Сергей Банцер

 

 

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

 

 

Роман

 

 

 

 

Оглавление

 

Глава 1.          Волшебное слово    

Глава 2.          Киевская осень                                

Глава 3.          Неблагополучная квартира                                   

Глава 4.          Прелюдия                                        

Глава 5.          Прощание славянки                                   

Глава 6.          Ночной патруль                              

Глава 7.          Целкин и Анастасия                                              

Глава 8.          Малый Куналей                                                     

Глава 9.          Телемба                                                                   

Глава 10.        Два капитана                                                          

Глава 11.        Замысел Злобина                                        

Глава 12.        Объяснение                                                 

Глава 13.        Плохие события                                                     

Глава 14.        Неприятности Клещица                            

Глава 15.        Лось и Паренёк                                                      

Глава 16.        Дембель неизбежен!                                              

Глава 17.        Неприятности продолжаются                   

Глава 18.        Атака на Клещица                                      

Глава 19.        Тщетный визит                                                       

Глава 20.        Стратегические перестановки                  

Глава 21.        Ментальные перегрузки                            

Глава 22.        Взятие веса                                                   

Глава 23.        Тайна волшебного слова    

Глава 24.        Паренёк                    

Эпилог                                                                                            

 

----------------------------------------

 

Глава 1. Волшебное слово

           Под утро мне опять приснился этот сон. Цветной сон, он мне снится всегда перед рассветом, примерно раз в три-четыре месяца. На станцию нашего городка из светящегося сиреневого тумана медленно вкатывается поезд "Пекин-Москва". Могучий ярко-красный локомотив, переливаясь фантастическими огнями, тащит за собой вереницу вагончиков. За занавесками сказочным светом светятся окна купе, в которых мелькают лица счастливых мужчин и женщин.

            Это счастливый сон. Потому что в этот момент в моей груди что-то грязное и тяжёлое срывается и летит куда-то вниз, а я на время тоже становлюсь счастливой. Волшебный поезд беззвучно останавливается, и я захожу в своё купе. Потом поезд медленно трогается, унося в себе, словно Ноев ковчег, своих пассажиров. А серый перрон вместе с моим ненавистным городишком навсегда медленно тает в клубящейся сиреневой дымке. Навсегда... Это и есть счастье.

            В этом месте я всегда просыпаюсь. Реальность медленно выдавливает из сознания остатки моего сна. Скользкой змеёй она вползает в мою грудь и сворачивается там в привычный клубок. Медленно и неотвратимо, как изображение на проявляемом фотоснимке, реальность проступает виде низкого потолка нашего с тётей Машей домика, хмурого утреннего света за окном и почерневшего забора моего соседа напротив по кличке Санитар.

            Волшебный поезд из моего утреннего сна помчался дальше среди призрачных полей с огромными светящимися цветами, увозя в своих вагонах москвичек и петербурженок. Ну а мне нужно вставать и топать на работу. Потому что я, Люда Невзорова, незамужняя девица двадцати пяти лет, вовсе не москвичка и тем более не петербурженка.

            Женские особи нашего городка называются борзянками. Это оттого, что городок наш называется Борзя. Не слыхали про наш замечательный городок? Это потому, что Борзя стоит на широте Сочи, но шесть с половиной тысяч километров на восток.

            Так бы и не узнал никто никогда про этот затерянный среди сопок Манчжурии шальной городишко, если бы не военные. Семь лет назад, в 1973 году, здесь, на стыке советской, монгольской и китайской границ расположилась мотострелковая дивизия. С тех пор и повелась присказка: "Китаю с севера грозя, стоит красавица Борзя". Кроме дивизии здесь есть зенитно-ракетная бригада ПВО, истребительный авиаполк и масса каких-то второстепенных военных частей, являющихся частью ЗабВО – Забайкальского военного округа.

            Хотя наш невесёлый городок и стоит на широте Сочи, но зимой мороз здесь доходит до минус двадцати пяти. Но из-за того, что воздух здесь сухой и немного разряжённый, первые десять минут после выхода из помещения мороз вообще не чувствуется. Это очень удобно, как раз хватает на то, чтобы утром выбежать в туалет, расположенный в дальнем углу нашего двора. А вот если задержаться, то тут шутки кончаются. Каждую зиму обманчивый забайкальский мороз забирает три-четыре жизни. Почти все по пьяному делу. И наши, местные мужики, и военные. Упал, заснул – наутро уже стеклянный, аж звенит. В такие морозные ночи солдаты, заступающие в караул, обматывают лицо полотенцем, оставляя только узкую прорезь для глаз. От дыхания за час на полотенце образуется глыба льда несколько сантиметров толщиной. Ну, а лето здесь пыльное и жаркое. Вокруг одни сопки, пожухлая трава и чахлые кустики.

        Много чего ещё можно рассказать о нашем городке. Например, что его население в своей большей части составляют поселенцы без права смены прописки. Я, правда, не такая, уехать могу, а вот моя тётка, с которой я живу в стареньком доме на окраине Борзи, уже не может. Почему, неважно, это другая история.

Тётя Маша работает на местном хлебокомбинате учётчицей. Этот, на первый взгляд незначительный факт, и послужил отправной точкой цепи важных событий, о которых рассказ впереди.

Теперь вы знаете обо мне почти всё. Но не знаете самого главного. Дело в том, что все особи женского пола нашего городка мечтают выйти замуж за военного. Хотя, "мечтают" – это не то слово. Мечтать можно о сказочном принце, алых парусах или волшебном поезде из моего сна. А местные девочки все конкретные и отчаянные. Поэтому можно сказать, что борзянки отчаянно мечтают выйти замуж за военного.

Ну и я, конечно, тоже мечтаю, тем более всё необходимое для этого при мне есть. Среднее специальное образование, нужный обхват задницы, которую на конкурсах красоты почему-то называют бёдрами, и талия 60 сантиметров. Плюс престижное место работы – Борзинский мясокомбинат. Вы скажете, как на таком месте работы у меня может быть талия 60 сантиметров? Очень просто, у тёти Маши, которая тоже Невзорова, примерно столько же. Как говорил народный академик Трофим Лысенко, генетика – продажная девка империализма.   Кроме этого у меня есть пояс, который я купила в Чите на барахолке вместе с вьетнамскими накладными ресницами. Широкий китайский пояс, с блестящей пряжкой, усыпанной китайскими бриллиантами из стеклянных бусинок. Действует он по тому же принципу, что и пояс штангиста. Может, видели, как на соревнованиях штангист им затягивается перед взятием веса? Ну, а я затягиваюсь перед тем, как иду в гости в ДОСы. Если более точно, то я хожу в гости в общежитие холостых лейтенантов. Как, собственно, и вся здравомыслящая женская часть населения нашего славного городишки.

            Потому что свой вес я должна взять именно там.

            ДОСы – это дома офицерского состава, а все мои подходы к штанге пока неудачные. Затягиваюсь китайским поясом и рву штангу на грудь. Что есть мочи рву, а она выскальзывает. Впрочем, как и у моих подруг по ДОСам. Выйти замуж девочки-то хотят, но получается у немногих. В основном девчонки становятся прапорщицами, да и то, должно сильно повезти. Хотя бывают и совершенно дикие случаи. Например, Наташка, повар в нашей столовой. Имея ребёнка, Наташка ухитрилась выйти замуж за лейтенанта-ракетчика. Спокойный такой паренёк, Дима Шишкин. Причём ни рожи, ни кожи у Наташки нет, это я вам говорю. А всё потому, что в нашем пыльном городишке всё поставлено с ног на голову. При этом в ДОСы, как мы все, Наташка не ходила, в ресторане "Садко" её тоже не видели ни разу. Только на танцах в доме офицеров, да и то редко. Придёт и стоит скромно так у стеночки, платочек в руках теребит, никто на неё внимания не обращает. Там её Дима Шишкин и откопал, когда пришёл поиграть на деньги в шахматы с дядей Кешей, моим, кстати, соседом через забор. Так ещё на следующий день после свадьбы этот Шишкин заявил, что за Наташку порвёт пасть любому. Вот так.

            Ну, а за меня, значит, пока пасть рвать некому, сама за себя, остаюсь незамужней девицей, Людмилой Невзоровой по прозвищу Люсьен.

            Лейтенанты как дети, все у них по прозвищам. И сами с прозвищами, в основном это производные от фамилии, с редкими исключениями. Например, Диму Шишкина после женитьбы на Наташке стали называть Дима-дурачок. А скромный тихий лейтенантик Лёня Янцыбаев почему-то имеет прозвище Лёха-лютый. Ну и мы, девчонки-борзянки все с погонялами. У меня-то ещё терпимо - Люсьен, нормальное бордельное прозвище. Моя подруга, официантка из ресторана "Садко" Ирка Ветрова, называется Фигура, другая Ирка, с круглым, как таз лицом и раскосыми глазами – Бурятка, хотя она всем говорит, что она китаянка. Но бывают и покруче погонялы, например, Шпала, Уголовница и даже Чесотка. Чесотка это тоже от фамилии – Пасечниченко. Шпала – мощная девушка, тоже с нашего мясокомбината. Ну, а Уголовница – сами понимаете, городок у нас такой. Это все мои боевые подруги по ДОСам. Несмотря на прозвище и опасный возраст, несовершеннолетняя Лидка Чесотка из общежития местного ПТУ, пользуется большим успехом у холостяков. Хотя этих лейтенантов вообще трудно понять. Вон, Галина Ивановна. Дородная борзинская тётка позднего детородного возраста и очень весёлого нрава, от которой шарахаются все офицерские жёны. Холостяки такое и прозвище ей дали – Галина Ивановна. Так она тоже востребована, не меньше малолетки Чесотки или Бурятки. Бурятка вообще востребована по этническому признаку, так как какой-то сексуально озабоченный дурак распространил слух, что у буряток то самое место расположено не так, как у всех, а поперёк. Идиотский слух оказался на редкость живучим. Я ж говорю, эти лейтенанты-холостяки, как дети, только пистолетики у них настоящие и общий спермотоксикоз организма.

            Ну, и главное. В этот странный день, 12 сентября 1980 года, который начался с утреннего сна про волшебный поезд, я поняла, что в этом году выйду замуж. Конечно же, за лейтенанта, который увезёт меня из этого злобного местечка куда-нибудь подальше, например, в Германию. Это было как озарение, вот так – бац, как поленом по голове, аж искры из глаз посыпались, и я поняла, что теперь я выйду замуж.

            Вернее, я поняла, как я выйду замуж.

            Я после этого сна всегда как ненормальная пару дней хожу, а сегодня даже всплакнула утром. Пришла на свой мясокомбинат, через полчаса стёрла косметику, отстегнула ресницы и пошла в таком виде к начальнику, мол, плохо мне, в поликлинику надо. Он взглянул, даже поморщился, как от зубной боли, и выписал увольнительную. Я вышла за проходную и решила пойти вырвать гнилой коренной зуб, который мучил меня уже год.

            В поликлинике к стоматологу впереди меня была одна женщина, но потом мне неожиданно повезло. За дверью стоматологического кабинета время от времени раздавался визг дрели, видно что-то ремонтировали. Потом дверь открылась, и из кабинета вышел здоровенный рабочий, в грязном медицинском халате с какими-то бурыми пятнами и с дрелью, заряженной длинным тонким сверлом. Та женщина, что стояла передо мной, уставилась на это сверло, как кролик на удава, а потом встала и тихонько ушла. Ну, а я девочка смелая, села в кресло, раскрыла рот пошире и расслабилась, как могла. Тётка-стоматолог сделала мне в десну укол, а потом нацелилась мне в рот блестящими щипцами и сказала:

            – А сейчас, деточка, придётся потерпеть.

            Зуб оказался крепким, щипцы соскальзывали несколько раз, но я девочка живучая. Отдышалась, слёзы вытерла салфетками кое-как, отсиделась в коридоре и пошла себе по Борзе. Песенка прицепилась дурацкая, которую Лось в ДОСах поёт, когда не сильно пьяный:

 

                                   Не ветер степной поёт,

                                   Слезами мне душу сушит,

                                   Железом мне лезут в рот,

                                   Окурками тычут в душу   

            Про меня, что ли?

          По дороге зашла на хлебзавод к тёте Маше, взять буханку свежего хлеба на ужин. Тётя Маша в ватнике сидела за столиком в раздаточном зале и что-то писала в толстой прошнурованной тетради с надписью "Учёт отпуска продукции". Какие-то цифры, тонно-килограммы, штуки, цены.

            И вот тут меня осенило в первый раз.

          То ли наркоз от зуба так подействовал, то ли ещё что, но вдруг всё смешалось в кучу. Волшебный поезд-ковчег из утреннего сна, тётка в белом халате с никелированными щипцами, и эти цифры, аккуратно выведенные рукой тёти Маши в толстой учётной тетради. Всё это закружилось в моей голове, как звёздочки в какой-то фантастической карусели, а потом звёздочки вдруг замерли и образовали волшебное слово. Так что теперь я знаю волшебное слово, которое поможет мне, наконец, осуществить мою мечту. А, о чём мечтают местные барышни, мы уже говорили. Медленно, чтобы не забыть волшебное слово по дороге, я пошла домой.

            И вот тут меня осенило второй раз. Это же не кто-то другой, а я, Люся Невзорова по прозвищу Люсьен, должна это всё сделать! Управиться с волшебным словом! Аж похолодело внутри. Хорошие себе шутки. Самая большая авантюра, на которую я способна, это прыгнуть в койку к очередному лейтенанту-холостяку, оправдываясь надеждой, что это будет иметь какое-то продолжение. Надежда, кстати, за последние годы заметно истончилась. Осталась в виде такой себе эфемерной идеи. И с перспективой превратиться за ближайшие пару лет в полностью абстрактную идею, существующую в лучшем случае в надреальном слое моего бытия.

            Поэтому с сегодняшнего дня я начинаю новую жизнь. Или я справлюсь с волшебным словом, или могу спокойно задвигать свои надежды на другую жизнь в самый дальний ящик своего девичьего сознания. А чтобы с ним справиться, придётся быть живучей и поменьше думать о последствиях. Про это так и сказано - либо грудь в крестах, либо голова с накладными ресницами в кустах! Страшно, но придётся. С борзинским черновиком пора кончать.

 

            Около дома я встретила своего соседа, дядю Кешу. Одинокий дядька лет шестидесяти, в кургузой кепочке, с седой трёхдневной щетиной и коротким ёжиком на голове. Дядя Кеша, как и многие в этом городишке, провёл часть своей жизни в местах не столь отдалённых. За что я не знаю, да и не принято здесь говорить об этом. Вообще в нашем городке, где многие проживают без права смены прописки, можно встретить интересных людей. В смысле, что в другом каком-нибудь нормальном городе вы таких людей никогда не встретите. Например, мой другой сосед через дорогу. Натуральный бывший полицай во время Отечественной войны. Я даже не знаю, как его зовут. По-моему, и никто не знает, просто - Санитар природы. Это оттого, что промышляет этот тип сбором пустых бутылок[1]. Промысел у Санитара природы опасный и рисковый, потому, что в основном бутылки он собирает по утрам в ДОСах по квартирам холостяков. С вечера предыдущего дня Санитар засекает, в какой квартире происходит пьянка, а наутро приходит туда за пустой тарой. Естественно, иногда нарывается на неприятность. Кроме сдачи бутылок Санитар возле "Зелёного магазина" сдаёт в аренду стакан или "метр", как говорят наши местные алкаши. После того, как этот стакан у Санитара несколько раз забирали, он заменил его на эмалированную кружку, прикреплённую металлической цепочкой к страховочному строительному поясу, который он одевает перед работой.

            Мы поздоровались с дядей Кешей через забор, а потом он уставился на меня. Иногда дядя Кеша вот так смотрит, специфически, с прищуром, зоновская привычка, наверное. Оглядел всю, а потом говорит:

            – Рвать когти тебе надо из этих мест, Люся.

            Я ж говорю, странный такой день удался.

            – Всё при тебе есть, – продолжил дядя Кеша, кивнув подбородком в сторону моей пятой точки. – Справная девка пока ещё. А вот пройдёт ещё пару годков и всё, кранты. Уйдёт твой поезд.

            Эка глубокая мысль, как я сама не додумалась. И механически спрашиваю:

            – Какой поезд, дядя Кеша?

            – Какой, какой - "Пекин-Москва".

            Тут холодок у меня по спинке прошёлся. Откуда он знает про мой сон?

            Вообще, странный какой-то дядя Кеша стал, как с зоны откинулся. В шахматы вдруг стал играть на уровне первого разряда. Так он сам говорит. Ходит в Дом офицеров, его одного из местных пускают, и играет на деньги с офицерами. Выигрывает примерно семь-восемь партий из десяти, нормальный приработок, дяде Кеше больше не нужно, он же не фраер.

– Красивая ты... Камелия[2], – покачал головой дядя Кеша. – Небось, любви ждёшь? А её нет в наших местах, не живёт она тут. Перебралась в тёплые края, любовь твоя. Теплолюбивая, ага. А надежда, та осталась. Она в любых местах живёт, надежда. И на зоне, и в крытой[3], даже в нашем городке живёт. Живучая она, надежда. Не то, что любовь.

– Да какая там любовь, дядя Кеша... Не зовёт никто замуж, вот и всё. Вот и тётя Маша заладила - "стерпится, слюбится". Каждый день по десять раз. Как будто я спорю.

– Ааа... ну, понятно. Не зовёт, да. Кто поплюгавее или ростом там не вышел, боятся подойти, думают центровая[4] ты. Так часто бывает. Ну а фраера жениться не спешат. Дочку полковника высматривает фраерок твой военный. И любовь ему до фени, и что такое надежда он даже не знает. На то он и фраер, масть у него такая. Ничего от него не дождёшься. А Гамлет у Шекспира как говорил? "Жизнь держи, как коня за узду", – дядя Кеша сжал жилистый кулак и поднёс к моему лицу. – Гамлет этот тоже борец за справедливость был. Всех порешил и сам ласты склеил в конце.

– Что, правда Гамлет так говорил? – спросила я.

– Да нет, пошутил я. Он по-другому говорил: "Что благородней духом - покориться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, смести их противоборством?"

        Вот давно знаю дядю Кешу и не перестаю удивляться. В который раз обалдела.

        – Ну, ты, дядя Кеша даёшь! На память Шекспира?

– А я только эту строчку и выучил. На зоне библиотека была, а я читать с детства люблю. Мне запало как-то, я и выучил, память хорошая пока ещё.

 

 

 

 

Глава 2.  Киевская осень

            В конференц-зале Института физики вдоль стен висели портреты великих физиков. Среди портретов, с которых в зал глядели одухотворённые лица Макса Планка, Эрвина Шрёдингера, Вернера Гейзенберга, Нильса Бора и других отцов квантовой физики, центральное место занимали портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Немного сбоку висел портрет Леонида Ильича Брежнева. Чуть пониже на стене была прибита широкая красная лента с лозунгом: "В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам" Карл Маркс.

В углу пустого в этот вечерний час конференц-зала стоял неизвестно как попавший сюда старый рояль Carl Bechstein. За роялем сидел невысокий паренёк и рядом с ним худенькая девушка в лаборантском халате. На пюпитре перед ними стояли перефотографированные ноты "Jesus Christ Superstar[5], переложение для фортепиано". Парень и девушка играли в четыре руки первую вещь мюзикла, арию Иуды "Heaven On Their Minds".

Лаборантка Ира Поплавская, наморщив лоб, напряжённо всматривалась в ноты, её партия сложнее. А вот партия сидящего рядом с ней молодого специалиста Виктора Мальцева проще – левой рукой он отбивал партию баса, а правой брал аккорды. Так и должно быть, потому что Поплавская студентка вечернего отделения музучилища имени Глиэра, а Мальцев просто любитель, хотя и промучился в детстве четыре года в музыкальной школе.

Если бы секретарь комсомольской организации Института Николай Бугаёв узнал, что ответственная за культмассовый сектор комсомолка Ирина Поплавская играет с младшим научным сотрудником Мальцевым в четыре руки бродвеевский мюзикл в переложении для фортепиано, он бы не на шутку взволновался. Это же это не просто мюзикл нашего идеологического противника, а мюзикл с религиозным содержанием! Да ещё на фотокопиях нот, отпечатанных с негатива, тайно распространяемом в музучилище! И это на шестьдесят третьем году советской власти! Кошмар! Сам Бугаёв конечно же, слушал этот мюзикл или, как говорят у нас, рок-оперу. Честно говоря, не только слушал, а имеет дома пластинку, ту самую, золотистого цвета с двумя ангелами на обложке, где заглавную партию поёт Ян Гиллан. В конверте был листок с либретто на английском. Если бы секретарь партийной организации[6] института товарищ Сизов узнал, что комсорг Бугаёв со словарём корпел по ночам над переводом этого либретто, то на следующий день у главного комсомольца были бы большие неприятности. Сам Сизов такой ерунды не слушает и, честно говоря, даже не подозревает о её существовании. Всё, что он может себе позволить, так это поиграть с равными себе по рангу людьми из райкома в подкидного дурака картами с голыми женщинами. Эта колода карт попала к нему от знакомого из райкома комсомола, куда в свою очередь она попала, будучи изъятой во время комсомольского рейда в общежитии ПТУ[7].

Тем временем Мальцев, вместо того, чтобы согласно секретной партитуре брать аккорды правой рукой, положил ладонь этой руки на острое колено Поплавской. Не переставая играть, Поплавская только ещё сильнее наморщила лоб и строго сказала:

– Так, Витя, мы будем играть или мы будем?.. – не найдя подходящего определения, она перестала играть и повернулась к Мальцеву.

Мальцев всегда робел, глядя на её лицо с точёным носиком и строгим взглядом. Особенную робость в нём вызывали её волосы – пепельные, с фиолетовым отливом.

– Витя, мне непонятна твоя позиция, – отчётливо сказала Поплавская.

– Позиция... Эта... Угу... – промычал Мальцев и убрал руку.

Поплавская некоторое время молча сверлила его огромными серыми глазами, а потом сказала:

– Неправильно ответил.

Мальцев почувствовал, как у него тревожно заныло под ложечкой. Точно так, как перед экзаменом в универе. Налицо зависимость, типа алкогольной. Это плохо... Поэтому тут, как и в обращении с алкоголем, необходима правильная дозировка. Эта Поплавская, со всеми своими пепельными волосами и шляхетскими манерами, на самом деле девушка с двойным дном. Хотя по виду и не скажешь. Но Валик Трактор из мастерской рассказывал. Мальцев, конечно, не поверил бы, но однажды, когда понёс в мастерскую паять азотный криостат, напоролся на Поплавскую, которая поднималась навстречу по лестнице из подвала, где располагалась мастерская. В мини юбке, так цок-цок туфельками на десятисантиметровых шпильках. Ужасно смутились тогда оба.

Техник Валик Трактор парень видный, бутылку пива зубом открывает. Цепляет крышечкой за зуб, щёлк, и готово. Поэтому, скорее всего, Трактору не надо правильно или неправильно отвечать на дурацкие вопросы Поплавской. Она и без этих премудростей к нему бегает.

А у Мальцева сплошные проблемы в межполовом общении. После работы как-то случайно встретились с Поплавской на проходной и пошли вместе. И тут началась гроза. Нешуточная такая, с громом, молниями, вода сверху стеной льётся. Пока они спрятались, то промокли до последней нитки. И вдруг гроза внезапно кончилась, как выключатель кто-то повернул. Свинцовые тучи куда-то исчезли, и с голубого неба брызнуло солнце. По тротуарам катился водный поток, а с неба, отражаясь в потоке, шпарило солнце, так что глазам больно. Они сняли обувь и пошли по блестящим тёплым лужам. Да ещё за руки взялись. А на улице ни души, попрятались все. Прямо сюрреализм какой-то...

Так и пришли, взявшись за руки, к Мальцеву домой. Поплавская, как ни в чём ни бывало, сняла платье и повесила сушиться на балконе, а на себя надела сухую рубашку Мальцева. Рубашка пришлась впору, как раз на два пальца ниже трусов Поплавской. А потом в этой рубашке она села за пианино и начала играть "В подражание Альбенису" Щедрина. Мальцев смотрел на её тонкие суставчатые пальцы, удлинённые специальными упражнениями, и чувствовал, что начинает робеть. Потом они выпили по бокалу сухого вина, и Мальцев, вконец обалдевший от всего этого сюра, взял ладонь Поплавской, прикоснулся губами к её пальцам и и сказал неверным голосом:

 

  Ваши пальчики пахнут ладаном,

  А в ресницах спит печаль.

  Ничего теперь не надо нам...

 

В тот раз он не получил от панны Поплавской ровным счётом ничего. То есть, вообще ничего! Она отбивалась молча и сосредоточенно, а потом поправила волосы, одёрнула рубашку и уставилась в своём стиле на красного от неудачных поползновений Мальцева. Смотрела, не мигая, секунд десять, а потом спросила, как всегда, отчётливо выговаривая слова:

– А что бы было, если бы всё окончилось естественным образом?

Мальцев, который как раз решил допить остаток вина в своём бокале, поперхнулся и поставил бокал на стол. Ну, и что тут можно ответить? Небось, Трактору музыкальная Ириша таких вопросов не задаёт.

– Ну… – замычал Мальцев, – эта… тогда ж…

Поплавская строго посмотрела на него и сказала:

– Неправильно ответил!

Ну, ясное дело, что неправильно.

…Сильно расстроился тогда Мальцев, когда узнал, что Поплавская в мастерскую бегает. Так вдохновенно Щедрина играет... Так расстроился, что в обед купил в гастрономе бутылку портвейна и пошёл к Трактору в мастерскую. Трактор отнёсся к проблеме с пониманием, достал из холодильника колбасу, раскрутил бутылку винтом и выбил ударом ладони по дну бутылки пробку. Разлил портвейн по стаканам и сказал утешительно:

– Та сколько там той жизни!

Типа, тост такой. Ну, а потом рассказал кое-что про второе дно Ириши Поплавской. С подробностями.

Очень интересно, а какая у Мальцева может быть теперь позиция после того, как он услышал эти подробности? Конечно, он не знает, как правильно отвечать на каверзные вопросы Поплавской. Просто понятия не имеет. Может, Поплавская и знает правильный ответ, а он нет, не знает.

От всех этих подробностей Мальцев тогда ещё раз сбегал в гастроном за бутылкой. Так и просидели в мастерской до конца рабочего дня. Потом Трактор поехал домой на троллейбусе, а Мальцев решил ехать на грузовике, который остановился перед светофором. Залез незаметно сзади в кузов и лёг на дно. Грузовик куда-то поехал, потом Мальцев заснул, а когда проснулся, было уже темно. Грузовик стоял на какой-то автобазе, кругом по территории бегали собаки, Мальцев лез через какие-то заборы, весь поцарапался и порвал брюки. Хорошо, хоть собаки не догнали, а то бы хана младшему научному сотруднику. 

Да, опасная эта Поплавская… Правильно говорил бандит Горбатый – кабаки и бабы доведут до цугундера.

…А вообще через две недели у Мальцева первый в его жизни отпуск. Ласковое сентябрьское солнце на синем небе, ещё тёплое море, сладкое дешёвое виноградное вино – это бархатный сезон в Крыму. Ну, а потом посмотрим. Наверное, аспирантура. Физика, девочки, это наш хлеб, как говорил его однокурсник Шизоид.

 

***

            – У нас в дивизионе бяда! – командир учебного дивизиона майор Бараневич обратился к стоящей перед ним шеренге курсантов КВЗРИУ[8]. Майор был уроженцем Витебска и говорил с лёгким белорусским акцентом. – Опять пянка! Курсанты Висляков и Худик в неположенном месте занимались употреблением спиртных напитков! Но шыла в мяшке не утаишь! Чем вы можете объяснить своё поведение, курсант Висляков?

            – Я, это..., – сказал носатый курсант с толстыми губами.

            – Молчать! – затопал ногами Бараневич. – Напился как тюха, крыла опустил, – майор согнул руки в локтях и безвольно прижал их к туловищу.

            Выдержав долгую паузу, майор Бараневич подошёл к Вислякову и участливо поинтересовался:

            – Вы алкоголик?

            – Нет, – Висляков пожал плотными плечами.

            Бараневич понимающе покачал головой и двинулся к следующему курсанту.

            – А вы, курсант Худик, как вы дошли до такого свинского состояния?

            Курсант Худик опустил глаза и из осторожности промолчал.

            – Не делайте умное лицо, курсант Худик! Не забывайте, что через месяц вы все наденете офицерские погоны и Родина вручит вам ключи от неба! А у нас в дивизионе опять пянка! Как малые дети прямо! Вы хоть знаете, что у нас в училище сейчас месячнык по борьбе с ненормативным матом? Я не могу понять, зачем вы матерытесь? – майор беспомощно развёл руками. – Вот, например, вы, курсант Худик, вы можете мне объяснить – зачем вы матерытесь? Да ещё в месячнык?

– Я нервный, – ответил Худик, глядя в асфальт под своими ногами.

По шеренге курсантов прошёл сдавленный смешок.

– Ага! – обрадовано сказал майор Бараневич. –  Понятно. Нервный значит? Ага… А месячные недомогания вас не беспокоят, курсант Худик? Кстати, о женщинах, – майор Бараневич округлил глаза и недоуменно развёл руками. – Вчера я зашёл в казарму, открываю первую же тумбочку, а там, извините за резкость, баба с голой дупой приклеена! Ну, как дети малые, прямо! Мы с прапорщиком Репьевым еле отодрали её! Я её приказал выбросить на мусорник! Вам государство выделило тумбочку для хранения личных вещей, а не для того, чтобы вы там занимались эротическими фантазиями!

Бараневич выдержал паузу, а потом стал во фронт и скомандовал:

– Дивизион! Равняйсь! Смирррна! За употребление спиртных напитков, пянство и алкоголизм объявляю курсантам Вислякову и Худику по три наряда вне очереди!

– Есть, три наряда вне очереди, – отозвались Висляков и Худик.

 

***

Капитан Щукин, служащий призывного отдела районного военкомата, захлопнул папку с бумагами, поерзал костлявым задом по сиденью стула и достал смятую пачку "Примы". Подойдя к открытому окну, он  оскалил желтые зубы и выпустил на улицу клуб дыма.
      За окном догорало жаркое киевское лето. На могучем каштане, росшем напротив окна его кабинета, уже появились первые жёлтые листья. Начало сентября – жаркая пора для работников военкомата. Щукин вернулся к своему обшарпанному столу и, закусив сигарету, выдвинул самый нижний ящик. Оттуда он извлек длинный ящичек с аккуратными картонными карточками и поставил его на стол.

В ящичке хранилась личная картотека капитана Щукина. Вот уже несколько призывов эта картотека надежно кормила капитана и его непосредственное начальство. Щукин придвинул картотеку поближе и стал перебирать картонные бланки узловатыми пальцами.

Внезапно без стука распахнулась дверь и в проеме возникла худощавая фигура парнишки в засаленном комбинезоне. На левом рукаве комбинезона была пришита эмблема с изображением танка. На стриженой голове странного посетителя был надет потертый танковый шлем с болтающимся переговорным устройством, а ноги были обуты в тяжёлые яловые сапоги. Грохоча сапогами, призывник уверенно пошёл к столу Щукина, доставая на ходу какие-то бумажки. Чувствовалось, что здесь он не первый раз.

– Вот направление, – сообщил странный танкист.

Капитан Щукин скривился как от зубной боли и с досадой отодвинул картотеку. Это был призывник Платонов. На мандатную комиссию Платонов явился в этом самом комбинезоне с дурацкой эмблемой и в танковом шлеме времен Отечественной войны. С порога он отдал честь и закричал:

– Хочу быть танкистом!

На все вопросы смущенных членов мандатной комиссии призывник Платонов отвечал четко и единообразно:

– Хочу быть танкистом!

Пришлось направлять придурка на врачебную комиссию. Там, конечно, с ним разберутся и не таких видали, но в этот призыв он не попадет, а там, глядишь, и вовсе проскочит.

– Вы дебил? – устало спросил Щукин, подняв на паренька глаза.

Платонов отрицательно помотал головой:

– Нет! Хочу быть танкистом!

– Мы сейчас набираем призыв в стройбат, в Туркестанский военный округ, хочешь?

– Нет, хочу быть танкистом!

Щукин понимающе покивал головой:

– Ладно, давай направление!

После того, как Платонов ушёл, Щукин некоторое время сидел молча, уставившись на закрытую дверь. Потом он осторожно выглянул в коридор. Танкиста-идиота не было. Вдоль обшарпанных стен маялись обычные призывники. Один из них, одетый, несмотря на тёплое время, в синий болоньевый плащ, сидел на скамейке и тыкал дымящей сигаретой в плащ. От этого в плаще уже было с десяток отверстий с оплавленными краями.

Щукин хмыкнул и закрыл дверь. Бывает и хуже. Пару лет назад двое отморозков натянули на ноги ласты, напялили маски для подводного плавания с дыхательными трубками и с игрушечными автоматами на батарейках пошли грабить овощной киоск. Навели на продавщицу автоматы и скомандовали:

– Хенде хох!

Увидев водолазов, вооружённых необычными автоматами с мигающими красными лампочками, продавщица подняла страшный крик. Прибывший наряд милиции поначалу растерялся. Менты даже схватились за свои автоматы, но потом разобрались и, предварительно обезоружив водолазов, отвезли их в райотдел. Потом водолазам дали по пятнадцать суток принудительных работ, но своего ребята добились, от призыва в тот год ушли.

Хорошо, хоть таких мало. У большинства хватает смелости только на то, чтобы не различать цвета и не видеть букв в таблице. На таких вот и стоит армия. Да еще на хлопцах с глубинки. Там, если не служил в армии, то ни одна девка к себе не подпустит. Считается, что  неполноценный. Но почти каждый призыв попадаются такие вот твердые орешки. Видят вспышки за окном, лицо старика на звездном небе, мочатся ночью, страдают сексуальной дезориентацией, слышат разнообразные голоса и прочее, и прочее.

Щукин опять придвинул к себе полезный ящичек. Карточки, составлявшие его содержимое, являлись личными делами лиц, получивших офицерское звание на кафедрах военной подготовки вузов Киева и подлежащих призыву на два года в армию. Фишка была в том, что разнарядки на лейтенантов-двухгодичников, приходившие из штабов округов, были существенно меньше, чем количество карточек в ящичке. Это и был его, Щукина, хлеб и козырь. Благодаря такому козырю у него, никому не нужного капитана, комиссованного по состоянию здоровья из строевой части, появлялась возможность лично определять, кто пойдет в армию на два года, а кто нет.

И вот уже бывший студент, вырванный из родного дома, вздыхает: "Судьба злодейка..."

Ан, не судьба! Просто за тебя никто не похлопотал, не дал хабаря скромняге Щукину. Вот он и отправит тебя служить Советскому Союзу на два долгих года.

Щукин хищно улыбнулся, вынул из ящика очередную карточку и углубился в изучение её содержания. Потом он удовлетворённо хмыкнул и отложил её в сторону.

Вот этому парню он даст шанс. Вполне реальный для умного человека. И состоится у них диалог двух умных людей. Ну, а если один из них окажется дураком? Тогда этот дурак получит почётную возможность сменить на два года туфли на сапоги и выполнить свой воинский долг.

            Щукин последний раз затянулся сигаретой, отвинтил колпачок авторучки и принялся выписывать повестку Мальцеву Виктору Владимировичу, младшему научному сотруднику Института физики.

 

 

 

 

Глава 3. Неблагополучная квартира

 

Если театр начинается с вешалки, то холостяцкие квартиры в ДОСах начинаются с запаха. С мистической закономерностью во всех таких квартирах почему-то сломан унитаз. Запах мочи, дополненный запахом пота, табачного дыма, грязных носков и сапожного крема, составляет неповторимый букет холостяцких квартир, где я последние годы и пытаюсь найти своё дамское счастье.

            На застеленном газетами столе стояли вскрытые консервы сайры, тарелка с солёными огурцами, ломти пайковой красной рыбы, маринованные помидоры, эмалированные кружки из солдатской столовой и бутылки водки. Подвыпившие лейтенанты, что-то орут, чавкают помидорами и провозглашают тосты.

            Борзинский всепогодный женский десант сегодня тоже тут, в квартире номер восемь. Это я - Люсьен, и мои боевые подруги – Шпала, Бурятка и Чесотка. Хотя, у нас здесь подруг не выбирают. С кем вечером по дороге в ДОСы, та и подруга. На сегодня такой вот расклад.

            Банкет даётся в честь молодого коммуниста лейтенанта Вислякова по кличке Вислый, которого сегодня приняли в партию. Ещё никто особо не пьян, поэтому разговоры ведутся о службе.      

Присутствующим дамам эти специальные разговоры непонятны. Из услышанного мы понимаем только то, что все солдаты быдло, их нужно мочить, а работа на ракетной технике сопряжена с опасностью для здоровья. И поэтому распитие водки это вынужденный шаг, совершаемый для защиты от каких-то смертоносных излучений, исходящих от локаторов и ракет.

        Виновник торжества молодой коммунист Николай Висляков, выпучив глаза болотного цвета, выкрикнул тост:

        – Партия говорит "Надо!", комсомол отвечает: "Есть!"

Девчонки вскинули эмалированные солдатские кружки и, вытянув шеи, что есть силы заорали писклявыми голосами:

        – Комсомол отвечает "Есть!"

     Услышав ответный слоган, Вислый возбудился, и, вскочив с табуретки, опять заорал так, что на толстой шее вздулись жилы:

      – Партия говорит "Надо!!!"

      – Комсомол отвечает "Есть!", – пронзительно запищали девки.

Между прочим, мы все действительно комсомолки, так что всё правильно.  Лейтенант Басин, хрустя огурцом и брызгая слюной, объяснял Бурятке сбивчивой скороговоркой:

     – Противолокационная ракета "Шрайк" запускается с самолёта и наводится по лучу от станции наведения, – сечёшь?

     Бурятка кивнула шарообразной головой.

     – Поэтому в бою среднее время жизни станции наведения комплекса "Круг" всего два часа!

     Услышав это, Вислый дёрнулся, как от электрического разряда. Вскочив с табуретки, он опять заорал благим матом:

     – Мы смертники!

     – Мы смертники, мы смертники! – завизжали в ответ девчонки.

    Веселье тем временем набирало силу. Все орут, пьют, брызгают слюной, закусывают, бегают в туалет, произносят тосты и опять пьют. Потом сдвинули столы и пошли танцевать.

"Ван вэй тикэт, ван вэй тикэт, ван вэй тикэт ту зэ блу", – надрывался из магнитофона Ирапшн.

     Кстати, это про меня поют негритосы. Ван вэй тикэт. Точно про меня. Билет в один конец. Сегодня я должна определиться, кто из этих орущих ребят купит мне этот билет в один конец, по которому я сяду в волшебный поезд из моего давешнего сна.

            Выбор, девочки, прямо скажем, небольшой.

            Напротив меня сидит Плейшнер. Тихий, с позолоченным значком суворовского училища на широкой груди. Но какой-то странный. Над его железной кроватью висит фотография красивой девушки. Ей можно дать и двадцать пять лет и пятнадцать. Бывают такие лица. Когда Плейшнер выпьет, он всегда начинает говорить, что это его невеста Света, мастер спорта по гимнастике, погибла год назад в автокатастрофе. Когда выпивает ещё больше, то снимает эту фотографию со стены и смотрит неотрывно на неё, держа перед глазами обеими руками.

            Пару месяцев назад эта девчонка, вполне живая, внезапно приехала с подругой в Борзю и нагрянула к Плейшнеру сюда в восьмую квартиру. Плейшнер тогда страшно перепугался, прятался от неё и даже ночевал в казарме пока она не уехала.

            Следующим по часовой стрелке идёт Бас. Орёт больше всех. Вот и сейчас, неожиданно тонким для своей комплекции голосом, визжит вместе со Статус Кво:

            – Your Are in the Army Now! Ю ар ин зэ арми нау! А-а-а-а ин зэ арми, нау!

            Бас неуправляемый тип. Время от времени откалывает номера, нарочно не придумаешь. Вот была недавно очередная история. Когда двухгодичник Паренёк появился в части, майор Кролевец из особого отдела у него сто рублей сразу одолжил. Дело обычное, типа до зарплаты. Ну, понятно, и не думал отдавать, на то он и майор, а Паренёк так, чмо гражданское, студент, одним словом. Паренёк уже и забыл про это, а Бас, как узнал, возбудился весь и пошёл домой к Кролевцу. Под мухой, понятно. Пришёл, позвонил в дверь и сказал, что, мол, если завтра, товарищ майор, не отдадите Пареньку сто рублей, я прихожу и выношу телевизор. Жена Кролевца на шум вышла, всё слышала. Особист деньги Пареньку на следующий день отдал, но Баса запомнил. Хорошо запомнил, тихо так, без шума. Ребята в особом отделе тихие, но своё дело знают. Кого попало туда не берут. За эти годы я стала психологом-самоучкой. Вернее, военным психологом-самоучкой. Так вот, скажу я вам, прямой путь Басу из ЗабВо в ТуркВо – Туркестанский военный округ. На лбу его так и написано - ТуркВО. Если не хуже. Для таких горячих парней есть ещё УРы - Укреплённые Районы, полигон Эмба и много других точек, которые мне вовсе неинтересны. Так что пусть себе орёт, поёт, наверное, драться дальше полезет. Хорошо, если с кем-нибудь на улице, а то может и со своими.

            Следующий - Лосев. В отличие от остальных он не лейтенант, а младший лейтенант - очень редкое в Советской Армии воинское звание. Лося я знаю давно, когда он был ещё лейтенантом. Знала и его жену, Наташу. Красивая девчонка была. Красивая не то слово. Очень красивая, да. Была, да сплыла... Я даже помню песню, которую она пела под гитару.

 

                        На озарённый потолок ложились тени

                        Сплетенье рук, сплетенье ног,

                        Судьбы сплетенье.

                        И падали два башмачка со стуком на пол,

                        И жёлтый воск из ночника на платье капал

            Красиво как… Серебряный век. Так тонко, что, думаю, без понюшки кокаина там не обошлось. Хорошо пела красавица Наташа Лосева, тихо перебирая струны  длинными пальцами. Потом лейтенанты из того призыва переписывали слова и мучительно пытались подобрать на гитаре: "Свеча горела, свеча горела, свеча горела". Получалось плохо, ну, как если бы Лосева в кирзачах вдруг пошла по плацу торжественным маршем. Лось красивый парень, кандидат в мастера по боксу. Что там случилось, кто ж его знает. Только от того Лося сейчас мало чего осталось. Похудел, звёздочка всего одна на погонах. Ну, и в глазах тоска смертная. Улыбается вымученно, а от этого тоска в глазах ещё больше. Что-то сильно повредилось в нём. Жены давно нет, уехала Наташка. А Лося переселили в общежитие к холостякам, куда он забрал из своей бывшей квартиры только какие-то спортивные кубки и томик Алексея Толстого. Носится с этими кубками и томиком, как ненормальный.

            Хороший ты парень, Лось, но без бабы хана тебе. По глазам вижу - хана. Не выкарабкаешься. Точнее говоря, всем вам, товарищи лейтенанты без бабы хана. Только молодые вы ещё, не знаете этого, вот и орёте, водку хлещете, весь мир у вас в кармане. Дай Бог вам остановиться. Не знаете, почему вам хана без бабы? А знаете, как по фене матрац? Матрац по фене будет "женщина". Ну, а подушка - "жена". Дядя Кеша как-то рассказывал.

            Взять бы вот так, подойти к Лосю и сказать: "Давай, Игорёк, рискнём и попробуем? Я тебе дам, чего тебе не хватает. Ничего особенного - тепла женского. Без чего ты, похоже, с катушек слетишь вовсе вскорости".

Только не выйдет ничего. У тебя, Лось, позади волочится столько разной дряни, что и не разберёшь, где что... Эх, Лось, Лось... Ну, и я девушка, как говорится, с прошлым. Потонем оба с таким грузом. И тебе, Лось, рвать когти отсюда надо поскорее и подальше.

            Но уехать просто так Лось тоже не может, какой-никакой, а офицер, есть такая статья про дезертирство. Где-то год назад закосил Лось чтобы уйти по актировке. Чтобы его комиссовать возили Лося под конвоем в сумасшедший дом в Читу на экспертизу. Там его признали вменяемым и привезли под конвоем обратно в Борзю. Так и шляется с тех пор в полевой форме с портупеей по борзинским малинам, все местные братки его кореша. На службе почти не бывает, зарплату ему перестали платить ещё полгода назад, кроме полевой формы у него другой одежды нет. Чтобы не обвинили в дезертирстве, Лось раз в две недели приходит в часть и становится в строй. Его комбат, капитан Козлов, уже привык к этому и не обращает внимания, а сразу определяет Лося в какой-нибудь малоответственный наряд. Например, дежурным по котельной. Хотя после той неприятности котельную Лосю уже не доверяют.

            А неприятность была прошлой зимой. Температура ночью в казарме, как обычно, градусов пятнадцать, солдаты спали, не раздеваясь, спрятавшись под одеяло с головой. Под матрацем в таких случаях пропускается ремень, который застёгивается сверху над одеялом. Немного согреться можно будет только утром, выпив в столовой кружку горячего чая. А по-настоящему согреться можно будет на техтерритории под дюзой турбины пусковой. Тут главное поплотнее закрыть лицо меховыми варежками, набрать в грудь побольше воздуху, и под струю! За минуту, на которую можно задержать дыхание, пробирает жаром до самой последней косточки! Потом ещё минут тридцать слегка дымящийся танкач сохраняет живительно тепло.

А всё потому что уголь с хоронорского разреза, которым топят в котельной, имеет малую удельную теплотворную способность. Это был известный всем факт. На эту тему было защищено несколько кандидатских диссертаций, на основе которых в штабе округа в Чите рассчитывались суточные нормы и средние температуры многочисленных установочных документов.

            Вот тогда после очередного появления Лося на разводе комбат Козлов определил его в наряд дежурным по котельной. Лось приступил к выполнению возложенных на него обязанностей уже не совсем трезвым, да ещё хорошо добавил где-то по дороге в котельную. К тому же за сутки до этого Лось, находясь в Борзе, то ли упал, то ли подрался с кем, поэтому лицо его носило следы асфальтовой болезни[9].

            То, что было дальше, солдаты, бывшие в те сутки кочегарами, передавали неохотно и как-то путано. По их рассказам выходило, что младший лейтенант Лосев, внезапно завалившись в котельную, посмотрел на обратку[10], потом взял стоящий в углу лом и, страшно скрипя зубами, обратился к истопникам с ультиматумом, хватаясь время от времени свободной рукой за кобуру. Суть ультиматума состояла в том, что, если температура на обратке не будет поднята до семидесяти градусов, то Лосев вот этим ломом размозжит черепа по очереди всем кочегарам. После этого Лось ушел спать в казарму, забрав зачем-то лом с собой и сказав, что вернется через три часа.

            То, что младший лейтенант Лосев забрал лом с собой, совсем сломило кочегаров. Они устроили совещание и решили поднимать температуру. Лось пришел не через три часа, как обещал, а через два. Посмотрев на обратку, он остался очень недоволен, сам схватил лопату и стал бросать в топку уголь. Потом он стал включать наугад запыленные рубильники, которые никто не трогал с момента сдачи котельной в эксплуатацию. При включении одного из рубильников, на котором весела табличка "Неисправен", неожиданно с жутким воем заработал резервный наддув топок.

            Через два часа солдаты в казарме стали просыпаться от жары. В котельную прибежал взволнованный донесениями из казармы помощник дежурного по части.

            В котельной он увидел вырывающиеся из жерл топок языки адского пламени, в свете которых сновали голые по пояс кочегары. Картину дополнял сатанинский вой вентиляторов наддува, которые считались неисправными со дня основания части. Помощник дежурного доложил по телефону об увиденном дежурному по части, а также сообщил, что младший лейтенант Лосев сам швыряет уголь в топки, никого к себе не подпускает, температура в котлах девяносто градусов. Израсходован суточный запас угля.     Дежурный по части здорово перепугался и вызвал в кочегарку по тревоге караул, чем предотвратил возможный взрыв котлов.

            После этого случая начальник штаба полковник  Гуревич передал через сослуживцев, что хочет поговорить с Лосевым и ждет его у себя в любое время. Когда Лось пришел, они с  Гуревичем полюбовно решили, что Лося направляют в Читу на психиатрическую экспертизу. Поскольку конечной целью Лося было увольнение из армии по состоянию здоровья, этот вариант вполне его устраивал.

            Несмотря на то, что Лось рассказал военврачам про то, что необходимо срочно просверлить его череп и отсосать лишний мозг, экспертиза констатировала, что отклонения по шизо-циклотимической оси Кречмера у младшего лейтенанта Лосева находятся в пределах медицинской нормы.

Сам же прецедент с котельной оказался не таким безобидным, как можно было бы подумать. Он перечёркивал все многолетние расчёты военных специалистов из штаба округа о малой теплотворной способности хоронорских сланцев. По этому поводу даже состоялось закрытое совещание командования части. Результатом совещания явилось постановление о неполном служебном соответствии капитана Козлова, который допустил Лося в котельную, и запрет самому Лосеву подходить к котельной ближе, чем на пятьдесят метров под угрозой немедленного ареста и помещения на офицерскую гауптвахту.

Ну и последний в моём раскладе - лейтенант Висляков. Именно рядом с ним сейчас сижу я и обнимаю его могучую потную шею. Потому что Вислый и есть тот самый капитан Грей, который увезёт на алых парусах свою Ассоль из этого поганого городишки. Хотя у Грина как-то всё неоднозначно. Этот самый Грей на корабль с алыми парусами Ассоль то взял, но о женитьбе нигде речи не шло. Я ещё, когда девочкой смотрела этот фильм, то недоумевала - ну взошла Ассоль на пароход с алыми парусами, куда её позвал подозрительно красивый Василий Лановой. Ну а дальше-то что? Поматросили и бросили, как говорит тётя Маша?

Так это опять про меня.

            Но теперь всё будет по-другому. Поэтому я и стараюсь так сегодня для молодого коммуниста Николая Вислякова. Партия говорит "Надо!", комсомол отвечает "Есть!". Амуниция на мне боевая - вьетнамские нейлоновые ресницы, накладные ногти кроваво-красного цвета, югославский бюстгальтер-душитель и пояс штангиста с пряжкой, усыпанной китайскими бриллиантами. Прямо не Люсьен, а трансформер какой-то. И духи на мне "Пани Валевска", тётя Маша подарила на мой день рождения. Полгода с зарплаты откладывала, купила их через знакомую в Краснокаменске. Краснокаменск закрытый город, недалеко от Борзи, пускают туда только по спецдопуску. Чем они там занимаются, я не знаю, но в магазинах там есть то, что Москве и не снилось. Расплакалась ещё тогда тётя Маша чего-то. Протянула тёмно-сиреневый узкий флакон, а потом отвернулась и заплакала. Может, представила, как среди запахов пота, сломанного унитаза, носков и пролитой водки будет пахнуть свежие фиалки "Пани Валевской" на её племяннице. Сюр, какой-то с этими духами. Как и мой волшебный поезд из сиреневой дымки на борзинской станции.

