Олег Носков
Царство Носферату
Архетипические корни образа Дракулы
Пролог
«Был в Мунтьянской земле воевода, христианин греческой веры, имя его по-валашски Дракула, а по нашему - Дьявол. Так жесток и мудр был, что каково имя, такова была и жизнь его». Этими словами начинается русское повествование о легендарном Дракуле-воеводе - румынском князе Владе Цепеше. Ничем особо не прославившийся в истории, он, однако, стал прототипом одного из самых, пожалуй, жутких персонажей художественной литературы - таинственного вампира Дракулы. В XX веке, с подачи писателя Брэма Стокера, знаменитый «сажатель на кол» предстал в облике могущественного и страшного графа-кровопийцы, явившегося в просвещенную Западную Европу из глухой восточно-европейской провинции. Жестокий воевода как будто таинственно воскрес после гибели и ворвался в новую эпоху в еще более ужасающем виде.
Такое новое воплощение Дракулы по-своему примечательно. Обращает на себя внимание популярность на Западе этого персонажа. О ней, во всяком случае, свидетельствуют многочисленные экранизации романа Стокера. Публика оказалась весьма восприимчивой к аристократичной нежити. Имя Дракулы, в конце концов, стало нарицательным. На фоне фольклорных упырей он выступал как их подлинный воевода. И в его образе было что-то поистине трагическое и волнующее, как будто сценаристы затронули какие-то скрытые глубины человеческой души.
Откуда мог взяться этот образ могущественного вампира-аристократа? По каким законам художественного жанра достаточно прозаичный деспот Влад Цепеш переродился в графа Дракулу? И только ли в нем, собственно, дело? Вряд ли крестьянские былички о нечистой силе придали Дракуле черты нежити. Уж слишком сложен, слишком серьезен этот персонаж. В сюжете романа довольно много мифологических мотивов. Дракула живет в мрачном замке, вокруг которого бегают разъяренные волки. Он крадет детей, чем вселяет страх на всю округу. Его окружают ужасные женщины-дьяволицы, с которыми он состоит в сомнительных связях. Кроме того, Дракула обладает колдовскими способностями, перевоплощается в различных существ и даже управляет погодой. И, наконец, он упорно стремиться украсть чужую невесту, чем и подготавливает почву для конфликта.
Как видим, в отличие от упыря из народных поверий, Дракула обладает слишком многочисленными атрибутами, чтобы видеть в нем банального вампира. Его вампиризм - лишь одна из черт, причем не самая главная. Почему-то именно это упускается из виду, когда заходит речь об идейной подоплеке стокеровского романа и его экранизаций. Вряд ли можно утверждать, что образ Дракулы-вампира восходит к прозаическим кровопийцам, озабоченным продлением физического существования. Скорее всего, истоки его образа берут начало в одном весьма древнем архетипе, скрытом от нас за всевозможными художественными наслоениями. О том, что это за архетип, как раз и пойдет наш разговор.
Страж Трансильвании
Вспомним сюжет романа Стокера. Молодой английский служащий Джонатан Харкер отправляется с заданием в Трансильванию к таинственному клиенту графу Дракуле. Отъезжая все дальше на восток, Харкер как будто попадает в другую эпоху, что вызывает у него заметное беспокойство. «Трансильвания - один из самых неисследованных уголков Европы» - замечает он. Именно здесь, в Трансильвании, где нет привычной для англичанина цивилизации, находится мрачный замок Дракулы, наводящий ужас на всю округу. Отправляясь туда, Харкер совершает отчаянный поступок, поскольку обитель ужасного графа является тем местом, откуда простые смертные просто так не возвращаются. Что же это за место и в чем его опасность?
Согласно народным поверьям, упыри обитают в некой промежуточной зоне - между физическим миром людей и загробным миром добрых предков, «родителей». Упырь живет как бы на грани миров. Он находится на том свете, но не порывает связей с физическим миром. Его мир тесно соприкасается с миром живых людей, отсюда и та опасность, которую он несет живущим. Столкновение с таким существом есть, по сути своей, столкновение со смертью.
Замок Дракулы как раз представляет собой такую потустороннюю область, непосредственно соприкасающуюся с этим миром. Подъезжающего к замку Харкера сопровождают волки. Согласно мифологическим воззрениям, волк является проводником в загробный мир, из чего следует, что Харкер попадает на тот свет, откуда он, все же, собирается вернуться обратно. В одноименном фильме Френсиса Форда Копполы потусторонность замка Дракулы раскрывается еще более отчетливо. На это намекают некоторые детали, непонятные непосвященным: крыса пробегает по потолку, звездное небо показывается внизу, капли из флакона устремляются вверх. В древности считалось, что потусторонний мир зеркально отражает мир физический, то есть в нем все происходит как бы наоборот, на что и указывают эти детали. Наконец, сам хозяин замка выглядит необычайно бледным, что считалось весьма характерным для обитателей того света.
Тот факт, что предшественник Харкера сошел с ума, только лишний раз свидетельствует о том, что тому пришлось побывать на том свете, поскольку сумасшествие является одним из признаков общения с потусторонним миром. Таким образом, Харкеру угрожает не сам Дракула, а уже то место, которое он был вынужден посетить. «Путешествие за смертью никогда не бывает долгим» - предупреждает его молодая цыганка. Харкер пересекает границу этого мира - чем и определяет свою дальнейшую судьбу. Его вынужденное заточение, по всей видимости, вызвано намерением графа посетить мир людей, отправиться в Англию вместо Харкера. Последний оказался платой за осуществление такого намерения, без чего просто невозможно оказаться среди живых. Чтобы выйти с того света в физическом облике, необходимо там оставить более менее «равноценную» замену. Такой заменой, надо полагать, и оказывается молодой английский гость.
Теперь посмотрим, каким образом Дракула переносится в этот мир. Он прибывает в Лондон на символическом «корабле мертвых». Именно так, согласно древним воззрениям, возвращаются с того света души великих предков или великих богов. Деталь весьма многозначительная. Далее, тело Дракулы находится в одном из ящиков с землей, взятой со двора замка. Какую функцию здесь выполняет земля?
