное.

Потом доктор ушёл, а Камилла уселась в кресло и задремала. Через минуту мимо неё на цыпочках прошел Гораций, или же капитан Сальваре; он отворил дверь в спальню Марциана. Через мгновение воздух сотряс звук выстрела.

Марциан стоял над недвижимым телом и тупо глядел на него; потом прерывисто вздохнул и произнёс:

- Вот мы и покончили счёты, дорогой друг!

Второй выстрел раздался в соседней комнате.

- Спи спокойно, милая моя, теперь ты свободна, - говорил Марциан над трупом Камиллы. Вскоре он покинул дом и вышел к морю. Теперь его мозг работал чётко; всё произошедшее стало ясным. Есть мир света и мир теней. Дверь между ними – морская бездна. А ключ от этой двери у Марциана всегда с собою. Он спрятан так хорошо, что ни один мудрец не способен его отыскать. Ибо этот ключ и есть то чудо, имя которому – безумие. Только гению безумия подвластна способность появляться там, где нужно, и исчезать тогда, когда это необходимо. Только он отличает эти миры. Те, кого он любит, скучают без него в пустом доме. Как он хочет их обнять! Он идёт к ним. Скоро они будут вместе. И тогда он скажет им: чудеса бывают!

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧЁРНО-БЕЛЫЙ ХИРУРГ

 

ПРОЛОГ

            Обратите внимание на то, что эта повесть очень страшна. Когда прочитаете её, обратитесь к врачу, я прошу вас об этом! Возможно, вам попадётся хороший врач, который сможет излечить вашу душевную болезнь. И ещё одна убедительная просьба: не давайте читать эту повесть детям и ни слова не говорите им о ней. Спрячьте книжку куда хотите, но так, чтобы ребёнок ни в коем случае не нашёл её. Вот всё, о чём я хотел предупредить вас. Приступайте к чтению.

 

Глава 1

ВИНОВНИКА НЕТ

            Это был обычный день в Москве – 11 марта 2023 года. Хирург Александр Канаев приблизился к зданию лабораторно-химической хирургии и, ничего не подозревая, вошёл внутрь. Его тут же окружили коллеги; они стали поздравлять его с тем, что он уже три года помогает им стать лучше. Он поблагодарил их и ушёл в свой кабинет. Там Канаев прочитал какие-то записи, надел резиновые перчатки, защитные очки и бесшумные наушники. Затем он достал из шкафа радиацион, вынул нужные химикаты и лабораторные смеси и начал их сливать. Закончив это занятие, он стал что-то варить и жарить. В хирургической лаборатории иногда можно было жарить и сливать что-нибудь хирургическое.

            И вот когда Канаев заканчивал эту работу, он вдруг запнулся и упал на стол, спиною прямо на химические смеси. Пятна от них расползлись по всей его спине. И в это время раздался непонятный громкий звук и вспыхнул ослепительный свет. Наушники и очки соскочили с головы хирурга и разлетелись на мелкие осколки. Канаев отшатнулся и налетел грудью на кастрюлю и сковородку, под которыми пылал огонь, и его костюм загорелся. В кабинет влетел ветер, подхватил Канаева и потянул его к двери. Костюм между тем продолжал полыхать, и потушить его не было никакой возможности. Ветер вынес хирурга в коридор, а потом втолкнул в лабораторию, где в его ногу вонзился нож, а сверху на голову полились какие-то химические смеси.

            - Придётся вызывать скорую помощь, - сказал один из лаборантов.

 

Глава 2

В БОЛЬНИЦЕ

            Автомобиль скорой помощи приехал через шесть минут и тридцать три секунды. Санитары быстро выкатили носилки, уложили на них Канаева, и автомобиль помчался к больнице. По дороге врач осмотрел пострадавшего и заявил:

            - Придётся снимать кожу.

            - Снимайте, - ответил Канаев. – Мне некогда валяться в больнице. Я должен продолжать опыты.

            - Но это опасно, - предупредил врач. – Если с вами что-то случится, мы за это не отвечаем.

            - Мне пятьдесят четыре года, - ухмыльнулся Канаев. – Я способен сам за себя ответить.

            Через полтора часа автомобиль подъехал к больнице.

            - Хорошо, что мы так долго ехали, - сказал Канаев врачу.

            - Если бы в этот час на дорогах были пробки, мы бы ехали вдвое дольше, - проворчал врач.

            - Ах, как я люблю пробки! – воскликнул Канаев. – Только в них и можно отдохнуть.

            - Какой же это отдых! – возразил врач. – Одно только глупое ожидание.

            В больнице Канаева раздели, уложили на каталку и уже на ходу приложили маску ко рту.

- На всякий случай, - пояснил врач. – Вдруг что-нибудь случится.

Но Канаев не расслышал этих слов и отрицательно покачал головой.

            Врача обрадовало то, что Канаев уснул почти моментально. Он надел резиновые перчатки, омыл их спиртом и провозгласил дикторским голосом:

            - Уважаемые коллеги, слушайте меня внимательно! Сейчас я вам впервые продемонстрирую процесс снятия кожи с живого человека. Итак, смотрите на мои руки и учитесь.

            Он взял скальпель, оттянул кожу и стал её резать. Кожа разошлась длинной раной. Врач схватил ещё какой-то блестящий инструмент и стал расширять рану.

            - Вам ясен принцип? – спросил врач, оглядывая своих коллег.

            - Всё ясно! Понятно! – отвечали те.

            - Ну-с, тогда и вы приступайте.

            Врачи склонились над телом Канаева и принялись за работу.

 

Глава 3

ДРУГАЯ ПОЛОВИНА

            Работа кипела. Врачи опасались заражения тканей, и потому были очень осторожны. Но режим дезинфекции в больнице соблюдали строго, и потому сначала ничего не произошло. Но когда вся кожа была снята, глаза врачей наполнились ужасом, и их лица исказились от страха.

            - Боже мой! – прохрипел главный. – Этого не может быть! Почему так случилось? Ведь этого же не может быть!

            Вся кожа от ног до горла покрылась зеленью, а в середине наливался красно-синий ожог.

            - Несите чёрно-белый костюм! – завопил главный не своим голосом. – Скорее!!!

            Один из врачей метнулся к двери и исчез. Спустя минуту он вернулся со свёртком в руках. А ещё через несколько минут Канаев, одетый в чёрно-белый костюм и чёрно-белую шляпу, спрашивал врачей:

            - Неужели всё закончилось?

            - Как видите, - отвечали ему. – Вы теперь в чёрно-белом костюме, а вашу старую кожу мы сдали в хирургическое отделение. Так что всё в порядке, можете не беспокоиться.

            - Хорошо, не буду, - пообещал Канаев.

И вдруг завопил:

- Ой! А это что такое?

- Где? – испугался было врач, но потом вздохнул облегчённо. – Это обыкновенная кровь. Из вашей раны на лбу.

