Маргиналы

 

1

Пётр понял, что ждать больше нечего и надо уезжать: позавчера изби­ли жену в подворотне их дома, вчера чуть Дашеньку не затянули в чёр­ный «Мерседес», а сегодня... На первый взгляд, ничего существенного не произошло. Просто Пётр Дмитриевич пришёл в техникум, где он вот уже десять лет работал преподавателем физики, а в кабинете на доске мелом написано: «Русские убирайтесь вон!». Он машинально выделил запятой обращение «русские» и, не глядя на студентов, вышел из ауди­тории.

После окончания университета они с женой учили детей, не разбирая, какой те национальности. Сначала трудились в высокогорном ауле, за­тем здесь, в городе, и всегда у них с учениками было полное взаимопо­нимание. Особую признательность выказывали Петру Дмитриевичу за его такт и терпение как раз чеченские дети. И если здесь, в техникуме, они любимому учителю пишут такое, значит, совершилось что-то страш­ное, непоправимое. Рухнул привычный мир.

Это событие явилось последней каплей, переполнившей чашу его тер­пения, и последним аргументом для того, чтобы решиться покинуть родину.

Даже думать об этом было больно. Но оставаться в республике дольше уже нельзя. Началась явная дискриминация русского населения. Даже на бытовом уровне: в продуктовых магазинах из очередей за дефи­цитными продуктами русских выталкивали, на приём к врачу русский мог попасть только после того, как «вылечатся» все чеченцы, места на рын­ке – для коренного населения.

По вечерам на чай обязательно заглядывал к Петру кто-нибудь из дру­зей. Последние годы тема этих посиделок была одна: переселение. Об­суждались насущные вопросы: кто уже уехал и куда, где селятся гроз­ненцы, цены на дома и квартиры в городах и весях.

В тот день Лада сразу заметила, что её Петечка сильно расстроен.

– Что, и тебя достали?

Он обречённо кивнул головой. Лада, возбуждённая и сердитая, про­должала:

– И моих сил тоже больше нет. Сегодня распределяли нагрузку на сле­дующий учебный год: русским больше восемнадцати часов никому не дали. Говорила тебе ещё тогда, когда убили Лену, уедем вместе с Ива­новскими. А ты: «Всё наладится, перемелется...».

Лену Тер-Аветисян, коллегу и однокурсницу Лады, убил в прошлом году на выпускном вечере ученик, недовольный тройкой по английскому языку. Зверское убийство учителя стало сигналом к отъезду для многих педагогов, в том числе и для семьи близкой подруги Лады Тани Ива­новской.

– Всё, Ладушка, я согласен. Давай выбирать «деревню на жительство».

В который раз они расстелили на полу старую затёртую карту СССР. Такие карты были в каждом русском доме. На них кружочками были об­ведены города, куда уехали родственники и друзья. В основном это Ставропольский и Краснодарский края, Ростовская и Волгоградская об­ласти. Но кружочки уже были и на Урале, в Подмосковье, во Владимир­ской, Архангельской, Липецкой областях, на Украине, в Белоруссии – везде, где для грозненцев находилась работа или оседал кто-либо из своих.

Петя и Лада были едины в мнении, что нельзя резко менять климати­ческую зону. Также они понимали, что покупку городской квартиры не по­тянут: цены на дома и квартиры в Грозном стремительно падали. Пока есть покупатель, надо продавать за цену, которую предлагают. Иса, зна­комый друзей-чеченцев из далёкого аула, уже полгода просит продать ему квартиру за сто тысяч. Это, конечно, мало, но где-нибудь в селе или на хуторе можно купить домик. Хотя девочкам надо продолжать учёбу, а это лучше делать в городе или, в крайнем случае, в пригороде.

Тайно (тогда всё делали тайно: на кону была квартира, а это будущее жильё) Пётр Дмитриевич выехал к друзьям в одну из кубанских станиц, расположенную в окрестностях Краснодара. Друзья провели там уже во­семь месяцев и считали себя старожилами. Они помогли Петру найти домик на берегу тихой речки. А если по воде напрямик, это как раз напротив дома Кондратьевых, семьи друга и однокурсника Петра. Дого­ворившись с хозяевами о цене, кстати, вполне приемлемой – в тридцать тысяч, и оставив им задаток, он распил бутылочку с Кондратьевым, по­мечтал о том, как они поставят на домах флагштоки для сигнальных флажков типа «общий сбор», весело распрощался со всеми и вернулся в Грозный.

В этот же день пришёл Иса:

– Петка, я могу дать сейчас только тридцать тысяч, остальные у моего брата. Он лежит в госпитале в Воронеже, раненый. Берите тридцать ты­сяч, вернётся брат – расплатимся окончательно. Мне семью надо выво­зить в город.

Его приход и названная сумма очень удивили и насторожили супругов. Пётр и Лада на аванс не согласились:

– Прости, пожалуйста, Иса, но мы будем искать другого покупателя.

– Только попробуйте! Или вы отдаёте мне квартиру за тридцать тысяч, или не продаёте никому.

Супруги поняли, что остальные семьдесят тысяч Иса и не собирался отдавать. Лада постаралась успокоить вспыльчивого горца:

– Знаешь, Иса, мы вообще продавать передумали. Не знали только, как тебе об этом сказать, чтобы ты не обиделся. Нам и тут хорошо жить, правда, Петя?

– Ну, смотрите! Обманете, убью! – зловеще пригрозил Иса и хлопнул дверью так, что с притолоки посыпалась штукатурка.

С тех пор Пётр заметил за домом слежку. В любое время суток, выгля­нув в окно, он мог видеть в беседке у подъезда какого-нибудь парня. Или это был военный с оружием, или спортивного вида молодчик, или дядька средних лет, одним словом, люди, которые фиксировали «исходящих и входящих».

Друзья слали телеграмму за телеграммой о том, что хозяин обеспоко­ен задержкой, и, наконец, сообщили, что дом продан.

Как-то вечером в дверь позвонила соседка по лестничной клетке Ма­лика. Как водится, её пригласили к чаю. За столом обсудили последние новости. Чеченцы тоже боялись грядущих перемен, а главное, неиз­вестности. Прощаясь, соседка предложила купить у них квартиру. Пётр описал ситуацию с Исой.

– Ничего, мы поможем, – ободрила соседей Малика. – За квартиру, дачу и гараж дадим девяносто тысяч. Договоримся о вывозе ваших ве­щей. Об оформлении документов можете не беспокоиться. Нотариус – родственник мужа и сам сюда придёт. Только никому не говорите о на­шей сделке.

Ударили по рукам, и утром Малика с мужем привели нотариуса и при­несли деньги. Выторговав себе неделю, Пётр Дмитриевич поехал искать работу и покупать дом. В одном из южных районов Ростовской области начальник РОНО ему пообещал ставку физика, а жене группу продлён­ного дня. С жильём было хуже. То, что он приобрёл, было ужасно, но за имеющиеся деньги он лучше бы и не купил. Это был старый саманный дом без удобств, ошелёванный досками с облупленной краской. Топить печку предполагалось углем, на кухне баллонный газ, который каждый хозяин должен привозить из райцентра сам. Почти третья часть всех де­нег предназначалась водителю фуры за перевозку, довольно крупную сумму пришлось заплатить за разрешение на вывоз вещей. Про запас почти ничего не осталось.

Грузились вечером – так делали все, кто покидал город. Помогать при­шли оставшиеся. Подходили соседи-чеченцы и с сожалением спрашива­ли:

– И вы уезжаете? Что же это творится? За какие прегрешения аллах наказывает наш народ?

Для безопасности Султан, приятель Малики, увёз вещи к себе домой, посоветовав переселенцам в квартире не ночевать. Ночлег они устроили в соседнем доме, у друзей, которые тоже готовились к отъезду. Постели­ли им хозяева на полу, но, несмотря на неудобства, все спали как уби­тые.

На следующее утро в пять часов просигналил Султан. Пётр вывел из теперь уже чужого гаража свой «Москвич», и отправилась семья в новую жизнь. Ехали молча. Девочки дремали на заднем сиденье, Пётр был за­нят дорогой, а Лада – воспоминаниями...

 

2

Познакомилась она со своим Печкой в университете. Лада училась на факультете романо-германской филологии, а Пётр – на физмате. Он был серьёзным молодым человеком, членом комитета комсомола; отслужил два года в армии. Лада отлично училась, занималась наукой, играла в студенческом театре. Пётр ей нравился со второго курса, но подойти к нему сама не осмеливалась и страдала от своей робости.

Их познакомила подруга на первомайской демонстрации. Пётр молча предложил ей руку, и на душе сразу стало светло и спокойно. В тот день они гуляли по городу, катались на качелях, на лодке, кормили лебедей на пруду, танцевали на летней площадке...

Уже закончилась демонстрация, все парки и скверы заполнились наро­дом. Пётр предложил:

– Пойдём к нам домой. Я тебя познакомлю с родителями. Мама давно хочет тебя видеть.

Лада удивилась:

– Она же меня не знает.

– Знает, – уверенно ответил Пётр, – я рассказывал о тебе. Помнишь, на втором курсе мы были на вожатской практике? Вот тогда я и заприме­тил тебя, но всё стеснялся подойти. Спасибо Лизе. «Хочешь, – говорит, – я тебя познакомлю с одной хорошей девочкой?» Я смеюсь: « Нет. Моё сердце занято». «Не ею ли?» – показала она на тебя. Представляешь? Как в сказке. Ты какие книги любишь?

– Фантастику и исторические романы. А ты?

– Фантастику и приключенческие романы.

– Чудеса... – прошептала Лада.

– А какие имена тебе больше всего нравятся?

– Катенька, Дашенька и Егорушка.

– Вот так и назовём наших детей. Согласна?

Лада счастливо кивнула головой.

