Антарктида 12.12.12.

(полярная сага)

                                       

 

Мужественным людям —
полярникам, посвящается   

 

 

Когда в небе смолкает гул последнего самолета, у оставшихся зимовать людей сердце сжимается от жуткого страха! Бежать хочется за этим самолетом. Дико орать и бежать! Но это невозможно. Вокруг, на тысячу километров, ни одной живой души! Микроба нет! Это антарктическая станция «Восток»! Самое холодное место на Земле!

И единственная надежда здесь выжить, такой же онемевший от страха, стоящий рядом полярник.

 

I

Заседание правительства страны было созвано необычайно быстро! Оно было закрытым — только «ближайший круг»: заместители председателя правительства и несколько министров; пресса, даже свои «белодомовские» журналисты не были приглашены. «Может, объявили войну?» — шушукались некоторые министры, гордые тем, что пригласили именно их. Удивленно озираясь, жались в уголку зала заседаний директора Росгидромета и института Арктики и Антарктики. Вдоль длинного стола расхаживал, поглаживая красивую, большую, седую бороду, легко и весело здороваясь со всеми, самый знаменитый советско-русский полярник, герой бывшей и нынешней страны.

А произошло вот что.

Полученные поздно ночью сведения озадачили председателя правительства страны. Он не знал, с какого конца к ним подступиться, более того — не мог даже понять, что это? И это было для него крайне неприятно. Он считал, что о происходящем в стране он знает всё и лучше всех — ему очень льстило, когда говорили, что он управляет страной «в ручном режиме», а тут…

Поздно вечером, в Министерство иностранных дел страны завалились, без приглашения, послы США, Англии и Франции. Они были пьяные и злые. Они требовали подать им российского министра. Вызванный из дома министр иностранных дел так быстро одевался, что, как в миниатюре великого Райкина, забыл надеть ботинки — так в домашних тапочках и приехал, хорошо, что еще  не в пижаме. Но он был человеком, подготовленным к необычности своей профессии, и у него в кабинете всегда были до блеска начищенные ботинки, чистая рубашка и, конечно, новые носки. Все же в мире помнили, как один знаменитый, очень богатый американец-финансист разделся на каком-то приеме и показал всем дырявые дурно пахнущие носки, — если бы подружка у того американца была из России, разве такой конфуз мог бы случиться?.. Да ни в жизнь!..

Вначале, послы, каждый по отдельности, кричали на своих иностранных языках: французском, английском и американском, который, как известно, является производным от английского, но англичане его абсолютно не понимают, — как можно понять, если у американцев всегда жвачка во рту.

Потом, когда послам, по русскому обычаю, поднесли по чарке водки и солененькому огурчику, они немного успокоились и вытащили из карманов мятые бумаги, которые оказались нотами протеста их стран.

Наш министр, сам длинный, поклонился послам в пояс и ноты принял. Послы хлопнули еще по чарочке, спросили, когда им ждать ответ и, получив на непередаваемом по своему колориту дипломатическом языке, что-то невразумительное, пошли, обнявшись, в какой-то закрытый ночной московский гей-клуб, заливать свои чувства, больше похожие на состояние любого посла, вручившего противной стороне ноту об объявлении войны…

Министр прочел ноты, побледнел и срочно начал звонить председателю правительства страны, благо тот никогда рано не ложился спать и в это время проплывал брассом, а может кролем, очередной километр в своем подмосковном бассейне.

Председатель взял протянутую помощником трубку телефона, выслушал и чуть не утонул от удивления, вынырнув, выплюнул воду и стал быстро вылезать из бассейна. Вновь схватил трубку и прокричал: «Приезжай!», а помощнику приказал: «Вызови, срочно, сюда министра обороны!»

Через час, разгоняя автомобили и пешеходов мигалками и ревущими как стадо слонов сиренами, сопровождаемые милицией, с орущими на полную мощь «матюгальниками», министры прибыли на дачу председателя правительства. Некоторые пешеходы старшего поколения, увидев сверкающую, ревущую вереницу машин, сразу вспомнили один давно-давно прошедший летний день, и у них засосало под ложечкой от воспоминаний и нахлынувших чувств, — они стали креститься и горстями глотать валидол с нитроглицерином. Глупая молодежь  махала банками с пивом, смеялась и свистела вслед несущимся машинам…

Хозяин большого, похожего на небольшой дворец загородного правительственного дома, подтянутый, спортивного телосложения мужчина средних лет, одетый в джинсы и рубашку, ходил перед камином и, глядя по привычке куда-то в пол, говорил тихо и зло:

— Это что же происходит? Вы, министр обороны, в курсе о происходящем? У вас под носом кто-то производит работы, которые грозят международным скандалом, конфликтом, войной, а вы, извините, ни ухом, ни рылом. А вы, министр иностранных дел — вы же в первую очередь разведчик. Почему информация, которой мы в правительстве не обладаем, известна нашим потенциальным противникам? Я вас обоих спрашиваю! Может вы в своих министерских креслах засиделись? Мне кажется, товарищ министр обороны, вы только тем и занимаетесь, что торгуете военной землей. Думаете, я не знаю? Знаю, еще как знаю. И о ваших интрижках с небезызвестной блондинкой тоже знаю! А вы, министр иностранных дел, все, наверное, о гаванских сигарах думает? Я же запретил курить. Это вам не ООН, где вы, говорят, в знак поддержки Кубы, курите прямо в зале заседаний. Там можно, там одобряю… — председатель еще что-то сказал неприятное министрам, потом вызвал своего помощника.

— Значит так, — сказал председатель, посмотрев на часы, которые он, в отличие от других граждан страны, носил на правой руке, — на десять утра, назначаю срочное заседание правительства. Пригласите моих заместителей, министра природы, министра здравоохранения, директоров Росгидромета и института Арктики и Антарктики, — за последним пошлите в Петербург самолет, иначе, из-за своей бедности, он в плацкартном вагоне неделю до Москвы добираться будет. Обязательно пригласите моего международного представителя, главного полярника страны. И никакой прессы, никакой никому информации!

Председатель повернулся к стоявшим навытяжку министрам и чуть улыбнувшись, произнес уже дружелюбно:

— Ладно, пошли товарищи министры чай с малиной пить, а то и заболеть можно — не лето на дворе — зима, да еще какая зима — минус двадцать.

                                  

Ровно в десять утра председатель правительства вошел в малый зал заседаний Дома правительства. Сравнение с Белым домом председатель не любил. Как всегда, он был одет в отлично сшитый костюм, подчеркивающий его спортивную фигуру, левая рука была прижата к бедру — стиль старых царских офицеров, от долгого ношения шашки, на правой руке сверкали уже новые часы — любил председатель эти безделушки стоимостью в десятки тысяч иностранных рублей. На каждый день новые — как у женщин «неделька». А за его модой потянулись министры, губернаторы и прочий чиновный люд. Коробками закупали — они были куда богаче председателя. Швейцарские часовые компании не успевали показывать дорогущие новинки, как их тут же сметали россияне, принадлежащие к особому классу — классу российских чиновников и людей приближенных к власти.

Приглашенные, при появлении председателя, встали по стойке смирно, великолепием и ярким светом заблестели на руках чиновников швейцарские часы «Патек Филипп» и «Бригге». Среди присутствующих выделялся своей колоритной, окладистой, седой бородой самый знаменитый в мире — знаменитее Нансена и Амундсена, главный полярник страны. В правительстве бороды не носили. Со времен Иосифа Виссарионовича не принято было. Вот если бы председатель бороду носил, тогда да, но у председателя подбородок был гол, как женская коленка.

Председатель махнул рукой в знак приветствия, сел в свое кресло и оглядел всех немигающим взглядом серых глаз — от этого взгляда у присутствующих поджилки затряслись, и заурчало в животе.

— Ну и что вы там, в Антарктиде, наделали, что нам три страны ноты, больше похожие на ультиматумы, предъявили? — тихо сказал председатель. От этого тихого голоса повеяло космическим холодом. Некоторые захотели в туалет. — Какая буровая, какие двадцать три года бурения? Какое озеро? Какие бациллы и микробы? Какая катастрофа для всего мира? Вы там в своем уме? И что это за тайна, которую они знают, а мы нет? — грозно застрочил вопросами председатель. — Министр природы, слушаю вас, — спросил председатель.

— Да я, товарищ председатель, сам не в курсе об этом эксперименте. Я же всего восемь месяцев на должности министра, еще не вник во все вопросы. Может быть, директор Росгидромета скажет?

— Плохо, что вы не в курсе, товарищ министр, — сказал председатель. — У нас всегда так: чуть что — не в курсе. Я, мол, по-русски плохо понимаю. И о чем вы только в курсе? Как ворье разное, под это ваше непонимание, народную нефть с газом разворовывают?.. Не надо делать круглые глаза!.. Я все знаю! Где у нас Гидромет? Расскажите, а то я, по простоте своей, все думал, что вы только погоду предсказываете — палец в окошко высунете и предсказываете. Говорите, мы вас слушаем.

— Да и я, товарищ председатель, не в курсе. Я Гидрометом командую всего-то три месяца, а до этого в министерстве обороны служил. Генералом. Может директор института Арктики и Антарктики расскажет? Это же его люди, там, в Антарктиде, работают.

— Опять, двадцать пять — никто не в курсе! — громко сказал председатель.— Ну, говорите директор Арктики с Антарктикой.

— Да и я, товарищ председатель, тоже не в курсе. Я директором-то всего полгода, а до этого в институте Арктики и Антарктики никогда не работал. Я в министерстве обороны служил. Генералом. Может, ваш главный полярник знает?

— Боже мой! — закричал председатель. Все вздрогнули и вжали головы в плечи. — Никто ничего не знает! Вы, товарищ министр обороны, так на пенсию своих генералов провожаете, с должностью? Куда не посмотришь — везде люди из твоего министерства. Они, что у нас в стране самые умные? Хорошо, что у меня есть главный полярник. Прошу вас, товарищ главный полярник, расскажите, что же это за эксперимент, что это за буровая?

— Это, товарищ председатель, в Антарктиде, недалеко от  Южного полюса, на нашей полярной станции Восток. Станция находится на высоте три тысячи пятьсот метров над уровнем моря. Температура зимой достигает минус восьмидесяти девяти градусов. Там, подо льдом, на глубине почти в четыре километра, находится подледное озеро. Его предсказал академик Капица еще в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. А бурить начали в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. Бурят антарктическим летом, то есть нашей зимой. Давление в озере примерно триста атмосфер. От давления и движения льда температура воды достигает десяти градусов тепла. Озеро пресное и содержание кислорода в нем в пятьдесят раз выше, чем в наших реках. Считается, что оно содержит воду возрастом в полмиллиона лет… и там возможна жизнь.

— Сколько лет? — разом выдохнули присутствующие.

— Примерно, пятьсот тысяч лет, — повторил знаменитый полярник. — Бурим уже двадцать три года. Вначале бурили с помощью бура, как геологи бурят, но в две тысячи восьмом году бурение остановили — оборвался буровой снаряд. Пришлось расширять скважину и применять особый способ бурения. Это даже не бурение — выжигание льда. На конце бура нагревательное кольцо — оно и прожигает лед.

— И что нам даст эта дырка во льду? — спросил министр финансов.

— Мы узнаем, как менялась погода на Земле за эти пятьсот тысяч лет. А озеро — это ценнейшие данные о природе того периода.

— Во-во, того периода, — сказал министр иностранных дел. — Вот мы ноты и получаем, что вы собираетесь выпустить джина из бутылки. А вдруг там какие-то вирусы, которых на Земле нет? И все мы заболеем и умрем. Это даже не СПИД — это, что-то хуже. Какая-то новая бомба…

— Бомба! — закричал министр обороны. — Так, может быть, это как раз то, что нам нужно? И не надо тратиться на вооружение. Вылить эту гадость с самолета над территорией врага и все! Надо объявить эту зону нашей военной территорией. Закрыть. Направить войска. Оградить колючей проволокой, поставить вышки. Это где?

— В Антарктиде, на южной макушке Земли? — сказал знаменитый полярник, и звезды Героя блеснули на его груди. — Там температура минус восемьдесят градусов. Какие войска, какие вышки, какая проволока? Ваша проволока развалится от холода. Туда полярники даже собак не берут. И как вы туда собираетесь добраться? Туда полярников один раз в год завозят. Антарктическим летом.

— Вы, товарищ знаменитый полярник, не беспокойтесь за нас. Вы думаете, у нас все в форме от знаменитого модельера ходят? Как же вы плохо о нас думаете. У нас сохранились и бараньи полушубки, и штаны ватные, и шапки ушанки, и трехпалые рукавицы, чтобы было удобнее стрелять во врагов, и валенки есть, и галоши к ним… А добираться будем как всегда — десантированием!.. — министр обороны разошелся и много чего бы еще сказал о своей армии, если бы его не перебил председатель:

— Замолчи-ка, министр. Достал уже всех своей глупостью… — и спросил главного полярника: — Как же они бурят-то на таком морозе?

— Как я уже сказал, товарищ председатель правительства, бурят антарктическим летом — тогда мороз всего-то градусов пятьдесят. А как? Как всегда на Руси — согреваясь.

— Чем, согреваясь? — спросил председатель.

— Спиртом, конечно. Там чистый спирт заливается в скважину, чтобы не замерзла. Стоградусный.

— Такого спирта не бывает, — сказала умная министр здравоохранения. — Только девяносто шести.

— А там сто. Я-то знаю — пробовал.

— Все равно, непонятно — зачем нам это озеро? — сказал министр иностранных дел.

