47. Ее первый месяц пребывания  в пансионе был спокойным и приятным. Грейс была полна собой и радовалась хорошей погоде. Вслед за м-ром Вискером поселилась пожилая супружеская пара Дафф и  Джестер Пиготт. Грейс нашла их милыми людьми.  Веря в то, что простая еда и свежий воздух сулят им долголетие, они умеренно питались и много времени проводили на свежем воздухе. Мистер Вискер, снявший комнату на три недели, платил по шесть долларов,  дружелюбные Пиготты за двоих платили 18 долларов, они остановились на две недели. Таким образом,  доход, который Грейс получила с них, составил 50 долларов. К концу мая Ярмут наводнили сотни отдыхающих, хотя сезон открывался в июне, так что Грейс  не сомневалась в том, что сдаст все комнаты. Располагая восемью комнатами и десятью кроватями,  она рассчитывала получить 320 долларов в месяц.    Но спокойное существование омрачили два случая.  В пятницу 27 мая в пансион явились Терсина и Слай. Они заявили, что работали почти месяц, перед тем, как  Грейс их уволила, так что каждому она должна по 30 долларов и потребовали немедленной уплаты.

-Вы работали на Мег, пусть вам она  и заплатит, - сказала Грейс.

-Но Мег, мы сейчас от нее,  сказала, раз хозяйка вы, то и платить должно вам, - заявил Слай. – Стало быть, вот с чем мы пожаловали.

-Она ушла, прихватив с собой кассу. Пусть вернет все деньги, тогда я выплачу вам жалованье, - ответила Грейс.

-Ты, конечно, права, но ты можешь не знать, что в апреле не было ни одного постояльца, а значит,  не было никакого дохода, - сказала Терсина, стараясь быть любезной и тем самым показывая пример примитивного и жалкого лицемерия. – Вот Мег и говорит, что у нее нет денег, оттого она послала нас к тебе.

-Ну, тем более я не нахожу повода заплатить вам, ведь вы не работали.

-Как это не работали? – возмутилась кухарка. – Каждый день на работу  я приходила, топила печи, готовила еду для нас троих, посуду мыла.… Ну, и так далее.

-Пусть вы и работали, а мне дела нет! – возразила непреклонная  Грейс. – Коль скоро вы имеете наглость требовать  каких-то денег, я, разве только для справедливости, требую, чтобы вы вернули все что украли. Мой управляющий составил список всего, что вы украли.

-Ах!  Экий,  право,   скандальный  оборот! – вырвалось у  Терсины. Глаза у нее потемнели от гнева. Едва оправясь от вполне понятного замешательства, она  с возмущением сказала: – Я пришла не за тем, чтобы меня оскорбляли!  Подумать только, воровкой меня назвала! Я не потерплю над собой эту ретираду при таком своевольстве!  Да я судом пойду на тебя! Господь свидетель, что мне не свойственна никакая греховная склонность. Докажи, что я унесла кастрюли и сковородки?

-Тогда они вам с неба свалились. А вместе с ними медный чайник и английский чайный сервиз.

-А я не признаю это обвинение, - заявила Терсина, теребя на груди конец платка.

-Убирайтесь отсюда или я попрошу своего управляющего выставить вас  обоих за дверь.

-Заплати мне за месяц, и я сама уйду!

Тут кухарка обернулась к Слаю, толкнула его локтем и сказала:

-Что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Скажи, что хочешь получить свои деньги немедленно!

-Если позволите, - проговорил со всей возможной  скромностью Слай, - то я лучше отмолчусь.

-Нет, чертов дурак, не позволю, - вскричала Терсина. – Ты, верно, думаешь, что я собираюсь просить за тебя? Да скажи ей, что ты работал!

-Я скажу потом…

-Никаких потом я не потерплю! – оборвала его негодующая кухарка. – Вот она перед тобой. Говори!

Но Слай был не в силах вымолвить ни слова. Двумя пальцами правой руки он тер указательный палец левой и смотрел в сторону, словно  внимательно разглядывал трещины внизу стены. Грейс были отвратительны эти бездушные люди, она посмотрела на Калеба, стоявшего в дверях, сделала ему соответствующий знак и вышла из комнаты.

 На следующий день, ближе к вечеру, когда Грейс  с горящей лампой спускалась по лестнице, устланной ковром, в отель вошел мужчина с двумя чемоданами. Он поставил их на пол, посмотрел на девушку и коснулся шляпы – это был уважительный жест.

-Никто не может поднять их наверх, - сказала Грейс не осмотрясь.  Его появление внесло в ее душу радость. – Не могли бы вы сами отнести свои чемоданы  на второй этаж.

-Рад буду, мисс, - сказал он. – Но это вещи вашей близкой родственницы.

Во взгляде Грейс вспыхнуло удивление, но вдруг она переменилась лицом, вздрогнула и побледнела: в дверях  появилась  ее тетушка Арруза. Грейс  метнув на нее  испуганный взгляд, застыла в изумлении.

-Не может быть! – воскликнула тетушка  и раскинула руки. – Это ты, моя дорогая племянница? Так! Так!  Настоящая леди!  Да продлит Господь твою молодость! Да пошлет он благодать тебе! Просто чудо, что ты так изменилась!   Да что с тобой? Ты не рада мне?

Уже овладев собой,  Грейс с изумлением смотрела на свою полную, бодрую тетю в  сером шерстяном дорожном платье – на свете не было  более глупой и жадной женщины.  Они обнялись.

-Я всегда верила, что ты добьешься в жизни чего-нибудь стоящего,- сказала тетя, снимая шляпу и  глядя племяннице в лицо серьезно и пристально. – Уезжая, я сказала Гертруде  Меривейл: « еду к Грейс, вы ведь знаете, как я  ее люблю, такая она добрая.  Всю свою любовь я отдала ей».

-Конечно, тетушка, никто не любит меня сильнее, чем вы, - бросила Грейс, от замешательства едва выговаривая слова.  – Я как раз собиралась купить вам подарок.

-Ах, дорогая, ничего мне от тебя не нужно. Я приехала не из-за подарков.

-Простите великодушно, тетя. Я не ждала вас.

-Право, не могу поверить, что ты теперь состоятельная леди, разумеется, я верила в тебя, однако ж,  сколь внезапна эта  перемена!  Из скромной девушки кроткого нрава ты превратилась  в богатую принцессу. Раз у тебя есть деньги, тебе уже не надо корчить из себя благородную…  Слава Господу, он вознаградил тебя за все, что ты потеряла. Бог услышал мои молитвы, мои благословения, послал богатство в награду за  все твои страдания.  Теперь я могу умереть спокойно, - говорила тетя Арруза, видя по лицу Грейс, как она покраснела, совершенно не понимая, что девушка вспыхнула от негодования. – Как удачно, что после смерти  твоего ужасного ирландского мужа  все отошло по закону тебе!  Ах, этим делом с твоей мнимой женитьбой соседи мне так досаждали, что я уже рада была ослепнуть и оглохнуть, - это было выше моих сил, конечно же, я  горда  тем, что ты состоишь со мной в родстве. Ты не одна. У тебя есть единственная, самая близкая, милая твоему сердцу тетя. Боже правый! Как ужасны эти желтые занавески на окнах. Вся эта бедная  обстановка здесь…. – сказала тетя, оглядываясь вокруг.

-Но почему… для чего вы приехали, как  узнали адрес?

-Из газеты, которую мне принесли к завтраку.  Я приехала на  Уотер-стрит и сразу отыскала  Старые колокола. Умираю с голоду.   Я все про тебя знаю, дорогая. Если ты испытываешь трудности, разве не моя обязанность, не мой священный долг помочь тебе в трудную минуту – у меня высокие понятия о долге и такое большое знание жизни!  Потому как я твоя ближайшая родственница, а ты знаешь, что я люблю тебя, как родную дочь, могу ли я противиться голосу крови? Ах, Грейс, если бы ты знала, как я тосковала по тебе, каким пустым и унылым стал Майлз-энд без тебя! Я принуждена покинуть дом, дорогая моя,  ради блага твоего… это надо взять в соображение,  – сокрушенно вздохнула старая женщина, устремив  перед собою застывший, печальный взгляд. Миссис  Малагра Арруза  с виду была милая достойная женщина. Грейс  безмолвно смотрела на нее, с трудом собираясь с мыслями.

48. Тетя Арруза приехала так внезапно. Надо сказать, что наружность у нее была неприятная, чтобы не сказать больше. Лицо  круглое с двойным  обвислым подбородком, кожа не свежая, сальная, нос большой и пористый с бородавкой слева, глаза бесцветные, морщинистые. Возникало впечатление, что у нее нет шеи – толстые округлые плечи как будто сразу переходили в голову, -  неподвижная в этой части она поворачивалась всем телом. Обыкновенно седые вьющиеся волосы  выбивались из под  замусоленного края чепца, который она носила постоянно, и  мелкими кольцами обрамляли ее маленький лоб. Если судить по всему о характере, то можно сказать о налете вульгарности во  вкусе женщины, которая доводит свои добродетели до их полной неприемлемости. Грейс держалась поначалу  любезно, если не холодно и ничем не выдавала своих чувств. Было вполне очевидно, что тетя  Малагра приехала к вдруг разбогатевшей племяннице, рассчитывая на вспомоществование:  Грейс была  щедра и она рассчитывала получить деньги, если посчастливится, то много.  Но на месте, осмотревшись и оценив положение дел, а жадность ее день ото дня все больше брала верх, она вознамерилась  обласкать племянницу с тем чтобы извлечь все возможные выгоды и стала часто повторять, что она бедна и несчастна, но  счастлива случаю порадеть о племяннице и все такое.  Спустя какие-нибудь три дня  она стала отдавать распоряжения Калебу и  все время порывалась вмешиваться в  личные дела Грейс, как если бы могла быть  полноправной хозяйкой отеля, стоит ей того захотеть. А между тем в  маленькой голове у нее расцвел план:  отныне летний сезон она будет жить в Ярмуте,   ничего не тратя на свое содержание,  располагая полной свободой и имея возможность делать все, что ей вздумается, ну, а зиму она, как водится, будет  проводить  на ферме. Казалось, что ничто как будто не может помешать ей осуществить сей план. Но было, по крайней мере, одно препятствие – Калеб. И добрая тетушка стала измышлять способ избавиться от него, не без того, чтобы самой занять его должность.  Как-то она сказала: « Я могла бы вести дом, у меня хозяйственный талант, сама знаешь.  Положись на меня». Грейс, разумеется, отнеслась к ее словам с большим сомнением. Тогда тетя Арруза  решила наблюдать за Калебом  и выжидать пока юноша не допустит серьезную ошибку, тогда, уличив его в некомпетентности и слабоволии, она  сможет сказать Грейс, что юноша   внушает ей недоверие. За те  две недели, которые она провела в пансионе, она не оставляла мысли дискредитировать  его. Но ничего не получилось, и тетя Арруза  испытала нечто вроде досады из-за того, что ее антипатия не нашла поддержки. Грейс даже начала уставать от необходимости прятаться от нее – до того она была полна  разочарования и  недовольства.  Она даже была готова к тому, что у нее с ней выйдет ссора. Тетя Арруза была склонна к пустому морализаторству: очень жадная и неаккуратная во всем, но любезная в обращении, она была женщиной большого тела и  мелкой эгоистичной души. Личная жизнь разных людей была ее любимой темой. Она только и знала, что разбирать все связанные с ними обстоятельства, даже те, в которых сама не участвовала.  Ну, а если она оказывалась вовлеченной в какие-либо отношения, то  обязательно представляла их в свете выгодном для себя. Была так самонадеянна, что  вступала в противоречие с умными людьми, в споре, не находя нужных слов и аргументов, она часто принималась кричать и махать руками, не понимая, что этим она обнаруживает бессилие своего ума. Особенно же такая склонность оспаривать, возражать, не соглашаться проявлялась в ее взглядах на религию, политику и проблему рабства. Причем, ничего не смысля в этих предметах, она настаивала на своих необоснованных выводах и вообще мало беспокоилась о том, что ее утверждения совершенно не сообразуются с правдой. Она близко сошлась с  четой Пиготтов, которые рады были тому, что она охотно соглашалась сопровождать их в прогулках: блюдя свой интерес,  она стала настраивать их против Калеба, говоря, что он как паук, спрятавшись в тени, плетет свою паутину, что у него какой-то физический изъян, раз он сторониться женщин.  Словом, все ей в нем не нравится, а когда Дафф  неосторожно сказала, что ее  при всем том умиляет скромность юноши, тетя Арруза, посмотрев на нее строго, заявила, что скромность его вызывает у нее большое подозрение.  Вот так.  Сегодня Грейс вошла в комнату с эркерами, собираясь что-то взять – там сразу же  оказалась тетушка Малагра, чтобы спросить совета. Конечно, совет был предлогом, она извлекла из рукава носовой платок,  поднесла к носу, после чего  шумно вздохнула, не сводя глаз с племянницы.

-Мы так долго не разговаривали, дорогая,  - начала она.

-Разве вчера мы не говорили почти час?

-Вчера? И действительно, то был такой долгий разговор, и все о пустяках.

- Вы чего-то хотите, тетя? Что-то не так?

-Ах, Грейс, неужели ты не понимаешь, что я не могу  долго занимать то положение в доме, какое я имею несчастье занимать. Из этого стеснительного положения проистекают случаи  откровенного неуважения и  преднамеренного притеснения. Как же мне быть?

-Дабы успокоить вашу душу, сообщу, что Калеб мне  сказал  с откровенностью, что  ничего не имеет против вас.  И потом  вы явно преувеличиваете,  говоря, что он  вас притесняет. Просто он не хочет быть под вашим наставничеством. Вот и все.

- Ему, в его положении, быть грубым со мной не приличествует, и вообще этому неотесанному никчемному  парню  следует поучиться хорошим манерам.  Когда я входила с улицы,  он мне не открыл дверь! Стоял и смотрел, как я сама ее открываю. Вообразимо  ли, что я стану такое терпеть –  я вообще не склонна поощрять наглые претензии  безответственной молодости.  Ну, да ведь я могу ошибаться относительно собственных прав.…

-Поверьте, он друг мне и вам.

- Ну, хорошо, моя дорогая, я больше не стану тебя донимать.

-Что вы пытаетесь сказать, тетя? – спросила Грейс, давая возможность ей объясниться.

-Прежде всего, почему твой управляющий  не отчитывается за те деньги, которые тратит? Как это возможно?  Я не могу за него ручаться.

-И не надо, - сказала Грейс, чувствуя искушение нагрубить.

-Что это значит?  Боже правый! Ты так доверчива…-  удрученно протянула тетя. Она,  не зная,  куда деть глаза, вздохнула и устремила взгляд в сторону.

-Он заслужил мое доверие.

-Ах, вот как? Какой вздор! Ну, в таком случае, я не стану ничего говорить о нем. Однако, существуют соблазны! Выслушай меня, дорогая, ведь я желаю твоего блага, а по сему, полагаю себя обязанной  напомнить тебе, что молодые люди часто впадают в соблазны…, могут дойти и до ужасных вещей. Кто он? Что ему нужно?   Есть вероятие, что он старается для своей выгоды. Кто поручится, что он без греха и стыда тратит твои деньги?  В конце концов, кто такой этот Калеб?  Сдается мне, что он мошенник, всецело поглощенный собственной маленькой ролью.

-Я полагаю это невозможным, тетя. Я вижу, что  вы делаете все от вас зависящее, дабы  настроить меня против него. И вообще,  скажу вам открыто и честно - вы не вправе  вмешиваться в мои дела.

-Ах, не говори этого! – воскликнула тетя Арруза  дрогнувшим голосом. – Поверь, я от души рада твоему успеху -  всегда этого желала, и, разумеется, я  никогда не помышляла  устроить свои дела  за твой счет. Да, у меня есть свои планы: коль скоро ты дала мне понять, что полагаешь причиной своего недовольства корыстный расчет, я прощаю тебя, хотя, признаться, возмущена тем, что ты имеешь дерзость думать, что приехала сюда ради какой-то выгоды. Не стану скрывать, что так же я  положительно возмущена упреками с твоей стороны…,  уже забыла,  что мне пришлось платить долги твоей матери. Если помнишь,  взяв тебя в свой дом, я во всем себя ограничивала…, впрочем,  ты никогда меня не любила, стало быть, могу ли я удивляться тому, что какой-то безродный парень  тебе оказался приятней моего общества…

-Мне Калеб  гораздо милей моему сердцу, чем вы, я предпочитаю  иметь дела с ним, нежели с вами.

-Когда так, я буду откровенна. К черту все околичности!  Я не жду, что ты будешь благодарить меня за искреннюю заботу, конечно, у тебя есть свои обиды на меня, впрочем, меня это не удивляет, - проговорила тетя, едва оправившись от потрясения.

-Какую заботу?  Все же позвольте сказать, дорогая тетя, что  в  Майл-энд вы меня лишь с трудом терпели…

-Я не стану это слушать, до такой степени ты вздорна и неблагодарна! – вскричала тетя Арруза, всплеснув руками.

- Помните тот вечер, когда вы проиграли меня в карты? – спокойно спросила Грейс.

- Господь с тобой! Я решительно не знаю, о чем речь! – вся дрожа, воскликнула тетя.

Легко представить, в каком мучительном положении оказалась бедная женщина с толстым слоем румян на щеках.

-Мистер Козма бросил меня, унизил, обокрал.

-Очень даже странно, что он  тебя отверг. Быть может, был не в себе. Так или иначе,  он произвел на меня самое выгодное впечатление.

- Я не знаю, чем кончилось бы все это, будь я предоставлена самой себе. Я  была  так  несчастна, чуть не умерла от отчаяния.

-Но причем тут я?- спросила тетя с упреком в голосе. Казалось, она была близка к тому, чтобы лишиться чувств.

-Ну как же, вы и он договорились,  все решили помимо моей воли - деньги для вас дороже меня. Неужели это не тяготит вашу совесть?

-Я, пойми правильно меня,  надеялась, что ты будешь счастлива, конечно, он не соответствовал тебе возрастом, но он был таким очаровательным, респектабельным,  мне нравилось его обхождение, - у нас был долгий разговор,  и потому, как ты понимаешь, я  поверила, что у него есть деньги, что  он   может обеспечить  твое состояние.… Но все же я рада, что тебе  не пришлось выходить за него. Грейс, мое дитя,  не изволь сомневаться, я отдала бы все за твое счастье! Бог мне свидетель, сверх этого я ничего другого не хочу. Прошу тебя оставить мысль, что это была моя вина. Я не буду обременять этим свою чистую совесть.

-Я вас не виню, уж будьте спокойны, - ответила Грейс скорее язвительно, чем насмешливо.

-Тогда, зачем ты говоришь все это?

-Мне надо еще кое-что вам сказать:  на ферме я не раз представляла, что вы лежите в гробу.

-Помилуй, Грейс, что за ужасная фантазия!- воскликнула тетя Арруза, изменившись в лице.

-Просто мне хотелось понять, что я почувствую.

-Ах, у тебя хватает жестокости говорить это при мне!  Только ради всего святого не говори,  что ты ничего не  почувствовала?

-Ни-че-го, - растягивая слово, ответила Грейс.

-Но почему же? – воскликнула тетя: бледная, она приложила согнутые пальцы ко лбу и смотрела на племянницу, – пораженная.

-Потому, наверное, что мне недостает любви к вам, - спокойным тоном ответила Грейс.

-Боюсь, что не понимаю тебя. Зачем ты говоришь мне все это?

Грейс, как ни сдерживалась, все же призналась:

-Ах, тетя, я пытаюсь поссориться с вами.

На минуту тетя Арруза застыла в изумлении, ей нанесли обиду, которую она едва могла вытерпеть. Грейс, конечно,  не видела, какой ураган поднялся и бушевал в гордой ее душе, она просто смотрела на нее, не зная, что еще добавить  обидное к тому, что уже сказала.

-Вот как, - глубоко вздохнула тетя Арруза, уже овладев собой. -  Право, в этом нет необходимости, потому что завтра я уеду домой, ты добилась своего, так что теперь можешь радоваться, сколько твоей душе угодно! Ах, для чего я приехала? Признаться, мне все уже надоело.  Здесь воздух полон удушливых фимиамов. Мне остается только одно. Вернусь на ферму, там можно дышать воздухом зеленых полей, буду жить одна и  без всякого желания снова увидеть тебя, так и знай!

Какое-то натянутое, непроницаемое выражение появилось на ее лице.

-Я тоже больше вас видеть не хочу.

Тетя Арруза  со злостью топнула  своей маленькой ногой и, кипя негодованием,  поспешно вышла из комнаты. Но перед тем как  удалится,  она остановилась за порогом, смерила племянницу презрительным взглядом, потом сделала вид, что ей все равно, ведь надо же  подумать и  о достоинстве,  и бросила:

-Только не думай, что я очень расстроилась.  И плакать не буду. Это невозможно! Пойду,  прилягу вздремнуть, а то меня клонит в сон. Кстати, я  сегодня  не в духе, так что  буду обедать у себя.

Теперь можно вздохнуть свободно.  Тетя Арруза уезжает на ферму и без большого скандала. Как удачно, что все так обошлось.

49. Когда Грейс собралась уходить на прогулку, Калеб, (он иногда подменял  ее после обеда в должности  портье), обратил внимание на две дорожные сумки под окном. Их принесли несколько минут назад, что до их незабываемого владельца, то он по дороге зашел в ресторан пообедать. Вернувшись, Грейс взяла  регистрационную книгу и прочла фамилию нового постояльца: Эмерсон. Калеб добавил, что он писатель, причем довольно известный, он автор двух сборников «Эссе». Грейс поинтересовалась, молодой ли он, но узнав, что это старик, сразу потеряла к нему интерес. Уже вечером, вынося из кухни тарелки с  едой, - на ужин она приготовила  фасоль с тушеными овощами и вяленым мясом, она увидела за столом м-ра Вискера самого Эмерсона.  У него был горящий взгляд и длинные седые волосы. Весь его вид завораживал какой-то  романтичностью и непринужденностью манер. Притягательная сила этого человека подействовала на девушку,  и она украдкой стала его разглядывать.    Как  Грейс обнаружила, все в нем указывало на интеллектуально развитого человека.   Не случайно м-р Вискер поспешил с ним познакомиться. В тот вечер он имел с ним личный разговор и хоть бостонский суфлер не терпел атеистов, ему понравился этот склонный к вольнодумию  благородный старик. Надо сказать, что любая красивая фраза его всегда трогала, к тому же  эмерсонская манера изложения мыслей была совершенно в его духе. Что до Грейс, то она, не находясь под обаянием внешнего благородства  писателя, как-то быстро потеряла к нему интерес. Потом они с Эмерсоном стали  хорошими друзьями.  Она вернулась на кухню и перестала думать о нем. У нее еще не было помощницы, поэтому всю работу  ей приходилось исполнять самой.  На следующее утро, уже после завтрака, Грейс вышла на задний двор: для нее было удовольствием сидеть на скамье в теплую солнечную погоду. Перед ней был тот самый сарай, где она прятала на чердаке деньги Блоера и где умерли от яда котята. Только она подумала об Ормо с грустной нежностью, как со стороны сада показался м-р Эмерсон.   Грейс с безмолвным любопытством смотрела на него, она вспомнила его появление и все связанные с ним обстоятельства и подумала  «что он хороший».  Впоследствии  ее симпатия нашла подтверждение.  Приблизившись легким шагом, он остановился, улыбнулся девушке и  сказал:

-Доброго тебе  утра, милое дитя!

-Доброго вам утра, м-р Эмерсон, - подхватила Грейс.

-Я был в саду…

-Садитесь, пожалуйста.

-Спасибо, нет.

-Простите великодушно, сэр.  Я взяла на себя смелость, не будучи с вами знакома…- вспыхнула Грейс.

-Не  за что извиняться.  Не обессудь! Я ведь хотел сказать, что   мне предстоит более длительная прогулка.

Сказав это, писатель устремил  пристальный взгляд на  безлюдную улицу,  как если бы старался разглядеть что-то с большого расстояния,  и добавил:

- Ничто так не способствует  пищеварению как прогулки на свежем воздухе, особенно если воздух морской.

Он выдержал паузу и продолжил, тем же мягким, душевным тоном:

- Впрочем, для меня это потерянное время.  Голова у меня бывает ясной только вечером, поэтому, чтобы быть логичным в своих суждениях, я пишу по вечерам,  а тишина и свет лампы делают это время очень уютным. Как тебя зовут, дитя мое?

-Грейс.

-Умные глаза, прелестный голос! Как жаль, что ты служанка!

-А что? –  спросила девушка. – По-вашему, это так плохо?

-Да нет, - со вздохом ответил писатель, не сводя глаз с Грейс. -  Просто для тебя это совершенно не подходит!   А так я завидую твоей молодости. Она меня и  очаровывает,  и удручает.

-Почему?

- Простой вопрос, однако дать на него ответ не так-то просто.  Очевидно,  такое отношение проистекает от сознания невозможности стать кем-то. Я не терплю религиозную нравоучительность за  недооценку греха и, стало быть, за   неспособность  видеть хорошее в плохом,  я, по крайности,  не верю людям, которые ставят себе моральные цели,  при этом я  мало ценю избитые сентиментальности женской философии, однако вполне согласен с печальным восклицанием одной вдовы по фамилии Лаблаш. Она сказала перед своей смертью: «Жизнь – это бег во сне».

-Почему, сэр?

Эмерсон посмотрел на девушку, словно говоря взглядом: «Когда-нибудь поймешь сама».

-Ахти мне! – вздохнул он. – Сейчас мне не до того…, уйми свое любопытство…, я тебе потом объясню. Однако ж,  наивность твоя так же благотворно действует на меня, как средство разжижающее кровь. Благослови тебя господь! И меня тоже, несчастного, если ты слышишь мои стоны.

Сказав это,  писатель устремил  молитвенный взгляд на небо, никак не ожидая, что девушка сочтет нужным спросить:

-Неужели вы несчастны?

И хоть Грейс не сказала: «не томите меня, поскорей расскажите все»,  Эмерсон, питая к ней расположение, понял, что она сейчас так простодушна и душа в таком волнении, что лишь исчерпывающее объяснение вернет ей покой.

-Я старый человек, а потому, то-то ты сейчас удивишься,  счастливым  я быть не могу, - сказал ей он. -   Да, без сомнения, тщета свела  на нет радость от жизни. Ты дитя, не  можешь себе представить, какой мукой для человека с чувствительной душой и большим воображением становится старость.  Моя измученная душа вопиет против нее, находясь в котле макбетовской ведьмы. Она говорит мне: «прошлое будоражит воспоминаниями о прожитой тобою жизни, настоящее тяготит ухудшением здоровья, а будущее…, будущее   зияет пустотой»! Все это так.

Пока он говорил, Грейс  смотрела  то на его морщинистые руки со вздутыми темными венами, которые он  прижимал к животу то на свисающую цепочку от часов. Эмерсон в свою очередь с любопытством разглядывал Грейс.

-Почему вы так смотрите на меня? – спросила она тихим голосом.

-Видишь ли, мне трудно было  оторваться от твоего лица, потому что глядя на тебя я старался извлечь из памяти знакомый образ.  Мне кажется, ты принадлежишь к тем, кто легко открывает свое сердце и вносит радость в чужую жизнь, мало имея радости в своей собственной. Признаюсь, что в твоих глазах я увидел бессилие ума и меланхолию.  Последнее не свойственно твоему возрасту. В тебе есть что-то необычное. На мой взгляд, ты знаешь, что такое страдание, одиночество и унижение.  Вообще, мне всегда интересны незнакомые люди с приметной внешностью, наверное,  потому, что я писатель -  мне нужны  прототипы.

Грейс отвела глаза, испытывая томительное чувство скованности, она трепетала перед этим  знаменитым человеком, он походил   на христианского мученика.

-Ты хочешь немного заработать? – спросил Эмерсон. – Я собираюсь прочесть в городе  частный лекционный курс. Я сниму зал  для этого благотворного и полезного дела и дам объявление в местной газете. Я предлагаю тебе взять на себя продажу билетов.

-Ах, теперь я понимаю,  о чем вы! Право, это так неожиданно.

Эмерсон увидел нерешимость на лице девушки, и, желая  приободрить  ее, сказал самым спокойным тоном:

-Что ж, милая, если это в твоих возможностях, а в этом деле не надо ничего понимать, я сейчас же поговорю с твоим хозяином. Кажется, его зовут Блоер.  Надеюсь, он еще помнит меня.

-Конечно, он помнит вас!

-Вот как! А я был уверен, что меня здесь забыли.

-А если он не  уступит вашей просьбе? – спросила Грейс в шутку.

-Но я полагаю, все устроится, когда он получит немного денег.

-Он такой упрямый, легче пробить каминную стену, чем убедить его согласиться.

-Я  пообещаю ему столько денег, что он отпустит тебя со счастливой улыбкой и мало того благословит нас обоих, - улыбаясь ответил писатель.

Грейс тоже улыбнулась и подумала, что в притягательной личности писателя есть что-то побуждающее  говорить. Конечно, ничего общего между ними не было, однако, они были близки в своей противоположности друг другу.

