Кочетков Виктор

 

                                 Звенья цепи                                                                                       

 

                                                       Пролог

 

 Тускло мерцала ночь. Хутор спал, погруженный в безмолвие. Черные тени домов лежали в окружении цветущих садов. Ясное прозрачное небо светилось отблесками созвездий. В глухой полночной тишине раздавался лишь робкий свист одинокого филина, да монотонное гудение кружащейся мошкары. Ветлы и клены стояли сонными призраками, колыхая листвой и тонко поскрипывая ветвистыми кронами.

Леса вокруг раскинулись бесконечными далями. Край топких болот и кристальных озер утонул во мраке. Где-то в самой глуши заповедных кущ, среди сплетений вьюнов и стланика цвел загадочный, волшебный цветок папоротника. Ведьмы слетались на свой дикий шабаш, нечисть из замшелых гнилостных падей выбиралась на гульбище, сонмы нетопырей, прекрасных русалок и полудниц собирались на лесной поляне. Разжигали жаркие костры, творили бесчинства, веселились и визжали, в безумной свистопляске принося кровавое жертвоприношение. Стояла ночь, та самая ночь Купала.

Василий шел немного хмельной, раззадоренный и радостный. Сегодня наконец он исхитрился, сумел поцеловать, вернее, чуть коснуться губами ее мягкой бархатной щеки. Собирались отроки на опушке за селом, натаскали бурелома, возвели шатер из дров, запалили пламя. Хороводы вокруг бушующего огня, игры, прятки. Заливались свирели и бубны, грохотали барабаны, звенели колокольчики. Улыбки сияли на лицах красавиц, а ребята в чистых посконных рубахах и новых кожаных поршнях вышагивали горделиво и важно.

Он не сводил глаз с Алёнки, самой бойкой и притягательной юницы на свете. Не видел никого кроме нее, восхищался дивной статью, чудной неземною красой. Плыл вместе с нею в плотном широком круге, взирая нежно и робко, растворяясь в потоке пляшущей молоди. Дева блазнила, сверкала очами, крутила расшитым бусинами подолом, била каблучками оземь, смеялась заливисто, игриво. Василий таял под ее взором, шел вприсядку, вместе с дружками заводил озорной перепляс. И не мог совладать с собой, завороженно глядя на смеющуюся лукавую девицу.

Всем хороша Алёнка: и бела, и работяща, и пригожа. Светится зарей, будто соткана из солнечных лучей. Мать ее Услада далеко за порубежьем красою славится, всю прелесть девке отдала, все забавушке своей завещала. Муж Горыня, лучший княжий ратник, погиб в жестокой сече с половцами-кипчаками. Одни с дочкой остались, не было детей больше. Да бабка, старая Рогнеда, с ними на печи век вековала. Слава дурная за ней шла, кудесницей была старуха. Гости богатые наезжали, прибытку для себя просили, серебром одаривали. Не отказывала Рогнеда никому, всем в делах темных помогала. Ночами окутывалась избушка туманом, дым из трубы черный, смоляной. Выходила в поля, стригла дорожку во ржи, колосья путала. Видели ее в самых неожиданных местах, в банях в виде кадушки дубовой, а то и среди стада волчицей вдруг обернется, завоет жутко, всех коров распугает, пастушка до обморока доведет. Говорили, может она младенцем прикинуться, плачем к себе подманить. Кто на руки возьмет и седмицы не протянет. В страшных мучениях с жизнью расставался человек.

Трогать Рогнеду нельзя, княжьи оружники хутор спалят тогда, а жителей засекут. Боялись старухи пуще проказы. Но хворь когда или нужда, шли с поклоном. И помогала кудесница, привечала ласково. А что шалила ночами, пугала хуторян, на то глаза закрывали.

Знал Василий про это, но не верил, что Алёнка в бабку пошла. У него семья большая, справная. И монеты золотые батюшка в тайнике держит. Надеялся он после жатвы хлебов женитьбу сыграть, забрать девку в свой дом и жить радостно. А там и чада появятся, да погодки, один за другим. Будет ему счастье с любушкой своей.

Идет отрок мимо спящих изб, мимо распустившихся рябин и зарослей дикого крыжовника. Представляет грядущее, радуется силе молодецкой, упоенно вдыхает свежий, настоянный на медовых травах воздух, улыбается сам себе. Вот и ее дом. Покосившаяся соломенная крыша, а стены крепкие, сосновые. Оконца слюдяные ставенками прикрыты. Спит голубица, сны девичьи, воздушные видит. Может и о нем вспоминает. А он здесь, рядом совсем, до зари ждать готов, только бы возле любы ненаглядной…

Стоит Василий, мечты, грезы сердце наполняют, дух воспарил высоко-высоко. А не видит ползущего с болот тумана, не слышит шелеста пернатых крыл в вышине, не замечает сгущения хлябей небесных. То нежить с праздника бесовского возвращается. Торопится до света успеть, в норы свои забиться.

Затеплилась искра в оконце, сквозь щели ставни пробился лучик золотой. Зажгла лампадку Алёнушка, подкинула дровишек, выгребла золу из поддувала. Зелье на печи кипит, дух смрадный в трубу уносит, варево волшебное бабушка завела, приворот вечный готовит. Княжий наказ строгий, суровый. Да и награда немалая. Хочет он княжну литовскую в жены сыну своему старшему. А через то к землям и богатствам литовским прикоснуться, с тестем замириться по-родственному, роздых земле Русской сделать, от бед и разора оправиться.

Все знает Алёна, бабушка ничего от нее не скрывает. Время придет, всю силу ей отдаст, всему научит. Дева юная и так многое умеет, но до поры никому не открывается. Хочет она повелевать, играть на людских слабостях, покорять. Богатства и знатности хочет Алёнка, титула княжеского, не иначе. Оттого слушает бабушку, знания тайные перенимает, скорее повзрослеть желает. Невестой, ладушкой князю своему станет. Тому, третьему, младшенькому. А князь-отец никуда и не денется, уговор у них с бабушкой твердый. Иначе самому не устоять тогда. Мама Услада давно с ним крутит, одинокий князь, бобылем живет. Ну, а эту связь скрывает от людей, святым казаться хочет, непорочным. Но крепко привязан хитрец, не вырваться ему, не выскочить. Да и не хочет он, любит ее безумно. Только о земле печется, славы жаждет, ворогов сокрушить поклялся. Братьев своих в опалу, кого и под меч. Не Алёнкина забота в такие дела вникать. А она и не вникает. Зелье варит, бабушке помогает, суженого ждет.

Стоит возле городьбы очарованный отрок, томными мыслями плененный. И столько силушки в руках, столько воли и лихости в груди, что вот взял бы упор, да сдвинул твердь земную! Оглянулся вокруг в поисках воротила…

Глухая синяя мгла наплывала стелющимися по земле облаками. Достигла его, окутала непроницаемой тьмой, остудила вскипевшую удаль. Странное скрипение донеслось из дубравы, было невозможно разгадать направление, но звук приближался. Василий широко раскрытыми глазами вглядывался в сине-зеленую муть. На мгновение мгла распалась на клубящиеся островки, и он увидел, как мимо него катится старое тележное колесо, вздрагивая на колдобинах истлевшими спицами.

Ухватился добрый молодец за обод, взметнул высоко вверх, да со всего маху насадил на кол городьбы. Взвизгнуло колесо, напрочь застряв промеж частокола. Подивился своей хватке Василий, возрадовался по-детски. Усмотрел прогал в тумане, бросил прощальный взгляд дому любимой и пошел восвояси.

 

Ужаснулся хутор с рассветом, загомонил в предчувствии страшного. На заре проходящие мимо косцы увидели задавленную, висящую на изгороди старую Рогнеду. Ворот исподницы глубоко врезался в шею, изрезанное морщинами лицо черно-синее, в жутком оскале, длинный язык свесился набок, пена застыла на губах. Кто сотворить смел такое, жители и предположить не могли. Завыли старухи, заголосили молодицы, зашлись в плаче малые дети. Все знали, чем окончится это лихо.

Василий вовсе духом пал, вспомнил ночь вчерашнюю. Чуял, как жжет внутри, растекается, режет боль острая, невыносимая. Ушел в поля, спрятался в колосьях, сжался в стонущий комок. Пролежал так до сумерек, промучился, с лица сошел, почернел весь, осунулся. Встать хотел, домой идти, шевельнуться не смог. Глянь: Алёна перед ним возникла. Очи сверкают яростно, ланиты пламенем горят, кулачки сжаты грозно, накрепко. Впилась взглядом, насквозь прожгла, всего наизнанку вывернула. За бабушку спрашивала. Только не мог ответить Василий, лишь мычал да головою кивал. Странно, но все понимала девица, все из него выманила, обо всем сказать заставила.

Заплакал Василий, в ноги пал, отпущения возопил у девы юной. Только не простила она, не пожалела отрока, не дала пощады. Да и как, если дух Рогнеды в ней обретался, к мести призывал, к проклятию. И прокляла Алёнка отрока Василия, на веки вечные предсказала роду его по мужской линии жизни тридцать лет и тридцать зим, и не живать боле. А смерти лютой, безысходной, мучительной.

И в тот час вышел дух из добра молодца, устремился в выси горние, голубые. Померкло солнце, дрогнула земля, кроваво-красный закат взошел в поднебесье. Грохот лошадиных копыт и шорох вынимаемых плетей накрыл лесные тропы. Княжьи оружники торопились на хутор.

 

                                                         Глава 1

 

Метет поземка по сумеречной степи, морозный ветер швыряет колючие крошки снега в лицо. Кутается в ворот козьего тулупа Абай, трет щелочки глаз рукавицей, погоняет каурую кобылку. Не так и стар Абай, за шестьдесят слегка, но клонит к земле, гнет немощь давняя, боевая. Уж тридцать лет как с фронта возвратился, посеченный весь, израненный осколками фугасными. Целый год в госпиталях обретался, шесть операций перенес. Выжил, выстоял, в страданиях будущее у судьбы отвоевал. Маялся, от боли на стену лез, бессонницей мучился. Но не сломила его тьма фашистская, не смогла в могилу загнать.

Счастливо жил Абай. Жена Юлдуз все с ним вынесла, пятерых детей подарила. Взрослые уже, разъехались кто куда, не захотели в ауле оставаться. Образование получать в люди пошли. Радовался старик, в гости сынов ждал.

Бежит кобылка, хвостом машет. Спина, бока в инее, с губ сосульки свисают. Пар изо рта со свистом выходит, ушами прядет настороженно, чутко. В небе звезды сияют, лунный месяц как раз впереди зимнюю дорогу освещает. Заметает пурга следы, с пути сбить пытается, запутать возницу норовит. Только не тревожится Абай, все родное в степи, с детства изъезженное, исхоженное. С закрытыми глазами дорогу найдет, по наитию, по чутью глубинному, степному. Сколько раз в этот улус мальчишкой бегал, затем парнем к ненаглядной звездочке своей!

Скрипят полозья, след глубокий за собою оставляют. Печален и суров возница, слезы скупые смахивает, в горле крик отчаянья застыл. Тоска нутряная, страшная в глазах его читается. Не о себе печется Абай.

В санях сено, кошма расстелена, войлок верблюжий, белый, мягкий. И разметалось на войлоке том дитё трехлетнее, совсем обнаженное, голенькое. Мечется Андрейка в бреду беспамятном, ножками чуть подрагивает, кулачки сжаты, ротик слегка приоткрыт. Пищал ребенок тихонечко, скулил жалобно. Затих теперь, озяб совершенно, уже и пальчики на ногах темнеть начали. Коснулась морщинистая рука лобика детского. Теплый, на щеках едва заметно румянец пробивается. Пока еще жив Андрейка, скрючился весь, сжался. Мороз за минус двадцать, ветер воет. Как мог Абай его от ветра оградил, люльку соорудил. Хотел сверху попоной накрыть, хоть как-то тепло сохранить. Нельзя.

Родители мальчика соседями хорошими были. Молодые, красивые, совсем недавно появились в ауле. Сергей-то, видно, военный бывший, с выправкой. Лизавета, жена, доктором в медпункте. Муж все по командировкам, домой редко приезжал. А она с ребенком в селе одна. Говорили, геологи они будто. Какие-то секретные изыскания в тайге проводили, там и познакомились. Как к ним в аул их занесло, никто не понимал. Но постепенно привыкли. Семья скромная, тихая, домик купили рядом. И отношения очень хорошие, дружеские. Она, Лизавета, с Юлдуз душа в душу, по хозяйству, по-женски вместе. Андрейка как внук родной, смышленым парнишкой рос, все время в доме у них. Абая с Юлдуз дедушкой и бабушкой называет, ласковый такой, привязчивый…

Уехал Сергей куда-то на Витим, за Байкал, за Саяны. Уран там искали, пути-дороги к рудникам смертоносным пробивали. А потом и за Лизаветой машина пришла. Срочно в экспедицию вызывали, видно не могли без нее обойтись. Обещала, что через месяц обязательно вернется. Андрейку им оставила, присмотреть за ним просила.

Прошел месяц, и другой, и третий. Ни родителей, ни известий от них. Председатель сельсовета запрос делал в район, не ответили ему. А тут и ребенок простудился, где-то недоглядели за ним. Да сильна хворь приключилась, температура высокая, сознание теряет, бредит, мамку зовет. Третий день в себя не приходит, даже глаз не открывает. Сначала фельдшера вызвали, потом доктор из района приехал. Все, сказал, не выкарабкается малец, ничего нельзя поделать. Поздно.

Собрался Абай к мулле Наби в соседний аул. Целителем тот был знаменитым, многих слабых и безнадежных на ноги ставил, молитвами духов болезни изгонял. Ни денег, ни подарков не брал мулла. Призывал лишь к вере в Аллаха милостивого, милосердного. В мечеть людей звал. Недовольна власть советская была, давно уже мечеть закрыть порывалась. Но люди возмущались, за муллу, за веру отцов своих крепко стояли. Письма в Москву писали, на областное начальство жаловались. До самого товарища Брежнева письма дошли. Тогда оставили в покое муллу и мечеть не тронули. Верующие вздохнули радостно, возблагодарили Аллаха и пророка его Мухаммеда.

Поутру приехал Абай в улус. Отыскал муллу, о горе своем рассказал. Сдвинул брови старый священник, лоб наморщил озабоченно:

– Сколько лет мальчику? – вопросил участливо.

– Три года ребенку исполнилось в мае, – голос дрогнул у Абая. – Помоги, уважаемый Наби, – непрошеные слезы блеснули в уголках глаз. – Помрет мальчонка.

– Не помрет, – мулла принял решение и будто посветлел лицом. – А ты вот что. Взойдет звезда на востоке, ребенка в сани и ко мне сюда вези. Я тут ждать буду. Только голенького вези в возке открытом. Ничем накрывать нельзя. Всю дорогу так чтобы, иначе ничего не получится. За два часа доберетесь.

– Помрет он, Наби, не выдержит дороги, замерзнет.

– Делай, как я сказал, иначе точно умрет. Доверься Аллаху, Абай.

– Я все сделаю. Жди нас к полуночи.

Стиснул зубы старик, умчался домой. Все никак первой звезды дождаться не мог. Наконец пришел вечер, спустились сумерки. Тогда подхватил Андрейку, скинул покрывала. Жена в голос кричит, отдавать дитё не хочет, за порог не пускает. Насилу уговорил, упросил не мешать, довериться мулле.

Дернул вожжами, – пошла кобылка, понесла споро. Лошадь хоть и не молодая, а быстрая, шустрая, в силе еще. Бежит размеренно, хозяина слушает, команды исполняет. Ночь сгустилась, уже и звезд не видать, все метель скрывает от глаз, снежные порывы в лунном свете вихрями кружат. Лежит мальчик, синеть начал, затих совсем, не шевелится. Хлестнул кобылу Абай, припустила пуще.

Тут ветер волчий вой донес. Жуткий, протяжный и близкий. Усмотрел старик, как несколько черных комочков по следу двигаются. Бегут неспешно, уверенные в себе, понемногу сокращая дистанцию. Ожег плетью бока лошадиные, взвыл и сам по-звериному, встал во весь рост. Поскакала кобылица шибче, заскрипели сани, заметались по дороге, Андрейка чуть в сугроб не вывалился.

Держит его одной рукой Абай, другой плетью кобылу хлещет. Несутся розвальни на полном ходу, полозья, будто ножи отточены. Внизу под попоной двуствольное ружье заряженное припрятано, знает он степь ночную, вьюжную. Припаса охотничьего в достатке у него, патроны картечью снаряжены, свинцом сеченым. До улуса всего минут двадцать езды осталось, а волки вот они, настигают.

Вожак впереди, глаза огнем дьявольским горят, уши прижаты. Прыжки сильные, широкие, сбоку обходит сани, кобыле в горло вцепиться метит. За ним еще пятеро матерых, крупных, косматых. Повернулся, прицелился Абай в вожака. Мушка ходит, рука трясется, под второй рукой Андрейка ледяной, мертвый как будто. Злость, ненависть великая к горлу подступила, и не выдержал Абай, взревел страшно, клич древний, племенной из груди выпустил, как тогда, в сорок втором, когда на немецкие окопы цепью шли. Пальнул в вожака дуплетом.

Сгрудилась стая, остановилась на миг. Вожак с шага сбился, в сугроб слетел. Вскочил, отряхнулся и снова вдогон. Лошадь умная, несет, ледышки из-под копыт вылетают. Сама дорогу знает. Тут и огни улуса показались впереди. Не отстают волки, по обе стороны дороги расположились, с двух сторон заходят, разом прыгнуть хотят, возницу с саней выбить. Исхитрился Абай, зарядил ружье. Чудом ребенка за ногу схватить успел, так подбросило на ухабе. Но вот они, серые, взгляд безжалостный, лютый.  Вплотную к саням подобрались.

Растерялся Абай, духом пал, глаза волчьи к месту пригвоздили. Прыгнули оба одновременно, толкнулись лапами сильно, стремительно. Пасти на всю ширь раскрыты, с клыков пена слетает. В пасть эту одну-единственную сунул ствол Абай. Что есть сил, нажал курки. Оглушительная вспышка напугала второго, в ребенка метившего. Просчитался, вцепился в попону, поволок с саней. Как смог старик Андрейку удержать, и не вспомнил потом. Окровавленный убитый волк свалился под ноги остальным. Звери сбились в кучу, попону нюхали, рычали озлобленно. Вожак поднял морду и завыл пронзительно, жутко. Подхватила вой вся стая, зашлась в невероятно зловещем тонком крике, оплакивая погибшего товарища. И содрогнулся старый солдат в тяжелом страшном предчувствии. На руках мальчика держал, крепко к себе прижимал, дыханием отогреть хотел.

Вот и улус, и мечеть вот она. Мулла ждет у калитки, рогожу с собой принес. Подлетели розвальни, остановили бег. У кобылки бока ходуном, хрип, из ноздрей струи пара горячего. Вышел из саней возница, ребенка Наби передал. Тот укутал крепко, ждать наказал. Сам в помещение ушел, в пристройку жилую.

Распряг старик лошадь, целый час по переулкам бродил, успокаивал, остужая ей сердце разгоряченное. Затем постучался к знакомым сельчанам, теплой воды попросил. Напоил кобылу, бока насухо вытер, кошмой накрыл. Спасла она и его и себя и, надежда есть, Андрейку маленького.

Только поздним вечером вышел к продрогшему Абаю мулла. Вид озабоченный, как будто растерянный.

– Как? – кинулся к нему старик. – Как он?

– Приходи через шесть дней. Заберешь ребенка, – чем-то встревоженный Наби смотрел прямо в глаза.

– Что? – обрадовался и испугался Абай. – Что не так?

– Проклятье на нем страшное. Весь род его проклят, вот что!

– Как же так? Ведь малец он совсем.

– Да я и сам в недоумении, такого у меня еще не было. Я попробую…

– Наби, может не надо? Лишь бы от болезни оправился.

– На все воля Аллаха! Будет милостив к нам ничто не страшно тогда. А ты знай: только цветок полуночный сможет избавить мальчика. Больше ничего не скажу, но сделаю, что смогу.

– Какой цветок, Наби? Не надо.

– Я все сказал. Через шесть дней забирай ребенка.

Мулла повернулся, устало направился к воротам мечети. Отворил дверь и, не оглядываясь, скрылся в темном коридоре.

На шестой день возвратился в улус Абай. Протяжно и тоскливо пел с вершины минарета муэдзин, женщины в черных траурных платках со слезами на глазах передвигались по переулкам, торопились к мечети, где в ярко освещенном зале, забитом коленопреклоненным народом стоял убранный цветами дубовый гроб с телом муллы. Все село шепталось, передавало из уст в уста: в сарае со стены сорвалось старое тележное колесо и сломало позвоночник бедному Наби, низко склонившемуся над какой-то рухлядью.

Абай в полном смятении вошел в придел мечети. Бегал взволнованно по коридорам, двери отворял, мальчика искал. В одной из комнат услышал оживленные детские голоса. Широко распахнул дверь, встал на пороге, с замиранием всматриваясь в играющих в кучу-малу ребятишек. К нему со всех ног бросился радостный, живой и здоровый Андрейка.

 

                                                         Глава 2

 

Океан раскинулся в туманной сиреневой дымке. Пологие волны шли беспрерывной чередой, гонимые свежим северо-западным ветром. Российская морская группировка подходила к берегам Шотландии, впереди лежал пролив Ла-Манш.

Флагман атомный ракетный крейсер «Петр Великий» шел впереди. В кильватерной колонне следовали тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов» и два больших противолодочных корабля. Чуть поодаль держался танкер и судно-транспорт обеспечения. Где-то в глубинах сопровождали эскадру подводные лодки, выполняющие задачи охранения и прикрытия.

Только вошли в Норвежское море, как появились натовские корабли. В облачном небе барражировали самолеты-разведчики и звено истребителей. По мере приближения к водам Англии их количество заметно увеличилось. Длинные инверсионные следы располосовали небо, надсадный гул реактивных турбин звучно раздавался в вышине. Далеко у самого горизонта на правом траверсе возник американский авианосец.

– Кто это? – вице-адмирал Зиновьев, расслаблено сидя в кресле на центральном командном посту, с интересом оглядывал морской простор.

– Это «Карл Винсон», а с ним весь эскорт. Вокруг нас прямо по курсу британские фрегаты крутятся, – командир «Петра Великого» капитан первого ранга Овчинников опустил бинокль. – Дать бы по ним залп «Гранитами»!

– Сергей Сергеич, что за мысли такие враждебные? – засмеялся адмирал. – Что, достали тебя?

– Достали, Иван Алексеевич! Идем как телята на веревочке.

– Ну-ну… Терпение, командир.

Два перехватчика F-18 промчались невдалеке от борта и резко набрали высоту. Рубка вздрогнула от близкого воя авиационных двигателей.

– Вон чего вытворяют. Кого тут только нет, – командир с бессильной обидой сжимал челюсти, глядя на неприятельские корабли.

– Не кипятись, Сергей. Руководство у нас не глупое, не хуже нас ситуацию знает. Я вчера лично министру обороны доклад делал.

– И что ответил Сергей Кужугетович?

– Терпите, говорит, братцы. Не поддавайтесь на провокации. Но если достанут, даю «добро» клыки показать.

– Ого, боевой у нас министр.

– Боевой… – в это время уже с другого борта послышался оглушающий рев натовских самолетов. Резвилась в небе четверка истребителей, облетая эскадру. Расходилась веером на форсаже, взмывала ввысь черными стрелами, скрываясь в облачной дали. Затем внезапно возникали в непосредственной близости от русских кораблей, снижались к самой воде и вновь делали «горку». Капитан первого ранга досадливо кусал губы, видя, как нагло и безнаказанно резвятся натовские летчики.

– Сергей, ты как? Дошел до нужной кондиции?

– Дошел, Иван Алексеевич. Хоть с мостика уходи, не могу на эту карусель смотреть.

– Да, заигрались летуны. А ну, зови сюда командира ПРК!

– Товарищ адмирал?..

– Хватит, надо и нам повеселиться. Связь по ВЧ с командирами кораблей!

– Есть!

Адмирал встал, размял затекшее тело. От добродушия не осталось и следа. Взглянул на часы, выпрямился во весь рост, гаркнул весело:

– Сколько до Британии?

– Сто пятнадцать миль.

– Есть. Где связь?

– Командиры на связи.

– Слушать боевой приказ! В 11.45 всем кораблям приготовиться к отражению воздушной атаки. Все ясно?

– Так точно!

– Далее. В 11.50 берем курс девяносто градусов зюйд-вест. Скорость хода увеличить до двадцати пяти узлов. Как поняли?

– Есть!

– В 12.10 по моей команде ложимся на прежний курс. Разворот «все вдруг». Задача понятна?

– Так точно!

– Выполнять! – адмирал отключил связь и, удовлетворенно потирая руки, обернулся к капитану первого ранга. – Вот так, Сергей Сергеевич. А ты говоришь «телята»…

Командир «Петра Великого» с восхищением смотрел на своего флагмана.

– Товарищ вице-адмирал! Капитан-лейтенант Казанцев по вашему приказанию прибыл. Командир ПРК «Гранит», – представился молодой офицер.

– А, кап-лей… Подойди сюда, – адмирал заговорщицки подмигнул и протянул руку. После крепкого рукопожатия снизил голос, но так, чтобы слышал командир корабля и никто больше:

– Значит смотри. В 11.45 расчехлишь установку. Только расчехлишь. Все понял?

– Так точно! Но…

– Под мою ответственность, без занесения в журнал. Уловил момент?

– Так точно!

– Давай к себе на пост. У тебя пятнадцать минут.

– Есть! – Казанцев четко повернулся на каблуках и быстро вышел из центра управления.

– Где там мои замы? Всех сюда, – обратился адмирал к вахтенному офицеру.

Эскадра шла в сопровождении натовских кораблей. Некоторые держались на расстоянии до десяти кабельтовых, имея, впрочем, достаточную дистанцию для маневра. Самолеты следили с высоты, иногда срываясь в пологое пике, как бы имитируя атаку.

В 11.45 задвигались зенитно-ракетные установки на палубе «Адмирала Кузнецова» и «Петра Великого». БПК тоже не отставали, привели в боевую готовность  «Осы» и «Вымпела». Грозными стволами уперлись в небо зенитно-артиллерийские спарки «Каштан», откинулись крышки люков с ЗРК «Кинжал». Реакция противника последовала незамедлительно: все истребители-перехватчики мгновенно скрылись в облачной пелене. Через пять минут эскадра неожиданно совершила поворот «все вдруг», прибавила ход и понеслась к берегам Англии. Самолеты-разведчики засекли на флагмане расчехленный, готовый к бою противокорабельный ракетный комплекс «Гранит», и гиперактивную работу российских РЛС.

Корабли противника бросились врассыпную, нещадно ломая строй и увеличивая скорость, каждый сам по себе. «Карл Винсон» скрылся за горизонтом. А эскадра изображала преследование, наводя панику на экипажи вероятного противника. Ровно в 12.10 легли на прежний курс, приведя вооружение в походный порядок.

Был нелепый скандал в западной прессе, возмущенные ноты протеста. Но летать возле кораблей перестали, да и сближаться с русской эскадрой желающих не было. Маячила в пределах видимости пара-тройка фрегатов, наблюдали издали. Так и шли до самой Сирии.

В Средиземном море встали на рейде Тартуса, нашей военно-морской базы. Целью похода являлось обеспечение присутствия вооруженных сил в стратегически важных районах Мирового океана. А по сути – демонстрация мощи России в глобальном противостоянии и содействие военно-космическим силам в борьбе с международным терроризмом. За скобками оставалась поддержка законного президента Сирийской Арабской Республики, гуманитарная помощь жителям разоренных войной городов. А также взаимодействие авиации и флота, ведение боевых операций совместно с сухопутными силами правительственных войск.

С «Адмирала Кузнецова» взлетала палубная авиация. Отработав задачи, возвращались, расстреляв боекомплект по базам и технике террористов. Массированная стрельба «Калибрами», разрушила большую часть инфраструктуры бандитского Исламского Государства (ИГИЛ). Но некоторые хорошо укрепленные склады хранения боеприпасов и, возможно, химического оружия, были труднодоступными.

Боевая тревога на «Петре Великом» прозвучала внезапно. Загрохотали колокола, завизжали сирены, личный состав разбежался по боевым постам. Шли полным ходом в сопровождении БПК «Североморск» и сторожевого корабля «Адмирал Григоренко», под прикрытием атомной подводной лодки «Смоленск». Выходили на заданную позицию, оперативный морской полигон.

Командир ПРК «Гранит» капитан-лейтенант Казанцев находился в рубке корабля, управляя работой своей ракетной группы. Цели со спутника захвачены, координаты введены в систему наведения, кодовые ключи запущены. Ладонь на рукоятке пуска чуть подрагивает, передавая напряжение всему противокорабельному комплексу.

– Готовность номер один!

– Есть!

– Огонь!

Корпус корабля содрогнулся при старте четырех ракет, ушедших одна за другой в дождливое ненастное небо. Еще три ракеты вырвались из-под воды в несколько милях мористее. Это из подводного положения отстрелялся «Гранитами» АПЛ «Смоленск». И тут же «Адмирал Григоренко» поддержал залпами «Калибров». Грандиозное зрелище реактивных ракетных траекторий, уходящих высоко за облака, будоражило воображение. В трехстах пятидесяти километрах отозвались гигантским оглушительным взрывом разрушенные склады боеприпасов, скрытые замаскированные лагеря, базы террористов.

Снимки со спутника слежения были тут же выведены на ряды мониторов центрального командного поста «Петра Великого».

– Отлично! – флагманские офицеры пожимали друг другу руки. – Молодец, кап-лей! – адмирал шутливо сгреб в охапку бледного командира ПРК. – Как зовут тебя? – командующий и все начальство радостно улыбались.

– Вадим Андреевич Казанцев, – ответил смущенный капитан-лейтенант.

– Капитан-лейтенант Казанцев! – официально рявкнул адмирал. – За успешные ракетные стрельбы объявляю благодарность.

– Служу России! – вытянулся офицер.

– Вольно! Запиши приказ в личное дело, – обернулся к помощнику. – Ну что, товарищи, поздравляю с выполнением боевого задания!

– Служим России! – шумно откликнулась рубка.

– Передать благодарность всем командирам и экипажам кораблей! – появились вестовые с подносами шампанского. – За успех, товарищи офицеры! – адмирал осушил бокал до дна. Ему последовали все присутствующие, с отличным настроением отмечая завершение поставленной задачи.

 

Стояла уже глубокая зима, когда эскадра возвратилась в родную гавань. На рейде Североморска 9 февраля состоялась торжественная церемония встречи экипажей атомного ракетного крейсера "Петр Великий" и тяжелого авианесущего крейсера "Адмирал Кузнецов" с участием главкома ВМФ России адмирала Владимира Королева и командующего Северным флотом вице-адмирала Николая Евменова. Днем ранее корабельная ударная группа вернулась в Кольский залив, преодолев за четыре месяца 18 тысяч морских миль и выполнив все поставленные боевые задачи.

Среди встречающих с воздушными шариками и цветами стояла молодая женщина вместе с пятилетней девочкой. Светлана Казанцева с дочерью Дашей высматривала в тесном строю офицеров «Петра Великого» своего мужа. Наконец официальная часть закончилась, оркестр бравурно исполнил государственный гимн. Родственники бросились обнимать мужей и отцов, сыновей и братьев.

– Девочки мои! – подхватил на руки, закружил восторженно. – Любимые, – с чувством целовал жену, дочь. Радостный, шумливый…

– Вадим! – слезы в глазах жены. Дашка льнет к отцу, щеками прижимается. Драгоценные минуты. Сколько ждали, последние часы считали до возвращения, а как соскучились! Казалось, время бесконечно тянется, дни серые без него, пустые. И вот снова вместе, теперь уже надолго.

– Все, Света, я дома. Трое суток с вами буду, – крепко стиснул в объятиях. Красивый, загорелый, сильный, пахнет дорогим одеколоном.

– Да ты будто с курорта вернулся, – она улыбнулась сквозь слезы. – Чем вы там занимались, интересно?

– Светик, милая, только о тебе думал. Даже на берег не сходили. Солнечно там, хоть и зима.

– Шучу я, Вадик. Устала ждать, – уткнулась лицом в шинель, всхлипнула счастливо. – Скажи, что не уйдете?

– Дома, на «бочке» стоять будем. Сейчас плановый ремонт после похода на пару месяцев, а в июне у меня отпуск шестьдесят суток.

– Как здорово! Получится к маме твоей съездить, два года не были.

– А мы поедем к той бабушке в деревню? – бесцеремонно вмешалась дочь, одной рукой держа тесемку с воздушными шариками, другой взявшись за ножны офицерского кортика, висящего на ремне отца.

– Конечно, – Вадим поднял на руки девочку, коснулся прохладной щеки. – Везде побываем, всех навестим.

Даша разжала ладонь, и надувные шары взмыли вверх, поднимаясь все выше и выше. И будто по команде рванулись в небо разноцветные шарики всех встречающих. Нарядные женщины долгожданно обнимали одетых в парадную форму мужчин. Офицеры, звеня орденами и медалями, счастливо улыбались, еще храня на мужественных лицах печать полной боевой готовности.

Впрочем, уже расходились с пирса в окружении родных и близких. Шли через КПП к личным автомобилям и ждущим, празднично украшенным автобусам. Отдавали воинское приветствие застывшим у трапов кораблей часовым, с гордостью оглядываясь на свои, стоящие на рейде тяжелые крейсера, с честью вернувшиеся из дальнего океанского похода.

 

                                                         Глава 3

 

Дома тишина и покой. Зимнее солнце робко пробивается сквозь кисейные занавески, наполняя спальню ярким чудесным свечением, отражается зеркальными бликами на стенах и потолке, создавая сложные затейливые узоры. Близкое дыхание весны слышится птичьими трелями за окном. Чистое небо сияет и будто звенит, предвещая радостные перемены.

Вадим открытыми глазами созерцал игру солнечного света. Абсолютная тишина настораживала непривычными ощущениями. После тесной каюты, монотонного гула работающих механизмов и мелкой надоедливой вибрации железной палубы корабля, проснуться в беззвучном покое казалось странным и удивительным. Ни команд по радиотрансляции, ни топота бегущих на построение моряков, ни воя газотурбинных центрифуг при утреннем «проворачивании». Три дня можно наслаждаться гражданской жизнью. Потом начнутся вахты, дежурства и наряды, обычная служба.