— Да-да, зачем деньги тратить на какую-то дырку во льду? Вон, Кольскую сверхглубокую закрыли и ничего. Деньги надо направить на армию. Враг у ворот! — поддержал министра министр обороны.

— Как зачем? Это же можно сравнить с полетом на Марс! — ответил знаменитый полярник.

— Смешно. Зачем лететь на Марс, если Марс — это бог войны, вот же он, перед вами, — и министр обороны запел: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…»

— Помолчи-ка, родственничек, — сказал заместитель председателя по сельскому хозяйству. — Надо эти деньги направить на сельское хозяйство.

— Вам-то, тестюшка, грех жаловаться? У вас непаханых земель — вся страна, — ответил министр обороны. — Продавай — не хочу!

— Ну, подожди зятек, придешь домой, я тебе покажу непаханые земли, — сказал заместитель председателя и помахал перед носом министра кулаком. — Я тебе все припомню. И твою блондинку министерскую припомню. Дрын-то у меня для твоей спины готов.

— Замолчите, родственники, а то я вас, в соответствии с законодательством, разведу — одного уволю. Родственники-то работать в одной бюджетной организации не могут. Или не знали? — громко сказал председатель.

— А мы, что — одни такие? Вон у министра здравоохранения муж тоже в правительстве и ничего, — тихо огрызнулся министр обороны.

— Вы моего мужа не трогайте! — взвилась министр здравоохранения. — Я за него замуж вышла, когда он уже в правительстве работал. А вы нет!

— Так он и женат был на другой.

— Хватит! Иначе, точно, разозлюсь! — председатель посмотрел с уважением на главного полярника: — Прошу, продолжайте.

— Станция Восток самая холодная полярная станция в мире. Зимовка на Северном полюсе — это Крым, по сравнению с условиями на этой станции. Добираются туда полярники со станции Мирный на особых вездеходах несколько недель, все с собой везут и еще, пока полярное лето, летают самолетами. Расстояние от Мирного тысяча двести шестьдесят километров. Выбраться, если что-то случится, оттуда нельзя. Так что, зимуют там только одни старые полярники, которые из года в год ездят только на эту станцию. Схему бурения и буровую разрабатывали еще при советской власти, в Горном институте. Вот двадцать три года и бурят. Как какая копейка появится, так и бурят. Пробурили до воды. Денег больше нет, да и сами тоже боимся — вдруг какая неизвестная зараза. В общем — это открытие мирового масштаба. Нобелевская премия минимум. Потому-то и бесятся в США и других капиталистических странах. У американцев там, недалеко от полюса, есть полярная станция Амудсен-Скотт, по обеспеченности с нами не сравнить, и тоже пробуют бурить, но пробурили мы. Так что, награждать полярников надо.

— Вот теперь понятно, — сказал председатель. — Учитесь, министры, как надо отвечать. Ну, раз такое великое открытие, готовьте поездку правительства на Южный полюс. Утрем американцам нос! Сколько туда лететь? — спросил председатель у известного полярника.

— До Мирного, через ЮАР, два дня. Потом от Мирного до Востока шесть часов лета. Пока там полярное лето и всего-то пятьдесят градусов, то можно самолетом добраться, но чтобы там двигатели не выключать. Иначе, могут больше не завестись. Но лето там вот-вот закончится.

— Сколько, вы сказали, там градусов летом? — тихо спросила министр здравоохранения.

— Всего-то минус пятьдесят градусов, ну бывает чуть больше — шестьдесят с хвостиком.

— Не поеду! — забилась в истерике министр здравоохранения.

— Поедете! — строго сказал председатель. — Хотите, вашего мужа возьмем с собой? Чего вы переживаете? Министр обороны сказал же, что у него еще осталась нормальная зимняя одежда. Оденем! Я еще и модельера с собой возьму, но только его в его же форму одену. Пусть проверит на себе, что нашил! Хотя, надо бы и министра обороны в эту новую форму одеть. Кто-то же ее заказывал и принимал? Всё — летим! Все здесь присутствующие летят, и никому не советую брать бюллетень.

— А я-то, зачем полечу, на этот чертов полюс? — спросил заместитель председателя по сельскому хозяйству. — Там же ничего не растет.

— Да и мне там делать нечего, — сказал министр обороны. — Там, говорят, даже белых медведей нет. Некого стрелять.

— А мне, тем более, там делать нечего, — сказал министр финансов.

— Женщину-то, зачем в такой холод? — выдавив слезу, произнесла министр здравоохранения.

— Вот вы то, в первую очередь, там и нужны — будете эту воду пробовать, — сказал председатель.

— Как пробовать? — удивилась министр здравоохранения.

— Обычно как — в банку и пить. Всегда же русские доктора на себе болезни и лекарства испытывали. А вы над всеми докторами страны главная.

— Я не могу. Я беременна! — закричала министр здравоохранения.

— Причем здесь беременность? Вы, прежде всего, министр здравоохранения. Всё! Я приказываю: все едут… и сельское хозяйство едет. Чтобы не обидно было другим. Готовьте поездку!.. Да так, чтобы весь мир знал, что Южный полюс, как и Северный — наш!..

Когда все вышли из кабинета председателя, министры начали ругаться, да так громко, что из-за какой-то двери высунулась, закутанная в платок, подслеповатая старенькая секретарша и зашипела:

— Вы, что себе позволяете? Здесь же Президиум правительства заседает.

Министры на нее внимания не обратили и прошли в кабинет министра обороны, члена этого самого Президиума.

— Ты же министр природы. Ты-то мог бы об этой буровой знать, — сказал министру природы министр обороны.

— Я не хочу ехать! Я боюсь лететь так далеко, куда — непонятно куда, где кроме снега ничего нет. Ну, придумайте что-нибудь. Вы же мужчины. Прошу вас, как женщина, — министр здравоохранения капризно надула губки.

— Да налей ты воды в бутылку и преподнеси председателю,  вот мол, уже прислали, можно не лететь. Ну, какая разница — какая вода? — сказал министр обороны министру природы.

— Я, конечно, попробую, — ответил министр природы, — но вы же знаете — он за версту любой подвох чувствует. Чекист же.

— Мальчики, ну прошу вас, решите что-нибудь, я в долгу не останусь! — министр здравоохранения опять сложила ярко накрашенные губки в фигурку, похожую на флакон духов Сальвадора Дали…

                                  

II

Шестеро мужчин сидели в построенном из фанерных щитов и досок буровом домике. Одну смену буровиков отправили домой, а на другую не было денег, вот буровая и не работала. Полярники только что отправили обратно в Мирный последний самолет и готовились к многомесячной зимовке. Санно-гусеничный поезд из особых антарктических вездеходов ушел еще неделю назад туда же на станцию Мирный. Провожали тепло, очень тепло,  головы у всех очень сильно болели. Пятеро, бородатых, были одеты в старые, заношенные, прожженные, промасленные полушубки и такие же старые шапки. Шестым был единственный безбородый, в новенькой шубе и шапке молодой человек лет двадцати двух, не больше. Дышал он тяжело, с присвистом, лицо было сизым от холода.

— Ты как к нам попал? — удивленно спросил его седобородый полярник. — Это же станция Восток. Здесь зимуют только старики. Санно-гусеничным ты с нами не шел, только вот, последним самолетом прилетел. И одет ты, как новенький рубль. Что, нормальной одежды не нашлось?

— Так, такую выдали, — тихо произнес, с трудом раскрывая от холода рот, гололицый юноша.

— Странно. Нам тоже на каждую зимовку новую выдают, но мы ее в Ленинграде оставляем, а едем в старой. Нахрена она, новая-то, здесь нужна? Ее ж можно продать или детям оставить!

— А где б я старую-то нашел? — опять еле разжимая рот, сказал молодой человек.

— У полярников бы попросил? — удивился седобородый.

— А где бы я их увидел-то? Меня в Петербурге сразу посадили на самолет, а потом, в Мирном, на другом самолете к вам отправили. И новая шуба мне нравится, а дарить мне ее некому, — огрызнулся гололицый, но получилось как-то неубедительно.

— Ладно, проехали, — миролюбиво произнес седобородый и спросил: — Что-то уж слишком ты молод для хирурга?

— А я не хирург. Я зубной врач.

— Кто?.. Какой зубной врач? А зачем нам зубной врач? Ты чего здесь будешь лечить — зубы?.. — закричал седобородый полярник. — Так у нас их давно нет. Известно же, что на Восток с зубами не пускают. Перед отъездом все больные зубы стараются вырвать — и никаких пломб! И за несколько лет никаких зубов. Очень удобно. С нами только хирурги зимуют. Так что, ты-то нам, на какой хрен? А если у кого-нибудь аппендицит, что делать-то будешь?

— Мне сказали, что у вас аппендицитов нет — у всех вырезаны. И что здесь никто не болеет, что на таком холоде даже микробы не живут, — сказал молодой человек.

— Правильно сказали, микробы не живут, здесь живут только люди. Полярники! И все-таки, как ты к нам попал, стоматолог?

— Я не стоматолог, я зубной врач — это вроде стоматологического фельдшера… Мне сказали на Мирном, что ни один врач не едет на вашу станцию. Никакой практики, а деньги — копейки. Наш брат-зубной врач, всегда отлично зарабатывал, а сейчас то, когда богатый народ появился, особенно. Не железо в рот ставим — фарфор! Нынче для медика зарплата — тьфу, кому она нужна? Главное, то, что сверху капает. Ну, вы понимаете, что я имею в виду?

— Как не понять. Когда домой возвращаемся, сразу узнаем на своем кармане. Тогда, зачем ты-то сюда поехал? — спросил седобородый.

— А я развелся с женой, ну и решил немного отдохнуть от семейной жизни. Деньги меня не интересуют. Я зубным врачом за пять лет прилично заработал. Я и ехал-то на Мирный, а ваш доктор сам заболел — аппендицит, вот мне и предложили полететь к вам. Я же не знал, что здесь так холодно и дышать невозможно… — просипел юноша.

— Понятно, — громко вздохнул седобородый. — Эх, нет с нами Лёни Рогозова. Я с ним зимовал на Новолазаревской. Вот был хирург от бога! Он сам себе аппендицит вырезал. Самолет не мог к нам прилететь. Санька Артемьев с Зиновием Теплинским крючки и зеркало держали, да инструменты подавали. А он руками, без перчаток, разрез сделал и его — аппендикс, достал и удалил. Орден за это получил. Заслуженно! А перед тем, как себя оперировать, всем на станции, аппендиксы вырезал. Нас там была чертова дюжина — тринадцать человек. Только мне не успел — себя резать стал, а потом и зимовка закончилась. Ему всего-то было двадцать семь лет, а мы все его уважительно называли Леонидом Ивановичем. Вот, сейчас, что-то ноет в правом боку. Может грыжа, так она у меня в мошонке? Как тебя зовут?

— Алексей, — ответил зубной врач.

— Вот, что Леха, — сказал седобородый, — ты никуда не суйся и лучше обо всем спрашивай. Шага не ступай без разрешения. Здесь можно с дури, выйти из дома на улицу всего-то на одну минутку, а потом вернуться и легкие выплюнуть. Понял?

— Понял, — с дрожью в голосе ответил Алексей. Дрожь уже была от зародившегося под шубой страха.

— Хорошо, Леха. Будем звать тебя док. Не возражаешь?

— Нет.

— Попробовал бы возразить, — хохотнул седобородый. — Тогда давай знакомится. Запомни, здесь все питерские. Ты сам, питерский?

— Нет, с Владимира.

— Значит ты и не полярник, и не питерский.

— Борисыч, не забывай, и я не питерский, с Амдермы я, — сказал один из бородатых мужчин.

— Правильно. Костя, он с Амдермы. Ты, док, знаешь, где Амдерма?

— Кто-то по пути, пока в Антарктиду летели,  жалостливо так пел: «Амдерма, Амдерма — ты пятнышко родимое, у Карского моря, на обветренной щеке…» И так печально пел, что реветь хотелось.

— Неужели запомнил? Ай да док! Молодец. И так, я начальник полярной станции Восток. Зовут меня Борис Борисович, — торжественно произнес седобородый. — Я здесь самый главный и самый старый. Ты мне во внуки годишься. Что прикажу, то и делаешь. Можешь называть меня товарищ командир, товарищ начальник, Борис Борисыч, или просто Борисыч… Впрочем, последнее не для тебя — молод еще. Понял?

— Понял, — ответил док Леха.

— Дальше, — Борис Борисович стал показывать на бородатых, в старых шубах и шапках полярников, молодых мужчин, лет по тридцати. — Это Александр, радист, бог морзянки, Константин — океанолог. Евгений — геофизик, между прочим, кандидат наук. Иван — инженер по мерзлоте. У нас здесь, как в космическом корабле — полная взаимозаменяемость. Ты, Леха, у нас будешь док и кок.

— Почему кок? — спросил док Леха.

— Так тебе же здесь делать-то нечего. У нас всегда доктора — повара. Ты, Леха, готовить-то умеешь?

— Нет.

— Попробуй только, что-нибудь несъедобно приготовить, — выгоним в одних кальсонах на мороз, и через пять минут ты станешь евнухом. Потом привезем в Россию, как самый лучший золотой голос — Басков рядом не стоял. Понял? — засмеялся Борис Борисович.

— Понял, — грустно повторил док. Еще он подумал, что кроме этого слова других слов он произносить, по-видимому, не будет. Но начальнику станции уже было не до него.

— Ну, коли с доком разобрались, тогда, думаю, пора отметить наш приезд. Да и полечиться бы не мешало. Я пару бутылок водки с собой брал, на начало и конец зимовки, а вчера на радостях, что товарищей встретил выставил… А про заначку нашу они не говорили, значит не нашли…

— Я тоже бутылку взял, но ее еще в самолете выпили, когда летели в Антарктиду, — сказал док Леха. — И всю мою еду съели.

