"В конце 1989 года во время встречи с новым президентом США Джорджем Бушем на острове Мальта Горбачев впервые заявил, что СССР готов не рассматривать США как своего военного противника".

("Нью-Йорк таймс", январь 1990 г.)

 

ГУСЕВ. МОСКВА

 

Дверь лифта гулко стукнула, эхом отозвавшись в глубине этажей. Гусев, хмуро глянув на нее, двинулся к своему кабинету, шумно вздыхая. В приемной секретарь, увидев, что он не в духе, шепнула сидящим в ожидании посетителям: "Одну минутку" и быстро поднесла к вскипевшему только что чайнику чашку с блюдцем — Гусева чаепитие всегда успокаивало.

Когда она зашла с подносом в кабинет шефа, тот сидел глубоко задумавшись, глядя немигающими глазами в окно. Секретарь тихонько поставила все на стол и бесшумно удалилась. Гусев продолжал все так же не отрываясь смотреть куда-то вдаль…

Вот уже несколько дней он никак не мог попасть на прием к заведующему оборонным отделом ЦК КПСС. Для Гусева, члена Центрального Комитета партии, который еще несколько лет назад почти без проблем связывался с первыми лицами государства простым поднятием телефонной трубки, такая ситуация казалась странной и непонятной. Проблем накопилось немало, да таких, что нужно решать немедленно, поэтому сегодня с утра он намеревался во что бы то ни стало все же попасть к партийному руководству "оборонки". Это были новые люди, которых Гусев еще не знал, но ему казалось, что стоит прийти в приемную завотделом ЦК, секретарь тут же доложит о нем, а уважаемый партаппаратчик отложит все дела и поговорит с Генеральным директором Всесоюзного НИИ. Но ни с заведующим, ни с его заместителем Гусеву увидеться так и не пришлось. Они были чем-то заняты, и принять его не могли. Знакомый инструктор отдела, который когда-то курировал "Топаз", заметив Генерального директора НИИ в коридоре, подошел к нему и, узнав о цели прихода, глубоко вздохнул.

—   Эх, Владимир Федорович, сейчас им, — кивнул в сторону кабинета заведующего, — не до этого. Их разве оборона страны интересует? Место свое теплое сохранить, вот что главное.

—  Ну, ладно, — с напускной бодростью произнес Гусев, — не получилось сегодня, получится завтра. — Он протянул руку инструктору, попрощался и отправился восвояси.

По дороге в НИИ мучительно соображал: что же такое происходит в государстве, что под угрозу поставлена ее безопасность? И кто должен ответить за это?

И сейчас, глядя в окно на заснеженные верхушки деревьев, сосульки, свисавшие с крыш домов, летящие по небу серые, хмурые тучи, он снова и снова задавал себе этот вопрос. Затем, словно приняв решение, нажал кнопку селектора на столе.

—  Глущенко, Криветкина и Яркова ко мне пригласите, — сказал он секретарю.

Через несколько минут в его кабинете уже сидели те, кого он вызывал. Все они были "топазовцами", своими людьми, которым Гусев доверял.

—  О чем я вас попрошу, — начал он, — дайте-ка мне на завтра обобщенный документ по новейшим оборонным разработкам в ракетостроении. Хочу к руководству страны попасть и показать, что мы теряем.

—  А сегодня не удалось переговорить с завотделом? — осторожно спросил Глущенко.

Гусев помолчал, затем с плохо скрытой обидой в голосе произнес:

—  Да нет, ребята, не попал я к нему.

 

КОРОВИН

 

—   Сделать перестройку действительно необратимым процессом, добиться того, чтобы каждый коммунист проникся ее идеями до конца, — доносился издалека, как из другой комнаты, монотонный голос докладчика. "И где они такого зануду выкопали?" — подумал Коровин, держась из последних сил, чтобы не задремать. Ему, начальнику сектора оборонного отдела ЦК КПСС, заснуть тут, в зале заседаний, где на конференцию собрались партийцы, курирующие вооружение в стране и то и дело посматривающие на него, было бы совсем недопустимо. И он тер переносицу, приподнимая очки и выводя какие-то каракули в тетради, всем своим видом пытаясь показать сидящему в президиуме высокому начальству, что слушатель он внимательный и образцовый. Скосил чуть глаза в сторону — во втором ряду сидел Смоляков из третьего сектора, спокойно уставившись очками с затемненными стеклами на докладчика. Знал же, ну точно знал Коровин, что черта лысого Смоляков слушает занудливого оратора. Сам как-то хвастался, что стекла затемненные специально вставил, чтобы начальство глаз его не видело. Потому и спал он сейчас спокойно, а голову, скотина, за столько лет научился во сне прямо держать. "Интересно, — подумал Коровин, — а он тоже бухал всю ночь или дрыхнет просто по привычке, потому что возможность представилась? Эх, не заснуть бы сейчас самому…" И, может, не было бы большой беды, если бы Коровин на минутку голову на грудь опустил: ну, записи свои, может, читает. Да была у него слабость одна — стоило ему задремать, как храпеть начинал. Другой мог и час где-нибудь на конференции тихонько продрыхнуть, и ничего. А вот Коровину со своим природным изъяном не повезло. Пару раз казус такой с ним случался, и стоила каждый раз такая осечка очередного карьерного подъема, да и коллеги долго потом подтрунивали. Еще на заре своей трудовой биографии, работая в райкоме комсомола, он, сидя в первом ряду на отчетно-выборной конференции, провалился в сон как раз в тот момент, когда на трибуне первый секретарь горкома ВЛКСМ, обращаясь к залу, произнес с пафосом: "Так какие же задачи поставил перед молодежью товарищ Леонид Ильич Брежнев?". Остановившись на секунду для полного эффекта, он вопросительно глянул в чистые, молодые лица, и в этот момент из первого ряда раздалось отчетливое "Хр-р-р…". Скандал был сумасшедший. Выручил двоюродный дядька, директор мебельного магазина: он привез первому секретарю чешский спальный гарнитур — глаз не оторвать! Коровин лично затаскивал в квартиру секретаря матрац, преданно глядя в глаза его жене. Обошлось, перевели в другой район, правда, кличку Храпун Виктор еще долго носил, аж до самого обкома партии. После этого он долго держался, дремал только в командировках на второстепенных заседаниях. А вот три года назад снова сорвался. Тогда, нужно признаться, его кандидатура рассматривалась на должность заместителя заведующего оборонным отделом, уж совсем, казалось, близко был он к назначению. Да захрапел на докладе секретаря ЦК на партконференции, и все, ушла должность другому. И ни одна сволочь тогда из сидевших рядом не подтолкнула, не выручила! Ну не везло…

Размышляя таким образом, начальник сектора отвлекся от происходящего в зале, расслабился, мысли, вертевшиеся вокруг собственного невезения и интриг подлецов-коллег стали путаться, голос докладчика уплывал все дальше, а голова, устав от многолетнего воздержания, опускалась все ниже… Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы сзади ему в ухо, выпустив при этом облако перегара, не прошептал Мезинцев из Хабаровского обкома: "Виктор, подъем". Коровин вздрогнул и приподнял голову, сразу стрельнув глазами в президиум. Фу, слава богу! Там начальство с многозначительными лицами, обремененными государственной заботой, смотрело в потолок. Коровин облегченно вздохнул. "Молодец Мезинцев, отмечу при случае", — подумал.

Вчера до глубокой ночи этот Мезинцев и еще двое ребят из сибирских обкомов устроили в гостиничном номере соревнование: кто быстрее выпьет бутылку водки, не отрываясь от горлышка. Коровина, как компанейского парня, слабого на это дело, конечно, пригласили. Да, здоровые эти сибиряки, хрен их перепьешь. С собой привезли девок-комсомолок из оргсекторов, крепкие, ядреные бабенки, водку дули из больших винных бокалов, не морщась. "Ну молодцы, Кравцов и Панин, — говорил вдохновенно Мезинцев товарищам-сибирякам, — достойную смену воспитали", — и лапал девок за толстые зады. Те громко хохотали и пили со всеми на брудершафт. "Эх, Виктор, — качаясь за столиком, бормотал в ухо Коровину расхваленный Кравцов, — ты к нам приезжай, у нас размах, простор, такую баньку тебе устроим, век не забудешь! А Катьку попросим, чтоб веником тебя отодрала. Отдерешь, а Кать?" — и он ласково гладил одну из комсомолок по ноге, задрав той юбку до неприличия. "А я и сейчас не против, чтобы она меня отодрала!" — кричал пьяный Коровин, не сводя глаз с Катькиных ляжек. Та бесстыдно смеялась в ответ и ставила себе на грудь стакан с водкой, который Мезинцев снимал зубами и опрокидывал содержимое себе в рот. Коровин тоже так попробовал, но у него не получилось, стакан опрокинулся и залил Катькин лифчик.

Что было потом, Коровин помнил плохо. Мелькали, как картинки в калейдоскопе, складываясь в затейливые узоры, бокалы, куски хлеба в тарелке с икрой, замазанная салатом скатерть, Катькины губы совсем рядом, к которым Коровин тянулся изо всех сил, но достать почему-то не мог, зато отчетливо запомнился Мезинцев, лежащий в бессознательном состоянии во весь рост посреди комнаты на животе и одной рукой крепко сжимающий стакан, и еще всплывала в памяти разная чертовщина.

Конечно, пару-тройку лет назад о такой пьянке и думать было страшно — в стране тогда еще держался порядок, и партийное движение против алкоголизма давало свои плоды, — употребляли тайно и понемногу. А в последнее время дисциплина стала ни к черту! Стали пить, не таясь, и в деревнях, и городах, и в партийных органах. Правда, в основном самогон, потому как за годы борьбы с пьянкой угрохали не столько любовь народа к водке, сколько водочную промышленность, а заодно и виноделие.

—  Товарищи, объявляется перерыв на обед, затем работа в отделах ЦК, — объявил по микрофону ведущий, и зал сразу же дружно поднялся. Сон как рукой сняло. Коровин, спрятав никому не нужные записи в папку, двинулся со всеми к выходу.

—    Виктор Аркадьевич, — послышался сзади голос Кравцова, — может, не будем время терять, сразу к нам?

—  Да ты что? Слышал, работа в отделах? Увидит начальство, что смылись, поотрывает вам кое-какие места,

—  пригрозил Коровин, входя в роль столичного руководителя.

Затем на обеде он долго и с наслаждением пил минеральную воду, щедро поливая ею наследие вчерашнего — неизбежный сушняк. Сибиряки налегали на соленые огурцы.

Когда, плотно поев и отрыгивая на ходу, Коровин входил в свой кабинет, раздался звонок.

—  Виктор Аркадьевич, вас Иван Иванович вызывает,

—      услышал он знакомый голос секретаря из приемной. Сердце екнуло. "Зачем я ему понадобился? — тревожно подумал, выходя из кабинета, — может, кто-то стукнул про вчерашнее? Если так, то признаваться нельзя. Да, заходил в гостиницу к товарищам-партийцам, обсуждали очередные задачи по перестройке в сибирской оборонной промышленности. Выпивали? Да никогда! Что нам, не известна установка партии?!"

Но чем ближе подходил Коровин к дверям приемной, тем больше дрожали колени, тем чаще дышал он, будто в гору взбирался. В приемную зашел с обреченным видом.

—  Ждет уже, — кивнула секретарь, и Коровин шагнул в неизвестность, перестав дышать совсем.

Шеф разговаривал по телефону, держа в другой руке вторую трубку. В углу у него работал телевизор, развернутый так, что экран не был виден входящим. Но в отделе знали — шеф смотрел по "видику", привезенному из командировки в Японию, фильмы. Любые кассеты, какие доставал. Такая слабость была у него. А звук он отключал.

—   Да нет, поздно это, надо до первого числа доложить. А кого это волнует, что не успеваешь, сейчас никто ничего не успевает, время такое, — кричал он беззлобно в трубку, одновременно глядя на экран телевизора.

Наконец, шеф закончил разговоры и недобро глянул на Коровина. "Ну все, — подумал тот, — приехали".

—   Виктор Аркадьевич, — произнес вдруг совсем незлым голосом шеф, — решили включить вас в рабочую группу инспекторов по контролю за разоружением в США, вместо Костышева. Он-то назначен секретарем обкома. Я думаю, ваша кандидатура самая подходящая. Нет возражений?

Коровин несколько секунд сидел обалдевший, силясь уловить смысл услышанного, пока, наконец, до него дошло — его не ругают, а даже наоборот. Ого! В инспекторскую группу попасть — это предел мечтаний, хоть мир повидаю, думал он. Да, жизнь все же хорошая штука.

 

ВТОРОЕ ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ КГБ СССР

 

—   Так, Алексей Миронович, ты мне список принес, да? — Начальник контрразведки КГБ СССР Шамов вопросительно глянул на своего заместителя Прудникова, который, сидя напротив, протягивал документ.

—   Да, здесь все, и из министерств, и из ведомств и партийных органов.

Шамов удовлетворительно хмыкнул. Список инспекторской группы, которой предстояло проверять, как американцы выполняют условия двухстороннего соглашения по разоружению, был внушителен. Тут ведущие специалисты из министерств обороны, общего машиностроения, ЦК партии. Шамов пробежал глазами сверху вниз, отмечая про себя каждую фамилию.

—   А с Коровиным из оборонного отдела ЦК ты знаком? — спросил он.

—  Лично нет, но знаю, что слаб на удовольствия жизни, и на пьянку бегом, и юбку женскую не пропустит.

—   Интересно, по каким критериям его определили сюда? — пожал плечами Шамов.

—  Начальству умеет угодить. Быстро понял, что ныне в почете, а потому считается в отделе главным перестройщиком.

—  Ну-ну. А сколько наших людей выезжает в группе?

—   Трое надежных агентов, да и с большинством из группы можно говорить откровенно, не подведут.

—  Я вот что имею ввиду, — Шамов откинулся в кресле, задумчиво глядя на список, — нужно так подготовить наших людей, чтобы они грамотно и профессионально смогли бы опросить американских специалистов. А значит, с каждым нужно побеседовать, и каждый должен знать, что спрашивать. Выясняя нужную информацию, они должны задавать один и тот же вопрос, но который звучал бы по-разному. Прием известный, несложный, но очень эффективный. Главное, что потом, сопоставляя и анализируя ответы, мы получим достаточно точную информацию.

—   Давайте тогда распределим, кто кого готовить будет, — предложил Прудников.

—    Я думаю, что руководителя делегации генерала Стародубова из Генштаба подготовит Капранов, наш начальник отдела. А вот представителей министерств могут проинструктировать и наши офицеры действующего резерва, правильно?

—  Правильно, — подтвердил Прудников, — а кто Коровина из ЦК подготовит?

—  На этот вопрос я тебе отвечу завтра, когда ты принесешь мне вопросник.

Утром следующего дня Прудников снова сидел напротив Шамова, который читал готовый опросник, делая сразу добавления и уточнения.

—  Ну что ж, неплохо, — подытожил тот, закончив чтение. — Я добавил кое-что. Вот, к примеру, уточнение по выполнению международных соглашений по сокращению стратегических вооружений.

Прудников кивнул.

—   Что касается инструктажа представителя ЦК, то мы поручим это Костюкову, нашему офицеру под прикрытием из МОМ, который едет в составе делегации как советник министра. Он же иногда и при опросах будет присутствовать, коррективы вносить, да и самому ему придется задавать вопросы, так ведь? А после возвращения вместе с вами будет опрашивать членов делегации, в том числе агентуру.

—   Да, — согласился Прудников, — у него работы будет там немало, все же каждому поясни, убеди. Некоторые вообще едут с мыслями о том, чтобы отдохнуть в Штатах, о работе не помышляют.

—  Если у нас есть такие данные, давай, — резко ответил Шамов. — Проинформируем руководство, будем отводить из состава делегации. — Он замолчал, словно чтото вспомнив. — Хотя, конечно… Сейчас нас могут и не послушать.

—    Еще и обвинят в консерватизме, — усмехнулся Прудников.

—  Ладно, — хмуро буркнул Шамов, — по представителю ЦК проинформируем потом заведующего отделом, он же сам его предложил.

Шамов встал из-за стола и подошел к окну, чиркнул спичкой и закурил сигарету.

—  Извини, что курю, я знаю, ты дыма не переносишь, но с понедельника бросаю.

Прудников засмеялся.

—  Николай Алексеевич, ловлю на слове.

Шамов крякнул как человек, нечаянно сделавший глупость.

—   Эх, поторопился с обещанием. Ну, со следующего понедельника. Точно. — Он подумал и добавил, — наверное.

—  А закордонную резидентуру будем подключать? — вернулся к теме разговора Прудников.

—   Нет. Ограничить резидентуру только вопросами личной безопасности членов делегации. Это встреча в аэропорту, сопровождение к месту встречи с американцами. Но изучать их по полной!

—  Понятно.

—  Американцы каждого проверят на вшивость. Тут и презенты, и предложения расслабиться, и девочки, и все что хочешь. Словом, за сутки до отлета мне на стол рапорт о готовности.

 

 

ПОЕЗДКА В США

"Боинг", последний раз подпрыгнув на давно не ремонтировавшейся взлетной полосе, оторвался от грешной земли и устремился ввысь. В салоне удовлетворенно загудели. Коровин, с детства боявшийся летать самолетами, крепко обхватил рукой подлокотник и затаил дыхание, оглушаемый стуком своего сердца. Но двигатели работали ровно, лайнер уверенно набирал высоту, и через несколько минут отпустило. Он потихоньку оглянулся — пассажиры с довольными лицами переговаривались, читали, смотрели в иллюминаторы, словом, вели себя, будто ничего особенного не происходило. Вот так было каждый раз: на взлете Коровина охватывал мандраж, но уже через десять—пятнадцать минут он успокаивался и занимался своими делами.

Поездка в США, такая неожиданная и заманчивая одновременно, представлялась ему заслуженным подарком, выданным начальством за его усердие, преданность и трудолюбие. С последним, правда, не всегда ладилось. Все же перерабатывать, откровенно говоря, Виктор Аркадьевич не любил. Но главную истину для себя он уяснил уже давно: не тот растет, кто сидит в кабинете сутками, а кто уловить настроение своего руководителя может, вовремя ему стаканчик с водой на трибуну поставить, жене его подарочек удачный сделать, договориться в заповедном месте о рыбалке или охоте, ну кто что любит больше. Эх, да если бы по работе ценили людей, такая была бы жизнь?

Мерно гудели двигатели, время бежало, и Коровин от нечего делать стал разглядывать сидящих. Вон в предпоследнем ряду слева сидит Костюков из КГБ — советник министра, глазами как буравчиком сверлит спины членов инспекторской группы. И каждый из них чувствует этот взгляд, ежится, сок да водичку потихоньку потягивает, хотя голову Коровин дал бы на отсечение — если бы не гэбэшник, гудела бы сейчас инспекция, с пользой заполнив долгую дорогу. А может, Стародубов из Генерального штаба воспротивился бы? Вон какой сидит строгий, важный. Хотя, что он, не человек? "Ладно, — успокаивал себя Виктор Аркадьевич, — потом догоню".

Этот Костюков еще до поездки встречался с Коровиным, долго объяснял, что именно у американцев нужно спрашивать, какие вопросы задавать, перечень их на бумажке оставил. Коровин при этом понимающе кивал, делал серьезные глаза, когда Костюков пугал американскими спецслужбами, но, честно говоря, его мысли в этот момент блуждали. в кабинете Гарика Варганяна, сидящего через две стенки от комнаты Коровина. Варганян уже почти неделю отмечал свое сорокалетие, и как человек мудрый и осторожный, делал это в условиях строгой конспирации, наливая каждому входящему с поздравлением в чашку настоящего армянского коньяка из большого фарфорового чайника, и печенье на блюдце подавал. Все знали, что отец Гарика, уважаемый в Ереване человек, директорствовал на коньячном заводе, и именно своей продукцией проложил дорогу сыну наверх. И хотя Гарик закончил в свое время институт легкой промышленности, в "оборонке" он прижился и парнем слыл отзывчивым. Да, если взять весь коньяк, присланный его дальновидным отцом в столицу, то можно бассейн в "Олимпийском резерве" заполнить.

Вот такие мысли блуждали тогда в голове Коровина, когда Костюков рисовал в самых живописных красках происки западных разведок. Но Виктор Аркадьевич не подвел — запомнил все вопросы в перечне. Однако как обидно было ему, когда, расставшись, наконец, с подозрительным Костюковым, подошел он в предвкушении приятных минут к дверям Варганяна. Увы! Дверь оказалась закрытой. Коровин и стучал условным стуком в надежде, что сидят там в полутьме особо приближенные к Гарику лица, и шептал в замочную скважину: "Гарик, тебя шеф вызывает срочно!", но признаков жизни в заветном кабинете так и не обнаружил, хотя блуждающий в пространстве знакомый коньячный аромат тревожно щекотал ноздри и рисовал самые невообразимые картины. Наконец, смирившись со своей участью, покинул здание ЦК КПСС, проклиная и Варганяна, рано ушедшего из кабинета, и Костюкова с его инструкциями, и свою судьбу, горькую до невозможности. Всю эту неделю он ежедневно после работы, как на вечернюю службу, заходил к Гарику со словами: "Ну, чем ты меня сегодня удивишь?" и с наслаждением опустошал очередную чашку с божественным напитком. А сегодня Гарик отмечал свой юбилей последний день. Начальство, несмотря на лояльное отношение к Варганяну, стало к концу недели коситься, коньячные пары уже плохо выветривались в коридоре, словом, всем стало ясно, что пора прикрывать лавочку. И вот надо же, именно в последний день Коровин пролетел! Обидно…

…Самолет несильно тряхнуло в очередной воздушной яме. Коровин, оторвавшись от воспоминаний, глянул на часы. Ого! Уже восьмой час в воздухе. Казалось, можно было за это время поспать, но желания такого почемуто не возникало. "Собрание затеяли бы, что ли, — подумал он, укоризненно глядя на своих товарищей, — тогда бы точно заснул". С завистью покосился на Герасько, помощника министра общего машиностроения, сидевшего рядом, который третий час кряду выводил носом рулады, забывшись крепким сном.

Но вот, наконец, самолет стал снижаться. Пассажиры оживились, заерзали в креслах, стройные стюардессы заходили между креслами, заботливо поправляя ремни безопасности на животах сидевших. Скоро земля, Америка - dоплот международного империализма.

Когда, наконец, делегация выгрузилась и прошла таможенные кордоны, оказавшись в огромном по советским меркам аэропорту Нью-Йорка, гостей уже ожидали представители посольства СССР.

Всю дорогу, сидя в небольшом автобусе, члены инспекции разглядывали сверкающие стеклом небоскребы, украшенные гирляндами огней огромные витрины, дивились потокам непривычных взгляду машин… "Да, — думал Коровин, с тоской глядя на яркие магазины, — сладко загнивают, гады". Но все это, конечно, он не произносил вслух, боже упаси, сдадут, вмиг сдадут, а потому напускал на себя безразличие и даже попытался скорчить гримасу отвращения, когда увидел рекламу нижнего белья на полуголой девице, многообещающе подмигивающей прохожим с огромного светящегося щита.

А вот отель на Коровина впечатления не произвел. Нет, конечно, все чисто, аккуратно, ни окурков тебе на подоконниках, ни плевков в сортире, да вот номер маловат, у нас как в область приедешь, апартаменты на дветри комнаты, ковры всюду, водочка в холодильнике ждет, в коридоре уже посыльные: "Чего изволите, Виктор Аркадьевич?". Коровин открыл бар — там стояло несколько небольших бутылочек с разными напитками. Черт его знает, бесплатно это или как?

...Американцы много улыбались, хлопали по плечам: о'кей, рашн!

Рабочая встреча длилась часа три. Наши поначалу держались напряженно, инструктаж сказывался. Затем пообвыклись, и разговор пошел живее. Коровин сразу обратил внимание, что члены делегации задавали "те самые" вопросы, причем с разных позиций. Как представитель ЦК будучи осведомленным больше других, он, человек неглупый, оценил тактическую хитрость составителей вопросов, посредством которых из коллег-американцев вытягивали нужную информацию. Да и потом, в перерыве, продолжалась беседа. Свои вопросики и Коровин вставил, скосив глаза в сторону Костюкова,

—  тот держался с невозмутимым видом, изредка бросая реплики.

—  Господа, наше время на сегодня исчерпано, — объявил руководитель американской группы и посмотрел на Стародубова. Генерал согласно кивнул: продолжим завтра.

Делегации потянулись на обед.

—  Ну что, — Коровин толкнул локтем в бок Герасько, проголодался? — Тот в ответ скривился.

—  Не надейся, Виктор Аркадьевич, — с видом знатока американского гостеприимства отозвался помощник министра. — Я в Штатах уже третий раз, не нажрешься.

—  Ну, а по сто грамм хоть нальют? — расстроился Коровин.

—   Нальют, но дерьма всякого типа виски или коктейля.

—  Это точно, что дерьмо, — клопами воняет, я пробовал уже, — соврал начальник сектора, потому как виски ему не приходилось употреблять, отечественного производства напитки предпочитал.

Обед проходил в небольшом зале и постоянно прерывался тостами за дружбу и открытость между двумя странами. Коровин из-за отсутствия водки и коньяка довольствовался "дерьмом", что стояло на столе. Герасько оказался прав наполовину — виски пить было можно. Да и, против ожидания, бутылок было не так уж мало. Как представитель Центрального Комитета партии Коровин произнес свой тост в числе первых и сейчас, свободный от дальнейшего официоза, в стакан с виски воду уже не добавлял. Знакомое тепло бежало по телу, чувство всеобщего братства и любви наполняло его до самой макушки, затапливая редуты идеологической обороны и инструкции Костюкова. Сам представитель КГБ почти не пил, контролируя обстановку за столом и строго водя глазами по сосудам, которые держали в руках члены советской делегации. На стакане Коровина он уже дважды многозначительно останавливал взгляд, но иным способом рекомендовать товарищу из ЦК не злоупотреблять не имел ни возможности, ни права, помня о руководящей для всех, в том числе и для КГБ, роли партии. Коровин свое преимущество понял быстро, сняв для себя последний психологический барьер.

—  Миша, — говорил вполголоса Коровин Герасько, — мне кажется, нам горючего осталось минут на десять. Они не добавляют, если гостям не хватает, а?

—   Дождешься от мертвого осла уши, — глубокомысленно изрек Герасько, чем сразу испортил Коровину настроение.

И все же зря, ой как зря волновался Виктор Аркадьевич, опасаясь, что выпивки будет мало. Из-за стола он поднимался в состоянии знакомого умиротворения. Качался потолок, как признак достигнутой кондиции, чужие слова эхом отражались где-то вдали, хотелось любить все человечество, не деля его на классы и военно-политические лагеря. Но не даром прошла для Коровина комсомольская и партийная школа — "на автомате" он мог держаться и после литра водки. Как-то в молодые годы, помнится, употребив перед торжественным собранием стакан крепчайшего первача, он как представитель обкома ВЛКСМ вручал награды передовикам производства на швейной фабрике. Около десятка значков Почета нужно было повесить на грудь лучшим, а там одни бабы! И стоял молодой Виктор под ярким светом юпитеров, втыкая награды в женские выпуклости под кофточками, и рука ни разу не дрогнула! Нет, есть что вспомнить в бурной комсомольской молодости, есть.

—   Выражаем признательность нашим американским коллегам за прием, — донесся голос Стародубова, который от имени советской делегации благодарил хозяев, — надеемся, наш визит будет взаимно выгодным.

И все же или чуть не рассчитал Коровин, или американское питье развозило не сразу, но когда расходились, Герасько, вглядываясь в него, спросил чуть тревожно:

—  Дойдешь нормально?

—  Ну, ты даешь, — хвастливо откликнулся заплетающимся языком Коровин, зачем-то доставая из кармана пять рублей и кладя их на стол. Герасько, во избежание реализации на американской земле русского сценария "водить козу", тепло подхватил товарища под руку и, придавая тому нужную траекторию, двинулся с ним к выходу.

Правда, в автобусе Коровин совсем скис. Герасько беспомощно глянул на него и попросил сидящего впереди руководителя управления Госкомитета связи:

—  Юра, поможешь?

Тот оглянулся и сразу все понял. Они благоразумно подождали, пока все выйдут и, подхватив вконец разомлевшего Коровина, повели его в отель, делая вид, что ведут приятельскую беседу. Правда, иногда ноги Коровина подгибались и Герасько, тужась от внезапной тяжести, бормотал: "Да держись, ты не дома".

Слава богу, Костюкова отвлек Стародубов разговорами, и они шли впереди, поглощенные беседой, а то бы вкатил он в отчет тезис о недостойном поведении Коровина на важном международном мероприятии.

 

ЯРКОВ

Центр Фролову

"Для нас крайне важно знать степень вашего доступа к другим, кроме ракетной тематики, документам "Особой важности", разработкам в Арзамасе-16 и возможность поездок туда в служебные командировки."

Луттэр

 

Сергей Ярков, помощник Генерального директора Всесоюзного НИИ оборонной промышленности, шел по вечерней Москве, с удовольствием после долгих часов сидения в кабинете вдыхая свежий воздух. Всегда, когда выпадала возможность, Ярков старался пройтись пешком, оставляя машину во дворе института. Так получилось, что несколько дней пришлось работать почти без перерыва, и сейчас эта прогулка доставляла ему особое наслаждение. Двигаясь, он расслаблялся, спокойно обдумывал проблемы, накопившиеся за сутки, и тут же принимал решения.

Зима подходила к концу. Снег почти растаял, деревья в ожидании тепла стояли голые и беззащитные. Глядя на них, Ярков вдруг вспомнил, как много лет назад он, совсем еще молодой контрразведчик, возвратился после спецшколы в родное Предпорожье и шел на первую конспиративную встречу со своим шефом, подполковником Верещагиным, ставшим со временем не просто его учителем, но и верным товарищем. Стояла теплая затянувшаяся осень, приятно бодрил свежий ветерок, и жизнь тогда казалась ясной и простой. Все было понятно: вот "мы", а вот "они", вот родина, ее нужно защищать, а вот враг, который хочет нам зла. Может, это и казалось кому-то примитивным, но Ярков никогда ни на секунду не сомневался в правильности выбранного им пути. И не было в мире силы, которая заставила бы его изменить своим принципам. Все, что лежало за их пределами, пусть это несметные сокровища, безграничная власть, неземные удовольствия, без родины не имело никакой ценности. Никто и никогда не убедил бы Яркова в обратном — ни лучшие друзья, ни мудрые педагоги, ни родители, никто! И он со всей своей страстью, способностями и волей отдавался все эти годы единственному по-настоящему захватывающему его занятию — защищал безопасность своего государства. Защищал жестко, не чувствуя ни собственной, ни чужой боли, ни жалости к оступившимся, ни доверия к самым преданным. Смыслом его жизни стала борьба, борьба без компромиссов, перерывов на отдых, права на ошибку и личную жизнь. Но чтобы побеждать противника, нужно было учиться, и он учился, работая над собой и терзая бесконечными вопросами Верещагина, "аса контрразведки", как он его про себя называл.

Уже больше десяти лет Ярков — основная фигура в контрразведывательной игре "Кольчуга", которую начинали еще при Андропове. Специалист суперсекретного ракетного центра "Топаз", а на деле офицер КГБ СССР под глубоким прикрытием, о чем в стране знали всего несколько человек, Ярков принес неоценимую пользу своему государству, уводя ЦРУ по ложному следу. Сколько долгих часов просидели они с Верещагиным, распутывая задачи со многими неизвестными и составляя в ответ свои…

И вот сейчас Ярков и сам ас, равных которому найти будет непросто, и за годы работы под глубоким прикрытием удалось ему немало, и игру с американской разведкой ведет уверенно, каждый раз переигрывая врага на любом поле, и, главное, ценят его в "Конторе".

Но что-то в последнее время стало меняться, уходило куда-то душевное спокойствие, стало казаться, что, выигрывая у врага тяжелый местный бой, он видит, как рядом проигрывается главная битва.

С такими большими планами ехал в столицу Гусев, надеясь укрепить оборону, так радовался Ярков, что можно сделать еще больше. Да только планам тем не суждено было сбыться. Выскользнули откуда-то люди с партийными билетами, которые заговорили, что страна не туда идет, и вроде бы не много было тех людей, но действовали они уверенно, будто наивысшую санкцию получили. И стали тормозиться начинания Гусева, в песок все, в песок уходило…

Верещагин, которого тоже в столицу перевели, озабоченный стал очень, на каждой встрече об осторожности Яркову напоминал. Посеребрилась вся голова у наставника Сергея, глубокие морщины засели на переносице — переживал…

Но они верили: временно все это, скоро, совсем скоро придет время, когда страну любить станет не зазорно, и оценят усилия тех, кто это время приближал. И они работали.

Вчера Ярков получил из ЦРУ очередное задание, их интересовали последние секретные разработки в стране и специалисты, занимающиеся ими.

Перед тем как с Верещагиным посоветоваться, Ярков познакомился поближе с начальником отдела НИИ, где разрабатывали нетрадиционные виды оружия, — Антоном Карповичем Батаевым, человеком интересным, всю свою жизнь посвятившим военной науке. Невысокий, плотный, с зачесанными назад седыми волосами, Антон Карпович, близоруко щурясь, любил повторять: "О, сколько нам открытий чудных…". Вчера почти два часа провел у него в отделе Ярков, и это время пролетело как миг. Разговор свой Батаев начал необычно:

—  А вот скажите мне, молодой человек, вы в шахматы играете? — в его глазах появилась хитринка.

—  Играю немного, — улыбнулся Ярков, — а вы хотите мне предложить партию?

—   Нет, я хочу спросить: у Карпова, к примеру, вы с какой партии сумеете выиграть?

—   Наверно, ни с какой, — уже рассмеялся Ярков, — слишком разный потенциал.

—  А если очень захотеть? — допытывался Батаев.

—  Думаю, это вряд ли изменило бы ситуацию.

—  Хорошо, даю вам последний шанс, давайте посмотрим на проблему нетрадиционно.

—  Давайте, — разговор стал по-настоящему занимать Яркова.

Батаев снял очки и, не переставая говорить, стал протирать стекла салфеткой.

—   Видите ли, — уже с серьезным выражением лица продолжал он, — то, что поначалу кажется околонаучной "шуткой", может обернуться проникновением человека к берегам неизведанного мира. Мира, черты которого можно увидеть в трудах Вернадского и Тейяра де Шардена... Материальна ли мысль? Может ли мысль напрямую влиять на окружающую материю? Способно ли наше желание изменять действительность так, как это происходит в сказках?

Ярков пожал плечами.

—  Этот вопрос не лишен дискуссионности.

—   Вот именно, вот именно, дорогой мой, — воскликнул Батаев и затем продолжил: — представьте себе, светильник на светодиодах меняет свои цвета — белый, красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый и пурпурный. И делается это, заметьте, усилием воли.

—  Занимательно.

—    Ого! Не просто занимательно. В Принстонском университете есть лаборатория исследования аномальных явлений. Ее сотрудники построили там специфический пинбол. А точнее, этот аппарат назывался "Случайный механический каскад". Представьте, дорогой коллега, девять тысяч пластиковых шариков высыпались сверху на матрицу из 330 стержней, которые заставляли шарики отскакивать вправо и влево. Внизу под этим набором размещались 19 корзин, в которые все шарики и попадали. Но вот в опыт ввели новый "элемент" — наблюдателя, смотрящего на каскад, который должен был мысленно желать попадания шариков скорее вправо, чем влево, или наоборот. И что же? После проведения 3393 опытов с 25 "операторами" принстонские ученые выявили, что кривые распределения шариков действительно сдвигаются, хотя и не всегда и очень немного. Но сдвиг этот, как показали строгие расчеты, был все же более существенным, чем могло бы следовать из "чистой случайности".

—  Интересно, — сказал Ярков, — а выяснили ученые, каким образом осуществлялась связь между мозгом экспериментатора и пинболом?

—   К сожалению, нет. Скромно охарактеризовав это явление как "неизвестное взаимодействие", авторы опытов все же сделали вывод, что когда некий объект "балансирует на острие лезвия", нечто таинственное, сопровождающее процесс мышления человека, может столкнуть его в ту или иную сторону.

—   С точки зрения разработки вооружения это перспективно.

—  Да, — ответил Батаев, — но тут без фундаментальной науки сложно продвигаться. У нас пока практических наработок нет.

"Интересно, — вдруг подумал Ярков, — а что есть в секретной лаборатории КГБ, о которой мне рассказывал Верещагин?" А вслух сказал:

—  Но все еще впереди.

Они с Батаевым еще долго сидели, тот показывал Яркову новейшие разработки по вооружению, а Сергей только дивился, насколько оригинальными, неповторимыми могут быть пути военной научной мысли…

… Ярков глубоко вдохнул холодный воздух и ускорил шаг. Зима подходила к концу, и это было здорово.

 

КОРОВИН

Герасько с товарищем совсем уже на плечах занесли несчастного Коровина в его номер и бросили, как куль, на кровать. Тот бормотал что-то нечленораздельное.

—  Это ж надо уметь, — удивленно произнес Герасько,

—  нажраться в Америке, где и ста грамм лишних никогда не нальют.

—   Закалка, — со знанием дела произнес представитель Госкомсвязи. — У меня был один знакомый профсоюзник, и если ему казалось, что выпивки мало, от одного стакана водки мог в штопор впасть. Самовнушение.

Коровин, услышав слово "водка", поднял голову с подушки и произнес трезвым голосом:

—  Ребята, давайте выпьем.

Представитель Госкомсвязи с уважением глянул на Коровина.

—  Я же говорил: закалка.

—  Ну что, — не отставал Коровин, — по маленькой?

—   Ты, Виктор, прости, — ласково оправдывался Герасько, — но уже поздно, мы спать пойдем.

—   Да, да, — поддержал товарища "связист", — завтра напряженный день.

Они потихоньку пятились к двери, желая как-то смягчить свой отказ. Так уж было принято — можно было провалить срочную работу, наплевать на ответственнейшее поручение начальства и даже проигнорировать отчетно-выборное собрание — все это было, конечно, нехорошо, вызывало нещадную критику, но прощалось. И, главное, общественное мнение за это строго не судило, потому что с каждым могло такое произойти. А вот отказ отметиться с коллегами — неважно, то ли это день рождения, назначение на должность, получение награды, окончание трудовой недели, наконец, — сразу наводил на плохие мысли, порождал бациллу недоверия у коллег. И становилось в таком коллективе неуютно, тягостно, рушилось в нем единство, и возникали подозрения: а может, неспроста отказ этот? Может, коллектив уже под подозрением, и вот-вот их застанут на месте преступления? И после мыслей таких пропадал коллектив.

Вот почему даже за многие тысячи километров от родного дома, в далекой капиталистической Америке два ответственных руководителя испытывали сильнейшие угрызения совести, отказываясь составить компанию товарищу. Они вышли и, не глядя друг другу в глаза, направились в свои номера. Эх, сильна ты, традиция!

Конечно, Коровина, воспитанного, как и все, в коллективистских традициях, поведение товарищей страшно удивило, но не остановило. Каким-то внутренним усилием он поднялся и двинулся точно по направлению к бару, стоявшему в двух шагах от кровати. Правда, спиртного там, кроме трех маленьких бутылочек с пивом и какими-то коктейлями, не было, поэтому он, выругав про себя издержки капитализма, быстро выдул содержимое бутылочек. Сделав последний глоток, Коровин понял, что если он сейчас же не выпьет грамм сто нормального напитка типа коньяка или, на худой конец, виски, он умрет. "Зайду в отельный бар, сто грамм и — в постель. И больше ни-ни", — пообещал он себе. Рассуждая таким образом, представитель ЦК, держась для уверенности за стенку, вышел в коридор и поведя как собака-ищейка носом по воздуху, каким-то шестым чувством уловил направление дальнейшего маршрута. И может быть, он и добрался бы до цели, если бы, не отвлекаясь ни на что, шел бы себе тихонько по коридору. И вполне возможно, что употребив в баре свои сто—двести грамм, возвратился бы к себе в номер, где и проспал бы до утра, и на этом все бы и закончилось. Да ведь надо было такому случиться, чтобы на пути Виктора Аркадьевича оказалась неизвестно откуда взявшаяся девица. И не просто девица, а черная, как ночь, и стройная, как лань, красавица.

Увидев рывками двигающегося по коридору Коровина, очаровательная негритянка, вернее, это была мулатка, остановилась в изумлении, раскрыв до невозможности свои прекрасные глаза. Медленно поднимал Коровин голову, ведя взглядом от щиколоток красавицы до ее голого живота, все более поражаясь неожиданному явлению. Наконец, остановившись на уровне почти полностью открытой груди, он задал риторический вопрос: "Откуда?". Конечно, на этот вопрос он не получил ответа.

Дальнейшее происходило как в зарубежном кино, которым Коровин в качестве сотрудника ЦК каждую пятницу наслаждался на закрытом просмотре. Мулатка, покачивая бедрами, смело подошла к Виктору Аркадьевичу, чем удивила его еще больше, погладила по щеке и чтото произнесла по-английски, только что именно, Коровин по причине своей языковой монокультуры понять не смог, но показалось ему, что сказала она нечто приятное и доброе. Незнакомка погладила его еще раз, и Коровин почувствовал, что рука у нее нежная, а пальцы чуть подрагивают. И закружилась голова у него, но не так, как от водки, а по-другому, сладко, и внизу живота как-то потеплело, и в горле пересохло. И забыл Виктор Аркадьевич обо всем: о миссии своей здесь, в далекой стране, о товарищах, доверивших ему представлять тут партию, о внимательном Костюкове, перед которым отчет придется держать, даже о баре, где ждали его заветные сто или даже двести грамм коньяка, забыл он — все затмила прекрасная мулатка. А она, смеясь, потянула его назад, в номер, говоря грудным голосом что-то страстное и непонятное, но не воспротивился Коровин, несмотря на то, что со стороны все это выглядело странно. Эх, остановиться бы Виктору Аркадьевичу, сказать твердое "нет!" незнакомке и возвратиться в свой номер одному и тем самым пресечь плотское наваждение. Но не мог уже он бороться с соблазном, по-бесовски, исподтишка захватившим его, отдался ему без остатка. Да, пропал коммунист Коровин, пропал ни за что.

А в номере он, словно загипнотизированный, повторял одно и то же: "Ну какая ты, а? Ну какая ты!".

Как и куда исчезла одежда, минуту назад бывшая на Коровине, он и сам не понял. А понял только, что стоит перед красоткой голый, как младенец, а напротив она с голой грудью. "Это я, что ли, лифчик стащил с нее? — с испугом подумал Коровин, держа руки по швам и вмиг забыв про свою наготу, — и как это я? Ну, визгу сейчас будет!" "Фак ми", — горячо сказала мулатка, но слабо разбиравшемуся в лингвистических "тонкостях" английского языка Коровину показалось, что требует она у него свой лифчик, потому одной рукой прикрыв стыд, другой стал он шарить по кровати в поисках этой деликатной части женской одежды. Но уже через секунду почувствовал, что упругая, острая грудь красавицы уткнулась в его впалую, а длинная нога как крюком зацепила его за спину. Дальнейшее Коровину помнилось только обрывками: вот живот ее, черный и блестящий, а вот глаза совсем близко, и рот открыт то ли в исступлении, то ли сказать чего хотела, а теперь она сидит на нем, распластанном, сверху и словно всадник на лошади прыгает, шлепая ягодицами по коровинским ляжкам. Сколько так продолжалось? Час? Два? А может, вечность? Время для него остановилось. Пришел в себя лишь когда она, одетая, стояла у дверей. "Бай-бай", — взмахнула рукой в знак прощания. Коровин хотел остановить ее, но, обессиленный, только и смог прошептать: "Э-э-э", — и дверь за ней захлопнулась. Коровин закрыл глаза и провалился в забытье.

Внезапно почувствовал он, что куда-то летит. Приоткрыв глаза, увидел, что его несут на носилках люди в белом, но это его почему-то ничуть не удивило, он просто подумал: "Это все?" и вновь как провалился в темноту. И опять свет — но уже неизвестная комната, потолок вверху белый и далекий, под ним капельница, и врач держит запястье, считая пульс. В голове гул, как от армады самолетов, и мысль стучит: "Сейчас бы сто грамм и малосольный огурчик". Но постепенно эта мысль стала уступать место другой, какой-то очень важной и даже решающей, но уловить эту новую мысль, понять, из чего она состоит, Коровин, как ни силился, не смог.

Вдруг появились еще двое, что-то сказали доктору, и тот вышел. Двое внимательно глядели на Коровина, один из них спросил по-русски строгим голосом: "Ну что?". И тут бедняга Коровин все понял: пришло начальство. Да-да, именно начальство, ведь кто же еще может так строго смотреть ему в глаза, проникая взглядом в самое сердце. Вот она, расплата за все его грехи, вот сейчас его преступления громовым бескомпромиссным голосом будут названы, и он понесет заслуженное наказание. И за пьянку в логове врагов, и за разврат в гостинице ответите по всей строгости, Виктор Аркадьевич, и заодно что храпите на партийных собраниях. И нет вам пощады!

Начальство присело рядом и стало задавать Коровину вопросы: и какая его задача здесь, в Америке, и чем он занимается в ЦК, и какие оборонные темы курирует, и кто рядом с ним трудится, да много чем интересовалось начальство. Коровину вначале странными показались вопросы, да быстро смекнул он — это проверка силами вездесущей партийной инспекции, которая есть даже в Нью-Йорке, хотят убедиться, понимает ли он, для чего его послали в США, ну и вообще компетентен ли он. Да уж Коровина на мякине не проведешь, не такие проверки проходил! И стал он подробно докладывать начальству по каждому интересующему его вопросу, стараясь показать себя с лучшей стороны. Слова, правда, не всегда правильно выстраивались в предложениях, сказывалась бессонная ночь, да и выпитое, чего греха таить, еще не выветрилось. Но начальство этого вроде не замечало, слава богу. Вскоре оно даже заулыбалось, закивало головами, видно, ответы Коровина нравились. И успокоился Виктор Аркадьевич, понял — пронесло, прошел он проверку. И как только это осознал, снова мысль возвратилась: "Сейчас бы сто грамм и малосольный огурчик". Но вслух он, конечно, слова эти не произнес, а только слюну сглотнул.

Затем начальство вышло, оставив Коровина одного. Он лежал в одиночестве, счастливый, что все закончилось благополучно.

Сколько прошло времени, трудно сказать. Но вот странность какая — чем дольше Коровин лежал, тем яснее становилась голова его и тем больше все происходящее казалось ему непонятным и даже где-то подозрительным. И вопросы эти, и комната, где он находился, и начальство, подробно спрашивавшее обо всем. А может, это вовсе и не начальство было? Вдруг истина молнией сверкнула в голове Коровина, и ясно осознал он — да его же похитили враги! Уже через секунду он не менее ясно ощутил, что совсем протрезвел, и страх охватил его.

В этот момент дверь в комнату отворилась и вошли те же двое. Они, видно, заметили перемену в настроении Виктора Аркадьевича, потому что стали серьезными, а один из них нажал на стоящем рядом телевизоре кнопку и на засветившемся экране Коровин увидел себя, заходящим в свой номер вместе с красавицей мулаткой. Что происходило на экране потом — Коровину было страшно смотреть. Никогда он не думал, что со стороны так мерзко выглядит. И зачем он хрюкал, когда стоял на четвереньках перед этой девицей? А затем другие кадры — Коровин уже в этой же самой комнате, где сейчас, рассказывает этим двоим, которых он принял за начальство, секреты. Да не просто рассказывает, а соловьем заливается. "Ели-пали, — подумал несчастный Коровин, — и никому теперь ничего не докажешь".

А дальше… Дальше все было так, как это обычно происходит в фильмах о предателях, — боязнь наказания на родине, вербовка, шпионская деятельность, шальные деньги, полный распад личности. Нередко завершает этот логический ряд еще одно слово — "разоблачение".

Ах, Коровин, Коровин, что ты натворил?

 

ЛЭНГЛИ

Двери в кабинет директора ЦРУ Уильяма Вебстера открылись, и на пороге показался руководитель оперативного директората ЦРУ Роберт Маккони. Увидев, что директор разговаривает по телефону, он на секунду задержался, но Вебстер махнул ему рукой, показывая, что можно зайти.

—  Да, господин президент, мы все сделаем, — говорил в трубку Вебстер, одновременно делая в своем блокноте пометки.

Маккони сдержанно ожидал окончания разговора, глядя на портрет Рузвельта, висевший на противоположной стене. Все знали, что шеф американской разведки обожает 26-го президента США, считая его одним из самых выдающихся людей двадцатого века.

—    Извините, Маккони, — сказал Вебстер, кладя трубку.

—   Что вы, господин директор, — уголками губ улыбнулся тот и быстро перешел к главной теме, — я хотел бы начать с приятного, если позволите.

—  Вообще-то десерт подают в конце, но я вижу, у вас особый случай, — пошутил Вебстер, не изменяя серьезного выражения лица. Он вообще редко улыбался, а смеющимся его видели всего раз или два. Руководитель ЦРУ не был злым человеком, вовсе нет, просто сдержанность являлась особенностью его характера. Подчиненные знали это и не обижались. Именно поэтому Маккони продолжил, ничуть не смущенный замечанием своего начальника:

—  Мы завербовали ценного агента.

—  Да? — приподнял брови директор, — и кто же он?