Он сразу по окончании военно-морского училища попал на «Петра Великого». Начинал молодым лейтенантом, и вот уже полгода как командир противокорабельного ракетного комплекса. Вадим гордился оказанным доверием, все силы, знания отдавал флоту, в совершенстве изучил устройство и особенности системы «Гранит», был уверен в своих подчиненных как в самом себе. Сам готовил и твердо спрашивал с мичманов и матросов, добиваясь общей слаженности и координации в работе ракетной группы. Это не являлось привычкой, такова была жизнь морского офицера. Его выбранный путь, мечта о будущем, устремление в исполненную трудностей романтику мореплавания, преданное служение Отчизне. Именно так понимал он собственную судьбу и жизненное предназначение.

Вспомнилось, как майским вечером встретил на автовокзале в Мурманске чудную молодую девушку с изящной стройной фигурой и прелестным лицом. Она сидела рядом с юным лейтенантом и что-то наставительно говорила ему.

«Это же Пашка с гидрографического, – узнал он офицера. Какая у него подруга!.. Повезло сопляку!» – Пашка учился на три курса моложе, их выпуск был в этом году. Вадим помнил его совсем еще салажонком, когда тот в «духах» ходил. Девушка волновала, он никак не мог поверить, что у Паши Третьякова такая замечательная невеста. Хотелось подойти, познакомится, но он почему-то робел. Все-таки набрался смелости, направился к ним.

– Паша, привет! – он весело и, казалось, непринужденно поздоровался.

– Вадим! – тот вскочил радостно, в новенькой отглаженной форме.

Обнялись, крепко пожали друг другу руки. Девушка стояла рядом, вопросительно глядя на молодых людей.

– Как ты, Вадим? Я слышал ты на «Петре Великом»?

– Да, Паша, ты-то как, куда распределили?

– В Полярный на «Адмирала Чабаненко», в штурманскую группу помощником командира БЧ-1.

– Ну, молодец. Будете в Североморске, увидимся обязательно.

Его спутница тактично молчала, отступив в сторону и равнодушно поглядывая на суетящихся вокруг пассажиров.

– Вот Вадим, знакомься: Светлана, – догадался представить Паша. – Моя старшая сестра.

Девушка улыбнулась и протянула руку. У него сильно застучало сердце. «Не невеста, – билось в мыслях. – Какая она!» – он не сводил с нее восхищенных глаз и этим немного смутил ее. Пожал с осторожностью мягкую ладонь и растаял. Так сладко и трепетно пела душа, такая легкость была в теле! Казалось, оттолкнись сейчас и воспаришь над землей, унесешься за облака…

Светлана с иронией наблюдала за сменой эмоций на его удивленно изменившемся лице.

– Рейс Мурманск – Полярный ожидает у пятого терминала, – раздался голос диктора. – Просьба пассажирам пройти на посадку.

– Мой автобус, – Пашка подхватил чемоданы.

– Паша, как приедешь, позвони, чтобы мама не волновалась, – Светлана поцеловала брата.

– Позвоню, позвоню. С детства грузит заботой своей, – обратился к Вадиму. – Не дай бог жену такую, всю жизнь по стойке «смирно» стоять будешь, – пошутил, глядя на него. – Ну, все Вадим, до встречи, – обнялись на прощанье, и Пашка зашагал к выходу.

Вадим и Светлана смотрели вслед, пока белая фуражка не затерялась среди спешивших на посадку пассажиров.

– А ваш автобус когда? – спросила девушка.

– Через десять минут, – Вадим взглянул на часы, не зная, что еще можно сказать ей. С уходом брата, вся его напускная лихость исчезла. Он молчаливо стоял возле нее, переминаясь с ноги на ногу.

– Мы раньше жили в Североморске, когда папа служил на «Киеве».

– Ух, ты! А кем он был?

– Старшим помощником в конце восьмидесятых. Мне тогда три года исполнилось, а Паша еще не родился. Потом сюда в Мурманск переехали. Отец со службы уволился, здесь преподавателем в институте до сих пор работает.

– А я из Новосибирска. В Кронштадте служить начинал. После учебки написал рапорт и поступил в училище. Теперь третий год на «Петре Великом».

– Никогда не была зимой в Сибири, – она с прищуром смотрела на него. – Холодно там?

– Холодно. И снега много.

– Рейс Мурманск – Североморск ожидает пассажиров у второго терминала, – так некстати прозвучал голос диктора. – Просьба пройти на посадку.

– Светлана! – голос подрагивал от волнения. – Дайте ваш телефон, пожалуйста, – он умоляюще взглянул ей в глаза. – Можно будет вам позвонить?

– Да, пожалуйста, звоните, – она продиктовала номер.

– Спасибо! – Вадим искренне обрадовался. – Я позвоню, как в Мурманске буду, обязательно.

– Звоните, мне будет приятно, – прямо и открыто повторила она. – До свиданья!

– До свиданья, Светлана! – он не сводил с нее глаз и не мог уйти.

– Заканчивается посадка на рейс Мурманск – Североморск…

Подхватил свой кейс на колесах и заторопился к автобусу. Оглянулся на миг, – она стояла на месте и смотрела ему вслед.

 

Вадим встал с постели, с удовольствием потянулся. Раздвинул занавески, подставив лицо солнечным лучам. Из окна была видна вся бухта с пришвартованными у пирса кораблями и его «Петр Великий», стоящий на внешнем рейде. Море играло сверкающими бликами, лениво ударяясь волнами в голые каменистые берега.

«Дашка в садике, Светка на работе в школе», – он вспомнил сладостную бурную ночь. Их ночь после продолжительной разлуки, вынужденного расставания. «Петр Великий» редко задерживался в родной гавани. Дальние походы, боевые учения, стрельбы. Но когда возвращались, все будто заново начиналось. Сколько было таких ночей! И каждый раз новые чувства, сумасшедшие эмоции, слияние любящих сердец. Как он ждал возвращения домой!

Дочку с рук весь вечер не спускал, не мог нарадоваться. Чего только не привез ей из Сирии. Мелочь, безделушки: бедуины на верблюдах, финиковые пальмы, куклы в тюрбанах и чадрах…

Повернулся ключ в замке. Вошла румяная с мороза Светлана. Глаза светятся, улыбка на губах, в руках сумки с продуктами. Он кинулся к ней, подхватил пакеты, поцеловал:

– Рано ты сегодня. Я думал, только после обеда уроки закончатся.

– Так обед уже давно. Второй час, соня.

– Ого! Вот это я проспал!

– Отдыхай мой капитан, – улыбнулась жена. – Ты слишком долго плавал. А я пока что-нибудь приготовлю.

– Не надо ничего, – крепко прижал ее к себе, стал целовать неистово и жадно.

– Вадик, дай мне на кухню продукты отнести.

– Не дам, Светик-семицветик… – он торопливо срывал с нее верхнюю одежду. Поднял на руки, покружил по просторному коридору и утащил в спальню.

Вечером собрались друзья, соседи, пришли сослуживцы с женами и детьми. Молодые, красивые, счастливые. Вспоминали поход, стрельбы, боевого, уважаемого адмирала. Делились планами, мечтали, и танцевали, танцевали. Кружились в упоенном вальсе, не могли нарадоваться такому простому зыбкому счастью – быть вместе с любимыми. Дети играли в соседних комнатах, бегали, шумели, прыгали на пружинном диване, смеялись радостно и весело. Было уже далеко за полночь, когда гости разошлись по домам хмельные и неугомонные.

 

Девятого мая в День Победы в гарнизонном Доме Офицеров состоялся торжественный прием. Главком ВМФ награждал отличившихся военнослужащих авианосной корабельной группы, с успехом выполнившей задачи в ходе боевых действий против бандитских группировок на территории Сирии. Капитан-лейтенанта Казанцева удостоили орденом «За заслуги перед Отечеством» 4 степени с мечами. Всех участников похода также отметили памятными медалями и знаками «За дальний поход».

После праздничного обеда до вечера гремел красочный бал. Оркестр Северного флота потрясал слаженной игрой музыкантов. Звучали марши, мазурки и кадрили, танго и фокстрот, попурри известных композиторов. Все командование в окружении исполнительных адьютантов присутствовало на балу. Нарядные дамы в вечерних платьях, блистательные старшие офицеры, командиры кораблей и соединений задавали тон, на удивление умело вальсируя. Выполняя немыслимые по этикету па и бережно придерживая своих очаровательных партнерш, скользили плавно и артистично.

Молодежь стояла тесными кучками, сверкая золотом погон. С улыбкой наблюдали за начальниками, представшими совсем с другой, неофициальной стороны. Юные лейтенанты с озорным весельем знакомились с выпускницами вузов, приглашали девушек на вальс-каприс и кружились в томном упоении, не пересекая, впрочем, курса основных танцоров.

Вечером после бала праздник продолжил оглушительный салют на набережной из семидесяти двух залпов. В парках и скверах играла музыка, люди гуляли по теплой ласковой погоде. Взирали на едва пробивающуюся листву деревьев, робко зеленеющую траву. С далеких рыжих сопок воздушные потоки доносили запахи весны, клейких распустившихся почек, просыпающегося тундрового мелколесья.

Светлана, Вадим и маленькая Даша шли по украшенному флагами городу. Солнце уже не пряталось за горизонт, начинался долгий полярный день. По асфальтовым дорожкам гуляла разодетая публика, офицеры с женами и детьми. Уставшие ветераны в окружении родственников и учащихся морского кадетского корпуса расположились на скамейках, с гордостью вспоминая далекие фронтовые дни.

На тротуарных площадках выстроились киоски и лотки. Мороженое, фрукты, детские игрушки и флажки, сладкие газированные напитки, чего тут только не было! Возле торгового центра продавали надувных медведей, зайцев, лис... Они были сделаны так искусно, что казалось, будто забавные веселые звери вместе со всеми отмечают великий праздник. Около продавца, худощавой пожилой женщины в черном платке, столпились улыбающиеся покупатели. Дети гомонили вразнобой, упрашивали родителей купить жирафа или слоника. Наполненные гелием игрушки раскачивались на длинных шнурках, шаловливо поворачивались вокруг и будто пытались вырваться, улететь в сказочные края.

– Папа, купи мне лошадку! – закричала Даша, указывая на распустившего огненную гриву коня, взметнувшего вверх копыта и присевшего на задние ноги, в стремительном прыжке готового мчаться бешеным галопом. На лбу устремленным острием сверкал нарисованными снежинками прямой отточенный рог.

– Это не лошадь, Даша. Это единорог, помнишь, я тебе сказку читала про волшебника и злую ведьму?

– Да, помню. Мама, я хочу единорога.

– Купим Дашенька, будет у тебя свой конь-единорог. – Они подошли к смеющейся детской гурьбе.

– Дайте нам единорога, – Вадим с улыбкой обратился к повернувшейся продавщице.

– Шестьсот пятьдесят рублей, – женщина пристально и как-то недобро взглянула на него и Светлану.

– Вот, пожалуйста, – он протянул деньги.

– Сдачу возьмите, – продавщица вернула несколько купюр. – На тебе, деточка, – передала ребенку веревочку с рвущимся в небеса единорогом. – Крепко держи.

– Спасибо, – они доброжелательно улыбнулись, взглянув в лицо женщине. Но та сердито сдвинула брови и, блеснув черными бесовскими глазами, заявила глухим отрывистым голосом:

– Нечему радоваться, касатики. Катится колесо, недолго осталось…

С растерянных лиц медленно сходила улыбка. Молодые люди ничего не поняли и с недоумением посмотрели на странную продавщицу.

– Какое колесо, бабушка? – удивленно спросила Светлана.

– Тележное колесо, милая. Тележное. – Женщина потеряла к ним всякий интерес и повернулась к следующему покупателю: – Слушаю вас!

– Папа, пойдем, – Даша тянула отца за собой. – Купишь мне мороженого?

– Куплю, – Вадим никак не мог осознать, что сказала продавщица. Светлана взяла его под руку, и они отошли от лотка с надувными игрушками.

– Весьма неприятная женщина. О чем она говорила, интересно?

– Не знаю, какое-то колесо тележное. Что это значит?

Светлана пожала плечами. Этот неожиданный эпизод заметно испортил праздничное настроение. Странная фраза встревожила сердце. Особенно обеспокоил тот мрачный фатальный тон, с которым было произнесено это загадочное пророчество.

– Да она нас с кем-то перепутала, – Вадим натянуто рассмеялся. – Ну, какое колесо? Двадцать первый век идет, уже и телег не осталось. Не обращай внимания, ерунда это все.

– Наверное, ты прав, – она задумчиво смотрела вдаль. – Похоже на недоразумение.

– Мама, мороженого! – возмутилась дочь. – Ты обещала!

– Пойдем, пойдем красавица моя.

Взяли по сливочному пломбиру и, глядя на танцующую в парке молодежь, продолжили вечернюю прогулку. Город морской славы с достойным размахом отмечал день Великой Победы. Гранитный матрос с автоматом и развевающимися лентами бескозырки, вечный памятник героям-североморцам, грозно охранял Родину с северо-запада. Стерег мирный покой, зорко вглядывался в морскую даль, приветствуя возвращающиеся корабли. Знал силу русского оружия, доблесть павших воинов. И стоял незыблемо, как символ мужества, отваги и героизма, суровой самоотверженной решимости.

Глубоким вечером, расслабленные после долгих жарких объятий, лежали, тесно прижавшись, и с наслаждением мечтали о будущем счастье. Строили планы, говорили о предстоящем отпуске, поездке в Сибирь к маме Вадима и престарелой бабушке Светланы, доживающей свой век в таежном селе. Решили после встречи с родными побывать наконец-то в Крыму. Купаться и загорать, не думая ни о чем, отдохнуть от холодов и пронизывающего ледяного ветра, темных полярных ночей. Показать дочери настоящие черноморские пальмы, дружных игривых дельфинов. Окунутся в курортную атмосферу, попробовать знаменитого крымского вина, зарядиться солнечным сиянием, побывать в соляных пещерах. Как скорее хотелось этого, а до отпуска еще долгие шесть недель...

                                                         Глава 4

 

Боинг-737 по крутой траектории стремительно уходил за облака. Мощная тяга реактивных турбин вжимала пассажиров в сиденья. От перепада давления закладывало уши, рев двигателей не давал разговаривать. Люди с интересом смотрели в иллюминаторы на уходящие глубоко вниз вершины сопок, уменьшающийся в размерах Кольский залив с пришвартованными ледоколами, портовыми кранами и тесным нагромождением морских контейнеров.

Самолет набрал заданную высоту, выпрямился. Гул слился в одну бесконечную ноту, земля скрылась за облаками. Далеко впереди сияло солнце, чудный серебристо-синий простор открывался на сотни километров. Что-то торжественное и большое чувствовалось в этой грандиозной панораме.

Шесть часов полета. Многие спали, некоторые пассажиры, закрыв глаза, слушали музыку в наушниках, кто-то, не отрываясь, смотрел в окно. Даша уснула, удобно расположившись в мягком бархатном кресле. Светлана с интересом читала журнал, а Вадим смотрел на планшете американский боевик.

Начался желанный отпуск. Сегодня двадцатое июня, впереди два месяца беззаботной жизни. Взяли билеты в Крым из Новосибирска на десятое июля. С невероятным трудом добились очереди, в сезон отпусков мест просто не было. Помог командир корабля, капитан первого ранга Овчинников, имеющий хорошие связи и заказывающий билеты для своей семьи.

Незаметно полет подходил к концу. Воздушный лайнер плавно скользил, постепенно снижаясь к земле. Стали видны ровно очерченные поля, сады и пригородные дачи Новосибирска. Когда шасси мягко коснулись бетонного покрытия, пилоты тут же переключили турбины на реверс. Самолет с каждым мгновением замедлял ход и через несколько минут остановился у пассажирских терминалов аэропорта Толмачево. Казанцевы сошли с трапа, без задержек получили багаж и направились к стоянке такси.

 

– Дети мои, любимые! Дашенька, – мама с восторженной радостью обнимала всех, целуя и крепко прижимая внучку к себе. – Ой, а выросла как! Красивая девочка.

– Я уже большая, – Дашка с детской непосредственностью подставляла щеки. – А мы пойдем в зоопарк?

– Пойдем, солнце мое. Пойдем, красота синеглазая.

– Проходите, чего мы в коридоре стоим, – мама, взволнованная долгожданной встречей повела всех в гостиную. – Как долетели, нормально? А я и стол уже накрыла.

– Все хорошо, мама. Нисколько не устали. Дарья вообще весь полет проспала.

В комнате празднично накрытый стол. Наталья Леонидовна знала, когда приедут гости и заранее подготовилась. Сын и любимая внучка стали единственной отрадой в ее одинокой жизни. Ждала их с нетерпением. В прошлом году Вадим был настолько занят по службе, что даже отпуск не давали. Она радовалась и гордилась сыном, рано, в пять лет оставшимся без отца. После смерти мужа одна растила и воспитывала в трудные девяностые годы, отдавая ему все, что могла. Теперь у него своя семья, замечательная любимая жена. Сначала настороженно относилась к ней, но видя их искренние отношения, влюбленные взгляды, Наталья Леонидовна успокоилась, всей душой приняв невестку как родную дочь. Когда появилась Дашенька, сердце бабушки совсем растаяло от любви и привязанности к этому маленькому смышленому ребенку. Каждую неделю звонила, разговаривала с внучкой, слушая очаровательный детский лепет.

А тут на удивление и в личной жизни изменения начались. Да так резко, неожиданно. Будто вторая молодость вернулась. Сладко закружилась голова, затрепетало сердце в предчувствии близкого счастья, грезы, словно у молодой девушки зажглись. Сердце пылало, плавилось, душа горела. Чувства забытые, женские через край плескали, разум отказывался мыслить логическими построениями. Все о нем думалось, мечталось. Кровь страстью закипает, глаза светом сияют, улыбка с лица не сходит. Поздняя любовь как падающий с ветки лист, подхваченный теплым игривым ветром. И несет тебя, и в высоту бросает, и каплями дождя к земной суете прижать пытается. А ты все летишь, стремительно и дерзко, к небу чистому взмываешь, к легким перистым облакам. Зарыться в их шелковистую мягкость, воспарить вместе с птицами небесными, наслаждаясь каждой минутой, мигом, проведенным вместе.

Лишь одна никак не поддающаяся решению проблема вот уже много лет огорчала и отравляла жизнь, ставила под вопрос ближайшее будущее. Только одна.

– А ты помолодела, мама. Такая стала…

– Я все расскажу, Вадим. Ну, давайте, располагайтесь и к столу.

Прошли в спальню, распаковали чемоданы, повесили вещи в шкаф. Подарки маме: красную сафьяновую коробочку с бриллиантовым кольцом и настоящие, расшитые бисером саамские яры, высокие зимние сапоги из оленьей кожи с загнутыми вверх носками, вручили Даше и велели отнести бабушке. Дочка умчалась, и вскоре из кухни послышалось восхищенное мамино аханье.

За столом с удовольствием поднимали бокалы с вином, пробовали вкусные салаты. Отдельный стул как члену семьи поставили для крупного пушистого кота Монгола, который умными узкими глазами внимательно следил за гостями, не давая себя гладить незнакомой девочке, отбиваясь от назойливого ребенка мягкой толстой лапой.

– Ух, как вырос Монгол! Два года назад крошечным котенком под диваном пищал.

– Да, он важным теперь стал, с характером. Но когти выпускает, когда сильно злится. Хозяином себя считает. Я за стол и он со мной, – Наталья Леонидовна положила перед ним кусочек вареной курицы. Кот осторожно приблизил еду, принюхался и лениво лизнул.

– Не хочет. Утром рыбой наелся, сейчас модничает. Аккуратней с ним, Дашенька, пусть привыкнет к тебе.

– Ладно, баба. Мы с ним подружились, когда он маленьким был. Просто он забыл уже.

– Забыл, забыл. Видишь, глаз с тебя не сводит, запоминает.

– Да это он следит, чтобы я конфет много не ела.

Все улыбнулись, и Вадим предложил тост:

– Давай за тебя, мама. Чтобы всегда такой радостной и красивой была.

– Спасибо! – под звон бокалов выпили вино, и дружно заработали вилками.

– А здесь ничто не изменилось, – Вадим с легкой грустью оглядывал родные стены. – Все как всегда и лишь во дворе по-новому. Высотки понастроили, машин много возле дома. Раньше ледовый каток был, сейчас автостоянку сделали.

– Да, сынок, все меняется. Я тоже уезжать собралась, – Наталья Леонидовна вздохнула. – Меняю адрес. Теперь в пригороде, в Краснообске жить буду.

– Ого! – Вадим и Светлана переглянулись. – Продаешь квартиру?

– Нет, замуж выхожу, – она с искрой в глазах весело смотрела на них. – Я же молодая, еще и сорока восьми нет. Отец твой меня совсем девчонкой сватал. Только поженились, ты родился. А квартиру пока сдавать буду.

– Ничего себе! – Вадим был откровенно шокирован. Даже представить не мог, что мама когда-то может выйти замуж.

– А кто он? – Светлана с интересом и участием смотрела на нее. – Ой, как здорово!

– Да, так необычно все получилось. Мы с Максимом полгода встречаемся. Я у себя в издательстве как раз главного редактора замещала, а тут вдруг он появился со своими стихами. Книгу издавать пришел, уже вторую. Так и познакомились. Сама не знаю, что на меня нашло. Влюбилась, только не смейтесь.

– Да мы рады, мама. А что хоть за человек?

– Ну, он на пять лет старше меня. Ученый, доктор физико-математических наук, профессор университета. Всю жизнь в Академгородке проработал. Рано овдовел, жилье дочери с мужем и внуком оставил, а сам уехал в Краснообск. Восемь лет один жил. А неделю назад мне предложение сделал, и мы в загс заявление подали. Так моя жизнь меняется, даже боюсь как-то. Но я верю ему. Скоро придет, я вас познакомлю. Надеюсь, ты Вадим, не против?

– Да ты что, мама? Я же вижу, какая ты счастливая.

– У меня будет дедушка? – сообразила Даша. – А он хороший?

– Хороший, красавица моя. Вместе в зоопарк поедем завтра.

– У него джип, как у папы?

– Не знаю, Дашенька, как называется, но места всем хватит.

В прихожей раздался мелодичный звонок. Кот со всех ног бросился встречать, оставив гостей одних.

– Максим ему каждый раз какое-нибудь лакомство приносит, вот Монгол и караулит его, шаги чует.

Вошел высокий седой мужчина с двумя букетами роз. Широко и обаятельно улыбнулся, с поклоном вручив маме и Светлане цветы. Галантно поцеловал женщинам руки, приветливым рукопожатием ответил Вадиму. Затем подхватил громко мяукавшего кота и наклонился к маленькой девочке:

– Ну, здравствуй Даша!

– Здравствуйте. А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Я все знаю, – улыбнулся гость. – Вот что у меня есть для тебя, – он достал из кармана небольшую коробочку.

– Это же Флора, – она держала в руках куклу в нарядном желтом платье. – Ты не купила тогда, говорила, что дорого, – с укором обернулась к маме.

– Что надо сказать, Даша?

– Спасибо, дедушка.

– Ну вот, я еще раз дедушкой стал, – улыбнулся Максим, и все засмеялись.

– Чего мы стоим? Давайте к столу.

Оживленно и весело сидели за столом, рассказывая о себе. Максим Петрович оказался человеком приятным и общительным. Быстро нашли общий язык, не было никакой натянутости, недоразумения. Свободно шутили, возглашали тосты за будущую счастливую жизнь, рассказывали всякие забавные истории. Смеялись анекдотам про ученых и лаборантов, которые во множестве знал доктор наук. И вообще все было здорово. Только мама отчего-то хмурилась, тайком смахивала непрошеную слезу и часто покидала гостей. Между тем за окнами смеркалось, ночь подбиралась крадучись, незаметно.

– А кому-то уже спать пора, – Светлана вопросительно посмотрела на дочь.

– Сейчас, мама, – та увлеченно расчесывала волосы кукле. – Флора тоже спать пойдет?

– Идем укладываться, двенадцатый час уже.

– Ну, мама! Сейчас…

– Никаких сейчас. Спать!

– А мы вместе пойдем, – Максим Петрович встал из-за стола, подхватил ребенка на руки. – Идем, Даша, я вам с Флорой сказку расскажу.

– Про дракона? – обрадовалась девочка.

– Про мельницу, дракона и Дарью-искусницу.

– Марью-искусницу, – поправила Даша. – Я знаю. Про мельницу хочу.

Светлана отправилась в спальню, расстелила детскую постель, взбила подушку. Уложила дочь, накрыла одеялом.

– Вы не беспокойтесь, она быстро засыпает, – обратилась к Максиму Петровичу. Тот удобно устроился в мягком кресле, поглаживая мурчащего кота.

– Если что, я много сказок знаю, – с улыбкой отозвался доктор наук.

– Ну, тогда спокойной ночи, – она вернулась к столу и замерла в недоумении. Мама плакала, тушь потекла с ресниц, лицо бледное, расстроенное. Вадим молчал и не знал, что сказать, растерянно глядя на нее.

– Что случилось? – Светлана с тревогой в глазах присела рядом. – Наталья Леонидовна, почему вы плачете?

– Ох, Света! – она обняла девушку, прижалась мокрой щекой. – Я должна вам все-все рассказать, не могу больше на душе эту тяжесть держать. Давно надо было, простите меня.

– Да что рассказать, мама? Ты что-то скрывала?

– Скрывала сынок. Всю жизнь скрывала, не хотела тебе говорить. Ну да пора видно. Ведь тебе тридцать лет в ноябре исполнилось. Нет времени больше, Вадим.

                                                        Глава 5

 

Она тихо всхлипывала, пыталась успокоиться. Невидящим взглядом смотрела в окно, в темное небо с первой звездой. Ярким светящимся росчерком вспыхнул и тут же погас падающий метеор. Наталья Леонидовна будто очнулась, оглядела комнату, остановилась на лице сына. Твердо сжав губы и глубоко вздохнув, поведала долгую страшную историю:

– Андрей, отец твой, незадолго перед смертью рассказал мне все о себе и своей семье. Ты же знаешь, и дед и бабушка пропали в тайге, когда он совсем еще ребенком был. Жили они тогда в Казахстане. Его приемные родители Абай и Юлдуз вырастили. Старенькие уже были. Когда умирал Абай, Андрею двадцать четыре года исполнилось. Так вот, вспомнил старик, как смертельно болел Андрейка, как спасались они от волков, как вылечил его мулла Наби, а сам трагически погиб, пытаясь снять старинное родовое проклятие с исцеленного ребенка. Никто не знает, как и что произошло, но Абаю он успел одно сказать: «цветок полуночный избавит мальчика». Эти слова передал тот Андрею через много лет и завещал отнестись к ним очень серьезно.

А через год Андрей встретил меня, тогда совсем юную студентку. Потом родился ты, и мы поженились.

Только стал он каким-то задумчивым, не радостным. Я не понимала в чем дело, а оказалось, что все эти годы он ездил к разным всесильным гадалкам и пытался выяснить подробности того о чем сказал Абай. И открыли ему тайну проклятия. Объяснили, что все мужчины его рода живут тридцать лет и тридцать зим, а потом умирают в страшных мучениях. Как и за что было наложено это странное наказание, объяснить не могли. Но все как один подтвердили, что опала старинная и неодолимой колдовской силы. А спасти может только цветок папоротника. Но папоротник размножается спорами, а вызревает бутон в ночь Купала и держится, горит огнем до рассвета. Кому удастся найти и сорвать его, тому откроются клады и тайны, дарующие ясновидение и власть над нечистым духом. А тот будет стараться отвлечь охотника за удачей: станет шуметь, голосом близкого человека окликать. И если отозваться или обернуться к призраку, то можно лишиться жизни. Злой дух посылает пропащую душу на мучения за то, что дерзнула похитить цветок, составляющий украшение ада.

Все это рассказали Андрею ворожеи. Если получится сорвать цветок, в обмен снимется проклятие. И будет его потомство жить богато и счастливо, а сам он сможет управлять силою бесовской.

Ему тогда двадцать восемь лет было, жить оставалось два года всего. Летом в июне взял отпуск и отправился в тайгу вниз по Оби, за Колпашево. Какую-то деревню ему посоветовали гадалки. Будто живет там одинокий старец, он к цветку путь знает. Цену немалую берет, тысячу рублей теми еще, советскими деньгами. Андрей всю зиму зарплату откладывал, еще и у друзей в долг взял. Ушел на теплоходе, что плыл в круиз до Салехарда. Хотел обратно домой на нем вернуться, да только без него прибыл теплоход. Мы с тобой маленьким на речном вокзале его встречали. Я сразу к капитану обратилась, испугалась сильно. Просмотрели билеты, никто похожий на Андрея в Колпашево не садился, только пожилые женщины и старый дед. Успокоили меня, сказали, может на попутной барже или буксире придти через несколько дней. Он и вправду неделю спустя появился. Исхудавший весь, расстроенный, обессиленный, какой-то напуганный.

Такие ужасы рассказал! Нашел он этого старца, горестью своей поделился. Но не захотел тот с подобной тяготой связываться, говорил проклятие больно уж крепкое. Упрашивал его Андрей долго, настойчиво. Достал тысячу рублей и еще пятьсот добавил. Не столько за себя, сколько за сына, за тебя Вадим, тревожился. За свое будущее мужское потомство. С большим трудом уговорил старика. Согласился он, больно до денег падок был. Три дня готовил Андрея. В бане парил, в бочке дубовой несколько часов держал, в горячую воду настой винный подливал, заклятья читал, дымом окуривал. Строгие указания давал, как вести себя в лесу, как не искуситься видениями, когда цветок сорвать можно будет. Все запомнил Андрей, во всем старца слушался.

Только смеркаться начало, тронулись они в путь. Каких только страхов не насмотрелись, как сердце не разорвалось! Старик-то привычный, а отец твой сильно духом пал, назад возвратиться подумывал. Да знал, нет дороги у него другой. Не найдет пути обратного без провожатого, в лесу сгинет. Так и ступал за ним след в след. Наконец нашли они цветок распустившийся. Горит пламенем в чаще осиновой, малым огоньком переливается, а вокруг вой жуткий, но не видно никого. Старец рукою махнул, сам, мол, дальше иди. Андрей в смятении, ноги, будто в землю вросли, двинуться не может. Сделал шаг, другой, задвигались ветви деревьев, сомкнулись перед ним, проход закрыли.

На коленях, а где по-пластунски полз, по иглам опавшим, сосновым, по кореньям и сухим шишкам пробирался к светлячком распустившемуся чуду. Вот и близко совсем, руку протянуть осталось. Раздвинул стебли, листья локтями к траве примял. Слышит, плачет кто-то навзрыд, прямо слезами заливается. И песенка колыбельная на казахском языке на весь лес звучит, какую ему бабушка Юлдуз пела в детстве. Отвел взгляд Андрей, а бабушка перед ним стоит и горько рыдает. Тут же к цветку кинулся, пальцами за стебель ухватил. А только поздно, вянут на глазах лепестки, свет струящийся угасает. Рвет он его что есть силы и чувствует, как уходит бутон в почву, между пальцев скользит. Взревел Андрей от боли внутренней, отчаянной. Роет землю в том месте, куда бутон спрятался, клочьями перегной разбрасывает. Но все, не достать цветка, не вернуть мгновения. Смех, хохот жуткий вокруг, деревья ходуном ходят. Старец подбежал, оторвал от занятия бесполезного, посохом по спине колотит, торопит назад идти. Как обратно выбрались, то до сих пор неведомо. Два дня и две ночи не мог Андрей в себя придти. Лежал в сенях на лавке, остановившимся взглядом в потолок глядел, вообще ни о чем думать не мог. Вроде и живой, а шевельнуться, сказать что-то, нет силы. На третий день скинул его с лавки старик. Ледяной водой из колодца обливал, по щекам ветками можжевеловыми хлестал, все лицо поцарапал. Еле как очнулся Андрей, зарыдал от бессилия и досады. Омыл его отваром старец, положил в горнице, одеялом лоскутным накрыл, спать наказал. А сам по своим делам отправился.

Идет по деревне, сельчан приветствует, бабкам кланяется. На взгорке кузница стоит небольшая, черная, закопченная. Стук молота далеко слышно, ветер дым из трубы в небо уносит. Поднялся туда мужичок из соседнего хутора кобылку подковать. Выпряг из телеги, оглобли подвязал, вверх поднял. Да забыл колеса на стопора поставить. Отвел лошадь в стойло, привязал узду и к кузнецу отправился. А взгорок травяной, на склонах сладкая люцерна попадается. Пасутся там телята молодые, которых пока в общее стадо не пускают. Лежат себе на солнце, бока греют. Один игривый скачет, за слепнями и шершнями гоняется. Подбежал к телеге и давай шеей о борт тереться, на облучок напирать. Сдвинулись колеса, понеслась телега под уклон, все сильнее скорость набирая. Старец и осознать не успел, как его в спину передком ударило. У многих на глазах это произошло, а сделать никто ничего не мог. Когда подбежали, старик уже не дышал.

Андрей разбитый весь, расстроенный, без денег на обратную дорогу, с трудом упросил шкипера буксира помочь до дома добраться. Два дня подсобным матросом в трюме, в машинном отделении вместе с командой авралил.

Вернулся, на следующее лето готовиться стал. Времени совсем не оставалось, цветок один раз в году цвел. Знал он, что это последний шанс у него. Но уверен был в успехе, разозлился на судьбу свою проклятую. Через ведуний нашел какого-то бывалого колдуна из эвенков, зимой съездил к нему в стойбище. Денег много, спирта отвез, сказал, что летом в июле столько же заплатит. Обещал тот, что смогут они одолеть силу бесовскую, сорвут цветок полуночный.

Уезжал когда, веселый был, самоуверенный. Мне, говорит, терять нечего, жди Наташа и не волнуйся. Вадима береги, ему наш род продолжать. Скрылся в вагоне, даже рукой из окна не помахал, – Наталья Леонидовна заплакала, прикрыла лицо руками. – Даже не оглянулся. Поцеловал сына, меня, вот все что о том прощании запомнила. И мысли не было, что не вернется, – голос дрожал, слезы текли тонкими ручьями. Вадим обнял мать, прижал к себе. – А мы с тобой маленьким на перроне стояли, пока поезд не скрылся за поворотом, – горько вспоминала она.

Светлана с немой болью слушала откровения свекрови. Слезы текли, капали на воротник блузки. Вдруг исказилось ее лицо, догадка пришла жуткая, тень пронеслась в глазах, сердце содрогнулось. Она едва слышно вскрикнула, прикрыла губы ладонью. Вадим с мамой не заметили.

Вышел из спальни Максим Петрович. Присел рядом с Натальей Леонидовной, нахмурился озабоченно.

– Максим все знает, – она чуть успокоилась. – Если бы не он, я, наверное, с ума сошла. И даже не знаю, смогла бы все рассказать?