            Колян мой тоже приоделся по случаю - потёртые треники с пузырями на коленах и какая-то фуфайка поверх голубого офицерского нижнего белья. Под трениками наверное такого же цвета офицерские кальсоны. Колян уже наорался вдоволь и теперь сидит тихо, уставившись на моё колено в капроновых колготках. Даже положил на него свою потную ладонь.

            Капрон неприятный для ноги. Нога от него потеет, да и холодно на улице. Вон Бурятка - в шерстяных рейтузах. Удобно, лаконично, функционально. А я в капроне. Это потому, что задачи и цели у нас теперь с Буряткой разные. Бурятка пришла погулять, а я здесь по делу. Потому что теперь знаю волшебное слово. Знаю с того самого странного дня, когда мне приснился чудесный поезд и тётка-стоматолог сказала мне: "А теперь, деточка, придётся потерпеть". Только пока я этого слова никому не скажу и потерплю, если надо. Да и предназначено волшебное слово не этим потным самцам, а совсем другим людям, солидным мужчинам с двумя просветами на погонах.

            Танцы в восьмой квартире уже закончились, на столе остались одни объедки, водка вся выпита, натруженный магнитофон замолк. Праздничный вечер тихо катится к своему финалу.

            Лось взял гитару и заскрипел свои странные песенки. Музыкальная фея явно не стояла у его колыбели, поэтому у Лося получается какой-то малохольный речитатив:

 

                                   Мне водку дают, как чай,

                                   Чтоб храбрым я был повсюду,

                                   И мне говорят — стреляй!

                                   А я говорю — не буду

            Плейшнер, с трудом составляя фразы заплетающимся языком и жестикулируя пальцами, говорит сидящей рядом Чесотке:

            – Вот мой комбат, Галимов, спросит меня – лейтенант Плешаков?! А почему вы не были двое суток на службе?! А я ему - а вы уберите сначала педерастов из части! Развели педерастов, как я приду на службу? Вот ты, как думаешь? – спросил он Чесотку.

            – Гнида твой комбат, конь педальный! – брезгливо скривилась Чесотка. – Сам, наверное, дятел[11].

            – Дятел, – утвердительно кивнул головой Плейшнер.

– Ну да! Развели дятлов, а я должен ходить на службу? Ты знаешь, как я тебя уважаю? Я же хотел быть тренером по плаванию. И невеста была у меня в Минске, Света. Вон её фотография висит. Мастер спорта по гимнастике. Погибла в автокатастрофе на двадцатом километре минского шоссе.

            – Ой, не паси вола, Плешнер, она же приезжала к тебе недавно, – сказала Чесотка. – Центровая такая девочка, я ж видела.

             – Да, приезжала, – Плейшнер озабоченно покрутил головой. – Вроде она. Точь в точь, как она, не отличишь.  Понимаешь? Но я же вижу...

            Лось отложил гитару и что-то бормотал, наклонясь к Шпале:

             – Все пошло к черту! Я пьян, грязен, гнусен! Что мне осталось от одиночества? – Только самоуслада гнусностью и грязью... Это он растлил меня, будь он проклят! С этого и началась омерзительная душевная каша: пьянство, девчонки, скандалы, швырянье денег и поливание всего этого кошмарным соусом с кровушкой, – переживание под музыку. Вот что тянуло меня к Михаилу Михайловичу: он с упрямой сосредоточенностью, с блаженной, кривенькой улыбочкой изживал самого себя, горел в собственном чаду. Огонек был странненький - шипел и чадил, но Михаил Михайлович иного наслаждения не знал[12].

            У Лося ко всем прочим его странностям ещё феноменальная память. Это он цитирует по памяти что-то из Алексея Толстого, я уже слышала когда-то раньше. И в шахматы Лось у любого выиграет. Кроме дяди Кеши. Лось как-то рассказывал, сели они с ним играть, не на деньги, а так на интерес. Тяжёлые были партии, долгие. Дядя Кеша тогда выиграл все партии. Лося тогда даже в местный вытрезвитель после этого забрали. А потом увёзли на грузовике в комендатуру. Дело было летом, жара была страшная, так во дворе комендатуры Лося водой солдат поливал для отрезвления.

            Затихает наш весёлый карнавал. Все расселись по парам, мальчики с девочками. Я с Коляном, Плейшнер с Чесоткой, Лось со Шпалой и Бас с Буряткой. В наступившей тишине только слышно их бормотание:

            – ... тогда пущу в ход руки, ноги, локти и зубы, – бормочет Бас. – Буду бить жёстко, грамотно.

            – Я совершил уголовное преступление: вчера на набережной встретил тайного агента большевиков, одного из убийц моей матушки, задушил его и бросил в Сену, - это Лось цитирует Толстого.

Сидящая рядом Шпала внимательно слушает и молча кивает крупной головой.

            – .. может меня вчера ночью заменили на точную мою копию, понимаешь? Это совершенно невозможно проверить! – шепчет Плейшнер Чесотке. – А, может, мы все возникли пять минут назад? Ты же знаешь, как я тебя уважаю?

            – ...навёл антенну локатора по телеприцелу на суслика и включил высокое напряжение. Суслик как запищит..., – это бормочет охрипшим голосом мой капитан Грей. – Если начхим будет мне в люк взрывпакеты бросать, я его лучом по яйцах... Завтра в патруль по Борзе пойду заступать. Пойду на четвёртый маршрут заступать, ага.

            Четвёртый маршрут патруля - это через вокзальный виадук, мимо хлебокомбината, прямо рядом с моим домом.

            – Ну, так заходи ко мне, – сказала я так, между прочим.

И взгляд бросила из-под удлинённых ресниц сначала в угол, потом на нос, потом на предмет, то есть на моего военного друга Коляна Вислякова. "В угол, на нос, на предмет", - так учила  тётя Маша. Наверное, в её время так делали девицы, в ответ на приглашение кавалера на тур вальса. Называется - строить глазки. Ну, в моё время все кавалеры куда то подевались, а те, кто остались, вальса танцевать не умеют. Ну, что делать… Состроила я Коляну глазки, как положено, и продолжила:

            – Чайку попьём, я пирог яблочный испеку. Тётка на ночную уйдёт, что по городу тебе ночью шляться? Ещё стрельнет кто-нибудь из-за забора обрезом.

            От этих слов Колян вскинул голову и сфокусировал на мне взгляд:

            – Ну, да! Стрельнёт. Пальнёт, падло, прямо в меня пальнёт, в коммуниста! Но партия говорит - "Надо!", и мы идём. Мы ведь смертники, Люсьен, жить нам два часа... – грустно сказал Вислый. – Но, если партия говорит надо, значит, я приду. Жарь пирог, Люсьен, будем пить чай. Ага...

            – Точно придёшь? – спросила я.

            – Слово офицера.

            И опять Бас:

            – ... он заходит в санчасть и говорит: "Мы пришли!"

            – Кто это "мы"? – спрашивает фельдшер.

            – Я и триппер!

            Бурятка смущённо захихикала и опустила раскосые глаза, китайским девочкам не пристало слушать такие пошлые анекдоты.

            Чесотка сидела на коленях у Плейшнера и внимательно смотрела, как он, сжав кулак, медленно сгибал руку в локтевом суставе. 

            – Люмбаго, – озадаченно пробормотал Плейшнер.

            Лось опять потянул гитару. Его пальцы путаются в блатном квадрате, невидящим взглядом он смотрит в одну точку и поёт речитативом:

 

                                   Ломает меня палач

                                   На страх остальному люду,

                                   А мне говорят - заплачь,

                                   А я говорю – не буду.

            Голос Лося задрожал, он положил гитару и часто заморгал. Казалось, сейчас и впрямь заплачет. Такое с ним случается иногда, с тех пор, как его Наташка уехала.

            Гитару подобрала сидящая рядом с Лосем Шпала. Дёргая грубыми пальцами за три струны, она запела тонким голосом:

 

                                     Пугал меня мусор, крыса позорная

                                    Рассказывай, сука, с кем в деле была!

                                    Но отвечала я гордо и смело

                                    Это душевная тайна моя!

            Вдруг с улицы прямо под окнами раздались истошные крики. Похоже, дрались несколько человек. Бас вскочил со стула так, что сидевшая на его коленях Бурятка как куль осела задницей на пол. Выглянув в окно, Бас накинул телогрейку и качающейся походкой выскочил в дверь. Лось прильнул вслед за ним к мутному стеклу и увидел при свете полной луны несколько тёмных силуэтов, оглашавших окрестности жуткими воплями. Там был уже и Бас, молотящий без остановки короткими и мощными конечностями. Среди дерущихся выделялся верзила, который стоял немного в стороне и на которого никто не обращал внимания. Внезапно верзила видно принял какое-то решение и заорал:

            – Ну, всё, пошёл всех мочить!

            В этот момент кто-то съездил ему с размаха в нос. Верзила закачался и упал. Увидев это, Лось накинул забайкалку и выбежал из квартиры. К этому времени верзила успел подняться и опять что-то орал,  размахивая кулаками. Лось подобрался к нему сбоку и вроде несильно ткнул его под подбородок. Верзила как подрубленный вторично упал на асфальт. Лось трусцой вернулся в квартиру и снова прильнул к окну. Невезучий верзила к этому времени опять поднялся и очумело вертел головой, время от времени выкрикивая:

            – Я не видел удара! Я не видел удара!

             – Ага, ну так сейчас увидит, – сказал, потирая руки, Лось и опять двинулся к дверям.

Но драка прекратилась так же внезапно, как и началась. В комнату ввалился разгорячённый Бас и стал с рычанием молотить кулаками по висевшим в прихожей шинелям.

            – Конченый человек, – пробормотал Вислый, глядя на Баса. – И Лось конченный. У Плейшнера чердак не в порядке. Потерянные для армии люди.

            Все разом как-то замолчали. Ну, что ж, до следующего раза, друзья. Сколько у меня уже было таких вечеров, тошно вспомнить.

            В наступившей тишине стало слышно, как за стеной в соседней квартире заиграла гармошка. Какой-то грустный татарский мотив. Я знаю, что это играет замполит второго дивизиона майор Гаязов. Я, вообще, много чего знаю. И много чего помню. Оттого и так тяжело просыпаться мне, девице Люсе Невзоровой по кличке Люсьен. Особенно после сна о чудесном поезде, увозящем меня отсюда навсегда.

Ах, если бы было можно вырвать эту память, вот как тот гнилой зуб, и выбросить её в эмалированный тазик. Чтобы так "цок-цок", покатилась гнилая память по тазику. Чтобы я отдышалась, как тогда в поликлинике, вытерла слёзы и пошла дальше. Но так не бывает. Может об этом и гнусавит грустная татарская гармошка за стеной...

– Я Гаязова когда нибудь урою! – скалит мокрый рот Бас. – В пасть гармошку засуну! Доиграется, дятел гумозный…   

 

 

 

 

Глава 4. Прелюдия

 Теперь, когда я знаю волшебное слово, ничего нельзя пускать на самотёк. Висляков сказал, что идёт в патруль и я должна подготовиться. В смысле подготовить для Вислого харчи. Квашеная капуста, солёные огурчики, маринованные грузди - это у нас с Фигурой из "Садко" бартер такой. Она мне грибочки, да соленья, а я ей говяжьи языки с работы. Кроме этого в холодильнике охлаждается бутылка из "Зелёного магазина" с перчиком на донышке. А ещё шампанское и свечи, которые тётя Маша когда-то купила на случай пропадания света. Будет как в песне: "мы вдруг садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль и зажигаем свечи". Рояля, правда, у нас с тётей Машей нет, но есть гитара. И я, как каждая воспитанная барышня, умею петь романсы, которым меня научила тётя Маша. Есть даже один неприличный:

 

                     Не смотрите вы так сквозь прищуренный глаз
                        Джентльмены, бароны и леди

                    Я за двадцать минут опьянеть не смогла

                    От стакана холодного бренди[13]

 

            Тётя Маша ещё и не такое может, например, станцевать настоящий чарльстон. Это тебе не подёргивание конечностями, как в опытах физика Луиджи Гальвани, а сложный танец. Руки с переплетёнными пальцами опущены вниз, головка набок, глазки в потолок, пятая точка почти неподвижна, зато какие кренделя ногами! Тётя Маша рассказывала, что за чарльстон у них сильно наказывали. Но всё равно танцевали, её любимый чарльстон назывался "У моей девочки есть одна маленькая штучка".

            Но чарльстона мы с Вислым танцевать не будем. Тяжеловат Колян для чарльстона, не потянет. Поэтому потанцуем под что-нибудь медленное. Что нибудь под Фаусто Папетти. Человек с таким именем и фамилией, не может играть плохо. Этого Папетти мне Фигура дала переписать, а ей переписал Мишка. Миша хороший парень и, типа, влюблённый в Фигуру. В неё многие типа влюбленные, но зовёт замуж только Миша. Но,. хоть и хороший парень Миша, но не военный. То есть, по местным дамским меркам что-то типа импотента. Не офицер и даже не прапорщик. Поэтому Миша находится у Фигуры в глубоком резерве. Вот бы поставить рядом Фигуру и нашу Наташку-повара с дитём и спросить - отгадайте, у какая из них вышла замуж за лейтенанта-ракетчика? И на виду Ирка, в ресторане, в самой гуще трётся, и прозвище у неё, Фигура, не на ровном месте появилось. В каком-то смысле легендарная борзинская девка. Ан, нет! Потому что Борзя - город парадоксов. По дурному в нём всё, хоть тресни.

            Как-то зашла к Ирке в подсобку, когда ресторан уже закрывался. Ирка достала из буфета какую-то литровую банку с коричневой жидкостью. Оказалось коньяк. Почему коньяк в литровой банке, я спрашивать не стала, потому что примерно догадываюсь. Выпили по рюмке, разговорились. О чём? Ну, не о Фаусто Папетти же. Тематика обычная, как бы стать офицерской женой и слинять отсюда куда подальше. Опрокинули ещё по рюмке, Фигура разгладила официантский фартучек на своих крутых боках и сказала нервно:

            – Вообще уже не понимаю, чего им надо! Сближайся - ничего не будет, а не сближайся - будет то же самое.

            – Плох тот солдат, который не носит в ранце маршальский жезл, – сказала я. – Кажется, Наполеон так сказал. Каждый лейтенант мечтает стать полковником. А вот для карьеры нужно правильно жениться. Вдумчиво жениться, грамотно. На породистой девочке. А они в Борзе не водятся. Не тот климат.

            От обиды ещё по рюмочке накатили. Коньяк мягко обволок голову и притушил воспалённые мозговые канальцы. Проблемки поблекли, прогнал их благородный коричневый напиток из банки. Попрятались проблемки в норки и смотрят оттуда вострыми глазёнками, ждут, когда опять их время придёт. А сейчас нам с Иркой хорошо. Так душу отпустило, что только бы не разреветься... Ревём мы иногда с Иркой на пару здесь, в подсобке, под коньячок.

            – Мужики и сильнее, и умнее нас баб, а мы второй сорт выходит, да? – сказала Ирка заплетающимся языком. – Куклы с дырками... Что же так несправедливо всё устроено, а? И стареем раньше, и с месячными маемся.

            – А ты знаешь, как на зоне таз для стирки зеки называют? – спросила я.

            – Не знаю. А ты откуда знаешь?

            – Так сосед, дядя Кеша говорил. "Алёнка". Этот таз у них называется "Алёнка". Как думаешь, почему?

            – Ну, ты же умная, почему? Тоскуют без женщин, да?

            – Тоскуют не то слово. Дуреют, с ума сворачиваются. Отполированные пластмасски от зубной щётки в член себе под кожу зашивают. "Спутник" это у них называется.

            – Зачем? – округлила дымчатые глаза Ирка.

            – Нам, бабам, не понять, зачем. Зашивают и гордятся этим. А всё потому, что власть есть у женщин над мужиками. Тайная, не видная просто так, но власть. На том мир держится. Как цементом скрепленный. А то развалился бы давно. Покалечили бы друг друга мужики, "спутники" позашивали, спились бы и опаршивели.

            – Да, власть, – плаксиво протянула Ирка. – Хорошая тебе власть, ага... Меня в школе пацаны портфелем по голове били, из трубочек промокашками обслюнявленными плевали, на переменах толкали, юбку один раз сбоку по шву порвали.

            – Так это и есть власть. Самая настоящая!

            – Мишка меня любит, ага... Хороший пацан, Мишаня. Один такой, да. А что он мне может дать? На автобусе покатать, – прогнусавила Фигура.       

            – Можешь пожаловаться во всемирную лигу сексуальных реформ. Может там помогут.

            – Сексуальных реформ? Ты чё, какие реформы?

            – А это из книги. Про Остапа Бендера, не читала?

            – Это ты у нас читаешь. Я бы тоже почитала, дай что-нибудь. Про любовь. Только из прежней жизни. Из нашей я сама могу написать. Зачитаешься. Только детям до восемнадцати не рекомендуется. Где ты только берёшь эти книги?

            – У тёти Маши много. Целый сарай забит. Тётя Маша как-то рассказывала про Бетховена. И про Бетховена, и про Ницше.

            – Какой Ницше? – спросила Ирка. – Еврей что ли? Или араб?

            – Философ великий немецкий был. Чокнутый на всю голову. Но умный. А Бетховен ползал на коленях и собирал с пола разбросанные одной девкой ноты. Джульетта Гвиччарди звали. Красотка была Джульетта ещё та. А потом она выскочила замуж за какого-то графа. Так Бетховен так расстроился, что со злости написал "Лунную сонату" и посвятил её этой самой Джульетте. Потом она сбежала от графа к князю. Фамилия ещё у князя была такая прикольная. Сейчас, ага, Пюклер! Князь Пюклер. Потом Пюклер её прогнал, и она вернулась к Бетховену, мол, прости, я вся твоя. А тот гордый, денег ей дал и всё. А соната с посвящением этой сучке так и осталась. А Ницше женоненавистник был, кошмар! Женщин ненавидел и презирал. А я думаю, просто боялся. А на фотографии впрягся в телегу, на которой сидит с кнутом другая девка. Лу Саломэ её звали. Эта Лу так продинамила бедного Ницше, что он натурально попал в сумасшедший дом. Там и просидел до конца. А перед этим написал какую-то жутко умную книгу по философии[14]. Тоже, как и Бетховен, со злости написал. Эта Лу Саломэ тоже потом удачно выскочила замуж за одного профессора-востоковеда. А зачем ей чокнутый, хоть и гений? Потом тот востоковед два раза пытался покончить собой. Вот так. А ты говоришь - несправедливо. И у нашего женского рода сила есть. Только в этом вонючем городке она не проявляется. Не действует в этой местности.

            Фигура опять налила из банки и сказала:

            – А ну, давай за нас выпьем, за беспородных девочек!

            Мы чокнулись рюмочками, потом Ирка закурила сигарету, пустила к потолку дым кольцами и задумчиво сказала:

            – Беспородные, мы с тобой, Люся, голубки. Папашка-красавец гены свои передал и слинял. Ветер подул и покатился папашка, гены свои бабам встречным передавать. Совсем беспородные, ага, – голос Фигуры задрожал. – И поэтому, видать, для другого только и годимся. Девушки на время. Нету папы полковника... И неполковника тоже нет, инкубаторская я голубка. Вам не нужна, товарищ военный, девушка на время? С красивой задницей, но совсем беспородная? И не за деньги, учтите, а практически на шару. За ничтожный шанс выйти за вас, товарищ военный, замуж вы можете сорвать с меня пыльцу девственности.

            – Пыльцу чего? – усмехнулась я.

            – Пыльцу невинности. А что?

            – А ты-то хоть помнишь, как у тебя это было? – спросила я.

            – Помню, хотя отдала бы свои чаевые за месяц, чтобы забыть, – поморщилась Ирка.

            – Аналогично... Одной – "Ты в белых свадебных снегах к утру утонешь"[15], другой – вонючий матрац на кирпичах в подсобке. Каждому своё, как говорится. Еден даз зайнез.

            – Чиво? – скривилась Ирка.

            – "Еден даз зайнез" – "каждому своё". Надпись на воротах Бухенвальда. А вообще это, кажется, Ницше сказал. В точку сказал, хоть и психопат был.

            – А что ты говоришь на матраце вонючем и на кирпичах? Это у тебя первый раз так было?

            – Ааа, ладно, проехали, – махнула я рукой.

            Фигура подняла на меня осоловелые глаза. У меня глазки, наверное, такие же. Хорош коньячок из баночки.

            – А что поделаешь? – сказала она. – Пришло время и надо машинку в эксплуатацию сдавать, – Ирка опять поморщилась. – Такая судьба наша.

            – Только машинки разные, получается, – вздохнула я. – У кого белый мерседес для покатушек, а у кого грузовичок для сельской местности. Пока доплетёшься до ЗАГСа, грузовичок с пробегом получается. А то и с аварией.

            Ирка криво усмехнулась и пробормотала:

            – Всепогодный армейский тяжёлый самосвал...

            – Это у тебя, что ли самосвал? – я кивнула на Иркины бёдра, туго обтянутые ресторанным фартучком, повязанным вокруг гибкой талии. – Не гневи Бога, вот у тебя-то и мерседес!

            – Ага, только без документов, – Ирка шлёпнула ладонями по бёдрам. – И неудобно, когда за автобусом подбежать надо. Сзади туда-сюда, вправо-влево, и спереди тоже самое.

            – Неудобно, да, – сказала я. – Потому что само по себе это всё хозяйство пустое дело. Как бы и лишнее. Но к этому всему, что у тебя вправо-влево гуляет, у мужика свой гормон приспособлен, сечёшь? Цвирк так гормоном прямо в мозг, и он ни о чём думать уже не может, пока гормон не рассосётся. А много думать будет, ещё спинной мозг есть. Ему все полковники и генералы до одного места, А женщина не до одного. Прижмёт спинной мозг за яйца мужика и он за кормой твоей на край света пойдёт. А не пойдёт, так быстро в уме повредится, вот как Ницше. Или Лось, – сказала я.

            – А врёшь ты всё! Как ты говоришь, я уже раз десять должна была замуж выйти! А вышла ваша Наташка со столовой. Доска. Корма у неё, да? Уедет скоро отсюда. В Германию. А мы останемся. Щас возьму зареву! Будешь отвечать! Давай, наливай!

            – Да... По дурному всё здесь. Шиворот-навыворот, – сказала я.

            Ирка вдруг передумала реветь, наморщила свой точёный носик с лёгкой горбинкой и задумалась. Потом сказала:

            – Вот то–то и оно. Непонятно. Разные способы есть. Способы, способы. Методы...

            Мы посидели немного молча. Ирка всё дым кольцами в потолок пускает и рассматривает их прищурившись. В такие моменты и видны все её годки. В глазах, что ли, какая-то смесь из грусти, матёрости и усталости. Грустный коктейль под названием "Девушка с прошлым". Поди, и я не краше, мы с Фигурой почти одногодки.

            Ирка вздохнула, потушила сигарету и сказала:

            – Надо венец безбрачия снимать. Иначе ничего не будет, голый вассер! Прочитала вот в журнале: "Даже при наличии множества партнёров никак не удаётся устроить семейную жизнь". Ты поняла, "множества партнёров", это ж точно про меня!

            – А что это такое, венец безбрачия? – спросила я.

            – В Хатабулаке бабка одна есть. Нужно купить икону и семь свечей восковых в церкви. Почитает над тобой, пошепчет и снимет венец этот, – Фигура пристально посмотрела на меня и вздохнула: – Тебе тоже надо, подруга.

            Засел у меня в голове тот разговор про венец.

            …Ну, а пока мне нужно готовиться к позднему ужину при свечах. Люсьен сегодня должна быть красивой девочкой. С причёской каре, завитыми ресницами, с серёжками - два фиолетовых огонька в ушках, на высоких каблуках, в ажурных колготах. От красивой девочки должно пахнуть свежими фиалками, спасибо тёте Маше с её "Пани Валевской". Вся амуниция должна быть продумана, проверена и подогнана. Хрустальные старинные фужеры, жестокий романс под гитару, чарльстон соло. Ну и кое-что на десерт, такое, что мой военный друг Колян вряд ли видел. У сексологов это называется прелюдия.

            Кстати, прелюдия - законченная и вполне самостоятельная музыкальная пьеса. Хотя, как сказать. У Шопена - законченная, а у Баха всегда вслед за прелюдией идёт фуга, более солидная, тяжеловесная и всегда почему-то не такая красивая, как прелюдия. Ну, совсем как в жизни, вы понимаете о чём я. У нас здесь в Борзе прелюдии, если и есть, почему-то совсем короткие. Так уж повелось в этих краях. Я ж говорю, тухлая местность какая-то...

            А вот у животных всегда есть прелюдия. У голубей, у тетеревов, у бегемотов даже. Я читала, что самка бегемота издаёт звуки, которые самец слышит за десять километров. Услышав звуки, бегемот пробегает эти десять километров, потом ещё полдня бегает трусцой за своей возлюбленной и, если не свалится замертво от всего этого, то к вечеру получит то, что положено.

            Наверное, где-то есть города, когда прелюдией для девушки всё и кончается. У нас, наверное, тоже так бывает. Но только в случае, если девушка живёт в ДОСах, и папа у неё минимум подполковник. Кончается одна прелюдия, при следующем свидании начинается новая, потом снова и такая вот сплошная романтика до самого венца. Поэтому и грядёт породистая голубица под венец в белой фате, нетронутая в своей девичьей чистоте.

 

                                   Оплывают венчальные свечи,

                                   Под фатой поцелуйные плечи,

                                   Храм гремит: Голубица, гряди!..[16]

            Храм у нас в городке один, старенький, покосившийся. Похоже, скоро придётся туда идти за иконой и семью восковыми свечами. А голубиц, наверное, вообще нет. Поэтому для местных женских особей в нашем мутном городишке за прелюдиями, как и у Баха, всегда следует фуга, а чаще, вообще, без всякой прелюдии обходятся. Такое, вот, незатейливое музыкальное правило, работающее в этой местности. Просто местной голубице можно иначе нарваться на неприятность. Когда-то давно один лейтенант из дивизии, когда я настояла на шопеновском варианте, просто повернулся и ушёл. А по дороге сапогом разбил мне стеклянную трёхлитровую банку с маринованными помидорами, что стояла в коридоре. Хотел разбить ещё с огурцами, но я успела убрать. Та же Фигура как-то взялась изображать из себя голубицу и вообще получила промеж своих серых глаз. Так с припудренным фингалом и подавала холодные закуски. Очень экзотично было.

            Вообще, у Ирки это как напасть какая-то. Ещё со школы проблема. Иркина мать, тогда ещё живая была, даже сама в школу ходила. Там ей объяснили, чтобы дочка юбку в школьной форме ну хоть чуть-чуть длиннее сделала. Тогда, мол, перестанут начинающие мужчины бить портфелем по голове её дочь. Но Ирка тут почему-то упёрлась, как ослица и удлинять юбку маме не дала. В ресторане из-за неё постоянные драки. Время от времени и ей перепадает. Вот последний раз, например. Какой-то худосочный двухгодичник-юрист залил глаза и стал Ирку звать танцевать. Ну, это дело обычное, её даже директор "Садко" по прозвищу Гнус, просил не грубить в этих случаях во избежание поломки казённой мебели. Но Ирка только скривила ротик и отвернулась от тщедушного юриста, как будто ей дали понюхать нашатырного спирту. А юрист пошёл к себе за столик, принял ещё на грудь и от иркиного кривляния полез с кулаками на Тухтарыча. А Тухтарычу это только давай. Стали в боксёрскую стойку, юрист Тухтарыча в грудь кулачком - трах! Тухтарыч в ответ юриста - трах! Скорую тогда юристу вызывали. А Тухтарычу ничего не было, хоть юрист и в прокуратуре тусуется. Не он же первый полез, да? Ирку предупредил Гнус, мол, терпение его скоро кончится. А что Ирка план ему выполнять помогает, это не в счёт, да?

            Такой уж у нас городок, без знания волшебного слова из него, похоже, никак не вырваться. На мякине лейтенанта не провести. Ты ему мякину, он - ну хорошо, давай, пожую. А начнёшь за блесну тянуть, он сорвётся и, вильнув хвостом, уйдёт на глубину. Проверено. Или должно дико повезти, как Наташке. Или я чего-то не понимаю с Наташкой. Вот Фигура странно так говорила про какие-то способы. Ох, Наташка-тихоня. В тихом омуте...

 

 

 

 

Глава 5. Прощание славянки

 

 

            Взвод солдат-новобранцев - "духов"[17] маршировал по плацу на завтрак, что есть силы вколачивая подошвы кирзовых сапог в бетон. Вытянув худые шеи, солдаты отчаянно выкрикивали слова строевой песни: "Солдат-отличник, армии маяк! Так на него держи равненье!" На ступеньках у входа в столовую, расставив ноги в подкованных сапогах, стоял приземистый упитанный сержант в ушитой по фигуре выцветшей форме. Дедушка[18] Советской армии лузгал семечки и внимательно наблюдал за марширующим взводом. Когда тот приблизился к столовой, сержант скомандовал:

            – На месте, стой!

            Духи послушно остановились и уставились голодными глазами на своего командира. Он только что плотно позавтракал и солдатский ремень с гнутой бляхой, признаком сословия "дедов", туго врезался в его полный живот.

            – Плохо, – расстроено сказал сержант. – Совсем плохо. Что написано в уставе? Солдат в строю должен выглядеть подтянутым и смотреть молодцевато! А я этого не вижу! – сержант огорчённо покачал головой. – Я вижу понурые взгляды, как у овцы после искусственного осеменения! Давайте попробуем еще раз, более весело, что ли! Как-то бодрее, понимаете?

            Духи обреченно зашлепали по плацу, уходя на очередной круг. "От тайги Забайкалья, до цветущих Карпат, маяки нашей славы негасимо горят..." – доносились с плаца отчаянные крики голодных духов.

            Лейтенант Вислый вышел из ДОСовского подъезда и полной грудью вдохнул терпкий забайкальский воздух. А славно вчера погуляли. Это тебе не распитие спиртных напитков в неположенном месте, за которое полагался наряд вне очереди. Всё это осталось в прошлом, а теперь у Вислого есть своя квартира, где он может, придя со службы, выпить хоть стакан водки, хоть два, а захочет, так и целую бутылку. И ничего ему за это не будет. И эта квартира, пусть грязная и с поломанным унитазом, пусть вместе с ним в ней живут ещё три холостых лейтенанта, но это же не курсантская казарма с койками в два яруса, а настоящая квартира с номером восемь!

            А ведь совсем недавно Колян Висляков был быдлом. Потом стал человеком второго сорта, а сейчас превратился в человека первого сорта. Ну, или почти первого сорта. И в будущем, в принципе, может стать человеком высшего сорта, то есть элитой общества. И, как доказательство этого, сейчас на его погонах сверкают золотые звёздочки, по две маленьких на каждом плече. И ещё петлицы чёрного цвета со скрещёнными стволами (значит "палец о палец не ударяет"), и хромовые прохоря[19] как зеркало блестят на ярком забайкальском солнце, а во внутреннем кармане кителя лежат новенькие корочки члена коммунистической партии. Замполит дивизиона майор Козух так и сказал:

            – Будем тебя, лейтенант Висляков, в партию принимать. Ты из рабочих, плотный такой, солдаты тебя боятся, значит уважают.

            Так и сказал Козух: "Боятся, значит уважают". Или наоборот - уважают, значит боятся, Вислый уже не помнит, как правильно. Может и то и другое.

            На десять утра в их части был назначен инспекторский смотр. Для этого из дивизии прибыл сам генерал Кутайцев. Генерал имел такой большой и выпуклый живот, что под сшитой на заказ генеральской шинелью впереди вполне мог спрятаться некрупный солдат. От этого ноги генерала Кутайцева в галифе с красными лампасами и хромовых сапогах казались совсем тонкими. Однако передвигался генерал на этих ногах удивительно легко, казалось, ветерок гоняет по плацу небольшой дирижабль, туго накачанный воздухом.

            Личный состав зенитно-ракетной бригады подивизионно выстроился на плацу, в центре которого расположился духовой оркестр. Оркестр по штату в ракетной бригаде был не предусмотрен и поэтому являлся фишкой командира бригады полковника Сивашова.

            Организовать, обучить и натренировать оркестр полковник Сивашов поручил Пареньку. Паренёк это двухгодичник из третьего дивизиона, кажется, Мальцев его фамилия. Но здесь его все зовут Пареньком. Зачем этих двухгодичников вообще в армию берут? Зарплата такая же, как у Вислого или у Баса, а какой же Паренёк офицер? Так, чмо болотное какое-то и всё. Сидит по вечерам в клубе, брынчит какую-то муть на пианино. Хотя может и блатняк спеть под гитару, хоть по виду и не скажешь. Правда, странный какой-то блатняк, ни Вислый, ни Бас раньше такого не слышали.

 

                                   Шёл я в карцер босыми ногами,

                                   Как Христос и спокоен и тих,

                                   Десять суток кровавыми красил губами

                                   Я концы самокруток своих

            Лось как услышал, завёлся, выпил водки, стал зубами скрипеть а потом вдруг сказал:

            – Я беру над Пареньком шефство. В физическом смысле. Если кто не понял, то будет иметь дело со мной.

            Потом попросил Паренька ещё раз спеть и сделал несколько замечаний по тексту. Например, заметил, что в карцере курить строго запрещено, видно автор не настоящий зэк. Ещё в куплете, где поётся

 

                        И во Внуково спьяну билета не купишь

                        Чтоб хотя б пролететь надо мной

 

тоже ошибка. Дальние рейсы на северо-восток из Внуково не летают, а только из Домодедово.

            Дело с Лосём никто иметь не хочет. Во-первых, потому что Лось кандидат в мастера по боксу. Сейчас он, конечно, сильно сдал, но какие-то базовые навыки остались. А во-вторых, у Лося, что-то с головой не в порядке с тех пор как его бросила жена. Его даже в Читу возили на проверку.

            Как-то сам начальник политотдела подполковник Клещиц застукал Паренька вечером в солдатском клубе за его брынчанием. Бойцы, которые пришли в лавку за пряниками, стояли в проходе, жрали пряники и со скуки слушали Паренька. Это вместо того чтобы согласно распорядка дня смотреть в казарме информационную программу "Время". Ну, начПО Клещиц молодец, разогнал быдло сапогами, хотел и Пареньку врезать, но нельзя, тот вроде тоже как бы офицер. Потом Клещиц вышел к командиру Сивашову с идеей - собрать нештатный духовой оркестр, пусть эти двухгодичники тоже пользу приносят, в других бригадах оркестров нет, а у нас будет.

            – Бригада равняйсь! Смиррна! – зычно закричал полковник Сивашов. – К торжественному маршу, побатарейно, офицеры управления прямо, остальные напра-ффо! Шагом арш!!!

            Оркестр заиграл "Тоску по Родине", темп - два строевых шага в секунду. Сам Паренёк стоял лицом к оркестру, к строю, значит, спиной, ну что взять со шпака гражданского? Стоит и как ненормальный машет руками, типа дирижирует.

            Специально для этого инспекторского смотра Паренёк по записке начальника штаба подполковника  Гуревича получил со склада ГСМ два литра этилового спирта. С этим спиртом он пошёл в дивизию, где по штату был духовой оркестр, всего человек двадцать. Там за этот спирт дивизионный дирижёр выделил для усиления оркестра Паренька трёх солдат профессионалов с консерваторским образованием. Прощаясь, дирижёр из дивизии долго тряс руку Пареньку и предлагал приходить без всякого стеснения при возникновении каких либо музыкальных вопросов. Подставных профессионалов из дивизии переодели в артиллерийские шинели с чёрными петлицами и поставили в оркестр.

            На крыльцо клуба вышли женщины - библиотекарша и продавщица солдатской лавки, посмотреть на торжественный марш. Взгляды женщин были устремлены на самого лучшего музыканта в оркестре - рядового Храпова. Храпов в оркестре играл на самой большой трубе - бас-геликоне. Геликон, ослепительно сверкая медным жерлом, как огромный змий, обвивал мощную фигуру Храпова. Сам же Храпов есть силы надувал румяные щёки и нажимал толстыми пальцами на клапаны своего чудовищного пневматического прибора.

            Месяц назад Храпов подошёл к Пареньку и сказал, хотел бы попробовать играть в оркестре на вон той самой большой трубе.

            – А ты что – умеешь? – спросил Паренёк.

            – Нет, – честно ответил Храпов.

            – Ну? Так как же ты собираешься играть?

            – По чёрному, – спокойно ответил Храпов, глядя сверху вниз на Паренька.

            Паренёк оглядел богатырскую фигуру странного музыканта. От неё так веяло правотой и уверенностью в своих силах, что Паренёк, подумав, согласился. Более того, вопреки музыкальным и армейским правилам, по которым бас-геликон располагался в задней линии оркестра, Паренёк поставил Храпова впереди. И не прогадал. Выпучив от натуги глаза и нажимая случайным образом клапаны геликона, Храпов олицетворял собой мощь оркестра, да и вообще, мощь всей Советской армии. Само собой разумеется, что, несмотря на то, что румяные щёки Храпова, казалось, вот-вот лопнут он натуги, воздуху в свой музыкальный прибор Храпов не посылал.

            Настоящую партию баса играл другой солдат, рядовой Петраков. У худощавого Петракова в средней части "Прощания славянки", там, где соло баса "и если в поход страна позовёт", от сильного расхода воздуха начинала кружиться голова. Паренёк в этом месте подходил к нему почти вплотную и, отбивая ритм сжатым маленьким кулаком, пристально смотрел ему в глаза. Петраков утверждал, что это ему помогает доиграть соло до конца и не упасть.

            Впрочем, сейчас маломощному Петракову помогал подставной профессионал из дивизии, взятый напрокат за два литра спирта. Он принёс собой свою личную трубу, бас-В, заметно уступающую размерами трубе Петракова, не говоря уже про сверкающий медным жерлом музыкальный прибор Храпова. Подставной во время игры со скушным выражением смотрел куда-то в сторону и, похоже, думал о чём-то своём, консерваторском. Но при этом выдувал из своей трубы такие мощные звуки, что на глаза женщин, не сводивших в этот момент глаз с Храпова, наворачивались слёзы. Храпов в этом месте, вдохновенно вскинув крупную голову, особенно молодецки раздувал щёки и выпучивал глаза.

            Пробовался в оркестр ещё и рядовой Вавикян, толстый парень из армянской глубинки. Он пришёл в клуб и на ломаном русском языке попросил Паренька дать ему кларнет. Когда, облизав толстым языком мундштук, Вавикян заиграл какой-то армянский мотив, Паренёк сразу понял, что перед ним настоящий виртуоз. Паренёк поставил его в оркестр рядом с первой трубой и объяснил, что нужно играть точно такую мелодию, что и стоящий рядом товарищ. Толстый армянин, склонив курчавую голову, внимательно послушал и заиграл. Да как! Его пальцы, как молния, бегали по серебряным клапанам кларнета, создавая затейливый мелодический орнамент.

            Правда, после этого звучание "Прощания славянки" неожиданно приобрело армянский колорит. Никакие разъяснения Паренька не помогали. Вавикян внимательно выслушивал его, согласно кивал головой, но в звучании "Тоски по Родине" и "Прощания славянки" всё равно продолжало пробиваться армянское начало. Оркестранты-деды пытались решить эту проблему стандартным способом - упрямый армянин несколько раз получил по шее, мол, играй по-человечески. Но виртуоз ничего с собой поделать так и не смог, генетическая память предков оказалась сильнее. Впрочем, Паренёк, отдавая дань виртуозности кларнетиста, пошёл на жертву и всё-таки оставил Вавикяна в оркестре. Так и исполнялись впредь "Прощание славянки" и "Тоска по Родине" с лёгким армянским акцентом.

            Впереди бригады, проходящей торжественным маршем, шагали офицеры управления, то есть, штабные. Ну, а впереди штабных, то есть, впереди всей зенитно-ракетной бригады чеканил шаг начальник политотдела подполковник Клещиц, корпусной мужчина с волевым открытым лицом. С него, как и с Храпова, тоже не сводили внимательных глаз стоящие на крыльце клуба женщины.  

            Если какому-нибудь малорослому мужчине, постоянно приходится доказывать окружающим, особенно дамской их части, своё право на существование, то у начПО Клещица таких проблем нет. Статная фигура и честное лицо Клещица говорят сами за себя - вот чеканит шаг блестящий офицер! Недаром он возглавляет торжественный марш! Поговаривают, что Клещица опасается сам командир бригады полковник Сивашов. Вообще этих ребят из политотдела боятся все, и не только начПО Клещица, а даже, почему-то, заведующего клубом лейтенанта Пенькова.

            Самому Клещицу, впрочем, происходящее не очень нравилось. Дело в том, что оба марша, под которые он вышагивал сейчас впереди всех, являлись строевыми маршами царской армии. Политически незрелый репертуар. А это уже, можно сказать выпад. В цивилизованном месте этому горе-оркестру уже давно укорот бы дали.

Клещиц даже поручал дивизионному замполиту майору Козуху разобраться с Пареньком насчёт подозрительного репертуара. Но Паренёк заявил Козуху, что его оркестр умеет играть только эти два марша, да ещё встречный марш и больше ничего не умеет вообще. Майор Козух неодобрительно выслушал Паренька, молча пожевал мясистыми губами, записал в сердцах что-то в свою толстую тетрадь в коленкоровом переплёте, спрятал её в сейф, пришёл домой и со злости выпил стакан водки.

            Замыкало торжественный марш и весь инспекторский смотр прохождение оркестра. Перед трибуной с генералом Кутайцевым, командиром бригады полковником Сивашёвым и начальником штаба подполковником  Гуревичем Паренёк закричал:

            – Равнение напра-во!

            Кто-то из оркестровых дедов, как положено по строевому уставу, истошно заорал:

            – И-и-и - раз!!!

            На "раз" все повернули головы направо, равнение на трибуну с генералом. Генералу Кутайцеву видимо понравились царские марши и он крикнул с трибуны:

            – Молодцы!

            И тут кто-то из оркестра выкрикнул в ответ:

            – Дембель давай!

            Начальство на трибуне нерешительно застыло, но тут генерал заулыбался, а за ним и все на трибуне. Генерал Кутайцев спросил у Сивашова:

            – Дирижёр у тебя двухгодичник, да?

            Несмотря на то, что инспекторский смотр окончился, никто не расходился. Генерал с командирами ушёл в здание штаба, а все остались стоять на плацу. Похоже что-то произошло.

            Наконец Кутайцев скатился со ступенек штаба и легко, словно гонимый ветром небольшой дерижабль, поплыл по плацу. В левой руке он держал увесистую слегка поджаренную баранью ногу. Собрав вокруг себя старших офицеров, генерал стал им что-то говорить, указывая зажатой в руке наподобие гетманской булавы бараньей ногой в направлении советско-китайской границы. Старшие офицеры слушали генерала, синхронно поворачивая головы по направлению, обозначаемому бараньей ногой.

            Оказывается, пока личный состав зенитно-ракетной бригады маршировал торжественным маршем, в это самое время в котельной какой-то солдат, из молодых да ранних, на разожжённом в закутке костре поджаривал баранью ногу. Как позже выяснилось, украденную на продовольственном складе.

            Похититель ноги, щуплый солдат с испуганными глазами стоял перед генералом. Кутайцев указал толстым, как сарделька, пальцем на ногу и приказал:

            – Бери ногу!

            Солдат неуверенно посмотрел на генерала и взял ногу обеими руками.

            – Иди, сынок, покажи своим товарищам, что ты у них украл!

            Видя, что солдат колеблется, Кутайцев отечески подтолкнул его пухлой ладонью в спину:

            – Давай, сынок, смелее, выполняй приказ.

Солдат послушно пошел показывать ногу строю. Обойдя строй он остановился перед генералом. Кутайцев взял у него баранью ногу в руки и поднес ее ко рту солдата.

            – Теперь ешь! – по-отечески сказал он.

            Солдатик замер, переминаясь ногами в кирзовых сапогах и глядя на злополучную ногу, как кролик на удава. Кутайцев стоял молча, держа ногу в вытянутых руках. Его дородная фигура в галифе с красными лампасами и щуплый солдатик, которому генерал отечески протягивал баранью ногу, образовывали мизансцену, которая могла бы называться "Забота генерала Кутайцева о нижних чинах на позициях".

            – Ешь! – внезапно заорал Кутайцев таким голосом, что с забора взлетели вороны и, тревожно каркая, закружили над плацем.

Перепуганный солдат взял обеими руками протянутую генералом ногу и стал неуверенно её есть. Внезапно генерал Кутайцев посчитал свой психологический этюд завершённым и выдернул из рук перепуганного бойца ногу. С оттяжкой хватив ею по стриженой голове солдата, он отбросил ногу в сторону и в сопровождении офицеров проследовал в здание штаба.

            Солдатика, жарившего в котельной баранью ногу, поймал прапорщик Шубин. Шубин целыми днями бесцельно слонялся по территории части и везде совал свой нос с хищно раздувающимися ноздрями. К какому именно подразделению принадлежал Шубин, каковы его служебные обязанности и кто его начальник, в дивизионе никто толком не знал. Тем не менее прапорщик Шубин был весьма полезным звеном в организме зенитно-ракетной части. Именно он прошлой зимой засёк в люке теплотрассы, идущей от котельной к казарме, солдата-злоумышленника, который зачем-то пытался перекрыть теплотрассу. А в двадцатиградусный мороз это тебе не хухры-мухры, а настоящая диверсия. Замполит майор Козух тогда даже стал присматриваться к Шубину на предмет принятия его в коммунистическую партию.

            Именно Шубин продемонстрировал особую проницательность, когда пропал капитан Данилов. В тонких золочёных очках, похожий на доктора наук, капитан Данилов, хоть и был по званию капитаном, но должность занимал лейтенантскую - начальник отделения ремонтно-настроечных работ. Поскольку на самом деле такие работы выполнялись специалистами-заводчиками из Йошкар-Йолы, капитан Данилов вроде никому не мешал и мог заниматься своим основным занятием - каждый день тихо напиваться в одиночку. Так вот, когда Данилов пропал, именно Шубин вспомнил, что тот слонялся неподалёку от траншеи, выкопанной за клубом. А траншею два дня назад засыпал бульдозер. Вот тогда Шубин и предложил откопать траншею и посмотреть, может Данилов лежит там. Начальник штаба полковник  Гуревич после некоторого колебания отдал приказ раскопать траншею. Не обнаружив там капитана Данилова,  траншею опять засыпали. Ну, а пропавший капитан потом нашёлся сам, пришёл и стал, как ни в чём ни бывало, на утреннем разводе на своё место,

            Но венцом проницательности прапорщика Шубина всё же явился случай в городском ресторане "Садко". Когда пьяного Шубина за неправильное поведение вышвырнули оттуда, он шмякнулся носом об асфальт, полежал немного, а потом собрался силами и пошёл, выписывая ногами затейливые кренделя, к ближайшему таксофону. Оттуда он позвонил в комендатуру и, назвав своё воинское звание, фамилию и номер части, сообщил дежурному по комендатуре, что в ресторане "Садко" в данное время находится известный торговец кокаином по кличке Байкал. С сообщниками и партией кокаина в рюкзаке. Обалдевший дежурный майор, недавно заменившийся из Германии, проверил личные данные прапорщика и, убедившись, что такой действительно существует, вызвал патруль и сообщил о происшествии в милицию. В результате облавы торговца по кличке Байкал в ресторане обнаружить не удалось, но зато задержали каких-то мужиков с вещевым мешком, набитым коноплёй, который они держали под столом.

Наутро Шубин плохо помнил вчерашний вечер и только ошарашено озирался по сторонам во время объявления ему благодарности перед строем. Во время очной ставки с Шубиным пойманные с поличным мужики вынуждены были признать, что мешок с коноплёй их, но, категорически утверждали, что прапорщика Шубина видят первый раз.

            Были у прапорщика Шубина и проколы. Самый большой прокол, после которого замполит майор Козух возблагодарил судьбу за то, что не успел принять Шубина в партию, случился, когда прапорщика послали старшим машины на Борзинский мясокомбинат. Когда-то мудрые люди, тоже прапорщики, по дружбе просветили Шубина, что перед въездом на мясокомбинат в машину нужно положить рельсу килограмм на пятьдесят. После въездного взвешивания машины рельсу следовало выбросить где-нибудь на территории мясокомбината. Вместо неё тогда можно вывезти за проходную неучтённого замороженного барана.

Шубин почему-то сделал всё наоборот. На территории мясокомбината он без труда нашёл рельсу, которых за годы здесь скопилось великое множество, и положил её в машину. А потом он закинул туда ещё и лишнего барана. На выездном взвешивании случился большой скандал, тем более что по балансам в части существовала немалая недостача бараньего мяса.

 

 

 

 

 

Глава 6. Ночной патруль

 Начальник комендатуры подполковник Рымарь, кряжистый мужчина с коричневым лицом и выпуклым животом, инструктировал заступающих в наряд патрульных офицеров:

            – Внимание! В городе цыгане! Командующий в панике! Особое внимание на пятый маршрут - Дом командующего. Вчера со двора Дома командующего цыгане украли с верёвки бельё! Начальник патруля пятого маршрута на гауптвахте! Предельная собранность! Смотрите, чтобы цыгане у вас не срезали пистолет!

            Паренёк поёжился. Именно он заступал сегодня на пятый маршрут – дом командующего. Дом представлял собой двухэтажное кирпичное здание, где проживало три десятка семей офицеров и генералов из штаба Борзинского гарнизона. Патрульные офицеры не любят этот маршрут – всё на виду и от комендатуры недалеко. Выглянет какой-нибудь полковник в окно, накрутит по прямому телефону в комендатуру, мол, не вижу патруля! Так и прямиком на гауптвахту можно попасть на пару дней. Конечно, офицерская гауптвахта не солдатская, но, всё же, кому охота?  

            – Внимание четвёртый маршрут! – продолжал, инструктаж подполковник Рымарь. – Участились случаи нападения на патруль! Внимание! Особая осторожность на виадуке. Местные караулят офицеров на виадуке. Особенно в нетрезвом виде, то есть, пребывающих в состоянии под действием алкоголя. Сбрасывают нетрезвых офицеров с виадука вниз на путя. Уже есть несколько случаев, когда под действием алкоголя офицера сбрасывали вниз на путя. При движении по виадуку рекомендую, - подполковник Рымарь внушительно поднял толстый указательный палец вверх и сделал паузу. – Рекомендую расстёгивать кобуру и держать руку на пистолете, так, чтобы бич видел. Особое внимание - пистолет должен быть на ремушке! Ремушок могут срезать бичи, следить внимательно за ремушком! Всем понятно? Рекомендую ремушок заменить цепочкой, вот как у меня, – Рымарь показал свой пистолет, пристёгнутый к портупее цепочкой от сливного унитазного бачка. – Такой срезать невозможно, можно только вместе с офицером забрать. Ночью буду совершенно внезапно объезжать все маршруты. Не дай, как говорится, Бог! Днём отоспитесь. Вообще спать не положено. Оружие все получили? С оружием не шутить! Жалобы на самочувствие есть? Жену пугать пистолетом никто не придумал? Равнясь! Смиррна! В патруль по городу Борзя заступить!

