АЛЬТЕРНАТИВЫ БЫТИЯ

 

 

Содержание

1. Диалектическая связь

2. Нетварные духи

3. Сельский хоррор

4. Инопланетянин

5. Альтернативы

6. Перенастройка индивидов

7. Неудачная экспедиция

8. Последняя русалка

9. В Коцюбинской роще

10. Звонки с того света

11. Я с вами

12. Любимый мой

13. Политическое наследие Лаврентия Берия

14. Портрет

15. Солдатское счастье

16. Целинка

17. Трещина

18. Пришельцы

19. Жихарь

20. Любовь к искусству

21. Матушка печка

22. Звёздная сказка

23. Дети света

24. Водяной

25. Ловушка времени

26. Сенсация

27. Затюканный кощей

28. Вещий сон

29. Байный

30. Настоящий Дед Мороз

 

 

 

Диалектическая связь

 

Будь нос Клеопатры чуть покороче,

весь лик земли изменился бы.

Блез Паскаль.

      1

 

Кажется, проснулась….. А глаза открывать не хочется…. Сегодня воскресенье и можно ещё немного поваляться в постели.

Вчера у меня был насыщенный день. С утра прочитала три пары лекций, потом состоялось заседание кафедры по студенческой практике. К счастью, сия чаша меня миновала – на практику не еду. И так три лета подряд провела со студентами на раскопках, можно сказать, в вечной мерзлоте. Пусть другие повозятся с этими недотёпами. Хотя интересно, конечно было. В связи с потеплением климата граница вечной мерзлоты отступает и открывается взору чудо-чудное, диво-дивное. Там работы хватает всем: и нам, и естественникам.

Потом мы пошли с молодыми преподавателями развеяться в кафе-мороженое. Ребята травили анекдоты. Наржались, даже челюсть заболела. Позже позвонила Ирка и пригласила на мероприятие.

Потянулась, повращала стопы ног вправо-влево, типа, сделала зарядку. «Отлично выспалась!» – открыла глаза и остолбенела.

Что это? Не мой потолок! Не мои обои на стенах! К тому же, всё вокруг какое-то величественное, сказочное….

А постельное бельё! Китайский шёлк, батист, кружева ручной работы! Дорогущее всё, наверное! И в этом во всём я лежу – точно «прынцесса заморская».

Я не дома!?

Сердце в груди лихорадочно застучало – где я? Что со мной?

Голова в порядке, а ничего не помню.

Неожиданно в комнату вошла девушка, очень миленькая, строго одетая, с белым воротничком и такими же манжетами.

«А талия! – ахнула я про себя, – пальцами рук обхватить можно».

– Доброе утро, Ваша Светлость! – поклонилась она.

– «Ваша Светлость»? – фыркнула я, передразнивая девчонку.

– Фёдор Дмитриевич изволили уехать рано утром, по приглашению Светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина, и просили Вас не беспокоиться. Вернутся нескоро. Чего изволите приказать? – опять присела она.

Черты лица, вроде, знакомые.

– Ирина, ты что ль? Ну, маскарад…. И эти шутки…

– Что с Вами, Мария Юрьевна? Вы никогда меня по святцам не называли. Орина я, Орина, Ваша горничная. Наверное, дурной сон приснился?

– Л-ладно, иди, я п-позову, когда надо б-будет, – в смятении пробормотала я.

Горничная ушла, а на меня напал озноб, да что там озноб – трясучка!

Необъяснимо…. Страшно…. Всё тело покрылось липким потом. Сердце выскакивало из груди. Если это шутка, то жутковатенькая.

Но молотком стучало в голову:

– Нет! Не шутка! Нет!

Мысли словно в «пляске Святого Витта»: «Кто я? Не Маша Анашкина разве? Почему «Ваша Светлость»? Причём тут Потёмкин? И эта…. Орина? И муж у меня Алексей, а не Фёдор! Ну и мутотня… Разум отказывается понимать. Жуть!

До крови ногти впились в кожу: «Господи, как я здесь оказалась?! Прямо, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»….

Шепчу себе:

– Машка, успокойся…. Давай, вспоминай события минувшей субботы. Пошагово.

Потёрла виски, вызывая недавние картинки.

Мы сидим с коллегами в кафе, звонит моя подруга Ирка Петрова и приглашает на выставку портретов известных людей восемнадцатого – девятнадцатого веков кисти именитых художников. Говорит, что также будет дефиле актёров в старинных нарядах, а после вечеринка для богемы.

Мы, конечно, к ней не принадлежим, но, так сказать, постоянно присутствуем на мероприятиях оной в качестве ротозеев.

Я согласилась – со студенческих лет эстетствую вместе с Иркой и стараюсь не пропускать интересные «тусовки». «Что ж, – думаю, – почему не сходить? Муж в командировке, сын у матери, завтра воскресенье…».

Ах, чудо как хороши дамы и кавалеры прошлых веков! Пышные, изысканные наряды и причёски, и никакой тебе пошлости. Приятно окунуться в эпоху Романовых.

Я больше люблю восемнадцатый век и знаю о нём достаточно много. Да у меня кандидатская диссертация по иностранной коллегии времён канцлера Бестужева!

Осмотрев полотна в зале, я иду по анфиладе комнат, на стенах развешаны портреты придворных. Ирка догоняет меня и, дёрнув за рукав, восклицает:

– Машка, посмотри, вылитая ты! – указывая на портрет молодой дамы, изображённой на золотистом фоне.

– Ага, вылитая, – иронично смеюсь я в ответ, – особенно причёска.

Хотя, – присмотревшись внимательнее к портрету, соглашаюсь с ней, – есть что-то общее.

– Да, копия ты! Надеть на тебя такое платье, поднять волосы, затянуть в корсет и не отличить!

– Уж скажешь тоже, – смущаюсь я, вслух читая под полотном:

– Жан-Луи Вуаля. Портрет княгини Марии Юрьевны Голицыной.

– Вот, и зовут её, как тебя, Мария.

– Тёзка, – хмыкаю, – только я не княгиня, а рядовой преп с рабоче-крестьянской фамилией – Анашкина.

– Ладно, Анашкина, – заспешила Ирка, – пойдём на маскарад посмотрим! Я слышала, что Миронова представлять Екатерину Великую будет.

Она пошла, а меня будто остановило что. Я захотела прикоснуться к изображению, хотя бы дотронуться пальчиком, сделала движение – и не почувствовала поверхности картины, только, может, лёгкий засасывающий холодок.

Всё больше ничего не помню! Ничегошеньки!

Я по природе своей авантюристка, вечно во всякие истории попадаю, даже вляпываюсь, и уже к этому привыкла. Но чтобы такое…. Конечно, не совсем мозги растеряла и постараюсь воспринять всё как очередное «приключение». Хотя, конечно, трудненько это сделать.

Считаю до десяти, успокаиваюсь немного, группируюсь. Готово!?

Теперь надо сконцентрироваться на данных, то есть, собрать всё в кучку. Что я имею?

Некое перемещение в восемнадцатый век. Не знаю как, с какой целью, на сколько, но я здесь. Ущипнула себя в очередной раз для пущей убедительности.

Подосадовала вслух: «Ну, ты, Машка, попала в историю»!

Поняла двусмысленность фразы, нервно хихикнула.

Поскольку горничная меня узнала, я, вероятнее всего, нахожусь в теле своей прародительницы или действительно похожа на неё. Странно, никогда не думала, что в моих жилах течёт аристократическая кровь. Но принимаю это за данность. Да и не суть важно. Нет раздвоения личности, и ладно. Главное определить, где я нахожусь и, хотя бы, год моего появления в историческом времени.

Это тот самый дворец, который я посещала накануне. Я его узнала по лепнине на потолках и форме подоконников. Ещё тогда подумала, что никогда таких округлых подоконников не видела.

Мои первые действия: установить дату появления в этом времени и восстановить в памяти точный ход исторических событий, как в университетском учебнике.

Спросить у Орины? Нельзя. Может заподозрить у меня психическое расстройство – и так она удивилась, что назвала её Иркой и спросила про маскарад.

Впрочем, когда я прогуливалась по анфиладе, в память вцепилась табличка «Библиотека». Надо её найти. Должен же быть в библиотеке какой-нибудь календарь или что-то говорящее о дате?

Успокоившись и переведя «эмоцио» в «рацио», я позвала горничную и отдалась в её руки. Она ничего не заподозрила и принялась за работу.

Через час умытая, одетая, причёсанная я посмотрела в зеркало. И впрямь – вчерашняя дама!

Библиотеку я нашла скоро. В зале, уставленном шкафами с книгами, стены были увешаны картами и копиями с известных и в наши дни портретов. Я узнала Ломоносова, Тредьяковского, Кантемира, Сумарокова и Фонвизина. Значит, хозяйка – дама образованная.

Посередине библиотеки – длинный стол с рядом высоких стульев, а за ним очень приятный молодой человек, скромно одетый с гладко зачёсанными длинными волосами.

Увидев меня, он вскочил и вычурно поклонился. Я улыбнулась – до того смешно он задвигался, как в мультике какой-нибудь дон Педро.

В ответ мальчишка расцвёл улыбкой и с обожанием уставился на меня. Кто он? Как мне себя с ним вести?

Однако он облегчил мои умственные потуги:

– Вы пришли почту посмотреть, Ваша Светлость? – он снова умильно улыбнулся и положил передо мной стопку писем.

Я удовлетворённо вздохнула: секретарь! У всех сановных дам того времени были личные секретари, которые занимались подбором литературы, перепиской, прочей канцелярией, и, как правило, были влюблены в своих хозяек.

Я нарочито небрежно просмотрела письма, обращая внимание только на даты: 27 – 28 мая 1791 года. А это значит, окончена русско-турецкая война, Россия накануне подписания Ясского мира и смерти великого человека – князя Григория Потёмкина, по крайней мере, для меня «Великого».

Одно из писем заинтересовало. Некая Лиза Воронцова спрашивала, буду ли я в театре на постановке пьесы Мольера. Судя по дате – спектакль сегодня.

Значит, я могу увидеть Императрицу Екатерину II и Григория Потёмкина – главных героев эпохи! Я забыла обо всём на свете. Для историка – это что-то! Непременно поеду!

 

 

                                                                                                  2

 

О роли Екатерины Второй в русской истории можно не распространяться. Это общеизвестно. Но и Потёмкин, насколько я знаю, сделал для нашей державы очень много!

Он весьма реалистично оценивал возможности и перспективы Юга России, надеялся его заселить и обустроить, обеспечить безопасность южных границ. Да, Потёмкин сделал на Юге ничуть не меньше, чем Пётр I на Севере!

Как я читала, императрица, узнав о его смерти, долго плакала, запершись у себя в кабинете, а потом, выйдя к людям, печально произнесла:

– Мне некем заменить Светлейшего князя Григория Потёмкина, он имел необыкновенный ум, нрав горячий, сердце доброе; он благодетельствовал даже врагам своим; его нельзя было купить…. человек гениальный…..

А сама заменяла…. Пусть только в постели, но заменяла.

Непременно посмотрю и на последнего фаворита – Платона Зубова, который чуть не завалил великие преобразования Государыни. Так и назван в истории период его господства уничижительно – «зубовщина». Да и по воспоминаниям некоторых современников к смерти Потёмкина он мог руку приложить. Завидовал ему и ревновал к царице, как говорили придворные, чрезвычайно.

Вот-вот должны начаться переговоры о мире. Потёмкин будет поставлен перед необходимостью немедленно выехать в армию, дабы окончательно закрыть все вопросы по русско-турецкой войне. И никогда не вернётся….

Вечером я, надушенная и напомаженная, в откровенном декольте, появилась в партере Императорского театра. Зная службу моего мужа, никто не упрекнул меня в отсутствии кавалера. Все приветливо здоровались, о чём-то незначащем спрашивали…. И что удивительно, я их узнавала. По-видимому, сознание прародительницы начало пробиваться сквозь моё энергетическое поле. Странные ощущения…. Я, вроде, и не я.

Так я сразу узнала мою подругу Лизу Воронцову. Мы обнялись с ней и расцеловались. Смеясь и болтая до самого начала спектакля, мы не забывали обсуждать появляющихся в зале зрителей и их наряды. Хорошая девчонка эта Лиза! Хоть и сестра скандальной пассии императора Петра III. Кажется, сознание моей прародительницы начало преобладать?! Надо принимать меры, дабы не раствориться в нём. Вызвала в памяти события из моей действительной жизни. Уф, кажется, притихла княгиня.

С первым звонком в царскую ложу вошла она – Екатерина Великая!

Это была пожилая дама на седьмом десятке лет, со следами былой красоты, но по-прежнему величественная и прекрасная. Её сопровождал молодой человек лет двадцати пяти, мускулистый, богато и изысканно одетый, однако, с лицом холодным и надутым. Он едва удостаивал окружающих беглым взглядом рыбьих глаз. Последний фаворит императрицы – Платон Зубов!

Они обменивались какими-то фразами, улыбались друг другу, а я думала о том, что трудно себе представить нелепее пару. Ну, разве, Пугачёва и Галкин….

Ф-фу, неприятная личность этот Зубов! Как бы его вывести на чистую воду, открыть глаза на него Государыне, а, главное, спасти Потёмкина?

В антракте, прогуливаясь по фойе с Лизой, я заметила фаворита. Он о чём-то шептался с английским посланником. А потом то ли пожал ему руку, то ли предал какую-то бумагу, да, скорее, последнее. Я была шокирована!

Всю дорогу домой, сидя в карете, размышляла об этом эпизоде: Англия поддерживала в последней войне Турцию. Отношения у России с ней более, чем прохладные, скорее враждебные. «Сквозь зубы» дипломатия! И что может быть общего с врагом у преданного сына Отечества? Тут дело уже не в отравлении Потёмкина – пахнет предательством. Кажется, я сделала открытие. В таком ракурсе личность Зубова в исторической науке ещё не рассматривали. Думали, он глупее….

Ну, что я могу сделать, беспомощная женщина, да ещё и не в своём времени? Кто мне поверит? Были б доказательства….бумаги….

Мелькнула дерзкая мысль…. Авантюра, конечно. Есть банальный сюжет, нужно только найти для него ДˊАртаньяна!

Стой, Машка, стой, кажется, есть неплохая идея!

Личный секретарь, наверняка, в меня влюблён. Как он смотрел! Аки на ангела небесного, чуть сознание не терял. Надо всё продумать и поговорить с парнем. Может быть, он и подойдёт на роль мушкетёра. А что? Стоит попробовать.

Разговор состоялся! Кронид Владимирович Загорский, таково имя секретаря, горячо откликнулся на мою просьбу.

Как бы мне не пришлось играть роль Констанции Буаносье!? Он, по всему видно, мечтал о подобном развитии сюжета. Но я акцентировала его внимание на возможность послужить Отечеству, что тоже было принято с огромным воодушевлением.

– Не сомневайтесь, добрейшая Мария Юрьевна! Сделаю всё, как надо!

– Но как?

– У меня друзья гренадёры. Помогут!

– Надеюсь на тебя и твою скромность. Не посвящай их в тонкости.

– Само собой, разумеется, – серьёзно посмотрел на меня «рыцарь» и грустно добавил: – Знаете, Мария, Юрьевна, я с детства мечтал о военной карьере. Но не получилось: отец разорился, и даже на мундир денег не стало, пришлось так, в качестве секретаря, добывать хлеб насущный.

«Надо будет помочь парню», – подумала я, а вслух ободрила его:

– Я замолвлю за тебя словечко перед Государыней, ей нужны преданные люди. Только как вы достанете доказательства? Ведь дипломатическая почта надёжно охраняется!

– Любезная Мария Юрьевна, шпионские документы, доносы не отправляют с дипломатической почтой?! На это есть фельдъегери. Тайные гонцы. А их обычно только двое-трое. Положитесь на меня и ни о чём не думайте.

Как же, не думайте, я только об этом и думала…. Его не было два дня. За это время я извелась вся….

Наконец, горничная доложила, что Кронид Владимирович ждёт меня в библиотеке.

Выглядел секретарь устало, но, как всегда, аккуратно. Поклонившись, протянул мне бумагу, свёрнутую вчетверо:

– Полагаю, это то, что Вам нужно?

Я развернула листок. Да, это письмо Зубова. Вот подпись!

Внимательно прочитала. Врезалась одна фраза: «Надеюсь, к обоюдному удовлетворению, скоро услышим о смерти нашего врага».

Глупец! Англичане его использовали, сыграли на его ревности. Как же, «к обоюдному удовлетворению». Скорее к англо-саксонскому удовольствию.

Далее отчёт о действиях. Вот: «Подкуплена прислуга – 100 фунтов, снадобье – 7 фунтов» и так далее.

– Ну, держись Зубов! – прошептала я, пряча письмо.

– Оно?

Я кивнула головой и с любопытством посмотрела на секретаря, вчера ещё такого заурядного, а сегодня человека, успешно справившегося с достаточно трудной задачей, можно сказать, героя России:

– И как же тебе это удалось, драгоценный Кронид Владимирович?

Он счастливо улыбнулся в ответ на моё обращение и поведал следующее:

– Очень просто. Денщик моего друга проследил время убытия гонцов из Санкт-Петербурга и сообщил нам. Мы втроём с друзьями отправились вслед за ними. Догнали фельдъегерей в тот же вечер на почтовой станции. Они ужинали в буфете на постоялом дворе.

Мы тоже попросили вина и закусок и начали думать, как овладеть письмом. Устроить драку? Так народу много: женщина с детьми, какой-то чиновник, купцы. И тут товарищ хитрый ход предложил.

По его замыслу, мы должны были немного посидеть за столом, не обращая на англичан внимания, а потом притвориться пьяными и постараться напоить их. Ну, а потом – как пойдёт дело. С пьяными-то справиться легче!

Так и сделали. Стали громко разговаривать заплетающимися языками, выкрикивать разные фразы, к ним приставать, чтобы с нами выпили. Те долго отказывались, гнали нас. А мой товарищ тут и говорит:

– Выпьем за здоровье Ея Величества нашей Государыни Катерины Алексеевны.

Егеря отнекиваются:

– Ноу, ноу!

А товарищ как взревёт:

– Не хотите за здоровье матушки Государыни нашей пить! – и выхватил саблю.

Им скандал, знамо дело, ни к чему. Выпили с нами раз, другой, третий. Уже, смотрим, залопотали, вроде, по-русски. Полезли лобызаться. Мы только делали вид, что пьём, а они набрались до такой степени, что потом пришлось сопровождать их, при молчаливом согласии хозяина, в комнату, на покой. Некрепкие на питие оказались неруси.

Тщательно обыскали их, и у одного под мундиром нашли пакет, запечатанный сургучом. Я пакет вскрыл, подменил бумагу письмом, составленным накануне. Так, о погоде, в основном, – он устало улыбнулся, – затем размягчил на свече сургуч и снова запечатал пакет. Думаю, подмены не заметят. Ночевать мы не остались, тут же пустились в обратный путь. Вот и всё! – выдохнул юный герой.

Мне хотелось обнять его и расцеловать, но кто знает, что он подумает. Иное время – иные нравы! Я протянула ему для поцелуя руку, и когда он нагнулся, нежно погладила по голове:

– Благодарю тебя, любезнейший Кронид Александрович. Ты сделал большое и нужное для Отечества дело.

Секретарь растаял и готов был в любовном порыве пасть на колени, но я перевела разговор в деловое русло:

– Как имена твоих друзей, Кронид? Не хочешь назвать?

– Нет. Они не хотят. У них на этого Зубова свой зуб, – усмехнулся он.

– Ну, пусть будет так.

 

                                                                                         ***

Вскоре я получила аудиенцию у императрицы.

Она встретила меня приветливо, попеняла за то, что редко бываю на балах и приёмах. Потом сказала:

– Ты ведь неспроста напросилась на эту встречу. Что-нибудь случилось? У тебя ко мне просьба?

Я отрицательно качнула головой и протянула ей письмо.

Правительница пробежала его глазами, задержала своё внимание на подписи, потом прочитала ещё раз, медленней. Рука с письмом затряслась.

Лицо побледнело. Серые глаза опасно потемнели, губы тонко сжались….

Мне стало страшно.

– На дыбу! Всех! И этого подлеца, и прислугу! – гневно воскликнула она, грозно сверкнув очами.

Несколько мгновений мы молчали, она, пытаясь успокоиться, я просто ждала момента, когда можно будет откланяться. Екатерина взяла себя в руки и уже более спокойным тоном спросила:

– И как же это письмо попало к тебе?

Я рассказала всё, что знала, что видела. Она одобрительно кивнула:

– Чем тебя наградить в благодарность за полезное для государства Российского дело? Проси, что хочешь….

– Мне ничего не надо, но юноша, который добыл доказательства, преданный сын Отечества, из достойной, но небогатой дворянской семьи, желает поступить на службу в гренадёры.

– Как его зовут?

– Кронид Владимирович Загорский.

– Хорошо, пусть завтра ко мне явится, скажет, что от тебя. А теперь иди. Мне надо остаться одной.

Я сообщила секретарю приятное известие, удовлетворилась содеянным и заскучала. К тому же истинная Мария Юрьевна начала опять напористо пробиваться чрез моё сознание, подавлять его. Особенно во сне мерещатся какие-то люди, лопочущие по-французски, белошвейки. И такая тоска навалилась. Да и дела дома ждут. Сына от мамы надо забрать, холодильник пустой. Муж, наверное, уже приехал из командировки, а в доме еды – шаром покати… Студенты опять же. Ну, фиг со студентами. А вдруг время здесь и там по-разному течёт?

Эта неожиданная мысль подняла дыбом волосы на голове. Сердце застучало в два раза чаще…. Господи! Может быть, прошли годы, десятилетия…. А что если там уже нет и моего тела? Ужас какой! Надо выбираться! Немедленно! Но как, если я не знаю, как попала сюда? Не при помощи же машины времени? Да её и не изобрели ещё. Да, может быть, и не я переместилась, а моё сознание?

Последним действием в моём мире, помню….

Подспудно мелькнула мысль…. Картина! Острое желание дотронуться до картины!

А вдруг это, как в фантастических романах, портал в другой, параллельный мир! Попытка не пытка, попробую проверить!

Пошла, нет, побежала по анфиладе комнат. Может быть, там эта картина и висит? Где, где она? Вроде, тут должна была. А вдруг она ещё не написана художником?

Вот она!

Я увидела картину. Портрет Марии Голицыной, только блещущий свежими красками, был на том самом месте, где я его увидела впервые. Протянула руку….

 

                                                                                3

 

Кажется, проснулась….. А глаза открывать не хочется…. Сегодня воскресенье и можно ещё немного поваляться в постели.

Потянулась, повращала стопы ног вправо-влево, типа, сделала зарядку. «Отлично выспалась!»

Странный сон приснился. Будто я оказалась в России восемнадцатого века, будто я знатная дама – княгиня Мария Юрьевна Голицына! И встречалась с самой Екатериной Великой! Даже успела раскрыть чуть ли не государственный заговор.

Удовлетворённо усмехнулась: по профилю сон…. Такие сны и должны сниться настоящим историкам.

Услышав шаги, открыла глаза. В спальню заглянул муж:

– Машенька, я только приехал и зашёл поздороваться. Убываю опять – император требует. А ты спи, отдыхай.

– Это ты так Мазявкина называешь? Остроумно, – хихикнула вслед ему, представив начальника мужа – неказистого мужичонку с красным носом и пивным животом – на императорском троне.

Спать уже не хотелось, но и вставать тоже. Полежу ещё чуть-чуть. Нажала на пульт телевизора – послушать новости.

Передавали прогноз погоды в стране на сегодня, 29-е мая.

Синоптик водил рукой по карте и монотонно вещал:

– На всём побережье Чёрного моря комфортная, безветренная погода, в Царьграде тепло, +28. В Придунайских губерниях +24 – 25, осадки и подтопления из-за схода снежных лавин в Альпах. В Париже +20, в Берлине, Варшаве и Москве +20 – 22….

А!? Значит, это был не сон?! А может быть, я сейчас сплю? Ущипнула себя…Больно….

Шок! Это сделала я?!

Неужели такое незначительное событие, как изъятие письма Зубова, повлияло на ход истории?

Да я, кажется, раскрыла суть диалектической связи в мире!

Нетварные духи

          Бестелесные или иначе нетварные духи странствовали по Вселенной вот уже миллиарды лет. Их было трое – Альен, Мирро и Суна. Трое восставших против системы, не захотевших стать вселенскими или низшими   духами эволюции, привязанными к определённым планетам, указанным Высшим Наставником.  Сторонники свободы…. 
          Для того чтобы существовать в агрессивных средах планет,  духи должны были   защитить себя от соприкосновения с ней прочными духовными оболочками. Эти оболочки   получали информацию о процессах жизнетворения, потому что были не только защитными оболочками, но и информационными посредниками с Наставником, а также  они  сближали живые организмы с агрессивной средой планетной биосферы. 
            Оставаясь бестелесными сущностями, они должны были стать   активными творческими участниками эволюции жизни,  чтобы информационно «подключаться» к живым тварям и человеку, одушевлять их и заодно   получать для себя пользу в виде энергии  неочищенного духа.
          Тройка духов, отказавшаяся от своего назначения и вольно странствующая  в пучинах космоса, давно  уже утратила интерес к   первопричине своего  протеста и  «скучала», если так можно назвать  состояние духа при отсутствии материальной сущности. 
          В который раз, пролетая мимо Галактики, приятели  обратили внимание на Солнечную систему. Сюда когда-то были направлены  их приятели Саваоф, Яхве и Элогим, которые должны были  стать духовными Богочеловеками.
          – Давайте посмотрим, что они сотворили?  Проникнем в людей, понаблюдаем за их жизнью. Всё развлечение, – предложил Мирро.
          – А что? Нам не надо будет создавать оболочки. Ведь первое, что они должны были сделать – убрать агрессивную среду, – подтвердил Альен, – вот эта, третья планета, голубая, скорее всего и обитаема.
          – Кажется, надёжная атмосфера, – согласились с ним духи.
 

                                                                                    ***

         На хуторе Советская Новь за последние годы жителей заметно поубавилось – да ровно в десять раз! Во как! Работы-то нет. Остались на ПМЖ одни инвалиды и пенсионеры. Кто вёл хозяйство, кто проедал пенсию в частной автолавке.
          Серафим и Лукерья держали небольшое хозяйство:  с десяток кур, свинью да корову. У них внучка училась на воспитателя детского сада в райцентре,  и надо было ей  каждую неделю собирать сумку с харчами  – родители-то как уехали на заработки три года назад, так не слуху, не духу. Лукерья каждый день молилась  за них, да и внучку тоже приобщала к Богу.
           Суббота выдалась морозная. Старик посмеивается в усы:
          –  Последний привет зимы. Хотя и марток ещё  оставит без порток. Ну, старуха, что? Будем обедать?
          – Да нет, подождём, дед, Нюру. Вот-вот автобус придёт.
            Серафим в ожидании внучки, прошёлся по двору. Корова подоена, куры и свинья накормлены…. Заглянул в баньку и не удержался – подзаправился самогоном. Да, не первач, второй перегонки, но пить можно. В хату ввалился уже навеселе.
         – Ах ты, козёл сивушный. Всё не напьёшься никак. Хоть бы Нюры дождался, старый пень, – сердито  прикрикнула жена. Дед виновато подпёр  спиной тёплую стенку русской печки.
         Скрипнула дверь, и в комнату впорхнула румяная от мороза внучка. Чмокнула стариков в щёки и затараторила:
        – Бабуля, есть хочу, как волк. По английскому пятёрку заработала. По ИЗО – четыре. У меня сапоги протекают, я – в старых Танькиных. А что у нас вкусненького?
         – Раздевайся, руки мой и – к столу. Там посмотришь, балаболка, – ворчливо, но не зло проговорила Лукерья. – Вон видишь, твой дед уже успел наклюкаться.
         – Не ругай его, бабуля, он у нас хороший.
         – Хороший-то,  хороший, а как напьётся, дурак дураком, – вздохнула Лукерья, расставляя тарелки.

***

Именно вот сюда, в покривившуюся избу стариков волей случая и «приземлились» нетварные духи.
          – Их трое, как и нас, – констатировал Альен, – разбираем тела. Мой вот этот, что лежит, с волосатым лицом. 
           Он быстро проник в тело самого крупного индивида и стал пробовать соединение  с его мышлением:  оно собственно и выделяет  кванты тонких энергий, на которых закрепляются  мысли. Но мышление у того никак не проявлялось. Так,  совершенно алогичное покалывание квантов….          
           Может быть, требуется подключиться напрямую, к модему,  формирующему триединство личности – подсознание, сознание и разум? 
           Альен попробовал. 
           Не получается. Он  и так, и этак – все компоненты триединства не подают никаких признаков жизни.  Тело тоже остаётся неподвижным, хотя есть дыхание и биение сердца. 
          Прошло много времени безрезультатных стараний духа….  Альен хотел было уже покинуть тело, но наконец, оно зашевелилось.

Человек  тяжело задышал, приподнялся. Дух попробовал ещё раз соединения с мышлением реципиента – область триединого модема связи с Вселенским Духом для   информационного взлома всё равно оставалась недоступной. 
          А между тем, дух испытывал  страшный дискомфорт в этом теле. Что-то с пищеварительно-выделительной системой человека происходит непонятное. И запах! Впервые дух почувствовал запах через настоящий орган обоняния – оказывается,  очень неприятное ощущение. Настолько неприятное, что Альен вынужден был покинуть  неудачное тело. 
            Мирро и Суно  оказались в том же положении, что и он. Только, в отличие от Альена, их реципиенты с первых же мгновений проникновения   в их тела оказали бешеное сопротивление. Вероятно, у них были очень устойчивые отношения с Вселенским духом. Индивиды шептали какие-то слова, делали  крестообразные манипуляции руками, кланялись в угол помещения, и связь становилась всё недоступнее.
            – Конечно, любопытно пронаблюдать  жизнь этих особей, но сами понимаете, что проникнуть мы можем совершенно беспрепятственно только в тела несмышлёных тварей, и наблюдать за разумными существами  со стороны, – подвёл итог Мирро. – Кстати, они здесь тоже имеются.
           – Что ж, сразу и приступим? Кто у нас тут? 
           Альен первым заявил:
            – Моё  животное вот это, большое, с рогами, – и проник в корову.      
            Мирро решительно вошёл в свинью.
           – А это, вероятно, сидит  на шесте птица, – Суно соединился с петухом.
            О! Оказывается,  прекрасно находиться в теле зверей,  осязать, обонять, испытывать вкусовые ощущения! Вот это называете жить! А спать тоже замечательно и орать во всю глотку также хорошо. 
            Духи упивались блаженством  телесного существования и, не переставая, делились друг с другом приобретёнными ощущениями, совершенно подавив примитивные потуги на желания у тварей, ставших  для  них телами.  Особенно был доволен Альен. Его восхищали чувства, которые он испытывал при его дойке, а в  бабку Лукерью был просто влюблён.
            Мирро наслаждался тёплым пойлом, которое поглощал в огромных количествах, до коликов в животе.
             Суно открыл для себя очень сильные ощущения, которые можно охарактеризовать как половое влечение. Это для петуха оно было на уровне инстинкта. А дух – сущность разумная, а теперь ещё и во  плоти. Куры шарахались от него, от силы его любовного огня…
              Старики заметили, что некоторых пор в их дворе стала твориться какая-то дьявольщина.      
             После утренней кормёжки на скотном дворе, под навесом, где хранилось сено для коровы, собиралась вся их живность, удобно устраивалась кружком и…. беседовала…. А как иначе можно было это назвать!? Несмотря на то, что корова мычала, свинья хрюкала, а петух кукарекал, со стороны это всё выглядело так, как будто они  разговаривали, если не как люди, то вполне как разумные существа. Иногда свинья визжала от удовольствия, петух гордо вышагивал перед «обществом», потряхивая бородой, а в чёрных с поволокой глазах коровы читалась блаженная истома.
           Куры, которые до этих пор исправно несли яйца и славились круглыми боками и жирной гузкой,  – Серафиму ли   не знать,  большому  любителю этой части куриной тушки,  – сильно похудели. Шеи неестественно вытянулись из-за отсутствия пуха и перьев на них, которые в порыве страсти выдернул петух. Птицы стали напоминать журавлей, только очень уродливых, и несли мелкие яйца, зато  довольный пеун, которому полюбилось постоянно их топтать, становился всё краше и толще.
          Для Лукерьи и Серафима  эти события были ничем иным, как проявлением нечистой силы. Сначала они читали молитвы и обрызгивали животных и их жилища  святой водой, но это не помогало. Животные с удивлёнными мордами наблюдали за деятельностью стариков, да так, что несчастным ветеранам колхозного труда становилось страшно. Иной раз им казалось, что свинья умнее их, другой раз – корова.
            Тогда они стали принимать карательные меры: запирали каждого в своём сарае и не выпускали во двор. 
          Стало ещё страшнее – старики поняли что корова, свинья и петух общаются на расстоянии. Уму непостижимо…. И тогда Серафим запил. Приняв на грудь граммов триста, он заходил в свинарник, курятник или в коровник и начинал беседовать с «безмозглой скотиной». Животные понимающе трясли головами и, если бы не принятая доза самогона, старик бы, наверное, от этих бесед сошёл с ума.     
           Воспринимать речь и мысли людей для духов не вызвало трудностей, другое дело, они не могли оказывать влияние на их мышление. А с ним происходило что-то неладное. Старик щупал бока свиньи и представлял розоватое сало, засыпанное солью. Опять же поглядывал и на разъевшегося петуха с такими же чёрными мыслями. А однажды старуха вовсе заявила:
            –  Всё, хватит кормить этих дармоедов. К Рождеству забьём свинью, а на Масленую  –  петуха. Ишь, какой нагулял курдюк!

– А корову? Что будем с ней делать? – вскинул просительный взгляд на старуху Серафим.

– Корову жалко резать, – вздохнула старуха, – мы её продадим и купим тёлочку.

Решение стариков не устраивало духов: расстаться с телами, когда они ощутили все прелести тварного существования?! Нет – это выше их сил!

Первым нашёл выход из сложившегося положения Альен. Он предложил вселиться в новорождённых человеческих детёнышей, у которых по их неразумию слаба связь с Вселенским духом, и триединство личности ещё не сформировано.
– А что? Попробуем?! – поддержал его Мирро, – не понравится – выйдем из тел.

Однако Суно засомневался:

– Нисхождение духа в тело определяется его природой. Но мы не знаем, что произойдёт при соединении? Дух, приобретя сущность, может утратить память.

– Но мы уже входили в тварей и оставались сами собой, – уверенно возразил Альен.

 

                                                                                        ***
      Едва роженица вытолкнула плод из себя и акушерка даже не успела перевязать пуповину, как Альен вошёл в тело младенца.

Холодно!

Акушерка омыла его тёплой водой и слегка шлёпнула по мягкому месту.

– У-а, у-а-а-а! – открыл миру глаза младенец, и тут же дух утратил все свои преимущества, превратился в чистую душу и подчинился первородным инстинктам. Навряд ли этот новый человек когда-нибудь в своей земной жизни вспомнит о прежнем нетварном существовании.

 

Сельский хоррор

 

 

Ашот был на седьмом небе от счастья. Сбылась его мечта, к которой он долго шёл, зарабатывая всеми правдами и неправдами первоначальный капитал: ему удалось получить участок муниципальной земли в долгосрочную аренду, да ещё и в центре села. Хорошо, что земляки помогли. Сам-то он переехал сюда недавно, и связей никаких….

Он построит собственный ресторан, обязательно с фонтаном перед входом, разобьёт клумбы с экзотическими цветами…. Красота! И, наконец, займётся любимым делом, реализует своё призвание кулинара.

Земля представляла собой пустырь, обрамлённый старыми акациями, ещё с хрущёвских времён – с пресловутого Постановления о налоге на плодовые деревья – и громко именовался парком. Ашот планировал место вокруг ресторана сделать действительно парком.

Проект здания уже готов, имеются и все разрешения. Заключён договор со строительной организацией. С понедельника будут завозить стройматериалы и пригонят спецтехнику. Ашот и сторожа нанял. Непьющего, бывшего десантника. Еле уговорил старика.

И вот торжественный день настал. Экскаватор вгрызся в землю, и первый самосвал, наполненный ею, отъехал. Ашот так и стоял бы, любуясь налаженной работой, но бумажные дела заставили его отправиться в администрацию….

