Наталья Юрина Клипер «Ермак» Детектив Первая часть 1 глава Настало раннее сентябрьское утро. Остров Сахалин ещё с вечера погрузился в серый ледяной туман, и к утру он достиг своего апогея. Туман стал такой плотный, что уже через несколько шагов ничего не было видно. Но лошадь Рыбка, сотни раз ходившая по этому пути, уверенно везла жёлтую старомодную коляску в порт. Рыбка в отличие от седоков никуда не торопилась. Она шла ленивой размеренной поступью, громко фыркала и мотала коротко подрезанным каштановым хвостом, словно пыталась отогнать от себя ледяной промозглый туман. Алексей Платонович Милорадов бывший профессор преподаватель Санкт-Петербургской Академии, а ныне писатель-историк и помещик поместья Милорадово Рязанской губернии сидел напротив жены, опустив светлую курчавую бородку в высокий колючий воротник шерстяного шотландского клетчатого пальто. Лошадь Рыбка неожиданно громко заржала. Алексей Платонович очнулся от дрёмы, вздрогнул, поёжился от сырости и вновь прикрыл глаза. Всё равно смотреть куда-то было бесполезно. Вокруг был один туман, но этот осенний туман, почему то благоухал весенними ландышами. Впрочем, здесь не надо было быть великим детективом, чтобы догадаться – это его жена, тридцатишестилетняя княгиня Екатерина Милорадова опять вылила на себя слишком много своих любимых духов «Серебристый ландыш». Супруги сидели лицом друг к другу, но напряжённо молчали и демонстративно отворачивались друг от друга. Они были в великой ссоре. Профессор твёрдо намеревался по приезде в Санкт-Петербург расстаться с женой – навсегда. Иногда, у него всё же мелькала мысль помириться с Катюшей, особенно тогда, когда он глядел в её большие печальные «оленьи» глаза, но тут же перед ним вставала та ужасная фривольная картина, когда он застал свою жену лежащей на диване с молодым человеком, и желание мириться с ней тот час пропадало. Екатерина печально смотрела из-под сиреневый вуали в промозглый сиреневый туман, и изредка громко печально вздыхала. Она знала, что муж решил расстаться с ней навсегда из-за того дурацкого ужасного недоразумения, когда этот бонвиван и брандахлыст Сергей Серебренников, совсем не по её воле – самым подлым предательским образом навалился на неё, когда она стояла у дивана, и они случайно вместе упали на диван. Именно в этот момент, в гостиную вошёл муж с окровавленной рукой и разбитым лицом. Перед этим, его успел избить отец этого брандахлыста Савва Серебренников… Княгиня Милорадова вспомнила и вздрогнула от отвращения. Ей не хотелось вспоминать тот ужасный постыдный момент. Тем не менее, она была уверена в своей невиновности, и много раз пыталась объяснить мужу сиё гривуазное недоразумение, но он не хотел её даже слушать. Алексей Платонович был непреклонен – он желал расставания. Да и как тут ей доказать свою невиновность? Ведь, она лежала на диване с молодым мужчиной, и теперь никакие объяснение её не спасут. Вот и сейчас, он откровенно выказывает ей своё презрение: намеренно молчит, прячет от неё свои синие холодные глаза, и изображает сон, хотя его крупные руки в чёрных шерстяных перчатках вздрагивают, словно он пытается кого-то поймать. Наверно, он желает поймать этого негодяя Серебренникова – решила княгиня. Алексей Платонович спал, и ему снилось, как он ловит рыбу в хрустальной речке Проне, что течёт мимо их райского рязанского уголка – поместья Милорадово. И именно сейчас, он пытался снять с крючка скользкого поблёскивающего на утреннем солнышке крупного окуня. Лошадь вновь громко фыркнула, отгоняя туман, и кучер Артём почему-то тоже громко фыркнул. Профессор вздрогнул во сне, потому что окунь два раза фыркнул по-лошадиному – и выпустил из рук прекрасную серебряную рыбку. У Екатерины замёрзли и онемели руки. Она поёжилась от сырого холода и потёрла ладони в белых атласных перчатках друг о друга. Атлас был холодный, словно лёд, и ещё больше морозил руки; впереди виднелось туманное ужасное будущее, и её настроение, стало ещё пессимистичней. А ведь обычно, она была неиссякаемой оптимисткой. Но сегодня, её обычная неиссякаемая вера в то, что «Всё будет хорошо!» куда-то исчезла. Возможно, в этом был виноват холодный серый туман. Екатерина громко чихнула. Сахалинский туман слишком сильно пропитался весенним ароматом ландышей, и она недовольно подумала, что опять вылила слишком много «Серебристого ландыша» на плащ. Когда ландышей слишком много, тоже нехорошо. Алексей Платонович проснулся от громкого чиха, и отвернувшись от жены, пристально посмотрел в туман. Екатерина заинтересовалась: откинула с сиреневой шляпки сиреневую вуаль, обернулась назад, и посмотрела в ту же сторону. Впереди, виднелась только согбенная спина кучера, одетого в парадный бархатный красный кафтан, и круп лошади, с коротко обрезанным хвостом. Хвост двигался, как маятник настенных часов, и она некоторое время наблюдала за маятником Рыбки. Но скоро это надоело. Она печально вздохнула и прикрыла глаза. В темноте, можно было помечтать о солнечном летнем дне в их рязанском дремучем лесу и райском саду. Впрочем, возможно, она больше никогда не увидит ни этот сад, ни любимую солнечную поляну, и в её душе вновь колыхнулась лютая ненависть к этому брандахлысту. Из-за размолвки, обоим супругам было печально, одиноко и неуютно в этом туманном мире. Он казался нереальным и таинственным. Маленький сахалинский городок Александровск ещё спал, закутанный в непроглядный полог, и ни один человеческий звук не нарушал сон спящих улиц. Слышался только стук подков Рыбки, её фырканье и скрипение рессор старой жёлтой коляски. И княгиня снова печально вздохнула – ей почудилось, что сейчас во всём этом безлюдном сером свете есть только: она, профессор, спина кучера и хвост лошади. Туман казался вечным, но солнечный диск уже выплыл из чёрного небытия, подул лёгкий ветерок, и серо-молочная завеса стала таять буквально на глазах. Александровск восставал из мрака так, словно какой-то невидимый художник быстрой торопливой рукой прорисовывал городской пейзаж. Сначала на высокой скале прорисовался жёлтый луч маяка, потом неожиданно возник и сам маяк, затем появились очертания тёмных деревянных приземистых домов, протянулся длинный остроконечный бревенчатый забор тюрьмы, а при въезде в порт через триумфальную арку, выстроенную к приезду генерал-губернатора, багряное солнце смело выпрыгнуло из туманного моря. И тут же: серый горизонт вспыхнул алым светом, в небо взмыли чайки, и на фоне алого неба, они казались розовыми райскими птицами. И паруса стройного изящного клипера с чуть наклонёнными назад тремя высокими мачтами, приняли от неба лёгкую алую тональность. Екатерина окинула восхищённым взглядом эту чудесную небесную феерию, состоявшую из алого неба, алых птиц, алых парусов – расчувствовалась, достала из рукава сиреневого бархатного плаща белый платочек и приложила его к обведённым черным карандашом карим глазам. Клипер «Ермак» дожидаясь пассажиров, тихо и равномерно покачивался, то поклёвывая волну острым носом, то опускаясь подзором круглой кормы в пенистую волну. Два молодых матроса в коротких бушлатах, уже стояли у трапа в ожидании путешественников, и поёживаясь от холодной сырости, еле заметно притопывали ногами в тяжёлых сапогах, начищенных дёгтем. Кучер Артём низкорослый, цыгановатый – сам бывший моряк, неспешно выгрузил чемоданы и саквояжи из коляски под ноги матросов, поздоровался с ними, и печально, со слезами на глазах осмотрел прекрасный белый клипер с алыми парусами. Супруги Милорадовы сошли с коляски и тоже внимательно оглядели клипер, на котором им придётся добираться через огромный океан до Севастополя. Бывший матрос Артём смахнул холодную слезу, и отвернулся от клипера, чтобы не расстраиваться. Потом он вспомнил о поручении Васи Золотко, и с печальным вздохом вытащил из-за пазухи влажного кафтана подарки. Профессору предназначалось, украденное самим же Васей историческое письмо Александра Меншикова, а княгине – две сахарные золотые рыбки на деревянных палочках. Алексей Платонович осторожно взял в руки потёртое пожелтевшее письмо Меншикова, горячо поблагодарил Артёма, и его дотоле хмурое бледное лицо осветилось счастливой улыбкой. Он уже считал это письмо безвозвратно потерянным. Но потеря нашлась: его сразу же перестало морозить, радостное тепло разлилось по телу, и он невольно поцеловал это письмо, из-за которого ему пришлось попасть под подозрение в убийстве, и чуть не отправиться на сахалинскую виселицу. Но сейчас, держа исторический документ, Алексей Платонович был счастлив и рад, что побывал на Сахалине. Екатерина с недовольным вздохом взяла рыбки-леденцы, печально улыбнулась Артёму, и вежливо, холодно попросила его передать от неё Васе горячую благодарность. Золотые сахалинские рыбки, в отличие от исторического письма, не принесли ей радость. Теперь любые сахарные рыбки всегда будут ей напоминать, сколько горя она перенесла на Сахалине. Особенно на том проклятом диване. Но в данный момент, она проклинала себя, что потащилась на этот Сахалин. Если бы она не показала письмо своей родственницы Виктории Золотко мужу, он бы не узнал о письме Александра Меншикова, и они бы не расстались с мужем. И почему, она всегда стремится к тому, чтобы найти приключения на свою голову? Кучер в последний раз взглянул в карие очи княгини, и в десятый раз решил, что её глаза, очень похожи на глаза его любимой лошади. Рыбка, словно в подтверждении его мыслей, фыркнула. У трапа, за спиной матросов, словно из-под земли выросли двое пожилых мужчин в цивильной одежде. Они пристально и невероятно подозрительно вглядывались во вновь прибывшие лица. И хоть, жандармы замаскировались, оделись как небогатые мещане, один из них – толстый и краснолицый, забыл переодеть полицейскую фуражку, и всего лишь перевернул её околышем назад. Супруги Милорадовы подошли к трапу. Пожилой высокий седовласый жандарм Бобров заградил им путь, а затем долго и пристально изучал их паспорта. Он несколько раз, прищурившись, читал описание подателя сего документа, потом смотрел на их лица и откровенно расстраивался. Расстраивался так, что его лицо походило на трагическую маску. Бобров в пятый раз взглянул в паспорт, но описание подателей паспорта подходило один в один. Мужчина был высокий, светловолосый, бородатый, с голубыми глазами, без особых примет. Женщина была среднего роста, с каштановыми волосами и карими глазами. Особых примет у неё тоже не было, хотя сам бы Бобров написал, что у дамы глаза его коровы Зорьки. Но это в паспорта не вписывают, и жандарм невольно улыбнулся. Было бы смешно, если бы писари полицейской управы вписывали в паспорта такие особые приметы: мышиное лицо, волчьи глаза, кроличьи зубы или змеиный взгляд. Жандарм Бобров со вздохом передал паспорт жандарму Мышкину, и незаметно вздохнул. У него в который раз мелькнула глупая мысль. Вот если бы в паспорте был маленький рисованный портретик, тогда бы было легче опознать беглого каторжника. А так, все эти записи – светлый, бородатый, без особых примет или каштановая дама с карими глазами – подходят к доброй половине Сахалина. Мышкин бегло осмотрел паспорт, затем с расстроенным лицом отдал паспорт господину Милорадову, и тоже печально вздохнул. Он так хотел сегодня отличиться и получить премию, но как назло это не беглые каторжане. Жандармы стали дожидаться других пассажиров с самым унылым и недовольным видом. Зато оба замёрзших матроса явно повеселели. Им надоело стоять на холодном ветру. Они торопливо схватили чемоданы и саквояжи пассажиров и побежали вверх по трапу, в надежде согреться. 2 глава Алексей Платонович из-за ссоры взял для себя и жены две отдельные каюты, но находились они рядом – на всякий пожарный случай. Он знал, что Екатерина любит находить всякие неприятные приключения там, где никто другой их не найдёт. А, он обязан довезти её до Санкт-Петербурга живой и невредимой, и только потом, покинуть навсегда. Милорадов не беспокоился о будущем Екатерины. Она из тех дам, что никогда не пропадёт. Он был уверен, что сразу же после расставания, тут же найдётся какой-нибудь другой идиот, который будет её спасать из всяких опасных ситуаций, которые она сама же и сотворит. Для этого, тому «идиоту» нужно всего лишь взглянуть в Катюшины прекрасные «оленьи» глаза. Между тем, супруги Милорадовы с самым невесёлым видом торопливо шли за матросами. Они спустились с верхней палубы вниз по крутой влажной лестнице, прошли за ними по узкому коридору, и скоро матросы распахнули перед ними две неширокие двери из светлого дерева. Чёрно-золотистые таблички на дверях указывали номера: каюта №12 и каюта №13. Конечно же, каюта №13 принадлежала Алексею Платоновичу. Он, как настоящий джентельмен, решил взять все опасные ситуации на себя. Впрочем, особого геройства здесь не было. Если корвет «Ермак» пожелает затонуть в океане, то на дно пойдёт и каюта №12, и каюта №13. Профессор вошёл в свою каюту, мельком оглядел холодное узкое помещение, выкрашенное белой краской и остался доволен. Каюта номер 13 была вполне сносной, приличной, и он сразу же принялся устраиваться на ночлег, так как сегодня он чувствовал некоторое недомогание: в горле першило, нос заложило, а в голове стоял туман. Белоснежная простынь была сырой и холодной, клетчатое шерстяное одеяло колючим, и некоторое время он ворочался, находя то положение, при котором можно было согреться и не чувствовать колкие шерстинки. И всё же, несмотря на всякие неудобства, он скоро крепко заснул. Княгиня остановилась у дверей и оглядела свою каюту. По её мнению – она была ужасной и неуютной. В каюте был минимум мебели: деревянная узкая кровать, застеленная жёлтым верблюжьим покрывалом, в углу стоял прибитый к полу столик с жёлтой бархатной вытертой скатертью и два старых поцарапанных стула из светлого дерева. Напротив кровати, виднелся жёлтый уродливый сундук с треснувшей крышкой. За сундуком виднелась дверь в ванную, и княгиня заглянула туда. Ванная была маленькой, но вполне приличной, и она продолжила осмотр комнаты. У входа в каюту находился настенный узкий шкаф с овальным зеркалом. На столе лежала потёртая Библия в синей матерчатой обложке, над кроватью висела напечатанная на плотной бумаге икона Николая Чудотворца – покровителя всех путешественников, ибо иногда лишь чудо могло довести корабль до места назначения. Екатерина, взглянув на Николая Мерликийского, сразу же вспомнила об этом, и невольно трижды перекрестилась. После этого, княгине показалось, что Николай Чудотворец насмешливо улыбнулся ей – она перекрестилась ещё три раза, а эту чудотворную улыбку приписала своему нервному состоянию. Из-за холода, княгиня не стала раздеваться, села за столик к маленькому иллюминатору, вытерла перчаткой запотевшее стекло, и посмотрела на пылающий алый закат. В каюте стояла звонкая тишина: ни звука человеческого голоса, ни вздоха, ни шума моря не было слышно. За тонкой стеной находилась каюта мужа, но он решил бросить её. Ей подумалось, что в каюте Алёши наверно намного теплее и уютнее, чем у неё, и можно было попытаться поменяться местами, но скоро, она вспомнила, что та каюта №13, и ей расхотелось переселяться. Хотя, если «Ермак» пожелает утонуть, то номера кают уже не будут иметь значение. Закат из алого, очень быстро превратился в розовый. Мимо клипера проплыли два крупных кита, пускающих фонтаны, и Екатерина, почему-то решила, что это счастливые супруги, которые плавают вместе триста лет. Потом, ей подумалось, что казак «Ермак» утонул, возможно, утонет и клипер «Ермак». От этой страшной мысли, её отчаяние достигло невыносимого предела, в ушах зазвенел тонкий комариный писк, и она поспешила из холодной промозглой каюты на палубу. На палубе четверо пассажиров любовались феерическим закатом. Екатерина подошла к перилам и незаметно оглядела их из-под сиреневой вуали. Лица любовавшихся прекраснейшим закатом были сиренево-унылые, хмурые и она решила, что им тоже, как ей – тоскливо и одиноко. Невдалеке от неё, стоял высокий широкоплечий светловолосый майор в военной одежде, с модными тонкими усиками и крестообразным шрамом на левой щеке, лет тридцати восьми. Военный неторопливо курил папиросу, сурово смотрел на закат и губы его подёргивались, словно он ожесточённо спорил с невидимым собеседником. Чуть дальше майора, картинно облокотился на перила высокий худой юноша в демикотоновом зелёном сюртуке с талией на спине, по виду коллежский секретарь. На голове у него была старомодная чёрная гарибальдийская шляпа, из-под шляпы свисали длинные каштановые кудри и морской ветерок с большим удовольствием пытался запутать его кудри. Сам же юноша, исподволь и заинтересованно осматривал светловолосую хорошенькую даму с детскими чертами лица, примерно двадцати пяти лет. Дама была заметной, и даже на Невском проспекте, головы прохожих невольно бы повернулись к ней. На её голове сияла атласная розовая шляпа, с очень большими полями. Розовые поля были так густо усыпаны розовыми атласными розами, что вся шляпа напоминала большую клумбу. Рукава розового платья дамы, тоже были огромны. Они напоминали два маленьких воздухоплавательных шара. И, Екатерине подумалось: если сейчас подует сильный-сильный ветер, то розовая дама взмоет вверх и полетит на своих рукавах-шарах впереди клипера, в неведомые края. От этой шальной мысли, княгиня невольно улыбнулась, и ей стало немного веселее. Поодаль от всех, с горделивым и неприступным видом, ходила туда-сюда высокая сорокалетняя брюнетка с осиной талией. Дама была в чёрном атласном плаще с капюшоном, отороченном красными голландскими кружевами. Лицо её ещё хранило следы былой красоты, но злое, надменное выражение и колючие чёрные глаза сразу вызывали желание находиться подальше от неё. Неожиданно подул более сильный ветер. Клипер стало сильно покачивать, и Екатерина вцепилась обеими руками в ледяные влажные перила. Холодный ветер с шумом затрепетал в парусах, перекрыв крики чаек и альбатросов. Екатерина глубоко и с удовольствие вдохнула свежий ветер. Он издавал аромат моря, солнца, морских водорослей, и ещё чего то неведомого и привлекательного. Морское путешествие обещало много интересного, познавательного, и неожиданно для себя, она ощутила радостный прилив сил. Закат достиг своего апогея. Небо расслоилось, как радужный кремовый торт. Длинные перистые облака, расположившиеся в несколько ярусов окрасились: в нежные пастельные тона розового, сиреневого, лазурного, золотистого цвета, а волны Татарского пролива заискрились ослепительными солнечными звёздами. Молодая дама в розовом, видимо тоже ощутила прилив сил. Она повернулась к Екатерине, радостно улыбнулась, и с горящими глазами экзальтированно воскликнула: – Я уверена, нас ждут незабываемые приключения! Красивая надменная дама в чёрном плаще, откинула с головы капюшон, ехидно усмехнулась, и низким грубоватым голосом отрезала: – А, я уверена – нас ждут незабываемые мучения! Экзальтированная розовая дама, со слезами на глазах, посмотрела на злую даму в чёрном, воздела руки к сияющему солнцу, и явно для кого-то из мужчин: то ли майора, то ли юного секретаря, громко продекламировала: «Слава тебе поднебесный Радостный краткий покой! Солнечный блеск твой чудесный С нашей играет рекой, С рощей играет багряной, С россыпью ягод в сенях, Словно бы праздник нагрянул На златогривых конях! Радуюсь громкому лаю, Листьям, корове, грачу, И ничего не желаю, И ничего не хочу! Юноша в гарибальдийской шляпе громко захлопал в ладоши и восторженно закричал: – Браво, мадам! Брависсимо! Чёрная дама, явно насмехаясь над розовой дамой и юным «гарибальдийцем» театрально воздела руки к солнцу и вдумчиво, с затаённой желчной страстью продолжила: «И никому не известно То, что с зимой говоря, В бездне таится небесной Ветер и грусть октября!» На руке чёрной дамы хищно блеснуло кольцо с большим рубином. Розовая дама от её слов поникла, рукава – воздушные шары опустились вниз, и она торопливо покинула палубу. Юноша громко печально вздохнул, недовольно взглянул на даму в чёрном, и неспешно, постоянно оглядываясь, пошёл гулять по клиперу с таким видом, словно он пытался найти ещё одну даму в розовом. Екатерина осталась с майором и чёрной дамой, и уже было хотела заговорить с ней, но та, поняв её намерения, посмотрела насмешливым жгучим взглядом и тоже поспешила покинуть палубу. Княгиня смотрела в её спину и думала, что у этой дамы очень красивые, выразительные глаза. Думала она и том, как будет тут жить, если на этом крохотном качающемся осколке суши, она будет совершенно одна: ни розовая, ни чёрная дама для дружбы не годились. Розовая дама слишком романтичная, а чёрная дама слишком пессимистичная. Майор и юноша, тоже в друзья не годились. Тогда на примирение с мужем и нечего надеяться. А, в её сердце опять затеплилась надежда. Может быть, Алёше здесь тоже станет одиноко, он вспомнит о ней и они опять помирятся… Екатерина ещё раз внимательно оглядела клипер, и заметила в безветренном уголке крупную трёхцветную кошку с чёрными, белыми и жёлтыми пятнами. Кошка грелась на солнце, вытянувшись во весь свой немалый рост, и внимательно наблюдала за людьми немигающими изумрудными глазами. Хотя возможно, кошка наблюдала не за людьми, а за обнаглевшими чайками, слишком низко кружившими над клипером. Откуда-то сверху послышался басовитый голос невидимого человека: – Мурка, иди кушать рыбку. Мурка неторопливо встал, выгнула спину, и грациозно лениво побрела на завтрак. Екатерине тоже захотелось есть, но её никто не звал на завтрак, а между тем, пора бы капитану побеспокоиться и накормить пассажиров. На палубе было холодновато, порывистый ветерок слишком шумно трепетал в парусах, и замерзающая голодная княгиня оптимистически пробормотала посиневшими синими губами: – Всё будет хорошо! Скоро будет Африка – там вечное лето, потом будет Россия – сейчас там начинается зима, но когда мы доберёмся до дома – обязательно настанет весна или Рождество, а это тоже весело… Клипер «Ермак» уверенно шёл вперёд, разрезая высокую волну; ветер раздувал выбеленные солнцем паруса, и Екатерина еле слышно добавила: – Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Казак Ермак утонул, а наш моряк «Ермак» обязательно доплывёт до Севастополя. Обнаглевшая чайка чуть не сбила её сиреневую шляпку крылом в море, и княгиня отправилась в свою каюту. Там она достала из саквояжа свой любимый оренбургский платок, закуталась в него, и легла с «Евгением Онегиным», которого она знала почти наизусть, под одеяло. Скоро, она согрелась, уснула и «Евгений Онегин» выпал из ослабевших рук на пол. Оренбургский платок грел Екатерину во сне, словно человеческое тепло и она радостно улыбнулась, пребывая в каком-то чудесном летнем сне… 3 глава Вокруг клипера синело бескрайнее море. Татарский пролив был неспокоен. И хоть, небо было ясным и безоблачным, осенний холодный ветер поднимал довольно высокие волны, бившиеся о борт клипера с неумолимой силой и твёрдостью. «Ермак» качало и мотало из стороны в сторону, палуба и каюты методически заваливались то на один бок, то на другой. Большинство пассажиров, и Екатерина в том числе, мучились жестокой морской болезнью, оттого почти не выходили из своих кают. Кают-компания, в которой находилась столовая, обычно пустовала, а если её и посещали самые крепкие выносливые пассажиры, то разговор за столом вёлся вялый, скучный, без всякого настроения. Никто не распространялся о бывшей жизни: говорили о том, о сём, а в общем-то, ни о чём. Алексей Платонович изредка посещавший кают-компанию – столовую, решил, что тому есть две причины: или пассажиры ещё приглядываются друг к другу, чтобы начать дружбу с приятными им людьми, или они совсем не желают заводить на корабле тёплые дружеские отношения. Он больше склонялся ко второму варианту. Сахалин – остров каторжный – и возможно, большая часть пассажиров клипера уплывают отсюда отбыв срок. Билет вокруг света стоит недешево, и эти бывшие каторжники, конечно же, из довольно обеспеченного класса. Именно поэтому, у них нет никакого желания распространяться о своей чёрной-пречёрной полосе проведённой на Сахалине. И ещё более естественно, что многие из них, постараются скрыть этот досадный инцидент в своей биографии до самого конца путешествия. Впрочем, профессора всё это не интересовало. Он занялся написанием своей третьей исторической книги, и большую часть времени проводил за письменным столом. Три раза в день: на рассвете, после обеда и на закате, он подолгу гулял по палубе, глубоко вдыхал свежий морской воздух и любовался: то бескрайним искристым морем, то пёстроткаными осенними берегами, то белыми остроконечными сахалинскими пиками, то многочисленными лежбищами морских львов и котиков, приютившихся на безлюдных каменистых террасах. А после прогулки, опять возвращался к столу. На четвёртый день море успокоилось, и качка прекратилась. Дни настали теплые и солнечные. Пассажиры, так долго скучали – страдали в своих каютах, что теперь большую часть времени проводили на палубе под белым парусиновым тентом в удобных шезлонгах из ротанга. Шезлонги были раскладные, в них можно было полулежать, и оттого каждый мог себя почувствовать сибаритом. Особенно, когда на столике рядом с тобой стоит го-сотерн, финьшампань, лампопо, коробка гаванских сигар и сыр девяти сортов. Сибаритствовать ничто не мешало: ни яркое солнце, ни морской ветерок. Тент напоминал трёхстороннюю палатку, защищавшую пассажиров от всех неприятных явлений природы – дуновения ветра и жгучего солнца, и не мешал любоваться береговой линией Сахалина. Оттого, это было любимое место для отдыха. Лишь майор Александр Лоскутов избегал этого уютного места. Он оказался заядлым рыбаком, и большую часть времени посвящал неподвижному стоянию с удочкой. Его богатый улов всегда попадал на стол пассажиров, и они могли вволю наесться всякой диковинной и недиковинной рыбы. Впрочем, очень скоро это рыбное изобилие многим надоело, и они начали тихо ворчать. Но ворчали так, чтобы майор их не слышал. Начинать дрязги на маленьком корабле из-за какой-то рыбы, никому не хотелось. Впрочем, и сам вид майора – человека жёсткого, волевого и неприступного отбивал всякую охоту отговаривать его от любимого занятия. Алексей Платонович тоже почти никогда не сидел под тентом. Но гуляя по палубе, он невольно отмечал налаживающиеся взаимоотношения пассажиров. Дама в розовом, Татьяна Булавина часто кружила вокруг неприступного майора, явно флиртуя с ним. Но он пока, никак не отвечал на её флирт. Семейная пара Валерий и Валентина Реус были смешливы, общительны, всегда в приподнятом настроении, и было приятно видеть, что они ещё влюблены и трепетно относятся друг к другу. Остроносый лысый старик Тихон Одинцов, измождённый какой-то болезнью, был молчалив, уныл, и демонстративно избегал всякой попытки с ним пообщаться. Пылкий юноша, Иван Горский ухаживал за сорокалетней красавицей актрисой, что звалась Лилия Чёрная. И кажется, он уже был по уши влюблён в неё. Что впрочем, не мешало актрисе, часто издеваться и посмеиваться над ним. Впрочем, Иван злой иронии своей пассии, как будто не замечал и продолжал улыбаться обезоруживающей счастливой улыбкой. Худенькая маленькая старушка Анна Архиповна Калашникова постоянно что-то вязала из яркой пряжи, и, несмотря на свою глухоту, обычно пребывала там, где было разговорчивое общество. Иногда, её постоянное переспрашивание вопросов и ответов нервировало общество, но пока, в начале пути, все ещё сдерживали своё раздражение. Екатерина выходила из каюты редко. И не только потому, что мучилась морской болезнью. Ещё большее мучение ей доставляло то, что она должна была гулять по палубе одна, в гордом одиночестве. Сообщество какого-либо чичисбея – попутчика для прогулок, исключалось по вполне понятным причинам. И сидеть под тентом, она не могла, так как Валерий Реус часто переключал всё внимание с жены на неё, и ей приходилось приветливо улыбаться в ответ на его шутки. Если бы Алёша это увидел, тогда о примирении можно было забыть навсегда, а она всё ещё надеялась помириться с ним во время путешествия. Здесь волей неволей все кружили друг возле друга, и сбежать куда-либо от общества было невозможно. Оставалась одна унылая тихая каюта и книги. И хоть, гуляла она редко, по обрывкам разговоров и некоторым замечаниями розовой дамы Татьяны Булавиной, вдовы штабс-капитана Александровского гарнизона, княгиня составила своё мнение о пассажирах «Ермака». Светловолосый усатый майор, с крестообразным шрамом на левой щеке, тридцати восьми лет – Лоскутов Александр, получив наследство в Ростове-на-Дону, вышел в отставку и отправился домой морским путём. Чиновник земельного ведомства Колесников Киприян довольно красивый, представительный тридцатилетний мужчина с серыми глазами и тонкими усиками, переезжал из посёлка Корсаков, что находился в южной оконечности Сахалина на житьё в Санкт-Петербург. Киприян выходил на палубу довольно редко. Большую часть времени он спал, и его громкий храп был слышен даже в коридоре. Горский Иван, которого Екатерина вначале приняла за коллежского секретаря, оказался сыном небогатого сахалинского купца занимавшегося продажей рыбой. Иван ехал учиться в Санкт-Петербургскую Медицинскую Академию. К началу этого учебного года, он уже опоздал, поэтому решил сначала исполнить свою детскую мечту – посмотреть мир, а потом уж готовиться к поступлению в академию в самой столице. Кстати, посмотреть мир, Иван отправился почти бесплатно – его дядя Круглов Юрий Юрьевич был боцманом на «Ермаке». Болезненный Одинцов Тихон, чиновник лесного Александровского ведомства, желал осесть где-нибудь в Крыму в виду слабого здоровья. Доктор Корсаков посоветовал ему срочно сменить сырой сахалинский климат, на сухой крымский. Глядя на Тихона, невероятно худого, с жёлтушным лицом, со впалыми щеками, и лысым блестящим черепом – сразу приходили на ум мысли о том, что его съедает какая-то смертельная болезнь. И съедает она его очень быстро. Оттого, всем пассажирам думалось, что крымский воздух ему уже вряд ли поможет. Хорошо, если бы он добрался живым, до Севастополя, а не помер где-нибудь на длинной морской дороге. Даму в чёрном – звали Лилия Чёрная. Когда-то она была примой Липецкого театра, и до сих пор имела отличное бархатное контральто. Екатерина не раз слышала, как Лилия пела, когда думала, что рядом никого нет. Актриса прибыла на Сахалин, чтобы вернуться домой в Липецк со своим возлюбленным, попавшим по судебной ошибке на каторгу. Но с возлюбленным, Лилия не встретилась. Леонид Липкин умер от чахотки за месяц до её приезда. Больше всех, Екатерине нравилась приятная семейная пара Реус Валерий и Валентина из Холмска – оба невысокие, полные, русоволосые, добродушные и приветливые. Супруги были похожи, как брат и сестра. У них случилось удивительное радостное событие – им привалило крохотное наследство – в виде небольшого двухэтажного домика в Москве, и они плыли за этим двухэтажным наследством – счастливые и влюблённые. Последним пассажиром, вернее пассажиркой была Анна Архиповна Калашникова из Корсакова. Это была благообразная хрупкая старушка в синем бархатном салопе, и белом кружевном чепце. Первое время, из-за своего возраста – ей было под восемьдесят лет, Калашникова привлекала к себе всеобщее внимание. Ведь обычно, в этом возрасте в такое далёкое путешествие люди не отправляются. Но старушка была довольно бодра для своего возраста. Она плохо слышала, но имела острое зрение и не выпускала из своих пухлых белых рук длинные стальные спицы. Куда она плыла и зачем – вызнать у неё было невозможно. Анна Архиповна плохо слышала, переспрашивала по десять раз громким скрипучим голосом, и скоро любознательная Татьяна махнула на неё рукой. Пассажиры быстро сдружились и между ними наладились самые тёплые дружеские отношения, но море опять принесло неприятный сюрприз – сулой, началась свирепая качка, и все опять закрылись в свои каюты. Сулой был ещё более страшен, чем предыдущая качка. Это была встреча двух мощных стремительных океанских течений. Высоченные волны, размером с небольшую гору, неслись друг на друга, бились о грудь друг друга, и медленно рассыпались, чтобы тут же снова напасть друг на друга. Морские горы были самой разнообразной формы. Одна волна образовывала чётко очерченную пирамиду, и только эта океанская пирамида собиралась улечься в море, как другая прямоугольная гора подставляла ей плечо, задерживая падение пирамиды. Затем гора-прямоугольник неожиданно отходила от пирамиды, образуя глубокий крутой овраг, и «Ермак» падая на бок, стремительно летел на дно этого зыбучего движущегося дна. Сердца всех путешественников и даже бывалых моряков от этого стремительного падения замирали в смертной тоске. А, клипер лежал на боку долгие томительные мгновения. Волны заливали палубу, иллюминаторы и мачты. И в эти минуты, Екатерина вцепившаяся изо всех сил в края кровати, поняла почему вся мебель прибита к полу, иначе бы её убило сундуком или столом. «Ермак» полежав на боку в водяной воронке, неожиданно взмывал вверх, каким-то чудом вырываясь из смертельного сулоя, в котором большинство судов оставались без парусов, а мелкие суда, и вообще тысячами пропадали бесследно. И так продолжалось долгие часы. Сердце княгини: то замирало в смертном ужасе от падения вниз, то останавливалось от полёта вверх. Сил держаться за кровать уже не было, и она с горем пополам привязала себя к кровати связанными галстуками мужа, каким-то образом оказавшиеся в её чемодане. Алексей Платонович вначале держался за стол, но скоро головокружительные падения и взлёты истощили его силы, и он попытался добраться до спасительной кровати. По пути, он ударился лбом о край сундука, и на его голове появилась синюшная большая шишка. Все его письменные принадлежности давно уже валялись и катались по полу, лишь стальная дорожная чернильница с закручивающейся крышкой лежала в сундуке под замком. 4 глава Клипер благополучно прошёл сулой. И в одни прекрасный солнечный день «Ермак» вошёл в маленький захолустный порт Владивосток. Солнце заливало ярким ослепительным светом спокойные воды большой бухты. На рейде стояли: два военных корабля «Святой Пётр» и «Дмитрий Донской», два торговых фрегата, несколько торговых купеческих бригов, три десятка шхун, тендеров и множество рыбачьих потрёпанных лодок, отражавшихся в спокойной глади бухты, как в зеркале. Портовые сооружения и склады Владивостока были выкрашены в ярко-голубой цвет. За портовыми строениями виднелся небольшой городок: с двумя церквями, несколькими казармами, приземистыми домами и портовыми кабаками, растянувшимися извилистой лентой по берегу. Дома были в основном одноэтажными деревянными, часто построенными кое-как, и как попало. Лишь в центре городка виделось некое чёткое построение центральной площади. Там возвышалось несколько каменных трёхэтажных домов: морское ведомство с андреевским стягом на крыше, торговая биржа, двухэтажная гостиница, прочие государственные конторы, да каменная трёхглавая церковь с голубыми куполами. На высоком мысе гордо подняв голову, возносился одноглазый каменный маяк. Пассажирам уже надоело сидеть в каюте, надоело любоваться прекрасными скалистыми, но безлюдными сахалинскими берегами, и они дружно вышли прогуляться по палубе. Как всегда, только Киприян Колесников продолжил спать, словно медведь в берлоге. Екатерина и Татьяна постучались к нему, но за дверями стояла тишина, и они со смехом пошли вверх по лестнице на палубу. Киприян слышал их стук; в приоткрытый иллюминатор долетал смех и топот развеселившихся пассажиров, но выходить на палубу ему не хотелось. Он продолжал лежать в кровати, подложив руку под щёку, в надежде ещё заснуть, так как ночью ему совсем не спалось. Тяжёлые и тревожные мысли одолевали его. На клипере он встретил человека, видеть которого ему очень и очень не хотелось – поэтому-то, он и сидел постоянно в своей каюте. А так как сидеть одному было скучно, читать он не любил, то чаще Колесников днём спал, а ночью думал, бродя по палубе, так как ночью он точно это знал – никого не встретит… Именно в эту ночь, он додумался до того, чтобы выкинуть этого пассажира во время какого-нибудь шторма за борт. Сулой для этого не подходил. Когда клипер лежит на боку, на дне глубокого морского оврага, трудно выкинуть неприятного пассажира за борт. Как бы самому вместе с ним не свалиться в бездну. Думы думами, но чёрная тоскливая ночь прошла. Настал ясный день, это успокоило его расшалившиеся нервы, и Киприян твёрдо решил, что надо выкинуть не пассажира, а эти бесовские мысли из своей головы. И тем не менее, когда он всё же уснул, во сне ему приснилось, как он выкидывает маленького человечка, похожего на безликую тряпичную куклу в море, и даже улыбнулся этому во сне. Пассажиры разбрелись по палубе. Екатерина стояла одна, облокотившись одной рукой на перила. Татьяна, с которой они в последнее время сдружились, усиленно обхаживала майора. Княгиня слышала её весёлый заливистый смех, но саму Булавину и майора не видела. Солнце припекало всё сильнее. От палубы пошёл пар. Морская влага испарялась прямо на глазах. Стало совсем жарко. Княгиня села под тент, сняла белую шляпку, белые кружевные перчатки и положила их на столик. Мимо неё прошёл Алексей Платонович. Он отошёл подальше от неё, и стал с интересом обозревать Владивосток. Жизнь приморского городка, восточного форпоста России виднелась, как на ладони. Чернобородый могучий мужик, обсыпанный мукой, вёз на телеге мешки с мукой. По улицам носились босоногие дети в длинных цветастых рубашонках. Несколько женщин в ярких цветастых платках шли с базара с плетёными корзинами. Русокосая молодуха в красной юбке и зелёной рубахе несла на коромысле воду. К морскому ведомству направлялась небольшая кавалькада казаков. Лошади шли размеренной неторопливой рысью. Как видно ни казаки, ни лошади никуда не торопились. У почерневшего от небольшого пожара кабака, дрались несколько пьяных матросов. По улицам бродили рыжие коровы, гнедые и вороные лошади, замызганные бараны, пёстрые куры, белоснежные гуси и несколько страусов, привезённых кем-то из дальних стран. В то время, когда пассажиры столпились на носу корабля, откуда открывался особенно хороший вид на Владивосток, на борту клипера появилось три новых пассажира. Первым поднялся по трапу расфранчённый, тридцатилетний, бородатый мужчина лет тридцати в щёгольской красной рубахе с чёрно-белым атласным платком на шее и узких чёрных бархатных штанах. Его пшеничные волосы были густо намаслены, усы и бородка аккуратно пострижены и завиты, на обеих руках сияли два массивных золотых кольца, из кармашка выглядывала поблескивающая золотая цепочка для часов. Казалось, весь он сиял: и лицо его светилось приветливой улыбкой, и атласная рубашка, и золотые перстни. Пока молодой матрос относил многочисленные баулы и пузатые чёрные чемоданы мужчины в каюту, сияющий пассажир, подошёл к столпившимся пассажирам, щеголяя развязностью своих манер, и задорно представился: – Прошу любить и жаловать – Мирошниченко Мирон. Купец первой гильдии. Еду с вами в Севастополь. Затем, Мирон перестал улыбаться, цепким, несколько подозрительным взглядом, оглядел присутствующих, словно заранее подозревал их в воровстве и нечестном поведении. Но видимо тщательный осмотр, успокоил его купеческое подозрительное сердце, он ещё раз приветливо улыбнулся, и развязной походкой направился устраиваться в свои апартаменты. Второй пассажир был невысокий, худощавый, седой, усатый, сероглазый мужчина шестидесяти лет, в строгом сером французском костюме с серебристой ниткой, белоснежной шёлковой рубашке, чёрном галстуке, и пенсне в черепаховой оправе. Его бледное, благообразное лицо было задумчиво и сосредоточенно. Он, молча, ни на кого не глядя, прошёл за своим скромным багажом в каюту, и до вечера, его больше никто не видел. Третьим пассажиром, а вернее пассажиркой была высокая, видная, статная, полногрудая тридцатилетняя дама с удивительно некрасивой сорокалетней служанкой с лошадиным лицом. Дама была в скромном серо-стальном атласном платье, с белым кружевным зонтиком и серой элегантной шляпке, украшенной белыми кружевными бабочками. Кроме, прекрасной представительной фигуры, она имела и замечательное лицо. У неё были светло каштановые рыжеватые локоны, горевшие на солнце оранжевым огнём, ярко-синие томные глаза, обведённые тонкой линией синего карандаша, и полные, сочные губы, накрашенные в тон волосам ярко-оранжевой помадой. Назвать красавицей её было нельзя: лицо было несколько широковато, нос несколько толстоват, синие глаза чуть раскосыми, но было в ней что-то необыкновенно привлекательное и обаятельное. В любой компании, она бы привлекла к себе внимание, хотя взыскательный злобный критик, наверно недоумевал бы: ну что есть в этой простоватой женщине примечательного? Ответить на этот вопрос не смог бы и сам Пушкин. Но, и он, несомненно, обратил бы на эту даму своё поэтическое внимание. Впрочем, Александр Сергеевич сейчас не присутствовал на этом клипере, потому что уже давно пребывал в более райском месте, где все женщины прекрасны и молчаливы. Дама в сером заметила всеобщий интерес к ней, кокетливо потупила синие томные глаза, слегка покраснела, и плавной, плывущей походкой направилась в свою каюту. Служанка с лошадиным лицом, злобно посмотрела на пассажиров, скривилась, как от лимона и фыркнула, словно лошадь. Алексей Платонович проводил синеглазую даму необычайно улыбчивым взором, и сердце ревнивой Екатерины нервно затрепетало. У неё даже мелькнула нехорошая мысль, что скоро из-за этой дамы на клипере кого-нибудь убьют. Следующей её мыслью был ещё более ужасный конец всего путешествия – здесь убьют не одного, а многих! К конечному пункту, на «Ермаке» не останется ни одного пассажира мужского пола, а возможно, не останется и самого капитана. Эти глупые мужчины перебьют друг друга, и эта дама достанется какому-нибудь проворному севастопольскому купцу. Так им и надо! Затем фантазёрка княгиня, представила, как они гибнут в бездонной пучине вод вместе с этой рыжей дамой, потому что на клипере не осталось капитана Христофора Федоровича Калачихина – затем, сама же содрогнулась от этой страшной мысли и перевела свою думу в другое – более спокойное русло. После некоторого размышления, княгиня решила, что пассажирка одинокая. Замужние дамы в такое долгое путешествие одни не отправляются. Анне Архиповне новая пассажирка почему-то тоже не понравилась. Увидев рыжую даму, глуховатая старушка, вязавшая на солнышке ярко-жёлтый шерстяной чепец, плюнула в зеркальную гладь бухты, и начала вязать чепец ещё быстрее, чем прежде. Дверь за рыжей пассажиркой закрылась, но профессор продолжал смотреть на её дверь, задумчивым философским взором. Княгиня заметила это, специально прошла мимо него, и нарочно, словно нечаянно наступила ему на его больную ногу. Муж глухо простонал, и так же задумчиво посмотрел на улыбающуюся невинной улыбкой жену. Потом он круто развернулся, и прихрамывая пошёл в свою тринадцатую каюту к своей любимой исторической писанине. В это же самое время, в счастливой супружеской паре Реус, кажется наступил раскол. Валерий слишком восхищённо смотрел на ту же самую закрытую дверь, и супруга Валентина, больно ткнула его острым концом жёлтого кружевного зонтика в бок. Валерий скривился от боли и с недовольным, оскорблённым видом, пошагал прочь от своей жены на другой край клипера. Валентина откровенно расстроилась и принялась нервно стучать кончиком зонтика по палубе. Она была из тех людей, что все её чувства тут же проявлялись на лице. И лицо её выглядело настолько несчастным, что Екатерина поспешила утешить Реус, и заодно утешиться самой. Она деликатно взяла Валентину под пухлую ручку и повела её любоваться прекрасным военным кораблём «Святой Пётр» стоявшим рядом с их клипером. На корабле «Святой Пётр» – всё было прекрасно: и до блеска начищенные пушки, и новенькие, никогда не чиненные паруса, и молодые мужественные матросы гвардейского роста, и щеголеватый сорокалетний красавец капитан, осматривающий свой корабль с видом Христофора Колумба, отправляющегося в Америку. Валентина немного повеселела. Екатерине не стало веселее. Эта рыжая дама не выходила у неё из головы. А что если Алёша увлечётся ею, ведь теперь они как бы в разводе? От этой мысли, на её душе заскребли кошки. И даже кошка Мурка, остановившаяся около дам, заскребла острыми когтями по палубе. С церкви на площади зазвенели колокола, и переливчатый звон дивной мелодией взвился в небо. Скоро, малиновый звон заполнил всё безбрежнее солнечное пространство. Хрустальные звуки отражались от спокойной воды, растянулись на долгие морские мили, и пассажирам казалось, что звон шёл к ним со всех сторон: и с неба, и с моря, и с зелёных холмов, террасами спускающимися к берегу. На этот звон, неизвестно откуда приплыли восемь китов, и стали бороздить зеркальную гладь залива замысловатыми кругами, словно бы морские неуклюжие громадины танцевали под эту музыку. Владивосток и клипер купались в хрустальных переливах сияющего моря и светлого звона. В душах всех, кто его слушал воцарился покой. И рыжая дама, продолжавшая находиться в своей каюте, уже не мешала Екатерине и Валентине наслаждаться солнечной радостью. 