Т.Органова

Сентиментальное путешествие в Англию

 

Тихий ровный гул двигателя и усталость последних напряженных дней навевали сон, но я не могла позволить себе закрыть глаза – за окном мчавшегося автомобиля мелькали пейзажи, которые я мечтала увидеть с детства. Пустые замерзшие поля, кое-где разделенные низкими изгородями, пологие холмы, речушка подо льдом, вдоль нее голые ивы, распустившие по ветру свои желтые волосы – Англия. По таким полям гулял когда-то мистер Пиквик, приехавший в поместье Мэнор Фарм справить веселое Рождество. И, как в сказке, я тоже ехала в поместье встречать Рождество, и вез меня туда один из самых красивых мужчин, которых я видела в жизни. Он поразил меня еще тогда, когда я увидела его в аэропорту – точная копия молодого Блока, хотя ему уже тридцать пять.

Я посмотрела на него, и он, оторвавшись от дороги, молча улыбнулся мне. Как хорошо, что он не разговорчив, потому что каждый раз, говоря с ним, я испытывала угрызения совести.

Да, радость исполнившейся мечты была отравлена, потому что была достигнута обманом. Никогда бы мне не попасть сюда, если бы однажды в Интернете я не наткнулась на преподавателя Лондонского университета. Он преподавал русский язык и литературу и хотел попрактиковаться в языке. Так мы познакомились с Дэвидом, и постепенно наше интернетовское общение стало приобретать более личный характер. Близость интересов была необыкновенной, мы понимали друг друга буквально с полуслова. Дэвид написал, что хотел бы встретиться со мной и пригласил приехать в Англию. Конечно у меня, простой учительницы, не было на это денег, писать ему об этом мне не хотелось, и я предложила ему приехать в Россию. Но Дэвид настаивал. Его письма становились все нежнее, он заговорил о то, что хочет познакомить меня со своими родственниками, предлагал оплатить мою поездку – и я не устояла перед искушением.

Конечно, принимать денежную помощь от малознакомого человека, к тому же иностранца, было не слишком приятно. Я была воспитана на классической английской литературе, и понятие «леди так не поступают» вошло в мою русскую кровь. Но как же мне хотелось увидеть страну, в которой жили герои моих любимых, множество раз перечитанных книг!

Да, я не устояла, я согласилась. Но это было еще не самое страшное, Я обманула Дэвида и обманула не в одном только.

Во-первых, я скрыла свой истинный возраст, Мне сорок, но все дают мне не более тридцати. Лет пять назад один из моих друзей, проведя со мной разные тесты, объявил, что биологически я моложе свого астрономического возраста лет на десять. Может быть, поэтому этот обман не очень тяготил меня.

Но я не собиралась выходить за Дэвида замуж. В прошлом году умер мой муж, с которым мы развелись за несколько лет до этого. Мы поженились еще студентами, по страстной любви, но брак наш не был счастливым, он истерзал меня, и больше я не хотела замуж.

Ну, и третье. Я не призналась Дэвиду, что знаю английский язык.

Дело в том, что я учительница английского языка. Я изучала его заочно, потому что уже закончила очный филологический факультет. Конечно, у меня никогда не было реальной практики, и мысль о том, как я насмешу его своим произношением, заставила меня пойти и на этот обман.

Итак, по всем статьям получалось, что я использовала Дэвида, чтобы приехать в Англию, и ничего не собиралась давать ему взамен.

А ведь он такой красивый, и милый, и деликатный. Первые три дня в Лондоне он был моим гидом, и, конечно, я посмотрела все положенные достопримечательности, о которых не раз рассказывала своим ученикам на уроках. Но я еще не видела то, что мне больше всего хотелось увидеть – те узкие кривые улочки старого Лондона, по которым ходили герои Диккенса, и …

- Мы подъезжаем, - сказал Дэвид, и, взглянув вперед, я увидела, что дорога, по которой мы ехали, втягивается в лес и пропадает за деревьями. Два каменных льва обозначали въезд в поместье. Я прочитала: «Частное владение. Въезд посторонним не разрешен».

- А где же ворота, ограда? – спросила я.

Дэвид улыбнулся: - Здесь не Америка, Поместье слишком большое, чтобы ограждать его, а ворота без ограды смешны. Да ограда никогда и не помешает желающему забраться внутрь.

– Моя мама говорила: « Замок от честных людей», - вспомнила я.

Дэвид вопросительно посмотрел на меня: - Я не совсем понял…

- Это такая русская поговорка, Честный человек увидит запертую дверь и уйдет, а нечестному замок не помеха.

– Здорово. Я обязательно запишу позже. Вы напомните мне?

То, что Дэвид не спешил перейти на «ты», как это обычно делают американцы, очень нравилось мне. Я люблю нашу старую русскую традицию обращения на «вы». С коллегами в школе, где я проработала почти десять лет, мы обращались друг к другу по имени отчеству. Дэвид достал телефон и опять улыбнулся мне: - Предупрежу хозяев, что мы подъезжаем.

Ему ответили сразу, и он заговорил по-английски: - Привет, это я. Да…Да…Она не говорит по-английски…Уверен…Вполне…До встречи.

У меня заколотилось сердце. Я уже не обращала внимания на ухоженный лес, по которому мы ехали. Как-то пройдет моя встреча с этими аристократами? К счастью, мы сможем общаться без хлопот, они знают русский – какие-то русские корни. Но я должна быть очень, очень осторожна…

Почувствовав мое волнение, Дэвид молча пожал мне руку. Я была благодарна ему за сочувствие.

Наша машина выехала из лесу, и я с трудом удержала возглас изумления. Это был настоящий дворец! Он стоял на вершине невысокого холма, окруженный лужайками, которым, казалось, не было конца. Заходящее солнце заливало мягким вечерним светом его зеленовато-серые стены и отражалось во всех бесчисленных окнах фасада.

Подъездная дорога вела вверх к парадному крыльцу. Я увидела, как отворилась огромная дверь. Какой-то человек быстро спустился по ступенькам и, как только Дэвид заглушил мотор, открыл дверцу машины с моей стороны.

Сдерживая дрожь в коленях, я постаралась как можно грациознее выйти из машины. Дэвид успел подать мне руку, а затем повернулся к дворецкому. – Привет, Джон! Как поживаете?

– Здравствуйте, сэр, - ответил тот, – хорошо, спасибо. Надеюсь, у вас тоже все в порядке? И, повернувшись ко мне, с чувством добавил: - Добро пожаловать в Олд Мэнор, мадам.

- Спасибо, Джон. Рада познакомиться с вами. Меня зовут Ирина.

К счастью, я вовремя успела прикусить язык, и эта речь прозвучала только в моей голове.

Но мое замешательство выглядело естественным, потому что Дэвид с улыбкой взял меня под руку и сказал дворецкому: - Наша гостья не говорит по-английски. Она из России.

И, к моему изумлению, тот произнес по-русски: - Добро пожаловать в Олд Мэнор, мадам.

Не удержавшись, я порывисто протянула ему руку: - Меня зовут Ирина. Он осторожно пожал ее и низко поклонился.

Когда мы с Дэвидом поднимались по ступеням к приветливо распахнутым дверям, я подумала, не ущипнуть ли мне себя как-нибудь незаметно, чтобы убедиться, что я не сплю.

Что ж, если это и был сон, развивался он вполне логично. Огромный холл, в который мы вошли, был полуосвещен, и я не очень хорошо рассмотрела его. Но мне сразу бросилась в глаза широкая лестница, по которой навстречу мне спускалась настоящая английская леди в костюме для верховой езды. Узкое продолговатое лицо было покрыто румянцем, темные глаза смотрели твердо и приветливо.

- Добро пожаловать в Олд Мэнор, мисс Васильева, - она протянула мне руку.

- Рада познакомиться с вами, леди Арунделл. Спасибо за приглашение посетить ваше поместье, – ответила я, пожимая протянутую руку.

Меня поразил ее холод, как будто обладательница этой руки была смертельно напугана.

– Олд Мэнор всегда рад русским гостям, - сказал леди Арунделл. Ее русский язык был превосходен, как если бы она говорила на нем с детства. – В какой комнате вы бы хотели жить современной или исторической?

– Исторической, если можно.

– Я так и думала, мы приготовили для вас комнату, которая относится к восемнадцатому веку. Но не беспокойтесь, - на ее губах впервые с начала разговора появилась легкая улыбка, - вы найдете в ней все современные удобства. Наш дворецкий Джон проводит вас.

Я повернулась Дэвиду, он подбодрил меня улыбкой, одновременно пожимая руку своей кузине.

Джон уже стоял рядом со мной: - Сюда, мадам.

Мне показалось, что он предлагает мне залезть в старинный шкаф, но это оказался вполне современный лифт. Мы уже входил в него, когда леди Арунделл сказала: - Чай через полчаса, но, если вы хотите, вам подадут его в комнату.

Мне нужно было перевести дух и немного привыкнуть к этому великолепному месту, поэтому я ответила: - Это было бы замечательно.

Она кивнула: - Тогда увидимся за ужином, в половине девятого.

Лифт вознес нас на третий этаж, и Джон повел меня по длинному коридору, обшитому деревянными панелями, мимо множества закрытых дверей. Мне стала страшно при мысли, что я буду жить одна в этом огромном пространстве. Но слова Джона меня успокоили: - Скоро здесь будет много гостей, мадам. Лорд Арунделл дает бал в честь Рождества.

Наконец он отворил дверь, и мы вошли в самую красивую комнату, которую я когда-либо видела в своей жизни. Мне показалась, что она огромна, во всяком случае, она была больше моего школьного кабинета, где свободно помещались тридцать учеников. Но пространство не мешало уюту. Стены были обиты ситцем в мелкий цветочек, такой же рисунок, но более крупный был на балдахине кровати, стоявшей на возвышении, и на штофных занавесях окон. Несколько вместительных, но изящных шкафов («Чем же я их заполню?»– с усмешкой подумала я), туалетный столик, кушетка, ковер, чьи насыщенные, но приглушенные краски выдавали возраст и ценность. Главной и завершающей точкой этой восхитительной комнаты был камин с блестящей медной решеткой, в котором уже горел огонь.

- Какая чудесная комната! – не удержавшись, воскликнула я.

- Надеюсь, вам будет здесь удобно, мадам, - сказал Джон. Я заметила, что ему было приятно мое искреннее восхищение.

В дверь постучали, и в комнату вошел слуга, несущий мой чемодан, а за ним молоденькая девушка.

- Это моя младшая дочь Нэнси. У нее не очень большой опыт горничной, но она говорит по-русски, - объяснил Джон. – Потому она будет вам полезна, я думаю.

Мы с девушкой улыбнулись друг другу, скрывая смущение. Для нее внове было работать горничной, мне же до этого никогда не приходилось пользоваться их услугами. Улыбкой я поблагодарила слугу, и Джон увел его, оставив нас вдвоем с Нэнси.

Девушка сразу приступила к своим обязанностям: - Вы хотите, чтобы я подала чай или, может быть, сначала ванну?

Мне прежде всего хотелось остаться одной, и ванна была хорошим предлогом.

- Сначала ванну, пожалуйста, - попросила я. Девушка подошла к одному из шкафов, который оказался дверью в ванную. Я услышала, как полилась вода, а потом она спросила: - Добавить соль?

– Да, пожалуйста.

Ожидая, пока ванна наполниться, я стояла посреди комнаты и несмотря на все ее великолепие, а , может быть, и благодаря нему, чувствовала себя весьма неуютно. Это был не мой мир, чтобы привыкнуть к нему, должно было пройти время.

– Ванна готова, - сказала Нэнси, появившись на пороге, - помочь вам раздеться? - Нет-нет, - отказалась я, наверное, чересчур поспешно. – Справлюсь сама.

Я прошла в ванную, просторную, полную ароматного пара, с зеркалами, старинной ванной с причудливо изогнутыми бронзовыми ножками, которая, как и кровать, стояла на возвышении. Бросив одежду на атласную кушетку, я осторожно ступила в теплую воду, пахнущую какими-то знакомыми нежными цветами. Вода была такая как надо, и я опустилась в нее, со вздохом облегчения закрыв глаза.

Я так устала от новых впечатлений, что мне хотелось отключиться от всего. Несколько минут я сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, ахнула от изумления.

Прямо передо мной была стеклянная стена, за которой догорал английский закат. Нежнейшие оттенки розового, синего, лилового, золотого и еще каких-то не поддающихся описанию красок покрывали вечернее небо. А под ним виднелись далекие холмы, ощетинившиеся уже погрузившимся во мрак лесом. И мое сердце вновь наполнилось сумасшедшей радостью – я в Англии!

В моей жизни было несколько моментов, когда я испытывала такую радость. Мне вспомнился один из них, когда я была так молода. Я шла тогда по аллее на свидание с тем, кого любила, деревья были покрыты свежей упругой листвой, одуряюще пахло цветущей акцией и шиповником. Сколько надежд теснилось в моем сердце!

Теперь все это было позади. Ни одна из надежд не сбылась. Любовь, которая тогда наполняла смыслом мою жизнь, стала ее роком. Но и сейчас сердцу хотелось надеяться.

Эта надежда придала мне сил. Пора было выходить из ванны и исследовать ту новую жизнь, которую подарила мне судьба.

Когда я, закутавшись в мягкий халат, вошла в свою спальню, оказалось, что к камину придвинут столик, а на нем все приготовлено для чаепития. «Что может быть полезнее хорошей чашечки чая», - вспомнились мне слова мисс Марпл. Впервые в жизни я села пить чай перед камином, и от этого он казался еще ароматнее.

- Попробуйте ячменные лепешки, мадам, наша повариха замечательно их готовит, - посоветовала Нэнси, разбиравшая мой чемодан. Она аккуратно раскладывала и развешивала вещи в одном из шкафов.

Я откусила кусочек истекающего маслом золотистого блинчика. – М-м-м! Действительно очень вкусно. Мне было бы приятно, даже более удобно, если бы вы называли меня Ириной, или, если хотите, Ирэн, - добавила я.

Девушка замялась, я видела, что она колеблется, боясь сделать что-то не так.

- Мне действительно так удобнее, - настаивала я.

Я не знала, что известно этой английской девушке о жизни в России, и не хотелось вдаваться в пространные объяснения.

– Боюсь, что моему отцу это не понравиться…Ну, если вам так лучше.., - неуверенно протянула Нэнси, а потом радостно добавила, - а вы можете называть меня Наташей!

- Почему Наташей? – удивилась я.

– Лорд Арунделл любит называть меня так. Его бабушку звали Натальей, она была русская. Он ее очень любил. Ее все любили.

- Так вот откуда у вас знают русский! Эта такая редкость в Европе. Вы хорошо говорите, Наташа. Девушка иногда ошибалась в ударениях или падежах, иногда задумывалась в поисках подходящего слова, но действительно говорила хорошо.

- Меня учил отец и еще один человек. (Наверное, граф, - подумала я). И лорд Арунделл часто говорит со мной по-русски, он любит ваш язык. ( Значит, не граф. Кто же этот «еще один человек»?)

- Леди Арунделл тоже замечательно говорит, - добавила я, желая немного больше узнать об этой семье.

- Да, но она не любит русский. Просто она все делает хорошо.

Девушка слегка покраснела, поняв, что это ее замечание может обидеть меня, и я поторопилась перевести разговор, боясь, что она замолчит: - А откуда ваш отец знает русский?

- Он с двенадцати лет служит в Олд Мэнор, провел рядом с графиней почти всю свою жизнь. Он очень горевал, когда она умерла

Девушка достала из чемодана последний сверток и, развернув его, вдруг замерла.

- Ой, что это?

В руках у нее была икона Казанской Божьей Матери, которая хранилась в нашей семье уже полтора века.

– Это наша семейная икона. Православные молятся перед иконами. Я бережно взяла ее из рук девушки и поставила на прикроватную тумбочку.

- Это я знаю. Только я думала, что у вас уже никто не верит в Бога.

- Старались сделать так, чтобы не верили, но не удалось. Сейчас в России много верующих.

- Как хорошо! Тогда вам обязательно надо познакомиться с отцом Димитрием. Это он - тот другой человек, который учит меня русскому.

- Вы по-прежнему берете уроки языка? Простите, а зачем вам это нужно?

- Ну, я не собираюсь всю жизнь провести в Олд Мэнор. Я хочу поехать в Лондон, найти интересную работу, - Нэнси говорила с воодушевлением, но вдруг какая-то мысль заставила ее потухнуть.

Немного помолчав, она сказала: - Я все разобрала, мадам,…Ирэн. Мне пора идти.

Вот звонок, - она указала на витой бархатный шнур, висевший у изголовья кровати, - позвоните, если я вам понадоблюсь.

И она выскользнула из комнаты так быстро, что я не успела поблагодарить ее за помощь.

Наконец-то я осталась по-настоящему одна. Однако, напряжение, в котором я находилась, не могло ослабеть сразу. Я прошлась по комнате, рассмотрела прелестные японские гравюры, где каждый нежный цветок, казалось, жил своей жизнью, посмотрела на себя в старинное зеркало, но то, что я там увидела, не задержало моего внимания. Откинув занавеску, я прижалась лбом к холодному стеклу. Закат уже совсем догорел, мрак покрыл луга и холмы. Только далеко на горизонте светилась тонкая розовая полоска, но вот и она погасла, и сразу стала видна яркая звезда, ласково подмигнувшая мне.

Я вспомнила, как девочкой в Рождественский сочельник выбегала на балкон, ожидая, когда зажжется первая звезда, которая всегда казалась мне той, Вифлеемской. На душе сразу стало покойно и радостно. Я выключила свет, зажгла ночник у кровати и, не снимая халата, прилегла на мягкое одеяло. Глаза мои закрылись. Последней мыслью было: - Как бы не проспать ужин.

Но я не проспала. Внутри у каждого учителя есть часы, которые никогда не выключаются. Я проспала ровно столько, чтобы сбросить напряжение, и проснулась через сорок минут с ощущением тепла и легкости во всем теле. Мне приснилось что-то удивительно приятное, даже чудесное, но, как только я открыла глаза, сон скрылся в глубине подсознания. Но чувство радости осталось.

Часы показывали начало восьмого - пора было заняться своим внешним видом. Первый обед в аристократическом поместье – я не должна была ударить в грязь лицом!

Для меня основа красоты – чистые волосы, поэтому я вымыла голову и уложила их с помощью фена так, как это делал мой парикмахер, довольно известный в Москве. Я не часто могла посещать его салон, но, когда бывала там, старалась следить за его движениями, а потом подражала ему. Волосы заблестели и рассыпались по плечам густыми прядями, и я принялась за макияж. Конечно, он должен был быть совсем естественным, но эта естественность всегда требует больших усилий. Наконец то, что я видела в зеркале, понравилось мне. Никаких ярких красок, ресницы не напоминают зубную щетку, но губы упругие и сочные, цвет лица свежий, а глаза приобрели легкую томность.

Теперь очередь была за платьем, но я заранее обдумала, что надену. Я знала, что за обедом будут только хозяева дома и мы с Дэвидом, поэтому выбрала платье из тонкого джерси золотисто-песочного цвета с бронзовым кожаным поясом. Туфли, конечно, в цвет пояса. Витая золотая цепочка, на руке кольцо с дымчатым топазом, память о работе в Афганистане – я была готова. Да, я нравилась себе, но не было в душе того кружащего голову чувства, когда знаешь, что украшаешь себя для любимого человека.

Я забыла спросить у Нэнси, как пройти в столовую и стояла посреди комнаты, не решаясь позвонить. Все это было так непривычно для меня! Я решила все-таки не звонить, а найти дорогу самой, ведь известно, что все парадные комнаты в английских поместьях располагаются на цокольном этаже. Я вышла из комнаты и отважно закрыла за собой дверь.

Коридор опять напугал меня своим безлюдьем. Я вспомнила, что лифт, на котором мы поднимались, находился слева от центральной лестницы, и пошла направо. Ковровая дорожка, покрывавшая пол, совершенно заглушала мои шаги, и я шла в полной тишине мимо плотно закрытых дверей. Коридор вдруг повернул, и я с облегчением увидела выход на лестницу. Я уже собиралась спуститься, как мое внимание привлекли раздавшиеся сверху женские голоса. Судя по выговору, это были горничные или еще кто-то из работавших в доме. Одной из них была Нэнси, я узнала ее по более интеллигентным интонациям.

-…мне она понравилась, - говорила девушка, - она выглядит и ведет себя, как леди.

- Неужели обо мне? – подумала я. – Вот это комплимент!

- И даже не накрашена? – поинтересовался кто-то.

– Вовсе нет, - ответила Нэнси.

- Удивительно, - в разговор вступил третий голос, - все русские дамы, которых я видела, ужасно сильно красятся. Помните ту писательницу, что приезжала сюда в прошлом году?

- Ирэн учительница, как сказал мне отец.

- Учительница? – по голосу я поняла, что собеседница Нэнси разочарована – очевидно, моя профессия невысоко котировалась у нее. Интерес ко мне был потерян, и она обратилась к более волнующим новостям. – Вы слышали, граф еще днем отправился в Ньюзвилл? Как всегда верхом. Не понимаю, почему – ведь у него такая красивая машина!

- Лорд Арунделл любит лошадей, - пояснила Нэнси, - и мне они тоже очень нравятся.

-То-то ты так часто бываешь в конюшне, правда, Джейн? – рассмеялась собеседница.

- Перестань, Одри! – голос Нэнси звучал сердито.

- Не ссорьтесь девушки! – сказала третья собеседница, которую назвали Джейн. – А ведь мисс Керр вернулась домой, говорят, она развелась с мужем.

Эта новость вызвала бурю возгласов, которая, к счастью, не помешала мне расслышать шаги поднимавшегося по лестнице человека. Боясь оказаться в неловкой ситуации, я стала спускаться навстречу шагам. Это был Джон, который, увидев меня, почтительно наклонил голову. – Могу я вам чем-нибудь помочь, мадам?

- Буду благодарна, если подскажете, как пройти в столовую, - с улыбкой сказала я, скрывая смущение.

- Позвольте, я вас провожу.

Дворецкий пошел вперед, оборачиваясь, чтобы пояснить: - Обед будет подан через двадцать минут. Мистер Виллис уже в маленькой гостиной, леди Арунделл сейчас спуститься.

Но когда я вошла в маленькую гостиную, которая показалась мне весьма большой, леди Арунделл уже была там. Она стояла с бокалом в руках у горящего камина и о чем-то разговаривала с Дэвидом. Говорили они тихо, и я ничего не расслышала, но по серьезному выражению их лиц я поняла, что разговор тревожил обоих. Увидев меня, Дэвид с улыбкой пошел навстречу.

- Что вы будете пить? – спросил он. – Виски, водка?

- Глоток бренди, если можно, - попросила я. Мне совсем не хотелось спиртного, но надо же соблюсти ритуал – ведь столько раз, читая английские романы, я представляла себе толпу гостей, оживленно беседующих перед обедом, попивая что-нибудь ароматически-крепкое.

Дэвид подал мне тяжелый бокал, на дне которого светилась янтарным отблеском маслянистая жидкость. Прежде чем сделать глоток, я согрела его в руках, а затем вдохнула ни с чем несравнимый запах хорошего коньяка. Прокатившись по языку обжигающим ручейком, он согрел меня, и я вдруг почувствовала себя непринужденно. Леди Арунделл внимательно наблюдала за мной, на ее губах играла легкая улыбка, но глаза были непроницаемо темны, как невская вода подо льдом.

- Я должна извиниться за своего брата, - сказала она, - к сожалению, он не сможет сегодня пообедать с нами, он вернется домой только завтра.

В первую минуту я не поняла, о ком идет речь. Так лорд Арунделл не муж ей, а брат?

- Эллисон и Стивен двойняшки, - пояснил Дэвид, очевидно прочитав удивление на моем лице. – Разве я не говорил вам? Я покачала головой.

- Стивен поехал навестить соседей в Ньюзвилл, и они попросили его остаться. Он звонил час назад, просил, чтобы шофер привез ему вечерний костюм. Мне показалось, что в голосе леди Арунделл звучит неудовольствие.

- Наверно, там закололи жирного тельца в честь возвращения Лоры. Она была такой красавицей! Хотелось бы знать, как она выглядит сейчас, после стольких лет жизни в Америке.

- Я думаю, Стивен пригласит ее на Рождественский бал, - голос леди Арунделл был спокоен до невыразительности. На мгновение мы замолчали, не зная, что сказать, и появление дворецкого, объявившего, что обед подан, разрядило неловкость.

Малая столовая, как назвала ее леди Арунделл, была размером со всю мою квартиру. Большая люстра, в полнакала горевшая над столом, отражалась в его темной полированной поверхности таинственными огнями - вместо скатерти под каждым из приборов была расстелена большая накрахмаленная салфетка. Обед был простой – говядина, очевидно, классический английский ростбиф, вареные овощи, зеленый салат, красное вино. От десерта все отказались, и мы вернулись в гостиную, где подали кофе. Я взяла чашку, но не стала пить – соединение бренди, вина и кофе могло лишить меня сна на всю ночь.

Леди Арунделл за обедом вежливо расспрашивала меня о моем путешествии и впечатлениях об Англии. Сейчас я решилась задать ей вопрос, который меня очень интересовал.

- Вы с братом похожи, леди Арунделл?

На мгновение, не больше, мне показалось, что этот вопрос причинил ей боль, но она тут же улыбнулась, пожалуй, впервые за весь вечер. – Я думаю, нам пора оставить такой официоз, называйте меня Эллисон, а я буду называть вас Ирэн. А с братом мы совсем не похожи. Бабушка говорила, что он очень похож на ее отца, она и назвать внука попросила в его честь.

- Ее отца звали Степаном?

- Да, князь Степан Друзской-Соколинский. Друзья называли его Стивом. Его расстреляли в Петербурге в 1918 году. А я похожа на родственников моего деда.

- Это бабушка научила вас так хорошо говорить по-русски?

- Она требовала, чтобы мы говорили с ней и с дедом только по-русски. Наш отец был военным атташе, и большую часть жизни они с матерью провели в разных горячих точках, поэтому до самой школы мы жили здесь с бабушкой и дедушкой и потом на каникулы приезжали сюда.

- Прекрасное было время! – мечтательно сказал Дэвид. – Помнишь наши пикники в лесу, запах скошенного сена на лугах? Каждый раз, уезжая отсюда, я с нетерпением ждал, когда вернусь.

Мягкая улыбка появилась на губах леди Арунделл: - Ты был таким славным малышом. Правда, со Стивеном вы не очень ладили, он всегда любил покомандовать.

- Это естественно, он старше, - засмеялся Дэвид.

- Всего на три года.

- Зато ты всегда была моей любимой кузиной, - Дэвид приобнял ее за плечи. – Ты отдавала мне свои сладости. Удивительно, как я не растолстел!

Мы обе с удовольствием посмотрели на него, такого стройного, изящного, одухотворенного.

Часы пробили одиннадцать, и Эллисон поднялась. – Я думаю, вы, Ирэн, умираете от усталости.

-Я чудесно провела время, - искренне ответила я, - однако спать уже хочется.

-Зимой я обычно завтракаю в половине девятого, но завтрак готовят к восьми, или вам могут подать его в комнату.

- Спасибо, я думаю, я решу это завтра.

-Поднимемся на лифте вместе, - предложил мне Дэвид. - Наши спальни на одном этаже.

Он подошел поцеловать кузину и что-то в полголоса спросил у нее. – По-моему, волноваться еще рано, - ответила она по-английски.

- Вы выглядели сегодня чудесно, - сказал Дэвид, прощаясь со мной, когда мы поднялись на этаж. Я опять была ему благодарна за деликатность – я боялась, что он захочет зайти ко мне в спальню.

Она встретила меня теплом и уютом, и я еще раз поразилась ее красоте и комфорту. Но все-таки мне было одиноко в этом великолепном месте, за тысячу километров от дома, где, впрочем, меня никто не ждал. И здесь, в этом доме, который жил своей скрытой от меня жизнью, не было для меня близких людей.

Я прошлась по комнате, бесцельно прикасаясь к безделушкам и статуэткам, стоявшим то там, то здесь. Надо было ложиться спать, но напряженный мозг прокручивал впечатления прошедшего дня, и я знала, что уснуть сейчас не смогу. Я подошла к приготовленной на ночь постели, мой халат лежал в кресле, ночная рубашка на кровати – очевидно, Наташа-Нэнси недавно побывала здесь. Взгляд мой встретился с сияющими кротким светом глазами Богородицы.

- Молю, Дево, душевное смущение и печали моея бурю разорити, - произнесла я, опускаясь на колени. Вечернее молитвенное правило принесло облегчение. Умывшись, я улеглась в постель и вскоре крепко уснула.

Среди ночи я внезапно проснулась – что-то разбудило меня. Сердце колотилось, отдаваясь в ушах, мешая слышать. Но вот тот же звук – горький женский плач, где-то далеко, на пределе слышимости. Я вцепилась в простыню, полузабытый ужас старой фобии охватил меня. Показалось? Нет, надо убедиться, иначе я больше не засну. Я затаила дыхание, стараясь умерить биение сердца. Плач повторился, но, к моему облегчению, в нем была только горечь, но не было ужаса и боли. Я лежала, повторяя молитву «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим», пока страх не отпустил меня. Слушая наступившую тишину, я опять погрузилась в сон.

В незнакомом месте я всегда просыпаюсь рано, поэтому я открыла глаза, когда за окном только-только брезжил рассвет. Часы показывали семь. Несколько минут я понежилась в кровати, ощущая всей кожей ее уют и бархатистую гладкость. Но сердце уже ровно и сильно билось, прогоняя сон, а мозг искал себе новых впечатлений. Камин догорел, но в комнате было не холодно, и я поняла, почему, когда подошла к окну – от калорифера, замаскированного медной решеткой, шло нежное тепло.

Я опять вгляделась в темноту за окном. Она не была уже непроглядным мраком, слабый свет, предвестник восхода, позволял разглядеть лужайки, террасами спускающиеся к лесу или парку. Сердце забилось, как в предвкушении свидания. Я быстро умылась и, открыв шкаф, в котором Нэнси развесила мою одежду, выбрала что потеплее – джинсы, толстый шерстяной свитер, удобные сапожки и парку с меховым капюшоном. Мое свидание с сельской Англией должно было состояться немедленно!

Вчера в гостиной я заметила большое французское окно, в сущности, стеклянные двери, ведущие на террасу. Я спустилась вниз, и горничная, наводившая в гостиной порядок, поздоровалась, удивленно глядя на меня. Я кивнула ей с улыбкой, надеясь, что это заменит приветствие, но потом все-таки добавила: - Good morning! Мне не хотелось выглядеть уж совсем невеждой в ее глазах.

Закрыв за собой стеклянные двери, я вышла на каменную террасу, опоясывающую дом, и глубоко вдохнула влажный морозный воздух. Было уже светло и хорошо видно лестницу с истертыми ступенями; покрытую инеем, но удивительно зеленую траву, по которой лениво тянулись розовые языки-лучи восходящего солнца, пробивающегося сквозь набухшие снегом облака. Я стала спускаться по ступеням, оглядываясь по сторонам, с жадностью вбирая в себя все окружающее, и эта жадность к новым, но тысячу раз воображаемым впечатлениям заставляла меня все шире открывать глаза. Эта привычка была у меня с детства, когда мне казалось, чем больше я раскрою глаза, тем больше смогу увидеть и запомнить. В том, что я видела сейчас, не было пышности и великолепия, но было что-то странно близкое, от чего щемило сердце, как щемило его всегда на родном русском просторе. Лужайки уходили вправо и влево, пропадая в тумане, а лестница манила за собой все дальше, туда, где темнел лес. И вот уже под ногами не камень, а замершая земля. Сосны по сторонам дороги закрыли еще неяркий свет, и стало сумрачно и таинственно тихо. Не испытывая страха, я шла как будто бы уже знакомым путем, заходя все глубже в лес.

Но мне пришлось остановиться. Густой туман вдруг сгустился вокруг меня, окутав молочной шубой, скрывая и скрадывая все звуки и образы. Я замерла, насторожившись, не зная, что делать. Такой тишины я не слышала никогда, весь мир оказался неведомо где. Но вот какой-то неясный звук стал пробиваться извне, как будто где-то медленно и ритмично били в барабан. Звук приближался, и вдруг из клубящегося тумана над моей головой возникла лошадиная морда, раздалось оглушающее после полной тишины ржание, и в воздухе взметнулись копыта поднятой на дыбы лошади. Они лишь слегка задели меня, но от толчка я отлетела в сторону и упала навзничь.

Меховая парка и упругий слой сосновых иголок, покрывавший землю, смягчили удар, но, кажется, я все-таки на мгновение потеряла сознание. Меня привели в чувство руки, крепко ухватившие меня за плечи и голос, тревожно спрашивающий:- Are you all right?

Я открыла глаза и увидела тот же тревожный вопрос в глазах склонившегося надо мной мужчины.

- О, Боже! – выдохнула я.

– Oh, my Lord! – эхом отозвался он и повторил по-русски: - С вами все в порядке?

-Не знаю, - беспомощно сказала я. Действительно, оглушенная падением, я не могла собраться с мыслями, не чувствовала ничего, кроме пустоты внутри . Я отрешенно смотрела в лицо незнакомца, машинально отмечая его черты. Рот был плотно сжат, брови напряженно насуплены, и от этого выражение его казалось суровым, но в темных глазах светилось сочувствие, и мне стало легче.

-Попробуйте сесть, - предложил он, твердые руки скользнули мне под спину и стали осторожно приподнимать. Я села и оперлась руками о землю - тело гудело, но сильной боли я не испытывала.

-Кажется, все в порядке, - неуверенно предположила я. Мне послышался вздох облегчения, крепкие руки отпустили меня, лицо исчезло в тумане, но через мгновение появилось опять.

– Выпейте, - мне в руку ткнулось что-то холодное и твердое, я послушно поднесла это к губам и сделала глоток. Какой-то крепкий напиток с апельсиновым привкусом окончательно привел меня в чувство. Как всегда после сильного потрясения мне хотелось заплакать, но, конечно, я не могла себе этого позволить. Незнакомец (впрочем, я уже догадывалась, кто это) присел на землю рядом со мной.

– Не самый удачный способ приветствовать свою гостью, - сказал он с сожалением. – Ведь вы мисс Васильев, не так ли?

- Ирина, - машинально поправила я.

- Да, после такого необычного знакомства можно отставить излишние церемонии. Я Стивен Арунделл.

- Приятно познакомиться.

- Вы иронизируете? Значит, вам уже лучше, - в его голосе слышалась улыбка. – Мне тоже очень приятно познакомиться с вами. И еще приятнее, что это знакомство закончилось благополучно.

- Я сама виновата. Не стоило бродить одной так рано в незнакомом месте. Но я столько раз мечтала…, - я не закончила фразу.

- О чем?

Я не ответила, и он сказал: - Простите.

Несколько мгновений мы просидели в молчании, вдыхая холодный, пахнущий влажной хвоей воздух. Туман был по-прежнему такой густой, что я не видела своих рук.

- Мне тоже надо выпить, - неожиданно сказал лорд Арунделл и потянул фляжку, которую я, оказывается, крепко зажала в руке. Повернувшись к нему, я смотрела, как он пьет, запрокинув голову – прядь волос спадает на лоб, глаза прикрыты темными густыми ресницами.

Вдруг где-то совсем рядом послышался тяжелый вздох, а затем громкое фырканье.

- Гордец нервничает, - объяснил лорд Арунделл. – Он чувствует свою вину.

- О, он ни в чем не виноват! – горячо сказала я.

- Я думаю, ему приятно это слышать.

- Его зовут Гордец? Необычно звучит такая кличка здесь, в Англии.

- Он Гордец, сын и внук Гордеца. Это, можно сказать, фамильное имя для наших лошадей.

Гордец услышал, что говорят о нем, и из тумана появилась лошадиная морда с громадными черными глазами, в выражении которых, действительно, было что-то виноватое. Лорд Арунделл погладил его по носу, успокаивая.

- А можно мне? – нерешительно попросила я.

- Можно.

Я осторожно протянула руку и легонько провела по шелковистой шерсти. Гордец шумно выдохнул, раздувая влажные ноздри.

- Ой!

- Не бойтесь. Это вздох облегчения…. Ну, раз мы все помирились, я думаю, надо возвращаться. Вы, наверное, замерзли? Сможете идти?

- Вы езжайте, а я еще немного пройдусь, туман, кажется, рассеивается. Только помогите мне подняться, пожалуйста.

Он встал и протянул мне руку. Я опять ощутила, какая она теплая и крепкая. Он поднял меня, и на мгновенье мы оказались так близко друг от друга, что прядь его волос скользнула по моему лицу.

- Вы уверены, что сможете идти? Мне не хочется оставлять вас.

-Нет-нет, пожалуйста, со мной все в порядке.

Я чувствовала, что он колеблется, но свойственное англичанам нежелание быть навязчивым победило. Он вскочил на лошадь и рысью поскакал к дому, а я осталась стоять, глядя, как туман, разрезанный слившимися в единое целое телами человека и лошади, медленно уползает в лес, вновь открывая лесную дорогу.

Когда они исчезли из виду, я почувствовала, как дрожат мои ноги, и опять села, но не на землю, а на сосновый пенек и закрыла лицо руками. Я по-настоящему сильно испугалась, и только выработанная многими годами привычка не показывать свои чувства, чтобы не нагружать окружающих, помогла это скрыть. Вдруг новый страх пронзил меня – ведь, потеряв контроль над собой, я могла машинально заговорить по-английски! Я опять пожалела, что прибегла к этому обману. Гордыня - действительно мать всех пороков и причина многих неприятностей. Но пути назад я не видела.

Надо было возвращаться – до завтрака оставалось совсем немного времени, и мне не хотелось, чтобы меня хватились, вдаваться в объяснения было бы невыносимо.

К счастью, двери в гостиную были плотно затворены, но не заперты, и мне удалось незаметно проскользнуть к себе.

В моей комнате приветливо горел камин, кровать была застелена, воздух свежий, на тумбочке возле кровати остывший чай – опять чувствовалось невидимое присутствие Нэнси. Я сразу прошла в ванную, и пока набиралась вода, стала раздеваться, складывая вещи на кушетку. Движения причиняли мне боль, и, рассмотрев себя в зеркало, я увидела, что моя спина и правая нога покрыты множеством вспухающих, наливающихся синевой синяков. К счастью все они располагались так, что не помешали бы мне надеть вечернее платье. Меня больше огорчил вид моего бледного лица с синими кругами под глазами. Но когда я вышла из ванны, я выглядела уже по-другому – свежий воздух и горячая вода сделали свое дело. Щеки загорелись румянцем, и на его фоне легкая синева под глазами уже не выглядела болезненной.

Я не совсем уверенно выбрала утренний наряд: темно-серые брюки, белую блузу и васильково-синий кардиган, от которого мои глаза тоже казались синими.

Когда я вошла в столовую, все сидели за столом. Даже Эллисон, которая говорила, что завтракает у себя, держала в руке чашку. Я с облегчением отметила, что она одета почти так же как я, только цвета были другими. Правда, в ушах, на шее и пальцах ее матово светились удивительные жемчуга, но мне было бы смешно равняться в этом с наследницей древнего рода.

Мужчины встали, приветствуя меня.

- Стив, познакомься, это моя русская подруга Ирина Васильева, - весело сказал Дэвид, беря меня под руку. Мне показалось, что он пытается сразу заявить о своих правах, и это меня слегка покоробило. Но сейчас меня больше волновало, как лорд Арунделл выйдет из неловкого положения, о котором знали только мы с ним. Я была уверена, что он не станет смущать меня, сообщая всем о нашей необычной встрече. И, действительно, он просто сказал: - Рад приветствовать вас в Олд Мэнор, мисс Васильева. Надеюсь, вы всем довольны?

В его последних словах скрывалось легкое лукавство, которое могла заметить только я. Но мне показалось, что Эллисон как-то по-особенному посмотрела на него, и я поторопилась ответить:- Все чудесно, спасибо. У вас замечательный дом и парк.

Возможно, и он почувствовал подтекст в моих словах, но не подал виду и легким поклоном выразил свою благодарность.

Все продолжили завтрак, и я с удовольствием принялась за жареные сосиски и помидоры, которые предложил мне Джон. На некоторое время воцарилось молчание, которое прервала Эллисон. Отставив чашку, из которой нехотя потягивала кофе, она спросила брата: - Как поживает Лора?

- Прекрасно, - лаконично ответил он.

Было видно, что Эллисон хотела услышать подробности, и Дэвид пришел ей на помощь: - Все также красива?

- По-моему, стала еще красивее.

Дэвид и Эллисон переглянулись. – Однако, ты не очень разговорчив, - с усмешкой сказал Дэвид.

- Что именно ты хочешь узнать?

Разговор шел по-английски, поэтому я продолжала спокойно есть, делая вид, что полностью поглощена едой. Это позволило мне наблюдать за ними со стороны. И я поразилась несхожести этих людей. Во внешности лорда Арунделла и Дэвида не было ни одной общей черточки, если не считать незаурядности. Насколько Дэвид был изящен и утончен, настолько Стивен был мужественен. Я с первого момента почувствовала крепость его рук, и сейчас могла убедиться, какой мощью дышит вся его фигура. Лицо его кузена еще при встрече в аэропорту удивило меня своей живостью и одухотворенностью. Выражение же лица лорда Арунделла скорее можно было назвать замкнутым, если не суровым. Только глаза показывали, что этот человек живет напряженной внутренней жизнью и ему знакомы не менее утонченные чувства. Он действительно совсем не был похож на свою сестру с ее удлиненными, чисто английскими линиями лица и тела. Только глаза у них были похожи – темно-серые, с оттенком голубоватой стали.

…- Так, что же ты хочешь услышать?

- Ну, например, о ее планах. Вернулась она совсем или опять уедет в Америку?

- Мы об этом еще не говорили. Можешь сам спросить у нее. Она заедет сегодня к чаю…. Однако мы невежливо себя ведем по отношению к нашей гостье

Лорд Арунделл повернулся ко мне и сказал по-русски: - Простите нас, мы увлеклись, обсуждая новости. Наша старая знакомая, можно сказать, подруга юности вернулась после долгого отсутствия

- Да, - подхватил Дэвид, - мы были неразлучны, пока она не вышла замуж и не уехала с мужем в Америку. А сейчас она развелась и вернулась под родительский кров.

Кто мог подумать, ведь они с мужем так были влюблены друг в друга!

- Очевидно, одной влюбленности недостаточно, чтобы прожить долгую жизнь вместе, - спокойно сказал Стивен.

«Да, - подумала я, – недостаточно».

- Правда, ученые сейчас говорят, что любовь длится только три с чем-то года, пока действуют какие-то ферменты в крови, - продолжал Дэвид.

- Ну, эта теория не новая. Бабушка сказала бы, что она для тех, кто произошел от обезьяны.

- Вы не верите, что человек произошел от обезьяны, лорд Арунделл? – не удержавшись, спросила я.

- Я в Бога верю…. Пожалуйста, называйте меня Стивен.

- А вы меня Ириной или Ирэн, если вам так удобнее.

- Спасибо, лучше Ириной.

По лицу Эллисон ничего нельзя было прочесть, но мне почему-то казалось, что разговор о возвращении их знакомой ее волнует. Однако заговорила она о другом: – Как же мы распланируем наш день?