            При переписывании лиц, содержащихся в камере временно задержанных, дежурный по комендатуре майор Блинов случайно обратил внимание на то, что один из задержанных находится в камере, судя по записям, уже четвёртые сутки. Поскольку пребывание в камере, как следовало из ее названия, предполагалось временным, еды задержанным солдатам не полагалось. Кроме этого в камере вообще не было нар, а по одной из стен текла вода из расположенного за стеной туалета. Течь, похоже, специально никто не чинил.

            Странный арестант был одет в грязную солдатскую форму и на задаваемые ему вопросы не отвечал. Ни одна из частей борзинского гарнизона с момента задержания не востребовала солдата, попытки очередного дежурного определить принадлежность задержанного тоже не приносили успеха. Майор Блинов, который только недавно заменился из Германии, заступил в наряд по немецким правилам - в парадной форме, белоснежной рубашке с чёрным галстуком и в отутюженном кителе цвета морской волны. Он удивлённо задавал грязному солдатику один и тот же вопрос:

            – Ты что же, ничего не ел все это время?

            Солдат смотрел исподлобья на щеголеватого майора дикими глазами и ничего не отвечал. В разговор вмешался прапорщик Шубин:

            – Отвечай, когда к тебе обращается старший офицер, козёл!

            – За козла ответишь, – вдруг сказал солдатик.  

            – Что-о?! – протянул Шубин и замахнулся на него кулаком.

            Солдатик инстинктивно пригнулся и боднул при этом грязной головой в живот стоявшего рядом майора Блинова, который, выставив вперёд ладони, в ужасе отпрыгнул от дикого арестанта. В этот момент в помещение вошёл подполковник Рымарь.

            Увидев солдатика, Рымарь расстроился. Он узнал его, это был Мандрик. Время от времени очередной патруль отлавливал Мандрика в окрестностях Борзи, доставлял в комендатуру и помещал в камеру временно задержанных.

            – А, это ты..., – сказал подполковник Рымарь упавшим голосом. – Ну, привет...

            – Привет, – хрипло отозвался Мандрик.

            – А ты чего не по уставу отвечаешь?

            – А ты чего не по уставу обращаешься?

            – Я старше тебя. И по возрасту и по званию, – как-то неуверенно сказал Рымарь.

            – Все равно, Рымарь, – нарушаешь устав. А это плохо, – укоризненно покачал головой Мандрик. – Ты же умный человек, должен понимать.

            Рымарь даже не знал фамилия это - Мандрик или кличка. Камера была-то для временно задержанных, а Мандрика никогда никто не забирал. Этот грязный малыш легко переносил отсутствие еды и комфорта, а на задаваемые вопросы не отвечал. Призывая на помощь весь свой долгий опыт службы в комендатуре, подполковник Рымарь просто не знал, что ему делать с Мандриком. Проще всего было не сажать его в камеру, но время от времени какой-нибудь патруль опять доставлял Мандрика и приходилось оформлять задержание согласно уставу гарнизонной службы.

Честно говоря, при виде Мандрика у Рымаря начинала болеть голова. Можно было отдать Мандрика на гауптвахту, но опытный начальник гауптвахты старший лейтенант Целко тоже хорошо знал Мандрика и категорически отказывался его принимать. Держать же Мандрика в камере больше нескольких суток Рымарь боялся, вдруг помрет. Вот и сегодня - запись о задержании Мандрика в журнале была, а запись об освобождении не могла быть занесена. В какую часть, кто забрал, чья подпись? Можно отдать Мандрика на психиатрическую экспертизу в гарнизонный госпиталь, но оттуда его вернут туда, где взяли, опять к Рымарю. Полковник взял журнал регистрации и, старательно изменяя почерк, сделал запись в журнале. Потом поднялся и сказал Мандрику:

            – Идем со мной.

            Выйдя за калитку комендатуры, Рымарь спросил:

            – Есть хочешь?

 Мандрик молча пожал мелкими плечами.

            – Держи пять рублей[20]. И давай, бегом, не попадайся больше!

            Мандрик взял протянутую пятёрку, спрятал в нагрудный карман и сказал:

            – Спасибо, Рымарь. Добрый ты. Только зря ты со мной при всех связался. Сила на моей стороне - мне терять нечего.

            Рымарь оглянулся, не слышит ли кто их разговор, и устало сказал:

            – У каждого свой путь, малыш. Своя судьба. У тебя своя, у меня своя. Давай, вали отсюда.

            Мандрик неспеша побрел вдоль тротуара. Рымарь махнул рукой и вернулся в комендатуру. Зайдя в свой кабинет, подполковник плотно закрыл за собой дверь и сел за стол. Какая-то расплывчатая мысль вертелась в его голове, не давая ему покоя. Эта мысль возникла у него одновременно с появлением Мандрика и крутилась в голове как назойливая муха. Вдруг Рымарь понял, что его тревожит. Дело в том, что он знает этого солдатика уже давно. Очень давно! Года четыре, а может и больше! Столько солдаты в армии не служат.

 

***

 

            Мальцев любил пятый маршрут. Днём во дворе можно было поиграть с генеральскими детьми в настольный теннис, а ночью он приноровился дремать на кожаном диване в генеральской бане. Время от времени во двор выходил какой-нибудь генеральский адъютант и кричал: "Патруль!" Мальцев тогда подымался с дивана и шёл рапортовать, так и так, товарищ майор, товарищ генерал может спать спокойно, патруль не спит и в случае чего пуганёт цыган пистолетом.

Ну, а сейчас на дворе осень, целую ночь в бане спать было холодно, приходилось ходить вокруг дома, разминаться и согреваться. И так до рассвета. Потом можно пойти в комендатуру и подремать до обеда в комнате отдыха. А потом опять до пяти вечера на пост.

            Тишина. Осень - лучшая пора в этих местах. Всё небо переливалось огненными блёстками звёзд. Вовсе оно не чёрное, а серое. Мальцев вспомнил, что где-то читал, что будь человеческое зрение чуть-чуть менее чувствительным, то человек не видел бы на небе ни одной звезды. В обычной жизни такая разница в чувствительности была бы абсолютно не заметна. Значит, зачем-то человеку нужно видеть звёздную россыпь?

            Около одиннадцати начали гаснуть окна в генеральских квартирах, а к двенадцати весь дом погрузился в темноту. Только одинокий ртутный фонарь посреди двора заливал апокалиптическим светом окружающее пространство, да редкая собака пробегала через двор.

            Прошло три месяца с тех пор, как Мальцев достал из почтового ящика ничем не примечательный конверт с синим штемпелем районного военкомата. Военкомовский капитан первым делом забрал у него паспорт и спрятал в ящик стола. Ну, а потом покатилось всё вразнос, и отпуск в Крыму, и аспирантура, и вообще всё. Шеф ходил в первый отдел Президиума Академии, но против жилистого капитана поделать ничего не мог.

            Как там Поплавская? Вспоминает его? Может и вспоминает... Трактор тогда, в мастерской, под портвешок сказал: "Слабая на передок эта Поплавская, бывают такие бабы".

            За день до отъезда в армию Мальцев устроил прощальную вечеринку. Грустно было. Грустнее некуда. Видно жизнь его додавить хочет. Позвал Поплавскую, всё равно терять нечего. Никогда ещё такой он её не видел. Жёлтеньким платочком с белыми кружевами глаза всё незаметно промокала. А он всё тогда Высоцкого ставил, на полную громкость, "Чуть помедленнее, кони". Вроде, никто Высоцкого в армию не забирал, откуда так в точку? Кончалась песня, а он опять сначала ставил. "Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту". Это ж про него…

Когда тогда с Поплавской танцевал, она прижалась к нему всем телом и прошептала в ухо:

            – Что ж ты не позвонил, не сказал? Можно было бы... Хоть всю неделю.

            Так и запомнился Мальцеву этот горячий шёпот у его уха. Сейчас, вот гуляет он на другом конце континента по генеральскому двору в полночь, а шёпот этот Иркин, у его уха, как минуту назад…

            Он тогда, не долго думая, сказал ей первое, что пришло в голову, всё равно пропадать:

            – Хоть всю неделю? После Трактора?

            Поплавская дёрнулась всем телом, отстранилась и сказала, глядя ему в глаза:

            – Я женщина. Понимаешь? А женщина должна быть чьей-то, принадлежать какому-то мужчине. Да, принадлежать, представь себе! И тогда она на месте. Вот такая наша порода бабская. И пока ты не сделал ничего, чтобы я принадлежала тебе, ты не имеешь права так говорить. Это право мужику заслужить надо! Понял, Витя!? Захотел бы - не было бы твоего Трактора!

            – Трактор останется. А меня уже завтра не будет. Долго не будет. Может и не свидимся уже больше с тобой. А к Трактору, подумай, может и не стоит ходить, а то весь институт уже знает, какого цвета у тебя трусы.

            Поплавская уставилась на него глазищами, уже не серыми, а чёрными в полумраке, и отчётливо так спросила:

            – Ну, и какого цвета мои трусы?

            А ему даже хорошо как-то стало, что хочет, то и скажет, всё равно пропадать. Уж на рояле точно в четыре руки играть с ней больше не будет.

            – Последний раз, Трактор говорил, жёлтые были.

            В тот вечер они с ней больше не танцевали. Вообще не смотрели друг на друга. Шизоид чутко сориентировался и тут же начал знаки внимания Поплавской оказывать, то есть, пытаться щупать её. Ну, давай, Шизоид, может, тебе повезёт больше.

            Тухлые, однако, мысли... Надо бы о чём-нибудь другом. Мальцев начал размышлять о том, что вражеским диверсантам довольно удобно было бы вот сейчас ликвидировать его, потом заминировать генеральский дом и взорвать его. Он даже начал прикидывать в уме вероятность такого события. Если предположить один теракт за десять лет, то при заступлении в патруль два раза в месяц вероятность того, что его вот сейчас его тихо снимет диверсант, составит...

            – Патруль, патруль, – вдруг заорал кто-то из тёмного закоулка двора. – Патруль, ко мне!

            Ну, понятно, адъютант орёт. Только что-то рано он начал проверять, да и орёт как-то странно, как будто поймал кого то или наоборот, напали на него. Паренёк расстегнул кобуру и снял пистолет с предохранителя.

            Около забора действительно стоял мужчина в тренировочных штанах и держал за руку высокого худощавого парня в солдатской форме. Ясно, генеральский холуй не спит, охраняет покой хозяина и даже поймал солдата в самоволке. Хотя, кажется, не всё так просто. Рядом, вцепившись руками в худощавого, стояла стройная девушка лет восемнадцати, одетая в лёгкий плащ.

            – Вы не имеете права! – вдруг закричала она на адъютанта неожиданно властным голосом. – Отпустите сейчас же его! Немедленно, вы слышите!

            Адъютант неуверенно затоптался, но худощавого бойца не отпустил.

            – Я выполняю приказ! Вот. А вы идите домой.

             – Какой ещё приказ, майор? – закричала девушка. – Отпустите его немедленно, слышите?!      

            – Идите домой, Настасья Георгиевна, я на службе и выполняю приказ, – вежливо, но настойчиво сказал адъютант.      – Товарищ лейтенант, – обратился он к Пареньку. – Я адъютант командующего, майор Грызлов. Приказываю вам доставить этого солдата в комендатуру. Я сейчас свяжусь с дежурным. А ты, – обратился Грызлов к солдату, – не вздумай убегать!

            – Вы не имеете права оскорблять его! – дрожащим от гнева голосом крикнула девушка и топнула ногой.

            – Анастасия Георгиевна, – заискивающе сказал адъютант, – поймите меня, я выполняю приказ...

            – Пойдём, – сказал Паренёк солдату.

            Девушка некоторое время смотрела им вслед, потом повернулась и в сопровождении Грызлова медленно вернулась в дом.

            По дороге в комендатуру выяснилось, что задержанный солдат по фамилии Куликов служит в гараже Дома командующего водителем "Волги", а Настя является дочерью генерала Котлярова. Несмотря на разницу в социальном положении, Куликов с Настей встречаются почти каждый вечер. Время от времени этот холуй Грызлов совершает на них облавы, Куликова после этого забирают в комендатуру, а иногда даже садят на гауптвахту. Из гаража, однако, его не убирают по причине жесткой позиции, занятой генеральской дочкой. К тому же генерал Котляров рассудительно полагал, что, если убрать из гаража одного негодяя, то тут же появится другой, может ещё хуже. А всех убрать из гаража нельзя, должен же кто-то машины водить и ремонтировать.

 

***

            В половине двенадцатого ночи дежурный по комендатуре майор Блинов проинструктировал своего помощника, которым сегодня был прапорщик Шубин, и пошёл спать в комнату отдыха.

            Прапорщик Шубин остался один. Теперь, пока не наступит рассвет, в его руках будет сосредоточена вся власть. Всех задержанных солдат будут приводить к нему на суд. Его суд будет кратким, но справедливым. Вот тут и пригодятся его волевые качества.

Жалость? Нет, он не может позволить себе такую роскошь. Хотел бы, но не имеет права. Спокойствие, выдержка, логика. И воля, ещё раз воля! Только так можно правильно распорядиться властью. А ради этого можно и не поспать сутки.

Шубин встал, оправил мундир и посмотрел на своё отражение в тёмном окне. Честно говоря, он ходил бы в наряд помощником дежурного по комендатуре хоть каждый день. Вот есть же такая должность - начальник гарнизонной гауптвахты. Как раз для него. Жаль только это офицерская должность. Сидит там старлей Целко из их части по прозвищу Целкин. До этого он был секретарём комсомольской организации первого дивизиона. По тому, как его ненавидят солдаты и презирают офицеры, тоже, видать, волевой человек. Ходит Целкин по гауптвахте в ковбойских сапогах, которые ему стачал рядовой Плотников по прозвищу Нос. Летом Целкин меняет сапоги на шнурованные десантные ботинки, а зимой на унты из собачьего меха. И никто Целкину не указ. А Носу за его мастеровитость он устроил такую райскую жизнь на гауптвахте, что тихому и скромному оператору угловых координат СНР[21], ничего не оставалось делать, как стать злостным нарушителем воинской дисциплины чтобы почаще попадать в лапы Целкина. Вот и сейчас за злостное нарушение дисциплины во время проведения ответственных политзанятий Носа посадили на гауптвахту. Нос взял с собой на губу хромовые сапоги Паренька чтобы тоже сделать ему ковбойский каблук. Солдатня любят этого горе-офицера. Ну, понятно, он же им пряники в солдатской лавке покупает постоянно, а половину выданного на усиление оркестра спирта вообще после смотра отдал своим музыкантам-придуркам. А, если разобраться, то этот Паренёк-то преступник самый обыкновенный. Военный преступник, потому что есть такая статья - за панибратство. От двух до пяти. Жалко только, что полковник Сивашов носится с этим оркестром и Пареньком. Вон комбата Галимова чуть самого не посадил на гауптвахту из-за оркестра.

            В это ночное время, когда на безмолвной тёмной планете он оставался практически один, Шубин любил размышлять. Размышления, как правило, сводились к одной теме – в каком бы звании он сейчас находился, если бы его не отчислили из военного училища? По срокам выходило, что он должен был быть уже капитаном, а, возможно, и майором. Но тогда была поставлена на карту честь дамы, задета честь мундира, и он вынужден был набить морду тому майору.

Шубин вздохнул и вернулся за стол. Он жестоко поплатился за тот, без сомнения, благородный поступок, и нисколько не жалеет о нём.

Правда всё портил один нехороший факт. Этот мерзкий фактик мелькал на задворках сознания Шубина, подпрыгивал там, нагло махал ручками и мешал ему сосредоточиться. Настырный фактик состоял в том, что на самом деле прапорщиком Шубин стал, окончив школу прапорщиков, куда попал по окончанию срочной службы. А избитого в защиту чести дамы майора просто не существовало в реальности.

            – Начистил бы я ему рыло,– пробормотал Шубин. – Встретил бы - убил бы.

             В это время зазвонил телефон.

            – Помощник дежурного по комендатуре прапорщик Шубин, – доложил Шубин в трубку.

            – Это адъютант командующего майор Грызлов. Прапорщик, сейчас к тебе приведут задержанного, Куликов его фамилия. Ты его посади в камеру, а я завтра с ним разберусь. И припугни его там. Понял, да?

            – Так точно, товарищ майор, – сказал Шубин.  

            Паренёк, который привёл задержанного Куликова в комендатуру, сдал его Шубину, расписался в журнале и пошел обратно коротать ночь на кожаном диване генеральской бани.

            Шубин вышел из-за барьера, энергичными движениями оправил мундир и подошел вплотную к задержанному. Генеральский холуй сказал припугнуть его, значит, это желание самого папы-генерала.

Перед Шубиным стоял высокий парень со спокойным взглядом. Чистый подворотничок, аккуратная стрижка, даже запах одеколона. Водитель генеральской "Волги" и хахаль генеральской дочки. Такому есть, что терять. Это хорошо. С таким можно работать. Это тебе не грязный малыш Мандрик, которому терять нечего. Который ни за что не держится, даже, похоже, за свою никчемную жизнь. С таким материалом работать всегда неприятно.

            – Вы знаете, что вас ожидает? – корректно спросил Щубин задержанного.

            Куликов молча пожал плечами.

            – За панибратство – от двух до пяти! – растянув губы в змеиной улыбке сообщил Шубин. – Вам понятно, товарищ солдат?

            Куликов наморщил лоб. Что за панибратство? Первое, что приходило в голову, что этот странный прапорщик пьян. Но запаха, вроде, нет.

            – Какое панибратство? – Куликов непонимающе посмотрел на Шубина.

            – Какое панибратство, это разберётся суд, – лаконично сказал Шубин. – Вы ввязались в опасную игру, товарищ солдат!

            Шубин взял со стола пустой стакан, подошел вплотную к солдату, так, что уперся в него животом, и сказал, дыша ему в лицо:

            – Дышите в стакан!

            Куликов послушно взял стакан и начал дышать в него, как того требовал прапорщик. Через некоторое время Шубин забрал у него стакан, сунул туда хищный нос и стал нюхать.

            – Ничего, – сказал он, не учуяв запаха спиртного. – И не таких обламывали. Смотреть в глаза! Сейчас вы пойдёте в камеру и будете там ждать трибунала, понятно? От двух до пяти я вам гарантирую!

            Шубин сел на стул и некоторое время сидел молча. Потом он поднял глаза на Куликова и миролюбиво спросил:

            – А ты знаешь, кто я?

            – Нет, – пожал плечами Куликов.

            – Ты находишься перед старшим офицером. Я был майором. Тогда всё случилось из-за такого подонка, как ты, – печально сообщил Шубин. – Понял?

            – Ага, – кивнул головой Куликов.

            – Я был поставлен перед выбором. И от этого выбора зависело многое. Я выбрал офицерскую честь! Не захотел дальше жить поддонком. Не захотел… Понимаешь, солдат?

            – Понимаю, – согласился Куликов с таинственным старшим офицером.

            Некоторое время Шубин молча раскачивался на стуле, потом встал, подошел к Куликову и, презрительно ухмыльнувшись, сказал:

            – Что вы можете, товарищ подозреваемый, знать об офицерской чести?

            Куликов недоуменно пожал плечами:

            – А зачем мне это?

            – А затем, – медленно, с расстановкой сказал Шубин, – что вы можете врать кому угодно, но только не мне, понятно? Мне стоит ухватиться за ниточку и я распутаю весь клубок! Для таких, как вы, товарищ солдат, у нас есть специальная статья! За неуставные отношения! От одного до трех, понятно?

            – Что понятно?

            – А то, – сказал Шубин, – что вы завтра пойдете под трибунал! За неуставные отношения с дочерью командующего и оскорбление старшего офицера!

            – Кого я оскорбил? Это вас, что ли?

            – Вы догадливы, товарищ солдат, – саркастически усмехнувшись, сказал Шубин. – Очень догадливы… Но не учли одной мелочи. В моем лице вы оскорбили весь офицерский корпус!

            Куликов улыбнулся:

            – Да как я мог оскорбить в вашем лице офицерский корпус? Я ж даже ещё анекдота не рассказал.

            – Анекдота? – Шубин непонимающе наклонил голову. – Какого анекдота?   

            – А про осла. Хотите расскажу?

            Шубин задумался. Можно прямо сейчас бросить этого наглеца в камеру. Но это будет его, Шубина, поражение. Логика, ещё раз логика! Да и никто не слышит...

            – Ну, что ж, давай! Я хочу тебе дать этот шанс, – сказал Шубин. – Но помни, солдат. От того, как ты его используешь, зависит твоё будущее.

            – Ну, да. Так вот, встретились в пустыне прапорщик и осёл. "Ты кто?" – спрашивает осёл. Прапорщик оглянулся вокруг и говорит тихо: "Я офицер. А ты кто?". Осёл тоже оглянулся и говорит: "А я лошадь!"

            Шубин сцепил зубы. Вместо правосудия получается какая-то ерунда!  

            – Ваш так называемый анекдот, товарищ солдат, был записан на звукозаписывающую аппаратуру, – сказал Шубин. – И будет внесён в протокол.

            Шубин прошёл за барьер к журналу регистрации временно задержанных и некоторое время тупо смотрел в него. Потом поднял глаза на солдата и устало произнёс:

            – Я давал тебе шанс. Пойми, солдат, я сделал всё, что мог.

            Выйдя из-за барьера, Шубин подошел вплотную к Куликову и, отклонив голову назад, хищно прищурился. Куликов отвёл взгляд и уставился в пол. "Всем известна демоническая сила взгляда фюрера", – всплыла в голове Шубина фраза из фильма "Щит и меч", который недавно показывали в солдатском клубе. Шубин растянул губы в презрительной усмешке и резко спросил:

            – Ду ю спик инглиш?

            – Ноу, – машинально ответил Куликов.

            Шубин удовлетворённо покивал головой, как будто ему не хватало именно этого логического звена, и бросил:

            – Руки за спину! Пошёл в камеру!

 

            ***

            Прапорщик Собакар был подавлен. С патрулем у Собакаря, как говорится, не заладилось и все. Уже несколько раз подряд с ним приключалась одна и та же неприятная история. В конце дня помощник начальника комендатуры старший лейтенант Крупа просил Собакаря задержаться. Когда все выходили из комнаты, Крупа объявлял Собакарю:

            –Товарищ прапорщик, вы пьяны!

            Совершенно трезвый Собакар вяло пытался оправдаться, но Крупа был неумолим. В результате, вместо того, чтобы возвращаться вмести со всеми домой,  прапорщик помещался на сутки в камеру временно задержанных. Причины такого поведения Крупы оставались загадкой для всех, включая самого Собакаря. Может это был природный цвет лица прапорщика, напоминавший свежеизготовленный кирпич, может это были какие-то тайные струны души самого Крупы, которые нечаянно задел когда-то Собакар. В общем, заступая сегодня в патруль, Собакар печально сообщил жене, что вернется, по всей видимости, через двое суток. 

            Собакар дремал в небольшой каморке на первом этаже общежития ПТУ, которое входило во второй маршрут – самый неприятный из всех маршрутов патрулирования Борзи.  Вместе с ним в каморке находились двое патрульных солдат.

Было около часа ночи и у всех троих глаза слипались от сна. В который раз Собакар читал выцарапанную гвоздем надпись на стене: "Бебешка сука". Собакар встал, потянулся всем телом и решил пройтись по полутёмному коридору. В конце коридора Собакар зашёл в мужской туалет и стал читать вырезки с газетными заголовками, которыми был оклеен туалет. На чугунной водосливной колонке унитаза был приклеен заголовок: "Колонка комментатора". На самом унитазе красовался другой заголовок: "Овощи просятся в меню". На соседнем унитазе был приклеен заголовок: "Женщины не отстают в соревновании!" Собакар вышел из туалета и вернулся обратно в комнату патруля.  

            Вдруг в коридоре за дверью послышались шаги, и в комнату заглянула заспанная дежурная.

            – На втором этаже в комнате у девочек солдаты! – сообщила она свистящим шёпотом.

            Собакар нехотя поднялся со стула, с хрустом потянулся и поправил кобуру с пистолетом.

            – Пошли, – сказал он патрульным солдатам и стал подниматься по лестнице.

            – В двадцать третьей, – таинственно прошептала дежурная.

            Собакар остановился перед обшарпанной дверью с надписью "23" и рывком открыл ее. Дежурная протиснулась мимо него и повернула выключатель. Комната осветилась тусклой загаженной лампочкой, висевшей под потолком. В комнате не было никого, кроме троих девушек. Они лежали в кроватях, укрывшись до подбородка серыми одеялами. Тяжело сопящие патрульные, уже больше года не видевшие вблизи ни одной женской особи, пытаясь разглядеть лежащих под одеялами девушек, наподдали сзади на Собакаря, отчего тот не удержался упал на четвереньки. Не ожидавший этого патрульный кувыркнулся через прапорщика, зацепив при этом головой дежурную. Дежурная отпрыгнула и в ужасе уставилась на стоящего на четвереньках Собакаря.

            – Завтра Бебешко будет всё знать! – заверещала она дурным голосом.

            – А что такое? – сонно спросила одна из девушек.

            – Здесь только что были солдаты!

            – Чиво? – протянула девушка, – какие солдаты? Сама солдат привела, – она показала пальцем на поднимающегося с четверенек Собакаря, за спиной которого как кони тяжело переминались с ноги на ногу двое патрульных.

            – Всё, пойдём, – сказал Собакар, поправляя кобуру.

            – Товарищ прапорщик, – заныли солдаты, – Дайте хоть на девок живых посмотреть!

            – Всё, всё, посмотрели, хорошего понемножку. Вся жизнь впереди, насмотритесь ещё. Всё, за мной.

           

***

            Над Борзей вставал рассвет. По серому утреннему небу пробегали клочья облаков. На востоке за сопками, как отблеск гигантского пожара, уже алел край неба. Через полчаса солнце выкатится из-за сопки и, осветив этот унылый край,  начнёт свой дневной бег над этими пустынными местами. Через четыре часа оно докатится до Урала, а ещё через два взойдёт над Москвой.

            Лейтенант Висляков вышел из калитки домика Люсьен и неспеша пошёл по направлению к комендатуре. По обеим сторонам улочки выстроились покосившиеся деревянные заборы, за которыми стояли такие же старые дома. Кое-где за забором взлаивала собака, совсем как в родном селе Вислякова. Старенький дом, в котором он вырос, сельская школа, озеро с утками, дом культуры - всё это так далеко в прошлом... Наверное, вообще где-то в другой жизни.

            В той жизни Колян Висляков был быдлом. Сам по себе, как гонимый ветром одинокий листок. Никому не нужный, никому не интересный хлопец. То, что он стал частью мощного живого организма, курсант Висляков почувствовал с первых дней после поступления в Киевское зенитно-ракетное училище - КВЗРИУ. Этот живой организм мудро следил за тем, чтобы курсант Висляков не пил алкогольных напитков, не курил в неположенном месте, подтягивался на перекладине, не приклеивал к внутренней стороне дверцы тумбочки голых женщин, чистил перед сном зубы и много чего ещё. В случае отклонения, этот организм мягко ставил его на положенное ему место.

А самое главное, он был уже не быдлом, а некой переходной формой, можно сказать – эмбрионом человека! А есть ли они вообще – переходные формы? Может, человек сразу приходит в этот мир готовым? Кто быдлом, кто вторым сортом, кто первым? Да так и остаётся? Вон Люсьен. Живёт в покосившемся домике с тёткой, в забытом Богом месте, а кто скажет про неё – быдло? Совсем наоборот, сам рядом с ней быдлом себя почувствуешь.

            Но с ним не так. Он эволюционирует. Причём эволюционирует как частица могучего организма – Советской армии. И этот могучий целостный организм передаёт ему свою силу. Этот организм одел свою частицу в тёплое офицерское бельё, обул в хромовые сапоги, снабдил личным оружием и снабдил погонами с двумя маленькими золотистыми звёздочками. Через год, когда сносятся хромовые сапоги, организм обязательно обует его в новые, а придёт время и звёздочек прибавит на его погоны. Если же он оступится, организм его поддержит и не даст упасть. А упадёт - он его поднимет и опять поставит в строй.

            Ну, а если лейтенант Висляков захочет уйти? Тогда организм сначала поинтересуется – не болен ли? И, если не болен, то мягко так развернёт и поставит обратно в строй – не балуй, товарищ Висляков. Ну, а, если болен – вот госпиталь, подлечим и опять в строй.

            А самое главное – если организм пошлёт свою частицу в бой? Тогда лейтенант Висляков пойдёт туда, куда прикажет ему организм. Он вполне готов к этому. В бой так в бой. Он же не чмо какое-нибудь, а офицер-стартовик. И армия – его и жизнь и судьба.

            Ну, а, если Висляков захочет жениться? Пожалуйста! Это очень приветствуется организмом. В ДОСах на этот случай всегда есть бронь жилплощади, на гражданке такое и не снилось.

            Вот и Люсьен сегодня ночью закинула удочку. Уф... Сил то ли прибавилось, то ли вообще не осталось никаких, не поймёшь. Сначала шампанское пили при свечах, потом был медленный танец под саксофон, духи с запахом свежих фиалок и калейдоскоп огней в карих глазах Люсьен. Фужеры на тонкой высокой ножке, он таких и не видел никогда в жизни. Люсьен говорит хрустальные, достались от бабушки. Фамилия у Люсьен дворянская, поди ж ты… Не то что у него…  

            Висляков остановился и закурил сигарету. На самом деле это всё ерунда. Чепуха. Потому что за ним стоит сила немереная.. От этой силы американский министр с криком "Русские идут" выбросился в окно. От этой силы, когда ансамбль Александрова начинает петь "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!", приседают лошади, а у европейских женщин, пришедших на концерт, сдвигается дамский цикл! От этой силы, после того, как на Новой земле рванули "Кузькину мать"[22], взрывная волна два раза обогнула земной шар.

            И он, лейтенант Советской Армии, Николай Висляков, лщущает эту силу каждой своей клеточкой!             А у Люсьен этой силы нет, вообще у них ни хрена нет, кроме этой избушки на курьих ножках и дореволюционных фужеров. Вот эту силу и чует Люсьен своим дворянским недобитым чутьём. Чует и поэтому закидывает блесну прямо под нос Вислому – мол, а взял бы ты меня замуж, товарищ лейтенант Вислый? Я, мол, хоть и дворянская внучка, а ты сельский хлопчина, но ты предел моих мечтаний. Так полушутя, хи-хи-хи да хи-х-и-хи, упала спиной на диван, чёрные волосы по красной подушке рассыпались, в глазах огоньки от свечей блестят. Смотри, Колян – вот твоё счастья! Ну, и саксофон завывает, тени на низком потолке пляшут как живые.

А Люсьен вдруг стала раздеваться под этот саксофон.  Он раньше никогда такого и не видел! Странный городок... Сначала блузку сняла, потом лифчик и швырнула его с размаху Коляну в лицо. А главное – всё под музыку, ну, как танец какой-то! Пока он лифчик ловил, Люсьен трусы скинула и тоже бросила ими в него. Потом ладошкой прикрылась и танцует, танцует, так красиво, в туфлях только одних на высоких шпильках… 

Тогда Колян, наверное, первый раз в жизни въехал в то, что такое есть красота. Не бабы без трусов, за которыми он подглядывал, когда они летом купались на речке в его родном селе, а именно красота. Вот как эта заря, встающая сейчас над алыми сопками. Как-то не замечал раньше Вислый этой всей красоты. Может какой-то дворянский осколочек перепрыгнул из Люсьен в него сегодняшней ночью?

            Но Висляков парень крепкий, оперившийся как морально, так и физически. Его стриптизмами на кукенсваген не возьмёшь! Ведь он частица могучего и мудрого организма!

Поэтому, как почувствовал он, что совсем пронимать его начинает до самого нутра от всей этой бабской свистопляски, так фужер шампанского опрокинул, головой потряс и капустой солёной закусил, ядрёной, с маленькими хрустящими льдинками.

И сразу отпустило немного. Правда, ненадолго.  

            Люсьен хороша, ох, хороша! Никто не спорит. Женился бы... Может и женился. Но вот планы у него другие. Вон сколько в дивизии майоров да полковников! Если только у каждого десятого есть дочка – это ж сколько невест получается? Не меньше взвода.

Но просто абы какому лейтенанту полкан дочку, понятно, не отдаст. Да и другие претенденты на дочек-полковниц есть. Вон, хотя бы Баклан с их курса. Тоже получил направление сюда в Борзю, хоть Баклан и круглый отличник, и папа у него сам полкан. Полкан Баклан. Правда ни казармы, ни техники он и не нюхал, взяли Баклана сразу в штаб. Выходит для старта Борзя тоже годится. Через годик заменят Баклана куда-нибудь в Германию. Но до этого он должен успеть жениться, холостых туда не берут. Вот он и не пьёт, не курит, с местными красотками не сближается, ждёт терпеливо своего часа.

Но и у Вислого пока всё идёт по плану - он начальник СНР, других лейтенантов после Оренбуржского училища только на пусковые ставят. Опять же - партиец. Теперь нужно на стрельбах на Телембе отличиться. Если его станция поразит цель, то в строевом отделе в его личном деле появится соответствующая запись. Очень важная запись. Поэтому и сидит Вислый в своей станции, не вылазит с утра и до вечера, берёт в секретной части прошнурованные, с сургучными печатями альбомы со схемами и грызёт их. Станция наведения ракет - сложное изделие и не очень надёжное. Станция непрерывного ремонта, недаром так расшифровывают СНР стартовики.

            Правда есть разные умники недобитые. Командир дивизиона майор Кузьмин устроил техучёбу, ну, для галочки там какой-то. Каждый офицер должен был занятие провести по какой либо системе станции. "Кто первый?" – спрашивает Кузя. Все ветошью прикинулись, молчат, а Паренёк, как обычно, дурака валяет, говорит, мол, я давайте. Кузя озадачился. Паренёк-то в клубе на пианино всё брынчит, да в дудку ещё дуть научился последнее время, опять дурачится что ли? Ну, была у них в ВУЗе военная кафедра какая-то, что они там учили?

            – Какой блок к докладу берёте? – спрашивает Кузя неуверенно.

            – Какой скажете.

            Кузя на понтах так бросает:

            – Станция передачи команд - СПК.

            СПК это муть такая, что Вислый знает только, что в пакете 96 кадров, первый и последний кадры засвечены. И что параметры кодирующих линий задержки являются совсекретными данными. Знает, где блок этот в станции стоит, как его вытащить и поставить обратно знает.

            Паренёк посидел в секретке вечер над техописанием, а на следующий день притащил схему на полстены и с указкой полтора часа лекцию читал. Это перед боевыми-то офицерами-стартовиками! А самое мерзкое было, когда Паренёк в конце положил указку и спросил так нагло:

            – Какие вопросы будут?

            Это у кадрового офицера должны быть вопросы к этому чмо? Хотя нашёлся один, мол, не совсем понял, говорит, как работает синхронный детектор? Паренёк опять за указку, так, мол и так работает. А тот - "Ага, спасибо, спасибо".

            Но техучёба это так, баловство, кому нужны эти схемы, когда весь ремонт станции наведения делают заводчики из Йошкар-Олы? Да и то, находят проблемный блок, потом ставят вместо него запасной, смотрят, как работает и всё. Гироскоп как-то на СНР у Вислого забарахлил, а это штука размером с бочку, так приехала бригада из киевского "Арсенала", отвинтила от пола и отправила спецрейсом в Киев. А оттуда такой же работающий прилетел. В аэропорт в Киеве его везли с сиреной и под охраной взвода автоматчиков, а здесь в Борзе дежурной машиной два прапорщика с аэродрома привезли, ещё и по пути на Борзянку искупаться заскочили.

            А у Вислого тогда на техучёбе кулаки чесались,  прямо реальный зуд. Нужно как-нибудь Пареньку морду набить. Непременно нужно. Вот, как Бас с Тухтарычем одного двухгодичника из дивизии завалили как-то в "Садко". То вообще было чмо конченое, юрист после иркутского университета. Напился, стал к Фигуре приставать, я, мол, юрист, имею первый разряд по боксу, давай танцевать! И давай кулачками размахивать. Ну, Тухтарыч тоже ж выпивший, говорит юристу, а давай на кулачках! Потом уже оказалось действительно юрист имел первый разряд, но в полулёгком весе. А у Тухтарыча все сто. Короче, когда Тухтарыч приложился к юристу, то стряс ему напрочь мозги. Потому что чужеродные элементы в армии эти двухгодичники.

Но с Пареньком есть одна проблема. Лось над ним шефство взял. Пока пусть походит. Хотя в самом начале кто-то всё-таки засветил Пареньку под глаз, гематома образовалась. Лось аж все свои дела борзинские забросил, устроил дознание - кто? Но Паренёк так и не сказал кто. Напали, мол, в Борзе, как обычно, избили. Прапор Тонкус, женатый уже лет семь на борзянке и живущий в Борзе, допытывался тоже – кто напал, как выглядел. А потом успокоил Паренька:

            – Мы всё узнаем, кто это был, и коронку тебе вернём. А самое главное, не волнуйся - бабу мы тебе найдём!

            Кадровый офицер прежде всего командир. Если комбат в отпуск - Висляков будет месяц комбатом, а кого же ещё, Плейшнера что ли? А вот чтобы дальше двигаться – тут уже жена нужна. Потому что неженатого никто комбатом не поставит. Честно говоря, Вислякову и станцию наведения дали только потому, что это ЗабВО, в Европе это капитанская должность. А следующий шаг – Академия ПВО. Это значит опять Киев, стало быть, опять родной Воздухофлотский проспект, только он будет уже в совершенно ином качестве. Вот эта самая эволюция и есть! Развитие организма лейтенанта Вислякова от простого к сложному, от быдла к элите.

            Эх, Люсьен, Люсьен... Откуда ты взялась? Встала ты поперёк мозгов... Женился бы… Но какую там закорлючку поставят в особом отделе в его личном деле после этого? Кто знает, какой себе приговорчик подписал Дима-дурачёк, женившись на борзянке?

Нет… Все эти хрустальные фужерчики и стриптизики, конечно, хорошо… Но кому нужна жена с борзинской спецпропиской? 

 

 

 

 

Глава 7. Целкин и Анастасия

 

            Вернувшись после неудачного свидания домой, Настя Котлярова сначала нагрубила маме-генеральше, потом самому папе-генералу, короче, слово за слово получился скандал. Генеральша кричала, что Насте нужно учиться, что она в прошлом году провалила вступительные экзамены в МГУ и, вместо того, чтобы готовиться к новым экзаменам, думает о чём угодно, только не об этом.

Генерал стукнул кулаком по столу, и сказал, что невеститься дочери ещё рано, он вот женился на матери Насти аж только в академии, поэтому и стал генералом. Да и парня себе подорала, смех один – шоферня из генеральского гаража! Это, при том, что каждый второй лейтенант готов съесть свои собственные носки, чтобы только познакомиться с Настей! 

            Генеральский адъютант Грызлов на следующий день тоже пораскинул мозгами и решил посадить Куликова на гауптвахту.   

            Начальник гарнизонной гауптвахты Целко по прозвищу Целкин, хоть и находился в звании старшего лейтенанта, но имел собственный кабинет. В углу кабинета находился настоящий камин с трубой, выведенной через крышу, сложенный умелыми руками солдат-арестантов.

Сейчас с камином возился Нос, определённый на гауптвахту два дня назад. Вина Носа заключалась в том, что он заснул во время политзанятий, на которых изучалась произведение Леонида Ильича Брежнева "Малая Земля", и даже начал храпеть как раз в то время, когда в ленинскую комнату заглянул начальник политотдела подполковник Клещиц. В результате Носа посадили на неделю на гауптвахту. Так, кстати, не наказывают даже солдат, которые время от времени ночью угоняют бензовоз с техтерритории.

На гауптвахте Нос первым делом как следует выспался, съел завтрак, доставленный по приказу Целкина из офицерской кухни, и сейчас занимался тем, что выкладывал камин в кабинете Целкина мозаикой из разноцветных камешков.

Над камином к стене были прибиты настоящие оленьи рога, а под ними висел акварельный поясной портрет самого Целкина в форме воздушного десантника, написанный одним из арестантов. На противоположной стене висело деревянное панно, на котором безвестный резчик на фоне пусковой установки с двумя ракетами изобразил стройную девушку в ситцевом платье. Внизу панно затейливой вязью было вырезано четверостишье:

 

                        Зачем вы плачете когда мы уезжаем,

                        Зачем клянетесь терпеливо ждать,

                        Ведь в наше время, все мы знаем,

                        Что ждет солдата только мать.

            Впрочем, главным предметом профессиональной гордости Целкина было не это панно, и даже не мозаичный камин, а служебный туалет. Необычным в туалете было всё. Главным украшением было, несомненно, трофейное немецкое биде фирмы Gustav Klosettbecken. Ещё в туалете на одной стене находилось два ряда книжных полок, а из другой стены торчало какое-то непонятное приспособление в виде штурвала ярко красного цвета с надписью по окружности: "Вращать в случае опасности!". Книги, стоящие на полках были тщательно подобраны самим Целкиным. Здесь стоял трёхтомный справочник по артиллерийским орудиям, роман Хемингуэя "Прощай, оружие!", томик стихов Гумилёва и "Война и мир" Льва Толстого.

            Начальник гауптвахты борзинского гарнизона старший лейтенант Целко сидел в кресле за письменным столом и просматривал американский журнал "Soldier of Fortune"[23]. На цветной картинке была изображена грудастая девица в расстёгнутом пятнистом комбинезоне и армейском берете. Девица с ног до головы была перемотана пулемётными лентами, а в руках держала ручной пулемёт "Браунинг-М2". Целкин был одет в комуфляжный комбинезон воздушного десантника, а на ногах его были ковбойские сапоги на высоких каблуках, переделанные Носом во время прошлой отсидки из обычных офицерских хромовых сапог. Фуражка на Целкине была обычная, офицерская, но с вытащенной пружиной.

            Разглядывая цветные фотографии обвешенных различным военным инвентарём американских коммандос, Целкин размышлял о своей армейской судьбе. Вот, скажем, кто имеет такой кабинет, как у него? Мало кто. Даже командир дивизиона, хоть он и майор, а не имеет. Командир бригады – тот, да, имеет, но всё равно такого камина с трубой у него нет и быть не может в принципе. Дальше сапоги. Какие сапоги вынужден носить командир бригады? Хоть он  и полковник, а сапоги носит уставные. А у Целкина фасонные. Придёт зима, полковник будет носить те же самые сапоги, только носки оденет шерстяные. А Целкин будет ходить в настоящих собачьих унтах. Опять же, у кого есть такая библиотека в служебном сортире? Ни у кого. Такой нет даже у командующего округом.

            Конечно есть и минусы. Если лейтенанту-стартовику есть куда рости, хоть до командира дивизиона, то Целкину рости некуда, разве что на место Рымаря, начальника комендатуры. Классный офицер-стартовик, прошедший боевые стрельбы на полигоне, единица, крайне ценная в армии. А Целкина вместе с этими ковбойскими сапогами могут снять с должности по одному мановению руки Рымаря, никто даже не заметит. А путь вниз совсем простой – назад в свою часть, освобождённым секретарём комсомольской организации дивизиона. Расстроившись от этих неприятных рассуждений Целкин взял два лежащих в углу кабинета вещмешка с песком и вышел во двор гауптвахты.

            Если арестантов с каким-либо выраженным талантом Целкин уважал, то бесталанных заставлял выполнять разнообразные физические упражнения с отягощением. Для этого у Целкина были вещмешки с песком, которые он лично навешивал на бесталанного солдата. Для измерения пульса у Целкина был секундомерс. Нормальным считался пульс в 120 ударов. Если замер показывал меньше, значит солдат сачкует и Целкин увеличивал нагрузку дополнительным вещмешком.  

            Доставив захваченного во время свидания с генеральской дочерью рядового Куликова на гауптвахту, Паренёк зашёл навестить находившегося здесь уже третьи сутки лейтенанта Круглова. Круглов был таким же, как и он двухгодичником и причины своего помещения на офицерскую гауптвахту не знал, хотя размышлял об этом немало. Приказ об определении Круглова на гауптвахту отдал капитан Галимов, комбат Паренька. Вообще-то Галимов не имел никакого отношения к Круглову, так как тот не был его подчинённым. Но на беду Круглова  Галимова поставили замещать заболевшего командира дивизиона майора Кузьмина. И почему-то его первым приказом с этой временной должности было определение Круглова на гауптвахту.

Никто так никогда и не узнал о причинах ареста двухгодичника Круглова. А всё дело было всего лишь в том, что тот при встрече с Галимовым отдавал честь и протягивал ему для рукопожатия руку. А иногда ещё и говорил: "Привет, Ринат". Галимов, загнанный в тупик наглым поведением студента, всеми силами избегал встреч с Кругловым. Вот, если бы первым протянул руку Галимов, это было бы естественно, он капитан, захотел и поздоровался, не захотел – мимо прошёл. Ну, если бы Бас или Висляков тянули первыми руку, тоже, с натяжкой, но можно. Свои, армейские, хоть и лейтенанты, а Галимов целый капитан. А тут какой-то студент! Вот этот Паренёк, он же хуже самого распоследнего солдата. Галимов ему так и сказал:

            – Ты же, Мальцев, задержался в своём развитии, как умственном, так и в физическом.

            Вообще, батарейку ему Бог послал - Дима-дурачёк, Плейшнер малохольный, Паренёк. Кошмар... Хотя у капитана Козлова ещё хуже – Лосев. Как ни старались тогда замять тот факт, что температура зимой в казарме на харанорском угле может быть 25 градусов по Цельсию, а он просочился аж в штаб округа. А какой-то стукачёк вообще написал в Москву в "Красную Звезду". И из-за одного психопата экономика целого гарнизона оказалась под угрозой!

            Когда Паренёк зашёл в камеру, где содержался Круглов, то увидел там ещё одного лейтенанта из их части. Им был мариец Лёша Янцыбаев. Небольшого роста, краснолицый, с бесцветными ресницами, Янцыбаев был тихим и ничем не примечательным человеком. Он бы так и оставался таковым, если бы не одна его особенность. Когда в состоянии алкогольного опьянения Янцыбаев ночью возвращался в офицерское общежитие, то начинал молча душить своего спящего соседа по комнате старшего лейтенанта Боброва. Из-за этой особенности тихий Янцыбаев и получил прозвище Лёха-лютый. Бобр был значительно мощнее своего обидчика, но, поскольку Лёха-лютый возвращался всегда поздно ночью, когда тот уже спал, то Бобр воспринимал действия соседа-марийца как ночной кошмар, внезапно становившийся явью.

Бобров был старше других обитателей холостяцкой квартиры и тихо презирал их всех, но ничего поделать против Лёхи-лютого не мог. Во-первых, Бобр был карьеристом и поэтому не мог портить свой имидж карьерного офицера бытовой дракой с младшим по званию. Карьерными же соображениями объяснялся и факт проживания Бобра в холостяцком общежитии. Он не первый год терпеливо высматривал себе пару среди полковничьих дочек, но пока безуспешно.

Во-вторых, краснолицый мариец из-за истории с ночным душением Бобра неожиданно стал пользоваться авторитетом у Баса и Лося. И один и другой недолюбливали Боброва за правильный образ жизни и искали малейший повод, чтобы применить к нему рукоприкладство. Пытаясь как-то разрешить свою проблему, Бобров ходил к начальнику политотдела Клещицу, но тот равнодушно взглянув на Бобра, предлагал ему жениться, тогда, мол, и получит отдельную квартиру.

Бобров, доведённый до отчаянья ночными кошмарами, уже подумывал о том, чтобы жениться на ком попало, хоть на той же Люсьен, которая, кажется, взяла в оборот лейтенанта Вислякова. После очередного нападения марийского душителя Бобров пошёл к командиру бригады полковнику Сивашёву и показал ему следы от пальцев на своей шее. После этого Янцыбаева и посадили на гауптвахту.

            Начальник гауптвахты Целко, не обнаружив у вновь поступившего арестанта рядового Куликова никаких творческих задатков и поэтому, потеряв к нему всяческий интерес, нагрузил его вещмешком с песком и приказал выполнять приседания во внутреннем дворе гауптвахты. Достав из ящика стола секундомер Целкин уже собрался идти мерить пульс Куликова, как тут заработал ящичек ГГС[24]. Дежурный с КПП доложил, что у ворот гауптвахты находится какая-то девушка, которая назвалась дочерью генерала Котлярова и требует чтобы её пустили к арестованному Куликову.

            – Паспорт у неё смотрел? – с тревогой спросил озадаченный Целкин.

            – Сама показала, как пришла. Котлярова Анастасия Георгиевна.

            Убрав подальше с глаз работавшего с каминной мозаикой Носа и приседавшего во дворе с мешком Куликова, Целкин двинулся к проходной. Открыв калитку, он увидел стройную девушку в коротком плаще и с пакетом в руке.

            – Я начальник гарнизонной гауптвахты Целко, – зачем-то представился Целкин.

            – Настя, – сказала девушка.

            – Чем обязан?

            – Я хочу навестить Сергея Куликова, его сегодня доставили к вам.

            – Понимаете, у нас не больница и даже не военная часть, здесь находятся арестованные, – неуверенно сказал Целкин.

            – А мне надо. В порядке исключения. Никто не узнает.

            – Я офицер, – немного осмелев, со значением сказал Целкин. – Я принимал присягу. Есть устав гарнизонной службы…

            – И что там написано? – перебила его Настя.

            – Где? – Целко непонимающе наморщил лоб.

            – Ну, в уставе, мы же о ней говорим. Или в присяге, какая разница?

            – Видите ли, – корректно возразил Целкин, –  для вас, может быть, и нет разницы, а вот для офицера...

            – Товарищ офицер, – жёстко перебила его Настя, – а что в присяге сказано про Борзинский пивзавод? И про канистру пива?

            Целкин обречённо вздохнул.

Ах, ты ж, коза! Откуда узнала? Ну да, от солдатни из гаража и узнала. Канистра… Только не одна, а две. Это Рымарь придумал, козёл... Он же и снимет его с должности. А дальше путь один – опять в секретари комсомольской организации дивизиона. И, прощай оружие! Прощай библиотека, прощай власть. Вместо кабинета с камином он будет приходить утром в часть и становиться в строй с такими же, как он старшими лейтенантами, в обычных офицерских сапогах и даже пружину в фуражке придётся поставить на место.  

            – Хорошо, – помедлив, тихо сказал Целко. – Я всё устрою. Только этого никто не должен видеть. Настасья Георгиевна, Вас устроит мой кабинет? Только про пивзавод, это... Ну, Вы ж понимаете? Не стоит...– Целкин неопределённо повертел растопыренной ладонью около собственной головы.

            Идея отправки содержащихся на гауптвахте солдат на работы взамен двух канистр пива, получаемых на пивзаводе, принадлежала начальнику городской комендатуры подполковнику Рымарю. Для самого же Целкина эта дурацкая идея оказалось только головной болью.