— Не переживай док, в первый раз со всеми так бывает, — хохотнул начальник станции и крикнул: — Где же эта бочка, такую ее мать? — На этот крик четверо бородатых полярников бросились разбрасывать кучу мусора в углу.

— Вот она! — радостно закричали они. В углу, забросанная всяким хламом, стояла железная двухсотлитровая бочка с намалеванным белой краской черепом с перекрещенными  костями, и страшной надписью «Яд!»

— Знаешь док, что это такое? — спросил начальник полярной станции.

— Яд, — щелкнул зубами док.

— Правильно. Спирт это стоградусный.

— Такого спирта не бывает. Медицинский спирт девяносто шесть градусов.

— Умный ты, док, но не совсем, — сказал океанолог Костя. — Спирт бывает стопроцентным, но он сам набирает воду и становится девяностошестипроцентным, при этом выделяется тепло. А тепло — что? Химическая реакция. Ты со мной в этих вопросах не спорь — я же химик.

— Помогите ее повернуть, — захрипел начальник станции, мертвой хваткой вцепившись в край бочки. Полярники набросились на бочку, как на амбразуру. Повернули. Борис Борисович рукавом своей шубы стал осторожно стирать с бочки пыль и изморозь.

— Вот она! — крикнул он. На стенке бочки на две ладони выше дна чуть белела неприметная замазка из жвачки.

— Иван, ты инструмент взял? — спросил начальник станции.

— Так точно, товарищ командир, — по-военному отозвался Иван, и достал из-за пазухи тонкую пластиковую трубочку — отрезок от медицинской капельницы.

— Приступай к операции, — приказал Борис Борисович.

— Отойдите товарищи, не мешайте, — строго сказал Иван. Он наклонился, отскреб примерзшую жвачку, и в стенке бочки появилась маленькая  дырочка, из которой потекла струйкой жидкость. Иван вставил трубку в отверстие, и струйка стала ровно вытекать из ее конца.

— Посуду! — сказал Иван.

Костя, химик, протянул котелок. Котелок подставили, и жидкость из трубки, бодро звеня, побежала в алюминиевую емкость. Все, затаив дыхание, смотрели на бегущую струйку. Даже дышали тихо. Когда котелок был почти полон, Иван строго произнес:

— Пломбу!

Геофизик Евгений выплюнул изо рта на ладонь жвачку и протянул Ивану. Трубку аккуратно удалили, а дырку заклеили жвачкой.

— Лучшее средство для заклеивания дыр в Антарктиде. Проверено практикой! — сказал Евгений.

— Как в операционной! — восхищенно сказал док.

— А ты, как думал — опыт, — его не пропьешь, — сказал начальник станции.

Все, с котелком, отошли на середину балка, поставили в кружок ящики и сломанные стулья. Начальнику станции досталось продавленное кресло. Кружки в большом количестве валялись на заснеженном полу. По-видимому, их часто применяли по назначению, и потому они терялись.

— А почему так сложно: дырка, трубка, котелок? — спросил док.

— Понимаешь, док — этот спирт заливают в скважину, чтобы она не замерзла. Бочки намертво закатывают прямо на заводе, и открыть их можно только специальным ключом. Мастер бурильщиков с этим ключом спит в обнимку, улетая, забирает с собой. Они думают, мы не знаем, что это бочки со спиртом, а мы тихонечко, ручным сверлышком, дырочку просверлили и пользуемся… Так, Костя, наливай, у тебя глаз — алмаз, — сказал Борис Борисович.

Все сдвинули кружки на импровизированном, составленном из ящиков столе. Евгений достал из-за пазухи закуску — черный хлеб с салом.

— Док, придется тебе научиться печь хлеб. У нас с ним всегда напряженка, — сказал начальник станции.

— Понял, — вздохнув, согласился док.

— Чем запивать будем? — спросил Борис Борисович.

— Снегом, наверное, — сказал док.

— Ты, док, не влезай в разговор, — ты еще не полярник и слова не имеешь, — сказал Борис Борисович и добавил: — И не вздумай этот снег даже лизнуть. Он имеет такую же температуру, как и воздух. Это не снег — это алмазная крошка. Твой пищевод в кровавую кашу превратится. Эх, помню, зимовал я по молодости на Беллинсгаузена. Рай не зимовка. Температурка градусов тридцать — Крым, Сочи. И, главное, в случае чего вывезут без проблем. Рядом чилийцы зимуют. В гости ходим друг к другу, хотя у них Пиночет в то время правил. Чилийцы вообще-то считают, что Антарктида их территория, даже семьями живут и детей заводят, свидетельства о рождении выдают «Родился в Антарктиде». Мы у них все вино выпили, а они, как к нам придут в гости, становятся со стаканами к сатуратору… Док, ты знаешь, что такое сатуратор?

— Нет.

— Да откуда тебе знать. Это ящик такой с баллоном с углекислым газом, ставишь стакан, копейку бросаешь — газированная водичка бежит, если три копейки — газировка с сиропом. Вот они у нас копейки сшибали и пили, как лошади. У них в Чили таких автоматов не было.

— А-а, я видел в кино про Шурика. Этот? — обрадовался Леха.

— Правильно. Я на следующий сезон привез новый автомат и им подарил. Какая была радость, какой восторг! Они нас вином завалили. А через год, когда я  уже здесь, на Востоке зимовал, узнал, что чилийцы автомат выбросили на помойку. Им руководство отказало в вине — посчитали, что у них есть русский самогонный аппарат для изготовления вина. Эх, вот бы сейчас сюда этот аппаратик!

— Борисыч, а это-то что? — Константин показал на кран, торчащий из буровой трубы. На кране висела скрученная проволока с металлической пломбой.

— Кран? Точно, кран… Они, наверно, до озера дошли, и кран поставили? — рассудил Борис Борисович.

— Я думаю, — глубокомысленно произнес мерзлотник Иван, — ты, командир, прав. Дошли, на трубу  кран насадили и пломбу повесили, мол, не трогать! Как же… И спирт в скважину залили, чтобы не замерзла. Бочки-то из-под спирта все пустые. Если бы ты, Борисыч, в прошлую зимовку не приказал спрятать эту в углу, они бы ее тоже вскрыли. Они же с канистрами отсюда улетели. Остатки увезли.

— Черт! Сколько же там, в скважине, спирта, если глубина почти четыре километра? — задумчиво произнес геофизик Евгений. — Придем домой, посчитаю.

Костя порылся в мусоре, нашел мятую, алюминиевую, глубокую тарелку. Все подошли к крану. Кто умел, перекрестился. Начальник полярной станции приложил руку к груди и прижал к сердцу спрятанный во внутреннем кармане партийный билет уже несуществующей партии, а про себя сказал: «Господи, прости раба твоего…» Потом спросил:

— Что с пломбой будем делать?

— Это не пломба — херня! — сказал Иван. Достал из кармана кусачки и перекусил проволоку. — Не беспокойся, Борисыч, когда уезжать будем я все восстановлю.

Костя открыл кран, и из него полилась чистая, прозрачная вода.

— Ну, с Богом, — сказал начальник  станции, — никогда еще не пил воду, которой полмиллиона лет.

— Сколько? — спросил док.

— Пятьсот тысяч лет! Еще никаких динозавров на Земле не было. Наливай, Костя.

— А кто будет первым пить? — спросил Александр.

— Я думал, что мне придется, — сказал Борис Борисович. — Все же я начальник, но сегодня у нас есть док, который, как доктор, человек бесполезный, — он и будет пить первым. Чувствуешь док, какое доверие мы тебе оказываем.

— А может лучше снегом? — с дрожью в голосе, произнес док.

— Решение принято. Начальник здесь я! — строго сказал Борис Борисович. — А на полярных станциях, как в армии, приказы командиров не обсуждаются.

Все сели на свои места.

— А может, товарищ командир, можно без воды? — жалобно спросил док.

— Ты же, Леха, вроде как доктор, — сказал Костя, — и должен знать, что если ты выпьешь стоградусный спирт, то он заберет воду из твоего организма. Наступит обезвоживание, и ты можешь умереть!

— Да-да, Костя прав! — сказал начальник станции. — Ты можешь умереть! Все, пей док!

Док зачем-то встал и, горько вздохнув, отхлебнул из кружки спирт… и застыл с открытым ртом, из глаз его не бежали слезы — они остекленели. Он умер!

— Черт! — закричал начальник станции. — Забыли, такую мать, что он не полярник и не хирург и не умеет спирт пить! Лейте воду ему в рот!

Костя схватил тарелку с водой, Александр, обхватив голову Лехи сзади, задрал ее лицом кверху, Иван и Евгений схватили дока за руки, чтобы не брыкался и Костя вылил всю тарелку в рот Лехи. Изо рта повалил пар.

— Я же сказал — химическая реакция с выделением тепла, — весело сказал Костя.

Леха сразу обмяк. Полярники посадили его на стул, и он так и сидел с остекленевшими глазами и с открытым ртом.

— Может, я зря его первым-то заставил пить? Все-таки не полярник, опыта в таких делах никакого, — сказал Борис Борисович. — Как бы чего…

— Поздно, Борисыч. Будь, что будет. Если помрет, скажем, что самостоятельно вышел на воздух и замерз, отогревали, растирали спиртом, но не смогли спасти, — спокойным голосом произнес геофизик Евгений.

— Тогда, ладно, — согласился Борис Борисович, — тогда продолжим.

Костя с легкостью управлялся с котелком и кружками. Одно слово — химик! Воды вновь набрали и с удовольствием, на выдохе, выпивали спирт, закусывали салом и занюхивали хлебом — берегли, а вода была божественная, особенно, когда представляли, что ей полмиллиона лет.

Сидели часа два, когда вдруг, Леха открыл глаза и произнес ровным трезвым голосом:

— Я сосчитал!

— Чего сосчитал? — спросили все хором.

— Сколько спирта залили в скважину.

— И сколько? — засмеялись все.

— Двести сорок четыре целых и девять десятых литра. Плюс-минус погрешность, литров десять, — четко произнес Леха.

— Ты, док, как это сосчитал, если ты о скважине, да и об озере ничего не знаешь? — спросил геофизик Евгений.

— Не знаю. Правда… Налейте еще.

— Ого, — сказал Костя, — наш док быстро привыкает к всему хорошему.

Леха выпил и сразу же запил большим количеством воды, после чего, отдышавшись и, смахнув выступившие слезы, спросил:

— А, что это за скважина?

— Ты же сосчитал объем спирта? — удивился Евгений.

— Я не знаю, откуда эта цифра появилась в моей голове. Просто возникла и все.

— Тогда, док, слушай, — начал начальник станции. Говорил, как сказку рассказывал. — Про это озеро еще сказал академик Капица. Это, у которого папа был академик Капица и брат академик Капица. В то время в Антарктиде станций еще никаких не было! Все Капицы — умницы!.. Начали бурить в восемьдесят девятом. Бурят нашим антарктическим летом. В две тысячи восьмом году бур оторвался. Пришлось расширять скважину, и сменить технологию бурения — лед уже не бурят, выжигают особым кольцом. По-видимому, они добурились до озера, раз трубу вывели и кран поставили. Вообще-то, это открытие мирового масштаба — вода возрастом полмиллиона лет! Представляешь док, как тебе повезло!

— Не уверен, товарищ Борисыч — заплетающимся языком сказал док.

— Ты, что это себе позволяешь? Какой я тебе Борисыч?! — начальник станции гневно посмотрел на Леху, но, по-видимому, поняв, что тому угрожать уже бесполезно, сказал: — Впрочем, не переживай, мы все, в случае чего, рядом с тобой ляжем. Запомни — для полярника нет лучшей могилы, чем остаться здесь, во льдах Антарктиды. Тысячелетия пойдут, а твое тело все будет нетленным. Считай — бессмертие!

— А, что… отсюда домой не увозят? — с дрожью в голосе спросил Леха.

— С Антарктиды-то? — нет! В этом-то и вся прелесть: нет этой херни со слезами, могилками и венками. Слезы высохнут, цветы завянут, могилки разрушатся, тебя забудут, а ничего нет более неприглядного, чем неухоженные могилы. На Западе, говорят, за могилами надо ухаживать и платить. Не платишь — сносят. Потому и порядок… Налей, Костя, — сказал Борис Борисович.

Все сдвинули кружки.

После очередной порции спирта, Леха, которого развезло так, что он уже два раза падал со стула, промямлил:

— А что, в Антарктиде зимуют только с Петербурга?

— Зимуют, конечно, разные люди, но в основном питерские. Ты хоть знаешь, что в Ленинграде находится музей Арктики и Антарктики? Раньше же в Антарктиду ходили только кораблями из Ленинграда, да и управление Северным морским путем было в Ленинграде. Так что, док, к обеим макушкам планеты ближе всех добираться из Ленинграда. Кто бы чего не говорил, а нравится мне это имя у города. А насчет «непитерских», то Алексей Трешников был с Ульяновска, Василий Семенович Сидоров, где-то со средней полосы. Оба Герои Социалистического труда. Сидоров шесть раз зимовал на Северном полюсе, и пять раз в Антарктиде, и здесь на Востоке зимовал. И я с ним зимовал. Вот мужик был!.. — Борис Борисович вздохнул. — Какое великое время было, а какие люди!..

— А я думал, что самый знаменитый полярник — тот, которого все время по телевизору показывают, с большой седой бородой, депутат и герой, — сказал Леха.

