Николай Ватруха

Степан Бардин

 

По плацу текли Миссисипи…

 

(роман)

 

 

 

Всем тем, кто когда-нибудь носил, носит или будет носить на плечах погоны.

Кто испытал вкус недоваренной перловки и не понаслышке знает, что такое жареная сельдь иваси.

Кто ходил в "самоходы" и использовал бляху ремня не по назначению.

Кто на своей шкуре испытал весь ужас "ПЗО", "АРТЕКа", внеочередных нарядов или лишения очередного увольнения.

Тем, кто нашел смысл своей жизни в разгадке извечного постулата «командир всегда прав».

ВАМ - бывшие, настоящие и будущие ВОЕННЫЕ, посвящается эта книга.

 

 

Равня-яйсь! Смирна-а-а! Шаго-ом…Арш!

(из словарного запаса командира)

 

 

 

ПРОЛОГ

 

- Молодой человек, вы здесь не выходите?

Нехитрый житейский вопрос, произнесенный тоненьким старушечьим голосом, прозвучал как-то неуверенно и почти потонул в реве многосильного автобусного двигателя.

Парень, к которому относились эти слова, устало посмотрел на говорившую старушку, отрицательно мотнул головой и снова повернулся в сторону водителя.

В переполненном автобусе было тесно и жарко. Пассажиры толкались, потели и задыхались в душном, спёртом автотранспортном угаре. Они то и дело жадно хватали пересохшими глотками пыльный уличный воздух, проникающий в салон через открытые настежь окна и люки. Но это мало кому помогало. На улице царствовало начало июля со всеми вытекающими отсюда климатическими последствиями.

- Так вы выходите или нет? – не унималась старушка, которая по причине плохого зрения, скорее всего, не заметила красноречивого отрицательного жеста.

Молодой человек снова нехотя впустил в поле зрения, начавшую уже было проявлять признаки волнения, бабушку.

- Не выхожу, – на всякий случай, он снова продублировал отрицание, мотнув головой. Убедившись, что на сей раз ответ дошел по назначению, он снова уставился в мутное окно, проклиная про себя и эту консервную банку автобуса, набитую людьми, как шпротами и всё управление городского автотранспорта вместе взятое.

- Тогда уберите, пожалуйста, свой чемодан с моей сумки… Там яйца, знаете ли, - снова затараторила бабулька. - Пирог хочу внукам испечь…

Парень взглянул на свой чемодан под ногами. «А ведь и правда тяжелый, зараза… Ну говорил же маме, не клади лишнего…»

Он поднял увесистый багаж.

«Мда-а-а, не видать внукам пирога».

- Кто просил остановить возле военного училища? – послышалось из водительской коморки.

- Извините, - молодой человек отодвинул загораживающую обзор чью-то голову и улыбнулся, - это я.

…Автобус скрылся за поворотом, оставив парня наедине с, утопающем в зелени, внушительным серым зданием, рядом с которым, словно сталагмит, застыл в последнем порыве старенький, давно уже отлетавший своё, МИГ-21.

Молодой человек огляделся по сторонам и поднял чемодан.

«Ни пуха мне, ни пера», - подумал он, глубоко вдохнул раскалённый, загазованный городской воздух и добавил про себя: «К чёрту!»

 

 

* * *

 

 

Петр Трошкин, молодой человек, который так жестоко обошелся с внуками незнакомой старушки, лишив их долгожданного пирога, был тем самым «яблоком», которое после десятилетнего висения на «яблоне» среднего образования, упало, наконец, в бурный поток самостоятельной жизни, и было вынесено им далеко от родительского крова в чужом городе. Говоря проще, Петя всего месяц назад окончил среднюю школу в одном из приморских городков и теперь приехал за тридевять земель, как некогда Д`Артаньян прискакал в Париж, в поисках карьеры и славы.

Не будем описывать всю жизнь Трошкина, начиная с момента рождения и заканчивая разговором в автобусе. Скажем только, что за время своего бесшабашного детства Петя успел познать: квадратные километры разбитого мячом стекла, реки красной пасты в дневнике, силу дружбы, ненависть к билетерше, не пускавшей на «детям до 16-ти», горы мороженого, восемь шишек, два привода в милицию и одну несчастную любовь…

Здание, перед которым остановился Трошкин, было большим и серьезным. От него за километр разило дисциплиной и порядком. Массивные двери периодически открывались, впуская и выпуская людей.

Стоя с чемоданом в руках, Петя смотрел на снующих туда-сюда обитателей серого здания с неподдельной завистью. Одетые по одному покрою, и даже чем-то похожие друг на друга, все они носили на плечах то, что, по мнению Трошкина должно было решить его дальнейшую судьбу. То, чего ему сейчас так не хватало. То, о чём он так долго мечтал и за чем приехал в этот город – погоны с жёлтыми галунами и буквой «К» посередине.

- Слушай, куда тут обратиться? – Петя выбрал себе молодого, почти ровесника, нескладного курсанта, очень похожего на первокурсника после первого года обучения.

- Чё? – парень нехотя остановился и опасливо огляделся по сторонам. Не обнаружив ничего подозрительного, он моментально принял позу Петра Первого, наблюдающего сражение под Полтавой.

- А-а-а, абитура… Топай в штаб, сынок, - он указал на серое здание. – Рановато ты что-то…

- Да мне вот вызов пришел.

Трошкин зачем-то показал собеседнику предписание с датой прибытия. Тот многозначительно изучил бумагу, похмыкал, похмурил брови и вернул её хозяину.

- Комната номер два?.. Слушай сюда. Заходишь в те двери, потом по коридору второй кабинет налево. Давай шагай, да не вздумай опоздать, - добавил он тоном командира, должностью ну никак не ниже начальника факультета.

- Здесь этого не любят.

- А ты тут учишься? Как оно?.. – попытался перевести разговор в более дружеское русло Петя, почему-то почувствовав себя, в чем-то виноватым.

- Как?.. – парень лихо сплюнул и хотел было уже трепануть что-нибудь душераздирающее этому «школьнику». Но вдруг заметил что-то за петиной спиной, мигом превратился из Петра Первого в нечто незаметное и, буркнув:

-Ну ладно, некогда мне…, - ретировался.

Трошкин на всякий случай обернулся, но ничего необычного не заметил.

Снующие по проезжей части автомобили, трамвай №20, стоящий на остановке, прохожие большей частью молодые парни с чемоданами и дорожными сумками. Неподалеку, в сопровождении двух курсантов в парадной форме и белых ремнях, не спеша, шествовал офицер с повязкой на рукаве.

Петя недоуменно пожал плечами и направился к большому серому зданию с таким романтическим названием «ШТАБ»…

Всё было и сложно и очень просто одновременно. Чтобы изменить свою жизнь, надо было сделать всего один шаг. Петр Трошкин так до конца и не осознал, что крутанул судьбу на сто восемьдесят градусов, повернул ее в новом направлении именно в тот момент, когда переступил порог кабинета номер два. Он просто не мог пока этого осознать, потому что, несмотря на наличие аттестата о полном среднем образовании, был всего лишь вчерашним школьником и имел понятие о своей дальнейшей взрослой, самостоятельной жизни довольно смутное.

Служба в армии виделась ему чем-то большим, захватывающим и очень почётным. Она ассоциировалась у него с патриотизмом и морем романтики, прямо как в его любимых фильмах про десантников, где крылатая пехота гурьбой вываливалась в открытый люк транспортного самолёта, приземлялась прямо «на голову» противнику и под звуки героической песни сметала всё со своего пути.

Молодость. Кто же из нас когда-то не был молод? Кто тогда думал по-другому?

И только позже к нему придёт прозрение, и серые армейские будни сбросят те розовые очки, через которые он, сегодня, радостно хлопая глазами, смотрел на свет божий. Но это будет потом, а пока первой ступенькой к осуществлению мечты были вступительные экзамены.

…Одноклассники в Трошкине, из-за его почти постоянной несерьезности и хорошо развитого чувства юмора, видели только лишь клоуна. Всем хотелось, чтобы он смешил. Все хотели смеяться, особенно девочки. И когда в разгар выпускного вечера, в общем хохоте он сообщил вдруг, что собирается поступать в военное училище, у всех окружающих это вызвало ещё больший приступ неудержимого смеха. Когда Трошкин понял, что его заявление приняли за очередную шутку, он только печально усмехнулся и хотел было уже пояснить, что вовсе не шутит, когда нарядная отличница Наташа осведомилась:

- Петечка, а почему не в цирк?

На что уязвленный Трошкин ответил:

- Однажды на вокзале одна очень шустрая цыганка всего за рубль сказала мне: «Ждёт тебя, золотой мой, долгая дорога и казённый дом». А так как казённые дома бывают только двух видов: тюрьма и казарма – я выбрал естественно второе.

- А третий вид, Петечка, - не унималась Наташа, - ты с таким же успехом мог податься в монастырь.

- Монастырь, Наташенька, заведение божье, а не казенный дом, а такому грешнику, как я, там делать нечего…

Мы не будем подробно останавливаться на этапах трошкиновского поступления в высшее военное учебное заведение. Всё выглядело достаточно буднично.

Поселили абитуриентов в палаточном городке, разбитом на территории училища, в одном из отдалённых его уголков. Недавно познакомившиеся пацаны жили в палатках по десять человек, спали на раскладушках, там же читали школьные учебники, готовясь к предстоящим экзаменам, а чаще просто валялись, курили и болтали обо всём и не о чём конкретно, пытаясь получше узнать друг друга.

Курсанты-старшекурсники, откомандированные начальством, для помощи офицерам, отвечающим за абитуриентов, вовсю пытались привить поступающим любовь к порядку и дисциплине. Но вчерашние школьники свой вольнолюбивый нрав менять почему-то не спешили и по-прежнему, только после второго окрика вынимали руки из карманов, а в строю специально шли не в ногу.

Вступительные экзамены ничем не отличались, от своих недавних школьных выпускных собратьев. Те же вопросы, задачи и темы сочинений. Те же шпаргалки, подсказки и отсутствия у некоторых вразумительных ответов на заданные вопросы. Единственным отличием от школы в этом вопросе было то, что вместо какой-нибудь пожилой Марьи Ивановны, алгебру принимал довольно крепкий ещё на вид полковник с орденскими планками на полгруди и голосом, как у корабельного ревуна. С таким голосом не сильно то и поспоришь. Сказал «два», значит «два». Эх, где же вы – любимая наша Марья Ивановна?..

Отдельной кастой старались держаться старослужащие и суворовцы.

Первые, в большинстве своём, поступали в училище только лишь для того чтоб смотаться на месяц из ненавистной части, и пожить в более спокойной обстановке, подальше от опостылевших командиров и старослужащих. Расчет был прост. «Повезёт – поступлю. До дембеля прокантуюсь и отчислюсь. В училище служить – не в войсках! Это ж две большие разницы. Не повезёт так хоть месяц поживу, как белый человек. И дембель, опять же ближе…»

Особых усилий к сдаче экзаменов они не прилагали. А зачем? Одно дело неделю назад из-за парты вылезти, тут хочешь не хочешь, а что-нибудь да останется, и совсем другое – полгода-год в части протрубить, там, что не забыл, то «деды» из головы давно повыбивали.

Видимо всё это было хорошо известно преподавателям, потому что на экзаменационные ответы абитуриентов, поступающих из войск, они смотрели довольно таки либерально и ставили «три» там, где их собратья из гражданской молодёжи беззаговорочно получали «два».

В большинстве своём, «старослужащие» старались жить не напрягаясь, особо не обращая внимания на попытки офицеров и старших курсантов заставить их жить по общим, абитуриентским законам.

Совсем иначе вели себя бывшие суворовцы. Выпускники «военизированных детских садов», так называли между собой гражданские абитуриенты суворовские училища. Эти дети армии на два года раньше остальных надели фуражки, ремни и брюки с лампасами и это, по их мнению, бесспорно, делало их на одну, а то и две головы выше всей остальной «школьной массы». В этом они были уверены на все «сто». И если учесть, что по закону, при поступлении «кадеты» сдавали всего лишь один экзамен, вместо положенных для всех остальных – четырёх, то становилось понятным, почему пацанов в чёрной «суворовской» форме можно было заметить, в основном, в коллективе себе подобных и уж совсем редко беседующими с кем-нибудь из «гражданских». На «кадетов» смотрели косо, полагая, что из-за их льгот при поступлении, совершенно определённо не хватит места кому-то из всего остального «безльготного» населения палаточного городка.

Но до открытой конфронтации, естественно, не доходило…

Большим жизненным потрясением стало для многих абитуриентов первое посещение курсантской столовой. И не так само посещение, как дегустация солдатской пищи. Что такое перловая каша «дробь шестнадцать» и килька в томатном соусе по прозвищу «братская могила» многие узнали только сейчас. Надо сказать, что потрясение это особого шока не вызвало. Почти полные тарелки нетронутыми просто сдавались в мойку. А «абитура» спешила в свои палатки к, не успевшей ещё закончиться, домашней колбасе, салу, тушёнке и многому тому, чем снабдили сердобольные родители своих чад в дальнюю дорогу. И лишь суворовцы гордо и с чувством превосходства жевали недоваренную картошку, запивая её ну очень уж жидким киселём, давая понять остальным, что они то, как раз, готовы к предстоящим тяготам и лишениям, а эти маменькины сыночки – нет.

…Июль подходил к своему завершению, и палаточный городок, в котором Трошкин провел двадцать волнующих дней, постепенно пустел.

Двойки, полученные на вступительных экзаменах, выкашивали некогда стройные ряды поступающих. С некоторыми из них Петя успел познакомиться и даже подружиться. Однако, знакомство это, к сожалению, оказалось недолгим.

В палатках стало слишком просторно, и, для компактности, оставшихся абитуриентов согнали в несколько крайних. Среди «переселенцев» оказался и Пётр Трошкин. Несмотря на все свои недостатки, он умудрился-таки доказать комиссиям и медицинской, и преподавательской, что не является жалкой жертвой школьной программы, и что есть у него ещё порох в пороховницах. Тогда как некоторые Петины «сопалаточники» не смогли этого сделать.

«Мандатка» с ее пугающей официальностью и каверзными вопросами о выборе дальнейшей специальности осталась позади, и Петя Трошкин, последний раз укладываясь спать под брезентовый потолок, ставшей уже привычной палатки, даже не подозревал, что завтра всё станет совсем по-другому. Всего одна ночь отделяла его и еще несколько десятков счастливчиков от того момента, когда их оденут во всё зелёное и состригут, ставшие неуставными, патлы, тем самым лишая парней индивидуальности, которой каждый из них так гордился на «гражданке».

Завтрашние курсанты, засыпали с счастливыми улыбками на губах. Они улыбались потому, что знали – их фамилии, не смотря ни на что, всё-таки попали в заветный документ. Список, личного состава, зачисленного для прохождения дальнейшей учебы на первом курсе, который лежал сейчас в генеральском сейфе, прочно скрытом толстыми кирпичными стенами массивного здания с таким романтическим названием «ШТАБ».

 

 

* * *

 

 

Что может обычный человек за одну минуту? Самое большее, на что он способен за этот отрезок времени, это чиркнуть спичкой о коробок и поднести её к сигарете, ну, в крайнем случае, затянуться пару раз.

В отличие от обычного человека, курсант может многое. Потому что он курсант. Этим все сказано и этим он необычен. Военный человек знает, что в одной минуте целых шестьдесят секунд, а это, как известно, для тренированного человека, можно сказать, целая вечность.

Петр Трошкин с недавних пор тоже стал военным. Тем более, заметим еще раз, что не просто военным, а курсантом высшего военного училища. Ну а это вам – не на форточке кататься.

Боевая готовность этого учебного заведения ставилась выше любых личных интересов, а так как она напрямую зависела от времени, все упиралось в эти проклятые шестьдесят секунд.

С данным нормативом Трошкин столкнулся в первые же дни своей курсантской жизни…

Сегодняшнее утро не было исключением.

- …Подъем! Минута времени, всем встать в строй! – истерический крик сержанта ворвался в безмятежный сон новобранцев.

Трошкин щелкнул зубами, но не успел – копчёный окорок, который он вот-вот собирался съесть, исчез вместе со сном. Петя открыл глаза и первое, что увидел, был сотрясающийся под сапогами соседей потолок. Сверху уже вовсю громыхало и бухало, а звуки топота обезумевших коллег первокурсников со второго этажа походили на раскаты надвигающейся грозы.

- Рановато они сегодня, – мелькнуло у Пети. – Да и нам пора..

- Осталось тридцать секунд… - отчитывал сержант Шмаляйло. – Кто не успеет в строй, будет наказан!

Все засуетились ещё больше.

Трошкин, как учили, откинул одеяло с простынею на быльце и ринулся вниз со своего второго яруса. Однако десантирования не произошло. Точнее приземление оказалось не совсем таким, каким было запланировано. Петя ощутил седалищным нервом что-то мягкое и недоуменно уставился на стриженую макушку соседа снизу каким-то образом оказавшуюся на пути к желанному полу. Самому же обладателю невезучей лысой головы, Васе Бабулю, в этот момент пришлось поразмыслить о нелегкой судьбе военнослужащего, на плечи которого неожиданно взвалились тяготы курсантской службы в виде семидесятикилограммового петиного тела. Восседая на товарище по оружию, Трошкин поймал себя на мысли, что конный пешего обгонит, но одеваться таким образом намного сложнее. В отличие от еще не проснувшегося Васи, которым в эту минуту управлял первобытный страх перед опозданием в строй, Петя посмотрел на данное происшествие с долей юмора.

- Прости, Васёк, я нечаянно. Давай майнай помаленьку.

Как говорил когда-то петин учитель физкультуры, мастер спорта по боксу: «вежливость – сильное оружие». И Трошкин, на ходу натягивая брюки, подумал, что для того, чтоб каждое утро его снимали с кровати таким способом, нужны очень хорошие отношения с Василием.

Между тем, курсанты уже повыскакивали в проход между кроватями и отчаянно накинулись на новенькие «хэбчики». Все были возбуждены до предела и никто не мог подумать, что эта дикая суматоха и кошмарная неразбериха, с появлением опыта и наглости канет в Лету, будет со временем забыта, как страшный сон. Ничего не стоит быстренько одеться, когда китель с вечера застёгнут на три нижние пуговицы, а утром просто накинут через голову, и портянки не наматываются, а надеваются «парашютом», а то и просто до конца построения засовываются под матрас.

Но все это будет позже, а сегодня курсантов больше всего возмущало: почему сегодня штаны застегиваются сзади? И какой ублюдок, ночью поменял местами сапоги, таким образом, что теперь в спешке приходится натягивать левый сапог на правую ногу, а правый – на левую.

В итоге молодое пополнение естественно не укладывалось в предусмотренную Уставом минуту, и начинались «полёты во сне и наяву».

Человек, не служивший в армии, очевидно, не знает, что это такое, но мы можем вас заверить: зрелище захватывающее, и стоит двух лет свободы, чтобы почувствовать на собственной шкуре всю прелесть этих «па».

Что с первого раза не доходит через голову, постепенно дойдёт через ноги. Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Эти две военные истины со временем вместе с потом, впитанным, курсантским «хэбэ», твёрдо усвояться их сознанием, а пока они только начинали осваивать премудрости военного ремесла, и ничего удивительного и необычного в таких мероприятиях не было.

- Минута и три секунды, - засёк Шмаляйло новый рекорд. – Не уложились. Приготовиться к отбою!

Ещё ни разу в жизни Трошкин не «ложился спать» и не «просыпался» тринадцать раз в день. И поэтому, когда четырнадцатая попытка установления мирового рекорда по скоростному одеванию позорно провалилась, он прикинул, что, если суждено будет «отбиться» ещё раз, то на утренний туалет, умывание, чистку зубов и весь остальной джентльменский набор у них останется времени очень-очень мало, а если смотреть правде в глаза – его просто совсем не останется.

То ли червячок жалости, то ли просто усталость смягчили зачерствевшее на «старшинских» харчах сердце Шмаляйло. Он снисходительно буркнул:

- Ладно, на сегодня хватит! Построение по распорядку…

«По распорядку, то есть через семь минут», - дешифровал Петин мозг это сообщение, в то время, как сам Трошкин мчался в обезумевшей толпе таких же несчастных к умывальнику, ставшему похожим в эти минуты на муравейник.

Битва за чистоту походила на сражение при Аустерлице. Те счастливчики, которым удалось всё-таки просунуться к воде, бледнея от напряжения, тёрли мылом руки, носы и шеи, не забывая при этом отталкивать локтями наседающих со всех сторон менее удачливых товарищей. Тюбик зубной пасты, выпущенная из рук в эти моменты, можно было сразу считать навсегда утерянным, по причине наличия огромного количества этих самых рук, в спешке хватающих вокруг всё подряд. Просто полшага, сделанные влево-вправо или не дай бог назад от умывальника, расценивались толпящимися сзади, как вежливое приглашение немедленно занять освободившееся место, что моментально и проделывалось с беспардонным выталкиванием неудачника вон из клуба любителей личной гигиены.

Те счастливчики, которым всё-таки удалось пару раз мазнуть зубной щёткой в полости рта и взбрызнуть холодной водой нос и щёки, помятые, но довольные, выползали из этого столпотворения и бодро шагали в расположение, выполнять распорядок дня.

Несмотря ни на что, жизнь ползла вперёд…

Весь последующий день, а за ним и вся неделя была набита неразберихой, недоразумениями и всевозможными казусами, словно боксёрская груша опилками.

«Необтертый» личный состав дёргали все, кто хотел и куда хотел. Начиная от свежеиспеченного командира отделения, пославшего подчинённого «стрельнуть» сигарету, и заканчивая высшим командованием училища, которое день за днём спускало сверху указания о выделении людей для оборудования некоего ПУЦ.

Все терялись в догадках и сомнениях относительного этого самого ПУЦа. Что же это за объект такой? И какая же у него степень секретности? Ну а в том, что статус у него, никак не ниже «особой важности», никто даже и не сомневался, ибо посылали туда одних только «старослужащих» (поступивших из войск). А случившаяся однажды самовольная отлучка одного из работавших на этом объекте, ещё больше сгустила мрак неизвестности и таинственности. И хотя всё командование наивно пыталось убедить молодых курсантов в том, что зарвавшийся «дед» просто решил сходить в ближайшую деревню развеяться. Все до единого, курсанты были уверены, что этот не промах парень, узнав все тайны, скрытые за зловещими тремя буквами, пытался рвануть в близлежащую заграницу. А там продать свои знания за энное количество десятков или даже сотен тысяч валютных денег и зажить себе припеваючи на берегу моря в собственном особняке.

Итак, прошла неделя… Новенькое обмундирование постепенно становилось не совсем новеньким. Оно приобретало запах курсантского тела, гуталина, оружейного масла, пирожков с яблоками и ещё бог весть чего.

Все училище было наводнено лысыми головами, как Африка неграми. Их (лысых) можно было встретить повсюду. В учебном корпусе, разговаривающими с каким-нибудь знакомым полковником-преподавателем по поводу предстоящей через пять-шесть месяцев первой сессии. На плацу, день и ночь проверяющими его на крепость своими сапогами. Они встречались на складах, в автопарке, в казармах старшекурсников, да что и говорить, даже в офицерской очереди, стоящей за мороженными куриными тушками нет-нет, да и мелькала одна, две или три лысых макушки.

Всё училище жило в предвкушении того часа, когда это галдящее, шумящее, всё ломающее неугомонное молодое пополнение зашлют, наконец, в этот самый ПУЦ, что в переводе, как известно, означает – «полевой учебный центр». И пусть оно там использует свою неудержимую энергию в более важных и нужных целях, чем толкание по очередям в чайной и магазине.

…Петя Трошкин как раз протягивал измятый рубль продавщице, торгующей пирожками и, разлитым по майонезным баночкам напитком, когда в чайную влетел запыхавшийся первокурсник, с замученной физиономией и повязкой дневального на рукаве и заорал:

- Все бегом в казарму, тревога!!!

Зал быстро опустел.

Те немногие, у которых были причины не относить себя к «молодым», а потому пропустить этот истошный вопль мимо ушей, терялись в догадках, что же с молодёжью сейчас будут делать: оденут в противогазы и «пропустят» через «три километра» или посчитают да распустят с Богом на все четыре стороны.

- Бедненькие! – жалостливо вздохнула продавщица, пряча в карман накрахмаленного фартука петин рубль.

- Ничего, переживут… Все там были, - ответил ей кто-то из очереди.

Когда Трошкин, в составе нескольких десятков таких же, ничего не понимающих, но уверенных, что случилось что-то непоправимое, курсантов, суетясь и нервничая, водрузился в строй, из канцелярии вышел командир роты и в очень быстро наступившей тишине заявил:

- Послезавтра мы… то есть, вы, выезжаете для прохождения всесторонней военной подготовки и приобретения различных навыков в полевой учебный центр, в ПУЦ…

Слева направо по строю прошла волна удивления и, натолкнувшись на шедшую справа налево волну ужаса, вылилась потоком недоумённых взглядов на говорившего. Тот невозмутимо продолжал:

- Там из вас сделают настоящих солдат. Вы научитесь стрелять, метать гранаты, вести все виды боя и строить оборонные сооружения. Вам объяснят, как правильно пользоваться таким полезными инструментами как ваши руки и саперная лопатка. И я вам гарантирую, что к концу обучения вы будете способны в кратчайший срок вырыть окоп любого размера и профиля. Вы узнаете, что такое палатка, как она устанавливается, и, естественно, как она протекает. Наконец, вас научат беспрекословно выполнять приказы командиров, даже, если они, по вашему мнению, бестолковые. Я имею в виду – приказы. И ещё многое и необходимое для вашей дальнейшей службы ждет вас в ПУЦ. А теперь я вам представлю того, кто научит вас всем этим премудростям…

Вперёд вышел и предстал перед строем невысокий худощавый человек в камуфлированном «хэбэ», который до этого стоял в нескольких шагах слева и позади ротного.

- Любить не прошу, а жаловать придется, - сказал ротный. – Знакомьтесь, мастер спорта…

- Не надо, - перебил человек, - Просто майор Зондер…

Он переждал слабые смешки, раздавшиеся из строя.

- Исконно русская фамилия. А зовут меня Иван Семенович…

- А меня Коля, - послышалось откуда-то с фланга.

По постным физиономиям стоящих в строю пробежала ехидная улыбка, все ждали реакцию.

Ротный побагровел, а Зондер, как ни в чём не бывало, спокойно произнёс:

- Рядовой Ватруха, ко мне!

И весельчак Коля Ватруха, известный шутник и балагур, никак не ожидавший такого поворота, мучительно соображая, откуда этот чёртов Зингер, или как его там, знает его фамилию, протиснул свою стокилограммовую фигуру через первую шеренгу и, стараясь изобразить строевой шаг, направился к майору.

Наступила гробовая тишина. Ватруха, не доходя до Зондера, ровно столько, сколько потребовал его инстинкт самосохранения, остановился и попытался доложить:

- Товарищ Зон… то есть, товарищ майор, курсант Ватруха… - он не договорил.

- Николай Степанович Ватруха, родился в селе Большие Новолысины. Отец: Степан Архипович – профессиональный столяр, мать: Таисия Фёдоровна – доярка, не женат, не привлекался, за границей не был, - отчеканил майор Зондер, глядя в лицо растерявшемуся шутнику. После небольшой паузы он продолжил, обращаясь к застывшему строю:

- Я знаю о вас столько, сколько вы сами о себе не знаете… Главный принцип настоящего полководца: «Изучи врага, как таблицу умножения…» Вы для меня не враги, но, несмотря на это, я из вас сделаю настоящих солдат, - и, обращаясь к ротному, добавил:

- Курсанта Ватруху не наказывайте. Если через месяц он не пробежит пять километров за пятнадцать минут, я подам рапорт об увольнении…

…Следующий день прошёл в получении походного снаряжения.

Каски закрывали лысые головы по самые уши и постоянно сползали на глаза. Сапёрные лопатки, притороченные к поясному ремню, при ходьбе больно били по ногам. Да, вообще, все пехотные принадлежности никак не хотели спокойно висеть там, где им положено было висеть. Они обязательно норовили отстегнуться и упасть или просто больно ударить куда-нибудь именно в тот самый момент, когда меньше всего ожидаешь нападения.

Все недоумевали: «А что же делать, если вдруг придётся бежать? Куда при этом девать: автомат, каску, лопатку, вещмешок, ОЗК, подсумки, планшет и всё остальное? Может на машину будем грузить?..» И никто даже мысли не мог допустить о том, что со всем этим военным барахлом нормальный человек сможет не только идти-то, но ещё и передвигаться бегом.

Выход назначили на пять часов утра следующего дня.

Ночь прошла беспокойно. Всем снились кошмары, так или иначе связанные с майором Зондером. В одних – он, в роли кровожадного рейнджера, поливал из пулемёта выстроенных в одну шеренгу, отчаянно визжащих продавщиц, поварих и раздатчиц. В других – Зондер гнал строй бегом через пустыню и беспощадно дышал огненным дыханием в затылки отстающим. Курсанты стонали и метались в холодном поту, и только один из них спал сном праведника. Это был Петя Трошкин. Наевшись снотворного, он мирно посапывал на кровати училищного лазарета, куда угодил накануне с подскочившей до тридцати девяти температурой и опасениями – как бы его не признали дезертиром.

Проспал Трошкин до завтрака, а потому не видел, как высыпали из казармы в предрассветную прохладу не выспавшиеся, одетые по всем правилам пехотного искусства, курсанты. Как, подгоняемые криками командиров, бряцая оружием длинной чёрной змеёй, проползли они по училищу. И как, бросая по очереди прощальные взгляды, исчезали понурые головы в чревах специально заказанных для такого случая трамваев, которые через час доставили их на железнодорожную станцию, откуда первая электричка увезла всех в неизвестность.

 

 

* * *

 

 

Когда молодая улыбающаяся медсестра нежно, но настойчиво потрепала Трошкина по плечу. Когда тот, чувствуя себя немного лучше, чем накануне, вышел, пошатываясь, из палаты и направился к пропитанному и пропахшему хлоркой туалету, совмещённому с умывальником, чтобы совершить утреннее омовение. Когда манящий запах перловки на завтрак стал пробиваться из дверей обеденного зала… Именно тогда, далеко от него, за много километров от ближайшего жилья, среди степи, под поднимающимся, но уже начавшем припекать солнцем, позвякивая автоматами, двигалась нестройная, но довольно солидная колонна запыленных, усталых и злых на всё и всех людей в форме.

В голове колонны шёл невысокий человек в "камуфляже" и кроссовках. Двигался он быстро и легко настолько, насколько позволяли ему это делать пружинящие в такт его движениям «адики». Иногда он оборачивался и бросал в сторону с мольбой глядящих на него грязных лиц какие-то слова. Очевидно, слова эти обладали, какой-то магической силой, потом что после них вся эта пыхтящая и брязгающая железом масса, приходила в болезненное возбуждение и постепенно, очень нехотя переходила с шага на тяжёлый бег.

Маленький человек в такие моменты останавливался, дожидался хвоста колонны и бежал позади всех. Он никого не трогал и не говорил ни слова. Но никто из бегущих даже и мысли себе допустить не мог, чтобы остановиться и отдышаться. Все бежали, как за уходящим поездом.

Эта трусца продолжалась до тех пор, пока человек в «камуфляже» не делал ускорение, и опять не оказывался в голове колонны. Тогда он снова негромко произносил какие-то волшебные слова, и все тотчас же, словно споткнувшись о невидимую преграду, переходили на шаг. Тяжело дыша и считая круги перед глазами, каждый гадал: хватит ли сил на следующий бросок, и не убьёт ли его палящее светило предательским тепловым ударом в спину или в голову, которая с большим люфтом болталась в каске.

Человек, руководящий этими жестокими забегами, был не кто иной, как майор Зондер Иван Семёнович.

Уроженец Приморского края, он всё своё детство провёл в гонениях и насмешках, которым он подвергался со стороны сверстников. Причиной тому была его исконно русская, как он считал, фамилия. Своё мнение он часто пытался доказать друзьям. Причём использовал при этом все методы ораторского искусства, начиная от лекций о генеалогическом дереве и заканчивая своими, не больше яблока, кулаками. Ни то, ни другое, как правило, действия не имело, и Ваня вынужден был в очередной раз искать очередное убежище, прижимая пятак к очередному синяку.

Кто знает, как сложилась бы судьба мальчика, не сведи она его со старым китайцем, жившим отшельником в лесу.

Никто не знал, куда каждый день на протяжении пяти лет уходил Иван Зондер ровно в четыре часа утра, и что он делал до первого звонка в сельской школе. Но когда однажды случилось нечто необычное, все насторожились…

Ваня шёл домой после школы, неся портфель одноклассницы Светы. Она шла тут же рядом и звонко смеялась над Ваниными дурачествами, когда из-за угла вышло четыре, агрессивно настроеных парня из соседней деревни.

- Эй, ты, Штирлиц, давай топай отсюда, мы сами Светку проводим, - сказал один из них.

Он пал первым… Никто не понял, как вдруг парнишка, высоко подпрыгнув, перевернулся в воздухе и ударил ногой говорившего в левое ухо. А разбушевавшийся Иван тем временем уже взбежал по стене здания и, крутанув сальто, оказался за спиной хулиганов. Второй вышел из строя от молниеносного удара в коленную чашечку. Третий попытался было пойти в наступление но, получив пяткой с разворота в челюсть, отказался от этой затеи. Четвёртый, очевидно, занимался раньше бегом, потому что, когда Ваня встал в стойку, от хулигана остался лишь столб поднятой им пыли.

С тех пор фамилия «Зондер» для местных пацанов абсолютно перестала отличаться от фамилий «Иванов» или «Петров», например. Ваню оставили в покое.

Быть может, этот самый случай и помог Ивану выбрать свою будущую нелёгкую профессию. Но ни он, ни его жена, в прошлом просто одноклассница Света, а теперь Светлана Васильевна, нисколько не жалели о тех пятнадцати годах совместной жизни и скитаний по гарнизонам. Они были счастливы вместе, а теперь, когда Зондера наконец перевели служить в училище, они были счастливы в двойне.

…Солнце поднималось выше… Степь простиралась на всём пространстве до горизонта, и не было вокруг, куда не падал взгляд, ни одного киоска с газированной водой, ни одного пляжного зонтика, ни, даже маломальского, деревца, способного приютить в своей тени путника, дать ему покой и отдых.

Колонна двигалась всё так же мучительно, но непреклонно. Опытный наблюдатель, если бы такой вдруг объявился в этом "степном аду", мог бы свободно различить в этом, хаотичном на первый взгляд, походном построении отдельные обособленные ячейки, это были взвода, а те в свою очередь обособлялись отделениями.

Голову колонны составляла ячейка, которая называлась первым отделением первого взвода. Она насчитывала сейчас шесть своих составляющих единиц, седьмая валялась в данный момент на больничной койке училищного лазарета. Командир отделения, он же бывший суворовец, младший сержант Петрович, был восьмым, но на данный момент на месте событий отсутствовал по причине срочного отъезда домой по семейным обстоятельствам. Его обязанности были временно переданы гражданину Трошкину. Но тот, вопреки своему гражданскому долгу, в самый последний момент спрятался от них в санчасть.

Правофланговым в первой шеренге вышагивал, возвышаясь над остальными, Жора Половой. Этот тощий верзила выделялся из себе подобных лысых созданий не только своими габаритами. Он успел снискать себе репутацию отъявленного мыслителя и философа. Не было в их новоиспечённом обществе человека, который бы не обращался к Жоре с жизненно важным вопросом и не получал бы на него исчерпывающий ответ. Правда, Половому и в голову не приходило, что все видят в нём лишь ходячую кинокомедию. А каждый заданный "жизненный" вопрос, перед этим тщательно подбирался коллективом, чтобы потом посмеяться всем вместе над подробным и серьезным объяснением, «почему муха не умеет нырять», или, «что будет, если слону засунуть в хобот мышь».

Не надо думать, что у Жоры отсутствовало чувство юмора, вовсе нет! Иногда на него находили приступы хорошего настроения, и тогда он выдавал коллективу очередной анекдот, после чего первый и заливался неудержимым хохотом. Неудивительно, что, глядя на него, окружающие тут же начинали ржать, как североамериканские мустанги, и со слезами на глазах хвататься за животы, совершенно не обращая внимания на то, что юмора-то в анекдоте было ровно столько, сколько волос на голове у лысого.

Половой не обижался, когда над ним подшучивали, но на всякий случай напоминал временами, что он усиленно занимается восточными единоборствами. Он даже демонстрировал иногда свои способности, что походило, правда, больше на движения, ожившего и взбесившийся, вдруг, циркуля.

Солнце подбиралось к зениту. Над движущейся колонной кружили стаи чёрных птиц, терпеливо выжидая, когда кто-нибудь из новобранцев не выдержит, упадёт и станет лёгкой добычей. Но люди не сдавались…

- Эх, мне бы сейчас рогатку! - мечтательно произнёс Коля Ватруха, пренебрежительно глядя на болтающийся, на груди автомат.

- Я бы их…

После выходки с Зондером, Ватруха попритих, но не сдался.

Нет-нет, да и срывалась какая-нибудь шутка в адрес товарища, или хлопал глазами очередной брат по оружию, разыгранный непревзойдённым Колей. Никто не обижался. Его уважали, ведь он был большой и добрый. А избыточный вес, которым наградила парня природа и неудержимая страсть к маминой кухне, вовсе не становились объектом для выпадов таких же, как он, острословов. Не смотря на свои большие килограммы, Николай обладал такой прыткостью, что мог в считанные секунды догнать любого обидчика и доходчиво объяснить ему, что нехорошо надсмехаться над человеком с нестандартной комплекцией. Колю в первые же дни назвали "Сдобным", и это прозвище настолько осело в обиходе, что, спустя некоторое время, даже командиры объявляли внеочередной наряд не Николаю Ватрухе, а курсанту Сдобному.

…Зондер перешёл "в галоп", а вместе с ним затрусил по пыльной дороге и весь, почти лишённый сил, отряд. Степи не было видно конца. Вера в то, что можно когда-нибудь куда-нибудь дойти, таяла, как снег в Сахаре, в июле месяце.

- О чём задумался, Чайник? - на бегу толкнул стволом автомата Лёша Бутусик бегущего рядом Ивана Незачаева. - Опять об учебе, небось…

Эти два выдающихся представителя всё того же первого отделения, относились к тому типу людей, которые, в силу каких-либо причин, делали всё не так, как надо, да ещё и с нервирующей окружающих медлительностью. Если нужно было встать в строй по подъёму, то предпоследним это делал Незачаев. С невинным видом и одетым наизнанку кителем, он изо всех сил старался успеть, но вдруг терял где-то свой ремень, а, найдя его, спохватывался, что забыл вчера в столовой пилотку.

Сразу за ним в строй прибывал отдувающийся и пыхтящий, как маленький паровозик, Лёша Бутусик. Выпятив нижнюю губу, он рассеянно смотрел на одетые, на разные ноги, сапоги и никак не мог понять, за что его ругает старшина.

Одним словом, оба они были теми, кого в суровом мужском коллективе называют коротко и просто - "тормоз".

Но была между ними и разница. Если спокойному, похожему на дьячка, Ване говорили:

- Ну и тормоз же ты, Незачай!..

Он только рассеянно отвечал:

- Ну и ладно, что же я поделаю?

Иван тянулся к учёбе. День и ночь, в столовой, в парикмахерской, в бане его можно было увидеть с учебником. Каждую самоподготовку он самоотверженно гнул спину над конспектами, пытаясь разобраться в пройденном материале и доставая окружающих всевозможными вопросами и задачами. Но, несмотря на это, учёба у него шла еле-еле, и, не взирая на его титанический труд, в графе "Незачаев" в журнале успеваемости тёрлись друг об друга жиденькие троечки.

С Бутусиком всё было по-другому. Он никак не хотел соглашаться с мыслью, что во многом отстаёт от товарищей. И, если Тузик (как прозвали его товарищи) и считал кого-нибудь "тормознутым", то только не себя.

Тем не менее, наряды, полученные за всяческие проявления нерасторопности, скапливались в Лёшином активе, нисколько не обременяя своим грузом его жизнь.

…Над раскаленной степью раздавалось стрекотание кузнечиков и мерное, в такт шагам, бряцание оружия и снаряжения. Вдруг новый, инородный звук начал вплетаться в эту шумовую гамму. Он зародился в голове колонны, постепенно креп и рос, и скоро над степью, над строем разливался молодой, чуть с хрипотцой, но правильно поставленный голос. Превозмогая отдышку и усталость, он пел:

 

…Тянет плечи к земле вещмешок,

Шлем стальной налезает на очи,

Взвод бежит первый свой марш-бросок,

Только бегать, уже нету мочи…

 

Усталые лица озарила улыбка: "Есть ещё богатыри среди нас, мы ещё покажем этому извергу, что мы чего-то стоим…"

По мере того, как песня продолжалась, люди чувствовали новый прилив сил, и, когда неизвестный певец пропел:

 

Снова в гору подъем, тяжко очень!

Снова мысль: "Всё, теперь не дойду…"

"Ещё долго бежать, между прочим", -

Бросил нам командир на ходу…

 

Десяток пересохших глоток подхватили припев:

 

Учащается пульс и дыхание,

Пропитал пот солёный хэбэ,

Только наш командир - ноль внимания,

Это, брат, не гражданка тебе…

 

Песня захлебнулась в топоте ног, так как Зондер снова решил пробежаться.

Отважный запевала, курсант первого отделения Степа Бардин родился, как он утверждал, с гитарой в руках. До трёх лет, он, ещё не научившись, как следует разговаривать, умел уже играть на гитаре всё, от "кузнечика" до концерта «фа-мажор с оркестром» Ференца Листа.

Всё население маленькой рязанской деревни считало, что, если смугленький, похожий на цыганёнка, Стёпа идёт по улице без гитары, то можно собирать пожитки, ибо начинается извержение вулкана, или вот-вот случится другой катаклизм.

Немного повзрослев, Степан узнал, что, оказывается, на гитаре можно не только играть, но и петь под неё, причём петь песни своего же сочинения.

Вся деревня следила за становлением юного поэта, а тот, в свою очередь, рифмовал всё, что попадется под руку. К восемнадцати годам он накопил достаточный запас потрёпанных общих тетрадей, измалёванных его корявым почерком.

Однажды, в десятом классе, они с другом, неисправимым барабанщиком-самоучкой Олегом Зайчикиным, даже пытались организовать "джаз-банду", чтобы делиться своим самодеятельным искусством с односельчанами. Но на первом же неофициальном выступлении Олег от переизбытка творческого энтузиазма пробил насквозь один из барабанов клубной ударной установки. За это им в последствии пришлось отвечать перед завклубом материально, а мечта о ВИА из-за вредности последнего так и осталась неосуществлённой.

С гитарой Стёпа не расставался, как считали некоторые, даже, когда ложился спать. Вот почему, двигаясь сейчас хилым галопом по степи, он страдал не от отдышки или жары. Его добивал и уничтожал тот факт, что рука не может обнять и прижать к себе лёгкий стан гитары, не может коснуться нежно-звучащих струн.

- Здорово ты поёшь, я бы тоже так хотел, - слащаво улыбаясь, заглянул в лицо Степану Вася Бабуль, и тут же, споткнувшись об лежащий на дороге камень, запричитал:

- Ну что же это такое!.. Идём - идём… Сколько можно?! Пора бы и привал сделать… Интересно, есть ли совесть у нек…- последнее слово ему пришлось проглотить, так как Зондер, привлечённый его нытьём, повернулся и посмотрел на Василия.

Бабуль был сыном деревни. Тот факт, что Ватруха и Бардин тоже являлись выходцами из сельской местности, лишь подчёркивал ту разницу, которая пролегла между ними и Бабулем.

Вася был человек из глубинки во всём. Начиная от своей бывшей причёски под копну, возвышающуюся над оттопыренными ушами, и походки сильно размахивая руками, и заканчивая тем детским интересом, который вызывал у него каждый киоск "Союзпечать" или проезжающий мимо автомобиль последней марки, коих, как известно, в большом городе хоть пруд пруди. Бабуль был в школе отличником и очень гордился этим. В первый же день знакомства у них с Трошкиным произошёл такой разговор. Стоя возле Доски почёта училища, Бабуль мечтательно заявил:

- Вот увидишь, меня здесь тоже повесят!

- За что? – испуганно спросил Петя, не поняв сначала о чём идёт речь.

- Как за что, я же в школе отличником был и здесь буду, спорим! Вот ты как в школе учился?

- Нормально, - сказал Трошкин и вспомнил свою «классную», день за днём твердившую: "Трошкин, ты же можешь, но не хочешь…"

- Ну, тебя, может быть, и не повесят, а меня обязательно, - настаивал Бабуль. - Спорим!

Трошкину надоел этот разговор о Васином повешании, и он, хлопнув лопоухого товарища по плечу, со словами: "Повесят, значит, повесят", - направился в курилку…

…Сейчас Василий Бабуль, задыхаясь, бежал по бескрайней степи и с грустью вспоминал о своём родном тракторе, стоящем на знакомом до последней шестерёнки, машинном дворе.

…Марафон, взявший начало на железнодорожной станции, где остановилась электричка, и имевший своей целью палаточный городок, расположенный на опушке рощи, недалеко от деревни Клубниковка, длился уже третий час.

Люди держались, кто как мог… Одни, на честном слове и на взгляде майора Зондера, другие за ремни и плечи первых. И у тех, и у других перед глазами мелькали разноцветные круги, звёздочки и солнечные зайчики.

Каждый думал лишь о мозолях, в изобилии появившихся в недрах нерасхоженных сапог.

И вот в тот самый критический момент, когда подлая мысль: "Упасть и не вставать!" - начала прокрадываться в расплавившиеся мозги курсантов, где-то далеко на горизонте, как мираж, показались верхушки тополей.

Тот, кто смог бы перенестись в один момент вперёд, увидел бы, что деревья эти являются опушкой рощи, слева от которой приютилась маленькая «трёххатная» Клубниковка, а на противоположном конце находился пустой пока палаточный городок, на входе в который красовался лозунг:

 

"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КЛУБНИКОВСКИЙ ПУЦ!"

 

 

* * *

 

 

Трошкин ехал на санитарной машине по пыльной степной дороге. Прошло уже три дня, как ушла на "войну" его родная рота.

«Как они там без меня, - ласково думал Петя, - пропадут ведь, бедняги…»

Лагерь встретил машину угнетающей тишиной. Легко спрыгнув на землю, Трошкин закинул за спину вещмешок и зашагал по центральной аллейке к штабной палатке.

Кругом не было ни души, тем не менее, следы пребывания человека были на лицо. То тут то там виднелись метки «войны»: ещё новая, но сломанная почему-то в трёх местах сапёрная лопатка, левый сапог с протёртым каблуком, ещё чёрт знает что. А возле палатки с красным крестом на крыше, средь опавшей листвы в изобилии валялись коробки из-под лейкопластыря.

«Что за ерунда!..» - недоумевал Трошкин, подходя к штабу.

В палатке царил полумрак… Присмотревшись, Петя разглядел спящего на кровати ротного писаря, маленького юркого Костю Заваляева из второго взвода. Трошкин деликатно кашлянул, но Заваляев только перевернулся на другой бок. Петя подошел поближе и, с опаской глядя по сторонам, потряс спящего за плечо.

- Слышь, братан, я вот приехал… Куда мне податься? Где наши-то?

Петя с мольбой смотрел на Костю.

- А, Прошкин… - перепутал проснувшийся писарь. - Приехал… Отлежался! Отъелся! И это в то время, когда мы тут потом умываемся!... - гневно закончил Костя снова поворачиваясь на бок, - Иди в третью… Все на тактике.

Когда Трошкин выбрался на свет, сзади уже раздавался храп.

Петя угробил полчаса, разгадывая в какой последовательности расположены палатки в этом странном лагере. Придя к выводу, что половина из них размещены в шахматном порядке, а ещё половина по принципу хода шахматного коня, Трошкин уже без труда нашёл третью палатку и не замедлил в неё забраться.

Палатка была шестиместная. На полу стояли старые артиллерийские гильзы, на них размещался деревянный настил, занимающий две трети всего пространства. На настиле лежало семь матрацев с одеялами и подушками, а также ворох шинелей.

Трошкин кинул вещмешок на нары и уселся рядом. Неожиданно сваленные в кучу шинели зашевелились, и из них появилось нечто бледное и осунувшееся, очень похожее на голову Вани Незачаева. Голова произнесла:

- Петя, ты приехал?.. Дурак!.. Ты дурак, что приехал!.. Я дурак…Все дураки!.. Ой!.. Что же это!.. Я так не могу. - Незачаев взвизгнул и зарылся обратно.

- Слушай, Чайник, ты это чего… Ты чего тут валяешься? - Трошкин был сбит с толку.

В ответ из-под шинелей проявились две забинтованные ноги.

- А-а-а!.. - сочувственно сказал Петя. - А наши-то, что, на тактике?

При слове «тактика» забинтованные конечности юркнули обратно, и шинели, вскрикнув, отползли в дальний угол палатки.

- Нет!.. Не хочу!.. Не надо!.. А-а-а!..

Незачаева явно преследовали кошмары.

- Нет, нет, только не это!.. Петя, беги, беги, я прикрою!.. Не сдавайся им, беги!.. Сейчас рванёт!..

Шинели, продолжая бредить, постепенно успокоились, и вскоре оттуда послышалось мирное посапывание. Трошкин, не понимая ровным счётом ничего, прилёг рядом и закрыл глаза.

Разбудил его звук падающего тела, раздавшийся снаружи, и голоса. К палатке кто-то приближался.

Первым на четвереньках внутрь вполз Бабуль. Не заметив Трошкина, он швырнул автомат в угол и рухнул на нары. За ним показалась неунывающая физиономия Бардина:

- Эй, Чайник, ты ещё жив? Выходи, подлый трус!.. О!!! Какие люди и без охраны! Троня, ты каким ветром?! - Стёпа обернулся к выходу и втащил внутрь плащ-палатку, на которой бездыханно лежал маленький Бутусик.

- Жаль, Тузик не дожил до этого часа, вот порадовался бы бедняга! - не унимался Бардин, сваливая Лёшу на подушку.

Затем в палатке появился Половой.

- Мда-а-а! Если бы нам ещё рукопашный бой преподавали… Хотя и так нагрузочка приличная, - произнёс он, падая на свой матрац.

- А где Сдобный? - спросил Трошкин, не наблюдая знакомую фигуру.

- Щас появится. Он за сигаретами побежал, - пояснил Половой.

- Ясно… А куда?

- Да тут недалеко редут есть, мы там сегодня занимались, а потом топали оттуда до лагеря пять километров в ОЗК. Только дошли, А Зингер и говорит: «Ватруха, я на редуте сигареты забыл, сгоняй-ка не в службу… Да постарайся в полчаса уложиться. Я вообще человек некурящий, но сам понимаешь…». Ну, Сдобный, как был в ОЗК, так и почесал. Во, смотри, пять минут осталось, - Жора выглянул из палатки.

- Не видать…

Ватруха появился под вечер. Все стояли в очереди за ужином, когда из-за ближайшей палатки вынырнул, основательно осунувшийся, но со своим неизменным котелком, Коля. Надо сказать, что ватрухинский котелок был темой оживленных споров. Одни считали, что он (котелок) обладал двойным дном и туда, на самом деле, помещалось каши намного больше, чем казалось со стороны. Другие доказывали, что Сдобный, одному ему известным способом, завёл знакомство с неприступной, как пик Коммунизма, раздатчицей. Так или иначе, но после каждого приёма пищи, Ватруха, получавший тот же, не очень то обильный, паек, что и все, вставал из-за стола последним и довольно потирал живот. Все недоумевали, и никто не знал, что Коля ужасно страдал от недоедания, но ни в коем случае не хотел показывать свои муки окружающим.

До отбоя Трошкин уже окончательно влился в лагерную жизнь. Вместе со всеми он толкался в очереди за перловкой. Вместе со всеми сидел в полутёмной палатке на пятьдесят человек и тупо глядел в учебник по тактике. Это называлось самоподготовкой в полевых условиях. Вместе со всеми стоял в строю на вечерней поверке и старательно «якал», когда старшина по той или иной причине начинал её заново.

Ночь прошла спокойно, если не считать холода, пронизывающего насквозь шинель, одеяло, простынь, хлопчатобумажное обмундирование, спортивный костюм, тёплое нижнее бельё и эпидермис. Он проникал так глубоко в сознание, что люди вынуждены были искать убежища от него под ещё одной шинелью, стянутой у соседа, который почему-то никак не хотел с этим мириться.

Словно первый крик петуха, прозвучала команда: «Рота, подъём!!!» Условия были те же: кто не встал в строй за одну минуту, тот классовый враг и «подрыватель» обороноспособности страны.

А если учесть, что сапоги располагались по палатке в ужасном хаосе, то неудивительно, что левый сапог сорок пятого размера был одет маленькому Бутусику на правую ногу, а правый сапог сорок второго размера он держал в руках, так как его левая нога уже была обута.

- Тузик, сапог отдай, - заорал из палатки Трошкин и, не дождавшись проявления милосердия со стороны товарища, выскочил на утреннюю росу босиком. Лёша, как всегда, лишь недоумённо выпятил нижнюю губу и пыхтел. Петя на него не обижался…

День обещал быть солнечным. После завтрака по расписанию значились занятия по тактике, которые должны были пройти на «тактическом поле».

…Вообще, это расписание сразу вызвало у Трошкина массу вопросов. Оно было до неприличия запутанным и непонятным. В нём сообщалось, что на протяжении первых двух с половиной недель всех ждёт незабываемое знакомство с тактикой ведения общевойскового боя, защитой от оружия массового поражения, физкультурой, а также со множеством других очень важных и полезных предметов. Оставшиеся двенадцать дней начальство почему-то посвятило некоему полевому выходу.

Надо сказать, что этот пункт сразу поставил Петю в тупик.

«Разве мы ещё не в поле?.. Зачем куда-то выходить?.. Вопросам не было конца. «А если всё-таки пойдём, то где жить-то двенадцать дней? А может, лагерь перенесут…».

Но никто толком ничего не знал, и потому для выяснения всего, приходилось ждать даты, на которую и было назначено это покрытое тайной мероприятие…

А пока…

Зондер выстроил взвод лицом к солнцу и, после тщательного осмотра внешнего вида и экипировки, объявил задачу:

- Выдвигаемся на рубеж редута Кутузова и занимаем оборону. Каждому вырыть окоп для стрельбы стоя. После этого проведём ориентирование на местности… Вспышка слева!!!

Последние два слова, прозвучавшие, как хлопок воздушного шарика, превратили строй в беспорядочно разбросанные по земле тела.

- Плохо! Три секунды. В будущем я буду делать так…

Зондер достал из кармана небольшой пакетик, чиркнул им о коробок и бросил под ноги Бутусика… Взрыв, который раздался через несколько секунд, был несильным, но уши заложило.

- Впредь, это будет обозначать взрыв атомной бомбы, - невозмутимо продолжал майор, глядя, как перепуганный Бутусик выбирается из придорожной канавы. - Действовать, как по команде "Вспышка"… Вопросы есть? Вопросов нет. Внимание, взвод, химкомплект надеть! Газы!

И когда, пыхтя и матерясь, строй превратился из хлопчатобумажного в прорезиненный, критически оглядел своё воинство и скомандовал:

- Двадцать минут времени… Приготовиться к бегу… Бего-о-ом… Арш!!!

Что такое пять километров, когда ты бежишь в ОЗК?.. Это вырывающееся наружу сердце. Это острый дефицит кислорода и, похожие на звук работы паровой машины, вдохи и выдохи в противогазе. Наконец, это насквозь мокрое «хэбэ» и полные сапоги пота.

«Бег в химкомплекте выдумали те, кто в нём никогда не бегал»,- это было единодушным мнением всех.

Прошло гораздо больше двадцати минут, когда на редуте Кутузова появились зелёные фигуры, издали похожие на марсиан.

Зондер был недоволен. Те километры, которые превратили курсантов в мочало, казалось, не возымели на него никакого действия. Спокойный и невозмутимый, как всегда, он объяснил запыхавшимся подчинённым, что на войне каждая упущенная секунда может оказаться роковой для того, кто оказался нерасторопным.

- Ну ладно, - подвёл он итог, - обратно побежим с нагрузкой. Можете отдохнуть.

И когда взвод, как подкошенный, рухнул на чахлую траву, добавил:

- За время отдыха каждому отрыть одиночный окоп для стрельбы лёжа… Тридцать минут… Время пошло.