5 глава Колокольный звон затих и Екатерина, вернувшись в свою каюту, сразу же пожалела об этом. Как только она попадала в это узкое безликое помещение – ей всегда становилось тоскливо. И хоть, она набрала в Александровске книг и журналов, чтение часто не увлекало её. А, раньше – всегда увлекало. Особенно, когда рядом муж писал свои исторические наброски к новой книге… И всё же от скуки, княгиня взяла потрёпанный журнал без обложки, легла на кровать, подложила жёсткую подушку под голову, и открыла петербургский журнал «Эпоха» трёхлетней давности. Через пять минут, она положила журнал на сильно бьющееся сердце, и в её фантазёрской голове начали возникать самые страшные картины. Картина первая: Алёша ухаживает за новой пассажиркой – рыжей дамой в сером, потом они становятся любовниками… И-и-и… О, ужас! А она, несчастная жена, будет смотреть на всё это безобразие, протекающее прямо на её глазах. Картина вторая: ещё более ужасная. Алёша и серая дама влюбляются в друг друга, как Ромео и Джульетта, а потом его убивает, какой-нибудь ревнивый любовник, к которому серая грудастая Джульетта и убежит, после его смерти. Картина третья: ещё более, более, более ужасная, чем первая и вторая. Екатерина, не выдержав этих издевательств, убивает разлучницу, потом мужа, а затем сама бросается прямо в бушующий океан. Почему бушующий? Потому, что именно сейчас, так бушует её сердце. Последняя картина её ухода на дно океана, была настолько зримой и осязаемой, что потрёпанный журнал «Эпоха» выпал из её дрогнувших рук и свалился с груди на пол. Екатерина печально взглянула на него, но поднимать не стала. Она уткнулась в колючее одеяло и горько заплакала… Она плакала бы ещё долго, но в каюту тихо постучались. Княгиня вскинулась, вытерла слёзы тыльной стороной ладони, и деланно весело крикнула: – Входите, сударыня! В каюту вплыла вдова Татьяна, с самым трагическим выражением лица. Она остановилась у дверей и несчастным голосом протянула: – И почему, я такая несчастная? – Что случилось? Кого-то убили? Неужели, серую даму уже убили? – вскочила и замерла Екатерина. – Нет, её ещё не убили. Но думаю, скоро – я сама убью её! Катюша, ты видела, как Александр смотрел на эту негодяйку? – Нет, не видела, – плюхнулась на кровать княгиня. – Если бы ты видела эту ужасную картину, ты бы меня поняла. – Я тебя очень и очень понимаю, – невольно стиснула кулаки княгиня Милорадова. – Нет, ты меня не понимаешь. У тебя есть муж, а я бедная одинокая вдова. У меня совсем – совсем никого нет. Я только наметила план, как охомутать майора, а теперь мне кажется, он будет бегать за этой рыжей мартышкой. О, Боже, у меня как всегда всё ужасно! – Успокойся Танюша, всё будет хорошо! У вас с Александром уже наметились какие-то тёплые отношения. Вы почти неделю были вместе, и он не будет бросать тебя, ради какой-то… какой-то… э-э-э… – Какой-то рыжей обезьяны с лошадиным лицом! – досказала Булавина. – Лошадиное лицо у её служанки, – отметила Милорадова. – Какая служанка, такая и хозяйка. Она тоже похожа на кавалерийскую лошадь – рослая, гнедая и гривастая. Екатерина вздохнула и приветливо взмахнула рукой: – Садись, Танюша, в ногах правды нет. Успокойся – не думай о плохом, думай о только о хорошем. – Об Александре? – Да, хоть о ком. Поверь, мне всё будет хорошо. – Хорошо уже не будет, – провидчески отметила вдова, садясь на стул. – не будет хорошо здесь, будет хорошо в Севастополе. – Я наметила к Севастополю выйти обвенчаться, а теперь… эх… Булавина опустила голову и стала слишком уж аккуратно расправлять юбку, словно бы стеснялась поднять глаза, из которых лились горькие солёные слёзы. Екатерина печально смотрела на подругу, и мимоходом отметила, что Татьяна – любительница розового, сейчас надела серое платье, серые перчатки и серую шляпку с белым баварским пером: – Ты решила, одеться так же, как рыжая дама, во всё серое? Думаешь, майору Лоскутову очень нравится серый цвет? – Да, нет! Я ненавижу серый цвет! Я вымазала клубничным вареньем своё любимое розовое платье, и переоделась в серое. К сожалению, мон ами – мой друг, я вынуждена признать, что в дороге серый цвет самый практичный. Он не маркий. – Я тоже не люблю серый… Впрочем, розовый тоже, – невольно призналась Екатерина, и извиняющее улыбнулась. – Ты не любишь розовый? Это же самый прекрасный цвет в мире! И он мне, очень идёт. А этой, рыжей страшиле мадам Кузнецовой, к лицу мерзкий серый, – фыркнула Татьяна, сдёрнула с головы серую баварскую шляпку и бросила её на стол. – Я вижу, ты уже узнала имя новой пассажирки, – улыбнулась княгиня. – Я уже узнала, обо всех новых пассажирах. – Ты уже с ними познакомилась? – удивилась Екатерина. – Я познакомилась с человеком, который знает всё обо всех пассажирах! – довольно улыбнулась Булавина. – И кто этот всезнающий? – заинтересовалась княгиня. – Секрет! – таинственно прошептала вдова, и мечтательно продолжила, – но меня, никто не заинтересовал. Даже этот улыбчивый купец Мирон. Не люблю купцов – они только и думают, как объегорить тебя. Я думаю только о майоре. Обожаю военных! А, кроме того Александр идеальный кавалер – неженатый, красивый и богатый. Я думала, он получит своё наследство, и мы может быть…., – запнулась Татьяна, и смущённо продолжила, – не хочу загадывать, но вдруг, ещё всё возможно… – Желаю удачи, – искренне пожелала княгиня и тихо добавила, – кстати, обрати внимание на нашего капитана Христофора Фёдоровича. Он тоже мужчина приятный во всех отношениях: холостой и не бедный. Капитаны получают хорошее жалованье. – Я уже навела справки. Капитан – вдовец. У него уже две жены умерли. Я не хочу быть третьей. Я суеверная. – Ты даже это выяснила! – поразилась княгиня. – Это я случайно узнала от Ивана Горского. Его дядя Юрий Юрьевич боцман на нашем корабле, и всё знает о капитане. А юноша, кажется уже влюбился в меня, и теперь пытается меня заговорить до смерти. – Не люблю говорливых мужчин. Обожаю своего Алёшу. Он всё время молчит и пишет книги. Поэтому, мы с ним никогда не ругаемся. Хм-м-м… Хотя, иногда всё же ругаемся, – потупилась Екатерина. – А, почему вы с мужем, живёте в разных каютах и гуляете отдельно? Вы во французском браке? – поинтересовалась Татьяна. – Мы с ним в обычном русском браке, – нахмурилась княгиня и сжала губы в жёсткую линию. – А почему живёте отдельно? Вы дали обет безбрачия? Кто-то из вас принял монашеский обет? – продолжала пытать любопытная Булавина. – Э-э-э… Мы немного поругались на Сахалине. Но скоро обязательно помиримся, – мрачно пообещала себе княгиня и опустила глаза в щербатый пол. – Я тоже так думала, когда поругалась со своим мужем… А, потом мой бедный Борис упал на джигитовке со взбесившегося Воронка, и помириться мы с ним уже не успели. Его принесли домой бездыханным. Я даже не успела ему сказать, как люблю его, и прошу простить меня за всё, всё, всё… Татьяна горько зарыдала и закрыла лицо руками. Екатерина встала, подошла к ней, обняла за плечи, и стала лёгкими движениями гладить по спине обтянутой гладким атласом. Вдова проплакалась, отстранилась от Екатерины, достала из рукава белый платочек, вытерла лицо, и печально продолжила: – Я так и не успела попросить у мужа прощения. Теперь, это давит на меня, как чугунные кандалы. И зачем я с ним поругалась в тот день? Екатерина прошла к иллюминатору. Она задумалась после слов Булавиной, и решила – если сейчас увидит мужа на палубе, то сразу же помирится с ним. Отлаживать примирение до Индии или Африки не стоит. А вдруг, Алёша тоже погибнет? Например, случайно упадёт за борт. Или умрёт от какой-нибудь тропической холеры. А она так и не успеет помириться с ним, и тоже будет всю жизнь проклинать себя за это. Но помириться ей не удалось. Алёши на палубе не было. А в свою каюту он её точно не впустит потому, что просто не услышит её стука. Когда муж пишет, то улетает из современности в древнее прошлое. Она часто слышала, как во время написания книги: муж спорил с Сократом, советовался с Ярославом Мудрым, и что-то доказывал Ивану Грозному. Неожиданно перед её глазами, прямо перед её иллюминатором появились майор Лоскутов и новенькая мадам Кузнецова. Княгиня отшатнулась в сторону, но они кажется её не заметили. Оба отвернулись в сторону моря и принялись тихо, но довольно мило беседовать о погоде. Екатерина повернулась к Татьяне, закрыла своей спиной иллюминатор так, что в каюте стало сумрачно, и по привычке оптимистически провозгласила: – Всё будет хорошо. Но гостья уже вскочила со стула, схватила серую шляпку и деловито сообщила: – Всё будет хорошо, если я не буду терять время. Пойду-ка, я пленировать (пленять*) Александра дальше. Пока, эта лошадиная акула, не утащила моего майора. Екатерина всплеснула руками, и попыталась задержать её: – Танюша подожди, никуда не уходи, лучше расскажи мне э-э-э… ещё раз, более подробней, кто наши новые пассажиры? Всегда надо знать, кто твои новые соседи на этом крохотном островке «Ермак». – Я узнала, только самую малость. Мирон Мирошниченко – купец, едет в Севастополь по своим торговым делам. По-моему он бонвиван (человек живущий беспечно, весело). Седого старика зовут Юрий Байда. Он вдовец, раньше служил в полицейском ведомстве, теперь вышел в отставку и едет в Ростов-на-Дону к своему богатому брату, чтобы доживать свои последние дни с ним. Рыжая дама, Ольга Кузнецова – вдова, жила в Хабаровске, после смерти мужа продала двухэтажный дом и отправилась подальше от своей бывшей свекровки, к старшей сестре в Севастополь. – Да, у тебя почти полное досье на пассажиров, – засмеялась Екатерина. – Я тоже желаю знать, с кем я буду проводить столь долгое путешествие. Говоря это, Татьяна завязала под подбородком шляпку, обогнула застывшую Екатерину, и выглянула в иллюминатор, в надежде увидеть там Александра. Но на палубе она увидела следующую картину. Алексей Платонович мило беседовал с мадам Кузнецовой. И Татьяна тут же закрыла своей спиной иллюминатор: – Катюша, душка, я ухожу, но ты не ходи на палубу, там стало ветрено. По-моему, грядёт буря или не грядёт, но всё равно не ходи – читай книжку. Булавина так пристально смотрела за её спину, что Милорадова невольно обернулась – ведь пять минут назад на палубе сияло яркое солнце. Она увидела ужасную картину и тихо простонала: – Таня, ты видишь – она уже пристала к моему Алёше! – Не расстраивайся, мон ами Катюша, я думаю, её не заинтересует твой профессор. Он для неё стар. Это мне надо переживать. Пойду– ка, я окружу своё протеже Лоскутова заботой и лаской, пока эта рыжая бестия не увела его у меня из-под носа. Булавина упорхнула со встревоженным, озабоченным лицом. Екатерина бросилась на кровать и продолжила страдать ещё более сильно, чем десять минут назад. Муж откровенно неглижировал, пренебрегал ею. И начал флиртовать с новой, более молодой мадам. И хотя, княгине было всего тридцать шесть, сейчас ей казалось, что она старая колода, жизнь кончена, а впереди страшная одинокая старость. 6 глава Чуть ранее этого времени, Алексей Платонович дописал тонкую тетрадь, и стал искать на столе среди исписанных, перечёркнутых листов чистую тетрадку или чистый лист. Ни чистого листа, ни чистой тетрадки на столе не было, не было их в саквояже и двух чемоданах. Только после этого напрасного поиска, он вспомнил, что стопку тетрадей Екатерина положила в свой саквояж. Идти не хотелось – жена опять начнёт трагически рассказывать ему, как она случайно легла на диван с другим. И тем не менее, идти придётся. Без чистого листа, он как без рук. Профессор закрыл железную крышку почти пустой чернильницы и отправился к Екатерине. У её дверей, он замер в нерешительности. Из каюты слышалось приглушённое рыдание, и он пошёл на палубу прогуляться перед тем, как попросить у жены чистые листы. Клипер выходил из бухты в открытое море. На палубе его остановила миловидная медлительная пассажирка, с рыжими волосами и томным взглядом. Дама была приятной, но не в его вкусе. Ему нравились более живые дамы, такие, как его жена… хм-м-м… его бывшая жена. Томная дама пожелала узнать, когда наступает ужин, и Алексей Платонович рассказал ей о времени ужина, обеда и завтрака. Следом она спросила – не опасно ли плыть на корабле, и Алексей Платонович, никуда не торопившийся, а скорее оттягивающий время встречи с женой, принялся долго убеждать её в том, что «Ермак» самый безопасный клипер в мире. Затем, томная дама поинтересовалась сколько времени они будут плыть; не нападут ли на них пираты; не запрыгнут ли акулы на палубу; не отвалятся ли у «Ермака» при шторме паруса… и это уже стало нервировать профессора. В его голове теснились исторические мысли к новой книге, их надо было срочно записать, а рыжая дама занимала попусту его время. На его счастье, рядом остановился улыбающийся купец Мирон, пожелавший узнать у дамы: сколько сейчас времени – его часы остановились, и Алексей Платонович с большим удовольствием покинул испуганную даму. На прощание, с присущей ему галантностью, он всё же улыбнулся прекрасной даме и сказал ей, что всё будет хорошо. Екатерина смотрела в иллюминатор и кусала губы. Алёша разговаривал с рыжей дамой, и выглядел сейчас, как глупый влюблённый мальчишка. Он прямо не мог оторвать от неё взгляда, и наверно расшаркивался бы перед ней до ночи, но пришёл весёлый молодой купец, и рыжая бестия, тут же переметнулась от профессора к нему. Уходя, муж послал этой негодяйке такую умильную глупую улыбку, что ей стало противно и обидно за него. Неужели он не видит, что она… она… она… серая акула! Милорадов вздохнул и постучался в каюту жены. Никто не ответил и он вошёл. Екатерина лежала на кровати с бледным лицом и смотрела в белый потолок отрешённым взглядом. Казалось, она не слышала, что в каюту кто-то вошёл. Он поздоровался и густым басом спросил: – Сударыня, будьте добры подать мне тетрадки. У меня закончилась бумага. Княгиня медленно встала, и насмешливо холодно протянула: – А, зачем вам сударь тетрадки? Вы так весело проводите время с новой пассажиркой. Можно, ради такой огненной дамы и забросить свою древнюю трухлявую историю. Муж с бесстрастным лицом смотрел мимо неё в иллюминатор, прямо на рыжую даму, а может быть и на купца, и она возмущённо воскликнула: – Вам нечего сказать в своё оправдание сударь? – Мадам, успокойтесь, я не устраиваю вам скандалы, из-за того что вы так мило флиртуете с майором Лоскутовым, и с мальчишкой Горским, и с Киприяном. Княгиня буквально задохнулась от этакой наглости: – Да, я… я… я… ни с кем из них мило не флиртую. Люди просто что-то спрашивают, а я им отвечаю. – Я тоже просто ответил даме. Прошу подать мне чистые тетрадки, и мы разойдёмся, как в море корабли. Не надо устраивать бурю в стакане воды. Вспыхнувшая, как огонь, Екатерина продолжила спорить: – А, с кем мне ещё здесь разговаривать? С матросами? Или с проплывающими мимо акулами? Алексей Платонович поднял с пола журнал «Эпоха», положил его на столик и заметил: – Мадам, лучше чаще разговаривайте с журналом, а не с майором, а то я смотрю, уже розовая Татьяна стала на вас косо посматривать. Ей кажется, что майор более благоволит к вам, чем к ней. Екатерина растерянно плюхнулась на смятую кровать: – Глупости! Меня совершенно не интересует майор. – Зато, он кажется вами интересуется. Я ухожу, мадам. Будьте добры, найдите тетрадки и принесите мне их. Если, конечно, это вас не затруднит. Княгиня вскочила и сложила руки на груди: – Алёша то, что ты мне сейчас сказал, для меня ужасная новость. Я просто разговариваю с людьми, без всяких амуров и подводных течений. Но дверь за профессором уже захлопнулась, и она кинулась искать чистые тетрадки, в надежде, что в его каюте, когда она подаст мужу эти проклятые тетрадки – они во всём разберутся, и наконец-то помирятся. Тетрадей нигде не было, и она вспомнила, что забыла их на столе в доме своей родственницы мадам Золотко. Екатерина решила, что теперь ей уже нет прощения. Он этого, ей никогда не простит, и она кинулась искать листы у других пассажиров. Обошла большинство пассажиров, но ни у кого не было ни тетрадей, ни листов. Как они пояснили, в море нет почты и писать письма они не собирались. Всё равно письмо придёт позже, чем они доберутся до места. Последней в её поисках была каюта майора Лоскутова, и Екатерина в нерешительности остановилась у его дверей. После некоторого раздумья, она всё же решила не стучаться в его дверь – вдруг, её в этот момент увидит муж или Татьяна, и поднялась по крутой лестнице на палубу. Княгиня решила подумать под тентом, где в открытом море найти тетрадки. Задача, казалась неразрешимой. Она подозревала, что майор тоже не имеет чистых листов. Обычно военные, не любят писать. Через некоторое время, под тентом появился Александр. Он в кои-то веки отложил свою удочку, присел рядом, и завёл беседу прекрасной погоде. Она из вежливости поддержала разговор. Профессор, не дождавшись листов, вышел на палубу, обошёл клипер по периметру, и проходя мимо тента, невольно вздохнул. Княгиня опять весело и мило щебетала с майором. Алексей Платонович нахмурился, недовольно кашлянул, и пошёл гулять дальше. Жена решила ему мстить – жестоко и неблагородно. Екатерина решила, не давать ему тетради. Княгиня заметила недовольство мужа, быстро распрощалась с собеседником, и пошла просить чистые листы у кого-либо из корабельной команды. Возможно, они есть у капитана, боцмана или у кого-либо из матросов. По дороге, она почти, как Татьяна проклинала свою несчастную судьбу. По этой же проклятой дороге ей встретилась Булавина, которая тоже проклинала свою судьбу. Она была уверена, что майор Лоскутов уже бросил её и горячо увлёкся Ольгой. 