—  Член советской инспекторской группы по контролю за разоружением, которая вчера улетела в СССР, ответственный сотрудник ЦК КПСС.

—  О! Это действительно интересно. А можно подробнее?

—  Конечно, господин директор. Признаться, этот человек раньше не был у нас на крючке, хотя общую информацию о нем мы имели и о его слабостях знали. Именно поэтому тот факт, что в первый же день на приеме у американской стороны он выпил слишком много, не стал для нас неожиданностью.

—  А что, разве на приемах советских делегаций принято ставить много алкоголя? — удивился Вебстер.

—  Для этого случая мы немного изменили правила и решили добавить к столу несколько дополнительных бутылок виски, — объяснил Маккони.

Директор кивнул головой, показывая, что полностью одобряет этот шаг оперативного директората, посредством которого удалось решить одну из задач, и Маккони продолжил:

—  Но если говорить откровенно, то поведение сотрудника ЦК нас позабавило. После приема, когда автобус привез инспекторскую группу в отель, он не в силах был даже дойти до своего номера, его на руках дотащили товарищи. Но и это не самое удивительное. В номере он опустошил все запасы спиртного и направился, насколько мы поняли, в бар отеля.

—  Он алкоголик? — поинтересовался Вебстер.

—  Нет, но старается не упустить удобного случая. Как оказалось, это была не единственная его слабость. В коридоре отеля мы подставили ему нашего осведомителя, стриптизершу из ночного ресторана "Голливуд", который часто посещают русские. Ее зовут Джоан. Она мулатка. — Заметив, что директор чуть поморщился, Маккони торопливо добавил, — очень привлекательная внешне.

Маккони знал, что Вебстер не то чтобы недолюбливал цветных, нет, конечно, просто в силу своего консерватизма он имел традиционные предпочтения. И это касалось в первую очередь личных друзей и близких связей. Конечно, будучи уроженцем Канзаса, где много черных, Вебстер никогда не давал повода усомниться в его политкорректности, однако легкий червячок недоверия всегда глодал его, когда приходилось выбирать между цветом кожи и, к примеру, умом.

—   Очень привлекательная, — повторился Маккони, чтобы у шефа не оставалось сомнения в чистоте операции. — Она сработала великолепно. Завела его вновь в номер, раздела, и они занялись сексом. Конечно, мы все это записали на пленку. Перед этим Джоан была проинструктирована, чтобы все, что она должна была сделать с нашим подопечным, выглядело бы впечатляющим.

—   И она справилась с вашим заданием? — чуть иронично спросил Вебстер.

—   Великолепно справилась, господин директор, и не за такие уж большие деньги. Мне кажется, что если бы с таким вдохновением трудились все мои подчиненные, мы имели бы гораздо лучшие результаты, — в тон ответил Маккони. — После этого, — продолжил руководитель директората, — русский, как и ожидалось, впал в прострацию. Мы организовали звонок в больницу, и приехавшие срочно врачи констатировали у него сердечную недостаточность. Естественно, его пришлось срочно госпитализировать. Наш нарколог провел анализ его крови, который показал большую цифру — 3,8 промиле.

—   С ума сойти! — поразился директор ЦРУ. — Это же опасная доза.

—   Только не для этого человека, господин директор. Тем не менее врачи во избежание негативных последствий приняли меры к тому, чтобы вывести его из состояния алкогольного опьянения. Разумеется, в это время наши люди опросили его.

—   И что же? — директор даже чуть подался вперед. Маккони видел, что его рассказ не на шутку увлек главу, и постарался не пропустить ни одной важной детали. Руководитель директората догадался, что об этой операции Вебстер, вероятно, доложит президенту США. Избранный недавно Джордж Буш активно интересовался работой американских спецслужб, придавая их деятельности большое значение. Разумеется, вербовка ответственного сотрудника ЦК Коммунистической партии — отнюдь не рядовое событие.

—  Он рассказал все, причем делал это без малейшего нажима, скорее наоборот.

—  Что значит наоборот? — удивился Вебстер.

—   У наших людей сложилось впечатление, что он принял их за каких-то важных партийных чинов. Скорее всего, это произошло под влиянием опьянения, потому что когда он протрезвел и пришел в себя, то сразу изменился.

—   Он стал возмущаться и требовать представителей советского посольства?

—  По-моему, даже не думал об этом. Когда мы показали ему видеозапись его похождений в отеле и как он кувыркался с Джоан, то на этого человека было жалко смотреть. Со слезами на глазах он просил нас не обнародовать записи, обещая взамен свою лояльность. Конечно, наши представители сразу же завербовали его.

—    Насколько ценна информация, предоставленная им? — спросил Вебстер.

—  Она, разумеется, представляет определенную ценность. Он, к примеру, подтвердил, что взрыв в Гусарске на химическом предприятии действительно произошел в здании, где заливают первую ступень Боевого железнодорожного ракетного комплекса. Дал кое-какие факты о нарушении русскими договора о прекращении выпуска этого комплекса. Это, кстати, подтверждает данные "Холла" и "Беста".

—  Его спрашивали, есть ли в группе инспекции представители КГБ?

—   Да, господин директор. Это некий Костюков. Мы внесли его в свою базу данных. Но интересно то, что этот Костюков предварительно побеседовал со многими членами инспекции и проинструктировал их, дав каждому перечень вопросов, которые они должны задавать во время встречи с нашими специалистами.

—  И какая особенность этих вопросов?

—  Мы проанализировали их. Как известно, господин директор, наши специалисты твердо знали, какие сведения запрещено было давать русским. Однако каждый их очередной вопрос звучал чуть по-другому, чем предыдущий, поэтому создавалась иллюзия, что человека интересуют иные данные. Таким образом, им удалось усыпить бдительность американской стороны и получить много информации. Признаться, для нас это стало неожиданностью.

—  Как мы теперь будем его называть?

—  "Свист".

—  И какое о нем у вас сложилось мнение?

—   Человек он поверхностный, и, несмотря на то, что довольно давно работает в оборонном отделе, глубоко в вопросы не вникает. Его жизненные принципы никогда не предусматривали достижения цели упорным трудом, зато угождать своим руководителям он научился отменно. В бескорыстные отношения не верит. "Свист" мог бы добиться в карьере большего, но имеет некоторые слабости, в частности любовь к выпивке, да и к красивым женщинам неравнодушен.

—  В данном случае, — усмехнулся Вебстер, — его слабости сыграли нам на руку.

—  К несчастью для него, — поддержал шефа Маккони. — Теперь о работе с ним. Мы дали ему задание получить данные о точности попадания головной части ракет БЖРК по цели и системе разведения, по количеству ложных целей, выпускаемых вместе с головными частями.

Вебстер кивнул головой. Он не был специалистом в вопросах стратегического вооружения и не мог оценить задание с профессиональной точки зрения, однако полностью в этих вопросах доверял Маккони, который всегда глубоко и добросовестно готовил задания ценным агентам. А в том, что "Свист" именно ценный агент, не было никакого сомнения, ведь ответственный сотрудник ЦК — это фигура влиятельная в советском обществе, даже несмотря на хаос, в который постепенно погружался СССР. И Вебстер отлично понимал, что "Свист", благодаря своему положению, мог относительно свободно добывать разную информацию по вопросам обороны в Советском Союзе.

Маккони, в свою очередь, старался не загружать руководителя разведки излишне детализованной информацией о работе, концентрируясь на результате и основных проблемах, то есть на том, что Вебстер, общаясь с президентом или госсекретарем США, мог сообщить им. Конечно, он был готов доложить своему шефу любые мелочи, связанные с операцией. К примеру, довольно остроумно была отработана связь со "Свистом". Так, в рекламной газете "Московский вестник" агент спустя три недели должен найти объявление о продаже котят редкой австралийской породы сиреневого цвета по улице Стрелецкой. При этом номер дома — это дата встречи, первые две цифры квартиры — время явки, а последняя цифра — месяц, когда встреча должна состояться. Сам контакт начнется в первом подъезде этого дома, где имеется сквозной проход. Во время встречи агенту будет дано задание: в течение трех недель получить затребованные материалы, подготовить отчет и передать в ЦРУ.

Директор еще раз взглянул на документ, который дал ему Маккони.

—  Прошу внимательно отработать вопросы его безопасности. Конечно, неплохо раскрыты вопросы, где вы остановились на большой умственной нагрузке, недосыпании, влиянии длительного перелета. Хотя желательно шире осветить причины сердечной недостаточности.

Маккони кивнул.

—   И еще, сэр, — продолжил он, — чтобы закрепить наши отношения, мы дали ему деньги, двадцать тысяч рублей. Конечно, по советским меркам это немалая сумма, и это произвело на него впечатление. Расписку в получении денег он написал. Кроме того, мы подготовили кое-какие подарки, которые он должен вручить своим руководителям. Это видеомагнитофон и маленький телевизор.

—   Отлично, Маккони, — похвалил директор, — это настоящий дамоклов меч, который будет всегда предостерегать его от необдуманных поступков. Сумма, во всяком случае, достаточная, чтобы его на родине приговорили к высшей мере. Кстати, я не напоминаю вам о том, что вы и сами прекрасно знаете, — инструктаж агента об осторожности при трате денег.

—   Конечно, мы его проинструктировали. Правда… — Маккони на секунду запнулся.

—  Что? — Вебстер внимательно посмотрел на того.

—   Когда ему вручили деньги, он почти минуту молчал, глядя куда-то в потолок. Мои люди уверены, что он уже планировал, как будет их тратить.

—  То есть, вы считаете, "Свист" все же может не прислушаться к призывам быть осмотрительным?

—  Видите ли, господин директор, — помедлив, сказал Маккони, тщательно подбирая слова, стараясь, чтобы Вебстер правильно понял его, — за два-три года в СССР произошли громадные изменения. В этой стране богатые перестали прятать свои деньги, наоборот, модно стало иметь то, чего нет у других. Партийная элита перестала стесняться. Большие расходы не вызывают удивления и вопросов. При этом КГБ становится все слабее и слабее. Если так пойдет и дальше, я думаю, в скором времени мы станем свидетелями его краха.

Вебстер задумался.

—  А знаете, Маккони, — вдруг сказал он, глядя через окно кабинета куда-то вдаль, — все же прав был Даллес — чем больше в их партии будет таких как "Свист", тем меньше вероятности, что у них появятся новые Александры Матросовы, Зои Космодемьянские, генералы Карбышевы. И тогда их страна развалится сама.

 

ЯРКОВ

 

Они сидели в небольшом деревянном домике, по крыше которого постукивали ветки подмосковных сосен, и, вытянув ноги к камину с горячими углями, пили индийский чай. В окно сыпал мокрый снег — зима не сдавалась, дул холодный ветер, но в комнате было тепло и уютно.

—  А знаете, Василий Петрович, — потянулся в плетеном кресле Ярков, — вот так бы век сидел, смотрел на огонь в камине, пил чай и слушал ветер в трубе, честное слово.

—   Когда-нибудь так, может, и будет, — усмехнулся Верещагин.

—  Может, — вздохнул Ярков, — но не сейчас.

—  Да уж, — согласился Верещагин, — не сейчас.

За окнами гудел ветер, швыряя в разные стороны охапки влажного снега. Оба мужчины, задумавшись, смотрели на уличное неистовство уходящей зимы, думая каждый о своем.

—   У нас в институте есть интересная информация о веществе, которого никто не видел.

—  Что ты имеешь в виду?

—  "Красную ртуть".

—  "Красную ртуть"? — удивился Верещагин.

—  Да.

—   Но насколько мне известно, — задумчиво произнес Верещагин, — это вещество не существует в природе. Хотя… Тебе что-то известно о нем?

—  Я покопался в материалах института и нашел коечто. — Ярков подался вперед, взял чайник и посмотрел на Верещагина, — вам налить горячего?

—  Да, немного.

Ярков разлил чай по чашкам, взял свою в руки и с наслаждением сделал глоток, зажмурившись от удовольствия. Глядя на него, Верещагин не выдержал и улыбнулся.

—  Считается, что это вещество обладает помимо всего прочего фантастической плотностью и радиоактивностью, — продолжил Ярков, — и теоретически может использоваться в детонаторе термоядерной бомбы или в сверхмощных военных лазерах.

—  Почему теоретически?

—  Потому что у нас в НИИ нет данных об использовании "красной ртути" ни в СССР, ни в других странах. А это все же основной центр в стране, где собираются все сведения не только об оружии, но и военных разработках. Может, что-то есть у разведки, не знаю. Кстати, нередко под понятием "красная ртуть" подразумевается пироантимонат ртути, но ни той плотностью, о которой я говорил, ни другими фантастическими свойствами он не обладает.

—  Что ж, это интересно. А теперь давай еще горячего чаю выпьем. Скоро весна, станет тепло, и тогда мы перейдем на прохладительные напитки.

Они вспомнили о лете и сменили тему разговора.

Несколько секунд Ярков сидел улыбаясь и думая о приятном летнем солнце, тепле, морских запахах, да и мало ли о чем мог думать человек, который уже несколько лет толком не был в отпуске?

 

АКОВЛЕВ

 

Автомобиль Аковлева, въехавший в кремлевский двор через задние ворота, затормозил у подъезда. Выйдя из машины, Аковлев, ссутулившись и держа папку под мышкой, двинулся к двери, которую уже открывал начальник его охраны.

В кабинете он, не сняв пальто, опустился в кресло и долго сидел, глубоко задумавшись.

Прошло вот уже почти три месяца с памятного разговора с Губачевым, когда тот, бросив на стол перед Аковлевым папку с бумагами, буркнул: "Вот посмотри, что на тебя КГБ накопало". Предчувствуя самое плохое, Аковлев открыл папку и … точно! 1959 год, Колумбийский университет…

…Их, нескольких советских молодых коммунистов, после тщательной подготовки и проверки тогда отправили по научному обмену в США. Это был первый такой проект, и Александр Николаевич, в то время уже имевший за плечами и боевой путь в Великой Отечественной, и работу в ЦК, попал в группу.

Америка поразила его. Ему, увидевшему после серых московских будней яркие, в неоновой рекламе улицы, спокойное общение белых и черных, свободу в прессе, наполненные невиданными продуктами полки магазинов,

—  все это, да и многое другое показалось сказкой. Именно тогда легкий скептицизм, свойственный его характеру всегда, в одночасье сформировался в мощную нелюбовь к своей стране, и даже не к государственному строю, нет, ему стали чужды ее культура, обычаи, нравы, даже поведение сограждан внутренне стало как-то сильно раздражать. Словом он, уроженец российской глубинки, превратился, как ни парадоксально, в русофоба. Вначале это испугало его, он пытался отогнать непатриотичные мысли, однако противиться им был не в состоянии. Тяга к американской жизни с каждым днем все больше захватывала его, и вскоре он, не в силах сопротивляться, перестал бороться с собой.

Еще не отдавая себе четкого отчета, зачем это делает, он стал искать контакты с американцами из среды политиков и общественных деятелей. Старался попасть на разные научные симпозиумы и конференции, где находиться ему было вовсе не обязательно. Вскоре почувствовал — за ним наблюдают, и то были люди отнюдь не из КГБ. Это не испугало его, наоборот, возникло новое ощущение, будто вот-вот в его жизни должно что-то измениться, будто не сегодня завтра появится кто-то, кто поддержит его, подскажет, что делать дальше.

Как ни странно, первый, с кем он смог поделиться своими мыслями, был не кто иной, как прибывший вместе со стажерами из Москвы журналист Олег Калубин. Он тоже впервые попал в Америку, которая, как признался позже, "захватила его". Но вначале Калубин держался очень сдержанно. Осторожно и медленно, шаг за шагом они, два человека, не любивших свою страну, прощупывали друг друга, прежде чем начать говорить так, как думают. И тогда Аковлеву стало легче.

Но тот, кого он ждал по-настоящему, хотя и боялся признаться в этом самому себе, появился позже. Молодой профессор-политолог из штата Вашингтон, почти ровесник Аковлева, излучающий добродушие и веселое настроение, Бридж Николс, — вот кому Александр Николаевич будет обязан очень многими переменами в своей жизни. Уже потом Аковлев понял, что его новый приятель не профессор, а кадровый сотрудник ЦРУ. Но когда понял, было слишком поздно… Хотел ли Аковлев работать на американскую разведку? Он и сам толком не понимал, хотя любая зависимость его тяготила. Но они помогли ему воспользоваться закрытыми фондами университетской библиотеки, да и другие оказанные новыми американскими друзьями услуги ему были как нельзя кстати. Словом, он втянулся. Правда, со временем, забыв о бдительности, повел себя неосторожно. Его пригласили в советское посольство в США и поинтересовались некоторыми контактами с американцами. Однако тогда ему удалось выкрутиться. Объяснил, что просил некоторых американских коллег помочь с закрытыми фондами библиотеки университета. Клялся именем Ленина. Поверили. Когда вышел из посольства, вдруг понял, что был на грани провала.

Когда пришло время возвращаться на родину, подумал, что связь с ЦРУ прекратится. Но он ошибался. Его тщательно проинструктировали и дали задание.

С тех пор прошло тридцать лет. Нельзя сказать, что все эти годы он активно помогал американцам. Нередко его позиция была достаточно пассивной, однако ему напоминали о его второй роли вновь и вновь. Деваться было некуда. Правда, многие задания, которые он получал, не содержали требования добыть охраняемые советской системой военные секреты. Нет, в ЦРУ отлично понимали возможности Александра Николаевича, который всю свою карьеру отвечал за идеологию и воспитание. Когда он занял высокое кресло завотделом пропаганды ЦК КПСС, власть в стране поменялась, и новая команда стала закручивать гайки. Вряд ли он мог быть в таких условиях очень полезен американской разведке, хотя информацию о правозащитном движении в СССР он передавал. Правда, боясь глаз и ушей КГБ, постоянно тревожась за свою безопасность.

Но вот уехав послом в Канаду, он стал гораздо свободнее. Даже на некоторое время потерял бдительность, как вдруг почувствовал: за ним наблюдает КГБ, представители которого работали в посольстве. Он испугался. Американцы посоветовали ему поговорить с начальником разведки КГБ Крючковым и предложить тому сократить должности его сотрудников в посольстве, сославшись на то, что в такой спокойной стране, как Канада, советские разведчики лишь зря тратят государственные средства. Аковлев послушался. Но разговор получился совсем не таким, как ожидал Александр Николаевич. Крючков в жесткой форме защитил своих. И Аковлев испугался вновь. Ему пришлось доказывать, что его неправильно поняли и заявлять о своей любви к родным органам безопасности. Как ненавидел Аковлев тогда Крючкова и весь КГБ!

Но жизнь изменилась. Наконец в Кремле оказались люди, близкие Аковлеву по духу. Именно Губачев, с которым они думали одинаково, занял главный кабинет страны. Аковлева призвали, и он стал правой рукой Генерального секретаря. Шаг за шагом, методично начал ломать хребет этого государства. Со скрипом, сопротивлением, страна все же поддавалась. И вот опять Крючков… Аковлев встал и несколько раз прошелся по кабинету туда-сюда, напряженно размышляя, что предпринять.

Наконец подошел к столу, поднял телефонную трубку и набрал номер.

—    Здравствуйте, Олег Потапович. Хотел бы уточнить: та статья о КГБ, что мы планировали в следующем "Новом слове", выходит? — Выслушав ответ, мягко сказал: — А не могли бы вы подъехать ко мне сейчас, нужно внести туда кое-какие уточнения. Да-да, я хотел бы усилить обвинительный уклон, хватит им издеваться над свободой. Жду.

Вскоре двери в кабинет Аковлева открылись и зашел главный редактор "Нового слова", журнала, пользующегося у населения бешеной популярностью. Но вряд ли кто знал, что смелость журнальных статей объяснялась вовсе не бесстрашием его редактора, — каждый номер предварительно лично просматривался Аковлевым, и именно он постоянно подталкивал журнал быть все более и более критичным. Нынешний редактор своим назначением был обязан именно Аковлеву.

—   Знаете, Олег Потапович, — начал Аковлев, пожав протянутую влажную руку, — не кажется ли вам, что проблема КГБ не только в его сталинско-репрессивных традициях, а еще и в людях, которые там работают и называют себя чекистами? Вот этот "чекизм" и нужно искоренять как у рядовых сотрудников, так и их руководителей, вплоть до самых высших.

—  Я понимаю, Александр Николаевич, — закивал головой редактор, — мы внесем эту мысль в статью, и о "чекизме" обязательно скажем. Без оглядок на звания и должности, — повышая голос и стараясь выглядеть человеком, который все схватывает на лету, сказал он.

На лице Аковлева явно проявилось удовлетворение. Он подумал, что подобное указание нужно дать и руководителям других изданий. Той же "Литературке", "Новому миру", "Знамени" и другим, где редакторы были обязаны своим назначением именно Аковлеву. Сейчас делать все стало проще, а ведь совсем недавно, когда в Политбюро еще сидел Лигачев, который тоже отвечал за идеологию, они постоянно сталкивались. Тот стоял на старых позициях, не скрывал этого и здорово мешал. Недавно в Политбюро его обязанности изменили. Теперь вся пропаганда в руках одного человека, у Аковлева. Словно прочитав его мысли, редактор "Нового слова" произнес, будто хотел пожаловаться:

—  Звонил Егор Кузьмич, возмущался.

Аковлев насупился. Чего ему надо? Уходи, твоя песня спета.

—   А что случилось? — спросил, стараясь, чтобы вопрос прозвучал так, словно он не догадывается, в чем дело.

—  Да я же покритиковал его, как вы и советовали, а он мне знаете, что сказал? — редактор обиженно глянул на Аковлева.

—  Что? — спросил тот тоном, в котором сквозила плохо скрытая неприязнь.

—   "Так ты говоришь, что я вымирающий динозавр? Мамонт? А ты не задумывался над тем, что после эпохи динозавров начинается эпоха крыс? Вы еще о нас, мамонтах, пожалеете!" — вот дословно так и сказал.

—   Не расстраивайтесь, этому человеку осталось сидеть в Политбюро считанные дни, и он это знает. У нас другой важный вопрос. — Аковлев чуть подался вперед, стараясь сосредоточиться и четко выразить мысль. Редактор выхватил блокнот и, демонстрируя чрезвычайное внимание, приготовился записывать.

—  Я внимательно слушаю, Александр Николаевич, — ел он глазами шефа.

—  Готовится введение в стране должности президента. Нужно начинать об этом писать, делая упор на преимуществах президентской власти, а не тоталитарной. Скоро, очень скоро все изменится.

 

КОРОВИН

 

Коровин шел по коридору ЦК с видом человека, несущего груз чрезвычайной государственной важности. Его брови были нахмурены, взгляд суров, а щеки надуты как у горниста-новичка. Любой, увидевший в этот момент руководителя сектора, подумал бы, что нет в стране сейчас более серьезной личности, чем Коровин. А как же иначе? Разве может праздный гражданин, будь он даже членом партии, каждым своим движением выражать только деятельную занятость? Конечно, нет. А Коровин выражал. И не просто выражал, а нес эту занятость, словно вымпел, озаряющий все вокруг непреодолимым светом ответственности. Вот уже полкоридора миновал Виктор Аркадьевич, а никто не окликнул его по дороге, не похлопал по-приятельски по плечу и даже сигареты не стрельнул, хотя и было известно, что Коровин жлоб и любит стрелять сам. Все видели — занят он.

В руках Коровин нес взятку. Да, да, идя по коридору ЦК, он держал в руках предмет, при определенных условиях влекущий за собой уголовное наказание. Это был небольшой, компактный видеомагнитофон, завернутый для конспирации в серую посылочную бумагу. И предназначался он для руководителя Коровина. Конечно, тот ни сном ни духом не ведал о том, что через несколько минут он примет дорогой подарок, приобретенный Коровиным явно не за мизерные командировочные, и станет участником неприглядной истории. И вот эта неясность смущала Виктора Аркадьевича. Где гарантии, что руководитель обязательно возьмет подарок? А как отвергнет он его, сказав с негодованием, что не к лицу ему, ответственному партийному работнику, принимать сомнительные подношения, да и на вид Коровину поставит за несознательность. Человек-то он здесь новый, до конца не изученный. Ох, что может быть... Так думал Коровин, приближаясь к двери кабинета начальника. И чем ближе он подходил, тем авантюрнее казался ему план с вручением подарка. Но деваться было некуда, маховик событий раскручивался все сильнее, а Коровин был всего лишь его маленьким винтиком. Он глубоко вдохнул, еще сильнее прижал сверток к животу и шагнул в приемную. Там уже с серьезным видом сидели инспектор кадров с тонкой папкой бумаг и завканцелярией с такой же папкой, но распертой от кучи находящихся в ней документов. Секретарь, строчившая что-то на машинке, чуть скосила взгляд, но голову не подняла, посчитав, что не та Коровин птица, чтобы из-за него прерывать работу.

—  Э-э-э… — начал Коровин.

—  Через полчаса, — сказала опытная секретарь, даже не повернувшись в сторону руководителя сектора.

—  Я тогда тут подожду, — тихо произнес он, опускаясь на край стула. Сидевшие рядом кадровик и канцелярист с интересом посмотрели на сверток. Коровин, заметив любопытные взгляды, покраснел и заерзал, почувствовав себя ужасно неловко. Неизвестно, сколько бы продолжалось мучительное ожидание Коровина, если бы в приемную вдруг не вышел сам шеф с какой-то бумажкой. Коровина словно пружиной подбросило вверх, и шеф, повернувшись в его сторону и заметив пакет, мгновенно все понял, а потому негромко кинул в его сторону:

—  Ну что? Прибыли? Тогда зайдите.

В кабинете Коровин, не зная как лучше вручить видеомагнитофон, начал с отчета о поездке в Америку, долго и нудно рассказывая о переговорах. Однако у шефа было мало времени.

—   Что там у вас? — спросил он добрым голосом, кивая на пакет.

—  Видик! — выпалил Коровин, облегченно выдохнув.

—  Интересно, интересно, — забормотал шеф, в глазах которого засветился гуманизм. — Давайте посмотрим на ваш видик. Нам в отдел как раз новый аппарат нужен, выступление товарища Генерального секретаря партии в записи посмотреть, к примеру. Да мало ли что, давайте.

Коровин как волк на ягненка накинулся на видеомагнитофон и в секунду растерзал бумагу. Глядя на открывшиеся сверкающие бока аппарата, шеф тоже сиял.

—   Что ж, не зря в командировку съездили, Виктор Аркадьевич.

—  Иван Иваныч, — счастливо улыбаясь, что, наконец, все разрешилось, пел Коровин, — я тут еще отчет подготовил о командировке и предложения.

—   Предложения? Что за предложения? — рассеянно спросил шеф, всецело поглощенный подарком.

—  Да вот чтобы подготовить запросы в разные ведомства о тактико-технических характеристиках стратегических вооружений, — сказал Коровин, косясь в листок, на котором он предварительно записал предложения, опасаясь, что из-за волнения может что-то перепутать, — а также о сравнении их характеристик с тактико-техническими характеристиками американских ракет.

—  Молодец, — похвалил шеф, — везде успеваете, — и подписал, даже не прочитав.

Коровин вышел от шефа как на крыльях. Вот она — сила подарка! Вот оно — расположение начальства! Он не сомневался, что на ближайшие пару месяцев обеспечил себе спокойную, тихую жизнь.

Возвратившись в свой кабинет, Коровин сел и внимательно глянул на висевший напротив портрет Ленина. Вождь без улыбки, с легким прищуром укоризненно смотрел на завсектором, словно говоря: "Что ж ты, собачий сын, революцию предал?". Коровину от этого взгляда стало почему-то не по себе. Он опустил голову, суетливо стал рыться в столе. Да уж, не отпускала его тревожная мысль о своем проступке в далекой Америке. Казалось, идут за ним уже следом, позвякивают за спиной стальные наручники, и чей-то властный голос вот-вот резанет, как плеть: "Стоять, гад, руки за голову!".

Когда в больнице те двое инструктировали его, в голове после бодуна была каша. Но запомнилось четко, как один из них сказал, будто шифры дадут потом. А когда это "потом" будет, не пояснил, сообщив, что должен Коровин в рекламной газете "Московский вестник" спустя три недели найти объявление о продаже котят редкой австралийской породы сиреневого цвета по улице Стрелецкой. При этом номер дома — это дата встречи, первые две цифры квартиры — время явки, а последняя цифра — месяц, когда встреча должна была состояться. Должен Коровин в тот день зайти в первый подъезд дома, где к нему подойдет человек и спросит: "Вы хотите купить котенка сиреневого цвета?". И тогда ответить нужно тому человеку: "Да, я по объявлению в "Московском вестнике". Это пароль. А до встречи ему нужно было выполнить первое задание — собрать данные по стратегическим вооружениям СССР. Этим он сейчас и занимался.

Придя к себе в кабинет, собрал подчиненных, усадив напротив. Всего таковых у него было трое, одна из которых — секретарь. "Негусто", — как любил говорить его коллега и товарищ Голышев. Коровин и сам чувствовал

—  маловато. Да больше-то не дают. Секретаря и то с трудом выбил. Но все же как-никак, а подчиненные. Когда Коровина только назначили на должность, он, чтобы насладиться положением руководителя, собирал свой личный состав на совещания раз по пять на день. Но кто-то, заметив наполеоновские замашки Коровина, стукнул шефу, и тот сделал недавно назначенному начальнику замечание. Коровин затих и несколько дней в кабинет никого не приглашал. Шефу опять стукнули, представив дело таким образом, будто Коровин забросил работу, даже с подчиненными не общается, и тот вновь стиль руководства завсектором раскритиковал, посоветовав с личным составом проводить оперативки с утра. Для бедняги Коровина, который с утра любил полчасика вздремнуть в кабинете, газетки почитать, чаю попить, совет начальства

—  как нож острый, но ослушаться не посмел. Теперь, придя на работу, вместо того, чтобы расслабиться, к кому-нибудь зайти потрепаться, стал проводить оперативки, срывая злость на подчиненных.

Но в этот раз Коровин излучал добродушие и душевность.

—  Так, Борис, — говорил он, обращаясь к Стрельцову, основной ударной силе в секторе, молодому еще сотруднику, недавно пришедшему из комсомола, — поступило указание подготовить запросы в Министерство общего машиностроения, Генштаб, "Топаз", Первое Главное управление КГБ СССР.

Дальше Коровин нудным голосом обрисовал задачу. Стрельцов кивнул головой и нетерпеливо засучил ногами, готовясь кинуться выполнять. Коровин ценил скоростные качества вчерашнего комсомольца. Особенно они были важны, когда болела их секретарь-машинистка, и тогда нужно было бегать этажом ниже в общее машбюро. Стрельцов это расстояние пробегал в считанные секунды. Коровин ради интереса даже время засекал — одиннадцать с половиной секунд выходило. Сам он тратил на этот путь времени в пять раз больше. И еще нравилось Коровину, что Стрельцов мог из любой информации сделать документ, где красной нитью проходила ведущая роль их сектора. Потому и доклады для Коровина писал только он. "Вот пойду на повышение, — говорил иногда Коровин, снисходительно похлопывая Стрельцова по плечу, — тебя на мое место рекомендовать буду". Стрельцов краснел от удовольствия и старался еще больше.

—   Понимаешь, Борис, — продолжал Коровин многозначительным тоном, словно речь шла о судьбоносном для всего мира решении, — документ должен звучать как отчет об организующей роли оборонного отдела в создании оборонного потенциала страны. Нужно подчеркнуть, что мы держим руку на пульсе, знаем все процессы и активно участвуем, а также влияем на ход переговорного процесса по сокращению стратегических вооружений.

Коровин подавил зевок-реквием по несостоявшейся утренней дреме, посмотрел на вскипевший чайник и подумал: "Ладно, он сам сообразит, что к чему, не в первый раз".

—  Ну, словом, ты понимаешь, как надо?

—   Конечно, Виктор Аркадьевич, — притоптывал ногами от нетерпения Стрельцов, — не впервой.

—  Ну, давай. Срок — десять дней, — крикнул Коровин вслед убегающему Стрельцову. Затем подошел к угловому столику, налил чаю. Подумал-подумал, вытащил из шкафа начатую бутылку коньяка и отлил оттуда немного в чай. Оглянувшись, быстро выпил. Тепло сразу же побежало по телу, наполняя его бодростью и уверенностью. Коровин поднял голову и уже с вызовом посмотрел на портрет Ленина.

—  А у партии сколько ошибок было? А после революции? — сказал он, грозя пальцем вождю мирового пролетариата. Но Владимир Ильич не стал вступать в дискуссию с Коровиным. Он продолжал укоризненно прищуривать глаза, оставаясь при мнении, что завсектором — настоящее дерьмо. У гения революции было на это право.

 

КОСТЮКОВ

 

Советник министра общего машиностроения и одновременно офицер КГБ Костюков Григорий Михайлович глянул на часы — уже двенадцатый час. В два нужно быть у Прудникова, согласовать море разных вопросов, в том числе и касающихся опроса членов инспекции, выезжавших в США. А дел еще сегодня — немеряно. Как успеть? Ладно, придется обед на ужин перенести, зато выигрыш очевидный — почти час. Довольный, что нашел оптимальное решение, Костюков склонился над стопкой бумаг, делая в них пометки.

Два часа пролетели незаметно. Пора.

Григорий Михайлович вышел из здания министерства и двинулся по улице к входу в метро. Подмораживало. От оттепели, порадовавшей несколько дней назад, не осталось и следа. Пару раз поскользнувшись на скованных морозом вчерашних лужах, Костюков негромко выругался в адрес дворников, совершенно обленившихся за время перестройки, и крепче зажал под мышкой папку.

У входа в подземку стояло несколько молодых людей, которые раздавали какие-то листовки. Прохожие их активно разбирали и сразу живо обсуждали, останавливаясь, споря и что-то горячо доказывая друг другу. Подходили все новые люди, напирали, и тут же, у метро, словно по мановению волшебной палочки, вдруг быстро образовалась гудящая толпа. В секунду появились какие-то непонятные личности с испитыми лицами, бегающими глазами и, шмыгая носами, исступленно голосили: "Пора уже, позажирались", "Когда народу жить дадут?". Один их них, небритый, в очках с треснутым стеклом, сбив шапку на затылок, громко и со злобой крикнул: "Горбатый нам голову дурит, а сам в золоте купается! К ядреной бабушке их всех! Давай нашу власть, народную!". Все новые люди останавливались, оглядывались, дивились, но никто не обрывал кричащих, нравилось людям все это — и слова их смелые, и призывы дерзкие, и, главное, жить хотелось уже по-другому — в достатке, удобстве. Толпа росла на глазах, пухла, и, не помещаясь на тротуаре, стала сползать на проезжую часть. Тормозили и сигналили автомобили, люди огрызались.

Взяв одну из листовок, Костюков на ходу прочитал: "Все на митинг! 26 февраля в 12-00 состоится гражданский сход под лозунгом "За правду, против лжи!" Сбор...". В толчее читать было некогда. Протискиваясь, он сунул листовку в карман и спустился в метро.

Вскоре Костюков заходил уже в кабинет Прудникова.

—   Чего так запыхался? — улыбаясь, встретил его заместитель начальника главка.

—  Да толпа собирается возле метро, с трудом пробился. Вот дали, — вынул он из кармана мятую листовку и протянул Прудникову. Тот разгладил, бегло глянул.

—  Бобков говорит, в ближайшие дни начнутся массовые митинги по всей Москве.

—  Чего будут требовать? — удивился Костюков.

—  Отставки Генерального.

—  Ого!

—  А чего удивляться, контроль он уже почти потерял, события развиваются по своему сценарию. Прибалты свалили, Кавказ теряем. Завтра с одной Москвой останемся. Ну да ладно. Перейдем к нашим делам. На повестке дня что? — спросил Прудников и, не дожидаясь, пока Костюков ответит, сказал:

—  На повестке дня рассмотрение опроса членов делегации, которая выезжала с инспекторской проверкой в США. Так?

—  Так, — согласно кивнул Костюков.

—  А поскольку ты почти со всеми уже переговорил, то сейчас мы результаты проанализируем. Начнем с агентуры, правильно? — И опять, не дожидаясь ответа, продолжил: — Правильно. Опер всегда должен начинать с агентуры. Поэтому готов подключиться, если не возражаешь.

—   Алексей Миронович, — с легкой обидой человека, которого заподозрили в неуважении к начальству, протянул Костюков, — ну как я могу возражать?

—   Меня волнует информация на сотрудника ЦК. По нему дополнительно опросим всех. Но будем делать это осторожно, сам понимаешь, вопрос щепетильный, и в ЦК сразу найдутся те, кто начнет нас обличать, дескать, "опять ЧК взялась за старое". Тем более, у нашего руководства с партийным лидером не все гладко в отношениях. Так-то. Но ты же уже с некоторыми источниками пообщался, верно?

—  Да, опросил агента "Голубева", который жил в номере напротив номера Коровина. Так тот рассказал, что в полночь услышал какой-то шум в коридоре, выглянул и ахнул: там негритянка, по внешнему виду настоящая шлюха, тянет Коровина к нему в номер. А тот пьяный в стельку, упирается, о каком-то баре ей говорит. Агент вначале дернулся ей помочь, затащить Коровина в номер, а потом передумал.

—  Чего это он товарища бросил на произвол?

—   Да объясняет, что испугался, подумал, может, его провоцируют на что-то.

—  На что? — удивился Прудников.

—   Говорит, затащили бы в номер Коровина, а негритянка, конечно, одежду долой, и тут — полиция, журналисты, обвинили бы во всех грехах. Словом, струсил. Его же инструктировали перед выездом, он серьезно воспринял инструктаж.

—  Это ж надо! Какой восприимчивый, — усмехнулся Прудников, беря в руки карандаш и осторожно вставляя его в видавшую виды точилку. Прокрутив пару раз, он вытащил карандаш, внимательно осмотрел его, неудовлетворенно хмыкнул и засунул в точилку вновь. Карандаш при этом издал характерный хруст, как всегда, когда ломается грифель. — Тьфу ты, — с досадой сказал Прудников, — вот так и люди — если не гнется, то ломается. Но к Коровину это не относится. Так он что, много выпил на приеме?

—  Ни одного тоста не пропускал, — усмехнулся в ответ Костюков, — я уже и так, и эдак смотрел на него, чтобы придержал себя, но ничего не помогало. Правда, после застолья он был еще ничего. Где успел потом напиться, ума не приложу, в номер его завели, я проследил.

—  Свинья всегда грязь найдет. А как стало известно о том, что его в больницу забрали?

—  А утром Стародубову как руководителю делегации администрация гостиницы сообщила, что Коровина забрали ночью в госпиталь с сердечной недостаточностью. Стародубов сразу ко мне: ситуация нестандартная, что делать? Я говорю, в госпиталь, мол, надо ехать, убедиться, что с ним все нормально, потом сообщать в Москву. Ну, взял я представителя МОМ и поехали мы. Зашли в палату, а Коровин лежит под капельницей. Вид у него какой-то подавленный, испуганный, но говорит нормально. Объяснил, что ночью стало плохо, решил сообщить на ресепшн. Те врача вызвали, а врач предложил в госпиталь. Коровин согласился, а поскольку ночь была, решил никого не будить, а утром сообщить уже.

—   Какой предусмотрительный попался, — съязвил Прудников.

—  Да уж. Так вот, через пару дней он уже продолжал работать в делегации как ни в чем не бывало, правда, тихий был, к спиртному почти не прикасался. Я на всякий случай повнимательнее посмотрел, что он в местных магазинах покупал. Ничего особенного, все скромно, разную мелочь, ручки там, ерунду всякую.

—   Ну а как вообще в делегации отзываются о Коровине?

—   Вы знаете, по-разному, — задумчиво ответил Костюков. — некоторые очень сдержанно, мол, вы — органы, сами разберетесь. А кое-кто прямо заявлял, что участие Коровина в делегации — ошибка. То, что он за столом рюмку за рюмкой опрокидывал, все заметили. Вот у меня справка о предварительных итогах по Коровину, а это справка по оценке системы нашего опроса американцев.

—   Костюков придвинул документы Прудникову, и тот углубился в чтение.

Через несколько минут Прудников отложил в сторону бумаги и удовлетворенно произнес:

—  Да, уже можно сравнивать нашу систему инспекционного контроля с американской — у них более жесткая и конкретная.

—   Есть предложения наших специалистов по усилению требований к приему американских инспекций. Заодно они говорят о необходимости ужесточить контроль за каждым инспектором согласно с их функциональными обязанностями. А Стародубов предложил отдельные положения американской методики перенести в наши нормативные документы. Я сейчас обобщаю все эти материалы, и послезавтра готов буду вам доложить.

—  Что ж, давай. Это уже назрело. А твои документы,

—  Прудников легко похлопал ладонью по папке, — Шамову покажу.

—  А что, — вдруг спросил Костюков, — скоро в военную контрразведку дополнительные силы прибудут?

—  Что ты имеешь в виду?

—  Соглашение вчера мы с Гавелом подписали о выводе наших войск с территории Чехословакии. Наши особисты же тоже оттуда выйдут.

—  А-а-а… — протянул Прудников, — можно говорить, что Варшавского договора уже нет. Через две недели съезд народных депутатов СССР, планируют президента избирать. Туда сейчас начнет перетекать власть. Если по дороге не вытечет в какую-нибудь лужу. Ладно, идем к Шамову.

 

РАДИОПОСТ

 

Резкий звонок в квартиру заставил гражданку Никонову Нину Павловну вздрогнуть. "Ой, это ж, наверное, по объявлению", — всплеснула она руками и кинулась к дверям.

На пороге стоял гладко выбритый, прилично одетый мужчина, поблескивающий цейсовскими стеклами дорогих очков.

—   Вы сдаете квартиру? — спросил он с едва уловимым акцентом, выдающим его не местное происхождение. "Иностранец, видать, из культурных", — подумала опытная гражданка Никонова, а вслух сказала:

—  Сдаю, но вы же понимаете, только приличным людям.

—  А вы сомневаетесь в моей благонадежности? — искренне удивился незнакомец, широко при этом улыбнувшись. "Точно, из культурных, с этого можно и содрать побольше", — осмысливала хозяйка квартиры тактику дальнейшего поведения и, наконец, приняв решение, широко распахнула двери.

—  Прошу, смотрите.

Гость уверенно шагнул в прихожую и со словами: "Вы позволите?" сразу двинулся в гостиную. Вообще-то Нина Павловна хотела начать осмотр с недавно отремонтированной кухни, как наиболее выгодно выглядевшего помещения, но иностранец ее опередил. В гостиной, конечно, тоже делался ремонт, но проводился он лет пять тому назад и на скорую руку из-за внезапного появления постояльцев. Тогда, честно говоря, по причине недостатка времени Нина Павловна решила не морочить голову и обои наклеила только на пустых стенах, а вот за шкафами осталось все по-старому, да кто эти шкафы двигать будет, правда же?

Но зря она волновалась. Гость не стал разглядывать мебель и стены, а почему-то прямиком направился к окнам, откуда начал внимательно обозревать окрестности. Конечно, у каждого жильца свои пристрастия, кто любит высокие потолки, а кто пейзаж перед балконом, поэтому к поступку незнакомца Нина Павловна отнеслась с пониманием. Видимо, и иностранец остался удовлетворен увиденным, потому что через минуту тихо произнес: "О'кей", чем окончательно убедил гражданку Никонову в том, что он действительно из-за границы и, главное, ему понравилось, а значит с размером платы можно не стесняться, пусть даже квартира, если честно признаться, дыра.

—   Сколько вы хотите в месяц? — по-деловому поинтересовался иностранец, отражая очками уличный свет.

—  Сто тридцать пять долларов, — тихо сказала Нина Павловна, опустив глаза и приняв настолько благообразный вид, словно речь шла о нарушении ею обета безбрачия.

—   Согласен, — быстро ответил гость, которого, судя по реакции, абсолютно не смутила астрономическая, по понятиям Нины Павловны, сумма. "Вот черт, — мелькнуло в голове у бедной женщины, — продешевила, с этого лоха можно было и побольше содрать".

—   Э-э-э… — кинулась хозяйка исправлять собственную ошибку, — сто тридцать пять долларов — это без выходных дней, с выходными двести.

—  А почему же настолько дороже? — удивился иностранец.

—   Так за выходные двойной тариф, — быстро нашлась Нина Павловна, — закон такой есть, а вы что, не знали? Только деньги вперед.

—  О'кей, — согласился гость и вытащил кошелек. Уже к вечеру в квартире гражданки Никоновой сиде-

ли двое специалистов из резидентуры ЦРУ в Москве и налаживали аппаратуру, выявляющую побочное излучение в ближайших учреждениях. Их целью был кабинет заведующего оборонным отделом в здании ЦК КПСС, где стоял привезенный Коровиным из США видеомагнитофон. Знаменитое строение на Старой площади было хорошо видно из окон комнаты, где расположились американские разведчики, и именно это интересовало зашедшего к Нине Павловне не далее как сегодняшним утром культурного иностранца.

Спецы из резидентуры работали споро. Чувствовалось, что свое дело они знали.

—  Есть, — сказал, наконец, один из них и протянул наушники своему напарнику. Тот нацепил их на голову и через дрожащие мембраны услышал мужские голоса. Разведчик поднял большой палец руки вверх, показывая, что слышимость отличная, а затем нажал кнопку небольшого стационарного записывающего устройства и уселся в стоящее рядом мягкое кресло.

Через пятнадцать минут после этого в кабинете Томаса Стендли, резидента ЦРУ в Москве, являвшегося по совместительству вторым секретарем посольства, раздался звонок.

—   Сэр, — в трубке послышался голос руководителя технической группы резидентуры Гарри Харрисона, — у нас все в порядке, слышимость хорошая.

—  Чудесно, Гарри, — вздохнул с облегчением Стендли, — после обработки первой кассеты сразу же расшифруйте ее и покажите мне, я буду с нетерпением ждать.

Рано утром, когда Стендли приехал в посольство, его уже ожидал обещанный документ — распечатанные на нескольких листах разговоры в кабинете руководителя оборонного отдела. Не снимая пальто, резидент сел в кресло и углубился в чтение. Отлично! Технически они успели включиться как раз в тот момент, когда в помещении устанавливался видеомагнитофон. Успели записать разговор "Свиста" со своим шефом, причем, к удовольствию резидента, агент действовал в соответствии с инструкциями. Правда, даже не слыша его голоса, а только читая его слова, Стендли физически ощущал, насколько "Свист" старался угодить начальнику. "Что ж, может, у них в ЦК по-другому и не принято", — оценил резидент по-своему услужливость агента.

Он почему-то вспомнил, как несколько лет тому назад, пребывая в командировке в одной из африканских стран, где у власти находилось проамериканское правительство, просматривал видеозапись развлечений начальника местной полиции, которого в ЦРУ подозревали в сговоре с вооруженной оппозицией. Тот баловался наркотиками и, когда выкуривал сигарету с травкой, требовал, чтобы подчиненные заходили к нему в кабинет задом. При появлении в открытой двери мягкого места очередного заходящего начальник стрелял по цели из дробовика солью. Подчиненные не жаловались — с работой в том регионе было сложно, а служба в полиции приносила неплохой доход, поэтому открыто возмущаться никому не приходило в голову. Начальник полиции после каждого выстрела очень весело смеялся.

Стендли, дочитав текст, медленно встал, снял пальто и повесил его в шкаф. "Однако сколько людей, столько и характеров", — пробормотал он негромко и глянул в окно. Там падал бесконечный московский снег. Резидент, уроженец Флориды, любил солнце, пальмы, и в далекой северной столице скучал по теплу.

 

КГБ

 

Шамов взял в руки листы с подготовленной информацией на запрос из ЦК. Шел девятый день с того момента, как они получили документ с требованием предоставить сведения по стратегическим вооружениям. Шамов уже знал, что инициатор этого запроса — завсектором оборонного отдела Коровин, включенный в инспекцию по контролю за разоружением в США. Недавно он возвратился из поездки туда.

—  Странно все это, странно, — негромко самому себе сказал начальник контрразведки и поднял телефонную трубку:

—  Алексей Миронович, я по запросу ЦК. Первое: с ответом давай повременим. И второе: нужно изменить содержание ответа — весь фактаж давай уберем. Да-да, оставим в основном общие фразы. А потом посоветуемся.

В этот момент в кабинете Шамова открылись двери, и зашел Верещагин.

—   Николай Алексеевич, — сказал он, присев напротив, — вот информация о тактико-технических характеристиках Боевого железнодорожного ракетного комплекса.

—  Откуда?

—  От Костюкова из Министерства общего машиностроения.

—  Что ж, — сказал Шамов, просматривая документ, — тогда дадим команду нашим специалистам подготовить документ, который полностью повторял бы все реквизиты подлинника. Но, разумеется, сведения должны дезинформировать американцев, а значит, ТТХ постарайтесь приблизить к теоретическим. Это поможет нашей делегации на переговорах в Женеве. Ведь несколько головных частей при летных испытаниях, как говорится, попали "в кол", поэтому данные нужно давать близкие к этим испытаниям.

Через несколько дней после того как Ярков сообщил в ЦРУ о том, что имеет информацию о БЖРК, в кабинете Верещагина раздался звонок. Вновь Ярков. Он произнес условную фразу, и Верещагин понял — нужно срочно встретиться.