— Ты, док, говоришь о главном полярнике? Да, он полярник до мозга костей, наш, ленинградец, блокадник, представитель президента во всяких полярных делах, но… он начальник! И зимовал-то он всего один раз на Северном полюсе и совсем мало — льдина под станцией раскололась, и пришлось их срочно вывозить. Но прославился: объявил станцию первой комсомольской и послал об этом поздравительную телеграмму, то ли на съезд комсомола, то ли на съезд КПСС. Потом в Тикси работал, вот у Кости в Амдерме начальником был, затем в Москве, в союзном Гидромете, а потом, здесь в Антарктиде «Сомова» спасал, — застрял тот во льдах — Героя Союза за это получил, а вторую звезду, за то, что флаг российский на дно Ледовитого океана установил. Некоторые считают, что вторую-то звезду не за что. Но бог им судья. Кто они по сравнению с ним — никто! Теперь он человек публичный — ему на людях надо быть, а на станциях, даже на такой большой, как Мирный, к концу зимовки полярники видеть друг друга не могут. Ему уже не выдержать. И еще над ним какая-то счастливая звезда сияет, — он из тех, кто за ручку игрового автомата дернет, и три семерки выкатятся. Он, здесь, в Антарктиде с Юрой Сенкевичем на самолете падал — все руки-ноги переломали, а у него хоть бы царапина… Не он бы, возможно, никаких бы и станций полярных уже не было. Нынешние-то правители страны и не вспомнили бы, что мы, русские люди, были первыми в освоении и Северного, и Южного полюсов. Так что он на своем месте… Ты думаешь, почему мы одним составом из года в год здесь, на Востоке, зимуем? — потому что с другими уже не уживемся. Это ведь, как в космос на год!.. Всё, товарищи! Давайте, обмоем наше прибытие, — начальник полярной станции встал. — Здравствуй родная, любимая станция!.. Здравствуй, Восток! — Все, даже пьяный док, встали и, ударившись кружками, выпили.

— А представляете, как сейчас мы будем мыться? Воды-то — хоть залейся! — сказал Иван.

— А я, как чувствовал — побольше веников прихватил, — сказал Евгений.

— Док, ты, потом, когда в России в каком-нибудь аэропорту увидишь человека с веником, то знай — это не Женя Лукашин опять Ленинград с Москвой перепутал, это северяне в Амдерму, на Диксон или в Тикси летят! — сказал, с теплотой в голосе, начальник полярной станции Борис Борисович.                              

                              

III

Ближе к ночи, взяв с собой котелок со спиртом и кастрюлю воды, полярники (Леху пришлось тащить на себе), прикрыв лица шарфами, перешли в свой дом — одноэтажный, построенный из деревянных панелей большой балок. Дом был занесен снегом по самую крышу и к входной двери вел высокий, с рост человека, прорытый в плотном, многолетнем снегу туннель. В домике у каждого была своя кровать, а у начальника станции диван. В самом конце домика находилась небольшая кухня с плитой, работающей от баллона с природным газом. В центре комнаты стоял стол и несколько стульев. Все было старым… ветхим. В одном углу, на столе, стояла большая, с множеством рычажков и вращающихся ручек рация с ключом для отбивания азбуки Морзе. Это было рабочее место радиста Александра. В другом углу на проженном во многих местах столе громоздились какие-то колбы, пробирки, бюретки на железных штативах. Это было хозяйство океанолога  Константина. В третьем, на двухтумбовом столе, заваленном исписанными формулами и графиками бумагами, громоздился большой непонятный прибор. На нем делал какие-то измерения геофизик Евгений. В четвертом углу, на большом столе, обитом зеленым сукном, отчего похожем на бильярдный, опять стояли пробирки и какие-то измерительные приборы. Здесь колдовал инженер Иван. К домику полярников примыкали пристройки: в одной работал дизельный генератор, в другой был склад для продуктов. Опасаться за еду не приходилось — ничего живого на тысячу верст от станции не было. Вокруг была снежная пустыня! И еще была самая любимая постройка на любой полярной станции — баня. Всего-то три на три метра, но был электрический нагреватель, обложенный большими речными камнями, привезенными сюда аж с берегов Невы. На стенах бани висели березовые и дубовые веники. Воду нагревали в большой бочке — резали пилой плотный как камень снег и растапливали.

Придя в свой дом, полярники, раздевшись, стали пить чай с сухой малиной и привезенными сюда, на южную макушку планеты, уже засохшими, но от этого не менее вкусными домашними пирожками, испеченными любимыми, заботливыми руками их жен. По своему опыту они знали, что ностальгия по дому бывает в первый, и особенно, в последний месяц зимовки.

— Ну вот, первый день прошел, — сказал начальник станции. — Осталось всего-то ничего — чуть меньше года. Ох, что-то у меня нехорошо в животе, побаливает чего-то справа. С непривычки, наверное, или переволновался от радости, что домой доехал. Для меня Антарктида — дом родной. Я в городе жить не могу — задыхаюсь. Давайте, товарищи, ложится спать.

Вдруг заработала радиостанция. В ней что-то защелкало, заискрились лампы, из динамика сквозь треск раздалось далекое: «Мирный вызывает Восток. Восток ответьте Мирному. Мирный вызывает…»

— Чего это они во внеурочное-то время? — сказал радист Александр. Сел за свой стол, надел наушники и сказал:

— Восток на связи. Слушаем вас Мирный.

— Восток, где начальник станции?

— Здесь, рядом.

— Восток, настройтесь на волну «х», вам будет передано экстренное сообщение.

Александр покрутил ручки рации, настраивая ее на нужную волну, взял карандаш и когда в наушниках полились точки и тире, стал записывать. После окончания приема зашифрованных слов, отбил ключом сигнал, что радиограмма принята. Никто не спал. Начальник станции ходил из угла в угол, курил трубку и нетерпеливо поглядывал на радиста, ожидая, когда же он расшифрует полученную радиограмму. По мере расшифровки на лбу Александра проступал пот, который он смахивал ладонью, лицо его то краснело, то становилось смертельно бледным; в конце, он, шевеля губами, еще раз перечитал то, что прилетело по эфиру за тысячу километров, поставил время и дату, расписался, положил расшифрованную радиограмму в конверт, заклеил и протянул начальнику полярной станции, сказав в наступившей полной тишине:

— На ваше имя, товарищ начальник полярной станции Восток. Совершенно секретно.

Борис Борисович взял конверт, нервно оторвал край, достал листок, отошел в сторону, надел очки и начал читать, тоже шевеля губами, потом снял очки, лицо его было бледным, он, дрожащим от волнения голосом, спросил у радиста Александра:

— Вы, товарищ радист, все правильно расшифровали?

— Все правильно, товарищ начальник полярной станции Восток. Я перепроверил, — четко по-военному ответил радист Александр.

— Что — война? — спросил пьяный док.

— Хуже, товарищи, — тихо сказал начальник станции. — К нам едет председатель правительства страны.

— Зачем? — спросили хором, вмиг протрезвевшие полярники.

— Открывать пробуренную скважину!

— Когда едет, командир? — спросил Иван.

Начальник станции загнул пальцы.

— Через семь дней, — сказал он. — Двенадцатого декабря.

— Двенадцать, двенадцать, двенадцать! — произнес Александр. — Календарь народа Майя на этой дате заканчивается.

— Мы не майя и не в Америке, — строго поправил его Борис Борисович.

— Боже мой! — восхищенно прошептал док. — Сам господин премьер приедет. Эх, жаль, рассказать некому.

— Не господин премьер, а товарищ председатель правительства. Не вздумай такое ляпнуть при встрече. Впрочем, тебя док можно и изолировать, — ты и на полярника-то не похож. У тебя даже бороды нет. Я думаю, в бане запрем... А расскажешь, когда домой приедешь… Также сообщают, что с председателем правительства прибудут министры, послы и много журналистов из разных стран. Всего три самолета. Первый прилетит одиннадцатого с сотрудниками для подготовки приезда самого председателя.

— Знаем мы этих сотрудников. И имя ему Комитет! — торжественным голосом сказал Иван.

— Помолчи-ка, — строго сказал Борис Борисович. — А ты, что хотел? Это же первое лицо государства! Понимать надо… Все. Отбой. Всем спать.                            

 

IV

Следующие два дня прибирали дом. Полярники выносили накопившийся за десятки лет хлам и мусор и недовольно ворчали: «Раньше, значит, нужно все было, а из-за какого-то премьера выбрасывать? Ничего, Борисыч, все обратно внесем. Торжественно!..» Помыли полы и посуду, на столах засверкали колбы и склянки. Благо воды было достаточно — носили из буровой ведрами. Все работали без устали, отрываясь только на прием еды, которую готовил док. Готовил он отвратительно! Свиней в Антарктиде не держат, да и то, вряд ли они стали бы есть эту стряпню. Пришлось вскрывать банки с консервами и ломать шоколад, они были отличного качества — еще советские. Прибирались, не забывая выполнять все исследовательские работы, ради которых они проделали такой огромный путь из России, сюда на южную макушку планеты.

За поздним, почти ночным чаем, док спросил:

— А что это за домик маленький, там, на улице стоит?

— Это старая уборная, — сказал Борис Борисович.

— Какая уборная? Как это можно делать на морозе? Там же оно, не долетев, замерзнет? — ужаснулся док.

— А применялась особая система туалета. Вырывалась круглая яма. На нее ставился домик с «очком». Над ямой ставился железный круг с ручкой для поворота, все падало на этот круг — замерзало моментально, потом все скалывали ломами и круг переворачивали, и так, пока яма не заполнится. Потом домик переносили. Это сейчас, вот, в тепле! Ты бы, док, прежде, чем ехать сюда, почитал моего друга Юру Сенкевича. Земля ему пухом! Он об этом отлично рассказал. Он здесь, на Востоке, в шестьдесят седьмом зимовал.

— Боже мой! А когда восемьдесят градусов? Тогда как? — не переставал спрашивать док.

— Человек ко всему привыкает, — сказал начальник станции и спросил: — Док, у меня что-то живот болит и болит, и не отпускает. Посмотри.

Все насторожились. Борис Борисович лег на диван и оголил живот. Док неумело ткнул в живот пальцем.

— Ой! — ойкнул в полной тишине Борис Борисович.

— Беда, товарищи! — произнес, бледнея лицом, док. — Кажется это аппендицит?

— Говорил же я Леньке Рогозову — удали! Не успел. И что делать док?

— Не знаю, Борис Борисович, я ведь не хирург, я даже не врач, я и скальпель-то в руках не держал, — только несколько раз накладывал швы при кровотечении после удаления зуба. И всё!

По домику пронеслось, отдаваясь эхом в душе каждого полярника, страшное слово: «Беда!»

— Надо холод положить на живот и хирурга вызывать, — сказал тихим, поникшим голосом док.

От холода Борису Борисовичу стало чуть лучше, он уже хотел отменить сеанс связи, но док воспротивился и настоял, чтобы радист Александр связался с Мирным, заявив, что если срочно не оперировать товарища начальника станции, то может начаться перитонит и…

Состоялся сеанс радиосвязи:

— Восток вызывает Мирный, Восток вызывает Мирный— сказал, сжимая дрожащими руками микрофон, радист Александр.

В динамике затрещало, заухало, заскрипело, кто-то долго кашлял, и наконец, прозвучало издалека:

— Восток, Мирный на связи.

— Мирный, у нас начальник станции заболел. Подозреваем аппендицит.

— Так у вас же доктор есть. Пусть лечит.

— Какой доктор? Вы кого к нам послали? — он же зубной врач!

— И что? Раз клятву Гиппократа давал — обязан лечить.

Радист Александр повернулся к Лехе и спросил:

— Ты, док, клятву давал?

— Нет. Я же не врач, — ответил тот.

— Мирный. Он клятву не давал, он не врач, — сообщил далекому Мирному Александр.

— Как не врач? — удивились на далеком Мирном и сильно-сильно закашлялись. От удивления. Наверное.

— Мирный. Он зубной врач, вроде фельдшера.

— Ни хрена себе! А кто его к вам послал? — вновь удивились на Мирном.

— Вы же, с Мирного и прислали.

— Да? Мы? — искренне удивились на Мирном.

— А кто еще? Не американцы же. Давайте, высылайте врача-хирурга самолетом, пока зима еще не наступила.

— У нас нет самолета. Единственный самолет сломался, ждем, когда пришлют запасные детали. Обещали через два месяца. Придется вам ждать одиннадцатого декабря. Тогда к вам прилетят сотрудники этого… ну вы сами знаете кого.

— Это же четыре дня! — замахал руками Леха.

— Вы что? — крикнул в микрофон радист Александр. — Это же четыре дня! Доктор говорит, что может, начаться перитонит и… сами понимаете…

— Ничем не можем вам помочь. Может проконсультировать вашего врача?

— Док, тебе консультация нужна? — спросил Леху Александр.

— А, что она мне даст? Я никогда и никого не оперировал. Я даже ни разу не видел, как это делается! — паническим голосом ответил док.

— Мирный, доктор говорит, что она ему ничего не даст. Он ни разу не видел, как это делается, — сказал Александр.

— Ну, подождите четыре дня. И без паники. Мы подумаем, как вам помочь. Держите нас в курсе. Но старайтесь рассчитывать на собственные силы. В конце концов, через пять дней прилетит…  сами знаете кто…

— Вы, что там, совсем?.. Он же не хирург?.. Может с санно-гусеничным связаться, развернуть?

— С ними связи нет. И вы там, поосторожней в эфире-то. Открытым же текстом говорите. Вас же американцы могут услышать.

— И что — помогут?

— Восток, вы так не шутите… Конец связи.

Все смотрели друг на друга. Бессилие железной рукой схватило за горло этих сильных духом людей. У всех появились слезы на глазах.