Полагаю уместным здесь сказать, что  в  насыщенной событиями американской истории  это  не совсем понятное время изобиловало  лекциями и публичными выступлениями. Простые люди охотно посещали различные лекции, их роль никак нельзя свести к одному лишь развлечению, значение имел и диалог между автором и аудиторией, но гораздо важнее то, что лекции способствовали интеллектуальному развитию уже одним тем, что   стимулировали  интерес людей  к чтению.  Ральф Уолдо Эмерсон был, бесспорно,  самым ярким представителем ораторской школы. За почти пятьдесят лет Эмерсон прочитал около 1500 лекций в более чем 20 штатах и в Канаде, посетив не менее 300 городов.  Его обычный гонорар за отдельную лекцию колебался от 10 до 70 долларов, но за полный курс лекций он получал гораздо больше. За 7  полных лекций, прочитанных в Филадельфии в январе 1854 года он  заработал около тысячи долларов. Обычно он читал одну и ту же лекцию по многу раз, шлифуя тем самым материал. Доходы его от издания книг были ничтожными, так что лекции служили ему основным источником существования. Американская литература была  народной потому, что отражала дух и склад американского ума. Одним из источников питавших ее была ораторская литература и своим процветанием она прежде всего обязана  ныне забытым лекторам-бардам  Б. Тейлору, Э. Уишли, П. Бенджамину, Торо,  Д. Саксу, Э. Стоун, У. Филлипс, У. Ллойд, Г. Грили, Л. Стоун. Эти и другие ораторы когда-то покорявшие публику своими театрализованными выступлениями и чтением стихов не ограничивались  только политическими речами, темы их выступлений были разными  от  геологии и географических открытий до культуры и школьного образования. Вполне естественно, что в религиозной стране, где люди  были словоохотливы и открыты, высоко ценилась  образность языка и импровизации в речи, поэтому   даже священнослужители были великолепными ораторами. Самые знаменитые среди них -  Лиман Бичер, У. Эллери Чаннинг, Теодор Паркер. Именно в Америке слово было поставлено в центр религиозного обряда.  Помимо известных религиозных деятелей, выступавших в больших городах,  было много  странствующих проповедников, которые могли взобраться на камень или пень и нести божье слово тем, кто нуждался в их увещеваниях.  Одним из создателей американского евангелического  стиля был Питер Картрайт. Из бедной семьи, сын революционного солдата он получил право вести проповеди от методистской церкви в 1802 году, когда ему было только 17 лет. Ведя жизнь бродячего проповедника,  Картрайт объездил не только провинциальные окраины  Кентукки, где родился, но и соседние штаты. Он стал первым организатором американских религиозных собраний. У него был громкий голос, выразительная внешность и большой ораторский талант. Его проповеди собирали сотни людей, они внимали ему с благоговейным трепетом даже когда лежали распростершись на полу, потом он властным голосом поднимал их на молитвенные скамьи, чтобы петь гимны, провозглашая аллилуйю. Как рассказал  Дэниел Бурстин в конце жизни Картрайта дважды избирали в законодательные органы штата Иллинойс. Будучи высокомерным, но полный религиозного энтузиазма, он с легким презрением относился к проповедникам, которые предпочитали читать свои речи. Вот как он вспоминал о собрании в Уинчестере, шт. Иллинойс, в 1837 году:

Было много народа. Зал переполнен, сиденья – временные; не было ни алтаря, ни кафедры, но встреча вызывала большой интерес.  Служители церкви воспряли духом: многие отступники возвращены в ее лоно, сотни плачущих и молящихся грешников столпились у временного алтаря, который мы воздвигли… Свежий, юный янки из центральных штатов Востока, с только что полученным дипломом, посланный Домашним миссионерским обществом к этим каннибалам Запада, поднялся, чтобы прочитать свою заученную речь… Стены здания, в котором мы молились, не были оштукатурены, и ветер дул из всех щелей; пламя наших свечей колебалось, слабо освещая помещение, и наш миссионер выглядел весьма нескладно, читая свою молитву.  После покаяния община пришла в движение; проповедник же запинался, бормотал и кашлял с отвратительной частотой. Примерно через тридцать минут наступило большое облегчение: к глубокому удовлетворению всей общины, он наконец умолк.  Тогда встал я и начал свою проповедь, пригласив рыдающих людей подойти к скамье, которую приготовил заранее. Они стали подходить ко мне, воцарилась истинная благодать. Один человек, большого веса, вдруг заволновался, вскочил на ноги и стал молить о пощаде. Зубрилка пытался  его угомонить, приговаривая: «Успокойтесь, успокойтесь. Молись,  брат, молись». Картрайт же, истинный проповедник, обратился к нему со словами: «Успокоения не обрести в проклятиях ада».  Тогда великан схватил маленького янки и с ним на руках прыгал со скамьи на скамью до тех пор, пока все не оценили силу животворящего слова.

Особенностью американского евангелистского учения было полное отрицание кальвинистского детерминизма.  Теперь каждый человек мог рассчитывать на самоспасение: к спасению направлял его голос проповедника. Об этом говорилось рефреном в «Лекции о возрождении религии» (1835) Чарльза Грандисона Финни.  Напечатанные в количестве 12 тысяч экземпляров  эти лекции  имели большой успех и стали основным учебником для евангелистов. Были и другие прославленные  религиозные ораторы того времени: Д. Отис, П. Генри, Д. Уэбстер, Д. Калхун  и конечно Эмерсон. Благодаря им существует американская ораторская школа. Но была и еще одна школа – менее высокая, многословная  и торжественная: это провинциальная литература, она вбирала в себя формы разговорной речи, диалект, домашний анекдот, преувеличение, фрагментарность.  Она имела свою привлекательность благодаря живому слову, простоте, неотесанной грамматике и вольной орфографии.  Майор Даунинг открывает длинный ряд героев американской демократической литературы.  Письма майора Даунинга впервые были опубликованы в 1830 году в «Курьере», собственной газете С. Смита, который и придумал его.  Торгуя сыром и обручами для бочек, майор как-то зашел в сенат штата Мен и стал политиком. Затем как претендент на должность отправился в Вашингтон, где вскоре оказался доверенным лицом президента Э. Джексона. Его политическая карьера длилась  более  двадцати лет.  Пародируя Бентона, Даунинг назвал свое собрание писем «Мои тридцать лет вне сената» (1859).  Письма его имели большой успех. Тут же появились подражатели, которые придумывали новые истории от имени майора, так что ему приходилось узнавать самого себя по шраму на левой руке.

«Альманах простака Ричарда» Франклина был предшественником писем Даунинга, но он был герой колониального периода. Среди знаменитых последователей майора – Дэви Крокет. Его великолепные сочинения появились впервые где-то между 1834 и 1836 годами и стали образцом высокого  стиля и красноречия. В Новой Англии появился домашний философ Хоузи Биглоу, герой Д. Лоуэлла. Его рассказы впервые появились на страницах «Атлантик мансли» и  бостонского «Курьера». С Юга пришел неотесанный плут Саймон Сагз, придуманный Д. Хупером. Но мало кто был популярней знаменитого Артемуса Уорда, чья склонность к компромиссам вошла в поговорку.  « Мои политические убеждения полностью совпадают с твоими. Я знаю это точно, так как на свете нет человека, с которым расходились бы мои взгляды». Его умные речи  и поучения стали появляться в кливлендской «Плейн дилер» в 1857 году. Если Артемуса придумал  Чарльз Браун, то Джош  Биллингс был вызван к жизни фантазией  Генри У. Шоу.  Книга « Джош Биллингс. Изречения» (1865) содержала особенно широко цитируемые афоризмы того времени. В конце 19 века основным носителем живого слова стал неукротимый мистер Дули, его придумал чикагский газетчик Финли Питер Данн. После него были Эйб Мартин и Уилл Роджерс. Традиции этого жанра получили продолжение в комиксах Аль Каппа и других.  Но не только вымышленные герои создавали демократическую литературу, основанную на разговорной речи. Один известный по сей день писатель появился во время расцвета этой литературы.  Талант Марка Твена заключался  в его умении придать литературную форму анекдоту и выражать мысли простыми словами. Хотя Авраам Линкольн и считается большим писателем, вся его литературная слава покоится на устных высказываниях.  Очищая публичные выступления от высокопарности, напыщенности и многословия, он в  то же время говорил простым языком, избегая грубости и вульгарности. Эдвард  Эверетт, считавшийся самым блестящим оратором своего времени, начал свою ораторскую карьеру и привлек широкое внимание публики речью в Гарварде  в 1824 году на тему: «Условия, благоприятствующие прогрессу литературы в Америке». Он говорил:

В Европе разобщенность народов начинается с различия языков и завершается различием рас, институтов и национальных предубеждений… В то же время все обширные территории, входящие в состав нашей республики, объединены не только одним языком, но и одним национальным правительством, в основном одними и теми же законами и обычаями, общими корнями. Человечеству здесь предоставлена возможность единения, о котором едва ли когда-нибудь до этого было известно на земле

Одной ранней и самой характерной  особенностью Америки  является приверженность американцев к общине. Это способствовало развитию не только национального разговорного языка, но и художественной литературы, которая сначала была ораторской.  Дэниел Дрейк в своих « Рассуждениях об истории, особенностях и перспективах Запада» - лекции, произнесенной в университете Майами в Оксфорде, штат Огайо, в 1834 году так охарактеризовал этот вид литературы:

Литература молодого и свободного народа должна быть ораторской; тем самым она выражает наш национальный характер.  Дальнейшее развитие, несомненно, ослабит ее многословие и многообразие: но наш природный ландшафт и наши либеральные политические и общественные институты еще долго будут способствовать ее причудливости.…  При абсолютистских режимах все политические, общественные и литературные институты поддерживаются  монархом – у нас они создаются и поддерживаются общественным чувством.… Если ваши речи разбудят воображение народа и его чувства,  вы сможете поднять   людей на добровольные действия во имя великих общественных целей. 

В колониальный период разговорный язык иногда  превращался в печатное слово. В Великобритании, имевшей парламентскую форму правления, блистательные речи произносились в основном в суде,  и слово в этой стране играло значительную роль, но мало что решало.  В Америке же ораторские речи произносились повсюду, будь то законодательное собрание или кафедра, общественная трибуна или балкон. И речи эти имели движущую силу. Если в Европе оратор изъяснялся высокопарно, цветисто и часто впадал в риторику, то в Америке общественный деятель, чьи отдельные высказывания  широко цитировались, говорил доверительно, эмоционально, образно, иногда даже грубо.  Одна из наиболее широко цитируемых «исторических речей»  была вместе с тем и самым очевидным вымыслом. На заседании континентального конгресса 1776 года обсуждался вопрос о том, насколько разумно немедленное принятие Декларации независимости. Один оратор призвал не торопиться. Тогда  Джон Адамс встал и произнес речь:

Утонуть или выплыть, жить или умереть, выжить или исчезнуть, я отдаю мою руку и мое сердце за это выбор. Правда, что вначале мы не стремились к независимости. Но   - «есть Бог, и он наши намерения довершает».  Несправедливость Англии по отношению к нам вложила в наши руки  оружие; ослепленная своими интересами, она упорствовала, пока независимость не оказалась в пределах нашей досягаемости.  Мы должны лишь устремиться к ней – и она наша. … Что касается меня, то двенадцать месяцев назад я призвал вас (Сэмюела Адамса) здесь назначить Джорджа Вашингтона командующим формирующимися силами либо теми силами, которые будут сформированы, чтобы защитить американскую свободу: и пусть отсохнет моя правая рука и мой язык прилипнет к гортани, если я начну колебаться, если перестану поддерживать его… Мы должны превратить этот день в день бессмертия и славы. Когда мы сойдем в могилу, наши дети будут отмечать его.  Они будут праздновать его с благодарностью, с иллюминацией и фейерверками… Сэр, перед лицом Бога я верю, что час настал. Я одобряю это решение, и в нем все мое сердце. Все, что у меня есть, все, что есть во мне, все мои будущие надежды я готов посвятить этому делу; я покидаю трибуну с теми же словами, с которых начал: жить или умереть, выжить или исчезнуть: я за декларацию! Этим чувством я живу, и с благословения Господа с ним я и сойду в могилу: независимость сейчас и независимость всегда.

Включенная в «Хрестоматию» Макгаффи как одна из лучших работ Уэбстера под заголовком «Предполагаемая речь Джона Адамса»,  она читалась  вслух многими поколениями школьников.

В мире нет другой страны,  где   ораторское искусство  ценилось бы так высоко. Многие общественные деятели делали успешную карьеру исключительно благодаря  своим способностям воздействовать на умы людей.  Два увесистых тома представляет собой труд  сенатора Томаса Харта  Бентона «Тридцать лет в сенате, или История деятельности американского правительства… с 1820 по 1850 год». Описанные в нем исторические события представлены через хронологию политических речей.  Очень часто цитируется  заключительная часть знаменитой речи  Уэбстера, обращенная к Хейну 27 января 1830 года.

 Когда моих глаз в последний раз коснется луч солнца, пусть не увижу я его сияющим над разбитыми и обесчещенными осколками когда-то славного Союза, над разобщенными, погрязшими в противоречиях, враждующими штатами, над землей, где царят распри и даже проливается  братская кровь!  Пусть вместо этого мой последний и угасающий взор будет обращен к величественному, еще выше поднятому флагу республики, известному и почитаемому ныне на всей земле, пусть сияет наш герб, и пусть ни одна из полос на нашем флаге не исчезнет, не запачкается и ни одна из звезд не потускнеет.  И пусть не встанет перед нами жалкий вопрос: «А для чего все это?» и не звучат прочие слова обмана и безрассудства, провозглашающие сначала Свободу, а потом Союз. Нет! Пусть везде, повсюду разносятся лучами живого света сияющие над обширными просторами, летящие над морем и землей и с каждым порывом ветра под небесами пробуждающие чувство, близкое каждому истинно американскому сердцу, - пусть разносятся слова «Свобода» и «Союз» отныне и навеки, единые и неделимые!

Карьеру Авраама Линкольна  можно также проследить по его ранним выступлениям в судах и во время политических кампаний.  Сама американская жизнь – с ее федеральной системой, быстро растущими городами, несколькими судебными системами, с регулярными выборами – делала необходимыми  публичные выступления. С. Л. Кнаппа в одной книге, вышедшей в 1829 году, собрал лекции по американской литературе. Это была первая попытка  описать уже сложившуюся американскую литературу. «В этой стране имеются все возможности овладеть красноречием и продемонстрировать его перед публикой, - писал он.  Таким образом,  произнесение речей стало самой заметной чертой американской общественной жизни. Возьмем, например, выступление президента во время инаугурации. При  коронации британского монарха пышный ритуал не предусматривал личного обращения самого монарха.  К 1832 году прилагательное  «инаугурационный» уже употреблялось как существительное, обозначавшее речь президента при вступлении в должность. При этом его речь была обращена не к ограниченному кругу, а к народу. В соответствии с этим широкое распространение получила в Америке практика  предоставления двум самым способным ученикам выпускного класса права произнести церемониальную речь. Однако не следует думать, что выступления ораторов имели строго серьезный характер – для простых людей они были формой развлечения. Биографический труд объемом в 700 страниц  Джеймса  Спира Лоуринга  «Сто бостонских ораторов, назначенных местными властями или другими общественными организациями с 1770 по 1852 год»  была своеобразным справочником «Кто есть  кто».

 Образование также все чаще приобретало ораторский характер, поскольку среди учителей в колледжах  преобладали священники. Устав Денмаркской академии, штат Айова (1843), утверждал: «Назначение образования – в развитии духовных и интеллектуальных способностей человека, а не в  обилии сообщаемых сведений, которыми и так переполнена  его память». Американская система образования изначально отличалась гибкостью и реформаторским духом.  Лицеи впервые появились в Новой Англии. Их отцом основателем принято считать Джосайю Холбрука из Дерби, штат Коннектикут.  Он в 1810 году окончил Йельский колледж и отправился на ферму отца, где создал экспериментальную школу, где труд сочетался с книжным образованием. Спустя три года он отправился путешествовать с лекциями по различным предметам.  В Милбери, штат Массачусетс  он учредил «Первый лицей, отделение американского лицея».  Целью его было дать навыки разговорной речи, организация развлечений и отдыха, создание музеев и библиотек, подготовка учителей и многое другое. Лицей – греческое название сада в Афинах, где вел уроки Аристотель.  С 1826 года по 1834 по всей стране было основано  3 тысячи лицеев, их организацией и управлением занимались местные жители. «Харперс мэгэзин» отмечал в 1858 году, что «лицей, или курс  зимних лекций в городах и деревнях, прочно вошел в американскую жизнь». Именно лицей способствовал распространению публичных школ. Историк Карл Боуд сообщает, что главное место в учебной программе занимала публичная лекция.  Вот неполный список тем лицея в Сайлеме, рассчитанных на учебный год  (1838/39):

Тема                                                                           Лектор

Характер, обычаи, одежда и т.п. у североамери-

 канских индейцев.                                                        Дж. Кетлин

Цели Американской революции                                    Дж. Спаркс

Солнце                                                                Хаббард Уинслоу

Источники национального богатства                      С. Г. Брюстер

Общее школьное образование                                    С. Т. Торри

Способность человека к самоусовершенствованию

и восприятию культуры                                            Эфр. Пибоди

Пчелиный мед                                                             Г. К. Оливер

Геология                                                                 проф. С. Адамс

Юридические права женщин                                       С. Гринлиф

Жизнь и времена Оливера Кромвеля                      Г. В. Кинзмен

Поэт естественной истории                                          Д. Л Рассел

Демоническая школа в литературе и ее реформа            С.Осгуд

                                                                                                                 Страсть к посещению лекций охватила многих американцев. Например, в Бостоне зимой 1837\38  года существовало 26 различных лекционных курсов. Причем в это число входили только те курсы, которые давали не менее 8 лекций.

            50. - Вы пришли  так рано, - воскликнул м-р Эмерсон, он сидел за           столом        в танцевальном зале отеля «Ньюджент» в шляпе с пером и с неизменным клетчатым шарфом на шее.  Когда Грейс вошла,  он читал письмо. На столе было много бумаг, перо и чернила.

-Но, дорогой сэр Эмерсон, я пришла в час, обещанный вам. Вот видите, как я вам послушна!

-Ах, м-сс Лаример, если бы вы только знали, как мне неловко оттого, что я предложил вам продавать билеты. Я принял вас за служанку. Заставили же вы меня поволноваться из-за этого!

-Не беспокойтесь, сэр, вы всего лишь сделали предложение девушке, которая привыкла к мысли о невозможности быть  богатой вдовой.

- Могу я спросить, зачем вы уступили моей просьбе и согласились помочь  мне?

-Не знаю, - сказала Грейс с улыбкой.-  Какой будет тема вашей лекции?

-Я собираюсь прочесть « Воспоминания графа  Рэмфорда».

-Жаль, что я не услышу начало…

-Я не совсем понимаю,  почему не услышите?

-Ну, потому что буду на улице продавать билеты.

-Нет, нет, - запротестовал писатель. – Я не могу допустить, чтобы вы  стояли на входе  напоказ всему городу.

Грейс подошла к нему и сказала:

-Но это мне нравится! Я сама знаю, что хочу.

-А я не одобряю ваше желание, право, одумайтесь, ради всего святого!  Что скажут люди?

-Вот у меня, коль скоро мне это дело весьма интересно, а другой случай едва ли еще представится, отчего бы  мне  не взяться за продажу билетов,  а на людей можно рукой махнуть. Они для меня ничто.

-Давайте рассуждать благоразумно, - продолжая  противиться прихоти  девушки, сказал м-р Эмерсон. – Всякая порядочная женщина, кто придет слушать мою лекцию с мужем, легко поймет, какой  вызывающей  находите вы свою роль продавщицы билетов.

-Ну и что! Представьте себе только, сэр Эмерсон, если я смогу всем дать понять, что мне плевать на их мнение, я буду себе хозяйка.

-Но подумайте, какое пятно ляжет на вас, когда люди увидят, что вы не дорожите своей репутацией! Они откажут вам в уважении.

-Я сама добровольно отказываюсь от их нелюбезного мне общества, - сказала Грейс со спокойной уверенностью.

-Почему? Я не могу понять.… Не могу понять, почему вы настроены против людей?

-Мои чувства свободны. Я скорее умру, нежели допущу, чтобы кто-то даже  мне родной, подчинил меня своему влиянию.

-Как ужасно, что я услышал все именно от вас, а ни от кого другого.  С первого дня я думал о вас с восхищением, или вернее сказать,  с умилением, - какой  скромностью был исполнен каждый ваш взгляд, каждое слово:  мне казалось, что ваша мать заботливо взлелеяла в вашей душе добродетель и кроткий нрав.

-Простите, сэр: против ваших ожиданий, я оказалась плохо воспитанной. Что ж! Пусть бог мне будет судьей.

-Но, дорогая, - возразил старый писатель, - позволь   напомнить, что  Господь главный судья  на небесах. Объясни мне, что ожесточило тебя против людей,  уж не думаешь ли ты, что все кто придет сюда,  настроены против тебя?

-Вы, должно быть, не знаете, что я бедная сирота. Вот что я держу в тайне.  Меня взяла в свой дом тетя, конечно, она  любила меня больше, чем свою мебель с бархатной обивкой, и конечно, очень хотела удачно устроить мою судьбу. Слава богу, что я теперь избавлена от счастья ее видеть, – говорила Грейс, сдерживая волнение. -  Спросите у нее,  как она обеспечила мою будущность? Она проиграла в карты одному венгерскому проходимцу, приехавшему на уилфлитские воды. Ах, этот ужасный м-р Козма!   Но тетя, ее ферма стояла при дороге…, она, дабы не понести убыток, принудила меня на брак с ним.  Я добралась сюда оттуда. Мой жених бросил меня здесь одну, без денег. Блоер, у которого я работала,  домогался меня и принуждал к непосильному труду, его приспешник Слай  был при нем и все как есть видел, он  открыто презирал меня, он сам вызывал презрение: Терсина меня унижала и оскорбляла, чтобы душу отвести,  Мег меня обокрала и грозилась выкинуть за порог.  Я была счастливой любовью к Ормо, милому котенку, но он  был жестоко и бессмысленно  убит Блоером. Посмотрели бы как.  Мою лучшую подругу  Лу, она женщина очень хорошая, мечтала о тихих семейных радостях,   судили как проститутку, потом  заставили ее надеть на грудь табличку с надписью «Женщина без чести» и подвергли публичному позору  на площади,  когда она шла,  люди, стоявшие  на улице,  веселились и радовались – я бы этого не  вынесла.  А  добропорядочная  м-сс Хэром, скажу я вам,  просто издевалась надо мной… каждая несправедливость – мне урок.  Так что теперь  у меня мало причин любить людей. Сэр, вы писатель, вы всех лучше можете объяснить, почему они такие злые, почему каждый решает дело в свою пользу, почему все, если рассуждать вообще,  ради выгоды идут на хитрости?

-Но неужели ты ни разу не благодарила  кого-то за проявление доброты, за участие, за  дружескую поддержку, заботу?

- Еще бы!  Вы правы! Разумеется, я  благодарна  дорогой м-сс Стаури, Лу  - я к ней испытываю особенную привязанность, и  м-ру Чентри, очень благодарна Рендольфу, конечно, м-ру Метьюзу тоже. Вы даже не подозреваете, сколь многим я им обязана!

Задумчивый взгляд старого писателя просветлел.

-Ага. Значит, не все люди плохие?  Есть все-таки люди благородные и великодушные!

Грейс со вздохом согласилась, что если рассуждать благоразумно, такой взгляд в самом деле можно счесть правильным, но немного помедлив присовокупила: «Но ведь плохих людей так много».   Тем временем в комнату вошли двое мужчин, весьма довольных собой,  и женщина с плетеной корзинкой, в которой,  судя по всему,  были сэндвичи.  Еще трое стояли на улице, их Грей увидела сквозь ставни.  Она посмотрела  на писателя, улыбнулась и устремилась к выходу.

-А куда вы теперь, м-сс Лаример?- воскликнул он.

-Я сейчас на улицу. Сколько стоит билет?

-Не торопитесь, прошу вас! – сказал м-р Эмерсон. – Что вы собираетесь продавать?  Вот  возьмите хотя бы билеты.

С этими словами он протянул  приготовленную пачку необходимых  билетов, напечатанных в типографии  готическим шрифтом.  Стоимость каждого была определена в пятьдесят центов.  Грейс, оправясь от вполне понятного замешательства, во время которого у нее вырвалось восклицание: «Ах, да» с рвением, выдававшим  ее чрезвычайный интерес к делу,  вернулась за ними.

51. – Я не понимаю, чем она не довольна, - говорил Калеб. – Я  разговаривал  с ней в приличной джентльмену форме, но она не перестает ворчать.

-Пускай себе ворчит, - сказала Грейс.  – Иди к ней.

В это момент раздался громкий  двойной стук в пол.  Калеб метнулся назад. Грейс пошла за ним, но выходить не стала, а лишь выглянула в вестибюль. Почтенная старая женщина в черном сидела на стуле  и  палкой стучала в пол. Строгий вид,  граничащий  подчас с  открытой притязательностью,  и надменная поза казались вполне естественными в ее положении богатой вдовы.  Она с неудовольствием посмотрела  на  Калеба смущенного,  как только он снова появился перед ней, и  холодным тоном сказала:

-Молодой человек, вы положительно испытываете мое терпение! Я устала  с дороги и хочу лечь в постель. 

-Можете успокоиться, когда м-сс Лаример уладит все недоразумения, вы получите  угловую комнату.

- Скажите на милость, долго я еще буду сидеть на сквозняке? Это и есть причина моего неудовольствия.

- Сегодня была хорошая погода.  Надеюсь, ярмутский воздух пойдет вам на пользу, - сказал Калеб.

-Что мне до всего этого! – со вздохом отвечала старуха. – Но давай сейчас воздержимся от разговора про Ярмут. Я не из тех, для кого здешний воздух - бальзам, хоть и принято говорить, что морской воздух благоприятен для здоровья и способствует хорошему настроению, но я мало в это верю.

Наконец, переступив порог  Грейс вошла в комнату.

-Надеюсь, она согласилась? – с нетерпением воскликнула старая женщина в черном чепце с лентами, завязанными на шее узлом.

-Разумеется, м-сс Грилли решительно воспротивилась, - сказала Грейс.

-Но почему же? Дайте мне поговорить с ней, я попытаюсь  уговорить ее сама.

-Она не уступит. Я ничего не могу сделать. Я предложила ей более просторную комнату с лепным потолком, но она сказала: Ни за что!

-Но скажите на милость, какое преимущество имеет передо мной эта Грилли?

-Она выбрала себе ту комнату раньше вас.

-Право, дорогая, пора  дать ей, наконец, немного денег.  Пойди и скажи, что если она изволит поменяться комнатами, сей же час  я выложу двадцать долларов из собственного кармана.

Как и следовало ожидать,  двадцать долларов оказались для м-сс Грилли приятной неожиданностью,   она сдалась и  согласилась с тем, что у нее нет преимущественного права занимать спорную комнату.  Вот при каких обстоятельствах, прибывшая 21 июня 1853 года  старая пресвитерианка  с поэтическим  именем Коламбия Уиппл поселилась в пансионе “Old Bell”. Ниже я  изложу связанную с ней историю, которая весьма романтична, даже если я и расскажу ее с иронией. Я не ручаюсь за правдивость сей истории, впрочем, меня мало заботит достоверность всех  или отдельных ее частей, при всем этом, я позволил себе  обойтись без некоторых утомительных отступлений и старомодных оборотов,  коими  м-сс Уиппл лишь усложнила свой рассказ.  В тот же вечер, между м-сс Уиппл и Грейс, явившейся по звонку, был  долгий и вполне доверительный разговор.  Он сильно их сблизил. Старая женщина сидела на постели,  упираясь спиной на подушку. Ее седые длинные волосы были распущены и свободно лежали на плечах. Она была без жемчужного ожерелья и серег. Было непривычно видеть ее такой, ведь обычно ее облик был строг и элегантен. Женщина в  тонком белье в постели почти всегда трогательна и уязвима, а старая, пусть даже она добрая и хорошая,  в таких же обстоятельствах выглядит, как правило,  плачевно.

-Надо тебе  знать, что у меня  с этим домом  связаны воспоминания тридцатилетней давности. Прошло, если не ошибаюсь, тридцать два года с тех пор как отец  мой, чтобы спасти свою честь и прийти к согласию с совестью,  продал за долги этот самый дом своему двоюродному брату  по фамилии Стаури.  Как я тебе уже говорила,  это была болезненная перемена, ведь я родилась и прожила в этом доме   сорок четыре года. Всю жизнь меня окружали здесь любовь и красивый  уют: не зная нужды и не утруждая себя ничем, я вела спокойную, благополучную жизнь,  но была вынуждена, к великой моей печали, покинуть его. Мы поселились  в  Салеме, маленький, тихий город, как говорится,  пришелся мне по вкусу, хотя я не сразу привыкла к своему новому местожительству. Отец мой не был алкоголиком, но французский коньяк любил до страсти: пил его стаканами по три раза на дню, а поскольку он был несдержан на язык, напившись, он, как водится,   вел пустые разговоры.   В моем возрасте женщины чувствительны к воспоминаниям молодости, хотя их выразительность утрачена,  я все так же скована собственной сентиментальностью, словом, от такой сентиментальности я становлюсь глупее с каждым днем, как ты сама видела, эта чувствительность обходится не так дешево. Я заплатила двадцать долларов за то чтобы поселиться в угловой комнате,  когда-то она  была моей спальней…

Посреди трогательного рассказа  из коридора  донесся  шум,  и женщины посмотрели на дверь. Потом Грейс  перевела взгляд на старую женщину и спросила:

-Вы знали м-сс Стаури?

-Я виделась с ней два или три раза, последний раз прошлой осенью.

-Достойная и добрая  была женщина, - сказала Грейс.

-Зато нрав ее мужа не отличался ни дружелюбием, ни участливостью…

-Последний раз она мне сказала: « Ведь ты – словно родная моя дочь».  С этими словами она меня обняла…

-Я сразу почувствовала, как он несносен…

-Я была так потрясена ее неожиданной смертью. Вскоре положение мое сделалось таким отчаянным, что и выразить невозможно…

-Он ни во что не ставил ни божьи, ни человеческие законы…

-Лишенная какой бы то ни было поддержки, потеряв единственную благодетельницу,  я была несчастна до чрезвычайности.…  Прибавьте то, что я осталась без средств к существованию. Блоер рассчитывал, что я  по крайности сделаюсь его содержанкой, так что оставшись в доме, я  могла рассчитывать только на корку хлеба и вареную репу…

-В доброте и щедрости, какие оказала тебе эта женщина, я вижу божью волю.  Помню, как накануне моего отъезда мы пили с ней чай из цветов вереска в ее комнате.,  чай был налит в чашки тончайшего фарфора.  Не от нее, конечно, знаю, что со своим злобным ирландским  характером Блоер был сущий зверь, и, по-моему, он получил по заслугам.

-Он собирался сделать меня своей любовницей. Он и в самом деле  явил мне бесспорное доказательство своего ко мне влечения, когда сказал, что я могу просить у него ленты, кружева и все, что посчитаю для себя нужным.  Всякий раз, когда я прохожу мимо спальни м-сс Стаури, у  меня сжимается сердце от  боли. Только она  могла оградить меня от его грязных домогательств. Конечно же, он наталкивался на отпор и это его злило.

- Я прочла в газетах о его казни. Между прочим, мой отец тоже родился в каком-то жалком ирландском городе, который располагался на краю болотистой равнины Аллен.  Он  был упрямым, необязательным  и очень раздражительным человеком: умер, не искупив свои грехи. Наверное, потому, что родился в Ирландии, там, как говорил Свифт, дважды взятое два равняется иногда пяти. Кстати, голубушка, предупреди моих соседей, что я ночью кашляю. Пусть знают, что я предполагаю провести в пансионе долее недели.

Тут Грейс встала, чтобы пойти и м-сс  Уиппл посмотрела не  нее с удивлением.  

-Ты куда? – спросила она.

Скромная девушка на это спокойно ответила:

-Уже поздно. Я должна запереть на замок входную дверь.