Уже на встрече Ярков рассказал, что получил из ЦРУ указание — побывать на баскетбольном матче во Дворце спорта в Лужниках. Там американцы должны провести с ним моментальную встречу и забрать фотопленку с информацией.

—   Они попросили соблюсти несколько условий, — рассказал Ярков Верещагину. — Во-первых, пленка должна быть в левой руке. А заберут ее во время выхода из шестого сектора. Мне нужно будет оказаться у выхода, когда там будет много людей, чтобы сделать все это незаметно.

—   Ты должен переговорить с этим человеком? — поинтересовался Верещагин.

—  Нет, его задача — забрать у меня пленку, и все. Вероятно, они будут наблюдать за мной с момента захода во Дворец спорта.

—  А билет?

—  Об этом они не беспокоились, — улыбнулся Ярков,

—   билет я возьму сам в тот же шестой сектор напротив выхода.

—  Ну что ж, будем работать, — подытожил Верещагин.

—   Будем, — кивнул Ярков. — Тем более, матч будет чертовски интересным.

—  Да? А с кем мы играем?

—  С испанцами. Они наши давние соперники, правда, мы их обычно колотим, — засмеялся Ярков. — Да, кстати, Василий Петрович, слышали сообщение Министерства обороны СССР?

—  О чем?

—  О том, что в Советском Союзе на сегодня ликвидировано 81,1 процента ракет средней и меньшей дальности и 67,2 процента пусковых установок таких ракет.

—  Официально заявлений не было, — удивился Верещагин.

—  Завтра будет, — пообещал Ярков.

Вскоре Верещагин сидел у Шамова, и тот читал переданную Ярковым информацию из ЦРУ.

Шамов вызвал к себе Прудникова и дал указания:

—  Чтобы не распыляться, "наружка" должна работать по американцам в обычном режиме. Будем принимать их только в случае появления во Дворце спорта. Наша задача — знать, кто из их резидентуры будет задействован в моментальной встрече. Я не исключаю, что мы можем столкнуться и с совсем новым человеком.

 

КОРОВИН

 

Протискиваясь между книжными стеллажами, Коровин внимательно рассматривал написанные аккуратным почерком названия тематических разделов. "Советская литература 50-х годов", "Русская классика", "Всемирная литература", — читал они вслух, водя глазами по полкам. Нет, не видно, где же они? Коровин повернулся и негромко, стесняясь, спросил:

—  Лидия Сергеевна, а где у вас книги про шпионов? Библиотекарша тут же показалась между стеллажа-

ми, вместив туда взбитую до невозможных размеров прическу.

—   Так вон же они, пожалуйста, и детективы тут, и приключения. Вам что, классику детективного жанра или что-то оригинальное? Из зарубежных авторов есть Агата Кристи, Конан Дойль, Чейз.

—   Да мне бы наших… — промямлил Коровин, который не шибко разбирался в жанровой литературе.

—  Что ж, вот братья Вайнеры, Ковалев, Юлиан Семенов, вот Акунин, ну, это из молодых, новых.

—  Спасибо, — обрадовался Коровин возможности выбрать то, что нужно, — я уже сам. Наших авторов я хорошо знаю, — соврал он.

Когда Лидия Сергеевна отошла, он рассеянно пробежал взглядом по обложкам и наугад вытянул одну из книг. "Разоблачение", — прочел он название. В этом слове было столько зловещей неотвратимости и неизбежности, что Коровин вдруг сразу вспотел, и сердце застучало часто-часто. Он быстро поставил на место книгу и взял другую. "Тонкая нить", — шепотом прочитал надпись на обложке. Это название звучало как-то нейтральнее. Коровин сунул книгу под мышку, вздохнул, подумал, и осторожно, словно тянул за хвост ядовитую змею, снял таки с полки "Разоблачение".

—  Что это вас, Виктор Аркадьевич, — спросила Лидия Сергеевна, записывая названия детективов в карточку, — на такой жанр потянуло?

—   Да вот, чего-то легкого захотелось, — оправдывался Коровин, — знаете, бывает, вечером все дела в голове крутятся, сон не идет, а так полистаешь подобную ерунду, и глаза сами закрываются.

—  Я вас понимаю, — сочувствующе произнесла библиотекарша и протянула Коровину карточку и ручку, чтобы расписаться. У Коровина карточка была уже объемной, и все в ней записаны классики марксизмаленинизма и социалистического реализма. Коровин регулярно обменивал в ведомственной библиотеке ЦК книги, благодаря чему всегда попадал в "положительный" список партийного комитета ЦК, который строго следил, чтобы его сотрудники постоянно повышали свой идейно-политический и образовательный уровень. Правда, если честно, книг этих Коровин никогда не читал. Просто спустя пару недель возвращал их в библиотеку со словами: "Очень понравилось, особенно конец".

Но сегодняшний его не совсем обычный поход, так удививший своим выбором уважаемую Лидию Сергеевну, был вызван глубокими сомнениями Виктора Аркадьевича. Однако все по порядку.

После недавней поездки в США Коровин никак не мог окончательно прийти в себя. Нет, конечно, нельзя сказать, что он мучился чувством глубокого раскаяния, не так был устроен его "жизнеутверждающий" организм. Однако червячок сомнения в правильности выбора тогда, в американском госпитале, потихоньку точил душу. И постепенно зрел вопрос, который на третий день после возвращения из Америки, уже четко сформулированный, повис как дамоклов меч над головой Виктора Аркадьевича: "А если разоблачат?". И стало Коровину после этого вопроса очень неуютно. Несколько дней он промаялся, не зная, с кем посоветоваться. Попробовал было намекнуть жене, женщине смелой и решительной, к тому же работавшей завканцелярией в Министерстве легкой промышленности, да когда начинал издалека описывать ситуацию, та, глядя на него как на недоумка, говорила: "Ты или выпил на работе, или совсем тебя жизнь задолбала? Чего мелешь — не пойму". Коровин тушевался, глаза опускал и переводил разговор на любимую тему жены о несчастных семьях алкоголиков.

Наконец, накануне вечером Коровин вдруг понял, что нужно делать. Ведь такие же ситуации, как у него, сплошь и рядом. Стоит только в библиотеку пойти и взять книги про шпионов. Там уж наверняка написано, чем заканчиваются подобные истории. И только подумал об этом, сразу на душе легко стало. Заснул он крепко, а во сне увидел, будто пришел в КГБ каяться, и его за такой мужественный поступок наградили. Проснулся утром Коровин, вспомнил сон, и опять в желудке холодок появился. А на работе едва дождался обеда, в библиотеку побежал.

И вот теперь сидел Коровин в кабинете, перелистывал книгу, постепенно вчитываться начал, да оторваться потом не мог. А написано там было об одном советском гражданине, не то чтобы ответственном работнике, нет, так себе, инженере одного их секретных институтов, потерявшем политическую бдительность из-за любви к выпивке и красивой жизни. Гражданин тот был, откровенно говоря, мелкий, пораженный порочными страстями тип, а потому и попал в сети, расставленные коварным врагом. Но его, конечно, разоблачили. Вот, правда, не слишком понятно, какое он понес наказание. Говорится в книге "заслуженное", а в чем эта "заслуженность" заключалась, ничего не разъяснялось.

Закончил читать Коровин одновременно с голосом диктора, прозвучавшим из приемника на стене: "Московское время восемнадцать часов". Поднял голову, постепенно возвращаясь от переживаний главного героя детектива в свое обычное состояние ответственного работника ЦК, и глубоко задумался. Выходило, что как ни старайся, а прав следователь КГБ из книги, сказавший "сколько веревочке ни виться, конец будет". Значит, прямая дорога из этого кабинета на Лубянку, и лучше это сделать самому, не ожидая, когда за тобой придут.

Такие вот мысли теснились в голове сидящего за столом завсектором, будто направляя его на правильный путь. А Ленин с портрета на стене сочувственно глядел на Коровина, словно понимая, какие внутренние сомнения терзают того, и так по-отечески, просто, будто в самую душу прошептал: "Пиши, Витя, никуда ты не денешься, все равно тебе крышка". И понял Коровин, что если мудрый вождь мирового пролетариата не видит спасения, ему точно крышка. "Да, да, писать, срочно писать",

—  проговорил он, придвигая к себе лист бумаги. Конечно, было бы правильнее доложить о происшедшем сразу или хотя бы после возвращения из Америки, когда дотошный Костюков опрашивал потом каждого. Но лучше поздно, чем никогда, да по доброй воле, это зачтется, успокаивал себя Виктор Аркадьевич.

Начало получилось хорошо. Ну не то чтобы очень хорошо, но по-деловому. "Заявление" вывел Коровин и остановился. Он вдруг подумал, что заявлять-то он собирается на самого себя, а это вроде как самооговор. Ерунда получается. Пришлось брать другой листок. Подумав хорошенько, Коровин решил написать так, как советовал в книге следователь предателю — "Явка с повинной". Поколебавшись, для убедительности добавил: "Покаянная". Понравился теперь заголовок. Было в нем что-то от искренней готовности признать все свои грехи, да и чужие заодно, и ответить за них. Это должно произвести впечатление и вызвать сочувствие к стремлению принять праведную кару. Так, теперь дальше. Ну, дальше нужно, скорее всего, излагать суть дела. Итак:

"2 февраля с. г. я, Коровин Виктор Аркадьевич, пребывал в США в качестве представителя нашей Коммунистической партии СССР, являющейся авангардом всего прогрессивного человечества. Необходимо отметить, что пребывание в США было вызвано не моим желанием, а по указанию вышестоящего руководства Центрального Комитета в качестве доверия, полученного авансом за мои достижения в партийном строительстве и преданность делу Ленина".

Тут Коровин остановился и после минутного раздумья добавил к Ленину Дзержинского, которого, по его мнению, на Лубянке уж точно уважают больше всех. Получилось неплохо — "Ленина—Дзержинского". Воодушевленный творческой находкой, Коровин застрочил дальше: "Учитывая мою роль в качестве вышеуказанного представителя, пребывание в вышеизложенном США проходило в соответствии с нижеизложенным планом. Исходя из вышеуказанных причин о делегировании меня в качестве представителя партии, я…" — тут Коровин снова остановился, потому что потерял мысль. Перечитал предложение раз, другой, но мысль не отыскивалась. Вконец расстроившись, решил передохнуть.

Прошелся от стола к окну раз, другой, третий. Хотел еще раз повторить путь, да что-то его тянуло в сторону. Отдавшись во власть этой непреодолимой силы, он решил не сопротивляться и — о, чудо! — ноги сами привели к сейфу, из которого он по инерции достал бутылку коньяка, налил полстакана и мелкими торопливыми глотками выпил.

Ну, конечно! Именно этого ему сейчас и не хватало. В голове стало все укладываться по местам, и текст уже не казался такой проблемой, а совершенное предательство подлым поступком. Наоборот! Он там, в далекой Америке, решил выведать планы противника и поступил как разведчик, ну, типа Штирлица. Обрадованный, что нашел выход, Коровин быстро, пока не пропало вдохновение, налил еще полстаканчика коньяка и отправил содержимое в желудок. Дальше все пошло как по маслу.

"…я принял единственно верное решение — дать бой врагу. Но учитывая, что враг коварен и хитер, я, согласно директивам товарища Костюкова, советника министра общего машиностроения, а на деле выполняющего роль мудрого советчика-чекиста, ни на миг не расслабляясь, решил уйти в тыл к иностранной разведке и для начала со всей ненавистью к западному образу жизни продемонстрировал мнимую любовь к спиртным напиткам США, чтобы заинтересовать собой, что мною и было сделано на приеме у американцев, пытавшихся предоставить нашей инспекции необъективные сведения. Хочу ответственно доложить, что мои усилия не пропали даром, что выразилось в появлении ночью в коридоре гостиницы, где я проживал временно, американской шпионки явно с провокационными намерениями. Во время моей попытки пристыдить ее и объяснить ей всю пагубность ее морально-политического разложения мне пришлось провести с ней долгую воспитательную беседу у себя в номере. Поскольку моя воспитательная беседа была успешной, ей стало жарко, она разделась и решила дослушать мою аргументацию в постели. Потом, явно перевоспитавшись, ушла, а мне из-за потраченных на ее переубеждение сил стало плохо, из-за чего я вызвал врача. А когда ко мне в больницу пришли переодетые американские разведчики, я, чтобы войти к ним в доверие, позволил себе довести до них некоторые второстепенные сведения, что и было мною сделано. Из-за отсутствия срочной связи санкцию решил взять задним числом.

В связи с изложенным, прошу вас разрешить мне продолжить работу в тылу врага и выдать командировочные".

Поставив точку, Коровин еще раз перечитал написанное и остался доволен. Конечно, текст еще требовал доработки, и Коровин подумал, что сделает это, но потом, завтра или послезавтра, или, скорее всего, на следующей неделе, и уж потом непременно отдаст куда следует. Главное, найден выход. Напоследок он еще раз налил себе коньяку и с удовольствием выпил. Настроение поднялось, и, спускаясь вниз по лестнице к выходу, Коровин напевал недавно услышанную песню его любимой певицы Маши Распутиной "Играй, музыкант, но я верю…". Маша очень нравилась Коровину, особенно ее губы и ноги. Когда недавно они с женой ходили на ее концерт в зале "Россия", Коровин, несмотря на то, что они сидели в третьем ряду, специально взял бинокль и первые три песни смотрел на Распутину, не отрываясь, а затем долго аплодировал, даже чуть привстав. Заметив это, жена забрала у него бинокль, но впечатления от концерта не угасали до сих пор. Эх, "играй, музыкант"…

 

ШАМОВ. ПРУДНИКОВ

 

В приемную Шамова зашли Прудников и Костюков. На их лицах была написана решительность. Секретарь, молодой офицер, вскочил, приветствуя вошедших, и сразу сообщил:

—   Николай Алексеевич сейчас идет к Председателю, ему нужно еще полчаса — подготовиться к докладу. Он просил, чтобы никто не заходил.

—  Доложите, у нас срочно, — твердо сказал Прудников.

—  Но…

—  Доложите, — настаивал тот.

—  Хорошо, я доложу.

Шамов сразу согласился принять. Они зашли. Сидя за столом, начальник контрразведки, собираясь уходить, сосредоточенно складывал документы в папку, внимательно их пересматривая.

—   Докладывайте, только быстро, у меня много материалов для Председателя.

Костюков молча протянул ему письмо из ЦК КПСС за подписью руководителя оборонного отдела в Министерство общего машиностроения, в котором содержалось требование предоставить информацию по тактико-техническим характеристикам БЖРК, "Сатаны", о системе и порядке разведения головных частей и ложных целей. Копия документа ушла в "Топаз". Прочитав, Шамов вопросительно глянул на коллег.

—  Эти данные, — сразу поняв, что хотел спросить начальник главка, сказал Костюков, — может дать только министр, они в особой папке. А министр написал на запросе, чтобы документ направить на исполнение мне. Я созванивался с замом по режиму с "Топаза", тот просил совета, что делать — еще не было случая, чтобы кроме Генштаба такие данные кому-то направлялись. А инициатор документа, как мы выяснили, завсектором отдела Коровин. Тот, что чудил в США.

Шамов еще раз перечитал документ.

—  В запросе указаны данные, — задумчиво сказал он,

—   которые Гусев дал после совета главных конструкторов, что хотели бы знать американцы после первых летных испытаний стратегических ракет последних модификаций. Вы обратили на это внимание?

—  А ведь верно, — согласился Прудников.

—  То-то и оно, — покачал головой Шамов. — Значит так, на Коровина заводим дело оперативной проверки. С Председателем все вопросы я решу, санкцию получим. Теперь по ответу в ЦК. Понятно, что давать объективные данные нельзя. Готовьте измененные сведения. Копию ответа подготовим и согласуем во всех заинтересованных инстанциях, как и ранее, при выдаче дезинформации. Министерство общего машиностроения и "Топаз" дают одинаковую информацию. И проверьте, нет ли аналогичного запроса в Генштабе. Это важно, потому что больше нигде такая информация храниться не может. А я ушел к Председателю на доклад. Встретимся в 19-00.

После возвращения Шамова от Председателя Прудников в назначенное время зашел в кабинет начальника и положил ему на стол постановление о заведении дела по факту проявления интереса.

—   Так, — удовлетворенно протянул Шамов, придвигая к себе документ, — так как мы будем теперь величать нашего сотрудника ЦК?

—  Оперативно мы его зашифровали как "Трезвый".

—  Не в бровь, а в глаз, — усмехнулся Шамов, — ну, давай посмотрим мероприятия по делу.

Несколько минут он внимательно читал текст, затем, откинувшись в кресле, сказал:

—  Давай записывай. Первое: сроки установки техники сократить, наружное наблюдение установить с завтрашнего утра. Технику и видеоконтроль будем ставить по месту работы и жительства. В ЦК согласуем с заведующим оборонным отделом вопрос о проверке на побочные излучения в кабинетах его отдела буквально в следующую ночь. Объясним, что у иностранных спецслужб появилась новая аппаратура по добыванию сведений техническим путем. Председатель уже подписал подготовленный мною рапорт на это мероприятие. Видеоконтроль будем осуществлять из одного из кабинетов шифровальщиков.

—     Гостехкомиссию подключим? — осведомился Прудников.

—   Да, конечно. Представители Гостехкомиссии проведут проверку за пару часов, а мы направим ОТУ под их прикрытием. Руководителя Гостехкомиссии поставлю в известность я. Подготовьте документ на имя заведующего оборонным отделом. Укажите, что это плановая годовая проверка по линии Гостехкомиссии.

—   Здание ЦК — объект режимный и находится под охраной "девятки". Значит, переговорим с начальником 9-го управления?

—   Разумеется. — Шамов раскачивался в кресле. Это была его старая привычка, помогающая сосредоточиться. Прудников отвел взгляд чуть в сторону — качающаяся фигура его, наоборот, отвлекала. — С 9-м управлением тоже, — повторил он.

—  Понятно, теперь по дезинформации, — продолжил Прудников.

—      Дезинформация должна быть в сторону ужесточения, — уточнил Шамов, — но близка к теоретическим расчетам. Так, чтобы когда в ЦРУ прочитают, то поняли бы, что у нас более мощная и передовая техника, чем им казалось. Это заставит американцев быть более податливыми на всех переговорах, тем более по управляемым головным частям. Доклад по этому делу на контроле у Председателя. Если получим подтверждающие данные о сборе информации, сразу заводим дело оперативной разработки и уголовное дело. Начнем документировать.

Прудников кивнул.

—   Тут все ясно как день. ЦРУ таким образом хочет проверить и "Одесского". Задания-то обоим дали абсолютно одинаковые.

—  Ну да. А потому ответ наш будет одинаков как для ЦК, так и для ЦРУ через "Одесского". Логично?

—   Логично, — ответил Прудников. — Следующий вопрос. Проверили по вашему указанию, был ли запрос в Генштаб. Выяснили — был. Вот копия запроса. Повторяет запрос в Министерство общего машиностроения и "Топаз". Буквально полчаса назад мне этот документ отдал Серов. Посмотрите, начальник Генштаба запрос расписал на исполнение Стародубову. Это упрощает дело. Он сам высказывал тогда сомнения в "болезни" Коровина.

Шамов взял в руки документ.

—  Кстати, глянь на начало запроса. Вот, читаю: "Для доклада руководству ЦК КПСС промежуточных результатов переговоров по сокращению стратегических вооружений и результатов работы по подготовке и проведению инспекторских проверок в 10-дневный срок предоставить…" Заметили, что тон запроса грозный и требовательный, попробуй не выполнить. Поджилки трясутся. А?

—  Да, эту ситуацию простой не назовешь, — согласился Прудников, — если ошибиться с ответом, то провалим "Одесского". Дай бог, чтобы здесь у американцев не было другого источника, кроме него.

—   Проверьте, — сказал Шамов, — не было ли запросов подобного плана из других отделов ЦК, которые курирует Аковлев?

—  Хорошо.

В этот момент в кабинет Шамова заглянул помощник и сказал, что в приемной заместитель начальника Первого Главного управления генерал Андреев, который принес запрос из ЦК для согласования ответа.

Шамов глянул многозначительно на Прудникова.

—  Вот так. — И помощнику: — Пусть зайдет.

Почти сразу в дверях показалась крупная фигура Андреева. Грузный, чуть с одышкой, он, переваливаясь, словно медведь, направился к столу Шамова, улыбаясь и с полпути протягивая для приветствия руку.

—   Николай Алексеевич, впервые такой запрос получили, — протянул Шамову документ, поправляя большие роговые очки на носу, которые делали его похожим на добродушного ученого. Шамов знал, что Андреев половину срока своей службы промотался в жарких странах ЮгоВосточной Азии, бывал в разных переделках и заработал кучу болячек, но никогда не терял присутствия духа. Вот и сейчас он, вытирая платком влажный лоб, хотя в кабинете не было жарко, да и на улице зима еще не сдавалась, говорил с улыбкой:

—   Вот жизнь штука динамичная — меняется все на ходу, только успевай. Какие в этом смысле индусы большие философы — плывет и плывет, значит, так нужно.

Шамов рассмеялся в ответ и глянул на принесенный Андреевым документ. Да, это был такой же документ, как и тот, что лежал у него на столе, только требовали в ЦК данные по тактико-техническим характеристикам американских ракет стратегического назначения. Ну, конечно, у разведки же не будут просить информацию, которая лежит внутри страны. Ну что ж, значит, ЦРУ решило себя подстраховать и двух зайцев убить: путем сравнительного анализа определить точные тактико-технические характеристики советских ракет и заодно перепроверить "Одесского".

Шамов поднял трубку прямой связи с Председателем.

—  Товарищ Председатель, прошу принять нас с Андреевым. К ним поступил документ из ЦК в дополнение к запросу "Трезвого".

—  Жду, — коротко ответил Крючков.

Когда они зашли в кабинет главы КГБ, тот сразу начал просматривать все запросы из ЦК и проекты ответов.

—  В Министерство общего машиностроения, "Топаз", Генштаб отдаете информацию, как планировали. А запрос в Первый Главк направьте мне на доклад. Николай Алексеевич, подготовьте ответ без конкретных данных, укажите лишь, что характеристики американских ракет близки к характеристикам наших стратегических ракет. И я подпишу ответ сам. В таком случае вопросы задавать не будут. Ответ будет, а сравнений делать нельзя, иначе они быстро выявят наши тактико-технические характеристики. Николай Алексеевич, теперь проверьте, не было ли еще таких запросов из других отделов ЦК, в первую очередь тех, которые курируют Аковлев и Дарынин.

—   По Аковлеву я уже распорядился, а по Дарынину дам указание немедленно.

Крючков повернулся к Андрееву.

—  Вы можете быть свободны.

Когда тот вышел, Председатель пару минут молчал, обдумывая, и добавил:

—  Нам нужно подстраховать "Одесского" с учетом задания из ЦРУ. Установите всех лиц, ознакомленных с этими данными по тактико-техническим характеристикам наших ракет. Выезд за рубеж, наличие за границей родственников, болезни там, пребывание в госпиталях. Это небольшой круг людей. Проверьте вначале агентуру, контактирующую с иностранцами. После этого отправим ответ в ЦК. Все.

 

КОРОВИН

 

Утром, идя на работу, Коровин вспомнил о своей "покаянной явке" и еще раз твердо решил ее переписать, но через пару недель. Он успокоился окончательно.

Вскоре секретарь занесла долгожданный ответ из КГБ. Сверху размашистым почерком завотделом написал: "К исполнению". Коровин пробежал взглядом текст

—   в нем никакой конкретики, почти сплошные общие фразы. Он схватил телефонную трубку с намерением вызвать выручалочку Стрельцова, но тот, как Сивка-Бурка, уже влетел в кабинет.

—  Боря, — растерянно проговорил Коровин, — тут же никаких данных…

—   Никаких, — эхом ответил шустрый Стрельцов, — одна вода.

—  Что делать будем?

—  Придется, Виктор Аркадьевич, вам к шефу идти, — убеждал настойчивый Борис, — пусть их руководителю перезвонит, потребует новый документ.

—  Ты думаешь, надо? — в голосе Коровина послышалась робкая надежда на то, что верный его Стрельцов поддержит нежелание своего начальника бороться за дело и начнет уговаривать никуда не ходить. Но Стрельцову была чужда осторожная деликатность, он знал один путь — прямой, как стрела.

—  А как же, — воскликнул Боря убежденно.

—  Ну да, конечно… — пробормотал неуверенно Коровин, — надо идти.

Ой как не хотелось Коровину к шефу, кто бы знал! А вот пошлет его тот ко всем чертям, а? А чего это ты, Коровин, скажет, вмешиваешься в наши руководящие дела, тебе кто позволил обсуждать и требовать?

Но делать было нечего. Ждал бескомпромиссный Стрельцов, ждали американцы, так щедро снабдившие его деньгами. И он зашаркал по коридору к шефу. Заглянув в приемную, осмотрелся. Было тихо.

—  Один? — Коровин робко ткнул пальцем в дверь начальника, угодливо улыбаясь секретарю.

—  Один, можете зайти, — вдруг некстати смилостивилась та, и последняя тайная надежда, что шеф занят и не примет его, пропала.

Завотделом что-то писал. По его лицу было заметно, что тяжелый умственный труд доставляет страдания.

—   Иван Иванович, — тихо, стараясь придать голосу ласковость, проблеял Коровин. Но шеф головы не поднимал.

Коровин постоял у дверей с полминуты в нерешительности, и неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы не внезапное везение — дверь открылась и в кабинет смело вошла симпатичная девушка из канцелярии, бухнув на стол толстенную папку с документами.

—   Распишитесь, — она придвинула книгу учета, и Иван Иванович поставил свой автограф.

Когда та вышла, шеф с удивлением обнаружил в кабинете Коровина, переминавшегося с ноги на ногу.

—  Вам чего? — Иван Иванович удивленно смотрел на подчиненного.

—  Я по поводу ответа из КГБ, — помахал документом Коровин.

—  А что, там что-то не так? — нахмурился шеф.

—  Да, да, да, — закивал с надеждой Коровин головой,

—  конкретики нету.

—  Какой еще конкретики? А ну дайте, — он протянул руку, а когда Коровин угодливо согнувшись, отдал документ, быстро пробежал текст. Поднял голову, с неудовольствием рассматривая Виктора Аркадьевича.

—  Документ подписал Крючков, верно? — сказал шеф жестко, словно вколачивал в Коровина гвозди, — а он член Политбюро, правильно? Так что, я должен члену Политбюро указывать, что писать?! Вы соображаете?

—   А может, заму Крючкова позвонить? — неожиданно для себя вдруг бухнул Коровин.

—  Ты что, с ума сошел? Иди лучше работай! — крикнул шеф, напрягая на шее жилы.

Как пуля вылетел Коровин из его кабинета. Секретарь, явно понимая его состояние, тем не менее равнодушно строчила на машинке. Коровин, волоча от горя ноги, пришел к себе, прямо из горлышка коньячной бутылки отпил несколько глотков и позвонил Стрельцову. Затем долго жаловался Борису, что трудно делать хороший документ, если в ответе написано, что тактико-технические характеристики ракет США близки к нашим. Наконец протянул тому бумагу.

—  Давай начинай готовить, а я подумаю, каким образом лучше представить это сравнение.

 

НОЧЬ В ЦК

 

На Москву опустилась темная ночь. Утих дневной шум, в домах погасли окна и лишь холодные звезды освещали черное небо, подмигивая гулявшим по крышам в поисках приключений котам. А люди спали. Спали коренные москвичи, столичные гости, водители маршрутных автобусов и подавляющее большинство личного состава милиции. Даже пожарники и те дремали в своих красно-огненных машинах, пользуясь недолгим затишьем. И кажется, что если кто-то неизвестный захочет войти в город и стать на его центральной булыжной площади, то сразу подумает, что хозяин улиц и домов сейчас один — сон. И ошибется. Потому что в одной из комнат самого серьезного здания Москвы, раскинувшегося на целый квартал на Старой площади, сейчас горел свет, и двое в этой комнате вели странный для постороннего разговор.

—   Два часа хватит? — спросил человек в военной форме и фуражке с синим околышком второго, невысокого крепыша в дутой куртке-"аляске".

—   На всякий случай добавь еще часок, — провел пятерней по жесткому ежику тот, — сам понимаешь, нам впопыхах нельзя.

—  Хорошо, но не больше, ты нас тоже должен понять.

—  Ладно, постараемся. Тогда я беру ребят, и мы заходим.

—  Давайте, время пошло, — военный глянул на большой будильник на окне. Крепыш быстро двинулся к двери и, уже выходя, обернулся.

—  Так ты понял, никто из охраны не должен заходить на этаж, где мы будем работать, ни одна живая душа, — требовательно сказал он.

—  Да знаю я, знаю, — отмахнулся военный.

Спустя несколько минут по длинному темному коридору, устланному мягкой ковровой дорожкой, бесшумно двигались трое. Впереди крепыш, освещая фонариком двери, за ним, не отступая ни на шаг, шли его товарищи, держа в руках небольшие чемоданчики.

—  Стоп! — негромко скомандовал крепыш, остановив луч фонарика на одной из дверей, — это тот кабинет. Открывай, — обернулся он к одному из сопровождающих. Тот, не говоря ни слова, подошел к двери, вставил в замочную скважину длинный ключ и, провернув его, открыл. Все трое молча зашли в комнату и огляделись. Затем подошли к батарее отопления у окна и один из них, самый молодой, наклонившись, ощупал пол под трубойстояком, уходившей вертикально вниз.

—  Вроде ничего особенного, — пожал он плечами.

—  Ремонт в здании делали почти четыре года назад, — сказал крепыш, — но, по словам завхоза, батареи отопления не трогали. Ладно, начинаем.

Все трое, словно по команде, быстро сбросили верхнюю одежду и стали вынимать из чемоданчиков разные инструменты. Буквально через пять минут в кабинете раздался характерный визг — молодой давил дрелью с длиннющим сверлом, вонзив его в пол возле стояка. На секунду он остановился и вопросительно посмотрел на крепыша.

—  Ничего, ничего, — успокоил тот, — в здании сейчас все свои.

Сверло вновь закрутилось, вздымая брызги цемента и заставляя дрожать батарею.

В здании Центрального Комитета КПСС, где трое специалистов КГБ СССР устанавливали устройства для прослушивания и видеонаблюдения, действительно были лишь свои — сотрудники Девятого управления Комитета госбезопасности, в обязанности которых входила круглосуточная охрана помещения ЦК партии. И слушая доносившийся с верхнего этажа шум, начальник отделения охраны капитан Поветкин лишь с пониманием вздыхал, поглядывая на часы — в шесть здесь появятся уборщицы, а до пяти нарушителей тишины уже должен и след простыть.

Те не подвели — когда третий час уже был на исходе, из темноты перед Поветкиным возникли три знакомые фигуры.

—  Ну как? — спросил крепыш с серьезным выражением лица, — мы тебе ничем не помешали?

—   А чем же вы мне могли помешать? — с деланным удивлением произнес начальник отделения, — сидели тихо, как мыши, я уже думал, может, вы решили там поспать?

—   Ну и ладушки, — заулыбался крепыш, протягивая руку для прощания, — тогда до скорого.

—   До скорого, — Поветкин пожал руку коллеге и, когда гости вышли, поднял телефонную трубку. — Саша, открывай ворота, ребята выезжают.

Затем он подошел к окну и смотрел, как в ворота выехали, мигая габаритами, "Жигули" и через несколько секунд скрылись в темноте. "Да, — философски произнес Поветкин, — спать на пенсии будем".

А утром в здании ЦК появилась Гостехкомиссия. Строго поглядывая по сторонам, комиссия ходила по кабинетам, подозрительно ощупывая глазами телефоны, приемники, телевизоры и другие приборы, в изобилии стоявшие в комнатах партийных работников. Представители Гостехкомиссии, в обязанность которых входил осмотр помещений государственных режимных учреждений, чтобы своевременно выявить самовольно поставленные аппараты, дающие побочное излучение, здесь не были редкими гостями. Конечно, нарушителей находили всегда. Правда, раньше это были мелкие проделки типа принесенного транзистора, чтобы послушать футбольный матч, или нового телефонного аппарата взамен затасканного старого, словом, ничего из ряда вон выходящего. Сегодня же, передвигаясь по этажам, члены Гостехкомиссии не уставали удивляться возросшему за последнее время благосостоянию слуг народа — "Панасоники", "Шарпы", "Самсунги" и прочие фирмы, без которых уже как-то и неудобно было сидеть в приличном кабинете, заполонили шкафы, столы и тумбочки. За каких-то полдня добрый десяток актов о нарушениях составили проверяющие.

И вот, наконец, подошли они к кабинету заведующего оборонным отделом, пождали немного, пока освободится руководитель, и, надо сказать, никто из томящихся в ожидании членов комиссии при этом не ворчал, все понимали: руководители — люди занятые, они, пока другие второстепенными вещами занимаются, о стране пекутся. А когда проверяющих в кабинет пригласили, они сразу опытным взглядом определили нарушение, а потом приборами это и подтвердили. Извинились, но указали заведующему на несанкционированный апарат видеомагнитофон, который давал излучение, а потому должен быть убран. Да и телевизор новый появился, а он, знаете, ого какое немалое излучение дает. Забрать вот так "видик" они не могли, в конце концов, партия определяет, что можно в этой жизни, а чего нельзя, но акт о нарушении составили и подписать завотделом дали. Ох как не хотелось ему лишаться милого сердцу коровинского подарка! Тем более несколько новеньких кассет уже лежало в столе, а заведующий так их хотел посмотреть. "Да что вы выдумываете, какие шпионы, кто сейчас нас слушать будет?" — говорил заведующий, который считался партийным руководителем нового типа, а потому имел право быть недовольным законными требованиями. Но деваться некуда — акт пришлось подписать. "Ладно, — подумал про себя, — как прижмут, так и уберу, а пока еще чуть постоит. Ишь, развели шпиономанию".

 

КОНТРОЛЬ ЗА КОРОВИНЫМ

 

Контролер ОТУ КГБ СССР Александр Кривицкий сидел в кресле, не отрывая взгляда от телевизора, на экране которого был виден небольшой чиновничий кабинет. Сейчас в него должен зайти объект Второго Главка, сотрудник ЦК партии. По крайней мере, объект, по данным наружного наблюдения, уже находился в здании Центрального Комитета, и по логике вначале зайдет к себе, ну хотя бы снять пальто.

Так думал Кривицкий, и не ошибся. В следующую секунду двери в кабинет распахнулись и на экране появилась фигура мужчины в шапке и пальто. В руках у него был небольшой портфель, который мужчина тащил за собой как тяжелый, неудобный груз. Это и был объект, которым занималась контрразведка.

Конечно, Кривицкий как представитель вспомогательного подразделения знал об этом человеке совсем немного, точнее, лишь то, что сочли нужным сообщить ему во Втором Главном управлении. Таково было железное правило конспирации в КГБ — каждый должен знать ровно столько, сколько ему положено в связи со служебными обязанностями, и не более. А если кто-то попытается интересоваться чем-то по своей инициативе, такое любопытство сразу бросится в глаза, в первую очередь, коллегам, и каждый из них сочтет своим долгом немедленно сообщить об излишней любознательности руководству. Сито конспирации просеивало всех сотрудников госбезопасности ежедневно, ежеминутно, ежесекундно, и завербованный иностранной разведкой чекист должен был проявлять чудеса изобретательности, дабы добыть сведения, интересующие его негласных хозяев. Может, оттого история КГБ насчитывала не много предателей — страх провала был сильнее соблазна иметь много денег и возможности сбежать за границу, чтобы вести там спокойную и обеспеченную жизнь.

Кривицкий, сидя у себя в здании Оперативно-технического управления, внимательно наблюдал за человеком на экране. Сейчас важна была любая, даже самая, казалось бы, незначительная деталь. Поэтому даже дыхание у контролера почти замерло, когда объект, закрыв дверь на ключ, включил ксерокс и начал снимать копии с документов. Кривицкий максимально увеличил изображение, и на экране стало четко видно, что это были запросы в разные организации и ответы на них. На некоторых документах хорошо был виден в правом верхнем углу гриф "Особой важности". Мужчина, сделав копии, сложил их вчетверо и положил во внутренний карман пиджака.

—   А-а-а, дорогой мой, вот что ты делаешь… — тихо протянул Кривицкий, понимающе покачав головой, и поправил наушники на голове.

А объект, закончив свое дело, на цыпочках подошел к двери, приложил к ней ухо и на несколько секунд застыл в позе любопытной соседки, прислушивающейся к голосам на лестничной площадке. Затем он открыл двери, возвратился к столу и набрал номер телефона.

—  Борис, — тут же раздался в наушниках у Кривицкого чуть резковатый голос объекта, — зайди-ка ко мне.

Уже через несколько секунд в кабинет буквально влетел другой мужчина, значительно моложе объекта, и быстро произнес:

—  Доброе утро, Виктор Аркадьевич, я подготовил для вас несколько документов по анализу состояния оборонного потенциала страны за последние полгода, и кроме того…

—   Подожди, Борис, — чуть плачущим голосом остановил молодого объект, — это потом, сейчас давай берись за подготовку отчета, сроки же поджимают.

—   Конечно, Виктор Аркадьевич, какие проблемы! — уверенно отозвался тот, — я сразу же берусь за отчет, и к концу дня все будет готово.

—   Ну, давай, не подведи, — с облегчением вздохнул объект и, вероятно, хотел добавить что-то еще, но Бориса и след простыл.

"Ну и шустрый этот Борис, — усмехнулся про себя Кривицкий, — прямо как веник с мотором".

Затем объект вытащил из стола газету "Московский вестник" и внимательно просмотрел последнюю страницу. Видимо, то, что он искал, не обнаружилось, потому как газета отправилась в стопку таких же, сложенных как попало, в книжном шкафу.

До конца дня ничего интересного на экране больше не происходило. Объект все время куда-то звонил, с кемто разговаривал, но большей частью это были не рабочие беседы — обсуждалась какая-то Вика, которая "не прочь", много говорилось о разных марках телевизоров, которые интересовали объекта, намеревавшегося "приобрести нормальный, цена не важна". Затем позвонил некто Гарик и пригласил объекта на вечеринку в пятницу, после чего тот набрал номер телефона жены и грустным голосом сообщил о "рабочем мероприятии в пятницу вечером", где он будет "вынужден употребить", потому что "сама понимаешь, нельзя выглядеть белой вороной, шеф и так косится". Словом, для опытного Кривицкого пока ничего интересного не было.

Почти в конце рабочего дня в кабинет влетел неугомонный Борис с бумагами. Кривицкий напрягся. Но объект, глянув на документы, произнес скучным голосом: "Оставь, я потом посмотрю, сейчас срочно в Совмин надо ехать".

Через несколько минут объект оделся, подошел к двери и щелкнул выключателем.

Свет погас, на экране телевизора затуманилась серая муть. Кривицкий глянул на будильник, стоявший рядом, было 18 часов 29 минут. Он сделал отметку в журнале, лежавшем возле него на столе, и поднял телефонную трубку.

—  Григорий Семенович, у меня все. Да, ушел. Хорошо. Кривицкий нажал кнопку на экране, и он погас.

—   М-да, — произнес контролер, глянув на потухший экран, — если они там так работают, неудивительно, что страна в дерьме.

Коровин, а это был именно он, за которым весь день внимательно наблюдал Кривицкий, вышел из большого серого здания ЦК на знаменитую Старую площадь и, поеживаясь от холодного мартовского ветра, зашагал в сторону улицы Куйбышева. Ей вроде бы возвратили старое название Ильинка, но все по привычке продолжали именовать улицу по фамилии известного большевика, а таксисты, когда приезжие пассажиры называли адрес "Ильинка", везли их почему-то в сторону расположенного там Новотроицкого трактира. Трактир открыли недавно, и даже многие москвичи считали своим долгом, отстояв километровую очередь, зайти туда выпить кока-колы из пластикового стакана.

Но Коровин, хотя и направлялся в район расположения трактира, заходить туда не собирался. И не потому что он, между нами говоря, привык употреблять "на халяву", просто не принято было среди работников партийных органов вот так запросто заходить в кафе или трактиры, несолидно. А вот в дорогой ресторан вроде бы и солидно, но опять-таки на чиновничью зарплату не очень-то пообедаешь в "Праге" или там "Метрополе". Да и вообще купить бутылку водки или коньяка в Москве стало большой проблемой. В ЦК давно уже "лавочку", то есть буфет, где раньше всегда брали, прикрыли. Как стали бороться за трезвый образ жизни, так и прикрыли. Нет, конечно, ребята из ЦК не пропали, однопартийцы "с мест" помогали, кто как мог. Тот же Гарик чего стоил! Тем более, папа присылал ему не дешевое дерьмо, отдающее сивушными маслами на километр, а настоящий, выдержанный напиток. Коровин вспомнил о коньяке, которым Гарик угощал друзей по пятницам вечером, и от сладостного воспоминания аж голова закружилась. Но тут приятные мысли внезапно были прерваны — большой грязный лист бумаги с надписью "Перестройка

—   продолженье Октября", гонимый откуда-то ветром, с разгона влип прямо в физиономию Коровина и заставил его, несмотря на правильную политическую направленность текста, нехорошо выругаться. Он отбросил в сторону бумагу и суетливо заторопился в сторону метро.

А метрах в пятидесяти за ним шел неприметный с виду мужчина в темной куртке, пошмыгивая носом. В метро Коровина-объекта уже ждал другой такой же неброского вида товарищ, который спокойно, без суеты, зашел с Виктором Аркадьевичем в вагон и так же, не привлекая к себе внимания, вышел вместе с ним на нужной остановке. Коровин, топая к своему дому и поглощенный собственными мыслями, не обращал внимания на прохожих, идущих сзади. Нет, конечно, его добросовестно инструктировали американские разведчики и что касается внимательности, и всего прочего, да кто ж в своей родной стране будет поминутно оборачиваться, опасаясь слежки? А ведь недооценивал Коровин КГБ, ой как недооценивал. И именно КГБ неумолимо шел сейчас по следу легкомысленного Виктора Аркадьевича, и не было у того выхода.

 

Сводка ОТУ

"19 час. 36 мин. Объект зашел в квартиру, поздоровался с женой, обменялся несколькими фразами на бытовые темы и направился в кабинет. В кабинете из внутреннего кармана пиджака вытащил свернутые вчетверо листы бумаги, вложил их в конверт, взял из книжного шкафа том сочинений Ленина, вложил между страницами конверт и поставил книгу на место.

Затем со стола взял подборку газет "Московский вестник", пересмотрел последние страницы и пошел на кухню".

 

"А все-таки хорошее дело свой кабинет, — подумал Коровин, идя на кухню, — положил что нужно, и никто лазить не будет". Хотя, если правду сказать, чуть лукавил сам перед собой Коровин, потому как супруга его Антонина была женщиной не только решительной, но и крайне любопытной и имела привычку регулярно устраивать мужу ревизию, или, попросту говоря, шмон. Потому от греха подальше деньги он глубоко под шкаф засунул, в самый уголок, и достать оттуда их можно было лишь шваброй, и то зная, куда ею тыкать. Мысль о том, что под шкафом лежит целое состояние, согревала Коровина, и в кухню он зашел уже в хорошем настроении.

—   Да, Тоня, в воскресенье поедем телевизор покупать, уже договорился, — радостно сообщил он, хватая со сковородки горячую котлету.

—   Куда немытыми руками?! — возопила жена, и испуганный Коровин выронил надкусанную котлету прямо в кастрюлю с борщом, создав фонтанчик из красных капель, покрывших сразу же белую поверхность плиты жирными пятнами.

—  Тоня, я же… — попытался он что-то сказать в оправдание, но жена лишь махнула рукой, схватила тряпку и стала вытирать загаженную неаккуратным супругом плиту. И тут до нее дошло главное.

—  Какой телевизор? Откуда у тебя деньги? — она подозрительно глянула на Коровина.

—  Да премию дали, — легко соврал Коровин, который уже давно мечтал приобрести хороший телек, да жена все не давала добро на эту покупку, резонно полагая, что есть и более важные траты.

—  Ну, тогда другое дело, может, и купим, — снизошла вдруг Антонина к слабостям супруга.

—   Мне Николай Петрович из ОРСа пообещал, он с директором "Электрона" договорился. Я осенью Николаю Петровичу помог солдатами — дачу отремонтировать, а солдат мне дал замполит дивизии, я его брату, директору "Приборпроекта", хорошую справку по проверке написал, — рассказывал Коровин сложную схему операции по приобретению телевизора.

—  Ладно, уговорил, — усмехнулась жена, накрывая на стол, — иди уже ешь, несчастье мое.

 

ЯРКОВ ВО ДВОРЦЕ СПОРТА

 

Сегодня вечером ожидается важная операция — передача фотокассеты с "дезой" для американцев. От Яркова требуется немного — прийти на баскетбольный матч во Дворец спорта в Лужниках и отдать кассету, вложенную в небольшой пакет, незнакомому человеку из ЦРУ. Просто держать ее в левой руке и отдать у самого выхода после матча, больше ничего. Даже человека того Ярков, согласно инструкции американцев, не должен видеть. Словом, рядовая операция, на первый взгляд.

Но Ярков никогда не относился к заданию, будь оно самое простое, легкомысленно. Наоборот, всегда, когда предстояло нечто подобное, он мысленно прорабатывал ее в самых мельчайших деталях, просчитывая любые неожиданности. Это был не просто опыт талантливого контрразведчика, это было прирожденное качество — к любому делу относиться так, словно оно решает твою судьбу. Но не это делало Яркова неповторимым, даже уникальным в своем роде. Всегда, когда предстояло выполнить задание, где могла сложиться нештатная ситуация, он испытывал особый азарт, словно хищник, напавший на след жертвы. И чем более непредсказуемо разворачивались события, тем яснее и спокойнее работал его ум. А в моменты, когда его жизни угрожала опасность, он испытывал особое чувство сродни упоению летчика-аса, "повисшего" на хвосте вражеского самолета. Ни на секунду в его душе не поселялась паника или тревога, а лишь твердая уверенность в одном: он всегда будет за спиной своего противника, опережая его в этой опасной игре на несколько шагов. И так было каждый раз.

Сегодняшняя встреча — особая. Пожалуй, впервые Ярков, идя на операцию, ожидал получить массу положительных эмоций. Почему? Да дело в том, что любил Ярков спортивные игры. Самому нравилось и мяч погонять, и у волейбольной сетки попрыгать, а баскетбол его в студенческие годы больше всего захватывал. В кои веки удастся побывать на таком интересном матче, как отборочный тур, где встретятся сборные СССР и Испании. Потому, сидя в своем кабинете в НИИ, о предстоящем вечере он думал с удовольствием.

А в это время в Москве становилось жарко. И дело было вовсе не в погоде. Просто американская резидентура неожиданно стала активно разъезжаться по разным районам столицы, и комитетовская "наружка", стремясь не упустить ни одного из дипломатов, выехавших из посольства США в разные стороны, буквально разрывалась на части.

Шамов, немного нервничая, понимал, что такая показная суетливость американцев — это просто попытка отвлечь силы КГБ от главного события дня, и таким событием, он был почти в этом уверен, должна стать сегодняшняя операция в Лужниках.

Телефон зазвонил вновь.

—  Слушаю, — Шамов поднес трубку к уху.

—  Николай Алексеевич, — послышался в трубке голос Голышева, заместителя начальника Седьмого управления, — у нас один зафиксирован по дороге в Третьяковку, еще двое зашли в ЦУМ, и там разошлись в разные стороны, а только что из американского посольства выехала еще машина и движется в сторону Курского вокзала.

—  Как они ведут себя?

—   Масса контактов, — озабоченно ответил Голышев,

—  если так дальше пойдет, растащат они всех моих людей.

—   Ничего, ты только оставь сегодня на вечер в Лужниках две бригады, там ждем главное, — ответил Шамов и положил трубку.

Рабочий день подходил к концу. Ярков засобирался: на такой матч опаздывать нельзя. Он вышел из кабинета и по дороге заглянул в приемную Гусева.

—  Зоя Николаевна, — улыбнулся он секретарю, — если шеф спросит, скажете, что я в больницу к Гринько из Совмина. А потом на один спортивный матч заскочу, ребята билеты достали, давно баскетбол не видел.

Ярков говорил почти правду. К Гринько, которому позавчера вырезали аппендицит, сегодня он уже заходил, правда, днем. Но сделать акцент на больнице было важно, потому что посещение больницы, в отличие от спортивных мероприятий, всегда находит понимание. А что касается матча, то он упомянул о нем как бы невзначай, на тот случай, если кто-то из коллег по НИИ увидит его в Лужниках.

—   Конечно, Сергей Геннадьевич, обязательно передам, — пообещала Зоя Николаевна, — посетить больного

—  святое дело, — с сочувствием в голосе добавила она.

В Лужники он шел с удовольствием, несмотря на то что впереди предстояла серьезная операция по передаче информации.

Людей было много, они рассаживались по местам, оживленно обсуждая предстоящий матч, давились в очереди у автомата, который выбрасывал из себя порции модного нынче попкорна, оживленно спорили, потрясая газетами. Ярков нашел свое место, поудобнее расположился на твердом сиденье и глянул на часы — до начала матча оставалось семь минут.

