АБЬЮЗ
ШИЗОФРЕНИЯ
Меня зовут Жанна. Я сама себя так назвала. И неважно, как называла меня мама. Мне не нравилось. То имя причиняло мне боль, как и вся жизнь ДО. Это теперь я могу превращаться в кого угодно. Просто идя по улице. Я вижу, как голубь взлетает ввысь, и тут же чувствую легкую, но сильную волну воздуха, поддерживающую мои крылья. И воспринимаю мир боковым зрением, в совершенно иных цветах, которые сложно описать человеку. Мир становится объемным, искрящимся и стремительно вращающимся, словно гигантский волчок. И я ощущаю странный голод в желудке. Есть, нужно что-то есть. И мой глаз зорко всматривается в карусель веток, листьев, дорог, чтобы выхватить то мельчайшее, что можно клевать и глотать…
А потом я возвращаюсь в себя, чтобы вновь скользнуть в иное тело, в иное сознание. Иногда мне нравится быть собой и смотреть на мир своими глазами. До тех пор, пока я не проваливаюсь в детство, и меня не пронзает боль.
Тогда я снова становлюсь пятилетним беспомощным ребенком, плетясь за вечно спешащей мамой, держась мизинчиком за ее мизинец, в вечном страхе, что пальцы расцепятся, и она умчится, исчезнет, растает среди шумной полноводной реки людей. Такая редкость и такое счастье – быть этим неуклюжим слоненком, что хоботом ухватился за мамин хвостик. Но вот на пути – детский сад или больница, что-то из этих вечных перемен. И отцепиться приходится. И агрессивный мир обрушивается на меня. А мама уходит, убегает, всегда второпях, и радуясь, что исчезла помеха в ее бурной головокружительной жизни.
Иду по улице. В ярком плаще. Под светлым весенним дождем. И прикасаюсь взглядом к старой водосточной трубе, из которой ливневыми струями течет, а точнее – извергается струя воды, словно из пасти чудовища. И я становлюсь водой, мягкой, сияющей, в мелких солнечных брызгах. Я подставляю руки под желоб водосточной трубы, и вода обрушивается в мои ладони леденящим потоком. И вдруг я падаю в собственное тело, и водоворотом меня уносит в ту крошечную комнату, где я нахожусь вдвоем с высоким человеком, который держит в руках карандаш и блокнот и что-то рисует в нем. Не что-то, кого-то. Меня. То и дело он взглядывает на меня. А я сижу, съеживаясь от холода, ведь он снял с меня всю одежду. Так всегда бывает, когда мамы нет дома. Он раздевает меня, как куклу, и усаживает на диван. И я должна сидеть смирно.
А потом, отложив свой рисунок, он садится рядом со мной. И его длинные пальцы начинают щекотать меня, и я невольно смеюсь. А он начинает хихикать и прижимается ко мне красными мокрыми губами. А затем расстегивает штаны… И тут – я отделяюсь от собственного тела. Мне шесть лет. Мой взгляд скользит за окно, там растет единственное дерево в нашем дворе. И я становлюсь деревом, и ощущаю толстую морщинистую кору на своем маленьком теле. Я больше не чувствую отвратительных поцелуев, от которых меня тошнит. Я больше ничего не чувствую. Только холодный чистый воздух. Только покой и тишину.
Это был мой отец. Мой отец. Когда я уже выросла и смогла рассказать обо всем маме, она усмехнулась: «Ничего удивительного. Ты была красивой девочкой. Он был в тебя влюблен. И к тому же, он художник. Они все такие».
И я перестала хотеть быть красивой. Я перестала хотеть быть собой. И моя душа продолжила свои странствия, в которые она отправилась уже в детстве.
Я иду по улице. Красные и желтые вывески мечутся от бешеных порывов ветра. Мир полон оглушительных звуков – гудки машин, голоса людей, крики птиц. А я хочу тишины. Тишины и покоя. Ноги ведут меня сами. Они идут по знакомой дороге и приводят меня в маленький двор, где растет единственное дерево. Сильное, с могучими ветвями, устремленными в бездонное небо. Я подхожу к нему и прижимаюсь к мокрой морщинистой коре, сливаясь с ним всем своим существом. И моя душа вдруг принимает странное решение – стать деревом насовсем, навсегда. И больше не возвращаться. Я погружаюсь в безмолвие. Все стихло. Я чувствую толстую кору на своем беспомощном теле. Я начинаю изо всех сил тянуться к свету, солнцу, счастью.