7 глава Купец Мирон был человек деятельный и азартный игрок. Он любил играть: и в преферанс, и в бридж, и в бостон, и в фильку, и в сто одно. В общем, не было такой карточной игры, какой бы он не знал и не любил. На клипере делать было нечего, и он решил к вечеру, к той поре, когда солнце ещё освещало море, но уже клонилось к закату, организовать хоть какую-то игру. Иначе, здесь можно было умереть с тоски. В пять часов вечера, купец обошёл мужчин и предложил, всем кто пожелает, к шести собраться в кают-компании, чтобы сыграть в картишки. Пассажиры уже давно скучали, но карт никто не взял, поэтому к его предложению отнеслись с большой благосклонностью, а некоторые, так даже с огромным восторгом. Алексей Платонович уже битый час сидел за столом. Екатерина наконец-то смилостивилась и перед ним опять лежали чистые листы. Но за час был исписан только первый лист. Он не знал, что писать дальше и какое-то время надеялся, что вдохновенная мысль сейчас прилетит, или по крайней мере, приплывёт в его голову из глубин исторического океана. Но ничего не прилетало, не приплывало, не сверкало и даже не трепыхалось в его голове. Машинально, он взял чистый лист, сделал из него птичку, и запустил её в иллюминатор. Белая птичка ударилась в толстое стекло и упала на пол. За окном пролетела живая белая птица – чайка, а бумажная птица продолжала сиротливо лежать на полу. Алексей Платонович смотрел на неё и думал. Он наморщил лоб, почесал светлую бороду, поколотил кончиками пальцев по жёлтой бархатной скатерти, потёр вспотевший затылок, расстегнул жилет, покрутил костяную пуговицу… но всё было бесполезно. Мысли замерли, в голове было пусто. А ведь, только недавно: они теснились, бежали, летели, рвались на бумагу, не успевая друг за другом. Обычно, в такие минуты он менял обстановку: шёл на рыбалку, бродил по лесу, ездил к соседу помещику Войтенко или придумывал что-нибудь ещё. Тогда, новые впечатления – вновь будили его мысли, и они снова рвались выплеснуться на белый лист. А на клипере куда идти? Опять идти на опостылевшую однообразную палубу, где его жена флиртует с каждым встречным и поперечным. Время тянулось, словно бесконечный сибирский тракт. Солнце за день раскалило и деревянную палубу, и железные борта клипера, оттого в маленькой каюте стало невыносимо душно. Алексей Платонович решительно встал из-за стола, открыл настежь иллюминатор, и так же решительно лёг на жёсткую постель. С палубы послышался женский смех. Он мог поклясться, что это смеётся Екатерина. Интересно, с кем это она опять веселится? Вслед за её смехом, послышался заливистый смех Валентины, и профессор вновь задумался. Он закинул руки за голову, и стал смотреть немигающим взглядом в потолок. Белый потолок казался ему чистым листом бумаги. А он не любил чистые листы. Алексей Платонович любил исписанные, исчерканные, с кляксами, с помарками – в общем, листы с мыслями и знаниями, пускай и ошибочными… Клипер слегка покачивало – мерно и тихо, как маятник часов, и постепенно сонное оцепенение овладело им. Профессор прикрыл глаза и провалился в какой-то очередной исторический сон… В каюту громко постучались. Алексей Платонович вздрогнул, очнулся от дрёмы, медленно, позёвывая, поднялся с постели, и бесстрастно пробасил: – Входите, сударь, дверь не заперта. В каюту тот час вошёл Киприян Колесников, с которым у профессора за эти дни сложились довольно неплохие отношения. Киприян был довольно умён, приятен в общении, а самое главное заходил редко, и не досаждал излишним общением. Чем многие его друзья часто грешили. В каюте разнёсся сильный аромат дорогого французского одеколона «Жанна д, Арк». Профессор не любил этот одеколон. Этот аромат, почему-то всегда напоминал ему – горелый хвойный лес, а он не любил, когда горят леса. Однажды, лесной пожар чуть не сжёг их поместье. Колесников становился у дверей, огляделся, словно ожидал увидеть здесь кого-нибудь ещё, опёрся на искусно вырезанную деревянную трость, и вежливо спросил: – Сударь, вы не желаете войти в игру? Новый пассажир предлагает сыграть в бридж. Я думаю, хватит мне спать, надо бы проветриться и кости размять. Я здесь кроме вас, ни с кем не общаюсь, а хотелось бы видеть за карточным столом знакомое приятное лицо. Вы присоединитесь к игре? Алексей Платонович до хруста потянулся и пробасил: – Пожалуй, я тоже пойду, сыграю в картишки, проветрю свои мозги. Всё равно ничего не пишется. – Я вас, сударь, буду ждать у себя в каюте, – Киприян отчего-то невесело улыбнулся, приподнял тросточку, чтобы не ударить ею порог, и вышел. Когда профессор постучался в каюту Колесникова, тот выглянул в приоткрытую дверь, оглядел коридор и понизил голос: – Извините, сударь, я позже приду. Вы идите, я задержусь. Ещё раз извиняюсь. Дверь захлопнулась, и Алексей Платонович удивлённо пожал плечами. Ему показалось, что Киприян отчего-то передумал идти, но не знает, какую найти причину для своего отказа. Возможно, он решил продолжить спать. Бывает же, на человека неожиданно наваливается сонливость… Хотя, пять минут назад, этот же человек твёрдо решил играть в карты. Впрочем, профессор решил не забивать свою голову всякими пустяками. Его жена, тоже любит резко менять свои решения. То она решает срочно ехать к своей подруге помещице Глафире, а через пять минут, она же решает срочно варить клубничное варенье вместе с кухаркой Марфой. В итоге, варенье варится Марфой, а Екатерина едет к Глафире. Княгиня лениво листала красочный дамский французский журнал «Ле пари мадам», который два года назад читала в Санкт-Петербурге. Почти все журналы, которые она достала в Александровске были многолетней давности, и достались ей от одной читающей учёной дамы, бывшей бестужевки, жены полковника Степаненко. Вообще-то, на Сахалине что-либо достать почитать было сложно. На каторжный остров журналы и книги не завозились. Так как большинство населения книг вообще не читали. Одни не читали, потому что просто не умели читать. А, те, кто умел читать, таким увлекательным занятием почему-то не увлекались. В каюту княгини постучались, и она с большим удовольствием отложила раскрытый журнал. Как раз на той странице, где старая французская шляпница мадам Карлотта де Кадилак давала дамам совет, как из старой шляпки, сделать новую. В каюту вошла Татьяна в розовом платье, украшенном чёрными кружевами и довольно большой чёрной лилией, приколотой на груди, где-то в районе её несчастного сердца. Булавина прошла к стулу, и её атласная накрахмаленная ткань шуршала при каждом движении. Эти звуки почему-то напомнили княгине звуки бала. Татьяна плюхнулась на стул, расправила накрахмаленную юбку и протараторила: – Мирон организовал в столовой бридж. Когда вы пойдёте с мужем играть, пожалуйста, прихватите и меня. Одной мне идти неудобно. А мне очень, очень надо быть там. Ну, ты понимаешь почему. Побежали быстрее, я уже вся, как на иголках сижу. Вдруг, эта мадам уже пленирует майора. Екатерина покачала головой: – Извини, Танюша, но я не пойду. Меня никто не приглашал. – Ну и что? Меня тоже не приглашали. Мирон приглашал только мужчин, но мне он сказал по секрету, что не стал приглашать дам, так как ещё не знает амурный расклад на «Ермаке». Вдруг, он пригласит какую-нибудь даму поиграть в бридж, а её кавалеру это не понравится. А он стреляться, из-за неизвестной дамы, посреди океана не собирается. У него полно дам и без всяких дуэлей. Катюша, душка, пойдём быстрее. Будто бы мы случайно вошли, и нас обязательно пригласят за карточный стол. Тем более, Мирон будет рад. – Я не пойду. Не люблю играть в карты. И настроения у меня нет никакого, – поморщилась Милорадова. – Катенька, душечка, милочка, ясная звёздочка, милый дружочек – не хочешь играть в карты, посидишь рядом со мной для компании. Ведь в этой каюте можно с тоски помереть! Сколько ты уже тут сидишь, тебе ещё не надоело? – она обвела взглядом белую унылую каюту, стряхнула невидимую пыль с платья, и добавила, – моя каюта, вылитая твоя, только у меня скатерть зелёная. Именно, тот цвет, который я не люблю. Катюша, пожалуйста, не в службу, а в дружбу, пойдём со мной. – Танюша, извини, но – нет, нет и нет! Алёше не понравится, если я пойду играть в карты без него. А он – я уверена, не оторвётся от своей писанины даже из-за сулоя, а тем более не бросит писанину из-за какого бриджа. Поэтому извини меня, милочка, но я никуда не пойду. И не уговаривай даже. – А, твой муж уже ушёл. Я их обоих около кают-компании встретила, – прикусила губу Татьяна. – Кого их? – заинтересовалась Екатерина и округлила глаза. – Э-э-э… Я видела твоего профессора и мадам Кузнецову. Они очень весело беседовали у дверей столовой. Катенька, мне кажется, тебе надо смотреть за мужем в оба глаза. Вдруг, этой рыжей дамочке нравятся не военные, а всякие профессора – писатели. – Ты уже знаешь, что мой муж писатель? – удивилась княгиня, так как она никогда не говорила об этом Булавиной, а в каюту профессора та никогда не заходила. Татьяна улыбнулась: – Я же не дура! Если человек целыми днями пишет, значит, он писатель. А, то что он пишет, видно через иллюминатор. Катюша, пока ты сидишь и думаешь, что делать – мадам Кузнецова уже куёт железо. Вернее, куёт свои обольстительные улыбки и направляет их на твоего мужа. Екатерина сжала губы в тонкую жёсткую линию, хлопнула рукой по подушке, выбив из неё пыль, чихнула, и переменила своё решение с решительным выражением лица: – Всё решено! Я иду играть в карты. Что-то мне неожиданно захотелось поиграть. Возможно даже, у кого-то на нервах. Танечка, подожди меня под тентом, я быстренько наряжусь, преображусь в шемаханскую царицу, и мы пойдём разбивать все вражеские планы. Татьяна радостно улыбнулась, резво поднялась, поправила шелестящие юбки, и недоверчиво буркнула: – Сомневаюсь, что это преображение будет быстрым. Я сама собираюсь полдня. Лучше, я подожду тебя в каюте. А, ты быстрее– быстрее одевайся. Помни, милочка, эта акула уже плывёт за твоим мужем, и не дай Бог, проглотит его бедное глупое сердце. Екатерина откровенно расстроилась, и Булавина торопливо уточнила: – Извини, милочка, я сказала, что у профессора глупое сердце, но ты же знаешь: все мужчины становятся глупыми, когда увидят красивую даму – и профессора тоже глупеют. Профессора ведь тоже люди. При упоминании о красивых дамах, на лице княгини отразилась буря различных эмоций: от грусти до ярости. Она передёрнула плечами, словно замёрзла, вскочила и кинулась к чемодану, в котором лежало муслиновое платье, цвета апельсина. Во-первых, оранжевое подходил к её густым каштаново-рыжеватым волосам, а во-вторых, это платье перебьёт мерзкий рыжий цвет волос этой бесстыжей Ольги. Татьяна тихо вышла. Чемодан не открылся. Он был закрыт на ключ, ключ был неизвестно где, и Екатерина бросилась искать золотой ключик, сделанный из самоварного золота. В сумочке ключика не оказалось, в шкафу тоже, в столе его и подавно не было… Наконец-то золотой ключик нашёлся под подушкой, и княгиня достала на свет яркое платье из лёгкого муслина. К нему прилагалась нитка жемчуга и жемчужные серёжки. 8 глава В кают-компании, служившей одновременно и столовой, и гостиной пахло корицей и ванилином. Кок «Ермака» Ерофей любил сверх меры подсыпать корицу и ванилин в горячие булочки, сладкие пирожки, и вообще в любую стряпню, потому что в тропических портах эти пряности стоили дёшево, закупал он их в больших количествах, а потом мучился – куда бы их деть. Ведь пряности имели свойство терять свой аромат. Одно время Ерофей пытался сыпать ванилин в щи и борщи, но капитану ванилиновые супы не понравилось, и он запретил это делать, под страхом выбрасывания кока в океан. И Ерофей, вздохнув от непонимания грубым кэпом, высокой кулинарной науки, смирился. Теперь, ванилин и корица щедро добавлялись только в стряпню. Оттого этими сладкими ароматами было пропитано всё, что находилось в кают-компании, а так же многие другие помещения клипера, куда приносилась корабельная стряпня. Ароматы ванилина и корицы источали: и бархатная мебель, и панели из красного дерева, и стены обитые новым жёлто– зелёным гобеленом, и даже резные двери из красного дерева издавали сладкий пряный аромат. Любой кто проходил мимо них, даже в темноте, безошибочно угадывал, что эта дверь столовой. Кают-компания выглядела довольно уютно и блистала идеальной чистотой. Гобелен, которым были обиты стены, выглядел, как старинная картина. На нём были вытканы: неприступные жёлтые замки; золотые рыцари в доспехах с копьями; зелёные прекрасные дамы в остроконечных шляпах и коричневые единороги, прятавшиеся среди двух чахлых зелёных кустиков. Слева, у стены стоял длинный обеденный стол, покрытый белой льняной скатертью. Справа, чёрнело старинное, прибитое к полу пианино; по бокам от пианино стояли два узких дивана, обтянутых вытертым жёлтым бархатом. За диванами находился бильярдный стол, с потертым зелёным сукном. На столе стояла шахматная доска, под столом чернела «бикса» – маленький китайский наклонный бильярд, предназначенный для выноса на палубу. Биксой пользовались редко. В основном пассажиры предпочитали русский бильярд, и боцман уже три года уговаривал капитана выкинуть эту проклятую биксу в море. Она только мешает убираться в столовой. Но капитан был непреклонен. Эта бикса напоминала ему об одной очаровательной вдове китаянке. Именно, она и подарила ему этот бильярд на память. На центральной стене, напротив входа, были развешены: два бронзовых щита с гербами Санкт-Петербурга и Владивостока, шпага, сабля, кинжал в ножнах, и давно вышедшее из употребления оружие монте-кристо. Всё оружие кроме монте-кристо, было деревянным, выкрашенным бронзовой краской, и служило лишь для украшения. При нападении пиратов, оно было бесполезно. Да и пассажиры, сошедшие с ума в шторм, или бывшие каторжане-душегубы, тоже никоим образом не могли им воспользоваться. Единственное травма, нанесённая монте-кристо в прошлом плавании, привела лишь к рассечённому лбу. И тем не менее, капитан Христофор Фёдорович уже несколько лет помышлял сменить вооружённое украшение кают-компании на более безоружное. Лишь мысль о том, что этот арсенал сделал и выкрасил боцман Круглов, останавливало его от этого дерзкого поступка. Боцман был докой в своём деле, и неуважение к его труду, могло вызвать уход с клипера. А, капитану этого очень не хотелось. Найти сведущего боцмана в этих малолюдных краях было дело трудное, оттого ему часто приходилось подстраиваться под своего подчинённого. Сам капитан, больше доверял своему боевому арсеналу оружия, и пушкам щедро наставленным на клипере. Это избавляло клипер от нападения пиратов, которых в южных широтах было предостаточно. Особенно, этими разбойниками славился Китай и Индия. Там было их разбойничье царство, и правительство никак не вмешивалось в их вотчину, потому что высшие чиновники сами кормились спиратского стола. И кормились довольно хорошо. Когда разодетые в пух и прах, Екатерина в оранжевом, Татьяна в розовом вошли в столовую, игра ещё не началась, но уже шёл горячий спор о политике. Спорили Юрий Байда и Мирон Мирошниченко разодетый ярко и вызывающе. Юрий и Мирон спорили довольно долго, и уже еле сдерживали своё раздражение. Алексей Платонович со скучающим видом слушал яростные политические дебаты полицейского либерала и консерватора купца. Большей частью его взгляд, задерживался на яркой попугаистой одежде Мирошниченко: красная атласная рубашка, белый жилет, и зелёный шейный платок закреплённый брошью с красным фальшивым рубином, никак не подходили человеку с консервативными взглядами. Впрочем, Алексей Платонович за свою жизнь видел много несуразного, и уже давно ничему не удивлялся. И разговоры о политике – он не любил. Политические дебаты часто приводили спорщиков к лютой ссоре, и даже дуэли. А, как историк, он прекрасно знал – часто невинные политические споры быстро перетекают в кровопролитные войны. Следом за дамами, в кают-компанию вошёл раскрасневшийся Иван Горский в гарибальдийской шляпе. Шляпу он не снял, сел за стол, прислушался к речам и быстро включился в спор. Юноша оказался анархистом, и горячий политический спор разгорелся с утроенной силой. В каюте становилось всё жарче. Алексей Платонович поморщился от слишком громкого спора, расстегнул светло-кофейный сюртук, и подпёр подбородок рукой. На миг ему показалось: сейчас спорщики подерутся. Надо бы ему остановить этот страстный консервативно-либерально-анархический спор, но на профессора накатило какое-то полусонное оцепенение. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни переубеждать, и вообще куда-либо вмешиваться, тем более в политику. Это всегда плохо заканчивается. Поэтому, когда Юрий разгорячённый и раскрасневшийся, вытер пот со лба белым платочком, и спросил у него об его политических взглядах, Алексей Платонович бесстрастно пробасил: – Я, господа, «постепенец». Как историк, я знаю, что постепенное развитие, пускай даже медленное, приносит больше пользы для государства, а значит и для народа. Иван вскочил, и с юношеским пылом выкрикнул так, что его голос сорвался на фальцет: – Постепеновщина – это тухлое древнее болото! Анархия – это светлая передовая свобода! Либерал Юрий, недобро поглядывая на Ивана, язвительно и зло протянул: – Ах, анархия! Ах, свобода! А если я сейчас заделаюсь анархистом, и набью вам сударь морду. Или посажу вас в тюрьму, потому что вы мешаете моей либеральной свободе. Ведь, если я тоже анархист, и тоже свободен, то могу испортить каждому его образ, если он мне не понравится. Хотите сударь – анархист в тюрьму? Иван смутился, покраснел, снял гарибальдийскую шляпу, прижал её к сердцу, и подавленно промямлил: – Я не хочу в тюрьму. Консерватор Мирон хохотнул, и весело поддержал Юрия: – А, если я, Ванюша, заделаюсь анархистом, то возьму вас и ограблю. Вот это будет настоящая свобода! Настоящая анархия – передовая и светлая. Иван ещё больше смутился, побледнел, и промямлил: – У меня нет денег! Мне мама мало денег дала. Мирон громко рассмеялся: – Ничего, что мало. Я же анархист, а значит свободен делать всё, что хочу. Иван плюхнулся на стул, сгорбился, опустил голову, и провёл пятернёй по влажным каштановым кудрям. Купец насмешливо взглянул на расстроенного Ивана, и дружески похлопал его по плечу: – Ну ладно, не бойся братец, я шучу, и детей не граблю. Я зарабатываю деньги честным купеческим путём. Вот поэтому-то я – консерватор. Я не мешаю тебе, Иванушка – стать богатым доктором, а ты не лезешь своей юной анархической рукой в мой бедный купеческий карман. Пока шёл спор, кают-компания постепенно заполнялась пассажирами. Супруги Реус Валерий и Валентина, оба в чёрных бархатных нарядах, давно расположились на жёлтом диване у пианино, и весело шептались о чём-то своём. Валентина выстроила на голове сложную высокую причёску, напоминающую светлую кудрявую башню, и теперь то и дело заправляла шпильки в кудри-кирпичики. Между тем, она тихо бархатисто смеялась, смотрела на мужа влюблёнными глазами, и кокетливо стучала закрытым чёрным веером по его бархатному плечу, когда его речь, казалась ей фривольной. Глуховатая Анна Архиповна в шерстяном старинном платье горчичного цвета, шустро вязала в уголке красный шарфик, и смотрела за тем, чтобы дверь в каюту не закрывалась. В открытый проём входил свежий морской ветерок, прогретый сентябрьским теплом, а входившие пассажиры, то и дело пытались закрыть дверь. Политический спор немного утих. Иван больше не стал доказывать этим старым валенкам, что анархия – это прекрасно. Всё равно, они из-за своих старческих дурных мозгов не могли этого понять. Поэтому, он прошёл к стене с оружием, и стал внимательно, совсем по-детски разглядывать его. Солнце склонялось всё ниже, свет доносившийся через маленький иллюминатор, был недостаточным, и разглядывать оружие, находившееся на тёмной стене было тяжело. Горский осторожно снял монте-кристо с крючка, прищурил глаз, и поводил дулом из стороны в сторону. Особенно, его взгляд и дуло, задержалось на бывшем полицейском писаре Юрии. Иван всё не мог простить ему, что тот собирался посадить его за анархические взгляды в тюрьму. «Ограбление Мирона» – он уже простил, ведь купец был таким весёлым и добродушным. Калашникова давно отложила вязание, и наблюдала за ним испуганным взглядом. Скоро она не выдержала его анархического поведения и громко возмутилась: – Голубчик, анархист свободный, вы что решили пристрелить нас? И что за молодёжь пошла! Ещё молоко на губах не обсохло, а уже хотят кого-нибудь убить. Эх, мамку бы твою сейчас сюда. Она бы тебе быстро показала, как разбойничать на клипере! Горский испуганно вздрогнул, торопливо повесил монте-кристо обратно на крючок, и поспешил сесть за стол. Мирон, решивший взять под опеку Ивана, вступился за мальчишку: – Не бойтесь, бырыня – сударыня. Я уже это монте-кристо осмотрел. Его можно смело отдавать в кузню на переплавку. Оно сломано насмерть, и напрочь заржавело. Им только орехи колоть. – А зачем вы оружие разглядывали? – подозрительно прищурила глаза Калашникова. – А, затем я разглядывал, сударыня, что мы купцы – люди подозрительные. Нас бедных, каждый желает укокошить, и нашим добром воспользоваться. А, между прочим, мы его зарабатываем тяжёлым непосильным трудом. Анна Архиповна с насмешливой улыбкой покачала головой: – Ох, уж скажешь ты Мироша – зарабатываю непосильным трудом. Насмешил ты меня, касатик. Знаю, я ваш непосильный труд. У меня самой муж купцом был. А всё же, оружие на стене – это не смешно. Надо сказать капитану, пусть он всё это смертоубийство уберёт. Не нравится мне есть ватрушки, и на пистолет смотреть. Кусок в горло не лезет, и всякие мысли нехорошие появляются. А вдруг, какой-нибудь брандахлыст, дрянной человек возьмёт, и застрелит меня, или всех нас вместе. Вот тогда скажете мне, что оружием можно орехи колоть, а может и не успеете сказать. Поздно уже будет с дыркой в голове говорить. Мирон несколько испуганно перекрестился, и мрачно, с некоторым испугом, посмотрел на монте-кристо. Он был уверен, что оружие уже не смертельно, но слова старухи всё равно вызвали нервную дрожь. Ведь, купец уже не раз подвергался нападению. Слишком многие хотели, чтобы он не путался у них под ногами. Между тем, Калашникова твёрдо повторила: – Оружие надо сейчас же выкинуть в море! Валерий прислушивающийся к спору, неожиданно поддержал Мирона: – Зачем его выкидывать, пусть висит для красоты. Всё равно это оружие непригодно. Кинжал со шпагой – деревянные, с тупыми концами, разве только щиты стальные. Вот ими можно убить, да и то убивать надо долго и упорно. А потом – это оружие, собственность «Ермака», а собственность нельзя выкидывать. – Тогда, оружие надо закрыть в сундук под замок. Пусть этот Ермак, и сторожит его. Может, я не хочу его убийственную собственность разглядывать. Ещё моя бабушка говорила, что раз в году и метла стреляет, – твердила Калашникова. – Тогда и ваши спицы, бабушка надо закрыть под замок. Они, как я погляжу, больше похожи на шпагу: стальные, длинные и острые, – засмеялся Валерий. Анна Архиповна возмутилась и упёрла остренькие сухие руки в бока: – Не трогай мои спицы. Они безопасные. Они острые, потому что я вяжу маленькими петельками, а в эти мелкие петелюшки, только острые концы входят. И никому я не дам свои спицы. Я что буду делать на этом корабле? Вы тут будете свои лямуры крутить, тары-бары разводить, а мне чем заняться? Вот попробуйте только у меня их забрать! Словно испугавшись, что их заберут, старушка в сердцах схватила спицы, начала быстро вязать и на седьмой петле вонзила спицу в палец. Из пальца обильно потекла кровь. Она достала из рукава белый платочек, принялась наматывать его на палец, как бинт, и что-то ворчать себе под нос. Впрочем, этого уже никто не видел, потому что политический спор между Мироном и Юрием продолжился. Теперь, Иван слушал их, не выказывая свои анархические взгляды. Но лицо его живо выражало различные эмоции. Чаще всего, на его лице мелькала насмешка над глупыми стариками. В пылу политического спора появился самый тихий и молчаливый пассажир «Ермака» Тихон Одинцов. Он тоже принарядился. Сменил свой мышиный потёртый наряд на зелёный выцветший сюртук, бывший в моде лет двадцать назад. Сюртук болтался на нём, как на вешалке. На поблёскивающей лысой голове, было уложено несколько длинных серых волосков, что должно было скрывать лысину, но совсем не скрывало. На