- Я собираюсь после завтрака показать Ирэн дом, - весело сказал Дэвид, взяв меня за руку. – Вы же хотите посмотреть его, дорогая?

Он в первый раз назвал меня так, и мне опять показалось, что это неспроста.

- Но я думала…, - начала Эллисон и остановилась.

- О чем? – он повернулся к ней, не отпуская моей руки.

- Я собиралась съездить к моему парикмахеру. Может быть, Ирэн захотела бы поехать со мной?

Я с благодарностью отказалась. Я была у парикмахера перед самым отъездом, и мне очень хотелось посмотреть дом

- А что будешь делать ты, Стивен? – спросила Эллисон у брата

- У меня встреча с управляющим. Думаю, что не освобожусь до ланча.

- Значит, встретимся за ланчем, - сказала Эллисон, поднимаясь со стула. – Не торопитесь, Ирэн, допивайте свой кофе, Дэвид проводит меня. Не вставай, Стивен.

Она прошла совсем рядом со мной, и я заметила, что ее глаза слегка припухли и покраснели.

Так это она плакала ночью?...

Мы остались вдвоем с лордом Арунделлом, …Стивеном, и он сразу же спросил: - Скажите честно, как вы себя чувствуете?

- О, все прекрасно, не беспокойтесь, - беззаботно отозвалась я, чувствуя, как ноют мои ушибы.

-Трудно поверить, - он внимательно вглядывался в мое лицо. - Но выглядите вы замечательно.

Я наклонила голову в знак благодарности. – Надеюсь, вам понравится мой дом, добавил он, - но, может быть, вы хотели бы осмотреть и конюшню? Гордец был бы рад убедиться, что с вами все в порядке.

Конюшню в английском поместье! Конечно, я хотела ее осмотреть, и так и сказала Стивену.

- Отлично. Значит, после ланча увидимся там.

Мы вместе закончили завтрак и вышли из столовой. Стивен пошел вверх по лестнице, а я спустилась на несколько ступенек в холл. Входная дверь была открыта, Дэвид и Эллисон стояли у машины, о чем-то разговаривая.

- Я не могу, не могу! - вдруг громко вырвалось у нее.

Он резко повернулся и стал поднимать по лестнице, а она с тоской смотрела ему вслед. Тут они оба заметили меня. Дэвид быстро преодолел оставшиеся ступеньки и, улыбаясь, взял меня под руку. Всякое выражение исчезло с лица Эллисон, она села в машину и уехала.

- Мне не терпится показать вам дом, - весело сказал Дэвид, - я предвкушаю, какое удовольствие вы получите.

- Вы так любите Олд-Мэнор?

- Больше всего на свете. Это ведь наше родовое гнездо. Моя мать родилась здесь. Он весь лучился гордостью, говоря о доме, но в словах о матери мне послышалась горькая нотка.

Началась удивительная экскурсия, и вскоре я перестала чувствовать себя, как в музее – обаяние этого дома захватило и меня. Несмотря на свое великолепие это был именно дом, в котором жили люди, многие поколения людей, любивших, страдавших, счастливых и несчастных. Они рожали детей, которые наполняли эти стены смехом, взрослели, проживали свою жизнь… Следы этой жизни остались в потертых коврах, истоптанных сотней ног, в царапинах на деревянной полировке, в выцветших акварелях и вышивках, развешанных на стенах. У этого дома была своя биография, насчитывающая века.

Наконец мы остановились перед большими резными дверями.

– Закройте глаза, - сказал Дэвид, беря меня за руку. Он напомнил мне маленького мальчика, с восторгом показывающего свои сокровища. Внутренне улыбаясь, я выполнила его просьбу. Легкий скрип, дуновение воздуха, несущего особый, незнакомый мне запах, запах… радости?

- Входите же, - он нетерпеливо потянул меня за руку. Я осторожно сделала несколько шагов. – Смотрите!

Я открыла глаза – и мне навстречу метнулся простор, блеск, многоцветье красок. Огромный зал или зала, как говорили в девятнадцатом веке. Да, это была зала, потому что было в ней что-то женское, потому что наверняка множество женских сердец когда-то билось здесь в предвкушении радости. Я медленно пошла вперед, впитывая впечатления. Окна зеркального стекла от пола до потолка с цветочными витражами по краям впускали неяркое зимнее солнце, тонувшее вишневыми отблесками в темном паркете, а напротив них – игра алых, ярко-синих, золотых красок.

– Это французские гобелены, - сказал Дэвид, с довольной улыбкой наблюдавший за мной – Наш предок привез их в 15 веке, кажется, ими был выплачен выкуп за пленного французского рыцаря. Они ценились на вес золота.

- Неужели им уже почти шестьсот лет? – я шла вдоль стены, рассматривая удивительные тканые картины. Дамы, рыцари, менестрели, лошади, собаки, львы, единороги, замки – давно исчезнувший куртуазный мир, при виде которого в душе рождалась сладкая тоска. – Какие удивительно чистые и яркие краски!

- За их сохранностью следит государство, они национальное достояние.

- Значит, они не принадлежать вашему кузену?

- Нет, этого его собственность, но кое в чем она ограничена. Например, он не может продать их заграницу. И в определенные дни сюда пускают посетителей.

Огромный гобелен висел отдельно на дальней стене зала, задрапированной темно-золотой тканью. Заинтригованная его особым положением, я подошла поближе. Это была картина, имитирующая гобелен, и, приглядевшись внимательнее, я поняла, что она намного моложе своих тканых собратьев.

Сюжет был вполне традиционным: юная девушка с лилией в руке сидит в кресле, держа на коленях раскрытую Библию. Слева белоснежный единорог преклонил перед ней колени, справа геральдический лев, немного похожий на собаку. Но лицо девушки дышало индивидуальностью, которой были лишены персонажи старинных гобеленов, и было в нем что-то удивительно современное.

Я вглядывалась в это лицо, стараясь понять его пленительную грусть, и не заметила, как Дэвид подошел сзади.

Я вздрогнула от его голоса:- Это княжна Друзская-Соколинская, будущая графиня Арунделл. Писал один из последователей Россетти.

- Так это бабушка Эллисон и Стивена? Какое незабываемое лицо!

- Да, это она. Этот портрет поражает всех. Да и судьба у нее поразительная. Отец Димитрий пишет о ней книгу.

- Отец Димитрий? Нэнси говорила мне о нем. Но что здесь делает православный священник?

- После того, как она стала леди Арунделл, графиня попросила мужа построить в поместье православную часовню – она была очень набожной. Он ни в чем не мог ей отказать, безумно ее любил.

- Но… прихожане? Служба в храме не может совершаться без прихожан.

- Сначала это была сама графиня, а затем здесь поселились несколько семей русских эмигрантов. Их потомки сейчас составляют небольшой приход. Служба в часовне не прекращается почти восемьдесят лет.

Я была поражена – православная часовня, православный приход в самом сердце протестантской Англии! У меня стало тепло на душе.

Дэвид смотрел на меня с улыбкой, был доволен, что удивил меня. – Продолжим нашу экскурсию?

- Ох! – я заколебалась. – Столько впечатлений! Наверное, мне надо их переварить. Но чтобы не огорчать Дэвида, я добавила: - Мне бы хотелось посмотреть библиотеку. Ведь здесь, конечно же, есть библиотека?

- Еще бы! Не менее знаменитая, чем гобелены.

Мы вышли из этого удивительного зала – я не удержалась, оглянулась и встретилась глазами с портретом. Леди Арунделл, княжна Наталья Друзская-Соколинская, пристально смотрела на меня, как бы предупреждая о чем-то.

Двери в библиотеку тоже были тяжелыми, но открылись бесшумно, и мы с Дэвидом застыли на пороге, потому что первое, что мы увидели, была Нэнси, рыдающая на груди лорда Арунделла, который что-то тихо говорил ей на ухо. Очевидно, девушка почувствовала, как он напрягся, и обернулась. Распахнутые, совсем детские глаза, полные слез, слипшиеся ресницы, покрасневший нос – все свидетельства искреннего горя. Стивен выпустил ее из своих объятий, что-то шепнул, и она быстро прошла мимо нас, опустив голову.

Смущенная, я застыла на месте, не зная, что делать, но Дэвид с лукавой усмешкой посмотрел на кузена. Ответный твердый взгляд заставил его проглотить шутку, которая, наверное, вертелась у него на языке, и вместо этого он сказал: - Ирэн хотела осмотреть библиотеку.

- Пожалуйста, - отозвался Стивен. На его лице нельзя было заметить ничего, кроме вежливого интереса хозяина по отношению к гостям. Но что было у него в душе? Не проклинал ли он нас, вторгшихся в такой неподходящий момент?

Проглотив смущение, я двинулась вперед. Шкафы, шкафы, шкафы темного дерева, застекленные и открытые, наполненные сотнями, нет, тысячами книг. Кожаные диваны и кресла, мраморный камин, на полке которого бюсты, статуэтки, фотографии. У огромного окна крытый зеленым сукном письменный стол с ноутбуком, какие-то разбросанные бумаги.

Наверное, мои глаза непроизвольно округлились от восхищения, потому что Стивен улыбнулся. – Любите книги?

-Да! О, да!

- Здесь есть, что посмотреть, - вмешался Дэвид. – Все это собиралось веками.

- Исторические раритеты там, наверху, - Стивен указал рукой, и, следуя за ней взглядом, я увидела галерею, тоже заставленную шкафами, на которую вела винтовая лесенка.

- Можно?

- Конечно, все, что угодно.

Куда бы я ни приходила, первое, что привлекает мое внимание – это книги. Я готова рассматривать их часами, гладить их корешки, открывать, даже нюхать.

Ни с чем несравнимый запах книг! Каждый раз он будит во мне ожидания чуда, то ожидание, которое поселила в моей душе мама.

Самое дорогое для меня воспоминание детства – я сижу у мамы на коленях, и она читает мне книгу. Мы вместе смеемся, или я с трудом сдерживаю слезы, чтобы потом, в одиночестве, всласть поплакать в подушку.

Только тот, кто плакал над книгами в детстве, смог почувствовать их прелесть и попасть в их сладостныйплен. В этой библиотеке я могла бы проводить часы и дни, не замечая, как обыденная жизнь течет за ее стенами.

Впрочем, один тонкий поэт сказал, что настоящую, человеческую, жизнь, жизнь тех, кто был создан по образу и подобию Божьему, мы можем найти только в хороших книгах.

Детское желание пройтись по винтовой лесенке заставило меня подняться на галерею и пройти вдоль шкафов, наполненных самыми разнообразными книгами. От них исходил запах древности, слегка пыльный, от которого немного першило в горле. Но смущение, вызванное неожиданной сценой, которой я стала свидетельницей, не проходило и мешало мне всей душой отдаться любимому удовольствию. Покрасневшие глаза Элиссон, мокрые, слипшиеся от слез, ресницы Нэнси не давали мне покоя. Тревога, которую я почувствовала, прислушиваясь к плачу в ночи, опять тяжело легла на душу.

Что за трагедии происходят здесь, в этом чудесном поместье, от посещения которого я ожидала так много радости?

Я не хочу трагедий! Я хочу всего того волшебства, которое встречает нас, когда мы открываем обложку новой толстой книги!

И тут моя рука легла на переплет, нет, не книги, старинного альбома, и я услышала зов, исходящий от него: - Возьми меня! Открой меня!

Повинуясь ему, я с трудом вытащила тяжелый том, и он сразу открылся в моих руках. Пожелтевшие от времени страницы толстой атласной бумаги с вензелями по углам. Бережно приклеенный папиросной бумагой засохший ландыш. Небрежный рисунок ключа, сделанный черными чернилами, и надпись тем особым почерком, который заставляет вспомнить о гусином пере: - This is the key of my heart! Дата 14 February 1821 и подпись, от которой у меня похолодело сердце – Lord Byron.

Держа альбом в руках, я взглянула через перила вниз, на Стивена и Дэвида. Они стояли у камина и вполголоса разговаривали о чем-то. Я смотрела на них новыми глазами – ведь сам Байрон был когда-то увлечен их пра-пра-прабабкой! Или эта надпись относилась не к ней? Я открыла первую страницу альбома и поняла, что не ошиблась – под выцветшим акварельным портретом молодой женщины было написано «Леди Сесилия Арунделл». Не выпуская альбом - я просто не могла с ним расстаться! – я задумалась о том, что значит родиться и жить в доме, где до тебя рождались и жили поколения и поколения твоих предков. Что значит помнить их всех по именам, видеть перед собой их вещи, есть и спать в тех же комнатах, любоваться теми же самыми пейзажами за окном? Наверное, это придает человеческому существованию удивительную устойчивость, и житейские бури не так властны над ним. Даже когда эти люди уезжали, далеко, за моря, они знали, что где-то их ждет и помнит родной дом.

Я задумалась о своих предках – ведь у меня их было не меньше, чем у представителей рода графов Арунделл или князей Друзских-Соколинских. Каждый человеческий род уходит своими корнями далеко в прошлое, только история большинства из них затерялась в темноте забвения. Моя память не уходила дальше прадеда и прабабки со стороны мамы, отцовских же родственников я не знала совсем.

Моя прабабка, петербуржанка, была, наверное, восторженной молодой девушкой, когда окончила Бестужевские курсы и решила ехать в маленькое село, за тысячи километров, на Урал, чтобы учить там детей. Думала ли она, что больше никогда не вернется в родной город, выйдет замуж за талантливого самоучку-мужика, который своим трудом и упорством создаст большое хозяйство, и их дети будут учиться в гимназии? А затем придет революция, и бывшие ее ученики с красными повязками на рукавах выведут всю семью под конвоем из дома, который строился на века, чтобы отправить далеко на Север. Там их выбросят из вагонов посреди тайги вместе с такими же несчастными, и только сноровка мужчин, привыкших и умевших работать от зари до зари, не даст им умереть. В бараке, рубленном из вековых сосен, прошли первые годы жизни моей мамы. Под такой же сосной была вырыта маленькая могила для ее годовалого братика, а затем рядом упокоилась и прабабушка, за тысячи и тысячи километров от ее родного Санкт- Петербурга, который уже назывался непривычным и ненавистным именем Ленинград.

Я очень мало знала об этих тяжелых годах, потому что мама не любила говорить о них. Да и вспоминать о том, что ты из семьи репрессированных, долгое время было небезопасно. Только в начале перестройки, когда уже умер папа, мама начала немного рассказывать о тех далеких событиях. Как я жалела теперь о том, что, поглощенная бурными событиями своей жизни, была так нелюбопытна! Тогда мне не казалось это важным, а сейчас острое чувство утраты того, чего я никогда не знала, пронзило мне сердце.

Мои корни, где они? Дом моих предков, где он? Где альбомы, фотографии, старые письма? Ничего и никого не осталось, все сгинуло, пропало в пучине времени. Глядя вниз на Стивена и Дэвида, я до боли ощутила свое сиротство.

Тут лорд Арунделл поднял глаза, и наши взгляды встретились. Я не знаю, что он прочитал на моем лице, но он сделал несколько быстрых шагов по направлению к лестнице. Отвернувшись, я поставила альбом на место и стала спускаться вниз, пытаясь овладеть собой. Мне пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы это удалось. Я постаралась улыбнуться Стивену, но, вероятно, не очень удачно, потому что он пристально посмотрел на меня и тут же отвел глаза. Люблю англичан за их удивительную деликатность!

Звонок мобильного телефона в кармане у Дэвида немного разрядил обстановку. Я с облегчением посмотрела на него. – Да?... Удачно?... Хорошо… Эллисон вернулась, – пояснил он нам. – Хочет мне что-то показать. Вы простите меня, Ирэн, если я вас оставлю сейчас?

- Да, конечно.

- Не волнуйся, я не дам Ирине скучать, - сказал Стивен.

Дэвид, уже шедший к двери, остановился и взглянул на нас. Мне показалось, что-то похожее на раздражение мелькнуло в его глазах, но тут же на его лице появилась улыбка: - Отлично, спасибо. Увидимся за ланчем.

Мы остались вдвоем со Стивеном, и я, все еще испытывая смущение из-за того, что не смогла скрыть свои чувства, пошла вдоль шкафов, разглядывая книги. Стивен молча шел за мной. Вдруг я с изумлением увидела хорошо знакомые мне темно-зеленые корешки с потускневшим золотым тиснением. Диккенс на русском языке! Московское издание 1957 года! Точно такой же стоял и в моем книжном шкафу. Я с нежностью провела рукой по этим книгам, моим дорогим друзьям, в компании которых я провела много счастливых часов.

- Вы любите Диккенса? – раздался за спиной голос Стивена.

- Очень. Так необычно увидеть его здесь!

- Диккенс - английский писатель.

- Нет… Я имела в виду… на русском языке.

- Простите, - улыбнулся он, - я пытался пошутить. Конечно же, я понял, что вы имели в виду.

- Ох, что-то у меня сегодня плохо с чувством юмора.

- Я бы так не сказал. Сегодня утром вы смогли шутить в весьма сложной ситуации.

- Я уже и забыла об этом.… Но все же, как здесь оказался Диккенс на русском языке?

- Это один из последних подарков деда моей бабушке. Он привез его из поездки в Москву, купил в букинистическом.

Мой муж тоже когда-то купил в букинистическом и подарил мне такое собрание сочинений. Это был самый лучший подарок, который он мне сделал за всю нашу совместную жизнь.

- Бабушка говорила, что это был самый лучший подарок, который он ей сделал. Она их гладила, нюхала и даже целовала. Она сказала, что от них пахнет Москвой и Лондоном…. А какой роман вы любите больше всего?

Разговор о любимых книгах развеял мое смущение, и я уже смело смотрела в его глаза. – Их два – «Записки Пиквикского клуба» и « Дэвид Копперфилд».

- Правда? – что-то мелькнула в его взгляде. – Поэтому вы и подружились с Дэвидом?...Шутка, - тут же добавил он, - простите, если опять неудачная.

- Честно говоря, никогда не думала об этом. Дэвид немного напоминает мне другого человека.

- Кого же?

- Блока, нашего русского поэта.

- Я знаю, кто такой Блок. Не забывайте, моя бабушка была русской.

- Я помню, и очень этому рада. Иначе мы не смогли бы так свободно с вами общаться – языковой барьер, знаете ли. Сказав это, я почувствовала стыд за очередной обман и, чтобы скрыть его, поспешно добавила: - Но я люблю и другие романы Диккенса.

- Позвольте, угадаю. Ну, во-первых, «Крошка Доррит». Правильно?

- Да-а.

- Затем «Холодный дом», «Наш общий друг», «Домби и сын».

- Я потрясена. Как вы могли догадаться?

Он улыбнулся с шутливой загадочностью: - Пусть это останется моей тайной.

Я посмотрела ему в лицо - Стивен не производил впечатление человека, привыкшего непрестанно шутить, - и, кажется, поняла, почему он делал это сейчас. Он заметил мою тоску и душевное смущение и пытался их развеять. Я была тронута его чуткостью, и мой взгляд отразил это. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Полузабытое чувство единства с другим человеком, пусть минутное, оживило душу. Вновь, как в юности, ожидание чего-то чудесного охватило меня полнотой жизни. Как давно я не ощущала ее!

И Стивен понял, что мое настроение изменилось. Улыбаясь, он сказал: - От пищи духовной пора перейти к телесной. До ланча осталось двадцать минут.

 

Поднимаясь к себе, я раздумывала, нужно ли мне переодеваться. Мне очень не хотелось этого делать, не только потому, что мой гардероб был не очень богат, но и от нежелания обращать на себя слишком много внимания. Но я решила положиться в решении этого вопроса на Нэнси, которая ждала меня в моей комнате. Девушка выглядела немного смущенной – неудивительно после сцены в библиотеке – и я сразу перешла на деловой тон, попросив ее разрешить мои сомнения по поводу одежды. Она заверила меня, что я замечательно выгляжу и менять ничего не надо, и, вымыв руки, я отправилась в столовую.

За ланчем, очень простым – салат, холодное мясо, фрукты и неизменный кофе – но сервированном на великолепно отполированном столе с белоснежными крахмальными салфетками и старинном фарфором, мы мало разговаривали. Эллисон выглядела замечательно, посещение парикмахера, стрижка и укладка всегда повышают жизненный тонус женщины, я знаю это по себе. Она чаще улыбалась, слушая, как я описываю свои впечатления от их дома. Мне не пришлось кривить душой, чтобы польстить ее чувству собственницы, ведь Олд Мэнор действительно очень понравился мне. Стивен почти ничего не говорил, но, заканчивая еду, спросил у меня: - Вы не передумали насчет конюшни?

Дэвид, поглощавший пищу в задумчивости, встрепенулся: - Конюшни? Что ты имеешь в виду?

- Я обещал Ирине показать нашу конюшню.

Показалось ли мне, или Дэвид опять с трудом подавил раздражение? Я поторопилась сказать: - Очень хочу ее увидеть. Понимаете, без этого мое впечатление о загородной английской усадьбы будет неполным. А я должна рассказать о ней своим ученикам – они этого ждут.

Резким движением Дэвид положил на стол скомканную салфетку, и в этот момент Эллисон встала. Мужчины тоже встали, поднялась и я.

Улыбаясь, Эллисон взяла Дэвида под руку: - Все складывается удачно. Дэвид, твоя помощь мне понадобится сейчас, нужно обзвонить столько поставщиков, ведь до Рождества совсем мало времени. Ты так замечательно умеешь все устраивать. Мне не хотелось разлучать вас с Ирэн, но раз Стивен так любезен…

Слегка повернув голову, Дэвид смотрел на нее через плечо, и я вдруг почувствовала где-то в глубине себя, почувствовала очень отчетливо, как будто кто-то сказал мне, что этих двух связывает нечто тайное, невидимое остальным.

Дэвид посмотрел на меня и широко улыбнулся: - Ну и отлично! Значит, все довольны.

 

Переодеваясь, чтобы идти в конюшню, я старалась подавить в себе чувство неловкости. Я опять поняла, что просто воспользовалась Дэвидом, чтобы исполнить свои давние мечты. Он красив и мил и умен, но что мне до того? Все его замечательные качества оставляли меня равнодушной.

Мои не очень приятные размышления прервал стук в дверь. Вошел Джон: - Лорд Арунделл просил проводить вас в конюшню, он будет ждать вас там.

Оглядев меня, он заботливо добавил: - Вам лучше надеть перчатки и накинуть капюшон на голову, на улице подмораживает, и, кажется, пойдет снег. У нас в этом году будет белое Рождество!

- Наверное, снег примчался за мной из России! - рассмеялась я, мое настроение изменилось, радостное чувство будоражило кровь. Джон улыбнулся в ответ.

После пребывания в доме, где сам воздух, кажется, был пропитан запахами столетий, я с удовольствием вдохнула живительную смесь легкого морозца, хвои и мерзлой травы. Тучи еще больше набухли так ожидаемым всеми перед Рождеством снегом, и солнечный свет, проходя сквозь них, рассеивался молочным сиянием. Я больше всего любила такой неяркий, осенний или зимний, свет - в такие дни я чувствовала себя бодрее .

Мы спустились с террасы и шли по замершей хрустящей траве по направлению к длинному низкому строению. Очевидно, это и была конюшня. Мне было тепло, но Джон был в костюме, с непокрытой головой, и я забеспокоилась.

– Пожалуйста, вернитесь в дом, - попросила я. – Вы простудитесь.

Джон заколебался, но, взглянув на мое умоляющее лицо, сказал: - Ну, мы почти пришли. Вход там, за углом. Приятной прогулки, мадам.

Он поклонился мне и заторопился обратно в тепло, а я, завернув за угол, в нерешительности остановилась перед полуоткрытыми воротами. Моя нерешительность была вызвана громкими голосами, доносившимися изнутри. Один из этих голосов, несомненно, принадлежал Стивену. Говорили по-английски.

- Я не позволю тебе этого, - в голосе графа звучала с трудом сдерживаемая ярость.

Я все-таки вошла и увидела в конце длинного прохода стоящего ко мне спиной лорда Арунделла, а перед ним молодого человека в армейских брюках и ботинках и грязной куртке. На его лице играла дерзкая улыбка.

- Неужели? Милорд граф вспомнил о своих феодальных замашках? Может быть, еще и право первой ночи восстановите?

В ту же минуту он полетел на пол, сбытый с ног ударом в грудь, а лорд Арунделл, резко повернувшись, пошел по направлению ко мне. Инстинктивно понимая, что ему будет неприятно увидеть, что я стала свидетельницей этой сцены, я отпрянула за полуоткрытую створку ворот, но продолжала видеть все, что происходило в конюшне. Стивен шел, опустив голову, потирая ушибленную руку, а за его спиной конюх – я думаю, это был конюх – вскочил и, в бешенстве оглянувшись по сторонам, схватил вилы, торчавшие из кучи сена у стены.

Я не успела крикнуть, потому что меня опередил Гордец. С громким ржанием он взвился на дыбы, ударив копытами в дверь денника. Стивен мгновенно обернулся, и двое мужчин замерли, напряженно глядя друг другу в глаза.

- Ну, что же ты? – голос Стивена был надменно ленив. – Бросай! Или ты можешь нападать только сзади?

С проклятием отшвырнув вилы, конюх вылетел из конюшни, к счастью, не заметив меня.

Стивен стоял, опустив голову, поэтому я не видела выражения его лица. Но по тому, как сжимались и разжимались его кулаки, я поняла, что он старается овладеть собой. Я быстро прошла назад по дорожке, а затем повернулась и неторопливо двинулась ко входу к конюшне. Мы встретились со Стивеном в дверях.

- Я уже было решил, что вы передумали, - граф говорил непринужденно, никто бы не догадался, что он только что пережил бурную сцену. – А где же Джон?

- Я попросила его вернуться в дом, на улице слишком холодно. Он довел меня почти до места.

- Спасибо, что позаботились о старике. Я рад, что вы не передумали.

Действительно ли он был рад? Я могла – уже не первый раз за этот день! – застать его в неловком положении.

- Ну, что ж, сейчас я познакомлю вас с другими обитателями нашего поместья. Прошу, - и он распахнул передо мной створку дверей. Я увидела, что костяшки пальцев у него ободраны и кровоточат, но поняла, что мне не стоит говорить об этом. Поэтому я сделал вид, что ничего не заметила, и вошла в конюшню.

Здесь было значительно теплее, чем снаружи, и довольно светло. Справа и слева тянулись денники, я насчитала по пять с каждой стороны, но почти все они были пусты.

- Запах конюшни не вызывает у вас отвращения? - услышала я голос Стивена. Он закрыл ворота и подошел ко мне. – Некоторые дамы зажимают нос, входя сюда.

- Вовсе нет, он такой естественный. По-моему автомобили пахнут значительно хуже.…Но неужели английские дамы могут брезговать лошадьми? Я всегда представляла их заядлыми лошадницами.

- Увы, мы мельчаем. Но среди англичанок сейчас много таких, кто никогда не только не сидел на лошади, но и видел их только по телевизору. А вы? Ездили когда-нибудь верхом?

- Ну, небольшой опыт у меня есть.

- Правда?- мне показалось, он обрадовался. – И где же вы этому научились? Я знаю, что в России сейчас происходит возрождение интереса к коннозаводчеству и верховой езде.

- Нет, это было не в России, в Афганистане.

- Что?- обычная маска сдержанности спала с его лица, я увидела, что он поражен. – Вы были в Афганистане? И когда?

Я назвала три года, когда мы с мужем работали в Афганистане.

- И что вы там делали?

- Муж работал в посольстве, занимался культурными связями, а я преподавала русский язык в Русском культурном центре.

- А знаете, я ведь тоже в это время был в Афганистане.

Тут удивилась я: - Вы не шутите?

- Я говорю правду и только правду. Забавное совпадение, не правда ли?

- Забавное? Да это просто…, - я не могла подобрать слово.

- Я понимаю, что вы чувствуете. Я чувствую то же самое. Мы как два земляка, которые встретились вдали от дома. Восток завораживает. Тот, кто побывал там, сохранит его в сердце навсегда.

В одну минуту мы стали близки, как будто были знакомы годы. Перебивая друг друга, мы пустились в воспоминания о шумных и пыльных кабульских улицах, глиняных лачугах, теснившихся на окрестных горах, реке Кабулке, бурной во время дождей, мелкой и грязной в сухое время года, в которой, однако, жители города и стирали, и мылись, и брали воду для питья.

- Постойте! – спохватилась я. – А что вы делали в Афганистане?

- Мы пытались спасти статуи Будды, когда талибы решили их уничтожить.

- Да, я помню эту историю…. Вы археолог?

- Что-то вроде этого.

- Варварство то, что они сделали…. Но, знаете, меня больше потрясла история льва, которого замучили в зоопарке.

Я вспомнила, как рыдала на груди мужа, а он молча гладил меня по голове, и слезы опять навернулись на глаза.

-Жуткое дело.... Однако моим лошадям не терпится познакомиться с вами.

Стивен снова деликатно пытался отвлечь меня от грустных мыслей – я чувствовала это. Мне стало стыдно за свою слезливость, и я охотно подхватила: - Буду счастлива представиться им!

- Ну, их теперь немного – всего трое. С Гордецом вы уже знакомы, но пройти мимо него нельзя, он этого не простит, недаром Гордец.

Мы подошли к деннику, и конь просунул голову над дверью, с достоинством ожидая ласки. Стивен нежно погладил его по морде, и Гордец скосил горячий глаз в мою сторону – он явно помнил меня! Я провела рукой по шелковистой шерсти, с удовольствием ощущая ее живое тепло.

- А это Мэри Глория, лошадь моей сестры.

В соседнем деннике стояла удивительно изящная серебристо-белая кобылка, настоящая принцесса по горделивой осанке и стати.

- Рада познакомиться, - сказала я ей, и лошадка наклонила голову, как будто милостиво кивнула мне.

- Какая красавица!

Откуда-то сзади донесся тяжкий вздох.

- Извини, старина, - в голосе Стивена звучало раскаяние. – Конечно, я должен был начать с тебя. Он подвел меня к деннику на противоположной стороне конюшни: - Это наш патриарх, Дарли Мор. Ему самое теплое место, и отсюда он может следить за поведением своих младших товарищей.

Хотя Дарли Мор и был назван патриархом, но выглядел сильным, даже мощным. Гнедой масти, с замечательно яркими карими глазами, он внимательно оглядел меня.

- Как жаль, что я не догадалась принести им что-нибудь вкусненького!

- Вы можете исправить это завтра. Предлагаю прокатиться после завтрака, я покажу вам окрестности Олд Мэнора.

У меня даже дух захватило от этого предложения!

- Значит, договорились. Надеюсь, погода нам не помешает.

Обсуждая нашу поездку, мы вышли из конюшни. День клонился к вечеру, темно-алые лучи заходящего солнца кое-где пронизывали пухлое серое одеяло туч, расцвечивая их унылую однотонность.

Мы уже подходили к дому, когда сзади раздался шум мотора и веселый гудок прорезал морозный воздух. Мы оглянулись – к нам подлетел маленький автомобильчик и резко затормозил.

- Лора! – Стивен не успел протянуть руку к дверце машины, как она распахнулась, и навстречу ему выпорхнула молодая женщина в синих джинсах и кожаной куртке ржавого цвета. Каскад золотисто-рыжих волос покрывал ее плечи и спину, обрамляя удивительное лицо, юное и лукавое. Никогда в жизни я не видела такой красавицы. Синие глаза были обрамлены пушистыми золотистыми ресницами, такими же золотистыми были брови. Идеальный овал матово-бледного лица, удлиненный нос над весело изогнутыми розовыми губами – от нее трудно было оторвать взгляд. Неужели эта женщина ровесница Стивена и Эллисон? Я не дала бы ей больше двадцати трех- двадцати пяти лет.

-Вот я и приехала, как обещала! – весело сказала она, беря Стивена под руку. – Чай уже готов? А ячменные лепешки будут?

- Я думаю, Эллисон не забыла твои вкусы, - улыбаясь, ответил Стивен, с удовольствием глядя на нее. – Но позволь тебя познакомить…

Синие глаза обратились на меня, она приветливо протянула руку: - Лора Керр.

Я пожала теплые пальцы: - Ирина Васильева.

-Русски плохо говорю, понимаю хорошо, - сказала Лора с сильным акцентом и весело засмеялась. – Леди Арунделл всегда говорить мне русски, когда недовольна.

- Лора имеет в виду бабушку, - поторопился объяснить Стивен.

- Часто недовольна, потому я хорошо понимаю, - добавила Лора, лукаво взглянув на него – очевидно недовольство Натальи Арунделл было как-то связано с ним. Но Стивен никак не откликнулся на этот намек, и она повлекла его к двери. Я пошла за ними.

В холле Стивен попробовал высвободиться. Почему-то взглянув на меня, он сказал Лоре: - Чай сегодня в библиотеке, ты помнишь дорогу. Мне надо подняться к себе.

- Тебе вовсе не надо переодеваться, - запротестовала та, - ты отлично выглядишь.

- Мы с Ириной были в конюшне, надо руки помыть.

- Только недолго! Не люблю быть одна.

- Я думаю, Дэвид уже там, он составит тебе компанию.

Лора скорчила забавную гримаску, которая показывала, что общество Дэвида не заменит ей Стивена, и пошла по направлению к библиотеке, а мы со Стивеном подошли к лифту.

- Замечательная была прогулка, - сказал он, нажимая на кнопку и пропуская меня в открывшуюся дверь. Он не поднимется со мной? Я не знала, где находится его спальня. Я успела только улыбнуться в ответ на его слова, и лифт вознес меня на мой этаж. Я быстро вымыла руки и лицо, слегка подкрасила губы, надела юбку и светлый кашемировый свитер и спустилась в библиотеку.

Чай накрыли на прямоугольном журнальном столике у жарко горящего камина, который прикрывал ярко расписанный экран. На зеленом шелке жеманно улыбались японские гейши в причудливых кимоно. Вокруг стояли два кожаных дивана, там с чашками в руках сидели Дэвид, Эллисон и Лора. Стивен, тоже с чашкой, стоял у камина, пристально глядя на весело чему-то смеющихся Дэвида и Лору.

Увидев меня, Дэвид встал. – А вот и вы, дорогая. Понравилась вам наша конюшня?

- Да, чудесная. И лошади чудесные!

Я присела на диван, и Элиссон спросила меня: - С молоком или лимоном?

- Если можно, с лимоном.

-Сахар?

-Да, два кусочка, пожалуйста.

Она протянула мне чашку, и я с удовольствием глотнула начинавшую светлеть от лимона темно-вишневую жидкость – после прогулки мне хотелось пить. По дороге я придумала, что мне сделать, чтобы не мешать встрече старых друзей. Быстро выпив чай, я с улыбкой поблагодарила Эллисон и, взяв с полки первый том русского издания Диккенса, уселась с ним в кресло, стоявшее слегка в стороне.

Перечитывая мое любимое место о том, как мистер Пиквик веселился на Рождество, я в то же время слышала общий разговор. Моя интуиция подсказывала мне, что Лору и Стивена раньше связывало что-то более близкое, чем простая дружба. Это чувствовалось во взглядах, которые она бросала на него, в легкой интимности интонаций ее реплик, обращенных к нему, даже в повороте головы. На лице Стивена же трудно было что-то прочесть. Но мой взгляд чаще всего останавливался на ее лице.

Не желая показаться невежливой, я старалась делать это незаметно. Но от нее трудно было отвести глаза. Лора была не просто красива, она была прелестна. Бывают такие лица, от одного взгляда на которые душа наполняется нежностью и весельем. Простодушный взгляд эти ярко-синих глаз скорее мог подходить ребенку, а не женщине, которая прожила на свете почти сорок лет, успела выйти замуж и развестись. Казалось, ее не касались никакие жизненный невзгоды – она легко и изящно скользила вдоль линии своего бытия, наслаждаясь каждой его минутой. Такие люди долго остаются молодыми и душой и телом.

Дэвид и Лора весело перебирали детские воспоминания, и Лора от души хохотала, а Эллисон с улыбкой смотрела на них обоих. Стивен тоже улыбался, прихлебывая чай, но почти не вмешивался в разговор.

…- Ты надолго в Англии? – Дэвид как бы невзначай задал вопрос, ответ на который, кажется, был для него почему-то важен.

- It depends, - ответила Лора, употребив выражение, краткость которого меня всегда восхищала. В русском языке пришлось бы потратить значительно больше слов, чтобы выразить свою мысль.

Она посмотрела прямо в глаза Стивена, и сразу стало понятно, от кого будет зависеть ее решение. Эллисон и Дэвид переглянулись, но Стивен не подал вида, что понял этот невысказанный вопрос. Слегка улыбнувшись, он поставил пустую чашку на столик, и сел в кресло, стоящее рядом со мной. Лора еще мгновенье смотрела на него, а потом поднялась с улыбкой, от которой стала еще очаровательней. Отблеск огня из камина упал на ее волосы, и они вспыхнули пожаром. Мужчины тут же встали.

- Мне пора, мама просила не опаздывать к обеду – из Лондона должна приехать какая-то шишка. Она подошла ко мне: - Приятно знакомство, Ирен, - и весело засмеялась, понимая, что ее фраза звучит немного неуклюже.

- Мне тоже очень приятно, - искренне сказала я.

Легким движением Лора взяла Стивена под руку: - Ты пригласишь меня на Рождественский бал? Или его не будет в этом году?

- Какое Рождество без традиционного Олд-мэнорского бала! – вместо Стивена на второй вопрос ответил Дэвид, но на первый мог ответить только хозяин дома.

И ответ прозвучал, может быть, слегка официально: - Мы всегда рады видеть тебя Лора, и, конечно, леди Керр.

Но жизнерадостность Лоры не могло поколебать ничего: - Очень мило с твоей стороны! Проводи меня.

Мы остались в библиотеке втроем. Одно мгновенье Дэвид и Эллисон смотрели друг на друга, затем Эллисон тихо сказала: - Она не отступится.

– Там видно будет, - неопределенно ответил Дэвид. Засунув руки в карманы, он прошелся туда-сюда вдоль камина, подошел ко мне и рассеянно заглянул в страницы моей книги. Больше он ничего не успел сказать, потому что вернулся Стивен. Он тоже подошел ко мне и тоже посмотрел в книгу. – О, Рождество мистера Пиквика! Люблю это место.

- Я тоже очень люблю, с детства. Когда-то мечтала устроить себе такое же Рождество.

Стивен молчал. Я подняла глаза и встретила его взгляд, как всегда непроницаемый, но где-то в глубине, как мне показалось, вдруг мелькнул озорной огонек. Мелькнул и пропал так быстро, что я засомневалось, не привиделось ли это мне. Но Стивен уже повернулся к сестре.

- Кстати, о Рождестве. Ты помнишь, что должен приехать Эберкромби?

- Этот дикарь?! – фыркнул Дэвид.

- Глава самого воинственного шотландского клана может позволить себе быть слегка невежливым. Его предки проводили время в битвах, а не на придворном паркете. И он мой друг.

Голос Стивена был холоден и остр, как стальной нож. Ответный взгляд Дэвида вспыхнул неприязнью, но он попытался сгладить его смешком: - «Лучший парень наших лет, на плече он носит плед». Читайте Бернса.

- Мне нравится Маркас, - вмешалась Эллисон, - рядом с ним чувствуешь себя такой…живой.

- Но ты помнишь, какого он роста? Кровать для него найдется?

- Ох, вот проблема! Я и забыла! Ну, думаю, Джон что-нибудь придумает, завтра мы с ним это обсудим.

- Ты не слишком утомляйся, Эллисон. Завтра Сочельник.

Эллисон благодарно улыбнулась заботливости брата: - У нас уже все готово, остались мелочи.

- Моя кузина – замечательная хозяйка, - слегка торжественно сообщил мне Дэвид.

Мне страшно было себе представить, как можно было управляться с делами в таком огромном поместье, о чем я и сказала Эллисон.

- О, у меня была хорошая школа, - ответила она спокойно, но я видела, что ей приятно мое восхищение.

Гонг, возвещающий обед, прозвучал неожиданно, и, очевидно не только для меня.

- Уже столько времени! – поразилась Эллисон. – Не будем переодеваться, не стоит заставлять Джона и девушек ждать. Им тоже надо отдохнуть перед Сочельником.

За обедом мы почти не разговаривали, чему я была несказанно рада - необходимость притворятся, что я не понимаю, о чем говорят, все больше напрягала меня. Я боялась, что кто-то все равно догадается, и какой же позор меня тогда ожидает!

Остальные тоже были заняты своими мыслями. На губах Стивена порой появлялась задумчивая улыбка, но раздумья Дэвида и Эллисон были не очень приятными, если судить по выражению их глаз. Почему мне все время казалось, что они думают об одном и том же?

Я отказалась от кофе и поднялась к себе. Первый день в Олд Мэнор оправдал мои ожидания, но я чувствовала себя усталой и подавленной. Конечно, впечатлений была масса, и все такие интересные! Раньше я могла надеяться увидеть что-нибудь подобное только во сне. Что же так меня гнетет?

Я думала, что моя уютная спальня развеет непонятную печаль, но, наоборот, я вдруг почувствовала себя здесь чужой. Я бесцельно бродила по комнате, трогая то одну, то другую безделушку, глядела на картины, почти не замечая, что на них изображено.

Наконец я подошла к зеркалу и заглянула в его обманчивую глубину. Я смотрела на себя, а видела яркие синие глаза Лоры, ее удивительные волосы, отблеск огня на них, лукавую усмешку, видела нежную улыбку на губах Стивена.

Что же произошло в жизни этих людей, что разлучило их? Я была уверена - что-то произошло. Какой незаурядной парой могли бы они быть! Ее красота оттенялась его мрачноватым, но мужественным обаянием. Его мускулистая стройность только подчеркивала ее легкое изящество.

Я смотрела в зеркало, и вдруг увидела в нем печальную одинокую женщину. Слава Богу, раздался стук в дверь, и я могла отвернуться от нее.

Вошла Нэнси, через руку у нее был переброшен чистый купальный халат.

- Простите, Ирэн, днем я забыла поменять…. Налить вам ванну?

- Да, было бы замечательно.

Девушка исчезла за дверью, полилась вода, пахнуло легким ароматом лаванды, моим любимым.

- Идите отдыхать, Нэнси, я сам послежу за ванной. Леди Арунделл говорила - завтра у вас нелегкий день.

Нэнси появилась на пороге ванной, ее лицо, весь день слегка печальное, осветилось улыбкой.

- Да, завтра придется потрудиться. Но я люблю эту работу, за ней приходит праздник. А уж в этот раз…, - но тут девушка замолчала, не договорив. – Ну, я пошла. Спасибо, Ирэн, спокойной вам ночи.

- Спокойной ночи, Нэнси.

Будет ли для меня эта ночь спокойной? Я думала, что ванна поможет мне в этом. Я погрузилась в теплую воду, желая, но не надеясь испытать душевный подъем вчерашнего вечера. Но за окном было темно, как и в моей душе.

… Ночью я опять проснулась от звука женских рыданий. Сердце разбухло в груди от страха, я резко села на кровати, прислушиваясь, но отказываясь слышать. Плачь, горький, и в нем боль, боль!