Но я вдруг слышу далекий и приближающийся звон топора.
ТУАЛЕТ
Маня пришла из школы с очередными замечаниями в дневнике. «Девочка опять рисовала на парте», «Девочка была невнимательна», «Маша была опять не готова к уроку». И еще одно: «Девочка на уроке витала в облаках». Она не боялась этих красных записей, - никто не читал их, никто ее не ругал. Она была счастлива, когда вышла из школьных дверей на тихую улицу, и мир орущих, бегающих, дерущихся детей остался позади. Она была счастлива, когда шла домой, – конечно, по волшебной дороге, в сопровождении невидимого доброго сказочного дедушки, который любил ее и оберегал.
Дома, в крошечной комнатке коммуналки, на диване спал отец, а на полу, возле свесившейся его руки, стояла почти пустая бутылка водки. Мама была на работе, и придет не скоро, когда на улице будет совсем темно и яркой белизной на фоне черного неба высветится крест окна.
Маня, бросив портфель, вышла было на кухню. Там все было в дыму, а соседка орудовала кастрюлями и сковородками возле плиты. Какой-то незнакомый мужчина сидел возле стола, на котором стояли тарелки и бутылки. Он бросил тяжелый взгляд на Маню, и она потихоньку отступила за порог. Снова зашла в комнату. Отец храпел, и тонкая струйка слюны стекала в уголке рта. Вдруг, словно почуяв Манин взгляд, он встрепенулся, вытаращил на нее свои красные глаза. Она замерла, застыла, боясь вздохнуть. Но он только перевернулся, застонал, и впал в забытье. Она тихонько скользнула за дверь, побродила по темному узкому коридору. Подошла к двери туалета, включила свет и юркнула внутрь. Быстро закрыла щеколду. Тишина. И огромная светло-зеленая стена перед ней. Маня коснулась ее руками, - стена была прохладной и влажной. Девочка улыбнулась. Ей представилось, что она оказалась в сказочной стране. Водя пальцами по стене, она ощутила множество клавиш на ней, нажимая на которые можно было извлечь прекрасные звуки. И Маня начала играть. Быстро-быстро перебегая пальчиками по клавишам, она слышала величественную мелодию, которая уносила ее в совершенный мир, где всегда было тепло и солнечно, где все любили ее, и она любила всех, где жили добрые говорящие звери и милые волшебные существа. Пальцы легко перемещались вдоль холодной стены, и торжественные звуки наполняли сердце радостью и покоем. Мане казалось, что она летит, и она даже тихонько запела, но тут в ее музыку ворвался грохот и грубые крики. Она испугалась и не сразу сообразила, что происходит. В дверь стучали, ручку дергали, все ходило ходуном. Трясущимися руками отодвинула она щеколду.
И тут ее резко выдернули из волшебной страны, схватив за плечо и вышвырнув в коридор. Отец дал ей затрещину, что-то проорал ей и скрылся за дверью. Девочка тенью проскользнула по коридору и вышла из квартиры в парадную, а затем на улицу, где уже темнело и загорались огни в окнах. Люди сновали вокруг, болтали, смеялись, бежали по своим делам. Маня нашла свое привычное место, где она всегда ждала маму. Мама придет, накормит ее и уложит спать. Ничего не спросит, ничего не расскажет. Она будет, как всегда, ругаться с папой. А потом выпьет с ним вместе и начнет хохотать неизвестно отчего. А потом они или уйдут к соседям, или вообще куда-то далеко-далеко, где Маня еще не была. У них столько своих дел! А Мане будет приказано спать. Она будет тихо лежать в кроватке, пытаясь не думать об ужасных клопах, которые будут ее кусать, и от которых потом будут чесаться ноги. Стараясь не думать о темноте, которая окружает ее со всех сторон и в которой прячутся чудовища.