По народным поверьям, упырь выходит в этот мир только с того места, где он обитает, например, из могилы. Он не может порвать связь с этим местом. То же самое и в случае с Дракулой: земля нужна ему для сохранения связи с собственным замком. Она для него - необходимая среда, без которой он не в состоянии общаться с физическим миром. Интересно отметить, что граф поселяется в старом аббатстве, то есть монастыре. Монастырь же всегда считался некой символической загробной обителью. Иначе говоря, место выбрано вполне удачное. Сюда и выгружаются ящики с землей, что в целом воспроизводит обстановку трансильванского замка.
Кроме того, земля есть своего род материнское лоно, дающая возможность воплощения в физическом мире. В фильме Копполы статный и помолодевший «принц Влад» среди бела дня разгуливает по улицам Лондона, напиваясь по ночам крови, а под утро пробуждаясь из родной земли, как бы рождаясь заново.
Возможно, эта особенность упырей когда-то хорошо осознавалась народом. Отсюда был запрет предавать земле так называемых заложных покойников, то есть кандидатов в упыри. Современные фольклористы довольно наивно трактуют этот обычай боязнью осквернить землю. Дело же, судя по всему, совершенно в другом, а именно в боязни дать упырю возможность прямого сообщения с физическим миром. Если такой покойник все же оказывался в могиле, то ему, в целях предосторожности, либо травмировали конечности, либо вбивали в тело осиновый кол1.
И все же роман Стокера строится не на народных поверьях об упырях. Как мы отметили, вампиризм Дракулы - только один из его атрибутов. И с ним все не так-то просто. Ведь и в воображении народа образ упыря сформировался на какой-то особой основе. Было бы наивно воспринимать его совершенно буквально. Попытаемся выяснить, что скрывается за этим образом.
Колдовские метаморфозы
Народ издавна тесно ассоциировал упырей с колдунами. Во всяком случае, по народным поверьям, упырем, как правило, становится умерший колдун. Происходит это потому, что колдуны при жизни вступают в связь с нечистой силой - со всеми вытекающими отсюда последствиями, когда их (колдунов) после смерти уже не принимает ни Бог, ни земля.
Ясно, что такое негативное представление о колдунах возникло под влиянием христианства. По большому счету, колдуны - уцелевшие остатки предшествующей религиозной традиции, возможно - потомки некогда могущественных жрецов, великих магов и чародеев, общавшихся с потусторонним миром, делавших предсказания и управлявших погодой. И лишь после утраты своего влияния - вследствие победного утверждения другого культа - они перешли на положение изгоев или одиноких мрачных аутсайдеров. Такое «обмельчание» представителей старой традиции весьма характерно для всех культур. То же касается и зловещих черт. Представители прежнего культа в народном сознании не могут выглядеть иначе, нежели в облике злодеев.
С другой стороны, - что также весьма характерно - вырождение любой сакральной традиции приводит к появлению весьма сомнительных и зловредных форм, на что в свое время указывал французский философ-традиционалист Рене Генон. Из этого следует, что могущественные жрецы и прорицатели со временем сами становятся выразителями довольно негативных тенденций. И после утверждения нового культа они уходят на периферию, в «оппозицию», зарекомендовав себя не самым лучшим образом. Иначе говоря, на искажение облика выразителей первоначальной религиозной традиции влияют как чисто субъективные, так и объективные факторы. Здесь мы не намерены выяснять соотношение того и другого. Важно только учесть, что страшные колдуны из народных преданий изначально не были такими, как их рисует фольклор. Однако наличие страха перед ними является не столько результатом идеологической обработки народного сознания, сколько сакральными характеристиками самих колдунов, а точнее - их реальных предшественников.
Связь колдуна с нечистой силой, с чертями в воображении народа приняла весьма карикатурные, откровенно гротескные черты. Это явилось результатом утраты подлинного, изначального понимания сути данной связи. Сама нечистая сила рисуется так же примитивно и карикатурно, что, конечно же, не обошлось без идеологического вмешательства христианства. Естественно, что в дохристианскую эпоху было иное понимание таких вещей, что можно проследить на примере нехристианских, прежде всего архаических, культур.
Так, посвящение шамана тесно связано с общением с духами. В принципе, любая инициация, а тем более инициация жрецов и колдунов, непременно включала в себя общение с потусторонними силами, которым фольклор христианских народов впоследствии придал отвратительные и карикатурные черты. Духи, инициирующие шаманов, в народном сознании вполне могли превратиться в зловредную нечисть, терзающую самого колдуна. Духи действительно изрядно истязают каждого будущего шамана, без чего совершенно невозможно рождение новой личности. В рамках же сакральной традиции такое действие потусторонних сил воспринимается исключительно как благо. В традиционном обществе любое значительное повышение статуса непременно связано с прохождением подобных страданий. Как писал по этому поводу Мирча Элиаде: «... для каждого традиционного общества страдание имеет ритуальное значение, так как считается, что пытка осуществляется сверхчеловеческими существами и ее целью является перерождение жертвы. Сама по себе пытка - это выражение инициирующей смерти». И далее он отмечает следующее: «Идентификация сил зла с христианскими дьяволами лишила их всех положительных функций в организации спасения. Но до христианства демоны, кроме всего прочего, были еще и мастерами инициации. Они хватали неофитов, мучили их, подвергали большому числу испытаний и, в конце концов, убивали, чтобы они могли родиться снова, возрожденные как телом, так и душой»2.
Инициация колдуна или шамана предполагает выработку у них тех же природных качеств, что и у демонических инициаторов. Согласно древним представлениям, демоны обладают тайными знаниями, способны предсказывать будущее и влиять на погоду. Эти способности они передают и своим неофитам. Поэтому колдун вполне может ассоциироваться с самим демоном. Он в определенной мере обладает теми же способностями, являясь, своего рода, демоном во плоти. Колдун, порвавший связь с профаническим миром, подобно демону выходит за рамки привычных мирских норм, относясь уже к миру сакрального, потустороннего. И в этом качестве он сам может выступать в роли мастера инициации, посвящая новичков в тайны своего ремесла. Именно с этими обстоятельствами, судя по всему, вызвана ассоциация колдуна с упырем.