— Слушайте, у Льва Толстого этого казака от ранения в живот, чем лечили? — сказал Евгений. — Он порох с водкой пил. Может, попробуем?

— Ты, что, Женя. Да у нас и пороха-то нет. Не на льдине в Арктике, чтобы от белых медведей отбиваться. А чем, кстати, закончил тот казак? — спросил Борис Борисович. Лицо его кривилось — болел живот.

— Не помню.

— Вот то-то и оно… И я не помню… Поройся в библиотеке, там Толстой есть. Узнай… Вот спиртика бы выпить — болеть меньше будет. Док, можно мне спиртика?

— Есть нельзя, спирт можно, — растеряно ответил док.

— Спасибо, док. Товарищи, накройте стол, — попросил Борис Борисович.

Полярники быстро придвинули к дивану стол и стали нарезать хлеб, колбасу, сало.

— Док, сбегай, принеси воды, —  попросил Борис Борисович.

— Я сейчас, я мигом! — Док схватил ведро и выбежал из домика.

— Пока его нет, я вот, что вам скажу, — тихо проговорил, оглянувшись на входную дверь, начальник станции. — Вы ребята на Леху не обижайтесь — он же не хирург. Он даже не врач — одно название… Эх, пропала Антарктида. Мы уйдем и все, не будет нашей страны больше в Антарктике! Шестьдесят лет коту под хвост. Никто зимовать не хочет. Давайте выпьем. Если что со мной, — вы знаете, что делать…

Док отсутствовал долго, а когда, покачиваясь, вошел, ведро было наполненным лишь до половины.

— Тебя, док,  только за смертью посылать, — сказал Иван. Леха не обиделся, спросил серьезно:

— Скажите, а от предыдущих докторов инструмент хирургический остался?

— А тебе зачем? — удивился Евгений.

— Так надо же оперировать товарища начальника. А я врач.

— А меня-то ты, док, спросил? — спросил Борис Борисович. — Неужели ты думаешь, что я к тебе под нож лягу?

— Ляжете. Еще и просить будете.

— Ты, док, лишнего, что ли там, на буровой, хлебнул?

— Ну, если и хлебнул, то водички. Где здесь лежит инструмент?

— О, господи! Поищи там, где слесарные инструменты лежат. У нас же доктора всё с собой везут, — оторопело сказал начальник станции. — Товарищи покажите ему. Тут же с предыдущей экспедицией… был хирург, может что осталось? А ты, что, правда… Алексей… решил меня оперировать?

— Я обязан, товарищ начальник полярной станции! Вы мне спирта-то немножко налейте. Но только немножко, чтобы голова свежая была. И всем советую не перебирать — работа для всех найдется.

— Что-то там, на буровой, с доком произошло? Какой-то он не такой стал, необычный, — сказал Евгений и покрутил пальцем у виска.

Дока проводили в угол, где лежали книги и видеофильмы. Он перебрал книги, отложил две, громко сказав:

— То, что надо! Оперативная хирургия и хирургия органов брюшной полости.

Борис Борисович полулежал на своем диване, держа на животе завернутый в полотенце кусок льда. Полярники сидели за столом и грустно переговаривались.

Док долго гремел, перерывая шкафы и ящики, потом подошел к дивану.

— Разрешите доложить, товарищ начальник полярной станции, — сказал он.

Все, остолбенев, смотрели на него.

— Разрешаю, — серьезным голосом ответил Борис Борисович. Ему-то было не до смеха.

— Я собрал необходимый инструмент и шовный материал. Часть у меня была с собой. Стерильные бинты мы используем на салфетки и тампоны. Мне нужны все чистые простыни. Здесь, кстати, даже есть три хирургических халата. Помните фильм «Знахарь»? Я его один раз, случайно, видел. Я сейчас все прокипячу, потом залью спиртом, потом высушу на морозе. Сами же говорите, что здесь нет микробов. Инструменты я подобрал, отмоем, прокипятим и обожжем в спирте. Кстати, спирта нам много понадобится — пусть Иван наберет. И воды побольше надо принести… Завтра будем оперировать!..

— А наркоз, док? — спросил Борис Борисович.

— Так у меня чего-чего, а новокаина достаточно. Я же зубной врач. У меня с собой и шприцы, и пара зажимов, и иглодержатель с иголкой, и кетгут с шелком есть. Я когда к вам собирался, забрал все на Мирном, сам не знаю зачем. Остальное я здесь нашел… Один вопрос уже ко всем: кто боится крови?

— Честно признаюсь — я боюсь. Я в обморок упаду, — сказал Константин

— И я тоже, боюсь, — сказал Евгений.

— Тогда, Константин и Евгений будут работать санитарами.

— Хорошо, — обрадовались те.

— Вам, Борис Борисович, ничего больше не есть. Пить только воду, но и то, чуть-чуть. Оперируем завтра утром.

— Док, а ты чего это, здесь раскомандовался? — спросил Борис Борисович.

— Товарищ начальник полярной станции, все, что касается медицины — это моя компетенция. И прошу мне не мешать, а наоборот, приказать товарищам полярникам помогать мне.

— Я не могу смеяться — у меня живот болит, но ты мне напомнил Леню Рогозова. Ну, почему он мне аппендицит не вырезал? — Борис Борисович криво улыбнулся и, охнув, схватился за живот.

— Вот мы завтра и исправим эту ошибку, — серьезным голосом произнес док.

— А если я откажусь?

— Мне, товарищ начальник полярной станции, ваше согласие не нужно. Здесь, как на войне! Я обязан сделать все возможное для вашего спасения… — док помолчал и тихо добавил: — Все будет хорошо, Борис Борисович.

— Ох, Алексей… — произнес Борис Борисович. В голосе его прозвучали нотки уважения.

Весь оставшийся вечер и полночи док что-то мыл, чистил, кипятил, вымачивал в спирте, вымораживал на улице. Остальные полночи он, как студент-отличник, штудировал наизусть технику операции удаления аппендикулярного отростка.

Никто в эту ночь не спал. Помогали мыть и стирать. Ходили курить в дизельную, — в жилом доме док курить запретил.

Начальник станции не спал из-за усилившихся болей. Он понимал и все понимали, что док — единственная надежда на его спасение.

Док несколько десятков раз показал каждому полярнику его  действия во время операции. До автоматизма не довел, но все-таки к утру получалось уже неплохо: знали, куда направить свет, могли отличить зажим от ножниц и тампон от салфетки…

Утром Борису Борисовичу стало совсем плохо: он стал стонать, заговариваться, просить еще спирта, прощался со всеми, требовал бумагу и ручку, чтобы написать завещание.

Весь домик отдраили, как палубу корабля. Два стола сдвинули, вымыли щетками с мылом, промыли спиртом. То же самое сделали с еще одним столом, который док назвал «инструментальным».

Когда док разрешил больному выпить немножко спирта, начальник станции мертвой хваткой схватился за посудину руками, громко, как собака, хлебал — отрывать пришлось, но зато, после, с легкостью согласился лечь на стол.

Док, вначале, простерилизовал руки своим помощникам — Александру и Ивану, одел их в халаты и маски. Иван стал за операционный стол, а Александр за «инструментальный», где лежали завернутые инструменты, операционные простыни и сделанные ночью доком салфетки и тампоны. Все подняли, как учил док, руки до уровня груди и так замерли. После, док сам намылся, не жалея, обработал свои руки спиртом, оделся, попросил Костю и Евгения завязать ему сзади халат, накрыл голый живот Бориса Борисовича простыней с разрезом, — разрез он сделал заранее, смазал несколько раз живот спиртом и дрогнувшим голосом произнес:

— Новокаин!.. Скальпель!.. Засеките время… Больной не бойтесь, все будет хорошо!..

Операция удаления отростка заняла, от разреза до наложения последнего шва, двадцать минут! Док обколол новокаином место разреза и даже умудрился сделал обезболивающую блокаду по Школьникову, которую не каждый хирург умеет делать; сделав ровный разрез кожи, раздвинул мышцы, вскрыл брюшину, вытащил толстую кишку с отростком, который был похож на багрово-вишневую сосиску. Док спокойным голосом произнес: «Флегмонозно-гангренозный», обезболил и наложил на брыжейку отростка зажимы, отсек, прошил, перевязал отросток у основания, отсек, наложил кисетный шов, сам погрузил культю и, сказав: «Втяните живот больной», зашил рану. Иван держал крючки, Александр подавал инструменты, санитары Костя и Евгений в обморок не падали — старательно вытирали пот у себя со лба и поворачивали в нужном направлении свет настольных ламп. И это за двадцать минут! Вряд ли такой аппендицит, с такой скоростью и с таким качеством, смогли бы прооперировать в любой клинике мира. Даже под наркозом!..

Начальник станции в конце операции вдруг продекламировал:

Пока вы здесь в ванночке с кафелем

Моетесь, нежитесь, греетесь, —

Он в холоде себе скальпелем

Там вырезает аппендикс…

Борис Борисович несколько раз шмыгнул носом и проронил сквозь слезы: — Это док, Высоцкий о Лене Рогозове написал!

После чего Борисыч начал петь песни, а на вопрос: «Как  себя чувствуете, больной?» — ответил: «Прекрасно, доктор Рогозов».

Полярники с осторожностью перенесли Бориса Борисовича на диван, положили холод на живот, убрали, помыли все, переоделись и только тогда, посмотрев на спящего начальника станции, налили спирта в кружки, чокнулись, и вместе сказали одну фразу:

— Ну, ты, Алексей, даешь! Как же ты это сделал-то?

— Не знаю, но без вас, я бы этого не смог, — ответил, зардевшийся от похвалы, доктор Алексей, сам не понимая, как же он смог сделать операцию, которую он не видел ни разу в жизни… — Спасибо вам, уважаемые коллеги!

И все с огромным удовольствием выпили.

Начальник антарктической полярной станции Восток, посапывая, безмятежно спал.

                                   

V

За два дня до отлета в Антарктиду, на прием к председателю правительства напросился министр природы и, войдя в кабинет, протянул закрытую пластиковой крышкой трехлитровую банку с водой.

— Вот, товарищ председатель, — торжественно сказал министр, — вода из того подземного озера в Антарктиде. Прислали.

— Хорошо. Молодцы. Отдайте на анализ.

Министр мялся, явно желая что-то еще сказать.

— Что у вас еще? — спросил председатель. — Только очень коротко, по существу, у меня много дел.

— Я, товарищ председатель, хотел спросить, по просьбе товарищей конечно, раз воду уже доставили, может быть, не надо лететь, туда, на полюс-то Южный?

— Как это не лететь? Вы, что, не понимаете политического момента? Дело не в воде, которую вы принесли, дело в буровой. Мировой скандал назревает!.. Мировая война на носу!.. Я тут день и ночь раздумываю, закрыть или оставить буровую, а он предлагает не ехать? Идите, собирайтесь!.. И возьмите с собой парочку буровиков, которые ту скважину пробурили.

— А они-то зачем?

— Вы, что — совсем того? Я же сказал: назревает мировой скандал. Может, воевать прикажешь? А чем?.. Палками?.. Поняли, наконец?

— Понял, — ничего не поняв, грустно ответил министр природы и вышел из кабинета председателя.

Больше всех из-за провала миссии министра природы была расстроена министр здравоохранения.

                                  

VI

Беда не приходит одна. Через день после операции, ночью остановился дизельный двигатель. Дизель на станции Восток — это сердце станции, это сердце полярников.

Станция быстро стала остывать. Всё, что было свободно из теплых вещей, положили на больного Бориса Борисовича — накрыли горой! И бросились заводить сердце-дизель.

— Ты, Алексей, свое дело сделал, теперь наш черед, ты нам не мешай. Ну, если только в кружки налить, чтобы совсем не околели, — сказали доку полярники.

Два дня без отдыха они работали: разобрали до ротора дизель, перебрали и перемыли все детали, собрали, потом запускали и перезапускали двигатель. Дизель — это вам не свеча в автомобиле! И когда температура в домике уже упала до минус двадцати градусов, он завелся. Не раздеваясь, выпив спирта, полярники упали на свои кровати и заснули.

Начальник станции не спал. Он мучительно переживал эти два дня, от того, что не может помочь своим товарищам. Скинув все наваленное на него, лежал на морозе под одним тонким одеялом и страдал.

— Вот так же, однажды, здесь на Востоке дизель не могли запустить, — сказал он единственному неспящему доку. — Об этом написал Володя Санин в повести «Семьдесят два градуса ниже нуля». Я Володьку хорошо знал. Искрометный мужик был. О полярниках лучше его никто не написал!.. И вот вам — второй раз, — Борис Борисович глубоко затянулся табаком из трубки и добавил задумчиво: —  А это уже система..

— А вам не холодно, Борис Борисыч? — спросил док.

— С сегодняшнего дня можешь называть меня Борисыч. Странно, Алексей, но мне не холодно.

— И мне, Борис Борисыч. А ведь в доме минус двадцать. И ребята спят без одеял? Что-то непонятное происходит?

— Я тоже думаю, что что-то происходит? Непонятное, но происходит… А как хорошо со светом-то жить, а не со свечками. Не слишком ли много испытаний для начала зимовки?.. То ли еще будет?.. О, господи! — Борис Борисович перекрестился.

На следующий день он потребовал собрать совещание. Все взяли стулья и придвинулись к дивану с полулежащим на подушках начальником станции.

