Елена Рогозина

ЛЕНКИ

Москва

Издательство «ОнтоПринт

2016

УДК 82-3.161.1

ББК 84(2Рос=Рус)6

Р59

Рогозина Елена

Р59 Ленки/Рогозина Елена.– 2016. – 102 с.

ISBN 978-5-906802-72-9

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена и использована без письменного согласия владельца авторских прав.

УДК 82-3.161.1

ББК 84(2Рос=Рус)6

Р59

ISBN 978-5-906802-72-9 © Рогозина Елена, 2016

Все события и герои вымышлены. Все совпадения с реальной действительностью случайны.

 

 

 

 

 

 

 

Их так всегда звали в школе. Две подружки – хохотушки всегда были вместе. В школу – вместе, уроки – вместе, на дискотеку – вместе.  Одна черненькая, другая беленькая, как Инь и Ян. Про них так и говорили:

– Где Ленки?

– А Ленки будут сегодня? 

– Домашка? У Ленок спроси. 

То есть, по отдельности их просто никто даже не воспринимал.

Как они познакомились и подружились, они и сами уже плохо помнили. В глубоком детстве это происходит как-то само собой. Просто в один прекрасный день во дворе своего дома Ленка темная увидела пухленькую девочку с голубыми глазами и прямыми светлыми волосами. Волосы у нее были ужасно непослушные. Как ни старалась Ленкина мама, собирая резиночками и заколочками коротенькие тонкие волоски, которые росли вокруг лба и назывались смешным словом «подсед», Ленка светлая, выйдя на улицу, при первом дуновении ветерка моментально становилась похожей на одуванчик. Сходство усиливало круглое личико и пухлые щечки.

Ленка темная просто подошла к этому одуванчику и просто спросила: «Как тебя зовут?», а получив ответ, очень удивилась, что две девочки, носящие одно и то же имя, могут быть такими разными внешне. Одно из самых ярких впечатлений ее детства было то, что она в первые минуты знакомства, глядя Ленке светлой в глаза, вдруг подумала: «Интересно, а почему я здесь – внутри этой девочки, а не в той?» – и в голове ее возник образ маленького человечка, сидящего в ее голове, в темноте, глядящего на мир сквозь глазные отверстия. Образ был настолько неожиданный и странный, что Ленка темная запомнила его на всю жизнь и, вспоминая этот образ уже во взрослой жизни, каждый раз поражалась, как такое могло прийти в голову маленькому ребенку.

Ленка светлая ничего такого про их первую встречу не помнила. Просто увидев темненькую, худенькую девочку с огромными серыми глазами, которая так наивно и запросто подошла к ней, она почему-то подумала, что ее могут обидеть и, глядя в широко распахнутые глаза новой подруги, сказала себе, что худышка одна пропадет, надо ее беречь. И стала беречь.

В школе Ленка светлая была активистка, отличница, общественный деятель, напористая, первейший организатор всех классных огоньков и прочих культурно-массовых мероприятий. Из них двоих именно Ленка светлая была локомотивом в учебе. Без нее Ленка темная, не имевшая ни амбиций, ни мотивации, ни малейшего понятия, зачем вся эта зубрежка нужна, давно скатилась бы на тройки.

Ленка темная вообще была как-то проще, наивнее, но если верит во что-то, будет резать тебе правду-матку в глаза. Была бы она одна, ее бы затерли, но с такой поддержкой, в виде Ленки светлой, правду говорить было совсем не страшно, а, как говорится, легко и приятно. И она говорила. Подруга, справедливости ради, не всегда ее одобряла, но публично никогда не перечила. Никто и никогда не видел их ссорящимися или выясняющими отношения. Так и сложился у всех единый образ в двух лицах. 

После школы пути их несколько разошлись. Ленка светлая поступила на архитектуру, Ленка темная – на экономический, но связь они никогда не теряли, благо жили на одной лестничной площадке. Студенческая жизнь полна событиями и разными людьми, поэтому не всегда подружки находили время поделиться друг с другом. Но все же. 

Не помешало их дружбе даже то, что Ленка светлая сразу после окончания школы начала встречаться с их бывшим одноклассником, а Ленка темная со второго курса универа закрутила с однокурсником и на четвертом курсе благополучно родила девочку, что естественно способствовало скоропостижной женитьбе. 

После окончания университета прошло пять лет. Ленка светлая замуж так и не вышла, жила гражданским браком все с тем же одноклассником, а Ленка темная воспитывала уже двух девочек.

Материальное положение было очень разным. Ленка светлая за пять лет сделала неплохую карьеру, стала замдиректора дизайнерского агентства. При ее характере и способностях меньшего от нее никто и не ожидал. Купила квартиру, сделала дизайнерский ремонт и переехала от мамы.

Ленка темная давно жила с мужем в маленькой двушке, которую они кое-как сляпали из однушки, доставшейся от Ленкиной бабушки по наследству. Она только что устроила младшую в сад и нашла работу бухгалтером, тем самым надеясь поправить довольно плачевное финансовое положение семьи.

Муж Василий прозябал в каком-то тухлом банчошке и, как ни старался, никак не мог продвинуться по карьерной лестнице. Конечно, им все помогали, как могли, и родители мужа – Васи, и Ленкины родители, и Ленка светлая, тем более, что она была крестной их младшенькой – Дашеньки. 

Вот и сегодня Ленка светлая ждала подругу вечером дома. Ленка темная, Ленусик или просто Нусик, должна была забежать после работы перехватить денег до зарплаты. Не виделись они очень долго, просто целую вечность. Наверное, как раз с тех пор как Нуся вышла на работу и времени у нее стало катастрофически ни на что не хватать. Конечно они презванивались, и Ленок каждый раз настойчиво звала ее к себе или посидеть где-нибудь как обычно. Но у Нуси все не получалось. И вот наконец-то.

 

– Ленок, привет! Извини, я задержалась, на работе завал, да еще шефа с днем рожденья поздравляли,  потом автобуса долго не было... – щебетала Нуся как обычно, выдавая десять слов в секунду обо всем на свете и сразу, что вижу – то пою. 

– Ты ужинала? Слушай, может, чаю попьем? Я пирожков по дороге прихватила, есть хочу, как из пушки! 

– Ты же с дня рождения. – Тихо и как-то вяло отреагировала Лена. 

– Ха, так это когда было! В обед быстренько посидели и все! Я после этого маковой росины...

Нуся была счастливой обладательницей такой конституции, при которой все потребленные калории, как бы много она их не употребила, быстро куда-то девались и никуда не откладывались. Оборотной стороной этой завидной медали было периодически резко обострявщееся чувство голода, которое проявлялось в раздраженной суетливости, овладевавшей Нусей все больше и больше по мере увеличения желания съесть что-нибудь сейчас же, немедленно.

Удовлетворялось это желание, однако очень просто: любым, даже самым незначительным, количеством абсолютно любой съедобной субстанции, ну или не очень съедобной, смотря по обстоятельствам. Употребив даже самое малое количество еды, Нуся тут же успокаивалась и расслаблялась.  Двое детей ни коим образом не сказались на ее фигуре, ну может только грудь немного больше стала, что, впрочем, вовсе ее не портило.

Ленка светлая, Ленок – все ОК, как иногда ее называли, наоборот, с самого детства была ребенком крупным, крепко сбитым, всегда была склонна к полноте, всю жизнь с этим отчаянно сражалась и гастрономические извращения подруги не приветствовала, справедливо полагая, что лучше немного потерпеть, но потом съесть нормальную, здоровую еду, и уж конечно никаких пирожков и хот-догов из палатки у остановки. Что вы, что вы, ни в коем случае! Но чего не сделаешь для любимой подруги?

– Да, конечно, давай пирожки, чайник как раз вскипел. 

– Слушай, ты чего такая бледная и грустная? Ты же у нас Ленок-все ОК! Взбодрись! Сейчас чайку горяченького! А Димка где? Я на его долю пирожков тоже купила. – Тараторила Нуся, выкладывая покупки на кухонный стол. 

– А Дима ушел...

– Куда? В магазин или мусор выносить? Вечно вы мусор по ночам выбрасываете, и охота в потемках шарахаться. Я вот, утром мелких в сад веду и пакет мусорный захватываю. А вы вечно... Лен, ты чего... – Нуся испуганно всматривалась в лицо подруги, которая сидела на кухонном табурете с прямой спиной, сложив руки ровно на коленях, бледная, как мраморное изваяние. Лицо было вроде спокойным, но на нижних ресницах висели поблескивая две огромные слезины, которые, когда Лена закрыла глаза, покатились по ее щекам серебристыми ручейками. 

– Лен, ты чего... Случилось чего?

Лена подняла голову, открыла глаза и вытерла щеки тыльной стороной ладони. 

– Дима ушел. Собрал чемодан и ушел. 

Повисла пауза. Нуся тщетно пыталась собраться с мыслями: «Как ушел? Куда ушел? Ведь у них все было нормально вроде...» 

– Куда? – только смогла выдавить она. 

– Ну, правильнее было бы спросить к кому. 

– К кому? – тупо повторила Нуся, не сводя с подруги округлившихся, судорожно метавшихся по ней в поисках ответа глаз. 

– К Кате. 

– Какой Кате? 

– О, господи, ну какая разница, по большому-то счету... – простонала Лена. 

– Лен, ты… Прости... Я просто...

– Катя Кулакова, училась с нами в школе, может помнишь, высокая такая, темненькая...

– А, Катька Кулакова! Помню, конечно! Нос картошкой! Которая Димке тогда нравилась. И что с ней?

– Ничего. Вот к ней и ушел. 

– Подожди, подожди... Ничего не понимаю... Столько лет прошло... И они же тогда... Ну, у них же тогда ничего не было...

– Ничего не было, а теперь будет... Ребенок у них будет.  Первая любовь, говорят, не ржавеет...

– Пииииипец! А как хоть... Когда... Где он вообще ее нашел-то теперь?!

– Ну, сама понимаешь, подробностей мне никто не докладывал... Где-то пересеклись... И при чем, прилично по времени уже, раз на седьмом месяце она сейчас. 

– На седьмом месяце! И что? И он все это время... Значит, на два фронта работал? Ну, я такого конечно от него... Вы ведь десять лет уже вместе! 

– Да, в мае было бы...

– И ты ни сном, ни духом?!?!?

– Не знаю, сейчас я вижу... Задним умом, что... В общем, последнее время он изменился. Часто стал заговаривать о детях... Но я думала, он хочет, чтобы я... Понимаешь, я как-то сказала ему, что вне брака... Ну, то есть если не расписаны, и я вдруг забеременею... Лучше бы расписаться, конечно. И то, что он про детей стал говорить, я думала, он на свадьбу намекает... 

– Понятно... Жесть... И Катька эта, значит, только сейчас проявилась...

– Я ее видела пару лет назад, случайно встретились в центре. Зашли кофе попить, разговорились. Она такой жалкой мне тогда показалась, рассказывала, что опять без работы, не замужем, детей нет... Я все смотрела на нее и думала, что это я ей жизнь испортила... 

– Ты?! Ты-то тут при чем? – Не поняла Нуся.

– Ну, сама же говоришь, она ему нравилась…

– Она ему нравилась, а он ей – нет! Ты тут совершенно не при чем!

– А я вот думаю, не вмешайся я тогда, они бы начали встречаться, потом поженились бы и жили бы долго и счастливо… Ну ничего, теперь у них будет возможность… И черт меня дернул в этот поход тогда пойти…

– В поход? Какой поход? – никак не могла въехать Нуся.

– Тот самый, в конце одиннадцатого класса, в мае, после которого мы с Димой встречаться начали…

– Ну так, все пошли и ты пошла.

– Но ты-то не пошла!

– Да. А чего, кстати, я не пошла?

– Ангина, помнишь?

– Аааа, да, точно-точно…

– Вот и надо было мне с тобой остаться… По-дружески…

– Ну, теперь-то уж чего…

– Да понятно, что теперь-то уж ничего…

– А что там случилось-то? Я никогда не спрашивала, я думала, как-то логично там все произошло у вас...

– Ну, наверное, не совсем логично значит… – Лена немного помолчала, мысленно вернувшись в то самое время, и действительно пытаясь понять: как же все так могло сложиться. – Просто, не знаю, такой возраст, сама понимаешь... Девочки только о любви и думают... А ее все нет... И, в общем-то, не сказала бы я, что влюблена была в него. Ну, то есть, если бы выстроили всех мальчишек из нашего класса в ряд и сказали бы: «Выбирай!», я бы наверное его выбрала. Но он совершенно на меня не смотрел. Ему Катя нравилась, это многие замечали. А Катя, знаешь, она какая-то, как вареная, какая-то никакая, эмоций ноль. Хотя обычно девочки одноклассников и не воспринимают как-то, как потенциальных поклонников.

Ну и вот, поехали мы в этот поход, палатки в школе на прокат взяли, с электрички сошли, пока по лесу топали, дождь пошел. Пришли на место недалеко от моста железнодорожного, там речка еще петлю делает, мальчишки сказали, что палатки ставить на мокрое нельзя, бесполезно. Взяли одну палатку, разрезали и как тент над головой между деревьями натянули, чтобы от дождя хоть как-то укрыться. Набились все под этот тент, стоим, ждем, когда дождь поутихнет. И вдруг я вижу...Он ее ОБНЯЛ... Со спины руками обнял и голову к ее голове наклонил!  

Представляешь, что должен чувствовать мальчишка, который давно в девочку влюблен, но подойти не решался никогда... И тут осмелился обнять ее при всех... Он и поход-то этот как последний шанс поди рассматривал. Думал, сейчас или никогда. А она стоит – ни бе, ни ме, ни кукареку! Ууууу, вобла вяленая. Даже не поняла ничего поди... 

– Ну, так уж и не поняла... Ты-то откуда знаешь?

– Да не знаю я ничего, конечно! Только мне как вожжа под хвост попала. Как это так, в какую-то воблу вяленую мальчик влюбился, а я такая вся из себя замечательная и не нужна никому! В общем, зависть – страшное чувство.

Дождь когда перестал, я давай с ним заигрывать внаглую, толкать его, сверху на него напрыгивать. Весело, ржем оба. Повелся он на мои заигрывания очень просто и легко, как будто так и надо! А эта сидит, на нас смотрит, глазами хлопает... Так все очень быстро как-то произошло. Катя утром одна в город уехала, а мы на второй день остались. Вот, как говорится в одном известном фильме, по пьянке закрутилось, завертелось, и не выберешься... 

 

 

ДИМА

 

Он всегда был мягким, ведомым. Но зато в нем напрочь отсутствовало то хамство, которое присуще абсолютному большинству людей мужского пола, да и, в общем-то, значительному количеству женского, чего уж там греха таить.

Да, Катя ему действительно нравилась. Он смотрел на нее с восхищением смешанным с удивлением, смотрел и думал: «Как? Как можно быть такой…» – и не находил подходящих слов. Она казалась ему красивой и умной. А как она двигалась! На это можно было смотреть часами не отрываясь! И он давно бы подошел и заговорил, если бы не этот ее ответный взгляд, когда она, почувствовав что на нее смотрят, оборачивалась и встречаясь с ним глазами, тут же мрачнела, сдвигала брови, как бы говоря: «Чего уставился?», отворачивалась и, совершенно очевидно, тут же забывала про него. Как он мог осмелиться подойти? При одной мысли о том, что ей будет неприятно с ним разговаривать, что она опять насупится, у него шел противный холодок между лопаток. Нет, уж лучше так, издалека.

И как он радовался и недоумевал, когда Катя очень легко и просто, без тени смущения, просила его дать списать домашку по физике, которую она ненавидела. Недоумевал потому, что знал точно, что домашка эта простейшая и Катя легко справилась бы с ней, если бы захотела, ведь она такая умница. И радовался потому, что каждый вечер, засыпая, мечтал, что Катя завтра подойдет к нему сама и попросит объяснить что-нибудь из физики и он предложит ей пойти к нему домой, а родители на работе, и они будут совсем одни… Дальше даже мечтать было страшно и он засыпал, тихо улыбаясь.

И этот поход. Потом он много раз в мыслях возвращался к нему, пытаясь понять, как это все могло так произойти. Как же все так получилось? Ведь Катя уже была в его объятьях. Сложись все по-другому, она уже давно носила бы его фамилию. Да, он не задумываясь предложил бы ей руку и сердце, не сразу, конечно, но спустя какое-то время. И ему было бы абсолютно все равно, что думает по этому поводу его мама.

Конечно, он отлично помнил этот поход. Помнил, как сидели у его дома, у подъезда на лавочках и оживленно обсуждали подробности и детали предстоящего приключения, распределяли обязанности, кто что возьмет и кто за что отвечает. Было совсем тепло, почти по-летнему, ярко светило солнце. А он все смотрел на нее. Она тоже идет! Они будут там вместе! И на душе расцветало что-то теплое, светлое, радостное… Нет, у него не было никакого плана. Хотя конечно он понимал, что это вполне возможно последнее совместное мероприятие с одноклассниками, потом после выпускных экзаменов, которые были уже на носу, все разлетятся кто куда.

Когда ребята, там в лесу, набились под маленький тент, чтобы укрыться от дождя, он и Катя оказались очень близко друг к другу, плечом к плечу, у самого края навеса, и он ни о чем другом не мог думать, только о том, что она рядом. Она рядом!

Катя стояла совершенно спокойно, думая о чем-то своем, абсолютно не подозревая, какие эмоции вызывает у своего соседа. И вдруг она зябко передернула плечами и, подняв их, скрестила руки на груди. «Ей холодно! Ей холодно!» – забилось у него в голове. И он инстинктивно, не отдавая себе отчета, обнял ее, чтобы согреть.

Дальше все было как в тумане. Единственное, что он смог осознать отчетливо, это то, что она не оттолкнула его. Нет, не оттолкнула, стояла совершенно спокойно.

А потом на сцену вышла Ленка… И на следующий день утром совсем другой молодой человек пошел провожать Катю на станцию. А должен был он, Димка! Проводить и уехать вместе с ней…

И вот, где-то примерно год назад, она вошла к ним в офис, откуда ни возьмись, как ни в чем ни бывало. Вышли на улицу покурить. Стояли как два подростка, смущались, не зная о чем говорить. Оказалось, что Катя работает курьером, но это временно, пока не найдет что-нибудь получше. Он смотрел на нее и вдруг понял, по каким-то неуловимым и невыразимым признакам, что она все это время думала о нем и вспоминала тот поход, точно так же как и он.

– Зарплата крошечная конечно, – продолжала рассказывать Катя, – но мне одной-то много ли надо… – после этой фразы, она как-то затравленно взглянула на него, засуетилась и, прикрываясь неотложными делами, стала уходить. Он только и успел, что взять у нее номер телефона.

«Катя, Катя! – думал он.– Она без меня пропадет! Я ей нужен! Пусть тогда она не успела понять это. А Лена… Она сильная. Она и без меня справится. Зачем я ей?»

 

***

 

– Понятно… – Нуся задумчиво посмотрела на подругу. – Слушай, я щас Ваське звякну что задержусь, ладно?

– Да, конечно.

Нуся пошла за телефоном, который был в кармане куртки, а Лена осталась сидеть погруженная в свои невеселые мысли, полностью отключившись от реальности, ничего не слыша и не видя. Так и сидела, как застывшее изваяние, пока Нуся не вернулась на кухню.

– Так, все, я Ваське позвонила. Он девок сам уложит, завтра в сад утром отведет. А я у тебя заночую. 

– Нусь, ну зачем...

– Как зачем?!?!? Не могу же я тебя одну оставить в таком состоянии!

– Нусь, ты знаешь, мне наверное нужно побыть одной... Понимаешь...

– Ничего не знаю! Успеешь еще одна набыться, а сегодня – нет! – резко и даже сердито отрезала Нуся, но, вдруг спохватившись, бросила быстрый взгляд на подругу, испугалась, что сказала чудовищную бестактность. Но Лена, кажется не заметила, погруженная в свои мысли о том, что ее намерениям лежать на диване уткнувшись в подушку, реветь и жалеть себя, не суждено было сбыться. 

– Ты знаешь, ты поплачь... – Нуся как будто угадала ее мысли. – Тебе сразу легче станет. 

– Да нет, я ничего... Вроде...

– Я же знаю, как тошно, когда поделиться не с кем. 

– Почему не с кем, тебе-то не с кем? – уныло и вяло отвечала Лена, только чтобы поддержать разговор.

– Я очень слушатель хороший, наверное, даже слишком… Ты никогда не думала, как часто люди, которые умеют слушать, сами нуждаются в том, чтобы быть услышанными. И как часто окружающие просто пользуются ими, даже не подозревая, как много они сами могут рассказать и как интересно их может быть слушать.

Одиночество – это ведь что такое? Это когда твои сокровенные мысли и чувства никому не интересны. При этом ты можешь быть окружен десятком "близких" людей. И они могут постоянно с тобой разговаривать, интересоваться даже, что ты думаешь по тому или другому поводу, спрашивать, что произошло с тобой в течение дня. Но при этом даже не замечать боль в твоих глазах.

А ты молчишь, потому что знаешь по собственному опыту, что попытка открыться встретит настороженное недоумение либо насмешку, либо менторскую отчитку и явное нежелание вникать в то, что происходит в твоей душе, что тебя действительно волнует. Вот и молчишь...

– Но со мной-то ты всегда можешь поговорить. – Возразила Лена.

– Да, конечно, пожалуй что только с тобой и могу... Ладно, давай я сейчас на ужин что-нибудь сварганю. Ты чего будешь?

– Нет, спасибо, есть я сейчас точно не в состоянии. Ты сама себе сделай что хочешь...

– Да я-то чего, мне яичницы хватит. 

– А  я чайник поставлю, остыл уже наверное. 

– Слушай, – осенило Нусю, – а может тебе хлопнуть пятьдесят грамм, а? Есть у тебя чего-нибудь?

– Ой, нет, нет. Сама знаешь, я не любитель. От того, что напьешься, проблемы не решатся ведь, правда, а завтра на работу...

Но Нуся уже доставала коньячные рюмки и бутылку с тремя звездочками из бара:

– Напиваться никто не собирается. По одной и все. – Отрезала она.

Лена обреченно взяла в руку стопку, вздохнула и резко опрокинула содержимое внутрь. Сморщилась, откусила кусочек от пирожка и стала медленно и угрюмо пережевывать. Нуся тоже выпила, запила водой, тут же сполоснула рюмки и убрала бутылку, от греха подальше, так сказать, и встала к плите. 

– Как у тебя работа новая? – Лена решила сменить тему и, пока Нуська будет тараторить, подумать о своем. 

– Да чего, работа как работа. Бухгалтерия, знаешь, скучища страшная. Как девчонки говорят в отделе: перманентный день сурка, каждый день одно и то же. Коллектив ничего себе такой подобрался. Девчонки в основном молодые, да двое мальчишек программистов, Вениамин и Семен. 

– Вениамин?

– Ага, прикол, Веня и Сеня. Сеня женатый уже, а Веня еще нет. Так девки его все сосватать пытаются. 

– Сплетницы?

– Ну, как же без этого?! Но они ничего, по-доброму, с юмором, не со зла...