Вечером, передав сторожу ключ от вагончика, в полном удовлетворении отправился домой.

 

                                                                                                   ***

Ашот ещё спал, когда в окно постучал соседский мальчишка с испуганной физиономией и истерично прокричал:

- Дядя Ашот! Бегите скорей на свою стройку. Там, там….

Он ещё что-то орал, но Ашот, натянув джинсы и майку, на ходу влезая в башмаки, уже выскочил за калитку и мчался в парк. Там у края котлована, огороженного красной лентой, стояли двое полицейских и несколько жителей села. Перед Ашотом они виновато расступились, и он увидел на высокой, мокрой от росы и крови траве распростёртое тело.

Это был сторож. Он его узнал по камуфляжу. Шея старика была буквально откручена; окровавленную голову с туловищем связывала тонкая ленточка кожи. Руки были неестественно вывернуты. Лицо изменилось до неузнаваемости: вывороченные белки глаз, выбитая скула…

Никогда, никогда Ашот не видел так по-зверски убитого человека. Это ж, какой силой надо обладать?!

По-видимому, все присутствующие думали так же и были страшно напуганы. Поэтому и стояли молча. Что об этом происшествии думали полицейские – загадка. Один из них молча что-то обмерял, другой писал протокол.

Подъехала машина скорой помощи, и сторожа отвезли в морг. Ашота в назначенное время пригласили в отделение для разговора, просили прихватить все личные документы и разрешение на строительство.

А по селу молнией разнёсся слух о маньяке. Да разве ж мог нормальный человек, в здравом уме, пусть даже преступник, убийца, так разделаться с опытным спецназовцем? Не иначе маньяк. Да, точно маньяк!

Ашот забежав домой, захватил документы и отправился в полицию.

Следователя интересовало всё: кто и откуда Ашот, чем занимался, нет ли у него врагов…

Последним прозвучал вопрос, озадачивший хозяина будущего ресторана:

– А кто-нибудь претендовал на эту землю?

– Не знаю, – честно ответил Ашот.

Участковый, корпевший над бумагами, вскинул голову:

– Постойте, пустырь хотел получить Ромка Кукса, бывший предводитель заречной шантрапы, а ныне предприниматель Роман Петрович Куксов. Но ему отказали. Хотел спортзал для своих бандюганов возводить.

– Ага! – обрадовался следователь Трушкин, – зацепка есть.

Ашот подписал протокол и отправился домой. Вечером он посетил семью сторожа, постоял у гроба и щедро оплатил предстоящие похороны.

На следующий день была суббота. Из-за вчерашних трагических событий работа на котловане приостановилась.

Весь день Ашот ходил по селу – пытался найти нового сторожа, и не найдя желающих, остался сам ночевать в вагончике. И сразу уснул. Сказался беспокойный день.

 

                                                                                      ***

 

Молодёжь возвращалась с дискотеки. Сегодня на площадке играла живая музыка – эстрадный ансамбль из области. Пусть самодеятельный, но у них в селе и такого не было.

Парни и девушки привычно свернули в парк, через который пролегала дорога в их конец села, напрямую. Обменивались впечатлениями, то и дело, сопровождая слова смехом.

– Ну, и ржака – вышла плясать даже билетёрша, баба Дуся.

– А Васька, Васька Струков. Напросился на аккомпанемент, а слова песни забыл.

Луну скрыли тучи, наверное, будет дождь. На пустыре стало совсем темно и как-то таинственно. Девчонки вцепились в парней. Смех умолк.

Но вот снова показалась луна, зашевелились тени деревьев, возобновилась прерванная беседа….

- Ребята, глядите, как дядька идёт! – воскликнула одна из девчонок.

Молодые люди увидели движущийся им навстречу силуэт мужчины. Шёл он неестественно медленно, с трудом переставляя ноги.

– Пьяный, - решили они и спокойно продолжили свой путь.

Однако, когда между ними и «загулявшим» мужиком оставалось метров двадцать, в свете полной луны молодым людям открылось весьма странное и до жути страшное зрелище.

Навстречу двигался не совсем человек. И даже так: неживой человек. Это поняли они сразу.

Ветхая одежда прикрывала часть, даже нельзя сказать что тела, поскольку прорехи открывали взору меловые кости рёбер и лоскуты белой, как молоко, кожи, скелета. На мертвенно-бледном лице горели синими лампочками огромные глазницы и чудовищно выделялись кроваво-красные раздутые губы. Чёрные руки неконтролируемо болтались, словно на шарнирах.

На мгновенье всех сковал ужас, но вскоре, повинуясь инстинкту самосохранения, кто молча, кто, вопия от страха, бросились бежать прочь от страшной нежити.

Вовка с Гришкой бежали рядом, задыхаясь от бешеной скорости. Они остановились только в центре села – возле ДК, где горели все фонари, и рядом отсвечивал стёклами окон отдел РОВД.

– Что это было? - стуча от страха зубами, едва выговорил Григорий.

– А ты видел фильмы «Восставшие мертвецы», «Бунт мертвецов», другие «ужастики»? Это мертвец, Гришка! Упырь! Я, например, о них много читал…

– Ну, и что пишут?

– Пишут, что они не поворотливы, отличаются замедленной реакцией, но зато сильны и выносливы и могут обезглавить человека голыми руками. Днём упыри остаются обычными хладными трупами, а ночью выходят на охоту. Упыри не гниют…

– Похоже, – перебил товарища Гриша. – Я тоже читал в интернете, но думал, что это сказки.

– Как же, сказки…. Сам видел.

– Интересно, его можно убить?

– Можно, – вздохнул Вовка, – бабушка говорила, что отпевание в церкви, поминание могут предотвратить восстание упыря. А если этого не было, в дело вступает старый добрый осиновый кол. Очень помогает.

Давай проверим?

– Ты с ума сошёл, – ужаснулся Гришка.

– А что? Заодно и узнаем; сказки это или правда.

– И не думай об этом.

– Мы с тобой с двух сторон накинемся на него – я спереди, а ты сзади – и проткнём, – предложил Вовка. Он прямо загорелся этой идеей.

– Нет, нет…

– Гришаня, ты боишься….

– А я и не скрываю этого. Да, боюсь. Думаешь, кто замочил сторожа на стройке? Он и замочил. А тот бывший десантник. Приёмчики всякие знал. В Афгане воевал.

– Зато нас двое. И мы тоже качаемся. А потом он тормознутый. Если что пойдёт не так, убежим – не догонит. А если так - мы герои!

В конце концов, Вовка дожал приятеля.

Прошлогодние саженцы осины легко сломались. У Вовки был ножик, которым и заточили два кола. И вот они отправились на подвиг. Но теперь парни шли тихо, лишь шёпотом иногда подбадривая друг друга. Упыря они увидели у эскаватора. Тот качался из стороны в сторону и что-то невнятно, утробным голосом бормотал.….

 

                                                                                               ***

 

Ашот спокойно проспал всю ночь. Утром он вышел из вагончика, потянулся, обозревая свои владения…

Первое, что он увидел, это непостижимую человеческому разуму картину: прямо перед ним на траве лежали две ноги, оторванные от тела, причём ноги абсолютно разных людей. Кровь на них уже засохла. На местах разрыва гудящей стаей вились жирные мухи. Невдалеке собаки грызли человеческую голову.

Эта картина, открывшаяся перед ним, казалась абсолютно нереальной, абсурдной, будто была нарисована спятившим художником.

Ашоту стало плохо, он потерял сознание и упал.

Следователь Трушкин шёл на работу в приподнятом настроении. Он задержал Ромку Куксу. Даже косвенных улик для ареста не хватало. «Но ничего, подсобираем, – не отвертится, бандит», – приговаривал он, открывая дверь отделения полиции.

Дежурный, суетливо вытирая сухую лысину, доложил о новом происшествии на стройке. Трушкин поспешил туда.

«Такая версия рассыпается, – сокрушался он, ускоряя ход. – Если Ромка в КПЗ, значит, это не он убийца…».

Увиденное погрузило следователя в ступор, из которого его вывела баба Дуся.

– Милые мои! – горестно воскликнула она. – Нельзя было начинать стройку на этом месте. Думаете, зря тут пустырь столько лет стоял? На этом самом месте были похоронены фашисты, грешники…. Знаете же, что в сорок четвёртом наши уложили здесь целую дивизию СС? Мне мать рассказывала, что после битвы три дня наши бабы их трупы собирали да закапывали.

В семидесятом надумали Дом культуры здесь строить. Место, де, хорошее. Начали его ровнять. А мертвецы восстали. Сразу пустырь огородили, а народу сказали, что нашли неразорвавшуюся бомбу.

Их, упырей, и убить-то почти невозможно. Надо было голову отрубить каждому и сжечь все тела до единого. Солдатиков тогда нагнали в село – страсть! Они перекопали всю поляну. Порубили и сожгли, казалось, все останки. Да вот, видно, не все…

Нельзя тут строить, нельзя. Так и передайте хозяину стройки.

 

 

Инопланетянин

 

 

– Вася, кажется, привезли удобрение! Выйди, посмотри!

Сорока шестилетний увалень оторвал взор от танчиков и, не двинувшись с места, недовольно посмотрел на жену, гладившую бельё.

– Тебе второй раз повторить?! – прикрикнула супруга.

Василий нехотя накинул полушубок и вышел за ворота.

Действительно, водитель, кряхтя, вытаскивал из грузовой «Газели» мешки с удобрением и незлобиво бурчал:

– Вас дождёшься. Вроде, мне это надо.

Василий перехватил у него мешок.

– Распишитесь, – буркнул шофёр после разгрузки.

С недавних пор семья Моргуновых занялась бизнесом – выращивала в теплице рассаду овощных культур, так сказать, шла в ногу со временем, осуществляя импортозамещение.

– Вот тебе и работа нашлась, – ворчливо проговорила жена, когда Василий, потирая от холода руки, заскочил в дом, – может, отвлечёшься, наконец, от «стрелялок» и займёшься делом. Разбросай удобрения в ящиках под рассаду, только равномерно. И не забудь полить. Недельки через две высеем баклажаны.

Через несколько дней Василий зашёл в теплицу проверить температурный режим и увидел в ящике для рассады молодой стебелёк бурьяна. Привычным жестом он ухватил его у основания и вдруг услышал вскрик:

– Ой-ой! Больно! Не трогай!

Василий оглянулся – никого. Он снова схватил бурьян.

– Я же тебе сказал: не трогай!

Василий от страха едва выдавил:

– Кто это?

– Кто, кто… Я это.

Растение покачало верхушкой.

– Кто я? Бурьян что ли? – изумился Василий.

– Не бурьян, а инопланетянин, – вполне здраво заявил стебель, – прибыл на вашу планету с особой миссией.

– С чем, с чем? – недоумённо уставился на пришельца Василий.

– Дело в том, что у нас на планете всё живое разумно. И растения, и животные, так сказать, и флора, и фауна, – пояснил он, – я прибыл, чтобы одушевить земные растения.

Кошмар! У Василия в голове не укладывалась такая странная цель пребывания инопланетян на Земле. Он, конечно, читал в юности научно-фантастические рассказы об иных цивилизациях, но чтоб разумные сорняки путешествовали в космическом пространстве и высаживались на другие планеты! Это слишком! И вообще, что же это может получиться!? В голове всплыла бабушкина частушка:

 

«Говорят, что на Урале

пироги пекут с глазами.

Их пекут они бегут.

Их едят, они глядят!»

 

Включив своё воображение, он всё-таки допустил возможность диалога с растением и поинтересовался:

– Ну и как вы там поживаете?

– Хорошо! Даже замечательно, – проговорил бурьян и добавил: – С разумными существами всегда можно договориться.

Василий представил, как корова Зойка договаривается на лугу с травой, прежде чем её съесть, и рассмеялся.

Беседа с бурьяном затянулась до самого вечера.

На следующий день Василий опять навестил пришельца и допоздна с ним проговорил. Он узнал много интересного об удивительной планете бурьяна. Оказывается, у неё два солнца, вокруг которых она вращается по сложной траектории. Год равен сорока земным. На зиму все животные и растения впадают в спячку, и, просыпаясь, начинают новый жизненный цикл как бы «с нуля».

На третий день Василий уже с утра спешил в теплицу, чтобы пообщаться с необычным гостем. Он и сам, неожиданно для себя, рассказал инопланетному путешественнику о таких чудесах на Земле, о которых раньше и не подозревал. Пришелец пригласил его на свою планету, и Василий даже подумывал о том, что это вполне осуществимо. Если отпустит жена, конечно, – он пока её не посвящал в свои переговоры со диковинным растением.

Так и повелось: каждый день Василий приходил в теплицу и подолгу беседовал с чудным инопланетянином, всё больше сближаясь с ним, так сказать, подходя к консенсусу.

Жена удивлялась. Что это с мужиком? То от компьютера не оторвёшь, а то из теплицы не выгонишь. Прямо трудолюбие проснулось у человека, на пятом-то десятке! Даже не знала, радоваться ли?

Неожиданно приехали двое работников фирмы, доставившей удобрения:

– Моргуновы? – строго спросили.

– Они самые, – ответил Василий, открывая калитку. Из-за его плеча выглядывала вездесущая жена.

– Вам привозили удобрения – посмотрел в бумаги худенький очкарик, – двадцатого января?

– Привозили. А что?

– Всё использовали?

– Нет. Два мешка осталось.

Второй работник, краснолицый толстяк, неожиданно взревел, жёстко жестикулируя пухлыми ручками, закричал:

– А-а! Немедленно вернуть! Удобренную почву вынести и закопать!. Помещение проветрить!

– Что случилось? – с удивлением спросили супруги.

– Бракованная партия, – пояснил худенький, – выделяются ядовитые испарения после полива.

– Глюкогены. Последствия ещё не изучены, но, по словам потребителей, могут чудиться говорящие растения и прочая дребедень, – добавил толстяк.

 

 

Альтернативы пересекаются

 

Александр Сокольский родился в крупном сибирском городе в профессорской семье. Учился он в специализированной школе при Академгородке. К четырнадцати годам Саша легко решал задачи по высшей математике, имел представление о ядерной физике и владел двумя иностранными языками. Однако учился он без интереса, по обязанности…. Не это вовсе занимало его.

Родители удивлялись своему ребёнку. Они давно забыли, когда последний раз вызывали слесаря, электромонтёра или сантехника. С детских лет всё это хозяйство было в ведении сына. К тому же он на небольшом клочке земли перед их многоквартирным домом занимался селекцией паслёновых. И если у других огородников-любителей томаты дозревали в валенках, у него к концу короткого сибирского лета помидоры успевали покраснеть, а баклажаны радовали лиловыми боками. Соседи даже уважительно называли Сашу «наш Мичурин»

– Откуда это у него? – недоумевали родители. Ничему такому они его не учили.

– Наверное, когда-то были в нашем роду умельцы. Это всё, конечно, неплохо, но будет ли Сашенька заниматься наукой? По-моему, ему она ему не интересна, – обречённо вздыхала мать, видевшая в своём сыне будущего учёного с мировым именем.

Саша рос не очень общительным ребёнком. Любил одиночество и очень стеснялся родимого пятна на шее, которое, как он не старался прикрыть, выглядывало из ворота рубашки. Он бы носил только свитера, но в школе была установлена определённая форма одежды.

Родители настояли, чтобы после окончания девятого класса, на каникулах, Александр отправился вместе с одноклассниками в поход – по экологическим тропам Сибири. Пусть мальчик развеется, да и познавательно!

И вот однажды, когда туристы шли вдоль русла реки, собирая образцы флоры и фауны, отмечая в журнале их особенности и места отбора, с Александром случилась удивительная история. Настолько удивительная, что все науки мира не могут её объяснить.

Утром, как всегда, позавтракав и окунувшись в реке, ребята отправились в путь. Тропа вела их к месту впадения притока в Лену. Шагали довольно долго, и уже стала одолевать усталость, как с тропы туристы увидели поворот на просёлочную дорогу.

Посмотрели по карте – деревня Медведовка, расстояние до неё – 11 километров, население – 480 человек, занятие – охотничий промысел, пчеловодство.

Смысла сворачивать не было: неинтересно, да и цель путешествия иная….

Саша, услышав название деревни, вздрогнул. В какой-то момент у него нестерпимо заныло в груди и очень захотелось пойти по этой дороге, он даже немного приотстал от товарищей. И только решил их догнать, как ноги сами свернули налево. И он пошёл…. Вопреки своему решению.

Мыслей не было, только желание идти и идти вперёд

Дорога была не особенно наезженная, больше натоптанная, с заросшими травой глубокими колеями от колёс телеги, мотоцикла и ещё каких-то средств передвижения. Видимо, в дождливую пору её сильно развозило.

Шёл Саша минут сорок, может быть, чуть больше (не глянул на часы), всё ускоряя шаг, как будто его кто подгонял.

Впереди показались перекошенные столбы линии электропередач, сердце застучало сильнее.

Водонапорная башня…. Первые дома деревни. Мелькнуло в голове: есть заброшенные….Школа…. Его школа! На футбольном поле физрук поднёс к губам свисток, и началась игра мелюзги. Когда Саша поравнялся с учителем, то понял, что это Василий Архипович, только седой. Тот посмотрел на Сашу и затряс головой, замахал руками, будто отгоняя видения.

А Саша уже бежал. Слёзы душили его. Не только внешние. Казалось, внутри их ещё больше, и они вот-вот разорвут тело на кусочки.

Свернул. Четвёртый дом от угла. Родной дом! Заскочил в знакомую калитку, по выложенной камешками, им самим, дорожке вбежал вглубь двора.

Дверь в избу открыта, но занавешена от комаров, по углам лутки¹ висят пучки чабреца и полыни. В голове мелькнуло: «Иван Купала же!»

На порог вышла бабушка? Нет, нет, мама! Только измученная и постаревшая.

– Павлик, – с изумлением и страхом выдохнула она и стала оседать.

Саша подхватил теряющую сознание мать. Губы у него не размыкались, и сам он был словно сомнамбула. В голове всё это не укладывалось. Кто же он? Саша или Павлик? Когда он настоящий? И кто его истинные родители? Кто из них неродной? И почему он не здесь, а там?

От вопросов голова шла кругом. Но он нёс на руках мать на кушетку, под навес. Он знал наверняка, что за домом – навес, крытый соломой, длинный сосновый стол, сбитый ещё его дедом, и старая военная кушетка из госпиталя, расквартированного здесь в сорок третьем году. Потому что в Медведовке целительный воздух. Саша всё это просто знал! Зна-ал!

Из мастерской показался поседевший отец и тоже замахал пред глазами рукой, как прежде учитель.

Саша, наконец, загнал волнение глубже внутрь и нашёл в себе силы разлепить губы.

– Папа! Это я! Я! Я! – убеждая, скорее, себя, чем отца, сквозь слёзы кричал он.

Отец тоже не ориентировался в обстоятельствах и не знал, что ему сказать. Или броситься в объятья?

Он помог Саше уложить на кушетку мать и лишь тогда проговорил:

– Сынок, не рви сердце. Как это может быть? Полтора десятка лет прошло с того страшного летнего дня, а ты не изменился. Так не бывает, поверь мне, – он с сомнением он покачал головой и продолжил: – И потом – я сам тебя хоронил. Тебя же медведь разорвал. Голова на ниточке моталась.

– А-а. В-вот почему у меня р-родимое пятно на шее, – дрожа и заикаясь, откликнулся Саша.

Он оголил горло и показал удлинённое красное пятно, охватывающее почти всю шею и переходящее на грудь.

Отец, потрясённый застыл. Но затем, справившись с волнением, хрипло подтвердил:

– Всё так и было!

Перед ним предстала картина пятнадцатилетней давности. Как сын не вернулся из леса, как прибежали его товарищи и сообщили о трагедии на заимке. Как на телеге его, окровавленного, с развороченной грудью привезли домой. И как он сам, вот этими руками, дрожащими и непослушными, сбивал сыну домовину, а потом, после отпевания в церкви соседнего села, вбивал гвозди в крышку гроба.

Тогда, кто же это? Как две капли воды он похож на его сына Павлика. Да нет, это он, Павлик. Отец перекрестился:

– Господи, помоги! Вразуми мя!

Сел на кушетку в ногах матери и, шепча охранную молитву, ещё раз перекрестился.

На Сашу тоже было страшно смотреть.

– Я ничего не понимаю, – бормотал он, ломая пальцы.

– Кабы мать умом не тронулась, – пробурчал отец, сам находясь на грани расстройства. – Откуда ты взялся? Второй раз родился? Сейчас тебе было бы уже за тридцать. Давай, рассказывай!

Саша рассказал всю свою кроткую жизнь. И хотя всё было ясно и понятно в этой Сашиной жизни, и можно как-то, с мистическими допущениями о реинкарнации, истолковать право на следующую жизнь, совершенно необъяснимыми оставались точное физическое воспроизведение Павлика и память о прошлой жизни, которой по всем теориям не должно быть.

Трудный это был разговор для всех…. И плакали, и вспоминали, и обнимались, как всегда бывает с родными людьми после долгой разлуки…. Обычные чувства ….однако, в очень необычных обстоятельствах….

– А как же сейчас твои эти… родители? – вздохнула мать. – Я вижу тебя, могу потрогать, обнять…. А как же те, Павлик? Они, небось, уже знают, что ты пропал, и места себе не находят?

Уже солнце склонялось к закату, когда в калитку постучали, и во двор шумной гурьбой ввалились товарищи Александра с руководителем похода.

– Сашка, ты что? Голову потерял? Мы чуть с ума не сошли.

– Ну, ты и даёшь.

– Твоё отсутствие обнаружили уже на привале. Мы подумали, что ты мог только на эту дорогу свернуть, – галдели одноклассники.

– Слава Богу, нашёлся! – Елизавета Алексеевна минуту раздумывала, что делать с нарушителем дисциплины, а потом обняла Сашу и заплакала.

 

 

Перенастройка индивидов

 

Роман спешил на первое заседание государственной думы, куда он был избран депутатом от Либерально-демократической партии. Для него это избрание – очередная ступенька в его политической карьере, с далеко идущими планами. Роман мечтал о популярности и даже – о славе.

Сначала не заводилась машина, теперь вот пробка. Накапливалась раздражительность: «Опоздать?! Опоздать на первое заседание из-за какой-то пробки!?»

Наконец, проехал узкое горлышко. Кажется, авария! «Скорая» всмятку, внедорожник разбит. Милиции тьма! Зато пробка рассосалась.

«Проскочу? Тьфу, красный!»

Скрип тормозов. Удар.

«Влип в металлический бордюр, косорукий, – мелькнуло в уме. - Передний бампер в лепёшку. Слава Богу, сам цел! Только с головой что-то не так, и в ушах шумит. Но попасть на заседание – святое дело!»

Вызвав эвакуатор и такси, прислонился к двери автомобиля, закрыл глаза: «Ну же, скорее, скорее, а то опоздаю».

Однако успел. Роман, вытерев вспотевший лоб, решительно вошёл в зал заседаний. Он обозрел поле будущей деятельности, выискивая глазами знакомые лица. Увидев однопартийцев, подошёл к ним:

– Привет! Куда сядем?

– Тут обозначено. Видишь табличку?!

Роман опустился в кресло с краю от прохода. Рядом расположился его товарищ и ровесник Николай. Огляделись. Некоторые депутаты уже сидели, как они, другие стояли кучками и разговаривали. Стоял гул.

Вдруг в голове Романа чётко раздался слегка металлический мужского тембра голос:

– Здравствуй, Ка!

– Здравствуй Эф, как ты?

«Что за имена? Или клички?» – подумал Роман и повернул голову на голоса. В проходе стояли два мужчины средних лет и молчали, и хотя их лица были непроницаемы, он почему-то был уверен, что диалог происходит между ними. Удивительно и непонятно…. Как он мог их слышать? Кажется, это называется телепатией.

«Чертовщина какая-то, – мелькнуло в уме, – может, башкой стукнулся?»

А странный диалог продолжался:

– Я так устал. Земляне невыносимы: суетятся, спорят, шумят. Их психика не выдерживает никакой критики. Нас не предупреждали об этой их особенности на семинарах. Давали схему, и всё.

– Да, это так, Ка, но программу выполнить необходимо в срок, ты же знаешь?

– Я не возражаю, Эф. Просто нам надо отдохнуть. Окунуться в привычную атмосферу? Не хватает азота, жизни….

– Мне тоже, – согласился собеседник, – но думаю, мы со временем адаптируемся. Так же было на Второй планете.

Подошёл третий, молодой парень довольно серой наружности:

– Оттянемся, как говорят здесь?

– И ты тоже.

– Сам понимаешь, что это необходимо.

– Согласен, но ненадолго. Только где тела оставим?

– Может на пляже, Эль?

– Да, а потом они окажутся зарытыми в землю, под холмиками. Затем ищи новые.

– А что их искать? Бери любое.

– Ты ж знаешь, что любое не подойдёт. Нужно время для перенастройки.

– Да, а нам надо интенсивно готовить вместилища для следующей партии переселенцев.

Роман внимательно оглядел участников разговора. Люди как люди, ничего особенного, ну, может быть, какие-то бесстрастные, со стеклянными глазами что ли…. Тревожное предчувствие охватило его. Возможно, они обыкновенные депутаты, а странности происходят с ним? Что-то здесь не так.

Роман взглянул на Николая. Он уткнулся в гаджет и, вероятно, ничего не слышал, но на всякий случай спросил.

– Коля, ты ничего не слышишь?

– Нет, – буркнул под нос приятель.

– И не замечаешь странного?

– Нет, а что? – взглянул на него Николай

– Посмотри на эту компанию! Что ты о них думаешь?

– Думаю, что Роман задаёт мне дурацкие вопросы, – усмехнулся он и снова занялся своим любимым делом.

– Здравствуйте коллеги!

– Здравствуй, Гэ!

Это к странным личностям подошла пожилая дама. Но голос у неё был тот же самый, что и у остальных.

– Зачем вам новые тела?

– Хотим отдохнуть, но опасаемся, что тела пропадут.

– Совершенно исключено, если поедем ко мне.

– Да, Гэ, у тебя же собственное жилище!?

– Конечно. Большой дом, приличный запас хлора в рефрижераторе: хватит на всех. И прислуга из наших, – продолжила дама, – а тела пусть полежат, отдохнут.

– Ха-ха-ха! – прозвучал хор одинаковых голосов в голове у Романа.

– А теперь рассредоточивайтесь, – сказал кто-то из них, вероятно, главный, – и начинайте перенастройку индивидов!

– Господи! Что это? – Роман перекрестился, хотя раньше он никогда этого не делал.

– Он нас слышит!

– Кто?

– Да вот этот!

– Блокировать разум?

– Нет, стой! Давай второй вариант.

Роман сжался в комок.

Острый толчок в грудь. Ещё толчок!

Резкий свет!

Роман очнулся на каком-то потёртом ковре, а вокруг стояли деревянные стенки и столбики. Где это он? Поднял голову. Ба…. Да это же мебель, только очень больших размеров. Кошмар! Как в доме сказочных великанов!

У огромного раскрытого окна стоял действительно великан. Роман присмотрелся. Это был один из тех людей, которых он видел и «слышал» в зале заседаний.

Роману стало страшно. Оттого, что всё непонятно, необъяснимо…. Ком подступил к горлу, впервые ему захотелось плакать – от беспомощности, неясности, непостижимости. И он всхлипнул. Не-ет, он взвизгнул, как …побитая собака. Ещё не веря в случившееся, но мучась подозрениями, он проверил их: опустил голову и увидел мохнатые собачьи лапы вместо своих рук….

Сердце застучало с бешеной скоростью. Казалось, вот сейчас оно вырвется из груди…

– Пришёл в себя? – раздалось в голове, – скоро вы все на этой удобной планете станете безумцами или животными. А заселим её мы – вечные люди с Погасшей Звезды.

Он открыл дверь на улицу и подтолкнул Романа к выходу:

– Пошёл! Выживай, если сможешь!

 

                                                                                              ***

 

Приближался мужской праздник – 23 февраля. В парфюмерном отделе универмага собралось много народу, в основном женщины: бойко шла распродажа готовых подарков. Анну они не устраивали. Она выбрала мужу дорогой одеколон, другие приятные мелочи и стала в очередь к прилавку, за которым девица яркой внешности заворачивала покупки в подарочный целлофан.

Вдруг не на фоне обычного шума толпы, а прямо в голове отчётливо прозвучало:

– Дэ, смотри какие вместилища приятные!

– Подойдут нашим.

– Так давай, Дэ, действовать!

По ходу диалог, а голос один и тот же. И смысл неясен.

«Господи, неужели крыша поехала!?» – ужаснулась Анна и оглянулась назад.

За ней в очереди стояли две девицы с рыбьими глазами и серьёзными лицами

– Она слышит нас! – раздалось в голове.

– Я говорил, что есть в программе сбой! Это не первый случай!

– Да, А-прим, надо доработать.

– А эту туда, к остальным особям, как они говорят, к скотам

– К животным, – поправил второй участник диалога.

Резкий толчок в грудь. Ещё толчок!

Анна очнулась. Какой-то полумрак, грязь.

«Где я? Что это было?» – мысли прыгали одна на другую.

Резкий запах гниения. Ржавые стены. Старые пакеты. Огрызки. Как в мусорном баке. Сверху на неё упала пластиковая бутылка. Взмахнула рукой, чтобы сбросить с лица. Что это? Лапа? Кошачья лапа? Кто я? Кошка? Какая глупость. Может, мне снится? Ужас!

– Мяу! – закричала она, выпрыгивая из бака.

Анна бродила по загаженному двору, пытаясь привести мысли в порядок, но ничего не получалось. «Бред? Сон? Даже ущипнуть себя нечем… Господи, что со мной?»

Вдруг она услышала в голове голос, вопрошающий:

– Ты человек? Я слышу тебя. Ты меня слышишь?

– Слышу! Слышу! – мяукнула Анна. К ней подходил рыжий пёс с обрезанным хвостом.

– Что с нами? Ты что-нибудь понимаешь?

– Кажется, понимаю. Пришельцы захватили Землю. Нас уничтожают, – ответил пёс.

– Что же делать?

– Бор-роться! – каркнула ворона на ветке.

 

Неудачная экспедиция

Галактический патруль приближался к Селесте. С одного из торговых кораблей пришло сообщение, что на орбите этой планеты космический корабль терпит бедствие: сигналы идут, а связи с судном нет.

Действительно, всё внешне так и выглядело, как и сообщили торговцы. Но узнать истинное положение вещей можно, только попав на корабль.

Если бортовой компьютер в порядке, это сделать несложно. После некоторых манипуляций бортинженера, открылся стыковочный модуль, и офицеры патруля оказались на судне.

Отключив сигнал бедствия, бортинженер вызвал на экран изображение. Перед офицерами возникло нервное мужское лицо с всклокоченными волосами и пронзительным взглядом воспалённых глаз.

– Я капитан этого корабля Гарри Уиллис, – представился он. – Если вы меня видите, то можете служить панихиду – я погиб, как и мои товарищи.

Оставляю предупреждение всему человечеству: планета Селеста и вторая, Стелла, в созвездии Авентуру, смертельны для каждого, кто ступит на их поверхность. Предупреждаю: высшая степень опасности!

В столе – синяя флешка, на ней мои мысли, комментарии, копия бортового дневника, анализы. Там всё…. Думаю, разберётесь. Прощайте….

 

                                                                                                                                                                                                                                                                              ***

 

Последняя планета, которую посетил Гарри Уиллис, вопреки показаниям приборов, оказалась обитаемой. Разумны ли были аборигены? Сие неизвестно. Для этого существует специальная служба контакторов. Гарри же и его команда были космическими охотниками за артефактами и внеземными технологиями.

Раньше на Земле таких охотников называли «чёрными копателями». Они раскапывали древние могильники, разрушенные поселения и прочая, создавая археологам конкуренцию и учёным – головную боль.

На Селесте – планете с разряжённой атмосферой, признанной необитаемой, многочисленные пробы, взятые зондами, изученные в корабельной лаборатории, показали, что планета мертва. Вместе с тем были обнаружены радиоактивные биоследы, указывающие на существование когда-то на ней жизни. Было решено высадиться на планету и поискать артефакты исчезнувшей цивилизации.

Товарищи уже ступили на поверхность Селесты, когда Гарри надел скафандр и тоже направился к люку. Пилот корабля Олли Вандрейк напомнил командиру об инструкции, по которой командир корабля и бортинженер не должны покидать корабль. Однако Гарри только махнул рукой: среди высадившихся была его жена – Тильда, биолог экспедиции. Гарри, постоянно следящий за безопасностью жены, не хотел оставлять её без присмотра.

Люк открылся – и Гарри заледенел от ужаса, кровь застыла в его жилах, на миг даже сердце перестало биться…

Увиденное им не поддавалось осмыслению: из земли как из небытия выползали огромные паукообразные существа или механизмы… с мощными мохнатыми лапами… толстым чёрным панцирем… четырьмя крупными бесцветными глазами по периметру головы. Их открытые пасти сверкали острыми, будто заточенными клыками.

Бедные астронавты метались по полю в поисках спасения. Но разве это возможно?

Паукам хватало мгновения, чтобы перекусить человека пополам, разорвать на кусочки и проглотить вместе с экипировкой.

«Уже им не помочь», - мелькнуло в голове дрожащего от страха и отчаяния Гарри.

А целые орды монстров уже шествовали по направлению к кораблю.

Он, конечно, был покрыт сверх крепкой бронёй, но кто знает возможности этих образин?

Гарри захлопнул люк и, не дожидаясь ответа робота о завершении герметизации, бросился в отсек управления.

– Взлетай! – заорал он во всё горло, отбрасывая шлем скафандра, – Олли, немедленно взлетай!

Рёв двигателей - и корабль устремился ввысь.

Гарри, бледный, с синими губами, дурным взглядом и трясущимися руками, рухнул в кресло и впал в полуобморочное состояние.

Мучительная для Олли пауза продолжалась до тех пор, пока они не вышли на орбиту Селесты. Надо было подтверждать заложенную программу или переключить тумблер на синюю стрелку – «Возвращение на Землю».

Олли вопросительно посмотрел на Гарри. Тот разлепил губы и болезненно выдохнул:

– Погибли все…. И Тильда.

Его Тильда. Скромный биолог в одном из многочисленных исследовательских институтов, противница всяких авантюр и опасных экспериментов. Она так не хотела, чтобы Гарри улетал…. А он ей поставил условие, что это будет последняя экспедиция, если она отправиться с ним.

Добрая, нежная девочка …. Искренняя…. Она ни в чём не могла отказать ему. Лю-би-ла…. А он воспользовался этим.

«Никогда себе не прощу», - билась на висках жилка, и разрасталась ярость, ненависть к себе.

Как сквозь сон услышал вопрос Олли, который он задавал, видимо, не первый раз. Потом с силой тряхнул его за плечи:

– Гарри, Гарри, расскажи, что произошло? Что случилось? Как они погибли?

– Аборигены съели.

Безумный ответ, формула чёрного юмора. Гарри даже сам не понял, что сказал.

Олли так и не добился от него разъяснений. Но не до того! Перед пилотом стоял очень важный вопрос: возвращаться на Землю или всё же посетить последнюю оставшуюся в программе полёта планету?

Их двое! Только двое! Причём Гарри кажется невменяемым. Надежда на успешное завершение полёта минимальна. Но и возвращаться домой было почти, что не с чем: несколько артефактов с Белой планеты VK № 2709 да загадочный аппарат с корабля неизвестного происхождения. Это был полуразрушенный корабль, основанный на тех же принципах, что и земные агрегаты. Они его обнаружили на Весте, первой посещённой планете. На Земле, конечно, разберутся что к чему.

А вдруг этот аппарат ничего не стоит? Экспедиция окажется нерентабельной? А это четыре года странствий и восемь загубленных жизней…. Выходит зря?

Тильда, старик Нед, братья Вандельберги Стоян, Янка, Мурза…. Они будто выстроились в шеренгу перед глазами Олли, побуждая к действиям.

Олли дал возможность Гарри поспать и лишь тогда спросил:

– Ну, командир, что ты думаешь делать? Возвращаться или продолжить маршрут?

– Давай возвращаться.