— Я хочу вас, товарищи, поблагодарить за спасение станции и спасения наших жизней. Вы молодцы! Но у меня к вам вопрос. Вы обратили внимание, что с нами что-то происходит? Алексей прекрасно провел операцию, которую никогда в жизни не то, что не делал — не видел. А вы ему отлично помогали, хотя вам этого никогда не приходилось делать ранее. Дизель полетел, и вы два дня без отдыха устраняли аварию. На морозе. Сейчас на градуснике минус десять, а посмотрите на себя — все мы спокойно сидим в одних свитерах, и никто не говорит, что ему холодно. На станции, что-то происходит? Я хочу услышать ваше мнение. Говорите.

— Знаешь, Борисыч, мы уже говорили об этом, когда ремонтировали дизель и решили — это связано с водой! Точно, не со спиртом — мы же его пили на прошлой зимовке и ничего необычного не происходило. А сейчас мы пьем воду из скважины, и может, она обладает какими-то неизвестными свойствами? Все-таки пятьсот тысяч лет, давление триста атмосфер, повышенное содержание кислорода? Мы же не знаем, что еще в ней может содержаться. Я начну сегодня же ее изучать, — сказал Костя.

— И я начну. Посмотрю на ее магнитно-физические свойства, — сказал Евгений.

— И я начну, как знающий свойства снега и льда — сказал Иван.

— Я все боялся сказать — думал, не поверите, посчитаете, что я того, — покрутив пальцем у виска, сказал док. — Но когда не было света, и я ходил ночью за водой, то там, где труба из земли выходит, свечение какое-то было необыкновенное. Я думал, что у меня глюки со спирта. Но два дня подряд… Вот.

— Пора этим заняться серьезно, — сказал Борис Борисович. — Но потом. Послезавтра прилетает первый самолет. Надо принять. И прошу всех об одном — ничего никому о воде не говорить. Если будут спрашивать — не брали, не пробовали. Иван, на всякий случай, пломбу восстанови.

— Так на первом самолете не председатель же с министрами прилетит, а эти, которые красоту здесь наводить будут, — сказал Иван.

— Все равно. И воды побольше наберите. Там видно будет. Бочку со спиртом прикройте хорошенько от лишних глаз... лучше мусором… Эти в мусоре ковыряться не любят.

 

VII

11 декабря 2012 года прилетел первый самолет. Из него вышли десять подтянутых, высоких, безусых, одинаковых на вид молодых людей в красивых теплых куртках. Когда их руководитель, одетый в самую красивую куртку, вошел в дом полярников, то поежился от холода и спросил:

— Как же вы здесь живете? В таком-то холоде?

— Вот так и живем, в таком вот холоде, — ответил со своего дивана Борис Борисович. Он уже мог сидеть, но док запрещал ему вставать.

— Тогда мы лучше разобьем палатку, — сказал человек в красивой куртке. — Она у нас из Канады, сверхтеплая, выдерживает любой мороз. В ней председатель правительства будет давать интервью. Мы вам мешать не будем. Покажите нам только, где буровая. Мы с собой материалы привезли, будем приводить ее в порядок, чтобы съемку телевизионную провести. Продукты, вода у нас с собой, если надо, можем поделиться… — человек в красивой куртке опять поежился и повторил: — И как вы в таком холоде живете? Я бы и на один день здесь не остался, а вы — год! Вам, что — золотом платят?

— Если мы сообщим вам нашу зарплату, вы, товарищ, работать перестанете, — ответил Александр.

— Нам, на Мирном, сказали, что у вас какая-то проблема с врачом, оперировать кого-то надо? Мы можем связаться с Москвой и сообщить, — сказал человек в красивой куртке.

— Все нормально, уже справились своими силами, — ответил Борис Борисович.

— Ну и хорошо. Кстати, вам к приезду председателя надо приодеться. Ну не в этом же старье будете встречать председателя правительства.

— Так это наша и выходная, и рабочая одежда. Здесь танцев не бывает, — сказал Евгений

— Не переживайте, вам принесут пять новых курток. Когда прилетит председатель, наденьте их — вас, возможно, будут снимать западные журналисты, да и председателю будет приятно.

— А почему пять? Нас же шестеро, — спросил Костя.

— Так командир-то у вас, лежачий. Ему не надо.

— Покажите товарищу, где буровая, — зло бросил Борис Борисович.

Прилетевшие молодые люди, и правда, не мешали. Они работали, превращая буровую в помещение, больше похожее на уютный офис: выкинули ящики и старую мебель, заснеженный пол устелили зеленым ворсистым ковролином, мусор, лежащий вдоль стен, отгородили двухметровыми пластиковыми светлыми панелями, поставили искусственные цветы и пальмы в кадках. Для большей освещенности установили два ярких светильника-столба, какие применяются при авариях на железных дорогах. Они хотели их подключить к дизелю полярной станции, но полярники воспротивились, заявив, что тот «дышит на ладан», и если к нему подключиться, то самолет председателя можно сразу же разворачивать обратно и начинать экстренную эвакуацию всей станции. Среди прибывших людей, по видимому, были люди не только умеющие держать оружие, но и с мозгами инженеров. Один из них, по приказу своего начальника, сходил в дизельную, вернулся и, покачав головой,  сказал:

— Я такое чудо техники видел только, когда учился в институте, на курсе истории дизельных двигателей. Я даже затрудняюсь сказать какой это век.

Прилетевшие достали маленькие, все в импортных наклейках электрогенераторы — их и подключили. Наверное, у этих людей только пистолеты были российского производства, да и то, вряд ли.

Флаг Советского Союза с флагштока сняли и хотели выбросить, но вмешался Евгений, забрал, сказав, что это реликвия и отнес Борису Борисовичу. Вместо советского флага под пение советского же гимна, подняли трехцветный, бывший торговый российский флаг.

Все было готово к прилету председателя правительства.

В ночь перед прилетом никто из полярников не спал, ворочались, вздыхали, вставали покурить. Борис Борисович полулежал, всю ночь курил трубку, и время от времени тяжело вздыхал. Рано утром он спросил:

— Алексей, можно мне встать?

— Я не могу вам этого разрешить. Операция была тяжелой. Лучше вам еще день-два полежать. Вы же, Борис Борисович, хотите остаться над нами начальником, а не улететь на Мирный, — ответил доктор.

Борис Борисович смирился — станция для него была дороже, и еще он надеялся, что прилетит главный полярник и обязательно покажет председателю, как работают на станции Восток русские полярники…

 

VIII

Наступил знаменитый, знаменательный день — 12 декабря 2012 года — последний день человечества по древнему календарю исчезнувшего народа Майя! Что странно — сами исчезли, а календарь оставили? Кому?.. Для чего?..

Один за другим на снежную полосу приземлились два самолета. Был небольшой морозец — градусов сорок. Пятеро полярников стояли в сторонке, в красивых красных куртках, с золотым двуглавым орлом на левой груди. Председатель, по привычке, был без шапки, и его лысая голова сразу же посинела от холода. Но это был человек мужественный. Из прибывших, узнавались министр обороны, который был одет в белый тулуп и валенки, и завернутая с ног до головы в чернобурки, с красиво ярко накрашенными губами, министр здравоохранения. Выделялся своей окладистой седой бородой главный полярник страны. Новых начальников Росгидромета и института Арктики и Антарктики полярники не знали. Зато сразу узнали съежившегося от холода, одетого в новую военную форму знаменитого российского модельера. Тот и так-то был мал ростом, а от легкого мороза совсем скрючился. Заместителя председателя по сельскому хозяйству и других министров, а тем более послов США, Франции и Великобритании, одетых в солдатские меховые полушубки, шапки со звездами и валенки с галошами, полярники отличить не смогли. Журналисты же были одеты вразнобой — кто как, но ярко, в куртки с тоненькой синтетической подкладкой, такой, как у новой военной формы, в которую был одет знаменитый модельер. Все прошли в теплую, на гагачьем пуху канадскую палатку, где была произведена телевизионная съемка, и где председатель дал первое интервью, сказав, что он горд за свою страну, достигшую новых небывалых высот и глубин в освоении планеты. Телекамеры стрекотали, журналисты наперебой рвались задать председателю главный вопрос: что будет со скважиной, которая вызвала такую панику в мире и на биржах, усиление военной напряженности, в то время как необходимо всем объединиться пред угрозой главного врага человечества — международного терроризма?

Председатель ответил коротко: «Подождите», и что-то еще сказал о мирном освоении Арктики и Антарктики, о свободном безъядерном белом континенте. К председателю подошел руководитель ранее прилетевших  молодых людей и что-то тихо произнес, после чего председатель сказал: «А сейчас, товарищи, давайте пройдем на буровую». Все обрадовались, что наконец-то они увидят это русское чудо и, главное, наступит конец другому чуду — морозу. Особенно этого момента ждали журналисты и знаменитый модельер, который, уже не скрываясь, потягивал из фляжки, прихваченный из дома дорогой французский коньяк.

Все, толпой, прошли на буровую. Буровая блестела и сверкала в свете мощных светильников. Вдоль голубоватых панельных стен стояла стильная мебель, в коричневых кадках зеленели искусственные пальмы. От работающих ламп и тепловых генераторов было тепло, и под ногами хлюпала вода от растаявшего снега. Пятеро полярников, прижатые толпой где-то у входа, удивленно смотрели на дело рук человеческих — как быстро и красиво все было сделано. Мешал только док, который почему-то уже с утра был… пьян! Он все время икал и порывался протиснуться поближе к председателю. Пришлось полярникам своими телами загородить ему дорогу. Председатель, стоя у буровой колонны с краном, вновь говорил о триумфе российской науки, о трудностях освоения Антарктиды и, наконец, сказал то, что все от него ждали:

— Надо бы, конечно, попробовать эту воду. В голове даже не укладывается — полмиллиона лет она ждала этого момента, — при этих словах министру здравоохранения стало плохо, она стала заваливаться набок, но ее успели подхватить и дали нюхнуть нашатыря — у кого-то был в кармане. — Но мы не будем этого делать, — продолжил председатель, — министр здравоохранения, услышав это, открыла глаза, встряхнула белыми кудрями и улыбнулась, сложив в красивую фигурку, свои ярко накрашенные губки. — Мы возьмем воду на анализ, а чтобы не было мирового раздора и страха человечества перед неизвестным будущим, мы… — председатель выдержал длинную паузу, толпа открыла рот, — Закрываем скважину… Навсегда! — торжественно произнес председатель. Все громко захлопали в ладоши.

— А может, кто-нибудь хочет попробовать водичку? — улыбнувшись, спросил председатель. — Вы будете первыми… и последними. Ни до вас, ни после вас никто ее уже не попробует. Смелее, — председатель опять приятно улыбнулся и приветливо показал на скважину рукой.

Смелых, среди присутствующих, не оказалось. Никто не хотел быть первым и последним…

— Приступайте! — сказал председатель. К скважине подошел привезенный буровой мастер, откусил кусачками пломбу,  и молодые люди в спецовках с надписью на спине «Россия» подкатили небольшую, крутящуюся бетономешалку, сняли буровую колонну, обрезали идущий в глубину буровой скважины шланг и вылили бетон в отверстие. Все захлопали в ладоши. Засверкали блики фотоаппаратов.

— Ну, вот и все! — сказал председатель, вышел из буровой и пошел к самолету, но его по пути догнал главный полярник и, взяв под руку, что-то стал ему тихо говорить. Председатель остановился.

— Простите, я с этим полетом все забыл... Такие расстояния… Пойдемте, — председатель правительства повернулся и вместе со знаменитым полярником пошел к домику станции. Сопровождавшие председателя министры, недоуменно переглядываясь, засеменили за быстро идущим председателем.

Температура в домике была пять градусов. Минус.

Председатель оглядел прибранную, чистенькую большую комнату.

— Здравствуйте, уважаемые полярники! — сказал председатель. — Однако, холодно у вас. Кто из вас начальник станции?

— Я, — сказал Борис Борисович и хотел встать.

— Лежите-лежите. Мне товарищ главный полярник по пути сюда о вас рассказал. Я очень рад с вами познакомиться, Борис Борисович. И необычайно рад здесь, на станции Восток, побывать. Расскажите мне немножко о станции и людях работающих здесь.

— Мы, товарищ председатель правительства, зимуем здесь год. Я уже восьмой раз. Это будет рекорд. Нас здесь шесть человек. Александр — бог радио, Константин — океанолог, Иван — инженер-мерзлотник, Евгений — геофизик, кандидат наук, а Алексей — врач.

— Это он вас оперировал? Говорили, что он вроде не хирург?

— Не хирург. Они все вместе меня оперировали.

— Какие же вы молодцы! Какие мужественные люди! Товарищи, покажите мне вашу станцию.

И председатель пошел смотреть, а полярники, поочередно, рассказывали ему о своей работе. Особенно заинтересовала председателя научная работа геофизика Евгения, который предлагал посылать сжатый до доли секунды радиосигнал по магнитным волнам Земли.

— Мы, к примеру, — рассказывал Евгений, — сможем радиосигнал из Москвы отправить в нужную точку мирового океана, где находится наша подводная лодка, и никто не сможет этот сигнал засечь. И, кажется, в последние дни, я очень сильно продвинулся в решении этой задачи. Сам не знаю почему?

— А почему вы находитесь здесь, на Южном полюсе, а не в научном институте в Москве? — спросил председатель.

— Так я уже третий год здесь зимую. А где еще изучать магнитные процессы Земли, если не на магнитном полюсе?

— Молодец! — сказал председатель. — У вас очень нужная и важная для нашей страны работа.

Председатель стал слушать следующего полярника, а главный полярник тихо спросил у Бориса Борисовича:

— Борисыч, почему у вас так холодно?

— Так… опять дизель полетел. Сейчас-то уже тепло, а было минус двадцать. Еще раз сломается и все — закрывай станцию!

— Черт! Я об этом председателю скажу.

