В неведеньи

 

На посиделках по случаю двадцатилетия выпуска студентов обрюзгший и полысевший, но все такой же бодрый и жизнерадостный Сашка «Хэнк» при неизбежном упоминании имени отсутствовавшей первой красотке их потока, Леночки Петровой, толкнул в массивное плечо своего старого приятеля Димаса и горячо зашептал ему на ухо:

• Петровская... Помнишь, старикан, как мы все хотели ее трахнуть?

Седой представительный Димас погрузился в воспоминания. Разумеется, он полностью разделял общее для большинства студенческого и преподавательского состава волнительное томление.

К нему вело и мимолетное заглядывание поглубже под юбочку на университетской лестнице, и продолжительное любование на лекции ее профилем — от забранных в конский хвост белокурых волос к уверенно выступающей груди, спортивным бедрам, вниз до узких щиколоток, вверх в обратном порядке и снова вниз, пока голова не закружится. Наблюдение за Леночкой приводило успеваемость Димаса, в те времена худого дылды онанистического вида, в плачевное состояние.

К томлению примешивалось естественное чувство ревности к Жорику, счастливому избраннику Петровской — красивому лихому парню, звезде всех соревнований, дискотек и вечеринок. Однако в приближении очередной сессии чемпион девичьих сердец становился все более мрачен и задумчив. Увы, то ли в силу немалой собственной тупости, то ли жертвой коварных происков завистливого препода бедняга Жорик завалил сопромат, простился с милой заплаканной Леночкой и на два долгих года надел армейские сапоги. Девушки утирали слезинки, ребята осмысливали новую ситуацию и взвешивали шансы.

Несколько месяцев Димас среди многих других выражал робкие знаки внимания тоскующей без солдата Леночке... Она полностью погрузилась в учебу. Стиснув ровные коленки, волнуя преподов усердием и вниманием, строчила формулу за строчкой, и даже не рассчитывающие ни на что такое балбесы с интересом поглядывали на ее конспекты в расчете выпросить их хотя бы перед ответом на экзамене.

Не встречая никакой особенной реакции, кроме грустных, обращенный даже не ему, а куда-то в пространство улыбок, Димас с решимостью отчаяния предложил ей, лично Елене Петровой (по прозвищу Петровская, чтобы отделить ее от всех остальных, не заслуживающих специального внимания однофамилиц) — была ни была! - отпраздновать день освобождения Африки, тем более, что дата подходила и для торжества ввиду повышения ее Жорика из духов в черпаки, а то и в сержанты... и, скорее всего, по второй причине вдруг получил неожиданное согласие...

Организовал в собственной квартирке веселую попойку на шесть персон — все из других институтов. Гости по-студенчески дешево и обильно напились, потанцевали, посмеялись, наконец загрустили и стали пропадать в полумраке заснувшего города... А Петровская все с той же задумчивой печалью сидела в тесной кухне с пустым стаканом, разглядывала красный ободок от засохшего портвейна и никуда не уходила... И так же меланхолично приняла неуверенное приглашение Димаса сесть поудобнее в его комнате... Где он в последовавшие невероятные пять минут с волшебной легкостью осуществил заветную мечту всех одногруппников, однопоточников, старше- и младшекурсников, явного большинства преподов-натуралов и тайного меньшинства преподавательниц с поправкой на ограниченные природой, но не воображением возможности последних, и, не веря в благосклонность судьбы, усугубил содеянное во всех известных и ранее неизвестных скромному до сей поры студенту-троечнику способах на его полуторной кровати.

Затем были новые встречи, новые энергичные соития — Леночка наверстывала упущенное... Димас учился и качался, делался мудрее и круче, все чаще обращался к девушкам с нескромными предложениями и все реже получал отказ. Его отношения с Петровской оставались тайной для всех в их институте, даже Хэнк в полном неведении хлопал приятеля по мускулистой спине, торопя поймать удачный момент, например, полюбоваться от всей души, как Леночка в облегающей крупные сиськи футболке, подняв локти, поправляет у зеркала свой белокурый хвост. Димас старался реагировать естественно и пялился так, будто никогда не видывал ни этих, ни всех остальных петровских достоинств в полном их естестве, в ответ же получал общий для всех зрителей взгляд уставшей от поклонников кинозвезды.

Настала пора нерегулярных свиданий, то частых, то редких, в зависимости от внешних и личных обстоятельств, но всегда приятных и на той же кровати. Леночка устраивала личную жизнь, выходила замуж за своего вернувшегося сержанта Жорика, разводилась в полном разочаровании, выходила замуж за другого, умнее и перспективнее, становилась мамой и соломенной вдовой, и при всей переменах не забывала время от времени забегать на пару часиков в Димасову холостяцкую квартирку. Ни разу не столкнулась носик к носику ни с одной из растущего числа его посетительниц, что говорит о присущей ей удачливости, впрочем, самоуверенная Петровская вряд ли сочла бы это препятствием для их дружбы.

После двух неудачных браков умная и энергичная Леночка решила оставить родину и бестолковых русских мужиков, уехать в сытые штаты под крыло к обеспеченному джентльмену, способному на уважение к дамам и заботу о детях. Зашла к Димасу попрощаться. Он пил пиво с парой соседей-приятелей, в присутствии роскошной женщины сперва оробевших. Зато Петровская не стеснялась ничуть. Посиделки обернулись групповухой. Вся куча мала не помещалась на кровати одновременно, каждый из ребят в обстановке недосказанности и импровизации попеременно вылетал четвертым лишним. Леночка прощалась с родиной по полной программе, и если групповик хоть в чем-то не удался, так лишь в части сдержанного отказа мужской части даже ради прекрасной леди хотя бы разок исключительно ради удовлетворения женского любопытства поступиться своими гетеросексуальными принципами.

 

Воспоминания Димаса прервал хмельной, теперь уже грустный голос Хэнка.

• Я тогда с Анютой познакомился...

Если Петровская была эффектна на американский манер, то Анюта - изящна по европейскому типу. Не то, чтобы ее хотелось трахнуть меньше, но просто как-то по-другому; более бережно, что ли — останавливаясь и замирая, прижимаясь к стройному телу, прислушиваясь к учащенному дыханию. Как и всякая благовоспитанная девушка, она берегла свою невинность, и даже после долгих ухаживаний настойчивый Хэнк был допущен к ее прелестям не в полном наборе. Содомитско-оральный период их отношений длился несколько месяцев, пока, наконец, Хэнк не заслужил все — и, уставший и счастливый, возвращался с совместной прогулки по летним лугам с багровой спиной в пузырях; Анюта, наоборот, страдала хроническими ожогами коленей. Встречая Димаса в общей компании, она проявляла деликатный интерес к его крепнущей харизме успешного мачо, возможно даже, что-то в ее поведении не исключало и намека на легкую симпатию. Но Хэнк был заботлив, бдителен и не отпускал невесту ни на шаг. Наконец, они поженились, несколько лет пробыли вместе, а потом, увы, развелись.

В тот сложный для Анюты момент непривычного одиночества она случайно встретилась на улице с Димасом, полным молодой энергии и победного куража... оба искренне обрадовались. Димас ненавязчиво привел ее к себе, без особенных возражений как следует напоил вином и коньяком, после долгих увещеваний уложил на свою полутораспальную кровать и после томительных уговоров до середины ночи — наконец отымел. Торжествовал и буйствовал. Перепробовав все обычные для джентльменов способы, вспомнил подробности несдержанного на язык Хэнка и без лишних иносказаний попросил дать в жопу. Поняла ли трезвеющая Анюта, что ее заветные девические тайны давно стали достоянием холодного развратника, оскорбилась ли несвоевременной для первого романтического свидания дерзостью этого афронта, рассердилась ли сама на себя за проявленную слабость, но вконец расстроилась, заплакала, став еще красивее, и, кое-как одевшись, ушла, оставив Димаса переживать сложное послевкусие наконец случившегося.

 

Вечеринка одногруппников заканчивалась, как и все в этой порой веселой, но такой короткой жизни... Были долгие прощания и объятия с постаревшими однокашниками, дружеский поцелуй в не ведающую зла и обид светлую плешь Хэнка... Усталый Димас на такси вернулся домой в свой пригородный таунхауз, и, пусть слегка нетрезвый, уселся за любимый навороченный компьютер. Управляя своим изрядно прокачанным магом, он был ценным партнером для задроченных игрой старшеклассников в совместных походах по виртуальным дебрям. Димаса уважали и там, никто не смог бы упрекнуть его в криворукости — богатый жизненный опыт, которому бы обзавидовался любой ботан-девственник, проявлялся в решительности, ловкости маневра и железной выдержке в горячке боя. Порубиться можно было от души, его молодая красивая жена опять задерживалась у подруги.

 

 

 

Незваный гость

 