Стол был накрыт так празднично и красиво, что Лада даже зажмури­лась. Родители Петра были приветливы и тактичны. Они наперебой уго­щали её, лишь изредка задавая неназойливые вопросы. Потом Пётр пригласил ее в свою комнату. Он прочитал несколько стихотворений Гу­милёва, спел под гитару романс, сыграл на баяне пьесу. Ладе стало смешно. И вовсе ему не надо прилагать усилий, чтобы понравиться ей. Правда, он об этом ещё не догадывается...

Всё лето продолжались встречи и прощания, слёзы и признания. Лада писала грустные романтические стихи, Пётр – музыку. Получилось несколько неплохих песен. Они их исполняли дуэтом.

В сентябре у Лады должна была начаться практика в школе. Ещё до знакомства с Петром она подала в деканат заявление с просьбой напра­вить её на работу в самое дальнее горное село и получила уже распре­деление.

Перед началом практики её сосватали. Уезжать не хотелось, но Лада не привыкла отступать от своих решений. За это и за другие старомод­ные качества её называли в институте чудиком. И она, уже невеста, от­правилась в незнакомое чеченское село.

Рядом со школой на пологом склоне гор рос лес. Он сразу же привлёк внимание Лады. Ей не терпелось в него попасть. После знакомства со школой она отправилась на экскурсию. Вошла в лес и обмерла.

На неё, маленькую и тоненькую, снисходительно смотрели прямые и стройные грабы в багряных коронах и мантиях, пышный хоровод дубов с позолоченными ажурными листьями ронял ей под ноги последние связки осенних желудей. Сквозь пурпурные одежды краснели драгоценными ру­бинами гроздья поспевающей калины. Огромные резные опахала лесно­го папоротника укрывали тайны нижнего яруса леса.

Вокруг полянок раздувались ягодами разлапистые кусты мушмулы, в ожидании первых морозов, которые напитают их шишки терпкой сладо­стью и ароматом уходящей осени. Земля под ногами была усыпана ди­кими лесными грушами с вяжущим кисловатым вкусом и спелыми ореш­ками фундука, устлана ковром шуршащих листьев, под которыми прята­лись хитрые грабовики, маслята, свинушки. Бесшумно сновали трудолю­бивые ежи. Качала головой мудрая сонная сова, свистели и низко кланя­лись удоды, раздвигая клювами прелую листву и открывая для себя бо­гатое меню зрелой осени. Лада прислушалась к голосу кукушки, укрыв­шейся в пурпурной листве соседнего дуба, и затаив дыхание начала счи­тать годы грядущего счастья. Кукушка неожиданно умолкла, но тут же другая подхватила счёт: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку...» Целая вечность счастья!

Лада, как хозяйственная белочка, собирала в пакет плоды осеннего леса: красивые листья, спелые дикие грушки, ягодки боярышника, ориги­нальные веточки для сухого букета.

Пётр приезжал каждое воскресенье. У него тоже была практика, толь­ко в городской школе, так что оставался один день, чтобы проведать невесту. Он привозил Ладе новости, пирожки от мамы, добрую улыбку и сияющие глаза.

Они почти не оставались наедине. Всем были интересны новости с «большой земли», и у Лады на квартире собиралась учительская молодёжь – «малый интернационал»: дагестанец, украинка, армянка, поляк, чеченка, русская. Только при прощании удавалось опустить в карман Петра, Пети, Печки – листочки со своими стихами и окунуться в глубину его преданных глаз.

 

Рыжая осень немного взгрустнула:

Жаль отдавать ей девчонку тебе,

Но подставляет осенние губы

Для поцелуя цветущей весне.

 

Плачет и плачет, но эти слёзы,

Словно дождинки, совсем не важны,

Так молодые беспечные грёзы

Путают мысли девчонки-жены.

 

И снова прощанье. «Неужто до нас испытывал кто-нибудь больше раз­лук?» – шептала она ему вслед и с нетерпением ждала новой встречи.

К концу месяца Лада втянулась в работу, и она ей очень понравилась. До её прихода в школе два года не было учителя иностранного языка, и практикантке приходилось вести уроки не только с утра по расписанию, но и по­сле обеда – для всех желающих.

Перед поездкой на работу в село Лада наслушалась страшных расска­зов о трагедиях, которые происходят в горах с молоденькими учительни­цами. О том, как местные парни врываются к девушкам в квартиры, на­силуют их, а потом бросают с крутых обрывов в пропасти...

Мудрый мулла Абубакар, с которым Ладе удалось несколько раз побе­седовать, объяснил ей, что девушек губит прежде всего любопытство. И ещё: что гордую девушку чеченец никогда не обидит.

Ладу никто ни словом, ни жестом не обижал. Наоборот, в обращении к ней сквозило уважение и даже почтение. Она удивлялась: совсем ведь неопытная, девчонка, а, поди ж ты, Лада Васильевна.

Практика должна была закончиться второго ноября, свадьбу назначи­ли на пятое, но администрация школы ходатайствовала перед декана­том факультета, чтобы Ладу оставили поработать ещё на одну четверть – до Нового года. В декабре должен из армии вернуться прежний учи­тель. Деканат, не спросив Ладу, пошёл навстречу просьбе школы. Ничего страшного: она отличница, нагонит своих товарищей и, шутя, сдаст экза­мены за семестр.

Ладе дали три дня на свадьбу, затем шли два праздничных дня. Итого пять дней – и на работу.

В горах похолодало. Утренние заморозки бодрили: чистый, слегка разреженный воздух щекотал ноздри морозной свежестью и побуждал к действию. До школы идти недалеко, однако мудрено: надо с крутой горы спуститься по скользким камешкам к реке, перейти через неё по мосту и опять подняться в гору.

Школа находилась в живописном месте, на острове посередине реки Баас, которая то разливалась бурным потоком, подступая к железному полотну моста, то ручьём журчала между камешками. И тогда школьники перебегали её напрямик, минуя мост, не замочив даже ног.

Сейчас река была суровая, прозрачные воды её потемнели, приобре­ли свинцовый оттенок и сердито стучали по серым голышам. На душе у Ладушки, так её теперь называл Петя, было грустно: ещё полтора меся­ца разлуки. Сердце стучало: не вынесу, не вынесу...

Но это по дороге, а в школе скучать было некогда. Ей дали классное руководство в девятом классе. Лада все переменки проводила со «свои­ми детьми», а после уроков ходила по домам учеников, знакомилась с их родителями. Её удивляли обычаи горцев. Особенно поражало учтивое обращение и почтение, которые они демонстрировали по отношению к старикам, просто старшим, пусть даже это брат или сестра. Существова­ла своеобразная, довольно сложная субординация между родственника­ми, соседями, сослуживцами, постичь которую Ладе так и не удалось.

В домах учеников её угощали вкусным хлебом и сыром, показывали, как готовить национальные блюда из мяса и трав. Никакой неприязни к себе как к русскому человеку Лада не испытывала. Так что если все по­головно и притворялись, то очень искусно. Родители ей, девчонке, доверяли своих великовозрастных оболтусов, наивно полагая, что учитель – большая сила. Авторитет учителя в селе был непререкаем. Шестидесятилетний отец, стоя перед юной учительни­цей, на плохом русском языке просил:

– Делай с ним всё что положено: надо бить – бей. Только глаза не тро­гай, а?

Какой там бить! Лада своих учеников обожала. Ей казалось, что каж­дое её слово, чувство, ощущение воспринимается и впитывается ими и они становятся её единомышленниками. Лада читала им на английском стихотворение Роберта Бёрнса «В горах моё сердце» и понимала, что её сердце тоже навсегда останется здесь, в горах.

Восторженная и романтичная молодая учительница, как ни странно, органично вписалась в жизнь села. Она изучила его историю, вниматель­но рассмотрела музейные экспонаты, увидела своими глазами старую дорогу на Ведено – дорогу Шамиля. Перечитала повесть Льва Толстого «Казаки», в которой она описана. И уже со знанием дела рассказывала ученикам об их малой родине.

Эта работа много дала Ладе, и самое главное – уверенность в пра­вильности избранного пути.

Всё! Практика закончилась. Лада выставила оценки за полугодие и, захлопнув журнал 9-го класса, вышла на улицу. «Завтра я уже не увижу этой красоты», – думала она. На душе было и радостно, и грустно.

Придя на квартиру, Лада начала собирать вещи. Вдруг раздался роб­кий стук в дверь. Она вышла на порог. У ног её на снегу лежала огром­ная туша дикого кабана. Рядом стоял отец Алимбека, мальчика, которого Лада оставляла после уроков заниматься.

– Спасибо тебе, учитель. Алимбек читает по-английски. Я сам прове­рял. Этот кабан тебе. Вы, русские, кушаете свинью.

Он ушёл, а Лада не знала, что делать с такой горой мяса. Она не мог­ла даже сдвинуть её с места. Накинув платок, побежала к старожилам Симановским. В 1948 году по приказу Сталина их выслали сюда с советско-польской границы, и вот уже четверть века они преподают рус­ский язык и литературу. И теперь, будучи пенсионерами, продолжают ра­ботать в школе, которую привыкли считать своей. Да и сельчане относи­лись к ним с любовью и уважением, считали местной достопримечатель­ностью, как и народный музей, который они создали.

Ростислав Стефанович вздохнул, взял нож, мешок и обречённо по­плёлся за Ладой.

– Знаешь, деточка, сколько я их разделал на своём веку, – по дороге ворчливо говорил он, – тут раньше, когда чеченцев выселили, развелось кабанов невиданное множество. Мы, когда приехали сюда, так не знали, куда от них деваться. Лесники отстреливали, конечно, но всех не пере­стреляешь. В пятьдесят шестом стали возвращаться чеченцы из ссылки, и пошло побоище. Они как убьют кабана, так тащат к нашему порогу. И сушили мы с женой мясо, и мариновали. А они, пся крев, всё несут. Еле отучили. «Мы, – говорят, – не едим, а выбрасывать жалко». Это они тебе признательность так выражают, – хмыкнул Ростислав Стефанович и, увидев убитого зверя, даже отшатнулся от него. – Ого, холера его возь­ми! С какого края подступиться? Силы-то у меня не те, что раньше. Уж не знаю, сумею ли? Ты помоги мне.