Я вскочила, подбежала к двери, распахнула ее. Мне казалось, что, если звук станет отчетливей, я смогу разобраться, что происходит и справиться с паникой. Но в коридоре была тишина. Я не могла вернуться в комнату, где был слышен этот ужасный плач!

Паника овладела мной, и я бросилась бежать по темному коридору, не разбирая пути. Нога подвернулась, и я упала, плача от ужаса, причину которого не могла объяснить. Скрипнула дверь, квадрат света лег на ковер, проявив его яркие краски. Я погладила их рукой, как бы вбирая в себя, чтобы вытеснить черноту страха.

-Ирина! O, my God! Что с вами?!

Чьи-то руки подняли меня, я уткнулась лицом во что-то колючее и мохнатое.

- Вы вся дрожите!

Стивен.

Волна облегчения охватила меня, и тут же сменилась жаром смущения, когда я почувствовала теплоту его рук сквозь тонкую ткань ночной сорочки.

Он потянул меня за собой: - Идите сюда. Я переступила порог его спальни, почти ничего не видя. Теплые руки отпустили меня, но затем появились снова, укутав мои плечи чем-то уютным, пахнущим незнакомым (или уже знакомым?) мужским одеколоном.

- Садитесь. Выпейте это.

Виски обжег горло, но заставил меня прийти в себя. Я увидела огромную комнату, обшитую темными деревянными панелями, что-то вроде спальни и кабинета вместе – кровать, письменный стол с компьютером и горой бумаг, множество книг, на стене большой фотографический портрет пожилой женщины. Наконец, я заставила себя поднять глаза на Стивена.

Он стоял перед креслом, в которое усадил меня, озадаченно глядя сверху вниз. Волосы слегка взъерошены, одна прядь падает на лоб, глаза сонные. Плотный халат из верблюжьей шерсти (вот почему было так колко!) туго перетянут в талии.

- Простите, что разбудила вас, - я смотрела на него, стараясь скрыть отчаяние. Что мне ему сказать? Он примет меня за истеричку, и у него есть для этого основания.

- Дело не во мне. Что с вами?

Что мне ему сказать? И я сказала то, о чем думала: - Я не истеричка. Просто…, я испугалась.

- Испугались? Чего?

- Мне показалось, … я слышала плач. Женский, горький.

Какая-то мысль мелькнула в его глазах, он перевел дух и слегка улыбнулся.

- И вы подумали о привидении?

- О привидении? – я была ошеломлена.- Нет, конечно! Что за странная мысль?

- Всякой уважающей себя старинной семье полагается иметь фамильное привидение, а Олд Мэнор достаточно стар для этого.

Он опять шутил! Ох, значит, не сердится, но как выйти из этого глупого положения? И я решила сказать правду.

- Я думаю, я должна вам объяснить. Очень давно, ночью, мне показалось, что я услышала женский плач, а на следующий день около нашего дома нашли растерзанное тело молодой девушки. Я видела его, вернее, только ноги из-под окровавленной простыни. Потом мне долго по ночам слышался женский плач, я не могла спать. Мой муж, чтобы успокоить меня, обходил вокруг дома - только тогда я засыпала. Он потому и увез меня в Афганистан, чтобы реальная опасность вытеснила фантомную, ему так посоветовал психолог. Это действительно помогло. Но иногда страх возвращается и …, - у меня перехватило горло.

Стивен больше не улыбался. Он подвинул к моему креслу обитый кожей табурет, сел и крепко взял меня за руки.

- Поверьте, в этом доме ни вам, ни кому другому не причинят вреда. Я этого не позволю.

Когда-то я мечтала услышать: - Отдохни, дорогая, ты так устала, я позабочусь о тебе. Сейчас я услышала это, пусть сказанное другими словами, другим человеком, но чувство облегчения, охватившее меня, было именно таким, как я ожидала.

- Спасибо.

Было так приятно сидеть, чувствуя теплоту и крепость его рук, но надо было возвращаться к себе, и я встала.

- Еще раз, простите меня.

- Я провожу вас.

Мы молча прошли по коридору к моей спальне. Когда я уже стояла на пороге, он сказал: - Спите сладко. Помните, завтра Сочельник – время чудес.

Я не сразу легла в постель. Включив все лампы, я прислушалась к ночной тишине – все было спокойно, только ветер шептал что-то за окнами. Я вспомнила, что не помолилась перед сном. Опустившись на колени перед дивным образом Богородицы, прочитала молитвенное правило, а затем без слов прижалась лбом к серебряному окладу: – Пресвятая Дева, ты ведаешь, что у меня на сердце.

…Меня разбудил звяканье посуды. Нэнси принесла утренний чай. Поставив его на тумбочку рядом с кроватью, она раздвинула занавески и с улыбкой повернулась ко мне.

- С добрым утром, Ирэн!

Я села в кровати, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Все было спокойно, страх ушел, как будто его и не было. Чувство ожидания чего-то хорошего опять охватило меня. «Помните, Сочельник - время чудес!» Потому я весело поприветствовала девушку, так, как часто меня приветствовал в школе престарелый коллега: - С добрым утром и хорошим днем!

Нэнси подошла к кровати, и вдруг ее глаза удивленно расширились. Я проследила за ее взглядом – в кресле лежал сброшенный мной перед сном шерстяной кардиган Стивена, тот, в который он укутал меня ночью. Вот это положение! Объяснять что-то было бессмысленно, да девушка и не ждала от меня объяснений, слишком хорошо она была воспитана своим отцом. Мы обе сделали вид, что ничего не произошло. Я была уверена, что Нэнси никому ничего не скажет, по всему было видно, что она не сплетница.

Но вчерашняя сцена в библиотеке! Что она значила? Я осторожно пригляделась к выражению лица Наташи-Нэнси. Нет, следов ревности или боли не было. Значит, то объяснение не было ссорой любовников? Загадки, загадки…. Но мне стало легче.

Умываясь, одеваясь, я прислушивалась к себе. Как-то я взгляну сегодня в глаза Стивена, удастся ли мне справиться со смущением? А ему? Чувствительные признания не в духе англичан, как я знала. Но в нем течет и русская кровь….

Войдя в столовую, я незаметно с облегчением вздохнула – там был только Дэвид. Он с улыбкой встал мне навстречу. – Как спалось, Ирэн? Он мягко взял меня за руку: - Простите, вчера вечером я был не слишком внимателен.

- О, пустяки! Все нормально. Я понимаю – встреча старых друзей.

- Как вам понравилась Лора?

- Очень понравилась! Она так красива, дух захватывает.

Меня немного смущало, что он не отпускал моей руки, и в этот момент сзади раздался голос лорда Арунделла: - Доброе утро всем!

Осторожно высвободившись, я села за стол и только тогда взглянула на Стивена. Но он не глядел на меня. Они с Дэвидом смотрели друг другу в глаза, затем Дэвид небрежно сказал: - Привет, привет! Как спалось? Воспоминания не мешали?

- Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Дэвид, улыбнувшись, сел и продолжил свой завтрак, а Стивен наконец посмотрел на меня.

- Доброе утро, лорд Арунделл.

Я постаралась, чтобы мои слова звучали непринужденно, и мне, кажется, это удалось.

Стивен еще раз окинул меня внимательным, но неназойливым взглядом и кивнул. Мой безмятежный вид успокоил его. Мы приступили к завтраку. Мужчины уткнулись в утренние газеты, и я могла спокойно наслаждаться едой. Дэвид допил свой кофе, свернул газету.

- Ирен, я собираюсь съездить в город, надо зайти в банк, есть еще кое-какие дела. Хотите со мной?

- Спасибо, я бы лучше осталась здесь.

- Есть чем заняться?

-Я хочу показать Ирине поместье, - вмешался Стивен. – Мы прокатимся верхом.

- Не знал, что вы, Ирен, ездите верхом, - голос Дэвида звучал чуть иронично, но, к моему облегчению, спокойно. - Приятной прогулки!

Он легко поднялся и, проходя мимо меня, взял мою руку и поцеловал. От неожиданности единственное, что я смогла сказать, было: - Как мило с вашей стороны! Он улыбнулся и вышел.

Стивен опустил газету. – Никогда не видел Дэвида таким галантным.

Я не нашлась, что ответить, но он и не ждал ответа. – Вы закончили завтракать? Если да, я попрошу оседлать лошадей. Встретимся у конюшни.

Ночью прошел небольшой снег, и замерзшая земля была припорошена блестящей крупой. Последний раз я садилась на лошадь пять лет назад, поэтому слегка волновалась. Но Дарли Мор добродушно посмотрел на меня, осторожно взял мягкими губами протянутую морковку, и я успокоилась. Морковку получил и Гордец. Этикет был соблюден. Стивен подсадил меня в седло и, пока я разбиралась с поводьями, вскочил на Гордеца. – Давайте за мной.

Я осторожно сжала коленями бока Дарли Мора, и он послушно двинулся за Гордецом. Мы шагом выехали за ограду конюшни и двинулись по тропинке, ведущей в рощу. Седло было не таким, как я привыкла, но удобным, и через несколько минут я почувствовала уверенность. Теперь можно было поговорить, и я задала вопрос, который мучил меня с утра: - Я не видела сегодня Эллисон. С ней все хорошо?

- Я тоже не видел ее – она завтракала у себя в комнате. Думаю, она поглощена сейчас хозяйственными делами.

Я почувствовала неловкость. Эллисон трудилась, а я…. Но чем я могла ей помочь? Управление большим домом не входило в число моих умений, и я не думала, что меня попросили бы вытирать пыль или мыть люстры, поэтому надо просто наслаждаться моментом, который был похож на сказку – морозный воздух, чудесный пейзаж, породистый скакун и, главное, Стивен. С каждой минутой нашего знакомства я все сильнее ощущала, каким надежным и спокойным был этот человек.

И каким красивым.

Мы проехали рощу с голыми замерзшими деревьями и выехали на проселочную дорогу. Стивен придержал Гордеца, чтобы я могла поравняться с ним.

Он молчал, но я чувствовала - это не потому, что он не хотел разговаривать со мной. Он оставлял за мной право говорить или молчать, его деликатность вновь тронула меня.

Я не торопилась заговорить вновь. Моим вниманием завладел открывшийся пейзаж – влажно поблескивающая коричневая земля спящих полей, округлые холмы вдалеке, подернутые зеленовато-серой дымкой, спокойная течение маленькой речушки, примороженной ледком у берегов. Ничто не поражало глаз, но все пленяло, умиротворяло душу.

Почувствовав, что я вполне освоилась, я улыбнулась Стивену, и он сразу заговорил. – Вам нравится ваш конь?

 

- Да, он чудесный .

Как бы понимая, что я сказала, Дарли Мор тихонько заржал.

- Дарли Мор благодарит вас за комплимент – значит, вы говорили искренне.

- Искренне? Конечно, искренне. Разве такой чудесный конь может кому-нибудь не понравиться? Мор в переводе на русский это, кажется, «мавр»?

- Вы правы, - Стивен был слегка удивлен моими познаниями, и я опять напомнила себе, что надо быть очень, очень осторожной. – Он потомок Эклипса, внука Дарли Араба. Знаете, только потомки Эклипса и еще двух лошадей вносятся в книгу элитных скакунов. Когда он родился, он напоминал араба – его глаза просто горели огнем из-под густой челки, как из-под куфии, и бабушка дала ему это имя. Чтобы не было путаницы, она назвала его Дарли Мавр.

- А Гордец? Он выглядит совсем по-другому.

- Гордец - ахалтекинец. Если быть точным, он Гордец VII. Мой русский предок Алексей Друзской-Соколинский привез первого Гордеца из экспедиции в Туркмению. Тот потом не раз спасал ему жизнь на войне, был предан ему, как собака, бежал на свист. Это вообще свойственно ахалтекинцам. Они одна из самых чистокровных пород, ни с кем не смешивались уже пять тысяч лет.

Я посмотрела на Гордеца другими глазами. Раньше он был для меня просто красивым животным, но сейчас, приглядевшись, я увидела все признаки благородного происхождения – удлиненную изящную голову с умными глазами, удивительно стройные ноги, поджарый живот. Своими быстрыми мощными движениями он напоминал гепарда. А имя у него было просто королевское.

Тут мне в голову пришла новая мысль: - Но, постойте, значит, Гордец из России?

- Его прадед был из России. Когда мой дед уговаривал бабушку эмигрировать после гибели ее отца, она наотрез оказывалась уезжать без своего коня. Деду пришлось организовать целую спасательную операцию, чтобы вывезти его. Отец Димитрий пишет об этом в своей книге.

Я задумалась. В какой удивительный, отличный от всего, к чему я привыкла, мир я попала. Здесь даже у лошадей была история, о которой писали в книгах. Я вспомнила, как мои ученицы-старшеклассницы ахали от восторга, обсуждая церемонию бракосочетания наследника британского престола принца Уильяма, и как мне было больно от мысли, что своих монархов мы убили. А ведь могли любоваться свадьбой своего цесаревича – семья Романовых отличалась удивительной красотой. Куда Виндзорам до них!

… - Свернем здесь? – глаза Стивена весело блеснули. - Гордец застоялся, он любит скачку. Этот луг отлично подойдет – никаких канав или оврагов. И в конце изгородь, можно взять барьер.

Взять барьер? В своей жизни я всего два или три раза прыгала через барьер, но я не успела ничего сказать, как Стивен пришпорил Гордеца и тот полетел, словно выпущенная их лука стрела, взяв с места в карьер.

Стивен, очевидно, уверился в моем таланте наездницы, могла ли я его разочаровать? Я ударила каблуками в бока Дарли Мора, одновременно натянув повод слева, и замечательный конь плавно повернул и поскакал вслед за своим более молодым товарищем. Я слегка привстала в стременах, чтобы смягчить тряску, но в этом почти не было необходимости, так спокоен был ход Дарли Мора. Казалось, он не торопился, но расстояние между мной и Стивен быстро уменьшалось. Стивен оглянулся на ходу, блеснули глаза и зубы – он был весь захвачен скачкой. И я тоже чувствовала, как кровь быстрее побежала по венам, какой-то неведомый раньше восторг поднимался в душе – это было ощущение такой полноты жизни, какое я уже дано не испытывала.

Впереди показалась изгородь, и сердце мое на мгновение замерло от страха, но я только сильнее сжала коленями бока Дарли Мора и пришпорила его. Когда он, как птица, распростерся в воздухе, пролетая над корявой перекладиной, мне захотелось бросить поводья и, раскинув руки, кричать от счастья.

- Впереди еще один! - Стивен на Гордеце немного опередил нас, но ко второму барьеру мы подлетели вместе. Наши кони, как фигуристы на льду, синхронно взвились в воздух, и тут я чуть не закричала от ужаса – Стивен вдруг соскользнул со спины скакуна и упал, как мне показалось, прямо под опускающиеся тяжелые копыта!

В последний момент ему удалось откатиться в сторону, и он замер, в то время как мы продолжали движение. Гордец едва коснулся земли, но из-под подков по все стороны брызнули комья земли и ошметки пожухлой травы. Он сделал еще несколько прыжков и остановился, громко и тревожно заржав. Я не помню, как остановила Дарли Мора, как соскочила с его спины. Я опомнилась уже стоя на коленях рядом со Стивеном. Он лежал на боку, закрыв глаза, и сердце мое сжалось от ужаса. Я провела трясущейся рукой по мерзлой траве, собирая капли холодной влаги, и приложила ее к его щеке. К моему облегчению, она была теплая, и то же мгновение он открыл глаза и откинулся на спину. Не в силах ничего сказать, я просто смотрела ему в лицо, и он улыбнулся, почувствовав мое отчаяние.

- Все в порядке, - сказал он.

– Вы уверены?

Он осторожно распрямил руки и ноги, прислушиваясь к своим ощущениям, затем приподнял и сел.

- Слава Богу, вполне.

- Слава Богу! – эхом отозвалась я, мысленно обращаясь к Создателю с горячими словами благодарности. Что, если бы все было по-другому, и сейчас я беспомощно сидела бы рядом с бездыханным телом?

- Что же случилось?

- Что-то с седлом.

Только тут я заметила лежащее недалеко седло с порванными подпругами. Стивен не вставая притянул его к себе и положил на колени. Мы склонились над ним. А затем посмотрели друг на друга – края подпруги были надрезаны почти наполовину, дальше шла неровная полоса разрыва. Стивен нахмурился.

- Помогите мне встать.

Тяжело опершись на мое плечо, он встал и сделал несколько шагов. Я продолжала стоять на коленях, глядя на него снизу вверх.

- Не смотрите с таким страхом, - он опять улыбнулся. – Со мной действительно все в порядке. Он протянул мне руку, чтобы поднять меня, и по ее крепости я поняла, что все и в правду обошлось благополучно.

- Что же нам делать? – спросила я. – Может быть, мне вернуться в Олд Мэнор за помощью? Вы же не можете ехать без седла.

- Мы можем найти помощь поближе. Садитесь на Дарли Мора и езжайте, вон за тем поворотом деревушка …. Там испокон века живут наши фермеры. Там нам помогут. А я пойду пешком.

- Нет. Я вас не оставлю. Давайте погрузим седло на Дарли Мора и пойдем пешком вместе и … посмотрите на Гордеца!

Бедный конь стоял невдалеке, опустив голову до самой земли. Весь его вид выражал вину и горе. Умница Дарли Мор был поблизости и слегка пофыркивал, выражая сочувствие своему товарищу. Но тому было нужно другое, он косил подернутым слезой глазом в сторону хозяина, очевидно, ожидая выговора.

Слегка прихрамывая, Стивен подошел к коню, обхватил его морду испачканными в земле руками, на мгновенье прижался лбом к его лбу. А затем легонько поцеловал между глаз.

- Ты не виноват, старина. Все в порядке.

Конь сразу приободрился. Вдвоем со Стивеном мы взгромоздили седло на Дарли Мора, который принял это с философским спокойствием, взяли лошадей под уздцы и пошли по направлению к роще. Стивен прихрамывал, но шел бодро, а я не могла успокоиться - надрезанные подпруги стояли перед моими глазами. Были повреждены оба ремня, значит, это была не случайность. Я не видела, кто седлал нам лошадей. Если это был тот конюх, которого я видела вчера, это могла быть его месть. Но тогда слишком белыми нитками все было шито, чтобы Стивен не догадался, в чем дело. Я украдкой взглянула на него. Мне показалось, что он думает о том же.

Когда пройдя через рощу, мы уже подходили к деревне, из ближайшего к нам коттеджа – настоящего английского коттеджа с тростниковой крышей! – вышел и поспешил к нам навстречу человек, наружность которого не оставляла сомнения, кто это. Такие длинные, собранные в хвостик волосы, такая окладистая борода и густые усы, такие по-детски чистые глаза могли быть только у православного священника.

- What’s up? Are you all right? (Что случилось? У вас все в порядке?) – еще издалека крикнул он.

- Все хорошо, - отозвался Стивен по-русски и сделал то, что меня ужасно удивило. Привычным движением он по-православному сложил ладони – правая сверху левой – и, смиренно наклонив голову, подошел под благословение! Отец Димитрий – а это был, конечно, он – размашистым точным движением перекрестил его, а Стивен поцеловал ему руку. Скрывая свое удивление, я тоже подошла под благословение. Батюшка перекрестил меня, но, благословляя, положил руку мне на голову. Когда я подняла на него глаза, он, улыбаясь, сказал: - Я против того, чтобы женщины целовали руки мужчинам. Даже священникам…. Так что же все-таки случилось? Вы хромаете, Стивен.

-Обычное дело - свалился с лошади, - беспечно ответил Стивен. – Со мной все в порядке, но вот седло…, он больше непригодно, надо что-то решить.

Отец Димитрий внимательно посмотрел на него: - Не помню, чтобы вы когда-нибудь падали с лошади. Он вынул из кармана мобильник. – Я могу позвонить Джеку Смиту, он починит.

Слегка помедлив, Стивен отказался: - Боюсь, это не лучший выход, может занять много времени, а нам уже пора возвращаться…. Я думаю, у вас найдется подходящее седло, а это мы оставим пока у вас.

Мне показалось, что отец Димитрий, как и я, обратил внимание на заминку, но никак этого не показал. – У нас никто с лета не ездил верхом, но Алекс, уезжая, просил Лену последить за седлами. Сейчас найдем что-нибудь.

Он повернулся и энергично зашагал к дому. Мы пошли за ним, ведя за собой лошадей. Стивен прихрамывал, но шел бодро, по дороге объяснив мне: - Алекс – старший сын отца Димитрия, изучает славянские языки в Оксфорде. Лена – дочь.

Завернув за угол коттеджа, мы подошли к какому-то невысокому строению, очевидно, сараю. Как только отец Димитрий открыл взвизгнувшую дверь, оттуда вдруг вылетело что-то огромное, темное и молча бросилось на грудь Стивена. Я не успела испугаться, как молчание сменилось захлебывающимся от радости лаем. Черный лабрадор, исступленно молотя хвостом, облизал лицо Стивена, который едва удержался на ногах от такого напора.

- Пират! – воскликнул тот. – Пират, дружище! Ты выздоровел! Вы просто волшебник, отец Димитрий!

- Все во славу Божию, - улыбаясь, отозвался священник.

- Что же с ним было?

- Похоже на отравление – съел что-то не то.

Прыгая как щенок, огромный пес обежал вокруг Стивена, затем бросился к лошадям и, задрав голову, по очереди ткнулся носом в их морды. Те снисходительно приняли его приветствие.

- Встретились, друзья! – засмеялся отец Димитрий.

Пират подбежал ко мне.

– Свои, - сказал Стивен, и пес добродушно обнюхал мои ноги. Я потрепала его по бархатным ушам.

- Ну, вы знакомьтесь тут, а мы подберем седло, - Стивен со священником вошли в сарай, а мы остались снаружи. Пират сначала рванулся за ними, но потом сел на землю и уставился на меня темными блестящими глазами.

- Ты хороший пес, – тихонько сказала я ему то, что говорила всем собакам, - я тебя люблю.

Пират улыбнулся, приподняв верхнюю губу.

- Я вижу, вы подружитесь, - заметил Стивен, выходя с седлом подмышкой. - Вы, Ирина, передохните в доме, пока я оседлаю Гордеца. Отец Димитрий, угостите Ирину кофе?

- Что за вопрос! Прошу вас.

Я пошла за хозяином в этот сказочный коттедж. Сразу за выкрашенной в яркий зеленый цвет дверью оказалась большая комната, похоже, одновременно кухня, столовая и гостиная, уютная и теплая.

- Мир дому сему, - сказала я входя и перекрестилась на иконостас в красном углу.

- С миром принимаем, - отец Димитрий внимательно посмотрел на меня

Тут я спохватилась, что Стивен не представил меня, и мне стала неловко.

- Отец Димитрий, - смущенно сказала я, - я Ирина, я гощу….

Священник успокаивающе поднял руку: - Все в порядке, я догадался, кто вы. Я очень рад принять в своем доме гостью из России. Он указал на кресло у ярко горящего камина. – Прошу вас, садитесь, погрейтесь.

Я с облегчением опустилась на теплую подушку и почувствовала, что действительно замерзла.

- Вам кофе или чего-нибудь покрепче? Вы, наверное, испугались, когда Стивен упал?

Я вздрогнула, вспомнив этот ужасный миг. – Честно признаюсь, да…. А можно мне чаю и ложку виски туда, пожалуйста?

Пока отец Димитрий готовил чай, я осмотрелась. Первое впечатление уюта еще усилилось, когда я разглядела веселые ситцевые шторы на окнах , такие же покрывала на диванах, диванчиках и креслах со множеством подушек, письменный стол у незавешенного окна, заваленный книгами и рукописями, приветливо светящийся экран компьютера.

- Вы, наверное, работали, когда увидели нас?

- Писал помаленьку. Отец Димитрий вручил мне исходящую терпким паром чашку и сел напротив . – Нелегкое это дело, но затягивает

- Граф Арунделл сказал мне, что вы пишете книгу о его бабушке. Я видела ее портрет в Олд Мэнор. Она похожа на героиню легенды.

- Ее жизнь похожа на легенду. Даже на авантюрный роман.

- Вы были с ней знакомы?

- К счастью, да. Это она, можно сказать, благословила меня занять место настоятеля здешнего храма. Ну, если не считать нашего епископа.

- Вы принадлежите к Русской зарубежной церкви?

- Конечно. Но, наверное, вы знаете, что скоро обе русские церкви объединятся?

- Мы все в России ждем этого.

- Для вас это важно? – Отец Димитрий опять внимательно взглянул на меня.

- Да, очень.

Секунду помолчав, отец Димитрий вдруг неожиданно предложил: - А хотите прочитать то, что я уже успел написать?

Я даже растерялась: - Конечно…. Я буду просто счастлива. Если вы мне доверите….

- Я вам доверяю.

Он легко поднялся с кресла и, подойдя к письменному столу, взял с него пластиковую папку.

- Вот, - сказал он, протягивая ее мне. – Не надо возвращать. Если успеете прочитать до отъезда в Россию, буду рад услышать ваше мнение.

Я прижала папку к груди, не в силах высказать свою благодарность. Тут дверь отворилась, и вошел Стивен. Он уже почти не хромал. - Ну вот, готово. Можно ехать.

- Выпьете что-нибудь? – гостеприимно предложил отец Димитрий.

- С удовольствием выпью глоток виски, но сначала надо помыть руки. Он прошел вглубь дома, а священник, порывшись на своем столе, достал холщевую сумочку на длинной ручке. – Возьмите, удобно будет везти рукопись. И действительно, надетая через плечо сумка оставляла руки свободными.

Вернулся Стивен. Он не только помыл руки, но и умылся – выглядел бодрее, чем после падения. Не присаживаясь, он залпом, по-русски, опрокинул стаканчик виски, который щедрой рукой налил ему отец Димитрий.

- Ну, пора, мы и так уже подзадержались. Спасибо за помощь, отче.

Отец Димитрий махнул рукой, как бы отвергая благодарность. – Все во славу Божию.

Мы опять подошли к нему под благословение, и на душе у меня стало спокойно.

Он вышел на крыльцо, провожая нас, и. когда я, отъезжая, оглянулась, он по-прежнему стоял там, пристально глядя нам вслед.

Гордец и Дарли Мор чувствовали, что возвращаются в родную конюшню, и весело бежали рядом, а Пират в явном восторге то забегал вперед, то возвращался и бежал рядом с хозяином, задирая к нему большую лобастую голову и требуя внимания. Стивен каждый раз приветливо кивал ему или говорил что-нибудь ласковое. Это так действовало на верного пса, что он прыжками мчался в сторону, вынюхивая и облаивая воображаемых кроликов, которые, конечно, давно попрятались от производимой им суматохи.

Я от души смеялась, глядя на него.

Стивен тоже улыбнулся: - Ну, слава Богу, а я уже боялся, что наша увеселительная прогулка позорно провалилась, обратившись в трагедию.

Я взглянула на него, стараясь понять, хочет ли он обсудить случившееся. Нет, что-то в выражении его лица подсказало мне, что эту тему не стоит затрагивать, и я спросила о другом: - Вы берете благословение у отца Димитрия по-православному. Это дань уважения?

Он задорно посмотрел на меня: - Я православный.

- Как?! – я не смогла сдержать своего изумления. – Наследник такого древнего английского рода и православный? Как это может быть?

- Это заслуга бабушки, - нежная улыбка появилась на его лице. – Она настояла на этом, а дед и отец не могли ей ни в чем отказать.

- Наверное, это вызвало скандал?

- Вызвало бы, но тут для наших соседей появился куда более значительный повод для возмущения. Бабушка опять настояла, и дед отменил охоту на лис в нашем поместье. Четыреста лет это было одно из главных событий охотничьего сезона в этом графстве. Вот тут-то разговорам не было конца. Один из старых друзей деда даже пытался вызвать его на дуэль, но бабушка все уладила. Перед ней никто не мог устоять.

В его голосе звучала глубокая нежность. И я, не удержавшись, спросила: - Вы очень любили ее?

- Да. Очень.

Мы замолчали и остаток пути так и проехали в молчании. Граф был погружен в размышления, и я догадывалась, о чем они. Мысль о жестокости того, кто сыграл с нами эту злую шутку, могла отравить мне всю радость от прогулки, и я решила пока отбросить ее. «Я подумаю об этом завтра» - вспомнились мне слова Скарлетт О’Хара, и я приняла их мудрость.

В конюшне нас встретил незнакомый конюх. Мы передали ему коней ( я с сожалением попрощалась с Дарли Мором – кто знает, удастся ли мне еще когда-нибудь поскакать на нем?) и вошли в дом через центральный вход.

Уже вид входных дверей, украшенных огромным венком из хвои, остролиста и цветных лент предупредил о том, что нас ожидает внутри. Нас сразу встретил запах хвои и воска – все деревянные части мебели в холле ярко блестели, и сполохи огня в ярко горящем камине весело отражались в них. Камин украшала гирлянда из еловых веток и красно-золотых лент. Эти цвета – зеленый, красный и золотой – были повсюду, и сердце мое забилось, как в детстве, от предвкушения волшебства.

Через холл и вниз и вверх по лестнице сновали люди. Их было очень много, больше девушек и женщин, несколько мужчин – неужели в Олд Мэнор такое количество слуг? Нет, наверное, для подготовки к празднику привлекли жителей деревни. Все были весело озабочены и приветливо здоровались с нами.

К графу поспешил Джон, он что-то в полголоса сказал ему, и лицо Стивена просияло: – Вот кто мне сейчас нужен!

Он повернулся ко мне: - Простите, я должен идти, приехал мой давний и хороший друг. Спасибо за чудесную поездку. И, слегка наклонившись, тихо добавил: - Прошу, пусть то происшествие останется нашей тайной.

Он не стал дожидаться моего ответа, просто улыбнулся и ушел, а я не успела ничего сказать, не успела поблагодарить, и его уход оставил в моей душу ощущение пустоты, как будто я лишилась чего-то необходимого. Я молча смотрела, как он уходит, а верный Пират важно следует за ним.

Слова Джона отвлекли меня: - Леди Арунделл просила извинить ее, она занята приготовлениями к Рождеству. Мистер Виллис еще не приехал. Хотите ли вы, чтобы ланч подали в столовой или предпочтете свою комнату? Еще раз простите – сегодня все будет очень просто.

- Я поем у себя, спасибо, Джон. Это было облегчением – остаться одной и привести мысли и чувства в порядок

Моя комната, которую я уже успела полюбить, преобразилась. Как и в холле, камин был украшен гирляндой, двери шкафов рождественскими венками, всюду цветы – просто рай!

Когда я, помыв руки, вышла из ванны, Нэнси уже расставляла еду на столике перед камином. Она выглядела бодрой и весело приветствовала меня.

- Хорошо прошла прогулка?

- Отлично. И я познакомилась с отцом Димитрием.

- Правда? – обрадовалась девушка. – Он замечательный человек!

- Я это почувствовала. А как ваши дела? Много работы ? Вы, наверное, устали.

- Нет, что вы! Для меня это привычно, - Нэнси улыбнулась. – В нашей семье детей воспитывают по старинке. Отец любит говорить: - Кто хочет найти жемчуг – должен нырять.

Она оглядела расставленные тарелки: - Все готово. Если вам понадобится что-нибудь еще, звоните.

- Спасибо, Наташа. Подождите минутку, не уходите. Хочу с вами посоветоваться. Я не уверена, что мне надеть сегодня вечером – платье длинное или можно короткое? Подскажите мне.

Нэнси была польщена. – Это праздничный обед, но гостей будет немного, поэтому, я думаю, можно надеть короткое.

Мне очень хотелось узнать, кто эти гости, но мне показалось неловким расспрашивать девушку. Я поблагодарила ее, и она убежала, а я присела у камина.

Как и сказала Джон, ланч был простой: холодное мясо, крошечные маринованные огурцы и морковь, сливочное масло, хлеб и то, что сейчас мне было нужно больше всего – горячий кофе в закутанном в теплую салфетку маленьком кофейнике. Я сделал себе аппетитный бутерброд и запила кофе.

После долгой прогулки на свежем воздухе и всех волнений, которые были с ней связаны, сытная еда разморила меня. Я закуталась в халат и прилегла на постель. Надо было отдохнуть перед долгим праздничным обедом, но, как только я легла, мои мысли сразу вернулись, к тому, что произошло во время нашей со Стивеном поездки. Я снова видела пролетающую подо мной перекладину ограды, падающего Стивена, разрезанные ремни подпруги, печального Гордеца с опущенной головой. Кто бы это ни сделал, он должен был понимать, чем все может закончиться. Я пыталась вспомнить лицо вчерашнего конюха, но оно стало расплываться, сменилось лицом Дэвида, потом отца Димитрия…. Я заснула.

Сон мой сначала был тревожным. Мне снилось, что я стою в круге света в пустой комнате, очертания которой теряются в темноте, так что невозможно определить ее размеры. Но я чувствовала, что я не одна. Где-то в этом мраке прятался кто-то враждебный. Я не видела его, но как это бывает во сне, чувствовала, что этот кто-то злобно и удовлетворенно улыбается. Мне было не страшно, а тревожно, потому что я не знала, есть ли в этой комнате дверь, смогу ли я из нее выйти.

Потом сон поменялся – я была уже где-то в другом месте, полном мягкого света и воздуха. И опять рядом был кто-то, но уже не враждебный, наоборот. Я говорила с ним и чувствовала, что для него нет никого важнее меня, что он проникает в мою душу до самой ее глубины и понимает и принимает все. Мне охватило такое счастье, которого я никогда не испытывала.

С этим ощущением счастья я и проснулась. В комнате было темно, и я испугалась, что проспала. Нащупав в темноте выключатель, зажгла лампу и взяла с тумбочки мобильник – на часах было без пятнадцати семь. Камин почти прогорел, но под пеплом еще светилось темно-красным. Я подбросила угля и поворошила кочергой, огоньки побелели , а затем, разгоревшись, радостно вспыхнули. Взяв из плетеной корзинки несколько сосновых шишек, я бросила их в огонь. Мгновенно объятые пламенем, они затрещали, и восхитительный смолистый запах поплыл по комнате. Я закрыла глаза и с наслаждением вдохнула его, и ощущение счастья, пришедшее ко мне во сне, охватило все мое существо. «Сочельник – время чудес», - вспомнилось мне, и я поверила в это всей душой.

Нэнси, наверное, приносила мне чай, но не стала будить, я была благодарна ей за это. Долгий сон освежил меня и придал физических сил, что бывало не так уж часто. Чаще я жила на нервной энергии, подспудно ощущая постоянную усталость, но сейчас я была бодра как никогда. Заглянув в зеркало, я убедилась в этом – кожа налилась ровным розовым тоном, белки глаз ясно голубели, глаза как будто стали еще больше и сияли спокойным светом.

Я налила ванну, насыпав в нее ароматической соли, несколько минут понежилась в восхитительно теплой воде и присела перед зеркалом. Когда через полчаса я встала, отражение в нем понравилось мне самой.

Нэнси своим советом определила выбор платья, и я достала его из шкафа. Маленькое черное платье – идеальный вариант для любого торжественного случая, поэтому я взяла с собой именно его. Модели знаменитых дизайнеров были мне не по карману, но у меня была Варя, моя подруга и художник, которая стала замечательной портнихой, «швейкой», как она порой пренебрежительно называла себя. Но и в швейном мастерстве она была настоящим художником, она не копировала рабски платья дорогих брендов, создавала свои, чутко угадывая тенденции up-today. Это платье она сама предложила сшить для меня, узнав, что я собираюсь в Англию, и сделал это с любовью. Сегодняшний вечер был самым подходящим моментом, чтобы обновить его.

Платье было совсем простое, но благодаря чудесному тонкому кашемиру и тому, что было сшито точно по мне, выглядело великолепно. В нем я казалась себе изящной статуэткой. Украшения тоже были продуманы давно – кружевные, сделанные в технике финифть, золотые серьги-подвески и такой же кулон на тонкой цепочке. Это был подарок мужа на последний юбилей нашей свадьбы.

Тонкие чулки телесного цвета, черные туфли на высоком каблуке – я была готова. И сердце опять забилось волнением и радостью предвкушения.

Я спустилась в гостиную, никого не встретив по дороге. Войдя в нее, я остановилась в восхищении. В самых своих невероятных мечтах, которым, каюсь, я предавалась по пути в Олд Мэнор, я не могла представить себе подобной красоты. Тот, кто украсил эту комнату, был талантливым дизайнером. В первую очередь мне бросилась в глаза огромная ель, которая горела огнями, отражающимися и дробящимися в стекле французского окна, у которого она стояла. В ее зеленой глубине прятались и таинственно поблескивали шары, ангелы, хлопушки - множество чудесных и милых игрушек, одинаково волнующих сердца детей и взрослых в канун Рождества, рождая ожидание чуда. Рождественские венки и гирлянды были повсюду, и, как противовес их зимнему очарованию, на всех столах и столиках стояли тяжелые квадратные вазы, полные свежих тюльпанов удивительных оттенков, от бледных до насыщенно ярких. Ярко пылал камин, тоже весь в зелени и красно-золотых лентах. Пират, в одиночестве лежащий возле него, радостно поднял голову мне навстречу.

Я отступила назад, боясь нарушить своим приходом гармонию этой живущей своей жизнью комнаты, и мне показалось, что я уперлась в стену. Я обернулась и уткнулась лицом в белизну рубашки (я даже почувствовала запах крахмала, исходящий от нее). Мои глаза скользили вверх, кажется, удивительно долго, пока над элегантной черной бабочкой, я не увидела смуглое ироничное лицо и черные глаза незнакомца, снисходительно взирающие на меня сверху вниз.

- Oh, my Lord! Who are you?

Я была слегка напуганная громким, похожим на рык дикого зверя, голосом. Огромная фигура надвигалась на меня, продолжая сыпать словами: - Wow, what eyes! Who are you, my fairy lady? Я продолжала молчать, не зная, как выйти из этого глупого положения. – Are you dumb? Oh, it would be great! Maybe, deaf, too? Oh, cute, beautiful and silent. You are perfect!

Я сжала зубы, чтобы не рассмеяться – ведь не могла же я показать, что понимаю его! Меня спас Дэвид. Он внезапно появился за спиной незнакомца. Хотя он был немалого роста, но его глаза оказались лишь слегка выше плеч этого удивительного человека.

- Ты напугаешь нашу гостью, Маркас, - он пытался говорить шутливо, но я почувствовала скрытое раздражение в его словах. – Можешь не стараться. Она не поймет твоих шуточек. Ирэн не знает английского, она из России.

Тот, кого он назвал Маркасом, развернулся к нему, освобождая дверной проем, и Дэвиду удалось подойти ко мне. - Хочу представить вам этого невежу, - обратился он ко мне. - Лорд Эберкромби, друг Стивена. И повернувшись к гиганту, добавил по-английски: - Моя русская подруга, Ирэн Васильева.

Тот преувеличенно вежливо поклонился: - Весьма рад нашему знакомству, мисс Васильева. Затем снисходительно похлопал Дэвида по плечу своей огромной рукой: - Тебе повезло, что она не знает английского. Никто не скажет ей, какое ты говно.

Он еще раз поклонился мне и, повернувшись на каблуках, бросил через плечо: - Пожалуй, почитаю газеты в библиотеке, пока все соберутся.

- Ненавижу этого остолопа, - В голосе Дэвида действительно звучала ненависть. – Ищейка чертова!

- Ищейка? – я была поражена и словами Дэвида и их интонацией. – Вы имеете в виду, что он полицейский?

- Хуже. В Ми-6 работает. Джеймс Бонд хренов!

Он был в бешенстве. Я не успела больше ничего сказать – появились Стивен и Эллисон, и тут же Джон ввел гостей: отца Димитрия с невысокой плотной женщиной, очевидно, матушкой. Мне понравилось ее лицо, умное и приветливое. Таким же радушным было ее рукопожатие.

В неизбежный шум, который всегда возникает при встрече старых друзей, ворвался зычный голос Маркаса, появившегося на пороге: - Привет всем!

- Маркас! – Стивен радостно шагнул к нему. – Хочу познакомить тебя с нашей русской гостьей.

- Я уже познакомился, - Маркас хитро посмотрел на меня.

- Надеюсь, ты был вежлив?

- О, я был очень вежлив!

Мне показалось, что он мне подмигнул!

Стивен обратился ко мне: - Маркас – мой давний друг. Он не такой дикарь, каким представляется. Королева как-то сказала, что от него веет ветрами горной Шотландии. В душе он настоящий рыцарь.

Я улыбнулась, не зная, что сказать.

- Что ты там наболтал обо мне, дружище? Не хочу, чтобы такая очаровательная женщина приняла меня за дурака.

- Не волнуйся, я превознес тебя до небес.

Джон ввел новых гостей, и пока они обменивались приветствиями со Стивеном и Эллисон, Маркас пристально разглядывал меня. Что-то было в его взгляде, отчего я почувствовала себя неуютно. К счастью, Эллисон подвела ко мне вновь прибывших. Она сказала, что это их соседи, лорд и леди N. и их семья живее здесь почти также долго, как и род Арунделл. Мы поулыбались друг другу, и я опять пожалела о своем обмане. Мне уже давно стало понятно, что моего словарного запаса вполне хватило бы, чтобы поговорить с этими приятными людьми, да и с любыми другими, но пути назад не было.

Все это время Дэвид стоял у столика с напитками, прихлебывая виски. Присутствие Маркаса заметно нервировало его. Эллисон подошла к нему и взяла под руку: - Налей и нам с Маркасом, дорогой. Он, очевидно, что-то прочитал в ее глазах - выражение его лица изменилось, он улыбнулся и дружески протянул бокал Маркасу. Тот, молча поклонившись, взял его и повернулся к Стивену, который беседовал с лордом и леди N. Отец Димитрий подошел ко мне, и я была рада, что он избавил меня от неловкого одиночества, на которое обрекал меня мой глупый обман.

- А на улице снег! – весело сообщил отец Димитрий. – С утра собирался, а сейчас пошел.

- Значит, протестантское Рождество будет белым. А наше, православное? Здесь бывает снег седьмого января?

- Даже очень часто!

- А лорд Арунделл… Он бывает в вашем храме на Рождество? Я сегодня с удивлением узнала, что он православный.

- Стивен православный не только по крещению. Его русская бабушка воспитала его в вере.

Я вспомнила, как он сказал: - Я в Бога верю.

Почему так приятно было думать об этом?

Вошел Джон с сообщением, что ужин подан. Я обернулась, ища взглядом Дэвида, но рядом со мной вдруг появился лорд Эберкромби, галантно подставляя руку. Мне ничего не оставалось, как принять его молчаливое приглашение, и он повел меня в столовую следом за Стивеном и леди N. Лорд N предложил руку Эллисон, а Дэвид с матушкой составили последнюю пару. Отец Димитрий благодушно пошел последним, нисколько этим не огорчившись. И последние будут первыми!

В столовой витал тот же дух Рождества, что и во всем доме. Яркая красная скатерть и салфетки, вышитые серебряными снежинками, белоснежный фарфор, хрусталь, серебро столовых приборов и подсвечников, в которых горели красные свечи. Живые еловые веточки возле каждого прибора источали смолистый аромат леса.

Мое место оказалось справа от Стивена. Я знала, что это знак высшего уважения и была тронута вниманием ко мне. В том, что рядом со мной оказался говорящий по-русски отец Димитрий, тоже свидетельствовало о том, что Эллисон, как хозяйка, продумала все до мелочей.