Доставить и забрать солдат на пивзавод дежурной машиной комендатуры было не сложно. Немного сложнее было то, что солдаты с пивзавода возвращались с такими вздутыми животами, что не могли застегнуть на себе армейские брюки. Перепробовав несколько вариантов борьбы с этим явлением, Целкин просто махнул на это дело рукой. Самой большой проблемой неожиданно оказался вопрос - куда девать добытое пиво? Одну канистру Рымарь брал себе. Управляться с ней Рымарю помогал его помощник старший лейтенант Крупа. А вторая канистра доставалась Целкину. В этом и состояла вся проблема. Друзей у Целкина не было, выпить канистру один он не мог, а вылить было жалко и глупо. Временный выход Целкин нашёл в том, что не без труда достав новую двухсотлитровую бочку для солярки, он с помощью арестантов установил её на территории гауптвахты и стал сливать добытое пиво туда.

Когда бочка наполнилась до половины, на территории гауптвахты установился устойчивый дух прокисшего пива. Тогда Целкин решил вообще отказаться от своей доли, но встретил неожиданный жёсткий отпор от подполковника Рымаря. После этого Целкин понял, что отказываясь от дармового пива, он может вообще лишиться своей должности. И вот тогда, скрепя сердце,  он стал тайком выливать свою долю в трофейное немецкое биде.  

            – Ну, конечно, я всё понимаю, – улыбнулась генеральская дочка. – Иначе я сюда не пришла бы, правда? Но ваш кабинет не подойдёт. Я встречусь с Куликовым за воротами гауптвахты, а через два часа он вернётся.

            – Вернётся? – растеряно пробормотал Целкин. – С какой стати вернётся?

            – Он человек чести. Пообещает вам и вернётся. Когда-то большевики отпустили из тюрьмы анархистов на похороны князя Кропоткина под честное слово. И они все вернулись. Всё очень просто. Дали честное слово и всё.

            – Видите ли, Настасья Георгиевна, я служу здесь уже третий год и ни разу не слышал о том...

            – Ну, так, услышите, – перебила его Настя. – Кроме этого это слово даю вам я. Или у вас есть сомнения в моей чести?

            – Ну, что вы… – пробормотал вконец сбитый с толку Целкин. – Но… Это дто должностное преступление. Ваш батюшка первый...

            – Вот именно, мой батюшка! Или давайте договариваться, или мой батюшка сегодня вечером будет знать о ваших махинациях на пивзаводе!

            – Как можно… Вы же человек чести... – продолжал бормотать Целкин.

            – Если я человек чести, то, значит, выполню своё обещание, и Куликов вернётся через два часа. А, если я не человек чести, то сегодня вечером я донесу на вас генералу Котлярову. Похоже, у вас нет выбора. Считайте, что вам не повезло.

            "Генеральская хватка", – подумал Целкин и спросил:

             – А, если он всё-таки убежит? Вы же не будете за ним гоняться по Борзе?

            – Если он убежит, я приду и сяду вместо него в камеру, – сказала девушка, спокойно глядя Целкину в глаза.

            Целкин вдруг отчётливо понял, что так и будет. Такая придёт и сядет. Ну, то есть, не сядет по-настоящему, но шума наделает. Могут даже в "Красной Звезде" фельетон написать. И тогда уже понижением до секретаря комсомольской организации дивизиона не обойдёшься. Есть ещё УРы[25]. Там, наверное, тоже освобождённые секретари комсомольской организации требуются. Какой-то кошмар...

            – Ну, хорошо, – тяжко вздохнул Целкин. – Я всё сделаю. А вы уверены, что он вас послушается?

            – Не беспокойтесь, послушается, – улыбнувшись чему-то, сказала девушка.           

 

 

 

           

 

Глава 8. Малый Куналей

 

 

            Вчера из батареи капитана Галимова сбежал рядовой Пиксасов. Поведения Пикса был странного. Одутловатый, неуклюжий, нечистоплотный, и с какими-то неуловимыми отклонениями от нормальности. Деды, пытавшиеся развлечься с помощью Пиксы, быстро почувствовали эту патологию и потеряли к нему всяческий интерес. Пикса не страдал от издевательств, не боялся никого, а был просто равнодушен.

            Поискав Пиксу в окрестностях Борзи трое суток, поиски прекратили. Как-то неожиданно в строевой части всплыло то, что его мать находится на лечении в психиатрической больнице в Улан-Удэ.  Галимова на всякий случай услали на учёбу в Читу. Ясно, что Пиксасова надо комиссовать, но для этого его нужно сначала отыскать. С этой целью лейтенанта Мальцева послали в командировку на родину сбежавшего солдата деревню Малый Куналей чтобы посмотреть, может он там. Заодно зайти в военкомат и взять его призывную карту. Потом ехать в Улан-Удэ в сумасшедший дом, взять справку о болезни матери.

            Вечером Паренёк сел на поезд "Борзя-Улан-Удэ" и на следующее утро сошел на станции Петровский завод. Прямо на перроне он увидел бронзовый памятник декабристам. Здесь, в Петровском заводе, закованные в кандалы, на каторжных рудниках декабристы провели свои самые страшные годы.

Кто были на самом деле эти мужчины с благородными лицами? Гордыми предвестниками звезды пленительного счастья, как считал Пушкин? Или это был очередной гвардейский заговор, коих со времён стрелецкого бунта при Петре I случилось в России уже множество?  И так, и так, с какой стороны посмотреть. На то они и мужчины, создания беспокойные.

            Сюда же, в Петровский завод, потом прибыли жёны гвардейцев-неудачников. Кто эти женщины?

Княгиня Екатерина Трубецкая, 27 лет. Графиня Александра Муравьева, 23 года. Генеральская дочь Мария Волконская, 22 года. Все красавицы, знатные, только бы жить и жить в богатстве и блеске столичных салонов.

            Во время первого свидания, увидев мужа, прикованным кандалами к тачке, Мария Волконская упала перед ним на колени. Минуло всего два года, как православный священник, взяв их за руки, обошёл три раза вокруг аналоя и произнёс: "Венчается раба Божия Мария рабу Божьему Сергею!"

Венчается… Вот уже Мария оставляет у сестры мужа своего годовалого первенца, рвёт все отношения со своими родителями и разделяет участь мужа. Сколько пришлось вынести на своём пути этой хрупкой женщине! Она пережила смерть оставленного в Петербурге сына, а потом и смерть дочери, рождённой уже здесь в Сибири.

            А Полина Анненкова даже ещё и не венчана с Иваном Анненковым. Да и не Анненкова она ещё вовсе, а Полина Гебль, дочь наполеоновского офицера. Не в силах унять слёзы, она пишет императору Николаю I: "Я всецело жертвую собой человеку, без которого я не могу более жить!" А венчанной женой Полина стала два года спустя, уже здесь, в Забайкалье. На время венчания в Михайло-Архангельской церкви, что в Чите, по милостивому разрешению императора с Ивана Анненкова сняли кандалы.

            Княгиня Екатерина Трубецкая, проживая в Петербурге после замужества, десять лет не могла забеременеть. Ездила лечиться в Европу, но безрезультатно. А здесь в Петровском заводе одного за другим за четыре года рожает двух девочек и двух мальчиков!

            Меньше всех веку было отпущено графине Александре Муравьёвой. Оставив у свекрови своих троих детей, она, будучи на седьмом месяце беременности, тоже последовала за мужем. "Вы святая женщина", – эти слова ей сказал перед отъездом Пушкин. "Нет, я только жена", – возразила Александра. Самая болезненная из декабристок, с огромными глазами на прекрасном лице, Александра Муравьёва умерла здесь в Петровском заводе в возрасте 28 лет. За несколько дней она сгорела от лихорадки. Её муж Никита Муравьёв просидел всю ночь, гладя руку мёртвой жены.

            Но бронзовый памятник на перроне этого затерянного на бескрайнем Транссибе маленького вокзала стоит мужчинам.

Так уж повелось...

            От станции Петровский завод далее Пареньку предстояло ехать на автобусе. После трех часов тряски по грунтовке ПАЗик доехал до Малого Куналея. Когда Паренёк сошел с автобуса, уже смеркалось. Он пошел по деревенской улице, по обе стороны которой стояли черные деревянные дома.

            В доме по адресу, данному ему в строевом отделе части, оказался небритый мужчина неопределенного возраста, как оказалось, папа Пиксасова. Рядом с ним находилась худощавая жилистая женщина, которую хозяин называл Анькой. Чернявая Анька курила папиросу и с интересом смотрела на Паренька. В доме стояла какая-то специфическая кисло-сладкая удушливая вонь.

            Узнав, что офицер приехал искать его сбежавшего сына, папаша обрадовался и послал Аньку за водкой, а сам стал собирать закуску. Через час застолья раскрасневшийся родитель начал орать, что он закончил курсы младших командиров и по этому поводу пожелал брататься с Пареньком. Жилистая Анька курила папиросы и не отставала в деле поглощения огненной воды от командира Пиксасова.

            – Аррртилерристы, Сталин дал приказ!!! – стуча грязным кулаком по столу, орал Пиксасов.

Похожая на ящерицу чернявая боевая подруга младшего командира пронзительно подпевала:

            – Из сотен грозных батарей за слезы наших матерей, За нашу Родину - огонь!!!

            В разудалой голове Пиксасова-старшего окончательно все перепуталось и он поднимал новые и новые тосты за офицера, прибывшего на родину сообщить об военных успехах своего сына.

            – За нашу Родину - огонь!!! – до поздней ночи раздавались яростные крики из чёрного покосившегося дома Пиксасовых.

            Через некоторое время доблестный родитель и Анька выпили всю водку, наорались и, спотыкаясь, удалились на заслуженный отдых в спальню. Паренёк остался за опустевшим праздничным столом один. Он осмотрелся и увидел в углу какой-то топчан. Не снимая шинели, он лег и закрыл глаза.

            От вони неизвестного происхождения, царившей в доме, Паренька стало подташнивать. Он встал, открыл входную дверь и вышел на крыльцо. Стояла полная луна и весь двор был залит ее мертвенным светом. В темном безоблачном небе беззвучно переливался звездный ковер. Паренёк вдохнул полной грудью морозный воздух и только собрался пойти поискать туалет, как вдруг из темноты перед ним появилась огромная собака, похожая на волка. Собака смотрела на него внимательным выжидающим взглядом фосфоресцирующих глаз. Паренёк, стараясь не делать резких движений, повернулся и вошел обратно в дом, плотно затворив за собой дверь. Потом после некоторого раздумья он направился в спальню. В спальне было странно прохладно и стояла кромешная тьма, так как единственное грязное окно было забито фанерой. Наощупь Паренёк подошел к кровати и стал тормошить лежащего на ней человека за плечо. Человек сначала что-то мычал, потом опустил ноги на пол и стал шарить рукой под кроватью.

            – Где топор? Где мой топор? – бормотал он.

            – Чего ты? – спросила паренька хриплым шепотом лежащая рядом Анька.

            – Мне нужно в туалет, а на дворе собака не дает.

            Анька что-то недовольно бормоча под нос, встала с кровати и пошлепала к двери. Мальцев набросил на плечи шинель и тоже пошел за ней. Выйдя босиком на крыльцо, женщина позвала в темноту:

            – Полкан, Полкан!

            На зов из темноты выдвинулась мощная фигура Полкана. Анька спустилась с крыльца и взяла его за ошейник.

            – Иди, не бойся, – махнула она рукой.

            – А чего он про топор говорил? – спросил Паренёк.  

            – А кто его знает, – зевнув во весь рот, равнодушно ответила Анька. – Иногда буянит, за топор хватается, тогда тикать надо. Ну, ты услышишь. Если что, беги.

            Возвратившись в дом, Паренёк закрыл за собой на задвижку дверь и, нащупав в темноте топчан, устало опустился на него.

            Кажется, прошел еще один день в армии.

            Вопреки опасениям ночь прошла без происшествий. Утро выдалось морозное и солнечное. Паренёк шел по скрипящему снегу вдоль улицы, и немногочисленные люди, попадавшиеся ему на пути, здоровались с ним, как со старым знакомым. Немного удивлённый Мальцев тоже здоровался с ними в ответ.

Местный военкомат располагался в одном здании с отделением милиции. В милиции Мальцев застал двух  милиционеров и какого-то бурята, видимо, задержанного. Бурят стоял посреди комнаты, маленький, коренастый, весь набычившийся. Руки он держал сцепленными за спиной, из под жестких черных волос блестели разбойничьи глаза. На столе перед милиционерами лежал неестественно большой нож с кривым лезвием, вымазанным в крови.

            – Так зачем ты барана зарезал? – устало и, видимо, не в первый раз спрашивал милиционер бурята. Бурят в ответ только сверкал глазами и ещё больше набычивался. Потом он стал что-то с вызовом бормотать, из чего Мальцев разобрал только слово "убил".

Мальцев прошел в следующую комнату, где находился военкомат и изложил цель своего приезда. Выслушав его, начальник военкомата передал Мальцеву копии призывных документов рядового Пиксасова. Через полчаса Мальцев покинул военкомат, так и не узнав, за что маленький бурят с разбойничьими глазами убил барана.

            Улан-Удэ оказался вполне современным городом. Примерно половина прохожих на улицах были с большими, как чан, головами, желтыми лицами, черными жесткими волосами и плоскими носами. Буряты разговаривали на русском, с лёгким акцентом, вывески магазинов были смешанные, часть на русском, часть на бурятском языке русскими буквами. "Интересно, какими мы кажемся бурятам?" – подумал Паренёк. "Наверное, бледными, длинноносыми и с крошечными недоразвитыми головами".

В привокзальном буфете Пареньку продали за восемьдесят копеек чай[26]. Причина такой высокой цены открылась, когда Паренёк попробовал напиток. Это был бурятский чай, с кусочками топленого сала, плававшими в теплой густой жидкости буро-зеленого цвета. После первого глотка Паренёк поставил стакан с жидкостью на стол, вытер губы рукавом шинели и вышел из здания вокзала.

            В психиатрической клинике Мальцеву дали выписку из истории болезни матери Пиксасова. Какая-то разновидность шизофрении. Пиксасова находилась на амбулаторном учете, но иногда, чаще весной, ей становилось хуже и тогда ее помещали в стационар. Мальцев направился по её домашнему адресу, который ему дали в больнице. Пиксасовой дома не оказалось, а соседи по коммуналке рассказали, как пройти к ее месту её работы – киоску по продаже трамвайных талонов.

Пиксасова оказалась тихой маленькой женщиной, совсем не похожей на сына – крупного, неряшливого, мордатого. Известие о дезертирстве сына Пиксасова восприняла равнодушно, только как-то виновато улыбнулась, пряча глаза. Оказалось, она не видела и не слышала о сыне уже давно, сколько, точно не помнит. Уехала она из Малого Куналея тоже давно. Бывшего мужа помнит хорошо, как пил, как гонялся за ней по дому с топором, как привёл домой Аньку, которую, кстати, ни разу пальцем не тронул, уважал. А вот ее как-то поймал, повалил на пол и рубанул топором по волосам.

            Неохотно поговорив о сыне и бывшем муже, Пиксасова стала рассказывать Пареньку о психиатрической лечебнице.

            – От водки там тоже лечат, – сказала Пиксасова. – Дают сначала лекарство специальное. Потом, когда лекарство начинает действовать, наливают сто грамм. Их выворачивает, трясет, на стенку лезут. Сама видела. Аверс, это у них называется. Это чтобы отвращение было. Какое-то время помогает, а потом опять. Один раз девчонка одна, тихая такая, нож в столовой у хлеборезки стащила и с ножом за санитаркой по корпусу гонялась. Никогда не скажешь, худенькая такая. А санитарка толстая, визжит, как свинья. Девчонка тоже визжит, еле нож отобрали. Молодые девки на заднем дворе через забор сигареты с улицы стреляют. Мужики туда ходят, со всего города приезжают. Потому что не за просто так, а чтоб получить сигарету, девке нужно показать кое-что. Те, кто помоложе по целому кульку собирают, потом в палате делятся со всеми. А старым хуже.

            На обратном пути Паренёк делал пересадку в Чите и зашёл поужинать в привокзальный ресторан. До поезда на Борзю оставалось ещё два часа. В ресторане было полно народу, который пил, закусывал и танцевал под небольшой оркестр с энергичной певицей. Певица без видимого напряжения исполняла репертуар Патрисии Каас, Софии Ротару и Аллы Пугачёвой на французском, молдавском и русском языках. После небольшого технологического перерыва трое музыкантов и певица заняли свои рабочие места. Увидев их, какой-то расхристанный мужчина вскочил из-за столика с поднятым бокалом, и истошно заорал на весь зал:

            – Выступает София Ротару!

            Мальцев от нечего делать стал осматривать зал и вдруг заметил капитана Галимова, который, видимо, возвращался с учебы. Галимов сидел за столиком и тоже, как и Мальцев, закусывал перед поездом.

Мальцев подошел к его столику и поздоровался. Непредсказуемый капитан почему-то обрадовался Мальцеву, усадил его рядом и заказал официанту еще одну бутылку вина.

            Присмотревшись, Паренёк заметил, что с Галимовым что-то не так. Его мундир был минимум на два размера больше, чем требовало того телосложение комбата. Как Галимов не надувался, как не выпячивал грудь, но все равно, китель на нем болтался, как на вешалке, не говоря уже о штанах.

            Выпивши бутылку портвейна, Галимов под большим секретом поведал Пареньку о неприятной истории, в которую он влип на учёбе. Причём влип в прямом смысле этого слова. Неприятность произошла уже на вторые сутки после прибытия Галимова на курсы повышения квалификации, куда его упрятал начштаба после побега Пиксасова.

Сначала все было хорошо. Но потом он как-то со своим соседом по парте завалился вечером в ресторан, где они познакомились с двумя женщинами. Женщины были крепкого телосложения и повадками напоминали вышедших на охоту свиноматок. Галимов достался охотнице по имени Диана. Это-то и послужило отправной точкой последовавших за этим неприятностей. Во время быстрых танцев Диана, распространяя запах дезодоранта и пота, виляла своей пятой точкой, обтянутой юбкой, так, словно от этого зависела ее жизнь. Галимов же, опьяневший от испарений Дианы, тоже вовсю вилял задом, который облекали пока что его родные брюки.

            После ресторана дороги друзей разошлись. Галимов пошел с Дианой, а его друг с подружкой Дианы по имени Софа. Когда они подошли к зданию с вывеской "Продукты", Диана открыла своим ключом заднюю дверь магазина и пригласила Галимова внутрь. В подсобном помещении было жарко и темно, но Диана не разрешила включать свет. В темноте Галимов снял шинель и положил ее на какой-то выступ. Потом он стал искать на что бы присесть. Его внимание привлекла огромная бочка с удобной плоской крышкой. Галимов уселся на бочку. В это время Диана, шумно сопя пористым носом, подошла к бочке и обхватила Галимова за туловище мощными руками.

            Вот тут-то и случилась беда. Крышка с треском провернулась и задница Галимова оказалась погруженной в постное масло, находившееся в бочке. Все произошло настолько мгновенно, что Галимов не успел и глазом моргнуть, как его форменные штаны и часть кителя пропитала маслянистая жидкость.

Диана испуганно вскрикнула и инстинктивно оттолкнула Галимова от себя, отчего тот погрузился в тёплую жидкость еще глубже. Теперь в масле была уже вся спина капитана. Сдавленно матерясь, Галимов начал выбираться из западни. Но, не имея точки опоры, он только ещё глубже погрузился в бочку, так, что скоро наружу торчали только голова и ноги в форменных ботинках.

            – Помоги, – прохрипел он, протянув руку к Диане.

Диана всплеснула полными руками и запричитала:

            – Как я теперь масло буду продавать!? Давайте руку, только осторожно, не запачкайте платье, это у меня единственное выходное платье!

            С трудом выбравшись из западни, Галимов в темноте стал ощупывать себя со всех сторон. С обвисших офицерских брюк струйками стекала на пол пахучая жидкость. Диана благоразумно отошла подальше от Галимова, который несвязно матерился и злобно сверкал в темноте глазами.

            – Это ж сколько масла вылилось! – продолжала причитать Диана. – Вы бы не могли сцедить с брюк, вот сюда, в бочку?

            Остаток дней на учебе Галимов проходил в кителе и штанах, которые купил в местном военторге. Правда, нужного ему размера там не оказалось, пришлось купить какой был, на два размера больше. Промасленный родной мундир и офицерские теплые кальсоны пришлось завернуть в несколько газет и тайно выбросить в мусорный бак.

            Вскоре после возвращения Паренька из командировки объявился рядовой Пиксасов. Оказывается все это время он жил на свинарнике, отстоявшем от части километров на пять в сопках. На основании привезенных Мальцевым документов Пиксасова комиссовали по состоянию здоровья и он уехал домой, в Малый Куналей.

Пиксасов-старший по поводу возвращения сына из армии устроил славное застолье и даже, отступив от своих правил, засветил Аньке под глаз. Анька тут же заявила на своего боевого друга в милицию.

Когда подъехала милиция, Пиксасов-старший в знак протеста выпил на глазах у милиционеров пузырек зеленки. Видавшие и не такое, милиционеры заломили весёлому папаше руки и поволокли в машину. По дороге Пиксасов-старший во всю глотку орал марш артиллеристов,  пугая наблюдавших за происходящим соседских женщин ярко-зеленым зевом.

 

 

 

 

Глава 9. Телемба

 

            Путь на Телембу - сутки по железной дороге и150 километровна гусеницах по просёлкам. Если не считать самих стрельб, то самое главное это погрузка-разгрузка зенитно-ракетного дивизиона на железнодорожные платформы.

            В армии до сих пор ходит история, ставшая легендой. Тогда на станции назначения обнаружили, что в составе прибывшего на стрельбы дивизиона не хватает одной пусковой установки. Платформа, куда её загнали при погрузке есть, а самой пусковой не платформе нет. Стоит платформа пустая, где пусковая - никто не знает.

Тогда начальство взволновалось не на шутку. Заблокировали всё движение, пустили по путям мотодрезину, проехали весь маршрут – нет ничего! Ни на рельсах, ни справа, ни слева. Испарилась пусковая! А это 24 тонны веса на гусеничном ходу. Выдвигались самые невероятные гипотезы исчезновения. От того, что пусковую забыли на рампе при погрузке, до похищения пусковой китайцами.

            Через сутки, когда командир батареи уже смирился с неизбежным трибуналом, пусковая, завывая дизелем и поднимая тучи пыли, самостоятельно прибыла на полигон. Оказывается, механик-водитель и оператор этой пусковой, приобретя во время погрузки на рампе в продуктовом ларьке бутылку водки, решили ночью распить её с комфортом. Чтобы им никто не мешал, они взяли всё необходимое для комфортного времяпрепровождения и на одной из технических остановок пробрались в пусковую, зафиксированную тросами на платформе.

Однако, когда эшелон тронулся и набрал скорость, плохо закреплённая при погрузке пусковая стала болтаться на креплениях пока не сорвалась с платформы и не упала под откос. Перевернувшись, она счастливым образом опять встала на гусеницы. Ещё более чудесным образом оба бойца отделались только ушибами.

Пришедши в себя после падения, экипаж  пусковой решил продолжать движение на полигон своими силами. Механик-водитель открыл топливную магистраль и повернул вентиль пневматического стартёра. Провернувшись несколько раз дизель как ни в чём ни бывало запустился. Выбравшись на шоссе, пусковая взяла курс на станцию Телемба, а потом, уточнив маршрут у местных жителей, направилась на полигон.

            Командир зенитно-ракетной бригады, видавший на своём веку всякого, только крутил головой и бормотал:       – И они хотят воевать с таким народом... И с такой техникой...

            На этот раз погрузка прошла без проблем. Если, конечно, не считать объявившегося невесть откуда младшего лейтенанта Лосева. Он прибыл на рампу в своей полевой форме и заявил о намерении отправляться со всеми на Телембу, поскольку без армии он не мыслит своей жизни. Капитан Козлов, комбат Лосева, резонно рассудил, что боевые стрельбы это не наряд по котельной и сказал, что сам он таких решений не принимает, иди, мол, к командиру дивизиона. Выслушав Лося, озадаченный майор Кузьмин приказал ему покинуть режимный объект, которым является борзинская погрузочная рампа. Но, вместо того, чтобы выполнять полученный приказ, Лось вдруг заскрежетал зубами, выкатил глаза и бросился под гусеницы пусковой, которая в этот момент заезжала на рампу. Если бы не мгновенная реакция механика-водителя, сидевшего за рычагами, то одной жертвой, которыми сопровождается каждые крупные учения, стало бы больше ещё при погрузке.

После произошедшего инцидента полковник Сивашёв распорядился взять Лося на стрельбы, сказав при этом, что даёт ему последний шанс.

            В день стрельб на полигоне с утра была низкая сплошная облачность и моросил холодный дождь. На стартовую позицию первой вышла станция обнаружения цели - СОЦ, бронированный монстр весом 56 тонн. При транспортировке она заняла целую железнодорожную платформу и ещё такую же платформу занимала антенна СОЦ. При боевом режиме работы СОЦ развивает мощность излучения 1,8 мегаватт, и находиться рядом с ней опасно. Даже боковые лепестки диаграммы направленности СВЧ-излучения могут нанести ущерб здоровью. По этой же причине маленькие окошки в бронированном туловище СОЦ были забраны густой металлической сеткой. Вслед за СОЦ на стартовую позицию вышла станция наведения ракет - СНР. СНР - самое сложное и поэтому самое капризное           звено зенитно-ракетного комплекса "Круг". Поэтому на стрельбы берут две СНР и по прибытию на полигон сутки выполняют тестовую юстировку на имитаторе цели - "вышке". На этот раз выбраковали станцию лейтенанта Вислякова. Что поделать, чтобы стать на Телембе стреляющей СНР нужно иногда ждать не один год. А начальникам расчётов пусковых установок и того хуже, их в дивизионе аж девять, а на старт выходит только две.

            СНР прошла в пяти метрах от СОЦ и круто развернувшись на одной гусенице направилась на позицию. В этот момент начальник расчёта СНР нажимает кнопку сброса на топопривязчике. От выполнения этой процедуры будет зависеть точность пересчёта координат целеуказания, которые СНР будет получать от станции обнаружения цели. После занятия пусковой стартовой позиции восьмиметровая ракета, стоимостью в пятиэтажную хрущёвку, сначала поднялась вверх на направляющих на 60 градусов, потом стала резко разворачиваться вправо-влево - происходил функциональный контроль канала управления со станции наведения. От этих поворотов двухтонной ракеты пусковая качалась и вибрировала всем своим 24-х тонным бронированным телом как осиновый лист.

После окончания контроля в пусковой открылся верхний люк и на броне показалась человеческая фигура в танкаче и с плоскогубцами в руке – начальник расчёта пусковой, которому посчастливилось стать стреляющим на Телембе. Если сегодня ему будет сопутствовать счастье, то ракета с его пусковой поразит цел, и в строевой части в его личном деле появится заветная для каждого стартовика запись. Начальник расчёта сорвал плоскогубцами свинцовую пломбу размером с пятак, фиксирующую ярко красную крышку пускового штекера ракеты. После этого он опять спустился в нутро пусковой и, откинув крышечку, нажал красную кнопку. Разъём пусковой плавно въехал контактами в ракетный штекер, и на станции наведения загорелось красное табло "Ракета №1 в боевой готовности".

            В полумраке бронированного чрева СОЦ луч локатора синхронно с вращающейся на крыше огромной антенной описывал окружности на пока ещё чистом зелёном экране. Круглая двухметровая тарелка параболической антенны СНР неподвижно смотрела в небо, затянутое низкими свинцовыми тучами. Откуда, с какого азимута появится цель было пока никому неизвестно. Ракеты на направляющих пусковых тоже пока неподвижно смотрели носами в точку встреливания.

            На командном пункте полигона Телемба начальник полигона принял рапорт командира стреляющего дивизиона о готовности, после чего нажал на красную кнопку. С этого момента пошёл отсчёт времени.

Через 200 секунд всё должно окончиться. При хорошем стечении обстоятельств радиоуправляемая мишень "Стриж" будет уничтожена одной ракетой. Это пятёрка дивизиону, он может быть спокоен полтора года, до следующих стрельб. Немного хуже, если "Стриж" будет уничтожен двумя ракетами. Это четвёрка-тройка. Если пройдут 200 секунд и "Стриж" самоликвидируется, то это двойка. И позорное нажатие начальником СНР кнопки самоликвидации улетевшей невесть куда своей ракеты. С соответствующими записями в личных делах всех офицеров, принимавших участие в стрельбах.

            Радиоуправляемая мишень "Стриж" по команде с пункта управления стрельбами стартовала вертикально вверх, преодолела звуковой барьер и за сорок секунд забралась на высоту14 километров.

            На этом участке "Стрижа" и увидели на экране локатора в СОЦ. Данные об азимуте цели были переданы на станцию наведения, и антенны СНР резко развернулись в том направлении, где на дальности70 километровв стратосфере летел "Стриж". Синхронно с ним в этом же направлении под завывание серводвигателей развернулись и направляющие с ракетами.

Третий этап траектории "Стрижа" - спуск из стратосферы и вхождение в зону поражения комплекса "Круг". На этом этапе "Стриж" развивает тройную звуковую скорость и должен быть уничтожен.

            После передачи азимута "Стрижа" на станцию наведения следует самый ответственный этап - захват цели на автосопровождение. Операторы угловых координат и дальности в СНР должны в этот момент увидеть отметку от "Стрижа" на экранах своих локаторов и, вращая штурвальчики управления антенной, взять эту отметку в стробы. В этот момент параболические антенны СНР нервно рыскают в небольшом телесном угле и синхронно с ними рыскают острыми носами ракеты на пусковых.

            Счёт тут идёт на секунды, если замешкаться – сорвётся автосопровождение, и тогда начинай захват сначала, а 200 секунд уже кончаются, "Стриж" вот-вот выйдет из зоны поражения и самоликвидируется.

            - Есть захват цели по азимуту! - перекрикивая вой турбины, доложил оператор угловых координат.

             - Есть захват цели по дальности!

             Начальник расчёта СНР нажал кнопку автосопровождения цели. Дрожащая крупной дрожью антенная колонка СНР вдруг замерла, а потом стала плавно двигаться как бы, следя за невидимой целью. Синхронно с антеннами СНР, повторяя их плавное движение, двигались две ракеты на пусковых. Полдела сделано, пока идёт всё по плану.

На локаторе СОЦ было видно, как "Стриж" вошёл в 50-тикилометровую зону поражения. Ещё десять самых напряжённых секунд.

            – Цель в зоне пуска. Открываю огонь. Цель уничтожить одной! Высота 20, дальность 23, – отдал приказ командир дивизиона.

            Начальник расчёта на СНР откинул защитную крышку и нажал красную кнопку с надписью "Пуск №1". Раздался грохот и земля затряслась от стартовавшей ракеты.

            Самое неприятное, что может быть на боевых стрельбах, это когда по этой команде ракета не сходит с пусковой. Такое бывает и не так редко. Например, когда в 60-м году комплексом С-75 сбивали Пауэрса две первых ракеты вообще не сошли с пусковых, полетела только третья.

            Пуск ракеты комплекса "Круг" более всего напоминает взрыв. После старта ракеты пусковая скрылась под настоящим огненным смерчем – это сработали пороховые ускорители. Следующий миг, который восприняло сознание, это был обгоревший дымящийся корпус пусковой и ввинчивающаяся в свинцовые облака ракета с четырьмя бьющими из дюз пороховых ускорителей огненными струями.

В этот момент на экранах локаторов в СОЦ и СНР появляется вторая отметка от ответчика ракеты. Она быстро движется по зелёному экрану по направлению к отметке цели. Теперь от людей уже ничего не зависит, дальше наведение ракеты осуществляется полностью автоматически.

Ещё через секунду из-за облаков раздались раскаты грома. Это отработали пороховые ускорители и включился маршевый двигатель ракеты.

            И в это мгновение гул маршевого двигателя невидимой за низкими облаками ракеты вдруг перекрылся взрывом, от которого под ногами задрожала земля и заложило уши. Это подорвалась боевая часть ракеты.

            В наступившей звенящей тишине вдруг открылся задний люк СНР и из него выпрыгнули двое солдат. Забыв про опасное излучение от СОЦ они радостно что-то кричали, обнимались, а потом упали и покатились по земле. Это операторы азимута и дальности, они первыми увидели, как обе отметки на локаторе встретились в одной точке, после чего на экране появилось засветка от облака падающих обломков цели и ракеты.

            Есть попадание!!!

            Цель уничтожена с первой ракеты!

            Теперь настала очередь поработать полигонщикам. В воздух поднялись пожарные вертолёты - тушить пожар в тайге, возникший на месте падения обломков "Стрижа" и ракеты.

            Хоть стрельбы и называются боевыми и от них много чего зависит в судьбе офицера-стартовика, но всё-таки это учения. Совсем по-другому было на Первое мая 60-го года, когда сбивали Пауэрса. Ракетчики комплекса С-75 были ещё старого закала, прошедшие Вьетнам, Корею, Египет, а кто и Великую Отечественную захватил. "Локхид U-2" Пауэрса тогда летел на высоте20 км. Наши истребители-перехватчики МИГ-19 и СУ-9 захлёбывались на такой высоте.

            – Приказываю сбить!!! – приказывает маршалу Малиновскому Никита Хрущёв. – Пилот или его семья получит всё, что пожелает!!! – добавляет он, сжимая побелевшие кулаки.

            А внизу, у подножия мавзолея идёт праздничная демонстрация, и в это же время под Свердловском МИГи и "Сухие" на динамической горке выскакивают на высоту "Локхида" и пытаются атаковать его.

            – Прошу позаботиться о семье, иду на таран, – это документальная запись переговоров пилота СУ-9 Игоря Ментюкова и командующего истребительной авиацией СССР генерала Савицкого.

            Но так и не достали тогда ни МИГи, ни "Сухие" "Локхида". А сбили его ракетчики старинным комплексом С-75, который наводил ужас на пилотов "Фантомов" ещё в Египте. Одной ракетой сбили Пауэрса и ещё тремя классически расстреляли летевшего вдогонку на МИГе старшего лейтенанта Сергея Сафронова.

Из-за этого Героя Советского Союза, как обещал Хрущёв, тогда не дали никому. Ордена Красного Знамени тогда дали двоим – командиру дивизиона, сбившего "Локхид" и пилоту МИГа Сергею Сафронову. Слово "посмертно" в приказе так и не написали.

            …Ну, а стартовикам на Телембе после удачных стрельб положен банкет. Закуску привезли с собой, а вот выпивку привозить заранее нельзя, такова традиция. По этой же традиции за выпивкой нужно ехать в посёлок на отстрелявшейся обгорелой пусковой.

В громадной брезентовой палатке, вмещающей человек двадцать офицеров дивизиона, накрыто два длинных стола. Посередине палатки стоит отопительный аппарат, возимый каждый раз на Телембу – "Поларис". "Поларис" и впрямь похож на ракету, труба метра три высотой с вваренной посередине металлической бочкой. Работает "Поларис" на солярке. Через полчаса гудения железная бочка раскаляется докрасна и в палатке становится тепло.

            Собственно героев нынешней Телембы совсем немного. Это расчёты станции обнаружения цели, станции наведения ракет и пусковой установки. Но в офицерской палатке с гудящим "Поларисом" в центре все шумят, поднимают пластмассовые стаканчики с водкой, провозглашают тосты, закусывают красной рыбой и консервированной сайрой.

            Замполит дивизиона майор Козух, как всегда с выражением сдержанной ответственности за хорошо выполненную работу на красном лице, поднимает тост: "За советские вооружённые силы!" В его общей тетради за это время появились новые записи – кто, сколько и чего выпил на Телембе, кто отлучался в посёлок, кто как вёл себя на маршруте следования. На букву "Т" в тетради замполита зафиксировано, что прапорщик Тонкус  в состоянии алкогольного опьянения в поезде упал с верхней полки и головой повредил столик в купе. Столик ремонту не подлежит и должен был быть списан, как убыток, который сопутствует каждым стрельбам. На букву "Л" в тетради уже нет свободного места. Эти несколько страниц посвящении жизнеописанию младшего лейтенанта Лосева. К тому же ещё и одна страница вырвана, хотя тетрадь прошнурована и скреплена печатью. Эту страницу вырвал сам начальник политотдела Клещиц, а зафиксирован на ней был тот злополучный наряд по котельной, после которого вдруг выяснилось, что зимой в казарме вполне может быть двадцать пять градусов тепла, а не двенадцать, как было написано в методических пособиях для тыловых служб.    

            Командир дивизиона майор Кузьмин доволен – он вырастил отличных офицеров-стартовиков, сбивших цель одной ракетой. Радуется и молодая поросль – Бас и Плейшнер, их Телемба, а, может Эмба, ещё впереди. Лейтенант Висляков, который был дублёром стреляющей СНР, ждёт своей следующей Телембы, она по неписанным законам стрелять на них будет его станция наведения. Младший лейтенант Лосев с его последним армейским шансом тоже празднует удачное завершение стрельб. И даже Паренёк вроде бы тоже причастен к общей радости.

            Радостно и в солдатских палатках. Пройдут года, кто-то станет механизатором в родном селе, кто-то пойдёт на завод, ребята женятся, остепенятся, но до последних своих дней они будут помнить Телембу. Сотрутся подробности и детали, но гром стартующей ракеты, от которого трясётся земля под ногами, они будут помнить и стариками.

И когда-нибудь кто-то из них обязательно возьмёт гитару и неумело запоёт полузабытые слова наивной солдатской песенки:

                         Ты видишь сны - она в них героиня,

                         Всегда ты с ней и лучше всех одет,

                         А видел ты когда-нибудь пустыню,

                         Дрожащую от запуска ракет?

 

 

 

 

 

Глава 10. Два капитана

 

            После Телембы в бригаде всегда случаются какие-то происшествия. То солдаты, напившись лосьёна из солдатской лавки, угонят с техтерритории злосчастный бензовоз, на котором уже не осталось живого места. То какого-нибудь лейтенанта забирают в местный вытрезвитель, то ещё какая напасть приключится.

            На этот раз инцидент произошёл на неожиданно высоком уровне – командир третьей батареи капитан Галимов пришёл на службу с подбитым глазом, а его коллега комбат второй батареи капитан Козлов с забинтованной головой, на которой по этой причине даже не держалась фуражка.

            На расспросы командира дивизиона и замполита Галимов отвечал сдержанно – мол, в Борзе на автобусной остановке напали бичи, избили, забрали деньги и часы. Капитан же Козлов, напротив, на вопросы отвечал  охотно, но непонятно:

            – Если я Галимова звездану, то от него только сапоги останутся.

            Озадаченный замполит майор Козух занёс в свою общую тетрадь суть происшедшего и запер её в несгораемый сейф.

            Капитан Козлов, вопреки своей простецкой фамилии, был похож на князя Болконского, во всяком случае дивизионные дамы единодушно сходились в этом мнении. В отличие от лейтенанта Вислякова, который считал быдлом всех солдат, капитан Козлов, как истинный князь, считал быдлом не только солдат, но и всех офицеров бригады включая командира бригады полковника Сивашова. Конечно были исключения, например, командир первого дивизиона майор Вольф, который всегда, даже летом, ходил в чёрных перчатках, а недавно на техтерритории открыл стрельбу из автомата Калашникова. Отчитался потом Вольф сам перед собой о затраченных патронах, написал объяснительную командиру дивизиона, то есть, самому себе. Мол, в целях поддержания дисциплины личного состава, кстати, самой лучшей в бригаде. Вот командир третьего дивизиона, майор Кузьмин, явно не князь и не Вольф, поэтому для поддержания дисциплины ему приходится переворачивать тумбочки, разбивать телефонные аппараты и производить другие действия устрашающего характера.

И офицеры у Вольфа берут с него пример, вот недавно в патруле на виадуке восемь местных бичей попёрли на лейтенанта Тухтарова, четыре спереди, четыре сзади. Так Тухтаров, не долго думая, всю обойму в воздух выпустил. Одна пуля отрикошетировала от металлической фермы виадука и попала на излёте бичу в ногу. Бич так заорал, что от его крика остальных бичей как ветром сдуло. А Тухтаров написал утром Вольфу объяснительную, мол, в целях самообороны и защиты офицерской чести применил табельное оружие предупредительными выстрелами вверх. Так Вольф перед строем ему благодарность объявил. С формулировкой "За защиту офицерской чести".

            Похожего на князя Болконского капитана Козлова можно было часто видеть за чтением какой-то газеты на немецком языке. Откуда он её брал, выписывал или это была одна и та же газета, никто из офицеров не знал. Если с кем и любил поговорить Козлов, так это с Пареньком. Впрочем, это был скорее не разговор, с монолог капитана.

            – Что грустишь? Дождик пошел и ты скис? Жить не хочется? Ничего, в Забайкалье только первые пять лет тяжело, потом ничего. Вот мне в академии пришлось много работать. Нагрузка была – ого! Ещё та нагрузка. Тонкая структура уравнений Максвелла и всякое другое, не имею права говорить. Языками некоторыми владею.

            Паренёк тогда подумал, что капитан-академик говорит про какие-то другие, гораздо более сложные уравнения Максвелла, а не про те, которые изучают на первом курсе универа в курсе общей физики.  

            – Активнее нужно к жизни относиться, – продолжал Козлов. – Спортом подкачаться, Маркса подштудировать, "Материализм и эмпириокритицизм"[27], слыхал? Толковая вещь, стоит почитать. Железная логика! Позицию жизненную активную вырабатывать. Языками заняться. Вот у меня жена, она совсем юна. Танцовщица. Языками некоторыми владеет. А тут одно ж быдло. Вон Сивашёв, как мужик деревенский, двух слов подряд сказать не может. Быдло…

            В тот неудачный для него день, случившийся по возвращении бригады из Телембы, Козлов после посещения городской бани зашёл в ресторан "Садко". В ресторане Козлов заказал бокал сухого красного вина и только устроился за столик возле залитого ярким зимним забайкальским солнцем окна, как увидел в дальнем углу ресторана Галимова.

            Если Козлов брал тем, что был похож на князя Болконского, Вольф тем, что при удобном случае открывал стрельбу из автомата, а Кузьмин переворачивал тумбочки и швырялся в солдат телефонными аппаратами, то комбат Галимов поддерживал свой авторитет тем, что изображал из себя психически ненормального. Например, выстраивал батарею и лаконично сообщал провинившемуся солдату:  

            – Я татарин, я дурак! Клянусь мамой, я тебя убью!

            На Телембе Галимов как-то замахнулся на старослужащего солдата лопатой, может и убить хотел, как обещал, но задел стоящего сзади молодого солдата. Дедушка, понятно, убежал на время подальше от агрессивного командира, а молодому тогда губу рассекло, пришлось зашивать в санчасти. Потом, чтобы не выносить сора из избы, поставили его до конца службы маслорезом в столовую. На той-же Телембе, когда палатку на ночь солдаты ставили, Галимов решил подсветить им фарами. Для этого он сел в ТЗМ - транспортно-заряжающую машину, включил в кабине свет и, водя пальцем, стал внимательно изучать табличку со схемой переключения передач. Потом завёл двигатель, решительно включил вычисленную по табличке передачу, отпустил сцепление и нажал на газ. Мощный "Урал" буквально прыгнул с места на возившихся с палаткой солдат. Солдаты бросились врассыпную от взбесившегося "Урала", а Галимов с перепугу что есть силы нажал на тормоз. "Урал" с шипением присел на все четыре колеса и заглох, наехав на брошенную в панике палатку.

            Да и Паренёк от Галимова натерпелся, пока Сивашёв ему оркестр не поручил. А всё с чего началось? С того, что Козлов сказал как-то Галимову: "Ну, что ты, Галимов, пристал к человеку со своими крестьянскими мозгами?"  Добро бы с глазу на глаз, а то прямо при Пареньке. Запомнил тогда Галимов эти крестьянские мозги, похоже навеки. И прямо на следующий день взялся за Паренька:

            – Я твою всё поднаготную узнаю! И расскажу всю твою автобиографию!

            Автобиография Паренька в понимании Галимова начиналась с выговора, потом следовал строгий выговор, постановление о неполном служебном соответствии, суд офицерской чести, а в конце был арест.

            И загнал бы Паренька на гауптвахту, как когда-то загнал двухгодичника Круглова, за то, что тот здоровался с ним за руку. Если бы не оркестр. Тогда Сивашов самого Галимова чуть на нары не отправил.

            В "Садко" Галимов попал тоже после бани. В ресторане он встретил своего друга и земляка капитана Шухутдинова из мотострелкового полка. Друзья заказали графин водки и тарелку жареных сосисек. Сначала они выпили за успешные стрельбы Галимова на Телембе, потом за взаимодействие родов войск, потом за самого Шухутдинова, потом за женщин, а потом заказали ещё один графин. После тостов за дружбу и родной город Уфу друзья обнялись и затянули песню "Эй, икегез, икегез".

А потом Шухутдинов куда-то потерялся. Галимов остался один, совершенно утратив ориентировку во времени и пространстве. Таким его и подобрал Козлов около выхода из ресторана. Дотащив легковеса Галимова до остановки, Козлов кое-как запихнул его в автобус. По прибытию автобуса в ДОСы Галимов обнаружил способность передвигаться и даже продемонстрировал несколько движений из татарского народного танца "Апипа". Невнятно бормоча под нос какие-то угрозы, он даже дошёл почти самостоятельно до своей квартиры.

            Неприятности, собственно, начались с этого момента. Дверь открыла жена Галимова Гуля. Увидев перед собой жену, Галимов вырвался из объятий Козлова и засветил  из последних сил Гуле кулаком в глаз. Пока Козлов оказывал Гуле помощь, дикий комбат нашёл где-то топор и с гортанным криком высадил им окно. Чтобы как-то успокоить коллегу Козлов дал ему по челюсти, отчего Галимов свалился в нокдаун и временно затих.

Но основные неприятности были ещё впереди. Верная Гуля нашла молоток и, защищая лежащего в нокдауне мужа, подкралась к Козлову сзади и ударила его молотком по голове. Обливаясь кровью, Козлов с трудом добрёл до своей квартиры, где насмерть перепугал свою юную жену Наташу. Утирая слезы и проклиная опасную профессию мужа, Наташа обработала рану йодом и забинтовала Козлову голову, отчего он стал ещё больше похож на раненого под Аустерлицем князя Болконского. На все расспросы жены, что же всё-таки произошло, Козлов, сквозь стоны, отвечал: "Если я Галимова когда-нибудь урою, от него же только сапоги останутся!"

            После некоторых колебаний дивизионный замполит майор Козух решил всё-таки доложить об инциденте с участием комбатов третьего дивизиона начальнику политотдела бригады подполковнику Клещицу. Интуиция замполита подсказывала майору Козуху, что комбаты пострадали не иначе, как по пьяному делу. Хотя раньше ни Галимов, ни, тем более Козлов, ни в чём таком замечены не были. Тем более информация представляла интерес.

            Хотя, по правде сказать, интерес замполита Козуха состоял вовсе не в этом. Всё дело было в том, что с самим Козухом недавно случился неприятный инцидент. Всё началось с того, что жена майора, начальник почтового отделения ДОСов, уехала на пару дней в командировку в Читу, а вернувшийся с полигона политрук решил расслабиться, по старой замполитовской традиции в одиночку. Прикончив за вечер бутылку водки, политрук решил прогуляться по свежему воздуху в магазин. На обратном пути, уже почти добравшись до своего подъезда, майор внезапно провалился в незакрытый канализационный люк. При этом он ударился промежностью о край люка, отчего на следующий день  явился на утреннее совещание походкой сошедшего на берег моряка дальнего плавания.

            Клещиц подозрительно оглядел Козуха и спросил:

            – Устаете на службе, майор? Много работы? Спите беспокойно?

            Чтобы как-то сгладить ситуацию Козух и решил тогда проинформировать Клещица о делах в дивизионе.

            Доведённая до Клещица информация неожиданно заинтересовала начПО. Дело в том, что после недавнего проишествия на виадуке, когда восемь местных бичей напали на лейтенанта Тухтарова и отрикошетившей пулей зацепило одного из бичей, от местной милиции поступил сигнал в борзинский горком партии, а оттуда пошла нехорошая цидуля в политотдел округа. Мол, зверствуют офицеры по отношению к местным мирным жителям. Не только всех женщин уводят, но и пальбу из табельного оружия открывают почём зря. Клещица даже вызывали в Читу и приказали там собрать компромат противоположного направления, мол, местные бичи нападают на офицеров. А тут как раз Галимов с подбитым глазом и Козлов с забинтованным черепом. И не просто же лейтенанты какие-нибудь беспризорные, а капитаны, семейные люди, командиры батарей и ко всему прочему коммунисты. А это уже козырь!

            – А чего ты корячишься? – спросил Клещиц Козуха, – тоже в Борзе подбили?

            – Да нет, товарищ подполковник, застудил на Телембе, сутками из позиций не вылазил.  

            – Да? – покачал головой Клещиц, с сомнением разглядывая красный нос политрука. – Это хорошо, что на позициях, хорошо… Крепись, политрук, крепись!  

 

             

 

 

 

Глава 11. Замысел Злобина

Должность начальника борзинского горотдела милиции майора Свиридова была номенклатурной, то есть, его назначали по результатам собеседования в горкоме партии. При рассмотрении кандидатуры майора Свиридова на должность начальника горотдела милиции первый секретарь Борзинского горкома партии Николай Петрович Злобин поинтересовался у майора Свиридова:

            – Спиртное употребляете?

            – Да, – ответил немного озадаченный Свиридов.

            – А много можете выпить?

            – Это, смотря чего, – осторожно ответил Свиридов.

            – Водки.

            – С закуской?

            – А вы что, без закуски можете? – хитро прищурился первый секретарь.

            После некоторого колебания Свиридов сказал:

            – Нет.

            – Так сколько с закуской? – опять спросил его Злобин.

            – Ну, стакан.

            – И всё?

            – Ну, если надо, ещё один.

            – И всё? – вперился в него сверлящим взглядом первый секретарь.

            – Всё зависит от задачи, Николай Петрович.

            – Ага, понял. Ну, вот если бы, скажем, сейчас ты со мной распивал бы бутылку, в этом кабинете, какая у тебя бы была задача, а?

            Свиридов понял, что этими дурацкими вопросами его испытывают на искренность и одновременно на управляемость.

            – Я офицер, – после некоторой заминки ответил он. – Поэтому я должен был бы понять, что от меня требуется. Что лично вы мне хотите поручить.

            – Ага! – Злобин довольно потёр руки, – а, если бы я предложил вам взять ещё бутылку и пойти к девочкам?

            – Я офицер, – повторил на всякий случай Свиридов, подивившись, как легко Злобин загоняет его в угол.

            – Ну, офицер, понятно, так к девочкам идём или нет? – Злобин наклонился вперёд.         

            – Если нужно для дела, то идём.

            Собеседование закончилось положительным решением, тогда майора Свиридова утвердили начальником горотдела милиции.