- Так заклейте её пластырем! – потребовал Канаев.

Врач вынул пластырь, отрезал лоскуточек и прилепил его на рану.

- Спасибо! – прорычал Канаев. Он встал и вышел из палаты, почему-то злобно пнув ногою дверь.

- Ты ничего не перепутал? - спросил главный у врача, принесшего костюм.

- Не знаю, - отозвался тот. – Мне некогда было проверять.

- Да уж, проверяй не проверяй – ничего не понятно, - вздохнул главный. – А ну-ка, выйдите все вон и оставьте меня одного.

Все вышли, думая, что главный шутит. Но тот был серьёзен и очень зол.

 

Глава 4

ДВУХЧАСОВОЙ ОПЫТ

            Никто не мог понять, почему Канаев злобно пнул дверь, выходя из палаты. Никто не заметил, что он вернулся на своё рабочее место и возобновил прерванные опыты. И никто не обратил внимания на необычный костюм Канаева. Но того не смущала всеобщая невнимательность, и он даже радовался тому, что его никто не замечает. Ещё бы: если бы все узнали правду, Канаева выгнали бы из лаборатории.

            Итак, хирург приступил к работе. Левой рукой он взял сосуд с химической смесью, а правой – радиацион. Поколдовав над ними, он слил смесь в одну сковородку, а в другую бросил радиацион.

            - Что я делаю? – шёпотом спросил он сам себя. – Я не могу это делать.

            Он разложил жареный радиацион по пробиркам, взял электрический провод и затолкал его в кастрюлю. Через несколько минут провод странным образом растворился в кастрюле, а на его месте появилось синее пятно.

            - Да что же это такое? – тихо и яростно ругался Канаев. – Теперь опять в больницу повезут!

            Он возился очень долго, попробовав применить даже самую сложную лабораторную формулу, но его опыт так и не увенчался успехом. Его костюм имел теперь две половины – добрую и злую. К тому же его злила капля крови, выступавшая на лбу. Наконец он приложил к ране химическую смесь – и это помогло.

            Канаев находился в кабинете уже два часа, и за это время его несколько раз пытались вызвать к директору. Теперь, услышав сигнал вызова, он пошёл к директорской двери. Остановившись перед нею, хирург усмехнулся:

            - Ну и попадёт же мне теперь!

 

Глава 5

НЕИЗВЕСТНОЕ ПОНЯТИЕ ДИРЕКТОРА

            Когда Канаев вошёл в кабинет, директор сидел на своём стуле, повернувшись спиной к двери.

            - Ну вот и попались! – зловеще процедил директор. – Не ждали, что вызову?

            - А сами-то! – огрызнулся Канаев. – Пирожные поедаете да фильмы ужасов смотрите.

            - Откуда вы это знаете? – удивился директор.

            - Знаю, а откуда – сам не знаю, - скаламбурил хирург. Голос его звучал странно, по-людоедски.

            - Да что же это такое происходит?! – закричал директор.

            - Трудно сказать, - весело ответил Канаев. – Наверно, в меня компьютер ввинчен.

            - Не выдумывайте! – оборвал директор. – Вы не робот.

            - Как знать, - двусмысленно молвил хирург, стукнув по одинокому пульту на директорском столе. И тут вновь раздался оглушительный звук и вспыхнул ослепительный свет, которые совсем недавно возникали в кабинете Канаева.

            - Молодец, похвально! – расхохотался директор и нажал какую-то кнопку. И в тот же миг вокруг возникли всевозможные развлечения, какие только может породить фантазия.

            - Добро пожаловать во вселенную моего второго неизвестного понятия! - провозгласил директор.

 

Глава 6

РАЗВЛЕЧЕНИЯ ПРОТИВ СХВАТКИ

            Сначала Канаев ничего не понял. «Какое ещё неизвестное понятие? – спрашивал он сам себя. – Надо спросить у директора. А надо ли? Или нет? Нет! Всё-таки надо!»

            - А это, - продолжал разговор директор, - это все развлечения, возможные на Земле. Точнее – развлечения неизвестного понятия.

            - Что это такое – неизвестное понятие? – осмелился спросить хирург.

            - Это то самое, что использовалось во время ваших опытов и во время нашей беседы, - туманно разъяснил директор.

            - Чудесно! – воскликнул Канаев и пнул директора в ногу. – Но могу ли я, наконец, узнать, в чём его смысл?

            - Что вы делаете?! – завопил директор.

            - Вам бы только веселиться, а не за работу отвечать! – засмеялся Канаев и поставил на директорский стол продырявленную бутылку с керосином, а следом бросил зажжённую спичку.

            - Ого! Газированная вода! – обрадовался директор. – Выпью-ка я её, пожалуй.

            Канаеву стало весело. Он сам наклеил на керосинную бутылку этикетку с надписью «лимонад», хотя в таких бутылках всегда продавался керосин.

            - Кисловат напиток, - сказал директор. – Видимо, без сахара. Но почему?..

            Он не успел договорить. Его костюм заполыхал весёлым пламенем, и всё тело стало гореть. В панике он не мог придумать, как ему нужно поступить. Он кинулся по неразборчивой дороге и случайно нажал кнопку с надписью «атака». И тогда все развлечения набросились на него. Канаев хотел перепрыгнуть через развлечения, но случайно зацепился за пружину одного из них. Это рассердило его. Он вынул банку с кремом и залил им кнопку, потом утопил её в креме и чуть-чуть подержал. Кнопка погибла, развлечения вышли из строя.

Канаев повернулся спиной к горящему директору и подошёл к окну. Он долго стоял у него, а потом вдруг зашатался и упал.

 

Глава 7

ГИБЕЛЬ ДИРЕКТОРА

            Канаев винил во всём одного себя. Он сам дал директору бутылку с керосином. Однако терять надежду был нельзя. Канаев подполз к окну и выбросился из него.

            Его полёт длился очень долго, потому что кабинет директора находился в самом верхнем этаже хирургического здания. А это здание было самым высоким в Москве: его высота составляла сто тридцать два этажа.

            В конце этого полёта Канаева ждала неминуемая смерть. Но ему повезло: за несколько секунд до его приземления внизу остановился грузовик с хлебом, грузчики скинули брезент с кузова и начали разгружать буханки. Канаев упал в самую хлебную гущу. Удар оказался очень мягким. И тут следом за ним приземлился горящий директор, но не на хлеб, а на крышу стоящего рядом таксомотора. Таксист ужасно испугался грохота и резко нажал на газ. Автомобиль рванул с места и набрал скорость. Канаев бежал за ним, ни на секунду не выпуская из поля зрения директора, тело которого пуще прежнего полыхало на ветру. Он бежал не жалея ног. Он видел, что крыша такси начала плавиться и проваливаться, и что водитель, испугавшись ещё сильнее, выпрыгнул из автомобиля прямо на проезжую часть. Его тут же раздавил встречный грузовик, а горящий директор поехал дальше в неуправляемой машине, которая тоже начала полыхать весёлым факелом.