-Приходи завтра, я люблю поговорить, хотя уже давно привыкла проводить время в томительном одиночестве. Твое общество мне очень приятно.

-Вам принести чего-нибудь?

-Будь любезна, сделай мне чай и  прежде чем оставить меня, принеси почтовой бумаги,  я собираюсь сесть за письмо. Ах, как грустно видеть все это! Эта комната будоражит мою душу, ужас, что я дожила до того, чтобы быть гостьей в  родном доме! Знаешь, у тебя полные грусти глаза.

-Все постояльцы обычно  обедают в столовой, если вы хотите, я буду приносить еду в удобное для вас время? Что приготовить для вас на обед?

-Я бы хотела фасоль со всякими приправами. Прошу иметь в виду, что я  менее всего склонна есть в одиночестве, поэтому, как ты понимаешь,  обедать буду со всеми. Так как я имею намерение появиться в здешнем обществе, я непременно должна знать, какие люди будут меня окружать. И потом, я не против познакомиться кое с кем из соседей.

-Слева  от вас живет пожилая пара Дафф и Джагет Пиготты, они очень милы и дружелюбны.  Дальше большую комнату занимает  адвокат Эллери Видмак, ему пятьдесят один год, в следующей комнате живет молодой обаятельный, всегда неунывающий Горас Ллойд, он офицер,  служит в легкой кавалерии. На правой стороне имеются три маленьких комнаты: напротив вас расположился тихий человек, м-р Вискер, он из Бостона, работает суфлером в театре, по соседству с ним живет писатель Эмерсон – он самый интересный человек, образован и непринужден в  застольных беседах, но приходит обедать, когда ему хочется:  за ним ближе к лестнице живет протестантский проповедник Малахий  Рубийяк,  - в субботу он собирает всех желающих в маленькой гостиной на час религиозного наставления. По левую руку от лестницы, в самой большой комнате с увитыми плющом окнами, временно живу я, дальше стоит пустая комната – это спальня м-сс Стаури. Я до сих пор переполнена ее добротой ко мне. В следующую комнату  к полному своему удовольствию перебралась м-сс Грилли – она всегда жалуется на слабое сердце и  большие расходы. У нее, как думается мне, явная склонность к преувеличениям, и сколько я могу судить по моему недолгому знакомству с ней, язвительный характер.  От нее пахнет лекарством, она пьет настой пустырника.  В последней комнате живет скучный и рассудительный  м-р Фосбитт, он служит  управителем  одного большого дома. Сейчас с ним его сестра, она страдает из-за водянки груди.  Теперь вы знаете, какую разнородную группу  представляют собою все перечисленные лица.  Сегодня вы видели м-сс Грилли и Калеба, завтра увидите и всех остальных.

52. После разговора с Калебом, который упомянул тетю Аррузу, Грейс  села у окна и погрузилась в размышления. Мысли, блуждая там и здесь,  постоянно возвращали ее к их скандальному разговору. Тогда она сказала ей все, что у нее было на душе. Вспомнив сколько умственных сил добрая тетушка расточала на притворство и лицемерие, она содрогнулась от отвращения. Отныне уже ничто личное  не связывает ее с ней. Грейс была еще не готова простить обиду: сразу вспомнилось,  как оживилась, как облегченно вздохнула тетя, когда венгерский авантюрист  согласился в уплату карточного долга взять ее в жены. Вот как все получилось. Жадность оказалась сильнее родственной ответственности,  и бесстыдно пренебрегая ее, тетя принялась уговаривать девушку принять «весьма выгодное предложение», а выгода в том состояла, что Грейс по словам доброй тетушки  бесхарактерна, не блистает  ни умом,  ни красотой и, следовательно, не может рассчитывать на удачный брак. Тетя Арруза не была богатой, она всегда нуждалась в деньгах. После казни Блоера Грейс осталась единственной владелицей известного пансиона, который приносил не большой, но постоянный  сезонный доход. И корыстная тетя Арруза, испытывая мучительную потребность в деньгах, воодушевилась надеждой, что ставшая богатой племянница не оставит ее в нужде. Сразу после водворения в пансион она принялась то и дело вздыхать о своем нездоровье, но особенно ей удавалось изображать бедную родственницу, которую бедность сделала очень несчастной. Хорошо понимая, что вымученные вздохи и жалкие позы сводятся исключительно к тому, чтобы вытянуть с нее деньги  и,  наслаждаясь своим положением, Грейс вела свою игру: всей душой желая отомстить, она, следовательно,   охотно принимала стенания тетушки, изъявляя  этим  мнимую готовность оказать ей финансовую помощь. Видя это, тетушка  совершенно успокоилась, мало того, в таковых обстоятельствах   заключив, что племянница имеет намерение взять на себя все расходы на ее содержание, она   себя возомнила  чуть ли не хозяйкой  и не церемонясь, дала ей понять, что готова  вести  все  дела  по своему усмотрению. Первым делом она вознамерилась  ограничить в правах Калеба, которого никак не хотела удостоить доверия,  а поскольку Грейс не вмешивалась, (она и впрямь  не знала, как ей быть), тетя  решила,  что вольна распоряжаться даже деньгами. Вообще же она принадлежала к тому типу ненасытных женщин на пенсии, которые легко тратят чужие деньги и не считают нужным проживать собственные.   В действительности, Грейс испытывала к тете что-то вроде легкой неприязни – пережитое унижение оказало какое-то воздействие на ее душу и хотя кровное родство будет служить естественными узами, их связывающими, она сделалась к ней несколько холоднее и была близка к тому, чтобы отказать ей от дому.  Это чувство заставляло девушку еще  отказываться от мысли искать ее общества, тогда как  тетушка Арруза  измышляла любой повод, чтобы провести с ней вечер. Было очевидно, что она легко уступит просьбе племяннице и согласиться пожить в пансионе какое-то время, что она с той же легкостью, с какой  избавилась от нее на ферме, отрешится и от тех хозяйственных хлопот, которые доставлял ей собственный дом ради возможности приятно пожить за счет племянницы. Она никогда не теряла голову, когда дело касалось ее выгоды и соответственно, делая добро, питала надежду получить за это плату. И Грейс видела подтверждение этому во всех ее  «добрых»  делах. Вместо того чтобы окружить сироту всею возможною любовью, тетушка использовала племянницу как работницу в доме и во дворе, отняв у нее почти все развлечения. Грейс удивлялась тому, что тетушка часто была недовольна тем и этим и с унылым сокрушением  в голосе постоянно жаловалась на  то, что устала, хотя ничего не делала. Обычно она вставала с дивана, чтобы сесть в кресло и если не сидела за обеденным столом, то  лишь потому,  что лежала в постели. Имея внешность старой квакерши,  она была ленива, ворчлива,  мелочна, неаккуратна, скупа, но каким-то образом казалась всем воспитанной и обеспеченной женщиной.  Кому-то она и в самом деле представлялась такой, потому что носила фальшивые бриллианты,   оправленные в серьги, умела быть приятной и охотно принимала гостей. В основном таких же как она одиноких людей, живших в уединении.  Их она удивляла своей неутомимостью и неизменной готовностью оказывать им всякую любезность при том, что средства ее были ограничены. Словом, она развлекала своих гостей как только умела. Мало кто задавался вопросом, что стоит  за этим изощренным рвением. Зато были те,  кто искренне удивлялся тем обстоятельствам,  при которых они дали ей денег или сделали  щедрый подарок, который она, поломавшись для порядка, все-таки приняла.  Причем с таким видом, будто принимать подарок  являлось большим с ее стороны снисхождением, так что некоторым приходилось уговаривать ее принять. Это было в самом деле мило и давало понятие о том, какой интриганкой может быть алчная женщина, которая  умеет  казаться добродетельной и никому не дает оснований в этом сомневаться. Только один человек, а именно м-р Сайер, обнаружил без большого труда, что м-сс Арруза  самая настоящая  аферистка и что ей уже перевалило за шестьдесят: между тем, заявляя, что она не скрывает свой возраст,  эта женщина всем говорила, что ей  уже пятьдесят. Потом следовали «ох» и «ах». Однако никакие ухищрения не могли скрыть, что ей шестьдесят четыре года: упрямо веря в то, что она выглядит моложе, тетя Арруза недавно  явилась на домашний  прием во всем своем блеске, вся в кружевах и при фальшивых бриллиантах,  там  она сказала одной женщине, посмевшей спросить  сколько ей лет: « Ну, вы сами видите, я еще не так стара, всего-то  неполных пятьдесят лет мне».  «Вот как! – с не скрываемым сомнением воскликнула та. – В таком случае, вы очень хорошо сохранились».  Их  разговор тут же прекратился, тетя Арруза пронзила презрением неучтивую женщину и отошла в сторону, мысленно пожелав ей утопиться.

53. Вернувшись в Ярмут,  Грейс с головой погрузилась в текущие дела, их было много. Поэтому мысли ее были заняты  хозяйственными  усовершенствованиями,  уборкой, стиркой, покупкой продуктов и приготовлением  обедов, а так же размещением  прибывших постояльцев с которым надо было быть весьма любезной и уметь говорить с ними о всяких пустяках.  Не в том было дело, что она уставала, - просто она не умела себя организовывать и с постоянством, которое удивляло педантичного Калеба,  бросалась от одной работы к другой.  Он вообще, как правильно рассудила  Грейс,  страдал от беспорядка, стало быть, она была уязвима для порицаний юноши, хоть он и  ни разу не упрекнул ее в безрассудстве и непоследовательности. Стоит    здесь отметить, что Грейс нашла  в Калебе те особенности, которые  могли бы характеризовать и  ее саму.  Вот что их роднило между собой: скромность, склонность к уединению, и, как следствие этого отчужденность,  малопривлекательная внешность, меланхолия, отсутствие самодовольства, чувствительность к насмешкам и презрительному тону, чувство долга,  а так же неспособность совладать со своим нетерпением и вспыльчивость, которую  оттеняла бледная  нежность каждого.   Когда Грейс потеряла надежду привлечь к себе внимание юноши, она стала все чаще думать о Чентри – он единственный мог развратить его чистую душу. Сама собой возникла идея  привести Калеба в его дом. Он не без любопытства слушал все, что говорила о старом джентльмене Грейс,  и, по всему судя,  осмелился высказать  опасение, что м-р Чентри безнравственен, если не стыдится своей репутации. В ответ на это Грейс  грубо возразила, она сказала, что тогда следует считать безнравственными Лу, Рендольфа, Джоанну и всех других образованных, благородных и утонченных людей, которых он принимает. И прибавила, что полагает себя в числе этих людей, поскольку ее не слишком беспокоит  репутация м-ра Чентри или ее собственная.

- Право, жаль, что ты так думаешь. Мне кажется, такие люди едва ли могут серьезно угрожать обществу. Я высоко ставлю его вкус, ум и  манеры. Возможно, он немного порочен. Но  в этом благородном мужчине есть что-то простительное, - сказала Грейс.

Калеб дважды собирался  к нему пойти, однажды он даже дошел до его дома, но так и не набрался решимости войти. «При всем моем любопытстве, я не могу. Простите меня за эту нелепую слабость, но я бы не хотел привлечь к себе внимание светских людей», - сказал он ей, уходя.

Пока Грейс смотрела на его удалявшуюся фигуру, тихо отворилась парадная  дверь,  и на пороге появился м-р Чентри.

-Грейс, милая моя!  Вот здорово! Как я счастлив тебя видеть!- воскликнул он  и, дотянувшись до девушки,  заключил ее в свои объятия. 

-А я счастлива быть снова здесь, - ответила Грейс, целуя м-ра Чентри в щеку.

-Грейс, скажи на милость, кто вон тот  юноша, который торопиться уйти?- спросил он громко.

-Ах, представьте, он очень боится вас. Это Калеб, он служит у меня. Он имел намерение познакомиться с вами, но увидел  через окно много людей  одетых по моде и  испугался.

-Значит, наша кампания ему не подходит. Но я не принимаю только тех, кто из самого высшего общества.  Скажи ему, что ко мне приходят разные люди. У меня в доме сейчас три молодые прелестные красавицы, два  самодовольных щеголя и один  несносный фат, ревнующий любовника.

-Вот, это вам.

 И Грейс достала из корзины завернутый в полотенце пирог с капустой.

-А как Дольфи будет рад тебя видеть!

-Как, Дольфи! Он здесь? – воскликнула Грейс.

-Да, здесь, - подтвердил м-р Чентри.

Покамест он произносил эти слова, Грейс от волнения закрыла глаза и чтобы не упасть прислонилась к дверному косяку, потом устремила на хозяина дома затуманенный взгляд и тихо промолвила: « Господи».  В большой комнате  с зеркалами она увидела  дорогого  Рендольфа, веселясь от души, он обнимал девушку в белом.  Грейс вздрогнула и едва не лишилась чувств. Трепетную радость вдруг поглотила ревность почти нестерпимая. Она остолбенела от неожиданности, пронзила взглядом юношу и опустила глаза, чувствуя, как горит ее лицо.

-Кто это? – спросила  элегантная девушка в белом и отвела от лица тонкую кружевную вуаль.

-Это только Грейс, она …, - ответил Рендольф,  поднялся  с дивана и  устремился навстречу  несчастной девушки.

Грейс притворилась, будто не услышала, эти ужасные слова, но прежде чем она успела улыбнуться, Дольфи заключил ее в свои объятия. Он поцеловал девушку,  обнял за талию  и повел за собой, что-то говоря по пути к дивану. Но Грейс, вся дрожа,   ничего не слышала, в ее голове  обидным рефреном повторялись слова: «Это только Грейс», « Это только Грейс». В этих словах было пренебрежение и никакой восторженной радости. И она вздохнула еще глубже при мысли, что все время обманывала себя, на самом деле  Дольфи не любит ее, он не иначе как снисходит до нее. Кто та девушка? Скорее всего, вздорная аристократка.  Действительно, ни один простой человек не может соперничать с людьми, которые выше его по рождению, знатности и состоянию.

Они откинулись на диванные подушки, Дольфи удерживая ее  за руку, воскликнул:

-Ах, Грейс! Грейс! Я только о тебе и думаю.

Взглянув на него с изумлением, девушка, превозмогая обиду, взяла на себя смелость сказать:

-Ох! Дольфи! Не понимаете разве, что вы меня мучаете?

-Я тебя?- воскликнул он, и, дав волю своим чувствам, прижал ее  к себе. – О чем ты?

- Я ведь видела, что вы обнимали ту девушку, - сказала ему Грейс  с упреком в голосе.

-Ты же знаешь меня: я не люблю в чем-то себя ограничивать. Да, обнимал. Ну и что? – возразил Дольфи. -  Здесь все развлекаются исключительно для одного удовольствия. Сюда приходят приятно провести время. Ну, что такое?  Черт возьми, ты ревнуешь меня к ней?  Я был с ней телом, но никак не душой.  Она принадлежит тебе одной. Моя дорогая, маленькая птичка, вот тебе доказательство, что я люблю только тебя.

С этими словами Дольфи взял лицо девушки в руку, повернул к себе и,  потянувшись к ней, поцеловал в губы. Это был, что называется, «глубокий поцелуй с проникновением». Его языка, разумеется.  «Нет, это невозможно!» пронеслось в голове у Грейс. При этом она горела от нетерпения тоже поцеловать юношу. Но это не принято и решительно несовместимо с приличием.

-Это было убедительное доказательство? – спросил Дольфи, отпустив девушку.

-Вы никогда так не делали.

Конечно, после такого поцелуя, Грейс по-настоящему приободрилась.  Подумать только! Его язык был у нее во рту! Все это было чрезвычайно приятно,  и Грейс воспрянула духом: она почувствовала такую уверенность в себе, какую давно уже не испытывала. На ней было узкое серое платье в розовую полоску с лифом из жатого шелка. В ушах серьги с аметистами.  Отправившись к Чентри, Грейс  не предполагала встретить у него Дольфи, поэтому  она особенно радовалась тому, что он  узрел ее в столь великолепном виде.

-Ну, я убедил тебя или нет? – допытывался Дольфи с улыбкой на губах.

-Но, Дольфи! Я не могу говорить об этом!  И какая вам нужда любопытствовать? – ответила со вздохом  счастливая Грейс. В эту минуту она отдала бы все на свете, лишь бы снова почувствовать на своих губах влажные, мягкие губы Дольфи.

-Забавно. Очень даже забавно! Грейс ты со мной не очень любезна.

 Грейс, не в силах долее сдерживать свое волнение, воскликнула:

-Поверьте, Дольфи, я с удовольствием сделаю для вас все, что в моих возможностях, только бы вы были довольны.

-Так  отчего бы тебе не сделать!

-Господи! Но что вы хотите? – спросила Грейс, поднимая глаза к потолку.

-Пойдем,  выпьем чего-нибудь, - сказал Дольфи, вставая с дивана.

Они подошли к круглому столу, уставленному  хрустальными графинами с вином и виски. Дольфи налил в стаканы вино для Грейс и виски для себя. К ним подошел Чентри, он обнял их и сказал, обращаясь к Грейс:

-Я просто чувствую, как хорошо ты и он подходите друг другу.  Благословляю вас обоих.  Я скучал по тебе, моя дорогая.

-Счастлива видеть вас таким здоровым и цветущим, - ответила девушка.

-Почему тот юноша, с которым ты пришла,  не захотел войти в мой дом? Ну, конечно, у меня дурная слава.

-Он знает, что вы лучше того, что он о вас слышал.

Все трое расположились на угловом диване, за которым свисали сверху ярко зеленые листья  древовидного  растения.

-Посмотришь на тебя – и ни за что не скажешь, что наша милая Грейс – богатая вдова, - сказал Чентри.

-Я не настоящая вдова и уж совсем не богатая, - возразила она.

-Но ведь ты держишь пансион.

-На девять кроватей, - и ладно.  Вот и пансион открыт только на летний сезон. У меня в год,  не знаю даже какой доход будет.

Сказав это, Грейс посмотрела на Дольфи, довольная тем, что он видит ее в лучших обстоятельствах.

-Лу написала мне, как и когда она уговорила  Блоера жениться на тебе.

-Мне-то надо бы тот день благословлять, потому как вся его собственность перешла прямо ко мне: я, конечно,  презирала Блоера, но смерти ему не желала, не говоря уж о его деньгах.

Тут в разговор вступил Дольфи, улыбаясь, он посмотрел на Чентри, перевел взгляд на Грейс и спросил:

-Что сказал бы твой муж, если бы вылез вдруг из могилы, да увидел тебя такой элегантной?

Грейс пожала плечами  и,  не раздумывая, ответила:

-Сука! Или еще что.

Все рассмеялись.

-Нужно сказать – мне его жаль, - продолжила между тем Грейс. -  Его никто не оплакивал после смерти, а похоронили моего бедного мужа, как безымянного бродягу. Так ли, нет ли, но я хочу поставить деревянный крест на его могиле.  Жена его не любила, да и другие, уж конечно, тоже. Я, как вы понимаете, не лила притворных слез по своему бедному мужу.  Кто бы мог подумать – я уехала к Лу в Нью Хэйвен, - что  он окажется  там, -  просил милостыню на улице. Странно, что у каждого из нас была своя причина, по которой мы вынуждены были покинуть Ярмут. Со всем этим мы все приехали не куда-нибудь, а в Нью Хэйвен.

-Я помню, как ты проклинала его, - сказал Чентри.

-Проклинала, но только когда злилась на него, а вообще ничего не говорила против него, - ответствовала Грейс. -  Странный это был брак для меня. Но ведь вы знаете, в чем там дело…

-В суде говорили, что ты метила на пансион Блоера.

-Откуда же они взяли, что я …. Господи, уж лучше бы я всю жизнь маялась в прислугах, чем  получила чужое   имущество такой ценой!  Пансион, конечно же, хороший. Только мне с него невелика прибыль, пока.

-Ты бы согласилась вернуть себе свое прежнее положение?- полюбопытствовал Чентри.

На это Грейс ему ответила:

-Боюсь, что любой ответ, который я дам, уронит меня в вашем мнении. Я не могу ни на минуту забыть, что  нуждалась в куске хлеба, что люди, которым я подчинялась, неволили меня угрозами и оскорблениями. Сейчас, когда я самостоятельна и обеспечена, я не чувствую себя обязанной терпеть несправедливость и при том я чувствую в себе такую силу, какую я никогда прежде не ощущала. Конечно же, у моей теперешней жизни гораздо больше преимуществ против прежней, я довольна и свободна: всем этим я обязана деньгам. Мне очень приятно знать, что я могу распоряжаться  как мне заблагорассудится всем, что у меня есть. Все это вместе взятое делает меня счастливой.

-Давайте устроим шумное торжество по случаю того, что Грейс стала вдовой, - предложил Чентри.- Как бы там ни было, смерть Блоера весьма  удачно отразилась на судьбе нашей Грейс.

-Мне нравится это предложение – подхватил Дольфи.- И в самом деле, кто мог подумать, что тебе выпадет такая удача!

-Ах, нет, - возразила девушка, - разве могу я считать смерть Блоера своей удачей? Лучше бы мне найти мешок с золотом. Вот настоящая удача!

-И все же  с тобой фортуна обошлась  весьма милостиво, - заметил Чентри. – Уже то хорошо, что у Блоера нет наследников. 

-Знаете, у меня сейчас живет  известный писатель Эмерсон. Он очень необычный человек. Мы с ним разговариваем до полуночи. Он собирается провести в Ярмуте весь сезон.

-Я о нем слышал, - сказал Чентри, – говорят, что он чрезмерно о себе возомнил: оказавшись в Ярмуте,  он первым делом нанес визит  миссис Вернон, зная, что она привыкла к лести и скучает без этого, он имел наглость сказать, что приехал сюда ради нее.  Мало того,  у нее  за столом  он давал ей советы. К тому же, услыхав ее сетование, что во всем городе нельзя найти  хорошего учителя,  он дал ей понять, что готов  быть наставником  ее несовершеннолетнего  сына.

-Я слышала, что миссис Вернон очарована Эмерсоном.

-Тем более вероятия, что молодая вдова найдет своего старого друга, которому можно  доверять  свои тайны.

-Вчера она за ним послала.  Я  знаю, что они говорили о вас.  Он отзывался о вас с большим уважением и  сказал, что хотел бы побывать у вас в доме.

-Ну, тогда приведи его.

Поговорив еще немного в таком духе, Дольфи, вдруг,  сказал, что ему надо уйти.  И ушел. На этом они и расстались.  Оставшись с Чентри, который искренне радовался тому, что Грейс живет в полном достатке и независима, она  так повела разговор, что ему пришлось вспомнить Джоанну. Тогда Грейс, тщетно стараясь ни под каким видом не открывать свой интерес к ней,  спросила, где она, и  Чентри сказал, что она уже давно не дает о себе знать.  По его взгляду, она поняла, что ему известно, что она спала в одной с ней постели, но это нисколько не смутило Грейс. Чентри  (добрейшее существо на свете) был такой друг, о каком она могла только мечтать. Было хорошо, что  она нашла случай поговорить с ним по душам  и все ему рассказала.  Остаток вечера они провели в обществе  двух очаровательных девушек и самодовольного,  манерного  молодого человека  по имени   Улла. Хотя он ни слова не сказал, как его томит неверность любовника, ушедшего с Дольфи,  - несчастный юноша этот был подавлен.  Тем не менее, все держались любезно, и  вместе с тем  свободно и просто. Одна из девушек, узнав, что Грейс держит пансион, сказала, что в Ярмут на следующей неделе  приезжает ее кузен, он вернулся из Индии,  и просила оставить одну комнату за ним.

54. Два дня спустя Грейс рассказала Калебу кого она видела у Чентри, и что общество было, вне всякого сомнения, блистательным.  Грейс, в силу ряда причин хотела, чтобы  Калеб пожалел о том, что  необдуманно отказался присоединиться к ней. Оставив восторженный тон, она сказала с легким упреком:

-Если бы ты пошел со мной, то увидел бы сам, что в его доме не так уж непристойно, как тебе кажется.

Не довольствуясь полученным разъяснением, Калеб спросил:

-Туда осмеливаются ходить замужние женщины?

-Да. Они приходят, чтобы приятно провести вечер в его доме.

-Я видел через окно женщину с  распущенными волосами,… она была к тому же в пеньюаре среди  мужчин.

-Ну и что?- воскликнула Грейс.

-Как что? – воскликнул он в изумлении. -  Женщина ходит в чужом доме почти раздетая, не стесняясь их присутствием! Там было, по крайней мере,  трое мужчин.

-Это не значит, что она намерена с ними спать.

-Женщина не может показывать свое тело!

-Еще как может! Это, милый мой, и есть свобода. Однажды я видела, как в комнату, где одевалась Лу, вошел мужчина, - ну, конечно, она продолжила надевать чулки при нем.

-Кто был тот мужчина?- спросил Калеб не скрывая, что интерес его усиливается теми ответами, которые давала Грейс.

Конечно, это была тема, которую обычно  скромный юноша  старательно избегал, однако известные обстоятельства и самых сдержанных побуждают говорить.

-Не знаю, не удосужилась спросить.

-Она  вульгарная женщина, это несомненно.  Я не могу удержаться, чтобы не сказать, что знаю, как она поднялась в свете и хотя я не могу сказать, что проникся к ней презрением, все таки считаю, что она не зря  несет на себе клеймо проститутки.

-Ах, оставь этот нравоучительный тон. И потом, к  Лу это слово вообще мало подходит, конечно, она  не безгрешная женщина, но перед ней бледнеет достоинство многих и многих женщин лучше нее, тех, кто в отличие от нее куда более благочестивее, но они живут той жизнью, которая погружает их в дремоту. Они получают радости жизни по капле, а она упивается ими. Вот так. Я не буду обсуждать Лу с тобой. Но скажу, что она  не смущается в выражении чувств, она яркая,  живая, разумная  и чувствительная и я боготворю ее.

-У нее зеленые глаза и манеры опасной женщины….

-Господи, да что ты знаешь о женщинах! Для тебя они все равно, что картинки.

Но Калеб возразил с неизменной ему вежливостью:

-Ведь вы сказали, что в комнату вошел какой-то  мужчина, когда она надевала чулки. Но это ее ничуть не смущало.

«Несчастный»,  -  подумала Грейс и сказала:

-Она  считала его  человеком  чести. Поэтому он не проявил никакого интереса к тому, чем она занималась.

-Почему?

-Ну, может потому, что у него не было никакой охоты к любовной интриге.

-Все-таки она не должна была одеваться при нем. Это, смею вас уверить, весьма возмутительно. Почти уверен, что она рада была случаю, показать ему свои ноги.

-Господи, Калеб!  Она что чулки надевала на улице, когда шла конная гвардия?

-Все равно, эта Лу, в каком бы виде она не предстала перед  тем мужчиной, не может считать себя порядочной, раз она ходит к  Чентри.

-Теперь мне ясно, что Чентри для тебя – дьявол, а каждая женщина, которая к нему приходит,  является тебе в образе бури на море.  Странно, что отсутствие  известного опыта не мешает тебе выносить окончательные суждения. Нельзя судить о вещи, рассматривая ее с большого расстояния. В каждом есть хорошее и дурное. Лишь стоит привязаться к тому, кого все осуждают, лишь стоит увидеть в нем любимого друга,  как сразу находятся смягчающие обстоятельства, которые его оправдывают, ты понимаешь, что среди всех не стоящих хвалы добродетелей, только терпимость – истинная добродетель, заслуживающая большого уважения. Нет, Калеб, она не вульгарная женщина,  сердце мое  сострадает ей и вопиет против тех, кто считает ее такой!  Я готова была растоптать всех, кто на площади негодовал на нее, кто видел в ней грязную женщину. Все это так, и еще скажу: твоя исступленная унылость меня уже не удивляет: я не раз задумывалась, почему ты такой, но только  сейчас поняла, что  ты никого не любишь, даже самого себя. Как ты можешь любить, если у тебя нет сердца!

Сказав это, Грейс вышла из-за стола: она проходила мимо него так близко, что едва не коснулась его рукой. Зачем она  говорила все это, догадаться не трудно, - надежда встряхнуть унылого и безжизненного Калеба не оставляла ее. Он старательно избегал женского общества и каких-либо разговоров о любви, которые велись при нем: как бы то ни было, Грейс испытывала к нему влечение и с настойчивостью, показывающей юноше, что ею движет одержимость,  старалась  расположить его к себе. Готовность юноши в делах такого рода была всегда такова, что стоило Грейс прикоснуться к нему, как   Калеб сразу же принимал  несчастный вид человека в отчаянных обстоятельствах,  впрочем, ошеломление, не мешало ему вспомнить  о каком-то неотложном  деле,  и,  конечно же, он тотчас исчезал, как бы для того, чтобы это дело сделать. Он уже не раз покидал ее таким образом. Грейс, само собой, видела, как он изводился от страха за себя, но она и вообразить не могла, что он окажется таким упрямым. У Калеба имелись,  во всяком случае,  две характерные особенности: когда ему задавали вопрос, он отвечал не сразу, просто, у него была привычка тянуть с ответом. Его уверенность в себе была так слаба, что он почти всегда соглашался: «Да, да, вы правы».  Вторая сводилась к его пальцам или  все же к чернилам. Хотя второе, все же определяло первое – его пальцы часто были в чернилах.

Вышеописанный разговор имел место после обеда. Грейс и Калеб всегда садились за стол уже после того, как все постояльцы покидали столовую, чтобы не есть у всех на виду. Пока  серьезная и удрученная  каким-то смутным чувством Грейс стояла за спиной Калеба,  в комнату вошел  Эмерсон.

- Я опоздал на обед, - сказал он с бодрым видом.

-Всего-то на полчаса.

-Вот именно, - вздохнул писатель. – Придется мне пойти в ближайший ресторан.

-Почему?- удивилась Грейс.

-Да, потому, дорогая Грейс, что обед перестоялся и уже  как полчаса стал несъедобным.

-Значит, мне не ждать вас к столу? – спросила девушка, не зная, что подумать.

-Моя милая, я имею намерение отправиться в ресторан не оттого, что считаю недопустимым  есть остывшее мясо. Сегодня особый случай. Я обедаю с Теккереем.

-Кто он? – спросила девушка Эмерсона.

Из разговора с ним, она узнала, что  Теккерей великий английский писатель и что в Англии не у всех есть достаточные основания считать его таким.

- Я слышал ему нравится американская кухня, особенно наши устрицы и мясо. В Англии, говорит он, еда,  как правило,  вся переваренная и пережаренная. Это он мне сказал три года назад в Бостоне, на Бекон-стритт, где мы встретились совершенно случайно. Мы пошли в ресторан, там Теккерей напившись коктейлей пел со сцены комические куплеты и, как только  умел он один,  отбил чечетку – его жизнерадостность не знала границ. Видит Бог, я всегда рад ему, хоть мы и конкурируем с ним.

