Колин Голл

 

All about Grace*

1. По большой дороге, которая берет начало в Истаме и проходит непосредственно через парк Никерсон, в сторону Барнстейбла в тихих сумерках мая три лошади в упряжке тянули старый дилижанс на ржавых рессорах. Этот видавший виды дилижанс раньше был почтовым и как таковой принадлежал Почтовому департаменту США, однако последнее время, после небольшой реконструкции в 1847 году, стало быть, всего пять лет назад, он стал применяться как дорожный, и его часто можно было видеть между этими городами. В виду того, что уже порядком стемнело, сидевший наверху возница достал под ногами фонарь, внутри которого была лампа с китовым жиром, зажег фитиль и повесил фонарь на крюк, так что, свисая с крыши, он освещал салон через запыленное окно. Внутри находились две пары пассажиров, их составляли: две старые женщины в темных закрытых платьях, какие обычно носят вдовы Массачусетса, - они возвращались с похорон, и мужчина с девушкой. Простая шляпка и скромное серое платье из дешевой материи, свидетельствовали о крайней бедности этой девушки. Мужчина с тонкими усами был заметно старше ее и одет лучше. Хоть она и молчала, что-то указывало на то, что она удручена коротким ее с ним знакомством и это и в самом деле было так. Между тем одна старая леди дремала, в то время как другая, опустив голову, о чем-то думала, пальцы ее рук, лежавших на животе, были сплетены, кроме больших, этими пальцами она делала вращательные движения. Когда дилижанс остановился, она выглянула в окно и без всякого любопытства устремила взгляд в темный двор. Потом коснулась спящей приятельницы, а когда та проснулась, тихо сказала: « Ярмут». Та кивнула и, бросив через ее плечо взгляд в окно, ответила: « Уже? Ну, так пойдем, подышим воздухом». « Пойдем, у меня ноги отекли от долгого сидения». Пока у них шел этот разговор, мужчина выбрался наружу и, подняв руки, взял с крыши свой чемодан, а затем и узел, принадлежавший девушке. С ней он вошел в гостиницу « Old Bell».
“All about Grace” - Все о Грейс

С этой самой минуты мы, как будет видно из дальнейшего, ни разу больше не увидим старых женщин, но, взяв в соображение еще и то, что с ними в Ярмут прибыли также мужчина и девушка, будем следить только за судьбой последней. Впрочем, впоследствии обнаружится, что с ним случилось, и куда он исчез. Девушка вошла в гостиницу вслед за ним, он внес ее и свои вещи, огляделся и подошел к высокому столу с откидной доской, на ней лежала регистрационная книга и чернильница с гусиным пером. Положив руку на стол, он посмотрел на девушку, она тут же опустила глаза, но шум за спиной заставил ее обернуться. Появился хозяин гостиницы. Он был одновременно и портье. Обычно внешность человека отражает его характер, а посему я сразу скажу, как он выглядел, чтобы у вас сложилось о нем хоть какое-то представление. Так вот, он был высокого роста, худой, даже можно сказать, костлявый, у него было узкое, морщинистое лицо с глубокими носогубными складками, тонкий длинный нос, глаза темные, а лоб высокий, каким он бывает у облысевших мужчин в зрелом возрасте. Он прошел через боковую дверь и оказался внутри конторки. Все в нем указывало на грубого и скупого человека, который во всем себя ограничивает по этой причине. На обоих гостей он произвел самое неприятное впечатление.
-У меня осталась только одна гостевая комната с ванной. Два доллара за ночь, - сказал он.
-Только одна?
-Да, свободных постелей нет.
-Если вы найдете еще одну отдельную комнату для этой леди, я заплачу пять долларов.
-Она согласится спать с моей женой?
-Разумеется, раз у нее нет выбора, - сказал мужчина за девушку, та с кротким видом, хранила молчание.
-Девушка – ваша дочь? – спросил хозяин, поглядывая в ее сторону.
-Она – моя дочь!?
Водворилось молчание, которое ни хозяин, ни гость не могли нарушить по той причине, что оба были в замешательстве.
-Быть может, вам это не покажется странным, но леди следует за мной в Чатам, где я намерен на ней жениться, - решительным тоном объяснил мужчина. - Клянусь честью, хороший вы задали мне вопрос! Она моя невеста.
- Ах, вот как! В таком случае, вас можно поздравить, - нашелся с ответом хозяин гостиницы, и к тому, что сказал, присовокупил. - Желаю, чтобы хорошо устроилась ваша свадьба. А теперь, полагаю необходимым просить вас зарегистрироваться по всей форме, - распишитесь только за себя и заплатите мне пять долларов.
-Значит, комната с ванной? Признаться, у меня на уме одно лишь желание – смыть дорожную пыль.
-Под словом ванна, не следует понимать чугунную ванну с теплой водой. В моем отеле она подменяется дубовой бочкой, - ей не меньше ста лет, она вполне вместительна и удобна.
-Хорошей тебе ночи, Грейс! - сказал жених и вслед за хозяином, который взял его чемодан, стал подниматься по узкой деревянной лестнице.
Девушка осталась одна с узлом в руках с выражением столь безучастной покорности, что даже я, рассказывающий ее историю, проникся к ней сочувствием и готов броситься за ее женихом, чтобы устыдить его за грубое, оскорбительное поведение по отношению к ней. Однако я пока не стану ничего говорить ни о нем и ни о ней, потому что тоже устал и отправляюсь спать, но прежде скажу, что через каких-нибудь полчаса мужчина, которого звали Роберт Хьюм уже погрузился в сон, а Грейс, стараясь не выдать себя, стояла в темной комнате, смотрела на спящую женщину в кровати и ни как не могла решиться лечь рядом.
2. Рано утром Грейс проснулась не отдохнувшей, она встала с тяжелой головой, взяла с пола свои туфли, и направилась было к креслу, но тут заметила, что старая женщина в чепце лежит на боку и смотрит на нее таким строгим взглядом, что девушка испугалась, что своим присутствием она вызвала ее неудовольствие.
-Простите меня, если я против вашего желания легла с вами, но мне пришлось, - смущенно начала Грейс, едва взглянув на больную.
-Об этом милая нет нужды объясняться, - сказала старая женщина с легкой улыбкой. – Ты меня никак не стеснила. Кто ты, мое дитя?
-Я Грейс, вчера ночью приехала из Уилфлита с м-ром Хьюмом. Он,… он мой жених, хотя и не сказал со мной двух слов.
- А я м-сс Стаури.
-Была только одна комната и ваш муж предложил мне.… Это так странно. Очень даже странно, что я спала вместе с вами и верно, вы недовольны этим, - говорила бедная девушка, она едва совладала со своими чувствами.
-Я вижу милая, тебе предстоит весьма неприятная свадьба. Почему ты против воли выходишь за…, как его там?
-М-р Хьюм, - подсказала девушка, приблизившись к постели. – Он заехал на Майл-энд вчера днем, моя тетя развлекала его игрой в карты. Она много проиграла. По правде сказать, она в уплату своего долга ему отдала меня в жены, уверив, что желает моего блага. А он, м-р Хьюм был со мной очень любезен, он самолично обещал сделать все, что в его возможностях, чтобы я была счастлива.
-Господи боже, да как такое вообще может быть? Вообразимо ли, что до этого дело может дойти? Я совершенно не понимаю, почему ты согласилась?
-Ну, да ведь я бесправна. Что я могу? Когда умерла моя мать, за долги конфисковали наше имущество, меня просто выгнали из наемного дома, и тетя взяла меня к себе.
-Вот значит, как это дело уладила твоя тетя? Что же это такое? Она проиграла тебя в карты! Нет у нее страха божьего! Если этот мужчина не любит тебя, и мало того, окажется, что он лишен достоинства, быть тебе несчастной. В этом я совершенно уверена. Что ж, дорогая, скоро ты сама убедишься - с простодушным участием сказала старая женщина.
-Как же мне быть? – изменившись в лице, спросила девушка. – Я боюсь этого человека.
-Сколько тебе лет?
-Двадцать.
-Ради всего святого, дитя, вернись домой.
-Тетя меня не примет. Она поставила безнадежно жестокое условие, - со вздохом ответила девушка. – Она сказала: « глупая, у тебя все не как у других - одним словом тебе противиться не приличествует. Надеешься, найти свое счастье за морем? Ты будешь мне еще признательна, за то, что я, руководствуясь кровным долгом, устроила твою судьбу. Хьюм не какой-нибудь бездельник, который ведет неправедную жизнь, а весьма уважаемый модный человек, вращается в самых избранных кругах, так и знай»! И благословила нас обоих. Он старый. Для меня немыслимо жить с ним!
-Тогда оставь его при первой возможности и уезжай.
-Куда? У меня нет денег, дома, друзей. Мне остается только одно, в отчаянье броситься в пруд.
-Утопиться? Вот, что придумала – это никак нельзя! Милая, меня заботит твоя судьба, ведь ты отдана произволу жестокой родственницы и не можешь найти себе подходящего места.
-Все тщетно, мне придется… - пробормотала девушка.
-Ах, боже мой! Не стоит так убиваться, - воскликнула старая женщина, понимая, что происходит в душе бедной девушки. - Можешь успокоиться, мы что-нибудь придумаем. Когда две благоразумные женщины сходятся, дабы измыслить возможность поступить так, как полагается правильным, они обязательно находят выход. – Тут она понизила голос до шепота, - уже могу дать тебе совет: если ты упрямством и упреками по пустому поводу станешь его донимать, а мужчины питают к этому отвращение, то через какую-нибудь неделю он так устанет от натянутых отношений, что постарается, в конце концов, избавиться от тебя.
-Я боюсь, что м-р Хьюм того и гляди, изволит жениться на мне раньше, чем я постараюсь ему не понравиться. Тогда я умру с отчаянья.
Скоро хозяин отеля принес завтрак для своей жены. Бросив на Грейс сердитый взгляд, как если бы был не в духе, он поставил поднос на прикроватный столик и помог жене сесть.
-Скажите, пожалуйста, где сейчас м-р Хьюм? – спросила девушка.
-Полчаса назад он сидел с газетой в столовой. Потом, скажу прямо, ушел вместе с молодой женщиной, она всегда завтракает у себя, но сегодня пила кофе с ним, остановилась со своей сестрой, которая, надобно сказать с откровенностью, тоже безнравственна и всем здесь надоела. Я их обеих терпеть не могу, они бесят меня своим французским видом. Ваш жених, сдается мне, повел эту Монс в ресторан, чтобы ублажить устрицами и вином.
-Он что-нибудь спрашивал обо мне?
-Ничего, - бросил уже в дверях хозяин.
Минуту-другую Грейс просто стояла за стулом и смотрела в окно, положительно не зная, как ей быть, потом, видимо, подумала о своем женихе, и, тяготясь тем, что ее судьба целиком зависит от него, вздохнула, после чего она посмотрела на старую женщину и сказала:
-Миссис Стаури, с вашего позволения я спущусь во двор, буду ждать м-ра Хьюма там.
-Тебе не надо уходить для того, чтобы ждать этого человека внизу. Останься со мной. Прежде всего, давай позавтракаем. Признаюсь, что от души рада нашему знакомству, хотя не люблю посторонних. Возьми стул и садись рядом.
Грейс была голодна, чтобы вежливо воспротивиться в этом случае, с утра помышляя о добром завтраке, она с благодарностью приняла приглашение. Она скромно удовольствовалась гренкой с маслом, вареным яйцом и кофе. После завтрака, вдоволь наговорившись о разных вещах, м-сс Стаури почувствовала, что ее клонит в сон, она слушала прикрыв глаза, иногда что-то невнятно отвечала. Грейс была признательна ей за доброе расположение и великодушие и доверчиво рассказывала о своем детстве, когда же она завела разговор о тете, желая найти оправдание ее жестокости и полагая причиной ее решения невозможность отдать долг, она заметила, что м-сс Стаури дремлет и умолкла. Не представляя себе, как быть и что делать, она села у окна и стала смотреть на улицу. Мысли ее были заняты тем, что она несчастна и одна на всем свете: она вспомнила свою маленькую уютную комнату в доме тети, в которой провела последние шесть лет, с грустью подумала, что уже никогда не вернется на ферму Майл-энд, что никогда не увидит, ни свою подругу,- она была самым близким ей человеком, ни любимого кота Тодди и совсем расстроилась, когда осознала, что больше не сможет жить прежней жизнью. Какой бы унылой и безрадостной та жизнь не была, Грейс не хотела с ней расставаться. Ее душило отчаяние. Она была полна этим чувством. Так проведя весь вечер, отужинав с м-сс Стаури, она вынужденно легла спать с нею. Надо сказать, что принимая во внимание обстоятельства, у нее облегчила она себе душу, даже родная тетя не принимала ее с таким радушием и так не радела о благе племянницы. Ночью, когда добрая женщина спала, Грейс долгое время не могла унять слез, она плакала и сама не могла понять почему. Даже я не берусь описать ее чувства, но скажу, что можно судить о ее душевном состоянии по тому, что утешилась она только на рассвете.
3. -Этот Хьюм просто негодяй, самый бессовестный в этом роде - вот все, что можно о нем сказать, - воскликнула м-сс Стаури, когда неожиданно обнаружилось, что он исчез вместе с девицей Монс.
Ее старшая сестра, пьянствовавшая всю ночь, проклинала Хьюма и кричала, что ее сестра выродилась в никчемную уличную девку, если убежала с проходимцем, который впал в ничтожество. Дело стало скандальным. Однако надо признать, что бегство Хьюма с французской танцовщицей несколько облегчило его последствия для Грейс и Лу Монс, так звали старшую сестру.
-Слава богу, что тебе не придется выходить замуж за этого человека, - сказала м-сс Стаури. – Досадно, что он сбежал, не оставив тебе денег. Разве долг не вменял ему в обязанность хоть как-то обеспечить тебя. Впрочем, можешь считать, что дешево отделалась.
Как бы то ни было, Хьюм - иначе и быть не может - заслужил репутацию подлого человека, он прихватил не только те деньги, правда немного - пятьдесят долларов, которые были подарены Грейс на свадьбу тетей, но и золотое кольцо, которое Грейс могла продать, чтобы облегчить свою нужду.
-Пусть умрут с голоду и подохнут оба в канаве! – кричала Лу Монс и добавила что-то еще в этом духе, метаясь по столовой туда и сюда.
Женщина благородная м-сс Стаури вынудила своего мужа, всем ей обязанного, оставить в отеле Грейс в качестве служанки: как всегда в этих случаях, он решительно отказался платить, и Грейс ничего не оставалось, как согласиться работать за еду и проживание. В тот же вечер, м-сс Стаури вытащила из-под матраса кошелек, и чтобы обнадежить девушку подарила ей сорок долларов, уверяя, что эта сумма совсем не обременительна для ее кошелька. Грейс отказывалась принять столь щедрый подарок, отговариваясь тем, что если понадобятся деньги, она унизиться до того, что попросит взаймы у своей тети, но добрая женщина настаивала и Грейс, не желая обидеть ее, взяла деньги, говоря, что щедрость ее не знает меры. Благодаря поддержке и покровительству м-сс Стаури Грейс стала работать по дому. Подозрительный и всем недовольный Блоер, так звали ее мужа, постоянно следил за девушкой, так что она и шагу ступить не могла без того, чтобы он не узнал, что она делает и с кем говорит, когда вышла и куда. Но особенно Грейс удивило, что он испытывал к ней похотливое чувство. Однажды, вместо того, чтобы просто позвать ее снизу, он заявился к ней сам на чердак, в поздний час, под каким-то предлогом, чтобы увидеть ее раздетой. То, с каким вожделением он разглядывал ее плечи и голые руки, открыло ей положение дел; он тянул время, как мог, чтобы насладиться созерцанием женского тела. Он пришел в то время как Грейс снимала чулки. Последующие дни Грейс готовила еду, стирала белье и мыла полы, постоянно чувствуя, что за ней наблюдают. Как-то он вдруг ни с того, ни с сего взял и накинулся на девушку без видимой причины:
-Суп мне не понравился – готовить ты не умеешь, так что этим ты не заработаешь себе на жизнь. Ты даже в прачки не годишься: простыни плохо постираны, на скатертях остались пятна от соуса и чая. Я тебе запретил ходить к моей жене, разве я не предупредил с достаточной ясностью, чтобы ты не вздумала ей жаловаться, разве не обязал тебя сторониться ее. Но все одно: ведешь с ней разговоры, взяла обыкновение чай ей носить, что нашла у нее защиту и ласку? Вы обе сговорились против меня. А раз так выплачивать тебе жалованье не буду – пришла с пустыми руками и уйдешь с кучей тряпья, что принесла с собой. Я тебя потому терплю, что взял на себя обещание устроить тебя – жена моя добрая старуха, не в своем уме, потому и прониклась к тебе участием. Как только окажешься для меня обузой, я выгоню тебя на улицу! И она тебе не поможет. Мне приживалки тут не нужны! Запомни хорошо – церемониться с тобой я не буду. Терпение мое уже достигло крайнего предела – последний раз говорю: не смей ходить к моей жене, даже если она пошлет за тобою, - заключил Блоер, на девушку глядя со злобой.
Поздно ночью, убедившись, что Блоер спит, Грейс прокралась в спальню его жены – м-сс Стаури так привязалась к девушке, что не могла уже обходиться без нее. Старая женщина ждала ее с нетерпением. Когда Грейс рассказала, что Блоер воспылал к ней ненавистью, что он угрожал уволить ее, если она продолжит приходить старая женщина чрезвычайно опечалилась, равно как и Грейс.
- Он считает меня порочной, испорченной, ленивой. Вот и получается, что кругом виновата я одна – всхлипнула Грейс, в большом расстройстве, сжимая руки м-сс Стаури. – Плохо, что он меня оговаривает. Но хуже всего то, что он не позволяет мне приходить к вам.
-Душа моя, как же мне защитить тетя, - простонала старая женщина. – Почему он тебя возненавидел? Подумать только! Не знаю, что тому причиной, - я просто ничего не понимаю. Он не плохой человек, раздражительным и вспыльчивым стал только в последнее время, легко понять, что он злится на меня за то, что я долго болею – так что в этом все дело.
-Почему к вам никто не приходит?
-Блоер против того, чтобы я поддерживала отношения с соседями, так что мне приходиться тяготиться одиночеством.
-Но почему?
-Говори так тихо, чтобы тебя в коридоре не было слышно. Вдруг Блоер подслушивает, что мы тут говорим, - шепотом сказала старая женщина. - Послушай меня, я чувствую, недолго мне на этом свете жить осталось. У меня есть просьба. Она сводится к тому, чтобы ты привела ко мне нотариуса м-ра Маклеода Сиуорда. Пойдешь за ним в субботу, когда муж уедет на ярмарку. Вместо себя он оставляет кухарку, ничего ей не говори и вообще не доверяй этой женщине. Теперь самое важное. У меня есть деньги, я составлю завещание, согласно которому ты будешь полностью обеспечена.
-Нет, я не могу….
-Ах, не будем больше об этом говорить. Я хочу умереть, не тревожась о твоей судьбе.
-Мне ничего не надо…. Я и слышать об этом не хочу.
-Дай мне свое обещание привести Сиуорда, - умоляющим голосом проговорила старая женщина. – У меня не будет покойно на душе, пока я письменно не признаю тебя своей наследницей. Я это серьезно. На всем белом свете отныне у меня нет никого ближе тебя, так ли нет ли, но видно суждено мне было перед смертью привязаться к тебе.
-Как называется ваша болезнь?
-У меня их не одна, так что я не знаю от чего умру.
Тут со стороны лестницы послышались шаги: женщины посмотрели на дверь. Грейс опасаясь, что Блоер застанет ее здесь, переменилась в лице. Страх сковал все ее тело, она не могла пошевелиться и продолжала следить за дверью, невзирая на то, что м-сс Стаури, вцепившись пальцами в ее плечо, трясла ее, чтобы привести в чувства. Наконец, Грейс опомнилась и спряталась под кроватью. В ту же минуту в спальню вошел Блоер с лампой.
-Что тебе надо? – спросила жена.
-Этой потаскухи нет в постели. Где она?
-Ты ведь прекрасно знаешь, Блоер, - сказала м-сс Стаури, – что ее здесь нет.
-Шлюха, - проворчал он.
-Не смей, так говорить о ней? Как тебе не стыдно?
-Она потаскуха, вот она кто, - повысил голос Блоер. – Только шлюха может почитать своим женихом распутника и должника.
-Ты говоришь о м-ре Хьюме?
-Прошу иметь в виду, что человек, тобою упомянутый, хорошо известен в Ярмуте, как банкрот, который по уши в долгах. О нем не раз в газетах писали.
-Может быть, то, о чем ты говоришь, уже было в газетах, но я их не читаю. Он дурной человек, с этим я согласна, но Грейс невинная девушка.
- Невинная? Как же! Ты готова ей угодить всей душой. Взяла ее к себе, чтобы воспитывать как собственную дочь. Делай, что хочешь. Только я не собираюсь из шлюхи сделать свою служанку.
-Почему ты не допускаешь ее ко мне?
-Да мне она не нравится.
-Наверно потому, что ты не можешь ее раздеть и уложить в свою постель. Ты бессовестный и грешный человек. Себя и вини.
- Ну, вот, - сказал Блоер, - великая беда! Я уже начал раскаиваться.
-Прошу только не трогай Грейс.
-Завтра я приведу Грейс сюда и буду ругать ее у тебя на глазах, а потом прямо спрошу, не понесла ли она от своего жениха. Если окажется, что она беременна я с легким сердцем выгоню ее из своего дома.
-Я тебе этого не позволю.
-Ты ничем не можешь мне помешать. Ты больна и уже не встанешь с постели, так и знай. Бедная моя жена…
-Я тебе не жена… Что до этого, тебе следует считать себя связанным пустой формальностью.
-Ах, это кто передо мной, спрашиваю? Молчишь? Ты никто и ничто. От свиньи будет больше пользы, чем от тебя.
-Так купи свинью и живи с ней. Господь потребует от тебя отчета во всех твоих поступках, и я только надеюсь, что ты почувствуешь омерзение к прожитой тобою жизни….
-Дальше можешь не говорить, - проворчал муж, он махнул рукой и направился к выходу, ибо не знал, что и возразить.
Страх, объявший Грейс держался еще и после его ухода и м-сс Стаури, понадобилось обнять ее, чтобы вывести из этого состояния. Чувство беспомощности, их охватившие, они не могли выразить словами, и тем самым его излили в слезах. Как только им удалось успокоиться, они простились, и Грейс пошла к себе в маленькую комнату на чердаке.
4. Когда наступила суббота, Грейс, как и обещала, отправилась в город, чтобы привести м-ра Сиуорда, но оказалось, что он был в клубе, и она вернулась без него. Тем же вечером, увидев, что Блоер понес молоко жене, она вошла на кухню и налила из бутылки в стакан молоко. С ним она вышла во двор и направилась в сарай, там, в ящике с сеном она держала пять недавно рожденных котят. Сев на мешок с овсом, она одного за другим взяла всех котят на колени и стала их гладить и целовать. После этого, налив в миску молока она ушла. На другой день, в тот же час, когда Блоер пошел к жене – он не знал о ее обыкновении носить котятам молоко, она устремилась в сарай. Она совершенно растерялась и не знала, что думать, когда увидела, что четыре котенка лежат мертвыми, а один, уткнувшись мордочкой в доску, жалобно пищит и, отрыгивая, дергается всем телом. На ее глазах навернулись слезы, она опустилась на колени, чтобы взять еще живого котенка, но тут раздался голос Блоера, он из окна звал ее, увидев свет в сарае. Если в молоко был добавлен яд, значит, Блоер собирается отравить свою жену. И Грейс, побуждаемая этим соображением решила немедленно пойти к м-сс Стаури и с ней обсудить как следует, что им дальше предпринять – обратиться в полицию или самим разоблачить Блоера, а там – будь, что будет! В любом случае, его за это надо повесить, но тут ей представилось, что м-сс Стаури пьет отравленное молоко и в глазах у нее потемнело. Итак, преисполненная ужаса, а это чувство не находило себе исхода, Грейс, отряхнув солому с юбки, направилась в дом, она уже не боялась, что Блоер набросится на нее, она молила бога спасти м-сс Стаури от смерти, но оказавшись внутри, она посмотрела на лестницу и увидев наверху Блоера остановилась – ее охватило оцепенение.
-До тебя была распутная служанка, хоть я взял ее с хорошей репутацией. До сих пор не пойму, как мне удалось заполучить распутницу из борделя, она была ленивой и необязательной, ты такая же, как она, а то и хуже, - говорил он, спускаясь по лестнице.
Приблизившись, он с презрением посмотрел на девушку, пальцами потер губы продолжая сверлить ее горящим взглядом, усмехнулся, потом проходя мимо, коснулся ее плечом и уже за спиной девушки сказал:
-Жена моя описалась, помой ее и поменяй простыни.
Грейс пошла на кухню, вскипятила воду, затем с кувшином теплой воды и губкой поднялась наверх. М-сс Стаури сидела на кровати в очках, в руках у нее были бумаги. Положив их на колени, она улыбнулась девушке.
-Я его обманула, - сказала она, - вылила из горшка мочу на простынь и сказала, что описалась. Некрасиво вышло. Зато правдиво. Помоги мне встать, хочу посидеть немного в кресле. Что с тобой? Храни тебя господь! Что случилось?
Грейс была ошеломлена, м-сс Стаури собралась было обратиться к ней с расспросами, как девушка вдруг сказала:
-Я позволила себе носить молоко котятам.
-Это не беда.
-Ах, какая беда!
-Что значат твои слова?
-Они все умерли. Ясное дело, молоко было отравлено. Дорогая м-сс Стаури, что если ваш муж…. и Грейс бросилась к старой женщине.
-Нет, нет. Этого не может быть, - воскликнула она, сопровождая свои слова жестом, тем самым как бы отклоняя это невероятное предположение. – Дело в том, что я заболела до того, как стала пить молоко, от него мало пользы, но доктор, как то бывает, когда старый человек болеет, советует пить теплое молоко перед сном. Говоришь, котята умерли…
-Они были такими здоровыми пока не стали пить молоко, - вот все, что я имею сказать.
-Я так же озадачена, как и ты. Дитя мое, в моем распоряжении мало времени, не будем ждать до субботы. Я добьюсь, чтобы муж послал тебя в город купить плюмаж. Да только надобно тебе прежде отнести эту записку м-ру Сиуорду, пойти к нему я уже не в силах. Пусть придет сам, как только будет к тому возможность.
Сказав это, м-сс Стаури внезапно умолкла, ей очень не нравилось подозревать мужа в таком жестоком умысле, говоря о деле, она не могла выкинуть эти мысли из головы, к тому же отрицательное мнение о нем составилось у нее до болезни. Он хочет ее убить. Возможно ли? Тут ей пришло на ум, что у него есть вполне разумный мотив: устранив ее, он сможет самостоятельно вести дело, что для него очень важно.
-Твоя правда! Возможно, молоко отравлено, - сказала она с глубоким вздохом. - Мне кажется, что с тех пор как я стала его пить, меня изводит постоянная слабость. Сказать не могу, как я обессилила. Это меня мучит. Каждый вечер приносит молоко. Подозрительно, что он взял такую привычку. Но зачем ему убивать меня? В этом нет смысла.
-Как мне вам помочь?
-Я придумала: буду выливать молоко в этот кувшин, пусть Блоер продолжает думать, что я его пью, когда уносит пустой стакан. Что ж, сохраним за ним его уверенность, пока нет плана, как вывести его на чистую воду. А теперь, самое главное: ты должна знать, где он прячет деньги….
-Что вы! - очень она смутилась. - Я не возьму чужие деньги.
-Возьмешь, как-никак они мои и уж кому, как не мне, распоряжаться ими. Видишь ли, он получает доход с отеля, который принадлежит мне. Слушай внимательно, он прячет деньги под полом, откинешь ковер и увидишь две не плотно прилегающие доски, с помощью ножа поднимешь их, заберешь деньги и иди куда глаза глядят. Полагаю, этих средств тебе хватит на то, чтобы долго жить в свое удовольствие и путешествовать. Блоер испытывает священный трепет перед деньгами, отняв их у него с божьей помощью, мы раздавим его, выбьем из него дух.
-Что с ним будет?
-Если к тому времени я не умру, он приползет ко мне на коленях и будет умолять отдать ему ценные бумаги, которые я придержала для себя – они в банке.
-Теперь, перестав пить отравленное молоко, вы обязательно поправитесь.
-Я надеюсь, но далеко в этом не уверена. Видит бог, мне бы очень хотелось так все устроить, чтобы он развелся со мной, - пусть уходит, как пришел, ни с чем, - и жить с тобой на доходы с отеля до самого потопа. Ах, как чудесно! К сожалению, нездоровье не позволяет мне надеться на это, а потому никаких определенных планов строить не могу.
5. Обязанности Грейс были столь многочисленны, а последовательность их так беспорядочна, что ей просто не доставало времени для отдыха, она думала о себе лишь под воздействием какого-либо впечатления и если бы не дружеское участие славной м-сс Стаури, горькие и мучительные сожаления по поводу того, что связь с прежней жизнью утрачена окончательно были бы просто невыносимыми. Поздно вечером, сложив выстиранное и отглаженное белье на полках, она вышла из прачечной с чувством голода, который мешал ей думать о чем-либо и именно это чувство и определило ее направление. Кухаркой была толстая, неопрятная Терсина Пенфедер, эта пожилая и примитивная женщина постоянно жаловалась на слабое здоровье и была до такой степени лживой и мелочной, что у всех, знавших ее она вызывала отвращение. Жадность ее простиралась до какого-то неистовства, она могла устроить скандал из-за горсти гороха. Выходит, что Терсина была во всех отношениях неприятной и бессовестной женщиной. Вот, надо полагать, дал вам о ней не полное представление. Она воровала продукты, и Грейс случайно оказалась тому свидетельницей. Однажды, когда она мыла посуду, Пенфедер что-то унесла из кухни, проследив за ней из окна, она увидела, что женщина пошла в сарай. Конечно, ей даже в голову не приходило, что кухарка причастна к воровству, поэтому она не придала этому никакого значения, хотя невольно обратила внимание, что кухарка время от времени выходит из кухни, спрятав что-то под юбкой. Час спустя Грейс сама пошла в сарай, чтобы принести угля, опустившись на колени, она стала набирать в ведро куски угля и случайно увидела под сваленными на дровах мешками розовый край полотенца. Под мешком был спрятан сверток, любопытство толкнуло ее открыть его, внутри был кусок вяленого мяса и миска с творогом. Безучастность Грейс сделала ее молчание обязательным. В тот вечер она пошла на кухню, предполагая что-нибудь поесть, но на беду погреб был закрыт на замок, а в шкафах было пусто. Работа очень ее утомила, она села отдохнуть и по счастливой случайности увидела на полу две хлебные корки. Грейс сидела в легкой растерянности, потом достала их и съела, запив водой. Она сидела, опустив голову на руку, когда на кухню вошел Блоер.
-Мистер Тачвуд вышел погулять. Запри дверь и жди, когда он вернется. Я иду спать, - больше не сказав ничего, он ушел.
Из кухни Грейс пошла в вестибюль, она заперла дверь на двойной запор, убавила свет лампы и в полутемной комнате опустилась в кресло. Прошло около десяти спокойных минут, - не удивительно, что Грейс успела задремать. Стук в дверь разбудил ее. Мистер Тачвуд – всегда веселый и неунывающий, вернулся с прогулки. Он был образован, беден, учтив и понравился ей с первого же знакомства. Ему Кейп Код нравился больше, чем пляжи Майами и Калифорнии: каждое лето он совершал путешествия по маленьким городкам полуострова, отчасти из-за бедности, отчасти из-за постепенного ухудшения здоровья.
-Милая Грейс, как жаль, что вы не смогли составить мне компанию, - воскликнул он с большой непринужденностью. – В эту тихую безмолвную ночь, когда весь город спит, я гулял один, представьте себе, под звездным небом, хотя звезд было мало, а те, что слабо мерцали синим и белым, казались маленькими и невзрачными, я, представьте себе, думал о вас.
Грейс устремила на Тачвуда любопытный взгляд и спросила с надлежащей скромностью:
-Надеюсь, сэр вы не думали обо мне плохо?
-Что ты! Я восхищаюсь тобой – в тебе нет ничего показного. В своей жизни я видел очень много девушек, но никогда не встречал такую, как ты.
-Что вы пытаетесь сказать, сэр?
-Я имею в виду, что ни одна девушка Кейп Кода не обладает такой удивительной наивностью в сочетании с такой неизменной скромностью. Здесь ты превосходишь всех.
-Ах, больше не говорите ничего.
- Не буду больше об этом. Позволь мне только добавить, мой нежный первоцвет, что твоя детская непосредственность, весьма для меня приятная, волнует мое старое, разбитое сердце и воспламеняет желания. С самого моего приезда, я не устаю любоваться тобою.
С этими словами Тачвуд обнял Грейс за талию.
-Прошу вас, не трогайте меня!- устало взмолилась девушка, устремляя на сэра Тачвуда умоляющий взгляд.
-Приставать к тебе я не буду – не бойся. Обещай, что завтра пойдешь со мной гулять.
-Простите сэр, но я отклоняю ваше приглашение на прогулку. Гуляйте, сколько вашей душе угодно под звездным небом, но без меня.
-Ах, молодость! – вздохнул старый джентльмен. – Как она ни прекрасна, только служит своей глупости.
Заперев дверь на засов, Грейс взяла лампу и стала подниматься к себе. Она жила на чердаке в маленькой комнате со скошенным потолком. Из года в год сюда сносили сломанную мебель и устаревшие вещи. Грейс осуществила заметное хозяйственное усовершенствование: она сложила весь хлам у стены и, протянув веревку, повесила занавеску, тем самым уменьшив и без того тесное пространство. У нее был прямоугольный стол с ящиком, два стула, кровать и сундук. Свои платья она вешала на гвозди, которые были прибиты к продольной балке. Дневной свет попадал в комнату через чердачное окно, к нему была приставлена невысокая лестница с широкими ступенями и Грейс часто выбиралась на крышу, в этой части плоскую. Здесь был ее маленький дворик, она перенесла сюда плетеное кресло с дырявым сиденьем, которое укрыла сложенным в четыре раза пледом, тоже старым, украсила это место горшками с цветами, в основном геранью, из кирпичей сделала что-то вроде опор для стола, под ним она хранила фаянсовый кувшин с водой, которой поливала цветы. Теплыми вечерами она имела удовольствие сидеть на крыше и смотреть на город, было приятно откинуться на спинку кресла, закрыть глаза и дремать, чувствуя кожей прохладный ветер. В такие спокойные минуты довольная себе на удивление она даже мечтала о том, что скопив немного денег, она обязательно уедет в другие штаты, чтобы посмотреть страну. Но эта была иллюзорная мечта живущей в крайней нужде девушки. Беда в том, что она работала за слишком низкую плату и если бы не подаренные сорок долларов шанс уехать из Ярмута был бы совсем ничтожным. Конечно, этих денег вполне хватало, чтобы уехать, но Грейс была слишком привязана к м-сс Стаури, что приводило к полному небрежению своими интересами, не говоря уж о том, что она терпела постоянные нападки Блоера: чувствительный к женским прелестям, он, казалось, мстил ей за то, что она была не доступна и старался низвести ее до положения жалкой и зависимой служанки, которую можно принудить к сожительству. Но долго такое притеснение не могло продолжаться.
6. Обслуживание постояльцев за столом Грейс считала самой приятной частью работы. Ей нравилось смотреть на людей, столь смешных в своей показной благопристойности, слушать их разговоры, исполнять их мелкие просьбы и замечать, как они заботятся об определенных удобствах своего существования. Хотя в этом дешевом отеле останавливались люди низкого сословия, к которому принадлежала и Грейс, она, не считая себя исключительной, все же мечтала о добром человеке из высшего класса, собственно, она надеялась при его содействии преодолеть те препятствия, которые мешают ей подняться в обществе.
В столовой было два больших круглых стола и маленький в углу, за ним неизменно пила кофе фривольная Лу Монс. Всем своим видом она давала понять, что не испытывает интереса к тому, что о ней говорят. Миссис Хэром, - старая британская пуританка, заботясь о благопристойности, решительно избегала ее общества и хотя Лу Монс, казалось бы, старалась ничем не вызывать ее раздражение, она отказывалась даже смотреть в ее сторону, а если и смотрела, то с напускной холодностью, при всем при том, она упрямо считала ее самой невообразимой женщиной и не раз говорила, что во времена ее молодости, таких распутных женщин отправляли рыть канавы. Сказать по правде, ей нравился м-р Тачвуд, столь приятный с виду, с романтическим складом ума, он обедал за соседним столом, и старая женщина охотно отвечала на его поклоны. Обычно вечером мужчины собирались в гостиной, если проходя мимо, она обнаруживала м-ра Тачвуда за игрой в карты, она входила в комнату, садилась у камина и со своего места украдкой наблюдала за старым щеголем, томясь желанием с ним вступить в самые дружеские отношения. Бэзил Тачвуд в ее представлении казался воплощенным лордом Тилденом, разумеется, когда тот был капитаном Шотландской гвардии.
Когда все сели за стол, неожиданно появилась старая сплетница Гоннора Фиппен с корзиной, до краев наполненной товаром. Ее появление всегда сопровождалось цветистым словоизлиянием. Вот и сейчас войдя в гостиную, она остановилась за порогом и, взяв двумя пальцами булавку, что скрепляла края шали на груди, воскликнула:
-Господь с вами, добрые люди! Знакомые и незнакомые. Наилучшие пожелания вам, и всем тем, кто вас любит.
Как только все обратили на торговку внимание, Блоер устремился ей навстречу, видеть Фиппен здесь, ему как-то не хотелось и он, настроенный решительно выдворить изобретательную старуху из столовой, взял ее под руку и повел за собой, пока она не умудрилась кому-нибудь продать вязанные шерстяные носки или бутылку яблочного уксуса.
-Дай бог тебе Блоер счастья и процветания, кланяюсь так же твоей жене, она, надеюсь, теперь уже здорова, почтенной миссис Хэром и мистеру Корни, он мне должен….
Тут Гонора остановилась и Блоер, как ни старался, не мог сдвинуть ее с места.
-Что тебе надо? – спросил он.
-Пришла ей-богу навестить твою жену, принесла ей пирог с капустой. До меня дошло, что она выздоровела и чувствует себя лучше с каждым днем.
-В таком случае иди сразу к ней, - бросил Блоер и к тому, что сказал, добавил, - и не вздумай лезть к ней со своим предложением!
-Я это выбросила из головы, заверяю тебя.
С этими словами старуха направилась к лестнице, а Блоер вернулся в столовую. Спустя каких-нибудь полчаса торговка спустилась вниз, но уходить не торопилась, она села в кресло и стала разговаривать с каждым, кто проходил мимо. Блоер был занят своими делами и не проявлял к ней никакого интереса. Цель ее появления – безусловно, продажи. Эта скупая и расчетливая женщина, экономившая даже на почтовых расходах, нередко исполняла его поручения. Таким образом, Блоеру приходилось мириться с ее присутствием. Но к делу. Фиппен уже скоро наскучило сидеть в одиночестве, она достала кошелек, старый, в весьма изношенном состоянии, положила его на колени и принялась считать деньги. Блоер понял, это значит, что она дожидается его, он так же знал, что она имеет манеру говорить долго, и все о пустяках.
-Ну, чего ты хочешь? – спросил он, приблизившись к ней.
-Нельзя ли мне пива? – оживилась старуха, - выпью и сразу уйду, я получила от твоей жены поручение.
-Какое поручение?
-Сказать не могу, жена твоя обязала меня молчать. Сказала, будь так добра, никому не слова, значит, так тому и быть.
Блоер обернулся к Грейс, собиравшей со столов грязную посуду, и громко сказал:
-Принеси пива и гусиный паштет. Ну, так что там за дело?
-Клянусь совестью, не имею понятия, - отвечала старуха в нерешительности. После паузы, она потянула Блоера за рукав, наклонилась к его уху и прошептала: - Одно могу сказать, она собирается подписать важную бумагу и просила привести нотариуса, понимаешь, зачем?
-Пускай подписывает! Я это понимаю, как и то, что все женщины одинаковы.
Блоер ушел, а старуха, оставшись одна, с довольным видом отпила пива, пальцем взяла паштет с края тарелки и оправила его в рот. После этого заунывным голосом запела: « Песню свою пою каждый год. Скоро кто-то из этого мира уйдет». Тут старуха обернулась, увидела, что Грейс смотрит на нее с негодованием и закрыла рот краем платка.
7. Крича и размахивая руками, Терсина сбегала с лестницы. Внизу ее уже ждали Блоер, - переполох поднял его на ноги и Грейс, она уже успела развести огонь в камине. Страшные слова, которые она говорила на бегу, перемежая их восклицаниями, повергли Грейс в шок. Миссис Стаури умерла. Беда случилась в пятницу, после одиннадцати утра. Блоер этим встревоженный, немедленно поднялся в спальню жены, в чрезвычайном смятении чувств Грейс пошла за ним. Но войти не решилась и осталась в коридоре. Блоер не плотно закрыл дверь, так что образовалась щель, через которую она видела, что он с минуту стоял склонившись над телом жены, затем он сунул руку под подушку, но ничего там не найдя, поднял край матраса - Грейс поняла, что он ищет кошелек. Тяжелое тело мешало ему поднять матрас выше, и ему – как это не ужасно - пришлось повернуть мертвую женщину на бок, после чего он снова поднял край и нашел то, что усердно искал. Блоер сел на постель и посчитал деньги, держа их в руках, поднял голову и бросил взгляд в сторону, потер лоб, вложил деньги в кошелек и спрятал его в карман. После этого он уперся коленом на постель, ухватился за плечо жены, опрокинул ее на спину и, не колеблясь, снял с шеи золотую цепочку. Сильно ли потрясла его смерть жены? Грейс видела, что он уходил ничуть этим не омраченный. Грейс не могла избавиться от мысли, что теперь уже ничто не мешает Блоеру прогнать ее. Ей самой хотелось бежать от него со всех ног. Думая о себе она не могла не думать о м-сс Стаури: после трех недель в «Old Bell» - именно столько времени она провела в отеле, - их дружба укрепилась настолько, что каждая душой принадлежала другой. Войдя к себе Грейс, дрожа всем телом, опустилась на кровать и разразилась слезами. Смерть этой прекрасной женщины погрузила ее в темную пустоту: оплакивая преданного друга, она не могла не удивляться тому, что в отеле ничего не изменилось после смерти м-сс Стаури. Блоер приказал кухарке, которая вела хозяйство и Грейс, которая не могла без слез думать о ней, держать все в тайне. Он боялся, что гости, платившие ему за комнаты, начнут подумывать об отъезде, когда станет известно, что в доме труп. До поздней ночи он ел и пил с кухаркой, затем, оставаясь безучастными, они поднялись наверх и обложили льдом тело умершей, после чего разошлись на ночь. Готовясь к будущей новой жизни Блоер, еще не похоронив жену, утром послал мальчика за Мег Крамптон, жившей неподалеку. Он содержал эту миловидную женщину, отличавшуюся большими формами и сварливым нравом, она хорошо выглядела, но стоит лишь внимательно посмотреть ей в лицо, как становилось понятно, что ей уже давно перевалило за тридцать. Едва переступив порог, Мег сочла своим долгом показать Грейс, что она имеет дело с хозяйкой. Женщина нисколько не удивилась ни тому, что бедная девушка сирота, ни тому, что ей не выплачивалось жалованье. Казалось, что она невзлюбила Грейс уже за то, что м-сс Стаури угодно было назвать девушку своей наследницей, причем тон ее не оставлял сомнения в ее непримиримости.
-А теперь скажи: ты принимала подарки старухи?
-Миссис Стаури вознаградила меня за дружбу с ней скатертью и шерстяным пледом, и, сверх того, подарила серебряные серьги, но я считаю себя в еще большем долгу перед ней, - ответила Грейс, умолчав о деньгах.
-Вернешь все, что взяла. Что же заставило ее столь щедро отблагодарить тебя?
-Она питала ко мне добрые чувства…
-Тогда почему не подарила кошелек с золотом? – перебила ее Мег, близко приблизившись к девушке, как если бы была готова кинуться на нее. - Сдается мне, ты эти вещи украла. Об этом мы еще поговорим…
-Уверяю вас, она была так дружелюбна и добра ко мне, что сама их подарила, - проговорила Грейс, не зная, куда деваться от стыда.
-Ах, как удачно получилось, что старуха умерла и не может засвидетельствовать твои слова! Хорошо, что все выяснилось, а то я по доброте души собиралась взять тебя к себе в горничные, чтобы ты не выбивалась из сил ради куска хлеба. Пойдем к тебе.
Полчаса спустя Мег спустилась в гостиную и дорогой повстречала Блоера.
-Где эта чертова Грейс?
-Я сейчас от нее. Представь себе, я нашла в ее сундуке много ценных вещей, принадлежавших твоей жене. Не говорила ли я, что она воровка. А вот тебе еще доказательство, - и Мег показала ему сорок долларов.
-Ну и что?
-Откуда у нее такие деньги, если ты сам говорил, что жених оставил ее без гроша. Она мне не понравилась с первого взгляда.
-Я имел случай убедиться в том, что моя покойная жена осыпала ее милостями. Коли так, нельзя требовать, чтобы она вернула все подарки. Деньги тоже отдай и изволь извиниться.
-Что?- воскликнула Мег, тяжело дыша. - Я ее прогоню! Она не останется при мне!
-Знаешь, я уже привык к мысли о невозможности расставания с ней. Она добродетельная девушка и я не имею оснований в этом сомневаться.
-Значит, эта дрянь, которую ты приютил, не зря расточала время на притворство и кокетство! Я запрещаю тебе даже думать о ней! Увижу, что ты гоняешься следом за ней, устрою скандал, а ее оправлю в такое глухое место, где и почты обратной нету.
Блоер зло усмехнулся, он счел возможным быть с ней предельно откровенным.
-Будешь лезть в мои дела, я сам отправлю тебе туда, откуда ты пришла. Ты заходишь слишком далеко, если вознамерилась поставить себя выше меня – это тебе не удастся. Решила, что можешь отныне распоряжаться моими делами и моим добром? – сказал он без всякой учтивости.
Так разговорившись с ним, Мег обнаружила, что она переоценивает силу своего влияния на Блоера: ободренная тем, что ее позвали, она ринулась в отель не иначе, как с намерением немедленно взять дела в свои руки, но оказалось, что смерть жены укрепила Блоера в положении и он не собирается делиться с ней властью, более того, в Грейс она увидела соперницу, а это значит, как только она уступит, Блоер постарается устроить свое семейное счастье с ней. Она была из тех расчетливых женщин, которые никогда не теряют голову, если дело касается выгоды. Не показывая, как сильно она уязвлена таким с ней обращением, Мег только усмехнулась обидным словам и сказала:
-Я пришла, чтобы помочь с похоронами, а слышу угрозы. Вижу, зря пришла.
С этими словами Мег, испытывая большое желание облегчиться ругательством, убралась из дома, прихватив сорок долларов Грейс. Выходит, что бедную беззащитную девушку, не имевшую никаких видов на будущее, дважды обворовали: первый раз несостоятельный жених, а второй – жадная женщина, в чем мы имели случай убедиться.
8. Похороны были тихими и скромными, Блоер поскупился на дубовый гроб и м-сс Стаури опустили в могилу в простом, сосновом гробу. Когда за лопаты взялись могильщики все стали расходиться. Грейс, предоставленная самой себе, отправилась бродить по городу не без надежды найти работу у какой-нибудь знатной леди. Девушке было грустно и одиноко: она не знала, что делать, к кому обратиться за советом. Она потеряла единственного друга и деньги – сорок долларов по тем временам были не такой уж и маленькой суммой, однако их ценность определялась не в количественном выражении, а той возможностью, которую они обеспечивали. Этих денег вполне хватило бы, чтобы добраться до Нью Йорка. Великий город манил всех, кто жаждал добиться успеха или хотел заработать денег. Работа в отеле, как я уже говорил, не приносила дохода, но давала кров и питание, что само по себе значило много для неимущей девушки. « Господи, яви мне знак твоего снисхождения, - шептала Грейс. – И не суди меня строго за то, что я слаба духом и не могу сделать решительный шаг. Жизнь моя лишена всякого смысла, молю тебя Господи, спаси меня». Она испытывала страх перед будущим. У нее не было других родственников, кроме тети и даже полагая, что она не захочет оставить ее в беде, Грейс, храня обиду в душе, никогда бы не обратилась к ней за помощью. С большим сокрушением она размышляла о том, что потеряв самого близкого человека, она осталась совсем одна без каких бы то ни было средств к своему пропитанию. В таком унынии бродя по улицам, она обращала внимание на благополучных девушек своего возраста, которые, можно сказать, беспечно возвращались домой, на молодые пары, чьи чувства не были обременены нуждой, и из всего этого заключив, что она отвержена, совсем упала духом. Оказавшись в парке, она прислонилась к столбу и принялась плакать оттого, что положение ее сделалось таким отчаянным. И было с чего! Уже начало темнеть, когда облегчив душу слезами Грейс воротилась в пансион усталая и голодная. Проходя мимо большой гостиной, она увидела зашнурованную в мягкий корсет Лу Монс, она стояла облокотившись на каминную доску, демонстрируя тонкую талию и курила в обществе м-ра Метьюза, этот тихий, неизменно вежливый мужчина был смотрителем работ на строительстве железной дороги.
-Что заставляет видную собой женщину сторониться общества? – спросил он из сочувствия к ней.
-Я стремлюсь избегать излишней общительности. Вы заметили, как на меня смотрит эта бездушная, надутая гусыня Хэром. У меня сильное отвращение к ней. Однажды терпение мое лопнет, и я при всех скажу, что о ней думаю. Тогда уже никто меня не остановит.
-Души, правда, у нее нет, я тоже посмеиваюсь над ее неуместной чопорностью. Полагаю, вам не следует принимать исключительно на свой счет ее холодную надменность. Хотя общий тон выдержан всегда, эта – отдадим должное справедливости - воспитанная и благородная женщина все же пристрастна и, верьте слову, так смотрит на всех, кто ниже ее по рождению.
- Благородная? Без титула, собственности? В старой шляпе и в изъеденных молью шалях! Черт, это новость! Начнем с того, что этот дешевый пансион никак не годиться для особ чистых кровей. Дай бог, чтобы она скорее уехала отсюда!
-Это хороший город, а таким его делают хорошие люди, - сказал он.
-По правде сказать, я не имею намерение вернуться во Францию.
-Почему бы вам тогда не остаться здесь?
-Не понимаете разве, я уже далеко не молода. Я что-то не слышала, чтобы в Ярмуте на танцовщиц в моем возрасте был спрос. Неужто вы полагаете, что я могу найти здесь работу?
В это самое время на кухне Блоер, собрав единомышленников в лице кухарки и старого, бородатого пьяницы Хиткока, который вызвался вырыть могилу, устроил что-то вроде поминок.
-А вот и она сама! Наша овечка, - воскликнул он, откинувшись на спинку стула. – Тарелку, чистую! Что это с тобой? Устала? Что стоишь у дверей? Садись, окажи нам честь и выпей вишневую наливку местного изготовления.
-Я не пью, сэр, - робко сказала Грейс, усаживаясь за стол.
-Э…э… Можно ли ждать до твоего совершеннолетия? Что откажешься выпить за покой души твоей благодетельницы?
-Да, за милую твоему сердцу покойницу, - вторила кухарка, кивая и делая знаки.
-Когда так, сэр, стало быть, по своей воле выпью.
-Грейс, доложу я вам, скромная и добросовестная служанка, - сказал Блоер.- Я готов поручиться, что она самая лучшая в Ярмуте.
-Ей нет цены, будь я проклят, - подхватил Хиткок и смочил кусочек хлеба в винном соусе. – У Грейс что ни шаг, то дело, а что ни дело, то ответственность.
-Нет ей цены, - повторила кухарка и придвинула к девушке тарелку с макаронами. – Бэзил, тут ты не ошибаешься. Ах, какая жалость, что м-сс Стаури неожиданно умерла и совсем ничего не оставила милой Грейс.
-Не будучи родной дочерью ее, она соответственно не может рассчитывать на наследство, - сказал Блоер возвышая свой голос.
-Как бы не так! Мнится мне, если бы м-сс Стаури, упокой Господи ее душу, удочерила Грейс – наследницей она была бы по праву, - соизволил предположить Хиткок.
-Ах, сосед, и не говорите! – согласилась кухарка и подмигнула Блоеру.
-И представьте, хоть это очень смешно – Грейс такая важная управляет пансионом! Ты бы Хиткок кланялся ее милости, а ты Терсина служила бы у нее, - сказал Блоер со смехом.
- Господи помилуй! Подчиняться ей? Возможно ли! – вскричала кухарка с красным от смеха лицом.
Блоер наклонился к ней, и с трудом сдерживая смех, сказал:
-Это приводит меня в совершенный восторг! Ну и дела! Мне вот тут представилось, как ты приносишь в своем мешке жаб и змей и варишь из них суп…. для Грейс!
Кухарка пронзительно засмеялась от мысли, что могла бы быть у Грейс помощницей и толкнула локтем в бок Хиткока, который выплюнул табачную жвачку и принялся смеяться тоже. Отталкивающая внешность Терсины, ее несносная вульгарность и почти мужская грубость вызывали в душе Грейс отвращение. К этому времени ей опротивела не только кухарка, но и остальные двое. Хотя перед голодной Грейс стояла тарелка с макаронами, она к ним не прикоснулась, все происходящее было весьма неприятно.
-Ну нет, будь я проклят! Грейс всем распоряжается! А до меня никому дела не будет. Слава богу, что я ей ничего не должен, - стонал от смеха Блоер.
Все уставились на него, ожидая, что еще он скажет, но Блоер был не в состоянии продолжать, его душил смех.
Грейс понимала, что над нею насмехаются, но она не настолько была уверена в себе, чтобы прямо сказать, что она очень низко ставит их мнение и тем более показать, что коварство этих подлых людей причиняет ей страдание и в особенности мучительны ей были старания бессовестной лживой Терсины унизить ее. Очевидно, чем безнравственнее и греховнее человек, тем с большей радостью и торжеством он глумится над чистой душой. Грейс привыкла держать свои чувства при себе, стало быть, она даже бровью не повела. Неспособность защищаться проистекала из ее скромности и непритязательности. С легким удивлением она отметила, что эти люди пребывают в хорошем расположении духа, что совершенно непозволительно в день траура, и похоже на то, что смерть доброй м-сс Стаури была только для Грейс печальной до содрогания потерей. Сейчас ей очень хотелось найти уединение в своей маленькой уютной комнатке на чердаке, она вышла из-за стола, сказав, что возвращается к делам домашним, взяла грязные тарелки, кружки и отнесла их в таз с водой. Она мыла посуду и стыдясь того, что ей приходиться питаться остатками еды, собрала все крошки картошки со сковородки и съела. Незаметно она завернула в салфетку кусочек сыра и спрятала в карман. По-моему она для своего возраста располагает совсем небольшим жизненным опытом и не может с пользой употребить большие возможности, которые дают знания и способность к выживанию. Она только начинает жить самостоятельной жизнью и при всем своем добром нраве и честности верит в добрую удачу и надеется на лучшее. Примечательно, что ей приходилось не только преодолевать враждебность Блоера и других, но и постоянно сносить унижения – все это, смею сказать, мало- помалу начало оказывать действие на ее ум. Принято полагать, что добродетельного человека на путь греха толкают нужда и крайность, - вот на что можно сослаться в качестве оправдания, хотя на суде это оправдание уже не годится, но разве случай не принимает участие в направлении его дел? Вопрос понятен, ответ – очевиден. А как насчет искушения? Ведь бывает, что даже честный человек устает противиться своей совести и, как бы он того не хотел, уступает соблазну. Какова же роль искушения в деле грехопадения? Кажется, этот вопрос так и останется без ответа. А впрочем, об этом мне предстоит еще многое рассказать.
9. По пути к себе Грейс зашла в спальню м-сс Стаури и вспомнила, как часто добрая женщина успокаивала ее словами: « Не тревожься, душа моя – мы что-нибудь придумаем». Сев на кровать, она достала из кармана сыр, собираясь его съесть, но тут вдруг подумала о Мег, которая не вернула деньги. Сорок долларов как-никак составляли весь ее капитал, получив деньги, она решила не расходовать их, а отложить на будущее. Мысли о том, что она впала в крайнюю бедность, из-за того, что лишилась денег, - теперь у нее не было даже доллара на необходимые расходы, сразу поблекли, когда до нее дошло, что входя в эту уютную, но пустую комнату, она уже никогда не увидит м-сс Стаури, - смерть этой замечательной женщины была для нее страшным душевным потрясением, что больше не будет их вечерних бесед, вызвали у нее слезы. Некоторое время спустя она успокоилась и пошла к себе. Скоро она уснула, но сон ее не был спокойным, так спят те, чей ум пребывает в постоянной тревоге. На следующее утро, перед тем, как встать с постели, она снова подумала, что смерть м-сс Стаури была неожиданной и странной. В четверг вечером состояние больной не внушало тревоги; слабость, не отпускавшая ее уже несколько недель, сошла на нет, более того, у нее появился аппетит, и она съела овощной суп и немного салата, причем цвет лица не оставлял сомнения в ее выздоровлении. Она была бодра и неизменно дружелюбна, среди прочего сказала: «все, что у меня есть, достанется тебе», и, дав Грейс время проговорить, что она не ждет вознаграждения за дружбу к ней, напомнила, что только деньги могут облегчить существование бедной девушки; что же касается протеста Блоера, который постарается им помешать и устроить все таким образом, чтобы пансион остался в его руках, то чтобы он ни говорил, она не позволит ему расходовать ее собственные деньги, наконец, у нее есть право оставить свой капитал тому, кого ей угодно будет назвать своим наследником. Грейс, все же, сдалась и в выражениях самых трогательных принялась ее благодарить. Что же ее убило? Могла ли она, спрашивала себя Грейс, умереть от какой-то болезни? Вряд ли, ведь, перестав пить отравленное молоко, м-сс Стаури стала вновь возрождаться к жизни? Скорее всего, Блоер, узнал от Гонноры или Терсины, имевшей манеру подслушивать за дверью – трудно сказать, кто приложил более усердия к распространению новости, что м-сс Стаури собирается составить завещание в пользу Грейс, торговка или кухарка, впрочем, как бы там ни было, он принял решение действовать немедленно, следовательно, он мог влить большую дозу яда в овощной суп, что представляется в настоящее время вполне возможным. Очевидно, он знал о намерении жены сделать своей наследницей Грейс, вот что важно. Ведь сразу после того, как он вышел из спальни умершей жены с ее кошельком и золотой цепочкой он вошел в комнату, соседнюю с ее спальней и с легкой усмешкой сказал Грейс, которая чуть придя в себя, разразилась слезами: «Ну, на что ты теперь можешь рассчитывать»? Разве сказанное не является ответом на все вопросы.