 – А начальство? – Ленку действительно начало понемногу отпускать, ком в горле ослаб, она расслабилась и пересела в свое любимое кресло у окна, по привычке поджав под себя ноги. Нуся это отметила про себя, улыбнулась едва заметно, но комментировать не стала. 

– А начальник хороший... 

– Хороший... Мужик значит. 

– Ну да, молодой, ровесник примерно, может чуть постарше... Трофим. 

 

 

ТРОФИМ

 

Молодой, высокий, стройный, красивый, он имел все шансы вырасти избалованным маменькиным сынком, если бы не отец. Отцу на его картинную внешность было глубоко наплевать и он отлично понимал опасность маменькиного сюсюканья над сыном. «Испортит мальчишку!» – думал он каждый раз, глядя на то, как жена ласкает сына как котенка.

В противовес он старался быть как можно жёстче с мальчиком, рано отдал его в секцию самбо и зорко следил за его результатами на соревнованиях и в школе. Положительные результаты щедро поощрял материально, благо смог в мутной водичке девяностых подзаработать небольшой капитальчик и открыть небольшой сервис по ремонту автомобилей, хотя имел за своими плечами только химико-механический техникум. И, может быть по этому, понимая, что без образования и связей теперь никуда, в дальнейшем стал настаивать на получении сыном высшего образования либо экономического, либо юридического.

Трофим отца долго не понимал и если честно, побаивался. Отношения с мамой были чисты и прозрачны. Трофим считал себя хорошим мальчиком и отношение мамы к себе абсолютно логичным и заслуженным. Ее любовь к нему была безусловной, и он всегда воспринимал это как само себе разумеющееся, как то, что так и должно было быть.

У мамы всегда были наготове для него улыбка и ласковое слово, для него было все ее внимание и забота; как только он появлялся в поле ее зрения, ее руки сами раскрывались ему навстречу, чтобы заключить его в объятья. Мамино лицо неизбежно начинало сиять каким-то внутренним светом, когда он входил в комнату, и мальчик начинал тут же сиять в ответ. Он был как солнышко для мамы, а она – для него.

Но сын совсем не мог понять то неодобрение, которое читалось на лице отца в минуты, когда они с мамой увлеченно щебетали о чем-то своем, и она попутно гладила его по голове и обнимала. Для Трофима это было так естественно и приятно, но папа явно видел в этом что-то плохое.

Трофим иногда думал, что отец его не любит. Ведь он часто давил на сына, принимал за него решения, не спрашивая согласия мальчика, все время говорил о какой-то ответственности и о том, чтобы стать мужчиной. Трофим слушался и соглашался, просто чтобы не нагнетать обстановку и не вызывать еще большего неодобрения.

Но с другой стороны, он не мог не замечать, как папа смотрит на него, улыбаясь одними глазами, во время открытых тренировок в спортшколе, когда на занятия пускали родителей. Или однажды после награждения, когда удалось занять первое место, Трофим с удивлением, смешанным с недоверием, вдруг увидел, с какой гордостью папа знакомит его со своим другом, радостно похлопывая сына по плечу и рассказывая, как удалось выиграть бой.

К чести мамы надо сказать, что она никогда не критиковала отца, по крайней мере, при сыне. Он был непреклонный авторитет и Трофим, иногда с восторгом слушая безапелляционные суждения отца, думал: «Он все знает. Он прав». И со временем, подрастая, мальчик стал ценить папину скупую похвалу гораздо больше маминого чрезмерного проявления эмоций.

Так было до тех пор, пока не пришло время определяться, куда двигаться после школы. Трофим вплоть до одиннадцатого класса никогда не задумывался об этом. Просто плыл по течению, шел по той дороге, которую выбрал для него отец и ни о чем не задумывался.

А теперь оказалось, что от выбора ВУЗа зависит вся дальнейшая судьба Трофима, профессия, работа, возможность или невозможность зарабатывать себе на жизнь, и этот выбор нужно сделать самостоятельно. Трофим совершенно растерялся. Отец настаивал на своем. А Трофим вдруг почувствовал необычное и достаточно сильное внутреннее сопротивление. «Почему он все решает за меня? – возмущался он, – Ведь это моя жизнь, я должен решать!»

Это был первый серьезный конфликт. Отец горячился, кричал, не находя нужных слов и аргументов, которых не продумал заранее, привыкнув к беспрекословному подчинению и считая, что все и так очевидно и понятно, и от этого горячился и кричал еще больше. Мама плакала, уговаривала мужа успокоиться. Трофим упирался, говорил, что хочет сам решать, чего он хочет. И когда все стихло, он закрылся у себя в комнате и спросил сам себя, а чего же он сам на самом-то деле хочет.

Ответа не было. И времени на размышление особо тоже. Но после этого молодой человек впервые в жизни задумался, почему все происходит именно так, а не иначе. И, главное, зачем? И теперь у него вошло в привычку пытаться во всем дойти до сути, до первоначальной причины.

Отец, в конце концов, продумал и предъявил убийственные аргументы и сын пошел подавать документы на экономический. Тем более что своих вариантов у Трофима так и не появилось.

Оказавшись в студенческой разношерстной среде, он долго не мог примкнуть ни к одному кружку, которые во множестве и разнообразии спонтанно и абсолютно неизбежно возникают при большом скоплении молодых людей. Вот и у них на факультете очень быстро возникла компания обеспеченных мальчиков-зайчиков, к которой он мог бы принадлежать по признаку материального благополучия.

Но потусив с ними какое-то время, Трофим понял, что ему с ними абсолютно неинтересно. Он слушал их и совершенно не понимал, как можно часами обсуждать, кто, где, в каком бутике купил кокой-то там супер модный шарф, у кого какая тачка, телка…

Особенно эти телки. То есть девушки, которые вешались на золотых мальчиков пачками и были готовы на все, только бы оказаться в их компании. Он смотрел на них и думал: «Неужели так приятно быть использованными?» А то, что этими девушками просто пользовались, было ясно, как белый день.

Нет, он, Трофим, пользоваться никем не хотел и не понимал, чем так гордилась и кичилась эта золотая молодежь, выставляя напоказ свои тачки, шмотки и часы с позолотой. Чем тут гордиться, если в этом нет никакой твоей заслуги? Если все это свалилось тебе буквально с неба, все это купил тебе богатый папочка! Кто бы ты был без этих папенькиных денежек? Кто ты есть на самом деле, сам по себе? Ноль без палочки! Чего ты в этой жизни стоишь-то, чего добился, достиг самостоятельно?

Но и с бюджетниками, со студентами, которые учились бесплатно и многие из которых попали на факультет по каким-то льготам и квотам, у него тоже не сложилось. Большинство из них так же учиться вовсе не хотели, и просто приятно проводили время, кое-как просиживая лекции и семинары, а после занятий просиживая штаны на лавочках в парках с бутылкой пива.

По настоянию отца, Трофим рано начал подрабатывать, на практике постигая азы экономической науки, с тем, чтобы сразу после окончания университета открыть свое дело, опять же с помощью и при непосредственном участии отца, под его, так сказать, чутким руководством. Чем он с успехом занимался и по сей день.

Жениться он пока не женился, хотя девушки у него конечно случались периодически. Вот и сейчас, неприятно расставшись со своей последней пассией Викой, которую он так опрометчиво взял к себе работать, он находился, не то чтобы в поиске – нет, зачем тратить силы, девушки всегда сами его находили – но, в общем, в холостом режиме. И намеревался продержаться так как можно дольше: нужны были силы и время для старта нового проекта, который он рассчитывал поручить со временем этой самой Вике, девушке с характером и достаточно амбициозной, чтобы справиться с задачей.

Но что-то пошло не так, и она громко хлопнула дверью, уйдя одновременно и из его личной жизни, собрав вещи и бросив ключи в почтовый ящик. Истеричка.

Он ненавидел истерики, считая, что человек должен быть в состоянии контролировать свои эмоции при любых обстоятельствах. Боже, как она орала здесь, в этом кабинете, что-то про то, что у него работают сплошные стервы и он сам такой же, во всем виноват, раз собрал их всех у себя. Что у них там произошло, что могло спровоцировать такой всплеск эмоций, он не уточнял и не разбирался, тем более что истинный характер их с Викой отношений он благоразумно не стал афишировать до поры, до времени, и как оказалось, не напрасно. С этого момента он зарекся смешивать работу и отношения.

Вику все-таки жаль, она ему очень нравилась. Но ничего не поделаешь, проект придётся вести самому, передав часть своих задач кому-то из подчиненных, но для этого нужно взять еще одного сотрудника, чтобы перераспределить нагрузку.

Почти всех кандидатов он уже отсмотрел и в принципе принял решение, но оставалась еще одна кандидатура. Этой кандидатурой оказалась Нуся.

Девушка ему сразу не понравилась. Уже с порога, с того робкого стука в дверь, и по всей ее скромной манере двигаться, и по тому что практически отсутствовала жестикуляция и девушка явно сильно стеснялась, он сразу все про нее решил.

Да, да, одна из тех, которые миру – мир, пытаются быть для всех хорошими и добрыми, но в итоге не хороши ни для кого и ни для чего. Серая мышка. Хотя внешность могла бы быть достаточно яркой, добавь она пару смелых штрихов. А у этой даже макияж какой-то… неравномерный. Глаза накрашены, а губы – нет.

– Зато не будет хлопать дверью. – Вдруг пронеслось у него в голове.

«Елена Николаевна… Года рождения.. Замужем… Двое детей…» – он бегло просматривал ее анкету, попутно задавая какие-то уточняющие вопросы – нужно же сделать вид хотя бы, что проводишь собеседование, раз уж она здесь.

Нуся очень волновалась. Пройдя пару собеседований и получив от ворот поворот без объяснения причин, она уже стала сомневаться, что ей удастся найти работу. А здесь совершенно растерялась, наткнувшись на этот холодный, испытывающий взгляд светло-голубых глаз с прищуром.

Тщетно она пыталась собрать мозги в кучку и понять подтекст его формальных вопросов об образовании и стаже работы. Чего же спрашивать? Ведь все это есть в анкете. А подтекст явно какой-то был, потому что он, задавая эти вопросы, параллельно думал о чем-то другом.

И этот взгляд, которым он беззастенчиво и нагло рассматривал ее, пока она шла от двери до его стола. «Как товар в магазине!» – подумала она. И вдруг в ее голове внутренний голос запротестовал. «Да что же это такое, да как он смеет? Да кто он такой вообще?!? Сидит тут в красивом кабинетике и думает – король! Ну да, конечно! Мистер Само Совершенство! Его Величество Невыразимая Неотразимость собственной персоной! Простите, что не падаю ниц! Боюсь испугать Вас своим чрезмерным подобострастием!» – Нусю понесло.

Она всегда терпеть не могла смазливых мужиков, считая всех их самовлюбленными пустышками, эгоистами, почивающими на лаврах своей неземной красоты и свято верящими в то, что все окружающие должны им уже заранее за их неотразимую внешность. «Тьфу, мерзость! В башке поди полторы извилины, а все туда же!» 

И пока она все это думала, спина ее непроизвольно выпрямилась, плечи расправились, подбородок чуть приподнялся, щеки чуть подернулись румянцем праведного гнева, а в глазах засверкало плохо скрываемое презрение. Легким движением головы она откинула лежащие на скулах распущенные волосы и в упор, дерзко посмотрела на него.

Она искренне верила, что этого не должен позволять себе человек, женщина, которая пришла проситься на работу. Но это собеседование она для себя уже определила как провальное, да и работать с таким чучелом в качестве начальника – удовольствие ниже среднего. 

Когда он в очередной раз поднял на нее глаза, оторвавшись от бумаг, и встретил вдруг этот прямой, наглый и какой-то саркастический взгляд, то даже крякнул от неожиданности. Перед ним сидел совершенно другой человек, женщина, молодая девушка. 

– Что это?!? – Мелькнуло у него в голове. 

И он спонтанно, неожиданно даже для себя самого, резко захлопнул папку с ее документами и спросил:

– Когда вы готовы приступить к работе?

Надо было видеть резкую перемену в выражении ее лица! Такого вопроса она явно не ожидала! Но она быстро нашлась и назвала дату через три дня. Уже выскочив из кабинета, а ее поспешную ретировку можно назвать только так, она спросила сама себя: 

– Я что, принята?!? Когда я ему сказала? Через три дня? Почему через три? – эмоции явно зашкаливали и мозги совершенно очевидно за ними не поспевали. – Черт, Дашка как раз рассопливилась. Как не вовремя! Ладно, что-нибудь придумаем. Может бабушка посидит.

Поначалу он просто к ней присматривался, как к новому сотруднику: справляется ли со своими обязанностями, вписалась ли в коллектив. Он ничего абсолютно не ожидал от нее сверхъестественного, обычный бухгалтер, дай Бог, если будет справляться со стандартными операциями. Но она ничего, старалась и справлялась, ловила на лету. «Значит, есть мотивация, – думал он. – это хорошо.»

Однажды он зашел к девчонкам за документами и услышал обрывок постороннего разговора, который часто возникал между сотрудницами, когда не было аврала. Говорили о чьей-то смерти во сне. Народ долго и достаточно эмоционально пережевывал, как это должно быть страшно и ужасно – умереть во сне. И вдруг Нуся, которая до сих пор молчала, занятая своим делом, глядя на экран монитора, тихо и как-то обыденно произнесла:

– Во сне? А что такого страшного? Самая лучшая смерть. Уснул и не проснулся. Очень хорошо. Не мучайся, не страдай…

Повисла длинная пауза. Все замолчали, пытаясь осознать, что она только что сказала.

– Смерти-то чего бояться? – между тем продолжала Нуся. – Глупо даже, по-моему. Это же просто переход из одного состояния в другое. Был в мягком состоянии, перешел в газообразное. Сознание-то не перестает существовать.

– А ты откуда знаешь?

– Не знаю, откуда я знаю, просто знаю и все! Сам факт смерти ничего страшного из себя не представляет, я думаю. Была в теле, стала отдельно от тела. Была привязка к телу, со всеми вытекающими из этого последствиями, а теперь свобода. А привязка к телу только страдания дает.

– Ну, не только…

– Но от физических страданий ты точно избавлен будешь. Вот чего бояться можно – боли. Это да. Смерть эту проблему решает. Если и бояться, так только того, что непосредственно смерти предшествует – боли, немощности, растительного состояния. Но и этого бояться, наверное нет никакого смысла: чему быть, того не миновать.

Трофим слушал внимательно, а уже выходя из кабинета, подумал: «Наша серая мышка думает о смерти? Как интересно…»

В другой раз он нечаянно подслушал, как Нуся разговаривает со своей старшенькой по телефону. Маша как раз тогда приболела, не пошла в сад и сидела с бабушкой дома. Как поразительно изменилось ее лицо при звуке детского голосочка, который что-то звонко пищал в трубку. Складка между бровей полностью исчезла, а губы растянулись в счастливую неудержимую улыбку. И голос… Ее голос. Сколько нежности и ласки было в ее голосе и словах, которые она тихо говорила дочке, думая, что ее больше никто не слышит, называя малышку какими-то смешными домашними именами. Этот голос напомнил ему что-то из далекого, напрочь забытого детства. Что-то большое и теплое, доброе и обнимающее его со всех сторон.

С этого момента он как-то незаметно для себя самого – но вовсе не для некоторых других – стал часто заходить за документами, тогда как раньше имел привычку просто набирать внутренний номер и просить принести ему нужные бумаги в кабинет.

Это обстоятельство ни в коем случае не могло остаться незамеченным и кумушки-сплетницы тут же начали прикидывать, что бы могло послужить причиной такой разительной перемены. Рассуждая между собой, они часто поглядывали на Нусю, лукаво улыбаясь и перемигиваясь. Логика была железной: перемены очень подозрительно совпали с появлением новенькой.

Когда до Нуси любезно донесли информацию, она только едва заметно пожала плечами и подумала: « Очень надо, можно подумать!». Но вслух ничего сказала, что немедленно было истолковано соответствующим образом.

С тех самых пор эти двое были под пристальным наблюдением и про них все давно уже все знали и за них все решили, хотя сами они еще не знали ничего и даже не подозревали о необходимости решать что-то в этом направлении.

Нусе конечно было не очень приятно быть источником сплетен, но она надеялась, что девчонкам скоро надоест эта тема – ведь на самом-то деле ничего не происходит – и они переключатся на какой-то другой объект. Справедливости ради надо сказать, что поднимали эту тему не так уж часто, все-таки работы было очень много почти всегда. Сама же Нуся отчего-то избегала думать об этом человеке, старалась просто игнорировать его, по мере возможности, конечно. Хотя получалось не всегда.

Один раз он не без удовольствия поймал ее, когда она рассматривала его со спины, одновременно разговаривая с кем-то по телефону. Он разбирал документы с Наташкой – девчонкой из отдела, указывая ей карандашом какие-то цифры, когда почувствовал чей-то пристальный взгляд. Почти неосознанно он стал озираться по сторонам в поисках источника этого ощущения, но не нашел и снова уткнулся в бумаги.

Спустя минуту он снова поднял голову и посмотрел на зеркальную дверцу шкафа, в который сотрудники вешали верхнюю одежду. Она была приоткрыта под таким углом, что в зеркале он мог видеть Нусю, реально находившуюся позади него. С его пространственным воображением ему понадобилось всего мгновение, чтобы проследить направление ее взгляда. Он замер от догадки и уставился на нее в зеркало.

Нуся, чье сознание было целиком и полностью поглощено разговором с клиентом, а бессознательное блуждало где-то совершенно бесконтрольно, не сразу поняла, что происходит. А когда Наташка, озадаченная внезапным молчанием шефа, проследив его взгляд, резко обернулась и уставилась на Нусю, та встрепенулась, сверкнула глазами в зеркало и резко всем телом повернулась на крутящемся стуле к ним спиной.

– Что это было?!? – прозвучал вопрос одновременно в трех головах, вопреки устойчивому мнению о невозможности телепатической передачи информации среди обычных людей. Ответ был только у Наташки. И она, естественно, собиралась им поделиться.

Но все эти мелкие подробности, а Нуся считала их именно мелочами, она никому не рассказывала, даже лучшей подруге. Как сказала Анна Каренина: «Говорить об этом, значит придавать значение тому, что его не имеет…» Или что-то в этом роде.

 

***

 

– Значит просто Трофим, без отчества? – уточнила Лена, приподняв брови. 

– Ну, я же говорю, он ровесник почти... Так-то конечно, Трофим Сергеевич. Но у них, знаешь, атмосфера в коллективе неформальная достаточно, все по именам друг друга называют. По имени отчеству как-то слишком официально будет. У меня ощущение иногда, что он друзей своих набрал. С Веней они учились, по-моему, вместе. – Продолжала рассказывать Нуся про свою новую работу.

– С друзьями работать – это не всегда хорошо. – Заметила Лена.

– Ну, это смотря какие друзья, от людей ведь все зависит. Конечно, бывает человека пинать постоянно надо, что бы он дело свое делал. Но он на то и начальник, команду под себя собирал, там пинать никого не надо, все сознательные и дело свое любят. 

– Бухгалтерию любят? Скучища же! – не удержалась Ленка, чтоб не поддразнить. 

– Нет, ну я уж так сказала. У нас девчонка есть одна, Маринка, так ее хлебом не корми, дай задачку какую-нибудь бухгалтерскую решить. Так глаз и загорится сразу. У нас все девки чуть что, сразу к ней бегут спрашивать. Маринка точно что-нибудь придумает, нет такой проблемы, чтоб она решение не нашла.

Нет, команда просто отличная. Я всегда в команде мечтала работать. Так, чтобы никакой грызни вот этой не было, подсиживания, обсуждений этих, кто сколько сделал и кто сколько за это получил, и почему такая несправедливость. Знаешь, у некоторых бывает, прям серпентарий какой-то. В таком коллективе твоим альтруизмом только пользуются: «Ах, ты везешь, так на тебе, еще и мое вези». Противно... 

– Ну, к сожалению, так чаще всего и бывает. 

– Нет, мне очень, конечно повезло в этом смысле. Все как-то нацелены на дело, чтобы дело как можно лучше сделать. И каждый старается не для себя, не для того, чтобы выслужиться. Если кто зашивается, обязательно помогут, если не понимаешь чего, обязательно подскажут, научат. Но при этом никакой фамильярности, расхлябанности. Трофим – авторитет непреклонный, хотя он абсолютно не давит, а просто как лидер неформальный, все тянутся за ним, сами...

– Слушай, блин, идеальный начальник прям. – Тонко и лукаво улыбнулась Лена. 

– Нет, правда! За такую работу будешь держаться. Правда, не все приживаются.

– Не приживаются? Как можно не прижиться в таком идеальном коллективе?

– Ну, передо мной вот девочка была. Видать из серпентария такая. Все пыталась лбами всех сталкивать. Вот и не прижилась. Зарплата не самая высокая, а отношения в коллективе пресноватые для нее оказались, перчинки не хватает. Знаешь, есть такие, удовольствие испытывают от скандалов, которые сами же и спровоцировали. 

– И что, попросили ее?

– Нет, зачем? Сама ушла. Девки бойкот ей устроили. Неделю не разговаривали никто с ней. Вот и все.

– Ой, смотри, Нуська! Ты там со своей правдивостью обостренной наживешь врагов себе, как нефиг делать. – Покачала головой Лена.

– А что с правдивостью моей не так!? – возмутилась Нуся. – Что плохого в том, что человек говорит правду?

– Плохого в этом нет, может быть, ничего. Но правда… Это такая штука…

– Какая «такая штука»!?! – Нуся сделала характерный жест, согнув два раза в воздухе указательный и средний пальцы на обеих руках, как бы взяв фразу в воздушные кавычки.

– Во-первых, она не всем нравится. А люди вокруг тебя все вообще-то взрослые и имеют полное право хотеть или не хотеть твоей правды, и вовсе не нуждаться в том, чтобы ты своей правдой их воспитывала. – Подруга посмотрела на Нусю в упор. – И ты сама прекрасно знаешь, сколько раз мне приходилось тебя вытаскивать из бессчетного количества неприятностей после твоих «правдивых излияний». – Лена повторила жест подруги.

– Мои правдивые излияния, как ты их называешь, – обиженно запротестовала Нусик, – это всего лишь факты. А факты, как говорится, вещь упрямая, и если моя правда кому-то не нравится, то это целиком и полностью исключительно их проблемы!

– Проблемы их, а неприятности будут у тебя!

– Да ладно ты, расслабься. – Примирительно бросила Нуся. – Разберемся.

– Я тут картинку в интернете видела по поводу правды, так сразу тебя вспомнила. Висит в воздухе цилиндр, на него с двух сторон падают лучи света. Так вот одна тень, которую он отбрасывает – это круг, а другая – прямоугольник.

Мне прямо так и представилось, как ты стоишь с той стороны, с которой цилиндр видится кругом, и убить готова человека, который рядом стоит и видит прямоугольник. Стоишь ты и орешь, доказывая до хрипоты, что цилиндр это круг, и не понимаешь, как можно не видеть таких элементарных вещей. – Улыбнулась Лена.