Фольклорный образ упыря, в данном случае, также необходимо понимать символически. Упырь не просто кровопивец. Это уже весьма позднее литературное допущение. Для народа упырь - это прежде всего мучитель, пришедший с того света. Пожалуй, здесь содержится намек на инициатическую функцию колдуна или демона. Образы же последних, как было сказано, могут вполне совпадать ввиду природной, качественной идентичности того и другого. Возможно, на этой основе возникло представление о «заразном» укусе вампира, после которого укушенный якобы сам становится вампиром. По сути дела пресловутый вампиризм является здесь намеком на демоническую инициацию. Сходство упыря с демоническим мастером инициации подтверждается и другим обстоятельством, а именно способностью упыря, по народным поверьям, оказывать влияние на погоду, в частности, вызывать дождь. Как мы знаем, в свое время это было прерогативой демонов и колдунов.
Теперь вернемся к образу графа Дракулы. Черты колдуна проступают в нем весьма отчетливо. Дракула также способен влиять на погоду, а кроме того, он способен менять свой облик, перевоплощаться в других существ. Последнее обстоятельство не менее характерно. Способность перевоплощаться в животных, а главное - понимать их язык, - еще одна важная черта колдуна. Дракула, как известно, наслаждается воем волков и имеет с ними таинственную связь, будто бы ему доступен их язык. В общем, демонически-колдовская сущность Дракулы не вызывает сомнений. И, пожалуй, именно с ней стоит связать его вампирические наклонности. Укусом он превращает своих жертв в себе подобных. Причем последние приобретают после этого особые качества, не присущие простым смертным. Мучительство Дракулой Люси - легкомысленной подруги Вильгельмины - представлено как самая настоящая инициация. Интересен такой момент: в ходе своих страданий Люси обнаруживает обретение странных способностей. По ее признанию, она слышит, о чем шепчется прислуга в другом крыле дома, а мыши «топчутся по чердаку, как слоны».
Дракула, по сути дела, создает таким образом своих адептов. В соответствии с логикой колдовского посвящения, это есть высочайшее благо, и только профаническое сознание воспринимает подобную участь как страшнейшее наваждение, солидаризуясь, в целом, с позицией христианства. Дракула не просто банальный злодей-кровопийца. Он еще - даритель бессмертия. И место, которое он занимает в мире упырей, говорит о его привилегированном положении. Он самый главный, он - верховный мастер инициации. На этот статус намекает и образ белого волка, как будто совершенно непонятно для чего взявшийся. Согласно народным поверьям, белый волк - царь над волками. Белый цвет выделял его как высшее существо, наделенное сверхъестественными силами. Часто он был символом главного колдуна, царя леса и всех зверей.
Если учесть, что колдуны - выродившиеся потомки древних жрецов и магов, то тогда образ Дракулы, несомненно, восходит к образу верховного жреца или мага. Но это еще не все. Как известно, исторический Дракула - Влад Цепеш - был воеводой. Воинский аспект сохранился и в графе Дракуле, считавшего себя потомком Атиллы. Таким образом, речь идет о жреце и воеводе с царскими полномочиями в одном лице. Колдун-правитель или царь-первосвященник - возможно, именно таков реальный прототип образа Дракулы. Если в таком ключе трактовать жестокие наклонности Влада Цепеша, его склонность к мучительству, то перед нами вырисовывается гротескная фигура древнего мастера инициаций. В современную эпоху эти жестокие мучительства условно выразились в зловещем образе вампирической агрессии. Но по существу ничего не меняется. Забытый в новое время образ царя-первосвященника явился профаническому сознанию в виде ужасного деспота или аристократичного вампира. Хотя в древности, да и в нынешних архаических обществах, подобный тип могущественного правителя, обладающего магической властью, был довольно распространенным и даже типичным явлением.
Колдуны на троне
Колдун-правитель - типичная фигура для многих так называемых архаических обществ. Согласно данным, приведенным в трудах Дж. Фрезера, подобный тип власти широко распространен у народов тропической Африки. Царствующая особа воспринималась как существо сверхъестественное, от воли и магической энергии которого зависел не только социальный, но и природный порядок. В частности, на него возлагалась ответственность за погодные условия, за рост урожая, за плодовитость женщин и скота. В силу указанных причин божественный правитель был связан по рукам и ногам многочисленными табу. Они касались как его собственного жизненного распорядка, так и его отношений с простыми смертными. Последним надлежало проявлять всяческую осторожность в общении со своим владыкой. Магическая энергия, которой он обладал, могла оказаться смертельной для простого человека. Как пишет Фрезер, негры нуба из Восточной Африки верят, что их поразит смерть, если они войдут в дом царя-жреца3. Взгляд этот довольно широко распространен. Поэтому божественные правители живут изолированно от простого народа и, как правило, не показываются ему открыто.
Подобный тип власти был присущ и древним цивилизациям. Так, египетским фараонам поклонялись как живым богам, и их каждодневная жизнь была так же детально регламентирована. Всевозможными ограничениями было обставлена жизнь и японского микадо. То же можно сказать и о верховных правителях доколумбовой Америки и древней Месопотамии. Фрезер приводит еще одну интересную деталь: божественный правитель не должен касаться земли и находиться в освещении солнца. Обычно такие правители общались с народом через специального посредника, так называемого светского вождя. В ряде случаев власть божественного правителя становилась чисто символической, а все реальные политические полномочия переходили светскому вождю. В конце концов, у некоторых народов священный царь тихо жил в изолированном пространстве, совершенно не вмешиваясь в текущие дела. Однако это не снимало с него ответственности за происходящие жизненные процессы.
Фрезер особое внимание уделяет практике ритуального убийства божественных царей, также широко распространенной. В соответствии с логикой архаического мышления, правителей необходимо периодически «обновлять», дабы избежать тем самым упадка и хаоса. Ведь порядок и процветание, по древним представлениям, напрямую зависит от жизненных сил верховного владыки. Ритуальное убийство божественного царя рассматривалось как его обновление, ибо он как бы заново воскресал в лице своего преемника. Вместе с ним заново обновлялся и мир. Правда, как полагает Фрезер, впоследствии божественные правители вместо себя стали отправлять на тот свет «заместителей». Вначале это были их собственные сыновья, потом и им нашли замену из числа простых смертных, добровольно или же по принуждению идущих на смерть. Считалась, что такая жертва восстанавливает жизненную силу правителя.