Сама она сидела напротив брата, справа и слева от нее поместились лорд N. и Дэвид, а лорд Эберкромби был соседом леди N. и уже заставил ее от души смеяться какой-то шутке.

Я была взволнована необычной обстановкой и не очень обращала внимание на то, что ем и пью. Блюда появлялись и исчезали, кто-то наполнял мой бокал, первые минуты праздничного обеда прошли для меня как во сне.

Пользуясь тем, что его друг полностью завладел вниманием леди N, Стивен повернулся ко мне. Я почувствовала, как горят мои щеки, и ощутила во рту восхитительное покалывание пузырьков шампанского, которое только что отпила.

- Вам нравится шампанское? – начал он разговор.

- Да, оно чудесное. Французское?

- Вы не поверите – русское.

- Русское?!

- Мы традиционно закупаем русское шампанское для наших погребов.

- Наверное, эту традицию тоже завела ваша бабушка?

- И дед ее в этом полностью поддерживал. Он полюбил русское шампанское, когда жил в России.

- Вы имеете в виду своего английского деда?

- Да, именно его, графа Арунделла двенадцатого. Я четырнадцатый граф Арунделл.

- А что он делал в России?

- Служил в британском посольстве. Он сам попросился туда после того, как познакомился с княжной Друзской-Соколинской в Ницце. Ей было тогда всего шестнадцать, но с тех пор и до самой смерти он уже не смотрел ни на какую другую женщину.

- Можно позавидовать такой преданности.

- Преданность – наше семейное качество. За преданность Карлу I граф Арунделл седьмой пошел на эшафот.

Мы немного помолчали. Я опять подумала о том, как это здорово – знать историю своей семьи и сказал ему об этом

Стивен удивился: - Но это же естественно.

- Увы, для нас, современных русских, это не очень привычно. Революция нас всех перекрутила и разметала, вырывала семьи с корнем, так что сейчас мало кто помнит своих предков дальше прадеда.

- А вы? Что вы знаете о своей семье?

Я рассказала, что помнила и сказала о том, как сейчас жалею, что не расспрашивала маму, а сейчас и спросить было не у кого.

Он внимательно слушал, и я чувствовала, что это было не просто вежливое внимание, ему действительно было интересно.

- Революция…. Дед как раз в это время был в Петербурге, все происходило на его глазах.

- Он вам рассказывал?

-Да, но когда не слышала бабушка. Для нее это было страшное время. Она все описала в своем дневнике, она вела его всю жизнь. Вы можете спросить об этом у отца Димитрия. Она разрешила ему пользоваться некоторыми своими записями.

Я поняла, что мне следует поговорить с другим своим соседом, а Стивен, заметив, что лорд Эберкромби престал развлекать леди N, обернулся к ней.

- Граф сказал мне, что его бабушка разрешила вам пользоваться своими дневниками. Наверное. вы нашли в них много интересного? – спросила я у отца Димитрия

- Ее записи уникальны. Она была совсем юной, когда разразилась революция и весь ее мир рухнул, но она нашла в себе силы подробно писать обо всем. Я думаю, она уже тогда понимала, как важны эти свидетельства очевидца. Очень надеюсь, что их когда-нибудь опубликуют. Но это зависит от семьи Арунделл.

- Но вы же используете их в своей книге?

- Я использую сюжетную канву, и мне доступно не все, только то, что графиня передала мне собственноручно.

- Как только у меня появиться время, я обязательно прочитаю вашу книгу!

- Он еще не закончена, но если вы захотите, я перешлю вам по электронке, когда закончу все.

-Конечно, захочу! Вы так добры ко мне!

Отец Димитрий улыбнулся своей спокойной улыбкой и похлопал меня по руке: - Я сразу почувствовал, что вы тот читатель, который мне нужен…. А вот и десерт.

После десерта Эллисон встала, приглашая женщин пить кофе в гостиной, а мужчины по обычаю еще остались, чтобы выпить и обсудить свои мужские темы. Но все они вежливо поднялись, когда мы выходили из столовой.

Гостиная встретила нас своим рождественским убранством, запахами горящих поленьев и свежесваренного кофе. Пират, как и положено джентльмену, встал, приветствуя нас, но убедившись, что его хозяина нет, опять лег у камина и задремал.

Пока Эллисон обсуждала с леди N. День подарков, мы с матушкой, приняв чашки из рук хозяйки, сели рядом на диване, и она принялась расспрашивать меня о России. Она никогда не была там, но ее младшая дочь Лена собиралась следующим летом приехать с друзьями, чтобы познакомиться с родиной предков.

-А где же ваша дочь сегодня? Почему она не пришла? – спросила я. – Я бы хотела с ней познакомиться.

- У них вечеринка в школе, но вы ее увидите – она должна прийти попозже.

- Буду очень рада. И, правда, буду рада видеть ее у себя дома, в Москве, летом. Мы можем списаться и договориться. Я встречу ее и ее друзей и покажу им Москву.

- Я думаю, она будет в восторге. Лена очень общительна и любит заводить новые знакомства.

- Ну, вот и отлично. Вы знаете, я должна как-то отблагодарить всех вас за то тепло, с которым вы меня принимаете.

- Пустяки, не о чем говорить,- матушка застеснялась и перевела разговор на другое. – Как я поняла, это Дэвид привез вас сюда. Где же вы познакомились?

Я рассказала ей нашу историю. Глядя в ее простодушные глаза, я поняла, что мне предоставляется возможность узнать больше о Дэвиде. Не то что бы я сомневалась в нем, но и не могла забыть слова Маркаса: - Никто не расскажет ей, какое ты говно.

- А вы давно знаете Дэвида? – начала я издалека.

- Давно. Я родилась здесь в деревне, а он часто гостил в Олд Мэнор.

- Я не совсем поняла, в каком родстве он находится с Элиссон и Стивеном. Кузен у англичан довольно расплывчатое понятие.

- У деда нынешнего графа была младшая сестра, она родилась, когда их родители были уже не молоды. Она всего лишь пятью годами старше отца Стивена и Эллисон. Прелестная была девушка, но очень своевольная. Увлекалась скачками и вышла замуж за жокея. Честно сказать, просто убежала с ним.

- Романтичная история.

- Как посмотреть. Конечно, отец и брат были не в восторге, а вступит в брак без родительского благословения…. Я всегда считала, что это не приведет ни к чему хорошему.

- Неужели отец проклял ее? – спросила я с улыбкой.

- Нет, конечно, нет. Ее мужа приняли в семью, но, знаете, он никогда не чувствовал себя здесь уютно, почти не бывал здесь. А вот Дэвид…, ему всегда нравился Олд Мэнор.

Я хотела сказать, что Олд Мэнор не может не нравиться, но не успела. Открылась дверь, и вошли мужчины.

Они вошли втроем, дружески смеясь чему-то – Стивен, Маркас и Дэвид. Три типа мужской красоты: гигант-шотландец, изысканно-изящный интеллектуал, сдержанный, уверенный в себе английский джентльмен. Такие разные, но одинаково элегантные той элегантностью, которую придает мужчинам смокинг и бабочка. И только один из них заставил мое сердце биться сильнее.

Следом появились лорд N. и отец Димитрий, а Джон внес свежий кофе.

Завязалась общая беседа по-английски, в которой мне не было места. Чтобы никого не смущать, я тихонько отошла к окну и отодвинула занавеску, вглядываясь в ночь. Сноп света ложился на заснеженную террасу, а где-то вдалеке сквозь крупный тихо падающий снег светились маленькие веселые огни. « За окном была настоящая «Ночь перед Рождеством» - снег и огонечки», - вспомнилось мне.

- За окном была настоящая «Ночь перед Рождеством» - снег и огонечки, - произнес тихий голос у меня над ухом. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто это.

И не оборачиваясь, я спросила: - Вы любите «Белую гвардию»?

- Люблю.

- Наверное, поэтому запоминаете целые фразы из нее.

- Булгаковские фразы легко запоминаются, такой у него язык,… яркий, сочный.

- Как у Гоголя. Они оба с Украины, вероятно, в этом все дело…. А Достоевский запоминается мне не словами, а картинами. Когда я думаю о «Братьях Карамазовых», сразу встает картина – как будто я ее действительно видела – Дмитрий и Грушенька в Мокром, за занавеской, только что объяснились наконец, и эти глаза, внимательно следящие за ними из-за занавески, это предвестье рока.

- Достоевский? Мне он казался мрачноватым, правда, я читал его давно.

- Что вы! – я обернулась к Стивену. – Вот Диккенс, разве он мрачный? А ведь он английский Достоевский!

- Как горячо вы это сказали, - улыбнулся Стивен. – А может быть, это Достоевский – русский Диккенс?

- Я думала об этом. Наверное, в «Бедных людях» Диккенс берет над ним верх, но потом Достоевский его перерастает. По крайней мере, мне так кажется.

- Не могу судить. Мне нужно перечитать.

- Вот увидите, вы не пожалеете.

- Вы так увлеченно это говорите, что мне уже не терпится взять в руки какой-нибудь роман Достоевского. С чего вы посоветуете мне начать?

- Начните с «Подростка». Я его очень люблю. Но, конечно, самый любимый – это «Братья Карамазовы».

- Я обязательно прочту.

Он сказал это так серьезно, что я поверила - это не пустые слова вежливого хозяина. И мне стало грустно, что когда он прочитает эти книги, меня уже здесь не будет и мы не сможем о них поговорить.

Гости стали прощаться, и Стивену пришлось отойти. Опять я ощутила чувство потери, когда его не стало рядом со мной. Но мне тоже надо было попрощаться с новыми знакомыми, я надеялась, что Дэвид будет моим переводчиком, но он почему-то не подошел ко мне, хотя я просительно посмотрела на него, и на помощь мне пришла Эллисон.

В гостиной стало тихо, так всегда бывает, когда уходят гости и оставшимся надо собраться с мыслями. Но у Стивена, оказывается, уже был план, как закончить вечер.

- А не пойти ли нам прогуляться? – весело спросил он нас. – Ночь дивная, настоящая Рождественская. Когда еще такая будет?

Дэвид недовольно скривился – выходить на мороз из тепла гостиной ему не хотелось.

- Замерзнуть боишься, красна девица? – насмешливо сказал Маркас. Он явно его задирал! – А я за!

Мне очень захотелось вдохнуть свежего морозного воздуха, и Эллисон тоже выразила согласие. Поэтому Дэвиду ничего не оставалось, как поддержать всех.

- Двадцать минут на переодевание, и собираемся в холле, - скомандовал Стивен. Именно скомандовал. И вообще, он вел себя, как полководец, следующий заранее обдуманному плану. Интересно, что он задумал?

Дэвид вышел первым. Эллисон догнала его в коридоре и, взяв под руку, что-то тихо говорила. Он шел опустив голову.

Маркас и Стивен задержались в гостиной. Когда я была уже в дверях, меня так поразили сказанные шотландцем слова, что я невольно обернулась.

- А ведь наша новая русская подруга тебе нравится! – Маркас весело глядел на графа. Тот ничего не ответил, и, извинившись, прошел мимо меня, сказав, - Так жду вас в холле.

Я повернулась, чтобы выйти, но шотландец крепко взял меня за локоть, как мне показалось, стальными щипцами. Мое сердце тревожно забилось.

- Ну, вот вы и попались! Клянусь своими бакенбардами! Вы знаете английский, по крайней мере, понимаете его.

Это был один из самых ужасных моментов в моей жизни! Попасться на лжи, в доме, где меня приняли с таким гостеприимством – я похолодела. Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, попыталась обратить все в шутку.

- Но у вас нет бакенбард! – воскликнула я возмущенно. По-английски.

Он смотрел на меня с высоты своего роста, прищурив один глаз. Я поняла, что шутка не принимается, и спросила упавшим голосом: - Вы меня выдадите?

- Это зависит от того, как вы объясните свой обман.

И я объяснила все как есть.

Он еще секунду пристально смотрел на меня, а затем рассмеялся своим грохочущим смехом.

- Вы вполне прилично говорите по-английски, не к чему было комплексовать.

- Но как вы догадались?

- Ну…, скажем, я умею разбираться в людях, - несколько туманно пояснил он, но я догадалась, что он имеет в виду.

-Будете вербовать?

Его брови взлетели: - А вы причастны к каким-нибудь государственным тайнам?

- Ну, я могла бы, например, сообщать вам, сколько мела тратится в нашей школе или сколько учащихся жульничает на контрольных.

- Да, информация, несомненно, ценная. И сколько вы за нее хотите?

- Я хочу, чтобы вы меня не выдавали.

Он широко улыбнулся: - Договорились. Пусть это будет наш маленький секрет.

Еще один секрет! С таким их количеством я была обречена на провал.

Он пошел к двери, но, спохватившись, обернулся. Я удивилась, увидев в его глазах смущение: - Но вы же не обиделись на меня…, за те слова…, при первой встрече?

Я с облегчением рассмеялась.

- Ну что вы, конечно, нет. Я посчитала их за комплимент.

В своей спальне, быстро переодеваясь – джинсы, теплый свитер и парка, сапоги, я пыталась разобраться в своих мыслях и чувствах. То, что теперь появился хотя бы один человек, перед которым я могла не притворяться, было облегчением. Но те слова, что лорд Эберкромби сказал Стивену в гостиной…. Были ли они просто ловушкой для меня или в них была доля истины? Сердце сладко заныло, но я вспомнила прелестное лицо Лоры и мысленно прикрикнула на себя: - Оставь эти фантазии!

Когда мы вышли на улицу, снегопад уже прекратился. Снег лежал такой нетронутый, такой невинный, какой бывает только в безлюдных местах, и мы остановились, не решаясь нарушить его первозданную свежесть. Но перед Пиратом такой проблемы не стояло. Пес пронесся мимо нас и с восторгом стал валяться в снегу. Маркас рассмеялся своим рокочущим смехом и, прыгнув на Стивена, стал валить его в сугроб. Но это оказалось нелегко. Они возились, как мальчишки, пыхтя и задыхаясь от смеха, Пират носился вокруг, заливаясь лаем, а мы с Элиссон подбадривали их криками. Дэвид стоял чуть в стороне, закуривая. Я в первый раз видела, как он курит. Но меткий снежок выбил сигарету у него из рук.

- Ну, нет, здесь не дымить! – это, конечно, был Маркас.

Я вдохнула морозный, пахнущий только что разрезанным арбузом, воздух. Табачный дым действительно был неуместен в этом царстве свежести, но я ничего не сказала.

Я боялась, что Дэвид вспылит, но он схватил Элиссон под руку, и они побежали вниз по склону, туда, где мерцала сквозь тонкий ледок вода. Маркас со Стивеном подхватил меня с двух сторон и повлекли вслед за ними.

Мы оказались на берегу небольшого озера. Снеговые тучи разошлись, и яркая луна царственно выплыла из них, посеребрив дорожкой темные воды. Все остановились у замерзшей кромки, молча наслаждаясь тишиной и хрупкой красотой зимней ночи.

Я всегда любила смотреть на воду и огонь. Наверное, это любят все. Покой, приходящий в душу, как бы вырывает нас из тревожащей повседневности, и мы ощущаем близость Бога и огромную благодарность за красоту созданного Им мира.

Именно благодарность чувствовала я сейчас – так мирна и прекрасна была картина прячущейся в морозной ночи природы. Слезы навернулись мне на глаза. Я была рада, что темнота скрыла их от других. Мороз прихватил влагу на моих ресницах, и серебристые лучики потянулись от луны, проникая прямо в мои зрачки.

Теплая рука Стивена слегка сжала мой локоть. Сердце отозвалось на это прикосновение ускорением ритма. Душа и тело слились в ощущении блаженной гармонии. «Сочельник – время чудес»,- опять вспомнилось мне. Да, это было чудо. Моя душа больше не чувствовала себя одинокой в этом недружелюбном мире.

Я замерла, желая продлить забытое ощущение. Все стояли в молчании - у каждого была своя причина хранить его.

Вдруг моей щеки коснулся чей-то взгляд. Я повернула голову – это был Дэвид. Я не смогла прочитать, что таилось в этом взгляде, его глаза прятались в темных провалах теней.

Легкий поворот моей головы как бы разрушил оцепенение, в котором мы все находились. Все зашевелились. Дэвид шепнул что-то на ухо Элиссон. И она счастливо засмеялась, подняв к небу освещенное серебряным светом лицо.

Маркас, который с великолепным пренебрежением к холоду истинного шотландца, не потрудился накинуть что-нибудь на свой вечерний костюм, зябко передернул плечами: – Я был бы не прочь выпить капельку чего-нибудь согревающего.

- Как насчет пунша? – весело спросил его Стивен.

– О, лучше ничего не может быть!

- Тогда пойдемте.

И он повел меня по тропинке, затем по мощеной дорожке куда-то в обход дома, совсем не туда, откуда мы вышли. Спустившись на несколько ступенек, он толкнул тяжелую дверь, и нас охватило тепло, наполненное множеством запахов и веселыми голосами. Пахло хвоей, выпечкой, горящим углем, лимоном – мы оказались в огромной кухне с выложенным каменными плитами полом. Камин чудовищных размеров пылал, и пламя гудело, уносясь в дымоход.

За большим деревянным столом собралась веселая компания, они повернули к нам свои оживленные лица и встали, приветствую лорда Арунделла и его гостей. На мгновение мне показалось, что я вижу актеров, разыгрывающих сцену из Диккенса. Но затем я стала различать знакомые лица – вот Нэнси-Наташа в чепчике и длинном платье викторианской горничной, ее отец Джон в великолепной ливрее дворецкого, расшитой золотым галуном, та девушка, которую я видела вчера утром в гостиной, тоже в старинном наряде и еще множество других людей, большинство из которых совершенно непринужденно чувствовали себя в одеждах 19 века.

Тоненькая девушка в джинсах и синем свитере подбежала к нам: - Веселого Рождества, лорд Арунделл! Веселого Рождества, леди Эллисон! Веселого Рождества всем! Она вся искрилась радостью, на нее было необыкновенно приятно смотреть.

- Это Лена, младшая дочь нашего отца Димитрия, - представил мне ее Стивен. – Лена, позволь тебя познакомить….

- Я знаю, кто вы, - перебила его девушка. – Ой! Простите, лорд Арунделл! Не могла удержаться, вы же меня знаете!

- Знаю, Торопыжка. А почему «лорд Арунделл»? Что за формальности? Ты всегда называла меня Стивеном.

- Нэнси сказала мне , что у нас сегодня диккенсовский сочельник. Тогда сиятельного графа не называли просто по имени.

Диккенсовский сочельник? Я начала понимать, что происходит. Так вся эта красота была задумана для меня?!

Сейчас я ничего не могла сказать Стивену – столько людей толпилось вокруг нас, поздравляя с Рождеством. Я просто посмотрела ему в глаза – в их темно-льдистой глубине таилась улыбка.

На мгновение я утеряла нить происходящего, Лена привела меня в чувство.

- Вы же из России? – она превосходно говорила по-русски, без всякого акцента. – Отец говорил мне о вас. Вы ему очень понравились!

- Он мне тоже очень понравился, - сказала я от всей души. – Здесь все так добры ко мне.

Я была окружена людьми, они улыбались мне и весело кивали, желая выказать свое расположение.

За их спинами стоял молодой человек, единственный кроме Лены, одетый в современный костюм. Лицо его показалось мне знакомым. Где же я могла его видеть? Тут он повернул голову, и я внутренне сжалась, как будто холодный ветер скользнул по коже – я узнала конюха! Того, кто хотел насадить на вилы Стивена, того, кто, возможно, надрезал подпругу на его седле, что чуть не привело к трагедии. Я невольно оглянулась на Стивена, но он не заметил моего взгляда. Я была рада этому, ведь он не должен был знать, что я видела ту сцену в конюшне.

Пользуясь тем, что в веселой суматохе, на меня перестали обращать внимание, я украдкой наблюдала за незнакомцем. Он тоже наблюдал за кем-то, его взгляд был устремлен в одном направлении. Я только хотела посмотреть, кто же привлек его внимание, как его лицо омрачилось. Я обернулась, следуя за его взглядом – Стивен говорил с Нэнси, а она весело смеялась, глядя ему в лицо.

- Не пора ли выпить? – громко вопросил Маркас. – Жду обещанного пунша!

- Ну, Джон, покажите ваше искусство лорду Эберкромби

Дворецкий поклонился графу. Сразу несколько человек вызвались помочь ему. Женщина средних лет – я решила, что это кухарка - достала из старинного буфета большой блестящий медный котелок. Пока Нэнси выдавливала сок из необыкновенно душистых лимонов, Джон осторожно вынимал пробки из пузатых бутылок темного стекла, вид которых сразу заставлял вспомнить о роме, и запах, наполнивший кухню, подтвердил, что это был именно он. Джон перелил темную густую жидкость в котелок, добавил лимонный сок и подвесил котелок на специальный крюк в камине. Половником с длинной ручкой он мешал содержимое до тех пор, пока над котелком не появился парок, тогда он протянул руку, и кухарка передала ему баночку с медом, который тоже был добавлен к напитку. Потом пришла очередь корицы, гвоздики и мускатного ореха. На каждом этапе Джон пробовал ароматную жидкость, а все мы не отрываясь следили за выражением его лица, на котором читалось настоящее блаженство. Наконец котелок был наполнен доверху горячей водой, Джон дал пуншу дойти до кипения в последний раз, снял котелок с огня и поставил его на стол. Все весело стали рассаживаться, кто куда. Появились толстостенные стаканы, и Джон стал половником разливать горячий пунш.

Первым попробовал его, конечно, Маркас. Я с ужасом смотрела, как он вливал почти кипящую жидкость в свой широко открытый рот. Но поколения предков, стоящих за его плечами, которые, очевидно, привыкли поглощать такие напитки в больших количествах, выработали у него нечувствительность к горячему. Он выпил, залихватским движением вытер рот рукой и провозгласил: - Божественный нектар!

Смех пробежал вдоль стола, все стали поднимать свои стаканы, повсюду раздались возгласы: “Merry Christmas!”

- С Рождеством! – громко сказала я и храбро поднесла стакан к губам – горячая пряная жидкость не обожгла, но согрела и душу и тело, огонь радости побежал по моим жилам, я почти задохнулась от волнения. Маркас, Стивен и Дэвид, которые внимательно наблюдали за мной, дружно рассмеялись.

- Храбрая девочка! – по-русски сказал кто-то, я не разобрала – Дэвид или Стивен.

Джон поставил свой стакан: - А теперь песня!

- Слушайте! Слушайте! – раздалось со всех сторон.

- Silent night, Holy night, - сильный голос Джона наполнил кухню, и все дружно подхватили: - All is calm, all is bright…

Конечно, я знала этот Рождественский гимн! И как же счастлива я была, что смогла присоединиться к нему по-русски:

Божий Сын пеленами повит,
 В Вифлеемском вертепе лежит.
 Спи, Младенец Святой…

 

Не прерывая пения, все повернулись ко мне, вслушиваясь в незнакомые слова, затем, поняв, в чем дело, кто улыбнулся, кто кивнул, у Нэнси на глаза навернулись слезы

а у меня перехватило горло.

Потом пришел черед другой песне, затем еще одной. Я сидела, прихлебывая пунш, и чувствовала, что слегка пьянею. Это было такое приятное опьянение, которое охватывает человека в компании близких людей, когда каждый человек становится для тебя другом.

Они пели, смеялись, обратив друг к другу веселые лица, а я с удовольствием наблюдала за ними.

Молодой конюх не отрывал своего взгляда от Нэнси. Я видела, что она это чувствует, хотя и не подает вида. Но каждый раз, встречаясь с ним глазами, она поспешно отводила взгляд и особенно оживленно заговаривала с соседями. Что за отношения были между ними? И как с ними был связан Стивен?

Опьянение придало мне храбрости, и я решила все выяснить, сейчас же. Лена сидела напротив меня и, наклонившись вперед, я спросила ее: - Кто этот молодой человек? И глазами указала на него.

- Это Джордж, Джордж Осборн. Сын управляющего здешнего поместья.

- Сын управляющего? Я думала, он конюх. Мне показалось, что я видела его в конюшне.

- Нет, он просто любит лошадей и, когда приезжает на каникулы, помогает конюху. А вообще он учится в Кембридже.

- Мне показалось, или он не сводит глаз с Нэнси?

Лена заговорщически улыбнулась: - Ну, у них старая любовь. Но сейчас Нэнси очень на него сердита.

- Сердита?

- Он хочет, чтобы она уехала и жила с ним, но жениться пока не собирается. Говорит, что это сейчас это вовсе не обязательно, главное – любить друг друга.

- А Нэнси?

- Нэнси воспитана по старинке – никаких отношений вне брака, и мой отец ее в этом полностью поддерживает. Она действительно любит этого парня, а он давит на нее. Она, может быть, и поддалась бы на его уговоры, но боится огорчить своего отца и потерять уважение лорда Арунделла.

- Такие чувства в наше время заслуживают уважения, - я действительно так думала, легкие связи были не для меня.

Лену отвлек сосед, и я смогла отдаться своим мыслям. Сцена в библиотеке и сцена в конюшне получили объяснение - Стивен защищал право девушки, которую знал с детства, жить вопреки современным нравам и согласно ее нравственным нормам. И в этом опять проявилось его рыцарское отношение к тем, кто слабее, которое я инстинктивно в нем чувствовала.

Итак, две загадки были разгаданы, но оставалась еще тайна разрезанной подпруги. Я незаметно разглядывала Джона Осборна – нет, он вовсе не выглядел демонической натурой, способной затаить ненависть к графу. Скорее он напомнил мне моих учеников-старшеклассников, которые в порыве юношеского максимализма на словах ниспровергали законы мира взрослых, но лишь на словах. Нет, он на злодея был не похож. Кто же тогда?..

Тут я заметила, что Стивен и Маркас вполголоса обменялись словами и шотландец встал во весь свой огромный рост, возвысившись над нами: - Не пора ли нам потанцевать, а?!

Кто-то из девушек восторженно взвизгнула, все повскакивали с мест. И вот уже несколько пар образовали круг на каменном полу. Джордж Осборн решительно двинулся к Нэнси, но Маркас опередил его, и вспыхнувшая от неожиданности девушка очутилась в его объятьях.

Незатейливая веселая музыка подхватила танцоров, и вот они уже помчались по кругу, останавливаясь, чтобы покружиться спина к спине, поменяться партнерами, и опять вперед. Рисунок танца был несложным, я скоро поняла его, и нетерпеливое желание потанцевать охватило меня. Оно было услышано.

- Вы позволите? – Стивен стоял передо мной, протягивая руку. Я глядела на него снизу вверх, чувствуя, как горят мои щеки и сияют глаза. Без слов я приняла протянутую руку, и мы очутились в кругу танцующих. Я сразу попала в такт, и Стивен повлек меня, то уступая другим партнерам, то вновь оказываясь в паре со мной, и каждый раз прикосновение его рук отдавалось громом ударов моего сердца.

Вдруг Джордж Осборн оказался в центре круга, он что-то подбросил вверх, и на большой старинной люстре закачался какой-то круглый зеленый ветвистый шар. Все девушки громко завизжали, круг танцоров распался, и, пользуясь этим, Джордж схватил Нэнси за руку и повлек ее под этот шар. Там он крепко обнял ее и припал к ее губам горячим поцелуем.

Омела! Это была омела! Я только успела об этом подумать, как оказалась под ней, и мои губы ощутили то, что я давно подсознательно хотела ощутить – поцелуй Стивена. Это поцелуй замкнул нас в единую электрическую цепь, я чувствовала это, ощущала физически, и на мгновение потеряла сознание. Это был только миг, и я очнулась, чувствуя, как до предела обострились мои чувства. Я закрыла глаза, чтобы полностью погрузиться в давно забытое ощущение, как внезапно кто-то вырвал меня из рук Стивена и чьи-то губы грубо прижались к моим, терзая их и причиняя боль. Я в изумлении открыла глаза - это был Дэвид, в его взгляде были ревность и гнев. Вокруг шумели, смеялись, все новые пары целовались под омелой, и, к счастью, никто не заметил, как нахмурился Стивен, и тот взгляд, которым он обменялся с Дэвидом.

Ошеломленная, я не заметила, как рядом появился Маркас. - Позвольте и мне вкусить сладость этих уст, - громогласно провозгласил он, привлекая внимание к себе. Нас окружили, захлопали в ладоши, и под эти аплодисменты, Маркас церемонно повел меня под омелу и с поклоном наградил крепким поцелуем, успев шепнуть мне на ухо: - Роковая женщина!

Веселая суматоха продолжалась, но для меня главное событие этого удивительного вечера уже совершилось. Я продолжала ощущать на своих губах вкус губ Стивена и больше не могла отвергать очевидное – я влюбилась. Это было такое удивительное чувство! Ведь долгое время мое сердце было как царство Белой королевы, в котором всегда царила зима, прекрасная, сверкающая, но холодная и безжизненная. Я сама поселила ее в своем сердце, потому что мучения, которые принесла мне моя прежняя любовь, породили во мне страх перед этим чувством. Гораздо спокойнее было жить в мире не любя, а лишь слегка привязываясь к друзьям и ученикам. Я ревниво охраняла это выстраданное спокойствие, повторяя про себя вслед за Дольским: «Но одиночество прекрасней!» И вот пришел конец спокойствию, но пришел ли конец одиночеству? Что может принести мне любовь к английскому лорду, четырнадцатому графу Арунделлу, в доме которого мне предстояло провести всего лишь несколько дней, а затем навсегда его покинуть? Новая боль ожидала меня, но ощущение ожившей души было так прекрасно, что я отодвинула эту мысль. «Я подумаю об этом завтра».

И о Дэвиде я решила не думать. Да он, казалось, уже забыл обо мне. Он танцевал с Эллисон, вот они очутились под омелой и на мгновение застыли в поцелуе, и я видела, как дрожали веки ее закрытых в экстазе глаз.

Стивен о чем-то беседовал с Джоном, а Маркас старался за двоих. По-моему, он решил перецеловать всех женщин. Учтиво поклонившись партнеру, он отбирал его девушку, а затем хватал ее в охапку и тащил под омелу, где и награждал поцелуем, а затем возвращал на место. Девушки визжали, кто-то пытался вырываться, но они явно получали от этого огромное удовольствие.

Я сидела, погрузившись в блаженство покоя и радости, давно забытое мною. Это, пожалуй, походило на дрему с открытыми глазами, и поэтому удивленный возглас Маркоса за моей спиной, стал неожиданностью. Он о чем-то говорил со Стивеном, мой обострившийся слух легко выделил их из стоявшего кругом веселого шума.

Голос Маркаса был непривычно серьезен: - Ты собираешься сделать глупость. Это будет стоить тебе карьеры.

– Карьеры? – слова Стивена прозвучали надменно. – Графу Арунделлу нет необходимости делать карьеру.

– Брось, дружище. Ты понимаешь, о чем я….

– Бабушка всегда этого хотела.

– Для тебя это так важно?

– Она знала меня как никто другой. Но дело не в этом. Я сам - слышишь, сам! - этого хочу.

О чем это они? – лениво подумалось мне, но сейчас я не хотела разгадывать никаких загадок. Моя душа была полна другим.

Веселье, которое Стивен затеял для меня, было, в полном разгаре, но я уже тяготилась им. Нет, мне приятно было видеть веселые лица, слышать смех и шутки, но слишком важно было то, что рождалось внутри меня, хотелось остаться в тишине, чтобы пройти все этапы этого пленительного пути.

И еще трудно было не смотреть на Стивена, не гладить взглядом прядь его волос, своенравно падающую на лоб, ямочку упрямого подбородка. Так хотелось взять его за руку и переплести свои пальцы с его длинными сильными пальцами. Я закрыла глаза и вспомнила теплоту и надежность этих рук, уже не раз испытанные мной, вкус горячих губ, одно прикосновение которых заставило меня лишиться чувств, как настоящую викторианскую барышню. Я хотела остаться наедине со всеми этими ощущениями и незаметно выскользнула из комнаты.

Тяжелая старинная дверь категорично отрезала от меня звуки веселья. И тишина стала таким же благословением, каким бывает глоток свежего воздуха после духоты переполненной комнаты. По лестнице, ведущей наверх, я поднялась на второй этаж и, немного поплутав, все-таки смогла найти свою спальню.

Ее праздничное убранство опять стало для меня сюрпризом – казалось, я покинула ее давным-давно, в другой, прежней, жизни. Во мне бились и переплетались множество мыслей и чувств. И я стала ходить туда и обратно, стараясь связать их между собой, привести хоть в какой-то порядок. Мысль о Лоре всплыла в моем возбужденном мозгу, но я отбросила ее – губы Стивена своим прикосновением сказали мне, что ей не было места между нами.

Вдруг мой рассеянный взгляд остановился на светлом лике Богородицы, и я замерла в тревоге – это новое чувство, уже изменившее меня, не было ли оно греховным?

Шаг за шагом, вспоминая все, что было, я анализировала каждое свое душевное движение – нет, ничего страстного не было в них, никакой «тяжести внизу живота», что, по мнению авторов современных женских романов, являлось несомненным признаком влюбленности. Просто душа оживала – светлела и наполнялась теплом – и все вокруг звучало по-новому в гармонии бытия. Нет, мое чувство не принижало во мне образ Божий, не было во мне и ревности, никакие недобрые чувства не пробуждались во мне при мысли о Лоре – только восхищение ее красотой.

Этот самоанализ позволил мне привести в относительный порядок мысли и чувства. Я подумала, что ванна поможет мне полностью прийти в себя, и через несколько минут с удовольствием погрузилась в теплую ароматную воду. Но и там я вся была полна своей любовью.

Завернувшись в полотенце, я вышла из ванной и замерла – посреди комнаты стоял, заложив руки в карманы, Дэвид.

Это было настолько невероятно, что я потрясла головой, думая, что мне привиделось. Он был очень красив в своем вечернем костюме, развязанная бабочка придавала ему небрежную элегантность. Он пристально смотрел на меня потемневшими глазами, и я не могла ничего прочитать в его взгляде. Он сделал шаг вперед и схватил меня в объятья. Я была так ошеломлена, что лишилась дара речи, а его губы уже нашли мои. Он целовал меня с какой-то жестокой страстностью, а я не могла оттолкнуть его, потому что мои руки придерживали полотенце. Если бы я отпустила его, то очутилась бы в объятьях Дэвида голой.

Эта мысль и его неожиданная бесцеремонность, совсем не похожая на изысканную вежливость, которую он демонстрировал раньше, возмутили меня. Я откинула голову и посмотрела ему прямо в глаза: - Отпустите меня, Дэвид, или я закричу.

Он отпрянул, как будто я его ударила. Теперь его взгляд был полон горькой обиды. Еще не отпуская меня, он воскликнул: - Я не насильник!

Я почувствовала запах алкоголя – так он был попросту пьян! – и мягко сказала:

- Пожалуйста, Дэвид, уходите.

Еще секунду он смотрел мне в глаза, а потом его руки отпустили меня и безвольно повисли вдоль тела.

Я еще раз сказал: - Пожалуйста, уходите.

Он, как послушный ребенок, повернулся и пошел к двери. Я шла за ним, по-прежнему придерживая полотенце и мечтая поскорее остаться одной. Но когда он открыл дверь, меня ожидал новый удар – напротив, прислонившись к стене, стоял Стивен!

Вид его, казалось, отрезвил Дэвида. Он надменно выпрямился и произнес слова, заставившие меня застыть от ужаса: - А, кузен… Ты вовремя. Теперь твоя очередь.

Я видела, как сжались кулаки Стивена, но он лишь сказал сдавленным от гнева голосом: - Если бы только ты не был в моем доме!

- Твоем доме! Будь ты проклят с твоим домом! – Дэвид захохотал и пошел по коридору, а мы со Стивеном остались стоять, глядя друг другу в глаза. Что он подумал, видя меня всклокоченной, прикрытой лишь полотенцем? Поверил ли он словам Дэвида? Я не знаю. Я просто стояла в оцепенении, глядя на него широко раскрытыми глазами, и ничего не могла прочитать на его лице. Он не сказал ни слова, только вежливо – издевательски вежливо? – поклонился и пошел в противоположную от Дэвида сторону.

Я не помню, как заперла дверь. Очнулась я от холода мокрого полотенца – я сидела в кресле, обхватив себя руками, и жалобно повторяла: - Пожалуйста…, пожалуйста…

Кого и о чем я просила? Не знаю. Только в сердцем моем была пустота и мрак.

Вся радость, всего несколько минут назад наполнявшая меня, исчезла. Немногими словами Дэвид разрушил ту связь, то единство, которое, как мне казалось – нет, я была уверена! – возникли между мной и Стивеном. Я опять была одинока, и мне надо было собирать и склеивать осколки той скорлупы, которая много лет, как броня, защищала мою душу от боли и которую разбила вспыхнувшая во мне любовь.

Я дрожала, холод был и внутри и снаружи меня. Сбросив мокрое полотенце, я завернулась в махровый халат, и, поискав в шкафах, нашла бар, где в свете вспыхнувшего огня засверкали разными цветами многочисленный бутылки. Мне нужен был виски, ничто не избавляет лучше от душевного и телесного оцепенения, и я нашла бутылку своей любимой «Знаменитой куропатки». Лучше было бы добавить немного в горячий чай, но для этого надо было позвонить, вызвать Нэнси, веселившуюся внизу. Нет, я не хотела этого, никто не должен был видеть меня такой слабой. Мне надо было, как раненому животному, забиться в нору до тех пор, пока я не смогу справиться с собой.

Я сделала два глотка из тяжелого стакана и бросилась на постель. Закутавшись в одеяла, я стал ждать, когда согреюсь.

Тяжелее всего было то, что я даже не могла рассердиться на Дэвида. Ах, как было бы хорошо обвинить его во всем! Но.… Ведь это я использовала его, чтобы осуществить свою мечту, я появилась в Олд Мэнор в качестве его подруги и, наверное, ставила его в глупое положение, проводя большую часть времени со Стивеном. Его ужасные слова – «Теперь твоя очередь» - конечно же, были местью взбешенного мужчины.

Я все это хорошо понимала, и мне становилось еще хуже.

Я не могла лежать – когда тело было в покое, тяжелые мысли терзали меня сильнее. Я поднялась и начала бродить взад - вперед, ничего не замечая пред собой. Такое погружение в отчаяние не могло привести ни к чему хорошему – я понимала это – и усилием воли заставила сосредоточиться на окружающих предметах. Я начала машинально называть вслух все, что проходило перед моими глазами: - Стол…, зеркало…, картина…, ваза….

Наконец мой взгляд зацепился за незнакомый, как мне сначала показалось, предмет – холщевую сумочку, лежавшую в кресле. Несколько секунд я смотрела на нее, не понимая, откуда она взялась, а затем вспомнила – рукопись отца Димитрия! Это было спасение. Я достала папку с файлами и, закутавшись в одеяло, уселась на постели.

 

 

… Княжна стояла на верхней площадке лестницы, старательно пряча дрожащие руки в пуховый платок, окутывавший ее хрупкую фигуру. Она смотрела вниз, туда, где в холле их старинного родового дома хозяйничали незнакомые грубые люди в солдатских шинелях и матросских бушлатах. Они стучали башмаками и прикладами своих огромных винтовок о мраморный пол и ругались сиплыми голосами, наступая на ее отца, князя Друзского-Соколинского, который, надменно подняв брови, смотрел на весь этот сброд, как на грязь.

- Сыми погоны, гад! – вопил хилый солдат с перекошенным от ненависти лицом. – Сыми или шлепнем, как есть, шлепнем, прямо здесь!

Князь положил руку на кобуру, и солдат отскочил назад в ощетинившийся винтовками строй своих подельников. Князь поднял взгляд и увидел дочь, смотревшую на него огромными глазами, полными страха. Его рука медленно опустилась. Ватага захохотала. – Сдрейфил! Сымай, кому говорят!

Голос князь был ровен и спокоен: - Я полковник русской армии и присягал на верность Государю-императору. Погоны не сниму.

- Значится, тебя шлепнем сейчас, а твоего императора вскорости тоже… того.

Наташа изо всех сил обхватила себя руками под платком, чтобы унять дрожь. Она была дочерью своего отца, потомком древнего княжеского рода, она не могла показать этим людям свой страх, но в семнадцать лет это было очень трудно.

Отец больше не смотрел на нее, и Наталья понимала почему – он не хотел привлекать к ней внимание озверевшего сброда, опьяненного вседозволенностью. Наоборот, князь старался сосредоточить их внимание на себе. Его голос звучал холодно и спокойно, и это распаляло солдат, которым хотелось видеть его страх и смятение: - Прошу покинуть мой дом.

- Твой дом! Твой дом, мать твою…!- хилый солдат чуть не задохнулся от возмущения. – Да я тебя!

Наташа сжала в кармане домашнего платья маленький браунинг, который подарил ей отец. Она знала, как им пользоваться. Отец учил ее, потому что считал, что дочь боевого офицера должна уметь постоять за себя. Если все пойдет совсем худо, она успеет положить нескольких из этой толпы. Они сгрудились так тесно, что можно было стрелять не целясь – обязательно в кого-нибудь попадешь. Князь, казалось, почувствовал ее намерение и вновь, как бы мельком, взглянул не нее. – Не смей! – прочитала она в его глазах и упрямо сжала губы.

Но ей не пришлось стрелять – в дом вошла группа матросов с красными повязками на рукавах. Впереди шел невысокий чернявый человек, весь затянутый в черную кожу. На боку у него болтался маузер в деревянной кобуре.

- Спокойно, товарищи! – поднял он руку. – Соблюдаем революционную законность!

- А ты кто такой! – нестройно зашумели солдаты, с опаской косясь на матросов, который не торопясь сняли с плеч винтовки и передернули затворы.

-Мы патруль Реввоенсовета, – пояснил чернявый.

- Патруль Реввоенсовета, а офицерье защищаете! – в голосе хилого солдата звучала горькая обида.

- Мы никого не защищаем, наоборот, - и комиссар повернулся к отцу Наташи. – Друзской-Соколинский?

- Князь Друзской- Соколинский.

- Бывший князь. Советская власть отменила всякие титулы.

- Не советская власть давала мне титул, не ей и отбирать его у меня.

- Я пришел не спорить с вами – вы арестованы.

Солдаты радостно зашумели.

- Позвольте узнать, по какому праву?

Комиссар широко улыбнулся: - Извольте. Вы арестованы за организацию заговора с целью освобождения бывшего царя и восстановления его на троне.

- Вот гад! Шлепнуть его прямо здесь и все дела, - загалдели солдаты. Наташа взвела курок браунинга, готовясь стрелять. «Сначала в комиссара, - хладнокровно размышляла она, - а потом в толпу, сколько успею…»

- Я вынужден покориться силе, - услышала он спокойный голос отца. – Позволено ли будет мне взять с собой необходимые вещи и проститься с дочерью?

- Мы не звери, прощайтесь на здоровье. Только отдайте оружие.

Князь протянул ему револьвер и пошел вверх по лестнице, за ним, повинуясь молчаливому приказу комиссара, двинулись два матроса.

- Помоги мне собраться, - громко сказал князь Наташе и сжал ее руку. Под конвоем они дошли до спальни князя. – Господа, - он обернулся к матросам, - даю слово дворянина и офицера, что не буду пытаться бежать. Позвольте мне поговорить с дочерью наедине.