– А что было дальше?

– Ну что дальше? Пропал Андрей. В розыск объявили, из милиции телеграмму в Ленск отправили. Только через полтора года ответ пришел. Нашли растерзанное зверями тело. Лишь по обрывкам железнодорожного билета смогли определить, что это твой отец был. А шаман, который с ним шел, так и вовсе пропал, никаких следов не осталось, как ни искали. Мне свидетельство о смерти прислали, да письмо, что Андрей захоронен в тайге, в двухстах тридцати километрах от города Усть-Кута.

– Вот все документы, – она передала Вадиму небольшой пакет. – Прости, что молчала, обманывала, будто он полярником был. Не могла я правду сказать, боялась, и ты цветок этот проклятый искать станешь. И сгинешь также в лесу. Душа у меня всю жизнь болела. Какая-то ситуация безвыходная. Максим советовал обо всем рассказать, а как дальше, – тебе самому решать. Мы и в церковь ходили, к священникам обращались знающим в этих делах, и свечи ставили, и обедню о здравии твоем на год вперед заказали. Сам разобраться должен, что делать, так нам ответили. С богом ты или в дьявольские сети угодить хочешь, это лишь от тебя зависит.

Мы с отцом в младенчестве крестили тебя в Вознесенском соборе, хотя мои родители против были. Такое у них неприятие религии! Коммунисты. Потом полгода со мной не разговаривали, видеть не хотели. Пока не рухнул Советский Союз, все в босса своего партийного верили. Ну, хоть сообразили вовремя, что к чему. Как Андрей пропал, только они нас поддерживали. Грядками на даче, да пенсией мизерной, которую беспрестанно задерживали. Я в издательстве гроши получала, а больше не брали никуда. Помнишь, как бросила все, на ярмарке в переходе метро работала, китайским барахлом торговала? Тут уже я всех тащила, неделями без выходных в душном подземелье сидела. Хотя бы тебя вырастила. Жаль родители рано ушли, чуть за семьдесят прожили. Ты в училище поступил, когда на похороны бабушки отпустили…

– Да, помню, – он сидел глубоко задумчивый, потрясенный маминым откровением. Мысли вразброд метались в уставшей голове. Никак не удавалось выделить главное, принять какое-нибудь, пусть даже предварительное решение. Растерянность и бессилие захватили неотвратимостью смертного приговора. Он не мог не поверить рассказу родной матери. И в то же время никак не укладывалось в сознании: какой цветок, какое проклятие? Вадим не верил ни в бога, ни в дьявола, просто не интересовался такими вопросами. Все это проходило мимо, никоим образом не привлекая внимания. Сказки, волшебство и нечистая сила, как увязать это с тяжелыми авианесущими крейсерами, сокрушительными противокорабельными ракетами и атомными подводными лодками? Как сочетается проклятие ведьм, и то, что одним залпом «Гранитов» он сможет отправить на дно эскадру неприятеля? Причем здесь бог или дьявол, когда ядерная ракета «Булава» запущенная с АПЛ проекта «Борей» в мгновение сотрет с лица земли Нью-Йорк?

Он тщетно пытался стряхнуть наваждение. Некстати вспомнилась та самая женщина, продавец надувных игрушек, и ее странная зловещая фраза про тележное колесо. Вадим посмотрел на супругу. Она сидела, отвернувшись, прикрыв лицо руками. Плечи мелко дрожали, слышался тихий протяжный стон и короткие всхлипывания. Мама и Максим Петрович обеспокоенно наблюдали за девушкой, так чутко отозвавшейся на эту мучительную исповедь.

– Света, что с тобой? – Вадим подошел, низко присел перед ней. – Ты так расстроилась?

– Вадим, – она обняла его, прижалась влажными щеками. – Ты ведь не знаешь, бедный мой Вадик! – громко заплакала. Все молчали, душой понимая отклик любящего сердца. Но того, что открыла Светлана, не ожидал никто:

– Я беременна, – еле слышно прошептала она. – Мне сказали на УЗИ: у нас будет мальчик.

У него вытянулось лицо, брови поднялись. Глаза посветлели, налились восторгом. Он до конца так и не смог осознать услышанную новость, понять скрытый смысл желанного известия. Крепко обнимал жену, приговаривал суетливо и радостно:

– Хорошо, Света! Это же здорово, мальчик родится!

– Хорошо? – она подняла лицо, глубоко всмотрелась в его глаза. – Хорошо, Вадим? Ты разве не понимаешь?

Он действительно не понимал ее удрученной горестной реакции. Мама смотрела на них, в отчаянии прикрывая губы ладонью, Максим Петрович отвернулся с каменным мрачным лицом.

– Ты уже позабыл о проклятии? Мало того, что у тебя времени не остается, так еще и на новорожденного сына все перейдет. Чему радоваться, зная, что жить ему, тридцать лет на роду написано? Я ждала этого момента, душа таяла от счастья, когда узнала, что будет мальчик. Тебя с мамой сегодня обрадовать хотела. А что теперь?.. – она зарыдала, прижимаясь к своему неизвестно за что обреченному мужу.

Светлана сразу все приняла, с полным доверием отнеслась к воспоминаниям Натальи Леонидовны. Для нее это стало тяжелым потрясением. А вся радость от предстоящего рождения ребенка сменилась невыносимой болью. Но хуже всего удручала мысль о безнадежности, замкнутом круге из которого не было выхода. Ведь не только отец, но и дед с бабушкой Вадима сгинули в тайге, ища этот дьявольский цветок. А про остальных его предков вообще ничего не известно.

– Ну как же так, Света? Что нам делать? Ведь должен быть выход! – на него было жалко смотреть. Он осунулся, потемнел лицом, как-то сжался весь, потускнел.

– Надо принимать решение, Вадим. Какое, не знаю.

– Да, сынок, времени совсем не остается, – мама поднялась с дивана. – Давайте спать, ночь уже, – она начала убирать посуду со стола. – Завтра утром думать будем.

– Пойдем, Вадим, воздухом подышим, – Максим Петрович первым вышел на лоджию. С высоты десятого этажа далеко открывался ночной город. Россыпи огней, чистого звездного неба создавали иллюзию покоя, умиротворения. Звуки спешащих автомобилей, мерцание светофоров успокаивали, рассеивали тревогу. Свежий воздух, едва заметно разбавленный ароматом цветочной пыльцы, остужал лицо, сдерживал смятение скачущих мыслей.

– Непростая ситуация. Я с такими вещами сталкивался не раз. У нас в институте исследовательскую группу по изучению и анализу экстрасенсорных явлений создали, интересные результаты получили. Дело в том, что циклические связи ДНК имеют способность «слышать» и менять собственное информационное поле под влиянием внешних источников. Таким образом, любое нарушение или энергетический пробой в одном месте вызывает микромутацию всей цепи. Изменяется генетическая решетка, возникают побочные связи, нарушаются глубокие родовые коды. Мембраны кольцевых молекул частично разрушаются, высокоактивные хромосомы получают информативный сбой. Двойная спираль сдвигается влево, нарушая все изначально заданные параметры. И ведь что интересно, такое может происходить дистанционно, независимо от места и расположения объекта. Важен только фактор родственной связи. Вот этого никто объяснить так и не смог. Ну, а передача по наследству искаженных генов это естественно.

– Максим Петрович, объясните по-простому, я вообще ничего не понял, – Вадим внимательно слушал опытного ученого, но не видел смысла в туманных научных фразах.

– Ну, хорошо. Если говорить проще, то получается, что определенно заряженные слова или текст в состоянии менять и судьбу, и характер человека. Как в одну, так и в другую сторону. Защитой может быть либо мощное электромагнитное поле организма, либо определенная информационная поддержка. Все это факторы взаимозависимые. Если выразиться языком компьютерной гиперболы, нужна перезагрузка на молекулярном уровне ДНК и РНК, генная перекодировка. То есть добиться изначально заложенного состояния. Только таким образом происходит избавление от полученных повреждений.

– Да как же это сделать? Что говорит ваша наука?

– А наука ничего не говорит. Она всего лишь открывает кем-то созданные законы бытия, вот и все. Поиск решений при нарушении законов и есть основная задача ученого сообщества.

– И все-таки, что делать, Максим Петрович?

– Смотри, Вадим. Раз проклятие наложено человеком сильным в энергетическом плане, значит, снять его может не менее сильный человек. Но, логически рассуждая, если это сделано с помощью отрицательной энергии, то вариантов может быть два. Либо ты сам становишься источником этой энергии, и тогда та, что была в тебе, переходит и растворяется в гораздо большем информационном поле. Либо второй вариант. Источник положительной энергии, поглощает побочный полиген и восстанавливает прерванные связи. Вот как с точки зрения науки снимается родовое проклятие.

– Максим Петрович, не томите, какой полиген, что за источники энергии? Простите, я наверное элементарного понять не могу. Столько всего за сегодняшний день!

– Или ты находишь очень сильного колдуна, или обращаешься за помощью к божественной благодати. Куда еще проще объяснить?

– А как же цветок полуночный?

– Тут все просто. Если удастся сорвать, ты обретаешь власть над отрицательной энергией. А подобное тянется к подобному. Так и твое проклятие уйдет туда, откуда пришло. Но будешь ли ты счастлив тогда, приняв столь тяжкий груз? Ведь поменяется в твоей жизни все, причем в негативную сторону.

– А если к колдуну?

– Это будет стоить денег, но не это главное. Избавив тебя от проклятия, он получит доступ ко всем кодам твоего ДНК. Иными словами, он получит власть над тобой. И не он один. А еще тот, кто имеет власть над ним. Может быть, это никак не проявится в твоей жизни, а может…

– А к богу?

– Вот. Я давно ждал этого вопроса. Что может быть естественней, чем обратиться к своему создателю? Кто лучше него знает, как исправить нарушенное, да еще и так, чтобы тебе во благо? Сколько существует человек, столько ищет он эти пути. А их два, простой и сложный, требующий глубокого убеждения. И от выбора зависит дальнейшая судьба не только тебя самого, но и будущего потомства. Жить ли с минусом в душе или созидать вместе с божественной энергией, стать ее частью.

Вадим внимал речам доктора наук. Такого даже представить не мог, ведь ученые мужи вовсе не похожи на Максима Петровича. Ему неоднократно приходилось общаться с ними по службе на обязательных двухнедельных факультативах. Все они казались сухими и черствыми, погруженными в мир формул и лабораторных изысканий, замкнутые в своем узком научном пространстве.

И все-таки нужно было принимать однозначное решение. Делать выбор немедленно, и сегодня, сейчас. Профессор ждал ответа, опираясь локтями на перила, рассеянно глядя в черные небеса. Казалось, он своими рассуждениями вел его к единственному результату. И Вадим не задумываясь, произнес:

– Ну конечно к богу!

– Не знаю, хватит ли у нас времени? Наташа слишком долго тянула, боялась тебе жизнь испортить. Да и не была уверена до конца, все думала: может как-то обойдется? Не обойдется. То, что мама вам рассказала, штука страшная. Нужно спешить, – он озабоченно вздохнул и добавил, понизив голос:

– Я знаком с праведным иеромонахом Антонием. Уже как-то приходилось обращаться к нему. Он прозорливый и не то чтобы проклятия снимает. Просто говорит, что нужно сделать, как до Господа скорее молитву донести. Как в вере устоять, не искуситься, укрыться под защитой и покровом Богородицы, страсти, пороки из себя изгнать. И сам молится о душе предстоящей силе бесовской, да святостью своею крепость дает, духовные страдания исцеляет.

– А где он живет?

– В селе Завьялово в Покровском мужском монастыре, что стоит на пологом берегу реки Каракан. Это в Искитимском районе. Места там заповедные, богатые и красоты неописуемой. Давай завтра в зоопарк, раз пообещали, а на следующий день вместе поедем. Только тебе там задержаться придется на какое-то время.

– Ничего, Максим Петрович! Мне терять нечего. Отец другим путем шел. Да и дед тоже неспроста в тайге погиб. Не стану их судьбу повторять, ведь у меня скоро сын будет. Сын!..

 

                                                          Глава 6

 

Ночь прошла в тягостном подавленном состоянии, расстроенная Светлана плакала без остановки. Вадим рассказал о разговоре с Максимом Петровичем и предстоящей поездке в монастырь. Он наоборот, как-то воспрянул духом, поверил в удачный исход. Но глубиной души так и не смог принять, ни опасностей колдовского навета, ни непонятной божественной благодати разбивающей волшебные чары. Больно все как-то похоже на сказку. Если бы не мамин рассказ и подтверждение серьезного Максима Петровича, имеющего высокую ученую степень, даже внимания не обратил, счел бы выдумкой и небылицей. Однако Светлана безо всякого сомнения приняла близко к сердцу. Очень близко. Он не знал чем утешить ее, просто лежал рядом, гладил волосы, плечи, целовал влажные ресницы. Шептал ласковые ободряющие слова, обнимал крепко. Она чуть успокаивалась, льнула к нему, вытирала глаза, вздыхала горестно и тяжко. Начинали говорить о поездке в монастырь, приходили к каким-то идеям. Цель была понятна, и цель была одна. Спастись от страшного проклятия, спасти себя и будущего ребенка. И как бы скептично не относился Вадим к чародейству и православной церкви, все-таки что-то неведомое и большое зарождалось внутри. Он ощущал касание эфира бестелесного, тонкого и неудержимого. А рядом бездонная пропасть, дыхание чего-то огромного, клубящегося смертельной опасностью. Такие впечатления возникли на несколько мгновений и тут же ушли, не напоминая более о себе.

Вадим встал с постели, включил ночную лампу. Светлана уснула, отвернувшись к стене. Он открыл ящик платяного шкафа, принялся искать, аккуратно выкладывая вещи. Наконец нашел плоскую коробочку. В ней лежал простой алюминиевый крестик на белом шелковом гайтане, и две маленькие картонные иконки с ликами Христа и Богородицы. Надел крестик на шею и затаив дыхание пристально вгляделся в потускневшие изображения. Затем поцеловал образа, неумело перекрестился. Поставил иконки в угол на полку серванта, прикрыл стеклянную дверцу.

Убрав вещи на место, осторожно прилег рядом с женой, боясь потревожить. Сомкнул усталые веки и попытался уйти от нервного напряжения. В открытое окно робко брезжил рассвет, утренняя свежесть вливалась в душную комнату, вытесняя тревогу и страх. Мягкий ветерок овевал спящие лица, приносил расслабление и сонный покой. Так занимался новый день, не выразимое словами чудо земного сотворения.

После завтрака отправились в зоопарк. Свободно разместились в «Клюгере», внедорожнике Максима Петровича, и по широким проспектам помчались на правый берег Оби к окраине города. Там в лесопарковой зоне расположился знаменитый Новосибирский зверинец. Среди хвойных и лиственных деревьев, кустарников и лесных зарослей были отгорожены вольеры, площадки и загоны. Множество малых и больших бассейнов, озера для плавающих птиц, аквариумы для экзотических рыб и другие строения поражали воображение. Все было сделано очень добротно, с внушительным размахом. Никакой тесноты для зверей, только простор, опрятность и чистота. Вдоль кованых ограждений и заборчиков шли асфальтовые дорожки. Сосны и березы перешептывались вверху, звонкий стрекот насекомых повсюду сопровождал посетителей. Дети радостно смеялись, бегали по парку, весело резвились. Останавливаясь у вольеров, громко звали прячущихся от жары зверей, восторгались тиграми, леопардами, дивились слонам и жирафам, пугались вездесущих, похожих на людей орангутангов. С большим интересом наблюдали за игрой белых медведей, бесстрашно ныряющих со скалы и охотящихся за ускользающими крупными рыбинами. Животные выбирались на берег, крепко зажав добычу в зубах, энергично отряхивались, брызгая на зрителей холодными каплями, и косолапя, уходили в укрытие. Вскоре появлялись вновь и, разбежавшись, со всего маху бросались в ледяную воду.

Даша смеялась от восхищения, держа за руки бабушку и Максима Петровича. Возможность наблюдать зверей так близко в их природной среде, была у нее впервые. Лоси, зайцы, олени, рогатые бизоны и тонконогие косули, все были рядом. Особенно поразил девочку свирепый, длинношерстный овцебык. Он уставился на людей злобными кровяными глазами, вдруг вытянул шею и исторг из глотки грозный пугающий рев. Даша вздрогнула и заплакала.

– Что ты, Дашенька? Испугалась? – Наталья Леонидовна подхватила внучку на руки. – Не бойся, он тебя не тронет.

– Баба, пойдем скорее козочку смотреть. У нее маленькие козлята родились.

– Пойдем, радость моя ненаглядная, – бабушка нежно и ласково целовала девочку. – Мы еще кенгуру и коалы не видели.

– А кто такие коалы? – Даша заинтересовалась и сразу позабыла про страшного быка. – Пойдем быстрее, а то они спать лягут.

Так неторопливо обходили обширную территорию. Светлана в легком платье и солнцезащитных очках с интересом следила за жизнью животных. Вадим шел рядом, любуясь природой, с удовольствием вдыхая лесной воздух. Аромат древесной смолы витал вокруг, дикие пчелы летали близ распустившихся фиалок, солнечные лучи тонкими стрелами пронзали листву. Бабочки-капустницы, прекрасные нимфалиды и яркие парусники-махаоны кружились над головой; вели фантастический брачный танец, искрясь перламутром крыльев среди сочных высоких трав. Летняя жара, прикосновение к чудной сибирской природе, близкое разнообразие животного мира, их странное гармоничное единение внушало тихую безмятежность. Казалось, нет ни машин, ни огромного мегаполиса, нет ничего индустриального. А лишь первобытный покой и улыбающиеся счастливые люди вокруг.

Вчерашний вечер остался где-то далеко позади. Жуткая судьба родного отца, полуночный цветок, проклятие. Да и было ли это на самом деле? Не сон ли, не наваждение? Как весело щебечут птицы, играют тени деревьев, переливаясь отражениями солнечного света! Как веселы и радостны лица, как расслабленно смеются дети! Как нерушимы вековые сосны и бирюзовое небо над расцветающей землей!

Он старался не думать о плохом. Настраивал себя, пытаясь не возвращаться к маминому рассказу. Радовался любимой жене, забавной, стремящейся все знать дочери. Разные мысли возникали и сразу же пропадали, оставляя непонятные ощущения. Это беспокоило, туманило разум, оставляя странное неизгладимое впечатление. Будто продумал все до мелочей, подготовился, а все равно сомневаешься, не веришь в успех. Такое было с ним на учебных стрельбах, когда ему впервые доверили самому рассчитать ракетную траекторию. Учесть все нюансы подготовки, принять корректирующие поправки, внести коэффициенты боевых отклонений в систему наведения. Все проверил: вычислил и пересчитал угловые координаты движущейся морской цели, силу и скорость ветра, частоту, высоту волны, величины магнитных полей по курсу. Да не учел, не синхронизировал данные спутниковой разведки. Один из добавочных множителей перепутал местами. Волновался, торопясь уложиться в нормативное время. В итоге ушла ракета мимо цели на двести метров, ухнула в воду, выбросила огненный фонтан. А объект, старая речная баржа, остался невредимым.

Он бесконечно переживал, не верил в себя. Но следующие стрельбы показали отличный результат. Вадим выработал свой алгоритм действий помимо строжайших инструкций, и ошибок ни разу не допускал.

И вот такая ситуация. Совершенно незнакомая тема, чуждый таинственный мир. Можно лишь довериться родной матери и Максиму Петровичу. Они наверняка знают правильный выход и давно все обдумали. И все-таки, неужели это есть: ведьмы, нечистая сила? Даже в институте ученые такое изучают, находят обоснование мистических явлений. А ведь он и вправду ничего не знал о своих предках по отцовской линии. Все родственные ниточки оборваны, он последний из рода Казанцевых остался.

– Смотри, какие красавцы! – Светлана остановилась возле просторной клетки с белыми полярными волками. Несколько крупных зверей лежали среди каменных глыб, часто дыша и высунув языки от жары. Один в гордой и вольной позе стоял на гранитном валуне, вытянув шею и вглядываясь в заросли дикой черемухи. Блестящая отливающая серебром шерсть, широкая сильная грудь, черные сверкающие глаза, волк действительно был красив и статен. Могучие лапы изготовились к прыжку, длинный хвост вытянулся в струну, уши прижались. Что привлекло его в тенистом кустарнике, было непонятно. Он какое-то время еще смотрел в ту сторону и вдруг перевел взгляд на Вадима и Светлану. Секунда, и шерсть вздыбилась, по спине проскользнула дрожь, глаза загорелись, задние лапы напряглись. Послышалось громкое рычание, угрожающий звериный рык. Внезапный прыжок бросил животное к прутьям клетки. Они едва успели отскочить, показалось, что никакая преграда не сможет остановить разъяренного зверя. Волк прыгал на железную ограду, клацал зубами, лаял громко, ожесточенно. Остальные подбежали, кинулись взбесившейся стаей на стоявшего в оцепенении Вадима и Светлану. И вдруг замерли как по команде, подняли головы, завыли тонко, зловеще. Рядом отозвались гиены и шакалы, а где-то звучно загавкали австралийские собаки и местные сторожевые псы.

Гуляющие зрители всполошились, торопясь миновать опасный вольер. Даша с бабушкой и Максимом Петровичем ушли далеко вперед и не поняли причину звериной тревоги. Какое-то время еще длился этот концерт, потом все стихло. Вновь радостно щебетали птицы, ничто не нарушало гармонии природы, иллюзии первобытной райской тишины.

Неторопливо бродили по тропинкам зоологического парка, пока внучка не устала. Заглянули в летнее кафе, расположенное здесь же на территории. Вкусный ароматный шашлык и бутылка вина подняли силы и настроение. Посовещавшись, решили съездить в Луна-парк на аттракционы, а затем вернуться домой.

Всласть накатались на американских горках и каруселях. Колесо обозрения поразило видами на открывающийся простор и весь полуторамиллионный город, расположившийся на пологих холмах, уходящий высотными зданиями за горизонт. По реке мчались катера, за водными мотоциклами тянулся белый пенистый след. Груженые лесом баржи плыли по реке, скоростные «Метеоры» и «Ракеты» доставляли дачников на острова, дикие песчаные пляжи.

– А мы когда на теплоходе поедем? – спросила Даша.

– Скоро, золотко мое, – Наталья Леонидовна вопросительно взглянула на Вадима и Максима Петровича. – Вот папа с дедушкой из командировки вернутся…

– У папы же отпуск, – она с недоверием смотрела на бабушку.

– Ну и что? – пришла на помощь Светлана. – Его срочно вызывают.

– В поход? – догадалась девочка. – Опять в Сирию, с террористами воевать?

– Ах, ты какая! Все знаешь, – Вадим подхватил ее на руки. – В поход, Даша. Воевать… – невесело усмехнулся. – Вот вернемся и поплывем далеко-далеко.

– А дедушка тоже с тобой? Он же не моряк, – детские глаза подозрительно глядели на Максима Петровича.

– Дедушка отвезет меня и скоро вернется. Будет, кому тебе на ночь сказки рассказывать.

– Ух, ты! Он мне вчера про лешего знаешь, какую интересную сказку рассказал! Я долго заснуть не могла.

– А сегодня про богатыря Илью-Муромца и Соловья-разбойника расскажу, – Максим Петрович заговорщицки подмигнул ребенку. – Давай в магазин игрушек заедем, Флоре твоей домик купим.

– Ой, поехали! – захлопала в ладоши девочка. – А можно ей подружку купить?

– Ох, и хитрая ты стрекоза, – Светлана шутливо погрозила дочке пальцем.

– Ну, мама, можно?

– С дедушкой договаривайся, – улыбнулась мама. – Только не наглей.

– Я не буду. Дедушка…

Неуловимо медленно опустился вечер. На улице включились фонари, заиграла музыка в скверах и парках. Небо озарилось далеким красным закатом, аллеи наполнились фланирующей публикой. Засветились окна в ресторанах, кофейнях, вспыхнули брызгами цветные фонтаны, заработали кинотеатры и ночные клубы. Пассажиры «Клюгера» с восторгом смотрели на вечерний город, бегущие мимо торговые центры и сияющие огнями здания. Выбрались на недавно построенный Бугринский мост и, прибавляя скорость, с интересом наблюдали открывающиеся обские просторы.

Наконец уставшие, с множеством разнообразных впечатлений возвратились домой. Завтра предстояла дальняя поездка в Покровский монастырь. Уложили Дашу спать и сели обсуждать дальнейшие планы. Наталья Леонидовна со Светланой вновь всплакнули, но быстро взяли себя в руки. Правильно принятое решение вселяло надежду на благополучный исход. Верили и молились, прося милости у Господа, зажигали свечи у домашних икон.

Обсудив завтрашнее путешествие, в неослабевающем напряжении разошлись спать. Ранним утром Максим Петрович и Вадим выбирались из города, петляя по пустынным сонным улицам. Выехали на скоростную загородную магистраль и, быстро набирая ход, понеслись навстречу скрытой неизвестности.

 

                                                        Глава 7

 

«Клюгер» мчался по широкому асфальтовому шоссе. Был выходной день, и редкие встречные автомобили стремительно исчезали, отражаясь в зеркалах заднего вида. Живописные лесные массивы мелькали по обеим сторонам дороги. Утреннее солнце поднималось впереди, играя ослепительным блеском лучей. Свежий ветер врывался в открытые окна, остужая лицо плотными упругими прикосновениями. Вскоре на пути стали попадаться села и деревеньки, одиноко стоящие среди колосящихся полей. Трактора и прочая сельскохозяйственная техника пылили по обочине, направляясь к сенокосным местам.

Под Искитимом начинался пологий спуск, переходящий в длинный затяжной подъем. «Клюгер» рванулся, легко набирая обороты. Далеко на самом верху подъема показалась маленькая округлая точка. Она быстро приближалась, и вскоре можно было различить, что навстречу движется запряженная лошадью подвода с высоким стогом сена. Телега была явно перегружена, и возница шел рядом, одной рукой держась за рычаг тормоза, притормаживая на спуске и покрикивая на лениво перебирающую ногами кобылу.

Водитель «Клюгера» увидел, как телегу подбросило на ухабе. Ось подломилась, и воз завалился набок. Сено опрокинулось, рассыпавшись зеленой волной. Максим Петрович начал снижать скорость, расстояние до подводы было вполне достаточным, чтобы совершить маневр. Неожиданно взгляд остановился на разогнавшемся под горку тележном колесе, неумолимо быстро катящемся прямо на них. Скорость автомобиля была еще слишком большой, а колесо оказалось совсем близко. У водителя не осталось шансов увернуться, «Клюгер» заскрежетал заклиненными тормозами, его стало разворачивать на дороге. И тут колесо со всего маху врезалось в правый борт. Внедорожник вздыбился на асфальте, перевернулся несколько раз и вылетел за обочину. Два бездыханных тела так и остались на своих местах, пристегнутые ремнями безопасности.

 

О трагедии Наталье Леонидовне сообщила дочь Максима Петровича Анастасия, телефонный звонок раздался около полудня. Захлебывающимся от слез и горя голосом девушка сообщила, что отец трагически погиб, а Вадима в тяжелом состоянии доставили в больницу города Искитима. Ему повезло, что через несколько минут после аварии по трассе с вызова возвращалась «скорая помощь», и бригаде удалось своими силами вытащить их из покореженного автомобиля. Теперь отец находится в морге, а Вадим на операционном столе. У него перелом бедра и закрытая травма головы. Это все, о чем ей рассказали в приемном покое больницы.

Наталья Леонидовна едва смогла прошептать: «я сейчас приеду», как сотовый телефон выпал из ее обессилевших рук. Будто чем-то ударило в грудь, сердце разорвалось на куски, и острая пронзительная боль повалила ее на пол. Светлана бросилась к ней в страшном предчувствии. Положила на диван, брызгала в лицо водой, хлопала по щекам. Поняла, что произошла жуткая трагедия. Мама открыла глаза и ничего не понимая, смотрела вокруг. Затем очнулась, села, и зарыдала, запричитала тонко и обреченно. Вновь раздался телефонный звонок. Светлана торопливо схватила трубку, слушая сосредоточенно и внимательно.

Настя рассказала, что Вадиму сделали операцию, наложили гипс. С ногой будет все в порядке, но он находится в коме. Нужна специальная аппаратура для томографии и скорее всего операция на мозге, так как врачи не исключают внутреннего кровоизлияния. Сейчас состояние стабильно тяжелое, его готовят к переезду в Новосибирский институт травматологии и ортопедии. Обещают доставить к вечеру.

Она стояла оглушенная, не слыша, как в телефоне уже прервалась связь и раздаются короткие гудки. Мама плакала, закрыв лицо и раскачиваясь из стороны в сторону. Нужно было как-то успокоиться, чтобы не сойти с ума. Светлана сбегала на кухню, нашла там корвалол, накапала в стакан с водой, принесла. Та выпила, постукивая зубами о граненые стенки. Обняла невестку, и они вместе горестно зарыдали. В комнату вошла Даша, сразу догадалась о несчастье и с громким воплем кинулась к ним.

 

Максима Петровича отпевали и хоронили через трое суток после гибели. Дознаватели пришли к единодушному мнению: несчастный случай из разряда странных совпадений. Никто не виноват.

На кладбище было много народу, в основном ученые, коллеги, студенты вуза, где долгое время преподавал покойный. Наталья Леонидовна в черном траурном одеянии с трудом шла за гробом, поддерживаемая под руки Светланой и Настей. В сорок семь лет выглядела полной старухой, с глубоким надрывом переживая смерть любимого человека, крушение личных надежд и неизвестное будущее своего сына.

Вадиму сделали трудную операцию. Выполнили профессионально и грамотно, используя современные технологии. Но учитывая тяжесть полученной травмы шансов на выздоровление практически не было. Он так и не смог выйти из комы. Лишь сильное сердце и молодое здоровое тело поддерживали в нем чуть теплящийся огонек жизни. Мама со Светланой день и ночь дежурили у палаты, ждали момент, когда очнется Вадим. Или…

– Я знаю, когда он умрет, – сказала Светлана матери. Все слезы были выплаканы, эмоции выплеснуты, тянущая беспрерывная боль притупилась. Осталось тоскливое состояние, саднящая сердечная рана и печаль в душе.

– Знаю, – повторила она. – Это случится в ночь Купала с шестого на седьмое июля. Через три дня.

– Света! – горько воскликнула Наталья Леонидовна. – Как же так? Неужели ничего нельзя сделать?

– Можно, – она твердо сжала губы в бледную тонкую полоску. – Можно сделать, – в лице проявилась решительность и злость. – Нужно найти и сорвать цветок, вот что!

Мама с застывшими слезами в глазах удивленно взглянула на невестку. Она никак не ожидала такого смелого и отважного заявления. Все ее мысли были сосредоточены на спасении единственного сына. Долгими бессонными ночами только и думала, искала какой-нибудь выход, ни на что уже не надеясь. Была в церкви, там заказала сорокоуст за здравие Вадима, молила Богородицу и Николая Угодника, возопила к Создателю о даровании жизни. На исповеди была, обо всем батюшке рассказала, ничто не утаила. Доброго совета и благословения просила. Священник сокрушался вместе с ней, все близко к сердцу принял. Верить и молиться велел, к чудотворной иконе Иверской Божьей Матери, что в храме на станции Мочище съездить приложиться. Наталья Леонидовна с утра на коленях пред святым образом стояла. Каких только мольб не возносила к Царице Небесной! Вскоре и встать сама не сумела. Прихожане помогли, отвели на скамеечку, успокоить пытались. Она плакала без остановки, благодарила людей за искреннее сочувствие. Затем с трудом поднявшись, ехала в больницу к дежурившей Светлане. Лишь на ночь они возвращались домой, чтобы с утра вновь быть у реанимационной палаты.

Внучка Дашенька покой потеряла, радость детская с лица сошла, лишь горе горькое в уголках губ затаилось. Сидит перед телевизором, куклу Флору к себе прижимает да мультфильмы с серьезным выражением смотрит. Не улыбнулась ни разу с тех пор, как с отцом трагедия случилась. О дедушке Максиме узнала, только слезы пролились. Ни о чем никого не спросила, замкнулась, замолчала надолго. Видно как боль в себе держит ребенок. Подойдет к бабушке, обнимет крепко, гладит по голове, утешает. И такая жалость к ребенку, к невестке, несчастному обреченному сыну, что и сил терпеть все это не находится. Чувство подавленности и неизбежной фатальности гложет сердце, не оставляя никакой надежды.

– Что ты задумала, Света? Разве дастся он тебе, цветок этот окаянный?

– Мама, я другого выхода не вижу. Что мы еще можем сделать для Вадима? А будущий мальчик, ведь и он обречен будет. Их обоих спасать надо, времени совсем не остается.

– А как ты к цветку дорогу найдешь?

– Мы с Дашей сегодня же, немедленно уезжаем к бабушке Полине. Она в Красноярском крае, в селе Еловом живет, там наша родня по отцовской линии. Что я в тайге папоротника не найду?

– Так ведь знать надо, как пройти к нему. Далеко не каждый папоротник цветет. Ох, Света, дело это колдовское, нехорошее…

– Деньги у меня есть. Думаю, и проводник найдется. Главное цветок сорвать, а уж там я свои условия выдвигать стану. Только так с силою бесовской совладать можно.

– Да грех это великий! Нельзя с ними ни в какие контакты вступать. Пропадешь!

– Наталья Леонидовна, ну что делать остается, как Вадима спасти? За меня не беспокойтесь, я всего добьюсь.

– Хоть Дашу-то не бери с собой. Как она там будет? Пусть здесь останется.

– Нет, она со мной поедет, а вы тут, с Вадимом. Вам одной придется с ним быть.

– Светочка, береги Дашеньку и себя, – мама заплакала. – Я так боюсь вас всех потерять. Зачем и жить тогда? – она обняла невестку.

– Все будет хорошо. Вы должны верить, Наталья Леонидовна, вам же батюшка сказал.

– Да, верить. Это все, что осталось мне.

Поздним вечером она провожала внучку с невесткой на перроне вокзала. Скорым поездом до станции Крутояр, потом на рейсовом автобусе до села Еловое еще семьдесят километров. Как все выйдет, сложится, никому не известно. Но другого способа успеть изменить судьбу Вадима и будущего ребенка никто из них не видел.

Расцеловались на прощанье, обнялись горячо. Даша не выдержала, заплакала, уезжать не хотела, будто предчувствовала что-то. Наконец поднялись в вагон и вместе махали бабушке из открытого окна, пока перрон не скрылся за поворотом.

Ранним утром, немного вздремнув в купе под монотонный стук колес, вышли на нужной станции. В полдень прибыл автобус до Елового и два часа неторопливо пробирался через леса по пыльной проселочной дороге.