10. По причине раннего утра все вокруг дышало покоем. Через чердачное окно вливался тусклый свет и рассеивал полумрак комнаты, ближе к двери он оставался еще густым, но не настолько, чтобы кровать, на которой лежала Грейс была погружена во тьму. Два ветхих и истонченных шерстяных одеяла плохо держали тепло, и ей приходилось укрываться еще и старым пальто, поскольку августовские ночи были холодными и влажными. Грейс дотянулась до стула, взяла лежавший на нем платок и засунула его под одеяла, чтобы платок стал теплым. Спустя какое-то время, она встала, накинула платок на плечи, поднялась по лестнице и выглянула в окно: душа ее была полна уж никак не радостными чувствами, поэтому она была менее всего расположена любоваться красотой летнего утра и живописными городскими видами. Тем не менее, вдыхая свежий воздух, напитанный влагой, которую ветер приносил с Атлантического океана, она вернула себе хорошее расположение духа, в таком состоянии она оделась и спустилась на кухню. Терсина – так звали кухарку - еще не пришла, Грейс сварила себе кофе и села за стол с приятным чувством, ей редко доводилось пить кофе в одиночестве, обычно сварливая и навязчивая кухарка, судившая о ней своим убогим умом, делала Грейс всякие внушения: она имела склонность обобщать частные случаи и принимать исключения за правила и часто наставляла ее при этом считая, сколько ложек сахара она положила в кружку, сколько взяла кофе. Находясь в непосредственном подчинении у этой отвратительной женщины Грейс не могла по собственному усмотрению делать работу на кухне, но более всего ее тяготила зависимость, она не имела возможности располагать собою и тратила все свое время на то, что всего менее заслуживало ее интереса. Тем временем в кухню вошла Лу Монс и с удивлением обнаружила здесь Грейс. Девушка стала на углу стола и кивнула в знак приветствия, заметив в руке вошедшей чайную чашку. Эта женщина, на которую так сетовала благообразная м-сс Хэром, казалась ей порочной, разумеется, не потому что была такой, а потому, что Грейс находилась под влиянием старой пуританки, которая гордилась высоким происхождением в той мере в какой дорожила фамильным серебром и не терпела эмансипированных женщин, которые добивались успеха и приобретали известность, - как принято говорить - расчищая себе путь локтями. Грейс с большим любопытством наблюдала за этой женщиной; ее поражало в ней сочетание изысканности и вульгарности, а так же смешения стиля, дурного вкуса, манерности, прихотливости и надменности. Любопытство девушки не исчерпывалось только негодованием м-сс Хэром, которая ставила искусство светской беседы выше талантов и способностей, и презрением Блоера, не выносившего свободомыслящих женщин, она испытывала к Лу Монс личный интерес, она видела в ней яркую и независимую женщину, презиравшую условности и показное благочестие. Во всем, что она воплощала Грейс ощущала новую жизнь, - не воспитанная, не благородная она была полна блеска и обаяния.
-Будь любезна, дорогая, дай мне молока, - сказала Лу. Ни в чем не обнаруживая замешательства она перешагнула порог и подошла к девушке.
Грейс повернулась к стене, открыла зеленую дверцу и извлекла из таза со льдом кувшин молока. Пока она доставала кувшин, Лу положила на стол чайную чашку, которую принесла. Грейс с удивлением посмотрела на женщину, она привыкла наливать молоко в стакан.
-Молоко не для меня, - пояснила Лу.
-Я поняла, что оно никак не может предназначаться вам, - сказала Грейс, наполнив чашку молоком.
-Обещай не говорить Блоеру, что я держу у себя котенка. Ведь он меня не жалует.
-Простите за любопытство, откуда он у вас?
-Нашла на улице, вернее сказать, в конце двора. Примерно неделю назад, я возвращалась в пансион и увидела за забором Хиткока с лопатой, он копал яму. Я спросила, что он делает и этот недалекий и жалкий старик сказал, что собирается закопать мертвых котят. Тут я услышала слабый, жалобный писк из мешка. Видя мое изумление, он сказал, что среди мертвых котят, один еще живой. Тогда я спросила: «неужели вы позволите себе закопать живого котенка», а он, готовый взяться за дело, ответил: « А что мне с ним делать»? Я велела ему дать мне этого котенка. Нет никакой нужды рассказывать, что было потом.
-Можно мне увидеть котенка?
-Да, конечно.
Грейс была рада случаю поближе познакомиться с Лу Монс, наконец, ей представилась возможность побывать в ее комнате, она шла за ней, думая о котенке и своей собственной к нему причастности. Серый в полоску котенок лежал на постели и казался вполне здоровым. Грейс взяла котенка в руки и с какой-то грустной нежностью, которая удивила Лу, его поцеловала. Так началась недолгая дружба Лу и Грейс.
Когда они сидели на постели, Лу обратила внимание на платье Грейс и воскликнула:
-Бог мой, Грейс, ты похожа на чучело!
-Почему?
-Начнем с того, что такие серые платья с накладными карманами носят жены бакалейщиков. Потом, эти ужасные чулки, с виду застиранные и поношенные, они портят красоту твоих ног. Право же, как тебе быть привлекательной, когда ты не красишь губы! Твоя внешность имеет два существенных недостатка – старомодный стиль и отсутствие краски. Не хочу тебя обидеть, но в том, что тебя бросил жених есть и твоя вина. Я слышала, что он старше тебя.
-Да, он старый – ему не меньше сорока лет.
-Вот как! В таком случае, наверно, я очень старая – мне сорок пять.
-Ах, простите великодушно! Я не хотела вас обидеть, - воскликнула Грейс, раздосадованная своей оплошностью.
-Ты меня этим не обидела. Мне хоть за сорок, я чувствую себя еще молодой. Представь себе, мужчины, которые годятся мне в сыновья, до сих пор бросаются к моим ногам. Конечно же, я осознаю свой возраст, посему знаю себе цену, ну, да ладно, тебе всего этого не понять. Прошу, не утруждай себя извинениями, давай признаем, что я далеко не молода и конец делу.
Говоря это, Лу достала из комода шелковые чулки и белое платье с розовым лифом и с этими вещами села рядом с Грейс.
-Это тебе. Платье из Англии, я во всем следую английской моде. А еще могу предложить тебе перчатки.
-О, нет, я не могу это принять! Какая-то женщина чуть не отняла у меня подарки м-сс Стаури.
-Какие подарки?
-Шерстяной плед, скатерть и серебряные серьги. Все эти вещи м-сс Стаури соблаговолила подарить мне собственноручно.
-Успокойся, дорогуша. Мои подарки у тебя никто не отнимет.
-Ах, какие мягкие! – воскликнула Грейс, беря шелковые чулки. – Я от них в восторге! Но я не могу их взять.
-Потому что они от меня?
-Не хочу, мадам, чтобы вы истолковали мой отказ в неправильную сторону и скажу прямо, что я девушка простая и не могу ходить в шелковых чулках. Что люди скажут? Я знаю наперед, что м-сс Хэром будет мною недовольна….
-Эта чертова старуха! Она уже истощила мое терпение. Смешно на нее смотреть, в семьдесят лет она блюдет свое достоинство, старость согнула ее спину, но она считает себя изысканной и твердо на том стоит.
-Она поносит вас.
-В каком смысле?
-Во всех смыслах, мадам. Она мне задавала всякие вопросы, так что стало ясно, что вы не пользуетесь ее особым расположением…
-Понять не могу, почему удостоилась такого неуважения…
-Если вы мадам, любопытствуете знать, как и что, позвольте сказать, что к м-ру Тачвуду, который здесь долго живет, она испытывает особенную благосклонность, сколько мне известно, считает его бесподобным мужчиной, он, смею думать, терпеть ее не может, так вот, они почтительно дружат между собой. Я как-то услышала их разговор, не буду вдаваться в подробности, лишь скажу, что м-сс Хэром, хотя я не имею понятия, что она разумела под нимфоманкой, настоятельно сказала ему, что уже ничто не сделает из вас хорошую женщину, из того, что она говорила, вышло, что вы из мужчин выжимаете деньги и что беда ваша в том, что вы пьете сверх меры.
-Подумаешь. Да, водится за мной такой грех. Я пью для собственного удовольствия. С таким же удовольствием эта старая ведьма носит кружева и пьет кларет.
11. С этого дня между Грейс и Лу Монс установились дружеские отношения, хотя этого никто не знал, впрочем, наблюдательная м-сс Хэром заметила, что они часто переглядываются, - мня себя важной персоной (каковой ее здесь не считали) она нашла нужным вмешаться. Дня через три-четыре после того, как Грейс получила чулки и платье, она заставила девушку сесть рядом и, держась с ней более чем любезно, сказала, что совершенно огорчена, а когда Грейс полюбопытствовала, что тому причиной, то была искренне удивлена, что именно она и является причиной ее огорчения. М-сс Хэром отвечала, сокрушенно вздохнув, что Грейс благовоспитанная девушка, которую она лично высоко ставит, как-никак завоевала всеобщее расположение и если она останется такой, то можно надеяться, что однажды она осчастливит какого-нибудь честного молодого человека. «Но что с тобой будет, когда ты перестанешь вести тот образ жизни, к коему ты привыкла»? – спросила она, беря девушку за руку.
-Что вы хотите сказать? – спросила Грейс. Она растерялась и не знала, что думать, ведь все высказанное ей этой строгой женщиной казалось странным.
Придав своему лицу выражение скорбное и озабоченное, м-сс Хэром отвечала:
-Можешь не сомневаться, дитя мое, я знаю, что ты настроена благосклонно к этой, скажем прямо, ужасной грязной Монс потому и решилась хотя бы в малой степени защитить тебя.
Грейс начала понимать, к чему клонится дело.
- Раз уж теперь мы с тобой можем говорить откровенно, - продолжала женщина уже повелительным тоном, - позволь спросить, как случилось, что ты стала столь чувствительна к ее влиянию или обаянию - не знаю, как это назвать, - что так безрассудно увлеклась непристойной связью? Разве ты не знаешь, что ее изобличили в распутстве?
-Кто ее изобличил?
-Не важно, кто. Я пытаюсь защитить тебя от нее, - с раздражением сказала м-сс Хэром, стараясь доказать свое.
-Не надо….
-Что не надо? Грейс! Дорогая, ты положительно испытываешь мое терпение. Не может скромная девушка упрямиться как ослица, когда речь идет о ее добром имени. Где твое раскаяние? Где мольба о помощи?
-Простите великодушно, мадам, но я решительно отвергаю вашу защиту. И не вам ее изобличать!
-Что! Как? Боже правый, Грейс, какая неприятная неожиданность!
-Вы не справедливы к ней. В моих глазах мадам Монс не является ужасной женщиной, и позвольте довести до вашего сведения, что я рада тому, что отныне могу рассчитывать на ее дружбу – она мне нравится до чрезвычайности. Лучшего друга и пожелать себе не могу.
Эти возмутительные слова и неподобающий доверительному разговору тон вызвали у м-сс Хэром такое неудовольствие, что она не сразу нашлась, что ответить.
-И это признательность за мое участие в твоей судьбе или, уж во всяком случае, за мою доброту! Неблагодарная! Будь уверена, я тебя образумлю, насколько это в моей возможности, - заверила негодующая старая пуританка, она уже не сдерживалась и легко вышла из роли.
Она незамедлительно встала, сложила веер, пристально посмотрела на девушку, несколько ошеломленную своей дерзостью, и сказала:
-Поскольку ты показала себя не воспитанной и бессовестной, уведомляю тебя, что не нуждаюсь более в твоих услугах.
Уже в дверях м-сс Хэром бросила на девушку недовольный взгляд и глубоко вздохнула, удаляясь.
12. В тот же вечер, когда в гостиной состоялся вышеописанный и малоприятный для Грейс разговор, впрочем, он не имел для нее никаких последствий, к большой неожиданности для всех, в пансион прибыла богатая старая женщина м-сс Гефсиба Бродхерст. Она постоянно живет в Бостоне, а между тем у нее имеется большой дом с пятью фронтонами в Ярмуте на Олд Мейн стритт. Она приехала по делу, в ее собственном пустующем доме, который она собиралась закрыть на зиму, было холодно, приказав топить печи, она предпочла остановиться на ночь в « Old Bells» лишь потому, что пансион находился по соседству с ее домом на Фаунтней роуд. Блоер был так польщен визитом столь знатной дамы, - она обладала большим состоянием, собственной каретой и выездом, и ее охотно принимали в лучших домах Бостона, что добровольно отнес ее чемоданы в отведенную ей лучшую комнату. Спустя полчаса м-сс Бродхерст вся в черном спустилась выпить чаю. Блоер так старался произвести на нее выгодное впечатление, что потерял голову и до смешного стал угодливым и обходительным; зная, что капризная старуха страдает подагрой, он поставил маленький стол у топившегося камина, Терсина накрыла его белой скатертью, украшенной вышивкой, достала из буфета чайную чашку с золотой каймой английской работы, блюдце и расписную тарелку, тоже английскую. К чаю подали ванильный бисквит и дикий мед. Получив приглашение выпить с ней чаю, Блоер охотно согласился, он держался как настоящий джентльмен, который никогда не позволит себе стать выше определенных правил, он был таким самонадеянным и любезным, что просто не мог заметить, что его позерство вызывает у гостьи насмешку. Она не выносила крайности разного рода и уже была близка к тому, чтобы осадить Блоера. Во время разговора, искреннее удивляясь тому, что он настаивает на ответе, она посмотрела на кухню, где суетились Грейс и Терсина и, оборвав его на полуслове, сказала:
-Однако теперь уже поздно. Я устала с дороги..., хочу лечь в согретую постель и утешиться хорошей книгой. Могу я просить одну из ваших работниц мне почитать?
-Конечно,- воскликнул Блоер, он сразу понял, на ком она остановит свой выбор. – Позвольте прислать девушку, которая стелила вам чистые простыни. Она останется при вас покуда на то будет ваша воля.
-Хорошо. Я с трудом выношу фамильярность старых женщин, которые существуют на свои жалкие пенсии и полагают, что могут быть со мной на равной ноге. Словом, иногда мне приходилось унижаться до снисходительности…., не терплю всякие вольности, которые они себе позволяют, будучи компаньонкой или соседкой. Девушка согласиться?
-Помилуйте! Я полностью содержу ее на свои деньги, она будет согласна на все, против чего не имеет причины возражать, - отвечал Блоер, взвешивая про себя желание этой чопорной женщины.
-Прошу вас заверить ее, что это никоим образом не вменяется ей в обязанность. Я, разумеется, заплачу. Пусть она умоет руки, переоденет платье - я не хочу, чтобы от нее пахло рыбой, и приходит.
Спустя десять минут Грейс несмело вошла в комнату м-сс Бродхерст. Спальня была оформлена в стиле прованс, который в Америке преобразился в кантри, а поскольку дух великой страны оказал самое прямое влияние на это видоизменение, то каким-то образом стиль этот наполнился не только душевностью, но и романтичностью, столь свойственным американской культуре. Что самым естественным образом исключает богатые драпировки и излишне декорированную мебель, стало быть, в доме, оформленном в этом стиле, царит атмосфера домашнего уюта и спокойствия. Бумажные обои пастельных тонов в цветочный орнамент хорошо сочетались с текстилем цвета лаванды. В углу стоял шкаф с фигурным карнизом, его потертые поверхности свидетельствовали о почтенной старости. Главным предметом спальни, безусловно, является кровать. Широкая, деревянная с резными пилястрами она размещалась между шкафом и комодом. Ничто не делает комнату, погруженную в полумрак, такой уютной, как горящие лампы - на прикроватных столиках горели лампы с плафоном в виде цветка, они разливали мягкий и нежный свет. Избегая излишних подробностей, которые имеют особенность усложнять повествование, скажу, что в ногах стояла скамейка на шести изогнутых ножках и с выдвижными ящиками, на ее мягкой поверхности лежал пурпурный халат. Утопая в перине и подушках, старая леди в чепце с оборками казалась меньше, чем была.
-Подойди ближе, - сказала м-сс Бродхерст и поманила пальцем. – Почему ты не надела другое платье?
Грейс принялась оправдываться:
-Из двух моих платьев лучшее – то, что на мне.
-Ну хорошо. Ты мне понравилась. Девушка из простой семьи и к тому же – скромная. Будь добра задерни занавеску, я не люблю смотреть в окно ночью. Теперь, возьми стул и сядь ближе к лампе. Надеюсь света достаточно для чтения.
Грейс послушно села на стул и сложила руки на коленях, радуясь тому, что избавлена от необходимости мыть полы. Прошла минута. Неожиданно м-сс Бродхест глубоко вздохнула и повернула голову. Из-за того, что голова прижимала чепец к подушке, он оставался неподвижным, а потому повернувшись, она, что называется, уткнулась лицом в оборки. Среди этой массы объемных складок едва виднелся затененный ими маленький блестящий глаз.
-Только ради всего святого не делай вид, будто ты не знаешь, зачем ты здесь! – не могла удержаться от раздражения м-сс Бродхерст.
-Простите, но я не знаю для чего пришла. Хозяин велел мне явиться к вам.
-Вот как. Надеюсь, ты не имеешь дерзость думать, что я позвала тебя развлечь меня разговором. Но отчего ты так бледна, дитя мое?
-Я немножко… испугана, - промолвила Грейс упавшим голосом.
Оставив надменный тон, старая женщина спросила:
-Скажи на милость, почему?
Но Грейс не сказала ей ни слова, как если бы вовсе не понимала этих слов. Она отвернулась и закрыла лицо руками.
-Ах, прости, что набросилась на тебя, - сказала м-сс Бродхерст, сделавшись к девушке несколько любезнее. - Ты, понятно, этого не заслуживаешь. Когда так, не ты тут виной, а мой сварливый нрав. Если ты устала, я отпускаю тебя.
Грейс была готова поцеловать ее руку, но сдержала свой порыв.
-Позвольте мне остаться.
-Видишь ли, у меня два врага: бессонница и старость, а с ними совладать мне не по силам. Беды, которые они приносят неисчислимы. Я вынужденно все отдаю на волю их деспотизма и уже близка к тому, чтобы положить такой жизни конец: прожить шестьдесят восемь лет – моя дочь и старшая сестра – вот уже давно обе покоятся в сырой земле, чтобы мучится одиночеством и бессилием! Я завидую твоей молодости до умопомрачения. Это единственная вещь, которая не покупается и не продается. В том-то и беда! Счастливая! Ах, счастливая! Ты не знаешь цены ни доброй молодости, ни здоровью. Жаль, что я не могу с помощью волшебной силы потребовать их обратно. Теперь, когда я открыла тебе положение дел, прошу, успокой несчастную старуху и прочти своим приятным голосом книгу. Вот все, что требуется.
Грейс взяла книгу и раскрыла ее на той странице, где имелась шелковая закладка. Она посмотрела на старую леди собираясь спросить с какого места ей начать читать. Но, взглянув на девушку, она сказала:
-Меня смерть м-сс Стаури тронула до слез.
Тут Грейс пришла в волнение.
-И меня тоже – я всю ночь плакала.
- Она была моей хорошей знакомой. Милая, великодушная женщина. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что лишилась ее любезного мне общества. В городе ходит слух, что Блоер убил ее собственной рукой.
-Почему его не накажут?
-Ничего нельзя сделать, пока не обнаружатся доказательства его вины. Одна женщина по имени Мег, я наняла ее топить печи в моем доме, не стала более иметь с ним дела, видимо потому, что не смогла удовлетворить свои притязания, так вот, она сказала, что Блоер, говоря о своей жене, похвастался, что может легко от нее избавиться.
-Дорогая м-сс Бродхест, я подозреваю, что Блоер отравил свою жену.
- О, господи! Что у тебя за странная фантазия, Грейс? – воскликнула старая леди.
- Он давал ей молоко с ядом. Я в этом убедилась.
-Боже правый, Грейс! Ужели это правда?
-Да, но я не могу доказать. А вам как кажется, мадам?
- Не знаю уж, что и подумать. Мне что-то не нравится этот Блоер…. Рано или поздно, милая, он все равно будет наказан, вот увидишь.
-Чтоб он горел в аду! – воскликнула Грейс.
-Позволь тебя спросить, как ты здесь очутилась? Я желаю услышать все в подробностях, что очень важно для хорошей истории, а твоя, как мне думается, хоть и простая, но интересная, - так вот, я с удовольствием послушаю. Начни от самого рождения.
Едва только Грейс начала, старая леди сложила руки на груди и со вздохом закрыла глаза: она лучше слышала, чем видела. В постели было тепло и уютно, - такое состояние было для нее привычным, а между тем голос Грейс звучал уверенно и приятно и мало-помалу к старой женщине пришла спокойная уверенность, что история будет чрезвычайно интересной.
13. Лу называла прогулки променадом, каждый вечер, после восьми, когда Грейс заканчивала работу, они добрый час бродили по улицам провинциального города. Женщина с опытом и девушка, не имеющая никакого жизненного опыта, вели непринужденные разговоры о том, что интересовало обеих. Никто не думал о том, как будут складываться их отношения в дальнейшем, им было хорошо вместе: Грейс в душе своей радовалась тому, что вошла в такие тесные отношения с Лу, которая с удовольствием удостаивала девушку своего общества и рассказывала ей все. Особенно нравилось Грейс слушать про парижский beau monde*, постепенно у нее создалось впечатление, что Лу весьма благородная женщина, раз она по какому-то случаю была приглашена в королевский загородный замок, помимо этого, гостила у графа Рошемона и была знакома с придворной маркизой де Шуэн – титулы, имена, названия мест впечатляли. Лу, в силу ряда причин посчитав, что она может позволить себе быть изысканной в глазах доверчивой девушки, предпочла скромно умолчать, что она всего лишь дочь ростовщика-еврея, разумеется, она не стала посвящать Грейс в тайны своей прошлой жизни, ведь тогда пришлось бы ей многое объяснять, и, следовательно, она не сказала, что в королевский замок попала лишь потому, что в свое время совсем недолго была камеристкой маркизы.
Словом, социального различия между ними не было: да и то сказать, единственное, что могло их разделить на самом деле – это разница в возрасте. Но это часто неустранимое препятствие легко отпадает, когда возникает духовное влечение, это всегда случается, когда две родственные души находят друг друга, - и не удивительно, что обстоятельства их встречи складывались таким образом, что все способствовало их дружбе. В тот вечер у Грейс не было неотложных дел, и она с большой радостью отправилась на прогулку с Лу.
Beau monde* - высший свет (франц.)
Она испытывала к ней уважение и чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее возрастала ее привязанность к ней. Со своей стороны Лу чувствовала, что обрела в девушке преданную подругу и тянулась к ее обществу. Таким образом, все их старания были устремлены на то, чтобы угодить друг другу. Стоило Грейс узнать, что Лу в чем-либо нуждается, она, не ожидая от нее просьбы, тот час исполняла ее желание. Она делала все возможное, чтобы обеспечить ей спокойную и комфортную жизнь. На деле это было служение, отмеченное преданностью и заботой. В такой форме оно возникает, когда душевная привязанность уже пронизанная благодарностью начинает тяготеть к чувственности и постепенно, наполняясь томлением, перерастает в телесную.
Прошло без малого две недели, стоит отметить, что прогулки не были длительными, но им всегда сопутствовала прекрасная погода.
-Как только я приведу свои дела в порядок я уеду отсюда, - сказала Лу.
-Меня здесь тоже ничто не держит, - подхватила Грейс, довольная тем, что сообщила ей об этом. - Куда вы собираетесь уехать?
-Отправлюсь в Нью-Йорк искать удачу, - сказала ей на это женщина. - Вот увидишь, быть мне счастливой там! Конечно, мне по сердцу милое очарование Кейп-Кода, я успела полюбить эти места, но боюсь, что одна крайность заставит меня уехать отсюда.
-Позволительно ли мне будет спросить, о какой крайности идет речь?- со всей почтительностью сказала Грейс.
-Нет, сказать пока не могу. Ах, я бы хотела жить на острове Мартас-Винъярд в собственном доме, скажем в Вест-Тисбари, мне там очень понравилось и не иметь никаких забот. Но как сие невозможно, мне приходиться довольствоваться жалкой комнатой в пансионе и выносить злобные взгляды Блоера. Чтоб провалился он совсем, этот проклятый ирландец! Представь себе, он ко мне вчера пришел и спросил, когда я устрою свои денежные дела. Как только я расплачусь, он постарается избавиться от меня, к большому облегчению для старой ведьмы, в чем я почти не сомневаюсь. Понять не могу, почему я впала у них в немилость!
-Они плохие люди во всех отношениях, - непроизвольно сказала Грейс и вздохнула.
-Что ты имеешь против них? – прямо спросила Лу.
-О Блоере таком и эдаком вы знаете не больше меня, а потому поверьте, что он чудовище, ей богу! Миссис Хэром высоко себя ставит здесь, но будет в Плимуте просто пустым местом: она ведет себя совсем не так, как подобает настоящей светской леди.
-Горячо желаю ей лопнуть от важности, - воскликнула Лу. – Она объединилась в Блоером против меня. Не правда ли, Грейс, эти люди убоги и вульгарны?
-Убоги! Да, без сомнения, тут вы правы. Терсина заодно с ними – очень плохо о вас думает.
-Скоро я избавлю их от своего присутствия – пусть им ни радости не будет, ни покоя!
– Вы собираетесь в Нью-Йорк! Вы хорошо знаете этот город?
-Нет, но как я уже говорила, вынуждена уехать, хотя такой цели себе не ставила. В Нью-Йорке у меня есть знакомый: я по сей день нахожусь с ним в переписке. Надеюсь, он поможет мне с работой. В одном я не сомневаюсь, что это город больших возможностей. Я люблю Америку, здесь простые люди руководствуются девизом: « Живи и радуйся»!
-Я бы хотела поехать с вами.
-При одном непременном условии, - ты должна перестать обращаться со мной, как с матроной. Когда приедем, сразу избавимся от этих тряпок, купим себе модные платья и шляпки. В Нью-Йорке все самое лучшее.
-Я бы хотела работать в театре.
-Ты, к большой своей радости, будешь выступать на сцене, а мне придется продавать билеты, - на большее мне и рассчитывать нельзя.
-А как же танцы?
-Не хочу, чтобы зрители смеялись над моим толстым задом. Для танцев я уже стара, - могу сказать, слишком стара. Ах, Грейс, разве мы не можем быть счастливыми в этой благополучной стране! - С этими словами Лу обняла девушку. – Хоть я не имею ни малейшего представления о том, что меня ждет, я верю, что в моей жизни будет что-то хорошее. Я люблю тебя всей душой и буду счастлива, как ты того и хочешь, уехать с тобой в Нью-Йорк.
Грейс так этому обрадовалась, что не сразу могла ответить. Она заплакала и Лу, охваченная смутной грустью, заплакала тоже. Когда Грейс оправилась, то не без трепета сказала:
-Нет такого места в мире, куда бы я ни отправилась, коль скоро ты со мной. Раньше я сетовала на свою судьбу, а теперь рада случаю, приведшему меня в Ярмут.
-Ах, милая Грейс, твое благополучие мне столь дорого, что я способна на все, даже если для этого придется украсть или убить. Я постараюсь сделать для тебя все, что в моей власти.
Воодушевленная ее словами девушка спросила:
-Когда мы уедим?
Лу пожала плечами и не сразу ответила.
-В начале октября, не раньше, - сказала она не совсем уверенно.
-Как досадно, - промолвила Грейс, - что мы не можем уехать завтра.
Они прошли несколько метров, когда Лу сказала:
-У меня есть неотложное дело в Вашингтоне. Мы не можем уехать только потому, что этого хотим. Подумай, каких все это стоит денег! Дело в том, что у меня есть вексель, по которому можно получить деньги лишь в Вашингтоне.
14. Грейс заменяла огарки новыми свечами в канделябре: время от времени она поглядывала на м-ра Тачвуда, который медленно расхаживал по комнате, пока не появилась м-сс Хэром, и томилась желанием завести разговор с м-ром Метьюзом, который, как уже сообщалось, был смотрителем работ на строительстве железной дороги. После ужина (вечерняя жизнь в пансионе в ту пору была по-домашнему уютной и спокойной), если не шла игра в карты, он по своему обыкновению сидел за журналом в темно-синем саржевом костюме. В этот вечер он сосредоточенно читал еженедельник « Путешественник», предлагавший читателю богатый и разнообразный материал. Грейс испытывала к нему что-то вроде благодарности за то, что он, пожалуй, единственный в пансионе открыто симпатизировал Лу. Почтенная пуританка м-сс Хэром была недовольна этим и не преминула сделать ему внушение, но с него, как принято здесь говорить, что с гуся вода и эта на вид светская женщина, будучи столь высокого мнения о себе, и царившая в тесном обществе, которое считала своим двором, не могла одобрить то, как он – « один из достойнейший ярмутских джентльменов» относится к «этой вульгарной женщине», но больше всего ее бесило то, что она была не способна ему в этом помешать, и, к большому для себя неудовольствию, вынужденно прекратила дальнейшие уговоры. Надо сказать, что старая дама всячески старалась представить Лу в темном свете, с намерением отнюдь не добродетельным, - она просто не терпела над собой превосходство более молодой и гораздо более привлекательной женщины, а потому и старалась через посредство лояльных мужчин составить оппозицию Лу, которая не могла пожаловаться на недостаток поклонников.
Большая гостиная служила гостям комнатой отдыха, к восьми часам, когда гости начинали собираться, Грейс - это входило в ее обязанность, накрыла овальный стол зеленым сукном для игроков, зажигала светильники и расставляла стулья. М-сс Хэром была в платье из темно-малинового бархата, она вошла с полным сознанием своего веса, ответила на поклоны и сразу направилась к креслу, придвинутому к камину. Она никогда не приближалась к игровому столу, не принимала участие в мужском разговоре, но у нее было особое, одной лишь ей доступное удовольствие – она наблюдала за всеми со своего места. Большим унижением для нее было то, что м-сс Бродхерст, вчера пившая чай с Блоером, не пригласила за свой стол ее, - такое пренебрежение она едва могла вытерпеть. Но благоразумно сдержала свои чувства. Конечно, никакой злонамеренной обиды ей нанесено не было, просто, бостонская акула не имела понятия, что видит перед собой сиятельную м-сс Хэром, - так рассудила старая пуританка, оправившись, хоть и не вполне, от унижения.
-Не будете ли вы столь любезны, сэр, подать мне воды? – обратилась она к м-ру Тачвуду, который стоял в дверях и улыбался. Она не оставляла попыток расположить к себе старого щеголя.
-Сию минуту, мадам.
Примечательно, что м-сс Хэром за все время пребывания в Провиденсе так и не смогла проникнуть в круги высшего общества. С тех пор как она покинула этот очаровательный город, прошло два года, все это время она жила в Бостоне и старалась всеми средствами достичь непосредственной своей цели – получить приглашение от м-сс Невилл, жены мэра города, которая вращалась среди местной аристократии. Эту старую женщину, утратившую всякую привлекательность, занимали только балы и светские приемы: при всей своей проницательности, она не понимала, что притязая на внимание к своей особе в столь дряхлом возрасте, она выглядит смешной и, стало быть, нелепой. Так или иначе, только приехав в Ярмут, она нашла себя в известном смысле. В пансионе проживало девять постояльцев. Из числа этих людей особенно выделялась своей женственностью и непосредственностью Лу Монс. Чтобы не оказаться в тени, старая леди решительно избегала ее общества. Она отдыхала на курорте и тешила свое самолюбие в обществе м-ра Тачвуда, м-ра Метьюза, писателя Филиса Морли, писавшего односложными предложениями, а так же кухарки Терсины и, конечно, самого Блоера, которым ее присутствие прибавило изысканности манер и, стало быть, чувствовала себя среди них важной. Ведя светские разговоры, она обязательно упоминала имена известных писателей и художников, которые имели честь быть ей представленными и, заверяя, что в Европе почти не осталось красивых и благородных людей, она, не отрекаясь в Америке от всего британского, искренне восхищалась американским образом жизни и собственно американцами, которые, как она выразилась, чтят бога и сами сеют свой хлеб.
15. Надо вам знать, что Блоер почти никогда не покидал пансион, но в тех редких случаях, когда он уходил его подменял рыжий некрасивый парень. Есть подробность, о которой я не могу умолчать, он жил с психически больной матерью на берегу пруда. У Слая, так звали обращенного портье, были, по крайней мере, два серьезных недостатка: угодливость и жадность. Если они не находили свое выражение в действии, то обычно сквозили в неизменной блуждающей улыбке, он был некрасив во всем, даже в его улыбке, обнажавшей нижний ряд неровных желтых зубов, было что-то отталкивающее и неприятное. Глядя в его пустые глаза казалось, что его примитивный ум не был обременен ни одной глубокой мыслью. Он постоянно ел, чаще всего сэндвичи с курицей и горчицей, он приносил их из дома: любимым местом была кухня, лучшей подругой - Терсина, которую он обнимал мягкими влажными руками. Не избалованная мужским вниманием эта похотливая безобразная женщина охотно принимала на кухне Слая. Чувства Терсины были полны им, когда парень усаживал женщину к себе на колени и трогал ее тяжелые груди, этому всегда последовала тарелка супа или кусок копченой колбасы, который он уносил с собой. Ему только того и нужно было, ибо он, как вам то известно, любил поесть. Сохраняя за ним свое восхищение, Терсина, не раз благодарная ему за доставленное удовольствие, часто ругала его в своей вульгарной манере, но стоило Слаю прижать ее к себе, она, как она сама о себе говорит, делалась положительно неспособной сопротивляться, впрочем, дело не шло дальше непристойных ласк, обычно все заканчивалось тем, что Слай садился за стол и сытно ел. Мнение о нем, составилось у Грейс до того, как он отважился тронуть ее за зад, она испытала к нему неприязнь, как только он появился в отеле. Чувство это возникло внезапно и оставалось неизменным. Но особенно ее удивило, что в тоне и манерах этого неграмотного парня, который двух слов не мог написать без ошибки, было что-то женское, - не могла она знать, что это последствия долгой жизни с душевно больной матерью. Слай, видя, как к нему она относится и зная, что испытывает к ней Блоер, воспылал к Грейс, которая в его глазах была содержанкой и как таковая не имела прав, нескрываемой ненавистью. Была пятница. Грейс знала, что Блоер ушел к Мег Крамптон и не вернется до утра. Таким образом, у нее появилась возможность располагать собою, как ей вздумается. В соответствии с этим были и ее ближайшие дела. В тот незабываемый вечер Лу пригласила ее в одно интересное место, пообещав познакомить со своим юным другом Рендольфом, сыном вице-президента банка Уильяма Девлина. Около восьми часов вечера Грейс вышла на улицу, она была в платье подаренном Лу и шляпке-боннетка, которая была ей к лицу. Лу всегда носила причудливые шляпы с широкими полями, красиво обрамлявшими лицо. Она сама их украшала кружевами, лентами, тесьмой, перьями цапли, букетами. В этот ветреный вечер она надела строгую шляпку с мантоньеркой. Они договорились встретиться на углу улицы. Оттуда подруги направились на Монтегю-стрит. По пути Лу заговорила о своем любовнике.
-Он великолепен. Он самый добрый и талантливый человек, которого я знаю. Мы встречаемся в удобном для нас месте и почти всегда в такое время. Видишь ли, Рендольфу всего двадцать лет, для меня он прелестный мальчик, разумеется, никаких определенных планов я строить не могу. Мы не можем вместе появляться в обществе, поэтому приходится тайком встречаться у Чэнтри, там мы можем дать себе полную волю. Милая Грейс, я готова ползти туда на коленях…., ты и понятия не имеешь, каким счастьем он наполняет меня.
-Чэнтри! Объясни мне, кто он?
-Замечательный старый человек – высокая душа. У него безупречный вкус. В его до чрезвычайности красивом доме все к месту. Сама увидишь. Он необычный человек и окружает себя необычными людьми. Жалкие люди, которые не могут извлечь никакой выгоды из знакомства с Чэнтри, считают, что у его дома дурная слава, поэтому не все рискуют туда войти.
Двухэтажный дом на Монтегю-стритт 47 едва виднелся за стволами больших деревьев, к нему вела прямая дорога, усыпанная опавшими листьями. Это был старый кирпичный дом с пристроенной боковой верандой, красивый во всех своих частях, вдоль фасада тянулась крытая терраса, на которой стояли плетеные кресла. Справа от белой двери на полке горела масляная лампа, света от нее, конечно, было мало, но в темноте ее желтый огонь мерцал путеводной звездой для всех, кого утонченный хозяин дома вовлекал в круг собственных интересов. Когда Грейс вошла внутрь ее поразила красота убранства и обилие цветов в вазах. В большой комнате, погруженной в уютный полумрак, на оттоманках отдыхали в разных позах три женщины с распущенными волосами, Грейс сразу заметила, что они были без нижних юбок. Они курили и пили вино в обществе двух мужчин. Все вместе – и вид женщин, и смешанный запах пудры и духов, и богатые драпировки и дубовый пол и отполированные воском колонны – было так романтично, что Грейс глазам своим не верила. Она даже не успела подумать, в чем тут дело, так как обернулась к высокому и изысканному старому человеку в халате из плотного дамаска с золотым шитьем и кушаком с пряжкой, украшенной бирюзой. Это был Уоллис Чэнтри, хозяин дома, за его спиной стоял и улыбался очаровательный прекрасно сложенный юноша.
-Дорогая Лу, - сказал ровным голосом Чэнтри, увлекая женщину в сторону. – Взгляните, я в турецком. Надел, чтобы произвести впечатление и все такое, но Рэндольф, завладев общим разговором, сделал мой халат предметом шуток по той причине, что он турецкий. Он ему не понравился.
-Почему же не понравился?
-Что до меня, я могу сказать лишь одно! Я нахожу, что он мешковат и нелеп, - отозвался юноша. Он все время пристально смотрел на Грейс.
-Ах, господи! Ты слышишь, Лу он сказал – нелеп? – с притворным возмущением воскликнул Чэнтри, разглядывая себя в зеркале. - Между прочим, я собираюсь носить его весь сезон, - для того лишь, чтобы мавританское вошло в моду.
-Мавританское? Вы же сказали, что в турецком?
-Да нет же, халат был принят всеми за турецкий. И все-таки у меня есть уверенность, что халат красив: буду рад услышать это от тебя.
-Да, без сомнения, он красивый и теплый, - смеясь, не без лукавства сказала Лу.
-Видишь Дольфи, мы все находим его красивым, кроме тебя, - сказал Чэнтри. – Размер, конечно, не мой, но что же в нем нелепого?
-А больше я на этом настаивать не буду – извольте судить сами. Как бы то ни было, вам, дорогой сэр, чтобы войти в романтический образ осталось только надеть байроновский тюрбан. Ты не представишь нас? – сказал Рэндольф, теперь уже обращаясь к Лу.
Лу, как принято, представила Грейс своим друзьям: и лишь только с этой формальностью было покончено, Чэнтри порывисто взял девушку под руку, посмотрел на юношу и сказал с озабоченным видом:
-Дольфи, вам не трудно будет принести нам лимонад и щербет. И вообще я собираюсь похитить Грейс, пока вы не влюбили в себя это очаровательное создание.
После этого м-р Чентри обратился к Лу.
-Как удачно получилось, что ты взяла с собой Грейс. Дай тебе бог! И мне тоже!
-Не говорила ли я, что приду с подругой?- ответила Лу.
-Я этому ужас как рад. Она мне понравилась с первого взгляда, - сказал хозяин дома весьма довольный новым знакомством.
Как и следовало ожидать, м-р Чэнтри произвел на Грейс самое благоприятное впечатление. Она сразу почувствовала к нему доверие.
-Очень рад новому знакомству в лице столь скромной и миловидной девушки, - сказал он, когда все сели на диване. – Так вот, моя дорогая, должен вам сказать, что у меня много друзей моего возраста, и что при обычном своем гостеприимстве, я их не поощряю искать встреч со мной. Не выношу почтенных старых женщин в пресвитерианских чепцах и с очками на носу, которые, как вороны собираются в стаи, мало вам этого, так я еще испытываю отвращение к дряхлым старикам, озабоченным своим нездоровьем, но не потому, что у меня с ними есть общие воспоминания, а по той причине, что они все безнадежно скучны и до чрезвычайности неинтересны. Мне по душе общество молодых и притязательных женщин, жаждущих удовольствий и – больше того - прекрасных юношей, достойных восхищения, чья чувствительность подчас граничит с непристойностью. Добро пожаловать, как принято у нас говорить, в сад наслаждений, здесь царствует любовь. Вот перед вами Вирсавия, она на меня сердита. Ну и пусть сердится! Там юный Давид, его еще не ублажил ласками Ионафен, - воплощение спокойной доброты, хотите розовощекого Купидона, - тут их сразу два, они, по-моему, единодушно объединились в стараниях досадить мне своей неуступчивостью, там Венера далекая и холодная, как Полярная звезда, это маркиз де Сад – сын скорпиона, вам следует не обращать на него никакого внимания, у нас есть еще и Апполон, он придет в самое ближайшее время, вы мое дитя, если угодно, - Дева, нежный бутон, предназначенный к цветению. Кто я, вы уже знаете.
-Как ваши дела, сэр?- спросила Грейс.
-Боюсь, мои дела не бог весть как хороши, - отвечал с улыбкой славный старик. – Вы обязательно поймете меня, если примете во внимание, что я разорен: теперь это слово стало таким распространенным и можно даже сказать затертым. Но это еще не все: у меня опять был мучительный припадок желчной болезни. Я плохо вас вижу, надо сказать, что вечером у меня слабеют глаза, но мне кажется, что вы очень мило улыбаетесь. Признаюсь, что ломаю голову над тем, сколько вам лет.
-Двадцать один год, сэр.
- Вы, моя милая, обладаете всем, чего только можно желать, кроме разве что богатства.
-Дорогой мистер Чентри, я вам так благодарна, что вы приняли меня!
-Меня с самого начала восхитила ваша душевная непосредственность. С вами этот бордель стал человечным. Какой волшебной силой? Ах, молодость! Знаете, в пятьдесят лет я еще чувствовал себя подростком, мне говорили: Уолли, ты забыл повзрослеть. Сейчас мне шестьдесят три и я, скажем прямо, чувствую себя дряхлым стариком. Я в совершенном отчаянье, потому что угнетен своим возрастом. Жизнь жестока к таким, как я – удары так и сыплются отовсюду. Так или иначе, позвольте мне откланяться, уже ухожу, чтобы не смущать вас своим видом. Так что пойду-ка я на кухню и чего-нибудь съем.
-Но вы выглядите очень хорошо, - возразила Грейс, не зная, что еще сказать, чтобы уговорить доброго старика остаться.
Чувства, которые наполняли его, были столь безрадостными, что он не мог удержаться от безутешного вздоха. Конечно же, он мог отговориться шуткой, но этот воспитанный, не совсем обыкновенный человек, когда дело касалось его лично, умел быть искренним, а то даже и невозмутимым.
- Только ради всего святого, не льстите мне. Никакая лесть не может меня ослепить и вообще нахожу уместным признаться, что мучаю себя попытками казаться беззаботным, повторяю, я стараюсь казаться веселым, потому что несчастные люди никому не нужны – признался с улыбкой старый мужчина. - Давайте воздержимся в этот вечер от разговора про меня. Лу сказала, что вы работаете у Блоера. Сдается мне, что он весьма неприятный тип. Не расскажите ли вы все в подробности?
-О да. Все шло бы гладко, если бы он не сыпал угрозами и не дергал меня по пустякам: мне кажется, что этому конца не будет.
-Что вы хотите сказать? – спросил старик.
-Да ничего особенного. Просто он одолевает меня упреками, и все это из влечения ко мне. Но вы не представляете себе, как он мне отвратителен. Он грубый, злой и у него волосы растут из ушей.
-Какая демоническая характеристика, согласитесь сами, но оставим его. А теперь, давай те попросим Грейс рассказать историю любви. Сделайте одолжение, милая, расскажите, я люблю всякие любовные истории.
В простоте душевной Грейс опустила глаза, потом пожала плечами и сказала сидевшим рядом:
-Но я не знаю таких историй.
-Помилуйте, Грейс, как? – воскликнул м-р Чэнтри, устремляя любопытный взгляд на девушку.
Она в свою очередь смотрела в его светлые лучистые глаза с умилением.
-Просто у нее нет опыта, - шепнула ему Лу.
-Ах, вот как! До чего же она неискушенна! – воскликнул он. – Дорогая Лу, возьмите с нее обещание, что она непременно расскажет свою историю, если влюбится. Кстати, от тебя, Лу я не слышал ни одной. Ведь ты пережила не одну любовную драму, мы послушаем, что ты расскажешь.
Грейс улыбнулась словам хозяина дома с мыслью, что этот незаурядный человек имеет независимый характер и держится с изящной простотой, - он не зря был предметом восторгов Лу, у него была открытая душа.
- Поймите меня, я не из тех, для кого любовь – важнее всего, хотя без нее, надо признать, жизнь совсем ничего не стоит. Я просто огорчен, ведь сейчас в любовь мало кто верит. А вот и Дольфи. Полагаю, что вам будет приятнее беседовать с тем, кто соответствует вам возрастом. Ну, теперь я вас покину, пока не сильно вас утомил.
Сказав это, м-р Чентри встал, отвесил общий поклон и удалился всего на несколько шагов, он остановился на углу дивана, чтобы развлечься разговором с женщиной, которую окрестил Венерой, когда в богато убранную гостиную вошел мальчик в темно-синей форме с круглой шапочкой, украшенной белой полосой по низу, какую носят коридорные в отелях. Радость, которую проявил Чентри по случаю его появления, и восторг, с каким он к нему относился, как впоследствии обнаружилось, объяснялись нежностью, каковую вызывал в нем этот и в самом деле милый мальчик. Черты его выразительного лица, взятые в отдельности, не отличались особой красотой, равно как и стройное, но несколько угловатое тело, однако в целом он был исполнен невыразимой мальчишеской прелести, которая уже начала в нем убывать в виду того, что он взрослел. Больше я не скажу о нем ничего, кроме того, что ему было шестнадцать лет.
-Душа моя, - сказал Чентри, простирая к нему руки с улыбкой. Потом обернулся к женщине и, чуть склонив голову к плечу, продолжил. – Моя судьба целиком зависит от него, но это маленькое неблагодарное существо не знает цену доброй преданности – когда он с меня спрашивает деньги, я всегда отвечаю, что он не может разорять того, кто горячо желает его счастья.
-Какая прекрасная любовь! – воскликнула та видная собою женщина в тиаре.
-В том-то и беда! В моем возрасте я лучше всего подготовлен к ней, но прекрасная любовь, как я уже говорил, лишена взаимности. Мне ничто не поможет – моя песня спета!
-Ох, Уоллис! Не понимаете разве, что юность глупа и неблагодарна, это известно всем! Уж коли на то пошло, мой вам совет: постарайтесь употребить все свое влияние на него, дабы он поумнел.
-Вразумить Уоррена? Только и всего? - сказал он на это. – Боюсь, то будет мучительной попыткой сделать невозможное.
16. Разговор, в котором участвовала и Грейс, был отменно хорошо закончен. Она была довольна тем, что согласилась прийти сюда, все ее радовало и впечатляло, но самое главное, она чувствовала себя в безопасности, ведь рядом была Лу – она ее здесь опекала. Когда хозяин устремился навстречу Апполону в лице пришедшего мальчика, Грейс взглянула на Лу и спросила:
-Что будем делать?
-Первым делом, - сказала Лу, - пообедаем.
И произнесла эти слова на французском языке. Следует отметить, что Лу держала себя как американка, хоть была француженка: она говорила мягким голосом с приятным акцентом: ее речь изобиловала американскими оборотами, что немало усиливало ее привлекательность. Только она это сказала, как Рендольф в маске подошел к ней и поцеловал ей руку. Между тем Грейс снова посмотрела на женщину в образе Венеры, она и в самом деле превосходила всех своей красотой: на ней было почти прозрачное черное платье с глубоким декольте и девушка удивилась, что она не чувствует себя слишком легко одетой в присутствии мужчин. Следуя жесту Лу, она встала и пошла за ней и Рендольфом, который вел их на второй этаж. Он шел впереди с двумя розами – красной и розовой, то и дело оглядываясь, он обрывал с бутонов лепестки и бросал их под ноги женщин. Лу на ходу обернулась к Грейс, которую это приятно поразило, и сказала:
-Дольфи все делает с фантазией и основательно.
Поднявшись на второй этаж, девушка вошла вслед за ней во вторую справа комнату. Рендольф закрыл дверь и снял маску. Лу посмотрела на Грейс и спросила:
-Не находишь ли ты, что здесь очень уютно?
Сказав это, Лу сняла шляпку, подошла к зеркалу и стала приглаживать убранные в узел волосы. После чего обернулась к стоявшей за ее спиной Грейс и бросила в сторону:
-Ну, вот, наконец-то мы избавились от посторонних!
С мыслью, что лучшей подруги быть не может, Грейс обняла Лу. Никогда прежде девушка не испытывала такого прилива нежной благодарности. От избытка этого чувства она теснее прижалась к Лу, которая сама расчувствовалась не меньше девушки.
На середине полутемной комнаты стоял круглый стол, покрытый белой скатертью, он был сервирован к обеду, к нему были придвинуты три кресла, свет от горевших в бронзовом канделябре свечей красиво играл на поверхности бутылки вина и высоких гладких стаканов. Обед был готов: на больших белых тарелках с золотой каймой лежал бифштекс с тушеными овощами, украшенными листьями розмарина и красиво изогнутыми тонкими ломтиками лимона. Даже требовательный взгляд не мог обнаружить никаких упущений: тарелки из тонкого фарфора, серебро, салфетки, свечи - вид впечатлял. Весьма удачно было то, что на столе горели свечи.
Грейс позволила себе показать, что ее восхищают старания Рендольфа, он тщательно все подготовил для того, чтобы они пообедали в такой романтичной обстановке. Между тем Рендольф, в своем рвении справедливо полагая, что он доставляет равное удовольствие Лу и Грейс, обратился к ней со словами:
-Вам не будет удобнее, если вы снимите шляпку?
После того, как он повесил шляпку на настенную вешалку в виде трех вытянутых ромбов с десятью колышками, каковую можно увидеть во многих американских домах в провинции, все уселись за стол. Рендольф наполнил стаканы вином и посмотрел на Лу, давая понять, что за ней право сказать тост.
-Не знаю, как сказать Грейс, что я люблю ее, - начала Лу и запнулась, глядя в сторону.
-Так прямо и скажи, - воскликнул Рендольф.
-Так и скажу. Я люблю тебя, Грейс. Ты моя лучшая подруга. Отныне и навсегда мы вместе. Недавно ты стала большой девочкой. Давайте выпьем за твое совершеннолетие. Доброй тебе жизни, Грейс!
-За твою счастливую жизнь! – подхватил юноша.
-Ну, как я живу, сами знаете, где уж тут радоваться, - отмахнулась Грейс. – От одной мысли, что утром я вернусь в пансион и увижу Блоера, мне тошно становится. Черти бы его взяли! Он сильно надоел своими приставаниями и - что хуже, - он мне дает понять, что имеет виды на меня. Я ему, видно, нравлюсь. Когда-нибудь у меня будет свой дом. Я мечтаю о красивом доме с большими комнатами и высокими потолками.
-Тебе нравится здесь?- спросила Лу.
-Очень, - не раздумывая, ответила Грейс.
-Можешь приводить сюда своих друзей. Уоллис будет им рад, расположение, которое вызываешь у него ты, распространяется и на них тоже.
-Этот мальчик, которого м-р Чэнтри нежно обнял, ведет себя слишком вольно, не так ли?
- Ceta n'empeche pas (это ничего не значит). Уоллису угодно держаться с Уорреном столь бесцеремонно, он не возражает против вольности в разговоре.
-Почему?
-Потому что спит с ним. Надеюсь, это тебя не шокирует?
- Нет. Мне понравилась женщина по имени Венера. Но разве не ужасно, что она в таком открытом и почти прозрачном платье, да и вообще я подумала, что это непристойно.
На это Лу сказала:
-Она одета по случаю в вечернее платье, у нас во Франции это называется дезабилье. А раз так, ничего непристойного в платье нет.
Пока она это говорила, Рендольф смотрел на девушку с удивлением, ведь в объяснении не было особенной необходимости, все было и без того очевидно.
-Как тебе Чентри? – полюбопытствовала Лу.
-Замечательный человек! Сразу видно, - ответила девушка. – Смею сказать, джентльмен со странностями.
-Да, да со странностями, - подхватил Рендольф, как если бы слова эти были обращены к нему. – Но я имею счастье быть в близкой дружбе с этим по-своему странным человеком.
-Ничего странного в нем нет, - не согласилась Лу. – Просто иногда он ведет себя не сообразно своему возрасту. Он умеет говорить любезности, а нам женщинам приятно их слушать, неважно кто он, важно, что он собой представляет. Уоллис неподражаем во всем, я восхищаюсь им, ведь он обладает глубоким умом и знанием жизни. Согласитесь, он обнаруживает такое тонкое и грустное понимание вещей, - такое светлое восприятие человеческой природы, что не вздыхает о ее убожестве. Он живет под флагом абсолютной свободы, он ценит красоту, он дарит любовь, он наслаждается жизнью и, что особенно мне в нем нравится - не устает утверждать, что никто не может быть ему судьей, кроме Бога. Бедный старик, образованный и благородный, он привык жить на широкую ногу, но банкротство низвело его до положения нищего и вот теперь этому изысканному человеку приходиться терпеть нужду. Несмотря на это, он остается все таким же щедрым и продолжает жить не по средствам. Я люблю этот дом, здесь во всем ощущается новая жизнь и мне больно видеть, как постепенно он приходи в упадок.
-Значит, м-р Чентри разорился. Очень жаль.
-Не стану говорить от кого я это слышала, и как это произошло, скажу лишь, что он потерял единственный источник дохода.
-Как же м-р Чентри умудряется содержать этот прекрасный дом, если у него нет денег? – спросила Грейс.
-Обычно он приобретает товары в кредит: торговцы, зная его добросовестность, открывают ему долгосрочные кредиты. Когда представляется случай, наш славный Дольфи почитает для себя делом чести оплатить частично или полностью его кредиты, выказывая свою собственную к ним непричастность. Хоть Уоллис не принуждает его признаться, он все же подозревает, кто именно ему помогает.
-Как жаль, что у меня нет денег, - вздохнула Грейс. – Тогда бы я обязательно ему помогла тоже. Этот дом не просто какое-то место, это волшебный мир. Сад наслаждений – он так сказал.
-Так- то так, но скажи нам, ты рассчитываешь на свою судьбу в деле устройства личной жизни или веришь в удачу? – спросил Рендольф.
-Конечно, я не собираюсь всю жизнь работать в услужении в чужих домах. В судьбу я верю, но кто скажет, чего мне ждать от нее? Вообще о будущем своем я не думаю, как все сложится – так и будет, - отвечала Грейс.
-Как это ты не думаешь о своем будущем! – воскликнула Лу.- Поверь моему слову, время быстротечно, не успеешь оглянуться и жизнь прошла. Я приехала в Америку в 1831 году и у меня в голове не укладывается, что прошел уже двадцать один год! Если Блоер выгонит тебя, что ты будешь делать?
-Когда так, отправлюсь искать счастье, куда глаза глядят, - отвечала Грейс.
-В Европе, да и здесь, наверное, тоже женщина почитает себя счастливой, если ей удается, au moins (по крайней мере), выйти за богатого, - сказала Лу. – Уж не думаешь ли, что женщина может сама зарабатывать деньги?
-Я не из тех, кто гонится за состоянием. Я не стану продавать себя.
- Нет, моя милая, станешь! Обстоятельства заставят тебя, будь уверена. Послушаешь тебя, так можно и решить, что ты слаба умом, если ни во что не ставишь выгодный брак и деньги! – пожала плечами Лу.
-Все не так, как ты думаешь: я упустила сказать, что деньги - главная моя забота, я готова взять грех на душу и обмануть, чтобы обогатиться. Я даже знаю как, - решительно сказала Грейс со смутной мыслью, что все складывается как нельзя лучше.
- Да что ты смыслишь в этом? Твоя молодость и привлекательность помогут без большого труда получить все, что тебе нужно: деньги, меха, драгоценности…. Делай что-то сейчас, не то потом будет поздно.