- Что  вы с ним?

Эмерсон со смехом пояснил:

-Конкурируем.  Я был поражен не менее чем он, когда мы снова встретились в Ярмуте.   Чрезвычайно обрадованный я сказал ему? « Сэр, я  рад вас  видеть   здесь.  Я собирался писать вам в Париж». А он мне: « Знали бы вы, сэр, как я рад быть снова в этой благополучной стране».  «Не хотите ли со мной отобедать»?- спрашиваю. «С превеликой радостью» - отвечал мне  Теккерей.  Он тоже читает лекции.  Мы оба очень тщательно готовим выступление. Я держусь более уверенно, непринужденнее  что ли, чем он. Зато  Теккерей элегантно читает лекции. Здесь мне его не превзойти.

-Где же он остановился?

-В  отеле «Оррери-хауз».

-Это ведь самый дорогой отель.

- Он получает за свои лекции большие деньги. «И жизнь с размахом, и мысль с размахом», - любит повторять Теккерей. Я был на четырех  блистательных лекциях Теккерея, но особенно ярко мне вспоминается одна. Тогда он отвесил свой первый поклон перед бостонской публикой. И этого вечера я, сколько буду жив, никогда не забуду.  Смешно подумать, кто-то  внушил ему, что американцы грубые и необразованные люди, но каково же было его удивление, когда ему сообщили, что абонементы на первый цикл его лекций все распроданы за три дня.  Пойду,  переоденусь к обеду.    

Проводив улыбкой  писателя, Грейс посмотрела на грязные тарелки, протянула к ним руки и одновременно устремила взгляд на Калеба, который сидел за другим столом, разложив перед собой бумаги, но тут на кухню вошла  старая дева из Вустера  по имени Зельда Чезлвит. Это была некрасивая, грубая, властная женщина, судя по виду лишенная доброты и сострадания, чувств, которые делают нас снисходительными. Как бы то ни было, а  слабость характера  и добродушие ей были одинаково чужды.  Искренние люди обычно поступают в полном соответствии с тем, что чувствуют. Эта женщина никогда не обнаруживала своих чувств, а потому любая тема, которая их затрагивала, вызывала у нее раздражение. При всем при том  она  была честна, практична, благоразумна до определенной степени, последовательна в делах, но  мрачной ее юдоль делали не пороки, а их отсутствие. Там где зло разделено с добром почти неизбежно  возникает эмоциональная  пустота.  Можно сказать, не умолив ее достоинств, что вся ее жизнь – одна сплошная безучастность. Морщинистое лицо этой строгой  и удивительной во всем своем своеобразии женщины, уже не страдающей из-за  сознания своей некрасивости  и худая нескладная  фигура делали ее похожей на увядающий плод, скудный живительной влагой.

-Мисс Лаример я вам так благодарна, что вы приняли нас, - сказала она.

-Как ваша добрая матушка?- спросила Грейс.

-Ах, вот уже полчаса сидит в кресле все разглядывая узоры на обоях. Мне кажется,  ваши часы  спешат на пятнадцать минут против моих.

-Вы уверены?

-Да, да! Я сверила свои часы с часами м-ра Вискера и время на его часах точно совпало с моим.

-А где он сам? Я хочу с ним поговорить.

-Он уже вышел на улицу.  Скажите,  где я могу купить французский сыр?

-У Эрменеджилда…

-Кого?

- У де Вере на Далла-стрит. Но, мне сдается, что  вряд ли у него есть свежий сыр.

-Мне все равно. Сыр для матери. Она хочет его  прямо сейчас. Если она вдруг поднимет шум, не обращайте внимания, она сама не  понимает, что говорит. Безумие сообразно ее возрасту, ей полных восемьдесят пять лет.  Она эгоистична и невменяема. Право, старость доводит безумие до высшей степени совершенства. Странно, но там где нет развития, отличное пищеварение замещает разум.

Говоря эти слова, женщина все время куда-то смотрела и оглядывалась  и Грейс невольно наблюдала путь ее блуждающего взгляда.

 После того как женщина ушла, Грейс собрала со стола грязную посуду в большой железный таз, чтобы помыть, но тут из соседней комнаты донесся старческий кашель  за которым последовали невнятные, отрывистые слова. Грейс немедленно пошла в гостиную.  Старая женщина сидела в черной вязаной шали в углу, поникшая, безучастная, отвлеченная. Она с виду  была такой старой, что казалось,  на нее ничто не могло произвести впечатления. Грейс подошла к ней совсем близко и,  склонившись, заглянула в ее глаза.

-Вы хотите чего-нибудь? – спросила она.

Старая женщина подняла на нее свои потускневшие  мутные глаза,  безмолвно пошевелила губами, выпирая вперед нижнюю,  и опустила веки со стоном.

-Принести  вам чего-нибудь, - опять спросила Грейс, глядя на ее большие усохшие уши.

-Говори громче, - произнесла старая женщина, пристально   глядя на девушку.  – Я так стара, что оглохла…. и  рада буду ослепнуть. Неужели Господь не видит, что я не в силах уже жить! Почему не пошлет мне смерть?  Молю его день и ночь, но он не слышит мои молитвы.

-Ну, вот, - сказала Грейс, - разве можно молить об этом?  Неужели вы не боитесь смерти?

- Нет, милая, - отвечала старуха. – Ни вот настолько,  - и с  этими словами показывает  большим пальцем ноготь мизинца.

-Как вы себя чувствуете?

Но вместо ответа был вопрос:

-Не будешь ли ты столь любезна сообщить мне свое имя?

-Я вам уже говорила, что меня зовут Грейс….

-Она не помнит имена, - послышался вдруг знакомый голос.

Грейс обернулась и увидела за собой Зельду. Она почему-то вернулась. Очевидно, Зельда  женщина бережливая решила пренебречь прихотью матери экономии ради.  Она питала к своей маленькой беспомощной матери, которая вела рассеянный образ жизни,  такое самоотверженное чувство, в котором привязанность была обременена унылой покорностью.  Одинокая, несчастная и такая уставшая в своей преданности Зельда! Но  не преданность трогает меня,  -  ее способность терпеть.  Хотя Зельда не была столпом благочестия, она – отдадим ей должное, была  умной, смиренной и порядочной женщиной. У меня нет полного понимания,  почему судьба мечет свои ядовитые стрелы  в самых достойных людей, включая тех, кто носит юбки.

Примерно минуту ее мать сидела в застывшей позе в кресле,  обитом темно-зеленым бархатом. Отрешенность, в которую она была погружена,  отчасти распространялась и на Грейс, но, как ни странно,  в меньшей степени, чем на собственную дочь. Она просто не видела ее.

-Мой муж умер давно, дочь бросила меня. Я совсем одна, -  вялым тоном  сказала старая женщина.

Грейс, оправясь от вполне понятного замешательства, возразила:

-Нет, м-сс Чезлвит, вы не одна. У вас есть дочь.

-У меня был еще сын….  Он умер на моих руках. Я одна на всем свете, - и во взгляде ее появилось выражение грусти. – Но где же моя дочь? Где она? Дайте мне ее видеть!

-Вот она перед вами, - сказала Грейс, указывая рукой на Зельду.

-Она?  Кто эта женщина?

Говоря эти слова, м-сс Чезлвит подняла руку и протянула дрожащий палец в направлении собственной дочери.

-Это Зельда, ваша дочь, - сказала Грейс.

-Я не признаю наше родство,  - сказала женщина и уронила руку на грудь. – Я плохо вижу твое лицо. Здесь темно, как ночью.

-М-сс Чезлвит, извольте надеть очки.  Вы в Ярмуте, в моем пансионе, я Грейс,  а это ваша дочь.

-Что мне за дело до всего этого, - вздохнула она. – Послушай, милая я буду тебе весьма обязана, если принесешь мне французского сыра.

-Боюсь, купить сколько-нибудь  свежего сыра нельзя по причине  невозможности.  Сыр привозят из-за границы. На это потребуется время. Сыры и деликатесы из Франции привозят на корабле. Лишь через месяц прибудет корабль оттуда.

-Если сыр удастся раздобыть бог весть, каким образом к завтраку, я  буду счастлива таким исходом дела.  С нынешнего дня  останусь до прибытия корабля  с тобой? Как твое имя?

-Грейс.

-Благослови тебя Господь. Я совершенно отчаялась. Вот теперь мне особенно не терпится поесть сыра. Ты хотела что-то рассказать о моей дочери?

-Ваша любящая дочь стоит перед вами.

- Я хочу жить у тебя. Она мне надоела.  Я знаю ее натуру, она всегда готова на уловки  и плутни. Своим коварством она прельстит и святого. Она мне не родная, она мне  не дочь.  И впрямь, взгляд ее исполнен злобой, ее переполняющей. Не допускай ее ко мне. Да что там говорить - мне радость не в радость, покуда она со мной.

-Не беспокойтесь, дорогая м-сс Чезлвит, я буду всегда  с вами, - сказала Грейс,  гладя руку немощной женщины и хорошо понимая, что ее слова не вполне разумны и что у нее есть свои обиды на дочь.

Со всем этим Грейс обняла ее и к старой женщине пришла спокойная уверенность, что опасности более нет, что она защищена.

-Как вы понимаете, иногда она выкидывает меня из памяти, - стала объяснять Зельда, когда они остались вдвоем. – В таком возрасте это не удивительно. Само собой, я ее не виню. Я забочусь о ней,  она чрезвычайно беспомощна, ее нельзя оставлять одну, но все время слышу, как она ворчит и негодует. Если бы вы знали, как меня мучают наши долгие вечера. Мне кажется, что я бы ничего не почувствовала, если бы она умерла.  Я так устала от необходимости постоянно быть с ней.  Последние десять лет я живу не своей жизнью, все в ней сводится к ее капризам, которые, верьте моим словам, мне приходится терпеть и удовлетворять,  я для нее делаю так много, но если бы только это, прибавьте сюда ее постоянное   ворчание, - хуже нет ничего.   Я от всего отказалась ради нее…  Дряхлая старость  лишила ее всего того, что составляет человека,  я мою, одеваю ее и раздеваю, кормлю, расчесываю волосы, и все это не из великодушия к ней, просто обстоятельства вынуждают меня  заботиться о собственной матери.  К тому же, я  с полным основанием могу сказать, что  она  ни на что не способна.  Даже не знаю, что я пытаюсь вам объяснить…

На этом и кончился их разговор.

55. Воспоминаний было много, но в их чередовании не было разумной  последовательности  и  предметной связи, они возникали неожиданно  и быстро   исчезали в каком-то потоке, не вызывая ни мыслей, ни чувств им соответствовавших. Но опять-таки,  из-за своей стремительности даже эмоции  не могли воскресить картины исчезнувшей жизни, так они были мимолетны и так растворялись одна в другой.   Куда же, собственно,  они уносились? В ту упорядоченную  и  тщательно скрытую область рассудка, откуда  непроизвольно  и всегда неожиданно  появляются как  проникнутые болью значительные   воспоминания,  так и бессмысленные,   неопределенные, случайные  обрывки воспоминаний, - они не подчинены логике рассудка, но  каждое  входит составной частью в память. Но быть может и не следует углубляться в прошлое  лишь для того, чтобы извлечь событие из собственной памяти хотя бы потому, что наши воспоминания, так сказать,  заполняют эфир невидимого мира.  А значит, как и сны, они приходят к нам оттуда.  Принадлежность к нему наших воспоминаний – еще одна причина для утверждения их значения для бессмертной души. Если это так, тогда что же такое воображение?   Образ мышления или совокупный духовный опыт?  В любом случае существует тонкая связь между  личностью и небесным царством, которое  гораздо ближе к звездам, чем к земле, между тем, что человек есть, и тем, что он может вообразить.

Грейс сидела на старом матрасе,  и ее исступленный  грустью взгляд блуждал по комнате. Впрочем,  к чердаку это слово вообще мало подходит. Ведь это не была комната в общепринятом значении слова с потолком и стенами. Это всего лишь угол чердака за печной  трубой: был вечер, в меркнущем свете  Грейс с тоскливым любопытством смотрела на скромное убранство своей бывшей спальни. Здесь мало что отвечало ее вкусу: вышедшие из употребления вещи, такие как,  например, дырявая корзинка для рукоделия,  соседствовали с надбитыми чайными блюдцами со стертой позолотой по краю, аптекарской бутылкой из коричневого стекла и  треснутым фарфоровым молочником с лиловыми виньетками.  На этом чердаке ей случилось жить не один месяц  в страхе и смирении. Но теперь, когда это время было в прошлом, оно не казалось уже таким ужасным. Не только виды и вещи давали пищу для мысли:    она вспоминала м-сс Стаури  при различных обстоятельствах, и  сжимающая ее сердце  тоска  уносила  девушку  к тем дням, когда эта добрая женщина была жива. Привязанность к ней не исчерпывалась благодарностью, м-сс Стаури воплощала тот идеал женской натуры, определить который можно такими словами: редкое сочетание душевной мягкости и скромности. Но было еще кое-что, то, что  не укладывалось в голове Грейс, а именно имя м-сс Стаури. Ее звали Доротея. Мать Грейс умерла в возрасте тридцати шести лет и ее тоже звали Доротея. Обе женщины были обаятельны, добросердечны и безвольны. И вся их жизнь – одно служение. Мистическая связь между ними заключалась в том, что у м-сс Стаури в возрасте тридцати шести лет был выкидыш. Она ждала девочку, которую собиралась назвать Грейс или Эмели. И это еще не все. Мать Грейс  отравилась  маслом  клещевины, которое употребляла в качестве  слабительного.  Миссис Стаури была мужем  отравлена  порошком из семян клещевины, который он добавлял в молоко и еду. Что это, случайность или совпадение?  Неожиданно Грейс услышала в коридоре голос Зельды, которой она, испытывая к ней сочувствие,  придала ореол мученичества и  при этом вспомнила их вчерашний  разговор, по пути на рынок. Тогда Грейс пожаловалась ей, как это утомительно каждый день ходить на рынок за свежим мясом и рыбой и  эта умная, неизменно унылая женщина, жаждавшая утешения и покоя, тем не менее  во всем верная себе,  дала Грейс  совет, следуя которому она могла бы избавить себя от обременительной необходимости  каждый день ходить  на рынок.  Короче говоря, Зельда хранит мясо в своем подвале во льду, который она помещает в ящик с опилками, поэтому  у нее нет надобности часто ходить на рынок.  Этот во всех отношениях простой и дешевый способ хранения продуктов удивил Грейс.  Кто скажет, что Зельда не практичная женщина?

-Вот надежный способ хранения, просто положите сверху кусок мяса или рыбу,  они останутся свежими несколько дней, - заключила Зельда.

Надо сказать, что Грейс в ее присутствии  испытывала томительное чувство скованности. Как ни старалась она держать на расстоянии женщину, та, все время умудрялась навязать ей свое  общество, даже если Грейс была не одна. Зельда подавляла ее.  Близость Зельды порождала в ней смутное беспокойство. Как случилось, что Грейс поставила свой душевный покой в зависимость от присутствия Зельды?  Минувшей ночью думая о ней, она решила поелику возможно  стараться   избегать эту  серьезную женщину. Уже после того, как они вернулись с рынка, она не раз делала вид, что занята, полагая, что некоторым  извинением для нее может служить необходимость работать, но Зельда то и дело появлялась рядом, она садилась в кресло и начинала изливать душу, она говорила  все больше о себе, о своей несчастной,  одинокой и невероятно скучной  жизни, исполненной уныния и тоски.

-Увы! Я чувствую себя песчинкой, такой маленькой, безжизненной, потерянной.… Сама не могу понять, как случилось, что я прожила долгих-долгих десять лет очень замкнуто, хотя всю жизнь любила путешествовать. Жизнь моя становится  все скучнее, и мрачнее, и безрадостнее с каждым днем.   Раньше мать часто говорила, что у меня все совсем не так, как у других.  В молодости я не носила нижних юбок, корсетов, ярких платьев  и лент, предпочитала жить обособленно, мало с кем общалась. Большею частью я читала романы и играла в шашки с бабушкой.  Других  способов приятного времяпрепровождения я не знала. Но если я об этом и жалею, вспоминая молодость, то только потому, что в моем возрасте  эти воспоминания значат очень много.  Я бы хотела вернуться в те годы, когда была жива моя бабушка. У нее был маленький и  уютный  кирпичный дом с  увитой виноградом верандой, там стояли два очень удобных плетеных кресла, в которых мы с бабушкой дремали после полудня. Проснувшись, мы шли пить чай на кухню, она располагалась в угловой пристройке с двумя окнами в сад, на освещенных солнцем  подоконниках стояли  горшки с геранью.  Мы пили чай за придвинутым к окну столом в уставленной  всякой мебелью тесной комнате, - все это так и стоит перед глазами. Когда я вспоминаю  летние каникулы,  проведенные   у бабушки,  то часто  закрываю глаза, чтобы   погрузиться в себя и … Что за счастливое было время!  - воскликнула Зельда, вздыхая всей грудью. -   Боже мой, как  я хочу снова  услышать мелодичный звон маленького чугунного колокола,  вдохнуть сладкий запах цветов белой акации, который вливался в открытые окна из сада, увидеть сидящую на скамье бабушку в  поношенной полосатой юбке на затененном дворе,- там она любила отдыхать,  ее доброе лицо, весьма дородное тело, пристальный взгляд, она плохо видела, поэтому,  когда мы разговаривали, она  имела обыкновение в меня вглядываться. Мне было четырнадцать лет, когда бабушка умерла. Помню, через год  после ее смерти, мы с матерью пошли на кладбище,  в слезах  стояла у могилы,  мать держала меня за руку, я смотрела на  простой, лишенный всякого орнамента гранитный камень,  на котором было высечено имя бабушки,   и жалела о том, что не могу написать ее имя золотом. Много лет спустя, я поставила на ее могиле  красивую статую из белого мрамора. Один мошенник, который мне эту статую продал, клялся, что в мраморе воплощена   скорбящая  дева.  « Мрамор отменный,  формы очень хороши, а цена вовсе уж  смехотворная»- говорил он.  У меня и в мыслях не было, что этот проходимец собирается меня обмануть. Однако же,  казалось странным, что  скорбящая дева была такой пышнотелой. Не меньше моей матери я  огорчилась, когда обнаружилось, что  на самом деле я купила не святую деву,  а Медею.  Ну и ну! Долго не думая, я  сразу решила как мне быть.

Грейс посмотрела на Зельду и не сказала ни слова.

- Как бы там ни было, даже слишком хорошо  понимая разницу между ними,  я все равно поставила  скульптуру на могилу,  - продолжила она. -  Это дорогой памятник итальянской работы, я заплатила  четыре тысячи долларов. Вот во что обходятся сентиментальные воспоминания!  Как-то не верится, что связанное с бабушкой безмятежное  детство, которое прошло  в Левер-хиллз,  с его поросшими боярышником склонами могло быть счастливым без нее.  Бабушку звали Оттилия.  Сейчас, кроме меня, ее уже никто не помнит.

56. После обеда, в четверг, когда несколько гостей собрались в гостиной, Грейс спросила Эмерсона не мог бы он  развлечь всех какой-нибудь историей. Писатель  нехотя и после уговоров согласился и Грейс предложила гостям собраться здесь после ужина. В этот день уехал м-р Клокер и Грейс была занята тем, что убирала его комнату. Когда она спустилась вниз с ведром и тряпкой, там уже шли приготовления к домашнему собранию: м-сс Рикан зажигала свечи, а Зельда расставляла стулья так чтобы темно-красный  стол за которым будет сидеть писатель стоял в центре полукруга. Несколько гостей стояли  вдоль стен и ждали случая сесть. Грейс  едва успела выпить чаю, когда на кухне появился  м-р Джанкин и сказал, что все ждут только ее. Теплый свет горевших на столах свечей  добавлял особый уют красивой полутемной  комнате и Грейс войдя, сразу подумала, как здесь хорошо и спокойно. Стулья стояли  в три ряда и все были заняты, кроме одного, возле Зельды. Она держала его для Грейс. Стул был так близко придвинут к стулу на котором сидела женщина, что Грейс касалась ее локтем и левым  коленом. Это приятно волновало только Зельду, которая тянулась к девушке всем своим холодным сердцем. Видя, что все собрались, Эмерсон вышел из-за стола и облокотился на каминную доску. Даже те, кому не нравилась внешность писателя находили его манеру держаться  элегантной.  Все глаза обратились к нему в спокойном ожидании. Вот его лекция, похожая на длинный  простой монолог. Самая характерная черта его манеры говорить – отсутствие какой бы то ни было патетичности. Ему нравилось выступать и делал он это без притязаний на ораторские эффекты.

-А теперь я расскажу вам кое-что интересное о человеке, который не раз бросал вызов судьбе. Недавно я читал в отеле «Ньюджент» лекцию, темой которой были воспоминания графа Румфорда.  Мне приятно говорить о нем снова. Это в высшей степени выдающийся человек, все ему было интересно.  Постоянным его желанием было, чтобы люди, которые его окружали, находились вне его личного круга. Он не любил людей, их общество казалось ему утомительным. Вряд ли в его жизни был хотя бы один человек, которому он сказал: «Вы мне нравитесь, приходите ко мне домой».  Но где же был дом неутомимого  авантюриста Бенджамина Томпсона?  Он родился в городке Уобурн,  штат Массачусетс, бежал в Англию, жил в Германии, вернулся в Англию, последние годы провел  во Франции.  Ему было свойственно не только презрение к людям,  он плохо ладил с ними, но и другая противоположная черта – сострадание. Противоречивость этого великого человека легко объяснима. Он был человеком крайностей. Чувства его, скажу я,  были сродни чувствам капризной женщины. Его считают авантюристом, но я хочу показать его как  чувствительного и умного человека, хотя систематического образования он не получил.  Он начал вести жизнь, насыщенную событиями в возрасте  тринадцати лет, он работал  мальчиком-помощником в магазинах Сейлема и Бостона, а потом  и у врача.  Руководствуясь монархическими взглядами, он охотно согласился  выполнять  секретные задания правительства Великобритании.  В 1775 г. против него было выдвинуто обвинение в шпионаже, колониальная  армия потерпела поражение, и молодой Бенджиамин, как вы понимаете,  был вынужден бежать в Бостон. Там он  некоторое время был комендантом порта. Не чувствуя себя в безопасности, он  покидает Бостон и уезжает в Лондон.  Последующие пять лет  он работал в правительственных  департаментах. Затем вернулся в Америку, чтобы  командовать  британским королевским драгунским полком в войне за независимость. По возвращении  тридцатилетний Бенджамин поступает на государственную  службу в Баварии, был даже  военным министром. Он оказал много услуг этой  стране, вследствие чего был возведен в графское достоинство.  Он учреждал школы для солдатских детей, открывал фабрики, чтобы обеспечить работой бедных, изобрел особого рода экономическую печь, ввел в Баварии в употребление картофель. Однажды он проводил  опыт с трением на военном заводе в Мюнхене и обратил внимание на то, что при сверлении пушечных стволов выделяется большое количество теплоты. Станки приводились в действие лошадиной тягой.  Фундаментальный вывод им сделанный сводился к пропорциональности количества выделяющейся при сверлении теплоты затраченной энергии.  Так появилось понятие диссипативных  сил, превращающих работу в тепло. Вернувшись в Англию он продолжил  исследования вместе с Дэви.   В 1799 г. Румфорд  был избран членом Лондонского королевского общества.  Этот удивительный человек никогда не старался придать себе вес пустым блеском, он был тщеславным и наглым и ему льстило внимание избранного общества. Всем, кто впервые видел  Томпсона, думалось, что он циничный и бесчувственный человек, но им приходилось менять свое впечатление от его внешности, когда они узнавали, что он жертвовал значительные суммы для выдачи наград за полезные изобретения и участвовал в основании  Королевского Института.  Он внушал людям уважение к себе и надо сказать, он был достоин уважения. Научная деятельность Румфорда не исчерпывалась только кинетической теорией теплоты, он так же выполнил количественное измерение взрывной силы пороха. Румфорд открыл и исследовал явление конвекции в газах и жидкостях, сконструировал ряд физических приборов и аппаратов. Например, термометр, фотометр, о нем я уже упомянул, открыл и исследовал явление конвекции в газах и жидкостях. Кроме этого он изобрел кофеварку, камин оригинальной конструкции, симпатические чернила, армейскую полевую кухню, печи для обжига кирпича, паровую отопительную систему. В честь Бенджамина Румфорда Лондонское Королевское общество учредило награду для выдающихся учёных за исследования в области теплофизики и оптики – медаль Румфорда.

Весьма интересный факт. Когда  Бенджамин Томпсон был министром полиции в Баварии,  он предложил убрать с улиц Мюнхена нищих.             В канун 1790 года по традиции толпы бродяг  со всей Бавари прибыли  в Мюнхен, чтобы собрать милостыню. Их окружили, собрали и отправили в работный дом. Там царил строгий порядок, граничащий почти с армейским, получая приют и пищу обитатели были обязаны трудиться.   Имея заботу об их питании Томпсон  предложил  дешевый и вкусный суп из ячменя и  кукурузы, которые брались в равных пропорциях по 5 фунтов, селедки, перца,  зелени, уксуса, его рекомендовалось заменять прокисшим пивом, гороха и сухарей.  Он так же способствовал распространению поленты и макарон, почти неизвестных в те времена в Германии и Англии. Беру на себя смелость сказать, что личная жизнь Томпсона была хаотичной и несчастной. В девятнадцать лет он женился на молодой вдове богатого землевладельца. Ее связи помогли юноше заручиться поддержкой губернатора колонии Нью Гемпшир, он стал офицером милиции.  В 1776 г. в возрасте 23 лет вместе с отступающей британской армией он покинул Америку и уехал в Англию. Ему было  уже пятьдесят лет,  когда он женился на Марии-Анне Лавуазье, вдове французского  химика Антуана Лавуазье. К этому времени первая жена умерла.  Второй брак так же был несчастливым, он был ответственным человеком, но примерный муж из него получился никакой.   После развода Томпсон поселился в Отее. Здесь он и умер 21 августа 1814г.  Он похоронен на местном кладбище. В надгробной речи секретарь Французской Академии Наук Жорж Кювье справедливо заметил: « Не любя и не уважая собратьев по человечеству, он все же оказал им множество услуг».

И в это самое время, когда десять человек сидели в удобных позах с той непринужденностью, какая сопряжена с довольством,  и так спокойно слушали,  на пол со звоном полетели осколки разбитого стекла. Все как один обернулись и стали смотреть на дыру в окне. Но раньше, чем кто-либо понял, что случилось, брошенный с улицы камень разнес второе окно.  Миссис Олифант вскочила со стула и со страхом стала смотреть на упавший к ее ногам булыжник, размером с ее кулак.  Эмерсон с необычайной серьезностью на лице протиснулся сквозь окружавших его гостей и быстрым шагом направился к двери. Вернувшись, сказал, что видел двух мужчин, одного высокого, другого ниже его ростом, оба быстрым шагом удалялись в сторону Далла-стритт, причем второй, тот, что ниже ростом, отставал. Ему даже показалось, что он хромал.

-Боже правый! Что это такое? Кто это сделал?- воскликнула м-сс  Уорвик. Она приехала с двумя дочерьми.

Эмерсон пожал плечами и посмотрел на Грейс.

-Возможно это  братья Мег, - сказала она.

-Вы допускаете, что она причастна к этому?- спросил писатель.

-Ну, не знаю. Во всяком случае, вы даже  представить себе не можете, сколь зловредна эта противная женщина.

Люди, обступившие Грейс и составлявшие домашнюю аудиторию,  были встревожены, их мысли занимало происшествие, которое положило конец такому приятному времяпрепровождению.

-Как это, должно быть, отвратительно!- сказала м-сс Олифант.

-Какой ужас! – воскликнула м-сс Найт. – Ведь это же просто конец света!

-Нет, вы только посмотрите, что они сделали - возмутилась старая женщина с грустными серыми глазами.

-Ах, как жаль, что этот приятный вечер так ужасно закончился, к моему  огорчению, - вздохнула жена м-ра Бамбли, перевела взгляд на Эмерсона и добавила, - да и к вашему тоже.

57. Грейс вышла из кухни, чтобы посмотреть на мать Зельды, которая вместо девушки пошла на рынок за рыбой и зеленью. Старая женщина дремала в кресле у окна. Неожиданно она открыла глаза и посмотрела на девушку с тряпкой в руке.

- Запах  чудесный, - сказала женщина.

-Я жарила лук, - ответила Грейс.

- А у тебя есть свинина? Очень ее люблю.

-Хотите свинину?

-Лучше будет, если ты пожаришь мясо на ребрышках. Я бы хотела иметь их к обеду.

-Сегодня будет курица с рисом, дорогая м-сс Чезлвит.

-Опять курица?! В прошлый раз мне достались одни кости.

-Свинина будет на обед в воскресенье.

-А сегодня, какой день?

-Вторник.

 

-Ах, буду считать дни в ожидании, когда ты пожаришь мне ребрышки.  Должна сказать, что Зельда готовит отвратительно.  Даже ее ячменный суп не заслуживает моих похвал. Представь себе суп со вкусом вареной соломы, а? Я очень плохо питаюсь, ем одни овсяные лепешки, запивая водой. Я начинаю думать, что Зельда  очень хочет, чтобы я поскорее умерла от истощения, а что так будет, я уверена, - она довела до изнеможения меня….

- Хотите пойти в сад? На дворе прекрасная погода.  Я попрошу Калеба сопроводить вас.

- Я уже насмотрелась на сад из окна, так что идти туда мне ни к чему. Я не могу совершать прогулки, я так слаба, что уже не в силах отойти от дома, милая.  Мои ноги потеряли подвижность.

-Могу я вам чем-нибудь помочь? – с самым сердечным и учтивым видом спросила Грейс.

-Бессилию старости ничем нельзя помочь, - можешь вообразить, как я устала. Совершенно забыла, что хотела спросить. А теперь  что она делает?

-Кто?

-Зельда.

-Она пошла на рынок. Дочь ваша скоро придет.

-Ах, так!   Я сегодня обедаю у тебя?

-Да.

-Ничему из того, что готовит Зельда я не рада. Жаль, что умерли мои сыновья, они бы не позволили ей меня мучить голодом….   Вчера она мне сказала так:  «Как только мы вернемся домой, я  посажу тебя  в железную клетку».

-Хотите, я принесу вам яичницу с жареным хлебом?

-Но прежде всего, не могла бы ты дать мне пива, - сказала женщина с радостным выражением лица.

