Изабелла Кроткова
Детские голоса
Я хорошо запомнил последние дни перед тем, как моя и без того незавидная судьба окончательно раскололась. Кончилась долгая зима, и стоял ясный и тёплый март. Я уже давно потерял надежду на то, что жизнь, давшая серьёзную трещину, когда-нибудь наладится. Однако стремительно наступавшая весна невольно окрыляла, и я вновь вдохнул эту надежду вместе с мартовским теплом.
Но в тот вечер вдруг выпал снег и резко похолодало.
- Володя, подведи меня поближе к окну, - попросила мать. Она уже давно передвигалась с большим трудом. После развода с женой мы жили с ней вдвоём. В отличие от супруги, мама никогда не пилила меня за то, что в жизни я мало состоялся. Вот и сейчас отнеслась спокойно к тому, что на очередной временной работе я вновь не прижился, и нужно искать новую. Впрочем, на сей раз поиски продлились недолго. Объявление прямо на двери подъезда, реющее на ветру, как флаг, короткий разговор по телефону – и вот я уже ночной сторож на складе небольшого строительного магазина.
Мать собрала нехитрый ужин, и по мокрому снегу я направился на новое место работы.
Склад стоял на заброшенной улочке, на самом отшибе, и представлял собой давно не крашенный деревянный дом. Позади него росли два дерева, одно совсем молодое, другое – старое и горбатое; его нижняя тяжёлая ветка привалилась к окну. Сразу за деревьями начиналось пустынное поле. Слева вдалеке тянулись, перерезая его поперёк, узкие берёзовые посадки. Ближайшая постройка находилась метрах в пятидесяти: ларёк с сигаретами, спиртным и кое-какой продуктовой мелочью. А вокруг, кроме поникших кустов и заснеженной колонки, – ничего. Впрочем, я никогда не курил и несколько месяцев не брал в рот ни капли, так что ларёк был без надобности.
Ноги увязали в грязи, и я пожалел, что ради первого впечатления обул новые ботинки. Ожидаемое впечатление они теперь вряд ли произведут.
Вскоре выяснилось, что производить его было не на кого. На складе оказался только хмурый кладовщик, который выдал мне ключ и показал новые владения: большую комнату с мешками, коробками и банками, и две маленьких. Одна с креслом, разбитым диваном и телевизором, другая – что-то вроде кухни, с газовой плитой и раковиной, но без стола и стульев. Дом был холодным и неуютным. Пожелав мне доброй ночи, кладовщик ушёл.
Я запер дверь изнутри, устроился в маленькой комнате, заварил чай и включил телевизор. Занавесок на окне не было, и сквозь грязное стекло виднелась убегающая лентой дорога между берёз, которая, как я знал, вела в соседнюю с городом деревню. В этот час она была темна и пуста.
Тишина в доме становилась гнетущей, и, чтобы не дать этому чувству укорениться, я уткнулся в телевизор. Шли новости. Я смотрел сначала их, потом какое-то долгое и нудное кино, пока не начали слипаться глаза. Наконец, решив, что пора ложиться, я осмотрел все три комнаты, проверил ещё раз дверь и начал расстилать на диване принесённый с собой плед.
Кино всё ещё продолжалось, я давно потерял сюжетную нить, когда вдруг в словесный фон, идущий с экрана, вклинился инородный звук. Я осознал это, когда уловил несовпадение. Выпадение из реплик.
Какие-то детские голоса…
Я приглушил звук телевизора. Голоса послышались чуть отчётливее. Я выключил телевизор, но посторонний звук остался. Он шёл не оттуда.
Да, это были поющие детские голоса. Еле слышные, нежные и прозрачные. Они выводили незнакомую мелодию так печально, что по моей спине невольно пробежал мороз.
Странное пение доносилось из кухни.
Несколько секунд я прислушивался к нему, но вскоре оно стихло, и вновь наступила тишина.
Внезапно исчезнувшие детские голоса были такими ясными, что на мгновение даже закралась мысль посмотреть – нет ли кого на кухне, но входная дверь была заперта, а кухонное окно заколочено снаружи, и быть там никого не могло. Скорее всего, это просто работало радио.