пожелтевшем лице, вместо обычной маленькой бородки, виднелось несколько ссадин и порезов, оставленных после бритья. Одинцов еле слышно и уныло поздоровался с компанией, затем с какой-то кошачьей грацией обошёл, и осмотрел кают-компанию так, словно никогда её не видел. Тихон внимательно рассмотрел деревянное оружие, бильярдный стол, открыл шахматную доску и громко захлопнул её. Затем, подошёл к иллюминатору, обозрел палубу, и мягкими шагами направился к столу. Сел он подальше от всех, на самый край стола, осуждающе посмотрел на политических спорщиков, положил руки на стол, как примерный ученик, и уставился на подрагивающий красный шарфик Анны Архиповны. Старушка заметила его взгляд, пожалела больного, и улыбнулась ему печальной материнской улыбкой. Тихон, казалось не заметил этой улыбки, продолжая заворожено наблюдать за покачиванием красного шарфа. Калашникова начала считать петли вслух, и как все глухие люди считала очень громко, вплетая свой счёт в громкий спор. Её счёт мешал политикам, и политики тоже мешали ей. Несколько раз она сбивалась со счёту, и вновь начинала считать сначала: раз-два-три-четыре-шесть-восемь... раз-два-три… пять… тринадцать… раз, два, три… тринадцать… На счёт тринадцать в каюту вошла элегантная Лилия Чёрная в вишнёвом бархатном платье, отороченном по декольте и рукавам белоснежными голландскими кружевами. Актриса горделивым поворотом головы, осмотрела кают-компанию, с улыбкой поздоровалась, стремительно прошла к столу, плюхнулась на стул, и так быстро замахала вишнёвым веером, что по каюте пошёл ветерок. Калашникова нахмурилась, и строго посмотрела на Чёрную. Лилия как будто смутилась, быстро закрыла веер, печально вздохнула, и тут же улыбнулась Ивану блестящей театральной улыбкой. Юноша расцвёл, а она подумала, что без этого мальчишки, здесь можно было умереть с тоски. Ведь на клипере, никакого достойного кавалера не было. Профессор был полоумный – он целыми днями корпел за столом со своей историей. Тихон – дышал на ладан. Майор – очумел от своей рыбалки, и кроме рыбы никого не видел. Мирон – был парень разбитной, скользкий и ненадёжный. Юрий – был слишком староват. Киприян заснул, словно спящая царевна, а между тем он… Её мысли прервались появлением неожиданной парочки. В кают-компанию вошли майор Александр Лоскутов и рыжая дама Ольга Кузнецова со своей некрасивой служанкой Дарьей. Майор и новая дама были веселы, как будто совсем недавно, кто-то из них сказал невероятно весёлую шутку. Мадам Кузнецова остановилась с порозовевшим лицом в центре кают-компании, улыбнулась пассажирам самой очаровательной улыбкой, несколько раз энергично обмахнула раскрасневшееся лицо лазурным шёлковым веером, затем отмахнулась от Дарьи, словно от надоедливой мухи. Служанка поняла желание хозяйки, с хмурым видом примостилась на стуле у двери, поправила коричневую юбку, замерла и принялась разглядывать узоры потёртого зелёного персидского ковра. Её лицо землистого цвета, оказалось в тени, оттого оно ещё больше потемнело, и теперь, вся её фигура и лицо напоминало каменного идола. Старушка видевшая всё и всех, на миг замерла с вязанием, искоса оглядела Дарью, нечаянно спустила несколько петель на своём вязании, и недовольно покачала головой: то ли из-за спущенных петель, то ли из-за редкой некрасивости Дарьи. Ольга и Александр сели в некотором отдалении от Татьяны, и офицерская вдова с трагическим лицом поправила на розовом платье чёрную атласную лилию. Один накрахмаленный чёрный лепесток отлетел от цветка, упал на пол, и на глазах женщины появились слёзы. Чёрная Лилия усмехнулась, явно понимая, что её соседка плачет не из-за лепестка, а из-за того, что её матримониальные планы, накрылись медным тазом. Вернее, голубой шляпкой Кузнецовой. Булавина заметила ехидную улыбку Лилии, прикусила губу, и улыбнулась со слезами на глазах Екатерине. Той стало до слёз жалко Татьяну и она торопливо рассказала старый анекдот, не один год смешивший слушателей. Так было и на этот раз. Вдова повеселела. Майор заметил все эти дамские переглядывания-пересуды, и шрам на его щеке несколько раз нервно дёрнулся. Чтобы успокоиться, он достал из кармана серебряный портсигар с сигаретами, встал из-за стола, и пошёл курить на палубу. Юрий прекратил спор, проводил долгим взглядом серебряный портсигар майора, достал из внутреннего кармана сюртука свою серебряную табакерку с аристократической монограммой, несколько раз понюхал ароматический китайский табак и громко, как будто с удовольствием, чихнул. Табачные крошки обсыпали его длинные седые усы, а несколько крошек даже приземлились на его седую шикарную шевелюру. Екатерина и Татьяна в один голос пожелали ему здоровья, и Байда улыбчиво поблагодарил их. Затем крышка табакерки громко захлопнулась, и переместилась во внутренний карман. Калашникова вытянула голову, чтобы успеть рассмотреть монограмму, но всё произошло так быстро, что даже её зоркий взор, ничего не успел заметить. А между тем, ей показалось, что она где-то уже видела эту монограмму. А может, она видела эту табакерку? И Анна Архиповна со вздохом продолжила вязать, размышляя о том, как увидеть табакерку ещё раз. Впрочем, она была уверена, что табакерку она ещё увидит. Если она что-то хотела, то уже никто не мог её остановить. Оттого, она и попадала во всякие нехорошие истории… Но это уже дело прошлого… Валерию надоело ждать, и он предложил начать игру. Но Мирон со вздохом сообщил, что надо ждать Киприяна. Тот пообещал прийти на бридж. И чтобы, компания не скучала, купец начал рассказывать анекдоты. Некоторые, были довольно смешние, а те, что были не смешны – всё равно веселили. После сулоя, и ожидания смерти все ценили эти прекрасные спокойные мгновения жизни. Наконец-то появился Киприян. Он задержался на пороге, и словно сожалея о своём приходе, хмуро оглядел собравшихся. Дольше всех, его взгляд задержался на новых пассажирах. Вот, они ему точно не понравились. Между тем, Киприян не ушёл, с прищуром поздоровался со всей компанией, и направился к столу, громко постукивая тростью. Мирону не понравился его взгляд, он тихо хмыкнул, но вскочил из-за стола и бравурно произнёс: – Сударь, разрешите представиться, купец Мирон Мирошниченко. Прошу любить и жаловать. – Приятно познакомиться, Киприян Колесников. А, вы откуда появились? Из моря? Вроде бы, мы никуда не заходили, – спросил Киприян. – Я появился из маленького захудалого порта Владивосток. – Мы уже проехали Владивосток? А я и не заметил, – улыбнулся Киприян. Мирон плюхнулся на стул и с шутливой интонацией продолжил: – Вы это не заметили потому, что пока наш Владивосток ещё юный, совсем мальчишка. Но надеюсь, я увижу то время, когда наш порт станет второй столицей Российской империи. Екатерина иронично, но добродушно улыбнулась: – Я думаю, сударь, этого никогда не будет. Купец развёл руками: – Княгиня, голубушка, не разочаровывайте меня. Впрочем, пусть столицей он не станет, но я верю в то, что скоро наш маленький портишко-городишко Владивосток станет огромным портом, и сотни кораблей полетят к нам на всех парусах. Юрий недоверчиво махнул рукой: – Ну, это вы сударь, загнули. Никогда наш захолустный городишко не станет огромным, и даже большим не станет. Кому он нужен? Так и будет прозябать на окраине империи с двумя военными кораблями и несколькими десятком рыбацких лодок. – А, я знаю, что будет, – набычился Мирон, вспомнивший о предыдущем политическом споре с этим несчастным либералом. – Откуда вы знаете? – упёрся либерал Байда, всё еще сердившийся на консерватора купца. – А, мне это приснилось на Рождество. Значит этот сон вещий, так моя бабка Настя говорила. – А, вы на Рождество много выпили? – прищурился Юрий. – Ух, много! Гуляли у кума так, что пол улицы уши затыкала, а вторая половина к нам веселиться прибежала. А, что тут плохого? Рождество – святой праздник, после рождественского поста, не грех и разговеться крепкой горилкой, да жирными колбасками. А, вообще-то, сударь, при чём здесь выпивка и мой вещий сон? – А, если в Рождество напьёшься, то сон уже не вещий. Так моя бабка Оксана говорила, – улыбнулся Юрий. Мирон потёр затылок, изобразил на лице комичное театральное огорчение, и явно шутливо протянул: – Эх, жаль, что сон не вещий. А я уже такие огромные купеческие планы построил, такие деньжищи во сне огребал. До сих пор этот сон помню. Самый красивый сон моей жизни: сижу я на золотой горе у моря, а корабли всех стран только ко мне плывут. Все дружно рассмеялись, и это был самый первый искренний смех на клипере. В этот миг, Мирон сразу пришёлся всем по душе, и все решили, что купец – хороший парень, и не даст им скучать в долгом морском путешествии. Юрий приподнял черепаховые очки на лоб, и повернулся к Киприяну: – Разрешите мне тоже представиться: Юрий Байда, чиновник полицейского ведомства – писарь в отставке. Я тоже из маленького порта Владивостока, который через тысячу лет станет восточной столицей Руси. Мирон дурашливо протянул: – Через тысячу? Нет, я столько не проживу. Все опять дружно засмеялись. По окончании смеха, улыбаясь, какой-то загадочной улыбкой, представилась новая дама: – Мадам Кузнецова, купеческая вдова. Прошу любить и жаловать. После своего представления Ольга прижалась к плечу майора, и бросила на него молниеносный лукавый взор. Киприян отчего-то хмыкнул и еле слышно буркнул: – Киприян Колесников...Любить не обещаю… Татьяна громко рассмеялась этой шутке. Киприян отвернулся от Ольги к Татьяне, и посмотрел на неё еще более хмуро, чем на Ольгу. Булавина тут же оборвала смех, но вслед за ней ядовито рассмеялась Лилия. Татьяна вспыхнула, оторвала с розового платья, державшуюся на одной нитке, чёрную атласную лилию и принялась с загадочной улыбкой обрывать с лилии, как с ромашки лепестки. Чёрные лепестки отрывались удивительно легко, и актриса откровенно опечалилась. Ей показалось, что так улетает её красота – быстро и безвозвратно. Мирон окинул быстрым цепким взором присутствующих, и вновь с веселой энергией предложил дамам не ссориться, а приступить к игре. Он, словно фокусник, достал неизвестно откуда новую колоду карт, ловкими движениями, отработанными до автоматизма перемешал их на виду у всех, с шутками-прибаутками раздал карты, и предложил: – Дамы и господа, предлагаю играть в бридж на интерес, ставка – копейка. Я думаю, копейка никого не разорит. Уверяю вас, без интереса, даже копеечного – интерес быстро пропадёт. По крайней мере, у меня уж точно. Не люблю, проводить время зря. Анна Архиповна продолжавшая вязать, громко заявила: – Я в эти игры не играю. На деньги – играть не буду. Иван, считавший каждую копеечку, так как матушка выдала ему денег в обрез, смущённо запинаясь, пролепетал: – У меня без копейки – интерес не пропадёт. Валентина поддержала его: – Можно и без копейки, а для интереса, надо проигравшему предложить кукарекать на палубе. Это будет очень весело. Её муж, Валерий согласно кивнул головой и улыбнулся. Он вспомнил, как сам не раз кукарекал на Солдатской улице. Юрий покачал головой, стряхнул табачные крошки, и недовольно возразил: – Можно конечно кукарекать на улице или во дворе, но кукарекать на палубе – это нонсенс. Капитан и матросы нас не поймут. Они подумают, что мы сошли с ума, и высадят нас на ближайшем необитаемом острове. Майор, вы со мной согласны? Майор Лоскутов шептавшийся с мадам Кузнецовой безразлично кивнул головой. Ему было всё равно. Он знал, что в этой компании кукарекать ему не придётся, да и потеря копейки, не разорит его. Екатерина ни с того, ни с сего сказала: – А, если это наш капитан возьмёт и сойдёт с ума, и высадит нас на острове, где живут людоеды? Может же такое быть? Иван с радостью успокоил мадам Милорадову: – Христофор Фёдорович с ума не сойдёт. Он умный. – Умные тоже сходят с ума, – пробурчала Калашникова. Киприян отчего-то повеселел и радостно потёр руками: – Я согласен на копейку. Не люблю кукарекать и мычать тоже не люблю. Моя матушка, любила играть, на мычание. Было всем смешно, только не мне. Мне всё время приходилось мычать, поэтому я выучился играть на пять. Купец решительно подытожил: – Итак, раз все согласны на интерес, кладите в банк свои драгоценные «золотые» копейки. Игра начинается. Татьяна достала из глубокого декольте белый кожаный мешочек – кису, развязала верёвку, заглянула внутрь мешочка, достала одну копейку, зажала её в кулаке и обратилась к Александру: – А, вы майор согласны играть на копейку? – Да, – односложно ответил Лоскутов, и сабельный шрам на его левой щеке вновь дёрнулся. Валерий удивился: – Мадам, покажите мне мужчину, который не любит играть в карты. Если вы мне его покажете, то я не глядя, скажу вам, что он слепой. В карты любят играть все! Татьяна грустно протянула: – О, Господи! Опять все мужчины будут целыми днями сидеть за карточным столом! Мой покойный муж, тоже все вечера просиживал со своими друзьями за преферансом. Я его видела только тогда, когда он приходил спать. Иногда у меня было такое ощущение, что все мужчины полжизни проводят за картами. Юрий снял очки, протёр толстые линзы белым батистовым платочком и пробормотал: – Не полжизни, а четверть жизни. А что ещё делать в свободное время, мадам Булавина? Тем более, что ещё можно делать здесь – посреди океана. Кругом одна вода, уже и смотреть то на неё не хочется, глаза слепит от сверкания. А ведь, нам ещё долго плыть, и карты – самый лучший – хм-м-м… Он надел очки, задумался, какое бы сравнение подобрать, и Татьяна быстро подсказала: – Убиватель времени. Юрий легко ударил кулаком по столу, и оглушительно рассмеялся, повторяя сквозь смех: – Убиватель времени, убиватель времени, убиватель… Он смеялся так заразительно, что скоро к нему присоединились все находившиеся в кают-компании. Анна Архиповна от смеха уронила на ковёр красный клубок. И даже обычно хмурая Дарья изо всех сил сдерживала смех. Она прикусывала губу, тем не менее, смех прорывался наружу короткими булькающими звуками. Смеялись все, кроме Тихона. Он не только не улыбнулся, но и сделался, как будто недоволен всеобщим смехом. Словно, смеяться, а тем более громко было неприлично. Но на него уже давно никто не обращал внимание. Тихон был тих, нем, и сидел он так, что большая часть его тела была тени. Казалось, ещё чуть-чуть притемнить помещение, и он растворится в темноте. Смех постепенно затихал, и купец, почёсывая переносицу, задорно объявил: – Дамы и господа, итак, начинаем убивать наше бессмысленное бесполезное морское время. Напоминаю, банк ждёт ваши огромные копеечные сбережения. И Мирон широким жестом шумно выложил на центр стола новенькую блестящую копейку, сверкнувшую в косых лучах вечернего заката золотым блеском. Тихон встал из-за стола и демонстративно отошёл к деревянному оружию, всей своей спиной показывая, что играть на копейку отказывается. Екатерина вскочила, чтобы бежать в каюту за копейкой, но Алексей Платонович выложил на стол две копейки – за себя и за неё, и она облегчённо вздохнув, села на скрипучий стул. Княгиня повеселела. Она была рада этой копейке так, как будто это была тысяча рублей. Если муж выложил за неё в банк копейку, то возможно, это первый шаг к примирению, потом будет второй, третий и дело в шляпе. Ведь дело не в самой копейке, а в том, что он ещё считает своей женой. Екатерина со счастливым лицом и сверкающими очами улыбнулась мужу. Он, её улыбки, как будто бы не видел, а может и правда не видел – продолжил смотреть в иллюминатор на закат. Майор Лоскутов бесстрастно выложил копейку за себя и мадам Кузнецову. Ольга благодарно улыбнулась ему, и легким скользящим движение веера коснулась его щеки. Прикосновение пришлось на крестообразный шрам, и дама смущённо прошептала: – Извините…Благодарю Вас. Ольга тоже была рада. Она прекрасно понимала, что дело не в этой копейке, а в самом желании положить монетку именно за неё. Татьяна ещё более погрустнела, разжала кулачок, и положила свою копейку дрожащей рукой. Она была готова убить Кузнецову. Убить, конечно же, в мысленно. Булавина не переносила вида крови ни в каком виде. Она даже курицу для супа не могла убить, хотя многие её соседки, офицерские дамы, спокойно рубили бедным птицам их глупые головы. Татьяна же доверяла это кровавое убийство, только мужу или слуге каторжанину, отсидевшему срок за убийство жены. На Сахалине было в порядке вещей брать домой обслугу из каторжан, и отдавать каторжанок сразу по прибытии замуж за поселенцев. В тюрьму все не помещались, да и заселять сахалинские просторы надо было кем-то. Никто по доброй воле туда не рвался. Иван положил в банк гнутую полустёртую копейку, и так горестно вздохнул, словно выложил на стол огромную неподъёмную сумму. На самом деле, это была его счастливая копейка. Он её нашёл на Рождество и хранил, как святую реликвию, приносившую ему везение. Валерий спокойно выложил две копейки и улыбнулся жене. Она снисходительно улыбнулась ему, и томно прошептала: – Спасибо, дружочек. Киприян выложил копейку, и зевнул, прикрывая рот рукой. Юрий ребячески бросил звонкую монетку прямо в банк, и улыбнулся. Копейка упала прямо в центр стола, в центр банка. Лилия внимательно наблюдала за тем, как люди кладут деньги в банк. Когда, она осталась последней, то многозначительно посмотрела на Юрия, и тот, спохватившись, положил монетку за неё. Актриса довольно улыбнулась. Кажется Байда не так стар, как кажется. 9 глава. Игра началась. Наступила тишина. Мирон прекратил улыбаться, и его лицо приняло сосредоточенно серьёзное выражение. Он не любил проигрывать даже копейку, любил только побеждать, и желательно, чтобы эта победа сопровождалась прибылью. Копейка тоже прибыль. На эту копейку, можно купить стакан лимонада, стакан семечек и ещё многое другое. После первой партии, в которой выиграл Мирон, молоденький чернявый матрос принёс в каюту лёгкий ужин и несколько бутылок горячительного: листовку – водку настоянную на смородиновом листе, шотландское виски, марсалу, фронтиньяк и шампанское. Кают-компания оживилась, тишина прошла, стало шумнее. Заскрипели стулья, послышался весёлый шёпот, тихий смех и звон бокалов. Профессор налил в высокий хрустальный бокал несколько глотков марсалы и выпил его медленными глотками. Вино было чудесным, таким, каким оно и должно было быть: в меру сладким, с терпким ароматом корабельной смолы. Именно за этот аромат, Алексей Платонович обожал марсалу. Это вино всегда навевало ему мысли о дальних странах и о морских приключениях, которых он никогда не испытал. А сейчас, всё это соединилось воедино: марсала и морское путешествие. И хотя, никаких приключений ещё не предвиделось, и дай Бог, чтобы их совсем не было, но само это соединение, а возможно, и лёгкое опьянение привело его в состояние райского блаженства. Горячее тепло марсалы разливалось по телу, словно эликсир молодости: сонливость куда-то ушла, хотелось свернуть горы, а за не имением гор – хотелось переплыть океан. По-видимому, это же стояние овладела всеми: стало ещё веселее, ещё шумнее, и почему-то темнее. Последний свет таял прямо на глазах. Но наступавшая полутьма придавала некое таинственное очарование и загадочность: и улыбкам дам, и мужским шуткам, и самой карточной игре. Тихон совсем растворился в тени. Он словно исчез. Анна Архиповна продолжала вязать и в полутьме. Алексей Платонович взглянул на её шустрые руки, и поразился зрению старушки. Он намного моложе Калашниковой, но на такой подвиг уже не способен. Зрение уже было не то. Во всё виновата история. В этих таинственных сумерках, за столом само собой образовалось несколько пар: майор Лоскутов и Ольга Кузнецова, Юрий Байда и Лилия Чёрная. Иван Горский заметив предательство Лилии и обидевшийся на неё, переключил всю свою любовь на Татьяну. Эта дама была ещё лучше актрисы – она была моложе. Мирон какое-то время пытался поухаживать за Екатериной, но Алексей Платонович вежливо и твёрдо пресёк эти попытки. Купец, опьяневший от смородиновой лестовки, нисколько не смутился, и шутливо пояснил профессору: он думал, что эта прекрасная дама ничья. В кают-компанию пришёл тот же матрос с бронзовым канделябром. Он зажёг шесть сальных свечей, три сандаловые палочки, и ушёл неслышной кошачьей походкой. От сандаловых палочек, по каюте поплыл незнакомый тропический аромат, и дамы принялись восторгаться им. Но восторгались они не долго. Скоро этот сандаловый дым заполнил всю каюту сверх меры, и Лилия потушила две сандаловые свечки в бокале с шампанским. Одной свечки было достаточно. Игра продолжалась. Теперь, многие вошли в азарт, и играли так, словно на кону стояли не копейки, а миллионы. Но нервозности и раздражения не было. Весёлое и приподнятое настроение витало в воздухе вместе с сандаловым и ванильным ароматом. После долгих дней однообразия и скуки, каждому хотелось веселья и дружеского общения. Оттого голоса играющих были наполнены весельем: – Пас! – Одна трефа! – Пас! – Одна черва! – Ходите быстрее! – Миль пардон… две трефы. – У меня взятка! – У меня малый шлем! – радостно провозгласил Мирон. Он получил банк, довольно потёр руки, и передвинул весь банк ближе к себе. Начался третий роббер. Игроки поменялись партнёрами. Екатерина играла на пару с Татьяной. Алексей Платонович вышел из игры с большим удовольствием – он не любил играть в карты, и прошёл к двери, чтобы вдохнуть свежий вечерний воздух. В каюте стало слишком жарко, а терпкий удушливый аромат сандала стал раздражать. Кают-компания находилась у самой лестницы, в открытую дверь было видно синее небо, украшенное мохнатыми мерцающими звёздами, и остроносый серебристый месяц. Алексей Платонович некоторое время любовался небом, затем стал наблюдать за игроками со стороны. Это было довольно занимательное занятие. Екатерина, как всегда отдавалась игре со всей своей страстью. Она ужасно расстраивалась, когда проигрывала, и была