Сухая земля, чуть размягчённая обильным потом и кровью из растёртых ладоней, всё равно просто так поддаваться не собиралась. Взвод долбил грунт с яростью саблезубых тигров. Мат давно уже перемешался с проклятиями и стонами, и в этих нелестных выражениях были упомянуты все: от изобретателя сапёрной лопатки до дальней родни самого Зондера.

"Отдых" закончился ровно через тридцать минут. Майор сделал обход новоиспеченных фортификационных сооружений.

- Три…Три…Три с минусом… - он шёл вдоль вырытых окопов.

- Так-так, неплохо… Четыре с минусом, - с ноткой одобрения произнёс он, заглядывая в вырытую Ватрухой яму, на дне которой тот гонялся за перепуганным насмерть кротом.

Занятия по тактике, не смотря на жару и усталость, оказались довольно интересными. Они учились оценивать обстановку и принимать решения. Выбирать ориентиры и отмечать их на карте. Они наступали и занимали оборону. Учились правильно падать с разбегу и занимать положение для стрельбы лежа…

Но все когда-нибудь заканчивается.

Обратный путь был благоприятным, если не считать, что Бутусик два раза свалился в старый окоп и, в конце концов, рухнул просто так, на землю, очевидно, от усталости.

Воспользовавшись непредвиденной передышкой, курсанты изнемождённо попадали на траву, чтобы хоть немного отдышаться.

Неподалёку паслось стадо коров. Пахло навозом и деревней. Пока Бутусик приходил в себя, Бабуль глубоко вздохнул и мечтательно произнёс, глядя на ближайшую Бурёнку:

- Мне бы ведёрко сейчас… Уж я бы тебя, родная…

Громкая команда, не дала дослушать рогатой молочнице, что бы с ней стало, если бы у Васи было ведро…

- Становись!

Курсанты начали недовольно подниматься.

Бутусика словно ударило током. Он сделал попытку принять вертикальное положение, но снова упал без чувств. Зондер был невозмутим:

- Курсант Бутусик, газы!

Руки Алексея потянулись к противогазу, но пальцы шевелиться не хотели.

- То, что вы сегодня проделали, каждый уважающий себя спецназовец выполняет по утрам, вместо зарядки. Затем он завтракает и приступает к настоящим, я повторяю, настоящим занятиям. Итак, взвод, газы! - с этими словами Зондер дернул за шнурок и бросил между Ватрухой и Бардиным шашку со слезоточивым газом.  Жутко неприятный, режущий запах включил аварийную систему защиты в головах измождённых людей. Открылся какой-то самый последний резерв энергии. Курсанты, обливаясь слезами, кинулись в рассыпную. Проклиная про себя всё на свете, они доставали на ходу средства индивидуальной защиты.

Трошкин отчаянно пытался натянуть противогаз, но тот почему-то не одевался…

"Неужто подменили?!" - мысль резала мозг, в то время как запах резал нюх и все слизистые оболочки вместе взятые.

- Троня, каску сними! - услышал он вдруг над ухом голос Бардина. - Не натянешь ведь так…

Трошкин был спасён от удушья, но у него тут же появилась возможность погибнуть от разрыва сердца или захлебнуться в собственном поту. Майор Зондер, похожий в противогазе и своём неизменном камуфляже на пятнистого слоника, собрал разбежавшихся курсантов в строй и объяснил им жестами, что на лагерь напал неприятель. Поэтому взводу предстоит совершить марш и сходу выбить противника с занимаемых позиций. Всё так же, на пальцах, он дал понять, что специально для тех, кто отстанет или снимет противогаз, выбитый враг будет возвращен на захваченные позиции, чтобы была возможность атаковать его заново. А для хитрецов, вывернувших дыхательную мембрану, Зондер потряс над головой связкой "синеглазок", давая понять этим, что задание будет усложнено.

Пытка началась…

Дорога двоилась и прыгала перед глазами, вся амуниция больно лупила по бокам, спине и животу. Воздуха не хватало…

Взрывпакет взорвался неожиданно.

Бежавший за Трошкиным Бабуль, не заметил, как Петя рухнул пузом на дорогу. Вася с разбегу зацепился за его автомат и полетел вперёд головой прямо на лежащего прямо по курсу Бардина. Стёпа принял удар в бок за команду "Встать!", вскочил и дал было стрекоча, но, споткнувшись о Жору Полового, угодил в придорожную канаву.

И снова марш…

Когда до лагеря оставалось уже совсем немного, Зондер приказал:

- Взвод! К бою! Вперёд!

«Что за глупость - атаковать собственное жильё», - думал Трошкин, стреляя на ходу холостыми патронами, целясь в свою палатку и мысленно представляя, как жужжат над головой перепуганного Незачаева шальные пули.

Лагерь пал без сопротивления.

Казалось, что Зондер был этим разочарован. Видимо, он все-таки ожидал, что из палаток повыскакивают вооружённые до зубов захватчики, и ему удастся, наконец-то, показать этим желторотым юнцам, что такое тактические учения на самом деле. Но война закончилась, и грязные, замученные до предела люди расползались по палаткам.

До вечера не произошло ничего примечательного, если не считать, что Ватруха снова бегал в степь, на этот раз к вырытому им недавно окопу, чтобы закопать его. Об этом попросил майор Зондер, объяснив свою просьбу волнением за путешественников, которые могут случайно в эту яму свалиться. Коля был вынужден поторопиться, так как до ужина оставалось сорок минут, а уж на это мероприятие он опаздывать не собирался.

Последующие недели прошли в жутком однообразии. Ночь (холод дикий) – подъём – «физо» - тактика - горячее солнце - пыль - пот - стрельба - беготня - атака - оборона - окопы, окопы и снова окопы…

Люди жили, как в кошмарном сне, и только два события нарушили на некоторое время эту ужасную круговерть. Первым событием было воскресение, вторым - приезд передвижного магазинчика. А так как оба эти события случились в один день, то оставалось только догадываться, какое райское наслаждение испытывали курсанты, жуя настоящее печение "К чаю", лёжа на топчанах в палатках и запивая его лимонадом, вкус которого давно уже был забыт в этой дикой местности.

Первые недели проползли, оставляя тяжёлые физические и моральные раны на телах и в душах молодых, только начавших свою карьеру военных. Первая часть намеченного плана была пройдена, и теперь, как никогда реальной, стала угроза полевого выхода, конечным пунктом которого было определено некое село Каркушино.

Выход был назначен на завтра…

 

 

* * *

 

 

На следующее утро зарядки не было. У всех появилось странное чувство нависшей неизвестности и неопределённости.

После раннего завтрака начались сборы. Всем было приказано готовить экипировку и снаряжение к будущему двухнедельному шатанию по полям и весям - короче говоря, ко всем неожиданностям, подстерегающим военного человека, который проходит курс молодого бойца.

Трошкин сидел в палатке и зашивал намотанную на ногу портянку, когда полог палатки неожиданно распахнулся, и показалась голова Коли Ватрухи, а вслед за ней внутрь скользнуло и всё остальное его, изрядно похудевшее, тело. Он плюхнулся на матрац и, глядя в потолок, произнёс:

- Мужики, кто с топографией дружит?

- Что, Зондер опять тебя сбегать куда-нибудь попросил? - наивно поинтересовался Бардин.

- Хуже!..

Жора поднял голову с подушки и, сглотнув непрожёванный сухарь, уставился на Николая. Остальные последовали его примеру. Несколько секунд Ватруха наслаждался триумфом.

- Ладно уж, объясню, - снизошёл он, наконец, и достал из кармана скомканный лист бумаги. - Во, нашёл. Это страница из конспекта прошлогоднего набора. Правда потрепанная чуть-чуть, но кое-что разобрать можно.

Осторожно Трошкин изъял из Колиных пальцев листок и начал разворачивать.

- О! Карта острова сокровищ!

Ребята обступили Петю и уставились на то, что тот назвал картой.

По топографии Трошкин имел твёрдую тройку, поэтому с первого взгляда понял, что данная бумажка имеет непосредственное отношение к ближайшим двум неделям. Это был план, причём план местности, где располагалась деревня Клубниковка и, где, если проследить за многочисленными стрелками, можно было обнаружить маленькую точку с названием "с. Каркушино".

Глаза побежали по карте и обозначенному на ней маршруту…

- Ой! Смотрите, редут Кутузова!

- Мда-а-а…

Стрелка ползла дальше

- Лес какой-то… Здесь нас ещё не носило.

- Теперь поносит… Э-э-э, куда это она?..

Красная стрела уткнулась в синюю змейку, изображавшую речку, и весело побежала дальше.

- О! А тут искупаемся! - Ватруха показал на пересечение.

- Смотри, чтоб Зондер из тебя Му-му не сделал, купальщик, - заметил Трошкин, не отрываясь от схемы.

- Да, а вот тут с нами будет покончено! - он держал палец на красном кресте, рядом с которым был нарисован танк.

Ещё несколько минут продолжалось путешествие по карте. Стрелки петляли, пересекали ручейки и речки. Не раз попадались чёрные или красные крестики, другие символы.

Пока все разглядывали будущий маршрут, Половой взял нитку и проделал с ней какие-то манипуляции над схемой. Затем он взглянул на масштаб и принялся за вычисления.

- Мужики! - изрёк он, наконец, - я тут посчитал… Я конечно не Пифагор, но знаете, сколько здесь кэмэ?!

Он назвал цифру. Бабуль открыл рот. Бутусик «ойкнул». Ватруха посмотрел на Бардина, а тот в свою очередь взглянул на Полового.

- Ты рехнулся, Половичок, - печально произнёс Трошкин, - это бывает.

- Да где ты математике учился?! - возмущённо поинтересовался Ватруха. - Двоечник несчастный!

Половой обиженно вскочил на ноги, при этом он умудрился пихнуть спящего под шинелями Незачаева. Ваня зашевелился и выглянул из своего убежища:

- Ну, вы чего?!

- А-а-а, Чайник, это хорошо, что ты проснулся, - поприветствовал его Николай. - Ты посмотри на этого счетовода! - он указал на Жору. - Этот бухгалтер нас в Африку решил загнать!

Половой начал сердиться.

- Я, конечно, не ручаюсь за точность после запятой, но что топать нам придётся ой, как долго, это так же верно, как то, что сейчас кто-то получит в глаз! - он посмотрел на Ватруху. Тот на всякий случай занял оборону в углу.

- Брэк! - сказал Трошкин. - Поберегите силёнки для ратных подвигов.

Он посмотрел на карту, затем подозрительно покосился на Полового:

- Пересчитывать не будем, а как оно выйдет, жизнь покажет, - и добавил, подмигнув Незачаеву, - пожуём - увидим!

 

 

* * *

 

 

Марш продолжался уже два часа. Колонна шла по пыльной степной дороге, временами переходя на бег.

Впереди, на расстоянии двух сотен метров двигалось передовое охранение, функции которого выполняло первое отделение первого взвода. Приказом на марш ему была поставлена задача: поддерживать установленную дистанцию, следить за местностью и выяснять у местных жителей правильное направление движения. Последнее делалось с целью подстраховки, так как курсанты были снабжены картой с нанесённым, уже знакомым маршрутом, которую выдал им Зондер.

Задачей, не вошедшей в боевой приказ, но, тем не менее, выполняющейся ещё более усердно, было обдирание яблонь, груш и слив, которые в изобилие преподносились встречными хуторами и деревеньками.

- Кажись, настигают, - выдавил измученный Трошкин, - побежали! Озверел совсем Зондер, спасу от него нет.

Отделение дружно прибавило газу и восстановило разрыв.

Примерно через полчаса местность изменилась. Появились какие-то подозрительные шумы, доносящиеся издалека, а так же не менее подозрительные следы на дороге.

- Трактор! Ей богу трактор! - воскликнул, наклоняясь над следом от гусеницы, Вася. - Как он ехал!.. Как он ехал!

- Сам ты трактор! - Трошкин пнул стреляную гильзу, валявшуюся у обочины. - Это же танк, дерёвня.

- Да, я из деревни, - обиделся Бабуль. - А спорим, я знаю, как трактор заводится!..

- А спорим на твои часы, что ты мне их не подаришь!

Трошкину надоели Васины пари, он был занят другим. Шум, доносящийся издалека, начал приближаться. Вскоре он перешёл в устрашающее рычание, а ещё через минуту из-за холма показалась башенка БМП, и за ней вся остальная машина.

Отделение остановилось, и все посмотрели назад, ища поддержки у роты, но той почему-то в пределах видимости не было. Очевидно, она остановилась раньше и тем самым оставила своё героическое боевое охранение один на один с бронированной машиной. Та неумолимо приближалась. Механик-водитель почему-то целил прямо на сжавшихся в кучку людей.

«Только не дёргаться! Стой, где стоишь!..» - мысль работала четко. «Тонн тридцать… Если наедет… Зондер!.. Где Зондер? А может это опять его штучки?.. Только не рыпаться».

Трошкин взял за руку побледневшего Бутусика. БМП была уже в пятнадцати метрах. Люди застыли, как в почётном карауле. Секунда… Две… Три… Перед глазами стояли лишь страшные гусеницы, грохочущие, скрежещущие и неумолимо приближающиеся… Шесть метров… Пять… Четыре…

«Эх, гранату бы сейчас!..»

Трошкин закрыл глаза и тут же их открыл. Стальное рыло машины было уже в трёх метрах…

«Всё!..» - пронеслось в голове.

Неожиданно бронированное чудовище, не меняя скорости, развернулось прямо на месте и, пыхнув на прощание дизельным выхлопом, покатило прочь. В последнюю секунду Петя успел заметить, ехидно улыбающуюся рожу механика-водителя.

- А-а! Это у него шуточки такие, - констатировал Трошкин. - Идиот чёртов!

- Вы видели? Он хотел нас напугать, - сказал Жора, выбираясь из ямы возле дороги. - У-у-у!!! Консерва ржавая! – он погрозил кулаком пыльному шлейфу на дороге.

- Подумаешь, я и то лучше на тракторе могу, -  Бабуль с завистью посмотрел в сторону, куда удалилась БМП. - Но за такие вещи надо бить по морде!

Все с ним охотно согласились.

Когда охранение отыскало охраняемую роту. Майор Зондер уже заканчивал какой-то инструктаж.

- …Итак, я повторяю: бояться нечего. Действовать решительно, но с головой. Лёг, отстрелял и на дно, пропустил над собой и гранатой! Целить по двигателю или под башню. Всем всё ясно? Отлично! Курсант Трошкин, занять оборону!

Ничего не понимающий Петя двинулся к окопчику, на который указал майор.

«Пропустил…Подстрелил…» - он мысленно передразнил Зондера, устраиваясь поудобнее в окопе. «Ничего толком не объяснят и сразу вперёд…»

…Петя узнал его сразу…

Танк (это был он) самым беспардонным образом катил по наезженной колее в сторону Трошкина, и тот вдруг с ужасом обнаружил, что окопчик, его последнее и такое ненадёжное убежище, остаётся как раз между гусеницами этого грохочущего монстра. Смысл последних слов командира вдруг проник в сознание и смешался там с гневной мыслью: «Второй раз за последние полчаса!.. Это уж слишком!»

- Ну, вы меня так просто не возьмете!

Петя вытащил из под себя автомат и захлопал «холостыми» по броне танка.

Водитель, до этого сосредоточенно смотревший на дорогу, сделал обиженное лицо и, на всякий случай, скрылся в люке.

«Хорошо хоть водила не тот же, - злорадно подумал Петя, - а то пришлось бы единственную гранату ему в харю запустить».

Когда до машины осталось ровно столько, на сколько выдержал инстинкт самосохранения, Трошкин скользнул на дно окопчика глубиной в каких-то тридцать сантиметров и попытался вжаться в землю.

Ужасный грохот гусениц и рёв двигателя пронеслись над его головой. Земля дрожала так, словно началось землетрясение. Всё это длилось мгновения, но Пете они показались часами. Грохот начал удаляться. Очнувшийся курсант вскочил, схватил деревянную гранату и, что есть силы, запустил её вдогонку громыхающему монстру, но не докинул.

…Обкатка танками продолжалась…

Зондер требовал от личного состава совершенно невозможного. Например, он заставлял курсантов попадать учебной гранатой в антенну танка, тем самым, нанося ущерб врагу даже деревяшкой.

Закончилось всё к вечеру. И то лишь тогда, когда после шестой попытки удалось «положить под танк» перепуганного Бутусика.

Со стороны это, наверное, походило на цирк. Глядя на лица товарищей, вылезших из окопа, Лёша, не говоря не слова, повернулся и скрылся в кустах. Зондер послал группу захвата, и, когда Бутусика изловили, только покачал головой, говоря этим: «Ну, что же ты, военный…»

Но Бутусик не понимал или не хотел понимать языка жестов. Когда танк оказался в поле его зрения, он опять вскочил и дал стрекоча… Снова была задействована группа захвата. Это повторилось несколько раз. Наконец, поступило предложение придержать Бутусика в окопе, пока танк не подъедет. Так и поступили.

Все с замиранием следили, как многотонная машина приближается к группе людей, и как те бросились врассыпную, когда до неё оставалось не больше метра, оставив «отважного» Лёшу одного.

Кто знает, что бы случилось, если бы Алексею стукнуло в голову вскочить, когда днище танка находилось над ним. Наверное, машину пришлось бы, потом ремонтировать. Но Бутусик лежал неподвижно. Не двигался он и после того, как танк проехал. Он открыл глаза только тогда, когда его поставили на ноги руки заботливых товарищей по оружию. И ещё долго потом он ошарашено мотал головой и заикался.

С тех пор любимой ватрухинской шуткой в разговоре с Бутусиком было: «Да, брат, это тебе не под танк прыгнуть!»

А Алексей после пережитого ужаса долго боялся взглянуть в зеркало. Он был твёрдо убеждён, что поседел и стал белым, как лунь.

 

 

* * *

 

 

Ночь провели в самодельных палатках, под моросящим дождём, в непрерывных тревогах и волнениях. Эти ненадёжные укрытия были сделаны из нескольких плащ-палаток, что входили в амуницию каждого курсанта. Специальным образом скреплённые между собой, они естественно, абсолютно не перекрывали доступ воды внутрь, а просто защищали скорчившихся внутри людей от прямых водяных струй.

Утро пришло, как избавление от ночных кошмаров, но принесло не выспавшимся и, поэтому злым, курсантам новые испытания.

Они начались сразу после пережёвывания сухпайка, когда Зондер поставил задачу:

- В десяти километрах к северо-западу расположена огневая полоса. Приказываю: выдвинуться в указанном направлении и с ходу преодолеть полосу. Что она собой представляет, разберетесь на месте. Время на передвижение два часа. Внимание! Защитный комплект надеть! Газы!

И когда рота, за отведённое нормативом время, облачилась в ненавистную спецодежду, скомандовал:

- За мной! Бего-ом!.. Арш!

Боевое охранение заняло свою позицию, и гонка началась.

На этот раз процесс узнавания у местных жителей дороги был сильно затруднён. Попадающиеся по пути старички и старушки никак не хотели отвечать на вопросы одетых в ОЗК и противогазы людей, а попросту шарахались от них, как от представителей нечистой силы с военным уклоном.

Наверное, эта самая огневая полоса с минуты на минуту могла погаснуть, так как Зондер, не жалея и без того истощившихся людских сил, заставлял роту большей частью двигаться бегом. Подгоняя отстающих и покрикивая на них, он гнал очумевших от жары и нехватки воздуха курсантов вперёд, иногда переходя на быстрый шаг, что бы уже через несколько минут снова продолжить эту сумасшедшую гонку. Одним словом, спешил, как на пожар.

Пот, скапливающийся под маской противогаза и в резиновых перчатках, противно хлюпал при каждом движении, застилая и без того затуманенный взгляд. И не было в строю человека, который не мечтал бы о том, что когда эта чёртова беготня закончится, он снимет, наконец, это проклятое ОЗК и выльет из «чулок» и перчаток никак не менее литра соленой жидкости.

Первое отделение было поставлено в более благоприятные условия, ибо, несмотря на строжайший приказ, посдвигало противогазы на затылки и вдыхало воздух полной грудью.

…Дым они увидели издалека. Сквозь носящиеся перед глазами круги, он был похож на разноцветную грозовую тучу.

- Кажется, нам туда, - высказал свою догадку Трошкин, указывая на чёрное облако, заполнившее уже половину небесной полусферы. Никто не стал оспаривать очевидное, и Петя, удовлетворённый своей правотой, направился к очагу возгорания.

Огневая полоса была похожа одновременно на лесной пожар, вторжение американцев во Вьетнам и празднование Масленицы. Растянувшаяся на две сотни метров, она имела в своём распоряжении всевозможные заборы и заборчики, ходы и переходы, рвы, канавы и полуразрушенные дома. По земле были растянуты километры простой и колючей проволоки. Всё это разнообразие, густо смазанное напалмом, пылало и дымило так, как будто здесь разверзлось само пекло ада. К этому кошмару добавлялись, ежеминутно взрывающиеся под ногами минные имитаторы, взрывпакеты и коптящие небо дымовые шашки.

Рота осторожно сгруппировалась у начала полосы, и Зондер вышел вперёд.

- Объяснения излишни! Место сбора на той стороне, - он указал рукой в даль. - Вопросы есть? Вопросов нет! Вперёд!..

Первое препятствие - узкий проходик между двумя стенками, дыхнуло на Трошкина гарью и пламенем, словно из пасти Змея-Горыныча. Петя взглянул на бежавшего параллельным курсом Стёпу Бардина. Тот патронов не жалел, палил холостыми направо и налево. Трошкин тоже выпустил очередь в кирпичную стенку, наивно полагая, что она рухнет и через неё не придётся лезть, однако этого к великому разочарованию курсанта не произошло.

…Было в недолгой Петиной жизни время, когда он, повинуясь своему детскому воображению, больше всего на свете мечтал стать пожарным. Сейчас же, стоя среди полыхающего пламени, он с благодарностью вспомнил одноклассника Андрея Чижова. Тот однажды на уроке вставил заснувшему Трошкину в рот сигарету и поджёг её. Учительница от негодования назвала петину фамилию так громко, что спросонья он от испуга вскочил и глубоко вздохнув, закашлялся. С тех пор он терпеть не мог дыма, что, как ни странно, почему-то не относилось к дыму сигаретному. Петя стал заядлым курильщиком, но о карьере пожарного больше не думал…

Очередное препятствие осталось позади. Трошкин оглянулся, но из-за застилающего глаза дыма ничего не увидел. Где-то справа «ухнул» имитатор. Ударная волна хуком двинула Петю по уху и покатилась дальше. Создалось впечатление, что в голову запихали весь запас ваты из походного медпункта. Треск выстрелов и разрывы стали доноситься слабее.

Петя натренированным движением сменил рожок и выстрелил в облако дыма, напоминающее голову майора Зондера.

- Эй, Степанчо! Ты где? - окликнул Трошкин товарища.

Дым оставил вопрос без ответа.

- Стё-ёп, ты смотри, тут где-то яма-а-а!..

Что-то больно стукнуло по подошвам сапог, и тут же Петя оказался на дне бетонированной канавы.

«По-моему, я её нашёл!» - полезла из-под противогаза радостная мысль.

- Тебе ещё повезло, - закопчённые стёкла бардиновской шлем-маски зловеще сверкнули, - я вообще в костёр свалился.

- По тебе не скажешь.

- А ты думал, я там полчаса жарился, да? Ну ладно, полезли отсюда!

Испытание на жароустойчивость продолжалось. Трошкин остановился перед полуразрушенным, пылающим домом.

- Эх, говорила мне мама: не лазь, сынок, по чужим квартирам!

Петя пригнулся и, поливая холостым огнём оконные проёмы, пнул обуглившуюся дверь и кинул в образовавшийся проём взрыв-пакет. Внутри было светло и жарко. Противогаз стал заметно мешать дыханию. «Будь, что будет!» Трошкин одним движением сорвал с головы ненавистный кусок резины. Сразу запахло напалмом, горящим деревом и порохом.

Вдруг откуда-то сверху упала дымовая шашка.

- Э-э-э! Мы так не договаривались!

Петин голос потонул в густом дыму. Дышать становилось всё труднее. Чтобы не стать жертвой этой газовой камеры, надо было что-то предпринимать. Трошкин разбежался и прыгнул туда, где по его расчетам должно было находиться окно. Если бы стена могла, она бы улыбнулась… Окна там не оказалось.

Дым стал подбираться к горлу, всё сильнее сдавливая его своими цепкими сучковатыми пальцами.

«Жаль, так и не успел показаться дома в форме!» - последняя мысль смешалась в голове с запахом гари. Всё поплыло перед глазами. Из дыма показался и с быстротой курьерского поезда понёсся на Петю бетонный пол. Сознание почти погасло. Трошкин не потерял его лишь потому, что больно стукнулся головой.

«Это всё!»

Вдруг чьи-то руки схватили курсанта за шиворот и поясной ремень. «Черти в ад сейчас потащат», - безучастно отметил он. Но вместо того, чтобы провалиться под землю, Трошкин неожиданно вылетел в невесть откуда взявшееся окно. Вслед за ним на землю спрыгнул человек в камуфляже.

Зондер, а это был именно он, рассчитал всё точно. Пролетев «рыбкой» через оконный проём, Петя перевернулся в воздухе и с грациозностью грузопассажирского аэробуса приземлился своей пятой точкой на моток колючей проволоки.

Бардин, который только собрался было пальнуть в заблудившуюся ворону, сидящую на стене, остановился и обернулся на дикий, полный отчаяния вопль.

Трошкин мчался, как жеребец - лидер скачек на приз «Дерби». Автомат болтался у него на шее. Противогаз, надетый впопыхах, давал возможность смотреть только через одно «очко», так как второе было свёрнуто на ухо. Руки бегущий держал так, что можно было подумать, что Петя бежит с табуреткой, причём держит её именно под тем местом, на котором сидят.

С разбегу Трошкин промчался сквозь ряд пылающих столбов, обдал Степана гарью и, не останавливаясь, перепрыгнул заполненный горящим напалмом ров, который по правилам полагалось переходить по мостику.

Остановился он лишь тогда, когда, споткнувшись о камень и перекатившись по колючкам, больно врезался копчиком в бетонный столбик, на котором красовалась табличка:

 

"КОНЕЦ ОГНЕВОЙ ПОЛОСЫ"

 

…На разборе занятий, который состоялся сразу после того, как последняя закопчённая физиономия показалась возле вышеозначенного столбика, Зондер упомянул о Трошкине лишь в нескольких словах:

- Сам погибай, а противогаз не снимай! Если становится трудно дышать, разрешаю расстегнуть крючок и верхнюю пуговицу.

Майор повернулся к Бутусику, с невинным видом стоящему в строю, и спросил с улыбкой:

- Алексей Викторович, расскажите товарищам, как вы умудрились пролезть в это отверстие! - он указал на стенку, из которой, образуя небольшой проёмчик, вывалилось пять-шесть кирпичей.

- Не знаю, - растерялся Лёша, - я думал сюда и надо лезть, вот и полез…

- Там, где пехота не пройдёт, там славный Тузик проползёт! - продекламировал Ватруха.

Зондер с укором посмотрел на поэта:

- Вот вы-то здесь точно не пролезете!

- Ему это, раз плюнуть, - крикнул кто-то, - только стена развалиться!

Взрыв хохота заглушил обиженное восклицание Николая. Кто-то предложил:

- Коля, а ну, попробуй!

- Отставить «попробуй»! - Зондер с опаской посмотрел на стенку. - Тридцать минут перекур. Всем привести себя в божеский вид. Разойдись!

 

 

* * *

 

 

Следующий день прошёл спокойно. Так считали все, и это, не смотря на то, что Зондер несколько раз растягивал роту в цепь и заставлял атаковать сорняки и заброшенные окопы. Люди постепенно начали привыкать к нагрузкам, которые вместе с потом и мозолями стали неотъемлемой частью этого "трансконтинентального" перехода.

Парящий на большой высоте орёл с недоумением взирал на землю. Там по пыльной дороге галопом двигалась кучка вооружённых людей, это было боевое охранение. Словно настигая их, на определённой дистанции спокойно трусил невысокий человек в кроссовках и пятнистом одеянии. А за ним, оставляя широкий пыльный след, громыхая автоматами, бежало несколько десятков мокрых, грязных и уставших полумёртвых душ.

«Полевой выход, наверное», - подумал орёл и заложил крутой вираж, меняя направление в поисках пищи. Он был прав: полевой выход был в самом разгаре.

…На следующий день пошёл дождь…

Все догадались об этом сразу, как только крупные капли забарабанили частой дробью по спинам и каскам.

- Кажется, дождь начинается, - на всякий случай объявил Ватруха. Возражений не последовало. Боевое охранение остановилось, поджидая роту.

Дождь крепчал, а спрятаться было негде. По этому поводу завязался спор: как же поступит Зондер, чтобы выйти из этой «мокрой» ситуации.

- ОЗК и баста!

Трошкин, поддерживаемый Ватрухой приготовился снимать химкомплект

- ОЗК - это слишком просто, - возражал Бутусик. - Вот увидите: придётся копать землянку или ещё что-нибудь в этом роде.

К подходу основных сил, спорщики успешно заключили пари на банку яблочного повидла. Помимо этого было принято единодушное решение, что легче всего непогоду будет переносить Бабуль, так как у него есть возможность укрыться от дождя под своими большими ушами. Вася как всегда обиделся.

Зондер оказался непревзойдён. Никем не выигранная банка повидла так и осталась лежать в магазине, потому что майор, ничуть не колеблясь, приказал всем одеть шинели, которые до этого в скатанном виде были приторочены к вещмешкам.

Именно в таком нелепом виде, мокрая, злая, еле двигающаяся рота вышла к вечеру поблизости от старого, давно заброшенного женского монастыря, расположенного недалеко от деревеньки Каркушино. Это почти развалившееся строение, выглядело достаточно мрачно и неприветливо, чтобы Зондер избрал его местом предстоящей ночёвки. Оно смотрело на мир слепыми глазницами бойниц и изредка произносило скорбное "Каррр!!!" голосом какой-нибудь заблудшей вороны.

И теперь ни в чём не повинным курсантам предстояло провести ночь в этом жутком, кишащем приведениями и злыми духами, месте.

Майор, как всегда, расставил «секреты» и назначил пароль. Затем он лично на всякий случай обошёл все кельи, дабы убедиться в отсутствии кого бы то ни было, не принадлежащего к курсантской расе. Всё было спокойно.

Ночь подкралась незаметно и окутала всех предательской темнотой. Стихли последние звуки дня, и свет уступил мраку, который пробирался всюду, неся с собой шорохи и скрипы, так зловеще звучащие в этих мёртвых стенах.

Бабуль теснее прижался к настороженному Трошкину.

- Мне дед рассказывал, что в старых монастырях бродят души монахов и монашек, - шёпотом признался Вася. - Ой, что они со странниками творят, мама родная!

Петя осмотрел комнатку. В лунном свете были видны каменный стол и кровать, на которой они сидели. Лучшего места для "секрета" Зондер не нашёл.

- Да тут, кроме нас и муха-то не поместится, не то, что приведение какое, - сказал Петя ободряюще. - Чепуха это всё!

- Интересно, а что же они всё-таки делали? - не унимался бесстрашный Вася, сильнее сжимая Петин локоть.

- Кто они?

- Ну, духи эти, что они с путниками делали-то?

- А-а-а, духи… Ну ясно что, издевались, конечно.

- Ка-ак?

- Вопросами разными глупыми, да мало ли как ещё.

- А потом? - не понял намёка Вася.

- А потом… - Петя понизил голос, - убивали! Раз и всё! Хряк! И нету человека, один труп ходячий. И ходят эти трупы по ночам, маются.

Помолчали немного, затем Василий снова стал развивать мысль:

- А вот интересно…

Но Трошкину эта тема давно уже надоела, поэтому он перебил Бабуля:

- Тссс!.. - Петя приложил палец к губам и уставился куда-то за Васину спину. Тот непонимающим взглядом посмотрел на товарища. На Петиной физиономии был написан такой ужас, какой только позволил изобразить его актёрский талант.

- А-а-а-а-а!!! - заорал вдруг Трошкин диким голосом.

Среди гробовой тишины это "а-а-а" было для Васи, как удар хлыста. Он издал нечто напоминающее очумелое "ой!", вскочил, оборачиваясь, но больно стукнулся головой о низкий потолок, рухнул на пол и затравленно уставился в тёмный угол, куда раньше смотрел Петя.

Ничего потустороннего там не обнаружив, Бабуль сглотнул слюну и посмотрел на Трошкина:

- Ты, Петь, чего?.. Ты того… рехнулся? Уфф! - он перевёл дух, поднимаясь. - Разве так шутят.

- Ладно… Извини! Просто ты тоже хорош, привязался, как банный лист, вот и пришлось… Ну, прости.

Следующие полчаса Бабуль заговорить не решался. «Ну, этого Трошкина! От него всего можно ожидать, а я жить хочу!» - думал он, сидя неподвижно в углу и глядя на проём окна.

Ещё через тридцать минут Вася не выдержал:

- Слышь, Тронь…

- У-у…

- Слышь, давай поговорим о чём-нибудь.

- Давай. О чём?

- Ну о весёлом чём-нибудь… Может о тракторах?

- Нет!!! - Трошкин не сдержал вырвавшегося крика. Вася снова вздрогнул и похолодел. Трошкин тут же овладел собой и добавил уже тише:

- Только не об этом.

- Ну почему? Я вот… - последняя фраза замерла у него на губах и заставила васину челюсть остаться в нижнем положении. Трошкин посмотрел на собеседника, улыбнулся и со словами: «Ой, да ладно!» - обернулся. То, что он увидел, заставило его улыбку потускнеть, а волосы зашевелиться на голове… Дверь в келью бесшумно открывалась…

Трошкин был заядлым атеистом и не верил ни в домовых, ни в леших, ни в злых призраков. А потому, не долго думая, он шарахнул по двери из автомата, над самым васиным ухом, справедливо полагая, что выстрел, пусть и холостой, отпугнёт непрошеного гостя с таким же успехом, с каким он только что вывел из строя Бабуля. Так и получилось. Фантом загрохотал по коридору кирзовыми сапогами и уже из другого конца заорал голосом Жоры Полового:

- Эй, вы, а ну, пароль! Или перестреляю всех!

Тут уж настала Петина очередь пугаться:

- Ты что, Полотёр, не стреляй, свои мы!

Он назвал пароль, который, наконец, успокоил агрессивного гостя.

- Еле вас нашёл. Все переходы излазил, страху натерпелся, уфф! Ну ладно, топайте за мной, через пятнадцать минут выступаем.

И, оглянувшись на застывших в изумлении товарищей, добавил:

- Ночное ориентирование. Зондер так решил.

Не будем подробно описывать то, что случилось дальше. Майор Зондер выдал фонарики и компасы, по одному на отделение, схемы движения, сказал на прощание "Вперёд!", и повелительным жестом отправил группы в ночь.

Эх! Романтика! Трошкин всю жизнь мечтал об этом. Тишина, звёзды, степь, ещё пахнущая дождём. А воздух чистый и прозрачный, как родник у дедушки в деревне. Жаль, что на схеме стоит лаконичная надпись: "Конечный пункт". Петя готов был бродить по этим просторам всю ночь. И не было для него ничего прекрасней дышащей ароматом степи, которую он проклинал каких-нибудь несколько часов назад. С новыми, откуда-то взявшимися силами шагал он по планете, мечтательно смотрел на звёзды, и не мог найти слов, чтобы передать своё восхищение.

- Сам ты Альдебаран! - голос Бардина вернул Трошкина к действительности. - Тузик не изображай звездочёта, давай сюда компас.

- На, смотри, - обиделся Бутусик и сунул прибор Степану под нос. - Я же говорю: на Альдебаран он показывает.

- А, по-моему, нам правее, - вмешался Ватруха.

Маршрут был рассчитан Зондером таким образом, чтобы каждое отделение, сделав несколько зигзагов по заранее определенным ориентирам, вышло к утру в район небольшого хуторка, который находился в восьми километрах от Каркушинского монастыря.

Ровно в четыре часа утра для тех, кто не явится в район сбора, оттуда должна была взлететь, как ориентир, зелёная ракета.

- Ну-ка, дайте-ка, разберёмся, - сказал Бабуль и забрал компас у Бутусика. Покрутив прибор в руках и, на всякий случай, встряхнув, он поднёс его к глазу, прицелился куда-то вдаль и оптимистично скомандовал:

- Пошли!

Трошкин подозрительно оглядел Василия.

- Ну, пошли. Только смотри, Сусанин лопоухий, заблудимся - тебя первого съедим.

Два часа брожения цепочкой по степи не принесли первому отделению ни одного ориентира, отмеченного Зондером на схеме.

- Яма! - предупредил остальных Трошкин, шедший первым.

- Яма! - повторил следующий за ним Бардин.

- Яма!

- Яма!

- Яма! - предупреждал каждый позади идущего.

- Осторожно, яма, - Половой свернул в сторону. - Слышь, Тузик, не упади. Слышишь?

Молчание в ответ заставило Жору остановиться:

- Эй, Лёха, ты где?!

На крик вернулись все остальные и, выяснив проблему, первым делом обследовали яму.

- Его здесь нет, - подвёл итог поискам Ватруха. - Значит он не здесь…

- А где?

Допросили Полового.

- Тузик последним шёл, я слышал его пыхтение, - оправдывался Жора. - А когда он пропал, я и не заметил.

- Ладно, будем искать!

Через полчаса поисков они окончательно сбились с курса. Зато, когда надежда найти пропавшего «безвести» почти растаяла, Трошкин наступил на что-то мягкое, и это "что-то", так больно лягнуло Петину голень, что тот взвыл:

- Ты чё, Лёха, озверел что ли! Как дам больно!

- А зачем ты на меня наступил? - заспанный Алексей выбрался из окопчика. - Мог бы и аккуратнее разбудить!

Когда стихло дружное ржание, выяснилось, что в момент последней остановки, пока остальные спорили о направлении движения, Лёша нашёл это местечко и решил немного отдохнуть. Что из этого вышло, ему объяснил Трошкин. Вся компания снова разразилась хохотом.

- Ну ладно! Тузика в середину! Пошли! - скомандовал Петя.

Бабуль хмуро посмотрел на него:

- Чего разорался! Тоже мне Наполеон нашёлся! Куда идти-то?

Трошкин окинул Васю холодным взглядом:

- А ты что предлагаешь? Здесь остаться? Одичаем, будем охотиться на сусликов, а потом уши твои на холодец пустим, да?

- Что ты вечно… - надулся Бабуль. - Куда пойдём-то?

- Туда! - решительно указал направление Петя. - Пошли!

Далеко, там, куда показывал Трошкин, где-то на линии горизонта, взлетела ввысь и маняще засияла зелёным светом, пущенная Зондером ракета. Петя взглянул на часы: было ровно четыре.

 

 

* * *

 

 

Прошло ещё три дня. Силы закончились уже давно, и люди брели, не осознавая, как это у них получается. Из всей многочисленной компании респектабельный вид имели только двое: майор Зондер и его аккуратная причёска "бобриком", на всех остальных же было больно смотреть.

По предварительным подсчётам ни сегодня-завтра этот осточертевший марш должен был победоносно закруглиться на одном из ближайших полустанков. Но степь оставалась бескрайней, а по встречающимся хуторкам никак нельзя было сказать, что через них проходит железная дорога.

Ближе к обеду, рота, кряхтя и отдуваясь, одолела небольшой подъём и остановилась. Люди не замерли, как вкопанные поражённые открывшимися чудесными пейзажами. Нет. Просто Зондер бросил:

- Рота, на месте… Стой.

И словно пьяный пассажир в порыве хмельного угара дёрнул за стоп-кран несущегося на всех парах курьерского поезда.

Шедшие спереди, словно ткнувшись лбом в невидимую преграду, замерли, а задние по инерции стали тыкаться им в спины. И лязг касок вторых об автоматы первых был похож на грохот вагонных сцепок всё того же тормозящего пассажирского состава.

Рота встала.

Зондер подождал, пока некоторые «сошедшие с рельсов» курсанты снова поднимутся на давно уже подкашивающиеся ноги, и распорядился:

- В две шеренги становись.

Не прошло и минуты, как два ряда недоумевающих физиономий выстроившихся друг за другом были обращены к командиру.

- Слушай задачу. Роте преодолеть водную преграду, - он сверился с картой, - озеро «Плоское».

Все повернули головы в направлении, указанном Зондером, и уставились на раскинувшееся в ста метрах под холмом озерцо. Оно было длинным и узким и с первого взгляда походило на неширокую, метров двадцать не больше, спокойную речку. И только присмотревшись, можно было заметить левый и правый берег озерца, обильно заросшие камышом.

- Форсирование осуществлять повзводно, - продолжил между тем майор. - Построение на противоположной стороне. Вопросы есть?

- Есть…

Лёша Бутусик, словно на уроке, поднял руку. Зондер навел на него оба калибра своих пронизывающих глаз:

- Кто вопросы задаёт, тот по службе не растёт, курсант Бутусик. Что у вас?

-Товарищ майор, а если я плавать не умею?

Испуг сквозивший в голосе Алексея свидетельствовал об искренности его заявления. Но Зондер остался безучастным:

- Значит, заодно и научишься.

- Но, товарищ майор, а если я утону!?

- Если утонешь… - он задумался, - так и быть: поставим бюст бронзовый на родине.

- Но…

- Отставить панику. Максимальная глубина здесь около метра, дно илистое, ровное, без коряг, русалки не водятся. По-этому задача предстоит несложная. Единственное, о чём хочу предупредить… Если хоть кто-нибудь умудрится утопить хоть что-нибудь из обмундирования, экипировки или, не дай бог, оружие… Искать будут все и пока не найдёте из озера не вылезете. Так что будьте внимательны.

Он осмотрел строй.

- Заправиться.

Все кинулись проверять одежду и снаряжение. Когда сомнений в том, что всё висит, торчит и лежит именно там, где положено и при этом надёжно закреплено, курсанты снова застыли неподвижно.

- Оч-чень хорошо…

Майор достал изо рта соломинку, которую теребил до этого зубами.

- Становись! Внимание! Первый взвод! Цепью! На намеченный рубеж! Бего-ом… Арш!

Сто метров, отделяющие курсантов от воды особого сопротивления не оказали. То ли то, что двигаться приходилось под горку, то ли близость живительной влаги, а, скорее всего, просто, пристальный взгляд майора Зондера в спины бегущих курсантов, за несколько секунд вынесли их на берег озерца.

Здесь произошла небольшая заминка.

Увидев, что бегущий справа от него Ваня Незачаев перед самой кромкой воды вдруг остановился и, прыгая на одной ноге, начал стаскивать с другой сапог, Трошкин тоже притормозил и заорал:

- Чайник, ты что делаешь?!

- Как что? – Ваниной невозмутимости мог бы позавидовать профессиональный игрок в покер. – Раздеваюсь.

Петя на всякий случай оглянулся на товарищей, которые тем временем уже решительно вступили сапогами в мутную воду.

- Ты нормальный!? - он снова накинулся на Ваню. – Может, ты тут ещё и загорать будешь?

- А что, можно?

Глаза Незачаева вспыхнули, было надеждой, но тут же потухли, натолкнувшись на убийственный взгляд товарища.

- Что же мне теперь, в одежде в воду лезть? Она ж промокнет вся!

- Если мы сейчас же не догоним наших, - угрожающе произнес Трошкин, глядя в спины удаляющихся товарищей, - Зондер пристрелит нас, как дезертиров. И про мокрые штаны ты ему с небес уже будешь объяснять. Этого хочешь?

Упоминание грозного имени произвело на Ваню должное впечатление. Он перестал прыгать, побледнел и часто-часто закрутил головой, давая понять, что вовсе не хочет погибнуть молодым, пристреленным за дезертирство.

Петя удовлетворённо кивнул и подтолкнул его к воде:

- Погнали…

…Вода, поначалу неощущаемая через плотную кирзу сапог, уже через несколько шагов противно захлюпала внутри них.

Дно было действительно ровное, но заиленное настолько, что ноги, чуть ли не по самые голенища, проваливались в мул, делая задачу удержания равновесия при ходьбе почти невыполнимой. Кроме того… С каждым шагом, попавший в цепкие лапы мула сапог, так и норовил расстаться с ногой своего хозяина. И Трошкину приходилось что есть силы «сжимать пальцы ног в кулаки» (сейчас он, хоть убей, не мог припомнить где слышал такое своеобразное выражение), чтобы не выбраться на противоположный берег босиком.

Поверхность озера уже подобралась к груди, и идти стало ещё сложнее. Тем не менее, они с Незачаевым почти догнали цепочку бредущих, с поднятыми над головами автоматами, товарищей.

Противоположный берег приближался с ужасающей неповоротливостью. Он, словно издевался над «тридцатью тремя богатырями», которые так сейчас к нему стремились.

Как бы то ни было, всё когда-нибудь заканчивается.

Вода, наконец, перестала теребить подбородки и носы и снова принялась за подмышки. Затем неохотно отпустила и их и взялась за пупы.

Берег всё-таки решил капитулировать, и это вдохнуло новые силы в похожие на тюленей, обвешанных оружием, тела курсантов.

Когда до заветной кромки оставалось, каких-нибудь пять-шесть метров, они, не сговариваясь, перехватили автоматы, посдвигали каски на затылки и, с криками «Ура!», кинулись на сушу.

Переправа продолжалась…

Взвод за взводом оставляли этот берег и уходили покорять водную стихию, чтобы через несколько минут выбраться на берег другой в отныне уже новом – «земноводном» качестве.

Зондер, обошедший озеро по берегу, стоял чуть в стороне на небольшом пригорке и наблюдал, как курсанты четвёртого взвода, наконец, без потерь преодолели три четверти отведённого им водного пространства. Он улыбнулся одними лишь уголками губ, когда с неподдельным выражением счастья на лицах, они, подражая предшественникам, издали боевой клич и весело кинулись атаковать поджидающих их, не менее веселых и довольных товарищей.

После построение мокрых с ног до головы, уставших, но счастливых «морских пехотинцев» и проверки наличия оружия и снаряжения, был объявлен двухчасовой привал.

Первое отделение, наскоро разоблачившись до одних трусов, покидало мокрые тряпки на траву и без сил рухнуло рядом с ними. Единственным их товарищем, которому не суждено было в данный момент поприсутствовать на этом импровизированном «тюленьем лежбище» был Коля Ватруха. Его Зондер определил в помощь одному неудачливому курсанту из третьего взвода, у которого во время переправы озёрный Нептун всё-таки умудрился стащить обувь. Никто почему-то выбору майора не удивился. И теперь они печально наблюдали за тем, как два «дельфина» то появлялись, то вновь уходили под воду где-то на середине водоёма. Помогать своему товарищу, майор первому отделению запретил, очевидно, переживая за сохранность остального имущества.

- Да, спецназ – это серьёзно, - сказал, наконец, Бардин, отрываясь от созерцания ватрухинского парного синхронного плавания.

- Что-то мне не верится, что на нас, их бросят, - Трошкин устало потянулся. – Кто такие мы, а кто такие они? Сами подумайте.

- А почему бы и нет, - вмешался Бабуль, - это же учения.

- То-то и оно, что учения… Чему их учить-то на нас? Перехлопают, как куропаток и дело с концом.

Половой покачал головой:

- Не, лично я им так просто не дамся!

- А они у тебя и не спросят.

…Дело в том, что разговор этот был начат Степаном неспроста. Полчаса назад, во время «мокрого» построения, Зондер довёл задачу на ближайшие вечер, ночь и утро. Оказалось, что наряду с проходящими курс молодого бойца ротами первокурсников из других училищ, в данной местности появилась и начала выполнение учебно-боевой задачи группа армейского спецназа.

По словам Зондера сегодня ночью или, в крайнем случае, завтра утром, спецназовцы предпримут попытку просочиться именно через расположение вверенной ему роты. Исходя из этого, тут же определилась первоочередная задача: сразу после окончания привала и просушки, приступить к возведению укрепленных, замаскированных одиночных стрелковых ячеек, а также основного наблюдательного пункта и нескольких «сектретов»…

- Действительно, спецназёры – парни крутые, как бы дров не наломали, - не унимался Бардин.

Лёша Бутусик приподнялся на локте и недоверчиво моргнул:

- А что они с нами могут сделать?

- Ну что? - Сепан принялся загибать пальцы. – Утопить, повесить, застрелить. Нет, стрелять не будут – шума много…

Все весело наблюдали за вытягивающейся по мере перечисления Лёшиной физиономией.

- …Удавкой, просто ребром ладони по шее. Я ещё не говорю о «голой задницей в муравейник» и «защекотании насмерть». Хотя нет, последнее тоже не пойдёт, ты же щекотки не боишься.

- Да ну вас! – Леша, наконец, понял, что над ним издеваются. – Я же серьёзно!

- Вот тебе и «серьёзно»! Подготовочка у них знаешь какая!? Им сквозь тебя пройти – раз плюнуть.

- А как же тогда мы их… - Алексей попытался подобрать подходящее определение, - …м-м-м, ловить будем?

Слово «ловить» он на всякий случая произнёс шёпотом, очевидно опасаясь, что за такую наглость незамедлительно последует возмездие со стороны вездесущих кровожадных спецназовцев.

- В том-то и оно, Бутус. Как бы они нас не поймали. Слышь, Жорик, - Петя решил развеять, начавшие уж было сгущаться, пораженческие настроения, - а правда, что эти «крутыши» и змей едят и червяков разных?

- Я слышал – они и сапог даже при необходимости могут съесть, - авторитетно ответил Половой.

- А сапог-то зачем? – удивился Бабуль, на всякий случай пододвигая свою обувь поближе.

- Захочешь жрать – и сапог слопаешь, - Половой чувствовал себя специалистом в данном вопросе.

Вася представил вкус голенища торчащего у него из зубов и передёрнулся:

- Бррр! Гадость! Уж лучше лягушку…

- Лягушку ещё поймать надо, а сапоги вот они, никуда не ускачут.

- А чего её ловить-то, - не понял Бабуль, - это же просто.

- Да ты что? – издевательски произнёс Жора. – Просто? А ты попробуй.

- Да чего тут пробовать-то, - недоумение было неподдельным, - мы с пацанами дома их часто так ловили.

- Голыми руками? - присоединился к спорщикам Трошкин.

- Голыми.

- Не верю!

- И я не верю, - поддержал его Бардин, - врёт он всё.

- Я вру!?

- Ты врёшь!

- Спорим?

- Спорим!

Вася вскочил (откуда только силы взялись) на ноги и обвёл недоверчивые лица горящим взглядом.

- Спорим с каждым из вас на «чепок» со сметаной, что я поймаю в этом пруду лягушку голыми руками.

- Спорим, - от лица всех товарищей принял предложенное пари, Петя. – Только у нас одно условие.

- Какое?

- Когда… Нет. Если ты её всё-таки поймаешь, то, как настоящий, порядочный Иван Царевич, должен будешь на ней жениться. При всех.

Вася смотрел на хохочущих друзей и не мог решить для себя: обижаться ему или нет.

- Ну что, спорим? – повторил он вопрос.

Трошкин вытер слёзы, выступившие от бурного хохота. Он еле сдерживал рвущиеся наружу эмоции:

- Спорим, спорим. Иди, лови уже. Было у отца три сына: двое умных, а третий – военный… Ха-ха-ха!

Вася только махнул рукой и со словами «А ну вас!» направился к камышам.

Насмеявшись так, что аж начало сводить скулы, друзья немного успокоились и решили пойти понаблюдать за процессом бабулевской охоты. Они спустились к воде и уселись неподалёку от того места, где зашедший уже по колено в покрытую ряской воду, Вася очень осторожно двигался в сторону выбранной жертвы.

Кто-то попытался сострить, но остальные «зашикали» на него и остряк быстренько замолчал. Приколы приколами, а спор должен быть честным.

Так в полнейшей тишине, просидели они несколько минут, наблюдая, как очень осторожно раздвигая встречные кувшинки, почти незаметно, двигался Вася к своей цели.

Кто знает, возможно, костромские деревенские парни действительно обладали какой-то никому неизвестной техникой ловли жаб голыми руками.

Вася, зашедший в тину уже по грудь, выглядел со стороны довольно странно. Он опустился в воду по самый подбородок, так что на поверхности осталась одна лишь его лысая лопоухая голова. В молчаливом созерцании его товарищи терялись в догадках. «Как может нормальная лягушка не заметить эти два больших «локатора», что надвигаются прямо на неё? Может она слепая? А может, принимает их за пожелтевшие кувшинки?»

Тем временем Вася продвинулся ещё на сантиметр. Растопырив руки, словно изображая футбольного вратаря перед пробитием пенальти, он, не отрываясь, смотрел в одну точку.

И вот, когда до зелёной, бородавчатой «принцессы», с молчаливым терпением поджидающей своего «прынца», оставалось не больше двух метров, это и произошло…

Чуть ли не возле самого бабулевского носа, из трясины плавно показалась и уставилась на него недоумевавающими стёклами маски для подводного плавания, голова водолаза, одетая в чёрный, облегающий капюшон от гидрокостюма.

Последующую за этим несколькосекундную немую сцену словами описать очень трудно.

Бабуль ошарашено таращился на чёрную голову, голова, в свою очередь, не менее ошарашено лупала из-за маски глазами, взирая на лопоухую, лысую Васину «сферу». Лягушка перестала квакать и переводила недоумённый взгляд с одного «принца» на другого, очевидно продумывая варианты, неожиданно представившегося, предстоящего ей выбора.

Так продолжалось секунд пять. Затем случилось сразу три вещи…

Вася, что есть силы, заорал: «А-а-а!» и зачем-то схватился растопыренными пальцами за водолазную маску.

Пловец молча ушёл под воду, оставляя в руках, принадлежащих лопоухой голове, часть своего снаряжения.

А лягушка обиженно квакнула и, совершив длинный, изящный прыжок, с тихим всплеском погрузилась в трясину, давая этим понять, что нелёгкий выбор всё-таки сделан, и он не в пользу «сухопутного» Васи.

Наблюдавшие эту сцену курсанты, повскакивали с мест и кинулись на перехват испуганного Василия, который, выскочив из воды, задал стрекоча, но почему-то не в ту сторону, где была расположена остальная рота.

Изловив Бабуля, они подхватили его под руки и все вместе побежали искать Зондера.

Найденный ими вскоре майор, выслушал их сбивчивый рассказ и внимательно осмотрел предоставленный ими трофей.

- Разведка, - подвёл он итог, обращаясь к самому себе и тут же отдал приказ второму взводу: прочесать противоположный берег и поймать диверсанта.

Курсанты, как были в одних трусах, похватали автоматы и ринулись в воду выполнять распоряжение. Но ещё задолго до того, как голоногое воинство достигло середины водоёма, далеко в стороне на том берегу, в камышах мелькнула и тут же исчезла чёрная фигура человека в гидрокостюме. Больше его никто не видел.

Группа захвата вернулась через час изрядно утомлённая, и естественно, ни с чем. Но Зондера отсутствие положительного результата почему-то совсем не расстроило. Он выслушал доклад старшего, задал несколько вопросов и отпустил «контрразведчиков» отдыхать.

Майор стоял и, улыбаясь своим мыслям, наблюдал как, высохшие и немного отдохнувшие курсанты, принялись за возведение определённых им накануне фортификационных сооружений. Те же, в свою очередь, придавались этому занятию с завидным упорством и, если можно так сказать, любовью. Совершенно справедливо полагая, что учебный, вымышленный враг – это одно, а настоящий, виденный воочию и даже потроганный накануне – это совсем другое.

Но вечер и ночь, не смотря ни на что, прошли спокойно. Никто не нападал, не брал «языков» и не пытался незаметно проникнуть через «линию фронта», где держали оборону курсанты.

Не случилось ничего и в четыре часа утра, о чём неоднократно, настойчиво предупреждал собратьев по оружию Жора Половой, доказывая, что это любимое время для нападения у всех диверсантов без исключения.

Утром, пережёвывая «сухпай» прямо на боевых позициях, первокурсники вовсю обсуждали тактику ведения партизанской войны. В конце концов, все пришли к выводу, что неудачная разведка отвадила диверсантов от мысли «прорыва» на данном участке, и они убрались восвояси, искать счастье на других, менее бдительных, «фронтах».