Один из конвоиров распахнул дверь, внимательно оглядел комнату и процедил сквозь зубы: - Давай, только быстро!

Как дверь закрылась за ними, Наташа бросилась к отцу и молча прижалась к нему. Он обнял ее и тихо заговорил: - Слушай внимательно. Ты не должна здесь оставаться. Слуги разбежались, да и надеяться на них сейчас нельзя, все как с ума посходили. Собери мне саквояж, и шуми погромче – мне надо позвонить.

Она замешкалась, не желая отрываться от него, понимая, что, возможно, видит отца в последний раз, и он нежно, но твердо отвел ее руки: - Надо спешить.

Сдерживая слезы, Наташа подошла к большому шкафу и открыла его, стараясь как можно громче скрипнуть дверцей. Достала саквояж и начала с шумом выдвигать ящики, привычно выбирая белье, рубашки, полотенца – все, что может понадобиться мужчине в походе. Только сейчас она собирала отца в тюрьму.

Князь зашел за занавес, полускрывший постель. Там на тумбочке возле кровати стоял телефон. Наташа слышала, как он в полголоса сказал в трубку несколько слов. Ей показалось, что он говорил по-английски, но она не была уверена.

Князь надел шинель и подошел к дочери: - За тобой придут. Не бери с собой много вещей.

Он взял ее за плечи и несколько мгновений вглядывался в ее лицо, затем перекрестил: - Да благословит тебя Господь и Царица Небесная.

Наташа припала губами к руке отца, она боялась заговорить, слезы уже жгли глаза, рвались на волю, она сдерживала их из последних сил.

Дверь спальни распахнулась: - Готовы?

Князь в последний раз обнял дочь и повернулся к матросам: - Я готов.

Наташа смотрела, как он неторопливо спускался по лестнице, держа саквояж в руке. Множество раз она провожала его на фронт, но сейчас…. Сердце ее рвалось от боли.

Князь что-то тихо сказал комиссару, тот поднял глаза на Наташу, затем отдал приказ матросам, и они вывели из дома ее отца и непрошеных гостей.

Дверь захлопнулась. Наташа осталась одна.

Несколько мгновений она стояла неподвижно, а потом, сорвавшись с места, понеслась вниз по лестнице. Но когда она вылетела за дверь, грузовик с матросами уже сворачивал за угол. Она остановилась, беспомощно опустив руки. Ветер с Невы рвал платок с ее плеч.

- Что, мамзель, одна осталась? Может, компанию тебе составить?

Наташа повернула голову и невидящим взглядом окинула хилого солдатика и двух матросов, куривших неподалеку. Один из них, не вынимая изо рта цигарку, сделал шаг к Наташе. Она резко вбросила в его сторону руку с зажатым в нем браунингом. Глаза на ее абсолютно белом лице горели таким диким огнем, что тот попятился.

- Эй, ты чо, мамзель? Сдурела? - солдатик стал поднимать винтовку, и Наташа выстрелила в него не целясь. Пуля отхватила у него большой палец руки, и он завопил, выронив винтовку, остановившимися глазами глядя на кровь, льющуюся из раны. Матрос стал царапать кобуру, стараясь извлечь револьвер, но тут мимо Наташиного уха просвистела пуля, и чей-то голос свирепо произнес с легким акцентом: - Убью негодяя!

Матрос упал, схватившись за бок, а последний оставшийся целым из этой троицы испуганно закричал, попятившись и поднимая руки: - Я ничего, ничего!

Тот же голос за спиной Наташи повелительно приказал: - Убирайтесь отсюда! Живо!

Оставив винтовку валяться на тротуаре, хилый солдатик и невредимый матрос подхватили своего раненого товарища и торопливо потащили его по улице, стремясь скорее завернуть за угол.

Наташа обернулась к тому, кто так вовремя пришел ей на помощь: - Генри? Вы?!

Высокий человек в английской военной форме спокойно смотрел на нее сверху вниз. Он снял фуражку, и прядь непокорных волос упала ему на лоб. Он взял ее за локоть: - Пойдемте, Наташа, нам надо спешить.

Она позволила ему увести себя в дом. Когда дверь захлопнулась за ними, и эхо отдалось в пустом холле, Наташа вдруг начала дрожать. – Я хотела его убить! Хотела убить! – повторяла она, глядя на браунинг в своей руке. – Помилуй мя, Господи!

Англичанин осторожно забрал у нее оружие. Его голос стал глухим от нежности, когда он произнес: - Ваш отец поручил вас мне. Я никому не позволю причинить вам хоть какой-нибудь вред. Я жизнь за вас отдам. Ведь вы же это знаете, всегда знали, Наташа?

Она подняла на него беспомощный взгляд, и он сжал зубы, чтобы удержать в себе внезапно вспыхнувший гнев. Подонки! Негодяи! Он убьет каждого, кто тронет хоть волос на ее голове.

Но Наташа уже справилась со слабостью. Он любил ее и за это, за тот стальной стержень, который, как он всегда чувствовал, таился в глубине ее женственности.

- Я благодарна вам за помощь. Что мне нужно делать?

- Соберите самое необходимое – документы, одежду на первое время, вещи, что вам дороги, только немного.

Наташа кивнула и стала подниматься по лестнице, а он шел за ней, восхищаясь ее самообладанием. Он не стал заходить в комнату, а, попросив разрешения закурить, остался в коридоре.

Наташа окинула глазами свою спальню. Она твердо знала, что видит ее в последний раз. Боль разлуки с отцом и страх за него преобладали над другими чувствами, но все же она чувствовала, что у нее недостает сил расстаться с этим местом отдохновения и покоя, радости, нежности – всего того, что было связано у нее с родным домом. Впервые мысль о смерти любимой матери отозвалась у нее в сердце не болью, а горестным облегчением.

Она подошла к иконостасу, где и сейчас перед образом Спасителя теплилась лампадка.

- Слава тебе, Боже наш, слава Тебе, - прошептала она чуть слышно, вытирая слезы, которые уже не было сил сдерживать.

- Пресвятая Богородице, спаси нас! – горячо шептала она, бережно вынимая из киота образ Казанской Божией Матери. Княгиня Друзская-Соколинская благословила им, умирая, свою единственную дочь.

Поцеловав образ, Наташа осторожно завернула его в чистую ночную сорочку и уложила на дно кожаного саквояжа, который всегда брала с собой, путешествуя с отцом. Золоченый замочек весело сверкнул, как бы подмигнув старой знакомой, и слезы девушки закапали на вишневую кожу. Как много радости и веселья раньше доставляли ей сборы в дорогу – ведь отец всегда придумывал для нее что-нибудь необычное. А сейчас…, сейчас ей казалась, что она собирает свою «смертную справу», так называла ее старая нянька погребальную одежду.

Сжав зубы, Наташа тряхнула головой. Нет, нельзя предаваться отчаянию. Отец жив, она сделает все, чтобы спасти его, Генри ей поможет. Мысль о молодом англичанине согрела ее. Его слова, сказанные, когда он держал ее, дрожащую, в объятьях, не удивили девушку. Не смотря на свою неопытность в сердечных делах она всегда знала, еще с момента их первой встречи в Ницце три года назад, что он ее любит.

Любила ли она его? Она еще не знала. Слишком драгоценными казались ей дни ее юности, слишком связана она была узами любви с отцом. Все это наполняло ее душу без остатка, в ней еще не проснулось желание другой, брачной, любви.

Но что было бы с ней, если бы он не пришел к ней на помощь?

Наташа вздрогнула от мерзкой картины, которую нарисовало ее воображение. Надо было уходить, чувство опасности вернулось к ней. Последнее, что она положила в свой саквояж, был небольшой портрет ее родителей и фотография великой княжны Татьяны, чьей фрейлиной и подругой она была.

Услышав скрип двери, граф Арунделл обернулся. Перед ним стояла хрупкая фигурка, закутанная в меха, вуалетка небольшой шапочки закрывала лицо, но и сквозь нее было видно, как оно бледно. Он взял саквояж, слегка коснувшись ее руки, она была ледяной. Но голос прозвучал спокойно: - Я готова. Идемте.

Молча спустились они по лестнице, подошли к двери, и только тогда княжна обернулась. Ее широко распахнутые глаза, казалось, хотели вобрать в себя, навсегда запечатлеть образ родного гнезда.

- Прощай, дом, - тихо сказала она и прошла в дверь, распахнутую перед ней графом Арунделлом, больше не оборачиваясь.

Ветер с Невы проник сквозь одежду, но Наташа не чувствовала холода – все внутри нее и так заледенело. Смеркалось, легкие петербургские сумерки окутывали пустынную набережную, на пламенеющем небе чернел острый угрожающий шпиль Петропавловской крепости.

Генри повел Наташу к своему роллс-ройсу, сверкающему медными фарами и зеркальными стеклами. Кожаный верх был опущен, ветер теребил британский флажок на капоте. Наташа села в автомобиль, и ей показалось, что она перенеслась в другой мир – спокойный, солидный, в котором не было расхристанных солдат и матросов, ночной стрельбы, голода и опасности. Он был замечательным, этот другой мир, но не был родным, и сердце Наташи, в котором уже казалось не осталось места для отчаяния, встрепенулось от какой-то особой, пронзительной любви к «родному пепелищу».

Автомобиль рванулся с места, но Наташа схватила графа за руку.

- Может быть, не надо уезжать? – просительно и робко, как ребенок, спросила она, заглядывая ему в лицо. Генри сочувственно кивнул, показывая, что понимает ее чувства, но твердо сказал: - К сожалению, это необходимо.

Когда их автомобиль, проскочив набережную, сворачивал в переулок, Наташа увидела, как возле ее дома остановился грузовик и вооруженные люди торопливо выскакивали из него, на ходу передергивая затворы винтовок…

… Я оторвалась от рукописи, захватившей меня настолько, что я забыла о своем отчаянии.

Часы показывали два часа ночи, я чувствовала, что согрелась, и ледяной холод отступил от сердца, которое все-таки сжалось, когда я вспомнила о том, что произошло пару часов назад. Нет, не уснуть. Лучше выпить еще виски и продолжать чтение.

 

… - Куда мы едем? – в голосе Наташи не было любопытства. Генри с тревогой взглянул на нее, но ответил спокойно: - К нам, в британское посольство.

- Посольство? – голос княжны по-прежнему был лишен эмоций. – Что я там буду делать?

Генри вынул из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо листок бумаги: - Пожалуйста, прочтите это.

Наташа развернула листок и узнала почерк отца.

« Наташа, - писал он. – Я надеялся, что до этого не дойдет. Но раз ты читаешь это письмо, значит, безумие, которое вошло в нашу жизнь, продолжается. Хочу сказать тебе, родная, что только твоя любовь давала мне силы жить после смерти твоей матери. Но у меня есть обязательства пред тем, кому я приносил присягу. Нет, дело не только в присяге. Ты знаешь, что значит для меня Государь, и поймешь и, я уверен, одобришь мое стремление выполнить свой долг. Наш род всегда отличался верностью. Теперь пришла моя очередь проявить ее тому, кого все оставили.

Я должен быть спокоен, что с тобой все будет в порядке. Я полностью доверяю лорду Арунделлу, его чести джентльмена. Он поможет тебе без всяких условий, не претендуя ни на что. Ты будешь вольна в своем выборе, твое материальное положение позволяет это, но хочу сказать, что мне будет легче умирать, зная, что у тебя есть надежная опора в этой жизни.

Прошу тебя, не грусти обо мне долго. Наша разлука не будет вечной, я твердо верю в бесконечное милосердие Божие».

Наташа больше не могла сдерживаться. Рыдания наконец прорвали сжатое горло, она уронила письмо отца на колени. Крупные слезы текли между пальцами, пятная бумагу.

Генри молчал, не зная, как утешить такое горе. Он только крепче сжимал руль и давил на газ, стремясь скорее попасть в безопасное место.

Когда автомобиль затормозил у британского посольства на углу Дворцовой набережной и Миллионной, Наташа уже успела справиться со своими чувствами. Она бережно сложила последнее письмо отца, спрятала его в сумочку и вытерла платком глаза. Генри подъехал не к парадному входу, хорошо знакомому Наташе, ведь она не раз бывала здесь вместе с отцом на приемах, куда непременно приглашал их лорд Арунделл, помощник военного атташе британской миссии.

Они вошли с другой стороны, и Наташу поразила пустота и тишина коридоров, где никого не было. Только английский солдат у входа отдал честь лорду Арунделлу. Тот ответил, и повел княжну вверх по лестнице.

- Посольство переехало в Вятку, - сказал он, отвечая на ее невысказанный вопрос. – Здесь осталось всего несколько человек. К счастью, Аллан здесь и его жена тоже, ни в какую не хотела его оставить. Они вас ждут.

В конце длинного коридора распахнулась дверь, нарисовав светлый квадрат на пыльном полу. – Генри! Слава Богу, наконец-то! – высокий человек протянул руку графу.

Он ввел их в комнату, где навстречу им поднялась миниатюрная молодая женщина, держа в руках вышивание.

Наташа молча глядела на них сквозь вуалетку. Конечно, она помнила этого красивого человека с удивительно синими глазами, густыми черными волосами и мужественным ртом. Помнила с того момента, когда впервые увидела его, когда Государь награждал Френсиса Ньютона Аллана Кроми, капитана 1-го ранга британского Королевского военно-морского флота орденом святого Георгия 4-ой степени. Тогда она, как и все фрейлины из свиты Государыни: и молодые девушки, и солидные матроны - не могли оторвать от него глаз. Наташа успела заметить мечтательное выражение и в глазах двух старших Великих княжон. Взгляд же Государыни был рассеян, хотя на губах застыл любезная улыбка – в тот день болезнь наследника опять обострилась.

Наташа вспомнила, как тогда боль сочувствия сжала ее сердце – ведь она не раз видела, как Императрица, выскользнув из зала приемов, бежала, подхватив юбки парадного платья, туда, где раздавались рыдания ее сына. А Государь, ведя вежливую беседу с каким-нибудь посланником, незаметно поглядывал на дверь, ожидая ее возвращения, и только близкие к этой семье люди могли разглядеть на его лице облегчение, когда Александра Федоровна, вернувшись, украдкой кивала ему.

Как давно это было, в другой жизни. Государь, почитание и любовь к которому культивировалась в семье Друзских-Соколинских, теперь стал для его подданных просто гражданином Романовым. Наташа получила от Татьяны, дочери Государя, письмо, отправленное, наверное, с большим риском для нее. Наташа помнила, как смертельно побледнел ее отец, читая, каким унижениям подвергалась Царская семья в ссылке. Тогда и родилось у него намерение сделать все, что в его силах, чтобы освободить своего Царя. Намерение, которым он подписал себе смертный приговор, потому что среди тех, кого он вовлек в это предприятие, оказался предатель. Но княжна понимала, что для отца не могло быть другого выбора, и она его полностью поддерживала. Не просто поддерживала – восхищалась им. Отец всегда был для нее воплощением идеала мужчины, для которого понятия чести и преданности не были пустыми словами. Таким он был мужем, таким отцом, таким подданным своего Государя. Если бы она была мужчиной, она настояла бы, чтобы разделить с отцом риск этого безумного предприятия. Но единственное, что она могла сделать, это, сжав зубы и спрятав страх глубоко в сердце, не отягощать его своими тревогами. Примером для нее, как для дочери, была Крошка Доррит, диккенсовская героиня, поэтому, как ни тяжело было у нее на сердце, она встречала отца безмятежной улыбкой, полной нежной любви.

Маленькая, похожая на воробушка, женщина взяла Наташу за руки, и воспоминания, скользнув, как лезвие по стеклу, отодвинулись, но не ушли совсем. И до конца жизни они будут тревожить сознание последней княжны Друзской-Соколинской.

- Позвольте, я помогу вам раздеться. Вам надо выпить чаю, чтобы согреться, - в голосе маленькой женщины было столько участия, что Наташа не могла не улыбнуться застывшими губами.

- Дженни и Аллан – мои лучшие друзья, - Генри сам принял шубку с плеч русской гостьи, - мы можем им во всем доверять.

Наташу усадили в покойное кресло возле пышущей жаром изразцовой печки. Тепло уже стало роскошью в Петрограде, замученном переворотами. Аллан придвинул к ней поближе маленький столик, и на нем появилась чашка исходящего горячим паром чая.

Наташа попыталась сказать, как она благодарна, за заботу. Но ей не дали.

- Комнату я вам уже приготовила, - оживленно говорила Дженни. – Она смежная с моей спальней, и вы всегда можете мной располагать. Есть даже горячая вода, можно принять ванну.

Ванна! Наташа представила, как опускает свое заледеневшее тело в блаженное тепло – вот, что ей больше всего сейчас было нужно. Выпив чаю, она встала со словами благодарности. Генри отнес саквояж в ее комнату и оставил вдвоем с Дженни, которая, как ангел-хранитель, заботливо опекала русскую гостью. В этой заботе было столько искреннего участия, что Наташа не чувствовала себя неловко. Она присела на краешек кровати, которая уже была застелена белоснежным бельем, от которого даже пахло лавандой. Несколько одеял и пледов напоминали о том, что тепло в комнате будет не всегда.

Наташа знала, что англичане не сторонники сердечных излияний – они приводят их в смущение, но постаралась простыми словами выразить, как ценит она это внимание совсем незнакомых с ней людей. Она понимала, что, конечно, они делали это ради графа Арунделла, но от этого ее благодарность не стала меньше.

-Ну, вот, ванна готова, все необходимое там есть. Наши комнаты смежные, я не буду запираться с моей стороны. Пожалуйста, не стесняйтесь, если вам будет что-нибудь нужно. Англичанка вдруг порывисто обняла Наташу и вышла.

Стараясь не давать воли тоскливым мыслям, княжна распаковала саквояж. Ванна, а потом в кровать. Она постарается заснуть, чего бы ей этого не стоило.

Поздно ночью в комнату графа Арунделла постучали. Он не спал, пытался работать с документами, но головами была занята только мыслями о Наташе. И она, как бы почувствовав это, появилась на пороге. В халате и пуховом платке, накинутом на плечи, по которым разметались ее волосы, она показалась Генри совсем девочкой. Но ее глаза настойчиво и требовательно взглянули на него.

- Пожалуйста, объясните мне, - начала она прямо с порога, но он взял ее за руку и ввел в комнату.

- Вы простудитесь, сядьте сюда, печка еще теплая. Наташа нетерпеливо повела плечами, но подчинилась и села, по-прежнему требовательно глядя ему в лицо.

- Вы можете мне объяснить, почему Британия бросила нашего Государя и его семью на произвол судьбы? Почему вашему Георгу нет до них никакого дела? Они ведь родственники, похожи, как родные братья! Неужели никто не понимает, что им угрожает смертельная опасность?

Сердце Генри горестно сжалось, он опустил голову, но Наташа схватила его за руку, требуя ответа. На ее бледных щеках загорелись два лихорадочных пятна. – Скажите мне!

- Мне стыдно, что я англичанин, - глухо заговорил Генри, но не смог пересилить вспыхнувший гнев, вскочил и заходил по комнате так резко, что порыв воздуха сбросил бумаги с письменного стола.

- Я писал отцу! Я подробно описал все, что здесь происходит. Он пытался поговорить с королем, но тот не захотел даже обсуждать эту тему! А Ллойд-Джордж…, тот откровенно заявил, что отъезд Царской семьи за границу не в интересах Великобритании, сейчас, когда идет война с Германией. Я не могу воспринять это иначе как предательство.

- Значит, надежды нет? – Наташа закрыла лицо руками, но потом снова взглянула Генри в глаза. – А мой отец?

Генри остановился, глядя на нее сверху вниз потемневшими глазами. Она не могла разглядеть, чего в них было больше – жалости или решительности.

- Я сделаю все, что в моих силах, - медленно произнес он, и Наташа поверила, что так оно и будет.

Но делать ничего не пришлось. Когда на следующее утро Наташа вместе с Генри и семейством Кроми пила кофе – скорее делала вид, что пила, потому что горло по-прежнему сжимал спазм, а сердце холодело от предчувствия чего-то ужасного, дежурный по посольству доложил, что какой-то русский офицер спрашивает княжну Друзскую-Соколинскую.

Наташа вскочила, глаза ее радостно вспыхнули, но сразу погасли, когда в столовую вошел незнакомый человек, невысокий, но крепкий, с отличной военной выправкой.

- Ротмистр Сергеев, - представился он.- Могу я поговорить с княжной Друзской-Соколинской?

Застывшими губами Наташа прошептала: - Что с моим отцом?

Ротмистр не успел ничего сказать. Она увидела острую жалость в его взгляде, и в глазах у нее потемнело.

Сколько прошло времени прежде, чем она выскользнула из спасительного бесчувствия, Наташа не знала. В комнате было тепло, у ее кровати горел ночник. Двое мужчин тихо говорили по-английски, и она прислушалась, не открывая глаза.

- Вы поступили безрассудно, граф, привезя сюда эту девушку, - в голосе говорящего сквозило раздражение.

Граф ответил таким ледяным тоном, которого Наташа никогда не слышала: - Князь Друзской-Соколинский доверил мне свою дочь. Я дал слово.

- Бросьте свои рыцарские замашки! – прошипел его собеседник. – В первую очередь вы давали слово королю и Британии! Разве вы не понимаете, в какое положение вы ставите посольство, скрывая здесь дочь врага нынешней власти? Все и так висит на волоске. Если Россия выйдет из войны…

- Княжна – моя невеста, - официальным тоном сообщил Генри, и при этих словах Наташа открыла глаза. Невысокий седой человек глянул на нее своими белесыми глазами, и она узнала сэра Джорджа Бьюкенена, британского посла, которого не раз встречала и в Зимнем дворце и на приемах в посольстве. Заметив, что девушка открыла глаза, он подошел к ее постели, с привычной дипломату ловкостью скрывая раздражение любезной улыбкой.

- Как вы себя чувствуете, княжна? Вы заставили поволноваться графа Арунделла.

Не отвечая, Наташа смотрела на него и чувствовала, как ненависть затопляет ее сердце. Отец не раз винил этого человека в тех бедах, которые свалились на Россию, в том, что тот способствовал нашей «великой и бескровной» революции, с горькой иронией выделяя слова «великой и бескровной». Теперь для Наташи этот человек стал одним из виновников гибели ее отца.

Не дождавшись ответа, Бьюкенен слегка поклонился и вышел из комнаты.

Увидев тревогу в глазах Генри, Наташа попыталась улыбнуться. Он подошел, взял ее руку в свою, и она почувствовала ее сухое тепло.

- Я доставляю вам много хлопот, - сказала она тихо.

- Тс-с, - голос графа был полон нежности, - вам не надо разговаривать. А хлопоты о вас – это счастье моей жизни.

Но Наташа не могла успокоиться. Она обвела комнату беспокойным взглядом и попыталась приподняться на постели. Генри удержал ее.

- Пожалуйста, вам надо лежать. Все, что нужно, я принесу. Или, может быть, позвать Дженни?

- Не надо, - слова давались княжне с трудом. – Я хочу видеть этого ротмистра, Сергеева. Мне надо узнать…

Она не закончила, но Генри понял, что она хотела сказать – ей надо было узнать о судьбе своего отца.

- Мне жаль, что я не смог устроить его в посольстве, Бьюкенен никогда бы мне этого не позволил, принесла же его нелегкая! Но ротмистр сказал, что ему есть, где остановиться, Я просил его прийти завтра, он обещал.

- Завтра, - Наташа бессильно откинулась на подушку. – Как только он придет, сразу приведите его ко мне.

Но она смогла встретиться с ротмистром только спустя две недели.

Ночью у Наташи начался жар, она бредила, звала отца. Генри чуть не сошел с ума от тревоги – в посольстве не было врача. Ходить по ночам в революционном Петрограде было смертельно опасно, но Аллан и Дженни с трудом смогли удержать графа от попытки немедленно броситься на поиски. Всю долгую беспокойную ночь Дженни провела рядом с Наташей, а Аллан просидел в комнате графа, поддерживая его своим молчаливым присутствием.

Когда хмурый рассвет вставал над городом, молодые англичане смогли, наконец, привезти к больной врача. Генри ужаснулся, увидев Наташу – на бледном лице лихорадочно блестели невидящие глаза, она беспрестанно повторяла: - Я хотела убить его! Я хотела убить его! А затем тихо и жалобно просила: - Помилуй мя, Господи!

Врач констатировал нервную горячку, вызванную психологическим потрясением. Больной был нужен только полный покой и заботливый уход.

Сознание полностью вернулось к Наташе, когда в Петроград пришла весна. Она появилась в комнате больной вместе с букетиками подснежников и фиалок, которые Генри неизвестно где смог достать в это безумное время. Похудевшей рукой княжна прижимала их к груди, вдыхая нежный и тонкий аромат, такой знакомый и такой горький, потому что больше не было в нем обещания радости наступающего лета.

Генри стоял у ее кровати, с болью замечая, как изменилось ее милое лицо – оно стало совсем прозрачным, фарфоровым, и не было в нем ни кровинки. Но первыми словами, сорвавшимися с бледных губ, были: «Я хочу видеть ротмистра».

Она встретила его, уже сидя в кресле, одетая и причесанная заботливыми руками Дженни, которая стала для нее как сестра.

Ротмистр поцеловал ее худую бескровную руку и с беспокойством оглянулся на графа. Но голос Наташи был твердым: - Пожалуйста, расскажите мне, как погиб мой отец.

Граф знаком попросил его сесть, и ротмистр несколько мгновений сидел, зажав руки коленями, подбирая слова, потом поднят голову и заговорил, старясь справиться с волнением: - Мы сидели в одной камере в Петропавловской крепости. Я уже был там, когда князя привели после допроса. Он сразу сказал, что большевики его расстреляют. Я ожидал того же, но не думал, что это произойдет уже через несколько часов. Нас вывели во внутренний двор – меня, князя и отца Иоанна, настоятеля Свято-Троицкого храма.

- Отца Иоанна?! – шепот Наташи прозвучал, как вопль. Это престарелый священник в течение многих лет был духовником их семьи.

- Да. Страшно сказать, но это было благословением для нас, мы смогли получить последнее отпущение грехов. Нас выстроили у кирпичной стены. И комиссар в последний раз предложил нам перейти на сторону Советской власти. Он сказал, что им будет достаточно нашего слова, и нас отпустят.

Ротмистр на мгновение замолчал, и Наташа подалась вперед, как бы умоляя его продолжать.

- Никто из нас не сказал ни слова. Тогда они решили расстреливать нас по очереди - наверно, думали, что смогут кого-то сломить, - ротмистр презрительно усмехнулся. – Звери! Первыми они поставили к стенке отца Иоанна.

Ротмистр опять замолчал, затем поднял голову. Глаза у него заблестели, впервые после начала рассказа: - Мы видели чудо! Первый залп, а отец Иоанн стоит! Второй – стоит! Комиссар ругается, солдаты крестятся, тот от этого еще больше озверел. Тут один ошалевший солдат говорит: - Батюшка, благословите вас расстрелять. А отец Иоанн так кротко: - Господь, да благословит вас, дети, и помилует! И перекрестил их. Комиссар кричит: - Огонь! ... Упал наш батюшка, тихо так лег у стеночки. Я смотрю на князя, а у него глаза от восторга горят. Поцеловались мы с ним, он перекрестился и стал сам возле стенки, рядом с телом отца Иоанна, и радость на лице такая… Пасхальная. Комиссар озверел окончательно, сам наган вынул, а руки трясутся. Но не промахнулся, прямо в сердце попал.

Наташе показалось, что это ее сердце пронзила пуля. До самого конца, вот до этого самого мгновения она надеялась, что, может быть …

- Меня почему-то не стали расстреливать, вернули в камеру, - продолжал ротмистр . – а на утро освободили без всяких объяснений. Но я понял почему, когда почувствовал за собой слежку. Наверное, надеялись, что я приведу их к тем, кого они еще не смогли арестовать. Промахнулись, я коренной петербуржец, знаю город. Ушел я от них. Есть человек, которому я могу полностью доверять, у него я и остановился.

Голос ротмистра смягчился, и Генри подумал, что этот человек скорее всего женщина.

- Жаль, что именно мне выпало принести вам это горестное известие. Я понимаю, что никакие слова не могут…, но я хочу сказать, что искренне уважал и восхищался вашим отцом.

Наташа с благодарностью покивала ему, не в силах вымолвить ни слова.

- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросил Генри, давая княжне время, чтобы собраться силами.

Ротмистр посмотрел на него, в его глазах было сомнение.

- Вы действительно этого хотите?

- Почему вы сомневаетесь? – вспыхнул граф.

- Простите. Но вы, англичане, оказались для нас плохими союзниками.

Граф опустил голову. – Вы правы. Но именно поэтому я готов помочь вам всем, чем смогу.

- Понимаю. Такие чувства делают вам честь.

Он помолчал и добавил: - Вы действительно можете мне помочь. Мне предстоит далекое путешествие, в Сибирь, понадобятся документы.

- В Сибирь? – слова ротмистра вырвали Наташу из пучины горя, глаза ее сверкнули. – Я, кажется, догадываюсь.… О, почему я не мужчина!

Они обменялись взглядами, а Генри смотрел то на одного, то на другого, не понимая, в чем дело. Затем и в его глазах мелькнуло понимание. Он встал и в волнении заходил по комнате, Наташа уже успела приметить эту его привычку – ходить по комнате, когда он волнуется или ему надо принять решение. Наконец он остановился перед ротмистром: - Я поеду с вами.

Как ни спешил граф, сборы заняли еще две недели. Это было непросто – приготовить документы для двух человек, наметить маршрут, который мог бы привести их к цели несмотря на тот хаос, который творился теперь в бывшей Российской империи. Наташа знала, хотя граф ей ничего не сказал, что у него произошел бурный разговор с послом. Большую поддержку ему оказал Аллан.

Накануне отъезда, поздно вечером он постучался в дверь Наташиной комнаты. Они сели у печки напротив друг и друга, и огненные блики раскрасили бледные лица. Помолчав, Генри протянул Наташа конверт из плотной бумаги: - Вот, это ваши документы, дающие право на выезд из страны, и копии тех бумаг, которые передал мне ваш отец. Это свидетельства о банковских вкладах, которые он успел сделать в Швейцарии. Подлинники я отправил с дипломатической почтой в Англию. Мой отец уже подтвердил их получение. Я хочу, чтобы вы знали, если я…, если со мной что-то случится, Аллан поможет вам покинуть Россию, а мои родители с радостью примут вас.

Наташа протянула ему обе руки, он сжал их с нежностью, гладя в ее глаза и ясно читая в них то, что она ему еще ни разу не говорила.

- Друг мой, я буду вас ждать. У меня никого нет, кроме вас.

Они встали, и она, бледная, вытянувшаяся в струнку, перекрестила его, легко прижав пальцы ко лбу и плечам. Он поцеловал ей руку, так и не решившись прикоснуться к губам.

Эту поездку через перевернутую революцией Россию Генри запомнил на всю жизнь. Он жил в этой стране не один год, помнил чинный порядок вокзалов и городов, поэтому то, что он увидел, потрясло его. Как будто помешательство охватило русских людей, почти у всех, кого он видел, глаза горели лихорадкой ненависти или страха. Изможденные женщины с какими-то котомками, цепляющиеся за их подолы голодные дети. Ругающиеся, хватающие друг друга за грудки мужики (Генри никогда не слышал раньше такого количества мата). Бывшие офицеры, притворяющиеся присяжными поверенными, которых выдавала их выправка и волчьи глаза. Растерявшиеся обыватели с жалобно трясущимися губами. Марширующие красноармейцы. Щелкающие затворами матросские патрули, крики: «Контра!», и – выстрелы.

Дорога, раньше занимавшая неделю, теперь занимала месяцы. Потом Генри не раз думал, что только молитвы Наташи - а он не сомневался, что она постоянно молилась о них – помогли им – офицеру и иностранцу – не пропасть в этом сумасшествии.

Но однажды они оказались на грани.

Этот душный, прокуренный вагон потом долго снился Генри. Но тогда, наяву, он был как во сне – с криками младенцев, визгливыми голосами женщин, грубой руганью мужиков. Он сидел, приткнувшись в углу, там, куда не доставал свет качающегося керосинового фонаря, который больше вонял, чем светил, но и этот мутный свет мог выдать их, таких непохожих на окружающих. Сергеев поместился напротив, они всегда старались садиться так, чтобы иметь свободу маневра в случае опасности. Больше суток они провели без сна на вокзале, ожидая поезда, который повез бы их в нужном направлении, а потом осаждали его вместе с другими озверевшими пассажирами, и теперь могли ненадолго расслабиться. Но чей-то наглый голос лез в уши, не давая задремать. С грубым хохотком солдат в накинутой несмотря на жару шинели рассказывал что-то скабрезное мусолившим свои самокрутки товарищам.

…- Они в баню, а ребята к дверям и в щелки смотреть. Ну, скажу вам, мне они не больно-то понравились. Беленькие, конечно, но худы-ы-е, и головы щетинистые. Остригли их после тифа. Как сорочки посымали, кто-то из ребят не выдержал, заржал. Как они подхватились, а младшая ну реветь. Нежная! Их высочество, твою мать! Царская дочь!

Генри как будто облили кипятком, весь сон пропал. Он силился разглядеть в мороке духоты лицо говорившего, краем глаза заметив, как напрягся ротмистр. Они обменялись быстрыми взглядами. За эти долгие дни, проведенные вместе, они как бы стали одним человеком и понимали друг друга без слов.

Сергеев встал и пошел в конец вагона. Лязгнула дверь тамбура, и легкий запах трав с полей, прорвавшись сквозь духоту, скользнул по лицу графа.

-Да-а, повезло тебе, Тимоха, - дурашливо протянул чей-то голос. – Будешь потом мамуры писать, как девок царских охранял.

- Может и орден дадут, новая-то власть, - подхватил другой. Остальные угрюмо молчали. Затем кто-то неуверенно сказал: - Грех это…

- Да пошел ты! Теперь грехов никаких нет, все отменили. Делай, что хочешь! Мы не рабы, рабы не мы!– рассказчик поднялся в раздражении и пошел, грубо задевая сидевших в ту же сторону, что и ротмистр. Выждав пару минут, Генри взял их вещмешки и вышел в тамбур. Ротмистр курил, отвернувшись к двери, пристально следя в стекло за солдатом, который открыл дверь напротив и, ухватившись за поручень одной рукой, другой пытался расстегнуть штаны.

Увидев Генри, ротмистр бросил самокрутку и молниеносно, тихо, как тигр, метнулся к солдату. Тот не успел ничего понять, как оказался прижатым к стене, и железные руки стиснули его шею.

- Ты! – ротмистр не говорил, а шипел от ненависти. – Иуда! Ты Государю присягал, а потом…! Солдат что-то хрипел, пытался вырваться, но путался в сползающих штанах.

- Я приговариваю тебя к смерти, - вдруг спокойно сказал ротмистр и с силой толкнул солдата в открытую дверь.

Грохот колес заглушил слабый крик, а ветер отнес его в глубину темных далей.

- Что будем делать? – спросил граф. – Спрыгнем?

Сергеев ухватился за поручень и, спустившись на пару ступенек, вгляделся в темноту.

- Нет, ни огонька не видно – лес кругом, заблудимся и пропадем. Лучше здесь остаться. Поищем место дальше в поезде.

Он взял свой вещмешок из рук Генри. – Оставим дверь открытой – подумают, что он вывалился спьяну.

По лязгающему переходу они перешли в следующий вагон. Там стоял дым коромыслом, взвизгивала гармошка, и они прошли в другой, затем в третий, такой же мутный и душный, но тихий. Все спали тяжелым сном, и им посчастливилось найти две полки во втором и третьем ярусе, одна над другой. Осторожно, чтобы никого не разбудить, они растянулись каждый на своей, подложив под голову вещмешки.

Генри закрыл глаза и сразу увидел лицо солдата с раскрытым, хватающим воздух ртом и полным смертельного ужаса взглядом. Он не испытывал жалости и укоров совести. То, что произошло, было справедливо. Предатель, да еще глумящийся над теми, кому обещал служить верой и правдой, заслуживал смерти. ;

Он отогнал от себя это видение и задумался. Он чувствовал - их путешествие подходило к концу. С самого начала они направлялись в Тобольск, но уже по дороге узнали, что Царскую семью перевезли в Екатеринбург, и до него оставалось уже немного. Что они будут делать там, решат на месте, так они договорились. Бессмысленно было строить какие-то планы, не зная обстановки. Генри отчетливо сознавал, что только чудо могло помочь им осуществить их безумное предприятие, но ни разу не пожалел, что ввязался в него. Дело было не только в Наташе, не в желании выглядеть благородным героем в ее глазах – его воспитывали согласно семейному девизу: «Не казаться, но быть». Род Арунделлов, как и род Друзских-Соколинских, верой и правдой служил своим монархам даже до смерти. Полюбив русскую княжну, английский граф и ее государя стал считать своим. Генри верил, что отец одобрил бы его и благословил, хотя он был последним прямым наследником их древнего рода и его смерть была бы для родителей горькой вдвойне.

Но он не собирался умирать! Его ждала Наташа. С этими мыслями граф заснул.

…Они вышли из вагона на перрон Екатеринбургского вокзала 18 июля 1918 года. Их не удивили шум и толкотня, обилие красноармейцев, забивавших вагоны стоящих на всех путях поездов. Из рассказов попутчиков, садившихся на последних станциях, они узнали, что к Екатеринбургу приближаются чехи. В этой суматохе на них никто не обратил внимания. Но отсутствие матросских патрулей в здании старинного краснокаменного вокзала и на привокзальной площади было странным. Генри это показалось недобрым знаком, он не мог понять, почему его сердце сжала тревога.

Унылый извозчик на упитанной лошадке повернул к ним голову, когда они сели в пролетку.

- Куда везти-то, ба…, граждане?

Ротмистр ответил, как было условлено между ними: - Послушай, братец, нам бы комнату на тихой улице и хозяйку надежную. Можешь свезти?

- А че ж, можно.

Они покатили, подпрыгивая на булыжной мостовой, и чем дальше они отъезжали от вокзала, тем меньше людей становилось на улице. Ворота многих домов были заперты. Они проехали мимо дома с большой надписью «Фотографическiй магазинъ Метенкова», и Сергеев, недобро улыбнувшись, сказал: – Только фотографией сейчас и заниматься.

Извозчик свернул, и пролетка перестала скакать и раскачиваться. Они ехали мимо высоких заборов, по странно молчаливой и пустынной улице. Даже собаки не лаяли. Извозчик остановился у каких-то ворот, слез, кряхтя и вздыхая, и постучал в крепкие ворота. Вскоре, заскрипев, отворилась в них калитка, и выглянула женщина в повязанном по самые брови платке. Она тихо обменялась с извозчиком несколькими словами, и он с облегчением сказал своим седокам: - Ну вот. Приехали.

С ним расплатились серебром, и его хмурое лицо слегка прояснилось. Пока он разворачивал свою лошадь, женщина растворила калитку пошире и жестом пригласила постояльцев войти. Сразу же она задвинула железный засов и повела их по дорожке к добротному бревенчатому дому с мезонином и резными наличниками окон. Старое дерево стен серебрилось на солнце, пахло травой и печеным хлебом.

Женщина наконец остановилась и взглянула на них.- Где хотите остановиться-то? Можно в доме, а еще флигель, там, в саду.

Они, конечно, выбрали флигель, радуясь, как им повезло. Комната во флигеле была большая и чистая, со столом, комодом и двумя кроватями, застеленными свежим бельем. В открытое окно заглядывали ветки отцветавшей черемухи. Хозяйка назвала свою цену, и они расплатились с ней, как и с извозчиком, серебром, что ее очень порадовало. Она даже улыбнулась почти приветливо, показала, где можно умыться с дороги, и, пока они плескались у колодца, принесла кувшин с холодным молоком и еще теплый хлеб.

Поев наскоро, они вышли в сад покурить и, пройдя по дорожке между деревьями, обнаружили в заборе еще одну калитку, запертую изнутри на засов.

- Нам везет, - сказал Сергеев, - можно будет уходить незаметно. Вот что, я пойду сейчас прояснить обстановку, а вам лучше остаться здесь. Отдохните, а через пару часов устройтесь поближе к калитке, я стукну вот так.

Он ушел, а Генри вернулся во флигель и, не раздеваясь прилег на кровать. Несмотря на усталость мозг работал четко, и он стал прикидывать, что они смогут сделать. Конечно, это многим показалось бы безумием. Что могли сделать два человека против охраны, которая, несомненно, была немаленькой? Но в каждой охране всегда есть люди, или хотя бы один человек, который любит деньги. С этим проблемы у них не было. И обстоятельства им благоприятствовали – приближение чехов заставит большевиков что-то предпринять. Скорее всего, Царскую семью опять постараются куда-то перевезти, и это будет подходящий момент. Кругом леса, за пару дней можно найти, где там укрыться на некоторое время. А когда Екатеринбург займут чехи….

Генри задремал и спал крепко, как вдруг кто-то будто тряхнул его за плечо. Он резко сел на кровати. Косые лучи солнца светили в открытое окно, потянуло вечерней прохладой. Сергеев ушел в полдень, а сейчас было… Генри достал из кармана часы. Уже почти пять! Что могло случиться?

Он почти бегом направлялся к калитке, как услышал условленный стук. Облегченно выдохнув, он отодвинул засов. Фуражка Сергеева была надвинута на глаза, и Генри не сразу увидел его лицо. А когда увидел, понял – произошла катастрофа. Ротмистр был бледным до синевы, глаза потускнели, закушенные губы потеряли цвет.

- Что…Что? - только и смог спросить Генри.

Сергеев мотнул головой в сторону флигеля, и они молча прошли туда. Не снимая фуражки, ротмистр сел на кровать, а граф остановился перед ним. Когда тот поднял глаза, он уже понял, что произошло.

- Они расстреляли Государя. Прошлой ночью.

- А семья?

- Тоже.

В это Генри поверить не мог.

- Как вы можете быть уверены? Откуда эти сведения?

Ротмистр повалился лицом в подушку и глухо застонал. Генри вытащил из вещмешка фляжку с водкой.

- Выпейте.

Сергеев послушно сел и, стуча зубами о серебряное горлышко, сделал несколько глотков. Генри смотрел, как двигается кадык на его небритой шее, и в голове у него не было ни одной мысли. Когда ротмистр вернул ему фляжку, он тоже глотнул обжигающую жидкость просто для того, чтобы почувствовать себя живым.

- Простите мою истерику, - глухо сказал Сергеев. Усталым движением он снял фуражку и вытер лоб. – Сведения у меня самые верные.

Он молчал, собираясь силами. Генри присел на кровать напротив и, не в силах, ждать сказал: - Ну?

Ротмистр прерывисто вздохнул и начал: - Я давно решил, что в первую очередь пойду в какой-нибудь храм. Был уверен, что там удастся что-то узнать, если поговорить со священником. Когда зашел, литургия уже кончилась, но люди почему-то не расходились. Я присел рядом с какой-то старухой. Вижу , вынесли перед аналоем канунный столик, и тут батюшка вышел, почему-то в красном облачении, пономарь с кадилом. Думаю, отпевать кого-то будут, но почему облачение красное? И вдруг слышу: - Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего невинно убиенного Государя Императора Николая … Вы знаете, много в жизни моей было, и война…но тут… Да что говорить, нельзя этого описать!... Слушаю батюшку, а в голове одна мысль: - Неправда это, ошибка! Не помню, как дождался конца панихиды.… После подошел к батюшке, попросил о разговоре. Тут и узнал.