– Значит, смерть товарищей была напрасна, и мы ничего стоящего с тобой не привезём? Чтобы хоть как оправдаться в их гибели? Поддержать их семьи материально, а?

– Возвратимся, Олли, - в голосе командира пилоту послышалось сомнение.

– Послушай, Гарри, в тебе говорит боль утраты. Такую, как Тильда, трудно найти. Может быть, она вообще такая – единственная в мире. Я понимаю. Но мы с тобой люди небогатые. Кроме этого латаного корабля, у нас ничего нет. И если мы сейчас вернёмся на Землю, навряд ли, он взлетит ещё раз.

Да тебе не дадут больше лицензии на эксплуатацию этой развалюхи! И мы нищие! Давай используем последний шанс, пожалуйста! А потом вернёмся.

– Нет, нет, Олли. Только ты не подумай, что я боюсь. Просто сейчас я понял, что мы занимаемся не лучшим бизнесом.

– Но и не самым плохим, Гарри, – ухмыльнулся Олли. – Помнишь, как мы погуляли на Марсе после второй экспедиции. Несколько недель гремел эфир о героях космоса, которые умеют так отрываться. Тогда у нас появились не только деньги, но и кое-какая слава.

– Суета сует, - буркнул под нос Гарри, – пустое…

– Нет, погоди…. Не пустое. Профессор Энкель уже использовал наш агрегат и после испытаний, может быть, кругленькая сумма и появиться на наших счетах.

– Вот именно, может быть….

Долго астронавты препирались. Наконец, Гарри надоело спорить. Он страшно устал и опять хотел спать.

– Ладно, включай программу управления, а я подготовлю настройку анабиоза.

Семь месяцев сна для них прошли незаметно. Они уже восстановились и с любопытством, повторяющимся при каждом подлёте к новой планете, прильнули к окну иллюминатора в отсеке управления космического корабля.

Вот она – вторая планета созвездия Авентуру. В справочнике космических объектов она проходит под именем Стелла. Её характеризуют полное отсутствие атмосферы, однородная поверхность, отливающая синеватым блеском и ряд других не менее важных признаков, которые не особенно волнуют космических охотников за сокровищами.

Но чем-то интересна же она для них? А вот чем: по экватору планеты расположены на одинаковом расстоянии возвышения, говорящие о том, что на планете могли присутствовать когда-то мыслящие существа. Может, даже очень давно. Это они, по-видимому, оставили гряду холмов, опоясывающую планету. Природа не могла так точно расположить возвышенности. А может быть, это холмы? Курганы? Сигнальные маяки? Что это?

В любом случае, не зря прилетели: планета заслуживает внимания.

– Ну, что будем садиться?

Олли переключил тумблер ручного управления, нажал на кнопку гравитационного поля:

– Приборы показали низкую гравитацию. Сажусь.

Несмотря на низкую гравитацию, корабль довольно жёстко опустился на поверхность Стеллы. Гарри, не выпуская из виду трагические события на Селесте, напомнил товарищу:

– Олли, выдвигай зонды. Прежде чем выходить, проверим досконально все параметры. Тщательнее обычного!

– Да, горький опыт у нас есть, – пробормотал Олли. – Что там на приборах?

– Атмосферы действительно нет, гравитация – 12%.

– Сходи в лабораторию, посмотри анализы проб!

– Бегу!

Гарри явился в лабораторный отсек как раз вовремя. То там, то здесь уже загорались экраны анализаторов. Собрав распечатки, он вернулся к пилоту.

– Слушай: планета действительно, без атмосферы, необитаема….

Олли, молча кивнул головой. Лабораторные исследования подтверждали предварительные данные.

– Вот видишь: кристаллический грунт! – Гарри тыкал пальцем в длинный рулон печатной плёнки. – Нет, ты посмотри! Он не проходит индификации! В таблице Менделеева отсутствуют составляющие его элементы.

– Отлично! Наше открытие – наши деньги. Мы ещё не ступили на планету, а уже в плюсе.

Астронавты пробежали глазами состав грунта. Органика полностью отсутствует. Из знакомых элементов – кремний, селен …. А ещё десятка два неизвестных.

Олли довольно потёр руки и радостно возопил:

– Гарри! Мы богаты, бо-га-ты! Всё! Пошли в оранжерею, поедим чего-нибудь вкусненького и будем готовиться в высадке на планету.

– Пошли, – равнодушно повторил Гарри. Он вообще после гибели Тильды тормозил.

Олли же был в приподнятом настроении и напевал на мотив марша хороших парней:

– Стел-ла, Стел-ла, даст богатство…

Но толком астронавты не поели. Их охватило вполне понятное любопытство и нетерпение, и немного перекусив, они бросились готовить оборудование для выхода наружу. Чтобы не попасть в беду, как на Селесте, они решили передвигаться по планете на атомокаре.

Облачившись в скафандры и надев на ноги гравитационные кольца, приятели открыли люк.

Перед ними простирались неизведанные просторы далёкой планеты. Что она им даст? Какие находки ждут их там?

Ракета села на экваторе, примерно в полумиле от заинтересовавших их холмов.

Спустив лестницу, пилоты глубоко вдохнули безвкусный воздух кислородных баллонов. Олли ступил на старый атомокар, с недавно обновлёнными особым титановым сплавом траками, и призывно махнул рукой Гарри. Тот последовал за ним.

– Ну, как ты? – спросил он, включив микрофоны.

– Нормально.

– Как хорошо получилось, что мы сели так близко от холмов.

Атомокар приближался к желаемому объекту.

– Это не холмы, Гарри. Глянь! Это пирамиды! – воскликнул Олли. – Какой же они правильной формы! Это свидетельство разумной жизни! – убеждённо проговорил он.

– Какая жизнь?! Нет ни одного условия для неё! – неуверенно возразил Гарри.

– Но, может быть, пришельцы?

– Пришельцы, может быть…. – согласился Гарри. – Тише! – замер он, ты слышишь? Музыка и шёпот, вроде, в наушниках.

– Это тебе со страху кажется.

– Тс….. Послушай, Олли.

Олли прислушался.

Действительно….Музыка космоса…. Так эти звуки называют опытные астронавты. Их слышат все, кто хоть раз выходил в открытое пространство. А раз нет атмосферы, значит, и здесь на Стелле, открытое пространство. Закономерно.

– Пустяки, – музыка космоса. Помнишь, старый Нед рассказывал об этом явлении, – успокаивающе проговорил он, нажимая стоппер атомокара, который уже мягко приблизился к пирамиде.

Они смотрели на её величественную красоту, устремлённую в космос вершину. Да, невозможно не заметить из иллюминатора корабля такое огромное сооружение.

Пирамида не была гладкой. Каждый её элемент представлял собой пятигранный кристалл вершиной наружу. Она, словно древний ископаемый дикобраз щерилась блестящими иглами вершин. Красота!

– Очень интересно! – Олли инстинктивно ступил на грунт и протянул руку к блистающей грани огромного кристалла. И будто током пронзило всё его тело. Затем оно обмякло. И перед глазами Гарри прошла моментальная метаморфоза Олли… в пирамиду…в мёртвый камень….

Взревев от ужаса, Гарри нажал «пуск» и через несколько минут он оказался на корабле. Страшная боль в груди пригвоздила его к креслу. Сердце учащённо билось, будто пыталось выпрыгнуть наружу. Всё тело покрылось холодным потом. Голова тоже разрывалась от боли. Он перестал соображать – где он и кто он? Так продолжалось несколько часов. Наконец, собравшись с силами он дотянулся до аптечки.

Проглотив таблетку обезболивающего и подождав, когда боль утихнет, он как сомнамбула открыл контейнер с атамокаром, защитил его хваты непроницаемой плёнкой и установил на него герметично закрывающиеся капсулы. Затем ввёл программу сбора объектов, отправил устройство на поверхность планеты и сел ждать.

Через некоторое время атомокар вернулся. Гарри как заведённый

выполнил все действия в обратном порядке. Затем погрузился в анабиоз.

Корабль летел к Селесте.

Гарри решил наказать одну планету другой. Зачем? Он и сам не знал. Чтобы заглушить боль утраты? Может быть…. Тильда, товарищи, трагический конец несчастной экспедиции, бездарно прошедшая жизнь, впереди одинокая старость…. Он был на грани психоза, но не осознавал своего болезненного состояния. Стоян, врач, который мог это заметить и предотвратить последствия шока, погиб.

Проснувшись от длительного сна, Гарри не изменил своё прежнее намерение. Он записал на компьютер видеопредупреждение будущим искателям приключений, настроил ультрасигнал бедствия и включил таймер автоматического взлёта космического корабля, с последующим переходом его на орбиту планеты. Затем начал осуществлять задуманное.

Он приказал роботу загрузить капсулы с кристаллами в атомокар и хозяйским взглядом окинул отсек управления – вернётся ли он сюда? Привычно облачился в скафандр, сел в вездеход и нажал кнопку «шлюз грузового отсека»….

Как древний сеятель разбрасывал по полю зёрна, так раструб атомокара методично расшвыривал их по поверхности проклятой Селесты.

Вот показались первые паукообразные. Выползают! Мерзкие твари!

Он с наслаждением наблюдал за их превращением в мёртвые кристаллы.

Атомокар просигналил: капсулы опустели – выполнив программу, он направился назад, к кораблю.

Гарри обернулся. Он удовлетворён. Всё видимое пространство усеяно кристаллами. Пауки кончились.

Гарри перевёл стрелку атомокара в положение «возвращение».

Но… прямо на атомокар, перебирая огромными мохнатыми лапами, раскрыв клыкастую пасть, не спеша, шествовал паук.

Боковым зрением он увидел ещё одного монстра, ещё….

Путь к спасению перекрыт?

Первый паук с хрустом откусил трак вездехода.

Это смерть… Выхода нет. И тут он увидел на ленте раструба один, чудом оставшийся кристалл. Гарри, не задумываясь, протянул руку и дотронулся до него.

 

 

Последняя русалка

 

 

Османский галерный флот быстро уходил в открытое море. Атаман Гамазей воскликнул:

– Неужто мы поганых упустим, а? Давайте отсечем часть судов и загоним в устье реки. Там их и... – Гамазей сделал неприличный жест.

– Любо, батько! – закричали казаки и стали

разворачивать свои парусники, ловя попутный ветер.

Русалочка проснулась. В памяти был страшный бой на реке. Стрелы мелькали, как искры. Пушечные ядра

пробили борт турецкой галеры насквозь, и она стала погружаться в воду. Тогда Русалочка в страхе забилась в глубокую расщелину и уснула. А теперь было тихое раннее утро. Занималась розовая заря. Русалочка подняла голову из воды. Если бы кто-нибудь оказался сейчас рядом с ней, он бы её даже не заметил: длинные зеленые волосы сливались с водорослями. Волосы-водоросли прикрывали бледное лицо и большие серые глаза. Только улыбка могла выдать речную жительницу: белые зубки перламутром сверкнули навстречу рассветному солнцу. Русалочка огляделась. Всё показалось ей незнакомым: вместо ковыльной степи, подбирающейся к самому берегу, она увидела камыши, а за ними стройные ряды деревьев.

– Долго же я спала, – подумала русалка.

Заметно изменился запах реки и воздуха, он стал резким и непривычным. Такое уже случалось в её жизни.

Было начало русалочьей недели – Сёмика, так люди называли седьмую неделю после Пасхи, предшествующую Троице. Русалки просыпались в это время, и начиналось шумное веселье: шутки, игры, проказы. Лешие, кикиморы и другие лукавые создания тоже озоровали и даже иногда очень зло. Но большинство людей знали, как оградить себя от неприятностей.

Русалочка в радостном возбуждении стала оглядывать берег и водное пространство, ища своих проснувшихся соплеменниц. Никого.

– Куда же они все делись? – задумалась Русалочка и начала исследовать русло реки в надежде найти подруг. Но тщетно. Да и русло стало мельче и уже, заилилось и заросло камышом. Ей сделалось грустно и одиноко. Увидев торчащую из ила мачту корабля, она опустилась на самое дно. Боясь замутить воду, осторожно начала осматривать остов судна. В руках её оказалась скользкая чёрная шкатулка. Крышка легко поднялась, и Русалочка увидела различные предметы с блестящими камешками. Некоторые из них показались ей знакомыми. Не раз она видела на руках и шеях девушек такие связки блестящих кругляшек. Русалочка надела себе на шею ожерелье из белых светящихся бусинок и отправилась наверх шутки шутить. Ведь русалки долго грустить не умеют.

Всматриваясь в зеркало воды, она видела свое отражение. И, убедившись в очередной раз, что хороша, Русалочка подплывала к берегу и связывала под водой крючки рыбакам. Ей было весело опутывать ноги купальщиков водорослями и смотреть, как они смешно барахтаются, пытаясь освободиться от скользких нитей. Иногда Русалочка опрокидывала лодки и смеялась над испуганными лицами людей. Во время хорошего клева ей нравилось распугивать рыб и смотреть, как разочарованные рыбаки переходят с места на место. Они, глупые, даже не догадывались, чьи это были проказы.

Особенно часто она озорничала и шутила над высоким чернобровым рыбаком, которого все звали Андреем. Он смешно сдвигал брови и кусал губы, когда злился. Русалочке захотелось, чтобы рыбак улыбнулся, и она отправилась на дно к заветной шкатулочке. Оттуда она достала перстень с большим прозрачным камнем и, прицепив его к леске, в ожидании притаилась в камышах. Разумеется, клева не было. Рыбак в раздражении дернул удочку и увидел перстень. На лице отразилось радостное удивление. Суетливо положив перстень в карман, Андрей быстро собрался и ушел. Разочарованная Русалочка поплыла к пологому берегу щекотать купающихся девчонок, которые, хихикая, выскакивали на берег.

На рассвете, когда еще полумрак окутывал спящую землю, Русалочка услышала шум и плеск воды. Она выглянула на поверхность реки и увидела, как Андрей с остервенением мечется по воде, то и дело ныряя на месте вчерашней рыбалки. Русалочка отплыла подальше от мути и шума. Уж солнце окунуло лучи в чуть движимое течение вод, а парень всё нырял, ковыряя илистое дно реки. Русалочка догадалась, что ищет Андрей, и ей стало неприятно. «Какие люди странные: не умеют радоваться тому, что имеют», – подумала она и исчезла под водой. Но вечером Русалочка прицепила к леске браслет.

Каждый день приходил Андрей на это место рыбачить, и Русалочка делала ему всё новые подарки. Иногда парень улыбался, и ей казалось, что улыбка относилась к ней.

Однажды на зорьке Андрей сидел с удочкой на обычном месте и смотрел на плавное течение реки, и вдруг он увидел, как из воды показалась девичья фигура, покрытая шелком водорослей и звездочками ряски. Это была Русалочка. Она устремила на парня взгляд бездонных очей, притягивающий и томный. Рыбак зачарованно застыл.

Русалочка стояла по пояс в воде и молча смотрела на рыбака. Наконец, Андрей пришел в себя, сдвинулся с места и, улыбаясь, махнул рукой, подзывая речную красавицу к себе. Её сердечко забилось: «Я понравилась ему...» И Русалочка пошла навстречу рыбаку.

Андрей неотрывно смотрел на неё, но не в глаза, как следовало бы ожидать, а на её шею, где блестело в лучах утреннего солнца жемчужное ожерелье. И Русалочка поняла, что жадный взор ласкал не её, а эти мертвые блестящие кругляшки. Она молча сняла ожерелье и подала Андрею. Тот схватил жемчуг и прерывисто спросил:

– Где ты взяла? Еще можешь такое принести?

Русалочка ничего не ответила. Она не понимала человеческой жадности.

Но русалки не умеют долго грустить. Они должны шутки шутить, а одной это делать стало неинтересно. И русалочка поплыла по течению к глубокому устью реки, где, может быть, ещё живут её соплеменницы.

 

 

В Коцюбинской роще

 

Когда-то давно роща на берегу тихой речной заводи принадлежала пану Коцюбе. Так её и до сих пор называют – Коцюбинская роща. Старики рассказывали, что были у пана две дочери-красавицы. И вот однажды они на закате дня гуляли в роще и вышли к берегу. Что уж там приключилось, никто не видел, но только панночки таинственно исчезли.

Пошли расспросы. Оказывается, свидетель всё же был. Пастух гнал по берегу панских коров с дальнего луга и видел девушек. Они стояли у самой воды, а потом неожиданно пропали. Будто кто-то пастуху глаза отвёл, чтобы он не заметил, как это случилось.

Всю ночь челядь искала хозяек. Рощу прочесали, берег обшарили. Нет, и всё тут. Как в воду канули.

Утром прискакали в имение казаки из станицы. Начали нырять в реку, шарить по дну. Хуторские на лодке приплыли, с баграми. И возле самого берега в камышах они-то и обнаружили панночек. Девушки лежали лицом вниз, видно, захлебнулись. Похоронили их, а вскоре и пан Коцюба приказал долго жить. Усадьбу наследники вскоре продали. Но долго ещё таинственное происшествие держало в страхе людей, которые вечерами опасались подходить к воде в том месте, где исчезли хозяйские дочери. Да и сама Коцюбинская роща стала пользоваться дурной славой. Рассказы с ужасающими подробностями, которые нарастали, как снежный ком, переползли уже в соседние хутора и станицы. Но с годами страшная история позабылась, и местные жители облюбовали Коцюбинскую рощу для отдыха.

На Троицу два казака, кумовья Витёк и Васёк, тайком от жён собрались на рыбалку. Нет, жёны у них неплохие. Только любопытные уж очень. Куда? Где? С Кем? А почему без нас? А вот возьми их на рыбалку, так не выпьешь и не поймаешь ничего. Голову задурят и только внимание на себя отвлекут. Как говорит местный рыбак дед Афоня: «С бабой рыбу ловить, всё равно, что голым в церкви молиться». А почему на Троицу? Так случайно ж вышло! Кто там считал эти праздники?!

После обеда, когда жёны объединили свои усилия в деле перемывания косточек ближним, друзья на стареньких «Жигулях» Виктора прибыли в Коцюбинскую рощу. Разложили снасти на берегу. Сняли рубашки – солнце пригревало вполне по-летнему. Витёк потянулся и говорит:

– Кум! Ну, что? Хряпнем по сто, чтобы лучше рыбка ловилась.

– Нет, Вить, давай сети кинем, а тогда уж в удовольствие выпьем, праздник заодно отметим, - отвечает Васёк. – А вообще-то сегодня рыбачить грех большой.

– Плевал я на эти праздники. Суеверие это всё, бабкины сказки.

– Да нет, не сказки. Слыхал, что старики рассказывают про Коцюбинскую рощу?

– Это про панских дочек, что ли?

– Ну! Говорят, что время от времени утопленницы выходят на берег….

– А ты дурак, Васька, во всякие бредни веришь. Ну, и где они, утопленницы? Девочки! Ау! Покажитесь! Мы погулять хотим, - рассмеялся

Витёк и нагнулся за сеткой. Вдруг видит – трава на его глазах покрывается молочно – белым туманом, который, словно живой, лижет его ноги, поднимаясь всё выше и выше. Страх обуял Витька. Каждой клеточкой он почувствовал влажную липкость этой белой мути. Глянул Витёк на товарища, а тот по пояс уже в тумане, глаза выкатил и от удивления сказать ничего не может. Застыли друзья, будто камни. У Витька было проскочила мысль: бежать. Но чугунные ноги даже не пошевелились. А туман уже прикоснулся к лицу и обдал казака могильным холодом и сырым запахом тления. «Видно, конец нам пришёл, прощай, – хотел Виктор произнести напоследок другу, но не смог разлепить губы. И вдруг он почувствовал неодолимое желание идти к воде. Как будто кто зовёт его, тянет. Посмотрел на кума, а тот уже направился туда, как бычок на верёвочке. Ноги едва переставляет, сопротивляется, но идёт.

И тут сквозь пелену тумана кумовья увидели, как к ним из реки навстречу выходят две бледные красавицы в старинных платьях и с длинными распущенными волосами. Они протягивают тонкие полупрозрачные руки, маня друзей к воде.

Девицы – далеко, а голоса их совсем близко, как будто звучат в голове, низко, завораживающе:

– Иди, сюда, казак, иди к нам! Мы любить тебя будем! – и призывно, пронзая вуаль тумана, тянут их немигающие взгляды к себе. Да только, кроме страха перед чужой и непонятной силой, кумовья ничего не ощутили.

Внезапно зазвонил сотовый телефон Витька, видно, жинка кинулась. Не раз Василий просил кума сменить мелодию звонка – до того противные звуки! А сейчас несказанно обрадовался им и даже мысленно перекрестился. Выйдя из стопора, друзья с трудом, едва отдирая подошвы от земли, устремились к автомобилю. По-прежнему влекла их к реке неведомая сила. После звонка или напряжённость спала, или кумовья оправились от неожиданности, но совладали с чужой силой и вскоре оказались в кабине «Жигулей». Витёк хотел от страха сразу рвануть с места. Однако машина не заводилась. Казаки, стуча зубами, начали читать молитвы, какие помнили, а до конца они ни одной не знали. Потом Витька, словно что-то осенило. Он трясущимися руками открыл бардачок и вынул из него целлофановый пакет с картонной иконкой Спаса на престоле и пожелтевшей бумажкой с молитвой «Живые помощи». Их засунула ему туда верующая тёща, когда только появилась у Витька эта машина. Соорудив прямо в машине иконостас, начали вслух читать тёщину бумажку, не подозревая, что творят соборную молитву.

Попробовали ещё раз завести машину. Завелась! Витёк лихорадочно двигал рычаги, пытаясь выжать из старой тарахтелки всё, на что была она способна в далёкой молодости. Ехали с ветерком минут двадцать, молча, переживая случившееся….

По идее, друзья должны были уже подъехать к станице, а роща всё не кончалась. Они начали внимательно смотреть по сторонам и вскоре поняли, что ездят по кругу. Проезжая в очередной раз мимо старого дуба, Виктор увидел в метрах пяти от просёлка, солдатскую палатку, которую раньше не заметил. Мелькнуло в голове: туристы, люди! Остановил машину и выскочил из неё. За походным столиком сидели и выпивали двое мужчин и женщина. Один из мужиков показался знакомым. Тот узнал приятелей тоже и очень удивился, когда они спросили дорогу домой.

– Вы что, так нажрались, что заблудились в трёх соснах? Вот же дорога! Вы едете по ней, – рассмеялся знакомый.

Кумовья на всякий случай перекрестились и снова тронулись в путь, пытаясь неотрывно глядеть на заезженную колею дороги.

А дома родственники не находили себе места. На звонки ни Виктор, ни Василий не отвечали. С тяжёлым предчувствием жёны отправились на поиски благоверных. Один из соседей сказал, что видел, как друзья загружали в багажник рыболовные снасти.

– На рыбалку поехали, это точно. Не знаю, правда, куда.

– Знаю, куда, - заявила жена Витька, - он ещё на прошлой неделе собирался в Коцюбинскую рощу, да Ваське некогда всё было: сено косил корове. Слушай, сосед, - сообразила она, - давай на твоём мотоцикле смотаемся. Мы быстро: туда и обратно.

– Мне некогда. Да и куда они денутся! Первый раз, что ли?

– Не знаю почему, но у меня предчувствие, что влипли они в какую-то историю. Ты ж знаешь моего Витьку: у него, как не понос, так золотуха.

Не беспокойся – магарыч будет, - уговаривала она соседа.

– Ну, ладно, сейчас выкачу мотоцикл и поедем.

Сели женщины, а сосед предупредил:

– Держитесь крепче, бабы! Поедем напрямки. Нет времени у меня раскатывать с вами. Да и смеркается.

Приезжают они в рощу и видят такую картину: продукты, удочки, сети раскиданы по всему берегу, и как доказательство пребывания кумовьёв здесь – их вывернутые наизнанку рубашки на кустах чертополоха. А с берега так и веет холодом, аж, мороз по коже. Побегали вдоль реки, покричали бабы. А понимают, что без толку. Машины-то нет. И видно, что приятели уезжали в спешке, как будто спугнул их кто. Начали собирать имущество.

– Нажрались, суки! Все вещи побросали, - ворчливо выворачивала налицо рубаху Витькова жена.

– Да я своему Ваське голову оторву, узнает, сморчок плешивый, как меня обманывать, – вторила ей кума, неумело собирая снасти.

– Хватит ругаться! Заканчивайте, бабы, темнеет, – торопил их сосед.

Неспокойные приехали женщины домой и видят, что у ворот Витькиной хаты «Жигули» стоят. Забежали на кухню, а там их мужья сидят за столом, бледные, с дурными глазами, и Виктор дрожащей рукой льёт водку мимо стакана….

 

Звонки с того света

 

 

Одиночество угнетало Софью Дмитриевну. Уже несколько лет она не покидала квартиру. Болезнь почти лишила подвижности ее ноги, и каждый шаг стоил большого труда. Пожилую женщину два раза в неделю навещала работница социальной защиты. Ниночка всегда спешила: выложив продукты на кухонный стол, она быстро вытирала пыль, проходилась мокрой тряпкой по полу, отмечала в тетрадке сделанное, попутно справляясь о здоровье хозяйки, и сообщала местные новости. Затем, сделав нехитрые денежные расчёты, уходила. А в квартире опять наступала звенящая тишина. Старенький телевизор не мог заменить живого общения. Душа Софьи Дмитриевны страдала от одиночества и пустоты. Женщина отослала даже письмо на центральное телевидение в программу «Жди меня», чтобы ей помогли найти племянницу, дочь покойной сестры, с которой она давно потеряла связь. Желание поговорить с кем-нибудь, поделиться своими мыслями и воспоминаниями стало у Софьи Дмитриевны навязчивой идеей.

Однажды вечером состояние ее было особенно тяжёлым. За окном хмурилась стылая осень. Поэтому весь день в комнате было сумрачно и тускло. Софья Дмитриевна несколько часов просидела в кресле, положив на колени деформированные подагрой руки. Безучастная луна уже заглянула в единственное окно ее маленькой квартиры, а она даже не пошевелилась.

И вдруг раздался телефонный звонок. Софья Дмитриевна подняла трубку. Мягкий мужской голос спросил Игоря. Женщина, как обычно, собралась ответить: «Вы ошиблись номером», но неожиданно для себя сказала:

– Поговорите со мной.

Наверное, в ее голосе было что-то беспомощное, вызывающее жалость и сочувствие, потому что мужчина вежливо спросил:

– Как вы поживаете?

Софья Дмитриевна поняла этот вопрос буквально, и торопливо, стараясь вместить в свой ответ всю информацию, настроение, чувства – стала рассказывать незнакомому человеку о своей жизни. Мужчина слушал ее молча, лишь изредка вставлял короткие фразы, вероятно, для того, чтобы она не подумала, что говорит в пустое пространство.

Когда Софья Дмитриевна закончила рассказ, ей стало стыдно за свою несдержанность. Она извинилась перед случайным собеседником. Мужчина в ответ сказал, что он тоже один, дети выросли и живут самостоятельно, а жена уже давно умерла, и что он будет рад позвонить снова.

С тех пор жизнь Софьи Дмитриевны наполнилась новым содержанием. Каждый вечер она ждала звонка Петра Дмитриевича. Они смеялись над совпадением их отчеств и говорили: «Мы – словно брат и сестра». Вскоре они знали друг о друге столько, что, казалось, были знакомы целую вечность. Они понимали один другого с полуслова, и даже их паузы были наполнены смыслом. Софье Дмитриевне порой чудилось, что она видит своего собеседника, его дом, сад. Она так втянулась в ритм ежевечерних бесед, что их откровенные диалоги стали так же необходимы ей, как пища и воздух. Так продолжалось около двух лет. Но однажды он не позвонил. Софья Дмитриевна набрала знакомый номер, но трубку не поднимали. Она отчаянно ждала ещё несколько дней. Наконец, на десятый день раздался звонок. Это был Пётр Дмитриевич! Своё молчание он объяснил болезнью, и они возобновили беседы. Однако Софья Дмитриевна заметила перемену в настроении друга. Теперь уже не она, а он жаловался на одиночество и холод. Говорил, что скучает по детям. Софья Дмитриевна успокаивала его, сожалела, что не может оказаться рядом с ним из-за своих больных ног.

– Быть может, вы приедете ко мне? – спросила как-то она и растерялась от своего уже давно подготовленного вопроса...

– Это невозможно. Слишком далеко... – грустно ответил Пётр Дмитриевич.

Они продолжали телефонное общение. Для женщины оно оказалось целительным. Даже Ниночка как-то заметила:

– Софья Дмитриевна, вы стали лучше выглядеть. Даже помолодели. Может, даст Бог, и на ноги встанете?

К тому же из Москвы пришло радостное известие: отыскалась племянница и скоро приедет в гости! Пётр Дмитриевич, услышав эту новость, сказал, что очень рад. Потом голос его стал глуше и тише. И Софья Дмитриевна едва расслышала уплывающее и шелестящее «прощайте!»

Больше он не звонил. Женщина думала, что он снова заболел, она нервничала и скучала. Даже предстоящий приезд племянницы не доставлял уже ей такой радости, как прежде. Через несколько недель ожидания она решила сама ехать к Петру Дмитриевичу. Благо, адрес имелся. Когда Ниночка пришла в положенное время убираться, Софья Дмитриевна ей сказала:

– Нина, помоги, пожалуйста. У меня есть кое-какие сбережения, на смерть. Я тебе их дам, а ты найди инвалидную коляску и машину. Мне надо съездить к одному человеку.

Соцработница очень удивилась: сколько она знала свою опекаемую, та ни разу не покидала квартиру. Но согласилась, организовала машину и коляску.

Они подъехали к небольшому зелёному домику. Точно таким и представляла его Софья Дмитриевна по рассказам друга. Даже бородатый дуб, выглядывавший из-за невысокого забора, показался ей знакомым. Софье Дмитриевне захотелось встать с коляски и самой нажать на кнопку звонка. Но Ниночка уже подвезла ее к калитке и позвонила. Вышла молодая женщина с ребёнком на руках и с любопытством посмотрела на Софью Дмитриевну.

Гостья нетерпеливо поздоровалась и спросила:

– Пётр Дмитриевич здесь живёт?

– Жил... – неожиданно печально ответила хозяйка.

– А сейчас где он? В больнице?

– Почему в больнице? – удивилась молодая женщина. – Он год назад умер...

– Как? – недоуменно глянула на неё Софья Дмитриевна. – Ведь три недели назад я с ним разговаривала?!

 

 

Я с вами

 

Сталинград стоял. Разрушенный, искорёженный, с чёрным от копоти и красным от крови снегом и густым дымом пожарищ. Победы ещё не видно, но вера, вопреки здравому смыслу, жила в сердце каждого бойца и командира.

Поредевший взвод младшего лейтенанта Хвощёва оборонял госпиталь, в котором ещё оставались несколько десятков раненых и врачей. Солдаты падали от усталости и недосыпания. Почти до утра они выбивали немцев с территории ремонтно-механического завода и надеялись, что после эвакуации госпиталя им дадут, наконец, выспаться.

Алексей Инин, призванный в армию перед войной, не смотря на свои двадцать два года, считался опытным бойцом. Именно поэтому Хвощёв послал его ликвидировать пулемётную точку противника, мешающую полной эвакуации госпиталя. Усилиями взвода дорога, пусть временно, была расчищена, и только одинокий пулемётчик, расположившись в доме на другой стороне улицы, в бывшем общежитии техникума, всё строчил и строчил.

Пока ребята, по приказу взводного отвлекали внимание немца, Алексею удалось незаметно подобраться к дому. Забросить в окно гранату он не мог – второй этаж. Значит надо пробираться туда и зайти пулемётчику со спины. Да, недаром командир понадеялся на него. Алексей повесил автомат на плечо, ловко по водосточной трубе поднялся на второй этаж и влез в окно с выбитыми стёклами.

Длинный коридор…. В какой же комнате пулемётчик? И вдруг чётко из одной из открытых дверей донеслось: та-та-та! Осталось только забросить гранату.

Довольный выполненной работой боец спустился на первый этаж и вышел через парадную дверь.

Зачем надо было испытывать судьбу?!

Вражеская пуля сбила его с ног. Кажется, задела. Он прислушался к своему организму. Особой боли не было. Разве что саднило голову, и шапку сбило. Стреляют из того же здания, только из другого окна. Значит, там ещё остались фашисты. Но всё равно, надо уходить с открытого пространства. Он, по-пластунски двигаясь, замирая и вновь двигаясь, оказался у фундамента разбитого соседнего здания. Сделав рывок, Алексей перебросил ноги, через фундамент и лёг. Так даже снайпер не достанет.

Кровь застилала глаза. Он пошарил рукой вокруг себя и наткнулся на что-то мягкое, сквозь залипшие ресницы увидел тряпку. Вытер ею глаза и понял, что у него в руках никакая не тряпка, а детская кукла. Наспех сделанная, с нарисованными чернильным карандашом глазами и ртом, завёрнутая в замызганный лоскут бумазеи со следами крови, его крови…

Где сейчас та девочка, что играла ею? Жива ли?

Алексей закрыл глаза. В памяти всплыл затуманенный образ дочери.

Тонечка, Тошечка-Антошечка….

Он вспомнил, как засияли глазки у маленькой, когда жена ей сшила куколку, как она заворачивала её вот в такие же лоскутки. Глаза Алексея наполнились слезами нежности и умиления.

Когда же придёт Победа?! Когда наступит мир! О, Господи, как хочется обнять мать, жену, дочку, напиться воды из деревенского колодца, поесть домашних шанежек с густой сметаной и думать о простом, мирном, обыденном…. О том, например, что пора перебирать картофель на посадку или высеивать семена на рассаду…. Только это очень далеко и нескоро. Глаза слипались….

Нет, надо туда, к товарищам. Алексей заставил себя подняться, огляделся. Вроде тихо. Можно идти.

И тут тишину нарушил гул мотора вражеского бомбардировщика. «Мессершмит», – определил он и распластался на разбитом полу разрушенного дома. И тут раздался взрыв….

 

***

Больно, очень больно. Невыносимо. Кажется, тело разорвалось на куски….

Мелькнуло в мозгу: «Лучше умереть».

И боль ушла. Стало необъяснимо легко, как будто душа отделилась от тела.

Да-да, он вдруг увидел своё разорванное тело. Но оно не вызвало у него печали, как следовало ожидать. Оно лежало, неестественно перегнувшись, забросанное камнями и штукатуркой, с широко раскрытыми, устремлёнными в небо глазами…

Потом он увидел улицу, госпиталь, откуда выносили и выводили раненых и грузили их на машину. Он даже узнал лейтенанта Хвощёва, который махал руками и что-то кричал. И Шурочку, санинструктора, восемнадцатилетнюю девчушку с непослушными кудряшками, то и дело выпрыгивающими из-под армейской шапки. Она с трудом тащила к машине деревянный ящик с медикаментами. «Хоть бы помог кто…», – подумалось Инину, и его будто услышал верный боевой товарищ Федя Ёжиков, перехвативший ящик из рук Шурочки.

А вот уже весь город под ним…. Разрушенный, задымленный с очагами пожарищ и чёрными, обугленными остовами строений.

И тысячи его товарищей бросаются на врага, обороняются, прорывают окружение, погибают….

Алексею хочется крикнуть: «Держитесь, ребята! Я с вами!» Но он не может крикнуть! Зато его душа действительно с ними, идёт в этот для кого-то, быть может, последний бой.

К небу от земли поднимаются тысячи святящихся точек, и чем выше поднимается Алексей, тем этих светлячков больше. И все они, в едином порыве, как и он, Алексей Инин, жаждут победы для тех, кто там остался, кто может держать в руках автомат. И с этой небесной поддержкой бойцы становятся крепче, сильнее, бесстрашнее, словно в одном строю с живыми на врага идут и мёртвые ….

 

***

После полной эвакуации госпиталя взвод перевели на новый рубеж.

Проходя мимо разрушенного здания, один из солдат заметил тело Алексея.

– Товарищ младший лейтенант, смотрите, наш Инин!

– Санинструктор, за мной! – воскликнул Хвощёв и бросился к бойцу.

Слов не было. Он снял шапку. Все, молча, сделали то же самое. И только санинструктор Шурочка наклонилась над солдатом и подняла окровавленную тряпочку с нарисованными глазками и улыбающимся ртом.

– Куколка, – прошептала она дрожащими губами и заплакала.