Майор Зондер, вероятно имел по данному вопросу подобное мнение. В хорошем настроении он даже дал уже позавтракавшим и экипированным курсантам немного больше времени, чем обычно, для того чтобы те смогли изобразить две шеренги. Потом он вызвал из строя удивлённого Васю Бабуля и со словами:

- За мужество и героизм, проявленные… - «влепил» ему благодарность от своего имени.

Вася при этом так растерялся, что забыл как положено отвечать в подобных случаях. Зондер не стал его ругать и под ободряющие улыбки сослуживцев «водрузил» в строй, обратно на своё место.

Затем своим обычным голосом, из которого уже почти пропала теплота, скомандовал:

- Рота, в походную колонну становись.

И когда подразделение перегруппировалось в походные порядки, добавил:

- За мной шаго-ом… арш!

 

 

* * *

 

 

…За последние 48 часов не случилось ничего примечательного, если не считать метания боевых гранат, которое Зондер организовал на следующий после переправы день. Гранаты были настоящими, однако их смертоносная сила начисто нейтрализовалась принятыми мерами безопасности. Казалось, разорвись она в руках, и то не принесла бы ни малейшего вреда. Был проведён детальный инструктаж, вся процедура метания на сто процентов исключала какие бы то ни было ЧП, однако это не помешало всё тому же Бутусику получить ранение. Он с такой силой дёрнул предохранительную чеку, что ударился локтём о бруствер окопа, обрушив при этом солидный ком земли вперемешку с камнями…

Ещё не стемнело, когда Зондер объявил привал и приказал готовить внешний вид к завтрашнему выходу в обитаемые районы. Настроение, словно прыгун с шестом, тотчас скакнуло ввысь. На пыльных физиономиях засияли улыбки. Шутка ли?! Кончаются мучения, заканчивается эта бескрайняя степь, а вместе с ней и проклятый полевой выход!

Наступила ночь. Посвежело. Первое отделение плотнее сгрудилось возле костра, весело потрескивающего и распространяющего тепло.

- Не верится, - мечтательно произнёс Ватруха, - неужели завтра я попаду в «чепок»!

- Кому что, - прокомментировал Трошкин, - тоже мне мечтатель!

- И всё-таки мы живы, - вставил Бабуль.

- Пока… - Петя оглянулся, - неизвестно, что на уме у Зондера.

- Оно-то так, - согласился Вася, но хуже, чем было, уже не будет.

Стёпа Бардин слушал этот разговор и думал о чём-то своём. Вдруг он полез за пазуху, достал из внутреннего кармана свой неизменный потрёпанный блокнот, карандаш и принялся что-то быстро записывать, то и дело, поднимая голову и задумчиво глядя на беседующих товарищей.

Когда он закончил, Трошкин как раз горячо спорил с Половым о преимуществах северных видов единоборств перед восточными. Дискуссия вот-вот должна была перейти из теоретической плоскости в практическую. Все остальные вдоволь потешались, глядя на спорщиков.

- Я тут это… Вот, родил кое-что…- тихо произнёс Стёпа, - про нас, одним словом… Песня…

Спор тут же прекратился, все замолчали, а Ватруха поощрительно кивнул:

- Ну, что же ты, давай, спой.

И Стёпа спел.

Когда он замолчал, никто не проронил ни слова. Все с немым восхищением глядели на Бардина, а тот в свою очередь разглядывал свои сапоги.

- Да это же!.. Это!.. - Ватруха не мог найти слов. - Это же просто во! - и Коля показал большим пальцем, как ему понравилась стёпина песня.

- Да-а, всё так и было, - задумчиво произнёс Петя. - Это про нас.

Была последняя ночь полевого выхода. Все были счастливы вместе, и каждый был счастлив отдельно. Живя завтрашним днём, они забыли тревоги и усталость, свято веря, что впереди у них новая, светлая и такая интересная жизнь.

 

 

* * *

 

 

- Товарищи курсанты!..

С этими словами обратился майор Зондер к затаившему дыхание строю на следующий день, где-то около полудня. Рота совершила свой последний переход и теперь находилась в виду небольшой деревеньки, у которой было одно большое преимущество - полустанок.

- Товарищи курсанты, мы победили!

По строю прошёлся гул одобрения.

- Точнее, вы победили! Целый месяц я водил вас в атаки и приказывал рыть окопы, гонял в ОЗК и заставлял решать немыслимые задачи. Это хорошо! За этот месяц вы сильно изменились. Из желторотых гражданских юнцов вы превратились, если не в спецназовцев, то, по крайней мере, в хорошо обученных курсантов первого курса… Вспышка слева!

Степь опустела за одно мгновение. Сто с лишним человек слились с землёй, быстро и бесшумно.

- Рота, становись!

Строй вновь почтительно застыл перед командиром, тот продолжал:

- Через час электричка доставит вас в город. В училище будут все условия для жизни. Это плохо!

Зондер замолчал и оглядел возмужавшие лица подчинённых.

- Я вас попрошу лишь об одном: где бы вы ни были, никогда не забывайте, что вы военные, а тем более, помните то, чему я вас здесь учил. Знайте, что любой враг опасен лишь до тех пор, пока вы его боитесь. Деритесь всегда, когда это нужно, но никогда не теряйте головы. Зло не должно быть безнаказанным, а уж, где зло, а где добро, вы, я думаю, разберётесь сами. И последнее… Что бы ни случилось, знайте и помните: безвыходных положений не бывает. По крайней мере, для вас, тех, кто прошёл этот месячный курс, кто знает, что такое жизнь в поле теперь уже не по наслышке. Внимание! Рота-а! Напра-а…Во! Шаго-ом…Арш!

И когда строй дружно двинулся по направлению к деревне, Зондер обратился к Ватрухе:

- Что невесел, Николай?

- Жалко, товарищ майор.

- Чего жалко-то?

- Возвращаться жалко… Привык уже.

- Неужто понравилось? А ну как прикажу сейчас в монастырь сгонять? - и, остановив рванувшегося было Колю, добавил, - не стоит, это я к слову. А вообще, хороший из вас офицер получится, толковый и с чувством юмора. Может повеселите песней?

- Да что вы, товарищ майор, мне же слон по ушам прошёлся всеми ногами, у меня слуха нет, а вот Бардин, он кое-что может. Вы сами спросите.

- Что же вы молчите, Степан Романович, порадуйте людей.

Стёпа опустил взгляд. Приятно всё-таки, когда тебя по имени отчеству называют и не кто-нибудь, а сам товарищ майор.

- Да это вообще-то не настоящая песня, так шуточная…

- Ничего себе шуточная! - вскричал Трошкин. - Всё, как есть, описал! Или ты считаешь, что мы тут шутки шутили?! Нечего ломаться, давай запевай, а мы подхватим.

Стёпа откашлялся и поправил висящий на груди автомат.

- "Ветеранам полигонов…" я её назвал, нам, то есть, посвящается.

И Бардин запел своим молодым, приятным голосом:

 

…Вспышка слева! Вспышка справа!

В землю носом ткнулся взвод.

По степи ползёт орава,

С губ, облизывая пот.

 

"Встать! Вперёд! Броском сто метров!

Газы! Химкомплект надеть!"

На "зачем?" здесь нет ответов,

Нам вложиться бы успеть!

 

"Вообщем так! Отрыть окопы!

Лёжа, стоя и - зарыть!

Шевелитесь, остолопы!"

И давай нас матом крыть.

 

В кровь растёртые ладони,

Разъедает грязь и пот.

Кто молчит, а кто-то стонет,

В землю вгрызться должен взвод.

 

Смерть и «тактика» едины!

Это понял каждый «дух».

Таем, словно в пекле льдины,

Стали мы полегче мух.

 

Только вещмешок проклятый

Не меняет, гад, свой вес.

И под тяжестью ребята

Изогнулись буквой «S».

 

Полигон огнём пылает,

Автомат гремит в кустах.

Нам чего-то не хватает,

Если нет его в руках.

 

Запах пороха вдыхаем,

Выдыхаем сизый дым.

Днём мотаемся, стреляем,

Ночью под шинелью спим.

 

Через всё прошли и ныне,

Разобрались, что к чему.

Ясно всё как на картине,

Кто, куда и почему.

 

День и ночь с собой таскаем

Верный новенький АК,

А в обратный путь шагаем

В предвкушении «чепка».

 

В общем, все крутые парни!

Даже хваленный спецназ,

Хвост поджал, как волк на псарне,

Издали, завидев нас.

 

Не для вас бессилье стонов,

Здесь ребята - высший сорт!

Ветеранам полигонов

Посвящаю свой аккорд.

* * *

 

 

Они вернулись и началась мирная Жизнь…

Вообще, возвращение первокурсников в родное училище абсолютно не походило на их, месячной давности, убытие из оного.

Отличия начались, когда на железнодорожном вокзале, куда «ветеранов полигонов» доставила электричка, их рассадили по трамвайным вагонам. И если месяц назад по пути на вокзал в дребезжащих на поворотах, железных коробках царило уныние и что-то вроде страха перед неизвестным, то сейчас трамваи было не узнать. Они горланили ненормальными голосами, ржали как дикие кони, улюлюкали и пели песни.

Такое простое заведение, как булочная, например, или магазин женской одежды, проплывающий за окнами, вызывал у необычных пассажиров такой дикий восторг, что дребезжали и без того грохочущие стены вагонов. Понять подобное выражение эмоций сможет, наверное, лишь тот, кто хотя бы раз в течение месяца был полностью лишён этих и многих других, таких привычных в быту элементов цивилизации.

Про реакцию вернувшихся из полей первокурсников на коротенькие юбочки и смазливые личика, в изобилие мелькавшие на тротуарах, и говорить не приходилось – трамваи просто подпрыгивали на рельсах от восхищённых, далеко не всегда приличных, воплей.

На остановке недалеко от КПП содержимое вагонов выгрузили, посчитали, построили и колонной направили сквозь главные ворота внутрь родных стен.

Ну, а тут их уже ждали.

Чуть ли не пол-училища собралось поглазеть на вернувшихся с «курса молодого бойца» первогодок. Свободные от нарядов и занятий курсанты, стояли вдоль дороги, залазили на скамейки, маячили в окнах казарм и общежития. Кто-то улыбался, вспоминая свой первый курс. Кто-то орал:

- Привет, победителям!

Или:

- С возвращением!

А один разбушевавшийся второкурсник, высунувшись из окна туалета на втором этаже, как флагом, размахивал красной футболкой и во всё горло горланил:

- Привет, духи!

Играл оркестр. Не три трубы и барабан, как обычно, а полнокровный, на два десятка инструментов, музыкальный коллектив.

Всё было до нельзя торжественно и празднично. И идущие в строю, ещё не отошедшие от пережитого в полях, курсанты счастливо улыбались и махали в ответ. И каждый думал: «Если нас так встречают, значит, мы этого заслужили…»

И не ошибался.

…Первый день пребывания в училище только что вернувшихся с полей «крутых ребят» (как ласково между собой называли первогодков старшекурсники), к всеобщему удивлению не оставил в лысых головах ни малейшего отпечатка. Он прошёл в непрерывной беготне и толкании по всевозможным инстанциям, начиная от командира отделения и заканчивая бабой Маней – кладовщицей. Вся эта кутерьма имела лишь одну цель: освободить прибывших курсантов от тяжкого, цепляющегося и бьющегося, бремени сапёрных лопаток, котелков, касок, подсумков и многого другого, так необходимого в поле и совершенно не нужного в училище, барахла. А вместо этого, снабдить молодежь всем тем, от чего пришлось отвыкнуть на жёстких нарах, в сырой палатке.

Следующий день, как обычно, начался с подъёма.

- Рота! Подъём!!! – что есть сил «прокукарекал» дневальный.

Повинуясь рефлексу, сонные курсанты натягивали обмундирование и, судорожно соображая, почему сапоги не мокрые, пытались найти выход из палатки, чтобы поскорее выскочить на улицу. В результате этих обречённых на неудачу поисков в проходе между кроватями образовалась «куча-мала». Она ругалась, спотыкалась и падала, двигаясь в сторону коридора, чтобы изобразить там нечто, отдалённо напоминающее строй.

- Пятьдесят девять секунд! – удивлённо изрёк Шмаляйло. – Неплохо!

…Сержант Шмаляйло был ротным старшиной.

Поступив в училище из армии, он вместе с сержантскими навыками привёз с собой твёрдое убеждение, что своё он уже «оттарабанил» в войсках, а здесь пусть корячится молодёжь, или, как говорят в частях, «духи». Как бы идя ему навстречу, ротное начальство назначило Шмаляйло старшиной. По этой причине, а возможно и по каким-то другим, ни на какие полевые учебные сборы ни в какую Клубниковку тот не поехал. Вместе с ещё тремя «старослужащими» они остались в училище, приводить казарму в порядок и делать в ней мелкий ремонт. Как они его делали, становилось ясно с одного взгляда на неровно выкрашенные подоконники, заляпанные краской окна и целый ряд пустых бутылок из-под «Русской», стоящих у Шмаляйло в каптёрке за шкафом. Естественно, последнее из-за понятных причин, перед начальством не афишировалось…

Зарядка закончилась со счётом «один – ноль» в пользу подчинённого личного состава. Уже на втором километре запыхавшийся старшина, чтобы не отстать от бегущего строя, был вынужден останавливать его и делать замечания о равнении в строю и посторонних разговорах. Затем движение возобновлялось, но ненадолго.

Утренний туалет, совершенно не походивший на те побоища, устраиваемые любителями чистоты перед выходом в поле, завершился в спокойной и дружественной обстановке. Кровати были застелены, кантики отбиты, полосы на одеялах выровнены по всем правилам солдатского искусства. Впереди был завтрак.

В столовую шли строевым шагом. Топали так, что у сержанта закладывало уши, но, несмотря на это, тот все равно останавливал строй и, поковырявшись мизинцем сначала в левом, а потом в правом ухе, заявлял, что это не строевой шаг. Затем, оставляя безмолвный вопрос: «А какой же тогда?» без ответа, предупреждал, что, если так будет продолжаться и дальше, то придётся вернуться и пройти весь путь заново. В результате этих несправедливых обвинений и угроз, все приходили к выводу, что Шмаляйло, очевидно, добивается, чтобы на асфальте оставались борозды и вмятины, выбитые отчаянно топающими сапогами голодных военных.

Команда «Слева по одному зайти в столовую!» прозвучала, как выстрел стартового пистолета… «Что-то тут не так, - мелькнуло в голове у Трошкина, - второй день заходим слева… Рехнулись что ли?..»

Дело в том, что согласно требованиям Строевого устава, военное подразделение при необходимости проникнуть внутрь какого-либо помещения через входные двери, действует в строго определённом порядке. Оно не «ломится» в них беспорядочной толпой, как это, наверное, сделала бы бригада лесорубов, узнавшая, что в бухгалтерии выдают зарплату. Совсем наоборот. По команде «Справа (слева) по одному…» военные одной колонной, организованно (по идее), друг за другом шествуют в указанном направлении. Прошел замыкающий правой (левой) колонны, за ним устремляется направляющий следующего ряда и так далее. И всё бы было ничего, если бы не одно обстоятельство…

Перед тем как подать долгожданную команду, сержант обязательно поворачивал остановившийся строй налево, то есть лицом к входным дверям. Ну, а тут уж диспозиция менялась самым коренным образом…

Как известно, любой строй в армии строится по ранжиру, другими словами - по росту. Спереди высокие, за ними чуть пониже и далее по ниспадающей, вплоть до замыкающей шеренги. «Малыши карандаши, накурились анаши», - подтрунивали над ними более рослые товарищи при постановке в строй.

Поэтому становится понятно, что после поворота курсантской коробки на девяносто градусов влево, все рослые тут же оказывались на правом фланге. А так как изо дня в день у Шмаляйло почему-то всё-таки преобладала команда «справа по одному…», то, естественно, они попадали в долгожданную столовою первыми.

Как говориться «кто первый встал – того и тапки». Мы не станем утверждать, что последним не хватало пайки, и они уходили из столовой голодные. Нет. Просто в силу разнообразных причин, связанных со временем, отведённым на приём пищи и другими особенностями организации питания в данном заведении, удачным считалось – попасть внутрь него в числе первых.

Надо сказать, что иногда, довольно нечасто, старшина менял порядок, и разрешал начинать движение с левого, «низкорослого» фланга.

Так было и сегодня.

Трошкин, стоящий где-то посередине строя, «старт» взял удачно и уже на первых метрах обошёл отчаянно несущегося Бутусика.

Приближался первый опасный участок – входная дверь. Петя отлично помнил свой вчерашний спор с косяком на тему «Кто упрямее?» Тогда курсант проспорил, но сейчас он был полон решимости. Поддав скорости, он нагнал пару «гонщиков» бегущих плечо к плечу. «Погибать, так с музыкой!» - подумал Трошкин и, закрыв глаза, ринулся между ними.

Конкуренты остались позади. «Жив! – мелькнуло в Петином сознании. – Только не расслабляться, ещё немного!»

На лестнице Трошкину пришлось повозиться, отцепляя от ремня сопротивляющегося неугомонного Бутусика.

Выскочив из-за угла и чуть не сбив зазевавшуюся повариху, которая, словно регулировщик, махала перед несущимися курсантами половником, Трошкин вылетел на финишную прямую. Раздача приближалась со скоростью гоночного автомобиля. Схватив на ходу чистую тарелку, Петя с разбега оттолкнулся от Бутусика и, не успев осознать, откуда тот здесь взялся, оказался с протянутой посудой чуть ли не верхом на Жоре Половом, который возвышался над орущей и отчаянно лязгающей зубами массой.

Раздатчица просто так сдаваться не хотела. Она самозабвенно размахивала половником, отбиваясь от тарелок, причём часть его содержимого при этом всё-таки оседала в них.

Через десять минут счастливый Трошкин, прижимая к груди тарелку с добытой провизией, вынырнул в районе стола, где всё тот же неунывающий Лёша Бутусик уже допивал чай из побитой железной кружки, мурлыкая себе под нос песенку «Я на солнышке лежу…»

- Встать! Выходи строиться!

Команда прозвучала, словно удар ниже пояса. Трошкин удивлённо посмотрел на командира, затем перевёл взгляд на часы. До развода оставалось всего семь минут. Петя с сожалением посмотрел на недоеденную перловую кашу, чертыхнулся и, схватив бутерброд с маслом, побежал за товарищами строиться на улице.

…Пробовал ли кто-нибудь из вас отсидеть три «пары», то есть, почти пять астрономических часов, на занятиях в аудитории. И не просто просидеть, а пытаться слушать преподавателя, который, словно удав кроликов, гипнотизировал слушателей, внушая им своим убаюкивающим голосом одну лишь, мягкую, как подушка, мысль: «Спа-а-ать!»?

Кто знает, что это такое, тот поймёт, как трудно приходилось бороться Трошкину и остальным курсантам с превосходящим противником под названием «сон».

К концу третьей пары со стороны Петя представлял собой сгорбленную над конспектом фигуру. Его голова плавными кивками всё ниже и ниже опускалась над давно уже нечленораздельными записями в конспекте. Вздрогнув, она возвращалась в исходное положение, когда из протестующего петиного, а может и соседского живота, доносился очередной душераздирающий звук перевариваемой перловой каши. Лектор давно уже обратил внимание на эти, сбивающие его с мысли шумы. Он хотел уж было запеленговать их источник, но опоздал, так как последняя «пара» закончилась.

Не будем подробно описывать, как выходили мятые ото сна курсанты из учебного корпуса. Не будем рисовать картину баталий в столовой за право побыстрее урвать положенную по закону пайку. Не станем подробно останавливаться и на таком знаменательном событии, как баня, ибо, что хорошего можно сказать о данном заведении, рассчитанном на тридцать-сорок человек, в которое запихнули все сто-сто двадцать. Где, вместо горячей воды из душа струилась еле тёплая и, где на одно чумазое отделение приходилась всего одна мочалка и два куска мыла.

Всё это было сейчас для первокурсников вполне нормальным явлением. Ведь ещё недавно они жили в поле, спали в мокрых палатках и вдыхали запах дымовых шашек. И пройдёт немало времени, прежде чем все эти впечатления и привычки изгладятся, а на их место придут новые, навеянные цивилизацией училищных стен.

Этот день закончился мирно и степенно. Он скончался тихо, не обременяя курсантов новыми непредвиденными происшествиями и внезапно поступившими вводными.

Ничто не нарушало размеренного бега жизни.

Всё вставало на свои места.

 

 

* * *

 

 

Жизнь, набирая обороты, постепенно входила в нужную колею… Несколько дней, прошедшие с момента возвращения одичавших и отощавших курсантов с полигона, в какой-то мере сгладили в головах молодого пополнения те заусеницы, что оставили взрывающиеся под ногами взрывпакеты, ночные тревоги с многокилометровыми марш-бросками, стрельба в невидимого врага, а также рытьё ненужных окопов всевозможных профилей и размеров. И хотя мозоли на ногах, руках, животе и других самых неожиданных участках тела, известных лишь одному прапорщику-фельдшеру, всё ещё давали о себе знать. И хотя глаза пока ещё глядели взглядом мыши, попавшей в мышеловку, всё-таки люди приходили в себя. И всё реже и реже вскакивал ночью, задремавший дежурный по роте от истерического крика, забывшегося тяжёлым сном курсанта. И всё реже, придя в столовую, мелькала в голове мысль: «А где же котелок?»

Была первая «послевоенная» суббота…

Занятия закончились, и вся, пусть обстрелянная, но всё-таки неопытная молодежь недоумевала, что же можно делать в субботу после обеда, если не подметать листья вокруг лагеря или не тянуть самокрутку, забившись в дальний угол палатки и, наблюдая в дырку, как идёт работа.

А потому, когда объявили, что сейчас начнётся ПХД, по строю поползли всевозможные недоумённые толки. Одни выдвигали версию, что будет проведён химтренаж и ПХД – это ничто иное, как «противохимические действия». Другие придерживались мнения, что это какие-то профилактические меры по Поддержанию Хорошей Дисциплины.

Сам не зная почему, Пётр Трошкин, стоя сейчас в строю, решил для себя, что чем бы ни оказалось это «ПХД», ничего хорошего оно ему не принесёт. А потому, когда выяснилось, что за загадочной аббревиатурой скрывается «парково-хозяйственный день», и в ознаменовании сего еженедельного праздника, Трошкин назначен уборщиком туалета, Петя сильно расстраиваться не стал.

- А увольнение когда? – просто спросил он.

Получив старшинские заверения, что всех уволят сразу после окончания выполнения поставленных им задач, а точнее в семнадцать ноль ноль, а, заодно проглотив угрозу, что те, кто будет выкрикивать из строя, про увольнения могут забыть, Трошкин отправился в туалетную комнату…

Увольнение!

Что значит это слово для гражданского человека? Процесс ухода с занимаемой должности по своей или чужой воле, вот и всё. Для солдата или курсанта это совсем другое…

Что значат крылья для птицы? Не для страуса или пингвина, а для настоящей, летающей птицы.

Что значат «сто грамм» утром для алкоголика?

Что значит парашют для выпрыгнувшего из самолёта парашютиста?

Сложите всё это, и вы поймёте, что значит для курсанта увольнение.

Вы можете отобрать у него последнюю пайку масла, можете заставить вызубрить Онегина на китайском языке. Вы можете лишить его всех прав, но не можете лишить его права на очередное увольнение! Не можете, если не хотите прослыть садистом и извергом.

«Увал» - это всё. Это короткая передышка между криками командиров. Это кино, мороженое, девушки, наконец. Это своя, пусть только несколькочасовая, но своя, личная «зазаборная» жизнь.

И если умножить теперь всё это на тот факт, что предстоящее увольнение было для Трошкина первым в его военной карьере, то станет понятно, зачем он с такой яростью драил, чистил и тёр краны, трубы, окна, подоконники и ещё бог весть что на порученном ему объекте.

…Тут хотелось бы сделать ещё одно маленькое отступление и сказать пару слов о порядке в армии.

Дело в том, что у военных есть непреодолимая, всепоглощающая, можно сказать патологическая тяга к чистоте и порядку. Казалось бы, что тут плохого и зазорного? Да ровным счетом ничего. Как говорил один персонаж из детского мультфильма: «Чистота – залог здоровья!» И это правильно. Точнее, было бы правильно, если бы речь не шла о людях в сапогах и погонах.

Такие понятия, как «уборка территории» и «наведение порядка», в армии теряют свой невинный гражданский смысл и возводятся в ранг необсуждаемых ритуальных священнодействий.

Чего стоит одно лишь натирание мастикой полов в казарме.

Каждую субботу, после обеда, под торжественной эгидой «парково-хозяйственного дня», двум-трём счастливчикам выпадает необыкновенная удача «пообщаться с девушкой».

«Машка»… Так называется странная и несуразная конструкция, придуманная кем-то ещё при царе Горохе. Она состоит из массивной, металлической основы размером с две коробки из-под торта, которая прикреплена с помощью шарнира к длинной и не менее массивной железной ручке. Чей-то извращённой фантазии когда-то хватило назвать это нелепое сооружение красивым женским именем – Мария, что в обиходе, в конце концов, свелось к обычному – «машка». Как говорится: проста в использовании и неприхотлива в хранении, просто чудо, а не агрегат. Бери себе, мажь мастику на пол, да возюкай по ней «машкой», а та уже в свою очередь, за счёт жёсткой щётки, что прикреплена снизу к тяжёлой основе, вотрёт эту самую мастику в доски, да так, что блестеть пол будет лучше, чем у кота… глаза.

Кстати, сравнение это выбрано совсем не случайно. Именно с его помощью старшина каждый раз ставит задачу счастливым избранникам…

- Лодыри, туды ж вас растуды! Я вас научу Родину любить! Полотёр в зубы и чтоб через два часа пол сиял, как у кота…

Которые плохому танцору танцевать почему-то мешают.

И снимают кители курсантики, поплёвывают на ладошки и трут, трут, трут…

Как будто это именно «трут» сделал из обезьяны человека.

И, действительно, блестит казарма, отражаются в намастиченных досках окна, прямейший ряд табуреток вдоль коридора и постная физиономия дневального на тумбочке. И доволен старшина, а это, кстати немаловажно…

Одним словом, всё хорошо и красиво, если бы не два «НО»…

Во-первых, вес «машки», а это ни много ни мало – килограмм тридцать-сорок. А, во-вторых, размеры коридорного пространства, которое следует натереть. Ну, а коридоры в казармах, вы уж извините, площадью с половину взлётной полосы! Ладно, ладно, не надо спорить и недоверчиво хмыкать. Конечно, это преувеличение, литературный оборот можно сказать. Естественно, коридор по площади меньше, чем пол-аэродрома… метров квадратных на двадцать.

А теперь вспоминаем алгебру, умножаем массу на площадь и на время и пытаемся представить: во что же превращаются руки этих вынужденных любителей «женского общества» к концу работы. Представили? То-то.

Да и это ещё не главное. Как говорится: «Красота требует жертв». И мозоли на руках восемнадцатилетних парней заживут даже раньше, чем до пресловутой свадьбы.

А вот заживут ли когда-нибудь раны оставленные сапогами друзей-сокурсников в их юных душах – это ещё вопрос. Ведь не пройдёт и десяти минут после построения посвящённому благополучному окончанию парково-хозяйственного дня, как начнут разбредаться курсанты по своим кубрикам. Потопают прямо по сияющему и бликующему полу (ну не по воздуху же им лететь, в самом деле), затаптывая только что с таким трудом наведённую красоту. И к вечерней поверке «взлётка» окончательно потеряет весь свой недавний, такой кратковременный лоск. И простоит она так неделю, до следующего парково-хозяйственного дня, чтобы вновь «вспыхнуть» на двадцать-тридцать минут, посиять и снова погаснуть.

Правды ради надо заметить, что пол в казарменном помещении не остается грязным всю неделю, от ПХД до ПХД. Именно для этих целей и существует наряд по роте, который с помощью веника, ведра с водой, тряпки и такой-то матери следит за чистотой в расположении. Но одно дело полы тряпочкой протереть, и совсем другое – чтоб сияли, как сами знаете что…

Продолжаем…

Дано: два крана, одинакового сечения, с подводом воды из одного резервуара. Спрашивается: чем будет отличаться состав воды из одного крана от воды из другого, если первый отдраен (силами двух дневальных) до зеркального блеска и слепит курсантов латунными зайчиками, а со второго просто соскребли ржавчину? Затрудняетесь ответить? Думается нам, что и сам Менделеев не решил бы подобную задачку… Если, конечно, Менделеев – это не фамилия старшины роты, в расположении которой находятся вышеупомянутые краны. Тот бы решил. И не в пользу, там же упомянутых, дневальных.

Красота спасет мир!

А кто сказал, что обскобленные, до цилиндрической формы, ножки табуреток – это красиво? Кто? Прапорщик Менделеев? Ну так какие вопросы, конечно, всё же лучше, чем они, эти самые табуретки, будут с чёрными полосами от сапог стоять, интерьер казармы портить. Так что нечего тут разглагольствовать – штык-нож наголо и марш гуталин с табуреток соскабливать. А растворителя и краски на вас всех не напасёшься. Вас много, а растворитель один.

Ну а выравнивание одеял и отбивание подушек.

Кто в армии не служил, и представить себе не может, чего он лишился! Как же! Обязательный утренний ритуал с магической ниткой и священной табуреткой. Это ж додумался кто-то. Для того, чтоб подушка имела форму параллелепипеда (кстати, а почему не конуса) класть на неё табуретку, на которую, между прочим, кто-то неоднократно садился тем, чем везде садятся, и отбивать грани, бляхой поясного ремня.

И что интересно: в кубрике может капать с потолка, когда на улице осень, или полы скрипеть так, что кажется – будто каждый следующий шаг может стать последним, но если подушки квадратные, полосы на одеялах выровнены (все три), а подшивки газет лежат строго параллельно краям стола – это порядок. Ремонт крыши – можно, как и в прошлом году, на следующий перенести, а внутренний порядок – залог обороноспособности страны. Вот и подумайте, что важней.

Но самый, как говорится, писк сезона – это уборка листьев осенью, во время сильного ветра. Или, что почти тоже самое – очистка территории от снега, когда он идёт. И если со вторым ещё можно как-то поспорить. Мол, пешеходу не пройти, машине не проехать, засыплет – из казармы не выберешься, то листья – это вне конкуренции.

Это какой же устойчивой психикой надо обладать курсанту, когда после нескольких десятков энергичных телодвижений облезлым веником, он оборачивается и видит, что сзади, где он только что подмёл, уже насыпало этих треклятых листьев чуть ли не больше чем было перед этим. А до финиша, в виде заветной черты, где начинается территория другого взвода, как до обеда, то есть ещё мести и мести. А тот, кто имеет неосторожность предложить подождать пока листья все обсыплются, а потом убрать за раз все скопом, рассматривается командованием, как лентяй, лодырь и, вообще, трус и дезертир.

Такая вот лирика…

Не зря говорят, что в армии всё должно быть выровнено параллельно и перпендикулярно, должно блестеть и сиять, а уж на худой конец, выкрашено в однотонный цвет. И не важно, что цвет этот – ярко оранжевый. И покрашены им, торчащие на поверхности, огромные короба вентиляционных люков суперсекретной ракетной установки, спрятанной от вездесущих глаз спутников-шпионов глубоко-глубоко в землю. Какая была краска на складе, за ту и скажите спасибо прапорщику. А то, что аллейки вокруг этой самой установки пересекаются строго под прямым углом, бордюры побелены и плац расчерчен разметкой для занятий строевой подготовкой, так это не того самого прапорщика проблемы. Может это пионерский лагерь такой. С усиленной охраной и пионерами, что по понедельникам на плацу «коробками» строятся. Или, вообще, спутник-шпион в другую сторону смотрит.

Вот и чешут лбы курсанты и пытаются найти ответ на извечный вопрос «зачем?». Но не находят. И идут, засучив рукава, соскабливать бритвенными лезвиями краску с оконных стекол, потому что какому-то военному маляру, видите ли, было трудно перед работой заклеить окно газетой. Ровняют по линейке стометровый ряд табуреток в коридоре. Выкладывают «мыльно-рыльные» принадлежности в тумбочках строго в соответствии требованиям, спущенным из «верхних» штабов. Зубная паста справа, мыло рядом, параллельно зубной щётке, а щётка в двух сантиметрах от пузырька одеколона «Русский лес». И не дай бог – не в двух!.. Или одеколон будет не «Русский лес», а «Красный мак», например.

Сдается нам, что смысл наведения порядка в армии заключается вовсе не в порядке и чистоте, а в самом процессе его наведения. И если признать эту гипотезу верной, то всё тут же встаёт на свои места. Ведь главное, чтоб курсант был всегда чем-нибудь занят, так почему бы и не наведением марафета на закреплённой территории. Потому что даже школьнику известно: если собаке делать нечего – она… Но не будем опять о танцорах…

…С поставленными задачами Петя справился намного раньше установленного срока. Туалет сверкал, блестел и искрился в лучах заходящего солнца. Не менее сияющий, довольный своей работой Трошкин, наивно полагая, что он есть теперь лицо неприкосновенное, вышел из двери своего отмытого детища и тут же угодил в лапы старшины. Тот, увидев человека без работы, не смог вынести сего вопиющего безобразия и определил Петю в помощь Бутусику и Ватрухе, натирать полы мастикой. Не обращая внимания на слабые попытки курсанта добиться справедливости, Шмаляйло выделил ему мешочек желтовато-рыжей массы, участок коридора в пять на двадцать метров и тяжёлый металлический полотёр. Хлопнул по спине и со словами: «Работай, негр!» - удалился.

К семнадцати часам Трошкин приобрёл несколько новых мозолей на ладонях и твёрдую убеждённость, что, если у него когда-нибудь родится дочь, он ни за что не назовёт её Машей.

Построение увольняемых дежурный объявил, когда Петя, чуть не поскользнувшись на им же натёртом полу, только отправился за «парадкой».

- Кто не встанет в строй через три минуты, уволен не будет! – цинично заявил старшина. Но не успела секундная стрелка его часов совершить три оборота, как в коридоре застыло нечто двухшереножное, состоящее из незастегнутых кителей, незашнурованных ботинок и одетых задом наперёд фуражек. Постепенно это «нечто», застёгиваясь и заправляясь, превратилось в строй, перед которым вышел Шмаляйло и медленно, растягивая своё удовольствие, стал проводить инструктаж, или попросту объяснять, что можно делать в увольнении, а чего делать никак нельзя. Слушая вполуха, Трошкин определил примерное соотношение между первым и вторым, как один к ста.

Закончив свою «душеспасительную» речь, старшина, как показалось Пете, с неохотой раздал «увольняшки», и, когда все уже решили, что двери рая открыты, вдруг закрыл их одной фразой:

- А теперь проверим внешний вид.

Только через бесконечные полчаса те, кому посчастливилось пройти через все испытания, к которым ещё добавился обязательный поход к дежурному по училищу и повторное выслушивание всего того, что перед этим говорил Шмаляйло, оказались на КПП.

Они не поверили своим глазам…

Перед ними, как сказочная страна, лежал тот, а точнее теперь уже - этот «зазаборный» мир, ставший за прошедший месяц совсем забытым и нереальным.

Город, в котором учился Трошкин, имел в своём распоряжении метрополитен, целую сеть троллейбусных и трамвайных линий. Имел театры, кинотеатры, концертные залы, цирк. Но, что больше всего восхищало Петю, он имел множество гастрономов, столовых, кафе, баров, закусочных и просто булочных. Всё это сейчас принадлежало ему – Петру Трошкину.

Сдержав первобытный крик восхищения, Петя опрометью бросился подальше от КПП и этого бесконечно длинного серого забора. Трошкин запрыгнул в первый попавшийся трамвай, и, словно уходя от «хвоста», пересел на следующей остановке в троллейбус, который по счастливой случайности и вывез его в самый центр города.

О-о-о! С каким благоговейным трепетом смотрел он на витрины продовольственных магазинов, с каким удовольствием жевал в пятом уже по счёту кафе сладкую булочку, запивая её напитком, не тем училищным, похожим на йод, а настоящим, виноградно-яблочным.

Так, в знакомстве с местной кулинарией Петя провёл почти час.

«Вот это сила! Вот это жизнь!» – думал он, стоя на краю тротуара, усиленно работая челюстями. Он открыл было рот, чтобы снова укусить только что купленное пирожное, да так и застыл с отвисшей челюстью, округлившимися глазами глядя перед собой.

Прямо на него, в людском потоке, очевидно, куда-то торопясь, шёл, не глядя по сторонам, молодой лейтенант с петлицами артиллериста.

«Патруль!.. За мной!.. Что делать!?» – в ужасе думал Трошкин, распихивая по карманам свои съестные припасы. Лейтенант приближался… Петино сердце отстукивало знаки Морзе, то, замирая, то, выбивая чечётку. Когда до идущего оставалось три метра, Трошкин решился…

Ещё никогда он не принимал так строевую стойку. Взмахнув, как шашкой, правой рукой, он с такой силой щёлкнул каблуками, что прошедший уже было лейтенант, испуганно вздрогнул. Недоумённо посмотрев на это, вытянувшееся в струнку, создание, он смущённо ответил на приветствие и не замедлил продолжить свой путь, оставив курсанта одного со своими страхами и сомнениями, которые, как крем в правом кармане его брюк, наполнили лысую петину голову, не давая ему успокоиться и прийти в себя.

Кто знает, куда бы направился Трошкин, не случись этот инцидент. Но испуганный мозг дал команду ногам, и те, не заставив себя долго упрашивать, принесли своего, не на шутку струхнувшего, хозяина к ближайшему убежищу, коим оказался большой кинотеатр.

Подойдя к афише, Трошкин первым делом посмотрел на время начала сеанса, а не на название картины. Произведя некоторые вычисления, он пришёл к выводу, что времени, которое останется после фильма, всё-таки хватит, чтобы добраться до училища. Немного остывший Трошкин купил билет и, так и не взглянув на название киноленты, двинулся в зрительный зал…

…Индийские фильмы Петя не любил. Но, вспомнив только что пережитый на улице ужас, он содрогнулся и с мыслью: «Бережённого Бог бережёт», – поудобнее устроился в рваном кресле.

Народу в кинотеатре было много.

«Наверное, фильм интересный», - подумал Трошкин.

Действительно, минут через пятнадцать он уже вовсю следил за разворачивающимися на экране интригами. А потому, когда очень отрицательный герой, спев свою отрицательную песню, сопровождая её не менее отрицательным танцем, полез воровать маленького сынишку положительных родителей, Петя не сразу заметил, что кто-то, тихо вскрикнув, уткнулся ему в плечо. Лишь после того, как выяснилось, что мальчонка вовсе и не сын своих папы с мамой, а вроде как давно потерянный отпрыск этого самого отрицательного героя, и что тот вовсе и не такой уж плохой, а наоборот, хороший. Одним словом, когда напряжение спало, Петя почувствовал запах. Это были духи, причём хорошие, может даже французские. Трошкин чуть повернул голову и увидел её… Ту, что нашла убежище от индийских семейных драм у него на плече, ту, что смотрела на него глазами полными слёз. Её взгляд выражал и боль, и недоумение, и переживание за любимого героя. Петя не видел черт лица незнакомки, видел только её взгляд, взгляд больших, блестящих от слёз глаз.

«Не будь ослом, успокой её», - прошептал внутренний голос. Взяв её дрожащую руку в свою и пытаясь вложить в голос как можно больше теплоты, он тихо произнёс:

- Вы не бойтесь, наши всё равно победят!

Ещё трижды за фильм девушка находила убежище от коварных злодеев на Петином плече. Его правый рукав кителя был насквозь пропитан солёной влагой. Её дрожащая ручка не отпускала его мужественной ладони. А в конце фильма, в финальной сцене, когда главный положительный герой получал по физиономии от главного отрицательного, стоя на краю пропасти и распевая песню о любви. В тот момент, когда несведущему зрителю могло показаться, что зло вот-вот победит, девушка от переизбытка чувств так сжала Петину руку, что тот чуть не взвыл от боли. И только огромным усилием воли он заставил себя не выдёргивать ладонь из этих «нежных тисков».

Когда в зале зажегся свет, и Петина соседка повернулась к нему, первое, что он заметил, были её большие, как оказалось, голубые глаза, смотревшие на Петю Трошкина с радостью и благодарностью. Еще были тонкие, немного изогнутые брови, маленький, чуть вздёрнутый носик, алые губки бантиком, играющие в улыбке на щеках с нежным румянцем, маленькие ямочки. Всё эту картину обрамляли волосы, цвета июльского солнца, золотистыми волнами спадающие на плечи. Ростом она была на полголовы ниже Петиной фуражки, а одета во всё то, что носят девчонки шестнадцати-семнадцати лет в октябре. Трошкин невольно отметил про себя два факта: во-первых, полное отсутствие какой бы то ни было косметики; во-вторых, эта блондинка была, если и не красавицей, то вполне симпатичной девушкой, может даже очень симпатичной.

Кто знает, как стали бы развиваться события дальше, если бы Трошкин совершенно случайно не взглянул на часы. Внутри у него всё похолодело. Дело в том, что, как известно индийские драмы совсем не отличаются краткостью и лаконичностью. И, если уж, вы попали в кинозал, где идёт вышеупомянутый перл кинематографического искусства, то в девяноста случаях из ста будьте готовы к двум сериям песен и драк. Петя к ним готов не был. Он совершенно не рассчитывал, что сеанс так затянется.

А потому, печально улыбнувшись незнакомке, Петя проворно нырнул в толпу и был ею благополучно вынесен и поставлен на землю уже на улице.

Стемнело. Люди выходили из кинотеатра и растекались в разные стороны. Трошкин подошёл к трамвайной остановке и остановился, почесав подбородок. На столбе, на большом листе фанеры огромными чёрными буквами было выведено: «В связи с ремонтом путей движение трамваев прекращено до пятнадцатого октября. Администрация». Трошкин явно представил себе рожу сержанта. Усмехаясь и гримасничая, она повторяла: «Попался, Трошкин! Попался, голубчик!» Нехорошо кольнуло в боку и отдалось в левом ухе.

Люди из кинотеатра почти все разошлись. Петя стоял на остановке, размышляя, что же ему предпринять в сложившейся ситуации, когда недалеко от него процокала каблучками и скрылось в переулке его недавняя соседка по зрительному залу. Не успел он в очередной раз грустно вздохнуть, как следом за ней прошествовали ещё какие-то три мрачные фигуры и свернули туда же.

Улица была пустынна… До конца увольнения оставалось меньше часа… «Трамваи не ходят, зато ходят какие-то подозрительные личности…» Трошкин был зол на всех и вся. Вечерняя поверка приближалась безжалостно и неумолимо.

«Да, пропади она пропадом эта поверка!»

Что есть духу, он бросился в тёмный переулок, проклиная себя за свою медлительность.

Стоящих под одиноким фонарём, он увидел издалека. Петя притормозил, пытаясь отдышаться. Одна из «тёмных личностей» стояла спиной, загораживая от курсанта фигуру девушки. Остальные обступили её, не давая пройти. Происходящее, явно не относилось к разряду «мирной беседы».

В голове у Трошкина возопил майор Зондер: «Отделение! К бо-ою!»

Пётр напрягся, как в ожидании взрыва минного имитатора или взрывпакета. Зондер не унимался: «Короткими перебежками! Справа по одному! Вперёд! Арш!!!» Низко наклоняясь и петляя, как заяц, Трошкин с криком: «Всем стоять!» – кинулся вперёд.

Не добежав нескольких метров, он сорвал с головы фуражку и, как бумеранг, бросил её на ходу в ближайшего противника, попав ему козырьком прямо в переносицу. «Один есть, - отдалось в мозгу, - ещё два». Трошкин, как учили, прыгнул на землю и откатился в сторону. Процесс замешательства у противника прошёл, и тот начал активные перестроения боевых порядков. Как говорил преподаватель тактики: «Что может быть хуже дурака? Только дурак с инициативой!» «Что ж, предоставим им возможность сделать первый ход», - решил Трошкин, встал и спокойно пошёл навстречу врагу. Те явно не ожидали такого оборота. Хулиган, что был пониже, остался на месте, тогда как другой шагнул навстречу наступающему Пете и замахнулся. Трошкин только этого и ждал. Уйдя нырком от удара, он сделал резкий выпад, вложив в него всю свою злость на этих «мрачных» личностей, а так же на трамвайное депо и всю его администрацию. Противник рухнул, перегнувшись пополам. Третий попытался было напугать Петю кухонным ножом, но курсант молча поднял камень, и в тухлых мозгах бандита заговорил голос разума… Он дал дёру.

Надо отметить, что вся баталия происходила в полнейшем молчании. Никто не знает, почему молчали хулиганы, но Трошкин не издал ни звука потому, что в подобных ситуациях его словарный запас резко сокращался до двух-трёх нецензурных выражений. А ругаться при девушке… Нет! Уж лучше пожать лапу крокодилу или ещё что-нибудь в этом духе, а такого хамства он себе позволить не мог.

Часы обожгли руку. Взглянув на них и, с ужасом осознав, что жить в смысле «свободно», осталось всего тридцать пять минут, Трошкин посмотрел на спасённое им создание. Убедившись, что ни один золотой волосок не упал с её головки, без малейшего намёка на благородство, он, определив по звёздам место расположения училища, хотел уж было начать марафон…

- Извините, это не ваше? – эти слова заставили Петю отсрочить выполнение своего плана и повернуться на звук голоса.

К нему приближалась девушка, её глаза уже не светились испугом, а в руке она держала какую-то картонку. Пётр похолодел. Он узнал в этом куске бумаги свою увольнительную записку, которая вероятно выпала из кармана в пылу борьбы. Пытаясь сдержать нетерпение, он рванул спасительную бумажку так, что чуть было не ополовинил её и, буркнув в благодарность что-то нечленораздельное, повернулся и начал набирать обороты…

Кому-то может показаться странным такое поведение нашего героя. Да что кому-то, наверное, сама насмешница Судьба, дважды сталкивающая его с симпатичной девчонкой и заставляющая его в обоих случаях приходить к ней на помощь, небось, не находила себе места от недоумения. Как же так, а где романтическое знакомство, где поцелуи благодарности, где: «А когда я увижу тебя снова?..» Так не бывает!..

И действительно, странно… С одной стороны, а с другой…

Кто был такой благородный Петя Трошкин? Курсант, выбравшийся в первое своё увольнение. Заинструктированный до слёз военный, действие увольнительной записки, которого заканчивалось через полчаса.

Вот-вот, он был, просто беспомощным рабом минутной стрелки.

Не будем спорить, может кто-нибудь иной, на месте Пети, действовал бы по-другому. Возможно, зачем гадать. Но, во-первых, никого постороннего на его месте в данный момент не наблюдалось, а, во-вторых, в голове незадачливого курсанта, до отказа набитой инструкциями, наставлениями и выдержками из Устава, сегодня, к сожалению, совсем не осталось места для романтики. Увы…

И ещё неизвестно, что выбрал бы любой из нас, окажись он на месте незадачливого Трошкина. Улыбку и благодарный «чмок» симпатичной незнакомки или мерзко ухмыляющуюся рожу сержанта Шмаляйло, записывающего вас в книгу нарядов.

Поэтому Петя уже нёсся на всех парах к училищу, пугая своим видом бродячих собак и кошек, и мучительно прикидывая в уме, сколько будет дважды два, и как эти четыре наряда внеочереди он будет отхаживать.

 

 

* * *

 

 

Ноги Трошкина не подвели, и на поверку он прибыл вовремя, хотя и изрядно запыхавшись. И всё началось сначала…

День сменялся ночью, а команда «Подъём!» резала сон после вроде только что прозвучавшей такой приятной и долгожданной установки «Отбой». Первая «пара» занятий «выкашивала» ряды слушателей, вторая – проходила в мучительном противоборстве яви со сном, а третья – добивала недобитых. Редкие выпады преподавателей против особенно расхрапевшихся «спящих красавцев» поставляли довольно потирающему руки старшине «пушечное мясо» для нарядов.

Прошедшие несколько «летучек» показали, кто есть кто. С кем можно поддерживать контакт, а кого нужно просто на руках носить, ибо «два балла» за «летучку» однозначно были объявлены ротным, как непреодолимое препятствие на пути в увольнение. Поэтому те из курсантов, кто в свое время «стащил» кое-что из школьной программы, были жизненно необходимы остальной массе, как противоядие от двоек, а, следовательно, как путеводители на волю.

Именно это обстоятельство не устраивало Бабуля. «Почему? – думал он. – Я должен был учиться в школе десять лет и писать сейчас летучку, когда этот тормоз Трошкин десять лет провалял дурака, а теперь у меня списывает!» На что Петя неизменно думал в ответ: «И чего этот тормоз Бабуль мнётся? Во, и листок рукой закрыл, чему его только в школе учили?! Да подвинься же ты!»

Эти мысленные диалоги в итоге приводили к Васиной «пятёрке» и Петиному, встреченному бурной радостью «трояку» или же к вызывающей уныние «двойке».

…Была осень, и день становился всё короче и короче. Листья желтели и падали, образуя на асфальте манящий ковёр, который, как мёд пчёл, притягивал по утрам толпы уборщиков с вениками, граблями и лопатами, и, не смотря на все их усилия, с каждым днём становящийся всё гуще и гуще…

Тот день Трошкин запомнил надолго. Петя сидел в огромной, построенной амфитеатром, аудитории и занимался самоподготовкой. Надо сказать, что понятие «самоподготовка» включает в себя самый широкий спектр занятий. Это и написание конспектов на родину (в простонародье – просто писем). И читка художественной литературы, начиная от Джованни Боккаччо и заканчивая журналом «Мурзилка». Это сон, сидя за партой или лёжа на скамейке, обсуждение последних футбольных новостей, игра в карты, шахматы или морской бой, да мало ли чем ещё можно заниматься в отведённое для самостоятельной подготовки время. В самых неотлагательных случаях, когда не было другого выхода, некоторые открывали конспект или учебник, но это было нечасто.

Трошкин уже почти заканчивал свой изнурительный труд, заключавшийся в нацарапанном на парте: «Здесь был Петя». Одновременно он в пол-уха слушал историю, которую рассказывал Ватруха неподалёку группке курсантов, собравшихся вокруг него…

«…Ну вызывает ротный этого «тормоза» Кудрю из третьего взвода к себе в канцелярию и говорит:

- Отнеси эту строевую записку в штаб, начальнику учебной части полковнику Моргалину

А тот в ответ:

- Товарищ майор, так я же его в лицо не знаю…

- Да чего его там знать, маленький такой, толстый и лысый полковник, он там один. Увидишь – сразу узнаешь. Давай, вали!

Ну тот и попёр. Облазил весь штаб, не нашёл. Ну нет маленьких и лысых. Длинных, худых и толстых полно, а маленьких нет. Измучился бедняга, но, хоть и «тормоз» конкретный, а назад к ротному со строевой запиской возвращаться не стал. Решил до конца искать.

Тут видит – идёт по коридору толстенький, маленький, лысый, но только… прапорщик. Обрадовался Кудря. «Ну, - думает, - хоть кто-то под описание попадает!» И, недолго думая, к нему.

- Товарищ прапорщик, разрешите обратиться.

- Ну…

- Товарищ прапорщик, а не вы ли будете полковником Моргалиным?..

Ей богу, пацаны, сам слышал, как тот «прапор» нашему старшине это рассказывал».

Дружное ржание стихло, когда в аудиторию вошёл Шмаляйло. Прервался смех, смолкли вопли и споры в остальных закоулках аудитории. В наступившем затишье сержант произнёс:

- Через неделю ваш взвод заступает в караул, слушайте распределение по постам: первый пост…

Караул! Ночь… Ветер на крыше охраняемого объекта… Автомат и 60 БОЕВЫХ патронов…Ощущение необычного и жутковатого, и вместе с тем чувство ответственности и решительности… Шуршание листвы и крадущиеся шаги диверсантов… Мирный сон людей в соседних домах, и ты на его страже…

Трошкин ждал этого момента, казалось, всю жизнь. Вот оно! Первый караул, и возложенная на тебя ответственность. Боевое оружие в твоих руках, и ты один на посту!..

- Девятый пост, первая смена – курсант Бардин, вторая смена – курсант Ватруха, третья смена – курсант Половой, - Шмаляйло замолчал.

Наступившая тишина вернула Трошкина из мира грёз к действительности. Сержант перевернул листок:

- В резерве курсанты Бутусик и Трошкин, - он свернул бумажку. – Всем необходимо подготовиться.

- Как! – вырвалось у Пети. – Почему в резерве?!

- Будете на подмене, - Шмаляйло явно не разделял Петиного расстройства. – Но готовиться вам тоже надо.

«Как же так! Как же так! Почему резерв? Что я самый тупой что ли?! – Трошкин скривился, как от зубной боли. - Ведь учил же Устав! Все статьи знаю! Не доверяют что ли! И с кем?.. М-м-м!»

Ему хотелось выть от обиды. Он обхватил голову руками, а мысль «Не доверяют!» упорно подталкивала к горлу комок. За окном уже давно стемнело, и это придавало, и без того подавленному настроению курсанта, ещё больше отчаяния и обиды.

Остаток дня Петя провёл, замкнувшись в своей беде, и даже на ужине отказался от своей пайки масла в пользу Ватрухи, на что тот сочувственно заметил:

- Брось, Троня! На тебя смотрю, самому кусок в горло не лезет…

- Не ври, - сказал Бардин, - нет такого куска, который не полез бы в твою пасть.

- Да что ты понимаешь! – начал было Коля, но, взглянув на Трошкина, закончил примирительно:

- Смотри, как мучается…

- Мда-а!

Бардин посмотрел на мученика.

- Засыхает на корню… Ну хочешь вместо меня на девятый, а? – без особого энтузиазма предложил он вдруг. Трошкин взглянул на друга:

- Не, мне не доверяют, - он опять уставился в пол, - ладно, переживу уж.

На следующий день Петя почти избавился от тяготящего чувства ненужности, а ощущение неполноценности притупилось постоянно мелькающей мыслью: «Это случайно! Это случайно!..»

Он, что есть силы, старался выбросить из головы тот факт, что через каких-нибудь пять дней его взвод заступит в первый свой караул, а он останется в резерве. Но нет-нет, да и поднималась из глубин сознания напоминание об этом печальном обстоятельстве, и в такие моменты Трошкин чувствовал себя препогано.

…Спустя несколько месяцев, когда после очередного скандала с командиром, сообщавшем вдруг, что Трошкин должен заступить в караул с другим взводом вместо «закосившего» внезапно курсанта «Пупкина», Петя неизменно думал об этом злосчастном вечере. Он с грустью, а иногда и с улыбкой вспоминал тот день, когда факт назначения его резервным в караул вызвал у него реакцию средневекового крестьянина, отлучённого от церкви. Теперь это казалось ему диким проявлением мальчишества. Он твёрдо верил, что, если Шмаляйло вдруг стукнет в голову (чего, к сожалению, не случалось), и он запишет его в резерв, то Петя на него обижаться совсем не будет и, даже при случае, чертыхнётся в его сторону на пару раз меньше. Но этого почему-то не происходило. Спустя месяцы, слово «караул» и слово «романтика» уже не отождествлялись его серым веществом, как это было раньше. Они стали такими же разными, как понятия «отбой» и «подъем».

Но это будет потом, а пока…

…За окном было темно. Жёлтый безликий свет фонарей вырезал тусклые круги на асфальте перед казармой, а сильный, порывистый ветер качал голые ветви деревьев, отбивая всякое желание появляться на улице.

Был обычный осенний вечер, когда гул самоподготовки и лязг ложек в столовой стих и затерялся где-то на время, чтобы завтра снова оглушить курсантов своей многоголосой, разнотонной какофонией.

Был тот спокойный вечер, когда казарма впадала в дрёму, и нигде не задействованный личный состав слонялся по подразделению от «бытовки» до телевизора и наоборот. Ответственный офицер сидел в канцелярии и с нетерпением ждал вечерней поверки, чтобы с чувством глубокого удовлетворения доложить дежурному по училищу о наличии людей и умчаться на крыльях любви к молодой жене и вкусному ужину.

Петя Трошкин завалился на свою кровать, чтобы, глядя в окно, подумать о чём-нибудь приятном и спокойном или просто помечтать. Словом, отключиться от всех житейских проблем и неприятностей. Но Шмаляйло быстро разорвал призрачную нить Петиного спокойствия.

- Трошкин, заступаешь вместо Незачаева на четвёртый… - сказал он, глядя на Петю сверху вниз, - и с кровати встань! Прослужил что ли много?