– Погодите, - прервал Генри, - он что, вам все так прямо и сказал? Как он мог вам довериться?

- А я его об исповеди попросил, все ему рассказал, зачем приехал. Да и что скрывать, когда он во всеуслышание панихиду по убиенному Государю совершил?

- А он-то откуда узнал?

- Как и от меня, на исповеди. Приходил к нему один из тех…

- А семья?

- Тот про семью не сказал. А потом к батюшке студент один приходил, Горного института. Говорит, вызывали его большевики, просили камни осмотреть, бриллианты там, изумруды.… И он слышал, как говорили, что они в платьях Великих княжон зашиты были и что их штыками добивали, потому что пули отскакивали.

Он опять застонал и, прижав кулаки к глазам, стал раскачиваться из стороны в сторону. Генри потрясенно молчал. И у него в голове вертелась мысль: - Нет, не может быть!

- Дайте еще водки! – попросил Сергеев, выпил, как воду, и лег, отвернувшись к стене.

Так, отвернувшись, он пролежал до сумерек. Хозяйка принесла ужин – жареную на сале картошку, хлеб, молоко – взглянула на него с любопытством. Но ничего не спросила. Генри был рад ее молчанию, тому, что не надо придумывать никаких объяснений. Он хорошо говорил по-русски, но акцент, конечно, чувствовался, и он старался говорить как можно меньше. У него были документы на имя литовца, но пока ему не пришлось ими воспользоваться.

Совсем стемнело. Генри не зажигал света, в темноте поковырял остывшую картошку, есть он не мог. Ротмистр лежал не шелохнувшись. Заснул?

Генри тоже прилег не раздеваясь. Страшная новость, которой сопротивлялось его сознание, стала теперь реальностью. За время своей службы в Росси граф несколько раз удостоился краткой беседы с Императором, тот знал его отца, лорда Арунделла. Генри вспомнил, как они приветствовали Царскую семью на борту яхты «Штандарт» во время их неофициального визита в Британию. Тот день вдруг явственно возник в его сознании – удивительно ясный для Англии день, свежий ветер, раздувавший белые платья Великих княжон и Императрицы. Вспомнился красивый мальчик, Наследник, на руках бравого краснощекого матроса. Император был оживлен, весел.… Неужели их уже нет?

Генри подумал о Наташе. Только что потерявшая любимого отца, как она воспримет еще одну тяжкую для нее потерю? Он как можно скорее должен вернуться к ней. Свой долг он выполнил, теперь время заняться судьбой той, которая была ему дороже всего на свете, дороже жизни.

Граф, наверное, задремал. Из забытья его вырвал резкий щелчок взведенного курка. Он вскочил – на фоне светлого окна (сад был залит лунным светом) темная фигура поднимала руку с зажатым в ней револьвером к виску. Рванувшись, он успел схватить кисть ротмистра, сжав, не давая тому нажать на курок. Они молча боролись в темноте, а за окном, в призрачном свете вдруг запел- защелкал соловей.

- Что вы делаете! Остановитесь, вы же христианин!- шепотом прокричал граф, и сопротивление ротмистра ослабло. Он позволил взять из безвольной теперь руки револьвер, позволил подвести себя к стулу, на который рухнул без сил, но тут же вскочил. – Разве вы можете понять меня! – так же шепотом закричал он. – Моя страна, тысячелетняя Россия, ее больше нет! Государь, его семья убиты жестоко, предательски!

Моей России больше не будет. «К помазанникам Моим не прикасайтесь». Так сказал Господь! России больше не будет. Быть этому месту пусту!

- Я могу вас понять, - спокойно ответил Генри. – Мой предок видел казнь своего короля, Карла I,и сам взошел на эшафот.

- Простите, - ротмистр подошел к кровати, не сел, а упал на нее, посидел немного, сказал мертвым голосом: – Давайте спать. И лег, опять отвернувшись в стене.

Утром, умывшись у колодца, они стали решать, что делать дальше.

- Не хотите остаться здесь? – спросил ротмистра граф. – Чехи скоро будут в Екатеринбурге, а за ними и войска Колчака.

- Нет, - угрюмо ответил Сергеев. – Не хочу иметь с ними ничего общего. Они предали Государя, дали его убить. Не за Россию они дерутся, а за свои поместья и капиталы. Я им в этом помогать не буду.

- Значит, вместе в Петроград?- Генри был рад. Он уже привык к этому человеку, все, что они пережили вместе, сроднило их – Вы уже думали, что будете делать дальше? Я собираюсь увезти княжну из России. Хотите поехать с нами?

Ротмистр поднял на него глаза: - Я не один. Есть еще … один человек. Он запнулся, и граф опять подумал, что речь идет о женщине.

- Хотите взять с собой этого человека? Думаю, это возможно. И вот, что еще. Там в Англии вы сможете найти работу в поместье у моего отца.

- Спасибо. Я решу в Петрограде. Действительно, спасибо.

Вернуться в Петроград удалось на удивление легко. Они пересаживались с поезда на поезд, которые, казалось, опять стали ходить по расписанию, но самом деле это было просто везение. Или промысел Божий.

Весть о расстреле Царской семьи уже распространилась по России. Генри украдкой жадно вглядывался в лица разных людей, обсуждавших новость. Ему казалось, что она должна потрясти всех, так же, как потрясла его. Но нет, какое-то бессмысленное очерствение чудилось ему в том, что говорили эти русские люди, когда-то, как и вся Россия, присягавшие на верность Государю, толпами собиравшиеся, чтобы увидеть его, наверняка приветствовавшие его радостными криками. А некоторые комментарии были настолько жестоки и грубы, что он боялся за Сергеева, боялся, что тот не выдержит и набросится на говорящих. Но ротмистр лишь бледнел и закрывал глаза, казалось, что-то в нем умерло.

Чем ближе они были к Петрограду, тем неспокойнее становилось на сердце у графа. Наташа, пережившая смерть отца, ослабленная нервной лихорадкой, как там она? Может быть, жестокая весть и тревога за него опять привели к болезни?

Поэтому с души у него скатился камень, когда он наконец увидел ее, свет своего сердца, бледную до синевы, тонкую, как тростинка, но здоровую. Радость, вспыхнувшая на ее лице, когда она поднялась ему навстречу в своей пронизанной заходящим петербургским солнцем комнате, наполнила его восторгом. Он бросился к ней, целовал ее руки, низко наклонив голову, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы. Она сама приподняла его голову дрожащими руками и сама прижалась губами к его губам.

До поздней ночи они проговорили в ее комнате. Их никто не беспокоил, Аллан и Дженни деликатно оставили их одних. Генри ничего не скрыл от Наташи, он уже убедился, что эта юная девушка была по-настоящему мужественным человеком. - Какой женой, какой поддержкой будет она мне! – думал он с тайным восторгом, еще не веря до конца своему счастью.

Но известие о том, что вместе с Государем была расстреляна и его семья, болезненно поразила Наташу. Большевики объявили о казни Николая II, но лицемерно утверждали, что семья его жива, так было напечатано в газетах. Графу показалось, что это преступное убийство Государыни и ни в чем не повинных Царских детей, заставило Наташу принять окончательное решение покинуть Россию. Что-то в ней надорвалось, эта страна больше не была ее родиной.

Ночью за бутылкой бренди граф рассказал о своем путешествии Аллану. Спокойствие и надежность друга стали ему большой поддержкой. От него он узнал новости – его отставка, прошение о которой он отправил в Форин офис еще до поездки в Сибирь, была принята. Бьюкенен с облегчением подписал все бумаги. Генри был свободен. Впервые за многие недели он лег в постель, не испытывая чувство опасности.

На следующий день он проснулся полным сил. Он ждал, что застанет Наташу одну в их общей с Алленом и Дженни столовой. Но когда он вошел туда, свежее выбритый, в чистом кителе, там был еще один человек. Он поднялся, по-военному вытянувшись, навстречу графу. Наташа представила его, как ординарца своего отца.

Семен Крутых был из кубанских казаков. Незадолго до своего ареста князь Друзской-Соколинский дал ему отпуск, чтобы съездить в родную станицу – перестали приходить письма от его жены, и Семен , горячо любивший ее и двоих сыновей, не находил себе места от беспокойства.

Глухим голосом Семен рассказал графу о том, что нашел он у себя на родине. Его станицы больше не было - сожженные дома, трупы людей и животных, одичавшие собаки, которые выли у тел своих хозяев. Он сам похоронил то, что осталось от его маленькой семьи, выкопал общую могилу для своих соседей, постоял, пытаясь молиться у холмиков со связанными из жердей крестами, слушая одичалое бесноватое завывание ветра в пустой степи.

Больше никого на свете у него не было, и он вернулся к своему командиру, найдя в Петрограде только осиротевшую Наташу. 

Однажды утром Генри обнаружил, что Наташи  нет в посольстве. То, что он пережил в течение нескольких часов до ее возвращения, стало самым тяжелым воспоминанием в его жизни. Это иногда снилось ему по ночам, и он просыпался, опять ощущая беспомощность и ужас. Наташа вернулась в сопровождении Семена, и, взглянув на ее заплаканное, но в то же время успокоенное лицо, он понял, что произошло. В одном из отдаленных храмов Петрограда старенький священник отпел убиенного князя Друзского-Соколинского, раба Божиего Степана. Освященную землю, которую по обычаю надо было высыпать на могилу, Наташа взяла с собой – где большевики зарыли тело князя, узнать не удалось. Этот узелок с глинистой Петроградской землей она хранила всю жизнь. После ее смерти землю высыпали на могилу леди Арунделл, последней княжны Друзской-Соколинской, как она просила в своем завещании.

В это утро Наташа окончательно разорвала свою связь с большевистской Россией, и отъезд стал стремительно приближаться. 

Как-то само собой, без разговоров и обсуждений, было решено, что Семен едет вместе с ними. Генри прибавилось хлопот, но он не жалел об этом, видя, как светлела Наташа, когда ординарец отца приходил навестить ее. Его приютили однополчане, но он почти каждый день бывал в посольстве, помогая паковать вещи, бегая с различными поручениями, которые доверяла ему Наташа. Иногда по вечерам они сидели рядышком, княжна древнего русского рода и простой казак, вспоминая князя. Наташа чаще молчала, слушая Семена, рассказывавшего ей о жизни князя на войне. Подперев подбородок худенькими кулачками, она не сводила глаз с его лица, и слабая улыбка иногда появлялась на ее губах.

До отъезда оставалось совсем немного времени, когда Генри начал замечать, что Наташу гнетет какая-то мысль. Отвечая на его заботливые вопросы, она пыталась улыбаться, говорила, что все в порядке, но граф сердцем чувствовал - это не так. И он обратился с расспросами к Семену.

Так Генри узнал про Гордеца. Гордец был сыном другого Гордеца, боевого коня и товарища князя Друзского-Соколинского, убитого в Гумбинненском сражении в августе 1914-го. Когда он родился и только встал на свои тонкие дрожащие ножки, князь привел в конюшню двенадцатилетнюю Наташу. Теперь это был ее Гордец, и для Наташи он стал членом семьи. Сейчас он был последним, оставшимся в живых из тех, кого она любила. Ничего ей не было жалко оставить в этой охваченной кровавым хаосом стране, бывшей когда-то ее Родиной, Родиной, которой служили ее предки. Теперь эта страна отвергла ее, убила всех, кто был ей дорог. И единственной живой памятью о ней был Гордец. Мысль о том, что она оставит его здесь, разрывала ей душу.

Генри настолько любил ее, что эта боль стала и его болью. Деятельная натура графа не собиралась мириться с, казалось, непреодолимыми препятствиями, и он стал строить планы спасения Гордеца. Конечно, Семен не мог остаться в стороне от этих планов. В душе любого казака живет любовь к коню, к тому же Семен был готов на все, чтобы помочь княжне.

Их план был почти готов, когда объявился ротмистр Сергеев. Он пришел в посольство вместе с высокой худой женщиной, и граф в душе похвалил себя за догадливость. Генри понравилось ее строгое иконописное лицо, которое иногда освещалось скупой улыбкой. Мужчины обнялись, и ротмистр без предисловий сказал, что решил принять предложение графа Арунделла покинуть Россию. Он и его жена – они обвенчались накануне в маленькой церквушке на окраине Петрограда – смогли обратить в деньги кое-что из своего имущества. Этого должно было хватить на первое время жизни заграницей.

Узнав о предстоящем вызволении Гордеца, ротмистр настоял на своем участии. Генри был только рад этому, ведь он знал, каким надежным помощником мог быть Сергеев.

Наташе и Лизе, жене ротмистра, они ничего не сказали – все предприятие должно было закончиться за один день.

Рано утром в середине августа пыхтящий паровозик привез их в Куоккалу. В нескольких километрах от нее в конце 19 века, когда эта финская земля стала превращаться в модный курорт, князь Друзской-Соколинский построил небольшое поместье. Его жена любила эти места: свежий соленый ветер с Балтийского моря, запах нагретых солнцем сосен, так крепко вцепившихся искривленными пальцами-корнями в песчаную почву, что злобные ветры, бушевавшие здесь зимой, ничего не могли с ними поделать.

Здесь и появился на свет Наташин Гордец, потомок более древнего рода, чем сами Друзские-Соколинские, ведь родословная ахалтекинцев насчитывала пять тысяч лет. Бывая в поместье, Наташа сама ухаживала за жеребенком, а потом стройным красавцем-конем. Она любила скакать на нем вдоль морского берега или по тропинкам соснового леса. Он признал в ней свою госпожу и был верен ей так, как умели быть верными эти благородные животные.

Семен, побывавший здесь накануне с разведкой, разузнал, что в поместье еще остались двое слуг: старая кухарка Арина и конюх, приглядывавший за Гордецом. Но когда пролетка, которую они наняли на станции Оллила, подъезжала к «Соснам» - так называлось поместье Друзских-Соколинских – они услышала шум и крики толпы. Испуганный извозчик остановился перед последним поворотом извилистой подъездной дороги, и трое мужчин вышли. Посовещавшись с товарищами, Генри деньгами и обещаниями заплатить еще больше убедил извозчика ждать их возвращения. Тот поспешил скрыться за поворотом, а граф, ротмистр и казак решили подойти к дому через лес, вплотную подступавший к поместью.

Приготовив оружие к бою, они осторожно подошли к краю леса и, укрывшись за деревьями, стали оценивать обстановку.

Сразу стало ясно, что поместье грабили. Уже громоздились на траве узлы, из которых выглядывали канделябры, настольные часы, какие-то ткани – все, что, очевидно, представляло ценность для грабителей. По виду ими оказались местные жители. Двое из них, громко ругаясь, пытались вырвать друг у друга граммофон. Кто-то еще сновал в дом и обратно, пополняя добычу, но главные события развивались возле конюшни.

- Ироды! Нехристи! – громко кричала пожилая женщина, толкая в грудь солдата, который пытался поджечь хворост, сваленный у ворот конюшни. – Животина чем перед вами провинилась?!

Радом на траве, держась за разбитую голову руками, сидел конюх. Было слышно, как внутри конюшни тревожно ржет лошадь.

- Отойди, бабка! А то и тебе плохо будет! – завопил солдат. - Накатались, наездились на нашей шее! Их не достать, так пусть этот сгорит!

Приезжие переглянулись, и этого оказалось достаточно, чтобы принять решение. Семен тенью скользнул между деревьями и оказался в двух метрах от конюшенных ворот, где уже начал разгораться слабый, почти невидимый в солнечном свете, огонек.

Ротмистр поднял револьвер. Генри видел, как его губы сложились, нет, не в улыбку, в жесткий ненавидящий оскал. Сухо и резко прозвучал выстрел, и солдат, нелепо взмахнув руками, упал на землю и остался там не шевелясь. Генри не сомневался, что тот был поражен прямо в сердце. Грабители замерли, не понимая, что случилось. – Что за черт! – вырвалось у одного, и они завертели головами, стараясь понять, откуда прозвучал выстрел. Но когда над их головами засвистели пули – Генри старался только напугать - они бросились врассыпную.

Семен уже разбрасывал сапогами пылающий хворост. Миг, и он нырнул в темноту конюшни, а еще через мгновенье вылетел оттуда на темно-золотом жеребце. Ноздри коня раздувались, в глазах еще плескался ужас, но Семен твердой рукой смог остановить его. Спрыгнув, он продолжал одной рукой держать дрожащего коня под уздцы, а другой поглаживал по шелковой шее, успокаивая напуганное животное.

- Семен! – женщина бросилась к нему. – Бог тебя привел!

Граф и ротмистр вместе выступили из-за деревьев и вышли на солнечный свет. Женщина в испуге попятилась, но казак успокоил ее.

- Не бойся, Арина, это свои.

Арина вгляделась в их лица, и их выражение ее успокоило.

- Вот что, Арина, коня мы забираем. И тебе здесь больше не надо оставаться.

- Как же? – кухарка всплеснула руками. – А за домом кто приглядит?

- Дом князьям больше не понадобится, а ты не больно грозная защита.

- Куда же я пойду? – доброе лицо пожилой женщины сморщилось, на глазах появились слезы.

Граф выступил вперед и протянул ей деньги. – Вот, возьмите. И Семен прав, здесь вам оставаться небезопасно. Они могут вернуться.

Арина испуганно оглянулась, потом нерешительно взяла деньги.

- Прощай, Арина.

Они двинулись по дороге. Прежде, чем повернуть за поворот, Генри оглянулся. Арина стояла, беспомощно опустив руки, и глядела им вслед.

Удивительно, но извозчик дождался их, несмотря на стрельбу. Может быть, свою роль сыграло обещание денег, а, может быть, честность не позволила ему увезти оставленный седоками вещевой мешок.

Семен надел его и вскочил на Гордеца.

- Ну, значит, как договорились, - Генри взглянул ему в глаза. – Вы уверены, что найдете дорогу?

- Я человек военный, карту читать умею. Тут до Хельсинки от силы три дня ходу. Скажите барышне, что с ее конем все будет в порядке.

- Там вас уже ждут и помогут сесть на корабль. А мы встретим вас в Дувре.

Семен кивнул и пришпорил коня. Когда он скрылся за поворотом, граф и ротмистр сели в пролетку и велели везти себя назад на станцию.

Через три дня поезд «Петроград – Париж» навсегда увез из России графа Арунделла и княжну Друзскую-Соколинскую. Вместе с ними в уютном купе дипломатического вагона уехали ротмистр Сергеев и его жена.

… Я положила на постель последний лист рукописи отца Димитрия , встала и подошла к окну. Луна уже закатилась, но небо светилось серебряным светом, и таким же светом светился снег, покрывший землю. А я была еще там, в далеком лете 1918 года, самого трагичного года русской истории 20 века. То, что дед лорда Арунделла пытался спасти Царскую семью, поразило меня до глубины души.

Когда перестройка в России открыла мне многие документы, долгие годы срывавшиеся от нас, я поняла, как оболганы были наши последние цари. То, что было бело, как снег, сделали черным, как грязь.

Для каждого православного христианина в России причисление Царской семьи к лику святых стало началом возрождения страны. Я помню, как все прихожане нашего храма в одном порыве опустились на колени перед мироточивой иконой царя Николая, которая путешествовала по России, помню чувство глубокого покаяния и огромной радости, когда икона прошла над нами. «Если народ согрешит, царь отмолит», - так говорили наши благочестивые предки. Теперь мы получили царя-молитвенника на небесах.

И страна начала меняться. Появился лидер, который любил Россию, а не свое положение в ней.

История русской княжны и английского графа, так причудливо вплетенная в истории моей страны, настолько захватила меня, что я забыла о своих горестях, и сейчас, возвращаясь к ним, я ощущала, что они отодвинулись от меня, и я смотрела на них как бы издалека. Но глухая боль все еще жила в сердце. Ночь близилась к концу, меня охватила страшная усталость, надо было хоть немного отдохнуть. Вдруг я вспомнила, что не сделала очень важную вещь!

Подарки! Ведь утром все подарки должны лежать под елкой, а я забыла положить свои. Они хранились в отдельном пакете, упакованные в глянцевую бумагу, оставалось только прикрепить к ним карточки с именами. Как ни устала я, это надо было сделать сейчас.

Для Стивена и Дэвида я приготовила павлопосадские шарфы, а для Элиссон шаль. Но ведь был еще и Маркас, о котором я ничего не знал, отправляясь в Олд Мэнор. Что ж, бутылка коньяка в подарочной упаковке должна была исправить дело.

Взяв пакет, я прошла по пустынному безмолвному коридору и спустилась в гостиную.

Там было темно, прогоревший камин загорожен решеткой, но когда я вошла, движение воздуха на мгновение оживило потухшие угли, и красные огни, как тусклые глаза неведомого животного, казалось, следили за мной, умножая тревогу в душе.

Я присоединила свертки к груде других, лежавших под елкой и ожидавших часа своего торжества. Я знала, что там были подарки и для меня, но сейчас меня это не радовало.

Поднимаясь по лестнице и мечтая поскорее добраться до постели, я вдруг услышала скрип двери. Несколько слов, сказанные едва слышным шепотом, донеслись до меня набором звуков. Лестница была почти неосвещена, и я отступила в тень, отчаянно не желая встретиться с кем-либо. Послышался звук шагов, смягченный коврами, и на площадке показался Дэвид. Он на мгновенье остановился, вглядываясь в сумрак, царивший на лестнице, и сердце мое замерло. К счастью, он не стал спускаться, а пошел дальше по коридору, но я успела разглядеть его лицо – напряженное, со сдвинутыми бровями, хранящее следы недавнего хмеля.

У меня уже не было сил размышлять, что бы это значило. Я добралась до своей спальни и, не снимая халата, легла, закутавшись в одеяло. Милосердный сон сразу пришел ко мне.

Меня разбудил легкий стук в дверь – Наташа принесла утренний чай. Я села в постели, наблюдая, как она весело наводит порядок в моей спальне. Я видела, что она счастлива, у меня же на душе царил мрак, но я старательно улыбалась, слушая ее болтовню.

– Вам понравился вчерашний вечер? – спросила она. – Это лорд Арунделл все придумал, специально для вас.

– Все было просто потрясающе, - сказала я, тая боль. – А где вы взяли эти чудесные платья? Они выглядели совсем как настоящие.

- Они и есть настоящие! На чердаке сундуки ими забиты.

- Наверное, приходится много трудиться, чтобы сохранить их.

- Да уж, каждое лето все высушивается и проветривается. К нам обращаются и театры, и киношники.… Вот, например, в сериале «Гордость и предубеждение» есть наши платья.

- Да что вы! Это тот, где Колин Ферт? Мой любимый сериал!

- И мой тоже…. А почему вы не пьете чай?

Я смотрела на чашку и понимала, что не в состоянии сделать даже глоток - горло было сжато нервным спазмом. Мне предстояло прожить здесь, в Олд Мэноре, еще один долгий день. Еще вчера я думала о нем с восторгом, ведь он заканчивался балом, - настоящим балом! - и я надеялась танцевать на нем со Стивеном, а теперь …. Он пугал меня, этот день. Встретится лицом к лицу с Дэвидом, Стивеном, делать вид, что ничего не произошло…. У меня не было для этого сил. Но и испортить его я не могла себе позволить. Где же взять мужества, чтобы не показать свою боль, чтобы улыбаться? Я взглянула на икону Богородицы, и у меня появилась идея.

- Наташа, вы можете мне помочь?

Что-то в моем тоне заставило ее серьезно посмотреть мне в глаза: – Конечно.

- Мне очень надо повидаться с отцом Димитрием. Может ваш отец договориться, чтобы мне оседлали лошадь? Я была бы очень ему благодарна.

- Я сейчас же найду отца и поговорю с ним.

Нэнси вышла, а я быстро умылась и принялась одеваться, повторяя про себя: - Пресвятая Богородице, помогай мне!

Когда Джон, постучавшись, вошел в мою комнату, я была уже полностью одета.

- Веселого Рождества, мадам, - поприветствовал он меня, и я вспомнила, что сегодня в Англии Рождество.

- Спасибо, Джон, и вам веселого Рождества. Наташа сказала …?

- Да, мадам, никаких проблем. Граф еще вчера распорядился предоставлять вам Дарли Мора по первому желанию. Его уже седлают.

- Как это мило со стороны лорда Арунделла. И еще Джон…, я бы хотела выйти так, чтобы меня не видели.

- А никого нет, мадам. Все отправились на рождественскую службу в …

- И … лорд Арунделл?

- Его сиятельство дома. Но он занят с управляющим.

Путь был свободен, и я добралась до конюшни, никого не встретив. Зато в конюшне была Нэнси, и, по-моему, она целовалась со своим Джорджем за минуту до того, как я вошла.

Он поклонился мне, когда смущенная и сияющая девушка представила его и перевела ему мои слова благодарности. Я же могла лишь улыбнуться, стараясь сделать это как можно приветливее.

Джордж вывел оседланного Дарли Мора, а Гордец высунул морду над дверью и печально посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Неужели меня оставят здесь, когда этот несносный Дарли будет наслаждаться свободой?»

Я осторожно погладила его по шелковистой морде, не зная, как утешить его и себя. Вчерашняя прогулка, несмотря на несчастный случай, показалась мне воспоминанием о рае.

Джордж подсадил меня в седло, и вот мы с Дарли Муром рысью отправились знакомой дорогой. Свежий воздух, вид покрытых снегом полей и холмов взбодрили меня, и жизнь уже не казалась такой мрачной. Но когда мы приблизились к дому священника, меня вдруг охватил страх. Что я делаю? Не безумие ли это? Но я вспомнила взгляд Богородицы и взяла себя в руки.

Как и вчера, отец Димитрий вышел на улицу еще до того, как я подъехала к крыльцу. Наверно, он опять работал у окна и заметил меня издалека.

- Что-то случилось? – спросил он, помогая мне слезть с коня.

- Батюшка, исповедуйте меня, - выпалила я сразу и лишь потом подошла под благословение.

Если отец Димитрий и удивился, то ничем не выдал себя. Он только внимательно взглянул мне в лицо и сказал: - Надо пройти в храм.

Я подождала, пока он накинул теплую куртку, и, ведя Дарли Мора под уздцы, мы отправились вверх по холму. Когда мы поднялись на него, я поняла, почему вчера не заметила куполов храма. Деревня лежала в низине, а храм стоял на ее краю, ближе к нам. Я обрадовалась, что и здесь мне не грозили любопытные взгляды.

Храм был небольшим, белый, с одним синим куполом, украшенным золотыми звездами, - Богородичный храм. И, когда привязав Дарли Мора, мы вошли внутрь, я сразу увидела слева от Царских врат большую икону Феодоровской Божьей Матери – семейную икону Царской семьи.

Но отец Димитрий повел меня вниз по крутой каменной лестнице, и мы оказались в нижнем приделе. Это был настоящий пещерный храм. Очевидно, он располагался ниже уровня земли, потому что в нем не было окон. Нас охватила теплая тьма, но отец Димитрий щелкнул выключателем, и свет хрустального паникадила радужными зайчиками запрыгал по затянутым темно- синей материей стенам. В глубине сиял золотой иконостас.

Я огляделась, не веря своим глазам. Отвечая на мой безмолвный вопрос, священник кивнул: - Да, Наталья Степановна хотела, что все здесь как можно больше напоминало семейный храм Николая II в Царском Селе.

Помолчав, он добавил: - Она бывала там не раз. Последний – в Страстную пятницу 1917-го. Государь и вся семья уже были арестованы, но им разрешили побывать в нем на службе. Свой последний крестный ход с Плащаницей они прошли на коленях.

У меня перехватило дыхание. Отец Димитрий ушел в алтарь, а я стояла, чувствуя, как дух этого места овладевает мной. Здесь не раз молилась графиня Арунделл, Наталья Степановна, последняя княжна Друзская-Соколинская….О чем она просила Господа? О чем я буду просить Его?

С большой иконы, слева от царских врат, на меня ласково взглянул Серафим Саровский. «Радость моя, - услышала я в своей душе, - Христос воскресе!»

Отец Димитрий вернулся уже в поручнях и епитрахили поверх подрясника. Он положил на аналой крест и Евангелие. «Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое …» Я упала на колени.

Это не было исповедью в привычном виде. Уткнувшись лбом в Евангелие, обливая его слезами, даваясь ими, я изливала все, что было у меня на сердце. Сколько прошло времени, я не знала – оно исчезло для меня. Всю свою жизнь я открыла перед отцом Димитрием. Свое самовольное житие, когда я считала, что только я судья своим поступкам. Свою слепоту, когда я не замечала благодеяний Божьих, которые я бездумно расточила и только потом поняла, что потеряла. И свой последний обман, который, как и все обманы, не мог принести ничего, кроме горечи и вкуса пепла на губах.

Отец Димитрий не прервал меня не единым словом. Но когда я наконец замолкла, прерывисто вздохнув, он наклонился ко мне и тихо прошептал на ухо: - Помните, Ирина, у Господа на каждый исповеданный грех есть своя особая благодать. Потом накрыл меня епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.

Я возвращалась успокоенная, решив полностью положиться на волю Божью. «В руки Твои предаю жизнь мою, Господи. Только Ты знаешь, что мне на пользу. Да будет на все Твоя святая воля!»

Олд Мэнор встретил меня непривычной суетой. У дверей стояли две машины, еще одна вдалеке, очевидно, направлялась в гараж. Незнакомые слуги вносили в холл сумки и саквояжи. Я поняла, что гости начали съезжаться на Рождественский бал, и порадовалась, что в этой суете обо мне забудут хотя бы до вечера. По боковой лестнице я поднялась на свой этаж. В коридоре мне встретился незнакомый мужчина. Он весело говорил по мобильнику, но вежливо поклонился, проходя мимо, окинув меня любопытным взглядом. Я ответила ему улыбкой.

Вот, наконец, и моя спальня, уже ставшая родной. Сколько всего было передумано и перечувствовано здесь за эти дни! Остался последний этап. Да поможет мне Господь достойно пройти его.

Я устало присела у туалетного столика, вглядываясь в свое отражение в зеркале. Бледное лицо и губы, но на щеках появлялся румянец, вызванный свежим воздухом и морозцем.

В дверь постучали, и сердце мое, замерев на мгновении, отозвалось громким ударом.

- Войдите.

На пороге показался Маркас, и я опять подивилась его огромности. В свитере толстой вязки и джинсах он казался большим зверем, пушистым и опасным.

- Merry Christmas, Iren! Он вошел, держа в руках ворох пакетов, которые положил на подставку в ногах кровати.

- Merry Christmas, Marcus!

Он остановился передо мной, заложив руки в карманы. Его цепкий взгляд исследовал мое лицо, ловя малейшее изменение в выражении. Поделился ли с ним Стивен? Знал ли он о том, что произошло в этой комнате вчера ночью?

- Нэнси сказала, что вы не завтракали, и подарки не взяли. Я посмел принести их сам. Посмотрите?

Я выбрала из свертков тот, который был подписан Маркасом, и развернула его. Чудный шотландский свитер сине-серого стального цвета с вывязанной разноцветными нитями яркой полосой на груди. Я взглянула на фирменный знак Barrie и внутренне поежилась. Дорого, слишком дорого. Моя скромная бутылка коньяка никак не могла сравниться с такой роскошью. И кто говорил, что шотландцы скупые? Хотя, наверное, шотландец шотландцу рознь….

Я с благодарностью посмотрела в темные, глубоко сидящие глаза.

- Спасибо. Великолепный подарок.

- Вам действительно нравится?

- Да, действительно. Очень. Он напомнит об этом дне, когда я буду носить его там, в Москве.

Он поклонился. - А я разопью ваш чудный бреди в компании лучшего друга, и мы вспомним о вас.

Показалось мне или нет, что в глубине его глаз сверкнул огонек?

Я улыбнулась: - Вот и чудесно.

Я не стала разворачивать при нем другие подарки, и он не спросил почему. Что это было: деликатность джентльмена или догадливость разведчика? Но Маркас опять поклонился и пошел к двери.

Уже взявшись за ручку, он обернулся.

- Вы окажите мне честь?

- Да?

- Позволите мне сопроводить вас на бал сегодня вечером?

Я внутренне облегченно вздохнула. После инцидента с Дэвидом мысль о том, как мне появиться на балу, подспудно мучила меня.

- Это будет честь для меня, – улыбнувшись, ответила я.

Маркас захохотал, закинув голову: - Какие мы с вами куртуазные, а?! Зайду за вами в 11.

Он ушел, а я осталась сидеть, перебирая свертки с подарками. Затем развернула подарок Дэвида. Духи. Мицуко Герлен – французская классика. Этот аромат мне не был неприятен, но духи – безличный подарок, и я немного успокоилась. Такое не дарят, когда безумно влюблены.

Подарок Эллисон мне неожиданно очень понравился. Большая фотография Олд Мэнора весной в узкой медной рамке. Когда я смогу спокойно вспоминать свое сентиментальное путешествие в Англию, я повешу ее над диваном в гостиной.

Я помедлила, прежде чем открыть подарок Стивена. Погладила плотную кремовую бумагу с едва заметным золотым теснением, чувствуя, как сквозь нее проникает тепло. Что это могло быть? О чем мне расскажет этот подарок? Будет ли это сувенир от гостеприимного, но равнодушного хозяина или …?

Зачем гадать? Я развернула бумагу. Книга, очень старая. Не веря своим глазам, я взглянула на титульный лист. Это было первое издание «Крошки Доррит» с рисунками Физа и дарственной надписью автора! К ней была приложена заверенная по всем правилам дарственная, дававшая право вывезти книгу из Соединенного Королевства.

Стивен, Стивен! Что ты делаешь со мной? Я не могла сдержать слез. Не в денежной стоимости подарка была его ценность, хотя однажды я прочитала в интернете, что первое издание «Рождественской песни» Диккенса с его подписью было продано за двести тысяч фунтов стерлингов – я бы не продала эту книгу, даже если бы умирала от голода. Но это подарок показывал, что все, что я рассказывала о себе Стивену, он складывал глубоко в сердце.

Я долго сидела, прижимая книгу к груди. Ее кожаный переплет был теплым, и я представила, что это тепло рук Стивена, обнимающего меня. Я помнила это тепло, помнила то чувство защищенности, которое испытала, когда он утешал меня, спасая от ночного кошмара.

- Слава тебе, Боже наш, слава Тебе, - проговорила я вслух. – Благодарю Тебя за все, что даешь мне, грешной.

Слезы мои высохли. Какой смысл был плакать? Надо смириться и принять все, что уготовал мне Господь.

Я провела день, не выходя из спальни. Нэнси принесла мне ланч, затем чай. Она весело болтала, рассказывая о гостях, наводнивших Олд Мэнор. Я слушала вполуха, улыбалась, кивала, иногда задавала какой-нибудь вопрос, чтобы поддержать разговор. Но внутри сердце мое то начинало стучать, когда я вспоминала о подарке Стивена, то в отчаянии падало, когда передо мной вставало его окаменевшее лицо.

Пришло время одеваться, и я проделала все то, что делала в первый вечер своего пребывания в этом доме, но не было в этих привычных действиях предвкушения радости и праздника.

Я была полностью готова, когда раздался стук в дверь.

- Войдите.

Маркас вошел, и я замерла, едва не открыв рот. Он был такой величественный в национальном шотландском костюме! Килт в сине-зеленую клетку прикрывал колени, оставляя на виду мощные икры, обтянутые белыми гольфами. Рубашка с кружевным жабо сияла белизной, которую подчеркивала чернота жилета и куртки с блестящими пуговицами. Так же блестели пряжки на начищенных черных башмаках. Кинжал за поясом, отделанный мехом кожаный кошель. Плед тех же цветов переброшен через левое плечо и приколот бейджем. Единственным современным штрихом в этом головокружительном наряде была черная бабочка.

Он выглядел просто потрясающе! Но и в его глазах, смотревших на меня сверху вниз, я заметила такое неприкрытое мужское восхищение, что мои бледный щеки вспыхнули и голова закружилась, как от шампанского.

Не знаю, заметил ли он, что основу моего наряда составляло вчерашнее маленькое черное платье. Это была идея Вари, моей талантливой подруги. Из легкого черного с серебряной ниткой муслина она сшила многоярусную длинную юбку. Я надела ее поверх платья, и оно преобразилось в роскошный вечерний наряд. Широкая бирюзовая лента вместо пояса, бирюзовые перчатки до локтя, украшения с бирюзой и скромным горным хрусталем, который в лучах люстр засияет брильянтовым блеском, придавали мне немного экстравагантный вид. Я слегка смущалась, но, увидев Маркаса, поняла, что вместе мы составим потрясающую пару.

Он наклонил голову, пропуская меня вперед. Выходя, я заметила герб на его бейдже и девиз - «Petit alta» - « Он стремится к высоким целям».

Когда дверь бального зала растворилась , на нас хлынули потоки света и многоголосый шум, состоящий из музыки, веселого смеха, голосов, шороха ног по паркету.

Одетый в парадную ливрею Джон, улыбаясь, провозгласил: - Лорд Эберкромби и мисс Васильева,- и мне опять, как в первый день, захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю.

Голос Джона тонул в шуме, и услышать его могли только стоящие недалеко от дверей, но наше появление не прошло незамеченным. Множество голов повернулось в нашу сторону. Сначала все они слились для меня в одно лицо, но когда первое смущение прошло, я стала замечать и призывные кокетливые взгляды, которые многие женщины устремили на Маркаса, и не такие откровенные, но заинтересованные, которые бросали на меня мужчины.

Но я хотела видеть только один взгляд. Мимо нас проплывали пары, блестели счастливые глаза молодых женщин, на них с завистью смотрели с гобеленов их сверстницы, которые насчитывали не одну сотню лет. Это удивительный зал, который я видела таким пустым и тихим два дня назад, обрел дыхание и жизнь, предназначенную ему.

Вдалеке мелькнули Дэвид и Эллисон, кружащиеся в вальсе. Дэвид был по-прежнему красив, несмотря на вчерашние излишества, но, наверное, только я могла разглядеть некоторую бледность его лица. Эллисон, не отрываясь, с нежностью смотрела ему в глаза, и я вдруг поняла: «Она любит его! Почему же я раньше этого не замечала?»

Но того, кого я хотела видеть больше всего, не было нигде.

На стене сиял красками ярко освещенный портрет княжны Друзской-Соколинской. Я встретилась с ней глазами. Теперь, зная ее историю, я увидела в этой юной женщине тот стальной стержень воли, подкрепленный горячей верой в Бога, который помог ей перенести все выпавшие на ее долю испытания. Этот стержень я чувствовала и в Стивене. И такие же легкие складки, полные нежности, таившиеся в уголках слегка улыбающихся губ, я замечала и у него.

Все мое существо пронзила тоска по нему. Я хотела видеть его. Пусть он даже не взглянет на меня или посмотрит с презрением, мне все равно! Но он слишком джентльмен, чтобы смотреть на женщину с презрением, даже на такую непутевую, какой я могла ему показаться.

Отбросив смущение, я стала оглядываться, ища Стивена глазами. Но вместо него увидела заинтересованный взгляд человека, чье лицо мне показалось знакомым. Он подошел, чтобы поприветствовать Маркаса, и я узнала в нем того незнакомца, с которым столкнулась сегодня утром в коридоре.

- Эберкромби! Сколько лет, сколько зим! – воскликнул он, обращаясь к моему спутнику, но поглядывая на меня. – Как дела?

- Спасибо, отлично. А у тебя?

- О, все как всегда. Ты представишь меня своей даме?

- Попробую. Она не говорит по-английски и, к сожалению, не разберет твои титулы, но имя, надеюсь, поймет.

Повернувшись ко мне и скрывая усмешку, таящуюся во взгляде, Маркас напыщенно произнес, четко выговаривая каждое слово: Мисс Васильева, позвольте мне представить лорда …, маркиза ….

Мне опять показалось, что я во сне, но, прогоняя головокружение, я наклонила голову и, сладко улыбаясь, произнесла по-русски: - Очень приятно, лорд…

- Все-таки один из титулов не потерян, - в голосе Маркаса была едва заметная насмешка, но новый знакомый не обратил на нее внимание – его заботило другое.

- А ты сможешь сказать ей, что я хочу пригласить ее на танец, любой, по ее выбору?

- Попробую. Маркас явно забавлялся от души, потому что, глядя мне в глаза, произнес какую-то абракадабру, однако удивительно напоминающую фразу на русском языке.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться, и, улыбаясь еще слаще, благосклонно приняла приглашение на вальс.

- Не знал, что ты говоришь по-русски, - поблагодарив меня, сказал лорд ….

- Недавно начал учить.

Лорд …, поклонившись, отошел, еще раз окинув меня взглядом.

- Вы неподражаемы! – сдерживая смех, с восхищением сказала я своему спутнику. – Но будьте осторожны – я могу рассмеяться и выдать ваш обман!

- Не волнуйтесь, я найду выход из положения, только бы вы смеялись, а не грустили.

Значит, он заметил.

Но Маркас не дал мне опомниться.

- Я вижу множество мужчин, кидающих на вас хищные взгляды, - наклонившись, прошептал он мне на ухо. – Поэтому пользуюсь своим положением и приглашаю вас на танец.

Оркестр как раз начал новую веселую мелодию, и Маркас потащил меня в центр зала, где пары выстраивались, собираясь начать танец. Я не успела испугаться, как мой партнер повлек меня, твердой, но бережной рукой направляя мои движения, и я поняла, что это тот самый танец, который я вчера танцевала со Стивеном. Я попала в такт, и музыка понесла меня, смывая грусть. Было так здорово кружиться рядом с Маркасом, с замиранием сердца взмывать вверх в его крепких руках, любоваться его горящими азартом глазами.

Он поднял меня, наверное, раз десять, но совсем не запыхался, когда танец закончился, и я почувствовала, какая сила таится в этом человеке.

Я хотела сказать Маркасу об этом, но к нам подошел еще один его знакомый и тоже выразил желание потанцевать со мной. Произошла такая же церемония представления. Испугавшись, я хотела отказаться, но заиграло танго. Этот танец я умела танцевать и через мгновение оказалась в объятьях нового партнера, тоже весьма искусного.

Мимо нас проплывали пары, мелькали лица, веселые, нежные, счастливые, иногда задумчивые. Веяло духами. Опять мелькнул Дэвид, уже с другой партнершей, но Стивена нигде не было видно.

Может быть, с ним что-то случилось?

Устав мучиться, я решила прямо спросить о нем у Маркаса. Танго закончилось, а мой партнер не отпускал мою руку и пытался пригласить меня еще на один танец. Проклиная себя, я недоуменно пожимала плечами и хлопала ресницами. Наверное, я выглядела, как сладкая идиотка, но так мне было и надо!

Маркас выручил меня и в этот раз. Поблагодарив от моего имени неудачливого поклонника, он отвел меня к стулу, где я с удовольствием присела. Я не успела спросить его о Стивене, потому что увидела, как тот выходит из боковых дверей под руку с Лорой.