            Из переулка внезапно выехал мотоцикл. Таксомотор ударил его в бок. Директор оторвался от крыши и полетел к трамвайным путям. Он распластался на рельсах, раскинув в стороны руки и ноги. Скоростной трамвай с размаху наскочил на него, переехал тело и помчался дальше, оставляя за собою страшный кроваво-огненный след.

 

Глава 8

СТРАШНЫЕ ПОХОРОНЫ

            23 марта 2023 года состоялись похороны директора. В этот скорбный день все собрались для того, чтобы оплакать погибшего. Пришли друзья и родственники директора.

Но не все в тот день намеревались его оплакивать. Неожиданно явился Канаев с рабочими. И вдруг среди стонов и вздохов раздался его громкий голос:

- Что же это такое? День сегодня хмурый, а гроб пустой!

- Гроб не пустой, - возразил один из рабочих. – А день хмурый оттого, что в день похорон погода всегда портится.

- Ну-ну, посмотрим, что будет дальше, - ухмыльнулся Канаев.

Гроб установили на катафалк. И тут один носильщик схватил топор, а другой – бензопилу. И эти двое стали приближаться к гробу.

- Хм! – удовлетворённо пробормотал сам себе Канаев и побежал к носильщикам. – Очень хорошие инструменты для осуществления моего плана.

Растолкав носильщиков, он выхватил у них топор с бензопилой и принялся кромсать ими гроб. Тут все догадались наброситься на безумца. И бросились было к нему, однако носильщики отталкивали толпу, угрожая убийством тем, кто сейчас же не отойдёт в сторону. Но невдалеке находилось отделение милиции. Там услышали громкие крики толпы, выглянули из окон, увидели множество возбуждённых людей. И побежали разбираться.

- Как вы думаете, почему эти люди толпятся и шумят? – спросил один милиционер другого.

- Вероятно, там что-то случилось, - ответил второй. – Похоже, там какая-то церемония, на которой кто-то с кем-то поссорился.

Дальше они шагали без рассуждений – нужно было скорее рассеять толпу и задержать виновных в беспорядке.

- Расходитесь! Расходитесь! – ещё издали начали кричать милиционеры. Толпа тут же успокоилась. Двое носильщиков бросились бежать, а Канаев остался на месте, бросив наземь топор и бензопилу.

 

Глава 9

РАЗГОВОР С МИЛИЦИЕЙ

            Канаев стоял и размышлял: «В милиции служат умные люди – они всегда разгадывают все загадки, которые мы им подкидываем». Тем временем милиция рассеяла толпу. Затем двое подошли к Канаеву.

            - Ваши документы! – потребовал один из них, с погонами майора.

            - Забыл взять с собой, - солгал хирург. Документы лежали в его внутреннем кармане. Правда, они были фальшивые.

            - Непорядок! – громыхнул майор и вынул блокнот с карандашом. – Ваше имя? Год и место рождения? Где и кем работаете?

            - Александр Сергеевич Канаев, 1969, Морковск, работаю хирургом в Московском отделении лабораторно-химической хирургии.

            - Понятно, - отчеканил майор. – Теперь объясните мне: с какой целью вы начали кромсать этот гроб?

            - Его кромсал не только я. Со мною были также два носильщика. Они тоже его кромсали.

            - Ясно. Идём в отделение, составляем протокол. Отдохнёте в камере. Потом, я уверен, вас ожидает суд. Отсидите года два, и дело в шляпе.

            Канаев подошёл к милиционерам и протянул им руки.

            - Что вы хотите? – удивились те.

            - Вы должны надеть мне наручники, - ответил хирург.

            - Ха-ха-ха! – захохотали милицейские. – Чепуха! В отделении наденем.

 

Глава 10

БЫСТРОЕ РЕШЕНИЕ

            Канаева взяли под локотки и повели в отделение милиции. Там на него стали надевать наручники. Но в это время костюм на его руках лопнул и разошёлся, и все увидели зелёные конечности.

- Боже мой! – воскликнули офицеры. – С вас кожу, что ли, снимали?

- Это я покалечился на работе, - ответил Канаев.

Потом его допросили в присутствии начальника отделения. Канаев отвечал кратко и толково, так что допрос длился недолго. Через час его посадили в специальный автомобиль и куда-то повезли.

Вскоре состоялся суд над хирургом. Конечно, никто и не думал приговаривать его к двум годам лишения свободы. За порчу гроба ему дали семь месяцев тюрьмы, и ещё три месяца прибавили за преступные отношения с тёмными личностями.

Ещё через некоторое время Канаева привезли в тюрьму и повели в камеру. В тот миг, когда охранники вели его к двери, случилось самое непонятное, почти невозможное. Хирург напал на них, избил и отобрал оружие. Затем он кинулся в камеру и захлопнул за собой дверь. Там он быстро спрятал пистолеты, принял снотворное, свалился на нары, будто мёртвый, да так и остался лежать.

Охранники вскоре пришли в себя. Они вскочили и ринулись искать злодея. Конечно, они вскоре нашли его лежащим без движения на нарах в камере. Странно, но похищенных пистолетов нигде не было. Тогда охранники решили запереть камеру. Они рассудили, что этого странного осуждённого нужно допросить тогда, когда он проснётся.

 

Глава 11

ДЕНЬ ПОБЕГА

            Ночью Канаев проснулся, вынул спрятанные пистолеты и стал кругами всаживать пули в стену. Вскоре штукатурка начала отставать от кирпичей. Канаев поспешно отслоил один круг штукатурки, осмотрел стену и удивился: там оказалось переплетение множества электрических проводов. Он попробовал было разобраться в них, но тут же запутался, застрял и начал дёргаться.

            Со всех сторон заверещал сигнал тревоги. В комнате охранников проснулись два задремавших дежурных офицера. «Что означает эта звуковая сигнализация?» - спросил сонным голосом один офицер. Но другой уже успел уснуть, и потому ничего не ответил. Тогда первый стал бормотать сквозь дремоту цитату из служебной инструкции:

            - Согласно статье номер тринадцать… пункт семь… звуковая сигнализация означает… то, что затронуты камерные провода.

            Тут офицер моментально проснулся, испуганно вскочил и стремглав помчался к камерам. Он начал отпирать их двери одну за другой и осматривать стены. Добравшись до камеры Канаева, офицер сразу же увидел дыру в стене, а самого заключённого не было – он бесследно исчез. А произошло вот что: пока офицер бежал и осматривал чужие камеры, Канаев разорвал сеть проводов, пролез в дыру и пустился наутёк. Офицер вернулся в комнату охранников и объявил по радио общегородскую тревогу.