Он явился в мой уютный кабинет нежданно и неизбежно, как смерть очередного коммунистического генсека.
Вот так бывает. Сидел, читал почту, ничего плохого не делал — и тут такое нате вам!
Я поднялся с кресла и радушно приветствовал гостя:
- Здравствуйте, Сергей Вячеславович!
- Здравствуйте, Алексей Георгиевич, - озабоченно пробормотал он, быстро проехавшись взглядом по моему лицу. - Вот, приехал по делам, зашел вас поприветствовать.
Обменялись рукопожатием, бережным и уважительным, как положено достигшим определенного положения и уже совсем не юным коллегам. Мой гость успел поработать еще в советском министерстве — на весьма ответственной должности.
В своем дорогом пальто, не строгом черном, как у брежневских партийных функционеров, а чуть более фривольном, сероватым в рубчик, без претензий на моду, но с весомой заявкой на солидность; подобранным в кучку сытым лицом, лишенным какого-либо иного выражения, кроме осознания своей важности и непрестанной заботы о множестве непростых дел на благо нашего общего работодателя; быстрыми глазками, легко перебегающими с предмета на предмет   словно бы в поиске лучшего решения этих непростых дел, господин Федоров напоминает мультяшного персонажа — то ли запасшегося на зиму барсука, то ли ежа с яблоком на колючках и лукошком...
Вместо лукошка гость крепко держит кожаный портфель, тоже, как и пальто, новый и дорогой. Тяжеленький — из Ебурга в командировку привез. Не отпускает. Глядишь, скоро держать устанет и уйдет. Что ж, поговорим — человек издалека приехал.
- Как у вас дела, Сергей Вячеславович?
- Сложно все. Рынок в прошлом году упал на четверть, а у меня, представляете, рост четыре процента.
- Молодцы, это серьезное достижение.
- Так я же не сижу, я все время этим занимаюсь, разные вопросы, на заводы езжу, с людьми встречаюсь, вот как раз недавно в Белоруссии был, что у вас там, как ситуация, чем мы можем посодействовать, у меня продажи по ним за последний год на двадцать процентов выросли, рынок там небольшой, но и за ним следить нужно, а нашему руководству ведь не объяснишь, что четыре процента для СНГ много, они десять требуют, они и не знают, что тут у нас и как, чего мне стоит объемы держать....
Зачем он мне это все рассказывает? С подробностями? Я административный директор, а он — директор по продажам своего направления, никак нигде не пересекаемся, начальство у нас и то разное... Подставить не могу, прижать в чем-нибудь мне самому опасно — продавец всегда может посетовать на плохое администрирование. Чего передо мной хвалиться? Так, на всякий случай — вдруг я где-то с кем-то пересекусь и что-то хорошее про него упомяну, дескать, Федоров-то у нас какой молодец, старается? Однако пальто у него теплое, а в офисе у нас даже и в пиджачке жарковато... Скоро уже запарится портфель держать и пойдет к себе в митинг-рум, засядет там, а на обед я от него ускользну по-любому. Через заднюю дверь.
- Я же сколько с ними работал, приезжал, разговаривал. Мои детали в спецификацию внесены — это ж вы не представляете, каких усилий и нервов мне стоило...
Сергей Вячеславович трясет рукой, демонстрируя заслуженный в жестоких тендерах с конкурентами или застольях с проектировщиками нервный тик, и на обратном движении расстегивает пальто. Виден отменный костюм и дорогой занудный галстук.
Теперь долго не запарится, сволочь... Но портфель-то у него тяжелый — а отпускать не хочет, устанет держать ведь... А садиться для разговора не хочет, ведь понимает, что предмета нет, и показывает, что, вроде как, мы оба очень заняты и времени терять не хотим, вот и общаемся на бегу.
Федоров перехватывает ношу другой рукой и продолжает:
- Они же мне не все объемы считают, вот то, что по гидравлике идет — оно же мне не плюсуется, хотя какая у них роль в этом объеме, да никакой, я сам все сделал, организовал, а теперь Кириченко себе мои объемы засчитывает. А что он сделал для этого? Да ничего.
В Москву господин Федоров, директор по продажам в России и СНГ, приехал для встречи с очередным потенциальным кандидатом на должность регионального менеджера. Со всеми предыдущими как-то не срослось. Приходившие рассчитывали на среднюю московскую зарплату, и их неоправданные ожидания сильно раздражали бережливого директора. Он хочет платить им зарплату на уровне столицы, но уральской.
- Вот приходит ко мне такой, говорит, я двести тысяч хочу. Я смотрю на него и думаю, ну вот что ты вот тут себе вообразил, что ты такое можешь и умеешь, что я тебе такие деньги буду платить? А за что?
Я выражаю понимание — московский рынок труда действительно суров к работодателям. Был.
- Ничего, скоро подберете. Кризис нам в этом на пользу, сейчас много их будет.
- Так ведь много, а где хорошего взять? Они ведь думают, что им просто так деньги платят, а сами и делать ничего не хотят. Сидит у меня один такой, умный. Смотрю, объемы у него падают, заказчик крупнейший не берет почти ничего. А он сидит. Я ему говорю, ты когда последний раз у них на заводе был? Он мне, дескать, а что, у них сейчас нет же заказов. И сидит, ничего не делает! Ты съезди, поговори, узнай, что и как, напомни о себе, а то так и будешь сидеть штаны просиживать, а завод к конкуренту уйдет!
Я невольно задумываюсь о своей привычке к офисному уюту — удобному креслу, широкому монитору, закладочках любимых сайтов, чашечке хорошего кофе утром и еще одной, не больше, где-нибудь в течение дня, обедах в любимом кафе или, для внесения в работу элемента разнообразия, в другом, тоже вполне достойном заведении, мягких офисных  ботинках с дырочками для усиленной вентиляции, молоденькой дуре, недавно принятой на ресепшн, и, как для сильного мужчины, заботящегося о своей форме — спортивном тренажере в подсобном помещении. Ну, и диванчике там же, для производительного отдыха.
Слова Федорова звучат для меня невольным укором — засел тут, а кто-то по командировкам мотается, с ворюгами дружит, с алкашами квасит, деньги для фирмы зарабатывает. Отдохнуть бы ему теперь в переговорной, кофейку попить...  вроде бы уже приустал...
Гость переводит дыхание и показывает свободной рукой на один из гостевых стульев:
- Я поставлю здесь?
Не могу же я отказать в такой малости!
- Да, конечно...
Теперь, когда портфель украшает собой мою скромную мебель, гостю ничто не мешает продолжать беседу. Сергей Вячеславович поводит уставшими плечами и доверительно приближается. Уменьшить расстояние ему мешает стол. Опытный визитер извлекает из ситуации все преимущества — упирается в преграду ладонью, наклоняет корпус, поднимает брови и бормочет на тон ниже:
- Синицын мой с этим, с Черновым тут устроили... У них был конфликт, вы не знаете, они вообще по телефону перестали разговаривать.
Хм, и мне бы неплохо обзавестись каким-нибудь небольшим конфликтиком с господином Федоровым, чтобы сократить общение. Но нет, прочь минутную слабость: вежливо слушать коллег — это тоже часть моей работы. Оплачивается.
- Я спрашиваю, чего ты с ним? Оказывается, Чернов этот мокроусовский своего дистрибьютора стал в наш тендер втыкать! Это вообще не его регион, не его номенклатура! Это как же надо ни о чем не думать, кроме своего объема, а что цены друг другу порежем — это его не волнует! У Мокроусова с продажами, знаю, плохо в этом году, но зачем чужому отделу маржу резать? Он ведь все равно там не выиграет, я всю ситуацию знаю, это они тут сидят и по регионам ничего не понимают!
В данном изложении Мокроусов выглядит не очень. Да и сам он неприятный тип. Все ему чего-то надо — то сертификацию на халяву наладить, то телеконференцию за пару дней организовать. С другой стороны, милые люди в бизнесе долго не задерживаются — их жрут. Федоров-то сам по себе вполне... Общительный только.
- Обматерили друг друга и не разговаривают. Я Синицыну говорю так: пиши Чернову мейл. Что приносишь извинения, да, приносишь извинения, если был неправильно понят. И готов обмениваться информацией. Вместе же работаем!
Я киваю головой и лояльно поддакиваю. Сергей Вячеславович вытирает аккуратным платочком вспотевший лоб и набирает воздух для перехода к новой теме...
Но тут, как избавление, за стеклянной перегородкой возникла долгожданная директорша по персоналу и со значением мигнула господину Федорову. За ней торжественно, и несколько волнуясь, вышагивал очередной претендент на должность, гламурный московский щеголь с прической и улыбкой, еще не знающий, что его, уникального профессионала с MBA, свободным английским и опытом представительства на высоком уровне — неприятно похожий на мультяшного кабана старпер с провинциальным акцентом заставит демонстрировать навыки продажи шариковой ручки.

 

 

 

Либретто

 

Поднимается занавес.

На сцене слева музыкальный квартет. Участники кланяются и начинают играть псевдоклассическую музыку. Справа на сцене напыщенный человек со всклоченной прической, прожектор направлен на него. Не кланяется, громко и уверенно говорит в микрофон.

Автор: - звучат первые такты моей новой пьесы, хм... симфонии... Хотя и нескромно с моей стороны было бы во всеуслышание утверждать подобное, но, пожалуй, со времен Моцарта никто еще не мог выразить столь многое так просто и, как может показаться неискушенному слушателю, так легко. Сердца благодарных почитателей моего таланта (тихонько себе — может, точнее — гения?) трепещут в восхищении, и вот уже той прекрасной даме (прожектор находит в зале даму) становится тесно в ее декольте, звуки переполняют ее всю, она уже сама готова запеть или застонать, но не будем мешать ей в ее преданности высокому искусству (прожектор гаснет)... Истинный композитор подобен садовнику, взрыхляющему почву для посадки изысканных растений, и тревожит он и терзает души человеческие, готовя их к красоте ранее невообразимой, много большей, чем могли вместить их прежние пределы... Вот и тот застенчивый пьяница, достойный, в целом, господин, если не упоминать о прочих его тайных слабостях, редких даже в среде профессиональных служителей музыки (прожектор рывками скачет по залу, ищет господина)... где же он? Впрочем, и черт с ним, а мы вернемся к божественному. Итак, мелодия крепнет, становится грозной, невыразимо прекрасной, что такое... так, стоп! (музыка обрывается). Три такта назад и еще раз, чуть потише... (музыка повторяет невыразительный эпизод). Так, еще раз, чуть погромче... Что-то я тут как-то не очень... Обосрался немного... и не заметил... Отнесся к себе без должной критики.... (квартет издает нестройные несогласованные звуки, как при настройке).

 

В зале встает во весь рост хорошо одетый господин. Звучно произносит:

• Чушь какая-то. Просто вот хочется встать и уйти.

Участники квартета отвечают резкими звуками и обиженно замолкают. Прожектор наводится на вставшего. Автор вглядывается в господина:

• Что?! А, так вот вы где! Так вас, собственно говоря, никто здесь и не держит! С той секунды, как вы оплатили билет!

Господин в некотором замешетельстве садится на место.

 

Прожектор гаснет. Квартет нервно и отрывисто пробует инструменты. Автор бродит по сцене:

- Эти творческие порывы, неведомые смертным... сколько думал, у кого украсть, да так и не решился. Что ж, поехали... (квартет робко продолжает начатое). Ничего, но хотелось бы взять и повыше бога за бороду... Смелее работать нужно (квартет сперва неуверенно, затем все бодрее играет что-то очень похожее на Моцарта)! Вот, уже лучше, уже совсем хорошо, прекрасно... Но-но, не так откровенно... В зале, в конце концов, не одни дилетанты сидят... целуются на задних рядах (прожектор ищет в задних рядах). Моя великая музыка овладевает всем сущим, возможным и немыслимым, напряжение нарастает, душам становится тесно в их телесной обители, и вот она сорвалась и нахлынула, мощная лавина совершенной гармонии, сметающая запреты и предрассудки, достойный финал великого творения!

(После пафосного финала практически из Бетховена музыка смолкает).

- Торжественная тишина, короткое затишье перед другой бурей... (под усиленный аппаратурой гром аплодисментов квартет и автор выходят кланятся) Выдержат ли стены гром аплодисментов? Выкрики «Бис»? (кто-то кричит нечто неразборчивое). Стоп! (усиленный аппаратурой гром аплодисментов обрывается). Что, что вы крикнули? «Бис»? (квартет перестает раскланиваться, переглядывается и с надеждой берет на изготовку инструменты) (разочарованно) А, всего лишь «Браво»... Благодарю, благодарю!

• Да, вот теперь все торопившиеся могут на выход... А истинных ценителей жду за автографом и все такое прочее (в свете прожектора дама с декольте спешит к автору с огромным букетом роз).

 

 

 

Дружба

 

Они жили в соседних хрущевках и были знакомы с детства, с тех еще славных времен, когда каждый порядочный октябренок больше всего на свете боялся, что его не примут в пионеры. Мама называла шустрого чернявого Славика с характерным взглядом глубоко посаженных светлых глаз «мой волчонок». Впрочем, среди знакомых ни это, ни какое-либо другое прозвище не прижилось. Зато рыхлый и флегматичный, следовавший за ним Саша Каргопольский, казалось, еще дошколенком уже носил неизвестно откуда взявшуюся кличку Свин, полученную, скорее всего, за невыразительную пухлость и флегматичность.

Красивая и добрая мама Славика угощала детей сосащими конфетами барбарисками. Засунув лакомство в рот и прокатившись на первой волне терпкой сладости, Славик давал волю удовольствию, словно ледокол, разогнавшийся на Гольфстриме от экватора, крушил таящие радость торосы жженого сахара, те звонко хрустели на пионерских зубах и быстро таяли. Свин сосал барбариску долго и сосредоточенно, держал на языке, перекладывал за одну щеку и за другую, следил за ее вкусными прикосновениями, и лишь когда от нее оставалась крохотная льдинка, а Славик уже повторно требовал бежать-играть, давил ее между передних зубов.

Со Славиком хотели дружить все ребята, вне зависимости от наклонностей и увлечений. А он принимал всех, иногда совсем непохожих. Вокруг него возникла большая компания из одноклассников, соседей, приятелей, очарованных им после первой же совместной игры. Торговец марками, первый силач в классе, отличник-зубрила, спортивная надежда, любитель дразнить девчонок, медлительный Свин — все были очень разными и с трудом находили общий язык, сообщество держалось на Славике, его живом характере, авантюризме и бескорыстии. Ему казались равно безраличны и власть, и победа, зато он был сам не свой в игровом азарте, упоении в борьбе, решимости в готовности рискнуть – а там уж была ни была. Если он и ставил, бывало, подножку убегающему в отрыв нападающему чужой команды, то никак не из подлости, а все из того же стремления поддержать напряжение – иначе не интересно.

• Что, выиграли?

• Нет, зато какая была игра!

Прятки-догонялки, пятнашки, футбол, баскетбол, карты, тотализатор и всякие пари – с возрастом игры менялись, но Славику было интересно все, в чем расчет и случай сплавлялись воедино, и никто не мог бы гарантировать результат заранее.

Свин не был способен к подвижным играм, в команду его брали крайне неохотно и лишь по требованию Славика. Из всего обилия предлагаемых для совесткого детства-юношества спортивных секций Каргопольский выбрал почему-то греблю, которой и занимался до окончания школы. Хотя и там никаких способностей он не проявил, кроме упорства и силы характера. Пахал на тренировках, стараясь еще добавить после их окончания, на соревнованиях тяжело боролся, тянул жилы, держал как мог темп, иногда по счастливой случайности на финише обходил кого-нибудь из не рассчитавших силы и на последних метрах, далеко отстав от первой тройки, втискивался на место повыше.

Подростками вместе ели пирожки с мясом, что продавали у метро за десять копеек. Славик – весело, вертя головой по сторонам и отвлекаясь; Свин – сосредоточенно, втягивая носом богатый запах жареного теста и пряного фарша. Слово «мясо» в названии пирожка было таким же приукрашением действительности, как и прочие достижения советской пропаганды, зато, если особенно не разжевывать и не придираться к отдельным имеющим место недостаткам, все это было обжигающе вкусно.

Славик учился с ленцой и небрежно. Свин — туповато и старательно. Оценки у них были одинаково посредственные.

Отец Славика интеллигентно и задумчиво, как и свойственно коренным ленинградцам, все последние годы неуклонно спивался, процесс ускорился после развода. Мама искала свое запоздавшее счастье.

Родители Свина жили дружно, трудились на одном заводе в соседних цехах, не пили вообще, за трудовые успехи получили дачу и все свободное время горбатились на шести сотках. Не было жареной картошки с луком вкуснее, чем с их огорода.

Беззаботное школьное время закончилось. Над светлым будущим свинцовой тучей нависал священный долг — служба в армии. Славик послушал свою заботливую маму и убедил всех друзей поступать в надежный вуз с военной кафедрой, чтобы не забрили. И единственный не смог засесть и подготовиться как следует, бездарно и бестолково потратил драгоценное время на развлечения, провалил вступительные и отправился служить на два года.