С горем пополам они содрали шкуру и разделали тушу. Лада брать мясо отказалась, хотя старый учитель убеждал, что оно съедобное. Го­лову, ноги, внутренности они оттащили к одинокому дубу, стоящему на краю обрыва, для зверей. Мясо Ростислав Стефанович разложил по куч­кам, меньшую часть взял себе в мешок.

– За остальным пришлю русских врачей. А шкуру я тебе выделаю. По­весишь как трофей на стене, – улыбнулся он и неторопливо поволок ме­шок по сверкающему снегу навстречу утреннему солнцу. И действительно, шкура того кабана долго висела у Лады на стене.

К рейсовому автобусу провожать учительницу высыпала вся школа: ученицы плакали, дарили свои фотографии с сентиментальными надпи­сями, разные поделки на память. Учителя обнимали и говорили добрые слова. Директор крепко пожал руку и пригласил после окончания универ­ситета вместе с мужем на работу. Лада тоже немного всплакнула от уми­ления.

Она ехала в автобусе, прощаясь, вглядывалась в чёрные штрихи ле­сов на белом полотне снега, в стальную воду реки, в холодное безоб­лачное небо и надеялась, что непременно сюда вернётся, приедет вме­сте с Петей. Вдруг он не сумел разглядеть эту красоту?..

 

3

– Мам, – прервала её воспоминания проснувшаяся Катюшка, – а где мы там будем жить?

– Приедем – увидишь, – Ладе показалось, что грубо ответила дочери, и она извиняющимся тоном добавила: – Я сама не знаю.

Катеньке, однако, было всё интересно, Впервые так далеко и навсегда она уезжает. Раньше было просто: на месяц она отправлялась в пионер­ский лагерь, или с родителями на море, или к родственникам в станицу. Но всегда к сентябрю, полная впечатлений, возвращалась домой, в Грозный. Как любила она этот момент: запах города, ставшие ниже дома и деревья, изменившиеся лица друзей. Потом начинались предшколь­ные походы по магазинам за книжками, тетрадками, приятными мелоча­ми, как-то: точилками, красками, переводилками, обложками... Придя до­мой из похода по магазинам, она первым делом прочитывала учебники по истории и литературе, потом весело сообщала друзьям, какие темы они будут изучать в новом учебном году.

Катя была боевая, общительная, любила командовать. Занималась в театральной студии и мечтала стать актрисой или учителем литературы. Слова «русский язык» в названии специальности она пропускала, по­скольку имела по этому предмету четвёрку. Она любила перемены в жизни, походы, гощения, новые лица и новые вещи и, в общем, не очень переживала и понимала это «навсегда».

Катюшка всё же надулась и замолчала. Дашенька дремала. Петя тоже начал клевать носом.

– Ладушка, поговори со мной или спой что-нибудь, а то я засыпаю.

– Мы уже Кабарду проехали. Давай остановимся, поедим, и ты поспишь часочек.

– Идёт!

Остановились на стоянке автомобилей рядом с весёленьким кафе. Взяли напитки, достали припасы и уселись за столик под тентом. Ели как-то уныло. Лада всё ещё была настроена на воспоминания. Дашенька даже заметила:

– Мам, тебе ещё рано мемуары писать. Что ты всё назад смотришь! Лучше давайте мечтать!

Но не мечталось. После завтрака Петя уснул, Лада с девочками пошли побродить по окрестностям.

 

4

То, что они увидели на месте, превзошло все опасения Лады. Мало того, что хата была неказиста с виду, внутри она оказалась ещё хуже. Вносить вещи в неё было нельзя. Стены и потолки, закопчённые до чер­ноты, давили и угнетали. Чтобы их побелить, надо всё обдирать и заново штукатурить. Печь, почти разрушенная, зияла сквозными дырами, её надо было перекладывать. Пол в коридоре и в трёх низеньких комнат­ках, прогнивший и проваленный, дышал на ладан. Потерянные и одино­кие, они сидели на вещах в захламленном дворе своего нового жилища.

– Мам, пап, мы тут будем жить? – сквозь слёзы спросила Дашенька.

– Но это же невозможно! – заломила ручки Катюшка.

– Петь, а ничего лучше ты не мог найти? – риторически осведомилась Лада.

Пётр сидел, низко склонив голову и разминая нервными аристократи­ческими пальцами почти пустую сигарету. Он горько чувствовал свою вину перед семьёй. Вспомнились хвастливые слова, которые он бойко выпалил родителям Лады, когда просил её руки: «Я сделаю вашу дочь счастливой!»

– За наши деньги – нет, – тихо ответил он.

– Ладно, дело сделано. Выше голову, – собралась с силами Лада. – Давайте думать, как это, – она горько развела руками, – благоустраи­вать.

Пётр слегка оживился:

– У нас осталось пять тысяч. Я думал, будем на них жить, пока не определимся с работой. Но теперь придётся их потратить на ремонт. А завтра с утра поедем в РОНО. Нам же обещали часы.

– Нет, сразу пойдём к директору школы: на месте виднее. Потом пои­щем мастеров, чтобы подремонтировать домик. А сейчас давайте на­кроем вещи на случай дождя и поужинаем.

– Девочки, смотрите, какая у нас мать мудрая и сильная, – приобо­дрился Пётр Дмитриевич.

Все поняли, что мать права и ждать нечего. После походного ужина улеглись спать на свежем воздухе, удивляясь: «Десять часов, а ещё светло! Здесь смеркается намного позже». Лада долго не могла уснуть. Она чувствовала, что не хватает чего-то привычного, очевидного; потом поняла: никто из новых соседей не пришёл помочь, не поддержал приветливой улыбкой, не спросил, не надо ли чего? Это было так необычно, даже дико. Лада видела любо­пытные лица, мельком заглядывающие через низкий штакетник, но ни одного слова не было сказано. А она надеялась спросить у соседей ад­рес мастера, который мог бы помочь с ремонтом. «У нас бы каждый подошёл и предложил свою помощь», – подытожила она, засыпая.

Утром, пока родители ходили к директору школы, девочки готовили завтрак из грозненских запасов. Лада вернулась домой быстро, обещан­ной педагогической нагрузки ей не дали. Мотивировали тем, что детей на группу не наберётся. Пётр задержался, ему вроде какие-то часы находились. Позавтракав, Лада вышла на улицу и постучала в калитку чистенького приветливого дома напротив. Из раскрытого окна летней кухни выглянула миловидная хозяйка.

– Здравствуйте! – крикнула Лада.

Соседка ответила на приветствие, но к калитке не подошла и не при­гласила Ладу войти. Ей подумалось: «Странно, может быть, у неё ноги больные или в кухне не прибрано».

– Я ваша новая соседка! – прокричала Лада. – Нет ли у вас знакомого мастера, чтобы помог нам с ремонтом?

– Нет, – равнодушно ответила женщина, – мы всё делаем сами, – и отошла от окна.

Лада побрела по улице, уже и не зная, в какой двор постучать. В глаза бросилась ярко-синяя свежевыкрашенная хатка, похожая по «архитекту­ре» на ту, что купили они. Во дворе всё было ухожено, чистенько. На улице вдоль голубенького деревянного заборчика цвели садовые ромаш­ки, в палисаднике благоухали розы, белыми папахами соцветий кивала пышная гортензия, блестели оранжевые бархатцы, ровной шеренгой вы­строились сиреневые флоксы.

«И мы так сделаем», – немного успокоившись, подумала Лада и неуве­ренно нажала кнопку электрического звонка. К калитке подошла пышная румяная женщина одних лет с Ладой. Лада поздоровалась и, предста­вившись, рассказала о своей проблеме.

– А вы откуда приехали? – полюбопытствовала Зина, так она себя на­звала.

– Из Грозного.

– А... богатые беженцы?

– Почему вы так говорите?

– Да все беженцы из Грозного привозят столько барахла, что мы за всю свою жизнь и половины этого не заимеем.

– Так, значит, они там хорошо жили, вот и было что перевозить. Только вы не завидуйте. Мы тоже, как вы говорите, привезли много барахла. Зато лишились родины и поменяли замечательную квартиру в центре го­рода на обшарпанную хатёнку в селе. Так что завидовать нечему.

– Да не кипятись ты, Лада, – примирительно проговорила Зина, – у каждого своя беда, и не всегда она на виду. А тебе я подскажу: пойди на угол, там стоит хата без забора. В ней живут пьяницы, Алка и Колька. Но мастера они хорошие. За бутылку что хочешь сотворят.

Лада поблагодарила Зину и побежала дальше.

Действительно, у Николая и Аллы Донцовых были золотые руки. Пётр, Лада и даже девочки трудились вместе с ними. Ремонт пошёл спо­ро, несмотря на то, что по вечерам работники напивались до положения риз. Лада попросила, чтобы они делали это у себя дома, и давала им бу­тылку с собой. Почти все деньги ушли на стройматериалы, краску, стёк­ла. Но зато, когда был закончен ремонт, домик выглядел как игрушечка. Супруги не знали, как и благодарить своих мастеровитых соседей. Они вручили им оставшиеся от ремонта шестьсот рублей, носильные вещи, много кухонной утвари.

Алла ходила по дому и смотрела на вещи так, что невозможно было их не отдать, и поскольку обычай, заимствованный грозненцами у ингушей и чеченцев, обязывал отдать гостю любую понравившуюся вещь, даре­ние длилось до бесконечности.

Наконец, хозяевам это надоело, они выставили отвальную, и работников, в сопровождении тачки с полученным добром, выпроводили на улицу.