К этому времени все уже закончили есть: Рендольф с довольным видом вышел из-за стола и подошел к другому столу, придвинутому к стене. На нем стояла музыкальная машина красного дерева, немецкой работы. Он открыл крышку, нажал на расположенный внутри рычаг, который привел в движение механизм, и комната наполнилась звуками удивительной красоты. Это была первая часть «Лунной сонаты» Бетховена. Грейс никогда не слышала эту божественную музыку, - было нечто утешительное и в тоже время печальное в этих повторяющихся аккордах: она не совсем понимала, что происходит, откинувшись в кресле, она все смотрела на Рендольфа, который приблизился к Лу и протянул ей руку, словно говоря взглядом: «Давай потанцуем». Лу была приятно удивлена таким исходом дела, она поднялась и, сделав знак рукой, обняла юношу. Минуту – две, они медленно кружились возле стола, легко и плавно переходя от движения к движению. Затем подойдя поближе Лу вдруг потянулась к Грейс и, ухватив ее за руку, привлекла к себе, Рендольф очень в обращении с женщинами умелый, с полнейшей непринужденностью обнял ее за талию, с другой стороны ее обнимала Лу. Между тем Грейс, оправясь от вполне понятного смущения, обняла их за плечи, но ее пальцы едва касались тел. Теперь уже втроем они продолжили вальсировать. Они сделали второй круг, когда Лу посмотрела на девушку и, уловив ее робкий блуждающий взгляд, теснее прижалась к ней. Затем Рендольф улыбнулся, мягко взял в руки головы женщин и склонил их так, что они соединились с его головой. То ли от вина, то ли от волнения Грейс ощутила слабость, которая разлившись по телу, лишила ее сил. Но, то была приятная слабость, она дурманила ум и туманила глаза. Неожиданно Рендольф остановился, Грейс подняла глаза и увидела, что он потянулся к Лу, - очень она смутилась, когда увидела, что они стали целоваться. После этого, Рендольф потерся носом о лоб Грейс, а когда она подняла голову выше он, не выпуская из объятий Лу, нашел ее губы и прежде, чем она опомнилась, нежно, легко, но чувственно, ее поцеловал. Не успела Грейс прийти в себя, как - кто бы мог подумать, ее поцеловала Лу. Уже с этим поцелуем она погрузилась в то сладкое, безвольное и волнующее состояние, которое принято называть любовным томлением. В свою очередь Грейс, себя не помня от волнения, поочередно поцеловала Лу и Рендольфа. В близости этих людей было что-то приятное, она хотела их обоих. Когда ее положили на постель, она закрыла глаза и, истекая нежностью, отдала свое тело их ласке. Она не сопротивлялась, когда пальцы юноши сжали ее грудь, а потом стали расстегивать пуговицы на платье, Лу помогала ему. Ее раздевали, - это привело девушку в смятение, она дрожала, трепетала, ни слова не слышала из того, что они говорили, но принимала все, что с ней происходило.
17. На следующий день, испытывая большой подъем душевных сил, Грейс едва сдерживала себя от пения. Она была счастлива, впервые в жизни, - счастлива любовью. Она постоянно думала о том, что было вчера с ней. Жизнь как-то вдруг наполнилась мечтами, она исходила радостью, ушло все, что ее беспокоило и огорчало, ее обуревала жажда жизни. Вместо унылого вида, она светилась жизнелюбием. Блоер, видя ее преображенной, не мог понять, что с ней случилось. Терсина тоже этим озадаченная, посылая ее к нему, сказала непреклонной м-сс Хэром, которая обратила внимание на то, что Грейс весела и благодушна, что простой девушке это не приличествует по причине скромности, даже если ей счастье с неба свалилось.
-Пусть она радуется, а мне дела нет! – бросила старая пуританка. - Нельзя быть своевольной в таком возрасте, да и во всяком возрасте. Ну, я пойду.
-А куда вы теперь? – спросила кухарка.
-На улицу. Прогуляюсь в сторону левантийского рынка. Посмотрю на ковры у Бери, от него, если буду в состоянии доставить себе приятность, схожу к Ледгейту. Вчера он встретил меня у порога и сказал, что купил у одного ювелира огромный бриллиант, который собирается оправить. Он обещал показать его м-сс Роудон и мне тоже.
Терсина вздохнула и для порядка вежливо улыбнулась: она редко отказывала себе в удовольствии польстить почтенной британке, хотя испытывала к ней неприязнь и вместе с тем зависть, вообще Терсина будучи скупой и неряшливой, презирала женщин такого рода, - они слишком много внимания уделяют своей внешности и тратят на себя больше денег, чем она сама проживала. Имея скромный доход, она с трудом откладывала 100 долларов в год: деньги были высшей ценностью, и жадность ее к ним нельзя было утолить.
Пока шел этот разговор Грейс подметала внутренний двор, вскоре она закончила работу и отнесла метлу в сарай. Был теплый солнечный день, она решила пойти в сад, пройти туда можно было через проход, образованный боковой стеной сарая и кирпичной стеной пристройки. Оказавшись в яблоневом саду, она увидела за забором худую женщину с изможденным лицом. Они обменялись взглядами. Грейс заметила, что женщина в черном поношенном платье была напряжена и смотрела с выражением сомнения на бледном лице.
-Прощу прощения, мисс, - сказала она и, приблизившись на шаг, пристально посмотрела Грейс в лицо. – Я тут увидела у вас кучу золы, …осмелюсь просить вас дать мне немного, если вы не заняты, сколько сможете…
-Ну, если дело только в том, то берите….- протянула Грейс, с изумлением глядя на женщину и думая, что она не в себе.
Она невнятно поблагодарила, метнула в сторону испуганный взгляд и вслед за тем просунула через решетку забора небольшой холщовый мешок. Грейс наполнила его золой и передала ей в руки. Женщина положила мешок на землю, извлекла из кармана бечевку и перевязала сжатый верх мешка. После чего выпрямилась и сказала:
-Благослови вас господь! Когда представится случай, я буду рада по своим силам оказать вам услугу.
- Услугу мне? Зачем вам зола? – спросила прямо Грейс, видя, что женщина не торопится уходить.
-Я получу за нее немного денег, - ответила она.
-Кто купит золу?
-Одна женщина, у которой я беру вещи в стирку. У нее большой огород и фруктовые деревья, она золой удобряет землю.
-Вы собираетесь купить что-то определенное?
-Очень даже определенное, мисс: хлеб и масло. Если я накормлю своих детей, я буду спать спокойно. Я готова на все, только бы они не голодали.
-Сколько у вас детей?
-Двое: девочка трех лет и восьмилетний мальчик.
-У вас есть муж?
Женщина кивнула в знак согласия, и ответила:
-Да разве можно назвать его мужем? Я скажу все: он грязный и злобный пьяница, работать его судом не заставишь, будьте уверены: второго такого нет на свете. Он совсем не думает о детях. Не большая беда, что он меня бьет. Да чего уж там, - готова терпеть сколько угодно, но он избивает сына, - она вздохнула всей грудью и губы у нее задрожали. – Я устала слышать его крики, видеть его слезы, хуже ничего нет для матери.
Грейс задавала свои вопросы из любопытства, никак не предполагая, что получится серьезный и откровенный разговор. Однако то, что она услышала, заставило ее содрогнуться. И было с чего!
-Нет ребенка несчастней моего мальчика и несчастной матери, чем я, - продолжала женщина в большом смятении чувств. - Когда муж приходит домой пьяным и начинает искать Лэнни, чтобы поколотить, - один раз он чуть было его не убил, он имеет такую привычку, когда чем-то недоволен, то мой сын прячется под кроватью, а бывает, выпрыгивает в окно и бежит от него со всех ног. Верьте слову, мой муж не человек, а безмозглое животное. Сколько раз я падала на колени и умоляла его не трогать сына, но его одолевает какая-то неистовая потребность на притеснительство и жестокость. Алкоголь оказывает на него какое-то странное действие, он становится жестоким и невменяемым. Недавно он взял зажженную свечу и вылил растопленный воск сыну в ладонь. Я чуть не упала в обморок, когда он бросился ко мне с криком…. я прижала его к себе и разразилась слезами.
Теперь Грейс с волнением разглядывала женщину, жалость и возмущение перемежались в ней с желанием рассказать все Лу.
-Такой муж разорение семье и позор, - простонала бедная женщина. – Меня тошнит, когда он близко подходит, от него воняет табаком, потом и дешевым виски. Он меня ругает, я его проклинаю. Все что можно продать из дома вынес. Ужели так жить можно? Хоть бы он повесился! Я бы сама сплела на это веревку. Лучше быть вдовой, чем терпеть такого садиста.
-У меня нет денег…, но я постараюсь чем-нибудь вам помочь. Приходите снова.
-У вас добрая душа.
С мыслью, что она заслуживает счастье, Грейс обернулась и увидела на улице Блоера, он стоял перед входом в отель, смотрел на нее и при этом потирал подбородок. Грейс простилась с женщиной, - она даже представить себе не могла, что этот разговор будет иметь продолжение, вошла во двор и закрыла калитку. Не успела она далеко отойти, как ее окликнул Блоер. Он стоял за калиткой, поставив одну ногу на перекладину, и сверлил девушку недобрым взглядом. По его жесту она поняла, что калитку открывать не надо, он был в сером шерстяном костюме, который надевал, когда уходил по какому-нибудь важному делу.
-Я сегодня ночевать не приду, - сказал он. – Пока меня не будет, Терсина примет хозяйство, ты помоги ей на кухне. А кто такая та женщина?
-Не знаю. Она попросила золы, и я ей дала.
-Какая добрая! Не свое отдаешь!
-Зола ничего не стоит.
-Эта стоит, - с усмешкой возразил Блоер. – Пальто мое сшито на деньги за золу. Я продаю ее арендаторам, а ты говоришь: ничего не стоит.
-Тогда взвесьте полмешка, если не представляете себе, сколько будет стоить, и потом можете вычесть с моей зарплаты.
-Она и без того поубавиться, когда я вычту расходы на тебя.
-Разве на материю и булавки мне не полагается?
-Так положено по соглашению, а мы с тобой на это не договаривались. И больше не смей моим добром одаривать уличных попрошаек.
-У той бедной женщины дети голодают…
-Плевать мне, что они голодают, - воскликнул Блоер, и в голосе его прозвучали раздражение и презрение. – Может мне их кормить обедами?
- Вот доллар, который мне подарила миссис Бродхерст. Пусть он послужит вам возмещением за золу, - сказала Грейс, протягивая ему монету, которую достала из вельветового кошелька с медной застежкой.
- Убыток, который я понес, конечно, можно назвать мелочным, - говорил Блоер, глядя на монету в руке Грейс. – Но доллар – это доллар. Я возьму.
Тут как раз по улице проходили трое юношей и девушка, они оттеснили его в сторону. Когда они прошли, Блоер снова приблизился к калитке, пристально посмотрел Грейс в лицо и вслед за тем с ухмылкой пожал плечами.
- Булавки и ленты, без сомнения, нужны вам женщинам, черт вас побери… это надо взять в соображение. Когда так, дорогая Грейс, конечно, не для того, чтобы обрести твою благосклонность, а лишь по этому соображению, почитаю своим долгом, подарить тебе доллар, чтобы не пришлось занимать у Терсины или Лу.
Грейс было жаль расставаться с долларом, она всего меньше хотела бы отдавать его Блоеру, но все - таки отдала. Теперь он возвращал его, действуя не по своим понятиям, а руководствуясь дьявольской хитростью и Грейс нашла забавным, что таким образом она может вернуть свою монету.
Она подняла голову, бросила насмешливый взгляд на хозяина, стоявшего за калиткой, и сказала:
-Доллар – это доллар. Я против тех счетов, которые существуют между нами, поэтому взять решительно отказываюсь. Но если рассматривать доллар, как прибавку к зарплате, я, поскольку так все обернулось, приму его с радостью.
На мгновение воцарилось молчание.
-Я слышу слова истины! – воскликнул Блоер, несколько опомнившись и обретя дар речи. – А ты, я вижу, в самом деле расчетлива и хитроумна, черт тебя возьми! Уж теперь-то я тебя узнаю. А то прикидывалась скромной овечкой.
-Не судите о моих побуждениях по себе, сэр, - с деланной скромностью отвечала Грейс, робко опустив глаза.
Вечером, как обычно, Грейс и Лу вышли на прогулку, взяв с собой котенка, которого они назвали Ормо, Лу прятала его в корзинке. Удалившись от пансиона на добрую сотню шагов, Грейс взяла его на руки.
Здесь я привожу только часть того разговора, который они вели бродя по уютным улицам живописного города.
-Для меня хорошая жизнь начнется, когда я уеду отсюда, - сказала Лу. – Я прихожу в умиление при мысли, что скоро буду вести жизнь, не похожую на эту…. сразу уеду, как только разрешу свои финансовые дела.
-Возьми меня с собой! – воскликнула Грейс. – Ненавижу Блоера. Пусть стены дома обрушатся на него!
На это Лу сказала:
-Куда я без тебя! Конечно, мы уедем вместе с твоим узлом и моими чемоданами. Все связанные с этим расходы я беру на себя, мы обязательно будем жить жизнью лучше теперешней.
-Мы возьмем с собой Ормо.
-Иначе и быть не может. Раз он – твоя радость, то, значит, и моя. Будем его воспитывать вместе. Я бы хотела избрать Мартас Виньярд нашим местожительством. Ты обязательно полюбишь этот остров. Вот увидишь, когда мы все вместе там поселимся, а к тому времени у меня уже будут средства, потребные на наше содержание, мы забудем все неприятности.
Услышав это, Грейс была столь же обрадована, как и удивлена: идея поселиться на острове пришлась ей по душе.
- Я тебя не понимаю, Лу. Ведь ты собиралась в Нью-Йорк? – спросила она, целуя котенка.
-Отвечу тебе так, меня, разумеется, влечет к себе этот великий город …, если я улажу дела, расплачусь с Блоером.… я должна ему за три месяца. Пусть молния поразит его прямо в сердце…. Скоро я получу деньги, продав ценные бумаги, в общей сложности они составляют 2 000 долларов, лишь бы только они не подешевели. Боже упаси! Словом, когда получу деньги и выплачу кое-какие долги, тогда посмотрим, на что мы можем рассчитывать. Какой бы ни была сумма, в любом случае, она послужит к нашему обеспечению.
-Хорошо, поедим в Нью-Йорк, пусть будет по-твоему.
- Не знаю, как там все сложится, но если мой знакомый, я тебе о нем говорила, определит меня работать в театре, как я и рассчитываю, то, скорее всего мы получим то, к чему стремимся – приятную во всех отношениях жизнь, такую, о какой можно только мечтать. Я провела в этом городе шесть замечательных лет – блистала на сцене, поклонники осыпали меня дорогими подарками, - у меня были бриллианты, золотые украшения, я развлекалась, словом, вела веселую, разгульную и конечно расточительную жизнь. Теперь, оглядываясь на ту беспечную жизнь с тоской, я понимаю, что нельзя вернуться в прошлое…я так далеко от нее отошла. Я с отвращением думаю о своем возрасте, он дает о себе знать страшными признаками: увядающим телом, морщинами, нездоровьем, усталостью. Делать вид, что я молода, становится все труднее.
-Но ты необычайно хорошо выглядишь!
-Что же из того, что хорошо?.. Через четыре года мне будет пятьдесят, - присовокупила она. - Мне так мало осталось….
Тут Грейс остановила ее словами:
-Ты должна верить в себя! Вспомни, что ты говорила: « Не так трудно быть счастливой в стране, где все дышит радостью жизни»!
-Да, мы достойны быть счастливыми! Ни к одной из нас, покуда мы будем вместе, не прикоснется рука злой судьбы.
Грейс прильнула к Лу и обняла ее за талию.
- Я боюсь подумать, что моя жизнь пройдет отдельно от твоей, - сказала она.
- Мне представляется, что в Америке женщина может быть независима в своих делах, она свободна от тех условностей, против которых я восстаю, и которые дают мужчине власть над ней, - говорила Лу. - В Европе женщина – пассивное существо, она по своей самостоятельности не может равняться с мужчиной. Если она не зависит от милости родственников, она вынуждена подчиняться произволу мужа: не буду говорить какие крайности этого рода ей доводиться испытывать, стало быть, под предлогом того, что она слаба, ей вменяется в обязанность разделять его интересы, даже если они расходятся с нее собственными. Словом, я бежала оттуда, чтобы начать новую жизнь. В твоем случае, не надо бросать дом и уезжать в другую страну – в Америке можно жить так счастливо, как только возможно жить в этом мире. И не беда в том, что ты начинаешь жить с пустым карманом, что беззащитна самым настоящим образом. Главное, что у тебя есть мечта, одно стремление – найти себя в этой жизни.
-Ты нашла себя?
- Приехав в Америку, я видела себя успешной, окруженной роскошью, но я слишком долго приспосабливалась, жила в полном бездействии и, certes (конечно) развлекалась. Сама того не зная, полагая себя благополучной, - у меня были сольные выступления, выгодные связи, деньги, я упивалась успехом, тратила больше, чем зарабатывала - я всего этого лишилась в один день вследствие болезни. Ах, если б ты знала, что мне пришлось пережить: короче говоря, я потеряла все свои возможности и уже не лелею свои мечты.
-Разве у тебя нет шанса?- возразила Грейс.
В ответ на это Лу спокойно сказала:
-Ни теперь, ни в какое другое время, я не буду жить в довольстве. У меня нет ни денег, ни собственности: я старею и чахну, а потому меня ждет неизбежный удел – нищета и одиночество. Чтобы избежать этого, мне остается только одно – пойти на любую авантюру. Признаться, была слабая надежда, что Чентри после смерти откажет мне дом, но оказалось, что он заложен, а у него самого нет денег, чтобы содержать меня.
-Ты собиралась жить с ним?
-Нас связывает взаимная привязанность. Мы с ним на равной ноге - оба немолоды, одиноки и бедны, живя в его доме, занимаясь хозяйством, готовя еду, стирая, я тем самым как бы буду у него в подчинении до конца его жизни. Я бы согласилась на его благородное предложение: жить с ним и иметь право распоряжаться всем, но беда в том, что Чентри не может завещать мне свое имущество, ни целиком, ни в какой его части.
-А как же Рендольф? Он любит тебя.
- Но это одна видимость: Дольфи всего лишь милый, капризный ребенок. Он допускает меня до своей постели, но его больше соблазняет мужское тело. Я отдаюсь ему на милость для того, чтобы иметь счастье быть с ним, я сделалась чем-то вроде беззаботной подруги, которая ни о чем не тревожится и вместе с тем не перестает с большой готовностью восхищаться его красотой и талантами. Наша связь держится на общих взглядах и взаимной выгоде. И потом он по знаку Телец, а у Девы складываются с ними самые душевные отношения.
-Боже, - вздохнула Грейс. Откровения подруги придали разговору печальный оборот. Она была не в силах скрыть своего изумления, в какое ее повергли слова Лу.
-Теперь ты все знаешь. Мне больше нечего тебе сказать, - ответила Лу.
На этом их разговор тогда и окончился.
18. Прошло несколько дней, ничем не примечательных, обычных, заполненных повседневными делами и суетой: Лу почти никуда не выходила, она все время провела в своей комнате, написала два письма, между завтраком и обедом читала в постели. Вечером подруги встречались, Грейс всегда приносила с собой Ормо, он жил с ней, так как условия, в которых находилась Лу, серьезно ограничивали его в возможностях. Кроме того, вызывало большое беспокойство то, что оставаясь один, котенок иногда мяукал под ее дверью и подруги решили, содержать его где-нибудь в отдаленном месте. Ведь рассчитывать на то, что Блоер отнесется к котенку снисходительно особенно не приходилось. Стало быть, он не допустит, чтобы хоть один из постояльцев имел при себе котенка в пансионе. Ормо очень понравился так называемый двор на крыше, уже в первый же день он тщательно его исследовал и впоследствии все время проводил там. До позднего вечера он сидел на чердачном окне, через которое выходил на крышу и ждал возвращения Грейс. Спал он с ней, всегда ложился на подушку, видимо испытывая потребность в близости, он правую переднюю лапку вытягивал так, чтобы она лежала на шее Грейс. Она к нему привязалась, ее жизнь уже была немыслима без него. Ее рабочий день начинался в 7 утра и заканчивался после восьми вечера, обычно она возвращалась к себе уставшей и измотанной, желаний не было никаких, разве что – лечь в постель. Теперь же, когда на руках у нее был котенок, она занялась его устройством и, не переставая думать о нем, следила за тем, чтобы у него постоянно была еда и вода. Ормо оказался очень нежным котенком, его любовь к Грейс была такой чистой и трогательной, что удивила бы хоть кого.
В тот печальный вечер Грейс пошла за пивом для Лу. Здесь скажу, что с возрастом она стала полнеть, хотя питалась умеренно и кое в чем себя ограничивала, вес ее постепенно возрастал и Лу приходилось надевать корсет, чтобы придать фигуре сколько возможно изящества. За эти два дня, которые она провела в своей комнате, она позволила себе обходиться без корсета, на обед она спускалась в таком свободном темно-синем платье, в каком никто не привык ее видеть. Конечно же, м-сс Хэром нашла его неподобающим. Почему, говорить не буду. Достаточно сказать, что сама она одеваться к обеду почитала верхом хорошего тона. Когда постояльцы все вместе собирались в столовой, она продолжала умышленно не замечать Лу при этом что ни дальше, то чаще стала настраивать Блоера против нее. Не вдаваясь в размышления зачем она затеяла это дело, и без того испытывая к Лу неприязнь, он не считал нужным скрывать, что имя ее не пользуется уважением у него. Зная это, Грейс старалась вуалировать свою дружбу с Лу. Было около семи часов вечера, когда она вернулась с большой коричневой бутылкой пива. Поставив корзину на стол, она собралась было снять шаль с плеч, как в отель вошли два джентльмена, по стуку колес было понятно, что приехали они в карете. Грейс вышла к ним в таком виде, в каком пришла с улицы и сделала им реверанс.
-Свободных комнат нет,- сказала она, адресуясь к обоим.
-Ты здесь работаешь, милая? – спросил старший мужчина. Получив утвердительный ответ, он продолжил. – Здесь ведь живет миссис…, скорее мадам Монс?
Это Грейс удивило, но то, что последовало за вопросом, было еще удивительнее.
- У нее имя простое такое… Лу.
Затем обратив свой взор к спутнику, тот мужчина добавил:
-Может ли женщина с таким плебейским именем блюсти себя в добродетели?
-И не сделаться шлюхой, - вполголоса задался вопросом второй.
- Она француженка. Наши женщины скорее с голоду умрут, чем пойдут на такое!- присовокупил первый.
Презрительная усмешка его не ускользнула от глаз Грейс и она испугалась за Лу.
Тут как раз в комнату вошел Блоер, он сразу узнал в худом мужчине банкира Девлина и изменился в лице. Уильям Девлин принадлежал к самым влиятельным людям Ярмута. Он подошел к банкиру и почтительно поклонился.
-Какая честь, м-р Девлин! – воскликнул он, и, терзаясь желанием упасть ему в ноги, прибавил: - А я вам вот что скажу, сэр: всегда жаждал быть вам полезным, но я простой человек, что вам с меня взять? Если бы вы знали, какое я чувствую большое уважение к вам, м-р Девлин.
С этими словами Блоер сложил перед собою руки и склонил голову.
-Окажите мне услугу, любезный, - сказал банкир, пряча улыбку: такая угодливость в обращении, была совершенно для него неожиданна.
-Я, единственно из уважения, готов сделать для вас все, что в моих силах. От всей души.
-А вот посмотрим, как вы станете себя держать со мной.
-Какой случай привел вас сюда?
-Мало ли случаев, когда один человек, блюдя свои интересы, приходит к другому – вот как! Но вернемся к моему делу. Я хотел бы поговорить с мадам Монс.
Блоер остолбенел: он и подумать не мог, что у Него имеется дело к ней. Во время этого разговора Грейс стояла в дверях.
-Я пойду за ней, - сказала она, глядя на хозяина. Но тот стоял с растерянным видом, стараясь понять, какое дело может иметь такой важный человек, как Девлин к какой-то Монс, ведь она пользуется здесь самой дурной репутацией.
-Нет, я сам ее позову, - сказал Блоер, его растерянность несколько уменьшилась и он стремительно направился к лестнице. Между тем Грейс вернулась на кухню, приближалось время обеда и ей надо накрывать на столы. У них было девять постояльцев, каждому полагалось три тарелки на два блюда, нож, вилка и ложка, а так же стакан. Она суетилась, досадуя, что у нее нет возможности услышать дальнейший разговор. Думая о Лу, он почувствовала страх, какой давно уже не испытывала: сознание того, что к ней пришла беда повергло ее в душевный трепет.
Вернулся Блоер и сказал, что Монс попросила дать ей время, чтобы привести себя в порядок. Когда она, наконец, спустилась, м-р Девлин сказал, что это конфиденциальный разговор и Блоер поспешно ушел в дальнюю комнату. Томясь любопытством Грейс приблизилась к закрытым дверям и прильнула ухом к щели между ними. Минуту- другую она напряженно слушала, затем опустилась на колени и стала смотреть в замочную скважину. Лу стояла на середине комнаты, она была в синем тонком платье, без косметики, серег и кораллового ожерелья, она лишь убрала волосы. Она казалась взволнованной и плохо разбиралась в происходящем. Девлин не сводил с нее глаз, он отказывался верить, что эта женщина была любовницей его сына, а Лу на него и взглянуть боялась.
-Полагаю, вам не трудно себе представить, кто я, - говорил банкир. – Со мной м-р Латиф, мой адвокат. У меня к вам весьма неприятный разговор и ряд вопросов, того же свойства, я бы хотел, чтобы м-р Латиф при всем том присутствовал. Я так понимаю, что вы не возражаете?
Лу пожала плечами.
-Ну, что ж, сэр, - сказала она серьезно, - задавайте ваши вопросы.
-Я никогда не говорю вечером о делах. Тем более с женщиной, - сказал Девлин.
-В таком случае, я полагаю, вы пришли поговорить о ваших лошадях?- бросила Лу с легкой усмешкой.
Девлин хоть и был задет этой фразой, вид хранил невозмутимый. Он не мог не видеть, что эта натурализованная иностранка говорит с ним в чрезвычайном смятении чувств.
-Мой сын, из самых блестящих молодых людей…. После окончания Йеля, он займет то положение в обществе, которое приличествует его происхождению….
-Послушайте, мне известно ваше происхождение, вы разбогатели на торговле углем, вы богаты, но не благородны. То, что вы носите тонкое белье с вышитой шелком монограммой и плюете на мрамор, не делает вас аристократом, хотя, зачем вам дворянский титул в этой стране?
-Хорошо. Давайте говорить прямо. То, что мой сын оказывает вам внимание, ничего не значит. Вы, конечно, умны и привлекательны – произвели на него хорошее впечатление. У вас чистая кожа и щеки розовые…
-Мне, чтобы придать лицу свежесть, приходится употреблять пудру и румяна, а что до моего возраста, то я уже примирилась с тем, что привлекательной мне уже не быть, поэтому и радуюсь возможности выглядеть лучше.
С большим удивлением выслушал Девлин эти ее слова. Положение, в котором она оказалась было незавидным, более того в какой-то степени унизительным, в особенности, когда затрагивается вопрос возраста, но несмотря на это, чувство юмора оставалось при ней. Он видел перед собою умную женщину, которая держит себя с ним с должным достоинством.
-Вы же знаете, что Рендольф не достиг совершеннолетия? Он еще ребенок.
-Вы бы видели, каким он становится со мной!
-Замолчите! Вы каждым своим словом себя обличаете! Ваша связь с моим сыном позорна!
-Нет позора в настоящей любви.
-Вы бесстыдная и порочная женщина!
-Ах, нет. Я чиста как белый снег.
-Я хотел быть снисходительным к вам, почему-то взяв в голову, что вы жалеете себя.
- Немного. Но я не собираюсь тонуть в жалости к себе.
-У вас есть в душе хоть капля добродетели?
-Я научилась не затруднять себя добродетелью, дорогой, - отпарировала Лу, продолжая считать себя неуязвимой.
Девлин даже растерялся, не знал, что сказать ей. Прошла минута. Наконец, он пришел в себя и не без возмущения изрек:
-Вот что я вам скажу, мадам: фамильярность ваша выше моего терпения.
-Что вы хотите этим сказать?- спросила Лу, глядя в потолок.
-Да ничего, кроме того, что вы ведете себя, как проститутка из портового города.
-Будите меня и дальше оскорблять – я на вас в суд подам.
-У вас нет денег на тяжбы, - отмахнулся банкир с мыслью, что эта женщина из тех, что за словом в карман не полезет. – Кто такая вы против меня? Послушайте, я дам вам денег, если вы пообещаете уехать из Ярмута.
-А еще чего-нибудь подобного, вы от меня не хотите?
-Мне невыносима мысль, что вы прикасаетесь к моему сыну.
- Прикасаюсь? Да я, можно сказать, сплю с ним. Вы разгневаны?
-Разгневан ли я или нет, судите по моим словам. Удивляюсь тому, что возраст не стал препятствием к вашему сближению с моим сыном.
-Его или мой?
-Ваш, конечно. Я знаю, что вам сорок шесть. Стыдитесь! Вы унизили в себе женщину и возвысили шлюху!
-Разве вы не взяли себе любовницу, которая младше вас на двадцать лет?
-Это не одно и то же!- вскричал банкир. – Рендольф несовершеннолетний. Я запрещаю вам иметь с ним дело! В нашей стране делами несовершеннолетнего сына занимается его отец. Оставьте его и уезжайте из города.
-Я не могу и не хочу сделать для вас то, о чем вы просите.
Банкир с беспомощным видом поглядел на адвоката. Пришла очередь, ему вмешаться.
-Вы ведь знаете, мадам, что мы можем вас выкинуть из города, если надо?
-Ах, уже угрозы? – вздохнула Лу, делая вид, что это ее ничуть не волнует.
-Поверьте, я желаю вам хорошей жизни, - вступил в разговор банкир. – Если вам сколько-нибудь дорого ваше благополучие, если вы хотите вести спокойную и приятную жизнь возьмите деньги и уезжайте!
-И сколько стоит такая жизнь?- серьезно спросила Лу.
Банкир медлил с ответом, он потер лоб, отстранил руку и устремил на Лу испытывающий взгляд.
-Одна тысяча долларов, - как-то неуверенно проговорил он.
-Ну, нет, - возразила Лу. – Согласиться бросить Дольфи - из-за одной тысячи! Ведь вы же покупаете и мою любовь, мало за это. Я была высокого мнения о вас, но ваши старания избавиться от меня, не вводя себя в большие расходы, просто смешны.
-Она издевается надо мной! Слов, нет, Френсис. Я больше не в силах это терпеть! – вскричал банкир и, кипя негодованием, направился к двери.
К этому времени постояльцы начали спускаться на обед.
19. Следующий день пришелся на пятницу: Лу и Рендольф условились встретиться у Чентри. Вернулась она поздно вечером, дверь открыл Слай. Лу находила его человеком с низкой душой, поэтому она даже не скрывала, что он ей неприятен во всех отношениях. Ему в его обстоятельствах ничего не оставалось, как мелко и подло мстить ей за это. Зная, что он следит за ней, Лу поднялась на второй этаж и пошла в направлении своей комнаты, потом остановилась и, дав ему время уйти, вернулась назад. Убедившись, что внизу его нет, тихо ступая, она пошла в другую сторону: спальня Грейс располагалась слева от лестницы, в конце коридора имелась узкая дверь, за ней ступени вели на чердак. Самая же комната была за печной трубой. Грейс не спала, она зажгла свечу, и села на постели, Лу расположилась рядом, вытянув ноги, она откинулась на подушку. С минуту она лежала, уставившись в потолок. Затем она взяла Ормо, положила его на грудь и стала гладить котенка по спине. Грейс легла на бок, обхватила ее талию рукой и прижалась к Лу.
-Когда мы с Дольфи шли по улице, я заметила, что за нами следовал какой-то человек, - сказала Лу. – За мной следят.
-Я боюсь, что его отец причинит тебе зло.
-Сверх всех оскорблений он позволил своему адвокату угрожать мне. Как знать, быть может, Девлин не пойдет дальше угроз.
-Тебе угрожает опасность, Лу, - возразила Грейс. – Зачем ты встречалась с Дольфи?
-Я не хотела с ним встречаться, по моей просьбе Чентри послал ему записку, в которой он ему сообщал, что вечером я не могу быть, но Дольфи, зная все, послал к нему в дом сказать, что его отец благородный и доброжелательный человек и не имеет каких-либо намерений причинить мне зло.
-Я в этом не уверена.
-Я тоже. И эта неуверенность причиняет мне беспокойство.
В ту ночь Грейс, у которой было мало веры, испытала потребность в молитве, но молилась она не за себя, а за Лу, она просила Господа отвести от нее неминуемую беду.
Через пять дней, в четверг, ближе к полудню в пансион пришли шериф с помощником. Лу спокойно пила кофе внизу, когда в столовую вместе с Блоером вошли эти люди.
-Мадам Монс, - сказал шериф. – Прошу вас пойти со мной. Я вынужден сопроводить вас в полицейский участок.
-Что это значит? – спросила Лу, дрогнувшим голосом.
- Ну, как я только что сказал, я должен отвести вас в полицию. Там вам будет предъявлено обвинение.
-Я арестована?
Шериф чуть заметно кивнул, скосив глаза в пол, провел пальцем по нижней губе и, сделав движение рукой, сказал:
-Простите, что я с этим к вам пришел. Мистер Вильсон, прокурор возбудил против вас судебное дело…
-На каком основании? - чуть слышно проговорила бледная Лу.
-В двух заявлениях, сделанных гражданами Ярмута, м-р Вильсон уличает вас в том, что вы занимаетесь проституцией.
Услышав это, Грейс так и вспыхнула вся и не могла даже пошевелиться, когда Лу проходя мимо, посмотрела на нее испуганным взглядом.
В последующие дни, Грейс носила еду для отвергнутой с презрением почти всеми постояльцами пансиона Лу. Шериф никак не препятствовал их встречам и подруги, обливаясь слезами, со страхом ждали суда. Чентри раздобыв у кого-то денег, нанял неплохого адвоката. Суд был назначен на восьмое сентября. Дело Лу Монс стало сенсацией и находило столь обильную пищу, что не оставляло, казалось, места для обычных новостей и сообщений в местной газете. Редакторы городских газет Брюстера, Орлеанса, Денниса и Чатама прислали своих корреспондентов освещать процесс по делу Лу Монс. Накануне суда к Лу пришел адвокат м-р Форстер, с ним был Чентри. Он произнес несколько слов ободрения, потом взял Грейс за руку и отвел в самый дальний угол комнаты. Он это сделал, чтобы не мешать их разговору.
-Признайте себя виновной, - сказал адвокат.
-Но как же могу я признаться в том, что не делала? Вы должны убедить всех, что я не проститутка!
- Против вас дадут показания два свидетеля.
-Они лжесвидетели! Видит Бог, их нанял Девлин.
-Не важно, кто они. Эти люди поклянутся, что заплатили вам за любовные утехи.
-Но мне ничего не стоит сказать под присягою, что я не виновна.
-Поймите, наконец, если мы имеем дело с таким влиятельным человеком, как Девлин, вас ничто не спасет. В лучшем случае, вас признают виновной и выдворят из города, в худшем – посадят в тюрьму. Вам стоит подумать, как всего этого избежать.
-Неужели Девлин допустит такую вопиющую несправедливость?- тихо проговорила убитая горем женщина.
-Не думайте о нем. Ваша жизнь зависит от милости судьи. Это дело серьезное, а раз так, подумайте, как спасти себя.
-Какое сомнительное спасение? Я должна выставить себя продажной женщиной, необузданной в своем распутстве перед почтенными гражданами этого города: я не заслужила их презрение, но буду стоять перед ними беспомощная, опозоренная и молить о пощаде? Вот цена, которою я должна оплатить собственное спасение! – говорила в полном отчаянии несчастная женщина.
-Только для того вы и должны с таким унижением признать себя виновной, чтобы избежать тюрьмы.
-Меня это не пугает, - бросила Лу с видом крайнего равнодушия. – Они уже не могут унизить меня больше, чем унизили, не могут причинить мне больше душевной боли, чем я терплю. Перед кем я должна раскаиваться? Кто эти люди, которые будут выносить вердикт? Неужели никто из них не вел разгульную жизнь? Их считают добропорядочными лишь потому, что мы не знаем их грязных историй. Выверните каждого наизнанку, и грязь польется мутным потоком.
-Такие мысли для вас опасны, - сказал адвокат.
-Мне плевать, что они там решат. Что я могу? Я не признаю себя виновной, так и знайте.
-Ваши доводы меня полностью убедили, однако я буду держаться своей линии защиты – сказал м-р Форстер.
20. Судебное заседание началось в одиннадцать часов и проходило в здании суда на Вуд роуд. В довольно вместительном зале не было ни одного свободного места. Блоер сидел у стены вместе с Мег, она по этому случаю надела свое самое нарядное платье с кружевными оборками. Что до почтенной м-сс Хэром, то эта чопорная и сумасбродная британка сидела в шестом ряду, на втором месте от прохода. А дабы ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что она знает Лу в лицо и сюда пришла ради нее, она, конечно, делала вид, что и представления не имеет, кто она такая. Только одно она не могла скрыть, а именно то, что суд над Лу пришелся ей по душе. После того как все формальности были соблюдены, прокурор в лице м-ра Вильсона, взял слово. Речь его и в самом деле была чудо как хороша.
Лу, казалось, обрела полное спокойствие, когда он, подойдя к присяжным и избирательно оглядев нескольких, с видом торжественным и важным, повернулся к ней.
-Леди и джентльмены, вот перед вами женщина с добрыми и приятными чертами лица, она кажется вполне добропорядочной, если судить по внешности. Но это не совсем обычная женщина. Я не могу удержаться от вздоха, когда вижу женщину, которая с выгодой для себя уступает мужчинам, которые не умеют быть настойчивыми. Грех продажной любви лежит несмываемым пятном на ее чести. Посмотрите на нее, вы видите ее сокрушенной? Нет. Вы видите, как по ее щекам катятся слезы? Нет. Быть может, она подавлена сознанием своей греховности? Тоже нет. Возможно, в глубине души, она страдает, и мои слова отзываются в ней болью. Только она своим видом дает нам понять, что мои речи действуют на нее так же, как слова ее жертв. Бесславие ее жизни тонет в их сладострастных стонах. Они даже воодушевляют ее на решимость утешить всех, кто может ей заплатить. Мы не знаем о ней ничего, кроме того, что она француженка, что, позволено мне будет сказать, она достигла зрелых лет, что женщина эта, приехав в наш город, сделалась проституткой. Полагаю, что для вас грех ее столь же омерзителен, как и для меня.
Грейс до глубины души возмутили слова прокурора. Потому она и тихо выругалась со всем прямодушием. Пришла очередь выступить адвокату. Это был лысый, с мясистыми щеками и маленьким ртом неловкий в движениях и толстый человек, но это не имело для Лу никакого значения, ведь способности Форстера выигрывать даже безнадежные дела, ставили его выше всего этого. Обращаясь к судье, он сказал:
-Ваша честь, позвольте заявить протест. У вас нет права судить эту женщину, ибо нет закона против проституции.
-Разве вы не знаете, что в 1672 году был принят соответствующий закон в Бостоне, - ответил судья.
Со своей стороны адвокат задал судье встречный вопрос:
-Разве вам неизвестно, что тем законом были запрещены бордели в Бостоне? Обращаю ваше внимание на то, что моя клиентка, можно сказать, занималась уличной проституцией. Таким образом она не попадет под действие того закона.
-Это не имеет значения. В штате Массачусетс покупка и продажа любовных услуг запрещена. Послушаем свидетелей обвинения.
Прокурор вышел из-за стола и, взглянув на лист бумаги, сказал:
-Вызываю свидетелем м-ра Дугоу Клинкера.
После того, как тот поклялся на библии, и уселся в кресле, обвинитель спросил:
-Я спрашиваю вас, м-р Клинкер, как вам случилось оказаться в столь близких отношениях с мадам Монс?
-Что из того, что касается меня и этой женщины, я должен сообщить?
-Я просил вас посвятить нас в тайну ваших отношений, - пряча улыбку, сказал прокурор.
-Ну, историю мою, можно свести к трем словам: она меня соблазнила.
-Где это произошло и когда, расскажите подробно.
-Как я уже говорил, она меня соблазнила. Сам черт перед ней не устоял бы. Можете быть уверены. Всех слов не хватит, чтобы излить мою досаду.
-Не плохо сказано. Но вы нам так и не сообщили, где это было.
-На Ашер-стрит, я туда ходил по своим делам. Я не настаивал, она сама, по своей воле предложила мне провести с ней время. Сказала, что знает одно приятное место, куда все приходят по амурным делам. Туда мы и пошли. Это был какой-то дом на какой-то улице. Я не имел понятия, куда ей угодно было меня привести. Мы поднялись на второй этаж, в коридоре нас встретила старуха, не знаю, кто такая. Она предоставила в наше распоряжение свою комнату, а сама в сад пошла и там ждала.
-М-р Клинкер, вы, полагаю, не знали, что эта женщина занимается тем, что продает свое тело?
-Нет, не знал, - ответил свидетель. – А когда понял, признаться, это меня смутило.
-Отчего же вы сразу не отказались от ее услуг?
-Я вам объясню… так вот, я мало обрадовался встрече... Видите ли, мне вежливость не позволяла грубо с ней обойтись. Хочу сказать, что я не имею обыкновение брать женщин на улице,- мне от них ничего не нужно, но с этой согласился пойти. Просто хотелось доставить себе развлечение.
-Сколько вы заплатили за свое развлечение?
-Десять долларов. Но, что столько надо заплатить, она сказала мне уже в постели, чем сильно меня рассердила.
-Полагаю, это последнее обстоятельство и послужило к вашему недовольству?
-Не то чтобы в кармане у меня гулял ветер, какие-то деньги были. Я сказал, что у меня едва наберется три доллара, но она настаивала на том, чтобы я заплатил десять. Сказала, что если не заплачу, она моей жене скажет, что я сам попросился к ней в постель, на что я вынужденно согласился. Положение мое было ужасно, так случилось, что живу я с женой и ее матерью и у меня с ними общий карман.
-Не скажите ли вы нам, любезный, - спросил прокурор, - где та женщина?
-Да вот она. Я ее сразу узнал, со мной она была тогда.
-Вы уверены?
-Пусть она что-нибудь скажет. Я ее плохо разглядел в темноте, но помню, что она говорила по-английски с акцентом.
Как велико было изумление Лу, понять не трудно – она впервые видела этого человека.
-Мне кажется, сэр, вы ошибаетесь, - сказала она. – Я никогда не была замешана в делах такого рода и себя в любовницы вам не предлагала и тем более, нигде не была с вами вдвоем. Клянусь богом, не знаю, почему вы это говорите.
Посмотрев на судью, м-р Форстер встал, поднял палец и сказал:
-Прошу присяжных признать, что у моей подзащитной нет акцента.
-Можно со всей определенностью утверждать, что говорит подсудимая без малейшего акцента, - согласился судья.- Удивляет и то, что она выбрала себе такого любовника. Но давайте уклонимся от объяснений на этот счет.
Когда прокурор оправился от смущения, он вызвал второго свидетеля м-ра Даблина Керью. Ему было пятьдесят один год, он работал плотником, был женат, имел взрослую дочь. На вопрос, когда и при каких обстоятельствах устроилось их свидание, тот сказал:
- Как-то вечером…. Но начать надо с того, что я в тот вечер выпил пива, я в пиве себя не ограничиваю, пять или шесть кружек выпил. Может и больше, не стану считать, скажу только, чем все кончилось. Выхожу из пивной и вижу женщину, лица ее я не видел, она его прикрывала веером, а мне очень хотелось разглядеть ее лицо.
-Это она?- спросил прокурор.
На это Даблин Керью, которому нравилось выступать в суде, ответил без колебаний:
-Она. Я не могу обмануться: разумеется, я ее узнаю.
Прокурор отошел от присяжных, приблизился к свидетелю и сказал:
-Вижу вы человек воспитанный и серьезный. Будьте добры, объясните, как вы могли увлечься этой женщиной?
- Сейчас Вам все объясню. Когда она вызвалась доставить мне удовольствие, я отклонил ее предложение, но когда я окончательно удостоверился в том, что она мила, хотя и не так молода, как бы мне хотелось, я согласился и мы направились в дом какой-то старухи. А что до моей чести, то ума не приложу, почему пошел с ней – уж наверное разум мой помутился.
-Вы пошли с ней и остались, - сказал прокурор. – Что вы делали с этой женщиной в доме старой сводницы?
-Я обнял ее и поцеловал, ну, да это в сторону. Оказалось, что под платьем у нее ничего другого не надето….
- Не продолжайте, - сказал прокурор, опасаясь, что свидетель продолжит свои излияния. - Но скажите, Вы провели время с большой приятностью?
- Что? А, не совсем с пользой, смею вас уверить. Я, признаться, хотел все устроить таким образом, чтобы она дала мне немного денег, но я и вообразить не мог, что мне придется оплачивать ее услуги.
Эта реплика вызвала смех в зале. Прокурор посмотрел в сторону присяжных, которые тоже улыбались и сам не сумел удержаться от улыбки.
- Ну, хорошо, сколько она попросила? – спросил он.
-Десять долларов. Знаете, мне названная ей сумма показалась чрезмерной. Короче говоря, я отдал все деньги, какие у меня были, набралось шесть долларов и сорок три цента. Обещал отдать остальное в следующую свою встречу с ней. Скажу вам, она самая обыкновенная проститутка, хоть и взялась выдавать себя за леди. Разве может леди прийти в такое ничтожество? Мне почему-то жаль ее в нынешнем ее бедственном положении, она была так добра ко мне, и это правда, я был бы рад помочь как-нибудь….
-Мы все видим, как вы изо всех сил стараетесь ей помочь, - с мрачной иронией, заметил прокурор.
Он вышел к присяжным и взял заключительную речь:
- Теперь мы знаем, какую плату брала подсудимая. Отсюда ясно, что она занималась своим ремеслом с немалой прибылью для себя. Вы видите, что в Америке она чувствует себя не хуже, чем во Франции. Она искала жертв на темных улицах, но не заходила с ними в ближайшую подворотню, а вела их в дом какой-то старухи, которая, сдается мне, на этом деле наживала немного, и не терпела убыток. Мы выслушали двух свидетелей, сообщивших суду обличающие эту женщину факты: у нас нет оснований сомневаться в их достоверности. С каждым из них она провела время с приятностью и выгодой. Защитник, излагая ее историю, скажет, что она выходила на улицу в поисках того, что называется средствами к существованию. Он будет исходить из того, что обвиняемая, не имея родственников и работы, испытывала в деньгах недостаток. Что ж, давайте посоветуем всем, кто недоволен своим благосостоянием и тем, кого мало заботят вопросы нравственности, следовать ее примеру в этом. Она проститутка и должна быть осуждена. В противном случае, оправдательный вердикт будет служить к поощрению порока. Подумайте об этом. Свидетель ваш, м-р Форстер.
-В нем нет необходимости, - ответил тот. – Ваша честь, мы признаем свою вину.
Когда шум в зале утих, судья сказал:
-Леди и джентльмены, вот женщина, которая идет путем порока, вам известного во всей его неприглядности и который заставляет каждого честного человека содрогнуться от отвращения. Очевидно, что муки раскаяния – ничто перед радостями, доставшимися ей непристойным способом. Очевидно и то, что эта женщина не собирается отказываться от того образа жизни, который наше общество осуждает и клеймит с оправданной суровостью. Мы все хотим жить в благопристойном обществе, в котором люди верят в Бога, чтят законы и уважают права других. Вот три единства, к которым мы все обращаемся. Ярмут маленький уютный город, его населяют хорошие люди, они живут друг другом и друг для друга и хочется думать, что своим отношением к морали они сводят все пороки до их полной неприемлемости. Я приговариваю вас Лу Монс, признанную виновной в блуде к публичному позору.
Затем, обращаясь ко всем присутствующим, судья сказал:
-Завтра, в десять часов утра на городской площади она выставит на позор свой грех.
Грейс услышав приговор, чуть не лишилась сознания.
21. К десяти часам утра следующего дня, большое количество людей собралось на площади, тротуары Вуд роуд так же были заполнены горожанами и теми, кто приехал из ближайших городов, чтобы насытить свое любопытство необычным зрелищем. Блоер ушел сразу после завтрака, с ним пошла Терсина, она оделась, как могла лучше, Слай и кое-кто из постояльцев. Конечно, туда направилась и м-сс Хэром, но она предпочла держаться обособленно от них. Она тоже ушла пораньше, чтобы обеспечить себе удобное место в первом ряду. Вещи Лу были уложены в чемоданы и отправлены в полицейский участок. Как только все ушли, Грейс пошла в комнату Блоера, она с порога обратила внимание на шерстяной коврик возле камина, должно быть под ним был тайник, о котором говорила м-сс Стаури. Грейс подняла его и без труда увидела, что две доски неплотно прилегают друг к другу. С помощью ножа, который она принесла с собой, она отделила две короткие доски, под ними было углубление, на дне которого лежал деревянный лакированный ящик. Это был индийский ящик, следовательно, он был расписан в манере той страны, откуда его вывезли. Когда общий вид удовлетворил ее любопытство, она достала ящик. Внутри в кожаном мешке было много бумажных денег, перевязанных тесьмой и серебряные монеты. Она чуть опешила от их количества. Со словами: « Это ради тебя Лу», она взяла банкноту номиналом пятьдесят долларов и пять по десять, общим количеством сто. Потом поместила мешок в ящик, закрыла его и опустила вниз. Положив ковер на прежнее место, она с мыслью, что Блоер зря полагает, что держит свои деньги в надежном месте, вышла из комнаты, спустилась вниз и сразу пошла на улицу. Легко можно себе представить, что она в последнее время очень волновалась. Когда Грейс пришла к зданию суда, то обнаружила, что вокруг царит большое оживление; люди толкались, пробиваясь вперед, смеялись, продавцы с лотка предлагали орехи и мятные леденцы, словом, создавалось впечатление, что все пришли посмотреть на парад. Процесс над Лу наделал много шума. Все знали, во сколько она выходит, и с нетерпением посматривали на часы. Наконец, к большой радости толпы, которая зашумела и загудела, из здания суда вышла Лу с непокрытой головой, за ней шли помощник шерифа и какая-то женщина, квакерского вида. Она подошла к Лу и распустила ее волосы, затем отвела их за плечи, так что они свисали вдоль спины спутанными прядями. После этого помощник шерифа надел ей на грудь табличку с надписью « Женщина без чести». Лу, разумеется, этому не могла воспрепятствовать. Стоявшие в стороне муниципальные чиновники наблюдали за всем, один из них сделал знак, и процессия тронулась в путь. Лу шла в сопровождении полицейского, который следовал за ней и старой квакерши, она замыкала шествие. В жизни, подумала Лу, ей не доводилось видеть такое скопление людей, на нее смотрели из окон и открытых дверей, ведь для того, подумала она далее, и был устроен этот спектакль, - людям нужны развлечения, но как ее несчастье может умножить их радости? Лу переживала ужасное до содрогание унижение, она не могла поднять глаза и посмотреть на людей, стоявших шумными толпами, но до нее доносились их слова. Она услышала, как какой-то мужчина из сочувствия к ней сказал: «Какой бы она не была порочной, сдается мне, что женщина она при всем том превосходная». В ту же минуту ворчливый женский голос ему громко возразил назидательным тоном: « Дозвольте мне сказать, что ни одна ее добродетель не покроет этот грех, эта фурия заслуживает смерти на медленном огне». « Мне ваше отношение к ней не нравится, - ответил ей мужской голос. - Не вам хулить эту несчастную женщину, она ничего вам плохого не сделала». « Да что вы говорите такое? Она ненасытная блудница»! « В ответ могу вам сказать, что вы рассуждаете о предмете, о котором Вы не имеет никакого представления». «Вы мистер не в своем уме,- поэтому будьте так добры, замолчите». « Смешные люди женщины – любая ваша сестра порочна и способна на всякую вообразимую низость, а вы, мадам, спешу добавить, слишком стары, чтобы признать своими их радости». «Будь вы джентльмен, вы бы этого не сказали», возмутилась та женщина, посчитав себя оскорбленной. « Я скажу больше: вспомните, какой вы были в дни своей молодости, и перестаньте строить из себя святую». « Но чего вы хотите»? « Я хочу, чтобы вы замолчали». В основном слова, долетавшие до Лу обрывками, были оскорбительными. Но не все в толпе были настроены против нее. Если бы она случайно взглянула влево, то увидела бы старого мужчину, который ей поклонился, когда она проходила мимо. Впрочем, что ей до этого. Наказание, которое она несправедливо несла, было для нее настоящей мукой. Лу отчаянно хотелось спрятаться куда-нибудь от всех людей или просто упасть на землю и слезами излить свое горе. А этого хотелось ей всего более. Город, который она полюбила и считала родным, стал чужим, а люди с их обычной суетливостью и жадностью, казались ей отвратительными. Только подумайте, что она должна чувствовать! Она была близка к помешательству. Между тем Грейс пробиваясь через толпу, следовала за Лу по Вуд роуд, она с трудом ее видела, мешали люди, стоявшие на тротуаре и ей приходилось иногда вставать на ступень лестницы или фундамент забора. Наконец она протиснулась через неплотно стоявших людей и оказалась на дороге. Она отставала от Лу на каких-нибудь десять метров и, озираясь по сторонам, ускорила шаг. Вдруг с правой стороны тротуара в Лу вместе с проклятиями полетели камни, один из них попал ей в плечо. Грейс бросилась к этим людям, чтобы их остановить. Одним из негодяев, бросавших камни был Слай и Грейс с мыслью, что мучительная смерть будет для него легким наказанием, плюнула ему в лицо. После этого, идя все быстрее уже по правой стороне дороги, она почти приблизилась к Лу, посмотрела на помощника шерифа, шедшего за Лу, он счел уместным ее остановить, но Грейс не стала обращать на него внимание и, прибавив шаг, смело пошла рядом с Лу: ее к этому обязывала простая дружба. Хотя чувство страха не оставляло ее, она думала только о том, чтобы защитить подругу. Она была настолько поглощена сочувствием, что совершенно забыла о себе. В то время как полицейский умолял ее уйти, - он не мог нарушить порядок и держался своего места, старая квакерша, как змея злобно шипела. Выходка Грейс вызвала в ней возмущение, почти нестерпимое, она трясла пальцем, понуждая ее уйти. В толпе стояла м-сс Хэром, когда Грейс пришла на помощь подруге, несколько женщин стали выкрикивать оскорбительные слова и м-сс Хэром не удержавшись, к их крикам прибавила голос свой.
Чувства Лу пришли в смятение, когда она увидела, что Грейс идет рядом. Девушка сделала над собой усилие и улыбнулась подруге. Это была даже не улыбка, а легкое напряжение в уголках губ.
-Грейс, прошу тебя, уйди, - взмолилась Лу.
От волнения Грейс не могла говорить.
-Ты не знаешь, что делаешь. Оставь меня, - просила Лу.
То что произошло в следующую минуту потрясло Лу – Грейс взяла ее за руку.
-Не надо. Господи! – простонала Лу, пытаясь освободить свою руку, но Грейс не отпускала.
Лу отвернулась и застонала, ее грудь задрожала от рыданий. Грейс тоже плакала. Неожиданно кто-то схватил ее за руку и потащил назад. Это был полицейский. Он держал девушку, пока Лу и те, кто ее сопровождал, не удалились. Когда Грейс пришла на площадь, все закончилось. Помощник шерифа снял с груди Лу табличку, взял под руку и подвел измотанную женщину к стоявшему рядом прокурору.
-Перед вами прямая дорога. Вы изгнаны из нашего города, знаете, по какой причине. И вот случай покинуть Ярмут, - сказал он и добавил. – Там ваши вещи.
Лу посмотрела на стоявшую в отдалении карету и ничего не ответила. С видом уставшим и отрешенным она пошла к ней, открыла дверцу и забралась внутрь. Минуту спустя к ней подошла Грейс с заплаканным лицом и растрепанными волосами.
-Куда ты едешь?- спросила девушка.
-Не знаю.
-Напиши, в каком городе остановишься. Я к тебе приеду. С тобой мне всюду дом.
С этими словами Грейс протянула Лу деньги.
-Я не могу взять, - покачала она головой.
-Возьми их с моей благодарностью.
-Как мало я ее заслужила, - прошептала Лу, роняя слезы.
-В том, что я даю есть не только моя благодарность, но и большая любовь. Прощай, желаю тебе хорошей жизни.
Лу была взволнована до слез и не знала, что сказать. Карета тронулась, проехав немного вперед, она сделала поворот, и Грейс увидев в окне Лу, помахала ей вслед.
Надо сказать, что не все были настроены враждебно по отношению к Лу, нашлось немало доброжелательных людей, которые ей сочувствовали и заступались за нее перед теми, кто, не зная смирения и благочестия, на площади возвышал голос свой. Примечательно то, что большую часть тех, кто поносил Лу составляли старые люди: они исходили нетерпимостью к молодой здоровой женщине не в последнюю очередь потому, что она была полна сил в то время как все они, отжив свое и сознавая свою неполноценность, утратили радость жизни. Таким образом, они как бы заставили Лу расплачиваться за это. И вот возникает такой вопрос: может ли человек, не искупивший свои грехи, презирать того, кто грешен? Словом, там и здесь непримиримые, объединившись в клики ссорились с сочувствующими, которые были разрозненны и малочисленны. Говорили, что дело чуть не дошло до драки.
22. После того, как Лу уехала, прошло несколько часов. Все это время Грейс бродила по городу, вдруг ставшему ей чужим. Потрясение, пережитое ею, было столь сильным, что она не сразу пришла в себя. Было уже пять часов, когда она воротилась в пансион, голодная, опустошенная и уставшая. Двери в столовую были открыты, поэтому ее появление бросилось в глаза всем там присутствующим: Блоеру, Терсине, Мег, Слаю и м-сс Хэром. Терсина приготовила большой обед, все сидели за одним столом, ели, пили пиво и поносили девушку бесчестящими ее словами.
-Изволила явиться, бесстыдница, - сказала кухарка с красным лицом.
Все смотрели на Грейс, но каждый со своим чувством. Она не знала, что им сказать и просто стояла в нерешительности. Эти люди были ей противны до глубины души.
-Что? - спросила Грейс, она не могла понять, почему на нее все так смотрят.
-Как низко ты пала! – воскликнула кухарка. – Так можно дойти до блуда.
Она стояла так близко, что Грейс почувствовала дешевый запах сирени.
Одна м-сс Хэром прониклась к девушке сочувствием, она вышла из-за стола, сложила перед собой руки и воскликнула:
-Ах, Грейс! Как ты могла? Я положительно ничего не понимаю. Такая безрассудная крайность! Даже девицы в недозрелых годах понимают, что есть положения, с которыми нужно считаться.
-Мне неизвестно о подобных положениях, дорогая м-сс Хэром.
В разговор вмешалась Мег.