– Ну, у меня вообще-то пятерка по геометрии была в школе и я прекрасно знаю…

– Да речь-то не об этом. Реальность – это даже не цилиндр, у любого явления в жизни не три измерения, а гораздо больше, может сотни. Один человек видит три, четыре грани, а остальное ему недоступно. А он свято верит, что эти видимые для него грани и есть истина.

– Да ладно ты, проповедуешь как Трофим! – засмеялась Нуся.

– А Трофим Сергеевич значит лидер... – проговорила Лена уже спокойнее.

– Да, Трофим...– задумчиво протянула Нуся.– Все сказки рассказывает…

– Сказки?

– Ну да. Сидели как-то в обед все вместе, чай пили, так он с мальчишками… Чего-то, не помню с чего они начали... В общем, сказку целую сочинили. 

 

 

ДИНАМИЧЕСКОЕ РАВНОВЕСИЕ

 

Сказки сочинять всегда начинал Трофим:

– Жило было статическое равновесие. Оно было гениально. Прекрасно. Само совершенство. Ни черного, ни белого, ни сладкого, ни кислого, ни твердого, ни жидкого, ни даже газообразного... Никто не страдал, не испытывал боли, тоски, страха, раскаяния... Но, однако, и любви никто не испытывал тоже!

Было просто... ничего. То есть ничего не было. Носился во мраке некий дух, сам себя может быть плохо сознавая. Дух, впрочем, был не без способностей. Нахимичил, нахимичил чего-то и – бах! Большой взрыв. Как фейерверк такой. Было статическое равновесие – и нет его, зато весело!

Сразу много всего появилось: металл, воздух, вода, огонь... То есть, было нечто целое, статичное, которое вдруг распалось на разные части, молекулы, цвета, длинны волн... Много всяких разнонаправленных сил возникло, которые друг друга компенсируют и друг с другом взаимодействуют, на каждое действие, значит, есть равное по силе противодействие – динамическое равновесие. Дальше по тексту: сотворил Землю и так далее...

– Ну да, есть такая теория. – Улыбнулся Веня. 

– Кто же дух-то этот? – Заинтересовался Сеня. 

– Дух – то есть бестелесный, – начал рассуждать Трофим, – органы чувств отсутствуют, ни зрения, ни слуха. Но на материальный мир влияние имеет, однако, практически безграничное. А главное имеет желание влиять на него, то есть волю. Силой воли и влияет, следовательно.

Может, посчитал он одно свое знание о том, что он существует, недостаточным доказательством самого существования своего. Вроде существую, но так как нет проявлений никаких, так, вроде как, и не очевидно. Может, скучно просто стало, вот и нахимичил. А чего нахимичил, не видит, и не слышит, и ударную волну даже не почувствовал. Вот и пришлось создавать и глаза и уши, подключаться к ним и через них сознавать, что наделал. То есть человека создал...

– Ну, для того, чтобы просто наблюдать, кошек и собак, к примеру, хватило бы, а почему-то человек понадобился. – Возразил Веня. 

– Человек.... Ндааа... – почесал затылок Трофим. – Человек заключает в себе зачем-то частичку этого духа, своего создателя. Человек, в общем-то, и является симбиозом, если можно так выразиться, животного и частички духа. И вся история эволюции на Земле есть, быть может, история поиска подходящего тела для частички этой – подходящей физической оболочки, так сказать. 

– Венец эволюции, ага... – не удержался хихикнуть Сеня. 

– И самый такой очевидный вывод напрашивается из всего этого: рождается новый человек и в нем частичка эта как бы синтезируется что ли, так и получается, что дух как бы прирастает этими малыми вновь появившимися частичками, увеличивается в размерах. Но они сначала глупые совсем, приземленные, ближе к животному, чем к духу. Низкие душонки.

Вот когда нагрешат, настрадаются, по нескольку раз земной путь пройдут, тогда с десятью заповедями рождаются уже в душе и точно знают, почему не убий, потому что все суть одно – один дух, тела только разные, все равно, что самому себе руку отрезать.

Вот почему кто-то до старости – злое животное, а кто-то с рождения уже мудрец. Вот почему плохих людей больше, но не плохие они, просто души новорожденные, первый раз живут, и повзрослеть могут только пару-тройку рук отрубив себе и на опыте своем поняв, что больно это.  

В теории нельзя понять это, только на опыте горьком. И если ты мудрый, то никакого особого превосходства в этом в общем-то нет, так как это только одно означает, что руки себе рубил уже в предыдущих жизнях и помнит душа эту боль, и теперь с рождения знает. Вот почему простить надо. Потому что не ведают что творят, не ведают что себя бьют, над собой же издеваются. 

– Но что же дух? Зачем же ему в размерах увеличиваться, да еще такой ценой – ценой страданий таких нечеловеческих? Зачем? Ведь и сам же он страдает каждый раз со своей частичкой проходя все одно и то же, одно и то же, раз за разом. Сам становится сильнее, что ли? – рассуждал Веня. 

– Наверное. 

– А зачем? 

– Значит и ему сила противостоит, равная, но противоположно направленная. Деструктивная. – Вывел Трофим. 

– Но ведь это означает только одно – сам дух этот результат нарушенного статического равновесия, созданный кем-то еще, высшим, способным создавать духов, и является малой частичкой его,  и этот высший, в свою очередь, тоже был кем-то создан, и так до бесконечности. – Логические рассуждения явно были сильной стороной Вениной личности.  

– Жесть. Ничего не понимаю. Кто может быть выше нашего духа? И главное – зачем это все? Зачем? – силился понять Сеня. 

– Сколько бы их ни было над нами, зачем-то и они ведь существуют, зачем-то и их ведь кто-то создал. Все это огромное динамическое равновесие. – Заключил Трофим. 

– Дааа... Е-мое… Навертели вы слоев! – потешался Сеня. 

– И каким-то образом это все на нас закольцовано, замкнуто, зачем то мы им всем очень нужны, просто жизненно необходимы. Хоть и являемся по сути наиболее примитивной формой существования воли, самой ограниченной, с наименьшими возможностями влияния на окружающий мир и наибольшей степенью зависимости от этого материального мира. – Сказал Трофим.

– А может и нет этих многих уровней, только мы и он, дух. – Рассудил Веня. 

– Может и нет...

– Нет, душа вряд ли синтезируется, есть ведь теория реинкарнации, то есть души уже прошедшие земной путь, а может быть и не раз, рождаются снова в новом теле. – Сеня явно подтормаживал. 

– Но как же тогда увеличивается население? Количество душ-то тоже должно больше становиться, значит не только старые, уже жившие, но и новые должны появляться как-то! – ответил Трофим. 

– Да, еще у индусов теория есть, что не только в человека можно попасть, но и в кошку, дерево или даже камень, в зависимости сколько нагрешил. – Вспомнил Веня. 

– Да, прикинь сто лет как дерево простоять, ни шевельнуться, ни пообщаться, и один и тот же пейзаж перед глазами, жуть... – вытаращил глаза Сеня. 

– Нет, тогда где логика, духу же развиваться надо, а тут полная деградация получается! – возразил сам себе Вениамин. 

– Ну почему деградация? Нагрешил много и стоишь, перевариваешь. Наполеон наверное где-нибудь в виде баобаба щас прохлаждается! – улыбнулся Трофим. 

– А что, Наполеон много грешил что ли? Великий полководец был! – Сеня дурашливо улыбнулся и поднял вверх указательный палец. 

– Ну не знаю как полководец, а народу поубивал – мама не горюй! – Веня нахмурился, серьезные вещи обсуждаем, а этому только бы поржать. 

– Ну, так не сам же он, не своими же руками! – обиделся Семен. 

– Ну и что, что не сам, войну с Россией развязал, ответственность то на нем, не на рядовом же солдате!

– Но если душа не создается каждый раз вместе с новым человеком, то это значит, что дух каждый раз отдает свою очередную частичку и может когда-нибудь кончиться, ведь он же не бесконечен. – Задумчиво произнес Трофим. 

– То есть, полностью в людей перейдет, как бы в них растворится. – подхватил Веня. 

– Тогда некому будет следить за человечеством сверху и оберегать его, предотвращать катастрофы, и мы вымрем, как динозавры. – не унимался Семен. 

– А почем знать, может и бесконечен... – Вениамин зашел с другой стороны.

– А может быть, и не вымрем!  – улыбнулся Трофим. – Может тогда, когда произойдет это, когда дух полностью весь в людей перейдет, тогда все люди поймут, что они суть одно единое целое и осознают наконец, что хорошо только то, что хорошо всем, и не будет больше войн и насилия! Станут люди понимать и принимать друг друга без слов.

– Глобальная телепатия. – хохмил Сеня. 

– Ну, обещали же нам когда-то, что будет рай на земле, там все дела, братья и сестры... – рассудил Вениамин. 

– Может быть, это и есть его цель и задача полностью в людей перейти. – выдал идею Трофим. 

– Да, а почему тогда столько войн и разных катаклизмов происходит, ведь это всегда огромный шаг назад на пути его к этой цели.  А уж он-то точно в силах предотвратить и войны и стихийные бедствия. И даже если и не было бы этих войн, то люди-то все равно постоянно умирают и сами, без посторонней помощи. – Семен попытался быть серьезным. 

– Но население-то все равно растет, и все больше и больше! – не унимался Трофим. 

– Ну так значит рай будет скоро!!! – обрадовался Семен. 

– Ага, жди... – огрызнулся Веня. 

– Да, нахимичил… Как там у Федора Михайловича? Бог это существо, само себя через меня сознающее, как то так примерно... – задумчиво проговорил Трофим. 

– Где это у него? – уточнил Веня. 

– В "Бесах". 

– Само себя через меня сознающее... – повторил Вениамин. – То есть мы вроде зеркала для него что ли... То есть захотел на себя посмотреть, заценить так сказать, рефлексия такая типа, оценить и дальше развиваться. 

– Вполне возможно... 

– И развиваться ему зачем? – не унимался Сеня. 

– А затем, что нельзя на месте стоять, невозможно, если встал, сразу деградировать начинаешь, разрушаться. – пояснил Трофим.

– Так это значит для него вопрос жизни и смерти. Значит, чтобы выжить, надо разделиться, распределиться, спуститься на уровень ниже, каждую частичку свою замкнуть в физической оболочке, причиняя ей, а значит и себе, страдания таким образом, чтобы через эти страдания стать сильнее что ли? – осенило Веню.

– Да, остается только надеяться, что сам-то он знает, для чего существует, для чего ему выживать и становиться сильнее. – проговорил задумчиво Трофим.

– Бесперспективняк полнейший. – встрял Семен. 

– И это значит, что вопрос смысла существования человека и человечества в целом упирается в вопрос смысла существования Бога, и дальше по цепочке в вопрос смысла существования существа более высокого уровня, чем наш Бог, которое и создало нашего Бога, ведь сам себя он создать не мог. – рассуждал дальше Трофим. 

– С другой стороны, он мог не быть создан, а существовать бесконечно, без начала и, следовательно, без конца. – продолжил мысль Веня. 

– Но тогда зачем становиться сильнее, если он существует бесконечно, это значит, что никто не может ему угрожать и незачем становиться сильнее. – возразил Трофим. 

– Может он решил заняться самопознанием? – встрял Семен. 

– Он всемогущее информационное поле, он сам про себя все знает. – назидательно ответил Веня. 

– А человек ему все-таки нужен зачем-то, это факт... – задумался Трофим. 

– А может он в нас прячется! – выдал Семен. – Может ему помощь наша нужна!

– Да, – подхватил Трофим, – я вот подумал однажды, что когда доброе что-то сделаешь, даже самую малость, тем самым как бы сил ему придаешь, что ли. И он тогда может помочь кому-то, кто в беде оказался. А когда наоборот, гадость какую-то сотворишь, так он слабее становится, и не только кому-то, но и тебе помочь уже не может.

– Ну и вот, чем не смысл жизни! Если ты кому-то нужен, значит, точно не зря небо коптишь! – обрадовался Сеня, что нашел решение проблемы. 

– Да, только если забыть благополучно, что если смысл жизни того, для кого ты живешь, под вопросом, то твоя-то жизнь и подавно бессмысленна. – Вениамина нелегко было сбить с толку. 

– Интересно, как это существовать бесконечно... Блин со скуки же помереть можно! – улыбнулся Трофим. 

– Ну, так вот он и развлекается! – ответил Веня. 

 

***

 

– Здорово вы обедаете на работе! – заметила Лена. – Целую философию развели. 

– Да мы-то что, мы с девками только сидим, слушаем, рот разинув. Я не всегда даже улавливаю логическую цепочку. 

– Как Сеня?

– Да, примерно. Но мне так безумно интересно слушать его... Трофима. И я думаю, значит не одна я такая дура – Достоевского читать... Ну, в смысле, может и не дура вовсе. 

– Господи, ну конечно, никакая ты не дура! Перестань пожалуйста! – поморщилась Лена.

– Пойдем, что ли в комнату... – предложила Нуся. 

-Да, пойдем. Слушай, давай еще по одной... И положи мне яичницы немного, закусывать-то чем-то надо... Там в холодильнике салат вчерашний, доставай тоже и в комнате журнальный столик накроем. 

Нуся посмотрела на подругу внимательно, но, однако, без упрека:

– Но только точно по последней! 

-Да, да, конечно, ты же знаешь, я не любитель. 

Бутылку доставать не стали, прямо у бара хлопнули по рюмашке и уселись на диван с тарелками в руках. В комнате тихо бурчал телевизор, включенный еще с тех пор, когда Лена пришла домой и ждала Диму с работы. «Работает, как будто из прошлой жизни…» – мелькнуло у нее в голове при одном взгляде на мерцающий экран и при мысли о том, сколько всего случилось за это время.

Немного помолчали, занятые пережевыванием салата и думая каждая о своем. Вдруг Нуся, как бы продолжая думать о чем-то, тихо сказала:

– Никогда не замечала, сколько секса в мужском затылке?

– В затылке? – Лена не сразу сообразила, о чем речь. – В затылке – нет, не замечала... Нет, у меня бывает, знаешь... При взгляде на мужские руки, внутри как будто электрический разряд прошибает от макушки и до туда...

– Так, так, с этого места поподробнее! Чьи это были руки?

– Дурочка! – улыбнулась Лена. – Самое странное, что сам мужчина мне вовсе не нравился...

– А у меня затылок... Знаешь, волосы такие черные, блестящие, мягкие, как шелк, вьются слегка, так и хочется носом в них зарыться или пальцы запустить...

– Вьются? Васька же стрижется коротко... 

Ленка вдруг изменилась в лице, и увидев тонкую, мечтательную улыбку на губах подруги, истошно завопила:

– Ты что! Влюбилась! Не смей! Не моги думать даже! – и смесь возмущения, упрека, крайнего недоумения отразилась на ее лице. «Как она может?! Живет хорошо, муж, дети, дом – полная чаша, бабушки, дедушки под боком, всегда помочь готовы, что еще бабе надо?!» 

– Да не ори ты. – добродушно огрызнулась Нуся – Никто же не знает. И не узнает... Уроки дедушки Толстого не прошли даром...

– Какого Толстого?! Что за бред?

– Какого, какого, Льва Николаевича. 

– Ты про Каренину что ли. Опять перечитывала?

– Да нет, уже сколько можно... Раньше все пыталась понять, как же они с Вронским узнали... То есть, как они поняли, что они друг для друга предназначены. Как это? Как озарение внезапное, что ли? И у обоих сразу, одновременно? Или по очереди? Потому что у меня то, очевидно, что-то пошло не так, понимаешь? А как тогда надо-то? Как правильно-то? 

– Что не так пошло? Ты о чем вообще? Вы такая пара! У вас семья такая!

– Да, господи, какая «такая»? Самая что ни на есть обычная. И я вовсе не о такой семье мечтала. На родителей своих смотрела, и думала, что уж у меня-то все совсем по-другому будет. Мы будем на равных, говорить обо всем открыто, обсуждать каждое решение, делиться друг с другом... Ну, понимаешь, две половинки... 

– Ну... А на самом деле, что не так?

– Да все не так! У меня чувство иногда, что я просто прислуга бесплатная! Он же слова доброго не скажет! Валяешься с температурой под сорок, так он даже не подойдет, ни стакан воды, ни градусник, ни просто даже спросить: «Ты как, живая вообще?» Полный ноль! Но зато когда Мы, его сиятельство Василий Великолепный болеем, не дай Бог, температура 37,2 у нас, все! Лежим, помираем, над нами плясать надо, Васенька то, Васенька это, Васеньке одеяльце подоткнуть... 

– Ну, Нусь, ну это же мужики, они все такие... 

– А когда квартиру мою продавать стал, так он не то что не спросил, он даже не обсуждал это, ни слова, ни полслова, просто тупо начал объявления по квартирам в газетах искать и все! То есть, я просто была перед фактом поставлена! Просто, тупо! Я на себя только удивляюсь, слова поперек сказать не могла! Ночь проплакала тихо в подушку и на этом все. Как же, как же. Я же хорошая должна быть, белая, пушистая, мир должен быть в семье, тишь, благодать. Мне казалось, что это ценить все должны и со своей стороны тоже стараться, как-то навстречу идти, а не просто как пустое место меня воспринимать. Вместо этого ковриком стала, белым пушистым, об который тупо ноги все вытирают. 

– Нусь, ну все ведь не совсем так... И квартира бабушкина крошечная совсем была. Он просто воспринимал ее как вашу общую, и соответственно решение принял, взял на себя ответственность, как мужчина...

– Вот именно, общая! Конечно общая! Я тоже ее никогда по-другому и не воспринимала! И прописала его без слов еще до свадьбы. И в мыслях никогда не было, что она не общая. Но тогда и решение должно быть общим! А чтобы к нему прийти, надо вообще-то с человеком разговаривать для этого!

– Ну, он ведь как лучше хотел... Сейчас-то у вас ведь лучше условия намного... Он ведь хороший, ну неразговорчивый немного... 

– Ну, почему неразговорчивый, очень даже разговорчивый. Очень любит рассказывать, как он замечательно что-то сделал, какие он замечательные книги правильные читает, в каждой первые десять страниц только, но это не важно. Очень умные книги о том, как манипулировать людьми, заставлять их выполнять работу, которую они не хотят делать, покупать то, что они не хотят покупать... Не то, что некоторые, интеллектуально неполноценные, Каренину по десять раз перечитывают, Достоевского. Очевидно намеренно, для того чтобы депрессию у себя вызвать! Но что же еще ожидать от тупой курицы – бесплатной домработницы!

– Нусь, прекрати! Никто тебя так не называет, я уверена. 

– Конечно, не называет. Вообще никак не называет. Я если пытаюсь рассказать что-то, хотя давно не пыталась уже, так он либо чувство юмора свое упражняет, просто смеется, либо нотацию начинает читать на тему: какая ты неумная, надо было сделать так-то и так-то. После этого желание откровенничать как-то пропадает само собой. Мне кажется, что у меня внутри целый мир, понимаешь, свой. Ну не интересно мне людьми манипулировать, не интересно! Почему манипулировать – это важнее и лучше чем то, что меня интересует? 

– Нет, не важнее, конечно. Но я вот тоже в основном только профессиональную литературу читаю. На другую просто времени нет. Сейчас все очень быстро меняется. Объемы информации новой просто огромные. Иногда ощущение, что мозги закипают. Не знаешь за что хвататься. Ему ведь надо деньги зарабатывать. 

– Да, да, знаю. Сидим у него на шее ножки свесили и только денег давай. Только отстегнул – опять надо! Плавали, знаем. Как будто я себе эти деньги в карман складываю! Да я как передаточный механизм только работаю, сколько пришло, столько ушло, если и есть заначка какая, так я ее тоже трогать не могу, потому как только тронь, от нее вмиг ничего не останется. 

– Господи, тебя послушаешь, никакой семьи не захочешь... 

– Так все и замуж-то хотят, потому что думают, что уж у них-то все замечательно будет, не так, как у всех остальных идиотов, а потом оказывается, что твое замечательно и его замечательно не то, что сильно отличаются, а просто вовсе ничего общего не имеют, вот вся недолга... 

– Если все так, как ты говоришь, как вы не развелись-то до сих пор?

– Ну, так его-то все устраивает, депресняк только разве мой перманентный поднадоел, так он и дома-то почти не бывает, ему что...

– А ты?

– А я что, значение второстепенное... Семья зачем? Детей растить. Назвался груздем – полезай в кузов. А хочешь шляться, не фиг было семью заводить. Пожалуйста, сиди вхолостую,  сейчас никто слова не скажет. Ой, прости...

– Да нет, нет… Я ничего. – грустно ответила Лена. 

 

 

ВАСИЛИЙ

 

Он научился закрываться мгновенно. Это получалось практически непроизвольно. Просто при возникновении у собеседника негативных эмоций, которые он не в состоянии был изменить, он автоматически переключался на другой предмет разговора, как правило, отвлеченный, но не менее острый, и источник негатива непроизвольно переключался на него же, и потом уже не мог вспомнить первоначальной причины, сбивался, и негатив незаметно сходил на нет. Это как в хоккее, когда на тебя летит шайба ее нужно отбить, чтобы она не причинила тебе вреда. Для этого конечно нужно иметь отменную реакцию, оттачиваемую в сходных ситуациях с самого детства, если не с рождения.

С Нусей же было все наоборот. Реакция у нее, прямо скажем, была просто никакая. В состоянии стресса или цейтнота мозги у нее просто отказывались соображать, срабатывала перегрузка. Не то, что у Васи, которого стресс мгновенно мобилизовал. Обратной стороной этой черты его характера было то, что он совершенно не переносил рутины. Не дай Бог, если приходилось что-то нудно и долго рассчитывать, подгонять, а потом еще переделывать, начиная с начала. Его просто от этого начинало потряхивать мелкой дрожью. Ему надо было быстро, с наскока все сделать и забыть.

Нуся же наоборот, могла часами в спокойной обстановке долбить что-то одно, не испытывая при этом никакого дискомфорта и предпочитая сделать как следует, пусть и придётся переделывать несколько раз.

Но при вспышке негатива она терялась и максимум что могла – это сжаться в комок, немного уменьшив причиненный ущерб и долго потом стенать и жаловаться на судьбу и несправедливость жизни.

Зачем и кто сделал ее такой ущербной, как ей казалось, она не знала и считала себя почти моральным уродом, не имеющим возможности постоять за себя и долго и нудно пережевывающим подобные ситуации в течение очень длительного времени, иногда годами, выдумывая все новые способы эффективно ответить обидчику, когда отвечать уже было некому и незачем. «Ну почему я такая!? – с тоской думала она, – Зачем я такая?» И снова и снова впадала в тоску и депрессию, не видя абсолютно никакого выхода из ситуации. 

Она бы так и считала себя до конца дней своих человеком второго сорта по сравнению с мужем, который пусть и неосознанно, но точно и безошибочно, никогда не упускал возможности продемонстрировать у кого в семье IQ выше, – одна только его фраза: «Я бесконечно прав!», чего стоит – если бы однажды он сам не заговорил о том, что в сегодняшнем мире на первое место, оказывается, выходит так называемый EQ – эмоциональный интеллект, который есть не способность до конца дней своих быть в состоянии решать алгебраические задачи из школьной программы, а нечто иное.