Петру Дмитриевичу удалось устроиться в школу на двадцать два часа. Правда, обещанной физики ему не досталось. Дали немного математи­ки, ОБЖ и музыку в 5–6 классах. Но для начала и это было неплохо. Лада оставалась пока хозяйничать дома. Однако деньги закончились. А детей необходимо собирать в школу, покупать на зиму дрова и уголь, чем-то питаться. Огород прежние владельцы дома не сажали, и все про­дукты нужно было покупать: картофель, лук, свёклу, запасаться на зиму мукой, сахаром, мариновать овощи, варить томат...

Местные жители ездили в поля, в огородные бригады «по оборушкам», как здесь говорили, – подчищали после уборки поля и сады. Они приво­зили оттуда арбузы, лук, помидоры, подсолнечник, кукурузу, яблоки. Но «Москвич» переселенцев, в связи с отсутствием бензина, стоял на при­коле. Можно, конечно, ездить на поля велосипедом, но никто не выдавал своих мест, и новосёлы приуныли.

Ладе нужна была работа. Любая. Она обошла учреждения села. Ва­кансий нигде не имелось. Безработных и без неё было достаточно. В колхоз никто не шёл, поскольку там почти не платили. Хорошо, если да­дут по сотне в месяц да после уборки по тонне зерна. А все остальные рабочие места наперечёт. Только через несколько месяцев хождений Ладу взяли на работу почтальоном, и то временно, вместо ушедшей в декрет женщины. Лада с энтузиазмом взялась за новое дело и до обеда успевала обойти весь участок. С непривычки немного болели ноги, сму­щала низкая зарплата. Но всё же лучше, чем ничего.

 

5

Пётр Дмитриевич последний урок – это был ОБЖ – проводил на улице. После звонка, попрощавшись с детьми, он пошёл не домой, как следова­ло ожидать, а в противоположную сторону, за околицу села. Ему захоте­лось одиночества... Взору представилась унылая картина. После буйной растительности солнечных долин, величественных белоголовых вершин Эльбруса, быстрых вод поющих рек и волнистых горизонтов местная природа казалась крайне скудной и скучной.

До далёкой ровной кромки земли – однообразная степь с грязноватой желтизной жнивья, чуть раз­бавленной осенним багрянцем лесополос, и редкие низины, поросшие бледным камышом. Вот и всё! Не на чем остановиться глазу.

Фауна ещё беднее флоры. Иногда ленивый ужак переползёт тропу, сверкнёт глазками полевая мышь или лягушки да нырки оживят панора­му мелководной зелёной речки. И ветер. Сухой, горячий ветер.

Пахло пылью и болотом. Пётр Дмитриевич направился к голому бере­гу речушки и сел на пожухлую траву. Было о чём подумать. Жизнь в селе не ладилась. Не только в быту, но и в социальном плане. Они были чужими в этом обжитом, действующем по своим законам мире, сильно отличающемся от привычной для них обстановки.

На работе он был прост в обхождении, приветлив, вежлив, тактичен. А за спиной шептали:

– Хитрец. Сам себе на уме. Понаехали «бедные» и умниками себя ста­вят. А жена? Фря! Он её Ладушкой называет. Чеченская корова! Почтар­ка, а вырядится, будто министерша.

Он вспомнил, как первый раз увидел Ладу на вожатской практике в ла­гере. Она вызвалась первой переправиться по канату через горную реч­ку. И это получилось так ловко, так сочеталось с окружающей природой, что он невольно залюбовался ею. А когда она вернулась назад, он уви­дел её весёлое лицо с грустными глазами, и – всё. Глаза у Лады всегда грустные, даже когда она смеётся.

Её окружили друзья и, как он заметил, поклонники со спортфака, они поздравляли с удачной переправой, шутили, смеялись. Вечером Петя увидел её на сцене, в номере Студенческого театра эстрадных миниа­тюр. Она изображала загипнотизированного цыплёнка. Все падали со смеху. Ему хотелось познакомиться с ней, но начальник лагеря поделил факультеты для совместных мероприятий по каким-то своим соображе­ниям: иняз объединил со спортфаком, физмат – с филфаком, и он мог лишь изредка издалека наблюдать за этой удивительной девчонкой. Потом, спустя год, их познакомили, и он убедился, что Лада в сто раз лучше его самых романтических представлений.

На последнем курсе они поженились. Ладе предложили место в аспи­рантуре, но она поехала с ним по распределению в сельскую школу, чем безмерно удивила своих преподавателей, обещавших ей сногсшибательную научную карьеру. Её дипломную работу приравнива­ли к кандидатской диссертации.

В чеченском селе они прожили три года. Боже! Как они были счастли­вы! По гороскопу их знаки несовместимы. Но как могут быть несовмести­мы влюблённые, к тому же, друзья, коллеги, единомышленники? Иногда ему даже казалось, что они в одном ритме дышат. Лада говорила ему:

– Одним мы дыханием дышим и песню поём в унисон.

Он всегда возражал:

– Не в унисон! У тебя первая партия, у меня – вторая.

В первые годы работы в селе школьного времени для общения с уче­никами не хватало. И дети приходили к ним домой: делали стенгазету, рисовали корабли, читали стихи, доказывали теоремы. Приятно было видеть, как пробуждается у них жажда знаний.

Но самое лучшее, конечно, – зимние вечера. Трещат дрова в печи, по­свистывает чайник. Лада корпит над ученическими тетрадями, он брен­чит на гитаре... Не повторяется такое никогда...

Молодые с нетерпением ожидали рождения первого ребёнка: Егорки или Дашеньки. Лада пошла в декретный отпуск, и они переехали к маме. Каждое утро в шесть часов Пётр голосовал на трассе, чтобы успеть на занятия. После работы спешил домой, боялся прозевать начало родов.

Был конец января. Вьюжным вечером он вёл большую, с испуганными глазами Ладушку в роддом. Она тяжело скользила по снегу, опираясь всем весом на его руку. Когда его выталкивали из приёмного покоя, у неё задрожали губы и по щекам потекли слёзы. Он вышел на улицу, закурил, руки тряслись от волнения и ожидания. Родильное отделение находи­лось на первом этаже, и он, подпрыгивая, чтобы не замёрзнуть, видел в не замазанном краской верхнем стекле лица врачей в марлевых повяз­ках. Ему казалось, что Ладушка уже там. С ним поравнялась пожилая медсестра, шедшая из другого отделения с какими-то склянками, ворчли­во прогнала:

– Идите-ка домой, молодой человек, и звоните. Не так скоро эти дела делаются.

Прибежал домой и сел у телефона. Мама суетилась, пыталась накор­мить. Он отмахивался и звонил, звонил, звонил. Наконец, в третьем часу ночи получил равнодушный ответ:

– Поздравляю, папаша, у вас дочь, вес три килограмма триста грам­мов, рост пятьдесят один сантиметр.

Бежать к ней!? Три часа ночи?! Разбудил родителей, позвонил тёще, поднял с постели друзей. Узнал адрес цветочницы и купил Ладушкины любимые белые хризантемы...Как только рассвело, явился в роддом. Жена ещё не встаёт, цветы не принимают. В окошко показали дочку. Она вовсе не розовенькая, как он ожидал, а жёлтенькая. Няня пояснила: родовая желтуха, через неделю пройдет, и девочка будет нормального цвета. Он огорчился тогда, а как приятно вспоминать сейчас суету, хлопоты и ни с чем не сравнимую пер­вую радость отцовства.

Пришёл домой, а там уже сидят друзья, девчонки на кухне помогают маме, вернее, бабушке. Накрыли стол, сели тесным коллективом. Хоро­шо, что было воскресенье, утро и впереди целый день праздника. Теле­фон разрывается. Прибыли Ладушкины родители, новоявленные дяди и тёти. К обеду подтянулись сослуживцы из аула. Сам директор школы заявил:

– Даю тебе неделю отпуска, учителя подменят, и ставлю на очередь на автомобиль. Какой предпочитаешь: «Жигули» или «Москвич»?

– «Москвич», – счастливо выговорил он, едва понимая, о чём идёт речь.

– Хорошо! К осени будет машина. Это я тебе говорю, Абдулла. Весь Урус-Мартан на ноги подниму, а машина будет!

Дашенька получилась у них очень красивая и умненькая. Наверное, все родители так говорят о своих детях. Однако... Они с ней много зани­мались, вели дневник её развития и видели, что по многим показателям девочка опережает ровесников. Ладушка собрала целую библиотеку для родителей по разным периодам жизни ребёнка и сверяла Дашенькины достижения с графиками и таблицами. В полтора года она пела англий­ские песенки и весьма последовательно рассказывала сказку «Колобок»:

 

Яибок, Яибок, я теа им.

Не нана меа им –

Я теа питику ю.

 

Абдулла сдержал слово. Подошла льготная очередь на машину. Лада получила декретные, он – отпускные, и таким образом насобиралось по­чти на половину «Москвича». Счастливые дедушки и бабушки обещали добавить недостающую сумму. И вот в октябре он отправился в Урус-Мартан получать машину. В целях предосторожности взял такси. Первый раз такие деньжищи в руках! Ну, не совсем в руках. Карман пиджака то­порщится. Так и хочется с кем-нибудь поделиться радостью. Поделился с таксистом и – уснул. У Дашеньки резались зубки, и они всю ночь с же­ной по очереди носили ребёнка на руках.

Таксист-чеченец подвёз его к самому магазину и, высаживая, с укориз­ной произнёс:

– Ты глупый человек. Попадись тебе не я, плакали б твои денежки.

Теперь «Москвичу» пятнадцать лет, и как он бережно к машине ни от­носился, ни в одной аварии не была, всё ж состарилась и с каждым го­дом требует всё большего внимания, времени и денег. А теперь и вовсе стоит под наскоро сколоченным навесом и дряхлеет.

 

6

Когда Пётр Дмитриевич открыл калитку, навстречу ему выскочили ис­пуганные дочери:

– Папа! Маме надо скорую!