-Да чего уж там, своей выходкой она всем показала, что приближена к Лу и к женщинам ее круга. Это в тебе оказывает себя плебейское происхождение. Но даже простые люди должны блюсти достоинство. Где твоя гордость?
-Моя? Помилуйте, мадам я гордо шла по улице с Лу.
-Это просто невыносимо! – воскликнула Мег.
-Да, ты дала всем это понять, - сказала м-сс Хэром.
Грейс посмотрела в глаза маленькой морщинистой женщине, увешанной жемчугом, и сказала:
-Я не могла оставить подругу в час ее позора.
-Ты чрезмерно о себе возомнила, - вздохнула та.
-Потаскуха, - набросился Блоер на нее. Он стоял за стулом, опустив руки на его изогнутую спинку.
Грейс вздрогнула и побледнела.
-Мистер Мак Интош, прошу вас, возьмите себя в руки, - испуганно пролепетала м-сс Хэром. – Грейс, дитя мое, мы между собой решили, что ты должна оставить пансион.
-Забирай свои тряпки и убирайся вон, - сказал Блоер. – Чтобы завтра утром тебя здесь не было.
Пока ее ругали, Грейс от волнения не могла и слова вымолвить и только менялась в лице. Неожиданно в столовую вошел бодрый и веселый м-р Метьюз.
-Клянусь честью, славное здесь у вас собралось общество! - воскликнул он, видя, что все стоят вокруг девушки. – Я горю нетерпением обнять Грейс.
И он решительно протянул руки.
-Грейс, дорогая моя, твое поведение при тех ужасных обстоятельствах очень возвысило тебя в моих глазах. Отныне я твой преданный друг, - и при том на всю жизнь, - сказал он, пожимая ее руку.
Водворилось молчание, все застыли в изумлении.
Блоер изменился в лице, он был поражен, что м-р Метьюз, которого здесь считали самым важным и состоятельным постояльцем, восхищается тем, за что Грейс поносили, но не смел возразить.
-Позвольте вам напомнить, что мадам Монс осуждена за проституцию. Два человека сумели это доказать, - сказала недовольная таким оборотом кухарка.
-Что мне до этого! – бросил м-р Метьюз. – Чтобы там о ней не говорили, а их показания оказались смешными и жалкими, я нахожу Лу женщиной с возвышенной душой. Как жаль, что я не могу сказать это ей самой. Это меня мучит.
-Нет, это уж, честное слово, слишком! – изрыгнула кухарка.
-Воистину, есть от чего прийти в замешательство, - подхватила Мег, поглядывая в ее сторону.
-Простите великодушно, - воскликнула ошеломленная м-сс Хэром, - но как вы можете возносить лишенную достоинства женщину и хвалить Грейс? Она впутала себя в ее позор! Вижу, что ошиблась в вас.
-Простите, что я оказался не такой, какой я вам представлялся. Я ничего не знаю о ваших чувствах, кроме того, что вы настроены против Лу. Теперь. Я полагаю долгом совести заявить всем вам, что нахожу Лу умной, замечательной женщиной и блестящей танцовщицей. О ней так и говорили, что если в Нью-Йорке есть самая лучшая танцовщица, то это Лу.
-Это и в самом деле занятно, - вздохнула м-сс Хэром. – Откуда вы это знаете?
-Лу сама мне рассказывала, - ответил он.
-Ну и что же? Не удивлюсь, если окажется, что в Нью-Йорке она была всего-навсего дешевой комедианткой.
-Думайте, что хотите. Я верю каждому ее слову и от своих понятий не отступлюсь, - ответствовал м-р Метьюз.
Шаги со стороны входа заставили всех обернуться. В столовую шел Рендольф с плащом в руке. Он пришел с юношей, который остался стоять у парадной двери. Рендольф любил его, Грейс это почувствовала. Когда Рендольф поставил ногу на ступеньку- пол в столовой был ниже, чем в вестибюле, все расступились, давая ему дорогу, он спустился к людям, остановился, метнул на всех быстрый взгляд и улыбнулся, увидев Грейс, которую оттеснили в сторону. Она утерла с глаз слезы и опустила голову.
-Мистер Девлин! – воскликнул Блоер, и в голосе его прозвучало умиление. – Подумать только, пришли ко мне! Позвольте заверить вас, сэр, в моем глубоком к вам уважении…. Ваш отец, Благослови его Господь, недавно был…. Стул для нашего гостя! Прошу вас быть здесь как дома.
-Я пришел увидеть Грейс, - сказал юноша.
-Вы, верно, хотите, чтобы мы ушли?
С этими словами Блоер сделал повелительный жест и все стали расходиться, но Рендольф не желая никому мешать, воскликнул:
- Я не хочу никого беспокоить. Я ведь только на минуту. Ради бога, простите, что не знаю вашего имени?
-Блоер, меня зовут.
-Спасибо, что рады мне…
-И даже очень, - с угодливым видом сказал он. – Вы оказали мне честь своим визитом.
-Когда так, могу я просить вас об услуге?
-Всегда готов услужить такому благородному человеку, как вы!
-Я хотел бы пригласить Грейс в ресторан.
-В ресторан, сию минуту?
-Нет, завтра.
Услышав это, девушка вздохнула и закрыла глаза рукой. Она не видела, что Мег побагровела от негодования, а губы м-сс Хэром задрожали, и она по привычке схватилась руками за сердце. А что до Терсины, она задыхалась, ей не хватало воздуха, и она махала перед собой рукой.
-Что ты робеешь, скажи что-нибудь, - не своим голосом прошептал Блоер, обращаясь к девушке. – Конечно, она пойдет с вами в ресторан.
-Пусть сама скажет.
Грейс ослабла от волнения: избегая смотреть на него и на Рендольфа, она тихо произнесла:
-Как бы я ни хотела, я все равно не могу, потому что меня уволили.
-Глупости! – поспешно воскликнул Блоер, чтобы упредить недовольство молодого Девлина. - И чего ты взяла себе в голову, что тебя уволили. Ты в своем праве, хочешь, оставайся. Конечно на новых условиях, я собственноручно составлю договор и …
Рендольф порывистым жестом принудил его замолчать.
- Проклятье! Что тут такое? Вы что ее уволили? – не сдержав себя, воскликнул юноша.
-Ах, боже избави! – Блоер воздел руки к небу и принялся как бы оправдываться. – Что это Грейс, ты говоришь? Знали бы вы ее. Она совсем не думает, что говорит.
-В таком случае, я зайду за ней завтра в три.
Сказав это, Рендольф направился к выходу. Не успел он еще уйти, как Блоер близко подошел к Грейс, и тяжело дыша, тихо сказал:
-Иди к себе и успокойся.
Уходя Грейс услышала жалобное стенание м-сс Хэром:
-Ах, я так устала!
На это кухарка ей возразила:
-Матушка моя, вы были такая бодрая за столом, не пойму, с чего это вы так устали?
Едва передвигая ноги, Грейс поднялась по лестнице, миновала коридор, затем снова поднялась по лестнице, на этот раз узкой, темной, сырой и оказалась на чердаке. Обессиленная и уставшая она опустилась на кровать, взяла новый платок в зеленую клетку, который ей подарила Лу и уткнулась в него лицом: несколько минут она сидела без каких-либо мыслей и чувств. В тишине, ее окружавшей, она вдруг ощутила отсутствие Ормо. Она выглянула из чердачного окна и позвала котенка. «Господи, все одно к одному», подумала Грейс продолжая звать котенка. Ормо не было ни на крыше, ни в той плоской части, которую она имела двором. «Где же он»? повторяла про себя Грейс. Она вышла в коридор и снова стала звать котенка по имени. Грейс подумалось, что он упал с крыши. Встревоженная она спустилась по лестнице, немного постояла, прислушиваясь к разговорам в столовой, там продолжалось веселье, - все были возбуждены и громко шумели, потом через смежную комнату прошла на кухню, а оттуда вышла во внутренний двор и принялась звать своего любимого котенка снова. Заглянула в сарай, посмотрела на ведра с углем, они были уже приготовлены, должно быть Слай наполнил их углем, но не отнес на кухню, вздохнула всей грудью и устремила глаза в самый дальний угол. Но не стала смотреть, что там и вышла. Когда человек испуган, он изматывает себя тем, что постоянно думает о том, что тому способствовало и в таком состоянии принимает малую часть за целое. Грейс не зная, где искать Ормо отправилась в сад. Томясь тревогой, она шла мимо кустов черной смородины и пней, - старые деревья были вырублены, и с волнением звала котенка. Постепенно она приблизилась к задней стене сада, еще издали она увидела, что между двух молодых яблонь дымилась куча опавших листьев. Был влажный вечер и густой белый дым стелился над землей. Неожиданно Грейс услышала слабые, едва слышные звуки и, вглядываясь в заросли ежевики, стала громко звать Ормо. Надеясь найти его, она прошла до угла, остановилась возле дымившийся кучи и выпрямилась. «Куда он исчез»? подумала Грейс, оглядываясь. Так она стояла в большой растерянности с минуту. Тут слабый порыв ветра отнес клубы дыма в сторону, и она увидела Ормо. Он лежал на тлевших листьях с проломленной головой. Удар был такой силы, что левый глаз сместился вниз и вытек. Как ни странно котенок был еще жив и издавал слабые жалобные звуки. В глазах у Грейс потемнело, она упала в обморок.
23.Убийство Ормо было страшным душевным потрясением. Грейс изошла слезами, она не спала всю ночь. И так одно повлекло за собой другое: утром она чувствовала себя изможденной и несчастной. Даже выплакав горе, она не могла прийти в себя и впала в печаль. Как все-таки странно сложились обстоятельства: в один день она потеряла Лу и Ормо, двух живых существ к которым была привязана. То, что это злодеяние совершил Блоер, она не сомневалась и это дает понятие о том, почему ею овладело желание отомстить ему. Последнее время, живя любовью и заботой, она обрела уверенность в себе – и вот ничего этого больше нет, остались только горе и душевная пустота. Не дав себе сколько-нибудь поразмыслить, она решила поджечь пансион, к тому же находиться здесь стало невыносимо, сверх всего, она устала от каторжной жизни служанки. Пусть он лишится того, чем дорожит больше всего на свете. Затем вспомнила слова покойной м-сс Стаури; « Блоер испытывает священный трепет перед деньгами, отняв их у него с божьей помощью, мы раздавим его, выбьем из него дух». «Она правильно рассудила. И в самом деле, украв его деньги я сокрушу его, заставлю мучиться, он будет выть и рвать на себе волосы от отчаяния» - подумала Грейс. Еще она подумала о Лу, и положила, что они разделят его деньги. Когда Лу сообщит о себе, она непременно поедет к ней, и они решат, куда им отправиться. Ярмут уже надоел, здесь больше нечего делать. Нью-Йорк манил их обеих. Она вспомнила слова Лу: «Ты ужасно провинциальна. Я должна тебя цивилизовать». Да, они поселяться в самом прекрасном городе мира, там все самое лучшее, это город света, балов, маскарадов. Первым делом они купят себе самые нарядные платья и покажутся в обществе во всем своем великолепии. Об их блистательном появлении в свете напишут в газетах. Она верила, что все обернется так, как о том мечтала она. Грейс почему то связывала свой высокий успех со вторым лицом. Неважно кто будет этим вторым лицом мужчина или женщина, именно этот кто-то каким-то образом ей поможет. Но имея большие деньги, она сама распорядится своей судьбой, - а что так будет, в этом можно не сомневаться. После того как способ мести был определен, Грейс задумалась о времени ее осуществления и сочла за лучшее выполнить задуманное в субботу. Несмотря на чувство голода Грейс не выходила из своей комнаты до тех пор, пока не приехал за ней Рендольф. Она была в черной шляпке, с которой свисали ленты из легкой тафты и в темно-сером полосатом платье с манжетами и воротничком, - в нем она прислуживала за обедом, одевая сверху передник с нагрудником. Хотя сердце Грейс было переполнено болью, она очень хотела произвести на юношу впечатление. С той волшебной ночи, когда Лу и Рендольф вместе овладели ею, она постоянно думала о нем и больше того, мечтала заняться с ним любовью, как только появится такая возможность. Приглашение в ресторан внушало ей надежду на то, что Рендольф увлекся ею. Так это или нет, но она питала нежность к этому приятному и благородному юноше, и томилась желанием отдаться ему. Вот почему она надеялась, что Дольфи устроит все таким образом, что после ресторана они отправятся к Чентри. Однажды, по миновании многих лет, она вспомнит свое томление и совсем не удивиться тому, что была так наивна.
Рендольф отпустил экипаж и они прогулялись вдоль пруда Келлис , он обратил внимание на то, что вид у Грейс нездоровый.
-Расскажите, милая Грейс о себе, - попросил юноша, когда он сели на скамью. Она была чем-то подавлена, и ему хотелось узнать, что так тяготит ее душу.
- Я в одиночестве, - проговорила девушка, после недолгого размышления, – у меня нет близких родственников, я бедна, … мне не хочется говорить о себе. Все мои мысли занимает Лу. Я не встречала ей равных совершенствами - умом, вкусом, характером. Я ненавижу тех людей, кто плохо о ней судит.
-Но не все от нее отвернулись! С ней обошлись жестко и несправедливо. Поверьте, мне нелегко об этом говорить. Во всяком случае, я рад, что она уехала.
-Почему?
Помолчав немного, юноша ответил:
-Вы же понимаете, что ей нельзя было оставаться здесь.
-Весь город против нее!
-Кроме Чентри и его друзей, они не перестали допускать ее в свое общество.
-Она была такой несчастной, опустошенной. Эти идиоты на суде не смогли ничего доказать.
Как раз в это время мимо шла торговка с корзиной, и Рендольф купил сочных слив. Он понимал, что Грейс избегает говорить о себе по личной причине, а разговоры о Лу лишь усугубляют ее печаль, потому он завел разговор о вещах, не имеющих к ней прямого отношения. Вскоре они поднялись, прошли вперед, затем свернули на Лорин авеню и, взяв вправо, пошли в направлении Мейн стрит. Он вел девушку в ресторан Лобстер-Бот. Оказавшись на Мейн авеню, они увидели траурную процессию, которая двигалась со стороны моста. Впереди шел мальчик в длинном приталенном сюртуке из дешевого камлота и в шляпе цилиндр, отделанной гладким темно-лиловым флером. За ним шли две женщины, молодая, она была в черном платье из крепа, перчатках и шляпе без полей с вуалью. Рядом шла старая женщина в шерстяном платье с зонтом. Позади них две лошади тянули лафет с гробом. За ним шли родные и близкие умершего.
-Она хоронит мужа, - сказал Рендольф, имея в виду молодую женщину.
-Почему вы так подумали? – спросила Грейс.
-Обратите внимание на ее кружевную вуаль. Она не закрывает лицо, а спадает на спину. Вообще по одежде, размеру шлейфа, материалу можно многое сказать. Например, креп – знак глубокого траура. Представьте себе, что три года она будет носить это платье, все это время она будет обходиться без пудры, румян и духов.
Тем временем мимо них проходила траурная процессия, как уже говорилось, впереди всех шел мальчик, неожиданно он обернулся и сразу посмотрел на Рендольфа, его взгляд задержался на лице юноши, как если бы ему было в удовольствие видеть его. Грейс заметила, что юноша был очарован и растерян, он не сказал ни слова, однако на лице его она обнаружила выражение того и другого. Мальчику было примерно пятнадцать лет.
-Я положительно взволнован, - выдохнул Рендольф. – Он так мил!
-О ком это вы говорите?- спросила девушка, делая вид, будто она ничего не заметила.
-О ком? Разве не ясно? Грейс! Дорогая! Он очаровал меня. Я видел его каких-нибудь полминуты и сразу же влюбился! Он так ослепительно красив!
-Перестаньте, Дольфи, этак я начну ревновать к нему.
А он ей на это:
-Вы – ревновать!.. Неужели, я вам нравлюсь?
-Ах, Рендольф, как странно устроилось наше свидание!- вздохнула Грейс. - Я бы хотела, чтобы вы выбрали себе меня. Разумеется, я не умру с отчаянья, если вы меня отвергнете, но буду очень и очень несчастна. Да что я говорю? Простите, что не смогла удержаться, чтобы не признаться в этом. Но я умолкаю, ведь надо же подумать и о достоинстве, - призналась Грейс с такой грустной непосредственностью и с таким нежным упреком в голосе, что юноша совсем растерялся и не знал, что сказать.
Не раз светские девушки, теряя голову и вместе с ней остатки благоразумия, объяснялись ему в любви, и этим всегда вызывали его неудовольствие, - почему-то он к таким вещам испытывал отвращение.
Видя, что бедная Грейс в совершенной растерянности, он взял ее под руку и сказал:
-Дабы успокоить вашу ревность, спешу сказать, что вы мне очень нравитесь.
В тот вечер они беседовали между собой о разных вещах, старательно избегая касаться Лу и того, как поступил с ней его отец. Более того – говорить, что она понесла незаслуженный позор, который будет несмываемым пятном на ее репутации и все из-за жестокости его отца, испытывавшего, судя по всему, недостаток в средствах для весьма сомнительного спасения сына. Их встреча длилась без малого два часа и за это время Грейс с каждой минутой укреплялась в своем мнении, что Дольфи никогда не принадлежал полностью Лу одной; он был безрассуден, но, надо отдать ему справедливость, ей открылась чистая душа его: наивная и благородная, мечтательная и неупорядоченная. Его жизнелюбие не знало границ. Грейс, конечно, умолчала, что как-то, когда они вдвоем лежали в постели, Лу призналась ей в том, что мечтает родить сына от Дольфи и тяготится невозможностью этого, не потому, что Дольфи, привычный к разгульной жизни, будет ребенку плохим отцом, а потому, что семья Девлинов никогда не признает его своим, следовательно, он будет, как говориться, незаконнорожденным.
Пока Дольфи говорил, Грейс смотрела на его тонкие и длинные пальцы и думала, что было бы, если бы она сама забеременела от него. Очевидно, и вполне вероятно, что она ощутит страх, если такое случится. Спаси боже, чтобы она и в самом деле ждала ребенка. Во всем этом она видела зло. Откуда ей было знать, что материнство лишает женщину самостоятельности, ведь она делается рабом своего ребенка. Просто Грейс была еще не готова стать матерью и была далека от того, что приводило Лу в безграничный ужас, когда она разглядывала свою фигуру или трогала шею, а то, что вызывало его, именуется увяданием.
-Где сейчас Лу? – вздохнула девушка. – Мысли мои постоянно заняты тем, как она, где, что с ней.
-Ты так любишь ее? – спросил юноша.
-Я готова пожертвовать ради нее всем. А вы?
Рендольф задумался.
-Я высоко ставлю эту женщину, - сказал он, выдержал паузу и продолжил, - но не помышляю о том, чтобы связать свою жизнь с ней. Я вообще не имею намерения жениться, по крайней мере в ближайшие десять лет. Конечно, я мог бы многое сделать, чтобы осчастливить ее, но жертвовать, уж это, признаюсь, и вовсе лишнее.
-Вы не любите ее?
-Но почему же? – возразил юноша. - Просто, еще не родилась та женщина, ради которой я стал бы чем-то жертвовать. Раз уж теперь мы с вами можем говорить откровенно, я прямо скажу, что нас с Лу связывает что-то вроде влюбленной дружбы, но не любовь тому мера, а обоюдное уважение. Я знаю Лу не хуже, чем она - меня.
После всего сказанного Грейс углубилась в свои размышления, которые омрачили ее лицо и юноша, видя, что она вся полна разочарования, воскликнул:
-Мне, право, жаль огорчать вас. Что мне сказать, чтобы у вас полегчало на душе?
-Ах, простите меня, если задумавшись, я дала понять, что полагаю причиной своего огорчения ваши слова, - ответила Грейс. – Просто я печалюсь за Лу.
-Кажется, вам надо еще выпить.
-Нет, больше я не могу, - проговорила Грейс.
-Вы пили для удовольствия, а уж того только ради, чтобы избавить себя от беспокойства из-за Лу, вам следует выпить еще. Вы удивитесь, когда почувствуете, что настроение приятно улучшится после второго стакана.
С этими словами Рендольф придвинулся ближе, и истомленная Грейс позволила юноше обнять себя.
-Дольфи! Мистер Девлин! На нас люди смотрят.
-Черт с ними, пускай себе смотрят, - бросил юноша и, несмотря на вялый протест, заключил ее в объятия.
-Отпустите, прошу вас, - взмолилась Грейс, но в голосе ее было так мало твердости, что Дольфи понял, что упрямится она только от скромности. Он заглянул в ее глаза и увидел, что они светятся нежной радостью.
-Милая Грейс, я вас покорно люблю, - сказал Дольфи.
-Меня! Господи!
-Да! Разве я не дал вам это понять?
Грейс отвела глаза в сторону и тихо сказала:
-Я такая невзрачная, бедная и как говорит Лу, провинциальная.
-Ах, черт побери вашу провинциальность! Я не очень много знаю о вас, но то, что вы самая простая и добрая девушка во всей Америке я в этом уверен.
Сказав это, Рендольф умолк и минуту-другую сидел, потупив взгляд.
-Что вас беспокоит?
Он поднял глаза и, глядя перед собой, ответил так:
-Я теряю голову от мысли, что больше никогда не увижу того мальчика. Вот ради кого я готов землю перевернуть!
-Он так много значит для вас?
-Хватит вам вздыхать, Грейс. Он для меня все. Он посмотрел на меня, я на него и сразу понял, что не могу жить без него. В жизни не видел прекраснее мальчика. У меня сердце все равно что вон этот воск, я так быстро влюбляюсь: всегда таким был.
-Это вы-то? – невольно спросила Грейс, взглянув с улыбкой на юношу. - Может и так. Только это не любовь.
-А что тогда? – спросил он, не сводя с нее глаз.
-Страсть.
-Много вы знаете об этом! – усмехнулся юноша. Потом прибавил. – Чего уж и говорить, судьба со мной обошлась безо всякой жалости – я потерял его. И скоро потеряю вас.
-О чем это вы?- спросила девушка с удивлением в голосе.
-Мне жаль расставаться с вами, Грейс. Завтра я уезжаю в Йель.
24. Субботний завтрак Блоера был особенным: вместо обычной овсяной каши и куриного паштета, он ел яичницу с беконом, тост, абрикосовый джем и кофе. Другой особенностью было то, что за стол он садился не раньше девяти часов – у него была привычка поздно вставать в субботу, к тому же завтрак готовил он себе сам. В другие дни это было обязанностью Терсины. Но сейчас она месила тесто и вспоминала, то, что видела во сне. Ее мать жила долго и умерла без мучений в восемьдесят четыре года, а поскольку Терсина была озабочена своим нездоровьем и видела какие-то тревожные сны, она очень боялась, что не дотянет до такого возраста. Как она сказала Блоеру в то утро: «Ах, если бы я знала, что мой ангел-хранитель защищает меня, я бы так себя не изводила. Поверьте, не бывает пустых снов, каждый что-нибудь означает». А между тем скупой старик думал о том, что никак ему не давалось, он не оставлял надежды соблазнить Грейс. Не смотря на все его увещевания, девушка продолжала упорствовать, она старалась не попадаться ему на глаза, так что видя, что девушка его избегает и от нее ничего добиться нельзя, Блоер обратился за помощью к Терсине. Только вот женщина эта была слишком глупа и груба, чтобы уладить такое деликатное дело. Как ни старалась ленивая фурия вразумить девушку, как ни старалась сделать ей внушение «бросить эти глупости», Грейс отказывалась признать Блоера своим благодетелем и непоколебимо стояла на своем. Конечно, она видела, что старику неприятно ее упорство и понимала, что у нее есть причины опасаться его мести.
Когда пришло время завтрака (Грейс в углу чистила картофель), на кухню вошел Блоер – поскольку еду готовил он себе сам – он взял сковородку и поставил ее на огонь, Грейс не поднимая головы, следила за ним и заметила, что он отнес на стол две тарелки. Для нее было неожиданностью, приглашение позавтракать с ним. За минуту до этого Терсина велела ей принести воды и девушка встала, чтобы пойти за ней, как раз тогда, когда Блоер любезно пригласил ее позавтракать за его столом. Грейс сказала, что занята делами и собралась было выйти, как Терсина, оказавшись рядом, толкнула ее локтем и бросила: « не будь дурой». Грейс колебалась: ей предстояло завтракать с человеком, которого она готова была задушить собственными руками, к тому же она собиралась его ограбить, и это ее беспокоило, но что больше всего беспокоило Грейс, это то, что обнаружив пропажу денег, Блоер придет в ужас, что в гневе своем он потеряет разум. И есть с чего! Это заключало так много для нее страшного и привело ее ум в такое смятение, что она почувствовала, что не сможет решиться воплотить свою месть в действие. Ей оставалось одно - отказаться исполнить задуманное. За этой слабостью духа скрывался естественный страх перед опасностью. Мало значения имело то, что осуществив ограбление, она положит конец своим мукам, да и своей обычной жизни тоже. Очевидно, она просто боялась, что уже никогда не будет жить, как прежде, и эта тревога не имела ничего общего с другим чувством – страхом нести груз неспокойной совести. Быть может, это была в некотором роде минута слабости; душа, поколебленная ее, все равно обретает силу в решимости, насколько это дано ей, ведь движет ею чрезмерная потребность найти облегчение в мести, - это все равно, как если бы вы вдруг без видимой причины усомнились в своей силе только для того, чтобы наполниться решимостью пойти дальше.
Как только Грейс убедилась, что Блоер ушел в своем шерстяном костюме, который он надевал на выход, она поднялась по лестнице, немного постояла в раздумьях, после чего спустилась в холл и вся в сомнениях стала ходить туда и сюда. Но скоро, она собралась с мыслями и пошла в гостиную, чтобы взять из корзинки для рукоделия ножницы. Там м-р Тачвуд сидел с газетой « Куортерли Ревью» на обычном своем месте. «Если бы кто-нибудь знал, если бы кто-нибудь мог понять, как ненавистен мне Блоер и как отчаянно я хочу ему отомстить», думала Грейс, глядя на него. Лу презирала Блоера за ирландское происхождение, а Грейс ненавидела его за притеснения, домогательства, скупость, мелочность и была уверена, что у него нет сердца. « Деньги, они мне пригодятся. Украв их, я стану воровкой. Ужели меня останавливает это? Кто будет винить меня за то, что я.… Ну, хорошо, деньги на самом деле принадлежат м-сс Стаури, в конце концов, она настаивала на том, чтобы я их взяла. В таком случае…. Боже, помоги мне сделать правильный выбор»! Тут она увидела на каминной доске шляпную булавку Мег, как раз в эту минуту м-р Тачвуд сложил газету и поднялся, она дрожащей рукой взяла ее, едва он вышел. Она немного подождала и тоже вышла, никак не рассчитывая с ним столкнуться. После нескольких общих слов, он поинтересовался, не собирается ли она на прогулку в виду теплой погоды в субботний день. Получив утвердительный ответ, он вызвался ее сопровождать, но полагая, что это предложение никчемное, Грейс вежливо отказалась, сославшись на то, что не закончила еще всю работу. Хотя она старалась не выдать волнения своим видом, м-р Тачвуд все же заметил, что она напряжена и чем-то взволнована. Однако он был джентльмен, а джентльмену лезть с вопросом к девушке, почему она не в себе не приличествует, а потому он не решился попросить ее объясниться.
-Ах, вот как? Однако, мне пора, - непринужденно сказала он, доставая часы. – Время идти на прогулку.
После того, как он убрался, Грейс поднялась на второй этаж, посмотрела по сторонам и быстро вошла в спальню Блоера, чувствуя, как по спине стекает пот. Она была взволнована до глубины души, вся дрожа, она откинула коврик, с помощью шляпной булавки подняла две доски, и достала деревянный ящик. Все деньги она торопливо сложила в кожаный мешок, спрятала его под юбку и тогда поднялась с колен. Идея инсценировать ограбление пришла неожиданно, она по этой причине благоразумно оставила на полу булавку Мег. Это была стальная булавка с поддельной жемчужиной на тупом конце. Пусть она послужит неоспоримым доказательством, что именно Мег украла деньги. Удачей было то, что Блоер не с ней проводил вечер. Когда-то Грейс поклялась себе, что при первой возможности, как только представится случай, она отомстит Мег за то, что та отобрала у нее сорок долларов, подаренные м-сс Стаури, - и вот теперь она это сделала. Вдруг за дверью, которую она чуть приоткрыла, послышались голоса, она едва не лишилась чувств, узнав голос Блоера. Он вернулся. И он не один! Грейс объял ужас. Она была настолько испугана, что даже не успела подумать, как ей быть. Но все обошлось, то были писатель Филис Морли и его гость. «Господи боже», прошептала Грейс. Как только они ушли, она выскользнула из спальни и, оглядываясь вокруг, быстрым шагом устремилась к лестнице. Но спустившись на две ступеньки, приостановилась, чтобы отдышаться. Ноги ее не держали и она села. Пригладила волосы, вытерла пот со лба, глубоко вздохнула. Внизу было тихо: в хорошую погоду почти все уходили на прогулку, а те, кто оставались, обычно спали после обеда. Грейс немного успокоилась, но не настолько, чтобы волнение совсем улеглось, сил не было встать и ей пришлось поневоле сидеть на ступеньке еще какое-то время. Пока она так сидела, ей пришло в голову, что она упустила важную вещь – как Мег проникла в дом? Такой вопрос возникнет обязательно, когда Блоер станет разбираться с этим делом. Долго не думая, Грейс нашла выход, она откроет балконную дверь, через эту дверь постояльцы выходили на задний двор. Так она и сделала. Стало быть, Мег будет первой и единственной подозреваемой. Случай дал Грейс отомстить ей за все: за ее презрение, воровство, насмешки, наглость, жадность. Пусть теперь попытается оправдаться, - это будет выше ее сил. Грейс торжествовала. С этим сладким чувством она пошла в сарай, якобы принести угля. Но оказавшись внутри, она взобралась по приставной лестнице на чердак: было душно, истекая потом, она вытащила из-под юбки мешок, села на ящик, достала перевязанную тесьмой пачку долларов и застонала, целуя их. Она была счастлива и знала, откуда взялось это чувство. Она богата. Да, имея семь тысяч шестьсот восемьдесят долларов, а это как-никак целое состояние, она могла чувствовать себя ужасно богатой. Отныне это ее деньги, и она найдет им лучшее употребление. Она подумала о Лу и благодарная душа девушки, еще согретая воспоминаниями о ее доброте, наполнилась мечтами: с ней она узнала уважение, любовь, доверие, уверенность в себе и за все это она щедро отблагодарит подругу, она отдаст ей половину денег. Ведь дружба обязывает делиться. Как бы то ни было, бедность и бесправие омрачали жизнь Лу, но с такими деньгами она перестанет отчаиваться, деньги дадут ей стать самой собой. Грейс охватило нестерпимое желание вновь увидеть Лу. Только бы узнать, где она! Упиваясь мечтами о новой, обеспеченной жизни с Лу, девушка спрятала мешок с деньгами под доски, оставив себе десять долларов. Спустя примерно полчаса Грейс вышла на улицу. Она шла среди людей, бодрая, счастливая и в этом состоянии, наверное, впервые в жизни, помолилась Богу, ибо почувствовала, что не лишена его благословения. В этот теплый осенний вечер она радовалась, что так свободно располагает своим временем, так же для нее источником радости были деньги. По дороге она заходила в разные магазины. Возможно ли устоять перед красивыми вещами? Мысль, что она может позволить купить себе, все, что ей хочется, приятно будоражила. Грейс так и сделала, она потратила все деньги: три доллара сорок пять центов были уплачены за обед в ресторане, остальные пошли на помаду, краску для лица, шоколад, лимонад, засахаренные орехи, янтарную брошь и костяную расческу.
25. Грейс была в соседней комнате, ей из-за двери все было слышно: доведенный до крайности Блоер, можно сказать, бился в истерике. Она уже взялась за уборку, когда он вернулся. Обнаружив пропажу денег Блоер впал в какое-то агрессивное отчаяние. В ярости он швырял стулья и бил посуду. Как и рассчитывала Грейс, подозрение пало на Мег. «Он так разгневан, что убить ее готов», говорила Терсина, она стояла на пороге кухни вместе с м-сс Хэром, женщины смотрели наверх, оттуда доносились проклятия и угрозы. Несколько минут спустя, они увидели, как обезумевший Блоер выскочил на улицу. Из того, что потом говорилось на кухне, вышло следующее: ворвавшись в дом Мег, он сразу бросился с кулаками на женщину, которая и понятия не имела, чем он был разгневан, короче говоря, сначала он обвинил Мег, потом ее младшего брата, а когда узнал, что тот минувшей ночью куда-то уехал, закричал: « Ага, с моими деньгами»! Видя, что оскорбленная и негодующая женщина не намерена входить в какие бы то ни было разъяснения по обвинению в краже, он стал ее душить. На шум и крики прибежали соседи, они оттащили Блоера от полуживой женщины. Немного придя в себя, она закричала, потрясая кулаками: «Свинья! Теперь ты заплатишь мне за все сполна»! Но и успокоившись, она продолжала посылать ему проклятия ада. Вечером, когда Блоер пьяный сидел на кухне, она пришла в сопровождении двух мужчин и стала кричать под окнами: « Все отдам, до последнего цента, только бы увидеть, как повесят эту ирландскую собаку»! Итак, Блоер все два дня пил, Терсина прислуживала ему и сама ела приготовленную еду, а так же пила сколько хотела. На третий день, ближе к полудню в пансион пришли шериф и его помощник, к ним Блоер спустился с больной головой, узнав, что ему предъявлено обвинение в убийстве жены он изменился в лице и от страха лишился способности разговаривать. Ему потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. Когда он проходил мимо, Грейс опустила глаза, чтобы не выдать себя. Ему разрешили собрать вещи. Шериф положил шляпу на стойку, став спиной он уперся на нее локтями и кивнул Грейс, это был дружелюбный знак старого человека. Его более молодой помощник стоял рядом, он улыбнулся девушке, за спиной которой топталась кухарка, и спросил, сколько всего постояльцев в пансионе.
-Девять, сэр.
-Ты дочь хозяина?
-Нет, сэр, служанка.
-Вот как, - сказал он. – Ну, тогда другое дело.
-Почему когда мужчина женится на богатой женщине, история, к несчастью, заканчивается ее убийством? – задала вопрос Терсина.
-Таков конец у этой истории, - ответил шериф. – Мужчина получает свободу и вдобавок, он наследует все состояние жены.
Наконец, обеспокоенный долгим отсутствием Блоера, шериф посла наверх помощника. Оказалось, что Блоер сбежал через балконную дверь.
Так случилось, что после бегства Блоера власть в «Old Bells» захватил триумвират – трое его приверженцев: Мег, Терсина и Слай. Причем Мег сделалась управительницей надо всем в пансионе, она заявила, что будет вести дела по собственному усмотрению, и сразу же сократила почти все расходы. Слай утвердился в должности дневного портье, к величайшему своему удовлетворению. Ну, а Терсина, понятое дело, осталась при своих кастрюлях и сковородках. Можно со всей справедливостью утверждать, что жадность мешала тому, чтобы их тройственный союз укрепился. Все воровали: Мег брала деньги из кассы, Слай уносил бумагу, салфетки тонкого дамаска, скатерти, словом, все, что мог, включая колбасу и сыры, он получал их от Терсины, которую шантажировал: что до кухарки, имевшей обыкновение воровать продукты, она теперь еще уносила и посуду. Для Грейс настали тяжелые времена: сумасбродная Мег стала всячески притеснять девушку, она заходила в убранную комнату и разбрасывала по полу вещи, потом звала Грейс и бранила ее за то, что она ленивая и неряшливая служанка. Словом, она находила пыль там, где ее не было, указывала на чистый пол и говорила, что он грязный, бросала ей в лицо чистое полотенце и велела его постирать и тому подобное. Это было торжество ничтожного человека, который упиваясь властью, принимается глумиться над тем, кто лучше его во многих отношениях. Казалось бы, в этих ужасных обстоятельствах бедная девушка должна была совсем пасть духом. Но Грейс не оправдывалась сквозь слезы, не стояла перед ней униженной и бесправной, она возражала в полный голос и этим бесила вздорную женщину. В последний раз та сказала, что если Грейс не будет по первому ее слову делать все, что от нее требуется, ее выставят за дверь, и ей придется ночевать на улице вместе с бездомными, калеками и бродягами. Но сия угроза никак не подействовала на Грейс, она пожала плечами и сказала, что готова покинуть этот дом хоть сейчас. С деньгами, которые у нее были, она ничего не боялась. В действительности Грейс трудно было решиться на увольнение: особенно тревожило ее то, что она не знала, куда идти. После обеда, когда постояльцы разошлись по своим комнатам, Грейс собрала со столов грязную посуду и только после этого сама пошла пообедать. На кухне она застала за большим столом Мег и кухарку, их, конечно, не удивило ее появление, зато Грейс удивилась, увидев их там. Как только она вошла, они умолкли и стали смотреть на нее с любопытством. На столе были рагу, масло, сыр, ветчина, яйца и сливки. Увидев, что Грейс села, Мег взяла тарелку и со своей переложила ножом обглоданное баранье ребрышко и несколько кусочков вареной репы. Затем тарелку с объедками поставила перед девушкой. Хотя Грейс ничего не видела дальше того, что было перед ее глазами, она почувствовала, что обе женщины с трудом сдерживают смех – все это вместе наполнило ее таким возмущением, что она побледнела. Да и как могло быть иначе? Ее мучило еще кое-что, а именно, бессилие, и она была в большом отчаянии оттого, что не могла плюнуть им в лицо.
-Ах, милая Грейс!- воскликнула Мег. – Что случилось? Отчего ты так бледна?
-Что с тобой? На тебе просто лица нет! – подхватила Терсина.
-Кажется, она ужасно голодна и не в себе, - присовокупила Мег.
Грейс подняла голову, она едва совладала со своими чувствами и сказала:
-Я вам весьма признательна за то, что вы беспокоитесь за меня. Что я бледна? Это ничего, девушки иногда бледнеют без серьезного повода. Пожалуйста, не беспокойтесь напрасно, я не голодна. А не в себе я от вашей любезности. Не надо мяса, если под мясом вы разумеете тухлую баранину, репу я не ем. Но от свежего сыра и яиц я не откажусь.
Говоря это, Грейс взяла кусок сыра и два яйца и вышла из-за стола. У двери она остановилась, обернулась и с улыбкой сказала им, уходя:
-Ешьте, пейте и благоденствуйте, пока Господь у вас не отнял всякое утешение и здоровье.
Это были слова ее тети, которые она неожиданно вспомнила. Она не видела, что Мег вся дрожала, а Терсина едва не лишилась чувств. Грейс из забитой и угнетенной служанки преобразилась в самоуверенную девушку. Могли ли они этого ждать от нее?
-Какая наглость! – изрыгнула Мег. – Что же это такое!
-Но как она дошла до этого? – изумилась Терсина.
-Это вы ее распустили!- возмутилась Мег.
-Ах, но при чем же тут я?
26. Грейс была в сомнениях. Ее не оставляло желание бросить ставший ненавистным пансион и уехать, куда глаза глядят. И потом, как мне кажется, с деньгами, которые у нее были, она могла поехать в любой город и там начать новую жизнь. В то же время она хотела найти Лу. Ночами она мечтала о том, какой легкой и приятной отныне будет их совместная жизнь. В тот день, когда она потратила десять долларов, она почувствовала сладкий вкус свободы и уже с трудом мирилась с зависимостью. Тем не менее, за те пять месяцев, что она провела в пансионе, в ней развилось и стало укореняться чувство, которое принято называть привязанность к месту. Общее впечатление омрачалось не в последнюю очередь притеснениями со стороны Блоера. Но каким бедственным не было ее положение, она находила свою работу интересной, - столько разных людей вместе, она занималась их устройством, стирала и гладила их одежду, прислуживала за столом, вела дружелюбные разговоры и все такое. Между тем количество постояльцев в пансионе постепенно убывало, заканчивался сезон – каждую неделю кто-нибудь уезжал, общество становилось малочисленным и менее оживленным, так что рассчитывать на спокойнее существование при Мег особенно не приходилось. Отныне в деньгах она не нуждается и может жить, как ей заблагорассудиться. Вот только Грейс не мыслила свою жизнь без Лу, она привязалась к этой женщине, доверяла ей и более того, разделяла ее образ мыслей, хотя между ними была большая разница в возрасте. Грейс имела несчастье быть сиротой, с шести лет до двадцати она была подвластна своей тети, которой повиновалась, потом попала в зависимость к Блоеру, поставившему ее в положение бесправной служанки, поэтому в глубине души она тяготела к полной самостоятельности, (даже не смотря на то, что у нее не было опыта и знания жизни), а поскольку она уже знала, как свобода вяжется с деньгами, оставалось только принять решение. Мысли эти обуревали ее, и каждый раз, думая о своих возможностях, она испытывала новый прилив радости. Иногда радость и нетерпение охватывали ее при мысли о будущей жизни и вовлекали в такое большое волнение, что она не могла его унять, - ей хотелось петь и кричать. С деньгами, которые ей достались, она начнет совершенно новую жизнь. Нельзя сказать, что Грейс испытывала мучительное раскаяние за свой грех? Она с отвращением и презрением думала о Блоере и не винила себя за то, что украла его деньги – месть была оправданием ее поступка. И при всем этом воровство представлялось ей преступлением. С тех пор, как она завладела деньгами Блоера, она пребывала в хорошем расположении духа: да и то сказать, к удивлению всех утратила обычную свою меланхолию. В субботу вечером она отправилась к Чентри, как она и собиралась с понедельника и как того требовали дела. Беспокоило только то, что шла она без приглашения. Цель ее визита – безусловно, Лу. Просто она пришла к мысли, что Чентри единственный человек в Ярмуте, который может хоть что-то знать о ней.
-Она уехала, и никто не знает куда, - развел руками м-р Чентри. Он встретил ее с радостью, как хорошую знакомую.
-Если бы вы видели ее слезы, - вздохнула Грейс.
-Я сочувствую ей всем сердцем. Подумать только! Какие-то вульгарные люди, сбившись в стадо, поносили прекрасную и возвышенную женщину! Придумали столько разной чепухи, чтобы ее опозорить. Представили ее уличной проституткой! И это наша Лу? Абсурд и гнусность! Как трагична, как плачевна ее судьба! Не будучи мизантропом, я все же не удержусь от того, чтобы сказать, что посредственности, погрязшие в банальности и непристойностях не стали бы устраивать суд над невинной душой, если бы не рассчитывали тем самым доказать, что они не уроды. Я говорю о моральном уродстве. Некоторые из их числа относят себя к уважаемым гражданам нашего города и конечно, не видят своего уродства, как ни много тому свидетельств заключается в самом образе их мыслей. К черту их всех! А теперь, давайте займемся тем, что доставит нам гораздо больше удовольствия, чем разговоры на эту тему. Вы не против того, чтобы помочь мне приготовить ужин? Вот и хорошо.
И они пошли на кухню.
-Вот свежая капуста, сочные огурцы, помидоры и чеснок. Вы делайте салат, а тем временем пожарю мясо, - сказал м-р Чентри. – Обычно, за ужином я пью вино. Что будите пить вы?
-И я тоже – вино. Я пила очень хорошее вино в день своего совершеннолетия вместе с Лу и Рендольфом.
-Вы не находите, что он и Лу были вдвоем великолепны? Мне показалось, что вы были рады служить их союзу.
-О да, я люблю их обоих.
-Милый, благородный юноша! - воскликнул Чентри. – Можете говорить со мной, как с его другом. Ведь раньше я был для вас только забавным стариком с изысканными манерами.
-Забавным? Но это отнюдь не так, - возразила Грейс. – Кто-нибудь еще будет с нами ужинать?
-Ах да, я совсем забыл сказать, что с нами будут Джоанна и Теренс. Вы их видели в прошлый раз. Еще я жду Уоррена. Его, наверное, вы тоже помните.
-Да, милый, добрый мальчик.
-Скажите на милость, откуда вы это взяли?
-Лу сказала, что он ваш друг, - не очень уверенно ответила Грейс.
-Ну что ж, посмотрю, что вы сами скажите, когда он придет.
-Как, вы разочарованы? Мне он показался добрым мальчиком.
- Я и сам поначалу так думал. Друг! Такой, что лучшего мне и желать нельзя, - воскликнул м-р Чентри, указательным пальцем почесал шею и отвел руку в сторону.
– Так вот, - продолжил он, - должен признаться, что буду рад отделаться от такого друга, - он испытывает мое терпение.
-Что он стал вам неприятен?
-Это так и не так. Не забывайте, что ему всего шестнадцать лет, а в таком возрасте они все невменяемые. Я пытался сделать его честным и великодушным, но не смог. И уж не знаю, кому это по силам. За любовь к нему я всю свою кровь готов отдать по капле. Думаете, его трогают мои мольбы и слезы? Все, что ему от меня нужно – это деньги. Маленький мошенник.
Грейс, очень удивленная этими словами, покачала головой и сказала:
-Кажется, родители плохо его воспитали….
-Милая, не родители тут виной, а возраст. Он как голодный птенец, ест все, что может проглотить.
Эти слова вызвали у Грейс улыбку, она посмотрела на Чентри, стоявшего к ней боком, - бросался в глаза его благородный профиль, (все указывало на то, что он был красив в дни своей молодости), и подумала, что этот неутомимый человек выказывает добросовестность во всех делах: у него было отменное чувство юмора, неизменное во всех отношениях. При всем при том, что-то выдавало сокрушенного и одинокого человека, которого тяготили старость и бедность. Он был похож на старого льва в пустыне.
Вскоре они приготовили ужин и накрыли на стол. Грейс ждала приятная неожиданность. Джоанной оказалась женщина, которую звали Венера. Она отличалась царственной красотой. Теренс тоже восхитил девушку, он был воспитан и довольно хорош собой. Грейс признавала себя серой мышью, хотя в этом содержится какая-то доля правдоподобия, девушка была в большей мере миловидна, чем непривлекательна. Простодушие и искренность исключали в ней зависть, поэтому живо заинтересованная новым знакомством, она испытала желание завести близкую дружбу с Джоанной. Мало-помалу робость, которую Грейс испытывала к этим людям, рассеялась; она начала думать, что в приятном обществе ее окружают друзья. Душой общества, разумеется, был Чентри: он дарил радость всем, кто видел, слышал и знал его.
Грейс не могла не заметить, что Джоанна смотрит на нее с большим любопытством, чем следует, и это приятно ее волновало, ведь девушке льстило, что она производит на ухоженную и красивую женщину сильное впечатление. От души радуясь тому, что эта неожиданная встреча послужит укреплению их связи, Грейс невольно погрузилась в эротические фантазии – ее влекло к этой женщине. После ужина Грейс вместе с Чентри стала мыть посуду, в то время как все разбрелись кто куда. Грейс не помнила, кто из них возобновил разговор о Лу и Рендольфе, но ей запомнились слова Чентри.
-Боюсь, эта любовь обернется для Лу несчастьем, - сказал он.
-Почему? – спросила Грейс, вытирая полотенцем тарелку.
-Великая любовь всегда печальна. Разве, нет? И потом, после воодушевления, как правило, следует разочарование. То, что Дольфи позволяет себя любить вовсе не значит, что он любит меньше, просто люди не могут любить друг друга с одинаковой силой. Его юному возрасту гораздо больше соответствуют увлеченность и страсть, чем преданность. Стало быть, он устанет от Лу раньше, чем она от него.
Вскоре к их разговору присоединился Теренс, они переместились на диван, и сразу темы стали мужскими, а разговор двусторонним. Грейс задумалась и не слышала половины всего говорившегося. Не имея желания участвовать в их разговоре, она пошла искать Джоанну, но, ни в одной из четырех комнат первого этажа ее не было и девушка вышла на веранду. Была теплая, влажная ночь. В свете полной луны, которая, бесспорно обладает какой-то властью над миром, сад казался волшебным, пели цикады, со стороны океана доносился мерный шум набегавших волн и эти звуки внушали умиротворение, как обычно бывает, когда душой и уставшим телом человек расположен к покою. Джоанна сидела в кресле, укутавшись в шерстяной плед, под ним она держала руки, голова ее была откинута назад, а ноги в ажурных чулках лежали на подушке, устилавшей сиденье кресла, которое было близко придвинуто к ней. Она дремала. Неожиданно женщина открыла глаза и посмотрела на девушку.
-Что? – спросила она.
-Ничего, - ответила Грейс, смущенно.
-Садись, моя дорогая Грейс. Вот, укрой плечи, - сказала Джоанна и передала девушке сложенный плед, который она держала на коленях.
Грейс накинула плед на плечи и удобно устроилась в кресле. Потом обернулась и улыбнулась Джоанне, она была рада возобновить их мимолетное знакомство, состоявшееся каких-нибудь две недели назад. Но за это недолгое время произошел ряд событий изменивших не только ее жизнь.
-Я вам не буду мешать - сказала Грейс, - если вы хотите подремать….
-Я устала, но меня хватит на то, чтобы побыть тихо с тобой, - заверила Джоанна, устремляя на девушку пристальный взгляд. – Ты очень мила и так непосредственна, дорогая.
-Ах, я черт знает кто! Вот вы такая благородная и красивая….
-Это все лунный свет. Он так обманчив. Скажи, у тебя есть парень?
-Нет.
-Не нашла еще?- с нежным участием спросила Джоанна.
-Мне никто не нужен.
-Ты не собираешься замуж?
-Об этом я думаю меньше всего.
-Девушки в твоем возрасте хотят, чего бы это им не стоило, удачно выйти замуж. Почему же ты против брака?
- Да я и не против. Собственно говоря, если мне подвернется кто по сердцу, конечно, соглашусь.
-Теперь, я понимаю, о чем ты.
Тут на веранду вышел Чентри – как раз когда фраза была закончена, он окинул благосклонным взглядом женщин укутанных в пледы и ведущих беседу и сказал:
- Вы, верно, устали от своих разговоров? Давайте оторвемся для чая!
-Ах, я не откажусь выпить, - сказала Джоанна, опуская ноги на пол.
-Я бы хотела остаться на ночь, если не буду вам в тягость, - сказала Грейс, когда хозяин посмотрел на нее. – Уже поздно. Мне совсем не хочется возвращаться в пансион.
-Грейс, душа моя, конечно же оставайтесь, места всем хватит. Можете спать по соседству с Джоанной, в зеленой комнате. От души надеюсь, что она покажется вам уютной.
-Она спит у меня.
-Ну и хорошо, а отдельная комната совсем ни к чему. Как говорится: приходите почаще и гостите подольше.
Когда Чентри ушел, женщина сказала:
-Какой он замечательный человек.
-У него доброе сердце, - добавила Грейс.
-И хороший вкус, - подхватила Джоанна. – Чай будем пить в полутемной комнате, на столе будут свечи и цветы – а что так будет, я уверена - Чентри любит во всем соответствие.
-Он такой изысканный и, смею думать, полный свободы, - сказала Грейс.
-Он настоящий. Все лгут и притворяются, а он такой, какой есть. Храни его Господи!
Сказав это, Джоанна встала, но как-то тяжело, сделала шаг и пошатнулась.
-От долгого сидения мои ноги потеряли подвижность, - сказала она.
После чая они послушали в исполнении Теренса грустную песню моряка, в темпе менуэта он от первого лица рассказал о том, как быстро пройдена дорога юности, потом Грейс пошла за Джоанной, предложившей уединиться в ее спальне. Джоанне даже не пришлось быть настойчивой, Грейс сама ей уступила. То, что любовницей была женщина, не имело для девушки ни малейшего значения. Одиночество и отверженность утонули в страсти и любовной неги. Примечательно, что в любви старшей женщины к младшей есть особенная нежность. Именно в ней Грейс нашла утешение. Несмотря на то, что однополая любовь считалась противоестественной, а то даже и позорной. Как бы там ни было, Грейс испытала наслаждение, достойное благородной любви. Конечно, она боялась разоблачения, общественного осуждения и унижения, но влечение к Лу и Джоанне ставило ее выше всего этого. Эта любовь, какой бы не была она по сути, в другом отношении отзывалась в ней сладкой агонией. Лу была независима, эмансипирована и умна, Джоанна - красива и благородна. В обеих женщинах Грейс любила себя. Но вот что интересно, ее женская природа тянулась к Рендольфу – увлеченность этим юношей была для Грейс источником сердечных терзаний.
27. Наступил октябрь: с этим месяцем, который принято считать наименее благоприятным для курорта, связано впечатление, что в октябре солнце хоть и сияет, но уже не греет, так это или нет, бесспорным было то, что дни стали ветреными, а ночи холодными. Следует принять во внимание, что лето выдалось сухим, дождей почти не было, но с приходом осени, установилась дождливая погода, обычно дожди шли во вторую половину дня, так что в соответствии с этим, недостаток влаги обернулся ее избытком. По дорогам текли неиссякаемые потоки воды, а луж стало так много, что людям приходилось искать место, чтобы перейти улицу. Существует более или менее обоснованное мнение, что вечерние дожди способствуют грустному времяпрепровождению. Однако с этим не согласятся те, кому эти часы дают возможность заняться чтением интересной книги или рукоделием, что тоже хорошо, конечно же, можно еще приятно думая о чем-то, пить чай в уютной домашней обстановке, сознавая себя причастным к простым радостям жизни. Особенностью дождливой погоды было то, что в « Old Bells» все собирались в игровой комнате: мужчины, как всегда, играли в покер, а женщины, удобно устроившись в креслах возле камина, вели спокойные разговоры.
К этому времени число постояльцев постепенно сократилось до шести; уехали адвокат Локхарт, слишком озабоченная собственной персоной м-сс Хэром и неутомимый м-р Метьюз. Надо полагать, что все они с пользой употребили то время, которое имелось в их распоряжении. Хотя почти ничего не изменилось после их отъезда, отсутствие доброжелательного м-ра Метьюза, которому Грейс была благодарна за поддержку и любезное внимание, заставило ее почувствовать, что она одна среди чужих людей. Он был единственным человеком, которому Грейс была рада чем-нибудь услужить. Думая о нем она не могла избавиться от мысли, что потеряла милого и доброго друга. Заверив Грейс в своей неизменной преданности, он оставил свой адрес в Бостоне, пообещав найти ей подходящую работу, если она решится туда приехать. М-р Метьюз говорил, что после Нью-Йорка, выстроенного в безупречном вкусе, только Бостон может претендовать на право быть лучшим. По его словам у этого города есть свой стиль и неподражаемый дух, которые Грейс не может вообразить и представить себе. Ни о чем подобном не помышляя, она его поблагодарила за столь любезное предложение.
Прошло больше месяца, как Лу была выставлена на позор перед гражданами города и две недели, как Грейс отдалась Джоанне, когда была у Чентри. Она не переставала думать об этих женщинах, причем о Лу она думала с грустной нежностью, а Джоанну вожделела – она и представить не могла, что может испытывать влечение к видной собой женщине, именуемой Венерой. Она восхищалась красотой Джоанны, несмотря на то, что та подсмеивалась над провинциальностью девушки, которая была ниже ее по рождению и не очень воспитана. Хоть отсюда Грейс ничто не угрожало, она терялась при ней, кроме того Грейс тогда и не снилось, что утонченная аристократка имеет намерение соблазнить ее. Интимная близость с ней повлекла за собой переживания и метания, она не иначе как влюбилась в Джоанну. Как бы там ни было, каждый раз, когда она думала о ней, ее охватывал трепет, и уже ничто не могло привести в равновесие чувства девушки. Между тем Мег продолжала дергать Грейс, пытаясь ее унизить или обидеть: она постоянно чего- то требовала, выговаривала за какие-то ничтожные оплошности, сыпала оскорблениями, словом, была всем недовольна. Особенно ее бесило, что девушка держится спокойно и не вздыхает еще печальнее при мысли, что бесправна и зависима; в конце концов терпение вздорной хозяйки лопнуло, и как то вечером она заявила гневным тоном, что если Грейс не станет вести себя осмотрительно и сообразно своему положению, то будет уволена. В ответ на это девушка только повела плечами, а Мег, возмутившись, никак не могла понять, почему Грейс так беспечна. В очередной раз, когда Мег накинулась на девушку с угрозой увольнения, та ей грубо возразила и Мег, взбесившись, завопила:
-Хватит с меня! Убирайся вон! Немедленно! И чтоб ноги твоей больше не было здесь!