 

 

Наследие Лаврентия Берии

 

 

Максим Крутиков – московский журналист «на вольных хлебах». Разведённый. Жена оставила по причине его профессиональной деятельности, которая не согласовывалась с её идеалом настоящего мужчины, добытчика. В круг интересов журналиста входят, в основном, различные аномальные явления, о которых он довольно бойко пишет, и предлагает свои материалы печатным изданиям соответствующей тематики. Их охотно берут, поскольку Максим непросто пишет о полтергейстах, призраках, внезапных исчезновениях людей, о медиумах, йети и НЛО, а сам выезжает на места и окунается в атмосферу таинственности.

Так, недавно он вернулся с перевала Дятлова, и теперь занимается обработкой привезённого материала. Правда, ему не удалось установить причину гибели экспедиции, так как с некоторых подробностей всё ещё не снят гриф «Секретно», но предположения учёных об этом происшествии довольно серьёзные.

Устав пялиться в компьютер, Крутиков решил отвлечься от работы и отправился на улицу прогуляться. Пошёл снег. Крупные его хлопья залепляли глаза, попадали в нос и за шиворот. Прогулка не удалась, и Максим нырнул в одну из кафешек.

Он уселся у окна и попросил чёрный кофе. В зале было пусто, только за соседним столиком, тоже у окна, хозяйски расположились две женщины в окружении сумок и пакетов. Перед ними стояла тарелка с впечатляющей горкой пирожных. Дамы запивали их чаем и оживлённо обсуждали какое-то событие. Крутиков уловил приятное для него слово «приведение» и прислушался. Речь шла о Сокольниках. Там, де, на бывшей даче Берии, твориться что-то нечистое. Дача заброшена, но через забор люди видели свет в комнатах и силуэт наркома. А ещё исчез аниматор парка.

У Максима участилось сердцебиение. Как? Он за тысячи километров ищет таинственные места и аномальные явления по всей стране, а они происходят здесь, в Москве?

Снег незаметно кончился, как и начался. Максим поспешил домой и сразу же обратился к поисковой системе. ГУГЛ тут же отозвался:

«В древние времена Сокольники назывались в память богатыря Финиста по прозвищу Сокол, умевшего обращаться и в эту птицу, и в волка.

Здесь, в травах у озёр, в 1359 г. был найден мёртвым великий князь московский Иван II, прискакавший на свидание с дочкой сотника Ивана Калиты – Светлицей, а на теле князя не обнаружили ни ран, ни крови.

Здесь в лесах забавлялся соколиной охотой Иван Грозный, было и поселение подручных-охотников, «сокольников».

Любил Сокольники и Пётр I - по его приказу здесь был прорублен Майский просек - в честь пирушек для иноземных друзей царя Петра, устраиваемых ежегодно 1 мая. Немцы да шведы - царёвы приятели, для них и столы с угощениями в Сокольниках, от них и название - «шведский стол».

До конца XIX в. парк был в собственности царской семьи.

Но мало кто знает, что в 5-м Лучевом просеке в парке Сокольники, в окружении заросшего леса, вдали от традиционной территории парка Сокольники, где гуляет основная масса людей, находится заброшенная дача наркома внутренних дел Лаврентия Берии. Точный адрес дачи: 5-й Лучевой просек, дом 14. Объект находится в ведении Административного комплекса финансово-хозяйственного управления Мэрии Москвы. Территория закрыта для доступа. Охранники на контакт не идут».

Мало сказать, что журналист воодушевился – он готов был бежать туда прямо сейчас. Но посмотрев в окно, он несколько сник. «Сегодня уже поздно – поеду завтра с утра», - решил Крутиков. Но с утра не получилось. Позвонили из управляющей компании и пригрозили, что если он не оплатит задолженности по коммунальным услугам, отключат свет и воду.

Только после обеда, одевшись потеплее и захватив фотоаппаратуру, Максим отправился в Сокольники. Уже у Путяевского пруда с бугра он заметил справа, за жиденьким перелеском и просекой, огороженную ржавой колючей проволокой и кое-где сохранившейся каменной оградой усадьбу. После вчерашнего снега подъезд к даче был девственно чист.

«Ага, данные устарели», – мелькнуло в голове, – никакой охраны». Но всё же направился к проходной будке на воротах, проверить. Из неё выглянул рыжеусый охранник и строго предупредил:

– Назад! Вход запрещён!

Максим нехотя отошёл от ворот и направился вдоль забора, в надежде найти другой проход. Но ограда казалась бесконечной. Он вглядывался в однообразную высокую сетку – однако, она была без слабых мест.

Наверное, через полчаса неудачных поисков ему повстречался пожилой собачник, выгуливавший бультерьера, и поинтересовался, что Максим ищет.

– Калитку или ещё какой-нибудь вход на дачу!- пояснил журналист.

– А что ты не предложил охраннику пару тысяч? Он бы пропустил.

– Не догадался, – улыбнулся Максим.

Он, было, развернулся, но старик, указывая рукой на забор, сказал:

– Видишь вон там заросли?

– Ну! – Максим посмотрел на облепленные снегом кусты, что скучились у самой ограды.

– Там есть лаз. Мы с мальчишками любили пробираться через него на дачу и там играть. Страшно и таинственно….

– А почему таинственно?

– Одно время, после расстрела Берии, в помещении расположился туберкулёзный диспансер, а с шестидесятых годов здание занимала студия звукозаписи "Видеофильм". И те и другие пробыли здесь недолго. Говорят, призраки шалили. Слухов тогда много было. Вот и лазили…. Потом выросли и забыли про всё это. А вот сейчас и вспомнил про дырку-то.

Максим поблагодарил старика и направился к зарослям. Стряхнув с кустарника снег, он увидел довольно большую дыру, но она была расположена очень низко, поскольку были просто отпилены нижние зубцы ограды. Почти по-пластунски он проник внутрь дачного участка, отряхнул с себя снег и осмотрелся. Дом был далеко. Когда журналист приблизился к нему, февральский день уже сменился сумерками. Он ткнул широкую двустворчатую дверь – та оказалась не запертой. Включив фонарик, Максим осторожно вошёл в гостиную, которая начиналась сразу же с парадного хода. Он был очень смелым человеком, даже отчаянным, но, услышав неожиданно звук уверенных шагов, струхнул. Тут же одновременно включилось несколько светильников и люстра над головой. Журналист вздрогнул. В гостиную входил…тот самый, с портретов, Берия. Только на нём был не френч, а мягкий полосатый халат.

Максим застыл истуканом, потеряв дар речи и возможность шевелиться. Одно дело брать интервью у очевидцев ужастиков, другое дело быть самому участником пар аномальных явлений.

Берия был удивлён его виду: надев очки, он внимательно рассматривал парку Максима, шапочку и дутые ботинки. Потом недоверчиво покачал головой и вежливо, почти без акцента, его поприветствовал:

– Здравствуйте, товарищ, вы ко мне? Как вы прошли?

– Обыкновенно, – выдавил Максим.

Берия недоверчиво хмыкнул:

– Представьтесь, пожалуйста.

И вовсе он не такой страшный, как пишут. Максим уже вышел из ступора и более уверенно ответил:

– Здравствуйте, Лаврентий Павлович. Я журналист Максим Крутиков. Из двадцать первого века.

Он сам не понял, зачем сразу так ему представился. «Сейчас вызовет охрану, и меня отправят или в психушку, или на Лубянку», – мелькнуло в голове.

Берия же не удивился, видно, для него одежда Максима показалась действительно чудной или даже фантастической – так в то время не могли одеваться. Был уже случай появления здесь, у него на даче, «человека из будущего», но в костюме клоуна. Ему не поверили, сочтя сумасшедшим.

Берия задумчиво, как будто про себя, проговорил:

– Я так и думал…. Ну, что ж, Крутиков Максим…

Максим опять напрягся.

Берия поинтересовался:

– А меня помнят в будущем?

– Помнят, – кивнул головой журналист, особенно не углубляясь в детали.

– Пройдёмте ко мне в кабинет, товарищ Крутиков, побеседуем, – мягко, по-кошачьи проговорил он, – только вот эти фотообъективы прошу оставить здесь. Максим послушно снял с плеча фотокамеру и положил на конторку. Берия слегка подтолкнул его к высокой двери с кожаной обшивкой..

Журналист не уловил в голосе наркома опасной интонации, но всё же по спине пробежал холодок.

Кабинет был обставлен просто, без излишеств, как у всех вождей революции. Максим уселся в предложенное ему кресло и про себя уныло усмехнулся: поменялся ролью с объектом – теперь у него будут брать интервью.

– Ну, рассказывай, как там наш Советский Союз поживает – в двадцать первом веке?

Максим задрожал: как ему, всесильному и страшному наркому внутренних дел, курировавшему атомный проект, сказать о том, что его страны нет?!

Берия ждал. О чём он думал? О силе и величии социалистического государства?! Или о том, что в стране уже построен коммунизм? Или, что уже все страны стали на социалистический путь развития?

Журналист взял себя в руки и уклончиво ответил:

– Видите ли, в той форме, в которой пребывает страна в ваше время – СССР, не существует. Страна у нас называется Российская Федерация.

– Так, так, так, – Берия сузил глаза, – можно поподробнее. Он открыл блокнот, вставил в ручку новое перо и приготовился слушать.

Максим осторожно, отсекая все острые углы, начал свой рассказ.

О Хрущёве он только упомянул, когда повествовал о преодолении Карибского кризиса и полёте в космос советского космонавта.

–Недаром мы атомную бомбу создали. Испугались американцы. И космос мы покорили, - удовлетворённо вздохнув, кратко прокомментировал Берия. – А я не сомневался, что Никитка возглавит государство. Хитрый хохол.

О периоде правления Брежнева Максим рассказывал более пространно. Именно в эти годы Советский Союз достиг, казалось, апогея.

Берия, радовался успехам СССР, как ребёнок: улыбался, согласно кивал головой, радостно потирал руки.

А Крутиков продолжал рассказ:

–Вовремя не ушёл Леонид Ильич на заслуженный отдых, болел, превратился в малого дитяти, а в это время к власти рвались либералы….

– Мало мы их сажали, – угрюмо заметил Лаврентий Павлович.

– На некоторое время удалось их остановить: после смерти Брежнева государство возглавил Председатель Комитета госбезопасности Юрий Андропов – но он вскоре умер.

– Отравили, сучьи дети, – сквозь зубы зло процедил Берия.

И тут Крутикову показалось, что он увидел истинное лицо своего визави – злое, даже яростное и беспощадное к врагам, реальным и мнимым.

–Ну, а дальше, – торопил Берия.

– А дальше пришёл к власти либерал Михаил Горбачёв, первый и единственный президент СССР, и началась так называемая перестройка: гласность, вседозволенность, массовые протесты народа, наступление капитала. В страну хлынули иностранцы, и он зачастил в Европу, как за ярлыком на княжение. Вывел оттуда все наши войска, объединил Германию.

В Союзе начался парад суверенитетов.

В 1991 году первым президентом РСФСР избран прозападный политик Борис Николаевич Ельцин. Он подписал указ о прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР. В декабре 1991 года Борис Ельцин подписал Беловежское соглашение глав Белоруссии, России и Украины о ликвидации СССР. Их поддержали остальные руководители республик. На месте СССР образовалось пятнадцать самостоятельных государств. И начался дикий капитализм. Коррупция, бандитизм, жуткая инфляция, задержка зарплаты, забастовки, обнищание народа. Начала действовать новая Конституция, написанная американцами. Сотни западных советников – экономистов, политиков приехали нас учить. Армия была развалена. Ушли из всех стран, которые нам доверяли и развивались по нашему пути. Дошло до прямого предательства. Запад бомбил Социалистическую Югославию, а мы пальцем не пошевелили.

Далеко за полночь длился рассказ журналиста о «лихих» девяностых. Берия слушал, сурово сдвинув брови, время от времени делал записи и пометки в блокноте, а Максим думал: «Зря это всё. Ничегошеньки ты уже не сделаешь. Самому в живых осталось ходить несколько месяцев».

Лаврентий Павлович под впечатлением от услышанного нервно задёргался и позвонил своему заместителю….

– Немедленно взять – приказал он, глядя в блокнот, – всех Горбачёвых – Ставропольский край, станица Раздольная, и студента строительного факультета Уральского политехнического института Бориса Николаевича Ельцина, и ко мне.

– А вы продолжайте, продолжайте, товарищ Крутиков.

Максим перешёл к рассказу о Российской Федерации в двадцать первом веке. Он заметил, как посветлело его лицо, когда журналист сказал, что новым лидером России стал бывший сотрудник органов Госбезопасности Владимир Путин.

– Бывших чекистов не бывает, – подвёл он черту.

Уже начало светать, когда Максим закончил своё повествование. Берия поблагодарил его, потом пронзительно глянул журналисту в глаза и ещё раз спросил:

– Так как вы сюда попали?

Максим пожал плечами, не зная, что сказать.

– А вернуться в своё время вы можете? – поинтересовался нарком.

– Наверное, смогу.

– Как-то неуверенно вы ответили, товарищ журналист. Попробуйте. Ведь вы понимаете, что если не исчезнете в этом времени, я буду вынужден вас арестовать?

– Понимаю, – до Максима дошло, что завтра для него может и не наступить.

– Лучше бы у вас получилось, – пожелал Берия. – Прощайте.

Он поднял трубку телефона

– Идите, идите! – торопливо проговорил он, набирая номер.

Крутиков сначала пошёл быстрыми шагами, а потом и побежал по коридору, через гостиную…. Забыл фотокамеру, но возвращаться не стал.

– Уф, – вздохнул он, закрыв дверь. И удивился, – Что это на двери? Какая-то архаика!? Позолоченный герб СССР и надпись:

«Филиал «Государственного музея исторической памяти». Дача Л.П.Берии».

Аллея аккуратно расчищена. Вдоль неё – мраморные вазы для цветов. Занесённый снегом фонтан со скульптурами…. Входные ворота распахнуты, возле них оригинальная остановка общественного транспорта…. Всего этого не было!

Вскоре подошёл и автобус, а может быть и не автобус. Вместо колёс у него были какие-то надутые булки.

Мелодичный женский голос пригласил войти внутрь и занять любое место. Крутиков вошёл и обнаружил, что кроме него в автобусе никого нет, даже водителя. Это интересно. Тот же голос поинтересовался конечной точкой маршрута.

– Баррикадная, – пробормотал изумлённый журналист.

Автобус незаметно тронулся, мягко набирая скорость. Максим пытался разглядеть за окном знакомые места, но сквозь утреннюю полумглу проглядывали только силуэты зданий и заснеженных деревьев. Так же мягко автобус остановился, и тот же голос объявил: «Баррикадная».

Крутиков вышел на своей остановке и сразу же увидел на доме огромную растяжку: «Навстречу IIIVI съезду КПСС с новыми трудовыми победами!» Его подозрения перешли в уверенность – Советский Союз жив! Берия всё же успел принять необходимые меры для его сохранения.

Так же, как в детстве, на углу стоял киоск «Союзпечати». На витрине – газеты «Правда», «Советская Россия», «Советский спорт»….

Максим вошёл в свой двор. Чистота идеальная: ни грязных баков с мусором, ни беспорядочной парковки автомобилей – только ярко выкрашенная детская площадка, да укрытые снегом клумбы. Из подъезда вышел одноклассник и сосед Петька Дзауров со счастливым лицом.

– Привет, Петя, – поздоровался Максим, – что ты так светишься?

– Привет, Макс! На выходные с женой и детьми на Марс летали. Кр-расота! Зарядились энергией и настроением на месяц.

Крутиков даже и не удивился, он был готов теперь любое чудо принять, только сказал:

– А я хочу в Европу слетать.

– А что там ты забыл? Нищета, голод, безлюдье…. помойка…

– Тогда в Америку.

– Ты что с Луны свалился? – рассмеялся он.

– Ну, можно и так сказать, – пробормотал Крутиков.

– Ты же знаешь, что нет Америки. Небольшой остров с последним на земле племенем американских индейцев.

 

Портрет

 

1

Ранняя осень. Но утренний туман уже затянул влажной дымкой зеленеющий под облаками горизонт с дальней рощей, устлал молочным полотном тихую речку, размыл очертание соседней деревни.

– Ну, что, барин, поехали, что ль?

Борис Алексеевич тоскливым взглядом обвёл свой дом с колоннами и цветником под окнами, фонтан, липовую алею, сходящую к пруду, белую часовенку с погостом и тяжело вздохнул. Его заплаканная жена с младшим сыном уже сидели в карете. К хозяину дома подъехал пожилой верховой, возбуждённый, с выпученными от страха глазами.

– Тикайте, барин! – выкрикнул он, и торопливо, проглатывая концы слов,

выпалил: – Красные Бирюкино спалили, а тут-то всего семь вёрст!

– Трогай, Фёдор, – обречённо велел кучеру хозяин, занимая место в экипаже напротив жены.

Они так и не дождались Любочки, старшей дочери, которая отправилась навестить тяжело раненного двоюродного брата. Дядя, зная об их отъезде, должен был привезти девушку ещё вечером. Родители очень беспокоились о ней, но надеялись, что Любочка приедет сразу на станцию.

Их отъезд из имения вовсе не был неожиданным. Последние события в стране диктовали необходимость где-то переждать бунт, который уже назвали гражданской войной, и Велеховы решили погостить у родственников во Франции. Борис Алексеевич тщательно подготовился к отъезду, упаковал необходимые вещи. Но всё не заберёшь с собой, и, некоторые ценности он решил оставить здесь, спрятать. Немного-немало, а это получился целый сундук: бриллиантовая диадема прабабки – бывшей фрейлины Ея Императорского Величества, жемчужное ожерелье, перстни, кольца, четыре набора женских украшений – тоже с драгоценными камнями, золотые запонки и булавки для галстуков, старинная табакерка, усыпанная изумрудами и рубинами, малахитовое пресс-папье, украшенное дивной резьбой старых уральских мастеров, серебряные канделябры с янтарной опояской и многое ещё другое, что Борис Алексеевич для памяти тщательно и подробно описал. В сундук поместились и полотна известных мастеров, которые ему пришлось вынуть из рам и свернуть в рулон. Особенно было жаль оставлять портрет Любочки, сделанный по заказу совсем недавно у дорогого именитого художника. Портрет был написан в новой манере яркими сочными красками. Любочка на нём сидела на качелях, увитых цветами, её голову с роскошными распущенными волосами венчала прабабкина диадема, а лицо, озарённое солнцем, излучало покой и радость.

Закапывал фамильные сокровища Борис Алексеевич сам, не прибегая к помощи слуг. Место он отметил на плане усадьбы, который вместе с описью драгоценностей и некоторыми семейными фотографиями положил в баул, предназначенный в поездке для ручной клади.

2

Велеховы приехали в Россию, на родину своих предков, как только это стало возможным. Несколько поколений долгие годы мечтали об этом дне. Вспоминая рассказы своих старших родственников о том, как они покидали Россию, полыхавшую в огне Гражданской войны, молодые Велеховы с горящими глазами рассматривали старинные фотографии усадьбы, пожелтевшие листочки с чертежами дома, заметками деда…. Ну, конечно, подвигла их на приезд и опись драгоценностей, спрятанных богатым прародителем.

У Сержа Велехова, его жены Катрин и тридцатилетней их дочери Марго была мечта не просто воспользоваться кладом, главное – они грезили о возвращении на землю предков и возрождении родового гнезда.

Однако, приехав на родину, они обнаружили, что от дома остался только фундамент, заваленный мусором, деревья засохли, а пруд превратился в болото, заросшее кустарниками и бурьяном. От погоста и часовни вообще не осталось даже следов. Но, не смотря на это, Серж всё же решается купить эту землю и по чертежам, фотографиям, старым записям восстановить усадьбу.

Гостиницы поблизости не нашлось, и Велеховы были вынуждены остановиться в частном доме у древней старушки. Они спешили со строительством дома. Привыкнув жить с комфортом во Франции, они, особенно дамы, тяготились сельскими бытовыми условиями.

Серж нанял рабочих. Они очистили от мусора старый фундамент и всю территорию бывшей усадьбы Велеховых. Первым делом хозяин занялся постройкой дома. Пригласил архитектора, специалистов по старине, нашёл солидного подрядчика. Работа шла споро – были бы деньги. А они пока были. Через два года дом был готов. Белокаменный красавец, с колоннами и анфиладами – точно как на фотографии 1914 года. Теперь Сержу предстояло воссоздать фонтан, пруд, высадить молодые липки на аллее. Но деньги почти закончились. Пришло время открыть тайник. Что было сделать теперь не так уж и трудно, поскольку определилось местонахождение часовни и родовой усыпальницы, где был спрятан сундук с ценностями.

Откопав клад, Серж перевёл часть драгоценностей в деньги и занялся фонтаном.

Картины, бывшие в сундуке, вставили в дорогие рамы и повесили в гостиной. Одна из них изображала старуху на качелях, увитых сморщенными, словно увядшими цветами. Картина написана в тускло-серых тонах, будто покрыта сеткой дождя. Седые волосы старухи всклокочены, голова стянута железным обручем или терновым венцом. Взгляд у неё затравленный, губы, с печально опущенными уголками, твёрдо сжаты. Да и всё лицо, весь облик говорят о безысходности и печали.

Показали полотно экспертам. Те установили, что оно является подлинником, хотя автору такая палитра красок не присуща, что, впрочем, делает эту работу уникальной и более дорогостоящей. И её отправили тоже на стену гостиной. Ясно было: на картине изображена родственница Велеховых. Они слышали о портрете сестры деда, но говорил он о молодой девушке. А здесь старуха! Захотелось узнать судьбу обеих женщин. Катрин вспомнила, что хозяйка их квартиры в селе, Якимовна, рассказывала о том, что маленькой девочкой бывала в их доме и даже помогала матери прислуживать на кухне.

– Да, барышню я помню. Она не хотела уезжать. Жених у неё тут, вроде, был. Однако красные снасильничали её и убили. Мы с матерью закопали тело, точно не могу сказать где, забыла. Ведь мне лет семь было тогда. Дитё.

Велеховы обставили особняк антикварной мебелью, старинными безделушками, купили фортепьяно. В общем уже просматривался интерьер и появился некоторый жилой вид. За заботами хозяева сразу не почувствовали, что в комнатах появились запахи цветов: жасмина, фиалки, розы. Это притом, что цветник ещё не разбили. Чудное дело! Дальше – больше. Однажды среди ночи Марго услышала плач. Это было так неожиданно! Ведь в доме, кроме неё и родителей никого не было. Ей стало страшно. Всё же она собралась с силами и трясущимися руками накинула халат. Плач продолжался, ноющий, жалобный, как у побитой собаки. Марго приоткрыла дверь своей комнаты и увидела в тусклом свете ночника, как тень какой-то женщины в длинном платье с турнюром скользнула по коридору и исчезла. Марго испугалась и разбудила родителей. Втроём они вышли на улицу. Но никого вокруг не было. Сплошная мгла и тишина безлунной ночи – ни огонька, ни звука.

– Марго, тебе, наверное, страшный сон приснился, вот и показалось что-то, – успокоил её отец.

Но на второй день произошло то же самое. Только Марго не стала будить родителей, а из окна комнаты наблюдала, как на улице прямо напротив неё показалась прежняя фигура с горящим фонарём, затем женщина исчезла, фонарь же с минуту висел в воздухе, затем толи пропал, толи погас.

На третью ночь Марго осмелела и выскочила из дома вслед за незнакомкой. Она бежала, спотыкаясь и лихорадочно дрожа от предчувствия разгадки необычного явления. Почти догнала таинственную посетительницу, а той уж нет, только завис в воздухе горящий фонарь. И вдруг он упал Марго прямо под ноги и пропал. Она испугалась и закричала. Выбежавшие на улицу Серж и Катрин выслушали сбивчивый рассказ дочери и не поверили ей. Они даже стали опасаться за её рассудок.

На следующую ночь, однако, родители тоже не легли спать и вскоре убедились в правдивости слов Марго. Когда фонарь упал, Серж отметил это место:

– Утром будем здесь копать. Может быть, что-нибудь важное. А сейчас, дорогие, не волнуйтесь, всё будет хорошо, и спать, спать, – успокаивающе проговорил он.

Наследующий день рабочие, по поручению Сержа, выкопали на обозначенном месте человеческие останки. Велеховы бережно собрали кости и перезахоронили на место, где раньше была семейная усыпальница. Серж пообещал, что со временем возведёт там часовню, такую же какая стояла в начале прошлого века. А пока отслужили обедню в местном храме за упокой рабы Божьей Любови и по русскому обычаю помянули.

И что удивительно! С того времени краски на портрете старухи стали светлеть, насыщаться яркостью, цветы распускаться, да и старуха помолодела. И взору гостей, которых Велеховы собрали по поводу открытия фонтана, предстал портрет прелестной девушки на качелях, увитых цветами. Она весело улыбалась, и краски играли под лучами солнца, пронизывающего всю картину.

Складывалось впечатление, что полотно только что вышло из-под кисти художника.

Серж часто стоял перед портретом Любочки, вглядывался в её лицо, любовался красками. Как-то застали его за этим занятием жена и дочь.

– В этой картине была заключена душа нашей родственницы, она мучилась и картина старела. Теперь душа её свободна и вознеслась к Богу. Спаси, Господь, её душу! – Серж широко перекрестился, и, улыбнувшись, пояснил: – Картина обновилась. Как икона обновляется.

 

 

Солдатское счастье

 

В давние времена, когда солнце светило ярче и небо было выше, пошёл солдат на войну с турками. Тогда всё время были разные войны, но с турками чаще всего. Служили солдаты долго: двадцать пять лет. Редко кто через этот срок возвращался домой живым.

После разных учений и смотров Ивану, как и его товарищам, предстоял бой. Не спалось молодому солдату. Вдруг завтра для него ночи больше не будет, и дня светлого, и травы шёлковой…. Страшно умирать молодым…. Нет, врага он не боялся – всему научили: как штыком колоть, как из ружья стрелять, как крепость штурмовать, а как живым остаться – не сказали.

Перед утром, вроде, Иван стал засыпать, и вдруг встрепенулся, чувствует, что кто-то посторонний рядом. Смотрит – а перед ним мужчина стоит, молодой, в белой рубахе и белых портках:

– Ты, – говорит, – завтра в атаке первый раз не вставай, а вот, когда второй раз скомандуют, так уж иди, ничего не бойся, дерись до самой победы.

Сказал так и исчез. Иван решил, что примерещилось ему.

Когда все пошли в атаку, он тоже, было, поднялся, но споткнулся, как ножку кто подставил, и упал. А тут пушки загрохотали, ядра, мортиры полетели. Жуть, одним словом…. Почти весь передний строй и полёг.

И снова приказ «В атаку!» Тут уж солдат не оплошал и героем из того боя вышел.

В другой раз прямо среди битвы тот же голос шепчет: «Пригнись, солдат!» - послушался Иван, и пуля пролетела мимо.

И так было много раз. Загадка?!

Однажды турки в несметном количестве напали на полк Ивана и всех постреляли. Лежит Иван раненый среди трупов, а несколько турок ходят по полю битвы, выискивают живых и добивают.

Ивану таинственный голос опять шепчет: «Притворись мёртвым».

Прикинулся солдат мёртвым, и палачи прошли мимо. А рана оказалась лёгкая, навылет. Подлечили, и снова в строй!

Иван часто думал о человеке, который его спасает. Кто он? Может, ангел, может, святой? А если просто это солдатское счастье?

Хотел других солдат поспрашивать, бывает ли с ними такое, но не спросил, побоялся спугнуть его.

После взятия Измаила наградили Ивана медалью и отпустили домой, на родную сторону.

Матерь и отец его не дождались, да и дом родительский без присмотра разрушился. Встал он на квартиру к одной вдове, по соседству с родными развалинами. Надеялся со временем восстановить дом, может, жениться. Хотя, кто же за него пойдёт? Немолодой уже.

Хозяйка квартиры хоть с виду некрасивая, а добрая женщина. И накормит, и постирает, и утешит. А солдата всё дума не отпускает, кого же благодарить за то, что он жив остался. И надумал он у колдуньи спросить, с детства помнил, что живёт она в соседнем лесу.

Пришёл к ней, хотел поведать о своей печали. Она не дала. Только так вот, костлявой рукой по лицу провела и говорит:

– Это, Иван, сын твой не рождённый был. Он тебя и спасал, чтобы родиться.

– Мудрёно, – подумал тогда солдат, – какой сын? Не было у меня никакого сына, да и не будет уже.

Пришёл домой, а вдова лапши наварила, киселя, пирогов напекла и всё улыбается и напевает что-то.

– Я, – говорит, – не хотела тебя раньше времени тревожить, но теперь уже определённо знаю, у нас будет ребёнок.

– Сын! – воскликнул он изумлённо.

– Или дочка, – добавила женщина.

– Не-ет, сын! – хмыкнул в усы Иван.

 

Целинка

 

Что-то муторно на душе. «Крокодил не ловится, не растёт кокос…». Да ещё и внутренние органы барахлят. Если б можно было запаски вместо них поставить. Но чудес не бывает.

Вспомнилось детство, когда я верила в волшебную палочку, Деда Мороза и в прочих сказочных персонажей. Когда я загадывала желания и ждала результатов. Некоторые желания, кстати, сбывались! Случайные совпадения?

Как-то я, в очередной раз, возвращаясь из поликлиники, сидела на остановке в ожидании автобуса и горестно вздыхала: опять новую болезнь нашли…. А тут женщина одна пожилая рядом присела и подмигнула мне этаким живым глазом:

– Что вздыхаешь, молодка?

Сильно я удивилась её словам, даже оглянулась по сторонам, к кому это она обращается. Кроме меня – никого. А какая там я «молодка»? Уже под пятьдесят подкатило. Тут жизнь заканчивается – пора итоги подводить, а она меня «молодкой» называет. Ответила, конечно, в соответствии с настроением:

– Да как же мне не вздыхать! Чему радоваться? То там болит, то там…. А как лечиться, если врачи не могут поставить диагноз?

– Обычная история, – сочувственно качнула головой женщина.

– Как не понос, так золотуха, – криво усмехнулась я, – и в зеркало уж год не смотрюсь, чтоб ещё больше не расстраиваться.

Она улыбнулась да и спрашивает так лукаво, словно какую-то тайну знает:

– Вот сколько лет ты мне дашь, к примеру?

– Лет шестьдесят, – говорю, а сама думаю – не много ли, не обидится человек?

– Восемьдесят пятый годок пошёл! – воскликнула она, – а я чувствую себя прекрасно и радуюсь жизни, будто мне в восемнадцать.

– Как же Вам удаётся жизненный тонус-то поддерживать? Или не болели вовсе?

– Как не болеть! Едва ноги таскала. Из больниц не вылезала.

– Ну и….

– Добрые люди надоумили в Целинке искупаться. Речка такая есть в нашем крае. Целинка! Слыхала?

Я кивнула:

– Слышала. Из леса вытекает.

– Волшебная в ней вода! Недаром люди Целинкой прозвали – за целебность. Только не всегда и не всем она помогает. Не знаю уж почему. Но мне помогла!

Подошёл автобус моей собеседницы и, уже направляясь к нему, она мне крикнула:

– Ты, бабонька, попробуй, может, и тебя та речка исцелит!

Дурость какая! Как же исцелит! Сказочница. И лет себе прибавила. Ишь ты, восемьдесят пять! В общем, не поверила я ей. А Целинку я знаю, так, небольшая речушка – по колено воды. В тайге берёт начало. Была я как-то в тех краях: не так уж и далеко от города, но всё равно глухомань… да и комары, мошкара.

Об этой встрече на остановке я почти забыла, а вспомнила только тогда, когда заметила, что в общественном транспорте стали уступать мне место. Попытка не пытка, и я одним летним утром вместо поликлиники поехала за город. Часа два под стук колёс электрички спокойно дремала, пока меня не разбудил голос кондуктора:

– Бабуля, не проспите! Ваша остановка.

Это слово «бабуля» так подстегнуло меня, я просто выпрыгнула из вагона. Оказалась я на платформе переезда одна. Пустынно. В пределах видимости ни людей, ни построек. Кое-как сориентировалась – ведь давненько здесь не была.

Иду по тропе, а навстречу мне как выскочит ёж. И стал поперёк дороги. Огромный…. Никогда таких не видела.

Я ногой топнула да и говорю:

– Кыш, проклятый!

А он уставился на меня своими бусинками, словно сказать что хочет.

Подняла я с земли сучок крепенький и на него пошла. А ёж свернулся в клубок и покатился по тропинке впереди меня.

Подхожу к Целинке, а тут целая армия лягушек. Да все воинственные какие-то, орут, прыгают. Да и сама речка…. Одно название разве…. Болото!

Вода мутная, еле движется…. Помнится, я её другой видела. Зря приехала. Ясно же было с самого начала, что это бред. Нет, надо было клюнуть на тёткину удочку. «Ну, раз я уже здесь, хоть прогуляюсь по лесу, до электрички ещё ого-го-го времени», – рассудила я и отправилась по заросшей молодой зеленью тропинке выше по течению речушки, прямо в лес. Там та же история: в воде мусор, ветки, берег сорняками зарос. Дикое место. Думаю: «Вот дура! Купилась как дитя на сказку. Видно, и умом ослабла».

Ёж исчез, да и лягушачий концерт на берегу прекратился. Я огляделась. В лесу было сумрачно, сыро и тихо. Много поломанных деревьев и валежника. Да, страшноватенько. И вдруг среди этой угрюмой тишины прямо над головой каркнул ворон, раз, другой. Жуть! А он не унимается. Как заезженная пластинка, повторяет: «Карр! Карр! Карр!» И сквозь эту неумолчную «песню» мне послышался голос, похожий на человеческий. Показалось от страха? Нет, жалобный, молящий голос. Слов не разобрать, но, похоже, что человек! Меня затрясло, как в лихорадке, ноги подкосились. Вместо того чтобы бежать прочь, бессильно опустилась на поваленное дерево. Мысли прыгали: «Где? Кто? Почему?»

«Надо успокоиться, – твердила я себе, – подумать». И тут снова голос! Я прислушалась. Он шёл будто из-под земли. Возможно вон оттуда,

из-за кучи веток. Набралась смелости – подошла ближе. А как же? Все русские бабы сердобольные, я не исключение.

Ворон замолчал. Я начала потихоньку растаскивать ветки. Трясусь от страха, а делаю. Оступилась, гляжу – чуть не угодила в глубоченную яму – под ветками её не было видно. И там кто-то есть! Присмотрелась – мужчина, вернее, старик. Голова косматая, а из заросшего седыми волосами лица выглядывают желтовато-зелёные, круглые, как у кота, глаза.

Увидев меня, старик оживился, и, не знаю уж каким макаром, очутился рядом. Только чудной он какой-то был, будто из маскарада: в серой посконной рубахе почти по колено, подпоясанной верёвкой, и в музейных лаптях, обутых не на ту ногу (правый – на левую, левый – на правую). И сам весь такой мосластый, неуклюжий, словно собранный из деревянных запчастей.

Поздоровались, а он поклонился мне в пояс и, налегая на {О}, проскрипел:

– Спасибо тебе, девица красная, что вызволила меня из сией ловушки.

Видать, мужики выкопали на большого зверя. Обессилеет, мол, дядя Медведь, тогда и возьмём. Но не вернулись, «охотнички». А вместо хозяина я-то угодил в яму. Вот так…. Долго я тут сидел? Кажись, уже пришло лето?

Я согласно кивнула:

– Лето, дедушка, – а в голове мысли кашей ворочаются от необъяснимости происходящего, но не страшно уже как будто.

– А ветками кто прикрыл яму? – любопытничаю я.

Старик махнул рукой:

– Есть вражина и на меня. Я только зрительно расту, а на самом деле, не выше человека. И если бы не ты, долго бы ещё сидел в ловушке, сам бы не выбрался.

– Кто же это, дедушка?

– Заклятый враг мой – Водяной.

«Странная фамилия, – мелькнуло у меня в голове, – и ничего она не объясняет. И что это за «зрительно расту»? А дед посмотрел на меня пристально из-под лохматых бровей, как будто вспоминая что-то, и велит:

– Пошли со мной! Подлечиться надо.

Я не смогла возразить, да и рта даже открыть не сумела, и послушно поплелась за странным стариком к берегу Целинки.