Маня стояла на улице. Ее фигурка съежилась под желтыми лучами фонарей. Она настроила свой слух на мамины шаги, которые она узнает из тысячи шагов других прохожих. Все ее существо застыло в ожидании. А мыслями она перенеслась в волшебную страну. В следующий раз, может быть, завтра, она обязательно снова спрячется в туалете. Она возьмет туда свои разноцветные мелки, которыми весной она часто рисует на асфальте. И она сделает такой чудесный подарок – и своей маме, и соседям! Как они удивятся, как ахнут от восхищения, когда увидят прекрасную картину на светло-зеленой стене, которую она, Маня, сотворила для них! Она вложит в эту картину все свое сердце! И все изменится. Все изменится… Ее сердце гулко застучало. Шаги. Знакомые шаги.
- Маня, ну чего стоишь? Идем.
ЦЫПЛЕНОК
Ваня вприпрыжку бежал по улице вслед за мамой. Ему было пять лет. Начиналась весна, солнце было веселым и скользило яркими лучами по тонким льдинкам на лужах. Ваня наступал на такую льдинку, - хруп-хруп, - и она покрывалась сетью мелких трещин, а Ванин ботинок погружался в синюю воду. Он начинал тогда скакать по всем льдинкам, в восторге притопывая ногами и извлекая белые фонтанчики сверкающих льдинок из каждой замерзшей лужицы. Он смеялся и светился от радости, пока мама откуда-то издалека не окликала его, и он опрометью мчался за ней. Нужно было спешить.
Они шли в гости. Какое счастье – идти в гости таким прекрасным весенним днем! Но мама немного волновалась. Там, куда они шли, был ребенок. И мама хотела купить подарок. Оставив Ваню постоять на улице, она заскочила в магазин, и быстро вышла оттуда с небольшой коробочкой. И они побежали на трамвай.
Оплатив проезд, они уселись на деревянных скамейках друг напротив друга. Ваня сел у окошка и приготовился смотреть на сверкающий снаружи мир. Но тут мама открыла коробочку и достала оттуда игрушку. Это был ярко-желтый пушистый цыпленок на тонких пластмассовых ножках. Из коробки мама извлекла еще какую-то бумажку и ключик, но тут же положила обратно. Ваня робко протянул руку, чтобы дотронуться до пушистого меха. И мама разрешила ему подержать цыпленка. Подержать до тех пор, пока они едут.
Ваня, затаив дыхание, осторожно держал крошечное существо в своих ладонях. Он гордился тем, что мама доверила ему такую хрупкую вещь. Сердце его учащенно забилось, щеки покраснели, и он все смотрел и смотрел на желтый комочек. А тот уставился на него своими черными глазками, и словно говорил: «Я такой маленький, такой беззащитный. Защити меня, Ваня. Люби меня. Оберегай меня»…
Мальчик чувствовал тепло, идущее от цыпленка, и на какой-то миг ему показалось, что он шевелится и дышит. Да, отзывалось сердце Вани, я буду любить и оберегать тебя! Ладоням было приятно и тепло от пушистого меха. За окном начали загораться огни, день угасал. Вокруг двигались и шумели люди, но Ваня ничего не замечал. Он смотрел и смотрел на своего цыпленка, замирая от любви и нежности. Ничего больше не существовало вокруг. Только теплые ладони, а в ладонях – счастье. Счастье, в котором соединилось все: уютный свет лампы перед сном, когда глаза смыкаются в приятной дремоте, и ты улетаешь в неведомые дали; бабушкина колыбельная, весенний солнечный ветер, морщинистая рука дедушки, когда он гладит Ваню по голове, мамин голос, высокое синее небо и беззаботное пение птиц. Мальчик едва дышал, растворившись в чувстве покоя и безмятежности, а его руки бережно держали цыпленка.