Свин не решился претендовать на место в вузе с кафедрой по причине высокого конкурса, кое-как поступил в заштатный институт, и, уже в звании студента, после первого курса тоже намотал портянки и надел сапоги.

Оба дембельнулись в одно время. На гражданке их ждали новые трудности и заветные радости. Главным счастьем стала еда — как ни скудно жилось в последние советские годы, но перловку семь раз в неделю жрать не приходилось. Особенно когда Буш протянул Горби ножку дружбы, мясистую и жирную, и чудесное лакомство с кожицей в пупырышках аппетитно скворчало на сковородках вместо символа поры тотального дефицита, жалких останков умершей от голода и страданий колхозной синей птицы. А на сытое брюхо к молодым здоровым парням часто приходят мечты о прекрасном.

Славик нравился девушкам не всем, и не сразу, у него не было ни особенных внешних данных, ни обходительных манер, ни атрибутов социального триумфатора - настоящих американских джинсов или стереосистемы. Но если неосторожной комсомолке случалось внимательно заглянуть ему в глаза, она получала много больше, чем могла ожидать.

Как настоящий игрок, к любви Славик относился всерьез. Трепетал перед ее захватывающей сложностью, превосходящей любые достижения разума, богатейшими, данными природой возможностями, невероятной свободой маневра, гибкими правилами, строгими запретами, древними ритуалами, тонкой химией взрывоопасных субстанций. Вечный двигатель отчаянной погони инь и ян; межгалактическая битва двух микрокосмов; непредсказуемость сильных чувств; никаких планов, кроме совершенно безумных; все сейчас, как в последний раз. Горячие ночи, трепетные, волнующе неровные отношения, ревность, ссоры, обиды, расставания, примирения. Исчерпав все душевные ресурсы, комсомолка возвращалась назад в реальный мир скучных циничных самцов вся в соплях и с разбитым сердцем, причем Славик всякий раз горевал от жалости к несчастной. Не эти ли сентименты и дороги более всего слабому полу?

Свина девушки совсем не замечали, да он на их внимание и не рассчитывал. Иру присмотрел еще в школе, в незапамятные времена, и теперь, уже бывалым сержантом в отставке, не задавал лишних вопросов и обхаживал с настойчивой уверенностью. Иных, более интересных предложений ей все как-то не поступало. А Каргопольский приглашал в кино, сидел рядом и никуда не спешил; водил в парк Победы, катал на лодке, греб мощно и неутомимо, проскальзывал между ленивых, оставлял за кормой пытавшихся соревноваться. Ира смеялась, иногда мешала — повисала на крепкой ухватистой руке, а то еще и брызгала прохладной водой в его довольное лицо. Они поженились и скоро завели ребеночка.

Между делом грянул ГКЧП, Славик повел друзей на площадь — многие были там и кричали вместе про свободу, о которой никто из них не имел представления до этого самого дня. Свина не пустила жена.

Крах советского режима открывал новые возможности не только бывалым хитроватым коммунистам, но и молодым преприимчивым комсомольцам. Славик охотно вступил в новую игру. Воодушевив тех из друзей, кто был хоть немного активен и готов к изменениям, вместе с ними халтурил в первых кооперативах, ездил челноком с польским и китайским шмотьем, побывал даже менеджером разъездного циркового артиста-целителя с магическими способностями, работал в коммерческих магазинах, все как-то невсерьез, словно и не было у него желания подняться, разбогатеть.

Свин не разобрался в обстановке, по распределению из института отсиживал в конструкторском бюро погибающего осколка военно-промышленного комплекса. Жена пилила и требовала что-нибудь делать. Он не знал.

В ларьках стали продавать невиданное лакомство – шоколадки-сникерсы, непривычно роскошные, как капитализм, и сладкие, как богатство. На инженерскую зарплату Каргопольского можно было купить с десяток. Славик брал сам и угощал Свина. Тот ел маленькими кусочками, часто моргая. Однажды попробовал спрятать угощение в карман — отнести домой жене и ребенку; Славик заметил, купил еще два сникерса и настоял, чтобы тот их взял.

Славик удачно устроился на очередную работу и уговорил полуголодного Каргопольского бросить его пустое занятие, пойти на служение Маммоне в недавно открывшийся храм торговли — крутом магазине с импортом. Тот прижился. Славик общался с покупателями, Свин тягал рулоны и ящики. Часто ролями менялись, у обоих получалось не хуже. Славик заменял физическую силу молодецким задором, но и Свин, как ни странно, оказался вполне успешным продавцом. Его сосредоточенная флегматичность убеждала богатых посетителей, среди которых преобладали бандиты, чиновники, их жены и проститутки, совершить покупку ничуть не хуже, чем обаяние коммуникабельного Славика. Кроме солидности, Каргопольский обладал еще и тонким политическим чутьем. Обходя зал с выставленными товарами, Свин непременно поправлял край висящего покрытия, снимал с ковра невидимую соринку и даже не обращал внимания, присутствует ли начальство.

Открылись первые макдональдсы с восхитительными чипсами, в изобилии нового капиталистического уклада выпирающими из фирменного конвертика наружу, норовящими выпасть и съедаемыми на лету, обжигающими. Продавцы дорогих магазинов чувстовали себя хозяевами жизни, особенно после чаевых за доставленный к машине тюк коврового покрытия.

Славик становился все импозантнее. Даже красотка Таня, искательница приключений, бандитская подружка из провинции, внешне чуждая глупой романтики, из всей многочисленной и разношерстной компании его непохожих, взбудораженных ее явлением друзей выбрала Славика в числе двоих счастливцев, то есть по сути победителем сразу после шедшего впереди любого конкурса двухметрового супермачо Паши, при первом взгляде на которого любая девица округляла глазки, при не заставлявшей себя ждать первой шутке начинала хихикать, а то и грубовато гоготать, прикрываясь ладошкой, от неожиданной цитаты из горячей парочки Гумилева с Ахматовой, к примеру «Шесть коней подарил мне мой друг Люцифер» или «Я его приняла случайно за того, кто дарован тайной» коленки жертвы становились ватными. Таню поэзией не впечатлишь, но Паша был гибок и для подобных случаев заменял лирику на брутальный тост: «За Спецназ! За нас, братишки, и за тех, кого с нами нет! … эй, а что я один здесь, ух, извините». Скоро ее уносли в тихое местечко, покачивая под самым потолком, безропотно замершую и легкую в могучих руках, как перышко. Романы с Пашей у девушек были всегда быстрыми, приятными и короткими — едва отдышавшись и вернув себе способность размышлять, счастливица приходила к выводу, что неотразимый герой вполне и заслуженно доволен собой и, следовательно, абсолютно бесперспективен. Не ругая себя за простительную оплошность, Таня немедленно соблазнила Славика. Да, он не был ни велик, ни красив, ни особенно эрудирован, но обладал своей особой бесшабашной харизмой, вероятно, чем-то напоминавшей ей об удали крутых пацанов из рабочих уральских районов. Она даже пожила недолго с ним и его мамой, но не найдя, тем не менее, даже и в нем, треубемых способностей немедленно превратить ее жизнь в рай, Таня пропала из исчерпавшей ее интерес компании друзей Славика и, став помощницей депутата, завертелась в криминальном кругу лучших людей города.

Однажды на Дне Рождения Магазина, пост-советском празднике торгашеского изобилия, что в последующее десятилетие претерпит стилистические изменения и получит название корпоратива, Славик с бокалом в руке маневрировал в приятном окружении среди не слишком дорогой, но умело подобранной выпивки, успокаивающе сытной закуски и визжащих под грохот музыки сослуживиц. Искал своего друга Свина. Между регулярных звонков супруге по общему телефону о ходе неизбежного для лояльных сотрудников мероприятия тот прятался в уютном углу, пил вместе со всеми положенный минимум, никого не трогал, никого не злил, всех слушал и одобрял.

- Дим, ты мне скажи вот что… Если мне Юля нравится, когда я выпил, это ведь значит, что… что она мне нравится, да?

Свин поглядел в сторону танцующих, не сбился с мысли при виде ритмично двигающихся попок, задранных к потолку голых рук с браслетами, прыгающих кудряшек и хвостов, подумал и резонно ответил:

- Если нравится, значит - нравится.

Славик с радостью хлопнул его по плечу, со звоном чокнулся и пошел в обход праздничной сутолоки, весело скалясь, как волк на охоте.

Упомянутая Славиком Юля была совсем не из тех девушек, которые способны легкой тенью скользнуть на свет из темноты чуть приоткрытого дверного проема уютного склада ковров; не из тех, что умеют как ни в чем ничто не бывало одновременно подкрашивать губы, поправлять прическу и одергивать юбочку, снова торопясь влиться в коллектив, промелькнуть неуловимой феей мимо бредущего в туалет дальней подсобки поднабравшегося директора, который и понять ничего не успеет, зато насторожится и поймает ее недавнего визави. С какой бы это стати продавец отдела бытовой техники вылезает с коврового склада, да еще с такой довольный красной мордой, будто только что провернул рискованную и удачную метаморфозу в отчетности по списанным товарам?

Юля происходила из хорошей интеллигентной семьи, была скромна, ложной популярности в мужской части коллектива не искала. Тем не менее, проявленный Славиком интерес был ею замечен и отмечен. Они стали гулять. Ходить в кино, например. После стали уже встречаться, о подробностях Славик не распространялся, скорее всего, обоим было мило и приятно. Как вдруг, слегка запоздав за развитием их романтических отношений, ее прежний кавалер вернулся в город из длительного одиночного туристическо-охотничьего похода по диким лесам и рекам с байдаркой, ружьем, набором ножей и способной загрызть матерого волка добродушной на вид собакой-лайкой хвост крючком. Будучи асоциальным шизоидом, угрюмым интравертом-мизантропом и считая однажды сглупившую по-неопытности Юлю своей благоприобретенной неотъемлемой собственностью, потрошитель нежных лесных зайчиков и непуганых птичек не принял вежливого отказа, зато названивал ей по телефону, торчал под окнами, а то и в подъезде, и угрожал бедствиями всем посягателям. Встревоженная Юля предупредила Славика, тот лишь усмехнулся. Юля не успокоилась, обратилась к Свину.

- У него же есть друзья, пусть чего-нибудь сделают, в конце концов! – возмущенно говорила она. – На него засаду готовят, хотят не знаю что сделать, а он себя ведет, как будто ему все равно! И еще смеется!

Свин передал тревожное сообщение всем общим знакомым. Безумный ревнивый турист не казался чем-то особенно страшным в суровые времена девяностых. Славику не только давали советы, но и предлагали всяческую помощь. Барыга Гоша обещал привлечь настоящих профессиональных ублюдков – Славик наотрез отказался. Самбист Толя предложил воткнуть ревнивца жопой в асфальт – Славик поморщился. Двухметровый Паша выразил готовность посмотреть на хмыря многозначительно и похлопать тяжеленной ручищей по плечу для стимулирования работы почек – Славик помотал головой. Пижон Леша рекомендовал завести пару-тройку новых подружек, а если вдруг речь идет о патологической фиксации на конкретном объекте, то сформировать график посещений в противофазе с походными планами охотника – этот совет не был выслушан и до половины. Свин ничего не советовал, только и сказал, что готов. В конце концов Славик заорал на всех, чтобы от него наконец отстали, и отправился на поединок с ревнивцем на лестничную площадку у дверей оспариваемой принцессы один, без оружия, без подготовки. Друзья напряженно ждали у подъезда, нервничали и предлагали все же реализовать, лишь бы не поздно, какую-нибудь из отвергнутых альтернатив.

Как прошла встреча, Славик рассказывал лишь в общих чертах, так что слушателям оставалось лишь строить свои предположения. Псих из леса все же попробовал использовать преимущество в габаритах и физической силе, для чего и навесил ему разок для проверки на вшивость, но, убедившись в безукоризненной отваге и непреклонной решимости оппонента стоять на своем, и, не исключено, обратив внимание на собравшуюся под окном подозрительную группу, прорычал на охотничьем языке напоследок что-то невразумительно злобное, что в конце концов не могло означать ничего другого, кроме полного отказа от персонально-имущественных претензий.