– О-о-о! Беда-то какая случилась! – воскликнул он сокрушённо, увидев мутные воды реки. – Пока я в яме сидел, родник пропал.

– Какой родник?

– Да тот, что речку питает. К нему я приставлен. Следить должон за

источником. Не уследил….

– Так Вы лесник! – осенило меня.

– Можно и так сказать, – согласился он. – Леший я.

«Вот шутник, – промелькнуло в голове. – А похож. Так он и описывается в фольклористике».

А «леший» улыбнулся моему неверию и предложил:

– Пойдём, поможешь мне.

– Какой я помощник, – уныло проговорила я, – хожу-то еле-еле.

– А ничего. Руки-ноги в речке помой, полегчает, – посоветовал дед.

– В этой грязи?

– Грязь природная. К хорошему человеку не пристанет.

Послушалась я его – и впрямь легче стало, и отправились мы к устью речки. Долго ли шли, коротко ли, но дошли до небольшого озерца – тоже мутного и застоялого. Лишь в одном только месте тонкой ниточкой бьётся в нём тонкая светлая струйка.

Начали мы с лесником расчищать источник и озерцо. Дед в воду вошёл, а я с берега. Чего только тут не было: корневища деревьев, ветки, гниющие листья…. До самого захода солнца трудились мы не покладая рук.

И вот, наконец, родник забил! На глазах светлело озерко, очищалось устьице Целинки.

Старик подошёл ко мне, опять поклонился:

– Благодарствую тебе, девица-красавица, за помощь.

Я фыркнула: тоже мне нашёл красавицу. Слепой что ли?

А он продолжил:

– Ты мне помогла, и я тебе помогу. За твоё доброе сердце будет награда. Искупайся в озере, смой хворь…. Наберись силы от целительного источника.

Я вроде хочу его послушаться, но не буду же раздеваться при нём. Лесник, будто услышал мои мысли:

– Я ниже по течению омоюсь.

Сбросила одежды и так, в чём мать родила, окунулась я в озерко. Вода холодная – а мне не холодно. И сразу так хорошо стало, как в юные годы – бодро, весело. Я уж и забыла, как это бывает. Счастье, радость, освобождение….

Оделась, вижу – старик ко мне подходит. Да и не такой он древний, как я думала. Где-то моих лет, ну, может, чуть старше. Он и спрашивает:

– Ну что, легче ли тебе, девица красная?

– Спасибо, лесник, намного легче.

Ну, не могла я даже в голову взять, что вот этот дедок – в самом деле, Леший. Не сумасшедшая же я? А он вдруг взмахнул рукой, передо мной лес расступился, и открылась дорожка прямо к остановке электрички. Кстати, я глянула на часы, четверть часа до неё.

– Прощай, красавица, тебе туда, – проговорил чудной старик, и ноги сами понесли меня к платформе. Пару раз я обернулась. Старик как будто вырос?! Вот он уже его огромное лицо выглядывает из ветвей деревьев, вот он уже с деревьями вровень. Улыбнулся, помахал рукой и исчез.

То ли был, то ли не был. Однако в вагоне меня девушкой назвали. А как посмотрелась дома в зеркало, так окончательно поверила в Лешего и целительную силу воды из источника. Жаль, что никому не расскажу о них – примут за душевнобольную. Вот разве написать?

 

 

Трещина

 

Погоди, не избѣжать тебѣ муки вѣчныя,

тьмы кромѣшныя, скрежета зубовнаго…

Огнь, жупелъ, смола кипучая, геенскія томленія…

П. И. Мельников

Тётка Варвара открыла глаза. В окне уже обозначились первые признаки рассвета. Но её разбудил не привычный крик пеуна, а что-то другое, странное, незнакомое, будоражащее…. Вроде и обычная предутренняя сельская тишина, которая вот-вот огласится пением петухов, лаяньем собак, мычаньем коров, а вроде и не тишина – какой-то едва слышный гул и, вроде, земля дрожит…. Накинув халат, Варвара выскочила на улицу. А там уже полдеревни! И у всех на устах один вопрос: что это?

Тракторист Мишка Добриков, накануне погулявший на именинах одноклассника, стараясь перекричать народ, вопил о каком-то метеорите. Вчера, мол, рассказывали за столом, что в области упал громаднейший метеорит. Так, может, это он и есть.

Моисеевна, властная старуха, бывший агроном распавшегося в девяностых колхоза-миллионера, с интонацией, не терпящей возражения, проговорила, обращаясь к самому продвинутому парню древни Федьке Жукову:

– Ты вот что, Фёдор, свяжись с райцентром и всё точно разузнай об этом метеорите. Как-то он упал подозрительно бесшумно.

Федька метнулся к себе в избу.

Подошёл местный предприниматель Околелов и деловито сообщил:

– Нет связи, ни проводной, ни сотовой. Надо идти и смотреть, что там случилось.

– Давайте, хоть коров подоим, а потом пойдём, – взмолилась Мишкина молодуха.

– А бабам вообще там делать нечего. Это мужская забота, – возразил Околелов.

Тут из дому выскочил Федька и от самого крыльца истошно заорал:

– Телефон молчит, радио и телевизор тоже не работают! Наверное, порывы на линиях. И мобильник не берёт!

– Надо идти, – подвёл черту деревенский предприниматель, – давайте, мужики, управляйтесь, а часов восемь и тронемся.

Солнце уже озарило взбаламученную деревню, когда все, включая женщин и детей, собрались перед сельсоветом. Мишкина жена жаловалось толпе, что у неё скисло молоко прямо из-под коровы. Бабы с опаской на неё поглядывали, как известно – это первый признак ведьмачества.

Но это подозрение тут же подверглось сомнению. Агрономша, на которую никак не подумаешь, что она замешана в связи с нечистым, сказала, что хотела на завтрак себе яичницу пожарить, глянула – а яйца чёрные. Бабы мелко закрестились и пригорюнились. Но тут подошёл Околелов, и народ дружно выдвинулся на поиски метеорита.

Вышли за околицу и определились с направлением. Звуки раздавались со стороны рощи, за которой начинались поля с озимыми.

Шли километра полтора. Гул не стихал, наоборот, стали, вроде, различимы человеческие голоса – похожие на шёпот… всхлипы. Народ заволновался. Некоторые боязливо оглядывались, замедляя шаг. Но предводители – Околелов и Моисеевна, смело шагали навстречу неизвестности: «Где, где упал этот окаянный метеорит?»

Однако метеорита не было видно. Зато леденящие душу звуки, похожие на человеческие стоны и крики, становились всё отчётливее.

Если это люди, то когда и откуда они понаехали? Ведь дорога проходит через деревню. Почему никто не заметил? Эти и другие вопросы возникали в головах встревоженных селян.

Подул ветер, такой обычный весной северный ветер. И вдруг резко запахло серой. Прибавили шагу. Вот уже миновали рощу. И тут перед возбуждённым народом предстала прямо посреди зелёного поля огромная трещина. Из неё вырывались жар и клубы чёрного дыма. Да так сильно, что края трещины обуглились.

– Ага! Вот куда упал метеорит! – воскликнул Околелов, потирая руки, – огромный, видать….

Однако люди не разделяли его радости, они пугливо переглядывались, боясь приближаться к страшной пропасти.

Оттуда несло серой – прямо-таки удушающий запах. И вопли, визг, стенанья, похожие на человеческие…. Языка не разберёшь, но крики боли и без языка понятны. И этой трещине, казалось и края не видно. Будто вся планета раскололась надвое. Прямо, конец света….

... Людям стало жутко – точно так описывают вход в преисподнюю в церковных книгах. Смертельный страх проник в душу каждого. Некоторые от него цепенели, другие стали отступать.

Тётка Варвара была верующая и в Откровении не раз читала: «…боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою». Она первой и произнесла это слово: «Гласы из преисподней….».

Произнесла тихо, но все её услышали. Потому что каждый подумал об этом. И вот уже прошелестело в толпе: «Дорога в ад, пекло… голоса мучеников…..».

Мишка, успевший похмелиться с утра, враскачку, нарочито безразлично подошёл к краю пропасти. И вдруг как ошпаренный отшатнулся и на заплетающихся ногах стал пятиться, потом развернулся и побежал. Люди, увидев его сразу состарившееся лицо, поседевшие волосы и безумные глаза, затряслись от страха. И все как сомнамбулы стали отступать, а потом и вовсе бросились бежать, спотыкаясь и падая, прочь от ужасного места, туда, в деревню, домой. Там спасение.

Деревня бурлила. Что делать? Как поступить? Страшно ведь. Никогда такого ужаса никто и представить не мог даже во сне. Бабы выли, дети ревели, собаки лаяли…. Мужики тоже тряслись, но спорили, думали, что делать.

В конце концов, решили снарядить Околелова в район. Пусть отправится по объездной дороге. Это на сто тридцать километров дальше, зато надёжнее. И пусть расскажет…. И пусть привезёт специалистов…. И батюшку захватит….

А деревня, может быть, проведёт, по предложению тётки Варвары, крёстный ход и будет ждать помощи?

Крёстный ход без священника? И даже без какого-нибудь причётника? А что делать? Церковь одна на весь район, и та в райцентре.
Распоряжалась тётка Варвара. Она когда-то переехала в деревню из города, где пела в церковном хоре, и поэтому считалась самой «божественной». Она велела мужикам сбить крест, такой, чтобы можно было его нести одному человеку, собрать все иконы в деревне и вручить каждому. На закате деревня, возглавляемая Варварой, несмотря на животный страх, собралась. Но идти к трещине, помня утреннюю попытку, все боялись. Варвара долго уговаривала народ, приводила разные примеры спасения крёстным ходом от болезней, мора, войн, засухи и даже от дьявола, и, наконец, уверила всех, что крест и соборная молитва отведут беды от деревни и преисподняя захлопнется.

Поскольку полагающихся в таких случаях хоругвей ни у кого не было, она повязала крест новым полотенцем, обрызгала свячёной водой и вручила его Федьке.

С молитвой к Богу – с просьбой оградить землю и проживающих на ней жителей от бед, с песнопениями крёстный ход двинулся к «преисподней».

Сначала шли неохотно, не веря в то, что это поможет, и молитву поддержали всего несколько верующих старух. Но с каждым шагом всё больше народу прислушивалось к тоненькому голоску тётки Варвары, хор крепчал – слова молитв и псалмов запоминались, крепчала и Вера.

Подземное бурление в трещине продолжалось, и оттуда по-прежнему раздавались крики и вопли. Но теперь люди, подкреплённые словом Божьим, нашли в себе силы приблизиться к кромке пропасти. Они двинулись вдоль неё, соблюдая всё же приличную дистанцию от «адовых врат», чтобы жар не опалил их, и выставляя перед собой иконы как заградительное средство.

Прошло, наверное, часа два их пути, а трещина, покрытая клубящимся дымом, по-прежнему уходила за горизонт.

Варвара, наконец, остановилась в изнеможении, размашисто перекрестилась, прикрыв лицо платком по самые глаза,
подошла почти к самому краю разлома и, не глядя, выплеснула туда святую воду.

Что потом было – уму непостижимо! То ли от святой воды, то ли время пришло, только из-под земли раздался мощный рёв и затем в глубине расселины – мощный взрыв. И вспыхнуло яростное пламя! Вопли и крики усилились во сто крат.

И неожиданно перед глазами перепуганных до смерти селян предстало кошмарное видение: из пропасти в огненном столбе призраками начали появляться сотни, тысячи искажённых болью человеческих лиц, калечные силуэты…. И каждый понимал, что это грешники, измученные пытками в вечном пламени и жаждущие искупления.

Обуреваемые страхом все, побросав иконы, ринулись вон от ужасающего зрелища. Не помня себя от жуткой картины, дома, в деревне, забились по избам, как тараканы по щелям, и у каждого в голове билась только одна мысль: каковы его грехи? Каждый вспоминал, что он сделал в жизни вопреки Божьим заповедям. Всё: воровство солярки или картошки из чужих огородов, супружеская измена и чревоугодие … – всё грех! Всё карается муками в адовом пламени.

Одни отправили тронувшуюся умом мать в дом престарелых – а как же «почитай отца и мать своих»?

Кто-то страдал пьянством, кто-то отличался тщеславием, хвастался своей красотой, умом или богатством….

Кого-то обуяла жадность, лень или зависть….

У Гришкиной жены был длинный и грязный язык, которым она коснулась почти каждого жителя деревни….

Федька душил кошек и отстреливал собак….

Даже «божественная» тётка Варвара когда-то в молодости увела чужого мужа – а это прелюбодеяние!

Каждый чувствовал за собой грех и трясся от страха – боялся оказаться в том пламени, в гиене огненной….

Варвара дрожащими руками сняла с полочки под божницей Библию и открыла Ветхий Завет на Заповедях:

«Синай стоял в огне, окутанный густым дымом, земля дрожала, гремел гром, блистали молнии, и, в шуме разбушевавшейся стихии, покрывая его, раздавался голос Божий, произносивший заповеди. Затем сам Господь начертал «Десять слов» на двух каменных скрижалях…».

Варвара знала заповеди наизусть, но снова перечитывала и понимала, что безгрешных в деревне нет. А может быть, и вообще таких не бывает. Разве что дети – ангельские души?

Утро следующего дня долго не наступало – жители деревни, устав от дум в бессонной ночи, даже не проснулись от дружного мычания не доеных коров.

Но вот в тишину ворвался рёв. Люди проснулись и насторожились. Слава Богу, рёв машин! Это Околелов привёз и учёных, и репортёров, и батюшку, и ещё кого-то. Но никто из жителей не пожелал их сопровождать в дороге к «преисподней». Пришлось это делать самому Околелову.

Подъехав к полю с озимыми, он очень удивился – трещина пропала! Он а увидел только широкую борозду с обожжёнными краями. Учёные засуетились: взяли пробу грунта, измерили глубину, ширину и длину борозды – она тянулась на восемь километров, порассуждали на тему сдвига тектонических пластов – явления довольно известного, и уехали.

Разочарованные репортёры сфотографировали опалённый след разлома, поспорили насчёт выводов учёных, решили, что метеоритная версия более правдоподобна, и отправились в деревню для опроса очевидцев.

Батюшка, собрав разбросанные по полю иконы и воткнув в землю брошенный Федькой свежевыструганный крест, с сомнением покачал головой и, на всякий случай, прочитал перед ним молитву.

– Без пастыря живут, что с них возьмёшь, – угрюмо пробормотал он, загружая иконы в багажник «Лексуса».

Тётка Варвара суетилась на кухне: с учёными из города приехал сынок Ванюшка. Да и не сын вообще-то он ей. В девяностых в деревне случился большой пожар – сгорел детский дом. Детей удалось спасти. А поскольку до них никому из начальников тогда не было дела, деревенские разобрали их по своим избам. И воспитали. И вывели в люди. Варварин Ванюшка, вон, инженер в Управлении буровых работ, гордость её. И подумала тётка Варвара: «А ведь деревня сделала доброе дело. Может, оно перекроет грехи-то».

 

Пришельцы

 

Неожиданно в иллюминаторе вспыхнули звёзды и будто застыли на месте. Что это!? Команда межгалактического космического корабля и члены научно-разведывательной экспедиции обеспокоенно кинулись в рубку управления.

Незнакомая галактика! Но её не должно быть на их пути! В маршруте предписан выход из подпространства вовсе не здесь, а в созвездии Ониокс, в сотне световых лет от родной Триесты. Почему же это произошло?

Пока командир успокаивал собравшихся, бортинженер Потиер вывел данные бортового компьютера на экран.

«Сбой программы связан с отказом системы управления. Так быстро устранить неисправность не удастся. Серьёзное дело», – подумал он и

и шёпотом доложил об этом командиру Круезу. Тот, отправив учёных в кают-компанию, собрал членов команды.

– Повтори ребятам, Потиер, то, что ты мне сказал!

Бортинженер поведал о катастрофе, которая грозит их кораблю.

– И что будем делать? – помощник капитана Илиес задал вопрос, который был у всех на языке.

– Ещё не знаю. Это у специалистов, надо спросить. Но думаю, необходимо как можно скорее куда-нибудь сесть, а там уже точно выяснять причины неисправности и устранять их, – грустно проговорил Круез.

– Правильно! Я тоже так думаю и уже рассчитал расход топлива. Если экономно расходовать, то должно хватить для возвращения домой – ещё на скачок, – подтвердил бортинженер.

– Ближе всех у нас вот эта яркая звезда, – указал астрофизик на панораму звёздного неба. – Как показывают приборы, вокруг неё вращаются с десяток планет. Наибольшее притяжение, которое хоть как-то соотносится с нашим, вот на этой, третьей от звезды планетой – с атмосферой, – пояснил он.

– Да нам без разницы, есть там атмосфера или нет. Мы же ненадолго.

Ликвидируем неполадки – и домой, – Илиез, как всегда, мчался впереди паровоза.

– Хорошо, ребята, – согласился с выводами астрофизика командир, – переходите на ручное управление и готовьте посадку, а я пойду, извещу наших «пассажиров» о непредвиденной задержке, обрисую ситуацию, что ли….

 

***

 

Планета, на которую высадились облачённые в скафандры с противорадиактивной защитой астронавты и члены экспедиции, действительно, имела атмосферу, два больших материка, много воды и – была обитаемой. В траве среди низкорослого кустарника и карликовых деревьев копошились какие-то мелкие зверьки, летали насекомые.

Астробиологи взяли пробы воздуха и воды и отправились в лабораторию делать анализы. Часа через полтора они вышли и объявили, что составы воды и воздуха на планете такие же, как и на Триесте. Вирусов не обнаружено. Радиация в пределах нормы. Некоторые сняли шлемы скафандров. В лёгкие полился живой ароматный воздух, каким не дышали уже целую вечность.

Начальник экспедиции собрал экстренное совещание учёных, членов научно-разведывательной экспедиции.

– Всё равно будем ждать, пока вы почините корабль, а мы тем временем, чтоб не бездельничать, исследуем планету, – пояснил он свои действия командиру корабля. – На сколько дней нам можно рассчитывать в своей работе?

– Ориентировочно… на неделю, – сокрушённо вздохнул Круез.

Но ни через неделю, ни через месяц устранить неполадки не удалось. И перспектив никаких…. Командир боялся даже про себя произнести окончательный вердикт – «никогда». Единственное, что он смог сделать в этой ситуации, это передать в Центр управления полётами Триесты сообщение о трагедии, постигшей его космический корабль, и координаты планеты, на которую они высадились, – ребятам удалось вычислить её местонахождение во Вселенной. Но если сообщение и дойдёт до адресата, то нескоро – пройдут, может быть, сотни, тысячи, миллионы лет…. Поэтому выход один: пока не терять присутствия духа и обживаться в новом мире.

Круез объявил общий сбор для пассажиров и команды корабля. Не глядя им в глаза, «вынес приговор».

Невозможно передать словами то чувство, с которым они приняли страшное известие. Ведь это значит: «прощай, вся прошлая жизнь» – родные, друзья, неосуществившиеся планы, широкие улицы городов и океанические пляжи….». Одним словом, всё, что составляло существование любого триестянина. Команда, правда, держалась довольно стойко, её готовили к подобной вероятности, но учёные…. Достаточно сказать, что этот же день двое из них покончили жизнь самоубийством.

 

***

 

Первые месяцы и годы высадившиеся на планете астронавты, переступая через себя, через безысходность положения, чтобы не «свихнуться», а отчасти, по инерции продолжали жизнь прежней жизнью: обслуживать оборудование корабля, изучать и описывать новый мир, его флору и фауну. Но более мелкие бытовые проблемы вставали перед ними всё чаще. Особенно всех беспокоил вопрос пропитания. Запасы пищи на корабле закончились, а переходить на местные продукты было очень затруднительно: слишком мелкие плоды – на один зуб, а зверьков, чтобы одному наесться надобно с десяток.

Всё большая часть времени проходила в поисках пищи, всё чаще триестяне отъезжали на вездеходах на дальние расстояния от корабля.

Как-то Илиез, астрофизик Лиер и ещё небольшая компания изголодавшихся приятелей отсутствовали целую неделю и вернулись с полным багажником мяса – наконец-то, им встретились животные, похожие на триестянских ящероподобных – завров. С такими же мощными хвостами, длинными шеями, маленькими головками и мясистыми боками. Обнаружили они стадо завров у берега пресного водоёма.

Продемонстрировав товарищам розовое филе, довольный Илиез, возбуждённо воскликнул:

– На них можно по-настоящему охотиться! Как когда-то охотились наши древние предки!

Но радость была недолгой. Дичи оказалось не так уж и много. Вскоре вся она попала на стол, и появилась необходимость искать новые ареалы обитания этих животных.

Зато на этой небольшой планете, новосёлы её назвали Гея, встретилось редкое во Вселенной явление – разумная жизнь. И не просто разумная. Учёные, наблюдающие за гуманоидами, утверждают, что гияне почти копия триестян. Только уменьшенная. Великаны и карлики!

Гияне обладают довольно развитой речью, и космолингвисты даже пытаются вступить с ними в контакт.

Теперь все ходят, чуть ли не согнувшись, и смотрят себе под ноги, чтобы ненароком не раздавить хозяев планеты, которые называют себя людьми. Живут они в лесу, строят из ветвей хижины. Главное их занятие – охота. На контакт геяне не идут: убегают или прячутся в густой растительности. Круез думает, что это из-за поведения астронавтов. Ведь многие употребляли людей в пищу, пока учёные не объявили их разумными.

Со временем корабль обветшал, и у космических «гостей» появилась необходимость возводить себе жилища…. И кто-то уже вырезал бластером пещеру в меловых отложениях местных гор. Другие нарезали плит и сложили из них дома. Построили даже что-то похожее на библиотеку или обсерваторию, куда снесли информационные носители и вообще всё ценное оборудование с корабля.

Таким образом, получился целый посёлок. Главным остался Круез.

Однако со временем произошло самое неприятное, что может случиться в коллективе, – начался разлад между отдельными группами новосёлов, связанный с различными взглядами на дальнейшее существование их на Гее. Шли постоянные научные споры и не только научные. В отдельных случаях дело доходило чуть не до драки. Расхождения были самые разные. Например, многие требовали создания полигамных семей (для продолжения рода) – женщин среди триестян были единицы.

Круез оказался не готовым консолидировать усилия всех на какой-то одной цели. Это не то, что управлять командой астронавтов, привыкших к порядку и дисциплине!

Условно жители посёлка разделились на три группы: клириков, естественников и астрогенов.

Клирики считали, что нужно установить тесную связь с аборигенами, стать для них кем-то вроде богов и постепенно, малыми порциями, передавать им знания. Среди этой группы были не только мужчины, но и женщины, родились и дети, так что продолжение рода «богов» обеспечено на тысячелетия, была бы пища. Но аборигены, конечно, не оставят их голодными.

Клирики ушли из посёлка первыми.

Естественники предполагали наличие некой генетической совместимости у триестян и жительниц Геи и вели исследования по искусственному оплодотворению самок аборигенов. Они решили вывести новую расу геян, более крупных, и воспитывать их в традициях собственной культуры.

Естественники тоже ушли на новые места.

В итоге, в посёлке, в центре которого памятником стоял полуразрушенный корабль, спустя три столетия по гиянским меркам, остались командир Круез и трое членов его команды: Потиер, Илиез и Лиер. Они были голодны и злы, но продолжали подавать сигналы, и не только в свою Галактику, но и в свободный космос.

Перед отлётом Круез слышал в Межгалактическом управлении, что организуются ещё экспедиции на край Вселенной.

«Что, если… вдруг… неожиданно… случайно…. Ведь всё бывает на свете! Разве они сами думали, возвращаясь из успешного полёта, полные научных открытий, уверенности и оптимизма, что могут закончить свои дни на этой заштатной планетке? Но это случилось же? Может случиться и обратное. Сигнал поймают, их спасут….» – так размышлял Круез, сидя на своём месте, в кресле командира. Он часто приходил сюда в рубку управления старого звездолёта. Ему казалось, что только здесь приходят правильные мысли…. Хотя корабль был почти пуст. Разобрали внутри всё: мебель, стенки, лестницы… обшивку…. Кстати, Круез себе выточил из металлической обшивки что-то вроде старинного ченока, каким его видел в музее, обоюдоострого ножа с длинной ручкой. И он ему уже много раз был полезен.

Жаль, что эта четвёрка астронавтов во главе осталась без средств передвижения: оба чиненых-перечиненных вездехода были захвачены ушедшими группами. Вместе с ними отправилась в новую жизнь большая часть библиотеки с научным и медицинским оборудованием. Единственное, к чему Круез не допустил своих земляков, это к фонону – средству связи и своеобразному уловителю космических сигналов, который он снял с корабля, и всё последнее время с ним не расставался. Аппарат, можно сказать, был вечный, поскольку зарядкой для него служил любой источник энергии. А на Гее их хоть отбавляй. Это и яркая звезда днём, пышущие огнём и пламенем горы, да хоть и костёр из сухих карликовых деревьев!

Астрогены – самая малочисленная группа триестян, кучка тех, кто надеялся на помощь извне. Им удалось усовершенствовать сигнализатор. Кроме того, обдумывали другие способы подачи сигнала. Но, к сожалению, большую часть светового дня Круез с товарищами были вынуждены чуть не на коленях ползать по Гее, выискивая что-нибудь съедобное. Они похудели и осунулись, не проходящий голодный блеск в глазах указывал о начавшихся разрушениях психики.

Однажды на рассвете Потиер проснулся от того, что перед ним на корточках сидел Илиез и смотрел на него жадными, безумными глазами. Потиер закричал и разбудил остальных. Только тогда Илиез пришёл в себя.

– Всё, нам тоже надо уходить отсюда. Иначе мы съедим друг друга. Представьте, что где-то ходят жирные завры, а мы тут от голода сходим с ума.

– Ты прав Илиез, я уже думал об этом, – согласился Потиер, – исчерпан весь пищевой потенциал территории.

Все повернулись к командиру. Круез был далёк от этих мыслей, с маниакальной упорностью ждал сигнала, известия оттуда…из космоса. Неважно, что это может быть. Просто он верил в удачу, в свою звезду. Он был всю жизнь везунчиком, и вдруг такое приключилось. Должен, должен быть у этого приключения счастливый конец!

Все смотрели на него.

Круез «спустился со звёзд»: «А что если не будет счастливого конца, и товарищи договорятся – съедят одного, потом другого…»

– Собираемся, – сказал он отстранённо. – Завтра уходим.

Взяли самое необходимое: оружие, личные вещи, Круез закрепил на поясе впереди фонон, сбоку ченок. Шли на юг, вглубь материка, медленно, по полдня отвлекаясь на добывание пищи. Глотая горстями мелкие, горькие плоды, пополам с листьями, Потиер, горестно вздыхая, шутил:

– Так за ненадобностью скоро и зубы атрофируются.

Вскоре закончилась и такая пища. Впереди лежала степь, покрытая то ли колючей травой, то ли кустами. На разглядывание не было уже сил. Обламывая колючки, отправляли в рот кислые стволы. Но они не утоляли голод, лишь раздражали язык и нёбо.

Кое-как преодолев степь, астронавты вышли к речке, вдоль которой заметили рощицы с обглоданными деревцами.

– Кто-то нас опередил, - разочаровано проговорил Илиез.

Лиер, приставив руку к глазам от слепящего полуденного солнца и вглядываясь в дрожащую даль, проговорил в сомнении:

– Или мне кажется, или действительно я вижу завров?

– Да, это они, – вскоре подтвердили остальные, – мы спасены.

Животных оказалось немного. И одни самки.

– Видно, откладывали яйца, – заметил Круез.

Когда разделали первую тушу, сильно разочаровались – настолько истощена она была.

– Вероятно, им тоже не хватает еды, – предположил Потиер.

– Да, но они травоядные, – возразил Илиез.

– А я согласен с Потиером, – кивнул Круез. – Листья объедены, а трава настолько мала, что они не могут её даже ухватить.

 

***

 

Астронавты ничего не ели уже трое суток. Единственное чего было вдоволь – это воды. Напившись, приятели сели передохнуть на берегу речушки.

– Кажется, впереди только горы, – вздохнул Потиер.

– И никакой еды, – добавил Илиез.

– Надо было идти не на юг, а на северо-восток, как я говорил, – пробурчал Лиер, – здесь мы сдохнем.

– Хватит ныть, друзья, удача не минет нас, – попытался успокоить их Круез, – пошли вдоль берега. На водопой приходят и более мелкие зверушки, необязательно завры.

– Я согласен даже на этих, рогатеньких. Или аборигенов. Эдак, на десяточек, – поднимаясь, тяжело выдохнул Лиер. Они медленно плелись, поглядывая на кромку воды, ища глазами хоть какую-то живность подходящего размера.

Через некоторое время изумлённые путники остановились как вкопанные. На берегу речушки они увидели триестянина (?)– кажется, астробиолога экспедиции. Круез даже не помнил его имени. Тот спал, раскинувшись на горячих камешках.

Приятели не стали ждать, когда он проснётся, и разбудили несчастного. Худой и бледный, с погасшим взором, астробиолог, казалось, даже не удивился столь неожиданной встрече. Из его рассказа друзья узнали, что группы «естественников» больше нет. Он последний.

А начиналась их новая жизнь замечательно. Учёные нашли прекрасное для жизни место с естественными гротами, чистой водой, лесом, населённом геянами, и на небольшом расстоянии от всего этого пастбище завров. Два-три дня пути на вездеходе. Одни из группы занимались исследованиями, другие – охотой. Потом менялись, чтобы никому не обидно было.

– Для исследований и опытов нужны были, разумеется, молодые самки аборигенов. Мы их отлавливали почти каждый день. После неудачных опытов съедали. Геянам это очень не понравилось. И они начали против нас войну, – проговорил астробиолог, сморщившись от воспоминаний. – Однажды они проникли к нам в жилище, когда все спали, и ослепили острыми пиками. Меня в это время не было дома. Когда вернулся, обнаружил товарищей с окровавленными лицами, стенающих от боли. Я, как мог, оказал им первую помощь. Тогда они попросили есть. Я решил поехать на охоту один, но вездеход оказался неисправен. Это они, геяне!

Сам я кое-что ел. Но как я мог накормить моих слепых товарищей!

Они все умерли. Я засыпал камнями вход в пещеру и ушёл…. Вы ведь меня не бросите?

– Не бросим, – вздохнул Круез, – правда, мы сами не в лучшем положении. Голодно….

Через пару дней бесплодного пути, когда светило склонялось к закату и глаза искали место, где бы упасть, великаны наткнулись…. на завров. Да, на завров, но только неживых. Целое поле мёртвых завров. Трупов! Они вздулись и смердели.

– Как жаль, – сказал Круез, прикрывая нос рукой.

– А что если….– воскликнул Илиез.

– Не вздумай! – перебил его Круез. Он поднял бластер и направил его на помощника. Но остановить его и остальных друзей он уже не мог. Разум покинул их. Ему и самому хотелось вонзить зубы в кусок этого вонючего мяса. Но рвотный позыв согнул его пополам. «Значит, я ещё в уме», – мелькнуло в воспалённом мозгу. И он побрёл прочь от этого адского пиршества. Пожевав сухой травы, он запил её водой, лёг на прогретую землю, положив под голову ченок, и не заметил, как уснул. Снились ему обрядовая песня матери на его проводах в дальний космос и сигнал фонона.

 

 

***

 

Тарасу Гунько далеко за сорок. У него двое детей-подростков, а он всё никак не найдёт место в жизни. Если б не жена, которая работает в лесхозе главным бухгалтером и неплохо получает, неизвестно, на что бы жила семья. Сам же Тарас, краснобай с вьющимся чубом и круглыми карими глазами с дурнинкой, – в свободном полёте: он уже много лет пытается заняться индивидуальным предпринимательством. И каждый раз неудачно.

Разводил как-то кур, однажды утром проснулся, а несколько сотен цыплят лежат в рядок мёртвые – ласки постарались.

Было, занялся утками – они у него улетели осенью на юг.

Тарас плёл корзины из ивовых прутьев, но в станице никто не покупал, таких умельцев было много, а в город везти, себе дороже.

Короче говоря, всё, чем занимался, а лучше сказать, увлекался Тарас, не перечесть. Но он не унывал. Все неудачи запивал самогоночкой и заигрывал баяном.

Последнее его увлечение – гончарное дело. Он даже прошёл курсы у настоящего мастера в Анапе и, вроде, договорился с хозяином ларька на трассе, что тот будет торговать его изделиями.

Он купил гончарный круг, печь, глазурь, переоборудовал сарай в мастерскую, осталось за малым – найти глину, подходящую для изготовления посуды.

Первую партию этого материала он привёз издалека. Невыгодно. К тому же, как говорят, первый блин комом. Хозяин ларька даже не взял его горшки, уж больно неуклюжими они выглядели.

Был месяц май, в связи с таянием снегов в горах начались оползни. Даже в одном месте перекрыли трассу – машины шли в объезд. Владелец ларька посоветовал Тарасу поехать туда и посмотреть срезы. Когда-то недалеко от того места был глиняный карьер..

Тарас, скорый на подъём, сразу и отправился на своих старых «жигулях» к глинищу. Часа два он ехал в гору, до запрещающего знака. Потом пошёл пешком: место схода пласта было огорожено. Он выломал палку и осторожно начал шевелить почву под ногами. Вроде, не ползёт.

Чуть выше начинающий гончар увидел срез, а в нём – искомую белую глину! Он решил подойти ближе и взять пробу. Осторожно сделал шаг, другой…. В это время в метрах ста от него земля медленно поползла вниз. Тарас, почти не дыша, застыл на месте. И чуть не умер от страха: почва вместе с кустарниками и чахлыми деревцами сползала, открывая его взору что-то совсем нереальное, даже фантастическое – гигантский человеческий череп.

С громадными ямами глазниц и зубищами по полметра. Из-под черепа выглядывали эфес и лезвие огромного меча….

Вскоре в газете появилась заметка, сообщающая, что недалеко от города Геленджик в предгорье Кавказского хребта кубанским предпринимателем найден скелет десятиметрового гиганта. Углеводородный анализ определил возраст находки – девять миллионов лет. 
Исторические хроники последних трёх веков часто сообщают о находках в разных уголках земного шара скелетов людей аномально высокого роста.

Рисунки на камнях инков, обнаруженные в Перу и собранные в музее Джавира, показывают, что люди жили одновременно с динозаврами. Сравнивая эти рисунки на камнях, можно обнаружить удивительный факт: человек и динозавр имеют примерно схожие пропорции. Возможно, люди, которые жили во время динозавров, были гигантами.

 

Жихарь

 

 

Это рассказ о событиях, которые произошли совсем недавно в одном среднерусском городке. На его окраине стоял большой облупленный дом – прибежище местных пьяниц. Его хозяин, Николай Евсеевич Торкин, тоже пьющий, изо всех сил старался сохранить достоинство в надежде, что чёрная полоса в его жизни пройдёт, и все станет, как прежде.

Когда-то этот дом, выкрашенный ярко-синей краской, улыбался чистыми стёклами окон, смотревшими на заливной луг, голубую змейку реки и дальнюю кромку леса. Дом был наполнен счастьем большой работящей семьи. Все ладилось и спорилось в нем. В саду колокольчиками звенел детский смех, на кухне пахло пирогами, из зала доносились звуки фортепьяно.

Прошло четверть века, и все здесь изменилось. Родители умерли, повзрослевшие дочери вышли замуж, сыновья разъехались. В доме остался жить только Николай. После армии он пошёл работать на завод, где трудился его отец, а до этого и дед. Женился он поздно, в тридцать лет. Все искал девушку, похожую на мать, которую он бесконечно любил. Так и не найдя свой идеал, он остановил выбор на милой, скромной девушке, подходящей на роль преданной жены и хозяйки дома. Она родила ему двоих детей, сына и дочь, и потекла жизнь с радостями и тревогами, как это и должно быть.

Однако вскоре наступили тяжёлые после перестроечные времена. Рабочим завода стали задерживать зарплату, а потом перестали ее платить вовсе. Сбережения и запасы закончились. Николай, привыкший жить честным трудом, не сориентировался в рыночной экономике и мучился оттого, что не может прокормить семью. Митинги, забастовки, обещания руководителей завода только раздражали его, поскольку от них не было никакого толку. Николай лишился самого главного – веры в будущее, в самого себя, и от безысходности запил, впрочем, как и многие его товарищи. Водка помогала ему хоть на время забыть жестокость, пришедшую в привычный мир. Жена после многих попыток привести его в чувство уехала с детьми к матери в деревню, в надежде, что «земля прокормит».