Постояв немного возле дверного проёма, я, наконец, задёрнул его обвисшей линялой шторой и, улёгшись на продавленный диван, отвернулся к окну. Темень за окном стояла непроглядная, даже серп луны затерялся за мрачными облаками. Время от времени по заклеенной изолентой трещине в стекле хлестала ветка сгорбленного дерева, и хрупкое стекло, едва держащееся в старой раме, дрожало от этих ударов. В щели дул с поля довольно ощутимый холодный ветер. Голоса больше не возвращались. Полежав около получаса, я незаметно задремал.
Среди ночи я неожиданно проснулся, будто от какого-то толчка. В первые несколько секунд спросонья не мог сообразить, где нахожусь. Но память быстро вернулась: стоило лишь повернуть голову, как из унылого полумрака проступили силуэт шторы, узкие стены комнатки и погасший экран телевизора.
С закопчённого потолка свисала на кривом проводе одинокая лампочка. Я не выключил её перед сном, и она до сих пор горела тусклым разлитым светом. Я лежал, сжавшись под остывшим пледом, глядя на рыжий круг на потолке и боясь думать о том, что показалось мне на самом деле. Меня разбудил не толчок. А прикосновение к щеке влажной детской ладошки. И слова, проникновенно сказанные на ушко:
«Найди Петю».
Какой странный сон… И… очень явственный. Хотя мне и раньше порой снились ясные и чёткие сны… Убеждая себя в том, что прикосновение было частью сна, я подоткнул под ноги плед и вновь закрыл глаза.
Внезапно показалось, что где-то рядом прошелестело платье. Протопали лёгкие волочащиеся шаги маленьких ножек – по скрипучим полам, то здесь, то там раздался их сбивчивый топоток.
- Кто здесь? – спросил я громко, чувствуя прилив жара в солнечном сплетении.
В трещину окна снова ударило дерево.
Я поворочался ещё немного, но звуки стихли, и, наконец, с трудом мне всё-таки удалось заснуть.
В восемь утра пришёл заспанный кладовщик. Я только что пересчитал мешки в большом помещении. Потом заглянул на кухню. Радио там действительно было – оно, покосившись, висело на одном гвозде. По краям застыла грязь, налипшая, похоже, не за один год. Радио было включено на самую маленькую громкость, поэтому лишь тихонько шуршало. Но в ночной тиши его звук вполне мог казаться громче и чётче…
В момент, когда я выключал радио, послышался стук в дверь. Это и был кладовщик Вячеслав.
- Всё в порядке? Без происшествий? – спросил он бодро, появившись на пороге.
- Да, в полном, - ответил я в некотором смятении.
Вячеслав прошёл в каморку и выложил на подоконник плавленый сырок, а рядом поставил чекушку водки.
- Надо отметить твоё первое дежурство, - поспешно объяснил он, перехватив мой удивлённый взгляд.
- Я не пью на работе, - осторожно заметил я.
- Тогда я один выпью! – охотно согласился кладовщик, и не успел я глазом моргнуть, как он откупорил чекушку и опрокинул в себя её содержимое.
- Место глухое… - пояснил он, вытирая рот рукавом. – И кладбище рядом… Это для храбрости. Тебе-то не боязно?
- Кладбище?..
- Деревенское. Полкилометра отсюда – совсем недалеко.
- Я не знал.
Разговор неожиданно принял такой оборот, что я едва не спросил его, не слышал ли он здесь детских голосов, но в последний момент не рискнул откровенничать. По прошлому опыту, это не всегда заканчивалось добром. Однако, словно настроившись на мою волну, Вячеслав вдруг попал в самую точку:
- Но здесь, на складе, тихо и спокойно. Так что всё в порядке. Я уж тут пятый год, знаю… Не знал бы – не говорил! Знаешь, не люблю болтать впустую…
Кивнув ему, я поднял со стула свою спортивную сумку, попрощался и вышел на улицу.
- До вечера! – крикнул он вслед.
После прошедшей ночи я чувствовал себя разбитым и невыспавшимся. По грязному месиву, словно в прострации, я брёл мимо колонки и ларька, мимо кустов, вдоль заснеженного поля, пока минут через двадцать не вышел к остановке.