Нужно ли говорить, что чувство Юли к Славику после этой истории существенно окрепло, может, что и называться стало по-другому. Началось лучшее время их отношений. Увы, безмятежное счастье мимолетно, без новых переживаний его чувства начали остывать. Весь прежний опыт Славика обещал ему непременное возвращение свободы в обмен на не забываемую в ином, чем принято у более жизнерадостной молодежи смысле прощальную ночь слез и откровений, и тягостных пауз, поцелуев и объятий той особой горькой нежности, что делает страстное примирение невозможным. Но не тут-то было. Юля была скромной девушкой из приличной семьи, так что и при личных встречах и объяснениях, хоть в дневное, хоть и в ночное время, большую часть которых она тупо и отчаянно рыдала, не слушала никаких резонов и не подводила никаких итогов; так ведь и через друзей, и общих знакомых, и от родственников, и от коллег по работе — со всех сторон Славика обвиняли в живодерстве, вдобавок некто пожилой и солидный, представлявшийся ее лечащим доктором, тоже звонил негодяю домой и, каждый раз подчеркивая свою непричастность к чьим-либо личным делам, сокрушенно констатировал прогрессирующее ухудшение самочувствия несчастной, быструю потерю в весе на почве глубочайшей депрессии. Не столько пытающийся сохранить реноме хорошего парня в глазах общества, сколько измученный собственной жалостью Славик принял единственно требуемое от него решение. На свадьбе невеста выглядела заслуженно счастливой и, нужно отдать должное пресловутой депрессии, как никогда ранее стройной и изящной.

После женитьбы Славику пришлось искать новую работу.

Один из предприимчивых, быстро поднявшихся друзей, барыга Гоша, предложил идти к нему управляющим в новый бизнес - производство пластиковых окон. Зарплату установили где-то в половину от рыночной стоимости труда наемного директора, что, в общем, справедливо, поскольку десять процентов акций и прибыли тоже входили в пакет. Возросший статус был для Славика неотъемлемым бонусом, как и возможность почуствовать себя еще более крутым и успешным.

Эпоху первоначального накопления сменял эпоха гламура.

Теперь все полюбили суши, с приводящим любой вкус к единой мерке соевому соусу и зеленой горькой дряни, которую в нем следовало предварительно размешивать; после этой смешной еды у здоровых мужиков всегда оставалось чувство голода, только теперь оно не беспокоило, а казалось уже забавным. Надо же, поел, а все равно есть хочется.

Славик полюбил хорошие машины. Покатался на Ауди 4, пересел на 6, пусть и были все они не первой свежести. Передвигался быстро, с заказчиками и поставщиками общался просто и дружелюбно. Дело шло хорошо. Требовались люди, и он пригласил застрявшего в магазине Свина к себе в менеджеры по продажам. Тот сразу включился, работал четко и старательно, был надежен и полезен, особенно если Славику не хватало терпения проработать сложный проект или довести до ума затянувшийся.

В качестве нового развлечения Славик играл в сквош. Свин ни во что не играл.

Славик иногда как следует выпивал, особенно если отмечал хорошую сделку, полюбил хорошие сигареты. Свин не пил и не курил.

Умная Юля понимала, что семью нужно крепить всеми доступными средствами. Быстро заберемела. Уберегла мужскую впечатлительность от кровавых подробностей родильного отделения. Славик не мог налюбоваться крохотным сморщенным личиком мирно спящей после первого в жизни испытания дочери и полюбил ее больше всего на свете.

Новые бизнесы открывались один за другим. Всем были нужны опытные оконщики. Славик за пару лет в деле успел заслужить репутацию и уважение. Все знали, что не кинет, за слова отвечает. Взятку заказчику даст, это святое, без смазки машина не поедет; откат ни от поставщика, ни от агента не возьмет ни при каких обстоятельствах.

Когда его однажды спросили, не может ли он порекомендовать надежного человека директором в новое предприятие, он назвал Свина. Каргопольский вполне оправдал доверие. В делах он был аккуратен и предпочитал не выделяться среди бизнес-сообщества: давал, когда положено; сам с грубой прямотой откатов не требовал, но и от адекватных предложений не отказывался. На этот счет имел теорию, однажды поделился ею со Славиком: личный процент укрепляет отношения с поставщиком, делает их доверительными и продолжительными ввиду общей выгодности, а скидку для предприятия тоже можно и нужно требовать побольше.

Теперь они чаще созванивались, чем встречались, но продолжали дружить, как и раньше. Если заказов у Славика было много, а Свин жаловался на недостаточную загрузку, мог перебросить ему клиента.

Юля в роли матери немного успокоилась, отчего ее фигура постепенно вернулась к свойственным ей от природы округлым очертаниям. А у Славика завязался бурный роман с Оксаной, его собственной молоденькой секретаршей. Как-то так вышло, улучила момент, поймала его выпившим, сама полезла, красивая и самоуверенная, а он не смог отказаться. Наверное, из жалости. Остается и запоздалый вопрос, с какими такими целями и по каким критериям он выбирал ее на работу из других претенденток.

Гламур требовал новых жертв. Успешные представители среднего класса ездили путешествовать два раза в год: летом купаться, зимой на горных лыжах. Славику приходилось делать это еще чаще — Юля требовала на законных основаниях, Оксана — с обиженно надутыми губками. Какое-то время двойную жизнь удавалось скрывать, пока однажды супруга не обнаружила в его загранпаспорте лишние отметки о пересечении границы. Здесь обычная рассудительность покинула Юлю, в бешенстве она даже угрожала облить проклятую проститутку серной кислотой. Чтобы уберечь Оксану от несчастья, Славику пришлось к ней окончательно переехать. Юля немного остыла, и стала искать пути для компромисса. Славик, к его великой радости, продолжал видеться с дочерью в любую свободную минутку, даже подгадывал деловые встречи. А уж в выходные — обязательно, и подарки по каждому поводу. Юля тяжело переживала разрыв, была только рада позлить молодую соперницу частыми отлучками чужого краденого мужа и проявления отцовской заботы всячески поощряла.

Все было прекрасно, пока не налетел очередной кризис. Продажи окон встали; конкуренция выросла, цены упали; расходы остались. Производители оказались под давлением обстоятельств. Славик пытался выбраться, искал новые заказы; но с оборотными средствами было плохо. Хозяин Гоша усугублял положение, по привычке нет-нет да и и запуская руку в драгоценный кэш. Окна вроде бы еще были нужны, только оплата как-нибудь потом. Банки мелким предприятиям денег на приемлемых условиях не давали. Не в силах выдержать молчаливый укор в глазах своих работяг, Славик быстро и по-дешевке продал отцовскую квартиру, набрал кредитов.

Российские предприниматели по-разному понимали дух партнерства и взаимного доверия в своем сообществе. Кто-то в силу большей образованности руководствовался ницшеанским «падающего толкни», кто-то держался народной мудрости деда-конвоира, нажитой им от блатных - «сдохни ты сегодня, а я завтра». Повстречав горячечно деловитого Славика в предсмертной агонии его бизнеса, каждый понимал — этот не превзойдет, фраер-то совсем доходяга. Свин производил иное впечатление и действовал по-иному. Если Славик слишком быстро заканчивал переговоры тем, что вникал в сложные обстоятельства партнера, то Свин уламывал любого до тех пор, пока тот не был вынужден обратить внимание на нужды Каргопольского. Убедил арендодателя понизить ставку; освоил дешевый профиль - ничего, что желтоват, клиент все равно не разглядит; дешевую фурнитуру — год продержится, а там видно будет; выжал из поставщиков все, что мог; достиг временного и трудного взаимного понимания с учредителем, крышей, ментами, налоговой, пожарниками, технадзором и санэпиднадзором. Из десяти рабочих на зарплате и обещании премий удержал двоих — лучшего в сварке профилей; лучшего по установке фурнитуры. Четверо остались на подхвате — сдельно для сборки окон, сдельно для монтажа. Прочих на улицу. Трудными мерами Каргопольский уберег дело от закрытия и себя от увольнения.

Славик бился с обстоятельствами долго и отчаянно, не желал признавать поражения. Худой, измученный, как загнанный волк, он часто курил, все время куда-то звонил и ездил. Наконец, барыга Гоша, в очередной раз не получивший денежный транш и не видящий дальнейших перспектив их давней дружбы, задешево продал убыточный заводик конкуренту. Славик остался без работы и без перспектив.

Красивая и все еще молодая Оксана решительно попрощалась с Славиком, благо совместный успех их более не связывал, а детей они завести не успели. Он все ей оставил — квартиру, машину.

У него тоже много чего осталось — разной величины просроченные долги разным банкам. Его кредитная история была в самом черном разделе самого черного списка, более того, скрываясь от коллекторов, он даже на работу не мог официально устроиться. Перебивался случайными заработками, частным извозом.

Не было другого выхода, кроме возвращения к брошенной жене. За годы его метаний Юля успела стать директором магазина, а эта должность не столько приносит денег, сколько отнимает нервов. Она поздно возвращалась домой, уставшая и всегда печальная; иногда поругивала блудного мужа. Его отношения с обожаемой дочерью ослаблены трещиной незабываемого предательства — да, папа любит и старается, только он неудачник и бросил их однажды. И это в него она вышла некрасивая, в зеркало смотреть не хочется - зубы кривые, ноги какие-то длинные, и прыщи лезут.

С зубами мучился и сам Славик. Отчет дантиста так же соответствовал классической метафоре «пещера, полная гниющих чудовищ», как и его совместные с Куилти шансы найти в ней клад — денег у Славика хватало только на то, чтобы иногда выдергивать прочь доставлявшего наибольшие мучения монстра.

И не очень понятно, сколько здоровья у него осталось. Скорее всего, не очень много. К доктору Славик ходить не любил; ведь просто так ходить глупо — за свои деньги слушать всякую жуть. И обследование любое — не та игра, в которой можно выиграть хоть немного, а вот проиграть — запросто. Жить можно. Так, что-то в груди иногда; и проходит, как и не было.

Свин оставался верен своему выбору. Супруга его мало поменялась с годами, зато детки выросли. И сам он держался молодцом. Немного растолстел, но не более, чем положено успешному руководителю; иногда беспокоила поясница, натруженная тренировками и физической работой, впрочем, если действовать аккуратно, особенно при завязывании шнурков на брендованных, хорошо чищенных ботинках, то и от предательского прострела в спине можно было уберечься. Давление иногда скакало, начал бегать. Дети уже большие, скоро внуки пойдут, деньги семье всегда нужны.

Последнее время Славик полюбил играть в покер в интернете. К делу подошел серьезно, жизнь научила. Прочитал две толстые книжки по стратегии и тактике, практическому применению теории вероятности. Ставил по-маленькой, так, чтобы не проиграться. Партнер может быть лузовый, то есть рисковый, склонный рассчитывать на везение, готовый к блефу, или тайтовый, то есть осторожный, играющий скромнее, чем ему позволяет карта. Хороший игрок выигрывает две трети партий, при этом черная полоса неудачных раскладов может продолжаться долго, главное при этом - справиться с собственным раздражением и действовать в каждой новой партии, как ни в чем ни бывало.

Они сидели у Славика на кухне. Свин глядел из-за плеча, как Славик ставит, как считает, слушал комментарии.

- Этот сразу пасует, карты нет. Этот поднимает. Играть нужно и от карты, и от позиции. Если ты в конце и видишь, что все боятся, можешь поднять. Вот поднимает. Лузовый-тайтовый не знаю, считаем... вероятность, ставка... играем! Что он... Ага! Есть, взяли! Теперь они меня боятся, видят, что играю с картой... Подождем, и можно будет сблефовать... Нет, не сейчас... Пас, смысла нет, вот он как лезет... Нет, ну кто так играет, нет, этот парень здесь ненадолго... Конечно... Так, вот момент... пас, пас, карты нет, но все тупят... поднимаем! Скинул... тоже скинул... а этот? Опа! Наша взяла! Вот, репутация денег стоит! Теперь вылетающие будут лезть с любой картой, других шансов у них нет...

Славик занял второе призовое место, плюс тридцать долларов.

- Чуть не повезло в конце, могли бы и первое. Попробовать хочешь?

Но у Свина было другое.

• Мне сказать нужно.

• Нужно, так говори, - слегка удивился такой торжественности Славик.

- Ты всегда считал себя лидером, - трудно дыша от волнения, произнес Свин. - даже не думал, что я тоже стараюсь. А теперь, вот, смотри, где ты, - он перевел дыхание и похлопал глазами, обводя взглядом тесноватую по нынешним гламурным временам хрущевскую кухоньку, - и где я.

На последнем слоге его голос сорвался.

Седой, полысевший, вымотанный жизнью Славик если и напоминал волка, то старого и облезлого.

Сказать ему было нечего, да и не хотелось. Свин, словно бы осматривая собственное брюшко, еще немного подождал ответа, и, ничего не добавив, молча пошел к выходу.

На сковородке остывали куриные ножки, которые стоило бы доесть горячими. Славик еще долго сидел один, морщился, тер голову и пытался вспомнить, не подводил ли его Свин когда-нибудь, не прилетало ли с его стороны как бы невзначай что-либо зловредное, тщательно подготовленное. И, как ни ворошил в памяти, ничего такого вспомнить не мог. Свин всегда был ясен и надежен; он не дырявил чужие байдарки и не подпиливал весла, просто греб изо всех сил где-то позади, куда не смотрят ни зрители, ни тренер. И на гонку ставил ясные, достижимые цели — не было смысла и шансов соревноваться с Гошей, бывшим челноком, а теперь владельцем завода с двумя сотнями рабочих, или с Костиком - известным среди знатоков-филологов переводчиком с французского, или Пашей — здоровенным обаятельным качком, покорителем сотен женщин.