…Настоящая подготовка началась за день до заступления. Точнее подготовка закончилась, а началась проверка знаний и готовности к несению службы. В классе подготовки караула было душно и тесно. Трошкин сидел, зажатый между товарищами по оружию, и с интересом наблюдал, как Витя Кошелёвский пытался доказать старшине свои неисчерпаемые познания Устава.

- Дальше! – в очередной раз потребовал сержант.

- Если преступник…

- Нарушитель.

- Если нарушитель не останавливается, - мялся Витя, - часовой делает предупредительный выстрел.

- В лоб?

- Нет.

- А куда?

- Вверх.

- Та-а-ак! Дальше.

- Если и это не помогло… - Витя задумался, - если так, то часовой применяет по нему автомат…

- А пистолет?

- Что пистолет?

- Ну, пистолет он может применить? Или гранатой его шандарахнуть?

- Нет.

- Так, хорошо-о! Последний вопрос, на сообразительность: что обязан делать часовой в случае явного нападения на него или на охраняемый им объект?

Шмаляйло уставился на Кошелёвского.

- Стрелять! – обрадовался тот.

- Куда стрелять? – не унимался сержант.

- Как куда? – не понял Витя. – В нападающих.

- Мда, здесь, по-моему, всё ясно. А что думает по этому поводу товарищ Трошкин?

От неожиданности Петя вздрогнул, но сразу сообразил, что от него требовали. Он вскочил и поправил ремень.

- Караульный четвёртого поста, третьей смены курсант Трошкин, - как положено, представился он. – В данном случае часовой обязан применять оружие без предупреждения.

- О! – сказал Шмаляйло. – Правильно!

И, обращаясь к Кошелёвскому, добавил:

- Одним словом, смотри, стрелок, если завтра тебя снимут с развода, излияний нежных чувств от меня не жди, будешь учить Устав на «тумбочке»! Садись.

Он повернулся к Трошкину:

- Ты вместо Незачаева? Так-так, ну, тогда расскажи мне, что находится у тебя под охраной.

Петя без запинки оттараторил табель поста, который вызубрил, как стишок на урок литературы.

Шмаляйло довольно хмыкнул:

- Тогда вопросик потруднее: сколько раз разрешается часовому присесть отдохнуть?

- Нисколько, - не смутился Трошкин, - ему запрещается: сидеть, прислоняться к чему либо, читать, писать…

- Понял, понял! – остановил перечисления сержант. – А сколько времени часовому разрешается находиться на отдалённых, неосвещённых участках поста ночью?

- Ну-у…– растерялся Петя, - столько, сколько надо для выполнения задачи по охране поста.

- Нет! – Шмаляйло поднялся. – Садись Трошкин, неплохо!

Он посмотрел на Ватруху, который пережёвывал невесть откуда появившийся пирожок.

- Скажи-ка, Ватруха, что самое ценное на твоём посту?

- Продовольственный склад, - ответил кто-то за Колю.

Комната наполнилась ржаньем, которое быстро смолкло, потому что Шмаляйло продолжил:

- Нет! Запомните: ни одному террористу в мире не понадобится ваш пост, чтобы утащить постовую вышку или колёса от ЗИЛа, главную ценность на охраняемом вами объекте, представляете вы сами, а точнее – ваше оружие. А посему, вам категорически запрещается совать нос ночью в места, где видимость меньше пятидесяти метров! Уяснили? И ещё… Я вам вот что скажу: если завтра на разводе будут нести такую же чушь, как сейчас это делали некоторые, караул снимут, а уж тогда вы просто будете завидовать угнетённым и порабощённым народам Африки, ибо жизнь я вам обещаю несладкую!

Следующий день выдался по-осеннему серым и безрадостным. Курсанты отсидели три «пары» занятий, о которых думал разве что только Бабуль, так как остальным учёба в голову абсолютно не шла. Сходив на обед и, посетив санчасть, личный состав караула начал яростную подготовку к разводу. Подворотнички слепили своей белизной, начищенными сапогами можно было пускать солнечные зайчики, а уж о бляхах и говорить не приходилось. Каждый, помня о строгом предупреждении Шмаляйло, сходил накануне в парикмахерскую, и теперь под отстиранными и выглаженными пилотками красовались аккуратные причёски, не позволяющие не только сделать какое-либо замечание, но вообще, обойтись без похвалы и выражения одобрения. Самой читаемой книгой на час, который оставался до развода, стал Устав Гарнизонной и Караульной Службы.

За полчаса до выхода на плац Шмаляйло дал о себе знать зычной командой:

- Караул, строиться возле оружейной комнаты! Три минуты времени!

И, когда, ослепляя сиянием блях, сапог и подворотничков, строй выстроился возле «оружейки», он напомнил:

- Брать автомат, штык-нож, подсумок, два магазина и противогаз.

- А противогаз-то зачем? – удивился кто-то. – С ним же таскаться неудобно!

- А в армии не надо, чтоб вам было удобно! Надо, чтоб вы почувствовали все тяготы и лишения военной жизни! – пояснил Шмаляйло.

«Сами создаём себе препятствия, а потом их сами же героически преодолеваем», - подумал Трошкин, но вслух этого произносить не стал, а вместе со всеми шагнул в орущую сигнализацией оружейную комнату.

Развод прошёл, на удивление всем, спокойно и миролюбиво. Он совершенно не был похож на карательную акцию или допрос с пристрастием. Просто дежурный по училищу – пожилой, видавший виды полковник, подходя к каждому, с улыбочкой спрашивал что-нибудь вроде: «Ну, как дела, орёл?» или «Как, сынок, не подкачаем?» На что очередной «сынок», стараясь не заикаться, отвечал: «Так точно! Никак нет!» или ещё что-нибудь, до неприличия краткое и уставное.

Трошкина дежурный обозвал «соколиком» и спросил, что тот будет делать, если произойдёт нападение на пост. Полковник стоял и улыбался, а Петя лихорадочно соображал, какую статью из Устава можно выдать в данном случае.

- Да не дуйся ты, своими словами скажи, - подбодрил Трошкина дежурный. – Ты же боевой хлопец.

- Буду оборонять пост согласно Устава, - сказал Петя и посмотрел на стоящего за полковником Шмаляйло. Лицо последнего имело такое выражение, как будто нападали не на Трошкина, а на него самого. Причём враг был не условный, а самый настоящий, с миномётами и самоходной артиллерией.

- Вот и славно, - полковник хлопнул Петю по плечу. – Молодец! Не растерялся, так и неси службу!

Развод закончился прохождением под барабанный бой. Этот марш должен был, скорее всего, поднять настроение и боевой пыл заступающего наряда. А может, ритмичное буханье большого барабана нужно было просто для того, чтоб марширующие курсанты не сбивались с ноги. Кто знает, так или иначе, а барабанщики были неотъемлемым ритуалом, и без них развод просто не представлялся.

Мы не будем ссылаться на военную тайну или режим секретности. Мы не станем утверждать, что караульное помещение (в народе просто – «караулка») являло собой нечто запрещённое и таинственное. Нет. Мы просто опустим описание этого сооружения и скажем только, что, как внутри, так и снаружи здание имело множество медных, латунных, стальных и стеклянных предметов. А так как от Шмаляйло была получена конкретная установка на очень качественный приём помещения и прилегающих территорий, то Трошкин, как и большинство его товарищей, потратил уйму времени на то, что пытался объяснить сменяющимся третьекурсникам, будто все блестящие предметы должны быть вычищены до зеркального блеска.

- Проснись, мужик, ты бредишь! – рассмеялся паренёк, которому Петя указывал на пожарный колокол, висящий на стене караулки.

- Но нам сержант сказал, - пытался противостоять Трошкин, - чтоб всё было начищено, и колокол в особенности.

- Наивный чукотский юноша твой сержант! Пусть он мне покажет, как это делается, - засмеялся парень.

Петя представил Шмаляйло в этой роли и тоже улыбнулся.

- Ты в который раз заступаешь? – спросил, перестав смеяться, курсант.

- В первый, - сознался Трошкин.

- Ну-у, ты не расстраивайся, это бывает. Вот когда будет двадцать первый, вспомни эту железяку, - он стукнул по «языку» колокола, отчего тот обиженно звякнул. Парень тем временем повернулся и пошёл в курилку, оставив Трошкина наедине со своими думами. На звон из окна высунулся Шмаляйло и погрозил Пете кулаком, одновременно пытаясь покрутить другой рукой у виска, но это вышло смешно и неуклюже, и он снова скрылся в караулке.

К слову сказать, этот довольно большой, красивый, латунный, а может даже и бронзовый колокол, висящий на стене караульного помещения, был одной из достопримечательностей училища.

Как передавалось от старших курсов младшим, его когда-то достал и определил на данное место комендант училища подполковник Дыкало Иван Иванович, человек, крайне интересный и неординарный. Благодаря своему мягко говоря, неангельскому характеру, он был грозой всех курсантов, да что курсанты, даже офицеры старались обходить его стороной от греха подальше. Прослуживший в этом училище не один десяток лет, Иван Иванович был героем множества легенд и рассказов, иногда правдивых, а порой и несовсем. Одной из таких баек была история появления колокола.

Как утверждает курсантская молва, капитан Дыкало стоял тогда в гарнизонном патруле. С двумя курсантами из своего училища ему было поручено патрулирование железнодорожного вокзала с прилегающей к нему территорией. Как он там патрулировал история умалчивает, но во время одного из проходов по перрону, Иван Иванович обратил внимание на висящий колокол, который мирно покоился на стене недалеко от входа в здание вокзала.

Зачем он там был повешен, никто не знает. Может остался от былых времён, когда поезда встречали и провожали колокольным звоном, а может просто для красоты. Ясно было одно: никакого практического применения эта штуковина на данный момент не имела и иметь не могла.

Рассудив так, капитан Дыкало, совершенно справедливо огорчился – мол, какая полезная вещь без дела пропадает. Непорядок.

Не долго думая, он отобрал у одного из курсантов белый ремень и повязку, снабдил пассатижами, которые, как утверждают, именно для таких случаев, всегда носил с собой и поставил ему конкретную задачу:

- Колокол снять!

С Иван Ивановичем уже тогда спорить не каждый отваживался, а уж про курсанта-третьекурсника и говорить не приходится. Тем более приказ начальника, как известно – закон для подчинённого. Курсант ответил:

- Есть, снять колокол!

И пошёл откручивать блестящую железяку, а капитан с остатками своего патруля притаился за углом.

Снабженный необходимым инструментом, курсант уже почти закончил свою работу, когда откуда-то принесло какого-то там помощника дежурного по вокзалу. И тут же стало ясно, что колокол этот, если и не самая важная и нужная составляющая вокзального интерьера, то, по крайней мере – одна из них.

Увидев военного, который средь бела дня, спокойно и деловито откручивает вверенное ему имущество, дежурный сначала не поверил своим глазам, но быстро взял себя в руки и кинулся разбираться. Курсант тем временем работу свою уже закончил и теперь примеривался, как бы поудобней ухватить эту довольно тяжёлую штуковину.

- Ты что ж это делаешь! – очень эмоционально поинтересовался помощник дежурного по вокзалу. На что получил вполне искренний ответ:

- Колокол снимаю.

Дежурный попытался установить причину такого нелогичного, по его мнению, поступка, но курсант учился в училище уже не первый год и знал, что с капитаном Дыкало шутки плохи, а потому, в основном, отважно отмалчивался.

Видя, что тут он ничего не добьётся, вокзальное должностное лицо сначала по привычке хотело вызвать милицию, но, сообразив, что перед ним военный, здраво рассудило, что этот вопрос должен решать патруль.

Тут то на сцене и появился Иван Иванович. Наблюдая из укромного места сцену допроса, он ждал подходящего момента. И вот когда этот момент настал, приказал патрульному следовать за ним и, не спеша, двинулся в сторону инцидента.

Всё было как в кинокомедии «Операция Ы». «Милиция! Милиция!.. Ну я – милиция»

Завидев патруль, помощник дежурного по вокзалу аж вздохнул с облегчением.

- Что тут происходит? – грозно спросил Иван Иванович курсанта, которому пять минут назад сам поставил задачу.

- Нет, вы только посмотрите, что ваши курсанты тут творят!!!

Помощник дежурного почти накинулся на начальника патруля.

- С чего вы решили, что это наш курсант? – холодно поинтересовался тот.

- Ну, так я это… В общем смысле, – немного поостыл борец за сохранность казенного имущества. – Вы уж разберитесь с ним, пожалуйста.

- Разберёмся, разберёмся. Следуйте за мной, - приказал он курсанту с колоколом под мышкой и двинулся к выходу с платформы, тот послушно поплёлся следом.

- Эй, а колокол-то куда? – спохватился помощник дежурного по вокзалу, видя, как уплывает объект его переживаний.

- В комендатуру, - отрезал Дыкало. - Вещдок.

- Вы уж не забудьте его вернуть, пожалуйста.

- Конечно вернём. Всего хорошего…

Никто, кроме самого Ивана Ивановича, не знает, сколько в этой истории правды, а, сколько курсантской фантазии. Тем не менее, красивый, наверно, довольно старый, пожарный колокол вот уже много лет украшал своим видом стену караульного помещения и был объектом постоянных придирок со стороны принимающего караула…

…К одиннадцати часам в училище окончательно затихло всё движение, и похолодало.

Трошкин шёл, стуча зубами не столько от холода, сколько от осознания того, что он идёт на свой первый в жизни пост и останется там сейчас один одинёшенек среди складов, машин и колючей проволоки. И хотя Пётр никогда не считал себя трусом, тем не менее, «мурашки» своим бегом оттоптали ему всю спину.

Разводящий младший сержант Петрович, бывший суворовец, а нынешний командир отделения, остановился и показал Трошкину на большие железные ворота, к которым они подошли.

- Тебе сюда.

- А ты пойдёшь принимать? – с надеждой спросил Петя.

- Да ну, брось. Я в прошлый раз проверял. Всё нормально.

За воротами послышались шаги, и вскоре между прутьев показалась голова Кошелёвского, утонувшая в шапке.

- Выпускайте меня отсюда поскорее! – сказала голова. – Сил моих больше нету такой дубарь терпеть!

- Выползай, Кошелёк, - Петрович открыл замок на воротах. – А ты хватай рацию и топай, карауль. Да не дрейфь, Троня, живы будем, не помрём!

Надо сказать, что такая смена часового, выходящая даже за самые широкие рамки Устава, была возможна лишь по одной причине, и называлась она: младший сержант Петрович. Сергей имел одно удивительное качество, он был до ужаса правильным и принципиальным. Но не это было удивительно. Являя собой образец дисциплины, исполнительности и требовательности, он совершенно не чувствовал момента, когда эти качества нужны, а когда их можно было и не показывать. Так, например, он чуть не до драки мог спорить со старшиной из-за того, очередь чьего отделения была идти на уборку территории. Он мог влепить наряд за смешок в строю и тут же сделать вид, что не заметил, стоящего неподалёку, начальника факультета и провести строй, не отдавая чести.

Петровича любили и уважали все, хотя почти со всеми он имел стычки. Ведь в отличие от других, больших и маленьких командиров, он никогда не прикрывался своим сержантским положением. На уборке территории он мёл и грёб вместе со всеми. Он не «закосил» ни одного наряда. Он жертвовал иногда своим увольнением, чтобы мог пойти кто-то другой, если у этого другого была, конечно, на то веская причина.

Таким человеком был Сергей Петрович, разводящий, который привёл и оставил Трошкина одного среди осенней ночи и холодного ветра.

Четвёртый пост считался самым неприятным постом в училище. Внушительный по размерам, он имел множество проходов и закоулков между складами и машинами, а так же кучу всевозможных укромных уголков и неосвещённых участков. Это было идеальное место для опытного часового, решившего вздремнуть часок, но, одновременно, этот пост с его декоративными кустиками вдоль дорожек, был лакомым кусочком для тех, кто собирался ссориться с законом.

Трошкин знал это, и, так как сон на посту пока не входил в его планы, ему ничего не оставалось делать, как взять автомат наперевес и двинуться вперёд, то и дело озираясь и прислушиваясь.

Чтоб хоть как-то развеселиться, пришлось разговаривать вслух:

- Куда идём мы с Пятачком?.. На остановку за пивком… Кто ходит в гости по утрам? Тарам-тарам, тарам-тарам… Если бы по утрам, темень, хоть глаз выколи… Ой, что это там шевельнулось?! Тфу, чёрт, ветка – зараза!

Трошкин осторожно продвигался вперёд, готовый в любую секунду занять оборону и отразить нападение кого бы то ни было, но никто почему-то пока не нападал.

Через полчаса нервное напряжение спало. Петя перестал шарахаться от шевелящихся веток и только изредка брал на мушку какую-нибудь неосторожную тень, как две капли воды похожую на террориста.

Прошёл ещё час, и Трошкин понял, что чересчур расслабился. Он осознал это, когда, стоя, облокотившись о кузов машины, заметил подошедшего к нему рыжего кота, каких много водилось на мусоросборнике и возле столовой.

- Здорово, Трошкин, - голосом Петиного завуча сказал кот. - Что, службу тянешь?

- Угу, - ответил Петя, - но вообще-то мне разговаривать не положено, я…

- Знаю, - перебил кот, - часовой ты.

- Угу, - снова подтвердил Петя.

- Да плюнь ты на этот пост, - предложил кот теперь голосом Шмаляйло, - пойдём, мышей половим.

- Ага, мышей, - согласился Петя, - это часовому не запрещается, у меня вот и автомат есть.

- Неплохо, - похвалил кот. – Автомат – это хорошо, взять бы его, да по воробьям!!! Тра-та-та-та!!!

Кот упал и затрясся в припадке.

- Ну, ты чего, - испугался Трошкин. – Эй, да что с тобой?

- Не обращай внимания, - кот поднялся на ноги, голос его теперь был похож на голос ротного, - это у меня с Вьетнама, охотились мы там, на крыс местных, ох и попрыгали они у меня, узкоглазые.

- А ты, я смотрю, кот бывалый! – восхищённо произнёс Петя.

- Подумаешь, я ещё и на машинке могу… и вышивать…- кот вдруг стал полосатым. – Ну, ты, дядя Пётр, давай бороться.

- С тобой, что ли, чучело?

Трошкин попытался пнуть собеседника, но почувствовал, что земля ушла из-под ног и тут же больно стукнула его по копчику…

Сон, как ветром сдуло. Петя сидел на холодном асфальте и ошарашено озирался вокруг… «Ну и ну, это же надо, заснул… Как слон, стоя! – пронеслось у него в голове. – И сон же какой-то дурацкий. Нет, надо что-то делать, не-то охранять придётся меня самого. На «губе».

До смены оставалось ещё минут двадцать, когда принесло дежурного по училищу. То ли от недосыпания, то ли от холода, но знакомый по разводу пожилой полковник, очевидно, оставил своё добродушие в «дежурке» и явился на пост Трошкина в агрессивном настроении. Компанию ему составляли Петрович и Кошелевский, которые сонно плелись сзади.

Трошкин заметил их ещё на подходе. Не раздумывая, он сиганул за колесо ближайшей машины и затаился.

Проверяющий прошёл в открытые Петровичем ворота и направился в Петину сторону.

- Стой! Кто идёт?!

Трошкин точно помнил требования Устава. Дежурный остановился, а вперёд вышел разводящий.

- Разводящий с проверкой, - объявил он.

Свет фонаря давно уже позволял Трошкину рассмотреть прибывших, но, видя, что разводящий явился не один, а с проверяющим, Петя решил быть твёрдым до конца.

- Разводящий, ко мне, остальные на месте! – потребовал он.

Петрович побрёл вперёд. На его сонном лице можно было прочесть что-то, типа выражения: «Что же ты, Трошкин, выпендриваешься, вылезай, проверяйся быстрее, да пойдём мы в тёплую караулку, на желанный топчан». Но Петя не унимался:

- Стой, осветить лицо!

Сергей остановился и поднял фонарик. Трошкин был готов уже встать и выйти к гостям, но фонарик, которым Петрович собирался удостоверить свою личность, почему-то не сработал. Петя задержался. «Что-то не так! Может специально! Проверка!..» Мозг лихорадочно работал, пока он смотрел на разводящего, возящегося с выключателем.

- Стой! Стрелять буду! – на всякий случай громко крикнул Трошкин.

Фонарик чуть не выпал из рук Петровича, он поднял голову и с испугом посмотрел в сторону говорившего.

- Разводящий, - повторил он, - с проверкой!

На слове «с проверкой» Сергей сделал ударение. Как бы давая понять Трошкину, что не с дурными намерениями он сюда явился, а всего лишь с дежурным по училищу, и устраивать стрельбу сейчас было бы очень некстати.

Наконец, фонарик сжалился над Петровичем и высветил Пете побледневшее лицо разводящего. Трошкин облегчённо вздохнул и выкарабкался из кустов.

- Продолжайте движение, - скомандовал он и направился к дежурному.

- За время несения службы происшествий не случилось! – отрапортовал Петя полковнику, но тот, очевидно, ещё не оправился от небольшого шока. Он молча озирался по сторонам, как бы желая убедиться, что здесь не прячется больше ни одного такого же бравого вояки.

- А что, стрельнул бы? – обратился он, наконец, к Петру. – Что, прямо так, в своего командира пиф-паф!..

- Может по ногам, - стараясь не выглядеть жестоким, ответил тот и, вспомнив недавнюю ссору с Петровичем из-за воскресного наряда, про себя добавил: «Или в голову, чтоб не мучился».

Полковник как-то странно посмотрел на Трошкина:

- Ну-ну! А расскажите-ка мне ваши обязанности.

Петя отчеканил ему обязанности часового.

- Хорошо! – сказал дежурный. Он задумался, но вдруг, взглянув куда-то Пете за плечо, громко произнёс:

- Нападение на ваш пост! Действуйте!

«Два автомата и пистолет, - прикинул силы Трошкин, пока мчался к ближайшему укрытию, - да, ещё же Кошелёк!»

Петя сиганул в кусты и затаился. «Сколько их? Как вооружены? Почему не стреляет полковник? Может, сдался? Нет! Там же Петрович, он живым не сдастся! Почему же они молчат?» Трошкин выглянул из-за укрепления. Предварительно он поднял над кустами шапку, надетую на штык-нож. Дежурный, как ни в чём не бывало стоял на месте, за ним мялся Петрович. «Вот это да!- восхищённо подумал Петя. – Делают вид, что ничего не заметили, а потом…» Он аж присвистнул оттого, что представил, какие широкие тактические возможности открываются, благодаря такому героическому поведению.

Противник всё не появлялся. Трошкин снова выглянул и на этот раз заметил, что Петрович за спиной дежурного делает ему какие-то знаки. Он то крутил пальцем у виска, то начинал изображать бег на месте, а затем делал вид, что звонит по телефону. Трошкин запутался. Окончательно сбитый с толку, он не придумал ничего лучшего, как передернуть затвор и, пригибаясь и петляя, как заяц, побежать к стоявшим. «Пусть уж скажут, что делать…»

Услышав звук передёргиваемого затвора и увидев бегущего на него отчаявшегося Петю, полковник снова почувствовал себя неуютно. Он шагнул к Петровичу, как бы ища у него защиты от этого головореза, и спросил:

- Они что, все у вас такие буйные?

- Никак нет, товарищ полковник, не все.

Ответ разводящего ему облегчения не принёс, зато Трошкин стоял уже в трёх метрах и тяжело дышал.

- Плохо! – твёрдо произнёс дежурный, стараясь не делать резких движений. – Плохо вы действовали по вводной!

«Вводная!!!» Первым Петиным желанием было превратиться в человека-невидимку.

«Вводная! Это была только вводная, а я, как последний идиот…» Он почувствовал, что краснеет. Полковник молча смотрел на потупившегося курсанта.

- Но, если бы обстановка была боевой, - сказал он, наконец, - вы бы вышли победителем! Не сомневаюсь. Всё, несите службу.

Он повернулся и зашагал к воротам. Петрович погрозил Пете кулаком и направился за ним. Трошкин снова остался один. Это было невыносимо: «Так опозориться! Ну и ну! Хорошо хоть в атаку не ринулся с криком «Ура!» - думал он, шагая по посту. – Ну, да ладно, в следующий раз, если он снова шутить вздумает, вместе посмеёмся»…

Кто знает, что такое караул, тот, вероятно, поймёт, почему Петя так устал, когда через двадцать четыре часа время подошло к смене. От непрерывной ходьбы ноги казались деревянными. Бессонная ночь оставила свой след на лицах и в мыслях курсантов, все думали лишь об одном - предстоящем отдыхе. Но сам факт смены уже ободрял людей, наступала эмоциональная разрядка после суток бдительности, ответственности и напряжения.

Трошкин последним сменился с поста и подходил к комнате для сменяющегося караула, когда стены потряс взрыв хохота. Петя недоумённо открыл дверь:

- А он мне: «Коля, не стреляй! Это я!»

Ватруха увлечённо рассказывал эпизод из прошедшей службы:

- А я ему: «Стой! Ты куда?» А он мне: «Коля, не стреляй… я свой… я заблудился!»

Снова дружное ржание заполнило тесную комнатушку. Трошкин устало улыбнулся и уселся на свободную скамейку, Ватруха продолжал:

- «Как ты попал-то сюда?!» – спрашиваю, а он: «Коля, я пост найти не могу… мы по вводной бежали, а я отстал!» Ха-ха-ха!..

Дверь открылась, и на пороге показался старшекурсник из нового караула. Все притихли и стали ждать, когда парень скажет, по чью душу, он явился.

- Эй, орлы, кто тут за порядок в комнате начальника караула отвечает? – спросил тот.

Ватруха буркнул:

- Так я и знал!

Встал и под сочувственные взгляды товарищей поплёлся устранять недостатки. Когда дверь за Колей закрылась, Бардин очень серьёзно произнёс:

- Жаль Сдобного, милейший был тормоз.

Все опять заржали и стали вспоминать смешные случаи, которые произошли за последние сутки.

Первый караул подошёл к концу. Люди сидели уставшие, но счастливые, и смеялись до слёз над любым пустяком. Смех так и лез наружу. И нельзя было его сдержать. Трошкин смеялся вместе со всеми, иногда он вставлял слово-другое в общий гам. Он рассказал, как чуть не до инфаркта довёл проверяющего и Петровича своими решительными действиями по отражению нападения превосходящего противника. Своим рассказом Петя вызвал новую волну смеха. Трошкин хохотал сам над собой, а там, где-то внутри, его грыз вопрос: когда же придут за ним, чтобы он шёл чистить колокол. И ещё одна мысль не давала покоя. Петя с грустью думал: «Я всё-таки заступил в этот караул, но ведь это же случайно».

 

 

* * *

 

 

Прошло два месяца…

На улице вовсю чудил январь. Он был белым и мягким, как этот уже непервый снегопад, что так неожиданно начался пару часов назад.

- Классно! – мечтательно произнёс Половой.

Курсанты стояли в коридоре, облокотившись на подоконник, и зачаровано следили за падающими белыми пушистыми хлопьями.

- Красотища! – согласился Ватруха.

- А его ведь теперь опять убирать придётся, - тем же тоном предположил Жора.

- Опять скребки неподъёмные, – Трошкин был настроен неменее романтично.

- Подъём на тридцать минут раньше…

- Романтика!

- Опять снежные бабы на газонах… - не унимался Половой. – Эх! Хочу в снежки поиграть!

- А в песочнице поковыряться не хочешь? - язвительно спросил Бардин, - А то я тебе могу совочек найти… и ведёрко…

- Балбес, ты Бард, - Жора печально оторвался от созерцания падающих снежинок, - песок сейчас твёрдый, зима ж на улице.

…Снег валил всю ночь. Словно манной крупой из разорванного мешка, сыпал и сыпал он на притихший город, покрывая землю и крыши молчаливых зданий толстым белым пушистым слоем небесной ваты.

Следующее, по-настоящему зимнее, утро ворвалось в казарму одновременно с истерическим криком дежурного по роте: «Рота по-о-одъём! Выходи строиться на уборку территории!»

- А лыжи брать? – спросил кто-то, любознательно выглянув в окно. – Там же снега по колено.

- Бери, - посоветовало сразу несколько голосов.

- И лопату возьми – от белых медведей отбиваться, - добавил дежурный. – А заодно и плац очистишь. Ну, живо выметайтесь закаляться, труба зовет!

Что такое уборка снега? Ничего особенного и вместе с тем что-то выдающееся… Это шествие сгорбленных, замерших фигур на фоне тёмного зимнего утра. Это жалкие попытки с помощью тоненькой суконной шинельки сохранить тепло исчезнувшего где-то внутри покинутого родного одеяла. Это борьба с огромным упрямым скребком за каждый метр очищенной от снега территории.

Лопата (не какая-нибудь штыковая, а настоящая, новогодняя, шириной с Красную площадь) становится в такие минуты самым близким другом. Именно от неё зависит – сколько ещё вам мёрзнуть на этом, покрытом снежными заносами и похожем на кусок Антарктиды, плацу. И как скоро можно будет с чувством выполненного долга шумной толпой ввалиться в тёплую, пахнущую портянками, казарму. И сразу упасть на свою остывшую, но, всё же, такую родную кровать.

Запыхавшийся и раскрасневшийся от утреннего мороза Трошкин только поставил лопату в каптёрку, когда к нему подошёл Шмаляйло и сказал:

- Будешь теперь ходить на первый пост, Трошкин, ты отдан приказом по училищу.

«Вот оно! – пронеслось в голове у курсанта. – Вот оно признание!» Трошкин ликовал, ещё бы. Первый пост – пост у Боевого Знамени. Сюда ставят не кого попало, здесь стоят лучшие, значит он, Пётр Трошкин, лучший! И теперь ему, а не кому-то другому будут отдавать честь все проходящие мимо самого почётного места в училище. Он вспомнил свой первый, двухмесячной давности караул. «Эх, как всё неправильно тогда начиналось, - пронеслось в голове курсанта, - но ничего, теперь-то всё будет хорошо!»

 

 

* * *

 

 

Между тем неуютные холодные зимние дни с завидным постоянством сменяли друг друга. Налипая друг на друга, словно огромный снежный ком, подталкиваемый раскрасневшейся от мороза курсантской пацанвой, они неумолимо приближались к тому времени года, когда природа просыпается и готовится к возрождению после долгой зимней спячки. Как-то незаметно декабрь сменился следующим месяцем, а тому в свою очередь на смену пришёл самый яростный хранитель зимней стужи – февраль. И, словно понимая всю агрессивность этого «хозяина зимы», календарь отсчитал на его «выходки» всего двадцать восемь дней.

Дни становились всё длиннее, а ночи уменьшались пропорционально увеличению дня. Февральские морозы грозили мартовскому солнцу белым снежным кулаком и нехотя отступали за полярный круг. Они уносили с собой пронизывающий до костей ветер, утренний неубранный снег и воспоминания о тяжёлых металлических скребках и лопатах шириной с аэродром, так грациозно бороздивших ещё недавно белую целину плаца.

Деревья, ещё вчера напоминавшие большие ватные тампоны, под действием мартовских лучей распрямлялись, поднимая ветки к солнцу. На них намечались маленькие отросточки-почки, из которых потом появятся листья, которые, в свою очередь, будут радовать глаз всё лето. И о которых будет сказано так много неласковых слов во время уборки закрепленной территории осенью…

Зиму и начало весны Трошкин почти не заметил. Они пронеслись мимо него, точно так, как электричка проносится мимо пасущейся на лугу коровы. Если бы вдруг нашёлся кто-нибудь любопытный и спросил Петю о прошедших месяцах, то после непродолжительного раздумья услышал бы в ответ что-то вроде:

«Первый отпуск проворонил! Чёртов грипп! И в самый неподходящий момент! Три недели в лазарете провалялся с осложнением, пока остальные домашние пироги жевали.

Зима осточертела! Скребки… Сугробы… Мороз… Бррр! Гололёд. По плацу хоть на коньках катайся, а Шмаляйло - придурок строевым заставлял ходить… Можете представить, на что это было похоже? Вот-вот, на коллективные выступления по фигурному катанию, с произвольной программой.

Да! Новый Год, встреченный в казарме под звон железных кружек с лимонадом – это что-то, скажу я вам! Ротного хотели Дед Морозом нарядить, но никто, почему-то, ему этого предложить не решился. А здорово было бы!

На зарядке, как пингвины ходили, ей богу не вру, на прямых ногах. Холодно же! Да ну её, эту зиму!

О! Случай прикольный наблюдал. С неделю назад это было. Стоял я тогда дневальным по офицерской столовой. Ну и послали меня, значит, заодно полы помыть в «чепке». А что делать? Пошёл, куда ж денешься. Мою их, одним словом, никого не трогаю. А рядом два третьекурсника кексы трескают и сметаной их запивают. А больше, надо сказать, в зале ни души. Да оно и понятно – время то самое что ни на есть учебное, все на занятиях… Ну кроме этих двух прогульщиков, конечно.

Тут вдруг дверь открывается и появляется, не поверите – начальник училища! Во-во, сам генерал, собственной персоной. Встал и на нас уставился. Чего его в «чепок» занесло, вы у него спросите, а только мы так и застыли с открытыми ртами. Я то ладно, а у тех двоих там по полкекса было запихано, чуть не подавились. Сколько мы так стояли, не скажу, потому что не засекал, только ещё до того как генерал хоть слово сказал, один из «курсачей» вдруг сорвался да ка-а-ак даст чёсу. Отпихнул генерала, шмыг в дверь и тикать. Только пятки засверкали.

Тут уже и начальник училища рот открыл от удивления. Не понял он манёвра.

А второй тем временем не растерялся, подскакивает к очумевшему генералу, лихо козыряет, каблуками щёлкнув и уверенно так:

- Разрешите догнать, товарищ генерал?

Ну, тот и кивнул автоматически.

Одним словом, и второго «спринтера» след простыл. Генерал ещё постоял, в обстановку врубаясь, а потом меня заметил:

- Ты кто?

Я только ему представиться собрался, как в это время до него, наконец, дошёл расклад. Как начал он хохотать да всё повторять сквозь смех:

- Вот охламоны… Вот шельмецы… Провели старого.

Не знаю, чем эта история закончилась, не встречал я тех курсантов больше, но и на разводе общеучилищном генерал о них не заикался…

Что ещё?.. Ну, Восьмое марта было, маму поздравил, больше некого…пока. Контрольная по «матану» была, повезло, со второго захода написал, а Сдобный, так тот четыре раза ходил. Сказал, если в пятый придётся идти, возьмет с собой верёвку, но не понадобилась, слава Богу.

Ах, да! Телевизор в роте появился. Откуда не знаю, наверное, гидрометтехникум подарил, за наше внимание к его учащимся женского пола.

«Телек» в коридоре поставили, а рядом табличку приделали «Распорядок работы». А что толку с такого телевизора, если между «с» и «до» в этом распорядке всего-то один час, да и тот на новости отведён. Самое интересное-то поздно вечером начинается. Вот и приходится особо соскучившимся по «голубому экрану» (а это я вам скажу человек сорок-пятьдесят) дожидаться пока ответственный домой, наконец, слиняет. А потом сразу - хвать за табуретки и к «ящику».

А теперь представьте себе картину… Сидит полроты обалдуев в темноте вокруг телевизора и взирает на кино какое-нибудь внимательно, снизу вверх, как паства на священника. И в этот самый момент, естественно, приносит дежурного по училищу. Вот не спится ему.

Дневальный с тумбочки жалобно дежурного по роте кличет, а «паства» тем временем, похватав табуретки, несётся к своим койкам. И это ж надо, чтоб всё тихо было, чтоб не дай бог, проверяющий не услышал. А тапочки по полу шлёпают, табуретки друг об друга бьются, и пружины кроватные скрипят жалобно.

А дежурный по училищу в окошко смотровое уже дневальному страшные рожи корчит, открывай, мол, паршивец, дверь немедленно!

Ну и что спрашивается тому бедному дневальному делать. В коридоре ещё полно мечущихся полуночных киноманов с мебелью в руках, а проверяющий, по всему видно, вовсе не шутит.

Вот и приходится наряду по роте с засовом возиться долго, вроде как заржавел он совсем, не хочет открываться.

А потом с неподдельной искренностью в глазах доказывать припёршемуся полковнику, что открывать начали сразу, просто моментально после стука. Голубой мерцающий свет в окне ему просто померещился, а топот ног и другие непонятные звуки – послышались.

А что делать? Кому охота, чтобы его с наряда сняли?..

Ха! Первое апреля же было! Бутуса надурили… Сказали, что его ротный вызывает, срочно. Ну, тот, как был в трусах и тапочках, так и попёр! Ох, и видок же у него был! Долго потом ржали. Правда, ротный пять нарядов бедолаге вкатил, но чем не пожертвуешь для общего веселья!

Апрель теплее марта, и на зарядку ходить приятнее…

Что ещё сказать? Да всё вроде… Жили как-то однообразно, буднично всё как-то было».

Но никто почему-то Трошкина ни о чём не спрашивал, и поэтому жизнь спокойно и размеренно струилась дальше.

 

 

* * *

 

 

Вечер был тихим и по-майскому тёплым. На тёмно-синем небе проклюнулись первые звёздочки, обозначив направления на север, юг, восток и куда-то там ещё.

Петя любил это время суток, особенно здесь, в училище. Не потому, что в такие вечера можно было посидеть где-нибудь на скамеечке, укрытый от посторонних глаз плакучей ивой, с прелестной «girl». Как раз этого первокурсник себе позволить сейчас не мог. Нет. Трошкин любил эти сумерки за то, что именно в их тёплых объятиях, он мог меньше всего опасаться патруля, а значит «самоволка», или как ещё говорят «самоход», пройдёт в спокойной и дружественной обстановке.

До вечерней поверки оставалось два часа…

Петя перемахнул через забор и приземлился на «большой земле», оставив тем самым училищную жизнь с её правилами, запретами и остальными заморочками, за двухметровой оградой. Бросив беглый взгляд по сторонам, курсант ещё раз убедился, что поблизости нет людей в форме с красными повязками, и, придерживаясь тёмных мест, зашагал к булочной.

…Слово «самоволка», очевидно, появилось одновременно со словами: «забор», «увольнение», а также вместе с понятием «лишение очередного увольнения». «Самоходчики» обычно заканчивали плохо. В случае разоблачения, их военная карьера усыхала на корню, так и не успев начаться. С законом, как известно, шутки плохи. Но уж где-где, а в армии всегда хватало людей азартных, способных бросить вызов в лицо фортуне. И потому этот факт, да ещё то, что редкое несколькочасовое увольнение никак не могло компенсировать неизбыточную тягу молодёжи к свободе, объясняли всё. И никакие репрессии, никакие потуги начальства, а тем более уговоры, не могли изжить из курсантского быта такого явления, как самовольная отлучка. Хотя и пытались это сделать.

Петя был приверженцем тонкого юмора. Он шутил с установленным порядком легко, едва касаясь щекотливых моментов «тёмной стороны» курсантской жизнь. И вообще, Трошкин не злоупотреблял. Он не любил ставить на кон своё дальнейшее пребывание в училище против нескольких минут или часов свободы. Но сегодня пацанам почему-то, как никогда, захотелось батона, и жребий хладнокровно пал на Петю.

В булочной подозрительно пахло хлебом. Трошкин заставил продавщицу выбрать ему батон потолще, расплатился и хотел было тут же попробовать покупку, но передумал, так как вспомнил про ждущих его в училище семь полуголодных ртов. Он вышел на улицу и глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. Было огромное желание подольше понаслаждаться весенней свежестью, но надо было спешить, и он тронулся в обратный путь.

…Их он заметил в самый последний момент. Они появились внезапно, из-за угла. Новая портупея, просунутая под капитанский погон, угрожающе скрипнула, не обещая ничего хорошего. А красные повязки с надписью «ПАТРУЛЬ», словно сигнал светофора, кричали о нависшей над Петей опасности. Офицер и двое курсантов с начищенными бляхами на белых ремнях подошли к остолбеневшему Трошкину.

- Вашу «увольнительную», гражданин хороший, - потребовал капитан.

Под темечко закралась скользкая мысль: «Конец!» Батон уже не грел так настойчиво, как прежде.

- Я жду…

Голос начальника патруля был каким-то странным, но совсем не злым.

- Только не говорите, что её у вас только что украли.

Трошкин зачем-то полез в карман.

- Подержи, - сказал он, протягивая драгоценный батон одному из курсантов. Вдруг в мозгу всплыл образ Зондера: «Безвыходных положений не бывает!» «Это уж точно, - со злостью подумал Петя, - только где выход-то?!» «Где, где, - образ майора стал ехидным, - вон в той подворотне! Ну, ходу! Живо!»

Ещё никогда в жизни Трошкин не бегал так быстро. Дворы мелькали один за другим, а кошки едва успевали прятаться в водосточные трубы. Он то и дело оборачивался, но не мог точно сказать, где сейчас преследователи, да и преследуют ли его вообще. Вдруг впереди выросла стена… Тупик! Сзади послышались чьи-то приближающиеся шаги. Сердце разрывалось от бега и волнения. «В бою надо умело использовать местность». Зондер, как всегда, был прав. Трошкин повертел головой и увидел подъезд. Ещё толком не осознав, что можно выжать из этого убежища, Петя скрылся в чреве парадной.

Запыхавшийся военный опустился на ступеньки лестничной клетки третьего этажа. «Батон уплыл… Пропаду не за грош…И дернул меня чёрт!..» – раздумывал он. Неожиданно его мысли прервал стук двери, в подъезд кто-то зашёл.

«Нашли!»

Трошкин вскочил и заметался по площадке, как загнанный зверь. Но недаром говорят, что в критической ситуации, человек способен на многое, и Петя забарабанил в чью-то квартиру.

Щёлкнул замок, дверь открылась и на пороге появилась девушка в домашнем халате.

- Извините, ради бога! – курсант ввалился в прихожую и закрыл за собой дверь. – Я сейчас всё объясню…

Он прислонился спиной к стене и, закрыв глаза, съехал по обоям вниз.

В комнате тикали часы, подчёркивая своим «тик-так» наступившую тишину. Пахло чем-то вкусным и знакомым. Всё как дома…

Трошкин поднял отяжелевшие веки и увидел склонившееся над ним симпатичное юное личико.

- Простите, - пролепетал он, - но у меня не было выхода.

Девушка с улыбкой разглядывала раскрасневшуюся от бега физиономию курсанта.

- Ну, здравствуйте, благородный рыцарь! – вдруг сказала она.

- Чего? – не понял Трошкин.

- Вы меня совсем не узнаёте, да?

Петя внимательнее взглянул на хозяйку квартиры и был вынужден признать, что действительно где-то её уже видел. Но где?..

- Вы меня, наверное, с кем-то спутали, - выдохнул он и снова закрыл глаза. – Вы не волнуйтесь, я сейчас уйду.

- Нет, нет, я не путаю, - не сдавалась девушка. – Вы тогда этих хулиганов раз-два! Я вам так благодарна!..

- Ах, вот оно что!.. – Петя вспомнил своё первое увольнение и усмехнулся.

- Это той осенью было, да? – уточнил он.

- Вспомнили! – обрадовалась она. – А я думала, что не увижу вас больше… Что же вы тогда так быстро исчезли, я вам даже спасибо не успела сказать!

- Да-а…- Трошкин замялся, - спешил я очень… Слушай, а давай на «ты»? Я Петей называюсь.

- А я Ксюшей, - оживилась хозяйка. – Вы… то есть, ты чай пить будешь?

Петя посмотрел на часы:

- Почему бы и нет.

Ксюша радостно хлопнула в ладоши и упорхнула на кухню.

- Ты проходи, - крикнула она оттуда.

Трошкин стянул пыльные сапоги и поскорей засунул портянки поглубже в голенища. Он взглянул на свои босые ноги: «Да-а, эталон красоты и этикета!»

Он вошёл в гостиную. Комната была обставлена со вкусом. Одну из стен украшала репродукция картины, где Иван Сусанин вёл в чащобу неприятельских солдат.

- А-а, это мы пятно на обоях закрыли, да и сюжет папе нравится, - пояснила появившаяся Ксюша. – Он ведь у меня тоже военный.

Петя посмотрел на девушку. Та смущенно опустила глаза и принялась расставлять чашки на столике.

- Папа у меня прелесть: умный, добрый и на собрания родительские не ходит. Я ведь школу заканчиваю, - пояснила она.

- Везёт тебе, - сказал Петя.

- А вот это мы с папой.

Трошкин обернулся, чтобы взглянуть на фотографию и замер… Со стены на него всё тем же пронизывающим взглядом смотрел человек в капитанских погонах, с которым Петя имел несчастье познакомиться пятнадцать минут назад, как с начальником патруля.

- Ну, мне пора, - Трошкин попятился к двери. – Засиделся я у тебя.

- А как же чай? – глаза Ксюши были полны недоумения.

- Видишь ли…

Продолжение наспех придуманной версии прервал раздавшийся в прихожей звонок.

- О! Это папа! Как здорово! Я вас сейчас познакомлю!

Она бросилась открывать дверь.

Петин мозг снова заработал… «Какой этаж? Третий. Высоко… Холодильник, сервант, шкаф… О! Шкаф – это мысль…»

- Папка, а у нас гость, - подписывала тем временем приговор Ксюша. – Помнишь, я тебе рассказывала?

- А-а-а, тот полуночный герой-ковбой?

- Он не ковбой, - обиделся девичий голос, - он курсант, и нечего тут иронизировать! Он, между прочим, один их всех…

- Всё, всё, сдаюсь… Ну, давай, знакомь с кавалером.

Густой румянец залил Ксюшино личико.

- Он не кавалер, он курсант…

- А разве курсант не может быть кавалером? – лицо входящего в комнату капитана светилось улыбкой. – Или он может быть только кавалером орденов?

Петя молча смотрел на вошедшего. Взгляды двух военных встретились. Папа удивлённо присвистнул.

- Что ты говорила, дочка, сделал твой спаситель, раскидав хулиганов, скрылся? Хм… Верю, охотно верю. И, наверное, быстро, да?

- Волка ноги кормят, - буркнул Трошкин. Ему было уже всё равно. Он жаждал лишь одного: поскорей бы всё закончилось, и его доставили по назначению.

Ксюша непонимающе уставилась на двух мужчин.

- При чём тут скрылся? Он же просто поступил благородно.

- Да, да, конечно, - согласился капитан. – А батоны направо и налево ты тоже из благородства раздаёшь?

- Нет, по доброте душевной, - огрызнулся Петя.

- Какие батоны? – удивилась Ксюша. – Вы что, знакомы?

- Нет ещё, - улыбаясь, ксюшин отец и протянул Пете руку. – Пал Саныч…

Тот недоверчиво посмотрел на протянутую ладонь.

- Курсант Трошкин, - сказал он, пожимая руку. – Петя.

- Петя значит? Ну, хорош ты, Петя, бегать! Я и сам так бегал…раньше. Эх, молодость!

Когда Трошкин через полчаса вышел на улицу, было уже совсем темно. Свежий воздух охладил разгорячённое чаем Петино тело. Он улыбнулся, вспоминая недавние события: «Бывает же!..» Он удивлённо хмыкнул и почесал затылок: «А Ксюша, прямо скажем, ничего девчонка, да и папа у неё, что надо!» Петя ещё раз улыбнулся, вздохнул и зашагал в сторону училища. До вечерней поверки оставалось тридцать минут.

Он добрался до родного расположения без приключений, по пути снова заглянув в булочную. Вручил батон оголодавшим собратьям и, бросив что-то типа «Да нормально…» в ответ на «Как сходил?», принялся с улыбкой наблюдать за счастливыми растущими организмами, весело накинувшимися на хлебобулочное изделие.

После отбоя он долго не мог заснуть.

Через распахнутые настежь окна спального помещения врывалось монотонно повторяющееся стрекотание ночных сверчков. Голубоватый свет луны, соскользнув с подоконника, разливался по Петиной подушке.

Трошкин открыл глаза. Ночную идиллию изредка прерывал скрип курсантских кроватей и всё более усиливающийся храп, спящего по-соседству, Жоры Полового.

В коридоре в полголоса переговаривались дневальные, распределяя между собой очередность заступления на «тумбочку». Обоюдные аргументы каждого из них отклика в сердцах оппонентов не нашли и курсанты в конце концов обратились за помощью к жребию.

Трошкин потянулся к прикроватной тумбочке и открыл дверцу. Нащупав на полке сигареты, он сел на кровати, сунул ноги в тапочки, встал и направился в умывальник, прихватив с собой спички.

Открыв дверь в отдраенное дневальными свободной смены помещение, Трошкин подкурил и тут же замер, прислушавшись. Откуда-то звучал перелив гитарных струн. Петя заглянул за облицованный голубым кафелем угол и увидел Бардина.

Сидя на подоконнике в фиолетовых армейских трусах и застиранной майке он прижимал к груди свою гитару и, в задумчивости перебирая струны, шевелил губами. Время от времени он прерывался, доставал из-за уха простой карандаш и что-то быстро начинал писать в своем блокноте, который лежал рядом с ним, тут же на подоконнике.

Единственными свидетелями этого необычного действа были двенадцать начищенных до блеска латунных кранов, с которых нет-нет, да и срывались звонкие капли воды, отдаленно напоминавшие слезы растроганных высоким искусством слушателей.

Степан заметил Трошкина и засунул карандаш за правое ухо.

- Чего, Петюнь, не спится? – спросил он, показывая Пете жестом, чтобы тот оставил ему покурить.

- А ты что же? – Трошкин достал из пачки ещё одну сигарету и протянул товарищу.

- Да вот, Муза посетила. Я часто здесь по ночам творю. Особенно когда на улице тепло. – Стёпа пододвинулся, приглашая товарища сесть рядом.

- Шел бы в ленкомнату – там стол есть.

- Это не то, – Бардин выпустил изо рта струйку голубоватого дыма. – Здесь акустика. Вот послушай…

Он провел большим пальцем по струнам. Звук был объемным и звонким, отражаясь от блестящих кафельных стен, он даже казался торжественным.

- В ленкомнате так звучать не будет, - Степа отложил гитару в сторону. - А ты че не спишь?

- Я сегодня девчонку встретил, - Петя улыбнулся, вспоминая сегодняшний «поход» за батоном.

- И как ее зовут?

- Ксюша.

- Ничего имечко, красивое. Ну и где ты её встретил?

- Ты, наверное, не поверишь, если расскажу…

- А я не взводный, чтоб мне сказки сочинять, не хочешь, не рассказывай, - Степан совсем не обиделся. Он с улыбкой смотрел на товарища с торчащим из майки на груди концом «амуровской» стрелы с оперением. – Итак всё понятно.

- Ну уж нет. Слушай…

И Петя поведал ему историю своего знакомства с Ксюшей, начиная с мокрого от слёз рукава в кинотеатре и заканчивая событиями последних нескольких часов. Бардин слушал, не перебивая, только изредка вставлял удивлённые междометия, а один раз даже присвистнул от восхищения.

Когда Трошкин замолчал, они ещё некоторое время сидели в тишине. Наконец, Степан не выдержал:

- Да-а, брат, ну и сюжетец, куда там твоему индийскому кину.

- Я ж говорил, не поверишь.

- Вот заладил! Почему я должен тебе не верить? Верю я, верю. Просто сам подумай, неужели ничего не замечаешь странного?

- Ну, батя её меня «не почикал», когда в квартире «попалил»…

- Баран ты, Петя, хоть и нормальный пацан. Приземлённый субъект, можно сказать, - Степан слез с подоконника и принялся расхаживать взад и вперёд по бетонному полу. – Я ему о космических просторах, а он «носок порвался». Давай сигарету…

И пустив в потолок новую сизую струйку дыма, продолжил:

- Неужели не понятно, что это судьба вас свела, что всё неспроста было и «увал» первый, и патруль, и хулиганы, и «самоход» сегодняшний… Неужто не догоняешь?

Петя забрал у товарища окурок, затянулся, выпустил дым через ноздри и, вернув ему «бычок», печально уставился на Степана:

- Трудно вам поэтам на свете белом живётся, наверное? С этакой фантазией-то буйной…

- Не веришь значит?

- А ты в царя Солтана веришь?

- Да пошёл ты…

- Сам пошёл.

Помолчали, по очереди затягиваясь сигаретой.

- Какая она? – наконец, нарушил тишину Бардин.

- Она… - Петя задумался. – Ты знаешь, мне кажется - она необыкновенная.

- Фигасе! Да ты оригинален! Старик, все они необыкновенные… Сначала. А потом… - Бардин горько усмехнулся, видимо, припомнив что-то из своего прошлого.

- Что потом? – Трошкин изобразил возмущение. – А, может, она не «все». А, может, мне действительно повезло!

- Повезло? Ага, значит, в везение ты всё-таки веришь. Уже прогресс, - ухмыльнулся Стёпа.

- Не знаю как объяснить… Мы и знакомы то с ней всего несколько часов, а у меня такое впечатление, что знаю её всю жизнь. И можешь смеяться, но мне кажется, что она особенная…

Степан не ответил. Он выкинул в окно окурок, который красным светлячком прочертил дугу на фоне ночного неба и, рассыпавшись фонтаном искр от удара о землю, остался неподвижно лежать, медленно угасая.

- Очень хочу, чтоб это так и было, - очень серьёзно произнёс Бардин и уселся обратно на подоконник. Взял гитару, задумался на секунду и вполголоса запел:

 

Сам не знаю, что случилось со мной:

Третий день не ем, хожу зол и хмур.

Видно вновь ядовитой стрелой

Поразил меня коварный Амур

Наповал. Моей свободе - конец!

Ах, зачем меня выбрал он?

По обилию пробитых сердец

Средь Амуров он, видать, чемпион.

 

Упаси меня, Боже, от этой напасти!

Мне любовь приносила одни лишь несчастья.

Упаси меня, Небо, от новых страданий!

Очерствей, моё сердце, стань твёрже, чем камень!

Пусть любовь - это рай. Утверждаю я всё же:

Мне свобода всех прелестей рая дороже!

 

Только с некоторых пор день-деньской,

Где бы ни был я - всегда и везде –

Пред глазами распрекрасный образ твой.

Знаю: это не к добру - быть беде.

Сам себе боюсь признаться - люблю.

Ничего, любовь развею, как дым,

Силу воли свою закалю –

Для Амуров буду неуязвим.

 

А нахлынет одиночество вдруг -

С другом мы печаль утопим в вине,

И объятьями случайных подруг

Мы останемся довольны вполне.

Ни о чём не пожалею, клянусь!

До утра с друзьями буду кутить.

Нет, ребята, женщин я не боюсь,

Просто без любви спокойнее жить.

 

Но кричу я во сне: «Где же ты, моё счастье?»

Я его сберегу от всех в мире напастей!

Я его сохраню среди всех испытаний –

Не боюсь я теперь самых сильных страданий!

И пускай, воля - рай! Утверждаю я всё же,

Что любовь мне всех прелестей рая дороже!

 

Гитара замолчала.

- Что-то я, действительно, нагнал тоску,- помрачнел Степан. - Пошли спать, Петро. Утро вечера мудренее. Может быть ты и прав. И тебе повезло. Хотя знаешь, лично для меня… Без любви спокойнее жить.

 

 

* * *

 

 

«…Только спокойствие! – Петя с силой опустил молоток на шляпку гвоздя, да так, что тот бедный согнулся пополам. – Только спокойствие! Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Да какое ж тут к чёрту спокойствие!»

Бабах!!! Ещё один гвоздь прекратил своё существование.

…Ещё вчера, ничего не подозревающий, Трошкин улыбался в трубку телефона и рисовал в воображении их с Ксюшей сегодняшний поход в Центральный парк культуры и отдыха, а сегодня…

Тот, кто знает, что такое курсантский (солдатский) быт не понаслышке, а испытал его на себе, тот, вероятно, знает и то, что наряды у военного человека могут быть трёх видов. Очередные, внеочередные и, так называемые, наряды «за того парня». Первые два вида комментариям не поддаются, как говорится: «от каждого по способностям, каждому по заслугам». Но вот о последней разновидности следует рассказать особо.

В жизни всякое может случиться, ведь человек – раб судьбы… Можно выиграть в лотерею большую сумму, а можно и на арбузную корку нечаянно наступить и грохнуться так, что про любую лотерею забудешь. Всякое бывает…С Фортуной не поспоришь. И именно поэтому, если вас, вдруг накануне наряда скрутит невыносимая боль в мизинце правой ноги. Или совершенно случайно на голову свалится какой-нибудь предмет весом в несколько килограммов, например, телевизор, никто вас ни в чём не обвинит. Никто и слова обидного не скажет, когда своё право «тащить» службу в наряде вы передадите другому. Это всё в порядке вещей.