Сердце мое болезненно сжалось, и я услышала голос Маркаса: - Я принесу вам что-нибудь выпить.

Я была благодарна ему за чуткость, за то, что он ушел, дав мне возможность незаметно понаблюдать за ними.

Они проходили мимо гостей, кивая и улыбаясь, и все головы поворачивались им вслед. От Лоры невозможно было оторвать взгляда, ее победительная красота сияла отражением в восхищенных взглядах мужчин и женщин. Да, и женщин тоже, потому что такое совершенство не оставляет место зависти. Платье серебристо- жемчужного с легким розовым отливом цвета, обвивало ее стройное тело, как легкая паутина, оставляя обнаженными безупречные плечи и шею, и буйные завитки ярких волос падали на них, как языки пламени. Но больше всего притягивало к себе ее лицо, простодушно радостное, как у маленького ребенка, получившего долгожданную игрушку. И никого, кроме Стивена, невозможно было представить рядом с ней – так сдержанно элегантен и мужественен он был.

Отгороженная от них рядом гостей, я не отрываясь смотрела на эту идеальную пару, упиваясь каким-то горьким восхищением.

Заиграл вальс, мой любимый …. Лора легко положила обнаженную руку на плечо Стивена, он обнял ее за талию, и на минуту они застыли, пристально глядя друг другу в глаза.

Я больше не могла этого выдерживать - ноги сами понесли меня из зала. Я пробиралась сквозь толпу, стараясь никого не толкнуть, бормоча извинения на русском и английском и думая только о том, чтобы не заплакать.

Зачем, зачем я поддалась на уговоры Дэвида и приехала в эту страну? Зачем позволила разбиться ледяной скорлупе, так хорошо защищавшей меня от сердечной боли, позволявшей скользить по поверхности жизни, не обращая внимания на ядовитые шипы? Что мне теперь делать с моим проснувшимся сердцем?....

Я очнулась, ощутив под руками деревянные завитки резьбы какой-то двери. Я толкнула ее и вошла.

Тяжелая дверь важно и медленно закрылась за моей спиной. Шум праздника остался за ней, а я окунулась в столетнее спокойствие библиотеки. Верхний свет не горел, обширное пространство освещалось лишь несколькими настольными лампами и уютным огнем камина. Восхитительно пахло горящим кипарисом. И здесь было множество больших квадратных ваз, наполненных разноцветными тюльпанами, чьи яркие головки светились в полумраке, как драгоценные камни. Висящий над камином огромный венок из остролиста и еловых веток, перевитых алыми с золотом лентами, напоминал о Рождестве. Я подошла поближе и протянула руки к огню. Мне не было холодно, но где-то в глубине таился застывший ледяной комок, и мне хотелось растопить его. Я вглядывалась в игру пламени, надеясь увидеть в извивах огненных струй пляску маленьких саламандр – может быть, это принесет мне счастье? Они не показались мне, но тепло и свет сделали свое дело, стало легче. Опять появилось детское желание подняться по винтовой лестнице на галерею, по пути я погладила зеленые корешки Диккенса, как будто поздоровалась со старым знакомым. Наверху было почти темно, таинственно поблескивали золотом переплеты старинных книг. Вот то место, где я нашла альбом с автографом Байрона. Я остановилась и прижалась к нему лбом. С моих губ были готовы сорваться слова мольбы – о чем? Я не успела додумать. Внизу открылась и закрылась дверь, на мгновение ворвались смех и звуки музыки.

- Ох, как хорошо здесь! - Голос Лоры. – Правда?

- Да, здесь тихо.

А это, конечно, Стивен. Что за злой рок постоянно делал меня свидетелем его интимной жизни? Я знала, что мне надо обнаружить себя, но мгновения шли за мгновениями, а я стояла, по-прежнему прижимаясь лбом к начинавшему теплеть от моей близости переплету, и не могла пошевелиться! Затем, ненавидя себя за это, я встала так, чтобы меня не было видно, и взглянула вниз.

Я могла не опасаться, что меня заметят – эти двое были поглощены друг другом. Лора села на диван, разметав по темной кожаной поверхности свое бальное платье. Ее обнаженные плечи и полуобнаженная грудь отливали жемчугом, отблеск камина вспыхивал и затухал в завитках ярких волос. Она приподняла голову, вглядываясь в лицо Стивена, стоящего рядом с диваном. Он тоже пристально смотрел на нее.

Дрожь пробежала по моей спине – это была сцена из романа. И как в романе я вдруг почувствовала, что проникаю в чувства этих людей как в свои. Они оба были напряжены, но напряжение было разным. Лора была восторженно весела, а Стивен… - в его груди как бы ждала своего часа в желании распрямиться чудовищно сжатая пружина.

-Хочешь что-нибудь выпить? Шампанское? Шерри?

- Нет, лучше просто воды.

- Тут только содовая. Я позвоню, Джон принесет.

-Не надо, - она сказала это слишком поспешно, - содовая сойдет.

Он протянул ей стакан воды, шипящей пузырьками.

Она выпила несколько глотков и облегченно вздохнула: - Как хорошо! Как хорошо, что мы пришли сюда, в эту тишину.

- Неужели ты разлюбила танцы? – Стивен смотрел на нее с легкой улыбкой. Она поняла светящиеся нежность глаза. – Пожалуй, да, разлюбила,… на время. Она лукаво рассмеялась.

- А раньше ты последней выходила из бальной залы.

- Раньше…. Ты хорошо помнишь, как было раньше? А помнишь, как ты первый раз поцеловал меня, здесь?

- Я помню все.

Лора порывисто встала: - Я тоже все помню. Что мы сделали со своими жизнями? Она вглядывалась в его лицо, ища ответа. Стивен молчал.

- Почему нельзя забыть все, что было после того поцелуя? Почему нельзя начать опять с того момента?

Она умоляла, и Стивен не мог промолчать: - Между нами две наших жизни – мы провели их вдалеке друг от друга. Это как пропасть, которую нечем заполнить.

- Любовь все покрывает, ты не раз говорил мне это.

- Это не я, это апостол Павел.

Она подошла к нему совсем близко. Я понимала, что он чувствует запах ее духов, ощущает теплое взволнованное дыхание, слышит стук ее сердца. У кого бы не закружилась голова?

Я видела, как задрожала его рука. Я чувствовала так отчетливо, как будто были им, как хочется ему обнять ее.

И Лора тоже это чувствовала. Она медленно подняла голову и закрыла глаза. Ее губы приоткрылись, ожидая поцелуя.

Он стал наклоняться к ее лицу, не отрывая загоревшихся глаз от этих полураскрытых губ. Я зажмурилась - я не желала этого видеть. И тут раздался стук в дверь.

- О. нет! – воскликнула Лора.

Я открыла глаза - лицо Стивена было непроницаемым. Он помедлили несколько секунд, прежде чем сказать: - Войдите

С галереи мне не было видно вошедшего, но я узнала голос Джона: - Простите, милорд, мне кажется, вам надо вернуться в зал

- В чем дело?- голос Стивена прозвучал немного резко.

- У нас новый гость, милорд. Из Америки.

- О. нет!- опять воскликнула Лора, только ее возглас больше походил на стон.

- Пойдем, - я увидела, как Стивен протянул ей руку, и они исчезли из поля моего зрения. Спустя несколько секунд хлопнула дверь.

Я подождала немного и с бьющимся сердцем стала спускаться вниз. Что случилось? Почему в голосе Лоры прозвучало отчаяние? Может быть, Стивену что-то угрожает?

Я должна узнать, иначе мне не будет покоя.

У двери я помедлила – мне страшно было столкнуться с возвращающимися Стивеном и Лорой, но в коридоре никого не было, и я пошла по направлению к залу, куда вели меня звуки музыки.

И первыми, кого я увидела, когда вошла, были Лора и Стивен в компании какого-то незнакомца. Нет, лицо этого человека было мне удивительно знакомо. Увидев такое лицо, не забудешь его никогда. Он не был юношей, но во всем его облике было что-то мальчишеское, агрессивное и капризное одновременно. А глаза…, увидев его глаза, в которых отражались все чувства, владевшие им в этот миг, я сразу вспомнила его. Патрик Дж., звезда Голливуда, мега звезда.

Он стоял напротив Стивена и Лоры, заложив руки в карманы брюк и покачиваясь с пятки на носок. – Я мчусь через океан в надежде провести Рождество с дорогой женой, как положено примерному мужу. И что же я нахожу? Ты веселишься здесь, забыв обо мне! – голос звучал насмешливо, но его глаза яростно сверкали.

- Престань, Патрик! – воскликнула Лора возмущенно. – Я сказала тебе давно, что я больше не жена тебе!

- Тише-тише, дорогая! Где же твоя английская сдержанность? Хочешь, чтобы о наших семейных делах узнали посторонние?

Лора невольно оглянулась, и я тоже посмотрела по сторонам. Веселье продолжалось, мимо проносились танцующие пары. Казалось, никто не обращал внимания на ссору, но я заметила несколько любопытных взглядов. Невдалеке стоял Маркас, весь его вид показывал, что он увлеченно наблюдает за танцующими, но я была уверена, что он ничего не упускает из виду. С другой стороны я увидела Дэвида. Он не скрывал, что его очень интересует все происходящее. На его губах то и дело вспыхивала ехидная усмешка.

- Не помню, чтобы я посылал вам приглашение, сэр, - холодно сказал Стивен.

О, сиятельный лорд! – актер явно издевался, стремясь вывести Стивена из себя. – Я пришел за своей женой. Ты же помнишь, что пред законом и Богом ты все еще жена мне, дорогая?

- Я никуда не пойду! – Лора говорила тише, но голос ее звенел от возмущения.

- Пойдешь! – незваный гость протянул руку, но Стивен отвел ее своей рукой. Он побледнел, я видела, каких усилий стоило ему держать себя в руках.

- Это мой дом, сэр, и я никому не позволяю командовать в нем.

- Ба! – актер играл на контрасте, противопоставляя шутовскую вульгарность сдержанности графа. – Вызовете меня на дуэль, милорд?

- Для начала давайте уйдем отсюда. Не хочу мешать веселиться моим гостям.

- Я с вами! – Лора ухватилась за его руку, сердито глядя на мужа.

Они вышли втроем, и я услышала смех Дэвида.

Этот глумливый смех возмутил меня, и не только меня. Маркас сразу потерял вид рассеянного наблюдателя и двинулся в сторону Дэвида. Но тот не стал ждать его приближения – он повернулся и исчез в толпе гостей.

Маркас подошел ко мне. – Вы вдруг пропали, чем разбили сердца поклонников, жаждущих танцевать с вами, - начал он шутливо, но, вглядевшись внимательно в мое лицо, сменил тон. – Мне кажется, бокал шампанского вам не повредит.

- Шампанского? Ничего не может быть лучше.

Маркас усадил меня на стул у стены и отправился в бар.

- Замечательная сцена, Люси! Я вспомнила нашу молодость. Неужели мы станем свидетелями дуэли? – раздался сбоку от меня резкий женский голос. Я слегка повернула голову – невдалеке сидели две немолодые леди в роскошных бальных платьях. Недостаток молодости у них компенсировался обилием сногсшибательных драгоценностей.

- Замолчи, Глэдис! - сердито сказала вторая старуха. – Мы здесь не одни.

- Брось, ничего страшного. Я уже все выяснила. Это какая-то русская, она не понимает по-английски. Эти современные русские ужасно невежественны.

- От тебя ничего не укроется, Глэдис. Ты и в гробу будешь рассматривать пришедших на твои похороны.

- Не говори мне о смерти! Зачем умирать, когда происходят такие интересные события? Стивен и Лора опять дают пищу для разговоров!

- Его бабушке это не понравилось бы, - сказала та, которую звали Люси.

- Да уж! Ее светлость леди Арунделл княжна Друзская-Соколинская не одобряла выбор внука.

- А ты по-прежнему не любишь ее. Не можешь простить, что Генри женился на ней, а не на тебе?

- Вот еще, очень надо! – в голосе первой старухи прозвучало возмущение. – Не очень и хотелось!

Люси улыбнулась сморщенными губами: - У меня пока неплохая память, Глэдис. Я ведь помню, как ты плакала в день их свадьбы. Ты всегда надеялась, что Генри дождется, пока ты подрастешь.

- Ты просто злюка! – Глэдис надулась, как маленькая девочка, и подруга примирительно притронулась к ее руке.

- Не сердись, все уже давно прошло. Они теперь оба в могиле. Да и нам недолго осталось.

Они помолчали. Затем Люси спросила: - Почему Натали была против их брака, ты не знаешь? Я имею в виду Лору и Стивена. Красивей пары я не видела за всю свою жизнь.

- Кто знает? Может быть, она считала ее слишком легкомысленной. А Стивен, как ни любил свою бабку, все же пошел против нее. Когда он закончил Сандхерст, они с Лорой обручились. Я помню, как он объявил об этом здесь, в этом зале, на Троицком балу. Лора тогда сияла от счастья.

- И?

- Никто не знает, что произошло. Его сразу вызвали в полк, а потом здесь появился этот молодчик, актеришка. Он тогда еще никому не был известен. Через два месяца Лора бежала с ним в Америку.

Так вот что произошло между Лорой и Стивеном! Я получила ответ на свой вопрос. Юношеская влюбленность, помолвка, а затем разрыв. И вот теперь Лора хочет повернуть время вспять, вернуть ту беззаботную пору первой любви, которая никогда не повторяется - весь опыт моей жизни свидетельствовал об этом. Но хочет ли того же Стивен? Если мотивы поведения Лоры лежали на поверхности, то о том, что творится в сердце Стивена, знал только он сам.

Я вдруг вспомнила первое появление Лоры в Олд Мэнор, мое знакомство с ней, сцену в библиотеке. Вспомнила слова Эллисон: - Она не отступится. И ее и Дэвида явно волновали намерения Лоры. Но почему?

Мои мысли прервал Маркас с двумя бокалами шампанского в руках Он сел возле меня и протянул мне один их них. – Хочу выпить за наше знакомство…,- начал он, но я испуганно прервала его. – Пожалуйста, тише. Вон те леди уверены, что я не знаю английского, они позволили себе откровенные высказывания. Я не хочу ставить их в неловкое положение.

Маркас обернулся к старухам и учтиво им поклонился. Они приветливо закивали, а он, вновь повернувшись ко мне, произнес свою «русскую» абракадабру. Затем, понизив голос, сказал поучительно: - Вы видите, Ирен, к чему приводит обман? Он укоризненно покачал головой, как учитель, отчитывающий ученицу. Я поддержала его игру и умоляюще сказала: - Простите меня, я больше так не буду.

Мы рассмеялись.

- Да, вы, конечно, обманщица, но такая очаровательная обманщица, и я рад, что познакомился с вами.

- Я тоже очень рада.

- Ну, вот давайте и выпьем за это.

Шампанское было восхитительным, оно растопил ледяной нож внутри, который терзал меня с тех пор, как я увидела Лору и Стивена вместе. Я решила, что настал подходящий момент, чтобы, отбросив приличия, расспросить Маркаса обо всем, что меня интересовало. Он был ближайшим другом Стивена, он был разведчиком, я уже убедилась в его удивительной способности проникать в то, что от него хотели скрыть. Я уже набрала воздуха, чтобы выпалить первый вопрос, как передо мной возник лорд …. Он укоризненно смотрел на меня, и я внутренне застонала, вспомнив, что обещала ему вальс, но забыла об этом. Вальс уже звучал, и лорд протянул мне руку. Я умоляюще посмотрела на Маркаса, надеясь на его умение находить выход из любого положения, но он лишь пожал плечами, и я поняла, что мне не отвертеться. Пришлось встать с милой улыбкой – в конце концов, я представляла здесь русских женщин! – и так уже пришлось услышать несколько неприятных комментариев в наш адрес.

Я тут же оказалась в его объятьях, и он увлек меня в круг танцующих. Танцевал он превосходно, и в другое время я бы наслаждалась танцем и любимой музыкой. Но сейчас и ум мой и сердце были полны другим. Лорд пытался назначить мне свидание, я лишь растерянно улыбалась и качала головой, показывая, что не понимаю его.

– Чертова кукла! Почему ты не удосужилась выучить английский?! – он наконец не смог сдержать своего разочарования и, наверное, чтобы компенсировать его, изо всех сил прижал меня к себе – от паршивой овцы хоть шерсти клок, как любила говорить моя мама. Последний раз со мной такое было на студенческой дискотеке! Я растерялась, не зная, что предпринять, но, к счастью, музыка замолчала, и я, уже не заботясь о правилах приличия, выскользнула из его рук, и бросилась туда, где оставила Маркаса.

Но там его не было.

Меня это удивило и даже немного напугало. Я оглянулась и не увидела ни одного знакомого лица. Ни Стивена, ни Лоры, ни Маркаса. Даже Дэвид куда-то исчез. Я вспомнила, что не видела его с момента ссоры между Стивеном и мужем Лоры. Вот в поредевшей толпе гостей мелькнула Эллис, танцующая с каким-то немолодым мужчиной. Вид у нее был слегка усталый, но безмятежный, и я немного успокоилась. Очевидно, ссора благополучно разрешилась. Однако, где же все они могли быть?

Я хотела обойти зал, чтобы поискать Маркаса, но увидела направлявшегося ко мне лорда и выскользнула за дверь.

Большие напольные часы в холле пробили три раза. Это не был час Золушки, но я поняла, что первый в моей жизни бал закончился. Мне больше нечего было ждать, не на что надеяться, и я поднялась в свою комнату, изо всех сил стараясь не дать волю отчаянию.

Комната радушно приняла меня, как старую знакомую. Мне было хорошо в ней в эти дни, но скоро я ее покину, чтобы никогда не возвращаться. Какая-нибудь другая гостья будет смотреть из ее окна на догорающий закат и лелеять в душе несбыточные надежды, потому что все надежды несбыточны.

Подошла к разобранной кровати. На столике стоял накрытый салфеткой поднос, и я вспомнила, что давно ничего не ела. Но есть мне не хотелось. Я стянула надоевшие перчатки и прошлась по комнате, старательно отворачивая голову, когда проходила мимо зеркала - я не хотела видеть эту женщину с печальным лицом.

Нет, я не дам печали уничтожить меня! Я знаю, боль пройдет, если забыть, что у меня есть сердце. – Боль пройдет, боль пройдет, - твердила я себе, изо всех сил сдерживая слезы.

И тут раздался стук в дверь.

Я замерла, глядя на дверь. Кто за ней? Маркас? Дэвид? Или…

Стук повторился, осторожный, но нетерпеливый. Я подошла к двери и открыла ее. Стивен. Я молча смотрела на него, не в силах сказать ни слова.

- Вы позволите мне войти? – голос его звучал глухо.

Я посторонилась, и он вошел, а я осталась у двери, привалившись к ней спиной – ноги у меня подгибались.

Он повернулся ко мне, его лицо было сумрачно, как будто тревога засела глубоко в сердце. Нет, не нежные чувства привели его ко мне. Но я все равно была счастлива, счастлива просто видеть его глаза, прядь волос, как всегда падающую на лоб.

- Я знаю, вы очень устали, но мне нужна помощь. Мне не к кому обратиться. Я знаю, я могу вам доверять. Вы поможете мне?

Он взглянул мне в глаза и прочитал в них ответ.

- Что нужно сделать? – спросила я.

- Пойдемте, – он взял меня за руку и повлек за собой.

Я шла за ним по пустынному коридору, как сомнамбула, смутно различая звуки продолжавшегося бала. Прикосновение его руки было как благословение, как холодная вода для умирающего от жажды. Я была готова идти так вечно. Но он толкнул какую-то дверь, и мы вошли. Я разглядела на стене знакомый портрет и поняла, что мы в его спальне. Лампы не горели, только огонь камина озарял комнату неверным дрожащим светом. Я поняла, что мне надо, наконец, спросить, что происходит, но меня остановил стон, раздавшийся из-за задернутого полога кровати. Я больше не могла оставаться в неведении, и Стивен это почувствовал. Он отдернул полог – на заляпанных кровью простынях лежал человек. Его плечо и грудь были перетянуты повязкой, на которой расплывалось кровавое пятно. Он повернул к нам бледное, искаженное болью лицо, по-прежнему хранившее капризное выражение.

- Зачем вы привели ее, граф? – голос раненого звучал раздраженно. – Мне не нужны лишние свидетели.

- Помолчите, …, вам нельзя разговаривать.

Но актер не унимался: - Я же говорил вам – под угрозой моя карьера. Я снимаюсь в блокбастере, это сотни миллионов долларов. Мой контракт запрещает мне покидать Соединенные Штаты, а тем более попадать в такие переделки. Если все станет известно, мне придется платить чудовищную неустойку, или меня занесут в черный список, и тогда прощай кино. Он опять застонал.

- Вы сами запретили мне пользоваться телефоном. Мне придется съездить за врачом. Я не могу оставить вас одного.

-Да, запретил! Вы не знаете, на что способны эти проныры-журналисты.

- Успокойтесь. Ирина побудет с вами. Она не говорит по-английски и через несколько дней уедет в Россию. Ваша тайна в полной сохранности.

Стивен повернулся ко мне: - Я все объясню потом. Просто посидите с ним. Если что-то пойдет не так, найдите Джона, только его. Больше никто ничего не должен знать.

Он быстро вышел, а я осталась, мучаясь неизвестностью и тревогой. Неужели эта старая злыдня Глэдис оказалась права? Но дуэль, в 21 веке? Невозможно поверить, и все же передо мной лежит раненый человек, совсем недавно нарывавшийся на ссору с графом.

Я подошла и взглянула на него. Он почувствовал это и открыл налитые кровью глаза, в которых плескались раздражение и боль, оглядел меня с головы до ног, и взгляд его изменился – в нем блеснул интерес. Он попытался приподняться, но боль вновь исказила его лицо. Он застонал и откинулся на подушки, закрыв глаза.

Я хотела предложить ему воды, но передумала. Что у него за рана, неизвестно. Может быть, пить нельзя. Я присела на стул у кровати и решила ждать.

Время тянулось в пронизанной молчанием комнате нестерпимо медленно. Огонь в камине прогорал, стало совсем сумрачно и неуютно. Я подошла подбросить угля, и оживившееся пламя бросило свои блики на портрет.

Мне теперь хорошо стало видно ту, которая была на нем изображена. Невозможно было не узнать в этой пожилой даме Наталью Друзскую-Соколинскую, графиню Арунделл, которую я впервые увидела в бальном зале. Наверное, не менее пятидесяти лет пролегли между этими портретами, и все же я сразу узнала ее.

Мы, женщины, боимся старости, потому что страшимся потерять свою привлекательность. Время бывает к нам беспощадно, но есть женщины, которые, становясь старше и даже старея, по-прежнему остаются красивыми. Это те, чье телесное очарование сочетается с красотой души, раскрывающейся с годами.

Та женщина, которую я видела на фотографии, была красива. Хотя лоб ее был покрыт морщинами, и в уголках глаз их тоже было немало, но глаза были все также молоды и также бесстрашно смотрели в лицо жизни. Молоды были и губы, в уголках которых таилась улыбка, полная безмятежного покоя.

Я всматривалась в лицо графини, как бы ожидая, что она ответит на самый главный мой вопрос. О чем предостерегал меня ее взгляд, тот, который я уловила, выходя с Дэвидом из бального зала? Знала ли она, что ее внук станет для меня новой любовью и новым мучением? Или это просто была игра моего воображения?

Раненый опять застонал. – Ну, где же они? – пробормотал он слабым голосом. Как бы отвечая на вопрос, скрипнула дверь, и граф Арунделл ввел в комнату крепкого человека средних лет с загорелым лицом и светлыми густыми волосами. В руках он держал большую кожаную сумку. Следом за ними вошел Джон и стал у двери.

Врач, а это был он, подошел к кровати и взглянул на раненого. Затем он открыл свою сумку, достал упаковку специальных антибактериальных салфеток, тщательно протер руки и наклонился над раненым. Мне не было видно, что он делает – его широкая спина заслонила актера, но стоны и проклятья, донесшиеся с постели, сказали, что осмотр начался. Затем на ковер полетели окровавленные бинты, что-то забулькало, раненый взвыл не своим голосом, но врач молча делал свое дело. Затем из сумки на свет появился шприц, новый вскрик, и врач повернулся к нам, снова вытирая руки салфеткой.

- Рана не опасная, но он потерял много крови, - отрывистым голосом сказал врач, обращаясь к Стивену. – Его нужно доставить в клинику, а через пару дней он сможет вернуться в Штаты.

- К черту клинику! Я не могу светиться, я же вам говорил!

Стивен подошел к кровати: - Доктор Джексон специалист по деликатным делам. Из его клиники информация не просочится, будьте уверены. Вы не можете оставаться в моем доме, когда здесь столько народа. Доктор, он сможет вынести переезд?

- Вполне. Я перевязал его и сделал укол. Он обезболит рану и придаст силы на некоторое время. Если Джон мне поможет, мы доведем его до моей машины.

Джон тут же подошел, и они вдвоем с врачом помогли раненому подняться. Он закинул здоровую руку на плечо дворецкого, а врач обхватил его талию. Они медленно двинулись к двери. Но Стивен жестом остановил их. Выйдя в коридор, он прислушался. Мы тоже замерли на мгновение. Но вот Стивен вернулся в комнату: - Никого нет, можно идти.

Дверь за ними закрылась. Мы остались со Стивеном одни. Казалось, он забыл о моем присутствии. Нахмурившись, он смотрел в горящий камин, о чем-то напряженно размышляя. Очевидно, моя помощь больше была не нужна. Я тихонько двинулась к выходу, но меня остановил его голос: - Вы были в библиотеке. Я почувствовал запах ваших духов.

Кровь бросилась мне в лицо. Ну вот, я и попалась. Но потом где-то в глубине моей души родилось возмущение – я не виновата, что оказалась там, я вовсе не хотела вмешиваться в его жизнь. Просто какой-то рок постоянно ставил меня на его пути.

Я повернулась и с вызовом взглянула ему в лицо: - Я устала и хотела немного отдохнуть. Такие пышные праздники непривычны мне.

- Вам не понравился мой бал?

- Что вы, очень понравился! Но….

- Что же не так?

В моем голосе опять прозвучал вызов: - На этом балу я надеялась потанцевать с его хозяином.

- Да, вы правы - я проявил неучтивость.

Что было в его голосе? Сожаление? Насмешка? Я смотрела в его непроницаемые глаза, которые не отрывались от моего лица, и не могла ничего в них прочитать.

Он молчал, казалось, целую вечность, а затем вдруг вздохнул: - Я тоже не избежал разочарований.

О чем он? Неужели их разговор с Лорой окончился ничем? Но я не успела додумать эту мысль. Он вдруг одним неуловимым движением оказался рядом со мной. Его руки обхватили мои плечи, и теплые губы прижались к моим губам. Затем так же неожиданно отстранился. Его глаза больше не были непроницаемыми, теперь они светились внутренним светом нежности: - Вот о чем я мечтал весь вечер.

Ни о чем не думая, я потянулась к нему – мне нужно было почувствовать его тепло, силу его рук, иначе, мне казалось, я умру. Мы обнялись так крепко, что никто из нас уже не мог сказать, где заканчивается один и начинается другой.

Как долго он целовал меня, я не знаю. Время просто исчезло, была только нежность, нежность, от которой сердце могло разорваться, но удивительным образом наполнялось живительной силой и… слабостью. От этой слабости мои ноги подкосились. Стивен подхватил меня. – Бедная моя, - прошептали теплые губы у моего уха. – Ты совсем обессилила.

Он уселся в кресло и посадил меня на колени. Меня била дрожь, и я прижалась к его груди, чтобы согреться. Я слышала, как сильными толчками билось его сердце, чувствовала сквозь рубашку тепло сильного тела. Он крепко обхватил меня руками, и мы сидели, слившись в единое целое. Я испытывала такое блаженство, такой душевный покой и восторг одновременно, какой не испытывала никогда. Я была как путник, который долго брел в холоде и мраке в никуда, который уже отчаялся найти пристанище, и вот ему приветливо засветили окна уютного дома и самый родной на свете голос сказал: - Входи же, я заждался тебя!

Я не сразу заметила, что по моим щекам текут слезы, а Стивен пытается осушить их легкими прикосновениями теплых губ. – Я …, я плачу не от горя…, - я попыталась объяснить свои слезы, но Стивен прервал меня: - Т-с, я понимаю.

Какое счастье, что ничего не надо объяснять! Я выпрямилась, чтобы взглянуть ему в лицо – в его глазах тоже стояли слезы. Он прижался головой к моей груди: - Здесь мой дом, в твоем сердце.

Мы молчали, глядя друг другу в глаза. Теперь я поняла, что значит: «И будут двое одна плоть». Одно сердце билось в нас, нежность струились между нами так явственно, как будто была водой, живой водой. В это мгновение я понимала его всего, до самой глубины его души, и знала, что моя так же открыта для него.

Такие минуты не длятся долго. Почему мы испытываем неловкость, когда полностью открываемся перед другим, даже самым любимым человеком? Мы развели взгляды, я поднесла руки к волосам – наверное, я ужасно выглядела после всех треволнений этого долгого дня и ночи. Во взгляде Стивена мелькнула улыбка: - Ты прекрасно выглядишь, не волнуйся.

Я постепенно возвращалась к реальности, недавние события, произошедшие в этой комнате, вспомнились и встревожили меня.

- Вы обещали рассказать…. Что же все-таки случилось?

-Вы? – его голос прозвучал настороженно. – Почему ты говоришь мне «вы»?

Я растерялась: - Не знаю…. Все произошло так неожиданно….

Он откинулся на спинку кресла, пристально глядя мне в глаза: - Я сейчас понял, что для меня нет роднее человека. И мне казалось, что ты чувствуешь то же. Я ошибся?

- Нет! – вскрикнула я, боясь, что непонимание, возникшее после полного единения, может стать стеной между нами. – Я люблю тебя!

- Слава Богу! Он опять прижал меня к себе, баюкая как маленького ребенка.- Ты убила бы меня, если бы сказала «да». Знаешь, моя бабушка всегда мечтала, чтобы я полюбил русскую. Она говорила, что в самой совершенной англичанке не поместится и половинка русской души. Теперь я понимаю, что она имела в виду.

Мы оба взглянули на портрет. Графиня Арунделл смотрела на нас,
и в ее глазах светилось понимание и одобрение. Я вдруг вспомнила слова Стивена, сказанные Маркасу в тот памятный сочельник: - Бабушка всегда этого хотела.

Он посмотрел на меня, во взгляде его была такая ощутимая ласка, что мне почудилось нежное прикосновение к моему лицу.

- Ты устала, такая бледненькая. Давай, я провожу тебя.

- Нет, погоди! – я схватила его за руку. – Я должна знать, что произошло, иначе не усну.

- А…, - выражение его лица изменилось, он нахмурился. – Я и забыл…. Глупая какая-то история, и странная.

- Странная?

- Видишь ли, этот человек, раненый, это муж Лоры. Он появился здесь внезапно незваным гостем, пытался предъявить на нее права, очень грубо.

Я не прерывала его, хотя все это было мне известно. Он неохотно продолжил, глядя в камин: - Мы поговорили, и Лора убедила его уехать. Я хотел вызвать такси, но он сказал, что приехал на машине и в помощи не нуждается. Когда он, наконец, ушел, Лора расплакалась. Она была так расстроена, что попросила меня отвезти ее домой. Я отвез ее, вернулся. Не хотел никого тревожить, сам поставил машину в гараж, решил пройти через заднюю дверь и на террасе наткнулся на Патрика. Он лежал в луже крови, а рядом валялась шпага.

- Шпага?!

- Да. Именно ей, как я понял, ему и проткнули грудь.

- Но откуда взялась шпага?

- Это моя шпага, вернее, наша фамильная шпага. Всегда висела в диванной на стене вместе с другим оружием.

Я вспомнила мою экскурсию по дому и комнату, увешанную и устланную бесценными коврами, и коллекцию оружия на стене.

- Что же с ним произошло? Он что-нибудь объяснил?

- Времени не было объясняться. Я позвонил Джону, и мы вместе дотащили его до моей спальни, где я его перевязал. Слава Богу, никто не попался нам по дороге. Джону надо было заниматься делами, весь бал на нем, поэтому я попросил тебя помочь.

- Потому что я не говорю по-английски и никому не смогу рассказать?

Стивен усмехнулся. – Я должен был увидеть тебя. Я, наверное, так истосковался, что схватился за этот глупый случай, как за предлог.

Его слова отозвались блаженством в моем сердце. Он истосковался по мне! В тот момент, когда мне показалось, что надеяться больше не на что, он мечтал увидеть меня не меньше, чем я его.

Но события, которые привели его ко мне, все же были не просто странными. Мне чудилось в них что-то опасное, и опасность эта все еще была рядом.

- Но кто мог так ненавидеть его? Откуда у него мог взяться враг здесь, в Олд Мэнор?

- У него? – пристальный взгляд Стивена напугал меня. – Возможно, что это не его враг.

- Не его?

- Видишь ли, там, в диванной, было две шпаги. А сейчас нет ни одной.

-И? – я похолодела от догадки.

- Нашу ссору кто-то видел. Да и трудно было не заметить. Кто-то пытался представить все так, как будто это была дуэль. Если бы Патрик умер….

Я замерла, вспомнив эту старую щеголиху Глэдис. Как жаждала она скандала! И, возможно, не она одна. Но кому, зачем это было нужно?

Тут новое воспоминание заставило меня снова похолодеть. Взмывающий над барьером Гордец, Стивен, безжизненно лежащий на земле, разрезанная подпруга….

Наверное, на моем лице отразился ужас, потому что Стивен опять крепко прижал меня к себе. – Не надо бояться. Я никому не позволю разрушить наше счастье, сейчас, когда мы только что обрели его.

Он сказал это просто и уверенно, и я сразу поверила ему. Он мягко поставил меня на ноги и встал следом таким энергичным движением, как будто не было для него этого трудного дня. – Нам обоим надо отдохнуть. Бесполезно пытаться сейчас что-то понять и решить. Как это говориться в русской пословице? Утро…?

-Утро вечера мудренее.

- Да, точно. Бабушка часто повторяла мне ее в моих детских горестях. Пойдем, я провожу тебя, мне надо еще заглянуть к гостям.

Мы вышли в коридор. Звуки музыки еще звучали! Кто-то продолжал безмятежно веселиться, а мне казалось, что с тех пор, как я вышла из зала, прошла целая жизнь.

У порога комнаты Стивен опять крепко обнял меня, и я растворилась в теплоте и нежности его рук. Он лишь слегка прикоснулся губами к моим губам, как будто мазнул огненной шелковой кисточкой. Я заставила себя оторваться от него. Открыв дверь спальни, я тихо сказала: - Я люблю тебя! – и проскользнула внутрь. Постояла у двери пока не затихли его шаги, затем медленно разделась, вспоминая все, что было сказано между нами, не веря себе, что это было на самом деле, и легла, укрывшись легким теплым одеялом. Сон сразу унес меня.

В эту ночь сновидения не тревожили меня. Физическая усталость и душевное блаженство, соединившись вместе, подарили мне такой полный отдых, как будто я проспала всю ночь, а не несколько часов. Поэтому, когда меня разбудил стук в дверь, я сразу легко проснулась. – Войдите! – крикнула я, надеясь, что это Стивен. Но это была Эллисон.

Я села в кровати, поправляя волосы и стараясь скрыть удивление. – Доброе утро! – Эллисон поставила на тумбочку поднос с чаем. – Как вам спалось?

- Замечательно, - я не кривила душой, говоря это, и радость, прозвучавшая в моем голосе, заставила Эллисон внимательно посмотреть на меня. – Вам понравился бал?

- О, да! Будет о чем рассказать моим друзьям в России. Но вам, наверное, пришлось много потрудиться, чтобы все так чудесно организовать?

- Всем нам пришлось, слуги сегодня отдыхают - я отпустила всех. Поэтому сама принесла вам чай.

- Вы очень добры! – я действительно была ей благодарна.

- И еще у меня есть к вам поручение, - она остановилась, и мое сердце забилось (Стивен!), но следующие слова не оправдали моей надежды.- Дэвиду пришлось срочно уехать в Лондон – его вызвали звонком прямо с бала. Возможно, он не вернется в Олд Мэнор, но не беспокойтесь, мы доставим вас в Лондон в целости и сохранности.

- Что-то случилось? – я постаралась не показать, как мало меня волнует ее ответ. Дэвид исчез из моей жизни, и я была этому рада.

- Его мать нездорова, - уклончиво ответила Эллисон, и я не стала выяснять подробности. Однако вежливость заставила меня произнести: - Мне очень жаль.

Эллисон неопределенно улыбнулась и сменила тему. – Сегодня некому готовить ланч, поэтому я приглашаю вас поехать в …. Пообедаем вместе, и вы сможете осмотреть местный собор, ему уже шестьсот лет.

Это неожиданное предложение удивило меня, но не обрадовало. Сердце мое рвалось к Стивену. Если я уеду, а он будет искать меня…. И мне еще так много надо сказать ему, признаться в своем глупом обмане.

Я осторожно спросила: - А граф и лорд Эберкромби, где будут обедать они?

Если Эллисон и удивил мой вопрос, она не показала вида. – Лорд Эберкромби неожиданно покинул нас, - в ее голосе звучала скрытая неприязнь. – Но это случается с ним регулярно, он вообще очень неожиданный человек.

Так Маркас уехал? Эта новость огорчила меня, но больше всего я хотела узнать, где Стивен.

- Что касается брата, его пригласил на ланч наш управляющий, им надо что-то обсудить. Мы с вами сейчас одни в доме.

Значит, Стивена я сейчас не увижу. Что ж, чтобы скоротать время до встречи с ним, можно принять предложение Эллисон. К тому же мне хотелось узнать ее поближе, ведь она была сестрой моего самого любимого человека.

Поэтому я весело сказала: - Спасибо за любезное приглашение. Я буду готова через полчаса.

Я была готова даже чуть-чуть раньше, потому что радость, наполнявшая меня, заставляла летать, как на крыльях. Когда я, прихватив сумку, выходила их комнаты, мой взгляд упал на икону Богородицы, и сердце вдруг сжалось – я вспомнила, что не помолилась ни перед сном, ни сегодня утром. – Пресвятая Богородице, спаси нас! – мысленно произнесла я и, перекрестившись, вышла из комнаты.

Эллисон уверенно вела машину несмотря на густой туман, окружавший нас. Утром потеплело, снег растаял, воздух был неподвижным, ощутимо влажным и густым. Пахло прелой листвой и далеким дымком. Я смотрела в окно, но видела лишь смутные тени, пролетавшие мимо.

- В городе туман рассеется, - сказала Эллисон, не отрывая взгляд от дороги. – Здесь это обычное явление осенью и зимой, я имею в виду туман. Иногда он накрывает нас на несколько дней, и тогда кажется, что мы единственные люди, живущие на свете. Бабушка рассказывала, что в Петербурге тоже частенько бывали туманы. И еще наводнения. Она вспоминала, как стреляла пушка, предупреждая о наступлении воды.

Она впервые заговорила о бабушке, и я спросила ее: - Вы были с ней очень близки?

- Она нас очень любила, но все-таки Стивен был ей ближе всех. Наверное, потому что он так напоминал ей отца, князя Друзского-Соколинского. Она говорила, что Стивен необыкновенно на него похож.

- Я знаю, что граф Арунделл был крещен в православной вере. А вы?

- Нет, меня крестили по протестантскому обряду. Мой отец и дед уступили ей со Стивеном, но настояли, чтобы я была настоящей англичанкой. Им казалось, что девочке будет труднее войти в круг сверстниц в школе, если она будут другого вероисповедания. Может быть, они были правы. Вы, наверное, знаете, как жестоки могут быть подростки, особенно в замкнутой среде.

- Да, вы правы, к сожалению, это так. А Стивен…, граф Арунделл, как он справлялся с этой проблемой?

- Стивен никогда не обращал внимания на то, что думают о нем другие. И еще в школе он подружился с Маркасом. Над ними двоими трудно было потешаться.

Я улыбнулась, представив себе Маркаса. Да, печальная участь ждала того, кто посмел бы оскорбить его или того, кто был ему дорог. Я была очень рада, что подружилась с ним, самым близким другом Стивена.

Короткий отрезок пути, оставшийся до городка …., мы проделали молча. В городе тумана действительно не было, но небо, покрытое тучами, не пропускало ни одного солнечного луча, и все выглядело безрадостно. Поэтому мы решили подкрепиться, прежде чем осматривать собор, который казался удивительно огромным для такого небольшого городка. Его мощные стены были, наверное, видны отовсюду. Сложенные из огромных камней, прорезанные небольшими окнами, они сразу напоминали о романском стиле. Собор должен быть намного старше, чем говорила Эллисон. Я представила его мрачные холодные нефы, и тепло небольшого ресторанчика, в который мы вошли, показалось особенно приятным.

Я с интересом разглядывала внутренне убранство. Он тоже, должно быть, был очень старым и не скрывал этого, а с гордостью подчеркивал. Много старинного резного темного дерева, натертого до блеска, громадный камин, в котором на радость замерзшим путникам пылали поленья, распространяя приятный аромат, который смешивался с запахом свежезаваренного кофе, булочек и еще чего-то очень аппетитного. Я вспомнила, что не ела уже сутки. Хозяин почтительно поприветствовал Эллисон и усадил нас недалеко от камина на обитый кожей диван за тяжелый блестящий деревянный стол.

Нам принесли завтрак – традиционная яичница с беконом, сосиски, кофе, намазанные маслом тосты. Все оказалось удивительно вкусным, или мне это казалось от голода, но ела я с удовольствием. Я так увлеклась едой, что голос, раздавшийся у нашего столика, заставил меня вздрогнуть.

- О, привет!

Я подняла голову – рядом стояла Лора. Немного бледная, но по-прежнему прелестная, она внимательно смотрела на Эллисон. – Можно присесть?

- Конечно, - мне показалось, что Эллисон удивлена и даже испугана, но не подавала виду. Лора уселась рядом со мной лицом к Эллисон.

- Как удачно, что я встретила вас. Я думала, что не смогу попрощаться. Мой поезд уходит через сорок минут.

- Попрощаться?

- Я уезжаю, возвращаюсь в Америку. Может быть, мы больше не увидимся.

Эллисон уже не скрывала удивления, и, отвечая на ее взгляд, Лора сказала: - Мой приезд был ошибкой. Я думала повернуть время вспять, но это никому не под силу, даже мне.

Она невесело рассмеялась. – Зато теперь я поняла, почему нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Лицо Эллисон как-то странно исказилось, но она справилась с собой и сказала: - Счастливого пути. И не надо загадывать на будущее. Я верю, что мы еще встретимся.

- Разве что вы с Дэвидом приедете в Америку. Не упускай своего шанса, Эллисон. Держи его обеими руками.

Она встала, натягивая печатки, и только сейчас, кажется, заметила меня. - О, Ирэн, - сказала она по-русски, – приятна знакомства. И засмеялась, так же как в первый вечер нашей встречи.

- Мне тоже очень…, - начала я, но она уже пошла по проходу к двери, и головы всех мужчин поворачивались ей вслед.

Эллисон как будто окаменела. Она сидела, уставившись перед собой, комкая в руках салфетку. Я смотрела с удивлением, не понимая, почему ее так поразили слова Лоры. Она подняла на меня глаза: - Нам надо вернуться домой, срочно.