Славик перестал звонить Свину, хотя по-прежнему всегда отвечал. Каргопольский набирал его номер в день рождения или в новый год, слегка посапывая, сдержанно поздравлял и справлялся как жизнь-как дела. Удовлетворенный ответом, желал удачи и прощался до лучших времен.

- - - - - - - - -

Письмо

 

Здравствуйте, уважаемая Анна,

 

Приношу Вам искренние извинения за возможное беспокойство, доставленное моим скромным письмом, надеясь, тем не менее, что оно сможет Вас хотя бы несколько развлечь.

Если Вы как строгий судия с недостижимых для скромного делопроизводителя высот Вашей образованности и блестящего воспитания сочтете мой слог более приличествующим канцелярской переписке, на что, не усомнюсь ни на секунду, Вы имеете не меньшее право, чем вовсе не читать эти строки, поверьте хотя бы в частичное оправдание невольного преступника, что мое намерение состояло совсем в обратном. Увы, трудности существования, сопутствующие порядочному человеку скромного происхождения, не позволили мне сколько-нибудь преуспеть в эпистолярном искусстве, так что натужные попытки блеснуть остроумием или хотя бы легкостью изложения показались бы Вам неуместны и смешны в их беспомощности и тем менее заслуживали хотя бы и минутку Вашего благосклонного внимания.

Как и любому недавнему провинциалу, призванному в столицу искренним стремлением посвятить себя благородному делу служения обществу и отечеству, мне уже представилость испить своей доли из чаши горьких разочарований. Здесь правят иные императивы и убеждения, и проявлением их становится в лучшем случае бессмысленная суета, в худшем — пагубное для души идолопоклонство Маммоне.

Предоставленный мне невероятный случай встретить Вас, сколь восхитительную, столь и нездешнюю среди суетливой толпы нашего Вавилона не мог не воспринять как милостивый знак судьбы, до сих пор ко мне суровой, как нежный луч светила, пробившийся меж хмурых туч!

Надежда вновь проснулась в моем сердце! Ужели я обрел своего гения, что покажет мне верный путь и вдохновит на великие свершения?!

Но Вы исчезли, оставив меня безутешным! Хоть раз увидевшему мир в его многоцветьи уже не смириться призрачной игрой подземных теней. Не станет ли крушение всяческих надежд на возможность хотя бы изредка видеть Вас тем последним испытанием, должным завершить беспрестанную череду моих страданий?

По снисходительной милости к несчастным Вы с Вашим добрым сердцем так часто выкладываете в сеть новые фото, словно бы стремитесь утешить грусть ваших поклонников счастьем чистого созерцания. На одном Вы предстаете гибкой и загадочной, на другом — живой и приветливой, на третьем - это уже как будто и не Вы сама, а лишь Ваше осуществленное желание меняться, вольно или невольно оставляя за трепетать перед сполна дарованной Вам опасной и губительной властью красоты.

Вы продолжите блистать в высшем обществе, а я - править цифири в конторских книгах. Все же осмелюсь воспользоваться Вашей несомненной добротой, сравнимой лишь с Вашим очарованием, и просить стать моей Ариадной - показать мне путь в лабиринте сокровищ искусства и культуры, чтобы я мог утолить мою печаль постижением лучших достижений творческой мысли. Будет ли это живопись или архитектура, храм высокого лицедейства или библиотека с тайными фолиантами — я всецело полагаюсь на Ваше просвещенное мнение.

 

Умоляю не оставить меня без ответа,

Ваш навсегда,

Валентин.

 

Безответно.

 

 

А и В

 

Все началось с письма моей заокеанской коллеги Софи Бюргесс. Интересно, как она — молода или не очень, хороша собой или жестко эмансипирована? Софи сообщала, что наши юридические консультанты из многоуважаемой и, на мой взгляд, непростительно дорогой фирмы NNN нашли двойную запись в ЕГРЮЛ, ошибочно внесшую изменения в мои личные данные. Причина для Софи не ясна, сгинула в переводе с кириллицы. Как бы то ни было, вывод один: устранение несоответствий обязательно. Империя бывших ковбоев приготовилась нанести ответный удар. Союзные силы в России представляет Mrs. Anna Lebedeva, адрес электронной почты, офисный, мобильный, адрес офиса.

Миссис Лебедева, так и не перейдя на русский и ставя в копию Софи, сообщила, что NNN немедленно организует подписание необходимых документов в нотариате. От меня требуется личное присутствие и тюк официальных бумаг, все прочее организует специально отряженная для сопровождения сотрудница, Динара Аксанова. Что ж, нужно выбирать время. После обеда во вторник, как раз дел будет немного.

Запрошенный тюк удалось трансформировать в коробку с десятком полновесных, трудно закрывающихся от избыточности папок. Там устав, изменение, еще одно, протокол собрания учредителей, первый, второй, еще какой-то, еще регистрация, и еще всякая хрень, и еще по нотариальной копии всего сразу; так что это не только неудобочитаемый, но и тяжелый груз. Тащу ее к машине. Моя раскоряченная походка никого не удивляет - в нашем бизнес-центре класса В довольно часто можно встретить приличных дядечек, волокущих разные коробки — образцы продукции, каталоги, или только что доставленные с курьером товары для личного пользования. Преодолеваю залитую щедрым летним солнцем обширную наземную парковку, достигаю корпоративного автомобиля в моем служебном и личном пользовании, изловчаюсь открыть заднюю дверь и ничего не уронить.

Еду из-за пределов третьего кольца на Бульварное, доезжаю почти без пробок. Ориентироваться в тесном пространстве набитого артефактами центра Москвы совем не просто. Если бы уполномоченная оказать мне поддержку Динара Аксанова не позаботилась выслать подробную схему, то крохотную норку въезда в подземный паркинг я бы не нашел никогда.

Ненавижу эти пафосные бизнес-центры в статусных локациях. Дорогие понты за наши деньги. Аккуратно протискиваю автомобиль вниз по узкому пандусу. Судя по отметинам на стенках и ограничивающих столбах, не всем и не всегда удавалось вписаться в его габариты. Едва умещаюсь в пределах парковочной разметки. Вытаскиваю коробку с документами, захлопываю дверь и ничего не роняю. Выхожу по стрелке. Иду куда-то. Иду еще. Что-то далековато. Точно, заблудился, и оказался в соседнем билдинге, не А, но В.

Большая торжественная рецепция. Стекло и свет. В таких пафосных местах так и хочется на всякий случай проверить, не капнул ли за обедом в кафе нашего окраинного бизнес-центра на рубашку чем-нибудь затрапезно дешевым. Нет, все ОК. Миленькие причесанные девочки, как обычно, всегда чем-то заняты. А вот здоровенный охранник в мешковатом черном костюме неодобрительно смотрит в мою сторону. Знаю, что тяжелая и непрезентабельная коробка придает мне подозрительный вид; стараюсь вести себя как ни в чем ни бывало.

Обращаясь к ресепции, интересуюсь, как пройти в билдинг А. Девочки сразу откликаются. Их занятость всегда кажущаяся, на самом деле они наготове, зорко следят за посетителями и отделяют скромных от требующих немедленной реакции.

Вам в соседнее здание, - молоденькая, вежливая. Хорошо бы ее.

Мешок в черном подключается к разговору:

Можете пройти через парковку, как вошли.

Это у него инструкция такая — отправлять посетителей на выход обратным путем, словно нечистую силу — или творческий подход проявил?

Благодарю советчиков и следую в А по улице. Вокруг царит праздная суета курильщиков и прочих любителей поболтать, не отходя далеко от работы. Их щебет звучит с фальшивым пафосом, словно тиканье поддельных часов. Не думаю, что зарплата сотрудников внутри Бульварного кольца в среднем выше, чем на окраине. Согласен, мировые бренды чаще собираются там, где их обязывает положение; но это не относится ко всем фирмам, в частности, к нашей, и безо всякого офиса с вывеской известной всем потенциальным клиентам в узком технологическом сегменте товаров для бизнеса. Во-вторых, ничто не обязывает крутую фирму платить сотрудникам больше, чем конкурент с менее звучным названием, скорее как раз наоборот.

Рецепция в билдинге А выглядит почти в точности так же, отличаются лишь громкие названия арендаторов. Прохожу на свободное место и ставлю коробку на пол. Вежливые девочки меня не замечают, зато перекормленный стероидами охранник смотрит внимательно. Мельком проверяю, не запачкался ли я по дороге. Но в этих центральных билдингах трудно найти грязь, разве что в помыслах его хорошо одетых обитателей; так что и рубашка, и брюки, и, конечно, дорогие мои ботинки остались безупречны. Меня должна встретить Динара Аксанова.

Люблю эту интересную игру — кто первым угадает пришедшего на встречу. Скорее всего, из недр билдинга деловитой походочкой просеменит юридическая мышка на побегушках, будет водить по сторонам остреньким носиком. За годы учебы наверняка успела посадить зрение, будет щуриться через очки или хлопать покрасневшими от линз глазками. Пожалуй, она знает обо мне побольше — в частности, про мою коробку с документами. Чуть отойду в сторону; не слишком далеко, а то охранник еще тревогу поднимет. Итак, приступим к игре.

Эта? Молода и полновата, сказывается образ жизни. На побегушках? Скорее за столом. ОК, она не ко мне.

Юноша в тесном костюмчике — точно не Динара. Хотя за хорошие деньги наверняка готов на все. Только что в его понимании хорошие деньги?

Почтенная дама средних лет — нет, к ее годам уже делают хорошую карьеру или ищут новые возможности; такой могла бы быть миссис Лебедева; но она быть не обещала. Не ко мне.

Стройная брюнетка. Ищет кого-то. Такой и не нужно долго искать, желающие всегда найдутся. Меня? Вот это уже славно.

Девушка ловит мой взгляд, подтверждает нашу взаимную заинтересованность во встрече милой улыбкой. Идет прямо ко мне легкой походкой, с каждым ее шагом я все больше волнуюсь. Вот она какая, Динара Аксанова. К ней не присунешь замозоленный фетиш из пастушьих снов - горную газель. Она, скорее всего, татарка — речная девица. Горячая штучка. Английское hot сообщает не о темпераменте девушки, а о внутреннем самоощущении пялящегося на нее, в тех краях и шведская блондинка типажа Зары Ларссон может быть еще как hot, особенно если пританцовывает и напевает с характерной легкой сипловатостью про собственную половую невоздержанность или в тонком и туго обтягивающем платье с блестками изображает русалку, мечту всех футбольных болельщиков. Да, hot, но вряд ли ей хочется так же остро, как большинству ее поклонников. Динару же признали бы горячей, наверное, на всех языках, от бушменского до чукотского. Темные и круглые, по-детски удивленные глаза. Открытая шея. Смуглая кожа - то ли от природы, то ли от ровного загара. Белая кофточка обтягивает грудь и драпирует узкую талию. Темные брючки облегают стройные бедра. Ритуал не позволяет разглядывать ее ниже пояса так долго, как бы мне этого хотелось, возвращаюсь к груди — под кофточкой угадывается лиф, истинный размер остается тайной. Впрочем, девушка изящного сложения не обязана таскать на себе тяжелые сиськи.

Шутлифо-официально протягиваю руку для знакомства и осторожно пожимаю узкую прохладную ладонь.

Динара, очень приятно, - говорит просто, без лишнего корпоративного пафоса.

Хихикает при моих попытках сострить. Быть может, даже искренне. Поддерживает беседу на посторонние темы. Рассказывает о нашествии валютных ипотечников в соседствующее отделение банка и крайнем недовольстве охраны. Теперь яснее настороженность людей в черном — прилично одетый человек и отчаявшийся ипотечник могут тащить одинаковых размеров коробку, но вот содержимое ее непредсказуемо.

В обществе Динары я мог бы нести и вдвое больше. Мог бы и ее, возбужденно смеющуюся.

Из пафосного билдинга мы идем в соседний, еще более пафосный.

Там капсульная система доступа, - предупреждает моя спутница. - Надеюсь, что нас пропустят.

Тяжелые двери не предназначены для большого количества посетителей. В этом-то и понты — очень круто платить кучу денег за аренду и почти никого к себе не пускать. Вошедшие радуются своей экслюзивности и причастности к миру богатства и успеха.

Охранники здесь покруче. Они не слишком перекормленные, зато умеют скрывать скуку и, насколько позволяет профессия, быть отчасти даже комильфо. Вежливо и быстро списывают данные из моего паспорта и допускают до заветного прохода.