Таким образом, божественный правитель, отказавшийся от самопожертвования и прибегнувший к жертве-заместителю, воплощает в своем облике некие вампирические черты - в буквальном понимании этого слова, - поскольку продлевает свою жизнь за счет пролития чужой крови. По преданию, шведскому королю Ауну бог Один наказал каждые девять лет приносить в жертву одного из своих сыновей, дабы продлить срок правления. По мнению Фрезера: «Мы можем с большей долей вероятности предположить, что семь юношей и девушек, которых афиняне каждые восемь лет обязаны были отправлять в дань Миносу, имели отношение к обновлению силы царя на последующие восемь лет»4. Вслед за Фрезером и мы, в свою очередь, можем предположить, что мифологический сюжет из гесиодовской «Теогонии» о Кроносе, пожирающем своих детей, тоже как-то намекает на подобный обряд. Аналогичным по смыслу является жертвоприношение детей Молоху, практиковавшееся финикийцами.
Еще одна интересная деталь, упомянутая Фрезером: ряд запретов, распространявшихся на божественных правителей, во многом совпадал с теми, что распространялись на убийц и всех тех, кто приходил в соприкосновение с покойником. Такая удивительная параллель между священными особами и теми людьми, что по разным причинам считались «нечистыми», убеждает нас в том, насколько зыбкой является грань, разделяющая священное и враждебное. Поэтому вряд ли можно удивляться тому, что образ божественного правителя, священного царя-жреца со временем трансформировался в образ жуткого кровопийцы вроде графа Дракулы.
Подлинно вампирические черты Дракулы заключаются в его пристрастии к крови младенцев. Именно это преступление ставят ему в вину жители Трансильвании. Тем же самым занимаются укушенные адепты Дракулы. Они, в отличие от несчастных детей, включаются в другую категорию. Похищение и убийство детей, чем занимается Дракула и его невольные последователи, есть, судя по всему, отголосок древних детских жертвоприношений, о коих было сказано выше. Негативное восприятие данного явления есть, безусловно, закономерная реакция современного сознания на архаический религиозный ритуал. Однако это еще раз подтверждает, насколько глубоки истоки образа Дракулы. И в то же время можно предположить, что и древняя практика ритуальных жертвоприношений во имя божественного правителя является результатом искажения и вырождения еще более древней религиозной традиции.
Обитель Царя Мира
По мнению уже упоминавшегося философа-традиционалиста Рене Генона объединение в одном лице жреческой и царской власти есть воплощение некоего высшего принципа правления, связанного с изначальной духовной традицией. Реальные земные правители, совмещавшие обе функции, лишь конкретно сообразовывались с архетипом божественного правителя, получившего в тех или иных древних культурах различные наименования. В частности, в индуизме он именуется как Ману, у египтян - Менес, у кельтов - Менва и Минос - у греков. Все они, считает Генон, - обозначения одного и того же архетипа. Речь идет о Царе Мира, под которым метафизики разумеют не какое-либо конкретное лицо, а скорее всего космический Разум и некий духовный центр, средоточие изначальной Традиции5.
Таким образом, исторические цари-первосвященники и колдуны-правители на свой манер воплощали древнейшую форму правления и политической организации. Все перегибы и чудовищные злоупотребления от такой власти, если следовать логике Генона, являются уже результатом духовной дегенерации, отступлением от высшего принципа. Насколько это соответствует реальному положению вещей - вопрос отдельный. Вера в мудрого и справедливого божественного правителя всегда резко диссонировала с суровой действительностью, где на троне воцарялись беспощадные кровожадные деспоты, не всегда утолявшие чаяния своего народа. Хотя после смерти они нередко идеализировались и фактически отождествлялись с тем самым архетипом, о котором рассуждает Генон.
Особую важность для нас представляет мифическая обитель Царя Мира - некий высший сакральный центр, являющийся хранителем упомянутой изначальной Традиции. Генон связывает это место с легендарной Агартхой. При этом он ссылается на работы Сент-Ива и Оссендовского, которые весьма натуралистично представили эту священную обитель божественного правителя. Агартха находится якобы в обширной подземной полости, простирающейся под всеми материками и даже океанами. Впрочем, сам Генон также вполне допускает, что подобный духовный центр может быть представлен вполне натурально в земном мире в форме организации, хранящей сокровищницу священных знаний. Естественно, что такая организация будет тайной, закрытой от непосвященных. Стало быть, и ее место обитания будет носить столь же закрытый, изолированный характер.
Логически развивая этот тезис, мы можем допустить и натуральное воплощение Царя мира, фигурирующего в подобном тайном месте. Но если попытаемся точно так же «натурализовать» реальную власть, исходящую из подобного священного центра, то получим все ту же знакомую нам деспотию в лице царя-первосвященника или правящего колдуна. И есть все основания предполагать, что подобные деспотии были именно натурализацией, зримым воплощением неких трансцендентных начал.
Так, резиденции древних монархов, коих почитали как живых богов, были, надо полагать, неким подобием упомянутого священного центра. Это своего рода сакральное пространство, выходящее за границы профанной реальности. Отсюда его закрытость для простых смертных. По сути дела, данная территория есть аналог потустороннего мира. И всякий, попадающий сюда, как бы символически попадает на тот свет. Стало быть, и живущий здесь правитель, и все его окружение пребывают, в каком-то смысле, в ином измерении, на том свете. И правят народом опять-таки будто с того света.
Известно, что в цивилизациях Древнего Востока монархи - во всяком случае, в самые ранние периоды, не старались демонстрировать себя простому народу. Египетских фараонов, например, простой народ практически никогда не видел в глаза. Существовавший во многих местах запрет для монархов появляться при дневном свете, был, судя по всему, тесно связан с их ролью символических представителей загробного мира. Распространенное во всех деспотиях ритуальное и обязательное преклонение перед монархом - вплоть до падения ниц, изначально, скорее всего, было связано с запретом видеть это божественное существо. Судя по данным этнографии, существовало поверье, что лицезрение божественного правителя таило в себе серьезную метафизическую опасность для простого смертного. Отсюда необходимо было отвести глаза, ведь человек сталкивался с тем, что находилось за порогом физической реальности, на том свете. И лишь потом этот жест стали трактовать только как выражение покорности перед царской властью.