            Тем временем Канаев бежал по Москве; он изо всех сил спешил в своё хирургическое отделение, чтобы скорее приступить к опытам. Однако бежать пришлось через половину города. На улице начали сгущаться сумерки, и Канаев понял, что он не успеет попасть в лабораторию. Тогда он повернул к своему дому: он чувствовал, что ему нужно спасаться, так как в городе наверняка объявлен розыск. Он понимал также, что за побег ему добавят не менее одного года тюремного срока.

 

Глава 12

НОВЫЙ ДИРЕКТОР

            Войдя в квартиру уже в полной темноте, Канаев шагнул к телефону, нажал кнопку и увидел запись на светящемся табло: «непринятый вызов». Он снял трубку и вывал абонента. Ему тотчас ответил знакомый голос:

            - Слушаю.

            - Здравствуй, Сергей.

            - Привет, Александр. Наконец-то нашёлся! Мы тебя потеряли, все больницы и морги обзвонили… Ты почему ушёл и ничего не сказал? Где ты был?

            - Я поехал за документами, по дороге попал в аварию, - солгал Канаев. – Потом в автоинспекции до ночи просидел…

            - Понятно, - ответил голос. – Утром жду тебя в лаборатории. Мы приготовили для тебя сюрприз.

            - Приятный?

            - Думаю, тебе понравится.

            - Погоди-ка, Сергей… - Канаев на секунду задумался. – Какая, к чёрту, лаборатория? Завтра же суббота, выходной день.

            - Балбес ты беспамятный! – хохотнул голос. – Забыл, что шеф за день до смерти распорядился объявить ближайшую субботу рабочим днём?

            - Да-да-да… Точно, забыл! Хорошо, буду в восемь. Спокойной ночи.

            - И тебе того же.

            Ночь прошла спокойно. Утром Канаев вышел на улицу с опаской, надев дымчатые очки и шляпу. Но никто не обратил на него внимания. Зато в лаборатории его, точно, ждал сюрприз. Едва он шагнул в вестибюль и снял шляпу, как одна из его сотрудниц вышла навстречу и торжественно произнесла:

            - Доброе утро, Александр Сергеевич! Поднимитесь, пожалуйста, в приёмную.

            - Привет, Маша. Собрание будет?

            - А это вы сейчас узнаете.

            Канаев поднялся наверх и вошёл в приёмную. Там собрался почти весь коллектив.

            - Поз-драв-ляем! – дружно завопили коллеги.

            - С чем? – растерялся Канаев. – День рождения у меня через три месяца...

            - Тебя директором назначили, дурья башка! То есть, прости… Дорогой наш шеф!

            - Это с каких таких радостей?

            - В управлении сказали, что ты самый подходящий. Они давно к тебе присматривались. Главный заявил, что он не переживёт твоего отказа.

            - Ну, спасибо, дорогие мои! Устроили сюрприз. Но приятный, чёрт меня побери!

            И Канаев начал директорствовать.

 

Глава 13

СПОР О МАТЕРИ УЧЕНИЯ

            Едва Канаев приступил к руководству в своём царстве, как в больнице, в которой несколькими днями раньше с него сняли кожу, стало твориться нечто невообразимое. В тот день, когда кожа была сдана в хирургическую палату, больница неожиданно закрылась на ремонт – на целых два месяца. Но закрылась она только для пациентов и части персонала. На самом же деле в ней кипела работа.

            В хирургической палате приступили к операции на коже Канаева. Оперировал опытный хирург. Работа была знакомой, и врач старался делать её обстоятельно, но почему-то суета и торопливость овладевали им против его воли. Когда хирург погружал кожу в «странную воду», та вдруг выплеснула целый ливень брызг; затем при смешивании кожи с «твёрдым синим тестом» возникло бурое облачко вонючего дыма. В конце концов получилась такая дрянь, что заведующий хирургическим отделением больницы – его все называли Контролёром – заявил голосом, не терпящим возражения:

            - Очень плохо! Нужно повторить всё сначала.

            Хирург повторил один раз, другой, третий… Контролёр всё не был удовлетворён результатом. Только после тринадцатой попытки опыт удался. Тогда хирург осмелился спросить, чем же Контролёр был недоволен.

            - Моё недовольство тут ни при чём, - отвечал тот. – Я проверял вас. Вы должны чётко и точно знать, как это делается. Повторение – мать учения. И не надо торопиться, не надо суетиться. Понимаете меня?

            - Я вам не ученик! – возмутился хирург. – И вы мне не учитель!

            - Не кричите на меня, иначе я вас ударю, - тихо сказал Контролёр.

            - Только попробуйте.

            - Вы смеете мне перечить? Отныне вы в изгнании!

            Хирург размахнулся и почти ударил Контролёра по лицу. Но тот вдруг исчез, как сквозь землю провалился, а на его месте выскочило огненное слово: изгнанник.

 

Глава 14

БОЙ ПРОТИВ СВОИХ

            Через несколько дней после вступления в должность директора Канаев решил устроить проверку всем хирургам. Он начал готовиться к ней, но подготовка едва не обернулась бедой. Когда на столе были аккуратно разложены все нужные документы, Канаев нечаянно запнулся за ножку стеллажа с образцами химических красителей; колбы с жидкостями полетели на стол и залили его красками всех цветов. Канаев ринулся было спасать бумаги, сделал неловкое движение – и сам растянулся на столе, испачкав халат. Он до того рассердился, что схватил стоявшую в углу вешалку и ударил ею в стену. Посыпалась штукатурка, и большой её кусок угодил в огромную стеклянную бутыль с оливковым маслом, подаренную директору женской половиной коллектива. Масло растеклось по всему кабинету. Наконец, когда Канаев прыгнул на стул, чтобы спасти от масла свои дорогие ботинки, он оступился и ударился головой о книжную полку, на которой лежали кульки с конфетами. Полка слетела со стены и конфеты живописно рассеялись по масляной луже.

            Тут дверь кабинета отворилась. Заместитель Канаева, Сергей Макакин, повёл глазами во все стороны и заявил:

            - Ну и бардак ты тут устроил! Я сейчас соберу коллектив, и мы станем думать о том, как тебя наказать.

            Через час Канаева позвали в зал заседаний.

            - Коллектив не желает тебя наказывать, - заявил с трибуны Сергей Макакин. – Все говорят, что директора наказывать нехорошо. Так что ты свободен. Можешь идти.

            Канаев покраснел, опустил голову и вышел из зала. Он решил прогуляться по скверу, чтобы рассеять тяжёлые мысли. Но едва он вошёл в сквер, как началась новая чертовщина. С одной из скамеек встал человек в чёрном и преградил ему дорогу. Канаев не успел ничего спросить; человек сбросил чёрный плащ и оказался в форме майора милиции. В то же мгновение сзади и с боков подошли четыре лейтенанта. Канаеву показалось, что двоих из них он уже где-то видел.