Капсула оказывается круглой полупрозрачной кабиной диаметром не больше метра. Дверь отъезжает в сторону по окружности, мне предлагается зайти внуть. Дверь закрывается, я остаюсь внутри.

В узком закрытом пространстве даже мне, не слишком габаритному мужчине, становится неутно от тесноты, по счастью, охранники не медлят с открытием внутренней перегородки. Придумают же. В девяностые годы тот же принцип затруднения доступа посетителей реализовывался значительно демократичней – обе двери были выполнены из грубо сваренных железных прутьев.

Кабинет нотариуса выглядит вполне обычно, ничем не лучше любого другого в менее дорогой локации. Аренда здесь стоит много, так что все три дамы — сама нотариус и две помощницы — сидят в общем помещении.

Ставлю коробку на диван и, словно грузчик в супермаркете, быстро и небрежно выгружаю содержимое.

Ожидаем, пока нам сделают документы.

Здесь молотит кондиционер, но еще недавно на улице было отчаянно жарко.

На стене картина в жанре российского авангарда с изображением составленной из разноцветных слегка помятых ромбов старой церкви.

Нотариус – дама лет пятидесяти, брюнетка с тяжелым лицом, не работает, зато улыбается чему-то в смартфоне. Среди прочих мелких сувениров на ее столе выделяется игрушечная корова с густо накрашенными ресницами и толстыми губами, очень похожая на хозяйку.

Делопроизводитель, женщина помоложе, нелояльно ярко крашенная блондинка, своей желтой короткой прической, светлыми наглыми глазами и тонким брезгливым ртом очень похожа на кандидата в президенты Дональда Трампа. Отличие в качестве макияжа. По американцу трудно понять, а вот ее красноватые щеки выдают любительницу выпить. Два раза ошиблась в имени доверителя, пришлось переделывать. Пожалуй, всякий разумный народ заслуживает лучшего лидера, чем этот самонадеянный болтун. Но можно ли назвать народ разумным, если он добровольно меняет веселую ковбойскую вольницу на тоскливое рабство крючкотворов-легалистов; и ради чего тогда его лучшими сынами придуманы мини-юбки и джинсы в обтяжку?

Третья дама из нотариата имеет форму спелой груши, какую приобретают мамашки на сидячей работе. К ней копия Трампа многократно обращается за советом и всегда получает по-родительски заботливые указания.

Динара ненавязчиво контролирует процесс подготовки документов: предотвращает ошибки, уточняет детали, отвечает на вопросы, а в ожидании очередной копии сидит на краешке стула с идеально выпрямленной спиной и аккуратно сложенными бедрами в обтягивающих черных брюках. Наверное, занимается фитнесом. Или танцами. Или еще чем-то таким, на что стоило бы посмотреть.

Делает движение левой рукой и, не меняя положения, как бы невзначай поскребывает коготками в труднодоступной для менее гибкой девушки части спины по соседству с правым плечом. Ткань ее белоснежной кофточки тоненькая и нежная, теперь на ней заметны и не хотят скоро разглаживаться три борозды от ее аккуратных острых ногтей. Не успеваю предложить собственную помощь, да это было бы и крайне бестактно.

Динара кажется мне высокой, пока в поле внимания не оказываются ее туфли – все же она среднего роста. Удивительно, как на таких каблуках можно удерживать равновесие и внешне так легко передвигаться. Вены на лодыжках молодые и тонкие, легко справляются с жарой и пыточной обувью. Если наблюдать сбоку, так, что видна линия плоского животика и изгиб узкой талии, то девушке достаточно сделать легкое движение – любое, хотя бы чуть двинуть коленкой – и я буду мучиться желанием потянуться к ней, властно обнять ее стан и привлечь к себе все ее упругое тело. Пусть уволят.

Мое наблюдение прерывает разгорающаяся дискуссия. Налоговая стала принимать документы в электронном виде. Но где при этом должен оставаться оригинал? Участницы со стороны нотариата не могут не принимать во внимание цветущую юность и привлекательность оппонирующей им представительницы консалтинга. Она вызывает в них тщательно скрываемое ожесточение. Динара отвечает нежным голоском, в той же милой манере девушки услуг сопровождения, увы, юридического; но твердо и уверенно, со знанием дела.

Все это крайне занимательно, но чем мы все тут занимаемся и ради чего? Единственная техническая ошибка какого-то мелкого чиновника позволяет заработать бумагомарательным нотариусам и консультантам, а реальный сектор помимо них заплатит и мне зарплату за вынужденно продолжительное разглядывание стройных ляжек.

В комнату заходит новый посетитель. Белобрысый парень, симпатичный, высокий и широкоплечий, в футболке, джинсах и с золотой цепью на шее. Невольно цепляется взглядом за Динару. Пристально слежу за ответной реакцией. Да, заметила. Конечно, заметила. Но не подала виду. Не встретилась взглядом ни на мгновение, не потеплела в улыбке ни на градус, не сдвинула колено ни на миллиметр. Интересы уважаемого международного клиента, предствляемого в данный момент моей скромной персоной, выше каких-либо личных симпатий и животных инстинктов. В рабочее время, разумеется. Горячая, милая, собранная и выдержанная.

Документы выверены. Подписи даны и приняты. Тактичная Динара говорит, что мне уже нет необходимости ожидать окончания их работы, она обо всем позаботится. И я уже не могу тупо сидеть и пялиться в ее сторону; в моей должности подобает быть деловым, стремительным и эффективным. Софи Бюргес будет удовлетворена и без моего участия, империя юристов восстановит гармонию права в нашем уголке вселенной. Что же теперь? Я уеду, а блондин, молодой и нахальный, поймает Динару в коридоре, легко возьмет телефончик. Номер, продиктованный второпях, обещает и дает гораздо больше, чем высланный в деловом мейле. Договорится с ней о встрече, сводит в клуб, выпьет за знакомство, потискает в танце, выпьет на брудершафт, в такси будет тискать ее гибкое тело, целовать жадные губы, и, хмельную и горячую, по-быстрому трахнет ранним субботним утром в маленькой холостяцкой квартирке.

А что, если мне прямо сейчас шепнуть ей на ухо «можно Вас» с неожиданной для себя самого полной внутренней уверенностью, что можно; и отозвать ее на минутку, чуть тронув прохладными пальцами нежный узкий локоть, и, глядя ей прямо в темные глаза и остро чувствуя свое желание, шутливым тоном предложить деловую встречу на предмет укрепления межкорпоративных отношений, по чашке кофе и бокалу вина? И что она скажет ответственному представителю уважаемой фирмы, с должностью, сильно крутой и на слух и в подписи, и на русском и английском? Моложавому и подтянутому, слегка поседевшему улыбчивому мужчине с печальным и ласковым взглядом?

Еду прочь за третье кольцо в наш скромный офис. Где полинявшие от редких стирок спецовки охранников пахнут бутербродами и потом. Где девицы не носят амбициозно тонких кофточек, не пьют кофе из крохотных чашечек, не вкладывают черт знает сколько тайны в каждую затяжку непрактично тонких сигарет и не вытягивают спину струной, чтоб у мужчин зазвенело.

На заднем сиденьи все та же обрыдлая коробка с бессмысленными бумажками. Проклинаю все и вся: бесчеловечные пробки, рулящих берсерков, тупых чиновников, жадных чиновников, креативных оленеводов, некрасивых нотариусов, эмансипированных юристов, знойных консультантов. Свою безнадежную робость.

I can't help

 

Болгарское побережье встретило ярким солнцем, оправдывая данное собственным названием обещание. Дочери радостно скакали вокруг Алекса и, даже не пробуя зафиксировать телефон в неподвижности, фотографировали любую попадавшую в поле зрения ерунду, от надписи ЛЕТИЛО на здании аэропорта до котенка у цветущей клумбы. Он с удовольствием отметил, как больше и больше становится похожа на него старшая: аккуратные черты лица, стройная фигура, внезапные перепады настроения — не то подростковые, не то фамильные лазаревские. Младшая не казалась похожа ни на него, ни на мать, зато не стеснялась проявлять дочерние чувства: охотно подставляла круглую щечку для поцелуя и смело чмокала в ответ колючую скулу. Его брак в прошлом году был завершен как успешный долгосрочный проект: за погубленную молодость бывшая супруга получила в утешение их старую квартиру, новую грудь, не возражала против регулярно высылаемых алиментов и охотно позволяла детям проводить время с папой. Поднабравшись ума за пятнадцать лет совместной жизни, зря не ругала отца своих детей за бывшие грехи, берегла авторитет; даже фамилию оставила.

В Болгарии забавно. Славянская лень и общие советские корни делают местное гостеприимство ненавязчивым. Никто не торопится и не рвется из всех сил, чтобы угодить. Знойные болгарки не принимали близко к сердцу заинтересованные взгляды Алекса и болтали со своими коллегами по работе. Пассажиры единственного рейса заполнили крохотный аэропорт, по-московски деловитые и напористые торопились пройти флегматичный контроль, и, победно обойдя своих недавних соседей по креслам и выбравшись наконец на улицу, проваливались в тяжкую отупляющую жару. Загорелые таксисты вяло предлагали ехать. Шофер автобуса с толстым пузом и не помещающимися под рубашкой волосами небрежно и нехотя грузил кладь.

Дорога казалась живописной, по правую руку сквозь лес иногда проглядывало долгожданное море.

Гостиница представляла собой наследие не столь давних, но уже легендарных времен. Быть может, сам товарищ Брежнев открывал этот объект совместной дружбы и по такому случаю посещал товарища Живкова или как его там, союзного беднягу для коммунистических поцелуев взасос.

Приветливый парень в униформе помог донести тяжелые чемоданы. Алекс порадовался неожиданной помощи и, в очередной раз, своей обретенной свободе — только его бывшая супруга по своей неорганизованности была способна напихать в багаж столько ненужных вещей. Вместо чаевых учтиво поблагодарил.

Обстановка в номерах не смутила своим минимализмом отца и порадовала новизной дочек. Особенно понравился старый телевизор и непереведенные на русский мультфильмы.

Море в первый день было неспокойное. Желтый флаг предупреждал об опасности. Плавание по-собачьи отменялось, зато можно было бороться со стихией — прыгать и бултыхаться. Дочери скоро освоились в бурлящем хаосе и радовались обилию новых возможностей; тревожные реплики отца пропускали мимо ушей. Набег каждой волны, тем более высокой и зловещей, сопровождался радостно-испуганным визгом. Увы, иногда ожидания не оправдывались, и грозный в отдалении девятый вал, обещавший сокрушительный напор и вынос отчаянно барахтающихся деток кувырком на берег, часто ослабевал до скучного бултыхания, не сильнее, чем в тарелке с невкусным супом. Но уж если все получалось, дочери были в восторге:

• Круто! Ты видела!

• Прикол! Зашибись! Меня с головой унесло! Давай еще!

Алекс добавлял веселья и ужаса, надсадно кричал сквозь брызги и ветер:

• Держаться вместе! Рядом! Чтоб я видел!

Выгнать их на берег в тот раз оказалось самым непростым делом.

• Еще три волны и выходим!

• Еще десять! Больших!

• Хорошо, семь больших! Большая — это мне до шеи!

• Тебе до носа!

• До носа. Раз!

• Это была маленькая! Не считается!

• Какая маленькая? Большая! Мне было до носа!

• Маленькая!

• Все, тогда десять любых!

• Пятнадцать любых!

• Хорошо! Пятнадцать любых! Раз!

• Это вообще не волна была!

• А что это было?

• Фигня это была! Вот, глядите, волна! А-а-а! А-а-а! Тьфу! Фигня, отстой! Вот еще! А-а-а!

Шведский стол в недорогих куротных местах всегда требует от гостей быстрой реакции, скорости принятия решений и слаженной командной работы. Экономный хозяин всегда готов сократить затраты на продукты и обслуживание. Лазаревы действовали четко. Алекс с младшей бросались к раздаче. Старшую дочь, как самую задумчивую, заблаговременно отправляли занимать места. Иначе нельзя — если в микросоциуме присутствует изрядная доля русских туристов, на разумное сотрудничество и солидарность рассчитывать нечего; промедлишь, зазеваешься - будь готов встретить ребрами твердый локоть соотечественника; а не то, не спохватившись заранее, изволь бродить с тяжелым подносом и искать свободное местечко среди еще свободных от блюд, но уже занятых столов под торжествующими взглядами более сообразительных россиян, обреченно переспрашивать, свободно ли, слушать гордый ответ «занято» и видеть радость на их лицах, таких родных и близких.

По части продуктов все было даже неплохо — мясных блюд хватало, были и неплохие гарниры, так что детей удавалось накормить не только сладкими плюшкам и, до которых они рвались с самого начала.

Зато листья салата два дня подряд оказывались немытыми. Словно их выдрали с грядки, небрежно отряхнули и сразу подали туристам. С комками земли.