Мерное постукивание трамвая прекратилось, и мама сказала: «Выходим. Давай игрушку!» Ваня в недоумении таращился на нее, не понимая слов. «Ты что, уснул? Ладно, неси пока. Пошли!» И мама схватила его за плечо и потащила к выходу. Ваня прижал цыпленка к груди и, спотыкаясь, побрел за ней. Лужи подмерзли, стало скользко, и он боялся упасть, все сильнее прижимая меховой комочек к себе. Но вот и подъезд. «Давай!» - мама протянула руку. Ваня отступил. «Ты что? Давай цыпленка, быстро!» Она разжала Ванины пальцы, вынула игрушку и сунула ее в коробку. «Ну, еще поплачь! Жадина! Иди давай!» Она втолкнула его в подъезд, и они стали подниматься по лестнице. Слезы душили Ваню, но он глотал их. «Мальчики не плачут», - всегда говорила мама. А когда он все-таки плакал, то дразнила его, обзывала девчонкой и всякими обидными словами. Поэтому он стойко глотал свои слезы и поднимался по лестнице. Из носа потекли сопли, и он утер их рукавом. Он хотел сделать это незаметно, но мама все-таки увидела и усмехнулась. «Жадина, еще и плакса. Попробуй только пореви там!»
Она позвонила в дверь, за которой слышались крики и смех. «Улыбнись», - прошипела мама. Дверь распахнулась, и Ваню ослепил яркий свет. Там шло веселье, бегала стайка детей, взрослые радостно окружили маму. Потом подбежала незнакомая девочка, и мама сунула ей в руки коробку. А потом Ваню привели в детскую, где играли и смеялись дети. Незнакомая девочка открыла коробочку и извлекла из нее цыпленка. «Ой, тут еще ключик!» - радостно закричала девочка. Она тут же стала засовывать этот ключ в цыпленка, и провернула его там несколько раз. И тут игрушка вдруг ожила. Цыпленок запрыгал по полу и словно клевал что-то. Ваня невольно улыбнулся. А девочка захлопала в ладоши. «Он живой, живой!» Она все заводила его и заводила. А потом вдруг что-то треснуло, одна лапка у цыпленка отвалилась и он упал. Ваня закричал от страха. Он оттолкнул девочку и схватил желтый комок. Девочка тоже закричала и налетела на Ваню. «Отдай, отдай, он мой!» - вопила она. Ваня заревел во весь голос и еще сильнее прижал к себе сломанную игрушку. Девочка вцепилась ему в волосы. А он просто стоял и ревел.
Тут прибежали взрослые. А мама выдернула у него из рук цыпленка и отдала его девочке. А потом шепнула ему в ухо: «Мне стыдно, что ты мой сын».
Взрослые ушли, и никто из них не видел, как девочка, ехидно улыбаясь, сломала цыпленку вторую лапку, а потом долго возилась с ним, пытаясь завести его ключом и заставить прыгать без лапок.
На обратном пути мама с ним не разговаривала, только строго смотрела. Потом не выдержала и сказала: «Дома я с тобой поговорю. Жадина».
Ване было все равно. Ему казалось, что в сердце у него дыра, и в ней завывает черный ветер.
Дома мама кричала на него и била ремнем. А на следующий день исчезли все его игрушки.
Но ему было все равно. Больше он не замечал этой весной ни радостных солнечных лучей, ни хрупких льдинок под ногами. Он покорно ходил в детский сад. Ел, когда его кормили. Спал, когда ему говорили спать. «Ну и бука же ты!» - сказала как-то мама.
Но ему было все равно.
КОЛОКОЛЬЧИКИ
«Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, темно-голубые?
И о чем звените вы в день веселый мая,
Средь некошеной травы головой качая?»
Алексей Толстой
Иногда мама рисовала. Это случалось редко, и Маня любила наблюдать за ней из своего уголочка. Сначала был белоснежно чистый лист бумаги, а потом он заполнялся цветными пятнами, и вот Маня уже различала очертания вазы, а в ней один за другим распускались нежные цветы на тонких зеленых стеблях. Маня жадно следила глазами за движениями кисти, и ей казалось, что это рисует она. У самой Мани были только цветные карандаши, которые вечно ломались. Она любила держать в руках эти разноцветные палочки, любила водить ими по бумаге. Но получались какие-то каракули. Вот если бы попробовать красками! Но мама красок ей не давала. «Научись сначала рисовать, - говорила она. – Для этого и карандашей достаточно».