Холодное сиденье автобуса, унылый пейзаж из окна и разбросанные мысли сопровождали меня во время езды по разбитой дороге. Наконец, старый ПАЗик доставил меня почти до дома.
Там меня ждали хлопоты о матери, и я на время забыл о странных детских голосах и о том, что вечером нужно будет вновь вернуться в заброшенный дом на краю белого поля.
В половине восьмого я в куртке с надвинутым на голову капюшоном брёл обратно по той же дороге.
Склад встретил меня безмолвием. Кладовщик уже ушёл.
Первым делом я проверил радио – оно было выключено. Пройдя в маленький закуток, поставил греться старый алюминиевый чайник, время от времени прислушиваясь к напряжённой тишине. Потом включил телевизор и стал смотреть какую-то передачу, за ней - фильм, не особенно вникая в их смысл.
Постепенно дремота начала убаюкивать меня, чай был давно выпит, я прилёг и снова не заметил, как заснул на диване.
И в этот момент зазвучали детские голоса.
Они рассекли мой тревожный сон тихой еле уловимой песенкой.
Всё ещё находясь в полудрёме, я приподнялся на диване, напрягая слух… Слов было не разобрать, но я отчётливо услышал, как переплетаются, слегка запинаясь, два слабеньких голоска – звонкий девичий и мальчишечий – чуть ниже и отрывистее.
Лёгкая жуть объяла меня, и сон как рукой сняло.
Нащупав на полу ботинки, я лихорадочно всунул в них ноги, встал и медленно приблизился к задёрнутой дверной занавеске.
Со стороны кухни пробивалась слабая полоска света, и в ней едва различимо двигалась маленькая смутная тень.
Похоже, в кухне горела лампочка… И тут же я вспомнил, что сам забыл выключить свет, когда набирал воду для чая.
Лоб покрылся липким потом. Я пытался вспомнить, хорошо ли запер входную дверь, и понять – не разыгрывает ли кто меня? Не проверяет ли таким странным образом хозяин склада?..
Наконец, я отдёрнул штору и уверенным шагом пересёк маленький перешеек между закутком и кухней.
Войдя в неё, я остолбенел.
На грязном полу, покрытом какой-то цементной пылью, возле газовой плиты крутилась крошечная девчушка в платьице в голубой цветочек-василёк. Пытаясь дотянуться до ручки конфорки, девочка тихонько напевала какую-то песенку.
- Не включай газ! – произнёс я резко, и она послушно отдёрнула руку. При этом в её глазках отразилась такая безысходность, что я вздрогнул.
- Ты кто? Откуда ты взялась? – спросил я, чувствуя, как пот струится под рубашкой.
- Купи мне печенье, - спокойно попросила она. Печальные глаза были голубыми, в тон василькам, они были наполнены хрустальной влагой, словно девочка недавно плакала.
В голове моей тем временем вертелись беспорядочные мысли.
Два часа ночи… Дверь закрыта… Я совершенно точно запер её… Окно заколочено…
Деревенское кладбище…
Не помня себя от страха, я бросился в прихожую, споткнулся о мешок плиточного клея и упал, больно ушибив ногу.
В кухне вновь послышалось детское пение. И я ясно услышал присоединившийся к звенящему голоску мальчишечий голос. Но мальчика в кухне не было… Или он тоже там, но где-то прячется?!
Дверь, вопреки моим ощущениям, была не заперта. Она была распахнута настежь! Я выбежал на крыльцо и отдышался. Значит, девочка и прячущийся мальчик беспрепятственно вошли в неё. Но откуда? Из соседнего дома?
Но здесь нет никаких домов… Ни одного!
Неожиданно вдалеке я увидел пятнышко ларька.
«Выпить, что ли…»
Я не пил уже несколько месяцев – по иронии судьбы, завязал сразу после развода с женой, случившегося как раз по причине злоупотребления алкоголем. Развод дался нелегко, пить я сразу бросил и, как ни странно, меня не тянуло к рюмке, однако в этот момент я понял, что если не выпью, то свихнусь.
Я дошёл до ларька и постучал в замызганное окошко.