Нечто, может быть, представьте себе, подумать только, гораздо более ценное. Способность к эмпатии, к сочувствию, способность поставить себя на место другого человека и понять, что он сейчас переживает, чувствует, и может быть, чем черт не шутит, осознать и почему он так чувствует, а не иначе.

Эти вопросы занимали ее с раннего детства. Раньше она считала это своеобразной защитной реакцией: если ты понимаешь, почему человек испытывает те или иные эмоции, то он становится более предсказуем для тебя, а значит, менее опасен, что ли. И она вспомнила, как став постарше и начав самостоятельно пользоваться общественным транспортом, часто развлекалась рассматриванием людей и попытками угадать, вглядываясь в их лица, о чем они в тот момент думают и что чувствуют.

Конечно, она отдавала себе отчет в том, что это только догадки, которые могут не иметь ничего общего с действительностью, но ее всегда увлекало это. Заметив какого-то интересного человека в автобусе, она старалась запомнить, как бы ухватить его и, чтобы не пялиться, отворачивалась к окну, мысленно продолжая рассматривать этого человека. Так смешно было краем глаза видеть, как начинал он оборачиваться и оглядываться в поисках источника направленного на него внимания и не мог понять, кто на него пялится.  Никто не пялился, но ощущение было четкое. Как она про себя хихикала, когда человек начинал ни с того ни с сего дико озираться по сторонам! Ммдааа... Теперь-то она понимала, что это была тренировка ее эмоционального интеллекта. 

И именно поэтому она не могла смотреть все эти современные сериалы и мыльные оперы, в которых так называемые актеры как будто просто читали перед камерой сценарий с листа, ни сколько не заботясь о том, чтобы выражения их лиц хоть сколько-нибудь соответствовали тому, что происходит. Ей было совершенно очевидно, что сами эти люди ни капли не верят в то, что говорят, и даже более того, не считают нужным в это верить. И она искренне не понимала, как Вася, с его интеллектом, может с интересом смотреть эту чушь.

Но мужу-то в свое время эмоции людей были совершенно неинтересны.  И эта способность видеть, с одного взгляда считывая с человека информацию о его эмоциональном состоянии и о том, как оно меняется в процессе разговора или в связи с какими-то обстоятельствами, воспринималась Нусей как нечто само собой разумеющееся, как нечто обычное для всех, нечто элементарное, доступное всем и каждому. А для ее мужа эта способность оказалась запредельной. Нусю это раздражало иногда, казалось, что он зачем-то пытается казаться глупее, чем есть на самом деле, ей и в голову не приходило, что он действительно не понимает. 

И ее бесконечно обижало и постоянно задевало его высокомерие. Ведь он для себя раз и навсегда решил, что жена у него недалекая, прямо скажем – глупая курица, и его, как ни странно, это целиком и полностью устраивало. Очевидно потому, что на таком фоне легче было выглядеть неотразимым. И он свято в это верил.

А она-то бедная все никак не могла взять в толк, как же это может нравиться и устраивать кого-то. И все пыталась доказать ему обратное, чтобы он понял и увидел, и оценил... Ведь в душе-то она знала точно, что она вовсе не такая. Но как-то не могла четко сформулировать, что ли... Даже для самой себя. И вдруг ее осенило. И все встало на свои места.

Вот оно! Оно самое! Эмоциональный интеллект! Да уж в чем, в чем, а уж в этом-то он был не то что ниже уровнем, а просто умственно отсталым, давайте расставим уж все точки над i! Потому как, научившись закрываться от негатива, создав броню вокруг себя, он и от позитива наглухо закрылся тоже! Просто от всех эмоций подряд!

Но как ты сможешь понять человека, если ты не можешь воспринимать эмоции, которые он испытывает? Человек, ведь это – человек, а не просто биоробот!

Да, конечно, существуют отрицательные эмоции. И наблюдать их иногда крайне неприятно, не говоря уж о том, чтобы непосредственно их испытывать, а они бывают очень сильные, и не всегда поддаются контролю. Но невозможно делать вид, что их не существует, без ущерба для объективной оценки человека, для понимания его характера, без ущерба даже для простого общения с этим человеком. 

Она всегда удивлялась, наблюдая как он общается с людьми, даже с самыми близкими. Никогда и ничего личного. Никогда и ничего. Как можно так общаться?!? И зачем вообще тогда общаться?!? Только погода, политика, техника... Да, он мог говорить без остановки очень долго... Но... ЗАЧЕМ?!?  И разве такая абсолютная закрытость не обижает людей!? Еще как обижает, ведь это значит, что ты им не доверяешь! Уже заранее, даже тем, кто ничего плохого тебе не сделал.

Если Нуся говорила, то была предельно открыта, ну в рамках приличия конечно. И конечно, не со всеми подряд. Но с самыми близкими, с людьми, которым могла доверять, она была просто нараспашку. Почему нет? Ведь камня за пазухой у нее никогда не было. И как можно по-другому, она просто не понимала.

И с Васей она очень долго пыталась быть открытой, но постепенно, каждый раз встречая своей мякотью твердую раковину в ответ, да часто с шипами, она тоже как-то незаметно закрылась. Сначала неосознанно, просто перестала пытаться обсуждать с ним то, что ее волновало. Осознание пришло, когда она поняла, что ему на самом деле интересно только, что у Маши было в садике и что Нуся с Дашей делали дома. Ну и другие бытовые проблемы технического, так сказать,  характера. И все. И больше ничего. Ее каждый раз заставали врасплох подобные расспросы. Что делала? Унитаз драила и кастрюли. В садике каждый день практически одно и то же. А что, поговорить больше не о чем?

Очевидно, говорить о чем-то другом ему было не интересно. Да и зачем? Оно и понятно. Вдруг в процессе общения, настоящего человеческого общения, выяснится, что жена его имеет какой-то свой, особенный взгляд на классическую литературу, например. Зачем это? Это ни к чему.  «Босая, беременная и на кухне» – любил говаривать он, характеризуя идеальную жену, как бы в шутку. Но все мы прекрасно понимаем, что в каждой шутке... 

Следовало просто признать, что муж ее самый обычный, банальный трамвайный хам, который вежливость считает за слабость, а хамство принимает за присутствие силы и получает удовольствие, когда видит, как люди теряются от неожиданности и обиды после его очередного хамского выпада. Хотя он никогда в этом не признается даже самому себе и, следовательно, не видя в этом ничего плохого, до конца дней своих так и будет компенсировать свою неполноценность за счет других людей.

И вот у нее встало все на свои места, отлегло. Она как бы отделила его от себя, вернее даже себя от него, перестав верить в эту иллюзию о едином целом. И посмотрела на себя не его, но своими, другими глазами. Другими, чем привыкла смотреть все это время. Смотреть и остро чувствовать несправедливость и какую-то ущербность этого взгляда. И вдруг, как ни странно, она ощутила внутри себя отсутствие не только потребности, но даже малейшего желания доказывать что-либо, идти навстречу, соответствовать ожиданиям...

Как часто она, пытаясь избавиться от обиды, уговаривала себя как маленького ребенка, старалась внушить себе, что он не должен соответствовать ее ожиданиям. Но ведь если он не должен, то тогда получается, что и она не должна! И стало вдруг так легко и грустно одновременно. Мечта о целом из двух половинок приказала долго жить.  

Ну что ж, целого не получилось, дружбы тоже... Значит, будем жить как-то так... Ну, неинтересно ему, что у тебя в голове и в душе, ну и Бог с ним! Ну не хочет он тебя в свою раковину пускать, ну и пожалуйста! Не больно-то и хотелось! Тесновато там, в раковине-то, да и запашок поди, за столько-то лет не проветривали ни разу. Хорошо хоть на места все расставила. К любому раскладу приспособиться можно, если четко понимаешь что к чему. А то этот когнитивный диссонанс ее уже порядком подзадолбал. 

 

***

 

 – Я иногда так тебе завидую. – тихо сказала Нуся. – Карьеру сделала, финансовая независимость полнейшая, домой приходишь – тишина, спокойствие...

– Да, тишина... Теперь просто гробовая… Кошку, что ли завести…– слабо улыбнулась Лена.

Долго сидели молча. С ними это случалось довольно часто. Но молчание это их нисколько не тяготило, вовсе не было неловким. Каждая думала о своем. 

– Так что с волосами? – вдруг спросила Лена.

Нуся недоуменно посмотрела на нее, не сразу поняв о чем речь, в тот момент грустно думая о своей загубленной мечте про идеальную семью.

– Ну, ты тему-то не заминай, с затылком-то что, с шелковистым?

– Ааах, это... Ну, вот я и влюбилась. Я думаю, это что-то типа защитного механизма психики... То есть, если ты не можешь в реальности получить что-то, то это воплощается в мечтах и подсознательных стремлениях каких-то. Так примерно. Я не психолог конечно и не претендую. Но я очень много думала над этим. И Каренину-то неспроста по десять раз перечитывала...

Я как-то ночью не могла уснуть. Машка маленькая тогда была, года два что ли... Кашляла сильно, просыпалась, плакала, пришлось ее к себе в кровать взять. И вот лежу я, справа Машка, слева Васька... А меня как в лихорадке бьет, понимаешь, на части разрывает. Одна часть меня кричит: «Как же я? Как же мои чувства, мои желания? Что же это все на помойку выбросить?!»

И вдруг Машка закашляла опять и у меня мысль в голове: «А как же она, она-то не виновата, что твои мечты рухнули». У нее папа, один единственный, она любит его. И папа ее любит по-своему.  А придет чужой дядька, и неизвестно еще, дядьке-то этому она нужна вообще будет и как вообще у них отношения сложатся неизвестно! А у дядьки-то своих двое и жена. Они тоже все пострадать должны. А он, который слева лежит, тоже наверное подлости такой не заслуживает, не смотря ни на что...

Ну, в общем, после этого как то немножко отпустило... Определенность какая то появилась. Понятно, куда двигаться... Так что не переживай, глупостей не наделаю. Но иногда... Нет, нет, да и да, да. 

– Что, там тоже черные, шелковистые были? У Дядьки-то? – лукаво прищурилась Лена.

– Нет, там рыжие, кудрявые. Но это не важно. Сейчас я этого дядьку вспоминаю и диву даюсь. Нашла в кого влюбиться, без слез не взглянешь, пришепётывает еще, ужас! И с этим так же будет. Время пройдет и потом сама не поймешь, чего хорошего нашла в нем.  Это уж я теперь точно знаю. 

 

Конечно, она про него все придумала. А он про нее. Ну, может быть не все, но большую часть точно. Это и есть влюбленность. Ты видишь человека, который тебе нравится, и ты думаешь, что он обладает всеми самыми замечательными достоинствами, и он во всем всегда согласен с тобой, а недостатков у него нет совсем. То есть, на самом деле ты влюбляешься в фантом, который существует только в твоей голове. И чем больше степень детализации этого фантома, чем лучше работает твоя фантазия, расписывая мнимые достоинства твоего избранника, тем более жестоким будет разочарование.

А то, что оно будет, сомнению не подлежит. Ибо, если тебе не повезло, и твои чувства остаются без ответа, то ты страдаешь от неразделенной любви. А если тебе повезло и твоя симпатия взаимна, то, узнавая все ближе и ближе человека настоящего, ты, чем дальше, тем больше будешь убеждаться, что это вовсе не тот, в которого ты была влюблена и летала на крыльях.

 И как же по-настоящему завидна участь людей неромантичных, приземленных, которые справедливо считают, что если спутник жизни лишен существенных изъянов, то им может быть совершенно любой, а вовсе не один единственный в целом свете, и найти его поэтому нет никакой проблемы. 

И откуда у людей романтичных в голове берется эта идея об одном единственном на свете существе, предназначенном только и именно для тебя, без которого ты не можешь быть счастлив, которого нужно еще как-то умудриться встретить, а встретив, распознать, каким непонятно способом, потому как на лбу-то у него же не написано, что это ОН?!

Идея совершенно вредная, не привносящая абсолютно ни капли позитива в жизнь романтически настроенного человека, большинство из которых, по какой-то чудовищной несправедливости, больше похожей на сексизм, это несчастные существа женского пола. 

И вот живет эта несчастная и всю жизнь мучается, что слишком поспешила и приняла за любовь и судьбу свою человека, вовсе ни к тому, ни к другому отношения не имеющего никакого. Или наоборот, те которые поумней и у которых стекла в розовых очках не такие толстые, и которые слишком рано понимают, что не то им попалось на этот раз, так такие в поиске перманентном прозябают, все никак найти не могут. 

Да и среди мужчин, однако, находятся такие бедолаги. Но эти чаще всего вовсе не расстраиваются, а распознав «подделку», весело собирают чемоданчик и идут искать дальше. Но мужикам-то проще, им хоть до семидесяти лет можно искать, чем некоторые не без удовольствия и занимаются. 

Так что романтик это клеймо несбыточных надежд и неизбежных разочарований. Не было бы романтиков, не было бы и измен, потому как каждый понимал бы, что бестолку шило на мыло менять, у каждого в голове свои тараканы, без тараканов людей не существует, как не существует и идеальных отношений, если только двое не проводят долгие годы в попытке их создать, каждый пытаясь переделать прежде всего самого себя, а не другого, так как переделать другого человека невозможно, если только он сам по какой-то причине добровольно не согласится быть переделанным, что случается довольно редко. 

И попытка эта будет удачной только при условии, что оба работают над собой, оба подстраиваются и чем-то жертвуют, потому что оба хотят быть вместе. Так что, идеальные отношения, вопреки расхожему мнению, с неба вовсе не падают, никогда и никому.

 

– То есть, любви нет на свете? – подытожила Лена.

– Ну, почему? Любовь к ребенку, к родителям. А с противоположным полом либо влюбленность, либо дружба, либо как соседи... Бывает еще как враги, не приведи Господи. Хорошо если со временем влюбленность в дружбу переходит, тогда ты любишь человека как друга, – ну, с элементами более близких отношений, – но так везет далеко не всем. Один случай на миллион примерно. Так что, глупо было ожидать, что повезет именно мне…

– И у тебя значит с Васькой... Что?

– Ну, влюбленность, как водится, прошла, дружбы не получилось... Не знаю, ты, может, мне скажешь? Со стороны-то виднее... Я на детальное знание этого вопроса не претендую вообще-то...

– Ну, а уж я-то тем более не могу претендовать! Значит, любовь к ребенку перевешивает любовь к мужчине... – задумчиво произнесла Лена.

– Ну, конечно. Ребенок-то всегда с тобой, что бы ни случилось, особенно девочки с мамами. Каренина, если бы вовремя мозги включила и на два шага вперед подумала, сразу поняла бы, что в высший свет ей путь закрыт будет, все! Сиди в четырех стенах, а он везде принят будет; и сына отберут, у падшей женщины не оставят. По тем временам такие порядки были и она это прекрасно знала! Она, конечно, больше всего из-за сына с ума-то и сходила – очень его любила. А девочку кормить ей не дали грудью, так она ее так и не смогла полюбить. 

– Значит надо друга искать... – продолжала рассуждать Лена.

– Да надо-то надо, только как его искать-то, на лбу ведь не написано... А уж если залетела, так поздно уже, все, отыскалась...

– Но вы ведь с Васькой не просто по случайному залету поженились. 

– Да нет, конечно. Он по первости-то пытался романтику изображать, песни под гитару пел... Вы-то вот, чего детей не собрались? 

Лена глубоко вздохнула. 

-Да я уж триста раз пожалела, что второй аборт сделала. 

– Второй?! Как второй?! – Нуся аж привстала. 

– Да, я тебе не говорила... Первый еще в универе был... Я тогда никому не сказала...

– Ленка, да ты что! Господи! Так ведь нельзя же! Один-то нельзя, если первая беременность, рожать надо, а ты два подряд! Ты потом-то сможешь забеременеть?

– Да не ори ты! – грустно и как-то вяло отозвалась Лена – Сама все знаю! Все самые замечательные слова по этому поводу я сама себе уже давно сказала, и не один раз. А что делать было! Я на первом курсе была, мне учиться надо было. Учиться и ребенка растить... Сама знаешь, наверное, каково это... Хлебнула в свое время. 

– Ну, а второй-то раз? Это ведь года два, наверное, назад...

– Три... Да, я тогда сначала обрадовалась, думала, он меня сразу в загс потащит, вечер романтический организовала: свечи, лепестки роз... Господи, какая дура! 

– А он?

– А он… Ему тогда место хорошее предложили, по деньгам прилично очень выходило бы. Ну вот, казалось бы, все как нельзя лучше складывалось, очень вовремя. Если мне в декрет уходить, то на его зарплату нам туговато было бы… Никогда не забуду эту кислую физиономию в окружении свечей и роз… Оказалось, что работа эта ему не нужна, не интересна, видишь ли. И я, дрянь такая, поставила его перед моральным выбором, на что не имела, видишь ли, абсолютно никакого права. Если я оставлю этого ребенка, то он вынужден будет страдать всю оставшуюся жизнь, выполняя ненавистную работу из-за денег… Дальше по тексту…

– То есть, ребенок был ему не нужен…

– Нет. Я только жалею… Надо было выгнать его с его ненаглядной работой, а самой рожать… Как-нибудь прожили бы, правда?

– Конечно, прожили бы!

– Да только как по-другому то было?! Карьеру делать он не хотел, уж я его и так, и сяк, и на курсы, и на тренинги, и Дима почитай это, Дима посмотри... Ни в какую! Сидел бы себе в углу, тихо починял свой примус... Мать его еще, не к ночи будь помянута...

– Да, она не жаловала тебя, вроде. 

– Мягко сказано. В глаза-то улыбается, при встрече целоваться лезет. «Леночка, Леночка... Как у тебя мама-то, а что же с папой-то...» Так и лебезит, елейным голоском поет, в глаза заглядывает... Я по-первости, по наивности-то, за чистую монету все принимала. Все ей рассказываю, как подружке, как же, как же, человек участие такое проявляет, сочувствие... А потом знакомая одна наша общая рассказала мне, как она меня за глаза-то расписывает... Картина маслом! Рассказывает всем, что сын-то ее с прости господи связался, и отец-то у нее алкоголик, и мать-то у нее ведьма, приворожила бедного дитятку Димочку, и все подробности, что я ей говорила, все с ног на голову перевернуто, извращено до неузнаваемости... 

– Подожди, какая ведьма? Что за бред... У тебя же мама в церковь ходит...

– Да, господи, бред сивой кобылы! У папы были проблемы с алкоголем – это да, они из-за этого и развелись... Ну, ты знаешь...

– Ну! Так у нее же у самой муж пил, ты же рассказывала, как она к вам с Димкой от него прятаться приходила! Проблемы с алкоголем... А у кого их нету-то!

– Ты даже представить себе не можешь, как мне плохо было... Я неделю отойти не могла... Думаю, как же можно-то так?!? Как?!? Человек к тебе с открытой душой. А ты в душу-то в эту, не то что плюнула... а знаешь, так харкнула смачно, сопли все собрала, собрала и так от души... При чем, я точно совершенно знаю, что человеку ничего плохого-то не сделала... Я тогда наивная очень была. Я думала, если ничего плохого людям не делать, то у них как бы и повода не будет плохо к тебе относиться, понимаешь... И как при таком раскладе рожать-то? Он может из-за нее и не женился! Мамочку свою ненаглядную расстроить боялся. 

– Ндаааа... Как там у Марининой... Не умная, недобрая, некрасивая, неопрятная...

– Несчастная женщина! Да, да, да... Точно! Только мне-то от этого не легче... Как же нужно сильно ненавидеть человека, чтобы так... И главное за что?

– Как, как! Что никогда не испытывала этого чувства? Оно иррационально, объяснению логическому поддается слабо...

– Ненависть? Нет, не думаю, что я когда либо ненавидела кого-то... – задумалась Лена. – Слишком сильный негатив. 

– Да ладно!

– Нет, правда. Ненависть – это агрессивное сильное желание, чтобы кого-то или чего-то не существовало в природе. Я, наверное, слишком скромна для этого.

– Скромница ты наша! – беззлобно поддела Нуся.

– Нет, правда! Я, наверное, интуитивно понимаю, что от моего желания или нежелания в окружающей меня объективной реальности ничего не изменится. Так зачем тратить впустую столько сил? Нет, я никогда никого не ненавидела. Может быть только себя... и свою жизнь... Вместо этого я просто "отрезаю" человека. То есть просто перестаю общаться, думать о нем, интересоваться, как будто его не существует. Говорят, это свойственно козерогам. 

– Ну ничего, не вешать нос!!! Ты же у нас Ленок-все ОК!  Всего двадцать семь ведь нам! Еще не вечер! Могло быть хуже, правда? Он мог еще десять лет телиться! Вот тогда под сорок лет, под старую задницу, уже сложнее было бы, правда? А сейчас – вообще нормально! У тебя работа такая, с клиентами состоятельными, то да се, смотришь и найдешь кого-нибудь. Еще получше некоторых! 

– Да, получше... Где их взять-то, получше... Все нормальные мужики уже давно женаты, с детьми... А кто не женат до сих пор, тот и не собирается! Ему и так хорошо! Вот приду к тебе на работу, на Веню твоего посмотреть!

– Приходи, приходи! Ха-ха! – рассмеялась Нуся.

Подруги немного развеселились, но, как это часто бывает, после возникшей паузы, каждая вернулась к своим грустным мыслям, и веселье быстро прошло, толком так и не начавшись. 

Взгляды их непроизвольно обратились к телевизору, который так и продолжал тихо что-то нашептывать. В эфире шли новости и запыхавшийся корреспондент в каске сбивающимся голосом, пытаясь перекричать ужасный грохот передовой, вел репортаж из очередной горячей точки.

– Опять война! – проговорила Нуся. – Господи, и как им не надоест! – и с каким-то ожесточением взмахнув пультом, выключила телевизор, как будто наказывая его за то, что он показывал.

– Да, опять война… – тихо проговорила Лена. – Помнишь, у нас в школе в рекреации висел стенд с фотографиями пионеров-героев?

– Помню.

– Я смотрела на них, слушала все эти рассказы про ужасы войны и думала: «Как хорошо, что все это позади, теперь люди будут помнить об этом и ни за что не допустят повторения». Ведь даже слушать об этом было невыносимо, не то, что снова пережить. И внутри у меня росла уверенность, что больше никогда войны не будет, никогда! Ведь они же не дураки, ведь должны же они после всего этого понять! Наивная…

– Да, как Пьер Безухов: «Теперь люди увидят и ужаснутся того, что сделали…» – припомнила Нуся. – Так он еще в 19 веке так думал, а сейчас на дворе 21-й уже! Ничего они не видят, не помнят и не ужасаются!

– Боже, сколько же можно! И когда же они напьются-то крови-то до сыта наконец?!