Из сказанного следует, что образ божественного монарха, царя-первосвященника изначально ассоциировался с потусторонним миром, с тем, что было надежно закрыто от глаз простого смертного. При определенном ракурсе такое местопребывание могло принимать в воображении самые мрачные очертания. Во всяком случае, для непосвященных были бы вполне уместны самые жуткие ассоциации. Ведь для них эта область была запретной и, главное, - смертельно опасной.
Подобные негативные, пугающие аспекты особенно усиливаются в эпохи «помрачения», когда происходит значительное отдаления от священных начал. В такие эпохи, согласно Генону, сакральный центр, будучи по природе «небесным», уподобляется подземелью или пещере. Именно так произошло в случае с упоминавшейся Агартхой. Если следовать Генону, в профанном мире все священное будет неизбежно ассоциироваться с подземельем, то есть с чем-то темным, мрачным. Он даже допускает мысль, что в Центральной Азии и в Америке существуют реальные подземные и пещерные инициатические центры, хранящие священную традицию6.
Другим аналогичным символом скрытого сакрального центра является образ таинственного острова, вроде острова Мертвых или острова Блаженных. В мифологии индоевропейских народов этот образ распространен довольно широко и представлен в самых разных вариантах. Так, прародиной арийской расы считался загадочный Белый, или Сияющий Остров. Он же является Землей Солнца или островом Аполлона. В цикле легенд о Короле Артуре ему соответствует остров Аваллон, куда после смерти был перенесен Король Артур (еще одна ипостась Царя Мира).
По словам Юлиуса Эволы, таинственное подземелье и таинственный остров есть лишь два взаимозаменяемых обозначения сакрального центра. «Подземелье» есть намек на скрытость и недоступность. Ту же смысловую нагрузку несет в себе образ вод, омывающих священный остров. Иногда вместо воды появляется образ вращающегося огненного колеса. В любом случае все это указывает на недоступность высшего центра для непосвященных7.
Теперь посмотрим, какое отношение имеет Царь Мира и его таинственная обитель к такому персонажу, как вампир Дракула. Заранее учтем, что мы используем подобное сравнение применительно к эпохе «помрачения».
Прежде всего, для нас важно, что Царь Мира - этот тот, кто «умер» для профанной реальности, но в то же время остается жить в недоступном месте, обладая своего рода метафизическим бессмертием. Такой образ вполне мог со временем породит вульгарные народные представления о нежити, о существах, умерших, но в то же время живущих, каковыми и являются фольклорные упыри и стокеровский граф Дракула. К тому же образ подземелья, где обитает скрывшийся Царь Мира, больше всего ассоциируется с могилой, куда народное воображение помещает упырей. Примерно такие же параллели можно провести и с таинственным островом.
Как было сказано выше, упырь обитает в некой промежуточной зоне - между миром умерших добрых предков и миром людей. Согласно мифологическим представлениям, оба мира разделены водной преградой (у славян - «забыть-река»). Следовательно, место, окруженное водой, то есть остров, вполне может символизировать такое «промежуточное пространство». Интересно, что, исходя из народных поверий, все герои индоевропейского эпоса, попадающие на священные острова, должны принадлежать к числу заложных покойников, куда обычно причисляют и тех, кто умер насильственной смертью. Заложные же покойники, к коим относятся и упыри, как раз и обитают в этом промежуточном пространстве. Круг, как видим, снова замкнулся.
Разумеется, такая мрачная интерпретация священных для аристократии и жречества символов характеризует, прежде всего, представителей земледельческого сословия, верящих в добрых «родителей» и надеющихся на перевоплощение, то есть новое рождение здесь, на земле. Для духовной элиты это, безусловно, признак профанного мировосприятия. Духовная элита жаждет полного, метафизического бессмертия, с которым она связывает таинственную священную обитель. Однако таинственная нежить, вроде Дракулы, и есть тот, кто обрел бессмертие.
Обратим в связи с этим внимание на две существенные детали, сближающие Дракулу с Царем Мира. Как известно, в замке Дракулы обитают таинственные женщины-вампирши. В свою очередь, и священные острова, как на том акцентирует внимание Юлиус Эвола, населены сверхъестественными женщинами, дарующими бессмертие отважным героям. Именно они уносят души героев в эти скрытые обители. Разумеется, облик сверхъестественных спасительниц мало похож на кровожадных демониц, однако далеко не случаен тот факт, что Дракула живет в окружении обольстительных красавиц, пусть даже в чем-то и жутких. Возможно, гаремы восточных деспотов изначально играли ту же символическую роль и лишь потом, вследствие закономерной духовной дегенерации, стали служить для банальных любовных утех. Вполне допустимо, что обольстительные вампирши из замка Дракулы есть лишь несколько искаженный эпический образ сверхъестественных обитательниц священных островов.
Другая деталь. В романе Стокера упоминаются трансильванские цыгане - «верные слуги» Дракулы, готовые исполнить любой его приказ. Цыган считают проклятым, «нечистым» племенем. Однако в рассуждениях Оссендовского упоминается, будто бы цыгане некогда жили в Агартхе, то есть в священной обители скрывшегося Царя Мира. Случайно ли такое совпадение? Скорее всего, нет.
Итак, образ Дракулы перекликается с образом Царя Мира. Но вместе с тем он получил репутация Дьявола. Является ли такая характеристика чистейшей метафорой или же за этим образом действительно скрывается архетип супостата, Князя мира сего?
Престол Дракона
«Дракула» в переводе означает «Дракон». Русский автор сказаний о Дракуле называет его просто «Дьявол». Ассоциация между Дьяволом и Драконом в христианской традиции выражена довольно отчетливо и представляется вполне естественной. Дьявол является змеем-искусителем, соблазнившим Еву. В Апокалипсисе он представлен в образе семиглавого красного дракона, вступившего в схватку с архангелом Михаилом: «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий все вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Откр., 12, 9).
В святоотеческом предании Дьявол изображается как один из верховных ангелов, возомнивший себя равным Богу и за гордость сверженный с небес. С тех пор Дьявол и последовавшие за ним ангелы (ставшие демонами) населяют область «тьмы поднебесной», безраздельно воздействуя на род людской. «Тьма поднебесная» в каком-то смысле является аналогом упоминавшейся «промежуточной зоны», поскольку находится между Небом и физическим миром (Землей). Она же часто связывается с тьмой кромешной или бездной.