Николай остался в полупустом неуютном доме один – сорокалетний пьяница с одышкой и начинающейся болезнью почек. Постепенно двор зарос бурьяном, а в доме все крепко пропиталось запахом нестиранного белья, затхлостью и чем-то специфическим, свойственным жилью пьющих людей. Со временем у Николая отключили за неуплату свет, а затем – воду. Не хватало топлива, и этой зимой он, чтобы не замёрзнуть, перебрался на кухню, поближе к печке, для которой собирал дрова и хворост по всей округе. Жизнь в доме почти остановилась. И сам дом без настоящего хозяина стал стареть: стонали, словно больные, половицы, скрипели рассохшиеся ставни; начала течь кровля и потолок покрылся черными ржавыми пятнами. Иногда Николая охватывал хозяйственный зуд, и он лез наверх латать крышу или поправлял покосившийся забор. Но это бывало в редкие часы просветления.

На все это безобразие печально смотрел Жихарь, маленький домовой мужичок с седой бородой и косматой головой. Он помнил, как умирала старая хозяйка дома, мать Николая. В промежутках между приступами боли она обращалась к нему, к Жихарю. Она всегда уважала и чтила домового, оставляла ему на ночь что-нибудь вкусненькое, разговаривала, советовалась с ним. И в последние минуты жизни, беспокоясь о детях и внуках, молила его не оставлять без помощи ее домочадцев, просила оберегать их от горя и бед. И вот сейчас Жихарь решил, что пора вмешаться в жизнь хозяина, иначе будет бесповоротно поздно.

Однажды ночью пьяница проснулся от тяжести на груди. Кто-то горячий и невидимый навалился на него так, что трудно стало дышать. Николай хотел столкнуть этого «кого-то» с себя, но все члены будто занемели: он не смог даже пальцем пошевелить и хотел закричать, но, как ни напрягал глотку, из нее не вышло ни звука. Это продолжалось, наверное, с минуту, но Николаю показалось, что очень долго. Наконец, тяжесть исчезла, он глубоко вздохнул и пошевелил руками. «Что это было? – со страхом думал он. – Посмотреть, разве?»

Николай набрался храбрости и, встав с кровати, дрожащими руками нащупал спички и огарок свечи. Слабый огонь осветил продавленный диван, грязный стол, закопчённую печь. Все тихо. Николаю захотелось пить. Накануне он, как всегда, приложился к бутылке, и теперь у него сохло во рту и мучил похмельный синдром. На ватных ногах он добрался до эмалированного ведра с водой, стоящего на табуретке у входа в кухню. С жадностью осушил полную кружку. Стало вроде бы немного легче. Николай взял плошку с огарком свечи и пошел по дому. Несмотря на то, что окна и двери еще с зимы были плотно закрыты, пламя свечи колебалось. Вокруг Николая мелькали причудливые тени, похожие на невиданные существа. «Наверное, глюки. Допился», – пронеслось в голове.

Вдруг свеча мигнула и погасла. Объятый ужасом, пьяница выскочил на крыльцо.

Тонкий серпик луны задвинули тучи, малочисленные звезды равнодушно тускнели в своем далеке. Николаю понадобилось время, чтобы глаза привыкли к темноте и увидели его родной двор. Он сел на скамейку под старой раскидистой яблоней. Руки тряслись, душа от страха выпрыгивала наружу, очень хотелось выпить. Однако думать о выпивке было еще рано, надо дождаться рассвета. Трясясь от предутренней свежести, Николай сидел на скамейке, пока не заалела заря. Затем, взяв в сарае корзину, полез на яблоню. Руки и ноги еще дрожали, он едва не упал, но все же нарвал яблок и отнес их соседке.

Та не удивилась появлению Николая и налила ему литровую банку мутного пойла, которое она называла водкой. Окрепший духом Николай пошел в дом. Из закуски ничего не было, только хлеб и лук, ну это не беда, главное – есть чем полечиться. Он с удовольствием почесал грудь и почувствовал под рукой зудящую боль. В комнате стояло трюмо. Он пошел туда. Всмотревшись в мутное и грязное зеркало, Николай обнаружил на груди красные, как от ожога, пятна.

Ему хотелось думать, что ночное происшествие померещилось или пусть даже галлюцинация, но тогда откуда эти пятна? Липкий страх вновь охватил Николая. «3начит было, было, было», – стучало в висках. Он с трудом налил стопку самогона. Руки тряслись настолько, что стакан стучал о зубы, словно выбивал дробь. Наконец, опрокинув тару, Николай выдохнул и закурил.

«Что же это было? – думал он. – Или почудилось мне? Откуда тогда эти следы на груди? И помню я все. Не совсем же пропил ум?»

Он полечился второй раз. Мысли стали мягче, события прошедшей ночи затуманились. После третьей стопки его совсем развезло. Часов в одиннадцать Николая растолкали приятели Иван и Семен, видно, почуяли наличие выпивки. Николай суетливо переставил с подоконника на стол еще два залапанных стакана и разлил самогон. Они выпили. Николай многозначительно посмотрел на своих товарищей и объявил:

– Ребята, а вы знаете, у меня галюники пошли...

Приятели заинтересованно уставились на него. Николай, стараясь оставаться спокойным, поведал им о ночных событиях.

– Фи! У меня ещё лучше было! – перебивая рассказчика, воскликнул Семён. – Утром встаю, а на шифоньере черт сидит и грозит мне пальцем. Я налил стопку, а он все равно грозит. Я выпил, повернулся, а его нет. Вот и все твои страхи. Наливай ещё!

– Нет, мужики! Лично я никакого черта не видел, только почувствовал, что кто-то навалился на меня.

– Да показалось тебе, – успокаивал Иван.

– Показалось?! А это вы видели? – Николай расстегнул ворот застиранной рубашки и показал свою лысую грудь в красных проплешинах.

– Ты это по пьяни себе подпалил и забыл, – убеждали его собутыльники, но не долго. Вскоре они дошли до кондиции и расползлись по домам.

Николай остался один, и чем больше он трезвел, тем становилось ему страшнее. Ночью в доме начался настоящий полтергейст: хлопали двери и форточки, сама зажигалась и гасла свеча, падала со стола посуда, двигались стулья, летала одежда – и все это сопровождалось жуткими завываниями и стонами. Николай допил самогон, упаковался с головой под одеяло на стареньком диване и забылся.

Утром приковыляли приятели, опохмеление и весёлые. Семён торжественно водрузил на стол непочатую бутылку казённой водки, а Иван – батон хлеба и полиэтиленовый пакет с огурцами.

– Ну, как, Колян? – сочувственно спросил хозяина Семен, но, оглядев кухню, удивлённо воскликнул:

– Что за разгром? Ты что, бесился?

Николай знал, что ему не поверят, и медлил с ответом.

– Ну не хочешь, не отвечай. Разливай! – обратился к нему Иван, с нетерпением составляя стаканчики в кучу.

Николай потянулся к бутылке, но она на глазах у всех передвинулась по клеенке, как по катку, на противоположный край стола. Он зашел с другой стороны и хотел взять бутылку за горлышко, но она резко дернулась, подпрыгнула и упала на пол.

Мужики сразу протрезвели.

– Ну что, видели? – дрожащим голосом проговорил Николай. – Теперь вы мне верите?

Приятели несколько секунд сидели неподвижно с выпученными от страха глазами. Потом Иван опасливо посмотрел вокруг и зашептал:

– Здесь дело нечисто, это ясно. Давай мы тебя отведем к бабке Матрёне. Она в этом соображает.

– Да, – поддержал Ивана Семён,– сейчас и пойдём.

Он осторожно, как гадюку, поднял бутылку с пола и засунул в карман. Втроём друзья отправились на другой конец улицы, где жила бабка Матрена, которая лечила от сглаза, вправляла грыжу и оказывала различные тайные услуги.

Всех она, конечно, в дом не пустила.

Когда за Николаем закрылась дверь, Иван с Семёном открыли бутылку и, сидя на лавочке в ожидании друга, потихоньку стали ее цедить.

Матрена внимательно выслушала Николая и понимающе закивала головой:

– Да, милок, сильно ты рассердил Жихаря. Домовой это, а у нас зовут «Жихарь». Недоволен он тем, как ты живёшь. Пьешь, я вижу?

– Выпиваю помаленьку.

– Прекращай! Он житья не даст. Уж если взялся за тебя, то держись.

– А что делать, бабушка?

– Приберись в доме чисто-чисто, как это при покойных твоих родителях было. Домовой беспорядка не любит.

– И все? – удивился Николай.

– Нет, не все. Выслушай и сделай, как я скажу. Когда полы вымоешь, перво-наперво чабрецу насыпь в углы, – Матрена вынесла из кладовки и протянула завёрнутый в газету пучок травы. – Потом налей молока в блюдечко и положи рядом горбушку хлеба. Затем поклонись во все четыре угла и скажи: «Хозяин мой, домовитель мой, заведи приятельство со мной», – а когда он тебе покажется (ты сам поймёшь, что это он), говори с ним. Все рассказывай, как дошёл до жизни такой, какие были беды-победы... А ну, повтори, как ты обратишься к домовому?

Николай несколько раз повторил слова, пока не заучил наизусть.

– Ну, теперь иди! – перекрестила его старая Матрена и выставила за дверь.

Приятели, уже готовые, сидели на лавочке, свесив буйные головы. У их ног стояла наполненная на треть бутылка водки, Николаева доля. Ему была приятна дружеская солидарность, но он осторожно прошел мимо лавки с мужиками и направился к своему двору.

В этот же день Николай сделал все, как велела Матрена. И вот через некоторое время невесть откуда появилась незнакомая кошка, полакала молоко, понюхала горбушку и с важным видом прошла к печке. Затем она уселась на грубку печи и уставилась на Николая круглыми желтыми глазюками. Он был готов голову на отсечение отдать, что кошка никак не могла попасть в дом, поскольку окна и двери все были закрыты. Хозяин недоверчиво посмотрел на кошку, но все же на всякий случай начал с ней говорить:

– Что глядишь? Противно? А мне, думаешь, не противно? Совсем скотиной сделался. Даже жена и дети от меня отказались.

Говорит он это кошке, а сам вроде жизнь свою разбирает и упорядочивает, вспомнил родителей, деда с бабкой, сестёр, братьев. И так четко в голове все расставилось по своим местам, что он почувствовал себя готовым вернуться к нормальной жизни. Глянул он на грубку, а кошки уже нет. Повернула его мысли в нужную сторону и исчезла. В эту ночь он уснул трезвый. И навёл Жихарь ему сон, будто в дверях стоит мать, такая, какой она была перед смертью: худая, с длинными седыми волосами и в белой ночной рубашке. Она протягивает к нему иссохшие руки и сквозь слезы умоляюще шепчет:

– Не пей, сыночек, не пей!

И так поразило и напугало Николая появление матери и ее слезы, что он проснулся; его захлестнула чёрная тоска одиночества, захотелось всех увидеть: семью, сестер, братьев своих, которых он не видел уже почти десять лет.

До рассвета он лежал с открытыми глазами, заново переживая сон и все, что предшествовало ему.

Утром притопали приятели. Они принесли с собой бражки, которую Иван исхитрился зачерпнуть из тёщиной бочки. В кухне стало сразу тесно, неудобно, кто-то щиплет, щекочет мужиков, посуда из рук падает, соль рассыпается. Помучились-помучились гости, так несолоно хлебавши и ушли.

А Николай не огорчился. Он побрился, постирал одежду и начал потихоньку приводить в порядок дом, сад, огород.

С месяц, наверное, так прошло – Николай держится, не пьёт. Дружки приходят все реже, и то – в калитку постучатся, а в дом не заходят, боятся. Как-то заглянули через забор, а Николай во дворе что-то чинил. Вышел к ним и зовет в дом к себе.

– Нет, нет, – отказываются приятели.

– Пойдёмте лучше на речку, – предложил Иван, – посидим там на чистом воздухе, проводим лето.

Николай согласился, не хотел обижать отказом друзей. Идут по лугу, а вокруг красота: высокие травы, птички щебечут, в небе журавли курлыкают. Вдохнул Николай ароматный воздух, подставил лицо под нежные лучи утреннего солнца, и радость наполнила его сердце.

Друзья расположились на прибрежной травке, выложили закуску, разлили водку.

– Как хорошо! – не удержался от избытка чувств Николай.

– А будет ещё лучше! – убеждённо воскликнул Иван, подняв стакан. – Выпьем за то, чтобы всегда было что выпить!

Николай только взял стакан и хотел было поднести его ко рту, как вспомнил мать. Стоит она перед глазами, протягивает к нему руки и плачет. Жгучий стыд овладел им, поставил Николай стакан на место.

– Ты что, друган? Не хочешь или совсем завязал? – удивился Иван, а Семен только и мог сказать:

– Ну ты и даешь, Колян!

– Не могу, братцы, – чуть ли не со слезами взмолился мужик. – Режьте меня, бейте, не могу! Организм хочет, а я не могу.

И ведь перестал Николай пить. Неизвестно, кто больше помог ему в этом, домовой или покойница-мать, появляющаяся каждый раз перед глазами Николая, как только он поднимает стопку, но только стал он трезвенником.

И в доме у него порядок, уют. Сам сияет, как новенький рубль: расчесан, вымыт, подтянут. Работает, как прежде, на своем заводе, только теперь он «ОАО» называется.

Когда семья домой вернулась, он все жене рассказал. Она сразу же поверила и приняла в своё сердце Жихаря. И теперь каждый день наливает ему молоко, разговаривает с ним, советуется. А домовой, со своей стороны, делает все, чтобы в доме были мир и достаток.

 

Любовь к искусству

 

Алёна обожала живопись, хотя сама рисовала очень посредственно. Любая выставка изобразительного искусства в их городке привлекала ее внимание и создавала праздник. Она долго и тщательно одевалась, наводила красоту на лицо и отправлялась на вернисаж. Вот и сегодня возбуждённое состояние не покидало Алёну все воскресное утро. Вчера она увидела афишу, извещавшую о выставке картин модного художника Василия Фаронова. Открытие в одиннадцать, но уже с девяти часов Алена заняла место перед зеркалом. Ей хотелось сегодня быть в зелёном. Она надела прямую темно-зеленую юбку с высоким разрезом сбоку, более светлого оттенка блузон с длинными широкими рукавами, и небрежно накинула на плечи салатный шарф... Нет. Слишком тонно. Но зелёного хотелось. Примерила атласное платье с узким лифом и малахитовой брошью на груди. Чудесно, но не для утра. Алена с сожалением сняла наряд и, уже нервничая, влезла в маленькое ядовито-зелёное трикотажное платье. Это – то что надо!

Настроение восстановилось. Полчаса Алена занималась макияжем, хлопала ресницами и облизывала губы. Затем облачилась в платье, сделала причёску и оценивающе посмотрела на себя в зеркало. На неё глядела со вкусом одетая молодая женщина приятной наружности и с налётом духовности на лице. Итак, известная в городе слегка экзальтированная любительница живописи Алена Полоцкая готова восторгаться, спорить, принимать участие в презентациях и фуршетах...

Василий Фаронов не учился живописи. Это было заметно, что называется, невооружённым глазом. Он начал рисовать неожиданно для себя. Увидев сюжет со всеми деталями, Фаронов возникший мысленно образ переносил на холст. Его картины, странные, населённые зеленоватыми лицами и огромными, как бы обращёнными внутрь, глазами, нависшими лбами и срезанными подбородками, привлекали общее внимание. И не мастерством и красками, а чем-то иным, может быть, несуразностью или шокирующим гротеском... У полотен Фаронова зрители останавливались, как вкопанные, и долго не могли оторвать взгляда от изображения. Кто-то отходил от его картин понурый, кто-то набирался сил. Это было так необычно: не любование картинами, а какая-то невидимая связь с изображёнными лицами. Все это придавало популярности художнику, и на его выставки многие стали приходить из любопытства.

С точки зрения искусствоведов полотна Фаронова ценности не представляли, но другие художники опасались выставляться с ним. Он не был им конкурентом, но рассказывают об одном случае, когда яркая, сочная картина одного живописца, изображающая пышную женщину с алым ртом и живыми васильковыми глазами, висевшая напротив портрета работы Фаронова, померкла за двое суток. Знатоки живописи делали несмелые предположения и проводили параллели с тающей улыбкой Моны Лизы великого Леонардо или с бесполыми лицами и взглядами вечной мудрости с икон Рублёва. Сам Фаронов не мог объяснить силу своих творений, но остерегался дарить картины друзьям, боялся развешивать работы у себя в квартире. Он сплетал их в альбомы с толстыми обложками и хранил в чулане, причём поворачивал их лицом к стене, выходящей на улицу.

Алена впорхнула в выставочный зал музея и сразу увидела весь бомонд, который сосредоточился у женского портрета. Портрет назывался «Мадам Коко» и изображал зрелую женщину, пол-лица которой занимали глаза; в них читались разум и опыт. Чирикнув приветствие, Алена с учёным видом присоединилась к приятелям и уставилась на картину. Сначала у неё возникло удивление. Нарушены пропорции, унылая зеленовато-грязная гамма. Но потом она будто встретилась взглядом с изображением на картине. Крупные глаза прямо-таки впились в Алену. Она не могла оторвать от них взгляда, хотя и почувствовала неизъяснимую тоску.

Ей показалось, что все, чем она занимается, ненастоящее. Дни летят, а ничего значительного не происходит. Какими светлыми были ее юношеские мечты и надежды! Ничего не сбылось. Она одиноко стареющая женщина с наигранным оптимизмом. Разочарование за разочарованием рассеиваются в череде бытовых неурядиц. Нет личного счастья. Вакуум этот не заполнить феминистическими оправданиями и эстетствованием. Жизнь проходит зря. Никому-то она не нужна.

Зрители, собравшиеся у холста, с удивлением стали замечать изменения, происходившие с портретом. Он становился ярче, выразительней. Женщина на полотне помолодела, и на устах у нее появилась удовлетворённая улыбка. Это произошло так быстро, что нельзя было не заметить.

Вдруг Алена вскинула руку и упала на пол. Ее попытались привести в чувство. Безрезультатно! Тогда женщину перенесли на диван.

– Посмотрите, что это с ней? – удивлённо воскликнула Мария Петровна, приятельница Алёны. – Какой ужас! Она постарела лет на двадцать!

Все присутствующие увидели, что, действительно, кожа на лице молодой женщины высохла, уголки губ скорбно опустились, волосы поредели и открыли некрасивый высокий лоб, а подбородок почти слился с морщинистой шеей.

– Мистика какая-то... Магия... Необъяснимо... – испуганно шептал бомонд.

Мария Петровна пыталась привести подругу в чувство: она била ее по щекам, трясла за плечи. Кто-то принёс графин, и на Алену сразу с трех сторон брызнули водой – она очнулась и, подняв веки, окинула всех безразличным взглядом, потом села на диван и задала странный вопрос:

– Что с моим платьем?

– А что с твоим платьем? – переспросила приятельница.

– Оно... было... зелёное, – раздельно проговорила Алена.

– Ну да, – осторожно подтвердила Мария Петровна, не зная, чего ожидать от подруги.

– А теперь оно болотное, даже грязно-болотное, – так же отчетливо выговорила Алена.

– О Господи! Как же ты можешь об этом думать!? Что с тобой произошло? Почему ты упала? – обеспокоенно засыпала ее вопросами Мария Петровна.

Медленно и напряжённо, как о далёком прошлом, Алена вспоминала:

– Меня что-то связывало с глазами женщины на портрете. Нить... Я ее не видела, но чувствовала. Я не могла оторвать взгляда от портрета. Было муторно, плохо на душе... Тоска... Разочарование... Пустота... Потом неожиданно я ощутила сильный удар, словно прикоснулась к оголённому проводу. Все. Больше ничего не помню.

Происшествие в музее получило широкую огласку. В Москве картинами Фаронова заинтересовались операторы биолокации. При помощи рамок они обнаружили сильное энергетическое поле и определили, что картины этого художника – вампиры. Они вытягивают энергию у восприимчивого зрителя и аккумулируют ее в холсте. Оттенки же, схожие по цветовой гамме с тоном на картине, ускоряют этот процесс. Так, зелёное платье Алены в данном случае явилось катализатором.

Запретить Фаронову заниматься живописью не могли. Но дурная известность его работ привела к тому, что в выставочных залах его полотна перестали появляться.

Алена месяц приходила в себя в неврологии. Конечно, такой, как прежде, она не стала, но немного посвежела, изменила причёску и навсегда охладела к изобразительному искусству. Теперь она увлекается генеалогией и, кажется, нашла на своем генеалогическом древе царственных особ.

 

Печь-матушка

 

 

«В теплом царстве стоит пещера каменная,

а в пещере лютый змий: и как бывает в царстве

том стужа, змий раскручинится, и начнёт

у него изо рта пламень огненный исходить

и из ушей кудряв дым метаться,

а из очей искры сыплются. А и не страшно!»

 

(Старорусская загадка о печи в избе).

 

По долгой дороге через скошенные поля, через осенние леса быстрые кони мчат Грушеньку в иную жизнь. Выдали девчонку замуж в дальнюю деревню, в крепкую крестьянскую семью. Родители невесты очень надеялись, что житьё их дочери младшенькой будет хорошее. Воспитали они её доброй, послушной и трудолюбивой. Молода, правда, – всего-то четырнадцать лет! Но таков обычай в этих суровых северных краях.

И было это триста лет назад, когда ранние браки были обычным делом. А вообще, как известно, дочь в семье – чужая работница. Вот и стараются родители мужа скорее её заполучить. Пятнадцатилетний муж Груши, безусый белобрысый парнишка, всю дорогу шептал:

– Ты, Аграфена, только не бойся, не бойся….

А чего не бояться так и не пояснил, но насторожил девушку.

Вошла Грушенька в дом свёкров, поклонилась в пояс, перекрестилась на Красный угол да и бросила, по обычаю, свой поясок на печь, чтобы всем было ясно: она переехала в новый дом под покровительство печки-матушки.

Свёкры оказались людьми строгими, угрюмыми. Особенно свекровь. Грушеньке пришлось сильно постараться, чтобы назвать эту ехидну матерью.

Невзлюбила та юную невестку. Да и бабка была злобная и ворчливая. Зашипит она, а Грушенька уже и дрожит. А шипела она часто: то не так, это не так, а как – и не покажет. Муж Грушу жалел, но голоса не подавал за неё. Наверное, тоже боялся бабки.

Новая семья большая – семеро детей; все в одной избе, и все моложе молодых супругов. Так что Грушенька стала им нянькой. Уставала за день, а иной раз и ночью не поспишь, качаешь малого. Но не так усталость её мучала, как необходимость привыкать к новой семье, к неласковым отцу-матери.

Перед свадьбой родная матушка сделала ей куколку, золушку. Голова этой куклы – мешочек с золой из печи родного дома.

Наработается Грушенька за день, выберет минутку, прижмёт к груди куколку, а в ней – зола родной печки, тепло родительского очага, всплакнёт, вспоминая отчий дом, и дальше живёт.

В один из воскресных дней приехали родители проведать дочь. Грушенька жмётся к ним, ласкается.

– Ай, сваха, как тут моя Грушенька? Довольны ли вы ею? – спрашивает мать.

– Что ж, работящая молодуха, непривередливая,– отвечает та.

– Скромная, послушная, – добавляет свёкор.

А мать вдруг и говорит:

– А ну-ка, доченька, покажи мне свою куклу.

Смотрит: зольная куколка-то затрёпанная – знать, несладко живётся в новой семье дочери, часто она плачется золушке. Но ничего не сказала свахе – чтобы не сделать ещё хуже Грушеньке. Погостили родители недолго – длинная дорога. А перед отъездом мать поцеловала её на прощанье и посоветовала на ушко:

– С печкой, с печкой, дочка, подружись. Печка греет, сушит, светит, она парит, кормит, лечит, и от бесов охраняет, и погоду направляет. Когда подружишься, тогда и в семью войдёшь, не будешь им чужой. Я-то знаю, что говорю – сама молодухой была.

Как же! Со свёкрами было страшно разговаривать, боязно было поднять на них даже глаза. Особенно Грушенька боялась бабку мужа. Однажды та до смерти напугала бедную невестку. Обмазала тестом и положила на хлебную лопату младенца, которым только что разрешилась от бремени свекровь, да и сунула в печь «допекать», как она сказала.

Седые волосы торчком стоят, единственный передний зуб над губой висит, голова трясётся, а старуха шепчет какие-то колдовские заклинания. Правда печь уже остывала, но всё равно Груша сильно испугалась и решила, что бабка – ведьма или как у них деревне говорят – баба Яга. Увидев, как побледнела Грушенька, старуха ухмыльнулась:

– Не видала, как недоношенных и слабых младенцев «допекают» в печи? Учись, пока я жива!

А Груша от страха даже пошевелиться не могла, не то, что учиться.

В другой раз спит она на лавке и вдруг как что-то толкнуло её. Грушенька открыла глаза. Лунный свет, пробиваясь сквозь бычий пузырь окошка, тускло освещал избу, и Грушенька увидела, как с печи спускается бабка. Вот она открывает заслонку и…. лезет в печь! Груша чуть не закричала от ужаса. Матушка ей рассказывала, как ночами ведьмы вылетают через трубу на шабаш нечистой силы. Старуха поворочалась в печи и затихла. Видно, улетела. Точно, ведьма!

Так до рассвета Груша и не сомкнула глаз. А чуть свет не заря разбудила мужа и рассказала ему о том, что увидела ночью.

Он рассмеялся:

— Придумала тоже. Для бабушки печь – благо. Заболят косточки, жилочки, мочи нет терпеть – она в печь. А утром, посмотришь, вылезет как новая.

Бабка, и в правду, показалась из печи, чуть в саже, но довольная. И вся семья приняла её действие как обычное дело. Никто плохого не подумал.

Когда похолодало, свекровь сказала:

– Пора купаться в печи.

Да. И купались, парились в этой семье в печи, по-старинному, не было у них, как у Грушенькиных родителей, крестьянской баньки по-чёрному. А баня по субботам – святое дело. Душистые травки, заветные слова, дубовые веники….. Любила Груша баню. Как обходиться без неё, особенно в холодное время?!

А свёкры принесли сноп ржаной соломы, сунули в печь и закрыли ею весь под, чтобы нигде не прожигало. На шесток положили чистенький половичок. Из устья пышет жаром, и залезать туда ох, как страшно.

Мать приготовила полотенца и чистую одежду всем.

– Разболокайтесь и полезайте! – велела она мужикам.

Они купались и парились первыми, потом — сама мать с ребятишками.

Устроилась она в печи, ей бабка подала сначала младенчика. Она подтянула его на холщёвой простынке через устье, положила себе на ноги, как в корытце, помыла, да ещё и веничком слегка погладила, чтобы духом берёзовым подышал. Потом по очереди остальных ребятишек вымыла, выпарила, свежей водой окатила…. Поставит на четвереньки и выпроводит на шесток, только головку рукой придерживает, чтобы сажей, вылезая, не замазался. А там уже бабка подхватывает дитяти, завернёт в холстинку и на печку.

Последней мылась невестка, то есть, она, Грушенька.

Залезла в печь и видит: всё устье чёрное и сажа на нём, как бархат. Но, оказывается, места вполне хватает, и нигде она не коснулась сажи. Уселась, подминая соломку под себя. И сразу Грушеньку охватил сухой жар. А раскалённые бело-розовые кирпичи сотворили в печи какое-то удивительное, волшебное сияние. Видно, будто днём. Хоть узоры вышивай!

Помочив в ковшике с травяным отваром веник, она брызнула на кирпичи, потрясла его у себя за спиной, помылась в шаечке и легла головой к устьицу. Из устья идёт мягкий воздух, дышится легко, а тело прогревается, пропаривается. Хорошо-то как, спокойно. Душистый запах трав, жаркая истома и блаженство окутали её. И она позабыла о своих страхах, о заботах и печалях.

И тут, вроде, голос слышит женский, глухой, но похожий на матушкин:

– А вот моя хозяйка молодая, работница, умелица – у шестка додельница.

А потом другой и тоже добрый да ласковый:

– Грушенька, ты что там, заснула? – Это уже свекровь, оказывается.

Вылезла Груша из печи, оболоклась в чистую рубаху. Посмотрела на семью и счастливо улыбнулась. И все заулыбались, даже «баба Яга». Вот что печка делает!

.

Звёздная сказка

 

Лес был старый. Вековые сосны взметнули кроны в самое небо. В дальнем просвете виднелись розовые облака. На их фоне, вровень с самыми высокими деревьями, показалась огромная островерхая голова с длинными вислыми ушами. Выпуклые глаза без ресниц под густыми бровями зорко оглядывали зеленое царство. Нелегко уследить за всем, что происходит в лесу. Но Лешему это удавалось. Он шел, громко гукая и щелкая, по своим владениям, наводя в них порядок и устанавливая мир.

Ему нравилось наблюдать за поведением лесных жителей. Если он отводил пулю охотника от самки или детеныша, то видел в их благодарных глазах любовь и преданность. При этом Леший никогда не задумывался над своей внешностью. Наоборот, его страшный вид и способность перевоплощаться в самые невероятные и жуткие существа помогали держать в страхе дерзких охотников или слишком бойких баб, нарушающих законы дикого леса.

И только однажды, встретив маленькую заблудившуюся девочку, Леший растерялся, не зная, какой принять облик, чтобы, не пугая ребенка, вывести его на проселок. «Почему я не могу превратиться в обыкновенного человека?» – подумал он тогда. И эта мысль прочно засела у него в голове.

Да, назвать Лешего красавцем никто бы не осмелился. И одет он был в кафтан, запахнутый слева направо, ноги тоже были обуты как положено: левый лапоть – на правую ногу, правый – на левую. Ходить было неудобно, но лешачих обычаев он придерживался.

Осмотрев верхнюю часть леса, Леший уменьшился до среднего человеческого роста и увидел безобразие в своем хозяйстве: жалобно ревущий медвежонок защемил в дупле сухого дерева лапу. Вокруг него тревожно кружила медведица. Увидев хозяина, звери успокоились, и малыш смиренно ждал, пока Леший освободит его, затем благодарно лизнул избавителя в нос. Леший смущенно засмеялся и, ухая, направился к реке.

Выйдя на опушку, Леший еще уменьшился, теперь до размеров иван-чая, который покрывал все пространство до самого берега. Река местами была заболочена и наполовину заросла камышами. Излюбленное место для любовных утех леших и лешачих. Но у нашего героя подруги еще не было. Все знакомые девицы его племени казались ему безобразными и злыми.

Вдруг со стороны леса раздались выстрелы. Леший, моментально обратившись в ворона, полетел на звук и увидел, что охотники завалили лосиху-мать; где-то поблизости жалко мычал ее детеныш.

Хозяин рассердился и, не предупреждая звуками, как делал всегда, явился перед охотниками в виде лохматого чудища на высоких козлиных ногах с красными горящими глазами и завыл страшным смертным воем. Те бросили животное и кинулись бежать. Вой усилился. Он был везде, и даже в головах несчастных. Заведя их в непроходимое болото, Леший похлопал в ладоши, напоследок ухнул, заржал и огляделся. У самого болота он увидел странное существо. Подмытое водой, оно наклонилось над мокрыми кочками, грозя вот-вот рухнуть в темную жижу. Подойдя к существу поближе, Леший с удивлением заметил, что оно плачет. Это была неряшливо вылепленная глиняная баба. Она стояла на толстых коротких ногах и походила бы на истукана, если бы не лицо, выражающее боль и отчаяние.

Недолго думая, Леший бросился на помощь незнакомке. Для него не составило большого труда выровнять ее туловище, подсыпать земли в промоины, обложить ее ноги ветками.

– Большое спасибо, – услышал неожиданно он нежный мелодичный голос.

– Не стоит благодарности, – смутился грозный хозяин леса.

Усевшись на поваленное бревно рядом с глиняной бабой, он с удивлением наблюдал за переменами, происходившими в ее лице: прямые глиняные губы слегка разошлись и вытянулись в подобие улыбки, мертвые глаза засветились благодарной нежностью и даже любовью. «Вот еще, – подумал про себя Леший, – не хватало, чтобы в меня влюбилось это глиняное страшилище». Хотя, честно говоря, ему было приятно.

– Какой вы добрый и заботливый, – продолжала баба.

Странно, но Лешему не хотелось уходить от нее. Чем-то теплым, располагающим веяло от глиняной фигуры.

– Скучно, наверное, одной стоять? – спросил он, чтобы продолжить разговор.

– А я не одна, – промолвила баба. – По утрам ко мне прилетает теплый ветерок и шепчет ласковые слова. Днем я разговариваю с деревьями и цветами, а ночью – со звездами.

– Как интересно! Я не думал, что со звездами можно разговаривать. Я просто любуюсь ими, а иногда сочиняю стихи:

 

Звезды ночные далекие,

Такие же, как я, одинокие...

 

– Ах, какие замечательные стихи! – восторженно пропела баба. И, подумав, добавила: - Только немного грустные..."

Уже стемнело, когда Леший покинул свою новую знакомую и отправился к себе домой. Потом он часто приходил к ней. И необычно звучали из уст этих собеседников красивые и нежные слова.

Часто их беседы подслушивала завистливая болотная кикимора, покрытая зеленоватой слизью. Блеклые глаза внезапно проявлялись в разных частях ее студенистого тела и тут же исчезали, будто втягивали впечатления внутрь. Однажды, дождавшись ухода Лешего, она зашла сзади глиняной бабы и с усилием столкнула ее в воду.

Леший почувствовал тревогу и тоску. Что-то неумолимо влекло его назад. Послушный душевному порыву, он вернулся. Его подруги не было. Он оглядел все вокруг. Берег был пуст, только в дальних кустах мелькнула хихикающая кикимора. Над блестящей поверхностью воды сверкали болотные огоньки, сплетаясь в причудливые узоры, из глубины шло серебристое сияние. Отчаяние охватило бедного Лешего. Сердце разрывалось от любви и боли.

– Единственная, вернись! – последним криком позвал он ее.

Вдруг гладь болота разорвала большая воронка, и из нее показалось прекрасное лицо с тонкими чертами и выразительными карими глазами, а затем и стройное тело, прикрытое шелком волос. Девушка поднялась над водой и летящей походкой устремилась к Лешему. Кончиками пальцев она нежно коснулась его лица. Душа Лешего затрепетала и поднялась куда-то ввысь. Сердце горячо забилось. Свет, яркий, уничтожающий тьму и серость вокруг, окутал его. Свет не вызывал страха, только лёгкое изумление: "Что происходит со мной?"
Через несколько минут на берегу рядом с девушкой стоял прекрасный юноша. Сила любви и красоты сотворила чудо. Чары спали. Взявшись за руки, они оторвались от земли и полетели к звёздам.

 

 

Дети света

 

Альберт – бывший лингвист, специалист по истории германских языков, «гуглил» грамматические особенности старогерманского языка. Почему бывший? Да потому что уже лет десять не занимался любимым делом.

В девяностых годах он, ассистент кафедры германских языков одного из столичных университетов, как и многие его коллеги, потерял работу. А молодое море капитализма штормило: кто утонул, кто выплыл на берег, но уже в качестве челночника, таксиста, парикмахера…. Альберт Петрович Попов ничего этого делать не мог. Пробовал заняться репетиторством, но студенты предпочитали не получать знания, а покупать оценки. И тогда он решил уехать из страны, как некоторые из его знакомых, – искать лучшей доли.

Поскольку он в совершенстве знал немецкий язык, то выбрал Германию. Его там конечно не ждали и в лингвистах не нуждались. Он помыкался в столице – работы не было. Следовательно, и не мог получить вид на жительство. Один парень, тоже из России, посоветовал перебраться в городишко поменьше, с более патриархальным укладом:

– Может быть, тебя в школу возьмут или в приют для детей, ты ведь шибко грамотный.

Альберт прислушался к его совету и перебрался в N…. Но и там работы по своему профилю не нашёл. Ему предложили место на автомойке, и пришлось согласиться. Есть-то надо. Со временем пригодились и знания литературного языка, благодаря которым он стал подрабатывать в семьях выходцев из России в качестве репетитора.