Однажды мама вышла из комнаты, и Маня, охваченная внезапным порывом, подошла к ее картине, взяла кисточку, обмакнула в краску и стала завороженно водить ею по бумаге. Она рисовала цветы. Вернее, дорисовывала то, что мама уже успела изобразить. Она макала кисточку то в синюю, то в красную, то в желтую краски, и с наслаждением наблюдала, как яркие огромные цветы расцветают на фоне ясного неба. Маня чувствовала себя волшебницей, а из-под ее руки рождался новый чудесный мир. Она и не заметила, как вернулась мама.
Мама ахнула, закричала на Маню, выдернула у нее из рук кисточку. «Никогда!! Не смей! Трогать мои краски! И рисовать на моих картинах! Ты все, все испортила!» В гневе она разорвала картину, а когда Маня, заплакав, хотела обнять маму и попросить у нее прощения, оттолкнула девочку. «Уйди! Не трогай меня! Не хочу с тобой разговаривать! Взяла и все испортила! Научись сначала рисовать, художник!». Маня тихонько ушла в свой уголок, достала листок бумаги и принялась чертить на нем что-то своими карандашами.
А на следующий день, когда Маня была в детском саду, сучилось чудо. Она нашла на полу листочек, на котором простыми цветными карандашами были нарисованы ослепительно-красивые цветы. Колокольчики. У Мани захватило дыхание. Она смотрела на светло- и темно-голубые головки цветов, и ей казалось, что они легонько покачиваются под порывами ветра, и тихо-тихо звенят. И тут ее озарило. Она возьмет этот листок себе, спрячет, и принесет домой. И покажет маме. И скажет, что это она, Маня, так нарисовала! И тогда мама, конечно, даст ей краски, и разрешит водить кисточкой по бумаге, и Маня снова создаст свой удивительный мир!
Так она и сделала. Сложила листочек вчетверо, положила в кармашек, и вечером с гордостью раскрыла его перед мамой. «Смотри! Это я, я нарисовала! Тебе нравится?» - и девочка с надеждой и ликованием заглянула маме в глаза.
Мама с недоумением разглядывала рисунок. «Где ты это взяла? Что ты плетешь небылицы? Так я и поверила, что это ты», - фыркнула она насмешливо. «Это я! Сегодня, в детском саду! Тебе нравится?». Мама строго поджала губы: «Хорошо. Предположим, что я поверила. Если это и правда ты нарисовала, значит, сможешь и повторить. Бери свои карандаши, садись и рисуй. И чтобы было точь-в-точь. Точь-в-точь, как здесь. А не сможешь, тебе хуже. Терпеть не могу вранья!»
Сжавшись, Маня прошла в свой уголок. Она очень устала сегодня, ей хотелось просто поиграть. Но она послушно села за стол, взяла карандаши и стала очень-очень стараться. Терпеливо перерисовывала она вьющиеся линии цветов, пытаясь наполнить их цветом и жизнью, чтобы также зазвенели они на ветру. Время тянулось очень медленно. Маня слышала, как тикают часы. В глазах все туманилось, рука с карандашом двигалась как во сне, и сердце сжималось от страха. Она очень старалась, но колокольчики выходили кривыми, и цвет у них был не ярким, а тусклым. Штрихи выходили грубыми и упрямо вылезали за контур. Маня терла и терла листочек резинкой, пока бумага не сморщивалась, и от резинки оставались грязные пятна. Маня трудилась, боясь остановиться, и терпеливо слюнявила кончики карандашей, чтобы сделать цвет поярче. Во рту оставался странный горько-кислый привкус грифеля. А потом снова вступала в работу резинка. И вот, когда на мятом листочке уже начала просвечивать дыра, мама неожиданно оказалось рядом и резко выдернула рисунок у нее из-под руки.
- Художник! – насмешливо произнесла мама. – Выпороть бы тебя за вранье! Но уже поздно. Соседи спят. Марш в постель! И чтоб я тебя не видела и не слышала! Лгунья.