— А он поймет?

— Он поймет!..

Председатель правительства впервые в своей жизни услышал так много о снеге и льде, о погоде, о климате планеты, об экологии и значении полярных станций.

— А вы слушаете? — спросил он сопровождавших его министров.

Министр здравоохранения, закутанная в меха, ходила со всеми вместе, но явно не слушала. Модного модельера среди сопровождавших председателя не было. Он убежал греться в самолет. Как, кстати, и начальник страны по сельскому хозяйству, и министр финансов — ну что им было делать среди вечных снегов! Директора Гидромета и института Арктики и Антартики делали вид, что слушали, — они ничего не понимали.

Главный полярник что-то сказал председателю — у того изменилось лицо.

— Не может быть? — громко удивился председатель. Он прошел к дивану, где лежал Борис Борисович и сказал:

— Смотрите министры на этих людей. Они одни из самых достойных граждан нашей страны. Как сказал наш лучший поэт: «Гвозди бы делать из этих людей. Не было в мире крепче гвоздей!»  Это о них, о полярниках!

Председатель, пожав руку начальнику станции, сказал:

— Давайте, Борис Борисович, я вас заберу с собой?

— Ни в коем случае, товарищ председатель правительства. Я ведь здесь, как командир на корабле: первым поднимаю флаг и последним его спускаю! — ответил Борис Борисович.

— Товарищ председатель правительства, наш командир прав, он должен быть с нами, — сказали хором полярники.

Взгляд председателя затуманился от слез. На него смотрели серьезные глаза полярников. Окладистые бороды подчеркивали мужественность их лиц. Правда, у одного из полярников глаза немножко косили и рот, из-под редкой щетины, кривился, но все равно, это были одни из самых сильных духом людей, которых когда-нибудь председатель встречал в своей жизни. К председателю подошел командир самолета и по-военному отрапортовал:

— Товарищ председатель правительства, надо улетать — за бортом уже минус пятьдесят, а что будет в воздухе!

— Как? — не выдержав, со страхом вскрикнула министр здравоохранения. —  Только что было сорок! Мы можем здесь застрять?

— Это, мадам, Антарктида! И не просто Антарктида, — это станция Восток, самая холодная полярная станция на Земле! Русская станция! — тихим голосом произнес Борис Борисович.

Глаза председателя правительства заблестели от гордости за этих людей. Он повернулся к сопровождающим его министрам и сказал:

— Товарищ министр обороны, дайте шесть орденов Красного Знамени.

— Боевых? — спросил министр.

— А каких еще? Они здесь, как в бою, на передовой, защищают честь нашей родины.

Министр полез в портфель, в котором, что-то стеклянно звякнуло, и достал шесть красных коробочек.

Председатель, всматриваясь в усталые лица полярников, протягивал коробочки и приговаривал:

— Все что могу!.. Спасибо!.. Молодцы!.. Все что могу!..

Стоявший во втором ряду док, все-таки награду получил, протянув  тонкую руку из-за спины Константина.

Начальнику полярной станции председатель положил коробочку на грудь. Потом снял часы и протянул.

— Огромное спасибо! А это, Борис Борисович, лично от меня!

Борис Борисович дрогнувшим голосом произнес:

— Спасибо, товарищ председатель правительства! — посмотрел на часы, покрутил, потряс и с восхищением сказал: — Золотые. А надпись-то: «От Президента».

— Правильно, от президента. Пока вы здесь перезимуете, приедете домой, а я уже президент! Правда, выборы еще выиграть надо?

— Выиграете! А мы поможем. По рации проголосуем, — сказал Борис Борисович.

— Вы так считаете? Почему, вы так считаете? — заинтересованно спросил председатель.

— Потому что, сегодня последний день по календарю Майя. А вы, товарищ председатель правительства, находитесь в месте, где жизнь протекала миллионы лет и не менялась. Здесь самый длинный календарь и самый правильный. Он не искусственный, он природный. Так что, для вас, товарищ будущий президент, здесь, сейчас, начинается новая точка отсчета в этой жизни, новый календарь.

— Ура! — крикнул пьяный док.

— А нам награды? Мы тоже страдали и мерзли, — сказал министр природы.

— Всех, прибывших со мной министров, награждаю орденами «За заслуги перед Отечеством», а министра здравоохранения дополнительно медалью «За отвагу!» — сказал председатель.

— Ура! — опять закричал пьяный док. — Да здравствует Верховный главнокомандующий!

— Ну, я еще не Верховный главнокомандующий, но скоро опять им стану.

— А мне награду? — раздался голос главного полярника.

— В каком смысле? — спросил председатель.

— Так у меня есть «За заслуги» всех степеней.

— А, в этом смысле. Тогда я думаю, вы «Андрея Первозванного» заслужили.

— На Первозванного согласен! Служу России! — четким голосом ответил знаменитый полярник, и слышно было, как звезды Героя зазвенели у него под красной курткой.

— А чем у вас тут пахнет? — вдруг спросил председатель.

— Спиртом! — сказал пьяный док, и Костя не успел его удержать — док вывалился из строя.

— Так!.. — сказал строго председатель.

— Вы его извините, товарищ председатель, он во время операции надышался спиртом, не привык, первый раз зимует, практики нет, вот и развезло немножко, а отходит долго, — нашелся Борис Борисович.

— Тогда понятно! — весело сказал председатель — Кстати, скажу вам, скважину мы закрыли навсегда. Она демонтирована. Пусть уж лучше не будет скважины, чем военные действия. Пару литров воды, конечно, взяли на исследование. Так что не беспокойтесь. С этой стороны все хорошо. Все бочки с ядом, что были на буровой, мы вывозим, включая использованные. Сами понимаете — экологическая безопасность в Антарктике, прежде всего! Сейчас ваша станция будет самой чистой, среди всех полярных станций в мире, и это зафиксировали, прилетевшие с нами послы и западные журналисты. Я думаю, вы этому очень рады. Еще раз товарищи, спасибо вам от лица родины, за ваш труд… К сожалению, мне надо улетать… Счастливо вам зимовать… — председатель повернулся к министрам: — Полетели товарищи.

Нескрываемая радость засверкала в глазах министра здравоохранения.

— Товарищ председатель правительства, — приподнялся на подушках Борис Борисович, — а можно мне сделать вам подарок?

— Буду рад, если, конечно, он не дорогой.

Борис Борисович протянул председателю шапку полярника — черную, мутоновую, с кожаным верхом.

— Прекрасно! — обрадовался председатель и надел шапку на голову. — А я уже думал, что уши отморожу. Что, товарищи министры, уели вас полярники! Они-то, живущие среди немыслимых морозов и вечных снегов, знают цену теплу! Человеческому теплу! Спасибо, Борис Борисович! Спасибо, товарищи полярники!

— Счастливого полета, товарищ председатель правительства! — хором ответили полярники.

Председатель еще раз обошел всех полярников и пожал им руки, а доку хитро улыбнулся и погрозил пальцем. Потом, подошел, к порывавшему встать с дивана Борису Борисовичу, пожал ему руку и сказал:

— Выздоравливайте, Борис Борисович!

— Можно вас попросить, товарищ председатель правительства, — тихо сказал, растроганный начальник станции, — кое о чем, по секрету.

— По секрету? — засмеялся председатель и взглянул на сопровождающих министров. Те отошли… Борис Борисович, что-то тихо зашептал наклонившемуся к нему председателю.

Председатель выпрямился, лицо его стало задумчивым, он помолчал, а потом сказал:

— Я думаю, вы правы, Борис Борисович… Еще раз до свидания, товарищи. Ждем вас дома, на родине! — И  председатель вышел из домика. Пятеро полярников пошли проводить председателя. Тот шел и что-то выговаривал министру обороны. Были слышны обрывки фраз: «…забери и чтобы духу больше не было… Не выполнишь — уволю!..» Министр семенил рядом и кивал головой.

Когда самолет председателя, взревев двигателями, разбежался и поднялся в воздух, к полярникам подошел в красивой куртке руководитель первой группы и сказал:

— Снимайте амуницию, господа. Она за нашим комитетом числится.

Полярники сняли красивые куртки, и ушли в свой дом. Сразу же вслед за ними в дом вбежал человек с сизым лицом, в тулупе с погонами полковника, который грозно и требовательно закричал:

— Где у вас тут спирт в бочке?

— Так там, на буровой, в углу, под досками, бочка с черепом, — сказал пьяный док.

— Ну и сволочь же ты, док! — вырвалось у Бориса Борисовича. — А ну, улетай отсюда, к такой матери!..

— Не поеду! Не имею права больного бросить. Не можете вы мне в этом случае приказывать. А спирт пусть забирают, — будем честно зимовать — трезвыми! И вообще, они спирт еще вчера целый день искали. Смущала только надпись и череп. А сегодня, сами видите, всё грузят не разбираясь. Там-там, товарищ военный, бочка на буровой в углу, забирайте.

Полковник, тяжело дыша, погрозил всем кулаком и убежал.

Полярники, одев свои старые полушубки, вышли из домика. В последний самолет загружали привезенную мебель, пластиковые панели, светильники, кадки с пальмами, бетономешалку. Двое военных катили из буровой ту, единственную, их родную бочку с намалеванным черепом…

Самолет взревел и, разбежавшись по тысячелетнему снегу, взлетел и полетел под горку, с южной макушки Земли, туда, домой, в Россию.

— Эх, дать бы тебе, док, сейчас по морде, да жаль, командир болен, — зло сказал Иван. — Но запомни, ты никогда не будешь полярником. А я-то думал, чего ты всю ночь пропадал, да и инструмент у меня пропал? А ты напоследок напился спирта, сволочь, и остатки воякам продал. Пошли мужики к Борисычу. А ты, док, стой здесь, мерзни.

— Не имеете права — там мой больной! — крикнул док.

— Ты с нами не пойдешь, — сказал Костя. И все, кроме дока, вошли в дом, и подошли к дивану с лежащим начальником станции.

— Вот и ордена обмыть нечем! — сказал с грустью Александр.

— А все он, док, виноват! — показал пальцем на дверь Константин.

— Зря вы его ругайте — он виноват, но он не виноват, — сказал Борис Борисович. — Эти, в погонах, и у меня выпытывали, где спирт? А тут еще приказ председателя все вывезти. Эх, надо было бочку на свалку утащить!..

— Я посмотрел — они и со свалки все бочки, что с черепами, в самолет загрузили. И куда столько влезло? — грустно произнес Евгений.

Все вздохнули.

Дверь открылась и в домик, сгибаясь, вошел док, таща двумя руками перед собой железную канистру.

— Ты, док, бензин-то, где раздобыл? Зачем сюда тащишь? — спросил Борис Борисович.

Док с тупым стуком уронил тяжелую канистру, отвернул горловину и по домику разнесся запах спирта.

— Спирт?.. Спирт!.. — обрадовались все. — Откуда, док?

— Так они еще вчера его нашли, да ушли отдыхать, а я за ночь все и сцедил.

— А-а, вот почему у меня инструмент-то пропал! — захохотал Иван.

— А куда, Алексей, ты его спрятал, если они даже с помойки бочки увезли? — спросил Борис Борисович.

— Я и решил спрятать на помойке. А потом подумал: где искать не будут? И утащил в старую уборную, о которой еще Юрий Сенкевич писал и вы, товарищ командир, рассказывали. Они с помойки-то все бочки забрали.

— Ну, ты и молодец, Алексей! — сказал Костя. — Хоть двадцать литров, да наши.

— Почему двадцать? Шестьдесят! — тихо сказал док. — Там, в бочке, литров пять осталось не больше. Я же всю ночь сливал. А кружки-то где? Ордена-то обмыть бы надо, как в том фильме про Сталинград.

Все быстро забегали, придвинули стол к дивану, подложили под Бориса Борисовича побольше подушек, чтобы тому удобнее было сидеть. Нарезали сала и хлеба. Поставили котелок со спиртом и кружки, и по приказу Бориса Борисовича достали из красных коробочек и бросили ордена в котелок.

— Не растают? — испуганно спросил док.

— Нет, эти не растают, эти настоящие. У меня, вместе с этим, три. Всегда так обмывали. Жаль, запить нечем, — каюк скважине,  — сказал Борис Борисович.

— К сожалению, Борисыч, ты прав, — сказал океанолог Костя. Все удрученно вздохнули. — Но ты не прав, — засмеялся Костя, — Мы успели заполнить водой все бочки в бане.

— Там сколько? — удивленно спросил начальник полярников.

— Да куба три будет.

— Вот это да! Хватит на всю зимовку. Когда же вы успели?

— Тоже вчера, но ведрами. Эти, которые там, на буровой блеск наводили, на нас даже внимания не обращали, спросили только: «Что это за вода? Пить можно?»

— А вы что?

— Мы им сказали, что это техническая вода, не питьевая, для бани. Они и потеряли к нам всякий интерес… — сказал Евгений. — Значит, это ты, Алексей, там, за панелями копошился? Тихоня!..

— Товарищи! Как же я вас уважаю! — сказал с дрожью в голосе начальник станции. — А тебя, Алексей, вдвойне! Из тебя настоящий полярник получится!

— Не, Борис Борисович, я еще подумаю, стоит ли здесь мерзнуть, когда вся жизнь там, в России.

— Если все так будут говорить, то конец полярникам — никто не захочет зимовать! — с горечью сказал Борис Борисович. — И все-таки жаль, что больше не будет этой удивительной воды. Можно было бы весь мир лечить от разных болезней. Ну, хотя бы детей.