В судьбе графа Дракулы усматривается схожий мотив отпадения от Бога. В фильме Копполы Дракула первоначально выступает защитником христианства, но затем, из-за смерти своей невесты, становится богоотступником. Совпадение, опять-таки, вряд ли может быть случайным, особенно учитывая совпадение имен. Имя «Дракула» есть откровенный намек на Дьявола, «великого дракона».
В романе Стокера упоминаются змеиные, драконьи черты Дракулы, когда тот, словно ящерица, карабкается вверх по стене. В древних культурах драконьи черты часто были обычным атрибутом верховных правителей, божественных царей-жрецов, которые часто изображались как Великие Змеи или драконы. Так, дракон был эмблемой китайских императоров. Одним из священных символов египетского фараона была змея. Народы доколумбовой Америки хранили древние предания о священном правителе - «пернатом змее» Кецалькоатле. В преданиях автохтонных народов Юго-Восточной Азии и Индонезии первые мифические цари произошли от змеиного семени. Змеиные черты имел и мифический царь Аттики Эрихтоний. Легендарный основатель династии Меровингов - Меровей - был зачат от морского змея. Волшебник Мерлин - один из важнейших персонажей легенд артуровского цикла - подобным же образом был зачат от огненного дракона.
Царское достоинство дракона, Великого Змея, столь же отчетливо подчеркивается и в европейском фольклоре. В русских волшебных сказках Змей часто обитает в царских палатах, где-то за огненной рекой или рекой-смородиной. Место обитания фольклорного Змея по своему характеру во многом совпадает с таинственным священным островом индоевропейского эпоса. В царстве Змея - такие же богатства, чудеса и великолепие. Сказочный Змей-Горыныч еще больше усиливает это сходство. Гора - центральный элемент священного острова. В то же время Змей-Горыныч, на что указывал в свое время В. Я. Пропп, как-то связан с морем8.
Другим известным персонажем русских сказок, аналогичным Змею, является Кощей Бессмертный. Подобно дракону, он нагоняет страх на людей, обладает колдовскими способностями, свободно преодолевает любое пространство и, как и змей, похищает невест.
Кощей Бессмертный, пожалуй, лучше всего согласуется с обликом обожествленного деспотического правителя. И с достаточно большой долей вероятности мы можем увидеть в нем искаженный профанным сознанием образ Царя Мира. Он же вполне подходить и на роль властвующей нежити, вроде графа Дракулы. Бессмертие последнего и бессмертие Кощея по смыслу здесь вполне идентичны. Но есть и другое, не менее существенное сходство.
Как было сказано, фольклорный Змей и Кощей бессмертный зарекомендовали себя как похитители невест. В сказках Змей постоянно требует себе невесту в виде дани. Все это является несомненным отголоском древней практики ритуальных жертвоприношений, когда молоденьких девушек таким вот образом «выдавали замуж» за змееподобных божеств. Самое интересное, что в романе Стокера вся коллизия завязана вокруг попытки Дракулы «умыкнуть» невесту Джонатана Харкера - Вильгельмину. Коппола в своем фильме придал этому столкновению наибольшую остроту, возвысив и романтизировав любовные переживания Дракулы. Его чувства к Вильгельмине преподносятся как «истинная любовь», имеющая метафизическое измерение. Поразительно, но то же самое разыгрывается и в древних мистериях, центральным символом которых как раз и является упоминавшийся выше священный остров. В этой связи особое внимание уделяется мистической Даме, или Даме Сердца, дарующей герою бессмертие и райское блаженство.
Именно в таком качестве, надо полагать, выступает Вильгельмина. Соединение с ней символизирует восстановление райской полноты бытия, что означало бы абсолютное блаженство и абсолютное бессмертие. В этом случае зловещие черты Дракулы должны исчезнуть - как в известной и аналогичной по смыслу сказке, где чудовище превращается в прекрасного принца от поцелуя красавицы. В этом, собственно, и заключается смысл «истинной любви», о которой говорит Дракула. Поле этого он перестает быть нежитью, находящейся между двумя мирами - и возвращается к своему изначальному архетипу, заново обретает, так сказать, Небо, райскую обитель. Однако это - лишь идеал, возвышенная мечта, метафизическая цель. В реальности зловещие черты царствующих нежитей, как бы символически воплощавших архетип Дракулы - Царя Мира, проявлялись в страшных кровавых эксцессах. Наглядным примером тому являлось правление исторических деспотов. Один из таких примеров, наиболее нам близкий - великий русский самодержец Иван Грозный.
«Носферату» в России
Примечательно, что «Сказание о Дракуле» появилось незадолго до воцарения Ивана Грозного и в этом смысле является пророческим. В облике знаменитого русского самодержца действительно есть что-то от легендарного злодея Влада Цепеша. Автор «Сказания» (предположительно, им был Федор Курицын) как будто предвосхитил появление на Руси одного из самых кровавых деспотов.
Было ли деспотизм Ивана Грозного совершенно случайным наваждением или своеобразным возвращением к седой архаике дохристианских эпох с их обожествленными монархами? Если мы примем второе, то нам придется признать, что самодержавные претензии Ивана Грозного следовали в русле вполне конкретной духовной традиции, имеющей весьма отдаленное отношение к христианской ортодоксии. Рассмотрим все по порядку.
Согласно общепринятой версии, начало которой положил еще Карамзин, кровожадные наклонности Ивана Грозного стали проявляться после смерти горячо любимой им царицы Анастасии, в 1560 году. Этот эпизод поразительно напоминает копполовскую постановку Дракулы, где последний становится вампиром также из-за гибели своей любимой. По признанию историков, смерть Анастасии вызвала у Ивана Грозного помрачение рассудка, после чего он учредил опричнину. Опричнина - наиболее темное и загадочное явление той эпохи. Известно, что опричники носили черную одежду, за что получили название «кромешников». Их постоянным поселением была Александровская слобода, где они находились под управлением своего «игумна» царя Ивана Грозного.