Оно приоткрылось, и оттуда выглянула симпатичная молодая женщина с вьющимися каштановыми волосами.
- Что вы хотели?
В эту минуту душевного смятения я едва не попросил бутылку водки. Однако в последний момент передумал.
- Пачку печенья, пожалуйста.
- Вот это возьмите, - предложила женщина, вынула из-под прилавка печенье «Привет» и добавила:
- Моя Анечка любит его.
- Какая Анечка?..
- Дочка, - ответила она и улыбнулась.
- Так это ваша дочка? – облегчённо выдохнул я.
- Анечка… - отозвалась женщина как долетевшее издалека эхо.
Глаза у неё тоже были прозрачными, как у девочки в цветастом платье.
Взяв печенье, я двинулся назад по протоптанной дорожке.
- Петя! – вдруг крикнула она мне в спину.
Я обернулся.
- Меня зовут Владимир.
Но она, похоже, не расслышала и лишь приветливо помахала вслед рукой.
Подойдя к складу, я обнаружил дверь запертой. В недоумении отперев её плохо слушающимися руками, попал в тёмную прихожую, по скрипучим полам прошёл на кухню. Там тоже было темно и тихо. Я включил свет во всех трёх комнатах, но девочки нигде не было. Дом снова был безмолвен и пуст. Бессмысленно положив печенье на ободранный подоконник кухни, я выглянул в краешек окна между досками, которыми оно было забито снаружи. Вдалеке светилось крошечным огоньком окошко ларька.
Я ещё раз обошёл дом неверными шагами. Никого.
Скорее всего, дочка продавщицы ларька и таинственный мальчик, которого так и не удалось увидеть, выбежали за мной, когда я вышел за печеньем. А потом по рассеянности я запер дверь - других внятных объяснений на ум не приходило.
Я вновь заглянул в кухню. Печенье одиноко лежало на подоконнике, там, где я его оставил. Послонявшись по дому, детей я нигде не обнаружил.
- Пора спать, - решил я, укладываясь на диван и жалея, что не купил водку.
Однако заснул я довольно быстро, видимо, потому что днём не удалось прикорнуть даже на минутку. Сквозь сон иногда слышался скрип половиц, но я отгонял его, а под утро, перед окончательным пробуждением, тихий голосок, будто приблизившись к самому моему уху, прозвенел:
- Найди Петю…
Я вскочил на диване как ужаленный и увидел перед собой ухмыляющееся лицо Вячеслава.
- Пришлось своим ключом отпереть, - сообщил он и подмигнул: - Хорошо, что хозяин не зашёл, а то вылетел бы ты с этой работы, друг…
«Да и хорошо бы вылететь…» - внезапно подумал я, ощущая странный озноб.
- Ты один? – спросил я, приглаживая волосы.
Вячеслав выпучил глаза.
- Конечно, один. А ты…
Дальше я не слушал. Я оделся, собрал сумку, снова прошёл на кухню, словно что-то тянуло меня туда. Печенье лежало на месте. Коротко попрощавшись с кладовщиком, я вышел из дома. День начинался солнечно и ярко, снег на тропинке слегка подтаял. Я, не взглянув, прошёл мимо ларька и медленно брёл вдоль почерневшего поля, пока не приблизился к остановке. И уже знакомый ПАЗик повёз меня прочь из этого пугающего и дикого места.
Придя домой, я провалился в глухой сон. Проспав часа три, проснулся бодрым и свежим, всё произошедшее улеглось и стало казаться вполне объяснимым – женщине, работающей в палатке, не с кем оставить детей, и она вынуждена брать их с собой в ночную смену. Дети выспались днём вместе с ней, а ночью, измаявшись сидеть на одном месте на трёх свободных метрах, решили пройтись и забрели ко мне на склад… Девочка выбежала прямо в платьице и туфельках, мать не уследила… Выглядело всё это немного удивительно, однако не так уж и невероятно.
Однако, несмотря на разумное объяснение, голоса мальчика и девочки прочно завладели сознанием. Время от времени ночная заунывная мелодия всплывала в памяти, и дважды я поймал себя на том, что мысленно подпеваю детям…
За обедом мать долго обеспокоенно всматривалась в меня и, наконец, спросила:
- Володя… Мне кажется, или ты чем-то расстроен?