Село встретило свежим, настоянным на таежных травах воздухом. От густонаселенной когда-то деревни осталась всего сотня домов. Молодежь рвалась в большие города и уезжала сразу после окончания местной школы. В итоге в селе остались одни пожилые люди, да дряхлые старухи. Родные с детьми и внуками приезжали ненадолго в отпуска проведать родителей или помочь по хозяйству. Между тем в каждом дворе имелась какая-нибудь живность. Козы, коровы, домашняя птица, село не было бедным, заброшенным. Небольшой магазин да сломанная водонапорная башня, вот и все, что сохранилось от довольно крупного в прошлые времена пушного центра.

Стояла, весело сверкая луковками на солнце, невысокая церквушка, памятник древнего зодчества. Каменная, изящная, с тремя выкрашенными куполами, стрельчатыми окнами-бойницами и золоченым крестом, увенчанным витой металлической фигуркой голубя, сотканной, будто из воздуха и символизирующей Духа Святого, она удивляла стройной гармоничной красотой. Построенный в XVIII веке князьями Барятинскими во оставлении каких-то своих тяжких грехов, храм оставался нерушимым и посещаемым даже в годы советской власти. Как памятник архитектуры содержался государством, и лишь в конце восьмидесятых был окончательно передан Православной Церкви.

И тогда вновь там начались службы и молебны, был назначен настоятелем деятельный энергичный протоиерей Паисий. В те годы получилось ему собрать многолюдную паству, благодетелей и меценатов. Общими усилиями засверкал храм, заискрился молитвами верующих. Со всей округи собирались люди на богослужения, стояли всенощные литургии. Но время шло, строились в городах приходы, народ уезжал из деревень. Постарел Паисий, не просто стало по церковному хозяйству управляться. Помогали священнику прихожане и монахи, что из монастыря в Красных Сопках. Приезжали отроки, послушание исполняли, храм в порядке содержали. Когда и жителям помочь огород вскопать или крышу подлатать получалось. Благодарили работников молоком, яйцами, сметаной да овощами, а то, и птицей битой, таежной охотники делились. Так и жил Свято-Богоявленский храм села Еловое.

Родные встретили Светлану с особенной теплотой. Дядя Витя с женой давно взяли бабушку к себе и теперь жили вместе в крепком бревенчатом пятистенке. Дети выросли, разъехались кто куда. На все лето привозили малолетних внуков погостить. Даша сразу подружилась с троюродными братьями-погодками, чуть старше ее. Как вошли в избу, расположились, она, расцеловав прабабушку, тут же умчалась с мальчишками во двор.

Восьмидесятилетняя баба Поля была полна энергии и хорошего настроения. Целыми днями управлялась с коровами и огородом, смотрела за недавно родившимися телятами. Поздно вечером она, утомленная, едва успев умыться и поужинать, мгновенно засыпала, чтобы на рассвете вновь начинать день сначала. Невестка Лариса ухаживала за птицей и вела домашнее хозяйство. Дядя Витя работал на лесопилке с утра до позднего вечера и, придя домой, никак не мог оторваться от телевизора, который теперь принимал аж семнадцать каналов.

Такой жизненный уклад сохранялся десятилетиями, насколько помнила Светлана, в детстве и юности постоянно гостившая с младшим братом в деревне. Они крепко подружились с теткой Ларисой, тогда молодой красивой женщиной. Вместе играли, ходили в кино, на танцы, смеялись и обсуждали холостых сельских парней. С ней всегда было весело и интересно.

Она сразу заметила ее подавленное настроение, но не подала вида, с радостью встречая гостей. Быстро накрыла стол простой деревенской едой, налила домашнего кваса. Бабушка немного посидела с ними, выслушала нарочито бодрый рассказ внучки о городской жизни, приняла приветствия от сына и близких. Затем, улыбаясь и вздыхая, ушла до вечера в огород.

– Ну, что случилось, подруга? – тетка с тревогой смотрела в лицо. – Ты сама на себя не похожа.

– Ой, Лариса! – глаза Светланы наполнились слезами. – Такое страшное у нас…

– Ты поплачь, поплачь, не держи в себе. Сейчас легче станет, тогда и расскажешь, – она участливо обняла племянницу. Гладила волосы, вздрагивающие плечи, утешая расстроенную девушку.

Немного успокоившись, Светлана со всеми подробностями изложила историю древнего проклятья, и о том, что произошло с Вадимом и Максимом Петровичем. Лариса слушала с застывшим ужасом в глазах, беспрерывно охая, принимая близко к сердцу эту жуткую трагедию. В конце не выдержала, расплакалась, смутив и растрогав Светлану до глубины души.

– Наверно это правильное решение, – самой найти и сорвать цветок. Ведь ничего больше не остается. Какой у тебя месяц беременности?

– Третий начинается, – она с нежностью поглаживала слегка округлившийся живот. – Я уже и имя мальчику придумала – Евгений.

– Женя, Женечка… Евгений Вадимович. Красиво.

– Помоги мне, Лариса. Нужен проводник, сама я цветок не смогу найти. Деньги у меня есть.

– О, наши бабки любят деньги. Даже не знаю, Света… – она глубоко задумалась. – Есть у нас ведунья Власьевна, на дальнем конце деревни, на отшибе живет. Старая она, старше бабушки нашей, ей, говорят, сто лет давно стукнуло. Да ты помнить должна, сколько раз мимо ее избушки за ягодой в лес ходили. Я с детства ее знаю, она нисколько не изменилась за все эти годы. Живет то ли с внуком, то ли с правнуком. А может, вообще какой прохожий человек к ней прибился. Малахольный он, немой с рождения, к тому же хромой и скособоченный. Никто не знает чьего он рода, ни паспорта у него, ни документа. Василием зовут, на это имя откликается. Мычит что-то невразумительное, улыбается. Пастухом у нас в деревне всю жизнь работает. Слушаются его животные, он и отел принимает, болезни всякие у скота лечит. Но видом страшен конечно. И меня родители, и я своих детей им пугала, когда слушаться не хотели. Вообще-то он безобидный, ни от кого не слышала, чтобы кому-нибудь зло причинил.

Вот разве что к Власьевне обратиться? Больше и не к кому. Но она бабка вредная, своенравная, многим отказывает, помогать не хочет. Я, говорит, вам не Иисус Христос, я не всемогущая. Что по силе моей, то сделаю. А нет, так не обессудьте. И никакими уговорами и посулами ее не умолить. Но если возьмется порчу или дурной сглаз снять, навсегда избавляет человека от напасти.

Обыватель у нас разный, много завистливых, недобрых, только о своей выгоде мечтающих. Да в любой деревне так. Народ темный, простой, живут небогато, работают много. А тут по телевизору такого насмотришься! И кажется, будто обделенный ты, ущербный какой-то. Что мы тут кроме земли да навоза видим? А там, в городах огни горят, музыка играет, лица счастливые, радостные. И все красивые, полные сил. Понимаем же, что картинка, что проблемы там свои, еще более трудные и неразрешимые. Но вот гнетет это сельского жителя. Оттого нет радости сердечной. Варимся в собственном соку, сплетничаем, косимся друг на друга, ревнуем: у кого дети лучше живут?

– Лара, когда к Власьевне пойдем? – Светлана воспрянула духом, прониклась доверием к незнакомой ведунье. Вновь забрезжил лучик надежды, вновь появилось желание двигаться навстречу хоть какому-то исходу. Было невыносимо сознавать, как быстро уходит время, как сокращаются минуты жизни любимого мужа, как обреченно рождение сына. Она понимала, что иной возможности повлиять на судьбу у нее не будет. Не останется ни времени, ни сил.

– Да вечером и пойдем. Только возьмется ли она, вдруг не сможет помочь? Ты деньги с собой возьми. Хотя, если что не так, никакие деньги не помогут.

 

                                                        Глава 8

 

Накормив и уложив спать набегавшихся внуков и Дашу, оставив дремлющую бабушку с дядей Витей у телевизора, Лариса со Светланой отправились на дальний конец деревни к старой ведунье. Село притихло после прохождения стада, в воздухе еще витала пыль, поднятая копытами животных. Жители, управившись с домашней скотиной, топили бани, готовились ужинать и смотреть телепередачи. Многие собирались на завалинках, обсуждали новости, рассказывали друг другу разные небылицы. Светлану узнавали, здоровались, интересовались семейной жизнью и городскими событиями. Приходилось ненадолго останавливаться, приветствовать людей, отвечая на простые искренние вопросы улыбаться и шутить.

Наконец выбрались на окраину, оставив позади любопытных участливых сельчан. Проходили мимо брошенных домов, заросших лебедой огородов. Вокруг, вплотную приблизившись, стояла тайга, наступая на деревню молодыми кустарниками и низкорослыми пихтовыми побегами. Гнус, мошкара гудели над головой, жаля болезненно и немилосердно. Совсем рядом в лучах заката сияла золоченым крестом нарядная выбеленная церквушка. На фоне безоблачного неба казалась невесомой, воздушной, будто парящей над землей.

Из ограды вышел и направился навстречу молодой высокий инок в черной скуфейке и длинном подряснике. На поясе висела небольшая баклага для воды и холщовая сума для подаяния. Негустая курчавая бородка вилась по скулам, светлые глаза смотрели открыто и радостно. Поравнявшись с женщинами, монах остановился, молвил с поклоном:

– Мир вам, сестры.

– Спаси Господи, – закрестилась Лариса. – Вечер добрый.

– Добрый, матушка, – он осенил себя крестным знамением.

– Благословите, батюшка! – женщина низко склонила голову.

– Бог благословит, – перекрестил размашисто, взглянул на Светлану и, улыбнувшись в усы, зашагал дальше.

Она стояла, с удивлением наблюдая за удаляющимся иноком. Что-то знакомое показалось в его облике, давно забытое и сладостное.

– Не узнала, Света? Это же Мишка, ухажер твой. Лет пятнадцать прошло, как вы с ним на завалинке целовались да обнимались.

– Точно, это же он! Я сразу и не поняла. Как изменился парень, – она с изумлением, еще не веря себе, вспоминала свою первую девичью любовь. Миша был старше ее на три года и казался тогда совсем взрослым мужчиной, красивым и сильным. Лез в драку по любому поводу и всегда побеждал. Был заводилой всяких шалостей, целыми днями и ночами носился на грохочущем мотоцикле. Многие девушки мечтали дружить с ним, но он почему-то выбрал именно ее. Наверно потому, что она была городская. Светлана видела в нем доброго и справедливого героя, влюблена была по уши. Ничего серьезного у них так и не случилось, но целоваться он ее научил. Она забывала про все на свете и уносилась в облака, когда их губы соединялись в жарком касании.

Лето быстро прошло, его призвали служить в армию. Обещал писать ей, но она, ни строчки не дождалась. Уже потом, став старше и повзрослев, вспоминая его, Светлана поняла, что Михаил относился к ней как к маленькой забавной девочке, еще не готовой к глубоким отношениям. И наверняка он не испытывал недостатка в женском внимании. Позже она оценила его великодушную не настойчивость. Но жизнь не стояла на месте, она окончила школу, потом институт, встретила Вадима... Эти яркие летние эпизоды остались в памяти чудесной, немного грустной страницей, как воспоминания об ушедшей навсегда счастливой юности.

– Да, у него судьба непросто сложилась. В нулевые годы в Красноярске рэкетом занимался. Бригада у них была сильно уж криминальная. Там чего только не было. Весь город в страхе держали, коммерсантам житья не давали. Да все друг с другом воевали, между собой. Не знаю, что там у них произошло, а только кого постреляли, кого в тюрьму посадили. Уж сколько они душ загубили, то никому неведомо. Мишка с женой и сыном куда-то за границу уехал. Лет пять ничего не слышали о нем. Потом узнали, что семью его в доме в Испании сожгли, пока он где-то по своим делам ездил. Отомстили братки. Здесь мать померла и бабушка, а о нем ни слуху, ни духу. Одна сестра осталась. Отец их еще в детстве бросил, уехал на заработки, да и пропал. Писал, что встретил какую-то женщину. Сначала деньги присылал, потом перестал. Ну, а как родные умерли, сестра его и дом продала. Уехала в город, там, говорят, жилье купила и замуж вышла. А Мишка все скитался по свету, да вот четыре года назад в монастыре в Красных Сопках объявился. Отрекся от прошлой жизни и всего мирского, послушником стал. Видно грехи замаливает. Люди о нем много хорошего говорят. Сюда частенько приезжает, Паисию церковные службы справлять помогает. И бабкам старым, что одни остались. Мягкий, отзывчивый, его и не узнать теперь, вот как в монастырях люди меняются. Имя взял новое, монашеское: инок Варфоломей. Все, прошлое вычеркнул навсегда.

– Вот значит, какая у него судьба, – Светлана задумчиво шагала по пыльной дорожке. – А только не к добру это.

– Что не к добру? – не поняла Лариса.

– То, что мы священника на пути встретили. Плохая примета, – личные проблемы навалились всей тяжестью, отодвинув размышления о монахе. Мысли о лежащем при смерти Вадиме наполнили душу. В глазах блеснули слезы, крик отчаянья замер в груди, сердце содрогнулось от тягостного чувства. Она едва слышно застонала, вспомнив предсказанную судьбу своего будущего сына.

 

Избушка Власьевны выходила окнами на небольшой, затянутый ряской и тиной пруд. Старый дом врос в землю покосившимися стенами, бревна рассохлись, почернели от времени, крыша кое-где провалилась, лопнувшая черепица просвечивала рыжими пятнами, из печной трубы тонкими сизыми клубами шел запашистый дым сгорающих поленьев. За едва освещенными оконцами метались странные косматые тени, исчезающие и тут же появляющиеся вновь. Скорее всего, это была игра огня в печи при открытой заслонке, но впечатление создавалось жутковатое.

Солнце давно ушло за горизонт, сумерки сгустились, пряча очертания берега пруда и приближая линию леса. В небе зажглись первые звезды, а в осоке, среди цветущих кувшинок начиналась ночная жизнь. Громкое кваканье раздавалось со всех сторон, сливаясь с писком комаров и назойливым стрекотом сверчков.

Вдруг загремела цепь, крупный лохматый пес преградил дорогу. Вглядывался настороженными глазами, тихо угрожающе рычал. Спутницы остановились, боясь сделать следующий шаг. В это время открылась дверь, и странное скособоченное существо вышло на крыльцо. В руках была полная миска собачьей еды. Раздалось журчащее шипение и гортанный клекот, мужчина звал собаку. Пес, радостно виляя хвостом, кинулся к хозяину. Женщины загомонили, замахали ему и человек обратил на них внимание. Нелепая гримаса исказила лицо, когда он улыбнулся, с утробным мычанием открывая калитку.

– Привет, Василий! – Лариса дружелюбно поздоровалась. – Бабушка дома?

Тот радостно закивал, жестами приглашая гостей. Пока те шли к дому, пес поднял голову и не сводил с них напряженного взгляда. Но хозяин рыкнул, и собака вновь принялась за еду. 

Поднялись на крыльцо, отворили заскрипевшую дверь. Сначала увидели лишь зыбкий туман, да ощутили терпкий запах неведомых колдовских трав. Невысокая старуха, иссохшая, будто черствый еловый корень, готовила пахучее варево, непрерывно помешивая в чугунке густую тягучую смесь.

– Здравствуйте, бабушка Власьевна! – Лариса вежливо склонила голову, глядя на необычно одетую ведьму. Ветхая цветистая юбка, вылинявшая кофта и повязанный узлом вверх платок, крупные золотые серьги да перстни на пальцах делали ее похожей на цыганку. Изрезанное морщинами лицо, сухой крючковатый нос, едва заметная полоска губ, пучок волос, торчавший из бородавки на щеке, выглядели отталкивающе и безобразно. Но взгляд синих глаз лучился необъяснимым светом, завораживая и пугая одновременно.

– Проходите, голубицы. За стол садитесь, – она махнула рукой в направлении колченогой дубовой столешницы. – Васька, посуду неси! – громко крикнула. – Да стаканы хрустальные для дорогих гостей.

Тотчас на столе появились тарелки и странной формы бокалы из тонкого резного стекла.

– Откуда у тебя такая красота, бабушка? – Лариса с удивлением и восхищением разглядывала бокалы.

– Вещь старинная, цены немалой, – отозвалась ведунья. – Заговор на них лежит. Кто разобьет и трех дней не проживет.

– Шутите? – Лариса на всякий случай убрала руки. – Может простые стаканы взять?

– Шучу, девонька, – бабка смеялась одними глазами. – Это мне из города женщина привезла лет сорок назад. Все с хворью грудной маялась, хрипело у нее там, булькало что-то. Помогла ей, до сих пор живая.

– А мы по делу к Вам пришли, – Светлана со страхом и надеждой смотрела на Власьевну. Она никогда не встречалась с гадалками и чувствовала себя неуверенно. – Мне помощь нужна, – слезы помимо воли закапали из глаз.

– Да вижу, – бабка недобро сверкнула очами. – На сносях верно?

– Да, но не в этом дело.

– Как же не в этом, когда в этом. Проклятие в чреве носишь.

Светлана громко ахнула, подскочила на табурете. Непонимающим взглядом уставилась на старуху.

– Сядь! Такое никуда не спрячешь, – видно по глазам. Ты не беспокойся, вины там нет твоей. А вот о стремлении чудном, непонятном, расскажи, поведай бабушке тоску свою смертную. Но только после трапезы давайте, у меня Васька голодный сидит.

Мужчина, присевший на низкой скамеечке у порога, замотал головой, достал из-за голенища сапога оловянную ложку. Покрытое редкой растительностью лицо исказилось в уморительной улыбке, морщины разгладились, и стал понятен примерный возраст Василия, около семидесяти лет.

Бабка рогатым ухватом подцепила чугунок, опустила на стол. Несмотря на старость и кажущуюся немощь, на самом деле была крепкой и работоспособной. Достала из шкафа четырехугольную бутылку с затейливой резьбой по бокам. Вытащила притертую стеклянную пробку, разлила по бокалам зеленоватое снадобье.

– Пейте, молодицы. Здоровья, – кротко кивнула и выпила. Василий последовал ее примеру.

Светлана и Лариса с сомнением принюхались, не решаясь сделать глоток. Зелье пахло резко и приятно, со дна поднимались пузырьки. Власьевна с улыбкой наблюдала за ними.

– Опасаетесь, девоньки? Это вино по старинному рецепту. Еще прабабушка готовила, мне завещала. Если раз в неделю его потреблять, до ста лет доживешь в здравии и веселье. А чаще нельзя, лихоманка сгубит быстро.

– А как же?.. – Светлана указала на свой живот.

– На пользу плоду твоему будет. Вы слушайте бабушку… – глаза старухи засверкали, заиграли искрой. Вообще показалось, будто помолодела она, годов тридцать сбросила.

Они посмотрели друг на друга и медленно выпили холодный освежающий напиток, лишь в конце задохнувшись от немалой хмельной крепости.

Бабка черпаком наложила в тарелки каши из чугуна, подала черный рассыпчатый хлеб.

– Ешьте ядрицу ячменную. Никакого мяса не надо. Вот в чем сила, вот где здоровье богатырское. Я ее конопляным маслицем приправила, да медом таежным для сладости.

Каша и впрямь оказалась вкусной и полезной. Легкие мягкие зерна сами собой таяли во рту. Голова чуть кружилась от выпитого вина, томное тепло разливалось по всему телу. За окном совсем стемнело, и Власьевна зажгла керосиновую лампу. Комната осветилась тусклым мерцанием.

– А у вас разве электричества нет? – Лариса с удивлением оглядывала бедную обстановку жилища.

– Было раньше, да отрезали, когда народ разъезжаться начал. Вокруг нас почитай на километр никого не осталось, одни мы тут с Васей. Да мне что надо люди привозят, у меня все есть.

– А правда, что вам сто лет?

– Сто восьмой пошел. Зажилась я на белом свете. А Господь не принимает. Чуда от меня, покаяния ждет.

– Ничего себе! А вы сможете нам помочь?

– Чего вам надобно, девицы-красавицы?

– Найти цветок полуночный. Место указать и проводить до него.

– Ишь чего захотели! – бабка поднялась, поставила на стол старый закопченный чайник. Налила в чашки ароматного чая, настоянного на лесных травах, глянула сердито и строго:

– Пейте. А про эту затею забудьте.

Светлана оцепенела от неожиданно резкого отрицательного ответа. Казалось, рушится последняя надежда, навсегда уходит и так призрачный шанс хоть как-то повлиять на роковую клятую судьбу. Она почувствовала, как замерло сердечное биение, угасающие блики пляшущего огня растворились в кромешной тьме, звуки отдалились и исчезли. Закатив глаза, девушка неуклюже сползла на пол. Лариса едва успела подхватить под руки, и они с Василием посадили ее на лавку, прислонили к стене.

– Ах, немощь ты городская, – Власьевна, зачерпнув ковш воды из ведра, с размаху плеснула в лицо Светлане. – Как барышня-дворянка в обморок свалилась.

– Зачем же так, бабушка? – Лариса шлепала племянницу по бледным щекам. – Разве можно?

– А вы как хотели? Задумали дерзкое, греховное сотворить, а я с вами церемониться должна?

– Да нет у нее другого выхода! Потому сюда и пришли, времени совсем не осталось, – Лариса с отчаянной мольбой глядела на ведунью. – Помоги, Власьевна!

Светлана очнулась, зашевелилась, села прямо, удивленно оглядываясь по сторонам. Она не поняла, что произошло с ней. Но тут память вернулась, и вспомнилось все. Слезы полились ручьем, горькие рыдания сотрясли плечи. Лариса обняла, прижала к себе, зашептала утешительные слова, с укором глядя на Власьевну. Та вскинулась и недовольно прикрикнула:

– Ты на меня глазами-то не сверкай! Рассказывай, что случилось.

И тетка, успокаивая вконец расстроенную племянницу, тщательно подбирая слова, стараясь ничего не забыть и не пропустить, объяснила бабке историю родового проклятья. Светлана тихонько всхлипывала, иногда вставляя уточняющие фразы. Василий притаился в темном углу и оттуда смотрел на взволнованных женщин. Ведунья слушала внимательно, хмурила редкие седые брови и беспокойно крутила головой. Вдруг керосиновая лампа зачадила, замигала, язычок пламени подпрыгнул за стеклом и погас. Раздалось шипение, комнату заволокло едким дымом. Все погрузилось во мрак, лишь окоем заслонки печи тлел малиновым контуром.

– Бесится чертовка. Знать не по нутру ей наша встреча, – пробурчала Власьевна, будто обрадовалась чему-то. Достала толстый свечной огарок и, открыв заслонку, от уголька зажгла фитилек. Стало светло и не страшно.

– Что это было, бабушка? – Светлана немного успокоилась, слезы высохли на щеках.

– Плутовка твоя бедокурит. Не хочет своего решения менять, знак подает.

– Какой знак?

– Какой, какой? Конкретный и очевидный, вот какой. Это для меня сигнал.

Василий кинулся к старухе, стал что-то громко и жалобно мычать, показывая руками на испуганных женщин.

– Сядь, Васька! Сама разберусь. Не твоя забота, – она отвернулась и, склонившись над горящей свечой, отрывисто и жестко стала произносить какие-то странные неведомые слова, с каждой минутой понижая и понижая голос. И вот почти не слышна речь, лишь приглушенное бормотанье да жуткая ломаная тень на потолке и стене. Трясущаяся голова склоняется все ниже и ниже, будто силится увидеть что-то в трепещущем пламени, получить ответ от духа огня, разгадать тайный магический смысл, проникнуть в суть старинного заклятья.

Все это продолжалось довольно долго, казалось, время замерло, а пространство сжалось до размеров этой маленькой ветхой избушки. И не осталось ничего, лишь старая колдунья да мерцающая свеча. Огонек стал сжиматься, быстро угасать, превращаясь в еле заметную тлеющую искру. И вдруг полыхнул гигантским огненным шаром, заполнив собой свободное пространство, но сразу упал, затеплился ровно и сильно. Власьевна с опаленными бровями, розовым помолодевшим лицом резко обернулась к гостям. Куда-то исчезла безобразная бородавка с торчащим пучком черных волос, губы налились, щеки разрумянились. Глаза сверкали яростно и беспокойно.

– Ну что, касатушка? – она открыто и прямо взглянула в лицо Светланы. – Может, и я через тебя спасусь? И Васеньке моему место в небесных чертогах отыщется?

– Бабушка! Неужели поможешь? – она радостно бросилась обнимать старуху, с удивлением чувствуя, что сжимает в объятиях не иссохшую закостенелую мумию, а вполне гибкое и упругое тело.

– Рано радоваться, бойня нешуточная будет. Выдержишь ли, дева невинная? Ведь на погибель идешь. Кого ты встретила сегодня?

– Монаха одного знакомого, – смутилась Светлана. – Ой, а вы откуда…

– Монаха… – пробурчала Власьевна. Ты помни, встречу-то, – добавила загадочно. И тут же, не давая опомниться, заявила:

– Дорого это обойдется. Сто тысяч рублей сейчас, и еще пятьдесят после того, как цветок сорвешь. Знай: ты не можешь ошибиться, есть только один шанс. Я помогу, но все будет зависеть от тебя одной. И моя судьба в твоих руках... – вновь таинственно добавила она.

– А почему так дорого, бабушка? – спросила Лариса. Деньги для деревни были огромными. – Зачем вам столько?

– А это не мне нужно. Я и так свой век доживу, а на похороны у меня давно припасено. Это ей нужно, – она кивнула на Светлану. – И тебе, кстати, – произнесла непонятно. – Плата деньгами это жертва, бескровная жертва, между прочим. Иначе что ты в чародействе на алтарь положить сможешь? Душу свою грешную или плоть никому не нужную? А то, может, чувство сердечное в залог оставишь? Иль агнца-младенца, кровиночку единоутробную? Вот если нет денег, тогда именно так в ведовских делах чего-то для себя добиться можно.

– Я согласна, у меня есть сто тысяч. Мы ведь в Крым собирались, – словно оправдываясь, она достала из сумочки пачку банкнот. – И дома еще тридцать осталось. Не знаю только где остальные взять.

– Найдешь, – твердо заявила Власьевна, пряча деньги куда-то под юбку. – Родственники помогут, – кивнула в сторону Ларисы.

– Поможем, – та виновато опустила глаза. – Лишь бы все получилось.

– Об этом ты у племянницы спрашивай. А сейчас домой иди. Завтра вечером она с Васькой в лес пойдет. На это время здесь останется, на улицу выходить нельзя. Послезавтра, как солнце сядет, сюда беги, заберешь ее.

– А как же Даша? Как она без меня будет? – Светлана никак не ожидала такого поворота.

– Не знаю, – решительно отрезала старуха. – Но никуда тебя не отпущу.

– Да не волнуйся, Света, я найду, что сказать, – Лариса поднялась и подошла, обняла племянницу. – Ты себя береги, про Вадима с ребенком думай. Я приду за тобой.

Светлана вновь заплакала. Казалось, будто что-то последнее родное и близкое уходит из ее жизни. Не остается никого рядом, только старая бабка да немой и скособоченный Василий, наблюдающий за их прощанием. Сможет ли она когда-нибудь увидеть дочь, мужа, родителей? Сможет вернуться домой? Черная тоска, печаль и тревога, нахлынули разом. Она закрыла лицо, тяжело опустилась на стул.

– Ну, все, давай иди уже, – бабка бесцеремонно вытолкала Ларису за дверь. – Васька, собаку привяжи!

 

                                                        Глава 9

 

Светлана сидела за столом и мелкими глотками прихлебывала крепкий ароматный чай. На душу легла неодолимая тягость, она понимала, что делая такой выбор, не остается пути назад. Счастливая беззаботная жизнь виднелась далеко в прошлом. Будущее смотрело в глаза тревожной неизвестностью и гнетущими сомнениями. Она не верила в себя, остро чувствуя бессилие перед начертанной судьбой. Хотелось зарыться лицом в подушку и рыдать от разъедающего сердце отчаяния. Забрать Дашу и бежать отсюда прочь.

В памяти возник образ ее загорелого полного сил мужа. Тот миг встречи из дальнего похода, блеск орденов и праздничные лица моряков. Их жаркие объятия, сияющий полет воздушных шаров, украшенные флагами корабли на рейде…

И все сменилось видением больничной палаты. Вадим в бессознательном состоянии с капельницами и кислородной маской. Мерцающие приборы, писк многочисленных датчиков, медсестра в застегнутом на все пуговицы халате, неразговорчивые, разводящие руками врачи-профессора. Наталья Леонидовна, сокрушенная горем, разбитая трагедией и непонятно как держащаяся на ногах. Даша, замкнувшаяся, повзрослевшая, со скорбными детскими глазами.

Горький ком застрял в горле, слезы капали в чашку, смешиваясь с кружащимися чаинками. Но постепенно проходила слабость, горячий чай живительной волной разливался внутри, приносил успокоение. Власьевна убирала со стола, подкидывала поленья в печь, часто взглядывая на нее, видно оценивая состояние.

– Жарко как, бабушка! Куда вы так натопили?

– Еще жарче будет. Сейчас мыть тебя стану, телу очищение делать.

Вошел с улицы Василий, замычал о чем-то, указывая наверх. Бабка выглянула в окошко. В ночном небе пугая размерами, застыла полная кроваво-красная луна. Блеск звезд померк на фоне столь необычного явления. Тишина и покой укрывали землю и оттого близкий лес, камыши на берегу пруда казались волшебными, скорыми и зловещими предвестниками бесовского праздника Купала. Власьевна долго с интересом рассматривала столь живописную картину, потом резко обернулась, задернула занавески:

– Чего ты всполошился? К дождю это. Завтра ливень и гроза будет. Принеси еще два ведра воды, да дров захвати. И спать иди.

Василий замотал головой, вышел. Принес, что велено и отправился на другую половину дома. Бабка поставила ведра на печь, вытащила из чулана жестяное корыто.

– Раздевайся, – приказала Светлане. – Одежду здесь оставь, она тебе не понадобится.

Девушка сняла платье, нижнее белье, аккуратно сложила. Опустилась на табурет, робко прикрываясь руками.

– Справная молодица. Жизненного, женского много в тебе, дети добрыми и здоровыми будут. Но дух свой крепить надо, – Власьевна со всех сторон придирчиво осмотрела ее. – Меня не стесняйся, подними руки, – ведунья трогала грудь. – Только на одного молока хватит, следующего уже не выкормишь, знай. Другая мамка нужна будет.

Светлана молчала, смущенная бабкиной бесцеремонностью. Но не было ощущения стыда, неловкости. Она понимала важность момента и во всем подчинялась строгой старухе. Та встала позади нее, вытащила заколки и шпильки. Густые волосы рассыпались по плечам. Власьевна старинным черепаховым гребнем начала медленно и осторожно расчесывать длинные вьющиеся пряди, произнося скороговоркой непонятные приворотные слова. Голос срывался в едва различимый шепот, затем повышался до обычной громкости. После вновь переходил в странное бесконечное шипение. Волосы под гребнем искрились фиолетовыми змеями, потрескивали, мерцая статическим электричеством. У Светланы помимо воли закрывались глаза, тихое блаженное состояние охватывало размякшее тело, кружило, дурманило голову. Забывалось обо всем плохом, трудном. Мысли растворялись, пульсируя созвучно с колдовскими речениями. Прочь уносились проблемы, житейская суета, наступал долгожданный покой. Мигающие импульсы возникали в мозгу и тут же исчезали, затихая угасающим эхом. Состояние приятного забытья и томной неподвижности пьянило сознание, усмиряя стук пылающего сердца. Ощущение сладостной неги размягчало плоть, а внизу живота, там, где зарождалась новая жизнь, отзывалась трепетным биением крохотная живая сущность. Это было таким необычным, особенным и нежным, что хотелось навсегда сберечь желанное чувство единения матери и ребенка. Ничего подобного при беременности Дашей она не испытывала. Из забытья вывел скрипучий голос Власьевны:

– Очнись, золотце! Время омовения, – бабка усадила ее в наполненное водой корыто. Опрокинула склянку пахучего снадобья, и вода радужно забурлила пузырями. Добавила кипятка из ковшика.

– Горячо, бабушка!

– Терпи. Так надо, – подлила еще.

– Ой! – Светлана не могла терпеть, вода жгла бедра, живот.

– Все, все, – Власьевна тщательно взбивала пену. – Сейчас привыкнешь. – Из стеклянного пузырька налила себе в ладони яркого золотистого средства и стала втирать в волосы девушки. – Вот из яичных желтков тебе шампунь. Яйца перепелиные, свежие. Если к ним толченый корень тысячелистника добавить, никакие немощи волосу не страшны. Густыми, сильными и красивыми расти будут. А сухие тертые цветки пижмы туда растворить, так молодость и здоровье на много лет с тобой останутся.

– Откуда вы все знаете?

– А у меня в роду все травники да знахари были. От прапрабабушки идет у нас по женской линии. И долголетие и знания тайные ведовские.

– Вы людям помогаете, лечите?

– Конечно, помогаю. На вашу медицину надежды никакой. Чего она может? Только резать да таблетками травить. Тут в самый корень болезни зреть надо, а не последствия исправлять. Ведь причина обычно глубоко спрятана. Недуги да хвори – плод поступков греховных, а то, бывает и помыслов. Душу-то себе грязью вымажут, сердце ненавистью переполнят, завистью изойдут, вот и результат.

– Как же это происходит? – Светлана с наслаждением ощущала, как серебристая пена щекочет плечи. Власьевна, засучив рукава, мягкой мочалкой старательно терла спину, подливая горячей воды.

– А так и происходит. Люди ко мне с добром, с трудностями, немощами своими приходят, а я им разум, сущность духовную очищаю, пятна, скверну словом отмываю, заклятиями древними кривду спрямляю. Но не каждому помочь могу, далеко не каждому. Бывало, придет к тебе человек, а на нем и места живого нет, мертвечина одна и тлен. Сгнило все внутри, одни лишь струпья да язвы от дел невиданных, злодейских. К такому и прикоснуться-то страшно.

– А вы в бога верите?

Власьевна вздрогнула, остановилась. Рука с мочалкой опустилась, струйка мыльной воды пролилась на пол. Она в раздумье помолчала, затем произнесла глухим голосом:

– Верю, девонька. Верю… Я ведь в крещении раба Божья Елена, – она похлопала по плечу. – Встань, голубушка.

Светлана поднялась в корыте, и бабка стала мыть ей ноги, живот. Обмывала со всех сторон, споласкивая теплой чистой водой.