– Что с ней?

Стремительно вбежав в комнату, Пётр увидел, как Лада, стоя коленя­ми на диване, бьётся головой о подушку. Лицо её залито слезами. По-кликушечьи, низким хриплым голосом она выкрикивает одну и ту же фра­зу:

– Я не могу! Не могу! Не могу! Жить не могу! Здесь не могу! Не могу! Не хочу! Жить не хочу! Домой хочу!..

Петя схватил её за плечи и прижал к груди:

– Ладушка, солнышко моё, успокойся. Ты детей пугаешь, меня...

Лада припала к нему и не своим голосом завыла:

– Миленький мой, родненький мой, уедем отсюда. Никому мы не нуж­ны. Мы здесь погибнем. Домой хочу! Под бомбы. Пусть меня закопают в родной земле. Хочу горы, хочу снег на вершинах, в театр хочу, речку хочу с нефтяными разводами без рыб и лебедей...

Зубы у Лады стучали, а слова выходили прерывистыми, неясными. Она дрожала, как от холода.

– Дети, принесите тёплое одеяло.

Это была истерика. Он укутывал её в одеяло, баюкал, как маленькую девочку, шептал успокаивающие слова до тех пор, пока она не уснула, тяжело, со всхлипываниями и стонами.

«Что вызвало такую реакцию? Конечно, негатива накопилось много. Но такая истерика, на грани умопомешательства, должна иметь значи­тельный повод», – размышлял Пётр.

Потом они с женой обсуждали эту тему.

– Как-то собралось всё в кучу: бедность, отсутствие перспектив, отно­шение людей к нам и быт: дрова, газ, картошка. А тут я разносила почту, – рассказывала Лада, – и случайно услышала разговор двух женщин: «Понаползли, чечены проклятые! Везде лезут. Работы своим не хватает. Гнать их отсюда поганой метлой!» – «Не говори. И норовят получше устроиться. Сразу ремонты затевают. Откуда только деньги берут?» – «Наворовали там у себя, в Чечне. «Камазами» везут добро». – «А почтарка-то? Белую кофту напялила, морду накрасила и ходит по селу, как королевишна». – Лада тяжело вздохнула. – Прости, Петя, нервы сдали. Представляю, как я вас напугала. Обещаю, что такое не повторится.

У детей высветились свои проблемы, которые также омрачали жизнь семьи. Даша любила учиться и всегда с радостью ходила в школу. Те­перь она заставляет себя делать это. В юном возрасте быть одинокой очень вредно и трудно, и Даша страдала. Выпускной класс – серьёзный и ответственный момент жизни. А настроения у неё нет. К тому же возник вопрос о продолжении образования, который упирался в деньги. У Ка­теньки тоже появились неприятности в школе. Поскольку она была эмо­циональна, одноклассникам нравилось её дразнить и высмеивать. Она горячилась. Несколько раз приходила домой с синяками, в разорванной одежде и сиротливо молчала в своём уголке. Даша сказала, что её били девочки за то, что она не такая, как они. Характер Кати заметно изме­нился. Она дерзила матери, делала язвительные замечания отцу, неохотно ходила в школу.

 

7

Осенние листья с лёгким шорохом падали под ноги, синева слепила глаза, прохладный ветерок ласкал лицо. Складывалось впечатление, что он идет по кленовой аллее в родном городе. Уроки закончились. В душе образовался покой.

Дома было непривычно шумно и весело. Да, такого он не ожидал: во дворе сидели друзья, которые выехали из Грозного немного раньше и поселились в станицах на Ставрополье.

– Как же вы нас нашли? – удивился Петя.

– Ребята наши передали по грозненской почте название села. Мы подъехали к автостанции и назвали вашу фамилию. Думаем, деревня же, все знают друг друга. Никто такой фамилии и не слышал. А Люся возьми да и спроси: «Где живут учителя из Грозного?» – сразу вспомнили и рассказали, как к вам проехать. Ну, что, деревенские жители, привыкли уже?

– Нет. Здесь всё другое. Менталитет другой. У Лады была истерика.

– У Люси тоже. Надо аутотренингом заняться. Говорят, помогает.

– Знаете, ребята, наша беда не в том, что бытовые неурядицы, проблемы с работой, непонимание со стороны местных жителей. Всё это с годами устроится. Мы дураки с вами, что разъехались поодиночке. Без дружеского плеча трудно начинать новую жизнь. Тем более непривыч­ную. Хорошо, я в школе работаю. А Ладка – почтальоном.

– Пьер мой в колхоз птичницей устроился, – грустно усмехнулась Лю­ся.

– Петька же мастер спорта! Хотя моя Наташа, кандидат наук, тоже в садике нянькой работает, – сообщил Толик. – Не нужны стране доценты, инженеры...

– Дело не в этом! – запальчиво воскликнула Лада. – Мы с местом жи­тельства поменяли и свой социальный статус. Маргиналы мы, вот кто!

 

8

Лада старалась приспособиться к ритму сельской жизни и попыталась завести хозяйство. В феврале она купила утят. В библиотеке взяла под­шивку журналов «Приусадебное хозяйство». Там было подробно распи­сано, как ухаживать за птицей. Жёлтые комочки так занимали всех чле­нов семьи, что каждый старался внести свой вклад в уход за ними. Но утята дохли, тонули в тазу с водой. К весне от полусотни осталось один­надцать штук. Но корму приобрели много, и Петя подкупил молодых ку­рочек, которые сразу стали худеть, падать на ноги и тоже дохнуть. Он от­вёз одну из них к ветеринару. Тот поднял крыло и показал чёрные гроз­дья выпуклых точек: клещ; прописал лекарство для смазывания кожи птиц и посоветовал сжечь курятник.

А тут пропал аппетит у поросёнка, который уже начал было превра­щаться в круглую розовую свинью. На боках животного появились крас­новатые пятна, поднялась температура. Петя привёз домой теперь уже знакомого ветеринара, который сказал, что болезнь называется «рожа», и сделал укол. Но было уже поздно. Свинья издохла. Закончилась ското­водческая эпопея осенью, когда их последние утки, которые так и не вы­вели потомства, улетели в тёплые края. Дело было так. Над двором, снявшись с речной глади, с криками пролетала стая диких уток; вдруг на заднем дворе захлопали крыльями и закрякали остатки их хозяйства, взмыли в небо и присоединились к стае.

– Зато я знаю три иностранных языка, – с иронией проговорила Лада, глядя вслед улетающим уткам.

Земледелие тоже не принесло радости: морковь и свёкла оказались мелкими и невкусными, картофель не уродился: заморозки и нашествие колорадского жука уничтожили почти весь урожай. Предстояла ещё одна очень трудная зима.

Даша поступила в пединститут, получила место в общежитии. Стипен­дии хватало лишь на его оплату и на дорогу домой. Всю неделю, ущем­ляя во всём домашних, Лада собирала продукты для дочери. Стало не­вероятно трудно и голодно жить, а впереди ещё четыре года учёбы.

 

 

9

В первых числах нового года приехали друзья. От радости даже у муж­чин на глазах блестели слёзы. Пётр смотрел на своего друга, с которым учился ещё в школе, а потом и в институте, и не узнавал его. Саша силь­но осунулся и постарел. Но хорохорился, искусственно нагонял на себя бодрость духа. Приехали гости со своими продуктами, хотя Лада подсуе­тилась и тоже на стол что-то поставила: поджарила картошки, открыла банку с огурцами. Выпили за встречу, женщины опять заплакали. Мужчи­ны вышли покурить.

– Ну, как тебе, Петруччо?

– Плохо. А тебе, Санёк?

– Чего уж хорошего. Никогда не думал, что, добившись в жизни всего, можно вот так, в короткое время, оказаться на дне. И что интересно, сто­ит одной неприятности появиться, как на твою голову начинают они сы­паться градом. Люба моя заболела, дуоденит. Слово красивое, но боли днём и ночью. Надо везти на операцию в город. Но нет денег. Думал у вас занять, да вижу, что вы живёте не лучше нашего.

– Да. Дашутка учится. Хозяйство держать не получается. Живём на го­лые зарплаты. А ваши ребята как?

– Плохо. Колька в институт не поступил. Идёт в армию. А Лена от рук отбилась. Гулять, гулять. Любочка замучилась с нею. Ничего и никого не боится. Четырнадцать лет, а приходит домой в два-три часа ночи. А тут ещё старики наши, они ведь до сих пор в Грозном. Пишут: заберите да заберите. А куда? Сами у чужих людей живём, и их ещё четверо. Люби­ны кое-как передвигаются, а мои, знаешь сам, инвалиды. Но всё равно, поедем забирать. Люба чуть подлечится, и поедем, надеемся, что пропу­стят за стариками-то. Слышал, что там делается? Обещают опять вой­ска ввести. А это опять война. А как родители Лады? Где они?

– С сыном, в Волгоградской области. Он купил на хуторе большой дом, всем места хватает. Сюда не захотел перебираться. Приехал, посмотрел на наше житьё и решил купить дом ближе к тестю. Ладно, пойдём к дев­чонкам. Плачут, бедные. У моей Лады такая истерика была, думал, что с ума сойдёт.

– Моя Люба тоже воет. Пошли!

После ужина, как в прежние времена, Петя взял баян, Саня – гитару, и зазвучали песни. Студенческие, армейские, туристические. Песни пре­рывались разговорами, спорами, воспоминаниями. А ещё несбыточными мечтами. Маниловщина какая-то! Вдруг станем современными и деловыми, заведём фермерское хозяйство или откроем магазин. И смеялись над собой, рассказывая друзьям, как улетели утки.