– Видимо никогда… Опять стреляют, бьют, режут, насилуют… – тихо произнесла Нуся, глядя в одну точку. – Ты знаешь, я иногда девок кормлю, – особенно Дашунька когда маленькая была, я ее с ложечки кормила, а Маня уже сама за столом сидит, ложкой орудует, – смотрю на них и думаю: "Господи, как хорошо, что я могу пойти и купить крупу эту, молоко и кашку сварить..." Кормлю их, а у самой слезы в глазах стоят. Дура я, да? Просто для меня как страшный сон – я одна с двумя детьми и кормить их не чем, и денег нет... Как подумаешь, так вздрогнешь... Не приведи, Господи! Я наверное в прошлой жизни с этим столкнулась, как прабабушка моя Катерина.

Раскулачили их, муж без вести пропал, расстреляли скорей всего, она с двумя детьми осталась. Жили впроголодь. Моя бабушка Лена, папина мама, младшей была из двоих, рассказывала. В школе ей пришлось половину первого класса, да половину второго проучиться, а потом прабабушка ее со школы сняла – работать надо было.

Принесут, говорит, мне полную избу детишек со всей деревни – мал, мала, меньше, и я с ними целый день, пока родители их в колхозе пашут, и кормила, и задницы подтирала. Представь только! Сама малышка семилетняя, а целым детским садом заведовала. Жуть! Вот времечко-то было!

Потом в город перебрались, на шинный завод работать пошла. А там цех – ангар огромный, весь станками уставлен. И на каждом станке по пять баллонов трехлитровых открытых с бензином. Представляешь, там не воздух, там пары бензиновые сплошные. Так, говорит, первые две недели, когда работать начала, пока до дому дойдешь – пару раз по дороге вывернет тебя обязательно. Никаких масок, респираторов – ничего не было. Потом ничего, привыкла.

А папу когда родила моего, через месяц на работу выходить надо. Декретных отпусков не было, мамашки просто очередной отпуск к родам подгадывали. На работу как вышла, так он грудь бросил сразу: одежда до того бензином пропитывалась, что, говорит, после стирки гладить начинаешь, а от нее вонь бензиновая идет. Так она что первого, что второго по месяцу всего грудью кормила.

Вот так и работала. Девица смышленая, сначала один станок обслуживать дали, потом пять, потом десять. Так до начальника цеха доработалась. Практически образования никакого – до конца дней своих писала с ошибками, – а поди ж ты!

Потом война. Завод бомбили сильно. Подхожу, говорит, как-то к заводу, а на кусте рядом с проходной кишки висят – мужика прямым попаданием разорвало в клочья…

– Господи, зачем все это? – вдруг с горечью сказала Лена. 

– Что все? – не поняла Нуся. 

– Вообще все! Все вокруг! Все, что ты видишь! Земля, люди... Которые живут и всю жизнь мучаются!!! Зачем?! Для чего?!? – Лена почти кричала, голос звенел от слез. 

– Тебе просто плохо, – пыталась успокоить Нуся, – в тебе говорит обида и боль. Но плохо и больно будет не всегда. А когда тебе хорошо, ты ведь не спрашиваешь какой в этом смысл, правда? 

– Ты знаешь, – задумчиво произнесла Лена, – когда я слышу что такой-то и такой-то известный и всеми уважаемый человек – атеист, меня это всегда приводит в недоумение. «Не верю в Бога. Бога нет.» А кто тогда есть? Дарвин? Ни один здравомыслящий человек не поверит в то, что живая клетка образовалась из какого-то там  первичного бульона химических элементов под воздействием электрического разряда, как нас учили на уроках биологии в школе.

Я даже не возьмусь рационально и детально объяснить эту свою позицию. Просто у меня есть глубочайшая незыблемая внутренняя убежденность, что существует некий высший разум, по воле которого все это было создано. Назовите его как хотите – Бог, инопланетяне, ноосфера... Но то, что была чья-то воля – несомненно, чье-то желание и технические так сказать возможности биоинженерные, которые нам невозможно не то, что осуществить, а даже приблизиться к пониманию хоть сколько-нибудь как это работает, невозможно. Да, мы знаем, что есть ДНК, гормоны, которые как-то там сами знают, когда, где, чего и сколько надо. Как они это знают?! Никто не знает. 

И знаешь, для меня почему-то не столько интересно как это все было создано, сколько – зачем. Зачем? Зачем, объясните мне весь этот огород городить? Для чего столько усилий? Вселенную создать, Землю, бактерии, растения, животные, все это закрутить в сложнейшем взаимодействии и взаимопереплетении-взаимопроникновении так, что бабочка крылышком взмахнула, а на другом конце шара – цунами. Зачем?  Заняться нечем? Должна же быть цель какая-то первоначально? Не может такого быть, чтобы просто так, ни за чем. Ну, правда же, не может!!! 

Несколько опытных образцов человека создали. Неандертальцы, кроманьонцы, кто там еще? Не прижились, родимые, вымерли. А может по каким-то свойствам своим создателя не устроили. Пришлось уничтожить. А может и сами, без посторонней помощи, из-за несовершенства, так сказать, конструкции своей внутренней и внешней. 

И человек-то сколько раз на грани полного исчезновения был? Сколько с ним возни!!! Фруктами, орехами не проживет, охотиться научи; каменные наконечники для стрел делать научи; огонь ему дай, от которого животный инстинкт бежать сломя голову заставляет; хлеб выращивать научи, обрабатывать, хранить; закон моральный ему внуши, а то ведь того и гляди друг другу глотки поперегрызают и вся недолга и все старания прахом. Зачем все это, для чего?

– Ну, хорошо, – попыталась рассуждать Нуся, – допустим, в жизни нет никакого смысла, но раз уж ты здесь оказалась, не важно зачем, почему бы не оглянуться вокруг, не посмотреть, не разузнать, не увидеть людей, и миллиарды звезд на небе, и закат над морем?

– Боже, как банально...

– Банально? Ну, извини... Я вряд ли смогу здесь и сейчас изобрести что-то принципиально новое. Я вообще думаю, что все, что могло быть придумано, сказано, сделано в этом мире, уже давно придумано, сказано и сделано сотни тысяч раз. По крайней мере, все, что касается человеческих отношений. То есть, строго говоря, ничто не может быть не банально.

Знаешь, в универе нас учили, если я цитирую кого-то, или даже просто упоминаю в разговоре какую-то чужую мысль, я должна, просто обязана упомянуть имя, фамилию, отчество человека, которому принадлежит эта идея.

– Да, еще годы жизни и краткую биографию. Культура научного изложения… – улыбнулась Лена.

– Да, точно. Я тогда еще подумала, что я значит совершенно не культурная, потому что отвратительно запоминаю имена и фамилии, не говоря уже про отчества. Сама идея может врезаться в мою память навечно, но кто автор...

А сейчас я подумала, с точки зрения этой банальности, не все ли равно кто автор, коль скоро ему принадлежит не изобретение, а всего лишь трансляция идеи. Даже не трансляция, а ретрансляция, то есть воспроизведение того, что уже было воспроизведено когда– то.

Люди иногда представляются мне такими транзисторами, радиоприемниками. Нет у них ни одной своей мысли, не рождается ничего в их черепной коробке, понимаешь, абсолютно ничего. Любая наша мысль, эмоция, переживание приходит либо от Бога, либо от дьявола, либо сверху, либо снизу. 

– Да, только автор не подписывается... – с усмешкой заметила Лена.

– Точно. А люди зачастую не в состоянии даже понять, откуда это пришло и стоит ли эту идею развивать и в жизнь воплощать, настолько ограничены. Так есть ли разница, кому конкретно пришла та или иная идея, ведь на самом-то деле ни одна идея не родилась в голове человека, а именно пришла туда...

Как Менделеев, знаешь, мучился двадцать лет, пытаясь химические элементы выстроить, логику найти все не мог никак. И вот, сжалился кто-то свыше над ним и прислал ему во сне таблицу…

– Но тогда логично предположить, что прежде чем ответ ему прислать, сначала вопрос ему сверху прислали.

– То есть?

– Ну представь, прислали бы они эту таблицу простому человеку, далекому от всего этого, он бы утром встал, головой тряхнул: «Приснится же такое: квадратики какие-то разноцветные!», встал и тут же про это забыл, и все!

– Ну? – округлила глаза Нуся.

– Значит нужно что? Человеку внушить интерес сначала, чтобы он есть не мог, спать не мог, все думал бы, и так прикидывал бы и эдак, как это сделать. Тогда, когда ответ ему в конце концов придет, он с ответом этим как с писаной торбой носиться станет и всем вокруг рассказывать!

– А зачем тогда Менделеева двадцать лет мучить понадобилось? Могли бы через год ответ прислать!

– Ну не знаю! Может у них там время по-другому идет. У нас двадцать лет, а у них двадцать минут всего прошло…

– Да, вот и Никола Тесла, знаешь такого? – вдруг вспомнила Нуся.

– Слышала.

– Я про него как-то читала. Он рассказывал, что ему опыты не нужно было ставить. Нужно было в голове представить, что будет, если сделать то-то и то-то, и дальше картинка сама развивалась и показывала, чем все это обернется.

Только не сама она, я думаю, а кто-то ему эти картинки показывал! Не в голове же у него это все само собой рождалось, правда! Сливает кто-то однозначно! – возбужденно щебетала Нуся.

– Да, очень похоже. Зачем только, не понятно. Почему эти сверху хотят, чтобы человечество технически развивалось? Почему человек – обычный земледелец, к примеру, их не устраивает? Веками, да что там, тысячелетиями человек жил себе, коров доил и в ус не дул, ни о каком космосе, параллельных вселенных никакого понятия не имел. И тут вдруг – на тебе!

– Да, вот эти вселенные параллельные, я знаешь, что думаю? Если они и существуют, то только для отработки возможных вариантов развития событий, как компьютерная модель такая своеобразная, виртуальная. Факторов ведь огромное множество, которые на жизнь человечества влияют, вот они в этих моделях и отрабатывают все возможные варианты. И реальность в которой мы живем – это наилучший из них, вот что я думаю! Как в фильме «Эффект бабочки», смотрела? С Эштоном Кутчером.

– Нет… Не помню.

– Там главный герой получает возможность менять одну ситуацию в прошлом, которую считает причиной определенных негативных последствий в своей жизни. Так вот каждый раз после очередной попытки изменить прошлое, у него жизнь становится все хуже и хуже. Так вот я и думаю, что мы в каждый момент времени имеем вариант развития событий наилучший из возможных. То есть хуже могло быть, лучше – нет! И человечество не вымерло до сих пор только благодаря проработке этой всех возможных вариантов в параллельных мирах!

– То есть, ведет нас кто-то. – подытожила Лена.

– Еще как ведет!

– А зачем?

– Ну так, они же в ответе, за тех кого… так сказать, как минимум приручили, если не создали вообще изначально, с нуля! У нас мальчишки тоже все вопросами задаются. Захожу как-то с документами к Трофиму на подпись, а они все на вечные темы...

 

 

СМЫСЛ

 

В офисе после очередного отчетного периода было затишье. Сотрудники вяло перебирали бумажки на своих столах, пытаясь прийти в себя после гонки на выживание последних нескольких дней. Девчонки в отделе опять начали сплетничать, и Нуся решила предоставить им полнейшую свободу и возможность делать это за ее спиной в полное свое удовольствие, исчезнув из кабинета. Тем более, что поднакопились бумаги для Трофима.

Когда она вошла, Веня рассуждал про самоубийства. Мальчишки только на мгновение обернулись на звук ее шагов и открывающейся двери и продолжали разговор, как ни в чем не бывало. Только в глазах Трофима засверкали искорки, на которые его собеседники, как истинные джентльмены, не обратили ровно никакого внимания.

– Какое все-таки странное существо – человек. – вещал Веня. – Когда война, холод, голод, смерть, предательство, кровь, он хочет жить, выжить любой ценой, всеми силами своей души, только жить. И выживает ведь! Тогда, когда казалось бы, нет ни единого шанса, при тяжелейших ранениях, в нечеловеческих условиях...

– Да, как Мересьев, помнишь, в школе читали, поразительная воля к жизни! – вставил Трофим.

Нуся тихонько прошла вглубь кабинета и удобно уселась в большом, мягком и глубоком кресле для клиентов, борясь с желанием скинуть туфли и подогнуть ноги под себя.

– Ну да… – продолжал Вениамин. – А когда все хорошо, все условия, все удобства, все возможности и горизонты открыты, хочешь пой, хочешь пляши, хочешь дома строй, хочешь в космос лети – у него депрессия, он хочет совершить самоубийство, резать вены, травиться таблетками, прыгать с 10-го этажа... Странное все-таки существо – человек.  

– Да странного-то нет ничего. – оживленно ответил Трофим. – Как сказал один известный человек: «Если знаешь зачем, выдержишь любое как». 

– Любое как? – Сеня был в своем репертуаре.

– Если есть у тебя цель, есть тебе зачем жить, то выживешь в любых условиях, а если нет цели, то никакие роскошные условия не помогут! – объяснил Трофим.

– Надо кстати про Мересьего перечитать, он зачем полз по снегу столько времени, чё-то я этот момент не помню... – вставил Веня.

– Он вроде летать хотел… – припомнил Трофим.

– Просто летать и все? 

– Ну, это для тебя «и все», а для него – абсолютно все. И в концлагерях фашистских выживали только те, кто верил, что им обязательно выжить надо зачем-то, у кого не было этого, те очень быстро погибали.

– А ты откуда знаешь? – вытаращил глаза Сеня.

– Читал. Психотерапевт один, который сам в концлагерь попал, все это потом в книге описал. Франкл звали его. Виктор Франкл. Он и сам выжил, потому что верил, что должен об этом обо всем после освобождения книгу написать обязательно, во что бы то ни стало. И выжил. 

– Психотерапевт? Ты что, психотерапией увлекаешься? – заинтересовался Вениамин.

– Нет, я просто в ней нуждаюсь, как мне кажется, неотложно причем! – улыбнулся Трофим.

– Точно, ха-ха! – Сеня оценил шутку.

– А я такие книги не могу читать, у меня потом такой депресняк страшный начинается, волком выть хочется... – тихо произнес Вениамин.

– Да, я раньше тоже не мог. – посерьезнел Трофим. – Не то, что про концлагеря, Карамазовых с трудом осилил, когда первый раз попробовал читать.  Вот Толстой – другое дело, все прилажено, приглажено, никакого насилия, красота! 

– А сейчас что, можешь? – поинтересовался Вениамин.

– А сейчас могу. Мне в какой-то момент понятно стало, что отношение к насилию у меня неправильное, поэтому я и не могу о нем слышать, бегу скорей под одеяло прятаться. 

– А какое может быть отношение к насилию. Это то, чего не должно быть в этом мире, вот и все! – безапелляционно заявил Вениамин.

– Вот поэтому тебе и плохо, когда ты о нем слышишь, вот поэтому и депресняк: ты считаешь, что этого быть не должно, а оно есть! Это факт объективной реальности! Ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать! Значит что? Значит надо менять отношение к этому.

И знаешь, я все больше думаю, что оно не просто есть, оно, как говорится, не может не есть, оно зачем-то просто должно быть. То есть, уничтожить его нет никакой возможности. Оно как неотъемлемая часть изначального замысла, понимаешь?

– Хорош замысел! – возмутился Веня.

– Да подожди ты! Вот помнишь про не убий? 

– Ну!

– То есть, только человек, совершивший насилие и страшно мучавшийся после из-за этого, либо ребенок, наблюдавший насилие над дорогим ему существом, приобретает внутреннюю незыблемую убежденность против насилия, внутреннее незыблемое табу, приобрести которое другим способом невозможно. Невозможно на словах передать эту боль, понимаешь, невозможно теоретически, только через собственный горький опыт. И получается, нужно насилие, чтобы у отдельно взятого человека получилась прививка от совершения насилия. 

– Нужно насилие, чтобы не было насилия!? Ну ты это, брат, завернул!

– Да! Вот именно! И есть люди, которые рождаются уже с этой прививкой, значит, опыт этот перешел из предыдущей их жизни, а есть люди, которые до старости в глубине души не понимают, почему не убий. Просто нет этого табу у них в душе.

Раскольников тот же, так и не понял, почему нельзя вошь-то эту, кровопийцу, прикончить. Ведь не понял же, больше о том сокрушался, что не смог не пойти с повинной и тем самым жизнь свою так глупо сгубил. А не пойти все-таки не смог, все-таки признался зачем-то.  Логики-то здесь нет никакой. Но видимо это единственный способ развития души, перехода на более высокую ступень, видимо никак по-другому. А следующая ступень – это принятие неизбежности насилия, которое на предыдущей ступеньке ты только что научился, что нельзя совершать. 

– Ну, блин, чё-то я не улавливаю... – встрял Сеня.

– Надо было души привитые отдельно от непривитых где-нибудь поселять! Появилась у тебя прививка – все,  в другой мир какой-нибудь. – выдал Веня.

– А почём ты знаешь, может так и есть на самом деле, может поэтому и насилия так много, что привитых почти нет у нас здесь. – возразил Трофим. – Хотя вряд ли так.  Всех вместе держат, потому что привитые дальше, на следующую ступень подниматься должны, а как они необходимость насилия осознают, если его нет. Вот и получается – насилие необходимое условие развития. 

– Да, видал я в гробу такое развитие... – выругался Вениамин.

– Ну, без развития никак, сам знаешь: не развиваешься – значит деградируешь.

– Тебя послушать, так прямо ода насилию какая-то получается! – возмутился Вениамин.

– Полнейшая индульгенция!– Сене явно было весело.

– Ну ты еще скажи – призыв! Что, от того, что я сейчас сказал, ты что, убивать побежишь что ли?!? – удивился Трофим.

– Я? Нет, конечно! 

– Ну вот! Нормальный человек поймет, что я говорю о том, что нет возможности совсем избежать насилия, оно вписано органически в природу человека, да и вообще в природе встречается довольно часто, согласись! Оно как оборотная сторона медали. Не может ведь быть медали с одной стороной. Оборотная сторона развития. Если человеку хорошо, что он будет делать?

– Не знаю... – растерялся Веня.

– Да ляжет он на диван и будет блаженствовать! И все! Ничего он делать не будет! Не сдвинется с места!

– Ну, знаешь! После войны, после концлагерей, люди сломлены были морально. Да у них депрессия до конца жизни перманентная, понимаешь, которую большинство водкой заливало! О каком развитии может идти речь, если все силы душевные у человека уходят на то, чтобы справиться с этой болью?! Какое уж тут развитие?! Не до жиру...

– А вот не скажи… – возражал Трофим. – Читал я как-то про одного православного священника Василия (Родзянко). Когда ему было пять лет, в 20-м году, семья эмигрировала в Европу, потому что большевики приговорили всех уничтожить, как семью председателя царского правительства, это дедушка его был. Не помогло даже то, что именно он, дед Родзянко, посылал парламентариев к Николаю II с просьбой отречься от престола, хотя сам не верил, что царь согласится.

Так вот, когда они уехали, к мальчику, будущему отцу Василию, приставили гувернера, бывшего белого офицера, который деда ненавидел лютой ненавистью за то, что тот участвовал в развале России. Но деду он по понятным причинам сделать ничего не мог, так он над внуком издевался ежедневно. Но так, чтобы следов не оставалось. Поэтому долго это продолжалось.

Спустя много лет его мать, когда умирала, просила у него прощения за то, что по незнанию позволила издеваться над ним. Так он ей знаешь что сказал? Что это был промысел Божий и что он не стал бы тем, кем он стал, если бы не это. А стал он большим человеком, всю жизнь людям помогал, много путешествовал, знал шесть языков, жил в Европе и в Америке, был долго и счастливо женат, вел передачу богословскую на ВВС несколько десятилетий... Понимаешь?

И депрессия у него была всего один раз в жизни, когда жена умерла. Вот как, объясни мне?! Маленький беззащитный ребенок, который полностью зависит от взрослых... Как он смог пережить это? Как он не сломался, не озлобился, не возненавидел всех и вся? Как у него суицидальные наклонности не появились? Нам же рассказывают про преступников, что они пережили насилие в детстве, что повлияло на их поведение во взрослой жизни. Как такой малыш смог справиться с этим? История умалчивает. Но факт на лицо! 

– Но это может означать только одно! А именно то, что все дело в той мере насилия, которое совершается над человеком. Чрезмерное насилие его ломает. – Веня как всегда все понял. 

– Согласен! Сто раз согласен! А кто будет определять эту меру необходимую и достаточную для каждого конкретного человека? Люди-то все разные! Чувствительность у всех разная! Кого-то матом выругай – он жить не захочет больше, а кто-то только плечами пожмет и дальше спокойно пойдет! – горячился Трофим.

– И что же делать? – Сеня был явно озадачен.

– Ндаа… Насилие как-то со смыслом связано. – проговорил Трофим, чувствуя, что дискуссия зашла в тупик. – Чрезмерное насилие приводит к тому, что человек не хочет жить, отвергает, отрицает эту жизнь, ломается, не видит в ней смысла… Но полное отсутствие насилия, обычной дисциплины, порядка, тоже ничего хорошего не приносит… Мера насилия… Это как тот яд, который в определенной дозе становится лекарством.

– Да, как Инь и Ян. – вдруг сказала Нуся, не совсем кстати.

Мальчишки удивленно оглянулись на нее, успев к тому времени благополучно забыть о ее существовании. Трофим не забыл, хотя ни разу за все это время не взглянул на нее. Но говорил он исключительно для Нуси, только не мог разобраться, слушает она или нет, интересно ей или нет, так тихо, не выражая никаких эмоций, полуприкрыв глаза и продолжая держать документы на коленях, сидела она в своем кресле. Оказывается, она слушала и даже хотела что-то сказать по этому поводу.

– Слышала я как-то одно парадоксальное высказывание, что Бог и дьявол – суть одно и то же, разные проявления одной и той же силы. Абсурд, казалось бы, правда! Но есть же этот вот символ – Инь и Ян. Круг, разделенный на две капельки, белая и черная, и в каждой из них маленький кружочек противоположного цвета.

Мальчишки уставились на нее и слушали как завороженные.

– Это символ двух сил, – продолжала Нуся. – противоположно направленных, фундаментальных сил, которые создают вселенную и приводят ее в гармонию путем взаимодействия друг с другом и непрерывного поиска баланса, или что-то в этом роде… Только символ этот видится мне не статичной картинкой, а двигающимся…

– Двигающимся? – поднял брови Трофим, который отлично помнил этот символ из китайской философии, и он совершенно точно был статичным.

– Ну, да! – начала объяснять Нуся. – Черный кружочек в белой капельке растет, пока не достигнет ее границ, и капелька не станет черной. То же самое одновременно происходит и с черной капелькой, которая становится соответственно белой. И в тот момент, когда происходит смена цвета, в середине капельки возникает точка противоположного цвета и тут же начинает расти, превращаясь сначала в кружок, потом растет дальше, и так далее. Черное становится белым, белое – черным. И этот процесс происходит постоянно и беспрерывно. Добро разрастаясь, доводится до абсурда и становится злом, а зло, видоизменяясь, приводит к чему-то хорошему. Как ведь говорят – нет худа без добра…

 

***

 

– Интересно, какое добро ты видишь в моей сегодняшней ситуации? – вдруг спросила Лена, прервав рассказ подруги на полуслове.