Конечно, ожидалась зрелищная игра, ведь это же был отборочный матч. На арене сошлись сборные команды СССР и Испании — давние соперники, и нынешняя встреча была не только состязанием в мастерстве, но и противостоянием амбиций — а как же, в прошлом году явный фаворит в этой борьбе так и не определился. Конечно, советским спортсменам нужна была победа, и они были достойны ее, ведь это одна из сильнейших команд мира, меньше двух лет назад наша сборная взяла на Олимпиаде "золото". Да, если вспомнить нелегкий путь советских баскетболистов, то на нем было немало достижений, а знаменитый разгром американцев на Олимпиаде в Мюнхене чего стоит!

Но вот в зал заходят игроки: Сабонис, Паулаускас, Волков, Вольнов и другие — все они звезды, сделают честь любой команде мира. Ребята из Прибалтики — костяк коллектива, спокойные, рослые, с мягкими улыбками, мощными ногами. Ярков как-то читал, что в 1935 году в Женеве состоялся первый чемпионат Европы по баскетболу, и победили тогда спортсмены из маленькой Латвии — поистине земля, рождающая баскетбольные таланты.

Соперники тоже достойные, так что игра будет напряженной.

Свисток, и сразу сборная СССР начала атаковать. Наши стали лидировать с первых же минут, и разрыв в счете все увеличивался. Ярков, поглощенный захватывающим зрелищем, вдруг увидел, как после очередного удачного мяча с тренерской скамейки вскочил человек и что-то крикнул игрокам. Ярков внимательно всмотрелся

—   о, да это же сам Александр Яковлевич Гомельский, главный тренер сборной! Легендарная личность, Гомельский начинал в Латвии, где выводил сборную республики пять раз в чемпионы СССР, а когда стал старшим тренером Вооруженных Сил и ЦСКА, то при нем команда ЦСКА более 10 раз выигрывала первенство Советского Союза и неоднократно становилась обладателем Кубка европейских чемпионов. И сейчас Александр Яковлевич ни на секунду не упускал из поля зрения ход игры, превращаясь в настоящего ее дирижера. "Молодец", — подумал Ярков и зааплодировал, его поддержали сотни болельщиков. "Го-мель-ский! Го-мель-ский!" — мощно раздалось над трибунами, тренер улыбнулся и чуть наклонил голову.

Конечно, спорт, как история: великие игроки — великие личности. Яркову вспомнились баскетболисты, игравшие до недавнего прошлого на советских площадках: Зураб Хромаев, Арменак Алачачян. Оба, имея невысокий, по баскетбольным меркам, рост, умудрялись держаться в десятке лучших бомбардиров сборных. У Хромаева была потрясающая скорость, а Алачачян забивал мяч с середины поля.

Матч закончился, победа сборной СССР была полной. "Ну, спасибо американцам за подарок, — подумал про себя Ярков, вставая и присоединяясь к выходящим болельщикам, — получил огромное удовольствие, а то когда бы я еще вырвался на такой классный матч". Он двигался в радостной, возбужденной людской толпе, уже внимательный и сосредоточенный. Сейчас на выходе у него из руки заберут фотокассету. Он расслабил пальцы, державшие небольшой сверток, и уже почти у самого выхода из сектора вдруг почувствовав легкое прикосновение, понял: это он — человек, который должен принять информацию у агента "Холла". Ярков не повернул головы, не изменил выражения лица, ничем не выдавая главного момента операции. Он лишь провел, словно невзначай, свободной рукой по левой щеке, что для нашего наружного наблюдения означало: передача состоялась. Краем глаза заметил невысокого худощавого мужчину, удаляющегося от него в потоке людей. Подумал: "Наружка" уже ведет его".

Выйдя из Дворца спорта, вдохнул полной грудью свежий весенний воздух и глянул на темное в ясных звездах небо. Вспомнил слова Верещагина на последней встрече: "Сережа, там будет много людей, постарайся сразу же после матча быстро уйти оттуда, ни с кем не общаясь, чтобы не путать нашу "наружку". "Да, — сказал сам себе негромко Ярков, — домой". Он быстро двинулся к остановке, и через минут сорок уже входил в свою гостиницу. О дальнейшем не беспокоился. Мощная машина КГБ, включившись в работу, не давала сбоя. Контактер, забравший у Яркова фотокассету, никуда не денется. Вскоре о нем уже будут знать все, и дальнейшая его жизнь окажется под увеличительным стеклом советской контрразведки, которая и определит, в конце концов, судьбу этого человека.

Ярков не ошибался. Именно в эти минуты в КГБ стало известно имя контактера.

У Шамова на столе лежала сводка наружного наблюдения, где описывалось то, что было скрыто от глаз обычного обывателя, побывавшего на матче.

Сводка НН

"…Объект после окончания матча встал и направился к выходу из сектора № 6.

Поскольку туда устремилось много людей, которые создали толпу, тесня друг друга, точно выявить момент контакта объекта не удалось. В связи с этим под контроль после выхода были взяты три лица, которые находились рядом с объектом.

Контактер 1. Установлен, является наладчиком завода Лихачева. После матча с друзьями выпил пива и отправился домой. Все его друзья работают в одном цехе.

Контактер 2. Преподаватель физкультуры в школе

1. 101.    После матча уехал домой, в контакты ни с кем не вступал.

Контактер 3. Невысокий худощавый мужчина лет 40—45. После выхода из здания Дворца спорта направился в метро, сел в прибывший поезд и вышел на станции "Таганка". Там тщательно проверился, затем пересел в поезд, идущий в обратном направлении, и вышел на станции "Парк Горького". Выйдя из метро, прошел через проходной двор, вышел на улице Коминтерна, где его ожидала дипломатическая машина, и в ней прибыл в посольство США. Установлено, что этот мужчина — Стив Кларк, начальник гаража посольства. Ранее сведений о его участии в каких-либо операциях не поступало…"

—    Стив Кларк, — повторил вслух имя контактера Шамов, закончив читать сводку, и в упор посмотрел на Прудникова, ожидая дальнейших пояснений.

—   Это не все, — вздохнул тот, — самое странное заключается в том, что он имеет дипломатический статус.

—  На каком основании? — удивился Шамов. — В прошлом году американцы согласовали количество дипломатических должностей при посольстве США в СССР. Губачев с Рейганом, а затем с Бушем обсуждали этот вопрос. Затем договорились, что такое же количество дипломатических должностей будет и в нашем посольстве в Вашингтоне. А тут выскакивает какой-то начальник гаража, и оказывается, он дипломат — ни задержать, ни арестовать.

—  Наглеют, — мрачно согласился Прудников.

—  Так. Подготовьте по этому вопросу документ, нужно будет доложить Председателю. А этого Кларка возьмем под контроль, но только после моей команды, я согласую все с Председателем.

 

ЯРКОВ

 

Он со вчерашнего вечера в Предпорожье, куда приехал на пару дней забрать кое-какие личные вещи. Рано утром только что открывшему глаза Яркову в первую секунду показалось, что он в московской гостинице, в своем номере, и сейчас ему нужно вскакивать и с ходу включаться в ритм дня, но уже в следующий момент сон окончательно прошел, и он с удовольствием потянулся. "Два дня безделья", — сказал вслух и рывком поднялся.

Уже через двадцать минут, не изменяя своей многолетней привычке, Ярков в спортивном костюме бежал по парковой дорожке, отбрасывая на ходу заледеневшие куски подтаявшего снега. Здесь все было знакомо: вот сейчас будет резкий поворот и крутой подъем, и, набрав скорость, он буквально взлетел вверх, а теперь затяжной спуск, где, не сбавляя скорости, можно расслабиться. Ярков бежал легко, чувствуя, как морозный утренний воздух наполняет его легкие.

Спустя полчаса, разгоряченный после пробежки, он зашел к себе в квартиру, напевая вполголоса "Марш энтузиастов", скинул спортивный костюм и, включив воду в душе, с наслаждением подставил под ее упругие струи плечи и грудь. В этот момент раздался телефонный звонок. "Кто это с утра?" — удивился, закрывая кран. Телефон продолжал настойчиво атаковать квартирную тишину. С обмотанным вокруг тела полотенцем Ярков выскочил в коридор.

—  Алло!

—   Это Сергей? — послышался в трубке незнакомый женский голос.

—  Да, я вас слушаю.

—   Доброе утро, Сережа. Тебя беспокоит мама Лизы, Эльза Петровна, ты меня должен помнить, вы с Лизой в школе вместе учились.

—  Ну, конечно, Эльза Петровна, рад вас слышать.

—  Сережа, я тебе несколько раз звонила, но никак не могла застать.

—   Неудивительно, я полгода уже в Москве, и живу там, и работаю. Вы меня случайно застали, я всего на пару дней заехал домой.

—  Вот видишь, не знала. А я звоню по просьбе Лизы. Она сменила работу, устроилась гидом в одной из американских туристических фирм и теперь часто будет приезжать в Союз. Лиза хотела с тобой встретиться, но не знает, как связаться.

—   Запишите мой телефон в Москве. Я пока в гостинице живу. — Ярков продиктовал номер телефона.

—  Записала. Лиза приедет в следующую среду, через три дня.

—  Спасибо, Эльза Петровна, буду ждать ее звонка.

Он положил трубку на рычаг и задумался. Лизу он не видел давно и даже стал склоняться к мысли, что ЦРУ по каким-то причинам просто выключило ее из игры. И вот теперь этот звонок. То, что он не случаен, сомнений не вызывало, вопрос только в том, что они готовят в этот раз? Ярков медленно снял с рычага трубку и набрал номер, которым мог пользоваться лишь в исключительных случаях. Это был телефон Верещагина.

Василий Петрович ответил сразу. Они хорошо знали голоса друг друга, поэтому представляться не было необходимости.

—   Только что ее мама звонила, — сказал Ярков, поздоровавшись, зная, что Верещагину понятно, о ком речь.

—  Что-то срочное? — встревожился Верещагин.

—  Она будет в Москве через три дня.

—  Больше никакой информации?

—  Это все.

—  Хорошо, когда приедешь, сразу дай знать.

Два дня в Предпорожье пролетели быстро, и вот уже "топазовский" самолет нес Яркова в столицу, в шумную суету и лабиринты большой политики. Глядя в иллюминатор на приближающийся аэропорт "Быково", он вдруг вспомнил свою первую поездку сюда. "Сколько воды утекло", — подумал почему-то с ностальгией.

Едва кинув вещи у себя в гостинице, сразу же поехал на работу. Остаток дня пролетел быстро. Вечером он встретился с Верещагиным.

—  Сережа, на эти дни мы решили установить за тобой негласное наблюдение, — сказал тот сразу, — в качестве контрмеры. Мы не исключаем, что ЦРУ может устроить тебе проверку, и одним из участников этой игры станет Лиза, так что нужно перестраховаться.

—  Знаете, Василий Петрович, у меня такое чувство, что Лиза станет даже одной из основных фигур в этом деле.

—  Будь готов к любой провокации.

—  Не беспокойтесь, я всегда готов, — улыбнулся Ярков. Уже в гостинице поздно вечером у него зазвонил телефон. "Она", — мелькнула мысль. Да, это действительно была Лиза.

—    Сережа, это я, здравствуй, дорогой. Только что прибыли, звоню тебе из гостиницы.

—  О, Лиза, сто лет не появлялась, — пошутил Ярков.

—  Ой, столько всего, — торопливо говорила она, — я в Москве всего полтора дня, потом Золотое кольцо, Ленинград — и домой.

—  Насыщенная у тебя программа.

—  Да не в этом дело, — нетерпеливо прервала его Лиза, — Сережа, мне нужно тебя увидеть. Завтра к семнадцати экскурсия заканчивается, я буду ждать тебя в гостинице "Национальной", мой номер 222. Запомнить легко.

—  Обязательно буду, но боюсь, раньше семи вечера не получится.

—  Ой, а что такое? — обиженно произнесла Лиза.

—  Понимаешь, у нас на работе строго с дисциплиной, нарушителей наказывают.

—  Ну что ж, подожду.

...Утро. В НИИ Гусева с каждой минутой все больше сотрудников. Они заполняют здание, коридоры начинают гудеть по-рабочему. Вот уже застрочили пишущие машинки, зазвонили телефоны, кто-то с папкой в руке выбежал из кабинета, словом, начался обычный трудовой день.

Ярков сидел в приемной Генерального. Секретарь Гусева Зоя Николаевна, подавая Яркову чашку свежезаваренного чая, говорила:

—   Вы подождите, у него Звягинцев, а толковых специалистов он быстро не отпускает. Это с бездарями больше пяти минут не разговаривает.

—  Вы уже изучили стиль руководства шефа? — засмеялся Ярков.

—  Знаете, я здесь 19 лет, но чтобы вот так, как сейчас, когда в институте все бурлило, не припоминаю. У руководителей глаза загорелись, постоянно что-то предлагают, длинных перекуров никто не устраивает.

—   А что, неужто приспособленцы исчезли? — хитро улыбнувшись, спросил Ярков.

—  Ну почему исчезли? — усмехнулась Зоя Николаевна, — никуда они, конечно, не исчезли, да теперь выхода у них нет. Хочешь в институте остаться — работай. Только за то, что красиво говоришь или стол накроешь начальству, сейчас ни должностей, ни премий не дают. Как посмотрю вокруг — на фоне общего упадка и безнадеги наш НИИ — оазис.

—  А что ж при прежнем руководителе порядка не было?

—  Да как вам сказать? — задумалась Зоя Николаевна.

—  Человек он хороший был, добрый, но чтобы коллектив вести, этого маловато. Ой, кажется, Звягинцев выходит.

В следующую секунду из кабинета Гусева вышел высокий худой мужчина с умными глазами. Поздоровавшись на ходу с Ярковым, он быстро исчез.

—   Заходите, Сергей Геннадьевич, — улыбнулась Зоя Николаевна.

В большом кабинете Гусева, как и на "Топазе", властвовали ракеты. Их макеты занимали шкафы, подоконники и даже чайный столик. Все они в разное время рождались его талантом, и он без них не мог.

Гусев говорил по телефону, и Ярков тихо сел на стул за приставным столиком. Разговор был не из приятных, потому что Генеральный, обычно сдержанный и интеллигентный, что-то возмущенно объяснял невидимому собеседнику.

—   Кто чувствует себя неуверенно, — говорил он, — пусть пишут заявления сейчас, чтобы потом я с позором не выгонял.

Наконец он положил трубку и уже негромко и спокойно сказал Яркову:

—  Привыкли, понимаешь, придя на работу, газетки не спеша почитать, о футболе с соседом по кабинету поспорить, перекур с утра устроить. В стране и так лентяев и говорунов полно, скоро никто трудиться не захочет, все в общесоюзную дискуссию включатся. А кто будет строить, учить, лечить? Не приходило это в голову некоторым? — при этих словах Гусев выразительно показал указательным пальцем в потолок, недвусмысленно демонстрируя, куда обращаться в поисках причины разлада в стране.

—  В Предпорожье, кстати, трудятся, как и раньше, — отреагировал Ярков, — да только с заказами начались проблемы.

Гусев вздохнул.

—  Сергей, вот у меня аналитическая справка по сегодняшней ситуации с обороноспособностью страны, хороший документ, наши ребята сделали. Я расписал его, в том числе и на тебя. Почитаешь. Нужно будет подготовить в ЦК докладную, чтобы донести не только проблемы, но и нашу тревогу. Срок — до четверга.

Возвратившись к себе в кабинет, Ярков по телефону правительственной связи набрал хорошо знакомый номер.

—  Верещагин, — раздался в трубке голос.

—  Я уже на месте, — сказал Ярков, — извините, что не с самого утра звоню, у шефа был.

—  Ну, как добрался? Все успел на малой родине сделать? — начал расспрашивать Верещагин.

—    Спасибо, все нормально. Вчера поздно вечером она звонила мне. Сказала, что остановилась в гостинице "Национальной", номер 222. Я буду там не раньше семи вечера.

—  Хорошо, мы подстрахуем.

Весь день Ярков невольно возвращался мыслями к сегодняшней встрече. Что-то подсказывало ему, что просто она не пройдет. Он продумывал разные варианты поведения, но в конце концов решил: "Ладно, на месте определюсь".

Вечером, уходя из НИИ, зашел в приемную Гусева.

—  Шеф уехал в МОМ, — сообщила Зоя Николаевна,

—    и попросил предупредить ведущих конструкторов, чтобы завтра в восемь были в зале совещаний, и вы тоже.

 

ЛЭНГЛИ

 

В кабинете руководителя оперативного департамента Маккони сидел начальник восточноевропейского отдела ЦРУ Пол О'Брайн. Хотя О'Брайн ирландец, он, вопреки распространенному мнению об ирландцах как о неотесанных деревенских парнях, обладал безупречными манерами и великолепным произношением. Выпускник Гарварда с аристократическими замашками, идеально завязанным галстуком, подобранным исключительно под тон рубашки, он немного раздражал Маккони, который был родом из Техаса и предпочитал общение с простыми, открытыми людьми, которые особенно не задумывались, есть ли у них в кармане чистый носовой платок. Ранчо родителей Маккони в Техасе соседствовало с ранчо семьи Бушей, поэтому неудивительно, что руководитель оперативного департамента ЦРУ не остался без внимания администрации нового президента США — в ближайшее время ожидалось его назначение на одну из серьезных должностей в Совет национальной безопасности.

В свою очередь, О'Брайн чувствовал легкую неприязнь своего непосредственного шефа, но изменить себя не мог. Правда, это и не нужно было: Маккони ценил мозги своего подчиненного, и именно поэтому прощал О'Брайну все, даже изящные запонки в накрахмаленных манжетах его рубашки. Сам он запонок не признавал.

Сейчас речь шла о последних сведениях, поступивших из СССР от ценного агента "Холла". О'Брайн курировал работу с этим агентом и, надо признать, делал это отменно.

—   Я ознакомился с информацией, поступившей от "Холла", — Маккони провел рукой по листу бумаги, лежавшему перед ним на столе, — показал специалистам по ракетной тематике, и должен сказать, данные очень любопытны, я бы даже сказал больше. — Тут Маккони сделал небольшую паузу, чтобы О'Брайн оценил важность момента. Начальник отдела через тонкие стекла очков внимательно смотрел на шефа, ожидая, чем тот завершит. Лицо Маккони было непроницаемо, лишь уголки губ чуть дернулись вверх. — Таких данных мы не получали уже очень давно, — продолжил глава департамента, — я вас поздравляю.

—  Благодарю вас, сэр, — О'Брайн чуть наклонил голову в знак признательности, — но это еще не все.

Брови Маккони взметнулись вверх.

—  Что вы имеете в виду?

—  Мы ожидаем информацию от "Свиста".

—  И что именно?

—   Как вы помните, сэр, возвратившись из США, он вручил своему руководителю видеомагнитофон, который дает излучение до несколько сот метров. Тот, как и ожидалось, поставил подарок в своем кабинете. Разумеется, поблизости от здания ЦК мы разместили наш закрытый пост, сняв для этого одну из московских квартир. Слава богу, сейчас это сделать уже несложно. Таким образом, мы смогли начать звуковой контроль за очень важным кабинетом в советской партийной структуре.

—  Отлично, О'Брайн. И что же вы за эти дни смогли получить?

—     Во-первых, прослушивая разговор "Свиста" со своим начальником, мы смогли убедиться в его надежности. По крайней мере, он старается придерживаться линии поведения, которую мы ему отработали после вербовки.

—  И какое задание он выполняет сейчас?

—  "Свист" направил в разные ведомства письма с требованием предоставить такие же данные, которые мы поручили добыть и "Холлу". Поэтому после получения данных от "Свиста" мы сравним поступившие от них сведения и таким образом сможем проверить обоих.

—  У вас есть какие-то сомнения?

—   Пока, сэр, оснований для этого нет. Тем более, с "Холлом" мы работаем уже почти десять лет, и за это время от него поступило много очень важной информации. К тому же мы его неоднократно проверяли. Но все же нам не хочется испытывать судьбу, поэтому даже полностью надежных агентов мы регулярно проверяем.

—   Да, — согласился Маккони, — законов разведки еще никто не отменял, не зря самые гнусные предатели оказываются среди самых больших друзей. — Произнеся эти слова, он вдруг почувствовал, как нахлынули воспоминания, и в памяти всплыла история, связанная с одним из самым громких провалов ЦРУ в последние годы. Маккони тогда был только назначен руководителем оперативного директората и пережил те события как свою личную драму…

…История была связана с одним из офицеров советской разведки, полковником Виталием Юрченко, который с разницей всего в несколько месяцев совершил два побега, всколыхнувшие как Лубянку, так и Лэнгли: сначала он объявился в американском посольстве в Риме, где предложил свои услуги, а затем, повергнув в полное замешательство ЦРУ, постучался в двери советского посольства в Вашингтоне.

Этот человек попал в поле зрения американцев еще в 1975 году, когда он впервые приехал в Вашингтон в должности офицера безопасности советского посольства. Маккони тогда был начальником восточноевропейского отдела, и через одного из своих агентов, являвшегося сотрудником советской разведки, получил первые сведения о Юрченко. Затем по разным каналам удалось добыть и другие данные.

Первое заключение, сделанное о нем в ЦРУ: он, бесспорно, первоклассный эксперт КГБ в области контрразведки. Но довольно скоро удалось обнаружить, что будучи женатым и имея двоих детей, Юрченко завел любовницу. Короче говоря, обычное дело, но ситуацию существенно осложняло то обстоятельство, что та женщина была замужем за советским дипломатом.

Чрезвычайно щекотливое положение, таившее в себе немалую опасность для карьеры любого советского разведчика: согласно порядкам, установленным в КГБ, такого рода связи были строжайше запрещены. Положение было еще более запутанным из-за того, что женщина жила в Монреале, где работал ее муж.

Неожиданно для американских спецслужб Юрченко вдруг появился в посольстве США в итальянской столице и попросил встречи с представителями ЦРУ. Как те и предполагали, его целью было, чтобы ему организовали поездку в Канаду. Американцы согласились. В сопровождении людей из ЦРУ, получив от них шпионскую кличку "Алекс" и американские документы на имя Роберта Родмана, полковник КГБ пересек американско-канадскую границу. В Монреале произошло его свидание с любимой женщиной. Во время этой, не совсем обычной, встречи Юрченко-Родман сообщил, что перешел на службу в ЦРУ и что ему хотелось бы начать новую жизнь в Америке вместе с ней. К немалому удивлению для Юрченко, его любимая женщина заявила, что готова к продолжению отношений с ним, но вовсе не намеревается оставлять мужа. Что же касается "побега" и совместной жизни в США, она прямо сказала ему: "Ты просто сумасшедший!".

Такой исход разговора поверг Юрченко буквально в состояние ступора и, конечно, отразился на последующем этапе жизни "Алекса", когда он в течение ряда дней подвергался утомительным многочасовым опросам, во время которых ЦРУ, как говорится, стремилось "опустошить его голову". В тот период, несмотря на явную личную драму, тяжело переживавшуюся им, Юрченко был весьма словоохотлив и выложил своим "собеседникам" исключительно ценную и подчас поистине ошеломительную информацию. Занимая высокий пост в ПГУ, он знал не только обо всех операциях КГБ, проводившихся на территории Штатов, но также и об иных делах и планах советской разведки.

О лучшем источнике информации, чем Юрченко, трудно было и мечтать. Все свидетельствовало о том, что в КГБ его ценили и никто не сомневался в его лояльности. В 1980 году, завершив 5-летний срок пребывания в Вашингтоне, он после возвращения в Первое управление был повышен в должности. В начале 1985 года он стал заместителем начальника отдела, работающего по США и Канаде в том же Первом управлении. Находясь на этом посту, он знал как всех сотрудников КГБ, действующих под крышей советского посольства, так и имена тех, кто поставлял им сведения. Что касается представителей последней группы, то Юрченко в их числе назвал два имени, повергших в настоящий шок все американские спецслужбы.

Больше всего американцев потряс тот факт, что КГБ сумел проникнуть в Национальное агентство безопасности — самую засекреченную службу их разведывательной империи. Русским удалось завербовать бывшего работника этого ведомства. А точнее, он сам установил контакт с КГБ, придя в советское посольство в Вашингтоне в январе 1980 года и предложив приобрести всю информацию, имевшуюся у него. Надо сказать, что бывший служащий НАБ Роберт Пелтон знал чрезвычайно много, в частности, о шифрах и американских операциях по электронному перехвату. На протяжении целых пяти лет — до того, как его разоблачил Юрченко, — он практически сводил на нет все операции НАБ, касавшиеся Советского Союза. Он подробно оповещал КГБ о том, что было известно НАБ о советских шифровальных системах, о технических средствах, находящихся на вооружении Агентства. Пелтон выдал и один из важнейших американских секретов: субмарины США установили наиболее совершенные подслушивающие приборы вблизи советских подводных кабелей, по которым непрерывным потоком шла информация разведывательного порядка. Ничего не подозревавшие русские, убежденные в полной надежности своих подводных кабелей, не прикладывали никаких усилий, чтобы хоть как-то обезопасить их...

Другое признание Юрченко произвело, пожалуй, даже еще больший шок: выяснилось, что оказались скомпрометированными чуть ли не все операции ЦРУ в Советском Союзе. В этом провале был повинен Эдвард Ли Ховард, прошедший в Центральном разведывательном управлении специальный курс для работы в московской резидентуре, но в последний момент не назначенный туда из-за того, что не прошел проверку на детекторе лжи, обнаружившем у него склонность к употреблению наркотиков и тягу к мелкому воровству. Незамедлительно выгнанный из ЦРУ, Ховард решил отомстить и установил контакт с советским посольством, чтобы продать имевшуюся у него информацию о тайных операциях американского шпионского ведомства в СССР. Его измена нанесла огромный ущерб разведке США: по крайней мере шесть советских граждан, работавших на ЦРУ, были арестованы, что практически привело к приостановке всех разведопераций в "империи зла". Помимо того, Ховард сообщил Советам имена агентов ЦРУ, действовавших под дипломатическим прикрытием в американском посольстве в Москве.

Недостаток у Юрченко реальных побуждений для разрыва с родиной породил несколько теорий. Одни считали, что он сбежал по заданию КГБ, чтобы каким-то хитрым образом проникнуть в недра ЦРУ и выведать тайны этого ведомства.

Другие, в том числе и Маккони, были уверены: пошел на свои откровения, потому что надеялся, что ему все же удастся склонить на свою сторону любовницу и начать совершенно новую жизнь в Америке. Каковы бы ни были действительные мотивы Юрченко, Центральное разведывательное ведомство усугубило ситуацию, совершив несколько серьезнейших ошибок. Хуже всего было то, что тогдашний шеф ЦРУ Уильям Кейси по предложению Маккони и в целях поддержания авторитета американской разведки, опустившегося до нижних пределов из-за невероятной путаницы, возникшей вследствие пресловутого дела "Иран-контрас", согласился предать гласности информацию о побеге высокопоставленного офицера КГБ. Известие об этом повергло в ужас бедного Юрченко, и нисколько не улучшила положения личная встреча между ним и Кейси.

Проводя почти все время в спецдоме в штате Вирджиния, Юрченко был еще более расстроен, когда узнал, что его имя постоянно звучит в теленовостях. В какой-то момент, считают психологи, он мог осознать создавшуюся ситуацию как унизительную и совершенно непереносимую для себя.

Вечером 2 ноября 1985 года он отправился обедать в вашингтонский ресторан в сопровождении двух сотрудников ЦРУ. Во время застольного разговора, как бы между прочим, Юрченко поинтересовался, что бы его конвой сделал, если бы он просто встал из-за стола и вышел из ресторана. Подвыпившие американцы пробормотали, что затрудняются с ответом. Тогда Юрченко поднялся и не спеша вышел из ресторана. Пройдя четыре квартала, он позвонил в дверь советского посольства.

Затем произошло то, что без всяких преувеличений можно назвать наиболее странной и удивительной шпионской мыльной оперой за всю историю тайного противоборства в период "холодной войны". Через два дня после его появления в "до боли знакомых" родных стенах советского посольства Юрченко дал сенсационную пресс-конференцию. Он заявил, что ЦРУ, введя наркотические препараты, одурманило его и похитило, принудив дать определенную информацию о КГБ. Но ему, как утверждал "герой", удалось бежать от "глупого, подлого и презренного ЦРУ".

Выступление Юрченко стало подлинным бедствием для Центрального разведывательного управления, очутившегося вновь под светом прожекторов. Руководителям американского шпионского ведомства пришлось отчитываться перед членами различных комитетов Конгресса, интересовавшихся на законном основании тем, как могло случиться, что "наши пинкертоны" умудрились потерять одного из самых ценных перебежчиков за всю историю. Маккони, как один из стратегов провальной позиции ЦРУ в этой истории, пережил тогда немало неприятных дней…

—   Если все будет нормально, то мы еще раз сможем убедиться в правильности нашей тактики, — донесся до Маккони сквозь туман воспоминаний голос О'Брайна. Маккони резко сжал пальцы, переходя от прошлого к действительности.

—   И передадим полезную информацию президенту,

—   продолжил он. — Кроме того, мы можем сравнить их сведения с теми, что есть у нас по тактико-техническим характеристикам ракет, и это поможет нам в переговорах по стратегическим вооружениям с СССР.

—  Но вы знаете, сэр, специалистов кое-что тревожит.

—  Интересно, что? — Маккони подался вперед, готовясь внимательно выслушать О'Брайна.

—    Если отталкиваться от материалов "Холла", которые поражают своей точностью, то оказывается, что наши ракеты недостаточно защищены в шахтах. Если несколько головных частей попадет в позиционный район, то специалисты опасаются, что наше оружие возмездия будет уничтожено.

—  Вы разделяете эту точку зрения, Пол? — в раздумье произнес Маккони, и О'Брайн, не переносивший панибратского отношения, от кого бы оно ни исходило, чуть поморщился. Маккони заметил это и усмехнулся про себя. "Чистоплюй" — подумал и, решив доставить себе удовольствие, еще раз повторил:

—  А, Пол?

—  Думаю, с выводами специалистов нельзя не соглашаться, — холодновато отреагировал О'Брайн.

—  Что ж, давайте подождем с выводами до получения информации от "Свиста", — сказал Маккони, закрывая тему. Затем не спеша вытащил трубку и набил ее табаком. Маккони не признавал сигарет, предпочитая крепкий табак, который он вот уже двенадцать лет покупал в одной и той же лавке на Даунг-стрит. О'Брайн вытащил зажигалку, однако Маккони отмахнулся.

—   Простите, сэр, — пробормотал О'Брайн, пряча зажигалку в карман.

—   Вернемся к подарку, который вручил своему шефу "Свист", — сказал Маккони, раскуривая трубку, — боюсь, долго он там не простоит. Ведь КГБ постоянно контролирует все излучения. При выявлении несанкционированного прибора в кабинете ЦК они сразу же уберут видеомагнитофон. Это вопрос времени. Но меня интересует и другое: это обычный фабричный аппарат или наши техники систему излучения вставили туда специально?

—   Это стандартный бытовой видеомагнитофон, сэр, они все без исключения дают излучение. Поэтому любой специалист, глянув на него, сразу сделает вывод о запрещении его использования в режимном помещении, даже не делая замеров излучения. Единственное, что радует, — это беспечность руководителя "Свиста", так что мы надеемся до первой проверки получить много информации. Даже то, что уже поступило к нам, неплохо, во всяком случае, мы убедились в надежности "Свиста".

 

ЯРКОВ У ЛИЗЫ

 

Обычный стандартный набор, с которым советский мужчина приходил в гости к женщине на романтическое свидание, традиционно включал в себя три ингредиента: розы, коробка конфет и шампанское. Нет спору, обе стороны понимали, что такой набор превращается в тривиальную составляющую их отношений, но разнообразить его не позволяла чрезвычайная скудность магазинов того периода. Более того, занятому Яркову, у которого не хватало времени на длительные любовные романы, а потому незнакомому с проблемой дефицита джентльменского набора для свиданий, просто в голову не пришло побеспокоиться о том же шампанском заранее. И когда, пробежав подряд три гастронома, он не нашел ничего из того, что хотел купить, ему пришлось использовать обходной маневр.

Возле черного входа в Центральный гастроном на улице Горького на перекур расположились очень уважаемые люди — грузчики, или волшебники по добыванию любого дефицита. Они не спеша потягивали "Мальборо", обсуждая достоинства последней марки телевизора "Панасоник", завезенного утром в "Дом бытовой техники", что на Таганке.

Когда из темноты перед грузчиками возник Ярков, никто из них даже не повернулся в его сторону.

—  Ребята, мне нужны бутылка шампанского и коробка хороших конфет, плачу двойную цену.

Они ответили не сразу, а после приличествующей их высокому статусу паузы. Ярков понимал это, поэтому не торопил события.

—   Ну, двойная цена — это само собой, — отозвался, наконец, один из грузчиков, отбрасывая щелчком далеко в снег недокуренную "Мальборо". — А что еще? — чуть насмешливо спросил он, оглядывая Яркова, одетого в обычное, из универмага, пальто. Ярков сразу шестым чувством понял, что нужно. Он вытащил из кармана японскую ручку с вмонтированными в корпус электронными часами — последний писк моды. Таких безделушек Ярков, бывая за рубежом, всегда привозил побольше — как презент они шли "на ура". И сейчас, увидев заблестевшие глаза любителя "Мальборо", сидевшего на коробке из-под консервов лосося, понял: попал в точку.

—  Шампанского "Советского"? — спросил мужик, подымаясь с коробки, — а конфеты с ромом, ликером или так просто, с помадкой? — продолжал он сыпать волшебными словами, исчезая в подсобке.

Цветы Ярков купил на небольшом "диком" рынке за ЦУМом. Стоили они раз в десять дороже государственных, но выглядели неплохо.

В гостинице он сразу поднялся на второй этаж, номер 222 находился в самом углу. Перед дверью на секунду задержался, прислушиваясь. Из номера раздавались голоса. "Значит, она не одна", — подумал он и, не постучав, толкнул дверь.

В большой комнате в креслах вокруг журнального столика, на котором в вазочке лежали фрукты, сидели Лиза и двое незнакомых мужчин.

—  Ох, извините, я не знал, что Лиза не одна, поэтому не стучал, — сделал удивленный вид Ярков.

—   Ничего страшного, это туристы из моей группы, американцы, делимся впечатлениями, — улыбнулась Лиза, стремительно встав с кресла и подойдя к Яркову, — ой, какие чудные цветы, — сказала она, целуя его в щеку. За долгое время, пока они не виделись, Лиза почти не изменилась: те же взбитые медного цвета волосы, большие зеленые глаза цвета малахита, смелая и в то же время мягкая улыбка, словом, она держала себя на уровне.

Ярков подошел к мужчинам и протянул руку для знакомства. Они плохо владели русским.

—    Может, перейдем на английский? — предложил Ярков. — Мне по роду работы приходится часто бывать за рубежом, так что навыки есть.

—  Сергей — инженер-конструктор, — пояснила Лиза,

—  бывал в разных странах, но в США не приходилось.

—  О! — заулыбались американцы, — ждем вас в гости в Америке.

—   Ну, как вам Москва? — поинтересовался Ярков, присаживаясь рядом в свободное кресло, — не приходилось раньше бывать здесь?

—  Пять лет назад мы приезжали сюда, — сказал один из иностранцев, — Москва, конечно, большой, красивый город, но, к сожалению, вынуждены признать, что улицы стали грязнее, а нищих на них больше.

Гости стали подробно рассказывать о своих впечатлениях от Красной площади, Третьяковки, православных соборов, сравнивать, что изменилось с тех пор, когда они здесь были в последний раз.

Со стороны казалось, что ничего особенного не происходило — трое мужчин ведут доброжелательную беседу, беспрестанно улыбаясь друг другу. Но Ярков видел, что улыбки их искусственны, а глаза внимательно наблюдают за ним.

Пока шла беседа, Лиза поставила шампанское на стол и достала две бутылки коньяка — аргентинский и армянский.

—  Извините, отвлеку вас от беседы, — сказала она, — я хочу предложить выпить за знакомство.

Один из американцев по имени Энтони предложил Яркову аргентинский.

—    Рекомендую, это коньяк хорошей выдержки с необыкновенным вкусом, я думаю, вы будете довольны,

—  настойчиво расхваливал он содержимое бутылки, держа ее в руках. — Ну а мы хотели бы попробовать вашего армянского, дома, знаете ли, редко удается.

Ярков, почувствовав неладное, сразу же раскусил капсулу, и, продолжая улыбаться, закивал головой.

—  С удовольствием попробую, я вижу, вы знаток коньяков, поэтому полностью полагаюсь на ваш вкус, — он взял в руки бокал с широким донышком и держал его, чуть покачивая.

—  За знакомство, — продолжала развивать инициативу Лиза, поднимая свой бокал. Они сделали по глотку, и только Ярков собирался похвалить напиток, как Лиза сказала по-русски:

—   Сережа, мне нужно ненадолго выйти, оформить у администрации гостиницы некоторые документы по размещению группы, я быстро, а ты пообщайся.

—  Ну, конечно, какие вопросы, надо так надо, — ответил он тоже по-русски и подумал: "Сейчас они что-то выкинут". Он почти не сомневался, что в поданный ему коньяк был подмешан препарат, расслабляющий волю, и ему хотят устроить очередной экзамен. Удивило лишь одно: с чем была связана эта проверка — что-то случилось, что вызвало подозрения американцев, или они проводят просто профилактическое мероприятие? Ладно, по характеру вопросов и последующему поведению своих новых знакомых он все поймет.

В первые минуты после того, как Лиза вышла, ничего не изменилось. Американцы все так же оживленно продолжали рассказывать о своих впечатлениях, задавали вопросы о перестройке. Но вот почувствовалось действие препарата. Он сразу ощутил — доза была сильной, но "антишок" справлялся с ней. Однако пора подыграть. Ярков стал замедлять свою речь, остановив взгляд в одной точке. Гости переглянулись.

Энтони, чуть подавшись вперед и внимательно глядя в глаза Яркову, осторожно спросил:

—  Ваше настоящее имя, отчество, фамилия?

—  Ярков Сергей Геннадьевич.

Энтони, глянув на своего товарища, второй вопрос задал уже жестче:

—  Вас перевели в Москву по указанию КГБ?

—    Нет, мне предложил Генеральный конструктор Гусев.

—  Вы агент КГБ?

—  Нет.

—   Как давно вас завербовал КГБ? У кого из сотрудников госбезопасности вы на связи?

—  Меня не вербовали.

—  Вы сотрудник КГБ?

—  Нет.

—  Какие у вас отношения с Гусевым?

—  Я же сказал: он забрал меня в Москву.

—    Вы можете дать сведения по электромагнитной бомбе?

—  Нет.

—  Какие у вас данные по дирижаблям как элементам подвижного ракетного комплекса?

—  У меня есть большая подборка материалов по этому вопросу. Что именно вас интересует?

—   Вы знакомы с сотрудниками ЦРУ? Когда стали с ними контактировать?

—  ЦРУ? Я знаю нескольких сотрудников ЦРУ. Контактировать с ними начал около десяти лет назад.

—   Вас удовлетворяет вознаграждение, которое получаете из ЦРУ?

—  Да, мне неплохо платят.

Вопросы продолжались. Американцы задавали их по очереди, постоянно повторяя одно и то же в разных вариантах.

Прошло примерно полчаса, сила полученной дозы препарата, видимо, подошла к своему пику — Ярков с трудом справлялся с ней. Он вспомнил инструктаж медика из КГБ, который рассказал, что при слишком большой дозе организм может давать сбой, и это сопровождается повышенным пульсом, учащенным дыханием, рвотой. Что ж, пора так и действовать. Ярков задышал все быстрее, стал издавать при этом хрипы и опускаться в кресле.

Реакция американцев была незамедлительной. Энтони произнес встревоженным голосом:

—  Выключи видеаппаратуру. Черт, с ним что-то не то. Его товарищ, быстро исполнив команду, вниматель-

но посмотрел в лицо Яркова и подавленно сказал:

—  Я дал ему слишком большую дозу.

—   Зачем? А если он погибнет? Ты понимаешь, чем это грозит? — возмутился Энтони, — давай быстро воду из бара.

Они вытащили несколько бутылок и стали лить Яркову прямо в рот, который с шумом глотал ее. Когда Энтони сунул ему йогурт, Сергей сделал несколько глотков, и у него началась рвота. Американцы подняли его и потащили в ванную. Там Яркова продолжало выворачивать. Наконец, он стал дышать спокойнее и вскоре расслабленно сел на край унитаза, обхватив голову руками. Убедившись, что Ярков стал приходить в себя, американцы вышли в комнату посоветоваться, что делать дальше.

—   Не хватало нам еще этих проблем, — продолжал сердиться Энтони, — что Лизе скажем?

—  Что перепил, — пожал плечами второй американец. Он взял бутылку коньяка, вылил почти все содержимое в раковину, не обращая внимания на Яркова, продолжавшего сидеть в той же позе рядом, оставил немного и вышел из ванны, поставив затем на стол бутылку. — Покажем, что выдул сам почти весь коньяк.

Постепенно Ярков стал чувствовать ослабление действия препарата. Вздохнул с облегчением и двинул плечами, потягиваясь. Мышцы гудели, словно его кто-то хорошо отдубасил. Он поднялся и вышел из ванной.

Его новые друзья сразу обернулись на шаги и с тревогой посмотрели в его глаза.

—   Что-то я перебрал малость, как провалился кудато, — словно оправдываясь, проговорил Ярков, — извините, что вам пришлось повозиться со мной.

—  Может, вам еще дать воды? — заботливо поинтересовался Энтони.

—  Спасибо, кажется, уже проходит, — на лице Яркова появилась слабая улыбка. Сейчас важно сыграть так, чтобы не возникло ни малейших подозрений.

В этот момент в прихожей стукнула дверь и послышался веселый голос Лизы:

—  Вы не соскучились тут без меня?

—  Мы очень хорошо пообщались, — сказал Энтони, — твой друг рассказал нам массу интересных вещей.

—  Сергей вообще много знает, — похвалила Лиза Яркова и, повернувшись к нему, извиняющимся тоном произнесла: — Сережа, ты извини, я задержалась, еще заскочила в маникюрный кабинет. А что это ты такой бледный?

—  Да вот голова закружилась, какая-то слабость внезапная, а сюда шел — отлично себя чувствовал, — пожал он плечами. Нужно было продемонстрировать, что ему стало плохо от слишком большой дозы препарата. Кажется, это произвело нужное впечатление, Лиза быстро глянула на своих гостей.

—  Ну, что ж, — раздался чуть смущенный голос Энтони, — вы, вероятно, переутомились за последнее время, не будем вас больше беспокоить, тем более, нам пора, время уже позднее.

—  Я вас провожу, — торопливо сказала Лиза и, обернувшись к Яркову: — я сейчас вернусь.

За ними захлопнулась дверь. Ярков подумал, что в коридоре наверняка притаился вмонтированный в горшок для цветов или плинтус микрофон, и разговор этой тройки станет сразу известен КГБ, а значит, не далее чем завтра Верещагин расскажет ему обо всем.

Спустя несколько минут появилась Лиза. Она выглядела немного растерянной. Зашла в номер и нерешительно шагнула к столу.

Ярков постарался выжать из ситуации все. Он опустил голову на колени и не двигался.

—   Сережа, — Лиза встревожено коснулась его плеча рукой, — что с тобой?

—  Башка трещит и кружится, — чуть слышно ответил Ярков, и со стороны казалось, будто он еле ворочает языком.

—  Вот черт, перестарались, — вырвалось у Лизы с досадой.

—  О чем ты? — спросил Ярков тихо, словно разговор давался ему с большим трудом.

—  Да нет, — спохватилась Лиза, испугавшись, что со своей несдержанностью сболтнет лишнее, — это я так, о своем. Как ты?

—  Неважно что-то.

Ярков отлично понимал, в чем дело. Лиза должна выполнить свою часть работы, возможно, расспросить его о чем-то или незаметно обыскать карманы, да мало ли какую задачу перед ней поставили ее хозяева. Однако из-за того, что, по ее мнению, цэрэушники перестарались с препаратом, эта миссия была невыполнима. Продолжая играть, Ярков завалился на бок. Лиза вскрикнула и потрясла его за руку.

—  Тебе что, совсем плохо? Ярков не отвечал.

—  О, господи, скандала мне еще не хватало. Сергей! — стала хлопать она его по щекам. Ярков открыл глаза.

—  Мне хочется свежего воздуха, — простонал он. Лиза подскочила к окну, открыла его полностью.

Спустя пару минут произнесла:

—  Идем на улицу, а то здесь ты совсем окочуришься. Выйдя из гостиницы, Ярков вдохнул полной грудью.

—  Прихожу в себя.

—  Слава богу, — отреагировала Лиза, — тебя посадить в такси?

—  Да ладно, сам дойду, — и Ярков зашлепал по подтаявшему снегу.

—  Я перезвоню тебе, — вдогонку крикнула Лиза.

Ярков не ответил. Он продолжал месить мокрый снег, идя к метро.

Метрах в тридцати за Сергеем следовала машина, из которой Энтони с коллегой внимательно наблюдали за ним.

—  Поехал в гостиницу.

—  Давай убедимся до конца.

Через полчаса подъехав к гостинице, они дождались его и убедились, что он зашел внутрь.

—  Ну, все, слава богу, — сказал Энтони, — у меня в отношении этого парня нет никаких сомнений. Можно давать аппаратуру. Так и скажем в отчете.

—   Не будем в отчете указывать, что превысили дозу, хорошо? — просительно произнес его товарищ вместо ответа.

 

ЯРКОВ. НИИ. ВЕРЕЩАГИН

 

—   Доброе утро, — Ярков, улыбаясь, зашел в приемную Гусева, — совещание не отменяется?

—  Нет, через пять минут можно заходить, — Зоя Николаевна что-то быстро отстукивала на пишущей машинке.

Сегодня была пятница, а по пятницам Гусев всегда проводил утренние оперативки. Подводил итоги недели, давал задания, хвалил, наказывал, словом, к этому дню всегда готовились, и в выходные у многих был повод подумать о рабочих делах.

После совещания Ярков позвонил по "сотке" Верещагину.

—   Василий Петрович, у меня вчера все нормально прошло?

—  Все в порядке. Подробности я расскажу при встрече.

—  Когда?

—  В воскресенье, послезавтра, сможешь?

—  Смогу. Там, где в прошлый раз?

—  Да.

В этот же вечер Ярков получил из ЦРУ шифрованное сообщение. Ему назначили встречу через неделю в подмосковном городе Электростали. Это будет небольшое кафе в парке под названием "Ласточка". Возле входа в кафе нужно быть в 21-00. К Яркову подойдет человек и скажет: "Ласточки первыми улетают на юг". Ответ должен прозвучать так: "Вначале только касаточки". Их интересует информация по дирижаблям и электромагнитной бомбе.

Ранним воскресным утром Ярков, одетый в теплую стеганую куртку и толстые штаны, надвинув на лоб собачьего меха шапку и засунув ноги в валенки с галошами, вышел из гостиницы. В руках, как это и положено любителю зимней рыбалки, он держал большой коловорот и деревянный ящик для будущего улова. Хотя снег на улице вовсю таял, прогреваемый весенним солнцем, озера под Москвой еще держали крепкий лед. Так что таких рыбаков-любителей, как Ярков, в столице в выходные набиралось немало.

Вахтер, явно не разглядев в укутанном человеке своего жильца, удивленно вскинул брови, пролепетав: "Вы откуда?". Ярков усмехнулся про себя. На это он и рассчитывал — если его не узнал знакомый вахтер, то что говорить о других?

Втиснувшись в свои "Жигули", оставленные во дворе гостиницы, Ярков завел мотор и потихоньку тронулся, внимательно оглядываясь вокруг. Ничего подозрительного он не заметил.

Ехать предстояло около пятидесяти километров, на одно из озер в Московской области. Место там, говорят, шикарное. За городом вдоль дороги тянулся сосновый лес.

Через полтора часа он был уже на месте. Последние пять километров за ним не видно было ни одной машины, и, подождав для надежности минут десять за поворотом, Ярков направился к цели.

Небольшой деревянный домик выходил огородом прямо к замерзшему пруду, на льду которого у небольшой лунки сидел какой-то мужик. "Интересно, поймал он что-нибудь?" — подумал Ярков, подходя к калитке. Она была открыта, и он двинулся к дому. Не успел постучать в дверь, как та отворилась и на пороге возник хозяин, пожилой мужчина с умным лицом и внимательными глазами.

—   Рыбку половить приехали? — спросил он, улыбнувшись.

—  Только окуней, я другой рыбы не признаю, — ответил Ярков на пароль.

—  Ну, заходи, с дороги чаю попьешь, — продолжал он с улыбкой глядеть на Яркова.

—  А где… — хотел спросить Ярков.

—   Сейчас будет, подожди чуток, — опередил тот вопрос.

Чай у хозяина действительно был великолепный, густой, настоянный на травах, а главное, закипал он в настоящем самоваре, большом, медном, начищенном до блеска.

Скосив взгляд в окно, Ярков увидел, что ловившего рыбу мужика на озере уже нет.

Через минуту двери в доме стукнули, послышались шаги, и в комнату заглянула физиономия Верещагина.

Ну а чаем-то хоть угостишь? — сказал Верещагин и засмеялся.

—   Конечно, Василий Петрович, — обрадовался в ответ Ярков.

—  Ладно, давай мне самую большую чашку.

Они сидели уже почти час. Верещагин рассказал, что проверкой в гостинице американцы остались довольны. Они потом прокручивали на диктофоне запись разговора и сошлись во мнении, что "Холлу" можно доверять и в дальнейшем. Энтони, правда, высказывал сомнения в целесообразности такой проверки, полагая, что подозревать их агента не в чем.