            Однако Злобин так же легко мог и снять Свиридова. И не только исключить из номенклатурного списка, а и, вообще, уволить из органов без выходного пособия и пенсии. В те годы вертикаль власти, контролируемая компартией, работала как хорошо смазанный механизм. Поэтому, когда сегодня майора Свиридова вызвали в горком к первому секретарю, у него неприятно засосало под ложечкой.

На этот раз Злобин не предложил Свиридову сесть в кресло, а положил перед собой на стол папку с документами и фотографиями.

            – Смотрите, вот это пришло из политотдела штаба округа.

            На фотографиях были изображены какие-то офицеры в капитанских погонах, один с подбитым глазом, другой с перевязанной головой.

             – Вот медицинские справки, – продолжал Злобин. – В нашем городе бичи избивают капитанов советской армии. Коммунистов.

            – У меня нет никаких данных, Николай Петрович, – развёл руками Свиридов. – В милицию никто не обращался.

            – Может у вас какие-то трудности в личной жизни? – с издёвкой спросил Злобин. – Может здоровье пошатнулось? Вы говорите, не стесняйтесь, мы вам подберём работу полегче. Скажем, участкового? Потянете?

            Майор Свиридов благоразумно молчал.

            – Если ваши бичи избивают коммунистов, а вы по долгу службы их не можете защитить, то, может быть, мы напрасно приняли вас в партию, а, майор? Знаете, мы умеем признавать свои ошибки, а главное, мы умеем их исправлять!

            Злобин выдержал долгую паузу и продолжил:

            – Вы вообще, хотите работать в МВД?

            – Так точно! – ответил Свиридов и непроизвольно щёлкнул каблуками.

            – Очень хорошо. Тогда мы вам предоставим шанс. Мы должны в ответ на эти бумаги предоставить ответ, мол, так и так, меры приняты. Вы следите за моей мыслью, майор?

            – Так точно!

            – А чего вы тогда стоите? В ногах правды нет. Тут соображать надо. Головой. Садись, майор, будем соображать. Уволить вас из органов мы всегда успеем.

            Свиридов с облегчением вздохнул и сел в кресло. Кажется, пронесло…

            Злобин тем временем продолжал:

            – Они там в Чите могут цидулю накатать в обком, соображаешь? Надо в ответе представить факты и документы, чтобы заткнуть им глотку. Ты соображаешь, какие факты, майор?

            – Нет, – честно признался Свиридов.

            – Правильно. Соображать буду я. Такова расстановка фигур! Как в шахматах. Эндшпиль. Они нам шах, а я тебе мат! Если ты мне в ближайшее время не представишь симметричные документы и фото, я тебе устрою мат. Понял? В два хода. Вообще без всякого шаха, понял?  Протоколы и фото, на которых должны быть хорошо видны избитые местные жители и пьяные офицеры, оскорбляющие человеческое достоинство в нетрезвом виде. Всё понятно?

            – Так точно, – ответил Свиридов.

            – Идите, работайте! – Злобин протянул ему руку.

            Свиридов осторожно пожал руку первому секретарю и пошёл к выходу из кабинета.

            – Стой, майор, – раздался сзади скрипучий голос Злобина. – Ты помнишь наш разговор на собеседовании?

            – Помню, Николай Петрович.

            – Если сейчас окажется, что ты тогда врал, пеняй на себя. Ты мне веришь?

            – Верю, Николай Петрович.

            Приехав в горотдел, майор Свиридов срочно вызвал к себе начальника местного вытрезвителя капитана Шапаря.

            – К тебе попадают пьяные офицеры? – спросил он его.

            – Иногда да, – ответил Шапарь.

            – Что ты с ними делаешь?

            – Звоню в комендатуру, за ними приезжают и забирают.

            – Это где-то прописано, что нужно так?

            – Всегда было так, товарищ майор.

            – Теперь будет наоборот. Ситуация такая, меня таскали в горком, дела у нас с тобой неважные. В случае чего у тебя будет новый начальник.

            – А вы куда же? – удивлённо спросил Шапарь.

            – На твоё место, начальником городского медицинского вытрезвителя.

            – А я?

            – А ты участковым. Ты вроде с него начинал, работа знакомая. Хочешь?

            – Нет, – честно сказал Шапарь.

            – Тогда нужно поработать. Это тебе не с пьяными бичами возиться, тут голова нужна. Ты, вообще, соображаешь, о чём я говорю?

            – Нет, – ответил Шапарь и помотал головой.

            – Правильно, – сказал Свиридов. – Соображаю я. Поэтому я здесь, а ты на вытрезвителе. Это как в шахматах. Чтобы нам не поставили мат в два хода, нужно будет поработать. Я буду соображать, а ты работать. Иначе мат. Понял?

            – Так точно! Что нужно делать? – спросил Шапарь.

            – Мне нужны факты. Офицеров больше в комендатуру не отдавай. Отрезвляй у себя. Фотографируй в оскорбляющем человеческое достоинство виде. Дежурство у "Садко" усилить! Подбирать только ракетчиков из бригады. Нужно чтобы задержанный устроил дебош! Избил кого-нибудь! Иди, думай. Экспериментируй. Докладывай. Время пошло.

            Шапарь повернулся на каблуках и зашагал к выходу.

            – Стой, – крикнул Свиридов.

            Шапарь остановился и повернулся к начальнику.

            – Ты мне веришь? – спросил Свиридов, глядя Шапарю в глаза.

            – Верю, – ответил тот. – А чего?

            – Того, – тихо сказал Свиридов.

            – Ага, – также тихо ответил Шапарь.

 

 

 

 

 

Глава 12. Объяснение

 

            Утром я встретилась с дядей Кешей у забора. Что-то нашло на дядю Кешу, так иногда с ним бывает. Какой-то кураж нехороший, что ли.

            – Потерял приработок, Люся, – таинственно ухмыляясь, сказал дядя Кеша. – А всё ж из-за этого полкана пузатого.

            – Какого полкана, дядя Кеша? – спросила я.

            – Да сел я с ним играть в Доме офицеров, этот пузатый, типа,  чемпион своего полка. Началось всё с того, что он мне дал мне фору – белого слона. Ну, как-то обидно мне стало… Я дал ему выиграть. А потом в следующей партии я дал ему фору, тоже белого слона. Ну, и выиграл у него. Потом он опять дал мне фору, и опять я дал ему выиграть. И так всё время, понимаешь, я делал так, чтобы тот, кто играет без белого слона, всегда выигрывал. В конце концов, полкан начал что-то подозревать, да и офицеры там вокруг собрались, шушукаться стали. Полкан руками разводит, мол, не пойму, что происходит, почему тот, кто играет без белого слона, всегда выигрывает? Ну, а я… Знаешь же, понты дороже денег…

            Дядя Кеша вздохнул и вынул из кармана телогрейки портсигар. 

            – Короче, не надо было ему мне форы предлагать. Я ж ему при всех, там полно офицеров было… Взял  и сказал, мол, так и так, товарищ полковник, по-моему, этот белый слон просто мешает на доске другим фигурам. Ну, и тогда до пузатого наконец дошло, что, что я над ним издевался.

            Дядя Кеша ухмыльнулся и почесал стриженый затылок.

            – Теперь в Дрме офицеров никто не хочет играть со мной на деньги, пошли слухи, что я гросс.

            – А где ты научился так в шахматы играть? – спросила я.

            – Где, где… На зоне, где ж… Филидор там один был у нас… На воле мастером спорта был по шахматам. Натаскал меня, книги кое-какие дал. И эту хохму с форой в белого слона он же мне и рассказал. Был такой великий гросс – Александр Алёхин. Чемпион мира, который победил самого Касабланку. Так вот этот Алёхин развлекался с этой хохмой в парижских шахматных кафе.

            Дядя Кеша вынул из портсигара сигарету, закурил и молча уставился мимо меня немигающим взглядом.

            – Видел я сегодня твоего фраерка, – вдруг сказал он. – Утром выходил от тебя. Ну и что?

            – А ничего, дядя Кеша, – я махнула рукой.

            – Жалко мне тебя, Люся. Одну вещь хочу тебе давно сказать, да, боюсь, обидишься.

            – Какую?

            – А не обидишься?

            – Ну, не тяни резину, давай.

            – Знаешь, вот в наставлении по танкам написано – после марша нужно слить отстой из системы.

            – Ну, ты даёшь, и про танки знаешь! – сказала я.

            – Танки не причём, – сказал дядя Кеша. – А фраера твои военные, когда ходят к вам на ночь, знаешь, как говорят?

            – Нет, – улыбнулась я.

            – "Нужно слить отстой". Вот так они говорят, Люся.  Не моё это дело, понимаю. Красивая ты, вся в мать. И умная. А носатый твой ходит к тебе отстой сливать. Вот так. По дурному как-то всё. Обидно. Прости, ради Бога.

            – А на кого обижаться, дядя Кеша? – я пожала плечами. – На колею свою? На городок этот? Вот, если Бог есть, то почему эта справедливость так нечестно распределяется? Знаешь?  

            – Ну, не то чтобы знаю… – дядя Кеша задумчиво выпустил клуб дыма и усмехнулся, – но так вот предполагаю… что эта справедливость самим людям на откуп оставлена. Вот хочешь справедливости – сделай её сам! Добейся, сколько можешь, столько и сделай. Правда, даром это не проходит, обязательно какая-нибудь гадость тебе за это случится потом. И добро точно так на откуп дано людям. Поставил весной скворечник или там котёнка подобрал, понимаешь? Дал милостыню нищему – вот и  справедливости прибавилось. Напал на тебя хулиган, а ты его зонтиком в глаз, пусть одноглазым походит. Ещё добра прибавилось, правда? И никто этого самого добра кроме нас, людей, сюда подбрасывать не будет. Ни добра, ни справедливости.  

            – Только что-то не спешит никто подбрасывать добра, как думаешь, дядя Кеша? – усмехнулась я.

            – А, может и правильно, что не спешит, – дядя Кеша энергично кивнул. – Со своим добром лучше никуда не лезть без необходимости. На зоне быстро это схватываешь. Просто потому, что за это тебе отплатят злом. Быстро, в тот же день и отплатят. Если не человек, которому ты сделал добро, так сама жизнь отплатит. Проверено. 

            Дядя Кеша опять замолчал. Ну и я замолчала. Стоим так у забора, молчим, уходить неохота. 

            – Много чему зона учит, – сказал, наконец, дядя Кеша. – Например, жить сегодняшним днём. Особо ничего не болит, солнышко взошло – живи, радуйся. Самое интересное, в Евангелии то же самое написано. А на воле не так. Готовь сани летом, а телегу зимой. Дурацкая басня.

            – Ну, добро понятно… А зло откуда на земле, как думаешь? – спросила я.

            Дядя Кеша задумался, даже кепку сдвинул и седой затылок опять почесал.

            – Откуда… Не знаю… Ведь есть зло человеческое и зло как бы от природы, понимаешь? Откуда зло человеческое понятно – от нас, родимых. Оттуда же, откуда и добро. Вот и борются зло с добром…  

            – Ну и кто кого?

            – Кто ж его знает...– дядя Кеша пожал плечами. – Придёт время, и подобьются бабки. Вот тогда начнётся самое интересное, когда станет ясно у кого какое "итого" выходит. Одним тогда направо, другим налево. Будут кричать, возмущаться, мол, мы же такие успешные, почему это нам налево, а вон чмо ободранное, почему ему направо?! Но там на бас не возьмёшь. Там уже всё, аллес капут…

            Дядя Кеша докурил сигарету и затушил окурок о забор.

            – Знаешь, на зоне тост такой был, – сказал он. – Не у блатных, а у мужиков – "Правда будет!" Только, наверное, будет та правда уже на том свете. А так хочется на этом! И не обязательно для себя. Просто чтобы правду эту увидеть. Хоть одним глазком. Много чего можно отдать, чтобы правду увидеть. Вот присушила бы ты лейтенанта какого, чтобы не отстой свой сливать к тебе бегал, а дышать без тебя не смог! Девки это могут. Тем более, такая, как ты.

            – Что ты такое говоришь, дядя Кеша? Это как присушила? Это к ворожке, что ли? – спросила я, а сама подумала: "А Наташка-то наша Диму Шишкина, часом не присушила вот так, а?"

            – Ворожки это и делают, – кивнул дядя Кеша и чему-то усмехнулся. – Страшные привороты есть. Очень страшные. Только в конце дороги той – плаха с топорами. Добро пожаловать в ад! Ты поймёшь. С приворотами  шутки опасные. Смертельные… А то и похуже.

            – А вот Ирка Фигура, официантка в "Садко", сказала, что нужно венец безбрачия снимать. Это что?

            – Точно не знаю, – дядя Кеша пожал плечами. – А ты что, собралась?

            – Да вот, не знаю, может, нужно?

            – Пойди в нашу церковь, расспроси у батюшки.

            – Я, может, и уеду теперь... Только придётся потерпеть.

            – Потерпеть?.. За это иногда награда бывает. Но, говорят, на том свете. А, может, и на этом, кто знает…

             – Дядя Кеша, – сказала я. – Вот ты мне сказал… А, можно и я тебе кое-что скажу, а?

            – Ну?

            – Видишь тётку мою? А чего б тебе не жениться на ней, а?

            Дядя Кеша потёр двумя пальцами глаза и криво ухмыльнулся.

            – Женитьба - дело молодое. Тогда жизнь устроена просто, чего бы не жениться. А вот потрёт она тебя в своих ручках шершавых туда-сюда, и поймёшь однажды, что в колоде твоей одни шестёрки да семёрки остались, дядя Кеша вздохнул. – Доковыляю один уже как-нибудь. Хотя тяжело без марьяны[28], да.  Ладно, пойду я… А ты подумай.

            – Над чем?

            – Да над всем этим и подумай. Хотя бы, вот почему тот фраерок ушастый, который каждую неделю женщину меняет, у всех в почёте, а женщина, которая с разными мужчинами дела имеет, то она шалава, потаскуха и шлюха? Никогда не задумывалась? Потому, что ключ, который открывает все замки – очень хороший ключ. А замок, который открывается любым ключом – совсем плохой замок, никому не нужен такой дрянной замок.

            – Это ты что – опять про меня? Плохой у меня замок, да? Недорогой такой замочек, ширпотреб, любым ключиком открывается, да?

            – Не обижайся, Люся. Тебе этого никто не скажет. Не тётка же твоя… Не обижайся. Дай тебе Бог…

            Запал мне в душу тот разговор с дядей Кешей. И про отстой, и про замок. Много уже, вообще, чего запало в ту душу, аж хлюпает при ходьбе. Поэтому после работы я пошла в городскую библиотеку. По-моему, я там появилась одна за последний месяц.

            – "Гамлет" есть у вас почитать? – спросила я.

            Старушка-библиотекарша уставилась на меня, даже, глаза протёрла, а потом принесла книгу - "Уильям Шекспир, пьесы".

            Взяла я Уильяма, принесла домой и перед сном начала читать "Гамлет, принц датский" чтобы разговор тот мерзкий с дядей Кешей перебить.

            Как люди жили... Как думали, как говорили. Быть или не быть? Что благородней духом? Сами себя вот так спрашивали, за горло сами себя брали, но знать ответ желали!

А как ты, Люсьен, думаешь, что благороднее духом – продолжать шляться по вонючим офицерским общежитиям, иль,  ополчась на море смут, смести их противоборством? Можно, конечно продолжать ходить с дерьмом в душе и слушать, как оно хлюпает при ходьбе. Ещё лет, эдак, пятьдесят ходить. Хлюп, хлюп…  Хлюп, хлюп… А потом со всем этим дерьмом заявиться на тот свет и предъявить его. Вот, мол, так и так, вот моё достояние, что я собрала на земном пути…   

            Я аж всплакнула в подушку. А тут свет пропал. Такое у нас часто бывает. А тётя Маша на ночной. Я зажгла свечку, поставила у кровати, глаза вытерла и стала дальше читать. Тени от свечи по потолку колышатся, страшновато… И тут вдруг: "Так трусами нас делают раздумья...". Опять про меня, Господи. "И так решимости природный цвет хиреет под напором мысли бледной". В точку бьёт, умница-то какой! "И начинанья, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия!" Теряют имя действия... Аж мурашки побежали по спине и я опять разревелась… Не отдам эту книгу! Пойду другую какую-нибудь в книжном магазине куплю, а эту не отдам!

            Итак, Люсьен… Да, пока ты ещё Люсьен, лучшего, чем это бордельное имя ты пока не заслужила. Так вот, завтра начинаем реализацию плана.

            Первый пункт несложный – разговор с моим военным другом товарищем Вислым. Что он мне ответит я, кстати, знаю. Потому, что не впервой. Когда было впервой, то умереть хотелось, разрывало душу так, что через край сочилось. Но с тех пор всё затянулось, корочкой покрылось, где-то там в закоулках души попряталось. Да, именно в груди. Прямо могу место показать, где свалено всё это дерьмо. Отстой, как говорят мои военные друзья.

            Но придётся опять говорить об этом. Только с одной большой разницей. Сейчас это будет в последний раз.

            Вислякова я встретила после службы, как бы случайно. Начало всегда самое трудное. Значит, тема проста, избита  и давно разработана классиками – я вас люблю, чего же более...

            – Коля, выслушай меня.

            Вислый надул толстые губы и молча уставился на меня. 

            – Прости меня, если тебе не понравится то, что я сейчас скажу. Только не перебивай меня, хорошо? Просто выслушай. Женись на мне! Я буду тебе хорошей женой. Очень хорошей, поверь мне! Самой лучшей. Я буду ждать тебя с работы, ну, со службы. Я буду готовить тебе ужин, у нас будет ребёнок. Мальчик или девочка, мы будем тебя вместе ждать со службы.

            Что-то с некоторых пор у меня глаза на мокром месте, я аж платочек достала 

            – Ты что беременна? – спросил Висляков, подозрительно оттопырив нижнюю губу.

            – Пока нет. Но я хочу быть с тобой. Всегда быть с тобой. Ну, что ещё?..  Женись на мне, Висляков! Я буду хорошей женой. Ты не пожалеешь!

            – Точно нет? – с облегчением спросил Вислый, склонив набок голову.

            – Нет. Что ты мне ответишь? Видишь, как у нас тут в Борзе всё наоборот, не по людски! Я не должна этого говорить, я… Это так глупо, глупо…  

            – Ничего не выйдет, – натужно выдавил из себя Вислый. – Закончен бал, догорела свечка. Всё, Люсьен, всё… Вон в Борзе полно женихов бегает. Найдёшь, если захочешь. В общем, чао бамбина, сори.

            – Это всё? – спросила я.

            – Всё, – грубый голос Вислого задрожал. – Всё. Точка. Чао, бамбина.

            Вислый повернулся и пошёл, не оборачиваясь.

            Ну, что ж… Идея ясна как колумбово яйцо – чао, бамбина, сори... Ну, не впервой. Когда-то страшно было от этих слов. Молоденькая тогда была. Жить не хотела. Тётю Машу напугала до смерти.  

            И вдруг я улыбнулась. Честное слово, как-то легче на душе стало. Конечно же – смести в противоборстве! Как я раньше сомневалась!

Чао, бамбина...

 Если ты, мой возлюбленный Грэй, окончательно перешёл на итальянский язык, то говори правильно – не бамбина, а ба́мбола. Потому что ба́мбола по-итальянски кукла. Которую забрасывают на чердак, когда она надоедает. Только теперь мы посмотрим, действительно ли это так.  И чао ты говоришь тоже напрасно. Совсем не к месту употребляешь незнакомые тебе слова. Потому что чао тебе говорить ещё рано. Не вышел срок.

            Так, что а риведе́рчи, Колян, до встречи!  

 

 

 

 

 

Глава 13. Плохие события

 

            После этого разговора с Люсьен ноги сами принесли Вислого в "Садко". Он же не железный. В груди что-то так сдавило, прямо жжёт, зараза, хоть в санчасть иди. Ведь больше всего на свете он хотел бы тогда уткнуться головой в грудь Люсьен и сказать "Люська, да пропади они все пропадом!" Все эти придурки, со своими полковничьими дочками, вообще всё пропади пропадом!..

Но он так не сказал. А сказал "чао, бамбина". 

 А, не сказал бы – стало бы у них в части кроме Димы-дурачка ещё и Коля-дурачёк.

А, может, Дима-дурачок вовсе и не дурачок?  А что-то он знает? Вислый налил очередную рюмку из пузатого графина, принесённого Фигурой, и стал ковыряться вилкой в мясном ассорти.

Люсьен…

Борзинская красотка, которая лет пять, сколько стоят ДОСы, бегает к холостым лейтенантам… Ну и что? Кто чего скажет, Колян пасть порвёт. Вот как Дима-дурачёк за свою Наташку.

Вислый опрокинул в широкий рот очередную рюмку.

Постепенно боль в груди утихла, и по телу разлилось приятное тепло. Сейчас он точно знает, что такое счастье. Это оказаться в доме Люсьен, чтобы не было этих наглых рож вокруг. Чтобы был запах свежих фиалок, чтобы горели свечи в старинных канделябрах и только тихое дыхание Люсьен. И всё.

Какие все придурки вокруг… Подпрыгивают, как блохи на сковородке, что-то пытаются ухватить там вверху... Ухватить и затаиться с добычей. А счастье-то – вот оно, совсем рядом, пахнет свежими фиалками. Только недоделанные придурки вроде него, Коли Вислого, этого счастья не видят.

Вислый налил следующую рюмку.

Дать бы кому-нибудь сейчас в рыло. Отличная идея… Ведь это будет справедливо. Сейчас он встанет и пойдёт к Люсьен. Только сначала даст кому-нибудь в рыло.

Нет… Сначала он закажет оркестру песню. Он знает много хороших песен.  

            Вислый допил водку и, выписывая ногами кренделя, стал пробираться к оркестру.  

            – Всем слушать мою команду! – заорал он, бросив на барабан двадцатипятирублёвую купюру[29]. – Мой адрес не дом и не улица! Мой адрес Советский Союз!!!

            – Мы не играем этой песни, может что-то другое? – наклонившись к нему, сказал гитарист-бригадир.

            – Нет! – зарычал Вислый. – Аллес капут!!! Слушать команду! "Мой адрес не дом и не улица"! И чтоб объявили – песня звучит для лейтенанта Вислого!

            Гитарист пожал плечами и, посоветовавшись с остальными музыкантами, заиграл вступление. К микрофону подошла сухопарая певица с распущенными волосами, одетая в длинное чёрное платье, и объявила:

            – Для нашего друга лейтенанта Вислого звучит эта песня.

            Эротически покачивая в такт скромными бёдрами певица запела:

                                   Я там, где ребята толковые,

                                   Я там, где плакаты "Вперёд!"

                                   Где песни рабочие новые

                                   Страна трудовая поёт.

            Народ в зале, как ни в чём ни бывало, начал танцевать под эту песню.

Вислый вернулся за свой столик и выдавил в рюмку из пустого графина несколько капель.

Быдло! Танцуют!.. Это же он заказал эту песню! Ладно, пусть танцуют... А он сейчас пойдёт к Люсьен. Потому что он теперь знает, где лежит его счастье. А быдло пусть танцует…

Вислый надел шинель и, шатаясь из стороны в сторону, пошёл к выходу.

Выйдя на крыльцо ресторана, Вислый заорал во всё горло:      

                 "Я там, где ребята толковые…"

 

            Дежуривший напротив "Садко" усиленный наряд из городского вытрезвителя напрягся.

            – Шапарь велел брать ракетчика, – сказал патрульный сержант своему напарнику.  

            – Вроде ракетчик.

            – И пьяного. Кого попало не брать. Ждать пьяного.

            – Так и так уже пятые сутки ждём.

            Вислый стоял на крыльце "Садко" и, раскачиваясь как тополь на ветру, во всё горло распевал:

 

                "Я сегодня там, где дают "Агдам"[30]

 

            – Вроде подходит, – сказал сержант. – А ну, пойди проверь, – обратился он к заросшему щетиной мужичку неопределенного возраста, сидевшему на заднем сиденье милицейского "лунохода".

            Сопель, местный бич, которого сам майор Свиридов обещал снять с учёта за помощь в спецоперации, вышел из "лунохода" и двинулся к Вислому.

            – Сейчас в морду дам, – сказал он, подойдя к раскачивающемуся Вислому.

            Однако, вместо того чтобы начать избивать Сопеля, как было задумано начальником вытрезвителя Шапарем, Вислый обнял его за сутулую спину и истошно заорал:

 

Курсант-отличник твёрже шаг!

Труба зовёт нас на ученья!!!

 

            Сопель вырвался из объятий Вислого, и честно отрабатывая сценарий, согласованный со Свиридовым, стал его оскорблять:

            – Козёл! Сейчас по морде дам!

            Вислый перестал петь и уставился на Сопеля.

            – Убью! – сказал он, удивлённо выкатив глаза.

            – Сейчас я тебе пёрышко под пято рёбрышко! – дерзко сказал Сопель.

            – Убью ногой! – облизав толстые губы сказал Вислый.

            – Петух лагерный! Конь педальный!

            На этот раз провокация, наконец, сработала, и Вислый схватил Сопеля за горло:

            – Пасть порву! – заорал он.

            Патрульный рванулся было из бобика, но сержант задержал его:

            – Рано! Шапарь сказал, что он должен избить его. Там для каких-то документов им нужно.

            Перепуганный Сопель ударил свободной рукой Вислого в нос.

            – Убью! – заорал Вислый, ещё сильнее сжав горло Сопеля.

            – Ну-ка, пойди щёлкни их, – сказал сержант эксперту, которого они привезли с собой.

            В это время на шум из ресторана вышла Фигура с металлическим подносом в руках. За ней из дверей вывалился пехотный лейтенант и, бормоча невнятные признания, попытался сзади обхватить её за талию.

Присмотревшись, Фигура узнала в военном, который дрался на крыльце с каким-то бичом, парня Люсьен. Дальше всё следовало по сценарию, с которого начиналось большинство потасовок в "Садко", и за которые Гнус уже давно грозился уволить Фигуру. Вырвавшись из рук пехотного лейтенанта, Фигура подбежала к дерущимся и со всей силы огрела Сопеля металлическим подносом по голове.

            Потеряв от удара подносом ориентацию, Сопель отпустил Вислого и стал беспомощно озираться по сторонам. Возможно, на этом бы всё и закончилось, но пехотный лейтенант, петляя и спотыкаясь, подошёл к оглушённому Сопелю и с разворота зарядил ему левый хук.

Сопель коротко вскрикнул и обмяк на асфальт у ног Вислого. Из его разбитого лица потекла кровь. В это время эксперт-криминалист из вытрезвителя сверкнул вспышкой.

Увидев вспышку Вислый забыл о полуживом Сопеле и со страшным криком "Мы смертники!" бросился на фотографа. Они оба покатились с крыльца ресторана.

            – За мной! – скомандовал сержант.

            Борзинский медицинский вытрезвитель, находившийся в одном здании с горотделом милиции, состоял из трёх помещений. В приёмном покое за массивным барьером стоял пошарпанный канцелярский стол. На стене висел большой плакат, на котором были изображены два рабочих. Один из них, в аккуратной синей спецовке и штангенциркулем в нагрудном кармане, держал в руке пачку денег. Второй же, в растянутой майке, с пластырем на красном пористом носу, сжимал в руке початую бытылку водки и с недоумением рассматривал три жалкие купюры, зажатые в другой руке. Надпись на плакате гласила: "Как работал, так и заработал!"

Во второй комнате находилась камера хранения личных вещей лиц, доставленных на отрезвление. В третьем помещении в два ряда располагались десять железных кроватей, на которых отдыхали пострадавшие от алкоголя граждане. Над кроватями через всю стенку висел лозунг: "Алкоголь - враг здоровья!"

            В приёмном покое дежурный сержант оформлял двух доставленных на отрезвление мужчин. Первый был интеллигентным дородным мужчиной, одетым в белую рубашку, наполовину выбившуюся из брюк. Плотно пообедав и изрядно выпив в ресторане "Садко", он возвращался в гостиницу, где проживал, приехав в Борзю в командировку. Вся его вина состояла в том, что, во время передвижения он  футболил перед собой по тротуару пустую консервную банку, за что и был доставлен проезжавшим мимо патрульным нарядом в вытрезвитель.

            Второй мужчина был из местных, мелкий, с цепким злым взглядом плутоватых глаз. Он стоял у стойки, втянув голову в костлявые плечи, и беспокойно озирался по сторонам.

            Дородный командировочный покровительственно обратился к нему заплетающимся языком:

            – Зачем же ты пьёшь? Тебе же нельзя пить!

            – А тебе можно? – с вызовом спросил мужичок, глядя снизу вверх на командировочного.

            – Мне можно, – барственно сообщил тот. – А вот тебе, – он ткнул пухлым пальцем в грудь мужичка, – нельзя!

            – Понял, – согласно кивнул головой мужичок.

            – Вот ты кто? – спросил командировочный.

            – А ты кто?

            – Я – старший экономист! – сказал командировочный и презрительно выпятил нижнюю губу.

            – А я рамщик, – сообщил местный.

            – Так почему в таком случае ты здесь? Почему не на раме?!

            – Так кругляк закончился. Не завезли. Вот, мусора и замели...

            Старший экономист подошёл к мужичку вплотную и, упёршись в него выпуклым животом, добродушно спросил:

            – Можно я тебя ударю?

            – Куда? – нервно спросил рамщик.

            – В харю!

            Диалог был прерван внезапно ввалившейся в помещение плотной круглолицей женщиной средних лет. Она прошла к стойке, за которой дежурный сержант оформлял протокол, и возмущённо заявила:

            – Меня только что изнасиловали!

            Дежурный сержант отложил ручку и, вздохнув, посмотрел на заявительницу.

            – И где ж тебя изнасиловали, Галина Ивановна? – спросил он потягиваясь.

            – Вот здесь! – Галина Ивановна с вызовом указала заскорузлым указательным пальцем на низ своего живота.

            Рамщик сально ухмыльнулся, а у экономиста от удивления отвисла челюсть.

            – Вы должны его найти! – с чувством сказала Галина Ивановна. – Негодяй! Он же меня лишил! Мерзавец! Подонок! У вас есть розыскная собака?

            В это время в коридоре раздался сильный шум и в приёмную вытрезвителя ввалились патрульные, доставившие участников инцидента у ресторана "Садко".

Эффект от спецоперации превзошёл все ожидания. Больше всех пострадал, как и было задумано, Сопель. Его рубаха была разорвана от ворота, на шее болтался залитый кровью обрывок галстука, который Сопель специально одел ради спецоперации. Время от времени Сопель шмыгал носом, из которого текла кровь, и утирался обрывком галстука.

            Кроме запланированного Сопеля, вторым пострадавшим очень удачно оказался эксперт Коняев. Падая с крыльца ресторана вместе с внезапно набросившимся на него военным, Коняев ударился головой о ступеньку и повредил фотоаппарат.

 

            Наутро на стол начальника горотдела МВД майора Свиридова лёг протокол, составленный капитаном Шапарем. В нём сообщалось, что лейтенант Висляков, находясь в состоянии среднетяжёлого алкогольного опьянения, нарушал общественный порядок около ресторана "Садко", нецензурно выражался и выкрикивал ругательства, несовместимые со званием члена коммунистической партии. Кроме этого, Висляков находился в общественном месте в виде, оскорбляющем человеческое достоинство, а также без видимых причин напал на проходившего мимо местного жителя гражданина Сопкина, душил его и кричал: "убью!" Медицинская справка о нанесении гражданину Сопкину физических повреждений в виде сотрясения мозга и заявление самого Сопкина прилагается к протоколу. Кроме этого, при задержании Вислякова он, выкрикивая: "мы смертники ", беспричинно напал на эксперта-фотографа Коняева, что привело к его падению на асфальт и повреждению служебного фотоаппарата.

К протоколу прилагался десяток фотографий, сделанных экспертом Коняевым во время задержания Вислякова. Аккуратно подшив все эти документы в скоросшиватель, майор Свиридов двинулся в горком партии.

            Внимательно просмотрев добытый компромат, секретарь горкома Злобин хищно улыбнулся.  

            – Ну вот, можете, когда хотите, – сказал он, рассматривая фотографию, на которой Висляков с перекошенной физиономией душил Сопеля. – А это что такое? – спросил Злобин, показав на фотографию, где поразительно красивая в этот момент Фигура била подносом по голове щуплого Сопеля.

            – Это… – замялся Свиридов, – ну… надо посортировать.

            – А кто это, с подносом? – спросил Злобин.

            – Официантка из "Садко", местная, Ирина Ветрова. Была неоднократно замечена в участиях в ресторанных потасовках.

            – Замужем?

            – Кажется, нет.

            – Это тебе не нужно, – сказал Злобин и спрятал фотографию Фигуры в ящик стола. – А это что за партизан? – спросил он, вертя в руках фотографию, где Висляков в одних трусах сидел привязанный к стулу медицинскими резиновыми жгутами.

            – Беспокойно вёл себя в медвытрезвителе, нарушал правила внутреннего распорядка, пришлось зафиксировать. Ну, щёлкнули на всякий случай, – доложил Свиридов.  

            – Эту тоже пока изыми. А остальные хороши, – Злобин удовлетворённо причмокнул губами, глядя на фотографию, где Вислый, выпучив глаза, тянул руки к горлу эксперта Коняева, а внизу на асфальте лежал Сопель, вырубленный безвестным пехотным лейтенантом.

            – Этот Висляков прямо голливудский тип! – задумчиво сказал Злобин. – Вот тут написано, что он орал "убью" и "мы смертники". Ну, "убью" – понятно. А что за смертники? Почему офицер Советской армии кричит, что он смертник?

            – Не знаю, – Свиридов пожал плечами.

            – А ты его спрашивал?

            – Конечно. Он утверждает, что шёл к своей невесте, и на него при выходе из ресторана "Садко" напал гражданин Сопкин и стал его избивать.

            – Невесте?.. А вот эта, как её, – Злобин наморщил лоб, – ну, которая на фото с подносом…

            – Ирина Ветрова.

            – Да. Нужно, чтобы она написала объяснительную. Директор там наш человек, Гнушавин, он же секретарь партийной организации ресторана, я с ним свяжусь. Пусть надавит там на эту Ветрову, пригрозит увольнением, что ли…    

            – Да он бы её давно уволил, – ухмыльнулся Свиридов. – Из-за неё там постоянно драки. Когда она уходит в отпуск, драки прекращаются, но ресторан остаётся полупустой, план не выполняется.  

            – Хорошо, – вдруг сказал Злобин. – С этим понятно. Материал есть, но этого мало,– На время они конечно заткнутся. А потом опять начнут портить нам кровь. Нужно прищучить их надолго. Создать прецедент, так сказать. Для этого надо сыграть на опережение. Мне нужен прецедент. Понял? Прецедент по женской части. Что скажешь, майор?

            – Никаких жалоб от местных женщин о прецедентах не поступало. Только на своих, местных жалуются. Разве что Галина Ивановна иногда развлекается, заходит в отделение и говорит, что её изнасиловали.

            Злобин напрягся.

            – Ну, так пусть напишет заявление. Заставь написать, посмотри, что там у тебя на неё есть.

            – Не, не пойдёт, слишком известная личность в городе. Нет, её все знают, ничего не выйдет.

            – Ну, хорошо, – задумчиво сказал Злобин. – Вот смотри… У нас есть ПТУ, девки там несовершеннолетние учатся. Что скажешь? В ДОСы ездят?

            – Разберусь, завтра доложу.

            – Разбираться будешь, когда, не дай Бог, сберкассу нашу ограбят. А здесь политика – искусство возможного. Шахматная партия, в которой пешка из ПТУ может стать козырной дамой и наоборот. Уловил?

            Злобин нажал на клавишу селектора и сказал:

            – Вадим Петрович, посмотри, кто там секретарь парторганизации в нашем городском ПТУ? Нужно прямо сейчас.

            Через некоторое время помощник доложил:

            – Бебешко Ольга Ивановна, заведующая учебной частью.

            Секретарь горкома Злобин повернулся к майору Свиридову и продолжил:

            – Значит так. Обратишься к Бебешко. Она будет в курсе дела, мы её проинформируем по своим каналам. Подыщет тебе подходящую девку. Пригрозит её исключением. Кому охота обратно к себе на хутор возвращаться, улавливаешь? Ты поднажми со своей стороны, статью какую-нибудь придумай. Пусть своей рукой напишет объяснительную, так, мол, и так, сблизилась с таким-то и таким-то офицером, такого-то числа. Короче, что соблазнили её, военные, понял? И дату рождения проставить нужно, не забудь, чтобы несовершеннолетняя была. Только ты ж… ну, чтобы потом не оказалось, что она девственница, подбери подходящую, а то большой конфуз может выйти. Тут ошибиться нельзя.

            – А как же я узнаю? – развёл руками Свиридов.

            – Не знаю, – жёстко сказал Злобин. – Ну, придумайте что-нибудь там с Бебешко, медосмотр там какой-нибудь, она партиец проверенный, не подведёт. Подошьёшь всё это папочку и сдашь мне. Дальше уже моё дело. Сделаешь всё правильно – на несколько лет вояки отстанут от нас. А пока перевес у нас минимальный. Там всё-таки два капитана избитых.

 

 

 

 

Глава 14.  Неприятности Клещица

 Начальник политотдела бригады подполковник Клещиц сидел в своём служебном кабинете и разбирал утреннюю почту. Среди прочих конвертов выделялась пухлая бандероль, скрепленная сургучными печатями. Когда Клещиц посмотрел обратный адрес, у него где-то в районе солнечного сплетения защекотало неприятное предчувствие. Так с ним было всегда, когда в графе обратный адрес значился борзинский горком партии.

Клещиц вскрыл печати и обнаружил два скоросшивателя и сопроводительное письмо за подписью первого секретаря горкома Злобина. Из письма следовало, что ему, Клещицу, для ознакомления, в части его касающейся, направляется копии протокола задержания коммуниста лейтенанта Вислякова, данные медицинского освидетельствования и приложение в виде фотографий задержанного. В конце сопроводительного письма было указано, что копии материалов направлены в политотдел штаба округа и редакцию московской газеты "Красная Звезда". Во втором скоросшивателе был всего один лист - с объяснительной запиской на имя заведующей учебной частью Бебешко Ольги Ивановны от некой Пасечниченко Лидии Петровны, несовершеннолетней учащейся борзинского профессионально-технического училища, будущей швеи-мотористки. В объяснительной записке сообщалось, что учащаяся Пасечниченко такого-то числа, такого-то месяца сблизилась с лейтенантом-ракетчиком по кличке Плейшнер. Настоящей фамилии Плейшнера она не знает, так как он ей её во время сближения не сообщил.

            Клещиц задумчиво вертел в руках фотографию из первого скоросшивателя, на которой был изображён лейтенант Висляков. С мутными выпученными глазами и перекошенным в крике ртом, одну руку он держал на горле какого-то плюгавого мужичка в галстуке, а вторую отвёл в сторону для удара. Клещиц представил себе эту фотографию в "Красной Звезде", куда по словам Злобина были отправлены копии материалов.

            "Выкрикивал ругательства, несовместимые с высоким званием члена коммунистической партии", – прочитал Клещиц. Это камешек в его огород. "Нарушал внутренний распорядок медицинского вытрезвителя в результате чего был зафиксирован медицинским резиновым жгутом". Число, подпись, печать. Чистая работа.

            В приписке к официальному письму секретарь горкома Злобин сообщал, что ещё несколько фотографий он не приобщил к материалам ввиду их натуралистического содержания.

            Клещиц ещё раз прочитал протокол и задумался.

            Что за натуралистическое содержание? Что они там, вообще, с этой Телембы все придурками возвращаются? Может, действительно правду говорят, что какое-то излучение неизученное? Нужно начхима майора Путрю как-нибудь спросить. А что Путря может сказать, когда сам сразу после возвращения с полигона вместе со своим другом начпродом[31] лейтенантом Хайруллиным был задержан патрулём в абсолютно пьяном виде в два часа ночи в женском общежитии мясокомбината? Куда якобы Хайруллин ходил в гости к своей невесте? Начпрод Эрик Хайруллин ведь тишайший парень. Сидит целый день с накладными, закваску капусты наладил, свиноферму на столовских отходах организовал. А как стал ездить на ревизии - привозят его каждый раз на мотоцикле в коляске полуживого, только бормочет что-то по-башкирски вперемежку с русскими матами. Да вот ещё невеста какая-то с мясокомбината... И дружба эта майора-начхима с башкирским лейтенантом какая-то странная. Хотя, учитывая, что жена у Путри где-то в Киеве, а пожрать, судя по заплывшим щекам, он не дурак, может и не такая странная.

            Клещиц взял со стола объяснительную записку швеи-мотористки Пасечниченко.

"Соблазнённой неким Плейшнером". "Сблизилась!" Явно под чью-то диктовку. Ну что, надо признать этот Злобин умеет работать, даром, что провинциал.

            Итак, что мы имеем? В прошнурованной и опечатанной тетрадочке, лежащей в сейфе политотдела штаба округа, уже зафиксирована запись про избиение двух комбатов, которые, как ясно любому опытному политработнику, сами подрались по пьяни.

Это раз.

            Теперь появится эпизод с пьяной дракой и нападением на эксперта возле ресторана "Садко". Два.

            Есть ещё целый ряд записей о похождениях младшего лейтенанта Лосева. Три.

            Опять-таки пьяная выходка Лосева в котельной, когда оказалось, что температура в разгар зимы в казарме может быть плюс двадцать пять градусов. Это вообще ЧП! Это четыре и пять.

            Теперь, вот ещё сближение какого-то Плейшнера с несовершеннолетней швеёй-мотористкой.

            И это только, если брать офицеров.

            А, если ещё брать и солдат?

            Примерно раз в каждые три недели солдаты угоняют бензовоз. Причём, всегда всё одно и то же – бензовоз доезжает до рва на выезде из техтерритории и там застряёт. Утром его вытаскивают тягачом.

            Но это ещё не все неприятности. После того, как выяснилось, что Пиксасов скрывался в свинарнике, посмотрели в строевой части документы солдата-чеченца, который обслуживал свинарник. Оказалось, что он служит уже почти три года. Сам свинарь своего срока не считал, то ли от гордости, то ли от чего ещё.  Тихонько отправили свинаря на дембель, с почётом, грамоту выписали, он так ничего и не заметил.   

            Клещиц потёр ладонью грудь. Щекотание в солнечном сплетении перешло в ноющую боль. И как назло он не переносит алкоголь. А как иначе снять стресс? Иногда он завидовал майору Козуху. Тот после стресса опрокинет двести грамм, закусит квашеной капустой и ложится спать. А что делать ему? Ну, может он наорать на Козуха. Ну и что? С того, как с гуся вода. Мало наорёшь – сто грамм выпьет, больше наорёшь – двести грамм. Вот и вся арифметика.

Ну, и Плейшнер… Теперь ему один путь – в отпуск и срочно жениться. Возвратится без жены – набросится на него эта несовершеннолетняя секс-бомба из ПТУ и до костей обглодает. Горком партии на её стороне, забьют Плейшнера как мамонта.

            По опыту Клещиц знал, что, если офицер возвращается из отпуска с молодой женой, местные невесты теряют к нему всяческий интерес и, не теряя времени, перебрасывают свою тантрическую энергию на другого лейтенанта.

            Злобина тоже понять можно. Местные барышни сначала лейтенанта заарканить пробуют, ну а не получится, тогда и местного можно. Вот за это и караулят на виадуке местные хлопцы подгулявшего офицера, их тоже ведь понять можно.

            Сложнее всего Висляковым. При задержании пострадал эксперт Коняев... Это плохо. Придётся врезать Вислякову по полной по партийной линии. И Козуху, который давал ему рекомендацию в партию, тоже врезать, на него уже давно материалу накопилось. Хорошо бы и Вислякова женить. Хороший стартовик, говорят, перспективный. Такими армия не бросается. Ясно, что этот раунд мы городу проиграли, теперь просто нужно тушить пожар.

            Нужно поставить задачу Козуху. Этот Плейшнер, кажется, из его дивизиона, вот пусть и возится с ним. А заодно и разгон Козуху дать за Вислякова, а то без разгона останавливается Козух, как телок посреди скотного двора.

            Клещиц снял трубку телефона и набрал номер замполита третьего дивизиона.

Когда Козух вошёл в кабинет, Клещиц внимательно посмотрел на красное озабоченное лицо замполита и спросил:

– Лейтенант Висляков у вас служит?

– Так точно, у нас.

Клещиц поднял указательный палец вверх и к чему-то прислушался.

– Слышишь, майор, по ком звонит колокол?

Козух посмотрел на потолок и прислушался. За окном на плацу каркали вороны.

– Что молчишь, майор? Слышишь вонь? – тихо спросил Клещиц.

Козух потянул крупным носом воздух.

– Нет, – так же тихо ответил он.

– Это плохо… Очень плохо! Значит, ты потерял политическое чутье, замполит! А замполит без политического чутья всё равно, что брачная ночь без невесты! В армии такой политрук никому не нужен. А на гражданке вообще никакой политрук никому не нужен. Преподавателем гражданской обороны в техникум и то не возьмут. Разве что ночным сторожем. И то ещё там сто раз подумают, связываться ли с замполитом.

Клещиц замолчал.

– Вы были когда-нибудь в музее изящных искусств, майор? – вдруг вкрадчиво спросил он.

Козух тяжело, как конь-тяжеловоз, потоптался на месте и осторожно ответил:

– Нет.

– А вы никогда не задумывались – почему? Почему вы, человек со средним военно-политическим образованием, никогда не были в музее изящных искусств?

– Не знаю, товарищ подполковник, не довелось.  

– Это понятно, что не довелось. А почему не довелось? Почему? По какой причине?

Козух  молча пожал полными плечами.

– Так вот, – продолжил Клещиц. – Если доведётся когда-либо побывать, то обязательно найдите там картину "Смерть комиссара". Постойте, подумайте. Жизнь свою переосмыслите. А сейчас смотри, майор, сюда.

Клещиц положил перед Козухом протокол задержания Вислого с пачкой фотографий.

Козух, сопя пористым носом, углубился в изучение материалов.

– Прочитал, майор? – спросил Клещиц.

– Да, – ответил Козух севшим голосом.

– Плохи твои дела, политрук, – тихо сказал Клещиц.
– В партию его-то мы приняли по твоей наводке, помнишь?  Вот теперь ты слышишь, по ком звенит колокол? Чем вы вообще занимаетесь?

– В каком смысле?

– Ну, чем вы занимаетесь в части? За что вы получаете жалованье? Последнее время мне не понятно ваше политическое лицо! А это страшно – когда человек теряет лицо! А, если этот человек – политрук, то это страшно вдвойне! Втройне! Вы, вероятно, решили, что армия это приют для инвалидов умственного труда? И поэтому ходите по части, как телок, со своей папкой? А в это время ваши лейтенанты сближаются с несовершеннолетними женщинами! И те дают показания в милиции! Вот, читай: "Несовершеннолетняя швея-мотористка сблизилась с военным по кличке Плейшнер"! Кто это такой, Плейшнер? Это твой человек?

– Да, лейтенант Плешаков.

– А ты куда смотрел? Почему не провёл разъяснительную беседу? Слушай внимательно и запоминай, всё, что я сейчас скажу! А, не можешь запомнить – записывай! Твой Плешаков должен срочно жениться!

– На ком? – Козух растерянно уставился на Клещица. – На швее?

– Какая швея?! Жениться в отпуске!!!– заорал Клещиц. – Запиши – жениться не на швее! Понял? Повтори!

– Жениться не на швее.

– Смотри не перепутай! Иди, работай, майор! И думай, по ком звонит колокол! И что изображено на картине "Смерть комиссара".

 

 

 

 

 

Глава 15. Лось и Паренёк

 

            С того самого дня, когда в политотдел части пришла бандероль из горкома партии и началась эта череда неприятностей.

            После того, как замполит Козух показал Плейшнеру заяву Чесотки, Плейшнер вернулся домой, снял со стены висевшую над его кроватью фотографию и уставился на неё остекленевшим взглядом. Просидев так минут двадцать, он повесил фотографию обратно на стену и вышел на улицу. На ближайшем рейсовом автобусе он поехал в Борзю и пошёл в пустой по причине рабочего времени "Садко". Подошедшая к нему Фигура вынула из кармана белого фартучка блокнот и вопросительно посмотрела на него. Грустный Плейшнер заказал триста грамм водки без закуски. Глядя в глубокой задумчивости в окно, он опустошил графинчик, вышел из ресторана и медленно пошёл на городскую почту. Оттуда он послал в Минск срочную телеграмму некой Светлане Сергеевне Чайкиной. "Света. Я не могу без тебя. Плейшнер".

            Через день срочной телеграммой пришёл ответ. "Я тоже не могу. Приезжай. Жду. Светлана". В строевой части по приказанию Клещица быстро оформили отпуск и проездные документы в оба конца. Плейшнер постригся в гарнизонной парикмахерской, надел парадную шинель и вылетел ближайшим рейсом из борзинского аэропорта в Читу, а оттуда в Минск.

Майор Козух сделал очередную запись в своей тетради, ну, а Лидка Чесотка открыла свой личный счёт соскочившим с её крючка лейтенантам.

            Получалось так, что гипотеза подполковника Клещица о существовании некоего излучения на Телембе, влияющего на мозги офицеров, непротиворечиво объясняла реальность. Одним из подтверждений этой гипотезы являлся младший лейтенант Лосев. Сначала при погрузке на борзинской рампе он бросался под гусеницы чтобы его взяли на Телембу, а, прибыв на место, побратался с местными бичами, только теперь с бурятскими.

Буряты из посёлка, давшего название самому большому на континенте ракетному полигону, с уважением погладывали на странного ракетчика с одной маленькой звёздочкой на погонах, который вместо того, чтобы запускать ракеты, большую часть времени проводил в местной закусочной. В знак расположения к русскому ракетчику буряты угощали его напитком архи мэргэн, который был освящён шаманом из Усть-Орды. В основе архи мэргэн, как и предполагал Лось, лежал пищевой спирт. Кроме него в состав архи мэргэн входило овечье молоко и некое ноу-хау, состав которого буряты, благоговейно закатывая глаза, наотрез отказались обсуждать. Ужинал и завтракал Лось из полевой кухни на полигоне, а обедал питательным и полезным бурятским зелёным плиточным чаем с солью и бараньим жиром. Этот жуткий напиток в закусочной подавала молодая бурятка, держа правой рукой стакан под донышко, а левой оттягивая вниз рукав платья.

            Вернувшись с Телембы Лось стал ещё более странным.           Как-то вечером, когда все офицеры кроме дежурных уже разошлись по домам, он зашёл в солдатскую лавку, расположенную в клубе, чтобы на последнюю мелочь, найденную в карманах своих галифе, купить что-нибудь поесть. Проходя мимо дверей в актовый зал он вдруг услышал звуки пианино и заглянул в зал. На тускло освещённой сцене за пианино сидел Паренёк и играл какую-то медленную джазовую вещь. Лось молча сел сбоку и остекленевшим взглядом уставился на клавиатуру.