Всё это позволило ему получить гражданство и снять отдельную квартирку. Но это его не радовало. Всё было не то. И город, и люди, и женщины не те. Всё какое-то чуждое, неинтересное, скучное как запрограммированное. Неужели так и жизнь пройдёт, впустую? А мрачно как? Даже внешне! Магазины полны товаров, а люди ходят, словно в униформе: в неряшливых серых футболках и таких же штанах. Серый мир!

Лет через десять нашему герою всё же удалось найти и более «интеллигентную» работу – его взяли смотрителем в муниципальный музей. Оказывается, в средние века N… был славным городом и входил в Ганзу².

Как-то директор музея собрал всех сотрудников и объявил что старинную ратушу, в которой располагались мэрия и музей, будут реставрировать. Музею предоставили временное помещение, в которое надо перевезти все экспонаты. Средств у музея мало и поэтому было решено переезжать своими силами.

Однажды, когда Альберт готовил к перевозке экспонаты из запасников, он наткнулся на потёртый чемоданчик без инвентарного номера, открыл его и увидел полуистлевший манускрипт на среднегерманском наречии. Бумага была старинная, с водяными знаками, что наряду с графикой позволила отнести рукопись к началу второго тысячелетия. Это были записки некоего Иоганна Шульца…. – купца и путешественника, о посещении русского Новгорода.

Альберт перенёс чемоданчик домой и начал восстанавливать свои подзабытые лингвистически знания. Ни с чем несравнимое чувство охватило его. Поэты назвали бы это вдохновением. Но Альберт был не столь романтичен и определил событие как удачу.

Он с головой окунулся в атмосферу Древней Руси, да ещё глазами иностранца.

Перевод получался, разумеется, не очень художественным, встречались и незнакомые слова, но Альберт старался, и вот, что в итоге получилось:

«Летом 1191 года вместе с ганзейскими купцами я, покинув Любек, на корабле отправился в русские земли. Новгород был одним из первых и наиболее верных торговых компаньонов Ганзейских городов. А в 1187 г. император Фридрих I Барбаросса даже пожаловал Любеку грамоту, по которой русским купцам предоставлялось право беспошлинной торговли в Любеке. Германские же купцы основали в Новгороде Петерсхоф – Подворье святого Петра, где и останавливались во время своих поездок.

На корабле я познакомился с русским купцом моих лет. Его звали также как и меня, Иоанном, Иоанном Роговым. Я спешил овладеть хотя бы начатками русского языка, он изучал наш язык. Языки были похожи. Так, например, hlaifs по-русски «хлеб», mutter – «мать» и так далее. Помогая друг другу, мы сошлись ближе. Он оказался интересным собеседником. И когда мы прибыли в Новгород, договорились не прекращать нашу дружбу.

Новгород удивил, нет, восхитил меня, побывавшего до этого во всех крупных торговых городах Европы.

Что первое, бросилось мне в глаза, - чистота и порядок. После Парижа, утопающего в грязи, где помои и нечистоты выливались прямо из окон, улицы русского города показались сказкой. Новгородцы делали все, чтобы благоустроить свой город. Одни мостовые чего стоят!

Иоанн рассказал, что ещё с середины X века в Новгороде стали стелить деревянные мостовые, причём за государственный счёт. Когда дерево затаптывалось и начинало погружаться в землю, поверх стелили новый слой мостовой. Для этого были даже особые рабочие – мостники.

Помимо мостовых, строили в Новгороде прекрасные дома и храмы, а также незнакомые Европе удобства. Прежде всего, это дренажные системы – стоки, которые позволяли очистить улицы от лишней воды, а соответственно и грязи. Ну и, конечно, водопровод. Все трубы были сделаны из крепкого дерева, на века, как говорил мой русский друг.

Кроме того, в городе имелись общественные отхожие места. В Европе даже особы королевской крови садились там, где «приспичит». Придворные часто сетовали на то, что все лестницы в Версале провоняли мочой.

Ещё удивило меня то, что от русских не смердело. И дело не в том, что они умело, как в Европе, забивали запах пахучими водами – они мылись! Что для истинного европейца было грехом и преследовалось церковной инквизицией. Даже короли не мылись и разводили вшей! Что же говорить о простолюдинах!

Иоанн часто звал меня баню – это специальное место для мытья. Но я остерегался нарушить обычай своей родины.

– Ты пойми, – говорил Иоанн мне, – баня для человека – это лекарня. А врачи, зелейники, в бане различными зельями из трав лечат даже самые тяжёлые болезни. У меня есть друг – монах Онуфрий, так он вообще чудеса творит.

В конце концов, я согласился – не мыться, конечно, а просто посмотреть. Любопытно же!

Иоанн привёл меня к небольшому деревянному домику на берегу реки Волхов. Мужчины, накалив каменную печь, входили туда совершенно нагими и там обливали камни и друг друга водой, настоянной на травах. Потом брали пучки прутьев и начинали себя бить, и до того секли, что едва выползали из бани, красные, как раки, и едва живые. Затем ныряли в реку и появлялись на поверхности воды весёлые, со счастливыми глазами. Следом за мужчинами входили в баню женщины с детьми и проделывали то же самое!

Лично мне всё это представилось издевательством над собой. И, разумеется, я не согласился на сей опыт. Но, может быть, русские как жители полуночных земель так согревают свою кровь в северном холоде и закаляются этой огненной баней?

Однажды, когда мы гуляли с Иоанном по центральной улице города, забитой лавками и различными мастерскими, к нему подошёл мальчик и передал кусок коры дерева, густо покрытой какими-то знаками. Я полюбопытствовал:

– Что это?

–Записка от невесты, – ответил он. – Пишет, что забыл о ней и не появляюсь вторую неделю. А ведь это из-за тебя, Иоганн, – улыбнулся он.

– Записка? – удивился я. – На коре дерева?

– Это не просто кора. Это береста. Её варят в воде, снимают с неё наиболее грубые слои и нарезают на прямоугольники,– пояснил Иоанн.

– Дай посмотреть! – я взял бересту в руки. И впрямь мягкая и скручивается в рулончик.

– А чем на ней пишут?

– В основном, выцарапывают острыми предметами, но некоторые пишут и чернилами.

– И много у вас девиц грамотных? – ухмыльнулся я, представляя германских женщин за конторками.

– Так у нас все грамотные, – не понял моей шутки Иоанн. Учатся детьми в школах при храмах и монастырях. Бумага дорогая, на ней только важные документы пишут, а на бересте каждый нацарапает. Мне повезло – учился в классе отца Онуфрия. Великий учитель!

– Ты который раз упоминаешь этого Онуфрия. Кто он? Монах? Учёный?

Мой друг задумался:

– Не знаю, как и сказать. Наверное, и тот, и другой. А ещё волхв, лекарь, звездочёт…. Мне вообще кажется, что он знает всё на свете, что не спроси. Но, конечно, всем остерегается показывать свои знания. У нас, как и у вас, можно запросто еретиком прослыть.

– Это так, но всё же познакомь меня с ним!

Иоанн обещал это сделать в ближайшее время, а пока распрощался со мной, желая заняться личными делами.

Стоял конец августа. Погода была замечательная. Иоанн не показывался, и я заскучал. Промелькнула мысль – ведь я ещё не видел окрестности Новгорода…. Ласковое солнце, тёплый ветерок….. почему бы не прогуляться? Отправился я вдоль реки, на юг. Справа шли поля. Часть из них была уже убрана, на других трудились весьма довольные жнецы. Видно, урожай их радовал.

За полями начинался лес. На его опушке я заметил согбенного человека со столь светлыми волосами, что их можно принять за седину. Он выдёргивал травы, ловко ножом отделял от них корешки и последние складывал в плетёную корзину. Вероятно, почувствовав присутствие постороннего человека, он выпрямился. Это был невысокий сухощавый человек средних лет с выразительным лицом и синими, как августовское небо, глазами, одетый в выгоревшую рясу, подпоясанную верёвкой. Не дожидаясь вопроса, он пояснил:

– Вот корешки трав для зелий собираю.

Я представился. Он заинтересованно посмотрел на меня и назвал своё имя:

– Онуфрий или отец Онуфрий, кому как больше нравится.

– Извините, господин Онуфрий, а не Вы ли учитель и друг купца Иоанна Рогова?

– Да, он мой лучший ученик, – кивнул монах. – Проявляет интерес к наукам.

Мне показалось странным, что только накануне Иоанн обещал меня познакомить с этим человеком. И вот это само случилось!

– Но сейчас он занят совсем другими делами, – улыбнулся Онуфрий, – осенью у него свадьба.

– Я знаю. Мы с ним приятельствуем, и он обещал меня вам представить.

– Вот как? – Онуфрий пристально посмотрел на меня. – А вы тоже купец?

– Не совсем, скорее, путешественник. Изучаю мир. А торговля – видимость одна. Купцу легче найти корабль и товарищество.

Монах понимающе кивнул.

Его корзина была уже полна, и мы вместе отправились в город. По дороге я его расспрашивал об его удивительном городе-республике. В Европе есть ещё такие города, однако, Новгород особенный и сильно отличается от Флорентийской республики или Венеции.

Онуфрий был приятным собеседником, и я с удовольствием с ним общался, но заметил у него одну особенность. Монах как будто подбирал для объяснения слова попроще, что ли? Вроде, боялся, что я не всё пойму. Наверное, ощущал недостаток знания языка. А может быть, боялся сказать лишнее?

– Господин Онуфрий, вы не против, если мы ещё с вами встретимся? – несмело предложил я при прощании.

– Отчего же нет, приходите ко мне в келию. Иоанн знает.

Мне, признаться, этот человек показался очень, очень интересным. И его манеры, и замечательная внешность, и то, как он говорил. Я с нетерпением стал ждать новой встречи с ним.

Сначала мы встречались втроём, затем, когда близко сошлись с Онуфрием, часто оставались наедине. Онуфрий удовлетворял мою любознательность в полной мере, при всём том, иногда говорил крамольные вещи.

Но, во-первых, он доверял мне, а во-вторых, если бы кому-нибудь и пересказали наши разговоры, никто б не поверил. В лучшем случае сочли бы сумасшедшим, в худшем – сожгли на костре.

«Давным-давно, когда ещё было очень тепло, росли южные деревья и водились драконы, эти земли заселяли предки русов – гипербореи, – повествовал он. – Страны Гипербореи — это всё то, что севернее Византии. Там где зарождается свет. А "русь" — значит "свет". Русские – дети света.

На другом материке – Атлантиде – в то время жил на ещё один народ – атланты. Атланты были воинами, гиперборейцы – учёными или как сейчас говорят, ведунами, волхвами. Атланты всё время воевали с гиперборейцами. Они покорили весь мир, уже расселялись на другие материки. И только гиперборейцы им не уступали, оставались непобеждёнными. И тогда атланты придумали страшное оружие. О нём вы можете прочитать в библии, про Армагеддон.

Но что-то не так они рассчитали, и взрыв, вместо того, чтобы уничтожить Гиперборею, уничтожил их собственный материк. Атлантида целиком ушла под воду, а все окружающие острова выгорели или были присыпаны отравляющим пеплом. И ветер разносил его по всей Земле. Дошёл оно и до Гипербореи. Вымирали целые города. А потом началось Великое похолодание. Люди и звери страдали от холода и голода.

И тогда мудрый правитель Гипербореи приказал учёным создать такое устройство, которое бы не позволяло никому больше создавать оружие, подобное оружию атлантов. На это надобно было много времени. И тогда в скалах северных гор построили подземный город, переселили туда учёных и дали всё необходимое для жизни: семена, животных, металл и другое. Однако задачей учёных было не только создание устройства, но и сохранение знаний для потомков и предостережение тем, кто выживет. Хотя легенда о страшной войне вошла в библию без помощи наших учёных.

Шли года, столетия, тысячелетия, сменялись поколения носителей знаний. И вот пришло время, когда стало возможным выйти наружу.

Здесь стало значительно прохладней. Гипербореи – русы, выжившие среди страшных военных и природных испытаний, ходили в шкурах и были настоящие дикари. Какие тут уж знания?

Потомки атлантов выжили на островах, они тоже одичали, но не утратили ненависти к русам. Да и сейчас нам всячески вредят.

Сохранённые учёными знания не воспринимались примитивными людьми; они были озабочены исключительно добычей пропитания. И тогда мы стали духовным воинством для них. Жрецами, волхвами, ведунами, ведьмами, пестунами, ягами….

После принятия христианства нас объявили еретиками – пришлось действовать осторожнее и даже стать монахами. И учить…. Лечить…Пестовать…

За тысячелетия наши знания стали размываться, позабыта дорога и к Подземному городу, где хранятся они. К тому же, став монахами, мы перестали получать потомство. Пытались заместить недостаток детей учениками. Но этих мер недостаточно. И тогда, чтобы вернуться к истокам, решили искать Подземный город….».

Вот и вся рукопись. Ниже более убористым почерком Иоганн приписал:

«К сожалению, мне пришлось срочно уехать из Новгорода, поскольку получил известие о болезни отца.

Я долго размышлял о личности монаха и о его фантазиях – иначе не мог расценить его рассказ о детях Света и о столкновении таинственных Гипербореи и Атлантиды. Что было, конечно, странно слышать от Святого отца. Но всё же он мне запомнился как очень интересный и талантливый человек. Я думал, что и мой друг считал так же. Но….

Кстати, мы с Иоанном долго переписывались и даже однажды встретились на Готлибе³, где он мне сообщил, что монах отправился искать Подземный город. А недавно я получил от него письмо, в котором он со мной прощается навсегда: «Дорогой Иоганн! Прощай! Отец Онуфрий нашёл город. Я и другие ученики с семьями под его водительством отправляемся туда…».

 

На этом рукопись закончилась.

Альберт поставил точку в конце перевода, перечитал готовый текст, и такая тоска им обуяла, хоть руки на себя накладывай….

Кто я? Что я здесь делаю? На что трачу свою единственную жизнь?

Через неделю поезд «Берлин – Москва» мчал его навстречу свету.

Всходило солнце, серебрилась роса, а по необъятной степи мчался, мчался есенинский розовый конь.

 

Водяной

 

На высоком берегу реки, свесив ноги над обрывом, сидела юная девушка. Она была худа и бледна. Казалось, тонкая шея не выдержит тяжести густых золотистых волос, которые закрывали плечи и грудь и доставали до самой земли. Девушка уже второй час сидела на высохшей осенней траве и смотрела на воду. Вода успокаивала ее и приятно кружила голову. Девушка размышляла о своей незавидной доле, пытаясь успокоить себя мыслью, что Бог все видит, и что продолжительную болезнь он ей дал в испытание веры. Уже засеребрилась лунная дорожка и звезды окунулись в воды реки, а Светочке не хотелось возвращаться в холодный одинокий дом. Наконец, она решилась, но неожиданно рядом с ней присел на траву незнакомый мужчина. В сумерках черты лица его были неясны, но молодой голос спросил:

– Скучаете?

– Нет. Мне домой надо, – грустно ответила девушка.

– Побудьте еще немного. Такой прекрасный вечер! Вавила, – представился он.

«Как странно, по-старинному, его зовут», – подумала она и несмело ответила: – Светлана.

У нее не было парня, но и так завязывать знакомства не хотелось.

– Очень приятно. У вас красивое имя, – напрашивался на разговор Вавила.

Не очень охотно девушка откликнулась:

– Вы откуда? В нашем селе я всех знаю, но вас никогда не видела.

– Выше по реке работает экспедиция. Я ихтиолог. А забрел сюда случайно. Просто гулял.

Вавила был немногословен. Света тоже больше молчала. При расставании парень спросил:

– Можно я еще приду?

– Берег не заказан, – смущённо отозвалась девушка.

Потом он приходил много раз. Светлана даже заметила некоторую закономерность в их встречах. Он являлся только тогда, когда смеркалось. О себе ничего не рассказывал, больше слушал Светлану. А она, наконец-то найдя заинтересованного собеседника, поведала ему о своём горе и безнадёжной болезни. Светлана пыталась прочесть в его глазах сочувствие, но не могла поймать взгляда. Лишь однажды луна осветила его лицо, и девушка заметила какую-то необычность в облике парня. На неё глянули круглые выпуклые глаза без ресниц. Но луна быстро спряталась за тучку, и Света подумала, что все это ей показалось, или игра света и блеск его глаз создали такую иллюзию.

Пришла зима. Выходить на берег, чтобы смотреть на корявую замёрзшую реку, не хотелось. Вавила тоже не приходил, и она решила, что экспедиция завершила свою работу. Здоровье ухудшалось. После новогодних праздников Светлану отправили в городскую больницу для прохождения очередного курса лечения. Когда девушка вернулась домой, шумела буйная весна. Но у нее не было сил радоваться: Светлана таяла, как свечка, и уже с палочкой побрела на заветный берег. Она стояла на самом краешке, над обрывом, и смотрела на прозрачную воду, через которую туманно просвечивало таинственное подводное царство. Голова закружилась, и она полетела вниз. Волосы девушки развевались, как солнечные лучи. Она так и вошла в воду в ореоле волос.

На всем белом свете никто не опечалился по поводу ее смерти, и многие даже не заметили исчезновения несчастной больной девушки.

А Светлана открыла глаза и увидела пещеру со снующими рыбами и нишами в стенах, в которых лежали коконы, обвитые водорослями. Девушка удивилась: кругом вода, и вроде нет ее, вернее, она не чувствует ее. Последнее, что ей запомнилось – как судорожно она захлёбывалась речной водой и думала, что это конец. «Жива!? Я вижу, дышу! Как это объяснить?» Ни о чем подобном она никогда не слышала.

Вдруг в пещеру вплыл огромный усатый сом. На нем гордо восседал странный дядька. Волосы и борода его были в тине и в водорослях, глаза выпуклые, без век и ресниц, как у лягушки. На голове всадника красовалась большая боярская шапка из зелёной куги. Света обратила внимание на пальцы его рук и ног, между которыми светились перепонки, как у гусей или уток. Несмотря на свою внешность, наездник не вызывал у Светланы отвращения, наоборот, казался ей симпатичным и добрым. Он не шевелил губами, не произносил ни слова, но в голове у Светы возник его вопрос:

– Как ты, девушка?

Она недоуменно посмотрела на него, пытаясь понять, каким образом он говорит.

– Вставай, красавица! – весело отозвалось опять в ее мозгу.

Девушка приложила небольшое усилие и легко выплыла из зеленого кокона, подобного тем, что находились в нишах. Она оглядела себя и увидела на пальцах такие же перепонки, как у странного наездника, но почему-то не испугалась. Пошевелив руками и ногами, она ощутила мягкую и приятную упругость воды. Ей стало весело. Здоровье переполняло молодое тело. Хотелось двигаться, дышать полной грудью...

«Я дышу в воде?» – вдруг удивлённо подумала Светлана.

– Жабры! – чётко прозвучало в голове. – Ты теперь русалка, а я Вавила. Помнишь?

– Ихтиолог? – девушка изумлённо посмотрела на него.

– Да не ихтиолог я, Водяной. Но ты не бойся меня. Будем вместе жить в подводном мире и радоваться. А теперь, Светлана, плыви к подругам. Порезвись, поиграй. А завтра наша свадьба, не возражаешь?

 

Ловушка времени

 

Гарик Стукалов, студент-дипломник физико-технического университета, спешил: через двадцать минут на берегу Клязьминского водохранилища должно проводиться испытание нового подводного аппарата. И все, кто был в это время на базе отдыха – испытатели, учёные и просто любопытные, стремились занять места ближе к испытательному стенду. У Гарика это уже не получится, но хотя бы обозначить своё присутствие перед руководителем дипломного проекта надо.

Стукалов ночевал не на базе, а у знакомых в дачном посёлке в полутора километрах от берега. Вчера была вечеринка, и он проспал. Но успеть ещё можно, и парень перешёл на спортивную ходьбу.

Просёлочная дорога пошла под уклон. Внезапно солнце потускнело, а потом и вовсе исчезло. Под ногами ничего не видно: низину окутал густой туман, который, впрочем, быстро рассеялся.

В солнечных лучах засверкал купол деревянной церквушки, и перед взором студента возникли с обеих сторон дороги аккуратные домики. Он очень удивился: во-первых ещё позавчера ни их, ни церкви здесь не было, во-вторых, все строения казались какими-то ненастоящими, игрушечными, что ли, пряничными.

Дома все одинаковые, чистенькие, под красными черепичными шляпками, с квадратиками лубочных окошек и с миниатюрными крылечками. Вокруг стояла полная тишина, звуковой вакуум. Ни людей не было, ни животных. Пусто… Хотя, судя по вёдрам у колодца, наполненным водой, открытым калиткам, миской с кашей у собачьей конуры – совсем недавно здесь кипела жизнь.

В конце этой необычной улицы сиял позлащёнными башенками и балконами дворец, тоже несколько кукольный. «Как в сказке», – подумал Гарик и направился к нему, отметив про себя, что в тишине стали проявляться отдельные тихие звуки. Щебетанье птиц, неясные человеческие голоса, собачий лай….

Приблизившись к дворцу, Гарик постоял в раздумье, а затем стал нерешительно подниматься по ступенькам. Ни одного человечка! Вошёл в залу, она тоже пуста. Хотя нет, ложе под балдахином! Он подошёл к нему и заглянул: на хрустальном ложе – бледная девица в нарядном платье. Принцесса, царевна ли? Нереальность, фантастичность происходящего пугала. Он ущипнул себя за бок, чтобы проверить, не сон ли видит. Нет, явь!.

Как тогда объяснить всё это? Что делать?

Но, согласно сказочной версии, он всё же подошёл к ложу и прикоснулся губами к губам девушки.

Принцесса открыла глаза.

– Холодно, – чуть прошелестела она, прижимая ладонь ко рту.

Гарик ждал, когда она, наконец, обратит внимание на него. Однако девица его не замечала. Зато появилась полупрозрачные стражники с пиками и мечами. Они носились по зале, почти натыкаясь на Гарика.

Он испугался и выскочил из дворца. Но на его ступенях уже было много людей. Подумалось: «Какие-то не натураральные, что ли? Как призраки!

Но лучше держаться от них подальше».

Гарик посмотрел по сторонам и нашёл единственный выход из создавшегося положения: спрыгнуть с перил лестницы.

Спрыгнул. Удивительно, не расшибся, даже не почувствовал боли. Как пушинка слетел. Быстро вскочил на ноги и побежал прочь от этого колдовского места. Вскоре он оказался на пустынной площади, посыпанной жёлтым песком. И тут над ним завис странный летательный аппарат. Вглядевшись, Гарик понял, что это дракон с вооружённым всадником.

«Живой огнедышащий дракон! – мозг разрывался от необъяснимости, сердце стучало так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, – фантастика! Сейчас он приземлится! А вдруг пыхнёт в мою сторону пламенем!? Надо убираться», – пронеслось в мыслях. Страх пересилил любопытство, и Гарик, не дожидаясь дальнейших приключений, постарался скорее покинуть эту, так называемую, посадочную площадку.

Свернул в первый переулок. У крайнего дома верхом на скамейке сидел старик и плёл из ивовой лозы корзину.

– Наш, – усмехнулся он.

– Здравствуйте, дедушка.

– Здравствуй, здравствуй, внучек.

– Где я?

– Если б я знал, паренёк…

– Что же мне делать?

– Зря ты сошёл с дороги, – покачал укоризненно головой старик, – если не успеешь вернуться на неё, останешься здесь навсегда. Тело твоё уплотнится, и всё. А в своём времени ты умрёшь. Ох, и будешь тосковать по нему. Здесь много таких, – вздохнул старик и грустно добавил, – я тоже когда-то не успел….

– Что это за страна, дедушка?

– Это не страна, это я бы сказал, основываясь на фантастических романах, так любимых мной в юности, ловушка или, может, петля времени. Спеши, если хочешь вернуться в своё время.

– Как выйти отсюда? Как на дорогу попасть? Как?

– Не знаю. У всех по-разному. Вероятностей много.

Гарик побежал назад, пытаясь припомнить свой путь. Вот площадь, дворец, а вот и домики. Уже заселены. Звуки и предметы тоже отчётливы. Слышна даже человеческая речь.

– Скорей! Скорей! – подгонял страх Гарика.

Он бежал уже по дороге, той, просёлочной. Опять окутал его туман, ничего не видно. Он споткнулся о кочку и упал. Застонал от боли, но всё же поднялся и продолжил путь.

Вскоре солнечный луч пронзил туман, и через пару шагов его как не бывало. Гарик огляделся и еле сориентировался – он оказался на противоположном берегу водохранилища! Ещё дальше от базы. Взглянул на часы – прошло две минуты.

– Прав был Эйнштейн, прав! Пространство и время относительны!

 

Сенсация

 

В одну из зимних ночей жители Канады увидели, как по небу пролетел очень яркий оранжевый шар. Он двигался на юго-восток с небольшой скоростью. Перед тем, как исчезнуть, объект ярко вспыхнул. Многие решили, что это был НЛО или фейерверк. Однако учёные утверждают, что это крупный метеорит – весом около десяти тонн. При входе плотные слои атмосферы он разорвался на части, отсюда и вспышка.

По канадскому законодательству права собственности на обломки метеоритов принадлежат владельцу участка, на который они упали. Поэтому исследователи призывали всех обладателей фрагментов небесного тела подарить или продать куски стране, чтобы специалисты смогли их тщательно изучить.

В одном из таких обломков, весом около восьмисот граммов, попавшем в лабораторию из рук владельца двух тысяч акров земли, международной группе учёных удалось выявить остатки древнего болота, законсервированного в стекло. Вероятно, во время удара температура метеорита достигала 1,7 тысячи градусов по Цельсию, что и повлекло за собой образование этого стекла.

В расплавленное стекло была заключена растительная масса!

Получается, что органические останки сохранились внутри стекла почти нетронутыми?

Это открытие впервые позволило обнаружить следы жизни, которой удалось пережить воздействие высоких температур и экстремального давления. Об этом сообщило Национальное управление США по аэронавтике и исследованию космического пространства /NASA/.

Астробиологи уже давно предполагали, что простейшие формы жизни могли прибыть на Землю на метеорите, а наземные микроорганизмы, существовавшие на самой ранней стадии развития нашей планеты, могли умчаться в космос вместе с её выбрасываемыми частями.

Нынешнее исследование добавило вес гипотезам, утверждающим, что микробы могут путешествовать на космических объектах и «засевать» Солнечную систему. Наиболее общепризнанные теории о происхождении жизни на Земле предполагают, что протомикроорганизмы были первыми живыми организмами, появившимися в процессе эволюции.

 

***

 

Гри Джонсон, тридцатидвухлетний репортёр заштатной газетёнки, стоял на городском мосту и уныло наблюдал за масляными разводами на реке, которые течением прибивало к берегам с полуразрушенными парапетами.

Он с тоской размышлял о современной урбанизации и жалких результатах борьбы за экологию. Но это – в общем. А конкретно – никаких сенсаций для написания статьи, репортажа или проведения журналистского расследования в настоящее время Гри не предвидел.

Лесные пожары? Так о них не писал разве только безграмотный!

Или то, что судья штата застрелил любовника жены, всадив ему в грудь пять пуль? Так о жестокой расправе стража закона уже третий день твердят и бумажная пресса, и интернет-издания. Из этого, как не старайся, ничего уже больше не высосешь.

Отчёт о конкурсе красоты канадских коров «Крутые бока», с фотоиллюстрациями, принёс внештатный корреспондент Эмиль Руже, ну, это не уровень материалов самого Гри Джонсона.

Гри представлялась такая сенсация, которая прославит его на всю страну. Он достоин этого. Только вот случая подходящего не было, чтобы внести его имя в анналы журналистики.

«Что ж! Надо возвращаться в редакцию ни с чем. Может быть, у главного редактора будет для него какое-нибудь задание? Или пойти домой? – раздумывал он. – Но там Лиз в жуткой в депрессии. Руководитель фирмы ущипнул её за мягкое место – она дала ему в ответ пощёчину, а у Лиз очень тяжёлая ручка – Гри на себе испытал. От её удара у начальника треснул зуб из металлокерамики. Он пригрозил жене увольнением, а пока отправил бедняжку в отпуск без содержания. Гри посоветовал Лиз обратиться в суд с заявлением о домогательстве. Может быть, какая-нибудь компенсация выйдет. Она раздумывает, и дома всем мало места. «Нет, пойду в редакцию», – выбрал он меньшее из зол, и направил стопы по Милкстрит к зданию редакции «Фриленд».

Главный редактор газеты Ник Иванофф, крупный мужчина с широким приплюснутым лицом и большими крестьянскими руками, встретил Гри сурово. Тираж опять упал – так, гляди, дело дойдёт до банкротства. А виноват кто? Он, Гри! Да все репортёры! Не могут поднять свои задницы и добыть интересную информацию.

После разноса, однако, редактор подобрел и даже поинтересовался семейными делами журналиста. Тот уныло махнул рукой. Иванофф загадочно подмигнул ему и подозвал к себе. Уединившись с ним в кабинете, подальше от глаз секретарши и двух внештатников, редактор плотно закрыл дверь и поведал тому странную историю.

Суть его рассказа не богата фактами, но зацепиться есть за что.

В округе появилась неизвестная корпорация, которая скупает окрестные земли. Ребята пробивали во всех поисковых системах – вообще об этой корпорации нет никаких сведений! А между тем, землю продают ей все подряд: как крупные, так и мелкие землевладельцы. Добровольно ли? Непонятно. Полиция занимается этим делом, но журналисты тоже не последние люди.

– В общем, поручаю это расследование тебе, Гри. Тайно! Иначе сенсации не будет, и число подписчиков не увеличится. Добудешь материал – тебя ждёт прибавка к жалованию! – закончил он.

 

***

 

Гри загорелся. Хоть какая-то перспектива. Если жену уволят с работы, его семью ожидает несладкая жизнь. А если он доведёт до конца это дело – его ждёт ещё и слава, известность! Но с чего же начать свои действия? Надо хорошенько всё продумать….

«С корпорации не начнёшь – уже проверено. Примем её за икс. Значит, у меня два пути или оба сразу – взять интервью у продавцов и понаблюдать за проданными землями. С какой целью они скупаются? Под сельскохозяйственные угодья? Под добычу полезных ископаемых? Или, что совсем маловероятно, под гигантское строительство? Какие такие суммы предлагает корпорация землевладельцам, что они все дружно соглашаются на сделку?»

Придя домой, Гри, несмотря на вопли жены и жалобы сына, заперся в кабинете, чтобы набросать план действий. Так он делал всегда перед ответственным делом, ещё со студенческих лет. В голове роились не только творческие и идеи, но и грёзы об успехе. Поэтому план был готов только к полуночи. Конечно, хотелось кое с кем посоветоваться, но раз тайна, значит, тайна.

 

***

Утром Гри Джонсон проснулся с трудом, но, пересилив себя, умылся, налил чашку растворимого кофе и расположился в кресле перед телевизором. И только хотел включить его, как в дверях показалась разъярённая жена.

– Ты кто мне, муж или не муж? Прежде всего, меня должен защитить ты!

«Ну, вот, со своей матерью по телефону разговаривала. Это теперь надолго», – подумал репортёр и, не допив кофе, выскочил из квартиры. День начинался неважно.

Он выкурил сигарету, сделал несколько глубоких вдохов и только тогда сел за руль. Вроде успокоился.

Джонсон ехал к владельцу крупного, с огромными площадями под пастбища, животноводческого комплекса мистеру Брауну, поскольку его фамилия прозвучала из уст редактора первой. Дом собственника находился в пятидесяти милях от города.

Гри почему-то думал, что Браун живёт в сельской местности, но по обе стороны шоссе возвышались новенькие многоэтажные дома с белыми ячейками окон, которые очень напоминали пчелиные соты. Вокруг них сновали люди, парковались автомобили….»Целый городской микрорайон! – констатировал журналист. – Что-то я упустил в информационном поле или никто не писал о новостройках. Надо будет заняться этим после дела с продажей земель», – мелькнула мысль.

Кроме охранников, в доме Брауна никого не было. Один из них сообщил, что хозяин отпустил прислугу и два дня назад уехал.

– А куда, не скажете?

Охранник пожал плечами и, удивлённо посмотрев на Гри, закрыл ворота.

Второй владелец, к которому обратился журналист, пребывал дома. Но у журналиста создалось впечатление, что хозяин лишён дара речи: то ли у него отнялся язык, то ли случился паралич лицевых мышц, то ли психическое заболевание. На любой вопрос Гри фермер откликался только диким взглядом, так что журналист скоро ретировался.

В течение двух дней Гри объездил с десяток бывших землевладельцев. Безрезультатно!

Решив в лоб к продавцам земли больше не обращаться, а схитрить, дабы не спугнуть их, он прикинулся фермером, желающим продать свой участок.

С утра третьего дня отправился к Джоржу Клуни, последнему в списке редактора. Представившись вымышленным именем, Гри обратился к хозяину, жилистому, с большими натруженными руками и честным крестьянским лицом мужчине в рабочем комбинезоне:

– Простите, господин Клуни, что я приехал без приглашения, но мне нужна Ваша помощь.

Клуни насторожился и перегородил вход в дом ногой обутой в кроссовки гигантского размера. Но репортёра это не смутило – бывало, что встречали его и похуже.

– Дело в том, что я желал бы продать свой участок земли, переезжаю ли, видите в Торонто, – доверительным тоном начал он, – по семейным обстоятельствам. А Вы, я слышал, недавно провернули подобное дельце?

Клуни сдержанно кивнул головой.

– Ну и как? Вы довольны? Хорошо заплатили?

Клуни насупился, видно, заподозрил какую-то хитрость.

Гри понял, что опять перешёл черту. (Ах, эти репортёрские привычки!) Но решил не отступать.

– А как называется корпорация, которая выкупила Ваши земли? Не запомнили?

– Сейчас гляну, – пробурчал неразговорчивый хозяин и вошёл в дом.

Гри остался на ступенях. Через несколько мгновений из открытой двери раздался громогласный рык хозяина и его гневный выкрик:

– Чёрт побери! Молли! Ты документы не трогала?

Ещё через пять минут Клуни выскочил из дому, уже переодетый в приличный костюм и с кожаной папкой в руках. Лицо его выражало смешанные чувства: страх, обиду, злость…

– Представляете, чистые листы! Вот в этой папке лежал договор купли-продажи! – чуть не плача, восклицал Клуни, – подписи, печати, текст договора…. Всё было! Где оно всё! Колдовство это, не иначе! – он размашисто перекрестился и торопливо двинулся к автомобилю, припаркованному около дома.

– Простите за назойливость, мистер Джордж, а Вы куда? – выкрикнул ему вслед журналист.

Он оглянулся и посмотрел на Гри, как на идиота:

– В банк, узнаю, есть ли на счету деньги за сделку.

– Я с Вами. Может быть, узнаю название корпорации.

Клуни отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и сел в машину.

Нёсся он с бешеной скоростью. Хорошо, что дорога была пустынна: по встречке проскочил только один мотоциклист. Гри, довольно осторожный в вождении, следовал в отдалении, даже не пытаясь нагнать лихача.

Вдруг автомобиль Клуни неожиданно резко свернул на обочину и моментально врезался в столб линии электропередачи. Раздался взрыв, в воздух поднялись части автомобиля и разлетелись в разные стороны.

Гри прибавил скорость – может быть, удастся спасти Клуни? Хотя, судя по силе взрыва, навряд ли… Он подъехал к месту происшествия, выскочил из автомобиля…. И у него волосы встали дыбом…

Вот он, столб, вот на шоссе отчётливый след от протектора при резком повороте машины фермера….. Всё!!!

Ни останков Клуни, ни одной детали автомобиля… Непримятая, девственно чистая трава обочины….

Необъяснимо. Жуть! Он сел в машину с желанием немедленно покинуть это ужасное место, но не смог – тряслись руки, зубы выбивали дробь. Ему потребовалось более четверти часа, чтобы привести себя в порядок и тронуться с места.

В этот день он, разумеется, больше никуда не поехал, а, попросту, напился. Причём не дома, а по пути, в маленькой забегаловке на окраине города. Он набрался так, что пришлось оставить автомобиль и добираться домой на такси.

Утром, проснувшись с тяжёлой головой, Гри долго лежал в постели и вспоминал обрывки разговоров завсегдатаев заведения.