Она быстро расплатилась, и через несколько минут мы понеслись сквозь сгустившийся туман обратно в Олд Мэнор. Эллисон не произнесла ни слова с того момента, как мы выехали. Мне даже казалось, что она забыла о моем присутствии. Я смотрела на ее напряженный профиль – она вся была поглощена своими мыслями. Машина неслась на предельной скорости, если бы мы в этом тумане столкнулись с кем-нибудь, конец был бы неизбежен. Но не это волновало меня. Я вдруг вспомнила все те странные события, которые произошли в Олд Мэнор за последние двое суток, и мне стало страшно.

Я не выдержала: - Эллисон, что происходит? Вы пугаете меня.

Она повернула ко мне бледное лицо и повторила: - Нам надо вернуться домой, срочно.

Машина по-прежнему летела вперед, мимо нас промелькнул, отчаянно сигналя, едва видимый в тумане грузовик. Испуганная, я стала мысленно читать 90-й псалом: - Живый в помощи Вышнего в крове Бога Небесного водвориться….

Вот из тумана вынырнули величественные очертания Олд Мэнора. Резко затормозив у парадного входа, Эллисон выскочила из автомобиля и побежала вверх по ступенькам. Я бросилась за ней.

Мы влетели в холл, и тут раздался выстрел. На минуту мы замерли, глядя друг на друга. Лицо Эллисон было мертвенно бледным, и глаза ее казались двумя темными провалами в этой белизне. Я не знаю, что она смогла прочитать на моем лице, скорее всего она вообще меня не видела, таким бессмысленно остановившимся был ее взгляд.

Мне хотелось встряхнуть ее, но она, повернувшись, бросилась бежать в сторону библиотеки. Мое сердце бешено колотилось от страха, когда я бежала за ней.

С размаха она ударилась всем телом о дверь и влетела в библиотеку. Я услышала ее страшный крик: - Не-е-т! и внутри у меня все оборвалось.

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, - шептала я, на подгибающихся ногах входя в библиотеку. То, что я увидела, заставило меня замереть от ужаса.

Стивен стоял у письменного стола. Свет, падающий от настольной лампы, хорошо освещал его. Он прижимал руку к виску, а по щеке его текла кровь. Темное пятно расплывалось на белой рубашке, куда падали тяжелые капли.

Посреди библиотеки, раскинув руки, лежал лицом вниз Дэвид, и струйка крови медленно растекалась по блестящему полу. Над ним, прижав его коленом, наклонился Маркас.

- Не-е-т! – опять по-звериному закричала Эллисон. Она бросилась к Маркасу, силясь оттолкнуть его. Тот поднялся, а Эллисон упала на колени пред телом Дэвида, вцепившись себе в волосы. Казалось, она сошла с ума. – Что, что ты сделал с ним, негодяй?!

Маркас засунул руки в карманы брюк. Меня поразило выражение его лица – в нем смешалось презрение и жалость. – Он хотел убить вашего брата.

Она подняла глаза, в них светилась бешеная ненависть. – Ты…, ты…, - наверное, ей хотелось выкрикнуть проклятья, но язык не повиновался. Она упала на тело Дэвида и завыла, как волчица.

Как будто оживленный этим выражением бесконечного горя, Дэвид пошевелился и застонал. Так он жив! Слава Богу! Оцепенение, охватившее меня при виде ужасной сцены, спало. Я подбежала к Стивену и протянула ему чистый носовой платок. Он благодарно сжал мне руку, но глаза его не отрывались от сестры.

Смеясь и плача, она пыталась приподнять Дэвида, но ей это плохо удавалось. Наконец, она смогла перевернуть его на спину. Его лицо было окровавлено, из разбитого носа текла кровь, под глазами начинали вспухать синяки. Очевидно, он получил мощный удар в лицо, и я знала, кто его нанес, кто вложил в этот удар всю долго копившуюся неприязнь. Маркас! Это милость Божия, что он оказался здесь!

Но Эллисон, по-видимому, так не считала. С ненавистью она крикнула ему: - Да помогите же мне поднять его, животное!

Маркас одной рукой сгреб стонущего Дэвида за рубашку на груди и почти кинул в стоящее рядом кресло. Тот откинул голову назад, пытаясь слабой рукой стереть кровь со своего лица. Эллисон сорвала шелковый шарф с шеи, быстро намочила его водой из вазы с цветами и приложила к переносице своего кузена. Затем достала из сумки, которую бросила рядом, влажные салфетки и стала бережно вытирать его разбитое лицо. На брата она даже не взглянула.

- Эллисон? – в голосе Стивена звучал вопрос, но Эллисон не повернула головы. Она нежно шептала что-то Дэвиду, проводя салфетками по его лицу. Салфетки набухали кровью, и рядом с креслом уже выросла небольшая окровавленная горка.

- Эллисон?

Наконец она повернулась к брату.

– Что? – в ее голосе звенел вызов.

- Тебе все равно, что со мной?

- С тобой? Я и так вижу, что с тобой все в порядке.

Стивен молчал, и это молчание было сильнее всех упреков. Эллисон, несомненно, была в шоке, но этот молчаливый упрек задел ее. По-прежнему стоя на коленях у кресла стонущего Дэвида, она заговорила, и голос ее звучал хрипло: - Да! Я люблю его! Всегда любила, с самого детства! Неужели ты этого никогда не замечал?

- Нет, - Стивен говорил почти шепотом.

- Ну конечно! Это только тебе и Лоре доступны чувства! А я, по-твоему, просто бесчувственное дерево!

- Я никогда так не думал. Когда-то я надеялся, что ты и Маркас….

- Маркас? – она презрительно засмеялась. – Зачем мне это животное?

Я невольно взглянула на Маркаса. Оскорбление не задело его – он по-прежнему смотрел на нее с жалостью.

- Я всегда любила только Дэвида! А теперь я его жена! Мы поженились месяц назад.

Это признание поразило всех нас. Я вспомнила нежные письма, которые Дэвид писал мне месяц назад. Как он упрашивал меня приехать в Англию! Зачем ему это было нужно?

Но Стивена волновало другое: - Но почему вы сделали это тайно? Неужели ты думала, что я буду мешать тебе? Ради твоего счастья я был готов примириться с любым.

Эллисон молчала. Тут впервые заговорил Маркас. Нагнувшись, он поднял валявшийся под креслом пистолет и, взвешивая его на руке, сказал: - Конечно, ее заставил молчать этот подонок.

- Не смей его так называть! – вскипела Эллисон. – Ты и реснички его не стоишь!

Маркас только презрительно улыбнулся. – Ну, герой, - обратился он к Дэвиду, и в голосе его тоже звучало презрение, - хватит изображать из себя несчастного. Что ты за мужик, сдулся от одного удара! Можешь нападать только исподтишка?

Дэвид с усилием поднял голову, в его глазах, как и в глазах Эллисон, светилась ненависть. Но смотрел он на Стивена.

Тот ответил ему пристальным взглядом. Мы все замерли, наблюдая за их молчаливой дуэлью. Я стояла рядом со Стивеном, и мне хорошо была заметна бледность, заливавшая его лицо. Рука, прижимавшая окровавленный платок к виску, еле заметно дрожала. Мне хотелось поддержать его, взять под руку. Но я не смела.

- Сиятельный граф Арунделл, - Дэвид заговорил, и его хриплый голос звучал издевательски, - благородный владелец Олд Мэнора! Тут голос сорвался, и Дэвид почти прошипел, не скрывая ненависти: - Проклятый везунчик!

- Я всегда знал, что ты ненавидишь меня, но не мог понять, за что. И мне в голову не могло придти, что ты способен на убийство.

Дэвид выпрямился в кресле и раздраженно отвел руку Эллисон, пытающуюся удержать шарф у него на переносице.

- Я думаю, дело в поместье, - прозвучала сухая реплика Маркаса.

- Ты думаешь! - передразнил Дэвид. – Что ты можешь понять? Ты такой же, как он. У тебя есть Мердли. А я? Олд Мэнор- место, где прошло детство мой матери, а мне здесь места не было! Ведь я всего лишь сын берейтора!

- Ты мог приехать сюда в любое время. В детстве ты жил здесь месяцами.

- И что из того? Этот дом никогда не был моим! А я люблю его! Понимаешь, люблю!

- А мою сестру ты любишь?

Дэвид непонимающе уставился на Стивена, как будто сначала не понял, о ком идет речь, затем устало махнул рукой: - Эллисон очень хорошая, она всегда была добра ко мне. Я знал, что она любит меня. Я собирался сделать ее счастливой.

- И для этого хотел убить меня?

- Да. Я хотел убить тебя и жалею, что мне этого не удалось! Его голос сорвался на визг.

Эллисон встревожилась: - Дэвид, перестать, ты губишь себя! Ты слишком взволнован!

Она повернулась к брату: - Перестань допрашивать его! Ты же видишь, он ранен!

Стивен с горькой улыбкой взглянул на нее: - Ты знала? Знала, что он собирается убить меня?

Лицо Эллисон задрожало. Шок начинал проходить, выражение ее глаз стало более осмысленным. Она закрыла лицо руками и зарыдала.

- Дружище, мне очень жаль, но думаю, она знала, - голос Маркаса был полон сострадания.

- Я думала, я успею! – слова толчками прорывались сквозь рыдания. – Когда я узнала, что Лора уезжает, я сразу помчалась сюда….

- Лора? Причем здесь Лора?

Ответил Дэвид. Голос его был полон горечи: - Ты столько лет прожил один и не проявлял никакого намерения жениться. Олд Мэнор мог бы достаться нашим детям, моим и Эллисон. Но тут появилась Лора, было ясно, чего она хочет…. Я не мог рисковать мечтой всей своей жизни!

- Подпруги - твоих рук дело? А ранение Патрика?

Но Дэвид больше не собирался откровенничать, он откинулся назад и закрыл глаза.

В наступившей тишине были слышны тяжелые рыдания Эллисон. Они просто разрывали душу – такая была в них безнадежность. Стивен подошел к ней и погладил ее по голове.

- Сестричка, это твой дом, как и раньше, Но этому человеку здесь больше делать нечего.

Маркас вытащил из кармана мобильник: - Звоним в полицию?

- Нет! – вскрикнула Эллисон, отрывая руки от распухшего лица. – Нет, пожалуйста, нет!

Но Маркас смотрел на Стивена. Тот покачал головой: - Не надо.

- Ты простишь ему? Этому подонку? – в голосе Маркаса звучало негодование.

Стивен молча взглянул ему в глаза, и Маркас, выругавшись, сунул телефон обратно. Стивен подошел к креслу и встал перед Дэвидом. Испуганная Эллисон попыталась заслонить Дэвида, но Стивен отвел ее рукой. Несколько мгновений он всматривался в лицо кузена, затем сказал лишенным всякого выражения голосом: - Убирайся.

- Он не может сейчас никуда ехать, ему нужен врач! – выкрикнула Эллисон.

Дэвид со стоном поднял голову, и наши глаза встретились. Его распухшие губы на мгновение скривила злобная ухмылка, скорее тень ухмылки. Наверное, ее заметила только я – мое сердце сжалось от предчувствия беды.

- Спасибо, Ирен, за помощь, - сказал он. – Жаль, что ничего не получилось, но ты старалась. Он взглянул на Стивена: - Она ведь смогла тебе понравиться, правда? Не везет тебе с женщинами.

Меня захлестнул ужас, и, не помня себя, я закричала: - Нет, это неправда!

По-английски.

Стивен так резко повернулся ко мне, что покачнулся. Я хотела поддержать его, но он отдернул руку.

- Это неправда, - повторила я упавшим голосом. Он посмотрел на меня расширившимися глазами, бросил на пол окровавленный платок и вышел .

- Если ты сейчас же не уберешься отсюда…, - Маркас не говорил, а рычал. Эллисон подхватила поднявшегося Дэвида и повела его к выходу. На пороге Дэвид оглянулся на меня, в его глазах сияло торжество.

Я упала в ближайшее кресло и замерла в нем, чувствуя, как все во мне замерзло.

Опять хлопнула дверь. Я осталась в библиотеке одна.

За окном белел туман, огонь в камине казался тусклым и безжизненным, все краски вокруг померкли. Оглушенная всем произошедшим, я не могла собраться с мыслями. Передо мной мелькали лица – страдающее Эллисон, злобное Дэвида, презрительно-жалостливое Маркаса. И последний взгляд Стивена. Я сжалась в кресле, пытаясь задавить острую боль в сердце.

Сколько я так просидела, не знаю. Учительский будильник подвел меня, выключился. Наверное, от шока я впала в оцепенение, что-то среднее между сном и явью, потому что, когда рядом со мной раздался голос Джона, я не смогла понять, как он здесь оказался.

- Граф распорядился, чтобы вас доставили в Лондон, как только вы соберете вещи.

Я подняла глаза – лицо Джона было непроницаемо.

Что мне делать? Броситься к Стивену, умолять выслушать меня, каяться в обмане? Наверное, всякая разумная женщина так бы поступила. Но я не могла. Никогда я не умоляла ни о чем ни одного мужчину. Никогда не выпрашивала любви. Дьявольский совет: «Сами предложат и сами все дадут» был камнем преткновения в моих отношениях с мужчинами. И сейчас я не могла побороть свою гордость.

Значит, надо со смирением принять, то, что выпадет на мою долю.

Я спокойно сказала Джону: - Я буду готова через час.

Как пролетел этот час, я не заметила. Машинально вынимая вещи из шкафа, складывая их в чемодан, я думала только о том, что произошло. Нет, не думала, просто передо мной раз за разом, как повтор видео, мелькали лица, звучали слова, я даже ощущала запах горящих в камине поленьев. И все это не осознавалось мной как реальность. Может быть, я сейчас проснусь, и все это окажется страшным сном, воплощением моих страхов, неверием в возможность счастья? Но нет, думать так все равно, что прятать голову в песок.

Я оглядела комнату, пытаясь понять, все ли собрала. Почему Нэнси не пришла мне помочь? Ах, да, Эллисон сказала, что слуги сегодня отдыхают. Мне стало грустно, что я не попрощаюсь с этой милой девушкой, с которой успела подружиться. Я вынула шелковую косынку, вручную расписанную моей подругой-художницей, и положила на кровать. Пусть останется ей на память.

Постучавшись, вошел Джон. Он выглядел таким как всегда. Может быть, он не знает о том, что произошло? Я улыбнулась ему: - Рада была познакомиться с вами, Джон. Он низко поклонился: - Для меня это была честь, мадам.

Подхватив чемодан, он вышел из комнаты. Я надела парку, накинула капюшон на голову и в последний раз оглядела свою спальню. Она все еще была моей, но пройдет несколько дней, и она станет частью воспоминаний, а потом превратится в грезу.

- Прощай, - сказала я одними губами и вышла вслед за Джоном.

У парадной двери уже ждал автомобиль, шофер стоял рядом, сняв фуражку. Джон усадил меня, положил чемодан в багажник. Шофер занял свое место, завел мотор….

-Стой! – мое сердце замерло, потом обреченно забилось опять – Маркас бегом спускался по ступеням, натягивая перчатки.

Он уселся рядом со мной:- Я провожу вас. Не хочу, чтобы Англия осталась в ваших воспоминаниях негостеприимной.

Машина тронулась. И передо мной в обратном порядке замелькали картины, которые я увидела впервые четыре дня назад. Вот и выезд из поместья. Львы по-прежнему охраняли его, надменно глядя прямо перед собой.

Маркас молчал. Я понимала, что он предоставляет мне право начать разговор или ехать в безмолвии. Сделав над собой усилие, я спросила его: - Как чувствует себя лорд Арунделл?

- Физически неплохо, пуля лишь содрала кожу у него на виске. Но я все же вызвал врача. Думаю, он скоро подъедет.

- А …остальные?

- Эллисон увезла своего мужа от греха подальше.

- Кто же позаботиться о графе?

- Джон с ним. Более верного сердца не найти.

- И более надежного друга, чем вы. Но как вы оказались в доме? Эллисон сказала мне, что вы неожиданно уехали. Я жалела, что не попрощалась с вами.

- Правда? – напряженное лицо Маркаса смягчила улыбка. – Ну вот, видите, мы еще раз встретились.

- Бог да благословит вас! - слова вырвались из самого моего сердца.

Что-то дрогнула в его лице и, не желая показывать своих чувств, он быстро заговорил: - Я не думал никуда уезжать, но…. Помните, как мы расстались? Пока вас не было, я вышел на террасу подышать. Там были Эллисон и этот….Они не видели меня. Я не собирался прислушиваться, но … Эллисон была в таком волнении. Она цеплялась за него и все время повторяла: - Прошу тебя, прошу тебя! А он оторвал ее от себя и так холодно, так жестко сказал: - Выбирай, или я или он. Она просто поникла, я думал, она упадет. Потом она что-то прошептала, я не расслышал, что. Он поцеловал ее и ушел, очень быстро.

Мне стало любопытно , что он задумал. Признаюсь, я никогда ему не доверял. Ну, мне не трудно было проследить за ним. Он уехал на своей машине по направлению к Лондону, но ехал недолго, свернул в рощу. Я проехал мимо. Потом повернул обратно и тоже нашел укромное местечко. Спал в машине вполглаза и утром увидел, как он повернул обратно в Олд Мэнор. Мне пришлось двинуться по проселочной дороге, путь некомфортный, но короткий. Так что я уже был в доме, когда он приехал. Ну а дальше, я думаю, вы понимаете, что произошло.

- Если бы не вы…, - я замерла от ужаса, представив, что могло произойти. – Пресвятая Богородице, благодарю Тебя!

- Да, думаю, без помощи высших сил здесь не обошлось. Ведь я мог и не выйти на террасу.

Маркас замолчал. Я вглядывалась в его усталое лицо и чувствовала, как благодарность к нему наполняет мое сердце. После всех треволнений, он не забыл обо мне, почувствовал, как мне было необходимо присутствие близкого человека. Если бы его не было сейчас со мной, боюсь, отчаяние уже завладело бы мной. Оно никуда не ушло, оно дожидалось своего часа, но сейчас у меня не хватило бы сил справиться с ним.

- Я не могу понять, зачем Дэвид так настаивал на моем приезде в Англию? Ведь он писал мне нежные письма, а сам уже женился на Эллисон.

-Думаю, он давно вынашивал план убийства Стивена. Вовсе не для своих детей он мечтал завладеть Олд Мэнором. Он сам хотел обладать им. Но он понимал, что без помощи Эллисон ему не справиться. А она любит брата, они близнецы, разорвать такую привязанность нелегко. Мне жаль, но я думаю, вы ему были нужны, чтобы шантажировать Эллисон, надавить на нее, возбудив ревность.

Бедная Эллисон! Я вспомнила, как она говорила Дэвиду: - Я не могу! Не могу!

Какая мука была в ее голосе!

- Но мне трудно понять, неужели страсть к обладанию поместьем может толкнуть на убийство?

Маркас немного помолчал, прежде чем ответить на мой вопрос: - Я познакомился с ним, когда Стивен пригласил меня погостить у них во время школьных каникул. Я сразу раскусил его, сразу почувствовал его зависть и ненависть к Стивену. Видите ли, его отец….

- Я знаю, мне рассказали историю замужества его матери.

- Мне кажется, его отец был достойный человек. Он женился по любви и не хотел, чтобы по этому поводу были какие-нибудь подозрения. Он был кем-то вроде социалиста, презирал аристократов. Настоял, чтобы Дэвид учился в обычной школе, хотя у его жены были деньги, чтобы отправить его в Хэрроу или Итон. Но Дэвид был другим. Настоящий парвеню, хотя в нем половина крови одного из древнейших родов Англии. Он проводил в Олд Мэнор все каникулы, и я не раз замечал его муки, когда он знакомился с друзьями Стивена и Эллисон и ему приходилось называть свою фамилию. Нам всем это было безразлично. Знаете, наши титулы, они ко многому обязывают. Поступать недостойно, зная какое количество славных предков стоит за твоими плечами, … это затруднительно. Но мы, во всяком случае, Стивен и я, никогда не считали себя кем-то особенным из-за наших титулов. Но для Дэвида его простая фамилия была просто трагедией.

Он опять замолчал. Молчала и я. Все силы вдруг покинули меня. Я посмотрела в окно – там уже мелькали пригороды Лондона.

- Куда вас отвезти, мадам? – голос шофера, раздавшийся из переговорного устройства, напугал меня. Я даже не заметила, что он поднял стекло, отделившего его от нас.

Мой номер в гостинице был оплачен еще за два дня, но…. Нет, оставаться здесь, прислушиваться к каждому стуку в дверь, видеть в любом прохожем на улице Стивена было свыше моих сил.

Я вопросительно посмотрела на Маркаса. Он, несомненно, понял, какой вопрос я хотела ему задать, но ответил непроницаемым взглядом. Значит, надежды нет.

- Пожалуйста, отвезите меня в Хитроу.

Машина нырнула в какой-то переулок, и через несколько минут мы понеслись по трассе, на которой сквозь густой туман мелькали указатели – Хитроу - 20 миль, Хитроу - 10 миль….

Я достала из сумки блокнот и написала адрес моей электронной почты.

- Вы ведь вернетесь в Олд Мэнор? – спросила я у Маркаса. Он кивнул.

- Пожалуйста, - я протянула ему листок, - передайте это отцу Димитрию. Если сами не сможете, попросите Нэнси.

Он молча положил листок в карман. Сквозь туман уже светилось грандиозное здание аэропорта, словно электрическая гирлянда, опущенная в разбавленное молоко. Мы подъезжали. Шоферу пришлось сбавить скорость – нас теснили автомобили, грузовики, знаменитые лондонские двухэтажные красные автобусы.

Вот и пятый терминал. Машина остановилась. Я повернулась к Маркасу: - Дальше я сама.

- Позвольте, я вам помогу.

- Нет, давайте простимся здесь.

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Как могло случиться, что за такой короткий срок – всего двое суток – мы стали так близки? Я увидела печаль в темных глубоко посаженных глазах Маркаса. Повинуясь минутному порыву, я обняла его. Он крепко прижал меня к своей груди. Как мне хотелось остаться в этих дружеских объятьях! Как хотелось, чтобы кто-то взял мою жизнь в свои надежные руки! Но нет, мне это не суждено. Мой удел – одиноко идти по жизни столько, сколько еще отпустит мне Господь.

- Прощайте.

Я вышла из машины. Маркас вышел следом и стоял с непокрытой головой, пока шофер вынимал мой чемодан из багажника. Я в последний раз улыбнулась им обоим и пошла к входу в аэропорт.

Аэропорт - лучшее место для разбитых сердец. Его шум, суета, многоголосый многоязыкий говор не дают погрузиться в себя. Я со страхом подошла к стойке моей авиакомпании - ведь мой билет станет действительным только через два дня. Но мне повезло, я восприняла это как помощь Пресвятой Богородицы. Усталая, но очень вежливая девушка сказала, что из-за тумана рейсы на Москву были задержаны и несколько пассажиров отказались от билетов. Мой самолет улетал через два часа, и уже объявили регистрацию на рейс.

Как в тумане я прошла все процедуры, в зоне ожидания купила в магазине несколько первых попавшихся мне на глаза сувениров для друзей, выпила кофе в баре. Когда, наконец, я попала в самолет и заняла свое место у иллюминатора, оказалось, что все другие места в моем ряду свободны. Самолет двинулся, набирая скорость, вот, по холодку в сердце, я поняла, что он оторвался от земли.

И тут меня накрыло. До этого момента я каждую секунду ждала, что меня окликнет Стивен, каким-то образом узнавший, что я улетаю, примчавшийся в аэропорт…. Но теперь все было кончено.

«…все воды Твои и волны Твои прошли надо мною».

Уткнувшись лбом в темный иллюминатор, я тихо рыдала, зажимая рот руками. Мне казалось, что мое сердце все расширяется и расширяется и скоро, поднявшись, перекроет мне дыхание. Слезы текли по лицу потоком, удержать который я не смогла бы под страхом смерти.

«Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?»

Стюардесса несколько раз прошла мимо меня и, наконец, предложила мне воды. Я помотала головой, но она все же принесла мне высокий холодный стакан. Я попыталась сделать глоток, но у меня не получилась, и я зажала стакан в руке, время от времени прикладывая его ко лбу, когда мне казалось, что я проваливаюсь во тьму.

Чей-то голос прозвучал рядом. Я подняла голову – высокий молодой человек смотрел на меня с состраданием удивительно чистыми ясными глазами. Он протянул мне маленькую смешную плюшевую обезьянку: - Don’t cry, please!

Я взяла ее, попытавшись улыбнуться, но губы не слушались меня. Я с благодарность покивала ему головой. - Don’t cry, please! – еще раз повторил он и отошел.

Собрав все силы, я заставила себя выпить воды, намочила носовой платок и протерла лицо. Затем, обняв обезьянку – о такой я мечтала все свое детство! – откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Тупое оцепенение – не сон и не явь – было реакцией моего тела, желавшего спасти меня от безумия. Я уже ничего не чувствовала, ни о чем не думала, ничего не замечала вокруг меня – я просто была. Я как бы оказалась в стеклянной комнате, в которой кроме меня никого не было. Там, за ее стенами, наверное, текла жизнь, о которой напоминали неясные тени, приглушенные звуки. Но здесь был холод, пустота и одиночество.

Стюардесса осторожно тронула меня за плечо: - Скоро приземляемся, мадам. Пристегните ремни.

Я открыла глаза – горели предупреждающие надписи, самолет пошел на снижение. Я с трудом пристегнулась – что-то мешало мне. Взглянув, я увидела зажатую в левой руке обезьянку и не сразу вспомнила, откуда она взялась. Затем вспомнила сочувственный взгляд чистых глаз, и сердце опять сжалось от боли потери. Но, по крайней мере, оно еще билось.

Посадка, прохождение паспортного и таможенного контроля, получение багажа – все прошло как во сне. Когда я вышла из дверей Шереметьевского аэропорта, была уже глубокая ночь. Страшный мороз охватил меня. Я взглянула на светящееся табло – 31 градус!

Аэроэкспресс довез меня до Белорусского вокзала, а там я взяла такси. Вокруг сияла Москва, готовая встречать Новый год – елки, гирлянды, разноцветные огоньки в окнах спящих домов. Вид предпраздничного города всегда рождал в душе радость, но сегодня ее не было, была одна пустота. Стеклянный холодильник стал моим домом.

Вот и мой подъезд. Я поблагодарила водителя, расплатилась и вошла в тепло дома. И здесь были приметы праздника – веселые плакаты с улыбающимся Дедом Морозом, сказочно красивой Снегурочкой, забавными зверятами. Лифт поднял меня на одиннадцатый этаж. Моя квартира встретила меня темнотой и молчанием. На минуту она показалась мне чужой – мое сердце потянулось назад, в огромную спальню с пылающим камином, где я провела всего четыре дня. Всего четыре, но мне они казались целой жизнью, в которой было все – ожидание счастья, его обретение и страшная потеря.

Я включила свет, и давно знакомые вещи радостно метнулись мне навстречу. На мгновение мне стало стыдно, как будто я предала свою прежнюю жизнь, все, что я передумала, перечувствовала, пережила в этой квартире. И это старое ореховое трюмо, неуклюжий, но добротный шкаф, небольшой ковер, несмотря на почтенный возраст сиявший яркими красками - все эти вещи, доставшиеся мне от мамы, были свидетелями той жизни. Я погладила дверцу шкафа, как бы прося прощения, разделась и прошла в комнату, которая служила мне и гостиной, и спальней, и кабинетом. Раздвижная дверь, отделявшая кухню, была сложена, за ее темным окном сияла праздничным светом Москва.

На домашнем телефоне светился зеленый огонек автоответчика. Я решила прослушать записи, а потом отключить телефон. Сотовый я отключила еще перед отъездом в Англию.

Запись была одна, и, конечно, от Вари.

-С возвращением, Иришка! Надеюсь, ты рада вернуться домой, несмотря на все заморские красоты и прекрасного принца. – Я горько улыбнулась. – К сожалению, мы сможем наговориться нескоро. Муж преподнес мне чудный новогодний подарок – две недели на теплых морях. Так что с наступающим Новым Годом! Целую!

Я выключила телефон и облегченно вздохнула. Как хорошо, что подруга уехала. Две недели мне хватит, чтобы немного собраться силами. Я не из тех, кто любит делиться проблемами с близкими. Как раненое животное, я предпочитала забиться в свою норку и там пережить самое тяжелое. Может быть, потом я смогу рассказать ей о своей поездке спокойно. Конечно, не все, потому что всего не расскажешь.

И тут это «все» опять навалилось на меня. Слезы потекли потоком, я упала на колени перед иконой Спасителя, твердя только одно: - Господи, помилуй мя, грешную!

Больше я ничего не говорила, ни о чем не просила. Зачем? Ведь Господь и так знает, что у меня на сердце.

«Господи, пред Тобою все желания мои, и воздыхания мои от Тебя не утаятся».

Эти несколько минут перед иконой дали мне силы добраться до постели. Я сбросила одежду, оставив ее валяться у кровати, и улеглась, укрывшись с головой. Вот опять передо мной возникли глаза Стивена, клок волос, падающий на лоб…. Я с усилием отогнала эту картину. Господь смилостивился надо мной, и я уснула.

Следующие три дня были ужасными. Я просыпалась, вспоминала Стивена и начинала плакать. Когда силы иссякали, я опять засыпала, чтобы, проснувшись, начать плакать снова. Только ночью я могла немного отдохнуть, я не видела его во сне.

Утром 31 декабря, проснувшись, я встретила взгляд Спасителя - в Его глазах были сочувствие и любовь, и это отрезвило меня.

«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененный, и Я успокою вас».

Я помолилась лежа, встать сил не было. Потом, шатаясь от слабости, добрела до холодильника – подруга наверняка что-то для меня купила. Нашла рыбный паштет и хлеб, согрела чайник.

Я пила чай, сидя за столом, который стоял у окна. Валил крупный снег, поглощавший те звуки, которые могли долететь до одиннадцатого этажа. Но, когда я вышла на балкон – морозный воздух обжег кожу и легкие и взбодрил меня - я увидела внизу поток машин, спешащих по тротуарам людей, которые были нагружены яркими пакетами и свертками. Некоторые вели за руки детей или несли замотанные в зеленую сетку елки.

Новый год приближался, и его надо было встречать. Я вернулась в комнату и оглянулась по сторонам. Варя провела перед моим приездом уборку – спасибо, добрая душа!

Но все-таки я нашла для себя дело. Во времена своих прежних трудностей я поняла пользу физической работы. Мытье зеркал, чистка раковин и ванны, сметание пыли с книг, которые занимали место на книжных полках от пола до потолка, помогло провести несколько часов, почти не вспоминая о Стивене. В прихожей мой взгляд упал на нераспакованный чемодан, я протянула руку, чтобы открыть его, но тут же отдернула. Нет, я не могла сейчас открыть этот чемодан, в недрах которого лежал подарок Стивена. Это было все равно, что разрыть свежую могилу. Я сделаю это потом.

Смеркалось, и я поняла, что смогу выйти на улицу, не привлекая к себе внимания покрасневшими вспухшими глазами. Но я все равно надела бейсболку с длинным козырьком, прикрывавшим лицо, да еще накинула на нее капюшон парки.

В ближайшем супермаркете я купила суши, бутылку шампанского, зеленый салат, лимон и авокадо. Добавила в корзину плитку швейцарского шоколада и несколько апельсинов. Праздничное угощение получится на славу.

Выходя из магазина, я заметила между дверями, бездомного, который держал в покрасневших руках три пушистые еловые ветки, протягивая их снующим мимо людям. Но его никто не замечал, все смеялись, болтали, торопились за покупками или домой. Впервые за сегодняшний день слезы навернулись мне на глаза, но жалела я не себя. «Это брат мой»,- мелькнуло у меня в голове. Я вытащила все деньги, которые были у меня в кошелке – мелькнуло несколько фунтовых банкнот – и отдала ему. Пока он ошеломленно разглаживал бумажки замершими руками, я забрала веточки и ушла.

Дома я накрыла стол своей любимой скатертью, поставила красивую тарелку, хрустальный бокал, положила серебряные приборы. Еловые ветки поставила в вазу и красила одним блестящим шаром – получились мини-елка. Я оглядела стол – чего-то не хватало. Разрезала апельсин и положила под елку. Его свежий запах смешался с чуть слышным еловым. Вот теперь все было как надо.

Теперь в ванну. Последние годы я встречала Новый год одна, но всегда готовилась к нему так, как будто ждала гостей. Вот и сейчас я сделала то, что всегда. Ванна с душистой горьковатой пеной смыла с меня усталость последних тяжелых дней. Конечно, чуда не произошло, и в зеркале я увидела бледную женщину с ввалившимися глазами, но мне было все равно. Я надела новое платье, купленное незадолго до отъезда в Англию, туфли на шпильке. Причесала влажные волосы, подкрасила губы и села за стол.

Включать телевизор не хотелось, но сидеть в тишине – значит опять вызвать в душе невыносимую тоску, и я нажала на пульт. Замелькали яркие краски новогоднего шоу, веселые бодрые голоса поздравляли с наступающим, звучала музыка, звенели бокалы. Я открыла свое шампанское и сразу выпила целый бокал этого удивительного вина. Оно мягко ударило в голову и, как ватой, обволокло мои напряженные нервы. Руки у меня дрожали, когда я пыталась подцепить палочками суши, поэтому я взялась за вилку. Тяжелое старинное серебро привычно легло в руку, напомнив все новогодние праздники моей жизни. Я вспомнила папу и маму и помолилась о них.

Вот и поздравление Президента. Когда начала бить куранты, я не смогла придумать никакого желания, только попросила от всей души: - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!

Отгремел гимн, на экране опять началась праздничная кутерьма, а я сидела, уставившись в пространство. Передо мной лежали триста шестьдесят пять дней пустыни, и я должна была как-то их прожить. Пока я одна, но скоро закончатся каникулы, я выйду на работу, увижу коллег, учеников. Все они будут расспрашивать меня о моей поездке, впечатлениях, и мне надо будет улыбаться, изображать энтузиазм, говорить о том, как все было удивительно и чудесно. Когда-то Блок написал: «Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться!» Наверное, и он пережил муку, сравнимую с моей, и знал, о чем писал. Где взять силы, чтобы жить?

Был только один выход, один шанс, чтобы попытаться выбраться из мрака отчаяния. Еще шел Рождественский пост, и я решила говеть.

Дни побежали, наполненные монотонным порядком: домашние утренние молитвы, литургия в храме, возвращение домой по праздничным улицам, полным веселья, в котором мне не было места, короткий отдых, вечерняя служба, вечернее молитвенное правило, сон.

Только в храме тоска отступала, моя молитва, сливаясь с другими, многократно усиливалась, и я порой явно чувствовала присутствие Господа, в свете Которого все беды тускнели и казались неважными. Но стоило мне выйти из храма – все начиналось сначала.

В промежутках между службами, когда я вытягивала усталые ноги на кровати, давая им передышку, я пыталась читать. Но это оказалось невозможным. Стоило мне открыть книгу, как между мной и страницей вставало лицо Стивена. Я видела его глаза, слышала голос.

...«Я понимаю, что вы чувствуете. Я чувствую то же самое. Мы как два земляка, которые встретились вдали от дома. Восток завораживает. Тот, кто побывал там, сохранит его в сердце навсегда»….

…«Вы так увлеченно это говорите, что мне уже не терпится взять в руки какой-нибудь роман Достоевского. С чего вы посоветуете мне начать?

- Начните с «Подростка». Я его очень люблю. Но, конечно, самый любимый – это «Братья Карамазовы».

- Я обязательно прочту»….

Моя жизнь стала похожа на детский калейдоскоп, в котором картинки складываются из одних и тех же осколков стекла. Только в моем калейдоскопе все стеклышки, за исключением нескольких, были свинцово-серыми.

Иногда я выходила из того душевного оцепенения, в котором пребывала, и с удивление замечала жизнь вокруг себя.

…- Куда ты идешь? Красный свет, не видишь? – раздался за моей спиной снисходительный мужской голос.

- А ты возьми меня за руку! – женский голос звучал слегка капризно, как у девочки. Так говорят те, кого любят.

Они обогнали меня на переходе – немолодая пара, высокий худой мужчина и маленькая кругленькая женщина. Их пальцы переплелись, они шли очень близко друг у другу, стараясь коснуться плечами. Я улыбнулась, радуясь за них и одновременно чувствуя боль в сердце, ощутив свое одиночество.

… Он стоял посреди дороги, широко расставив ноги, засунув руки в карманы дорогого пальто.

Я стала обходить его, когда он окликнул: - Эй! Постой!

Что-то в его голосе заставило меня остановиться. Он взглянул мне в лицо, осклабился: - Э-э, да ты уже старушка. Песок сыпется?

- Вы остановили меня, чтобы обидеть? Вы удивительно любезны, - я пошла дальше.

Он закричал вслед как-то растерянно:- Что?! Стой!

Я шла не оглядываясь. Он догнал меня: - Стойте!

Я остановилась. Люди обходили нас, опасливо стараясь держаться подальше.

- Я всех вас здесь могу купить! Сейчас брошу, и они сцепятся. Как собаки!

Он выхватил из кармана смятую пачку денег.

Я с интересом посмотрела на него – первый раз я лицом к лицу столкнулась с подобным человеком. Раньше я даже сомневалась, что такие существуют на свете.

- Я думаю, вы вряд ли кого-то сможете купить.

- Что же мне делать? Я больше так не могу! – он смотрел на бумажки, судорожно сжатые в кулаке – доллары, евро, рубли – смесь его жалкого могущества.

Он поднял на меня больные глаза и опять спросил: - Что же мне делать?

-Я не знаю. Но, может быть, там вам смогут помочь, - я указала на храм Николая Чудотворца, весело сияющий золотыми куполами в лучах заходящего зимнего солнца.

- Думаете, смогут?

- Мне помогают.

В его взгляде мелькнуло что-то вроде сочувствия: - Простите, я действительно хотел вас обидеть. Вы очень красивая.

Я наклонила голову: - Бог простит, и вы меня простите, - и пошла своей дорогой. Через несколько минут не удержалась, обернулась – он всходил по ступеням храма.

- Господи, - попросила я молча, - помоги страждущему рабу Твоему, имя его Ты и Сам знаешь, Господи.

Утром шестого января, в православный Рождественский сочельник, я причастилась. Я пришла на раннюю службу, когда было еще темно. Накануне прошел ледяной дождь, и обледеневшие провода оборвались под своей тяжестью. Храм освещался только лампадами и свечами и от этого казался меньше и уютнее. У амвона с двух сторон уже стояли наряженные елки, приглушенно светясь игрушками. Удивительный родной запах ладана, елок и горящих свечей , ангельское пение хора: «Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе.»

Я стояла среди прихожан, ожидающих исповеди, и горячо молилась, прося Господа оставить мои согрешения и умирить мою душу. Батюшка выслушал мою сбивчивую исповедь, которую я пролепетала, давясь слезами. Он ничего не сказал мне, но его рука ласково легла мне на голову, когда он читал разрешительную молитву.

Подходя к чаше, я просила только об одном – чтобы Господь помог мне справиться с моим отчаянием.

Когда я вышла на паперть, солнце уже вовсю сияло, отражаясь в окнах домов. Я остановилась на минуту ослепленная и услышала за спиной: - Бедные, бедные! Как же вам тяжело!

Я обернулась на этот полный сострадания голос позади меня – старушка крестила деревья, закованные в панцирь ледяным дождем.

Я как бы проснулась, вышла из душевного оцепенения, в котором жила последнее время. Березы и липы смиренно клонились под тяжестью ледяной корки, терпеливо ожидая освобождения, которое непременно придет. Их смиренная покорность пронзила меня до глубины души, к глазам подступили слезы, потекли по щекам.

– И это пройдет, - вспомнилось мне, и я примирилась со всем, что произошло.

Да будет на все воля Твоя, Господи.

Весь остаток дня я проспала, как убитая. Когда я открыла глаза, было совсем темно, но я не испугалась, что опоздаю на праздничную службу – мой учительский будильник подсказал, что время еще есть. Тело согрелось под пуховым одеялом, и я понежилась еще несколько минут, глядя из темноты комнаты на сияющую Москву. Душевная боль, все последние дни просыпавшаяся вместе со мной, не ушла, но притихла, спрятавшись где-то в глубине души. Я знала, что она еще долго будет жить там, но уже не сможет взять надо мной верх.

Надо было вставать и собираться на службу. Перед уходом из дома я приоткрыла форточку, но она вдруг широко распахнулась, и теплый, почти весенний ветер, наполненный запахом тающего снега, обдул мое лицо.

Ощущение весны сопровождало меня по дороге в храм. Ветер уже почти высушил растаявшие тротуары, обледеневшие деревья сбрасывали с себя ледяную корку, и ее осколки шуршали и звенели, разметаемые потоками воздуха.

Улицы были пустынными, но чем ближе я подходила к храму, тем больше людей появлялось на них. Идущих в храм сразу можно было отличить от хмельных гуляк, уже слегка уставших от необходимости праздновать Новый год. Для православных праздники только начинались, и они были бодры и сдержано веселы. Детские голоса особенно радостно звучали в эту ночь, когда более двух тысяч лет назад Святое Дитя появилось на свет и освятило все на века вперед.

Особенно много детей толпилось в вертепе. Слезы подступали к глазам, когда я видела их, серьезных, торжественных, кладущих поклоны перед колыбелью Спасителя. Один мальчик, совсем крохотный, украдкой положил в нее конфетку.

Я вошла в храм в толпе прихожан, присоединившись вместе со всеми к Рождественскому тропарю: «Рождество Твое Христе Боже наш….»

Служба завершилась под утро. Погода опять изменилась. Похолодало, но морозец был небольшим, он только не давал растаять снегу, крупными хлопьями ложившемуся на землю. Сквозь этот снег ярко светила луна, и я шла, подняв голову, и вглядывалась в нее, чувствуя, как снежинки нежно прикасаются к моему горящему лицу.

«Завтра я поеду в Троицу», - решила я. Мне вспомнилось первая поездка, то удивительное чувство соединения со всеми моими единоверцами, сотни лет прибегавшими к покрову святого Сергия, которое повторялось при каждом посещение.

Да, я не знаю имен своих предков, живших сто, двести лет назад. Но я знаю, что они, как и я, были православными христианами, и это роднило нас больше, чем кровь.

Мой дом спал, когда я подошла к нему, не светилось ни одно окно. Замершими руками я вытащила ключи, и тут….

- Ирина!

Я замерла. Сердце застучало гулко, оглушающее. Нет, показалось.

- Ирина!

Я обернулась.

 

Он шел ко мне, освещенный луной, которая серебрила снег на меховом воротнике его куртки, а я смотрела, не в силах поверить, что это наяву, что это не сон. Он остановился в двух шагах, напряженно всматриваясь в мое лицо, и вдруг протянул ко мне руки. Я , как слепая, качнулась вперед , в объятья крепких рук, и замерла, закрыв глаза. Теплые губы коснулись моего уха, родной голос прошептал: - Я больше никуда тебя не отпущу. Я молча прижалась к его груди. Так мы и стояли посреди Рождественской ночи, с которой начиналась наша новая жизнь.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/