Но Грейс, хоть и вздохнула, все же при этом улыбнулась. Она бросила тряпку на пол, сняла передник и – что просто невероятно - швырнула его прямо на стол, за которым Мег ела рыбу, после чего пошла к себе. Между тем в ее скудно обставленной комнате было как-то особенно тихо и уютно: пусть потолок протекает, пусть в углах висит паутина, пусть вместо стен серые доски, а две стороны печной трубы образуют темный угол, это был ее маленький мир. Она села на кровать, над которой висел закопченный парусиновый навес, и, устремив взгляд через чердачное окно на небо, подумала, что прожила в этой комнате без малого полгода. Еще она подумала о том, сколько дней и месяцев пройдут своим чередом без каких-либо событий, если она останется в « Old Bells». Пришло время изменить свою жизнь, но что-то держало ее здесь, она чувствовала, что не готова все бросить и уйти. Она обвела взглядом комнату: ее удивило в убогой обстановке сочетание бедности и уюта, скромности и безопасности. Раньше эта комната была частью чердака, Грейс отгородилась от внутреннего пространства стеной из некрашеных досок, там, где заканчивается дымовая труба, повесила занавеску, за ней был свален всякий хлам, и все привела в порядок. Таким образом она придала комнате сколько возможно уюта. Конечно же Грейс при всех стараниях не могла наполнить красотой убранство, ведь ей приходилось себя ограничивать, но она сделала все на свой вкус. Так что в комнате только и было, что голые стены. Любимым местом был небольшой дворик на плоской крыше, там Грейс отдыхала, растила цветы, мечтала и любовалась видами ярмутских окрестностей. И вот теперь, все это она должна бросить. Да, ей была ненавистна Мег, она презирала Терсину и Слая. Тем не менее, она привязалась к месту, хоть ее существование имело ряд недостатков - чрезмерные притеснения, зависимость, унижения, изматывающий труд. Об этом вы уже имеете достаточное общее представление. Если бы Грейс захотела описать в подробностях свою жизнь в пансионе, она бы обязательно пояснила, что жизнь ее была интересной и в конце пришла бы к заключению, что не все так плачевно. Казалось бы, Грейс должна радоваться случаю начать новую жизнь, но она никак не могла решиться оставить пансион, где однообразный порядок и домашний уют действовали на нее умиротворяющим образом, где женщины старались быть элегантными, а мужчины любезными и где возникало доброе впечатление человеческой общности, которое от сезона к сезону приумножалось своеобразием и индивидуальными особенностями разных людей. Грейс, угнетенная требованием Мег и последствиями, которые отсюда следовали, долго еще не могла оправиться, утратив самоуверенность, она стала склоняться к мысли, что ей следует попросить извинения и признать, что ее надменность отнюдь не соответствует положению служанки, дабы избежать увольнения. Внезапно она услышала голос Терсины, которая стояла внизу лестницы и звала Грейс. Спускаясь, девушка увидела Уоррена и очень удивилась его появлению. Оказалось, что его прислал с письмом Чентри. Письмо от Лу было адресовано Грейс. От радости, которая вызвала растерянность, Грейс забыла поблагодарить мальчика, получив письмо она поспешила к себе. Письмо было написано синими чернилами, рукой Лу. Там говорилось: « Моя дорогая Грейс! Я тебе обещалась написать, как только будет к тому возможность. Наконец, представился случай. Я поселилась в Нью Хэйвине, хоть могла поехать в Провиденс и бог знает еще куда, как ты понимаешь, я хочу быть поближе к Дольфи, он, если ты не знаешь, учится в Йеле. Хочу сразу сказать, что этот очаровательный город не в пример лучше: дома здесь роскошные, построены архитекторами с очень хорошим вкусом, по-моему, в стиле готики. Мне нравится, что в американских городах дома строят с каменными карнизами. Одним словом я поражена его великолепием. Здесь я благоденствую уже в роли римской матроны, которая покровительствует красивому юноше. Роль эта для меня, сказать по правде, нелепа и мучительно утомительна; дело в том, что мой мальчик озабочен только собой. Но, конечно, не все время - один час в неделю он уделяет мне. Жду его только чтобы сказать, что он мало значит для меня, а сама занята тем, как бы удержать его, но это мне особенно трудно дается. Дольфи!????? Он так мил, неутомим и неисчерпаем. Все это тонет в полнейшем невообразимом непростительном эгоизме, - пусто в его душе, но я забываю это, тоскуя о нем. Такие как он, надо думать, любопытны тем, что живут как-то буйно, с претензиями, и любят страстно, безудержно изливая потоки энергии, они рано теряют привлекательность и уже в возрасте тридцати лет перестают восхищать женщин. В настоящее время Дольфи просто-напросто юн и очарователен, веселится, как здоровый ребенок, которому мало мозгов требуется для этого. Он свет в моей жизни! Я на все готова ради него и льщу себя сомнительной надеждой, что нужна ему. Если нет иных препятствий, кроме тех, что известны мне, Дольфи в ближайшее время будет терпеливо сносить мою безумную и неумеренную любовь, а значит, не бросит меня раньше, чем я пойму, что не нужна ему. Ведь нет и - очевидно, никогда не было моды на увядающих женщин без средств. Словом, мы с ним видимся редко, иногда даже поговорить не удается. Ах, моя дорогая! Спасибо тебе за столь сердечное и щедрое участие во мне в трудное и жестокое время, когда отринутая всеми, я, по удалении своем от друзей, которых люблю и почитаю, терпела нужду и унижение. Твои деньги мне очень помогли. Почти все время провожу одна, ни в чем участие не принимаю, стараюсь не думать о своем страшном падении….. во мне все прямо перевернулось. Раньше не могла понять, почему у меня все не так, почему после многих лет скитаний, я не нашла ничего своего, мне кажется, я иду дорогой, которая никуда не ведет. Почему так получилось, я тебе не скажу, сама не знаю. И все же я рада случаю, который привел меня в Ярмут, как рада и тому, что у меня с тобой есть общие воспоминания. От души жалею, что тебя нет со мною. Поцелуй за меня Ормо, я так к нему привязалась. Пиши на имя Мойры Ирвик, Уотер-стрит 39. Это недалеко от въезда в город. Она, слава Богу, добрая женщина (я уже очень близко с ней познакомилась, чтобы судить уверенно) и позволяет мне жить анонимно, она ни во что не вдавается, может это к лучшему. Каждому очевидно, что дела в доме ведет ее зять, м-р Фулон, очень хороший человек, мне особенно приятны в нем честность и доброжелательность, сама Мойра болеет, я знаю, что она кашляет кровью. При встрече расскажу о ней и в подробностях о ее доме. Комната обходится мне в девять долларов в неделю. Мне вообще столько надо рассказать. Да, я забыла сказать, что полагаю себя обязанной вернуть тебе долг, но пока не знаю, когда наживу деньги, чтобы их вернуть. У меня есть идея, но я не из тех отчаянных людей, которые берутся за дело, не имея капиталов. Прощай моя любимая Грейс, тебе преданная Лу».
28. Письмо от Лу вдохнуло в душу новые силы, и Грейс сразу же наполнилась будоражащей и неумной решимостью оставить пансион, - она стала торопливо собирать свои вещи. Набралось два узла. После этого она поднялась по приставной лестнице и вышла на крышу. До темноты Грейс сидела в кресле и воодушевленная смутными, но волнующими перспективами, мечтательно созерцала спящий город. С большим любопытством она наблюдала за ночным небом, которое, можно сказать, оживляли восходящая луна и едва мерцающие звезды, полагаю, уместно употребить здесь слово « наблюдала», а не созерцала, ведь созерцание проистекает из душевной умиротворенности, тогда как в душе Грейс не утихло мучительное беспокойство, так вот, не имея каких-либо представлений о жизни и смерти, она смотрела в темную бездну и вдруг подумала, что все существа с душой и без нее, все растения, люди всех возрастов, все материи и даже камни, словом, все, что наполняет мир, однажды растворится в великом бесконечном Ничто. Отсюда возникал целый ряд смутно осознанных вопросов, при свете луны самым важным был такой: после смерти обретет ли она себя в совершенном мире? Она вспомнила странную, занудную, не знающую сомнений м-сс Хэром, которая олицетворяет английскую чопорность, эта женщина – вместилище пороков, мнила себя благовоспитанной и подумала, была ли она такой противной в молодости и заключила, что жизнь является чередой драматических и трагических превращений – вот и все. Миссис Хэром тому пример, в старости она превратилась в жабу, что отвратительно само по себе. Как видно это были размышления в полночь наивной простодушной девушки, которая чувствует и страдает. И все таки как мало было нужно, чтобы она обрела в себе несокрушимую уверенность в том, что отныне ее жизнь будет благополучной – всего лишь письмо любимой подруги. Конечно же, Грейс не думала о чуде духовного перерождения, в ее случае необычным было то, что она внезапно ощутила в себе большую жизненную силу, а источником ее была любовь к Лу, которая давая, ничего не брала для себя.
Тихо ступая Грейс спустилась на несколько степеней по лестнице, перегнулась через перила и посмотрела вниз, она хотела убедиться, что Слай спит в маленькой комнате позади конторки. Было раннее утро. С досадой обнаружив, что Слай дремлет за стойкой в кресле, положив ноги на стул, она вернулась к себе. Ничего не оставалось, как незаметно уйти через балконную дверь. Грейс взяла два узла и пошла к выходу, на пороге она обернулась и не без сожаления обвела грустным взглядом свою комнату, как - никак это был ее дом. После этого она сошла по наружной лестнице во двор, положила узлы на скамью и сразу пошла в сарай. Там на чердаке были спрятаны деньги. С ними и вещами, которые она собрала, Грейс вышла через садовую калитку на улицу. В этот ранний час улица была безлюдна, над тротуарами стелился легкий туман, тускло блестели лужи, воздух был влажным и прохладным – все это создавало впечатление какой-то безжизненной отрешенности, хоть общий вид не был лишен выразительности. Уходя Грейс по необходимости накинула на плечи плед, но от движений он съехал с плеча на спину и девушка плотнее укуталась в шерстяную ткань, края которой она скрестила внизу и заткнула за пояс сзади. Посмотрев по сторонам, она убрала прядь волос за ухо, туго затянула узел платка, после чего взяла узлы и спокойным шагом направилась в сторону почты. Через четыре часа отправлялся дилижанс до Провиденса. Постепенно удаляясь и от пансиона и от своей прежней жизни Грейс, не думая о том, что начинает новую жизнь, испытывала грустные чувства. Грустные настолько, что их нельзя выразить словами, ведь это работа воодушевления и таланта, а Грейс, надо признать, была не расположена к первому и лишена второго. По пути она стала думать о том, как отнесутся к ее исчезновению Мег, Терсина и Слай. В любом случае, ей пришлось расстаться с ними врагами. Было неясно, как она возбудила у этих людей изощренную неприязнь к себе: об этом я судить не буду, дабы избежать ненужного поворота мысли, но скажу, что их презрение и ее побуждало к презрению. Любопытно, что раньше Грейс держалась весьма скромно, просто она сознавала свою слабость, следовательно, она была вынуждена вести себя соответственно. Как тому и следует быть, принужденность внушала тогда смирение и готовность к подчинению. Однако завладев деньгами Блоера, она начала сознавать свою силу. При таких обстоятельствах, само собой разумеется, что деньги открывали большие возможности. Это было тем более своевременно, потому, что Грейс, не имея душевной связи и единства с людьми ее тесного круга, испытывала потребность в независимости и самостоятельности. Полагается очевидным, что деньги и молодость при всех обстоятельствах два необходимых условия для того и другого.
За те полгода, которые Грейс провела в Ярмуте, в ее жизнь вошли четыре замечательных человека: Чентри, Рендольф, Джоанна и Лу. С ними она расцвела, они обогатил ее жизнь красотой и душевностью. Самой яркой фигурой, безусловно, был Чентри, немного странный, он любил все красивое, был романтичен и утончен. Удивляясь тому, что общество считает его непристойным, Грейс не могла понять, как может быть порочен этот возвышенный и снисходительный человек, ведь в нем нет ничего показного, пошлого и безнравственного. По уму он был выше всех людей, которых она знала. Не раз, в доверительных разговорах обнажая свою чувствительную душу, стенающую, не знающую покоя, повергнутую в меланхолию, он восхищал Грейс своей непосредственностью и силой воображения. Грейс вынесла из них мысль, что Чентри, чтобы о нем ни говорилось, в действительности благородный человек – это отрицали только пуритане и набожные снобы, которые, подчиняясь условностям, вели скучные и однообразные жизни. Рендольф с его сияющими синими глазами и длинными черными ресницами был само очарование, он пленил девушку своей нежностью и аристократической изысканностью, хоть и не был аристократом по праву рождения. Чентри, иногда проявлял сарказм и легкий цинизм, ему не приходилось быть в его великолепном доме, но почему-то он был уверен, что стены в гостиной Девлинов поклеены бардовыми обоями, украшенными золотыми лилиями. Будучи добродушным, он посмеивался над Дольфи, который слишком много думал о самом себе – и действительно, он чуть не смеялся, говоря о его наивности. Много лет спустя, грустно разбирая отношения, сложившиеся между Дольфи и Лу, а через нее она вошла в сообщество необычных людей, Грейс осознала, что благодаря близости с Лу и Редольфом она избавилась от одиночества: радость жизни пришла к ней от них и от всего, что их окружало. Эта радость, ни чем не сравнимая, наполняла все сердце. В дружбе с Лу она нашла все, чего у нее не было: уверенность в себе, заботу, защиту, порывы воодушевления, а главное любовь, которая была взаимной. Не смотря на все это Грейс не оставляло чувство неудовлетворенности жизнью, она искала основу, смысл, что-то куда более глубокое, чем увлеченность: вот чего Лу, жившая в ожидании катастрофы, не могла ей принести. Эта несчастная женщина, любившая вспоминать, какой она была в годы успеха и безоблачного благополучия, была одержима юношей и, цепляясь за его нерешительность, терзалась собственным своим несчастьем. Как ни странно, любовь к Дольфи не была ни ликованием, ни обновлением жизни, но Лу, изливая потоки нежности, тянулась к нему с той настойчивостью, какую он проявлял в вялых попытках избавиться от нее. То, что когда-то сблизило их, теперь стало препятствием. Но что все это для нее? Дольфи испытывал к ней признательность и уже не хотел иметь ее своей любовницей. Он подростком писал стихи, тогда он умел придумывать что-то вдохновенное, повзрослев, бросил это занятие, но вернулся к нему, чтобы в поэтической форме выразить свои чувства к Лу. По сути, то стихотворение – банальный риторизм, большой поэт нашел бы его глупым. Сама мысль, музыкальность стиля грешили эротизмом, но чувства, выраженные в стихотворении, всегда трогают и Лу прослезилась. Она, конечно же, заметила, что в одной строфе дано прошедшее время: «Ты для меня была всем – цветком весенним, светом, утешеньем, сладким наслажденьем. Но все ушло, осталась пустота и сожаленья», но не придала этому большого значения. Как бы то ни было, Дольфи оставался с ней и это главное. Пусть говорит, что ему угодно, лишь бы не бросил ее. Лу была способна на большую самоотверженность и как ответственный человек, ждала этого и от него. Но, как оказалось, напрасно. Бедная женщина не знала, что непреодолимые обстоятельства подвергнут ее чувства испытанию, что отверженность станет причиной страданий, которые исторгая слезы, измучат ее своей чрезмерностью. Бывает любовь такой спокойной, что ее можно уподобить реке, которая вливается в море, но их любовь кипела вулканической энергией, а такая любовь обладает большой силой разрушения. Анализируя их отношения, невольно удивляешься тому, как легко умная зрелая женщина, неспособная освободиться от влияния молодого любовника, становится безрассудной в любви. Она оживала только с ним, в его объятиях. Вожделея мужчину в расцвете молодости, она отказывалась признать, что заслужила то унижение, которое он невольно ей причинял. Быть может, исходя из своих потребностей, она просто не хотела считать свой возраст основанием для того, чтобы его принять. Что общего у немолодой женщины с большим вкусом, которая умоляет, домогается, томится, что общего у нее с приятным юношей, тело которого восхищает прекрасными пропорциями, но это внешнее, а вот душа его пуста, лишена внутреннего содержания, но при этом обе определяющие силы – внешняя и внутренняя пребывают в самом естественном взаимодействии? Ничего, как будто ничего. Лу боготворила отнюдь не юношу, но идеал. Именно потому, что она возвысила образ, которому Дольфи не соответствовал, ей, устремленной к идеалам, мукой было признать, что образ, который она лелеет, обратился в ничто. Их любовь, достигнув наивысшей красоты, со временем потеряла чистоту и развитие, Дольфи устал от Лу, он видел во всем уловки, но при полном разочаровании продолжал поддерживать отношения с выгодой для себя. Дело в том, что Дольфи увяз в долгах, а Лу боясь потерять его, снабжала этого юного мота деньгами, которые регулярно получала от своего поверенного в Вашингтоне. И наконец, к декабрю, когда Грейс приехала в Нью Хэйвен к Лу, от тех 2000 долларов, помещенных в акции, на проценты от которых они рассчитывали жить вместе, мало что осталось. Спустя пять месяцев, мистер Зольгер, тщательно записывавший каждый доллар, письмом от 9 мая сообщил, что продал все ценные бумаги. Таким образом, самая достойная из женщин впала в нужду. Дольфи получал от отца совсем мало денег и, следовательно, помочь ей не мог.
29. После остановки в Нью-Бедфоде Грейс приехала в Провиденс ближе к вечеру. Дилижанс привез пятерых пассажиров прямо к отелю «Мон Сен-При». Утром следующего дня Грейс взяла место в почтовом дилижансе следовавшем до Уорика. Оттуда, миновав Гротон и какой-то еще провинциальный город, наконец, в полдень она прибыла в Грейхаунд , Нью-Хэйвен. В тот день Лу, (она уже страдала от капризов Дольфи, то нежного, то холодного к ней), готовилась к встрече, чтобы помириться с ним. Немного располнев, она не перестала надевать модные платья, которые, как правило, тесно облегают тело, но теперь плечи и грудь почти всегда покрывала кашемировая шаль более или менее скрывавшая ее полноту, которая была еще не в крайнем своем проявлении, но в виде выступавшего живота. Обнимая ее Грейс не могла не заметить, что Лу немного раздалась в теле. Эта встреча повергла обеих женщин в слезы, а поскольку всегда радость следует за грустью, и особенно в делах такого рода, то после слез их охватило сердечное умиление, и все оттого, что они любили друг друга. Что до Грейс, она от души радовалась тому, что нашла Лу: однако же разглядывая располневшую и потерявшую привлекательность женщину, она поняла, что уже не хочет отдаться ей. Любовь с Лу и Рендольфом в доме благодушного Чентри осуществилась в полном своем блеске, эта связь произвела неповторимое прекрасное впечатление и внесла в сознание Грейс высокое понятие о любви и, глядя на Лу, она вдруг поняла, что уже ничто не вернет их отношениям первоначальную прелесть, что любовь уже не будет игрой. Хоть Грейс тоже столкнулась с целым рядом трудностей и не все трудности эти были преодолены, она упрямо стремилась над ними подняться и в этом движении вперед счастливой силой вдохновлявшей ее была любовь к Лу и Рендольфу. Она жила надеждой, что их любовная связь будет иметь продолжение, и была готова на все ради того, чтобы снова страстно слиться с их телами и ощутить волшебное чувство единства. Мечты обычно замещают радость обладания. Разочарованная в Лу девушка стала мечтать о Рендольфе, образ которого постепенно становился все более совершенным. Оказавшись в Нью-Хэйвине, она как бы приблизила себя к нему и этим, как ей казалось, достигла многого. Вот если бы все происходило так, как представляла себе Грейс. Конечно, Грейс ничего не сделает в ущерб интересам Лу, не желавшую отпускать Дольфи. Тем не менее, голова ее теперь была занята главным образом тем, как завоевать его расположение. И это понятно: она видела в нем не только любовника и друга, но и возвышенный идеал, составлявший часть большого целого – красота юноши сочеталась с его талантами. Что до Лу, все больше страдающую от его неверности и не во всем с ним согласную, то начиная с их ссор в Ярмуте ее восторженность им сошла на нет. К несчастью, совладать с жестокой правдой и приспособить потускневший образ к юному очаровательному юноше под силу лишь безрассудной женщине – и лишь в том случае, если она ожесточилась против самой себя. Страдая от холодности Дольфи и вызывая ее, надо думать, что бедная женщина не была готова пожертвовать собой ради Грейс в духе романтических романов. Ее поведение свидетельствует о том, что она сначала неистово требует верности, а затем, когда мольбы ни к чему не приводят, она, сумев донести до него свое отчаяние, с несчастным видом уходит в сторону, глупо надеясь, что жалость может питать большую любовь. Хуже всего то, что муки любви дополняли собой больше число испытаний, которые не были бы столь чрезмерными, не будь растрачены ее деньги – нищета усугубила ее положение, причем довольно сильно - она повергла в полную беспомощность женщину. Зная, что с Дольфи не будет семейного счастья и продолжая верить в возможность дружбы между молодым мужчиной и зрелой женщиной, которая испытывает к нему влечение, Лу не хотела расставаться с юношей. При этом все ее уловки были направлены на то, чтобы удержать его, она просто не понимала, что они движутся в двух прямо противоположных направлениях. Жизнь юного Дольфи проявлялась в его росте и амбициях, в становлении и в душевных порывах, не законченных в себе, тогда как стареющая Лу, восхищаясь образами романтических олицетворений, тяготела к спокойной и упорядоченной жизни, если не на острове, то в сельской глуши: в ее возвышенном воображении возникал окруженный садом каменный дом со ставнями, стены которого до самой соломенной крыши покрывал плющ. Она мечтала жить в деревне, разводить кур и кроликов, возиться в огороде, а летними вечерами, откинув занавеску в гостиной смотреть во двор. Это была не прекрасная романтическая идиллия, а настоящая жизнь, она нашла в ней смысл: покой в усердном труде. В мыслях она устраивала свою жизнь именно таким образом.
В самом начале разговора, не видя котенка, Лу спросила:
-А где Ормо? Не с тобой?
Грейс не сразу ответила:
-Ормо больше нет. Блоер убил его…
-О, Господи! – простонала Лу. – Как убил?
Пока шел разговор, она курила у окна, но услышав страшную новость, погасила сигарету и села за стол.
-В тот день когда…. ну, когда ты уехала, я долго бродила по улицам, вернулась поздно. Они все: Блоер, Терсина, Слай и м-сс Хэром сидели за большим столом, пили, ели и веселились…. Терсина, а потом и все остальные набросились на меня за то, что я…. была с тобой. Они ругали меня, поносили последними словами, как вдруг в гостиную вошел м-р Метьюз….
-Милый м-р Метьюз, он единственный мужчина, который благоволил ко мне, - вздохнула Лу.
-Он хороший человек. Он обнял меня и при всех сказал, что гордится мною, что восхищен тем, что я сделала. Ты бы видела лица Блоера, м-сс Хэром, она сказала, что они между собой решили, что я должна оставить пансион, а он, брызгая своей ядовитой слюной, назвал меня потаскухой, но когда м-р Метьюз обнял меня и заверил, что отныне он мой самый преданный друг, все изменились в лице. Никто не мог ему возразить. Надо было видеть, как они мучились собственным бессилием. Потом появился Дольфи, пришел, чтобы пригласить меня в ресторан, а я отвечаю: « не могу, меня уволили», тут Блоер, сам не свой от волнения: « Она не знает, что говорит. В ресторан, сейчас? Конечно, она пойдет»! Когда Дольфи ушел, он мне: « А теперь иди к себе и успокойся». Я села на постель, чтобы собраться с мыслями, но в голове все спуталось, сижу так, разбитая и несчастная, а сама думаю, где Ормо. Стала искать, нигде его нет. Ни в комнате, ни на крыше, ни в коридоре. Может, упал с крыши, подумала и пошла во двор. Оттуда в сад. То, что я увидела там, мне казалось страшным сном. Ормо лежал на дымившейся куче листьев с проломленной головой, от удара один глаз опустился и вытек, но он был еще жив и издавал чуть слышные жалобные звуки. В глазах у меня потемнело, и я упала без чувств. Пока я лежала на земле, он горел на той куче….
По щекам Грейс текли слезы, Лу, скорее опечаленная, чем несчастная, обняв ее, тоже плакала. Немного успокоившись, Грейс продолжила:
-В отчаянии я решила отомстить Блоеру. Сначала я хотела поджечь пансион, это было безумное побуждение, мысль отнять у него деньги пришла ко мне после того, как я успокоилась. Ах, ты не знаешь, что Блоер сбежал от шерифа и теперь Мег ведет дела…. Как тебе это?
-О, удивлена. Только я люблю все понимать. Какая беда случилось с Блоером?
-Мег донесла на него. Шериф пришел его арестовать.
-За что?
-За убийство жены. Он отравил м-сс Стаури, - ответила Грейс, она снова приняла спокойный вид.
-Какая- то низкопробная фантасмагория! Пожалуйста, говори по порядку. Как Мег узнала, что он отравил жену?
-Не знаю подробностей. Он сам ей сказал, наверное. Может он решился на это под ее влиянием. Предложение жениться после смерти м-сс Стаури пришлось бы ждать долго, а Мег хотела сама хозяйничать в пансионе, поэтому они с Блоером могли сговориться.
-Но зачем Мег понадобилось доносить на Блоера, если они собирались пожениться?
-Просто она разозлилась на него, он чуть не задушил ее, вломился в ее дом и кинулся на нее с кулаками. Вечером она пришла со своими братьями и кричала под окнами: « Все отдам, чтобы увидеть, как повесят эту ирландскую собаку»!
-Почему Блор вызвал у нее этот взрыв бурной ненависти?
-Я ведь сказала, что он совсем пришел в отчаянность и чуть не задушил ее.
-За что?
-Я все сделала так, чтобы Блоер стал подозревать в краже денег Мег, - ответила Грейс.
-Зачем?- последовал вопрос.
-Мне хотелось ей отомстить за то, что она отняла у меня 40 долларов, которые подарила м-сс Стаури и еще она порочила меня перед всеми.
-Хорошо. Я начинаю кое-что понимать: Мег донесла на Блоера, потому что разозлилась на него из-за того, что он душил ее, требуя отдать деньги. Мне не жалко Мег, я не числю за ней никаких достоинств. Но какова твоя роль в этом?
-Моя роль не заметная, но самая важная. Это я украла деньги.
-Что?! О, боже! Грейс, как ты могла?
-Меня благословила сама м-сс Стаури. Она мне рассказала, где Блоер прячет деньги. Она ежедневно, а то и два раза в день упрашивала меня взять их, потому что пансион принадлежал ей. Она уже тогда держалась самого неприятного мнения о Блоере, а когда выяснилось, что он понемногу добавляет в еду яд, чтобы при больной жене самому распоряжаться ее состоянием, м-сс Стаури и вовсе вознегодовала.
С этими словами Грейс извлекла из кармана нижней юбки кожаный мешок, достала из него деньги и разложила их на столе. У Лу, тяготившейся нуждой, был легкий шок.
-Ты видишь, то же, что и я? – спросила она, не веря своим глазам.
-Да, я вижу много, много денег, - улыбаясь, с увлечением ответила Грейс.- О, эти волшебные прекрасные бумажки! С деньгами веришь в свои силы.
-Уж не без этого.
-Какое счастье! С деньгами добиться можно всего.
-Сколько здесь?- едва придя в себя, спросила ошеломленная Лу.
-Больше семи тысяч долларов. Наконец мы богаты! Это наши деньги!
Лу взяла сколько могла купюр, потом рассыпала их и снова взяла в руки.
-Не знаю уж, что и подумать, - произнесла она с довольным видом. – Голова кругом идет от такой неожиданности! А что же, Блоер? Он знает, что деньги украла ты?
-Нет. Я думала, что эта кража будет тяготить мою совесть, хоть я взяла деньги не для того чтобы обогатиться, а чтобы наказать Блоера. Мне с ними так легко! Я это сделала с божьей помощью.
-Бог помогает тем, кто помогает себе. Что ты чувствовала, когда нашла деньги?
-Ничего. Я знала, где он их прячет.
-Те сто долларов…
Грейс кивнула.
-Я взяла их для тебя. Тогда я даже и не думала, что приду за остальными. Знаешь, когда я была в спальне Блоера, то услышала в коридоре голоса, меня бросило в страх и трепет от того, что Блоер вернулся. Я чуть не умерла на месте.
-Могу себе представить, что было с Блоером, когда он обнаружил, что его обокрали, - с усмешкой сказала ободренная радостью Лу. Она не могла скрыть удовольствия, которое доставил ей вид денег.
-Он был не в себе, едва не бился головой о стену, - бросила Грейс.
После паузы, она продолжила так: « Любопытно, где он сейчас? Может, сойдя с большой дороги, уставший бредет окольным путем, куда глаза глядят. Ему надо бежать в его родную Ирландию. Он лишился всего сразу…, он заслужил это. Мне его жаль, хоть я испытываю глубокое отвращение к нему».
-Я скучаю по Чентри, - сказала Лу.- Он бесподобный человек, щедрый, умный….
-Почему люди считают его порочным?
-У них, видимо, ложное представление о естественности, - ответила Лу. – Честно скажи, Грейс мой внешний вид отражает возраст?
-Ну, фигура…. На мой взгляд, ты немного располнела. Не стану скрывать, что лицо у тебя не свежее, уставшее.
-У меня депрессия.
Лу вышла из-за стола и через комнату посмотрела на себя в зеркало, висевшее на стене, потом повернулась к девушке боком, положила руки на живот, снова устремила взгляд в зеркало и сказала:
-Да, легко представить, что это фигура пятидесятилетней женщины. Мое тело увядает, превращается в бесформенную массу – сухая кожа и слои жира. Я чувствую, что старею. Может ли женщина, стремящая нравиться, приспособиться к тому, чтобы жить и дальше непринужденно внутри тесного круга, который образовала проклятая старость?
-Я возражу тебе: ни плохая фигура, ни сухая кожа не могут лишить тебя обаяния. Ты очень честная и умная, за это тебя все любят. Ты красивая….
-О себе я знаю все, - перебила Лу.- Нет, уж, милая Грейс, ты ведь не можешь утверждать с полным правом, что старость не приносит вреда? Боже, если бы Дольфи видел меня не такой, как я есть на самом деле! Он говорит, что ему со мной легко и в то же время упрекает в том, что я требовательная и настойчивая. Если это недостатки, то я извиняю их в себе. Ах, если бы я могла высказать все то, что меня на душе! - вздохнула Лу. – Я знаю, когда тело мальчика может достичь наивысшей красоты – в одиннадцать или двенадцать лет, о совершенстве женского тела говорят тонкая фигура и девственные груди. Красота, особенно телесная, не может существовать и оказывать влияние без того, чтобы о ней не говорили с вожделением и восхищением, ведь созерцание красоты доставляет всем наслаждение. Видит Бог, я взяла на себя неблагодарный труд служить красоте и молодости.
Грейс улыбнулась этим лаконичным словам, ведь изъясняясь поэтическим языком, который если не возвеличивает значение жертвенной любви, то по крайней мере и не умаляет ее, Лу ничего не сказала о своем похотливом желании слиться с несомненно приятным молодым телом красивого и здорового юноши. Конечно, в этих словах таилась горечь, каковую испытывала немолодая требовательная женщина, ограниченная в действиях и разочарованная, которой оставалось только томиться желанием. Здесь старость в конфликте с юностью, образ которой всегда будет манить и очаровывать в высшем смысле этого слова.
30. Итак, Грейс поселилась на Уотер-стритт у Мойры Ирвик, которая сдавала комнаты на втором этаже, сама хозяйка занимала весь первый этаж, там были две спальни, кухня с дверью в подвал, где хранились запасы еды, маленькая гостиная и большая с пятью отдельными столами, за которыми обедали постояльцы. Она жила с дочерью и мужем. Очень редко бывает так, что необразованный человек вместе с тем и умный. Славный м-р Фулон обладал способностью мыслить, к тому же имея страсть к чтению, он упражнял ее, тем самым он развил свой ум и вкус. Как и большинство настоящих американцев, он отличался ярко выраженной индивидуальностью: мягкий взгляд темных глаз и голос с задушевными обертонами располагали к доверию, а непосредственные манеры и умение жить на благо себе и другим, вызывали уважение. Более того, в разговоре он не высказывал общих соображений, говорил по существу без философской риторичности и назидательности, обнаруживая наивность, терпимость и благонравие. В стране, где таланы были в избытке, его поэтическая натура, склонная к рефлексии, была ограничена только собственной скромностью. Она то и мешала ему выбиться в настоящие и успешные поэты. Никто не знал, что он занимался поэзией. Строго соблюдая стихотворный размер, а он обычно применял форму сонета, м-р Фулон писал стихи романтические и в известной мере сентиментальные, которые в местном еженедельнике « Ворон» публиковались под именем Нибур. Критики, полагая, что эти стихи написаны пиетически настроенным молодым человеком, хвалили их за глубину содержания и вкус, не подозревая, что « молодому автору» пятьдесят два года. Но, отдавая ему должное, следует признать, что он был наделен чувством ритма в большей степени, чем литературными способностями. Его звали Финдлей, и он как-то быстро стал другом Грейс. После того как радость встречи рассеялась Грейс и Лу, имевшая в лице девушки испытанного друга, стали жить каждая своей жизнью. Грейс сняла самую маленькую комнату, ее соседкой была пожилая женщина Рахиль, имевшая страсть к картам и виски, а поскольку Лу полностью разделяла эту ее страсть, то почти все вечера они проводили вместе. Лу поздно ложилась и вставала ближе к полудню, в то время как Грейс, сохраняя привычку рано просыпаться, уже в семь часов была на ногах. Тяготясь бездействием, она напросилась Финдлею в помощницы, он охотно согласился, и Грейс стала ему на кухне помогать готовить завтраки для всех. Мойра ела овсяной кисель, Финдлей предпочитал два вареных яйца, гренку, сыр и кофе. Радостно погрузившись в спокойное добропорядочное существование, Грейс выразила желание есть то же самое. Четыре остальных жильца, включая Лу, не имели больших доходов, чтобы улучшить свое питание и довольствовались на завтрак овсяной или кукурузной кашей, к которой прилагались сладкий пирог и кофе. Чтобы понять человека нужно узнать его среду. Финдлей не был значительной личностью, он жил в условиях, которые сам создавал: рутина замещала развитие, серьезность сочеталась со скромным развлечением, грубость смягчалась любезной вежливостью. Он был тихим человеком, дорожил домашним уютом, но его теснили стены дома, и смутная тоска загоняла поэта в его внутренний мир. Поэтому все то прекрасное и яркое, чего он был лишен, изображалось в его совершенстве. В стихах Финдлея вполне достойных общественного внимания, сквозило смутное отчаяние. Грейс не зря почувствовала в нем родственную душу, она тоже хотела чего-то, ей было мало извлекать ничтожные выгоды из мелочей, и она тоже чувствовала себя беззащитной перед ужасами жизни. Будучи талантливым, Финдлей в английских гекзаметрах выражал свои чувства, а вот Грейс, чтобы избавиться от страха, образно говоря, приходилось бежать от действительности, даже при том, что она не имела о ней никакого представления. Если подумать немного, то можно понять, что такое бегство от самого себя ничто иное, как устремление к невозможному.
Мечтательность по природе своей медлительного и нерасторопного Финдлея оказалась совместима с меланхоличностью Грейс и вскоре Финдлей, обычно он стеснялся открыто выражать себя в поэзии, начал читать ей отрывки своих стихов. Грейс, любя хорошие романы, к поэзии относилась так же как к религиозному хоровому пению, поэтому притворилась, что ей понравилось, она даже две строфы выучила на слух. Воодушевленный этим Финдлей отбросил скромность - он просто был сбит с толку тем потоком комплиментов, которыми девушка наградила его - и стал читать ей свои стихотворения целиком, так что Грейс не оставалось ничего другого, как слушать его душевные излияния очень интимные по тону до тех пор, пока они готовили завтрак. Правда, Финдлей читал в невыносимо медленном темпе и на кухне были минуты, когда Грейс страстно желала, чтобы он замолчал. Конечно, такой жертвы с него нельзя было требовать. Надо признать, что стихи его не были сложными, образными или выразительными, несчастье его как поэта состояло в том, что он не страдал душой или телом, а лишь изнывал от однообразия своей упорядоченной и скучной жизни, поэтому его вялые духовные силы не могли выразить ничего значительнее сентиментальных банальностей. За пять последовавших месяцев Финдлей прочел сонетов, возвышенных посвящений и отрывков общим числом около ста. За это время Грейс сделалась снисходительной, слушала его с надлежащим вниманием и притворным умилением, она понимала, что читая свои стихи, он облегчает себе душу. Как бы там ни было, стихи Финдлея были довольно хорошие, просто надо учитывать, что он читал их неподготовленной девушке, ведь ей всего только двадцать один год, а в таком возрасте они все хотят страсти и романтики.
31. Спустя три или четыре дня, после приезда, Грейс зажгла лампу в комнате Лу. Тем временем женщина, одетая в черный шелк, готовила сэндвичи. Ее длинные волосы были собраны на затылке в узел и убраны под сетку. На бледных щеках был румянец, на губах краска, на шее коралловые бусы. Она была бодра и оживлена по одной причине – ждала Дольфи. Эта чувственная устремленность к радости сообщала ей выражение блаженного помешательства – она была беспокойна. В комнате было тепло и уютно, как то бывает вечером, когда в камине горит огонь, а источником света является лампа. Все это наполняет душу непритязательностью и благоволением, но разве люди думают, что жизнь их распределяется по времени применительно к условиям, в которых они живут и что эти условия как то соответствуют воле божьей.
–Ты останешься здесь? – спросила Лу, не поднимая головы.
-Это во многом зависит от тебя, - не раздумывая, ответила Грейс.
-Я бы хотела, чтобы ты осталась. Нью-Хэйвен волшебный город. Мы могли бы снять дом, лучше на окраине, там улицы обсажены каштанами, открываются хорошие виды. Будем жить вместе, не стесняя друг друга.
-Я рада видеть тебя каждый день, - сказала Грейс.
-А я рада, что каждый день буду говорить с тобой. Черт возьми, сама удивляюсь, почему до сих пор у меня нет дома. Мне все дается трудно.
-Теперь будет.
-Нет, моим он не будет. За то, что позволишь жить вместе с тобой, спасибо.
-Почему ты так говоришь?
-Моим будет дом, если я куплю его за свои деньги. Но у меня почти ничего нет.
-Господи, Лу я ведь принесла деньги, - вырвалось у Грейс. - Они мои не больше, чем твои.
-Несмотря на то, что ты великодушно предлагаешь их мне, они все равно твои. Ценя свою независимость, я считала бы унизительным для себя выпрашивать у тебя деньги.
-Ради Бога, не говори так. Я не понимаю… Я взяла их для тебя.
-Неужели для того, чтобы упрочить мое благополучие, надо было воровать?
-Ты знаешь, почему я украла деньги Блоера, я тебе все рассказала…
-Да, ты была возмущена и хотела отомстить. Очаровательное объяснение.
-Но ведь ты одобрила меня? – воскликнула Грейс, она как будто была вне себя. - А теперь как святая.
Лу внимательно посмотрела в лицо девушки: ее блестящие глаза в тени густых ресниц выражали растерянность, казалось, она вот-вот заплачет. У женщины нашлись слова, чтобы ее утешить.
-Эту роль я играю для себя, - сказала она.
-Ты говоришь что-то странное. Выходит, я плохой человек, у меня нет совести.
-Что еще за глупость! - махнула рукой Лу, видя нервное возбуждение Грейс. - Ты не сделала ничего ужасного, успокойся! Месть не делает тебя воровкой. Знаешь, мой девиз: к черту совесть, если она мне мешает. Вот что я тебе скажу: на самом деле морали нет, а есть только представление о ней. Не кровожадный, не безрассудный человек совершает злодеяние, потому что видит препятствие своей воли, но люди, чуть менее грешные, чем он, его не щадя, требуют ужасного наказания. Вот какой ценой они покупают свое торжество!
-Ты меня, значит, не осуждаешь?
-Да бог мой! Разве я могу, ты хорошая, и я согласна с тобой во всем. Конечно, спасибо тебе за то, что принимаешь во мне участие. К счастью для нас, м-сс Стаури рассказала, где Блоер прятал деньги. Представляю себе, как ему было мучительно смотреть в дыру и знать, что их там нет, как он метался и бессильно стонал.
-Тогда с ним случился припадок буйного помешательства.
- Он заслужил эту трагедию. Негодяй, сумасброд, урод, и я еще не все сказала. Теперь у нас много денег. Мне все это кажется сном, счастливым сном. Где деньги – там свет радости. А где много денег – там, у желаний нет меры и границ. Мне надо в ближайшее время выйти замуж за какого-нибудь богатого и лысого старика, - энергичный и молодой муж мне не нужен. Не хочу, чтобы он меня пережил. Пусть будет парализован, я буду катать его на коляске, я дошла до того, что согласна и на слепого, лишь бы не лез в мои дела и не следил за тем, сколько я расходую. Потом я куплю кольцо с большим бриллиантом, потом открою свой ресторан, а вслед за тем куплю дом на Мартас Виньярд. Именно в таком порядке. Я все в жизни испытала - горе, успех, разочарования, потери, безумную любовь…. Теперь я женщина уже зрелого возраста, уставшая и обессиленная и с болью в сердце хочу только одного – спокойной жизни. Неужели, я, старая курица, все уже потеряла? Смешно, мечтаю о большом красивом доме, а всю жизнь живу в убогих сараях. Проклятая наша судьба – у тебя были чердаки, а у меня сараи. Раньше чувствовала себя в потоке жизни, а сейчас у меня такое чувство, что я по самую шею увязла в болоте. Я боюсь лишь одного, как бы не утонуть. Это страх жизни.
-Разве это чувство тебе знакомо?
-Знакомо ли оно мне? – воскликнула Лу, повышая голос. - Я двадцать лет скитаюсь по стране, это научило меня ценить то, что люди обычно не ценят – простые радости. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Общепринято думать, что как только чувство становится привычным, оно тускнеет. У меня нет семьи, дома: живу comme il plaisait a' Dieu – чем бог пошлет, и вот несчастья довели меня до этого города - я старая, одинокая и не знаю, куда мне приткнуться.
-Когда придет Дольфи? - спросила Грейс. Его отсутствие вызывало сожаление.
-Будь уверена, что когда Дольфи узнает, что ты здесь, он мигом примчится. Я пошлю ему записку. Ах, Дольфи сладкий ….
-наш миленький мальчик, - добавила Грейс. У нее было много ласковых слов для него: по отношению к себе она в мыслях разрешала ему любую вольность. Пусть из нее, с ней он делает все, что угодно.
Для Лу счастье было связано с собственным домом и материальным благополучием, так как она осознавала их важность, а вот для Грейс понятие « счастья» заключалось в эротическом смысле.
32. Финдлей положил перед Грейс лист бумаги и карандаш, придвинул к ней ближе лампу и сам сел за стол. В тот вечер невротик-интеллектуал и девушка писали поочередно.
-Боюсь, у меня ничего не получится, - сказала она.
-Напишите все, что приходит в голову – для упражнения, чтоб развлечься.
-Дайте мне тему.
-Хорошо. Подробно опишите свою прогулку по лесу.
Но для девушки это была тема, где она нашла начало трудностей.
-Помогите начать,- попросила Грейс, ощущая свою полную беспомощность.
-Начните историю так: я была за городом и смотрела на дорогу в солнечном свете.… Представьте себе все это и, дав ей заглавие «В лесу», напишите, что было дальше, куда вы пошли.
Грейс думала в течение двух-трех минут, потом стала писать. Пока она работала, Финдлей листал книгу. Прошло примерно двадцать минут, девушка подняла голову, поджала губы и молча, не без некоторого сомнения, протянула ему лист. Вот ее короткое сочинение:
«Я написала это в лесу, сидя на стволе упавшего дерева. Запахи леса, пение жаворонков, высокие сосны и раскидистые дубы ласкали все мои чувства. Мне радостно от общего вида, здесь так спокойно, такое умиротворение, которое я всегда ищу. Как различно пахнет воздух в лесу и в городе. Я чувствую легкий аромат сосновой смолы, смешанный с теплым запахом влажной земли. Воздух в городе лишен свежести, но о влиянии его на меня говорить не буду. Однако скажу, что не знаю, как связать мои упоительные впечатления от прогулки по лесу с моим безрадостным отношением к жизни».
Финдлей смотрел на девушку печальными глазами, зная, что она будет решительно возражать против каких бы то ни было попыток флиртовать с ней, так как его увядающее тело и непривлекательное лицо не могут представлять ни малейшего интереса для нее. Присутствие Грейс оказывало на него глубокое эмоциональное воздействие, без сомнения, он предложил заняться литературой исключительно для того, чтобы больше времени проводить с ней. Находя муку в своей уверенности, что Грейс испытывает к нему отвращение, он, разумеется, не мог открыто признать свое намерение стать ее любовником, но в мыслях часто отождествлял себя с ним.
-Необычно, непосредственно и неожиданно, - сказал он.- Надо изменить второе предложение, во-первых, жаворонки не водятся в лесу. Во-вторых, говоря о зрении, обонянии и слухе я бы написал так: «Какое наслаждение для всех моих чувств – запахи леса, пение птиц и виды высоких сосен». Есть неясность в предпоследнем предложении – не особенно понятно, что вы имеете в виду. Хоть ваше описание имеет недостаток незаконченности, самые красивые в смысле выражения чувства эти слова: « Я чувствую легкий аромат сосновой смолы, смешанный с теплым запахом важной земли». Но неподражаемый, несравненно более глубокий, как мне показалось, в нем какое-то сдержанное, полное невыразимости, отчаяние, конечно же, последний оборот. Слова эти так проникли все мое существо, что я остро почувствовал свою угнетающую душу печаль. Грейс, вы меня приятно удивили. Вам надо писать прозой. Вы талантливо и своеобразно излагаете мысли. Хотите пойти со мной на собрание литературного общества, туда приходят начинающие писатели и поэты. Кое-кто публикуется в журнале «Ворон».
Грейс не стала противиться этому предложению, она всегда и сейчас особенно хотела с кем-нибудь познакомиться. К тому же она была польщена похвалой Финдлея. Этот несчастный человек, тщетно искавший гармонию среди людей и писавший стихи, в которых сквозила антагонистическая сущность общества, почему-то не хотел признать, что гармония абсолютно невозможна среди людей с разными типами и характерами. Мало того, сам факт принятия им неизбежности конфликта интересов в обществе лишал основания такую идею. Взгляды Лу соответствовали ее наблюдениям, и как-то участвуя в разговоре, она без колебания сказала относительно теории Финдлея, что гармония среди людей не только невозможна, но и даже нежелательна. Постоянно возражая ему, она высказала бесспорнее соображение, которое Финдлей был принужден принять: « Защищая общие интересы, каждый преследует личную цель». При всем при том, он обратил ее внимание на тот факт, что участвуя в совместной работе на фабрике или заводе люди вовлечены в отношения, которые способствуют развитию гармонии, которая в свою очередь должна изменить внешний мир, но Лу и здесь с ним не согласилась, заметив, что конечный продукт их труда к гармонии никакого отношения не имеет. Пожалуй, конец эмоциональному обсуждению наступил, когда она заметила следующее: « Не надо ничего навязывать людям, просто позвольте каждому идти своим собственным путем». Имея обыкновение соглашаться с Финдлеем, Грейс стала все более и более сомневаться в его аргументах и фантазиях. Некоторые из них она принимала лишь частично. Постольку, поскольку эти разговоры давали много пищи ее уму, она охотно дискутировала, и так постепенно проявив склонность к анализу, она пришла к тому, что стала полагаться единственно на свое собственное мнение. Разумеется, слова Лу, а к ней она питала неизменное уважение, имели для девушки большой вес. Финдлея она жалела и всегда его защищала, когда Лу, не терпевшая неудачников и зрелых мужчин, к которым она не испытывает полового влечения, ругала его, а как иначе, она во всем с ним расходилась. Возвышенный образ его поблек, когда набрались удручающие свидетельства мелочности и глупости, которые проявлял Финдлей, впрочем, Грейс тем более готова была его оправдать, что его образ жизни непосредственно соотносился с ее одиночеством – они оба были отчаянно неприкаянны. Здесь явно к месту будет сказать о том, что материал для поэтического творчества Финдлей искал в античной римской и греческой истории, отсюда и его манера изложения, он возносил те начала, которые создают «совершенство жизни». При этом он умышленно умалчивал, что непревзойденное величие и процветание греческой цивилизации имело своей определяющей силой гомосексуальные отношения. Так бессовестно он отделил одно от другого и на радость себе воспевал красоту формы без ее содержания. Следует полагать, что сия потребность возникала от «несовершенства жизни»: восхищаясь Мильтоном, которого он цитировал и пытался ему подражать, но не смог, он вернулся к спокойному достоинству и красоте греческой мифологии. В последних его стихах была заметна склонность автора к символизму. Странным казалось то, что из-за трудностей, вызывавших расстройство в его личной жизни, он не замечал, что близко приблизился к идиллическому существованию, которое искал где-то в своих фантазиях. Жалуясь на то, что жена и дочь оказывают нестерпимое давление на него, - он характеризовал их не в самом лучшем свете, он как будто не осознавал, что его личная жизнь все-таки не была строго ограничена семьей, и что его эксцентричное поведение у близких вызывает раздражение и недовольство. Живя спокойной, упорядоченной, размеренной жизнью и удовлетворяясь вполне своим главенствующим положением в доме, он говорил, что у него есть только рабская работа, и нет никакой личной жизни. Здесь было противоречие. Он жил так как сам того хотел – ввел систему и тяготился тем, что обременен домашними обязанностями, поэтому Грейс непонятными были его сетования и жалобы на то, что у него совершенно нет выбора. Терпение слабохарактерного человека, его смирение в обычном смысле этого слова и упадок сил пришлись на зрелые годы; жизнь потеряла развитие, его все больше поглощали мысли о смерти, он стал требовательным к другим и менее требовательным к себе. Бога он мало чтил, упрекал его в том, что тот не дал ему «лучшей жизни». Скорее всего, он был деистом и верил в некий Высший разум. Несомненно, его мучили пустые мечты о величии.
33. Нет необходимости говорить, что жизнь, которую Грейс вела в Нью-Хэйвине, значительно отличалась от той, которой она жила в Ярмуте. Если посмотреть на нее сейчас, можно увидеть счастливую, полную ожиданий девушку. Раньше она чувствовала некоторое сопротивление тому, чтобы делать навязанную ей работу. Здесь можно добавить, что работу свою она выполняла добросовестно, но те, кому она до некоторой степени непосредственно подчинялась, так глупо и неуместно выражали свое недовольство, что Грейс, подвергаясь всевозможным оскорблениям, чувствовала необходимость выразить протест против этого. Но не потому, что она была уверена в своем праве самой решать вопросы своей личной ответственности, а потому, что ее возмущала вопиющая несправедливость. Через три недели после отъезда из Ярмута она имела удовольствие жить без принуждения. Она радовалась тому, что с ней Лу и это чувство не подвергалось никаким колебаниям, пока. За это время между ними не было интимной близости. Есть все основания полагать, что на смену чувству любви пришло менее глубокое и интенсивное чувство привязанности. Дольфи появился спустя неделю после записки. Грейс была озадачена и немного уязвлена, она верила, что новость, сообщенная ему в записке, ободрит его, но оказалось, что она произвела на него некоторое впечатление. Этим он показал, что его интерес к ней был не очень высокий. С тех пор, как она уехала из Ярмута, повторю, прошло три недели. В прошлом остались « Old Bells», смерть славной м-сс Стаури, изгнание из города Лу, кража денег и вынужденное бегство из пансиона. Хотя прошло совсем немного времени, воспоминания о нелегкой жизни в Ярмуте наложились друг на друга, слившись в одно смутное целое, они потускнели, но все стоили того, чтобы их помнить. Их было немного, но они важны, ибо каждое так или иначе оказало какое-то влияние на становление Грейс, особенностью которой было находить эмоциональное решение проблемы. Мы видели, что инфантильная Грейс столкнулась с проблемами одиночества, зависимости и унижения, имевшими огромное психическое значение. Но не все события носили мрачный характер, и следующее в их ряду вызвало к жизни любовное томление. Как и следовало ожидать, это сладкое чувство сопровождалось эротическими фантазиями в отношении Дольфи. Когда в доме Чентри он взял ее в постель, он разделил собственное удовольствие с Лу. Храня в душе нежные воспоминания об этой волшебной ночи, и страстно желая юношу, Грейс уже не хотела видеть Лу третьей. Ее влечение к Дольфи полностью вытесняло Лу – он принадлежал ей одной. Однако на пути к обладанию юношей было два препятствия: чувство неполноценности и страх соперничества с Лу. Что касается первого, то неприятие себя было основной чертой ее характера. Вот если бы Дольфи влюбился в нее, то ее уверенность в себе поднялась до неба. Что касается второго, то ревность к Лу бросила тень на испытанную привязанность к ней. И наконец, пожалуй, самое главное – теперь ее сознание, взяв верх над ее бессознательным, определяло выбор. Она намеривалась соблазнить юношу, при этом желая остаться преданной подругой Лу. Тем не менее, любовь к Дольфи была важнее разрыва с ней. Она, разумеется, не могла открыть ей свое сердце, но Лу стала все понимать, даже если девушка не говорила об этих вещах прямо. Страдая от неверности Дольфи, она уже не связывала с ним большие надежды. Пока все трое вели до известной степени спокойную жизнь, но вряд ли кто-то надеялся, что их союз будет укреплен общими интересами, ведь в новых обстоятельствах у каждого были свои личные мотивы и притязания. Такой порядок вещей ничем не отличался от того морального безумия, которому были подвластны почти все люди – защищая личные интересы, никто не считает нужным вдаваться в подробности неприятных тем: люди не хотят знать правду и нагромождают ложь на ложь, которая ее скрывает. Взять хотя бы Лу. Грейс все нравилось в ней: ее вкус, стиль, взгляды на жизнь и неизменное свободомыслие. Сопровождая ее в прогулках по городу, она задавала много вопросов и удивлялась тому, что на один вопрос Лу могла дать десять ответов. Вне сомнения, Лу держала позу. Она говорила, что получила в Париже хорошее музыкальное образование, которое сводилось к игре на фортепьяно, но никогда не играла на этом инструменте. Иллюстрацией того успеха, который она имела на Бродвее была небольшая афиша, но имя ее на ней числилось в порядке важности лишь на пятой строке. Еще она рассказывала о ценных бумагах в вашингтонском банке, стоимостью примерно в две тысячи долларов. Давая понять, что она безбедно живет на проценты с них, она жаловалась, что ей нечем платить за комнату. Говоря о мужчинах в своей жизни, часто вспоминала богатого ортодоксального еврея Исидора Розенталя, якобы влюбленного в нее. Она собиралась выйти за него и даже начала учить все еврейские традиции и обряды. Само собой, кроме этой были другие упущенные ей возможности легкой жизни. Со временем Грейс стала понимать, что Лу выдает себя за утонченную французскую аристократку за границей. Она верила ей, хотя представлялось маловероятным, что у Лу был маленький замок близ Страсбурга – он занимал видное место в ее воспоминаниях. Впрочем, если она ощущала себя в своей сути аристократкой, почему тогда она не хотела, чтобы это имело для всех большое значение? Хотя комната Лу была изолирована от комнаты Грейс, подруги почти все время проводили вместе. Они много спорили и Грейс, сама того не замечая, стала противоречить Лу. Всегда объектом расхождения между ними был Финдлей, его Лу просто не выносила. Он принадлежал, надо думать, к малочисленному типу женоподобных мужчин. Как правило, они покорны, добросовестно ведут домашнее хозяйство, не ищут свой путь, и никак не проявляют себя в постели. Лу сказала о нем, что он являет собой образец тюфяка. Вместе с тем, несмотря ни на что, ей приходилось относиться к нему с уважением, естественно, показным. Так что бедный Финдлей, не подозревая, что его презирают, выказывал к ней ответное чувство, его не могло не тронуть внимание к себе элегантной женщины.
-Финдлей беспомощный, слабохарактерный, одним словом, простофиля, - сказала Лу. – Он великолепен на кухне, но жалок в постели, можешь мне поверить.
Не удивляясь тому, что она дала ему такую оценку, Грейс улыбнулась.
-Он милый, очень доверчивый….
-У него есть жена и взрослая дочь, - оборвала ее Лу.
-Я сто раз это слышала! Почему ты…..
- Ради всего святого, Грейс, помни это и соответствующим образом держи себя с ним.
-Да дай же мне сказать…
- Ага. Говори.
-Он талантливый поэт – довольно успешный.
-Поверь мне, он ни на что не способен. Ты очень скоро сама это поймешь. Хотя он хорошо готовит бифштекс. Только подумаю о нем, и меня тошнит от его унылого вида.
-Просто он подавлен рутиной и слишком озабочен своей судьбой.
-Ах, у меня проблем вдвое больше, мне так же не повезло и я тоже недовольна своей жизнью и как не удивиться, что я стою непоколебимо и не бросаю горестные вздохи в сторону. Ты Грейс явно не от мира сего.
-Мы просто друзья, - настаивала Грейс.
- Не позволяй себе быть слишком наивной. Понятие дружба между мужчиной и женщиной осквернено и попрано как раз именно теми, кто раньше защищал свободные отношения, сейчас, воздев руки к небу, они кричит на площади об испорченности современных нравов. Теперь дружеская связь между девушкой и немолодым мужчиной стала признаком аморальности. Хочешь, чтобы все в городе стали свидетелями вашей платонической дружбы?
-Но мы действительно друзья! Мы хорошо ладим друг с другом.
- O'qu'oui. Скажи это ревнивой жене и его дочери, которая видит, как вы вдвоем гуляете по улице. Он годится тебе в отцы.
-Ну и что, - возразила Грейс, все более склоняясь к мысли, что ей следует держаться, насколько это возможно, в стороне от Финдлея.
-Милая моя, нет ничего для людей важнее похоти и материальных интересов. Сначала он любит тебя, как друг, а потом как мужчина. Плохо то, что ты внушаешь ему веру в себя.
-Что тут плохого?- удивилась Грейс.
Лу поразила ее, сказав следующее:
-А то, что как только он укрепит свои позиции против всех, он со спокойной совестью пойдет еще дальше - полезет тебе под юбку. Что мне сказать о нем? Он просто отвратителен! Я не могу себе представить, как он будет обнимать тебя своими сальными пальцами.