            – А ты можешь сыграть "польку-трясогузку?" – вдруг спросил он надтреснутым голосом.

            – Нет, никогда не слышал, – ответил Паренёк.

            – "Бывало - заберемся в кабак" – начал декламировать Лось, – "Под утро, в дыму, сажусь я к роялю и играю "трясогузку", полечку из веселого дома, научил ей меня в Симбирске протопоп. Девчонки довольны, задирают ноги на стол".

            – Ну и память у тебя, – усмехнулся Паренёк.

            – Память, память... Это да... Но всё уже. Хана… Через неё всё и вышло. Из-за этой самой памяти. Всё помню, всё! Гнусная это штука – память. Страшная… Поломанная память. Потому что не стирается. Всё пробовал – и пить, и не пить, бить, меня били, рёбра ломали, нос перебили, я кому-то перебил. Было время и кросс бегал как ненормальный, и по малинам борзинским ходил. Нет. Всё помню, как пять минут назад. Поломанная память…

            Лось заскрипел зубами, стиснул кулаки и, помолчав, снова заговорил:

            – Наверное, я, правда, психопат. Только тогда в Чите не распознали. Может, не захотели распознать. Вот на политзанятиях Козух диктует, все конспект пишут, мол "материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях". Все перьями скрипят, пишут, хоть бы хны… Все всё понимают, и Козух, и все остальные. А я нет. Потому что – "Кем данная"? Понимаешь – "объективная реальность, данная"… А кем данная? Почему остальные не видят этого? Вот ты можешь сказать, Кем "данная нам в ощущениях"?

            – Кем? – пожал плечами Паренёк. – Думаю, Создателем вселенной данная. Кто создал эту объективную реальность, тот и дал нам её в ощущениях. Только я философию не любил никогда.

            – Ну и ну её к свиням, философию. Пусть Козух с Клещицем разбираются. –  Лось распаковал свёрток, который принёс собой, вынул оттуда бутылку водки и какую-то книгу. Поставив бутылку около пианино на пол, он открыл книгу и сказал: 

            – Вот смотри, только что в библиотеке взял. Случайно наткнулся – "Орлеанская Дева". Вот:

            – "Что такое было войско того времени, особенно войско дофина? Это был сброд наемной сволочи, выросшей среди пожаров, грабежа и резни. Все, что не имело пристанища, шло в армию. Все, что не любило работать, шло в армию. Армия - это был сброд оборванцев, кутивших, игравших в карты, бездельничавших, не знавших ни Бога, ни совести, ни чести. Лагерь был переполнен непотребными женщинами, довершавшими общий разгул и разнузданность"[32].

            Лось закрыл книгу и положил ее на колени.

            – Жанна Д`арк, пятнадцатый век. За пятьсот лет мало что изменилось, – сказал он задумчиво. Вместо мечей ракеты, а люди те же, а может и хуже. Выходит, пять веков для человека ничто. Вместо капелланов - замполиты, вместо Библии - моральный кодекс строителя коммунизма, а человек такой же, как и десять тысяч лет назад. Вот чего, думаешь, люди смеются, дерутся, ругаются, целуются, женятся, изменяют, род продолжают, предают друг друга? Чего червяк, когда его на крючок насаживаешь извивается, знаешь? Это всё жизненная сила прёт. А у меня вся эта сила вышла. Кулаки, видишь, ещё есть. Я, когда в училище был, в Оренбурге, на такси ездил. Я впереди, а сзади на другом такси моя фуражка едет. Кандидата в мастера по боксу выполнил, кубки мои видел? Это всё, что у меня осталось. Кубки.

            Паренёк перестал играть и молча смотрел на Лося.

            – А сейчас мне ничего этого не нужно, – продолжал Лось. - Ни-че-го... Даже Наташка, которая дырку эту во мне проткнула, через которую всё и вышло, не нужна уже. Всё. Кранты. Она была слишком красива, чтобы принадлежать мне одному. А сейчас самое страшное - это, когда трезвею после водки. Выныриваю, а тут такая тоска... Люди вокруг, все жрут, на службу ковыляют, потом ждут обеда, чтобы опять пожрать. Потом ждут ужина, потом рассматривают картинки в телевизоре, потом спариваются, а утром опять жрать. А я опять нырну, там хорошо. Тепло. Горько, но тепло, ага. А ну-ка дай.

            Лось подвинулся к пианино, положил на клавиши длинные пальцы с грязными ногтями, взял аккорд и запел неожиданно тонким голосом:

 

                                   Денег нет-нет-нет, сигарет нет-нет,

                                   И кларнет нет-нет не звучит,

                                   Головой вой-вой не кивай вай-вай,

                                   Всё равно моё сердце молчит

            Лось перестал петь и тихо проговорил:

            – Был брюнет нет-нет, стал седым дым-дым, и погиб и погиб от вина. Погиб от вина... Малое самоубийство... Временное. Настоящее слабо. Надежда какая-то или что там. А это малое. Это можно. Уйти от себя, а утром возродиться. Нырнул, ушёл - и хорошо. Душа отдыхает там. Хотя жрать всё ещё хочется.

            Лось замолчал, достал из свёртка пряник и стал жевать.

            – Хочешь? Моя еда, – он протянул пряник Мальцеву.

             Некоторое время они молча жевали пряники, а потом Лось сказал:

            – А знаешь, в самолётах есть такая штука, индикатор такой, красный - "Точка невозврата" называется. У меня дружок был, Бутов. Он в лётном учился. Хитрая такая штучка эта "Точка невозврата" Вот истребитель на взлётной полосе разгоняется, лампочка не горит. Значит можно ещё остановиться, затормозить, реверс тяги включить. Короче, передумать. И сделать как-то там по-другому, изменить решение. Но в какой-то момент загорается красная лампочка – "Точка невозврата". И всё. Передумать уже ничего нельзя. Изменять решение нельзя. Только взлетать. Иначе разобьёшься. И в воздухе то же самое. Хитрый приборчик. Страшный, даже как бы. Потому что выбора не оставляет.  Но летуны говорят – полезный. Как топлива в баках остаётся меньше, чем на обратный путь – загорается опять – "Точка невозврата". Значит, опять только вперёд. Витькин инструктор говорил:  «Когда есть сомнения – никогда не взлетай. А, если уж взлетел, то следи за точкой невозврата. Внимательно следи, потому что с этой штукой не шутят». И у человека тоже точка невозврата есть! Только многие её не замечают. Вот я. Не знаю... Она у меня впереди ещё? Вряд ли. Позади? Скорее всего, да. Где-то там осталась. Я её и не заметил... Жил, как та кляча, которая бежит, чтобы с копыт не свалиться. Шипел, чадил и не заметил.

            Лось достал последний пряник, заглянул в пустой пакет и скрипнул зубами.

            – Плохи дела, – сказал он после молчания. – В строевом отделе аркуш есть секретный. В сейфе аркуш лежит. Плановая ротация кадров. О нём знают три человека в части, командир, начПО и начстрой. И я четвёртый про этот аркуш знаю. Там квадраты тушью нарисованы. ГСВГ, ПрибВО, ТуркВО, Эмба, УРы. В квадратике УРы моя фамилия карандашом вписана. При ротации меня в УРы и двинут. Знаешь, что такое УРы? Укреплённые районы. Бетонные бункеры на границе с Китаем и на пятьдесят километров кругом ни души. Только автоматические пулемёты, которые могут стрелять без человека, в землю вкопаны. На фотоэлементах. Суслик побежит, его вмиг этими пулемётами в клочья. Солдаты-дебилы, надерганные со всего округа. Выпить, конечно, можно, но потом остается только в поле на четвереньки стать и на луну повыть с собаками, больше ничего. Собаки там не приживаются, сдыхают почему-то. Мне в УРы нельзя. Я там кого-нибудь убью. Это точно. Хорошо, если сначала себя.

            Лось помолчал, а потом сказал, глядя стеклянными глазами в одну точку:

            – Ты когда-то играл одну вещь. Говорил из рок-оперы "Иисус Христос - суперзвезда".

            – Да, я знаю кое-что оттуда. Мы когда-то в четыре руки с одной барышней из музучилища играли. Как раз перед тем, как забрали меня сюда, – вздохнул Паренёк.

            – Красивая барышня?

            – Красивая. У нас в институте лаборанткой работала. И в музучилище училась. Да ты её фотографию у меня над койкой видел.

            – Видел, да, помню фотку. Такая за яйца может крепко держать, не вырвешься. Жениться будешь, как откинешься?

            – Ещё чего, – усмехнулся Паренёк. – Пусть на ней Трактор женится.

            – Что за трактор? – спросил Лось.

            – А слесарь из мастерской в институте.

            – Ааа... – криво усмехнулся Лось. – С тобой о высоком, а гормональный баланс регулировать чтоб прыщей на роже не было к Трактору бегала, да?. А тебе, конечно, не давала. Да ты не расстраивайся, это дело обычное. Вот я, повиднее тебя буду. А мне ж тоже не очень бабы давали. А перед другим, как в том анекдоте про унитаз, сразу трусы снимают.

            – Какой анекдот? – спросил Паренёк.

            – А негр в пустыне от жажды помирает, а потом фея ему является и три желания выполнить берётся. Негр говорит, первое - чтобы у меня всегда была вода. Второе - чтобы я был белым. А третье - чтобы женщины, увидев меня сразу снимали трусы. Фея взмахнула волшебной палочкой и превратила негра в унитаз в женском туалете.

            Лось помолчал, потом наморщил лоб и сказал:

            – Я ж обо всякой ерунде задумываюсь. Потом  череп болит, если не выпить вовремя. Вот об этом думал, думал, пока случайно не наткнулся. Книжка есть такая, "Декамерон". Так там один хлопец, чтобы устроиться садовникам в женский монастырь, придурком прикинулся. Ну, совсем таким умственно недоразвитым, мычал там, слюни пускал, что бы его взяли, подработать хотел. Ну, а потом стал пользоваться бешеным успехом у монашек! А всё почему? Те его просто не стеснялись. Не стыдились, понимаешь? Вот и с Трактором твоим, то же самое, она просто не стеснялась его. А тебя стеснялась. Вот и всё. Как в "Декамероне". А как звали барышню ту?

            – Ира. Ирка, – ответил Паренёк.

            – А мою Наташка, – Лось скрипнул зубами. – Наверное, я сам виноват. Да, сам. Ага... А чего тогда над койкой фотку Иры этой своей держишь?

            – Так помогает, вроде. Точно помогает. Жить помогает здесь.

            – Значит любишь... Это плохо…

Лось замолчал и опять уставился куда-то сквозь крышку пианино остекленевшими глазами.

– Только не женись на ней. Помню я её фотку. Нехорошие глаза. Мужчины с ней несчастливы будут, я как-то вдруг стал это видеть. Любить люби, но не женись.

            Лось опять замолчал. Потом вдруг проскрипел:

            – Ты играл тогда эту вещь. Сыграй. Её ещё певец из Дип Пёрпл поёт, вот фамилию сейчас вспомню, – Лось наморщил лоб. – Жан Гиллан, да? Типа молитва перед распятием или как-то так…

            – А да, это Ян Гиллан. Гефсиман, "Моленье о чаше".

             Паренёк заиграл тяжёлые и мрачные аккорды вступления "Гефсиман".

            Лось опять заскрипел зубами и размазал по лицу грязным кулаком выступившие слёзы.

            В это время на полутёмную сцену неслышно вылез майор Козух. Только что у него состоялся неприятный разговор с подполковником Клещицем. Поэтому он сейчас придёт домой и выпьет двести грамм водки. А в свой музей изящных искусств пусть этот козёл катится сам.

            Но по пути домой Козух решил зайти в клуб, проверить порядок.

            – Это что такое? – прошипел он, уставившись взглядом сытого борова на Паренька, игравшего "Гефсиман".

            Если бы Козух ограничился только этим, то дальнейшая судьба младшего лейтенанта Лосева скорее всего, сложилась бы совсем иначе. Но Козух с силой захлопнул крышку пианино, которая с размаху ударила по тонким пальцам Паренька. Паренёк вскрикнул от боли и схватился за пальцы.

            Лось неспеша поднялся со стула, подошёл к замполиту и буднично сказал:

            – Ну, всё, Козух, молись своему замполитскому богу!

            В глазах Козуха мелькнул испуг и он пробормотал:

            – Ты того, Лосев... Спокойно, лейтенант!

            Лось был одного роста с майором, но заметно уступал тому по весу. Глядя на кряжистую мужицкую фигуру Козуха и похудевшего от недоедания Лося, вряд ли кто поставил бы сейчас на младшего лейтенанта.

            Но навыки кандидата в мастера по боксу кое-чего стоят даже, если ты три дня питаешься одними только пряниками из солдатской лавки. А помноженные на опыт уличного бойца, эти навыки давали Лосю вполне ощутимый шанс. А что даёт в уличном противостоянии преимущество? Первый удар. Когда противник ещё неподвижен, можно спокойно выбрать место и внезапно ударить.

            Козух, почуяв недоброе, схватил Лося железной мужицкой хваткой за запястья.

            – Стоять, лейтенант!!! –прошипел он сквозь зубы.

Лось молча нанёс первый удар. Он ударил Козуха лбом в переносицу. Раздался сдавленный крик и из носа замполита брызнула кровь. Однако он не ослабил железной хватки, а от страха ещё сильнее стиснул руки Лося. Лось, не расходуя силы на высвобождение рук, неспеша прицельно ударил Козуха коленом в пах. Замполит взревел и, отпустив руки Лося, стал беспорядочно молотить пудовыми кулаками, стараясь попасть в голову противника. Один из таких любительских хуков пришёлся по цели, и из рассечённой губы Лося брызнула кровь. Лось на мгновение потерял контроль и на подсознательном уровне увернулся от нескольких последующих тяжёлых ударов. Зато теперь, когда его руки оказались освобождёнными, он, придя в себя после пропущенного удара, потряс головой и стал в боксёрскую стойку.

Уличная фаза двух первых ударов миновала, теперь надо было действовать, как учили. Поймать выпад противника, уйти от удара, отклонив корпус, и нанести удар под подбородок, вложив в него всю тяжесть тела. Главное, ничего не думать, вся связка должна быть на автомате, иначе ничего не выйдет. Так учил его первый тренер в училище. Вот сейчас пригодилось очередной раз.

            После удара голова Козуха дёрнулась назад и он на секунду замер. После удачного донесенного апперкота противник неминуемо переходит в состояние "грогги". Тут нужно не упустить время, пока рефери не открыл счёт, и добить противника. Но сейчас на полутёмной сцене солдатского клуба кроме Лося, Козуха и испуганно смотрящего на них Паренька, никого не было. Поэтому Лось неспеша, как на тренировке, приблизился к Козуху и провёл хук слева. Политрук стал медленно оседать на пол. Аккуратно прицелившись, Лось добил Козуха ещё одним хуком справа. Раскинув руки и разбросав папки по сцене, замполит затих.

            Тяжело дыша Лось подошёл к стулу и сел. На его лбу отпечаталось красное пятно, а из рассечённой губы сочилась струйка крови.

            – Здоровый кабан. Отожрался на замполитовских харчах, – сказал Лось, потирая ушибленный кулак, – Я всегда думал, вот когда Бог меня спросит, что я в жизни сделал хорошего, ну хоть один поступок – что я ему отвечу? Получалось ничего! А теперь я знаю! Скажу – одного замполита завалил. Ну-ка давай бегом отсюда, – Лось схватил Паренька за плечи и потянул к выходу.

            – Подожди, – вдруг сказал Лось. – Хотел я с тобой, Паренёк, выпить сегодня, очень хотел, вот бутылку принёс. Жалко, видно тоже не судьба.  

            Лось вернулся на полутёмную сцену и ладонью приподнял затылок Козуха. Тот в ответ что-то нечленораздельно замычал. Лицо его было в крови, а под левым глазом наливалась огромная гематома. Лось откупорил бутылку водки и стал вливать её содержимое в широкий рот политработника.  

            – Если будут спрашивать – расскажешь всё, как было, – сказал Лось Пареньку. – Скажешь, Лось избил Козуха, я, мол, играл в клубе, а пьяный Лось пришёл в клуб и избил Козуха. На тебя с твоими лапками никто не подумает. А, может и спрашивать никто не будет, сор из избы не захотят выносить. Клещицу первому не нужно, чтобы его майоров младшие лейтенанты лупили. Тем более что меня уже не будет.

            – Как не будет? Ты чего? – ошарашено спросил Паренёк.

            – Слушай, – вдруг остановился Лось и схватил Паренька за руку. – Я понял! Я раньше не знал... Это был не Козух... Это приходил мой ангел-хранитель. Ангел-хранитель, да... Я только что понял… Ты играл, а я попросил Бога... Попросил... Ну, чтобы он показал мне… Понимаешь… Потому что мне уже хана. Уже всё... И он прислал ангела! Он захотел спасти меня! Понимаешь, он больше никогда не придёт, никогда, он приходит только один раз! Это мой шанс, понимаешь?! Ведь это она! Слышишь, Паренёк, я думал она прошла, а вот она!

            – Кто?

            – Точка невозврата! Моя точка невозврата! А я думал, я её проморгал!

            Лось посмотрел на часы.

            – Через час на вокзал придёт поезд "Пекин-Москва". Купи мне билет! – вдруг закричал Лось, стиснув руку Паренька. – Паренёк, купи мне билет! Слышишь? У меня нет денег, купи мне билет! Я забегу домой, возьму сумку с гражданским, нужно быстро, там уже, наверное, патруль! Клещиц давно мне трибуналом грозит. А через час пятнадцать "Пекин - Москва" уедет отсюда. Купи мне билет до Оренбурга, пожалуйста! Давай, Паренёк, решайся! Я отдам!

            Через час запыхавшиеся Лось и Паренёк выскочили на перрон борзинского вокзала. Лось был в потёртых джинсах и старой ватной куртке. Через плечо у него висела потрёпанная дорожная сумка. Рассечённая губа была заклеена пластырем, а на лбу виднелось большое красное пятно. Паренёк переодеться не успел и был в форме.

            Из сиреневого тумана медленно выкатился могучий красный локомотив. Важно постукивая на входных стрелках колёсами, он вытащил за собой вереницу вагонов с ярко освещёнными окнами и белыми табличками "Пекин-Москва". Борзя первая станция после пересечения китайской границы и поэтому пассажиров здесь ещё мало. Зашипел воздух, лязгнули сцепки и поезд медленно остановился.

            Лось и Паренёк подошли к вагону и стали перед тамбуром.

            – Возьми моё офицерское удостоверение, – сказал Лось Пареньку. – Спрячь, мне с ним нельзя ехать, первый же патруль вернёт обратно под конвоем. Может быть, я тебе напишу, куда мне позвонить, поговорим. Подписываться не буду, тут всё просматривают. Забери мои кубки и спрячь. Если вырвусь – дам о себе знать и верну долг.

            В это время на перроне показался военный патруль. Офицеров было не один, как обычно, а два. Их сопровождали несколько патрульных солдат. Офицеры пристально всматривались в лица отъезжающих.

            Лось безвольно опустил сумку на землю и пробормотал:

            – Всё... Это за мной. Судьба… – Лось с силой заскрипел зубами. – Судьба не пускает...

            Паренёк что есть силы ткнул кулаком Лося в бок ватной куртки и прошипел ему в ухо:

            – А ну взял сумку!!! Взял, я сказал!!!

            Лось, удивлённо посмотрел сверху вниз на Паренька и нерешительно поднял сумку.

            – Пошёл в вагон! Пошёл!!! Тихо! Пошёл, я сказал! Я их отвлеку.

            – Прощай! Дай тебе Бог... Всего... Счастья дай тебе! Прощай, Паренёк!

            Сгорбившись и втянув коротко стриженную голову в плечи, он нерешительно зашагал к тамбуру. Патруль двигался в том же направлении, так, что пути их должны были пересечься.

            Паренёк подошёл к фонарному столбу, стоявшему на перроне, и, наклонившись к нему под углом, обнял его руками. Патрульный офицер подошёл к Пареньку и похлопал его по плечу:

            – Что, воробей, нахохлился? Куда едешь?

            Паренёк повернул голову и краем глаза увидел, что Лось, предъявив билет проводнику, вошёл в вагон. Вокзальные часы показывали двадцать два десять. В двадцать два пятнадцать по расписанию поезд убывает со станции Борзя.

            Значит нужно продержаться пять минут.

            Паренёк сильнее вцепился в столб и истошно запел:

            – "Я там, где ребята толковые, я там, где плакаты "Вперёд"!

            – Ты чего?! – удивлённый патрульный похлопал Паренька по спине. – Где ж ты так газанул? А ну, идём!

            – Нет! – закричал Паренёк и запел ещё громче: "Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня!!!"    

            – Да что-то он на пьяного не похож, – покачал головой второй патрульный. – Псих, что ли? Ты что, двухгодичник? Берут в армию придурков каких-то... Ну, хоть чуть-чуть смотрели бы! Ты чего здесь делаешь? Из какой части? А ну, отпусти столб! – и офицер рванул Паренька за руку.

            – Нет!!! – истошно заорал Паренёк и, вырвавшись из рук патрульного, опять обхватил столб руками.

На шум вокруг них начали собираться вокзальные зеваки.

            – Взять его! – скомандовал патрульный солдатам.

            Солдаты стали лениво отрывать руки Паренька от столба, и в это время раздался гудок локомотива. Лязгнули сцепки и состав медленно покатился вдоль перрона.

Лось прижался лицом к окну купе и, растирая кулаком слёзы на худом лице, не отрываясь смотрел на Паренька, который что-то орал как ненормальный, вцепившись руками в фонарный столб, а патруль в это время заламывал ему руки.

 

 

 

 

Глава 16. Дембель неизбежен!

 

            Солдат-паровик прикрепляется к котлу на все два года несения службы. В его обязанности входит давать пар в столовую три раза в сутки. Каждый день помощник дежурного по части в пять часов утра будит паровика, и тот по дороге в котельную отрывает несколько досок от забора, окружающего котельную, для растопки парового котла. Примерно за год от забора ничего не остаётся и поэтому нужно строить новый забор, чем и занимался сейчас взвод солдат. Зимой для того, чтобы вбить в землю столб сначала нужно ломом выдолбить лунку, потом в неё из канистры залить солярку и поджечь. Размороженную таким образом землю дальше уже можно копать лопатой.

            Как попал сюда этот толстый парень с крупным семитским носом и печальными глазами, глядевшими из-за линз очков, являлось загадкой. Несмотря на то, что рядовой Пачковский по прозвищу Пача, по сроку службы был уже вполне уважаемым "котлом"[33], он пользовался повышенным вниманием у скучавших дедов, гревшихся у костра. Пача от природы был неуклюж, однако старался не отставать от других солдат и, выставив зад, старательно ковырял мерзлую землю лопатой.

            Сержант Калошин, гревшийся у костра, нервно выбросил окурок и подошел к Паче.

            – Кто так копает, шланг[34]? – нервно закричал он на него.

            Пачковский перестал копать и, поправив очки, молча уставился на Калошина.

            – Почему дедушка должен работать, а ты шлангуешь? – продолжал кричать Калошин. – Смотри, Пача, последний раз показываю, как нужно работать!  

            Солдаты перестали копать и стали наблюдать за развитием событий. Калошин поплевал на ладони и вогнал лопату на весь штык в землю. После того, как он налег на лопату всем телом, послышался треск и лопата сломалась.  Калошин поднес два обломка к глазам Пачковского и закричал:

            – Вот!!! Смотри, Пача! Вот как работает дедушка Советской Армии! А как работаешь тыа?!

            Калошин в сердцах отшвырнул обломки лопаты, отошел в сторону и расстроено закурил.

            Пачковский взял новую лопату и стал обречённо вгрызаться ею в грунт. Выкопав ямку, он внимательно её осмотрел и принес таз с соляркой. Налив солярки в лунку и поджег её. Вспыхнуло неяркое коптящее пламя. Пача опёрся на лопату и печально уставился на огонь.

            Совсем недавно рядовой Пачковский с отличием окончил техникум гостиничного хозяйства. Там, в бесконечно далёкой Москве, Пача был совсем другим человеком. Он жил в большой трехкомнатной квартире с родителями – торговыми работниками, подумывал о карьере руководителя гостиничного комплекса и ходил в кино с однокурсницей по техникуму Розой Червоной.

Но потом Пача внезапно был подхвачен какой-то таинственной и злой силой, которая схватила его как щенка за шиворот, раскрутила и забросила сюда, за шесть тысяч километров от дома. Натан Пачковский так ничего и не смог поделать для спасения от армии единственного сына. Когда начальник второго отдела министерства высшего и среднего специального образования, к которому пробилась Анна Пачковская, узнал, что паспорт её единственного чада забрал капитан из военкомата, он тоже беспомощно развёл руками. Родители были вне себя от горя, а Пачковский-младший отправился на два года в отдалённый Забайкальский военный округ. 

            Поправив очки, Пача решил подлить из тазика солярки в коптящую красным пламенем лунку. Когда он наклонил над лункой таз с соляркой, огонек мгновенно взбежал вверх по струйке и содержимое тазика воспламенилось. Огонь полыхнул Паче в лицо и от неожиданности он опрокинул тазик на себя. Горящая солярка мгновенно вспыхнула на его шинели. Пача стал неуклюже размахивать руками, отчего огонь разгорелся еще сильнее.

Калошин с товарищами, отдыхавшими у костра, в испуге побросали сигареты и бросились к Пачковскому. Повалив его на землю, они сняли с себя шинели и стали сбивать пламя. Через некоторое время Пачковский был потушен. Он поднялся с земли, нашёл слетевшие очки, и водрузив их на длинный нос, стал осматривать со всех сторон свою дымящуюся шинель.

            – Ну, ты и гад, Пача, – с изумлением сказал Калошин, натягивая свою шинель, которая тоже слегка дымилась. – Поджог себя! Лишь бы не работать! А?  

            Пача затравленно вертел по сторонам головой.

            – Обжёгся, а? – заорал Калошин, подойдя к нему.

            – Не знаю, – тихо пробормотал Пача.

Подняв вверх руки, он обречённо осматривал со всех сторон свою подгоревшую шинель.

            – А ну-ка, бегом в санчасть! – закричал Калошин. – Быстро! Бегом марш!

            Пачковский повернулся и, загребая песок сапогами, поплёлся в казарму.

            – Отставить!!! – Калошин затопал ногами. – Отставить! На месте стой! 

            Пача покорно остановился.

            – Приготовиться к бегу! - закричал Калошин.

            Пача согнул руки в локтях

            – Приготовиться к бегу, я сказал!!!

Пача, прижав согнутые в локтях руки к туловищу,  слегка наклонил массивный корпус вперёд.

            – Внимание! Бегом марш! – скомандовал Калошин.

             Пача, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, потрусил в направлении казармы. Его неуклюжая фигура, над которой курился дымок, некоторое время ещё маячила вдалеке, а потом скрылась за зданием котельной.

 

***

            Если до призыва в армию парень вынужден ежечасно думать, когда ему проснуться утром, чем позавтракать, во что одеться и обуться, то, попав в армию, он с удивлением замечает, что все эти вопросы с него решают другие люди. Конечно, проблем прибавляется, тяжёлых, неприятных, гнетущих. Но вот думать ни о чём не надо. В конце концов это парадоксальным образом приводит солдат, особенно старослужащих к своеобразному стрессу, требующему психологической разрядки. Это и является причиной того, что называется дедовщиной.

Если вынести за скобки разные патологические формы, то дедовщина – это просто солдатский театр, где актёрами выступают молодые солдаты – духи и черпаки, а зрителями и режиссёрами-постановщиками – старослужащие деды.

            В актёры попадают далеко не все духи и черпаки. Например, щуплый рядовой Малинин, спокойно и без страха смотревший снизу вверх в глаза желающего развлечься деда, не вызывал никакого интереса. Получив от дедов пару зуботычин, худенький Малинин спокойно вытирал с губ кровь и шёл по своим делам. Не обиделся, не разозлился, даже не расстроился. И, что самое главное - не испугался. Из-за этого от попыток унизить Малинина деды ощущали необъяснимый дискомфорт. Со временем Малинин стал совершенно неинтересен дедам и его оставили в покое до конца службы.

            Другое дело, если в глазах пусть даже крупного, а ещё лучше толстого духа читается страх. Это совсем другое дело. Человек боится, и к нему тянутся его потенциальные обидчики, будь то другой человек или собака. Порой кажется, что у страха есть запах. Страх, растерянность, отчаяние, стыд – это то самое, ради чего затевается весь дедовский театр. А, если это ещё интеллигентный парень, который мучается от собственного унижения, то вот он – идеальный актёр солдатского театра!

Мучается, переживает, пытается вырваться из замкнутого круга, но стержня нет, и он опять гнётся перед наглым дедом. Такие актёры особо ценятся. Так же, как художники, которые оформляют дембельские альбомы, сапожники, которые подковывают сапоги, портные, которые ушивают по фигуре форму и парикмахеры, которые выполняют особую дембельскую стрижку.

            Лучшим таким актёром в третьем дивизионе был рядовой Пачковский. Комплекс врождённой еврейской интеллигентности, животного страха перед насилием и специфическая внешность делали его незаменимым для психологической разрядки дедов.

            Вот взять, хотя бы, сегодняшний день. Сначала Пача специально поджёг себя на строительстве забора. Потом, вернувшись в казарму, он получил посылку от мамы с письмом от Розы Червоной и только потом пошёл в санчасть. В санчасти Пача тайно сожрал часть колбасы из посылки, а оставшуюся часть плюс консервы перепрятал. Это вместо того, чтобы поделиться с дедушками. Точнее говоря, просто отдать им всю еду из посылки и письмо от Розы, которое деды будут читать вечером в каптёрке[35], попивая чифир[36] и закусывая московской колбасой.

Перепрятанные консервы и колбасу, правда, удалось спасти благодаря наблюдательности фельдшера Линзы. На гражданке Линза закончил медучилище, и, поскольку носил очки плюс три с половиной, к пришедшей военкоматской повестке отнёсся легкомысленно. И, как оказалось, совершенно напрасно. Военкоматская медкомиссия признала его годным и направила на . В части Линзу определили фельдшером в санчасть.

            Перед отбоем деды расположились полукругом на табуретках около казарменного телевизора. Показывали как обычно какую-то скучную муть с читинского ретранслятора. Рядом с телевизором в роговых очках и с метлой в руках стоял Пача. Он совершал метлой волнообразные движения вблизи телевизионной антенны, отгоняя таким образом от антенны помехи. Когда на экране появлялась белая рябь, и деды начинали проявлять признаки беспокойства, Пача начинал двигать метлой более интенсивно. Когда рябь спадала, он давал себе передышку, ставил метлу на пол и сам наблюдал за событиями на экране.

            Время от времени за спиной у дневального, пробуждался ящичек ГГС[37]. Одуревший от новой, совершенно непонятной ему жизни, дневальный раз за разом нажимал на кнопку ГГС и кричал в металлическую прорезь:

            – Плохо слышно, ничего не понял!

            В ответ металлический ящичек истерически визжал:

            – Задушу!!! Убью! Голову размозжу! Тумбочкой! Сейчас приду!!!

            Старослужащие солдаты, впрочем, не особо обращали внимания на угрозы, которые изрыгал ящик ГГС – так было всегда, когда дежурным по части заступал капитан Галимов. Неприятно, конечно, но, что поделаешь… К тому же, Галимов не самый плохой офицер. Никуда он не придёт и никого не задушит. Потому что вчера на занятиях по физподготовке, которую комбат решил провести лично, он вывихнул ногу.

Это случилось во время того, как Галимов решил продемонстрировать выполнение упражнения "прыжок через гимнастического коня". Старослужащие солдаты, зная характер неукротимого комбата, подошли поближе и с интересом стали наблюдать за развитием событий.

            – Это вам не баба! – поучительно сказал Галимов, похлопывая жилистой рукой по кожаной спине снаряда. – А конь – гимнастический снаряд! Демонстрирую правильное выполнение упражнения. Всем смотреть!

            Галимов снял китель, разбежался, прыгнул на пружинящий трамплин и, раскинув руки, почти горизонтально полетел над конем. Однако, легкий Галимов не рассчитал и слишком сильно оттолкнулся от трамплина. Поняв это и желая выправить ситуацию, он начал отчаянно перебирать в воздухе ногами, пока не зацепился за ручку коня. Галимова резко крутануло и бросило вниз под ноги непокорённому гимнастическому снаряду.

            Так что, несмотря на угрозы, никуда Галимов сегодня не пойдёт, а после отбоя завалится спать до утра, оставив вместо себя двухгодичника Мальцева. Ну, а Мальцев лейтенант ненастоящий, поэтому, если и придёт с проверкой в казарму, то можно его и на чаёк пригласить в каптёрку. Недавно он вот также дежурил помощником у Галимова, пришёл с проверкой после отбоя, но вместо проверки рассказал анекдот: "Раньше у меня было все, работа, друзья, любимая девушка, но потом врачи мне поставили страшный диагноз – годен".

            А потом взял дембельскую гитару с вырезанными на ней буквами "Кто не был – тот будет, кто был – не забудет. ЗабВО-79" и спел песенку.

 

                                   Из калымского белого ада

                                   Шли мы в зону в тяжёлом дыму

                                   Я увидел окурочек с красной помадой

                                   И рванулся из строя к нему

            Переписав у Мальцева слова, деды потом заменили "калымского" на "забайкальского", а "в зону" на "в казарму". Получилась нормальная солдатская песня:

 

                                   С забайкальского белого ада

                                   Шли в казарму в тяжёлом дыму...

            В 23 часа в казарме происходит вечерняя поверка и отбой. Рядовой Пачковский, поставив в угол телевизионную метлу, строевым шагом подошёл к телевизору и отдал честь:

            – Товарищ телевизор! Разрешите вас выключить!

– Выключение разрешаю! – сказал дед, поднимаясь с табуретки.  

Пача выдёрнул шнур из розетки и ещё раз отдал телевизору честь.

            Казарма засыпает. В наступившей темноте шуршат духи – кто-то подметает пол, кто-то чистит туалет, кто-то выполняет очередное дедовское поручение.

Деды неспеша собираются в каптёрке, разливают из чайника чифир, режут ножом московский гостинец мадам Пачковской и настраивают гитару. Несмотря на проблемы со зрением, сегодня бдительный  Линза спас остатки посылки, заприметив место закладки. Сдвигаются кружки с чифирем и звучит главный солдатский тост: "Дембель неизбежен!"

            Теперь можно и посмотреть стоящий в углу каптёрки за занавеской дембельский телевизор. От телевизора в нём остался только корпус и большая ручка с надписью "Громкость". Дед отодвинул занавеску и повернул ручку.

Сидевший за телевизором в ожидании команды диктор-дух просунул голову в проём экрана и заговорил хорошо поставленным голосом:

            – События, факты и комментарии. Новости из-за рубежа. Победой трудящихся Южной Кореи закончилась двухмесячная забастовка. В Тунисе на состоявшихся выборах в Учредительную ассамблею коммунисты заняли третье место. На Филиппинах сотни молодых людей в красных майках прошли по улицам городов.

            После того, как сводка новостей окончилась, кто-то из дедов повернул ручку "Громкость" на минимум, и диктор затих. 

            Но, конечно, душа солдата в этот поздний час хочет вовсе не новостей из Туниса. 

            А чего же хочет его душа после кружки чифира? Конечно же, спеть под гитару любимый хит Дембель-80 – "Ковыляй потихонечку", от которого так щемит в груди у каждого дедушки:

 

            Но ответила девушка, что любви больше нет,

            Что любовь уж потеряна, вот такой был ответ,

            Ковыляй потихонечку, а меня ты забудь,

            Зарастут твои ноженьки, проживёшь как-нибудь!

            Маленький крепыш якут Лебедев тоже дедушка советской армии и по этой причине ему не положено спать в столь ранний час. Этих песен, что поют сейчас в каптёрке, он, честно говоря, не понимает, да и не приглашают его особо туда. Хотя по своему статусу Лебедь и имеет право туда зайти, но сам не хочет. Зачем ему русские песни? Совсем скоро он уедет домой и забудет те несколько десятков русских фраз, которые он выучил без малого два года назад.

А песню он знает свою:

 

                                               Ама дуо, ама дуо,

                                               Эн миигин умунну?

 

Что означает "Неужели, неужели ты меня забыла". Лебедь уже и сейчас забыл многие русские слова. А зачем они ему, если скоро он вернётся в родную деревню Кэнтик в Верхневилюйском улусе? И женится. Только не сразу. Сначала нужно купить оленя. Чтобы был у Лебедя свой олень. Вот, когда у Лебедя будет олень, тогда можно и сватов засылать, иначе нельзя. Это русские пусть балуют. Влюбляются, разводятся, ревнуют, прощают. А с Севером шутки плохи. Это вам скажет любой якутский мальчик и любая якутская девочка.

            Вот в армии, куда попал Лебедь, есть свой, не им установленный порядок. Согласно этому порядку четыре месяца назад Лебедь стал дедом. После этого он получил право ходить по казарме где захочет, держать руки в карманах, носить часы, лузгать семечки и носить ушитые солдатские штаны.

            Но одновременно с этим у Лебедя появились и новые обязанности. Например, одной из обязанностей Лебедя является издеваться над духами. Конечно, это глупо, но не он это придумал. А порядок есть порядок.

Конкретно, Лебедь должен издеваться над закреплённым за ним духом, фамилию которого он тоже забыл. Странные какие-то эти русские. Если думать над тем, что говорят русские, то можно дураком стать. Особенно, если пытаться понять, что говорит на политзанятиях Козух. Так у них в деревне дядя Батмынх бормочет, когда накурится перетёртого сушёного мухомора.

Лебедь подошёл к койке закреплённого за ним духа и начал, как и положено, над ним издеваться.  

– Эй! Анука! А? – пнув духа ногой, закричал Лебедь.

            Дух сел на койке и стал протирать глаза.

            – Анука! Сколько дедуске слушить? Давай! – выкрикнул Лебедь нужные слова.

            – До приказа дедушке осталось шестьдесят три дня! – ответил заспанный дух.

            Лебедев не мог проверить духа, потому что сам не знал точной цифры. Но он дед и поэтому в его обязанность входит время от времени вести с закреплённым за ним духом разные беседы.

            – Анука!? – Лебедев подозрительно прищурил глаз на блинообразном лице и склонил голову набок. – Шланг?

            – Нет. Всё путём! – заверил его дух, выставив вперёд ладони.  

            С прикреплённым якутским дедом ему несказанно повезло, о чём он уже не раз писал в письме домой ничего не понимающим родителям. Как правило, этими выкриками и проверкой срока до дембеля Лебедь и ограничивал свои издевательства. Не то, что у остальных духов, попробуй ошибиться, враз по зубам получишь.

            – Ну, ты шланг? – ещё раз уточнил Лебедь.

            – Нет, всё нормально! – успокоил его дух.

            – Ну, давай! – миролюбиво сказал Лебедь и ушёл спать.

            В свою бытность духом, сам Лебедь не интересовал дедов и дембелей. В его диких глазах читалось всё что угодно, только не страх. А без этого никакого и интереса у деда нет. Более того, со временем маленький якут стал пользоваться у них даже уважением.

            Во-первых, он обращался к своему комбату Галимову на "ты". Что только не делал Галимов, для которого из-за этого Лебедев стал сущим наказанием. И на гауптвахту сажал, и по-хорошему старался объяснить ему правила, но Лебедев только смотрел на него, хитро прищурившись, и говорил:

            – Но ты же один, да? 

            Перепробовав все методы и не добившись никаких положительных сдвигов, Галимов махнул на него рукой.

            За одно только это Лебедев уже стал героем. Но настоящую популярность он получил после того, как однажды на техтерритории нашёл длинную верёвку, завязал на её конце какой-то диковинный узел, а затем раскрутив это всё над головой, поймал этой петлёй пробегавшего мимо солдата и завалил его на землю. Видевшие всё это деды были шокированы.

Со временем Лебедев по указанию дедов изготовил настоящий маут, якутское лассо, и ловил им под присмотром дедов замешкавшихся черпаков и духов, неосмотрительно проходивших мимо. Дедам почему-то особенно нравилось, когда он заваливал на землю одного толстого духа в очках из их дивизиона. Фамилию его Лебедь уже тоже забыл, а, может, и не знал никогда.

            Всё-таки эти русские странные, ага. Сначала ему объяснили, что, если к часовому на посту ночью подходит человек, то нужно скомандовать: "Стой! Осветить лицо!" Если это развод караула, то дальше скомандовать: "Разводящий ко мне, остальные на месте!". Если эти команды не выполняются, то нужно передёрнуть затвор автомата и скомандовать: "Стой, стрелять буду!" Так написано в уставе.

            Он так и сделал, когда капитан Галимов пошёл ночью проверять посты. Лебедеву потом что-то там объясняли про батарейки в фонаре, которые сели уже года два назад. Но ведь Галимов тогда так и не смог осветить лицо! Может Лебедев что-то и напутал, кажется после того, как с лязгом передёрнул затвор своего автомата, он закричал что-то не то. Кажется, "убью на месте!" Но смысл-то понятен? А как не понять, если Галимов сам вручал Лебедеву грамоту за первое место в соревнованиях по стрельбе из автомата Калашникова и знал, что, если что, Лебедь не промахнётся?

Лёг на землю Галимов тогда по уставу. А, может, и нет. Но все говорили, что по уставу. Хотя устава Лебедь не читал, зачем он ему? С тех пор больше Галимов не ходит проверять караул, когда в него заступает Лебедев.  

             В каптёрке все поутихли. Колбаса съедена, чифир выпит, дембельские песни спеты. Деды расходятся по казарме. Правда, после чифира спать совсем не хочется.

            Калошин вышел из каптёрки и прилёг на свою койку. Хочет ли он домой? Когда-то хотел. Больше всего на свете хотел. А сейчас не знает. Свыкся, хотя и надоело всё. Скучно. Никаких целей в жизни, кроме как дожить до приказа. 

Калошин пнул ногой в панцирный матрац стоящей над ним на втором ярусе койки и закричал:

            – Дембель в опасности!

            Спящий над ним "слон"[38], протирая глаза, соскочил с койки и, скривившись от натуги, подпёр койку плечом, не давая ей таким образом обрушиться на находившегося в опасности дембеля Калошина.

            – Опасность миновала! – через некоторое время сказал Калошин.

            Слон, одуваясь от натуги, полез наверх досматривать прерванный Калошиным сон.

            Конечно, о дембеле мечтают все. Хотя бы из-за того, что на дембеле есть девки, которых Калошин не видел уже почти два года. До призыва он особо и не обращал на них внимания, а вот здесь многое понял.  

            Не спится Калошину после чифиря.

Что, если написать письмо?

            Дедушка советской армии писем родителям писать не любит. Так, телеграмму иногда, когда патруль по городу, мол, жив-здоров, подробности письмом. Правда, неприятность тогда одна вышла. Калошин попросил туркмена Алдыбергенова, который шёл в патруль, дать такую телеграмму. Ну, Алдыбергенов и дал: "Калошин жив, подробности письмом". Большой переполох подняли тогда родители Калошина.

            Поэтому Калошин будет писать письмо девушке. Самому сочинять текст письма дедушке Советской армии тоже не положено по сроку службы. Можно разбудить какого-нибудь грамотного духа. А можно взять толстую общую тетрадь, хранящуюся в каптёрке, с разными любовными заготовками. Калошин встал с койки и пошёл в каптёрку. Взяв чистый лист бумаги, он раскрыл наугад тетрадь с заготовками и стал читать.

            "Каждый день, проведённый без тебя, кажется мне вечностью"…

Как-то слабовато.

"Как я жалею, что не могу прижать к своей груди ничего, кроме холодной стали автомата!"

Вот это уже значительно лучше. Калошин аккуратно выписал эту фразу на чистый лист и перевернул страницу.

"Спи спокойно, моя девочка. Закрой свои большие ресницы. Пусть тебе приснится счастливый сон. А я здесь, с автоматом в руках буду охранять твой покой".

Вот это надо будет поставить в конце. Вот ещё неплохо закручено:

"Не говори, что наш мир так печален, не говори, как трудно ждать солдата. Постарайся среди невзгод, обмана и предательства надеяться, верить и любить".

Не очень, правда, понятно к чему это, но девчонки так любят. Вот и пусть разбираются.

 

 

 

 

Глава 17. Неприятности продолжаются

Подполковник Клещиц подошёл к окну своего кабинета и уставился на видневшуюся вдали двугорбую сопку. Вот уже пять лет он смотрит из окна на эту сопку. Просто больше вокруг ничего нет, только эта сопка и всё. Солдат называют эту сопку "Девичья грудь". Ну, это как раз понятно.

Уезжать отсюда Клещиц будет пекинским поездом. Это он давно решил. Можно, конечно, самолётом, но так он не хочет. То ли дело отдельное купе, бутылочка коньяка с салями, видеть уплывающий борзинский вокзал, а через несколько часов и читинский. И самое главное – не просто видеть эти уплывающие вокзалы, а знать, что ты уже никогда сюда не вернёшься. Что эти ненавистные вокзалы ты видишь последний в своей жизни раз. За это можно многое отдать. Поэтому и покидают эти края заменщики часто не самолётом, а на поезде "Пекин-Москва".

Перед Иркутском, несколько часов поезд будет ехать по берегу Байкала. Клещиц представил, как он смотрит в окно на величественные виды Байкала, а в руке у него  дымится чашечка заварного кофе с коньяком.

Но до этого видения ещё нужно дожить.

            А пока он устал. От этой чёртовой дыры с дурацкими сопками, где нет ни одного деревца, кроме чахлых кустиков. От этого человеческого материала, который не хочет жить спокойно. От этих лейтенантов-двоечников, мучающихся от спермотоксикоза. А кого ещё пошлют сюда после училища, отличников что ли? Хотя, вот прислали же сюда отличника боевой и политической подготовки Баклана. Потому что ЗабВо это не только ссылка, но и хороший трамплин для пути наверх, на вершину военного Олимпа. Отслужит этот Баклан годик, и придёт ему персональная замена куда надо, хотя бы в ту же Германию. А оттуда в Академию. Но кому попало такая замена не придёт.

            Клещиц хочет чтобы за окном просто шёл дождик. Чтобы капли ударялись о подокониик – кап, кап. Но в этих краях так не бывает. То месяц ни одного облачка, то потом дождик рванёт такой, что телеграфные столбы поваляет.

            Так вот, если этот шквал неприятностей не остановится, то не видать ему в этом году замены. Ни проплывающего за окном купе Байкала, ни дымящегося кофе с коньяком, ни перестука колёс, ни хрена вообще не будет тебе, дорогой товарищ подполковник Клещиц.

            Всё-таки, какая важная сила в армии – женщина. Только не всякая женщина, а жена. Самое худшее, что может случиться с семейным офицером – это тихое пьянство. Вот как у капитана Данилова, из-за которого недавно пришлось разрывать канаву за клубом. Тихий безвредный человек, скоро ему в отставку по возрасту.

А когда семьи нет? Вот, например, застарелый холостяк старший лейтенант Еропкин с дурацкой кличкой Полковник. Начальник радиолокационной разведки дивизиона, по службе нареканий нет. А в личной жизни? Недавно в строевой отдел рапорт написал, мол, желаю чтобы меня послали в горячую точку, во Вьетнам бороться с китайскими захватчиками и выполнять интернациональный долг перед Родиной. Если нельзы во Вьетнам, то в Египет, или в Корею, главное, чтобы выполнять интернациональный долг перед Родиной и всё. Вроде ничего плохого… Но на следующий день на очередной пьянке в восьмой квартире, этот Еропкин, угрожая девице по кличке Бурятка ружьём для подводного плавания, вынудил её танцевать на столе стриптиз.

Клещиц покрутил головой. На улице забайкальская зима, можно только представить, что там у этой Бурятки поддето – какой стриптиз?.. Но, когда в тебя целятся стальным зазубренным гарпуном… Тут, что хочешь станцуешь…

А на следующий день ещё хуже. Еропкин заступил на боевое дежурство, начальником дежурной смены. Позиция их батареи находится в десяти километрах от части, в сопках. Еропкин оттуда послал в Борзю дежурную машину за чем-то, может и за пивом, чтобы похмелиться. А в городе её остановил сам начальник гарнизонной военной автоинспекции майор Певнев. Водитель, понятно, не остановился, а рванул назад к своим на позицию в сопки. Певнев за ним погнался на газике. Так и ворвались они в клубах пыли и снега на позицию. Майор Певнев выскочил из газика, страшный весь такой, с сжатыми кулаками на солдата-водителя набросился. А Еропкин спокойно так отдаёт приказ:

             – Арестовать майора Певнева!

            И арестовали, скрутили и под конвоем в палатке Певнева держали, пока начальник гарнизона не приехал. Вот это был скандал! Начали выяснять что к чему, а Еропкин им под нос Устав караульной службы и Наставление по несению боевого дежурства! Оказывается, всё правильно, нельзя на позицию боевого дежурства просто так въезжать никому. И согласно Уставу Еропкин просто обязан был его арестовать.

            Видя такое отношение к старшим чинам, что ещё остаётся делать молодёжи? Понятно что – копировать старших товарищей.   Не успел герой Телембы лейтенант Висляков выйти из вытрезвителя и получить строгий выговор с занесением в учётную партийную карточку, как его собутыльник по восьмой квартире лейтенант Басин полез на техтерритории чинить какую-то схему и его ударило током. Повышибало там какие-то предохранители… По части мгновенно распространился слух о том, что лейтенанта Басина убило током. Солдаты, все почему-то с радостными лицами, сбежались со всей части посмотреть на мёртвого лейтенанта Басина. Сам Басин после удара током сидел на земле и хрипел, вывалив язык, а потом встал и покачиваясь, как пьяный, пошёл домой. Уж неизвестно, что там дома произошло, но вечером Басин зачем-то бросил взрывпакет прямо под дверь замполита второго дивизиона майора Гаязова, когда тот перед сном играл на баяне. Грохнуло так, что перебудило весь подъезд. Басина хотели сразу на гауптвахту определить, но оказалось нельзя – в санчасти ему выдали документ, по которому ему был положен трёхдневный отпуск после электрического удара.

            Но, сколько верёвочке не виться… Похоже, что на этот раз влип Басин по самую задницу. Потому что, едва оправившись от последствий электроудара, Басин вечером направился домой из "Садко" не на рейсовом автобусе, а почему-то пешком. По дороге он голосовал проезжавшим машинам и, так как он был в форме, то его решил на свою голову подвезти помощник военного прокурора майор Волковец. Когда открылась дверь служебного газика, Басин зацепил Волковца за ремень крюком, которым на хлебокомбинате вытаскивают лотки из хлебовозной машины. Помощник военного прокурора молча сопротивлялся, упёршись ногами в борта газика, но Басин парень плотный, тоже упёрся ногой в борт и продолжал тянуть. В конце концов Басин таки вытянул железным когтем майора Волковца из машины, после чего, вероятно, посчитал задачу выполненной и потерял интерес к прокурорскому майору. Помахивая крюком, он беззаботно зашагал по шоссе к видневшимся на горизонте ДОСам.