То, что террористическое «братство» опричников копировало своим распорядком закрытый духовный орден, хорошо известно. Однако приходится сожалеть, что историки часто склонны усматривать в этом лишь проявление чудачеств обезумевшего царя. Тем не менее, странное «безумство» Ивана Грозного с поразительной точностью воспроизвело древнюю форму власти с ее символическим сакральным центром, возглавляемым царем-первосвященником. Александровская слобода по-своему выполняла эту функцию. «Кромешники» Ивана Грозного - это своего рода потустороннее воинство, представители мира иного. Известно, что каждый опричник должен был, подобно иноку, отречься от всех родовых и семейных связей, от своих родных и близких. Эмблема опричной дружины - собачья голова и метла - может быть истолкована и в сугубо сакральном, мистическом ключе. Так, собака в мифологии символизирует проводника в потусторонний мир, метла же может намекать на магическую функцию. Наконец, само «игуменство» Ивана Грозного по сути своей выражало претензию на жреческие полномочия. Здесь невольно напрашивается параллель с доминиканским орденом, имевшим полувоенную организацию и члены которого называли себя «псами господними», принимая самое активное участие в инквизиционных процессах.
Конечно, претензии русского самодержца на духовные функции не оригинальны. Можно сослаться на средневековых германских императоров или византийских императоров-иконоборцев, также претендовавших на священнический статус. Тем не менее, большие амбиции Ивана Грозного подкреплялись не только наглядными историческими примерами, но и какими-то смутными отзвуками глубокой русской старины. По всей видимости, Древняя Русь когда-то была знакома с властью священных царей-драконов. Об этом, во всяком случае, свидетельствуют данные русского фольклора.
Мотив змееборства довольно широко распространен в русских волшебных сказках. Помимо прочего, в северной части России долгое время сохранялись религиозные культы, связанные с почитанием Змея. Как пишет академик Б.А. Рыбаков: «Отголоски архаического культа ящера сохранились в Новгороде, где святилищу Перуна, созданному Добрыней в 983 году, предшествовало святилище какого-то «коркодила»9. По его мнению: «Ящер - древний, устойчивый и вместе с тем еще неразгаданный полностью владыка подземно-подводного мира»10. Упоминаемый Рыбаковым подземно-подводный мир есть, как мы понимаем, условное обозначение сакрального центра, священной потусторонней обители загадочного Царя Мира, соотносимого с архаическим царем-драконом или христианским дьяволом.
Интересно в связи с этим упомянуть еще один факт. В «Повести временных лет» (под 1071 годом) приведен эпизод беседы боярина-христианина Яна Вышатича с белозерскими волхвами. На вопрос о местонахождении Бога волхвы отвечают, что их бог находится «в бездне». Бездна - одно из обозначений «подземно-подводного» мира. Это, насколько мы помним, традиционное место пребывания удалившегося от людей Царя Мира, ряда главных божеств Востока (например, египетского Осириса и шумерского Энки) и, конечно же, библейского Сатаны. Можно здесь же вспомнить и «тьму кромешную», с которой связывали опричников Ивана Грозного.
Вообще же тема утраченной, потерянной для людей священной земли, ставшей со временем скрытой, недоступной, «подземной», - не только всплывает в многочисленных преданиях русского народа, но и отражает основной характер мироощущения русского человека. Неприятие раскольниками «грешного мира» побуждало их верить в таинственный Китеж-град, некогда опустившийся на дно озера Светлояр. Этот же мотив лежит в основе поиска загадочной страны Беловодье. Все это перекликается с традиционалистскими идеями об удалении сакрального центра в подземный мир с наступлением эпохи «помрачения». Распространенная на Руси вера в светлое царство пресвитера Иоанна имеет, судя по всему, тот же корень, что и вера в скрытого Царя Мира. Но отсюда же - соблазн возродить утраченную святыню, победить окружающий «мрак», материализовать таинственный духовный центр и организовать жизнь на высших, священных началах. Иначе говоря - воссоздать на земле полное подобие рая. Часто такую установку напрямую связывают с пресловутой «Русской идеей», поскольку она якобы определяет суть духовных устремлений русского человека.
Царствование Ивана Грозного, пожалуй, - одно из наиболее зримых воплощений этой мечты. И есть что-то символическое в самом сходстве обозначений - «игумен Иоанн» и «пресвитер Иоанн». Легенда как будто превратилась в реальность, правда не столь очаровательную. Однако стремление к земному раю перешло к следующим поколениям. Заветные мечты русских социалистов и религиозных философов выросли на той же духовной почве. Учение о «свободной Теократии» Владимира Соловьева - самый впечатляющий пример философской рационализации этого древнего сюжета. По сути дела, если отвлечься от обильных морализаторских сентенций, Соловьев открыто апеллирует к магической форме власти. Его «свободная Теократия» есть не что иное, как власть царя-первосвященника, распространенная на весь мир, на всю Вселенную. Иначе говоря, Соловьев - неявно или же совершенно осмысленно - пытался реанимировать образ Царя Мира, царя-дракона, Великого Змея, проще говоря - Сатаны, Князя мира сего. К концу своей жизни он сам, похоже, это понял, о чем свидетельствует его «Повесть об Антихристе».
Тем не менее, древнюю заветную мечту о земном рае на свой манер воплотили большевики. И здесь также есть некоторые примечательные моменты. Хрестоматийным примером давно уже стал тоталитарный режим, возглавляемый Сталиным. Это тоже своего рода теократия, и не без оснований Сталина сравнивают с Иваном Грозным. Подобно знаменитому самодержцу, Сталин тоже имел своих «кромешников» - в лице сотрудников всемогущего НКВД. Интересно, что их эмблемой того периода была змея, обвившаяся вокруг меча. Меч обычно символизирует военную, политическую власть. Змея же часто связывается с тайной мудростью и вполне может намекать на власть духовную, магическую. Таким образом, эмблема НКВД определенным образом указывает на совмещение духовных и военных функций. Так мы опять невольно возвращаемся к идее царя-первосвященника или колдуна-правителя. Интересна и эмблема другой, еще более закрытой организации - Главного разведывательного управления (ГРУ). Речь идет об изображении летучей мыши, простирающей свои крылья над земным шаром. Известно, что летучая мышь (нетопырь) была символом вампира Дракулы, намекая в данном случае на мир преисподней и самого Сатану. Учитывая отсутствие у большевиков склонности к богемному эстетизму, появление такой многозначительной символики не должно показаться случайным. Возможно, здесь действительно предполагался какой-то скрытый смысл, недоступный для непосвященных.