            - Александр Сергеевич Канаев, собственной персоной! – с нехорошей улыбкой отчеканил майор. – Бежали из тюрьмы, стало быть. Нехорошо, нехорошо! Я хочу знать только одно: что вас толкнуло к побегу?

            - Мне нужно было продолжить опыты, - серьёзно и просто ответил Канаев. – Мои опыты. Вы меня понимаете?

            - Понимаю, - так же серьёзно сказал майор. – Но почему вы не захотели объяснить это нам?

            - Вы бы мне не поверили. Вы и сейчас мне не верите.

            - Это вы правильно заметили. Сейчас вы пойдёте с нами. Вас ждёт суд и новый тюремный срок. Руки!

            Один из лейтенантов вынул наручники и придвинулся ближе к Канаеву. Но тот неожиданно пнул его в живот левой ногой. Пинок правой ногой достался второму знакомому лейтенанту. Третьего лейтенанта Канаев схватил за волосы и ударил лицом о скамейку, а потом его головой двинул в живот четвёртому лейтенанту. Майору же досталась сокрушительная зуботычина; он упал на тротуар и задёргал бровями.

            К месту побоища уже спешили хирурги, коллеги Канаева, видевшие всё из окон лаборатории. Они попытались скрутить ему руки, но силы директора, учетверившиеся от ощущения опасности, были непреодолимы. Вскоре пятеро хирургов тоже распластались на тротуаре, и их белые халаты покрыли кровавые пятна.

            И тут Канаев услышал звук приближающегося автомобиля. Он не успел ещё ничего сообразить, как из-за бетонной ограды стремительно вырулила «скорая помощь». Чьи-то сильные руки схватили Канаева, втащили его в салон и бросили на каталку. Тут он потерял сознание.

 

Глава 15

КОНЕЦ ЧЁРНО-БЕЛОГО ХИРУРГА

            В голове Канаева пролетали какие-то светлые цветные пятна, звучали обрывки непонятных фраз. Одна из них задержалась в мозгу и, как казалось, целую вечность сверлила его: «Вы должны знать, как нужно пересаживать кожу, вы же хирург!» После это наступило затмение.

            Очнулся Канаев от яркого белого света. Открыв глаза, он увидел себя в незнакомой хирургической палате. Какой-то человек в белом халате и хирургической маске гремел металлическими инструментами на стерильном столике. Услышав стон Канаева, он обернулся с улыбкой.

            - Пришли в себя, Александр Сергеевич? Как вы себя чувствуете?

            - Что со мною? Будто я – это совсем не я.

            - Так оно и есть. Мы обновили вашу старую кожу и пересадили её на ваше тело. Она уже прижилась. Поглядите-ка на свои руки. И на лицо тоже. Потерпите минуточку, я принесу вам зеркало.

            Врач подал зеркало. Канаев поглядел в него и узнал себя прежнего, каким он был до того, как начались его необыкновенные приключения, описанные выше. А это означало, что чёрно-белого хирурга более не существовало.

 

ЭПИЛОГ

            Всё-таки Канаеву пришлось отсидеть в тюрьме положенный срок, то есть в общей сложности три года. Затем он вернулся к своим опытам. Самым удивительным было то, что директорское кресло все эти годы пустовало. Коллеги три года ждали возвращения Канаева и вновь усадили его в это кресло. Однако, несмотря на высокую должность, Канаев всё ставил и ставил опыты. Жаль, что мы никогда ничего о них не узнаем. Несколько лет назад Александр Сергеевич умер и забрал с собою в могилу все свои открытия.

 

 

 

 

МИР ПОЛОН ЧУДЕС

 

Эпизод 1

ВСТРЕЧА

Саня окончил школу лет двадцать назад и с той поры ни разу не был на встрече одноклассников. И вот однажды он столкнулся с Наташей, которая в детстве делила с ним школьную парту. Та предложила вместе побывать на такой встрече, и Саня не смог отказаться. Короткая беседа с подругой детства почему-то оставила слишком глубокое впечатление, причина которого долго оставалась неясной. Конечно, Наташа выглядела великолепно, как аристократка со старинной картины; но она и в детстве была очень красивой девочкой. Загадка скрывалась в чём-то другом…

Мероприятие организовали на базе отдыха, в просторной беседке. За большой стол уселись человек двадцать. Разглядывая лица бывших приятелей, Саня ловил себя на мысли, что ему не о чем говорить с этими чужими, в сущности, людьми – даже с красавицей Наташей, его первой любовью. Реалии и подробности их жизней его мало волновали. Он просто сидел и слушал, о чём рассказывали взрослые дядьки и тётки, изредка для вежливости вставлял пустые фразы. И всё-таки какая-то скрытая мысль, какое-то неуловимое воспоминание не давало ему покоя.

Андрей, школьный товарищ Сани – моложавый, хорошо сохранившийся мужчина – поведал, что недавно развёлся со второй женой и перебрался жить к родителям. Теперь ему нужно искать новую работу. Последнее время Андрюха увлекался какой-то странной методикой познания, которая, по его словам, позволяла почти любому желающему творить чудеса – например, вспомнить то, чем он занимался в прошлой жизни. Саня же в прошлые жизни не верил.

- Сочиняешь, Андрюха? – усмехнулся он. – Совсем как в пятом классе, помнишь?

- Не веришь – можешь попробовать, - невозмутимо отвечал тот. – Это не так сложно, как кажется. Нужен лишь подготовленный специалист вроде меня. И свободное время, конечно.

- На завод к нам пойдёшь? У нас теперь три выходных в неделю, хотя платят по-прежнему. Свободного времени навалом. Глядишь, и поможешь мне себя в прошлой жизни вспомнить. Надеюсь, я был не жабой и не бабой.

Все засмеялись, но Андрей и глазом не моргнул.

- Помогу, Саня. Само собой, жабой ты не был, но не обижайся, если окажется, что в прошлой жизни ты был женщиной. А завода я не боюсь: надоело корчить из себя аристократа.

Слушатели опять рассмеялись, и только Наташа, вздрогнувшая при слове «аристократ», бросила на Саню и Андрея несколько быстрых взглядов, а потом о чём-то задумалась и промолчала остаток вечера.

 

Эпизод 2

ВИДЕНИЯ

Через две недели бывшие одноклассники работали в одном цехе. В первый же выходной день Андрей пришёл в гости к Сане, чтобы показать обещанное чудо. Они уселись друг против друга, Андрей коротко проинструктировал Саню, и сеанс начался. Саня закрыл глаза. По указанию Андрея он стал вспоминать, как минувшим вечером слушал любимую музыку, сидя в кресле в соседней комнате. Он всё представлял так отчётливо, что ему показалось, будто это происходит с ним сейчас. Иногда Андрей что-то говорил и спрашивал: он, видимо, тоже представлял себе всё, что происходило с Саней. Например, Андрей просил мысленно повернуться к окну и описать шторы. И Саня будто наяву видел эти шторы и подробно их описывал. Он всё яснее ощущал себя во вчерашней комнате, где звучала музыка, видел мебель и слышал шум за окном, хотя на самом деле сидел в другой комнате, с другой обстановкой, в тишине и в иное время.