– Меня Паисий в церковь не пускает, боится, что я прихожан смущать буду. А мне много и не надо. Пройду мимо, на купола и кресты, на голубка витого взгляну, вот и все. Бог, он ведь всегда с нами. Кто-то принимает его, кто-то нет. Некоторые борются, что-то себе доказать пытаются. Глупые создания, не понимают, что Господь и есть благо. Все каких-то выгод, власти, счастья ищут. И я такая была…

– Ой, Власьевна, расскажите о себе! – Светлана стояла чистая, нагая, будто светящаяся изнутри.

– Давай воду выплеснем за порог. И еще раз омыть тебя надо.

Они вдвоем доволокли корыто до входной двери. Открыли и разом опрокинули. Вода с шипением полилась с высокого крыльца. Вернулись в горницу, и бабка опять налила кипятка. Чуть разбавила студеной водой из колодца, и девушка вновь погрузилась в эту своеобразную ванну. Ведунья вспенила воду, взяла мягкую губку. Подлила чего-то черного, пахнущего скипидаром и дегтем.

Долго молчала, раздумывая, стоит ли делиться сокровенным. Перед глазами вставали живые картины прошлой жизни, далекие воспоминания о былых благословенных временах.

– Так вот, красавица. И я когда-то молодой была. Страсти бурлили нешуточные, устали не знала ни в работе, ни в любви. Делала, что хотела, парней с ума взглядом одним сводила, у ног валялись, любые мои желания исполнить рады были. Слава обо мне нехорошая шла. Мы тогда не здесь, в другом селе жили. Да только сделать ничего не могли. Я всех, кто мне понравился, кого хотела, брала без спроса и всякого возражения. Упивалась могуществом, силою своею колдовской. И мама, и бабушка предупреждали, что не кончится это добром. Батюшка меня образумить пытался, один раз даже кнутом в сарае отхлестал. А только не слушалась я, не принимала близко опасения родных.

И тогда замуж выдать меня придумали. Нашли жениха видного из семьи богатой. Родители его до революции золотой прииск держали, после в Маньчжурию с атаманом Семеновым бежали. А тот здесь за кладами спрятанными присматривал, хотел с оказией все в Китай вывезти. Только не глянулся он мне, не желала я мест родных покидать. И гулять хотелось, уж больно сладостно это было, на чувствах играть. Пока не случилась из-за меня поножовщина страшная. Трое парней калеками остались, двоих на кладбище снесли. Я в город подалась, гнева людского испугалась. Там на суконной фабрике швеей-мотористкой трудилась, в общежитии жила. От поклонников отбоя не было, да только уже не так радовало это. Взрослее стала, осмотрительней. Сама не заметила, как влюбилась в военного одного, представителя наркомата обороны. Его Николаем звали, он у нас на фабрике в длительной командировке был, крупный такой, высокий. Как ни старалась привлечь его к себе, все будто о стену каменную. А я так и взбесилась будто. «Все равно моим будет!» – сама себе поклялась. Всю силу свою на кон положила, душу измочалила, помощи у духа нечистого просила. Сдался Николай, не устоял.

Какая у нас страсть была!.. Он с ума сходил, я просто таяла в его руках. Такие острые яркие чувства мало кому доступны. А мы просто купались в них, готовы были неделями не вылезать из постели. Все это подогревалось снадобьями заветными, да ягодой приворотной. Он про то не знал. Ласковый, будто теленочек, жаркий.

Когда закончилась его командировка, уехал служить на границу. Признался, что у него жена и двое детей. Но я-то знала, что никуда он от меня не денется. Писал письма заказные, длинные, встречи желал долгожданной. Вскоре вернулся в наш город, и все закрутилось по-прежнему. Но мне этого было мало, поставила условие жесткое: или я выхожу за него замуж, или… Он надолго пропал, а потом прислал телеграмму. Звал к себе на границу в военный городок. С женой развелся, детей бросил. Все ради меня.

А мне видение было: нельзя за него замуж выходить, несчастье будет. Да только сама не могла без него жить, без ласки его, глаз ясно-голубых, без рук нежных и чутких. Бросилась к нему, ни о чем думать не желала, всем жертвовать готовая была, лишь бы всегда рядом быть.

Расписались с ним, и стала я женой командира. Весь гарнизон на свадьбе гулял, я будто королева на балу. Офицеры с меня глаз не сводят, начальники на танец пригласить в очередь выстраиваются. Да только не смотрю ни на кого. Вот он мой Коленька ненаглядный, любовь единственная, неповторимая. Счастлива была до самого края.

А годы шли. Мне уже за тридцать далеко, а детей все нет. И стала я духа о ребенке молить, мужа зельем особенным поить. Ровно через полгода понесла, почуяла во чреве жизнь зарождающуюся. Великая радость у нас была, ждали мальчика пригожего, синеглазого.

Тут война началась, бомбежки страшные. Николай со своим гарнизоном одними из первых бой приняли. Нас, гражданское население, эвакуировали. Где поездом, а где пешком шли с трудом пробираясь на восток. Немец наступает, следом танки грохочут, мотоциклисты. В перелесках прятались, ягодами да грибами питались, к своим в тыл продвигались. Вышли с горем пополам к Витебску, там эшелон с ранеными в Сибирь шел. Я к начальнику поезда, возьмите мол. А живот уже большой, заметный. Взяли меня санитаркой за ранеными глядеть, воду греть, бинты стирать, да перевязки делать. Вот тут я и развернулась. Пока ехали с задержками, четыре недели до Новосибирска добирались, я многих на ноги поставила. На бесконечных перегонах по несколько суток стояли. Так я в поля бегу лечебные травы собирать, в лесу полезные коренья выкапывать. Затем все в ступке толкла, друг с другом смешивала, бойцов отварами поила, на раны припарки делала. Начальник-военврач мне благодарность выразил, сокрушался, что оставить не может.

Когда приехали на конечную станцию, всех по госпиталям развезли, я в село к родителям отправилась. Отец и бабушка уже умерли к тому времени, мама одна осталась. Детей, кроме меня больше не было. Как увидела мой живот сразу в крик: ты что наделала, кого миру явить вздумала? Объяснила, что не будет нормальным ребенок, что урод в лоне обретается. Я в слезы, не верю, что от Коленьки моего ребенок ненормальный родится.

А вскоре похоронка на него пришла. Погиб смертью храбрых, защищая отечество. Взвыла я белугой, от горя на стену лезла, с сильным жаром в постель слегла. Так тяжко, так горестно сердце сокрушалась! Тут срок рожать подходит, а я в бреду мечусь горячечном, света белого не вижу. Мама роды принимала, так двенадцать часов не хотело выходить чадо. Я от дикой боли изошлась, кричала страшно, смерть призывала от мучений меня избавить.

Да только кончилось все разом. Заскулил ребеночек, забил ножками. Завязала, обрезала пуповину мама, и тут увидели мы, что мальчик скособоченным родился, с травмой родовой. Припал жадно к груди моей, глаз не открывает. Испугались мы, думали, слепым родился. Оказалось немой и хромой к тому же. Я, как и хотела Васенькой его назвала. И таким он для меня желанным, родным был, столько я сходства с мужем своим любимым видела, что на остальное внимания не обращала. Знала: кара это за грехи мои. За блуд и гордыню, за то, что разлучницей для многих стала, сколько людей ради собственных услад несчастными сделала! И приняла я это наказание жестокое, приняла смиренно и безропотно. Поняла, крест это всей моей жизни и не будет избавленья до конца последних дней.

Власьевна нахмурила брови, низко опустила голову. Видно было, как непросто даются ей воспоминания.

– А потом что? – Светлана слушала затаив дыхание, искренне сопереживая злополучной ведунье. – Разве ничего нельзя было сделать? Хотя бы немоту или хромоту исправить?

– Нет, девонька. Я и по врачам его возила, и к костоправам. Нельзя трогать, так сказали. Родовые травмы дело серьезное. Они за жизнь разгульную даются, за распутство. За то, что берешь тебе не принадлежащее, а других страдальцами делаешь. За твои наслаждения дитё расплачивается. И чем ниже падение, тем страшнее кара, то закон строгий. Я, несмотря ни на что Васеньку и читать и писать выучила. Слышит он хорошо, все легко понимает. Пока на фабрике работала, он со мной жил. И в комнате приберет и обед сготовит. В школу не брали, так я его к одной торговке на рынке пристроила молочные бидоны да банки со сметаной носить. Мальчишка он крепкий, сильный был, весь в отца своего. Мама к нам приезжала, без слез на него смотреть не могла, меня за прошлое укоряла. К себе забрала в деревню, трудно ей там с хозяйством управляться. Найди, говорит, себе мужика, все старость не одной встречать. Мне тогда уже под пятьдесят было. Случались кавалеры конечно, но не трогали сердце, не зажигали огня. Хоть и нравилось головы кружить, но с женатыми не связывалась больше.

А тут и люди прознали о чародействе моем. Со своими горестями приходить начали. Стала я им помогать по силе своей. Благодарили кто чем, как могли, жили бедно совсем после войны.

Привязался ко мне бухгалтер пожилой, одинокий. Все замуж звал, в любви до самого гроба клялся. Да не рассчитал возможностей своих. Я-то когда в раж, исступление плотское войду, ни пощады, ни милости не даю, обо всем на свете забываю. В неистовстве до буйности, до беспамятства себя довожу, мужчину всего наизнанку выворачиваю, по несколько часов кряду в упоении безумном нахожусь. И не сдюжил он, в первую же ночь сердечко не выдержало. Лежит в моей постели неживой, остывший.

Что потом началось! Все на меня ополчились, на фабрике коллективное порицание, презрение всеобщее. Укатала, мол, мужика змея подколодная. Бабы в крик: ведьма она! Я вещи собрала и бегом из города к маме, к Васеньке моему в деревню. Дояркой в совхозе работала, в передовики выходила. Про утехи любовные и думать боюсь, мужиков после войны мало в селе, все на пересчет. Женщины с ума сходят, за каждого инвалида держатся крепко, любую соперницу разорвать готовы. А те словно нарочно на меня внимание обращают, в темном углу прижать норовят. Я хоть и в годах уже, а цвету как хризантема осенняя. Кипит во мне огонь неугасимый, влечет страсть жаркая. Чую, не смогу устоять, лоно плавится внутри, соком отекает. Знаю, не кончится добром такая мука, горе и несчастья впереди ждут, если не остановлю пыл свой неутолимый. Взмолилась к духу, пламя блудное унять просила, чтобы в покое меня оставили, не искушали. До того дошло – думать ни о чем не могу больше, только бы на сеновал заманить кого-нибудь. Знала, подождать, потерпеть надо было.

Но не устояла. Инженер с нашего маслозавода, герой-орденоносец, бравый такой с усами подвезти меня предложил, я как раз домой с поляны земляничной возвращалась, ягоды два ведра набрала. Не доехали мы до дома, свернули на лесную опушку.

Целый месяц я будто в небесах летала. Ночи жаркие, безудержные, лихие. Но вдруг замечать стала, что остывать начала. Яркость красок поблекла, как-то неинтересно стало. Тот подо мной с ума сходит, в прострации полной находится, а у меня равнодушие открылось. Смотрю, истощал весь, глаза горят. Вижу, что мужик так себе, и табачищем от него разит, и потом козлиным. Неприятен стал, хотела с ним расстаться, он ни в какую. Жить, говорит, без тебя не могу.

Тут жена его о нашей связи узнала. Донесли люди добрые. А баба вредная, отчаянная. Мелкая как выдра, рябая да злобная. Подкралась ночью, сарай запалила. Мы выбежали, тушить пытались. Огонь на дом перекинулся, сгорело все дотла, едва успели вещи, документы забрать. Денег-то у меня, украшений золотых много было, с города еще откладывала с зарплаты, а в основном с дел ведовских. В саду под кустами малины клад в земле прятала. Выделили нам в совхозе материальную помощь, обещали дом новый построить. А только решили мы с матушкой, что другое село искать надо. Не будет здесь житья никакого.

Пожили немного у знакомых хороших, присмотрели избушку в дальнем селе, где никто нас не знает, да и приехали сюда. Скоро почти полвека будет, как здесь живем, – Власьевна закончила рассказ, ополоснула Светлану теплой водой, вытерла насухо, укутала свежей простыней.

– Вот это жизнь у вас, бабушка! А как же Василий?

– А что Василий? Он от рождения к женскому полу равнодушный, будто мне в наказанье. Маленький был, я о внуках мечтала, не знала еще. А потом выяснилось, – все, на нем наш род прерывается. А у меня после пожара бородавка на щеке безобразная вылезла и все мысли распутные ушли навсегда. Добилась, чего просила, и сразу жить легче стало. С того времени одним чародейством да гаданием пробавляюсь. Лечу иногда, что по силам моим, больница далеко, вот ко мне и идут.

Хоть чем-то людям помочь. Вину перед ними громадную чувствую, искупления прошу. А Паисий меня в храм не пускает, к таинствам дорогу закрыл. Да я его понимаю, каноны церковные такого не позволяют. Хорошо анафеме не предал. Господь, он ведь не для праведников на землю пришел, а чтобы грешникам путь открыть, избавление принести, долю, судьбу им изменить, в стремлении к жизни райской помочь, страсти одолеть, душою очиститься.

Вот надо же, открылась как на исповеди. Чую, помирать скоро, а сама не справлюсь, не позволят мне. Тебя Бог послал, вижу. Ничего не скажу более.

– Да чем же я помочь могу?

– А ничего особенного не надо, делай то, зачем пришла. Силы душевные собери, волю железную прояви, не скисни и не устрашись. Тогда сама спасешься и других спасешь. А если слабину дашь, последствия страшными будут.

За окном стояла черная глухая ночь. Луна спряталась, лягушки притихли в пруду. Лишь беззвучные круги расходились по воде, да высокие камыши еле слышно перешептывались на берегу. Лес темной стеной подступал к самому огороду. В нем редкими проблесками зажигались загадочные синие огоньки и тут же гасли, скрываясь среди спящей листвы. Легкий ветерок прятался в травах, а шелест кустов придавал ночному безмолвию флер таинственного покоя.

Бабка долго рылась в старом сундуке, достала грубую холщовую исподницу. Светлана примерила, одеяние было просторным и удобным, хотя непривычно жестким. Власьевна вытащила пару настоящих лыковых лапоточков:

– Вот тебе девица, завтра в них будешь. Твоя обувь городская неподходящая. Кто же в лес на каблуках ходит? А это мои, детские еще, батюшка своими руками вязал. Легкие и крепкие, – она намотала ей на ноги чистое льняное полотно, надела лапти, завязала тесемки. В них было хорошо и комфортно.

– Спасибо, бабушка!

– На здоровье, – пробурчала старуха. – В этом к цветку пойдешь. Онучи снимай сейчас, а рубаху пока не вернешься ни в коем случае! И волосы больше не закалывай. Завтра расскажу как вести себя, как не убояться духа нечистого, да пойдете с Васенькой. Он дорогу покажет, чем сумеет в трудную минуту поддержит. Слушайся его и ничего не бойся. А картинам увиденным, не верь!

– Я все сделаю, как скажете, – она заметно успокоилась, воспрянула духом. Уже не казалась сама себе слабой и беспомощной. Признаки надежды на удачный исход появились в измученной душе. Хотелось верить, что с таким глубоким участием опытной колдуньи у нее все получится. – А когда цветок сорву, что дальше делать?

– Беги, голубушка, со всех ног беги. Сюда ко мне скорее, там разберемся.

– А Василий?

– О нем не беспокойся и не думай. Он не раз в таких делах помогал, знает, как быть. А сейчас спать ложись. Пуховую перину тебе постелила, – бабка указала на металлическую кровать с большими медными шарами по бокам. – Выспись красавица, завтра ночь жуткая предстоит. А я тут, возле печки расположусь…

 

                                                         Глава 10

 

Утренняя свежесть быстро сменилась удушливой жарой. Раскаленный воздух струился изнуряющим зноем. Солнце стояло высоко и неподвижно, выжигая лесные прогалины острыми колкими лучами. В синем небе резвились быстрокрылые стрижи, а над ними, зорко вглядываясь в земное изобилие, медленно и горделиво парили громадные беркуты. Кувшинки в пруду распустили сочные листья, среди которых зацветали нежно-белые лепестки. На самой середине, там, где вода переливалась золотистым сиянием, вдруг всплыл и с треском лопнул воздушный пузырь. Этот звук подобно выстрелу эхом раскатился по округе. Светлана, уже проснувшаяся и сидевшая свесив ноги с кровати, вздрогнула от неожиданности.

– Что это, бабушка? – обратилась к Власьевне, с раннего утра копошащейся в чулане.

– То полудницы проказничают, путника к воде подманить хотят. Знать, ходит кто-то рядом, – она выглянула в окно. По дальнему берегу, огибая пруд, удалялась высокая черная фигура. – Ну да, вон монашек твой знакомый в деревню пошел.

– А чего он туда ходит?

– Видно, Паисий послал. Инок ведь на послушании, волю своего духовника исполняет. Где-то старушкам одиноким помочь или в магазин, на почту зайти. Сам батюшка редко дальше храма выходит, немощь у него нутряная, застарелая. Я знаю, как помочь, да не принимает он участия от меня, грех, говорит, снадобья волшебные потреблять. А где тут грех настои из трав лечебных пить? Таблетки не грех для него…

– А правда, в чем тут разница?

– Из рук нечестивых принимать не хочет. Только пост и молитва.

– А почему он так к вам относится? Вы же добра хотите.

– И-и, девонька! Вопросы сложные задаешь. Какой же священник от кудесницы дары примет? Да и обида у него на меня давняя. Тот герой-орденоносец, инженер с маслозавода, он и есть! Бросил жену свою после пожара и пропал. Дети уже взрослые были, разбежались кто куда. А он, оказалось, в семинарию поступил, в столицу уехал. И это при Советской-то власти. Через двадцать пять лет снова здесь объявился.

– У вас как в романе, бабушка! И интрига и страсть.

– Я когда к нему в храм пришла, он аж с лица сошел. Не знал, что Власьевна это я и есть. Духу, сказал, чтобы твоего здесь не было! А сам, вижу, смущенный весь, взволнованный. Говорили много с ним, прошлое поминали. Он признался: кроме тех ночей безумных, да подвигов фронтовых и вспомнить нечего. Ладно, голубица, наговорила многое тебе. Язык за зубами держи, никто знать не должен.

– Я никому не скажу, не беспокойтесь.

– Вот и ладно. Иди, умывайся, зерно перебирать будем. Снедать нельзя, только воду пить. К окнам не подходи, – бабка наглухо задернула занавески.

В душной избушке весь день перебирали яровое зерно-белотурку. Колосья пшеницы шелушили руками, просеивали от трухи и сортировали семена по размеру. Власьевна давала строгий наказ, как вести себя в ночном лесу. Светлана слушала, жадно запоминая наставления, и со всей серьезностью внимая поучениям старой ведуньи. Та будто помолодела, держалась весело и непринужденно. Улыбалась и шутила, вселяя в девушку уверенность в своих силах.

– Ох, девонька! Цветок сорвать – полдела. Дальше что будет? Устоишь ли? Чую, страшное начнется.

– Ничего, мне главное Вадима спасти.

– Муж твой лишь звено в цепи. Ты хоть крещена?

– Да, нас в детстве с младшим братом здесь, в эту церковь бабушка крестить водила втайне от родителей. Наверно Паисий и крестил нас.

– Он, больше некому. А крестик твой где?

– Не знаю, – расстроилась Светлана. – Есть золотой, но он не освященный.

– Чего же ты так? – укорила Власьевна. – Крест всегда с тобой быть должен, – она что-то разыскала в окованном железными полосами сундуке. – Иди сюда.

Светлана подошла, присела рядом, склонила голову. Бабка надела ей на шею небольшое сияющее распятие на серебряной цепочке.

– Вот, от мамы моей осталось наследство. Береги его.

– Спасибо, бабушка! – она благодарно обняла старушку, прослезилась. – Только бы все получилось!

А за окном уже сгущались тучи. Солнце клонилось к закату, и низкие темные облака медленно выползали из-за горизонта, заволакивая небо сплошной клубящейся пеленой. Разреженный воздух сплошным струящимся маревом висел над землей. Шелестящие листья деревьев колыхались в потоке земных испарений.

Вернулся с пастбища Василий, разогнав скотину по домам. Сел за стол, вытащил алюминиевую ложку. Власьевна спустилась в погреб, достала сметану, творог, молоко. Выложила полкаравая ржаного хлеба и туесок меда. Поставила вскипевший чайник.

– Ешь, Васька! Набирайся сил.

Тот с аппетитом заработал ложкой, отламывая хлеб малыми кусками. Ведунья сидела рядом и вполголоса что-то объясняла ему. Он согласно качал головой, временами кивая в направлении леса.

Стемнело окончательно, и Власьевна запалила керосиновую лампу. Огонек беспокойно прыгал за стеклом. По стенам и потолку метались пляшущие тени, обретая сложные хитросплетенные образы. Громыхнул первый далекий гром, плавно удаляясь затухающим эхом. Василий достал из ящика стола отточенный нож-свинокол, сунул за голенище сапога.

Светлана пугливо вздрогнула, глядя, как он вешает на пояс небольшой острый топорик, только сейчас глубоко понимая всю сложность и опасность этой безумной затеи. Яркой фиолетовой вспышкой полоснула в небесах молния, и оглушающий взрыв потряс землю. Избушка содрогнулась стенами, ухнула печной трубой, зазвенела черепицей. В наступившей тишине раздался ободряющий голос:

– Пора, соколики! – Власьевна сдвинула заскрипевший засов. – В путь добрый, – напутствовала на прощанье. – Гляди за ней, Васька! – крикнула вслед, хлопая дверью.

Искрящаяся, раскроившая небо ломаная линия отразилась в глазах слепящим сполохом. Над головой будто лопнул черный небосвод, и тяжелые капли гулко забарабанили по земле, постепенно усиливаясь холодными струями дождя.

Василий подобрал себе короткий посох-клюку и взмахом руки поманил девушку за собой. Вошли в ревущий от ветра и громовых ударов сказочный ночной лес. Медленно пробирались едва различимой тропой, теряющейся в высоких густых травах. Частые вспышки мертвенным синим светом озаряли путь, деревья качались в вышине дрожащими кронами, изливая вниз потоки журчащей влаги. Громовые раскаты гремели над головой, сотрясая сгустившийся воздух. Нагретая за день земля парила колдовскими туманами, иссушенные зноем соцветия раскрывались навстречу живительному ливню.

Светлана промокла, грубая холщовая исподница плотно облегала тело, волосы путались и прилипали к лицу. Но отсыревшие лапотки несли легко и свободно, словно приподнимали ее над выступающими корневищами вековых сосен. Реликтовые хвощи скрипели под ногами, а низко растущие ветки хлестали по лицу жесткими листьями. Ветер завывал меж замшелых стволов, вода проливалась за воротник, лиловые сполохи создавали жуткие тени, уши закладывало от оглушительных гулких разрывов. Было невыносимо, тяжело и страшно. Душа оцепенела, застыла в неподвижности. Объятое страхом сердце сотрясалось ударами грома, и, то колотилось в бешеном ритме, а то и вовсе замирало в слабом мерцательном биении.

Непогода рвала низкие тучи, ярилась и выла в вышине. Между тем все же шли, пробирались к заветному цветку. Папоротники вокруг источали едва различимое свечение, но, ни один из них не цвел, не имел волшебного бутона. Широкие листья укрывали почву сплошным зеленым покровом. Стебли колыхались в струях дождя, казалось, будто внизу шевелится странное и опасное существо, внимательно следящее за незваными гостями.

Василий шагал, прихрамывая, помогая себе клюкой и часто оглядываясь на отстающую Светлану. Она с широко открытыми глазами едва поспевала за ним, боясь отстать и навсегда потеряться, сгинуть в этом мрачном неприветливом лесу. Чудилось, что идут они целую вечность, идут в никуда. И не закончится гроза, не пройдет дождь, а завывания ветра, скрип деревьев, липкий туман и рокот разъяренных небес станут для них последней погребальной мистерией.

Вышли к низкой заболоченной лощине. Покрытая тягучей тиной поверхность вытянулась долгими краями. Но недалеко впереди рублеными уступами возвышалась твердая почва, плавно поднимаясь наверх. Где-то рядом был брод и Василий, нимало не сомневаясь, смело шагнул в липкую грязь. Протянул клюку Светлане, и они стали осторожно двигаться по утопленной гати. Лапти скользили по опущенным в ил тонким бревнам, настил раскачивался и хлюпал, погружаясь вниз. Неустойчивое равновесие, шаткое положение, уходящее из-под ног дно, выбивали из сил. Вой ветра, проливной дождь и яркие вспышки создавали ощущение ирреальности, сонного наваждения, жуткого безумного абсурда. Редкие кривоствольные березы, кусты ивы и багульника, вылезающие из кочек побеги низкорослой ольхи, запахи грибов и тлена внушали панический трепет. Удушливые туманы плыли разрозненными облачками, болотные огни переливались скачущим отблеском.

Неожиданно впереди раздался прерывистый треск и среди мокрых деревьев загорелся небольшой искрящийся шар. Он будто плыл над лощиной, вращаясь и плавно спускаясь вниз, являясь источником ослепительного свечения. Лес озарился голубоватым сиянием, стали видны мельчайшие лепестки, завязи ягод в зарослях клюквы и вереска. Шаровая молния приближалась к путникам и они, зачарованные смертоносным видением, замерли в неподвижности. Огненная странница, будто в раздумье зависла над ними, одиноко стоящими среди гнилостных топей. Сдвинулась немного и решительно направилась вниз. Василий и Светлана, стоя по колено в болотной жиже с ужасом наблюдали, как приближается крутящийся плазменный сгусток. Над самой головой шар оглушительно лопнул, разорвавшись на тысячи пылающих осколков.

Светлана вскрикнула, выпустила палку, лапти скользнули по заиленным бревнам и она, не удержавшись, съехала с настила, погрузившись по пояс в вязкую холодную трясину. Вода вокруг закипела пузырями, на волю вырвался болотный газ и ноги провалились еще ниже. Василий бросился к ней, протянул клюку. Она вцепилась, всеми силами пытаясь выбраться из засасывающего плена. Суетливо толкалась ногами стараясь нащупать дно, извивалась всем телом, сопротивляясь затягивающей силе, с мольбой и страданием глядя на спутника. Помнила строгий наказ ведуньи: ни в коем случае не произносить ни слова и терпеть, во что бы то, ни стало. Василий выпустил посох, показав скрещенными на груди руками, что нужно успокоиться и замереть. Склонился к ней, вложил клюку в обе ее руки, жестами приказав держать крепко, и стал медленно, равномерно и сильно тянуть. Она великим усилием воли заставила себя расслабить дрожащее тело, чувствуя, как трудно и тяжело трясина отпускает ее. Василий хрипел, напрягаясь вздувшимися жилами, мотал головой в запредельном натужном старании. Тянул самоотверженно, позабыв обо всем.

Превозмогая себя, вытащил ее на гать, откинул голову назад и что-то радостно замычал в небеса. Светлана в грязной испачканной рубахе, с тиной на лице и в волосах, обессилено плакала, не веря в свое спасение. Множество мыслей сменяли друг друга, предчувствие гибели уступило место упоению счастливого избавления. Но сознание настойчиво возвращалось к реальности, память отзывалась пониманием намеченной цели. Она с трудом поднялась на ноги, хлопнула по плечу, поблагодарив Василия. Тот протянул клюку, и они продолжили путь.

Выбрались на твердый берег, поднялись на взгорок. Опустились на поваленный ствол, сели передохнуть. Разгулявшаяся гроза начала стихать, громовые раскаты доносились все реже, удаляясь звучным грохотанием. Сильный ливень переходил в моросящий дождь. Ветер успокоился, замерев в кронах деревьев, и стало непривычно тихо. Взошла полная луна, осветила лес мерцающим светом. Капли воды блестели на ветвях, срывались с листьев, мягко опускаясь в усыпанную облетевшей хвоей землю. Серые туманы плыли над мокрыми травами, расстилались косматыми гривами, пропадая в ночном сумраке. Остро пахло сыростью и грибами.

Путники шли дальше. Вскоре послышались странные барабанящие звуки. С каждой минутой они усиливались, сливались с другими, более необычными. Звенели струны, неизвестно откуда доносились визгливые тонкие голоса. Шум шел, будто из-под земли, прямо из преисподней, нарастая с каждым мгновением. Впереди отблесками загорелись деревья, и в просвете между стволов стали видны пляшущие языки пламени. Огромный жаркий костер пылал на опушке, густой дым и светящиеся искры поднимались кверху, бурелом трещал в огне, брызгая горячими угольями.

Вокруг прыгало и веселилось, выкрикивало странные словосочетания бесчисленное хмельное гульбище. Голые и полуголые мужчины и женщины плясали вокруг костра, взявшись за руки и высоко подскакивая в такт бьющим бубнам. Дудки, сопелки издавали пронзительные мотивы, на огромных не то гуслях, не то домрах играли приземистые бородатые лесовики, размашисто ударяя по серебряным струнам. Колокольчики звенели заливистой трелью, а свирели и жалейки выводили тонкие замысловатые рулады.

Они остановились, припали к земле, наблюдая за развернувшейся бесовской феерией. Праздник Купала был в самом разгаре, собрав с округи всех деревенских ведьм и нетопырей.

Чуть в стороне у края поляны расположилась лесная и болотная нечисть. Низкорослые дикие мужики, что блуждают по чащобам, аукаются страшными криками и нападают на людей, коих щекочут до потери сознания, распивали вино, обнимая за плечи трепетных озерных дев. Те громко хохотали, таскали ухажеров за кудрявые чубы и вязали узлы из длинных, будто хвосты, бород.

Миниатюрные духи мхов и лишайников, скрытно живущие среди растений и грибниц, напоминающие веселых ежиков, прыгали рядом с сидящими на пеньках разбитными полудницами. Заползали под юбки, гладили лягушачьими лапками налитые млечные груди, путали волосы и срывали чепцы. Те лениво отбивались от назойливых моховиков, давали подзатыльники, душили, мучили особо настойчивых, перебрасывая их друг другу, словно небольшие теннисные мячи.

Жуткого обличья лешие и болотники в виде седых стариков с желтыми лицами пьяной озорной компанией жгли хворост, вокруг которого водили хоровод безобидные лесные кикиморы. Ступая куриными лапами, повязав пернатые птичьи головы расписными платками, одетые в длинные просторные сарафаны они напоминали добрых покладистых бабушек, которые сидят невидимо за печью, а по ночам проказят с веретеном и прялкой, бьют посуду и мешают спать.

Держась за руки, унылые старушки с вожделением и блеском в глазах поглядывали в сторону ритуального кострища, где танцы и пляски переходили в общий свальный грех. Громкие стоны чередовались страстными раздирающими криками. Обнаженные переплетенные тела бились на влажной траве, вздрагивали яростно и бурно. Женщин было много больше, они метались среди слившихся пар, оттаскивали соперниц за волосы, царапали лица, отстаивая свои законные права, доводили партнеров до полного и обессиленного исступления. Откуда-то сбоку из пущи выскочили молодые похотливые черти. Вмиг расхватали свободных девиц, вскинули на плечи и, грохоча копытами, скрылись в непролазных дебрях. Лишь одна оголенная фигура с цветком в волосах, стремительно и беспокойно металась среди жаркого сплетения тел. Ей никак не удавалось отбить для себя кавалера, все были заняты и не обращали внимания на распаленную, в отчаянии заламывающую руки распутницу.

Светлане она казалась смутно знакомой, ее образ напоминал кого-то близкого, почти родного. Вдруг женщина обернулась, закрыла лицо руками, пала на колени и Светлана с удивлением узнала в ней саму себя. Она смотрела со стороны, поражаясь достоверности происходящего в тридцати метрах от нее. Боялась поверить в реальность, испытывая острый невыносимый стыд. Казалось, будто все внимание хмельной нечисти перенесено на ее распаленное сладострастным влечением тело.

Блудница поднялась во весь рост, потянулась к небесам, выкрикнула злое заклятье. Закружилась на месте и на глазах превратилась в одетую в цветную юбку и вылинявшую кофту Власьевну. И тут же все обнаженные тела вокруг, все стонущее и кричащее срамное сообщество оказались трясущимися стариками. Прикрывая дряблые отвратительные фигуры, отчаянно завизжали на весь лес и, сверкая голыми задами, разбежались врассыпную кто куда.

Лешаки и болотники весело смеялись, кикиморы утробным птичьим клекотом выражали восторг, полудницы и моховики катались от смеха по траве, а шальные бородатые лесовики с удвоенной силой били по струнам и колотили в бубны. Обманутые нетопыри и перепуганные черти с воплями выбегали из непроходимых дебрей, скрываясь от вмиг постаревших подруг. Те с бесстыдно горящими глазами на одутловатых морщинистых лицах, не обращая внимания на свои повисшие животы и одряхлевшие варикозные ноги, суматошливо хватались за мохнатые хвосты, пытаясь вернуть и образумить напуганных любовников.

Неожиданно раздался страшный оглушительный рев. Все замерли, повернувшись к дрожащим деревьям. Музыка стихла, воцарилась гнетущая тишина. На поляне появилась жуткая особь, напоминающая медведя с головою быка и лапами тигра. Выпуская пар из раздутых ноздрей, раскрывая клыкастую пасть, этот бешеный мутант сжимал в объятиях маленькую кричащую девочку, направляясь к одиноко стоящему, когда-то сраженному молнией стволу дерева. Вся нечисть кинулась вязать ребенка к расщепленной осине.

Лесовики грянули на своих бандурах леденящий душу реквием, давая начало жуткой сатанинской мессе. Власьевна в черном до пят одеянии читала магические заклятья. Преклонивший колена бесенок держал перед ней позолоченные скрижали с колдовскими текстами. Шерстяными когтистыми лапками в нужное время переворачивал страницы. Остальная нежить склонилась в глубоком поклоне и чутко внимала зловещим ведовским речениям. Медведь-овцебык грозно рычал, сидя поодаль на пеньке. Связанная девочка жалобно скулила, оглядывая дьявольское сборище полными ужаса глазами. Крутила головой всматриваясь в мрачный лес, бледными губами беззвучно звала маму.

«Даша! Это ведь моя Даша!» – пронеслось в мыслях Светланы, и режущий удар потряс сердце. В мозгу что-то будто разорвалось, тело обессилено обмякло. Разум отказывался верить происходившему у нее на глазах убийству собственной дочери. Она чувствовала, как теряет сознание, как погружается в мутный глубокий обморок, лишенная возможности помочь своему несчастному ребенку. Перед глазами все качалось и плыло, деревья кружились, яркие круглые луны скакали в небесах, приближаясь и раздваиваясь. Она успела заметить, как скособоченный Василий, сжимая в руке нож-свинокол, хищной прыгающей походкой приближается к закланной жертве, целя острием в беззащитную шею. Такое жестокое вероломство придало сил. Кровь яростно загуляла по венам, мышцы напряглись, переполняясь злым исступлением. Позабыв обо всем, Светлана вскочила, порываясь тотчас выбежать из укрытия и с криками отчаяния броситься на спасение Даши.