Итак, подводя итог выше сказанному, мы можем допустить, что упомянутая «Русская идея» своими корнями уходит намного глубже ортодоксального христианства. Это дает, как мы понимаем, богатую пищу для размышлений, поскольку в особом ракурсе высвечивает некоторые стороны русской истории и русской психологии. Возможно, это как-то по-новому раскроет нам природу кровавых эксцессов русского самодержавия и большевизма.
Эпилог
Популярность на либеральном Западе романа о Дракуле и его многочисленных киноверсий наводит на некоторые размышления. Почему столь архаический и зловещий персонаж вызывает столь неподдельный интерес со стороны современного секуляризованного сознания? Дракула к тому же имеет массу всевозможных аналогов, заполонивших популярную литературу и кинематограф. На страницах фантастических и приключенческих романов, комиксов и экранах кино очень часто всплывают характерные персонажи, за внешностью которых скрывается единый прототип. Сюда относятся многочисленные всемогущие злодеи и чудовища, с которыми вступают в схватку представители «прогрессивного» (читай - «гуманного») человечества. Наглядный тому пример - жуткий Фантомас, в начале ХХ столетия пугавший западную публику. Современный американский кинематограф продолжает вовсю развивать эту тему.
Американские фильмы о злодеях, с помощью высоких технологий пытающихся поработить человечество, настолько многочисленны, что их можно выделить в особую категорию. Высокие технологии, в данном случае, - это современная аллюзия на тайные знания или на магическое искусство. Такой злодей, по сути - чародей, или все тот же колдун-правитель или царь-первосвященник. Восстающие против злодеев герои олицетворяют борьбу светского начала с началом оккультным, магическим. В каком-то смысле это есть современная интерпретация сюжета о герое-змееборце.
Ту же коллизию передают на детском уровне Знаменитые «Звездные войны» Дж. Лукаса: Принцесса и ее отважные сторонники воюют с Черной Империей, имеющей явные черты теократии. В фантастическом фильме «Враг мой» земляне, представленные американцами, сражаются с жителями планеты Дракон. Название враждебной планеты весьма красноречивое, как и облик самих «драков» - гермафродиты с чертами рептилии. Примечательно, что их жизнь, как следует из фильма, основана на священной традиции. «Драк» напоминает современного искренне верующего мусульманина, регулярно читающего Коран. В то же время «драки» существенно превосходят землян в технологическом плане. Драконьи атрибуты этих противников рода людского лишний раз подтверждают, насколько устойчива ассоциация между колдовскими силами и змеиными чертами. Не случайно, что в другом фантастическом фильме - «Дне Независимости» - высокоразвитые захватчики-инопланетяне также напоминают драконов. Инопланетный технически оснащенный монстр из «Хищника» также несет в своем облике что-то драконье.
Мотив «высоких технологий» появляется и в связи с другими драконоподобными монстрами. Кошмарные ксеноморфные существа из «Чужих» становятся объектом пристального внимания ученых, поскольку с помощью этих чудищ якобы возможен большой технологический прорыв. Ученые, таким образом, уподобляются древним искателям священных знаний, которые им необходимо было добыть даже путем большого риска для собственной жизни. Высокие технологии фигурируют и в спилберговском «Парке Юрского периода». Здесь установлена не менее прочная связь между высокими технологиями и динозаврами. Динозавры - это своего рода тоже драконы. И хотя сами они не владеют никакими технологиями, их существование опять-таки тесно ассоциировано с неким высшим знанием.
Главное, что все указанные персонажи так или иначе угрожают человечеству или просто выступают в качестве очень серьезных противников. Под человечеством, естественно, подразумеваются нынешние американцы - главные выразители современного либерального мировоззрения. Вполне вероятно, что через популярное изображение борьбы между отважными героями и человеконенавистными монстрами западное общество пытается отразить реальное противостояние между либеральным лагерем и закоренелыми врагами либерализма - коммунистами и традиционалистами. Возьмем, к примеру, главных противников США. Это, конечно же, Советский Союз, прозванный «Империей зла». О том, какие ценности восторжествовали в большевистской России, мы уже говорили. Далее, это фашистская Германия и императорская Япония - государства, где апелляция к архаическим культам была совершенно откровенной. О противостоянии США с исламским миром и говорить не приходится. Сегодня Америка входит в полосу конкуренции с Китаем, где еще недавно символом государственной власти был дракон. Вполне вероятно, что для Запада, а в первую очередь, для США, «драконья коллизия» весьма актуальна.
Но, с другой стороны, если судить по тем же фильмам, воюющий с драконом или с иным аналогичным чудищем, сам усваивает часть его природы и кровно с ним связан. Уокер из «Звездных войн» оказывается сыном главного злодея Империи; «Драк» становится для главного героя чуть ли не кровным братом; сержант Рипли из «Чужих» в итоге (в четвертом фильме данного цикла) вообще становится «мамой» для этих чудовищ. За судорожным отрицанием Запада всего архаического и традиционного скрывается навязчивое стремление скрыть это начало в самом себе. Как еще в свое время утверждал Карл Густав Юнг, стремление подавить собственную Тень сопровождается проецированием ее на других. Склонность Запада рассматривать нелиберальные государства исключительно как воплощение вселенского зла, лишний раз подтверждает мнение Юнга. Если и далее следовать в психоаналитическом ключе, то все навязчивые опасения западных государств насчет реванша «злых сил» можно объяснить скрытым чувством вины, которое остро переживет западное общество из-за былых злодеяний. Отсюда, надо полагать, такой неподдельный интерес к злым и мрачным персонажам, в облике которых человек Запада угадывает свою же тщательно маскируемую натуру. И то, что таким персонажем стал вампир Дракула, наглядно подтверждает, какова скрытая сущность представителя современной западной цивилизации.
Однако вместе с тем мы можем увидеть во всем этом неподдельный и прямо-таки иррациональный интерес к архаике. И это тоже одно из противоречий современного западного человека, поскольку такой интерес сильно диссонирует с сознательными прогрессистскими установками. Возможно также, что интерес к нежити связан с интересом к потустороннему миру, к преисподней, и в таком качестве отражает скрытую тягу западного человека к смерти. Отсюда, пожалуй, возникает то состояние тревоги, которое открыто выражается современной западной философией, литературой и кинематографом.
Новосибирск. Апрель 2001.
Примечания
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/