Но вот, если вам вдруг захотелось уволиться, погулять, расслабиться и, пораскинув умом, вы нашли способ как «закосить» наряд, тут уж ничего хорошего в свой адрес услышать, не ждите. А уж от того, кто займёт ваше место, тем более…

…На Чайника Петя не дулся. Чёрт с ним. Не каждый день всё-таки у человека аппендицит вырезают, а пропустить свою операцию, находясь в наряде по клубу, это было бы крайне неразумно.

Но вот Шмаляйло!..

Бабах!!! Гвоздь до упора вошёл в дерево, и большой плакат с надписью:

 

ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ КОНКУРСА «СМЕХ В ПОГОНАХ»!

 

наконец, повис в глубине сцены.

«Почему именно я!? – Трошкин сел на табуретку. – Ну почему!»

Петя был назначен дневальным по клубу вместо заболевшего Незачаева совершенно неожиданно, в субботу вечером, когда вышел из казармы, чтобы подышать воздухом. И сейчас, сидя в клубе, он испытывал чувство глубокой обиды и досады вовсе не оттого, что долгожданное воскресенье так неожиданно и глупо накрылось. Его бесил Шмаляйло, со своим «суперсправедливым» подходом к назначению в наряд, выбравший на эту роль Трошкина только лишь потому, что тот первым попался ему на глаза, когда стоял на улице. Этого-то и не мог простить Петя сержанту.

Конкурс начался. Пока на сцене всевозможные клоунады, пародии, пантомимы, рассказывающие зрителям о полной казусами курсантской жизни, вызывали в зале смех, а иногда и бурное ржание. Пока жюри выставляло оценки. Одним словом, пока шёл конкурс, Трошкин работал. Он держал декорации и уносил реквизит, подавал реплики и крутил занавес, единственное, чего он не делал, это не веселился, как все вокруг.

Наконец, конкурс начал близиться к завершению…

Петя стоял за кулисами, готовясь поймать брошенную со сцены тарелку, когда его внимание отвлёк голос, который, несомненно, принадлежал ротному:

- …Я вот только не пойму, кто должен был об этом позаботиться?!

Тон говорившего не предвещал собеседнику ничего хорошего.

- Но, товарищ майор, я не думал…

- Что значит «не думал», старшина! Думать всё-таки надо, хоть иногда! Прохлопали! Завтра на совещании меня спросят, где же были наши курсанты… Что я отвечу?! Что они в трауре по неудачно написанной контрольной?! Или, что все юмористы в наряде?!

- Что же делать? – Шмаляйло был озабочен.

- «Что»? Да ничего особенного: пойти сейчас на сцену и изобразить Чарли Чаплина! Одним словом, так, старшина, если сегодня не будут выступать наши курсанты, пеняйте на себя! Идите!

«У-у-у, зараза, получил! – ликовал Трошкин. – Будешь знать, как невинных людей в наряды ставить!»

- Трошкин! – Шмаляйло с красной после разговора с ротным физиономией заметил Петю. – Ты что здесь делаешь?!

«Трамвай жду», - хотел ответить тот, но не стал.

- Тарелку ловлю.

- Какую та…

Фарфоровая тарелка, брошенная со сцены по сценарию какой-то инсценировки, пролетела мимо отвлёкшегося Трошкина. Описав плавную дугу, она со звоном разлетелась об стену в метре от Шмаляйло, заставив того шарахнуться в сторону.

- Вот эту, - ответил Петя на незаконченный вопрос. – Правда, не поймал.

Шмаляйло с опаской взглянул в сторону сцены.

- Значит так, - сказал он, - сейчас тебе надо будет что-нибудь изобразить.

«Ну вот, начинается! – подумал Петя. – Старая история».

- Я не умею.

- Неважно! Иди сейчас на сцену и делай там, что хочешь, стишок расскажешь или песню споёшь, лишь бы это было похоже на выступление!

- Но…

- Что непонятно, товарищ курсант?! В строю разговаривать вы все мастера, а тут сразу «не умею»! Живо на сцену! Кругом! Шагом марш!

Инсценировка уже закончилась, в зале нетерпеливо шумели, а жюри готовилось назвать победителей.

- Ну!

Шмаляйло был похож на испанского быка, и Трошкин представил себя торреодором. Хладнокровие, а вместе с ним презрение и обида, пришли на смену, наступившей было, растерянности. Он повернулся кругом.

- Значит, что хочешь? – пробурчал Петя. – Ну, хорошо.

Он вышел на сцену. Зал мгновенно замолк, разглядывая курсанта в сдвинутой на затылок пилотке и с повязкой дневального на рукаве.

- Трошкин. Курсант, – представился Петя. – Монолог.

Жидкие аплодисменты быстро смолкли, и наступила тишина.

…Были моменты в нелёгкой курсантской жизни Пети Трошкина, когда становилось тяжко. Не физически, нет – морально. Стычки с командирами, глупые порой приказы, идиотские задачи, всего этого в армии хоть отбавляй. И, естественно, без следа это не проходит, западает в душу и заставляет искать ответы на всякие «почему?», «для чего?», «зачем?». И Петя в этом не был исключением. Иногда, стоя возле окна и глядя, как дождь смывает, только что с таким трудом побеленные бордюры, он тоже задавал себе эти вопросы и пытался найти на них ответы. А когда становилось совсем невмоготу, он облекал свои мысли в предложения и представлял, как в один прекрасный день, выскажет всё накопившееся в лицо кому-нибудь, этого заслуживавшему. И вот этот момент настал…

- Хочу поговорить о нецензурных выражениях, - после небольшой паузы начал Трошкин. Голос его немного подрагивал от волнения:

- Точнее об одном из них…

- Конкретнее! – крикнул кто-то из зала. – Мы их много знаем!

- «Конкретнее», подойдёшь отдельно, - ответил Петя, - а тут всё-таки приличное общество.

«Приличное общество» загалдело и заржало.

- Тихо, тихо! Объясняю, сейчас поймёте. Это слово заканчивается на три распространённые буквы, - Трошкин переждал хохот. – Зря смеётесь, оно на «изм» заканчивается и употребляется почти всегда с прилагательным «армейский». Дошло? Нет? Ну, ладно… Представьте себе картину: полянка, гектара два… травка, цветочки, бабочки порхают… самолёты, вертолёты… И такой разговор:

«Надо скосить всю траву!»

«Нет проблем, товарищ прапорщик, считайте, что травы уже нет, косу давайте».

«Чего?»

«Косу, говорю, чтоб косить».

«Косы нет, косить будете лопатами».

«Да, но ведь лопатами, я извиняюсь, копают, а не косят».

«Ты где же это вычитал, вундеркинд недоделанный?! В соседнем батальоне вчера прекрасно лопатами косили, а ему, видишь ли, косу подавай! Одним словом, так, умник, когда траву лопатой скосишь, землю вскопать, чтоб мысли умные при себе держал! Выполнять!»

Вот это и есть тот самый армейский «изм».

Нет, ну, я же ничего не имею против, когда мне тонко намекают, что плац нужно вымыть с мылом и немедленно, иначе могу пенять на себя. Плац – это ж, прошу прощения, место общего пользования, и гигиену тут блюсти обязан каждый. Но вот никак не могу я понять смысл фразы: «Живо на уборку снега, пока он не растаял!»

Куда его убирать? Туда, где он не тает, или туда, где он всё-таки пусть уж тает, но, чтоб талой воды на нашей территории ни литра, ни пол-литра.

Тут уж этот самый «изм» сам по себе на языке появляется, да всё сержанту в ухо норовит попасть. А тот, хоть и наш парень, но без него ни туды, ни в Красную армию, как говорится. Вот и приходится «изм» глотать и, сломя голову, бросаться на груды снега. Или закапывать окоп для стрельбы с лошади, который только что вырыл, но, как выяснилось, не там, а на два метра правее.

И самое обидное тут знаете что? Да нет, я не про окоп. Самое обидное в том, что там, на гражданке, нет, ну как ты не ищи, синонима этому слову, наиболее полно отражающего его смысл.

Можно поискать… Пожалуйста, говорят «идиотизм». Давайте разберёмся. Идиот это кто?.. Кто сказал: «Наш старшина»? Про вашего не скажу, не знаю, а про нашего промолчу. Так вот, идиот – это человек, у которого не все дома, и у дома крыша поехала. А как же вашему старшине без «крыши»? Вы ведь попробуйте в «сдвинутом» состоянии, увидев (не дай Бог) улыбающегося курсанта в строю, придумать такую фразу: «Вам весело, товарищ курсант?! Я вам сейчас быстро настроение испорчу!» Ведь как глубоко надо вникнуть в проблему! Действительно, чего он веселится?! Ведь в это же самое время, где-нибудь в джунглях Амазонки племя воинствующих индейцев бродит по лесу, нападает на мирных охотников, отбирая у них оружие и боеприпасы. Вы вдумайтесь только! Ведь воинствующий индеец это кто? Да что ты привязался со своим старшиной! Не нравится, вызови его на дуэль и убей подушкой! А индеец – это враг бледнолицых. И это надо понимать всем бледнолицым в строю, а не веселиться, когда противник вооружается.

Вот можно взять слово «дуббизм» (красивое словечко, не спорю). Но при чём тут ботаника. Дуб – это дерево хорошее и умное. Ведь не где-нибудь, а под дубом приковал Пушкин своего кота… Ну того, что чересчур разговорчивый был. Только не говорите мне, что Пушкин был сержантом и таким способом боролся с разговорами в строю, не поверю!

В общем, нечего природу трогать… И искать нечего. Нету в ней, матушке, подобного слова. Ну не родился ещё человек, способный сказать: «Блин, ё-моё, не жизнь, а сплошной гражданский «…изм»!» Да так, чтоб, услышав эту фразу, какой-нибудь пожилой полковник вспомнил бы родную казарму, ежеполучасовые построения, прогулки строевым шагом с песней под луной, разметание вениками луж возле казармы, побелку бордюров перед дождём. Вспомнил бы родного сержанта и, улыбнувшись, подумал: «Ну, наконец-то, теперь ОН и у них появился!»

 

 

* * *

 

 

- Ой, Петечка! Ну, куда же ты запропастился? Привет! Проходи, проходи… - затараторила Ксюша, пока смущённый Трошкин топтался в прихожей. – А правду папа говорит, что ты теперь знаменитость, место какое-то занял, правда?

- Да какая знаменитость, - смутился ещё больше Петя. – Ну, занял призовое место, с кем не бывает, чего ж сразу знаменитость.

Он попытался перевести разговор на другую тему:

- А ты чем сейчас занимаешься?

- Да так, ерундой всякой. А что?

Петя загадочно улыбнулся и вынул из фуражки два зеленых листочка бумаги:

- Я вот тут совершенно случайно купил два билета на самый индийский из всех индийских фильмов, ты ж ведь их любишь, правда?

- Ой, ну тебя! – сказала Ксюша.

- Так как?

Девушка смущённо опустила глаза:

- Только при условии, что ты снова предоставишь мне свой рукав, - сказала она, улыбаясь.

- Да хоть весь китель, - обрадовался Трошкин. – Собирайся.

- И ещё, - Ксюша посмотрела на курсанта, - ты мне расскажешь о своём триумфе.

Трошкину явно не хотелось вдаваться в подробности своего недавнего бенефиса, поэтому он предпринял слабую попытку отговориться:

- А может не надо? Ей богу, ничего интересного.

- Тогда плачь сам в свой рукав!

- Ой! Не, самому мне неудобно как-то, - Петя вздохнул. – Ладно, собирайся, расскажу уж.

Пока они не спеша, шли рядом по улице (благо, до фильма, который, кстати, оказался французской кинокомедией, оставался ещё час), Петя вкратце рассказал, как неделю назад он волею случая в сержантском звании, оказался на сцене. Как высказал пару соображений о существующей в армии привычке всё круглое носить, а квадратное катать. И как, почему-то жюри признало в нём победителя конкурса «Смех в погонах» и наградило его книгой «Политико-воспитательная работа в подразделении».

- Но это всё ерунда несерьёзная, - подвёл итог Петя. – Как говорится, «чем больше в нашей армии дубов, тем крепче наша оборона». Кстати, ты есть хочешь?

- Да нет, вообще-то…

- Значит, хочешь! – он потянул Ксюшу за руку. – Идём.

Кафе называлось «Мечта». Трошкин толкнул массивную дверь и галантно пропустил девушку вперёд, подумав при этом, что черта с два он стал бы так миндальничать в училищной столовой с Ватрухой или Бутусиком, например.

Меню оказалось небогатым, но, всё же, читая его, стоя возле раздачи, Петя успел прочувствовать всю несостоятельность своего наличного капитала. Он украдкой взглянул на спутницу, сидящую за свободным столиком и изучающую солонку. «По-моему, она и в самом деле есть хочет». Петя поставил на поднос два супа, два шницеля, размером с грецкий орех, хлеб и два напитка из шиповника. Он опять посмотрел на Ксюшу. «А-а! Ладно! Гулять, так гулять!» – весело пронеслось в голове, он взял две сметаны в стаканах и одно пирожное.

- С детства пирожных не люблю, - объяснил он кассирше, - это для неё…

Кассирше было, в общем-то, всё равно, что ест а чего нет этот несерьезный клиент цвета «хаки», она вежливо улыбнулась и хладнокровно приняла из Петиных рук две третьих его наличных денег.

Прихватив по две ложки и вилки, Трошкин, как заправский официант, направился с подносом к столику, где сидела Ксюша.

Суп оказался невкусным, но Петя усиленно работал ложкой, делая вид, что это его любимое блюдо.

- Недосолен немного, - заключил он, наконец, и отодвинул тарелку. Ксюша последовала его примеру.

- А зачем тебе поднос? – вдруг спросила она.

Петя уставился на кусок пластмассы, с которого по курсантской привычке не снял своих тарелок, затем исподлобья оглядел находящихся в кафе посетителей.

- Э-э-э… Привычка, знаешь ли…

Он быстро освободил поднос и отнёс его на столик для грязной посуды.

- Это у нас в столовой порядки такие, – стал он оправдываться, усаживаясь на место и принимаясь за второе. – Ты даже не представляешь, какие у нас порядки в этой самой столовой.

- Представляю! – прыснула Ксюша, глядя, как он ложкой пытается поймать шницель. – А вам, что, вилок не выдают? Не доверяют, да?

Трошкин посмотрел на зажатую в руке ложку взглядом, от которого та непременно бы расплавилась, если бы он не поспешил заменить её вилкой.

- Доверяют, - объяснил он, - но не всем. Ты подожди, я ещё и не то могу выкинуть. Но не обращай внимания, «болезнь солдатских сапог» излечивается только долговременным ношением гражданской формы одежды…О!

Петя перестал жевать и, глядя в тарелку, подумал: «Хм, а неплохо ведь сказано!»

Ксюша с улыбкой посмотрела на Трошкина:

- Будем надеяться, что эту болезнь ты не запустишь… Да не расстраивайся ты, - она смотрела на сконфуженную Петину мину, - у всех бывает.

- Но не у всех проходит, - подхватил Петя. – Ладно, хоть не додумался за добавкой побежать.

Ксюша засмеялась.

- А почему пирожное только одно? – вдруг спросила она. – Я так не играю.

- Я их с детства не ем, - выдвинул старую легенду Трошкин, - ненавижу просто.

- Ну, уж нет! – Ксюша решительно взяла пирожное и разломила его пополам. – На, попробуй.

Трошкин изобразил на лице гримасу «скорпионов-я-не-ем».

- Ну же, - девушка поднесла половинку к Петиному рту. – Ну-у, ради меня.

Трошкин поборол желание щёлкнуть зубами, как это делает собака, когда ловит мух.

- Ну, разве что ради тебя… - пирожное мгновенно исчезло в Петином желудке. – Спасибо.

Он посмотрел на часы:

- Ой! Опаздываем уже!

Они выскочили на улицу.

- Побежали, кто быстрее, - предложила вдруг Ксюша. Трошкин снисходительно посмотрел на девушку:

- Ну, давай, попробуем… Только не отставать. На старт… Внимание… Марш!

Стометровку в училище Трошкин бегал на твёрдую пятёрку, но Ксюша, очевидно, этого не знала, так как тут же вырвалась далеко вперед. Она неслась, как лань, высоко подняв голову, и её красивые волосы, развевающиеся на бегу, всё дальше и дальше удалялись от запыхавшегося Пети.

Ксюша поджидала Трошкина возле кинотеатра, и, когда тот, мучительно сознавая своё поражение, вялой трусцой приблизился, она радостно заявила:

- Ура! Я первая! А наш тренер говорит, что я бегаю, как черепаха, и в сборную меня не берёт. А на всех соревнованиях курсанты почти всегда наших побеждают. Я тебя обогнала, значит, я не черепаха, правда?!

«А если и черепаха, то с реактивным двигателем», – хотел сказать Трошкин, но сказал только, что мол, во-первых, он не любит торопиться, а во-вторых, ему мешала бежать фуражка. Но, тем не менее, Ксюшины способности он признал и даже спросил невзначай:

- А ты что, в секции занимаешься?

- Уже пять лет, - ответила Ксюша, и они вместе вошли в кинотеатр, когда билетёрша уже собиралась закрывать двери.

…Домой они возвращались, вспоминая смешные эпизоды фильма, и Ксюша заливалась звонким смехом каждый раз, когда Трошкин копировал французского комика.

До конца увольнения была ещё масса времени, и Петя предложил зайти в Парк культуры и отдыха.

- И на фонтан посмотрим, - заявил он. – Сильная вещь!

Они не спеша, шли по центральной аллее парка. Трошкин в весёлых красках рассказывал Ксюше о своих буднях, та весело смеялась, а Петя был ужасно доволен своим чувством юмора.

Впереди показался фонтан… Вечерело, и в вечерних сумерках он, как огромный цветок, подсвеченный изнутри множеством ламп, поднимался ввысь на десять метров и спадал, переливаясь в такт звучащей из динамиков современной эстрадной музыке. Он то становился большим, сиренево-красным, то уменьшался, когда музыка становилась тише, и светился слабым сине-зелёным светом. Звук падающей воды придавал картине ещё больше очарования. Вокруг центрального «цветка», так же искрясь и переливаясь, журчали четыре подсвеченых «цветочка» поменьше. И завершали это великолепие алые, голубые, жёлтые, зелёные струйки. Они заключали центральные «цветы» в квадратный, переливающийся всеми цветами радуги, водяной вазон и придавали чудесной картине ещё больше объёма и неповторимой красоты.

Ксюша и Трошкин остановились среди многочисленных зрителей и, так же, как все, зачарованно уставились на это чудо.

- Сила! – резюмировал Петя после пятиминутного молчания. – Скажи, а?

- Ага, - подтвердила Ксюша, не отрывая глаз от фонтана. – Знаешь, уже, сколько лет здесь живу, а красоты этой не видела. Бывает же так?

- Держись меня, ещё не такое увидишь! – весело заметил Петя.– Пошли, что ли.

Они двинулись дальше. Аллея была наводнена гуляющими, невдалеке слышался звон гитары. Небольшая компания парней и девушек оккупировала скамейку чуть в стороне от центральной аллеи и с наслаждением слушала гитариста.

Трошкин потянул Ксюшу за руку.

- Айда послушаем…

Они подошли и остановились неподалёку от поющего, а тот в свою очередь, как будто специально для них, после незнакомой Петру какой-то «босяцкой» песенки, затянул новую:

 

Прохожим улыбалась без причины,

Глаза сверкали, разливая свет,

И восхищённые увиденным мужчины

Вдруг замирали и глядели вслед.

Таинственное женское начало,

Венец природы, гений красоты!

И в тишине вдруг скрипка зазвучала.

И боги засмотрелись с высоты.

 

Она не шла - плыла легко и плавно,

Осанка гордая, изогнутая бровь.

И мне вдруг показалось, как ни странно,

В ней кроется Великая Любовь

 

И полилась вдруг музыка из окон,

Вплывая в потревоженные сны.

Ветра вплели в густой девичий локон

Все запахи разбуженной весны!

 

Не на одну из женщин не похожа.

Что я мог дать ей? За душою ни гроша.

Она недосягаема, но, Боже,

Как хороша!..

 

- Петя, можно вопрос? – спросила Ксюша, когда через несколько минут они тронулись дальше.

- Давай, - разрешил Трошкин.

- Петь, - девушка на несколько секунд замялась, - а у тебя дома есть девушка?

- Дома нет, здесь есть, - не задумываясь, ответил он, - а что?

- Да так, просто, - смутилась Ксюша.

Она остановилась:

- Знаешь, мне, наверное, домой пора.

Она высвободила руку из Петиной ладони.

- Постой, постой, какой дом? – возразил Трошкин. – А я тебя хотел познакомить с моей девушкой.

- Не надо, я не хочу.

- Почему? – Трошкин хитро смотрел на Ксюшу.

- Не хочу и всё! Она тебя одного ждёт.

- А она меня не ждёт, она сейчас с парнем гуляет.

Ксюша удивлённо посмотрела на Петю:

- Что ж так? Вы что, поссорились?

- Да нет пока…

- Так в чём же дело?

- Не в чём, а в ком, - Трошкин загадочно улыбнулся девушке.– В тебе дело.

Он взял Ксюшу за руку, и они снова не спеша, зашагали по аллее. Минуту шли молча, наконец, девушка не выдержала:

- Опиши её, если помнишь, конечно…

- Помню. Она… - Петя задумался, - она необыкновенная… Она лучше всех… Она спасла меня однажды… Ты знаешь, я бежал от патруля и случайно попал к ней в квартиру, а начальник патруля оказался её отцом, а потом…

- …А потом вы сидели, пили чай и всё время смеялись, вспоминая какой-то батон, да?

- А ты откуда знаешь? – Петя остановился и повернулся к девушке. – Подсматривала?!.

- Нет, догадалась просто, - Ксюша положила руки на Петины погоны. – А она тебе никогда не говорила, что у неё тоже есть парень, и он ей очень нравится?

- Да нет, вроде…

- Странно… Тогда можно, я это сделаю за неё?..

Она поднялась на цыпочки и поцеловала застывшего Трошкина в щёку:

- Не возражаешь?

Петя не возражал, он наклонил голову и тихо произнёс:

- Знаешь, я ей не говорил, но тебе скажу… - он поцеловал её, и алая помада осталась у него на губах. – Вот…

Ксюша положила свою голову на его грудь и прижалась к нему всем телом. Петя нежно обнял её за талию и прошептал, вдыхая аромат её волос:

- Чтобы не случилось, я буду помнить этот вечер.

Она подняла на него свои голубые глаза и тихо ответила:

- Не хочу, чтоб что-нибудь случилось…

В ответ он коснулся губами Ксюшиного лба и только ещё крепче прижал её к себе.

Прохожие шли мимо и, улыбаясь, смотрели на счастливую пару. А они стояли, прижавшись друг к другу, и в их маленьком мирке не существовало прохожих, не было там ни парка, ни деревьев, ни аллеи со скамейками… Были только они вдвоём, Ксюшины голубые глаза и тихий Петин голос. А за ними, словно прекрасный и чарующий символ любви, журчал и переливался всеми цветами радуги, поднимался и падал в такт музыке, большой цветок музыкального фонтана.

 

 

* * *

 

 

Сессия… Как точно подметил один знаменитый поэт: «Как много в этом слове!..» Действительно, ведь сессия, это время, когда отпуск уже не за горами. Когда курсанты начинают задумываться об учёбе и потихоньку прикидывают, на какое число брать билеты, и брать ли их вообще. Это пора, когда все сбиваются в кучки по землячеству и, не торопясь, рассудительно договариваются между собой о количестве спиртного, которое необходимо будет заготовить, чтобы уничтожить его в предстоящем пути на родину.

…Солнце нещадно палило с небосвода, расплавляя асфальт и беспощадно нагревая всё, что не было спрятано такой желанной в эти дни тенью. Изнывающий от жары, как и все, но, тем не менее, исправно выполняющий свою работу, термометр устало сообщал желающим, что на улице плюс тридцать шесть градусов по Цельсию.

Плац был похож на гигантскую сковородку. Сегодня, кроме трибуны и плакатов со строевыми приёмами, ему, вдобавок, принадлежали курсантские подразделение. Шёл обычный развод на самоподготовку. День хоть и перевалил за половину и близился к вечеру, все равно, словно половые тряпки, выжимал ошалевших от жары людей. Пот стекал с самого затылка и терялся где-то в глубине душного и влажного хэбэ.

Трошкин, стоя в строю, только приступил к перевариванию полученной за обедом порции перловки. Она сопротивлялась, в результате чего Петин живот издавал всевозможные звуки, которые вместе с «мелодиями» других протестующих желудков, образовывали нечто вроде музыкального сопровождения ротному, ведущему перед строем душеспасительную беседу. Подошвы нестерпимо горели, и Трошкин чувствовал себя маленькой дымящейся яичницей на сковородке. Он сдул с носа капельку пота, которая тут же осела на спине стоящего впереди Жоры Полового. «Пивка бы холодненького, - мечтательно подумал Петя. – Или в море окунуться. А учиться-то, как не хочется! Уж лучше что-нибудь покрасить»

Что касается мысли о покраске, то это вовсе не было бредом от перегревания, как могло бы показаться тому, кто вдруг смог бы прочитать мысли обезумевшего от жары курсанта. Просто здесь надо дать небольшие пояснения…

Если вы думаете, что военный человек это тот, кто только и знает, что оттачивать целыми днями меткость стрельбы на полигонах и стрельбищах и повышать уровень децибел командирского голоса, подавая команды личному составу вверенного ему подразделения, то вы глубоко заблуждаетесь.

Армия, которую те, кто в ней когда-то служил, по праву и без преувеличения считают «Школой жизни», дает «запас прочности» на все оставшиеся годы. И человек, вышедший из ее стройных рядов, получает, вместе с мозолями на ногах и жгучей ненавистью к старшине целый букет… нет, не заболеваний (хотя и такое, к сожалению, случается), а целый букет «побочных» профессий. Ну, а профессии эти в дальнейшем и составляют тот базис «настоящего мужика», да ко всему прочему дают уверенность в завтрашнем дне и почетное звание среди женского и прочего населения – «Мастер на все руки».

Что же касается курсантов военных училищ, то кто ж не хочет: без риска «завалить» экзамен, получить кривую троечку в «зачетке» и укатить в долгожданный отпуск на родину. Это законное и вполне естественное желание подавляющего большинства курсантов. Ну зачем спрашивается полгода грызть гранит науки, ломать об него зубы и отсиживать об стулья на занятиях и самоподготовках все остальное, если можно накануне сессии решить вопрос с экзаменом абсолютно по-другому. И многого-то тут не требуется. Надо просто поймать преподавателя где-нибудь между кабинетом и преподавательской (главное, чтоб лишних ушей вокруг не было). Сделать печальное лицо, несчастные глаза и сообщить со скорбью в голосе, что де предмет его это любимейшая вами дисциплина. Готов учить его и день и ночь, без перекуров и перерывов на обед. Да вот только старшина – нехороший человек, он же «редиска», жизни не дает, гоняет в наряды и на работы, абсолютно не оставляя времени на науку. И увидев проступающие в глазах преподавателя слезы умиления, успокоить его, заявив, что совершенно случайно стали вы недавно обладателем двух банок половой краски и одной малярной кисти. И если он несильно возражает, то единственным и абсолютным вашим желанием есть покраска полов в его аудитории и привидение их в идеальное состояние.

Как правило, чувство хозяйственника берет верх над принципиальностью видавшего виды полковника, который абсолютно точно знает, что начальство материалы на ремонт кафедры если и выделит, то мало и не те, а тройка в «зачетке» этого лоботряса никому вреда не принесет и обороноспособность страны не снизит. А то что неучем выпустится, то в войсках его быстро научат всему, что в училище пропустил… Если, конечно, краска у него к тому времени уже закончится.

Вот и приходится такую дисциплину, как, скажем, «электротехника» познавать, а точнее уже показывать свои познания на практике путем прокладки электропровода и монтажа розеток в стенах ремонтируемой аудитории этой самой кафедры «электротехники».

Такие вот своеобразные «товаро-денежные» отношения.

За время обучения в ВВУЗе курсанты приобретают навыки маляров, штукатуров, электриков, столяров, портных, грузчиков и еще бог знает кого и входят в дальнейшую и, что немаловажно, семейную жизнь во всеоружии, не боясь ни оклейки обоев, ни капающих кранов, ни лопаты, ни веника, а заодно ко всему этому носят гордое звание «Защитник Отечества». И, что самое важное – таковыми и являются.

В мирные же дни, когда империалистическая угроза не так явна, как когда-то, народная армия, то есть армия своего народа «охотно» помогает этому самому народу, а точнее его хозяйству.

В борьбе за «центнеры с гектара», а попросту – урожай, мобилизуются все силы и срываются с плановых занятий студенты гражданских и курсанты военных вузов. Профессоры и доценты, аспиранты и адъюнкты плечом к плечу убирают картошку, лук, капусту, внося тем самым свой посильный вклад в продовольственную программу страны и покупая потом эти же самые продукты за собственные деньги на рынке и в магазинах.

Но «колхозная» эпопея, это уже отдельная тема и к сессии прямого отношения она не имеет…

Наконец послышалась команда «Левое плечо вперёд, шагом марш!» Подразделение оторвало каблуки от расплавленного плаца и, как полагается, вногу направилось в учебный корпус. Чтобы там расслабиться…

Шла сессия… До отпуска оставалось всего лишь три дня и один экзамен, но учиться (не считая, конечно, Бабуля, который твёрдо решил вызубрить всё) в такую жару никому не хотелось.

Началась самоподготовка. Дверь в аудиторию была закрыта изнутри, а окна распахнуты настежь.

Как и все остальные, Трошкин достал из сумки казенные черные дерматиновые тапочки, стащил сапоги с дымящимися портянками и разделся сам (до разумных пределов, разумеется). Он разлёгся на одном из столов, придвинутых к окнам, и подставил солнцу свои белые рёбра.

Через секунду он почувствовал, что падает в бездну…

- …Петя! – тихо позвала Трошкина пирожочница. – Хочешь пирожок?

- Ясное дело! – удивился Петя. – А почему шёпотом?

Он подошёл к лотку на колёсиках, где размещались пирожки и другие сдобные изделия. Вместо ответа продавщица Галя взяла овал запечённого теста и, улыбнувшись, протянула его курсанту. Трошкин сунул руку в карман, но вместо мелочи обнаружил там только дыру. Он не стал объяснять, что в туалет неожиданно зашёл старшина и, что ничего не оставалось делать, как сунуть горящую сигарету в карман, пропалив в нем дыру. Трошкин просто обрисовал ситуацию кратким: «Тю-тю», и направился было в корпус, но фея-продавщица остановила его:

- Возьми так, бесплатно. Бери, не стесняйся.

Недоверчиво глядя на Галю, Петя осторожно взял из её рук пирожок и подозрительно его оглядел.

- Ешь, не бойся, - усмехнулась она.

- Спасибо! – сказал Трошкин, пожимая плечами, и откусил большую половину.

- Ты сможешь заглянуть в будущее, Петя… - услышал он за спиной Галин голос. – Пирожок-то волшебный…

Трошкин обернулся, но вокруг никого не было. Женщина исчезла, а там, где она стояла, покоилась кучка мусора, которую, очевидно утром забыли замести уборщики по территории.

«Совсем поехал! – подумал Петя. – Чёртова сессия! Но откуда тогда пирожок? Может галлюцинация?!» Он потрогал голову: «Горячая…Стоп! Откуда здесь взялся мусор?! Ведь я же сегодня убирал на этом самом месте! Не мог я кучу пропустить! Выходит, всё правда! Значит, территорию убирает уже другой взвод и значит… - он аж остановился, - значит, пирожок и в самом деле необыкновенный! Значит, прошла неделя, и сессия уже закончилась! Ха! Узнать бы, уехал я в отпуск или нет!»

Петя подошёл к своей казарме.

«Была, не была!»

Он надвинул пилотку на глаза, чтоб его не узнали и поднялся на второй этаж.

АРТЕК, или Ассоциация Разгильдяев, Требующих Ежеминутного Контроля, как называли сборище тех, кто по той или иной причине, не сдавал экзамен (экзамены) и задерживался в отпуске для их пересдачи, издавна славился своей демократичностью, если не сказать анархизмом. Поэтому Трошкин, привыкший к железной дисциплине, был прямо-таки ошарашен, когда увидел, лежащего на раскладушке, дневального по роте.

Тот приоткрыл левый глаз и с видом «тебе-то-чего-здесь-надобно-старче» выдавил:

- Ну?

Ватруху Петя узнал сразу, но вида не подал. Он ещё больше вжал голову в плечи и, изо всех сил, коверкая голос, спросил:

- Слушай, брат, Трошкина не видел?

Коля лениво потянулся, отчего раскладушка жалобно скрипнула, и с неохотой ответил:

- В отпуске твой Трошкин…

«В отпуске! В ОТ-ПУС-КЕ! Это значит: море, солнце, тёплый лимонад, девушки! Это мокрые плавки! Это пиво, наконец! Много, много пива!» – пронеслось в голове обалдевшего курсанта.

«Свобода! Это целых 43200 минут свободы, когда ты принадлежишь только себе! 30 суток ты сам себе и генерал, и взводный, и командир отделения! Ну наконец-то!!!»

Петя вылетел на улицу и пробежал кружок по училищу, чтоб хоть как-то успокоить вспыхнувшую радость. По утрам, на зарядке, он это делал с неохотой, но сегодня было исключение. Время для него остановилось, учёба стала бессмысленной, а черепную коробку сверлила одна только мысль: «Я в отпуске!»

Немного успокоившись, Трошкин направился в учебный корпус. По дороге он отметил, что кучка мусора исчезла.

«Значит, всё вернулось на свои места и я снова в прошлом», - подумал Петя.

В учебной аудитории во всю шла «подготовка» к экзаменам. Петя с сожалением посмотрел на Ватруху, который сидел в дальнем углу и отчаянно резался в карты. Ставкой в игре было финансирование похода в «чепок», и обстановка за карточным столом накалилась. Карта Николаю шла, и он вовсю подшучивал над партнёрами. Проходя мимо, Трошкин по-братски хлопнул Колю по плечу и тут же украдкой смахнул непрошеную слезу. Ватруха не мог догадаться, что всем его надеждам на халявные три балла за предстоящий экзамен не суждено сбыться и в самом ближайшем будущем его ждёт АРТЕК. И хотя Коля лопал пирожки, продаваемые Галей с превеликим удовольствием, он к сожалению не умел заглядывать в будущее. А потому, охваченный азартом, он не обратил внимания на этот нежный дружеский порыв.

Пете было по-настоящему жаль друга.

Трошкин распластался на скамейке и сразу провалился в глубокую дрёму. Снились ему слоны, пальмы, море, горы мороженого и отпускной билет…

…Он проснулся так же мгновенно, как и уснул. В памяти всплыла добрая продавщица мучных изделий Галя. Трошкин улыбнулся своим мыслям.

«Скоро последний экзамен, - подумал он, - а я уже сдал!».

…Цветы в вазе обречено уткнулись в стекло в ожидании своей гибели. Они в последний раз выставляли на показ свои обмякшие лепестки, которым вскоре суждено, будет увянуть и провести остаток своих дней на училищном мусоросборнике. Класс был светлым и просторным, однако один вид его приводил сегодня экзаменующихся курсантов в трепет. От экзаменационной аудитории веяло прохладой, так не свойственной июльскому дню, и АРТЕКом, очень неприятной штукой, но настолько реальной для многих, что ужасно хотелось курить. Посреди аудитории расположился роковой стол, накрытый скатертью, на котором стояли бутылки с газированной водой, и лежала пачка «Явы», с зажигалкой.

Вообще, экзамен, это самая азартная игра, которую выдумало человечество и, как у любой игры, у него есть свои правила, писаные и неписаные законы, уловки, тактика, игроки и судьи, победители и побеждённые. Иногда Петя сравнивал экзамен с гусарской рулеткой (наиболее близкому по духу занятию для русского офицера, где заправляет Его Величество Случай).

Но сегодня Трошкин особо не философствовал, потому что за исход экзамена был спокоен.

«Моя очередь», - подумал он и толкнул дверь.

То, что Петя ничего не знал, он знал точно. И на каверзный вопрос преподавателя: «Что вы можете мне сказать?» – мог сказать только одно: «Ничего».

Пожилой подполковник, которого Трошкин изучил за эти два семестра, как тумбочку дневального по роте, был на закате своей военной и преподавательской карьеры. Близкая пенсия окрыляла его, а количество прослуженных лет позволяло не бояться ни Бога, ни чёрта, ни тем более, всевозможных ходатаев с «высокими» званиями, к помощи которых часто прибегали накануне сессии некоторые «высокопоставленные» курсанты. Подполковник ставил «два бала» без угрызений совести. Выкашивал на экзаменах по полвзвода, тем самым, производя «чистку» или, как он сам выражался – «естественный отбор».

Его боялись все, даже Пётр. Но не сегодня.

- А-а-а, Трошкин, голубчик, - добродушно произнёс подполковник, когда Петя по всем правилам военной науки подошёл к нему и отрапортовал о прибытии для сдачи экзамена, - за двойкой пришёл? Ну-ну, тяни билет.

«Врёшь, не возьмешь!» - прошептал про себя Петя знаменитую чапаевскую фразу. Он спокойно, словно из колоды карт, извлёк из пачки, лежащей на столе, экзаменационный билет. В это солнечное утро Трошкин был спокоен, он знал, что счастливая карта принесёт ему «очко».

- Билет номер двадцать один! – командным голосом отчеканил курсант и посмотрел на преподавателя, тот молча что-то писал в экзаменационной ведомости.

- Мне что, идти готовиться? – уже менее уверенно спросил Петя.

- Сделай одолжение.

Трошкин медлил. Он недоумённо смотрел на подполковника, тот не менее недоумённо рассматривал курсанта. Пауза затянулась.

«Чего он ждёт? – думал в это время Трошкин. – Тройку писать разучился что ли? А может он хочет поставить «четыре»? Зачем?! Этого много… Хотя, если нужно для дела, то уж ладно. Но чего же он медлит?»

- Трошкин, ты билет на поезд купил? – вдруг добродушно спросил преподаватель.

- Купил! – обрадовался Петя. – Только на самолёт.

- Можешь сдать!

- Как сдать? – не понял Трошкин. – Что сдать?

- Билет, говорю, можешь сдать, так как экзамен на данный момент ты сдать не можешь. Извини, конечно, за каламбур, дружище Трошкин, но ты, я вижу, к экзамену не готов.

Он пододвинул к себе ведомость.

- Та-ак, где ты тут у нас?

От неожиданности Петя открыл рот и выпучил глаза.

- Как?!. Нет… Я ж ведь это… Галя… Пирожок… Она ж сказала… Я ж в отпуске… Я ж у Ватрухи… - мысли рвались наружу, но речевой аппарат явно подводил.

- Ничего, ничего. Подготовься и приходи. Может, и сдашь, - попытался успокоить его подполковник. – Всё в твоих руках, подготовься и сдавай…но через три дня после окончания сессии, ты же знаешь, такие правила. Да не расстраивайся ты так, Трошкин, я тебе ещё кого-нибудь подкину, чтоб нескучно в АРТЕКе было.

Петя не помнил, как хлопнула за ним дверь, не помнил, как расступились перед ним притихшие товарищи, как шёл по улице, спотыкаясь и натыкаясь на деревья. Он очнулся лишь тогда, когда больно стукнулся лбом о дверь своей родной казармы.

«Вот и уехал!.. Нагулялся!»

Трошкин со злобой пнул подставку для чистки обуви.

Дневальный Ватруха, увидев, внезапно возникшего в дверном проёме, Трошкина, чуть не подавился булочкой, которую жевал, читая конспект.

- Троня, ты ужо? Ну что, домой?!

- Да уж, - вздохнул Петя, - домой.

И добавил зачем-то:

• Если меня кто будет спрашивать, я в отпуске…

 

 

* * *

 

 

«Узник замка Иф» вышел за КПП.

Чемодан приятно оттягивал руку, глаза светились безумной радостью, и мир казался таким большим и приветливым, что хотелось кричать и смеяться… Отпуск!

Петя опустил на тротуар свою ношу, снял фуражку и вытер пот со лба. Летний день был в разгаре. Отпускной билет, словно талон на усиленное питание, жёг грудь и торопил…торопил…торопил… Собственно, в этом городе его больше ничего не задерживало. Ротный пожал на прощанье руку, а с Ксюшей он попрощался раньше, и одним рукопожатием там, естественно, не обошлось.

Трошкин уже представлял, как выйдет завтра утром на перрон родного вокзала и втиснется в переполненный автобус, который доставит его в нужный микрорайон, где прошло Петино детство, отрочество и юность. Где он окончил школу, и где однажды вечером получил по физиономии за то, что нагрубил кому-то.

АРТЕКу Трошкин честно отдал три с половиной дня своей курсантской жизни и теперь чувствовал себя, как человек, выполнивший свой долг до конца. Петя с нескрываемым удовольствием посмотрел на две новенькие «курсовки» на рукаве и счастливо вздохнул: «Да-а-а, это вам не на форточке кататься…»

Вокзал гудел, как пчелиный улей. Люди толкались, спешили, радовались встрече, возмущались нерасторопности поездов, плакали и заталкивали раздутые чемоданы на полки.

Трошкин определил свою сумку на место в купе, снял китель и вышел к окну. Он хотел в последний раз подышать воздухом этого города и осознать, когда поезд тронется, что всё это не сон, а явь, причём явь, которая будет длиться теперь двадцать семь суток.

…Проснулся Петя к вечеру. Усталость, накопившаяся за последние две недели, сделала своё дело и свалила обессиленного, но счастливого курсанта, на отведённую ему полку почти сразу после того, как поезд оторвался от перрона…

Сумерки забрызгали небо розовой акварелью. Заходящее солнце бежало за вагоном по верхушкам деревьев.

Трошкин взглянул на счастливую семейку, разделившую с ним купе. Папа, мама и маленький сын ужинали. Петя сглотнул слюну и спрыгнул вниз.

- Извините, - сказал он. Засунул ноги в армейские ботинки и направился искать вагон-ресторан.

Колёса спотыкались на стыках рельс. Поезд плавно покачивало.

В ресторане пахло бульоном и пробками от винных бутылок. Народу было немного. Какая-то компания за крайним столиком громко смеялась и оживлённо гремела посудой.

Петя купил бутерброд с колбасой, бутылку лимонада и сто грамм ирисок.

- Эй, служивый! – услышал он за спиной чей-то голос и обернулся. – Иди к нам, места хватит!

Трошкин взглянул на изобилие продуктов на столе компании молодых людей, по виду студентов. Два раза ему повторять не пришлось. Он подсел к столу и вывалил весь запас ирисок:

- Угощайтесь, - он щедро улыбнулся.

- В отпуск? – спросил один смугловатый паренёк, самый шустрый из всех находившихся за столом. Он пододвинул курсанту стакан и наполнил его, чем-то красным, ну очень похожим на «Мадейру».

- Да, вот… - Трошкин, не отрываясь, смотрел на вино, - отпустили…

- Ну, за знакомство!

Шустрый налил остальным и первым чокнулся с Петиным резервуаром:

- Тебя как звать-то?

Трошкин осмотрелся. Патруля рядом не было.

- Петя, - сказал он и расслабился.

- А меня Володей нарекли.

Владимир представил остальных:

- Ну, давай!

Он кивнул Пете и вылил содержимое стакана в себя. Петя последовал его примеру и тут же почувствовал, как блаженное тепло разливается по всему телу.

- Ну, что, Пётр Великий, споём? – Володя достал из-под стола гитару. Он взял несколько аккордов и прокашлялся:

 

Где я раньше был? С кем я раньше пил?

И каких друзей я имел?

И лупили меня, и я тоже бил -

В общем, жил - не тужил, песни пел.

 

Но случилась беда: повстречалась она

И в виски застучала мне кровь.

И с тех пор я забыл про все прелести сна,

Потому что встретил любовь.

 

Не решался к ней подойти и сказать,

Что люблю и т.д. и т.п.,

Чтоб в руках своих как-то дрожь унять,

Я гитару с собой решил взять.

 

 

Про любовь я песни пел и в глаза её глядел.

Волновался, чуть сфальшивила струна.

Но смысл песен моих, видно, к ней не долетел,

Мой намёк не поняла она…

 

- Вот так, Петруха, - Владимир прервался. – Великим, как ты, я не стал, но в «строительный» поступил.

- Дело нужное, - философски заметил Трошкин.

- Да, брат, - шустрый хлопнул Петю по плечу, - кто-то учится разрушать, а кто-то строить. А посему, давай выпьем, у нас с тобой много общего!

…Петя не помнил, как добрался до своего вагона. Узкие проходы не давали ему упасть, а пол, то и дело уплывал из-под ног. В голове кружилась мелодия Володькиной песни: «Где я раньше был? С кем я раньше пил?»

«Это ж надо было так набраться», - просочилась сквозь шум в башке трезвая мысль.

Трошкин стащил с себя рубашку и кое-как вскарабкался на верхнюю полку. Через минуту оттуда послышался юношеский храп.

Он не знал, сколько проспал, но проснулся от того, что кто-то тряс его, как бутылку шампанского. Петя приоткрыл левый глаз, но тот отказался смотреть и опять спрятался за веком.

- Вставай, алкоголик!.. – отдалённые голоса едва проникали в сознание пьяного человека. Звонкая оплеуха вернула его к жизни. Пётр с огромным усилием открыл глаза. Он увидел перед собой шесть девушек. Вернее, не шесть, а три пары двойняшек. Трошкин сфокусировал свой взор и убедился, что двойняшки, это обман зрения. Незнакомок было трое, и лицами они абсолютно не были похожи друг на друга.

- Вы чего хулиганите в чужом купе! – возмутился Петя.

Он схватил подушку и швырнул её в нападавших, рассчитывая, что таким образом посягательство на его территорию будет пресечено и ему удастся все-таки поспать. Но агрессивных амазонок тяжелая артиллерия в виде подушки почему-то не остановила.

- В чужом!!! – возмущению девушек не было предела. – Нет, вы только посмотрите на него! Забрался в наше купе, алкаш несчастный, и ещё возмущается! А ну, вали отсюда, живо!

В Петю полетела пойманная подушка, а за ней его рубашка.

- Вы чего-то путаете… - в виду явного численного превосходства противника Петя попытался перевести конфликт в плоскость мирных переговоров.

- Мы путаем!?! Это ты купе перепутал!! А ну вали отсюда!!!

Ничего не соображающий Трошкин свесил ногу с полки и стал нащупывать столик.

- Ну, помогите же мне, я же могу… Упасть.

Последнее слово он произнёс, уже сидя на полу.

Проворные девичьи руки тут же подхватили его и выставили за дверь. Трошкин не любил ночь, она напоминала ему о нарядах. Поэтому он решил продолжить прерванный сон и, погрозив закрытой двери кулаком, двинулся на поиски своей законной полки.

Но в соседнем купе ее почему-то не оказалось. И в следующих его постигла та же участь.

Так он проблуждал с полчаса, но безрезультатною, все купе были заняты. Наконец, он снова оказался возле двери, за которой скрывались его недоброжелательницы. Трошкин заглянул внутрь. Девушки переодевались, готовясь ко сну. Их пронзительный визг не произвёл на Петра никакого впечатление, как впрочем и вид девичьих трусиков и бюстгальтеров.

- Простите, пожалуйста, - пролепетал он, по джентельменски прикрыв глаза растопыренной пятерней, - но я не могу найти своё купе. И мне негде спать… совсем.

Петя умоляюще посмотрел на девушек, прикрывшихся простынями. Его жалкий вид смягчил выражение их лиц. Теперь они увидели перед собой не бандита, забравшегося в их покои и посягнувшего на чужое койко-место, а несчастного человека, к тому же, довольно симпатичного парня в военной форме...

А то, что пьян, ну с кем не бывает?!

- Ты есть-то, хочешь? – спросила одна.

Петя замотал головой.

- Ладно, подожди пока в коридоре, чудо ты в перьях, дай переодеться. Доедем как-нибудь.

…На утро Трошкина мучило жестокое похмелье и стыд.

- Вы меня ради бога простите! – извинялся Петя перед подружками Леной, Таней и Наташей. – Просто в отпуск вот еду, домой.

- А мы так и подумали, - засмеялись девчонки.

Петя осмотрел себя. В кармане брюк что-то выпирало.

- Вообще-то, я не пью, - начал Трошкин и извлёк из кармана, зачем-то прихваченный из ресторана граненый стакан. Новый приступ девичьего смеха не дал закончить ему свою мысль. Да он и не стал этого делать, а присоединился к попутчицам и захохотал так, как может хохотать только курсант, который вернулся в родной город, для того чтоб провести здесь почти месяц своего летнего отпуска.

…Поезд подъезжал к пункту назначения. Пассажиры суетились, сдавали проводнику постели, в тамбур выносили чемоданы и сумки. Все говорило о том, что перрон вот-вот вплывет в окна купейного вагона.

Петя ждал этой минуты. Ждал её уже целый год, потому что зимой двухнедельный отпуск не состоялся из-за гриппа, который упёк невезучего курсанта в лазарет.

Поезд остановился.

Трошкин тепло попрощался со своими спасительницами и спрыгнул на землю.

Боже! Как давно он здесь не был! Целую вечность! Было раннее утро… Город только оживал. Солнце ещё не успело выползти на «огневой рубеж», и воздух ещё не утратил своей свежести.

Петя сел в знакомый автобус. Всё вокруг напоминало курсанту о том, что он когда-то здесь жил. И это прекрасное ощущение воскрешало в памяти, казалось бы забытые эпизоды прежней, гражданской жизни. Всё его существо радовалось, и сердце стучало и рвалось из груди на волю.

В лифте Петя нашёл старую надпись, старательно выцарапанную им ещё в первом классе. Всё походило на сон, на прекрасную сказку, давно забытую и вновь прочитанную в более зрелом возрасте.

Трошкин достал ключ, которым не пользовался уже целых триста шестьдесят девять дней, и сунул его в замочную скважину.

В прихожей было темно. Все ещё спали. Петя поставил сумку на пол, стянул ботинки и бесшумно, на цыпочках направился в их с братом комнату. Аккуратно приоткрыл дверь и увидел сладко спящего братишку.

«Вымахал, чёрт! – думал Петя, разглядывая улыбающуюся во сне физиономию. – Скоро меня бить будет».

В родительской спальне зазвонил будильник. Трошкин вздрогнул. Этот звук вдруг напомнил ему орущую сигнализацию комнаты для хранения оружия, тревоги…вещмешки… Он услышал, как мама прижала трепещущую кнопку на затылке часов, представил, как она откинула одеяло и взяла с кресла халат. Петя знал, что будет дальше. Сердце замирало от счастья. Он снова дома!

Трошкин вспомнил школу. Точно так же, как для него когда-то, мама будет готовить завтрак для брата, который через полтора часа пойдёт в свой седьмой класс. «А» или «Б»?.. Боже мой! Он забыл даже, какая буква у малого… А впрочем, какая школа?! Каникулы же на дворе!

Солнце, наконец, показало из-за крыш домов свою заспанную физиономию. Это было первое гражданское утро в военной жизни курсанта Трошкина.

 

 

* * *

 

 

Знакомые чаще не узнавали Петю при встрече, а когда «прозревали», очень удивлялись: «Трошкин, ты ли это?!»

Красавицы одноклассницы смотрели на него широко раскрытыми глазами и восхищённо хлопали ресницами, когда тот как мог отвечал на их вопросы о своей курсантской жизни. Одноклассников же, случайно встречен­ных им где-нибудь на улице или в магазине, интересовало, как «там» насчёт «дедов» и рукопашного боя.

Одним из таких знакомых был Гриша Ненароков. В школе он учился, как попало, когда попало и чем попало. А потому, Трошкин ужасно удивился, когда увидел Григория в троллейбусе, сосредоточенно читающего книгу, в которой Петя сразу же узнал ненавистный учебник по физике.

Трошкин протиснулся сквозь галдящую пассажирскую массу и приблизился к товарищу.

- Здорово, буквоед! – Петя хлопнул Гришу по макушке.

Ненароков обернулся и невидящим взглядом уставился на говорившего. Трошкин изо всех сил попытался принять свой прежний школьный облик, но это не помогло. Ненароков снова уткнулся в книжку.

«Не узнал», - решил Петя.

- Эй, читатель, запомни номер страницы и обрати на меня внимание.

Гриша снова обернулся.

- А теперь поздоровайся, - продолжал Трошкин. – Скажи: «Здравствуй, Петя!»

- Троня! - содержимое троллейбуса повернулось на Гришин вопль. - Это ты?!

- Нет, моё зеркальное отображение.

- Прости, старик, заучился, сам видишь.

- Что?! – Петя сделал удивлённое лицо. – Я не ослышался?!

- Поступаю, понимаешь? Во-о-от так надо поступить! – Гриша провёл ребром ладони по шее. - Я в армию не хочу! Нет уж!.. Ты где сейчас?

- Я… - Трошкин замялся. - Институт гидроусилительной кибернетики имени Чайковского, знаешь такой?

- О! Молоток! Повезло, устроился, а мне вчера уже вторая повестка из военкомата пришла. Если провалюсь на вступительных, то осенью стопудово загребут!

- Боишься?

- Да что ты понимаешь?! Вот мне один парень рассказывал, правда, он сам не служил, но ему другой пацан говорил, что в армии полный аут. Тебе-то чего бояться?!

- Да уж, куда мне, грешнику, - вздохнул Петя.

Они проехали ещё пару остановок. Говорил в основном Гриша, Петя же молчал, у него почему-то пропало желание поддерживать эту беседу.

- Граждане, приготовьте билетики, пожалуйста! Проверка!

Гриша, что-то проворчав, полез в карман за проездным, а Трошкин достал из кармана джинсов военный билет. Легенда о гидроусилительном институте лопнула, как мыльный пузырь, забрызгав Петю пеной изумления.

- Как?! Так ты…уже?! Ты ОТТУДА!

Трошкин взглянул в окно.

- От верблюда. Извини, потом договорим, моя остановка, пока.

На ступеньках Петя неожиданно обернулся:

- А насчёт армии, ты прав, не ходи, там тебе действительно делать нечего.

Странно, весь военный уклад жизни, который в училище они проклинали и высмеивали, вдруг почему-то стал дорог и близок Трошкину. Ему было обидно выслушивать Гришины высказывания, тем более что тот как раз ничего и не знал о военной жизни. Петя прекрасно понимал, что и у «вояк» не всё бело и пушисто. Что училище это далеко не «войска» и что уродов и придурков везде хватает. Но зачем чернить всех и вся, да к тому же ничего в этом не соображаючи, а наслушавшись россказней людей имеющих представление о службе весьма смутное. Трошкин вдруг с поразительной ясностью осознал, что, если вдруг ему понадобится помощь, не «скорая» конечно, а настоящая – мужская, то к Ненарокову он не обратится ни при каких обстоятельствах. Петя предпочтёт «опереться» на мужественное плечо Коли Ватрухи или твёрдую руку Степки Бардина, не раз проверенных парней первого отделения, первого взвода его родной роты.

С подобными мыслями Петя шагал по улицам знакомого города, а витрины магазинов, в которые он иногда заглядывал, отражали его возмужавшее за год лицо.

Навстречу шёл военный патруль… Петя давно уже научился не шарахаться в сторону от офицера с повязкой, но, тем не менее, он вынул руки из карманов джинсов, выбросил бычок и перешёл на другую сторону улицы. «Бережённого Бог бережёт».

…Перед строительным институтом было многолюдно. Делать особенно было нечего, и Петя решил поискать знакомых среди галдящей массы гражданской молодёжи. Не спеша, он направился к бурлящей и гомонящей толпе будущих архитекторов, дизайнеров или кого ещё там готовят?

Петя всматривался в лица абитуриентов и улыбался, вспоминая себя, ещё необстрелянного новобранца, движимого благородными порывами.

 

Позади осталась «абитура»,

Генеральским росчерком был зачислен я.

И ремнём затянута стройная фигура,

А в душе ребячество и стремления…

 

Степан Бардин, как всегда был прав в своём творчестве.

Толпа выкрикивала какие-то формулы, спорила и нервно курила. Всё походило на обычный очередной этап поступления в ВУЗ.

Трошкин, глядя на галдящее и улюлюкающее будущее нашей архитектуры, думал о Ксюше. О том, что она сейчас далеко, и что университет, который девушка собиралась штурмовать после школы, должен был непременно выкинуть белый флаг и капитулировать перед её полным, хоть и средним образованием.