– Сейчас твоя капелька совсем черная и хорошего совсем не видно. Но очень скоро все изменится, я уверена. У тебя все будет хорошо, даже не сомневайся! – спокойно и как-то необычно для нее назидательно ответила Нуся на выпад своей подруги. – Считай, что я именно сегодня у тебя в гостях оказалась, это и есть то самое светлое пятнышко, которое с сегодняшнего дня начнет расти.

– Ну так-то уж себе не льсти откровенно. – улыбнулась Лена, хотя в душе была абсолютно согласна с подругой. – Давай спать укладываться что ли, уже два часа ночи почти. Полночи проболтали.

 

Ясное утро. Солнце уже достаточно высоко. Тепло, но в одной трикотажной футболке приятно ощущается влажная утренняя прохлада. Нуся выскочила из подъезда Ленкиного дома и по привычке припустила быстрым шагом на работу – терпеть не могла опаздывать. Куртку одевать не стала, вроде не очень холодно, и потом после бессонной ночи неплохо слегка взбодриться. Против ожидания, встала она достаточно легко и чувствовала даже непонятный прилив энергии. «Весна!» – возникла в голове мысль, спровоцировав глубокий вдох прозрачного, свежего утреннего воздуха.

За два последних дня трава так вымахала в длинну, сантиметров на тридцать. Острые упругие травинки, залитые ярким солнечным светом, как прозрачным желтоватым ореолом, так и светились изнутри новорожденной нежной зеленью, поблескивая микроскопическими, едва заметными каплями росы.

Вдруг подул легкий ветерок и травинки так и затрепетали, заколыхались, волнуясь, наклоняясь друг к другу. Они как будто зашептались, о чем-то между собой, заговорили все вместе, сразу. При виде этой новой жизни, ощущения воздуха, пространства, солнечного света и прохлады, соединившись, вдруг пронзили Нусю неожиданным мощным чувством:

– Господи, они как будто все хором кричат: «Как хорошо жить! Как хорошо! Как хорошо жить!» – и у нее встал ком в горле и на глаза навернулись слезы.

Она так и пошла дальше с этим непонятным, через край захватывающим ощущением счастья-боли.

 

Время шло. Жизнь неслась своим чередом. Все было как обычно. Разве что две подруги стали чаще презваниваться и бывать друг у друга в гостях. После той ночи они еще больше сблизились.

Ленок уже совсем оправилась от случившегося, или может делала вид, что оправилась, чтобы не волновать подругу. Но каждая встреча и каждый Нусин звонок с такими простыми и, казалось бы, ничего не значащими вопросами «Что делаешь?» и «Как дела?», был невероятно важен для Лены. Каждый раз после разговора с подругой она чувствовала, что в ее душе как будто растаял очередной маленький кусочек льда.

О личной жизни она старалась не думать: чего думать, перспектив никаких. Тем более, что после той ночи она стала задумываться и приглядываться к семьям своих знакомых и понимать, что проблемы есть у всех. Так нужно ли так уж неистово, во что бы то ни стало стремиться создать семью, только чтобы избавиться от перспективы остаться старой девой? Вопрос вовсе не риторический.

Отказ от этого стремления, ввиду явной безнадежности дела, дался ей с большим трудом и болью. Но зато когда кризис миновал, и ей удалось не только умом, но и душой принять существующее положение вещей, ей стало так легко и спокойно, как не было никогда в жизни.

До этого момента она все жила ожиданием чего-то, ожиданием, что вот-вот что-то значимое произойдет и ее жизнь изменится к лучшему, приобретет смысл, начнется реализация какой-то значимой миссии, ради которой она и появилась на свет. Теперь она только грустно улыбалась, вспоминая эти ожидания и мечты.

Теперь она полностью погрузилась в свою работу и в жизнь подруги, искренне радуясь и переживая каждое событие, которыми щедро делилась Нуся, пусть самыми незначительными и пустяшными, но дававшими пищу эмоциям и работу душе. «Да ведь это и есть жизнь. – спокойно думала Лена, чувствуя внутри почти полное удовлетворение, которому несказанно поразилась бы еще год назад. – Чего же еще?»

Разве плохо быть просто любящей дочерью, крестной мамой, подругой, а спустя какое-то время крестной бабушкой? Сколько там осталось до появления Нуськиных внуков? Лет пятнадцать, максимум двадцать. Как мы с Нуськой будем бегать по магазинам, выбирая ползунки и чепчики, и вязать пинетки! И образ двух бабушек, покачивающихся рядом в креслах-качалках со спицами в руках и мотками шерсти на коленях, вызвал непроизвольную улыбку на ее губах. Даже походка и жесты у Лены изменились, стали спокойнее, степеннее, как у мудрой бабушки.

Ее не особо волновал даже очередной экономический кризис, сильно ударивший по кошелькам всех без исключения сограждан, отчего количество заказов резко сократилось. Лена бралась за любые, самые мелкие заказы, за любую работу. Пошла даже преподавать на курсы дизайна. «Ничего, прорвемся! – думала она, – Мне одной много-то не надо. Машину только зря взяла в кредит перед самым кризисом, хорошо хоть не в долларах, ума хватило. Но кто ж знал, что все так обернется?» Машинку она взяла бэушную, крошечную, Шевроле Спарк. На такой и парковку найти не проблема, и бензина мало ест. А при ее разъездной работе без машины никуда, хотя Лена активно пользовалась и общественным транспортом, особенно в часы пик.

Сегодня ей ближе к вечеру надо было заскочить к Нуське на работу, отдать лекарство для Дашуньки, которое им насоветовал иммунолог и которое пришлось разыскивать по всему городу. Лена с удовольствием взялась за это, ведь рабочий график у нее намного свободнее, чем у Нуси, в офисе весь день сидеть не надо; и тем более, что это для Даши, которая как пошла в сад, стала часто простужаться.

У Нуси на работе все тоже вроде было ничего. Трофим только ходил последнее время хмурый и раздраженный. Но основные клиенты выполняли свои обязательства исправно, поэтому ситуация вовсе не была критической. Однако новый проект благополучно встал, а строительная фирма, делавшая ремонт в их офисе, затеянный с расчетом на дальнейшее расширение, как-то подозрительно быстро обанкротилась, прихватив с собой в пучину долговой ямы аванс, выплаченный перед началом ремонта.

У Трофима явно была черная полоса. В личной жизни полный ноль, поэтому моральной поддержки никакой; проект, на который было столько надежд и упований, рухнул; да еще этот затянувшийся на неопределенное время ремонт, из-за которого его сотрудники ютились в тесной, абсолютно не приспособленной для работы подсобке. В общем, как это обычно бывает, все одно к одному.

Он стал долго засиживаться на работе, оставаясь на несколько часов после того как все остальные уже ушли и можно было в тишине подумать и доделать то, что необходимо. Да и что делать дома? Сидеть на диване в тоске, смотреть в телевизор и слушать, как все летит в тартарары? Нет уж, увольте. Уж лучше здесь, рабочая обстановка мобилизует, не дает раскисать.

Только два раза в неделю Трофим уходил с работы пораньше. Еще до кризиса он записался на курсы дизайна, надеясь в дальнейшем сэкономить на услугах дизайнера. Учеба ему нравилась и он похоже заслужил доверие у преподавательницы – Елены Павловны, своей искренней заинтересованностью в предмете и стремлением дотошно и досканально изучить его.

Но сегодня курсов не было, все сотрудники уже ушли, даже Нуся, которая оставалась дольше всех, закончила все свои дела и, закинув сумку на плечо, попрощалась и хлопнула дверью. Хотя в офисе она для всех была Леной, иногда Еленой Николаевной.

Спустившись на первый этаж и выбежав на улицу, она плюхнулась на переднее сиденье Ленкиной машины, которая ждала ее неподалеку на парковке.

– Привет! Ну как ты?

– Привет! Да все нормально. Давай до дома подброшу.

– Да зачем? Тебе крюк такой делать. Давай лекарство и я на остановку побегу. Ой, тебе спасибо огромное, Ленок! Мне бы это лекарство искать и искать!

– Да ладно! На ужин лучше позови меня.

– Ну конечно, поехали! А ты разве все на сегодня?

– Ага.

Нуся привычно щебетала обо всем, что случилось за этот день. Лена больше слушала, иногда вставляя скупые фразы, сосредоточившись на дороге.

– А на ужин что?

– Что дадут, то и будешь есть! Нахалка! Курица жареная… Ой, еее…– вдруг закричала Нуся. – Курица!

– Что курица? – не поняла Лена.

– Курицу на работе в холодильнике забыла! Я в обед ее на распродаже купила, хотела на ужин пожарить. Разворачивайся!

– Слушай, мы на окружной уже! – запаниковала Лена, – Тут разворот километрах в пяти, если не больше! Этот разворот еще найти нужно! Я плохо пока ориентируюсь! Фиг с ней с курицей, что-нибудь другое сделаем!

– Ее нельзя там оставлять! Распродажные продукты – это значит срок годности подходит! Ее или замораживать надо, или делать что-то с ней! Она до завтра не доживет! Ты можешь высадить меня здесь, я обратно две остановки на автобусе доеду, а ты развернешься и заберешь меня, ну пожалуйста! Вон остановка, тормози!

– Господи, ну что с тобой делать! – Лена включила аварийку и съехала на обочину.

Нуся влетела в офис как ураган и сразу пробежала в комнату отдыха, которая в связи с ремонтом стояла практически пустой. В окружении ободранных стен в углу у окна сиротливо приютился большой холодильник, тихое тарахтение которого странно гулко отражалось от голых стен и от этого как будто становилось в три раза громче.

Рядом с холодильником стоял маленький старый колченогий стол, заставленный кружками, коробками с печеньем, микроволновкой и чайником. Компанию им составлял единственный старый офисный стул, которым редко кто пользовался – в виду неприглядности обстановки, сотрудники предпочитали обедать на своих рабочих местах. Хотя порядок девчонки здесь поддерживали несмотря ни на что – чистотой сиял и стол, и широкий подоконник, в предремонтное время полностью занятый местной оранжереей.

На этом самом стуле, задумавшись и опустив голову, сидел Трофим. Он как раз зашел заварить себе чай. На звук быстрых шагов он поднял голову:

– О, Лена. Забыла что-нибудь? – устало сказал он.

– Да.. – Нуся от неожиданности опешила и страшно смутилась. От нее не ускользнуло выражение страшной тоски на лице начальника, которое он не сразу успел сменить на приветливо-вежливое, когда она влетела. «У человека неприятности, а я тут со своей курицей… – быстро мелькнуло у нее в голове – Сама как глупая курица, только и думаю, как накормить своих цыплят. А у него может жизнь рушится! На нем ответственность за всех нас!»

– Да я просто… – начала мямлить она. Про курицу от чего-то отчаянно не хотелось говорить.

Но Трофим, казалось, ее смущения не заметил, насыпал сахар в чай и начал медленно его размешивать, уставившись на цементные разводы на противоположной стене. Его видимое безразличие приободрило Нусю и она решилась сказать зачем вернулась, как-то ведь все равно надо забирать эту треклятую курицу:

– Да я курицу в холодильнике забыла… – робко проговорила она и сделала несколько шагов к окну.

– Курицу… – вдруг оживился Трофим, – На ужин будете жарить?

– Да, – совсем осмелела Нуся, – я на распродаже в продуктовом внизу в обед прихватила, очень дешево. Схватила целую на радостях, хотя обычно целую не беру, только окорочка. Грудку не люблю готовить, пересушиваю постоянно, а из крылышек – только суп. А у нас чего, все на работе днем, мелкие в саду, так суп некому есть особо. – Начала по привычке тараторить Нуся. – Я уж не хотела возвращаться, но распродажные продукты, знаешь, часто со сроком годности уже которые на исходе, так что надо срочно делать ее или замораживать… – она резко замолчала, вдруг вспомнив о причине своего первоначального смущения.

Трофим продолжал все так же задумчиво рассматривать стену, механически помешивая чай в кружке.

– Мда… Суп… – медленно проговорил он, опустив голову. – У меня мама в детстве всегда куриную лапшу делала из крылышек… Так я обожал эти мелкие косточки обсасывать и хрящиками хрустеть… Хрум, хрум… Вкуснота! – он и сам не заметил, как при воспоминании об этом, на губах его расплылась блаженная улыбка.

– Да, из крылышек лапша… – начала было опять тараторить Нуся, собираясь коротенько, минут на сорок, рассказать, как она лапшу куриную готовит. Но вдруг опять резко замолчала.

Трофим медленно повернулся к ней, пытаясь понять причину ее внезапного молчания, и наткнулся на пару распахнутых настежь глаз, которые, блуждая по его лицу, смотрели на него и одновременно сквозь него, и одновременно как будто внутрь себя, пытались судорожно понять его, прочитать его… жалеть его. «Жалеть? Этого еще не хватало!» – он сдвинул брови и снова уткнулся в свою чашку.

Немного помолчали. Когда молчание стало тяготить, он встал со своего стула и, поставив чашку на стол, как будто ему вовсе и не нужен был этот чай, повернул к выходу, когда Нуся поспешно его остановила:

– Трофим, я давно хотела поговорить, но… – «Не при всех» – хотела было сказать она, но во время спохватилась, – но как-то все не получалось…

– Да. – довольно холодно произнес он.

И этот холод и чуть сдвинутые брови мгновенно сбили с Нуси всю уверенность и решимость, и она снова начала мямлить:

– Я… Просто… Знаешь… Мы все…

– Мы?

– Ну да, все девчонки… Да и ребята тоже… Как думаешь, мы выплывем? Я хочу сказать, этот кризис…

– Ты нашла другую работу!? – вдруг осенило его. «Ну конечно! Сейчас побегут, как крысы с тонущего корабля!» – с неожиданной злостью подумал Трофим. И тут же: «Стоп! Ты чего это!? Раскис, брат, совсем раскис!»

– Да нет, что ты! Ничего я не нашла… – опешила от такой нелепости Нуся. – Я… Я и не искала вовсе!

– Зарплату я повысить сейчас вам не могу, – продолжал упорствовать Трофим. – Сами должны понимать, ситуация такая…

– Да погоди ты! Я вовсе не об этом! Я наоборот… Я хотела сказать, все мы… Если что… Мы с тобой, понимаешь… И если нужна какая-то помощь… Хотя, конечно, не знаю какую помощь мы тут можем… Но у меня вот, например, есть друг хороший… Подруга. Она дизайнер и хорошо этот рынок знает строительный. Она могла бы с ремонтом помочь. Она знает ребят ремонтников, которые делают хорошо и берут адекватно… Если нужно конечно… Или у нас совсем денег нет?

– Да нет, дело не в деньгах. Деньги есть. У нас под новый проект фонды зарезервированы были. Теперь проект откладывается на неопределенное время… Да что уж там! С проектом распрощаться надо! Если и появится через год-полтора возможность расширяться, то там уже все по-другому будет… Да и загадывать сейчас нет смысла. Хорошо, что деньги эти на проект есть. Они теперь как подушка безопасности для нас. Не знаю на сколько хватит… Но так-то, пока все крупные клиенты по счетам платят, беспокоиться не о чем. У большинства производство здесь локализовано, к валюте они не привязаны. Обороты у всех сократятся, конечно, но я не думаю, что это повлечет отказ от наших услуг. В общем, ситуация далеко не критическая, не знаю что дальше конечно будет… Пока беспокоиться не о чем.

– Хорошо. – тихо сказала Нуся. – Но ты про ремонт подумай все равно. Может о рассрочке договориться… – она стояла, задумчиво глядя вниз, прислонясь спиной к подоконнику.

Трофим долго молча смотрел на нее. «Какие же они все-таки… – вдруг с теплотой подумалось ему. – Какая она…». Додумать он не успел.

Неожиданно он резко, под влиянием какого-то непреодолимого порыва, приблизился к ней и видимо хотел поцеловать. Но стоял слишком близко, а ростом он намного выше. В отчаянии он рванул ее за плечи вверх так, что она оказалась сидящей на подоконнике и, не посмев взглянуть ей в лицо, обнял ее так крепко, что у нее перехватило дыхание, спрятался лицом в ямке между ее плечом и голой шеей, и замер... 

– Боже, он что, у меня между ног... – только успела подумать Нуся, а руки ее уже скользили по его спине к затылку. 

– Господи, что же это... – панически забилась мысль у нее в голове. Она закрыла глаза, глубоко вздохнула, втягивая носом его запах, как будто хотела как можно больше вобрать его в себя, потерлась щекой о его ухо, а между пальцев уже струился шелк его волос...

– Боже, Господи, Боже...– слышала она голос внутри, практически себя не осознавая. Тут он ослабил объятья и медленно, как будто боясь вспугнуть, взял ее лицо в свои руки. Она не шевельнулась, не открыла глаза, только чувствовала на себе его тяжелое дыхание. А он смотрел на нее с такой невыразимой нежностью и болью. Глаза его медленно блуждали по ее лицу, с жадностью пытаясь уловить каждую черточку, каждый завиток, чтобы навечно запечатлеть их в своей памяти. И он стал нежно, едва касаясь губами, целовать ее лоб, веки, щеки, губы, как будто исследуя и запоминая...

– Это все не правильно, этого не должно быть... – прозвучал настойчивый резкий голос в ее голове. 

– Господи, ну только один раз, один только раз за всю мою прошлую и будущую несчастную жизнь... Всего один раз...  – умоляла Нуся кого-то.

– Ну, ладно, но только один, помни... – милостиво разрешил голос.

Она вздрогнула и, уперев ладони в его торс, мягко его отстранила. Он не поверил, сделал попытку приблизиться снова и вдруг получил такой толчок в грудь, что отлетел на несколько шагов. Нуся медленно сползла с подоконника и уставилась на него исподлобья. 

– Прости... – растерянно прошептал Трофим. 

– За что?

– Я не нравлюсь тебе?

– Зачем спрашивать? Разве сам не знаешь? – Она с вызовом и каким-то страданием в лице смотрела на него сверкающими глазами.

– Тогда что? Я не понимаю...

– Господи, что тут понимать? Почитай Каренину...

– Какую Каренину?

– Я замужем и у меня есть ребенок... Два... Две... Девочки... – голос ее напряженно звенел и срывался.

– Я знаю. Но разве ты любишь его?

– Любишь, не любишь! Да что ты можешь знать об этом, ты никогда даже не задумывался... Ты когда-нибудь в своей жизни держал на руках существо настолько беспомощное, что оно должно неизбежно погибнуть, если не твоя круглосуточная забота! Ты думаешь перед тобой один человек, только я, да? А на самом деле много!

– Кого много? – Он искренне недоумевал. В его сознании здесь и сейчас существовали только она и он, и она была всем, всей жизнью, абсолютной возможностью счастья, которая сейчас оттолкнула его. И через эту невыносимую боль он тщетно силился понять почему? За что? Что он сделал не так? Ведь он знал, что очень нравится ей. И смел надеяться, что даже больше. 

Вдруг Нуся вскрикнула, закрыла лицо руками и больше не в состоянии сдерживаться, зарыдала. Взахлеб, наотмашь, как будто все горе, все обиды, копившиеся с самого детства, нашли слабое место и теперь вырывались наружу с этими всхлипами. 

Он совершенно потерялся. Руки его вскинулись в инстинктивном жесте обнять и успокоить, но он тут же отдернул их назад в ужасе сделать еще хуже, от одной мысли, что она опять оттолкнет его. Он смотрел на нее и только понимал, что ей так же больно, как и ему. И не знал, что делать. 

Наконец она подняла голову. Лицо ее было удивительно спокойно, только мокро от слез. Она коротко взглянула на него и отвела взгляд. Прорыдавшись, она почувствовала себя значительно лучше, в отличие от него. 

– Прости... – сказала она глядя в сторону.

– Я просто не понимаю... – робко выдавил он, боясь повторения приступа. 

– Чего тут понимать... – выпалила она раздраженно. – Ты видишь одного человека, а на самом деле рядом со мной всегда... В моей голове, в моей душе... Понимаешь... Все они всегда рядом... И дочки, и муж, и мои родители, и его родители...  – она посмотрела на него в упор. –

И всем им будет очень больно, понимаешь? Очень. В первую очередь мелким. Уж они-то точно ни в чем не виноваты. Они любят папу и им не нужен другой. А он... Да, конечно у нас все не безоблачно... А у кого безоблачно? Но он хороший... И он не заслуживает такого... Такой подлости, как ты не понимаешь!?! Он всегда... пытался... относиться ко мне по-человечески. И он не сделал мне ничего плохого.  А теперь скажи мне, только честно, положа руку на сердце, ты сможешь быть счастлив, зная что причинил столько боли? Твое счастье одного человека может стоить такой боли стольких людей?! Ты сможешь вынести такую вину за все это?! И чувствовать себя человеком после этого?!

– Я... Я не знаю...

– А я знаю! Я точно не смогу! Я чувство вины переношу очень плохо. Я просто моральным уродом стану от такой ноши, понимаешь? – Говоря это, она непроизвольно подалась вперед, сделала шаг, отведя назад руки со сжатыми кулаками, как бы нападая на него. 

– Но как же я, мы? Как же ты сама? Сама по себе, как человек...

– Что так, что так счастья не видать. – тихо сказала она, выпрямившись и опустив безвольно руки и плечи. – Так хоть человеком остаться...Ну все, на этом все... – снова зазвучал металл в ее голосе. – Больше ничего не будет... Может быть только дружба... Если ты в состоянии будешь ее вынести...– добавила она уже мягче и грустно на него посмотрела. 

Наступило молчание. Время как будто остановилось, перестало существовать. Он не уходил, не хотел уходить. Так и стоял, ссутулившись, опустив голову, с чуть расставленными в стороны руками.  Он никак не мог осознать то, что она только что сказала. А она была рада, что он не уходит, все-таки он ей очень нравился, если не больше... Может быть, в последний раз так вдвоем...

– А что за Каренина?

– Анна Каренина, Толстого.

– Ааа...

– Перечитывала ее несколько раз. Все пыталась понять... И слава Богу, хоть задумалась,  что дальше будет, на два шага вперед посчитала. Поэтому и говорю тебе, надо сейчас остановиться,  а то потом закрутится, завертится и не выберешься... 

– И что же там, через два шага? – он не смог сдержать ядовитой ухмылки.

– А ничего хорошего. Под поезд я, конечно, не бросилась бы, и детей бы сейчас у меня никто не отнял, не то время, но в целом – та же попа, только сбоку... Вторые браки едва ли когда-нибудь бывают счастливее, чем первые, а проблем намного больше.

– Значит, ты все уже решила... За нас двоих. – Пытался сопротивляться Трофим.

– Я решила за себя. Для меня аргументы железобетонные. Уходи... Хватит рвать друг другу душу... 

Он сделал шаг ей навстречу, приблизился вплотную. У нее все внутри так и сжалось от страшной тоски. А он севшим голосом прошептал:

– Но... Можно... Один последний раз...

Нуся отшатнулась, повернув голову в сторону и закусив губу.

– Не надо... Знаешь прекрасно – потом уже не остановиться будет... Уходи, пожалуйста, хватит...