Я попытался отмахнуться и перевести разговор на другую тему, но прилипчивая тревога всё время напоминала о том, что совсем скоро я вновь останусь один на один со странными ночными посетителями. Они не шли у меня из головы. И вновь начали всё ярче очерчиваться нестыковки, связанные с их приходом: поздняя ночь, летняя одежда девочки, её вымученная улыбка и пронзительное пение вместе с призрачным мальчиком…
- Володя, ты обещал натянуть бельевые веревки на балконе… - послышалось ворчание матери.
Я поспешил к ней, и мысли о двух детях и их тоскливых голосах постепенно растворились в дневной суете.
Провожая на очередное дежурство, мать посмотрела на меня как-то скорбно, словно предчувствуя беду. На углу дома я обернулся и поднял глаза. Она стояла у окна – седая, сгорбленная... Я не видел этого, но знал, что она стоит, опираясь на палочку. Я коротко махнул ей рукой и направился к остановке ПАЗика. С каждым шагом всё сильнее начинало ныть сердце.
К восьми вечера заброшенный дом на стыке города и поля, за которым пряталось в гуще деревьев деревенское кладбище, уже давно накрыла сонная мгла. Только земля под ногами белела редкими пятнами снега.
На столе в маленьком закутке стояла пустая чекушка и валялся засохший кусочек колбасы. Я сложил следы пребывания Вячеслава в пакет и вышел на улицу, чтобы выбросить его в мусорный бак за ларьком.
Ларёк был тёмным и выглядел запустело. Похоже, он не работал. Значит, сегодняшней ночью в этом безлюдном месте я совершенно один…
Бросив пакет в мусорный бак, я услышал, как глухо звякнула бутылка о его железное дно.
Надо мной висело безлунное и беззвёздное небо. Со стороны поля поднимался слабый ветер.
Свет в ларьке включился так внезапно, что я вздрогнул от неожиданности.
Окошко приоткрылось, и я увидел знакомую женщину. Она снова показалась мне заплаканной.
- Вам печенье? – всхлипнув, женщина подняла на меня влажные глаза.
- Нет-нет, - отказался я и, пытаясь унять нахлынувший жар в груди, спросил:
- Дети сегодня с вами?
- Дети? – переспросила она рассеянно. – Дети дома.
- С мужем? – зачем-то уточнил я.
- Нет… - покачала она головой. - Одни.
- Одни? А вы не боитесь оставлять их одних?
Продавщица горестно смахнула чёлку со лба.
- Я боялась… Но выхода не было…
Почему-то эту фразу она произнесла в прошедшем времени.
- Дайте, пожалуйста, пива, - попросил я, чувствуя, что разговор заводит меня в тупик.
«Значит, дети дома» - пронеслась мысль, когда я шёл с пивом к двери склада.
- Петя! Петя! – ласковый голос продавщицы настиг меня у самого порога. Он прозвенел так близко, что я подумал, что всё это время она шла за мной. Но, резко обернувшись, я увидел, что за спиной никого нет.
Женщина с улыбкой махала рукой из освещённого окошка.
Я невольно похолодел от этой улыбки. Она напоминала улыбку маленькой Анечки - такой же горькой беспросветностью.
- Меня зовут Владимир! – прокричал я громко.
Но лицо женщины оставалось задумчивым и отрешённым. Очевидно, окликала она не меня – она смотрела куда-то вдаль, словно не замечая моего присутствия. И рукой продавщица махала тоже не мне, а незнакомому Пете и каким-то своим мыслям.
Чувствуя, что жуть сковывает тело, я поспешил скрыться на складе.
Ещё от входа в глубине дома слышался какой-то шорох.
Сделав несколько шагов, я понял, кто его производил.
На пороге кухни, в облаке света, который я не включал, стоял мальчик лет семи в спортивных штанишках и застёгнутой на все пуговицы кофточке.
- Я – Витя, - произнёс он дружелюбно.