—  Их всех напугала твоя реакция на препарат, — сказал Верещагин, — и, честно говоря, меня вначале тоже. Я потом догадался, что это имитация. Кстати, хочу спросить: ты сразу собирался сыграть роль человека, обалдевшего от препарата, или уже в процессе беседы с ними?

—  В ходе опроса. Я подозревал, что они еще что-то готовят.

—  Они видят в том, что произошло, свою вину. Энтони говорил, что доза была слишком большой, и если в центре узнают, что они увеличили ее по собственной инициативе, чтобы уж наверняка разговорить тебя, то их ждут большие неприятности. Им нельзя отступать от инструкций. Они долго советовались и, в конце концов, решили не сообщать в центр о твоей реакции.

—  Ну что ж, это можем сделать и мы, — засмеялся Ярков.

—   Для них очень важно было узнать, что у тебя нет сведений по электромагнитной бомбе. А про связь с ЦРУ ты рассказал подробно, подтвердил эффективность мероприятия. Хвалили тебя. После опроса американцы брали тебя под негласное наблюдение, поэтому я не мог встретиться с тобой. Сейчас наблюдения нет.

—  Но я на всякий случай проверился.

—  Правильно. Давай еще чаю выпьем.

Пока Ярков разливал ароматный напиток, Верещагин спросил:

—  У тебя еще новости?

—  Да. Мне назначили встречу в Электростали.

—  Мы это знаем. Нашим удалось перехватить скоростной радиосигнал. Вот копия настоящего постановления о разработке дирижаблей, которые могут поднимать грузы до пятисот тонн и перемещаться на расстояние до тысячи километров с дозаправкой в воздухе, — с этими словами он вытащил из кармана несколько свернутых листов бумаги. — Вот видишь, ответственным за разработку назначено Космическое Агентство.

—   Кем подписано? — Ярков перевернул лист, — ого, самим Председателем Совета Министров.

—  Этот документ появился по нашей инициативе, мы проталкивали идею о дирижабле как средстве доставки грузов в труднодоступные районы.

—  Отлично, — Ярков поднял голову, — а по электромагнитной бомбе какое решение принято?

—  Отвечать им нужно, что по этому вопросу ты ничего не знаешь. Таким образом мы уведем американцев на ложный путь.

—  Это правильное решение, иначе они могут заподозрить меня в попытке всучить им "дезу".

Верещагин сделал последний глоток, поставил чашку на стол и сказал:

—    Ну что, может, пойдешь, попытаешь рыбацкого счастья? А я попрощаюсь с Михалычем и буду возвращаться в город.

Верещагин ушел. Ярков видел, как выйдя во двор, он несколько раз наклонился, хватая руками влажный снег, и двинулся в сторону темнеющего впереди леса. Где-то там его ожидал автомобиль.

Ярков поднялся, взял ящик и сказал вслух:

—    А коловорот на озеро брать не буду, Петрович классную лунку сделал.

 

«ЛАСТОЧКА»

 

Несмотря на поздний вечер, в кафе под романтическим названием "Ласточка", выкрашенном по случаю поступления краски в ядовито-зеленый цвет, было многолюдно. Возбужденный гомон десятков голосов заполонил заведение, все новые оживленные лица показывались в дверях, все шумнее становилось у прилавка буфетчицы Зины, на лице которой было написано всемогущество и неприступность, словом, все говорило о том, что в "Ласточке" происходили приятные события.

А ведь еще вчера Зина сидела в кафешной подсобке и, тяжко вздыхая, переворачивала на бутербродах почтенного возраста колбасу нижней, более светлой, стороной вверх, придавая им более-менее товарный вид. Но сегодня с утра ей звякнул свояк с районной базы и передал по секрету, что в обед подкинут в "Ласточку" несколько бочек "Жигулевского", ну и, понятное дело, чтобы она по достоинству оценила щедрость руководства и ответила ему тем же. И уже с обеда всезнающие местные алкаши, которые все эти дни обходили неинтересное им в товарном плане кафе, толпились у входа, преданно заглядывая Зине в глаза и пытаясь разузнать, по сколько кружек пива в руки она будет давать за раз.

Конечно, когда американская разведка подбирала место для встречи, руководствуясь принципом малолюдности и тишины, она не рассчитывала, что именно в этот день в кафе, которое, по оценке ЦРУ, соответствовало этим требованиям, завезут пиво. И именно это обстоятельство сделало практически невозможным проведение в спокойной обстановке встречи иностранного разведчика со своим агентом.

Когда к назначенному времени Ярков подходил к "Ласточке", она представляла собой уже гудящий улей, но в отличие от настоящего пчелиного семейства порядок там существовал лишь за прилавком, где Зина, отставляя почти на полметра стеклянные кружки и банки, заполняла их ровно на одну треть пеной. В зале же царила полная анархия: кто-то у кого-то пытался спереть кусок вяленого карася, кому-то не хватило денег на "штрафную" кружку, кем-то пренебрегли и не приняли в свою компанию, где пенный напиток разбавляли водкой в пропорции один к трем, словом, спокойствием здесь и не пахло.

Ярков быстро оценил обстановку и спросил у заходящего в "Ласточку" мужика с авоськой в руках:

—  А чего это здесь людей так много?

Мужик глянул на Яркова, словно тот свалился с Луны, и произнес так проникновенно, будто говорил с нездоровым человеком:

—  Так пиво ж привезли.

Все стало на свои места, и когда к Яркову подошел человек и с заметным английским акцентом произнес пароль, Сергей сразу предложил прогуляться рядом в парке, чтобы без помех поговорить. Иностранец, с беспокойством глядя на безуспешную попытку двух вдрызг пьяных мужиков выйти из кафе, согласился сразу.

Они шагали между темными деревьями, меся ногами кашу из воды и остатков потемневшего снега, и когда цэрэушник, поскользнувшись, чуть не грохнулся в грязь, сохранив вертикальное положение только благодаря реакции Яркова, то сказал, показывая рукой в сторону светящихся окон жилого дома:

—  Вы не против, если мы выйдем туда, там все же дорогу видно?

—  Конечно, — не стал возражать Ярков.

—   Нам нельзя долго стоять вместе, — извиняющимся тоном сказал американец, — поэтому я быстро. Итак, мы передаем вам сверхсекретную аппаратуру быстрого направленного действия, работающую в открытой зоне без сооружений на расстоянии до 300 метров, — с этими словами американец сунул в руки Яркова небольшую коробку, добавив: — в инструкции все подробности по использованию.

—  Отлично, — произнес Ярков, складывая коробку в сумку, висевшую у него на плече, — когда и где сбросить информацию в следующий раз?

—   Об этом мы сообщим во время очередного сеанса. Тогда же дадим и задание. Следующее задание и график сеансов связи с помощью новой аппаратуры получите по старому радиоканалу, который остается как запасной. И вопросы безопасности: хранить аппаратуру желательно дома, не на работе, сами понимаете, там могут быть проверки.

—  Понятно, — кивнул Ярков. — Теперь держите документы по дирижаблям, — он залез во внутренний карман и, вытащив оттуда сложенную пополам пачку бумаг, передал ее собеседнику. Тот развернул первый документ и, поднеся ближе к глазам, прочитал вслух:

—  О, постановление Совмина СССР! Интересно.

—  Это постановление уводит от оборонной темы и является элементом прикрытия. А документы, передаваемые по разработкам НИИ, закрытые, и оценивают дирижабли как летающие БЖРК.

—   Чудесно, чудесно, — повторял американец, пряча документы в карман. — Вот шифрованное задание вам. Нас интересуют данные о нарушениях договора по БЖРК, места их дислокации, маршруты боевого дежурства. Сейчас идут переговоры по сокращению стратегических вооружений, поэтому информация нам очень нужна.

—   Это будет непросто сделать, вы же понимаете? — сказал Ярков, с сомнением покачав головой.

—  Мы понимаем. Но у вас хорошие отношения с Гусевым, — говорил американец, стараясь, чтобы его голос звучал убедительно, — а это очень важно, ведь иметь такого человека в покровителях — это уже полдела. — Он оглянулся и посмотрел в сторону "Ласточки": возле кафе в глубокой грязи вяло боролись, стоя в крепком захвате, два пьяных мужика, не поделив, видимо, что-то только им известное.

—  Да-а-а, — философски протянул американец, впрочем, не расшифровывая свою мысль.

—  Еще вопросы? — спросил Ярков.

—   Нет, все, мне пора, — и американец протянул на прощание руку, — вы извините, — добавил сконфуженно он, — мы не рассчитывали, что здесь будет так шумно.

—  Ничего, — пожал плечами Ярков, — кто ж мог знать, что сегодня сюда привезут пиво? Осторожнее идите.

Ярков смотрел, как он, аккуратно обходя лужи, все же поскользнулся и негромко выругался по-английски. Потом силуэт стал удаляться и постепенно растворился в темноте. Где-то недалеко его ждал автомобиль. Было слышно, как хлопнула дверца, значит, все в порядке, добрался.

У иностранцев были очень странные представления о том, что такое личная безопасность в СССР. Большие города, где, казалось бы, всегда полно милиции, их почемуто пугали, а вот в провинции они чувствовали себя спокойно, полагая, что та гораздо менее криминализирована. "Не нашего" человека в Москве всегда было видно за версту. Даже по центру города, по улице Горького, например, или мимо Большого театра он идет, пугливо озираясь и крепко прижимая к себе поклажу. Зато где-нибудь в Рязанской области, умиротворенный простодушным видом местных жителей, он запросто мог оставить ключ в машине и отправиться на местный рынок покупать сувениры, и потом долго поражался, не находя на месте оставленный автомобиль. "Не наш" человек никогда не поймет, почему в городке, где пропивают даже самогонные аппараты, появление пива — праздник, а пропажа света на вечерних улицах — прямое следствие развития демократических процессов в стране. Нет, "не нашему" человеку здесь никогда не познать тонкостей славянской души.

Ярков двигался в сторону кафе, вблизи которого стояли его "Жигули", освещенные единственным в парке горевшим фонарем, стоящим у входа в "Ласточку".

Когда до машины оставалось метров двадцать, его окликнул чей-то голос:

—  Закурить есть?

В нескольких шагах стоял безобидного вида паренек лет пятнадцати, каких сгруппировавшиеся в банды начинающие преступники обычно ставят для того, чтобы сбить с толку потенциальную жертву. Не отвечая и не останавливаясь, Ярков, лишь поправив висевшую на плече сумку, продолжал идти. И тут увидел, как из-за машины выросли фигуры еще трех парней, но уже заметно постарше. Один из них, плотный здоровяк, видимо, главный в этой группе, затягиваясь сигаретой, с издевкой произнес:

—  Слышь, козел, тебе человек вопрос задает. Чего не отвечаешь? — и он покосился на двух своих товарищей, стоявших рядом. Те, не спеша, вразвалочку, абсолютно уверенные в собственной безнаказанности, двинулись в сторону Яркова. Сергей, понимая, что произойдет дальше, не говоря ни слова, шагнул навстречу им и, когда до парней оставался шаг, внезапно выбросил вперед обе руки, и через секунду оба хулигана оказались на земле. Здоровяк, чуть опешив, рванул к Яркову, матерясь и изрыгая угрозы. Уже вблизи стало видно, что на правой руке у него кастет с острыми шипами. В отличие от невезучих друзей, здоровяк, судя по всему, владел боксерскими приемами, потому что кулак выкинул классическим хуком и неожиданно резко, намереваясь нанести удар в голову. Когда, увлекаемый инерцией собственного удара, он тяжелым, подкошенным снопом падал к ногам Яркова, лицо его выражало крайнее удивление. Впрочем, в том, что произошло, ничего странного не было — скорее всего, здоровяк впервые в жизни столкнулся с мастером айкидо — у Яркова был черный пояс. Лежа в грязной луже, парень обалдело смотрел в темное небо, переваривая случившееся и даже не делая попытки встать.

Когда Ярков отъехал от "Ласточки", он, глянув на удаляющееся, по-праздничному шумное заведение, пробормотал: "Потребую от ЦРУ молоко за вредность".

 

ЯРКОВ И ВЕРЕЩАГИН

 

Ярков посмотрел на большой будильник, стоявший на гостиничном столике в его номере. Стрелка приближалась к 19-00. С минуты на минуту к нему должен прийти Верещагин. Уже был готов чай, который они по традиции каждый раз пили, ведя разговор, в небольшом изящном блюдце разложено ароматное печенье, купленное вчера Ярковым в "Восточных сладостях", в пиале поблескивал золотистого цвета мед.

Висевшее на стене старое радио пропищало несколько раз. "Московское время, — раздался голос диктора, — девятнадцать часов". В этот же момент раздался звук открываемой двери и в коридоре послышались шаги. "Это Верещагин", — Ярков вскочил и кинулся в прихожую, но тут же в удивлении остановился. У дверей стоял незнакомый усатый мужчина в низко надвинутом берете, изпод которого поблескивали очки. Щеки незнакомца украшали шикарные бакенбарды, во рту торчала потухшая курительная трубка. Ну настоящий сыщик из английского детектива!

—  Вам кого? — удивленно спросил Ярков.

—    Тебя, — ответил мужчина голосом Верещагина, снимая берет.

—    Василий Петрович, — с восторгом сказал Ярков, громко расхохотавшись, — ну вам только в кино играть, вы же вылитый шпион из МИ-6!

—   А ты как думал? Уволюсь — попрошусь на "Мосфильм", сделаем фильм не хуже, чем про Джеймса Бонда,

—  шутил Верещагин, цепляя на вешалку берет. — Слушай, такая паршивая погода на улице, ветер. Все же март есть март. Давай попьем чаю, я его аромат еще в метро учуял.

Ярков, помогая Верещагину снять пальто, продолжал смеяться и шутить.

—   А вы и должны учуять его издалека, если будете как Джеймс Бонд.

—   Ты знаешь, прочел я ту книгу Флеминга, что ты мне дал. В следующий раз принесу.

—  А, — махнул рукой Ярков, — это та, "Живешь только дважды"? Да читайте, сколько захотите, мне-то она не нужна.

—   Вот что любопытно, — удивлялся Верещагин, — и сюжет вроде без изысков, и герой особенно в себе не копается, и знаешь, что все равно он всех победит, а оторваться от книги нельзя. Чем-то и ты на него похож — всегда победителем выходишь из любой ситуации, — он с хитрой улыбкой посмотрел на своего подопечного.

—  Вы этот случай с хулиганами в Электростали имеете в виду?

—  Не только. Кстати, наша "наружка" уже хотела вмешаться, испугались за тебя.

—  Правильно, что не вмешались, тех было всего трое.

—  Ну, все равно, будь осторожнее. И не только поздним вечером в парке.

—   А что касается удачи, то просто мне повезло с наставником, — улыбнулся Ярков, — который меня научил премудростям контрразведки.

—   Предлагаю вечер взаимных хвалебных речей прекратить и перейти к деловой части программы, — предложил Верещагин.

—  Поддерживаю, — с серьезным видом сказал Ярков,

—  но обращаю ваше внимание, что вы меня первым хвалить начали, а я, как младший, уже поддался вам.

—  Буду исправляться, — пожал плечами Верещагин,

—  вот только попью твоего чаю. — Он потянулся к чашке, куда Ярков уже наливал заварку. Отхлебнув первый глоток, Верещагин зажмурился, — ну, выше всяких похвал!

—  Василий Петрович, — погрозил пальцем Сергей, — вы же только что предлагали сменить подхалимский тон на деловой.

—   Извини, не сдержался, уж очень вкусно. Но это в последний раз.

Так, шутя и смеясь, контрразведчики минут пятнадцать наслаждались чаепитием.

—   Василий Петрович, — перешел к делу Ярков, — у меня сверхсекретная аппаратура, инструкция к ней, теперь, скорее всего, будут только электронные встречи. Аппаратура здесь.

Ярков полез в шкаф и вытащил небольшой, потертый от времени транзисторный приемник, самый обыкновенный, на который никто никогда не обратил бы внимания. Верещагин взял транзистор в руки и с восхищением покрутил головой.

—  Да, Сережа, штука классная. Уже по ней можно утверждать, что они не только продолжают верить тебе, но и это доверие только растет. Обычно такой аппарат дается только ценным агентам, чтобы свести к минимуму риск быть запеленгованными. Конечно, нашим специалистам нужно в нем покопаться. Тогда появится возможность выявить их источников, когда те будут настраиваться на эфир.

—  И какая точность пеленгования радиоконтактера?

—   До шести метров. Если человек находится где-то в лесу, то это намного облегчает задачу его выявления. Давай подумаем, Сережа, когда и на сколько времени я смогу этот приемник у тебя забрать?

—   Через 10—15 дней по радиосвязи могут назначить первый сеанс, укажут время мгновенного радиоконтакта. Поэтому забрать его можно лишь на недельку.

—  Ну что ж, так давай и сделаем.

—  Василий Петрович, — вдруг сказал Ярков, — а что в стране творится?

Верещагин не ответил. Он тяжело вздохнул. Ярков продолжил:

—   Гусев переживает, я вижу, как приезжает из ЦК или Верховного Совета, так полдня чернее тучи. Здесь, в Москве, все как на ладони, в НИИ мы, как никто, чувствуем — сыплется обороноспособность государства.

—   Мы за подписью Председателя уже несколько документов направили Губачеву, чтобы достучаться. Сам Крючков не раз имел с ним серьезный разговор, но силы при власти сейчас очень разные, и не все работают на страну. Я слышал, готовится Председатель выступить на закрытом заседании Верховного Совета, разъяснить тревожность ситуации. После того как Губачева избрали еще и Президентом, полномочий у него, чтобы влиять, достаточно.

—   Но ведь чувствуется, что дело не только в особом стиле управления или непонимании руководством страны, что происходит. Складывается впечатление, что проводится масштабная операция иностранных спецслужб, цель которой — уничтожить государство, — продолжал настаивать Ярков.

—  Боюсь, что ты прав.

 

ВТОРОЙ ГЛАВК

 

Верещагин никак не мог привыкнуть к столице. Его немного раздражал ее постоянно взвинченный темп, изза которого трудно было не спеша подумать и "погонять шары", как он любил выражаться. Тяготила и бытовая неустроенность — отсутствие постоянного жилья, семьи рядом, которая осталась пока в Предпорожье. Он понимал, что это, конечно, временно, но вечером так не хватало родного тепла, задушевного разговора и домашних вареников. И очень мешала зыбкость нынешнего времени. Ветры перемен задули и в коридорах Комитета, принося с собой неуверенность и незащищенность. С каждым днем растерянность руководителей, приезжавших после докладов из ЦК, становились все более заметной, и ее уже не скрывали. Внутренний протест против губительных реформ, не находя выхода, приводил к раздражительности. "Ничего, — говорил себе Верещагин, — Яркову намного тяжелее, но нос он не вешает". Эти слова помогали.

Хмурое мартовское утро. Верещагин, добираясь до Лубянки, смотрел из окна автобуса на улицы, по которым ветер гнал обрывки каких-то газет, старые кульки, торопились люди с неулыбчивыми лицами, ругая на чем свет стоит власть, краснела на заборе написанная огромными буквами надпись "Ельцин", — Москва изменилась за последние пару лет. Что дальше?

Через полчаса он уже заходил в кабинет Шамова.

Тот выглядел озабоченным, чашка с остывшим кофе стояла на углу стола, пепельница полна окурков.

—    Садись, Василий Петрович. Тревожное время, ох тревожное. С Бобковым с утра разговаривал. У него в управлении ребята заняты в основном уничтожением документов. Жгут и воют — сколько в свое время сил и нервов положили. Кстати, — Шамов поднял вверх палец, — нужно попросить Филиппа Денисовича пересмотреть материалы на западные центры, а то сожгут сгоряча, а там много материалов по спецслужбам.

—  А что по Прибалтике? — спросил Верещагин, который накануне встречался с коллегой из Эстонии, вызванным в командировку в Москву.

—  Там полная осада, — помрачнел Шамов. — На днях будем вертолетами вывозить секретные материалы из Таллина. Автомобилями уже не получится. А потом, видимо, очередь Риги и Вильнюса. Потеряем мы их, вот увидишь, — добавил вдруг он будничным голосом. — Ладно, ну что, давай о наших ведомственных делах. Как там "Одесский", держится? Контакт "Одесского" в Электростали прошел, насколько я знаю, нормально?

—   Да, все в порядке, за исключением небольшой накладки — местные хулиганы пристали к "Одесскому", правда, уже после встречи с американцем.

—  И что?

—  "Наружка" уже думала вмешаться под видом милиции, да не пришлось — он всех троих уложил, по очереди. Как рассказали наши, у него это заняло несколько секунд.

—  Очухались?

—  Ну да, но не сразу.

—  Ну и молодец.

—  Так что держится он, будто ничего не происходит,

—   невесело улыбнулся Верещагин. — Вот расшифровка задания ему, аппаратура и ее описание.

Шамов быстро осмотрел переданное Верещагиным и сказал:

—   Срочно запросите руководство ОТУ, радиоконтрразведки и нашего НИИ.

—   Николай Алексеевич, — Верещагину хотелось обратить внимание Шамова на немаловажную деталь, — аппаратура направленного действия, сброс информации на расстоянии 300 метров, которая может быть зафиксирована в этих пределах и не более. То есть, моргнуть не успел, а все уже завершилось. Это для нас загадка.

—   Н-да, — озадаченно произнес Шамов, — хорошая скорость. Ну ладно, пусть технари ломают голову, а мы поговорим о нашем, оперативном. Так вот, задание это серьезное, подойти к нему нужно не с кондачка, а с научной точки зрения. Что я имею в виду, улавливаешь?

—    Стараюсь уловить, — Верещагин уже привык к своеобразной манере разговора начальника контрразведки, который всегда, когда приходилось "погонять шары", старался не просто заставить подчиненного следить за движением своей мысли, но сделать его активным собеседником.

—  Молодец, — без тени улыбки сказал Шамов. — Значит, минимум 85 процентов дезинформации должно содержать что? Правильно, достоверные сведения. А уж 15 процентов — это полная "деза". Но главное условие, чтобы уж эту "дезу" проверить было бы чрезвычайно сложно, ну просто невозможно. А для этого необходимо применить такие секреты технологии, которые известны всего нескольким специалистам.

—  Разумно, Николай Алексеевич, — одобрил Верещагин.

—  Еще бы! Мы этих янки всегда переигрывали на нашей территории. И сейчас, когда они с потрохами купили некоторых партийных идеологов, мы им в задницу вставим свечку. Словом, вся надежда на контрразведку, то есть на нас. А потому с ответом спешить не станем. Будем давать разные наработки ученых в этом направлении, которыми можно пожертвовать. К тому времени и сами созреем для серьезной дезинформации.

—  А "Одесскому" что поручим?

—   "Одесскому"?.. Как, кстати, у него с жильем? — внезапно изменил тему Шамов.

—  В ведомственной гостинице живет пока. Квартиру обещают. Раньше-то, когда оборонщиков ценили, месяц туда, месяц сюда, люди не расстраивались, знали, что не пропадут. А сейчас с квартирами становится все сложнее и сложнее. Да он не хнычет.

—   И что удивительно, страшно с кем-то в ЦК говорить на эту тему, хрен его знает, кому верить, кажется уже, любой продать может, прямо как на оккупированной территории становится. И это в своем государстве… Ну ладно, на оккупированной, так на оккупированной… Словом, пусть "Одесский" смотается в Арзамас-16 и Гусева к поездке подтолкнет, вместе и съездят.

Пока Шамов говорил, Верещагин представил лицо Яркова и то, как он будет говорить Гусеву о важности поездки в Арзамас. Сомнений в том, что Яркову удастся подбить шефа на командировку, у Верещагина не возникало. За столько лет знакомства с Ярковым не раз приходилось убеждаться, что для того непреодолимых препятствий нет. "Дьявол, а не человек", — любил повторять Шаруба, слушая рассказы Верещагина о Яркове. "Может, и дьявол, — думал про себя Верещагин, — но, слава богу, наш, такого врага лучше не иметь".

—   Дать ему задание, — доносился голос Шамова, — пусть посмотрит на состояние режима секретного делопроизводства. Заодно важно понять, что из секретов там может в первую очередь заинтересовать американцев?

—   Заинтересовать может многое. Вот, к примеру, у него уже много информации по "красной ртути". А ведь проблема чертовски занимательная. Дело в том, что "красную ртуть" все связывают с предприятиями, изготавливающими ядерное оружие. В институте есть даже материалы по ядерному патрону калибра 7,62 мм, но не АКМ, а ПКС. Есть спецпатроны калибров 14,3 мм и 12,7 мм для крупнокалиберных пулеметов. Уменьшить размеры и вес удалось благодаря применению не обычного для ядерных бомб урана или плутония, а экзотического трансуранового элемента калифорния. После обнаружения этого изотопа физиков ошеломило то, что основным каналом распада у него было спонтанное деление, при котором вылетало 5—8 нейтронов. Кстати, у урана и плутония — 2 или 3.

Шамов с интересом посмотрел на Верещагина.

—  Василий Петрович, вы же физтех закончили?

—  Да.

—  Ну, тогда понятно, что вы свободно владеете вопросом ядерных исследований. Извините, продолжайте дальше.

—   Так вот. Первые оценки критической массы этого металла дали фантастически малую величину— 1,8 грамма с ошибкой 30—80 процентов в зависимости от условий получения. Самый лучший материал получается при подземных взрывах в Семипалатинске. Это разработки ближайшего сподвижника Курчатова, академика Михаила Юрьевича Дубика. К чему я это все? Мы можем рассматривать эту информацию как вариант для передачи в ЦРУ через "Одесского" в описательной форме.

—  Это хорошая мысль, — поддержал Шамов.

—   А ведь главная проблема, которая в итоге решила судьбу этого оружия, — продолжил Верещагин, — это тепловыделение.

—  Фундаментальное правило: все радиоактивные материалы нагреваются, и чем меньше период полураспада, тем сильнее тепловыделение.

—   Вот именно, — обрадовался Верещагин, что они с Шамовым так быстро понимают друг друга.— Так вот, пуля с калифорниевым сердечником выделяла около 5 ватт тепла. Из-за разогрева менялись характеристики взрывчатки и взрывателя, а при сильном разогреве пуля могла застрять в патроннике или в стволе, или, что еще хуже, самопроизвольно сдетонировать. Поэтому патроны хранились в специальном холодильнике, представлявшем собой массивную медную плиту с гнездами под 30 патронов. Пространство между гнездами было заполнено каналами, по которым под давлением циркулировал жидкий аммиак, обеспечивая пулям температуру около минус 15 градусов. Эта холодильная установка потребляла около 200 ватт электропитания и весила примерно 110 кг, поэтому перевозить ее можно было только на специально оборудованном "уазике". Однако даже замороженную до минус 15 пулю нужно было использовать в течение 30 минут после извлечения из термостата, то есть зарядить в магазин, занять позицию, выбрать нужную цель и выстрелить. Если это не происходило вовремя, патрон нужно было вернуть в холодильник. Если же пуля пробыла вне холодильника больше часа, то она подлежала утилизации. Другим непреодолимым недостатком стала невоспроизводимость результатов. Энерговыделение при взрыве каждого конкретного экземпляра колебалось от 100 до 700 килограммов тротилового эквивалента в зависимости от партии, времени и условий хранения, а главное — материала цели, в которую попадала пуля.

—  А какая же у нее была ударная волна? — поинтересовался Шамов. — Ведь сверхмалые ядерные заряды взаимодействуют с окружающей средой принципиально иначе, чем классические ядерные заряды.

—    Действительно, ударная волна получалась довольно слабой по сравнению с химической взрывчаткой такой же мощности, а вот радиация, наоборот, получала намного большую долю энергии. Из-за этого стрелять нужно было на максимальную прицельную дальность пулемета, но даже и в этом случае стреляющий мог получить заметную дозу облучения. Так что максимальная очередь, которую разрешалось выпустить, была ограничена тремя выстрелами. Запас калифорния, "наработанного" во время сверхмощных ядерных взрывов, неуклонно таял. После введения моратория на испытание ядерного оружия проблема встала еще острее: калифорний из реактора стоил гораздо дороже, а объемы его производства были невелики. Это и послужило причиной прекращения этой программы незадолго до смерти Брежнева.

—  Я слышал, американцы в штате Техас использовали заряд на основе гафния, — задумчиво сказал Шамов.

—  Ну что ж, подготовьте предложения. Проведем согласования и, если получим добро, то, может, скопируем отдельные документы, чтобы отдать "Одесскому" для передачи в ЦРУ.

 

ПРУДНИКОВ И ШАМОВ

 

Когда Прудников зашел в кабинет к Шамову, тот внимательно читал небольшую газету, которая, судя по внешнему виду, была напечатана на ротапринте. Подняв голову и глянув на вошедшего, Шамов с досадой произнес:

—  Ну разве так можно?

—  Что случилось? — спросил Прудников, увидев расстроенное лицо шефа.

—   Вот прочти, — Шамов протянул газету через стол, и Прудников, взяв ее в руки, быстро пробежал очерченный карандашом текст. "Выступая на митинге в Краснодаре, Калубин рассказал о Джоне Уокере, который почти

20 лет передавал СССР ценнейшие сведения о ВМФ США, включая все шифры".

—   Ничего себе, — Прудников присвистнул, — Уокер американцами разоблачен и сидит в тюрьме, но теперь…

—  Да, теперь они могут пересмотреть его дело и добавить срок. Вот подонок!

—   Но тут Калубин обвиняет "Контору" во всех смертных грехах, — сказал Прудников, продолжая читать газету, — мы и землетрясение в США готовили, и к убийству болгарского диссидента Маркова причастны… И, между прочим, он готов назвать агентов КГБ в австралийской АСИО и канадской разведывательной службе. А что? Может.

—  И самое потрясающее, что сейчас ему все это сойдет с рук, — с досадой сказал Шамов.

—   Ну да, имея таких защитников, как Аковлев… — продолжил Прудников.

—   Знаешь, что поражает, так это двойные стандарты политики США. Пример: еще в 1982 году Рейган подписал закон, который предусматривал до 10 лет заключения и до 50 тысяч долларов штрафа тому, кто поименно назовет "героя" из ЦРУ, даже в том случае, если эта информация почерпнута из опубликованного источника. То есть их гражданам нельзя, а нашим можно.

—  Я ведь, как вы помните, был заместителем руководителя комиссии, которая в позапрошлом году занималась проверкой жалоб Калубина по Ленинградскому управлению.

—  Да, я помню, — кивнул Шамов.

—   И именно Аковлев поспособствовал тогда тому, чтобы его письмо оказалось на столе у Губачева. Ничего не подтвердилось из его жалоб, хотя давление из ЦК было страшное.

—  Ладно, — вздохнул Шамов, — давай не будем расстраиваться, а лучше перейдем к нашим вопросам. Вопервых, встреча "Одесского" в Электростали. Что у нас получено на контактера?

—  Его наружное наблюдение сопровождало до Москвы. Оказалось, он американский турист по имени Артур Стоун. Тургруппа, в которую он входит, формировалась в Турции, кроме него туда вошло еще несколько американских граждан. Раньше в поле нашего зрения не попадал.

—   Все логично. Здесь мы цэрэушников держим под колпаком, они это чувствуют, вот и решили пойти обходным путем, через Турцию. Мы этого не учли, но чаще на своих ошибках учатся, чем на чужих. А ведь Турция — член НАТО, входит в спецкомитет Альянса, наверняка они и совместные операции проводят. Ладно, в какой гостинице он остановился?

—  "Националь".

—  Кто ее обслуживает?

—  Московское управление.

—  Проверьте совместно с ними сообщение о наличии в тургруппе из Турции граждан США. И запросите у пограничников и таможенников данные о том, кто именно и что конкретно декларировал при пересечении границы.

—  Сегодня вечером я доложу вам.

К концу рабочего дня Прудников вновь сидел в кабинете Шамова.

—   Николай Алексеевич, проверили. Группа прибыла из Турции на корабле в Одессу, затем по Днепру в Киев, оттуда самолетом в Москву, через 36 часов вылетела на Стамбул. Пробиваем весь маршрут.

—  Хорошо, что еще?

—   Есть интересная информация по аппарату, полученному "Одесским".

—  Да? — заинтересовался Шамов, — и какая?

—   При обследовании аппаратуры обнаружили некоторые особенности конструкции приемника-передатчика. Кнопка снятия ручки для переноса приемника имеет двойное назначение: если ее нажать дважды, то можно ввести информацию, нажав первую клавишу, а затем, нажав последнюю клавишу, осуществить сброс информации.

—  Любопытная конструкция.

—   К чему я это: служба радиоконтрразведки поставила постоянные посты контроля в местах массового проживания сотрудников МИД и Министерства обороны. Установили места сброса. В одном случае это сотрудник Минобороны, недавно приехал из Италии, работал военным атташе в посольстве. Привязка сигнала к местности в радиусе не более шести метров, получается, сигнал прошел на площадь его квартиры. Проверили — оказалось, хозяин квартиры полковник Ростовцев.

Во втором случае привязка дала площадь, которая разделилась на две квартиры, сейчас устанавливаем владельцев и доложим дополнительно. По первому случаю есть предложение завести дело оперативной проверки и сразу же провести негласный обыск, найти приемник и убедиться, что он специального назначения. Если так, то затем разработка.

 

НИИ. ЮБИЛЕЙ ЗОИ НИКОЛАЕВНЫ

 

Совещание у Генерального директора НИИ подходило к концу. Документ о состоянии научных закрытых разработок и оборонного производства для доклада Президенту СССР и в ЦК КПСС был обсужден и скорректирован. Гусев протянул проект документа руководителю группы ведущих специалистов:

—   Валентин Павлович, прошу доработать с учетом замечаний и завтра мне доложить. — Затем, обратившись ко всем сидящим, негромко произнес: — Все свободны.

Через минуту в большом кабинете Гусева воцарилась тишина. Лишь двое — он и Ярков сидели за длинным столом совещаний, и Гусев, закончив черкать что-то в тетради, поднял голову.

—  О, Сергей, ты здесь?

—  Извините, Владимир Федорович, напомнить хотел, Зое Николаевне через неделю пятьдесят, юбилей.

—    Спасибо, что напомнил, женщина она хорошая, толковая, старательная, без малого двадцать лет отдала институту. Давай подумаем, как ее лучше поздравить?

—  С грамоты и подарка начнем?

—  Хорошо, нужно подготовить предложение в Министерство общего машиностроения о награждении ее Почетной грамотой, все-таки грамота не только моральное удовлетворение дает, но и некоторые льготы. Да, и бесплатную путевку куда-нибудь в Сочи или Мисхор.

—  Я профсоюз подключу.

—  Подключай. А подарок какой?

—   Да я уже выяснил, кухонный комбайн "Мрія", который у нас выпускается. Проблем с его приобретением не будет.

—   Принимается. А отпразднуем юбилей где? Может, у нас в кафе?

—  Она хочет в кругу семьи.

—  Ну, ничего, одно другому не мешает. А семью в кафе пусть с собой возьмет.

Выйдя от Гусева, Ярков пристально посмотрел на Зою Николаевну и сказал как о бесповоротном, окончательно принятом решении:

—  Гулять будем в нашем кафе.

—  Ой, Сергей Геннадьевич, это так неожиданно, мне с семьей нужно посоветоваться.

—   Дороги назад нет, Зоя Николаевна, шеф сказал, чтобы было все как у людей.

Секретарь вздохнула и тихо сказала, словно покоряясь внешним обстоятельствам:

—  Ну, что ж, значит, так и быть.

Неделя пролетела незаметно, и, наконец, настал день рождения.

Наутро Зоя Николаевна пришла на работу раньше обычного, привычно внимательно осмотрела кабинет Гусева, приготовила чай в комнате отдыха, заботливо разложив салфетки, и возвратилась на место в приемной. Раздался звонок с проходной — шеф в лифте поднимался к себе. Прошло пару минут, и дверь в приемную растворилась: на пороге стоял Гусев с улыбкой во все лицо и с огромным букетом роз. За ним — Ярков с картонной коробкой, на которой большими буквами краснела надпись "Мрія". Зоя Николаевна, не ожидав такого внимания, охнула и всплеснула руками.

—  С днем рождения, дорогая Зоя Николаевна! — с порога громко сказал Гусев и протянул секретарю букет.

—  Какая прелесть! — она зарылась в цветы лицом.

—  А это довесок к цветам, — поставил рядом с ней коробку Ярков и поцеловал растроганную женщину в щеку. На глазах Зои Николаевны заблестели слезы.

—   Спасибо, — смущенно говорила она дрожащим от волнения голосом.

—   Это вам, дорогая Зоя Николаевна, спасибо за ваш труд, ваше отношение к работе, принципиальность, порядочность, — сказал Гусев.

—  Я вас всех приглашаю сегодня в наше кафе отметить мой юбилей, — отступая на шаг в глубину комнаты, произнесла Зоя Николаевна, — если согласны, конечно, добавила она тихо.

—  Обязательно будем, — улыбнулся Гусев и вместе с Ярковым двинулся в свой кабинет.

День пролетел быстро, и к вечеру в кафе было уже полно людей. Но за столы никто не садился, все ждали Гусева. Правда, было известно, что он на заседании Академии наук, но, по словам Яркова, Генеральный обещал покинуть заседание раньше, чтобы успеть к началу торжества. Так и получилось. Гусев пришел точно в назначенное время, идя по коридору, здоровался с сотрудниками, на ходу шутил и вообще был в отличном расположении духа. Зайдя в зал, он на секунду остановился, оглядывая столы и место, где мог бы присесть, но стоявший рядом Ярков подхватил шефа под руку и, улыбаясь, негромко сказал:

—  Вам положено возле именинницы.

—  Ну что ж, тут я не начальник, — засмеялся Гусев. Вместе с Ярковым они подошли к юбилярше. Сергей Геннадьевич, — торопливо сказала та, — а вы, если не против, садитесь тоже здесь, рядом.

—   Очень правильно, — поддержал Генеральный, — и к нам поближе и, как тамаде, удобнее. Да, да, не удивляйся, — в шутку погрозил он пальцем Яркову, — ты вести вечер будешь.

—  С руководством не поспоришь, — серьезно ответил Ярков, подмигивая юбилярше и усаживаясь рядом с симпатичной девушкой с большими голубыми глазами.

Вечер удался на славу. Тосты, перемешиваясь с шутками, воспоминаниями, создавали за столом атмосферу хорошего настроения. Ярков был в ударе. Он успевал не только выполнять роль тамады, а и ухаживать за именинницей и своей очаровательной соседкой, как оказалось, дочкой Зои Николаевны. Они быстро познакомились. Звали ее Елена — красивое имя, и Ярков почему-то подумал, что именно это имя больше всего ей подходит. Она определенно понравилась Сергею. Незаметно для себя он все чаще наклонялся к ней, порой даже забывая об обязанностях тамады. И даже Гусеву пришлось пару раз выразительно посмотреть на Сергея, когда за столом затянулась пауза.

Елена казалась Яркову маленькой и хрупкой бабочкой, случайно залетевшей в шумную комнату, ее хотелось спасать и оберегать, казалось, она не сможет дать отпор даже слабому ветру. Но когда он, разговаривая с Зоей Николаевной, случайно положил руку на спинку стула девушки, она метнула в его сторону строгий взгляд, и Ярков сразу понял, что она не воспринимала запанибратские отношения, во всяком случае, с малознакомыми людьми. Он сразу убрал руку и произнес: "Извините". Елена кивнула, но очень сдержанно, и Ярков подумал, что у нее, несмотря на такой беззащитный вид, характер твердый, из тех, который называют "сформировавшимся". Ярков даже не догадывался, что Елена тоже почувствовала себя рядом с ним легко и свободно, словно знала его много лет, но будучи по природе человеком осторожным и недоверчивым, она боялась открыто проявлять свои чувства.

—  Лена, а почему не пришел ваш отец?

—  А он сейчас в командировке в Предпорожье.

—   Это же надо! — удивился Ярков, — я же сам из Предпорожья. И где он трудится, если не секрет?

—   Не секрет, он работает замом в фирме Пилюгина, почтовый ящик 1001.

—   О, я там многих знаю, правда, Ромашкина не помню.

—  А у папы фамилия Дищенко, а у мамы девичья фамилия.

—  Ну так Николая Савельевича я хорошо знаю, он в КБ и на заводе — почетный гость.

—  Папа редко бывает дома, мы с ним больше по телефону общаемся. Он то на северном, то на южном полигоне. Пилюгин сам в командировки редко ездит, больше замов отправляет.

—   А ваш муж тоже в командировке? — разведывал Ярков семейное положение новой знакомой.

—  А я не замужем. Пока, — уточнила она. И заметив легкое удивление в глазах Яркова, добавила, — я в работе. Но работа интересная и благодарная. — Она чуть игриво улыбнулась. — Так, теперь я жду вопроса о месте работы. Вероятно, вы сегодня решили выяснить всю мою биографию.

—  Вы читаете мои мысли, — не стал возражать Ярков. Он не лукавил. Действительно, эта девушка заинтересовала его, причем особенно воодушевляло отсутствие у нее мужа. Видимо, он тоже понравился ей, во всяком случае, все его вопросы, которые немного выходили за рамки отношений едва познакомившихся людей, не вызывали у Елены неприязни. Более того, Ярков видел, что она с удовольствием отвечает ему. Правда, сама она подобных вопросов не задает, но девушки подобного типа красивые, со строгими глазами и чуть сжатыми губами — всегда отличаются сдержанностью. В конце концов, он мужчина, а она женщина, и его обязанность проявлять инициативу, ведь чтобы начать путь, нужно ступить на него.

—  Работаю в госпитале КГБ, — чуть нараспев, словно окунувшись в любимое занятие, отвечала Елена, — я врач-педиатр, а пациенты мои — маленькие дети. Они чисты, откровенны и еще не научились врать. Когда им плохо, они умоляюще смотрят на доктора и просят о помощи, и ты стараешься сделать все, чтобы помочь этой крошке. А когда ей становится лучше, и сидя на руках, она говорит, что любит тебя, потому что ты хорошая, как мама, то невольно на глаза наворачиваются слезы. — Голос Елены задрожал. — Извините, — сказала она, — когда вспоминаю этих малышей, не могу сдержаться.

"Как она увлечена своей работой, — подумал Сергей,

—  наверное, посвящает ей все свободное время".

—  Вероятно, ваш будущий избранник видится вам тоже в белом халате? — спросил он.

—  Вовсе нет, — улыбнулась она. — Главное, чтобы люди понимали друг друга.

Ярков только хотел что-то добавить, но в это время услышал голос Гусева:

—  Сергей Геннадьевич, юбиляр просит слова.

Ярков извиняюще улыбнулся Елене и приподнявшись на стуле, громко объявил:

—  А теперь слово Зое Николаевне!

Когда вечер закончился и зал почти опустел, Зоя Николаевна подошла к Гусеву и тепло поблагодарила его. Стоявший рядом Ярков сказал:

—  Зоя Николаевна, у выхода из кафе стоит РАФ, который отвезет вас и Лену домой. Цветы и подарки будут в машине. А я, если вы не против, поеду с вами — мне по пути, и помогу занести все в квартиру.

Вскоре РАФ с пассажирами подъезжал к дому Зои Николаевны. Через несколько минут Ярков стоял в квартире именинницы, ставя на пол пакеты и коробки с подарками.

—  Ну, все, Зоя Николаевна, еще раз с юбилеем вас, — стал прощаться Ярков, но та протестующе замахала руками.

—  Нет, нет, без ужина мы вас не отпустим.

—  Так я же из-за стола только что, — засмеялся он.

—  Ну, кто же не знает, что тамаде обычно поесть не удается, — строго произнесла Зоя Николаевна, — поэтому не сопротивляйтесь, тем более, сегодня до полуночи все желания юбилярши должны исполняться беспрекословно.

Подняв руки вверх в знак капитуляции, Ярков засмеялся.

—  Сдаюсь!

—   Правда, придется расположиться на кухне, гостиную мы просто не подготовили.

—   Что вы, на кухне лучше, по-домашнему, — сказал Ярков.

В это время раздался звонок в дверь. Лена кинулась открывать и сразу же послышался ее радостный голос: "Мама, папа приехал!".

В коридор уже заходил улыбающийся Дищенко с большим букетом цветов. Он обнял жену и, крепко поцеловав ее, тихо сказал:

—  С днем рождения.

Затем поднял глаза и увидел Яркова, стоящего в кухне у стола.

—  О, знакомые лица! — радостно произнес Дищенко и шагнул к гостю, протягивая руку, — раньше не раз видел вас в Предпорожье, несколько лет назад нас даже знакомили, вас представляли как молодое дарование, да вот запамятовал, как зовут, — говорил он, тряся руку Яркову.

—  Ярков Сергей.

—  Точно, Ярков! Так, — повернулся Дищенко к жене,

—  вы, я вижу, собрались поужинать. Принимайте меня в свою компанию.

Они уселись за стол, и день рождения продолжился: шутки, смех, тосты. Но вскоре смех иссяк, за столом както постепенно стало тише, и лишь негромко с мечтательной нежностью вспоминали о чем-то своем супруги. Но Яркову было совсем не скучно. Он, сидя напротив Лены, слушал эти воспоминания, и ему сделалось по-домашнему тепло, уютно, так хорошо, как давно уже не было. Казалось, век бы сидел на этой маленькой кухне, с этими спокойными, добрыми людьми и никуда не спешил. Напротив Лена, такая же домашняя, уютная, с доброй улыбкой понимающе смотревшая на родителей. Вот она перевела глаза на Яркова, и этот взгляд, такой же ласковый, как легкий весенний ветерок, струящийся в кухню через узкую открытую форточку, будто укутал Яркова мягким, невесомым одеялом. Ну куда торопиться Яркову, если в ночи его ждет лишь холостяцкий номер в гостинице, где стены выкрашены в холодный синий цвет? Он тихо вздохнул, боясь нарушить уютный покой, воцарившийся здесь, и полностью расслабился.

Но вот раздался звук старых часов, висевших на стене, — полночь. Ярков зябко повел плечами, словно пытаясь отогнать от себя реальность, затем, тяжело вздохнув, поднялся.

—  Мне пора, — сказал он, показывая глазами на часы и думая, что если бы его стали удерживать, то он бы точно остался. Но его не удерживали. Жизнь текла своим чередом, раздавая каждому свой ворох обязанностей.

—   Спасибо вам, Сергей Геннадьевич, за все, — улыбнулась Зоя Николаевна.

Лена пошла к двери проводить Яркова. Когда он уже стоял у порога, она протянула на прощанье руку. Он легко пожал ее в ответ и задержал в своей.

—  Приходите к нам в гости, — сказала Лена.

—  С удовольствием, только без повода неудобно.

—  Повод есть, у меня скоро день рождения, — засмеялась она и осторожно освободила руку.

 

КОПЫЛОВ

 

Прудников еще раз пересмотрел документы, которые ему пятнадцать минут назад принес заместитель начальника отдела Копылов. Это были записи разговоров, проходивших в кабинете руководителя сектора в ЦК КПСС Коровина, где недавно сотрудники Оперативно-технического управления установили микрофон. Когда Прудников, наконец, закончил читать, Копылов, который непосредственно вел оперативное дело на Коровина, проходившего в КГБ под кличкой "Трезвый", сразу приступил к сути:

—   Предлагаю по всем трем адресам, которые были вырезаны объектом из газеты "Московский вестник", установить закрытые посты и вести контроль круглосуточно. Учитывая, что "Трезвый" хранит дома секретные документы, делает к ним записи, предлагаю провести у него негласный досмотр. Его домашний кабинет под видеонаблюдением, поэтому места, где он хранит секретные документы и деньги, мы знаем. При обнаружении вещественных доказательств, свидетельствующих о подготовке объектом передачи секретной информации иностранной спецслужбе, задокументировать преступные действия объекта, как и предусмотрено планом расследования уголовного дела.

—   Если я не ошибаюсь, деньги он прячет, в первую очередь от жены, в своем письменном столе.

—  Так точно, в столе. Ключ носит с собой.

—  А заработную плату, интересно, отдает?

—   Вчера, кстати, принес и отдал жене. На ее вопрос "Не заныкал ничего?" ответил, что отдал все до копейки.

—   Значит, вышел он из доверия у жены, — съязвил Прудников. — А особенности в поведении его за последние дни отмечали какие-нибудь?

—   Да, отмечали. В частности, объект перестал покупать газеты.

—  Что, совсем? Не интересуется событиями в стране?

—  Не то чтобы совсем. Просто если до этого на протяжении 18 дней покупал целую пачку газет и просматривал сразу же "Московский вестник", то этого сейчас не делает.

—  Вам не кажется это странным?

—  Кажется. Предполагаем, что в газете искал сообщение для себя. Вероятно, уже получил.

—  Так, — сказал Прудников, — дальше.

—   В субботу поехали с женой в магазин "Электрон", где купили дорогой телевизор марки "Электра-люкс", последнюю модель. Сейчас за ним гоняются. Дорогой аппарат, не каждый купит. С черного хода взяли, по звонку. А жене объект объяснил, что деньги на телевизор — это премия за командировку.

—  А что, за поездку в Штаты еще и премию давали? — удивился Прудников.

—  Нет, он наврал. По нашим данным, премий вообще не выдавали.