Друзья рассказали историю, как Люба торговала в городе свининой. Наторговала тысячу рублей, осталась одна свиная голова, за которую Люба просила восемь рублей. Подошла к ней пожилая женщина, попро­сила разрубить голову на куски и показала тысячу рублей одной бумаж­кой. Спросила, найдётся ли сдача? Саня пошёл к рубщику, а Люба отсчи­тала 992 рубля, потом сложила мясо в пакет и отдала его вместе с день­гами покупательнице. Когда та скрылась с глаз, сердобольный сосед по прилавку разъяснил, что Люба только что подарила тётке тысячу рублей.

Она спросила его:

– Что ж вы мне раньше не сказали?

Он хитро крутанул своей лысой башкой и ехидно улыбнулся: «А оно мне надо?»

– Вот такие мы хозяева, – подытожила Люба.

Катенька оттаяла. Она, как котёнок, ластилась к Любе и Сане и ни за что не хотела идти спать.

У Петра было двоякое чувство: с одной стороны, ободряло, что они с Ладой не одиноки, а с другой, что-то окончательно, бесповоротно обо­рвалось в нём. Он вдруг понял, что жизнь кончилась, осталась там, в Грозном. И накатила на него тоска. Он не знал, сможет ли вообще после отъезда друзей жить.

На другой день с утра неожиданно пришла соседка Зина. Её пригласи­ли к завтраку. Она не отказалась. Как Пётр понял, скорее из любопыт­ства, чем от желания поесть. Пища-то была очень простая.

Выпили все по стаканчику, кроме Сани: он за рулём. Зина очень меша­ла, но все старались не подать виду и вовлечь её в разговор. Но ничего общего, кроме рассуждений о холодной погоде, не нашлось. Однако Зина не уходила, она внимательно слушала и зорко наблюдала за отно­шениями присутствующих друг к другу. Все почувствовали крайнюю не­ловкость, как будто очутились на стёклышке под микроскопом. Наконец, ребята засобирались, и Зина, горячо попрощавшись с ними, ушла.

– Она одна только и заходит к нам, – заметил Петя, – и очень раздра­жает. Говорить с ней не о чем, а переливать из пустого в порожнее ни Ладе, ни мне не хочется. А у вас как с соседями?

– Да так же. Правда, Любина общительность сыграла свою роль. Когда она лежала в больнице, несколько соседок приходили навещать её.

– Они совсем другие, – откликнулся Пётр. – Конечно, старую собаку новым фокусам не обучишь, но я понимаю, что надо приспосабливаться, терпеть, что ли. Ведь мы к ним приехали, а не они к нам.

– Да. Они как будто иная нация, совершенно не такие, как мы, – под­хватила Лада, – когда говорят, не знаешь, правда это или ложь, а может быть, шутка. Обещают всегда, словно боятся тебя обидеть отказом, но обещание никогда не выполняют. Неискренние какие-то.

– Хватит, – засмеялся Саня. – Менталитет у них такой. Мы тоже им ка­жемся чрезвычайно странными, слишком простыми, почти дураками.

Люба успокаивающе махнула рукой:

– Ребята, послушайте, что мне рассказала беженка из Сумгаита. У неё тоже были истерики, тоска, сердце болело, пока ей не привезли с роди­ны горсть земли. Закопала она её у порога, и как рукой что сняло. Сей­час она спокойна. Даже приятельницы в селе у неё появились. Я, кстати, подумала о нас. Душу надо же успокоить.

Лада язвительно заметила:

– Встретила в райцентре Валерку Дубова из НИИ. Спился, жена бро­сила, дочь в Египет уехала на известные заработки. Он мне говорит: «Я душу успокаиваю».

– Надо снарядить кого-нибудь в Грозный. Пусть для всех земли при­везёт.

– Зачем снаряжать!? – воскликнул Саня, – Арутюнов Павлик каждый месяц ездит туда за товаром к друзьям-чеченцам. Он у нас в станице живёт. Я его попрошу – он целое ведро привезёт.

Петя и Лада долго не могли расстаться с дорогими гостями. До­говаривались о разных мелочах, о необходимости установить телефон. На прощанье Петя протянул Сане восемьсот рублей.

– Электромотор продал, что на даче в Грозном хотел поставить. Вер­нёшь, когда будут.

Трижды просигналив по заведённому обычаю, ребята уехали. Лада по­целовала Петю в щёку:

– Умница ты у меня. А я всё время думала, что бы такое продать. По­мочь очень хотелось.

Посещение грозненцев придало Ладе энергии и бодрости духа. Пётр же, наоборот, задумался и помрачнел, словно что-то утратил.

 

10

Зина пришла домой злая. Ткнула ногой в цинковое ведро, которое стояло на пороге. Оно загремело и покатилось по заснеженной дорожке. Женщина прошла на кухню. Чистота и порядок всегда успокаивали её. Блестела вычищенная посуда. На столе, покрытом розовой клеёнкой, сиял медными боками самовар. Белые в розовый горошек занавески, горшочки с цветущей геранью, светлый под паркет линолеум на полу сегодня не радовали Зину.

Она завидовала. Завидовала не богатству, которого не было у Ладки, но её семье, отношениям, царившим в её доме, даже наличию этих вот друзей.

Как муж её называет? Ладушка, Ланюшка? А дети? Мамчик, мамулик. Советуются между собой. И гости их, будто родственники какие.

Зина привыкла, что у них в селе друзьями называют полезных людей. Я тебе рыбу – ты мне комбикорм. А если у тебя ничего нет, то и друзей нет. А эти приехали со своими продуктами и ещё радуются, что осталось привезённое ими мясо, чтобы девчонке взять в общежитие. Непонятно! Не должно быть так у людей, потерявших всё.

Она вспомнила, как разошлась с мужем. Ссоры начались с того, что он лишился работы. Колхоз пришёл в упадок. Люди уходили, уезжали. Мак­сим держался до последнего, полтора года ходил в гараж за спасибо, без зарплаты, в надежде, что всё образуется. Отсутствие денег вызыва­ла такие взаимные упрёки и скандалы в семье, что дочь выскочила за­муж за первого встречного и уехала с ним в Нижневартовск, а муж запил.

Зина теперь понимала, что сама провоцировала мужа на пьянство, де­боши, ещё и вызывала милицию. Их мирили родственники и соседи, квартальная и участковый. И однажды Максим сорвался: бросился на Зину с ножом. Она увернулась, нож задел голень, кровищи было... Мужа осудили, она сразу же развелась с ним и выписала из дома. Нет, она не жалеет об этом, особенно сейчас, когда увидела, что есть и иная супру­жеская жизнь. Такой у неё никогда не было.

Вначале, после развода, Зина металась как раненый зверь, пытаясь найти выход из положения, то есть средства для пропитания и нормаль­ного существования. Какой-никакой был её Максим, что-то делал по дому, где-то подрабатывал, и они жили. Затем стала гнать самогон и тор­говать им. В то время денежной единицей по всей стране была бутылка. За бутылку пьяницы ей делали ремонт, сажали огород, оказывали лю­бые услуги по хозяйству – и были при этом счастливы. Иногда они при­носили вещи из дому. От хороших вещей Зина не отказывалась. Но удовлетворения жизнью не было. Хотелось другого: уважения, взаимопо­нимания, быть может, любви. В ней разрасталась зависть к чужому сча­стью и благополучию. Вот и эти приезжие. Они, по её понятию, должны были ругаться. Это, наверное, Пётр Дмитриевич такой мямля, слушается жены во всём, безвольный человек. «Она из него верёвки вьёт», – дума­ла Зина. Но всё же ей очень хотелось, чтобы к ней тоже кто-нибудь так ласково и внимательно относился, как к этой «корове». Нежно её по­следний раз называла мать, ещё в далёком детстве: Зиночка-былиночка, дочечка и лапушка.

Максим особого внимания к ней не проявлял и в молодости, а позже вовсе стал с ней обращаться грубо и пренебрежительно. Зина отвечала ему тем же. Отношения в семье новых соседей так поразили её, что она решила искусить судьбу и вмешаться.

Пётр Дмитриевич возвращался с работы. День выдался трудный. Шесть часов подряд, без окон. А после уроков ещё и профсоюзное со­брание, на котором, в результате бурных прений, одиннадцать человек подали заявления о выходе из организации. Хотелось есть.

Зина стояла у своей калитки. Завидев соседа, она умильно поздорова­лась и жалобно произнесла:

– Пётр Дмитриевич, не поможете вы мне? С утюгом что-то случилось, – она заискивающе глядела на него и торопливо оправдывалась: – Пони­маете, мужчины нет в доме, и со всякой мелочью проблемы. Приходится просить соседей, знакомых.

Пётр Дмитриевич уже предвкушал вечерний отдых в семье, но отка­зать в помощи не мог, воспитание не позволяло. Зина завела его на кух­ню. Вкусно пахло сдобой, жареным мясом. Закружилась голова.

Зина принесла утюг, отвёртку, а сама всё говорила и говорила. От го­лода Пётр не слышал о чём она. Только мельком заметил, что халатик у соседки распахнулся и открыл ноги. Он попытался сосредоточиться на её словах и услышал:

– ...всё одна в доме.

Наконец, он с горем пополам закончил починку, уложил спираль и затянул шурупы.

– Всё, – облегчённо вздохнул он и поднялся, намереваясь уходить.

– Нет-нет, я вас так не отпущу, давайте поужинаем. Должна же я ма­стера отблагодарить. Мойте, пожалуйста, руки, а я накрою на стол.

Петру Дмитриевичу не хватило сил отказаться от угощения. А Зина порхала по кухне, как будто ей семнадцать лет. Лицо раскраснелось, ха­лат распахнулся и в верхней части, являя пышную, ещё свежую грудь. За ужином предложила выпить, но Пётр отказался. Утолив первый го­лод, он, наконец, заметил ужимки Зины и смутился. Ему стало за неё стыдно. Однако соседка совершенно неправильно истолковала его сму­щение и стала откровенно к нему липнуть. То дотронется до руки, то буд­то ненароком заденет бедром. И стул свой придвинула настолько близ­ко, что Петру стало неудобно пользоваться столовым прибором. Как только он догадался, что его соблазняют, сразу поблагодарил хозяйку за ужин и отправился домой.