Но была тут же, повергнута наземь. С зажатыми грязной ладонью губами барахталась в мокрой прошлогодней листве, сражаясь с кем-то безжалостным и сильным. Извивалась, пытаясь вырваться из железной хватки, кусала зубами жесткие мозолистые пальцы, отбивалась руками и ногами. Существо что-то утробно рычало прямо в ухо, и быстро оттаскивало ее прочь от страшной поляны. Оттуда послышался душераздирающий детский крик и ликующий бесовский гомон. Она забилась обреченно и, впадая в беспамятство, увидела прямо перед собой мычащее лицо Василия.

«А картинам увиденным, не верь! – вспомнился наказ Власьевны. «Картины увиденные», – билось в мозгу. Это всего лишь видения,– догадалась Светлана и ощутила, как погружается в спасительный обморок.

Вскоре очнулась, чувствуя, как Василий трет ей щеки. Приложил палец к губам, умоляя молчать. Помог подняться, отряхнул рубаху и, схватив за руку, потянул за собой. Шли мокрой неведомой тропой в полной темноте. Лишь с высоты рассеянно струился лунный свет, озаряя верхушки спящих деревьев. Позади, быстро удаляясь, доносились голоса, и вскоре все окончательно стихло.

Пробирались сквозь густые еловые заросли. Шарики репейника запутались в волосах, руки обожженные крапивой саднили волдырями, а исхлестанное листьями лицо горело докучливой болью. Но усталости не было. Странный душевный подъем, прилив жизненных сил ощущался остро и сладостно. Хотелось идти еще и еще, найти, наконец, прячущийся цветок.

Перед глазами вдруг возник лежащий в коме Вадим, его бледное лицо, исхудавшие руки. С мольбой и немым укором Наталья Леонидовна смотрела на нее, сидя у изголовья больничной кровати. «Спаси его! У меня совсем никого не осталось. Спаси…» – шептала потерявшая надежду мать. Казалось, ее голос через сотни километров доносится тихим шорохом листвы. Внизу живота легонько кольнуло, по телу разбежалась дрожащая судорога. Крохотная зарождающаяся жизнь напоминала о себе теплыми пульсирующими волнами.

Светлана постаралась отбросить эмоции и собрать нервы в тугой прочный узел. Чувствовала, как напряжение сил достигло крайнего предела. Зрение и слух обострились, тело слушалось безупречно, она не шла, а будто неслась над извилистой тропинкой, легко обходя травяные иссохшие кочки, выступающие из-под земли коренья и внезапно возникающие колдобины, наполненные мутной водой. Лес притих, и в этой неясной тишине осязаемо витал дух опасности. Почва едва слышно шуршала под ногами, а на кустах зеленоватыми бусинами зажглись скользящие гроздья светлячков. Туман слегка рассеялся, воздух посвежел, деревья поредели, блеск звезд и лунное сияние освещали путь. Стали попадаться заросли шиповника и жимолости. Калина и можжевельник прятались под столетними пихтами, в переплетениях стланика вызревали россыпи лесных ягод.

Шли торопливо, не оглядываясь назад. В том месте, где едва различимая тропинка обрывалась, Василий остановился и припал ухом к земле. Напряженно вслушался в звенящую тишину. Наконец поднялся, улыбнулся и повлек за собой в чащу. Раздвинув густые ветви, Светлана увидела волшебный струящийся свет.

Одиноко распустившийся бутон горел алым огнем. Целая колония папоротников расстилалась перед ним, освещенная ровным чудесным свечением. Меж широких резных листьев сияли трепетные лепестки, раскрываясь пылающим соцветием. Ночной лес молчаливо окружал кроваво-красный цветок. Она зачарованными глазами видела, как тянется вверх стебелек, а идущий изнутри свет усиливается, пронзая тьму ярким пламенным ореолом. Все колдовские силы, тайные магические знания, богатство и ясновидение воплощались в этом сказочном чуде. Решительно, без лишних раздумий шагнула в заросли папоротников, опустилась перед ним на колени, и уже протянула руку…

– Не надо, Света! – раздался позади скорбный плачущий голос. – Все кончено, Вадим умер, – рыдания, и горькие причитания Натальи Леонидовны звучали за спиной. – Забирай Дашеньку, приезжайте скорее.

Ее словно обожгло ледяным ветром, сердце дрогнуло и остановилось. Страшная весть, будто каменная глыба, обрушилась на плечи. Не помня себя, взялась пальцами за стебель, ощутив легкий искрящийся укол.

– Света, беги скорей! Не бери грех на душу, пожалей дочку и меня, – голос матери срывался от волнения. – Бог тебя не простит...

– Все, девонька, уже ничто не поможет, – произнесла рядом Власьевна. – Опоздала, голубушка!

«Не может быть! – билось в мозгу. – Как же так, ведь я все сделала, дошла!» – тяжкое разочарование жгло, разрывало сердце на части. И такая злость на немилосердную судьбу вдруг всплыла из глубины, такой ожесточенный гнев поднялся изнутри, что пальцы судорожно сомкнулись вокруг стебля и напряженная рука, не выдержав, изо всех сил рванула окаянный дьявольский цветок.

Василий подскочил к ней, приподнял, потянул за собой. Громким мычанием напоминал, что нужно уходить. Светлана видела: ни мамы Вадима, ни Власьевны нигде не было. «Не слушай никого, не верь и не оборачивайся. Рви цветок и беги!» – отчетливо вспомнилось строгое напутствие ведуньи. Прижала светящийся бутон к груди и помчалась со всех ног, легко обгоняя хромающего Василия.

Вокруг творилось что-то невообразимое. Земля дрожала, разбуженный лес наполнялся огнями, ветви раскачивались, не пускали, рвали грубую холстину. Душераздирающие крики неслись отовсюду, разъяренные злые птицы летели вслед, догоняли, с размаху били крылами, вцепляясь когтями в распущенные волосы. Она бежала, превозмогая себя и пряча в ладонях цветок. Светящаяся лесная тропинка указывала путь, лыковые лапотки подобно сказочным сапогам-скороходам легко несли ее вперед. Вот показалось жуткое бесовское капище с пустой расщепленной осиной и недавно потухшим кострищем. На поляне никого не было, поднявшийся ветерок уносил дымки остывающего пепла.

Оставив позади страшную поляну, Светлана оказалась у края заболоченной лощины. Тропинка обрывалась и на том берегу уходила наверх узким сверкающим пунктиром. Нежить неслась за ней, преследуя, но почему-то не приближаясь. Она с разбега бросилась в болото, ощутила под ногами шаткую гать и широкими прыжками в один миг проскочила опасный участок. Поднялась на взгорок, запнулась о корягу и, не удержавшись, скатилась вниз. Больно ударилась о высокий трухлявый пень, с радостью сознавая, что не выпустила, не потеряла цветок. Поднялась, тяжело дыша, и с ужасом услышала над собой жуткий рев дикого существа. Медведь-овцебык с горящими глазами бешено ревел, огромной тушей надвигаясь на нее. Светлана рухнула на подкошенных ногах и, прячась, уползала за пенек. Мутант, оттолкнувшись задними лапами, прыгнул стремительно и мощно…

 

                                                       Глава 11

 

Высокий трухлявый пень преградил путь сокрушающему броску. Страшные загнутые когти вонзились в грубую ткань, вырвали клок материи, поцарапали плечо. Горячее зловонное дыхание обожгло лицо, пена с грозных клыков разлетелась вокруг. Животное поднялось, замахнулось передней лапой, готовясь одним ударом уничтожить обреченно затихшую девушку. И вдруг взревело пронзительно и тонко, сраженное в самое сердце отточенным ножом-свиноколом. Повернулось, сбрасывая вцепившегося Василия, отшвырнуло его в последней смертельной агонии. Сделав несколько шагов, истекающий кровью зверь завалился набок, содрогнулся несколько раз и испустил дух. Светлана вскочила на ноги и, не медля ни секунды, понеслась по сверкающей тропе. Василий с переломанным хребтом и отбитыми внутренностями остался лежать под березой.

Она бежала в окружении злобных мелькающих между стволов тварей. Крики неистовой ярости раздавались со всех сторон, темные прозрачные тени преграждали путь, бросались под ноги, пытаясь остановить, сбить шаг. Не обращая внимания, видя впереди только искрящийся вытянутый пунктир, Светлана все ускоряла и ускоряла бег.

Сердце колотилось бешено и гулко. Она задыхалась от беспредельного усилия, хватала воздух сухими воспаленными губами. Вот за деревьями в ночном сумраке мелькнули прибрежные камыши и сверкающая в лунном свете гладь деревенского пруда. На том берегу стоял дом Власьевны, и девушка прибавила ходу. Но силы быстро покидали ее, ноги не слушались, запинались. Светлана остановилась обессилевшая, сунула за пазуху цветок, опустилась на колени и на четвереньках поползла к покосившейся плетеной изгороди. Навалилась спиной стараясь совладать с частым прерывистым дыханием. Оглядевшись, с удивлением отметила, что осталась совсем одна. Вся нежить затихла в лесу, не решаясь покидать своих владений.

Невдалеке стоял полуразрушенный бревенчатый сруб с одиноко торчащей трубой и выбитыми глазницами окон. За ним темными куполами виднелась невысокая сельская церквушка. Тишина и сонный покой накрывали землю. В небе переливались звезды, бледная луна сместилась к линии горизонта. В зарослях ивы робко щебетали ржанки и чибисы. Незаметно приходило успокоение.

Цветок папоротника жег грудь. Она достала его, начала любоваться, восхищенно взирая на пламенеющие лепестки. Раскрытый бутон горел волшебным светом, ярко озаряя усталое лицо. Казалось, огненное излучение глубоко проникает в душу, заставляя все тело светиться таинственным рубиновым оттенком. Светлана разглядывала с немым самозабвением, не замечая, как от притаившегося во тьме дома отделилась и, будто паря над землей, направилась к ней, женская фигура в длинном легком облачении.

– Здравствуй, дева благородная! – стройная девушка в синем, расшитом перламутровым бисером сарафане и белой рубахе с широкими рукавами стояла напротив нее. Дивное прекрасное лицо, в руке ветка огненной омелы. Серебристые волосы колыхались на свежем предрассветном ветерке. – Все-таки достала цветок. Отдай, – она протянула тонкие пальцы. – Зачем он тебе?

Светлана во все глаза смотрела на необычную незнакомку, с ужасом понимая, что эта милая девушка является источником всех горестей и бед, постигших ее родных и близких.

– Не отдам! – она прижала к себе цветок. – Кто вы такая?

– Меня зовут Алёна. И в моей власти сделать с тобой все, что угодно. Ты должна вернуть то, что тебе не принадлежит.

– Хорошо, я верну. Но снимите заклятье с моего мужа, оставьте ему жизнь. За что вы прокляли весь его род?

Девушка тонко усмехнулась, слегка дотронувшись веткой до ствола. Дерево вспыхнуло фиолетовым пламенем и тут же превратилось в пепел. Светлана вздрогнула, прижалась к плетню…

– Его далекий предок Василий убил мою бабку Рогнеду. Неосознанно, случайно, лишь по прихоти молодецкой. Не зная, что катящееся тележное колесо есть колдовское воплощение, символ Солнца бегущего по небу, и трогать его нельзя. Она возвращалась домой с великого праздника Купала. А оказалась задавленной, висящей на изгороди. Как ему только взбрело в голову насадить колесо на частокол?

Слишком многое было завязано на ее чародействе. Князь требовал зелья приворотного, княжну литовскую сыну своему сватал, замирения хотел. Колдовством и волхвованием приручить ворога решил, породниться думал. Время выиграть желал, чтобы успеть державу укрепить. От помощи Рогнеды, силы ее ведовской все зависело. Но погибла бабушка, а я не знала еще тогда заговоров последних, ее ждала.

Что потом началось! Оружники хутор спалили, всех жителей высекли, на княжий двор согнали. Князь литовский сватов прочь вышиб, на Русь войною пошел. Ворвались крестоносцы, взяли Псков и Углич. Дотла разорили Суздаль, а людей в полон угнали. В плаче и страданиях содрогнулась земля Русская, слезами горькими умылась. Князь с сыновьями и дружиной погибли в сече кровавой, никого в живых не осталось. Мы с мамой в лесах прятались, потом бежали в полуночные края. Там в скитах вьюжных, на берегу моря Студеного век коротали. Где и старились, провожая супругов-рыбарей в путину, да на зверя морского. А ведь мама любушкой у князя жила, и сын его младшенький мне завещан был. Как думаешь, велика вина молодца Василия?

– Не знаю, – Светлана с испугом слушала откровения кудесницы. – Но почему кара такая страшная?

– Страшная? – поразилась Алёна. – Я всему мужскому роду тридцать лет жизни оставила! И то, из-за неразумности его, глупой и бессмысленной лихости. Кто, по-твоему, должен был ответить за все случившееся? – ее глаза жгли бешеным пламенем. – За гибель и мучения обесчещенных женщин, распятых детей? Кто должен был взять на себя плач и кровь полоняников, сожженных младенцев?

– Я не знаю, – опустила взгляд Светлана. И слезы закапали, побежали тонкими ручьями.

– Ты ничего не знаешь! Будущего не видишь. Зачем тебе цветок, для чего сила колдовская, если ты к этому не готова? Не по себе дерево рубишь.

Светлана заплакала сильней. Мокрое исстрадавшееся лицо с мольбой смотрело в горящие глаза, пытаясь найти в них хотя бы частицу сострадания.

– Мне не нужен цветок, не нужна сила колдовская. Я хочу спасти моего мужа.

– Ладно, – тон девушки смягчился, в голосе скользнули теплые нотки. – Я помогу тебе в обмен на цветок полуночный. – Будет у тебя и сила колдовская и волшебное очарование. С мужа твоего снимается проклятие старинное. Останется живым и здоровым, проживете с ним долго и счастливо. Но этого мало.

– Что еще? – по щекам струились слезы. Влажная пелена стояла перед глазами. – Что еще нужно вам?

– За все содеянное необходима искупительная жертва. Невинная, как агнец Божий. Род Василия должен прекратиться навсегда.

– Как? – Светлана не понимала. В голове билась радостная мысль: Вадим будет жить! Значит, не зря она приняла мучения, преодолела все невзгоды, справилась со своими страхами, добилась его исцеления. И теперь они станут жить долго и счастливо. Она улыбнулась сквозь слезы:

– Какая жертва?

– Кроме цветка ты отдашь мне ребенка. Он просто родится мертвым. И этим кончится заклятье.

До нее очень медленно, как в кошмарном вязком тумане доходил смысл сказанных Алёной слов. Еще не веря жуткому пророчеству, она в безумном отчаянном смятении закричала срывающимся голосом:

– Нет! Не отдам сына. За что вы со мной так?

– А никто тебя не спрашивает. Ведь этот цветок муж твой сорвать должен был. Тогда и жертва не нужна. А раз так получилось, то по-другому никак.

Светлана в исступленной безысходности каталась у ее ног, вымаливая прощение своему будущему ребенку. Билась головою о плетень, заламывала руки, с тоской глядя в глаза Алёны.

– Чего ты так убиваешься? Вспомни, какая судьба ему уготована была? Будут дети у тебя, только девицы одни. А чтобы ты успокоиться смогла, я до родов с тобою останусь, – она коснулась ее плеча.

Светлана ощутила, как что-то раскаленное и тягучее будто воск, входит в нее, сливаясь с ее собственной сущностью. В глазах блеснули яркие вспышки, небо опрокинулось на землю, дрожащая судорога пробежала по спине. Жуткий вой и крик первых петухов, последнее, что осталось в памяти. Голова безвольно повисла, тело изогнулось, волосы разметались по плечам, и она провалилась в долгий глубокий обморок.

 

Кроваво-красное зарево поднималось с восточного направления, день обещал быть ветреным и жарким. Багровый край раскаленного солнца показался над горизонтом, высвечивая невесомые облака блестящей розовой каймой. Растения источали благоухание, пчелы уже усердно трудились, погружая хоботки в радужные цветочные рыльца. Щебет птиц и гудение насекомых нарастали с каждой минутой, принося в мир знамение очередного летнего дня. Легкий утренний ветерок чистыми волнами доносил дыхание леса. Жаворонки звенели высоко в небесах, резвились, кувыркаясь в бескрайнем просторе. Вся природа пробуждалась ото сна, стряхивая ночное наваждение, коварство дождей и назойливость мутных туманов.

Инок Варфоломей шагал пыльной тропинкой, обходя берег затянутого ряской пруда. Радуясь ослепительной идиллии, широко раскрытыми глазами вглядывался в синеву небес. Ощущение покоя и тихое блаженное состояние не оставляли его. Бурная молодость, бессмысленная гибель жены и сына остались далеко позади, иногда напоминая о себе щемящей болью. В такие минуты глубокая молитва спасала от хандры и уныния. За годы, проведенные в монастыре, он научился постом и тяжелой работой отвлекаться от прошлых воспоминаний, посвящая мысли и духовные устремления нестяжательному искреннему служению.

Невыносимо трудно было поначалу. Внутренний протест и неприятие монашеского устава подавлял немалым усилием воли, сердцем понимая, что не осталось другого пути. Терпеть, не падать духом помогала братия, с теплом принявшая его в свою монастырскую семью. Плоть усмирялась непосильным трудом, тело дошло до изнеможения, постная пища казалась отвратительной. Вода и черствые опресноки долгое время составляли его рацион. В редкие церковные праздники ложка масла да горсть лесных ягод оживляли скудный стол. Так назначил игумен Нафанаил, наместник Свято-Успенского мужского монастыря, что каменными стенами и золотыми куполами раскинулся в Красных Сопках.

Когда Варфоломей, а тогда еще Михаил Бойков, бывший грозой красноярских коммерсантов, пришел к нему на поклон и в полном раскаянии попросился в монастырь, отказываясь от всего мирского, Нафанаил долго раздумывал. Дал двухгодовой испытательный срок, не вполне веря, что молодой, надломленный судьбой парень сможет выдержать монашеское служение. Наместнику понравилась его открытая простота, глубокое душевное покаяние. На мучительно затянувшейся исповеди тот рассказал ему о своих тяжких проступках и похождениях. Дрожащим голосом, не сдерживая очистительных слез, Михаил поклялся не сходить с пути праведного и до конца жизни посвятить себя и все помышления Господу. И отпустил грехи Нафанаил, видя глубину раскаяния отрока. Назначил епитимью суровую и строгую, отлучив от общего монастырского стола.

Целый год послушник работал в каменоломне, обтесывая гранитные глыбы для ремонта монастырских стен, на невыносимом солнцепеке обрабатывал землю в полях. Долгими зимними вечерами ухаживал за скотиной, убирал снег, рубил полыньи на реке, выстаивал утренние и вечерние службы, всенощные литургии, не имея и минуты покоя. Краткий ночной сон не ослаблял нарастающую усталость. Вскоре и ходить стало тяжело, настолько силы телесные оставили его. Но глаза горели, внутренняя молитва укрепляла дух, очищала сердце, не позволяя вернуться грозной памяти. Игумен, видя его старания и упорство, смягчил испытание. Перевел на кухню, разрешил вкушение пищи вместе с братией. Михаил чувствовал, как благодарно трепещет душа, как причащается он Духа Святого, как мир расцветает непередаваемо прекрасными тонами. Как люди, все великолепие вокруг раскрывается навстречу тонким ослепительным изображением, в коем живет одна любовь и доброта. Странно, но все искаженное, злое куда-то исчезло, он его просто не замечал, находясь в упоительно сладостном расположении. Братья и старцы предупреждали о прелестности неземной эйфории, говорили, что это лишь первая ступень к правильной иноческой жизни. Он чутко внимал сведущим монахам, старался следовать их мудрым советам, посвящая досуг чтению святых книг и молитвенным песнопениям.

Наконец настал долгожданный день монашеского пострига. Он и еще двое послушников с радостным благоговением приняли чин пострижения в малую схиму и нареклись новыми именами. Так стал он иноком Варфоломеем, принеся Господу строгие обеты. До конца жизни обрядился во власяницу и рясу, надел пояс ради умерщвления плоти и обновления духа. Нафанаил накинул ему на плечи мантию, покрыл голову черным шелковым клобуком. Вложил в руки сияющий золотой крест и горящую свечу, как напоминание о том, что монах призван быть светом дольнего мира. В завершении игумен произнес краткую напутственную молитву о восприятии ангельского образа и облачения во всеоружие Божье для беспощадной брани с властями и миродержителями тьмы. Одежда воспринималась как воинские доспехи, а жизнь монашеская как борьба с дьяволом.

Все это вспоминалось иноку, бодро шагающему среди зарослей крапивы и бурьяна. Батюшка Паисий послал на станцию в аптеку за лекарствами. Уже несколько лет хворает старец. Возраст, фронтовые ранения дают о себе знать. За девяносто ему, но крепок духом, да и тело пока слушается. Службу в храме сам проводит, хоть и тяжело за аналоем стоять. Голос надтреснутый, но еще сильный, густой. Суров старик. И к себе и к прихожанам. Грешников жалует, но послабления не дает, спрашивает круто. Сам причащает и исповедует, а после валится без сил на кровать. Отлежится, Господу хвалу воздаст за прожитый день, а наутро вновь идет литургию служить. Помогает Варфоломей, за стариком ухаживает, храм в чистоте и порядке содержит. Миряне, сами немолодые, чем могут, пособляют в делах хозяйственных, кормят их с батюшкой, пищу готовят, хлеб для причастия пекут. Нравится монаху такое житие, видит он радость и бескорыстную помощь людскую. Сам жил здесь когда-то, множество знакомых лиц вокруг. Поначалу дивился народ Мишкиному преображению, потом привыкли, отнеслись с пониманием.

Идет инок, райский щебет птиц певчих слушает. А на душе легко и спокойно. Тропка под ногами бежит, жаркий ветерок лицо овевает, в травах духмяных прячется. Макушка лета, седьмое июля, рождество Иоанна Крестителя, великого Предтечи, возвестившего явление Сына Божьего во плоти и крестившего Его в Иордане. Надо успеть вернуться к заутрене, помочь батюшке в праздничной службе. Будет много приезжих гостей и прихожан с дарами. Варфоломей ускорил шаг.

Повернул, огибая кусты боярышника, и резко остановился, не веря своим глазам. Возле покосившегося плетня в растерзанной грязной исподнице с обнаженным окровавленным плечом, среди зарослей лопуха и мальвы лежала молодая женщина с клубками репейника в спутанных волосах. Он сразу узнал Светлану, ту милую и славную девочку, с которой в далекой юности был у него краткий замечательный роман. Ведь совсем недавно, два дня назад встретил ее с теткой. Понял, что она не признала его, и пошел дальше, с улыбкой вспоминая те далекие чудные дни.

И вот она здесь в таком жутком виде. Да жива ли? Он наклонился, нащупал едва бившуюся жилку на шее. «Слава тебе, Господи!» – легко и настойчиво стал хлопать по щекам. Девушка не реагировала и не подавала других признаков жизни. Инок растерялся, не зная, что ему делать. Оглянулся вокруг в поисках живой души. Безлюдные окрестности ответили полным безразличием. Тогда поднял ее, взял на руки и скорым шагом бросился назад, к сияющей куполами церкви. Вбежал в придел, отворил дверь своей кельи, опустил Светлану на деревянный топчан, подложил подушку, развязал, снял грязные лапотки. Сбегал за теплой водой и влажным полотенцем стал осторожно вытирать запекшиеся пятна крови на плече. Открылись четыре глубокие царапины, как от когтей зверя. Омывая лицо и шею, с удивлением заметил старинный раскольничий крест на серебряной цепочке, не ко времени подивившись красоте работы мастера.

Вдруг девушка вздрогнула, задышала часто, прерывисто. Открыла глаза и долго непонимающе смотрела ему в лицо.

– Миша! – улыбнулась открыто и искренне. – Ты со мной. А где… – она приподнялась, оглядела келью. – Где мы находимся?

– Не волнуйся, Света. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – она испуганно прижала свисающий лоскут материи к груди, поджала ноги. Села на кровати, удивленно глядя на висящие в углу образа.

– Что произошло? Откуда у тебя такой наряд?

– Наряд? – непонимающе осмотрела себя, увидела испачканную тиной и землей исподницу. – Я не знаю, – прикусив губу, с ужасом и недоумением взглянула на него. Память быстро возвращалась, перед глазами вставали картины прошедшей ночи. Василий, жуткое лесное чудище, полуночный цветок, кудесница Алёна. Непостижимое грозное пророчество, требование невинной жертвы, – ее будущего сына. Вспомнился Вадим и обещание о снятии заклятья, Власьевна. Мысли закружились в бурном хороводе, забились ранеными птицами, выплеснулись обильными слезами. Она в отчаянии закрыла лицо руками, жалобный стон вырвался из груди, разлетелся по тесному помещению. Светлана содрогнулась в рыданиях, не имея возможности произнести ни слова. Монах заботливо прижал ее к себе, пытаясь как-то утешить, усмирить горестный плач. Она долго не могла успокоиться, намочила его одежду слезами. Давящие всхлипывания сотрясали, измученное лицо светилось невыносимым страданием.  

– Все, все Света. Все уже позади, поверь. Побереги себя.

– Позади? – она смотрела на него отрешенными глазами. – Ты ничего не знаешь, все только начинается.

– Что начинается?

– Все! Жизнь моя колдовская начнется со смерти моего ребенка. Я спасла мужа, но не смогла спасти мальчика, – слезы вновь заструились по щекам.

– О чем ты говоришь? Я не понимаю…

– И я не понимала, когда шла. Не было у меня другого выхода, не было.

– Светочка, милая, расскажи обо всем. Ты страшное говоришь. Может быть, я смогу чем-то помочь?

– Миша, – она вдруг увидела на нем черную скуфейку, выбитые крестики на ткани, суконный подрясник, оглянулась на стоящее у стены распятие. – Помоги, Миша! Жизнью будущей новорожденной тебя заклинаю: помоги мне!

– Да что с тобой случилось? Расскажи по порядку.

Она сбивчиво, но ничего не упуская, говорила обо всем. С самого начала, с прихода кораблей из похода, старинного проклятия, о котором сообщила мама Вадима. И заканчивая ужасной сегодняшней ночью, предрассветной встречей с молодой красавицей Алёной.

Инок слушал внимательно, не проронив ни слова, поражаясь испытаниям, выпавшим на долю его когда-то любимой, а теперь повзрослевшей девочки. Полный сумбур, сбой мыслей происходил внутри, острое желание помочь разбивалось об осознание бессилия и неопытности в таких вопросах. Он налил воды, протянул стакан Светлане.

– Не волнуйся, Света, я сделаю, что смогу. Мы решим эту проблему, не отдадим твоего сына, – его глаза яростно заблистали, он на миг опять стал прежним, дерзким и безжалостным. Но, тут же, сник, осенил себя знамением, поцеловал крест. Ушло благодатное состояние, перед ним сидела несчастная женщина, во имя любви и спасения мужа принявшая тяжкий грех, не убоявшаяся могущества нечистого духа и попавшая в тонкие лукавые сети. Она по святой и наивной простоте приняла благородное решение, отдавая душу и жизнь во власть дьявола. Вряд ли представляла, что делает, в ослеплении страшного несчастья даже не задумалась о последствиях. И была обманута.

Он смотрел, как она пила. Зубы мелко стучали о граненые стенки, губы с жадностью принимали холодную освященную воду. Вдруг гримаса отвращения исказила лицо, стакан выпал из рук. Ее вывернуло наизнанку, тело задрожало в лихорадочных нервных конвульсиях.

– Не принимает душа даров божьих, – произнес монах. – Плохо дело.

Она отвернулась, уткнулась лицом в подушку и жалобно застонала:

– Во мне она, Миша. Ничего не дает сделать, – жуткое утробное рычание вырвалось из груди. – Помоги… – тело забилось в тяжелом эпилептическом припадке, медленно сползая вниз.

Он кинулся к ней, пытаясь совладать со взбесившейся плотью. Прижимал раскинутые руки, всей силой наваливаясь на нее. Она колотилась об пол, изгибалась в бешеном исступлении, пыталась столкнуть, сбросить его. Яростная, неукротимая, находящаяся в заколдованном трансе вырывалась упорно и отчаянно. Но вскоре затихла, и ее сморил крепкий спасительный сон. Михаил поднял, уложил девушку в кровать, накрыл простыней. Некоторое время наблюдал за ней, чутко прислушиваясь к глубокому ровному дыханию. Затем встал, перекрестился на образа и пошел к Паисию.

 

Протоиерей уже проснулся и пил чай на кухне. Чувствовал себя неважно, всю ночь ворочался с боку на бок. Тупая тянущая боль в правом подреберье не давала заснуть или хотя бы забыться в блаженной дреме. Как всегда в такие бессонные ночи в памяти всплывали отрывки его простой открытой жизни. Только окончил институт, получил диплом инженера, и сразу молодым лейтенантом на фронт. Дни военные, лихие, ничего не боялся тогда. Два ранения перенес легко, а третье под Ржевом надолго оставило в госпитале. Там и познакомился с невысокой хрупкой медсестрой с шальными черными глазами. И завертелась большая жадная любовь. Ночи и дни летели незаметно, он поправлялся на глазах, лелея в сердце первое сильное чувство. Время быстро шло, раны затягивались. Полгода лечения и опять на передовую. Тяжелое вынужденное расставание, долгие слезы, все это было у них. Поклялись писать друг другу и обязательно пожениться после победы. Всю войну до конца прошел Паисий. В Берлине ударный батальон, которым он командовал, героически штурмовал Рейхстаг. За что и был награжден орденом Славы вместе со своими лучшими бойцами.

После демобилизации встретился с невестой. Закатили веселую шумную свадьбу, счастье тогда казалось безграничным. Вскоре родился сын, следом любимица дочь. Все это время жили в Красноярске, там дети выросли и школу закончили. А через несколько лет по партийной линии направили его в большое село, главным инженером на недавно построенный маслозавод. Ему тогда немного за сорок было, жена чуть моложе. Поселились в хорошем кирпичном доме, завели скотину, огород. Жили себе спокойно…

Летом истомным, жарким встретилась на пыльной дороге женщина. Шла по обочине с наполненными ягодой ведрами легкая, притягательная в узком сатиновом платье. И столько женского, неизведанного увиделось в ней, так были пленительны лицо и стать, что остановился не задумываясь. Предложил подвезти и понял, что пропал. Свернули в лесок, подальше от глаз и до заката парили в небесах, без устали предаваясь безумной страсти. Елена, так звали незнакомку, была существом будто из другого мира, совсем не похожая на простых деревенских баб. В сравнении с ней любимая супруга казалась ограниченной и неказистой, какой-то бесцветной, невыразительной.

У него словно открылись глаза, чувства обострились до предела. Ждал, желал встречи, как пылкий юнец сходил с ума, не мысля себя без ее горячих пламенных объятий. Считал минуты, мгновения, сгорая от страсти и вожделения. С бурным наслаждением предаваясь плотской любви, она поднимала его на такую недосягаемую высоту, уносила в такие сказочные дали, что не хотелось возвращаться, видеть увядающее блеклое лицо жены, терпеть ее скучные пресные ласки, скрывая кипящее в сердце влечение к другой женщине. Готов был бросить все и пойти за ней до конца жизни, только бы всегда быть рядом. Истинно говорят: седина в бороду, бес в ребро. Да только вдруг остывать начала Елена. Погас огонек, ушла жажда сладострастия. С каждой встречей она становилась все холодней, равнодушнее. Он ничего не понимал, всеми силами старался воскресить былое пламя. Ее заявление, что им пора расстаться, что его старания ни к чему не приведут, и они никогда не будут вместе, сильно расстроило и озадачило его. Он не понимал случившейся перемены, не хотел верить словам, взывал к ее чувствам, молил о прощении неизвестно за что. Валялся у нее в ногах, целовал колени, с тоской сознавая, что теряет последнюю надежду, и после такой сумасшедшей страсти в душе останется лишь голое выжженное поле.

А тут еще и супруга узнала об их отношениях. В приступе невиданной ревности запалила ей сарай. Огонь перекинулся на жилое помещение и весь дом с постройками сгорел дотла. Их связь открылась, ему объявили строгий выговор, осудили скорым партийным судом. С большим трудом удалось замять дело в отношении поджога. Елена отказалась писать заявление и уехала из села. Он мучительно, крайне тяжело переживал случившееся. Было жалко жену, но жить с ней по-прежнему он не мог, испытывая ненависть к себе и никак не находя душевного равновесия. Пришло ощущение отчуждения, понимания, что ты лишний в этой жизни. После развода уволился, собрал чемодан и, никому ничего не сказав, уехал в Москву, сам не понимая зачем. Хотелось повидаться с боевыми друзьями и уже на пятом десятке начать жизнь сначала. Трогательные встречи, слезы у Вечного огня, память о погибших товарищах встряхнули его, вселили в сердце свежие ощущения. Зашли в храм поставить свечи, заказать молебен. И там вдруг как вспышка молнии возникла эта мысль. Долго и обстоятельно беседовал с батюшкой, выпытывая подробности учебы в семинарии и получения священного сана. По какому-то наитию этот путь оказался единственно верным и правильным.

Паисий нахмурил седые брови, налил еще одну чашку крепкого чая. Выглянул в окно, в который раз подивившись расстилающейся на земле благодати. Утро свежими дуновениями проникало в открытые стекла, делало мир чарующе-прекрасным, уносило прочь тревоги и заботы. Он слушал птиц, вдыхал растворенный в воздухе благоухающий нектар, подставляя лицо ласковым лучам. Жизнь во всем великолепии простиралась перед ним. Сколько раз вот так встречал он рассвет! Сочтены его дни, чуял старик леденящий могильный холод. Да и то правда, зажился на свете. Все было у него, и подвиг ратный и любовь чистая, глубокая. Пока не встретил ту, которая одарила неземным плотским блаженством, разбила сердце и зажгла безумную страсть. А потом забрала с собой все, что было, оставив пустоту и разочарование. Будто готовила к другой жизни, прямой и благостной, единственно верной для его измученной души. Принял Господа, воссиял падающей звездой, как стебель поникший потянулся к небу. И все стало другим, жизнь мира бушевала рядом, не затягивая в свою орбиту, не вызывая желаний. Только церковное служение, молитвенное состояние, духовная помощь людям, слова утешения и поддержки составляли внутренние устремления.