При всем уважении к местным традициям Алекс решил внести улучшение. Поглядел по сторонам и обратился к милой двадцатилетней брюнетке с накрашенными глазками в тесной белой блузке и черной, еще смелее облегающей юбочке. Униформа словно служила цели подчеркнуть ровный загар вверх до середины плеч и вниз от середины бедер. Алекс объявил по-английски, что считает ее очень красивой (испуганная улыбка), и он уважает местные обычаи (недоумевающая улыбка), но салат все же нужно мыть (виноватая улыбка).

Прокатчик велосипедов — неряшливо пузатый мужик его лет — дремал в тени на стульчике. Алекс не стал его будить, а просто взял один педальный агрегат на четыре персоны и поехал катать дочек. Те сперва храбрились и обещали крутить педали быстро-быстро, но скоро устали. Папа скоро понял на практике, что гораздо проще бежать сзади и толкать эту большую велосипедную конструкцию, чем корчиться на неудобном жестком сиденьи и враскоряку жать на педали.

Прилично устав за прошедший час, вернулся и стал расплачиваться. Прокатчик стал что-то недовольно объяснять на ломаном русском. Якобы он успел очнуться и даже что-то кричать вслед удаляющемуся имуществу, но Алекс был увлечен накручиванием педалей. Можно было представить смятение хозяина. Естественное недоверие к русскому туристу толкало его в немедленную погоню, но природная лень и смекалка услужливо подсказывали, что папаша с двумя юными ангелочками вряд ли замыслил дурное. Хотя как знать. Оставшись на своем стульчике, бедняга весь последующий час ругал себя за неосторожность — русский турист нагло увел его раму с колесами, а он так и не помешал ему! Алекс оскорбился недоверием и заплатил ровно по хронометражу, безо всяких чаевых. Впрочем, и в хорошем настроении излишние траты были не в его правилах.

Супермаркет — это такой маленький магазинчик, где средних лет болгарка с хорошим загаром не торопясь продает всякую не слишком нужную ерунду расслабленным от жары туристам. Дочери кинулись выбирать надувных зверей для купания, затем набросились на отца и, разумеется, добились своего. Одна торжествующе несла толстенного дельфина с рукоятками для верховой езды, другая — акулу еще больших размеров. Алекс брел позади. Теперь следи, как бы не поддались ложному ощущению безопасности, не заплыли бы и не опрокинулись; не обгорели бы нежные спинки и плечики, мажь кремом или не мажь, а вода смывает, козявки же наверняка будут подолгу торчать поверх своих монстров; да под конец еще попробуй все это сдуть и в чемодан напихать, да еще с другими покупками, от которых не отбиться.

Кроме русских и восточноевропейских семей с детьми, среди гостей отеля преобладали немецкие пенсионеры. Одиноких мам, на изобилие которых он сильно рассчитывал при выборе путевок, было немного, еще меньше — симпатичных. Сам же он, папаша с дочерьми, производил несколько странное впечатление — если бы временно отсутствующая в их компании мамаша принимала душ после моря и вот-вот должна была прийти, зачем бы он тогда так энергично шарил глазами по сторонам?

За тем, что и составляло для него, бодрого стройного мужчины неопределенного возраста, смысл немногих оставшихся лет. Но вокруг была все та же унылая картина. Обвисшие подруги краснолицых тучных немцев; идеальные актеры для порно в стиле трэш. Пухловатые жены под присмотром внимательных мужей; идеальные актеры в сериалы для семейного просмотра. Тоска.

Обед не обещал ничего интересного, кроме очередного раунда вечного боя с дочерьми за принципы здорового питания. Вокруг степенно перемещались немецкие пенсионеры, бормоча «шайсе», когда у раздачи их опережал, судя по ловкости, кто-нибудь явно из России. По примеру товарищей из бывшего соцлагеря начинали суетиться и заботливые родители из малых стран восточной Европы.

Алекс, маневрируя с тарелками в руках, случайно наткнулся взглядом, задержался на миг, и, переводя сбившееся дыхание, быстро отвел нескромные глаза.

Она выделялась среди публики. Ладная фигура — не девчонка, но и ничего лишнего. Волнистые темные волосы. Уверенный взгляд серых глаз. Сжатые губы. Плечи и ноги цвета молочного шоколада — она полежала в тени не меньше недели.

• Hello, how are you doing?

• Хелло. Я только по-русски.

• Вот и отлично! Я тоже.

• Вы меня насмешили. А почему сразу не по-русски?

• Но вы же меня поняли — значит, все правильно. Как вам здешняя кухня?

• Так, ничего.

• Меня зовут Алексей.

• Татьяна.

• Я из Москвы, а вы?

• Я из Минска.

• Здорово, язык нас объединяет. Встретимся вечером, поговорим, чтоб не разучиться?

• Можно, а то я тут ни с кем не общаюсь, только я, мама и вот, дочка. А вы, я смотрю, тоже с детьми.

• Да. что ж, вечером жду вас в холле. В десять хорошо?

• Хорошо.

 

Вечером он усадил вволю накупавшихся дочек перед телевизором, рассчитывая, что они так и уснут под непереведенное мельтешение чужих мультипликационных персонажей, и с юным волнением отправился на встречу с Таней.

Вместо отмеченной им при знакомстве миниюбочки до середины спелого бедра она была укрыта до пят широким куском материи, по размеру и вышивке напоминающим праздничную скатерть. Из под нее выглядывали только наманикюренные загорелые пальчики.

• Привет, Таня.

• Привет, Алексей.

• Здесь только немцы вечером активно выпивают.

• Конечно, им же нужно все включено отбить.

• Может, сходим в сторону ярких огней, к развлечениям?

• Хочу посмотреть, что в той стороне пляжа.

Шли вдоль моря. То ли Алекс был скован, то ли их что-то разделяло, но возможности невзначай прикоснуться все как-то не случалась.

Недавно развелась. Самой лет тридцать. Семилетняя дочь.

• Я решила до двадцати пяти выйти замуж и родить ребенка. И так сделала.

• Это правильно. Дети — главное в жизни.

• Детей кормить нужно. А я с работы ушла. Директор молодй, с людьми работать не умеет. Он меня достал. У него каждый день новые идеи. Вот я хочу это, узнай как. Я ему готовлю все, сижу, работаю, а он на следующий день уже про это забыл и у него новая идея. А все, над чем я сидела, теперь не нужно, и он об этом даже не сказал заранее..

• Угу.

Потом сидели в маленьком кафе. Темнело, ночь становилась прохладной.

• В понедельник с утра спрашивает, где документы. Я ему так и так, бригадир пропал, дозвониться не можем. А он, значит, поезжайте хоть домой к нему, но чтобы документы были. Я от него ушла.

• Да-а.

• Зарплату платил 650 долларов.

Алекс быстро перерасчитал в долларах собственный доход. И даже после вычета алиментов почувствовал большую мужскую уверенность.

• МалАя спит.

Это простонародное ударение не шло ей.

• Еще вина?

• Спасибо, мне уже достаточно.

Прикосновение.

• Ой, у меня рука холодная и липкая в чем-то.

Вынула салфетку, принялась оттирать.

• А как у вас в Белоруссии с девушками гуляют?

Приобнял за плечико, коснулся кожи.

Отпрянула. И тут же пояснила:

• Дистанцию держу.

• Так у меня нет шансов?

• Я хотела прогуляться, узнать, что вокруг. А одной, без компании, страшновато.

На обратном пути в отель встретились с чемоданным боем. Тот приветственно улыбнулся, Алекс ответил сдержанно-довольной ухмылкой со значением: «рассчитываю на конфиденциальность».

Уже на этаже со всей ненавязчивостью пригласил Татьяну в номер:

• Не попробовать ли нам вина, что отель предлагает?

• Я с мамой уже пробовала. И вообще, время еще есть. Телефон комнаты 807, звоните.

• Лучше мобильный.

• Хорошо.

Что все это может означать? Что ж, завтра покажет.

День был полон обычных дел и событий. Соревнований с другими командами за шведским столом, купаний, гуляний, мелких ссор, разного рода недобросовестных заявлений в том роде, что все уже надоело и хочется домой, что сестра офигела и выпендривается, что нужно еще мороженого и, главное, сладкой газированной воды, крайне вредной для детского здоровья.

Выбрав момент, послал Татьяне смс:

«Встретимся внизу в то же время»?

«К сожалению я сегодня занята. Как-нибудь в другой раз :)»

 

Совсем плохо.

Под вечер следующего дня, столь же бестолкового, Алекс подвел итоги первого этапа отдыха и с радостью отметил, что под его заботливым присмотром дочери благополучно избежали первичных солнечных ожогов и ровненько, согласно его лучшим ожиданиям, сменили белый цвет на более подходящий к местному климату. Обрадованный, решил напомнить о себе снова:

 

«Прекрасный день, погода! И вечер должен быть славным! Встретимся?».

«Мне было приятно просто пообщаться, но мне не нужны эти курортные романы. И главное нужно думать о детях. Спасибо вам за компанию, хорошего отдыха.»

 

Облом. Как жаль. Что ж, бывает и так.

 

Решив совершить вечернюю прогулку в расчете на интересное знакомство, на скамейке у выхода из отеля внезапно увидел Татьяну. С мужчиной. В вольной позе - она поставила ноги в тапочках на сиденье, отчего коротенькая юбочка натянулась так, что ей приходилось удерживать руками задранные вверх полусогнутые загорелые коленки и застенчиво смеяться. Острый приступ ревности перехватил его дыхание еще раньше, чем он понял, что ее спутник не кто иной, как тот приветливый чемоданный бой из гостиницы.

 

• А где дети? - поинтересовалась она на ходу.

• Там, - махнул он рукой в сторону.

Бой улыбался. Алекс хладнокровно и небрежно попрощался. Долго бродил по темным опустевшим тропинкам.

 

Следующим утром за обычным завтраком «все включено» ее глаза казались темными от синяков под глазами.

 

Вечером Алекс сидел в холле отеля, боролся с ленивым и небрежным гостиничным вай-файем, пробовал успокоить тоску чтением разных экономических обзоров и финансовых новостей. Таня возникла в дверях прямо из болгарской ночи и без тени смущения сказала растерянно смотревшему на нее Алексу:

• Привет!

• Привет, - ответил он машинально. За минской разведенкой шел ее бой, и, скорее всего, начиная с прошедшей ночи уже и френд.

 

Выглянув в окно с балкона, увидел ее на детской площадке. Она что-то говорила дочери.

Хорошему такая мамаша не научит. И, как назло, постоянно на глаза попадается.

 

Бой-френд лихо подлетел на мотороллере по пешеходной дорожке к стеклянным дверям отеля и ловко тормознул с поворотом в самый последний момент. Словно бы сроду не носил чемоданов, а только и делал, что катал женщин. Сидящей позади даме ничего не остается, как плотно охватить торс управляющего и прижаться к нему. Как тут удержать дистанцию, если она на отдыхе уже полторы недели?

 

На пляже Таня оказалась под соседним грибом в обществе своей мамы. Не отвечая на мрачный взгляд Алекса, легла на спину. Закинула руки за голову, от чего грудь поднялась выше. Согнула ноги в коленях. Загар подчеркивал гладкость ее кожи.

Алексу стало совсем худо. Он старался не смотреть, но вновь и вновь не мог пересилить горькое любопытство.

 

На выходе из лифта едва не толкнул спешащего куда-то боя. Тот увернулся, глядя в сторону с виноватой улыбкой.

 

Вечером Алекс долго стоял на балконе, опершись на перила и горько переживая.

Итак, ему сорок пять. Ей тридцать. А бою двадцать пять. И треугольник сложился не в его пользу. Его социальный статус, образование, деньги и знание языка оказались слабыми аргументами в соревновании с натиском молодой южной плоти соперника.

Грустно все это. Так и жизнь пройдет, как прошли... какие-то... да, Азорские острова.

Вечер был томным. С моря веяло прохладой, быстро темнело. Ему, уроженцу города белых ночей, эта южная темнота уже сама по себе казалась волнующей.

В соседнем ресторанчике играла живая музыка, местный певец очень похоже, с теми же губительными для женщин обертонами в голосе стал петь Элвиса Пресли:

• Wise men say

• Only fools rush in

• But I can't help falling in love with you

Алекс глубоко вдохнул свежий морской воздух и чуть задержал дыхание. Тихо выдохнул вместе с движением песни. Да, он еще глуп и полон надежд. И это не так уж плохо.

• Like a river flows

• Surely to the sea

• Darling so it goes

• Some things are meant to be

Алекс дышал полной грудью. Чистая прохладная волна понимания смывала пену смятения с его души, уносила прочь вожделение, ревность, уязвленное самолюбие, тоску по ушедшей молодости — среди этих чувств нет ничего, похожего на любовь. Жизнь коротка. Стоит ли грустить о мелочах, если ты, как и прежде, живешь ожиданием самого главного, что только и может примирить тебя с нею?