— К сожалению, ты, Борисыч, неправ, — сказал Костя. — Я вчера закончил исследование этой воды по разным химическим параметрах, и хочу сказать, что ничего необычного в ее составе нет, даже большой объем растворенного кислорода улетучивается, как только прекращается давление. По-видимому, ее удивительные свойства проявляются только в условиях станции Восток и то временно. То, что они привезут в Москву на исследование, окажется простой, чистой ледниковой водой. Никаких особых полезных свойств она не имеет, кроме чистоты, и даже минералов в ней содержится меньше, чем в простой водопроводной воде.

— Ты хочешь сказать, что те три куба воды станут простой водой? — спросил Борис Борисович.

— Я думаю, уже стали.

— А ее свечение, наверное, связано с необычным явлением для воды — возникающим кратковременным собственным магнитным полем. Я изучил. Но этот эффект проявлялся в течение нескольких секунд, после поступления из скважины и виден был только в темноте… — сказал Евгений.

Все грустно вздохнули.

— Чего вы носы-то повесили? — весело сказал начальник станции и стал загибать пальцы. — Считайте. К нам прилетал сам председатель правительства и будущий президент страны — раз. Ордена получили — два. Водички целебной попили и никто до нас и после нас, ее уже не попробует — это три. У нас есть запас воды и не надо топить снег, и мы можем по-настоящему помыться в бане, а такого не было с самого открытия станции, с пятьдесят седьмого года — это уже четыре! Так что, давайте обмывать наши ордена! Тащите воду. Наконец-то, по-настоящему изучим — есть реакция стопроцентного спирта с водой…

Когда выпили, Борис Борисович попросил вынести его на воздух. Полярники посадили его в кресло, накрыли полушубком и вышли с ним на мороз. Стояла космическая тишина.

— Прошу вас, товарищи, повесьте флаг, — начальник полярной станции достал из-за пазухи красный флаг уже несуществующей великой страны. Флаг подняли под крики «Ура!» Громче всех орал док и потому сразу осип.

— Бегом в дом — лечиться! Не хватало еще, чтобы доктор заболел, — крикнул начальник полярников, и весело смеясь, схватив кресло с Борисом Борисовичем, все быстро пошли продолжать обмывать ордена.

Когда вновь налили, Евгений спросил:

— Борисыч, а что, если не секрет, ты председателю-то на ушко шептал?

— Да-да!.. Скажи!.. — стали просить полярники.

— А я попросил, чтобы директорами Гидромета и ААНИИ были профессионалы-полярники, которые понимают, для чего мы здесь годами мерзнем!.. А то ерунда какая-то получается — уже и полярниками вояки руководят. Пусть уж лучше они со своим гражданским министром разбираются.

— А сделает? — спросили полярники.

— Обещал… — ответил Борис Борисович.

 

X

Оставшиеся месяцы зимовки прошли без потрясений. Антарктической зимой морозы достигали всего-то минус восьмидесяти градусов и полярники смеялись, что мировое потепление добралось до Антарктиды. Дизель исправно работал, пару раз чихнул и все. Вода закончилась к концу зимовки, и вновь перешли на снег. Спирт не вода — экономили. Все занимались своим делом: изучали погоду и природу планеты. В этом безжизненном, замороженном пространстве, похожем на белый космос, несколько человек делали работу, так необходимую для жизни миллиардов людей, которые где-то там, за горизонтом этой безмолвной пустыни веселились, пили, смеялись, влюблялись, рожали детей, работали, дрались, воевали и убивали друг друга... Но это было так далеко, что для этой маленькой горстки людей казалось чем-то нереальным, несуществующим, а вся их нынешняя жизнь держалась на бесперебойной работе старенького дизеля и на мужской дружбе.

Если и было какое-нибудь действие воды из подледного озера, то оно быстро закончилось. Никаких особых талантов ни у кого больше не проявлялось. Кроме дока, наверное. Он оказался человеком неуемным. Научился печь хлеб. Нашел поваренную книгу и стал пробовать готовить разные блюда народов мира из продуктов, которые были на станции, поэтому у него всегда получалась солянка или капустные щи. Правда, он попробовал лепить пельмени и не обязательно с мясом. Найдя старый православный календарь, стал добиваться от полярников соблюдения постов, что они, вначале, встретили бойкотом, но после прочитанной доком лекции о вреде переедания при малоподвижном образе жизни, увеличения заболеваемости и смертности среди населения богатых стран, где граждане много едят и мало двигаются, с трудом, но согласились, а потом втянулись, и перед Пасхой даже недельку постились, а потом с небывалым подъемом отметили этот светлый праздник, что отходили от него целую неделю, истратив много спирта, и воды, чтобы отпариться в бане. Док еще нашел книжку по мануальной терапии и иглоукалыванию, старательно изучил ее, и стал практиковать на своих товарищах, с хрустом вправляя им позвонки и вкалывая швейные иголки в какие-то, только ему известные точки в их помороженных ушах и белых как снег телах, и так сильно преуспел в устранении всяческих недугов, что к окончанию зимовки заявил: «Я, когда приеду домой, наверное, поменяю профессию. Ну, зачем я буду копаться в чужом рту!» И все согласились, что у дока имеется явный талант в лечении людей.

Евгений все свободное время, что-то писал, чертил графики, считал, вскрикивал: «Есть!.. Эврика!..» Потом рвал бумаги, задумчиво ходил из угла в угол домика и опять что-то изучал на своих приборах. В конце концов, он грустно сказал:

— Я почти доказал, как сигнал послать, но никак не могу его спустить с траектории полета в нужную точку. Чего-то мне не хватает?

— Наверное, той воды! — предложил Костя.

— Ты и правда, веришь в какие-то особые свойства той воды? — спросил его Евгений.

— С точки гидрохимии ничего необычного в той воде нет.

— Вот и я думаю, что ничего особенного в воде не было, но… но, кажется, мне ее очень не хватает.

— Знаешь, и мне, — сказал Костя.

— И мне, — сказал Иван

— И мне, — грустно вздохнул, оторвавшись от ручек радиостанции, Александр.

— А как мне-то ее не хватает! — Оторвался от приготовления пельменей док.

— Я знаю, что надо делать, — тихо произнес, сидевший за каким-то очередным отчетом, начальник полярной станции. Он немножко помолчал — ждал, и торжественно произнес: — Надо ее создать!

— Как? — хором закричали полярники.

— Так вы же профессионалы в своих областях, вот и объедините свои знания. И времени достаточно — еще три месяца зимовать.

Из своего огромного многолетнего опыта работы в условиях Антарктиды Борис Борисович знал, что самое трудное во время зимовки — это отсутствие единого дела, объединяющего таких разных, но таких близких людей. И еще он знал, что когда остается месяц зимовки, полярники перестают о чем-нибудь другом думать, кроме дома.

— А что, Борисыч прав, — сказал Александр.

Следующие два месяца полярники, выполнив свои дневные работы, вечером садились за общий стол и до хрипоты спорили о природе воды и ее влиянии на человеческий организм. Они воду сливали и переливали, что-то добавляли, пробовали растворить, били током разного напряжения, замораживали и размораживали, стучали по ней молотком. Пробовал, полученную в результате таких экспериментов воду, док. Но он никак не мог вспомнить ни одной детали, ни одного своего действия из операции по удалению аппендикса. Про кого-нибудь другого сказали бы, что у человека отшибло память, но док-то не был хирургом, у него нечего было отшибать.

Два месяца, день за днем, полярники упорно создавали новую воду и, наконец, пришли к единому мнению, что никакой особой, «живой» воды в природе нет. Опыты привели к расходу большого количества воды, из созданного в последний день календаря Майя запаса. Полярники грустно признали свое бессилие перед природой, док налепил пельменей, хороших и вкусных. И под эти пельмени, и под спирт, была поставлена точка в научных исследованиях. Все были разочарованы, кроме начальника станции, который знал, что таким образом спас коллектив от возможных взаимных претензий, склок и ссор в течение двух месяцев.

За месяц до окончания зимовки все начали перебирать и собирать вещи, потом опять их выкладывали из рюкзаков, недоуменно рассматривать, не понимая, зачем они это делают.

За неделю до прилета самолета полярники перестали разговаривать друг с другом. Потом вездеходами приехала смена полярников. Все друг друга хорошо знали, стали обниматься и целоваться, хорошо выпили, потом еще и еще, потом «на посошок» — весь остаток спирта с остающимися зимовать товарищами допили, и полетели на станцию Мирный, где прожили несколько дней, прочитали почту, пришедшую на их имена за год зимовки, и полетели дальше, домой, в Петербург…

После Кейптауна лететь стало совсем легко, а когда полетели над Европой, поняли — дома.

— Ну что, Леша, поедешь с нами на следующую зимовку? — спросил Борис Борисович у дока.

— Извините, Борисыч, но я как-то этой романтикой, этим экстримом сыт по горло. Я, наверное, не из того теста сделан и лучше поживу в городе, потолкаюсь среди людей, в лес схожу, просто так или за грибами, на рыбалку съезжу, тоже просто так, а может, поймаю маленького окушка, отпущу его обратно в воду и буду безмерно этому счастлив. Я понял одно — жизнь так прекрасна, что это белое безмолвие не для меня. Одного разика вполне достаточно, чтобы это понять. Да и зубной врач я, даже не стоматолог. Мне письмо пришло — приглашают работать в лучшую клинику Владимира. Так что я остаюсь жить на материке.

— Жаль. Придется нам искать нового доктора. Наш-то, который заболел, тоже сказал, что больше не поедет. Я с ним разговаривал. Эх, Леня Рогозов, как же тебя не хватает.

— Знаешь, Борисыч, я тоже больше не поеду. Меня приглашают возглавить большую химическую лабораторию в Архангельске. Тоже север, но все-таки уже не крайний. Лес вокруг, река огромная. Так что переезжаю я из Амдермы в Архангельск. А точнее, уже переехал. Жена уже и вещи перевезла в новую квартиру. Ждут меня там. Так что, извините друзья, но я бросаю якорь, — сказал океанолог Константин.

— А меня приглашают американцы, — сказал Александр, — возглавить совершенно новое направление в освоении севера — метеонаблюдения с помощью автоматических станций. Перспектива — безграничная. Представляете: людей не надо, все параметры погоды автоматически передаются через космическую связь в центр, да еще и с видеокартинкой. Зарплата — нам и не снилось. Жена радуется! Даже дачу купила — цветы разводить.

— Что, и на Востоке такую поставят? — грустно спросил Борис Борисович.

— Думаю, со временем, это возможно, — ответил Александр.

— А мне пришло приглашение из института в Москве, где я кандидатскую защищал. Ждут для работы над докторской диссертацией. Тема, которой на Востоке занимался. Жена уже в Москву детей перевезла, к теще с тестем. У них там не квартира — хоромы,  тесть-то мой из больших начальников. Так что, я тоже цепляюсь за материк, — сказал Евгений.

— Да и я всё, больше не поеду, — сказал Иван. — Меня приглашают заняться совсем необычным для меня делом: подводными съемками в команде Кусто. Грех от такого предложения отказываться. Кстати, Борисыч, когда отчет будешь писать, укажи, чтобы срочно дизель поменяли. Еще одну поломку он не выдержит. Я на Мирном сказал, да от меня отмахнулись, как от назойливой мухи.

— Я-то укажу, да боюсь, как всегда, денег не найдут, а найдут только наши русское авось… Так что же — я один остался? — спросил Борис Борисович.

— Ты, нас извини, Борисыч, но док прав, — сказал Евгений, — всему свое время, нельзя же всю жизнь прожить в белом безмолвии, хотя и среди друзей. Надо и среди врагов пожить.

— Я должен был вам еще раньше сказать — я ведь тоже завязываю, — вздохнул Борис Борисович. — После операции, там, на Востоке и решил: хватит, за семьдесят уже давно. Правда, как я буду жить среди тысяч людей, я не знаю? Я всю жизнь прожил на полярных станциях, с небольшими перерывами в Ленинграде, которые мне всегда казались каторгой. Приедешь, попьешь со всеми, кто ждал и не ждал, кого знал и не знал, отчеты составишь и к следующей зимовке готовишься. Вот такая у меня жизнь оказалась. Я даже на Черное море всего один раз съездил, — меня раздражает сутолока и жара. Умираю я в городе. Наверное, тоже буду на даче цветы разводить, — Борис Борисович помолчал и тихо добавил: — Календарь Майя. Для кого-то начало, для кого-то конец…

— А у меня спиртик есть! — весело сказал док Алексей. — Сохранил немножко.

— А я водички, той, живой! — сказал Костя, доставая пластиковую бутылку.

Полярники, сдвинувшись в тесный кружок, чтобы другим, уже спящим под монотонный гул двигателей товарищам, не было видно, разлили спирт и воду по стаканчикам.

— Давайте, за Восток, за Антарктиду, за дом родной! — сказал Борис Борисович и у полярников выступили слезы на глазах.

Шесть бородатых мужчин тихо стукнулись мягкими, гнущимися в натруженных руках прозрачными пластиковыми стаканчиками. У всех на груди блестели самые знаменитые боевые ордена несуществующей страны.

— А тебя, Алеша, мы женим! — строго сказал Борис Борисович. — Найдем хорошую девушку в Амдерме и женим! Жена у Кости нам поможет найти. Свадьбу сыграем. Напьемся!.. Пятерых детей заведешь, а мы им крестными отцами станем. Так друзья?

И все радостно согласились.

Под крылом самолета проплывала огромная великая страна Россия…                               

 

***

 

Борис Борисович больше зимовать не поехал. Через полгода, у себя на даче, он сидел на скамеечке, глядел, как распускаются под теплым солнцем цветы и тихо умер. Умер от тоски по огромному, холодному, безмолвному, белому континенту — Антарктиде…

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/