Зина недоумевала: что она сделала не так? Почему он, вместо того чтобы откликнуться на её призыв, сорвался с места? «Ладки испугался, – смекнула она и, найдя понятное объяснение, успокоилась. – Попробую в следующий раз. И вода камень точит».

 

11

После отъезда друзей Пётр замкнулся в себе. Иногда он разговаривал с Ладой, как прежде. Но речи носили отстранённый характер и были устремлены в прошлое:

– А неплохо, мать, мы с тобой жизнь прожили, – скажет он задумчиво и добавит: – Дети у нас славные.

Или:

– Лишь бы детям было хорошо. А что ещё нам, старикам, надо.

И это в сорок-то с небольшим лет! Лада замечала, что Петя старился на глазах. И не только внешне: седина, походка. Главным образом он те­рял желание, стремление чего-то добиваться, жить. Часто муж заговари­вал о смерти.

– Надо готовиться, – говорил, – а то косая придёт, а я не подвёл ба­ланс.

Ладу пугали изменения, происходившие с её Печкой. Самочувствие его ухудшалось. Лада мало разбиралась в медицине, но понимала, что он серьёзно заболел. Признаки сахарного диабета налицо: постоянная жажда, волчий аппетит, болят глаза и суставы, апатия. Много раз Лада просила его пойти в поликлинику и сдать анализы. Но Петр отнекивался. Это закончилось тем, что однажды прибежал к ним домой из школы со­седский мальчишка и сказал, что Петра Дмитриевича увезла скорая по­мощь в больницу, в райцентр.

Лада, собрав кое-какие вещи и продукты, на попутке примчалась к не­му. Петя лежал на больничной койке осунувшийся, бледный, но в созна­нии. Лада взяла его руки в свои и, сдерживая слёзы, с тихим упрёком за­говорила:

– Что же ты, миленький мой, захворал? Довёл себя до крайности. Кома? Это только сигнал о том, что организм разладился. Не горюй, до­рогой. Вот увидишь, мы поставим тебя на ноги. Это не смертельно. Я ре­петиторство нашла. Теперь у нас будет больше денег. Купим самые луч­шие лекарства.

Пётр молча смотрел на жену и, жалея её, думал: «Говори, родная, что хочешь, если это успокаивает тебя, но я-то знаю, что это конец, суете ко­нец. А жизнь свою я прожил там, в Грозном».

Лада ему шептала успокаивающие слова, а Пётр продолжал размыш­лять: «Виноват я, только я, привёз их сюда на мучения. У Ладушки большие перспективы были. Ради меня она отказалась от аспирантуры, в аул поехала работать, я ж ничего не дал ей взамен. Разве она такой жизни достойна? Девочек без будущего оставил. Да ещё и заболел. Обу­зой для семьи стану... Опять же деньги на лечение нужны. А Дашеньке учиться. Катенька школу скоро закончит, и у неё нет возможности полу­чить образование». Мысли одна безысходнее другой лезли в голову. Так без сна он и провёл ночь. Лада спала где-то в коридоре в ожидании утреннего обхода врача. В палату к мужу на ночь её не пустили.

Утром настроение у Пети было подавленное. От соседей по палате он наслушался о коварстве своей болезни, об ампутациях и гангренах.

Вскоре после обхода медсестра пригласила Ладу в кабинет к врачу.

– Вы жена Петра Дмитриевича?

Лада сокрушённо кивнула головой.

– Вынужден огорчить вас. У вашего мужа сахарный диабет. В запущен­ной, тяжёлой форме. И вчера у него была диабетическая кома.

У Лады громко застучало сердце, кровь прилила к вискам:

– Знаю, это я виновата, не настояла, чтобы он раньше обратился в по­ликлинику.

– Мы вывели его из коматозного состояния, – продолжал доктор, – и переводим на инсулин. Конечно, лучше вам колоть ему простой, пять раз в день. Но поскольку он работает, придётся пользоваться продлённым: утром и вечером. И режим питания надо в корне изменить. Это потребу­ет немало средств. Но инсулин вы будете получать бесплатно, здесь, в райцентре. Да, вам как жене надо о диабете знать всё, чтобы суметь ему оказать помощь в любую минуту. – Вот памятка, – врач протянул Ладе то­ненькую жёлтую брошюру, – изучите её вместе с мужем и будете при­держиваться помещённых в памятке рекомендаций. Да не расстраи­вайтесь так, – заметил он, – люди, страдающие этим заболеванием, при правильном образе жизни и соответствующей диете могут прожить ещё долго.

Лада слушала врача и понимала, насколько осложнится их жизнь в материальном плане. Где заработать деньги? Господи, всегда деньги! Даже жизнь человека зависит от денег.

 

12

Они были одни. За все эти годы, прожитые в селе, так и не приобрели друзей-приятелей. Не к кому было обратиться в трудную минуту за помо­щью. В чём-то, конечно, виноваты были сами. Жили нелюдимо, пытаясь сохранить свой внутренний мир, оградить его от внешнего воздействия. Но «жить в обществе и быть свободным от общества...» – вспомнила Лада слова, засевшие в памяти со студенческих лет. Она написала пись­ма грозненским друзьям и пригласила их к себе.

За день до выписки Петра из больницы они приехали. Прибежала и Зина. Вела она себя совершенно иначе, чем раньше. Сердечнее, что ли, проще. Притащила солёных арбузов, капусты, грибов. С ребятами встре­тилась как со своими друзьями, без затей и ненавязчиво. И грозненцы привезли кто что мог: продукты, немного денег. Саня завёл пасеку, вы­грузил из багажника целую флягу мёда. Вечером за ужином делились приобретениями и потерями, планами.

Рита Завадская даже с некоторой гордостью рассказывала:

– Мы выкручиваемся. Олег не работает. Но у нас в посёлке есть очень богатые люди. Я устроилась гувернанткой и получаю в четыре раза больше, чем в школе. Правда, трудно с этими дебилами, но зато мы под­нялись с колен. Даже провели телефон и Юрку устроили в колледж, оплачиваем ему квартиру в городе.

– Ребята, вы понимаете, что произошло? – возмутился Саня. – Мы стали батраками!

– Но гувернантка это не батрачка! – парировала Рита.

– Всё равно, ты зависишь от хозяина, его настроения, прихоти. Какой стыд!

– Ничего подобного. Он обращается со мной вполне корректно. И каждую неделю – в конвертике. Вот тебе бы, Ладка, с твоим знанием языков найти такую работу!

– А вы знаете, я уже готова работать хоть на хозяина. Выбирать не приходится. Только нет его, хозяина, который бы мне платил достойную зарплату. «Почтарка» я, а скоро стану безработной вовсе.

Петю поехали забирать на Саниной машине ребята. Девчонки оста­лись помогать Ладе на кухне. Пётр, вернувшись домой, пытался улыбаться, шутить, мол, теперь он, как наркоман, зависит от уколов. Но вид у него был нездоровый и на­строение уныло-ироническое.

Вечеринка не получилась. Легли спать рано: ребятам с утра в дорогу.

Через неделю Пётр Дмитриевич вышел на работу. Начались сложно­сти, но не с инъекциями: он научился делать их сам себе в живот, – а с питанием. Ему часто бывало плохо, терялся аппетит или наступал пря­мо-таки волчий жор, сахар скакал. Анализы сдавать надо было в район­ной поликлинике, а уроки начинались с утра. Из школы Петя возвращал­ся еле волоча ноги. Он сильно похудел и осунулся, стал выглядеть лет на шестьдесят. Кто не знал, что он муж Лады, задавали вопрос: свёкор он ей или отец?

Лада, как могла, заботилась о нём. Вставала в пять утра и готовила калорийный завтрак, заворачивала на работу несколько пакетов «для перекусов». Теперь в доме всё замыкалось на еде. Лада готовила блюда большими кастрюлями, тазиками и постоянно думала, где взять мясо. Если оно появлялось, всё отдавала Пете. Он злился и не ел до тех пор, пока не убеждался в том, что Катя и Лада тоже ели. Еда, еда... Дашенька очень переживала из-за болезни отца и приезжала редко, чтобы не брать продукты и не тратиться на проезд. Бог знает, чем она питалась? Мизерная стипендия и часть денег из зарплаты Лады, тоже крошечной. Даша который год ходила в одной и той же юбке, разнообразя наряд па­рой кофточек. Ей было двадцать лет, и, конечно, хотелось красиво одеть­ся и пойти куда-нибудь с подружками.

Катя училась в десятом классе. Несмотря на свои внешние данные, на фоне одноклассников она выглядела серо. Никто из богатеньких ро­весников с ней не дружил. В подружках состояли две соседские девочки, тоже из семей низкого достатка. С ними она иногда бегала в клуб на тан­цы. Лада, улучив свободную минутку, копировала из библиотечной «Бур­ды» выкройки и перешивала дочери из платьев своего некогда шикарно­го гардероба простенькие модели. Катя всё понимала, но от обиды за своё положение уже несколько раз упрекала родителей:

– И что мы сюда приехали? Не могли поселиться в каком-нибудь го­роде? Вон Ирка живёт в Воронеже. Пусть в общежитии, впятером в од­ной комнате, но в городе!

Или же:

– Если б мы жили в городе, я бы посещала театральную студию, а здесь и пойти некуда: один холодный клуб.

Ладу уволили с работы. Репетиторство много денег не приносило: тоненький ручеёк десяток и полтинников, которые тут же уходили на продукты. Лада вспомнила Ритины слова и начала интересоваться работой у частников.

Гувернантки в их селе, да ещё со знанием иностранных языков, были не нужны. Зато фермер с дальнего хутора, недавно потерявший жену, искал домоправительницу, то есть приходящую хозяйку дома, и несколько женщин уже получили отказ.