Вдруг Сане захотелось плакать. Следуя указаниям Андрея, он постепенно переместился в далёкое детство, на тот самый луг, по которому от него навсегда уходила девочка, его первая настоящая подружка. Им было тогда по пять лет, но Саня так и не забыл о давней утрате. Он заново переживал тот случай, погрузившись в своё первое горе, и слёзы потекли по его щекам. Но постепенно горе ослабело. Саня перестал бояться своего переживания и понял, что может жить дальше. На душе вдруг стало легко и даже весело.

Слушая голос приятеля, Саня как бы заново прожил разные эпизоды своей прошедшей жизни, и с каждым разом все ощущения, радостные и грустные, оказывались легче, будто бремя пережитого понемногу уменьшалось и погружалось в небытие. Андрей оказался знатоком своего дела, и Саня не испытывал ни малейшего страха в этом небывалом путешествии.  Им теперь владели уверенность и радостная лёгкость.

Уже вечерело, когда сеанс окончился. Саня ощутил себя вдвое моложе, все краски вокруг него будто ожили и освежились. Вопросы казались неуместными, поэтому приятели расстались до следующего воскресенья, лишь коротко попрощавшись.

Впоследствии Андрей провёл с Саней ещё несколько похожих сеансов. Саня с удивлением наблюдал те чудеса, о которые ранее не имел понятия. Он вспомнил себя даже в утробе матери и услышал, о чём говорили тогда его родители. Но самые интересные переживания ждали его при воспоминаниях из предыдущей жизни.

 

Эпизод 3

ГУТВАЛЬД

В той жизни Саня был мужчиной. Он не только вспомнил своё прежнее имя – Гутвальд; ему открылись такие удивительные подробности, какие не могла изобрести даже его богатая фантазия. Там он провернул странную авантюру, которая сделала его богачом и о которой все давно забыли. Там он испытал горечь несчастной любви, и в этом не было бы ничего особенного, если бы любовь не оставила следа в настоящем

Гутвальд был единственным сыном ремесленника, рослым и плечистым юношей, одетым в костюм из хорошего сукна. Отцу приходилось немало платить за его учение в гимназии, которая к тому же была далеко от дома, и жить требовалось при ней. Только на каникулах юноша приезжал к родителям. Учился он хорошо, слыл весельчаком и остроумцем, пользовался популярностью у студентов и даже бывал на великосветских балах в ближайшей богатой усадьбе. Потом умерла его мать, а через несколько месяцев, незадолго до окончания гимназии, скончался и отец. Юноше не хотелось оставаться в родительском гнезде, в глухом провинциальном местечке. Он продал дом соседу, получив хорошие деньги, которых, впрочем, вряд ли хватило бы на год приличной жизни в большом городе. Да и на хорошую службу без знакомства его никто не принял бы.

Гутвальду помог гимназический приятель, представитель старинного знатного рода. Он добыл для юноши место служащего с небольшим жалованьем. Но служба эта отнимала много времени, приносила скудный доход и не давала никакого почёта. Студенческая популярность и шумные балы остались в прошлом. Впереди не виделось ничего замечательного.

Но однажды тот же приятель поведал о забавном полуграмотном купце, что ещё недавно был крестьянином. Каким-то чудом он добился права поставлять зерно для царской армии. Другие купцы завидовали ему, поскольку их торговля шла куда медленней. А этот хитрец трижды за судоходный сезон водил по реке свои баржи и без всякой волокиты продавал товар на государевы склады за ту же цену, что и остальные торговцы. Однако и налог с него брали исправно: сноровистый урядник быстро вычислял вес зерна прямо на баржах и требовал положенную десятину для казны. Зерно на баржи грузили с телег, на которых его свозили после закупки у крестьян, так что сосчитать общий вес товара было несложно. Но как же тяжело было терять трудно нажитые деньги! Говорили, что каждый раз при подсчёте налога бывший крестьянин долго спорил и едва не плакал.

Гутвальд попросил приятеля дать ему возможность присутствовать при этом зрелище. Тот немного удивился, но согласился. И вот в назначенное время наш герой занял удобное место в отдалении, никем не замечаемый. Его тонкий слух различал каждое слово спора между урядником и купцом. Купец никак не соглашался с количеством зерна на баржах и называл сумму в несколько раз меньше настоящей. Наконец урядник сдался, махнул рукой и заявил:

- Утомил ты меня, приятель. Будь по-твоему. Заплатишь перед отъездом столько, сколько сам насчитал. Распишись вот здесь.

Хитрый купец торопливо расписался, повторяя как заведённый:
- Там точно меньше, правду тебе говорю...

Бывший гимназист повернулся и пошёл прочь. Он понял, что вряд ли надолго останется служащим в скучной конторе. На следующее утро он тщательно вычистил свой костюм, брызнул на себя духами и пошёл в трактир, где остановился купец-выжига. Тот сидел за столом в обеденном зале. Гутвальд поздоровался, представился как подобает и заявил, что совсем недавно занялся коммерцией. Купец держал себя с нарочитым достоинством, он будто с трудом снисходил до внимания к неопытному собеседнику. Ему явно льстила такая роль. И тут юноша неожиданно заявил, что хочет перекупить всю партию его зерна ещё при погрузке на баржи.

- Ишь ты, какой прыткий! – важно ответил купец. – На кой ляд мне продавать его при погрузке? У меня и в армейских складах его с руками отрывают.

- Так ты деньги раньше получишь, - ответил Гутвальд. – Сразу всю сумму в руки. Ты ведь хочешь всё и сразу?

Разумеется, жадный делец не устоял перед соблазном. Наш герой назвал вес зерна, который купец упомянул в последний раз при вычислении налога, то есть в несколько раз меньше настоящего, чем немало удивил торгаша. Умножили вес на конечную цену зерна и приступили к заключению договора. Купец предлагал ударить по рукам, не записывая дела на бумаге, ибо в те времена так часто поступали. Но Гутвальд стоял на своём: я, мол, купец ещё неопытный, меня каждый надуть может, и без письменного договора мне никак нельзя. По той бумаге купец должен был обеспечить погрузку зерна на свои баржи, доставить и сдать зерно в армейские склады по своему договору продажи и при этом взять на себя непредвиденные убытки. Это было справедливо, и купец согласился, так что не пришлось искать другого перевозчика. Договор получал силу сразу после оплаты, а конечный покупатель платил уже юноше. Конечно же, купец-прохвост загнул цену за доставку вдвое. Однако наш герой согласился, ибо его барыш всё равно оказывался громадным.