34. В канун Рождества Лу и Грейс отправились делать покупки. Что уже стало доброй американской традицией. В известном торговом доме Мориса Тейлора Грейс купила дорогое шерстяное пальто с черными бархатными отворотами чикагской фирмы « Ясперс и Рикман», меховую шляпу и муфту. Лу купила шотландскую шаль и калифорнийское парфюмированное масло « Ветер полей» с главенствующими нотами лимона и полыни. Дольфи, как тому и следовало быть, уехал на рождественские каникулы домой, так что в роскошный ресторан они отравились без него. Светлый праздник рождества Христова они отметили у Мойры в тесном кругу ее семьи. Между прочим, по случаю праздника Грейс добавила в ее бюджет 20 долларов, поэтому на столе сверх всего были запеченный гусь, свиные отбивные и отменный бурбон. Грейс впервые позволила себе удовольствие выпить сильный алкоголь. Стол, за которым все сидели на удобных стульях был большого размера. На самом деле это были два сдвинутых стола. Лу нашла уместным похвалить еду, стало быть, она отдала должное стараниям Финдлея и здесь, если хотите, превзошла себя в демонстрации восхищения. Не то чтобы она заботилась о его гордости. Мойра в порыве умиления добавила, что он имеет высокие жизненные идеалы, а это допустимо. Обед проходил в зеленой гостиной, служившей в обычные дни общей столовой, эта комната была достаточно просторной, чтобы в ней могли собираться десять и более человек, но число постояльцев никогда не превышало шести, что соответствовало количеству кроватей. Три входа в гостиную были сделаны так, что постояльцы могли пройти из сада, из парадной и из примыкавшей к ней комнаты отдыха. Гостиная была обставлена красивой резной мебелью с элементами барокко, среди всего выделялся внушительного размера дубовый двухъярусный буфет, он был наполнен фарфоровой посудой и статуэтками, по большей части антикварными, их Финдлей имел обыкновение менять местами. На стенах, обитых сукном оливкового цвета с растительным орнаментом, в обрамлении золоченых рам располагались в определенном порядке пейзажи, не имевшие большой художественной ценности. На окнах и по обеим сторонам двойных дверей висели бархатные шторы, обычные тогда для обеспеченных семей. Дом содержался в чистоте, в полумраке его заставленных мебелью комнат с их коврами, цветами, диванами и кружевными салфетками, царило безмолвное уединение, оно было таким полным и безмятежным, что хотелось больше молчать и слушать, чем говорить. Мойра почти все время проводила в своей спальне, у нее был очень болезненный вид. Семейная жизнь Финдлея отличалась устоявшимся порядком, в который редко вносились изменения. Он всегда был занят на кухне, работал до восьми часов, потом выходил на прогулку по окрестным улицам. Он ложился в постель не позднее девяти часов, а просыпался в шесть. Казалось, а у Грейс сложилось именно такое впечатление, что он отгородился от мира в этой ставшей привычной для него сонливой среде, которую он старательно заполнял красивыми вещами и книгами и защищенной стенами в два этажа от проникновения противоречивой, требующей понимания беспокойной реальности. Только собрания литературного клуба связывали его с ней. Хотя там было много молодых единомышленников, он занял по отношению к ним мучительную позицию, на самом деле его одиночество было вынужденным – он был жертвой своего возраста. Старость маячила перед ним, кривляясь, она обрушивалась так безжалостно и жгла его душераздирающим страхом смерти, он трепетал и грустил еще больше оттого, что так мало времени осталось на жизнь. Ощущение собственного бессилия приводило его в отчаяние. Окруженный молодыми образованными людьми, которые неосмотрительно ранили его своей снисходительностью, он чувствовал себя одиноким, ненужным и отверженным. Тем не менее, даже чувствуя себя там потерянным, он каждую среду ходил в клуб; там происходили какие-то события, в коридоре толкались новые люди, там дискутировали, пили чай, читали отрывки своих романов, говорили подолгу и обо всем, обсуждали сюжеты и наконец, только там интересовались его работой над новой поэмой. Настойчивость, с какой он регулярно посещал собрания, можно объяснить только тем, что в клубе была восхитительная атмосфера, и Финдлей приходя в соприкосновение с ней и напрягая умственные силы, чувствовал себя причастным к интеллектуальной жизни, которая в Америке не била фонтаном пока, но уже разливалась полноводной рекой.
Наступил 1853 год. Первые дни нового года были холодными и снежными. Мало того, темнело рано, поэтому на улицу никто не выходил. Из шести жильцов, снимавших комнаты, трое уехали до Рождества, остались пожилая женщина Рахиль и Грейс с Лу. Перед обедом обычно все спускались в гостиную, где топился камин, усаживались на диване и, глядя из окна на улицу, вели непринужденный разговор. Иногда к ним присоединялась Мойра. С одной стороны, вынужденная питаться исключительно простой и грубой пищей, чтобы избавиться от болей в желудке, она почти ничего не ела, кроме овсяного киселя и куриного мяса; с другой - ее мучила астма и артритные боли и бедной женщине ничего не оставалось, как оградить себя теплыми шерстяными вещами и неподвижностью, которые, как ни странно, только усугубляли ее состояние. « Чем я заслужила это»?- удивлялась добрая женщина с видом смиреной жертвы. Самой общительной была Рахиль, она не терпела в чем-то себя стеснять, говорила много и не боялась сказать чего-нибудь лишнее. У нее была плохая, обезображенная старостью фигура: согнутая спина, кривые ноги и широкие бедра. Финдлея она называла несносным, Грейс – какой-то неприкаянной, а Мойру за глаза звала « курицей». Она имела обыкновение молитвенно складывать руки и восклицать: «Святой боже»! а так же не договаривать фразу, чтобы употребить свое неизменное « Ну, вы меня понимаете». Кроме этого она часто повторялась, и не раз новое предложение начинала словами: « Как я уже говорила…» или « Вот я и говорю…». Рахиль ценила вещественную красоту, хорошо владела собою, часто брала на себя обязанность распоряжаться и была надменна настолько, что никогда не ставила себя в необходимость соображаться с мнением других, словом, чужих советов она не спрашивала. Она внесла аванс за три месяца и собиралась жить здесь до весны. Для Мойры это была выгодная сделка, так как никто еще комнату не снимал на один год. Следует упомянуть, что она не выносила никакого шума и недолюбливала Рахиль за то, что та позволяла себе говорить то, что вообще не следует говорить, но особенно ее раздражало, что сумасбродная старуха собирала вокруг себя шумные компании. Бывало, это даже до головной боли ее доводило. Одно только она хотела, чтобы жильцы, платившие ей за комнаты, не нарушали ее покой. Ее раздражали даже шаги, и Финдлею – как полагается, пришлось полы покрыть коврами. Вчера, Рахиль и Лу дав волю своему веселью стали шуметь. «Что за шум»! послышалось из спальни Мойры. В следующую минуту, Финдлей показался в дверном проеме, растерянный, весь в муке, и голосом, сдавленным от негодования попросил: « Пожалуйста, тише. Моя жена немного больна». На это Рахиль махнула рукой и сказала не без иронии, совершенно спокойно: « Все мы немного больны. И вообще…».
В тот холодный декабрьский вечер, взяв в привычку выходить к людям, Мойра дремала у окна, накинув на плечи вышитое розами покрывало. Погружению в сон обычно предшествует погружение в размышления. Рахиль и Лу играли в карты возле камина, полутемная комната освещалась масляной лампой, стоявшей на низком столе, за которым они и играли. Грейс сидела рядом с Лу, та ей все объясняла, девушка прижимала к животу шелковую в оборочках подушку и следила за игрой: Лу только что проиграла пять долларов. Рахиль, довольная тем, что снова выиграла, сказала:
-Так, с учетом вчерашних двенадцати, ты теперь мне должна 17 долларов.
Говоря это, она устремляет лукавый взгляд на Грейс и спрашивает:
-Можете внести эти расходы в графу обязательных выплат? Это вас устроит? Давайте, Грейс присоединяйтесь.
Между тем, достав кошелек, Грейс отсчитала определенную сумму, положила деньги на стол и сказала, обращаясь к Рахиль:
-Теперь, когда я вижу, что вы хорошо играете, мне остается только удивляться, как мы все деньги не проиграли.
-Да вы что! - удивленно воскликнула женщина. – Вы бы посмотрели, как играла моя мать….
-Вы только не говорите, что она играла лучше вас.
-А я что говорю? – пожала плечами Рахиль.- Так что же, милая? Вы играете?
Грейс провела рукой по лицу и обернулась с сомнением к Лу. Старшая подруга решает, что это самый подходящий момент для отдыха, и жестом дает понять, что готова выпить. Рахиль, конечно, не возражала против этого, она наклонилась и потянулась за бутылкой, которую они прятали под столом. Из-за того, что Мойра приходила в ужас оттого, что женщины употребляют чистые виски, они не осмеливались пить в ее присутствии. Но сейчас, Мойра дремала с очками на носу, и Лу с любопытством поглядывая на спящую хозяйку, тихо разлила виски в два стакана после чего отдала бутылку Грейс.
-Куда ее поставить? – спросила она, не зная, что с ней делать. Присутствие даже спящей Мойры не оставляло девушку спокойной и она говорила шепотом. Что если хозяйка, чего доброго, еще возмутиться, может она притворяется спящей и все слышит.
-Под стол, - сказала Рахиль. – Боже мой! бурбон оказывает такое приятное и успокоительное действие на нервы. Вы Грейс к нам не присоединитесь? Мы пьем бурбон, чтобы он способствовал хорошему настроению. Душе надо давать отдых от суеты и разочарований, она не может найти утешение в себе самой.
Тут как раз послышался вздох и теперь все вместе они посмотрели на Мойру, которая шевелила губами. Должно быть, она видела какой-то сон, в котором явно пыталась кому-то помешать. Не очень отчетливо выговаривая слова, она бормотала с возмущением: « Я же вам сказала, что сделаю все сама. Как это? Интересно, зачем? Да что же это такое! Я не позволю вам морочить себе голову».
Ситуация в высшей степени забавная. Лу еле сдерживала смех, Рахиль и Грейс улыбались. Неожиданно в дверях между двумя комнатами появился Финдлей и устремил на Грейс вопрошающий взгляд. Было ясно, что он тяготится одиночеством и был бы рад поговорить с ней о чем-нибудь на кухне.
-Ну, что вы там столбом стоите, идите к нам, - обратилась к нему Рахиль шутливым тоном.
-Не могу, я еще тесто не поставил.
-А что же вы до сих пор делали? – удивилась женщина.
Когда Финдлей исчез, Лу сказала:
-Нечего упрашивать, все равно он не пьет и не играет.
-Какой он робкий,- вздохнула Рахиль.
- И жалкий, - добавила Лу. - На мой взгляд, он человек довольно-таки заурядный. Раболепное существо, без ума и характера. Вот вам и весь Финли.
-А вы, Грейс можете сказать о нем то же самое?
Девушка задумалась. Если Лу держалась с Рахиль свободно, то Грейс была в большом затруднении, как ей вести себя, чтобы не быть фамильярной. Она не могла последовать примеру Лу и обращаться к ней по имени. По общему виду ей нельзя было дать больше семидесяти. Взгляд ее темных глаз был строгим и проникновенным. Что таилось в ее душе, никто не знал, но возникало впечатление, что она давно пришла к согласию с самой собой, потому что все сколько-нибудь легкое и беспечное обязано было в ней внешнему выражению. Старость хоть и покрыла ее лицо морщинами и огрубила черты - все-таки она сохранила женственность.
-По-моему он лучше своей репутации, - ответила Грейс.
- Вот и я так думаю. Не будем набрасывать тень на его образ.
-Не то чтобы я презираю его, - понизила голос Лу. – Нет, зла к нему не питаю. Просто я… Mon Dieu! да, я презираю мужчину, который насилует себя в угоду женщине, только и всего. Он живет с женщиной, которая ему жена всего только наполовину, в смысле ее обязанности и с ее спесивой дочерью, которая здоровьем слабея собственной матери, но тоже помыкает им. Они обе оттеснили его в кухню, унижают его так, как им это позволят их убогий ум.
-Мне кажется, что он страдает незаслуженно. У него, что нет своей воли?- спросила Рахиль.
-Он не способен бороться. И вот! - сказала Лу, бросив вверх взгляд.
-Он - один в их руках! – воскликнула Рахиль с жалостью, казалось, ей совсем несвойственной. - Как он может обрести с ними покой? Муж, это не шпилька для волос! Кто бы мог подумать? И это в доме утешения? И какого утешения! Плохой муж – все же человек. Женщину надо бросать прежде, чем она постареет. Я всегда говорила, сорвав розу надо помнить, что когда она увянет, то останутся только шипы, - сказав это, Рахиль бросила на спящую Мойру осуждающий взгляд.
- Они живут, в моем понимании, беспечной жизнью, а он из-за них страдает, сносит зависимость, ползает на коленях, словно для него все потеряно. Как бы там ни было, он заслуживает лучшего обращения.
-Ах, то, что называют насилием – ничто. Власть женщины – вот настоящее насилие! – решительным тоном заявила Рахиль.- Жаль, что вы не знали моего покойного мужа. Его звали Шломо Ленорман, он из древнего рода евреев, являвшихся «немцами» по языку и образованию. Его семья приехала в Америку из Моравии, там было много Ленорманов, в их крови есть нечто кроткое. Он был таким странным, почему не знаю, но иногда мне казалось, что его настроение зависит от тех же причин, что влияют на морские приливы и отливы: при всей своей своеобразности он едва ли был чокнутым. Таких мужчин больше уже нет!
-Он, если я угадала вашу мысль, был покорным и тихим?- спросила Лу.
Рахиль скорбно вздохнула и сказала очень серьезным тоном:
-Таким он стал по моей воле, и поверьте без большого принуждения. Я всю жизнь держусь правила усмирять несогласных. Вы Грейс еще молоды, но уже в таком возрасте, чтобы питать серьезные намерения. Я говорю недвусмысленно о весьма щекотливом деле. Моя рассудительность, мой опыт привели меня к мысли, что удовольствие, доставляемое женщине страстностью мужчины, должно умеряться страхом, что он ее обманет. Я гораздо старше вас и даю вам совет: не доверяйте ни одному мужчине. Несчастный Финдлей! Он так сдержан при мне. За что он страдает? За что? А эта кукла Дафна, его дочь…
- Кто-то идет… Это она…
-Давайте позовем его дочь, чтобы играть парами.
-Она ему не дочь, - еще тише сообщила Лу. – Ее отцом был первый муж Мойры. Давайте немного развлечемся.
-Уже поздно, - сказала Грейс.
-Ведь ты не собираешься спать? Пусть м-сс Задгер предскажет твою судьбу по числам.
Сказав это, Лу взяла лист бумаги и карандаш, лежавшие на краю стола и положила их перед старой женщиной.
-Почему нет. Это называется нумерлогический гороскоп. Через посредство чисел я могу расшифровать сущность человека.
-Что же в этом особенного? – спросила Грейс. Она прониклась уверенностью, что все это лишь развлечение. Какое отношение могут иметь числа к ее судьбе?
-Числа и цифры хранят информацию. Я умею ее анализировать и обобщать. А теперь, милая скажи, когда ты родилась.
-14 сентября 1832 года.
-Ах, боже мой, так ты Дева! Очень хорошо для тебя, - сказала Рахиль записывая сообщенные ей данные. – Это есть информационное числовое поле. Итак, у тебя дорогая три пятерки и девятка.
-Как вы это обнаружили?
-Очень просто. Для меня это - пустяк; одного взгляда было достаточно. 14 это 1+4=5. 14+9=23. 2+3=5. Потом складываем три и два и получаем третью пятерку. После этого к единице прибавляем восемь и получаем в сумме девять. Твой код 14.9.1832. Расшифровывая код, мы получаем восемь троек, или две 5 и две 9. Если мы умножим три на восемь, то получим 24, что путем сложения дает 6. Это число неустойчивое, связано со злом и неблаговидными поступками. Похоже, что тебя не остановят никакие щепетильности.
-Что это значит?
-Это значит, что ты в грязном потоке. Но грехи твои исчезнут в пене.
-Как это?
-Исчезнут и все. Да. Хотя ты легко поддаешься своей опрометчивости, важные дела увенчаются успехом. Посредственные люди по большей части себялюбивы, им нравится восхвалять себя, но ты не такая. Что касается пятерки…. А вот 5 устойчивое число, счастливое, воплощает энергию. Все большие дела ты доведешь до конца. Будет обычным делом твоим метать молнии. Считай, что тебе повезло. Теперь, замечательное число 9. Оно связано с бесконечностью. Две девятки дают шесть троек, а если мы сложим 6+3, то получим опять 9. Конечно, в твоем коде есть и две единицы. Они означают большое одиночество и страдания. Слезы. Много слез. Неопределенность положения не омрачит твою жизнь настолько, чтобы ты отчаялась…. Вот я и говорю…
-А что вы говорите?- спросила Грейс с интересом, почти с удивлением.
-Что у тебя не будет мужчины. Будь осторожна! Люди, к которым ты привяжешься, будут ослеплены своими интересами, грязные интриганы, они втянут тебя в темный водоворот. На беду свою ты так простодушна, не требовательна, всегда готова уступить, не завистлива и не жалуешься, что на чужом хлебе больше масла, чем на твоем. Ах, милая, история твоей жизни удивительна. Сейчас ты так слаба, что можешь рассчитывать только помощь более сильного друга, который обеспечит твою безопасность, так что отбрось всякую надежу на своих родственников.
-У меня никого нет, кроме тети.
-Но раз так, какая у тебя нужда в ней?
-О, никакой. Она так мало дорога моему сердцу. Вы в самом деле верите, что я буду богата?
- У тебя три пятерки и девятка? Да, пятерка важнейшее число, счастливое, а три пятерки – это высокая степень удачи. Как просто. Про девятку я уже говорила. Придет твое время, ты будешь богата….
-Я не могу в это поверить…. Когда? – тихим голосом спросила девушка.
-Очень скоро, у тебя будут дела большой важности, ты добьешься успеха, сделаешь все, что ты должна сделать, но не будешь счастлива. Все умение твое будет устремлено на разного рода дела, некоторые по их обширности, отнимут у тебя много сил, успех будет тебе сопутствовать, у тебя есть способность видеть цель и находить средства к ее достижению. Видишь, цифры все о тебе говорят. Скажи, дорогая, в твоей жизни были важные события?
-Да, я чувствую, что, по крайней мере, одно проистекает в настоящем.
-А это событие кажется тебе неизбежным или ты полагаешь, что его следует обратить в игру случая?
Ответ потребовал от Грейс некоторого размышления.
-Ну, хоть эта перемена потребовала от меня усилий, я все же думаю, что с божьей помощью оказалась в Нью-Хейвине, может быть, здесь начало моего пути.
-Значит, ты думаешь о том, кто тебя направил на этот путь. Очень хорошо. Ведь люди часто забывают о том, кому они обязаны всем и не видят божье в боге – я ничему уже не удивляюсь, а этому меньше всего. Дитя мое, я не только чувствую к тебе расположение, но и завидую твоей молодости. Ты свежа, как розовый бутон. Твое тело это - цветы и листья одетые в плоть. Молодость – неиссякаемый родник радостей и всего возвышенного в наших чувствах!
Лу и Грейс обменялись понимающим взглядом: Рахиль вселяла бодрость необыкновенную единством своих слов, манер и чувств. Несмотря на то, что она не терпела блеска и шума, она невольно вносила их в отношения.
-О м-сс Задгер, вы покорили меня своим веселым нравом! Я много обязана Лу за то, что она познакомила меня с вами,– воскликнула Грейс. Из глаз ее струились потоки признательности и умиления.
Рахиль со вздохом потупила глаза – на несколько мгновений воцарилось молчание. Лу и Грейс смотрели друг другу в лицо, не произнося ни слова. Потом она подняла глаза и, глядя в сторону, сказала:
-Должно быть, смешно видеть такое жизнелюбие во власти старости. Никто не может мириться с утратой силы. Черт возьми! Я так стара, что утратила способность к негодованию. Мне семьдесят три – немощи гнетут меня, и ничто уже не может скрасить горькие томительные минуты невыносимого одиночества. Смело могу сказать про себя: я вся разваливаюсь. Вот если бы знать, где спрятан источник вечной молодости, я бы достала его со дна моря.
Все рассмеялись.
-C'est bien dit – сказала Лу.
- С т а р о с т ь у н и м а е т р а д о с т ь. Если старость видит во мне плоть от плоти своей – я плюю на нее! Вот так! У меня в настоящем остались лишь воспоминания. И конечно, в прямом смысле чувства мои как бы иссякли, я смотрю на мир помутившимся взором, а только я никогда с такой ясностью не сознаю существование в себе души. Я прожила семьдесят три года, и все мне мало. Я буду цепляться за жизнь до последней крайности, пока окончательно не потеряю способность к сопротивлению.
-Как долго ты собираешься жить? – спросила Лу.
-Жизнь моя в руках Господа, хоть старость сделала меня тем, что я есть, я буду идти по своей дороге, ни на кого не опираясь, несмотря на громовые удары, упрямство поможет мне дойти до пределов возможности. Как не отвратительна старость, у нее все-таки есть одно сомнительное преимущество. Старый человек знает цену времени.
Сказав это, Рахиль обратилась к Грейс:
-Ты молода и мало думаешь о том, как важно быть жизнелюбивой. Перед этим чувством расступаются беды. Радость жизни делает человека в молодые его годы неуязвимым и восторженным.

C'est bin dit – хорошо сказано (франц).

- Не трудно понять, какой ответ дает жизнь на такой поток живой силы и чувственности, - сказала Лу.- Молодость так мимолетна, а мы так глупы, что ставим только препятствия собственной ее защите. Вместо этого мы преследуем цель своего обогащения.
- Ты права. Вот бы тебе Грейс проникнуться этой мыслью. Старость ищет себе тихое место, а молодости нужен буйный простор, так что обрати ее в свою пользу.
Грейс почувствовала к Рахиль большую симпатию, в таком положении сердечной близости на нее нахлынул порыв обнять старую женщину от избытка чувств – и, очень склонная поддаться ему, она взяла ее за руку.
-Вы такая замечательная!- вырвалось у девушки.
-Ах, милая, что толку лить на рану вино или мед! Лучше напои меня елеем,- со вздохом сказала Рахиль, освобождая свою руку, и Грейс заметила в ее глазах то беспомощное выражение скорбной самоиронии, которое пробудило в ней участие к старой женщине.
Тут скажу, что речь Рахиль состояла из причудливых выражений и преувеличений. Многое из того, что она говорила, казалось забавным. Она любила театральные позы и не отказывала себе в удовольствии как следует выругаться. В этом она достигла вершины. У нее было чувство слова. Этим она очаровала Грейс. Американский язык не стал бы живым и экспансивным, если бы не обладал достаточной гибкостью, чтобы описывать необычное и передавать детали хорошо знакомого. Американцы далеко ушли от устаревших разговорных форм, сохранившихся в Европе, хотя от ирландцев, французов и испанцев они получили ряд сочных выражений с усилительным значением, даже китайцы добавили несколько своих слов. Употребление спиртных напитков оставило разговорному языку большое наследство. Всемирно известное слово «коктейль», один из самых удачных американизмов, появилось в так называемый « готический век», то есть между Революцией и Гражданской войной.
Газета «Баланс», Гудзон, штат Нью-Йорк, 13 мая 1806 года впервые объясняла: « Коктейль - это бодрящая смесь, состоящая из алкоголя любого вида, сахара, воды и горькой добавки.… Говорят, что он очень полезен кандидату от демократов, поскольку лицо, проглотившее стакан этой смеси, готово проглотить все что угодно». Но самым распространенным американизмом, заразившим все языки, считается «о кей»; люди по всему миру испытывают потребность в этом выражении. В «Словаре американизмов» Бартлетта дается такое обоснование: «о кей» - это акроним выражения «all correct», при этом ставится под сомнение, что Эндрю Джексон (которому его приписывают) имеет к нему прямое отношение. Правильной считается версия, которая ведет его происхождение от “Old Kinderhook”, прозвища Мартина Ван-Бюрена, полученного им в ходе избирательной компании на пост президента. Появление выразительного американского разговорного языка и его становление и по сей день остается загадкой, хотя мы знаем истоки его заимствований и понимаем, что процесс словообразования носил бессистемный характер, а те, кто непроизвольно насыщали его новыми словами уже вошедшими в речь простых людей или придавали им новый смысл, не преследовали лингвистической цели.
35. –Дело в том, что наши души развращаются по мере того, как набирается жизненный опыт и чем он больше, тем осознаннее наше презрение к условностям, - говорила Лу.- Это бесспорно. Как только люди потеряют уважение к труду, они начнут выражать собой худшую сторону собственной индивидуальности, а это значит, что их восприятие будет поставлено в зависимость от отрицания и сомнения. Я француженка по рождению, но американка по духу и готова пожертвовать всем ради звезд и полос, поэтому меньше всего хочу, чтобы перемены вносили горечь в сердца обитателей это великой страны. Американцы исключительные люди; стремительные, неунывающие, изобретательные, изворотливые. Устремление к совершенству ни в ком до них не совмещалось с таким романтическим восприятием красоты. В Америке людей ценят по личным заслугам, а не по семейным связям, здесь таланту гарантирован успех. Всю страну пронизывают неистощимые силы, которые изменяют, ободряют и одушевляют. Однако не только в Европе, но и здесь люди, расслабленные довольством и роскошью, так сказать, деградируют, и тем самым своей непристойностью они способствуют общему разложению нравов. Вся их жизнь это сплошная цепь пороков и слабостей, которым они постоянно ищут оправдание. Конечно, нужда не может сделать нас счастливыми, но что-то заставляет меня верить, что бедность – естественное благо. Процветание Америки с ее демократической формой правления, зависит от ее способности к обновлению, у нее есть огромный потенциал, здесь развиваются науки и искусства, все идет к тому, что Америка очень скоро станет столицей мира по несомненному праву, - могущественная, она будет разить в прах всех своих врагов, и я молю бога, чтобы она не долго оставалась пуританской.
-Это ты? – протянула Грейс с некоторым беспокойством.
-Да, это я, а это ты.
-Что с тобой? В тебя черт вселился?- спросила Грейс.
-Смотри. Вот! Можешь себе представить, что я почувствовала, когда прочла это, – сказала Лу и положила перед Грейс рекламационный лист лиги « Гражданских свобод», которая предлагала кодекс правил для управления обществом и была полна решимости ввести хотя бы какие-то правовые нормы.
Грейс была поражена, но ей понадобилось время, чтобы прийти в себя. Лига предлагала каждому выступить в роли законодателя, это называлось законодательной инициативой. Внизу сообщалось об общем собрании. Лу села рядом и прочла последнее предложение: « Все мы преисполнены решимости улучшить наше общество, мы существуем не для того, чтобы действовать в обход законов, а для того, чтобы иметь их; мы приглашаем всех на собрание, чтобы продолжить обсуждение, нужен ли нам кодекс и очень надеемся, что в каждой семье окажутся наши последователи».
-Я пойду на их собрание, - сказала Лу – потому что хочу участвовать в деле реформации общества. Отчего бы тебе не пойти со мной?
-Я пойду туда, куда пойдешь ты, - сказала Грейс.
-Господи, Грейс ты еще более безрассудна, чем Дафна!- воскликнула Лу.- Ты не должна слепо следовать за мной. Видно, я не смогу тебя исправить. Нельзя быть такой отстраненной!
-Разве я отстраненная? А кто пожертвовал десять долларов обществу « Бесплатное молоко для детей»?
-А кто настоял на этом? Пойми, в старости люди возвращаются к пассивному состоянию, так как болезни и бессилие удерживают их около удобных кресел, но даже они оставляют эту привычку, чтобы выбраться из застоя. Безучастность превратит твою жизнь в болото. Где твоя любовь к родине? Чтобы развиваться, тебе надо сблизиться с образованными и талантливыми людьми. Помогай себе не только руками, но и головой! Ты научилась читать и считать, но этим нельзя себя ограничивать. Я заметила, что у тебя нет собственного мнения, ты вялая, нерешительная.
-О кей, я пойду с тобой на собрание. Я сама этого хочу. В моей жизни так мало хорошего, все не так и не то…
-Если кому и следует жаловаться на жизнь, так это мне. Тебе всего лишь двадцать один год и ты тяготишься чувством, что весь мир ополчился против тебя. Я уже немолодая женщина, но я люблю жизнь, сколько бы она ни портила мне нервы, и я буду любить ее, несмотря на все огорчения. Жажда жизни – она питает душу и утешает меня как раз в те самые минуты, когда я полна уныния.
Собрание было назначено на пять часов. Лу и Грейс намеривались пойти на него, но в полдень Дафна принесла записку от Дольфи, он уведомлял о своем желании нанести им визит. Женщины не видели его больше месяца и конечно испытывали неодолимое желание встретиться с ним. Очень этим обрадованная Лу собралась в магазин.
-Что купить?- спросила она.
-Какой-нибудь китайской еды, - не уверенно сказала Грейс.
-Нет. Отравиться можно. Я куплю сыр, хлеб и фрукты. Что будем пить?
-Возьми виски, самое дорогое. Две бутылки.
-Это безумное расточительство!
-Мы можем себе позволить.
Лу ушла. Тем временем Грейс стала убирать комнату: она поместила в ящик комода корсет и чулки, висевшие на спинке стула, собрала со стола грязные тарелки и стаканы, заменила огарки новыми свечами, открыла окно, чтобы проветрить комнату и убрала постель Лу. Она вернулась, поставила корзину с покупками на стол, бросила шаль на стул и села перед зеркалом.
-Мне нужно сделать лицо, - сказала она.
Грейс пошла к себе и переоделась в платье из горохового атласа. Лу надела бордовое платье в восточном стиле. До прихода Дольфи оставалось меньше трех часов. Это время они провели за беседой: обе горели нетерпением увидеть юношу, только Грейс это скрывала, а Лу нет.
-С ним я чувствую себя женщиной, мне приятно чувствовать себя так.
Сказав это, Лу не могла удержаться от вздоха, а то даже и от стона.
- Какая мука любить человека, с которым не можешь быть вместе, - добавила она после паузы.- Ты ему нравишься.
-Как бы ни так, - возразила Грейс.
-Брось, он немного влюблен в тебя.
-Вот еще! – фыркнула Грейс.- Он тебя любит и больше никого.
-На самом деле наш мальчик любит только себя самого, а меня терпит из великодушия и нужды. Может, он и тебя жалеет.
-Мне не нужна жалость.
-Как ты думаешь, может ли мужчина любить женщину, которая не соответствует ему возрастом?
-Такую как ты, может.
-А я полагаю это невозможным. Сколько еще я смогу удерживать его возле себя, не знаю.
-Ты не ревнуешь его ко мне?- спросила Грейс.
-Пусть он любит того, кто счастливее меня, - ответила Лу. – Я хочу от него ребенка. Если бы я родила мальчика, я бы чувствовала себя счастливее всех в мире. Но Дольфи боится ответственности, он не хочет быть отцом, еще меньше он хочет ребенка от меня.
-На его месте я бы очень хотела от тебя сына. Ты особенная….
-Нет. Это Дольфи делает меня особенной. Знаешь, недавно я поняла, что мне в нем не нравится – полное отсутствие чувства ответственности. Он безволен. Он…. Он наивен. Много наивнее, чем я ожидала. Да, он прекрасный, возвышенный юноша, но такой бестолковый, что хоть кричи. Он даже не скрывает, что изменяет мне, не понимает, что ранит меня своей неверностью. Надо быть влюбленной дурой, чтобы верить, будто он принадлежит мне одной. Дольфи еще ребенок – вот, что нельзя забывать. Он без стыда может позволить себе быть эгоистичным. В таком возрасте легкомыслие всем особенно легко дается. Поэтому я прощаю все обиды и не злюсь на него. Он похож на бабочку, которая бездумно порхает от одного цветка к другому, а я стареющая женщина, очень сильно собой озабоченная, имею привычку впадать в уныние.
-Ты не старая, ты ухоженная, изысканная, привлекательная женщина. Правда, привлекательная.
-Если бы ты знала, какого труда мне все это стоит. Наверное, каждая женщина верит, что предназначена для самой прекрасной любви. Любовь обостряет чувства, усиливает ощущение жизни. Чтобы ты ни думала, Дольфи не равнодушен к тебе.
-Я могу ответить утвердительно только за себя.
Неожиданно в дверь постучались, и не успела Лу ответить, как в комнату с решительным видом вошел Дольфи. Он обнял и поцеловал Лу, потом посмотрел на Грейс, стоявшую в стороне, и сказал:
-Иди ко мне.
И только после этого удивил их новостью.
-У нас мало времени, - торопливо сказал он. – Я достал три билета на филармонический концерт, мы должны идти немедленно.
В тот день Бостонский симфонический оркестр в неполном составе давал Баха в театре Аддисона. Грейс музыка казалась сухой и архаичной, а Лу вообще заснула во время исполнения Кантаты. Тем не менее, все остались довольны выходом. После концерта, который длился почти два часа и вполне заслужил длительные аплодисменты, все поехали на Уотер-стритт. Было уже начало девятого, когда они сели за стол в комнате Лу. Когда Дольфи заявил, что остается на ночь, Грейс взволновалась так, что не смогла этого скрыть. Она лелеяла образ юноши, постоянно думала о нем и часто возвращалась в мыслях к их первой встрече в доме Чентри. Как пленили ее утонченная красота, нежность и сияющие серо-голубые глаза в обрамлении густых черных ресниц. Его благородство, душевная чистота и безупречные манеры покорили девушку. И хоть она понимала, что никак не может ему соответствовать, все же душой и телом тянулась к нему. Грейс была благодарна Дольфи за ни с чем не сравнимое наслаждение, полученное ею от интимной близости с ним. Столь сильным было ее эротическое впечатление, что Грейс не переставала вожделеть юношу – она стала одержима этим чувством. За несколько месяцев она успела развить в себе это чувство. Все то время, пока они ели и пили, она томилась желанием отдаться ему. Когда Грейс вышла из-за стола следом за Лу и Дольфи, чтобы убрать посуду, Дольфи подошел к ней сзади и, обняв за талию, поцеловал ее в шею. Грейс ахнула и без сил опустилась на стул. Он был пьяный настолько, что едва держался на ногах и конечно, не чувствовал ее тайное волнение. Лу усадила его на диване и принесла стакан виски, наполненный до середины, сама она пила мало. Грейс догадалась, что она вознамерилась напоить его до бесчувственности. Дольфи отказывался пить, но Лу настаивала и чтобы его поощрить, пила сама, но в ее стакане была вода. Грейс сидела по правую руку от него, когда он с протяжным вздохом уронил свою голову на ее грудь, она от волнения совсем ослабла. Между тем, Дольфи тоже ослаб, но от алкоголя, он сидел то с закрытыми глазами, то с открытыми, бросал блуждающие взгляды, вращал головой и тихо стонал. Яркий румянец покрывал его щеки. Лу взяла его под руку и взглядом дала понять, чтобы Грейс ей помогла. Они, можно сказать, поволокли невменяемого юношу на кровать, и положили на спину. Только Лу устроилась рядом, как он повернулся на бок, тогда Лу ухватившись за плечо, опрокинула его снова на спину. Дольфи застонал. Лу легла рядом и прижалась к нему, то же самое сделала Грейс. Они стали обнимать и целовать беспомощного юношу и страсть их нарастала по мере того, как они раздевали его. Дольфи слабо сопротивлялся, то и дело он открывал глаза и бормотал: « Не надо. Я хочу спать, не трогайте меня, пожалуйста». Но возбужденные женщины не желали слышать его. Напрасно он молил оставить его в покое. Что им до того, обезумевшим женщинам! Они раздели Дольфи полностью, он голый и прекрасный лежал на постели, весь их, жертва неистовой страсти. И не более того. Лу и Грейс не были развращенными женщинами, они всего лишь хотели добиться своего любой ценой. Если здесь есть грех - пусть их осудят, если – страсть, то она извиняет влюбленных женщин, которые в полной мере испытали мучения безнадежной любви. Вот и все, что я могу сказать. Пусть каждый думает, что ему угодно. Конечно, любовь эта не такого рода, чтобы получить широкое распространение, она придется по душе очень немногим, а снобов и ревнителей нравственности приведет в негодование. Такая извращенная любовь может одних оттолкнуть, других возмутить; зато никого она не оставит равнодушным. Так, кому же она понравится? Да, пожалуй, лишь людям утонченным и мне самому. Ну, а тот, кто посчитает такую любовь безнравственной, сам безнравственен в своей порядочности. Умерьте гнев, если вы о них думали лучше, чем они того заслуживают, то виноваты сами. И потом, как согласовать страсть с приличием? Итак, Лу была сама не своя от возбуждения, она разделась и легла на него. Глядя на нее, Грейс рассудила, что ее участие не будет лишним, следом за ней она разделась и тоже навалилась на юношу. Они ласкали его с какой-то отчаянной страстью. Лу завладела верхней частью юноши, а Грейс удовольствовалась нижней, когда она несмело сжала в руках вялый пенис Дольфи, она подняла голову с его живота, взглянула на Лу и, повинуясь какому-то смутному влечению, потянулась к ней. И женщины, обуреваемые самыми нежными чувствами, слились в пылком поцелуе над телом безвольного юноши. Он единственный не понимал, что расплачивается за свою самонадеянность. В ту ночь они во второй и последний раз любили друг друга. Это была страсть, доведенная до степени сверхчувственного экстаза, если хотите, божественная одержимость, которая поднимает душу от земли к какой-то высшей свободе. Есть род действующего возбуждающего зла, которое оправдывает самое себя уже тем, что утверждает победу плоти над духом. У зла и добра, как принято думать, разные цели, а поскольку в интенсивном чувстве грешит душа, нет ничего удивительного в том, что эти начала обладают необыкновенной способностью к взаимопроникновению. В своем трактате «О природе Добра и Зла» Плотиний дает окончательное оправдание злу.
«Но зло имеет все же право самостоятельного существования благодаря превосходящей силе и природе добра; ибо оно по необходимости всюду появляется скрытым и связанным прекрасными узами, словно люди, скованные золотыми цепями, дабы оно не появилось открыто перед лицом бога и люди не увидели бы его уродливый образ в совершенной наготе; и такова уж преодолевающая сила добра, что всякое мимолетное видение совершенного зла вызывает в нашей памяти воспоминание о добре образом прекрасным, в который облачено зло».

36. Они сидели в одной из пустовавших комнат второго этажа. Был вечер февральского дня; перед ними на столе горели толстые восковые свечи. Хорошо чувствуя себя внутри своего маленького круга, Лу и Рахиль играли в карты в то же самое время, когда Грейс и Финли, отдалившись от всех, вели доверительный разговор на общие легковесные темы. Сферой их интересов была в основном литература. И неизбежно должен он был коснуться вопроса личной свободы. Этот вопрос всегда занимал его в минуты душевной подавленности. Уютный полумрак комнаты дополняла собой бессознательная неприкаянность двух одиноких душ, при этом, как не странно, сильной стороной была Грейс, а вот Финли напоминал плющ, которому, чтобы подняться вверх, нужна опора. И это как-то создавало атмосферу интимной близости, которая, надо полагать, больше распространялась на Финли, чем на Грейс. Он с трудом сдерживал себя, но искушение было так велико, что мужчина то и дело касался Грейс: она понимала, что это было чем-то таким, перед чем он не мог устоять и ей ничего не оставалось, как делать вид, будто она не замечает этих его чувственных порывов. Добродушный мужчина, смиряя себя, испытывал чрезмерную потребность в любви простой девушки, которая уже дала ему понять, что не стремиться к взаимности. Отсюда возникало некоторое напряжение. Тем не менее они очень приятно проводили время вдвоем. На протяжении двух месяцев Финли развил в себе в определенной степени мягкую манеру поведения, как если бы он задался целью донести до девушки мысль, что его взаимоотношения с ней являются особыми и личными. В то время как он томился желанием и лелеял планы, мало задумываясь об их осуществлении, Грейс продолжала надеяться на чудо, которое снимет с нее обременительную заботу о будущем. Между тем утвердившись в роли преданного друга, Финли не стыдился своего стремления пойти дальше и стать чем-то большим. В тот вечер он читал Грейс письма к Юлии Ж.Ж. Руссо. В одном из них было место, которое он прочел самым проникновенным голосом. Вот эти слова: « Страдая, я утешаюсь мыслью, что страдаю один, и не хотел бы добиться своего счастья ценою вашего». Конечно же, Грейс притворилась, что сия выдержка не имеет к ней никакого отношения, но это стоило ей душеных сил, чтобы сохранить непоколебимое спокойствие: трудно было ей оставаться отчужденной, когда прочтя эти слова, обуреваемый неутоленным чувством Финли устремил на нее пронизывающий взгляд, в котором не было заметной робости и почтительности. Оставалось только удивляться тому, как он не понимал, что не обладает тем очарованием, которое столь много значило для Грейс. Поскольку она научилась скрывать свои чувства, для нее не представляло труда изображать столь милую сердцу Финлея простодушную непосредственность. Что самым естественным образом не раз приводило его к впечатлению, что они живут в согласии друг с другом. Он выказывал полную преданность Грейс и радовался тому, что она легко поддается его влиянию. Но это был самообман. Из Финлея вышел бы идеальный друг, несмотря даже на его невротические наклонности, но мужчину одолевало похотливое желание, пробуждавшее другую сторону его личности, так что нельзя было поручиться за его поведение. Вне сомнения, его поведение в целом было обусловлено не только темпераментом, но и душной атмосферой дома. Ему не хватало силы духа, столь свойственной Рахиль с ее интуитивным проникновением в суть вещей. Эта старая женщина гордилась своим еврейским происхождением, несмотря на то, что была представительницей притесняемой нации. Она болезненно реагировала на проявления антисемитизма. И странной была ее дружба с Лу, которая до встречи с ней не скрывала своих антисемитских предрассудков, хотя сама была дочерью еврейского ростовщика. Привязанность к Рахиль и вытекающая отсюда терпимость Лу лишь отражают непредсказуемость жизни в целом. Теперь о Мойре. Дружба ее мужа с Грейс до некоторой степени беспокоила ее, она следила за ними, но особенно ими не интересовалась, ибо молодость девушки и старость внешне непривлекательного Финли не возбуждали ее подозрения относительно моральной стороны их отношений. Однако ее представление о дружбе мужа с девушкой было не совсем полным.
Несколько минут спустя после того, как Финли прочел одно из писем к Юлии, в комнату вошла Мойра, она принесла чай.
-Как вы себя чувствуете? – спросила Грейс, отметив про себя, что она мало заботится о том, что платье тесно стягивает обвислый живот, который в этот раз прикрывало полотенце, заткнутое одним концом за пояс.
-Не плохо. Вот только тоска одолевает. Зимой я не выхожу из дома, - невозмутимо сказала хозяйка, как если бы была женщиной без чувств, она поставила на стол чайник и тарелку с лимонным бисквитом. – Не люблю зиму, она обрекает меня на неподвижность. Хорошо, что вы не знаете, как это грустно – болеть.
Видя, что Мойра собирается уходить, Грейс сказала:
-Останьтесь с нами.
Двумя руками прижимая к животу поднос, женщина вздохнула и с видом отвлеченным и грустным сказала:
-Не могу. Меня ждет на кухне Дафна. Она помогает мне с ужином. Мы готовим шварцвальдские эклеры.
Когда Мойра ушла, Грейс приблизилась к столу и стала разливать чай в чашки.
-Она всегда такая унылая, ваша жена, - сказала девушка.
-Таким как она нравится болеть, - бросил Финли, усаживаясь за стол.
-Но ведь этого нельзя хотеть, - возразила Грейс, поднося к губам чашку горячего чая.
-Да, но у Мойры нет ни силы воли, ни желания вернуться к активной жизни. Ее покорность лени больше, чем воля к жизни. Она стала частью постели, унылой тишины, бездействия и всего того, что хоть как-то облегчает ее болезнь, - сказал Финли и отправил в рот кусок бисквита.
-Очень странно, что у нее нет мотива, который ускорил бы выздоровление. Не правда ли?
-Когда болеешь, можешь не делать того, что здоровому человеку представляется обязательным, - ответил Финли собирая крошки со скатерти.
Грейс отвела задумчивый взгляд в сторону, коснулась пальцами лба, продолжая смотреть в угол, опустила руку на край стола и уже смотря перед собой, сказала:
-Мне кажется, болезнь никому не может доставить довольства.
Досадуя на то, что жена принесла только два куска бисквита, Финли вдохнул, но не по этой причине, потер нижнюю губу и пустился в рассуждения:
-Дело не в довольстве, а в отупляющем покое. Болезнь это слабость, а долго болеющий человек постепенно приходит в соответствие с ней; Мойре нравится целый день сидеть в кресле, жаловаться на свое нездоровье, пить чай и, кутаясь в шаль, смотреть в окно. Она не выносит суеты, быстро устает от движения, поэтому все время проводит в спальне. Она замкнулась в своем одиночестве. Я не являюсь эгоистом в такой степени, как она – я люблю общество, мне нравится находиться среди людей. Меня влечет к молодым, само собой я не пытаюсь сблизиться с ними – из этого все равно ничего не выйдет. А вот Мойра, она вся пропитана старостью, у нее нет ни сил, ни желания что-либо менять.
-Ваша жена говорит, что у вас причуды, - пристально глядя в лицо мужчины, сказала Грейс.
Финли потер шею, почесал бок и так ответил:
-Просто она не понимает, что зависимость от кухни действует мне на нервы. Работа поглотила меня. Она говорит, будь доволен, что у тебя есть дом, семья, достаток - у других и половины этого нет. А мне этого мало. Называет меня бедным мечтателем. Да, у меня есть мечты. Зато она живет воспоминаниями. За них цепляются те, кто не может расти. Теперь спросим - кто же из нас бедный? Если бы я знал, чего я хочу, то и я был бы так же доволен, как вы!
-А с чего вы взяли, что я довольна собой?
-Да вы что!- воскликнул Финли, удивляясь ее словам. - Мне нужна волшебная сила для полного обновления жизни, а вам этого не надо – вы молоды и здоровы. В вашем возрасте начинать новую жизнь не трудно, даже невероятно интересно. Можно идти одним путем – можно другим. Важно идти вперед, не боясь перемен. Иногда я спрашиваю себя, если бы я не приехал в Нью-Хэйвен, если бы не женился на Мойре, как бы я жил в другом городе и при других обстоятельствах?
-Как?- спросила Грейс, добавляя чай в свою чашку.
-Не знаю, - пожал плечами Финли.
-Вы жалеете о том, что женились?- спросила девушка, добавляя чай в чашку Финлея.
Он взял ее в руку, не отрывая взгляда от последнего куска бисквита в тарелке, сделал глоток и только потом ответил:
-Я повесил себе камень на шею, а почему - понять нетрудно.
-Что ваша дочь?- обратилась к нему Грейс с очередным вопросом.
Прежде чем ответить, Финли с минуту сидел потупив взгляд, постукивая пальцами по столу.
-Для нее жизнь сводится к приятному времяпрепровождению. Конечно, она относительно молода и может позволить себе разные развлечения. Они обе, Мойра и Дафна живут, как им нравится, я же работаю, черт побери, чтобы обеспечить им доход, чтобы у них были комфортные и удовлетворяющие всем требованиям условия. Они живут хорошо, а я – как придется. Они упрекают меня в безответственности. Как же так? Именно ответственность обрекла меня на застой!
-Я заметила, что вы мало общаетесь с дочерью.
-Она во всем со мной не согласна. Все, что я говорю, вызывает у нее возражения. Она может ругать меня, как ей вздумается. Чего только она не говорит обо мне, а вместе с ней жена еще. Только у них нет оправданий, которые есть у меня! Я тянусь к красоте жизни. Красота может быть избыточной, дикой, безжизненной, но никогда подлинная красота не будет ложной и бессмысленной – такой становится жизнь без нее! Видит бог терпение мое скоро иссякнет, я соберу свои вещи, выйду из дома и твердым шагом пойду куда глаза глядят. Можете мне поверить, я слишком навязчив в своем рвении. Не вырвать из сердца мечты!
-Знаете, мне казалось, что вы довольны своей спокойной жизнью.
-Я бы перевернул вверх дном ее, если бы мог. Разве вы не видите, что я все время провожу на кухне, дома и совсем не бываю на улице. Я превратился в ворчащего пессимиста, я тону, скоро достигну дна. Далее так продолжаться не может! Устал, во всех смыслах. Распадается само понятие жизни: безысходность убивает душу. Простите Грейс, я никогда не заходил так далеко в своих откровениях.
-А как же клуб? Тогда, в клубе, я смотрела на вас такого сияющего, довольного и подумала, что вы нашли смысл в жизни.
-Не нашел, а ищу. Да, мне нравиться бывать в клубе, там интересно, весело. Конечно, я с радостью общаюсь с молодыми людьми. Но их и меня разделяет пропасть. Разница в возрасте – вот настоящее проклятие! Я чувствую себя там одиноким.
В клубе кое-кому он казался надменным, хотя в действительности не был таким. Его отчужденность была следствием страха стать отверженным, а восприимчивость к хвале, питавшей редкие и незаметные приступы самодовольства, внушала ему уверенность в своем таланте. Впрочем, он переживал кризис жизни, вызванный несостоятельностью, разочарованием и мучительным ощущением беспомощности перед старостью.
-Как поэт я еще не исчерпал себя, - говорил Финли, - мне есть еще что сказать! Я заканчиваю сейчас одну поэму. Она серьезная, изысканная. Никому такого не выдумать!
Грейс кивнула в знак согласия. Ей Финли казался простым и доверчивым, но не глупым.
-Когда вы ее прочтете мне?
-Скоро. Там есть слабые места, только надо, чтобы я кое-что исправил, что-то отделаю и тогда прочту. Признаться, я собираюсь представить на конкурс свою поэму, рассчитывая на Липпардскую премию. Большое будет счастье, если я получу ее.
-Мне довольно будет одной живописной фразы. Что в ней такое есть, что делает ее изысканной?
-Ну, красивые обороты, высокий дух. В ней нет ни одной пустой банальности, ничего посредственного, ничего от той пышной сентиментальности, которая опошляет столько современных талантов.
-Что вы называете пышной сентиментальностью?
-Мысли выраженные претенциозно и чрезвычайно крикливо. Вот вам лаконичный пример: « Моя ярость сметает горы. Моя любовь зажигает звезды». Разумеется, это не мои слова. Их написал Дебоу, он был так мил по отношению ко мне, что продал маленькую коллекцию орнаментов. Молодой поэт Собанский, принимающий во мне участие, взял на себя труд написать пьесу, в одной сцене, герой говорит: « Меня ранит мраморная холодность твоих неподвижных глаз». Писать так, значит метать стрелы в украинские тучи. Пьеса провалилась. «Соблазнитель» был снят с афиши после четвертого представления.
-Очень хотелось бы знать, как называется ваша поэма.
-«Утраченные иллюзии». Эта поэма о глубоких несчастьях, которые испытывают художники и поэты и которых бедность совсем доконала. Сюжет, конечно, простой, из него не сделаешь драму, ведь в поэме нет любовной интриги, но она вполне может сойти за трагедию, если я дойду до убийства; но не будем об этом говорить.
-Вы заслужили успех, дорогой м-р Фулон и вполне можете надеяться стать знаменитым.
-Радость моей жизни могут составить успех и любовь.
-Неужели вы влюблены?
-Я смиренно люблю одну девушку. Она еще этого не знает.
-Вы с ней разговаривали?
-Много раз.
-Что ж, вы признались ей?
-К несчастью, я боюсь сказать ей об этом. Просто я не осмеливаюсь. Вот и все.
-Послушайте, что если она глупа?
-Но не с такими глазами…
-Ах, боже мой! Скажите, какие у нее глаза?
-Темные, спокойные, я вижу в них душу.
-Видите в глазах душу: разве это не мило? Но скажите, бога ради, какую душу?
-Простую и добрую.
-Ах, вот как, - спохватилась Грейс. Она вдруг поняла, какую флегматичный Финли преследует цель. - Ну, я пойду спать, не буду мучить так себя сонливостью.
Она была взволнована его словами, разумеется, ее жалоба на сонливость была всего лишь уловкой, - она хотела опередить его признание.

37. Было около пяти часов вечера, когда Грейс и Финли приехали в клуб. Из большой комнаты, где проходили собрания, она последовала за Финли в маленькую, там находилось примерно десять человек из числа писателей. Из широких окон открывался вид на залитые вечерним солнцем газоны. Увидев свободное кресло в углу, Грейс направилась к нему, она села, подняла голову и улыбнулась Финли, он скрестил на груди руки и прислонился к стене. Говорил молодой привлекательный человек с кудрявыми волосами:
- Температура на всей поверхности Земли, по мере ее охлаждения, не могла быть одинаковой: ведь разница между солнечным теплом, получаемым в полярной области, и теплом в точке экватора, не могла быть в ранний геологический период меньше разницы, известной сейчас.
-С этим я вполне согласен, но почему вы не учитываете, что жар солнца тогда был сильнее, просто потому, что солнце было молодое, - сказал худой и бледный юноша высокого роста. Было очевидно, что оба они расходились во мнении по этому вопросу.
-Пусть так, возможно, что прямые солнечные лучи способствовали нарастанию тепла на экваторе, именно поэтому эту часть Земли и нужно рассматривать, как место, пригодное для развития какой-либо формы жизни.
-Такие условия могли сложиться только после того, как атмосфера Земли стала проницаемой для солнечных лучей. К тому времени уже были вода, ветер и водные течения. Естественно, что полярная область остывала медленнее, лишь под воздействие внутреннего жара, но и она могла достаточно охладиться, чтобы возникла органическая жизнь.
-Если только Арктика не была тогда скована льдами. Но все указывает на то, что северный полюс всегда был точкой крайнего холода. По этой причине там не могла возникнуть жизнь.
-Мы не знаем, мы не можем знать, какой должна быть температура, необходимая для живых существ.
-Какой бы она ни была, в полярной точке жизнь не могла возникнуть раньше! Не забывайте, что эта часть Земли пребывала в полной темноте в течение полугода, даже если мрак освещался звездами и вспышками северного сияния, а поэтому там всегда был недостаток тепла и света.
- Понятно одно, мы никогда не узнаем, существовало ли одно единственное место распространения человеческого рода и где оно находилось.
-Разве факт существования множества типов людей не доказывает, что было много мест их расселения?
-Нет. Генеалогические варианты рас могли возникнуть и в процессе эволюции.
-Но этот вопрос следует задать антропологам. Вы можете предлагать одну гипотезу за другой, но ни одна не будет принята из-за отсутствия доказательств. Ваша гипотеза Генри о жизни после смерти стоит в ряду тех проблем, которые хоть и привлекательны, но бездоказательны.
-Хорошо. Давайте представим вытекающий из земли ручей. После долгого пребывания под землей он струится по ее поверхности; слабый, чистый ручей обтекает большие камни, течет все время вниз, постепенно вода образует русло, чем ниже от изначального истока, тем глубже и шире оно становится. Где-то на своем пути, он сливается с другими ручьями, и вот уже наш ручей становится рекой, воды уже много, она шумит, разливается, безостановочно течет по широкому руслу и вливается в море. Как мы все знаем, вода с поверхности морей и океанов испаряется, чтобы вернуться в чистоте снова на землю в виде дождя. Получается, что вода восходит на небо, чтобы излиться в дождях оттуда на землю. И это повторяется снова и снова. Теперь подумайте об океанских течениях, обтекающих все континенты, о реках подземного мира, где вода очищается и снова поднимается на поверхность. Выходит, что каждый ручей, каждая река и все моря являются частью общемировой водной системы. Эта система вечна, лишь потому, что способна к постоянному обновлению. Если мы дадим себе труд хорошо подумать, то обнаружим, что этот закон применяется и к доктрине о единстве всего человечества, которое существует так долго благодаря той же самой способности к обновлению: человек умирает, чтобы очистившись смертью снова вернуться на землю, но уже в другом теле. Вот вам Томас странно привлекательный сюжет, который можно найти во всей истории разных народов.
-Всего лишь сюжет!- фыркнул Томас, он был заметно впечатлен и одновременно с этим растерян тем, что его оппонент изложил свою гипотезу в столь увлекательном аспекте.
-А почему он не может быть доказательством?
Взгляд Томаса пробежал по лицам окружавших его людей, он видел, что почти все были готовы признать основательной гипотезу Генри и неуверенно пожал плечами.
-В момент испарения вода переходит в бесформенное состояние, при этом она не теряет своих свойств, - продолжал Генри. – Невидимая она восходит на небо, чтобы потом в виде крошечных кристаллов льда или капель воды излиться снова на землю. В другом случае вода просачивается сквозь землю, где-то глубоко в подземных пещерах она очищается и снова поднимается на поверхность. Это как-то соотносится с Раем и Адом. Чистые души возносятся на небо, а грешники спускаются под землю в Ад. Замутненная вода испаряется и поднимается в небо, а грязная уходит под землю. Тело человека состоит из воды, а вода, как нам хорошо известно, хранит информацию. Что есть вода? Это поглощение целого мира в одной капле! Выводы делайте сами.
Однако судя по лицам, мало кто был расположен к самостоятельным размышлениям, слова Генри повергли всех в глубокую задумчивость. Грейс не сводила с него глаз, чувствуя большое желание сблизиться с этим интересным юношей. Но ревнивый Финли был рядом, и она впервые испытала что-то вроде легкой неприязни, он мешал ей, и Грейс стала думать, как ей от него избавиться. К ее несчастью, он не отходил от нее ни на шаг, только повернувшись к нему спиной, она могла ловить взгляды Генри и, о счастье! он дважды улыбнулся ей. В обоих случаях она от растерянности застывала, вместо того, чтобы взглядом выразить ему свою симпатию, как ей хотелось. Когда все стали выходить из комнаты, она ускорила шаг, протиснулась сквозь шумную толпу и близко приблизилась к Генри, за дверным проемом она коснулась его руки, но юноша был увлечен разговором и не обратил на это внимание. Зато Грейс была взволнована, ей хватило одного прикосновения, чтобы ощутить приятное волнение. В большой комнате с дубовыми панелями и карнизом, украшенном гирляндами из дубовых листьев и желудей,- это была богатая комната как в целом, так и в частях, велась дискуссия, людей было много, она не сразу наша себе место. Уже став боком к стене, между двумя мраморными статуями, она принялась внимательно разглядывать присутствовавших. Всегда бывает приятно очутиться среди большого количества молодых людей. Взгляд ее задержался на широкой великолепной картине. Здесь были большей частью пейзажи из коллекции леди Френсис Делавэр, подаренные ей библиотеке Университета. Неожиданно она увидела на середине комнаты красивого стройного юношу в гетрах. Он сидел на диване в женственной позе, перекинув правую ногу через левую, опираясь локтем на подушку. Как-то вдруг интерес к нему затмил влечение к Генри, показавшего себя мастером слова. Все то время, пока шло собрание, Грейс пожирала его глазами, иногда она закрывала их, чтобы полнее проникнуться смутным, приятно волновавшим ее чувством, она трепетала и исходила неуемным желанием познакомиться с этим несомненно благородным юношей. Толкните ее в плечо, заставьте признаться и она скажет, что никто не может его превзойти, никто не может с ним сравниться. И в самом деле в его глазах было что-то детское и наивное, он был утончен и образован: нежная кожа сияла свежестью, густые пшеничные волосы красивыми прядями обрамляли его высокий лоб, выразительные глаза излучали мягкий и волшебный свет, чуть вогнутый небольшой нос не отличался красивой формой, но его полнокровные очерченные с таким совершенством губы поражали своей прекрасной соразмерностью. Полумужчина – полумальчик он, являя свою блистательную красоту, казался божественным существом и Грейс, вся во власти восхищения, закрыв глаза, увидела его в райском саду опирающегося на плечо обнаженного ангела нежного возраста. Это видение, как выяснилось позже, отражало характер и наклонности самого юноши. Эмори Дэбни Фаулер, так звали его, не испытывал интереса к женскому телу, а посему немыслимо представить себе, чтобы он мог увлечься такой малопривлекательной девушкой, как Грейс. После нескольких встреч с ним в клубе, Грейс поняла это сама. Он был вежливым и обходительным, и девушка поняла, что все это было проявлением его милости и его благородного происхождения, к тому же, - что было просто возмутительно! он был мало заинтересован сохранить дружбу с ней: все это огорчало и мучило Грейс. Несмотря на все старания, ее попытки увлечь собой юношу провалились. Тем дело и кончилось; разочарованная и горящая желанием свести с ним счеты, она потеряла к нему интерес, к большой своей печали. Где-то уже ближе к весне Эмори переживал разрыв отношений со своим младшим любовником, внушив себе, что у него достаточно блеска для достойной их любви, он отказывался понять, почему его милый друг ушел к тому, кто был хуже него. Был поэтический вечер, и Эмори не утолив еще свою горечь, с некоторым жеманством (в глазах Грейс он уже был утонченный развратник) прочел со сцены короткое стихотворение великого Микеланджело:
Молчи, прошу, не смей меня будить!