искренне счастлива, когда выигрывала. И всё это отражалось на её лице. Сейчас, она была уверена, что её карты вот-вот будут биты, поэтому еле слышно уверяла себя: – Всё будет хорошо. Всё будет хорошо… Но хорошо не стало. Она проиграла, печально вздохнула, и оптимистически заметила: – Будет и на нашей улице «банк». Александр играл вроде бы бесстрастно и спокойно, но азарт игрока неуловимой тенью проскальзывал: то по плотно сжатым губам, то по вспыхнувшему яростному взгляду, то нервным тиком крестообразного шрама. Если же его партнёрша, Ольга ошибалась в торговле, по его лицу пролетала лёгкая снисходительная улыбка. При начале новой партии, майор получил в партнёры Ивана. Горский был самый слабый игрок, и Александр через некоторое время с досады пробурчал: – В армию бы тебя, братец! Там бы ты тебя быстро научили в карты играть. Юрий со смехом поддержал майора: – Тебя Иванушка надо в тюрьму отправить – там тоже быстро научат играть. Киприян зевнул и пожал плечами: – Зачем, в тюрьму. У нас в конторе, тоже можно научиться играть. Юрий слабо возмутился: – У нас в конторе некогда было играть. Преступность всё время ползёт вверх. Вот, что такое современное воспитание! А в вашем земельном ведомстве, я вижу – делать нечего. Вместо земельной работы, в карты играете. – А, у нас на Сахалине зима долгая. Земля отдыхает, и мы вместе с ней, – хохотнул Киприян. У Ольги, как видно была хорошая карта: лицо её озарялось сияющей улыбкой, и она тихо пропела: – Ля-ля-ля… Красота! Татьяна играла рассеянно, словно пыталась собраться с мыслями. Несомненно, что-то удручало её. Иногда, она спрашивала у партнёра совета какой картой ей лучше играть, а когда проиграла, с несчастным лицом заявила: – У меня опять всё ужасно – проигрыш! Мирон играл с купеческим азартом. Но все свои эмоции он пытался скрыть не как майор – каменным лицом, а шутками. Оттого, никогда нельзя было понять какая у него карта, и что он задумал. И при плохой, и при хорошей карте, он был говорлив и весел. Выпитое на купца, как будто не действовало. Около него стоял хрустальный бокал с фронтиньяком, и он пил его маленькими, совсем мизерными глоточками. А выпив, тут же наливал новый бокал. Выиграв три копейки, купец довольно потёр руки, покрытые золотистыми волосками, и радостно протянул: – Опять прибыль! Красота! Лилия часто комментировала и свои, и чужие ходы язвительными репликами, иногда совсем не относившимися к самой игре. Словно, она говорила с невидимым собеседником, бесившим её. Но, актриса была явно умна и наблюдательна. Она исподволь наблюдала за лицами игроков, и предугадывая карты, часто выходила победителем. Валентина даже пошутила, что Лилия видит её карты насквозь. Иван играл неуверенно, каждый раз объявлял ставку выше своих возможностей, рассчитывая на карты своей партнёрши Татьяны, а когда их не оказывалось у неё, его лицо становилось похожим на трагическую маску игрока, проигравшего огромные казённые деньги. Чтобы хоть как-то выиграть, и показать себя не хуже других, он делал ставки всё выше, всё более рискованные, и вновь проигрывал. Юрий играл умело и методично, не выказывая никаких эмоций. Но он тоже следил за лицами игроков, через затуманенные стёкла очков, и часто при повороте его головы, в толстых линзах сверкал огонёк, отражённый от горевшей свечи. Если же он проигрывал, то бесстрастно замечал: – Это непростительное преступление. Мне попалась дурная карта. При этих словах, Тихон вздрагивал в полутьме и шумно вздыхал. Валерий играл довольно хорошо, вдумчиво, но без всякого интереса, и может быть оттого чаще проигрывал, чем выигрывал. Для него игра была пустым приятным времяпровождением, и больше ничего. Выигрыш не приносил ему радости, но и проигрыш не приносил огорчения. Его жена, Валентина играла из рук он плохо. Она была слишком осторожна, но при проигрыше не расстраивалась, словно уже давно смирилась с тем, что никогда не выиграет, и даже не стоит к этому стремиться. Анна Архиповна почти довязала свой шарф, хоть часто отрывалась от вязания, чтобы хозяйским взглядом осмотреть, как идут дела за столом. Дарья страдала от бездействия. Она: то тихо притопывала по ковру обеими ногами, то зевала, то сцепляла руки в замок, то колотила кончиками тонких худых пальцев по острым коленям, проглядывавшим сквозь тонкую коричневую ткань. На её счастье в кают-компанию заглянула Мурка, и Дарья радостно подхватила кошку на руки. Теперь, она могла поиграть с кошкой. Она была из тех людей, что бездействие утомляло её больше, чем труд Профессору надоело дышать удушливым сандаловым ароматом. Он вновь повернулся к лестнице, откуда шёл свежий морской ветерок, и при повороте, спина отозвалась привычной острой болью. Чтобы ослабить нагрузку на спину, Алексей Платонович прислонился плечом к прохладной двери, расстегнул жилет, оставив его на одной пуговице, и стал созерцать ночные небеса. Теперь он слышал, только громкие веселые голоса людей, и звуки с палубы: оттуда доносился шумный трепет раздуваемых парусов . Но никакие звуки не мешали ему блаженствовать. На душе царили мир и покой – за его спиной веселились люди, а в чёрном бездонном небе мерцали мирные таинственные звёзды... Анна Архиповна на секунду оторвалась от вязания, и посоветовала профессору не стоять на ветру, а то он простынет и помрёт, так как уже не молод. Но и это замечание не испортило Алексею Платоновичу настроение – величественные звёзды, давали ощущение безбрежности времени и пространства. Словно их далёкий загадочный свет, наполнял и его душу небесной бесконечностью… На несколько минут за столом воцарилась тишина. Затем, до ушей Алексея Платоновича донёсся чей-то сдавленный смех, и покашливание. Кто-то сел за пианино и стал наигрывать польку. Послышался грудной обволакивающий голос Лилии: – Шесть крести – плохие вести. Анна Архиповна встревожилась: – Почему плохие вести? Какие плохие вести? – Плохие вести для меня, – пропела актриса. – Вам угрожают? – продолжила волноваться Калашникова. Лилия промолчала, но послышался задумчиво грустный голос Мирона: – И у меня тоже плохие вести. – Что за плохие вести? – опять всполошилась старушка. – Мои карты угрожают мне, что я проиграю, – засмеялся купец. Через несколько минут выяснилось – Мирон выиграл и эту партию. Он зазвенел копейками и вдохновенно заявил: – Копейка тоже деньги. Можно и с копейки сделать капитал. Я свой первый капитал сделала на копейках – ещё в девять лет и тогда мамаша сказала мне: «Мироша, ты будешь великим человеком!». Ольга наивно спросила: – И вы им стали? – Конечно, стал! По крайней мере, во Владивостоке. Спросите весь Владик про Мирона Мирошниченко, и все вам скажут, что я самый удачливый купец. А, удача приходит только к великим, – бахвалясь, засмеялся Мирон. Анна Архиповна продолжила говорить о своём: – Если нет плохих вестей, то нечего говорите о них. Нельзя звать чертей – они и так, всегда за нами идут. Только их помянешь, а они тут, как тут. А эти черти, такие привязчивые. Пристанут – не отвяжешься. Видимо, старушка плюнула через левое плечо, потому что Лилия засмеялась, и сквозь смех выкрикнула: – К вам, Анна Архиповна никакие черти не пристанут. Вы сейчас так здорово на них плюнули, что их всех, как ветром сдуло. – Так им и надо! – совсем молодо засмеялась Калашникова. Валентина со вздохом отметила: – Валера, нам новый дом сначала надо освятить, а потом въезжать. Говорят, когда дом теряет хозяина, там черти поселяются. – Валечка, не волнуйся, всё сделаем, как надо: и освятим, и просветим, и покрестим, и побелим, – деловито и задумчиво ответил муж. – Валера, а я всё переживаю. Мне все время кажется, что пока мы плывём, с нашим домом что-нибудь случится. А вдруг, он сгорит? – Ничего с ним не случится, сто лет стоял, ещё столько же простоит. Там уже пятый хозяин меняется, а дом всё стоит и стоит. Он ещё нас с тобой переживёт. – А, я всё равно беспокоюсь. – Валентина!!! У тебя карта бита, ты опять проиграла, – закричал Валерий. – Опять проиграла! – совсем без расстройства протянула Валентина. Наступило молчание. У кого-то из рук вывалилась копейка, и покатилась по полу. Через некоторое время, Киприян с затаённым страхом спросил: – Бабушка, вам 80 лет, а такие люди говорят, могут предвидеть грядущую опасность. Вы, видите на нашем клипере опасность? Старушка громко переспросила: – Что вы говорите? Говорите громче, я плохо слышу. Колесников крикнул, повторяя вопрос. Анна Архиповна довольно весело ответила ему: – Сударь, мне ещё нет восьмидесяти, мне 79 с половиной лет. Я ещё молода – до старости целых полгода. Киприян продолжал настойчиво упорствовать: – Сударыня, вы не ответили. Вы видите, что-нибудь плохое впереди? – Я касатик, плоховато вижу. Может, после восьмидесяти начну что-то видеть. Одно, я знаю точно – я доплыву до Севастополя, а доплывут ли другие, сказать не могу. Ольга заливисто рассмеялась: – Ну, если вы доплывёте, то и мы доплывём. Вы же с нами плывёте на одном корабле. Валентина полюбопытствовала у старушки: – А, вы, куда Анна Архиповна плывёте в такие годы? – Я еду домой, – помедлив, ответила Калашникова. Валентина счастливым голосом пояснила: – Я тоже еду домой. Я так счастлива, что еду в свой новый московский дом. Всё-таки иметь свой дом это счастье. – А вы что на Сахалине жили на улице? – ехидно спросила Лилия. – Мы жили не в своём доме, – фыркнула Валентина. Валерий слишком поспешно встрял в разговор: – Валентина, душенька, наверно никому не интересно, где мы жили. Мы же не на улице жили. Иван печальным тоном протянул: – А, у нас шикозный (*шикарный) двухэтажный дом на Солдатской улице. Когда я уезжал, и в последний раз взглянул на него, то чуть не заплакал. Мне показалось, что я его больше не увижу. Татьяна бросилась утешать юношу: – Почему не увидишь? Ты же выучишься на доктора, и вернёшься домой. – Конечно, вернусь, – торопливо подтвердил Горский и так же печально продолжил, – мне, просто так показалось. Иногда, всем людям что-нибудь да кажется. Юрий хохотнул: – А, мне всё время кажется, что я выиграю. А я второй круг проигрываю. Татьяна рассуждала в полголоса: – А, мне всё время кажется, что со мной случится что-то плохое. Старушка повысила голос: – Что говоришь, милочка? Сяду-ка, я поближе к вам, что-то плохо слышно, да и видно плоховато. Мне вязать тяжело, а у вас там света побольше. Александр ввязался в разговор и отрезал: – А мне никогда ничего не кажется. Глупости всё это! Мирон довольно протянул: – А, мне кажется, что я сейчас выиграю и получу огромную прибыль – одну копейку. Лилия торжествующе провозгласила: – А мне кажется, вы проиграли ухарь-купец, и эта копейка уйдёт ко мне! -О, горе мне, я разорился, – заливисто рассмеялся купец. Он досмеялся, и Ольга дрожащим голосом протянула: – А мне всё время кажется, что в первый же шторм наш «Ермак» пойдёт ко дну. Он такой маленький. Это конечно глупо, но я боюсь. Я даже думаю, что и вы все тоже – иногда думаете об этом. Лоскутов решительно отрезал: – Я не думаю! И вы не думайте. Тот, кто боится – не доплывёт, не добежит, и не долетит. Это я по себе знаю. Всякое на войне видел. А то, что клипер маловат, ещё ни о чём не говорит. Он уже давно плавает, и не один шторм пережил. Анна Архиповна поддержала майора: – Наш «Ермак» маленький, да удаленький. Он уже двадцать лет ходит. А, в том году, на наш берег огромный голландский корабль выбросило. Плыл в Японию, а на наш Сахалин каким-то ветром занесло. Только один бедный голландец и остался жив. Ольга как будто обрадовалась: – Вот этого я и боюсь. Если огромный голландец на берег выбросился, то наш «Ермак» и подавно залетит на какую-нибудь скалу. – Не каркайте мадам, – вспыхнула Лилия. – Я не каркаю. Бедный голландец! Киприян засмеялся: – Бедный голландец! Да они всем миром владеют. – Уже не владеют. Теперь, владеют англичане, – уточнил профессор. Ольга упрямо продолжила: – скажите, кто из вас умеет разлаживать пасьянс на будущее? У меня есть новый пасьянс. Киприян пробурчал: – Пасьянс на знание будущего? Глупости! Никто не может знать будущее. Только Господь Бог знает, но он никогда нас об этом не предупреждает. Татьяна печально заметила: – А лучше было, если бы он предупреждал, или хотя бы нам намекнул. Юрий Байда с холодной невозмутимостью спросил: – И что вы будете делать, мадам, если узнаете своё будущее? Например, вы сейчас узнаете, что наш «Ермак» потонет через три дня. Что вы будете делать? Сбежите с нашего корабля! Лучше не знать ничего, лучше жить. Киприян отчётливо вдумчиво сказал: – Не знаю, как вам господа, а мне сразу не понравилось название клипера – «Ермак». И какой дурак назвал его так. Могли бы назвать по-другому. Например, назвать… – неожиданно, от глотка мадеры, в его горле запершило, защекотало, он стал прокашливаться, и Татьяна по старой привычке подсказала: – Непотопляемый! Иван радостно воскликнул: – Как, вы угадали? Этот клипер и есть «Непотопляемый». На верфи, сначала написали «Непотопляемый», но потом по приказу покупателя купца Ермакова переписали на «Ермак». Дело в том, что его отца звали Ермаком. Вот такое старинное имя дали его отцу и нашему клиперу. – Надеюсь, тот человек Ермак Ермаков не утонул, – встревожено спросила Ольга. – Он умер в девяносто девять лет на своей кровати, – солгал Иван для успокоения прекрасной дамы. Он знал, что старый капитан Ермак Ермаков утонул в одном из штормов в семьдесят один год. А это утоплением уже не считается. Семьдесят лет, такой древний возраст, что многие сухопутные старики, умирают намного раньше. Екатерина задорно заявила: – А мне кажется – всё будет хорошо! Мы доплывём, добежим и долетим – и выиграем! Ой! Я выиграла! Валерий весело подытожил: – Княгиня, вы счастливая женщина. Киприян поддержал его: – И наверно, удачливая. Я знаю, у вас была плохая карта. Я видел это по вашему лицу. Лилия вновь съехидничала: – Удачливая! Как в одном анекдоте. Так говорили об одной даме – заядлой картёжнице, которая при пожаре утонула. Анна Архиповна громко спросила: – Утонула? Кто утонул? Вроде бы все здесь. Татьяна недовольно бросила: – Бабушка, мы говорим о том, что кому кажется. Калашникова вздохнула: – А вот мне вчера ночью показалось, что за нами огромный морской чёрт плыл – с рогами и хвостом. Иван с видом знатока сообщил: – Это была чёрная акула, она за нами всё время плывёт. Валерий заспорил: – Это не одна и та же акула. За нами плывут разные акулы. Их в море много, как чаек. Ольга задумчиво заметила: – Нет, это одна и та же акула. Я её уже знаю. Татьяна съехидничала: – Вы уже с ней подружились? Валентина громко вздохнула: – Милые дамы, перестаньте говорить об акуле. Хватит нас всех пугать. Давайте сменим акулью тему – на весёлую. Мирон подхватил: – Чтобы начать весёлую тему – надо выпить вина. Давайте господа, опрокинем по рюмочке. Ведь, вино это…хм-м-м… – он задумался,как сказать остроумное, чтобы опять развеселить компанию, и Татьяна торопливо подсказала: – Вино – это увеселитель. Лилия проиграла, и со всего маху кинула карту на стол: – Сегодня мне не везёт. Впрочем, в последнее время, мне всё время не везет. Мирон весело воскликнул: – Тихон просыпайся, пора пить. Алексей Платонович, голубчик, идите к нам. Хватит на небо любоваться, там ничего не изменилось за последние сто миллионов лет. Я это вам точно говорю – сам проверял. Купец оглушительно рассмеялся, компания его поддержала. С палубы неожиданно подул более холодный и сильный ветер. Паруса затрепетали ещё сильнее. Алексей Платонович застегнул жилет, потёр шею, натёртую накрахмаленным воротничком, и прошёл к столу. Стоять в дверях стало холодно. Дамы выпили шампанское, мужчины кто коньяк, кто фронтиньяк, кто марсалу и все приступили к закускам. Настала тишина, прерываемая стуком вилок, тарелок, чьим-то сопением и шуршанием дамских юбок. После ужина началась новая игра. Стало так тихо, словно все задумались. Первым нарушил тишину Мирон: – Мадам прекрасная Лилия, извините за дерзкое любопытство, а Чёрная Лилия ваше настоящее прозвание, или это сценический псевдоним? Лилия прижала карты к груди, медленно выпила шампанское, и недовольно поморщилась: – Какая вам разница настоящая я чёрная или нет. Я же не спрашиваю Вас – вы настоящий Мирон Мирошниченко или нет. – Я настоящий купец Мирон. Можете, хоть весь Владик опросить, – захохотал он. – Владивосток далеко, и все, кроме вас, больше никогда его не увидят. А я знаю один случай, когда разбойник с большой дороги выдавал себя за купца. Мирон делая глоток марсалы, закашлялся, из-за этого прохрипел: – Я и не знал мадам, что за простой вопрос, получу по шапке. Пардон, извините душечка, теперь вас ни о чем не буду спрашивать. – И не спрашивайте, – зло отрезала актриса. Киприян миролюбиво протянул: – Господа, мы все кажемся не тем, чем являемся. Все мы хотим казаться лучше, чем есть. Лилия опровергла его аксиому: – А, я не пытаюсь! – Значит, вы пытаетесь казаться хуже, чем есть. А я вижу, что вы добрая хорошая женщина, но какие-то последние события выбили вас из седла, – добродушно пояснил Юрий. Купец присоединился к нему и с ласковой, примирительной ноткой заявил: – Мы купцы, тоже человека видим насквозь. Вы, Лилия чудесная дамочка. Я просто хотел с вами поближе познакомиться. – А мне не нравятся купцы, – усмехнулась актриса. Татьяна расстроенным шёпотом пробормотала: – Это ужасно. – Что ужасно? – быстро спросила Лилия. – Ужасная карта пошла, – отговорилась Булавина. Она чувствовала себя маленькой и никому ненужной. Майор её бросил, а купец, на которого она уже имела матримониальные планы, желал присударить за этой ехидной. А ведь, она намного моложе, да и на лицо не уродина. Чтобы, как то обратить внимание купца на себя, она многозначительно улыбнулась Мирону и протянула: – Без купцов мир рухнет. Поэтому надо любить купцов. – Вы, правы душенька Татьяна. Без нас мир будет голым, босым и голодным! Ваша карта бита. Пардон милая, я вас обыграл, прошу извинения, но такова игра. Валентина мало вслушивалась в разговор, поэтому не в строчку вставила: – А мне мама говорила, что все купцы – разбойники с большой дороги. Ой! – она густо покраснела, посмотрела на Мирона жалобным взглядом и торопливо продолжила, – извините, сударь, Вы, конечно же самый честный купец на свете. Мирон не обиделся, расхохотался от всей души, его лицо превратилось в озорную мальчишескую физиономию, и он сквозь смех повторил несколько раз: – Мирон – самый честный купец. Татьяна осуждающе посмотрела на Лилию: – А вам идёт ваше имя – Чёрная Лилия. – Я тоже так думаю, – фыркнула она. Татьяна вздохнула: – Не надо скрывать, мадам Чёрная, что это ваш сценический псевдоним. Наверно настоящее ваше имя – Авдотья Лукина. – Почему Авдотья, и почему Лукина? – театрально удивилась Лилия. – А, я на вашем платочке видела инициалы А.