• Take my hand

• Take my whole life too

• For I can't help falling in love with you

Надежда есть. И у Алекса - энергичного и почти по-прежнему сластолюбивого, хотя ему и не тридцать; и у певца, который не станет Элвисом, зато хорошо звучит под аккомпанимент вечернего прибоя и звон бокалов с недорогим местным вином; и у ловкого с дамами молодого носильщика чемоданов (славно, что ни разу не дал ему на чай!); и у решительной мамочки из Белоруссии, умеющей сделать правильный выбор, пока ей еще тридцать. Жизнь продолжается.

На сон грядущий Алекс прочитал дочерям очередную главу из очередной толстой книжки сказок. Малышки вырастали, но сохранение этой нерушимой традиции помогало им примириться с неясным статусом отца. Нежно поцеловал обеих ангелочков в щечки и рванул в центр — там должны быть проститутки.

Грязные тучки

 

Мэр Собакин был представительным мужчиной. Выдающийся для чиновника рост, хорошо прокрашенные густые волосы, уверенный взгляд узких светлых глаз, твердый одинарный подбородок. И провинциальный акцент был ему хорош, делая речь увесистой и внушающей уважение подавляющему большинству слушателей, в том числе и выдающимся деятелям культуры на полном бюджетном финансировании. Жители города, в особенности дамы почтенного и весьма почтенного возраста, с каждым годом все нежнее обожали красивого мэра; многие готовы были на него молиться, особенно когда на восьмое марта да к очередным выборам им прямо по месту жительства доставляли продуктовый набор — кило гречки, банку сгущенки и конфеты с начинкой.

Лишь в узком круге самых доверенных лиц — парикмахера, водителя, повара, массажиста и главного псаря - таилось знание о некоторых личных собакинских проблемах. Впрочем, проблемы были у других, а у мэра — особенности. Вполне безобидные. Так, легкая чувствительность к перемене сезонов.

Весной, когда окончательно таял последний снег, и в каждый из долгих дней пыльного, душного, бестолково тянущегося лета Собакин чувствовал себя пустым и ненужным, словно меховая шуба. Оглашая массажисту устное дозволение на реставрацию очередного давно надоевшего труженикам строительного бизнеса исторического здания или уплотнительную суперточечную застройку, казался рассеян, словно не вполне отдавал себе отчет в принимаемом решении. С годами он неплохо изучил вверенную ему топографию; оговорки и путаница случались все реже, а то бывало, что вместо купеческого особняка в центре сносили безвинную хрущевку на спальной окраине, выселив в полчаса силами крепких ребят из ЧОПа застигнутых врасплох обывателей в шлепанцах с котами под мышкой, или, в качестве смелого акта архитектурного постмодернизма, втыкали многоэтажный скороструйный монолит в крохотный пятачок возле чудом избежавшего окончательной реставрации низенького музея. Задумчивый и мягкий, щуривший под летним солнцем узкие глазки как суслик, готовый убыть в спячку, Собакин дремал за оленьей отбивной во время доклада повара об умеренном, но уверенном росте свего рейтинга в отчетах всех уполномоченных социологических институтов. Только звонок сверху мог пробудить его к действию. При первой же ноте торжественной мелодии Собакин вздрагивал, словно во сне рухнул в люк с кипятком, ошпаренно вскакивал, торопливо и бережно воздымал мобильник, почтительно горбился подле него, четко, немного коряво докладывал обстановку, собирал мудрые морщинки возле часто моргающих глаз, тихонько смеялся над шуткой, мелко дрожал лакированной, высокохудожественно мелированной челкой, выслушивал указания, старательно потел сосредоточенно нахмуренным челом, дакал и поддакивал, благодарил и заверял. По завершению разговора возвращал себе прежний внушительный вид и немедленно собирал совещание. И, едва передав скучные летние задания верным людям, надолго оседал в любимом кресле из тюленьей кожи невыразительной, лишенной всякого стремления сонной тушкой.

Зато осенью, когда в городе начинало холодать, мэр приходил в оживление.

• Зима скоро! - с надеждой глядел Собакин на огромный экран, с которого в прогнозе погоды главного городского телеканала девушка в короткой юбочке и ослепительно белых, сверкающих как айсберг колготках, обстоятельно рассказывала о циклонах, антициклонах, холодных ветрах и первых заморозках.

 

К зиме красавец-мэр расцветал как северное сияние.

• Прогноз хороший обещают, - говорил ему парикмахер; ножницы в руках виртуоза порхали вокруг его творения, персонально обращались к каждому волоску мэрской прически и щебетали как настойчивая птичка.

• Думаешь, пора уже? - хитро щурился Собакин.

• Раньше начнем, лучше места раскрутим, - в ожидании ответа ножницы замирали с открытым клювом.

Идеальная прическа мэра утвердительно кивала.

 

Совпадение или навет злопыхателей, только в разных местах города, обязательно на улицах с узким тротуаром, очень вскоре как по команде открывались похожие магазинчики с грубыми вывесками «Роспродажа конфеската» с качественным и на удивление недорогим женским нижним бельем, причем белые колготки предлагались любой покупательнице бесплатно — если она приходила в короткой юбке, черных туфлях и была готова тут же подарок надеть — в рамках проводимой рекламной акции, о существе которой спешно набранные на хорошую зарплату продавцы рассказать ничего толкового не могли, а каждый выдумывал что-то от себя.

Зима веселилась. Бросалась легкой порошей в свежие котлованы и блистала алмазной пылью на обломках, ждущих вывоза после реставрации.

И теперь, пролетая по городу в лимузине посреди орущего сиренами кортежа из джипов охраны и полицейских машин, мэр иногда просил водителя сбавить скорость. Заглядывался в окно. Загадочно улыбался.

Собакин не был бы успешным руководителем, если бы не умел разумно делегировать ответственность нижестоящим чиновникам. В мэрии шли регулярные совещания.

• Кажись, снег пошел, - главный псарь неторопливо говорил суетливому человечку, который успевал кивнуть два раза вслед каждому слову. - Меленький еще. Но борзый, с крупкой. Не шморгнет ведь сразу, а? Так если и чего... Пора мероприятия гололедные делать, а? Организуй, Сергеич.

• Не впервой, Сем Семыч, сделаем в лучшем виде, - почтительной скороговоркой отзывался первый заместитель мэра по вопросам благоустройства. Не стоит делать поспешных выводов на основании одного лишь внешнего вида: спину вежливо прогибал один из крутых городских богатеев, в борьбе с прочими достойными конкурентами нацелившийся не меньше, чем на почетное девятое место по длине собственной яхты в текущем бюджетном сезоне.

Начиналась решающая фаза битвы с гололедом - ежегодная страда, подспудная и зримая.

Тяжелые грузовые поезда везли серые тонны химикатов в титанические ангары химических заводов, ненасытные силосы поглощали тщательно перемолотую смесь, личный водитель мэра на его лимузине встречал бизнес-джет с единственным пассажиром - усталым после долгого перелета немолодым человеком в странной меховой шубе и тяжелой вислоухой шапке, с промороженным арктической стужей лицом. Из багажа таинственный гость имел всего лишь кожаную сумку грубого шитья, и бережно, никому не доверяя, нес ее на груди. Заводы работали в полную мощь. Изможденные счетоводы министерства финансов роняли недоеденные таблетки и засыпали в рабочих креслах. В ночной темноте на горе подготовленной смеси загорался огонь, и если кто-то из работяг третьей смены обладал остротой зрения охотника на белок, то мог бы разглядеть силуэт дико пляшущей вокруг него одинокой фигурки, потрясающей круглым предметом размером с большое блюдо.

Нельзя сказать, что важное и необходимое для зимы делалось в самый последний момент. Все большие, да и малые улицы города проходили основательную проверку еще во время летних ливней, и, случись где воде проскакивать в канализацию без задержки, на место немедленно выезжала бригада специалистов и проводила капитальный ремонт.

Зимние праздники начинались с первым плотным снегопадом. Тяжелые вонючие машины жуками-пришельцами выползали на улицы и щедро вываливали во все стороны едкую соленую смесь. Люди в чистой одежде стали редки, как белые вороны. Обувной бизнес считал сверхприбыли. Автомойки, напротив, скучали — тратить деньги, чтобы сверкая, прокатиться метров двести до первой лужи, позволяли себе только лучшие люди города.

В точности рядом с магазинами «Роспродажа конфеската» с нижним женским бельем щеголеватые дорожники в новых оранжевых куртках с подозрительной для их профессии быстротой и слаженностью обрабатывали дорожное полотно рядом с узким тротуаром. Вдоль пешеходной зоны пробивали глубокую колею, в нее стекался рассол. К столбу у начала колеи вешали приметный мигающий знак «дорожные работы» и заботливо перегораживали всю правую полосу временными столбиками до полного окончания ремонта.

Собакин не был бы собой, если бы весь нелегкий труд спускал на исполнителей и не принимал личного участия в самых ответственных делах.

Уже окрепшей зимой, раз в неделю, не чаще, но никогда не реже, обычно в пятничный вечер, кортеж из лимузина, нескольких новых внедорожников и пары машин в цветах ГИБДД подъезжал к припаркованному на инвалидном месте большому потертому джипу с тяжко затонированными стеклами и широкими ребристыми колесами.

На улицу выпрыгивал десяток молодых людей такого крепкого телосложения, что черные костюмы сидели на них подобно хоккейной форме; они четко делили местность на сектора, а самый ответственный бережно приоткрывал правую заднюю дверь лимузина. Показывались ботинки. Полы длинного серого пальто. И их хозяин, да не только их, а всего города, мэр его; конечно, в меру отведенных ему руководством полномочий, а то бы и дня не просидел. Сосредоточенный насупленный Собакин шел к заведенному и прогретому джипу. Садился за руль. Трогал руками. Улыбался загадочно. Вздыхал мечтательно. Кивал идеальной прической. Лично захлопывал дверь и давал гудок. Необычный кортеж трогался: одна машина ГИБДД ехала перед потертым джипом, вторая — прикрывала тыл. Через пару минут они оказывались в нужном месте - на заранее подготовленной улице возле одного из хорошо раскрученных магазинов «Роспродажа конфеската». Гаишники отсекали случайных лихачей. Команда в рабочих тужурках молниеносно убирала временное ограждение.

Джип Собакина в полном одиночестве занимал правый ряд, медленно и аккуратно, чуть попыхивая выхлопом, двигался вдоль тротуара, пока не достигал яркого и заметного, мигающего знака «дорожные работы». Невдалеке от выхода из магазина, откуда на холод выбирались довольные выгодными покупками разновозрастные девицы в миниюбках, белых колготках и темных туфлях на высоком каблуке, джип четко въезжал правыми колесами в приготовленную колею. Резко прибавлял скорость. С ревом и дымом от мощного, бывалого двигателя, на низкой передаче мчался вдоль тротура. Заливал женщин грязной соленой жижей сплошь от каблуков до верха колготок. Выше пояса клеймил как попало смачными жирными брызгами. Визг, мат, истошные проклятия неслись вслед — ладно бы еще джип был новый и блестящий, только что вымытый, непосильно дорогой, из тех, что очень спешат по важным делам на заседание или сходняк, но потертый вид, дымный выхлоп и хриплый рев железного хлама возводили хамство маневра в необыкновенную, редкостно высокую даже для суровых городских нравов степень... Ничего этого Собакин слышать не мог — он пролетал вперед пару домов, сворачивал под второй такой же мигающий знак «дорожные работы», заезжал во двор и резко останавливался. Задняя машина ГИБДД тормозила в почтительном отдалении и наглухо перекрывала всякое движение. Все замирало.

Что делал Собакин в джипе в следующие несколько минут, предположений никто из разумных людей не строил. А если какой-нибудь не в меру пронырливый журналюга мог бы спросить об этой тайне его личных водителя с массажистом, они бы только взглянули быстро на дерзостно любопытного и тут же сделали морды кирпичом. Только давно уже не числилось в штате приличных городских СМИ подобных вопрошателей: кого по-хорошему уволили, а кто и от бытового криминала здоровьем пострадал; всякую шпану ни к мэру, ни к его доверенным людям не допускали. И нефиг беспокоить высокое начальство, вона сколько хорошего людям делается.

Мэр вываливался из джипа мешком, ничуть не представительный, но расхристанный, взъерошенный и счастливый, как первокурсник розовым утром из женского крыла студенческой общаги, и, не побеспокоившись захлопнуть дверь, через проем которой летела в тихий городской двор мелодия удалой, еще советской песни «...и отчаянно ворвемся прямо в светлую зарю-у-у-у... Эгей!», в распахнутом пальто, не чувствуя леденящий ветер, неровной походкой шел к лимузину навстречу мчащимся поддерживать его за локотки хоккеистам-охранникам; брел, не выбирая пути, в ботинках, что каждый ценою в подержанный джип, напролом через коричневый снег и соленую жижу.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/