Правда, трудности на этом не заканчивались. Сбережений вчерашнего гимназиста хватало только на покупку лошади, чтобы добраться до места сделки, и двух пистолетов – на случай нападения лиходеев. Но денег для самой сделки у Гутвальда не было. Он вновь обратился с просьбой к своему приятелю, дабы тот уговорил чиновника, оплачивающего закупку зерна для армии, выдать задаток под эту сделку на всю нужную сумму. Разумеется, неизвестному человеку никто не дал бы этих денег, но его знатному приятелю чиновник был рад оказать услугу. К тому же Гутвальд предъявил договор, по которому купец брал на себя непредвиденные убытки. От своей доли за помощь в сделке приятель отказался, только заметил на прощанье:

- Если дельце у тебя выгорит, Гутвальд, расскажи мне. Думаю, меня это развлечёт, ибо заботы и капиталы моего отца наводят на меня тоску. Расскажи, а я порадуюсь вместе с тобою.

До этого случая наш герой редко садился на лошадь, поэтому долгая поездка верхом доставила ему немало мучений. Однако Гутвальд мужественно перенёс их. А сделка, будто в награду за неприятности, прошла весьма гладко: зерно погрузили, деньги пересчитали, купец расписался в их получении. Все деньги торгаш тут передал своим людям, что ждали с подводами на берегу, чтобы те могли немедленно приступить к закупке следующей партии. А наш герой вместе с лошадью поехал обратно на одной из барж.

Незадачливый купец сначала ничего не понимал. И только тогда, когда армейский чиновник передал деньги юноше, а тот отсчитал лишь небольшую их часть за погрузку и доставку товара, купец мгновенно прозрел. Чиновник отметил в договоре, что расчёты со всеми участниками сделки совершены полностью, а растерянный и бледный купец всё стоял и повторял:

- А как же деньги? Деньги-то как?

Гутвальду даже не пришлось платить налог на эту сделку!

Лошадь вскоре пришлось продать: наш герой не любил животных и не хотел с ними возиться. Вскоре подвернулся удачный случай купить небольшой уютный дом из белого камня. Новоявленный авантюрист решил, что добытого им капитала хватит на несколько лет безбедной жизни. Благодаря богатству он вошёл в местное «высокое общество» и вновь начал посещать балы, которые часто давал сосед-помещик. От дома до усадьбы соседа было далековато, но Гутвальд любил ходить туда пешком, игнорируя насмешки новых знакомых.

Про невероятную сделку узнали в округе, и всё же подробностей не ведали, и потому слухи о ней оказывались один нелепее другого. Всю правду узнал только приятель Гутвальда, который долго хохотал над одураченным купцом и несколько раз просил пересказать диалог, произошедший при окончательном расчёте. Однако приятель умел держать язык за зубами, поэтому слухи, не получившие дальнейшей подпитки, нисколько не сказались на добром имени нашего героя.

Что касается несчастливой любви, то она оставила глубокую рану в сердце Гутвальда. На одном из балов появилась красивая незнакомая девушка, в которую наш герой влюбился с первого взгляда. Долгое время он ухаживал за нею, пытаясь понять её, раскрыть её чувства. Однако красавица любила только балы и прочие светские развлечения, а излияния пылкого сердца оказались чуждыми её ветреной и холодной натуре. Тогда юноша перестал бывать на балах, всё реже виделся с нею, да и она не искала встреч. Мало-помалу жизнь «высокого общества» потеряла для нашего героя всякую привлекательность. Он уединился в своём домике и увлёкся оккультными науками. Такая жизнь показалась ему гораздо насыщеннее, хотя и скрывала в себе немало опасностей. Но об этой истории обыватели узнали ещё меньше, чем о легендарной сделке…

 

Эпизод 4

ПОЗНАНИЕ

Саня был потрясён до глубины души. Ему страстно захотелось овладеть методикой познания, столь успешно продемонстрированного Андреем. Оказалось, что в их городе с некоторых пор работает организация оккультистов, в которой учат подобным премудростям. Саня отправился туда, и там его пыл несколько охладел, ибо цены на учебники и лекции оказались заоблачными. Тогда Саня догадался наведаться в отдел внештатных сотрудников: там можно посещать бесплатные лекции лучших специалистов, однако упомянутых сотрудников часто загружают чёрной работой. Они раздают листовки с предложениями посмотреть бесплатные фильмы об оккультизме или пройти какие-нибудь тесты.

Эффективность такой раздачи очень мала. Саня быстро это понял и придумал другой способ рекламы. Он сочинил обращение к руководству организации и отправил письмо со своим предложением. «В ваших материалах можно найти короткие и очень ёмкие фразы – либо утончённо-философские, либо полезные в повседневности, - сообщал он. – Если на маленьких плоских магнитах напечатать такие привлекающие внимание фразы и создать для каждой из них красивый фон, то эти изделия можно продавать без прибыли, в розницу или мелким оптом. В последнее время люди любят украшать магнитами дверки холодильников. Можно выпускать несколько десятков разновидностей и бесконечное количество экземпляров, поскольку затраты на их производство станут возмещаться при продаже. Это их главное отличие от листовок. Уверен, что ваши приверженцы будут покупать магниты целыми наборами, для себя и для знакомых. И никто не станет их выбрасывать в мусор, как листовки, потому что за них уплачены деньги. За сравнительно короткий срок магниты разойдутся по всей стране, и это не потребует никаких усилий со стороны организации. Каждая привлекательная фраза, написанная на красивом фоне, вызовет у людей любопытство, что повлечёт за собой массовые обращения в центры обучения, ибо магниты могут расходиться миллионами экземпляров. Всё это улучшит отношение обывателей к оккультизму и заинтересует людей, не знакомых с упомянутой наукой».

Видимо, Саня не зря вспомнил неоднозначный опыт своей прошлой жизни, и его склонность находить хитрые решения нашла не менее созидательное применение в жизни нынешней. Руководство организации оккультистов приняло его предложение. Знающие специалисты быстро подобрали четыре десятка замечательных фраз для магнитов, и вскоре красивые изречения начали расходиться по городам нашей обширной страны. Саня стал получать солидный доход, а в знак признательности за идею ему подарили набор книг по оккультизму и оплатили полный курс лекций. Из заводского цеха он уволился, как и его приятель Андрей. Бывшие одноклассники и новоиспечённые коллеги с головой погрузились в удивительное познание.