Л. – Это не мой платочек. Мне его подарил мой старый поклонник, это его инициалы, чтобы я всегда помнила о нём, – насмешливо пояснила Лилия и гордо вскинула голову. В полутьме, её морщины затушевались, глаза засверкали от колеблющегося света свечи, и лицо вновь засияло былой красотой. Иван залюбовался прекрасной Лилией и наивно спросил: – А почему, вы взяли псевдоним Чёрная Лилия, ведь лилии бывают только белые или жёлтые. Актриса сделала вид, что не слышит вопроса, и продолжала разглядывать свои карты. Вместо неё ответила проигравшая свою партию Екатерина: – Если это действительно псевдоним, то Чёрная Лилия привлечёт внимание зрителей больше, чем белая, жёлтая или розовая. Белая Лилия – это пресно, а чёрная – завлекательно. Мне тоже нравится всё необычное. Я думаю чёрная роза или чёрная лилия – это необычно и красиво. Ольга беззаботно рассмеялась: – Зелёная ромашка, тоже звучит гордо. Всё! Я профершпилилась, проигралась в пух и прах. Потеряла целую копейку. Но это финти-фанты – пустяки. Александр сбросил последнюю карту и довольно провозгласил: – Господа, миль пардон, тысяча извинений, у меня – Большой Шлем. Я выиграл! Мирон шутливо состроил трагическое лицо: – Значит, мы не напрасно тревожились. У всех нас плохие вести – мы проиграли. Поэтому, давайте дамы и господа, больше не печалиться – всё плохое уже произошло – мы проиграли! Отметим это радостное событие рюмкой мадеры. Она утешит нас. Послышался звон бокалов и короткие женские смешки. С коридора прилетел ветерок. Свет свечей затрепетал. В каюте стало прохладно. Ветер тонко и тревожно завывал в парусах, и этот тонкий пронзительный звук вплетал в шум весёлой компании – неприятным леденящим резонансом. Игра продолжилась. В кают-компании стало прохладно. Анна Архиповна поёжилась, отложила вязание на диван около фортепиано, и ушла, прихватив с собой Дарью. Калашникова давно заметила, что служанка Ольги мается от скуки и неподвижности. Всё это время, Дарья часто вздыхала, а заласканная ею Мурка сбежала. Анна Архиповна и Дарья тихо ушли, плотно закрыв дверь за собой. Никто не заметил их ухода… 10 глава. Круг закончился. Карты на время отложили, и в каюте стало ещё более шумно. Как обычно, выпившие люди все что-то говорили, и никто никого не слушал. Лилия, имевшая тонкий слух, внимательно слушала неприятное завывание ветра, доносившееся даже через закрытую дверь. Чтобы заглушить неприятное завывание и подбодрить себя, она тихо запела песню на итальянском языке. Екатерина устала сидеть за столом. Она поднялась, неспешно прошла к пианино и провела рукой по гладкой лакированной поверхности крышки. Её рука остановилась на шероховатой отметине. Она опустила голову и пригляделась, на крышке было тонко нацарапано «Здесь был-плыл Вова Путин». Княгиня улыбнулась неведомому Вове, медленно, словно нехотя, подняла крышку, придвинула стул и стала подстраиваться к мелодии напеваемой Лилией. Актриса перешла к ней, и встала рядом. Профессор перешёл к дивану, сел, откинул уставшую спину на мягкую спинку, вытянул ноги и стал слушать песню. Александр подошёл к оружию и принялся разглядывать его. Он вынул саблю из ножен и потрогал кончик тупой деревянной сабли. Киприян заметил, что майор стоит спиной к столу, тут же подсел к мадам Кузнецовой, и тихо предложил: – Мадам Кузнецова, не желаете выпить со мной шампанского? – Не желаю, – жёстко отрезала она, всем своим видом показывая, что не желает с ним общаться. Говоря это, она сложила голубой веер, прикоснулась им к правой брови, тем самым показывая известную всем кавалерам фразу: « Я не хочу Вас видеть» Колесников не отступал: – Вы же любите шампанское. – Откуда вы знаете, люблю ли я шампанское. Я вас в первый раз вижу. Она повернулась к майору, который в этот момент заглядывал в дуло монте-кристо и громко воскликнула: – Александр, почему вы меня покинули? Меня уже пытаются украсть. Киприян отпрянул от Кузнецовой, пробормотал «миль пардон», торопливо налил стакан фронтиньяка, выпил залпом, и направился профессору. Он плюхнулся рядом с ним на диван, и вперил мутный пьяный взгляд в прекрасную Лилию. Ему показалось, что он видит эту даму в первые, и даже удивился – откуда она появилась. Неужели тоже из Владивостока? Майор со свистом рубанул саблей в воздухе, посмотрел на Ольгу, сидевшую в одиночестве, и грозно отрезал: – И кто это пытается вас украсть? Я сейчас быстро, его попытки укорочу. Кто этот храбрец? Лилия перестала петь, и многозначительно пояснила: – Майор этой саблей, даже червяка не убьёшь. Она тупая. – В умелых руках и тупая сабля – оружие, – заявил Александр, направляясь к Ольге с деревянной саблей. Екатерина быстро заиграла веселую танцевальную мелодию. Киприян продолжал тупо смотреть на Лилию. К нему подошла Татьяна, прижала розовый веер к сердцу, а вернее к глубокому декольте и проворковала: – А вы, сударь, не желаете ангажировать меня (*пригласить на танец)? – Не желаю! Я вас не знаю, – недовольно буркнул Колесников. Татьяна обиженно, надулась, и взмахнула закрытым веером за плечо, показывая тем самым кавалеру: «Пошёл к чёрту». Если бы Булавина могла, то махнула бы Киприяну веером, что он: дурак, скотина, сволочь, негодяй…и ещё, что-то похуже, но в символическом лексиконе веерного разговора – таких грубых слов не было. Колесников был уже прилично пьян. Он слишком близко склонился к профессору и нервно, дыша перегаром, прошептал: – Не нравится мне всё это. – Что не нравится? – невольно отклонившись от него, спросил Алексей Платонович. – Я чувствую, эти дамочки испортят мне всё путешествие, – пробормотал Киприян. Он с чувством выполненного долга, откинулся на спинку дивана и тут же заснул. Алексей Платонович слышал его тихое сонное похрапывание. За столом настал как раз такой момент, когда собеседники чувствуют себя наиболее раскованно, у всех приподнятое настроение, а лица окружающих вызывают самые дружеские приятные чувства. Если сказать проще, наступил тот момент застолья: когда ты любишь всех, и думаешь, что и они тоже любят тебя. Мирон умело поддерживал этот весёлый дух, и не потому, что он составил какой-то свой внутренний план, а потому что таким уродился. В любой компании, где бы он не появлялся, купец быстро становился заводилой компании, королём стола, и любимцем женщин – независимо от своих чувств и желаний. Словно, попадая в любой круг людей, в нём включался какой-то внутренний, не зависящий от него маховик веселья. И этот маховик обязательно должен был захватить с собой всех, кто, так или иначе находился рядом. И в этот раз, смешные анекдоты сыпались из Мирошниченко, как из дырявого мешка. Он рассказывал и рассказывал новые никем не слышанные анекдоты о купцах. Татьяна уже смотрела на него влюблёнными глазами, и подумывала о том, что этот мужчина самый лучший кавалер на клипере, и надо бы с ним завести более тёплые отношения. Несмотря на свои мысли, что-то ей подсказывало, что для брака он не годится. Почему не годится, она не знала, но чувствовала. Словно, Мирон был красивой большой бабочкой, которой можно любоваться, но нельзя взять в руки. Крылья сразу сломаются. Компания искренне смеялась шуткам. Теперь их смешили любые шутки: были они смешными или нет. Юрий тоже решил вставить своё профессиональное слово, и рассказал несколько анекдотов о жандармах, прокуроре и преступниках. Майор несколько раз задумывался, какой бы офицерский анекдот рассказать ему, но кроме неприличных анекдотов о поручике Ржевском ничего не вспомнилось, поэтому он решил ничего о военных не рассказывать. Иван вставил свою лепту с чувством гордости. Он вспомнил несколько анекдотов и смешных случаях о рыбаках… Мирон в очередной рассказал особенно смешной анекдот о купце и воре, и в кают-компании раздался оглушительный гомерический хохот. Киприян проснулся, обвёл мутным взглядом душное помещение, и ни к селу, ни к городу полувнятным голосом пробормотал: – Господа, а вы слышали, что в Александровске перед нашим отъездом сбежал каторжанин? Смех прекратился, но не сразу а постепенно затухая. Некоторые даже не слышали сообщение Киприяна, и прекратили смеяться только потому, что некоторые пассажиры вдруг загрустили. В неуловимое мгновение, настала тревожная, тягучая тишина, наполненная глухим завыванием ветра в парусах и каким-то непонятным стуком. Словно где-то далеко колотили по дереву деревянным молотом. Алексей Платонович заинтересованно оглядел лица и позы людей. Тихон печально и осуждающе смотрел на Колесникова. Валентина, округлив испуганные глаза, прижалась к Валерию. На лице Александра дёргался в нервном тике крестообразный шрам. Ольга печально смотрела на майора, и словно бы просила защиты. Юрий сосредоточенно протирал затуманенные очки. Лилия откинулась на спинку стула, и осматривая всех прищуренным взором, загадочно улыбалась. Мирон неожиданно заскучал, заправил выбившийся из под сюртука яркий шейный платок, и подставил крепко сжатый кулак под подбородок. Иван оглянулся на преспокойного купца, и провел пятернёй по кудрям, словно расчёской. Татьяна смотрела на Киприяна, как на плохого мальчика, и даже еле слышно пробормотала: – Инфант террибл. Анна Архиповна преспокойно вязала, и профессор заметил на её губах проскользнувшую лёгкую улыбку. Дарья искоса зло посмотрела на Киприяна, и тут же отвернулась к двери. В общем, Алексей Платонович не заметил никаких намёков на то, чтобы кто-то испугался. Лица были, как лица. Казалось большинство пассажиров, были лишь раздосадованы вмешательством Киприяна в их веселье. Единственный, кто в этой компании ужасно испугался – это была Екатерина. Именно, она побледнела, как мел, широко открыла карие влажные глаза, и стала оглядываться по сторонам так, словно искала возле себя беглого каторжанина с топором или ружьём в руках. Но Катенька была вне подозрения. Хотя, если бы на его месте сидел какой-нибудь молоденький многоучёный пристав увлекающийся современными методами выявления преступника, то ей бы точно пришлось отправиться на каторгу, из-за своего испуганного лица. Но, слава Богу, здесь этого учёного пристава не наблюдалось, и она могла спокойно плыть дальше. Лица пассажиров постепенно менялись, всё более принимая расстроенный вид, а между тем, все вперили сой взор в Колесникова, явно желая, чтоб он побыстрей провалился… в свою каюту. А так как профессор сидел рядом с ним, то эти взгляды волей неволей задевали и его. Колесников, как будто желал на кого-то посмотреть. Он стоически пытался держать голову прямо и сфокусировать свой взгляд, но его всклоченная голова падала на грудь, а полуприкрытые серые глаза закрывались. Между тем, он с запинками, монотонно повторил свой вопрос: – Вы слышали, господа о беглом варнаке? Татьяна открыла веер, и так энергично замахала им, что потушила на канделябре, почти догоревшую свечу: – Ну, и жара! Какую древнюю новость вы нам сударь сообщили. С каторги вечно кто-то сбегает. Моего мужа часто гоняли ловить беглых. Майор, Вы тоже ловили? – Ловил, – односложно выдохнул Лоскутов и провёл рукой по шраму. Юрий опять снял очки, и, сдерживая зевание, стал протирать запотевшие толстые линзы платочком: – Я ничего не слышал. Я из Владивостока, и в вашем Александровске никогда не бывал. Мирон привычно широко улыбнулся и присоединился к Юрию: – Я тоже ничего не слышал о беглом. Я не из вашей сахалинской епархии. Хотя в вашем Александровске не раз бывал, но в это лето не удосужился побывать. Ольга ласково-жалобно посмотрела на полусонного Киприяна, и томно протянула: – Сударь, какой глупый разговор вы затеяли. Всю нам обедню испортили. Мы так веселились, а теперь заскучали. Валентина вспыхнула, посмотрела на Кузнецову, как на глупую курицу, и неожиданно властно отрезала: – Неужели вы не понимаете мадам Кузнецова: этот господин намекает на то, что кто-то из нас беглый каторжанин. Какая ерунда, как будто у какого-то беглого есть деньги на это дорогое путешествие. И не смотрите на меня, сударь Колесников таким подозрительным взглядом. Мы с Валерой не беглые, и просим оставить нас в покое. Валерий согласно кивнул головой, и приобнял жену за плечи. Валентина благодарно улыбнулась ему, и он ей ответил ласковой улыбкой. Ольга печально протянула: – Милый Киприян, перестаньте пугать нас. Идите спать, а завтра мы поговорим с вами обо всех беглых Сахалина. Иван вскочил, откинул кудри со лба, и юношески воинственно выкрикнул: – Я тоже думаю, что вы сударь, пытаетесь нас рассорить. Это господин Колесников неприлично. Всех, кто садился на наш «Ермак» проверяла полиция. И во Владивостоке тоже проверяли! Киприян продолжал смотреть бессмысленным осоловелым взглядом в какую-то неведомую пустоту. Казалось, он уже забыл, о чём спрашивал, и совсем не слышал воинственный выкрик юноши. Юрий вздохнул, надел очки, открыл портсигар с нюхательным табаком, и деловито предложил: – Возможно, Киприян прав и среди нас есть беглый. Ну и пусть себе плывёт, куда желает. Только нас пусть не трогает. А если тронет, тогда ему не поздоровится. Хотя я уверен, этот беглец постарается плыть, как можно тише. Зачем ему неприятности? Мирон деловито предложил: – Может нам унести Киприяна в свою каюту. Пусть проспится, а завтра расскажет, что сей вопрос значит. Вдруг, он спьяну несёт околесицу, и про беглого сказал ни к селу, ни к городу. Я тоже, как то спьяну и спросонья решил, что мой шурин пират и съездил ему по морде. Лилия приподняла брови и сверкнула чёрными очами: – Господа, я думаю нам надо до конца разобраться в этом беглом вопросе. Я лично не желаю, чтобы меня подозревали в бегстве с каторги. Поэтому, я расскажу немного о себе. Я из Липецка, приезжала к своему суженому на Сахалин, чтобы вернуться домой вместе с ним, но бедный Леонид умер за месяц до моего приезда от чахотки. Пришлось мне возвращаться домой одной. Ещё раз повторяю, на каторге я никогда не была. Хотя, помню, как-то играла в одной ужасной трагикомедии подругу пирата. Я даже помню, как мне хотелось оторвать правую руку тому Кузину, который написал эту бездарную пиратскую копию с нескольких пьес Шекспира. Представляете господа – этот кузькин плагиатор, дал всем шекспировским героям русские имена, а аристократов переделал в пиратов. Вот в конце, этой пиратской комедии – трагедии, меня вместе с красавцем пиратом Кузьмой Чайкой отправили на каторгу. Конечно, эта каторга была за занавесом, а если точнее сказать, моя каторга была – моя гримёрка. Татьяна прыснула: – Наверно, публика долго смеялась, когда вы с Кузьмой отправились на каторгу за занавес. Лилия усмехнулась: – Вы ошибаетесь – публика рыдала. Особенно дамы. Они обожали этого бестолкового белокурого красавца Кузьму. Я думаю, если бы вы мадам играли бы эту роль, то публика смеялась. Из вас вышла бы плохая актриса, а настоящий актёр должен играть так, чтобы публика рыдала. Вызвать смех может любой фофан – простофиля, а сыграть трагедию не каждому дано. Татьяна искренне повинилась: – Извините, пардон Лилия, вы меня не так поняли. Я подумала, что публика смеялась, узнав в пиратской трагедии Кузина самого Шекспира. – Не смешите меня. В той тьмутаракани, никто о Шекспире и не слышал. У них, самый великий драматург – это Кузин и ещё Мухин. Тот оседлал Лопе де Вега, и ехал на нём, как хотел. Екатерина сдержанно улыбнулась: – Хорошо, хоть таким образом великие драматурги идут в Тьмутаракань. – Нет – это нехорошо. У Шекспира и Лопе де Вега есть мысль, а у Кузина-Мухина все мысли исчезают, остаётся одна глупая высокопарная пошлятина. Вот что значит дремучая провинция, – печально вздохнула актриса и поёжилась. – Вы напрасно грешите на провинцию. В Санкт– Петербурге такая же история. Там полно своих Кузиных-Мухиных. Только Пушкин, да Островский избежали их подлой дружбы. Слишком уж хорошо все знают этих авторов, – уточнила княгиня. Одинцов громко всхрапнул. Мирон, сидевший недалеко от него, ласково потрепал его по плечу, разбудил, и весело спросил: – Тихон, голубчик, ты случайно не беглый? Одинцов приоткрыл сонные глаза и тихо, не совсем понимая, где он находится, со свистом прошелестел: – Я не беглый. Я вышел на волю – законно. Месяц назад. Киприян уже давно отвернулся от всей честной компании, откинулся на спинку дивана и заснул. Лилия многозначительно посмотрела на Екатерину: – А вы госпожа Милорадова, как попали на «Ермак»? Вы, в отличие от других, никогда о себе ничего не рассказываете. Я слышала, что сбежала женщина – каторжанка. Но возможно, я ошибаюсь. Екатерина покраснела и возмущённо фыркнула – ей казалось, все должны понимать – она чиста, как агнец и вне всяких подозрений. Но все обратили свои взоры на неё, эти взоры казались ей подозрительными, и она гордо вскинув голову, заявила: – Мы с мужем не беглые каторжане. Я тоже не беглая! Алёша, подтверди это! Княгиня сказала это так торжественно и пафосно, что Алексей Платонович невольно улыбнулся, но тут же он прикусил губу – жена кинула в него испепеляющий обиженный взгляд. По кают-компании прошёл смешок. Напряжение, словно растаяло, и Валентина вдохновенно набросилась на Киприяна: – Если вы, господин Колесников, сейчас же не покажете нам этого беглого, то мы сейчас вызовем вас на дуэль! За оскорбление наших несчастных душ! Валера вызови его на дуэль и застрели! Валера многозначительно и недобро посмотрел на жену, и она смущённо добавила: – Не застреливай его, только рань, чуть-чуть… Профессор бесстрастно пробасил: – Киприян уже спит. И последние наши речи не слышал. Мирон поднял руки вверх и сладко потянулся: – Ну что господа, с беглыми разобрались – их у нас нет. А теперь, начнём новую партию? Татьяна закрыла веер, швырнула его на стол, и решительно отказалась: – Я – пас. После всего этого беглого издевательства, мне не хочется играть. Всё настроение пропало. Хоть я и не беглая, но мне неприятно, если все будут думать, что я беглая. Это форменное унижение моей несчастной души! Иван кинулся утешать Татьяну: – Я вспомнил! Сбежал каторжанин – мужчина. Это я точно знаю, наш сосед фельдфебель Лагутин пошёл с солдатами искать его в тайгу. Я только сейчас это вспомнил! Валентина хмыкнула: – Мог бы вспомнить это раньше, а то заставил дам переживать. – Миль пардон, тысяча извинений, запамятовал, – извинился покрасневший от смущения Иван. Мирон взял колоду, стал её неторопливо тасовать и улыбнулся: – Какое издевательство души, душенька Танюша? Ну, сказал Киприян, слышали ли мы о беглом каторжанине, и что тут такого? Может ему во сне приснилось, что он сам сбежал с каторги, вот и спросил нас: «Слышали ли мы о нём». Ольга испуганно округлила глаза, и прошептала, оглядываясь на Киприяна: – А, может, Мирон прав! И это сам Киприян – беглый каторжанин? Валентина, слишком радостно подхватила идею: – Я так и думала! Завтра же его надо проверить на беглость, и высадить с клипера на необитаемом острове. Пусть бегает по дикому острову на своё здоровье. Это будет для него пожизненная каторга. Иван важно кивнул головой, и с видом бывалого моряка, пояснил: – Не получится высадить на необитаемом острове. Мы уже идём мимо берегов Японии. Валентина хлопнула ладошкой по столу: – Если он беглый – высадим. Пусть японцы с ним сами разбираются. Не хотел в русской тюрьме сидеть, пусть сидит в японской. Майор усмехнулся: – Японцы его тут же убьют. Посчитают, что он шпион. Они всех иностранцев считаю шпионами. Лилия решительно вышла из-за стола, подошла к Киприяну, растормошила его, и глядя на него грозовым взором, властно спросила: – На нашем клипере есть беглый каторжанин? Отвечайте сейчас же! Есть или нет? Киприян, продолжая дремать, качнулся и сонно пробормотал: – Что есть? – Здесь есть беглый? Вы нам сказали, что есть беглый. – Сказал? Я наверно пошутил… Мадам Натали, отстаньте от меня. Лилия повернулась к столу, подбоченилась и с досадой покачала головой: – Он же ничего не соображает. Меня называет какой-то мадам Натали. Кстати, господа мужчины, предлагаю вам завтра набить этому обалдую морду, за такие шуточки. Татьяна холодно добавила: – За такие шутки в гарнизоне, его бы пристрелили. Ольга жалостливо протянула: – Но он же сказал, что пошутил! Подумаешь, пьяный мужчина сказал глупость. С кем не бывает. Один раз, я тоже чуть опьянела на балу и назвала генерал-адьютанта Муравьёва – солдатиком– муравьишкой. Он тоже очень обиделся, но меня не пристрелил. Мужчины раскатисто рассмеялись. Двери кают-компании открылись, впустив прохладный ветерок и Анну Архиповну. Она была в мохнатой волчьей шубе, серой оренбургской шали и чёрных валенках. Старушка остановилась в дверях, и с досадой покачала головой: – Деточки, у вас тут дышать нечем, выйдите на улицу погуляйте. Ветер стих, а там такие чудеса творятся – не поверите! Море всё серебряное, и светится так, как будто огоньками – искрами горит. Последние слова, она произнесла с таким восторгом на лице, и таким радостным блеском в глазах, что профессор невольно увидел молодую задорную Калашникову. Оказывается старушка, была довольно хороша – лет пятьдесят-шестьдесят назад. Из-за её спины выскользнула недовольная Дарья, плюхнулась на свой стул и огляделась – заметил ли кто-нибудь её исчезновение и появление. Иван вскочил из-за стола: – Я иду смотреть это чудо, дядя мне рассказывал про это свечение. Оно редко бывает, чаще в южных широтах и очень красивое. Калашникова ещё раз воскликнула: – Это какое-то морское чудо. Бегите быстрее, пока оно не исчезло! 11 глава. В тесной кают-компании произошло вавилонское столпотворение. Все пытались быстрее выйти из душного помещения, и от этого мешали друг другу. Валерий и Валентина вышли первыми. За ними поспешил Юрий. Лилия окликнула его у выхода, чтобы он помог ей подняться по лестнице – она сегодня на этой лестнице подвернула ногу. И он, вывел актрису из кают-компании под ручку. Екатерина прошла к двери, сняла с вешалки сиреневый бархатный плащ и многозначительно посмотрела на мужа. Ей не хотелось идти на палубу одной. Мирон стал выходить из-за стола, и натолкнулся на спящего Тихона. Тот навалился на стол, положил голову на согнутые руки и тихо сопел в рукав. Мирошниченко потрепал его за плечо, чтобы разбудить, но Одинцов проснувшись, приподнял голову, полусонно обругал купца матом, и опять уронил поблёскивающую лысину на руки. Матерное слово задело Мирона, и ему захотелось как-то отомстить оскорбителю. В отместку, купец схватил из колоды первую, попавшуюся карту – это была крестовая дама, и положил её на согбенную спину Тихона. Крестовая дама улеглась чуть ниже распоротого воротника. Как видно, серые гнилые нитки, которыми был пришит воротник, не выдержали натяжения раскинутых рук. Купец ещё раз взглянул на картёжную, улыбающуюся загадочной улыбкой даму, почесал затылок, и довольно улыбнулся. Вряд ли, в Одинцова влюбится хоть какая-то дама на этом корабле. Впрочем, и на земле у него нет никаких шансов завоевать женщину. Сам, Мирон был любимчиком женщин, и всех, кто таковым не являлся – не уважал. Даже если этот человек, был при смерти. Сам купец был уверен, что даже у смертного одра: он будет любить женщин, и они его будут любить – старенького и немощного. Иван нетерпеливо поджидал Мирона у дверей. Он уже принимал этого весёлого человека за своего друга, и оттого рассмеялся незадачливой шутке купца. Мадам Кузнецова выходила под ручку с Александром, но у дверей вспомнила, что забыла шляпку на столе и кинулась за ней. Майор остановился в коридоре, у распахнутых настежь дверей, достал портсигар, и стал поджидать Ольгу, чтобы подняться наверх вместе с ней. Из каюты выплыла Татьяна. Она на миг остановилась, посмотрела нам майора взглядом обиженного ребёнка, затем опустила глаза, и торопливо пошла наверх, постукивая каблучками. За Татьяной показалась улыбающаяся Ольга. За хозяйкой брела согбенная Дарья. Лицо её было хмуро. Она отчего-то с ненавистью посмотрела на майора, но тут же опустила глаза и скривила губы. Лоскутов впервые заметил, что глаза Дарьи тёмно-зелёного цвета бутылочного цвета. Раньше он считал, что у неё карие глаза. Супругов Милорадовых на лестнице задержала Анна Архиповна. Она остановилась на третьей ступеньке, и, глядя на профессора, со свистящей одышкой пробормотала: – Однако, я второй раз на неё не поднимусь. Идите. Я уже видела это свечение. Чисто небесный свет. Может, это какое-то предзнаменование? Нет, не дойду, милок. Профессору показалось, что старушка хотела бы ещё раз посмотреть на небесный свет. Он подхватил её под тонкую, но тяжёлую руку и повёл на палубу. Калашникова поднялась на две ступени, и отмахнулась свободной рукой: – Ох, не поднимусь, голубчик… Не могу… Идите сами. Мирон, уже стоявший на палубе, весело выкрикнул вниз: – Можете, можете. Вы бабуля, ещё на китайскую стену залезете. – Какую стену? – переспросила Калашникова. – Китайскую! Говорят, в Китае есть огромная стена. Она высоченная и всю страну огораживает, как забором. – Глупости какие. Такого забора, не бывает. Валентина крикнула сверху, но не именно старушке, а всем кто ещё не поднялся: – Идите быстрее. Здесь такая красота. Анна Архиповна откликнулась слабым голосом: – Не могу идти. Ноги что-то ослабли. Калашникова схватилась за сердце, лицо её побледнело и мгновенно покрылось испариной. Екатерина участливо спросила: – Вам плохо? – Что-то нехорошо стало. Идите, милые, идите без меня. Дай бог, мне до постели добраться. Я ещё хочу, до 80 дожить. Она вцепилась обеими руками за поручни и покачнулась. Алексей Платонович подхватил её за тонкую талию, и повёл вниз. Екатерина не стала дожидаться мужа, и поднялась наверх, боясь пропустить редкое свечение. Оно могло исчезнуть в каждую минуту. Профессор довёл Анну Архиповну до каюты, и хотел было уже открыть дверь, чтобы довести ослабевшую старушку до кровати, но та побледнела ещё больше и пояснила, что не любит, когда посторонний мужчина входит в её покои. Алексей Платонович пожал плечами, пожелал спокойной ночи, и неспешно пошёл к лестнице. Коридор был пуст. Все уже были на палубе. Машинально он взглянул в открытую настежь дверь кают-компании. Киприян и Тихон продолжали спать. Кто-то из них тихо с присвистами храпел. Холодный ветер стих, ему на смену пришло тёплое дуновение. Паруса шумно вздыхали, наполняя грудью встречный ветер. Воздух был чистым и прозрачным, напоённым необыкновенно благоуханной совсем не морской свежестью. Как будто, откуда-то с земли доносился аромат цветущего сада. Алексей Платонович глубоко вдохнул чистейший благоуханный воздух, подошёл вплотную к перилам и крепко взялся за холодные поручни, покрытые морскими брызгами. Море действительно светилось – мириады ярких серебристых огоньков-звёзд мерцали в серебристых волнах, и сияли они так сильно, что освещали само море, которое обычно в этот час всегда было чёрным и непроницаемым. Звёздное покрывало колебалось от движения волн, словно кто-то невидимый встряхивал серебристое покрывало, что ещё более вызывало мерцание. И это не могло быть отражение с неба. Далёкие небесные звёзды, не могли свои холодным сиянием осветить столь огромное пространство. Да и видимых звёзд на небе было в миллионы раз меньше, чем на воде. И светились морские звёзды намного ярче небесных. Рядом с профессором , дамы слишком громко восхищались чудесным сиянием. Окружающий шум мешал наслаждаться красотой, он отошёл чуть дальше, и на несколько минут, словно отключил свой слух. Морская феерия была необыкновенной, и он невольно восхищённо прошептал: – Лепота-а-а...