Мама скомкала оба рисунка и отправила в мусорное ведро. А Маня быстро разделась и юркнула под одеяло. Она пыталась не заплакать, но слезы упрямо ползли по щекам. Мама выключила свет, и на стене заплясали страшные тени. Маня тихонько натянула одеяло на голову. Наступила полная тишина, только громко со скрипом тикали часы. Слезы текли и текли, и Маня чувствовала себя очень плохой, дурной, ей хотелось просить прощения, обнять маму, поцеловать ее, и увидеть, что она простила ее и снова любит. Но мама спала, и нельзя было ее будить. Завтра, завтра Маня будет просить прощения, и обнимать, и целовать ее. Завтра, завтра…
Всхлипнув, Маня уткнулась носом в мокрый угол подушки и уснула. Она шла по полю из голубых колокольчиков. Цветы сияли под лучами солнца и мягкой волной покачивались на ветру, и нежно-нежно звенели. И тут появилась мама. Она шла сердитая и строгая, и била ремнем по колокольчикам. Цветы осыпались, нежный перезвон их затихал, сменяясь протяжным гулом. «Нет! – горестно закричала Маня. – Мама, не бей! Я больше не буду!». Но мама не слышала ее. Она шла, твердо поджав губы, и все хлестала и хлестала ремнем. И вскоре только стебельки качались на ветру. Солнце погасло. И Маня погрузилась в темноту.
ПОД СТОЛОМ
Маня мечтала о своей комнате. Конечно, лучше было бы жить во дворце. Вот когда она вырастет и станет королевой, так все и будет. А пока она мечтала о небольшой комнате, где сможет побыть одна. Там будут ее любимые игрушки, книжки со сказками и она сама.
Однажды, когда родители кричали и ссорились, Маня от страха залезла под стол и спряталась там. Стол был большой и одним концом упирался в стену. Края скатерти свешивались до самого пола. Было темно и безопасно. Никто и не заметил, что она там. И Мане это понравилось. Она сидела под столом и мечтала о своем королевском будущем. О том, как будет гулять в огромном саду, где всегда светло и тихо, и поют прекрасные птицы. О том, как возьмет золотой меч и поедет на верном коне сражаться с драконом, чтобы спасти маму, которую он украл. Дракон дохнет на Маню огнем и серой, но она победит его! Золотой меч сверкает в ее руке, на голове сияет корона, и она очень сильная, очень!
Маня улыбалась и кивала: да, так и будет! Так и будет.
Каждый раз, придя после школы домой, Маня незаметно скрывалась под столом. Она уже обустроила там свой маленький уголок, - постелила на пол большое полотенце, добытое ею из шкафа, принесла туда все любимые игрушки и книжки, бумагу и карандаши. Там же хранился маленький фонарик, свет которого в вечерние часы создавал уют. Наконец-то у нее есть своя комната! И Маня была совершенно счастлива, укрывшись там и предаваясь фантазиям. Каждый раз она мечтала о том, как спасает маму. И всегда сверкал в ее руке золотой меч. А она оставалась королевой, храброй и сильной. Маня настолько уходила в мир своих грез, что забывала о еде, да и вообще о том, где она находится. Иногда, правда, она запасалась черным хлебом с солью, и ела его, когда в мечтах ей следовало отдохнуть и набраться сил.
Вот и сейчас она с наслаждением грызла соленую горбушку, когда под столом вдруг посветлело. Кто-то приподнял скатерть. Затем появилась голова. Она уставилась на Маню покрасневшими глазами, а рот на голове открылся и дохнул сигаретным дымом.
- Ого! Вот ты где! – усмехнулся отец. Затем скатерть опустилась, но не успела Маня вздохнуть, как отец рухнул на четвереньки и заполз к ней под стол. – Вот ты где обитаешь! – протянул отец и вновь усмехнулся. Его лицо было багрово-красным, глаза затуманены, а изо рта тянуло смесью табака с кислым запахом алкоголя.
Маня застыла и настороженно смотрела на отца. А он подполз к ней поближе и улегся на полу, положив голову к ней на колени.