Зная, что старая женщина имеет  манеру не умолкая говорить и жаловаться, Грейс  торопливо ушла. Вернувшись к своим делам Грейс  невольно стала думать о Зельде.  Вчера она сидела так близко, что касалась ее и эта почти интимная близость девушке не очень нравилась.  Тогда она раздумывала, как бы ей устроиться подальше от  нее. Нужна была какая-нибудь уловка. Зельда не раз наклонив голову к плечу тихо что-то говорила, при этом она брала Грейс за руку. Девушка кивала головой,  и делала вид будто довольна. Хотя прошло восемь дней как Зельда с матерью поселились в пансионе, Грейс  уже начала уставать от необходимости прятаться от нее. Зельду она видела чаще, чем собственное отражение в зеркале.  Какой бы ни казалась отстраненной Зельда, она навязывала себя.  Грейс ничего не оставалось, как терпеливо сносить ее присутствие. Неужели Зельда разоблачила ее? Грейс втайне опасалась, как бы женщина не стала домогаться ее. Как она вообще допускает такую возможность?  При всем ее уме, при всей проницательности, Зельда не понимала, что Грейс решительно избегает ее.  Не потому, что Грейс неприятна в ней грубость, сочетавшаяся со старым телом,  но потому, что девушка боялась ее. Разумеется, она ни на минуту не допускала мысли, что может быть ее любовницей. Однако же, Грейс видела, что Зельда несчастна  и одинока и была готова заплатить двойную цену, чтобы хотя бы на одну ночь забыть себя и сочувствовала ей.  На что могла рассчитывать немолодая женщина такой наружности, как Зельда в ее нынешнем поиске любви? Неожиданно Грейс пришла в голову мысль, как помочь Зельде.

В субботу Зельда наняла сиделку для матери и они с Грейс отправились к Чентри.

-Разве могу я прийти туда, куда не была звана, - спросила Зельда.

-К нему можно прийти без приглашения.

-То есть как это? Я не совсем понимаю.

-У него открытый дом, он рад всем.

-Он устраивает прием?

-Нет, просто мы навестим его.

-Как такое вообще может быть, просто ума не приложу!

- Вы можете ему довериться, - по дороге сказала Грейс. – К нему приходят разные люди…

-Ах, люди для меня всего лишь тени, - вздохнула женщина.

-Он принимает очень интересных людей. Их общество доставит вам удовольствие.

Тут Зельда начала понимать к чему клонит девушка и внимательно посмотрела на нее. Смущенная пристальным взглядом Грейс однако  притворилась, будто не столь обеспокоена тем, что ее разоблачили и чтобы уйти от серьезной  темы спросила:

-Вашей матушке нравится здесь?

-Не я с ней, а она со мной, так что я приехала набраться свежих сил и мне нравится здесь.

Последовала долгая пауза, девушка и женщина продолжали свой путь: Грейс краем глаза видела, что Зельда то и дело бросает на нее любопытные взгляды – ее томило какое-то мучительное желание. Это висело в воздухе. Наконец, распаляя воображение Зельда решилась спросить:

-Скажите Грейс, вы когда-нибудь мечтали о том, о чем думать нельзя?

Опустив глаза девушка ничего не ответила, только повела плечами. Для нее было мукой признание. Водворилось молчание, которое никто не хотел нарушать.

-Я готова вам угодить всей душой, -  вдруг не своим голосом сказала Зельда. Ее глаза следили за тем, как девушка будет выходить из щекотливого положения.

-Что вы хотите сказать? - спросила Грейс, избегая смотреть на нее и не показывая, что она чувствует.

-Да ничего особенного, - ответила со вздохом женщина.

Грейс улыбнулась и отвернулась, думая почему влечение этой немолодой, плохо одетой женщины  должно вызывать у нее ответное чувство. Казалось бы, странно, что Зельда решилась на столь откровенный разговор, но ничего странного тут не было, ведь она знала,  с полным на то основанием, что найдет в Грейс сочувствие и понимание.  В этом она не ошиблась.  Для Грейс этот разговор не был большой неожиданностью. Хотя слушать все было смешно и в то же время грустно, потому что Грейс не хотела, чтобы Зельда чувствовала себя отвергнутой. Она желала ей только добра.

У Чентри в этот  вечер было мало гостей, ни Джоаны ни Дольфи среди них не было. Очень огорченная Грейс успокоила себя тем, что хотя бы один из них появится позже.

Зельда была очарована хозяином дома, она увидела в нем светского человека, который смотрит на мир спокойным, понимающим взглядом, подлинная его суть открывалась как-то сразу: хоть он тяготел к гротескной сентиментальности  и философствованию, его слова не грешили  никакой  поверхностностью, удивляла интеллектуальная глубина его оценок, чувства были искренними. Он был похож на утонченного художника, чья манера, хотя и отвергает манерность, но все-таки склоняется к театральной пышности, а ум погружен в  байроновскую меланхолию. Восхищение Зельды Чентри объяснялось не только этим. Не играя в благопристойность, он почти не стыдился своей распущенности, не скрывал влечения к юношам и говорил, что его чувства значат то, что значат и он не прячет их под ветхими покровами ханжеской морали. Не надо  объяснять, как понимал он свою роль сводника, достаточно увидеть какую питали безмерную благодарность к нему те, кто находили друг другу при его содействии. Конечно же его образ жизни не согласовался с пуританскими понятиями о приличиях,  которыми дорожили все, кто вращался в высшем свете, но Чентри не привлекали ни галантные джентльмены, ни праздная жизнь, ни  благородное происхождение, ни затянутые в корсеты ухоженные и благополучные  женщины уже потому, что все что они говорят и делают имеет целью показать, что они стоят выше человеческих страстей и отвергают порок, но кто из них был честным перед собою? Чентри считал, что чувственность и алчность, впрочем как и другие пороки взятые в случайном сопоставлении,  должны восприниматься как естественные мотивы поступков, что идеальная безгрешная жизнь не может быть воплощением правды. Больше чем один раз он выражал свое глубокое убеждение в грешной природе человека, ибо мы все живем в растленном мире, жизнь – скользкий путь, а все люди – плуты и можно очиститься только  страданием.  Так выражалось его кредо. Впадая в свои восторги и экстазы, он, как художник,  искал совершенство и нашел его в обнаженном теле мальчика.

58. На следующее утро,  Грейс и Зельда возобновили разговор о Чентри, когда обе были уже за завтраком.

-Я так боялась упасть в его глазах, - сказала Зельда.

-Он необыкновенно великодушен, ведя с ним разговор не надо льстить и притворяться.

-Знаете, Грейс, дело совсем не в этом. У него и в самом деле замечательный дом. Там все были раскрепощены, в каждом взгляде – свобода! Даже я, не обманывая себя, почувствовала, что все мне рады и я могу себе кое-что позволить.

Сказав это Зельда пронзила девушку пристальным взглядом. Грейс, не выдержав этот взгляд,  опустила глаза на стол, ложкой набрала овсяной каши и продолжая смотреть перед собой,  сказала:

-Жаль, что не пришла Джоанна. Если бы вы познакомились с ней, то ваша жизнь наполнилась бы до краев радостью.

Конечно, Грейс не столь очарована Зельдой, чтобы поставить ее в один ряд с Джоанной или с Лу, как по внешней привлекательности, так и по душевным качествам. Она лишь хотела помочь женщине обрести радость в любви.

-Он большой оригинал, - сказала Зельда. – я восхищена его манерами. Божья благодать да будет с ним!

-Я люблю его, он такой милый, искренний.

-Он как солнце излучает свет. Другие люди были похожи на маленькие звезды, сияющие отраженным светом. Как жаль, что я не могу  остаться в Ярмуте. Я чувствую, как много мне могут дать его связи.

Тут на кухню вошел Калеб, едва кивнул Зельде и, обращаясь к Грейс, сказал:

-Уезжает м-р Мюррей, он справлялся о вас.

-Это мой бедный воздыхатель, - пояснила с улыбкой  девушка и развела руками.

Не стану рассказывать почему Грейс этот сердцеед, искавший ее руки,  не понравился, скажу только, чем кончилось дело, - м-р Мюррей больше не настаивал на решительном ответе.

 Он не знал, что Грейс владеет пансионом. Для него она была всего лишь скромная провинциальная девушка, которая за столом ему прислуживала, поэтому недавно он позволил себе неприличную вольность, - сказал, что хочет вечер провести с ней.  Грейс вышла  проститься к этому немолодому щеголю.

-Грейс, моя милая, - сказал ей он, - я уезжаю с разбитым сердцем. Буду раз видеть вас снова следующим летом. Может тогда, если вы к тому времени не станете невестой, я сумею вам доказать, что у вас, кроме обычных друзей, я, конечно же, не знаю кто они и многое ли эти друзья для вас сделали,  есть настоящий, самый достойный друг, который желает вашего блага. Я буду скучать без вас. Уверяю вас, что не стал бы говорить это без серьезного повода.

Грейс подала ему руку.

-Доброго вам пути,  м-р Мюррей, -  с нежным участием сказала она. - Мне приятно слышать, что вы будите скучать без меня. Я вам признательна за то, что вы были так заботливы и внимательны ко мне. Надеюсь, вы приедете снова и поживете здесь сезон-другой.

Эти слова тронули мужчину до глубины  души.

-Я все равно скажу то, что хочу сказать. Я готов сделать все, что в моих возможностях, чтобы вы были счастливы, так и знайте!

С этими словами, он  обнял Грейс и вложил ей в руку серебряный доллар.

Как только он ушел, Грейс повесила в окне объявление о том, что сдается одна комната.  То, что она не стала ничего говорить ни о нем,  ни о полученном долларе,  вовсе не значит, что признание вызвало ее неудовольствие, а деньги поколебали ее достоинство. Вернувшись на кухню она застала там не только Калеба и Зельду, но и ее мать. Она сидела за общим столом и крошила хлеб в суп. Грейс устроилась рядом с Калебом и взяла в руку чашку чая.

-Он говорит, что слышал о Чентри ужасные вещи, - сказала Зельда.

-Мало ли чего он слышал, - отмахнулась Грейс.

-Утверждаю с полной ответственностью, что он содомит, и вы это знаете не хуже меня.

-Что же из того, что ему нравятся юноши?

-Это грех!

-А кто сказал, что это грех?- возразила Грейс и добавила. – Те, кто так думают всего лишь жертвы внушения. Или дураки. Я тебе вот что скажу, Калеб. Я завидую юношам, которые охотно соглашаются с ним лечь.  У него восхитительный дом, сам Чентри, благослови его Бог, его гости, тот поток чувственности, соблазна, уюта, красоты далеко превосходит все, что ты можешь вообразить и представить себе. Хотя ты не слишком высокого мнения о Чентри, я все таки советую тебе с ним познакомиться, хотя бы ради разнообразия.

Слабый стон заставил всех посмотреть на старую женщину.

-Кто там стоит за дверью? – спросила она.

-Там никого нет, давай ешь, - грубо бросила Зельда.

-Где моя челюсть?

-Ты делала попытку найти ее в супе? – спросила дочь, улыбаясь.

-Нет.

-Так отчего бы тебе не поискать ее в своей тарелке.

Старая женщина склонила голову, вероятно потому, что верила, будто  челюсть может оказаться в супе. Потом достала из кармана  растянутой кофты огарок восковой свечи, хорошо к нему присмотрелась сквозь очки и завернула в салфетку. Она имела обыкновение собирать всякие мелкие вещи, будь то булавка, пуговица или пустая бутылочка от лекарства, в которой она хранила мертвую муху. Для Зельды,  при всех ее подавленных чувствах и религиозных убеждениях, она была только выжившая из ума мать с невыносимым характером, которую она опекала, сознавая свое неизменное превосходство над нею во всех отношениях. С того дня, как она поселилась в пансионе прошло  уже пятнадцать дней и Грейс имела возможность близко узнать ее как раздражительную одинокую женщину, которая  смотрела на жизнь с безнадежностью и отвращением, полагая себя незаслуженно наказанной. И нет ничего странного в том, что она увлеклась обаятельной, молодой и простодушной девушкой. Молодая жизнь всегда много обещает, ее энергия и легкость привлекает к себе тех, кто уже отошел в тень и томится своей неспособностью. Зельда не скрывала, что получает удовлетворение от общения с Грейс и будет сердечно  рада поддерживать с ней дружескую связь до могилы, рассчитывая, что она будет теплой с обеих сторон.

Грейс готовила обед, когда приехал Дольфи. В веселом настроении он обрушил на девушку град упреков, потом пустил в ход мольбы  и увещания и все потому, что она  якобы совсем  его забыла.

-Прощение возможно только, если ты примешь мое предложение и согласишься отправиться на прогулку, - сказал он, стараясь быть серьезным.

 Грейс слушала его со счастливой улыбкой.

- Ах, мне ужасно жаль, что я не могу принять ваше предложение, я должна готовить обед.

-Этим, дорогая кузина, вам придется пожертвовать ради меня, - продолжая вести  игру, сказал Дольфи.

-Позвольте мне уладить дело с вашей кузиной, - вмешалась Зельда, видя нерешимость девушки и озорную улыбку юноши.

Она поняла, что это тот самый юноша, о котором Грейс отзывалась с таким восхищением.

-Я весьма охотно подменю вас и  самолично пожарю рыбу.

Спустя каких-нибудь полчаса в новом платье и маленькой шляпке из черного бархата  Грейс вышла к Дольфи и они сели в его собственную  карету.

-Время ехать в ресторан, - сказал он.

Грейс была не в себе от радости. Она с первого дня ее с ним знакомства восхищалась юношей и даже благоговела. Для нее он был иконой стиля и благородства. Видеться с ним у Чентри или Лу, сидеть рядом, слушать его милые шутки, восхищаться его нежностью и красотой значило для девушки все. Кто тогда мог и подумать, что они пройдут по жизни каждый своей дорогой. Не много времени надо было провести  рядом с ним, чтобы понять это.    Постепенно она пришла к мысли, что Дольфи охладел к ней и поэтому избегает ее.  Он находился в Ярмуте уже около трех недель, и по какой-то причине не спешил встретиться с ней.  Теперь Грейс легко убедила себя, что все-таки не потому, что он избегает ее, как, например, Лу, которая ему надоела, а лишь по той причине, что занят своими делами. В роскошном ресторане «Алберт», где обедали аристократы и те, кто причислял себя к «богеме»,  они заказали копченого угря, бизонье мясо с брусничным джемом и бутылку бургундского. На десерт было мороженное. Грейс впервые ела мороженное, представлявшее собою  истолченный лед с маринованными персиками. В ресторане Дольфи протянул руку и коснувшись пальцев Грейс сказал:

-Скажу прямо, я похвалился перед друзьями той привязанностью, что испытываю к тебе.

-Вы смеетесь надо мной?

-А почему ты так думаешь? – ответил он вопросом на вопрос. -  Конечно, у меня и в мыслях нет представлять наши отношения как поверхностные, фривольные. Я ведь и вправду очарован тобою. Верю, что ты тоже ко мне очень расположена.

-Ах, вы столько сделали для меня. Я благодарна за все, - робко произнесла Грейс и опустила глаза.

-Только благодарна? И это все!

Горя желанием выразить свои чувства к нему, Грейс так ответила:

-Ну, мои чувства к вам такие яркие, а мое восхищение такое безмерное, что об этом никакими словами не расскажешь.

Погода в тот день была превосходная, было около трех часов,  когда они вышли из ресторана. Дольфи отпустил карету и они пошли  по улице. Грейс пребывала в отличном расположении духа, у нее не было ни малейшего сомнения в том, что судьба к ней благосклонна. Впрочем, Грейс не знала откуда  она  начинает  свою историю одного дня:  в силу  полярной противоположности между  ней и Мег, все складывалось к тому, чтобы  этот счастливый день   омрачился  ее вмешательством.  Суждено было, чтобы  она  встретила эту женщину.  Они столкнулись лицом к лицу, в ту минуту, когда  Мег во плоти  вышла из-за угла с корзиной в руке. От неожиданности  Грейс остановилась. Если бы кто-нибудь мог знать, как ненавистен ей один вид этой лживой и жадной женщины.  Мег смерила ее презрительным взглядом и гордо подбоченилась. Об ее манере напускать на себя важность и высокомерие Грейс было хорошо известно.

-Я вижу ты  стала знатной леди, - кривя губы, язвительным тоном сказала Мег, отвесив девушке пренебрежительный поклон. – Еще помнишь меня?

На Грейс она по-прежнему смотрела снизу вверх. Конечно, это было глупостью с ее стороны. Мег необычайно злил успех девушки, она не могла примириться с тем, что Грейс  завладела пансионом. Такой оборот казался ей настолько немыслимым, что эта грубая и вульгарная женщина  не сразу пришла в себя, а когда до ее сознания дошло, что она окончательно потеряла надежду заполучить в собственность  пансион, она  содрогнулась всем телом и разразилась таким глубоким и широким потоком ругательств и проклятий, что в  нем только и могло утонуть отчаяние. В таком деле обычно нужна большая свобода чувств, при этом горечь бессилия можно измерить лишь чрезмерностью утраты.

- Как поживаете м-сс Хобнер? – произнесла Грейс, испытывая  трепет перед ней. Разве могла она забыть, как еще недавно говорила с ней, впадая в раболепный тон и была вынуждена проявлять смирение.

-Об этом тебе нет нужды любопытствовать, - грубо ответила женщина. Гордость не позволяла ей склониться перед тем, кого она презирала за плебейское происхождение. – По-моему ты составишь достойную пару какому-нибудь балаганщику. Весь ужас в том, что твой муж будет чувствовать себя идиотом.

-Ах, вот как? – вырвалось у Грейс. Она обернулась, чтобы посмотреть на Дольфи, с ним она чувствовала себя в безопасности. Но юноша  в этот самый момент, засунув руки в карманы,  разглядывал свое отражение в витрине винного магазина Грандисона. Идеалист и джентльмен, он предоставил  женщин самих себе. Она собиралась сказать, что м-р Девлин  угостил ее обедом  в ресторане  «Алберт» (где, как все знают, по праву обедают изысканные люди и куда, естественно, не допускаются те, кто  принадлежит  к низшему сословию), но видя какое Мег доставляет удовольствие  глумиться над нею, запнулась. Вдруг, ни с того, ни с сего, Мег злобно сказала:

-Что правда, то правда, ты была уличной девкой и останешься ею. Уйди с дороги!

Ни одна женщина в Ярмуте  не могла бы вести себя столь вызывающе  и ощущать свою силу с большим самодовольством, чем Мег. Но Грейс теперь трудно было повергнуть в унижение. И вы знаете почему. На высокомерие она ответила глубочайшим презрением.

-Тебе я дорогу не уступлю, старая  корова, - очень спокойно сказала Грейс.

-Что за наглость! Просто диву даюсь! – последовал ответ.

-Вы оставили пансион разграбленным, исчезли не только скатерти и столовая посуда, но и касса. Одним словом, вы – воровка! Этим все сказано.

Вытянутое лицо Мег исказила ярость. Она побагровела до корней волос и стала корчиться от  приступа бессильной злобы.

- Я просто возмущена, сама не знаю, откуда берется такая наглость! Господи, дай мне увидеть эту дрянь в вонючей канаве! Ты грязная, дешевая потаскуха….

Грейс,  вся дрожа, подняла солнечный зонт, который держала в правой руке, размахнулась и  ударила им по лицу Мег.  В ответ, она  бросила корзину и,  тряся руками,   с проклятиями кинулась на девушку с кулаками. Дольфи в два прыжка оказался рядом, бросаясь к Мег, чтобы защитить Грейс, он  толкнул женщину с такой силой, что она упала. Лежа на земле Мег окинула  безумным взглядом людей, окруживших ее,  и    в отчаянье стала  кричать и изрыгать ругательства: подол ее платья с нижними юбками был поднят выше колен и все, кто остановился, видели, что ее застиранные чулки имели, по крайней мере, три дырки. Разве то волнение, которое заставило Грейс нанести удар, не доказывает, что даже кроткая, простодушная девушка способна на насилие. А что  Мег? За свою спесь она дорого заплатила.  Грейс  всегда хотела унизить Мег. И ей это удалось. Этим,  как мне кажется, она не умалила себя.  У Грейс были свои недостатки, как у любого из нас, но такие недостатки, как например, слабоволие, неуемность душевных порывов, необразованность,  чувствительность к возражению, особенно в тех случаях, когда она с кем-то не сходилась во мнениях,  и притворство более чем искупались красотой ее щедрой и сострадательной души. Такие как Грейс простодушные натуры взрослеют и стареют, но в сердце остаются ребенком. Разумеется, есть  блестящие женщины исполненные очаровательной элегантности, они  красивее, умнее и лучше нее. О них обычно говорят с восхищением. Я же взял на себя труд рассказать историю Грейс и собираюсь выполнить его с величайшей снисходительностью, хотя бы уже потому, что мне более, чем кому-либо другому, известны душевная чистота и величие грешного сердца, которое не жалуясь, сносит несчастья. Нетрудно понять, что история Грейс  это своего рода проникновение в тайны человеческой души, так что мои усилия сводятся лишь к  непреодолимому желанию дать общему представлению обрести свое грустное  воплощение. Что же до грусти этой, то она порождена мыслью о том, что все тщетно – она не оставляет нас до последнего дня, даже не признаваясь в своей обреченности, мы понимаем, что все то, чем мы дорожим уже скоро будет потеряно и никогда-никогда не повториться. Во всяком случае здесь,  на земле.

59.Обычно мы не придаем никакого значения мелким и малоинтересным  случаям. Это выражение той простой мысли, в которую мы погружаемся, когда начинаем понимать, как обогащают они нашу жизнь, как приближают нас к чему-то важному, к тем   радостям жизни и приятным неожиданностям, которых нам всегда так не хватает. Мы ценим  искренность и добиваемся правды, иногда  мы говорим правду, чтобы сорвать с кого-то маску, но мы всегда против той правды, которая обнажает скрытую вину или пороки нашей внешне вполне благопристойной жизни. А впрочем здесь невозможно однозначное суждение.  О человеке, кем бы он ни был, справедливее всего думать как о существе обреченном на саморазрушение, а поскольку эгоизмом  проникнуто все, что он делает, разрушить чужую жизнь – всегда возможно. Я уже изложил мелкие случаи низости и мелочности Мег, которые  убедительно охарактеризовали ее личность. В ней мы наблюдали тот распространенный тип, который не раз был описан  со всеми его особенностями  мастерами английской и американской литературы. Скудная умом подлая женщина была обуяна местью, не знавшей меры. Этим беспощадным чувством дышали все ее мысли.  Грейс отняла у нее пансион, унизила перед людьми на улице и за это она возненавидела девушку. Только отомстив она могла достигнуть превосходства над девушкой. Она не считала себя лучше Грейс, она всего лишь ее ненавидела чуть ли не до помешательства, может быть потому, что девушка являла миру все, на что она  сама была неспособна. Так старое дерево мешает расти молодому. Отныне трудно было найти человека менее злого, чем Мег. После ссоры на людях ненависть, которую Грейс возбуждала в ней стала невыносимой и, следовательно, не могла быть скоро забыта.

Вот и настала последняя ночь Зельды в пансионе «Старые колокола». Здесь она провела с матерью три недели и я дал вам об этом полное представление. Тогда присутствовавший м-р Вискер сказал о ней Грейс так: « Она умная женщина, я долго с ней разговаривал. И  скромная. Но скромность иногда скрывает неумеренность и подавленные чувства. Воплощенные  Невозмутимость и Достоинство.  Вообще все гости были так милы и доброжелательны, что я как-то быстро забыл, что нахожусь среди чужих людей, да еще в пансионе».  В свою очередь Зельда тоже хорошо отзывалась о бостонском госте, она почти не скрывала, что  была рада тому, что нашла в нем  друга. И было почему: он  не упускал случая угодить старой деве. Здесь я передаю его собственные слова: «особенно в последнюю неделю мы   с ней, что называется «приятельствовали».  Мистер Вискер появился в пансионе при необычных обстоятельствах и покидал его тоже в таких обстоятельствах. Было это так. Он влюбился в Зельду, оба были примерно одного  возраста, оба бедны и малопривлекательны, мужчину мало смущало то, что Зельда  была на две головы выше его. Вообразите себе вид Зельды, когда Эллери, так звали нашего любовника, сделал неудачную попытку объясниться в любви. Она даже онемела от  «такой  немыслимой неожиданности».  Робко признавшись в том, что его томит любовное чувство,  он снова сел на стул и  сжал фалды своего изрядно поношенного сюртука. Тогда Зельда встала,  посмотрела на него сверху вниз и подумала: «настоящий шут в жизни». Потом подумала, что муж из него получится никакой, не потому, разумеется, что ростом она превосходила его,  улыбнулась и,  продолжая  говорить с ним  непринужденно, сказала:

- У вас есть чувство слова. Говорить так красиво о  милых пустяках, кто сможет.

-Вы находите мою  речь красивой?

 Старое морщинистое лицо м-ра Вискера светилось радостью .

-Даже слишком. Сколько в ней душевной страсти. Ей-богу, мне нравится, когда слова ласкают слух.  Жаль, что то, что вы сейчас сказали, ко мне никак не относится.

Тут Эллери Вискер посмотрел на нее с большим   недоумением.  Стоит ли говорить, как  он упал духом, когда Зельда  пронзила его насмешливым взглядом. Она стояла над ним, смотрела на него жалкого и притихшего и  пыталась понять, что внушило ему такую уверенность. Он потом ругал себя за опрометчивость. Насмешка Зельды была для него тяжелым ударом. В театре этот маленький человек покорно сносил мелкие уколы, которые наносились его самолюбию хористками и танцовщицами.   В силу  особенностей своего темперамента Эллери  не дано было верить в себя с той непоколебимостью, какая отличает снобов и плебеев. Вот почему он всегда находил предлог, чтобы не оставаться с Зельдой в одной комнате, но справедливости ради стоит сказать, что как бы ни был беспощаден ее смех, она сохранила уважение к этому маленькому человеку и желала ему только добра. Разумеется, она никогда бы не сделала его своим избранником. Зельда испытывала легкое пренебрежение к  жалким мужчинам, ведь   возраст и бедность не позволяли  им жить в полную силу. Она была все-таки женщиной и,  несомненно, с полным на то основанием восхищалась сильными, богатыми и видными собой  мужчинами.  Мистер Висекр  прожил в пансионе  двадцать четыре дня, он уезжал, задолжав Грейс  12 долларов, но Грейс сказала, что это не стоящий упоминания долг и пожала ему руку. Он взял чемодан и направился к выходу, весьма озабоченный и огорченный тем, что ему нельзя остаться здесь долее,  оглянулся с порога и сокрушенно сказал:

- Великий боже! Как быстро пролетело время! А все потому, что мне было хорошо.

Я вдаюсь в эти подробности, чтобы интереснее была история о людях, которые появлялись в пансионе в первый год владения им Грейс. Впоследствии, понятное дело,  она будет считать это  время счастливейшим в своей жизни.

Зельда провела в пансионе три недели, и все время привлекала к себе внимание Грейс.  Девушка  старалась избегать Зельду, хотя та полагала, что была принята хорошо. Зельда искренне огорчилась, когда узнала, что м-р Вискер уехал. Она собиралась  ему сказать  что-нибудь приятное. В это время Грейс убирала со стола скатерть, м-р  Милнз, страдавший легочным заболеванием и принимавший настойку лишайника,  по неосмотрительности пролил соус пекан за обедом,  поэтому  она хотела ее постирать. Видя все это, Зельда  взяла скатерть за противоположный край и спросила:

-Как дела? Все в порядке?

-Да, разумеется. А где ваша матушка?

-А вот и она сама! – бросила Зельда и направилась к матери, которая показалась в дверях. Женщина с сердитым видом    ждала, чтобы дочь проводила ее до кресла. Усадив мать у окна,  Зельда вернулась к столу, не обращая внимания на недовольное  ворчание.

-Я против тебя Зельда Чезлвит, так и знай! –  пронзительным голосом вскричала старая женщина. - Ты  плохая дочь, - не знаешь свое дело.  Ты женщина никчемная и вида никакого, и пристойности никакой! В конце концов терпение мое лопнет и я  выведу тебя на чистую воду перед всеми. Тебя ничто не спасет!

А Зельда лишь усмехнулась, не слушая более, она повернулась к ней спиной.

-Что мне в этих протестах!- сказала она, видя, что странные слова матери повергли Грейс в удивление. – О боже! Как она мне надоела, ходит следом за мной, ругается, кричащим голосом чего-то требует и дергает всех…

Сказав это, Зельда посмотрела в окно, после чего вздохнула, перевела взгляд на Грейс и заключила:

 -Хотя час уже поздний, я бы хотела выпить чаю.

-Да я и сама этого хочу.

-Давайте уединимся на кухне.

-А как же  ваша мать? – спросила Грейс из сочувствия к ней.

-Не понимаете разве, она будет нам мешать…это надо взять в соображение. Пусть себе негодует, ворчит и вздыхает. Я вздыхаю еще глубже при мысли, что завтра мы уезжаем отсюда. Убедительно прошу вас не обращать на нее никакого внимания ради блага вашего и моего собственного.

Между тем старая женщина смотрела на них с таким видом, будто забыла, что хотела сказать. Они пошли на кухню, Зельда взяла с полки две керамические кружки и села за стол, Грейс поставила  чайник с водой на огонь. Понятно, что она была несколько встревожена, видя, что Зельда уже обрела довольно решимости, чтоб совершенно ей открыться. Женщина почти не скрывала, что испытывает к девушке влечение и  при таком положении дел Грейс боялась, что она сейчас заговорит с ней об этом. Вчера Зельда, прямо сказала: « Я готова сделать для вас, моя дорогая Грейс, все, о чем вы ни попросите».

Но мысли ее были заняты поклонником и за чаем она  сказала с глубоким вздохом:

-Бедный м-р Вискер, как ему пришла в голову мысль жениться на мне?  Ведь это же….

Грейс провела рукой по лбу, но ничего не ответила. Между тем Зельда продолжила уже несколько спокойнее:

-Я не сразу поверила, что он говорит серьезно. Вне сомнения он был готов сделать мне предложение.  Конечно же, я  не могла предоставить делу идти своим чередом зная, чем дело кончится,  и высказала ему все, что допускает разумная женщина, слишком разумная, чтобы желать замужества.

-Он мне говорил, что имеет намерение жениться и все такое. Но я и подумать не могла, что он не иначе как влюбился в вас.