Настоятель Свято-Богоявленского храма закончил утреннюю трапезу. Прошел в ризницу, где хранились облачения и священные сосуды. Неторопливо выбрал зеленую праздничную ризу к утренней службе в честь рождества Иоанна Крестителя. Раздался осторожный стук в дверь:

– Разрешите, отче? – инок ждал позволения, не решаясь войти в алтарь.

– Проходи, Варфоломей. Уже вернулся?

– Нет, батюшка. Не добрался я до станции.

– Что так? – Паисий вопросительно глядел на смущенного отрока.

– Тут такое! Не знаю с чего начать…

– Начни с начала, – усмехнулся старик. – Что у тебя за тягота?

Инок в подробностях описал, как утром встретил лежащую в беспамятстве Светлану, как принес в свою келью, и что она ему рассказала о своих злоключениях. Как не приняла святую воду и как билась в припадке. Паисий, не перебивая, выслушал встревоженного монаха.

– Я не знаю что делать, батюшка. Как и чем помочь? – Варфоломей с замиранием сердца вглядывался в посуровевшее лицо своего духовника. – Ведь она же в погибель мчится. И невинную жизнь ребенка у нее забрать хотят. Не было иного выхода, сами видите.

– Ну, пойдем, взглянем на твою красавицу, – он снял с вешалки тяжелую ризу. – Помоги облачиться.

Надев поверх серебряную епитрахиль и сияющую алмазным крестом митру, протоиерей вместе с иноком направился в келью. Приоткрыв дверь, Паисий увидел спящую молодую женщину с бледным измученным лицом. Грязная с кровавым пятном исподница выглядывала из-под наброшенного одеяла. Она неожиданно открыла глаза, растерянно подскочила на кровати.

– Не пугайся, чадо, – батюшка во всем блеске праздничного облачения шагнул к ней. – Как зовут тебя?

– Светлана, – она с удивлением взирала на них. – Простите меня!

– Бог простит, – Паисий пока не знал, как поступить. – Что с тобой стряслось? Все так, как рассказал Варфоломей?

Она подавленно кивнула. Смотрела на священника с мольбой, понимала, больше помощи ждать неоткуда.

– А что с Василием? Жив ли?

– Я не знаю. Видела только, как зверь отшвырнул его.

В келье на миг повисла тревожная тишина. Инок затаив дыхание, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Настоятель разглядел необычное распятие на шее девушки:

– Тебе Власьевна крест дала? – голос Паисия дрогнул. Сколько раз этот крестик был перед глазами на груди его жаркой Елены! Такое не забудешь и на смертном одре.

– Да, это ее крест.

– А ты крещена ли?

– Крещена, батюшка. Здесь, в этом храме двадцать лет назад. Вы меня и крестили.

– Вот как? – удивился протоиерей. – Так ты местная?

– Нет, я бабушки Полины внучка. Сюда в детстве приезжала.

– Знаю ее, добрая прихожанка. С тобой только что делать? Ума не приложу, – он глубоко задумался. – Ладно, Варфоломей, накорми ее, да чаю побольше. И ни на шаг не отходи. После службы загляну к вам.

Праздничный молебен пролетел быстро. Хор из мирян протяжно и тонко выводил величавые псалмы. Роль дьякона исполнял старик Арсений, бессменный церковный староста, прислуживающий в алтаре при освящении даров и помогающий вести литургию.

Светлана вкусно позавтракала. С кружкой ароматного чая сидела на жестком деревянном ложе, слушая рассказ Михаила о его прошлой жизни. Когда он начал говорить о гибели жены и ребенка, непроизвольно перебила:

– Как, разве не бандиты из мести убили твою семью?

– Что? – он удивленно посмотрел на нее. – Откуда эти слухи?

– Мне Лариса сказала. Так все в деревне считают.

– Ну и ну! – улыбнулся криво. – Ничего подобного. В подвале находился бойлер для нагревания воды. Ночью случился перепад напряжения и короткое замыкание. Загорелась проводка, а вместе с ней деревянная обшивка. Катя с Сережей даже дыма не почувствовали, угорели во сне. Огонь до их комнаты не добрался, пожарные успели погасить. Ворвались в дом, а они уже не дышат, – он отвернулся, смахнул набежавшую слезу. – Сыну полгода было…

Она с немым состраданием смотрела на него. Хотелось подойти, обнять несчастного монаха, как-то утешить. Ее Мишка, сорванец и озорник сидел рядом, изменившийся до неузнаваемости, пряча глубоко в себе боль безвозвратной утраты. Морщины избороздили лоб, лицо хоть и молодое, но познавшее горечь утрат, оставалось светлым.

Вошел Паисий, успевший переодеться в черную рясу, с высоким посохом в руке. Смотрел пронзительно и строго.

– Вот что. Ты оставайся, гляди за храмом да за ней присматривай. Никуда не отпускай, здесь в келье запри на замок. А ты, красавица, смирна будь, слушайся отрока, не выходи отсюда и меня жди. Я к вечеру вернусь, даст бог.

– Куда вы, батюшка?

– В Красные Сопки иду, Нафанаилу кланяться. Помощи просить буду, сами не справимся. Чую, сеча будет жуткая. Надобно души не только свои спасать.

– Батюшка, да дойдете ли?

– Не волнуйся, тут по лесу семь километров всего. Сын Арсения меня на машине отвезет. Так что ждите к вечеру.

Паисий выбрался из кельи, оглядел горизонт, поднял седую голову к небесам, осенил себя крестным знамением и зашагал по дороге в деревню, направляясь к дому Власьевны.

 

                                                      Глава 12

 

Двери избушки открыты настежь, собачья цепь оборвана, будка пуста. Священник постучал и, не дождавшись ответа, прошел в горницу. У железной кровати, на которой возлежал раненый Василий, сидела, низко опустив голову старая Власьевна.

– Пришел, соколик. Сам ко мне пришел. Я знала, что объявишься, – она обернулась к нему.

– Здравствуй, Лена!

– Здравствуй, Сашенька, герой мой последний, сладостный. Имя-то свое позабыл? А я помню.

– Ну как он? – Паисий кивнул в сторону Василия. – Живой?

– Отходит Васенька. День, ночь протянет, не больше. Ты уже все знаешь, – слезы текли из глаз. – У тебя она?

– У меня. Варфоломей с ней остался. Нельзя ее отпускать. А я к Нафанаилу на поклон собрался.

– Значит все, как надо идет. Устал жить, Саша? Господь призывает? Меня возьми с собой.

– Возьму, Лена! – он присел рядом. – И Василия, – заботливо взял ее ладони, сжал крепко. – Простишь меня? Ведь от храма тебя отлучил, благодати Божьей лишил.

– А благодать Божья тебя и не спросила. Вон как все обернулось. Посредством других людей спастись пытаюсь. Через жену любящую, за мужа в плен бесовский уловленную; сына своего единственного, из-за меня страдающего и себя же на заклание принесшего. Через муки душевные, жестокие и страшные, красоту, молодость пропащие, сознание пагубности собственного существования и невозможности что-либо изменить. Всю жизнь я в неволе прозябала, шага без ведома духа нечистого сделать не могла, заложницей страстей своих была, а сколько горя, несчастий принесла! Думаешь, не понимала ничего? Ведь в этом и есть наше семейное проклятье, наказание всему роду. И никакого избавленья без сторонней помощи, чистой невинной жертвы. Сколько родичей моих пыталось эту дьявольскую цепь разорвать! Да только гибли в расцвете лет по разным нелепым случайностям, а то и на войнах душу за отечество отдавали.

Я, как к свету потянусь: тут же вокруг смерть, напасти, бесчестье, презрение. Потому и с тобой рассталась, отказалась жизнь твою губить. Да опоздала, семью разрушила. Ты молодец, устоял, нашел правильный путь. Но мне последнюю тропку отрезал. Не принял покаяния, двери на замок закрыл. Не захотел грех общения с ведуньей на себя брать? Я с признанием к тебе шла, искру надежды в груди лелеяла. А ты задул ее, искру-то! Даже слушать не пожелал.

– Прости, Лена! – в глазах батюшки стояли слезы. – Сколько уже, лет тридцать прошло с тех пор? Обида на тебя сердце жгла. Как узнал, что Власьевна ты и есть, даже злорадство в душе поднялось. Видеть тебя не хотелось.

– Ладно, Сашенька, забыла давно. Я тебя поняла, простила. Теперь покаяться хочу, огорчение прошлое снять.

Она трясущимися морщинистыми руками гладила его лицо. Перед ней сидел тот бравый герой-орденоносец, пылкий и неутомимый, более полувека назад потерявший голову от ее неудержимых бурных ласк. Из-за нее лишившийся семьи, партийной карьеры, благополучия. И из-за нее же во славе Божьей воссияв, посвятивший себя церковному служению, беззаветной помощи тем, кто нуждается в пастырском слове.

– Прости и ты меня. Использовала тебя в утехах сладострастных, совсем не задумываясь о последствиях. Все вершилось вопреки воле моей, прожила жизнь как в дурмане. Здесь, пред сыном умирающим прошу: прости меня! Прости, Саша! Господи, спаси душу мою окаянную, – сильнейший удар в сердце сбил дыхание, заставил согнуться в судорожном поклоне. – Забери меня, не могу больше… – слова стыли на губах. – Кончилось время мое, чую костлявую, рядом стоит, ждет.

За окном послышался резкий автомобильный гудок. Сын старосты приехал за батюшкой.

– Собирайся, Лена. Тебя с Василием к себе определю. Там дальше видно будет, – Паисий вышел к машине:

– Привези людей, Василия в храм отнести надо. Потом в Сопки поедем.

Шофер развернулся, уехал. Вскоре появился с тремя мужиками. Вместе вытащили кровать с умирающим Василием. Подняли на плечо, осторожно двинулись к церкви. Следом, поддерживая друг друга, шли Власьевна и Паисий. Занесли в придел, опустили в комнате протоиерея. Вышел Варфоломей, взволнованно выглянула из кельи Светлана. Ужаснулась, увидев раненого, прикрыла губы ладонью. Обняла старушку, заплакала.

– Это из-за меня он, бабушка.

– Не плачь, голубка. Так было надо.

– Он умрет? Не прощу себе никогда… – слезы скатывались по щекам. – За что нам все это?

– Так нужно, девица, – повторила Власьевна. – Не наше дело Промысел Божий осуждать. Прими все как есть и не сокрушайся боле. Нет твоей вины.

– Оставайтесь здесь, меня ждите! – Паисий озабоченно и строго нахмурил брови. – Вечером вернусь.

– Поехали, – бросил водителю. Вместе вышли за ограду, сели в машину, тронулись в путь.

 

Свято-Успенский мужской монастырь высокими каменными стенами широко раскинулся на обрывистом крутогоре Енисея. Могучая сибирская река несла полные воды мимо башен старинной обители, сияющих крестов и пламенеющих в лучах восходящего солнца позолоченных куполов. Дикая непокоренная тайга сумрачной стеной возвышалась по обоим берегам. Яростный ветер гнал речную волну, завывал меж строений и уносил вдаль обрывки житейских мечтаний. Сама природа сотворила это суровое аскетичное место, благословила человека на подвиг и воздержание. Отсюда с головокружительной высоты открывалось водное раздолье и седые облачные леса, островерхие скалы и опасные перекаты на бурлящем мелководье. Небесный простор расстилался прямо над головой, низкие тучи вереницей плыли на север, унося с собой напряжение летних гроз и величие громовых раскатов.

Ворота монастыря гостеприимно открыты. Звонят колокола, возвещая праздник Рождества Иоанна Предтечи, прихожане с радостью на лицах собираются на службу. Много верующих с окрестных сел и небольших, затерянных в приволье края городков. Славна обитель праведной жизнью монахов и чудотворными иконами старого письма. Здравствует в дальней уединенной келье святой схимник Нектарий, помнящий, как говорят, самого царя-батюшку, будучи в его свите блестящим молодым кавалергардом. Через войны и несчастья прошел Нектарий. Расстрел близких, вражеский плен, соловецкие лагеря и гонения. Все перенес, выдержал, огонь веры сберег под сердцем, в страданиях выстоял, не сломался. И вот нет уже мучителей на свете, пала власть бесовская, в земле истлели палачи и гонители. Вновь над Русью льется свет православный, люд божий как прежде хвалу Господу воссылает. Стоят монастыри крепко, нерушимо, новые храмы появляются вопреки памяти кровавой, богоборческой. Молится старец о делах державных, о грешниках великих, власть предержащих. Многие в очередь к нему на поклон, на исповедь, а кто просто приложиться к руке святоотеческой. Хоть и слаб здоровьем схимник, но в затвор не торопится. Тянет его к братии, к мирянам страждущим. Глубока и животворна молитва старца, над головой, будто нимб светится. Берегут Нектария в монастыре, кроме служения литургии и духовничества  давно никаких послушаний наместник не требует. Да и то, хоть немощен старик, но духом тверд. Сядет где-нибудь под рябинкой на солнышке, греется, молчит все больше. Иноки вокруг него словно птенцы перед наседкой. Соберутся тесным кружком, псалмы поют, о жизни прошлой спрашивают. Любит Нектарий вспоминать былое. Голос тонкий, заливистый, где и улыбнется ненароком. И будто озарится все вокруг тогда.

Идет к наместнику Паисий, а Нектарий возле куста черемухи на пеньке восседает. Борода в лучах солнца серебрится, куколь крестами переливается, в руке афонские четки-трехсотницы.

– Благослови, отче! – припал к руке схимника.

– Господь благословит, – широко перекрестил Нектарий. – Каким ветром в нашу обитель занесло тебя, Паисий? Все ли ладно?

– Нет, батюшка, – протоиерей с благодарностью кивнул послушнику, принесшему низенькую табуретку, устроился рядом. – Души нечистый похищает, в сердца мирянам вселяется, жертвы будущей новорожденной требует. К вам за помощью иду, сам не справлюсь.

Вокруг начали собираться иноки, с уважением слушая разговор старцев. Все знали Свято-Богоявленского настоятеля, подходили за благословением, кланялись.

– Не любит экзорцизма правящий архиерей. Как Нафанаил отнесется? Ты лучше расскажи братии, что там у тебя произошло?

И Паисий с самого начала поведал Нектарию и монахам историю Светланы и Власьевны. Иноки возмущенно загудели, многие помнили Василия, жалели его. Знали, как тяжело истребимы родовые проклятия и как опасно вступать в открытое противостояние силам зла. Задавали уточняющие вопросы, поражаясь коварству нечистого духа. Нектарий слушал с улыбкой, ни о чем не беспокоясь. Паисий взволнованно и очень подробно рассказывал о том, что сообщил ему Варфоломей. Наконец поднялся, распрямил затекшую спину:

– Рад, что выслушали меня, братья. Пойду игумену кланяться.

– Ступай, Паисий. Господь с тобою. А на меня можешь рассчитывать, – отозвался Нектарий. – Разве мы не витязи света? – посмотрел лучезарным взглядом на притихших добрых молодцев. Те радостно зашумели, с почтением и благодарностью взирая на схимника. – Кому, как не нам с семенем дьявольским совладать?

– Благодарю тебя, отче! – он растроганно поцеловал старца. – Спаси, Господи!

Нафанаил у себя в кабинете читал и подписывал какие-то бумаги. Полный сил пятидесятилетний игумен со жгучими глазами, в которых таилась немалая внутренняя сила, склонился над письменным столом. Черная окладистая борода волнистым уступом спускалась на шелковую рясу, на груди источал сияние большой серебряный крест.

Порывисто поднявшись из-за стола, встретил дорогого гостя. Давным-давно, еще молодым иноком прислуживал в храме у Паисия, который тогда был у него духовником. Много слышал о его ратных подвигах, искренне и глубоко уважал старика. Всегда присылал ему с оказией монастырские гостинцы, вкусный свежий творог и сыр, помогал с работниками, когда требовался ремонт храма. Воспринимал протоиерея как доброго, но строгого наставника, нисколько не тщеславясь своим сегодняшним высоким положением.

С приветливым радушием усадил за стол, кликнул служку, распорядился подать чаю с вареньем и горячими ватрушками. Дружески отзывчиво расспрашивал обо всем, понимая, что не просто так пришел старик, а по великой и непростой нужде. Но не торопил события, деликатно давая Паисию возможность самому озвучить просьбу.

Тот хмуро молчал, не ведая как начать разговор. Знал, что и митрополит, и сам патриарх негативно относятся к такому вопросу. От согласия наместника зависело все. Он решился на этот отчаянный шаг, понимая, что сам не справится. Тем не менее, был уверен в правильности решения. Зная обо всем, ни за что не мог отдать невинную девушку и свою грешную Елену на растерзание исчадиям. Близкая смерть не пугала его. Спасти от огня подземного, победить врага человеческого, изгнать скверну из душ паствы, очистить место намоленное, святое, коим является его древний храм, эти мысли занимали разум, не давая затихнуть утомленному сердцу.

– Слушай, Нафанаил! Ты знаешь меня много лет. По пустым хлопотам я обращаться не стану. Нужна помощь твоя и братии, – он с тоской и надеждой глядел в глаза игумена. – Ратуй, отче! Послужи Господу и людям его. Не оставь души грешные без покаяния.

– Ого, батюшка! Знать, велика забота твоя, – монах с изумлением и беспокойством смотрел на Паисия. – Что могу сделать я, чего не можешь сделать ты?

И старик вновь, подробно и красочно изложил о проклятии героя-моряка, благородном поступке его любящей жены, предсказанной участи их будущего ребенка. О полуночном цветке и бесовском празднике, страшном звере и умирающем Василии. В конце упомянул о старой раскаявшейся ведьме, кратко описав удивительную особенность их отношений.

– Мне уже ничего не надо, Нафанаил. Кроме Господа я служил людям и хочу умереть в служении. Нет большей радости, чем созерцать спасенную душу. Видеть преображение, сломанные, разбитые оковы, узреть воплощение Духа Святого, сияющего в покаянных глазах! Вознестись молитвой умиления и благодарения, внимая силе Божественного промысла…

– Отче! Зачем ты меня уговариваешь? Разве я против? Что скажет братия? С митрополитом у нас вопрос отдельным будет, знаю, влетит мне. Но это дело десятое.

– Нафанаил, – старик заплакал от переполнявших его чувств. – Господь с тобой, отрок любезный!

Игумен подошел, нежно обнял старца. – Ты как отец мне, батюшка. Неужели думал, откажу тебе? После обедни соберу братию, обращусь к ним.

– Я уже обратился, – Паисий рассказал о встрече с Нектарием и монахами. – Наверное, теперь вся обитель знает о моей просьбе.

– Вот и славно! – с облегчением воскликнул наместник. – Спросим, кто на бранный духовный подвиг идти готов. – Он взглянул на часы, вызвал послушника: – Давай к обедне звони.

– Так ведь пятнадцать минут еще…

– Звони, сказал. После обращусь к насельникам.

Тот умчался, прихватив поднос с посудой со стола, и вскоре раздался веселый переливчатый звон колоколов. Игумен с протоиереем прошли в трапезную.

Монахи, прочитав короткую молитву, сели за вкушение пищи. Суп из овощей, кислый квас и ячменные лепешки дополнялись к празднику ягодой и свежим гречишным медом. Шел Петров пост, старцы и схимники ограничивались сухарями да малой толикой ядер грецких или кедровых орехов.

После трапезы поднялись, дружно обратились с благодарной молитвой к Господу. Наместник твердым взглядом окинул многочисленные ряды и выступил с краткой проникновенной речью:

– Братья любезные! Схимники и иноки, вся духовная рать, воины Христовы, к вам обращаюсь я с великой просьбой! Отец Паисий пришел к нам за советом и помощью, поддержкой и благословением. Вы уже знаете, о чем идет речь. Здесь в этой обители призваны мы служить Господу, побеждать врага рода человеческого в душах своих. Глубокой чувственной молитвой возрождать торжество православия и силу веры христианской, духовными подвигами снискать небесного покровительства земле Русской. Чаяниями Матери Богородицы и предстоянием Святых Отцов просить защиты и вразумления людям и властям предержащим. Это основная задача монашества. Мы не можем с безразличием взирать на страдания душ божеских, по мере сил помогаем им в духовной брани. Окрыляем пастырским словом, проводим необходимые требы для мирян, скорбим и молимся о них. Но этого недостаточно, когда уловленные в сети, обманутые нечистым духом с болью вопиют о помощи, не имея сил, возможностей для покаяния и, не смотря ни на что, жаждущие спасения! Дьявольские наваждения, бесовские соблазны проникли к ним в сердца, волшебством и ложью искушая сознание. Дошло до того, что душу будущую, еще не рожденную требуют в жертву как искупление, как невинного агнца. Вправе ли мы, зная пагубные последствия пройти мимо? Отдать на вечное поругание лучшие творения Божии, слыша пламенный призыв, отвернуться в смятении? Какие мы воины Духа, если не в силах разбить рать бесовскую, загнать врага в преисподнюю и запечатать для него вход в души людские? Знаю, тяжела будет битва, потому призываю тех, кто готов, чья жизнь во Христе силою божественного огня воссияла в стенах этой обители, кто своими подвигами вписал знамение славы в скрижали нашего монастыря! Завтра на рассвете выступаем крестным ходом.

Нафанаил закончил обращение. Блестящими черными глазами вглядывался в ряды иноков. Монахи громко загомонили, выражая воззванию игумена всеобщее одобрение. Многие с восторженным уважением смотрели на него. Паисий стоял рядом и плакал, видя единодушие братии.

– Отец благочинный заменит меня на посту наместника. Отец келарь, прошу вас подготовить священную утварь, провизию, и к вечеру представить список подвижников. Господи, благослови нас на брань духовную!

– Аминь! – грянули четыреста звонких голосов. – Отче наш, иже еси на небесех… – понеслись над сводами слова спасительной молитвы.

– Вот и все, Паисий, завтра жди гостей, – Нафанаил повлажневшими глазами смотрел на молящихся иноков. – Подготовь дары, они во множестве понадобятся. Просфору и вино возьмем у келаря. Да, отче, и нужно будет как можно больше воды освятить. Она да молитва – вот наше оружие.

– Все сделаю. Спасибо тебе! – старик обнял наместника. – Сын мой возлюбленный, – плача, крепко сжимал в объятиях.

– Ого, да ты боец хоть куда, отче! Сила медвежья, – с улыбкой пошутил игумен. – Жить да не печалиться еще сто лет можно.

– Радуюсь, Нафанаил. Смотрю на тебя, на братию, на солнышко ясное, – радуюсь. Благодать на вашей обители. Чую, длань Господня распростерта над стенами монастырскими, над насельниками и мирянами. И я здесь в лучах божественных вместе с вами греюсь, уходить не хочу, – он смахнул слезу, перекрестился на рукописный образ Спаса. – Поеду, ждут меня души заблудшие…

– Доброго пути, батюшка. Иди к машине, я распоряжусь с поклажей.

 

В небесах уже блистала вечерняя заря, когда Паисий возвратился из монастыря. Варфоломей встретил, помог выгрузить, отнести в алтарь просфору и вино. По счастливым глазам священника понял, что визит к наместнику прошел успешно.

– Как у вас тут? – спросил батюшка.

– Все в порядке, отче.

– Работа сегодня большая предстоит. Емкости у людей поспрашивай, их много надо будет. Всенощную отслужим, затем освящение воды проведем. Приготовь все, а я пока с дороги отдохну.

Паисий усталой походкой направился к себе в спальню. Власьевна поднялась навстречу:

– Все ли ладно, Саша?

– Все хорошо. Ждем завтра гостей.

– Ну, вот и путь к концу подходит.

– Как Василий? – взглянул на лежащего в беспамятстве пастушка.

– Дышит еще. В себя не приходил, – коротко ответила старуха. – Ты ложись, отдохни. Я с тобой буду.

– И то верно, – он снял тяжелые башмаки. Прилег на кровать и с облегчением вытянулся во весь рост. Закрыл глаза, ощущая прохладную ладонь у себя на челе и, не в силах поднять веки, провалился в желанный глубокий сон.

Власьевна сидела меж двух кроватей, одной рукой поглаживая лоб своего последнего возлюбленного, другой накрыв безжизненные пальцы умирающего сына. Вздыхала, вспоминая долгую прожитую жизнь, уносилась в далекое детство и юность, мысленно вела беседу с давно усопшими родными и близкими. Видела себя маленькой непослушной девочкой среди бескрайних лугов, плетущую венки из ромашек и васильков. Молодой красной девицей, одним лишь поднятием бровей сводящей с ума деревенских юнцов. Статной прелестницей, мановением руки приближающей трепещущих от страсти мужчин. Жаркой пылающей женщиной, дарящей неземное блаженство, заставляя обожателя парить вместе с нею в далеких заоблачных сферах, касаться небес и разбиваться солнечными искрами, со сладострастием вспоминая каждое мгновение. Видела сраженного в бою красавца-мужа и толпы беженцев, пробирающихся к своим на восток, крошечного скособоченного младенца, его первые хромые шажки, невнятное мычание вместо громкого плача. Видела еще много чего: хорошего и плохого, радостного и горького, счастливого и трагичного. Все, что когда-то было в ее затянувшейся жизни, странной неподвластной судьбе.

К Светлане пришла Лариса, принесла сменную одежду. Теперь появилась возможность переодеться, снять грязную растерзанную исподницу. Не выходя из кельи, нагрели воды, и тетка тщательно отмывала с ее тела присохшую тину. После пили чай, разговаривали. Лариса с радостью сообщила долгожданную новость:

– С правлением по телефону связалась Наталья Леонидовна. Просила передать, что Вадим благополучно вышел из комы. Я примчалась, перезвонила, чтобы узнать подробности. Все хорошо, он быстро приходит в себя, уже разговаривает. Врачи сами ничего понять не могут, говорят, такие случаи один на миллион бывают. Считают, что обойдется без последствий. Как здорово, что с цветком все получилось!

– Ох, Лариса! – счастливые слезы блестели в глазах. – Ты еще многого не знаешь. Не все так просто, – Светлана опустила голову. – Как уж обернется, неизвестно, – она с любовью и нежностью коснулась своего живота.

– Расскажи мне, Света. Что было с тобой дальше? Как ты до цветка добралась и как зверь Василию позвоночник переломал?

– Расскажу. Как Дашенька?

– Хорошо. С мальчишками целый день носится, бабушке покоя не дают. Я сказала ей про отца, что ты к нему уехала. Она обрадовалась, обещала слушаться и ждать.

В мельчайших деталях Светлана вспоминала о жутких ночных похождениях, бесовском разгуле и жестоком требовании кудесницы Алёны. Лариса от всего сердца ужасалась услышанному, а затем с горечью воскликнула:

– Как же быть теперь? Из огня да в полымя...

– Миша сказал, отчитка великая будет. За этим Паисий в Красные Сопки ездил. Власьевна покаяние принесла, с духом нечистым расстаться хочет перед смертью, и Василия спасти от геенны огненной.

– Василий жизнью своей давно грехи искупил. Ни зла от него, ни проблем никогда не было. И тебя от смерти спас, жизнь отдал.

– Да, Лариса, это мне память о нем, – она показала глубокие царапины на плече. – Всю жизнь Бога молить буду! Из болота меня вытянул, – слезинки текли по щекам. – Если бы не он…

Вошел Варфоломей, перекрестился на стоящее в углу распятие.

– Поздно уже, – обратился к притихшей Ларисе. – Завтра день трудный предстоит. Всем народом приходите. Чем больше людей молитвы вознесут, тем легче страждущим будет.

– Придем обязательно, – она поднялась. – Держись, подруга! – легко поцеловала в щеку и вышла за порог.

– Как ты, Света? – инок с состраданием ласково взглянул на нее. Казалось, не было ничего после их расставания тем жарким удушливым летом. И он все такой же молодой рубаха-парень, и она славная влюбленная девочка, смотрящая на него как на верного героя, в любую минуту готового прийти на помощь.

– Все хорошо, Вадим вышел из комы! – поделилась с ним радостной вестью. – Его мама звонила, сказала, что он быстро поправляется.

– Слава богу! – перекрестившись, поклонился образам Михаил. – Значит, только таким был путь к спасению.

– Да, наверное. Как мне завтра быть, Миша? Я волнуюсь. Внутри будто огонь жжет. Выдержит ребенок?

– Выдержит! И ты выдержишь. Твердо верь и помни об этом. За тебя рать духовная стоять будет, с нечистью бой примет. Ты только сама не усомнись и не вострепещи во страхе. Господь всегда с теми, кто к свету чистому стремится, кто за ближнего жизни не щадит. Кто не жалеет себя, не приемлет земных благ, а восстает против прелести и зла, мнимого душевного покоя. С нами силы небесные, с нами Бог!

Она слушала его пылкую убедительную речь, внимала каждому слову, интонации. Совершенно другой мир раскрывался перед нею. Прошлое казалось зыбким далеким сном, прекрасным видением, где не было особых забот. Все там представлялось понятным и очевидным. И вот за последние дни столько всего случилось! Открылось многое, то, чего не виделось на поверхности, было скрытым от глаз. Ее несчастный проклятый муж, Максим Петрович, Власьевна, Василий. Даже Михаил и батюшка Паисий, все они звенья единой цепи, одного направления, тяжелого и страшного. Эти спутанные узелки завязались в один сложный сбитый клубок, где центром притяжения явилась она, в одиночку рискнувшая пройти сквозь дьявольское игольное ушко. И вот теперь, рискуя потерять ребенка, принести жертву духам зла, она с неистовой страстью молит о милости и спасении. Иначе не прожить тогда с тяжелой утратой в груди, не совладать с чуткой совестью, не превозмочь душевной боли, не смириться с внутренним предательством.

Паисий и Варфоломей в одиночку отвели всенощную службу. Со всех окрестных домов жители принесли корыта и цинковые ванны, канистры и фляги. Половину свободного пространства в храме заняли наполненные освященной водой сосуды. Лишь к рассвету закончили водосвятие и прямо в одеждах улеглись здесь же на скамейках, пытаясь хотя бы на пару часов забыться в усталой блаженной дреме.

 

                                                      Глава 13

 

Алая утренняя заря взорвалась громким боем колоколов. Небо осветилось сиянием лучей, и огненный шар поднялся над туманной рекой. Предрассветная тишина рассыпалась звонким пением птиц, гудками теплоходов и речных буксиров, спешащих вниз по течению. Свежий прохладный воздух наполнил сердца бодростью и жизнелюбием. Торжество зарождения нового дня услаждало души стоявших в плотном строю монахов, с улыбкой на лице ожидающих команды наместника.

Прошлым вечером он вместе с отцом благочинным собирал иноков к походу. Около двух сотен насельников шли на рать с исчадиями. Оставляя обитель, меняли привычный монастырский уклад, дабы послужить мирскому обществу. Знали, ждет их после длительный строгий пост и епитимья для цельного глубокого очищения. Но не роптали, а с боевым блеском в глазах желали сражения. Многих не взял наместник по младости духовной и неготовности для дел бранных. Иных из-за преклонного возраста и слабого здоровья вернул Нафанаил, призвав старцев к благоразумию. Но не смог отказать Нектарию и двум великосхимникам Фролу и Лавру, живущим затворниками в дальних прибрежных пещерах и полвека назад давшими обет молчания. Никто никогда не слышал от них ни единого слова. Высокие прямые старики с сивыми до пояса бородами подошли и встали в строй, никого ни о чем не спросив.

Как, откуда узнали они о предстоящем крестном ходе, и том, что случилось в селе, никто не понимал. Видимо рассказали келейники, приносящие еду и заботливо опекающие старцев. Суровые лица, седые непокрытые головы, расшитые надписями и серебряными крестами аналавы с мантией за спиной говорили о стойкой неколебимой решимости. Наотрез отказавшись пройти в автобус, где их поджидал Нектарий, они твердо стояли вместе со всеми в едином строю, держа в руках посохи. Было боязно и удивительно видеть их, покидающих святую обитель, где они почти всю жизнь провели подвижниками. Казалось, частица души самого монастыря уходит с ними, стремится в отдельный полет, взмывает радужным вихрем на пути к благословенным высотам.

Колокола ударили заутреню, ворота распахнулись, и ряды иноков мерным шагом начали выдвигаться из монастыря. Впереди выступал игумен с сияющим крестом на груди и алмазной панагией на золотой цепи, опираясь на пастырский посох. За ним шли черноризцы с высокими престольными крестами украшенными узором из горного хрусталя на длинных рукоятях. Вслед шагали хоругвеносцы с изображением на священных знаменах Спасителя, Божьей Матери и особо чтимых святых. Специальные носилки со вставленной в золотой киот чудотворной иконой Одигитрии, образами Николая Угодника и Симеона Столпника несли на плечах крупные могучие монахи. Далее шествовали остальные насельники. Замыкал колонну монастырский автобус с провизией и церковной утварью.

За каменными стенами с утра собрался православный народ. Весть о крестном ходе разнеслась далеко окрест, и многие прихожане считали для себя честью пройти с духовенством, поучаствовать в искупительной службе, причаститься святых тайн. Да и не помнил никто, чтобы когда-либо такая массовая отчитка была в этих таежных краях.

Следом за основной колонной выстраивались и продолжали движение миряне. Престарелых, больных и детей усадили в автобус к Нектарию. Остальные на автомобилях и запряженных телегах замыкали шествие. Пыльная проселочная дорога, немного сужаясь, плавно входила в лес. Вокруг благоухали растения, над травой кружились бабочки. Смоляной сосновый дух витал повсюду, в полной мере поднимая душевный настрой. Листья трепетали на ветвях, птицы звенели хрустальными трелями, ясное небо лазоревым переливом игралось в вышине.

Раздалось одинокое пение, тут же подхваченное сотнями голосов. Слова Херувимской песни зазвучали сильно и благостно. Так, распевая молитвы, продвигались широкой извилистой тропой. Шли тенистыми аллеями по лесным коридорам, выходили к ягодным полянам, углублялись в чащу и бурелом. Дорога знакомая, с накатанными колеями стелилась под ногами. Рыжие белки и серые прыгучие зайчата разбегались по деревьям и кустам, пугливо прячась в зарослях орешника. Семейство диких полосатых кабанов перебежало дорогу далеко впереди. Беспокойно хрюкая и семеня копытцами, унеслись за обочину и забились под растопыренные корневища сломленного бурей огромного ствола-выворотня.

Время летело, общий духовный настрой добавлял сил, песнопения придавали блаженных переживаний, возносили души к небесам, оставляя позади тревоги и сомнения. Люди с просветленными лицами шли вслед за священным клиром. Хоругви колыхались на ветру, лики икон наполнились яркостью, воспылали неземным свечением.