- Ох, Манька, Манька… Подожди, дай закурю… - он чиркнул спичкой, сделал затяжку и выдохнул едкий серый дым. - Любишь папку, Манька? - Девочка кивнула. - А? И пьяного любишь? – Маня с трудом сглотнула и кивнула. - Люби! И пьяного люби! Думаешь, чего я пью? – он выдохнул дым прямо ей в лицо и уставился немигающим взглядом. - А попробуй с твоей матерью пожить, и не спиться. Понимаешь, да? Сука она, твоя мать. Ей только деньги нужны, деньги, - и он мрачно усмехнулся. - А я ей нафиг сдался. Ох, голова трещит! – он затушил сигарету об пол и снова улегся к ней на колени. - Погладь меня, Манька. Давай, погладь папку по голове, пожалей. Мать твоя меня не жалеет, сволочь! А ты жалей. Жалей!
Тело Мани одеревенело, внутри все сжалось в тугой комок, и она едва могла пошевелить рукой, но она послушно гладила его волосы, послушно кивала, послушно улыбалась. В эти минуты она представляла себе, как выбирается из-под стола, идет на кухню, выбирает самый острый нож, а потом возвращается и вонзает нож ему в грудь. И тогда они с мамой будут свободны! Но она продолжала гладить его черные слипшиеся волосы и кивать.
- Какие у тебя ручки нежные! - и отец принялся целовать ей ладони мокрыми губами. - Какая ты сладкая, Манька! дурочка моя, ничего еще не понимаешь. Гладь меня, гладь! За мамку свою гладь, от нее ведь ласки не дождешься! Сука она, убить ее надо. Где вот сейчас шляется?! - его глаза бешено сверкнули и он уставился на девочку. - Знаешь, где она? – Маня испуганно замотала головой. - Ну и дура! Ладно, гладь давай, гладь. Ох, Манька! Ну, давай, иди сюда. - Он сгреб ее в охапку и прижал к себе. – Люблю я тебя, Манька. Хоть ты и дура, а люблю! Ну, давай, поцелуй папку. Целуй, целуй!
Тело Мани было тяжелым и неживым. Но она послушно потянулась к нему, чтобы поцеловать.
Послышались шаги. Дверь открылась и кто-то вошел.
- Ну и кто здесь есть? - раздался веселый мамин голос.
- А мы вот тут! - ответил отец и на четвереньках выполз из-под стола, - с Манькой играем!
- Ну и хорошо! Поиграли и хватит. Садитесь-ка за стол, скоро есть будем!
Маня лежала на полу под столом и ее трясло. С трудом она села и пустым взглядом уставилась в темноту. Под столом царили холод и мрак. Пробежал таракан.
- А ты чего? - заглянула под стол мама. - Вылезать-то будешь? Давай, иди руки мой.
Маня кивнула и вылезла наружу. Улыбнулась маме, сходила вымыла руки, чисто-чисто. А потом они ели. Мама с папой то громко смеялись, то вдруг начинали орать друг на друга.
Шла обычная жизнь.
Ночью, когда все уже спали, Маня встала и вышла в длинный коридор. За другими дверями слышалось громкое дыхание и храп соседей по коммуналке. На кухне было тихо, но когда Маня вошла, метнулась в сторону серая крысиная тень.
"Как в заколдованном замке, - подумала девочка. - А я - королева. И мне нужно, мне нужно..." Она прошла к столу, выдвинула ящичек, и в сумерках засеребрились вилки, ложки и ножи.
- Нож, - прошептала Маня. - Нож... - Она провела пальцами по лезвию и судорожно сглотнула. - Какой холодный...
Она провела ножом по деревянному столу, оставляя на нем царапины. Потом положила его и, выйдя в коридор, надела пальто и открыла входную дверь. А потом вышла на улицу. Морозный воздух обжег ей щеки, а на небе застыл огромный шар луны.
Ей было всего восемь лет. Она шла по едва освещенной улице, не понимая, куда и зачем. Ей хотелось потеряться в лабиринте улиц, раствориться в этих ночных сумерках, растаять, как сахар в чае.
Какие-то люди изредка проходили мимо нее. Потом она услышала злые крики, и на соседней улице началась драка. Маня поспешно свернула туда, где было тихо. Но там стоял возле подворотни какой-то старик в грязном мятом пальто. Увидев девочку, он направился к ней, шатаясь, и начал манить ее пальцем.