За один год применения нового способа рекламы организация расширилась более чем вдвое. По приблизительным подсчётам, Санина идея дала большую отдачу, чем деятельность нескольких тысяч среднестатистических штатных сотрудников за всю их карьеру…

Теперь многие события из своего прошлого Саня помнил не хуже, чем те, что произошли в минувшем году или на минувшей неделе. Но какое-то ощущение нереальности всё же оставалось в его душе.
В один из выходных дней Саня сел в электричку и поехал туда, где жил два века назад. В небольшом провинциальном городе уже не было ни его любимого домика из белого камня, ни гимназии, в которой он учился, ни усадьбы, где он веселился на балах. Многое смело с лица земли безжалостное время. И всё же Саня нашёл несколько старинных зданий, которые показались ему знакомыми до мельчайших деталей. Под стеной одного из них он украдкой огляделся, присел, вынул маленькую складную лопатку и стал копать землю, отгребая её в сторону. Когда Санина рука погрузилась в ямку по локоть, лопатка заскрёбла по твёрдой поверхности. Через несколько минут Саня вытащил из ямки небольшой сундучок, обмотанный полуистлевшими тряпками. Много лет назад их обильно пропитали лампадным маслом, и потому они спасли от гнили прекрасный ручной сундучок красного дерева – когда-то он считался весьма модным в «высоком обществе». На дне его покоились потемневшие золотые монеты и медальон с миниатюрным портретом, на котором трудно было что-либо разглядеть. Саня провел по нему влажной салфеткой, и на тёмном фоне внезапно проявился овал прекрасного женского лица. Наш герой вгляделся в него и едва не свалился наземь от удивления: из мглы веков на него смотрела красавица Наташа, его первая школьная любовь…

 

 

 

 

 

ШАГ В ПУСТОТУ

 

            Брошенный дом плачет на вершине высокого холма, в самой середине большого умирающего села. Когда-то он терялся среди старинных клёнов, берёз и тополей, окружавших его со всех сторон гигантским зелёным шатром. Почти век они защищали дом от летней жары и зимних ветров. Деревья были гораздо старше дома; некоторые из них видели ещё древнюю кирпичную церковь, некогда здесь возвышавшуюся – они тогда росли у её ограды, и в их тени прятались могилы священников. Одурманенные вандалы однажды растерзали храм и сравняли его с землёю, разнесли по кирпичику ограду, осквернили могилы священнослужителей, раскопав их и похитив из гробов всё ценное. Скорбные деревья клонили ветви и плакали под осенним дождём.

            У людей началась другая жизнь, не похожая на прежнюю. Под деревьями проложили дорогу, вдоль которой стали строить дома. Сперва крестьянские телеги, влекомые лошадками, продавливали глинистые колеи, по осени наполнявшиеся красно-бурою жижею; позднее телеги сменились тракторами и грузовиками; спустя ещё два десятка лет сама дорога стала асфальтовою. Село ширилось, привлекало отдыхающих дачников и торговцев, вслед за которыми явились и строители. Из города пустили автобусы, четырежды в день выплёвывавшие из брюх толпы приезжих.

            Но древняя часть селения глохла, дома ветшали и рушились, многие остались брошенными. На старинные деревья, среди которых особенно выделялись высотою тополь и берёза, перестали обращать внимание. Много лет простояли два зелёных великана у дороги; порою казалось, будто они поддерживают друг друга. Два красивых дома, соседствовавших с ними, тоже выглядели как два друга. Их хозяева и вправду дружили семьями. Но как-то раз зимою один дом погиб в огне; ушли в небытие и его хозяева. Берёза и тополь остались невредимыми, но горестными свидетелями человеческого несчастья. Ветер часто гнул их ветви в сторону пожарища, и они кланялись сгоревшему прошлому, застилая по осени чёрный след несчастья жёлтыми листьями. Но всё прошло, слёзы высохли. Пришли новые хозяева, вычистили пустырь и распахали его под огород. А деревья остались, и само время долго щадило их, и небо посылало молнии мимо могучих стволов.

            Тополь умер обычною смертью одряхлевшего старика – он уснул осенью и не проснулся весной. Перед смертью он хворал и зябко вздрагивал в непогоду; голосистая птичья мелочь, каждое лето резвившаяся в его листве, словно стала бояться больного исполина. И вот он мёртв, гол и недвижим. Береза ненамного пережила любимого друга. Её душа – если таковая есть у деревьев – тоже неприметно покинула наш мир.

            Печальные памятники несколько лет стояли у дороги. Недальновидные люди, новые хозяева села, казалось, не видели дальше собственных носов. Огромные стволы с тяжёлыми сучьями тем временем угрожающе накренились и готовы были обрушиться на дорогу. Они просили человека распилить их на дрова, они хотели подарить ему своё последнее тепло. Но прошли многие годы, прежде чем нашлись дельные руки.

            К тому времени и второй дом обветшал, из него выехали хозяева. Многие клёны и берёзы сгорели в печах ещё при них. Осиротевший дом стоит теперь один посреди небольшого поля на холме. Вокруг не осталось никаких строений, если не считать двух развалившихся хлевов и остатков забора. О том, что здесь когда-то жили и двигались люди, говорят только две полосы в траве: в прежние времена они были объездною дорогой. Слепые окна дома смотрят на неё из зарослей сирени; они плачут всякий раз, когда кто-нибудь проходит мимо; они долго провожают взглядом всякую тень. И непрошенная тяжесть наполняет сердце: неужели всё в жизни происходит для того, чтобы оставить запустение?

            Трудно пройти мимо мертвого дома; ещё труднее туда входить. Дверь болтается на ржавой петле, поскрипывая от налетающего ветерка. Широкие расшатанные половицы жалобно поют. Русская печь, некогда пылавшая весёлым пламенем, теперь смотрит подозрительно: не люблю, мол, когда приносят воспоминания о людях. В трубе подвывает ветер. Комнаты наполнены тенями, от движения которых становится страшно: иногда кажется, что призрак прошлого возвращается из небытия в пыльное пространство. Из углов потолка клочьями свисает старая паутина. И над всем властвует пустота, охватившая дом холодными щупальцами.

            Дом молча жалуется на старость и близкую смерть, рыдания сдавливают горло печной трубы, половицы тихонько всхлипывают, дверная скоба молит о рукопожатии. Тяжёлое раздумье перетекает в последнее прощание, и вот уже шаги выходят на никому не нужную, задушенную травою дорогу. Она ведёт в умирающее русское село, которое стремятся покинуть его обнищавшие жители. Последний поворот головы, последний взгляд в прошлое…

Дом стоит и плачет.

 

 

 

ОТ АВТОРА

 

Уважаемые читатели!

Все прочитанные вами произведения написаны мною в 1994-2017 годах. Идеи некоторых рассказов и новелл (или же их эпизодов) в разное время мне подсказывали мыслящие люди, близкие моему разуму и моей душе. Вот их имена: Катерина Обухова («Думы Безумца» и «Сказки Для Умных»), Денис Обухов («Чёрно-Белый Хирург»), Евгений Амбаров («Тайна Прошлого») и Дмитрий Ульрих («Дурь»).

Искренне благодарю их!

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/