Послышался стук входной двери.

– Нусь!

«Какой Нусь! Кто такой Нусь? Кот что ли?» – пронеслось в голове у Трофима, который впервые слышал это прозвище.

Лена не дождавшись подругу, решила подняться за ней, и плохо ориентируясь в незнакомой обстановке, вошла в первую от входа комнату, в которой горел свет.

– Нуся, ты чё так….долго… – увиденное застало Лену врасплох. Первым она увидела Трофима – лучшего ученика на курсах, которые преподавала. Вид у него был, прямо скажем… Взъерошенный, с ошалевшими глазами, ссутулившийся, он был похож на растрепанного воробья, которого окатили холодной водой.

Потом она увидела Нусю и внутри у нее все сжалось от вида красных заплаканных глаз и подтеков туши на Нуськином лице. «Что здесь происходит?» – молча спрашивала она Нусю строго, в упор глядя на нее. «Тебе плохо? Ты плакала? Кто тебя обидел? Это он сделал?» – спрашивал ее коротко брошенный на Трофима взгляд.

Нуся тоже быстро взгянула на Трофима и едва заметно помотав головой, опустила глаза: «Нет, все нормально, я потом тебе объясню» – как бы ответила она так же, не произнеся ни звука.

Трофим чувствовал себя умственно неполноценным, четко осознавая наличие диалога между ними, он изо всех сил пытался понять, как так можно общаться без слов и о чем, собственно они разговаривают.

– Здравствуйте, Колесников. – Лена первая пришла в себя, называя его по фамилии, как обычно называла всех своих учеников. – Так значит, это вы тот самый Трофим.

– Тот самый? – Вздернул брови ученик.

– Да, тот самый. – строго, непроизвольно взяв тон взрослого, который отчитывает нашкодившего подростка, сказала Лена, хотя на самом деле была немного младше его. – Наслышана о вас, как о замечательном начальнике Нуси, и цвет волос соответствующий… – перевела она укоризненный взгляд на подругу.

– Нуси? Цвет волос? – пробормотал Трофим, явно понимая через слово.

Тут Нуську будто электрическим током ударило:

– Все! Пошли! Мы очень торопимся! – Она подскочила к подруге и, взяв Лену под руку, стала разворачивать ее к выходу. Но ее не так просто было сбить с толку:

– Ты, кажется, что-то забыла.

– Забыла? – Нуся удивленно посмотрела на подругу.

– Курица.

От этого слова Нуся поморщилась, как от зубной боли. Быстро достав из холодильника бедную птицу, совершенно незаслуженно собиравшую мысленные проклятия в свой адрес уже не в первый раз за этот вечер, Нуся выскочила из офиса, предоставляя Лене самой решать, последовать за ней или нет. Лена конечно же последовала.

Когда сели в машину, Нуся в первую очередь, достав салфетку и отогнув солнцезащитный козырек над лобовым стеклом, на оборотной стороне которого находилось маленькое зеркало, начала судорожно приводить себя в порядок. На вопросительный взгляд подруги она ответила:

– Лен, пожалуйста, не обижайся, я позже тебе все расскажу, ладно. Мне немножко в себя надо прийти и успокоиться.

– Да, конечно. Но он ничего тебе не сделал?

– Нет, нет… Я потом… Ладно?

 

Трофим долго не мог прийти в себя. «Зачем я это сделал?» – в который раз спрашивал он себя самого и не находил ответа. «Мне же никогда такие девушки не нравились. И ко всему прочему, она замужем! Двое детей! Тебе что, незамужних мало!? – грыз он себя беспрестанно. – Ладно, все, проехали!» Но проехать никак не удавалось.

Откуда ни возьмись, появлялось странное желание посмотреть на этого мужа, на которого можно его, Трофима, променять. Вернее, от которого невозможно оторваться даже ради Трофима. Что ж за муж-то там такой раззолоченный?! Каренину еще приплела с какого-то перепугу. Ну бросилась баба с дуру под поезд, ну и что? А этот разговор их между собой без слов.

Чувствовать себя умственно неполноценным было очень неприятно. Вся эта история – сплошная загадка, как заноза сидела у него в голове и в душе, не давала жить спокойно. Однако на работе он постарался свести контакты с Нусей к минимуму. Перестал заходить к девчонкам, вернувшись к своей привычке запрашивать документы по телефону.

Для Нуси никакой загадки не было и ей не составило особого труда продолжать как и раньше обращать на начальника как можно меньше внимания. Вот только сам бы он не наделал публично каких-нибудь глупостей.

Спустя несколько недель все улеглось и даже сплетницы-кумушки на работе переключились на обсуждение другого, свежего, более животрепещущего объекта, чем внезапно охладившиеся отношения между неудавшимися любовниками, чему Нуся была несказанно рада.

Эти бесчисленные, невообразимо бестактные попытки выведать у нее причину такой перемены стоили ей огромных усилий по отражению этих нападок. Как она могла говорить с кем-либо о таком личном, о чем даже думать было невыносимо больно?!? Говорить об этом имело смысл только с одним человеком, а это было невозможно. 

– Ну что, принесла себя в жертву. – говорил ей со вздохом внутренний голос.

– Ну почему в жертву. Совсем нет. Спасла себя от психушки. 

– Ну, не будь так уверена. Психоаналитик тебе сейчас явно не помешал бы. 

– А ты – кто бы ты там ни был в моей голове – уже определись, пожалуйста, чего хочешь. Кто вопил, что этого не должно быть?! Вот этого и нет! Так радуйся! А тебе опять все не так, да не этак! Так что, помолчал бы уже!

Ответа не последовало.

– Вот так-то лучше! – Победоносно вздернула подбородок Нуся, подозревая, однако, что молчание не продлится долго.

 

Лена была возмущена произошедшим до глубины души. «Ну что за народ эти мужики!» – думала она. «Как теперь Нуся работать с ним будет?» – переживала Лена за подругу, будучи абсолютно уверенной в том, что Трофим не оставит бедную Нусю в покое.

На курсах Лена стала намного суше и жестче обращаться с Трофимом и сто раз пожалела, что обещала ему, как наиболее перспективному ученику, помочь с финальным дизайнерским проектом еще до случившегося, о чем он нисколько не смущаясь, как ни в чем ни бывало, напомнил ей при случае.

Лена попыталась отвертеться, на ходу придумывая благовидный предлог, когда Трофим, очевидно все поняв, оборвал ее на полуслове и сказал, что нужно выполнять взятые на себя обязательства и не следует смешивать личное и профессиональное. Но при последнем упоминании, встретив Ленин исподлобья взгляд, который правильно прочитал как: «Чья бы корова мычала…», поспешно ретировался, довольный однако, что настоял на своем.

Зачем он настоял на многочасовой работе с человеком, явно испытывающим к нему как минимум плохо скрываемую неприязнь, он понимал не очень. Но чувствовал, что ему это зачем-то очень нужно.

Лену же при мысли о том, что придется корпеть над чертежами и эскизами наедине с этим…– она не смогла быстро подобрать соответствующий эпитет, – разбирала непонятная злость. «Ладно, успокойся, это не надолго. К тому же можно с ним не церемониться.» – успокаивала она себя. В итоге количество консультаций с Трофимом свела к минимуму, постоянно ссылаясь на занятость и откладывая уже назначенные встречи.

Трофим тоже злился, но злость эта рождала азарт, упорное желание несмотря ни на что своего добиться. «Ну, я до тебя доберусь! – психовал он, в очередной раз пытаясь до нее дозвониться. – Увидишь, где раки зимуют!». Каким именно образом он собирался все это реализовать, он не знал, но точно знал, что «суку обломать надо».

Ленок, однако, со временем стала получать извращенное удовольствие от унижения человека, от нее зависящего, в чем, однако, ни за что не призналась бы даже самой себе. И постепенно развивая методы и способы поначалу утонченного опускания Трофима, незаметно дошла до такой степени грубости, которую в себе даже не подозревала, употребив в один прекрасный момент такие эпитеты применительно к его работе как: бездарность, тупизм, дальтонизм и бредятина. После этого, подняв глаза на перекошенное лицо Трофима, осеклась и попыталась несколько сгладить впечатление, тем более что работа совершенно не заслуживала такой оценки.

Трофим работал исступленно, засиживаясь над эскизами далеко за полночь, просматривая сотни дизайнерских сайтов. Он совершенно точно знал, что таких эпитетов не заслуживает и в тот момент удовлетворенно отметил, что Лена перешла грань. Удовлетворенно потому, что теперь, он понял это мгновенно, расклад будет на его стороне.

Эпитеты эти, однако, последовали не случайно. За несколько дней до этого произошло нечто такое, что подруги обсуждали очень бурно и увлеченно, выдвигая бесчисленное количество версий происходящего, но так и не определив правдоподобный вариант причины произошедшего: Трофим повысил Нусе зарплату.

Действие провокационное во всех отношениях. В стране кризис. Повышение зарплаты кому бы то ни было, в любом случае выглядело странным.

Сначала подумали, что повысили всем. Но после аккуратных, намеками, расспросов среди сотрудниц, стало ясно, что никто ни сном, ни духом. Все это было похоже на гнусную провокацию, потому как сохранить в тайне подобные вещи в относительно небольшом и преимущественно женском коллективе было практически невозможно.

Неужели Трофим пытается в отместку спровоцировать волну общественного негатива, направленную против Нуси? Лена была настроена решительно и была абсолютно уверена, что так оно и есть на самом деле. Сама же пострадавшая верить в это отчаянно не хотела, утверждала, что на Трофима это совсем не похоже и не в его стиле сталкивать людей лбами, порывалась позвонить ему прямо сейчас и все выяснить.

Лена на подругу просто поражалась – ну можно ли быть такой наивной! Но обозвав на следующий день Трофима при встрече так необоснованно, сама почувствовала, что перегнула палку: подозревать его в какой-либо мерзости не было никаких оснований.

После той злосчастной консультации Лена впервые ощутила, как укол, угрызения совести и чувство вины за то, что вопреки своим принципам вмешивается в личную жизнь двух взрослых людей и более того, взяла на себя роль дуэньи, которая пытается контролировать каждый шаг своей подопечной. «Так нельзя! Надо сбавить обороты. Бедный Трофим! Справедливости ради, работа у него просто отличная. Давно не видела дизайнерских проектов такой детальной проработки. Кроме безупречного вкуса, он еще и технические детали продумал до последнего гвоздя».

Чуйка Трофима не подвела – маятник качнулся в его сторону. Но вместо столь логичного и ожидаемого злорадства и желания отомстить за обиду, он неожиданно почувствовал уважение к таким отношениям и немножко зависть: за него, Трофима, никто так глотки рвать не будет, как Лена за Нусю. «Нуся – прозвище-то какое противное, однако. Как кошку назвали!» – думал он.

В конце недели Нуся устроила в офисе чаепитие по поводу своего дня рождения. В ходе общего разговора она опрометчиво упомянула, что семейное торжество назначено на вечер субботы. В этот момент у Трофима созрел план.

 

 

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

 

Праздники в их семье было принято праздновать «всем колхозом», как про себя называла Нуся этот процесс. Как-то так сразу повелось, что все общенародные поводы для веселья, такие как Новый год, 8 марта, 23 февраля, а также, естественно, дни рождения Василия, дочек и ее самой, праздновались в их с Василием крошечной двушке.

В хрущевке с мизерной кухней и проходной комнатой-гостинной, в этой самой комнате накрывали раскладной полированный стол из расчета семеро взрослых и двое детей. Строго говоря, мелких можно было не считать, потому как сидели они за столом ровно пять минут, после чего благополучно шли заниматься своими малышовыми делами.

Нуся мероприятия эти сильно недолюбливала, но отказаться от них не видела никакой возможности. И ее родители, и Васины родители, да и подруга Лена всегда ждали этих встреч и задолго начинали готовить друг другу маленькие недорогие подарки.

Хозяйка стонала про себя, что нужно каждый раз предварительно закупить продуктов, подарков на всю ораву, простоять полдня у плиты, потом накрыть стол, сидеть за ним часами и на десерт, ближе к полуночи перемыть гору посуды.

Закупка продуктов и их доставка до дому полностью ложилась на плечи Нуси. Василий в этом смысле был совершенно бесполезен, потому что выданный ему список покупок либо терял, либо взглянув в него, тут же половину забывал и, в итоге, покупал то, что не нужно и по таким ценам, что жена за голову хваталась, а то, что нужно купить забывал, и ей все равно приходилось самой бежать докупать.

Подарки, даже самые бюджетные, тоже сильно били по кошельку. Дарить всякую ерунду Нуся не любила – если уж дарить, то что-то нужное и интересное, а оно стоит денег. В связи с этим подыскивать разные мелочи, которые можно подарить маме или свекрови, например, она начинала месяца за два, чтобы не все сразу, с минимальной нагрузкой на семейный бюджет.

Однако, несмотря на все эти трудности, Нуся не могла не признать, что такие встречи приносят много радости и по-своему сближают всех членов семьи. Вот только снял бы кто-нибудь с нее хотя бы часть хлопот…

В этот раз сначала все шло как обычно, с той лишь разницей, что часть покупок Нуся попросила сделать подругу: все-таки на машине, не на себе тащить. И опять она, стоя у плиты, кромсая салаты, мечтала провести свой день рождения как показывают в американских фильмах, когда именинник приходит домой, включает свет, а изо всех углов с криком: «Surprise!» выскакивают гости, которые сами себе организовали и поесть, и выпить, и музыку, и плакаты поздравительные натянули, и шарики воздушные надули, и все это за свой счет, что немаловажно. Мечта!

Но в этот день рожденья сюрприз все-таки случился, да еще какой. В самый разгар семейных посиделок на пороге с букетом цветов, бутылкой коньяка и двумя шоколадными яйцами для детей появился Трофим. Услышав его голос в прихожей, куда на звонок в дверь направился Вася, голос, который она не могла бы перепутать ни с каким другим, который произнес имя Трофим и что-то обьяснял про «от лица сотрудников фирмы..», Нуся округлила глаза и уставилась на Лену, не веря своим ушам.

Лена, не сразу поняв в чем дело, но правильно прочитав паническое оцепенение подруги, вышла в прихожую и сразу вернулась в сопровождении обоих мужчин. Василий засуетился на счет дополнительного посадочного места, родственники после краткого представления, поняв кто пришел, заволновались, заговорили все хором, смущенные внезапным появлением такого важного гостя и осознанием того, что оказывается Нусенька-то наша такой ценный сотрудник, раз начальство само пожаловало. Даже Василий был очевидно польщен.

Лена едва заметным кивком головы позвала Нусю, и подруги под шумок улизнули на кухню, якобы для обеспечения дополнительного прибора и стопки.

– Ты его приглашала? – полушепотом выпалила Лена, уверенная однако, что ответ отрицательный.

– Он что, дурак!? – вместо ответа пробормотала ошарашенная Нуська. – Я же ему все объяснила! Он что, дурак?!

– Так, успокойся, без паники! Может обойдется… – со слабой надеждой пыталась успокоить подругу Лена, почти уверенная, что этот самец приготовил какую-то гадость.

– Пошли, – скомандовала она, – надо хотя бы попытаться взять ситуацию под контроль.

Но вернувшись к гостям, они с удивлением обнаружили, что под контроль брать особо нечего, да если бы и было чего, то каким образом, простите, это могло бы быть сделано? После нескольких первых тостов с поздравлениями, в которых Трофим очень красноречиво расписывал безразмерные Нусины заслуги на поприще бухгалтерского учета и аудита, он для всех стал своим, почти еще одним родственником, и на него радостно посыпались такие простые и в простоте своей настолько чудовищно бестактные вопросы о его родителях и причинах его холостого положения, что Нуся начала покрываться разноцветными пятнами от стыда, готовая в любой момент провалиться сквозь землю.

Но Трофима все это очевидно не смущало. Несмотря на объявленную и вполне казалось бы очевидную цель его визита, на именинницу и ее подругу, которые периодически выходили на кухню пошептаться, он не обращал почти никакого внимания. Вернувшись в очередной раз из кухни, подруги застали картину почти идиллическую.

Трофим с Василием, передислоцировавшись на диван, вели светскую беседу, спектр обсуждаемых вопросов в которой поражал воображение. Обсуждалось все подряд: хобби, охота, рыбалка, парашютный спорт, и тут же профессиональные темы, щедро пересыпались разнообразными финансовыми и экономическими терминами и аббревиатурами. Временами казалось, что разговаривают два закадычных друга детства, волею злодейки-судьбы разлученные на долгие годы при каких-нибудь особо трагических обстоятельствах.

В разговор, в лучших традициях великосветских гостиных девятнадцатого века, периодически включались все присутствующие, кроме разве что двух подружек, которые, как ни пытались, не смогли стереть выражение напряженного ожидания со своих лиц.

Василий смотрелся гоголем. Очарованный, слегка смущенный, взбудораженный произошедшим, он явно и беззастенчиво гордился и Нусей, и всей своей семьей, включая малышей.

Очарованы Трофимом были все. Даже две мелкие попы, которые никогда абсолютно никакого интереса ко взрослым посиделкам и разговорам не испытывали, весь вечер не отходили от высокого, красивого, нарядного, вкусно пахнущего дяди, на которого все взрослые смотрели с таким восхищением. Не встречая никакого протеста или сопротивления две козявки постоянно плавно претекали с папиных рук на спинку дивана, а от туда красивому дяде на шею, попутно беспрестанно теребя его галстук, взъерошивая ему волосы, залезая в карманы пиджака, а в его носках устраивая домик для маленьких пупсиков.

Для двух подруг картина могла бы быть бесконечно умилительной, если бы не одно НО. Что все это означает и чего следует от всего этого ожидать? Эти два вопроса жгли подруг недобрым предчувствием почти неизбежной катастрофы.

Но как ни странно катастрофы никакой не произошло. Хотя ожидание ее еще очень долго, в течение нескольких месяцев, не отпускало подруг и поднималось с новой силой каждый раз, когда Василий, довольный и счастливый, сообщал жене, что Трофим опять пригласил его то на хоккей, то пить пиво, то в баню.

Трофим по началу ввязался во все это, как в величайшую в своей жизни авантюру, к которым был вообще-то совершенно не склонен. И вот так нагло навязываться, заявившись без приглашения… Стоя в прихожей Нусиной квартиры в тот вечер и придумывая на ходу какие-то объяснения своего внезапного появления, он сам от себя слегка офигевал.

Дальше все пошло как по накатанной. Отсутствием красноречия он никогда не страдал, очаровать при необходимости мог практически кого угодно. Но те гаденькие мотивчики, которые подтолкнули его к визиту, им самим, однако, смутно осознаваемые, очень быстро уступили место какому-то чувству невозможной теплоты, в которое он погрузился, когда эти взрослые, пожилые люди, видевшие его в первый раз в своей жизни, с такой искренней заботой и участием стали расспрашивать его о его жизни и о нем самом, как дальнего родственника, с которым не виделись много лет, но за которого все дружно переживали.

И это чувство сопричастности к большой семье, где все друг друга любят и друг о друге заботятся просто победило его. В его семье никогда не было таких общих встреч за большим столом. У них были, да и сейчас есть какие-то родственники, которых он видел пару раз в жизни и общение с которыми поддерживала в основном его мама. Но каждый по большому счету жил сам по себе.

Да и с самими своими родителями он практически потерял тесную связь, когда стал жить отдельно. «Когда я в последний раз разговаривал с мамой?» – вдруг подумалось ему. Но он так и не смог вспомнить. Она регулярно звонила ему сама, спрашивала как дела, но ему все время было некогда и разговоры эти никогда не продолжались долго и казались ему формальностью.

Друзей у Трофима, как-то так сложилось, именно близких друзей, почему-то тоже никогда не было. Сначала учеба и спорт, потом учеба и работа занимали все его время и силы. Да и особой необходимости в них он отчего-то никогда не чувствовал.

А теперь, вынужденно познакомившись с Василием, по своим мелким шкурным интересам и сначала только изображая приятельские отношения, он как-то втянулся, вошел во вкус и часто услышав о каком-то спортивном мероприятии, тут же думал: «О, надо Ваське предложить пойти!» О том, что это муж девушки, женщины, которая… с которой… В общем, об этом Трофим старался не думать, и у него получалось.

Для Василия это тоже была новая струя в его жизни. До этого момента он все как-то думал, что у него нет времени и денег на встречи с друзьями, которые у него когда-то были в универе, что теперь он семейный человек и вечера должен проводить с семьей, а приглашать шумные мужские компании в их крошечную двушку с двумя маленькими детьми было неудобно. Так друзья постепенно сами собой исчезли, рассосались, расползлись по своим семьям. И Василий за последние несколько лет успел уже основательно подзакиснуть в своем бабьем царстве.

А тут вдруг оказалось, что и время у него есть, и денег на дружбу надо не так уж много – тем более, что после выхода жены на работу финансово стало намного легче, – и домой можно пригласить одного адекватного друга, который ко всему прочему стал неожиданного для себя самого любимцем малышовой части их семьи, неизменно встречавшей его в прихожей восторженным визгом и криками: «Дядя Тлафим плишел! Дядя Тлафим!» Против этого не может устоять, пожалуй, ни одно даже самое черствое мужское сердце.

А Трофим и не думал сопротивляться и с удовольствием возился с девчонками и катал их на спине, как лошадка, и участвовал в разнообразных чайных церемониях с барби и пупсами.

Нуся, которая как громом пораженная встала в дверях впервые увидев, как Трофим ползает по полу ее гостиной, играя с мелкими, представляя такой разительный контраст с ее начальником, и так оглушительно и заразительно хохочет вместе с ними, отчаянно визжащими от восторга, понемногу тоже оттаяла, престала ждать катастрофы и напрягаться.

В отличие от Лены, которая во все время их с Трофимом совместной работы над его дизайн-проектом держалась подчеркнуто отстраненно, совсем не желая сокращать дистанцию, как бы говоря: «Не знаю, каким образом вы втерлись в доверие моих наивных друзей, но со мной это не пройдет!»

Наконец проект был завершен и Трофим пришел к ней в агентство забрать его после окончательной обработки. 

– Как у вас уютно... Собственный кабинет... – начал он, желая на прощанье хоть немного растопить лед.

– Ну, у нас должно быть уютно. – Не захотела принять комплимент Лена.  – Офис – это визитная карточка дизайнера, хотя есть такие, которые этого не понимают, сидят в серых коробках. Сапожники без сапог... А что до отдельного кабинета, то... Мы с Мариной... с Мариной Анатолиевной, директором, работаем вместе с самого начала и то, что она директор, сперва было просто формальностью, пока не стало ясно, что это подразумевает массу административной, рутинной работы, которую она автоматически взяла на себя, согласившись на эту должность, за что я ей очень благодарна. Она, конечно, ведет своих клиентов, но их у нее значительно меньше, чем у меня. 

– Значит вы ведущий дизайнер... – сделал вывод Трофим, рассматривая огромный эскиз в рамке на стене. 

«Был в этой фразе сарказм или мне послышалось?» – подумала Лена, но, проследив его взгляд, сказала только:

– Это моя дипломная работа. 