- Пойдем со мной, деточка, - пробормотал он. - Тебе будет хорошо, тепло. Я тебя согрею, лапочка.
Он пошатнулся, громко икнул и хотел взять Маню за руку, но она увернулась и побежала.
Она всхлипывала и бежала обратно, к дому. Черный липкий страх сковывал ее сердце и путал мысли. Задыхаясь, Маня влетела в подъезд, скользнула в дверь, и вновь оказалась в коридоре своей коммуналки. Сняла пальто, вернулась в комнату и нырнула в свою постель. Дыхание ее прерывалось, она дрожала. В комнате стоял кислый запах алкоголя. Родители спали. Маня вылезла из кровати, подошла к спящей маме, встала на колени возле нее и тихонько неслышно поцеловала.
- Я спасу тебя, мамочка! Я спасу тебя! – прошептала девочка.
Мама заворочалась во сне, потом повернулась лицом к отцу и обняла его, уткнувшись лицом ему в спину.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
"Вечер был, сверкали звезды, на дворе мороз трещал», - пела бабушка, ласково похлопывая лежащую под одеялом Маню.
Теплый свет ночника окутывал сумеречную комнату, а добрый спокойный взгляд бабушки проникал в самое сердце Мани, в котором сквозь корочку льда и боли пробивались нежные ростки радости, словно крохотные фиалки.
"Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал"...
Маня закрыла глаза, и ей представился заснеженный город. Она идет по обледенелой улице, мороз щиплет нос и щеки. И вот она входит во двор, идет к низкому окошку и заглядывает внутрь. И вдруг обнаруживает себя там, внутри, сидящей на диване. Она еще совсем маленькая. Сидит и смотрит, замерев от ужаса, как папа яростно налетает на маму, кричит ей что-то грубое и размахивает кулаками, и бьет ее. А мама отбивается и плачет. А потом у нее разбились очки, и стекла разлетелись по всему полу. И Маню охватывает такой стыд, что ей хочется кричать, но крик снежным комом застывает в груди. Как же мама теперь без очков? Ведь ей ничего не видно! И Маня начинает тихонько плакать от своей беспомощности. Она не знает, как помочь, как спасти, она такая маленькая и слабая, и поэтому маме плохо... И тут все затуманилось, метель бросила ей в лицо снежные хлопья, и она снова брела по заледенелой улице...
«Боже, говорит малютка: я замерз и есть хочу.
Кто ж накормит и согреет бедну-добру сироту?»
Голос бабушки звучал тихо, словно издалека. И Маня вспомнила, как в тот далекий вечер папа, наконец, ушел, а мама одела ее и повела на вокзал. Они шли по ночным пустынным улицам и плакали вместе, и слезы замерзали на щеках. И мама тогда удивленно спросила Маню: а ты-то чего плачешь? А потом они долго-долго ехали на поезде, и Маня смотрела в окно на огромный желтый диск луны, который плыл по зимнему небу. Перестук колес успокаивал, приносил забвение, как и бабушкино ласковое похлопывание.
"Шла старушка той дорожкой, пожалела сироту”…
Они ехали долго-долго. А потом приехали к бабушке. Маня никогда раньше не видела ее. Но мама сказала, что Маня теперь будет тут жить. Придет время, и тогда ее заберут обратно, в город.
Мама уехала, и вначале Маня много плакала и скучала. А потом она стала погружаться в тепло и уют бабушкиного мира. И сердце потихоньку, капля за каплей, начало оттаивать. Нет, ничего не забылось, и всполохи воспоминаний порой резали сердце словно ножом. Но все обволакивалось нежным дуновением доброты. И боль стихала.
"Приютила и согрела, и поесть дала ему"...
На улице бушевала метель, дули злые ветры. Но в душе девочки начиналась весна. Оттепель, с первыми цветами, робко вылезающими из-под снега навстречу солнечному свету.
"Спать в постельку уложила. Как тепло! - промолвил он.
Закрыл глазки, улыбнулся. И заснул спокойным сном"...
Маня вздохнула и улыбнулась во сне.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/