Лепота. Потом он подумал, что ради всего этого стоило отправиться в опасное морское путешествие и пережить сулой. Звуки исчезли, и на душе воцарились – светлая радость и блаженный покой. Казалось, в этом сияющем океане никого нет, только: он и звёздный бесконечный простор… Алексей Платонович очнулся от созерцания и поёжился. На палубе было довольно прохладно. А, вначале, восхищённый чудесным звёздным видением, он этого и не заметил. Где-то за его спиной, Ольга послала Дарью за плащом в кают-компанию. И служанка, как ему послышалось, с большим удовольствием кинулась выполнять приказание. Он услышал быстрый частый топот её башмаков, подбитых железными набойками. Алексей Платонович оглянулся и поискал глазами Катеньку. Жена могла перевеситься через поручни и упасть в море. Однажды у Ялты, она, разглядывая большую медузу, чуть не выпала с корабля. Княгиня стояла невдалеке от него – я прямой стеной и гордо поднятой головой, и он успокоился. Падения сегодня не будет. К Ивану подошёл боцман Круглов с большим медным кувшином, за горлышко которого была привязана длинная пеньковая верёвка. За ним лениво плелась невозмутимая Мурка. Круглов весело поздоровался с пассажирами, улыбнулся племяннику, закинул кувшин в воду и вытянул его за верёвку из воды. Его действия заинтересовали пассажиров. Боцман же еле сдерживал довольную улыбку, так как знал, что сейчас поразит всех. Круглов стал медленно, тонкой струйкой выливать из кувшина морскую воду: из горлышка полилась искрящаяся вода, и даже лужа, растекающаяся по деревянному настилу, искрилась серебристыми крохотными огоньками. Дамы восторженно закричали, заохали, заахали. Боцман же, для усиления эффекта плеснул водой из кувшина на Мурку. Кошка, не любившая воды, стала энергично отряхивать воду с шерсти. Светящиеся искры полетели во все стороны, падая на платья дам, и туфли мужчин. Женщины испуганно – восхищённо закричали и бросились врассыпную, словно эти искры могли быть опасны для их платьев. Звёздная блестящая Мурка, не любившая криков, унеслась во тьму с быстротой молнии. Боцман удовлетворённо крякнул, подмигнул племяннику, засунул мокрый кувшин под мышку и с достоинством удалился. В компании вновь воцарилось веселье. Мужчины громко, иногда невпопад шутили, но любые шутки сейчас принимались на ура, и все самозабвенно смеялись. Только, Екатерина не принимала в этом радостном оживлении никакого участия. Она словно наблюдала за всем происходящим со стороны. На душе что-то стало тревожно, хотя отчего появилась эта тревога, она не могла понять… Княгиня поёжилась от холода, плотнее запахнула бархатный плащ, и искоса посмотрела на мужа. Он стоял в стороне от всех – печальный, одинокий, и как ей показалось – глубоко несчастный. Она подошла поближе к нему, и встала рядом. Он не обратил на неё никакого внимания, и теперь, несчастной стала она сама. Но всё же, мир вокруг был прекрасен. Морской ветер был, как никогда свеж. Море было звёздным. Небо глубоким и загадочным, и Екатерина улыбнулась. За спиной профессора кто-то испуганно вскрикнул, и он невольно обернулся. Всё было в порядке. Все были живы. Валерий и Валентина, прижавшись друг к другу, любовались морем. Юрий и Лилия стояли в полутьме под тентом, в стороне от всех, и о чём-то шептались. Их фигуры на фоне белого тента, выглядели, как две чёрные расплывчатые тени. Дарья застыла на последней ступеньке лестницы с плащом хозяйки. Но мадам Кузнецовой, плащ уже был не нужен. У неё на плечах, был накинут военный китель Лоскутова. Татьяна стояла около Ивана и Мирона, обхватив руками, оголённые плечи, покрытые гусиной кожей. Вся её фигура выражала отчаяние. Никто из мужчин не догадался накинуть на неё свой сюртук. Они вообще, не обращали на неё внимание. Им было весело, они смелись, а ей было грустно. Алексей Платонович вновь повернулся к морю и застыл, как сфинкс. Мирон наконец-то заметил грустную Татьяну и переключил всю свою сияющую земную энергию на неё. И очень скоро вдове стало по-настоящему весело. Всё сияло: и её душа, и море, и небо, и глаза мужчин. Ивану надоело бессловесно стоять около весёлой парочки. И друг Мирон, и белокурая дама, которую он уже почти полюбил, совсем не обращали на него внимания. Но он почему-то не обиделся. А если и обиделся, то совсем мало, чуть-чуть. Слишком хорошим был этот вечер, чтобы грустить. Впереди у него была блестящая жизнь, и это часто утешало его, в минуты неприятности. Так произошло и сейчас. Он был уверен, что в столице у него ещё будет множество прекрасных дам. А, когда он станет доктором, их будет ещё больше. Горский мечтательно по-детски улыбнулся, и пошёл бродить с левого борта на правый. Он, то смотрел на сверкающее серебряное море, то на небо, то на сияющие паруса, то на дам в возрасте, выглядевших в полутьме, на фоне блистающего моря обворожительно и загадочно. Сейчас, он был уверен – эту ночную картину запомнит на всю жизнь, и даже в свой смертный час, обязательно припомнит её. Иван был счастлив. На него нахлынуло именно то щенячье чувство счастья, которое бывает только у молодых восторженных юношей. Лёгкое опьянение кружило голову. Чувства переполняли его. Он сейчас любил всех дам: и притягательную Ольгу; и печальную Татьяну; и смешливую Валентину; и загадочную Екатерину, и черноокую Лилию. Он любил даже некрасивую Дарью, стоявшую в стороне от всех с самым несчастным выражением лица. Ему до боли в сердце, стало жалко некрасивую старую женщину, и, проходя мимо неё, Горский из лучших побуждений сказал ей, что сегодня, она обворожительна, как никогда. Дарья округлила глаза от изумления, а потом дико расхохоталась. Майор обернулся к ней, и она тут же оборвала свой смех. Иван был уже далеко от страшной обворожительной служанки, от переизбытка восторженных чувств – он подпрыгнул вверх и закричал: – Ур-а-а… Серебряное море-е-е… Его неожиданный крик напугал пассажиров, и обернувшись к нему, они замерли. Юноша сконфузился от всеобщего, как ему показалось осуждающего внимания, и торопливо пошёл к дядюшке. Дядя был такой же, как он. Он любил кричать и от переизбытка радостных чувств, и от переизбытка ярости. Поэтому не будет его осуждать, как эти господа. Радостный, но неожиданный крик юноши, немного сбавил весёлый накал, и Татьяна громко спросила: – А почему, море светится? Кто знает? Мирон пожал плечами: – Никто не знает. А зачем это знать? Когда не знаешь – это интереснее, а узнаешь – и вся тайна пропадёт. Булавина повернулась к Милорадову: – Алексей Платонович, а почему море светится? Вы знаете? Он повернулся к ней и на минуту задумался. Пассажиры в ожидании ответа подтянулись и обступили его со сверкающими глазами. То ли это было отражение сияющего моря, то ли он впервые увидел наяву сверкающие глаза. У своих студентов, он точно таких ясно видимых искр в глазах не видел. Мыслительные способности профессора заработали с молниеносной быстротой. Он не знал, отчего море светится, но почему-то именно сейчас ему не хотелось опрофаниться. На этом клипере, он уже давно негласно считался самым умным, но сейчас ничего умного в голову не приходило. Секунды неумолимо тикали – ответа не было. И всё же какие-то мысли из глубин сознания сверкнули в его голове, и он задумчиво, не очень уверенно, протянул: – Мне трудно сказать точно, я никогда не занимался этим морским вопросом, но предполагаю, что тут сошлись воедино несколько факторов: температура моря, прозрачность воздуха, и электрические разряды, скопившиеся в море и в воздухе. Вполне вероятно, что именно при этом сочетании факторов мириады мелких микроорганизмов, живущих на поверхности воды начинают фосфорицировать. Лилия засмеялась: – Мирон, а ты был прав. Теперь, когда мы знаем, что звёздное море – это свечение маленьких морских каракатиц – это свечение потеряло своё обаяние. Валентина переспросила: – Я ничего не поняла, профессор. Пожалуйста, объясните ещё раз. При чём, здесь чёрные каракатицы и белые огни? – Вы когда-нибудь снимали с себя шерстяное платье в темноте? – спросил он. Валентина шутливо воскликнула: – Вы меня смущаете профессор. Я не снимаю платья в темноте. Татьяна торопливо сказала: – Я снимала платья в темноте. От платья летят искры. – И здесь, то же самое. Только там трение шерсти вырабатывает электричество, а здесь микроорганизмы каким-то образом собирают и выбрасывают в воздух электричество. Но я ещё раз подчеркну: я никогда не занимался морским светом, и возможно ошибаюсь. Но, кому это интересно, можно потом посмотреть ответ в энциклопедии. Татьяна замахала руками: – Я уверена, в энциклопедии написано то же самое – это электричество. Вот что значит профессор истории – он всё знает. Даже то, почему светится море. Екатерина довольно улыбнулась в темноте. Только недавно, она переживала за мужа – сможет ли он ответить или нет. Она видела, в каком он был затруднении, а ей очень хотелось, чтобы Алёша не опростоволосился. А сейчас, сердце её переполнилось гордостью. Никто не знает, отчего светится море, а её муж знает ВСЁ, хотя морское свечение так далеко от его древней истории. Мирон опёрся обеими рукам о перила, наклонился вперёд, словно хотел прыгнуть в светящееся электрическое море, и зычно спросил: – Кто знает, где мы плывём? Около Китая? Иван уже какое-то время стоял в полутьме, у начала лестницы, и торопливо ответил, чтобы все знали – он тоже знает то, что никто не знает: – Я сейчас к боцману ходил и узнал, что мы уже плывём вдоль берегов Японии. Мирон засмеялся: – Хорошо иметь родственника на корабле. – Везёт же людям, – Татьяна так вздохнула, словно иметь дядюшку боцмана, было великое счастье. Иван с досадой покачал головой: – Никакого везения не вижу. Юрий Юрьевич, по приказу моей матушки следит за мной в оба глаза. Никакой свободы, одна жестокая тирания. Мой дядя – настоящий деспот. Ловит меня везде, и учит жить. Вернее учит, как надо правильно плыть. Купец улыбнулся: -Терпи моряк, боцманом будешь. Иван насупился: – Я хочу быть доктором. – Будешь доктором, – согласился Мирон и похлопал подошедшего Ивана по плечу. Татьяна восторженно взмахнула веером, и воскликнула, показывая веером в небо: – О, Япония – загадочная страна! Мы плывём к тебе по сияющему морю. Жди нас Япония-я-я... Лилия деловито поинтересовалась: – А, мы зайдём в какой-нибудь японский порт? – Не знаю. Надо спросить у дяди, – в расстройстве, что не знает, ответил Иван. – А кто знает? – спросил Валерий. Мирон деловито пояснил: – Я знаю. Обязательно, зайдём. Я много лет плаваю, и уже сам стал почти боцманом. Мы зайдём в Нагасаки пополнить запасы угля, воды и провизии. – А зачем нам уголь, у нас же есть паруса? – удивилась Ольга. – Когда, не будет ветра, клипер пойдёт на угле, – Иван торопливо дал ответ, чтобы Мирон не успел ответить. Ему очень хотелось выглядеть перед дамами всезнающим. Екатерина повернулась к купцу, и с улыбкой поинтересовалась: – А, вы, Мирон часто плаваете? – Часто, не часто, но приходится. Купеческие заботы такие: то туда надо забежать, то туда заплыть – подешевле взять, подороже продать. -И, в Японии были? – Был. – Туда же никого не пускают, – удивилась княгиня. – Вот и меня не пустили. Мы приплыли, на рейде постояли, и нас выгнали. Японцам показалось, что у нас шпионские планы по захвату их страны, – рассмеялся купец. – А, можно попросить японцев посмотреть страну, хотя бы прибрежную часть порта, – спросила Екатерина. – Попросить можно, но всё равно откажут. – Жаль, а мне так хотелось посмотреть японские дома, – опечалилась она. Валентина ещё печальней вздохнула: – Скорей бы мы приплыли в Россию. Я так хочу увидеть свой домик в Москве. Валерий с живостью подхватил эту тему: – Лучше бы это был дом в Санкт-Петербурге. В столице, очень выгодно сдавать комнаты. Намного выгоднее, чем в захолустной Москве. Валентина искренне возмутилась, и шумно ударила раскрытым веером по перилам: – Валера! К нам с неба свалился чудесный звёздный дом, а ты ещё будешь говорить, что он не в то место свалился. Татьяна громко, от души расхохоталась, от смеха перевесилась через перила, опустила голову вниз, но опустила необдуманно низко – перила были влажные, скользкие, и её медленно, но неумолимо потащило в морскую бездну. Потащило медленно только потому, что она изо всех сил старалась удержаться за скользкие перила. И крикнуть Булавина не могла – ей было стыдно за свою опрометчивость, и к тому же казалось, как только она крикнет – истратит последние силы и тут же рухнет вниз. А она всё надеялась, удержаться и вернуться на палубу… Клипер как будто наклонился, чтобы женщина быстрее упала в сияющее море, и перед ней разверзлась чёрная зияющая бездна – тень от клипера ложилась на воду, тут никакого свечения не было. Перед её глазами чернела тьма – бездонная и всепоглощающая… Татьяна слышала, как за её спиной громко разговаривали, задорно смеялись – а она медленно падала. Казалось, какая-то неведомая сила выталкивала её с клипера и тянула вниз. Ещё миг – и она полетит в чёрную пропасть. В какую-то долю секунды, от ужаса – голова её затуманилась, закружилась, руки ослабли, она потеряла ясность, и звенящее головокружительное падение началось… И всё же сквозь туманную плотную вату, и ощущение полёта вниз, она почувствовала, как кто-то цепко, до боли схватил её за ноги, и сильным рывком втащил на палубу. Со всего маху, она грохнулась на деревянные мостки, почувствовала боль в спине, и на какое-то время исчезла из пространства. Потом, кто-то со всей силы ударил её по лицу, и она очнулась от боли– звона вибрирующего в висках. Булавина открыла затуманенные глаза. Над ней сияло мутное звёздное небо, тело было лёгким, невесомым, она глубоко вдохнула свежий влажный воздух и почувствовала блаженную крылатую радость. Она была жива и счастлива. Счастлива, как никогда в жизни, и Татьяна зарыдала. Над ней склонились люди. Снизу она видела, только тёмные, затушёванные тенью лица. Эти лица казались чужими, незнакомыми, и всё равно, сердце её переполнялось нежностью и радостью. Она не упала в бездну… Алексей Платонович с осторожностью поднял её с палубы, поставил на ноги, отряхнул спину, обтянутую скользким розовым атласом, и встревожено пробасил: – Вы целы, сударыня? Ничего не поломали, не повредили? Извините, я наверно слишком грубо втащил вас на палубу. Надо было понежнее, но вы уже полетели в море. Если бы упали, вас бы уже не спасли. Тело бы затащило под киль, и клипер пролетел бы над вами. Татьяна взглянула с великой благодарностью на симпатичного бородатого профессора, похожего на её батюшку, и сквозь солёные слёзы, попадавшие в приоткрытый рот, пробормотала: – Спасибо, Алексей Платонович. Вы хорошо меня затащили на палубу. Век, вас благодарить буду, и свечки ставить великомученику Алексею. Екатерина с бледным лицом прижала руки к груди, и пояснила: – Если бы не Алёша, ты бы сейчас на дне лежала. Только, он увидел, как ты падала. Хорошо, что он увидел! Ольга взволнованно подтвердила: – Какое счастье, что Алексей Платонович увидел падение. Какой ужас! Мы веселились, когда ты падала. Но мы ничего не видели. Иван, смущённо запинаясь, добавил: – Я видел, как вас мадам Булавина потащило вниз, но на меня какой-то столбняк напал… Вижу, как вы сейчас полетите, а ноги и руки онемели… Вижу – падаете, а стою, как дурак. Мирон хохотнул: – Это у тебя от молодости. Я тоже в молодости был дураком. Юноша благодарно взглянул на купца. Ведь тот, оправдал его столбняк. А купец продолжил: – Танюша, радость моя, вы не представляете, как я рад, что вы живы и здоровы. Она посмотрела на Мирона с нежностью и благодарностью Профессор принёс шезлонг, взятый из-под тента, предложил Татьяне посидеть, отойти от испуга, и даже аккуратно усадил её на место, так как она не понимала его речь. Только теперь, лёжа в холодном шезлонге, она почувствовала, как дрожат от слабости ноги, и как тяжело её тело, налившееся свинцовой тяжестью. Валентина участливо наклонилась над ней: – Почему, Вы стали падать? Вам стало плохо? – Нет, мне было хорошо. Я перевесилась через перила, и меня потащило вниз. Словно, кто-то меня выталкивал с корабля. Ужас… Лилия всполошилась: – Вас выталкивали? – Нет, нет… никто не выталкивал… это мне показалось... привиделось. Я сама падала. – Нет, вы нам объясните всё подробно, – пристала актриса. Валентина отмахнулась веером от Лилии: – Никто, Танюшу не выталкивал. Я почти рядом с ней стояла, лишь на полминутки отвернулась к Валере, потом услышала грохот, смотрю, а профессор сбросил её со всего маху на палубу. Екатерина возмутилась: – Человек летит вниз – к смерти, неужели Алёша должен аккуратно втащить его через перила? Всё же, Таня не пушинка, тут силу применить надо, чтобы поймать её на лету. Валентина прижала руки к сердцу: – Катенька, извини меня, я наверно не так выразилась. Алексей Платонович совершенно правильно закинул её на палубу. Так и надо было. Самое главное, она жива. Княгиня недовольно покачала головой, и Юрий бесстрастно произнёс: – Дамы, успокойтесь. Всё хорошо закончилось – всех опять закинули на клипер, и, Слава Богу. Мирон торжествующе провозгласил: – Раз, всё хорошо закончилось, пойдёмте господа выпьем на радости, и сыграем в карты. Валерий предложил: – Давайте, Танечка, я вас до каюты донесу. Валентина сверкнула недовольным ревнивым взором: – Потом, не забудь Валера, меня донести до каюты. Татьяна слабым голосом пролепетала: – Не надо меня никуда носить. Идите милые, я здесь посижу. У меня во всём теле слабость, и в голове – шурум-бурум. Я хочу здесь одна посидеть. Валентина оглянулась на море: – А морские звёзды меркнут. Скоро, совсем погаснут. Вам не страшно тут одной будет сидеть? Может мне с вами побыть? Иван торопливо предложил: – Я останусь с мадам Татьяной. Буду её охранять. Мирон согласно кивнул головой, и вроде бы направился в кают-компанию, дошёл до начала лестницы. Но все ещё оставались на палубе, словно никому не хотелось расходиться. Дамы продолжили обсуждать падение Татьяны, и он вернулся к ней. Алексей Платонович посмотрел на море. Звёзды действительно стали светить слабее, и сильно поредели. Местами, на сверкающей воде появились чёрные провалы, похожие на широкие изогнутые рвы. Свечение проходило, сначала медленно, а потом, неожиданно в один миг погасло. Словно, кто-то невидимый разом задул миллионы свечей. Теперь палубу освещали только тусклые масляные светильники, развешенные по всему периметру клипера. В воздухе резко похолодало, подул порывистый ветер. Где-то вдали сверкнула ослепительная белая молния, и загрохотал гром. Гроза была далеко, но громовой раскат, отражённый водой прокатился по морю, наводя смертельный ужас на людей, и пассажиры поспешили в кают-компанию. Там было безопаснее. Татьяна с помощью Ивана переместилась под тент, и продолжила наслаждаться жизнью при громовых раскатах. Ей не хотелось сейчас никого видеть – хотелось побыть наедине. Оглушительный громовой прошёлся по морю, и клипер сильно качнуло. Сердце Ивана сжалось от ужаса. Татьяна улыбнулась и прикрыла глаза… Первыми в каюту вошли супруги Милорадовы. Мирон шедший за ними, весело объявил в дверях, оглядываясь назад: – Дамы и господа, пожалуйста, не расходитесь. Ещё одну последнюю партию сыграем, и по домам. Валентина звонко рассмеялась в коридоре: – Теперь у нас, палуба – это улица, а каюта – это дом.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/