Мой язык отказался ему ответить. Только ворох мыслей зароился в голове: почему Вячеслав никогда не говорил об этих детях? Почему они опять здесь, хотя должны быть дома? Почему…
В кухне раздалось шевеление, и когда ноги привели меня к дверному проёму, взору предстала Анечка всё в том же платье, усыпанном васильками, вновь пытающаяся маленькими пальчиками повернуть выключатель газовой конфорки.
Витя, увидев это, насупился и легонько ударил её по ручке.
Увидев меня, она отдёрнула ладошку и грустно улыбнулась.
- Ты ложись, - сказала она нежно. – Мы споём тебе колыбельную.
Я не знал, как поступить – обратиться к матери, которая забыла, что вновь взяла детей на работу? Настроиться на их волну и играть с ними в детские игры?..
Ни того, ни другого мне не хотелось.
Отключив газ, я оставил детей в кухне и прошёл в комнатёнку, поставил на стол пиво, опустился на продавленный диван. В окне показалась далёкая дорога, ведущая на кладбище. На миг мелькнула та же безумная мысль… Но тут же я подавил её. Этого не может быть… Дети – живые, они беседуют, они поют…
Словно в подтверждение моих размышлений, из кухни раздались их поющие голоса. Они взлетали к потолку, становясь всё выше, тоньше, бестелесней… Мне казалось, они летают надо мной как белые птицы, то взвиваясь ввысь, то подкрадываясь к самому лицу и почти касаясь его…
Под этот странный и бередящий душу аккомпанемент я неожиданно почувствовал тяжесть во всём теле и крепко уснул.
Разбудил меня голос Вячеслава.
- Хорош дрыхнуть! – притворно строго воскликнул он. – Вставай, давай-ка вот это барахло в сарай отнесём.
- Какой сарай? – протирая глаза, спросил я.
- Тут, рядом с домом. Бери банки, а я мешок захвачу.
Я, озираясь по сторонам, пошёл на кухню умываться.
Детей уже не было, и газовый рычаг был опущен так, как я оставлял его перед сном, однако стоило ступить на порог, как в ноздри проник лёгкий запах газа.
Стоя у двери, кладовщик нетерпеливо постукивал короткими толстыми пальцами по косяку. Я осторожно спросил, не чувствует ли он утечки. Тот принюхался и помотал головой, добавив:
- Недавно газовщик был, всё в порядке, не боись!..
Про мальчика и девочку, забредающих на склад по ночам, я так и не решился ему рассказать.
Наконец, мы вышли в тёплое весеннее утро. Вячеслав двинулся к ларьку. Онемев, я следил за его движениями: он проворно достал из штанов ключ и повернул дверь ларька… Внутри оказались сваленные брёвна, коробки и прочий хлам.
- Это… сарай?
- Сарай, - охотно подтвердил Вячеслав, - относится к складу.
- А… где ты чекушку покупал? – начал я издалека, опасаясь, что он примет меня за сумасшедшего.
Он радостно заржал.
- Припёрло, да? Да, тут несладко… Одному возле кладбища ночью… Я бы окочурился на твоём месте. Чекушку, друг, с собой надо приносить! Дешевле всего на Гоголевской, в девятом гастрономе. А здесь ни водкой, ни пивом в чистом поле не торгуют.
Я всё ещё тупо смотрел, как он деловито раскладывает принесённые мешки, расставляет банки.
- А… здесь нет никакого ларька?
- Ларька? Да нет… Зачем здесь ларёк? Ты же сам видишь – кроме склада и сарая, тут вообще ничего нет.
Он подозрительно вперился в меня.
- Ты не пил?..
- Я не пью, - огрызнулся я, чувствуя, как тело начинает трясти.
- А то пиво, что на столе? – Кладовщик явно пытался уличить меня во лжи.
- С собой принёс, - ответил я резко. – С Гоголевской. Можешь пить. Я не буду. И ещё – передай хозяину, что я увольняюсь. Больше не приду.
Не слушая ответа удивлённого Вячеслава, я зашёл на склад и сразу завернул на кухню. На этот раз заметил на подоконнике пустую упаковку от печенья, скомкал её и швырнул в ведро. Потом повесил сумку на плечо и пошёл на остановку. Искоса бросил взгляд на ларёк… Его маленькое окошко было завешано грязной тряпкой и, похоже, не открывалось с незапамятных времен.