-Видя по выражению лица, что он взволнован, -добавила женщина, - я ему решительно: «Ну. Говорите прямо, дорогой мистер Вискер», а он мне: «Я боюсь вас обидеть». «Не бойтесь, говорите, я настаиваю». И что же в думаете, он спрашивает. А вот что: «А ежели так, я беру на себя смелость спросить, вы думаете о будущем»? На это я ему так ответила: « Что ж! Ни одна женщина в  моем возрасте не даст и двух долларов за свое будущее.  Стал быть так, м- Вискер. Уж ежели на то пошло, я не из тех напудренных и затянутых в корсет обеспеченных и криводушных женщин, которые на мужчин глазеют с любопытством и измшляют всякие хитрости для них, - это нетерпимо моему нраву. Право же, я всего-навсего простая женщина, не молодая, не богатая. Но я ценю свою независимость и имею привчку свои дела устраивать сама. Стало быть, я желаю единственно, чтобы никто не вмешивался в мою жизнь.

 -Надеюсь, вы случайно,  не обидели его отказом.

-Совесть моя спокойна….вы же понимаете, сколь много надобно деликатности, когда дело касается такого нелепого искателя руки. Почти уверена, что он достойно оценил мою изворотливую снисходительность, хоть и был сконфужен  много более, чем я.  Ах, эта комедия неуместных ошибок  забавляет меня. Вы бы слышали этого сладкоголосого соловья с маленькими глазами змеи, никакому василиску с ним не потягаться. Не подумайте только, что я, по крайности,  смеюсь над ним. Мне его жаль. Тем более жаль, что он хоть и улыбался, все же, сдается мне,  при этом страдал.

- Дай бог, чтобы он  долго не  мучился, - сказала Грейс с большим чувством.

-Я хотя бы воздала должное его языку, - сказала Зельда с улыбкой.

-Что? Я недослышала.

Тут, Зельда перегнувшись через стол, сказала  Грейс, сидевшей рядом:

-Я притворилась, будто приятственно удивлена его поистине глупой  бесцеремонностью.

           -А-а, - произнесла Грейс со вздохом.

 -Подумать только! Сюда приехал – невесту искать. Как это ему пришло в голову влюбиться в меня! Такие  болваны, как-никак  удивляют. Что они знают о любви?  Боже, что за слово! Конечно, он отнюдь не болван.

-Я буду рада его  видеть следующим летом, - вымолвила Грейс, устремляя взгляд в окно.

-Пусть он скорее утешится  в своем разочаровании. Право, жаль, что я причинила ему   сердечную боль.

 

60.  Как-то раз, беседуя вечером с Грейс,   Зельда призналась, что за всю жизнь не любила  ни одного мужчину.  Потом, к тому, что сказала,  добавила: « чему я, сказать по правде, весьма рада».  Грейс уже привыкла к тому, что она говорила об этом самыми прозрачными намеками. Тогда она сказала в утешение ей: « Быть может в скором будущем вы встретите  благородного, хорошо воспитанного  мужчину. Всему свое время». На это Зельда ответила: « Влюблюсь!  Ну нет. Любовь уже не озарит мое будущее, как бы  этого я не хотела. Однако примите во внимание, что я достигла того возраста, когда стала так стара, что уже не достойна мужского внимания, - и выдержав паузу, продолжила. – Никто не знает,  какой я была в молодости. Я была увлеченной театром  и питала надежду, что стану знаменитой актрисой, ведь была к тому готова. Понятно, что я сильно разочарована. Я  вспоминаю любительские спектакли, как другие вспоминают то, что видели в красивом сне. Тогда я верила в судьбу, в своего ангела-хранителя.  А сейчас я не верю даже в удачу, все усилия тщетны. Моя несчастная судьба обладает довлеющей властью надо мной и о моих желаниях знать ничего не хочет. Я даже не смею надеяться, что сама обрету свое счастье, ведь другой судьбы у меня просто нет. Теперь я поняла, сколь пусты были  мои мечты. Я всегда держу свои чувства при себе, но тебе скажу, что не могу уже больше так жить. Как мне, при моих обстоятельствах, полагаясь  только на свои собственные силы измениться в хорошую сторону, я этого ей-богу не знаю. Сказать по правде, мать я опекаю вынужденно, разумеется, я делаю для нее все, что в моих силах,  стараюсь угодить ей. Видит Бог,  матери я ни разу не дала повода  к недовольству, у нее есть все, в чем она нуждается, но она постоянно ворчит, эта бездушная женщина  вертит мною, как хочет.  Я от нее устала, скорее бы она умерла, - я имею право хотеть этого,   я хочу жить для собственного удовольствия. Но она для своего возраста располагает хорошим запасом жизненных сил, в родословной у нее по материнской линии  много долгожителей. Она ужасна и невыносима, сидит дома среди разного хлама, который собирает -  обычное для нее занятие, и громогласно требует, чтобы я отдала то, что украла. Иногда меня раздирает желание задушить ее. О том, что я пережила говорить не буду, все равно ты не поймешь.  И довольно о ней. Не буду больше об этом».

 Накануне отъезда Зельда спросила:

-Разве я для вас не друг Грейс? – и пронзила девушку взглядом.

Грейс взглянула на женщину  и протянула  ей руку.

-Да, вы мой добрый друг, уверяю вас, - заверила она, а сама подумала: «Но в каком же смысле»?

-А избегаете вы меня почему? – спросила Зельда, стараясь понять, что Грейс разумеет под добрым другом и в то же время боясь высказаться откровеннее.

-У меня и в мыслях нет избегать вас. Разве  вас я  не отличила особым расположением? Я была с вами любезна и дружелюбна, насколько позволяло мое и ваше время, - твердым голосом, сказала Грейс: душевное смятение мешало ей посмотреть в глаза женщине, так как она  сказала эти слова из любезности по особому к ней снисхождению.

-Мне чрезвычайно  приятны в тебе искренность и доброжелательность, - сказала Зельда.  – Когда будешь у Чентри,  скажи, что  я шлю ему привет.  Он самый невообразимый  человек на свете. Я не встречала мужчину, который бы мне так понравился с первого же знакомства.

-Да. Ему совершенно не свойственна какая бы то ни была принужденность или надменность.  Кстати он упомянул вас с большим уважением.

-Я сказала ему, что намерена до конца месяца оставаться в Ярмуте. Он был столь любезен и говорит мне, что знакомство со мной доставило ему большое удовольствие и что я не должна упустить случая почтить визитом его снова.  Встреча с ним превзошла все мои ожидания. Надеюсь увидаться с ним следующим летом, так что, если я не смогу приехать, то не моя будет вина, если мы с  ним не вступим в самые дружеские отношения.

Зельда с матерью собирались уехать сразу  после обеда. Утром она собственноручно  убралась в комнате Лу, так как Грейс была занята на кухне. Нельзя сказать, что м-р Вискер оставил комнату в беспорядке: заботясь об определенных удобствах существования, он тем не менее жил тихо, бедно  и скромно. Все это не мешало ему испытывать радость жизни. В три часа Зельда спустилась в облегающем темно-синем бархатном платье с поясом и пуговицами в виде жемчужин.  На голове была строгая шляпа с низкой тульей, следом  Калеб  нес чемоданы.   Мать ее в это время, согнув спину и уронив руки на колени,  дремала в  полутемной гостиной, так как окна были  закрыты  шторами. Рядом на круглом столике стояли стакан и бутылка мадеры.  Зельда с порога  позвала мать. Та, подняла голову и, блеснув стеклами очков,  недовольно проворчала:

-Дайте мне отдохнуть спокойно.

На улице уже их ждала карета. Калеб помог старой женщине сесть в нее. Хоть Грейс и была рада тому, что Зельда   уезжает домой, в минуту прощания ей стало жаль расставаться с ней.

-Прощай Грейс, - грустно сказала Зельда. -  Если мы больше никогда не встретимся, вспоминай обо мне хорошо и верь, что я остаюсь твоим преданным и добрым другом. Я гостила здесь три недели в обстоятельствах, представляющих собою  нечто исключительное. Мне на удивление было хорошо здесь, среди милых и добрых людей я провела замечательное время. Но долго такое благоденствие не может продолжаться.

-Я буду с нетерпением ждать вас, - тут девушка  понизила голос и,   однозначно глядя на женщину, которой сострадала, прибавила, -  приезжайте следующим летом одна.

-Ждать встречи с тобой целый год! Так долго! Ты доставишь мне большую радость, если сможешь приехать зимой к нам.  Лучше будет, если ты найдешь возможность приехать на рождество. Я найму сиделку для матери и смогу сопровождать тебя во время прогулок. Мы живем на краю города, в маленьком уютном домике с ухоженным садом.  Какой радостью ты будешь для меня!

Пока она это говорила,  Грейс смотрела в ее серые проницательные глаза  и упрекала себя за то, что сторонилась ее и отвлекала ее мысли от угнетенного состояния, вместо того, чтобы дать ей шанс высказаться  и тем самым  облегчить свою душу. Неожиданно, именно в эту грустную минуту расставания, она поняла, что душевные страдания Зельды, которым она не очень доверяла, на самом деле   были ужасны.

-Вот, это вам в дорогу, - нежно улыбнувшись, сказала она, протягивая узелок. – Я испекла шоколадные кексы.

-Как хорошо, а то моя мать всегда голодная, - с ноткой грусти сказала Зельда и умолкла. Она была не в состоянии продолжать.

В глазах у нее  были слезы, Грейс  и сама была близка к тому, чтобы  вот-вот  заплакать, ей стало не по себе – она задыхалась рядом с ней. Эта строгая, чопорная, малопривлекательная женщина стала бесконечно дорога Грейс, только сейчас она  по-настоящему оценила  ее достоинства,  и очень взволнованная она бросилась в ее объятия. Хотя утром она придумала отличный повод избежать прощания – она собиралась пойти на рынок и вернуться уже после того, как Зельда с матерью уедут. Зельда была необычной женщиной хотя бы уже потому что оставаясь  непреклонной в вопросах нравственности, она не имела никаких возражений против образа жизни м-ра Чентри.

61. Наконец Грейс заняла комнату Лу. Закончив все работы на кухне и по дому, поздно вечером  она вошла в эту комнату. Поставив лампу на стол, она села на кровать, уронила руки на колени и обвела уставшим взглядом полутемную  комнату. Усталость обессилила ее настолько, что она была неспособна что-либо чувствовать. Уже после того, как она легла в постель, она ощутила приятную расслабленность в теле, немного полежала на спине, потом повернулась на бок и, испытывая удовольствие от положения тела, вдохнула запах лаванды, исходивший от наволочки. Дело в том, что она держала высушенные цветы лаванды в ящиках комода, где хранилось постельное белье. Грейс не задумывалась о том, почему  аромат листьев герани она любит больше всех других ароматов, но если бы она дала себе труд поразмыслить над этим, то нашла бы простое объяснение – это были любимые комнатные цветы ее матери. Отсюда становится понятно, почему она решила перенести из кухни два горшка герани в свою комнату. Уютная  тишина, в которую была погружена  спальня,   мебель, тускло блестевшая своей полированной поверхностью, стены с гравюрами и разные вещи, составлявшие обстановку комнаты – описывать во всех подробностях все, что видела Грейс я не буду, уже того достаточно, что местом утешения была бывшая спальня Лу, - действовали на нее умиротворяющее. Это было необычное сочетание  покоя и грусти, усталости и томления духа. Лу.  Испытывая сострадание  ко всем ее бедам и унижениям, Грейс подумала об этой женщине.  И у нее стало грустно на душе.  Все связанное с ней, она вспоминала с грустью. На нее нахлынули воспоминания, она вспомнила разговоры, которые они вели между собой,  и  еще не сознавая до конца, что Лу истощила себя, углубилась в мечты об их совместной жизни на острове Мартас -Виньярд. На этом чудесном острове она купит дом. Там и будут они  жить, не впадая в уныние и тоску. Охваченная каким-то будоражащим чувством Грейс встала, зажгла лампу и села за стол, чтобы написать письмо Лу. Пока в ее жизни не было другого человека, чье присутствие  Грейс ценила бы столь же высоко, как  присутствие Лу. Она стала ей другом в трудных условиях ее существования. Но обращаться в мыслях к человеку гораздо легче, чем излагать мысли на бумаге и Грейс невольно ощутила тщету своего рассеяния: мыслям, которые она старалась выразить или раскрыть наилучшим образом, недоставало связи. Прошла не одна минута, она не тратила это время на развитие отрывочных мыслей, она просто сидела  одна, очень спокойная, очень непринужденная и уносилась воспоминаниями к тому времени, когда они сошлись и стали близкими подругами. Хотя Лу и Грейс были влюблены в Дольфи, Грейс не могла превозмочь свою любовь привязанностью к подруге. Она твердила себе: «Лу не любит его, как я. Она вообразила себе Дольфи капризным, эгоистичным, манерным, но он не такой. Он милый, щедрый, в высшей степени благородный и в нем нет и тени эгоизма». Она  не могла  думать  о нем без восхищения, – она  так его любила. Грейс погасила лампу и волею обстоятельств снова легла в  теплую постель. Теперь ее мысли обратились к юноше. Она смотрела на него с нежной преданностью, ждала с нетерпением, но  являясь робким обожателем юноши она всегда была до трогательности застенчивой из-за сознания своей некрасивости. Легкомысленный, неизменно веселый, наивный, сумасбродный и такой свободный в своей любви Дольфи с большой симпатией относился к Грейс,  но он был не способен на самоотверженность. Несчастная, обманутая  Лу, от которой ему хотелось отделаться, всеми силами пыталась его удержать и хотя она уже поняла, что слезы тут ей не в помощь, все же надеялась, что ее страдания тронут его и он останется с ней из жалости. Но ее вялое тело не могло заставить его трепетать, разочарованный в ней он искал выход, отвечавший его цели – быть свободным. В любовных отношениях он предпочитал игру, а Лу связывала его ответственностью. Лу была женщиной больших достоинств и юноша склонялся перед ней, как мог воздал ей должное, но в роли  любовницы она была уже неинтересна, к тому же у него был повод ее бояться, так как одержимая женщина  была готова пустить в ход  цепи. Грейс в его представлении была во многих отношениях выше Лу, но в ней было то, что пугало юношу, он видел в ее кротких глазах способность любить. Думая о Дольфи в эти тихие минуты она томилась желанием отдать ему полную меру своего восхищения.  Когда она закрыла глаза, за дверью послышался какой-то глухой звук и она напрягла слух, чтобы определить его источник. Было очень тихо, тот звук ничего не значил. С минуту она вглядывалась в темноту, потом посмотрела налево в окно, и ей показалось, что небо похоже на усеянное блестками черное трико, в котором Лу выходила на сцену. Прошло восемь лет после смерти матери, все эти годы Грейс лелеяла в сердце ее образ. Ей захотелось увидеть родной дом, те места, где прошло ее детство. Грейс  неожиданно вспомнила как в нежные годы, когда она была безмятежно счастлива, она  нашла в траве гусеницу и принесла ее домой. Она сделала для  нее маленький домик из картона. После того, как она украсила его листьями камнеломки, а пол устлала розовыми лепестками, она пустила гусеницу.  В ее детском представлении гусеница была несчастным существом, ведь у нее не было семьи. Наблюдая за ней Грейс удивлялась тому, что гусеница не хотела жить в новом доме, она все время выползала наружу и старалась куда-то уползти. Грейс тогда было шесть лет и она не понимала ее упрямства. (Грейс вздохнула, вспоминать детство было приятно). Достанет ста долларов, чтобы оплатить  поездку в Лич. Грейс оживилась при мысли, что она сможет поехать туда зимой. В сентябре курортный сезон в Ярмуте закончится, она закроет пансион и отправится в Лич на могилу матери. Грейс собиралась поставить   мраморный памятник. Тут мысли ее обратились к Дольфи. Конечно же у него не было никаких видов на Грейс, это она и сама понимала, в жены она ему не годилась, просто он чувствовал большую симпатию к ней, а Грейс в свою очередь, была им увлечена. И об этом я уже немного рассказал в этой истории о ее жизни. Следующим был Финли, Грейс подумала о нем после Дольфи .  Она охотно признавала, что жалобы его вполне  обоснованы и выстраданы, охотно соглашалась с тем, что его упреки уместны,  а литературные вкусы определены, она так же знала, что он глубже  чувствовал музыку, чем поэзию, и что  не смотря на свою общительность был одинок. Рано или поздно изматывающее его недовольство и дух протеста выльются в гнев по отношению к семье. Горечь ощущалась не только в словах, но и в выражении его лица, которое превратилось в маску недовольства. Тут Грейс подумала о казни Блоера. Прошло уже почти четыре месяца.  В ее глазах он претерпел неожиданное перевоплощение, которое обнажило теневую сторону его характера. Она ненавидела этого человека. Как бы то ни было, а жалость оказалась сильнее презрения. И хотя трус и демон слились в одном лице, в те ужасные минуты она видела только человека в совершенном  отчаянье. Грейс все еще никак не могла привыкнуть к тому, что она владеет  пансионом, который приносит небольшой доход.  Мало того с ней были дорогие ей люди: Лу, Дольфи,  м-р Чентри, Калеб и его отец. Она провела в их обществе много счастливых вечеров. Грейс была чувствительной девушкой и легко поддавалась влияниям. Даже не верилось, что все так хорошо обернулось.  Разве могла она подумать, что «Old Bell” станет ей домом. Вдруг она вспомнила, как вышла из толпы и пошла рядом с Лу. Прав был м-р Чентри, сказав, что ее судили люди, которые сами не имели понятия о чести. Сколько воспоминаний! Поразительно добрая м-сс Стаури, бездушная и мелочная Мег, не знающий мук совести Слай  и родственная ему натура воплощенная в  м-ре Козма, несносная тетушка Арруза, жадная и грубая Терсина, бедная женщина просившая золы, утверждавший силу добродетели Эмерсон,  Джоанна, Финли, у которого не было веры в себя,  и его жена и дочь, которые манипулировали им для своей выгоды, обаятельный  Калеб, во взгляде которого было исступление, щедрый и благодушный  м-р Метьюз, Зельда с матерью и многие другие люди, - каждый из них на многолюдной сцене «Старый колокол» что-то внес в ее душевный мир, - пронеслись перед ней, увлекая за собой в темноту ее чувства к ним. Она как бы видела их с близкого расстояния. Все они были несчастны и озабочены собственной судьбой и только один Чентри – что бы он о себе не мнил, Грейс ему сочувствовала,  был собой озабочен, не теряя рассудка. Чентри в своей душевности, как никто, удовлетворял ее возвышенный идеал мужской утонченности. Ни одна оргия, которую он устраивал в своем доме, не могла запятнать его доброе имя. Он был честным, искренним и умным человеком и эти его качества служили пороку и добродетели одновременно. Не зря, Чентри любил повторять, что хорошее без дурного не стоит ничего. Но об этом дальше.

62. Грейс остановилась в нерешительности  неподалеку от  мрачного дома из красного кирпича, обращенного строгим фасадом на тихую  безлюдную Утрам-стритт. Дом был  построен в викторианском стиле и хотя имя на вывеске было вполне благозвучное,  дом  этот внушал страх.  Три  каменных ступени вели к серой двустворчатой двери, под прямым углом по отношению к ней  располагалась деревянная вывеска: в середине  выцветшие  темно-красные  буквы, написанные готическим шрифтом,  складывались в имя и фамилию Уиллард Праут. Ниже мелкими буквами значилось: похоронные услуги. Выстроенный по английскому образцу, в те времена, когда во всем следовали английской моде, дом имел два темных окна с зелеными ставнями и дверь на самом углу. Этим углом дом примыкал к конюшне.  Как раз в это самое время мимо проходили двое мужчин, они остановились  в тени вяза и старший сказал младшему:

-Взгляните-ка  Федор Иванович вон на тот дом с серой дверью, что стоит рядом с конюшней и скажите имеете ли вы намерение  познакомиться с сэром Праутом, которому он принадлежит?

-А дом странный!- воскликнул молодой человек с усами. – Петр Дмитриевич, скажите на милость, кто такой этот Праут?

-Мрачный тип. И представьте, никто не рад его видеть и никто не хочет иметь никакого дела с ним при жизни, но все воздают должное его вкусу.

-То есть здесь живет работорговец?

-Но мне кажется, такие люди едва ли могут вызывать отвращение.

-Что же он за человек? Наверное, очень опасен?

-Опасен или ужасен, это как сказать. Впрочем, дело, которым он занимается  и у вас вызовет ужас почти нестерпимый. Однако ж надо признать, что его мастерство достойно соперничать с искусством.

Не в силах долее совладать со своим любопытством, молодой человек воскликнул:

-Петр Дмитриевич да скажите наконец, кто он?

-Этот незаурядный человек владеет мастерством, которое может самое уродливое мертвое тело преобразить в красивое.

-Я понимаю некоторую неуместность в ваших словах.

-Боюсь, сударь, что тут вы ошибаетесь. Позвольте довести это до вашего сведения.

-Надо отдать вам справедливость, вы умеете говорить загадками.  И все таки, что вы пытаетесь мне сказать об этом Прауте?

-Как я уже сказал, м-р Праут имеет довольно опыта в обращении с мертвыми людьми.

 Молодой человек поднес палец к губам и ответил:

-Он, смею думать, гробовщик.

-А! Господь с вами! Не вздумайте сказать это ему  в лицо. Ведь вы знаете американцев с их горячей любовью к родной стране и своему делу. Как видите, в Америке  все роскошно и все красиво, а потому здесь даже хоронят людей с размахом. У нас в России мало заботятся о внешней стороне похорон, русские с их склонностью противоречить самим себе, воровать и раболепствовать, - это большое пятно на нашей репутации, словом,  мы  вообще ни на что не способны, это объясняет почему  у нас могилы украшают искусственными венками, а сами кладбища имеют жалкий вид и больше похожи на мусорные кучи, заросшие сорняком. Вам не приходилось видеть американские кладбища? Ну так увидите, стоит вам того захотеть. Но это, разумеется, необязательно. Когда вы увидите местное  кладбище, похожее на ухоженный парк вы обязательно полюбите Америку и все американское. Ну, вы сами знаете, сколько всего интересного здесь. Что до  м-ра Праута, то он премилый джентльмен.  Надо вам знать, что в этом деле ему нет равных, он  безупречно оформляет похороны. Изысканность в деталях  и пышность – вот его стиль. В Америке никак невозможно без этого.

Разговор этот, подчас комический, был в целом выдержан в доброжелательном тоне.

 Грейс тем временем стояла  у них на виду  с выражением ангельской кротости на лице и все слышала, тем более, что эти двое говорили на хорошем английском языке. Этот разговор забавлял ее и даже  когда они ушли, она продолжила думать о них. После довольно долгих колебаний, она наконец вошла внутрь уже известного нам дома. С улицы она сразу попала в маленькую комнату, стены которой были убраны малиновым муслином, (насыщенный, мерцающий малиновый цвет), ткань была собрана в складки очерченные глубокими тенями, что  до некоторой степени придавало комнате мрачный вид. И действительно,  полумрак и затянутые тканью стены, озаренные светом свечей в бронзовых канделябрах,  создавали впечатление будуара старой маркизы, который  опустошен ее бедностью и  одиночеством. При таких обстоятельствах Грейс невольно вообразила себе одряхлевшую аристократку, которая удалилась от общества, окончательно  утратила  интерес к жизни и тяготясь бедностью, при всем том вынужденно   живет затворницей. Она смотрела на женскую фигуру в глубоком кресле, удивлялась тому, что она неподвижна и ждала, что сейчас старая маркиза поманит ее пальцем, усадит рядом и с большим чувством станет рассказывать в подробностях  о годах, когда она блистала на балах и вела праздную и расточительную жизнь. Услышав кашель, который  вдруг нарушил полнейшую тишину,  Грейс вздрогнула. Она так испугалась, что едва не лишилась чувств. На пороге смежной комнаты стоял   высокий, худой, нескладный юноша с оттопыренными ушами и выступающими скулами. В нем все было жалким и незначительным и Грейс даже немного было жаль его. На отвороте его сюртука она заметила крошки хлеба, это указывало на то, что он обедал. При виде этого странного человека Грейс так оробела, что он вполне обоснованно стал упрекать себя в том, что стал причиной ее замешательства.

-Простите. С моей стороны это было так неосмотрительно.

-Что?

-Тихо войти в комнату. Этим своим  внезапным появлением я напугал вас.

-Ах, теперь я понимаю о чем вы! Вы, я полагаю  м-р  Праут? – спросила Грейс и посмотрела на женщину в кресле.

-Нет, что вы. Вы его за милю узнаете по походке. Он хромает. Я его племянник. Меня зовут Эйса. Вы очень испугались?

-Немного.

-Мой дядя Уиллард ушел, он обычно обедает у  Трелони, если не приглашен куда-нибудь еще. Так бывает, что   он  оставляет  меня вместо себя. Я очень хорошо понимаю в этих делах и могу  все устроить самым лучшим образом, так и знайте!

-Что устроить?- спросила Грейс оглядываясь назад снова.

-Похороны, - ответил юноша самым проникновенным голосом. Он все время находился в большом возбуждении.- Когда я достигну совершеннолетия  в награду за все мои старания дядя обещал отдать бизнес в мои руки. Он мной очень доволен. Я  усердно тружусь и  жизнь веду самую скромную. Я могу сказать,  могу похвастать, что трачу на себя никак не более того, что сам зарабатываю.

-Вот как!- проговорила Грейс, она хотела бы улыбнуться, но это было выше ее сил.

-Здесь так душно, с вашего позволения я открою окно.

И он открыл окно на улицу. Грейс, поглощенная мыслями о деле, молча следила за ним. Вернувшись, он, очень довольный собой,  близко подошел к девушке, внимательно взглянул на нее, широко улыбнулся и тотчас отвел глаза. Улыбка делала его лицо безобразным, у него образовывались глубокие складки на впалых щеках, а кожа вокруг глаз собиралась в морщины. Грейс заметила, что у него были редкие светлые ресницы.  Но эта женщина… женщина в кресле, почему она не шевелится, почему молчит? Ей стало не по себе, ее охватило мучительное чувство,  избавиться от которого она могла лишь убежав, ее тянуло на улицу, на свежий воздух,  только там она могла исторгнуть из сердца страх, который ей внушала женщина.

- Послушайте Эйса, - сказала она, обернувшись к нему. – Эта женщина в кресле слушает наш разговор…

-Пусть слушает сколько ее душе угодно! - воскликнул парень, жестикулируя своими длинными руками. – А ведь у нее нет души.

-Потише, Эйса!

-Да ведь это всего только кукла, - сказал он, беря девушку за руку и увлекая ее к креслу в  темном углу.

Разумеется Грейс выразила удивление, что женщина в кресле, каковой она полагала старую маркизу, всего лишь восковая фигура. Эйса взял канделябр и осветил фигуру старой женщины в чепце, на ней было коричневое платье с кружевными манжетами, на плечах вязанная шерстяная шаль, растянутые концы которой были соединены  булавкой.

-Миссис Праут, вот ваше ухо!

С этими словами он вытащил из кармана восковое ухо. Потрясенная этим Грейс отшатнулась. Одна мысль о том, что недоразвитый парень отрезал у восковой куклы ухо привела девушку в ужас.  Ее страх перед ним затмил все другие чувства.  Она готова была исчезнуть, испариться, провалиться сквозь землю, лишь бы не быть сейчас здесь. Прикосновение парня вывело ее из оцепенения.

-Ну, теперь я вас оставлю, Эйса, - сказала она, не осмеливаясь спросить, зачем ему ухо.

-Погодите, леди. Я вам покажу, сюда. Если вы соблаговолите  купить превосходный  дубовый гроб и уплатите за него прямо сейчас, я согласен скинуть двадцать процентов.

-Гроб?! Я решительно не понимаю, о чем вы. Я с самого начала была нерасположена покупать какой-либо гроб.

-Как это так? Значит дело во мне?

-Но причем тут вы!

-Я вас совершенно не понимаю, - протянул парень, до такой степени он был растерян.

-Некоторое время назад, в траурном шествии, которое устроила ваша фирма, участвовал очаровательный мальчик приблизительно пятнадцати лет. Я ищу его. Больше ни о чем меня не спрашивайте.

-Я не стану спрашивать, - подхватил юноша. - Я расскажу вам все. Возможно, что вы ищите мальчика, которого зовут Ичард. Он соответствует возрастом тому мальчику, которого вы видели. Он так мил, что даже я испытываю к нему нежность. Но я совершенно не помню, где он живет. Никто не знает его адрес.   Ах, если б я знал, где мое счастье!

-Надеюсь, это сделает вас счастливым, - сказала Грейс, протягивая нелепому вымогателю  десять долларов.

-Теперь, наконец, я вспомнил, - проговорил Эйса, пряча деньги в карман. – Так вот, он живет на Лашингтон-стрит, в последнем доме на этой улице.

63. Это было в субботу. Когда Дольфи приехал, Грейс отвела его в свою спальню. Он обратил внимание на то, что она нарядно одета, синее платье в горошек   тесно облегало ее  узкую  талию, -  Грейс была зашнурована в мягкий корсет, а ее длинные волнистые волосы были собраны в узел на затылке.

-Не угодно ли вам воспользоваться моей спальней нынешней ночью, - сказала она.

Утром она отправила ему записку со следующим содержанием: « Дорогой Дольфи! Я приготовила для вас большой сюрприз, он не оставит вас равнодушным. Какой, узнаете сами. Но вы непременно должны прийти ко мне вечером с тем чтобы заночевать».

-Грейс, ты сегодня необычайно очаровательна, - сказал он, поднимаясь по лестнице. – Однако не томи меня, скажи, что не оставит меня равнодушным.

- Я лишь то имела в виду, что вы будете приятно поражены.

-Что все это значит?

-Имейте терпение, - уклончиво ответила Грейс и открыла перед ним дверь в свою спальню. В комнате, освещенной только свечами, было тепло и  очень уютно: на столе стояла ваза с букетом полевых цветов, среди ромашек, которые преобладали, попадались василек и цикорий, но лиловую  пышность букету придавали  дикие флоксы. Дольфи прошел на середину комнаты, остановился и посмотрел на девушку, стоявшую в дверях.