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать большого горя.
Отрадно спать, отрадно камнем быть!
От его прекрасной гибкой фигуры на стену падала вытянутая до уродства тень, глядя на нее на почтительном расстоянии через плечо Финлея девушка, почему то вспомнила маленький томик в алой сафьяновой обложке, который она недавно листала. У автора была какая-то витиеватая французская фамилия, под ней была нарисована улитка. Но что больше всего ей понравилось, так это название: « Розовый Сад и локон Жозефины». Ах, Эмори! Безразличие, которое он проявил к Грейс, пробудило в ней чувства, почти граничащие с отчаянием и мстительной обидой. Тут, кстати будет сказать, что после той ночи, когда они с Лу раздели Дольфи, девушка стала испытывать повышенный интерес к наготе мужского тела. В тот же день, позже, когда она любовалась закатом на итальянском балконе, Финли познакомил ее с поэтом, - фатоватый щеголь с пышно завитыми редеющими волосами, он создал себе имя в клубе и имел репутацию покорителя женских сердец. Это был склонный к полноте, лысеющий мужчина в возрасте сорока лет, с похотливым взглядом и потными ладонями. - Вы так милы!- воскликнул он, держа ее руку в своей. Грейс даже не стала раздевать его взглядом, она просто сделалась немного уставшей. Как раз в это время поблизости оказался бедный и болезненный художник Рейвен Пинкни, он очень хорошо рисовал акварелью ирисы, и Грейс попросила показать ей какие-нибудь рисунки.
38. В тот вечер Лу куда-то ушла и Грейс была предоставлена самой себе. Она спустилась вниз, чтобы поговорить с Рахиль, но оказалось, что старая женщина была не одна, она гадала на картах своей приятельнице, тоже старой женщине, но толстой и маленькой. Ее голова, увенчанная нелепой шляпой с бантами и павлиньими перьями, была склонена, на большой вздымающейся груди покоились утопающие в рюшах крошечные морщинистые руки, дряблые пухлые щеки были нарумянены, на лоб свисали завитые мелкими колечками крашеные волосы, нос был острый, как птичий клюв, а губы маленькие, как лепестки лесной фиалки, если представить их пурпурными. Где-то полчаса назад, Лу видела ее из окна, она согнувшись шла по заснеженной улице в старой шерстяной накидке, которую раздувал сильный ветер. Это была Элбридж Пендлтон Кирни, вдова кондитера Илайя Кирни: нервная, слабая здоровьем, она разжирела на сливках и булочках, любила вязать носки и вышивать цветы шелковыми нитками. Она всегда появлялась там, где случалось скандальное дело или убийство, у нее была интересная манера пальцем подчеркивать отдельные слова, а когда в своем несуразном пересказе какого-нибудь кровавого убийства, она доходила до самого душераздирающего момента, на ее маленьком напудренном лице застывала маска крикливого ужаса. Было бы несправедливо назвать Элбридж Пендлтон неискренней, она верила во все, что говорила, даже если то, что она говорила было ею самой придумано. Она лгала не для чего, а потому, что хотела и тут – ее тайна; интересы ее были обширными, она не довольствовалась тем, что наблюдала, она обсуждала событие с полным сознанием своей правоты не для того, чтобы извлечь из него свои собственные выводы, ей нужен был повод для возмущения и недовольства. Может быть, это была единственная в своем роде связь с жизнью – больше ничего. Элбридж, как никто другой, умела вдохнуть чувства в слова и, надо отдать ей должное, ни разу не обнаружила слабость в умении их выражать.
Грейс прошла мимо женщин, кивнув м-сс Кирни, постояла у окна и направилась на кухню. Там ее ждал славный Финли, он отварил два фунта креветок и самолично сходил за пивом. Она села на низкий стул, вытянув ноги под столом, Финли сел напротив, поднял пивную кружку и стал пить большими глотками. Грейс улыбнулась ему, взяла креветку и с мыслью, что ей не хватает вечерних разговоров с ним, спросила, где Мойра, - она была большой любительницей местных креветок.
-Читает, наверное, у себя.
-А где Дафна?- спросила девушка, не зная, какую найти тему для разговора.
-Она с Лу ушла на собрание. Трудно поверить, что ей нравится заниматься общественной деятельностью. Пусть делает то, что хочет, лишь бы меня не трогала.
-Вы с ней не разговариваете.
-С кем я могу говорить серьезно здесь? У моей жены слабое здоровье, она почти все время проводит в спальне. До обеда она остается в утреннем пеньюаре, переодевается только к обеду, да и то, если хорошо себя чувствует. Дафна глупа, как курица, скучно с ней говорить. Я же все время провожу на кухне. Нас мало что сближает. Когда я говорю, что живу тоскливой бессмысленной жизнью, которая меня угнетает, Мойра называет меня эгоистом. Работа, работа, работа. Они паразиты. У меня есть сумасбродная идея: бросить все и отправиться бродить по стране. Я выдохся, нет радостей, в душе у меня пусто. Мне все надоело.
-У вас такой хороший дом…
-Он стал мне тюрьмой. Да, слава богу, мы живем не бедно, я много работаю – каждый день стараюсь, можно сказать живу для семьи, но этого не скажешь о жене и дочери, каждая из них живет только для самой себя, пиявки! И не видят в этом ничего противоестественного. Дафна заявляет, что у нее есть право на счастье, а Мойра кричит: «Дайте мне жить спокойно». А, как же я?
-Что вы?
-Вынужден молчать, чтобы не раздражать жену. Вот какова моя жизнь!
-Вы талантливо пишите…
-Я не блистаю гениальностью. Ни одно мое стихотворение не стало событием в литературной жизни за исключением одного единственного случая, когда моя поэма попала в сборник «Утешения». Я всего лишь посредственный поэт, покорный муж и несчастный отец. Еще я раб, хочу сказать, который сдерживает нарастающий в душе протест. Вы когда-нибудь чувствовали себя привязанной к месту, то есть зависимой?
-Да, когда работала в ярмутском пансионе.
-Тогда вы знаете, что значит быть обремененной подневольным трудом. Мне пятьдесят два года. Большая часть моей жизни – это потерянное время. Я растратил впустую свои силы . Но я верну свою свободу! Что-нибудь придумаю. Не хочу закончить свою жизнь в сумасшедшем доме.
-Но Мойра и дочь любят вас!
-Их любовь болезненная, разрушительная. Что они могут дать мне? Этот старый добрый дом? Я ненавижу его!
-Из-за них?
-Не из-за них, впрочем, сейчас из-за них тоже. Я очень дорожу одним планом, намериваюсь осуществить его в ближайшее время. Я хочу оставить семью, уехать куда-нибудь. Я хочу идти по дороге открытой всем ветрам, наблюдать людей, видеть города, хочу найти себя, хочу жить в полном уединении. Вы, наверное, скажите, что эта мечта скорее молодого человека, а не мужчины, для которого началась полоса заката?
-Вы легко оставите этот милый уютный дом, свои книги, красивые вещи?
-Если страдаю душой, то зачем тогда все это?
-Мне кажется, вы будите скучать по жене и дочери, по всем этим красивым вещам.
-Мы все устали от каких бы то ни было отношений между нами. Да, я люблю красивые вещи, для меня ценность имеют только вещи, а не люди, которые их создают. Будь у меня деньги, я бы добился исполнения одного по крайней мере из своих многих желаний.
-Сколько вам нужно для этого?
-Хватило бы, думается мне, тысячи долларов.
-Это дорогое желание.
-Поймите, у меня есть большой интерес к жизни. Я мечтаю отправиться в путешествие по стране.
-И вы бросите двух женщин, которые от вас зависят?
-Черт с ними! Мне осточертело их удовлетворять! Пусть работают! Они больше ленивы, чем больны. Поверьте, как только я перестану зарабатывать им средства к существованию, они сразу же выздоровят.
-Неужели вам не нравится готовить? На кухне вы на своем месте.
-Когда человек многие годы работает только ради работы, он обязательно приходит к мысли, что занимается не тем, чем нужно. Работа и дом подчинили себе мою свободу, но не волю. Мойра упрекает меня в том, что я работаю с вялым старанием, стал капризным, спрашивает, чего это вдруг мне взбрело в голову бросить все и отправиться бродяжничать. Не вдруг. Она просто не дает себе отчет в том, что апатия, недовольство, раздражение – это видимые проявления внутреннего брожения. Не бредовые фантазии увлекают меня в сторону, а желание заполнить данную мне для радостей жизнь яркими впечатлениями и удовольствием. Я собираюсь уехать из дома не потому, что хочу отречься от жены и дочери, хоть, сказать по-правде, питаю мало любви к ним, а лишь потому, что устал от беспросветного, скучного, бессмысленного существования; устал видеть себя принужденным к работе на кухне, устал знать, что я осужден быть всегда рабом. Если останусь, то постепенно спущусь к тому виду жизни, который глубоко презираю. Такой жизнью живут черви, мыши, мелкие насекомые, они довольствуются тем, что все с ними связанное и есть весь мир. Подумайте Грейс, как много людей могут найти себе родственное в их существовании! Господи, Грейс разве вы не слышите, что душа вопиет в этих моих словах?
-Неужели все так мрачно в вашей жизни?
-Кажется, я описываю все в немного мрачном свете. У меня, разумеется, есть то, что я называю радостью одного дня – я люблю вкусно поесть. Не масса радости, а только капля. Не смех, а визг. Не предмет, а его искажение. Не наслаждение, а его осмысление. Не обладание, а тщетности. Хотите знать, почему я пишу стихи? Да потому что в стихах я могу выявить себя. Меня угнетает все в этом доме: душная тишина, скучное однообразие, унылые лица. Я хочу освободиться от этого влияния!
-Что вы ищите в жизни?
-Я ищу то, что могу сделать своим.
-Значит, вы не знаете, чего хотите?
-Я полагаюсь на бессознательный импульс.
-И все-таки я не понимаю. Скажите простыми словами, чего вы хотите?
-Быть поэтом, познавшим идеальное.
39. Дни шли своим чередом, неделя сменяла другую неделю; все понимали, слишком хорошо понимали, что время быстротечно, но все же не переставали удивляться тому, как быстро проходил месяц. Зимой жизнь в доме Мойры пульсировала менее напряженно, чем весной, все внимание было сосредоточено на домашних делах, поэтому, когда Дафна купила себе черное платье, отделанное на рукавах лебединым пухом, а в гостиной повесили новые шторы из зеленого бархата, вместо старых, это для всех жильцов стало событием. В конце марта Финли закончил свою поэму «Утраченные иллюзии». Хотя Грейс нашла много занимательного в ней, она не стала читать поэму до конца, так как уже решила ее судьбу. Она отнесла рукопись издателю Уолтеру Эгертону, он любезно согласился прочесть в ее присутствии, читал он бегло, чтобы получить общее представление. Грейс сидела на стуле и с нетерпением ждала его мнения. Когда он поднял голову, она без слов поняла, что он мало взволнован этой чудесной поэмой.
-Не лучше ли вам отнести это Стиру, он издает литературно-художественный журнал.
-Я бы хотела, чтобы эта поэма продавалась в книжных магазинах, - возразила Грейс. – Я дам вам триста долларов, чтобы вы издали ее отдельной брошюрой с цветной обложкой.
Через две недели, Эгертон послал записку, он уведомлял, что уже подготовил черно-белый экземпляр для цинкографии и просил ее прийти, чтобы выбрать цвет, если же она не может решить этот вопрос, он предлагал залить обложку фисташковым цветом. Второго мая погода была на удивление солнечной, в городе зацвели яблоневые деревья, люди сняли пальто, поэма Финли появилась на прилавках двух магазинов, а спустя три недели сам Эгертон вручил ему чек на пятьсот долларов и сказал: «Ваша поэма очаровательна». От души наслаждаясь успехом, Финли на обратном пути первым делом купил Грейс шоколад. Он купил его за 25 центов, но Грейс эта шоколадка обошлась в восемьсот долларов, но это очень мало ее волновало: ей было приятно что-нибудь сделать для него. Когда Лу узнала какая цена была заплачена за сомнительный успех поэмы, она испытала глубокий шок.
-Ты ненормальная! Как ты могла в него поверить? Его убогое воображение не идет дальше того, чтобы изобразить томную девственницу с золотыми кудрями и в платье цвета киновари из волнистого шелка в весеннем саду, который - это точно его слова: облекается в мантию из теней и мрака! И все это, конечно, сопровождается романтическими аккордами, которые извлекает из маленькой лютни юный пастушок. Он сидит внизу и щипает мисс Фелту де Монфеншон, так зовут прелестную девственницу. А между тем она вдыхает аромат белой розы, которая - представить только! чуть поблекла от тоски, которую испытывает девушка. Это агония манерного эротизма в поэзии. Его стихи это изящное посягательство на красоту и основы хорошего вкуса! Поэзия – это прежде всего музыка! У него – салонный романтизм.
-Он написал поэму о бедном художнике…
-….который уселся у ручья и старательно разглаживает складки на своем муслиновом воротнике!
-Не злись. Поэма хорошая, скажу я тебе, иначе Эгертон не стал бы ее издавать.
-О ужас! Восемьсот долларов! У меня сейчас разорвется сердце! Не могу простить тебя за то, что ты столько денег выбросила на помойку. Где тазик, я сейчас плюну.
-Я хотела ему помочь. У меня нет сомнений в его таланте.
-Твоя доброта кажется мне глупой. Если из Финли что-нибудь выйдет, это будет в первую очередь благодаря тебе. Теперь мы должны экономить, у нас осталось мало денег.
-Не так уж и мало. Пять тысяч восемьсот девяносто долларов.
-Отныне я буду вести учет всех расходов.
-Ты больше не злишься на меня?
-Я подчиняюсь неизбежному. Ах, этот Финли, я знала, что он когда-нибудь принесет нам проблемы. Я немедленно пойду и скажу все, что о нем думаю. Скажу, что природа не дала ему дар, необходимый, чтобы стать великим поэтом.
-Лучше поздравь его. Он будет очень рад.
-Вдруг этот олух, окрыленный успехом, решит взяться за новую поэму? Мне в самом деле хочется знать, что он собирается делать с нашими деньгами.
-Пусть пишет, может следующая поэма будет по-настоящему прекрасной.
-Тогда я постараюсь внушить ему, что не стоит этим заниматься.
-Почему?
-Да потому, что он бездарность! Ты единственная помогла ему поверить в себя.
-Кто знает, может быть, я оказалась права.
-Черт с ним! Мне до отвращения обидно, я ругаю себя за то, что не помешала тебе потратить столько денег. Полагаю, Финли теперь перестанет жаловаться на жизнь.
Прошло несколько дней. Была середина мая. Вернувшись с прогулки, Грейс нашла на столе записку, которая была ответом на ее записку. Лу сообщала, что взяла из общих денег тридцать долларов, чтобы передать их Дольфи – у него сейчас трудное время и спрашивала, не хочет ли она пообедать с ними у Марли. Там ведь можно отлично расслабиться.
Немного подумав, Грейс решила, что ей не стоит идти к Марли. У нее не было ни малейшего желания видеть их вместе. К тому же она имела представление о том, что Лу называет «расслабиться». У Марли мужчины курили марихуану, а женщины пили алкогольные коктейли и позволяли себе раз другой затянуться папиросой, набитой дурманящей смесью. Погода была теплой и Грейс вышла снова в город. Делать было нечего. Случилось так, что пройдя два квартала она свернула на широкую Саут-Одли стрит. Она шла в толпе и смотрела по сторонам. Неожиданно, Грейс услышала очень знакомый голос, произносивший библейское изречение: « Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить – и не будет услышан». Блоер? Это его голос. Она обернулась и с изумлением увидела его самого. Судьбе угодно было свести их. В обносках, он стоял на углу мясной лавки и просил милостыню. От этого ей сделалось сильно не по себе. Воистину, было отчего прийти в смятение. В свою очередь Блоер тоже был в замешательстве, он смотрел на Грейс и не мог поверить, что видит свою забитую служанку, которая каким-то образом перевоплотилась в элегантную леди. Хитрый мужчина притворился, что не узнал Грейс. Изнывая под ее пристальным взглядом, он потупился и, протягивая дрожащую руку, жалобным тоном сказал:
-Я буду обязан благодарностью к вам, если вы Христа ради пожертвуете бедному человеку монету.
Грейс не помня себя, достала из бархатного кошелька серебряный доллар и протянула Блоеру. Он с жадностью выхватил доллар из ее пальцев. Только Грейс подумала о Лу, как он вдруг обратился к ней с такими словами:
-Так щедро с твоей стороны дать мне доллар, милая Грейс! Прими мои самые искренние поздравления с тем, что тебе удалось сделаться самой что ни на есть настоящей леди. Как? Бог мне свидетель, я прямо в восторге от твоего превращения. Всего лишь пару слов. Мне не терпится узнать, как ты разбогатела.
-Как вы живете? – только и могла сказать Грейс.
-Сама понимаешь, что гораздо хуже, чем раньше. Живу в подвале, питаюсь скудно, вместо чая пью горячую воду, это терпимо, вот только донимает кашель. Особенно по ночам, когда спать ложусь – сырость в подвале непереносимая. Видит бог, я взял на себя чужой грех, не заслуженно терплю унижение! Что поделать, в Ярмут мне нельзя. Вот накоплю немного денег, отыщу какой-нибудь маленький домик и буду спокойно жить в деревне.
-Разве вам не опасно находиться здесь?
-Живу в тени опасности, поэтому предпочитаю не выходить за пределы штата Конектикут. Но не стоит вам ради меня беспокоиться. А что насчет Лу, слышали о ней что-нибудь?
-Мы живем вместе.
-Ах, вот как. Ну, наверное, бесполезно просить ничего ей не говорить? Расскажите ей, какой я грязный и потрепанный! Пусть порадуется, она всегда плохо обо мне отзывалась.
-Вы и сами были прямо не в восторге от нее.
-Пусть простит меня за это. Я начинаю думать, что она достойная женщина.
-Ну, я пойду, - нерешительно произнесла Грейс. – С грустью узнала, что вы живете в сыром подвале. Вам нужен сухой матрас и теплое одеяло.
-Как мило с Вашей стороны подумать об этом! Подвал темный и сырой, еще досаждают крысы. Мне будет приятно получить матрас и одеяло.
-Будьте на этом месте в среду, я пришлю их сюда.
Сказав это, Грейс повернулась и пошла, но не успела она сделать и трех шагов, как ее окликнул Блоер. Она остановилась и посмотрела на него через плечо.
-Спасибо тебе Грейс за доброе расположение, - сказал он, с какой-то двусмысленной улыбкой.
40. Спустя три дня, в среду Лу и Грейс отправились на Саут-Одли стрит. Только подумать! Такой грязный и такой оборванный Блоер просит милостыню. Как Лу хотелось увидеть его в этом виде. По пути Грейс сказала:
-Но ты не должна так бессовестно издеваться над ним.
-Нет, я не буду издеваться, я только плюну ему в лицо.
-Опять взялась за свое, - в шутку возмутилась Грейс.
- Прости, мне этот всплеск чувств!- в той же манере ответила Лу.
-Обещаешь, не унижать его? Вы оба виноваты в том, что отношения, которые сложились между вами, мешают вам испытывать уважение друг к другу.
-Какими бы ни были чувства, моя американская совесть не позволить мне глумление над бедным. Ты была слишком добра, предложив матрас и одеяло. Больше всего мне сейчас хочется увидеть его жалким и трясущимся от страха.
-Представь себе, что я почувствовала, когда он спросил, как я разбогатела!
-Как бы хотелось ему узнать подробности о больших деньгах в ящике комода.
-Мне его жаль, а тебе?
-Боюсь, что жалость к нему невозможна.
Вероятно, Блоера уже с утра волновала встреча с Грейс, он стоял на прежнем месте и все время смотрел то в одну сторону, то в другую. У него был неопрятный, запущенный вид. Когда он увидел с ней Лу, он изменился в лице, как если бы его мучила зубная боль.
-Мадам Монс! – воскликнул он не своим голосом, - Какая встреча! Я много думал о вас.
-Что с вами?- спросила Лу. – Настроение плохое или вы больны?
- Совершенно неожиданно мне стало хуже, - кривляясь, проговорил Блоер.- Вы не принесли матрас и одеяло? Сами видите, что я в самом ужасном состоянии.
Эта плутовская, театральная сцена, хоть и немного грустная, восхитила Лу.
-Мы все купим в каком-нибудь магазине. Может, вы знаете где?
-Тут поблизости есть галантерейный магазин Гриббелла.
-Ну, тогда пойдемте туда, - сказала Лу.
Блоер покорно тащился за ними и жалко улыбался и этим внушал им снисходительное к себе отношение. При других обстоятельствах, он, несомненно, шел бы впереди них.
-Грейс сказала, что вы собираетесь уехать в деревню?- дорогой его спросила Лу.
-Э-э, я исключаю для себя возможность жить в городе. В деревне жизнь проще и дешевле. Скорее всего, это будет Брайсленд, в основном из-за источника. Осенью буду думать о переезде. Зима в городе становится неприятным временем почти для всех.
Над озабоченностью Блоера устройством своего комфорта Лу посмеивалась. Но на самом деле Блоер испытывал трудности в отношениях с женщинами, он надеялся, что жизнь в деревне окажет положительное действие и он восстановит свою потенцию.
Наконец они пришли в магазин. Блоер стоял у дверей, пока женщины покупали ему матрас и одеяло. За вещи Грейс заплатила четырнадцать долларов и двадцать центов. Оставив покупки в магазине, все пошли в соседний ресторан, кормивший за сорок пять центов. Лу заказала кофе и яичницу с ветчиной для Блоера. Пока он ел, Лу многозначительно смотрела на Грейс и выразительно поджимала губы.
-Я так понимаю, что вы отчаянно нуждаетесь в деньгах, - сказала Лу, когда Блоер насытился и приободрился. Он испытывал довольно-таки мучительную потребность во внешних символах своей значительности: его невозмутимый вид и властная манера говорить были смешным контрастом с убожеством его положения.
-Что вы пытаетесь сказать? – протянул он, голосом и взглядом показывая ленивую непринужденность, чувствуя при этом некоторое смущение оттого, что Лу и Грейс имеют над ним большое преимущество.
-Вы живете в страхе и нужде, - бесцеремонно сказала Лу. – Никакой надежды! Полная безнадежность! Если бы у вас были деньги, вы бы могли уехать в Канаду и жить себе спокойно.
-Продолжайте.
-Вам надо жениться на обеспеченной женщине.
-Знать бы какой она мне окажется женой.
-Вам не жена нужна, а ее деньги. Жена, конечно, нужна тоже, но такая, которая будет согласна иметь с вами расчет.
-К чему вы ведете?
-Вы подпишите брачный контракт, согласно которому отель « Old Bells» станет собственностью вашей жены, за это получите деньги и можете ехать, куда захотите.
-Вы что хотите моего разорения? – вскричал Блоер, не в силах сдерживать свой гнев.- Что же это такое! Мне придется пожертвовать всем своим имуществом, дабы частично возместить то, что у меня украли?
-Ваши жалобы смешны! Вы не можете управлять отелем с петлей на шее.
Блоер помрачнел, он вдруг остро почувствовал свое одиночество.
-Мег не согласиться выйти за меня. Она меня обокрала. Все деньги семьи заработаны моим трудом, я хочу получить их обратно, - громче обычного сказал он и ударил кулаком по столу. Он легко возбуждался.
Шум, который он произвел, заставил кое-кого обратить внимание на него. Испугавшись этого, он сразу как то притих, сжался и глубоко засунув руки в карманы стал озираться по сторонам. Угроза преследования и страх быть пойманным привели его к неврозу навязчивых состояний. В соответствии с этим он уже спокойным голосом сказал, что женится на Мег лишь при одном единственном условии – если она вернет его деньги. Выдержав паузу, он прошептал: «Помоги мне Боже».
-Из всех несчастных, прежде всего, имеют право на помощь слепые, калеки и сироты, - сказала Лу, вглядываясь в его серое, небритое лицо. Каким жалким сделали его нужда и отчаяние.
-Господь не оставит в беде того, кто гоним и обездолен, - проговорил Блоер, сжимая руки. Потом посмотрел внимательно на Лу и более уверенным голосом сказал. – Простите мадам, я обошелся с вами в Ярмуте крайне нелюбезно, не имея к тому никакого повода. Я, как и вы решил туда не возвращаться.
-Вы не можете, даже очень этого желая. Не могу забыть, как вы клеветали на меня.
-Помилуйте! Это Терсина и Мег настроили меня против вас, понимаете, - сетуя на них, сказал Блоер.
Он был лжив и вероломен в большом и малом.
-Да, я все хорошо понимаю, - сказала Лу, делая вид, что верит ему.- Не утруждайте себя извинениями.
-Значит, вы предлагаете мне деньги. Тут надо подумать, - проговорил Блоер, радуясь, что отношения с Лу улучшились.
-Что тут думать? Или у вас нет в них необходимости?
-При данном положении дел мне ничего не остается, как принять ваше предложение, бесспорно лишь одно: я постоянно бросаюсь из одной крайности в другую. Как, однако, забавно, видеть вас своею женой!
-А я вам себя не предлагала.
-Тогда, кто?- спросил Блоер и голос его дрогнул.
Лу шумно вздохнула, внимательно посмотрела на Блоера, затем устремила пристальный взгляд на Грейс, и этот взгляд открыл ему правду.
-Не думаю, что понимаю тебя,- сказала Грейс, обуреваемая сильным волнением.
Лу улыбнулась ей уголками рта, перевела взгляд на Блоера и сказала:
-Вы женитесь на Грейс.
-Вот еще! Что за идея? Или от съеденного обеда у меня помутился рассудок? Я не знаю, что со мной… - и голос его прервался.
Но его изумление достигло предела, когда Лу сказала с подобающей серьезностью:
-Завтра вы вверите ей собственность, если нельзя обойтись одним контрактом, вы напишите доверенность, каковая уполномочивает Грейс действовать от вашего лица. Нотариус засвидетельствует вашу подпись, как полагается в таких случаях.
Пораженная этими словами Грейс застыла в оцепенении. Водворилось молчание. Наконец, с сильным волнением в голосе Блоер сказал:
-Вы молчите, Грейс? Тогда я скажу! Я без всякого принуждения подпишу бумаги и отдам отель в ваши руки. Наименьшее, что мне грозит, - это потратиться на кольцо. Эх, в истории любви человеческой это, пожалуй, самый забавный случай.
Грейс внимательно посмотрела на него растерянным взглядом. Лу толкнула ее коленом под столом и улыбнулась.
-Только вы не должны настаивать на ее обязанностях супруги. Остальное не требует разъяснений, - сказала она.
-Что, например? - был вопрос, не лишенный, однако, легкого оттенка лукавства.
-То, что вы недостойны ее.
-Я, конечно, понимаю, что она не пойдет со мной в подвал. Неудивительно поэтому, что я буду всего лишь фиктивным мужем. Только не говорите мне, что я должен дарить свадебный подарок!
-Хватит и того, что она будет страдать за вас, - усмехнулась Лу.
-Мне нужны деньги, чтобы купить приличный фрак, белую сорочку с запонками и лакированные ботинки, ведь я должен нарядиться по-праздничному. Надо держать честь свою.
И он вздохнул с довольным лицом.
Лу смотрела на него с улыбкой, немного очарованная. Она была крайне удивлена тем, что Блоер позволяет себе надеяться на настоящую свадьбу.
-Грейс так изменилась, уже не краснеет застенчиво, - сказал ее предполагаемый муж. – Это заставляет меня вспомнить прежнюю Грейс, и при этом сравнении я задаю себе вопрос, какая из них настоящая?
-В любом случае, вам не разрешается целовать ни ту, ни эту.
-Для меня это очевидно.
-Почему бы нам не уладить это дело прямо сейчас? – сказала Лу. – Подписывайте скорее и забирайте деньги.
-Сколько я получу?- спросил Блоер, ведя свою игру в этой как бы произвольной пьесе, которая приближалась к волнующей сцене.
Лу ответила решительным голосом, заметив перемену в его лице:
-Одну тысячу долларов.
-Так мало! – вырвалось у Блоера.- Вы грабите меня в светлый божий праздник! Десять тысяч, вот и все.
-Да нет же, говорю я вам. У нас нет таких денег. Радуйтесь получить хоть какие-то деньги, чтобы уехать далеко отсюда, в тот штат американской земли, где бы вы не чувствовали себя жертвой преследования.
-Но соглашаясь, я никак не предполагал, что вы предложите так мало.
-Послушайте, вас разыскивают за убийство жены, это грозит виселицей, вас узнала Грейс, вас узнала я, как видите, сохранить инкогнито вам не удалось.
-Прошу вас проявить снисходительность, принимая во внимание несправедливость обвинения и мое бедственное положение. Дайте хотя бы три тысячи. Вы предлагаете всего тысячу долларов. Смешная сделка! Это все равно, что менять серого гуся на белого, - сказал Блоер с упреком.
-А если такая сделка вам не нравится, найдите того, кто даст больше.
-За тысячу не соглашусь, - бросил он, глядя в сторону.
-Тем хуже для вас.
-Вы даете гораздо меньше, чем мне бы хотелось, черт вас побери!
-Не в вашем положении торговаться. Я предлагаю немного, но это хорошие деньги. Без них вы вряд ли облегчите свою жизнь.
-Пока вы не принесете всю сумму сразу, нет смысла и говорить об этом.
Он хотел было в оправдание своей настойчивости сослаться на то, что положение стало непереносимым, но Лу остановила его:
-Да будь у меня на руках три тысячи, я бы их отдала вам сию же минуту. Хорошо, давайте решим дело так: вы получаете тысячу наличными, а остальные две Грейс будет вам выплачивать суммой в сто долларов каждый месяц.
-Вы обещаете выплачивать мне по сто долларов каждый месяц?
Грейс кивнула в знак согласия.
Однако его сомнения не сразу рассеялись.
-Дайте честное слово.
-Да, даю слово, - сказала она.
Блоер вздохнул с облегчением, когда получил его.
41. В начале июня, оставив Лу две тысячи долларов и взяв с собой две тысячи триста, Грейс отправилась в Ярмут, чтобы вступить в права владения. Испытывая бессознательный страх перед Мег и Терсиной, она предварительно нанесла визит Маклеоду Сиуорду, которого ввела в курс дела, а затем убедила его сопровождать ее в отель. К ним охотно присоединился молодой Сиуорд, один из сыновей нотариуса и его партнер. Когда они разговаривали, идея молнией озарила ум Грейс. Она предложила молодому человеку в очках должность управляющего. Калеб Сиуорд вопросительно посмотрел на отца, тот взял его за плечо и сказал:
-Это хорошее предложение.
-Но я не имею ни малейшего понятия о том, что делает управляющий, - растерянно сказал юноша. - Мало того – я даже никогда не вел бухгалтерию.
-Все прояснится, когда начнешь работать, - успокоил его старый джентльмен. – Ты должен верить в себя, иначе я ни за что не ручаюсь.
Итак, втроем они вышли на залитую солнцем улицу, Грейс раскрыла зонт, мужчины надели имевшиеся при них шляпы и они направились в отель, находившийся в двух кварталах отсюда. Даже обеспечив себе поддержку в лице нотариуса и его сына, Грейс шла с неспокойным сердцем. Страх рос по мере приближения к пансиону, она была близка к тому, чтобы все отложить, но никак не могла решиться сказать им это. Она по природе своей нерешительна и была чувствительна к несправедливости. Чтобы положить конец неуверенности, понадобилось всего лишь разбогатеть. Следствием такого положения является независимость поведения и уверенность в своих оценках. Но при всем при том, Грейс еще не могла свободно говорить о своих чувствах, - общественное мнение она ставила выше личного. Так получилось, что люди, которых Грейс почему-то боялась, находились в одной комнате: Мег в пестром халате сидела на стуле, Терсина стояла сзади и расчесывала ее волосы, Слай курил, развалившись на мягком диване. Появление Грейс повергло их всех в исступление, но вот лицо Мег исказилось, как у утопающего, который с невыразимым отчаянием всматривается в далекий берег реки, пришла в себя и Терсина – онемевшая от потрясения она таращила глаза на Грейс с открытым ртом, что же касается Слая, то судя по его виду, он был похож на идиота, поглощенного созерцанием звездного неба.
-Кто же это, кто?- спросила Терсина, пальцем указывая на Грейс, которой стоило каких-то усилий не показывать, что она взволнована больше всех.
-Она!- чуть слышно сказала Мег, ошеломленная новым обликом девушки.
-Я ничего не понимаю, - простонала Терсина, судорожно всхлипывая. – У меня все мысли превратились в кашу. Я просто в себя не могу прийти!
-Ах, боже мой! Вы только посмотрите на нее! Наша Грейс нашла случай показать себя в чужом платье. Купила на распродаже…
-Шляпу тоже, - подхватила кухарка.
-Так наряжаются распутные девки, которые высматривают жениха с деньгами, - усмехнулась Мег, играя своим локоном. - Грейс, что тебе, здесь, надо?
-Да, зачем пришла? Говори скорее,- взвизгнула кухарка.
-Я скажу от вашего имени, если вам угодно, - сказал нотариус, беря Грейс под руку.
-Попросите вашего сына, сэр, - сказала девушка тихим, но выразительным голосом, - попросите моего управляющего, если он не собирается хранить молчание, деликатно сказать им….
-Дайте мне сказать, - настаивал м-р Сиуорд.
Он выступил вперед, такой степенный и положительный, теперь все глаза были обращены к нему, старый джентльмен приложил палец к губам, и обратился к Мег:
-Полагаю, вы знаете эту леди?
-Леди! – ахнула женщина. И на лице ее застыла судорога.
-Леди, - подтвердил нотариус.
-Она?- с презрительным сомнением протянула Мег. – У нее нет ни родных, ни друзей, только мы, вот почему, исключительно по доброте душевной, я позволила ей остаться. Но Грейс была своевольна и невыносима- прямо беда с ней. Я с трудом ее терпела.
-Боюсь даже представить себе, что означало ее присутствие для вас.
-Вот именно, - решительным тоном согласилась Мег, не видя скрытой иронии в словах нотариуса.
-Мистер Мак-Интош, он…, я полагаю, вы к нему не имеете отношения?
-Еще как имею!
-Но каким же образом?
-Мы помолвлены. Я его невеста, - надменным тоном сказала ничего не подозревающая женщина.
-Вы?
-Я!
-Вот что я вам скажу, Мегритт - у вас ничего не получится. Он женился три недели назад. Теперь, разрешите мне просить вас не проявлять никаких признаков возмущения, которые могли бы задеть его жену.
-Какую еще жену?
-Миссис Лаример вышла за него, - сказал нотариус сочувственным тоном и, обернувшись, склонил голову перед Грейс.
-Ради бога, о ком вы говорите? – вскричала Мег, изменившись в лице.
-О Грейс Лаример, разумеется. О ком же еще?
Его заявление было встречено с очевидным недоверием.
-Святые небеса! – застонала Терсина, падая на стул. – Она вышла за Блоера?
Мег в немом потрясении взирала на Грейс, она еще больше побледнела. Рядом с нотариусом стоял Слай.
-Вы тоже удивлены? – осведомился он.
-И не говорите!- ответил неотесанный парень с угодливым видом.
-Выскочка! Чертова кукла! Авантюристка!- бормотала Мег, дрожа и сжимая кулаки.
-Вы обо мне говорите?- полюбопытствовала Грейс, глядя негодующей женщине прямо в лицо.
-Само собой. Ты, значит, женой ему сделалась? Я просто в себя не могу прийти. Бедный Блоер, я совсем покоя не знаю, с тех пор, как он сбежал…- и на ее лице отразилось глубокое потрясение.- Я так расстроена, чувства мои в беспорядке, у меня совсем нет…
-Чего нет? – переспросила Терсина, обмахивая ее платком. У нее возникли серьезные опасения, как бы она головой не тронулась.
-Настроения нет, - тихо произнесла Мег, отстраняя от себя руку кухарки с платком. – Она его жена? Не может быть!
-Ну и ну! – вздохнула кухарка.- Новость необычная.
-Очень необычная. Кто бы мог подумать! Я ее ненавижу, - еле слышно сказала Мег, сопровождая свои слова нервным движением рук.
-Вы не слышали, Мег, она нас всех уволила. Это для нее – первое удовольствие!
-Меня никогда никто не уволит! – в большом негодовании вскричала Мег. – Я сама ухожу отсюда!
Когда Грейс убедилась, что эти люди из дома ушли, она предложила своим помощникам выпить чаю и все пошли на кухню. За чаем завязался общий разговор, потом м-р Сиуорд перешел к обязанностям Калеба и скоро они условились обо всем. О том, как вести дела Грейс имела самое смутное представление.
-Готов поклясться, вы сделаете этот дом светлым и уютным, - сказал м-р Сиуорд.
-Все как во сне, - прошептала Грейс, лицо ее вдруг приняло печальное выражение.- Я сегодня ночью не хочу оставаться здесь.
-Ну, так пойдемте ко мне домой.
Грейс как будто не услышала предложение нотариуса, вглядываясь в дальний угол, она сказала тихим голосом:
-Раньше при Блоере дом был полон людей, а сейчас так пусто.
-Сезон только начался, поэтому так мало людей.
-Только не знаю, хватит ли у меня сил. Проще всего было бы продать дом….
-Продать? Что за вздор! Нет, ни при каких обстоятельствах нельзя продавать отель. Это плохая мысль. Я люблю говорить: - пятясь назад, до цели не доберешься.
-Я не знаю, с чего начать….
-Это вполне понятно. Случилось событие, к которому вы не были подготовлены. Однако вы не одна, с вами мы, и это должно усилить вашу уверенность в том, что вы добьетесь успеха в своем деле. Прежде всего, следует обновить фасад, запущенный вид придает особую прелесть старым домам, в которых живут призраки, а для приличного отеля он неуместен. Полагаю, цвет слоновой кости в сочетании со светло-коричневым будет как раз то, что нужно, впрочем, можно выбрать любой цвет, какой вам нравится. Милая моя, поверьте, Вы будите замечательной хозяйкой. Вы вдохнете жизнь в этот дом. В любом деле главное – это хорошо начать; только и всего. Слава богу, что нам удалось избавиться от этих отвратительных людей. Они подняли такую бурю, метали молнии…
-И все они были нацелены в мою голову.
-Эта Мегритт так нагло водворилась в “Old Bells” и возомнила себя хозяйкой. Я слышал, что она с постояльцев брала много денег.
-Так мило было с вашей стороны прогнать ее. Я была не состоянии говорить. Здесь меня не ждало ничего, кроме оскорблений. Меня прямо в восторг приводит то, что я взбесила ее.
-Что будите делать?
-Думаю провести несколько дней в каком-нибудь отеле. Быть здесь одной – это что-то ужасное.
-Настоятельно прошу вас поселиться в моем доме. Жена будет рада вам. У нас как раз есть свободная комната: маленькая и удобная. Кажется, мы уже целую вечность не принимали гостей.
-Была очень рада получить ваше милое приглашение, но, честно признаюсь Вам, я бы хотела провести какое-то время в одиночестве. Какой отель вы бы мне рекомендовали?
-В «Доксате» неплохо, но там всегда многолюдно, мне кажется, подойдет «Под холмом», там у вас возникнет впечатление, что вы отдыхаете в тихой глуши. Отель действительно расположен у подножия живописного холма, вокруг пруд с водными лилиями и сосновая роща, так что можно любоваться красивыми видами из открытого окна.
Они вышли на улицу, Грейс закрыла дом, положила ключ в кошелек и протянула руку старому джентльмену.
-Спасибо вам за все, - сказала она, пожимая его руку.
-Буду рад служить вам в любой день и в любой час. Хотя, зачем я вам, ведь у вас теперь есть свой управляющий. Вы во всем можете положиться на него.
-Надеюсь, вы не будете очень заняты и навестите меня на следующей неделе.
-Для меня будет большим удовольствием в любой день на той неделе видеть вас в пансионе лучезарной и неотразимой. Итак, дорогая леди, примите уверения в моем искреннем и глубоком уважении. Я напишу Лу, чтобы она прислала мне адрес Блоера, как только узнает, где он живет. Дай Бог, суд проявит милосердие.
Калеб вызвался сопроводить Грейс в отель «Под холмом». В ту ночь, уже в постели, когда она лежала, закрыв глаза в темной комнате, в ее сознании прошли вереницей несвязанные и трудные для понимания мысли, скорее даже их вытесняли чувства, которые хотя и направляли и определяли течений этих мыслей, все же тонули в них. Где-то после четырнадцати лет, она обнаружила в себе нежелание вспоминать то, что было для нее болезненно, прежде всего, смерть матери. И вот теперь, шесть лет спустя, непонятно почему она, думая о себе, оживила в памяти образ матери - это было как мгновенное озарение. Для нее это были самые важные воспоминания. Не отдавая себе отчета, как много кроется в них моментов, которые определили ее судьбу, она прошептала: «мамочка моя» и глаза ее наполнились слезами. Каждый человек, продолжая углубляться в свои воспоминания, восходит к детству. Именно тогда он начинает сознавать, что жизнь его утратила безмятежность, что ранние переживания хоть и были глупыми, никогда не утратят своей чистоты.

Следующий день был субботой, в полдень Грейс пришла в пансион. Она была одна. Когда она вошла в пустой дом, ее пронзили чувства, которые нельзя выразить словами. Конечно же, у Грейс даже не возникла мысль, что водворение в “Old Bells” явилось решающим и далеко не случайным событием в ее жизни, до этого она, можно сказать, слепо блуждала без какой-либо ясной цели. В действительности самые важные события связаны между собой, стало быть, одно событие влечет за собой сопутствующее ему второе. Год назад она пришла сюда несчастной и бесправной, можно сказать, пришла с улицы, то есть Грейс более полугода пребывала в положении, хуже которого не придумаешь, - тогда она была замкнутой и выглядела истощенной, из-за чего-то пассивного в своей натуре, и вот теперь она хозяйка дома. Большого дома! Девушка и мысли об этом не допускала. Блоер сделал для нее почти невозможное. Она подумала о Боге. Вот откуда проистекает радость, утешение и все мыслимые блага. А возможности Господа являются безграничными. Очевидно, что Блоер тут ни при чем. Каким бы это событие не было ошеломляющим, не упоение радостью, а грусть одолевала ее. С этим чувством, которое погружало ее в какое-то гипнотическое состояние, она прошла одну за другой все комнаты и поднялась на второй этаж. В бывшей комнате Лу она остановилась на середине и внимательно осмотрела обстановку и все вещи, которые ее составляли. Она вспомнила, как Лу, усадив ее на кровать, подарила ей шелковые чулки и как она удивилась этому подарку. Здесь же на подушке когда-то спал Ормо… Ормо! Отсюда Грейс направилась на чердак, в то подобие комнаты, которое было для нее домом, когда бедность и собственная беспомощность угнетали ее настолько, что она не могла избавиться от чувства неполноценности. Уже с порога она увидела, что доски, которыми она отгородилась от собственно чердака, лежали на полу, а парусиновый навес над кроватью обычного вида свисал одним краем с гвоздя, все было разбросано и сломано. Зачем разбили две аптекарские бутылки из коричневого стекла? Она посмотрела на обломки стула. Кто это сделал, пронеслось в ее голове. В этом не было смысла. По лестнице, приставленной к окну, она поднялась на крышу, надеясь, что маленький двор остался нетронутым. Но и там царил беспорядок. Кому понадобилось свалить с кирпичных опор потемневшую от времени широкую доску, приспособленную под стол? Цветы в горшках завяли, если не считать того, что им не хватало бутонов и листьев, они торчали сухими стеблями и были между собой связаны паутиной. И в довершение картины вообразите покрытый опавшей листвой пыльный пол. Словом, наступил упадок. Грейс решила восстановить двор таким, каким он был, не в память о прошлой жизни, а потому, что это место было ей очень дорого. Она так привыкла жить на чердаке, что была готова саму себя загнать на чердак - была минута, когда она серьезно помышляла снова поселится здесь. У нее были деньги, но не было планов. Имея две тысячи долларов и рассчитывая получать какой-то доход с пансиона, она могла жить, не зная забот. Однако сейчас, она не знала, что делать со своим свободным временем. Недолго думая, Грейс решила взяться за уборку, как раз тогда, когда находясь на крыше, она увидела маленького человека с поношенным и облезлым чемоданом, судя по виду, он был из низших слоев общества: он стоял перед входом и смотрел в окна в тщетной надежде разглядеть, что происходит внутри. Грейс немедленно спустилась к нему. Так летом 1853 года в пансион пришел первый постоялец. Им оказался м-р Вискер, он работал суфлером в бостонском Драматическом театре.
-Вы, надо полагать, закрыты? – спросил он, когда Грейс вышла за порог.
-Вообще да. Я собиралась открыть пансион через несколько дней.
-Очень жаль, - вздохнул мужчина.
-Почему?- удивилась Грейс.
- Почему “Old Bells” является для меня предметом особого интереса? Ответ простой. Я отдыхал здесь последние девять лет, так что, собираясь в Ярмут, я имел намерение снова остановиться у вас, очень надеясь, что романтика провинциального отдыха не исчезла совсем. Стало быть, этот пансион служит мне местом утешения много лет.
-Ах, вот как. В таком случае мы открыты для вас. Заходите. Вы очень интересно говорите.
-Допустим. Я работаю в театре. И с гордостью заявляю, что считаю работу суфлера своим призванием. Скажите, вы верите в переселение душ?
-Нет, наверное.
-Нет?- удивился мужчина. – Впрочем, вы еще так молоды.
-А почему вы спрашиваете?
-Сдается мне, что в прошлой жизни я был сыном лорда и жил если не в этом самом доме, то, по крайней мере, неподалеку отсюда. Этот дом окутывает, так сказать, некоторая таинственность. Конечно, время внесло перемены в общий вид, все же мне кажется, что дом мало изменился. Я не могу не считаться с тем фактом, что приехав в Ярмут, мой дед открыл собственное дело как раз на этой самой улице.
-Если ваша фамилия не Стаури, а Мак-Интош вам не родственник, вы не можете считать себя законным потомком тех, кто построил этот дом.
-Говоря «собственное дело» я имел в виду пивоварню с золотыми буквами на вывеске: « Бархатный эль». Но прежде всего скажите, о каком именно Мак-Интоше идет речь?
-О Блоере.
-Очень сварливый человек. Что вы о нем скажите? А как поживает его жена м-сс Стаури?
-Она умерла.
-Ах, как жаль. Эта почтенная женщина душой и характером была ни на кого не похожа. Мой старый добрый друг – минувшие благополучные годы в прошлом. Старость и болезни делают свое дело. Я привез ей банку маринованной лососины. Бедная Доротея, я буду ощущать ее отсутствие. Она унесла с собой часть этого дома, не так ли? Надеюсь, она была избавлена от медленной агонии?
-Она умерла во сне.
-Что ж, душа ее вернулась к своему небесному началу: положена основа ее возрождения. Я уже старый человек, мое восприятие жизни как изменчивой формы, заметно потускнело, или, лучше сказать, померкло, - душа лишилась крыльев, а тело силы, а вообще жить не устал, ищу радость во всем, вот только меня не оставляет сознание тщетности всех усилий.
Эти слова заставили Грейс подумать, что м-р Вискер необыкновенный человек, чьи интересы не исчерпываются театром и простираются далеко за пределы его профессиональной деятельности.
-Раз вы были здесь не раз, почему м-сс Стаури ничего о вас не говорила?
-Это, по-видимому, потому, что я умею быть незаметным, - я считаю себя весьма незначительной особой. К тому же я не позволяю никому терпеть меня из милости. Конечно же, я проводил вечера в обществе, только вот я, не знаю почему, имею привычку устраиваться в таком уголке, где бы никто не замечал моего присутствия.
-Когда вы были здесь в последний раз? – спросила Грейс, отметив про себя так же его умение наполнять смыслом каждую фразу.
-Два года назад, - ответил мужчина в обветшалой одежде, он вздохнул с удрученным видом и сказал, - Теперь, конечно, Блоер не позволит мне жить на льготных условиях…
-Сколько вы платили за комнату?- спросила Грейс с мыслью, что скромность плохо одетого человека могла быть приобретена в результате привычки терпеть собственную незначительность, но по этому качеству нельзя судить о его взглядах на жизнь.
Самосознание человека неотделимо от его образа жизни, поэтому оценивая его темперамент, следует принимать во внимание и обстоятельства, с непреодолимой силой которых он вынужденно сообразуется. Бедность м-ра Вискера была слишком очевидна. Если восемь долларов кажутся ему непомерно высокой ценой, Грейс была готова сдать комнату и за половину этой суммы.
-Шесть долларов в неделю, - был ответ.
-Цена не изменилась, м-р Вискер.
Он сиял…
-Очень хорошо, только пока Блоеру об этом не говорите. Он довольно-таки бесцеремонен и в прошлый раз совершенно извел меня упреками в том, что я платил меньше других.
-Пансионом владею я, а не он. Можете занять любую комнату, которая вам нравится. Сверх того, вам не придется платить за стол.
-Сердечно благодарю вас, - оживленно воскликнул м-р Вискер – нельзя сказать, что он не нуждался в подобном ободрении. - Я бы хотел поселиться в маленькой комнате с угловым буфетом из палисандрового дерева, там еще на стенах висят выцветшие гравюры с красивым орнаментом. А? Как вы думаете?
Грейс устремила взгляд в небо. Это была комната Лу.
-Можете взять эту комнату в полное свое распоряжение.
Она благосклонно отнеслась к желанию маленького человека, обеспечить себе спокойное и комфортное существование при скромных финансовых средствах.
-Как отрадно снова вернуться в это средоточие уюта и покоя! – вздохнул мужчина с видом мелкого лавочника. – А не знаете ли вы случайно м-сс Бродхерст?
-Ах, мне ли ее не знать! Она как-то осенью останавливалась здесь на одну ночь, и мы славно провели время за беседой.
– Надеюсь, не выродился обычай ставить любительские спектакли в ее гостиной? Я взял себе за правило бывать у нее, всякий раз, когда мне удается еще раз приехать в Ярмут. А как поживает Терсина?
-Она уволена.
-Разрешите спросить, кто же будет готовить обед?
- Какие пустяки! Я возьму эту заботу на себя, разумеется. Что вам приготовить на обед?- спросила Грейс, думая о том, что отныне она должна сама принимать решение по всем вопросам, не говоря уже о том, что она должна быть готова к осуществлению ежедневных планов. Это являлось слишком большой ответственностью. Она наполнилась решимостью приготовить что-нибудь для себя и для этого странного, неожиданного гостя. Это показалось ей настолько важным, что все другое было отложено в сторону.
Мистер Вискер растерялся, с полминуты он пребывал в приятной нерешительности, не зная, что выбрать – бифштекс или ростбиф.
-Я позволю себе заказать бифштекс с жареной картошкой. И кружку пива. Без этого нельзя.
-Хорошо. Я немедленно возьмусь за это дело, но вам м-р Вискер придется сходить за пивом. В конце той улицы продают на розлив превосходное пиво Сэмюэль Адамс.
-Это мое любимое пиво, когда я пью его, я превращаюсь в губку, которая поглощая пиво, не может отделаться от впечатления чего-то прекрасного, - оживленно сказал м-р Вискер, в который раз обнаруживая художественное чувство.
-Пойдемте, я дам вам ведерко с крышкой, - сказала Грейс, с удивлением посмотрев на него.
-Мне нравится Ярмут, умеренная жара летом и теплая погода осенью, это вообще-то такое уединенное место с песочными пляжами, которое утешает меня своими видами и радует отменными рыбными ресторанами. Красота и великолепие кругом! Как вдруг в прошлом году разразился скандал. В Ярмуте изобличили проститутку! Об этом писали все газеты. Я не имел случая лично видеть подобных женщин, хотя в Бостоне они слоняются по темным улицам в платьях, надетых на голое тело. Ах, весь мир превращается как бы в огромный бордель! Можно быть уверенным, что безнравственность распространится и на Америку! Слава богу, что наши театры не заражены французской пошлостью, между прочим.
Ее удивление стало еще больше. Она внимательно посмотрела на маленького человека: нежная организация м-ра Вискера при крайне возвышенном характере избавила его от презрения.

42. Когда за Блоером тяжело закрылась железная дверь, он, несколько оробевший, сразу посмотрел на небо, сквозь узкое зарешеченное окно под самым потолком, потом обвел взглядом тесную камеру, долго смотрел на набитый соломой грязный матрас, потом на ржавое кольцо, вбитое в щель между камнями, и не думая о том, что отныне его жизнь будет ограничена этими стенами, доколе не воспоследует смерть, поднял глаза к свету. Шли минуты, и ненависть к выдавшей его Лу уступила место бессильному отчаянию. (Серое лицо с бескровными губами исказила мука). Отказываясь поверить, что арест повлечет за собою потерю жизни, он стал думать о суде; он сомневался во всем, презрительно и с большим высокомерием; он был слаб и ненавидел тех, кто заставлял его чувствовать это, он был настроен против всех, он мог пожертвовать выгодой в угоду упрямству и склонности к противодействию; его способность к притворству была поразительной, а вероломство безмерным, поэтому, если потребуется, он опустится перед присяжными на колени и со слезами на глазах покается. Шепотом: «пусть меня клеймят раскаленным железом, пусть отправят на каторгу, приговорят к длительному заключению или к самому жестокому телесному наказанию, пусть лишат прав гражданского состояния, но только сохранят мне жизнь». Плевать на честь, спасти бы жизнь, говорил он себе, от этого голова шла кругом. Если Грейс будет держать его сторону, у него есть шанс избежать смертной казни. Это ему представляется очевидным. Какие у него смягчающие обстоятельства? Надо подумать. Донесла на него Мег, в этом он не сомневался. Подозрение выросло до полной уверенности. Злобно: «Ведьма! Будь ты проклята! Ты меня разорила». (Минуту-другую он стонал, забыв себя от ярости). Ему нужно во что бы то ни стало добиться свидания с ней, он бросится к ее ногам, и будет заверять ее в своей любви, будет умолять, пока не удастся уговорить ее не свидетельствовать на суде против него, а больше ничего и не надо. Облегченно: «из жалости ко мне она почтит меня своим прощением». А что если Грейс…. (Он побледнел). Уж не действовала ли Лу по ее указанию? Потаскуха! Чтоб она покрылась язвами! Они могли сговориться. Гадюки! Одна старая, другая молодая! О, все женщины между собой сестры! Их презрение к нему не оставляло сомнений. Что если он полностью в их руках? Они довели его до этого. Эти мысли сводили его с ума. Успеет ли он увидеться с Грейс до вынесения приговора? Придется изобразить сильнейший приступ ревматизма в ноге, чтобы отложили суд. (Блоер не мог успокоиться. Он мерил камеру шагами и лихорадочно перебирал в уме все возможные варианты). Господи! Как убедить Грейс принять решение играть с ним вместе. Что ни говори, у него есть талант вести переговоры. Самое удивительное, - это не выходило у него из головы, что его дом, где она когда-то нашла приют, теперь стал ее собственным. Такую историю можно прочесть в романе с картинками. Но как такое могло случиться с ним в реальной жизни? Все это, конечно, какая-то головоломка. (Блоер был слишком подавлен, чтобы сложить все ее части). Еще десять дней назад он был свободным человеком, - если не сказать довольным, у него была тысяча долларов и планы, которые он намеривался осуществить в ближайшее время. У него сердце сжалось при мысли, что он мог жить, как ему вздумается. Его поймали на улице, отобрали все деньги. Теперь он ощущал жизнь, как отвергнутый любовник. Мысленно: «Грейс… Она добра и участлива, далеко не глупая, проявит полное понимание. Коль скоро она моя жена…, жена! Разве ей не вменяется защищать мужа? Да, именно так». Он воодушевился, поверив, что Грейс спасет его. Как неожиданно она стала его женой! И при каких странных обстоятельствах! Такой оборот дела удивил его. Он не мог спокойно думать об этом. (Он закрыл глаза и увидел себя печально стоящим на углу мясной лавки в теплый день, в надвинутой на лоб грязной шляпе и уличную собаку, которая жалась к стене. Старая собака трепетно ждала костей, а он - милостыню). Что ни говори, а с того дня, как Грейс появилась в пансионе его жизнь превратилась в карусель. По всей очевидности, он стал жертвой судьбы, его преследующей и которая так вероломно обманула его своей благосклонностью? Или он Грейс обязан всем? Одним небесам известно, кто обрушил все эти беды на его голову? ( Блоер остановился, подумал, что у него есть время до понедельника и снова начал метаться по камере). Так тихо. Толстые каменные стены поглощают все звуки. Мертвая опустошающая тишина и вся та же давившая его тревога в воздухе. Меркнет дневной свет, скоро его окутает холодный мрак, который будет длиться до рассвета. Много часов и ни секунды облегчения. Он будет лежать на грязном матрасе, впитавшем пот многих несчастных людей, - сколько их уже сгнило в своих могилах! - не в состоянии ни думать, не действовать и ничто не избавит его от этой муки. Он противился невыразимому страху, но чем сильнее он цеплялся за жизнь, тем навязчивее лез он в его душу и мутил рассудок. Несмотря на то, что Блоер был уже в зрелом возрасте, у него не было объемного чувства времени, которое появляется обычно в старости и всегда прямо связано с недостатком здоровья. Имея многолетнюю привычку к постоянной работе и жадный до денег, с темной душой полной скудных воспоминаний, он вел счет времени с самого себя. И сейчас, когда каждая истекающая минута приближала его к смерти, и душу раздирало отчаяние, он почувствовал как мало времени у него. Им овладел страх, он затмевал все чувства, его интенсивность была столь глубока, что чернила густые тени и проницала камни. Сейчас он видит верх стены, на которую падает рассеянный угасающий свет, но скоро настанет ночь и он уже ничего не увидит в окружающей его темноте. Он закроет глаза и в то же мгновение погрузиться в беспредельную, неподвижную, пустую тьму. Какая разница между той бездной и этой? (Блоер почувствовал что устал: физическая слабость дошла до такой степени, что он едва держался на ногах, - у него дрожали колени, он улегся на бок, обхватив себя руками и поджав ноги. Удушливый запах от матраса был нестерпимым, он даже дышать не мог. Эта вонь и пятна, они делали старый матрас совсем непригодным. Он сел, отвращение как-то само собой подсказало ему выход: он вытащил из дыры в матрасе охапку соломы и приспособил ее вместо подушки. Он снова лег, закрыл глаза, желая впасть в глубокий, отнимающий разум сон, но тут родной ему с детского возраста двор, дом, усталая мать – еще не стерлась память о ней, появились перед ним, и его глаза наполнились слезами. Как бы он хотел очутиться снова дома, сесть за стол и, глядя на мать, которая намазывает масло на хлеб, поцеловать ее руки! (Тихо стонет). Детские воспоминания пробудились во всей своей трогательной свежести и взбудоражили его до глубины души. Равным им нет ничего в его жизни! Невыносимо! (Он чуть не закричал от боли). Уже ничто не могло привести их в связь с его теперешней жизнью. Он вскочил с нар, сел, опустив руки между колен, и так сидел, изнывая от мучительной надежды на чудо. Мысли его устремились к Богу. Падает на колени. « В ослеплении своем я совершал ужасные вещи, я был алчным, жестоким, я крал и лгал, потому что перестал понимать самого себя. Слепой с открытыми глазами! Я глупо обменял драгоценные камни на мыльные пузыри», - говорил он, оправдываясь перед самим собой и в то же время, обращаясь к Богу. (Блоер всхлипнул, с минуту не мог от волнения говорить). Потом продолжил дальше: «Я умереть не могу так рано, я ведь только на середине пути! Я раскаиваюсь во всех своих грехах и смиренно прошу прощения. Я простой человек, простой человек. Я хоть не приобщился к церкви, люблю Тебя Господи, как свою родную мать. Неужели страдания мои не настроят Тебя Господи сочувственно»? С дрожью в голосе: « Если Ты меня слышишь - спаси меня! Я все начну сначала». Эти стенания в значительной степени успокоили его. Он уснул, страх больше не мучил его. Глубокий сон самое надежное успокоительное средство после больших потрясений.