Кладовщик что-то крикнул мне вслед, но я, заткнув уши, шёл и шёл вперёд.
Я думал, что приду домой, и этот ужас сразу закончится. Он постепенно сотрётся из памяти, а вскоре я найду новую работу. Сначала я был почти уверен в этом.
Но в скором времени я почувствовал за спиной быстрые волочащиеся шажки. Позже они мерещились мне в пустом ПАЗике – две пары маленьких ножек, то топчущихся возле сиденья, то убегающих на заднюю площадку, а потом…
«Пройдёт… сейчас пройдёт…» - бормотал я, а уверенность постепенно таяла.
…полная тишина.
«Вот и прошло…»
И вновь – беготня. Затем лёгкий, еле слышный смех, и уже у самого выхода - эта музыка, пронизывающая до мурашек, и два тонких голоска, взлетающих к небу…
- Что с тобой происходит? – спросила мать, едва я появился на пороге. Не услышав внятного ответа, она подошла ближе и потрогала мой лоб.
Я не мог скрыть охватившего меня озноба. Под натиском матери, сбиваясь и путаясь, я медленно начал рассказывать.
При этом скрип пола под маленькими ножками прекратился, словно невидимые гости тоже прислушались к повествованию.
Внезапно мать сильно побледнела.
- Так этот дом ещё цел?..
Я прервал рассказ и в непонимании взглянул на неё.
- Тебе что-то известно?!
Не глядя мне в глаза, она некоторое время молчала, будто собираясь с духом, потом, наконец, продолжила. Голос звучал глухо и прерывисто.
- Я помню эту историю. Страшная трагедия… Прошло больше сорока лет, дома давно снесли, а этот, как видишь, сохранился. Там жила вдова с тремя детьми. Жили они нелюдимо и бедно. Дети были талантливые, очень хорошо пели. Анечке было пять лет, а Вите – семь. В тот день младший, двухлетний Петя, заболел. Мать оставила его у соседки и поехала за лекарством. Дети, оставшись в доме, открыли газ и угорели. Мать не смогла этого пережить и покончила с собой в сарае. Все втроём они похоронены на деревенском кладбище, там совсем близко. А что стало с домом, не знаю. Вдове он не принадлежал, и Пете впоследствии не достался…
- Откуда ты так хорошо знаешь эту историю? – перебил я потрясённо.
Мама снова замолчала. Потом медленно и тяжело произнесла:
- Потому что я и есть та соседка. А Петя – это ты. После того несчастного случая мы с мужем усыновили тебя. Своих детей у нас не было, а у тебя не осталось никаких родственников. Мы дали тебе новое имя и переехали в другой район города.
Я услышал, как лёгкие шаги Анечки подошли совсем близко, и Витины более грубые шаги последовали за сестрой. В голове загудело, мысли набросились друг на друга, но вдруг разом погасли. Голову заполнило прекрасное детское пение. Сердце будто вышиб из груди глухой удар, и я почувствовал, что сползаю вниз.
Сквозь громкое, надрывное, плачущее пение я услышал мамин возглас:
- Скорая? Примите вызов…
…С того дня прошло почти два года. С Анечкой мы подружились, и она часто заходит ко мне в гости. Я больше не боюсь звука её шагов. Витя заходит реже, но и он иногда навещает меня. Порой они соглашаются остаться на ночь, и тогда поют, так сладко, что сердце щемит и замирает. Я уже знаю весь их небольшой репертуар, только прошу петь тихонько, чтобы не разбудить соседей по палате. Они буйные, и один бог знает, чем это может закончиться.
А голос той женщины, которую я никак не решаюсь назвать мамой, зовёт меня почти каждую ночь: «Петя! Петя!..» Сама она никогда не приходит сюда.
Кажется, в это самое мгновение я слышу Анечкин быстрый топот под дверью… Нет. Это не она, её лёгкие торопливые, чуть волочащиеся шаги я всегда узнаю. Это пришла медсестра, чтобы сделать мне укол. Пожалуй, нужно заканчивать. Медсестра не любит, когда я заставляю её ждать.
8 августа 2017
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/