-Очень хотелось бы узнать, какой сюрприз меня ждет, - сказал Дольфи и устремил на девушку любопытный взгляд, не понимая, как она может осчастливить его и что  служит причиной ее молчания. Загадочность всего происходящего его несколько будоражила. И потому его глаза блестели, все происходящее казалось невообразимым, вызывало у него большой интерес и побуждало ломать голову над тем, что будет дальше. Грейс очень волновалась, ведь юноша, которым она так восхищалась, пришел к ней и уже этим дал ей надежду.  Она спустилась на кухню, взяла бутылку дорогого вина, купленного  у местного виноторговца,  жаренную курицу и кукурузный хлеб и все это отнесла в спальню. Ставя еду на стол она посмотрела на юношу, чтобы понять находит ли он удачным избранный ею романтичный план, который в других обстоятельствах она бы нашла неприемлемым. Как бы то ни было, все начинало приобретать чрезвычайную занимательность и если судить по нетерпеливому виду Дольфи, его  сознание  уже наполнилось важностью происходящего.  Однако он понимал, что девушка держит обиду на него за то, что он не искал с ней встреч и как бы оправдываясь, сказал, что не раз собирался приехать к ней, но всегда ему что-то мешало. Не зная что ему ответить Грейс вышла. Она пошла по коридору прижимая руки к щекам, она была взволнована до чрезвычайности, ведь Дольфи был в ее власти. Лестница как бы разделяла коридор на две части: левую и правую. Миновав лестницу Грейс остановилась перед дверью спальни м-сс Стаури, которая, следовательно, находилась в левой части дома. Она постучала и вошла внутрь. Мальчик улыбнулся и встал со стула, он был очень спокоен – при обычной своей робости. Это был Ичард.   Любой мальчик в четырнадцать лет обладает всеми достоинствами, естественными для его возраста, но у Ичарда было редкое преимущество перед всеми – он был очень красив. Его тонкое тело поражало своей изящностью, кожа была влажной, нежной и  сияла свежестью. Слово «божественный» никогда не будет затертым, ибо употребляется исключительно редко. Но красота предназначенная к восхищению заслуживает именно такого эпитета. Ичард был божественно красив и хотя невинность была уже утрачена,  одним робким взглядом своих выразительных глаз  он внушал всем свою исключительность. Грейс села рядом,  взяла его за руку и сказала:

-Когда вы окажетесь вдвоем, ты должен чувствовать себя обязанным во всем ему уступать. Тогда он проявит к тебе расположение, осыплет милостями.

-Хорошо, - сказал мальчик.

-Твоя готовность меня радует. Не отказывай ему ни в чем. Старший может просить то, что младший способен дать, при этом  не роняя достоинства. Принимай его ласки, не оказывай сопротивления и даже будь готов дозволить ему больше… Понимаешь о чем я?

-Да, - кивнул он головой.

-Я виделась с Эйса и…. Скажи, он тебя не домогался?

-Что?

-Он тебя не принуждал к любви?

-Он меня раздел в подвале и  ласкал.

-И не было ничего такого, что могло бы возмутить тебя?

-Мне понравилось заниматься любовью.

-Это хорошо, что тебя не воспитывали в твердых правилах. Теперь иди к Дольфи, я  приду позже.

Прошло около часа с тех пор, как Ичард ушел, все это время Грейс не могла найти себе места. Она мерила шагами комнату, стояла у окна, выходила в коридор, разглядывала свое отражение в стекле посудного шкафа и все время думала, если она пойдет к ним, уговорит ли Дольфи ее остаться. Ах, как бы она хотела, чтобы Дольфи целовал ее с тем же пылом, с каким он сейчас обнимает и целует Ичарда! Почему ее не зовут? Разве не ясно, что она готова лечь с ними в одну постель. Она приблизилась к спальне Лу и стала слушать, но ни один звук, нужный ее любопытству,  не проникал наружу. Грейс стала спиной к стене, запрокинула голову и закрыла глаза. Она не знала что и думать. Неужели Дольфи решил на этот раз обойтись без нее? Может быть, причина та, что он  стесняется ее присутствием. Он просто  не хочет любить мальчика при ней.  Но вряд ли она могла помешать ему, Дольфи привык брать в постель третьего.  С собой она   привела Ичарда. Неужели Дольфи не осмелится уложить их вдвоем? Неужели откажется от нее, как раз тогда, когда она настроилась провести ночь в любви, когда она может, хочет  слиться с телами юноши и мальчика. Из слов его она почерпнула надежду, что он любит ее и если так, почему он обходится без нее? Время от времени обманутая в своих ожиданиях Грейс подходила к двери, чтобы постучать, но не хватало решимости.  Час назад она трепетала при мысли, сколько любви отдаст ей любимый мужчина, была готова приползти к нему на коленях, а сейчас отвергнутая, кусала губы и стонала. Дольфи предпочел наслаждаться без нее.  Сама Грейс и ее счастье были растоптаны.  Она взяла на себя грех, она использовала мальчика ради возможности самой получить удовольствие. На что только не пойдет женщина в любви, когда открывается такая возможность. Ожидание очень ее утомило, она пошла в спальню м-сс Стаури, без сил села на стул за столом и опустила голову на руку.

Прошло где-то полчаса. Грейс услышала голос и вышла из спальни. По коридору шел Дольфи. Очень довольный, он обнял ее и они вернулись в комнату.

-Это была волшебная ночь – я сделался счастливым человеком, - воскликнул юноша.

Грей смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, да и что она могла сказать ему в ответ, что была готова сама отдаться ему, что уязвлена тем, что ее не позвали, что ей очень грустно,  наконец,  что она все организовала, чтобы самой сделаться счастливой. Она просто не знала как сказать ему, что несчастна, ведь говорить откровенно о своих чувствах она не могла.

-Я тебе чрезвычайно признателен, - говорил Дольфи. – Это чувство больше, чем признательность. Меня переполняет радость и любовь, причем такая нежная, какую нельзя выразить словами. Ты волшебница, Грейс. Мою любовь к тебе тоже нельзя описать словами. Что с тобой, ты такая бледная?

-Это я от усталости ослабла.

-Никогда еще  я не видел тебя такой потерянной, - проговорил Дольфи не сводя с нее глаз.

Но, казалось, девушка  ничего не слышала: она была поглощена своими мыслями.

-Скажи что-нибудь!

-Ах, Дольфи! Я, право, не знаю, что сказать.  Но вы меня обнадежили, и все-таки  мне трудно поверить, что… Ведь вы не явили ни одного доказательства своей сердечной  ко мне склонности.

-Какие доказательства тебе нужны?

Грейс опустила глаза и тихо произнесла:

-Есть много такого, чего  сразу и не скажешь.

-Каким это образом, не зная кто он и где живет, ты смогла найти Ичарда?

-А вот каким, Дольфи.  Помните, когда мы прогуливались, вы увидели похоронную процессию, впереди которой шел мальчик. Знаете, когда вы сказали, что влюбились в него, у меня в глазах потемнело, ведь, если бы меня не удерживал стыд, я бы сама призналась, что люблю вас. Теперь вы знаете в каком положении я была тогда.

-Господи, Грейс почему ты только сейчас пригласила меня к себе?

-Если бы я позволила себе предложить вам свое общество, вы, разумеется, вряд ли приехали  бы сюда по первому моему слову. Мне нужно было найти повод, который бы заставил вас приехать ко мне… Я это рассудила, как только прочла некролог в газете.

-Но зачем ты устроила  нашу с Ичардом встречу?

-Наверно, из благодарности за вашу доброту. Я все  готова отдать, только бы вы были счастливы.

-Грейс, дорогая моя! Хотя мы оба свободны и молоды, мы не можем быть вместе. Люди осудят нас, в глазах общества ты будешь – шлюхой, я – развратником.

-Если любить вас грех, то чего стоят все символы добродетели? Что ж! Я готова пойти на грех с легким сердцем, я не боюсь  выступить в роли шлюхи.

-Не буду обманывать тебя и честно скажу, что не хочу рисковать своей репутацией. Я полагаю возможным тайно встречаться с тобой, не здесь, конечно, а у Чентри.  Меня не волнует, что в глазах общества мы будем парой прелюбодеев, - это пугает меня меньше всего. Но я знаю с каким возмущением встретит тебя моя семья, все считают, что ты запятнала себя связью с Лу. Я зависим от отца.  Другое дело ты. За тобой нет родителей,  института, друзей. Я не настолько презираю условности и мнение света, чтобы отрешиться от всех правил.

-Я скучаю по Лу. Как мне жаль, что  в Ярмуте она не может жить  со мной. В ее случае это едва ли возможно. Если бы все знали ее, как знаю я…

-Едва ли в пуританском обществе есть что-либо более позорное для женщины, нежели обвинение в проституции.

-В любовном скандале винят не так мужчину, как женщину. Почему?

- Да потому, что мы живем в полном соответствии с законами, которые служат интересам мужчин. Никто не станет упрекать мужчину в порочной связи, даже если женщина понесла от него. Зато женщину, уступившую мужчине, все называют потаскухой.

-А где Ичард?

-Где ж ему еще быть.  Там. А, теперь, Грейс мне нужно идти. Отдай вот это Ичарду.

Дольфи  вложил ей в руку деньги, поцеловал  и вышел из спальни.

64. Во время летнего сезона число гостей как правило  меняется в сторону увеличения, однако  не раз бывало, что комнаты пустовали по нескольку дней,  - пансион нес потери, и глаза   Грейс то и дело обращались к окну в беспокойном ожидании. В  силу неизбежных причин, в конце августа число посетителей сократилось на треть, соответственно  пустовали три комнаты,  Грейс уже не ждала гостей, когда к большому для нее удивлению в пансионе с видом робким и усталым появился Финли, о чем и расскажу здесь. Его появление произвело в ней  глубокое впечатление, положим, она даже остолбенела. И было с чего!   Хотя Грейс дала ему понять, что рада встрече, она даже наговорила ему  так много приятных слов, что он не мог удержаться от вздоха,  она в душе своей  все-таки была озабочена, ведь время положило конец их связи, следовательно, он был человеком из прошлого. Таким образом после отъезда из Нью-Хейвина их отношения прекратились: однако для Финли разлука с великодушной и щедрой девушкой, которая приняла горячее участие в нем, была тягостной и он решил  спустя полгода их возобновить.  Грейс спросила Финли, как ему случилось оказаться здесь, но он уклонился от объяснений на этот счет и просто сказал:

-Я путешествую.

-Как Лу? – спросила девушка, но, разумеется, не потому что Лу была посвящена в тайну их отношений, а потому, что она была склонна  скорее сочувствовать этой женщине, чем осуждать ее.

- Сейчас расскажу, - отвечал он. - Живет тихо, почти не  выходит из дому. Я нахожу, что  впал у нее в немилость, другими словами,  она меня презирает. Да пожалуй, что так.   Я допускаю, она имеет к тому основания. Разве не по этой причине она редко  удостаивает меня своим обществом.

-Вряд ли дело только в вас, сэр. Вы, конечно, знаете, что она пережила страшное душевное потрясение.

-Да, я знаю, что в этом городе ее судили за блуд и распутство, как знаю и то, что печать позора легла на ни в чем неповинную женщину.

-Это и является истинной причиной, почему она избегает людей.

-Должен сказать, что  мне никогда  ничего от нее не было  нужно. Словом,  мы оба ценим уединение, поэтому и не ведем тех доверительных разговоров, какие у меня бывали с вами.

-Я вспоминаю те приятные  вечера, которые нам довелось провести вместе, - сказала Грейс. – Для меня не было большего удовольствия, чем слушать ваши стихи.  Кое-что из того, что касается Лу, я должна спросить.  Кто-нибудь навещает ее?

-Она водит знакомство с одним молодым человеком. Юноша этот не чаще двух раз в месяц приезжает к ней в черной лакированной карете, но по его одежде я не могу догадаться ни о том, кто он такой, ни  - какой он имеет интерес. Мне представляется, что  он человек благородного рождения. Его выразительной особенностью, помимо этого, является, я полагаю, вы со мной согласитесь, - женственная внешность. Лу ему не пара. Есть у меня, правда, одна мысль, естественная для женщин в таких обстоятельствах – она сильно любит этого юношу, а между тем, следует думать, что эти визиты, по правде говоря,  мало служат к ее выгоде.  Сдается мне, что Лу из-за него терпит нужду и редко позволяет себе обедать в ресторане.  Раньше у нее было пятьдесят долларов на ежемесячные расходы, помимо платы за проживание, а сейчас она тратит лишь половину от этой суммы, ибо вся эта экономия затеяна ради него. Иногда они ругаются, чему мне приходилось быть свидетелем: Лу метает громы и молнии за то, что он, как она выразилась - отравил все ее радости, а тот юноша вяло оправдывается, иногда, для вящей убедительности поднимает голос, что нисколько не прибавляет ему достоинства. Теперь, можно сказать, что у него никогда не было той сердечной привязанности,  какую питает к нему Лу, как я и предполагал с самого начала. С  вашего позволения я сяду, устал с дороги.

-Пожалуйста, садитесь сюда. Хотите чаю?

-А. Чаю, пожалуй, выпью.

-Вы голодны? Я чего-нибудь соберу на стол.

-Чашечку горячего чая будет желательно. Но решительно прошу вас не суетиться  ради меня.

-Да что вы! Я почитаю за честь принимать вас у себя. У меня  как раз есть свободная комната. Останетесь?

-Я боюсь вас обременить, если так позволено выразиться.

-Не бойтесь, сэр. Стало быть я все устрою к вашему удобству. Что вам принести: вяленой лососины, свиную отбивную или жаренный картофель с селедкой?

-Картофель с селедкой, больше всего мне хочется именно этого. Я не могу более ничего просить, разве только одно, - можно стаканчик виски?

-Будь по-вашему, -сказала Грейс, улыбаясь.

Она быстро  принесла еду и виски и сама села за маленький стол, накрытый скатертью, думая, что все-таки  не стоит уговаривать его остаться.

Последовали минуты молчания: Финли ел, а Грейс с притворным любопытством смотрела в окно. Наконец, гость нарушил молчание.

-Хорошо здесь, - сказал он, осматриваясь. – Это и есть ваш пансион.  Мойра называет вас счастливой вдовой.

Только он это произнес, Грейс воскликнула:

-Каким это образом, при мертвом муже я могу оставаться счастливой?

-А разве это не так на самом деле?

-Я по закону и в самом деле получила пансион.

-Это не есть мое мнение, Мойра вас так называет, а вы знаете, что она имеет обыкновение говорить то, во что не верит сама.

-Конечно, я не любила Блоера, он – как был чудовищем в моих глазах, так таким и остался. Признаться, его смерть избавила меня от ужасной участи. Прибавьте то, что вся его жизнь – мерзость и позор! Не благочестия искал он, а  лишь оправдания греха.

-Должен ли я из этого понять, что лучше же всего было бы для вас, чтобы он остался жив? Как бы то ни было, в его смерти нельзя не усмотреть знак величайшей милости, какую судьба может  вам явить,  но не будем больше об этом говорить.

-Писатель Эмерсон сказал на одной лекции: « Не судите человека слишком строго за то, что он был не в силах сопротивляться  искушению, - ведь  не каждый может одержать над собой легкую победу».

-Как, вы были на его лекции?

-Да уж, конечно, была. Я храню все билеты.

-Я как-то читал его романтическое обращение к миру, мне очень понравилось описание  тихой деревенской жизни.

-Представьте себе, он жил у меня.

-Даже трудно вообразить, что он жил здесь. А где он сейчас, случайно, не знаете?

-В Провиденсе с лекциями, он пробудет там пять дней.

-Очень бы хотел с ним познакомиться….

-Вы должны с ним познакомиться. Если вы ему понравитесь, он, быть может,  возьмет вас в свои путешествия. Как  он только  уверится, что нашел в вас родственную душу: вы, разумеется, знаете, как себя с ним держать, как только  вы  сообщите о своем намерении его сопровождать, он  - верьте моему слову - обязательно предложит вам быть его помощником.

-Мне приятна мысль, -сказал Финли, несколько приободрившись, - что я могу быть  помощником   в его предприятиях, ради этого я готов от всего отказаться.

- К тому же, он будет  вам платить. Вот увидите, все будет хорошо.

-Как давно он уехал отсюда? – спросил Финли с озабоченным видом.

-Четыре дня назад, -ответила ему на это Грейс.

-Что ж, я опоздал. Вот бы у него появилась причина отложить отъезд хотя бы на один день.

-Не беспокойтесь, сэр. Я знаю, что он перед тем, как отправиться дальше, собирается  провести уик-энд у каких-то Ворденов, а значит, раньше понедельника он не покинет Провиденс.

-Получается, что у меня на два дня больше, чем я думал.

-Вот и хорошо. А теперь расскажите, как себя чувствует ваша жена?

-Мойра говорит, что  очень страдает оттого, что так долго болеет. Но в это трудно поверить, видя как она лелеет свои болезни. С годами она стала ленивой, неповоротливой, словом,  она  мало озабочена своим нездоровьем. Это путь к саморазрушению, падение в бездну. Она поглощена жалостью к себе до такой степени, что это чувство уже определяет ее сознание. Вместо того, чтобы бороться с ограничениями из-за болезни, она покорно их принимает. И при этом еще постоянно жалуется, что ни на что не способна. Ничто из того, что я полагаю удовольствием, ее не радует.  Ей нравиться быть больной, пить лекарства, лежать в постели, дышать парами соли, ничего не делать, ворчать и все в таком роде. Оглядываясь назад, а у меня за плечами двадцать пять лет совместной жизни, я понимаю, какой ошибкой был наш брак. Вы, наверное, подумаете, что я много распространяюсь на эту тему. Я, однако, говорю все это не для того, чтобы вы мне сочувствовали, а для того, чтоб могли проникнуться тем духом противоречия, который из меня вытекает.

-Мне казалось, что дочь понимает вас.

-Куда там! Как будто она может думать так, как думаю я. Она называет меня  мечтателем, а жена – эгоистом. Но с моей стороны нет никакого эгоизма. Рассудите сами: я не жалею усилий для того, чтобы в доме было красиво, уютно, я обставил его по своему вкусу, сам ремонтировал, каждая вещь, будь то салфетка или стул, куплены мною. Но обесценилось все. Я чувствую себя старым.

-Вы еще не стары! У вас уйма возможностей.

-У меня уже седые волосы на висках. Уже ничто не вдохнет свежесть в мою душу. Вот так я и продолжаю убивать себя работой на кухне ради блага семьи. Я выдохся, чувствую себя разбитым, так что сами понимаете, все чаще и чаще впадаю я в глубокую меланхолию... Я отдаю себя всего семье: забочусь о жене, я даже стираю ее белье, зарабатываю деньги для дочери, все время думаю, как бы лучше ей угодить. Но они вечно недовольны мною. Настал момент, когда я сказал себе: « Все, хватит»!

Его слова поразили Грейс.

-Вы бросили семью?- воскликнула она, не скрывая от него изумления, в какое ее поверг его рассказ. – Возможно ли, сэр?

-Отныне меня волнует только один вопрос: что будет со мною? У меня есть собственные деньги, немного, но  их хватит на то, чтобы какое-то время пожить отдельно. Беда многих людей в том, что они не понимают самих себя. В основе моего отношения к жизни лежит поиск красоты.

-Я думаю о ней, - промолвила девушка.

-О ком?

-Да о Мойре. Вы оставили больную жену…

-Она, собственно, больна не больше, чем вы или я. Видя в каком вы огорчении, представляю, что она вам обо мне наговорила. Неужели зря я пытался открыть вам глаза!  Не верьте им.

-Друг мой! Я убеждена, что все, что я слышала о вас, дошло до меня в искаженном виде. Конечно же, ваши дела ближе моему сердцу, чем их обстоятельства. Не могу удержаться, чтобы не спросить: вы собираетесь возвращаться домой?

-Я ушел, потому что, наконец, почувствовал себя в силах принять решение. Я сказал, что ухожу от них, и следовательно, им самим придется вести дела и содержать дом. Мойра пришла в такое неистовство, что стала бить тарелки, а Дафна, покорная ее воли во всем,   она вся – уловки и обман,  принялась укорять меня за то, что я только о себе и думаю, твердя, что я бессовестный эгоист. Но как ни основательна моя решимость, полной уверенности, что я прав, у меня нет. Вместе с тем,  мне не раз приходило в голову, что я должен радоваться тому, что у меня есть семья, красивый дом и спокойная размеренная жизнь.  Скажите, Грей, я прошу вас как искреннего и единственного друга, скажите, что мне делать: отложить поездку с Эмерсоном и немедленно  вернуться домой или последовать за ним? Совесть моя в полнейшем разладе с сердцем. Что делать?

Грейс, поразмыслив, сказала ему:

-Полагаю, что их расстройство чувств не должно поколебать вашу решимость. Вы хороший и талантливый человек и вы заслужили право на свое счастье. Вам следует во что бы то ни стало встретиться с Эмерсоном. Вы найдете удовольствие в его обществе. Отправляйтесь с ним в путешествие по стране, если вам это по душе. Я слышала от него, что из Провиденса он поедет в Олбани через Хартфорд, а оттуда двинется в Кливленд. Друг мой, не откладывайте из-за родных  свои дела, пусть даже они возненавидят вас. Не меняйте собственных планов, отправляйтесь в путешествие, чтобы увидеть много интересного,  раз вам это угодно. К тому же новые впечатления будут полезны для вашего здоровья.

С этими словами Грейс потянулась к Финли и взяла его за руку.

-Спасибо. Господь свидетель, что все мое существование было цепью разочарований. Я устал влачить жалкую жизнь, в ней нет ничего красивого и значительного, не хочу  быть таким, каким я сделался  в последнее время, не хочу прозябать и чахнуть: я всего-навсего  хочу начать новую жизнь, а прежнего себя предать забвению! Итак, ближайшей моей заботой будет встретиться с Эмерсоном. Я полагаю выехать завтра по утру.

 

65.Финли уехал на следующий день сразу после завтрака. Грейс  проводила его до здания почты на Мейн-стрит, он занял место в экипаже, который  следовал в Провиденс через Нью-Бедфорд и Фолл-Ривер. После того, как Финли уехал, Грейс стала бродить по улицам. Прогуливаясь по  городу она непроизвольно свернула на Мак-Ги-стритт и вскоре оказалась поблизости от кладбища Вудсайд. Под сенью раскидистого дуба стояла деревянная скамья, Грейс решила отдохнуть. Несколько минут она просто сидела и смотрела по сторонам, потом вспомнила про письмо Лу, которое вручил ей  Финли  и достала его из рукава.  Собственно это был лист почтовой бумаги, сложенный пополам. На внешней стороне синими чернилами было написано рукой Лу: Грейс Лаример, пансион «Старый колокол», Ярмут. Грейс  посмотрела на масляные пятна, поднесла бумагу к носу и, закрыв глаза, вдохнула запах амбры и жасмина. Потом поцеловала письмо и открыла лист, в нижней части которого было написано следующее: « Моя дорогая Грейс!  Я жду не дождусь встречи с тобой. Не тяни  время, приезжай в сентябре. Когда соберешься в Нью-Хейвен первым делом  дай знать. Что же касается нашего неотразимого  мальчика, то я не понимаю, что происходит с ним. Обещал вернуться через две недели, а прошло уже два месяца. Я обязала Чентри узнать  как он и с кем проводит время, ведь я достаточно от него отдалена, чтобы знать самой все сразу. Да и сказать по правде, женщина в моем возрасте не может надеяться, что все обернется так, как о том мечтает она, ведь моя связь с ним близится к концу,- мне трудно это принять, в сердце моем еще осталось немало материнского чувства. Я понимаю, что должна отпустить его, пока он не бросил меня сам, а что так  будет, в этом я не сомневаюсь, но разлука с ним для меня невыносима. Женщина ценит в мужчине то, что заставляет любить его. Самое привлекательное в Дольфи его нежность и красота. Не буду плакать от причиненных мне огорчений, но скажу, что измучена его раздражительностью и капризами. Что до этого, я полагаю, он хочет  наслаждаться жизнью и предаваться развлечениям без меня. Все это, впрочем, показывает мне, сколь ничтожна моя участь: я испытываю нужду, уже не в моей власти противиться старости, честь требует, чтобы я вышла замуж, словом, поскольку нет ни малейшего признака того, что могло бы именоваться благополучной семьей, мне остается только одно – до самой старости ходить в шлюхах. Как я ни была бы порочна, Господь - он единственный судит всех по справедливости,  видит, что я, смею сказать,  ищу себя в добром и хорошем. Я могла бы сослаться в качестве оправдания на то, что меня развратили нужда и крайность, хоть это и было бы частично правдой, на самом деле, мне нравиться получать удовольствия, я не в силах устоять против соблазна. Тут примешивается одна интересная мысль, не дьявол ли принимал  участие в направлении моих дел. В моей жизни были блистательный успех в Нью-Йорке, благополучие, любовь, путешествия, и я почитаю себя обязанной за все эти блага не дьяволу, а Господу, а потому, у меня хватает ума понять, что мне служат силы, коим я обязана своим появлением на свет. На прощание скажу тебе ласково: « Дорогая Грейс, тебе одной я верю, тебе одной я бесконечно благодарна и ты одна царствуешь в моей душе». Вот, не без волнения подумала о нынешнем твоем местопребывании и положении,  как удивительно, что ты владеешь пансионом Блоера и всем распоряжаешься по своему усмотрению, ведь год назад ты была служанкой в его доме».

Последнее предложение заставило Грейс задуматься. Нет, это не могло быть недвусмысленным и оскорбительным напоминанием, что всем, что  у нее есть, Грейс обязана не счастливой случайности, а  лишь Лу. Но Грейс, не будучи от природы особенно сообразительной и не думая, что это событие определит судьбу всей ее жизни, решила пропустить мимо этот пассаж и снова  прочла с того места, где начинались такие слова: « На прощание скажу тебе ласково….».

Грейс было немного беспокойно: она чувствовала себя обязанной немедленно вернуться в пансион, ведь она знала, чем будет занята. Добрая старая квакерша Петула Бамб и м-р Олджер Ипсвич из Омахи, ждали обеда. Они оставались последними постояльцами, остальные уже уехали. Был конец августа и Грейс радовалась при мысли, что наконец она закроет пансион и поедет в Нью-Хэйвен. Там она с Дольфи и Лу проведет зиму, а весной вернется в Ярмут и без шума и суеты откроет пансион снова.  Когда она вернулась, было начало одиннадцатого, стало быть, до обеда оставалось менее двух часов, но увидев на кухне Калеба, который варил мясо, она  сразу успокоилась. Во время разговора, который длился не более двух минут,  Грейс заметила, что он то и дело посматривает вперед и порывается что-то сказать: у Грейс появилось чувство, что за ее спиной кто-то стоит. Она обернулась и к полному своему изумлению увидела своего бывшего  венгерского жениха. Он имел неопрятный вид:  темно-синий жилет был застегнут на две нижние пуговицы, белая льняная рубашка была несвежей, как и красный в клетку потемневший от пота, шейный платок, затянутый в тугой узел. Пыль, покрывавшая колени, слоями лежала на стоптанных, коричневых башмаках. Распутная жизнь изменила его к худшему. Он не считал нужным скрывать свое стесненное положение. Имея привычку жить в удовольствии и комфорте, он тяготился тем, что испытывал крайнюю нужду. Цвет лица был  не очень здоровый, скорее анемичный.  В жалкой улыбке, обнажившей неровные желтые зубы, было что-то странное, неприятное. Он провел пальцем по тонким усам, пристально глядя на Грейс, и шагнул навстречу девушке, как если бы вознамерился заключить ее в свои объятия. Но Грейс не разделяла нетерпение своего блудного жениха, более того,  его внезапное появление не произвело на нее приятного впечатления.

-Помнишь меня?- спросил он, подойдя к ней совсем близко.

Грейс кивнула: бледная, испуганная, она застыла на месте.

- Я взял на себя смелость навестить тебя, милая Грейс. Ну, я готов слышать упреки в том, что бросил тебя.

-Мистер Козма, ваша присутствие  заставляет меня вспомнить одну женщину, которая приходится мне родной тетей. Что до вас, я могу сказать лишь одно – вы ничто.

-Боюсь, я перестал тебя интересовать, а?

-Меня не интересуете ни вы, ни что вы собой представляете.

Козма перевел взгляд на Калеба и сказал:

-Сэр! Портье! Кто вы там, сделайте одолжение, дайте мне выпить.

-Прошу садиться, сэр, - сказал юноша.

Козма  уселся на высокий стул, откинулся на спинку, перекинул правую ногу через левую  и устремил перед собою задумчивый взгляд. Со своего места Грейс увидела дыру в подошве его ботинка.

-Не будите ли вы столь  любезны сообщить мне ваше имя и сказать, что привело вас сюда? - попросил Калеб.

- Еще бы! Мое имя Матьяс Козма, - сказал мужчина, обращаясь к юноше. - Вряд ли в Америке найдется еще один человек, носящий такую же фамилию и обладающий таким же умом и знанием жизни. Так вот, некогда я имел счастье – огромное счастье – быть помолвленным с Грейс. И с самого начала я говорил о ней. Она воплощение всех добродетелей! Подумать только, Грейс стала леди Лаример!

-У вас хватило наглости явиться сюда! - воскликнула Грейс, уже овладев собой. Она подумала, что до него ее не целовал ни один мужчина.

-Так. Так. Ну, хорошо. Я был глуп, необуздан, ужасно ошибся.… потеряв тебя, я лишился всех радостей в этом мире. Не обессудь! У меня цыганская болезнь. А он кто? – спросил м-р Козма, кивая в сторону Калеба и всем видом выражая полнейшую непринужденность. – Я смотрел на него через щель в ставнях и ломал голову, кто он такой. Сначала решил, что твой муж, потом сказал себе: Этого не может быть!

-Убирайтесь вон! – повышая голос,  сказала Грейс.

-Давайте послушаем, что он скажет, - предложил Калеб.

Грейс повернулась к нему и ответила:

-Пускай говорит, что угодно, я не буду его слушать!

-Признаю свою вину, каюсь, - взмолился Козма. – Вот я перед тобой – и я умоляю тебя о прощении. Я был к тебе ужасно несправедлив!

-Вы бросили меня на притеснительство и унижение, а сами   уехали с другой женщиной.  Ужели вам не стыдно? Кстати, где она?

-Она в трех тысячах милей отсюда, в Сан-Франциско.

-Ее вы тоже бросили, ради другой?

-Я люблю только тебя, - с тяжелый вздохом, сказал Козма. - Клянусь  своей честью!

-У вас нет чести. Вы украли не только мои деньги, но и кольцо моей матери. Мне оно  было дороже всех вещей на свете.

-Вот здесь, в кармане, у меня лежит твое кольцо, - и мужчина протянул ей тонкое золотое кольцо. – Я голодал, терпел ужасную нужду, я знал, сколько оно стоит, но сохранил кольцо.

Калеб и Козма видели, что Грейс была счастлива таким исходом дела. Она смотрела на кольцо в своей ладони и от избытка радости застонала.

-Может по  такому случаю мне дадут выпить, - сказал Козма и присовокупил, что надеется  получить стакан виски. – Доброе старое виски хорошо разжижает кровь и укрепляет дух.

-Разве джентльмены употребляют виски к завтраку?- удивился Калеб.

-Он не джентльмен, - бросила Грейс.

-Дайте мне виски и сами увидите, что произойдет преображение, - возразил Козма.