Крестный ход, будто путь праведников, вел к религиозному возрождению, пониманию своих истоков, духовного могущества, несгибаемой силы народа. Вместе с ними шла рать небесная, в земле Русской воссиявшая, мученики за веру православную; апологеты христианского учения и Отцы Церкви незримо сопутствовали рядом.

Вскоре за очередным поворотом показались первые избы села. Справа устремился куполами в небеса Свято-Богоявленский храм, блеснувший витым голубком на позолоченном кресте. Монахи затянули святочный псалом и повернули влево, огибая деревню по периметру.

Из домов выходили проснувшиеся жители. Крестились, с надеждой взирая на священные знамена. Многие присоединялись к процессии, пополняли ряды участников. Босоногие дети бежали вслед за взрослыми, ничего толком не понимая, но испытывая неодолимое желание быть вместе со всеми. Старушки подслеповатыми глазами выглядывали из-под ладоней, приветливо махали, осеняли братию крестным знамением, напутствуя и благословляя.

Слух еще с вечера разнесся по селу. Все были взволнованы гибелью Василия и творящимся бесчинством. Жалели Власьевну, сострадали Светлане, которую знали с детства. И хотя население деревни составляло лишь несколько сотен человек, все были единодушны в отношении к ним. Любили пастыря Паисия, доверяли ему самое сокровенное, глубинным чутьем понимая божественный промысел, суть и великую истину христианского учения.

В отличие от городского круговорота, здесь наедине с природой все воспринималось по-другому. Близость мира подлинного, неискаженного, заставляла смотреть на многое прямо и однозначно, не углубляясь в дебри гибельных философий и бессмысленных рассуждений. Жили так, как всегда жили предки. Много работали, добывая хлеб своими руками. Растили и воспитывали детей в добрых дедовских традициях, свято чтили семью, осуждали пьянство и лень. Потому старились у себя в селе, понимая тлетворное влияние больших городов. Дети уносились в сверкающую даль, искали судьбу посреди блеска огней, пытаясь освоиться в сложном чужом мире, принять скачущий ритм, окунуться в суету житейскую. Чтобы взрослея понять духовную безнадежность поиска телесных благ и мнимого уюта.

Крестный ход шел посолонь, обходя ограды, частоколы, избушки и строения, очерчивая образ напоминающий круг, символ Божественной вечности. Послушник рядом с Нафанаилом нес чашу с водой и наместник, окуная метелку, со словами молитвы весело кропил дома и заборы, освящая и осеняя все вокруг алтарным крестом. Шествие двигалось с торжественными песнопениями чинно и величаво. Запыленные облачения серебрились знаменьем времен. Седые волосы Лавра и Фрола колыхались на ветру, длинные бороды убраны за пояса. Шаг уверенный, решительный, хотя обоим уже под восемьдесят. Сухие тела, будто корни кедровые, крепкие и узловатые. Взирают на мир старцы, впитывают благодать земную. Полвека не выходили они из пещер, лишь даль речную да реющих в облаках воронов видели из затвора. Книги святоотеческие и непрестанная молитва составляли смысл их жизни. Кто они, за какие грехи взяли суровый обет молчания, то никому неведомо. А только струится ночами свет из пещеры бледный, малозаметный.

Заглядывали в щель иноки, любопытно все-таки. Видели склоненного в поклоне старца, осиянного лучами фаворскими, из ниоткуда идущими. Пали отроки на колена, возблагодарили Господа за радость великую. На послушание к ним идти за счастье для себя почитали. Вот и сейчас в строю плечом к плечу шли, чувствуя рядом огонь жаркий, неугасимый. Мантия с черепами развивается за спиной, снятый с головы куколь крестами лучится. Ступают старцы, окруженные сонмом верных, которые следуют за ними, как воины за боевым стягом.

Обходит деревню длинная колонна. Утомились иноки, устали миряне семь верст шагая. Сзади автобус, автомобили прихожан следуют. Замыкая круг, добрались до церкви. На крыльце Паисий в сверкающей ризе и монах Варфоломей ждут. На улицу иконы вынесены, с вечера крест поклонный возвели. Власьевна со Светланой среди людей стоят, крестный ход встречают. С трудом осеняют себя троеперстием. Руки не слушаются, горечь изнутри жжет. Сидят в них духи зла, глубоко проникли. Но притихли пока, больше ничем себя не проявляют, выжидают чего-то.

Наконец замкнулся круг и шествие остановилось. Нафанаил направился к вратам храма, Паисий шагнул навстречу. Обнялись, трижды расцеловались. Игумен взошел на высокие ступени, окинул взглядом собравшийся народ, торжественно обратился с речью:

– Дорогие братья и сестры! К вам спешили мы с ратью победительной. Спаси Господи люди твоя! В этот светлый памятный день вместе с батюшкой проведем здесь отчитку глубокую, великую и страшную. Страшную для врага рода человеческого, духа нечистого. Не мне говорить вам, какую благодатную силу имеет таинство. Сам Господь изгонял бесов, те прятались в свиней, бежали, срываясь со скал, утопали в пучине морской. Сколько святых угодников в бранях с духами зла сокрушали дьявольские исчадия, избавляли души от оков греховных, страстей неподвластных, пороков чудовищных! А нужно было одно лишь покаяние, желание избавить себя от объятий князя тьмы.

Сегодня все, кто готов сбросить сети лукавых наваждений, душою чистой воссиять, открыть сердце Духу Святому, возрадоваться Благодати Небесной, приходите в три полуденных часа. Будем молить Господа нашего Иисуса Христа о спасении райском.

Селяне стоящие вокруг радостно зашумели. Все знали насколько важным и нужным является таинство. С тяжелым грузом в душе никто оставаться не хотел и многие решили прийти, оставив суетные мирские дела.

– Сразу скажу: не легким будет обряд. Велика мощь Вельзевула! Но с нами Царица Небесная, Господь Вседержитель и все воинство его. Нам ли бесу уступать? А, народ православный?

Люди загудели как потревоженный улей. Старые немощные бабки наполнились праведным гневом, потрясая сухими жилистыми кулачками.

– Вижу! Вижу вашу ярость к дьявольским соблазнам, прельщению сатанинскому! Как себе верю вам, братья и сестры! – в глазах наместника выступили слезы умиления. – Соберемся во имя Божие! Разобьем темницы духа, воссияем в чистоте и святости! Хотя бы на малое время уподобимся праведным Отцам нашим! – казалось, Нафанаил словами разбивает камни, рушит стену сомнения, вселяет в мирян силу божественного преображения.

– А сейчас отдохнем немного, подготовимся к службе и причастию. После трапезы жду всех в три часа пополудни.

Народ стал расходиться, строй монахов распался на отдельные группки. Он сошел с крыльца, тепло взял под руку Паисия:

– Ну что, отче, идем знакомиться с теми, из-за кого сыр-бор у нас. Как они?

– Пока в порядке. Как дальше будет, не знаю.

Они подошли к склонившимся в поклоне Светлане и Власьевне в повязанных черных платках.

– Утро доброе, сестры любимые, – игумен с приветливой улыбкой смотрел на них.

– Доброе, батюшка! – Власьевна припала к руке, не смея выпрямиться, всхлипнула тихо и горестно.

– Ну что ты, матушка? – Нафанаил обнял плачущую старушку. – Господь милостив с нами. Разве оставит он душу покаянную на поругание?

– Страшно-то как, отче! Трепет великий чувствую, тело не слушается.

– То пересилить, вытерпеть надобно. Жизнь у тебя в невзгодах и тяготах прошла, сердце в кремень превратила, неужели на перепутье не выдержишь? – слова пастырского утешения звучали убежденно и ободряюще.

– Выдержу! – она твердо взглянула ему в глаза. – Приму все как есть, а к духу на поклон не вернусь.

Неслышно подошел сгорбленный Нектарий. С улыбкой слушал разговор, радостно покачивая головой.

– Отрекаешься сатаны, раба Божья? – спросил кротко.

Власьевна обернулась, узнала старца, в ноги кинулась:

– Отрекаюсь, – неожиданно дикий звериный рев вырвался из груди кающейся ведьмы, дрожь сотрясла спину. Священники озабоченно переглянулись. Светлана испуганно посмотрела на Власьевну. Но Нектарий легонько коснулся ее руки и все прекратилось. Наклонился, шепнул что-то на ухо. Она поднялась с колен, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Ну вот, все хорошо, – монах придержал старушку за локоть. – А где Василий? Жив ли?

– В беспамятстве он. Никак отойти не может.

Вместе прошли в тесную комнату, столпились у постели умирающего пастушка. Долго смотрели в посеревшее изможденное лицо в окружении спутанных седых волос и редкой клочковатой бороды.

– Терновый венец мученика на нем, – произнес Нектарий. – Вижу его в обителях небесных, ангельский глас слышу. Вот она, жертва невинная, закланный агнец. Поклонимся братья душе чистой к злу непричастной, – скинул куколь-капюшон и с блеском в глазах осенил знамением себя, всех стоящих рядом. – Он с нами должен быть, – добавил, обращаясь к Паисию. – Выстоять до конца и принять херувимское причастие. Нас, убогих, в минуту трудную поддержать.

– Все будет так, отче.

Неожиданно Василий открыл глаза. Поочередно задержал взгляд на каждом, увидел Власьевну. Лицо озарилось улыбкой, губы слегка шевельнулись. В наступившей тишине громко и отчетливо прозвучало самое дорогое, знакомое всем с младенчества слово: «мама».

Старушка рухнула на пол, прижалась к плечу умирающего сына, зарыдала, забилась в горьком плаче. Священники тихо удалились из комнаты. Светлана вышла за ними, не в силах смотреть на страдания матери.

Между тем возле церкви и по берегу пруда развернулся походный лагерь. Миряне и монахи удобно расположились на сухой зеленой траве. Разложив накидки, прилегли на короткое время. Насельники разжигали костры, готовили чай, варили пшено. Знойный день разгорался ярким румянцем, сочной живой акварелью расцвечивая небеса. Высь звенела, близкий лес и густо растущий кустарник раскачивались, шелестели листвой, подчиняясь дуновениям ветра. Неугомонные стрижи неслись над землей, взмывая вверх быстрыми вихрями. В пруду золотились кувшинки, роголистник и водяные лилии притаились среди зарослей осоки.

На чистой воде всплыл тугой пузырь. Лопнул, рассыпавшись брызгами. Следом всплывали еще и еще, с треском разрываясь. Вот показался, растягивая водную гладь очередной воздушный шар, это болотный газ метан вырывался на волю с глубокого илистого дна. Кто-то додумался, запустил туда горящую головню. Огненный столб поднялся над водой, резкий оглушительный хлопок сотряс округу. Все всполошились, подняли головы. Увидели уносящееся раскаленное облако, закрестились, тревожно оглядываясь по сторонам. А вокруг переливались летние звоны, звучали умиротворенно и благостно. Лишь у самого горизонта вырастала, неуклонно приближаясь, маленькая черная тучка.

К трем часам пополудни все было готово. Народ прибывал из окрестных деревень, собирался на заклинательную службу. Люди шли, желая духовного очищения, мечтая причаститься Божественной Благодати, встрепенуться душой, в пыль стряхнуть череду коварных наваждений.

Носилки с чудотворными иконами установлены на вынесенных столах. За ними смертный одр с умирающим Василием, возлежащим на высоких подушках и воочию видящим панораму молебна. Он больше не впадал в забытье, а смотрел спокойным взглядом, улыбаясь, когда видел знакомые лица.

Два десятка монахов находились среди мирян с чадящими кадильницами в руках. Остальные иноки единой цепью образовали круг, замыкающийся у крыльца храма. Малых детей собрали вместе, и они под предводительством Ларисы и Варфоломея прошли в алтарь, откуда им строго-настрого запретили выходить. Светлана видела свою дочь, боязливо оглядывающую незнакомых людей и послушно державшуюся за руку монаха. Даша ее не заметила, хотя с любопытством крутила головой во все стороны.

Внутри круга находились она и Власьевна, двое пожилых мужиков из дальнего села, дикие и бесноватые, да три согбенные старушки, всю жизнь заигрывавшие с нечистым духом и напоследок решившиеся избавиться от чар и дьявольской власти.

Нафанаил и Паисий взошли за поставленный аналой. Послушники со святыми скрижалями, монахи с большими запрестольными крестами стояли впереди. Великосхимники Фрол и Лавр находились одесную, сурово и строго взирая на выстроившуюся братию. Нектарий, опираясь на высокий посох, шел вдоль стоящих монахов, глубоко вглядываясь в лица. Раздалась команда, и насельники дружно распустили пояса, скинули рясы, оставшись в одних подрясниках. Обнажили головы, сняли и опустили скуфейки перед собой. Взялись за руки, накрепко стянули запястья поясами; образовав единую цепь, замерли непробиваемой стеной. Старец обошел весь строй, проверил узлы, привязал ладони крайних монахов к стойкам храмового крыльца. Крестным знамением осенил братию, перекрестился сам и, удовлетворенно кивнув головой, дал знак наместнику.

Тот жгучими глазами обвел толпы собравшихся, поднял взгляд к небесам. Увидел растущую черную тучку, постепенно превращающуюся в затягивающую горизонт тьму. Округа смолкла, будто бы онемела, природа, люди замерли в неподвижности. Глубоко набрал воздуха в легкие и торжественно возгласил призыв, воздавая хвалу Господу:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков…

Сотни протяжных голосов разорвали тишину, подхватив за игуменом слова начинательной молитвы. Под солнцем расползалась крадущаяся тень, коварно подбираясь к поющим насельникам и прихожанам. Внутри круга задвигались монахи, исполняющие чин иеродьяконов. Курящие кадильницы качались в руках, непрерывно овеивая иноков и смиренно кающихся людей душистым дымом горящего ладана.

– Царю Небесный, Утешителю… – продолжал Нафанаил. Слаженное хоровое пение величественным потоком неслось над высокими травами, эхом замирая среди берез и сосен.

И тут вдруг что-то случилось. Светлана пала на землю и, будто ослепнув, ничего не видя перед собой, поползла куда-то. Власьевна каталась в пыли, тонко плача и стеная. Бесноватые мужики стояли на четвереньках, в исступлении мотая головами. Старушки в беспамятстве валялись на боку, прикрывая обезумевшие лица.

Плотный гудящий туман обрушился сверху. Бесчисленные множества таежного гнуса собирались в мчащиеся полчища. С налета яростно врезались в молящихся, разъедая непокрытые участки тела. Люди со всех ног бежали к кострам, подкидывали сырой хворост, создавая дымовую завесу. Особенно трудно приходилось монахам. Скованные по рукам, они крутили головами пытаясь отогнать назойливых кровососущих насекомых. Те густо забивались в бороды, проникали в открытые поющие рты. Иноки теряли голос, не могли петь, поперхнувшись и наглотавшись докучливой мошкары. Ритм службы сбивался, ломалось благостное песнопение, слова молитв захлебывались кашлем. Дьяконы бежали вдоль строя, кадили гуще, сильнее, направляя клубы дыма прямо в лицо. Глаза щипало, слезы текли по щекам, гнус забивался под одежду, выгрызая куски кожи.

Нафанаил сорвался с места. Верный послушник с наполненной чашей следовал рядом. Игумен метелкой густо разбрызгивал святую воду, окроплял связанных монахов, не переставая петь очистительный канон. Вроде развиднелось, и чуть отступила тьма гнуса. Но уже не было солнца, обложные тучи заволокли небо, клубясь и сгущаясь над землей. Быстро стемнело, душный воздух пропитался электричеством, вдалеке сверкнули огненные зарницы.

– Пресвятая Троице, помилуй нас! – грянули голоса. Громыхнуло совсем рядом, разорвав небо надвое. Вспышка полоснула по лицам, высветив окрестности до самого горизонта. Леса дрогнули листвой, замерцали отблесками молний. Оттуда вылетали сонмища перепончатых летучих мышей. Шелестящим смерчем взмывая над крестами, со стонами и писком снижались над строем. Со всего размаха били крыльями по щекам, вцеплялись когтями в волосы, острыми зубами рвали затылки. Послушники без оглядки бежали в храм за освященной водой, приносили наполненные емкости. Фрол и Лавр, как былинные копьеносцы, посохами отгоняли разящую нечисть прочь от братии. Ни их, ни Нектария не могли достать взбешенные исчадия. Те же, к кому прикасался посох праведника, вспыхивая фиолетовыми искрами с воплями падали вниз. Вскоре множество обожженных рукокрылых усыпали землю, валяясь под ногами монахов. Впрочем, тут же исчезали, оставляя густой смрадный дух.

– Крепко стой, ребята! – кричал Нафанаил, размашисто брызгая водой. Пронзительно вглядывался в окровавленные истерзанные лица. – Держитесь братья, Армагеддон начинается!

Иноки усердно воспевали покаянные молитвы. Стояли нерушимо, бесстрашно глядя в блистающие всплесками молний небеса. Прямо над ними вдруг разверзлись хляби, и секущий ледяной дождь пролился сплошной водной пеленой. Костры погасли, кадильницы захлебнулись сочащимися каплями, уголья зашипели, начали остывать. Запах курений и ладана разметало ветром, унесло прочь. Гроза ярилась, насквозь пронзая тучи. Страшный удар потряс окрестности. Стоящий невдалеке дом Власьевны тут же окутался столбами пламени. Молния попала в стреху, мгновенно развалив деревянное строение. Уцелевшая печная труба одиноко дымилась среди разбросанных пылающих бревен.

Сильно похолодало, и с неба посыпался крупный град. Стылые спрессованные комья ударяли в голову, вызывая долгую непереносимую боль. Миряне, кто как мог, укрывались холстинами, прятались в автобус и автомобили. Монахи стояли единой цепью, принимая ледяные пощечины и остро чувствуя жгучий стук барабанящих градин. Налетел порыв ветра, взметнув мокрые бороды. Град усилился, стал тяжелым, большим. Тела сотрясались от боли, черепа гудели от колотящих дробящихся кусков. Многие не выдерживали, падая на колени, теряли сознание, не в силах выносить такую муку. К ним поспешали Нектарий с затворниками. Оскальзываясь на глинистой земле, наступая в грязные журчащие ручьи, бежали к павшим, удерживаемым стянутыми в запястьях товарищами, чтобы не рухнуть окончательно. Склонялись, беря в ладони их безжизненно повисшие головы, шептали слова святой молитвы. Иноки открывали глаза, дико озираясь по сторонам. Видели пред собою старцев, поднимались на ноги, укрепляя строй и вливаясь в общее песнопение. Через малое время неугасимый жар очей разгонял тьму; усмиряя боль, заставлял крепче сжимать окоченевшие пальцы, ликующе и громче выводить слова искупительного молебна.

Чудотворные иконы искрились в свете дождя. Стекла расколоты градом, накладные украшения смяты и раздавлены. Но лики сияют божественной благодатью, льют блеск неземной, горят внутренним свечением. Нафанаил, побитый градинами, весь мокрый до нитки, отправил Паисия в алтарь святить дары. Сам за аналой встал. Ветер до костей пробирает, тело дрожью, ознобом заходится, ног не чует в доверху наполненных водой хлюпающих башмаках. Припал к Одигитрии, взмолился истово.

Слабость, неуверенность прочь отогнал, выпрямился. Окинул взглядом бушующее небо, воззрился на иноков своих, фронт неустрашимо держащих, на мирян за ними, стойко ярость бесовскую переносящих. На катающихся в грязи Светлану и Власьевну, жуткими звериными стонами шепчущих неведомые злые слова, в беспамятстве бьющиеся головами о землю. На затихших, свившихся в клубок, (живых ли?) старушек. Рвущих на себе одежду, выкрикивающих страшные мерзкие проклятья мужиков-колдунов, в полном отчаянии упросивших его взять их на отчитку. На сиротливо лежащего беспомощного Василия, вновь потерявшего сознание. Видел взметнувшиеся, словно орлиные крылья мантии великосхимников, блещущий огнем крест на остроконечном куколе Нектария…

И возрадовался наместник, видя стойкость и несгибаемость паствы, благодатную силу Духа Святого, нежить из сердец изгоняющего. Ощутил за спиной славу и мощь веры православной. Возопил Нафанаил, чуя за собой силу великую, нечеловеческую:

– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога…

Подхватила братия звонкими голосами, взревели басами дьяконы, содрогнулось небо громовыми раскатами. Стали появляться демоны-мучители в очерченном строем иноков кругу. Будто серая бесплотная материя принимали жуткие звероподобные образы, черными змеями расползались по земле. Натыкаясь на тесно сплоченные ряды монахов, в страхе бросались обратно. Но, не имея возможности вновь вселиться в покинутые души, прятались под кленами и дикой акацией, густо растущей по всей храмовой площади. Град постепенно заканчивался, но дождь все продолжал хлестать сильными косыми струями.

В алтаре Паисий с Варфоломеем совершали обряд Евхаристии, – освящения хлеба и вина для последующего их вкушения, причастия святых Христовых тайн. Дети с интересом следили за священнодействием, чуть вздрагивая при громовых раскатах и пугаясь вспышек молний. Некоторые неумело крестились, подражая иноку и батюшке. Даша кланялась вместе со всеми, осеняя себя знамением. Тетя Лариса быстро научила ее этому. Велела вести себя смирно и повторять незнакомые слова. Друзья-мальчишки притихли, вслед за бабушкой шептали молитвы. Ярко горели свечи, пляшущими язычками отражаясь в золотых окладах икон. Высоко с потолка купола взирал лик Спасителя со всеми Апостолами. Небесные Покровители на расписных стенах будто оживали. Колышущийся свет создавал причудливые тени, придавая образам подвижный характер. Казалось, они также участвуют в службе, безмолвно помогая совершать строгий обряд.

Хлопали двери, забегали отроки, выносили емкости с освященной водой. Разливали в серебряные чаши, подносили к старцам. Меняли уголь в кадильницах, подсыпали туда свежий ладан. Зажигали от свеч, передавали ревущим басами дьяконам. Те благодарили поклоном и, раскачивая сосуды, продолжали окуривать дымом неколебимо стоящих иноков, которые под проливным дождем, пришедшие в себя от бешеного удара стихии, с упоением воспевали очистительные каноны.

Налетел порыв ледяного ураганного ветра, сокрушительно ударил в промокшую монашескую цепь, опрокинул многих. Остальные удержались, согнувшись в три погибели. Раздувающиеся пузырями подрясники хлопали по спинам, длинные волосы и бороды завернуло набок, перепутав между собой. Тлеющие головни затухающих костров уносило к пруду; кружились и взмывали в высоту обрывки бумаги, тряпки, сорванные листья. Со стоном и пронзительным скрипом опрокинулся вывороченный вековой кедр, чудом не покалечив прятавшихся от непогоды мирян. У вышедшего на крыльцо Паисия ветром выбило из рук кивот со Святыми Дарами. Потир с вином для причастия и чаша с просфорами полетели в грязь. Старик споткнулся о скрытую в луже колдобину, завалился набок. Сверкающая алмазами митра катилась по земле, серебряное облачение испачканное глиноземом быстро намокло и отяжелело. Идущий рядом Варфоломей сноровисто подхватил священные сосуды, кинулся поднимать старца. Подскочили послушники, помогли отвести глубоко потрясенного протоиерея в придел. Мгновенно переодели в сухую рясу, омыли бороду и лицо. Тот горькими слезами сокрушался о допущенной оплошности, в великом волнении взывая к Господу о помощи.

Наместник и братия видели коварное буйство нечистого духа. Лишь крепче сжимали кулаки да громче пели. Поверженные ветром монахи споро поднимались на ноги. С блеском в глазах и праведным упрямством в лицах вновь восставали на брань с силами зла, устремляя непокорный взгляд в блещущие зигзагами молний небеса.

Паисий опять святил Дары, повторно совершая таинство проскомидии. С большим трудом владел собой, умоляя Господа о ниспослании сил, чтобы выдержать все до конца. Стойко принимал бесовские удары, понимая, что справиться с дьявольским лукавством очень и очень непросто. Варфоломей старательно помогал в алтаре, горячей молитвой поддерживая своего духовника.

Светлана, обессиленная лежала на земле. Холодные струи заливали глаза, грязная одежда прилипла к телу, мокрый платок сбился в сторону, спутанные волосы рассыпались по плечам. Без сил, без разума и возможности осознать происходящее с ней, она держалась только мыслями о будущем ребенке, его долгой счастливой жизни, совершенно позабыв о себе и не чувствуя ни боли, ни жалящих ледяных градин. В безумном упоении стиснув зубы, невольно подчинялась бесчинству злой силы, так глубоко проникшей и ни за что не желающей покидать ее тело. Она делала немыслимые выверты и кульбиты, тексты сатанинских заклинаний срывались с губ, летели проклятьем в лица монахов. Что-то жгло изнутри, разъедало сердце, заставляло каменеть душу. Ослепленная, изнеможенная, уже почти сошедшая с ума и впавшая в беспамятство, она бурно лихорадочно содрогалась, затем стихла, замерев в неподвижности.

Легкая призрачная тень отделилась от нее, приняв очертания невысокой молодой девушки. Ветка огненной омелы в руке искрилась золотыми вкраплениями. Дивной красоты лицо озарялось вспышками, глаза пронзали тьму пламенеющим светом. Чуть коснулась стоящего на коленях, в исступлении мотающего головой мужика-колдуна. Мокрая рубаха на нем вспыхнула как порох, опалила бороду и брови. Он очнулся на мгновенье, открыл глаза, с удивлением взирая на догорающие штаны. Поднял взгляд на кудесницу Алёну и тут же опрокинулся навзничь. Дернулся и затих в струях дождя.

Она серым клубящимся облаком двинулась к строю монахов. Шла, едва касаясь земли, пристально вглядываясь в поющие лица. Иноки не выдерживая, опускали глаза, не в силах вынести прямого дьявольского взора. У некоторых подгибались колени, и они, испытывая сильнейшее головокружение, медленно оседали на землю. Стоящие плечом к плечу товарищи, сами изможденные, измученные бесовским противостоянием, из последних сил бодрили криками, взывали к подвигу. Занемевшими руками, оскальзываясь и погружаясь по щиколотку в жидкое месиво, не давали пасть сомлевшим братьям, хриплыми голосами выкрикивая слова святых молитв.

Демоны вылезали из кустов и сырых впадин. Смелея на ходу, направлялись к всесильной хозяйке. Та, обойдя цепь до конца, вдруг сорвалась в неистовом дерзком порыве. Стремительно пролетев вдоль строя, веткой, словно клинком вспорола грудь двум десяткам монахов. Рассеченная ткань подрясников тлела, выжигая на коже длинный обугленный рубец. Закатив глаза, иноки стали заваливаться, безнадежно ломая строй и больно выворачивая связанные руки. Стоящие рядом не могли сдержать падения такого количества тел и сами невольно опускались на колени, в бессильном смирении продолжая песнопения. Многие стягивающие запястья пояса оборвались, иные развязались сами собой. Поверженные иноки пали, безучастно распластавшись на земле. Образовалась крупная брешь, куда устремилась вся сатанинская орда.

Но старцы Нектарий, Фрол и Лавр чутко следили за позицией, и все время были рядом. Закрыли собою разрыв, встав тесно, локоть к локтю, намертво уперев посохи в землю. Огненная стена вспыхнула за их спинами, разрастаясь и полностью перекрывая пробой. Быстро двигалась дальше вдоль строя, ширясь и поднимаясь в высоту. Пламенеющее зарево надежно замкнуло круг, возвышаясь до неба. Внутри металась Алёна и обжигающиеся орущие бесы. Резким внезапным порывом она оттолкнулась от земли и блистающей молнией рванулась в страшные грозовые облака.

Горящий витой голубок слетел с креста храма. Взвился над заревом, распростер пылающие крылья. Явление Духа Святого изумило, повергло в радостный трепет. Демоны забились и дрогнули, Алена сгорающей небесной кометой рухнула вниз. Обернулась девицей и, не увидев прорехи в огненной стене, бросилась на окропляющего братию игумена. Сшибла послушника, опрокинула чашу со святой водой, загасила огонь в кадильнице. Но наткнулась на блеснувший престольный крест, взвыла воем раненой волчицы, обернулась искрящимся плазменным сгустком и с криком вонзилась в землю, уходя все глубже и глубже. В образовавшийся выжженный проход ринулась остальная нежить. С криками и диким исступлением умчались прочь, сгинули в жутком подземном царстве, опустились в огненное озеро.

Столб густого зловонного дыма вырвался наверх, покрыл чадом окрестные леса и тут же растворился в каплях стихающего дождя. Гроза уходила на запад, о чем-то недовольно ворча и сверкая отблесками зарниц. Ветер, постепенно укрощая напор, спрятался в кронах деревьев. Сырой холодный воздух сменился теплым дыханием умытых листьев и трав.

На крыльцо храма вышел Паисий, крепко прижимая к себе позолоченную дароносицу. За ним следовал Варфоломей с широким платом для собирания частиц Святых Даров. Окинули взглядом поле битвы, изумившись увиденному. Часть братии лежала на земле, другие едва держались на ногах, устало склонив головы. Старцы твердо и нерушимо высились над поредевшей цепью. Казалось, будто бы они заметно прибавили в росте. Над седыми гривами переливалось дрожащее свечение. На одиноко стоявшей кровати очнувшийся Василий тянулся к небесам, туда, где порхал сияющий витой голубок.

Нафанаил прислонился к аналою, понурившись, будто в глубоком забытьи. Миряне редкими группками, не веря, что все уже кончилось, удивленно взирали на истерзанных монахов. Светлана, Власьевна, раскаявшиеся мужики и пораженные случившимся старушки, стоя на коленях в грязной луже с недоумением оглядывали друг друга. Протоиерей собрал силы, вдохнул глубоко, грянул громко и радостно:

– Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите…

И тут же очнулось все вокруг. Поднялись иноки, восстановили строй. Жаркими голосами подхватили песнь литургии верных. Закурились дымы в кадильницах, божественный фимиам поплыл стелющейся пеленой. Наместник встрепенулся, сбросил прочь остатки бесовского наваждения. Слегка пошатываясь, направился к Паисию, припал к руке:

– Отче, благослови!

– Причащается раб Божий Нафанаил, – старик серебряной ложкой из потира давал причастие для вкушения, передав кивот со священными сосудами подбежавшему дьякону. Варфоломей широко раскрывал шелковый плат, чтобы ни одна частица не упала на землю.

Подошли к Василию, не сводившему глаз с реющего среди туч голубя.

– Причащается раб Божий Василий, – тот открыл рот, принял причастие, улыбнулся светло и чисто.

Власьевна ждала стоя на коленях, крестилась слабой дрожащей рукой.

– Отрекаешься сатаны, раба Божья Елена?

– Отрекаюсь! – с чувством и слезами приняла Святые Дары.

– Отрекаешься сатаны, раба Божья Светлана?

– Отрекаюсь! – она с облегчением вкусила причастие, понимая, что все горести позади. Счастливые слезы струились по щекам, омывая лицо благодатной влагой. Она успела, спасла любимого мужа, вырвала из дьявольских лап своего будущего ребенка, вместе со священниками и Духом Святым победила тьму, избавилась от чар лукавой кудесницы.

Точно так же обошли очнувшихся старушек, закутали в накидку мужика с обрывками сгоревшей одежды. Причастили раскаявшихся.

Затем подошла очередь монахов. Истерзанные, искусанные в кровь лица светились радостными улыбками. Все же они выстояли, одолели сатанинское семя, вытерпели до конца. Не сломались, не пали под ударами стихии, духом окрепли в борьбе с исчадиями, товарищей, братьев возлюбили пуще прежнего, настоятеля и старцев возблагодарили молитвой искренней, живой.

После причащались миряне, все кто на подвиг духовный шел. Детей в алтаре причастили в первую очередь, и теперь они стояли на крыльце, оглядываясь в поиске родных и близких. Даша узнала маму среди измазанных грязными потеками людей. Кинулась со всех ног, прижалась к ней, плача и всхлипывая. Светлана крепко обнимала дочь, захлебываясь счастливыми слезами. Ощущала внутри себя биение еще одной крохотной жизни, прижимала Дашу, не имея сил сказать хотя бы слово.

Видела, как склонившись пред одром умершего сына, складывает ему крест-накрест руки Власьевна. Как легкая прозрачная тень отлетает от него и превращается в парящего белого журавля. Присевшие отдохнуть на ступеньки крыльца великосхимные старцы, прислонившись к перилам, застывшими глазами взирали на творения дел земных. Три невесомых облачка поднялись над ними, покружили над храмовым крестом, коснулись витого голубя. И еще три белые птицы вознеслись кверху. Паря широкими крылами не улетали, а долгим курлыканьем призывали еще кого-то, вытягивая длинные шеи и пристально всматриваясь вниз.

Паисий спешил к поникшей как сломленный полевой цветок старухе. Боль в груди возрастала, расширяясь и не давая дышать. Острая колючая стрела пронзила сердце. Он торопился, боясь не успеть сообщить своей Елене главное, то, чего не смог, не успел сказать раньше. Сказать, что теперь они неразлучны, и она навсегда останется с ним. Что странная нелепая судьба, разметавшая их далеко друг от друга, вновь свела вместе, чтобы очистить души покаянием. Пусть и поздно, но все равно радостно видеть ту, которая когда-то одарила его сказочной неземной страстью, после которой больше не было ничего плотского, греховного.

Грудь сжало стальными тисками, в глазах взорвались радужные сияния. Сквозь них он разглядел легко идущую женскую фигурку в узком сатиновом платье. Елена махала ему рукой и весело смеялась, показывая наполненное ягодой ведро. Они побежали навстречу, быстро сближаясь, и вдруг оторвались от земли. В упоении восхитительного полета сомкнули объятья и понеслись одной сверкающей звездой, навсегда оставляя мирские заботы. Без возврата и сожаления покидали земную жизнь, полную опасностей и счастливых переживаний, взлетов и разочарований…

Светлана, устремив взор в небеса, видела, как к птичьей стае присоединился еще один журавль с трепетной пернатой подругой. Сделав прощальный круг над притихшим прудом, птицы вытянулись в острый клин и размашистыми взмахами крыльев стали набирать высоту. Тревожное черное небо расступалось перед ними, тучи распадались невесомым туманом. Там, за грозовыми облаками их встречало ласковое солнце и ослепительный простор, сказочные никому неведомые дали.

Мама с дочкой долго стояли на месте, глядя вслед улетающим птицам. В небесах что-то колыхнулось, высь озарилась пылающим кружевом огня. Блеснул светящийся разрыв, брызнули яркие лучи, и журавлиный клин, превращаясь в едва заметную точку, растворился в сияющем мареве.

 

                                                                                                       Июль 2017г.

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/