—  Ну что ж, мероприятия составлены толково, — одобрил Прудников, — мне докладывайте ежедневно к 8-00. Ясно?

—  Так точно.

Негласный обыск дал дополнительные данные о подготовке объекта к передаче информации ЦРУ. В письменном столе найдено 12 тысяч рублей, намного больше, чем годовая зарплата объекта.

В воскресенье с утра пораньше Копылов был уже на работе. Он набрал телефон оператора в ОТУ, который сидел на контроле, и поинтересовался новостями.

—  Ну как наш "Трезвый"?

—  Объект час назад проснулся, — сообщил оператор, — и сказал жене, что ему нужно подъехать на 30—40 минут в Штаб министерства обороны завизировать один документ.

—  Больше ничего?

—  Пообещал жене после возвращения сходить с ней в парк Сокольники и все сокрушался, что в воскресенье нет служебного транспорта.

—  Еще не уехал?

—  Нет, собирается, только что зашел в кабинет, взял конверт в столе, деньги.

—  Как выйдет, сообщите, хорошо?

—  Да, конечно.

Затем Копылов позвонил в Седьмое управление. Его сотрудники уже дежурили возле дома Коровина, заняв позиции в нескольких местах. Копылов предупредил, что объект выйдет с минуты на минуту, и повесил трубку.

Он любил поработать в воскресенье. Это не было странностью его характера или стремлением выслужиться перед начальством. Просто выходной с его мягкой, вялой тишиной, спокойствием коридоров и кабинетов располагал начальника отдела к неспешным мыслям, давал возможность, подолгу глядя на синее небо за окном, спокойно проанализировать сделанное и обдумать предстоящее, и даже почувствовать себя совершенно независимым человеком. Но это все ему предоставлялось на работе только в один-единственный день — в воскресенье. Ну разве ради этого не стоило пожертвовать выходным?

Через час в кабинете раздался резкий звонок, звук которого показался Копылову в воскресной тишине намного более резким, чем в будний день. Звонили из Седьмого управления.

—   Александр Федорович, — раздался в трубке голос старшего смены, — сорок минут назад объект взял такси и приехал в район метро "Юго-западная". Ровно в 10-00 двинулся во двор дома 24 по проспекту Куйбышева, там зашел в подъезд и через 3 минуты вышел с небольшой папкой. Сейчас снова сел в такси.

—  А что же он делал в подъезде?

—  Провел мгновенную встречу с начальником гаража посольства США, получил от него папку.

—  Интересно.

—  Мы посадили во дворе нашу сотрудницу с маленьким ребенком, она катала малыша в детской машинке, так что американец не реагировал на нее. Он зашел в подъезд за две минуты до объекта и вышел через три минуты после того как объект удалился.

—  И куда американец направился затем?

—   Через двор в арку дома, где его ждала машина с дипломатическими номерами. Из машины вышли двое, и как заметила наша сотрудница, контактер, пока те двое прикрывали его, быстро залез в багажник.

—  В багажник?

—  Да, и машина сейчас движется… извините, оторвусь на секунду, как раз звонит эта бригада…

Копылов, держа трубку возле уха, слышал, как переговаривался старший смены со своими коллегами, но что именно те сообщили, было неясно. Ничего, сейчас расскажет.

—   Александр Федорович, — раздался снова в трубке голос старшего смены, — сообщили: американцы приехали в посольство США, а объект подъезжает с своему дому.

—  Хорошо, тогда позвоните позже.

Плотный Копылов поднялся со стула и с удовольствием потянулся, подняв вверх руки. Захрустели косточки, тоскующие по гимнастике, и Копылов подумал, что с понедельника обязательно начнет бегать по утрам. Он втянул живот и, задержав дыхание, секунд десять удерживал его в таком состоянии, но затем, устав, расслабил мышцы, и живот возвратился в свое прежнее положение. "Просто нужно меньше есть и больше двигаться", — сердито подумал сам о себе Копылов, и решив сразу же начать выполнять установку, проигнорировал телефон: сам пошел быстрым шагом в дежурную часть управления разузнать новости.

Возвратившись, он открыл дело на "Трезвого" и стал еще раз внимательно просматривать. Наверное, единственное, что его по-настоящему увлекало в жизни, — это работа. Окунаясь в нее, Копылов не обращал внимания ни на что.

Вскоре, сидя за столом и держа в левой руке огромный бутерброд, он, забыв о недавнем самобичевании, с удовольствием жевал булку с колбасой и увлеченно рисовал схему связей объекта.

Уже во второй половине дня телефон зазвонил вновь.

Это был опять старший смены.

—  Александр Федорович, — сказал он, — у нас такие новости. Когда объект прибыл домой, он положил папку в письменный стол, закрыл дверцу на ключ. Настроение у него было хорошее. Затем предложил жене поехать и погулять по Арбату. Там они зашли в ресторан "Старый дворик" и посидели полтора часа.

—  Удалось прослушать разговор?

—  Да. Объект хвастался, что его начал высоко ценить начальник отдела, который хорошо отзывался о нем, его сектор готовит хорошие документы для доклада, словом, распустил перья как петух.

—   Да уж, самый преданный делу партии человек, — съязвил Копылов.

—  Точно, — поддержал старший смены. — Так вот, — продолжил он, — когда они возвратились домой, объект зашел к себе в кабинет и вытащил из папки, которую получил от американца, блокнот, насколько мы поняли, для шифрования текстов. Потом долго сидел и читал небольшую брошюру, которая тоже была в папке, похоже, инструкция к шифрам. Да, и еще он взял конверт из папки, там были деньги, приличная пачка. Потом он все это засунул в свой стол. Сейчас он дома. Пока все.

—  Хорошо, спасибо.

Копылов сделал несколько заметок в рабочей тетради, затем, раскачиваясь на стуле, минуты три раздумывал. "С завтрашнего дня нужно поездить вместе с "наружкой", а с утра вместе с Прудниковым материалы доложить Шамову", — принял он решение.

 

ПОСОЛЬСТВО США

 

С утра в воскресенье в посольстве США шумно, почти вся резидентура на месте. Но у резидента Томаса Стендли в кабинете лишь Сэм Шарофф, ведущий стратегическое направление, и аналитик резидентуры Роберт Моррос. Они суеверно избегают говорить о сегодняшней операции, боясь спугнуть удачу, и лишь изредка обмениваются короткими, ничего не значащими фразами, но разговор не клеится. Их мысли там, рядом с их коллегами Стивом Кларком и Фредериком Расселом. которые проводят встречу с агентом "Свиcтом". Они ждут.

И вот почти в десять в посольство въезжает автомобиль с дипломатическими номерами, из него выходят оба разведчика и направляются в кабинет резидента.

Стендли уже оповещен о приезде, он выжидающе смотрит на дверь, и когда спустя минуту она открывается и на пороге показываются Кларк и Рассел, то по их довольному виду Стендли сразу догадывается — миссия сегодняшнего дня выполнена. В подтверждение оптимистического предположения шефа Кларк кладет на стол пакет, полученный от Коровина, и резидент тут же вскрывает его, доставая оттуда несколько листов бумаги.

Это хорошая копия, на ней четко видны все реквизиты, цифры, подпись. Нет сомнений, что в руках слепок секретного оригинала.

Глаза Стендли быстро бегут по тексту, мозг, как компьютер, мгновенно анализирует и делает вывод: добыт ценный документ. Итак, можно себя поздравить — проведена хорошая операция. Стендли поднимает голову и, чуть улыбаясь, смотрит на сидящих коллег. По его лицу они поняли, что сегодня удачный день. В кабинете сразу спало напряжение, и все одновременно заговорили.

Стоп, — резидент поднял руку, показывая, что расслабляться еще рано, и обратился к Мороссу. — Роберт, вам нужно сейчас же начать работу с этим документом, чтобы подготовить шифрованную депешу в штабквартиру. Вам хватит три часа?

—   Конечно, сэр, — кивнул Моррос, — я постараюсь сделать раньше. — Моррос был опытным сотрудником и еще вчера предусмотрительно подготовил черновик нужной депеши, имея на руках данные "Холла". Однако он благоразумно не стал распространяться сейчас об этом, предоставив Стендли чувствовать себя шефом.

—   Я сегодня вечером отправляю дипкурьера в Вашингтон, — пояснил резидент, — поэтому до его отправки мы должны закончить все. Обязательно укажите, что информация получена от двух независимых источников,

—    Не сомневайтесь, сэр, я обязательно укажу это. Кстати, стоит ли дать предложение об увеличении состава резидентуры в связи с ростом объема работы, о чем вы говорили накануне?

—    Я как раз хотел сказать об этом, — улыбнулся Стендли, — вы меня опередили.

—  Извините, сэр, — смутился Моррос.

—   Ничего страшного, вы просто лишний раз продемонстрировали свою преданность общему делу, а это всегда приветствуется.

—   Спасибо. — Несмотря на деликатность ситуации, Моррос вполне сознательно напомнил начальнику о предложении расширить резидентуру, поскольку уже с трудом справлялся с тем валом работы, который рос буквально ежедневно. Очевидно, теперь Лэнгли обязательно откликнется.

—  Я думаю, эта информация будет доложена Совету национальной безопасности и президенту, — довольным голосом подытожил резидент. — Мы получили стоящие сведения, и они помогут нашим парням в переговорах с русскими по стратегическому вооружению. А теперь за работу.

Когда кабинет опустел, Стендли встал и подошел к холодильнику. После напряженного дня ему хотелось немного расслабиться, и лучше всего для этого подойдет виски. Нет, конечно, он не станет напиваться, сейчас не время. Просто немного виски и побольше содовой, ну и, конечно, лед.

Прохлада стакана передалась ладони руки, он легонько качнул ею, и ледяной комок стукнулся о стекло. Первый глоток особенно приятен. Виски согревало, тепло быстро распространялось по телу, и он почувствовал, как в его жилах заструилась бодрость, а голова продолжала работать ясно и четко.

Здесь, в СССР, происходят большие события, которые изменят мир, и он, Стендли, непосредственно причастен к этому. Штаб-квартиру Лэнгли интересует все: расклад сил среди советского руководства, влияние недавно избранного Президента на события, промышленность, финансы и, конечно, вооружение. Для Белого дома крайне важно объявить американским налогоплательщикам о снижении расходов на оборону, продемонстрировав свое стремление к росту благосостояния своих граждан. Теперь высвободившиеся средства можно направлять в распространение влияния США на те точки мира, которые за последние годы вышли из-под протектората СССР. Ближайшее время не просто изменит, оно перевернет мир.

Да, сегодня удачный день. И даже несмотря на то, что КГБ усиливает сопротивление, Стендли чувствует — это свидетельство не роста силы, скорее, это агония. Здесь, в Москве, куда сходятся все нити управления государством, невозможно не видеть, как слабеет с каждым днем влияние центра на республики. Сколько осталось этой стране? Года три-четыре? А что дальше? Многие в Лэнгли полагают, что в конце концов Советы пойдут по демократическому пути, но у Стендли, сидящего в центре самого смерча, совсем другое мнение. Он уверен, что впереди государство ожидает грандиозный российский бунт, за которым последует вакханалия, и это не может не тревожить. Правда, все произойдет не так быстро, а пока его задача не дать КГБ нанести очередной удар.

Раздался звонок телефона. Моррос просит разрешения показать готовый для отправки в Вашингтон документ. Он молодец, этот Моррос, очень толковый работник, управился гораздо раньше отведенного ему времени, и сейчас предусмотрительно дает возможность своему начальнику не торопясь ознакомиться с текстом.

Стендли остался доволен документом. Дипкурьер выехал в аэропорт вовремя. Завтра депеша будет уже в Лэнгли.

Резидент поднял телефонную трубку.

—  Роберт, передайте всем, пусть идут отдыхать, завтра понедельник, на работе нужно быть пораньше.

Уже вечер, значит, в Вашингтоне утро. Почта попадет в Лэнгли через 12 часов, не раньше, то есть первой реакции из штаб-квартиры нужно ждать примерно через сутки.

Стендли встал, оделся и, погасив свет, вышел из кабинета.

Когда директор ЦРУ Уильям Вебстер утром прибыл на работу, он первым делом вскрыл пакет из резидентуры в Москве. Уже с первых строк Вебстер понял, что информация действительно стоящая и сегодня же с ней нужно познакомить президента. Но прежде он покажет документ Роберту Маккони, оперативную интуицию которого директор очень ценил.

Вскоре Маккони уже сидел в кабинете главы ЦРУ и внимательно читал полученную из Москвы депешу.

Сомнений не было — материалы очень важные, и особенно ценно то, что они получены из разных источников. Стендли достаточно опытный и осторожный разведчик, вряд ли он стал бы отправлять недостаточно проверенные сведения. К тому же путь одного из источников — агента "Холла" — хорошо известен Маккони, он давно наблюдает за работой с ним, считая его одним из наиболее ценных кадров в агентурной сети московской резидентуры.

Тут Маккони заметил, что директор выжидательно смотрит на него.

—  Извините, господин директор.

—  И как ваше мнение, Маккони?

—  У меня впечатление, что мы несколько недооценивали возможности нашего противника. Конечно, окончательную оценку должны дать специалисты, но, судя по этим сведениям, ракетный потенциал русских еще огромен. Если они знают места расположения всех наших ракетных шахт, то ответного удара уже не будет.

—  И это печально, — поддержал Вебстер. — А что вы можете сказать относительно объективности данных? Им можно доверять полностью?

—  Склоняюсь к мысли, что эти данные объективны и могут быть переданы высшему руководству страны.

—  Рад, что наши мнения совпали. Нет сомнений, что материалы очень помогут нам в переговорном процессе по сокращению стратегического оружия. Срочно подготовьте документ с предложениями по реализации на переговорах в Женеве с учетом ранее полученной информации от "Холла" и "Беста". — У Вебстера был весьма довольный вид. Сегодня же и ни днем позже он познакомит с информацией президента.

 

 

КГБ СССР

 

К Шамову в кабинет Копылов зашел вместе с Прудниковым.

—    Вот интересный момент, Николай Алексеевич, — Копылов придвинул сводку наружного наблюдения к Шамову, — прочтите.

—    Шамов придвинул к себе лист и вполголоса стал читать.

—   Начальник гаража прибыл в посольство в 6 часов 45 мин. Его выход из посольства не зафиксирован. Единственная машина, которая выезжала, — это служебный автомобиль второго секретаря посольства Фредерика Рассела. Машина типа фургон, за рулем был водитель Рональд Деймун. — Шамов приподнял голову и, посмотрев на сидящих перед ним, произнес: — Этот Рассел у нас проходил по делу "Мышеловка", да?

—  Да, — ответил Прудников, — мы засняли его участие в тайниковой операции, но после этого больше нигде не зафиксировали.

—   Читаем дальше, — опустил голову Шамов и продолжил, — в результате контроля выявлено, что следуя по проспекту Куйбышева, машина внезапно остановилась возле дома №24 и задним ходом въехала в узкую арку дома, ведущую во двор, но не проехала, а остановилась, въехав на полтора метра. Из машины вышли Рассел и водитель и открыли багажник. С учетом того, что они стояли с двух сторон машины, происходящее в арке видеть было невозможно. — Шамов опять остановился. — Ишь ты, как придумали, в багажник контактера спрятали, нужно иметь в виду на будущее.

—  К сожалению, это для нас было неожиданностью, — признался Прудников, — но во дворе дома успели посадить сотрудницу "семерки" с маленьким ребенком.

—   На ошибках учимся, — отреагировал Шамов, придвигая к себе другой документ, где были предложения по делу. Он углубился в чтение, и в кабинете на несколько минут повисла тишина, нарушаемая лишь мерным стуком маятника старых больших часов, висевших на стене с незапамятных времен. Шамов даже иногда шутил, что они и до революции здесь стучали. Менялись хозяева кабинета, мебель, портреты вождей на стене, но только не часы. Копылов смотрел на них и думал, что потускневший циферблат с цифрами красноватого металлического отлива были свидетелями разных событий и могли бы многое тайное рассказать. Но они крепко хранили все секреты, лишь качая маятник влево-вправо и всегда показывая точное время.

—  Говорят, лет пятнадцать назад вызывали часовщика, чистил что-то, а так идут секунда в секунду, — сказал вдруг Шамов, не поднимая головы от документа.

Копылов чуть смутился. Ему стало неудобно, что он позволил в кабинете высокого начальства и в такой важный момент отвлечься, а Шамов это заметил. Но начальник главка мыслями был весь в документе.

—   Так, — сказал он, закончив чтение, — хорошо они, гады, готовят операции по встречам с агентурой. И снова начальник гаража! Это матерый разведчик, нам нужно брать его в плотное обеспечение постоянно, но усиливать работу по прибытии чартера, вызывать "наружку" из областей.

Затем Шамов поднял трубку прямой связи с Крючковым и стал докладывать о состоявшейся передаче объектом дезинформации американцам.

—  Ладно, давай заходи, у меня поговорим, — прервал его Крючков.

Шамов заторопился, сложил документы в папку и сказал:

—  Будьте на месте, возвращусь — зайдете ко мне.

Уже в кабинете Председателя Шамов положил на стол Крючкову материалы по последнему контакту объекта, предложения по его задержанию и аресту.

Докладывая материалы, рассказал о событиях воскресного дня:

—  Чтобы фиксировать движение американского дипломата, дорогу обработали люминесцентным составом, но он поехал по параллельной улице. Во дворе задействовали сотрудницу "семерки" с маленьким сыном. Настолько хорошо вписались в обстановку, что американец на них даже не обратил внимания.

—  О, у нас уже дети помогают родителям, — засмеялся Крючков, — надо поощрить малыша, купить какуюнибудь игрушку.

Затем, прочитав документы, сказал:

—  Ну и падкий на деньги этот "Трезвый". Да и американцы зацепили его серьезно. Предложение такое: дадим объекту еще раз встретиться со своими хозяевами и затем будем задерживать его на горячем. Но наши действия должны быт четкими, выверенными, чтобы ни объект, ни американский разведчик не смогли уйти. До задержания я не буду докладывать наверх. Пусть виноват будет американский разведчик. Да, — добавил Крючков расстроенно, — тяжело сознавать, но гниет общество с головы.

 

КОРОВИН

 

"Понедельник день тяжелый", — повторив эту крылатую фразу, Коровин лениво вдавил своим телом дверивертушку в здании ЦК, и шагнул вперед, чуть замешкавшись на пороге. Вращающаяся по инерции дверь тут же массивно ударила начальника сектора чуть ниже спины, придав ему соответствующее началу рабочего дня ускорение. Он досадливо поморщился. Так повторялось часто, особенно по понедельникам, сразу после выходных. Видимо, все эти события никак не способствовали трудовому энтузиазму Коровина, однако жизнь без них была бы слишком скучна.

Правда, с некоторых пор в ней появился еще один приятный момент — деньги, а точнее, много денег. И, главное, этот дополнительный заработок не требовал никаких особых усилий, он как бы падал сверху, словно подарок судьбы. Иногда Коровину невольно приходила в голову аналогия со сказкой про Ивана-дурака, который нашел волшебный ларец и заказывал у него что душе угодно. Хотя данное сравнение, учитывая невысокие умственные способности героя сказки, начальнику сектора не очень нравилось, само наличие источника нетрудовых доходов грело душу.

С того дня, когда он, мучимый сомнениями, написал "покаяние" в КГБ, прошло время, и как истинный лекарь, залечило его страдания, вызванные страхом разоблачения. Постепенно пришло успокоение, а за ним нетерпеливое желание начинать пользоваться преимуществом человека, у которого есть деньги. Проходя мимо центральных интуристовских гостиниц, возле которых тусовались яркие, длинноногие девицы, Коровин стал задумываться о возможностях запретной любви, которую он уже мог купить, разумеется, конвертируя рубли в иностранную валюту. Для этого он даже планировал попросить у своих американских друзей выплачивать часть денег в долларах. Конечно, дополнительные просьбы породят дополнительные требования, но к этому он готов.

Размышляя таким образом, Коровин добрался до своего кабинета. Через час в кабинете завотделом оперативка. Там начальник сектора решил предложить подготовить еще один документ, где отразить реализацию указаний Генсека по изготовлению боезапаса, подтверждающего боеготовность БЖРК. А для контроля он съездит в командировку на "Топаз", заодно и развеется.

На оперативке его предложение прошло "на ура". Заведующий похвалил инициативу начальника сектора и даже поставил в пример другим мелким руководителям, особенно старшему группы Новикову, который ни инициативы не проявляет, ни предложений не подает. Новиков, внезапно оказавшись жертвой конкурентной борьбы, с ненавистью посмотрел на Коровина, и тут же, на оперативке, пообещал к среде подать два очень интересных предложения, которые сейчас в стадии доработки. Все понимали, что Новиков откровенно вешал лапшу на уши, потому что если на протяжении пятнадцати лет сидения в этом здании у него ни разу не появилось ни одного предложения, то откуда они возьмутся сейчас?

После оперативки Коровин позвонил Генеральному директору "Топаза" Зуброву и сообщил о своем приезде.

—   Так я вас могу забрать, — сказал тот, — завтра утром лечу в Москву, в Министерство общего машиностроения, в этот же день назад, подходит?

—  Да, — обрадовался Коровин, — подходит.

—  По дороге и поговорим, — подытожил Зубров.

Мелочь, а приятно, и настроение Коровина сразу улучшилось. Он не знал, что через несколько минут о его звонке на "Топаз" стало известно Второму главку КГБ, который держал все телефонные разговоры начальника сектора на контроле. В тот момент, когда Коровин, довольно насвистывая, двинулся в машбюро, Прудников уже докладывал Шамову о предстоящей поездке объекта.

Шамов после разговора с Прудниковым набрал по закрытой связи начальника управления КГБ по Предпорожской области Сколанюка.

—  Владимир Никитович, к вам гость из ЦК едет, начальник сектора Коровин. Завтра вечером будет в Предпорожье. Он должен подготовить своему руководству докладную о состоянии ракетных разработок и выполнении серийных заказов. Политбюро готовится по этому вопросу. — Шамов, конечно, доверял начальнику управления, но в силу правил конспирации не раскрывал главного замысла контрразведки и поэтому свой интерес залегендировал. — Поручите выяснить перечень вопросов, интересующих оборонный отдел ЦК, чтобы Председатель был готов к рассмотрению их на Политбюро. Документ подготовьте, но вначале прочитаете мне по телефону, я помечу себе, что нужно, а потом решим, как действовать дальше.

Вечером следующего дня Коровин был уже в Предпорожье, откуда, переночевав в гостинице, выехал на механический завод в Гусарск.

В отличие от столицы, здесь было куда теплее, и разгар весны ощущался на каждом шагу. Сидя в служебной "Волге", любезно предоставленной ему "Топазом", Коровин с удовольствием наблюдал за проплывающими мимо полями, первой молодой зеленью, воробьями, купающимися в пыли, тракторами, бороздящими влажную после зимы землю. Простор! Хорошо!

Добрались они быстро.

На этом заводе он уже был несколько лет назад, и сейчас, увидев знакомые корпуса, сразу вспомнил его длинные цеха и огромный полигон для испытаний.

Для Коровина здесь ничего сложного не было. На сборочном производстве он интересовался, соблюдаются ли сроки изготовления изделий, а также проблемными смежниками, датой окончания выпуска последнего изделия БЖРК. Полученные сведения он старательно записывал в блокнот, зная по опыту, что на память полагаться рискованно, поскольку вторая половина дня по традиции заканчивалась для московских гостей ужином в "домике рыбака", откуда своими ногами выходили не всегда. Там, опять же по традиции, представителю ЦК подарили кухонный комбайн "Мрія", которые завод изготавливал как товары народного потребления. Коровину машина понравилась и он, долго не раздумывая, попросил еще одну для заведующего отделом. Видимо, на заводе привыкли к популярности своей продукции, поэтому не удивились и принесли вторую коробку.

Часа через два Коровин, сидя в пахнущем деревом сосновом домике и расплескивая водку из стопки, проникновенно, с чувством говорил, обняв за плечи секретаря парткома завода:

—   Ты пойми, земляк, ракета — это не дуля в кармане, это и-зо-бре-те-ние! — последнее слово из-за своей фонетической сложности далось Коровину нелегко и, потратив все умственные силы на его произношение, он понял, что забыл, о чем хотел сказать дальше. Несколько секунд молчал, пытаясь поймать ускользающую мысль, но так и не справившись с задачей, сделался серьезным и сказал ни к селу ни к городу, — а трамвай в Гусарске провести надо, вот как хотите, а надо, и не спорь со мной, — он погрозил секретарю парткома пальцем.

—  Сделаем, — с готовностью пообещал тот, хотя трамвай в Гусарске ходил с незапамятных времен.

Уже поздним вечером Коровина отвезли в гостиницу. Там, тепло попрощавшись, пообещали завтра заехать, но не слишком рано, часов так к одиннадцати. Коровин не соглашался и взял с секретаря парткома клятвенное обещание отвезти его на завод в шесть утра, к началу работы первой смены. Потом, крепко пожав тому руку, укоризненно произнес:

—  А пару комсомолок мог бы и захватить.

—   Сделаем, — безразлично ответствовал секретарь и закрыл за собой дверь.

Оставшись один в номере, Коровин долго чистил костюм сапожной щеткой, а затем, повинуясь голосу крови, двинулся к администраторше на первый этаж. Там, не переставая икать через каждые два слова, предложил выпить у него в номере шампанского. Опытная администраторша, понимая состояние Коровина, согласилась, но попозже. Тут вспомнив, что в холодильнике есть лишь пиво и водка, Коровин вдруг осознал, что чуть не обманул бедную женщину и решил тотчас исправить свою ошибку. Со словами "Что она может подумать обо мне?" выскочил из гостиницы и, к счастью, сразу же увидел такси, которое подвезло постояльца. Сунув водителю двадцатку, завсектором в ЦК голосом полководца, ведущего свою армию на последний победный рубеж, скомандовал:

—  На вокзал!

Все понимающий таксист привез Коровина прямо к вокзальному буфету, где тетя Галя, шлепая на бутылки фирменные наклейки, делала из какого-то "Сидра" за рупь тридцать настоящее "Советское шампанское" за семь сорок. Когда Коровин расплачивался, он вдруг, повинуясь внезапному внутреннему толчку, спросил:

—  А коньяк "Дагестан" у вас есть?

—  Час назад последнюю бутылку забрали, — ответила тетя Галя, вытирая под носом, — могу "Одессу" дать, оно не хуже. У меня и на разлив есть, хотите?

—  Давайте, — словно загипнотизированный ответил Коровин и тут же получил свои сто пятьдесят. Напиток, накрыв все вокруг облаком самогонного запаха, вначале ударил в голову, а потом опустился в ноги, которые вдруг зажили своей совершенно отдельной жизнью. Это почувствовалось сразу после того, как высокий московский гость покинул гостеприимный уголок тети Гали, — такси запрыгало перед ним веселым жеребенком, и несчастному Коровину только с третьей попытки удалось попасть внутрь машины. По дороге в гостиницу он, неожиданно испытав прилив доверия к таксисту, раскрыл тому душу и пообещал взять с собой на квартальную проверку Хабаровского обкома партии, а потом на охоту.

—  Во дает, — смеялся таксист, беря щедрые чаевые. В гостинице Коровин, забыв, что приглашал на ро-

мантическое свидание администраторшу, поднялся к себе на этаж и там полил шампанским все цветы в коридоре.

На следующий день, проснувшись с чудовищной головной болью и с трудом узнавая стоящего в номере секретаря парткома завода, он произнес голосом человека, которому осталось жить несколько минут:

—  А пиво есть?

…К обеду, однако, несчастный Коровин был уже на химзаводе, где наблюдал за заливкой ступеней ракет твердым топливом.

После обеда ему позвонил Зубров, сказал, что сегодня вечером вылетает в Москву на "топазовском" самолете, и предложил лететь вместе.

Коровин, ощупывая чугунную голову, с удовольствием согласился.

 

КОЛЬЦО СЖИМАЕТСЯ

 

Уже после того как Коровин на "топазовском" самолете вылетел в Москву, Шамову позвонил Сколанюк.

—   Николай Алексеевич, сегодня вечером проводили гостя из ЦК самолетом Генерального на Москву.

—  Ну и какие результаты?

—   Прилетел он во вторник вечером вместе с Зубровым. Утром уже был у Генерального и попросил показать документы на разрешение изготовления 16 ракет для комплекса БЖРК. Генеральный дал команду, документы принесли. Гость прочитал их и записал исходящие и входящие номера.

—  А какие именно документы его интересовали?

—    Во-первых, распоряжение, подписанное секретарем ЦК Зайковым на изготовление 16 ракет. Затем приказ по МОМ, который обязывал "Топаз" и ряд смежников приступить к изготовлению и обеспечить финансирование в полном объеме. И, наконец, приказ по отправке готовых изделий в арсеналы по месту дислокации БЖРК, находящихся на боевом дежурстве, с указанием сроков и адресата.

—  А не просил сделать копии этих документов?

—  Нет, он по ВЧ позвонил заведующему оборонным отделом и попросил подписать и отправить записку по ВЧ с требованием передать эти документы в оборонный отдел ЦК. Тот согласился, а потом попросил трубку дать Зуброву, и они еще поговорили.

—  А как провел время в Гусарске?

—  Посетил сборочное производство на механическом заводе, интересовался, выполняются ли сроки изготовления изделий, проблемными смежниками, датой окончания выпуска последнего изделия. Пригласили его на обед в "домике рыбака", организовали рыбалку, правда, он больше на выпивку налегал, а потому из домика не выходил. Ну а потом, как водится, ужин. Подарили гостю кухонный комбайн "Мрія", завод их выпускает. Он попросил еще начальнику. Дали и для начальника.

—  И что, много выпил?

—  Да не то чтобы много, но опьянел прилично. Администратор в гостинице — наша доверенная, рассказывает, что поздно вечером он ездил на такси за шампанским.

—  Ну, гусар, — усмехнулся Шамов.

—   А утром поднялся почти в одиннадцать, попросил пива. Днем был на Гусарском химзаводе, посетил участок, где заливают ступени ракет твердым топливом. Вечером вместе с Зубровым вылетел в Москву. Вот, собственно, и все, — подытожил Сколанюк.

—   Я прошу изложить это все в шифровке без указания фамилии Коровина, просто именовать его гостем, — сказал Шамов. — Обязательно укажите номера запрашиваемых Коровиным документов, сообщите о его звонке своему начальнику, но при этом не называйте ни ведомства, где работает Коровин, ни фамилии его руководителя. Телеграмму в КГБ СССР нужно отправить срочно.

В этот же день шифровка пошла в Москву.

После обеда она уже лежала на столе Копылова с размашистой резолюцией "Доложить предложения".

А самому Коровину и в голову не приходило, что пока он разъезжал по Предпорожской области, в его квартире сотрудниками КГБ был проведен негласный досмотр. Письменный стол, казавшийся Коровину самым надежным укрытием его богатства, во время досмотра был тщательно инспектирован, и там обнаружены 39 тысяч советских рублей, шифровальный блокнот, инструкция по его использованию, записная книжка с пометками секретного характера, график односторонних передач и время их приема.

Копылов зашел к Прудникову и доложил предложения, указав, что к среде станет ясно, когда у "Трезвого" очередная встреча.

—   Зафиксируем снятие им копий с секретных документов, подготовленных для передачи, и попросим санкцию на его задержание во время передачи секретных данных вместе с дипломатом-разведчиком.

—  Правильно, — поддержал Прудников, — американцы, ссылаясь на договор по прекращению выпуска БЖРК, могут поднять международный скандал и выйти из договорного процесса.

—  Они же ищут зацепку, — продолжил мысль Копылов.

—  Ну что ж, идем к Шамову, доложим предложения. Ознакомившись с документами, Шамов сказал:

—   Нужно оформить предложения в виде рапорта на имя Председателя. — Помолчал, обдумывая дальнейшие шаги, и добавил: — Выходим на финишную прямую, поэтому о ходе разработки докладывайте ежедневно к восьми утра.

 

КОРОВИН И СТРЕЛЬЦОВ

 

Теоретически машина у Коровина в секторе была. Во всяком случае, когда в отделе за год готовился отчет, то в разделе о транспортном обеспечении напротив сектора Коровина всегда стоял твердый плюс. Но фактически она отсутствовала, и в ответ на робкие просьбы Виктора Аркадьевича восстановить справедливость начальство ссылалось то на урезанные лимиты, то на отсутствие поступлений, словом, внезапные проблемы с передвижением Коровину приходилось решать творчески.

Вот и сейчас, выпросив в хозяйственном отделе старую "Волгу", привез на ней в ЦК коробку с кухонным комбайном. Во дворе, увидев водителя заведующего отделом, обрадовался, подскочил к нему и отдал груз. Счастливый от сознания выполненной миссии, он отправился к себе в кабинет. Заведующему он пока ничего не говорил, справедливо полагая, что его водитель обязательно скажет о подношении.

Вероятно, еще до оперативки шефу стало известно о подарке, потому что во время совещания он смотрел на скромно потупившегося Коровина добрыми глазами, а вот Новикову врезал по первое число. Боясь спугнуть удачу, Коровин тихо млел, чувствуя себя почти в раю, как вдруг откуда-то из облаков раздался голос начальника:

—  Ну, как вы съездили, Виктор Аркадьевич? Коровин в первые секунды не сразу сообразил, что хо-

чет шеф, и глянул на него обалдевшими глазами, но затем сделал над собой огромное усилие и заученно произнес:

—   Создали все условия для изучения интересующих вопросов.

—  А конкретнее? — настаивал начальник.

—  Я говорю, — громко произнес Коровин, — документы из Предпорожья в пути, поэтому отчет я доложу вам, Иван Иванович, завтра, если позволите.

—  Конечно, конечно, — великодушно разрешил шеф, и продолжил, — вот, товарищи, Виктор Аркадьевич проявил инициативу, выехал в Предпорожье в непростую командировку, а некоторые только отбывают на рабочем месте время, — и заведующий посмотрел на Новикова. Тот сидел с кислым выражением лица.

После оперативки Коровин зашел к себе в кабинет и вызвал верного Стрельцова. Не успел опустить трубку на рычаг телефона, как Стрельцов уже был на пороге.

Ну, Борис, не перестаю тебе удивляться, — сказал Коровин, — перемещаешься быстрее мысли.

Польщенный Стрельцов зарделся от удовольствия и пронесся к столу Коровина.

Через минуту Коровин солидным начальственным голосом говорил:

—    Главное, давай определим абзацы, куда будем вставлять материалы, которые еще не пришли.

Почти до обеда они сидели, набрасывая черновик докладной, но поскольку бумаг из Предпорожья еще не было, а память Коровина нужные факты сохранила плохо, то докладная получилась составленной в основном из пробелов. Он уже посматривал на часы и приготовился объявить перерыв, но тут позвонил завотделом и сообщил, что документы из Предпорожья у него на столе.

—  Отлично, — сказал Коровин Стрельцову, положив трубку, — после обеда заберешь их и продолжим.

Когда задержавшийся с обеда Коровин возвращался к себе, держа в руках свежий номер журнала "Крокодил", у дверей его кабинета уже стоял Стрельцов, держа в руках бумаги.

—  Ты, Борис, давай пиши докладную, а я поработаю с документами, сравню сроки изготовления со сроками, указанными в приказах, а также сроки отправок. Потом обсудим, как их лучше подать в документе.

Оставшись один, Коровин внимательно просмотрел "Крокодил", не пропуская ни одной карикатуры, и долго смеялся над анекдотами про алкоголиков. Два особо понравившихся он выписал в записную книжку, чтобы не забыть и при удобном случае где-нибудь рассказать. Закрыл последнюю страницу журнала и зевнул. Как-то постепенно его веки отяжелели, глаза стали закрываться сами собой, и, подперев голову руками, он задремал.

Приснилась ему тетя Галя, она держала в руке бутылку "Дагестана" и говорила, грозя Коровину немытым пальцем: "А шпионам и предателям я наш родной, советский коньяк не продаю, понял?". "А как вы узнали, что я шпион и предатель?" — спрашивал испуганный Кровин. "А ты оглянись", — засмеялась тетя Галя. Холодея от страха, Коровин повернул голову и увидел стоявшего за его спиной артиста Харитонова в форме сержанта милиции из одноименного фильма. Харитонов, ощупывая кобуру на боку, не своим, но очень знакомым голосом произнес: "Вот подлец, храпит на рабочем месте, а еще передовика из себя строит!", и, вытащив пистолет, выстрелил в Коровина. Гром ударил в голову несчастного начальника сектора, он вздрогнул и открыл глаза. Рядом стоял Новиков и держал в руках "Крокодил", которым в подтверждение своего возмущения громко хлопал по столу. Вот чьим голосом говорил Харитонов! Тут Коровин понял, что забыл закрыть двери в кабинет, чем воспользовался коварный Новиков. Теперь начнет всем болтать, как застал своего коллегу спящим на рабочем месте!

—   А я и не спал, — попытался реабилитироваться Виктор Аркадьевич, да не стал его слушать Новиков, вышел, унося "Крокодил". Сон сразу ушел, осталась досада на себя. Чтобы взбодриться, быстро вскипятил чай, опасливо глянув на двери, достал из сейфа бутылку коньяка, капнул чуточку в чашку с чаем. В этот момент у входа послышался шум, это затормозил бежавший к своему начальнику Стрельцов. Через секунду он отдал Коровину готовую докладную.

—   Отлично, давай все бумаги, — сказал тот, — иди к себе, я посмотрю и позвоню тебе.

Когда Стрельцов исчез, Коровин, закрыв на ключ двери, снял копии со всех документов и положил в сейф. Затем, усевшись поудобнее, стал читать докладную, а закончив, вызвал Стрельцова, и они вместе просмотрели окончательный вариант докладной. На этом можно было ставить точку. "Ну и слава богу", — с облегчением подумал Коровин и на радостях сделал Стрельцову комплимент:

—  А ты, Борис, молодец, проект документа на учтенных листах сделал, требования секретного делопроизводства соблюдаешь, тайну бережешь. — Подумав, добавил:

—  На таких, как ты, страна держится.

Борис притоптывал на месте, готовый бежать по первому сигналу, и от смущения пыхтел.

—   Ну, давай, продолжай трудиться, — напутствовал начальник сектора своего подчиненного, и тот сразу же исчез, оставив после себя воздушное завихрение.

Коровин постоял посреди кабинета, подумал, затем подошел к сейфу, вытащил оттуда копии документов и спрятал в карман пиджака.

—   Что ж, поработал хорошо, — удовлетворенно произнес он, — пора шабашить.

Жены еще не было дома. Коровин быстро, как подросток, чувствующий за собой вину, нырнул к себе в кабинет, по дороге захватив из туалета швабру, и положил в стол принесенные с работы документы. Затем потыкал шваброй лежащий под шкафом пакет, наслаждаясь шорохом упругой бумаги и представляя аккуратные пачки денег. Блаженство достатка мягким теплом согревало душу, вселяло уверенность в завтрашнем дне, заставляло с гордостью думать о себе. В этот момент послышался скрежет открываемого замка входной двери. "Антонина!"

—  в панике заметался Коровин и трусцой побежал в прихожую.

Супруга в съехавшей на ухо шляпке входила с большой продуктовой сумкой в руках.

Переодевшись, она двинулась на кухню, где нетерпеливый Коровин, стоя у плиты, большой ложкой жадно лопал вчерашнее жаркое и, завидев входящую супругу, с ходу объявил:

—  А мне опять премию дали.

—   Да? — удивилась Антонина. — И сколько? — в ее голосе чувствовалось столько скепсиса, сколько бывает у жен, считающих своих мужей полными идиотами.

—  Четыреста семьдесят рублей.

Глаза у Антонины подобрели. В них теперь можно было прочитать и положительные строки о, казалось бы, пропащем супруге. Нет, видимо, не так плохи дела у Коровина, если такая строгая и требовательная женщина, как Антонина, заботливо спрашивает:

—   Так чего ж ты холодное жаркое ешь, давай я разогрею.

Располагающий тон жены подействовал на Коровина примерно так, как царский манифест об отмене крепостного права — на крестьянина. Голова его гордо поднялась, плечи расправились, а в голосе появились металлические нотки.

—   Мы, Антонина, теперь по-другому жить будем, зажиточнее, сможем себе позволить в ресторанах ужинать,

—  он хотел что-то еще добавить, но жена, во взгляде которой оттенок нежности быстро сменился обычным, снисходительным, с насмешкой произнесла:

—   Это что, с одной премии ты собираешься жить на широкую ногу?

Коровин дернулся, хотел что-то ответить, но сразу сник. Ну разве расскажешь, что под шкафом у него лежит целое состояние!

—   Еще один документ подготовлен на самый верх, и там в качестве исполнителя указана моя фамилия, — в ответ бубнил он, — а это незамеченным не останется. Скоро еще одна премия будет.

Жена смотрела на него, как на малое дитя.

—  Эх, Коровин, Коровин, вон у Майковой муж добился разрешения выпускать на своем танковом заводе женские колготки — нарасхват идут! Вторую машину собираются покупать. А Кондратюк! Вместо противогазов стал презервативы делать по немецкой технологии, Ленке такую шубу купил, твоей премии на рукава не хватит,

—  и махнув на мужа рукой, Антонина открыла холодильник.

Насупившись, Коровин зашел в свой кабинет и обиженно прошептал, будто продолжая спор с супругой:

—   Презервативы, колготы… да я тебе хоть две шубы могу купить. Конечно, — почесал он затылок, — всему свое время.

Он прислушался к шуму на кухне, где возилась жена, затем включил радиоприемник, привезенный из США, настроился на нужную волну и замер — в динамике послышался монотонный голос диктора, называющего цифры. Коровин быстро записал их в столбик, затем вытащил шифровальный блокнот и начал расшифровку. Закончив, перечитал, несколько минут сидел в раздумье, затем все спрятал.

 

КРЮЧКОВ

 

Крючков читал оперативные материалы по Коровину. Скорее всего, в ЦРУ постараются выжать из него все. Это логично. Переговоры по сокращению стратегических наступательных вооружений подходят к своей кульминационной точке, и сейчас американцы постараются выиграть следующий этап, поставив советскую сторону в самое невыгодное положение. И с этой точки зрения Коровин, который находился в самом центре информационного фронта, был для ЦРУ очень ценным источником. Что ж, мы тоже понимаем это, потому-то и готовим для противника дезинформацию. Это поможет и в Женеве нашей стороне иметь в запасе некоторые козыри, и кое-где щелкнуть американцев по носу. Но вечно так продолжаться не будет, поэтому нужно документировать преступную деятельность объекта, чтобы, когда нам будет выгодно, задержать его с поличным, а того штатовского разведчика-дипломата, который выйдет с ним на связь, выдворить из страны. Предложим потом уволить Коровина задним числом, ну и, конечно, из членов КПСС исключить, чтобы не пугались некоторые, что на партию пятно посадили.

Конечно, "прорабы перестройки" поднимут вой и постараются Губачеву вложить в уши, что вот опять КГБ самовольничает, палки им в колеса ставит, пытается прогрессивный ход истории повернуть вспять. Аковлев, Шерадзе, да разве мало их таких сейчас развелось вокруг, спят и видят, как страну продать. Ну да ничего, подождите, недолго вам осталось, зададим вам перца, есть в советском государстве еще патриоты. Сделать это нужно, конечно, после государственного визита Губачева в США, до которого осталось совсем ничего.

Полтора месяца назад участники собрания представителей подразделений Центрального аппарата КГБ СССР обратились к Губачеву и народным депутатам страны с настоятельной просьбой обратить внимание на негативные процессы, которые возникли в СССР в последнее время и стали представлять серьезную угрозу государству. Это не письмо, это крик души был! А реакция какая? Да никакая. Покивал головой первый руководитель в Союзе, "разделил тревогу", на этом все и закончилось. Сейчас Крючков вот думает на XXVIII съезде КПСС выступить, но так, чтобы за живое задеть делегатов. Достучаться нужно! Варшавского договора и Совета Экономической Взаимопомощи уже нет, да и вообще ничего, что объединяло бы страны социалистического содружества, нет, вот-вот и настоящих друзей у Советского Союза не останется. Да и сама страна теряет свою внутреннюю устойчивость. Что в Литве творится? И ведь все это не без помощи из-за рубежа. На прошлой неделе в Москве побывал председатель комитета начальников штабов вооруженных сил США адмирал Уильям Крау. Встречи провел, в том числе и с Язовым, нашим министром обороны. Рассказывал Дмитрий Тимофеевич, как Крау, рассевшись вальяжно у него в кабинете, пытался учить старого маршала "демократическим ценностям". Хотел тот ответить американскому наглецу по простому, да сдержался. А Крау все о Литве, что, мол, нельзя туда танки вводить, цивилизованный мир не поймет. Ну, тут Язов ему выдал: а во Вьетнаме напалмом мирных жителей палить можно? А в Иран оружие отправлять можно? А афганских моджахедов на своих базах учить убивать можно? В общем, не получилось у них разговора в духе "взаимопонимания и нового мышления". Обиделся Крау, думал, исповедоваться ему тут будут.

Вот такой обычный подход к нам у американцев. А что нам взамен? Похвалы от американской администрации? Так ими народ не накормишь и не оденешь, собственную безопасность не обеспечишь.

Председатель вспомнил, как показывал Губачеву материалы по Аковлеву, после чего, как считал Крючков, того и близко не имели права подпускать к власти. Но прошло совсем немного времени, и на тебе! Аковлев после избрания Губачева Президентом СССР вошел в Президентский Совет. А ведь этот Совет, по сути, отодвинул от принятия решений ЦК и взял на себя основные властные полномочия. И так во всем. Ну ладно, сейчас важно закончить операцию.

Крючков нажал кнопку на большом телефонном пульте и взял трубку.

—   Николай Алексеевич, — сказал он, когда в трубке послышался голос Шамова, — посмотрел я все, зайдите, пожалуйста, посоветуемся.

Затем глава КГБ открыл одну из папок, лежавшую перед ним, и углубился в чтение. Эти материалы передали ему сегодня утром. Речь в них шла о получении одним чиновником из близкого окружения Президента СССР солидных "подношений" от иностранцев. Данные технического контроля бесстрастно констатировали, что чиновник неоднократно получал крупные валютные суммы за предоставление зарубежным журналистам возможности взять интервью у главы советской страны. Такие "подношения" раньше всегда квалифицировались как взятки, хотя сейчас, в пору расцвета "свободы и демократии", появилась тенденция именовать это "нормальным бизнесом".

Раздался звонок из приемной. Там уже находился Шамов.

—  Пусть зайдет, — сказал Крючков секретарю. Шамов выглядел озабоченным и усталым, под глаза-

ми темные круги от недосыпания.

—  А вот отдыхать, голубчик мой, нужно хоть иногда,

—  сказал чуть назидательно Крючков, — а то до пенсии не дослужите.

Шамов виновато улыбнулся, и не найдя что ответить, пожал плечами.

—  Ну что, — перешел к делу Председатель, — с предложениями по "Трезвому" я согласен. Все правильно, будем его убирать, оставляя в игре снова главной фигурой "Одесского". Начинайте готовить план по захвату с поличным. Сегодня у нас… — Крючков глянул на календарь, — ох и время летит, уже апрель, тогда давай 15-го числа доложишь предварительные предложения. А пока… пока контроль за объектом вести круглосуточно.

Когда Шамов вышел, Крючков вызвал к себе заместителя начальника Первого Главного управления Жижина. Ранее тот был начальником секретариата Председателя, и зарекомендовал себя человеком острого ума, быстрой реакции на происходящее, который буквально с полуслова понимал своего шефа. До настоящего времени у них с Крючковым сохранялись особо доверительные отношения.

—   Слава, — сказал Крючков, когда Жижин зашел, — хочу дать тебе конфиденциальное поручение. Пока об этом никому.

—    Понимаю, Владимир Александрович, — Жижин весь подобрался и внимательно слушал.

—   Вчера у меня был долгий разговор с Президентом, — после этих слов Крючков помолчал, чтобы его собеседник проникся ответственностью поручения, а затем, не торопясь, продолжил, — я попытался в очередной раз обратить его внимание на то, что происходит в стране, и убедить в необходимости серьезных шагов по стабилизации обстановки. Кажется, на этот раз он стал понимать, куда мы катимся. Конечно, это не значит, что он начнет сейчас же действовать, чтобы сохранить страну, я от этой мысли далек, хотя бы потому, что после меня к нему сразу забежал Аковлев… Но все-таки мне удалось договориться с ним, что нужно готовить мероприятия на случай, если в стране возникнет угроза вооруженного насилия. Понимаешь, о чем я? — Крючков встал с кресла и подошел к большой карте Советского Союза, висевшей сбоку на стене, жестом подозвав к себе Жижина. Тот быстро поднялся и стал рядом.

—  Включить подсветку? — спросил.

—  Да, пожалуйста, — кивнул Крючков. — Вот, смотри,

—    он ткнул указкой в сторону восточноевропейских стран, — ГДР, Чехословакия, Венгрия, Польша и все остальные для нас потеряны. Все.

—  К сожалению, это так, — кивнул Жижин.

—    В самом СССР Прибалтика на глазах уходит, Среднюю Азию лихорадит, на Кавказе что творится, а?

—   Еще три года назад дико было представить, что в стране будут вооруженные столкновения, сотни убитых, тысячи беженцев, — подхватил Жижин.