– Правда? Здорово... – искренне похвалил Трофим, продолжая рассматривать. 

– А это ваша. – Решила оторвать его от этого занятия Лена, протянув папку с его проектом. 

– Ааа... Да. – Он как-то растерянно обернулся и взял бумаги в руки. 

– Работа очень хорошая. – Решила она вернуть комплимент. 

Он вздернул брови, уставившись на нее. Хотел сказать «По сравнению с вашей...» – но не успел. 

– Трофим... Сергеевич... – опередила его Лена, превратно поняв его взгляд как намек на те нелестные эпитеты, которыми она когда-то наградила его проект. – Я должна... Я давно хотела извиниться за то, что назвала тогда вашу работу... Это было очень грубо, непрофессионально и совершенно несправедливо... Я не должна была...

– Да, проехали. – Оборвал он ее речь и нахмурился, вспомнив свои мерзкие мыслишки про месть и про «обломать...»

– Я вот о чем хотел вас спросить, Елена Павловна. – поспешил он сменить тему. – У Маши скоро день рожденья... И я хотел подарить что-нибудь... – он вдруг смутился. Вовсе он не собирался ничего спрашивать. И необходимость какого-то особенного подарка вовсе не была очевидной. Он никогда не дарил детям подарки. В их семье этим всегда занималась мама. То есть, что это еще за уси-пуси...

– Трофим Сергеевич...

– А давайте на ты... Лена, а?

– Давай... – попыталась спрятать улыбку Лена, наклонив голову, – если хочешь мое мнение, то Маша в этом году идет в школу, а это как известно большая нагрузка на их не такой уж большой семейный бюджет. Я сама собиралась подарить подарочный сертификат в детский магазин, может знаешь, у них рядом с домом... Вещи дарить опасно, могут не подойти по размеру. Машуньке уже все надо мерять, на глаз можно не попасть. А так они пойдут и выберут то, что им нужно. 

– Да, об этом я как-то не подумал… А что, у них так плохо с деньгами? Но я все-таки хотел подарить что-нибудь самой Даше, а не ее родителям. Ты не знаешь, может она чем-нибудь увлекается?

– У нее прекрасное пространственное воображение, это я как специалист могу сказать. По-хорошему ей надо это развивать. Так что, я бы посоветовала выбрать что-нибудь из этой оперы. 

– Спасибо, я подумаю. А может... Ты могла бы... Выбрать время и помочь мне подыскать что-нибудь? – неожиданно для себя самого предложил Трофим. 

– Да я думаю, ты и сам справишься. Придешь в магазин и попросишь продавцов подобрать что-нибудь подходящее. – без задней мысли ответила Лена. 

Трофим перевел дух. Что это я, совсем спятил! И он представил, как они с Леной ходят часами между стеллажей в детском магазине, как подружки, весело обсуждают ассортимент и смеются, а после, проголодавшись, отправляются на фуд-корт. Бррр... Передернул он плечами. «Похоже на свидание. Черт меня дернул... Слава Богу, обошлось. И чего я этот разговор про подарок завел. Хотел же подарить что-нибудь, чисто символически, раз уж Василий меня на именины пригласил. Что подарил, то подарил, по большому-то счету. А теперь придется искать что-то особенное, блин, раз заикнулся».

А Лена, позже мысленно вернувшись к разговору, поставила Трофиму жирный плюс – надо же, действительно так сильно привязался к девчонкам! «Даже помощи попросил, правда как-то не очень настойчиво…» – додумывать дальше она не стала.

 

Трофим никогда особо не думал о детях, ни о будущих своих, ни о чужих. Эта область человеческого бытия как-то до сих пор проходила мимо него. Как правильно угадала Нуся тем вечером в комнате отдыха, он никакого понятия и представления не имел как это, иметь детей. Просто никогда не думал об этом и все. А тут вдруг оказалось, что это просто здорово!

Оказалось, что можно опять вернуться в детство! В это беззаботное время, когда ты не беспокоишься о том, что будет завтра, не вспоминаешь мучительно про вчера, а сегодня можно с легкостью превратить в идеальный мир при помощи своей фантазии, в мир, где все происходит только так, как хочешь ты. Ну, или почти все.

И он с таким удовольствием хотя бы ненадолго каждый раз погружался в эту почти нирвану, играя с маленькими в их незамысловатые игры, а ведь это девчонки. «А представь как это – играть с мальчишками. Да ведь это просто улет! У меня первым будет мальчик!» – с восторгом мечтал он и сам себе тут же поражался: для того чтобы мальчик был, неплохо было бы сначала найти ему маму.

С этим дело обстояло не слишком хорошо. Если раньше критерии отбора были ясны и понятны: амбициозность, уверенность в себе, яркая внешность; то теперь стало непонятно, как выбирать. Мамы – они какие? И по каким признакам можно узнать самую лучшую маму на свете?

 

Лето подходило к концу. Погода стояла сухая и теплая, но купаться уже не будешь – ночи стали холодными и вода в реках и озерах быстро остыла. Народ в офисе уже повозвращался из отпусков, но как это обычно бывает после отпуска, энтузиазма по поводу работы не испытывал – погода средней полосы, даже такая хорошая, действовала угнетающе после южного моря и солнца.

Трофим тоже было подзагрустил. Отпуск летом в этом году у него не получился – надо было развязаться с ремонтом. Но ничего, впереди бархатный сезон, тоже очень ничего для отдыха. А сейчас можно просто слегка отпраздновать окончание ремонта.

– Предлагаю корпоратив! – громогласно заявил он, когда народ собрался в обед в обновленной и сверкающей после ремонта комнате отдыха.

– Корпоратив!

– Корпоратив? – загудел народ, кто обрадованный, кто скептически настроенный.

– Да, корпоратив! Но непростой, а выездной!

– О, шашлыки! Это дело!

– А где?

– А куда мы поедем? – народ натурально оживился.

– Не знаю, надо подумать. Это будет зависеть от ряда обстоятельств. – начал планировать Трофим. – Моя настоятельная рекомендация: ехать с ночевкой, чтобы можно было спокойно воспользоваться личным транспортом, у кого он имеется, тогда у всех будет возможность принять пятьдесят грамм!

– Только пятьдесят!

– Ну, каждый свою норму должен сам знать, все уже большие мальчики и девочки.

– Ну, да. Ленке бутылки пива хватит. А Сене ларек нужно выпить! Ха-ха!

– Второй вопрос – пытался перекричать развеселившийся народ Трофим и вывести обсуждение в нужное русло, – нужен нам общепит в каком-то виде или мы сами будем готовить?

– Да можем и сами!

– Конечно сами! – отозвались девчонки.

– Так слушай, если коттедж снимать в каком-нибудь доме отдыха, то там всегда что-нибудь типа столовки как минимум. – предположил Веня.

– Да, но нужно понять, нам критично наличие этой столовки или нет? И на стоимость это повлияет скорей всего.

– Да нет! Не критично!

– Не, не критично! – сыпалось со всех сторон.

– Значит ищем домик, со спальными местами и кухней с посудой. Правильно?

– И с мангалом!

– Ну, это само собой.

– Предлагаю условия максимально спартанские! – выдал Сеня.

– Ага, туалет-скворечник во дворе!

– Нет, ну до скворечника, я думаю, дело не дойдет.

– А душ будет? – заволновалась женская часть сотрудников.

– И душ будет, и даже с горячей водой! – засмеялся Трофим. – Одно предложение к вам ребята: поскольку праздновать будем окончание ремонта, то думаю надо пригласить нашего дизайнера, Елену Павловну, которая, как вы знаете, не только проект помогала делать, но и непосредственно ремонтом руководила в значительной степени, и помогла нам сэкономить значительную сумму денег на этом деле. Это будет возможность сказать ей спасибо.

– Да, согласны!

– Пускай приезжает!

– Пускай, мы не против! – благосклонно разрешил народ.

 

Уж кто был точно не против, так это Нуся. Решив сообщить Лене эту замечательную новость лично, подруга напросилась к ней вечером в гости. Выслушав Нусю, она первым делом почему-то спросила:

– А у вас как сейчас с Трофимом отношения?

– Да никак. Чисто деловые. А что?

– А ты сама как, уже остыла к нему?

Нуся на мгновение задумалась.

– Скорее да… – медленно и как-то неуверенно ответила она. – А почему ты спрашиваешь? Ты все еще думаешь, то он… Ну, что он собирается что-то…

– Да, нет. В общем-то нет. Я просто так спросила. Удостовериться…

– Ты знаешь, – после непродолжительного молчания заговорила Нуся, – Вася в последнее время изменился…

– Ты что, думаешь у него… – не на шутку всполошилась Лена.

– Нет, нет. – поспешила успокоить ее подруга. – Ну, то есть, я конечно достоверно знать не могу этого… Я хочу сказать, если мужику надо, он найдет способ и ты узнаешь об этом последняя… Если вообще узнаешь. Но если он не дурак и хочет сохранить семью, то ты и не узнаешь никогда. Но я на самом деле не думаю, что Вася… То есть, я на самом деле никаких признаков не вижу. И…

– Как конкретно он изменился? – Лена попыталась провести логический анализ ситуации, коль скоро ее подруга на это в данный момент очевидно не была способна.

– Ну… Ничего конкретного. Просто он стал… внимательнее, что ли. Ласковее… Не знаю как тебе объяснить. – Нуся отчего-то смутилась. – В общем, отношения явно улучшились.

– Ну, это же хорошо. – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Лена, внимательно вглядываясь в лицо подруги в попытке понять, рада Нуся этому обстоятельству или нет, и нет ли тут какого-то подтекста.

– Ну, конечно хорошо! И знаешь что?

– Что?

– Трофим нашел ему работу!

– Трофим?

– Ну да!

– Какую работу?

– В другом банке! Должность начальника отдела, представляешь!

– Да ладно!

– Да! И зарплата хорошая! У Трофима в том банке знакомый работает.  Появилась у них вакансия, вот Трофим и подсуетился! Васька довольный, сияет, как медный самовар! 

– Здорово! – искренне порадовалась за подругу Лена. 

– Так ты поедешь с нами на зеленую-то?

– На зеленую-то... – Лена на минуту задумалась. 

– Да чего тут думать?

– Да не знаю... Я никого там не знаю, и вообще, ни к чему все это. 

– Как это ни к чему?! Как это никого не знаешь?! А я? А Трофим?

– Вот именно, что Трофим...

– А что Трофим?

– Как-то странно все это...

– Не знаю, чего странного?

– Ну, у вас никто ведь не знает, что мы дружим...

– Ну, вот и узнают! Нет, я вроде девкам говорила, и вообще, что тут такого?

– Не знаю! Не хочу и все! – Лена начала раздражаться, чувствовала, что рациональных аргументов у нее нет, но ехать отчаянно не хотела. И не хотела даже выяснять, почему она не хочет. Не хочет и все!

– Ну ладно, я подумаю. – пообещала она, только чтобы отвязаться. 

– Не знаю, чё тут думать?! – продолжала бухтеть Нуська, наплевать на них на всех, мы с тобой вдвоем в кои то веки куда-то выбраться можем... 

Лена смутно чувствовала, что не хочет ехать из-за Трофима. Но что именно из-за Трофима и что с ним не так... То ли продолжала упорствовать в его недобросовестных мотивах, то ли какое-то чувство вины перед ним за то, что думала о нем так плохо, а он вишь, и к малышам привязался, и Васе работу даже нашел... В общем, конечно, людей мы часто не любим не за то, что они нам сделали плохого, а больше за то, что мы сами с ними плохо поступили и этого-то им и не можем простить. А на самом деле себя простить не можем. 

Но она все-таки поехала. Просто не нашла никаких реальных убедительных причин, не смогла выдержать Нусин долгий недоумевающий взгляд распахнутых настежь глаз, искренне пытающихся понять и найти хоть одну причину не ехать. И поехала. 

Подготовка к мероприятию была проведена просто отлично. Заранее продуман и составлен список продуктов, алкоголя и всех других нужных вещей. Трофим с мужчинами занимался накануне закупками и маринадом мяса. Поехали на трех машинах. Затарили багажники по полной. Все были в отличном настроении. Всю дорогу болтали и горланили песни. Одна только Наташка была не довольна:

– Слушайте, ну почему «Лесное»?!? Я бы лучше «На озерки» поехала! Нет, правда. Нас в лесу в этом комары заживо съедят!

– Натусик, ну чё ты ноешь? Мы средство от комаров купили! Все продумано. 

– Какое средство? Которое в розетку включается? А на улице как? Сожрут нас!

– Натусик, для тебя специально! Средство от комаров, репеллент по научному! Вот! На одежду наносится и проблема решена! На, держи! Только в машине не прыскай, а то мы тут вместе с комарами лапки кверху...

– Да не вместе, а вместо комаров! В машине комары-то откуда! 

– А правда, ребят, место хоть хорошее? 

– А кто его знает! Щас приедем, увидим!

А место было просто сказочное. Трофим расстарался. Когда приехали, решили быстро что-нибудь перекусить и прогуляться по лесу, пока не стемнело, а потом уже ближе к вечеру шашлыки жарить. Наташка в лес идти категорически отказалась, и ее с Вениамином оставили на хозяйстве, салаты строгать. 

А сами пошли по проселочной дороге, которая вела через лес к соседней деревне и частично проходила вдоль реки. Дорожка сухая, песчаная. И не дорога вовсе, а так, одно название. Две колеи и травка между ними приземистая. Лес по обеим сторонам стоял стеной. Огромные ели со старыми замшелыми нижними ветками, дубы в три обхвата, березки стройные. 

– Слушайте, а воздух-то какой! Хоть ложкой ешь! 

– Наверное и грибы есть! 

– Грибы не знаю, а вон там черничник островком, можно ягоды поискать!

– Да здесь деревенские наверное все собрали давно! 

Нуся с Леной немножко поотстали. 

– Господи, хорошо-то как! – протянула Лена, с глубоким вдохом втянув в себя вкусный лесной воздух. 

– Вот! А не хотела ехать! Васька аж иззавидовался весь! Вчера весь вечер теребил меня, расспрашивал, что да как! Хотел дружбой с Трофимом воспользоваться, напроситься вместе с нами. 

– Лееена! Иди скорей! – послышался отдаленный голос. – Тут черники целое море! Можно малышкам набрать! – девчонки звали Нусю с небольшой полянки, которая виднелась сквозь деревья чуть в стороне от дороги. 

– Меня что ли зовут? Пойду посмотрю чего у них там. 

Нуся свернула вглубь леса, а Лена присела на сухую обочину, чуть возвышавшуюся над дорогой. Приподняв голову и закрыв глаза, она погрузилась в какое-то глубокое спокойствие, только ощущая легкий ветерок на лице, вдыхая полной грудью и вслушиваясь в звуки леса и голоса ребят, которые разбрелись вокруг,  и поражаясь полному отсутствию мыслей в своей голове. «Разве так может быть, что совсем нет мыслей?» – думала она и дальше слушала лес. 

– Медитируешь? – услышала она голос Трофима прямо над собой и открыла глаза. – Не помешаю?

– Садись. – Лена указала кивком головы на место рядом с собой и опять, приняв прежнее положение, прикрыла веки, явно не желая покидать состояние покоя. Мыслей все так же не было. 

Трофим тоже молчал, думая о чем то своем, а может проникнувшись состоянием собеседницы, не желал нарушать идиллию. 

Через какое то время народ, насобиравшись ягод и набегавшись по кочкам и ямам, начал снова выбираться на проселок. 

– Ну, что? Пошли? Там по плану дальше река предполагается. – Трофим помог Лене подняться и они пошли вместе, рядом. Через несколько шагов она взяла Трофима под руку, бросив на него вопросительный взгляд: «Можно?» и получив в ответ улыбку: «Конечно можно». Дальше Трофим долго шел тихо улыбаясь: «Так это значит вот как разговаривают без слов.» 

Но и со словами разговаривать было тоже интересно, обо всем на свете, и ни о чем одновременно, о всяких пустяках и мелочах, читая между слов вовсе не пустяковый подтекст. 

Время летело как на крыльях, ни река не заинтересовала их, ни обратной дороги почти не заметили. Лена только краешком сознания смогла уловить полное отсутствие негатива и напряжения между ними, которое неизменно присутствовало до этого момента. «Интересно, что произошло, что я стала спокойно его воспринимать?» – подумалось ей, но ответ она не нашла. А может дело было в том, что она просто смогла себя простить. 

– Трофим, можно тебя спросить? Я прекрасно понимаю, что это не мое дело, но…

– Что? – он открыто, спокойно смотрел на нее.

– В общем, ты можешь ответить мне на один вопрос, но если не захочешь, можешь не отвечать, конечно…В общем… Ты зачем Нусе, то есть Лене повысил тогда зарплату?

– Зарплату? Когда? Ничего я не повышал. – недоумение на его лице было абсолютно искренним.

– Ну, тогда, после того случая. – почти неслышно произнесла Лена, уже пожалев, что спросила.

– Тогда? – он на минуту задумался, нахмурившись. – Тогда у нее просто испытательный срок кончился и она премиальные начала получать, как и все.

«Вот мы дуры-то!» – пронеслось у Лены в голове. Больше они ни разу про тот случай не говорили и даже не вспоминали никогда.

 

В домик вернулись уже затемно. 

– Ну где вы так долго? – возмущению Натальи не было предела. 

Все засуетились, стали решать, как лучше на улицу стол вынести или в доме накрыть, а на улице только шашлыки пожарить. 

– В шашлыках главное не только результат, но и процесс тоже! Айда, стол на улицу, если замерзать начнем, обратно занесем! На том и порешили. 

Спустя час подвыпившая Наташка опять принялась за свое:

– Вот, все отдыхают, я одна тут как золушка! 

– Во-первых, не одна! – справедливо заметил Веня. 

– Ну, Наташ, ну чё ты? Мы же тебя с собой гулять звали! Сама же отказалась!

– Да!? А готовить кто будет?

– Да мы бы пришли и все вместе быстро все сделали бы пока шашлыки жарятся, все равно ждать! 

– Какие вы все эгоисты, только о себе думаете!

– Не вижу ничего плохого в эгоистах! Если каждому хорошо, то и всем хорошо! Индивидуальное всегда важнее! Своя рубашка ближе к телу. – выдал Семен.

– Где справедливость?!? – вопила Наташка. – Я вообще хотела «На озерки» ехать, там озера, есть где погулять. А в лесу в этом вашем что делать?

– Да чего «Озерки» эти тебе, купаться все равно не будешь уже!

– Натусь, ну ты успокойся уже! Мы ведь все равно уже здесь. Так что расслабься и получай удовольствие!

– Для того, что бы расслабляться, нужно чтобы всем хорошо было! А для этого надо индивидуальные интересы каждого учитывать! Они всегда важнее! Вот и Семен со мной согласен!

– Ну и ехала бы тогда одна на свои озерки! – явно назревал конфликт.

– Ага, и чё бы я одна-то там делала?

– Ну, так и успокойся уже!

– Человек не может быть один. – решил сбавить тон дискуссии Трофим. – По определению. По своим свойствам врожденным. Просто он таким создан. Это факт объективной реальности. Человек не может жить и развиваться в одиночку. Никто и ни что в этой жизни не сможет это изменить. Значит, что? Индивидуальное никогда, ни при каких обстоятельствах не может быть важнее общественного. Если бы человек мог жить и развиваться один, размножаясь почкованием, например, то тогда – да, индивидуальное было бы непререкаемым приоритетом. Но этого нет.

– А как же гуманизм?! – начал возражать Семен. – Человеческая жизнь есть наивысшая ценность, вот!

– Да все эти западные теории гуманизма, толерантности – это путь в никуда. Не может быть создана такая система общества, при которой и общество будет развиваться, и никакие индивидуальные интересы ущемляться не будут. Не может такого быть, как не может солнце светить ночью.

Потому, что тогда надо было бы разрешить олигарху Иванову не платить налоги, ведь ему на виллу на Мальдивах не хватает; а праздношатающемуся Пупкину – разрешить слушать Рамштайн в три часа ночи, ведь ему так удобно – до двенадцати дня спать, а по ночам музыку врубать на полную.

Поэтому при жизни в обществе, индивидуальные интересы ущемляются неизбежно, по-другому никак. И по-настоящему хорошо и справедливо, только то, что хорошо для всех. И если ты не дурак, то сам подвинешься, прижмешься кое в чем ради общего блага, не дожидаясь пока тебя с пинка двигать начнут.

– Но как же так? Я венец эволюции, я личность, у меня способности уникальные, может быть… – не успокаивалась Наталья.

– С этим спорить никто не будет. Но фишка в том, что венцов таких – пруд пруди, вон сколько миллиардов настрогали, и каждый – личность, индивидуальность, у каждого способности, и ты ничем не лучше, чем каждый из этих семи миллиардов! Вот и все! И вся твоя бесподобность заканчивается там, где начинается локоть другого человека!

– Я вот тоже к выводу пришла: чего себя жалеть-то, дерьма-то? – вступила в разговор Нуся. – Нет ничего такого в этой жизни, чего человек не может вынести. И если сидеть месяцами, нюни разводить, сопли жевать, так ни один организм не выдержит. Ну, пожалела немножко себя любимую, поревела, в психотерапевтических, так сказать целях, встала и дальше пошла! А то так всю жизнь сопли прожевать можно! А жить когда?

– То есть я должна в жертву себя принести что ли?! – наташку понесло. – На алтарь общественного блага?

– Ну, будет это жертвой или нет, и всю себя или частично, это только тебе решать. Хочешь воспринимать это как жертву – пожалуйста! Но ведь можно воспринимать это и как вклад в общее дело, тем более, если понимаешь, что все остальные тоже вкладываются-жертвуют. Без этого никак, а уж как это назвать, каждый сам для себя определяет.

 

 

ТРОФИМ И ЛЕНА

 

Отношения долго скрывали. То ли стеснялись чего-то. А больше, наверное не хотели, чтобы кто-то прикасался, чтобы не испачкать что ли, не спугнуть не дай Бог. Скрывать было тяжело, особенно от Нуси, и Лена очень боялась ненароком проболтаться, по привычке полной и безоговорочной открытости. Но открыться все-таки пришлось.

– Нусь, ты только не волнуйся, пожалуйста, мне надо тебе кое-что сказать, что-то очень важное…– начала Лена издалека, сама ужасно волнуясь.

В ответ – молчание и вопросительно-удивленный выжидающий взгляд настежь распахнутых глаз. 

– В общем, у нас с Трофимом... будет мальчик. 

Настежь распахнутые глаза еще больше округлились, заметались в попытке осознать, потом уставились в упор, а ресницы часто захлопали. 

– Ты прости... Я долго тебе не говорила... Я … Просто боялась тебя…расстроить…

– Ленка! Правда что ли?!? Нет, ты серьезно?!? Да как же... – и вдруг резко посерьезнев, – Ты витамины пьешь? Надо фолиевую кислоту обязательно!

– Да пью я, пью! – улыбалась во всю Лена, уже не сдерживая радости.– Так ты не сердишься?

– Я?!? Господи, нет конечно!!! Дура ты, дурища!!!

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/