Лада пошла к фермеру. Километра два по пыльной просёлочной до­роге, и она у подворья, которое не было даже огорожено. Да и не к чему, на­верное: навстречу ей выскочили два крупных кобеля и зашлись в лае. Потом из-за шлагбаума показался маленький лысый старичок с ружьём.

– Ты куда? – подозрительно спросил он Ладу.

– Вы хозяин?

Старик рассмеялся:

– А что, по мне скажешь? Не-а, не я. Цимбал, Ешка, к ноге! – скоман­довал он собакам и подсказал ей: – Иди до белого дома, Ипатыч там.

Лада нерешительно прошла мимо собак и направилась к красивому двухэтажному дому из белого итальянского кирпича.

Оглядывая подворье, она заметила нескольких нерусских парней, вероятно, строителей. Они готовили цементный раствор в большом железном корыте, рядом лежали носилки. За углом дома она услышала ещё мужские голоса, разговаривающие на каком-то тюркском наречии.

Хозяин расположился на веранде первого этажа. Он сидел за круг­лым дубовым столом с калькулятором в руках. Перед ним лежали две пачки счетов. Лада фермера не знала и даже никогда не видела в селе. Это был крупный мужчина лет под пятьдесят с густым тёмным чубом без единого седого волоса. Лицо жёсткое, обветренное, с красноватым степ­ным загаром. Небольшие внимательные глаза изучающе глядели на Ла­ду.

– Здравствуйте, – смущаясь под его пристальным взглядом, поздо­ровалась она.

– Здравствуй! – солидно ответил он, продолжая всё так же серьёзно её рассматривать.

Её покоробило обращение хозяина на «ты», но, справившись с воз­никшей к нему неприязнью, она решила всё-таки довести дело до конца.

– Мне сказали, что вам нужна домоправительница. Правда ли это? – запинаясь, спросила Лада.

– Да, именно так. Я ищу женщину для помощи в ведении домашнего хозяйства, – неожиданно высоким голосом подтвердил он.

– Может быть, я вам подойду? – неуверенно осведомилась Лада.

– Может, и подойдёшь. Правда, ты какая-то некрепкая...

Лада вдруг испугалась, что ей сейчас дадут от ворот поворот, и по­спешно возразила:

– Зато я выносливая.

– Посмотрим. Садись, – он привстал и подвинул Ладе стул. – Зовут меня Константин Ипатович. Я живу один: в доме один, а так ещё шесть работников и сторож. Но сторож живёт сам по себе, а работники питаются со мной. Платить я буду щедро, но чтобы в доме – чистота, одежда в порядке и всегда была еда. А по хозяйству без тебя управятся. Скажи только зарубить там гуся или курку, привезти риса, муки – и всё будет. Распоряжусь.

Лада подумала: «Откуда у простого крестьянина купеческие замашки? Деньги, властный тон, оценивающий взгляд?..»

А Константин Ипатович выждал минуту, пока, как он думал, женщина примет решение, и сказал:

– Что ж, попробуй! Ты мне подходишь. Ну, как, согласна?

Лада поспешила кивнуть головой.

– А зовут тебя как?

– Лада.

Хозяин удивлённо посмотрел на неё и прикрыл веки:

– Лада, значит. Лады, пойдёт. Когда приступишь к работе?

– Пару дней мне надо дома подогнать дела.

– Так ты не сама?

– Нет. Муж, двое детей.

– Это хуже.

– Я буду успевать.

– А работала где?

– На почте.

– Ну, это копейки. Ладно, договорились, попробуй. Через два дня в семь утра жду.

Петя с трудом доплёлся до дому. Портфель оттягивал плечо, ноги отекли, и старые разношенные туфли жали, как новые. Лада, запыхав­шись, заскочила следом за ним в калитку.

– Как дела, родной? Сейчас есть будем.

Накормив мужа, она уселась в кресле напротив его. Глаза её лучились радостью. Это Петя сразу заметил:

– Ланюшка, что-то хорошее произошло?

– Ну да. Извини, что тебя не предупредила. Думала, не получится. Я на новую работу устроилась.

– Куда? – Петя подозрительно посмотрел на неё. Он знал, что никаких работ в селе не предвиделось.

– Как Рита, к частнику, – нарочито беззаботно ответила она.

– В батрачки?

– Ничего, попробую. Зато сколько деньжищ огребу. Даше поможем, телефон проведём и тебя в лучший санаторий определим. Говорят, что в Джермуке есть минеральная вода, которая диабет лечит.

– Размечталась моя Ладушка, – виновато улыбнулся Петя, – а работы-то, наверное, с утра до вечера.

– Выдержу, Петруша, не навсегда же всё это. Будет и на нашей улице праздник: опрокинется «КАМАЗ» с пряниками. А пока я буду на ферме ра­ботать, Катя может дома управляться, – весело проговорила Лада, уби­рая со стола посуду.

– Не нравится мне это, – буркнул Пётр, устраиваясь отдохнуть на ди­ване.

 

13

Катя пошла с девочками на речку. Конец августа, и вода как парное молоко. Скоро в школу, в одиннадцатый класс. Девчонки купались и рез­вились как маленькие. Прощальные каникулы, последние каникулы дет­ства. «Даже папа пошёл на рыбалку, чтобы отдохнуть последние денёч­ки», – подумала Катя, заметив знакомую кепку отца, виднеющуюся в высоких камышах.

Солнце клонилось к закату, девчонок стали беспокоить комары и мош­ки.

– На танцы пойдёшь? – спросила Лида, худенькая веснушчатая девоч­ка из параллельного класса, надевая узкие брючки и модный топик.

– Не знаю, – поникла Катя, застёгивая на груди старый Дашин сара­фан. – Мне вообще-то некогда. Домашние дела...

Невесёлые мысли полезли в её кудрявую головку: «Почему так? Од­ним всё, а другим ничего. Это же несправедливо. Родители – замеча­тельные люди, однако бьются-бьются, и всё без толку. Может быть, потому, что мы здесь чужие? Как мама нас назвала? Маргиналами? Да, наверное, так оно и есть». Кате понравился один мальчик. Но он из со­стоятельной семьи и на неё даже ни разу не глянул. Дружил с дочерью председателя колхоза. Катя понимала, что не в красоте дело. Куда той девчонке до кудрявой черноглазой Кати. Дело в деньгах, в должности. А другие мальчишки из класса грубы и неразвиты. «Их участь – безработи­ца, пьянство или тяжёлый крестьянский труд. Неужели и мне придётся всю жизнь вот так упираться, бегать по чужим людям, как мама? Она так устаёт! Приходит вечером и падает на диван. Ей даже говорить со мною трудно».

Вернувшись домой с речки, Катенька поставила на плиту бульон, бы­стро начистила картошки, нашинковала овощей и принялась варить борщ. К приходу отца надо закончить приготовление ужина и полить ого­род. Уже вечерело, когда Катя, управившись, стала поглядывать на ка­литку. Наконец, она распахнулась и во двор тяжело вошла мать.

– Привет, моя девочка. Как вы тут без меня? Папа отдыхает? – Катя вздохнула и отрицательно покачала головой. – А что он делает? Где он? спросила с тревогой Лада.

– Папа на рыбалке. Я сама беспокоюсь: уже темнеет, а его всё нет. Мо­жет быть, ему плохо стало?

– Пошли! – Лада решительно поставила сумку с продуктами на ска­мейку и бросилась к калитке. Она шла так быстро, что Катя едва успева­ла за ней. По пляжу Лада уже бежала. – Где, где ты видела его?

– Там, в камышах за пляжем! – крикнула запыхавшаяся Катя и, обо­гнав мать, метнулась к тому месту, откуда тогда выглядывала кепка отца.

Яркая луна высветила его. Пётр лежал на илистом выступе берега лицом вниз, окунув голову в лунную дорожку. Жена и дочь кинулись к нему, чтобы поднять, и почувствовали остывшее тело. С трудом пере­вернули отца на спину. Увидев тусклые, мёртвые глаза его, Лада не за­кричала, не заплакала. Она молча легла рядом с ним в грязь, вцепив­шись рукой в его холодную руку, и закрыла веки.

Катя в страхе бросилась к матери:

– Мамочка, мамочка, не надо! Вставай!

Лада, не открывая глаз, медленно, выговаривая каждое слово в отдельности, прошептала:

– Я... не хочу... жить.

 

14

Но она жила. Глубоко запрятав душевную боль, Лада ходила на рабо­ту, заботилась о детях и только в редкую свободную минуту перебирала счастливые мгновенья прошлого.

Последние годы как бы отошли на задний план, или она намеренно не касалась их: страшно было ощущать одиночество, жизнь без Печки. До­чери заботливо оберегали Ладу от волнений и переживаний. Но боль жгла. И Лада вернулась к своему прежнему юношескому занятию – сти­хосложению.

Но что удивительно: соседи, сослуживцы мужа и просто знакомые жи­тели села оказались совсем не такими, какими она их себе представля­ла. На её горе откликнулось столько народу, что Лада не могла и вообра­зить. Константин Ипатович взял на себя похоронные расходы. Соседи устроили все церковные обряды. Директор школы организовал на клад­бище гражданскую панихиду, и учителя говорили много тёплых слов о Петре. А его ученики до сих пор приходят к Ладе домой и спрашивают, чем ей помочь. «Прямо тимуровцы», – с благодарностью думала Лада, и её сердце оттаивало. Зина оказалась незаменимой соседкой и стала если не подругой, то близкой приятельницей.

Прошло пятнадцать лет, как семья получила статус вынужденных переселенцев. У девочек сложилась жизнь, очень далёкая от родитель­ских мечтаний. У них большие хозяйства, огороды, рынок. Внуки гоняют на выпас коров и овец. А Лада занялась творчеством, которое позволяет ей оставаться в той, счастливой жизни, под названием юность.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/