—   Интересно, что бы сказали американцы, если бы мы послали к ним своих политических наблюдателей и подстрекали оппозицию к развалу страны? — с сарказмом усмехнулся Крючков. — А потому, Слава, нужно начинать готовить проработку возможных первичных мер по стабилизации обстановки на случай введения чрезвычайного положения.

Уже вечером Крючков вызвал к себе еще одного человека, к аналитическим способностям которого относился с большим уважением, — Алексея Егорова, помощника Грушко — первого заместителя Председателя, и дал тому аналогичное поручение. С самим Грушко уже все было проговорено…

 

ПОДГОТОВКА К ЗАХВАТУ

 

Автомобиль с тонированными стеклами остановился недалеко от широкой, открытой поляны в лесистом парке. Сидящие в нем Прудников и Копылов внимательно осмотрели окрестности.

—  Хорошее они подобрали место для такой встречи,

—   заметил Прудников, — ближайшие дома далеко, кустарников почти нет, лишь большие деревья, видимость отличная на несколько десятков метров.

—  Да, спрятаться негде, — подтвердил Копылов, — непросто будет "наружке".

—  Ну что ж, давай выйдем, прогуляемся.

Хлопнули двери машины, и контрразведчики не спеша двинулись по дорожке между большими, раскидистыми деревьями. Мягкий майский ветерок ласкал молодую траву, вовсю щебетали птицы, солнце начинало припекать. Стоял полдень. Именно в это же время ровно через неделю здесь состоится встреча "Трезвого" с американским разведчиком. И сейчас Прудников и Копылов изучали местность, чтобы воочию увидеть, в каких условиях придется действовать группе захвата.

—  Ты обратил внимание, кто гуляет сейчас в парке? — поинтересовался Прудников.

—  Конечно, заметил, пенсионеры одни, вон старушка с собачкой.

—   Вот и будем это учитывать при подборе состава "наружки".

Спустя час Прудников сидел уже в кабинете Шамова и рассказывал о результатах поездки.

—   Придется попотеть на тренировках, — покачал головой Шамов, — рассчитать все до секунды, не дать никому из них выбросить материалы передачи. Генеральную репетицию проведем на нашей базе в Крюково.

—  Да, если такое случится, считай пропало, доказать виновность кого-либо будет тяжело, — согласился Прудников.

—   И еще. Важно не позволить американцу, который придет на встречу с объектом, продемонстрировать свой дипломатический паспорт, иначе придется его сразу отпускать.

—  Отработаем и это.

—  В райотделе, куда их доставят для оформления задержания, пожалуйста, пусть показывает. Извинимся, отпустим.

—  Когда доложить предложения по захвату?

—  Завтра утром. Посмотрим, доработаем. А я попрошу у Председателя пару дней отсрочки для его утверждения. Так что времени у нас в обрез.

Когда Прудников возвращался к себе в кабинет, в коридоре его уже дожидался Копылов.

—   Алексей Миронович, — Копылов потряс папкой, которую он держал в руке, — план захвата посмотрите?

—   Сейчас вместе посмотрим, — он открыл двери, — заходи. Начальник высказал несколько мыслей, нужно будет включить их в план.

—   Хорошо, — отозвался Копылов, садясь напротив Прудникова за стол. — У нас, Алексей Миронович, предложение есть.

—  Какое?

—  Да вот, учитывая местность, решили группу захвата посадить на велосипеды и представить их как спортсменов, тренирующихся в парке. В момент встречи объектов они будто случайно будут проезжать мимо метрах в двадцати, а чтобы достичь "Трезвого", им понадобится две-три секунды.

—  А где объектов возьмет "наружка"?

—  "Трезвого" мы и так держим под наблюдением постоянно, а американца возьмем под контроль при приближении, думаю, на входе в парковую зону. Велосипедисты сразу подтянутся, и как только объекты начнут сближаться — дадим готовность номер один.

—  А группы прикрытия где?

—  С флангов. А видеоаппаратуру можно установить в нескольких точках.

—  На работе с радиостанциями хочу остановиться, — сказал Прудников. — Мы должны, кроме основного сигнала, исключить их работу, хотя у нас и есть зашифрованная связь. Радиоактивность будет мешать, ведь американцы тоже всегда готовятся к таким встречам и обязательно постараются контролировать эфир. Там, где они нас будут отвлекать, мы станем гулять по нескольким частотам. Кстати, вот схема места, довольно удачно изображена. Подумайте, как исключить радиосигнал. Может, просигналить включением и выключением фар? — Прудников замолчал, обдумывая сказанное. Кажется, с радиосвязью все. — Теперь по транспорту, в котором будем увозить задержанных, — продолжил он.

—  Предлагаются РАФы с задними дверьми — легко и быстро открываются, удобно.

—   Но до последнего момента их нужно держать на расстоянии, цэрэушники обязательно будут вести контрнаблюдение.

На следующее утро Прудников положил перед Шамовым план захвата.

—  Так, — произнес Шамов, — сейчас мы с тобой его и обсудим, — и углубился в чтение. Через несколько минут поднял голову.

—  Ну что? — заинтересованно спросил Прудников.

—   Неплохо, — похвалил Шамов, — особенно мне понравилась идея с велосипедистами.

—  Копылова инициатива.

—  Молодец. Теперь вопрос: сколько времени уйдет на захват?

—  Не более 35 секунд.

—  Хорошо, время для тренировок еще есть. Выведите среднюю величину, завтра вечером — промежуточный результат.

К концу следующего дня Шамов уже докладывал Крючкову все материалы по делу и план захвата. Идею с велосипедистами тот тоже одобрил.

—  Что ж, — сказал Крючков, утверждая план, — вижу, что продумали вы все. Теперь еще один важный вопрос. Политический резонанс от задержания американского дипломата может быть слишком громкий. Нам это ни к чему. Поэтому подготовьте сразу на имя Губачева докладную по аресту "Трезвого", указав, что он бывший сотрудник ЦК.

—  Я понимаю, — кивнул Шамов.

—  Я договорюсь с Зайковым, как куратором оборонного отдела, чтобы он поручил уволить объекта задним числом. И нужно будет озвучить задержание и выдворение американского дипломата через прессу. — Крючков чуть помолчал и добавил, — если дадут, конечно.

—  Хорошо.

—  И укажите, что ЦРУ завербовало "Трезвого", шантажируя компрометирующими материалами. Нужно продемонстрировать Губачеву, что в США не собираются отказываться от подрывной деятельности против СССР. Может, его хоть этот факт чуть отрезвит? — пожал плечами Крючков.

—   Аковлев действительно вышел из состава Политбюро и снял с себя обязанности секретаря ЦК? — в свою очередь задал вопрос Шамов.

—  Да, вошел в Президентский Совет. Там сейчас концентрируется власть, а партию вскоре добьют или сама развалится, дело к тому идет. — Крючков нервно постучал карандашом по столу и добавил: — Крысы бегут с тонущего корабля.

 

ЗАДЕРЖАНИЕ КОРОВИНА

 

Ровно в два часа дня Коровин ступил на узкую, криво проложенную дорожку в парке. Вообще-то на кривую дорожку Коровин ступил куда раньше, и именно этот факт был основной причиной окончательного морального разложения его личности, а следствием — предстоящая тайная встреча с вражеским разведчиком. И именно потому сейчас за ним пристально наблюдала целая группа советских чекистов, включая и сидевших на скамейках старушек — сотрудниц "наружки", отсчитывающих последние секунды его пребывания на свободе. Остановиться бы сейчас Коровину, глянуть критически на собственную прошлую жизнь и решительно сказать себе: "Нет, так дальше продолжаться не может", да и пойти на Лубянку, где, искренне покаявшись, написать явку с повинной, честно указав, как все было. Ведь еще несколько минут есть!

Вот он, неловко поставив ногу, споткнулся… Сама судьба кричит ему в ухо: "Стой, глупый, не ходи!". Но не слышит Коровин голоса судьбы, не чувствует потребности покаяния и упорно движется к собственной погибели.

А ведь еще утром что-то нездоровилось ему: и голос сел, и горло побаливало, и сердце как-то тревожно стучало, словно чувствовало недоброе.

Но уже вскоре и в горле перестало першить, и голос вроде восстановился, а глухое беспокойство не покидало. Жаль, не послушался он умницы жены, с утра предложившей ему, "балде неразумному", дома полежать-поболеть, шел упрямо к парку. Так уж, видно, человек устроен: трудно отказаться от намеченного, если за одну встречу светит почти годовая зарплата.

А в парке тихо так, покойно, пчелы жужжат, старушки на лавочках о молодости вспоминают, запахи цветов ноздри щекочут… Ничто не предвещает грозы. Да и откуда ей взяться? На небе ни облачка, солнышко теплое греет, ветерок ласковый лицо нежит, весенняя благодать разлилась в парке. Какая гроза?

Но ошибался Коровин, ох как жестоко ошибался. Уже близки были молниеносный бросок-захват и громы обвинений, уже секунды остались до того момента, когда захлопнется за ним ловушка и прольется дождь правосудия. Не догадывался об этом Коровин, идя по кривой дорожке.

Вот впереди между деревьев спортсмены-велосипедисты показались, весело замелькали их яркие футболки, послышались беззаботные голоса. Счастливые! Тренируются себе в удовольствие и забот никаких не знают.

До момента тайной встречи оставались считанные секунды.

Наконец впереди показалась фигура мужчины, идущего в сторону Коровина.

Человек шагал легко, свободно, радуясь хорошему солнечному дню, добродушно поглядывая на старушек, и чувствовалось, что настроение у него хорошее, что любит он природу и слабому всегда окажет помощь. И старушки тоже доброжелательно поглядывали на него, отмечая, правда, его какой-то нездешний вид: и костюм иностранный, и улыбку белозубую, и отсутствие мрачности, присущей советским мужчинам того периода.

Это был связной из американского посольства. А навстречу ему шел Коровин.

Вот до него всего несколько шагов, и глаза их встретились.

Коровин вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой пакет и крепко сжал в руке, готовый сразу же отдать, как только поравняется с дипломатом. Так гласила инструкция.

Вот они почти рядом. Дипломат заметил в руке Коровина пакет и не отрываясь смотрел на него. Губы его сжались, глаза сузились, он тоже нервничал. Дипломат протянул руку, и Коровин тоже протянул руку. Когда их плечи сомкнулись, один разжал пальцы, второй обхватил пальцами пакет. Каждый молча сделал следующий шаг вперед.

Но в этот момент велосипедисты в ярких одеждах оказываются почему-то совсем рядом, сбивают обоих на траву и защелкивают на запястьях наручники. Внезапно откуда-то появляются два микроавтобуса с открытыми задними дверьми, и велосипедисты легко вбрасывают плененных внутрь. Там крепкие ребята хватают каждого за руки и сильно, до боли сжимают, не давая сдвинуться. Машины газуют и быстро отъезжают.

Лица схваченных не просто растеряны, они потрясены. Рот Коровина, открывшись в первую же секунду захвата, оставался в таком же состоянии, лишь зубы постукивали при бросках микроавтобуса по парковым кочкам. Глаза дипломата выражали одно — шок.

Американец приходит в себя первым.

—   Я дипломатик, — вскрикивает он на ломаном русском, от волнения коверкая слова больше, чем обычно, — вы не иметь права меня брать!

Ответ ему — смех сидящих рядом.

—   А может, ты король испанский? Или неаполитанский, а? Ха-ха!

И американец опускает плечи, склоняет голову. Ему, кадровому офицеру ЦРУ, работающему под дипломатическим прикрытием, вдруг становится ясно, что здесь его права соблюдаться не будут, его даже могут избить, покалечить, и он вынужден терпеть унижения. Это страшная страна, где он может попросту исчезнуть, и его никогда не найдут, а семье правительство сообщит, что он пропал без вести. Положение было отчаянным.

В отличие от дипломата, мозги Коровина работали не так быстро. До него значительно позже стало доходить, что произошло. И только тогда его охватила паника.

—  Товарищи, товарищи, — жалобным голосом забормотал он, заглядывая в глаза сидящим рядом, — я свой, я из ЦК.

Его мучители откровенно веселились.

—  Нет у тебя больше ни квартиры, ни жены, ни ЦК, — похлопывали они Коровина по плечу.

Тот едва не плакал.

Их привезли во двор какого-то двухэтажного старого, дореволюционной постройки, здания и вытолкали из микроавтобуса.

Обшарпанные коридоры и потертый линолеум на полу говорил о том, что это — присутственное место. Оказалось — райотдел милиции.

В небольшой, такой же неприглядной на вид комнате их обыскали и сняли отпечатки пальцев. Правда, в карман, где лежали дипломатические документы иностранца, несмотря на его настойчивые просьбы, почему-то не залезли.

—   Чей пакет? — спросил мужчина, сидевший за столом, и американец понял, что он здесь старший.

—   Я дипломатик, вам важно приглашать представитель посольства, — дернулся он в сторону мужчины.

—   Я следователь КГБ Шрамко. Спрашиваю еще раз, чей пакет? — повторил тот, не обращая на слова американца никакого внимания и останавливая взгляд на Коровине.

—  Мой, — выдохнул тот.

—   А почему вы отдали его этому человеку? — задал следователь новый вопрос, что-то записывая на листе бумаги.

—   По договоренности, — как загипнотизированный проговорил Коровин, сообразивший, что лучшим выходом для него будет правда. И вдруг, словно его прорвало, затараторил: — я все расскажу, все, как есть, и про больницу, и про негритянку, и про то, как наркотик в виски мне подмешивали, как угрожали, — на всякий случай добавил он, выдавливая слезу и тыча пальцем в сторону дипломата.

Американец, отчаявшийся что-либо пояснить, после этих слов совсем расстроился и голосом, лишенным надежды, снова попросил:

—  Пожалюста, пригласить представитель посольства.

—  Снимите с него наручники, — сказал следователь.

Раздался щелчок, стальные браслеты спали с рук иностранца, и он, не веря в свое счастье, быстро залез во внутренний карман и, вытянув из кармана документы, протянул их следователю.

—   Вот, вы не думать, это реалистик, — сказал он, все еще сомневаясь в добрых намерениях следователя.

—   Господин Хьюмен, — сказал тот, глядя в паспорт, — мы немедленно пригласим представителя вашего посольства и проинформируем его о вашей шпионской деятельности на территории нашего государства. Представитель нашего МИД сейчас здесь будет.

Довольно скоро дверь в комнату, где находились задержанные, отворилась, и на пороге появился мужчина в темном костюме и светлой рубашке.

—   Советник посла США Гардеман, — представился он, чуть наклоняя голову.

Когда советник, выслушав протест в связи с действиями Хьюмена, которые были несовместимы с его дипломатическим статусом, и пообещав, что тот покинет в течение суток территорию СССР, выходил с американским разведчиком на улицу, следователь, повернувшись к Копылову, который все это время тихо сидел в углу, спросил:

—  Ну что, отвозим? — и кивнул в сторону Коровина.

—  Да.

И вновь застучал по ухабам райотделовского двора микроавтобус КГБ, увозя Коровина в Лефортово.

Сам он, вытирая кулаком глаза, думал о том, почему же ему в жизни так по-настоящему и не улыбнулось счастье.

 

ШАМОВ

 

Захват прошел успешно, и Шамов был доволен. Он читал подробный документ о проведенной операции и думал, что теперь "Одесский" вновь лишился конкурента и остался один на поле тайных операций. Итак, передышка. Правда, уверенным в этом деле на сто процентов быть нельзя — если не сейчас, то позже найдет ЦРУ дорожку к какому-нибудь ответственному товарищу, падкому то ли на деньги, то ли на женские прелести, а может, и на все вместе.

КГБ в этом плане недавно повезло. Удалось завербовать сразу двух охранников американского посольства в Москве.

Когда эту операцию только начали, у Шамова были некоторые сомнения. Слишком немного шансов победить, играя на поле противника. Но, как оказалось, дерзость себя оправдала.

За двумя скучающими на службе чернокожими сержантами из охраны американского посольства сотрудники КГБ стали наблюдать почти сразу после их прибытия в Москву. Их слабое место проявилось быстро — как только кто-то из них выходил в город, он сразу превращался в самца, которого долгое время специально держали вдали от самки. Глаза сержантов так и поедали женские ноги, талии, бедра, губы в восхищении чмокали, не переставая передавать всю гамму эмоций и чувств, живших в этих ребятах, полных сил и страстей. Но по разным причинам завязать роман им не удавалось.

Просмотрев пару видеороликов с сержантами, гуляющими по Москве, именно Копылов сразу сказал:

—  Тут и думать нечего, девок подставить им надо. Сказано — сделано.

Быстро нашли парочку смазливых проституток, выразивших готовность ради интересов страны и за скромную плату в твердой американской валюте поработать ночью в иностранном посольстве.

Знакомство с сержантами организовали без проблем. Когда один из них, Сэмуэль Маклелан, вышел из посольства за сигаретами, возле киоска ему улыбнулась длинноногая блондинка. Оказалось, она неплохо говорила поанглийски. Студентка Московского университета по имени Наташа, так она представилась, сказала, что Сэмуэль "симпатичный парень". Когда тот признался, что работает в американском посольстве вместе со своим товарищем Бобби Хемсом, выяснилось, что у Наташи есть подруга Эллен, готовая тоже с удовольствием разделить общение с иностранцами. Этой приятной новостью Сэмуэль поделился с Бобби, и они разработали план по дальнейшему охмурению девушек. И закрутилось.

Спустя несколько дней, когда поздним вечером в посольстве оставались лишь двое чернокожих друзей, Наташа и ее подруга Эллен нанесли туда, выражаясь дипломатическим языком, неофициальный рабочий визит. Естественно, входили они не через парадное, а сбоку, используя калитку черного хода, которую Сэмуэль в тот вечер торопливо открывал, сверкая в полутьме нетерпеливым блеском черных глаз.

Это была поистине незабываемая ночь. Девушки, не щадя себя, отработали на все сто, американцы были в восторге и упросили своих новых подружек прийти к ним еще. Наташа и Эллен, поломавшись для приличия, согласились, взяв аванс за следующий визит.

Нужно сказать, повторная встреча была ничуть не хуже первой, а в чем-то даже интереснее: Бобби и Сэмуэль установили в зале для официальных переговоров большой зеркальный шкаф, который они с трудом приволокли из коридора посольства, и, усаживая девушек на то место, где обычно посол подписывает официальные документы, весь процесс творившегося безобразия наблюдали в отражении.

Неизвестно, сколько бы продолжалось все это, если бы на одну из встреч девушки не привели с собой новых подруг. Те, правда, выглядели немного постарше и ноги имели не такие длинные, но Бобби и Сэмуэль подумали, что новенькие, вероятно, обладают другими способностями, и не ошиблись.

Незнакомки, не вдаваясь в лирические отступления, с ходу заявили, что они из КГБ, и вытащили пачку фотографий, на которых бравые сержанты охраны сразу же узнали себя и своих подруг, а также злополучный зеркальный шкаф. Разумеется, затем было поставлено условие: либо ребята дают согласие работать на КГБ, либо фотографии окажутся у посла, дальнейшие действия которого предугадать было несложно.

Как действовать в такой ситуации, сержантов не научили. Нет, конечно, с ними проводились разные инструктажи, и о бдительности говорилось не раз, но резиденту и в голову не могло прийти, что в святая святых — посольство — охрана будет таскать русских проституток, а те, в свою очередь, приведут КГБ. А какой инструкцией можно было запретить водрузить старинный шкаф с зеркалом в зале переговоров? Словом, ситуация для Бобби и Сэмуэля оказалась безвыходной. И они согласились. Вряд ли они догадывались, что будет дальше, но если даже и догадывались, то о последствиях точно не задумывались.

Когда сопротивление чернокожих сержантов было сломлено, им предложили открыть калитку. В недоумении, что еще их ждет, они выполнили указание, и в посольство зашли уже мужчины. Их было трое. Они потребовали отключить сигнализацию и затем двинулись в посольский коридор, а несчастным сержантам оставалось только слушать какие-то металлические звуки, скрежет, по которым можно было догадаться, что в посольстве вскрываются кабинеты и вообще творится черт знает что. Это был не единственный визит КГБ. Приходили, правда, одни мужчины, а когда Бобби и Сэмуэль, пораскинув как-то мозгами, сделали вывод, что их надули по всем статьям, то в качестве компенсации потребовали привести Наташу и Эллен. К чести сотрудников КГБ, они оказались людьми понимающими и в следующий раз пришли с девушками. Приняв как философскую данность, что в жизни свободно совмещаются предательство и любовь, Бобби и Сэмуэль активно посвящали себя последней, пока русские копались в посольских недрах.

Нет спору, это была интересная работа, думал Шамов, складывая в папку документы для Председателя.

 

КРЮЧКОВ

 

Через час, сидя в кабинете Крючкова, Шамов рассказывал подробности захвата.

—  Ну что ж, — сказал Крючков, — все это хорошо, теперь второй, не менее важный шаг: доклад о происшедшем Губачеву. Наверняка ему уже сообщили о нашей операции доброхоты, и, скорее всего, он встретил это известие нервно.

—    Вот докладная на его имя, — Шамов протянул Крючкову документ, — мы показали, что работали по американскому дипломату, который подозревался в шпионской деятельности, и во время передачи секретных сведений задержали его и того, кто эти сведения передавал. Им оказался советский гражданин.

Крючков внимательно прочитал докладную и потянулся к телефону правительственной связи.

—  Сегодня в пять я буду на докладе у Президента, но вначале с Зайковым переговорю.

Шамов про себя отметил, что тактически это был правильный шаг. Зайков как секретарь ЦК курировал вопросы обороны и, разумеется, утечка секретов в военной отрасли касалась его непосредственно. Кроме того, он являлся заместителем Председателя Совета обороны СССР, и, это было тоже немаловажно. Но главное состояло в другом: Зайков, пользуясь расположением Губачева и активно поддерживая его, не только сохранял добрые отношения с Крючковым, но и нередко поддерживал его в противостоянии с группой Аковлева—Шерадзе. Правда, вскоре это скажется на его судьбе, и спустя два месяца он будет смещен со своего поста по инициативе Губачева прямо на заседании Политбюро. Но пока стоял май, и Зайков чувствовал себя уверенно.

—  Лев Николаевич, — произнес Крючков в трубку, — есть срочный вопрос. Если сейчас приеду?

Договорившись о встрече, Председатель встал, собираясь выходить. Встал и Шамов.

—   Я буду на месте, если что-то нужно подвезти, мы сразу доставим, — сказал Шамов.

Крючков кивнул и уложил бумаги в папку. Секретарь ЦК Зайков встретил главу КГБ, как всегда, радушно. Они были почти ровесниками, и тот, и другой начинали свой трудовой путь простыми рабочими на оборонных заводах, с трудностями жизни знакомы были не понаслышке и всего добивались лишь своими силами. Крючков, не оттягивая главное, сразу отдал Зайкову докладную по захвату. Прочитав, секретарь ЦК нахмурился.

—  Однако, — произнес он в раздумье, — непросто будет говорить на эту тему с Михаилом Сергеевичем, непросто.

—   Я понимаю, — спокойно ответил Крючков, — потому и пришел, и не скрываю: мне нужны совет и поддержка.

—  Поддержку я обещаю, а что касается совета, — Зайков усмехнулся, — то вы, Владимир Александрович, знаете, что делать, не хуже меня. — Он вздохнул, — а этого Коровина мы по вашему предложению, конечно, уволим задним числом.

Крючков вышел из кабинета Зайкова и глянул на часы. До приема у Губачева еще оставалось немного времени, и он решил ожидать в президентской приемной.

Ровно в пять он зашел к главе государства.

Губачев был в хорошем расположении духа. Накануне он встречался с Госсекретарем США Джеймсом Бейкером, и по всем вопросам они нашли общий язык. Главное, были согласованы все документы по радикальному сокращению стратегических ядерных вооружений, которые Губачев и Буш должны подписать в ближайшее время в Вашингтоне. Поездка в Штаты всегда вдохновляла Губачева, там он чувствовал себя в своей тарелке. Американцы радовались ему как дети, общее восхищение и атмосфера доброжелательности окутывали его как мягкое, теплое облако, и нужно было лишь принимать улыбки и аплодисменты. В родной стране его уже так не встречали… Две недели назад мощные массовые митинги всколыхнули Москву, тысячи голосов на Красной площади, надрываясь, гнали его в отставку. С каждым днем ситуация становилась все более неуправляемой, и иногда ему становилось страшно. Недавно он даже подумал, что если судьба не будет благосклонна к нему, он покинет родину и уедет туда, где ему уютно и хорошо. В Америку.

Мысли его были прерваны звонком из приемной. Сообщили, что к нему готовится зайти Крючков. Губачев непроизвольно нахмурился. В последнее время этот человек очень раздражал его. Губачев чувствовал, что тот не хочет меняться, подстраиваться под его курс, и это очень мешало. Невольно Губачев, сам этого не замечая, стал все меньше общаться с главой КГБ, давая тому распоряжения через третьих лиц, но Крючков, тем не менее, с давящей настойчивостью приходил на прием и приносил бумаги, смысл которых сводился к одному: нужно наводить порядок в стране. Какой порядок? Опять организовать ГУЛАГ и начать репрессии?

Крючков уже заходил в кабинет. Его лицо было серьезно и сосредоточенно. Губачев подумал, что тот готовится сообщить ему не слишком радостные новости, и стараясь оттянуть неприятный момент, сразу пошел в атаку.

—   Надеюсь, Комитет госбезопасности уже закончил расследование по этой экстремистской акции на Красной площади? — едва поздоровавшись, спросил он раздраженным голосом.

—  В основном, — коротко ответил Крючков, доставая из папки документы и протягивая их Президенту.

—  Что это? — спросил тот.

—  Докладная о захвате американского агента.

Губачев с недоверием придвинул с себе документ, и чем дольше он читал, тем больше на лице его отражалось удивление и недовольство. Как? В разгар налаживания отношений с Америкой, когда столько сил и энергии потрачено на завоевание доверия у политической элиты Запада, тут, под боком, ему ставят подножку! И это накануне поездки в США.

Возмущение било через край и застилало глаза. Недочитав, Губачев откинул в сторону докладную и нервно сжал пальцы в кулак.

—    Зачем же выдворять дипломата? Объясните же мне, зачем вы сделали это?!

—  А разве был другой выход? — хладнокровно ответил вопросом на вопрос Крючков.

—  Ну, знаете… — и, не находя слов, Губачев развел руками.

—    Вашингтонская администрация руководствуется принципом двойных стандартов: от нас требует открытости, а сама наращивает агентурную работу против нас, — упрямо продолжал Крючков, — пропустить этот случай значило бы показать свою слабость.

—   Я уверен, что руководители ЦРУ превысили свои полномочия и будут наказаны, — с пафосом произнес Губачев.

—   По нашим сведениям, операции такого масштаба не проводятся без согласия высшего руководства.

Губачев встал с кресла и медленно прошелся вдоль стола, размышляя.

—   Ладно, — уже спокойнее сказал он, — что сделано, того не воротишь. Теперь дальнейшие действия. В газеты ничего не давать, нам скандал не нужен.

—  Можем ли мы рассчитывать на поощрение наших сотрудников правами главы государства или Президиума Верховного Совета? — задал напрямую вопрос Крючков.

—  Нет, вы их поощрите сами. Расстались холодно.

На следующий день Крючков дал команду начальнику Первого Главного управления Шебаршину раздать личному составу управления оружие, впервые за много лет…

 

ПОСОЛЬСТВО США

 

У московского резидента Стендли было скверное настроение. Провал операции во многом лежал на нем, ведь именно он санкционировал все ее детали и именно он организовывал прикрытие своего сотрудника и агента в парке. В штаб-квартиру ЦРУ информация о случившемся уже отправлена, и там ждали подробных объяснений.

Стендли распорядился собрать у себя в кабинете всех, кто готовил мероприятие, чтобы выяснить причину неудачи. Конечно, ее можно не найти вовсе, но уже сейчас очевидно то, что русские о встрече "Свиста" с Хьюменом знали еще до того, как те зашли в парк. Если это так, то вывода два: или "Свист" двойной агент, или у КГБ в резидентуре есть свой человек. В последнее Стендли не хотелось верить. Что касается "Свиста", то это тоже маловероятно, ведь его сведения подтверждались.

Зашли несколько сотрудников резидентуры. Вид у них тоже был мрачный, каждый понимал, что независимо от того, выяснится или нет причина провала, отвечать придется всем.

Стендли начал разбор операции с самого начала, делая записи в своей тетради. Отъезд Хьюмена, контрнаблюдение за ним, группа прикрытия, отвлечение сил КГБ и так далее. Обсуждали каждую мелочь, каждую минуту операции. Но не находили ничего, что могло бы просигнализировать: прокол здесь!

И вдруг Стендли вспомнил, как недавно офицер безопасности посольства Мак Донахью докладывал, что охранник посольства Сэмуэль Маклелан, выйдя в город, звонил по какому-то телефону. Тогда Стендли, торопясь с послом в МИД СССР, не придал большого значения словам Донахью, а затем и вовсе забыл о них. Но сейчас этот случай внезапно всплыл в памяти настолько отчетливо, что резидент даже представил себе, как чернокожий сержант, оглядываясь, набирает неизвестный московский номер. Господи! Да как это он, профессионал, резидент ЦРУ, мог пропустить мимо ушей такую информацию?

Стендли прекратил писать в тетради и, не поднимая головы, сказал:

—  Оставьте меня с Донахью.

Все, кроме офицера безопасности, молча встали и вышли.

—    Мак, — лицо резидента было сосредоточенным, словно он готовился решить для себя сложнейшую задачу, — помните, вы сообщали мне о звонке Маклелана?

—  Конечно.

—  Вы выяснили, кому он звонил?

—  К сожалению, нет.

—   Извините, Мак, но я тогда ошибочно не придал значение той информации. С моей стороны это было неправильно. Расскажите мне еще раз о том случае подробнее.

—  О'кей. — Донахью откинулся на стуле и на секунду задумался, вспоминая, как все происходило. — Маклелан часто выходит в город то за сигаретами, то еще за какими-то мелочами. Обычно он не торопился возвращаться, пока не поглазеет на местных девчонок. Как вы знаете, я регулярно проверяю наших сотрудников, и охрана — не исключение. В тот день, честно говоря, я не планировал контролировать его прогулку, но что-то подсказало мне: пошли за ним людей. Так я и сделал.

—   Простите, — прервал его резидент, — и долго он обычно вот так гуляет?

—   По-разному, сэр. Обычно далеко от посольства не уходит. Но в тот раз парень поехал в Лужники, там болтался с час по рынку, а затем, несколько раз оглянувшись, позвонил по телефону-автомату. Разговор длился около минуты. Нам не удалось увидеть номер — Маклелан закрывал его рукой, и это выглядело подозрительным.

—  А до этого или позже он делал звонки?

—  Нет, это единственный раз. После того он трижды выходил в город, но никаких контактов мы не зафиксировали. Каких-то знакомств за эти месяцы, пока Маклелан здесь, он не заводил, во всяком случае, мы не знаем об этом ничего.

—  Конечно, еще не факт, что он работает на КГБ, но я согласен с вами — все это подозрительно.

—  Давайте пропустим его через полиграф? — офицер безопасности вопросительно глянул на резидента.

—   Наверное, это единственный выход, — согласился тот.

Чтобы подготовиться к процедуре проверки на детекторе лжи, Донахью не потребовалось много времени. Вместе с оперативным психологом они быстро подготовили аппаратуру.

Маклелан отдыхал после ночного дежурства в своей комнате, и когда его пригласили к офицеру безопасности, он явился почти сразу.

—   Вызывали, сэр? — Донахью сразу заметил легкое беспокойство на лице сержанта.

—  Да. Мы должны обследовать вас. Присядьте. — Донахью намеренно не употребил слово "проверка", чтобы в случае, если подозрения в отношении охранника не подтвердятся, не оставлять у того чувства обиды и несправедливости. По его глубокому убеждению, в работе, связанной с разведкой, каждый должен быть уверен, что ему доверяют.

Вскоре Маклелан, оплетенный проводами и датчиками, начал отвечать на вопросы.

Вначале они звучали вполне безобидно.

—  Что вы любите на завтрак?

—  Вас не раздражает громкая музыка?

—  Кто вас привлекает больше — блондинки или брюнетки?

—  Согласны, что кошки приносят уют в дом?

Как правило, отвлеченные темы расслабляют людей, порождают у них положительные или нейтральные реакции. Важный для обнаружения обмана вопрос всегда произносится неожиданно, и для объекта проверки он должен прозвучать в ту секунду, когда он меньше всего этого ждет.

—  Вы звонили в КГБ по телефону?

Стрелка на аппаратуре резко качнулась в сторону.

—  С какого времени вы работаете на КГБ? Приборы прореагировали вновь.

Несколько подобных вопросов — и офицер безопасности уже был уверен, что перед ним сидит агент КГБ.

Маклелан, несмотря на прохладное помещение, весь покрылся потом. Психологически он сломался, Донахью видел это и, чтобы не тратить время, предложил:

—  Вы готовы рассказать все?

Маклелан опустил голову и подавленно произнес:

—  Да.

В течение следующих двух часов он подробно описывал знакомство и ночные оргии с Наташей и Эллен, прибытие сотрудников КГБ в посольство и все остальное. Донахью не переставал удивляться — простота операции и нахальство русских поражали, с подобным за многие годы работы в разведке он сталкивался впервые.

—  Откуда вы узнали о предстоящей встрече Хьюмена с нашим агентом? — прямо спросил Донахью.

—   Я тогда дежурил по посольству и стоял у выхода во внутренний дворик. У мистера Стендли как раз закончилось совещание, и во дворик вышли его помощник Барди и мистер Хьюмен. Они выглядели очень озабоченными и вовсю дымили сигаретами, что-то обсуждая. Я знаю, что мистер Мэтлок не приветствует курение в посольстве, поэтому подумал, что наверняка они говорили на какую-то очень важную тему. Я решил послушать и незаметно подошел поближе. Но они даже не обратили на меня внимания, продолжая разговор.

—  И что же вы все-таки услышали?

—   Барди сказал Хьюмену, что его главная задача — уйти от наблюдения русских, но по словам Барди, это будет несложно, потому что у Хьюмена в запасе будет пять часов. Барди все время подчеркивал, что эта операция на контроле у руководства Лэнгли, поэтому нужно быть очень внимательным.

—  А как вам стало известно место встречи?

—  Так они сами сказали, где это должно происходить. Барди еще говорил, что там отличное место, гуляют одни старики, ни кустов, ничего, где можно спрятаться русским.

—  А время встречи?

—  Об этом они тоже упоминали, и не раз. Донахью выругался про себя.

Вскоре он вызвал Хемса, который, увидев полиграф и сразу сообразив, что запахло жареным, с ходу заявил, что хочет сообщить важные сведения. Следующие полтора часа он, почти не останавливаясь, рассказывал о событиях последних месяцев, валя все на своего товарища.

Еще через час оба сержанта сидели в разных комнатах под охраной.

Конечно, Стендли расстроился вдвойне. Провал агента, задержание их сотрудника во время передачи секретных сведений, предательство в самом центре посольства — наверное, и половины всех этих прегрешений хватит, чтобы отозвать Стендли с его поста и либо отправить на какую-то второстепенную должность в штаб-квартире тихо досиживать до пенсии, либо убрать вообще с глаз долой куда-нибудь в азиатское консульство. И вряд ли при этом поможет хорошее к нему расположение самого директора ЦРУ и связи в Госдепе.

Хотя… Стендли тяжко вздохнул, в глубине души он надеялся, что все-таки обойдется. В конце концов, провалившийся агент не был перспективным чиновником советского государственного аппарата, а предателей-охранников они разоблачили сами. Что ж, не все еще потеряно.

Вечером этого же дня из московской резидентуры в Лэнгли ушла шифрованная телеграмма с предложением прислать специалистов по обнаружению радиоэлектронных закладок.

 

МОСКВА. ЦРУ

 

Они прилетели через два дня. Три техника с новейшей аппаратурой и Оливер Плетт, заместитель Маккони, умный, опытный разведчик, который должен был разобраться во всем на месте.

Дорога в Москву занимала много часов, и у Плетта было время подумать о деле. Напутствовал его сам Уильям Вебстер, и для Плетта это был сигнал: дело чрезвычайно важно для ЦРУ. Еще до отлета они отработали тактику поведения резидентуры в Москве.

Она предусматривала имитацию всплеска активности американской разведки в советской столице. Групповые выезды сотрудников резидентуры в город обставлять таким образом, чтобы у КГБ складывалось впечатление, что идет подготовка к очень важной встрече с агентом. Контакты, как можно больше контактов с обычными гражданами на улицах, в магазинах, стадионах, театрах. Два-три ничего не значащих слова незнакомцу, который больше никогда не встретится. Пусть русские захлебнутся, собьются с ног, проверяя этих случайных людей, выясняя, что их связывает с американским разведчиком, с которым они несколько секунд разговаривали то ли на перекрестке дальних улиц, то ли на лестничном марше ГУМа, то ли в городском парке, отвечая на ничего не значащий вопрос.

И при этом до особого распоряжения отменить все встречи с агентами в Москве, спрятать их на время.

Конечно, КГБ будет не готов к такому повороту событий. Принимая игры американцев за чистую монету, русские поневоле станут в них втягиваться, но играть будут по правилам, которые им предложит ЦРУ. А разведка США, растянув спектакль и убедившись, что силы КГБ истощены, возобновит свою деятельность с новой силой. И тут уже будут встречи с настоящими агентами, реальные тайниковые операции, действительные радиопередачи. Но, истрепавшись к этому времени, русские, конечно, не поймут, что происходит. Их бдительность притупится, силы иссякнут, и для ЦРУ в Москве придет вновь золотое время.

Устроившись в удобном кресле в салоне Боинга, Плетт думал обо всем этом, прокручивая в голове каждую мелочь. Все же в американской разведке немало светлых умов.

Гул самолета успокаивал, усыплял, и вскоре Плетт, незаметно для самого себя, прикрыл отяжелевшие веки и задремал.

Через два часа в салоне раздался голос проводницы, которая сообщала, что лайнер идет на снижение. Плетт открыл глаза, сладко потянулся и размял руки. Приборы электронного контроля и защиты от подслушивающих устройств в контейнере с дипломатической почтой. Ничто не помешает им начать работу сразу.

В аэропорту их встретили представители посольства, не имеющие отношения к резидентуре. Так было решено еще в Лэнгли — незачем привлекать внимание КГБ, который старается держать под контролем людей из ЦРУ.

Когда они прибыли в посольство и выпили там кофе, Стендли сказал Плетту:

—  Нам хотелось, чтобы техники приступили к работе побыстрее.

—  Они так и планировали.

Уже спустя сорок минут специалисты, неся в руках аппаратуру, зашли в первый кабинет.

 

ВТОРОЙ ГЛАВК

 

Второй день управление "Р" КГБ СССР фиксирует повышенную радиои электронную активность в зоне расположения посольства США.

—  О чем это может свидетельствовать?

Шамов держит возле уха телефонную трубку. Он теребит Гришко, начальника управления "Р", он хочет знать, что происходит, ведь от этого зависит, как действовать дальше.

—   Выявлена работа лазерного генератора, который проверяет степень эффективности предпринимаемых ими мер защиты оконных проемов от лазерного проникновения для воздействия на пассивные закладки, — говорит Гришко. — Но мощность его на порядок ниже нашего, поэтому наши закладки себя не проявляют. Мы уже проверили закладки на мощность их генератора.

—  То есть, они ищут наши закладки? Правильно?

—  Правильно.

Прежде чем Шамов догадался, в чем дело, он интуитивно понял, что охранники посольства, которых они завербовали недавно, уже разоблачены. Чтобы окончательно убедиться в этом, он набрал телефонный номер Прудникова.

—  Где Стендли?

—  Только собирался к вам зайти, — ответил Прудников, — дело в том, что резидент вторые сутки находится в посольстве.

—  Тебе не кажется все это подозрительным?

—  У меня плохие предчувствия.

—   Боюсь, скоро они подтвердятся. Зайди, переговорим. — Шамов положил трубку.

Жаль, жаль, если провалены оба. Такая хорошая операция была проведена!

Шамов вспомнил, как сидя у него в кабинете, начальник ОТУ, рассказывая о первом ночном походе в американское посольство, смеялся, весело потирая руки.

—  Когда ребята зашли, — говорил он, — сразу увидели, что в каждом кабинете у них на столах стоят национальные флажки на пластмассовой подставке.

—  У них принят такой патриотизм, настольный, — пошутил Шамов, — эти флажки там в каждой захудалой лавке продаются.

—    Вот-вот, настольный, — поддержал начальник ОТУ. — Так вот мы сразу подумали: а почему бы нам не сделать такие же, но из специального материала, который отражает лазерный луч, а?

—  Слушай, а это идея, — восхитился тогда Шамов, — нужно попробовать. Но ведь лазерные генераторы должны работать в прямой видимости оконного проема?

—  Да, но это ведь не проблема.

—  Не проблема, — согласился Шамов.

—   Кстати, лазерный генератор разработан в Новосибирской академии, аналогов не имеет, его проникающая сила преодолевает оконные защиты. Он разработан по заказу нашего Комитета и имеет гриф "секретно". К тому же он действует только при наведении на пассивную закладку, иначе его проникновение малоэффективно.

Через несколько дней первый образец такого флажка был готов. Он превзошел все ожидания: поверхность как зеркало отбрасывала лазерный луч, в результате чего исходил сигнал, преобразованный в звуковой. Все, о чем говорилось в кабинете, сотрудниками ОТУ прослушивалось. Сразу же сделали еще два. Их поставили на столы, зайдя в посольство вторично.

Остроумно тогда отработали технологию вскрытия сейфов. Американцы даже не подозревали, что их "потрошили". Печать обрабатывали жидким азотом, она замерзала и отпадала, а затем феном подогревали место, где она находилась. Затем печать прикреплялась и выглядела как нетронутая. Жаль, что не добрались до второго этажа, хотя и здесь было достаточно информации.

Мысли Шамова прервал Прудников, который появился в его кабинете, озабоченно потирая лоб.

—   Ребята из ОТУ и "Р" обеспокоены, — начал он, не успев сесть. — Они прекратили работу по двум кабинетам дипломатов, выходящим окнами на улицу. Ждут, пока выедет последний американский технарь. Они считают, что сейчас некоторых сотрудников посольства обучают пользоваться приборами контроля. У них через пять дней заканчивается срок визы, после чего они должны покинуть страну.

—  Я через полчаса должен быть у Председателя. Буду предлагать провести сегодня вечером совещание руководителей технических служб.

Прудников кивнул.

—  Да, это было бы неплохо.

Спустя полтора часа Шамов, возвратившись от Крючкова, названивал начальникам ОТУ, "Р" и Гостехкомиссии.

К вечеру, собрав всех, начальник контрразведки задал вопрос о начале воздействия лазерным генератором на пассивные закладки, с которых производился съем информации.

—   Из чего мы исходим? — говорил Шамов сидящим напротив. — Прежде всего, из того, что здесь могут быть разные ситуации. Ну, во-первых, американцы могут принять решение, что меры против воздействия лазером и другим электронным воздействием достигают своей цели. Далее, они могут найти и изъять пассивную закладку. И, наконец, обнаружив пассивную закладку, они ее оставляют и используют, чтобы постоянно кормить нас дезинформацией.

—   Можно, начиная сегодня ночью, проверить наличие закладок, возобновив работу по объекту, — сказал начальник ОТУ. — При наличии их мы будем включать приборы, когда "наружка" будет сообщать о прибытии дипломатов на работу.

Они долго сидели, прорабатывая разные варианты и версии.

Наконец, когда, казалось, обсуждено было все, Шамов сказал:

—  Мы должны будем теперь ежедневно анализировать получаемую информацию и принимать меры противодействия, через пару недель может отпасть еще одна версия.

Когда все вышли, в кабинете остался Прудников.

Шамов озабоченно произнес:

—   Надо срочно снять деньги со счетов охранников, если успеем, и перевести их в швейцарский банк, а затем в наш Внешэкономбанк.

—   Очень правильно, — согласился Прудников, — и деньги останутся у нас, и предъявлять охранникам будет нечего. Ведь они планировали их тратить после ротации. В этот момент раздался звонок. Это был начальник

Седьмого управления.

—   В сторону Ленинграда выехал микроавтобус с сотрудниками посольства США и без остановок проследовал на границу с Финляндией. На КПП Выборг при оформлении документов из всей группы пересекли границу офицер безопасности посольства и сотрудники охраны Маклелан и Хемс.

—  И что, они свободно сидели в автобусе? — удивился Шамов.

—  Нет, они были пристегнуты к офицеру безопасности наручниками, один слева, другой справа. При предъявлении загранпаспортов Маклелан опустил глаза, словно показывая, что выезжает принудительно.

—   Спасибо за информацию, направьте нам сводку, пожалуйста.

Закончив разговор, Шамов глянул на Прудникова.

Тот догадался, о чем шла речь.

—  Их вывезли?

—  Да. Теперь можно не сомневаться, — вздохнул Шамов.

 

ЯРКОВ И ЛЕНА

 

—   Зоя Николаевна, здравствуйте! — улыбающийся Ярков заглянул в приемную и показал пальцем на дверь в кабинет Гусева, — шеф свободен?

—  Ой, Сережа, — Зоя Николаевна вся расцвела, — рада вас видеть. А к шефу приехали гости из Министерства общего машиностроения. Минут десять как зашли.

"Экая досада, — подумал Ярков, — нужно было чуть раньше заглянуть". Дело в том, что на днях Гусев заслушивал отчет представителей "Топаза" о готовности ракетного комплекса "Зенит" к запуску одновременно нескольких спутников одной ракетой, поскольку раньше имелись недоработки отброса обтекателя и дальнейшего порядка отделения спутников на орбите. Генеральный конструктор "Топаза" Зубров тогда подробно рассказал, что сделано, чтобы система работала нормально. Для Гусева тема была родной, и он переживал за каждую мелочь. Но в конце обсуждений все сошлись во мнении, что теперь можно подписать документ о готовности изделия к эксплуатации. После совещания Гусев поручил Яркову подготовить обобщенный документ, и сейчас Сергей держал его в руке. Но, видимо, в ближайший час не попасть.

—  Что ж, придется в следующий раз заглянуть. — Он повернулся, чтобы уйти, но Зоя Николаевна окликнула его:

—   Сережа, извините, еще секундочку. Лена просила меня передать вам приглашение на ее день рождения. В субботу в три часа.

—  Лена? — лицо Яркова засветилось. Прошло не так много времени с того момента, как он познакомился с этой девушкой, и каждый день мысли постоянно возвращались к ней. Он помнил тот разговор в их квартире и вдруг понял, что ждал этого приглашения все дни. — Спасибо, я очень рад.

—   Праздновать мы решили дома, так что адрес вы знаете. На работе у них принято просто попить чаю с десертом.

—  Придут, видимо, друзья Лены? — Ярков специально задал этот вопрос. Конечно, ему интересно было узнать, в каком коллективе он окажется, на что настраиваться. Но, главное, не было уверенности в том, что у этой девушки никого нет.

—  Да, несколько школьных и студенческих друзей. Ответ Зои Николаевны толком ничего не прояснял,

но на дне рождения станет все ясно.

—   Вы знаете, Зоя Николаевна, — смущенно сказал Ярков, — я как-то не догадался спросить рабочий телефон Лены. Вы не дадите?

—  Конечно, — она записала на листке бумаги несколько цифр и дала Яркову.

—  Спасибо огромное. — Ярков спрятал листок в карман и вышел из приемной.

Сейчас он перезвонит Лене и пригласит ее в театр. Ему вчера предложили два билета в "Сатиру". Как раз премьера, играют ведущие актеры, поэтому он сразу подумал о Лене и взял билеты.

Но уже сидя в кабинете, он дважды протягивал руку к телефону… и каждый раз не касался трубки. Чувство робости, совершенно неизвестное Яркову ранее, вдруг охватило его: а вдруг, позвонив, он услышит отказ, и боялся этого.

Наконец, решившись, набрал номер, и сразу ответил знакомый и ставший родным голос.

—  Сережа, это вы? Как я рада, что вы позвонили. Мама передала вам приглашение?

—  Да, я обязательно приду.

—  Мне будет очень приятно вас увидеть.

—   Спасибо, — от этих слов Ярков почувствовал нахлынувшую радость и уже с легкостью, чувствуя, что Лена согласится, сказал:

—   У меня два билета в Театр сатиры на завтра, хочу пригласить вас.

—  С удовольствием, — просто ответила Лена.

—  Тогда встречаемся у памятника Маяковскому?

—  Да, я там могу быть минут за пятнадцать до начала спектакля.

Весь этот день и следующий Ярков думал о предстоящей встрече, внутренне готовясь к ней, как студент к сложному экзамену. За два часа до свидания он уже поминутно поглядывал на часы, мысленно подгоняя стрелку и представляя, как встретит Лену. Наконец стрелка добралась до нужной точки, и Ярков с облегчением и волнением одновременно выехал к назначенному месту.

Лена была не только вежливой, но и пунктуальной девушкой — ровно в восемнадцать сорок пять она подходила к памятнику советскому поэту.

Улыбаясь Яркову, еще за несколько шагов до него начала декламировать:

У меня в душе ни одного седого волоска, И старческой нежности нет в ней, Мир огромив мощью голоса,

Иду — красивый, Двадцатидвухлетний.