            В тот же вечер Басин очутился в офицерской камере временно задержанных в комендатуре, а на следующий день перекочевал оттуда в гарнизонную гауптвахту, где и сидит сейчас. Что с ним сделают прокурорские, Клещиц не знал, хотя интуиция политработника подсказывала ему, что и Басину вслед за Плешаковым нужно уходить в отпуск и срочно жениться.

            Но ещё более странным было происшествие на вокзале с двухгодичником Мальцевым.

Клещиц глубоко вздохнул. Недаром он так не любит двухгодичников. То, к чему кадровый офицер стремится все пять лет пребывания в училище, а именно – надеть офицерскую форму с лейтенантскими погонами, эти двухгодичники воспринимают как личную трагедию. Вот отсюда и начинается разложение профессиональных кадров, похождения по вытрезвителям, избиение эксперта, вытаскивание железным когтем заместителя прокурора и сближение с малолетними женщинами.

И всё это по его душу… Клещиц видел эту малолетку из ПТУ, которая накатала Злобину заяву на Плешакова, Лидия Пасечниченко, кажется. Ничего себе малолетка... Задница – как подушка, не обхватишь. Не женится Плешаков в отпуске, пусть пеняет на себя.

            И этот ещё Мальцев…  Вчера вечером он каким-то образом оказался на перроне борзинского вокзала, вцепился там столб и начал орать на весь вокзал. Народу собралось…

И самое непонятное… Клещиц поморщился, как от зубной боли. После доставки Мальцева в комендатуру оказалось, что он не пьяный. То есть, совершенно трезвый! В объяснительной это чмо написало, что, мол, он увидел патруля и испугался. А орал не с горя, а с отупенья. Так и написал в объяснительной, мразь: "орал не с горя, а с отупенья". Если бы он не на дудке в своём оркестре дудел, уже бы давно из гауптвахты не вылазил. На военную карьеру ему-то наплевать… Вот и развлекается это чмо как может в меру сил.

            Никто не хочет жить по-человечески. Кого ни возьми. Вот вроде бы перспективный комбат, капитан Галимов. Коммунист, примерный семьянин. И что? Послали в его командировку, на курсы повышения квалификации в Читу. Уехал в своём мундире, а вернулся в кителе и галифе на два размера больших. Где он дел свою форму? Говорят, что это связано с каким-то амурным делом...

            А что ожидать от солдат с такими офицерами? Казалось бы, какой можно ожидать пакости от торжественного собрания по поводу награждения участников удачных стрельб на Телембе? Всё, как положено, награждали спокойно, пока не добрались до этого негодяя Плотникова. Как уехал на Телембу с гауптвахты, так и вернулся туда прямо с торжественного собрания. А ведь он оператор угловых координат расчёта станции наведения ракет, которая сбила над Телембой цель! Это по тому, как он с Малининым выскочили из кормового люка СНР и начали обниматься, все остальные поняли, что цель поражена! Поэтому положено было награждать эту мразь в торжественной обстановке подарочным экземпляром книги Леонида Ильича Брежнева "Малая земля".

            И что удумал этот придурок? Заглянул своим шнобелем в подарочный экземпляр, а потом пожал плечами и сказал, так, что весь зал слышал и президиум из штаба округа:

            – А зачем она мне?

            Козух тогда так и застыл с улыбочкой на слюнявых губах, с книгой в одной руке и протянутой для торжественного рукопожатия другой рукой. Командир дивизиона майор Кузьмин тоже растерялся, подталкивает Плотникова:

            – Бери, бери!

            А тот только плечами пожимает и опять шнобелем своим клюёт:

            – Зачем она мне?

            Так и не взял. Вся торжественная часть скомкана к свиньям собачьим, мразь эту антисоветскую, понятно, на гауптвахту отправили. Вот только он вроде даже и обрадовался этому.

Что за люди… Ну, а всем командирам пошли тогда пометочки в личных делах. Комбату Галимову пометочка – не воспитал, замполиту Козуху – проглядел. И ему, начальнику политотдела бригады пометочка – имел место политический выпад.

            Но всё это цветочки по сравнению со вчерашней историей, когда солдаты нашли в клубе майора Козуха. Он лежал на сцене мертвецки пьяный и с побоями на лице. Рядом с ним валялась недопитая бутылка водки и книга "Орлеанская дева".

Какое-то массовое помешательство... С кем он там пил, а потом подрался? Сам Козух утверждает, что он зашёл в клуб проверить порядок, где на него внезапно напал младший лейтенант Лосев. Скорее всего, они распили с Лосевым в клубе бутылку водки, а потом подрались. Но зачем Козуху пить с Лосевым? Да ещё в клубе? Ведь известно, что политработники пьют только в одиночку. И почему рядом с Козухом нашли книгу "Орлеанская дева"?

Сам Козух ответить на эти вопросы не мог. Говорит, что, с Лосевым не пил, откуда взялась бутылка водки, не знает, кто такая Орлеанская дева, тоже не знает.

            Да, не выдерживают у людей нервы... Козух-то уже почти шестой год в Борзе служит, с самого основания части. Они там в строевой части и в особом отделе тоже ж учёт ведут, не только у политруков, тетрадочки в сейфах есть. Ротации, замены, это всё там варится, в недрах... Под большим секретом варится, для этого фельдъегерская почта там у них с штабом округа действует.

            Клещиц задумался. А ведь он говорил Козуху – по ком звонит колокол? Просто так говорил, для разгону. А оказалось, как в воду глядел…

            Хорошо бы Лосева допросить. Но он пропал. Вот как объявится, придётся с ними разбираться, может и в военную прокуратуру дело придётся передавать. Избиение замполита дивизиона – штука серьёзная.

А Козух теперь ходит с избитой рожей. Несовместимой с высоким званием коммуниста. Пришлось его в отгулы отпустить, пока рожа станет совместимой с высоким званием.  

            И с Мальцевым тоже неизвестно что делать, звонят из комендатуры, спрашивают – куда его? На гауптвахту или отпустить? Видите ли – орал не с горя, а с отупенья.  

            Клещиц встал, проверил заперта ли входная дверь в кабинет, потом вытащил из-за спинки дивана гитару и стал задумчиво перебирать струны.

 

                        Отцвели уж давно хризантемы в саду,

                        А любовь всё жива...

            А любовь всё жива... Хризантем Клещиц не видел уже пять лет. А любовь?  Он и не помнит. Наверное, любовь не положена комиссарам.

                        Только раз бывает в жизни встреча

                        Только раз судьбою рвётся нить…

Кому из знакомых Клещицу женщин можно было бы адресовать такие слова?   Клещиц стал перебирать в уме офицерских жён. Пожалуй, только жене командира первого дивизиона Анне Васильевне Вольф.

На праздничных мероприятиях Анна Васильевна всегда в сопровождении солдата-баяниста исполняет романс композитора Алябьева на слова Дельвига "Соловей".

Этот баянист… Подлец… Такого наглого солдата Клещицу ещё вообще не доводилось видеть. Говорят, этого баяниста боится сам майор Вольф. Анна Васильевна всегда выходила на сцену в специально пошитом для выступлений длинном чёрном платье, наглый баянист играл вступление, и волнующее чистое сопрано Анны Васильевны заполняло собой весь зал:

                                    Соловей мой, соловей,

                                   Голосистый соловей

            А ведь Алябьев тоже был офицером. И этот романс написал сидя в тюрьме, куда попал за то, что ударил по лицу полковника, изобличив его в шулерской игре в карты. Ударил, наверное, канделябром. Жили же люди...

Интересно, а были тогда в армии замполиты? Должны были быть, ведь политика была? Значит и замы по политической части должны были быть.

            А вообще-то замполиты были всегда. Сколько существует цивилизация, столько и существуют замполиты. Кто такие египетские жрецы при фараоне? Самые настоящие замполиты! Хотя в царской армии, говорят, на офицерской чести вся дисциплина держалась.

            А сейчас офицерская честь у кого-то есть? Вот суд офицерской чести, он, конечно, есть. А сама честь? Клещиц стал в уме перебирать офицеров из их части. Вот Козух… Всё таки, зачем он пил с Лосевым в клубе? Обычно всегда такой осторожный, по-крестьянски основательный, тысячу раз согласует всё…. И тут так сорваться!

            А Анна Васильевна хороша. Клещиц грустно вздохнул. Где только Вольф её откопал? Надо как-нибудь у строевиков спросить или у особистов, у них там всё схвачено.

            В прошлом году офицерские жёны на День Советской армии устроили в клубе для солдат праздничный вечер с тортами, лимонадом и танцами. Анна Васильевна тогда со всеми солдатами дивизиона по чуть-чуть потанцевала, даже с распоследним чмом. Майор Вольф, забившись в угол, исподлобья наблюдал за танцами, а следующий день поднял дивизион по тревоге в пять утра и устроил такой кросс в лесопосадке, что старослужащие до сих пор вспоминают те танцы, Анну Вольф и жестокого, но справедливого майора Вольфа.

 

 

 

 

Глава 18.         Атака на Клещица

  Если бы человек мог хоть немного заглянуть в будущее и оттуда оглянуться на настоящее, то многие события, которые кажутся ему сегодня драматическими, показались бы милою шуткою. Но человек не знает своего будущего и поэтому переживает из-за разной чепухи.

            Я тоже не знаю своего будущего, хотя, если ничего не предпринимать, то с очень большой вероятностью можно предполагать, что моё будущее упирается где-то там впереди в чугунные ворота нашего борзинского кладбища. Хотя до этого торжественного и немного скорбного дня ещё нужно дожить. А вот это сложнее. Потому что, если не разобрать, как партизаны во время войны, мою колею, то доживать мне придётся здесь, в Борзе.

            Как-то ещё в школе попалась мне книжка фантастических рассказов. Один назывался "Поворотный пункт". Я, конечно, не могу шпарить цитатами, как ненормальный Лось. Недаром его в Читу в сумасшедший дом возили. Но автора помню – Пол Андерсон. И начало помню: "Будьте так добры, мистер, не могли бы вы угостить крекером моего дроматерия?" Эти слова, сказанные на чистом английском языке туземной девочкой на планете, расположенной за тысячу световых лет, явились для цивилизации Земли "точкой невозврата". Про эту точку мне рассказывал когда-то Лось. Куда ты исчез, симпатичный чокнутый парень? И где моя точка невозврата? Всё ещё впереди? Если и впереди, то совсем близко, вот-вот рукой можно будет притронуться. И от этой точки пойдёт моя новая колея. Она будет не такая прямая, как теперешняя, и поэтому мой вагончик может там и застрять. А, может, и вообще перевернуться вверх тормашками. Ну, и, конечно он тоже упрётся, в конце концов, в какую-нибудь чугунную ограду. Но есть надежда, что это будет не в этом городишке. А это уже кое-что.

Но так просто свою колею не поворотить. Проверено. Правда, раньше я не знала волшебного слова. А сейчас знаю.

Страшно... Но у меня есть считалочка:

 

                        Так трусами нас делают раздумья

                        И так решимости природный цвет

                        Хиреет под напором мысли бледной

                        И начинанья, взнесшиеся мощно,

                        Сворачивая в сторону свой ход

                        Теряют имя действия...

            Поэтому хватить раздумывать.     

            Я вышла из калитки и пошла на автобус, что идёт в ДОСы. А оттуда пешком в часть. Таков мой маршрут. Поэтому я приказываю своим ногам переставляться и идти в нужном направлении.

Ведь я девочка смелая, красивая и живучая.

            Но вместо того чтобы ехать до ДОСов, я вышла из автобуса на окраине городка возле церкви. Зачем – не знаю, может, чтобы задуманное как-то оттянуть.

Смелая-то смелая, но ноги что-то как ватные стали. Зашла я в церковь, купила свечку, самую большую, зажгла от лампадки на подсвечнике и поставила у иконы с Божьей матерью.

            – Божья матерь, прости меня, девку непутёвую! Непотребную и лживую. Но, всё-таки…  Прошу, помоги мне сегодня! Первый раз прошу… Пожалуйста, помоги! Грехов много, да, и всё равно, прошу – прости! И помоги!

            И вдруг почувствовала, как в голове моей слова появились, сами собой, как будто от иконы этой исходят, как будто говорит со мной Божья матерь:

            – А в грехах-то своих раскаиваешься?

            – Раскаиваюсь!

            – Значит, не будешь больше в ДОСы шляться и лоно своё, только для мужа венчанного данное, осквернять?

            Вот так вопрос. Лоно осквернять... Для мужа венчанного... Это я, типа, сама с собой говорю... Но я и слов таких не знаю! Вот это да...

            Но надо отвечать. А кому? Ответила, глядя в печальные глаза Божьей матери:

            – Не буду...Больше никогда…

            И вдруг такая злая уверенность накатила, прямо мурашки по спине! Ноги моей больше в ДОСах не будет никогда! Никто больше не будет называть меня этой бордельной кличкой! Всё!

            А голос опять вопрошает:

            – А не передумаешь?

            – А вот не передумаю!  

            И на колени стала перед иконой! Бухнулась и всё. Одна в пустой церкви. И говорю, уже громко так вслух:

            – Не передумаю... Не передумаю... Нет! Нет!!!

            И вдруг из груди как комок ваты грязной какой-то вывалился, я аж под ноги посмотрела. И дышать сразу легче стало. Как в том моём сне с волшебным поездом. И слёзы побежали, как кран открыли. А в довершение ко всему словно лампочка рубиновая в голове вспыхнула "Точка невозврата". Всё, назад нельзя! Как-то вдруг я это поняла – там сзади смерть! Теперь только вперёд!

            Как раз тут батюшка из алтаря вышел. Старенький, седой весь, с большим золотым крестом на груди. О, Господи...

Как-то неслучайно это всё... Сюда зашла, теперь вот батюшка…

Встала я с колен, слёзы кое-как вытерла и подошла к нему.

            – Батюшка, а можно вас спросить?

            – Спрашивай.

            – А вот говорят, есть такой венец безбрачия. Ну, мне посоветовали, сказали, надо мне снимать его. Это как, можно? Ну, церковь как, разрешает? Может через церковь это можно как-то снять?     

            Старичок поглядел на меня голубыми выцвевшими глазами и спросил:

            – Как зовут тебя?

            – Люся. Людмила.

            – А вот чего ты, Людмила, сюда, в храм пришла? Случайно или как?

            Тут уже я задумалась. Вообще-то, маршрут у меня был совсем другой, в часть, колею свою проклятую ломать. Вообще не знаю, чего здесь сошла.  

            – Не знаю. Так получилось. Сошла с автобуса и пришла, – сказала я.

            – Ну и хорошо. Никакого венца безбрачия на тебе нет. Нет и всё. Потому что его вообще нет ни на ком. Есть православная вера наша. И венцов безбрачия в этой вере нет. Значит, и снимать нечего. Не забивай этим голову и всё.

            – А можно ещё?

            – Говори.

            – А вот, говорят, есть заговоры такие. Ну, типа, привороты. Ой, простите меня...

            – Понимаю, о чём ты... Есть заговоры. И привороты есть. Страшные есть. Очень страшные привороты. На крови. Только стоят они очень дорого. Те деньги, что ведьмы за это берут, это не плата. Так, ерунда, две-три сотни. Настоящая плата впереди. Человек этот получает печать на чело, невидимую. И живёт с ней до смертного одра.

            – Печать? – прошептала я.

            – От князя мира сего эта печать. Мол, свои люди, сочтёмся. Если душа у того человека, что принял помощь от князя мира сего, ещё не запачкана вконец, то он сам почувствует это. Не по себе будет как-то. Совесть грызть будет. Днём поутихнет, а ночью грызть изнутри будет. И не будет от этого спасения. В помощь нам она, совесть, дана.

            "Так оно ж и грызёт", – подумала я и сказала:

            – А что же делать? Уже двадцать пять, а не замужем.

            – Проси у Бога. У Божьей матери проси, – сказал старик.

            – И что, будет результат? – спросила я.

            – А кто ж его знает, – батюшка развёл руками. – Результат это князь лукавый обещает. И даёт. Заговор всегда результат даёт. Вот этим заговор от молитвы и отличается. Молитва – это всегда просьба. Без расчёта на результат. Просто просьба. Прошу, Господи, если будет воля Твоя, будь ко мне милостив. А с лукавым не просьба. Там – договор. Всё по-честному, по-деловому. Ты мне, я тебе. Ты обращаешься в заговоре ко мне за помощью? Хорошо, я тебе помогу. Но, только не бесплатно. Могу в кредит, заплатишь потом, мне спешить некуда. Принимает человек такую помощь по безумию и добивается своего. Кто красоты, кто любви, кто денег, кто здоровья. Радуется, вот жизнь удалась. А перед последним вздохом появится, откуда ни возьмись, тот помощник рогатый, о котором ты уже забыла давно, и скажет, суча копытцами: "Ага, добрый вечер! Пора платить по векселям, как раз моё время сейчас." Никто его не видит, а умирающий человек видит. Потому что перед смертью открываются очи духовные и он видит то, чего не видим мы. Тогда тянет изо всех сил руку человек перед последним вздохом, перекреститься хочет. А сил уже нет. И вечность впереди. Рядом лукавый копытцами сучит и глазками немигающими красными сверлит тебя, давай, давай!  Рассчитывайся, договор помнишь?!

            Старенький батюшка замолчал. И я молчу. Не знала, что так тяжело разговаривать со священниками.

            – И что ж, просить и всё? – спросила я.

            – Ничего не всё. На Бога всегда надеяться нужно, но и самой потрудиться надо. Иногда тяжко потрудиться. Не думай, что Бог всё за тебя сделает. На то и даровал он тебе свободную волю. У зверей её-то нет. Так что за своё счастье побороться надо. Иногда до кровавого пота, до последнего вздоха. Будет воля Всевышнего – будет тебе счастье. А не будет воли – значит не нужно оно тебе, счастье.

            – Как это не нужно? Кому же счастье не нужно?

            – Счастье это клинок обоюдоострый, так порезаться можно, что потом всю жизнь не отмоешься. Поэтому и редкая эта штука – счастье. И даётся не всем. Почти ни у кого его нет. Или было в прошлом, или ещё будет. А вот прямо сейчас счастье – штука редкая. Хотя посылает Всевышний и такое. Нам не уразуметь этого. Нет…

            – Ну, счастье да... А вот справедливость? Её, может, ещё меньше, чем счастья...

            – А Бог не справедлив. Вовсе не справедлив. Бог милостив. По-справедливости, всем бы нам конец уже давно. Живут пока ещё люди на земле только потому, что Бог не справедлив, а милостив. Прощает всё. Пока прощает. Вот тебе прощает, как думаешь?

            – Ещё как, – сказала я.

            – И мне прощает. Тебе одно, мне другое. Долготерпит. Но в конце будет Суд. В конце времён всё-таки победит зло.

            – Зло? – спросила я.

            – Да, зло. Земная история закончится победой зла. А после конца земной истории все мёртвые встанут из своих могил, возьмут свои кресты и вместе с живыми пойдут на Суд. Так написано в последней книге Нового Завета. 

            – А что это за книга? – спросила я.

            – "Откровение Иоанна Богослова", – сказал батюшка. – Последняя книга Библии. Это книга видений святого апостола евангелиста Иоанна о последних временах человеческой истории.

            – А где можно эту книгу почитать?

            – Да по нашим временам нигде, пожалуй. Редкая вещь. А что, интересуешься?

            – Интересно. Я, вот, Гамлета, принца датского, Шекспира, недавно прочитала. Даже напамять выучила оттуда немного.

            – У меня есть "Откровение", – сказал батюшка. – Коль интересуешься, могу почитать тебе оттуда прямо сейчас.

            – Да, очень хочу, почитайте!

            Батюшка ушёл в алтарь и вернулся с тоненькой книгой, почти брошюркой. Открыв её, он подошёл к моей свече так, чтобы свет падал на пожелтевший листок, надел очки и начал читать:

            – "Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее - как лица человеческие; и волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов"

            Я вышла из церкви и смотрю на всё вокруг, как ненормальная.  Вот прохожие идут, вот на остановке автобуса в ДОСы ждут. А знают они про саранчу? Наверное, нет. Книжечка-то редкая. Да и кто читать её станет?

"Тяжко потрудиться. До кровавого пота. До последнего вздоха. За своё счастье".

            Значит сажусь в автобус и еду в часть.

            …"Тук-тук!" – постучала я в деревянную дверь с табличкой "Начальник политотдела подполковник Клещиц".

            Страшно... Хотя, чего бояться, точка невозврата то  пройдена. Вспыхнул рубиновый огонёк и всё! Теперь только вперёд!  Господи, помоги! Матерь Божия, помоги!!! 

            – Можно? – я просунула голову в кабинет.

            – Входите, – ответил дородный мужчина с погонами подполковника.

            Очень мужественный мужчина, корпусной, с волевым подбородком. Что я, воробышек, против такого корпусного военного? Росточка ему по плечо, талия всего шестьдесят сантиметров, как у всех женщин в нашем роду. Так что почти ничего я против него... Гамлет был хоть принц датский, и то колебался половину книжки, пока решился.  

            Вот и дожили. Всего и силы у меня, что волшебное слово. Сейчас и мой корпусной собеседник будет знать это волшебное слово.             

            – Я знакомая лейтенанта Вислякова. Невзорова Людмила Васильевна, – я смущённо улыбнулась.

Подполковник Клещиц поморщился. Пришла очередная борзинская невеста. Вон их целый автобус приходит каждый вечер из Борзи в ДОСы к холостякам. И все, как один, невесты. Были случаи, что эти невесты из окон штаба бросались. Политработникам тогда здорово влетает. Как будто подполковник Клещиц мог отдать приказ семенным придаткам лейтенанта Вислякова прекратить свою деятельность. Из-за таких вот и случаются разные гадости – ни замены, ни Академии, неполное служебное соответствие и прочая дрянь. Бывало, что и журналист приезжал из центра. Для политрука такие истории все равно, что для стартовиков когда ракета не полетела. Ещё хуже.

            – Девушка, давайте к делу, – раздражённо сказал Клещиц. – Лейтенант Висляков не хочет жениться, да?

            – Ну, раз вы всё знаете...

            – Что я могу для Вас сделать? Вы хотите, чтобы я женился на вас вместо Вислякова?

            – Я хочу, чтобы вы ознакомились с кое-какими бумагами.

            – Справка от гинеколога, понятно. Давайте сюда, какой срок, Людмила, как вас там по батюшке?

            – Батюшка мой был Невзоров Василий Владимирович. А справка от гинеколога нам с вами не понадобится.

            Я положила на стол папку.

            – Посмотрите, там кое-что интересное для вас.

            Клещиц неохотно взял папку, вынул из неё два подколотых листа, напечатанных на машинке, и стал их лениво просматривать. Ну, что там может ещё быть? Всегда одно и тоже. Мол, жили-поживали, вели совместное хозяйство, справка о беременности прилагается.

            Если бы дальнейшие события излагались в жанре симфонии, то в этом месте должны были бы прогреметь литавры. По мере чтения мужественное лицо Клещица стало приобретать признаки растерянности.

            На листе бумаги, который я передала Клещицу, располагалась таблица. В первом столбике был обозначен номер по порядку. Во втором – номер войсковой части. В третьем столбце напротив номера войсковой части стояла цифра, обозначающая численность личного состава части.

            До китайской границы отсюда шестьдесят километров. Половина частей, включая эту часть, несёт боевое дежурство. Сейчас я принесла и положила на стол начальнику политотдела подполковнику Клещицу документ, содержащий совершенно секретные сведения.  

            Клещиц поискал во втором столбце номер своей части. Ага, вот, ВЧ №52414. Напротив цифра - 924 единицы личного состава. Клещиц набрал номер строевой части.

            – Прапорщик Колосков у телефона.

            – Колосков, это подполковник Клещиц. Скажи мне вот что, Колосков, сколько там у нас на сегодня в части личного состава числится?

            Трубка некоторое время молчала, а потом прапорщик Колосков неуверенно сказал:

            – Это секретный сведения, я не могу их оглашать по телефону без указания начальника строевой части.

            – Ну, так пойди, получи у него указание, скажи, что мне нужно. Быстро!

            Через некоторое время прапорщик Колосков принёс Клещицу сложенный тетрадный лист. Развернув лист, Клещиц увидел цифру 910. Посмотрев с интересом на меня, Колосков забрал листок с цифрой и ушёл.

            Клещиц расстегнул китель и, не обращая на меня внимания, стал массировать ладонью солнечное сплетение.

            – Откуда это у вас? – наконец устало спросил он.

            – Ну, вы же умный человек, – сказала я. – Я не могу вам этого сказать.  

            Клещиц несколько раз молча покивал головой, после чего спросил:

            – А вы знаете, что я могу вас сейчас арестовать? Прямо сейчас, не выходя из этого кабинета? И передать это всё вместе с вами в военную прокуратуру? – Клещиц потянулся к телефону. – Вы отдаёте себе отчёт, в какое дело вы влипли? Вы хоть понимаете, что это служебная тайна, за разглашение которой полагается…   

            – У меня тайн служебных нет, я на мясокомбинате работаю, – сказала я. – Тайны служебные это у вас, вот и не разглашайте их. Я знаю только то, что мне нужно. А вот вы не знаете.

            Клещиц приподнялся на стуле и приблизил ко мне почти вплотную своё лицо:

            – Не беспокойся, сучка, – прошипел он мне в лицо. – Сейчас мы разберёмся, кто что знает. Через полчаса ты окажешься на нарах! И долго оттуда не выйдешь!

            Борись за своё счастье, непутёвая Люсьен, борись! И терпи, если надо. Говорила ж тебе в то чудесное утро врачиха с зубными щипцами: "А сейчас, деточка, придётся потерпеть". Вот и терпи. Или продолжай ложиться под каждого лейтенанта, пока не состаришься и станешь никому не нужна. Этого, кстати, не так долго ждать. А самая хитрая фишка в том, что второго шанса тебе уже не будет ибо точка невозврата пройдена. 

            Клещиц стал накручивать диск телефона.

            – Это подполковник Клещиц. Соедини меня с особым отделом! – крикнул он в трубку.

            Вдруг какое-то спокойствие нашло на меня. Вблизи Клещиц не такой уж и мужественный. Нос пористый и кожа с мелкими прыщиками. Интересно, знает он про саранчу в боевых доспехах и с волосами, как у женщины? Наверное, нет. Слишком твёрдо на ногах стоит, зачем ему какая-то саранча? Да ещё с волосами, как у женщины?

Я откинулась на спинку казённого стула и сказала:

            – Представляю, какой начнётся переполох, когда я скажу в вашем особом отделе, что подобрала эти списки в восьмой квартире во время офицерской пьянки.

            Мой мужественный собеседник дёрнулся, как от электрического удара и уставился на меня глазами неопределённого цвета. Я почему-то вспомнила глаза батюшки. Светло голубые. И спокойные. А у этого глаза мутные. Злые и беспокойные.

            – В восьмой квартире? – насторожено спросил Клещиц. – Эти бумаги дал вам лейтенант Висляков?  

            – Да не бойтесь, – усмехнулась я. – Он не шпион. Нормальный парень. А меня арестовывать нельзя.

            – Это ещё почему? Ты чего? Будешь мне указывать? – опять заорал Клещиц.

            – Это у вас второй экземпляр.

            – Ну? Что экземпляр!? Почему второй? А где первый? – Клещиц поднялся со стула и, как глыба, завис надо мной.

            – А первый хранится в надёжном месте и, если я через два дня не заберу его оттуда, он пойдёт заказным письмом в Москву. Адреса на конверте. Копия – в газету "Красная звезда". Поэтому арестовывать меня нет никакого резона. Лучше договориться. И не затягивайте, а то ещё что-нибудь, не дай Бог, выйдет из под контроля.  Зачем это нам?

            – Что зачем? Что ты мелешь?! Ты хоть понимаешь, что это всё это значит? – тихо процедил Клещиц. – Это статья за шпионаж! Девушка, это вам не роддом!

            – А я не рожать сюда пришла, – я тоже поднялась со стула и посмотрела Клещицу прямо в глаза.

Получилось, правда, снизу вверх, хоть и туфли на каблуке для этого визита специально надела.

– Я пришла к умному человеку. Чтобы договориться. Ну, кто-то где-то разгласил, да? Но не я же ходила по частям и считала солдат? Вы же умный человек, зачем вы так кричите, ещё в коридоре услышат, что вы поймали шпиона, зачем оно вам? Вы знаете, что мне нужно. Вот и помогите лучше с этим, чем кричать. Как вопрос будет решён, эти бумажки исчезнут. Мне они тогда будут уже не нужны.

            Клещиц пристально вгляделся мне в лицо, потом медленно опустился на стул и замолчал. Я тоже опустилась на стул.  

            – Хорошо, допустим, я берусь вам помочь, – наконец сказал он. – Но мне нужно для этого знать источник вашей информации.

            – Он указан в сопроводительном письме к первому экземпляру. Который предназначен для Москвы. А во втором экземпляре его нет. Это называется: "довести до сведения в части касающейся". У вас же так говорят?

            – Вас послал сюда секретарь горкома Злобин? – вдруг тихо спросил Клещиц.

– Может Злобин, может Добрынин, какая разница? – я пожала плечами.

            – Какой Добрынин? Это из второго дивизиона, что ли?

            – Я, пожалуй, пойду, – я встала со стула и пошла к двери.

            – Стоять!!! – вдруг заорал за моей спиной Клещиц. –  Стоять!!! Я не отпускал тебя! Я сейчас вызову караул!

            Я медленно повернулась и подошла к нему вплотную.

            – Не ори. Я тебя не боюсь, – спокойно сказала я.

            Правда, опять пришлось задрать голову.   

            К моему удивлению Клещиц промолчал. 

            – Спрячьте лучше эти списки, товарищ подполковник. И не кричите так. Сейчас сюда придут на крик из особого отдела и спросят, откуда у вас эти списки. Вы скажите, что их принесла я? Но моих отпечатков пальцев на этих листках нет, я вам дала их в папке, а положила туда в перчатках. А вот ваших – полно.  

            – Что!? – поять задохнулся Клещиц. – Ты будешь мне угрожать?

            – Не угрожать, а бороться. Бороться буду, да. Просто поверьте мне на слово. Но лучше договориться. А сейчас я пойду. Бумаги оставляю у вас. Чем меньше людей будут об этом знать, тем лучше.

            Я повернулась и пошла к двери.

            Клещиц молчал.

            У дверей я повернулась и сказала:

            – Я бы никогда не пришла сюда, если бы не была уверена, что вы умный человек. Я и сейчас нисколько в этом не сомневаюсь.  

            – Подожди, – голос Клещица стал хриплым и каким-то спокойным. – Подожди.

             Я остановилась.

            – Как тебя там? Люда? Не спеши, Люда. Нехорошее дело ты заварила, нехорошее…. Ты ж сама говоришь, если что вырвется из-под контроля... Тогда будет неизвестно что. Может и ничего не будет. А может и такое... Бывали разные случаи. Из-за меньшей чепухи бывали. Я в армии уже давно. Зачем тебе это надо? Вон местных сколько. Ты женщина справная, всё при тебе есть.

            – Если хотите что-то сказать – говорите, я подожду, – сказала я. – Но только по делу.

            – Ну, хорошо, а где гарантия, что после решения твоих проблем эти записи исчезнут? Почему я должен тебе верить?

            – Я уже говорила. Здравый смысл. После ЗАГСа мне это может только повредить. А значит, после свадьбы это всё исчезнет навсегда.  Я это сожгу просто у себя во дворе. И первый, и второй экземпляры. Они просто перестанут существовать. Вы, наверное, уже поняли, что я серьёзный человек. А внешность часто бывает обманчива, не обращайте внимания. Вам нужно только помочь мне. Я понимаю, что вам не хочется. Но что делать… Считайте, что вам немного не повезло.

            Я вышла из кабинета и пошла по пустым коридорам штабного здания. Вот сейчас на КПП меня могут взять. Одно нажатие кнопки на ГГС в кабинете Клещица и всё. По мере приближения к КПП мои ноги становились всё более непослушными. Вот сейчас ещё один поворотный пункт. Выпустят, не выпустят. Я вошла в тамбур. Слева за стеклом сидел дежурный по части. Какой-то капитан. А его помощника я знаю, двухгодичник Паренёк. Он улыбнулся мне из-за стекла. Капитан увидел меня и тоже заулыбался. Обычная реакция мужских особей, я уже привыкла за все эти годы. Я тоже стрельнула на капитана глазками, так, на всякий случай. Тот аж привстал на стуле.

            И в это время завизжал ящичек ГГС.   

            – Это Клещиц.

            – Слушаю, товарищ подполковник, – сказал дежурный капитан.  

            – Баба у тебя прошла?

            – Проходит, товарищ подполковник!

            – Ага… Это хорошо…

            Из ящичка послышалось какое-то неопределённое мычание, потом что-то щёлкнуло и ГГС затих.

 

***

 

            Клещиц вышел из здания штаба, глубоко вдохнул холодный вечерний воздух и зашагал по направлению к КПП. Но на полпути он остановился и зачем-то пошёл в клуб. Заглянул в тёмный зал. Никого. Он интуитивно чувствовал, что для того, чтобы как-то успокоить нервы, ему сейчас нужно сделать какой-то простой и понятный ему самому поступок.

Поразмышляв, что бы это могло быть, Клещиц решил заглянуть в столовую.

            В варочном помещении сидел дежурный по столовой прапорщик Шубин и какой-то толстый детина в расстёгнутой гимнастёрке. Детина что-то жевал, держа в руке проколотое гвоздём в двух местах сырое яйцо. Прапорщик вскочил с места, а детина остался сидеть на стуле, как загипнотизированный глядя снизу вверх на Клещица.

Клещиц подошёл к нему и с размаха ударил его кулаком в лицо. Из носа детины брызнула кровь, он выпустил яйцо и кулем свалился со стула.

            Выйдя из столовой, Клещиц медленно пошёл по направлению к КПП. На душе у него полегчало. Всё-таки он ещё имеет какой-то вес в этой части. Хотя, как ловко схватила его за яйца эта борзинская девка! И откуда в этом задрипанном городке такие берутся? Может правду говорят, что ссыльные тут какие-то. Кто их знает… Белогвардейцы недобитые… А эта сучка – внучка камергера какого-нибудь расстрелянного. И ведь точно – его не боится. По глазам видно. 

            После того, как Клещиц вышел из варочного помещения, прапорщик Шубин укоризненно обратился к толстому солдату, неуклюже поднимавшемуся с пола:

            – Вот видишь, Печёнкин, что ты наделал! До чего ты довёл коммуниста! У тебя совесть вообще есть? Взять так и ни за что, ни про что расстроить коммуниста! Тебе не стыдно?

            Печёнкин поднялся на ноги и, потирая ушибленный нос из которого капала на пол кровь, стал искать потерянный во время удара гвоздь. Найдя его, он выбрал из лотка следующее яйцо и проткнул его гвоздём в двух местах.

            – Ещё как стыдно, товарищ прапорщик, – сказал Печёнкин и стал высасывать через отверстие содержимое яйца.    

            Когда Клещиц появился на КПП помощник дежурного по части лейтенант Мальцев читал со словарём какую-то книжку на английском языке. Увидев Клещица, он отложил книгу и словарь, вскочил и отдал рапорт, мол, за время моего дежурства происшествий не произошло.  

Клещиц взял со стола книжку, открыл её и бегло прочитал вслух несколько предложений.

            – Агата Кристи? Детективчиками балуемся на дежурстве? – едко спросил он.

Мальцев промычал в ответ что-то невразумительное. В таких случаях самое разумное – это продемонстрировать собственную ничтожность перед начальником. Тем более, перед умеющим читать по-английски. Клещиц повертел книгу в руках и небрежно бросил её на стол.

            – Кандминимум готовишь? А мы тебе характеристику напишем, понял? Я тебе лично напишу!

            Мальцев приподнял правое плечо, наклонил к нему голову, виновато посмотрел снизу вверх на Клещица и издал слабый звук.

            – Где Лосев? – по-змеинному прищурив глаза, спросил Клещиц.

            – Не знаю, – Мальцев мелко потряс склонённой к плечу головой.

            – Не знаешь? А я думаю, знаешь, – медленно сказал Клещиц. – Очень даже знаешь. Почему на вокзале орал?

            – Патруля испугался.

            – Понятно… Надо бы на вас запрос сделать, товарищ лейтенант. Куда надо.

 

 

 

 

Глава 19. Тщетный визит

Вислый остался в восьмой квартире совсем один. Бас по делу прокурорского майора сидел на гауптвахте. Железный коготь, которым он извлёк майора из газика, сиротливо стоял в углу с того самого вечера, когда Баса забрали в комендатуру. Лось вообще куда-то исчез, только запыленные кубки остались на подоконнике. Плейшнер уехал жениться. С Люсьен покончено.

            Сегодня в клубе части состоялся суд офицерской чести, посвящённый похождениям Вислого в вытрезвителе. Господа старшие офицеры вертели в руках  фотки, где он, Вислый, в одних трусах сидел на стуле, зафиксированный резиновым медицинским жгутом.

Потрындели все по очереди про офицерскую честь и вынесли какое-то постановление. До этого было партсобрание. Там вкатали ему по полной с занесением.

Какого-то бича избил он возле "Садко". Ну, это могло быть, что-то смутно помнится. И ещё какой-то эксперт, которому он якобы разбил служебный фотоаппарат и хотел задушить. Так написано в милицейском протоколе. А оттуда переписали в стенограмму партсобрания, мол,  коммунист Висляков хотел задушить эксперта Коняева.

Висляков тяжело вздохнул.

Может и хотел. Это всё из-за Люсьен. Эх, Люсьен, Люсьен... Ну и что ему делать одному в этой пустой и мрачной квартире?

            Известно что, выбор небольшой.

Вислый открыл холодильник и вытащил оттуда полбутылки водки. Если бы не разлетелись постояльцы восьмой квартиры кто куда – как бы она тут достояла? А так стоит.  

Вислый налил полстакана, выпил залпом и закусил бычками в томате из початой банки, которую нашёл в дальнем углу холодильника. Водка в Борзе противная. Резкая, но по мозгам бьёт исправно. Так им и надо, мозгам.

Люсьен… Одно там слово поперёк стоит на все мозги и всё... Водка в Борзе гадкая. Как и всё остальное. Только Люсьен… Откуда она, вообще, такая в этом городишке взялась? Как-то в своей избушке на курьих ножках взяла книгу и стала читать вслух, что там пили в это время персонажи.  Интересно, он и не знал. Оказывается, абсент, мартини и какой-то "Мохито". Книга эта Хемингуэя была, роман какой-то. Из всего этого богатства Вислый пил только пиво и водку.  А про Хемингуэя знает только, что у него есть рассказ "Старик и рыба". Но он его не читал.

А вот его кореш по училищу, курсант Худик, наверное, читал. Потому что как-то в увольнении после двух флаконов портвейна, распитых на Днепровских склонах, Худощавый начал орать, что надо жить по Хемингуэю. И полез по Парковой аллее на четвереньках вверх по склону. Перепачкался весь и всё орёт, что, мол, надо жить по Хемингуэю. Ну и они тогда за ним полезли, по Хемингуэю, так по Хемингуэю. Потом Худощавый нашёл какую-то мусорную чугунную урну и с криками, что надо жить по Хемингуэю, пустил её катиться вниз по склону. Урна развила чудовищную скорость и, ломая кустарник, внезапно ворвалась на Парковую аллею рядом с милицейским патрулём. Патрульные шарахнулись от взбесившейся урны врассыпную, как от бомбы. А Худощавый ещё масла в огонь подлил, и стал сверху орать:

            – Всем уходить в горы, живым не сдаваться!!!

            Как-то водка стала действовать странно с тех пор, как состоялся у них с Люсьен тот разговор. Вот так действовать стала, как автомобильный дворник протирает грязное стекло. Вжик – и становится виднее. Ещё вжик – и расплывчатые силуэты становятся резкими. Вжик ещё сто грамм – ещё резче действительность проступать начинает. Вислый вылил остатки водки в грязный стакан и выпил. Может прав был майор Бараневич, когда интересовался, не алкоголик ли он? Нет, он не алкоголик, майор Бараневич был не прав. Потому, что сейчас ему ясно то, о чём Бараневич в своём Киеве и не догадывается. А ясно то, что нужна Вислому только Люсьен и больше ничего. Ничего сложного, стоит только полстакана хряпнуть, чтобы дворник заработал, расчистил грязь и стало всё ясно.  

            А что если прямо сейчас вот встать, сесть в автобус и поехать к Люсьен? Вы мне суд офицерской чести, а я плевать на вас хотел, господа правильные люди. Как там поётся в "Последнем дюйме"?

 

                                    Какое мне дело до вас до всех,

                                    А вам до меня!

            Да, это был бы поступок! Поступок, достойный Хэмингуэя.

Или Димы-дурачка... Но не отличника Баклана. Но, ведь, всё равно, у него папы-полковника нет. И даже папы-майора нет. То есть, наверное, где–то есть папа Висляков, но где точно, Колян с пятого класса не знает. Поэтому, всё равно, с Бакланом тягаться ему не с руки, вот он сейчас и пойдёт к Люсьен. Вот так, совершенно внезапно. Пока действительность опять не замутилась.

            Вислый стал одевать бараньий тулуп, напевая сквозь зубы курсантскую песенку про Боба Кеннеди, которую они пели с Худощавым на Днепровских склонах:

 

                                    Но пуля-дура вошла меж глаз

                                   Ему на закате дня,

                                   Успел шепнуть он и в этот раз

                                   Какое мне дело до всех до вас,

                                   А вам до меня

            …Вислый приблизился к почерневшему кособокому домику на окраине Борзи. Вот эта улица, вот этот дом. Вот эта барышня, что я влюблён.

В домике светились окошки, там за ними, наверное, находится Люсьен. Наверное, читает какого-нибудь своего очередного Шекспира. А, может, и нет там Люсьен, может где-то в ДОСах или в доме офицеров на танцах, она ведь теперь девушка свободная.

            А, кстати, вот интересно – дома или нет?

            А зачем это тебе, Колян, нужно? Может ты дурачок? Тогда так и скажи, я, мол, Коля Вислый являюсь скрытым дурачком, только этого никто не знал до сих пор, а сейчас узнают.

Или ты солдат?

            Солдат удачи... Ну и что? Ты забрёл сюда на окраину Борзи за своей удачей? А может быть, ты не знаешь, что удача здесь не проживает? Ты не знаешь, что козырные дамы из колоды судьбы не живут в таких почерневших домишках, а водятся совсем в других местах? Или ты хочешь взять в прикупе шестёрку, с которой судьба тебя легко оставит в дураках?

            Вислый замедлил шаг и остановился у покосившейся калитки. Сейчас он возьмёт и постучит.

            Или не постучит.

            Вот такой он и есть – поворотный пункт! Люсьен как-то пересказывала ему рассказ про космических пришельцев с Земли, которые обнаружили на окраине вселенной планету, населённую аборигенами, очень похожими на людей, но находящимися на первобытной стадии общества. То племя, включая женщин и малых детей, за две недели выучило английский язык, на котором говорили земные звездолётчики. И, вообще, оказались такими умными, что самый глупый из них соответствовал земному гению, да ещё и телепатами вдобавок. Просто находились на ранней стадии развития. Вот тогда мужики из земной цивилизации и перепугались по-настоящему, зачем им такие конкуренты во вселенной? Космонавты долго думали, что же делать с местными, хотели уничтожить всю планету, пока не поздно, потом друг друга чуть не порешили. А потом вдруг поняли, что нужно делать. И вывезли всех местных до одного на Землю. И от будущих врагов избавились, и генофонд Земли улучшили. А туземцы только обрадовались этому.

            Вот и он, возьмёт и вывезет отсюда Люсьен к чертям собачьим!

            Вислый поднял руку, чтобы постучать, но в последний момент вдруг что есть силы пнул калитку сапогом, так, что та жалко покосилась на петлях, и зашагал прочь, распевая песню Боба Кеннеди:

 

                                    Трещит земля как пустой орех

                                   Как щепка трещит броня,

                                   А Боба вновь разбирает смех,

                                   Какое мне дело до вас до всех,

                                   А вам - до меня

 

 

Глава 20. Стратегические перестановки

Подполковник Клещиц вернулся домой и прилёг на диван. Через некоторое время он заметил, что входная дверь закрыта неплотно и из щели пробивается лучик света.

"Забыл, что ли закрыть на ночь?" – подумал Клещиц и, надев тапочки, пошёл к двери. Он надавил на дверь, но она не поддалась, как будто кто-то держал её снаружи. Клещиц налёг на неё всем телом, но с удивлением почувствовал, как дверь отодвигает его, как будто под действием какой-то непреодолимой силы, давящей на неё снаружи. Клещиц в ужасе закричал и отпустил дверь. Дверь распахнулась. С той стороны порога на него в упор смотрел бледный младший лейтенант Лосев. Он протягивал Клещицу пачку денег в банковской упаковке.

Клещиц, как загипнотизированный, протянул руку и взял пачку. Лосев расхохотался скрипучим смехом, а Клещиц, обливаясь холодным потом, проснулся и сел на диване. В комнате никого не было, только тускло горел ночник.

            – Люда, Люда, – позвал Клещиц жену. Из соседней комнаты появилась жена в длинном атласном халате. Она медленно подошла к Клещицу и строго спросила:

            – Это что у тебя в руках такое?

            Клещиц увидел, что держит в руке пачку денег, полученную во сне от младшего лейтенанта Лосева. Ничего не понимая, он пролепетал:

            – Люда, это чудо! Я принёс нам эти деньги из своего сна! Мы теперь богаты, Люда!

            В ответ Люда подняла руку и нацелилась ярко красным заточенным ногтем Клещицу прямо в глаз. Клещиц схватил руку жены, но она продолжала с неумолимостью, как паровозный шатун, двигаться к глазу Клещица.

            Клещиц закричал и проснулся во второй раз. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

            Какая жена? Люда уже месяц, как в Нижнем Новгороде, у родителей. Нет, засыпать нельзя, сейчас будет продолжение.

В это время китель, висевший на спинке стула, взмахнул рукавом. "Ну, вот, началось", – Клещиц что есть силы протёр глаза кулаками и окончательно проснулся. "Нет, чтобы приснился поезд "Пекин-Москва", – с досадой подумал он. Или на худой конец Анна Васильевна Вольф в бикини. Так нет, норовит прорваться какая-то дрянь. С этой дверью и пачкой денег, кстати, уже не первый раз такое, хоть в санчасть иди проверяться.

            На следующий день с утра Клещиц начал обдумывать создавшееся положение. Первым делом он сделал самое простое – на всякий случай стёр свои отпечатки пальцев на втором экземпляре списка, оставленном ему невестой лейтенанта Вислякова. Потом он положил его, держа за угол салфеткой, в папку, а папку запер на самом дне своего сейфа.

Следующее, о чём начал размышлять Клещиц, был вопрос – а нельзя ли устраниться от этого дела, спихнув его кому либо? Довольно быстро он пришёл к выводу, что нет, нельзя. Во-первых, тогда это очень быстро перестанет быть секретом. А стоит только об этом узнать кому-либо из первого отдела, тогда полные кранты. Эти бездельники подчиняются по своей линии непосредственно Москве и им только этого и надо. У них тоже ставятся служебные отметки в их личных делах, и заслужить такую отметку никто из них, конечно, не откажется. Это они только с виду тихие, мирные и одалживают у двухгодичников сотню до зарплаты. А на самом деле с ними шутки плохи. Это, во-первых. А во-вторых, это дело нельзя спихивать на кого-то потому, что, скорее всего, они провалят всё это.

            Сам Клещиц решать тоже ничего не будет. Если он чему-то и научился, дослужившись до двух больших звёздочек на погонах, так это этому нехитрому, но мудрому правилу. Значит нужно пихать это дело наверх. Но наверху тоже не дураки и решать ничего такого они не будут подавно. Поэтому оптимальный вариант – прийти к начальству уже с готовым решением. Причём, ни к какому-нибудь начальству, а к тому, которого этот вопрос тоже задевает.

            После недолгих рассуждений Клещиц пришёл к выводу, что такой человек всего один – это командир бригады полковник Сивашёв. Ему тоже скоро заменяться, вот пусть и заставит Вислякова сходить в местный ЗАГС с этой девицей, как её там, Невзоровой. Правда, если выяснится, что эту невесту послал выживший из ума секретарь горкома Злобин, то разгребать это дерьмо нужно будет ему, Клещицу. И как заставить Вислякова пойти в ЗАГС, должен тоже придумать Клещиц. Просто потому, что больше некому. Не Козуху же поручать такое дело. Хотя этот Козух, может, и не так прост, как кажется. Валялся же пьяный в клубе на сцене. На это не каждый политработник способен. Тут воля нужна и особый кураж. А Козух и кураж это несовместимые вещи. Как, если бы Козух сел за клубное пианино и запел белогвардейский романс "Гори, гори, моя звезда".

А кто бы, кстати, из офицеров их части мог бы запеть этот романс? Пожалуй, Лосев. Именно после его исчезновения появилась эта невеста с шпионскими списками. Ну, ещё капитан Козлов мог бы запеть, но это уже под вопросом. Что за немецкую газету он читает всё время? В первом отделе, вообще, знают об этом?

Он сам, Клещиц, мог бы спеть этот романс, только этого никто не знает. И не должен знать. Анна Васильевна Вольф смогла бы. И всё. Мелкие люди. Даже полковник Сивашёв не смог бы спеть этот романс. Кстати, Лосев уже две недели не появляется в части, нужно писать рапорт в военную прокуратуру. Где как раз решают, что делать с Басиным. Статью ему, понятно никакую не пришьёшь, но осерчал на него прокурорский майор Волковец, которого он вытащил крючком из машины. Что с Басиным делать? В графике ротации кадров в строевом отделе его фамилия уже вписана в красный квадратик с надписью ТуркВО. А фамилия Лосева – давно стоит в красный квадратике с надписью "УРы". А вот фамилия Баклан вписана в зелёный квадратик, ГСВГ – группа советских войск в Германии. Каждому своё, как говорится. "Jedem das seines", как написано на воротах Бухенвальда.

            Командир бригады полковник Сивашёв, как и положено, вникать в тонкости не захотел.

            – Подобрала в квартире Вислякова? Во время пьянки? Я сейчас позвоню в строевой, – потянулся Сивашёв к трубке. – Пусть этого Вислякова уберут в УРы, как раз разнарядка висит. К свиням! Тогда он станет ненужным этой шлюхе и она отцепится от нас.

            – Как раз этого делать нельзя, – вздохнул Клещиц. – Это будет мина замедленного действия! Списки то останутся, она найдёт другого холостяка, всех же в УРы не спрячешь.

            – Я отвечаю за безопасность воздушного пространства на этом участке советско-китайской границы! – жёстко сказал Сивашёв. – Я отвечаю за несение боевого дежурства. Боевого, понимаете? Мне эти списки до лампочки! Кстати, а где их эта шлюха взяла?