Из их диалогов репортёр узнал о том, что Клуни был не единственным землевладельцем, кто так странно погиб. Назывались ещё имена, перечислялись загадочные обстоятельства исчезновения людей. Причём, даже полупьяные клиенты кафе говорили шёпотом, будто их кто-то подслушивал. Гри незаметно успел записать некоторые из имён и тогда же решил съездить на места, чтобы познакомиться с территориями их бывших владельцев.

Леденящие душу истории не могли остановить настоящего журналиста. И хотя все загадки без отгадок и страх холодит сердце и разум, сенсации хочется….

Часам к двум дня Гри, наконец, пришёл в себя, голова уже не болела, но есть не хотелось, немного подташнивало. Он выпил кофе и пешком отправился в земельную контору. Репортёр понимал, что официально сведениями с ним никто не поделится, но хватило сотенной секретарше, чтобы получить их нелегально.

Итак, у него в руках ксерокопии кроков⁴ нескольких территорий. Ближайшую к городу он успеет осмотреть уже сегодня. Главное – выяснить: ведутся ли на купленных землях работы и какие.

Гри взял такси, добрался до забегаловки. Его автомобиль одиноко стоял у входа – эвакуаторщики игнорируют эту часть города.

Заправившись под завязку, Гри просмотрел карту и включил навигатор. На 41-ой миле прибор сообщил, что начинаются владения заданного субъекта, то есть кукурузные поля. Репортёр подумал, что навигатор испортился, потому что вместо кукурузных полей он увидел современный городок с прекрасными дорогами, остановками общественного транспорта, жилыми домами и учреждениями. Повсюду снуют машины, улицы заполнены спешащими по делам людьми. В сквере мамы с колясками.

Сверился с кроками – и резко нажал на тормозную педаль. Что это? На кроках, датируемых прошлым годом, в этом месте сельскохозяйственные угодья! Значит, навигатор исправен!

«Может быть, со мною что-то не так?» - Гри зажмурился и посчитал до ста. Открыл глаза – нет, городок вот он! Стоит! «Ну, не могли же год его выстроить, да ещё так, что никто об этом не слышал, не писал…. Что-то здесь не то».

Гри Джонсон изучил другую карту и развернул машину.

Когда он подъезжал к границе второго владения, солнце уже ушло за горизонт, сгущались сумерки. Проехав ещё с милю, Гри чуть не угодил в кювет, инстинктивно нажав на тормоз. Что он ещё мог сделать? Умереть от страха?

Без стройматериалов, без техники и рабочих у него на глазах росли дома, инфраструктура…. Дома сразу заселялись, на новых дорогах невесть откуда появлялись светофоры, переходы, автомобили, на пустом месте образовывались клумбы и тут же покрывались цветами, вдоль аллей вырастали деревья. Будто на ускоренной съёмке! Или это призраки? Призрачный мир?

Нет, он не призрачный! При всем овладевшим Гри ужасе, в голове как-то связались уже виденные им микрорайон, городок и теперь – вот это чудо. Да иначе не назовёшь как! Чудо! Всё в голове перевернулось: знания, законы, устои – то, что превращает существование человека в полноценную жизнь.

 

***

 

Планета Урга пред её столкновением с неизвестным космическим телом имела развитую цивилизацию, основанную на коллективном разуме – Цитрое, формирующимся из многоклеточных микроорганизмов. Чем больше их соединяется в объекты, тем совершенней разум.

Попав в благоприятную среду планеты Земля, Цитрое понял, что это хорошо, и включился в работу. Мириады микробов копировали всё в окружающем их мире, соединяясь в дома, автомобили, людей, деньги….. Им не нужны были никакие материалы и источники энергии – они сами являлись кирпичиками созидания.

Урганцы не ставили задачу оккупировать землю и уничтожить человечество, но и не желали, чтобы люди узнали о их присутствии на планете. Они делали всё «подобное земному», в том числе и себя, чтобы не отличаться от гомо сапиенс. Так что гибель отдельных индивидов была, так сказать, издержкой производства.

Вживление урганских микробов в планету можно бы назвать успешным, но с недавнего времени на Земле стал меняться климат, Начала подтаивать вечная мерзлота, увеличилась площадь болот, и у новосёлов Земли появился сильный враг – гигантский поликарион. Хищный микроорганизм, которому очень понравились урганцы.

Полчища поликарионов участок за участком освобождали землю от урганских микробов, независимо от того, в какой форме они были явлены.

 

***

 

Целая «кавалькада» полицейских машин остановилась у поля, где, по словам репортёра, рос загадочный город. Высыпав из машин, стражи закона вытащили испуганного, лишённого дара речи Гри. Перед его взором предстало открытое пространство, то есть бескрайнее чистое поле с одиноким домиком у обочины.

– Где? Где твой город, сумасшедший? – нервно брызжа слюной, заорал сержант.

Лишь домик на краю поля…. Который… на глазах у изумлённых людей… стал исчезать, вернее, исчез фундамент, сами собой завалились стены и крыша, а потом пропали и они….

– Вот она – сенсация, – прошептал Гри.

 

 

Затюканный Кощей

 

Чёрные копатели Гришка и Толян приехали на Кавказ по наводке. Когда-то тётка их общей знакомой Лилечки отдыхала в санатории в предгорьях Эльбруса. Вспоминая о советской власти, целебном горном воздухе и бесчисленных базарчиках с вязаными изделиями из козьего пуха, она обмолвилась о загадочной пещере с сокровищами. Мол, есть там таинственная пещера, и кто её найдёт, тот обретёт несметное богатство. А поскольку в своей станице приятели перерыли все огороды, эта новость вызвала у них интерес.

– Ну, и что там? Какие сокровища? – пытали они Лильку.

– Не знаю. Она мне ничего об этом не рассказывала, – оправдывалась подруга.

– Так пойдем, узнаем, – настаивал Толик.

– Неудобно. Как я вас представлю?

– Неудобно штаны через голову снимать, а в гости придти очень даже удобно, – пояснил Лильке дотошный Толик. – Представишь меня своим женихом, а Гришку – дружком. Вот и всё!

Пришлось приятелям раскошеливаться на шампанское и конфеты. Но зря. Тётка испугалась их слишком настойчивых вопросов и только, как попугай, твердила:

– Нычого ны знаю. Нычого ны помлю. Всэ забула.

До самой весны растили приятели зерно надежды, зароненное Лилькой, и в начале апреля, экипировавшись под туристов, они тронулись в путь.

Два месяца подготовительной работы – друзья собирали сведения о кладе, разыскивали людей хоть что-то слышавших о нём – не прошли даром. Им повезло. В одной казачьей станице они познакомились с дедом Федулом, изрядным выпивохой и знатоком здешних мест. И когда они перевели на него ящик водки и начали бегать по дворам в поисках самогонки, дед раскололся.

– Да, – говорит пьяный Федул. – Есть такая пещера. В молодости искал её, всё надеялся разбогатеть, пока радикулит не заработал. По течению реки она где-то. Знаю, что приток из неё бежит. Подныривать надо, а вода в реке ледяная.

– Покажешь, дед?

– Реку покажу, а который приток не ведаю, не нашёл. Нашёл бы – так вот не жил бы, – Федул махнул рукой на своё убогое жилище и уснул.

Утром друзья попросили деда отвести их к реке, рек-то в горах много, а тот упёрся:

– Не знаю, не говорил, не обещал….

Пришлось приятелям последние средства на выпивку деду пустить, да ещё пообещать процент с клада.

Показывать реку старик не стал, а нарисовал план. На нём обозначил, где берёт начало та речка, куда впадает и как до неё добраться.

– А приток ищите сами, – хитро прищурился Федул и опрокинул очередной стакан самогона.

Плюнули дружки на него да и пошли по плану. Хорошо что акваланги прихватили, а то ни в жизнь не нашли б той пещеры.

Когда они выбрались на подземный берег, то обнаружили лишь узкую полоску скальной породы. В полутьме Толик первый заметил белеющий на стене скелет человека, прикованного цепями к стене пещеры. Он подошёл ближе. Гришка тоже увидел скелет и боязливо спрятался за спину товарища.

– Ч-что эт-то? – заикаясь от страха, спросил он.

– Не видишь, что ли? Скелет! А цепи, кажется, серебряные…. Да их тут с пуд будет. Даже если не найдём сокровища, окупим затраты всё равно. Давай их собьём!

– А может, не надо, Толян?

– Ты что, боишься? Не бойся! Этому скелету сто лет или двести. И ему по барабану, висеть или лежать. Лежать так даже лучше, – засмеялся Толик.

Слегка поддев ручкой финки крючья, он вытащил их из стены. Скелет упал и скатился в воду. Собрав цепи в кучу, Толян приподнял двумя руками груду металла и, поглядывая на Гришку, довольно цокнул языком:

– Не-а, гораздо больше пуда. Теперь ищем клад!

И вдруг он увидел, как Гришка, выпучив глаза, уставился на воду. Толян перевёл взгляд. То, что предстало перед ним, не входило в рамки разумного. От страха у бедного искателя сокровищ волосы на голове зашевелились, все внутренние органы опустились в низ живота, а язык прилип к гортани: в воде стоял скелет и на глазах обрастал плотью. Кожи ещё не было, но красное мясо со всеми жилами и кровеносными сосудами уже покрыло кости.

Толян пришёл в себя первым и рванул вдоль берега к выходу из пещеры, Гришка – за ним. Через минуту берег кончился, и приятели оказались под водой. Так быстро они никогда ещё не передвигались. Вскоре они очутились на твёрдой земле, но ужас, овладевший ими в пещере, не проходил. Наконец, языки кладоискателей обрели подвижность, и Толик чуть слышно прошептал:

– Покойник ожил!

– Слышь, друг, – также шёпотом ответил Гришка, – давай сматываться отсюда.

– Давай, – согласился Толян, – к деду Федулу в станицу пойдём, может быть, он что-нибудь знает об этом.

– Ой, смотри! Спрячемся скорей! – зашипел ему в ухо Гришка. Приятели укрылись за выступом скалы и оттуда наблюдали, как из воды вышел худой голый старик, на вид лет семидесяти и, не стесняясь своей наготы, направился в сторону селения. Только он скрылся за поворотом, испуганные приятели, подобрав инструменты, рванули в станицу, к деду Федулу.

Кощей огляделся по сторонам. Ландшафт, вроде, незнакомый. Как он попал сюда? Бессмертный-то бессмертный, а память сдаёт.

«Не иначе попьяни Горыныч сюда завёз – сторожить его сокровища», – заподозрил он собутыльника в сём некрасивом поступке. Но, подходя к улице, сплошь состоящей из высоких теремов, приосанился.

«В каждом, наверное, красавца живёт, работка найдётся, – с удовольствием подумал он, предвкушая привычные развлечения.

У себя на родине, в Твери, Кощей много девушек перепортил. А то бы, чего ради Добры Молодцы с ним воевали? Сколько себя помнит, всегда он был стар, богат, властен. И брал любых девушек, какие ему нравились, а женихов их превращал в камни. То-то было весело!

Крайний терем был в два яруса. На втором ярусе без одной наружной стены сидела группа чернооких красавиц. Увидев голого старика, они не испугались, не засмущались, а разразились оскорбительным хохотом.

– Посмотрите, какой худой! – показывали на него пальцами красавицы.

– Все рёбра можно пересчитать. Вылитый Кощей Бессмертный! – крикнула одна. – Эй, дед, есть хочешь? Лови орешки!

– Да у него зубов нет, проел…, – смеялась другая.

– И не только зубов, – ехидно заметила первая и двусмысленно хихикнула.

От такой наглости Кощей опешил. Узнали, узнали его – и ни страха, ни почтения. Чем это объяснить? Он не понимал и оттого не знал, что предпринять. Он плюнул, но его ядовитая слюна не достала даже окна первого яруса. Разочарованный, обиженный он пошёл дальше.

Двигаясь по улице мимо теремов, Кощей увидел около высоких железных столбов на помосте толпу, по-видимому, скоморохов. У всех на головах были шутовские колпаки с козырьками и короткие штаны. Узрев Кощея, они заржали и начали крутить пальцами у висков. Некоторые кричали: «Больной! Больной!», – и будто оправдывались, мол, не все дома. Людей было столько много, что у Кощея заболела голова. А потом что-то загудело, запищало, и к помосту стало приближаться огромное полосатое чудище на колёсах. Нельзя сказать, чтоб он сильно испугался, но от греха подальше обошёл позорище.

А тут, откуда не возьмись, налетели дети. Злобные чада бросали в него камни и улюлюкали, как будто он юродивый. Кощей прибавил шагу. Но улица не кончалась. У квадратного терема с большими окнами, заставленными бутылями собрались простолюдинки. Они тоже орали на него: «Срамота! Срамота!» и, приседая, рёбром ладони правой руки били по левой.

Кощей уже бежал, его догоняло чудище на колесах, и неслись вслед проклятья старух.

Толян и Гришка пришли к деду Федулу, и вид у них был такой странный, что тот сам налил им из собственной бутылки самогону. Хряпнув по двести граммов, приятели обрели дар речи и поведали деду свою страшную историю. Но что поразительно, Федул не удивился, а хитро прищурился и сказал:

– Ну, вот, пришло и моё время. Немного подождём – и за сокровищами.

Когда Гришка и Толян добавили горячительного и расслабились, он им пояснил:

– Кощей это, Кощей Бессмертный.

– Да ну! – друзья даже рты раскрыли от удивления.

– Вот вам и ну! Читали, небось, в детстве сказки? – и дед Федул, закрыв глаза, как по книге, прочитал наизусть: – Кощей, выпил три ведра воды, которые принёс ему Иван Царевич, разорвал двенадцать цепей и освободился из подземелья Марьи Моревны. Понимаете, ребята, – вода! Она даёт Кощею сверхъестественную силу.

– Такую силу, что он восстаёт из мёртвых? – пытал Федула Гришка.

– Так он же Бессмертный! – как ни в чём не бывало, ответил Федул, ответил так, как будто каждый день у них тут кощеи оживают.

– Слушай, дед, неужели в сказках есть правда? Я считал, что выдумки всё это, – задумчиво проговорил Толик.

– Выходит, не выдумки, – успокоил его Федул.

– Ты, знаток сказок, а что Кощей делает, когда оживает? – поинтересовался Гришка у деда.

– Посмотрим, – глубокомысленно произнёс Федул, – а пока подождём.

Ждать им пришлось недолго. Вскоре до станицы донеслись слухи о придурковатом старике, который шастает по соседнему селу голый и смешит народ.

Дед Федул, услышав это, предстал перед кладоискателями трезвый, как стёклышко, и твёрдо произнёс:

– Пора вам, ребята, в путь!

– Куда? – вскинули нечёсаные головы на деда полупьяные друзья.

– Туда! В пещеру! За сокровищами.

Толян понял всё и согласился сразу. Гришка мотал головой и повторял:

– Не пойду, Что я там забыл?

Но дружок шепнул ему на ухо, видно, такие наводящие слова, что тот согласился, но выставил Федулу условие, чтоб всё было честно, по договору.

– Иначе…, – грозно посмотрел он на деда и сурово закончил, – нас двое, и ты знаешь, что мы с тобой сделаем.

Когда приятели оказались на том самом месте, откуда в страхе бежали, то ничего кроме груды цепей у стены, не обнаружили.

– Надо искать. Клад где-то здесь, я чую, – Толян повёл носом, словно ищейка, и решительно направился вдоль берега к истоку. Гришка едва поспевал за ним. В некоторых местах им приходилось идти по воде, свод пещеры сужался. И вдруг приятели остановились, как вкопанные: перед ними открылся высокий просторный зал, озаряемый светом, который проникал через верхнее отверстие пещеры. Все стены зала были увешаны старинным оружием, украшенным драгоценными камнями. Глаза копателей вспыхнули алчным блеском. Толян подошёл к стене и хотел снять с неё меч.

– Не трогай! – зашипел на него Гришка, – мало ли что, вдруг он заговорённый.

Толян опасливо отвёл от меча руки.

– Смотри! Вот они, сокровища! – радостно воскликнул Гришка, указывая на старинный сундук, покоящийся в выдолбленном в скальной породе углублении. Сундук был дубовый, окованный железом с огромным висячим замком.

– Так просто не откроешь его, – заметил Толян. – Давай вытащим его сначала оттуда.

Приятели попробовали приподнять сундук за боковые скобы. Но сундук даже не двинулся. Тогда они сделали рычаги из альпенштоков и, что было силы, приналегли на них. Сундук закачался и, о, ужас, стал уходить под землю. Через минуту перед кладоискателями предстала совершенно гладкая скала.

– Заколдованный, что ли! – недоумённо уставились друг на друга приятели.

– Надо оружие забрать, – убеждённо проговорил Толян, – на нём камней до чёрта.

Но только дотронулся он до рукояти меча, как раздался подземный гул, и земля заколебалась под ногами. Толян, забыв обо всём, в страхе устремился вон из пещеры, за ним, сломя голову, мчался Гришка. И во время…. Прямо за их спинами свод пещеры стал сужаться, пока не закрылся вовсе, похоронив сокровища навсегда.

Уже неделю Кощей, как медведь-шатун слонялся по округе. Прикрыв каким-то тряпьём тело, он пытался просить хлеба, но его брезгливо отгоняли от ворот, обливали помоями и осыпали насмешками. Кощей хотел превратить в камень особенно языкатую тётку, торговавшую на углу семечками и белыми палочками, которые любят сосать местные мужчины, но у него ничего не вышло. Или он разучился колдовать, или здесь его колдовство не действует. Непонятный, чужой мир обступал Бессмертного со всех сторон. Ему стало страшно, впервые за всю свою долгую жизнь – по-настоящему страшно. И он не знал, что делать…. Ему хотелось очутиться в лесу, в своём привычном окружении. Пусть русским духом пахнет! Пусть все Добры Молодцы на него войной идут!

Голодный, усталый, затюканный побрёл Кощей незнамо куда. В горах он наткнулся на старика, который пас овец, и попросил у него поесть.

Это был первый человек, который его пожалел и накормил. Кощей пожаловался ему на людей.

– Да, – усмехнулся старик, – теперь люди стали не те, другим богам поклоняются.

Кощей спросил у пастуха дорогу на Русь. Старик сочувственно посмотрел на Кощея, вздохнул и сказал:

– Время замело дорогу ту. А в Россию, пожалуйста. Автобусом. И хоть до Москвы, хоть до Твери.

– Нет, буду искать дорогу на Русь, – уверенно произнёс Кощей, и, попрощавшись с пастухом, продолжил путь.

 

Вещий сон

 

Чем старше становишься, тем ярче всплывают в памяти картины детства. Наверное, это свойство человеческой природы: спираль жизни завершает виток, и отправная точка сближается с конечной. Недаром в народе говорят: «Что старый – что малый». А может быть, опыт прожитых лет высвечивает эти воспоминания и дает материал к обобщению – формирует мудрость.

Я отчетливо помню: мне четыре года, после тяжелой болезни я нахожусь в туберкулезном санатории одна, без мамы и папы. Я вижу море, тихое и ласковое, такое, как нарисовано в любимой книжке: голубая с белыми барашками вода и белый парус вдалеке. Я никогда не была на море, но смело вступаю в теплую прозрачную воду. Она обняла меня со всех сторон. Стало легко и спокойно. И вдруг раздался резкий неприятный крик:

– Встань! Опять постель мокрая, дрянь ты этакая!

Я сонно поднимаюсь на постели и опускаю ноги на стылый каменный пол. Нехотя встаю. Сердечко дрожит от страха, длинная ночная рубашка сразу холодеет. А «селёдка» – так большие дети называют старшую медсестру, тощую и злобную, – продолжает кричать:

– Мерзавка! Вот заставлю всю ночь простоять на ногах, будешь знать, как сс-ся! А тебе сколько раз должна говорить, чтоб высаживала детей на горшки, свинья старая!

Ага, это Селёдка уже переключилась на няньку с толстым розовым лицом и поросячьими глазками. Её жирный подбородок жалко трясется в такт словам медсестры.

– Только знаешь, что жрать и дрыхнуть, – продолжает та, – дети киснут на клеенках, а ей хоть бы что. Заменить постель!

Пока нянька вытирает клеенку и меняет бельё, я стою на холодном полу в мокрой рубашке и коченею. Несмотря на то, что на улице мороз, все форточки в палате открыты. Это называется лечебное закаливание. Наконец, меня переодевают в сухое и разрешают лечь. Медсестра уходит, ворча себе под нос:

– Вот я с вами разберусь, сволочи!

Мне непонятно, кто сволочи, дети или няньки? Кутаюсь в одеяло, стараясь согреться. Зубы громко стучат, комок подступает к горлу: «Я маленькая девочка, мне одиноко и холодно. Меня не любят. Злая медсестра, вредная нянька, противные дети». От жалости к себе я разражаюсь слезами и незаметно для себя засыпаю.

Утром всех детей повели на завтрак, а меня наказали. Селёдка явилась в палату первой и объявила:

– Дети! Лизунова Люда сегодня наказана. – И ко мне: – Одевайся и стой у кровати, сыкуха! Руки по швам!

Я стою между двумя рядами железных с продавленными сетками коек на тонкой нитяной дорожке, в конце которой возвышаются два огромных мраморных истукана на столбах вместо ног. Это дедушка Ленин и дедушка Сталин. Дедушка Ленин – остробородый старик с хитренькими белыми глазками, а дедушка Сталин – сердитый, с толстыми бровями и длинными усами. В санатории некоторые дети их боятся, особенно ночью, многие даже не встают на горшок, но я не боюсь, потому что они неживые. Между дедушками одиноко торчит узкая напольная ваза с бумажными цветами, у которых почти не осталось лепестков: самые смелые мальчики подбегают к вазе и срывают лепестки.

Мне Селёдка велела держать руки по швам. Я понимаю это буквально и пальцами нащупываю швы на казённом байковом платьице.

Вдруг дедушки покачали головами, расплылись, и я почувствовала, как ноги сами подгибаются подо мной и я падаю на каменный пол.

Когда я открыла глаза, то поняла, что лежу в постели и надо мной склонился доктор Айболит, молодой и добрый. Он долго меня слушал трубкой и прижимал холодную руку ко лбу. Потом испугался какого-то рецидива и объявил мне постельный режим. Нянька принесла манной каши и кружку горячего молока. Я есть не стала, а зарыдала, причитая в полный голос:

– И что же все про меня забыли! И мама не едет, и папа не едет, и бабушка не едет, и никто не едет. Бросили меня тут, домой хочу-у! – ревела я.

Айболит погладил меня по голове и весело сказал:

– А вот мы скоро поправимся и поедем домой. Ведь ты хочешь домой?

– Угу, – всхлипнула я.

– Замечательно! Значит надо хорошо есть. Ешь кашу!

Его хитрость удалась: я быстро расправилась с кашей и уснула.

Наверное, я долго спала, потому что, когда открыла глаза, в палате было темно. В окно за мной подсматривало круглое лицо луны; я отвела голову в сторону, но оно настойчиво переместилось вслед за мной. Дети все спали и не видели, как вдруг дедушка Ленин сдвинулся со своего места и устремился между рядами в мою сторону. Я замерла от страха, а он гулко передвигался все ближе: топ… топ.

Потом он неожиданно развернулся лицом к дедушке Сталину и позвал его странным словом «Буба», а потом сердито поторопил его:

– Идём же со мной! Идём!

Дедушка Сталин покачался на своей тумбе, будто раздумывая, и тоже двинулся к выходу. Когда дедушка Ленин поравнялся со мной, он остановился и глухим голосом, словно издалека, прошептал:

– Пойдем с нами, Людочка! Тебе будет хорошо.

Я, трясясь от страха, накрылась одеялом и дождалась, пока дедушки протопают мимо меня.

Несколько дней я не вставала с постели. На родительский день приехала мама. Увидев меня больную, она что-то резкое сказала врачам, потом сняла с себя платок, свитер и даже лыжные штаны, обмотала меня с ног до головы и, схватив как маленькую ляльку обеими руками, понесла на улицу.

Ей что-то кричали вслед насчёт расписки, но мама бежала, прижимая меня к груди, прямо к автобусной остановке.

Через несколько часов мы были дома, а вечером я купалась в любви и нежности. Бабушки наперебой меня обнимали, целовали и охали.

– Якась худэсэнька та блэднэсэнька, – вздыхала бабушка Наташа.

– Совсем дитё залечили, – вторила ей бабушка Рая.

А папа говорил:

– А ну, дайте мне мою дочку – и, обнимая, щекотал меня усами.

– Як же ты там була? – жалостно спросила бабушка Наташа.

Мне не хотелось портить им настроение рассказом о Селёдке, няньках, вечной каше, зато с замиранием сердца я им поведала о том, как меня звали с собой дедушки Ленин и Сталин. У всех вытянулись лица – я думала, от удивления, но нет. Мама схватила меня на руки и начала целовать, приговаривая:

– Долго жить, дочка, будешь, долго жить.

Бабушка Наташа перекрестилась и сказала:

– Скоро Господь приберет его. Дошли до Бога наши молитвы.

Мама, испуганно озираясь, зашептала:

– Замолчите, мама.

– Да, мамаша, лучше уж не говорите про это, – поддержал её папа, – от греха подальше.

– Может, Людочка насочиняла всё? Она такая выдумщица, – засомневалась бабушка Рая.

– Нет, такого выдумать ребенок не мог, – подытожил папа.

Они ещё долго вполголоса препирались, но я тогда ничего не поняла.

На другой день всегда веселая и шумная тарелка радио, висевшая в зале над столом, заговорила вдруг таким грубым и печальным голосом, что я заплакала. Прибежала из кухни мама и тоже заплакала. Потом она долго всхлипывала и повторяла:

– Как мы будем жить без него? Как жить?

Бабушка её успокаивала:

– Даст Бог, лучше, чем при нем.

– Бабушка! Бабушка! – волновалась я. – Что случилось?

– Умер Сталин!

 

Байный

 

Это было в конце тридцатых годов на Алтае, хотя за достоверность фактов не могу поручиться. Военный гарнизон стоял в селе. Как обычно, вечером офицеры собрались в просторной избе и выпивали. Шли разговоры обо всем. И тут речь зашла о нечистой силе. Один из офицеров сказал, что в этом селе есть старая баня, в которой водится нечисть.

– Выдумки! – воскликнул младший лейтенант Сергей Зотов, – бабьи сказки!

– Ну и иди в баню! Боишься, небось? – пошутили товарищи.

– А что, и пойду. Где она?

– Да на берегу речки, за конюшней, – ответил офицер.

– Вот сейчас и пойду.

Выпитое вино и задетое самолюбие сыграли свою роль и, надев полушубок и нахлобучив на лоб шапку, Зотов вышел на улицу.

Ночь была звёздная, светлая, и Зотов без проблем дошел до покосившейся старой бани. Низкая дверь ее была приотворена. Он решительно вошел внутрь. Луна заглядывала в маленькое окошко, и парень рассмотрел обыкновенную баню: тёмный полок, лавку с двумя перевернутыми шайками, веники, подвешенные к низкому потолку. Постояв минуту и не найдя ничего необычного, Сергей вытащил из кармана пачку папирос, спички и разочарованно пошел к выходу. Неожиданно дверь перед ним захлопнулась. Ткнул её пальцем. Не поддается. Приналёг плечом. Тот же результат. И тут он услышал вздох и женский голос:

– Обещай на мне жениться – выйдешь.

Зотов – храбрый малый, он вернулся, оглядел баню. Никого. Да и где здесь спрячешься, в маленькой бане? А тут опять голос:

– Женишься на мне?

– Да кто ты?

– Придет время – узнаешь,– грустно прозвучало в ответ.

– Да как же я могу обещать, если я тебя в глаза не вижу?

– Придет время – увидишь. Обещай, а то не выпущу.

Зотов подумал: «Мне бы только из бани выйти, а там – Митькой звали».

– Ладно, – говорит.

– Нет, не ладно. Скажи: «Я женюсь на тебе».

– Я женюсь на тебе, – через силу пробормотал парень и выскочил в открывшуюся дверь.

На улице он осмотрелся. Твёрдый наст снега вокруг бани был гладким, нетронутым. А к бане вели только одни следы, его. Стал закуривать, но не мог: тряслись руки. Его мучила необъяснимость происшедшего. Младшему лейтенанту Зотову всегда все было ясно. Приказ – исполнение. Вопрос – ответ. А тут загадка, да страшноватенькая.

Вернувшись в компанию, Сергей молча сел на своё место. Кто-то спросил:

– Ну как?

– Ничего особенного. Баня как баня.

– Бабьи выдумки, – подытожил офицер, – пошли спать.

До утра Сергей не мог уснуть. А назавтра всё пошло своим чередом, как будто и не было той странной ночи. И вот однажды он шел, как обычно, на службу, и вдруг услышал голос:

– Так, когда ты женишься на мне?

Он обернулся, посмотрел по сторонам. Никого.

– Чудится, – подумал он и пошёл дальше.

Но с этого дня голос стал преследовать младшего лейтенанта постоянно. И вот что удивительно: кроме Зотова, этого голоса никто не слышал. На плацу полно народу. Женский голос громко задает вопрос: «Когда ты женишься на мне?» Но никто не слышит. «Кто ты?» – в отчаянии спрашивает лейтенант. «Придёт время – узнаешь» – вот и весь ответ.

Терпение парня иссякло. Сам ответить на мучившие его вопросы Зотов не мог и стал искать выход из этой странной ситуации.

Как-то Сергей услышал, что в соседнем посёлке живёт мужик, не то колдун, не то знахарь. По-прежнему не очень веря в колдовские штучки, Зотов все-таки пошёл к нему. Выслушав внимательно рассказ Зотова, дед обещал помочь. И вскоре ночью они отправились в баню.

– Ты только молчи и делай, как я велю, – наставлял колдун, пока они шли.

В бане он достал из затёртого мешочка свечку, какие-то травки, затем начал шептать непонятные слова, дуть, плевать, наконец, рассыпал травку вокруг, задул свечу и сказал:

– Теперь ищи её.

Зотов руками пошарил по лавке – полетели шайки, забрался на полок – никого.

– Ты под лавкой, под лавкой поищи, исподу, – советовал дед.

Вдруг под лавкой Сергей ощутил мягкое, живое тело.

– Тащи её, тащи!

Сергей потащил. Глаза привыкли к темноте. Месяц заглянул в окошко, и Зотов увидел перед собой обнажённую девичью фигуру с длинными до пят волосами. Дед достал из мешочка какую-то ткань, набросил девушке на плечи и сказал: «Теперь она твоя, неси домой», – и ушёл.

Зотов принёс дорогую находку на квартиру, которую снимал в селе. И с этого дня они с девушкой стали жить, как муж и жена. Хозяйка избы очень удивилась новоявленной жене, но промолчала. В полку подумали, что приехала невеста с родины лейтенанта.

Молодая оказалась доброй и ласковой. Только ничего не рассказывала о себе и даже не назвала своего имени. Сергей был удивлён этим обстоятельством. Но не смотрел ни на что, привязался к своей юной супруге и стал называть её ласково Милой.

Прошло два месяца со дня появления Милы в доме. Зотов был бы почти счастлив, если бы не вопросы, на которые он не получал ответов: кто такая Мила? как она оказалась в бане? что значит: «Придет время – узнаешь»?

И вот однажды Мила сказала:

– Я хочу познакомить тебя со своими родителями. Они живут в этом селе.

У Милы сияли глаза, и Сергей понял, что пришло время узнать тайну.

– Восемнадцать лет назад, – продолжала Мила, – когда матери пришло время рожать, она пошла с повивальной бабкой в мыльню, в баню, где ты меня нашел. Роды случились быстрые, мать с бабкой не успели задобрить байного, хотя повитуха знала, что это сделать необходимо. Байный разозлился, и, когда ребёнок родился, подменил новорождённого: меня забрал себе, а матери подкинул нечто, по дьявольскому наваждению похожее на ребёнка. Никто подмены не заметил. «Ребёнок» за восемнадцать лет ничуть не вырос, не ходил и не говорил. Но родители по-своему любили его. Мне же суждено было оставаться в плену у лукавого до тех пор, пока кто-нибудь не женится на мне. Колдун, соединив нас с тобой, освободил меня от заклятия. И вот сегодня у моих родителей пропал ребенок, и они в горе. Мы пойдем к ним и успокоим. Теперь ты знаешь все.

Счастливые родители Милы тут же решили сыграть свадьбу, а байного, на всякий случай, пригласили посаженным отцом. Он пришёл на свадьбу в образе рослого лохматого старца, похожего на двоюродного дядьку невесты. А может быть, это он и был? Кто знает?! Но в том, что это был байный, молодожёны не сомневались. Ведь на свадьбу «двоюродный дядька» подарил новый пятистенок, неизвестно откуда взявшийся на том самом месте, где стояла старая заброшенная банька.

 

 

Настоящий Дед Мороз

 

Приближался Новый год. Душа Николая Ивановича ликовала и пела. Как он любил это время! Старик всю свою жизнь прослужил в театре. И начиная со студенческих лет, играл на новогодних ёлках Деда Мороза. С каждым годом актер все больше вживался в образ и достиг такого мастерства, что в зале не оставалось ни одного ребёнка, который бы не поверил в то, что Николай Иванович – настоящий Дед Мороз. И сейчас, будучи на пенсии, актёр с нетерпением ждал из театра приглашения на репетиции новогоднего спектакля. Он прислушивался к своему организму и понимал, что чем ближе время к Новому году, тем лучше он себя чувствует.

Он вспомнил лето, которое с трудом пережил. Гнетущая жара, зной, переполненные горячим воздухом лёгкие, трясущиеся ноги. Почти каждый день соседи вызывали «скорую». Фельдшер делал укол и советовал переехать куда-нибудь в более прохладное место. Но переезд в такие преклонные годы представлялся Николаю Ивановичу невозможным.

Как обычно, ему прозвонили из дирекции театра и, справившись о здоровье, пригласили на репетицию. Затем начались новогодние утренники. Никогда актер не играл так вдохновенно, как в этот раз. Он растворился в своей роли. Юные зрители визжали от восторга. Каждому хотелось дотронуться до волшебного посоха Деда Мороза, прочитать ему стихотворение, спеть песенку, получить из его рук подарок. На одном из спектаклей актер заметил, что он начал управлять залом не по сценарию, а своей волей, какой-то волшебной силой. На последней елке, испытывая эту свою силу, Николай Иванович доставал из мешка те подарки для детей, какие хотелось ему.

Не переодеваясь и не смывая грим, в сказочном упоении актёр пришёл домой. В квартире было жарко, и он вдруг почувствовал, что каждый квадратный сантиметр батареи центрального отопления забирает по капле его энергию. Он представил знойное лето, и ему захотелось сохранить свое теперешнее состояние и настроение. В нем росла уверенность, что это возможно. Он окинул взглядом комнату, словно искал путь для осуществления желания, потом инстинктивно подошёл к холодильнику, открыл дверку и увидел такое... Он смело шагнул вперёд, на белую равнину, и ощутил под ногами скрипучий снег. Николай Иванович вдохнул свежий морозный воздух и огляделся. Его окружал снежный простор. Вдали виднелся огонёк. Над головой раскинулся шатёр звёздного неба. Николай Иванович поискал глазами знакомые созвездия. Они немного сместились к центру. Мороз пощипывал щеки и нос. Но это было приятно. Николай Иванович подтянул пояс и бодро зашагал на огонёк.

Вскоре перед ним вырос белый домик, в окошке которого горел свет. Он толкнул дверь.

За столом сидел Санта Клаус и из деревянной кружки потягивал эль. Приподнявшись в приветствии, он крепко пожал актёру руку и как-то обыденно сказал:

– Я тебя ждал. Раздевайся и присаживайся к столу.

Николай Иванович скинул шубу, шапку и привычным жестом взялся за бороду. Борода не снималась. Она была настоящая! Он потрогал усы. Это были его усы!

– Не сомневайся, – улыбнулся Санта Клаус, – все настоящее! Теперь здесь твой дом, располагайся.

На Крещение на квартиру Николая Ивановича пришла племянница. Отомкнув своим ключом дверь, вошла в комнату. Ее встретили пыль и запустение. Около холодильника стоял бутафорский посох. Девушка машинально открыла дверцу холодильника и увидела там ватную бороду и усы дяди.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/