—  Знаете, откуда это? — спросила она, подходя к Яркову.

—  Конечно, — ответил тот, — "Облако в штанах", одно из самых удивительных произведений Маяковского о любви.

—  Приятно общаться с человеком, знающим поэзию,

—   улыбнулась Лена. — Но, надеюсь, этим ваши литературные познания не ограничиваются?

—  А я в этом отношении всеядный, — пошутил Ярков,

—  от русских классиков до современных авангардистов.

—   Предлагаю диспут о поэзии отложить, — засмеялась Лена, — иначе мы рискуем опоздать.

Ярков глянул на часы, висевшие на колонне возле театра. Они показывали почти семь.

Спектакль "Женитьба Фигаро" захватил обоих. Ярков и Лена смотрели на сцену во все глаза, а когда смеялись, то их плечи касались друг друга, и Яркову это было приятно.

Из театра они долго шли пешком, обсуждая увиденное, шутили и снова смеялись. Ярков давно не чувствовал себя таким счастливым.

У двери ее квартиры они остановились и целую минуту молча смотрели друг на друга.

—   Пора, — сказала Лена и, повернувшись, открыла двери.

Поцеловать ее Ярков так и не решился.

 

Следующий день был четверг. Суббота стремительно приближалась, а Ярков до сих пор не знал, что подарить Лене. С цветами проблем не было — двадцать пять красных роз — ровно столько лет ей исполнялось. А вот подарок… Хотелось, чтобы он запомнился, понравился и был нужным одновременно.

Решение пришло неожиданно. Зайдя вечером в букинистический магазин, Ярков вдруг увидел на полке роскошное издание — многотомник "Педиатрия". В квартире у Лены стоял большой книжный шкаф, и Ярков отлично помнил, что такого издания там не было.

Дома он с увлечением рассматривал покупку и еще раз подумал, что сделал очень правильный выбор, — собрание выглядело великолепно, цветная полиграфия, яркие иллюстрации. "Остается надеяться, — подумал Ярков, — что и содержание на уровне".

В субботу он ровно за десять минут до назначенного времени стоял у дверей квартиры с цветами и двумя большими пакетами книг.

Лена открыла дверь, и за огромным букетом цветов и бумажными упаковками с трудом разглядела улыбающееся лицо Яркова.

—  Ой, — вскрикнула она удивленно, — что это?

—  А это по твоей специальности, — рассмеялся он, — "Педиатрия".

—  О! — она взяла цветы, поцеловав в щеку Сергея, — какая прелесть.

Протиснувшись через дверной проем, Ярков поставил на пол книги.

—  Здесь тебе читать надолго хватит.

—   Какой ты молодец, — восхитилась Лена, — ведь я же мечтала о таком подарке!

День рождения прошел на славу. Ярков чувствовал себя в своей тарелке, много шутил, смеялся, и причина тому была проста — у Лены за столом сидели лишь друзья и не более.

 

РАЗГОВОР ШАМОВА И ВЕРЕЩАГИНА

 

—   Вот, Николай Алексеевич, — Верещагин положил на стол Шамову несколько листов бумаги с отпечатанным текстом, — это аналитический документ, который вы поручали подготовить нашим аналитикам.

—  А, это по "красной ртути"?

—   Да, то, что мы планируем передать "Одесскому" в качестве дезинформации.

—  Очень хорошо, — обрадовался Шамов, — передача дезинформации позволит нам определять субъектов заинтересованности в поиске расщепляющихся материалов, да и хороший способ обнаружить каналы утечки информации. Та-а-к, — он принялся читать документ.

"…Телекомпания Би-би-си показала документальный фильм о технологии невиданного изобретения российских ученых — метода получения "красной ртути". Утверждается, что "красная ртуть" используется для изготовления уникальных атомных бомб, величина которых значительно меньше, но они обладают колоссальной мощностью. Испытания проводились на Новой Земле… Анализ ядерной программы США показывает, что они сильно отстали от русских… Также "красная ртуть" может использоваться при производстве лазерной техники, пучкового оружия, технологиях "Стелс".

Физик-ядерщик Фрэнк Барнари, работник завода ядерного оружия в городе Альдермастон, графство Беркшир, Англия, отрицает использование "красной ртути" в ядерных зарядах и считает это совершенно бессмысленным. Ряд ученых, в т. ч. изобретатель нейтронной бомбы Сэм Коэн, с ним не согласен...

…Покрытия из "красной ртути" могут защищать самолеты и подлодки от обнаружения…

…Опубликованы данные доктора технических наук физика-ядерщика Ивана Никитчука из Арзамаса-16: возможно, в Арзамасе-16 знали о "красной ртути" всего лишь несколько человек, а о наших открытиях мирового уровня громко не кричат…

…По мнению Виктора Чуканова, директора Института промышленной экологии Уральского отделения РАН, одно из уникальных свойств "красной ртути" — высокая плотность — 20,2 г/см3 при плотности обычной ртути 13,6 г/см3. Это не совсем безумная идея. Если при помощи какого-либо воздействия сорвать с атома наружную оболочку, облако электронов будет более плотным, что обусловит уникальные свойства нового элемента, жидкость со столь высокой плотностью должна быть сильным растворителем и обеспечить эффективное разделение изотопов лития — одного из главных элементов при термоядерном синтезе.

Это вещество может являться своеобразным зеркалом, отражающим нейтроны.

Окружив ядерную взрывчатку отражающим нейтронным слоем, содержащим ртуть, можно повысить в радиоактивном веществе концентрацию нейтронов, которые запускают цепную реакцию деления ядер, и тем самым существенно снизить критическую массу этого атомного заряда.

Это своего рода ответ на проблему уменьшения размера головной части и ее веса..."

—  Любопытно, — Шамов подчеркнул карандашом последнее предложение.

—  Да, — согласился Верещагин, — интересно.

—   Что касается встречи, — говорил Шамов, — во время которой произойдет захват с поличным, нужно, чтобы вся документация, которую "Одесский" будет передавать американцам, была прогрифована "Совершенно секретно". Пусть американцы видят, что влипли. Понятые должны быть подобраны заранее, разумеется, не первые попавшиеся, людей нужно проинструктировать. Подготовьте материалы, и будем докладывать Председателю.

 

ВЕРЕЩАГИН И ЯРКОВ

 

Оставив на обочине дороги машину, Верещагин шел по шумной московской улице, залитой майским солнцем, и с удовольствием подставлял лицо его лучам. Наконец слякотное распутье позади, лето уже стучится в дверь, и скоро можно будет по-настоящему насладиться теплом.

Верещагин приближался к месту, где они должны встретиться с Ярковым.

Огромный серый дом, на первом этаже которого поместилось несколько магазинов, метро в ста метрах, потоки людей — что может быть лучше для конспиративной квартиры?

В кармане пиджака у Верещагина несколько листов текста — информация по мини-ньюкам, малым ядерным зарядам-бомбам. Все согласовано в инстанциях, ее можно передавать американской разведке полностью. Эти данные должны опять на какое-то время увести ЦРУ от главного, дать контрразведке передышку. Накануне они с Шамовым долго сидели, "гоняли шары", как любил выражаться Василий Петрович.

Планировалось, что вначале Ярков скинет информацию по скоростной радиосвязи. "Очевидно, после сеанса станет понятно их отношение к этой информации, учитывая, что инициатором взрыва мы закладываем "красную ртуть", — они знают, что в "красной ртути" растворяются уран и плутоний, а по калифорнию пусть получат данные", — размышляя, говорил вчера Шамов. Конечно, американцы могут попросить у Яркова копии документов. Скорее всего, так и будет. Но документы уже готовы, и не отдают их сразу, чтобы опять-таки потянуть время. "В этой игре дороже времени для нас ничего нет", — говорил иногда Шамов и, по мнению Верещагина, был прав на все сто.

Вот и подъезд. Он проходной, и это тоже неоспоримое преимущество. Верещагин всегда заходил сюда со стороны двора, тщательно проверившись, Ярков — с улицы, предварительно протопав через один из примыкающих переулков, в которых всегда было малолюдно.

Конспиративное помещение под вывеской кооператива, которых в Москве наплодилось уже великое множество, находилось на втором этаже как раз над продуктовым магазином. В последний раз Ярков явился на встречу с несколькими бутылками молока, ставшего в последние месяцы дефицитом в столице, и две из них заставил взять Верещагина. Заодно рассказал, что познакомился с грузчиком магазина и брал у того молоко по доллару за бутылку. Грузчик был очень доволен. А Ярков отныне, если ему что-то казалось подозрительным, мог через черный ход магазина беспрепятственно выходить во двор.

Верещагин здесь никогда не пользовался лифтом. Лифт — это засада, ловушка, где ты никого не видишь, а сам как на ладони. Поэтому, войдя в подъезд, Верещагин не спеша стал подниматься наверх, прислушиваясь.

Вот и площадка, где расположена квартира. Тихо.

Можно заходить.

Сейчас предстоит непростой разговор. Речь идет о судьбе игры "Кольчуга". Руководством КГБ принято решение о ее прекращении. Причина простая — в стране уже нет той системы надежности, что существовала все годы, силы Комитета слабеют, и никто не может дать гарантии, что в один прекрасный день кто-то из ответственных работников госаппарата, завербованный ЦРУ, не сдаст с потрохами всю информацию, которую так тщательно оберегала контрразведка. И тогда над Ярковым нависнет реальная угроза разоблачения. Чтобы этого не произошло, его нужно выводить из игры в самое ближайшее время. Вопрос этот поставил сам Крючков.

Конечно, вывод сотрудника из игры — дело не менее хлопотное, чем вся работа по "Кольчуге", и тут предстоит отработать каждую мелочь.

Сегодня они с Ярковым начнут обсуждать начало этого сложного процесса.

Ярков появился, как всегда, в точно оговоренное время. В руке он держал портфель, откуда сразу же вытащил две бутылки молока.

—   Холостяку от холостяка, — произнес он торжественно, засовывая бутылки в отдельный пакет.

Верещагин беспомощно развел руками.

—  У меня нет аргументов, но я возражаю.

—   Василий Петрович, вы — официальное лицо, поэтому вам не к лицу клянчить молоко с черного хода, — убежденно сказал Ярков, — а мне, инженеру, нормально.

—  Тогда будем считать это еще одним твоим преимуществом, — пошутил Верещагин.

—   Между прочим, этот грузчик — классный парень, он раньше аспирантом на кафедре математики был. Сами знаете, ставка сто двадцать рэ, жена беременна вторым ребенком, жили у ее родителей... Словом, через знакомых тещи, она гинеколог, устроили его в этот магазин, потом параллельно на склад бытовой техники. И человек ожил. Купил со временем машину, копит на кооперативную квартиру.

—   К сожалению, сейчас в стране более востребован грузчик, чем ученый.

—  Будем надеяться, что это ненадолго.

—  Уверен, что смутное время таки пройдет, и мы восстановимся, — сказал Верещагин и, помолчав, добавил, — Сергей, нам с тобой сейчас нужно обсудить важный вопрос.

—  Я готов.

—   Пришло время, когда игру "Кольчуга" нужно прекращать. Слишком неуправляемой и непредсказуемой становится ситуация. Понимаешь?

Ярков не ответил. Он задумчиво сидел в кресле, чуть покачиваясь, и сосредоточенно смотрел в одну точку. Верещагин не торопил, он понимал, что когда заканчивается дело, которому посвящено много лет жизни, то к этой мысли нужно привыкнуть. А это всегда непросто, даже для железного Яркова.

Так они сидели и молчали, думая об одном и том же. Наконец, Сергей глянул в глаза старшему товарищу и сказал:

—  Я ждал этого.

—  Все детали мы обсудим постепенно, а вот вопрос, который нужно решить сейчас, это Лиза. Лучший выход из ситуации — чтобы она больше не появлялась в СССР. — Верещагин остановился, ожидая реакции Яркова, но тот молчал, и он продолжил. — Сергей, я никогда раньше не спрашивал тебя, но сейчас это важно, чтобы принять правильное решение. У тебя есть к Лизе серьезные чувства?

—  Нет, Василий Петрович, — серьезно ответил Ярков,

—  Лиза, вне сомнений, красивая женщина, но я не питаю к ней глубоких чувств. У меня есть человек, которого я люблю и очень надеюсь, что мне ответят взаимностью. Она — детский врач, работает в нашей системе.

Верещагин облегченно вздохнул, у него словно камень упал с плеч. За долгие годы Ярков стал ему по-настоящему близким товарищем, личные дела и заботы которого очень волновали самого Верещагина, и если бы действия "Конторы" причинили боль Яркову, Верещагин переживал бы не меньше.

—  Ты знаешь, Сергей, рассматривалось несколько вариантов судьбы Лизы, вплоть до ее задержания и осуждения за шпионскую деятельность. Но в конце концов возобладала точка зрения, что ей нужно просто закрыть въезд в страну.

—  А какой мотив закрытия?

—  Связь с изменником родины.

—  То есть со мной?

—  Да. Для ЦРУ ты станешь еще одним проваленным агентом, которого задержит КГБ во время передачи закрытых материалов американскому разведчику. Но это уже вторая часть нашего разговора, долгого и непростого.

—  Когда планируется эта операция?

—   Сейчас отрабатываются ее детали. Как только закончим, ты сообщишь американцам, что имеешь секретные материалы, которые готов передать. Вот на этой встрече мы и сымитируем твое задержание.

—  Что это будут за материалы?

—  По "красной ртути".

Через несколько дней они встретились вновь.

—  Василий Петрович, вчера по скоростной радиосвязи я вышел на контакт и сообщил о том, что имею дополнительную информацию по "красной ртути", и передал ее. Ярков сидел напротив Верещагина, держа в руках чашку с остывшим чаем. Они вели очень серьезный разговор, обсуждая детали завершения операции "Кольчуга". Близился финиш, и теперь каждая мелочь могла оказаться роковой, поэтому в разговоре они старались не

пропустить ничего.

—  Ну и? — подался вперед Верещагин.

—  И еще сообщил, что у меня есть образец материала, который используется для технологии "Стелс" при покрытии головных частей этим материалом, одним из компонентов которого является именно "красная ртуть".

—  Их это очень заинтересовало?

—   Еще бы! Мне назначили встречу через семь дней. Ленинский проспект, не доходя метров двадцать до остановки автобуса, напротив магазина "Закарпатская мебель". Ровно в час дня я должен стать у обочины и ловить такси. Остановится "Волга" бирюзового цвета. Мне нужно подойти к передней двери, стекло будет приспущено, и спросить у водителя, подвезет ли он меня на Большую полянку. При этом нужно незаметно бросить пакет в салон автомобиля через приоткрытое окно. Сразу после этого водитель отвечает, что ему не по пути, и уезжает. Вот и все.

—  Сергей, в этот момент и произойдет захват с поличным. Ты должен вести себя очень естественно: сопротивляться, используя силу, выкрикивать что-то нелестное в адрес тех, кто будет осуществлять захват, ну и так далее. Словом, ты понял? Проиграй ситуацию наедине несколько раз, но, повторяю, все должно выглядеть как в жизни.

—  Не беспокойтесь, Василий Петрович, я буду выглядеть очень натурально. А ребята уж пусть не обижаются, пару синяков мне придется им оставить.

—   В группе захвата, разумеется, тоже никто ничего знать не будет, поэтому они тебя будут брать всерьез. Так что ты постарайся осторожнее, поберегись.

—    Ничего, если у меня тоже будут синяки, то до свадьбы заживут.

Верещагин улыбнулся.

—  А что, уже намечается?

—   Да это я так, образно. Я, честно говоря, Лене даже предложения еще не делал.

—  А чего ждешь? Не уверен?

—  После захвата обязательно сделаю, — и Ярков широко улыбнулся в ответ. — Да, кстати, затем какова моя судьба? К Гусеву, понятно, я не вернусь?

—    Правильно, не вернешься. У тебя будет новая жизнь. По-настоящему новая. Фамилия, место работы, даже внешность придется на время изменить.

—  А работа какая предстоит?

—   Сейчас решается вопрос о назначении тебя после того, как все закончится, руководителем одной из структур Комитета. Но детали потом.

Ярков кивнул. Он все понимал. Все эти долгие годы он не принадлежал себе. Он был настоящим солдатом контрразведки без страха и упрека, в любую минуту был готов идти туда, куда ему укажут в "Конторе". Для него существовало одно правило: сначала дела "Конторы", потом свои. Он привык к этой жизни и другой для себя не мыслил. И вот теперь вся система ломалась, и Ярков стоял на пороге больших перемен.

Верещагин, зная своего младшего товарища много лет, понимал, что думает Ярков. Конечно, если бы от его воли зависело, он оставил бы все как есть. Но реалии жизни были, увы, другие.

Когда они расстались и Верещагин возвратился к себе в главк, там его уже ждал Шамов.

—  Ну как? — спросил он, когда Верещагин зашел к нему в кабинет.

—  Они назначили ему встречу через неделю. Здесь, на Ленинском проспекте.

—  Значит, впереди у нас семь дней, — задумчиво произнес Шамов, — надо бы мне с "Одесским" в ближайшее время встретиться.

—   Конечно, для него это важный этап, — поддержал предложение Верещагин.

—  Через час буду у Председателя, возьму санкцию.

Когда в назначенное время Шамов сидел у Крючкова и докладывал о предстоящем захвате, тот сам сказал:

—    Вам лично нужно встретиться с "Одесским" на этой неделе. Еще раз обсудите его поведение во время захвата. Момент во всей операции самый важный, поэтому пусть действует в полную силу, как в жизни. Ну, и его тоже не жалеть, я санкционирую.

—  Да, товарищ Председатель, об этом с ним уже проговорено.

—   Что касается дипломата, то "наружка" должна его водить несколько часов, а затем сделать вид, что упустила. Пусть они подозревают его в оплошности.

—  Сделаем, — кивнул Шамов.

—    Теперь по Лизе. С предложением согласен. — Крючков внимательно посмотрел на документ, а затем медленно, как бы раздумывая, продолжил, — да… после ухода "Одесского" нам будет нелегко. Представляю, как они усилят вербовочные подходы. Нужно быть готовыми к этому.

Шамов понимал: впереди сложные времена, но выхода иного не было.

—   А что касается будущего нашего "Одесского", то я считаю, лучшей кандидатуры на начальника нашего института по подготовке офицеров под глубоким прикрытием не найти. Согласны?

—  Да, это будет хороший руководитель.

 

ЗАДЕРЖАНИЕ ЯРКОВА

 

День для "Конторы" предстоял жаркий.

Уже с утра американские разведчики-дипломаты, покинув посольство, разбежались, разъехались по городу, растягивая силы КГБ, уводя от главной встречи дня. Они заходили в магазины, гуляли по выставкам, неожиданно ныряли в переходы и проходные дворы, обращались к прохожим на улице, заговаривали с покупателями у ларьков, и даже не ленились поднять только что брошенную пачку от сигарет, — пусть те, кто наблюдают, думают, что это тайник, — словом, в этот день Москва кипела от тайного напряжения, хотя обычный обыватель, конечно, ничего не замечал.

Чистенькая "Волга" с дипломатическими номерами, сияя бирюзой, неслась по столичному проспекту, обгоняя тихоходные "Запорожцы" и неуклюжие "Москвичи". В салоне расположились трое. За рулем сотрудник американской резидентуры ЦРУ, по совместительству третий секретарь посольства США в Москве Бери Джакер.

Они едут уже около часа и, подозревая, что их "пасут", стараются оторваться от невидимых преследователей.

Вскоре из машины выходит один из них и быстрой походкой направляется ко входу в метро. Если КГБ идет следом, то часть его людей уйдет за дипломатом, а значит, преследователи разделятся, и их силы ослабнут.

Минут через десять то же делает и второй пассажир, исчезая в проходном дворе.

Джакер жмет на газ и вновь мчится по шоссе, стараясь подгадать под красный свет. Наконец ему удается проскочить в тот момент, когда на светофоре вспыхивает красный. "Волга" летит вперед, и водитель видит, что за ним чисто, ни одна машина не дернулась вслед.

За пятнадцать минут до назначенного времени автомобиль въезжает на Ленинский проспект и ныряет в небольшой дворик. Когда через несколько минут он показывается в другой арке, на его бампере обычный московский номер. После того как операция закончится, в машине сработает автоматический барабан и прежние дипномера возвратятся на свое место.

Джакер еще раз огляделся и не заметил ничего подозрительного. Что ж, можно приступать к главной части операции.

"Волга" перестроилась в правый ряд и снизила скорость. Вот, наконец, впереди показался магазин "Закарпатская мебель". На тротуаре, недалеко от остановки, стоит человек с поднятой рукой и "голосует" в надежде поймать машину. Синие брюки, белая рубашка, в левой руке полиэтиленовый пакет с надписью "Книга — лучший подарок".

Да, это он. Агент "Холл". Джакер знает, что "Холл" ценный источник, который давно работает на американцев. Он видел много его фотографий и видео. Интересно посмотреть на него вблизи.

Джакер осторожно надавливает на педаль, и машина тормозит напротив "голосующего". Как заправский "грач", Джакер чуть опускает стекло и выжидательно смотрит на стоящего на тротуаре.

"Холл" небрежно бросает:

—  Шеф, на Большую полянку подбросишь?

Джакер, будто прикидывая, стоит ли ему ехать в ту сторону, задумчиво спрашивает:

—  Полянку? — Джакер неплохо говорит по-русски, и это было одной из причин, почему именно его выбрали для участия в операции, — на его произношение не должен обратить внимания никто из посторонних, если случайно окажется рядом.

—  Ну да, — отвечает "Холл", подходя вплотную к машине и наклоняясь к открытому стеклу.

В это момент Джакер видит, как на сиденье возле него падает небольшой пакет. Американец накрывает пакет ладонью и отрицательно качает головой.

—  Нет, мне в другую сторону.

—  Жаль.

Что ж, обычная картина на дороге. Разве придет кому-то в голову, что это встреча американского разведчика с агентом?

Джакер извиняюще пожимает плечами, нажимает педаль газа, и "Волга" медленно начинает движение. Но в этот момент впереди, резко заскрипев тормозами, останавливается РАФ, перегородив выезд американцу. Джакер, не ожидавший этого, резко тормозит, ругаясь вслух в адрес неосторожного водителя РАФа. Он пытается сдать назад, однако почти въехав в багажник его "Волги", сзади останавливается "Жигуль". Джакер вдруг ясно понял — его заблокировали, это захват. Разведчик быстро закрыл стекло и бросил пакет в ноги.

И тут же из обеих машин вылетают люди — молодые, крепкие мужчины и бросаются на "Холла". То, что происходит в следующее мгновенье, поражает Джакера — легко и изящно "Холл" подныривает под них, оказывается у противников за спиной и резко толкает их. В секунду те оказываются на земле. Вот еще один нападавший, пытавшийся сбить "Холла" с ног, сам падает. Агент срывается с места, и, набирая скорость, бежит к домам. Американцу начинает казаться, что тому удастся уйти. Но в этот момент наперерез кидаются еще трое и с разгона сбивают с ног. "Холл" катится по земле, а сверху ему на спину уже наваливаются преследователи, защелкивая на его запястьях наручники.

Прошло, наверно, всего три-четыре секунды, но Джакеру они показались вечностью. Он застыл, вжавшись в сиденье, лихорадочно соображая, что предпринять.

Раздался звон разбитого стекла. Руки нападавших открыли дверь машины изнутри и бесцеремонно вытащили американца из машины.

—   Я дипломат, — кричит Джакер, — вы не имеете права!

Но его возмущение осталось без ответа.

—  Я никуда отсюда не поеду, пока не прибудет представитель нашего посольства, — продолжал настаивать американец. Но тут он увидел, что к его машине несколько человек волокли "Холла". У того текла кровь изо рта на белую рубашку, вся одежда была перепачкана землей. Он пытался сопротивляться и выкрикивал ругательства.

—   Сволочи, чего вы хотите от меня?! — и сплевывал кровь.

В этот момент стоявший у машины мужчина с папкой для бумаг сказал:

—   Я следователь КГБ СССР Уфимцев. Внимание!

Понятые, прошу подойти.

На глазах Джакера из машины вынимают пакет, вскрывают, и оттуда выпадают листы с грифом "Совершенно секретно".

—  Прошу, — демонстрирует Уфимцев документы понятым, — мы оформляем протокол выемки.

Через час Джакер и "Холл" оказываются в одном из райотделов КГБ Москвы. "Холл" по-прежнему возмущается, пытается сопротивляться, и Джакер заметил, что у него под глазом расплывается большой синяк.

Вскоре в райотдел приезжают представители американского посольства и советского МИДа. Джакер присутствует при объявлении протеста в связи с его деятельностью, которая не соответствует статусу дипломата. Он понимает, что его выдворение должно произойти немедленно. И оба американца слышат, как следователь дает указание везти "Холла" в изолятор КГБ.

 

КРЮЧКОВ И ШАМОВ

 

Крючков, чуть подавшись вперед, внимательно слушал доклад Шамова о захвате с поличным американского разведчика.

—   Так что, досталось ему, Николай Алексеевич? — участливо спросил он, когда Шамов рассказывал о стычке у машины Джакера.

—   Да ведь и некоторым из группы захвата попало от него здорово, — усмехнулся Шамов, — если бы не вторая группа захвата, то тяжело бы пришлось ребятам.

—  У него черный пояс по айкидо?

—  Не только. Он вообще мастер по различным видам рукопашного боя. В НИИ создал спортивную группу и вел занятия.

—  А как американец на все это реагировал?

—   Глаза были круглые, особенно когда "Одесский" раскусил ампулу с искусственной кровью, и она растеклась по лицу и рубашке.

—  Ну, что ж, издержки нашей работы, — пожал плечами Крючков, — зато как в жизни. А на люди он может показаться?

—   Его и двух пострадавших сотрудников натираем бодягой, чтобы сошли синяки с лица. Медики говорят, на третий день пожелтеют, можно припудрить и выходить на улицу. В общем-то ничего страшного.

—  Теперь вопрос ухода "Одесского" из НИИ. Согласен, дадим информацию о задержании в прессе, но без фамилий и кратко. А что касается представления Гусеву об увольнении "Одесского", то нужно ужесточить формулировку и указать, что он должен быть уволен "в связи с возникшими чрезвычайными обстоятельствами".

—  Ну да, — поддержал Шамов, — если просочится эта информация, американцы решат — он под следствием.

—  Я сейчас договорюсь с Гусевым о встрече и доведу содержание формулировки. Скажу, что забираем его на службу в особо режимное подразделение, в котором он будет жить под другими установочными данными. Пройдет время, вы встретитесь с ним, объясните ситуацию, но пока это разговор только с вами.

 

ЛИЗА

 

Она немного нервничала. Звонки Яркову в течение почти двух недель не дали никакого результата — телефон молчал. Человек из ЦРУ по имени Сид Гурион, с которым она работала последние годы, встретившись с Лизой перед ее отлетом в Москву, впервые за все время даже не упомянул имени Яркова. Это сразу показалось странным, ведь перед каждой поездкой в СССР они с Гурионом тщательно обсуждали ее задание, в котором главным объектом всегда был Ярков. Она прямо спросила: что случилось? Сид неопределенно пожал плечами и сказал, что у того возникли проблемы. Он не уточнял, что имел в виду, но она поняла сразу — это серьезно.

—  Лиза, — сказал еще Гурион, — вы не должны сейчас искать встречи с Сергеем, это небезопасно для вас.

После этих слов легкий холодок тревоги поселился внутри и не покидал ее все время. Она боялась неизвестности…

…С ЦРУ она столкнулась больше десяти лет тому назад, когда оформляла документы на выезд в Штаты после брака с американцем. Человек, беседовавший с ней в посольстве США, очень интересовался всеми, кто имел отношение к "Топазу": друзья, родители, просто знакомые. Она ничего не скрывала, ей хотелось произвести хорошее впечатление на людей, от которых зависел ее отъезд из СССР, поэтому она откровенно делилась с сотрудником посольства, который, как ей тогда показалось, остался доволен ею. После этого с ней очень подробно говорили уже в Америке в иммиграционной службе. Этих людей интересовали любые мелочи о Предпорожье, и тогда она стала догадываться, откуда они. Когда ей предложили сотрудничество с ЦРУ, она согласилась, почти не раздумывая. Ведь и так было понятно, что и гражданство, и возможность свободно посещать родных в СССР проще получить, имея определенное покровительство.

Вначале ее работа на ЦРУ не была столь активна, пока ей не организовали встречу с ее школьной симпатией Сергеем Ярковым. То, что он представляет большой интерес для американцев, она поняла сразу и постаралась из их связи выжать все. Ей удалось немало, во всяком случае, так говорили в ЦРУ. Но постепенно она втянулась в отношения с Сергеем и со временем почувствовала, что привыкла к нему. Были ли это серьезные чувства? Вряд ли. Ее ведь не мучили угрызения совести, когда Яркова накачивали какой-то дурью в гостинице, куда она его позвала, да и когда она фотографировала его секретные документы, не переживала за последствия для него. Но у нее уже выработался рефлекс: СССР — это обязательно встреча с Ярковым. И вот впервые за столько лет эта цепочка разорвалась. И она почувствовала опасность…

…Туристическая группа из США, которую она сопровождала, выстроившись в очередь, медленно двигалась через пограничный пост в аэропорту Шереметьево, где полчаса назад приземлился их самолет. В паспортах каждого американского туриста сидевший за стеклом военный, сверив фотографию с владельцем и внимательно оглядев реквизиты документа, ставил штамп и негромко произносил: "Пожалуйста, следующий".

Когда подошла очередь, она протянула свой паспорт, и пограничник, заглянув туда, чуть напрягся. Она видела, как он дважды перечитал ее фамилию, почти шевеля губами, и скосил глаза в сторону, видимо, сверяя ее данные с каким-то списком. Затем он поднял телефонную трубку и что-то сказал. И почти сразу появился офицер.

Дурное предчувствие охватило ее. Она поняла, что сейчас произойдет событие, которое в корне изменит ее жизнь. Так и случилось.

—  Вы Лиза Лозинская? — офицер в упор смотрел на нее сердитыми глазами.

—  Да, — беззвучно произнесла она.

—   Вам закрыт въезд в СССР сроком на пять лет, — жестко сказал он.

Вокруг вдруг стало тихо. Стоящие в очереди туристы прекратили разговоры и растерянно глядели на Лизу и офицера.

Лиза понимала, что нужно что-то делать, наверное, требовать начальство, объяснений, но тело стало бить дрожь, перед глазами поплыли какие-то разноцветные круги, она чувствовала, что может упасть. Но крепко сжала пальцы и дрожь прекратилась.

—  Почему закрыт въезд? — спросила Лиза, поднимая руку ко лбу.

Офицер, словно понимая, что с ней происходит, не торопился. Он медленно поднес к глазам какой-то лист и прочитал:

—  За связь с предателем родины Ярковым.

Хотя Лиза интуитивно почувствовала, что запрет въезда связан с Сергеем, но услышав его фамилию, невольно вздрогнула, однако тут же взяла себя в руки.

—   Какой Ярков? Я не знаю никакого Яркова! Мне нужно обязательно въехать, — ее голос стал громче и требовательнее, — пригласите своего руководителя, это какая-то ошибка.

—  Это не ошибка, а что касается ваших претензий, то это не к нам, — офицер повернулся и ушел.

В этот момент раздался стук опустившейся печати. Сидящий за стеклом пограничник молча подал Лизе паспорт и негромко произнес:

—  Следующий.

Лиза открыла паспорт. На странице стояла крупная печать с надписью "Въезд запрещен".

К ней стали подходить туристы ее группы. Они уже вызвали представителя посольства США. Довольно скоро в зале с противоположной стороны появился американский дипломат, к которому подошло несколько туристов. Он быстро переговорил с ними и исчез. Через несколько минут он появился вновь в сопровождении какого-то мужчины и офицера-пограничника. Они пересекли кордон и подошли к Лизе. Она сразу кинулась к дипломату.

—  Прошу вас, сделайте что-нибудь. Мне обязательно нужно ездить в СССР. Это моя работа, кроме того, у меня здесь живут родные.

—   К сожалению, мы не можем отменить решение советских властей, — развел руками дипломат, — но сегодня же посольство обратится в МИД СССР за разъяснениями. Только затем мы сможем определять следующие шаги.

Лизе стало ясно, что дальнейшее ожидание бессмысленно.

—  Мне нужен билет назад, в США, — сказала она потухшим голосом.

Спустя полтора часа дипломат уже заходил в кабинет резидента ЦРУ Томаса Стендли.

—  Ей закрыли въезд на пять лет за связь с советским гражданином Ярковым — предателем родины.

—  Я так и думал. Спасибо.

Оставшись один, Стендли вызвал шифровальщика и продиктовал ему текст телеграммы в штаб-квартиру ЦРУ о происшедшем в аэропорту событии.

—    По нашему обоснованному предположению, — диктовал он, — задержание "Холла" произошло по вине бывшего сотрудника резидентуры ЦРУ в Москве, работавшего под прикрытием, третьего секретаря посольства США Бери Джакера, который вследствие непрофессиональных действий не смог выявить ведущееся за ним наблюдение КГБ. — Стендли замолчал, ожидая, пока шифровальщик допишет.

—  Все, сэр, — сказал тот, ставя точку.

—   Как только подготовите шифрованную телеграмму, сразу занесете.

 

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ИНСТИТУТЕ

 

Врач еще раз осмотрел лицо Яркова и сказал:

—  Отлично! Еще пару дней и от ваших синяков не останется и следа.

Ярков пощупал щеку и надбровную дугу. Почти не болело.

—  Спасибо, бодяга здорово помогла. Врач улыбнулся и вышел.

Ярков остался один. Он встал и подошел к распахнутому окну. От легкого ветра покачивались деревья, пахло разогретой летним солнцем сосновой смолой, было так тихо, как бывает только в июньский полдень.

Он уже пятый день здесь, на конспиративной квартире, за городом. Впервые за много лет он никуда не спешит и не планирует ничего на завтра. Его главная операция жизни завершена, и теперь о его дальнейшей судьбе позаботятся в "Конторе". Ему немного странно от всего этого, он чувствует себя пассажиром поезда дальнего следования, у которого впереди длинная дорога, но изменить ничего нельзя, поезд мчит вперед, и до конца пути остается только расслабиться.

Ярков в который раз перебирает в памяти последние дни операции. Столько напряжения, и теперь все позади.

Он часто думает о Лене. Как она? Ведь он с ней даже не попрощался, ничего ей не объяснил. Хотя что объяснять? Он и сам точно не знает, что будет дальше.

Верещагин еще не давал о себе знать. Значит, так надо.

Ярков втягивает ноздрями тягучий аромат хвои. Гдето в глубине леса поют птицы, тихо и спокойно вокруг.

Дверь в комнату открылась.

Ярков обернулся. Сзади стоял помощник Председателя КГБ, который в минувшем году сопровождал Сергея на встречу с Крючковым. В руках он держал светлый летний костюм, рубашку и галстук. Вслед за ним вошел незнакомый мужчина с чемоданчиком.

—    Вижу, вы меня узнали? — сказал помощник и улыбнулся.

—  Конечно, — ответил Ярков.

—  Рад видеть вас.

—  Спасибо, я тоже.

—  Вам нужно переодеться, через два часа мы выезжаем, — сказал помощник, — но вначале Дмитрий Павлович немного изменит вашу внешность.

Стоящий рядом мужчина без лишних слов подошел к столу, деловито положил на него чемоданчик и произнес:

—  А теперь прошу сесть и не мешать мне. Ярков погрузился в кресло.

—  Я готов.

 

—   Зайду, когда закончите, — помощник вышел из комнаты.

О том, что его внешность должна быть изменена, Ярков уже знал. Вместе с прошлой жизнью уходит многое, в том числе и внешность. Нет, ему не собираются делать пластическую операцию, поменяют лишь стиль: усы, прическа, волосы набок, — всего этого бывает порой достаточно, чтобы после рук опытного гримера тебя не узнавали на улице даже приятели.

Мужчина, а это был сотрудник "семерки", был мастером своего дела. Он быстро передвигал какие-то баночки, бутылочки, окунал туда тонкие кисточки, и вскоре из зеркала на Яркова смотрело лицо совершенно незнакомого ему человека: легкие, чуть щегольские усики, удлиненные бакенбарды, начесанная вперед челка делали из него тип делового человека, которому не чуждо творчество.

—   Все, — коротко сказал мужчина, — вот клей для усов, а это специальный фиксирующий лак для челки и тонирующий крем. Пользуйтесь. А сейчас наденьте, пожалуйста, костюм, и я вас сфотографирую.

После того как Ярков облачился в принесенную ему одежду и, поправив галстук, стал у светлой стены, сотрудник ОТУ вытащил из чемоданчика фотоаппарат и сделал несколько снимков.

—  Минут через тридцать вы получите документ с вашим теперешним лицом, — пообещал мужчина и вышел. Спустя полчаса Ярков садился в машину с затемненными стеклами. Помощник снова улыбнулся и восхищенно сказал:

—   Гениально. Вот ваши документы, — он протянул удостоверение красного цвета с большими золотистыми буквами "КГБ СССР".

Когда Ярков открыл документ, на него с фотографии смитрело незнакомое лицо с щегольскими усиками. Большими буквами была написана фамилия "Вокря". Заметив удивление в его глазах, помощник рассмеялся:

—  Да, теперь у вас такая фамилия. Ваша, но написанная наоборот. Не нравится?

—  Никогда не думал, что буду носить свою фамилию, которую никто не сможет узнать.

—   Да, наша жизнь совсем непредсказуемая штука, — подтвердил помощник.

В дороге Ярков не задавал вопросов, его спутник тоже был немногословен. "Куда мы направляемся? — думал Ярков, — неужели снова к Крючкову?"

Ехали долго, больше часа. За всю дорогу помощник обронил несколько ничего не значащих фраз. Ярков был сосредоточен.

Наконец автомобиль съехал с шоссе и минут двадцать петлял по проселочным дорогам. Внезапно впереди возник шлагбаум, который при появлении машины поднялся. Людей не видно. "Похоже, военный объект", — мелькнула у Яркова мысль.

Неожиданно машина выехала к расположенному в глубине леса зданию. Ярков его узнал сразу. Да, это было оно, такое же неприметное, скромное внешне, казалось, ничуть не изменившееся за эти долгие годы. Институт подготовки офицеров под глубоким прикрытием. Один из самых секретных объектов КГБ. Почему-то вспомнились слова Верещагина, сказанные им давным-давно: "А где находится тот институт, мы с тобой, наверное, никогда не узнаем". "Вот они, парадоксы судьбы", — подумал Ярков.

Они с помощником зашли в актовый зал, где сидело человек пятьдесят, в основном мужчины, и сели в первом ряду с краю. Помощник извинился, и через несколько минут вышел, а Ярков осмотрел сидящих. Это были преподаватели института, и Сергей, несмотря на то что прошло столько лет, узнал некоторых из них. Большинство же здесь были новые люди. Родиона Сергеевича, его бывшего "классного", среди них не было.

Вдруг по залу пробежал легкий шумок, и через несколько секунд вошла группа людей, впереди — Крючков. Кто-то скомандовал: "Товарищи офицеры!", и все встали.

Крючков сразу приступил к делу. Он сказал, что руководитель института генерал Ельцов уходит на пенсию, и сегодня будет представлен новый начальник, а Ельцова он благодарит за долголетнюю добросовестную службу и вручает ему орден Красного Знамени.

После этой церемонии и выступления Ельцова Крючков прочитал приказ о назначении нового руководителя.

Ярков с интересом смотрел на происходящее, ему тоже было любопытно, кто возглавит столь серьезное учебное заведение?

"… начальником института, — читал Крючков, — назначить генерал-майора Вокрю Сергея Геннадьевича…"

Что это? Ярков не ослышался? Его назначают руководить институтом? Он посмотрел на помощника Крючкова и по легкой улыбке того понял, что названа именно его фамилия. Ярков поднялся, и Крючков сделал ему приглашающий жест рукой. Он направился к Председателю и стал рядом, не зная, что делать дальше.

—  Погоны генерала новому начальнику я вручаю прямо сейчас, — произнес Крючков и протянул Яркову два небольших, сложенных вместе прямоугольника с золотыми звездами, — и помните, что один контрразведчик на войне может стоить целой дивизии.

 

ВОКРЯ И ВЕРЕЩАГИН

 

Наконец объявился Верещагин. Он позвонил, что едет в институт по указанию руководства, и Ярков с нетерпением ожидал его — хотелось поделиться мыслями, планами, да и просто поговорить с близким человеком.

Автомобиль института встречал машину с Верещагиным, который никогда не был здесь, далеко на подъезде. В комнате отдыха, рядом с кабинетом Яркова, где он работал уже несколько дней, был подготовлен стол с бутербродами, настаивался чай, а в холодильнике томилась бутылка украинской горилки.

Ровно в шесть дверь в кабинет отворилась и зашел улыбающийся Верещагин. Но как только он глянул на Яркова, на лице отразилось удивление. Сергей сразу понял, в чем дело — Верещагин просто не узнал его.

—   Василий Петрович, да я это, не сомневайтесь, — и Ярков шагнул ему навстречу.

Они обнялись и Верещагин, похлопывая по плечу Яркова, радостно произнес:

—   Ведь говорили, что тебя чуть подрихтовали, а все равно не узнал. Рад, страшно рад за тебя! Молодец!

—   Проходите, Василий Петрович, — Ярков усадил Верещагина и сам сел напротив, — столько накопилось за эти дни, о многом хочется поговорить.

—  Конечно, поговорим, Сережа. Вначале только я доведу до тебя официальную информацию. Во-первых, я назначен начальником управления в нашем главке, и по функциональной расстановке курирую твой институт, вчера получил генеральское звание.

—   Ну, товарищ генерал, поздравляю, — Ярков схватил руку Верещагина и энергично пожал ее.

—   Тихо, тихо, — шутливо сморщился Верещагин, — руку оторвешь. Так вот, генерала я мог получить еще в прошлом году. Когда Шаруба уходил на пенсию, Шамов предлагал мне возглавить управление по Предпорожской области.

—  И вы?

—   Да, я отказался. Сказал, что здесь много работы, которую не хотелось бы бросать на полдороге. Правда, добавил, что если нужно, то поеду без лишних слов. Шамов сказал, что именно такого ответа он и ждал.

—  Вы тогда ничего не говорили мне.

—  Не стал тебя расстраивать, — усмехнулся Верещагин, — хорош бы я был, уехав отсюда, а тебя на кого оставить?

—   Спасибо. Конечно, ваша помощь и поддержка для меня всегда была важным подспорьем в жизни, но я не хотел бы, чтобы из-за меня страдала ваша карьера.

—    Знаешь, Сергей есть вещи поважнее карьеры. Например, чувство долга. Да что тебе рассказывать, ты сам свою жизнь посвятил "Конторе" — ни личной жизни, ни отдыха. — Верещагин помолчал, а затем продолжил:

—  Сергей, теперь к делу. Приезжала Лиза, ей объявили о закрытии въезда как близкой связи изменника родины. Послу США, когда он пытался вмешаться, сказали то же.

—   Значит, все идет по плану, — задумчиво сказал Ярков.

—  Да, по плану. Ну, хорошо, — поменял тему Верещагин, — а вот скажи, как оцениваешь подбор курсантов, что еще заметил свежим взглядом?

—      Ознакомился со всеми личными делами, подбор хороший, но это не значит, что выход сто процентов. Если ужесточить программу, то человек пять не потянут. Председатель требовал давать заключение о готовности к работе, когда есть полная уверенность. Поэтому, я думаю, они будут прекрасными работниками в любом управлении. А что касается психологической подготовки… — он задумался, — тяжеловато некоторые ребята преодолевают детектор лжи, препарат начинает действовать у кого на третьей минуте, у кого на седьмой. Попробуем через усиление программы специальных упражнений довести их до нужного уровня.

—  Сергей, и еще. Я оформлял твое личное дело уже с фамилией Вокря. Срок учебы и службы в КГБ зачтен тебе как работа в особых условиях — год за два, так что по выслуге лет мы с тобой сравнялись. Зарплату за все эти годы тебе насчитали.

—   Василий Петрович, у меня предложение. От вас я слышал, что управление в Предпорожье курирует школу-интернат, где котельная работает на угле, нет тренажеров в спортзале, столовая в плохом состоянии, да и Гусарский горотдел, как мне известно, помогает местному детдому. Давайте передадим эти деньги детям как благотворительную помощь. Это моя большая просьба. Время нелегкое, а ЧК всегда помогала детям. Так нас воспитали, такими мы и останемся. Мне на жизнь хватает, у меня хорошая зарплата.

—   Сергей, я наберу телефон начфина в Предпорожском управлении, но ты сам ему все объясни. И тогда пиши рапорт о передаче денег.

Верещагин стал накручивать диск телефона оперативной связи, переговорил с начальником финансового отделения и передал трубку Яркову. Тот еще раз подтвердил свое желание отдать деньги детям, и разговор был закончен. Но Верещагин видел, что Ярков хочет чтото еще сказать.

—  Сергей, говори.

—  Василий Петрович, дайте, как куратор, санкцию на встречу с Леной. Для меня это очень важно, с этим человеком я планирую создать семью, я же внезапно пропал, она не знает, что со мной, да и в институте тоже в неведении. Хочу с ней встретиться и сделать предложение. Боюсь упустить свое счастье. Внешность я изменил, никто не узнает.

—   Конечно, нужно встретиться. Я рад за тебя. В нашей бурной жизни семья — это как тихая гавань.

—  Василий Петрович, давайте перейдем в комнату отдыха, попьем чаю по нашей традиции.

 

Они встали и зашли в соседнее помещение.

—  О, у тебя здесь уютный уголок.

—   Хочу тренажер поставить и шведскую стенку. Ну, это позже, а сейчас предлагаю выпить нашей родной украинской горилки с перцем.

—   С удовольствием. И заодно допоем песню нашего поэта-песенника Анатолия Мирзояна, которую в прошлый раз мы недопели.

 

Догорает вечерний костер, Затихает мужской разговор, Только звезды не спят, Знают все и молчат, Продолжая небесный дозор.

 

Всех влюбленных кружил и не раз Этот звездный загадочный вальс, До рассвета водил и росою поил, Не смыкая заботливых глаз.

 

Если ночь не сумела украсть Ни друзей, ни мечту, ни огня,

Значит, кто-то не должен был спать, Значит, кто-то не должен был спать, Безопасность Отчизны храня.

 

 

ЯРКОВ ДЕЛАЕТ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЛЕНЕ

 

Гудки в трубке казались нескончаемыми. Будто в квартире на том конце телефонного провода никто не живет. Но вдруг раздался щелчок, и в трубке послышался такой знакомый и родной голос.

—  Алло.

—  Лена, это я, Сергей.

Ты?! — Хотя Лена была далеко, Ярков словно увидел ее лицо, ее широко раскрытые в немом удивлении глаза и слезы, заполнившие их до краев. — Откуда? Куда ты пропал? Почему я ничего не знаю?

—  Лена, милая, я тебе все объясню при встрече. Когда ты сможешь выйти ко мне?

—  Ой, Сережа, с тобой все в порядке?

—  Все в порядке. Где мне ожидать тебя?

—  Я в шесть часов буду уходить на ночное дежурство.

Успеешь к дому подойти?

—  Конечно.

—  Тогда там встречаемся.

Ярков положил трубку и вызвал машину. Из кабинета он почти выбежал. Конечно, согласно его нынешнему статусу ему нужно было бы идти солидным, размеренным шагом, отмеряя метры пути, — все же руководитель института. Но он ничего не мог поделать с собой, ноги сами несли его вперед.

Машина летела на большой скорости по шоссе, но Яркову казалось, что она едва движется. "Быстрее, быстрее", — подгонял он водителя.

Он не стал ожидать ее возле дома, это было выше его сил. Взлетев по лестнице на этаж, остановился у знакомой двери и перевел дух.

В ответ на звонок за дверью сразу же послышались легкие, торопливые шаги. Она.

Дверь распахнулась. На пороге стояла Лена в светлом платье, в руках большой гребень, видно, она собиралась выходить и приводила себя в порядок. Она почти не изменилась за эти дни, только еще похорошела, легкий румянец покрыл ее щеки, прядь волос упала на лоб. Она выглядела такой милой и домашней, что Ярков невольно улыбнулся.

—  Вам кого? — спросила растерянно Лена.

Ярков понял, что она видит незнакомого мужчину с длинными бакенбардами, усами, челкой и улыбнулся еще шире.

—  Это я.

—  Сережа! — вскрикнула она и бросилась ему на шею.

—  Куда ты пропал? Я так волновалась.

Ярков понял, что сейчас он вряд ли сможет объяснить ей все сразу: и "новое" лицо, и свое исчезновение, и вообще, кто он на самом деле. Наверное, для этого нужно немало времени. Но у них впереди целая жизнь, и многомного вечеров, которые они проведут вместе.

—  Я тебе потом все объясню, — сказал он, гладя ее по голове, — просто я тоже работаю в КГБ, но в двух словах это не расскажешь.

Он взял Лену за плечи и нежно поцеловал. Она уткнулась ему в шею и тихо произнесла:

—  Я тебя так долго ждала.

Ярков почувствовал, что шея становится мокрой от ее слез, и подумал, что судьба все-таки оказалась справедливой к нему.

—  И я тебя долго искал и наконец нашел, моего родного и любимого человека, — тихо сказал он в ответ.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/