            – Говорит, что у Вислякова в квартире, но это так, блеф. Где на самом деле взяла - не знаю. Но, когда здесь будет военная прокуратура, первый отдел и журналюга из Москвы, то будет уже не до боевого дежурства. Всем. И мне, и вам, товарищ полковник.

            – Какой журналюга? Откуда? Чего он хочет? – спросил Сивашёв.

            – Ну, эта девица обещала, если её вопрос не будет решён, то пошлёт материалы в Москву. В том числе и в "Красную Звезду". С какими-то комментариями ещё, – ответил Клещиц.

            – Может это опять горкомовские чудят? Они что там все с ума посходили? Злобин что, сериалов о шпионах обсмотрелся?

            – Я думал об этом. Не похоже на горкомовских. Я Злобина знаю давно, он адекватный мужик, нормальный. Я ума не приложу, откуда это у неё эти списки. Появились, кстати, когда пропал Лосев.

            – Его в розыск объявили?

            – Пока нет.

            – Ну и не объявляйте пока. Пусть поутихнет буза эта вся. Что вы предлагаете?

            – Я разговаривал с этой Невзоровой. К сожалению, она не борзинская шлюха. Непростая девка, откуда только такие здесь берутся. Она знает, что хочет. И крепко вцепилась в нас. Надо сделать так, чтобы Висляков пошёл с ней в ЗАГС. Только тогда эти списки будут ей не нужны, даже вредны. Похоже, у нас нет особого выбора. И надо сделать так, чтобы этот Висляков вообще после этого исчез из нашей части. Так спокойнее. Ведь вам, товарищ полковник, в этом году замена. Да и мне тоже. Пусть уезжают оба подальше. Только не в УРы, а наоборот.

            – Это как? – спросил Сивашёв.

            – В строевом лежит график ротации кадров. Придётся кое-что переставить. У нас есть вакансия – группа советских войск в Германии, – сказал Клещиц.

            – Это не вакансия. Она уже занята.

            – Я знаю. Придётся переставить.

            – Ну и что я скажу в штабе округа? Папа Баклана знаешь в каком штабе сидит? – полковник Сивашёв показал пальцем в потолок кабинета. – Баклана своего не даром сюда прислал, Борзя хороший трамплин для карьеры. Конечно, если есть Баклан в Москве.

            – Похоже, что у нас нет другого хорошего выхода. А московскому Баклану мы что-нибудь придумаем. Я по своей линии найду повод, отобьёмся – сказал Клещиц.

            Сивашёв задумался.

            – Вообще-то мне на папу наплевать, – через некоторое время сказал он. – Часть несёт боевое дежурство у границы воздушного пространства с потенциальным противником. С завтрашнего дня я подпишу приказ, по которому лейтенант Баклан будет ходить помощником оперативного дежурного по штабу бригады. А потом и оперативным дежурным. Это ему, кстати, пригодится в дальнейшем. В ГСВГ его никто на такую должность не подпустит и близко. Для хорошего прыжка нужен хороший разбег, так и объясню папе Баклану. А будет ерепениться, вообще просидит его Баклан здесь пять лет. А что там по партийной линии?

            – У лейтенанта Баклана кончается кандидатский срок, – сказал Клещиц. – Но принимать его в члены партии мы пока не будем. Пусть посозревает пока тут. Почему не будем – мы отчитываться не должны. Так решила первичная партийная ячейка и всё. Может, знаем что-то, может ещё что-нибудь. Мне-то московский папа совсем не указ, у нас свои пути-дороги. А беспартийного в ГСВГ посылать никто не будет.

            Полковник Сивашёв встал из-за стола и, брезгливо скривившись, сказал скороговоркой:

            – Хорошо, я распоряжусь в строевом отделе и приготовлю приказ. Покажете этот приказ Вислякову и скажете, что сразу после ЗАГСА я его подпишу. Но сначала припугните его хорошенько. И давайте так, я не хочу об этом Вислякове больше никогда слышать. Доведите это дело до конца. Что от меня зависит, я сделаю. Пусть едет подальше, в Германию, Индонезию, к чертям собачьим!

 

Глава 21. Ментальные перегрузки

 Висляков вскинул ладонь к фуражке:

– Товарищ подполковник, лейтенант Висляков по вашему приказанию прибыл! Разрешите? 

            – Проходите, товарищ лейтенант, – Клещиц поднялся из-за стола. – Садитесь.

            – Есть.

            Клещиц достал из угла свёрнутый лист ватмана и показал на него пальцем.

            – Это график плановой ротации кадров. Штука в общем-то секретная, поэтому смотреть туда нельзя. Но так получилось, что там есть ваша фамилия, товарищ лейтенант.

            У Вислого похолодела спина. "Ну, вот тебя и накрыло, товарищ Вислый", – подумал он. Размечтался. Полканская дочка, академия в Киеве. А на самом деле всё просто. Стоило задеть какие-то тайные струны, и армейский каток стал подминать его под себя. Сейчас только кости захрустят.

            – Ваша фамилия стоит в одном нехорошем квадрате, поэтому я вам этот график и показываю, – продолжал Клещиц устало. – И не только ваша фамилия, а и ваших друзей собутыльников. Мне жаль, вы неплохой стартовик, но сами понимаете, мы должны учитывать не только боевые показатели, а в первую очередь человеческий фактор. Незаменимых людей нет.

            "Если пошлют в УРы, беру Люсьен за шиворот и волоку в ЗАГС!" – отчаянно подумал Вислый. "Всё равно терять нечего, против судьбы, видно, не попрёшь, так хоть она рядом будет"

            От этой мысли Вислый даже как-то повеселел. И за Люсьен он пасть порвёт. Совсем, как Дима-дурачёк. Теперь можно делать что хочешь. Жить, как хочешь. Ну и хорошо... А нужен ли он будет Люсьен со своими УРами? Интересный вопрос…

            – Это вы про УРы? – хрипло спросил Вислый.

            – В этом графике клеточек хватает. И УРы, и Эмба, и ТуркВо и Новая Земля и Шпицберген. Но вы правы, УРы ближе всего. Молодые коммунисты там тоже нужны.

            – Ну и за что меня в УРы?

            – Вы в том смысле, что это несправедливо, да? – спросил Клещиц. – Возможно, несправедливо. Так этого в армии хватает на каждом шагу. Армия это не институт благородных девиц. И не философский кружок имени Леонардо да Винчи. Она может вообще сжевать тебя, и задуматься о справедливости не успеешь. Эка невидаль! И выплюнет в сорок лет на пенсию капитаном-алкоголиком. И то, если доживёшь. С армией шутки плохи. Вот я, начальник политотдела зенитно-ракетной части, трачу своё время, разговариваю с лейтенантом. Что это значит? Значит, что-то случилось, понимаете? Значит, вы, лейтенант, куда-то влипли! Вляпались по самую задницу! В армии совсем не обязательно знать куда влипли, а самое главное, не обязательно знать за что!

            "Ага, значит от меня что-то требуется", – сообразил Вислый. "Значит, не всё потеряно. Значит ещё поборемся"

            Подполковник Клещиц встал и прошёлся по кабинету.

            – Этот график мне принесли сегодня на подпись, – вновь заговорил он. – Но прежде чем его подписать я хочу, чтобы вы, лейтенант Висляков, ответили мне на один вопрос, от которого будет многое зависеть. Поэтому не торопитесь и подумайте над ответом. Так вот, я хочу вас спросить – вы умный человек?

            Вислый задумался. Это и есть тот важный вопрос? Типа опять этот проклятый поворотный пункт, как тогда у калитки Люсьен? Тогда он сломал её калитку и пошёл дальше, а сейчас?  

            Это что, судьба пускает его на второй круг? Когда в дело включаются такие силы, то лучше много не размышлять.

            – Да, умный, – ответил Вислый и посмотрел в глаза Клещица.

            – Смотрите, не ошибитесь, – хищно прищурился Клещиц. – Хорошо подумали?

             "Настучать на кого-то нужно, что ли? – подумал Вислый. "Чего он так вцепился? На кого я могу настучать, кроме Баса с его железным когтем или Еропкина с его подводным ружьём?"

            – Ага, подумал, – безразлично сказал Вислый.

            – Так вот, если вы умный человек, то я хочу предложить вам договориться, – вкрадчиво сказал Клещиц.

            "Всё понятно, сексотом, вербует", – догадался Вислый. Нужно крысятничать на своих. Однако, ловко его взяли за жабры, ловко... Это и есть плата за попадание в вытрезвитель? Или плата за принятие в партию? Или и за то и другое? Неужели в этом и состоит его поворотный пункт? От калитки Люсьен в стукачи? Тогда, может, лучше в ихний поганый квадратик в графике? Возьмёт с собой Люсьен, женится по-настоящему, назло всем этим вонючим карьеристам, пропадать, так с музыкой. А стукачком Вислый не пойдёт. Нет, товарищ главный комиссар. Придушить ещё одного эксперта перед отправкой в УРы – это можно. А стукачком нет, не имею физической возможности, товарищ главный комиссар.

            Вислый неожиданно успокоился и только сейчас почувствовал, как весь взмок от пота.

            – О чём? – спросил Вислый, глядя в крышку стола.

            – Прежде, чем сказать условия договора, я хочу, чтобы вы хорошо поняли одну вещь. На самом деле есть два варианта графика ротаций. И я подпишу или один, или второй. На мою подпись поставит свою окончательную подпись полковник Сивашёв. Первый вариант вы уже знаете. По второму варианту вы в ближайший месяц получаете замену и распределяетесь в группу советских войск в Германии.

            Уже было успокоившегося Вислого опять прошиб холодный пот. Он вытер мокрые губы рукавом кителя и, тяжело дыша, уставился на Клещица.

            – Но вы, наверное, знаете, что в ГСВГ холостые офицеры не попадают. Поэтому предварительно вам нужно жениться. Официально, через ЗАГС и самое ближайшее время.

            – На ком? – хрипло спросил Вислый.

            – Боюсь, что тут у вас нет особого выбора. На Невзоровой Людмиле Васильевне.

            И так мокрого, как после парной, Вислого в третий раз прошиб пот. В голове у него вдруг вспыхнула и замигала яркая красная лампочка "Перегрузка". Такая лампочка была у него в станции и обозначала аварийный режим магнетрона.

            – На Люсьен? – медленно выдохнул он.

            – Людмиле Васильевне Невзоровой, знаете такую?

            – Ну, знаю...

            – В начале нашего разговора вы мне сказали, что вы умный человек, лейтенант, – продолжал Клещиц. – Вот и продемонстрируйте сейчас свой ум. А он часто состоит в том, чтобы не задавать лишних вопросов. Особенно в армии. Особенно, когда тебе предлагают выбор между УРами и ГСВГ. Людмила Васильевна вас любит и полюбит ещё сильнее, когда увидит этот приказ.

             Клещиц протянул Вислому приказ, в котором лейтенант Висляков направлялся для дальнейшего прохождения службы в ГСВГ.

            – После вашего выхода из ЗАГСА полковник Сивашёв подпишет этот приказ и всё. Пакуй чемоданы, покупай немецкий разговорник. И береги свою невесту, Висляков, она дорого стоит! Что скажешь, умный человек? Или всё же в УРы?

            – А я могу подумать?

            – У меня много дел, Висляков. Армия - наша мать, запомни это на всю жизнь. И сейчас она протягивает свою руку, чтобы погладить тебя, лейтенант, и подсадить на хорошую ступеньку. А ты думать собрался? Небось в "Садко" попрёшься думать? А оттуда опять в вытрезвитель? Людмила Васильевна тебя быстро от этого отучит. А, не отучит, тогда наша армия, наша мать отвернётся от тебя. Я не дам тебе думать, Николай. Ни минуты. Иди к своей Людмиле, беги, бросайся в ноги и молись, чтобы она не передумала за тебя выходить. На ту твою клеточку в графике много охотников есть. Да и другая клеточка с твоей фамилией пока тоже есть.

            – Есть, товарищ подполковник. Разрешите идти?

            – Идите.

            Вислый повернулся через левое плечо и на ватных ногах двинулся к выходу из кабинета.

            – Стой, лейтенант! – крикнул из-за стола Клещиц.

            Вислый замер у дверей и медленно, не по уставу повернулся.

            "Что ещё?" – подумал он. Красная лампочка "Перегрузка" в его голове продолжала мигать тревожным светом.

            – Я хочу дать тебе последний совет, лейтенант. Этот подарок… Он совсем не заслуженный тобой. Ошибёшься, я за тебя ломаного гроша не дам. Больше у нас с тобой разговора не будет. Не могут подполковники с лейтенантами так долго говорить.

            Вислый вышел из здания штаба и медленно направился к КПП. Мыслей в голове не было никаких, только продолжала вспыхивать лампочка "Перегрузка". Чтобы как-то унять эту лампочку Вислый несколько раз вдохнул полной грудью морозный воздух.

На КПП дежурным по части был капитан Козлов. Козлов, как обычно, читал свою «Der Beobachter». Вот военный аристократ, презирает всех, сильно умный, трындит всем про свои уравнения Максвелла, читает немецкую газету. А В ГСВГ поедет вовсе не он, а сельский хлопец Коля по кличке Вислый. Почему поедет – он не знает, а спрашивать не должен, потому как сказал Клещицу, что он умный. А умный офицер не спрашивает о таких вещах. Где-то повернулись какие-то рычаги, заскрипели и пришли в зацепление зубчатые колёса. И Вислого развернуло в сторону УРов. Потом колесо заскрипело дальше и повернуло Вислого в сторону Германии. Значит, посмотрим теперь заграничные страны. А заодно и женимся на Люсьен.

Ах, Люсьен, Люсьен... Откуда эта гнида Клещиц вообще знает тебя, а? И, выходит, это благодаря тебе задвигались эти рычаги-колёса, о которых умный Вислый не должен спрашивать? Да и чтобы поставить его на ротацию в ГСВГ – тут одного Клещица мало. В УРы пожалуйста, за милую душу. Это и Козух со своей побитой рожей может. А в такое место – тут сам Сивашёв должен быть задействован.

            Люсьен!... Женщина-загадка.

            Внезапно Вислого осенила мысль. Аж лампочка в голове перестала мигать и дыхание спёрло.

            А ведь он отказал Люсьен. Сказал "Чао, бамбина, сори". Кончен бал, догорела свечка. Ковыляй потихонечку, мол, своей дорогой, Люсьен, а у него своя дорога широкая и правильная, не то что у тебя, борзинская красотка с мясокомбината.

            А не захочет Люсьен? Тогда что? Вислый аж замедлил шаг и стал в деталях припоминать разговор с Клещицем.

            Из разговора получалось, что только тот, кто женится на Люсьен, тот и заменится в Германию. А, кто не женится, в данном случае везунчик Колян Вислый, тот поедет в УРы.

Рано, выходит, радуешься, товарищ Вислый! А ну, бегом рысью на автобус и в Борзю! А по пути думай напряжённо, что ты скажешь Люсьен при встрече. Думай хорошо, до помутнения в мозгах, ведь ты же сказал Клещицу, что умный.

            Вислый сошёл с рейсового автобуса около вокзала. Чтобы попасть к дому Люсьен нужно пройти по перрону на виадук, а потом по виадуку пройти на другую сторону путей. Хуже маршрута и не придумаешь, особенно сейчас, ночью, в форме и без пистолета.        Ну, что ж, посмотрим, какие там хохмочки для него у судьбы припасены.

            Так и есть. Трое крепких бичей идут по виадуку навстречу. Пока они осторожны, но так будет недолго. Как только они убедятся, что идущий им навстречу офицер безоружен, всё изменится за мгновение. Вислый резко повернулся и приготовился бежать обратно, в ярко освещённое спасительное здание вокзала. Но с другой стороны виадука показались ещё три фигуры.

            Ага, засада!

            Бичи не спеша, держа руки в карманах, с двух сторон подходили к Вислому. Для них сейчас главное это пистолет. Кобуры на поясе нет, значит это не патруль. Так просто офицерам табельное оружие не выдают. Остаётся маловероятный, но всё же возможный вариант, что это специальный провокатор с оружием в кармане шинели. Бичи подошли вплотную и перегородили Вислому проход.

            – Закурить есть? – лениво обратился бич к Вислому.

            – Подожди, – ответил Вислый хриплым от волнения голосом. – Подожди, не бей. Вы Лося знаете? Я его друг.

            – Положим, знаю, – ответил один из бичей, внимательно ощупывая взглядом карманы шинели Вислого. – Что дальше, друг? Если ты друг, то как же мы тебя бить станем, с чего ты взял?

            Второй бич подошёл вплотную к Вислому, достал из кармана пятак и сказал:

            – Вот, друг Лося, смотри – это пять копеек.

            И подбросил монету вверх. Вислый невольно задрал голову, следя взглядом за подброшенным пятаком. В этот момент бич резко ударил его ребром ладони по гортани. Вислый издал хрипящий звук и, выпучив глаза, рефлекторно схватился за горло. После следующего удара в висок ноги стали ватными и он осел на асфальт. То, что было дальше, Вислый помнил плохо. Каждый из бичей норовил ударить его ногой по рёбрам, а он лежал, скорчившись на земле, и инстинктивно прикрывал локтями живот и голову.

            – Ну-ка давай через перила, – сказал один из бичей и схватил хрипящего Вислого под руки.      Два других бича схватили Вислого за ноги и подняли на уровень перил.

            Внизу из ночного сиреневого тумана на станцию медленно выкатывался поезд "Пекин-Москва".

 

Глава 22. Взятие веса

А теперь придётся подождать результатов таинственной пробы. Не знаю, каково ожидалось Остапу Ибрагимовичу, он был большой оптимист и всё-таки мужчина. А мне результатов таинственной пробы ожидается тяжко.

            Ожидание тягучее, тоскливое. Хуже всего, что делать уже ничего не надо, всё сделано. Теперь нужно только ждать...

О, Господи... Иногда кажется, что напрасно я это всё затеяла. Жила бы себе поживала здесь, в этом безвидном месте. Катилась бы моя жизнь неспешно к своему логическому завершению. Прозвучит печальный сигнал, по которому понесут Людмилу Невзорову вперёд ногами на борзинское кладбище. Чем плохо? Как там у Уильяма – "Умереть, уснуть и видеть сны..."

            А, разве жизнь лучше? Развалюха на окраине Борзи, мясокомбинат, вонючие холостяцкие квартиры, опять мясокомбинат, подсобка у Ирки Ветровой в "Садко", где мы плачем с ней после пятой рюмки из стеклянной банки. Вот и получается, что опять прав мой советчик:

 

                        Жизнь - это только тень, комедиант,

                        Паясничавший полчаса на сцене

                        И тут же позабытый; это повесть,

                        Которую пересказал дурак:

                        В ней много слов и страсти, нет лишь смысла[39]

            Ну, да – мир это театр.        Вот только не сказал Уильям главного – а кто Зритель? Может, побоялся? Для Кого предназначен этот спектакль, в котором мы актёры? Кто заварил эту кашу, в которой много слов и страсти, нет лишь смысла? И теперь смотрит на всё это сверху?

            Хотя, нет... Впервые за последние годы, похожие друг на друга, как серый рассвет за окнами нашего с тётей Машей домика, в моей жизни забрезжил смысл…

             В это время раздался стук в калитку.

 

***

            …Дядя Кеша сегодня сыграл пять партий в шахматы в доме офицеров, зашёл в буфет, выпил свои шахматные сто грамм, закусил бутербродом с ветчиной и пошёл домой. Последнее время офицеров, желающих сыграть с ним в шахматы на деньги, заметно поубавилось. Соответственно убавился и заработок дяди Кеши. Прошёл какой-то нехороший слух, что дядя Кеша тайный гроссмейстер, и проигрывает он специально, чтобы притупить бдительность. Сам виноват, когда играл ту дурацкую серию с пузатым полковником. Ну, что ж, впредь нужно быть внимательнее.

Выйдя на улицу, дядя Кеша вдохнул грудью свежий ночной воздух и посмотрел вверх на звёздное небо. Вот, чего не отнимешь у здешних краёв, так это свежего воздуха и звёздного ковра, что колышется над головой. Удивляло это сильно какого-то старинного немецкого философа. Небо над головой и нравственный закон внутри нас.

            "Эге… А вот и нравственный закон"…

 Четверо бичей, взяв какого-то стонущего лейтенанта за руки за ноги, собирались сбросить его на рельсы, по которым на станцию медленно въезжал залитый огнями пекинский экспресс.

У него есть секунд десять, не больше. За это время ему нужно сделать свой выбор. Можно сделать добро. Зона, правда, учит по-другому. Нужно повернуться и уйти подальше от нехорошего места. Не отсвечивать со своим добром, если не хочешь неприятностей на свою задницу. Это первое, чему учит зона. Проверено не раз.

Конечно, это будет глупо, но, кажется, выбор он сделал. И именно такой, который удивлял когда-то старого немецкого философа.

            – Вы что делаете! – закричал дядя Кеша.

            Бичи обернулись на крик и опустили Вислого на землю. Какой-никакой, а свидетель. К тому же местный. Пнув напоследок Вислого под рёбра, бичи повернулись спинами и быстрыми шагами пошли на другую сторону виадука.

            Когда бичи ушли Вислый сделал попытку подняться на ноги, но острая боль в грудной клетке и печени заставила его опуститься на землю. Он отдышался и, цепляясь за перила виадука, поднялся на ноги. Пройдя несколько шагов, он опять обессилено опустился вниз.

            Вислый понял, что самостоятельно идти он не сможет. Ни до дома Люсьен, ни в здание вокзала, ни к себе в ДОСы.

            Подойдя ближе, дядя Кеша увидел лежащую на земле фигуру в офицерской шинели, вцепившуюся скрюченными пальцами в перила. Вот что значит оказаться в ненужном месте в неподходящее время. Похоже, это тот самый случай. Дядя Кеша развернулся и быстро пошёл обратно. Кто его знает, может пьяный, а может уже и ласты склеил. Сейчас нужно быстро вернуться в дом офицеров и сыграть пару партий.

            – Помоги, – дядя Кеша услышал сзади хриплый голос. – Помоги, батя...

            Ну, что ты будешь делать… Опять приключения! Придётся помогать, живая душа всё же, хоть и офицер. Совесть! Какая всё же зловредная штука! Вроде должна исчезнуть в борьбе за выживание. Ан, не исчезает почему-то... Запрограммирована кем-то там, наверху, что ли? По-другому не объяснишь.

            – Помоги, – хрипел лейтенант, подняв на дядю Кешу залитое кровью лицо.

            – Дороги у нас с тобой, парень, разные. Думаю, не по пути нам с тобой. Подожди, сейчас вернусь на вокзал и оттуда вызову скорую.

            – Не надо скорую. Нельзя... Мне надо идти... ребро сломали, печень, не могу идти... Помоги встать...

            – Ну и куда ты пойдёшь?

            – Здесь близко, я денег дам. Потом дам, кошелёк забрали... Степная двенадцать, рядом тут.

            Дядя Кеша насторожился. Степная двенадцать – это адрес его соседки Люськи. Приглядевшись, дядя Кеша узнал и самого подбитого лейтенанта. Это тот носатый фраерок, который приходил к Люське ночевать, а утром уходил.

            – Степная двенадцать, говоришь? – спросил дядя Кеша.

            – Да, помоги, помру...

            – Ну, и чего тебе надо на Степной двенадцать? От Люси что надо?

            – Ты знаешь Люсьен? – пробормотал Вислый, сплюнув на асфальт кровь.

            – Знаю. Моя соседка. Что ты от неё хочешь?

            – Жениться шёл. Давай помогай, сосед. Надо идти. Жениться надо... Давай потихонечку... Доковыляем…

            – Жениться? Такими вещами, браток, не шутят, знаешь? Может зря я бичей спугнул? Лежал бы сейчас внизу, на рельсах и шутил бы уже на том свете.

            – Само время мне шутить, ага. Худо мне, не дойду. Давай... Худо...

            – Ну-ка, обнимай меня за шею, держись. Давай руку. Тяжёлый боров, кормят вас там как на убой.

 

***

            …Настойчивый стук в калитку продолжался. Я накинула платок, надела ватник, сунула босые ноги в сапоги и пошла к покосившейся калитке. Какой-то пьяный идиот её поломал, еле с тётей Машей на петлю обратно поставили.

            – Кто там?

            – Это я, Люся, дядя Кеша, открой.

            Я открыла калитку.

            Обхватив за шею скособоченного под тяжестью дядю Кешу, передо мной стоял лейтенант Висляков. В грязной шинели, с лицом, залитым кровью, с заплывшим глазом и раскрытым ртом. Висляков отпустил дядю Кешу и стал со стоном распрямляться. Дядя Кеша тоже потихоньку распрямился и, держась за поясницу, отошёл в сторону.

            – Люся, я пришёл! Всё… – сказал Вислый.

            Вроде не пьяный, только на ногах еле стоит, хрипит и за печень держится.

            – Ну-ка пошли в дом, обопрись на меня, – сказала я. – Что с тобой?

            Вислый отвёл мою руку и со стоном попытался распрямиться.

            – Бичи… Напали на виадуке. К тебе шёл, ага. Печень отбили. Болит. Напали, хотели убить, чтобы я не дошёл. И сбросить вниз. Чтобы я никогда не дошёл… Но я дошёл. Я виноват, Люся, виноват. Везед кругом виноват… А… – застонал Вислый и схватился за ребро. – Я это... Слушай, Люся... Ой... Слушай сюда. Слушай, да... Я не могу без тебя, правда... Будь моей женой!  

            – Ну, я пошёл, соседка, – прокряхтел согбенный дядя Кеша, держась за бок. – Удачи тебе... Фраерок-то – дело говорит… 

            – Давай в дом, обними за шею, ну-ка давай, вставай потихоньку! – сказала я.

            – Не пойду... – Вислый, как подбитый бык помотал головой. – Здесь давай. Сейчас. Давай… Выходи за меня замуж!  А...  

            Я отпустила Вислого. Он стоял, покачиваясь на полусогнутых ногах, вот-вот свалится и смотрел на меня. С его разбитого лица на землю капала кровь.

            – Ну, говори тогда, – сказала я, глядя ему в глаза.

            – Что говори? Что?! Люсьен, Люся! Будь моей женой!

            – И всё?

            – Что, всё? Что?! Это ты про то, что я тогда тебе сказал, да? Прости, дурак, да... Дурак. Прости, Люсьен.

            – Да я уже давно то забыла, Коля. Сейчас вот ты – что хочешь мне сказать, а? Ну, говори, что?

            – Уедем отсюда! Уедем далеко… навсегда... Уедем.

            – А это не главное, Коля, – я покачала головой.  

            – Не главное? А что? Что главное?! Говори!!!

            – Думай!

            – Я не могу без тебя!

            – Любишь меня, Висляков?!  

            – Пасть порву!

            – Говори – любишь? – закричала я на всю улицу.

            – Ага.

            – Говори!!! – я вытерла побежавшие по щекам слёзы.

            – Люблю, да. Люблю.

            – Слушай тогда! Я тебя тоже люблю, Коля. И я сделаю всё, чтобы ты не пожалел, что пошёл сегодня сюда. Я буду тебе верной женой. Ты сказал, что меня любишь.

            – Пасть порву!

            – Ты знаешь, кем я была...

            – Ну?

            – Говори, знаешь?

            – Ну, знаю, – набычился Висляков.

            – Тогда вот сейчас, здесь, прямо здесь - прости меня. Сказал – любишь, значит прости! Просто возьми и прости, раз и навсегда! Давай, говори! – я вытерла платком лицо.

            – Люсьен, Люсьен, ага, прощаю! – он схватил мою ладонь и сжал так, что я вскрикнула.

            – Люсьен?! А нету Люсьен! Всё! Люсьен умерла! Подохла! Только что подохла, ты что не видишь?– закричала я так, что в доме напротив Санитар зажёг свет. – Всё! Ты понял? Я Люся! Твоя Люся!!!

            – Люся... Моя... – простонал Вислый, держась за  бок, – пасть порву...         

            – А теперь давай, вставай, опирайся на меня и пошли в дом. Будет всё хорошо. У нас с тобой всё будет хорошо, понял? Вот увидишь!

            Вислый навалился на меня всем своим весом так, что мои ноги подкосились и я аж присела. Но я девочка живучая. Губы закусила и стала медленно распрямляться. Ещё немного... Ещё!!!

            Ну, вот я и взяла вес!!!

А теперь поковыляли. Потихонечку.

            …Вот так и получилось, что свой вес, для взятия которого я одевала в ДОСы пояс с китайскими бриллиантами, мне пришлось брать в прямом смысле. И не в поясе, а в ватнике, платке, и сапогах на босу ногу.

 

***

            – Именем Российской Федерации объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловаться!

            Только что толстая тётка из ЗАГСа произнесла эти слова. Мы стоим на крыльце городского ЗАГСа, и с синего борзинского неба на нас льётся весеннее солнышко. Я в белой фате, прости меня Господи! А Колян мой, вообще, красавец загадочный – парадный мундир цвета морской волны, золотой пояс и тёмные очки, из-за которых почти не видно подбитого глаза.

            Тут опять прихватило меня! Надо целоваться, а я плачу и всё. В Вислого вцепилась, аж пальцы побелели и реву, как корова. Больше всего эти годы мне хотелось быть чьей-то. И вот стала, наконец – Вислякова. Так теперь написано в моём паспорте.

            О, Господи! Марш Мендельсона грянули, тут уже и тётя Маша глаза вытирает кружевным платочком. И даже дядя Кеша, в парадном костюме, при галстуке, с тётей Машей рядом стоит и зачем-то трёт глаза. Вислый с непривычки крутит золотую гайку на безымянном пальце правой руки и иногда морщится при резком движении. Бичи таки сломали ему тогда два ребра на виадуке. Ну и у меня тоже, как и положено, колечко тоненькое на пальчике. А на другой руке – тоже колечко на пальчике, только с тёмно-зелёным камешком. Когда весенний лучик падает на камешек, он вспыхивает огоньками как маленькое зелёное солнышко у меня на руке.

            Это колечко сегодня утром мне дала тётя Маша.

            – Это фамильный изумруд твоей матери. Она велела мне передать его тебе в день твоей свадьбы. Твоя мать носила это кольцо на безымянном пальце левой руки, возьми, примерь, это очень дорогая вещь. Если у тебя будет дочь – передашь ей в день её свадьбы.

            Я сунула палец в кольцо, и оно село, как влитое, как будто всю жизнь носила. Ну, а жизнь у меня только начинается, то всё было прелюдия. Дурацкая, нелепая, мерзкая, вонючая прелюдия, как запах в холостяцких ДОСовских квартирах. .

            Дождалась я женского дня в нашей городской бане и как ненормальная, мочалкой оттиралась. Три куска мыла извела, тазиков десять воды горячей, сколько терпеть можно, на себя вылила, чуть не окочурилась, так от прелюдии своей оттиралась. Бабы в бане перестали мыться, на меня уставились, подумали чокнутая или чесоточная. На всякий случай тазики свои позабирали и подальше от меня перебрались.

            Бельишко своё в узелок связала, развела костер во дворе, облила керосином и сожгла. Хотела пояс-утяжку с китайскими бриллиантами тоже сжечь, но потом Ирке Фигуре подарила. Ирка, как тигрица раненая, ходит. Спички от неё зажигать можно. Ну, и врезала подносом по кумполу какому-то пехотинцу в "Садко". Понятно, драка получилась, Ирке пехотинец нос расквасил, а ему Иркины защитники, тоже из военных, глаз подбили и челюсть своротили.

            Большой военный начальник Клещиц не обманул. Сразу после свадьбы командир части подписал приказ о замене лейтенанта Вислякова в ГСВГ. Бригадные аристократы Баклан-младший и капитан Козлов зубами скрежетали от зависти. Не помогли ни чтение немецких газет, ни загадочная тонкая структура уравнений Максвелла, ни московский папа-Баклан.

            А деревенский хлопец Колян Висляков только что получил в строевой части на руки бумагу:

            "Лейтенанту Вислякову Н.В. прибыть в распоряжение штаба группы советских войск в Германии, город Вюнсдорф (Wunsdorf), Восточная Германия".

            За такую бумагу капитан Галимов согласился бы съесть свои собственные форменные носки и фуражку впридачу, но никто ему не предоставит в ближайшие годы, а может быть и никогда, этой заманчивой возможности.

            Кроме этой бумаги у лейтенанта Вислякова есть я – жена Люся Вислякова, урождённая Невзорова. Ну, а у меня есть моё счастье – Колян Висляков. Моё трудное и тяжёлое счастье.

            Ну, ничего, стерпится – слюбится... Так говорила тётя Маша. Дай Бог, чтобы она была права…

            Колян на самолёте хотел отсюда улетать, а я ему – давай, Коля, свадебное путешествие устроим через всю Россию на поезде! Купе закупим на двоих, а? Со мной скучно тебе не будет!

            Вечером Висляков принёс билеты на поезд, и меня опять слёзы душить начали. Утром Колян пошёл на службу, станцию свою передавать, обходной подписывать, а я уже на мясокомбинате рассчиталась, на работу идти не надо. Я теперь офицерская жена! Вышла на улицу, солнце весеннее, такое тёплое, такое яркое, глаза слепит, вот так всё переполняет изнутри – лопну сейчас!

            Поделиться надо, а то лопну! С людьми не хочу делиться! Нет! Ни с кем делиться не хочу, даже с дядей Кешей. Села в автобус и к церкви поехала. Сама не знаю зачем. Наверное, чтобы не лопнуть.

В церкви пусто, только в свечной лавке старушка древняя сидит. Я купила свечку самую большую, зажгла и поставила перед иконой Иисуса Христа. Стала на колени перед иконой. "Спасибо тебе, Господи!" Потом пошла и купила ещё свечу. Поставила у иконы Божьей матери. Приложилась к иконе губами, "Спасибо, Божья матерь! Прости меня за всё! Прости! Прости, пожалуйста!" Вот так стою на коленях, слёзы опять текут, а я "Прости, прости, прости"

Вот и вся молитва...

            Выхожу из церкви, а там какая-то нищая у ворот стоит. Я выгребла все деньги из карманов, рублей двадцать и отдала ей.

            – Как же имя твоё? – спросила нищая. – За кого помолиться?

            – За Людмилу и Николая. Нет, за Николая и Людмилу!

            – Николай – это мужчина твой?

            – Да, мой муж, офицер. Ракетчик. В Германию уезжаем.

            – А ты, небось, местная? Красивая... Вырвалась…

            – Местная, да, – я кивнула головой.

            – Любишь его? – хитро прищурилась старушка.

            Я задумалась.

            – Не знаю...

            – А хочешь полюбить?

            – Да, хочу! Очень хочу.

            – В Германии там церкви все не наши, – старушка покачала головой. – Но наша тоже есть. Найди. Проси Божью матерь. Она поможет. Стерпится – слюбится...

 

 

 

 

Глава 23. Тайна волшебного слова

            Ну, а у меня ещё дельце одно есть. Клещицу обещала, да и мне это теперь только во вред. Достала я из погреба отпечатанные листки, что тогда Клещицу показывала. С совершенно секретными данными о номерах частей и численности личного состава борзинского гарнизона. И первый и второй экземпляры. Опять разожгла костерок во дворе и бросила в огонь экземпляры. Листики обуглились, свернулись в трубочки и превратились в пепел.

            Всё, нет больше совершенно секретных сведений. И Люсьен нет. Умерла! Вот такое печальное событие, был человек, и не стало его.

Жалко Люсьен? Немножко жалко, всё же это я, хоть и бывшая. К тому же, честно сказать, та Люсьен так много для меня сделала!

            Настало время раскрыть тайну волшебного слова. Его я взяла из тетрадочки. А взяла я эту тетрадочку на хлебокомбинате, когда заходила к тёте Маше, в то самое утро, когда мне приснился волшебный поезд.

            Тетрадочка называется "Учёт отпуска хлебобулочных изделий". Представьте себе, там столбиком написаны все номера частей, которые получают хлеб на Борзинском хлебокомбинате! Это само по себе уже лакомый кусочек для шпиона. А дальше – больше! Части номер такой-то суточный отпуск хлеба – столько-то буханок. Осталось только узнать суточную норму потребления хлеба на одного человека. Если разделить количество отпущенного хлеба на эту норму, то и получится численность личного состава данной части. Как оказалось, получится с хорошей точностью.

А это для приграничного гарнизона уже совсекретные сведения. Любой китайский шпион может устроиться на работу на наш хлебокомбинат и тоже получить эти сведения. Тетрадочка учёта с номерами частей хоть и прошнурованная, но лежит у тёти Маши на столе. Там я её и взяла в то чудесное утро, когда мне приснился волшебный поезд. А дальше дело техники. Калькулятор и пишущую машинку я взяла у себя на мясокомбинате.

            Вот и всё.

 

Глава 24. Паренёк

Между пыльным летом, когда белое небо посылает на землю удушливый зной, и злой зимой, когда ночью вокруг луны светится морозный ореол, в этих краях наступает короткая тихая осень. Словно извиняясь за свою неприветливость в остальное время, природа дарит недели две ясных солнечных дней. В эти дни воздух звенит от прозрачной свежести и ярких, немного неестественных красок. Бесконечная, опрокинутая вверх дном голубая чаша забайкальского неба накрывает пустынную монгольскую степь, вспучившуюся до горизонта пологими бурыми сопками.

            Ровно два года назад, в точно такие осенние дни, когда невидимый художник разрисовал яркими акварельными красками всё, что попадалось ему под руку, Мальцев впервые пересёк КПП борзинской зенитно-ракетной части. На следующий день его вьющиеся волосы упали на пол гарнизонной парикмахерской, пожилая уборщица смела их в совок и выбросила в стоящее в углу ведро. В зеркале отразилась остриженная невзрачная головка с глазами, полными тоски и тревоги перед этим суровым краем, перед этими невиданными ранее людьми, перед своей судьбой, которая, видимо, решила додавить его здесь. Тогда, два года назад, его мать держалась до последнего и разрыдалась только тогда, когда ТУ-154 рейса "Киев-Иркутск" взмыл в небо над Борисполем. От Иркутска до Читы Мальцев ехал в общем вагоне. Ночью было так холодно, что в вагоне никто не спал. Мужики выбегали на полустанках и подбирали обломки досок, которыми топили печку в тамбуре. Какой-то мордатый прапорщик развлекал сгрудившихся вокруг печки людей:

            – Вот зимой к броне притронешься случайно пальцами, и не отдирается. Кожа примерзает, отрывать приходится с кожей. А пальцы мы плоскогубцами разгибаем.

            Мальцев посмотрел тогда на свои тонкие пальцы, потом на пальцы прапора, каждый размером с сардельку, и грустно вздохнул. За окном до самого горизонта простиралась чернильная степь, освещаемая мчащейся параллельно поезду полной луной. А утром взошло солнце и в вагоне стало теплее. Ещё через два часа слева по ходу поезда открылась величественная панорама Байкала.

            Потом на два года он стал Пареньком. Об этих годах его жизни Пареньку будут напоминать небольшой шрам под левым глазом, да тревожные сны. В этих снах он будет беспокойно искать и не находить свои сапоги, а комбат Галимов будет хищно скалить узкий рот и грозиться узнать всю его подноготную.  

            Ну, а сегодня в Борзе тихий осенний вечер. Где-то за сопками догорает закат, в ресторане "Садко" музыканты настраивают инструменты, подполковник Рымарь в комендатуре инструктирует патруль, а прапорщик Шубин за рюмкой водки рассказывает жене, как в военном училище их учили танцевать полонез.

Таким вот тёплым вечером прапорщик Колосков из строевого отдела встретил в ДОСах Мальцева и буднично сказал:

            – С тебя, Мальцев, бутылка! Пришёл приказ.

            Вот и всё...

            Паренёк опять гражданский человек. Можно брать билет на самолёт, подписывать обходной, получать расчёт и двигать домой. Только что-то не очень хочется. То есть, вроде хочется, но особой радости нет. Два года мечтал об этом дне. Но мечта сбывается и в тот же самый миг растворяется в воздухе бесследно, как будто её и не было. Вот и у Мальцева этим вечером стало одной мечтой меньше. Выходит прав был какой-то умный философ, который говорил, что счастье всегда или в будущем или в прошлом.

            При подписании обходного листа выяснилось, что в пусковой установке Мальцева отсутствует ЗИП[40]. Галимов ходил, потирая руки, хоть в самом конце, но справедливость восторжествовала! За утерю ЗИПа лейтенант Мальцев заплатит в тройном размере, иначе не демобилизуется. А это немалая сумма, вот и выяснилось под конец, чья правда!

            Но получилось как-то нехорошо. Дембеля, которые два года назад пришли служить вместе с Мальцевым и были тогда бесправными духами, которым Мальцев покупал пряники в солдатской лавке, прослышали про историю с ЗИПом. В ближайшем карауле они ночью нанесли в пусковую Паренька из других пусковых всё, что попадалось им под руку. Наутро в пусковую лейтенанта Мальцева нельзя было проникнуть, так как всё её внутреннее пространство было забито принадлежностями не только с пусковых, а и из станции наведения ракет и даже станции обнаружения цели. От этого всего капитан Галимов совсем расстроился, тем более, что завклубом старший лейтенант Пеньков сказал ему тогда при всех на КПП:

            – Дурак ты, хоть и капитан!

            А что ему поделаешь? Морду побить – за милое дело, но ведь эти ж ребята из политотдела. Нажалуется Клещицу, а это конец карьере. Недоразвитый Мальцев на гражданке себя чувствует, как рыба в воде, а что будет делать там Галимов?

            Эта нехорошая история с ЗИПом дошла до командира дивизиона майора Кузьмина. Кузя сначала решил посадить Паренька на гауптвахту. Но оказалось – нельзя, Паренёк уже исключён из списков части. Ходит по части в потёртых джинсах, в футболке с надписью по-английски "Чикагский буйвол" и с сумкой через плечо, как бродяга какой-то. В общем, ничего нового за эти два года – позорит звание офицера. Мало ему морду набили когда-то офицеры. Как появляется на КПП, то с казармы сбегаются голодные духи, караулят его что ли? Он и сейчас покупает им пряники в солдатской лавке, по три килограмма каждый день. Даже прапорщик Шубин, и тот сделал ему замечание – за панибратство от двух до пяти. Хоть бы уезжал уже поскорее, что ли...

Поэтому Кузя со злости решил посадить на гауптвахту самого капитана Галимова. Но потом, когда Галимов доказал ему, что ЗИПы натасканы с пусковых других дивизионов, передумал.

            …Серебристый Ан-24 напрягся и начал свой разбег по грунтовой взлётной полосе. Всё ближе конец полосы, за которой сразу начинается поросшая чахлыми кустиками маньчжурская степь. На приборной панели пилотов загорелся рубиновый огонёк "Точка невозврата". Ещё через пять секунд командир экипажа взял штурвал на себя, и АН-24 взмыл в синее забайкальское небо.

            Мальцев прильнул к иллюминатору и увидел внизу стремительно уменьшающееся дощатое здание, похожее на большой амбар, с надписью "Аэропорт Борзя". Вокруг него суетились маленькие автобусики. Сейчас они заберут немногочисленных пассажиров и покатятся обратно в Борзю.

Прощай, Борзя! Пареньку почему-то не радостно, а совсем наоборот. Грустно, аж горло сдавило. Самолёт набрал высоту и Паренёк увидел, как внизу, сколько хватало взгляда, простирался лунный пейзаж маньчжурской степи.

            Прощай ЗабВО!

Он пережил это!

            Духовой оркестр после демобилизации Паренька распался. Инструменты сложили в кладовке клуба до лучших времён. Продавщица солдатского ларька и библиотекарша до сих пор вспоминают красавца-солдата, так здорово игравшего на самой большой блестящей трубе, и дирижёра-двухгодичника, которому они дали прозвище Снегурочка.

На клубном пианино тоже никто не играет. Иногда случайный солдат, забредя после продуктовой лавки в клуб, открывает крышку и негнущимся заскорузлым пальцем ударяет по клавише. После чего закрывает крышку и идёт дальше по своим солдатским делам.

 

Эпилог

 Младшего лейтенанта Лосева так и не нашли. Больше никто о нём ничего не слышал. Его боксёрские кубки так и остались стоять на шкафу в опустевшей восьмой квартире.

            Плейшнер вернулся из отпуска с молодой женой с фотографии, висевшей у него над кроватью. Им дали отдельную однокомнатную квартиру, а через год у них родился мальчик.  

            Бас занял место сбежавшего Лося в секретном плане ротаций офицерского состава. Его фамилия прописалась в квадрате "Туркестанский военный округ". Все сомнения отпали, когда через некоторое время после печального инцидента с помощником военного прокурора и хлебным крюком, Бас после очередного посещения "Садко" направился в гарнизонный универмаг. Там он устроил скандал в отделе головных уборов, требуя чтобы ему дали примерить полковничью папаху. Папахи ему не дали, и расстроенный Бас беспричинно напал на единственный в универмаге мужской манекен, рекламирующий офицерскую парадную форму, и начал его избивать. Потом его обязали выплатить стоимость повреждённого манекена через сберкассу. Сам манекен Басу отдали за невозможностью восстановления. Бас принёс его в восьмую квартиру и установил в прихожей, где он и стоял, пугая приходивших в гости к холостякам женщин.

            Объяснительная записка, написанная по указанию секретаря горкома товарища Злобина, учащейся ПТУ Лидией Пасечниченко по прозвищу Чесотка, о сближении её с лейтенантом Плейшнером, имела неприятное продолжение. Среди девушек мгновенно распространился слух, что таким образом можно выйти замуж за военного, и они завалили секретаря партийной организации ПТУ Ольгу Ивановну Бебешко подобными объяснительными записками. Поскольку девушки использовали как шаблон записку Чесотки, получалось, что ничего не подозревающий лейтенант Плейшнер за полгода сблизился практически со всем женским составом ПТУ.

Приученная к партийной дисциплине Бебешко отнесла эти заявления секретарю горкома Злобину. Злобин, не ожидавший такой активности, сперва несколько растерялся. Поразмыслив над ситуацией, он не нашёл прямого применения объяснительным запискам пострадавших от Плейшнера студенток и спрятал их до поры до времени на дно своего партийного сейфа. На партсобрании ПТУ по указанию Злобина рассмотрели сложившуюся ситуацию и дали Бебешко строгий выговор с занесением за плохую воспитательную работу среди учащихся девушек.

            Генеральская дочка Настя Котлярова тем летом поступила на филологический факультет МГУ. В её жизни будет много хорошего. Москва, красный диплом "факультета невест", европейские отели, ночное пати на пляже Ибицы и ухоженный домик с бассейном в двадцати километрах от Мадрида. Но иногда синьора Анастасия Коробкина будет пугать непонятной грустью своего мужа, работника советского торгпредства в Испании синьора Коробкина. В эти минуты она будет вспоминать долговязого парнишку по имени Серёжа, с которым девочка Настя тайно встречалась на хоздворе пропахшей кислым пивом и такой далёкой теперь борзинской гауптвахты.

            Во время последней потасовки в "Садко", случившейся из-за Ирки Фигуры, там выбили оконную шибку, продырявили музыкантам барабан, сломали мраморный рукомойник, а Ирке подбили глаз. После этого директор "Садко" Гнус выполнил свои давние угрозы и уволил Фигуру из ресторана. На следующий день она, как была с фингалом под глазом и с разбитым носом, так и заявилась домой к Мишке. С порога упала ему на грудь и так разревелась, что соседи вызвали милицию. А Мишка Фигуру целует, сам чуть не плачет от нечаянного счастья, так в ЗАГС и завалились, в слезах, с фингалом и разбитым носом. Очереди в Борзе небольшие, так что через неделю Ирина Ветрова стала Ириной Сапожковой. От Иркиной небесной красоты в фате и в белоснежном платье ЗАГСовское начальство опупело, и, несмотря на фингал под её глазом, всё фотографировало Ирку для какого-то своего информационного стенда.

            Подполковник Клещиц всё-таки узнал в особом отделе, где майор Вольф откопал свою жену. Анна Васильевна Вольф, в девичестве Мерзляева, уроженка города Эмба Мугалжарского района Актюбинской области. По данным особого отдела туда же, на полигон Эмба, по распределению был направлен после окончания училища лейтенант Вольф. Сам подполковник Клещиц благополучно заменился в Прибалтийский военный округ. О борзинском периоде его жизни ему напоминал только тревожный сон, в котором Клещицу являлся бледный младший лейтенант Лосев, молча давал пачку денег и, криво ухмыляясь, исчезал.

            Всё случилось, как в том самом сне. Весенним вечером Люся Вислякова вошла в купе полупустого поезда "Пекин-Москва" и сквозь окно с белыми занавесками смотрела, как борзинский перрон поплыл прочь, пока не скрылся за поворотом в фиолетовой дымке. Так и запомнит Люся на всю жизнь – тёплый сиреневый вечер, знакомый до боли перрон уплывает в ночную темноту, и две фигурки на нём машут руками. Тётя Маша держится за дядю Кешу и ревёт, уткнувшись ему в плечо. Дядя Кеша опять в пиджаке, при галстуке и опять зачем-то трёт глаза.

А рядом с Люсей сидит и смотрит в окно на уплывающую Борзю её тяжёлое счастье – лейтенант Висляков. Во внутреннем кармане его парадного мундира, отглаженного Люсей и висящего сейчас на плечиках, лежит предписание: "Лейтенанту Вислякову Н.В. прибыть в распоряжение штаба группы советских войск в Германии, город Вюнсдорф, Восточная Германия".

            Люся прижалась щекой к плечу мужа. Мой Висляков.

А она чья? Ну, так в новом паспорте ясно написано – Вислякова.

            По возвращению домой Мальцев не вернулся в институт физики. Одним из последствий его пребывания в армии явилась полная потеря интереса к физике. Отдохнув две недели, он подал документы в отдел кадров НИИ "Квант", закрытый почтовый ящик, занимавшийся разработкой аппаратуры наведения крылатых ракет морского базирования. После месяца проверки он получил вторую форму допуска и был принят на работу инженером-конструктором второй категории.

            Тогда же он увлёкся системой духовного и физического оздоровления Порфирия Иванова. Однажды промозглым ноябрьским днём он пошёл на прогулку в лесопарк, находившийся рядом с институтом физики. Сойдя с автобуса, он снял ботинки с носками и спрятал их в сумку. Потом закатал до колен джинсы и, ступая в холодную грязь, оставшуюся после вчерашнего дождя, пошёл по лесопарку.

            И тут он увидел Поплавскую. Она шла навстречу. В замшевом плаще с поднятым воротником, в сапогах на высоком каблуке, держа под руку какого-то парня. У Мальцева привычно заныло под ложечкой. Как будто и не было этих двух лет. Те же большие серые глаза, те же пепельные волосы с фиолетовым отливом. Пожалуй, даже похорошела.

Поплавская замедлила шаг и, как завороженная, уставилась на босые ноги Мальцева, покрытые по колено налипшей грязью. Потом она медленно подняла голову и их взгляды встретились. Мальцев кивнул головой и опустил глаза. Поплавская тоже неуверенно кивнула и опять уставилась на ноги Мальцева. С трудом оторвав взгляд, она зябко поёжилась, плотнее прижалась к своему спутнику и что-то сказала ему на ухо.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/