-Дайте ему виски, - велела Грейс с легким сердцем. – Пусть удивит нас новым величием.

С тех пор, как исчез м-р Козма, она не могла утешиться в потере бесценного кольца,  - оно было единственной материальной  связью с матерью. Тем временем Козма переместился к буфету и весьма довольный собой следил за Калебом, который наливал виски в стакан.

-Обычно мы не держим алкоголь, - говорил юноша. – Так случилось, что эту бутылку оставил м-р Гэррети.

-Как удачно получилось, что он не взял ее с собой, - сладко вздохнул Козма, изъявляя этим готовность наконец выпить.

-И мне тоже! – воскликнула Грейс, она была сама не своя от радости.

-Я весьма рад видеть вас довольной, - сказал Калеб.

-Довольной? Для меня это счастье!  Мне и не снилось такое! Скажите, м-р Козма, в каком отеле вы остановились?

-В моем случае это едва ли возможно. Честно скажу, у меня нет денег. Смею надеяться, что вы позволите мне переночевать здесь. Что может быть лучше в такой день хорошего обеда и чистой постели?

-Что с вами случилось? Вы были отличным игроком. По-моему вы использовали какие-то трюки для того, чтобы выигрывать.

Козма поднял глаза от стакана и, глядя в никуда, тихо сказал:

-Мне не везло, я разорен. У меня совсем нет денег.  Я непременно  хочу  остаться в Ярмуте и чаще видеться с тобой.

-Зачем?

-Я всегда хотел вернуться к тебе. Не сомневайся, милая Грейс, я люблю тебя.

-Вы не любите меня и никогда не любили.

-Скажи, Грейс, ты не собираешься замуж?

-А зачем мне муж? Я хорошо обеспечена, независима. Я вообще не имею намерения выйти замуж.

-Позволь мне питать маленькую надежду. Если бы ты знала меня! За год разлуки я так и не смог привыкнуть  к мысли о невозможности быть с тобой. Я против  воли бросил тебя. Фанни  потребовала, чтобы я уехал с ней, она запрещала мне даже думать о тебе... Я не знал, как мне быть. И тогда я бросил монету… Дальше знаешь сама. Мы отправились прямо  в Бостон, оттуда в Вашингтон, потом в Чикаго и бог знает еще куда.  Грейс, я был так глуп…. Если позволишь, я тотчас же принесу  брачное свидетельство.

-Ага. Вы рассчитываете жить на мои деньги?- сказала Грейс с улыбкой.

-Ах, дорогая Грейс, если б ты только знала, как я скучал по тебе – жить без тебя сущее наказание. Я страдал, мучился, вина стала источником терзаний, зато теперь, ты при мне.

-Ей-богу, цирк, какой-то!

Козма встал на ноги,  с высоты своего роста поглядел на девушку и решительным тоном, сказал:

-Согласись стать мне женой.

-Мне надо подумать, - уклончиво ответила Грейс, она наслаждалась этой игрой и при этом изнывала от желания изничтожить его  своим презрением.

-А что думать – сейчас и реши! Как решишь – так и будет.

-Калеб, дай мне монетку.

Он достал из кассы десятипенсовую монету и протянул  Грейс.

Получив монету, Грейс бросила ее вверх, поймала, раскрыла ладони и, не глядя на нее, сказала:

-Видите, сэр, монета выпала не той стороной.

66. Как большинство людей славянского типа, Козма не обладал  изобретательностью, предприимчивостью и гибкостью ума. Возможно поэтому в странах Восточной Европы до сих пор нет  никакой системы производства. Музыка, скульптура, архитектура,  литература и даже живопись славянских народов отличается какой-то безжизненностью, их искусство лишь проявляет что-то близкое к мощной выразительности западноевропейского духа и по сути носит подражательный характер. Бедный умом и талантом, Козма имел средний уровень интеллекта, но при этом отчаянно хотел возвыситься над обыденностью. Все его претензии на оригинальность сводились к показной любезности, он был слаб в искусстве разговора, почти ничего или вообще ничего не знал, при этом охотно говорил о самых разных материях и убежденно высказывал свои  ничем не обоснованные  взгляды. Но для Калеба, который был хорошим образцом простодушной честности,  он был достаточно умен и поэтому Грейс не удивлялась тому, какое впечатление он произвел на юношу. Он расположил к себе Калеба  уже с первой попытки. Войдя к нему в комнату взять свечу, он  увлек его разговором, который длился  до позднего вечера: в  Козме  юношу особенно поразило, что он умел пошутить, даже когда с упоением  рассказывал о собственной печальной судьбе, словом Калеб нашел в нем родственную душу. Калебу не доводилось встречать человека, который, как и  он сам, любил читать и  мечтать, поэтому найдя старшего друга, похожего на себя и разделявшего его идеалы, он мог только радоваться.  Говоря много о своих приключениях, Козма не забывал  с восхищением хвалить юношу, так что кончилось тем, что с его языка сорвалось признание: «Как бы я хотел быть тобой»!   А еще он сказал ему, что видит в нем чистую душу. Неудивительно, что такой «рассудительный, имеющий обо всем свое мнение, трогательно печальный и незаслуженно  страдающий потомственный аристократ», как  Козма, пленил его.  Козма быстро сообразил, что Калеб имеет влияние на Грейс, и он не ошибся. Дело в том, что не имея денег, потребных на еду и прочие расходы, он рассчитывал какое-то время пожить за счет Грейс, но  для   осуществления сего плана ему был нужен союзник.  Он нашел его в лице скромного и добродушного Калеба. Потоки своего восхищения им он изливал и на следующий день. Когда же юноша пообещал ему, что поговорит о его бедственном положении  с Грейс, он воскликнул: « Милый мальчик, я у тебя в неоплатном долгу»! Пройдет совсем немного времени и Козма покажет свой истинный характер, Калебу станет стыдно, что  он симпатизировал человеку, который на деле оказался   жадным, неблагодарным,  вульгарным  и банальным аферистом. Понять его сразу, он едва ли мог.  Это чувство, усугубленное прочими разочарованиями, он выразит в маленьком  прелестном стихотворении, которое сам же, (несмотря на то, что  стихотворение это обличало мелочность и подлость человеческую), украсит  изящной виньеткой на французский манер. В эту виньетку он вплел мелким шрифтом такие язвительные строфы Йетса: Я обнажаю все изъяны, Все страсти, что терзают вас, Все ваши мерзостные раны Я выставляю напоказ. Очевидно, этим поэтическим пассажем он хотел дополнить свои стихи.  Итак, уступив просьбе Калеба, Грейс согласилась с тем, что душевное состояние м-ра Козмы, которое было определено,  как крайне тоскливое и безрадостное,  внушает тревогу, а потому, он нуждается в покое и заботе. Ему отвели комнату на другом конце коридора. Это была маленькая, очень скромно обставленная спальня: дырявый пол в ней был устлан потертым и выцветшим ковром. Грейс полагала, что такая комната как нельзя лучше ему подходит. Видя, что Грейс намеренно избегает его общества, он не стал навязываться и все время проводил с Калебом. Однажды, когда они оба обедали, в пансион зашел м-р Сиуорд с каким-то человеком. Калеб проводил их в большую гостиную и позвал Грейс. Гостем в тот день был успешный бизнесмен  Фредерик Тюдор из Бостона. Характер и выдающиеся способности этого человека так необычны, что заслуживают того, чтобы быть здесь подробно  изложены.  Чарльз Фрэнсис Адамс-младший как то сказал: «Три кита Новой Англии – лед, скалы и люди». Так вот, Тюдор был  ледовым королем Новой Англии, которая кроме гранита, производила лед. В начале ХIХ века использование  льда  для охлаждения  считалось роскошью. Люди тогда питались  свежими овощами и фруктами с полей и огородов, которые были доступны лишь в период созревания; масло и сыр хранились недолго, мясо приходилось солить или вялить. Только в богатом доме можно было увидеть на столе кувшин со льдом для охлаждения лимонада. Уже в конце ХVIII века  самые состоятельные  семьи обзавелись  собственными ледниками: они были у королевского губернатора Виргинии в Уильямсбурге, в доме Вашингтона в Маунт-Вернон, в поместье Джефферсона в Монтиселло, в доме Монро в Ашлауне. Постепенно потребление льда увеличивалось, само собой цены падали, а спрос на лед рос, так что  к 1860 году холодильник (слово, соответственно, придумали в Америке) стал предметом домашнего обихода, так что уже не приходилось обильно сдабривать специями мясо и рыбу, чтобы отбить запах.  Начался «ледовый век» американской кухни с обычной для  большого бизнеса  конкурентной борьбой. Но узаконить монополизм смог лишь такой энергичный и даже безрассудный, не в меру тщеславный человек, как Тюдор. Он происходил из богатой бостонской семьи. Отец его,  выпускник Гарварда,  изучал право в Вашингтоне, по перед тем как обзавестись юридической практикой, какое-то время служил  главным военным прокурором. У Тюдора были три брата, они тоже закончили Гарвард, но неукротимому и чрезмерно активному Тюдору университетская жизнь не нравилась, он предпочитал бизнес, которым и занимался с тринадцатилетнего возраста. Зимой 1805 года, когда Фредерику было всего лишь двадцать один год, на вечеринке у друзей, его старший брат  спросил между прочим, почему в городских  водоемах не собирают лед и не продают его в карибских портах. Идея торговать льдом завладела умом юноши. Летом того же года Фредерик купил тетрадь и озаглавил ее «ледниковый дневник».  На обложке дневника он заказал вытеснить свой девиз: « Тот, кто отступает при первой же  неудачной попытки и теряет веру в победу, даже не нанеся второго удара, не был, не является и не будет героем ни в бою, ни в любви, ни в делах». Семья посчитала его безумцем, когда он вложил десять тысяч долларов в поставку 130 тонн льда на жаркий остров Мартиника. Он писал домой из Сент-Пьера:

Управляющий садами Тиволи уверяет, что в здешних местах мороженного не сделаешь, что лед растает прежде, чем успеешь доставить его! А я сказал ему, что уже делал здесь мороженное…. я заказал 40 фунтов льда и очень вежливо настоял на том, чтобы приготовили крем для мороженного, пообещав приехать утром и заморозить его, что я и сделал, преисполнившись решимости не жалеть усилий и убедить всех, что они могут иметь не только лед, но и все сопряженные с ним удобства так же, как в любом ином месте.

Но мартиникская операция дала почти четыре тысячи долларов убытку, когда за полтора месяца растаял весь груз. Тем не менее, Фредерик с упрямством, которое вызывало смех всего Бостона, продолжал заниматься торговлей льдом. Только спустя пятнадцать лет торговля начала давать прибыль.  Все эти годы он боролся: за право монопольной торговли, за исключительное право строительства ледников в Чарльстоне, Гаване, британских и французских владениях Вест-Индии, за контроль над озерами Новой Англии – основным источником льда, он рекламировал напитки со льдом, мороженое, замороженные мясо, охлажденные фрукты и молоко в тех местах, куда доходили его корабли.  «Пейте, испанцы, и наслаждайтесь прохладой» - читали потные и изнывающие от духоты испанцы в вест-индских кофейнях. Он был пионером в использовании льда в больницах. Демонстрируя изворотливость и презрение к конкурентам, он везде  завоевывал преимущество перед конкурентами: продавал лед по пенни за фунт, пока весь груз других торговцев не растает во порту, а затем поднимал цены и тем самым компенсировал убытки.  Однако самой серьезной проблемой было таяние льда, и эта проблема требовала решения. Фредерик отправляется на Кубу, рискуя заболеть желтой лихорадкой, там он экспериментирует с различными теплоизоляторами – соломой, стружкой, мхом и даже шерстяными одеялами. Он замеряет скорость таяния льда с учетом того, какое  влияние на этот процесс оказывают изменения в конструкции ледника и открывание дверей.  Терпеливо наблюдая, измеряя, размышляя, он, наконец, находит решение для тропического климата – особый экономический проект ледника нового типа. В то время, как  подземные ледники  теряли за сезон почти половину объема, потери новых ледников Тюдора составляли около 8%. Решив одну проблему Тюдор бросается решать другие: предстоит усовершенствовать способ добычи льда, его транспортировку и хранение. Тогда лед  на прудах заготавливали вручную, нарезая его глыбами различных размеров, если зима в Новой Англии была теплой, капитаны бостонских кораблей привозили неровные куски льда от океанских айсбергов, их отрубали топорами и ломами. Оправляясь на юг, капитаны  брали лед в качестве балласта, но против этого возражали судовладельцы: лед таял и портил другие грузы, он двигался в трюме,  и его нельзя было прочно уложить. Нужны были стандартные, с ровными краями блоки льда. Решить проблему помог Тюдору умный и находчивый компаньон. Натаниэл Дж. Уайет, ему принадлежала часть побережья Фреш-Понд – лучший источник льда в округе. Уайет, как и Фредерик, пренебрег университетским образованием, ради бизнеса. В 1824 году он стал управляющим компанией Тюдора. Уайта осенила простая идея, очевидно подсказанная следами, оставляемыми на льду полозьями санок на ледяной поверхности пруда. Он изобрел машину – ледорез. Она состояла из двух  острых, как нож, параллельных металлических полозьев на конной тяге. Он прорезал во льду две канавки, которые затем углублялись повторением операции, и параллельно им нарезались другие. После этого ледорез поворачивали под прямым углом и тем же способом нарезали лед на квадраты.  Затем рабочие ломами высвобождали блоки льда и сплавляли их по каналу, в конце которого Уайет оборудовал лебедку тоже на конной тяге, с ее помощью стандартные куски льда извлекались из воды и загружались в ледник, построенный на берегу пруда. Этот ледорез сократил себестоимость льда с 30 до 10 центов за тонну. Но вклад Уайта в развитие ледового бизнеса на этом не ограничился.  Он продолжал работать, совершенствуя свои изобретения. Он разработал новый тип ледоочистителя, выскабливавшего поверхность льда перед нарезанием на блоки, придумал пересыпать блоки древесными опилками, он возглавил экспедицию в Орегон, где учредил компанию по добыче в бассейне реки Колумбия лосося и мехов и одновременно с этим покупал строительный лес и табак. Успех не давался ему легко, его преследовали неудачи, он нес серьезные потери – его корабль в порту Вальпараисо поразила молния, а в торговле мехами чинили препятствия конкурирующие  «Хадсон бей компании» и « Роки маунтин фер трейдинг компании». Тем не менее, Уайет сумел заложить Форт-Холл, ставшей самой известной факторией от Орегона до Калифорнии. Вернувшись в Бостон, он снова занялся льдом – теперь уже самостоятельно. Его новый, усовершенствованный ледорез был опробован при весьма драматических обстоятельствах в 1844 году, когда из-за сильных морозов в бостонской гавани вмерз в лед лайнер «Британия». За три дня Уайет прорезал в незамерзающие воды  канал длиною в семь миль и шириною в двести футов. Несмотря на годы успешного сотрудничества в компании Тюдора, после которых наступило отчуждение между ними,  Уайет  был серьезным  конкурентом ему, и все же   лидером в этом бизнесе оставался, несомненно, Тюдор. Этот изобретательный и неунывающий,  решительный человек, отличался упорством в достижении цели:  в начале карьеры  он торговал душистым перцем, мукой, сахаром, чаем, мускатным орехом, свечами, шелком, хлопком, кларетом. Позднее он добывал уголь на Мартас-Виньярд, изобрел помпу для откачивания воды их корабельных трюмов,  разработал новый проект корабельного корпуса («Черный лебедь») и проект рыбацкого катамарана, управлял шахтой по добыче графита, делал бумагу из белой сосны, привез  в Новую Англию первый паровоз локомотив – двигатель мощностью в пол-лошадиные силы, приводивший в действие одноместную повозку со скоростью четыре мили в час. Он, как считается, первый открыл парк аттракционов в Америке. Он пытался разводить табак и хлопок и даже морскую рыбу в пруде. Из-за своих бесчисленных авантюр он часто был в долгу. Торгуя, например,  кофе, он в 1834 году, задолжал 200 000 долларов. Но это лишь заставило его удвоить усилия по торговле льдом, доходы от которой позволяли ему выплатить долг за кофе.  Не останавливаясь и не падая духом Тюдор решает поставлять лед в  Индию. В мае 1833 года он пустился в самое отчаянное предприятие, отправив корабль «Таскани», груженный льдом в Калькутту. Чтобы добраться из Бостона до Индии, кораблю предстояло дважды пересечь экватор, четыре месяца сохраняя  груз. Эта авантюра увенчалась успехом – «Таскании»  достиг порта назначения. Торговля льдом  быстро процветала, имея большой опыт и  зная свое дело, Тюдор строит в Калькутте большой ледник и начинает рекламировать холодильники, удивляя всех  хорошо сохранившимися маслом, мясом, сыром и яблоками. К 1856 году объем поставок льда  значительно увеличился и составлял сто двадцать  тысяч тонн, Новая Англия стала основным поставщиком льда на мировой рынок. Эдвард Эверет, американский посланник в Англии, сообщал о признательности одного персидского принца – лед спас жизнь не одному больному, которому сбивали лихорадку, делая холодные обтирания. Слава Уайета и Тюдора достигла Торо, который вел уединенный образ жизни на берегах Уолденского озера. Вот что он писал в своем дневнике за 1847 год:

 Сотня ирландцев под присмотром янки  приезжают каждый день из Кембрижда добывать лед. Его режут на блоки методами (Уайета), достаточно общеизвестными, чтобы требовалось их описание, затем доставляют на берег, где быстро поднимают на ледовую платформу, откуда крюками, блоками и талями, приводимыми в движение лошадьми, переваливают на помост, будто бочки с мукой, укладывают ровно один к одному, ряд в ряд, будто фундамент огромного обелиска, предназначенного пронзить облака.  Говорят, за удачный день можно заготовить тысячу тонн – это с одного примерно акра…  Говорят также, в их ледниках на Фреш-Понде хранится лед, заложенный еще пять лет назад и ни капельки не подтаявший…. Измученные жарой жители Чарльстона, Нью-Орлеана, Мадраса, Бомбея и Калькутты припадают к моему колодцу… Чистая вода Уолдена сливается со священными водами Ганга.

 Что же привело этого великого человека в малоизвестный пансион? А вот что. Фредерик Тюдор искал случай выразить свое уважение Грейс, она привлекла  к себе  внимание бизнесмена на площади Ярмута, год тому назад,  в тот незабываемый день позора Лу, когда смело вышла из толпы и, приблизившись к подруге, взяла ее за руку. Тюдор видя испуг на бескровном лице Лу и слезы Грейс, которая отчаянно старалась сказать  что-нибудь утешительное, сам не мог удержаться от слез. У него сжалось сердце, он был потрясен.  Когда полицейский схватил девушку и потащил ее назад, Тюдор испытал желание кинуться ей на помощь, но в этот самый миг услышал в толпе низкий мужской голос: «Нет, вы только посмотрите, какая дешевая выходка». Он  повернулся, быстро нашел в толпе немолодого мужчину, который это сказал с презрением, подошел к нему близко и  в необыкновенном возбуждении спросил:

-Черт возьми, что, по-вашему, значит «дешевая выходка»?

Тот усмехнулся и  сказал со всем спокойствием:

-А то и значит.

Тюдор посмотрел на него очень серьезным взглядом и спросил:

-То, что вы сейчас сказали, относится к девушке на площади?

- К черту обоих потаскух! Что? Неужели она  ваша любимая племянница?

Тюдор вспыхнул, но не оттого, что почувствовал себя оскорбленным, - одним ударом он повалил мужчину на землю. Тут несколько женщин, определенно закосневших в показном благочестии, закричали все разом: «Какой ужас»!

Нервный и впечатлительный, Тюдор не знал, почему он тогда  не нашел девушку, которая потрясла его своим поступком и не ободрил ее  теплыми, ласковыми словами.  В тот момент, когда Грейс устремилась к подруге: мало кто понимал, что ею двигало, и только Тюдор и возможно еще кто-то, сознавали, что этот порыв проникнут глубоким чувством, что Грейс кинулась, чтобы защитить подругу, верная дружбе, которая бросала тень на ее честь и благонравие, она хотела утешить ее своей любовью, ведь несчастная женщина в тех ужасных обстоятельствах особенно в ней нуждалась.  Скандал достиг большого размаха, говорили о невероятном количестве распроданных экземпляров местных газет. Почти все газеты осуждали вольность Грейс, которая, впрочем,  тонула в нравоучительных сентенциях. Только в « Ярмут таймс» один болезненно чувствительный автор превозносил Грейс и находил оправдание ее  злосчастной самоотверженности, которая заслужила его  горячее одобрение, несмотря на то, что вызвала разброд в редакции.

Случилось так, что в конце рабочего дня, Тюдор отправился в респектабельный клуб «Мальборо», который  был единственным местом  в городе, где могли встречаться  джентльмены – люди образованные и утонченные. Тюдор любил проводить время в изысканном клубе и был там своим: в тот вечер он встретил  лощеного и благожелательного м-ра Сиуорда, с которым до этого не обмолвился и десятком слов,  они разговорились и за чашкой чая, Тюдор  вспомнил инцидент на площади, сказал, что восхищается Грейс и  очень жалеет, что не знает ее близко.  Мистер Сиуорд, которого эта история тоже потрясла до глубины души, воздержался от признания, что лично знает Грейс, заметив между прочим, что дело Лу было бессовестно раздуто, он лишь сказал, что может устроить их встречу. Тюдор был удивлен, но не спросил, как, его чувство нашло лишь свое внешнее выражение. Поэтому м-р Сиуорд тут же сел в карету Тюдора и они поехали в «Старый колокол».

67. Два дня спустя, ближе к вечеру, уединившись с Козмой  в гостиной, Калеб, которого можно  упрекнуть в бессмысленном тяготении  к выражению меланхолии, прочел два своих  самых удачных стихотворения. Разумеется, что Козма, отметив редкую одухотворенность в юноше и справедливо заметив что тот имеет в своем таланте что-то грустное, выразил  восхищение -  луч солнца упал в темноту, до этого времени не видавшую света:  последовали славословия его  поэтическому мастерству, взятому в общей сложности и умению рифмовать. Там где лесть  сливается с тщеславием, всегда, или почти всегда, расцветает самодовольство. Калеб был польщен настолько, что признался, что собирается кое-что опубликовать, и сделает это как только выберет самые достойные стихи из числа написанных. Тем временем Грейс принимала у себя м-ра Чентри. Она считала его совершенным джентльменом  - сколько в нем душевной теплоты и ума, сколько благородства и изысканности, он был неповторим во всех проявлениях своей яркой личности, она превозносила его, даже несмотря на то, что самые влиятельные семьи города пренебрегали знакомством с ним. Это его не беспокоило. Он называл общество – театром марионеток, хотя его взгляд на человечество не был безжалостным и презрительным. Грейс любила его голос, мягкий взгляд серых глаз, его ухоженное лицо – он выглядел вдвое моложе своего возраста,  его немного женственные манеры, то как он протягивал руку, его прямоту и искренность –любила его всего. Они пили чай в ее комнате.

-Но Дольфи мне предпочел мальчика, - говорила Грейс.- Скажите, м-р Чентри, такая любовь греховна?

-Ну, что мне тебе сказать? Понятие греха, как все мы знаем, относительно, люди по разному смотрят на одну и ту же вещь. То что полагается недопустимым в одном обществе, в другом считается вполне естественным, так что отрицать здесь предвзятость невозможно. Люди –безусловно, довольно узко понимают природу греха.

-Что вы имеете в виду?

-Да ничего особенного. Принято, что женщина должна быть благонравной, а мужчина, будучи полной ее противоположностью, обязан быть  порядочным. Хотя все притворяются, не каждый может показать себя с хорошей стороны. Некоторые люди проявляют нелепую нетерпимость к греху, при этом они, говоря о достоинстве, которое должно усмирять вольность,  возносят мораль, но в своей личной жизни они не особенно в ней нуждаются. Наше общество еще не готово признать такую любовь естественной. Я презираю тех невежественных людей, которые клеймят позором того, кто нарушил запрет. В прежние времена все обстояло иначе. Эти люди не переживали минут отчаяния, не падали духом, им не знаком внутренний разлад, они не мучаются своей отверженностью, их не терзают сомнения, они не приходят в ужас от мысли, что все тщетно, они не ранимы и невпечатлительны, их восприятие жизни не проникнуто глубоким чувством, их мольбы не устремляются к высоким сферам, они зловредны и посредственны, а потому не способны как ценить чистую красоту, так и испытывать страсть, преображенную красотой.

-Что значит чистая красота?

-Ну, что сказать об этом. С самого начала нам внушают, что красота тела от дьявола, то есть, я хочу сказать, что в абсолютной красоте есть дьявольское начало.

-Разве не Бог творец всякой красоты? – спрашивает его Грейс.

-Он, - отвечает Чентри. – Как бы то ни было,  красота тела слишком чувственна и тяготеет выйти за границы самой себя. Она искушает, она притягивает и восхищает. Восприимчивый к красоте человек стремится обладать ею и здесь дьявол всегда готов поспособствовать, он знает человеческое сердце, стоит рядом и измышляет всякие способы истощить его силы. Хотя мы разделяем Бога и Дьявола, ставя между ними человека, дьявол все же ближе к Богу, чем  человек.

-Я не очень вас понимаю.

-А что тут понимать! Зло неотъемлемая часть добра. Я твердо верю: эти начала изливаются из одного источника.

Грейс в общем согласившись с ним, спросила:

-А что такое божественная благодать?

-Ты найдешь ее в прохладе летнего вечера, в звуках прекрасной музыки, в близости совместимой со страстью, словом, во всем, что может усладить тебя. Полагаю, человеку трудно прожить жизнь  безупречную в моральном отношении, даже если он уделяет должное внимание долгу, достоинству, высоким принципам.  Казалось бы, человек строгих правил, будь он мужчина или женщина, может быть полным собой и светиться радостью жизни, но я заметил, что такие люди, как правило, эмоционально бедны и скучны. Много ли стоит такая жизнь, не знающая до конца ни соблазнов, ни греха, ни вины. Почему красота, чистота чувств дороже сердцу человека, кто бы он ни был, не вносит ясность в этот вопрос.

На этом и кончился их разговор.

Теперь о Калебе и м-ре Козма. Не проходило дня, чтобы их не видели вместе. Помня, какому унижению подвергнул ее Козма, Грейс  только на людях поддерживала видимость любезности, но когда она оставалась с ним вдвоем, она не отказывала себе в удовольствии показать этому провинциальному донжуану его место – на кухне. Он ел все, что ему давали  на кухне, тогда как она сидела за круглым столом в гостиной. Но это маленькое обидное обстоятельство мало задевало его самолюбие, хотя иной раз, сидя на табуретке за грубым столом в тесной кухне и  бросая недовольные взгляды через дверь на Грейс, которая ела за богато сервированным столом и при свечах, он испытывал слабое желание выразить вежливый протест. К тому же, он злился на Грейс, чья манера держаться казалась ему «холодной и презрительной», это было ему неприятно, он ждал от Грейс  ласкового обхождения, или, по крайней мере, уважения, но этого за четыре дня его присутствия в пансионе, она ни разу перед ним не обнаружила. Тогда Козма решил, что он просто должен потребовать объяснений, а заодно и оправдаться как следует.

Чентри, с которым Грейс говорила у себя в спальне, ушел поздно вечером. Грейс простилась с ним, закрыла дверь на засов и пошла к столу, чтобы погасить лампу, пройдя три-четыре шага, она увидела в кресле Козму. Он встал как бы для того, чтобы положить на стол газету, улыбнулся и пошел рядом.

-Не скажешь ли, Грейс, - спросил он, - кто этот старик?

-Мой друг, м-р Чентри.

Не довольствуясь полученным объяснением, Козма продолжил свои расспросы:

-А живет он где?

-На Монтегю-стритт, в собственном доме.

-Он тот самый Чентри, что держит бордель?

-Бордель, сэр?

-Сам я так не думаю, смею тебя уверить. Просто я вчера случайно увидел его, когда он шел по улице, возле магазина  разговаривали два джентльмена, богато и чрезвычайно элегантно одетые, – я это слышал от них, - один еще сказал, что он сейчас в такой нужде, что кое-кто из продажных женщин дает ему деньги, чтобы он не умер с голоду, так что он  находятся в весьма плачевном  состоянии…

-Ваше собственное положение  достаточно плачевное, сэр.

-Увы, Грейс. Тут ты права. Как досадно, что я без средств, приехал в город.

-Уже осень. Стало быть, вам нужно найти работу и как то устроить свою жизнь,  иначе будите клянчить милостыню на улице.

- Вот как, - сказал он. – А знаешь, о ком те двое  говорили дальше?

-Я вас понимаю, сэр. Они говорили обо мне.

-Что верно, то верно. Они говорили, что ты еще молода и можешь выйти замуж вторично, удачнее, чем в первый раз – вот как!  Что до моих собственных дел, то мне не на что рассчитывать.

-Вы хотите работать или отбросили всякую мысль об этом?

Да. От всей души. Вот только не имея в Ярмуте ни дома ни семьи, - и, что хуже – денег, я и знать не знаю, где мне найти друга, который постарался бы мне немного помочь. Вот у тебя хороший бизнес: сидишь дома, как ради собственного удовольствия, так и ради дела, а люди сами тебе деньги приносят.

-Скоро я закрою пансион и поеду в Нью-Хэйвен. Что вы будите делать?

-Даже не знаю. Впрочем, собственные интересы велят мне оставаться в Ярмуте.

-Я дам вам пятьдесят долларов, если вы уедите отсюда.

Козму приятно удивило это предложение.

-Ты добрая девушка, Грейс, всегда готова помочь…

-Я вынуждена дать вам денег, против воли дам,  а не из любезности по особому к вам снисхождению.

-Мне, конечно же, жаль уезжать из этого уютного, хорошо устроенного пансиона. Как подумаю, что придется расстаться с Калебом… мне от этого столько печали,  у тебя  хороший управитель, твое счастье, что дела твои ведет он… Да, жизнь уже не кажется легкой и приятной, потому что у меня больше нет надежды… Калеб, всегда занят своим делом, все у него на месте. Таких как он мало,  я составил о нем  высокое мнение, мы с ним, можно сказать, друзья.  Молодой человек робкий и скромный,  он тебе оказывает особую благосклонность, а  ты, я вижу, вертишь им, как пожелаешь.

-Ежели вы поторопитесь, сэр, и соблаговолите уехать завтра утром, я добавлю еще десять долларов.

-На это я согласен, - вздохнул Козма. Шестьдесят долларов поколебали его решимость. – Я так привязался к вам обоим. Одна мысль о том, что я вынужден буду оставить вас, приводит меня в совершенное отчаяние.  Продолжение следует.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/