За дверями шел судебный процесс. По этому можно судить, что подробности нам неизвестны, так как в это время Грейс находилась непосредственно в комнате свидетелей. Наконец, ее позвали, она несмело вошла в открытые двери и сразу оробела настолько, что остановилась в проходе с чувством, что потеряла опору на земле. Стоявший у дверей полицейский, подошел к ней и что-то сказал: к ней разум вернулся, лишь когда он толкнул ее под локоть и сказал идти вперед. Затем, следуя жесту прокурора, она села в кресло слева от судьи, но не успела она опомниться, как ей велели встать. Судейский чиновник протянул ей библию, - его не удивила ее бледность, она положила руку на книгу и, вторя его словам, поклялась говорить только правду. Она защищала интересы прокурора. Хотя у Грейс ничего подобного и в мыслях не было. Она просто согласилась быть свидетелем обвинения, не дав своему уму труд поразмыслить, что ее показания могут стать прямым источником тех ужасных последствий, которых она меньше всего хотела для Блоера. Ведь нельзя сказать, что она с ним не имела ничего общего. Возможно, он не являлся отвратительным и алчным человеком, которого она вообразила себе. Когда она шла по проходу, она увидела со спины Блоера, точнее его лысый затылок, обрамленный седыми вьющимися волосами, совсем, как облетевший одуванчик. Она не только это заметила, но также поняла, что он крайне озабочен своей судьбой, хоть всем своим видом демонстрировал, так сказать, «молчаливую оппозицию». За этой позой скрывался отчаянный страх в глубинах его темной личности. Но это было нелегко заметить, ибо не являясь хозяином своего положения Блоер замкнулся в себе; он хранил невозмутимый вид. Естественно, что этот эмоционально бедный человек не мог открыто выразить презрение суду, поэтому ему ничего не оставалось, как изображать унылую надменность, что, по сути, означало пассивное сопротивление. Он сидел за столом со своим адвокатом, поэтому зная, где он находится, Грейс избегала смотреть в его сторону. Она старалась смотреть перед собой и поднимала глаза, когда только к ней обращались.
-Сообщите суду, кто вы, - сказал прокурор.
Грейс охватил трепет.
-Я из Уилфлита, - отвечала Грейс, взволнованная тем, что стала предметом особого внимания многих людей.
-Что?
-Из Уилфлита, - повторила, понижая голос девушка. Она лишь наполовину понимала его.
-Ну хорошо, если вы из Уилфлита. Я спросил, как ваше имя?
-Грейс Лаример, - покорно отвечала девушка, сама не своя от волнения.
-Сколько вам лет?
-Двадцать два года, сэр.
-Суд, похоже, не знает, к кому я обращаюсь, - уже более серьезным тоном сказал прокурор. – Сколько лет вашему мужу?
-Не знаю, - проговорила Грейс, чуть не задыхаясь от волнения.
-Вы согласились выйти замуж за человека, который старше вас на тридцать пять лет!
-Это Лу женила его на мне, - вырвалось у Грейс. Она была близка к тому, чтобы лишиться чувств.
-Что?! Как?
Охваченная глубоким волнением, Грейс собрала все свои душевные силы, чтобы сказать:
-Я сама не знаю, зачем я вышла за него. Я не люблю своего мужа.
Она чуть не сказала, что он внушает ей отвращение.
-Так, значит, вы скромная простая девушка вдруг вышли замуж за человека, которого штат Массачусетс разыскивал за убийство?
-Вместе мы жить не могли. Я дала себя уговорить, не желая ни его денег, ни его самого.
-Он владеет пансионом и землей. Вы не придавали этому значение?
-Нет, - отвечала девушка спокойно, немного смутясь. – Это потому, что я работала у него. Послушайте: он находился в большой опасности, он сказал, что я могу устроить свою жизнь и его тоже, если выйду за него.
-В самом деле, вас трудно принять за влюбленных. Одно из двух: или вы на него рассчитывали – Блоер не бедный человек, что вам очень важно, или вы слишком наивная.
-Как так случилось, что я согласилась быть ему женой, я не знаю,- кротко ответила Грейс.
-Давно вы поженились?
-Тому три недели, - последовал ответ.
-Он женился на вас под своим именем?
-Да.
-И это после того, как он изгнал вас из своего дома?
-Не он, а Мег, - сказала, вся вспыхнув Грейс.
-Вы говорите о женщине, которую зовут Мегритт Хоблер?
-Вы правы!
- Мы не будем самым подробным образом останавливаться на этом второстепенном событии. Грейс, вы поклялись на библии говорить правду. Это обязывает вас ничего от суда не скрывать.
-Да, сэр, это так: я вам все расскажу.
-Но не мне, а суду. Когда вы работали в пансионе бил ли вас Блоер?
-Один раз он меня ударил по лицу рукой.
-За что?
-Ну, он… я не подчинилась его воле. Он мне…, он запретил мне видеть свою жену, но я все равно ходила к ней по ночам, но не для того, чтобы жаловаться, - ответила Грейс сбивчиво и невнятно.
-Почему он был против того, чтобы вы навещали его жену?
-Он знал, что я получаю от нее деньги, он боялся до безумия, что м-сс Стаури составит завещание в мою пользу.
-Какой силы был удар?
-Что?
-Это был удар в одну лошадиную силу или его рука лишь скользнула по вашему лицу?
-Я упала тогда на пол.
-Вы подтверждаете свои слова?
-Подтверждаю. Это было в Страстной четверг.
- Далее. Говорила ли вам покойная м-сс Стаури, спешу это спросить, что муж хочет ее отравить?
-Я слышала, что она как-то сказала: « Он меня терпеть не может». Все неудовольствие ее направлялось скорее на грубость мужа.… Сколько она претерпела из-за него!
-Скажите, состояние здоровья м-сс Стаури улучшилось перед смертью?
-Значительно улучшилось, сэр. Она вставала с постели, чтобы посидеть у окна. Раньше она не находила в себе сил на это. Она перестала пить молоко и стала чувствовать себя лучше. Поэтому ее смерть была такой неожиданной.
-Она делилась с вами своими тревогами? – осведомился прокурор.
-М-сс Стаури в своем отношении ко мне взяла за правило рассказывать мне все, что было между ними.
-Так вам она обязана тем, что ее отчужденность от жизни оттенялась минутами радости, как мне потом говорили.
При этих словах Грейс снова сделалась печальной.
-Мне было хорошо с ней, - выговорила, наконец, она.- Ни в Ярмуте, ни в его окрестностях у меня не было родственников, и м-сс Стаури заверила меня, что хотя и старая, но все же она будет мне, как родная мать. Между нами установилась своего рода близость, я была счастлива любить того, кто меня любит.
-Каким же образом она обратила на вас свое расположение? Она предоставила вам хорошую комнату, удобную постель, не говоря уже о приличном жалованье.
-Я жила на чердаке за печной трубой, спала на старой скрипевшей кровати, которую никак нельзя назвать удобной, а жалованье мне не платили. М-сс Стаури хотела оставить мне в наследство много денег, но не успела.
-Вот как. Но оставим это. Получается, что наговорившись с ней, вы вбили себе в голову, что муж хочет ее отравить?
И с простодушием, какое и пристало честной скромной девушке, она возразила:
-Нет, просто умерли котята, и от этого я пришла в ужас.
-Расскажите, как было дело.
-Это было вечером, - принялась объяснять Грейс, - я увидела, как он…м-р Мак-Интош понес молоко жене. Я вошла на кухню и налила в миску молоко из той бутылки, которую он спрятал в стенной шкаф, и отнесла в сарай. Там в ящике с сеном я держала недавно рожденных котят. Я положила миску на пол, достала поочередно всех котят и дала им молока.
-Правда ли, что пять едва открывших глаза котят, которых вы напоили молоком, умерли на следующий день?
-Не пять, а четыре: один выжил. Я прятала его у себя, он был здоровым веселым котенком, но потом Блоер размозжил ему голову и бросил еще живого в костер.
В зале поднялся шум. Блоер был напуган, он слышал вокруг себя негодующие реплики. Затруднительность его положения увеличилась. Он был воплощением извращенных стремлений в человеке. Адвокат с пышными бакенбардами вышел из-за стола, заваленного бумагами, как только прокурор отошел к своему, поднял указательный палец и, глядя на присяжных, сказал:
-Обвинение попыталось обратить все дело в убийство! Но не будем торопиться с выводами. В виде предположения можно допустить, что молоко было отравлено. Но кем? Свидетельница не видела, что мой подзащитный лично влил яд в бутылку, значит, позволительно думать, что кто-то другой отравил молоко. Не будем ломать голову над тем, кто это сделал. Весь вопрос сводится к тому, знал ли обвиняемый, что молоко отравлено или нет? Я утверждаю, нет, а потому нельзя даже предположить, будто мой подзащитный намеренно отравил жену. У меня имеется одно веское соображение, которое может быть приведено в пользу защиты. Зачем Блоеру убивать жену, если он пользовался свободой воли, он мог делать все, чего хотел, ибо долго болевшая жена ему ни в чем не препятствовала. Теперь эта фраза: «Он меня терпеть не может». Действительно ли были произнесены эти слова? Этому мы не обязаны верить.
Слово взял прокурор. Он посмотрел на Блоера, который принял такой вид, будто ничто его не трогает, перевел взгляд на присяжных и сказал:
- Леди и джентльмены! Как бы не пытался мой коллега представить своего подзащитного благочестивым мужем, как бы он не старался найти доказательства его невиновности, а они недостаточно основательны, чтобы внести в этом отношении уверенность в ваши души, все его слова, особенно предположение, что Блоер страдает от периодического помутнения сознания по вечерам – это плод расстроенного воображения. Но мне понравилась его речь. Умеет говорить м -р Мэнби. У него большие способности к фантазиям. Не то что у меня. Можно, следовательно, думать, что обвиняемый имел серьезные намерения избавиться от жены, чтобы тем самым удовлетворить свои чувства – им руководил один только мотив – это мотив чисто корыстного характера. Из слов Мегритт Хоблер, весьма благосклонной к нему, вы знаете, что он хотел жениться на этой женщине. Наконец, после смерти жены он был бы единственным владельцем пансиона. Но тут выяснилось, если положиться на свидетельство Грейс Лаример, что м-сс Стаури имела намерение оставить деньги ей, так что у Блоера был еще один мотив убить жену. Посмотрите внимательно на этого человека. Нам говорили, что он на редкость честный, очень великодушный, чрезвычайно добросовестный и все такое. Ангел доброты! Возможно, он не очень плохой человек, но мне все равно кажется, что все эти качества не соответствуют его низкой расчетливой натуре? Уже при первом взгляде на него всякому становится ясно, что этот субъект не отличается добрым нравом, не обременен совестью и ни на что хорошее не способен. Посмотрите, как он держится! Он здесь такой надменный, протестующий. Видимо, состояние ума его вызвано тем обстоятельством, что он имеет наглость презирать высокий суд. Так это или нет, но его взгляд таит в себе мрачные мысли. Он, разумеется, без всяких тонких ухищрений, убил свою жену в полной ясности ума и в полном сознании ожидал благоприятных для себя последствий...
Неожиданно его речь прервалась истеричным криком Блоера:
-Я был слепым орудием в руках судьбы!
На минуту его лицо от чрезмерного напряжения покраснело, черты исказились, в глазах было безумие, а рот перекошен, будто у него рот свело от кислоты. Бывает, что от полноты чувства человек теряет рассудок.

Этого было что-то вроде признания в убийстве: в зале поднялся многоголосый оживленный шум, все глаза были устремлены на него. «Убийца!» – в один голос кричали люди к большой досаде адвоката. За одну минуту Блоер, а он уже сам понял, что обречен, сделался гораздо злее в своих отношениях к людям: он упал на стул и с бессильной ненавистью смотрел на них, хотя при этом был сильно напуган. Близилась развязка волнующей трагедии. Для него рушилось все: и оправдательный вердикт и ускользающая надежда вернуться в пансион к новой жизни, а главное, возможность спасти жизнь. Тут скажу, что он был облачен в поношенный темно-коричневый костюм с парными черными пуговицами, рубашка была чистой, но мятой, на ногах надеты нитяные чулки. Судья обратился к присяжным, предлагая им удалиться в комнату для совещаний, но старший из них встал и сказал, что они готовы вынести вердикт:
-Большинством голосов мы признаем Блоера Мак-Интоша виновным.
Среди присяжных только двое были настроены признать его невиновным, но им не удалось перетянуть на свою сторону все голоса.
-Да что вы, с ума все сошли! – завопил Блоер, вскакивая с места. Он окончательно вышел из себя. Страх, смешанный с негодованием, был во взгляде, которым он сопроводил свое возмущение.
Когда тишина в зале была восстановлена, судья Алберт Пикеринг сказал стоявшему перед ним Блоеру:
-Вас уличили путем свидетельских показаний в убийстве жены. Мера, которую суд применяет к убийцам, соответствует тяжести их преступления. Данной мне властью я вас приговариваю за это к смертной казни. Вам следует знать, что помилование по отношению к убийцам не применяется.
-Это вопиющая несправедливость! Я не признаю вашу власть! – закричал экзальтированный Блоер, кипя гневом. Всем своим видом он напоминал человека, доведенного до полного отчаяния.
-Вы ответили перед судом человеческим за то, что совершили, - продолжил судья, - но вас еще ждет суд божий.
Теперь Блоеру оставалось только умереть.
43. Грейс под вуалью и м-р Сиуорд остановились недалеко от малочисленной толпы, стоявшей в мрачном оцепенении возле ворот тюрьмы. Это было утром, в тот день, когда полагалось предать смерти трех преступников. Вскоре открылась калитка в воротах и люди неторопливо вошли внутрь. Им показали, где расположиться. Все встали вдоль глухой стены как раз напротив виселицы. М-р Сиуорд извлек из кармана серебряные часы и показал время Грейс. Ничего не сказав, она с тяжелым сердцем снова посмотрела на стоявших в мучительном ожидании людей: их лица были измучены и бледны. Все молчали, две женщины, закрыв лицо платками, беззвучно плакали. Одну за плечи обнимал худой мужчина, его глаза тоже были полны слезами. Стена за ними была сложена из серого камня, к ней примыкало тюремное здание в пять этажей, которое и образовывало три стороны двора. Из боковой двери слева в назначенное время вышли солдаты в черной униформе и построились в два ряда на расстоянии метра друг от друга. Отдельно от них стали два барабанщика. Их палки были перевязаны вверху черными лентами. Едва часы на тюремной башне показали десять, из той же боковой двери вывели первого приговоренного. Им был молодой парень, не старше тридцати лет с изможденным лицом. Пока он шел через строй солдат он не мог видеть стоявших справа у стены людей, но как только процессия повернула, он сразу же стал искать глазами мать и отца. Мать закричала раньше, чем он нашел ее в толпе. Она умоляла дать им попрощаться. Сцена вышла душераздирающая. На всех произвело впечатление спокойное достоинство юноши. Ему было почему-то важно, чтобы родители увидели его хорошо одетым и бодрым. Он не дрогнул даже тогда, когда ему надели петлю на шею. Он не слушал священника, читавшего молитву, он поднял глаза и посмотрел на мужчину, который наблюдал за казнью из какого-то окна, выходившего в тюремный двор, потом, превозмогая душевную боль, устремил последний взгляд на родителей. В тот момент вид его был ужасен: он тяжело дышал, был мертвенно-бледен. И вот барабанная дробь ускорилась, юноша сделал глубокий вдох, удары следовали один за другим в каком-то безумном темпе, они прекратились вдруг, как только люк под ногами приговоренного провалился и тот повис извиваясь на веревке. С минуту его молодое и полнокровное тело раскачивалось, потом непроизвольно выпрямилось и застыло в мертвой неподвижности. Всех наблюдавших это привело в исступление. Жизнелюбие побуждает людей смотреть на демонстрацию презрения к смерти, как на безрассудство, которое едва ли достойно восхищения. Такая поза кажется лишенной смысла. Ведь никто их тех, кто заставляет людей восхищаться своим мужеством перед лицом смерти, не может сказать, будто он питает отвращение к жизни. Мрачная особенность виселицы заключается в том, что казнь быстро оканчивается смертью. Неподвижность считается признаком прекращения жизни. Мистер Сиуорд сказал, что на пороге смерти приговоренные находятся в крайне возбужденном состоянии, поэтому им дают валерьянку. Вторым был Блоер. Барабанщики забили в барабаны. Безумными глазами он впился в виселицу, ужас судорогой свел ему лицо. Волосы были спутаны, лицо грязное – он не умывался несколько дней. Казнь – наказание не совсем неожиданное. С тех пор, как он убежал из Ярмута, страх быть пойманным маячил перед ним, он вспыхивал, как яркий огонь и обжигал его. На этот раз процессия не могла идти размеренным шагом, Блоера приходилось тащить, доведенный до отчаяния, он не мог стоять на ногах. Следом за ним шел священник в черном облачении, он выглядел по-средневековому мрачно на сером фоне готики, но все в нем свидетельствовало о том, что он не утратил своего понимания человеческой природы и своего к ней глубокого сочувствия, несмотря на то, что бичевал ее пороки: это был человек строгих правил, не знающий позы - он на ходу читал библию не переставая. Вот где невозмутимость, а всюду – только боль и смятение! Уже второй раз, обернувшись к нему с перекошенным лицом, Блоер завопил во весь голос: « Заткнись!» Когда процессия почти приблизилась к повороту, Блоер вырвался из рук полицейских, выхватил библию, швырнул ее на землю и истерически закричал: «Где твой Бог? Почему он допускает это?» Как описать игру его лица при каждом шаге? Все видели, что он охвачен непомерной жаждой жизни. Примитивный бессодержательный человек, который не знал, зачем он живет в мире: ничего особенного не было в его личности или в его способностях. Подняться по ступеням у него не было сил, он совсем ослаб, его втащили наверх. Когда ему накинули петлю на шею, он стал задыхаться от напряжения, в глазах было безумие, он дико озирался по сторонам и выл. Изо рта текла белая пена. С того момента, как его вывели во двор прошло девять минут. Он прожил эти последние свои минуты с чувствами, которые дополняли собой друг друга; от страха у него отнимались ноги, от отчаяния он кричал, от бессилия корчился, от слабости падал, от ненависти изрыгал проклятия. Даже в последнюю минуту он отказывался подчиниться неумолимой судьбе. Барабанная дробь умолкла сразу, едва только под ногами Блоера опустилась опора в полу, - и, как этому предстояло случиться, - он рухнул в бездну. Ему было пятьдесят шесть лет. Грейс не в силах была на это смотреть, она уткнулась лицом в плечо м-ра Сиуорда, которому тоже было нелегко сохранить самообладание. Он тоже никогда с этим не сталкивался. Грейс была совершенно раздавлена и сама удивлялась тому, что проявила так много сочувствия к Блоеру. При всем том она, конечно же, не могла сказать: « Случилось то, что должно было случиться, но ведь моей вины в этом нет никакой». Как бы то ни было, умер человек, имевший над ней власть, которую она презирала. В целом она была потрясена общим впечатлением от казни. Такое можно увидеть раз в жизни. О моральном воздействии такого зрелища я, пожалуй, говорить воздержусь. Возникла мысль, что суд допустил неоправданную жестокость в отношении молодого человека, которого повесили первым. Каким бы плохим он не был, он не заслуживал смерти, хотя бы потому, что его любили родители. Нечего и говорить, что его смерть глубоко ранила их: и то обстоятельство, что его судили за убийство, не могло заставить их прекратить любить сына. Через час или около того ей выдали заключение подписанное доктором Холманом, она собралась было уйти, но нотариус сказал, что еще надо получить от окружного прокурора разрешение на похороны – это необходимо. Она села на скамью и тут увидела через приоткрытую дверь, как в соседнюю комнату стали вносить закрытые гробы с телами повешенных. Две женщины в глубоком трауре обнявшись плакали в углу. Мистер Сиуорд посоветовал Грейс пойти со всеми в ту комнату, где священник пресвитерианской церкви читал заупокойную молитву. Она закончилась словами: Verbis meis addere nihil audebant et super illos stillabat eloquium meum*.

44. В правах хозяйки, а Грейс совсем не видела себя в этой роли, она была вольна выбрать себе любую комнату, их было общим числом девять, но она не знала на какой из них остановить выбор. Спальня Блоера, разумеется, сразу исключалась, от спальни его жены, которая была самой лучшей комнатой в доме, она тоже отказалась – унылая тишина и бальзамический запах угнетали ее, вызывая воспоминания об этой прекрасной женщине. Предпочтение отдавалось комнате Лу, но в ней поселился м-р Вискер, поэтому она решила занять ее после его отъезда. Была еще роскошная комната для очень важных гостей. Там стояла дубовая мебель, украшенная сложной резьбой, на стенах обтянутых узорчатым шелком висели потускневшие картины в золоченых рамах, справа от кровати с балдахином, в самом углу стояла ширма, расшитая пастельными цветами в виде гирлянд из мелких розовых бутонов и райскими птицами, потом что там еще?
*После слов моих уже не рассуждали: речь моя капала на них (лат). Книга Иова, 29 глава.
Скульптурный камин, отделанный под мрамор, этажерки, диван, обитый темно-красным шелком, где в узоре преобладали дубовые листья и круглый стол, покрытый скатертью из бархата и массивный двустворчатый шкаф. Грейс редко заходила в эту комнату. Она раздвинула шторы, подняла окно и открыла изнутри ставни, впустив в полутемную комнату солнечный свет и воздух. Потом, повернулась и внимательно оглядела обстановку, очень богатую, о которой она и не мечтала; ей трудно было понять, почему она не хочет жить в этой комнате. Мало сказать, что она была восприимчива к материальной красоте, которая здесь одна заменяла собой все остальное: она к ней тянулась. Тогда почему мысль о том, что все, к чему она прикасается – принадлежит ей, не вдохновляла ее? Этого она у себя не спрашивала. Возможно, ответом на ее мысль стало решение поселиться здесь временно, чтобы потом, когда м-р Висекр уедет, без всяких предварений занять комнату Лу. Там она чувствовала себя уверенно, в маленькой, относительно скромно обставленной и уютной комнате, все отвечало ее вкусу. Есть много свидетельств того, что Грейс никогда не была поглощена собой. Даже когда она радовалась, в ее глазах сквозила тоска по тому, что называется « уединением». Само ее смирение несло в себе некую отчужденность. Психология этой отчужденности требует определения – это была слабость натуры неутомимой и меланхоличной, щедрой и ранимой, это постоянное сознание своей ущербности и чувствительность к несправедливости. Однако она обладала большим запасом жизненных сил, об этом свидетельствовали полнокровное тело, умеренно толстая кость, увлажненная плотная кожа, стало быть, она могла долго физически работать без какой-либо усталости. При всем при том, Грейс казалась странной, о таких, как она говорят, что они не от мира сего. Даже в ее привязанности к Лу, в ее преданности этой женщине было что-то такое, что заставляло Лу, которая никогда не ставила чужие интересы выше своих собственных, избегать «скучную и неуверенную в себе» девушку с неправильным восприятием ценностей жизни, - она не щадила тех, кого любила. Может показаться странным, но со временем Грейс стала для нее «невыносимой», а Дольфи «слабовольным». После отъезда Грейс из Нью-Хэйвена Лу и Дольфи находились в ссоре. Однако они шли вместе по жизни, каждый к своей конечной цели. Реакция Грейс на большие деньги открывает интересную сторону ее личности. Она совсем не думала, что отныне может позволить себе все, как не помышляла и о том, что будет жить с целью доставить себе разные удовольствия. Конечно, она без колебания скажет, что деньги - прежде всего, а богатство усиливает их притягательную силу. Возможно, одних денег мало для достижения собственной независимости, но, в любом случае, это очень важная вещь, ибо их отсутствие делает человека несчастным и слабым. Только я должен добавить, что в обществе, где единственным средством заработать деньги был честный труд, она разбогатела благодаря быстрому и неожиданному повороту судьбы. С другой стороны, разве связь невероятных событий, которые и привели ее к этому, не была обусловлена божьей волей? Кто-то другой, на месте Грейс, наверное, ума бы лишился от радости, вот только она видела в деньгах всего лишь начало новой жизни, при этом, она предпочла бы, насколько это возможно, оставаться в тени, просто потому, что привычный образ жизни делал ее неподходящей для роли светской леди. Постольку, поскольку, Грейс не была озабочена своим богатством и стремилась лишь к тому, чтобы восстановить предшествующее положение в отношении себя, Лу и Дольфи, в глазах такого амбициозного человека, как Лу, считавшей, что воздержание от роскоши абсолютно невозможно среди разумных людей, она выглядела ненормальной. Жажда жизни не что иное, как инстинктивная потребность счастья. Для Лу понятие «счастья» означало любовь, что ее возбуждала и деньги, которые нужны для того, чтобы идти дальше. В их отсутствии она находила начало трудностей. Однажды, во время доверительного разговора, длительного и непоследовательного, Лу сказала по ассоциации, что выйдя из материнского чрева, она долго и громко кричала, как если бы испытывала страх рождения с самого начала. И к тому, что сказала, прибавила: « Еще до своего рождения, какая-то часть меня знала, что я буду несчастна и одинока». Грейс ей возразила: « Ты будешь счастлива», а Лу, вздохнув, тихо проговорила: « Не в этой жизни». Тогда, Грейс, посчитав, что деньги – хороший аргумент, сказала: « Но теперь ты богата!» На это Лу, имея свои сомнения, так ответила: « Не вижу, как мне в этом могут помочь деньги». Сейчас мне представляется, что страх перед старостью заставлял ее видеть признаки жизненной регрессии, которые приближали надвигающуюся опасность. Постепенно становясь невротичной, а Лу страдала от бессонницы, апатии и периодических депрессий, (она, разумеется, не могла знать, что жить ей осталось всего девять лет), она инстинктивно чувствовала, что не будет жить долго, и все чаще горько сожалела о потерянном времени. Деньги Блоера позволили ей значительно улучшить свое материальное положение, но, конечно, ненадолго, так как Лу не имела привычки себя ограничивать в красивых вещах и удовольствиях. Она просто жила шикарной жизнью, не строя никаких планов и не особенно рассчитывая на выгодный брак. Она торопилась жить. Она как-то сказала: «рано или поздно каждому приходится свернуть с прямой дороги на неизвестный путь; одних путь ведет к страданиям и лишениям вместо успеха, других к успеху после страданий. Мне суждено было выбрать первый, самый мучительный и короткий». Это были не пустые слова.
45. Теперь, в виде сравнительно небольшого отступления, я позволю себе рассказать историю развития отелей Нового Света, которые имеют значение для большого периода американской истории уже потому, что широко распространены в стране, жители которой были мало расположены вести оседлую жизнь. Конечно же, есть и другая причина, объясняющая мой интерес к этой теме – «Old Bells», в моем повествовании служит местом столкновения интересов, здесь собирались люди из больших и малых городов, чтобы отдохнуть от суеты привычной жизни и набраться сил перед возвращением к ней. Грейс их наблюдала, а наблюдать людей было очень интересно. Известная непринужденность отношений наряду с готовностью оказывать мелкие услуги не могла не поощрять вкус к хорошей еде, вину, моде и прогулкам на воздухе. Таким образом, жизнь в отелях отличалась не только поиском нового и разносторонностью, но и доступными развлечениями, хотя пуританская система исключала любые непристойности, но не их дух. Но как без них? Изведи завтра разврат, и жизнь людей, не умеющих быть умеренными, превратится в пустыню, где никто не сможет сделать шаг к новым возможностям. Как все это отразится на искусстве после того, как из жизни будут извлечены соблазн и похоть, а вместе с ними трепет и томление, - а тело всегда было самым желанным товаром, который можно предложить к продаже, предсказать вполне даже можно: представьте себе реку, которую перестали питать источники и проливные дожди. Надо помнить, что любовь дана человеку в утешение, ибо он смертен и обречен терять красоту и молодость. В тени неизбежности значение любви лишь возрастает.
Уже после обретения независимости в употребление вошло новое американское слово «отель». Заимствованное из французского, в котором оно означало дворец либо (в словосочетании “hotel de ville”) ратушу, в Америке это слово указывало место, где можно найти еду и кров. Английский юрист Александр Маккей, путешествующий по Америке в 1846 – 47 годах писал: « У нас (в Англии) отели считаются исключительно частной собственностью и редко выделяются внешне из окружающей их массы частных домов. В Америке же отели во многом воспринимаются в свете общественных нужд и зачастую обретают внешний облик общественных зданий». Дэниэл Бурстин в своей объемной и избыточно содержательной книге пишет, что американский отель не походил на английскую гостиницу, и не только внешним обликом, ибо выполнял куда более важную общественную функцию. Великолепие таких отелей, как «Сент-Чарльз» в Новом Орлеане, объясняла 19 июня 1827 года статья в «Нэшнл интеллидженсер», - они полностью оправдывали данное им название « общественных дворцов». Таким образом, не имея в иерархии общества королевского дворца, американцы заменили их роскошными отелями, а так же элегантными и внушительными правительственными зданиями. В ХIХ веке отели были в ряду самых грандиозных зданий и часто затмевали здания официальных учреждений. Они быстро распространились по всей Европе: выстроенные, прежде всего в таких странах, как Франция и Англия, они так же, как и в Америке, с самого начала служили общественными центрами. Но первоклассное обслуживание, ставшее стандартом для дорогих европейских отелей, возникло именно в Америке, где такие роскошные отели, как «Тремонт-хаус», открытый в 1829 году в Бостоне, и «Сити-хоутел» Д. Барнума, которого именовали «Меттерних среди всех хозяев», построенный в Балтиморе тремя годами ранее, как правило, становились местами проведения пышных частных приемов и важных общественных церемоний. Вестибюль такого отеля мало уступал роскоши королевского дворца, здесь встречались богатые и знаменитые, здесь приятно проводили время и сюда, как было тогда принято, стекались сплетни и слухи. Что же говорить о полутемных прекрасных спальнях, смахивающих на будуар французской маркизы. К этому времени сложился определенный архитектурный дизайн, местом его рождения принято считать Новую Англию, где жил и работал талантливейший архитектор-самоучка Исайя Роджерс(1800 -1869). До того, как он обзавелся собственной мастерской, Исайя работал у Соломона Уилларда – того самого Уилларда, который открыл гранитные карьеры в Куинси, возвел монумент на Банкер-Хилле и разработал первую получившую широкое распространение в Америке систему центрального отопления. В двадцать восемь лет Исайя получил подряд на «Тремонт-хауз». Однако этому удачному заказу предшествовало печальное событие, имевшее характер общественного несчастья – в 1818 году сгорел бостонский отель «Иксчейндж-кофе-хауз». Это великолепное здание построила и содержала группа местных бизнесменов. Имея около 300 номеров, банкетные залы, рестораны, он считался самым большим и лучшим отелем страны. Кризис 1819 года воспрепятствовал его немедленному восстановлению. Только шестью годами позже комитет бизнесменов, руководимый У. Элиотом, получил лицензию на создание компании по строительству нового отеля. Почти не имея примеров для подражания, Роджерс нашел удачное решение: исходя из необходимости выразить общественную направленность здания, он обратился к элегантной выразительности греческих ордеров. Великолепный фасад четырехэтажного здания, выполненный из гранита Куинси, был украшен порталом с колоннами и пилястрами по углам. Богато убранный, центральный круглый холл, просторные залы, изысканно строгий ресторан с глубоко кессонированным потолком и рядами ионических колонн создавали впечатление безупречной элегантности. Этот проект стал прототипом для первоклассного американского отеля. По проектам Роджерса возводились многие из лучших отелей, построенных в его время: «Бангор-хаус» в Бангоре, Мейн (1834); «Астор-хаус» в Нью-Йорке (1836); «Бернет-хаус» в Цинцианате (1850); «Сент-Чарльз-хоутел» в Новом Орлеане (1851); «Голт-хаус» в Луисвилле (1865); « Максвелл-хаус» в Нэшвилле (1859-1869) и ряд других. Необходимо заметить, что американский отель впервые сочетал богатую архитектуру с механическим оборудованием, удобствами и техническими усовершенствованиями, предвосхищая будущее значение водопровода, канализации, отопления, вентиляции, кондиционирования воздуха и многое другое. «Астор-хаус» в Нью-Йорке был первым большим зданием нового времени, он имел сантехническую разводку на верхних этажах, до этого времени канализация выше первого этажа оставалась еще практически неизвестной. Каждый этаж имел собственный ватерклозет и собственные ванные комнаты, куда вода поступала из бака на крыше, наполняемого паровым насосом. С той поры стремление превзойти соперников превратило отели в лаборатории и витрины технического прогресса. Подобная возможность экспериментирования и демонстрации преимуществ отражала дух американцев, ориентированных на все самое лучшее. Так, например, первым общественным зданием, где было применено паровое отопление, стал «Истерн-иксчейндж-хоутел» в Бостоне (1846). Стоит отметить, что центральное отопление в основном применялось для общественных помещений, сами же номера по-прежнему отапливались печами и каминами. Именно в отелях впервые был опробован и применен пассажирский лифт. Отель Холта в Нью-Йорке имел паровой лифт еще в 1833 году. В аристократическом «Тремонт-хаус» впервые было установлено газовое освещение общественных помещений, при том, что номера освещались лампами с китовым маслом. Вскоре после того, как Томас Эдисон заявил о коммерческой целесообразности использования его лампы накаливания (21 октября 1879 г.), ее опробовали в отелях. Три года спустя в отеле «Эверетт» на Парк-роу в Нью-Йорке уже горела 101 лампа накаливания. Вскоре уже появились отели, где использовали электричество для сигнализации. Когда в 1879 году открылась первая нью-йоркская телефонная станция, несколько отелей оказались среди первых абонентов. Телефоны в номерах и собственный коммутатор для них впервые установил нью-йоркский отель «Нидерланд» в 1894 году. Многие мелкие удобства американской жизни были так же впервые опробованы в отелях. Пружинная кровать была запатентована в 1831 году и лет через десять применялась в лучших отелях, хотя в быту нашла широкое применение лишь сорок лет спустя, когда была изобретена машина для массового производства кроватных пружин.
«Американский отель по сравнению с английским отелем, - писал в 1861 году впечатлительный английский журналист, - все равно что слон по сравнению в барвинком…. Американский отель (в большом городе) построен, как Букингемский дворец и ненамного уступит дворцу во внутреннем убранстве. В нем есть анфилады гостиных, многокомнатные номера, огромные лестницы и бесчисленные спальни». А вот что говорит о роскоши американских отелей один английский актер, исполнявший комические роли лощеных джентльменов: « Я живу в роскошном «Сент-Николс», эдаком видении из « Тысячи и одной ночи» с гардинами по 700 долларов за штуку, портьеры вытканы золотом по 1000 долларов, с панелями красного дерева и резной мебелью из розового, диваны обтянуты фламандским полотном, на полу турецкие ковры ручной работы. Добрый и обходительный коридорный и впрямь удивляется, почему я отказываюсь выставить за дверь свои башмаки: просто я боюсь, что их позолотят». «Мало кто так близко к сердцу принимает красоту, как американцы, - писал один голландец Р. Ван де Миттен, в сентябре 1878 года, - Да благословит их бог! У каждого национального характера есть свои свойства, но не у всех от природы добрая и благородная душа и такое отвращение к снобизму. Сколько же здесь красивых и одухотворенных лиц! Конечно, это впечатление никак не связано с тем, что нынче днем я смотрел из окна отеля на восемь-десять человек, певших на улице духовный гимн, как раз неподалеку от благотворительной кухни. Приятно вспомнить, что кто-то вынес великолепные стулья и несколько бездомных мужчин, крайне плохо одетых, с невозмутимой серьезностью ели суп сидя на них. Может быть, я не прав, но, по-моему, здесь расцветает особенная, душевная, блистательная культура, которой мир еще не знал. Я не знаю, откуда что берется, но у этой культуры есть интеллектуальная глубина, дающая ей значительность. Что до американской устремленности к совершенству, то их умение делать прекрасные вещи поразительно настолько, что я позволю себе утверждать, что никто не умеет делать это лучше них, так что я снимаю свою шляпу с вороньим пером, отдавая им должное». В 1856 году итальянский дипломат Партони сравнил Америку с мощным и нежным ростком, больше походившим на бобовый, со слабыми еще корнями, но в силу постепенного роста его корни укрепятся в земле, побег оденется зелеными листьями и увенчается цветочным бутоном, редчайшей красоты. В конце письма, он пишет следующее: « Чем больше я понимаю эту особенную в своей оригинальной возвышенности страну, особенную в своем основательном могуществе, что легко заметить, тем, сильнее моя уверенность, что так и будет. Американцы покорили меня своим светлым отношением к жизни, я поражен их примерной силой духа – и эта сила огромна. Я, кажется, готов полюбить их: они искренни, добры, просты и трудолюбивы. Они так непосредственны, что не могут не нравиться. Они более естественны, не связаны пустыми условностями. К тому же им более всего свойственно неистовство фантазии. Европеец в нужде, которого я представляю себе из каких-то общих впечатлений, сидит в своей спальне за занавеской с озабоченным видом, в сходном положении американец не теряет бодрость духа, он ищет решение трудной задачи. В этом неповторимое отличие их от остальных». Хочется думать, что он не слишком высоко ставил свою способность судить об Америке. Примечательно, что кампания по созданию новой столицы в Вашингтоне, округ Колумбия среди прочего была связана со строительством отеля. Федеральное правительство заняло территорию под столицу в 1790 году, но уже в 1793 году, когда города еще не существовало, уже были планы строительства городского отеля. Совет управляющих нанял Сэмюэла Блоджета. Этот предприимчивый выходец из Новой Англии, уже вложивший деньги в городскую недвижимость, был назначен руководить этим проектом. Дав подряд на проект отеля Дж. Хобану, архитектору, по проекту которого строился дом президента, отцы города подчеркнули общественную значимость отеля. «Юнион-паблик-хоутел», был построен за 50 000 долларов, однако отелем так и не стал. По завершению строительства в нем разместились почтовое ведомство и патентное бюро. Столица так и жила без своего шикарного отеля до 1827 года, пока «Нэшнл-хоутел», принадлежащий Гэдсби, не был открыт торжественным балом в честь дня рождения Вашингтона. Еще в 1790-х годах хитроумные бизнесмены разработали блестящий план финансирования строительства: была учреждена ассоциация «Тонтина», где доля каждого вкладчика возрастала по мере того, как умирали другие, пока наконец последний оставшийся в живых не получал все. По меньшей мере два нью-йоркских отеля, одним из которых был «Сити-хоутел», самый знаменитый между 1820-1830 годами, были успешно построены аналогичным путем. Идея тонтины принадлежит Лоренцо Тонти, неаполитанскому банкиру, организовавшему в XVII веке во Франции особый фонд. Этот фонд состоял из вкладов, вносимых группой лиц, и весь капитал доставался последнему из оставшихся в живых. Свидетельством того, что американские отели являются «народными дворцами» является тот факт, что закладка первого камня носила характер общественной церемонии и обычно проводилась 4 июля. На обеде в честь открытия «Тремонт-хауз» 16 октября 1829 года присутствовали Дэниэл Уэбстер, Эдвард Эверетт и сотня других ведущих горожан. В Бостоне, Нью-Йорке, Балтиморе и Чарлстоне – в этих прекрасных старых городах Восточного побережья, отели выполняли общественную функцию, еще не освоенную в Европе. Первые американские коммерческие биржи начинались с неформальных встреч бизнесменов в отелях. Многие отели, как например, «Бостон-иксчейндж-хоутел» использовались, как биржи. Некоторые из них обладали правами банков и выпускали бумажные деньги. Еще в 1860-тых годах отель « Бернет-хаус» в Цинциннатти выпускал пятидолларовые ассигнации с гравированным изображением своего здания, заверенные его кассиром. В быстрорастущих городах, отчасти по причине нехватки общественных помещений, отели служили местом заседаний комитетов граждан, ассоциаций бизнесменов, городских балов и муниципальных советов. Говоря об особенностях американских отелей нельзя обойти молчанием неизменный регистрационный журнал, он существовал не по требованию властей, как многие считают, но просто лишь как обычай деловой жизни. Интересной особенностью таких журналов, было то, что постояльцы не только вписывали свои имена, они так же сообщали откуда приехали, куда следуют и по своему усмотрению в графе «Примечания» делились личной информацией. Кто-то рекомендовал свой товар, кто-то высказывал взгляды на жизнь вообще, а кто-то сетовал на недостаток денег или ворчание жены. Хорошим примером живого американского юмора служат две записи, сделанные в один день двумя постояльцами отеля «Трентон-фолз» в Нью-Йорке. Вот первая запись: «Дж. Сквайерс с женой и двумя детьми. Без слуги, уж больно трудные времена». Следующий постоялец, имевший возможность прочесть любую запись в журнале, расписался следующим образом: «Дж. Дуглас со слугой. Без жены и детей – уж больно трудные времена». Интересно, что в годы президентских избирательных кампаний, постояльцы открыто высказывали свое мнение в этих журналах. Вот что рассказывает английский путешественник Дж. Букингем о регистрационном журнале в « Боллз-хоутел», Браунсвилл, штат Пенсильвания, в 1840 году: « Каждый вписывал имя кандидата, за которого собирался голосовать. Например: «Гаррисон против всех. Ван-Бюррен – навсегда. Генри Клей – гордость Кентукки. Джексону – Ура!» И так далее, страница за страницей. Бурстин пишет, что притягательным явлением во время, предшествовавшее появлению публичных библиотек, стал и «читальный зал». Бостонский «Тремонт-хауз», например, собирал газеты, выходившие повсюду, предлагая их постояльцам бесплатно, а посторонним – за небольшой ежегодный взнос. Весьма примечательно, что в случае городского пожара первым среди восстанавливаемых зданий был отель. Когда в 1818 году сгорел бостонский отель «Иксчейндж-кофе-хаус», редактор одной из газет призывал восстановить его «для поддержания чести города». То же самое произошло после пожара 1867 года в Сент-Луисе. Большой чикагский пожар 8 октября 1871 года уничтожил почти все городские отели, но уже в течение последующих шести лет в Чикаго было построено 16 первоклассных отелей. В свете всего изложенного, совсем не кажется удивительным тот факт, что, когда в 1860 году отель « Барнумз» в Балтиморе оказался вовлеченным в тяжбу, городской судья вынес постановление – отель не закрывать, поскольку как первоклассный отель «он представляет собой общественное здание и необходим обществу». В своей книге о Северной Америке, написанной в 1860 году, в главе «Американские отели» Энтони Троллоп говорит вот что:
«Отели в Америке совсем другие…. Они представляют собой особый институт, самостоятельное явление. Найти их можно в каждом городе и чуть ли не в каждой деревне. В Англии и на континенте отели традиционно расположены на торговых путях и в городах, имеющих торговый и политический вес. На безлюдных дорогах и в деревнях дело ограничивается каким-нибудь скромным домом, где случайный путешественник может получить еду и кров и где местные жители обычно собираются вечерами выкурить трубку и чего-нибудь выпить. В американских же штатах первым признаком возникающего поселения служит отель высотой в пять этажей, с офисом, баром, гардеробной, тремя мужскими гостиными и двумя женскими…. Откуда возьмутся постояльцы для этих спален и кто оплачивает ярко обитые диваны и бесчисленные шезлонги женских гостиных? В любой другой стране рассчитывали бы на путешественников и иностранных гостей. В Америке дело обстоит иначе. Строя в пустынных местах новый отель, его хозяева уверены, что сюда приедут люди именно для того, чтобы поселиться в нем. Отель сам начинает создавать поселение – подобно железным дорогам. У нас (в Европе) железные дороги идут к городам. В Штатах – города идут к железным дорогам. И к отелям тоже».
Точно так же, как газеты на Западе зачастую начинали издаваться раньше, чем складывался город, в котором они выходили, а редакторы их работали под сенью вязов и печатали тиражи в бревенчатых хижинах, отели возникали в необитаемых лесах или посреди кукурузного поля. Например, в Мемфисе, штат Теннесси отель « Гайосо-хаус» был построен в 1846 году, за три года до того, как Мемфис получил статус города, и за десять лет до того, как к городу проложили железную дорогу. Таким образом, отель в Америке способствовал становлению города. Однако были и неудачи. Около 1832 года было начато строительство города Порт-Шелдон (ныне заброшенное место милях в двенадцати к северу-западу от Холленда, Мичиган) в устье Голубиной реки. Как тому и следовало быть, первым зданием города стал отель «Оттава-хаус», он обошелся в сумму почти 200 000 долларов. Это грандиозное двухэтажное строение было построено как раз накануне кризиса 1837 года прямо в сосновой роще. Когда стало ясно, что затея с городом провалилась, отель демонтировали. Четыре из шести его резных колон оттащили быками для украшения особняка в городе Гранд-Рапидс. « К весне мы построим хороший отель», - писал У. Лаример своей жене в ноябре 1858 года с почти пустынного места, которому предстояло превратиться в город Денвер. Чикаго обзавелся первым каменным отелем еще в 1835 году, хотя его население состояло менее чем из тысячи человек. Пятнадцать лет спустя Чикаго насчитывал около шестидесяти тысяч жителей и имел, как говорили, сто пятьдесят отелей. У американцев стало обычным делом собираться в отелях для осуществления целей, в которых общественное смешивалось с личным, а дело – с удовольствием. Сложилась сама собой традиция устраивать всевозможные съезды в отелях. Первый национальный съезд для выдвижения кандидата от республиканской партии проводился в Балтиморе, чей отель «Сити-хоутел» считался тогда лучшим в стране. Укоренившийся обычай устраивать политические, коммерческие, научные и светские встречи способствовали развитию отелей. Притягательной чертой американского образа жизни стало участие состоятельных людей в жизни общины. Владея значительной долей собственности в своей общине, такой человек использовал свое влияние, чтобы способствовать ее процветанию. В Старом Свете «личное» отделялось от «общественного» и хотя у американцев было сильно развито чувство привязанности к дому – возьмите это выражение: «дом, милый дом», приватность уступила место публичности. Американцы с их страстью к путешествиям и общению, вошли в новую сферу бытия, не имевшую строгих границ, это дружелюбный коммунальный мир, где все знали друг друга по имени, это мир открытых дверей, веранд, газонов при почти полном отсутствии заборов, это мир баров, ресторанов и вестибюлей отелей. Все это создало в стране новую систему отношений и, так или иначе, способствовало процветанию городов. И естественным местом для формирования новой и активной американской действительности, стирающей принятие в Европе сословные различия, служил отель. Особенной чертой новой системы, именуемой – «американской» стала практика включать стоимость еды в плату за проживание, постояльцы ели вместе в общем ресторане. Поначалу европейцы именовали эту систему table d hote* как якобы смахивающую по манере обслуживания на французскую, на деле различие состояло в том, что вся еда выставлялась на стол, чтобы постояльцы обслуживали себя сами. Потребность в меню появилась значительно позже. Если европеец видел в отеле только лишь место для ночлега, то для американцев это был «дом вдали от дома».
Table d hote*- общий стол (фр.)

О жизнелюбии и высоком духе американцев очень интересно рассказывает британский путешественник Э. Троллоп:
«Молодые семейные пары в Америке не страдают склонностью к ведению домашнего хозяйства, имея самые различные к тому причины. Мужчины здесь отнюдь не скованы работой по найму, как у нас. Если какой-нибудь юный Бенедикт не сумел пристроиться адвокатом в Сейлеме, не исключено, что он вынырнет процветающим сапожником в Фермопилах. Джефферсон Джонсон потерпел неудачу со своей лесопилкой в Элеутерии, но, прослышав о вакансии баптистского проповедника в Биг-Мад-Крике, в течение недели сорвался с места с женой и тремя детьми. Эминадаб Уигтз устраивается клерком в офис пароходной компании на реке Понгоуонга с твердым убеждением, что через полгода будет уже зарабатывать себе на хлеб совсем в другом месте…. К тому же молодые люди вступают в брак, не имея за душой никаких накоплений для начала семейной жизни. Они довольствуются своими надеждами и уверены, что средства придут. В легкомыслии их здесь никоим образом не упрекнешь – так живет вся страна, а в ней, если человек чего-то стоит, работа обязательно найдет его сама». Английская феминистка миссис Бодичон отмечала в конце 1850 годов, что каждый большой город США имеет пять, шесть, а иногда и более двадцати больших отелей и пансионов, в которых живут даже семьи. Можно считать, что образ жизни в этих отелях нравится их постояльцам. Он им просто по душе. Не надо быть очень проницательным, чтобы увидеть как много различий и традиций Старого Света стирались в Америке. Только в американском отеле можно было увидеть за одним столом фермеров, простого солдата, священника, судью, банкира, адвоката и врача. Капитан Бейзил Холл, путешествовавший по Америке в 1827-1828 годах, отмечая, что американское общество терпимо и великодушно, жаловался на то, что в американских отелях нельзя найти уединение, и на почти полную невозможность в одиночестве пообедать. Это была живая «американская» система в полном смысле слова. «Настоящая республика – единственный реально ощутимый и достойный признак республиканского характера нашего образа жизни», - так в 1844 году воспринимал жизнь в американском отеле М. Уиллис. Вот что он еще написал: «Страна еще никак не готова отказаться от преимуществ республиканского характера в устройстве быта наших современных отелей. Скажите сегодня леди из провинции, что, приехав в Нью-Йорк, ей придется есть и проводить вечер в своем номере, и она просто никуда не поедет. Весь смысл, все очарование поездки в город в том и заключается, чтобы, остановившись в «Асторе», отужинать в обществе двухсот хорошо одетых людей и посидеть во всем параде в роскошной гостиной, где собирается общество. Да по сравнению с этим театр – ничто!» Конечно, отель годился для людей типа «перекати-поле», которых Старый Юг почти не знал. Там, где люди оседали, каждый превращался в землевладельца с развитым «чувством дома». В постоянстве домашнего очага коренилось и чувство уважения к жизни общины. «Американская система» как образ жизни для динамичных и увлеченных людей, разумеется, не была лишена недостатков, но это был все же абсолютно новый тип отношений, который укреплял индивидуальность и стимулировал чувство локтя.
46. У Калеба, который казался человеком тихим и странным, была одна приятная особенность – он умел быть ненавязчивым, это для Грейс имело особое значение, во-первых потому, что она тяготела к уединению, а во вторых, спустя девять месяцев после того, как в Нью-Хэйвине она поселилась вместе с Лу, появились первые признаки того, что постоянное присутствие этой женщины становилось для нее обременительным. Калеб был простым и честным юношей, он строго судил себя, но был снисходителен к слабостям других. Свойственная ему скромность в какой-то степени предполагала и сомнение в своих силах. Тем не менее, он серьезно вознамерился приступить к исполнению своих обязанностей управляющего, а поскольку он заранее обусловил себе право принимать решения по вопросам домашнего хозяйства, то в интересах дела счел своим долгом соблюдать экономию. Очарованная им, Грейс несколько раз приглашала его пообедать с ней, но Калеб вежливо отказывался и уходил обедать домой в привычное для него время. Хотя они прекрасно ладили друг с другом, у Грейс было чувство, что близким другом он никогда не станет и все же она с каким-то женским упрямством старалась привлечь его внимание. Для нее было удовольствием даже находиться в одной комнате с ним, она сразу прониклась к нему самым трепетным чувством. Наверное, она могла бы выразить свое отношение к нему словами Э. Фицджеральда:
И все же я дожил до радостного дня,
Когда нашел я Вилли, а он нашел меня.
Подумаю о Вилли, и на душе светлей,
Огонь пылает ярче, вино куда вкусней.
Грейс даже удивлялась, как часто она о нем думает. Он приходил каждое утро в восемь часов, а уходил, неизменно в пять. Несомненно, одиночество было совершенно чуждо его возрасту. Грейс никак не могла понять, почему Калеб избегает ее общества. Он вел себя с ней сдержанно. Потом пришло понимание, что он вообще избегает женщин. Как-то раз, когда они вдвоем пили чай на кухне, Грейс решилась заговорить об этом, он смутился: минуту-другую сидел молча и сжимал кружку с таким видом, будто вот-вот раздавит ее на куски, Грейс уже пожалела, о том, что спросила, ведь юноша был вспыльчивым и раздражительным, но тут Калеб стал путано объяснять ей, что верит в любовь и что склоняется к тому, что значение любви слишком раздувается не без участия тех, кто никогда сам не любил, а потом, на миг потеряв власть над собой, пробормотал то, что Грей совершенно не ожидала – он (в личном разговоре эта фраза показалась ей более всего удивительной) сомневается в своем праве на любовь. Грейс хотела было возразить, но растерялась, охваченная беспокойным желанием утешить парня. Было в глазах Калеба что-то такое, чего она понять не могла. Смысл этих грустных слов откроется много лет спустя, уже после того, как Калеб умрет от истощения в лагере для военнопленных в Андерсонвилле: оказывается, бедный юноша страдал стволовой гипоспадией, отягощенной сопутствующей патологией. Эта неприятная ущербная болезнь властвовала над его сознанием. Подумайте, что для него значило быть неполноценным! Отсюда его кроткий безотрадный взгляд на жизнь. Я уже говорил, что у него не было веры в себя. И после этого подумайте о том, что привлекательный и чувствительный юноша, способный любить нежно и преданно был лишен такой возможности. Напрашивается вопрос: почему очень чистый человек, подчиняя других своей душевностью и простотой, обречен на страдание? Здесь скажу только, что сражаться в жизни приходится тем, кто возвышен и в какой-то мере меланхоличен и как таковой малопригоден для обыденной жизни, кто презирает мелочность, и все, что обычно с этим связано, кто мыслит, кто испытывает муки совести, кто гоним завистниками и отвержен моралистами, кто имеет сложный душевный мир и не знает, что такое унылое спокойствие духа. И все-таки не говорит ли этот случай, что добродетель по природе своей относится к явлениям исключительным, а потому не может быть воплощением жизни.
Грейс была воодушевлена своей ролью хозяйки отеля не меньше, чем Калеб в своих стараниях улучшить общее дело, его увлеченность была такой искренней, а ее уважение к нему таким чувственным, что они вполне могли составить достойную пару. Сегодня, обсуждая одно дело, Грейс поймала себя на том, что отчаянно хочет к нему прикоснуться. У него был мягкий голос и такие темные выразительные глаза, в которых одинокая душа только и может найти утешение.
-Для нас это вполне подходит, - сказала она и, находясь под обаянием милого юноши, непроизвольно накрыла своей ладонью его руку.
Видя, что ее порыв сильно смутил юношу, Грейс с деловым видом похлопала его по руке, ради сохранения своего покоя и душевного равновесия Калеба. Любой человек, наблюдавший эту сцену, не мог бы не согласиться, как согласился я, что Грейс поступила умно, когда решила показать, что никаких чувств между ними не возникло, стало быть, у Калеба был недостаточный повод смутиться. Если бы она постаралась его успокоить, насколько было в ее силах, то это ни к чему хорошему не привело бы, уже потому, что ни один робкий юноша не станет доверять женщине, его подавляющей своей чувственностью.
Продолжение следует.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/