- Петька! – услышал вдруг Трошкин. – Петька, чёрт! Ты откуда?!

Он обернулся и очутился в объятиях Вадика Штуцева, или в простонародье – просто Штуцера. С ним Петя в своё время облазил всё морское побережье. С ним он в первый раз подпольно попробовал затянуться «беломориной». С ним однажды попал в милицию за то, что они забрались на башенный подъёмный кран, готовясь к службе в ВДВ. После школы они твёрдо решили поступать в десантное училище, и по выпуску служить вместе где-нибудь на Дальнем Востоке. Дышать из открытого люка самолёта романтикой облаков и видом недосягаемого горизонта. Но со временем взгляды на будущую военную специальность изменились. Да и зрение у Вадика, к сожалению, изменилось в худшую сторону. Его «забраковали» на медкомиссии в военкомате, и Пете пришлось поехать в чужой город одному.

Теперь же Вадим с нескрываемым восхищением разглядывал Трошкина.

- Да-а, изменился ты, брат!

- Брось ты… - Пете было не по себе. – Каким был, таким и остался.

- Какая выправка! Нет, серьёзно! Быстро там из тебя человека сделали. Ну, пойдём что ли в тенёк, покурим.

Друзья выбрались из толпы и уселись на свободную скамейку, неподалёку от институтского муравейника.

- Давай, - Штуцер чиркнул спичкой, - рассказывай.

Петя открыл было рот, но тут же его и закрыл.

И, правда, а что рассказывать? Что с ним было за этот год? Подъём-занятия-«сампо»-отбой. Это если отбросить завтрак, обед и ужин, да обычные курсантские разговоры в курилке о смысле жизни, о «лычках», и ещё о том, почему у поварихи кривые ноги, и носит ли она парик.

Трошкин удивился: год, как корова языком слизала. Целых двенадцать месяцев! Провал… Пустота…

Но нет! Многое произошло за это время, и многое случилось. Но разве поймёт Вадик, каким бы классным парнем он ни был, всё то, что пережил за этот год Трошкин, что проклинал и чему радовался, чего ждал и что получал. Нет. Так зачем понапрасну сотрясать воздух. Поэтому рта Петя так и не раскрыл, а с благодарностью принялся слушать более словоохотливого Вадика, который взахлёб рассказывал о том, что нового случилось за последний год в городе, и кто из одноклассников на ком женился или за кого вышел замуж.

- Ну, ладно, - прервался вдруг Штуцер, - скоро моя очередь. Ты приходи на наше место вечерком, там по-прежнему все наши собираются… Почти все.

Он встал:

- Может, к тому времени вспомнишь что-нибудь, а то, я вижу, память тебе отшибло напрочь, вояка.

Вадик пожал Петину руку и снова скрылся среди будущих светил мировой архитектуры.

…Вечер бесшумно опустился на крыши многоэтажек. Словно домашний кот, ступал он своими мягкими лапами по улицам, обжигаясь об раскалённый за день асфальт. Оранжевые лучи заходящего солнца потеряли свою жгучую настойчивость и теперь, оставив в покое дымящиеся тела отдыхающих на пляжах, весело отражались в стёклах похожих друг на друга многоэтажек.

Знакомую беседку в детском саду Трошкин вычислил сразу. Она мерцала огоньками сигарет, смеялась чьим-то тенором и дребезжала шестиструнной гитарой.

- О-о-о! Наш воинствующий Петюня притопал! – весело заорал Вадик и поднялся Пете навстречу. – Не понял!.. Почему не строевым шагом?

Трошкин шагнул в беседку и беззлобно пообещал:

- Штуцер, в дыню получишь.

- Вот так всегда! – Вадим сделал обиженный вид. – Чуть что, сразу «в дыню».

«Поредели ряды, поредели, - Петя совершал традиционный обход, пожимая руки товарищей. – Вадик, Костя, два Андрея, сёстры Валя и Наташа… Эх! Как давно мы собирались вот так вместе, и тогда не страшен был нам ни соседний двор, ни чёрт, ни леший! Да, правда, тогда нас было больше…»

- А знаешь, кого я вчера видел?.. – прервал Петины мысли один из Андреев, боксёр по прозвищу Карапуз. – Светку! Она на каникулы при… ой!.. ехала!

Андрей обиженно посмотрел на пихнувшего его локтем Вадика:

- Ты че? Может человеку интересно.

- Я вот не посмотрю на твой первый разряд! – ответил Штуцер.- Я вот возьму и скажу тебе, что думаю по поводу твоего языка!.. Ты, Петь, присаживайся, чай, не командиры мы тебе, не стесняйся.

«Светка! Да, её здесь сильно не хватает, - Трошкин снова отключился от общего галдежа. – Вот на неё бы я сейчас посмотрел. Хотя зачем? Она же военных не любит, она, видите ли, не умеет ждать и не любит этим заниматься. А я-то, тупица, думал, что у нас с ней что-то большое и светлое может получиться, как ни как, всё-таки два года вместе. Говорят, учится сейчас где-то. Нашла себе «невоенного» и с «нетрошкиновским» характером… Интересно, изменилась ли? Нет, всё-таки хочется её увидеть!»

- Петь, ты у нас мужик бывалый, почти нас, грешных, рассказиком из военной жизни, - Костя подмигнул Вадику. – А то Штуцер утверждает, что ты в каком-то суперсекретном заведении учишься, и сегодня наотрез отказался с ним об этом разговаривать.

- Тэ-экс! – Трошкин принял угрожающий вид. – Какие ещё пакости возводил на меня этот подлый человечишка?

- Мама! Милитаристы меня бить собрались! – Вадик выскочил из беседки. – Люди добрые, защитите от агрессоров!

- Солдат ребёнка не обидит.

Трошкин шутливо ткнул в бок подошедшего Штуцера.

- Живи уж…

Петя обвёл взглядом компанию, все чего-то ждали. Давешняя проблема снова встала во весь рост. О чём рассказывать?

- О! – вдруг вскрикнул Петя. – Как же я раньше не додумался!..

Все удивлённо уставились на отпускника, а Вадик уже приготовил очередную шутку, но Трошкин, не обращая на это внимания, подошёл ко второму Андрею и взял у него из рук то, что в сложившейся ситуации, по Петиному убеждению, являлось его спасением.

…Музыкальным слухом Трошкина Бог не обидел, и ещё в детском саду маленький Петя совершенно правильно распевал «В лесу родилась ёлочка» и «Жил-был у бабушки серенький козлик». Но не поддерживаемое ни уроками музыки, ни музыкальной школой, Петино дарование постепенно угасало, и так и осталось бы лежать где-нибудь в дальнем углу подсознания, если бы не Стёпа Бардин. Год, это достаточно большой срок для того, чтоб выучить две дюжины аккордов и полсотни песен и песенок, если принять во внимание Петину сметливость, бардиновский напор и кучу свободного времени на самоподготовке и немного перед отбоем.

Трошкин пробежался по струнам, дав пальцам привыкнуть к грифу незнакомой гитары, вздохнул, и в вечернем воздухе зазвучал печальный перебор…

- Ну, что вам рассказать?..

 

…И снова сапоги…

Я вновь попался в сети.

О, Боже, помоги!

Прожить полгода эти!

Без той, кого люблю,

Кого боготворю я,

С гитарой ночь делю,

Со струнами горюя…

 

Печален твой мотив,

Зачем, гитара, плачешь?

Обнял твой стройный гриф,

Не можешь ты иначе.

Остановись, постой!

Не плачь, мне душу раня,

Верни в неё покой,

Напрасны все старанья!

 

Упал кленовый лист,

Осенняя погода.

На вышке ветра свист,

А впереди… полгода!

 

Гитара затихла. Парни молчали, и каждый думал о своём осеннем призыве. Девчонки зачарованно глядели на исполнителя.

- Ну, чего потухли? Как говорит мой приятель Зондер: «Кто не был - тот будет. Кто был - не забудет!» Ладно, эта повеселее.

Петя ударил по струнам…

Сапогами громыхаю

И беру под козырек.

Я служу - не унываю,

Пусть мой дом родной далек.

 

Знать - судьба, но я то знаю:

Пусть пройдет немалый срок,

Сапоги я поменяю

На кроссовки - рай для ног!

 

Отпуск! Пулей на вокзал!

Билеты проездные взял.

С другом мы сидим в вагоне,

Люд шныряет на перроне.

Расстегнём курсантский китель.

На два дня купе - обитель.

Полка сменит нам кровать,

Сколько влезет можно спать!

Месяц жизни вольной –

Будешь, брат, довольный!

 

Позабуду на 30 суток

Что такое военная служба.

Дай поспать - мне сейчас не до шуток!

Не буди - не в службу, а в дружбу!

 

И мои одноклассницы ахнут,

И воскликнут: «Тебя не узнать!»

И друзья за здравие бахнут

Граммов сто, и по новой опять!..

 

Гитара смеялась и плакала. Трошкин пел, стараясь изо все сил. Компания восхищённо слушала, и только после очередной песни слышалось что-нибудь вроде:

- Класс! Во даёт!

…Её он заметил раньше всех, но виду не подал. Только пальцы, сжимающие гриф, непроизвольно дрогнули, и аккорд не удался. Трошкин извинился и замолчал на несколько секунд. «А Светка всё-таки изменилась… Но всё такая же красивая… Пришла… Интересно, из-за меня ли? Что ж, всё равно приятно её видеть».

Петя улыбнулся Вале и Наташе:

- Вашему брату, ну то есть я хотел сказать – сестре, посвящается…

Гитара тихо зазвучала:

 

С тобой не виделись давно,

И утекло воды немало,

С тех пор, как бегали в кино

Вдвоём с тобой моя Светлана…

 

…Никто не знает, что побудило Стёпу Бардина в свое время написать эту песню и использовать именно это имя, но, тем не менее, она была написана, и, что важнее всего, очень понравилась Трошкину. И вот теперь он использовал её по назначению…

 

Я вспоминаю, как с тобой,

Сачкуя школу, шли на море,

И теплый ласковый прибой,

Тогда с печалью были в ссоре.

 

Затем десятый класс и бал,

Рассвет встречали вместе летом.

Тебя тогда поцеловал

Я впервый раз… Смеёшься Света.

 

Трошкин закрыл глаза. Делая вид, что ничего не видит, он внимательно следил сквозь ресницы за девушкой, которая подошла к беседке и теперь широко открытыми глазами, с неподдельным удивлением, смотрела на поющего.

«Нет, она не знала, что я здесь! Иначе не уставилась бы на меня, как на пирамиду Хеопса посреди Красной площади…»

Трошкин замолчал и с улыбкой посмотрел на Светлану. Вадик проследил за его взглядом и тут же соскочил с лавки.

- Какие люди! Светик, привет! Что же ты стоишь, как неродная, проходи… - он кинул быстрый взгляд на Трошкина. Тот улыбался.

- Привет всем! – голос девушки напомнил Пете те незабываемые два года. – Да я так, на секунду… Я думала, тут никого нет, решила заглянуть… А тут песни, да какие… - она взглянула на Трошкина, но тут же отвела глаза.

- Ну, посиди с нами, - попросила одна из сестёр, Валя.

Светлана засмеялась:

- Да нет, мы, вообще-то, торопимся в гости. Знакомьтесь, это Алёша…

Только теперь Трошкин заметил парня, который до этого стоял в тени, а теперь вышел вперёд.

«Что ж, на вид порядочный, и не доходяга, вроде, - рассматривал незнакомца Петя. – Если и характер у него «антимой», то цены ему нет». Он пожал протянутую руку и представился. «Чего она на меня так уставилась?! Неужели так изменился? Не ожидала? Хм! Приятно, однако!»

Алексей вышел из беседки и вопросительно посмотрел на Свету.

- Ты иди, я сейчас догоню, - сказала та. И, кинув взгляд на Трошкина, добавила:

- Петь, можно тебя на минутку?

Отпускник передал гитару Косте и под понимающие взгляды друзей вышел в сумерки.

Они остались одни.

- А ты изменился, - подтвердила его догадки Света. – Как ты?

- Да как?.. Нормально, как видишь.

- Вижу. Не женился ещё? – равнодушие, с которым был задан вопрос, было поддельным, и Петя это заметил.

- Нет ещё… Пока.

- Пока? Что, есть кандидатуры?

- Всё может быть, - Трошкин поменял тему. – А он кто?

- Кто кто?

- Ну, этот твой…избранник.

- Алёша? Хороший парень, учимся вместе… А что?

- Да вот думаю: сильно ему морду бить или не очень.

Света испуганно захлопала ресницами:

- Петя…

- Да шучу, шучу я, - улыбнулся тот. - Что ж я совсем Бармалей какой, что ли?

Они помолчали.

- А ты ж раньше не пел и не играл?

- Ну и что, зато сейчас пою, играю, ещё и танцую в ансамбле имени песни и пляски. Всё течёт, всё изменяется.

- Света!

Белая майка Алексея нетерпеливо маячила неподалёку.

- Ты скоро?

- Иду!

И снова, обращаясь к Пете:

- Знаешь, у меня ведь даже адреса твоего нет, может дашь?

- Может дам…

Трошкин вспомнил тот роковой вечер перед отъездом в училище. Вспомнил прошедший год. Внезапно забившееся сильнее сердце свидетельствовало о том, что он вспомнил ещё что-то, а точнее кого-то. Он посмотрел на Свету:

- А может, не дам. Зачем он тебе? Ты иди, а то кавалер заждался. Всего тебе!

Он вернулся в беседку, уселся на скамейку и задумчиво уставился на Вадика. «Эх, Светка, Светка! Адрес ей понадобился…Эх-хе-хе! А чего я, собственно, расстраиваюсь? Я же в отпуске, а значит нужно веселиться, а не нюни кукчить…»

Трошкин снова взял гитару, пробежался пальцами по струнам и посмотрел на друзей.

«И всё-таки грустно…»

 

…В луче прожектора купаются снежинки,

На вышке ветер пел тоскливый свой романс.

Застыли капельки на крышах, и прозрачны, как слезинки,

Что из твоих в тот день катились глаз.

 

Тебе исполнилось сегодня восемнадцать,

В кругу друзей тебе уютно и тепло,

Ты будешь с ними веселиться,

Танцевать, смеяться,

Меня не вспомнишь - много времени прошло.

 

Ты мне не пишешь, я пойму твое молчанье -

Вокзал давно остался позади.

Ты мне шептала у вагона

Сквозь слёзы на прощанье,

Что будешь ждать и помнить наши дни.

 

А, может быть, ты всё уже забыла

И кто-то третий между нами встал,

Тогда прости меня за то,

Что между нами было,

Прости за всё... И то, что помешал.

 

И я уйду спокойно, без скандала,

Без громких фраз и без прикладства рук.

Я всё прекрасно понимаю -

Меня ты ждать устала,

Любовь - костер, но прогорел он вдруг.

 

И сердце затаится за сукном шинели

Я всё пойму - зачем курсанта ждать?

Мне не хватает так тебя,

Но если письма надоели,

Я обещаю больше не писать.

 

 

* * *

 

 

Прошла неделя…

О, какое это было блаженство – просыпаться у себя в комнате, в объятьях мягкого одеяла и под прикосновение к щеке нежной пуховой подушки, в тиши и спокойствии родной комнаты! Как описать несведущему тот восторг, который охватывает тебя, открывшего глаза и непонимающего, почему дежурный не орет: «Рота! Подъём!». Когда ты осознаешь, что находишься дома, в отпуске, и не надо бежать на зарядку, выслушивать придирки командиров и чистить сапоги. А надо лишь лежать в кровати, нежиться и ждать, когда же это занятие наскучит.

Трошкин наслаждался жизнью…

За прошедшие дни он успел обойти все памятные места. Посетить школу, в которой, как всегда делался ремонт. Загореть на пляже до цвета коренного жителя экваториальной Африки, и море успело уже ему наскучить. Вот и сегодня он решил оставить пляж в покое и заглянуть к Вадику в институт. Там сегодня был последний вступительный экзамен, и Штуцер приглашал поприсутствовать.

Толпа гудела не так, как обычно. По всему было видно, что именно сегодня решалось: быть или не быть прекрасным замкам и радужным дворцам.

Вадик чуть не сбил Петю с ног. Он был крайне возбуждён и аж побледнел от волнения.

- Ну, здорово! Я уж думал, не придёшь!

Они обменялись рукопожатиями.

- Слушай, ты как к покойникам относишься?

- Вот уж не задумывался, а что? – не понял Трошкин.

- А то! От тебя сейчас зависит: жить мне или нет!

- А-а-а! Ну, ладно, живи! – великодушно разрешил Петя.

- Да ты не понял… Чурка ты нерусский! Понимаешь, я вчера с «предками» на даче был, еле уговорил чтоб взяли…

- Ну…

- А позавчера на андрюхин день рождения ходил, да с тобой, кстати, помнишь?

- Ну…

- Вот тебе и «ну», - передразнил Петю Вадим. – Сегодня жизнь моя решается…

- …Сегодня Верка соглашается, - закончил Трошкин. – Ха-ха-ха!

- Да иди ты!.. У меня экзамен сегодня последний, а ему смешно!

- Поздравляю.

- С чем? С тем, что я к «матану» почти не готовился и знаю только, что на ноль делить нельзя, да? Да понимаешь ли ты, что от сегодняшнего экзамена зависит: быть мне или не быть!

- Будь, - снова милостиво разрешил Трошкин. – А я-то тут при чём?

- Ну, как же! Ты же целый год учился, ты ж в высшем военном училище учился, это ж не ПТУ какое-нибудь!… Сдай за меня экзамен!

Петя ошарашено посмотрел на друга. «Брррр!» – его аж передёрнуло от слов «сдай экзамен».

«Да знаешь ли ты… - хотело вырваться у него, - каким потом далась мне эта сессия! Знаешь ли, что такое остаться в АРТЕКе и как это грустно и противно!» Но он сдержался и только нервно закурил.

Вадик выжидательно смотрел на товарища. Трошкин же молча затягивался, о чём-то думая. «Матан… Что они могут сейчас сдавать? Уравнения, производные, функции… Если на то пошло, то в училище мы уже прошли матрицы и тройные криволинейные интегралы, но ведь это было давно…» Петя посмотрел на Вадика. «А интересно было бы попробовать… Да и в АРТЕКе остаться не рискую… Но, чёрт возьми, как противно само слово «экзамен»! Брр!» Трошкин скривился.

- Слушай, а если я завалюсь?

- Это, по крайней мере – пятьдесят процентов, тогда как я сяду на все сто!

- Ну вот, а говорил, что в математике не сечёшь. Ладно уж, придётся показать вам преимущество высших военных учебных заведений перед этой гражданской чепухой. Вот только за последствия я не отвечаю.

- И чудненько! – Вадик радостно потер ладони.

Но тут вдруг оказалось, что на Вадиковой «зачётке» почему-то наклеена совсем не Петина фотография.

- Я всё учёл, - обрадовал он Трошкина. – Тут недалеко есть срочное фото, ты знаешь, кто там работает?

- Джордж Вашингтон…

- Нет, Зёзя!

- Да ну! Пан Зёзя – фотограф! Ой, держите меня!..

- Ну, пошли.

И Вадик потащил Петю за угол, в фотомастерскую, где работал их бывший одноклассник Славик Беренштейн по прозвищу Зёзя.

Через два часа Вадик с Петей уже проталкивались по коридору через толпы абитуриентов. В руках у Трошкина была «зачётка» на имя Вадима Штуцева, но с Петиной физиономией на фотографии.

- Преподавателя зовут Иван Степанович. Не любит, когда с ним спорят и не переносит, когда говорят «игрЭк», вместо «игрЕк», - напутствовал Вадик. – А ну, скажи «игрек».

- Игрек, - сказал Трошкин и улыбнулся, вспомнив, Бабуля.

«Да-а! Тот со своим костромским «ЫгрЭком» здесь бы точно сел в лужу».

- Ну, вот, - Вадим посмотрел список очерёдности на двери, - через одного я иду… Ну то есть, ты.

Прошло две минуты, и из класса выпорхнула счастливая симпатичная абитуриентка. Показав всем свою маленькую пятерню, она весело убежала.

Ей на смену кто-то зашёл. Ещё через десять минут из-за двери показался хмурый парень. Не глядя ни на кого, он под сочувственные взгляды побрёл по коридору.

Вадик испуганно посмотрел на Петю:

- Ну, с Богом! Ни пуха, ни пера!

- К чёрту!

Трошкин застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, пробежался пальцами по остальным и поправил ремень на брюках. Он подошёл к двери, что-то вспомнил, расстегнул пуговицу и засунул руки в карман. Затем, всё-таки, передумал, вынул их. Постучался, и со словами: «Разрешите?», толкнул дверь.

Класс не был похож на ту аудиторию, в которой ещё недавно в училище Петя сдавал математику. Этот был темнее и уже. Да и столы стояли не так, поэтому любимая Петина формула «ряд у окна, четвертая парта, возле батареи», не подходила.

Преподаватель, лысоватый человек лет пятидесяти, сидел за столом, на котором в беспорядке лежали билеты, какие-то учебники и методические пособия.

Трошкин вспомнил свою сессию: «Мда-а, а мы цветочки «преподу» покупали, лимонадик. У нас уютней было…»

Он подошёл к преподавательскому столу:

- Товарищ преподаватель…

«Курсант Трошкин», - чуть не вырвалось у него, но он вовремя спохватился:

- …Абитуриент Штуцев для сдачи вступительного экзамена по математике прибыл! Разрешите взять билет?

Он протянул зачётку. Иван Степанович удивлённо взирал на Петю.

- Да, пожалуйста, берите… берите, - спохватился он.

Трошкин взял ближний к нему листок.

- Билет номер тринадцать. Разрешите идти готовиться?

Ошарашенный преподаватель только кивнул, и пока Петя шёл к ближайшей парте, пробурчал себе под нос:

- Что за молодёжь пошла, не поймёшь… Одни чуть ли не с гитарами-песнями заходят, другие строевым шагом… Что творится?

Неравенство Трошкин решал минут десять, да и то только потому, что не мог вспомнить из школьной программы: куда поворачивается знак «больше-меньше», когда делишь обе части на отрицательное число. Функцию он исследовал так, как его учили в училище: нашёл промежутки возрастания и убывания, экстремумы и точки перегиба, это было несложно. А вот с системой уравнений Петя решил немного пофорсить. Систему с двумя неизвестными, состоящую из двух уравнений, которую, по его мнению, решил бы и шестиклассник (после года обучения в военном училище естественно), он наделил третьим неизвестным и дописал ещё одно уравнение. Затем поднапряг память и после десяти минут работы на черновике, решил эту систему матричным методом, составив матрицы коэффициентов, свободных членов и неизвестных.

Он вспомнил «пару», полученную им за то, что однажды на практическом занятии не смог сделать всего того, что делал сейчас. Та двойка была давно пересдана, но сейчас Петя вспоминал ее, чуть ли не с благодарностью.

«Эх! Если бы у нас такие экзамены были, я бы досрочно всё посдавал, наверное», - подумал Трошкин.

- Разрешите отвечать? – громко спросил он, и под удивленные взгляды остальных готовящихся абитуриентов, пошёл к преподавательскому столу.

Первое задание никаких эмоций у Ивана Степановича не вызвало, так как было решено правильно, несмотря на ошибку в третьем знаке после запятой. Зато, прочитав второе, он удивлённо взглянул на Трошкина:

- Это кто ж вас учил находить промежутки выпуклости?

«Профессор Баньков Д.Ю.» – подумал Петя, а вслух ответил:

- В школе учили, а что, неправильно?..

- Странно, мне казалось, что в школе этого не дают.

- У меня школа того… с уклоном была, - поспешил успокоить подозрительного преподавателя Петя.

- Всё равно странно… Гм, ну ладно, что тут у вас дальше?

Иван Степанович взглянул на систему уравнений. Эффект был подобен удару дубинкой по лысине. Трошкин прицелился и «стукнул» снова:

- Я хотел методом Гаусса решать, но…

Иван Степанович мысленно поднял руки, чтобы защититься, но Трошкин решил пленных не брать:

- …Но там транспортировать матрицу надо, да и решать дольше.

Преподаватель минуты две молчал, тупо глядя в листок. Наконец, он нанёс ответный удар:

- Хорошо, можете идти… Четыре.

Настал Петин черёд удивляться:

- А почему четыре? Всё же правильно!

- А потому, что, по сути, вы с третьим заданием не справились! Вы не решили данную систему!

- Но простите, я же сделал более сложную работу…

- А вас никто не просил.

- А…У… - Петя потерял способность членораздельно выражаться.

- Как же так?! – выдавил он, наконец.

- А вот так! Здесь вам не школа, чтобы самовольничать! А представьте, что вас в армию заберут… - Иван Степанович сделал паузу, чтоб насладиться обычным в таких случаях испуганным выражением лица собеседника, но, заметив лишь непонятную улыбку, продолжил, - Что же вы и там приказы нарушать будете?

«Да профессор Баньков за такую «самодеятельность» расцеловал бы меня, наверное, - подумал Петя. – Ну ладно, засиделся я тут».

- Задайте ещё один вопрос.

Преподаватель хитро посмотрел на абитуриента:

- Хм, хм… Вопрос? Пожалуйста! Напишите ряд Тейлора.

«Смухлевал старый чёрт, это уж точно в школе не проходят, это мы только во втором семестре изучать начали». Петя задумчиво взял ручку. «Но откуда ему знать, сколько раз я пытался защитить лабораторную по этому треклятому Тейлору, пока, наконец, не сдал».

- Вам до какого члена?

- До третьего, - Иван Степанович начал понимать, что опять попался.

Трошкин взял листок и набросал на нём формулу ряда Тейлора. Особенно жирно он навёл знаки факториалов, о существовании которых в школе даже и не подозревал.

- Неплохо… - Старичок аж вспотел. – Ладно, называете мне годы жизни Тейлора, ставлю «5».

- А я думал, что здесь математику сдают, а не историю, - разозлился Трошкин. – Или, может, вам назвать, сколько любовниц было у Пифагора?

- Не грубите, молодой человек, и скажите спасибо, что ставлю «4».

- Спасибо, - Петя взял протянутую «зачётку», четвёрка на ней была маленькая и кривая. – А можно последний вопрос?

- Только побыстрей, пожалуйста…

- Конечно, конечно…

Трошкин спрятал зачётную книжку в карман.

- Вот скажите, а если бы Гаусс не ответил бы вам, в каком году у Архимеда аппендицит вырезали, вы бы ему что поставили?

И под дружный хохот сидящих в классе, он вышел из аудитории.

…Возвращался он домой уже затемно. В голове играла музыка, и сверкали разноцветные лампы кабачка «Якорь», где они с Вадиком отмечали успешное поступление последнего в институт.

Теперь Петя шёл по тротуару, пошатываясь и улыбаясь про себя, так как понимал, что похож сейчас на пьянчужку из анекдота, который не мог посчитать «размножившиеся» Луны. Сейчас же небо было затянуто облаками, и спутница Земли отсутствовала. Но зато всевозможные деревья и столбы изрядно роились перед глазами, усердно двоясь, то и дело, норовя больно стукнуть по лбу.

Тот путь, который при условии ясности рассудка, Трошкин мог проделать за пятнадцать минут, сейчас занял у него час с лишним. Время уходило, в основном, на извинения, объяснения и обход препятствий. Вот почему, когда он, наконец, добрался до своего микрорайона и плюхнулся на скамейку, было уже около полуночи, и двор давно опустел.

Он сидел и вспоминал лысую голову упрямого математика Ивана Степановича. Мысленно Петя переносил её в их училищный тир и ставил вместо мишени. Он хватал свой верный «АКа» и навскидку очерчивал пулями круг вокруг упрямого черепа.

Трошкин сидел на скамейке возле самого подъезда, а потому, когда там раздались приглушённые голоса, он невольно прислушался. Если бы не хмель, он, наверное, сразу узнал и этот подъезд и, тем более, этот голос, однако Вадик был очень рад своему поступлению и не скупился, разливая свою радость по рюмкам.

В подъезде ссорились…

- Не ходи за мной, я сама дойду!

- Но что случилось? – говоривший парень недоумевал.

- Ничего.

- Ты какая-то странная в последнее время.

- Такая, как и всегда.

- Нет, не такая. Я не понимаю, что происходит. Может, всё-таки объяснишь… Что бы я ни делал, всё тебе не так! Как тебе угодить?

- А не надо… - девушка повысила голос, - не надо угождать. Пойми ты, любой женщине нужен рыцарь, принц, а не лакей какой-нибудь!..

- Прости, но ты же говорила, что любишь командовать и принимать решения сама и не выносишь, когда наоборот, так ведь?

Наступила пауза, затем девушка тихо ответила:

- Да… Любила. Но это было раньше, и теперь я жалею об этом.

- Опять ты про него!

- Да, про него! И буду опять и снова! Пусть он был не сахар, но с ним я себя чувствовала спокойно и знала, что верховодить должен он, но была дурой… Что ж так мне и надо!..

- Значит, со мной тебе не спокойно?

Девушка засмеялась:

- Лёшенька, ты ж ведь, как щенок, что скажу, то и сделаешь… А я не могу так, милый!

Минуту стояла тишина.

- Интересно, ты дрался когда-нибудь? – спросила вдруг она.

- Но причём тут это?

- Так, ни при чём. Ладно, счастливо! Ты говорил, тебе надо вернуться, поезжай. Я останусь пока. Ещё увидимся…за партой. Покедова!

Послышался шум отъезжающего лифта, а через несколько минут из подъезда медленно вышел парень.

Почти с самого начала разговора Трошкин всё вспомнил. Этот подъезд… Ещё бы, он изучил его досконально, когда дожидался, пока она спустится, или, когда стоял с ней вдвоем поздно вечером под одинокой лампочкой. А голос!.. Конечно, это была Светлана, а обиженный кавалер – Алексей.

Быть может из-за исключительности момента, а может, благодаря свежему ветерку, так или иначе, в Петиной голове всё более или менее прояснилось. Хмель отступил, и Трошкину стало жаль этого незнакомого паренька. Петя вспомнил, как год назад, примерно в такое же время, он вышел из этого же подъезда, и на душе у него было то же, что, наверное, и у Лёши сейчас. Хотелось выть, а карман жёг билет на поезд, который отходил через двенадцать часов.

Парень прошёл мимо, даже не взглянув на сидящего. А ещё через пятнадцать минут Петя сделал, наконец, над собой усилие. Он поднялся и поплёлся по хоженному-перехоженному пути, насчитывающему девятьсот девяносто два шага. На одном конце, которого был знакомый подъезд, а на другом – жил вместе с семьёй Пётр Трошкин, курсант, наслаждающийся отпускной жизнью.

 

 

* * *

 

 

…Видели ли вы стадо диких антилоп, несущихся по прерии, спасаясь от зубов хищников?

Видели ли суперзаезд гоночных суперавтомобилей?

А может, ваш космический корабль попал однажды в метеоритный поток и был унесён им со сверхъестественной скоростью куда-нибудь на задворки вселенной?

Нет?!

Ну, так знайте, что Петя Трошкин, так же, как и любой из нас, очень недоверчиво относился к всякого рода потокам: метеоритным, магнитным или селевым, и старался обходить их стороной.

И вот теперь, сидя в вагоне, монотонно стучащем на стыках рельс и увозящем его всё дальше от дома, Петя пришёл к выводу, что самая страшная в мире стихия – это время.

Ещё вчера он бултыхнулся в спокойную речушку под названием «отпускная жизнь», не думая, что его прыжок вызовет такое волнение, и ручеёк превратится в бурлящую реку. А та, в свою очередь, тут же вынесет его обратно к их училищному КПП.

Двадцать семь дней прошмыгнули, как антилопы, за которыми гонятся охотники на гоночных автомобилях. Трошкин сидел в душном вагоне и прикидывал, что нового принёс ему этот месяц.

Во-первых, смену трёхразового питания на бутербродно-сухомятное.

Во-вторых, смещение подъём-отбоя на два-три часа, причём, как ни странно, в сторону уменьшения сна, а не наоборот.

Дальше… Несколько литров спиртного начисто нейтрализовали три месяца физзарядок. Петя поёжился от пронизывающей мысли: «Неужели лучше было никуда не ездить, а сидеть, куковать в училище?!»

Ответ пришёл неожиданно. Этот ответ был, как и Петя, одет в курсантскую форму с новенькими двумя «курсовками» на рукаве.

Курсант просунул в купе козырёк фуражки и уставился на Трошкина.

- Здорово, братан! Ты откуда и куда?

Петя пожал протянутую руку:

- Я-то обратно, в училище, а вот ты, по-моему, в отпуск, потому что так и светишься.

- Ага, в отпуск! – собеседник заулыбался ещё шире. – Наконец-то!

Петя, улыбаясь, смотрел на сияющего курсанта и думал, что стоит всё-таки на полгода отказаться от всего знакомого и домашнего, забыть, что такое свобода. Стоит жить за забором и топать сапогами по плацу. Стоит испытать все «тяготы и лишения» лишь только ради одного этого момента – возвращения домой.

 

 

* * *

 

 

Всё возвращалось на круги своя…

Жизнь курсанта, словно огромный валун, запёртый в прошлом семестре на вершину горы, название которой «Отпуск», чтобы полежать там положенные тридцать суток и погреться на солнышке, теперь снова устремилась вниз. Набирая обороты, она легко покатилась по наклонной плоскости, встречая на своём пути незначительные пока препятствия, типа первого семинара по философии или легко исправляемой двойки по какому-нибудь новому предмету.

Но бег этот будет не бесконечен. Через некоторое время «валун» достигнет нижней точки своей траектории, прокатится по инерции вперёд и… Снова появятся на партах надписи «Хочу домой!» и «До отпуска осталось…» Снова «хвост» за «хвостом» будет накапливаться гарантия двойки на экзамене. Снова жизнь ляжет тяжкой ношей на плечи курсанта, который, как маленький трактор, будет переть её к очередной вершине под романтическим названием «Отпуск». Всё это будет неизбежно, а пока начался второй курс…

- …Ну а что такое неприкосновенность часового?

Дежурный по училищу просто так заступающий караул отпускать с развода не хотел и дотошно выпытывал у него все имеющиеся в наличии знания из области караульной службы.

Трошкин улыбнулся. Пусть вопросы у дежурного были и не из каверзных, но к нему они сегодня не имели ровным счётом никакого отношения. Петя оглядел стоящих рядом с ним товарищей.

«Мда, видок у нас ещё тот…»

И действительно, если курсанты из заступающего караула, которые с переменным успехом боролись в данный момент с проверяющим, все как один были подстрижены, подшиты, поглажены и походили сейчас на отборных гвардейцев застывших в парадном строю. То этого никак нельзя было сказать о «коробке», к которой принадлежал Пётр Трошкин. Рядом с караулом она казалась сборищем ополченцев или партизанским отрядом, только что вышедшим из леса.

Дело в том, что сегодня Петя Трошкин вместе с товарищами заступал в групповой наряд по столовой и по этому поводу, как и остальные, был переодет старшиной в «подменку». Ну а так как «подменка», как известно, для того и нужна, чтоб подменять собой повседневную форму курсанта на время выполнения им различной черновой работы, то и выглядела она, прямо скажем, непрезентабельно. И Трошкин, стоя сейчас в строю, недоумевал: как их вообще выпустили на развод в таком виде?

После окончания развода, прошлись, как всегда, торжественным маршем под барабан и двинулись по местам несения службы.

Перед крыльцом служебного входа в столовою состоялся ещё один, менее официальный, развод. Младший сержант Петрович достал листок ведомости наряда по столовой и зачитал сгрудившимся вокруг него курсантам: кто куда определён работать на ближайшие двадцать четыре часа.

- Бабуль, Незачаев, Половой, Тойбаширов – овощерезка. Бардин, Бутусик – варочный цех. Трошкин, Ватруха – большая «балтика». Кошелёвский – малая «балтика». Всё! Погнали, парни. И наряд, чтоб как положено принимать, а не так как в прошлый раз!

Личный состав наряда незаметно рассосался по объектам и приступил к приёму дежурства. Стоит отметить, что, вопреки наставлениям Петровича, приём этот тёк вяло и без энтузиазма. А зачем, спрашивается напрягаться сейчас, если через сутки придёт время сдачи наряда, и вот тогда-то все уж точно напрягутся, и по полной программе. И абсолютно безразлично, хорошо ты принимал наряд двадцать четыре часа назад или спустя рукава.

Не прошло и получаса, как старый наряд был отпущен с миром на все четыре стороны.

До ужина оставалось около двух часов, когда, наконец, объявился дежурный по столовой. Где прапорщик шлялся всё это время не ведомо, но красный нос, бегающие глазки да «шлейф», что тянулся за ним от самого входа, красноречивей всех слов говорили, что дежурный по столовой тоже был занят приёмом… Внутрь.

- Помощник, твою дивизию! – заорал дежурный, лишь только оказался в подсобке. - Где тебя черти носят?

На зов тут же примчался Петрович, ибо именно он на ближайшие сутки носил высокое звание помощника дежурного по столовой.

- Что за бардак, курсант, - накинулся на него «прапор», - на улице бычки, в коридоре грязь, вы как наряд принимали?!

Сергей посмотрел на недавно вымытый пол и перевёл взгляд на красную физиономию «кухонного начальства»

- Не пойму я, о чём это вы, товарищ прапорщик, - миролюбиво ответил он. – Порядок вроде бы нормальный.

- Вроде бы?! Я балдею в этом дельфинарии! Ты что, сержант, совсем через пуп зари не видишь? – прапорщик разошёлся не на шутку. – А ну, упали всем нарядом, полы повылизовали! Чтоб сияло тут всё! Живо!

Надо сказать, что весь этот спектакль если и мог произвести на кого-то впечатление, то только не на младшего сержанта Петровича. Выслушав установку, он просто ответил:

- Есть.

И, тут же забыв об этом, пошёл дальше искать кладовщицу бабу Маню, чтобы уточнить у неё количество людей необходимых ей сегодня для переноски картофеля.

…Картошка. Такой простой и необходимый в быту корнеплод. В армии на него многие начинают смотреть другими глазами.

Казалось бы, чего проще, взять пять-шесть клубней поровнее, очистить их от кожуры, порезать и сварить. Добавить молока и потолочь, вот и готово вкусное картофельное пюре, чтоб одному наесться «от пуза». Вроде всё просто и банально. Так то оно так. Ну а если речь идёт не об одном едоке, а о полутора тысячи? Нетрудно догадаться, что пять небольших корнеплодиков в этом случае, как по мановению волшебной палочки, превращаются в несколько сотен килограммов неочищенного сырья.

Справедливости ради надо заметить, что научно-технический прогресс не оставил без внимания данную отрасль человеческой деятельности. Специально для чистки картофеля в крупных масштабах, кем-то была спроектирована и построена особенная машина. Была она похожа на машину стиральную, как внешне, так и по принципу действия, а тот в свою очередь был до неприличия прост. Крутящаяся основа заставляла крутиться внутри агрегата засыпанную туда картошку. А та в процессе верчения тёрлась об специальную шершавую внутреннюю поверхность барабана, оставляя на ней свою кожуру. Вот собственно и всё. Просто и гениально! И всё бы было хорошо, если бы клубни картофеля имели правильную округлую форму. Да вот только разработчик чудо машины был, видно, не очень силён в вопросе селекции растений и не смог вывести специальный сорт, предназначенный для использования его исключительно в комплекте с изобретённой им «картофелечисткой».

Вот и приходиться теперь «специально обученным» курсанты полночи сидеть, матерятся, выковыривая «глазки» и срезая остатки кожуры на картофельных неровностях. Да Колумба, который эту «заразу» из загранпоездки когда-то приволок незлым, тихим словом поминать…

Не прошло и десяти минут, как Петрович бросил клич собраться всем возле овощехранилища.

Баба Маня отпёрла двери склада, вручила добровольцам большие глубокие носилки с железными ручками и включила машинку для чистки картофеля. Пока двое носили картошку носилками из погреба наверх и ссыпали её в чрево чудо агрегата, остальные вёдрами таскали уже «недопочищенный» овощ в овощерезочный цех, где ссыпали его в обычные домашние эмалированные ванны, расставленные по углам.

И те и другие пыхтели, матерились и в который уже раз давали себе зарок: не есть больше эту проклятую картошку. Тем не менее, ванны постепенно наполнялись, а вместе с ними наполнялись грустью и сердца четырёх «овощерезов», которым теперь предстояло до потери сознания освобождать всё это хозяйство от «глазков» и оставшейся кожуры.

- Эй, «балтика»! - душераздирающи крик дневального по обеденному залу донёсся через несколько комнат и два коридора. - Где вы ходите? Тарелки давайте!

Петя устало опусти ведро на пол и посмотрел на, две заполненные картошкой до краёв и третью ещё только наполовину, ванные.

- Мы свой священный долг выполнили, - сказал он вошедшему Ватрухе, - Айда на палубу, нас уже звали.

Коля не возражал, и они двинулись в сторону мойки.

Большой посудомоечный зал или сокращённо просто «мойка» не зря кем-то когда-то был назван «Балтикой». Неудержимая и всепобеждающая курсантская фантазия и здесь попала прямо в самую точку.

Огромная высокая комната с, покрытыми под самый потолок кафелем, стенами и цементным полом имела в своем распоряжении: массивный железный стол, размером с теннисный, четыре всё тех же ванных на чугунных подставках и, ещё одно чудо военной изобретательности, посудомоечную машину. Агрегат этот не шёл ни в какое сравнение с описанной выше картофелечисткой. Насколько та была проста и неприхотлива в своей конструкции, настолько этот аппарат был серьёзен и грозен. Большой, метра три в длину, короб из нержавеющей стали поддерживал движущуюся ленту транспортёра с тарелками. А кубообразная надстройка посередине сверху, играла роль магического ящика фокусника, в одну грань которого при помощи конвейера неторопливо погружалась грязная посуда, а из противоположной, появлялась уже чистая, искрящаяся и сверкающая. В процессе своей работы это чудо отечественной тяжёлой промышленности громко гудело, страшно вибрировало, плескалось брызгами кипятка и, вообще, почти полностью было скрыто в облаках пара. Картину эту могли бы дополнить, разве что горы грязной посуды, сносимой дневальными из разных обеденных залов и сваливаемой отмокать в ванные, наполненные горячей водой.

В разгар битвы за чистоту, среди брызг и клубов пара, «посудомойщики» в своих белых безрукавках надетых на голое тело и тапочках, мечущиеся со стопками тарелок от ванн к машине и обратно, действительно напоминали матросов-канониров какого-нибудь крейсера начала двадцатого века, вступившего в морское сражение с превосходящими силами противника.

К выше сказанному надо добавить, что авралы здесь случались всего три раза за наряд, а именно после ужина, завтрака и обеда. В перерывах же машина выключалась, вода закрывалась, пар развеевался, наступала тишина и спокойствие. «Балтийцы» выходили на задний двор столовой, подставляли промокшие тела солнышку и закуривали.

И если не совсем противоположным явлением, то сильно отличающимся от большой «балтики» была её меньшая сестра – «балтика» малая.

Сравнив большой моечный цех с огромным, удалым и бесшабашным морским флотом России, со своей историей, легендами и героями, приходилось делать вывод, что моечный цех малый есть ни что иное, как флот какой-нибудь Эстонии, например. Те же размеры, та же правильность, аккуратность и педантизм.

Обусловлено это было тем, что обслуживала малая «Балтика» только лишь варочный цех. И если среднестатистическому курсанту Пупкину было до одного места где, как и с чем мылась его тарелка перед тем, как оказаться в его руках, грязи не видать - да и ладно. То любая из многочисленных поварих, считала своим первостепенным долгом ткнуть носом нерадивого мойщика в каждое маломальское пятнышко на стенке или на днище кастрюли.

Тем не менее, спокойно «плавать» можно было и здесь. Надо было просто освоить несколько простых истин, ну и, естественно, применять, где и когда того требовалось, различные курсантские хитрости. Между собой «балтийцы», как, впрочем, и с остальными «кастами», жили дружно и при необходимости всегда помогали друг другу.

- Ну что считать бум? – устало спросил Петя и опустился на скамейку.

Николай посмотрел не бесчисленные стопки тарелок глубоких и не очень, громоздящиеся на стеллажах и плюхнулся рядом:

- А смысл?..

- Действительно. Завтра всё равно недочёт будет.

Закурили.

Был вечер. Ужин, с его галдяще-орущей, вечноголодной курсантской ордой, остался позади. Посуда собрана, перемыта и расставлена по полкам. Посудомоечный агрегат выключен. Наступила тишина и спокойствие.

Минут пять они сидели молча, отдыхая и пуская дым в потолок. Затем Ватруха грустно предложил:

- Пошли на «плодожорок» что ли глянем.

Трошкин и сам знал, что надо идти в овощной цех помогать «овощерезам» чистить их бесконечные «терриконы» картошки, но подсознание старательно отодвигало эту мысль подальше, пытаясь урвать себе ещё хоть немного отдыха.

- И то верно…

Они закрыли кладовку для хранения чистой посуды, что прилегала к моечному цеху, и отправились на помощь к погибающим под горами нечищеного картофеля товарищам.

Проходя через варочный цех, друзья обнаружили две ноги обутые в кирзовые сапоги, торчащие из огромного парового котла.

- Бард, береги себя, - пожелал Петя, заглядывая внутрь, где Степан пытался очистить дно от пригоревшей гречки.

- Ждём в «колхозе», - присоединился к товарищу Николай.

- Валите куда шли, - огрызнулся котёл низкоутробным звуком, - ходют тут разные, работать мешают…

«Балтийцы», улыбаясь, переглянулись и зашагали дальше.

В «овощерезке» были уже почти все в сборе. Четырём её «штатным» обитателям, компанию давно уже составляли Петрович и Бутусик, а также освободившийся недавно Кошелёвский. Как всегда, шёл разговор обо всём и ни о чём конкретном.

Все подняли головы и радостно посмотрели на подкрепление. Ножи были готовы и торчали тут же из лавки в ожидании своих хозяев.

- Милости просим, - Петрович пододвинулся на лавке, давая новоприбывшим присесть вокруг огромной кучи картофельной кожуры, громоздившейся посреди зала. И продолжая прерванный разговор ответил Тойбаширову:

- Ну ты как скажешь!..

- Нет, пацаны, может хоть вы объясните тупому казаху: зачем мы её чистим? – не унимался тот, обращаясь к вновь прибывшим.

Говорил он правильно и абсолютно без акцента.

Оралбек вертел в руках давно уже чистую картофелину и что-то вырезал из неё ножиком:

- Сами подумайте, где логика? Мы её чистим, потом моем, так? Так. Потом варим и едим, так? Так. Потом перевариваем и идём в туалет, правильно? Это, я думаю, бесспорно. А теперь скажите: есть кому-то какая-то разница – будут у него какашки с «глазками» или нет?

Говоривший был абсолютно серьёзен, и это придавало иронии, сквозившей в его словах, какую-то абсолютную завершённость.

Все опять заулыбались, а Трошкин, почесав макушку, не менее серьёзно ответил:

- Понимаешь, Бек, в этой проблеме, надо полагать, и шибко умный русский не сразу разберётся, а что тогда про тупого казаха говорить?

И они оба растянулись в улыбках.

…Оралбек Тойбаширов был, так называемым «нацкадром». Он приехал из далёкого Казахстана по разнарядке, как представитель «национальных меньшинств». Абсолютно по закону, без всяких экзаменов, в числе своих немногочисленных товарищей из других республик, он был зачислен на первый курс обучения, и попал во второе отделение первого взвода. А уже через месяц учёбы, окружающим стало ясно: сдавал бы он хоть пять вступительных экзаменов, всё равно поступил бы, да ещё и запас вступительных баллов остался бы за спиной.

Монголоидной внешности, с большими, чуть раскосыми, но совсем не узкими глазами и копной чёрных волос, Оралбек обладал тонким умом, хорошей памятью и недюжинной силы иронией, порой переходящей в сарказм. На мир он смотрел хитрым взглядом сквозь очки (близость Семипалатинского полигона, к сожалению, не в лучшую сторону сказалась на его здоровье) и взгляд этот был почти всегда оригинальным, трезвым и критичным.

Одним словом, в отличие от почти всех остальных немногочисленных его собратьев по оружию неславянского происхождения, ни у одного человека в роте язык не повернулся бы назвать Оралбека Тойбаширова – «чуркой нерусским».

Справедливости ради надо заметить, что так себя часто называл он сам, абсолютно не стесняясь и даже где-то бравируя в порыве иронии своим азиатским происхождением.

Бек знал имена своих предков вплоть до двенадцатого колена, говорил, что это знание необходимо для каждого уважающего себя казаха и посмеивался над своими сослуживцами – иванами, не знающими родства…

- По-моему, закончил, - произнёс Оралбек, разглядывая своё произведение.

Окружающие его товарищи, увидев над чем он так кропотливо трудился, стали давиться смехом.

- Кто про что, а голой про баню, - сказал Ватруха с улыбкой до ушей. - А ну дай-ка…

Он забрал у автора и принялся разглядывать с любовью вырезанную из картофелины немного уменьшенную, но все же достаточно достоверную копию мужского достоинства.

- Бек, да ты прям Микеланджело! Какой талант пропадает, - он наклонился над огромной кастрюлей, куда они бросали очищенную и порезанную картошку, и со словами:

- Назовём это «Привет поварихе», - опустил туда оралбековское произведение.

…Потом с целью скрасить бесконечное и однообразное мероприятие они по очереди рассказывали анекдоты, истории из бывшей гражданской жизни и пели песни. Любые, начиная от народных и заканчивая современными – эстрадными. Кто, что знал.

Где-то между «Смуглянкой» и «Синим платочком» нелёгкая принесла дежурного по столовой. Прапорщик видать основательно добавил где-то, потому что фуражка была одета козырьком на ухо, а смотрел он мутным взглядом и сквозь собеседника. Как бы то ни было, но очередная доза спокойствия и смирения ему не добавила, а скорее даже наоборот.

- Разгорланились, мать вашу! – заорал он с порога. – Помощник, почему на крыльце бычки?!

Петрович оторвался от работы и устало посмотрел на говорившего. Послать открыто куда подальше этого забулдыгу ему не позволяло «кадетское» воспитание. Какой ни есть, а всё-таки старший по званию… хоть и пьяный в стельку «прапор». Но и терпеть это хамство Сергею уже надоело.

- Товарищ прапорщик, не мешайте пожалуйста работать, - очень вежливо попросил он. – Если мы норму сделать не успеем, дежурный по училищу с нас головы поснимает.

- Сейчас я с вас головы поснимаю! Какой ещё дежурный? – дошёл до него наконец смыл сказанного.

- Дежурный по училищу, полковник, заходил где-то с час назад, - продолжал вдохновенно врать Петрович, - спросил, где дежурный по столовой. Мы сказали, что вас срочно вызвали на склад. Он поставил нам задачи и ушёл. Сказал: зайдёт позже.

В планах даже сильно пьяного прапорщика абсолютно не было встречи с кем бы то ни было из начальства, а тем более с дежурным по училищу. По-этому, буркнув:

- Ладно… Чтоб мне тут…, - он развернулся и тут же снова скрылся в неизвестном направлении.

Поржали немного над незадачливым «прапорюгой» и снова принялись за песнопения.

Куча нечищеной картошки медленно, но уверенно таяла, чищенная, выносимая в бачках и ссыпаемая в котлы, постепенно заполняла их под завязку.

Наконец последний ненавистный корнеплод был пойман на дне ванны, очищен и отправлен в кастрюлю вслед за остальными своими собратьями. Курсанты разгибали измученные спины и потягивались. Было давно уже за полночь и в «овощерезке» сейчас находился почти весь личный наряд по столовой. «Почти», потому что Степа Бардин был отослан час тому назад по месту своей «прописки» в варочный цех и сейчас орал оттуда благим матом:

- Пацаны, готово! Идите жрать!

- Вовремя, однако, - констатировал Оралбек, пытаясь соскрести под краном грязь с рук.

Все с ним безмолвно согласились.

Притащили в «варку» скамейки из обеденного зала, расставили их вокруг стола. Взяли на «Балтике» необходимую посуду и уселись не то ужинать не то завтракать, не поймёшь. В меню была картошка с мясом (кусок мяса утащили из под носа у зазевавшейся поварихи несколько часов назад, накануне ужина) поджаренная на маргарине найденном отложенным в одной из духовок. Чай с сахаром и жареные хлебцы. Всё это «чудо» сварганил Бардин по просьбе своих товарищей и сейчас вместе со всеми уплетал им приготовленное за обе щеки.

За чаем снова завязалась беседа, и никому почему-то не хотелось идти отдыхать в роту. До подъёма оставалось чуть больше четырёх часов, а если говорить про «варку», то и того меньше, ибо поварихи приходили на работу ни свет ни заря, чтобы успеть разогреть большие электрические плиты.

Посовещавшись, в казарму так и не пошли, а просто потушили свет и развалились кто, где смог, благо плоских поверхностей в столовой хватало, и на улице, а тем более в помещении было не холодно. Устроившись на ночь, снова принялись травить анекдоты, постепенно, один за другим засыпая. И уже проваливаясь в блаженную негу сна, каждый думал: «Эх, романтика!..»

На следующее утро проснулись от грохота кастрюль, потянулись, умылись и принялись за работу. Задачи перед нарядом по столовой стояли те же, за исключением, разве что «овощерезки». Картошка в таком объёме, как с вечера, чистилась лишь один раз в сутки, а потому «овощерезы», не напрягаясь, выполняли мелкие поручения поварих и помогали остальным своим товарищам.

Наряд протекал довольно спокойно и обыденно, пока, где-то между завтраком и обедом, снова не принесло неугомонного «прапора». Проспавшись, он к огромному своему сожалению, расстался с изрядной толикой хмеля, веселившего душу накануне. В связи с этой, пока что «безвозвратной» потерей, а может по какой-то иной причине, был дежурный по столовой изрядно взбудоражен и настроен довольно агрессивно.

Он ворвался в «овощерезку», где в это время коротали время почти все, за исключением обеих «балтик» и, размахивая чем-то зажатым в кулаке, заорал:

- Это как же, вашу мать, понимать прикажете?! Вам, что, оглоеды, заняться больше нечем, мать вашу?! Вот это что?!

Он бросил на стол вчерашнее оралбековское картофельное творение, изрядно проваренное, но все равно не потерявшее схожести с оригиналом.

Вычленяя из чересчур эмоционального выступления взбешенного «прапора» отдельные цензурные словосочетания, собравшиеся начали понимать, что чудо-картофелина по неизвестным прихотям судьбы миновала всех поварих, для которых предназначалась изначально. Прошла она также мимо раздатчиц и попала в тарелку с тушённым картофелем не какому-нибудь курсанту-весельчаку, очень такой шутке порадовавшемуся бы, а командиру роты четверокурсников, решившему позавтракать «на халяву». Майор тоже шутки любил и юмор оценил по достоинству, а потому тут же вызвал дежурного по столовой и «посмеялся» над объектом курсантского скульптурного творчества вместе с ним, одновременно «вставляя» этот самый объект прапорщику куда положено…

Представив эту картину, курсанты чуть не попадали от смеха, но из уважения к возрасту промолчали, из последних сил сдерживая рвущийся наружу хохот.

А «прапор» всё орал и нецензурно требовал выдать ему автора кулинарной шутки на расправу. И Петрович в силу занимаемой должности, автоматически назначенный вести переговоры с начальством, как мог объяснял ему, что никто ничего не вырезал, что это мол генетический изъян и корнеплод сам таким уродился. А что принял такую загадочную форму, так тут природа-шутница виновата, и в селе у бабки он лично видел когда-то овощ был как две капли воды похожий на двуглавую белку.

Прапорщик верить в случайность не хотел, но Петрович не сдавался, а окружающие курсанты с честными минами на лицах усиленно кивали головами в знак подтверждения изложенной рабочей версии. Предателей среди них не было.

До «прапора», наконец, дошло, что правды он здесь не найдёт. Он плюнул в сердцах, еще раз выматерился напоследок, развернулся и ушёл куда-то, оставив, наконец, курсантов наедине с их, из последних сил сдерживаемым, весельем.

До обеда ничего интересного больше не произошло, сам обед был похож на завтрак и ужин, с той лишь разницей для «балтики», что значительно прибавилось глубоких тарелок. Так или иначе, но с грудой немытого фарфора Петя с Колей всё-таки справились. Не без помощи, естественно, «волшебной» посудомоечной машины и Оралбека Тойбаширова, присланного товарищами им в помощь.

Поскладывали тарелки аккуратными стопками на стеллажи и принялись готовиться к сдаче наряда.

Пересчитали всю наличествующую посуду в кладовке и на раздачах по категориям, мелкие отдельно, глубокие отдельно и так далее. Не сошлось примерно штук на шестьдесят в сторону недостачи. Пересчитали заново, теперь всю посуду вместе. Разница возросла до восьмидесяти.

Сели покурили.

Пробежались по всем объектам, перевернули все «нычки» в столовой, забрали тарелку из рук вечножующего Незачаева, даже в комнате дежурного по столовой из-под цветочного горшка тарелку выдернули. Посчитали в третий раз. Недостача существенно снизилась и остановилась на цифре «сорок пять».

Доложили обстановку Петровичу.

- Как же вы наряд принимали? – удивился тот.

- Так в том-то и прикол: когда принимали – всё было тип-топ, - хмуро ответил Трошкин.

- Ладно, - Серёга махнул рукой, - сделаем как обычно.

- «Хоровод»? – обрадовался Ватруха.

- Он родимый…

- Значит потанцуем!

Чтобы объяснить какое отношение имеет недостача столового инвентаря к народным танцам, нужно сделать небольшое отступление.

Дело в том, что тарелка – вещь крайне необходимая в курсантском быту, в том числе и в промежутках между приёмами пищи. В тумбочках, шкафах, столах бытовок и каптерок, да и просто в казарменном расположении, если захотеть можно обнаружить достаточно много «разнокалиберной» керамической посуды, которая исполь­зуется по вечерам голодными военными, по тем или иным причинам не попавшими на ужин в столовую. Тарелка, как известно, вещь в хозяйстве нужная. Все хорошо, если бы не одно «но»: уж больно из хрупкого материала сделана, и соответственно, бьется часто, зараза. Вот и становится понятным тот факт, что посуду из столовой «тащат» все, кому не лень.

А ещё не надо забывать, что были, есть и будут есть поварихи, официантки, прапорщики и прочие официальные лица. А ведь у каждого из них дома семья, дети, домашние животные, которые тоже изволят откушивать из «халявной» посуды.

Да плюс просто – «бой», то есть тарелки, случайно разбитые курсантами во время приема пищи.

Вот и не сходится каждый раз «дебет» с «кредитом» у посудомойщиков. Ну, а что бы не иметь бледный вид перед принимающим нарядом и не компенсировать недостачу своими «кровными» и придумал изворотливый курсантский ум такую штуку, как «хоровод».

Смысл этого мероприятия прост, как и всё по настоящему гениальное. Пока принимающая «Балтика» считает тарелки в одном обеденном зале, «Балтика» сдающая, иногда при помощи «соучастников» из коллег по наряду, потихоньку изымает нужное количество из уже «посчитанной» коморки и тащит их обходными тропами в другой зал. Или наоборот. Пожалуйста, считайте. У нас всё точно.

Естественно, что все курсанты об этом хитром способе очковтира­тельства знают, но делают вид, что им никогда не пользуются. Хотя это и далеко от истины. Единственные, кто обходился без «хороводов» были старшекурсники. В силу положенной им по году службы лени, они просто пропускали трудоёмкий момент напрасного перетаскивания стеклотары, а соответственно и надобность в пересчёте отпадала сама собой. Они принимали и сдавали сразу всё – оптом.

Пете Трошкину с Колей Ватрухой до старшекурсников было ещё далековато. А потому им приходилось надеяться только лишь на собственную проворность.

Как бы то ни было, а с поставленной задачей они справились и уже сменившихся товарищей долго ждать не заставили. Усталые, но довольные ввалились они в комнату дежурного по столовой, где собрался весь сменившийся наряд.

- Поздравьте, братцы! Сдали «Балтику»! – заявил Петя.

Друзья почти одновременно рухнули на свободную скамейку и вытянули ноги.

- А я думал, что матросы не сдаются, - серьёзно изрёк Бардин.

- Балбес, - пояснил ему Коля, - мы же не сказали, что сами сдались, мы сказали, что сдали «Ба-а-алтику». Улавливаешь разницу?

На пороге появился Петрович с ведомостью наряда. Он ходил к дежурному по столовой ставить на ней его автограф. Никто не знает, где Сергей нашёл «прапора» и что ему говорил, но обиженный после утреннего происшествия дежурный, всё-таки поставил рядом со своей фамилией мудреную закорючку. А ниже, в графе «оценка за наряд», корявым почерком намалевал: «хорошо».

- Ну что, все в сборе? – спросил Сергей, пересчитывая макушки. – Отлично. Кратко итоги… Всё было нормально, никто не отличился, если не считать, естественно, нашего казахского скульптора… - он посмотрел на Оралбека. – Я убедил «прапора» и дал ему честное пионерское слово, что мы так больше не будем. Ты ведь так больше не будешь?

- Вай как нехорошо получилася… Моя ножа больше в руки нэ возьмет, - на полном серьёзе подтвердил Тойбаширов.

- Ага, в следующий раз он вилкой его вырежет, - вставил Ватруха, чем вызвал дружный хохот.

- Ладно, хорош ржать, как дикие кони! – Петрович восстановил порядок. – Так вот за наряд: «овощерезка» - «четыре», малая «Балтика» - «четыре», большая «Балтика» - «четыре» с плюсом, «варка» - «пять». Это за поздний ужин, пояснил он удивлённому Бардину.

- Да-а, картошечка знатная получилась, - подтвердил Ватруха, - я бы ещё лупанул бы.

- Когда ты уже нажрёшься, - устало посмотрел на него Петрович. – Общая оценка за наряд – «четыре».

- Нам не нужен лишний бал, лишь бы отпуск не пропал, - продекламировал Тойбаширов.

- Согласен. Ещё вопросы есть? Нет. Ну тогда по коням. И айда в роту!..

 

 

* * *

 

 

…Дни сменялись «отбоями», а ночи неизменно побеждал грозный и непобедимый «Подъём».

Стояла пора, когда на улице умещалось сразу два времени года, а точнее не было ни одного из них. Лето уже закончилось и осталось лишь в памяти, да ещё в зелёных пока листьях. А осень, хоть и началась, но догадаться об этом можно было только, взглянув на календарь.

Трошкин сидел в классе самоподготовки. Положив голову на руку, он рассматривал тускло-красное солнце, которое вот-вот должно было коснуться фонарного столба и спокойно удалиться на покой. Его внимание отвлёк Кошелёвский, который вошёл в аудиторию.

- Мужики! – начал он с порога. – Важная новость!

Все замолчали и уставились на Витю. Лицо последнего имело выражение загадочности и торжественности одновременно.

- Ну? – сказал Трошкин, убедившись, что солнечный диск повис на фонаре. – Что стряслось? Инопланетяне на плац приземлились?

- Не-а!

- Неужели на столовую?!

- Да нет!

- А куда?

- Да при чём тут инопланетяне?!

- Наверное, он в спортлото выиграл, - предположил Бардин.

- Выиграл! – улыбка Кошелёвского стала шире. – Ещё как выиграл!

- Неужто шесть номеров? - удивился кто-то. – Ну, Кошелёк, с тебя «чепок» со сметаной.

- С ведром сметаны, - уточнил Ватруха.

- Каждому!..

Все загалдели, но Кошелёвский замотал головой.

- Ну, до чего ж вы все узко мыслите! – заявил он. – «Чепок», сметана… Причём тут спортлото? Женюсь я! Вот!

Наступившую тишину нарушил Ватруха:

- Ты чё, Кошелёк, совсем двинулся?

- Она что, уже того?.. Она тебя прижала? – спросил Половой.

- Нет! Ни того, ни этого! Всё нормально! Я с ней в первый день отпуска познакомился. Оля зовут, на первом курсе учится, в институте.

- А что ж ты в отпуске не женился?

- Изучали друг друга, приглядывались. А теперь вот решили.

- Изучили, значит?

- Ага! Она, кстати, тоже местная и живёт недалеко от меня.

- А предки? – спросил Трошкин. – Предки-то что скажут?

- Ха! Так ведь в чём и парадокс! Это родители нас познакомили, они оказывается, давно уже дружат, а теперь не против.

- Значит, решили? – подвёл итог Бардин.

- Решили!

- И что?

- Как что? А! Да! Прошу на торжество. Время и место будет объявлено дополнительно.

Кошелёвский подошёл к Трошкину.

- Слышь, Тронь, такая просьба у нас с Олей, будь, пожалуйста, у нас на свадьбе свидетелем.

Петя открыл было рот, потом снова закрыл, наконец выговорил:

- Ну, ты и сморозил! Да я гостем на свадьбе не был ни разу, а ты -свидетелем! Не, сам женись, а меня не впутывай.

- Видишь ли… В общем, мы тебя очень просим. Я Оле фотки наши показывал, ты ей больше всех понравился, так что вот так как-то…

- А не боишься, что уведу?

- Да брось ты… И ещё вот что, её подружки поразъезжались по институтам, ещё куда, да и мои знакомые тоже... Одним словом, попроси Ксюху быть свидетельницей, - и, торопясь, чтоб Трошкин не успел возразить, добавил, - и тебе веселее будет. А?

Петя почесал макушку. «Быть свидетелем, это ж не шутка, а ну как опозорюсь. С другой стороны – Ксюша! Она как раз гуляет ещё со своей сельхозпрактикой университетской, «закосила» и правильно сделала, нечего ей там надрываться». Трошкин улыбнулся, приятные воспоминания последнего увольнения всплыли из памяти.

- Ладно, Кошелёк, я… То есть, мы подумаем.

…Дверь открыл Пал Саныч.

- О-о-о! Какие люди в гости к нам, - он посторонился, давая Трошкину пройти. - Ну, как дела ратные?

- Здравия желаю, товарищ штабс-капитан, - весело поздоровался Петя, пожимая протянутую руку. – Дела, что надо. А где ваш зам по тылу? Что-то не видать.

- Ща! Один момент, - Пал Саныч сложил руки рупором. – Сюха-а! Бросай свои блины, тут кавалеры подвалили, соскучились!

- Ну, па!

Ксюша появилась в дверях кухни. Волосы её были аккуратно уложены под синий платочек, передник того же цвета и руки носили на себе следы муки. Девушка улыбалась.

- Твои шуточки, - сказала она отцу, - могут оставить тебя сегодня без блинов.

- Ой! Только не это! Всё ухожу, ухожу, меня здесь нет, я пропал! – Пал Саныч ретировался в зал и, взяв газету, плюхнулся на диван.

- Чуть что, сразу блинов лишают! Нельзя же так!

Он углубился в чтение.

- Привет! – Трошкин был похож на северное сияние. Он разулся, подошёл к девушке и обнял её за талию. – Как дела?

- Отпусти, запачкаешься, - совсем не делая попыток освободиться, сказала Ксюша. – Плохи дела, Петечка, скучно мне без тебя…

Петя поцеловал её, а она прижалась к нему. Так они простояли некоторое время, наслаждаясь близостью и не говоря ни слова.

- Ой! – вдруг сказала Ксюша. – Блины!

Она шмыгнула к плите. Петя зашёл следом и сел на табуретку. Глядя на девушку, он подумал, что Кошелёвский, наверное, счастлив, раз нашёл себе невесту.

«А тебе что мешает? - спросил подслушивающий петины мысли его внутренний голос. – Возьми и женись!»

- Да? А семью ты кормить будешь? – вслух возразил Трошкин.

- Ты голодный? – по-своему поняла этот возглас Ксюша. – Потерпи, сейчас блины будут.

- Да я о своём, - смутился Петя, - но блины – это здорово!

«Рановато ещё жениться, на ноги встать надо, а потом уже и семью заводить, - закончил он про себя. – Ладно уж, потерплю».

- Знаешь, а нас на свадьбу пригласили, - сказал Трошкин и посмотрел на удивлённую Ксюшу.

- Интересненько!

Она опустила лопатку.

- И не просто пригласили, а попросили, чтоб я был свидетелем, а ты свидетельницей.

- Вот так-так! А чья свадьба-то? Я их хоть знаю?

- Ну не знаю, знаешь или нет, но они оба местные. Витя со мной учится, а Оля в «меде» на первом курсе.

Петя сделал вид, что уже всё давно решено.

- Одним словом, ты готовься, недельки через две и провернём это мероприятие.

Ксюша выглядела растерянно, и Трошкин опять ею залюбовался.

- Хорошенькое дело! А меня кто-нибудь спросил?!

Она попыталась контратаковать.

- Ну, Ксю-юш…

- Я никогда не была свидетельницей!

- Ну, Ксю-юшечка…

- Я не успею подготовиться!

- Пожа-алуйста…

- Я стесняюсь! Я никого там не знаю, наконец!

- А меня?

- Глаза б мои тебя не видели!

- Ну, о-очень тебя прошу…

- Не знаю.

- Очень-очень… По рукам?

Он протянул свою пятерню.

- В общем, смотри, если что, я тебя побью.

Она подала ему свою ладошку.

- Только ради тебя.

- Вот и чудненько!

Трошкин нежно пожал Ксюшину ручку.

- Допекай свои блины и пойдём, мне сейчас твоё женское слово понадобится, будем подарок покупать…

Две недели прошли в подготовке к предстоящему событию. Никто не знает, как готовился к нему Витя, ибо он по такому случаю увольнялся каждый день сразу после занятий, зато первое отделение менялось на глазах у всей роты.

Заявление ротного о том, что при малейшем нарушении воинской дисциплины или распорядка дня, никто никуда отпущен, не будет, возымело действие. Ватруха стал похож на монаха давшего обет молчания. Шмаляйло, хорошо знавший длинный Колин язык, с неподдельным удивлением взирал на молча стоящего или идущего в строю курсанта. Бутусик подгонял и понукал Ваню Незачаева и даже помогал ему с заправкой постели и уборкой территории, произнося при этом что-нибудь вроде: «Чайник, ну почему ты такой тормоз?!», или: «Чайник, не тормози!» При этих словах Трошкин с Бардиным переглядывались и с улыбкой смотрели, как Лёша воспитывает Ваню, когда кровать самого Бутусика похожа на картину Айвазовского «Девятый вал», а из сапога у него торчит треть портянки. Никто не хотел пропускать торжество. Все готовились.

«Парадка» была выглажена ещё за неделю, парикмахер замучился выполнять прихотливые просьбы «там чуть убрать, а тут чуть оставить», преподаватели протирали глаза и балдели от повальной пересдачи задолжностей.

И вот этот день настал.

…Была суббота, светило солнце, и было по-осеннему тепло и весло на душе.

Сразу после занятий, взяв штурмом каптёрку и завладев своей «парадкой», первое отделение начало перевоплощение. Десять минут, и счастливая семёрка предстала перед ротным. Ещё десять, и получив порцию нравоучений и инструкций, она вышла за КПП.

…Жених был одет в чёрный костюм, белую рубашку с красной бабочкой, белые носки и чёрные туфли и почему-то очень смахивал на конферансье. Он счастливо заулыбался, когда в комнату протиснулся Трошкин:

- Ну, слава Богу! Я уж думал, что вас не отпустили!

- Отпустили. Давай пошли. Будем ехать за невестой.

Петя посмотрел на часы, до регистрации оставался час.

- Что, уже?.. – как-то нерешительно спросил Витя.

- Кошелёк, ты мне это брось! Что с тобой?

- Я боюсь.

- Раньше бояться надо было, пошли!

Невеста жила в десяти минутах езды от Витиного дома. Поэтому, пока они ехали за ней в новенькой «Волге», Трошкин только и успел, объяснить Вите, что сейчас всё зависит от него, и если он не перестанет трястись, то всё торжество может пойти коту под хвост.

Машины остановились, и Петя пошёл за Олей. Всё было как на любой свадьбе: торги, выкуп невесты, крики, шутки, песни. Трошкин, тщательно проинструктированный, как себя вести, всеми, кто хоть раз с этим сталкивался, изо всех сил старался теперь не ударить лицом в грязь. И, надо признать, это у него довольно хорошо получалось.

Олю Петя видел несколько раз за последние две недели. Невысокая, черноволосая и кареокая, в белом платье с кружевами и белых туфельках, она выглядела сейчас, как впрочем, и в первый день их знакомства, довольно привлекательно и мило. Когда после всех церемоний, она появилась на пороге, Петя отметил про себя, что Кошелёк всё же не дурак, раз нашёл себе такую невесту. Он шагнул было ей навстречу, чтобы проводить к жениху, стоявшему с цветами возле машины, но вдруг остановился. Позади Оли появилась девушка, до боли знакомая, и в то же время, Петя смотрел на неё и не узнавал. Ксюшины волосы были уложены в высокую, очень элегантную причёску, и солнце, играя лучами на красивой заколке-цветке, переливалось в ней жёлтым светом и, казалось, что причёска светится. Тёмно-синее платье было отделано люрексом, на груди, искрясь всеми цветами радуги, красовалась брошь. Чёрные туфельки на каблучках подчёркивали белизну и правильность её ножек.

Петя обалдел. С минуту он зачарованно смотрел, как Ксюша спускается по ступенькам и подходит к невесте. Не в силах вымолвить ни слова, он стоял, хлопая глазами, и не мог пошевелиться. Наконец, он овладел собой, тряхнул головой, чтобы прогнать оцепенение. Всё это, конечно, прекрасно, но он-то здесь не посторонний наблюдатель.

К ЗАГСу ехали недолго, но весело. Сама церемония бракосочетания Трошкину очень понравилась. Всё было торжественно и красиво. И Петя даже подумал, что, может, это и ерунда, но если вдруг придётся, то он бы предпочёл расписываться здесь же. При этом он взглянул на Ксюшу, но та не обратила внимания на эти серьёзные Петины мысли, а продолжала о чём-то перешёпты­ваться с Олей. Надо сказать, что за последние дни они сильно подружились, и даже выяснилось, что в третьем классе они ходили в одну музыкальную школу.

Сфотографировались. Сначала сняли саму церемонию, а потом уже на ступеньках ЗАГСа запечатлелись всем коллективом. Причём, курсанты стояли в первом ряду, плечом к плечу, и Бутусик предложил, чтоб он лёг на руки товарищей, так де будет оригинальней. Но Бардин посоветовал ему сесть на руки невесте, и Лёша успокоился.

Потом поехали веселиться.

Ресторан «Театральный» был заказан на пять часов, поэтому, когда они к нему подкатили, всё было уже готово. И снова Трошкин курсировал туда сюда, выполняя свои почётные обязанности

По русскому обычаю Витя с Олей отломили по кусочку от поднесённого им каравая, причём Петя очень переживал за Кошелёвского. Тот пожаловался ему перед этим, что со вчерашнего дня ничего не ел, и теперь Трошкин молил небо, чтобы Витя не зацапал себе полбуханки. Но всё обошлось.

Жениха с невестой усадили за центральный стол, и зал быстро наполнился гостями, всего их было вместе с курсантами человек 45-50. Вечеринка началась. Поздравительные речи, шутки, затейливые и не очень, тосты. Крики «Горько!», конкурсы, загадки, снова «Горько!» Всем было весело и хорошо. Официантки сновали тут и там, меняли блюда и выполняли заказы. Причём, надо отметить, что основную работу им задавал один стол, за которым, как нетрудно было догадаться, сидели курсанты.

Наконец, подошло время дарить подарки. И снова с шутками, поздравительными речами и тостами, приглашённые накинулись на молодожёнов. Не прошло и двадцати минут, а молодая семья Кошелёвских уже имела в своём распоряжении: энную сумму денег, стиральную и швейную машину, магнитофон, зеркало, люстру, часы настенные, бельё для спальни, два ковра, кучу цветов и массу наилучших пожеланий.

Трошкин, находящийся за спиной Кошелёвского и следящий за происходящим, дождавшись, пока какой-то парень (Олин знакомый) оставит на столе букет гладиолусов и конверт, поднял правую руку и показал Ватрухе, стоящему возле двери, большой палец. Тот важно кивнул и вышел на середину зала. Он принял позу оратора и откашлялся:

- Дорогие Оля и Кош…гхм…и Витя! Разрешите мне от лица всего нашего курсантского коллектива и от себя лично поздравить вас с этой, выражаясь по военному, замечательной и знаменательной встречей на Эльбе! Хочу пожелать вам долгого и удачного ведения совместных боевых действий против тех трудностей и неожиданностей, которые встречаются на жизненном пути! Пусть Витя никогда не вырвется из Олиного плена, а Оля пусть будет неприступной крепостью для всех, кроме супруга, естественно! И ещё… Все мы прекрасно знаем, что самое ценное на свете, это дети, они наши цветы, а потому собирайте их в букеты и дарите бабушкам!

Все засмеялись и зааплодировали, но Коля поднял руку и, дождавшись тишины, продолжил:

- Исходя из последнего, разрешите преподнести вам в подарок от нашего коллектива универсальное транспортное средство для хранения и транспортировки «цветов» всех сортов и размеров!

С этими словами дверь распахнулась, и Лёша Бутусик вкатил в зал детскую коляску, украшенную гирляндами, разноцветными лентами и воздушными шариками. Вместе с Ватрухой, они подошли к столу, где сидели молодожёны.

- Ну, а, как известно, - сказал Коля, - большее очарование букету придаёт ваза.

И он достал из коляски новый, цветной, перевязанный ленточкой ночной детский горшок.

- Садите, на здоровье!..

…Надо отметить, что одним из непременных условий ротного было отсутствие спиртного в организмах курсантов. Правда, были сделаны некоторые уступки в сторону шампанского, но на этом они и заканчивались. Ротный даже беседовал с родителями Кошелёвского по этому поводу, и те обещали, что на курсантском столике будет полное отсутствие горячительных напитков, опять же не считая шампанского. Но, как говорится, одним шампанским сыт не будешь. Поэтому минут через сорок после начала застолья Бардин с Ватрухой куда-то испарились и появились в поле зрения Трошкина через четверть часа с загадочными физиономиями и спортивной сумкой, которая мирно позвякивала содержимым на плече у Коли. Петя усмехнулся, чтобы там не говорил ротный, а свадьба, это дело святое, и содержимое Колиной сумки тому подтверждение.

Когда начались танцы, ноги уже сами рвались в бой. Трошкин, помня о своей роли, а так же о Ксюше, ограничился лишь тремя рюмками запретной многоградусной жидкости. Одну выпили, соблюдая меры конспирации, за молодых, вторую за «лося», то есть, чтобы всем хорошо и вдоволь «жилося, спалося, елося, пилося» и так далее, ну а третью, естественно, за дам. Остальные этим не ограничились…

Трошкин сидел за столом, когда к нему подошла Ксюша. Он усадил её рядом и, улыбаясь, сказал:

- Видишь, всё хорошо, а ты боялась.

Но вместо ответа девушка пристально посмотрела на него.

- Ты тоже пил? – спросила она. – Говори, ты пил?!

- Нет… То есть немного, совсем чуть-чуть.

- Дыхни!

Петя наклонился, чтобы исполнить просьбу, но вместо этого чмокнул Ксюшу в щёчку и шепнул ей:

- Ксюшечка, я абсолютно трезв, и вовсе не такой я горький пропойца.

Он вдруг вспомнил поезд, в котором ехал в отпуск.

- А что тебя так встревожило?

- А то, - Ксюша смягчила тон, - что Лёша только что попытался откусить вилку, а Коля и Стёпа увели куда-то официанта, который что-то перепутал в их заказе.

- Но, Ксю! Бутус у нас малый не промах, - Петя попытался реабилитировать друзей, - он недавно говорил, что у него ужасно чешутся дёсны, вот он и чешет их, обо что попало. А Сдобный с Бардом, наверное, просто решили помочь официанту на кухне.

- Да?! – Ксюша подняла бровь. – А Жора спит лицом в салате, наверное, потому, что устал в наряде, да?

- Очень даже может быть, - серьёзно ответил Трошкин. – Знаешь, как трудно не спать ночью, охранять мирный сон своих товарищей, когда…

- Ладно тебе, горе ты моё, но только ты не пей больше, хорошо? И вообще, пойдём танцевать!

…В училище возвращались поздно вечером. По просьбе курсантов, ротный уволил их до двадцати четырёх часов и теперь, когда до назначенного срока оставалось чуть больше десяти минут, из троллейбуса в районе КПП появилось интересное шествие. Впереди шёл Бабуль и боязливо оглядывался по сторонам. Он шагал совершенно нормально, так как не принимал участия в незаконном распитии. Дальше, держась друг за друга, ковыляли Бутусик и Незачаев. Лёша заплетающимся языком рассказывал Ване о своей школьной юности, очень часто вставляя в своё повествование фразы типа: «Да знаешь ли ты…» и «Эх, Чайник, тебе не понять…» На что Ваня непрестанно грустно повторял: «Несомненно…Да, да, несомненно…» За ними шли Бардин, Ватруха и Половой, но Жору идущим можно было назвать с большим трудом, так как он только еле переставлял свои длинные ноги, обхватив за шеи товарищей и свесив буйную голову. «Носильщики» в свою очередь сами спотыкались на каждом шагу, и вся эта пьяно-военная композиция грозила рухнуть в любой момент. Замыкал шествие Трошкин. Он шёл, молча наблюдая за остальными, и думал, что не дай Бог сейчас встретить какой-нибудь запоздалый патруль или просто любого училищного офицера. А так же о том, как им проникнуть в расположение так, чтобы избежать ненужных свидетелей и вопросов.

Но всё обошлось.

На КПП третьекурсник, помощник дежурного, глянул в «увольняшки», покосился на покачивающуюся троицу, понимающе хмыкнул и со словами «поаккуратней там, орлы» пропустил на территорию. До казармы добрались без приключений, если не считать, конечно, Лёшиного порыва пойти пожелать дежурному по училищу спокойной ночи. Однако Трошкин вовремя обратил внимание на подозрительные манёвры Бутусика и успел перехватить «доброжелателя» в нескольких метрах от входа в штаб.

Сдали увольнительные дежурному по роте и завалились спать. Правда, Половой так и не снял рубашку, брюки и ботинки, но никому не было до этого никакого дела, и дежурному по роте, как заботливому отцу, самому пришлось раздевать Жору и укладывать его под одеяло.

Засыпая, Трошкин ещё раз вспомнил Ксюшу, вспомнил подъезд и слова, которые она говорила, прощаясь перед своей дверью. «Эх, здорово, что я её встретил!» – подумал Петя и тут же заснул сном человека, на плечах которого ещё совсем недавно лежала большая ответственность, но теперь она чудесным образом исчезла.

Он спал, и ему снилась Ксюша в подвенечном платье, идущая по ковровой дорожке под руку с Лёшей Бутусиком, который как-то странно улыбался и ковырял в зубах большой нержавеющей вилкой.

 

 

* * *

 

 

Теперь отвлечёмся немного от нашего повествования, ибо это необходимо, чтобы дать некоторые пояснения.

Не секрет, что военная жизнь штука сложная и запутанная, непонятная порой самим людям в форме, а уж о гражданских в таком случае и говорить не приходится. Вот и хочется пояснить кратко, что же оказывает влияние на тот или иной поступок или проступок человека в погонах, что побуждает его к этому.

Скажите, чем отличается гражданский человек от военного? Нет, ну кроме количества извилин, конечно? Не знаете? Откуда вам знать. Так вот, нормальный, невоенный субъект катится вниз по склону жизни, как придётся, в то время, как нашего (военного) брата ведёт по жизни на коротком поводке Его Величество Распорядок Дня.

Объясняем…

Захотел, например, ученик шестого класса «А» сходить вечерком на лекцию по теме «Кто такие антисемиты, и как семитам с ними бороться» и пошёл. А что, понравилось, может можно будет и повторить.

Или захотела, к слову, бабушка этого вундеркинда из шестого «А» заняться парашютным спортом в свободное от хоккея время, пожалуйста, никто слова кривого не скажет, откладывай клюшку, выбирай парашют и вперед – парить аки птица.

У военных по-другому.

Решил, скажем, курсант Пупкин сходить в чайную, кутнуть (ну, вот появились у него лишние деньги на три стакана сметаны), ради Бога! Иди на здоровье!.. Только предварительно сделай то, сходи туда, посиди там, выслушай это, выучи и забудь, а потом иди на все четыре стороны, хоть в Стамбул по берегу Чёрного моря… Но! За пределы училища ни-ни, и чтоб через двадцать минут был здесь!

- Эй, братан, ты откуда в таком виде? Только что с постели? А что невесёлый такой? Три наряда дали? Кто? Старшина?! Ну, старшина зря не обидит! А ты тоже хорош, додумался лечь спать, когда все на обед строятся. Что? Ну, знаешь, то, что ты три ночи не спал, отгружал слонов для африканских зоопарков, это уже твои и этих самых слонов проблемы. А распорядок дня, он для того и распорядок, чтобы его блюли... То есть, соблюдали.

- Так, товарищ курсант, куда это вы направляетесь в учебное время? Кто вызвал?! А-а-а! Ну, иди, иди родимый. Товарищ полковник ждать не любит.

- А вы, почему занятия прогуливаете? Какой диплом? А-а, так бы и сказал, что выпуск через две недели. Иди уж, двоечник.

- Ну-с, а у вас какая причина здесь стоять, да ещё с чемоданом? Ка-ак не знаете, что делать?! Ну и что, что первокурсник! Ну и что, что только что перевёлся из другого училища! У вас там что, распорядка не было? Какой у вас там сейчас элемент? Как, давно отбой был?! А ты откуда? Из Владивостока?!

Умные люди говорят: «Выслушай женщину и сделай наоборот». Бывалый вояка скажет: «Заслушай командира, сверься с распорядком дня, почитай Устав, потом ляг, поспи, и всё пройдёт! Ну и что, если наряд дадут? Наряд, если разобраться, это тоже элемент распорядка дня.

Одним словом, как ни крути, а военный человек без подсказок этого ценного документа чувствует себя очень неуютно, потому что привык уже, наверное. И плохого в этом не так уж и много, скорее даже много хорошего. Например, думать не надо, чем занять время. Написано «Вечерняя прогулка», значит, нечего слоняться по казарме, иди плац сапогами полируй и песни пой, может певец из тебя выйдет знаменитый.

Дальше…

Точно знаешь, чем занимаешься в данный момент. Сказано ужин, значит ужин, а не обед, не завтрак и не полдник. И если ты даже и не пошёл в столовую (а зря, кстати, в перловке сегодня была обнаружена тушёнка), то хочешь ты того или нет, а в бумажке написано, что ты сейчас работаешь ложкой, и пусть твой желудок не возмущается! Раньше думать надо было.

И ещё одно бесспорное достоинство…Знаете ли вы, как приятно, проходя мимо доски документации, на которой рядом с дневальным и красуется этот самый распорядок, прочитать такое блаженное слово «Отбой». А потом, сверив его время со своим хронометром, счастливо прикинуть, что эти полчаса не такой уж и большой срок, и пережить их можно запросто. Блаженство, вам не передать!

Вот так мы и живём…

Кто-то может сказать: «Ха, тормоза! Можно и без этих выкрутасов обойтись прекрасно!» Но, во-первых, нельзя нам без них, как нельзя роботу без программы, паровозу без рельсов, бредущему алкашу без деревьев и столбов. А, во-вторых, за «тормозов» можно и по морде получить!

 

 

* * *

 

 

Письмо пришло внезапно, когда его уже перестали ждать. Оно небрежно лежало на ватрухинской кровати и бросалось в глаза своим аккуратным, красиво написанным на конверте адресом.

Все были на занятиях, и в казарме царил покой и спокойствие, изредка нарушаемые телефонным звонком или разговором дневальных.

Наконец, где-то в Москве Куранты пробили четырнадцать, и в коридоре послышались голоса, рота возвращалась с пар.

- …Я смотрю, он встаёт и на меня смотрит, а у меня шпора под… - увлечённо рассказывал Бардин о только что написанной контрольной. – Первый вопрос «скатал», но не то, что надо, а второй вообще не успел, чёрт!

Трошкин вынул маленькую шпаргалку из рукава.

- А я вот вообще не понимаю, нафига я их писал?

Он достал ещё две мелко исписанные бумажки из карманов брюк. – Мне и с конспекта неплохо списывалось.

Петя извлёк из-за пазухи конспект и две «методички». Он бросил их на кровать и тут заметил письмо.

- О! А это ещё что такое? – Петя поднял конверт. – Мужики, про нас, кажись, вспомнили!

Первое отделение моментально сгруппировалось вокруг Трошкина, и Жора, прочитав адрес, рассудительно произнёс:

- По-моему, это от той тёлки из журнала.

- Нет! Это я тебе написал, вчера ночью, под одеялом! – передразнил его Стёпа. – Тронь, не томи, открывай.

Петя разорвал конверт и достал сложенный вдвое тетрадный листок, в котором лежала фотография.

- Оба-на! Фотка! – возбуждённо засопел Ватруха. – Дай заценить!

- Погодь, сначала посмотрим, что пишет.

Трошкин спрятал фото в конверт и развернул письмо:

 

Здравствуй, Петя!

Я уже и забыла про своё письмо в журнал, а тут вот получила от тебя письмо и сразу вспомнила. Если честно, не ожидала получить ответ на своё письмо. Немного о себе. Учусь я в десятом классе, увлекаюсь музыкой, вышивкой и книгами. Очень нравится гулять по парку. У нас очень красивый парк. Ещё у меня есть пудель, его зовут Эскимос, мы вдвоём гуляем по парку и играемся. Ну что ещё написать? Мой знак зодиака «Стрелец». Высылаю тебе свою фотографию, это я в Крыму правда я здесь неочень получилась. Напиши мне о себе буду очень ждать твоего ответа. Я больше не знаю что написать. До свидания. Жду ответа как соловей лета!

Наташа.

P.S. Если у нас ничего не выйдет верни пожалуйста фотографию. Она одна у меня такая

 

- Ну же, давай фофирку посмотрим! – не унимался Ватруха, возбуждённо потирая руки. – Если тёлка ничего, то я её забил!

- Кого ты забил? – переспросил Трошкин, вынимая из конверта фото и накрывая его листком. – Идея-то, чья была? А имя чьё?

- А фамилия чья? То-то… И вообще, ты-то что развыступался? Смотри, Ксюхе заложу.

- Ладно, ладно, не бузи, - примирительно сказал Петя, - это я так, ради порядка. Мне и с Ксюшкой неплохо.

Возбуждённый спор друзей привлёк всеобщее внимание, а слово «фотка», словно магнитом, собрало возле них приличную толпу шатающихся по расположению курсантов.

- Давай! – скомандовал Бардин и вместе со всеми уставился на лист, под которым лежала фотография.

Петя медленно начал сдвигать листок вверх, освобождая снимок. Многоголосое «Оооо!» встретило появление голых девичьих ножек. Петя, не спеша, продолжал движение, и чем выше он поднимал листок, тем громче становилось «Оооо!» Дойдя до середины бёдер, Трошкин не выдержал и остановился.

- Эй! Руку отпустите, больно же!

Бумага возобновила движение вверх, и многоголосый хор снова пришёл в действие.

- Оооо! Уууу!

…Появилась коротенькая юбочка…

- Оооууаа!

Девчонка стояла, сложив руки за спиной. Трошкин немного задержал своё движение, подождав пока рёв не достигнет своего апогея.

- Ууууааааоооо!!!

Он открыл лицо и убрал с фотографии листок, тут же толпа взорвалась восторженными воплями:

- Класс!!!

- Вот так пудель!!!

- Ну и краля!!!

- Тёлка, что надо!!!

Ватруха выхватил у Пети фото и закричал:

- Я забил! Я забил! Она моя!.. Ну что за собрание?! – накинулся он на столпившихся сослуживцев. – Больше двух не собираться!

Он взял конверт.

- Вот так деваха! Сегодня на «самохе» и закрутим…

…На улице было 19-ое января, и погода была с этим согласна. Тот пушистый, белый снег, который выпал в канун Рождества, давно уже превратился в огромные грязно-серые сугробы на газонах. Солнце показывалось крайне редко. Словно большой начальник, оно являлось на глаза раз в три дня и за несколько часов своего правления успевало превратить в кашу то, что находилось под ногами. Но ночью всё возвращалось на свои места. Асфальт становился гололёдоопасным, и утреннее шествие в столовую больше напоминало передвижение выстроенных в строй младенцев, только-только научившихся ходить. С крыш свисали устрашающего вида сталактиты, а выражение «закоченел, как цуцик» повторялось так часто, что этот самый цуцик вполне мог бы зазнаться…

В этот день Трошкин на самоподготовку не пошёл. Совсем наоборот, после уже известной сцены коллективного прочтения письма, он натянул «парадку», надел шинель, поправил шапку и ремень, мысленно перекрестился и постучал в дверь канцелярии.

Одному только ротному известно, что говорил ему Трошкин, и только Петя мог определить, что из сказанного в тот раз было правдой, а что выдумано. Ведь справедливости ради надо сказать, что фантазия курсанта, это нечто особенное, и тема эта заслуживает отдельного описания в многотомной работе.

Так или иначе, Трошкин был уволен до двадцати двух ноль ноль сего дня и, как любой нормальный увольняемый не замедлил оставить своих товарищей за обсуждением любовных писем и направить стопы ботинок к цели своего увольнения.

 

 

* * *

 

 

Виктор Лахов никогда не хотел стать военным, более того, он боялся армии. Одна мысль, что его скоро призовут, приводила его в ужас, а чувство неизбежности заставляло дрожать руки.

Он пытался поступить в политехнический институт, но не сдал вступительных экзаменов.

Он пытался обмануть медкомиссию, но не смог этого сделать.

Чудом и неимоверными усилиями ему всё-таки удалось добиться отсрочки на год. Он прожил этот год, с каждой неделей, приближающей его к страшному маю, нигде не работая, сидя у родителей на шее, в мрачном предчувствии весеннего призыва, становясь всё угрюмее и раздражительнее.

И вот, когда Виктор, прокляв всё на свете, был готов на что угодно, лишь бы избежать участи призывника, и появился Анатолий Васильевич. Он был каким-то маминым или папиным знакомым, носил звание подполковника и имел отношение к военному образованию. Он-то и предложил Лахову поступить в какое-то военное училище.

Решив, что училище, это не армия, и перекантоваться здесь два года будет парой пустяков, Виктор дал своё согласие. Не обделенный большим умом, он и здесь бы провалился, если бы не огромная помощь Анатолия Васильевича. Так или иначе, но в один, не слишком прекрасный день, оттеснив на «мандатке» кого-то, кто действительно с детства мечтал об офицерских погонах, Лахов был зачислен на первый курс высшего военного училища, находящегося в его родном городе. Но Виктор ошибся…

Жизнь превратилась для него в ад. Подъёмы, построения, проверки, приказы командиров, бег, хождения по плацу… Он пережил курс молодого бойца, только благодаря своей изворотливости и душевной доброте прапорщика-фельдшера. Но и тут его страдания не закончились… Учёба плюс жёсткий распорядок дня помноженные на военную дисциплину заставляли Лахова вскакивать по ночам с постели и с тоской вспоминать гражданку, где он прекрасно обходился без всего этого.

Отчислили его на третьем месяце обучения за самовольную отлучку с пьянкой. После совета училища с него сорвали курсантские погоны и выдали солдатские. А через два дня его перевели дослуживать в батальон обеспечения. Вот тут-то и начались настоящие неприятности…

Не наделённый особой физической силой, да вдобавок, обделённый силой духа, Лахов тут же стал безмолвной жертвой «дедовщины». Не будем подробно описывать его страдания, они того не стоят. Скажем лишь, что к «дембелю» Виктор шёл очень долго и трудно. И за время этого пути его характер менялся, а душа желтела и съеживалась, словно лист на осеннем ветру. В нём пропали и те немногие положительные качества, что были раньше.

Через порог КПП он переступил без праздничного шума и рукоплесканий. Его «дембель» остался таким же невзрачным и малопривле­кательным, как и вся служба. Виктор смотрел на окружающих и, с пугающей отчётливостью, сознавал, что он теперь не такой, как все они. Что будет он в их среде, как марсианин на футбольном поле, и виной тому он сам, вернее то, что из него сделал не лучший армейский коллектив.

И Лахов затаил жгучую злобу. Он решил, что раз стал таким, то пусть другим от этого будет хуже. Раз он страдал, пусть и другие теперь страдают.

Он попал на учёт в милицию. Он собрал компанию, и все окрестные дворы знали Витьку Нахала. Драки, пьянки, дебоши стали неотьемлимой частью его существования, а постоянное хождение на грани между законом и преступлением, делало, по его мнению, жизнь интересней.

…Виктор Лахов, известный многим, как Витька Нахал, вышел из подъезда своего дома и закурил. Солнце уже спряталось за крыши, и сумерки окутали город. Было довольно прохладно, и Виктор поднял воротник кожаной куртки.

Он уже почти докурил, когда к подъезду подрулила компания, состоящая из шести уже подвыпивших пацанов 17-18 лет, таких же, как и Лахов, противников общественного порядка.

- Ну что, в кабак? – поинтересовался один из прибывших у Виктора. – А потом пойдём развлечёмся, а?

- Увянь, Плафон!

Лахов вытащил из кармана нож с пружинным лезвием и нажал кнопку.

- Развлеклись вчера, еле ноги унесли.

- Так ведь, Витёк, их же больше было!.. Ясное дело, шоблой…

- Да закройся ты!

Виктор выплюнул окурок и посмотрел на дверь подъезда.

- Ты ж первый и дернул оттуда, а?

Он прицелился и метнул нож в косяк. Тот, пролетев метров восемь, с глухим дребезжащим звуком вонзился в дерево.

- Пойди, принеси лучше.

Плафон побежал выполнять поручения, а Лахов презрительно оглядел дружков.

- Ну и рожи, - сплюнул он.

- А шо такое?.. – начала было одна из «рож», но Виктор сделал угрожаю­щий жест, и компаньон заткнулся.

Именно в такие моменты одиночества и безысходности Лахову больше всего хотелось быть жестоким, хотелось издеваться и заставлять страдать. Но сейчас он только крепче сжал кулаки и выдавил:

• Вперёд, в кабак.

 

 

* * *

 

 

Дверь Трошкину открыла нарядная Ксюша. Она улыбнулась, и заговорщицки подмигнув, втащила его в прихожую.

- Привет, Ксю, а где начальство? – весело, но тихо поинтересовался он. – Что-то не видать виновника-то.

- А ну его! Я на него обиделась, - Ксюша сделала возмущённое личико. – Представь, я сделала крем для торта, а он слопал чуть ли не половину, и я сказала, что торта он не получит.

- Очень даже несправедливо, - послышался знакомый голос, и на пороге комнаты появился Пал Саныч. – И не половину, а три ма-а-аленькие ложечки. Ксюх, ну прости старого. Здорово, атаман! – он протянул Пете руку. – Как делишки? Как детишки?

- Всё на уровне! Кстати, о детишках…

Петя засунул левую руку в карман, а правой отдал честь.

- Товарищ штабс-капитан, поздравляю вас с днём рождения, желаю счастья, много денег, больших звёзд и хорошего зятя!

Он вытащил левую руку и протянул Пал Санычу авторучку в футляре.

- Это вам «самоходчиков» записывать.

- Ну, спасибо, корнет, уважил! – именинник пожал Петину руку.

- А вот насчёт последнего пожелания, не поможешь, а? – он лукаво взглянул на дочь.

- Началось, - сказала та, краснея, - спасайся, кто может. Ухожу я от вас, всё…

- Куда, в монастырь?

- Нет, на кухню.

Ксюша развернулась и проследовала в указанном направлении, оставив мужчин одних.

- О, стесняется, - подмигнул Пал Саныч Трошкину. – Ну ладно, пойдём, я тебя кое с кем познакомлю.

Они зашли в зал, и Петя онемел…

За столом, уставленном всевозможной посудой с едой, сидел никто иной, как сам незабываемый и легендарный майор Зондер.

Он улыбнулся оцепеневшему курсанту и произнёс:

- Что ж ты, Петя, на меня уставился, как на мумию? Проходи.

- Ха! Да вы знакомы?! – Пал Саныч был удивлён.

Трошкин был удивлён не меньше.

- А вы что, меня ещё с Клубниковки помните? – спросил он. – Ну и ну…

- Помню. Всех вас помню. Как бегали друг за другом по утрам, сапоги забирали, как курили в палатках тайком, как столовую оккупировали, всё помню. Садись, курсант, сегодня день рождения моего друга и сокурсника, а это я тебе скажу праздник, что надо!

Он позвал Ксюшу:

- Хозяйка-а! Иди же к нам!

Зондер разлил шампанское и поднял бокал, когда Ксюша присоединилась к ним:

- Выпьем же за именинника, а потом уж и повспоминаем, что было у нас и что было у вас. За Пашу! Пей, курсант, не стесняйся.

…Ксюша с Петей вышли из подъезда и медленно пошли по улице. Прошло два часа, и Пал Саныч с Зондером, оставшиеся дома заменили бутылку шампанского на кое-что покрепче. Петя же благоразумно отказался, и теперь он, не спеша, шагал рядом с Ксюшей и вдыхал полной грудью чистый морозный воздух.

- А почему ты не захотел с ними выпить? – спросила вдруг Ксюша.

- Неудобно как-то, да и в училище скоро.

Девушка посмотрела на курсанта.

- Петь, не ходи в училище, - грустно сказала она. – Я скучаю без тебя…мне трудно.

- Но ведь в университете…

- Что в университете? – она не дала ему договорить. – Все они или бабники, или алкаши. Там нет тебя… Не ходи в училище…останься.

- Меня посадят на «губу».

- Я буду носить тебе передачи.

- Меня отчислят.

- Ну и что. Не ходи.

- Скажи, ты умеешь ждать? – вдруг спросил Петя.

Ксюша некоторое время молчала, наконец, ответила:

- Не знаю… Я не пробовала… Наверное, умею.

- Это хорошо, - одобрил Петя. – Главное в нашем деле, это терпение и умение ждать. Но не всем это дано.

Они замолчали и продолжали, не торопясь, идти по улице. Было уже поздно, и прохожие встречались редко.

- А вот здесь я с твоим отцом познакомился, - заявил Петя, когда они свернули налево и оказались возле булочной. Ксюша засмеялась:

- Хорошее знакомство, нечего сказать!

Они прошли ещё метров сто, снова свернули и оказались в небольшом сквере. Где-то впереди за ним находилось родное Петино КПП, и само училище. Они шли по аллее, освещённой фонарями, и тихо разговаривали.

- Знаешь?..

- Знаю…

- Что же ты, интересно, знаешь?

Они остановились, и девушка поправила «молнию» на сапожке. Когда она подняла голову, их взгляды встретились, и слова, готовые было слететь с губ, так и остались там. Петя осторожно, словно на китайскую вазу, положил ладони на девичью талию. Ксюша прикрыла глаза и обвила руками Петину шею. Шинель и шубка мешали их движениям, но им было всё равно. Они стояли, обнявшись, и глаза их, их губы были рядом…

- А помнишь, как я разревелась в кинотеатре? – шёпотом спросила Ксюша. – А ты меня успокаивал.

- Помню… Но тогда я не знал, что ты - это ты.

- А если б знал, не успокаивал бы?

- Успокаивал, но не так…

- А как?

- А вот так…

Он прижался губами к её губам и почувствовал, как в ответ она прильнула к нему, как учащённо забилось её сердце, как нежные девичьи руки гладят его непослушные волосы…

…Сказка оборвалась внезапно, вместе с треском раздвигающихся кустов и пьяным хохотом.

- О! Тёлка! Смотри, Витёк, какая тёлка! Иди к нам!

- Ну ты и хам, Штырь, - ответил ему Плафон, - это же не тёлка, это телушка!

Он заржал над своей шуткой.

Ксюша испуганно смотрела на пьяную компанию, спрятавшись за Петину спину.

- Ха, а это ещё что за урод?! – Штырь перевёл взгляд на Трошкина. – А ну, катись отсюда!

- Тихо, Штырёк, тихо.

Лахов вышел вперёд. Он был пьян, и глаза его горели недобрым огнём.

- Сейчас мы с ним договоримся… Слышь, вояка, давай меняться, ты нам бабу, а мы тебе здоровье, - обратился он к Трошкину.

В ответ Петя только положил руки на ремень возле бляхи. Лахов не унимался:

- Слушай, герой, мы же всё равно её возьмём, только ты калекой на всю жизнь останешься.

Ксюша сжала Петин локоть и прошептала:

- Бежим, Петечка…

-Ну, конечно, - вырвалось у Трошкина, и Лахов непонимающе уставился на него.

- Ну что, договорились?

- Сейчас договоримся! – сквозь зубы бросил Петя и расстегнул ремень. Одним движением он скинул на землю шинель и, дернув головой, освободился от шапки. Чуть повернув голову к девушке, он тихо, но властно произнёс:

- Быстро на КПП, будь там.

Ксюша попыталась возразить, но Петя отрезал:

- Живо!

Девушка, что есть силы, кинулась по аллее, а Трошкин тотчас преградил путь двинувшемуся ей вслед Штырю.

Курсант стоял, намотав на правую кисть свой кожаный ремень, и во взгляде его было столько холода, что, казалось, враги от этого должны были покрыться льдом.

- Ну, падла, ты сейчас пожалеешь! – выкрикнул Штырь и бросился с палкой на Трошкина.

Не дожидаясь, пока дубинка опустится ему на голову, Петя метнулся в сторону и взмахнул ремнём. Бляха взвилась в воздух и, сверкнув в луче фонаря, рассекла нападавшему щёку. Тот выронил палку и схватился за рану. Трошкин тут же сделал шаг вперёд и что есть силы двинул бандита кулаком в лицо.

В этом бою не было правил, была слепая ярость, и один только закон «Бей первым! Бей сильнее!». Да и не бой это был вовсе, а страшная в своей непредсказуемости, жестокая и беспощадная драка. И драка не на жизнь, а насмерть.

Тяжело дыша, Трошкин стоял и смотрел на врагов. Двое из них, Штырь и ещё один, стояли на коленях, держась руками за лица, и стонали. У Трошкина болела спина, и была разбита губа. «Парадка» его перестала походить на «парадку». Петя сплюнул кровь:

- Ну, скоты, давай по одному, вашу мать!.. Давай, подходи!

Лахов с разбитым носом с ненавистью смотрел на курсанта.

- Убью, сволочь!

Он кинулся к Трошкину, размахивая велосипедной цепью. Петин ремень давно куда-то подевался, и парень стоял с пустыми руками, только крепко сжав кулаки. Он увернулся от первого удара, сделав нырок, и ударил Лахова в живот. Виктор охнул, выпустил цепь и схватился за пуп. Трошкин сразу же метнулся к нему и съездил по физиономии. Один раз, другой, третий. Он хотел ударить ещё, но сзади кто-то схватил его за шею и прижал к себе. Тут же спереди оказался Плафон с разбитыми губами, и его кулак полетел Пете в живот. Он ударил ещё раз, ногой. Трошкин чуть не потерял сознание… «Ещё удар, и крышка!» – мелькнуло в голове. Плафон, ухмыляясь, размахнулся. Петя, не дожидаясь, пока он ударит, собрал силы, ткнул затылком державшего в лицо и освободился от захвата. Плафон замешкался, и этих мгновений хватило, чтобы пнуть его в пах. И снова всё смешалось в кучу… Трошкин бил направо и налево, бил руками, ногами, бил головой. Он бил, пока чувствовал, что рядом кто-то есть.

Наконец, ему удалось вырваться. Петя стоял и сквозь разноцветные круги рассматривал поле битвы и то, что осталось от нападавших. Лицо его горело, словно факел, во рту всё время скапливалась кровь, а в животе не унималась дикая боль. Голова кружилась и болела. Сквозь пелену Петя вдруг заметил нож в руке Лахова.

«Всё!» - пронеслось в мозгу.

Виктору досталось не меньше, если не больше, но злоба, казалось, придавала ему новые силы. Он сделал шаг в сторону курсанта и вдруг остановился. Откуда-то издалека послышался топот бегущего человека и девичий голос:

- Петя, держись, они сейчас прибегут!

Ксюша подбежала и остановилась, как вкопанная, увидев избитого Трошкина, присевшего от боли в животе на корточки и то, что осталось от лаховской команды.

- Я их позвала! Сейчас они будут здесь! – выкрикнула она в лицо бандиту.

Их разделяло каких-нибудь шесть-семь метров и, казалось, не будь этого расстояния, он тут же бросился бы на девушку. Его лицо исказила гримаса ненависти:

- Ах ты, падла!

Что-то произошло в покалеченном мозгу Лахова, и он поднял нож.

- Умри, сука!

Как в замедленном фильме, Трошкин видел происходящее. Последние два слова и блеск лезвия привели в движение какую-то скрытую пружину и заставили её действовать. Он прыгнул… Прыгнул изо всех сил, которых оставалось совсем немного. Он летел, казалось, целую вечность, медленно, очень медленно приближаясь к девушке. Он видел, как надвигаются излучающие ужас глаза на бледном, таком родном личике.

Время остановилось… Вот он налетает на девушку грудью… Они вместе начинают падать… Кажется, что ещё немного, совсем немножко, и нож пролетит над ними…

Трошкину показалось, что они падали бесконечно, и, когда он уже решил, что всё позади, острая, пронизывающая боль возникла в спине, и холод разлился по всему телу.

Тут же время вернулось к своему нормальному состоянию. Они упали, и, уже теряя сознание от боли, Трошкин услышал отчаянный Ксюшин крик: «НЕТ!!!»

Он стукнулся головой об асфальт, и это, как ни странно, вернуло его на миг к действительности. Сквозь красный туман он увидел то, что в другое время вызвало бы у него чувство гордости, и от чего захватило бы дух…

По аллее, словно единый грозный механизм, громыхая сапогами, неслась его родная рота. Вся, как один. С отчаянной решимостью на лицах, без шапок, но обязательно с поясными ремнями в руках, молча и неумолимо неслись курсанты, и никто не смог бы их сейчас остановить… Да никто бы и не пытался этого сделать.

Трошкин собрал силы и поднял голову. Он посмотрел на Ксюшу и попытался улыбнуться, но улыбка вышла невесёлой.

Девушка стояла перед ним на коленях. Петина голова лежала у неё на руках, глаза его были закрыты, а из спины торчал нож. Не в силах больше сдерживать себя, Ксюша зарыдала, и слёзы катились по её щекам и падали на окровавленный курсантский китель…

 

 

* * *

 

 

Он выжил…

Быть может благодаря своей молодости, а может быть из-за того, что нож, брошенный Лаховым, вошёл с правой стороны, но не повредил жизненно важных органов. Так или иначе, Трошкин остался жить. Больше того, он начал выздоравливать.

Потеря сознания в тот роковой вечер, вызванная болевым шоком, помешала ему досмотреть спектакль под названием «Побоище в парке», в котором он сыграл главную роль, до конца. Но боевые товарищи, навещавшие его регулярно раз в сутки, перед самоподготовкой (выздоравливать Пете приходилось в центральном военном госпитале, поэтому визиты были вынужденно ограничены), так вот друзья подробно описали ему события финальной сцены. Они рассказали, как перед самой вечерней поверкой по казарме пронёсся клич: «Наших бьют!!!» Как моментально опустело спальное помещение. Как неслись они по пустынному училищу, а затем по улице, и люди в недоумённом страхе шарахались от их «железного потока». Они поведали Трошкину, как Лахов с дружками, обезумев от страха, попытались смыться, но были настигнуты, смяты и буквально раздавлены разбушевавшимся военным коллективом. Как после самосуда, первое отделение разделилось и, никому не доверив этой работы, понесло бездыханное Петино тело в училищную санчасть. При этом Бардин, загадочно подмигнув, рассказал Пете, что Ксюша до двери санитарной машины была с ними и всё просила, чтобы никто не сделал ему больно. А Ватруха, которому поручили сопровождать раненного до госпиталя сообщил, что уже возле операционной тот пришёл в себя и, увидев находящегося здесь же ротного, попросил:

- Родителям не сообщайте, пожалуйста, не надо…пока хотя бы…

Тогда ротный вопросительно посмотрел на хирурга.

- Всё будет в порядке, рана не смертельная, - произнёс тот. – И не таких вытаскивали.

- Товарищ майор, обещайте… - не унимался Петя.

- Обещаю, - ротный кивнул. – Ты только выздоравливай.

Странно, но этого разговора Трошкин не помнил, однако это не мешало ему выздоравливать.

Каждый день после обеда, когда заканчивались занятия, в палате появлялась Ксюша в белом халате и такой же шапочке. Петя был до чёртиков рад её приходам, но, лёжа на больничной койке, чувствовал какое-то смущение в её присутствии. Тем не менее, он ждал каждого её появления с нетерпением наркомана, ждущего очередного укола.

Прошёл месяц…

Рана почти зажила, и силы постепенно возвращались в тело под названием Петя Трошкин. Это «тело» сидело на кровати и смеялось, слушая, как Ватруха рассказывает о событиях прошедших дней.

- …Ну вот, а этот тормоз утверждает, что присваивать чужое имя неприлично.

- Конечно, неприлично, - подхватил Бабуль – И сам ты тормоз!.

- Но ведь я же ничего не присвоил! Мне же Троня его сам уступил, чукча ты африканский! Скажи ему, Петь…

- Уступил, уступил, - сквозь смех подтвердил Трошкин, - пользуйся уж.

Он ещё раз пробежался глазами по письму, которое держал в руках, и заметил:

- Уж больно она тут разоткровенничалась… Слышь, Казанова по переписке, не перегнул бы.

- Не боись, всё будет путём! Может у нас ещё всё даже очень серьёзно получится, а? – спросил Ватруха. – Вы-то откуда знаете?

- У тебя серьёзные отношения могут получиться только с батоном или с бутылкой кефира, - заметил Бардин.

Все заржали.

- Ладно, пожуём – увидим, - философски изрёк Трошкин и положил письмо на прикроватную тумбочку. – Ну, что ещё нового-то?

Они посидели ещё минут двадцать и курсанты засобирались.

- Ну, будь! – сказал Бардин. – Выздоравливай, герой.

- Угу, - ответил Петя.

Он поочерёдно пожал всем руки.

- Когда на волю-то? – уже возле двери поинтересовался Коля.

- Говорят дня через три-четыре, сил моих уж больше нету!

- Ну, давай, ждём, не скучай…

Ватруха закрыл за собой дверь и побежал догонять остальных. Уже при выходе из госпиталя он вдруг вспомнил, что забыл кое-что в палате Трошкина, но, подумав, решил не делать из этого проблемы. Коля ничего не сказал остальным, а двинулся вместе со всеми к троллейбусной остановке. Возвращаться было плохой приметой…

…Они разминулись всего на один троллейбус. Ещё не успел «рогатый», забравший курсантов, скрыться из виду, как к остановке подкатил следующий. Из него вышла Ксюша со своей однокурсницей Ирой. Ира жила в этом районе, и поэтому до госпиталя они почти всегда ехали вместе.

- Я не знаю, что это, - говорила Ксюша, - я не понимаю, что со мной происходит.

- Это любовь, дорогая моя, - умудрено отвечала ей подруга, - любовь, и ничто иное.

- Наверное, - девушка задумалась, - может быть… Но я не знаю, может это не по-настоящему.

- А как же? – удивилась Ира.

- Понимаешь, когда он рядом, мне ничего больше не надо, я счастлива на все сто, но…

- Что «но»?

- Но он же курсант…

- Ну и что?

- Он курсант. Большую часть времени он проводит в своём училище, а не со мной, и вот тогда-то мне и трудней всего.

- Думаешь, изменяет?

Ксюша остановилась и удивлённо посмотрела на подругу:

- Ты…ты что?! Он?! Изменяет?! Не-ет! Он не такой!

- Все они такие! – авторитетно заявила Ира. – А курсанты, тем более.

- Не верю! – твёрдо произнесла Ксюша. – Не-ве-рю!

Они замолчали, и некоторое время шли молча. Сама мысль, что Трошкин может оказаться бабником, была для неё новой и дикой. Но слова подруги оказались неким катализатором, и маленький подлый червячок сомнения вылез из своей норы.

- Нет! – наконец, снова произнесла она, как бы убеждая саму себя. – Петя не может!

Они подошли к госпиталю и попрощались. Ира направилась домой, а Ксюша толкнула ставшую уже знакомой дверь.

Девушка поздоровалась с дежурной медсестрой и поднялась на второй этаж. Прошла по коридору и остановилась возле двери с номером «пятнадцать». Она приоткрыла её и заглянула в палату:

- Ку-ку!

В палате было пусто. Ксюша вошла и прикрыла дверь. «Ну, я так не играю, - подумала она. – Наверное, ещё с процедур не вернулся». Девушка села на стул и приготовилась ждать. Пакет с принесённым для Трошкина печеньем собственной выпечки, она положила на тумбочку. На ней лежали какие-то бумаги.

Ксюша обвела взглядом палату. Всё здесь напоминало ей о Трошкине, о тех днях и ночах, когда она сидела над его забинтованным телом.

Шторы на окнах. Она всё время задвигала их, чтобы свет не падал ему на лицо. Картина на стене… Банка с цветами… Его тетрадь, в которой он рисовал смешные рожицы и подписывал их её именем. Ещё какие-то бумаги… Она пригляделась. В глаза бросился конверт с неестественно яркими цветами на картинке. Ксюша перевела взгляд и тут же отвернулась, это было письмо. Она посидела минуту, изо всех сил борясь со своим женским любопытством, и, сдавшись, взяла листок в руки…

 

Милый, Петя!

Огромное спасибо тебе за твоё письмо, за твои ласковые и нежные слова в нём…

 

Письмо было всего на тетрадный лист, но, прочитав его, Ксюше показалось, что оно бесконечно. Словно лунатик, смотря куда-то перед собой, она встала и сделала шаг вперёд. Ударилась коленкой об угол кровати, и это вывело её из оцепенения. Девушка посмотрела на письмо в своей руке и, будто вдруг ошпарившись, бросила его на пол. Как осенний лист, плавно падало оно к её ногам, а она заворожено следила за его полётом. Но лишь только листок с тихим шуршанием коснулся пола, словно выстрелили из стартового пистолета… Сдерживая рвавшиеся наружу слёзы, девушка бросилась прочь из палаты. Ксюша бежала по лестнице, и все недоумённо расступались перед ней. А она, не обращая ни на кого внимания, летела, и ком, подкативший к горлу, уже мешал дышать. И в мозгу пульсировал лишь один вопрос: «Как он мог?!»

…Вернувшись с процедур, Трошкин надеялся застать в палате Ксюшу, но её там не оказалось. Зато оказалось его любимое Ксюшино печенье. Он тут же запустил в пакет руку и выудил несколько чудес домашней кулинарии. Засунув одно из них в рот, он увидел лежавшее на полу письмо, нагнулся и поднял его. Расправившись с ещё одной печенюхой, он прочитал послание ещё раз. Усмехнулся, подумал: «Во даёт!» и засунул его в конверт. А тот, в свою очередь, положил в карман кителя, который покоился тут же на тремпеле: зашитый, отмытый и поглаженный.

Он снова взглянул на пакет. «Странно, почему она не подождала?» – подумал Петя. Он сел на кровать и задумался. Сегодня его вызвали к главврачу, и тот сказал, что курс лечения подошёл к концу, и что он, курсант Трошкин, вправе вернуться к прерванному обучению. Но перед этим ему по закону предоставляется отпуск по болезни сроком на тридцать суток. И теперь ему предстояло выбрать: ехать ли домой или вернуться в училище. Собственно, выбор уже был сделан. Из-за ранения, как и год назад из-за гриппа, Петя пропустил свой очередной зимний отпуск.

 

 

* * *

 

 

Всё произошло так быстро, что он не успел опомниться. Пожатия рук, тёплые слова ротного, небольшой инструктаж, и вот он, отпускной билет. Трошкин стоял на КПП и рассматривал кусок бумаги, дающий ему право ехать на родину.

Он зашёл в ближайшую телефонную будку и набрал Ксюшин номер. С того самого момента, когда он жевал её печенье в палате, она больше ни разу не заглянула к нему, а прошло уже почти три дня. Пётр терялся в догадках: «Заболела?.. Занята?.. Уехала?..» Телефон не отвечал. Он повесил трубку и отправился по знакомому пути к её дому. Внутренний карман неприятно оттягивал билет на поезд, отправляющийся через два часа. Ротный сам заказал его для Трошкина, и Петя не переставал думать об этой медвежьей услуге.

Он поднялся на третий этаж и позвонил. Ответом была тишина. Он позвонил ещё, и на какую-то долю секунды ему показалось, что в квартире что-то скрипнуло, но дверь не открывалась, и Петя решил, что это действительно только показалось. Он снова надавил кнопку, и звонок в очередной раз обиженно звякнул в тишине пустой квартиры.

Трошкин развернулся и уныло побрёл по лестнице. До поезда оставалось что-то чуть больше часа, а он так и не увидел Ксюшу. Искать её в университете было бессмысленно, да Петя и не знал, где именно это надо делать.

Он вышел на улицу и пошёл к остановке, отчаянно вертя по сторонам головой, пытаясь отыскать в толпе знакомую золотую причёску, но тщетно…

Через час тепловоз, дунув на прощание, тронулся от шестой платформы, унося с собой в пятом вагоне задумчиво глядевшего в окно Петю Трошкина.

… Дома он пробыл две с половиной недели…

Не станем останавливаться подробно на этом временном отрезке, ибо его можно было описать всего одним словом: «хандра».

Причину своего позднего и растянувшегося отпуска домашним Трошкин изложил осторожно, тщательно сглаживая острые моменты, такие, например, как пружинный нож. Тем не менее, мать была в панике, а отец только и сказал: «Ну, ты мужи-ик!»

Все это время Петя просидел дома, а из головы его не выходила Ксюша. Как известно, хуже неведения может быть только абсолютное неведение, и Трошкин от него ужасно страдал.

Так или иначе, но, в конце концов, он собрался с мужеством и сообщил родным, что покидает их не далее, как через день-два. Мать пыталась возразить, но отец, взяв её за руку, произнёс, внимательно глядя на сына: «Надо, значит поезжай…»

И Трошкин поехал…

Было начало марта, когда он весело и легко спрыгнул на платформу ставшего уже родным вокзала. Петя глубоко вдохнул свежий весенний воздух, сдвинул шапку на затылок и тут же, подумав о патруле, вернул её обратно. Он счастливо улыбнулся своим мыслям и зашагал к трамвайной остановке.

Над городом расплывалось утро третьего воскресения его вынужденного отшельничества. Таял снег, и с крыш, весело постукивая по макушкам прохожих, падали сосульки.

До центрального рынка, именуемого в народе «толкучкой», оставалось ещё целых три остановки, а эта подлая машина – трамвай ползла, словно улитка на похоронах. Трошкин готов был подталкивать вагон сзади, лишь бы быстрее попасть на рынок, а туда он должен был нагрянуть сегодня обязательно, ибо только там можно было выбрать настоящие цветы

Петя не знал, чем «чайные» розы отличаются от «кофейных» или «какавных», например, но это незнание вовсе ему не помешало. Через полчаса усиленного конкурсного отбора Петину ладонь приятно покалывал букет, состоящий из пятнадцати ужасно симпатичных и благоухающих огромных роз. А ладонь бабульки-продавщицы грела пачка купюр, которая совсем недавно была Петиной получкой и его личными сбережениями.

«Господи, неужели это не сон!»

Петя бежал, нет, летел по не раз хоженой улочке к знакомой пятиэтажке. Встречные прохожие, которых Трошкин обдавал талым снегом, оборачивались и с улыбкой смотрели на счастливого курсанта, мчавшегося с огромным букетом роз и светящегося радостью.

Всё вокруг было знакомо: дома, магазины, деревья… Именно по этой улочке он бежал почти год назад, спасаясь от патруля. Именно здесь он не раз проходил, торопясь к знакомой квартире и держа в кармане два билеты в кино или на концерт. И вот сегодня такой день! День, которого он ждал так долго, который должен изменить его судьбу.

Не чуя под собою ног, Трошкин взлетел на третий этаж. Вот она, дверь, оббитая дерматином, за которой живёт его счастье. Петя привычным жестом поправил шапку и протянул руку к кнопке звонка.

«Дзинь!» – сказал тот, и Петя попытался спрятать за спиной розы.

Дверь открылась не сразу, но, открывшись, она залила всю лестничную площадку тёплым светом. На пороге стояла Ксюша.

- Привет! – улыбнулся Трошкин. – Ты знаешь…

Он осёкся… «Чего это я прямо с лестницы, и об этом! Нет, это будет не так…»

- Ты знаешь, я так соскучился.

- Петя, тебя так долго не было…

Что-то в её интонации слегка удивило Петю, но он не придал этому значения.

В квартире пахло пирогом с яблоками и чаем. Прихожая была тесновата, но Петя дольше тянуть не собирался, тем более, что один из шипов пренеприятно впился в палец.

- Ксюша, знаешь… - он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду. – Я… Я долго не мог разобраться… Ты… Ты… В общем, это тебе!

Пётр протянул девушке букетище, предоставляя тому право высказать недосказанное.

- Это мне?! – всплеснула руками Ксюша.

Она прижала нежные лепестки к груди и вдохнула их аромат. Вдруг счастливая улыбка потускнела, девушка посмотрела на мнущегося в дверях курсанта.

- Спасибо.

Трошкину показалось, что в её глазах что-то блеснуло.

- Ты проходи.

- Слушай, а у тебя есть банка? Лучше трёхлитровая. Надо их в воду поставить!

Петя засуетился, снимая ботинки и шинель.

- Я помню, на балконе стояла, ты не беспокойся, я сейчас принесу.

Трошкин ринулся выполнять обещанное. Он открыл дверь в зал и сделал несколько шагов, намереваясь попасть на балкон, но вдруг остановился. Что-то было не так. Петя обернулся…

В кресле, закинув ногу за ногу, держа в руках чашку чая, сидел какой-то тип и ехидно улыбался. На вид ему было 19-20 лет. Одет он был даже чересчур модно, и Петя машинально отметил про себя, что живёт этот «фраер» явно за счёт богатых родителей.

В дверях появилась Ксюша. Смущённо глядя на Трошкина, она прижимала к себе розы. Неизвестный поставил чашку на стол, поднялся и подошёл к девушке.

- Что же ты нас не знакомишь, милая?

Он обнял её за талию и понюхал цветы.

- Пахнут неплохо, но я предпочитаю гигантские гладиолусы. Их трудней достать, да и стоят они подороже… Ах, да! Курсанты же столько не получают.

Он взял цветы из рук девушки и положил их на столик.

- Это, чтоб твои ручки не поранились, - пояснил он растерявшейся девушке. – А это, я так понимаю, и есть тот тип, из-за которого ты чуть не погибла?..

Он подошёл к Трошкину и, презрительно глядя на него, протянул руку:

- Лев Эдуардович… С кем имею честь?

«Сопля ты зелёная, а не Эдуардович, - совершенно спокойно Петя разглядывал оппонента. – Ведь не знаешь же, что такое получить сапогом в челюсть, и как это неприятно. Если будет продолжать в том же духе, ему придётся крупно расстроиться, не исключено, что с госпитализацией».

Трошкин перевёл взгляд на Ксюшу. Та стояла, прижав руки к груди, на глазах у неё блестели слёза, готовые вот-вот хлынуть на палас.

«Нет, только не сейчас… И не здесь. Да и вообще, ну его к ядрёной фене! Пусть существует, плесень».

Петя посмотрел на протянутую ладонь.

- Арнольд Арчебасов! – он коротко кивнул. – Только что из Нагонии! Там переворот!

Нахал растерялся и опустил руку. Трошкин отодвинул его плечом и подошёл к девушке.

- Прости, Ксюша, - он сдержал желание погладить её по волосам, - задержался я у тебя. Спешу. Спешу на заседание глав организаций по борьбе с коррупцией, - он зло посмотрел на холённого типа. – Будем обсуждать вопрос о методах уничтожения всяких папенькиных выскочек.

Он снова посмотрел на девушку:

- Ксюш, но за что?..

- Не надо, Петя, - прошептала она, - ты же сам виноват.

- Виноват?! В чём?!

- Я… Я прочитала то письмо, там, в больнице.

- Письмо? – недоумение возросло. – Какое ещё письмо?

- От Наташи… - еле слышно произнесла она, - от твоей Наташи…

- От кого?! О Боже!

Облегчение, обида и боль одновременно заполнили его сознание. Он вспомнил, то, что должен был вспомнить, и горько произнёс:

- Эх ты! От Наташи…

Он достал бумажник, вытащил забытое Ватрухой письмо и протянул его девушке адресом кверху:

- Прочти, Ксюшка, и прости, оно не должно было там оставаться.

Ксюша приняла протянутый конверт и поднесла его к заплаканным глазам. Вдруг из губ её вырвалось сдавленное «нет!», и слёзы потекли сильнее.

Петя вышел в прихожую и обулся. Ксюша стояла рядом. Роняя слёзы на пол, она молча смотрела на Трошкина, не в силах произнести что-нибудь, или просто пошевелиться. И во взгляде её был и стыд, и мольба, и осознание непоправимой ошибки. Этот взгляд, казалось, жёг Петину спину, пока он завязывал шнурки. Трошкин порывисто поднялся и посмотрел в заплаканные голубые глаза. Боже! Именно такой он впервые увидел её почти два года назад в кинотеатре.

- Прости меня, Петечка, я… - наконец, смогла прошептать она.

Петя приложил палец к её губам.

- Я всё понимаю, - сказал он. - Военные мы, трудно с нами.

Он снял с вешалки шинель, и последний раз вдохнул аромат Ксюшиных духов.

- Ты цветы поставь всё-таки в воду, это же не гигантские гладиолусы, они без воды умрут…

«Как любовь», – хотел он добавить, но не стал, повернулся через левое плечо и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

- Ксюша!

Голос из комнаты вывел её из оцепенения, и осознание потери всей тяжестью обрушилось на неё.

Как лань, она метнулась к двери и выбежала на лестничную клетку.

- Пе-етя-я!

Звук её голоса заметался по этажам, но безответно.

- Петечка-а!

Ксюша подбежала к окошку и забарабанила кулачками по стеклу…

На улице была капель, таял снег, и в воздухе носились запахи весны. Но здесь, на лестнице, было тихо и пахло пылью. Из подъезда вышел Трошкин, правую руку он держал в кармане брюк, через левую была перекинута шинель. Он шёл, не спеша, задумчиво глядя себе под ноги, и упрямый чуб, выбившийся из-под шапки, грустно колыхался в такт его шагам.

- Пе-е-етя-я-я!!!

Ксюша изо всех сил дёргала окно, но тщетно, оно было заколочено.

Трошкин скрылся из вида, и Ксюша, сдерживая вырывающиеся рыдания, вернулась в квартиру. На пороге зала она остановилась и, не в силах больше терпеть, горько зарыдала, опустившись на колени перед столиком. А на нём, среди чашек, словно огромный благоухающий мираж, лежал букет чайных роз. И будто в знак солидарности, на ароматных лепестках, невесть откуда, появились хрустальные слёзы росинок. А рядом лежал почтовый конверт, и с него на девушку смотрели другие, неживые, нарисованные цветы. И справа от них, в графе, обозначенной словом «кому», красивым девичьим почерком было выведено: «Петру Ватрухе».

 

 

* * *

 

 

Прошла неделя…

Ещё не было в короткой жизни Трошкина такого грустного и мрачного периода. Он жил, как в тумане. Вместе со всеми он строем ходил на развод, жевал перловку в столовой, сидел на занятиях и самоподготовке. Но всё что он делал, Петя воспринимал лишь какой-то маленькой, совсем незначительной частичкой своего "Я". Депрессия – это болезнь и он утонул в ней, ушёл в нее с головой, оставив окружающую его шумную, весёлую и непоседливую курсантскую жизнь другим.

Друзья видели, что с некогда весёлым и общительным парнем Трошкиным что-то происходит, но в чём причина, они могли только догадываться, а сам Петя им ничего не рассказывал. На по-товарищески прямые вопросы он отвечал так же по-товарищески прямо, но очень уж грубо и односложно.

Так продолжалось вот уже шесть дней. Не раз по вечерам на тумбочке дневального звонил телефон, и замученный страж внутреннего порядка орал благим матом на всю казарму Петину фамилию, добавляя при этом, чтобы тот подошёл к трубке. Но Петя полностью игнорировал эти крики, оставаясь лежать на кровати в позе пловца, плывущего брасом. При мысли о том, кто может сейчас находиться на другом конце провода, он тяжело вздыхал, отрывал голову от подушки и орал охрипшему дневальному, что Трошкина здесь нет. После чего снова ложился «брасом», а дневальный, которому было до лампочки, есть в казарме тело Трошкина или нет, со спокойной совестью клал трубку, сказав предварительно в неё, что таковой отсутствует.

Но вчера дневальным был Ватруха, и снова зазвонил телефон. Николай позвал Петю, на что тот ответил как обычно за последние несколько дней. Но он не учёл, что Ватрухе было не всё равно, подойдёт Трошкин к аппарату или нет. Коля был неглупым парнем и давно уже увязал эти звонки с Петиным депрессивным состоянием. Более того, он узнал голос на том конце провода, а потому, не долго думая, он покинул свой пост-тумбочку и ударом подушки вернул ушедшего в себя Петю к действительности.

- Иди к телефону.

- Не пойду, отвали.

- Это ещё почему?! – возмутился Ватруха. – Ты знаешь, кто с КПП звонит?

- Знаю, поэтому и не пойду. Отвяжись.

- Та-а-ак, - протянул Коля задумчиво, - значит вон оно что. Хм. Ну ладно, мученик, мучайся на здоровье, дело твоё…

Он подошёл к телефону и положил ждущую трубку на рычаг, а затем во всё горло позвал:

- Дневальный свободной смены!

И когда сменщик явился на зов, недолго о чём-то с ним переговорил, отдал ему повязку, водрузил вместо себя на «тумбочку» и бесшумно скрылся в неизвестном направлении. Оставив лежащего Петю делить своё горе с подушкой, а дежурного по роте недоумевать, куда же делся дневальный Ватруха, который только что украшал собой постамент рядом с тумбочкой. Это было вчера…

Был обычный вечер, когда смолкла галдящая самоподготовка, ушёл в небытие ужин, оставив в желудках курсантов тяжкий след в виде пшённой каши с жареной сельдью, и всё ротное начальство разбежалось по домам, бросив в казарме одного лишь ответственного офицера, который, впрочем, не сильно-то ответствовал. Запершись в канцелярии, он смотрел по телевизору футбольный матч.

Был шестой вечер Петиных мучений.

Трошкин, только что вернувшийся с ужина, как обычно завалился на кровать. Никому не известно, о чём именно он думал, но что мысли его были невеселыми, можно было догадаться по тяжким вздохам, которые нет-нет, да и издавала Петина подушка, в которую тот уткнулся носом.

…Утром подъёма не было. То ли дежурный по роте проспал, то ли как-то внезапно поменялся распорядок дня, но курсанты просыпались, потягивались и недоумевали: почему не было слышно привычного душераздирающего крика сержанта.

В столовую шли почему-то не строем, как всегда, а одиноко бредущими группками, и не через плац, а «тайными тропами», потому что так было ближе.

В обеденном зале странности не закончились. Столовская раздатчица Зина, почему-то мило улыбаясь, что было абсолютно не свойственно ее натуре, усердно раздавала перловку направо и налево. Чувствуя, наверное, себя сестрой Терезой, она даже спросила у вечно голодного Незачаева, не хочет ли тот добавки, на что Ваня, не ожидая такого подвоха, испуганно выхватил тарелку из ее рук и не замедлил скрыться в толпе.

Команда «Строиться!» прозвучала в тот момент, когда Петя дожевывал здоровенный кусок бараньей ляжки, размышляя о том, как тот мог пройти через скотобойню, склад, мясной, варочный цех, через раздачу и оказаться в его тарелке. Не найдя объяснения этому парадоксу он бросил мясо в тарелку и, со все возрастающей уверенностью, что мир сошел с ума, двинулся к выходу.

Регулярного утреннего развода в этот день не было… Все блуждали в догадках: что же за катаклизм такой случился, если отменили развод на занятия и как же теперь быть. Ведь каждому ясно, что без соответствующих напутственных речей приступать к набору знаний – дело немыслимое.

Каждый чувствовал своей пятой точкой, то есть головой, что грядет что-то хмурое и неизвестное.

Лектор по философии, явно не ожидавший встретить столько бодрствующих слушателей, растерялся когда после приветствия, усевшись по местам, на него уставились не десять-двенадцать, как обычно, а сразу два взвода внимательных пар глаз. И старый доцент, забыв тему лекции, забыв учебные вопросы, забыв где он и кто он, тихо спросил в оглушающей тишине:

- Ребята, а как наши вчера сыграли? – и засунул тематический план в портфель, а тот забросил под стол.

В этот день на лекции не спал никто. Лектор, сняв пиджак и закатав рукава, рассказывал, усевшись на парту, разные житейские истории, байки и небылицы, а потом вместе со всеми смеялся над пошлыми анекдотами.

В аудитории царил организованный и упорядоченный хаос.

Трошкин вместе с остальными постепенно забыл об утренних неприятностях. Все проблемы терялись в дебрях смеха и хорошего настроения, как вдруг...

Дверь распахнулась вопреки всем правилам этикета и субординации. То, что появилось на пороге, представляло собой гибридную смесь пьяного бурсака, атамана Запорожской Сечи и дневального свободной смены. Это расхлябанно-распахнутое создание стояло в дверях, бешено вращая глазами и хватая ртом воздух.

- Мужики-и! Только что в роту прибегал генерал!.. - обморок, вызванный обилием эмоций, прервал его заявление. Установившуюся тишину нарушил лишь топот преподавателя, посланного за водой.

Казалось, что наручные часы тикают словно Биг Бен. Муха пролетела с грохотом сверхзвукового истребителя…

Посланец очнулся.

- Мужики… Генерал… Он… Сказал, что…- полведра воды, вылитые прибежавшим лектором на голову пострадавшего, вернули того в обморочное состояние.

Кто-то предложил сделать искусственное дыхание методом «рот в нос». Очевидно, не желая подвергнуться данному насилию, дневальный снова пришел в себя и, оглядев всех отсутствующим взглядом, заорал:

- Нас рас-фор-ми-ро-вы-ва-ю-ю-ют!!!

…Весна стучалась в окно вагона. Все цвело и благоухало. Деревья распускали почки, птицы пели, овцы блеяли, ежи пыхтели. Тепловоз дунул в свою трубу три раза.

«Та-та-та!» - отдалась азбукой Морзе в голове у Трошкина буква «О».

«Отец», «окорок», «окурок», «один»…

«Один!» - сердце сжалось в кулак и упало в живот.

Один! Один! Один! – отстукивало оно там свой непрерывный ритм.

Один! Ведь еще совсем недавно это слово могло означать для Трошкина лишь только количество полученных им нарядов вне очереди или какой-нибудь старый долг… А сейчас…

Еще никогда Петя не чувствовал себя так одиноко. Порой ему казалось, что он остался один на большой льдине и что, если сейчас же не найдется с кем поделиться горем, он просто-напросто превратится в морского котика или сивуча. Но наваждение проходило, а одиночество оставалось.

За окном была весна.

Трошкин оторвал взгляд от пробегающих столбов и достал из сумки плеер.

«Надо жить! - подумал он устало. – все равно надо жить».

Петя нажал кнопку воспроизведения - и маленькое чудо техники печально зазвучало голосом Степы Бардина:

 

«Уволен из рядов…» - и далее по тексту.

Ну вот и всё, не нужен никому

Мой опыт боевой и звёздочки ни к месту,

И командирский голос ни к чему...

 

И моль в шкафу доест отглаженную форму.

Моя судьба лишь мне теперь важна…

У этих «реформаторов» - военная реформа,

А у меня – детишки и жена…

 

На пороге купе вдруг появился Шмаляйло.

- Трошкин, ты уволен из рядов вооружённых сил, - зачем-то напомнил он. - Вы все уволены!

Трошкин молча пожал плечами.

-Уволены! Уволены! – не унимался тот, только голос его теперь очень походил на голос Ватрухи…

- Бэримор, вы уволены!

Трошкин открыл глаза и увидел склонившиеся над ним лица Николая и Стёпы Бардина.

Петя, ошалело уставился на друзей. Он замотал головой, прогоняя сон, и сел на кровати.

«Так я заснул, - мелькнула мысль. – Уфф!! Приснится же такое!»

Реальность снова навалилась на курсанта всей тяжестью, и угнетенное состояние души вернулось. Всё вокруг опять стало серым и безрадостным.

- Идите с миром, - сказал он грустно, - плохо мне.

Ватруха вынул у Пети из-за воротника увольнительную записку и покрутил ею у его носа:

- Мужик, очнись! Мы тебя уволили. Вставай, пошли!

- Куда?

- Смотреть верблюда! Пока лежит, а то убежит. Куда-куда! На кладбище, место тебе выбирать! – не выдержал Бардин. – Загнёшься ведь не сегодня - завтра.

- А-а-а, - устало протянул Трошкин, - тогда, чтоб берёзка рядом была, поищите…

Он снова клюнул подушку, и оттуда послышался очередной вздох.

- Нет, вы посмотрите на этого клоуна! – воскликнул Ватруха. – А ну, Степан, давай…

Они подняли Трошкина с кровати и напялили на него шинель. Петя почти не сопротивлялся. Он безучастно смотрел то на одного, то на другого и только повторял:

- Во, придурки.

Наконец, Петя был экипирован, и Ватруха заявил:

- Ну, всё. Пошли.

- Так куда, всё-таки? – поинтересовался Петя.

- В кино.

- Какое кино?

- Цветное и интересное, - пояснил Бардин.

Вышли на улицу. Трошкин вконец смирился с необходимостью куда-то идти, ради какой-то непостижимой прихоти товарищей. «Может это и к лучшему, - думал он, - хоть отвлекусь ненадолго».

Выйдя из казармы, Петя по привычке направился к забору. Они всегда так делали, перелезая через него в известном укромном месте и экономя при этом десять минут на обход через КПП, но Бардин поймал его за рукав:

- Э-э-э, ты куда?

- Так в кино ж ведь, - не понял Петя.

- Правильно, - пояснил Ватруха, - только мы, как порядочные люди, пойдём через КПП.

- С каких это пор ты стал таким порядочным? – подозрительно поинтересовался Петя

- Недавно совсем, - Коля подтолкнул Петра. - Топай давай, а то опоздаем.

Они подошли к контрольно-пропускному пункту, и Ватруха галантно распахнул перед Трошкиным двери. В другое время поведение товарищей, более чем странное, надо отметить, насторожило бы Петю, но сейчас ему было не до ватрухинских выкрутасов. Он зашёл в здание и, пройдя по небольшому коридорчику со стёклами вместо одной стены, хотел было уже толкнуть дверь на улицу, но Ватруха с Бардиным повели себя ещё более странно. Один взял его под левый локоть, второй - под правый и, не прикладывая особых усилий, молча втолкнули Петю в комнату для гостей, захлопнув за ним дверь.

Волей-неволей Трошкину пришлось вернуться из своих горьких дум к действительности, чтобы разобраться в ситуации. Он толкнул дверь, но та не поддалась, замка в ней не было, значит, её кто-то держал с той стороны. «Рехнулись, наверное, - подумал Трошкин. – Или шуточки шутят, идиоты».

Он повернулся, чтобы осмотреть комнату и замер… Совсем небольшое помещеньице для посетителей было пусто… Почти.

В дальнем углу, возле окна стояла Ксюша. Она молча смотрела на курсанта, и во взгляде её было столько грусти, что казалось, она вот-вот выльется из этих красивых глаз вместе с водопадом слезинок. Секунд пять они смотрели друг на друга. Затем Трошкин резко повернулся и заколотил руками в дверь.

- Откройте! А ну откройте! Слышь, Сдобный, хуже будет! Открывай, я тебе говорю, батон недожеванный!

- Фиг тебе! – ответила дверь голосом Ватрухи. – Свидание ещё не закончено.

- От-кры-вай!!! Бард, ско…

Он осёкся. Нежная женская ручка легла ему на плечо. Не в силах повернуться, Петя стоял, прислонившись к двери.

Чего он боялся? Сдаётся нам, что знал Трошкин, повернись он сейчас, и не выдержит сердце этого, полного отчаяния, взгляда. Но заметим, был он молод и несильно разбирался в житейских проблемах. Трошкин считал, что его уязвлённая гордость – это то, чего никогда нельзя простить. Мужская гордость, не это ли самое большое достояние, не это ли главная ценность мужчины?! И совсем не брал Петя во внимание, что давно уже, раз сто, наверное, простил Ксюшу, и тысячу раз представлял, как он ей об этом скажет. Ведь не было для него никого, кроме неё в целом свете, пусть он и боялся себе в этом признаться.

Но Петя был молод и немножко глуп, поэтому он стоял лицом к двери, боясь повернуться. А за дверью уверенный бардиновский голос объяснял кому-то из посетителей, что в комнату сейчас входить никак нельзя, потому что там проводят дегазацию с деактивацией. А ватрухинский голос всё время повторял: «Опасная зона! Опасная зона! Проходите, не задерживайтесь!» И всевозможные мамы, бабушки, дяди и тёти курсантов, пришедшие проведать своих чад, с опаской глядя на запертую дверь, смирялись с этим и стремились отодвинуться от неё подальше.

А в комнате было тихо, и мягкий, жёлтый свет падал от светильников на паркетный пол.

- Петечка, - прошептала Ксюша.

Мужская гордость… Он молчал. Рассматривая дверь, он подсознательно рисовал себе её портрет, такое милое и такое родное личико…

- Петечка…

Ещё секунду, и он не выдержит. Сердце бешено стучало в грудную клетку: открой, открой, открой!

Мужская гордость… Какая, к чёрту, гордость!

Он повернулся и оказался лицом к лицу с девушкой.

- Петечка, ведь я люблю тебя, - прошептала она, глядя на него своими голубыми глазами. – Понимаешь? Люблю.

Господи, как он мог терпеть всё это время. Он прижал её к своей груди, и они стояли так долго-долго, словно боясь, что снова потеряют друг друга, если разомкнут свои объятия. Петя наклонился к её уху:

- Я люблю тебя, Ксюшечка, милая моя, как мне было без тебя плохо! Не покидай меня больше, ладно?

- Никогда… Никогда, хороший мой. Я никогда тебя больше не покину. И буду ждать тебя… Всегда.

Дверь приоткрылась, и появилась голова Ватрухи, а над ней голова Бардина. Удовлетворённо улыбнувшись, Николай подмигнул Стёпе:

- Эй, Троня, пошли, а то в кино опоздаем…

Трошкин оторвался от любимых глаз и сфокусировал взгляд на Сдобном:

- Провокаторы, катитесь в своё кино теперь без меня.

- Право, Пётр, я тебя не узнаю, - заявил Бардин, - то ты в монахи подстригался, а тут целуешься в общественном месте. Что творится?!

- Вы ещё своё получите, сводники доморощенные, а теперь сгиньте, дайте с человеком поговорить.

- А-а, ну если только поговорить, - протянул Ватруха. – Пошли, Бард, от этого типа мы благодарности за его жизнь спасённую не дождёмся. Пусть болтают. Ох и молодёжь пошла… Вот я в своё время…

И они, счастливо улыбаясь ничего непонимающим посетителям, зашагали с видом людей, сделавших доброе дело, к ближайшей остановке. Любовь любовью, а кино, как говорится, никто не отменял.

А Петя с Ксюшей стояли, обнявшись, и болтать им было не о чем, всё за них говорили их взгляды, жесты, их счастливые улыбки.

А самые смелые из запуганных посетителей подходили и очень осторожно заглядывали внутрь комнаты. Но тут же прикрывали дверь и скромно отходили, давая понять остальной, более нерешительной массе, что дегазация с деактивацией ещё не закончены.

На улице была весна, и всё пахло зеленью. И на душе у двух молодых людей, стоявших, прижавшись друг к другу, после хмурой зимы, тоже наступила весна. И как окружающая их природа, в сердцах их зацветал и распускался зелёный сад, расти, цвести и приносить плоды которому, предстояло теперь всю их долгую, пусть иногда трудную, но такую интересную жизнь.

 

 

Эпилог

 

 

…И снова была весна.

Серые тучи, наконец-то, выпустили солнышко из своих мокрых и холодных объятий, и оно весело разгуливало по небосводу, изо всех сил поливая землю квантами ультрафиолета.

Уборка территории напоминала сбор подснежников. Те, в виде окурков, фантиков, сигаретных пачек, бутылок, банок, тряпок, бумажек и многого другого, обильно полезли из тающих сугробов на свет божий. А заодно и на глаза начальству, которое никак не хотело признавать такое буйство природы.

Сбор этого хлама продолжался и утром, и после обеда, и вообще, если судить по докладам, не прекращался целый день. Но при одном только взгляде на тряпочно-бумаго-стеклянный газон становилось ясно, что здесь не ступала нога человека, а точнее – сапог курсанта.

По плацу текли Миссисипи талых вод, унося с собой в бурных потоках залежавшуюся грязь, камни, куски асфальта и отбившихся от строя курсантов. Путь в столовую напоминал эпопею по спасению зайцев, где в роли деда Мазая выступали сержанты и старшины, отчаянно пытавшиеся спасти строевым шагом, если не жизнь и здоровье курсантов, то хотя бы их заблудшие души.

Именно в один из таких весенних дней у окна своего кабинета стоял немолодой уже генерал-майор и задумчиво смотрел на улицу. Задетая сединой голова, покоящаяся на по-прежнему сильных плечах, была чуть наклонена в сторону. Взгляд его умных, проницательных глаз был устремлён на плац, по которому туда-сюда сновали курсантские подразделения, готовящиеся к предстоящему утреннему общеучилищному разводу.

На улице было солнечно, светло и весело, и курсанты, опьянённые этим весельем, как маленькие дети, топали кирзовыми сапогами по лужам и кидали друг в друга мокрыми снежками. А смотревшему на них генералу было почему-то грустно. Память проносила перед ним картины давно ушедших лет…

Вот он с друзьями-первокурсниками слепил утром на уборке территории снеговика и нацепил ему сержантские лычки, а потом вместе со всеми упражнялся на нём в приёмах рукопашного боя…

Вот они ночью выносят в коридор и ставят перед дневальным кровать своего собрата по оружию, заодно с её хозяином, и пришедший внезапно дежурный по училищу объясняет дежурному по роте и заспанному курсанту, что шутки шутками, но для второго курса это чересчур…

Вот он лезет через забор, торопясь к заветному подъезду, и прыгает буквально на голову начальнику патруля. Недолго думая, козыряет, представившись дневальным по штабу, и докладывает, что данного офицера вот уже полчаса ищет всё училищное начальство, а он, курсант Пупкин, послан найти его из-под земли. И офицер, просидевший вместо патрулирования последние несколько часов дома, перед телевизором, сломя голову летит в одну сторону, а сообразительный третьекурсник в другую…

А вот «золотой карантин», госэкзамены сданы, а до выпуска ещё несколько дней. И орут случайному прохожему курсанты: «Мужик! Телек нужен?! Лови!» И летят в окна с пятого и четвёртого этажей телевизоры, магнитофоны, усилители, горшки с цветами, банки с краской, тарелки и просто пустые бутылки. И бьёт сильная струя из пожарного брандспойта, поливая всех и вся внизу, начиная от первокурсника и заканчивая начальником училища в его чёрной «Волге»…

Да, всё это было в его жизни. Курсантские годы, где же вы? И потому грустно генералу, и потому у него такой печальный взгляд сегодня.

В дверь постучали:

- Товарищ генерал-майор, училище на развод построено.

Дежурный по училищу опустил руку и застыл в дверях.

- Хорошо. Можете идти.

Генерал вздохнул, снял с вешалки фуражку и вышел из кабинета.

Проходя по паркетному коридору штаба, козырнул вытянувшемуся в струнку дневальному. И вдруг остановился. Что-то знакомое показалось ему во взгляде этого молоденького курсанта, до боли знакомое. А тот ни жив, ни мёртв, стоял, ожидая, когда же начальник училища вынесет свой приговор, отчаянно соображая при этом, что же он сделал не так и в чём виноват. Но странный грозный генерал почему-то только пожал плечами каким-то, одному ему известным мыслям, и зашагал дальше.

- Училище-е!!! Ста-ановись!!! – взревел заместитель. – Равня-яйсь!!! Смирна-а!!! Равнение на… Лево!!!

Оркестр заиграл «Встречный марш», и они пошли навстречу друг другу. И шаг генерала был, по-прежнему, твёрд, а выправка безупречна. Оркестр смолк.

- Товарищ генерал-майор, личный состав вверенного вам училища на развод построен!

- Здравствуйте, товарищи!

- Здрав!.. Желам!.. Тов!.. Ген!.. Майор!

Он поднялся на трибуну и оглядел людей.

- Товарищи курсанты…

Он говорил об успеваемости и дисциплине. Говорил недолго, но убедительно, и голос его, разнесённый громкоговорителями во все уголки плаца, доходил до сознания любого на нём стоящего…

- Училище, становись! Равняйсь! Смирно! К торжественному маршу!.. По-ротно!.. Офицеры управления прямо! Остальные, на пра-а-а… Во! Равнение на право! Шаго-ом… Арш!!!

Генерал стоял на трибуне, а перед ним под звуки марша проходили курсантские коробки. Печатая шаг и повернув к нему свои улыбающиеся физиономии, шли курсанты. Приложив руку к козырьку, он смотрел на эти юные лица, и снова ему почему-то становилось грустно.

На обратном пути в свой кабинет, ему на глаза опять попался молоденький дневальный. И опять щемящее чувство чего-то знакомого. Он остановился.

- Как ваша фамилия?

- Дневальный по штабу… - курсант представился.

Генерал вздрогнул. Так и есть, вот оно в чём дело. Действительно, тот же нос, те же глаза, та же комплекция. Он улыбнулся, глядя на застывшего с рукой возле козырька курсанта.

- Да успокойся ты, - сказал он мягко. – Как дела?

- Хорошо, - курсант немного расслабился.

- Как отец? Служит ещё? – вдруг спросил генерал.

- Так точно, товарищ генерал-майор, служит.

- Вот и славно.

Он потрепал паренька по плечу и зашагал дальше, оставляя курсанта наедине со своим недоумением.

Генерал шёл по коридору и улыбался своим мыслям. Он думал, что его старинный друг и сокурсник явно перемудрил, устроив своего сына к нему в училище и ничего об этом не сказав. «Во даёт, тормоз!» - усмехался генерал, совершенно забыв, что «тормоз» этот, как и он, имеет генеральский чин и должность начальника факультета в Военной Академии. Что давно ему уже не девятнадцать, и что он уже не тот весёлый и бесшабашный паренёк, какими они были в училище.

Необузданная сила времени!

Генерал-майор зашёл в кабинет и посмотрел на стол, заваленный бумагами. Поднял трубку телефона и набрал свой домашний номер.

- Да? – сказал на том конце приятный женский голос.

- Дорогая, я, наверное, задержусь сегодня к ужину. Много работы, буду чуть позже. Хорошо?

- Ну что ж, старая история, - вздохнула женщина. – Внуков я покормлю, а сама тебя подожду, задерживайся уж.

- Радость моя! Чтобы я без тебя делал?

- Горе ты моё! Голодный ходил бы, что же ещё.

- Золотце, не скучай.

- Ты приходи поскорей, я буду ждать…

Он положил трубку.

«Так вот и ждут они нас всю жизнь, - подумал генерал. – Ждут с работы, с учений, с командировок. Ждут днём и бессонными ночами тоже ждут, вздрагивая от каждого звука в подъезде. Ждут, когда долго не возвращаемся или уже никогда не вернёмся. Ожидание, смерти подобно… Эх! Я бы офицерским жёнам памятники ставил при жизни! Да только тех, кто не дождался, мы тоже осуждать не вправе. Военная жизнь - не сахар. Таскает нас по городкам военным, общагам да квартирам съемным. Военные мы, трудно с нами…»

Он снова взглянул в окно.

«А жизнь ведь идёт, течёт, словно тот ручей… И летим мы в потоке этом, не замечая ничего вокруг, а жизнь проходит и проходит безвозвратно… К чему стремимся, о чём мечтаем, и спешим, спешим жить, а оглянёшься и что видишь? Друзья уходят, навсегда уходят и их не вернуть. А ведь недавно были мы молодыми и здоровыми, шутили и грустили, дружили и ссорились, дрались с кем попало. Грустно… Но ведь не напрасно небо коптили? Нет, конечно, нет! Сам служил Отчизне, людям простым, верой и правдой, и другим помогал. И терял на службе этой друзей, потому что не всегда она в кабинетах проходила. Бросало нас по свету и приходилось за оружие браться, самому под пули лезть и других посылать. Жизнь наша такая сложная. Но честь свою офицерскую не продал и не запятнал, и долг свой выполнял до конца, как и те другие, которых нет теперь с нами…»

Он достал из несгораемого шкафа магнитофон и старенькую кассету. Ещё раз взглянул на бумаги на столе и широким движением руки сдвинул всю эту макулатуру в сторону. Поставил магнитофон, вставил кассету, нажал кнопку воспроизведения, и зазвучал из динамика такой родной молодой, чуть с хрипотцой, но по-своему красивый голос.

А на генерал-майора с фотографии из-под прозрачного кассетника смотрели, улыбаясь, молодые физиономии его друзей курсантов. А с обратной стороны этого снимка мальчишеской рукой было написано: «…Про нашу жизнь ещё, быть может, напишут роман …»

 

Не надо нас жалеть и причитать, вздыхая,

Не пробуйте задеть слезами нас, рыдая,

Не жалобите нас - напрасные старанья,

Мы не услышим вас и ваши причитанья.

Мы выбрали звезду свою на небосклоне,

Мы знаем, что нас ждут в родном далёком доме.

 

Не надо говорить, что мы в любви бездушны,

Не смейте нас винить в том, что мы равнодушны.

Мы за любовь идём в огонь, горим на взлёте,

Из дома письма ждём, порой, как вы не ждёте.

Мы знаем цену слёз, и ранние седины,

Вплетутся в прядь волос, изрежут лоб морщины.

 

Не упрекайте в том, что на плечах погоны,

Что пуст порою дом, и ждут нас часто жёны.

Курсантские года промчатся, не заметишь.

А встретимся когда? Ты вряд ли, друг, ответишь,

Но, если встреча нас не обойдёт тропою,

Мы скажем, и не раз, что счастливы судьбою!

 

 

---------------------------------

Харьков - Ровно - Одесса

1992-1995

 

 

От авторов

 

 

Мне тут поручили излить на бумаге всё, что мы думаем по поводу случившегося, ибо написание этого романа есть явление, из ряда вон выходящее, потому что ни Николай, ни я раньше подобным не занимались. А тут вдруг, бац! Нате, читайте. Конечно, это не шедевр, но лучшего у нас пока нет, и я надеюсь, не будет. Работа над книгой, оказывается, вещь чертовски кропотливая и нервная, а нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.

Задумывалась эта книженция очень просто, в форме этаких смешных баек, но, когда мы занялись ей вплотную, то поняли, что байками здесь не отделаться и надо копать глубже.

В отпуске частенько в разговоре с друзьями передо мной (не знаю, как перед моим компаньоном) вставала стена. И на вопрос: «Давай, рассказывай», - я чаще всего пожимал плечами. «А чего рассказывать-то?» А сам лихорадочно искал в памяти какой-нибудь интересный эпизод и… не находил. Поэтому, пыхтя над бумагой, мы осознали, что писать надо просто про нашу жизнь, и делать это так, чтобы друзьям на «гражданке» было понятно, чем мы живём и дышим, и почему пилотку положено носить на два пальца от бровей, а не на один или три.

«По плацу текли Миссисипи…» – это своего рода дневник курсанта. Мы специально не конкретизировали, что это за училище, в котором жил и учился Пётр Трошкин с товарищами, а так же не давали их подробного портрета, вовсе не потому, что это военная тайна. Просто Трошкин (как и другие) – это собирательный образ, и «зазаборная» жизнь этого заведения мало чем отличается от подобных военных школ, где есть и свой Зондер, и свой Шмаляйло, и, разумеется, свой Трошкин.

Мы старались правдиво описывать жизнь и быт курсантского коллектива. Что же касается тех маленьких элементов «небывальщины», которые нет-нет, да и проскакивают в повествовании, то, как говорится: «Не любо – не читай, а врать не мешай!» Все мы люди… Ну, а если говорить серьёзно, то серьёзно об этом говорить нельзя, ибо серьёзного в курсантской жизни мало и очень мало, и даже из самых мрачных и ответственных мероприятий люди в курсантских погонах устраивают развлечения на раз-два…

Мы постарались сопоставить «гражданку» и «кирзачи», любовь и измену… Может, не всё получилось. Книга писалась отрывками между службой и учёбой, а порой и в наряде, ночью, когда «и спать охота, и Родину жалко…»

Я тут ещё не пишу, сколько мы друг другу крови выпили, вернее я у Николая. Пусть это останется за кулисами, в гримёрной, или, выражаясь армейским языком, в курилке с «бычками». Всё это, конечно, отложило свой отпечаток на книге, но, как говорится: «Чем богаты, тем и рады!» Мы люди неотёсанные и идеального у нас ничего нет, или, как сказал Трошкин: «Военные мы, трудно с нами…»

 

P.S. Многие события, описанные в книге, имели место в жизни и были прямо или косвенно связаны с Николаем и мной. А некоторые из них были предсказаны самым беспардонным образом и произошли на самом деле, но много лет спустя.

 

С.Бардин г. Харьков

28 марта 1993 года (казарма№3)

 

 

КОРОТКИЙ И НЕСОВСЕМ СЕРЬЁЗНЫЙ

СЛОВАРЬ ВОЕННЫХ ТЕРМИНОВ

(слова и выражения приведены в порядке их появления в тексте)

 

Абитура (разг.) – так называется скопище вчерашних школьников, приехавших из разных городов и сёл, пытать счастье при поступлении в высшее учебное заведение и носящие на этот короткий период красивое звание «абитуриент».

ВВУЗ – высшее военное учебное заведение. Колыбель офицера.

«Мандатка» (разг.) – мандатная комиссия. Очень серьёзный коллектив во главе с начальником училища, который собирается, обычно после вступительных экзаменов, и решает: достоин ли тот или иной абитуриент чести стать курсантом данного ВВУЗа или пусть едет домой, поднимать народное хозяйство.

«Хэбчик» (разг.) – от х/б, хлопчатобумажная ткань. Именно из неё пошито почти всё военное обмундирование. И если первая часть в названии материала пусть останется на совести жителей далёкого Узбекистана, то вторая полностью говорит сама за себя: протирается быстро, зараза.

Плац – огромная заасфальтированная площадь посреди училища, предназначенная для общеучилищных построений, занятий строевой подготовкой и уборки снега.

ОЗК – общевойсковой защитный комплект. Состоит из плаща, сапог (чулок) и перчаток. Сделанный из прорезиненной ткани, вместе с противогазом, ОЗК, по идее, предназначен для защиты военнослужащего от вредоносных действий ядерного, химического и бактериологического оружий, но используется почему-то исключительно для защиты от дождя и марш-бросков.

Ротный писарь – счастливчик (по мнению остальной массы) из числа курсантов, которого в школе всё-таки смогли научить грамотно, а главное красиво писать. Обладатели каллиграфического почерка выполняют разные «бумажные» поручения ротного начальства, ну и заодно пользуются некими привилегиями.

Дыхательная мембрана – круглый кусочек тоненькой пластмассы, который есть одной из составных частей противогаза. Мембрана выполняет функцию предохранителя от попадания зараженного воздуха внутрь шлем-маски, минуя фильтр. Если воздух незаражен, чист и свеж, то мембране это «фиолетово», она его тоже не пропускает. А свободно дышать-то ой как хочется, особенно во время бега, вот и выкручивают самые хитрые эту запчасть из своего гнезда.

«Синеглазка» (ласк., разг.) – граната со слезоточивым газом. Названа так в честь цвета, который приобретают белки глаз, а заодно и вся физиономия, после попадание хозяина этих частей тела в область действия газа.

«Зашивать портянку» - военная хитрость. В армии есть поговорка: «Сперва научись крутить портянки, а потом крути любовь». Портянка – это тот же носок, но только намного круче. Если носок можно – рраз! – и надел без особых усилий, то портянку (а это, ничто иное, как обычный прямоугольный кусок ткани размером в пол квадратных метра) надо уметь правильно намотать. Не умеешь, поленился или не успел – будь готов к огромным, очень болючим мозолям на ногах, заживающим потом очень нескоро. Так вот чтоб портянка, придуманная, кстати, по мнению многих, именно для получения вышеупомянутых мозолей, не сползала и не сбивалась в кучу внутри сапога во время длительной ходьбы, её, после наматывания на конечность, зашивают. Обычно так делают перед марш-бросками.

БМП – боевая машина пехоты. Уже не УАЗик, но ещё не танк.

Минный имитатор – учебная мина. Убить не убьёт, но если шарахнет поблизости, то в течении нескольких следующих дней любимой фразой становится: «А? Не слышу? Громче говори!»

«Секрет» - вид патруля. Один-два курсанта спрятанные командиром в укромном месте, чтоб охранять мирно храпящих товарищей от диверсионных групп противника.

«Чепок» (разг.) – аббревиатура от Чрезвычайная Помощь Оголодавшему Курсанту. Чайная или магазинчик, где продают конфеты, печенье и сметану на разлив, а также много другого, съедобного и несовсем, крайне необходимого курсанту, барахла.

КПП – контрольно пропускной пункт. Дверь в другой, гражданский, мир. Это, конечно, при условии движения из училища в город, а не наоборот.

Увольнительная записка – бумажка (или картонка), на которой красивым почерком ротного писаря написана фамилия курсанта, идущего в увольнение. А так же обозначены часы, «с» и «по» которые счастливчику разрешается пребывать вне стен училища. Применяется «увольняшка» для того, чтобы доказать начальнику патруля, что ты честный и порядочный курсант, а не «самоходчик» какой-нибудь.

«Летучка» - маленькая контрольная с большими последствиями. Двойка полученная на «летучке» вполне реально закрывает дорогу в увольнение неудачнику, её получившему.

Тумбочка дневального – специальное место в виде специальной тумбы с невысоким постаментиком, расположенное рядом со входом в казарменное помещение. «Тумбочка» оснащается телефоном и другими средствами связи, а заодно дневальным по роте, который «на ней стоит». На самом деле, конечно, он стоит не «на», а возле «тумбочки» и главная его задача: орать что есть силы «Дежурный по роте на выход!», если пришёл кто-то чужой, ну или «Смирно!», в случае появления на пороге начальства.

Вечерняя поверка – особый ритуал, происходящий в строго установленное время, перед отбоем. Цель его заключается в том, чтобы убедиться, что все курсанты на месте и никто никуда не убёг. Старшина, стоя перед двухшереножным строем зачитывает фамилии расположенные в алфавитном порядке, на что, услышавший свои позывные, курсант должен громко и чётко сказать «Я». Естественно, даже такое несложное мероприятие не всегда проходит гладко. Прочитав, например, фамилий восемьдесят и вдруг услышав какой-нибудь шум в строю, старшина просто останавливается и начинает поверку заново. И так может быть несколько раз. А в роте сто пятьдесят голов… И отбой не за горами.

«Бытовка» (разг.) – бытовая комната. Отдельное помещение в казарме предназначенное для стрижки, глажки, подшивания подворотничков, то есть приведения своего внешнего в вида в порядок. Для этого в ней есть всё что нужно: утюги, нитки, иголки, зеркала на стенах и прочее необходимое курсанту в его быту.

Ответственный офицер – офицер, один из командиров взводов, оставленный, согласно утверждённого начальством графика, в казарме после окончания рабочего дня. В его обязанности входит: следить за тем, чтобы дети в кирзовых сапогах не баловались, не дрались, не пили водку и, вообще, не натворили чего-нибудь ещё.

Табель поста – перечень объектов, которые подлежат охране и обороне часовым на посту, с перечислением номеров печатей, которыми эти объекты опечатываются. Перечень этот иногда довольно внушителен, а потому выучить его, да ещё наизусть, задача не из лёгких.

«Губа» (разг.) – гауптвахта. Место отбывания военнослужащим наказания, наложенного на него за какой-нибудь проступок. Гауптвахта – это промежуточное звено между пятью нарядами внеочереди и настоящей тюрьмой.

«Матан» (разг.) – от «математика». Высшая математика – учебная дисциплина, которую преподают в высших учебных заведениях. На первый взгляд, предмет тот же самый, что и в школе, но на самом деле – намного выше.

«Самоха» (разг.) – самоподготовка. Несколько часов ежедневно, после обеда, когда курсанту можно подготовиться к будущим занятиям. Естественно, это время почти всегда используется не по назначению.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/