Олег Носков

 

НАША ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

О русской водке без мифологии

 

«Неужели, в самом деле, положение наше таково, что в кабаке,

казённом или частном, должно видеть спасение

для экономического быта народа, то есть России,

и в водке, да в способах её потребления искать

исхода для улучшения современного состояния

дел народных и государственных?»

 

Д. И. Менделеев.

«Кстати, два слова об одном из источников резерва — о водке, нашей русской водке.

Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках.

Это — грубейшая ошибка, товарищи. Ежели у нас нет займов, ежели мы

бедны капиталами и если, кроме того, мы не можем пойти

в кабалу к западноевропейским капиталистам, не можем принять

тех кабальных условий, которые они нам предлагают и которые

мы отвергли, — то остается одно: искать источников в других областях.

Это все-таки лучше, чем закабаление. Тут надо выбирать между

кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно

строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются»

 

Из доклада И. В. Сталина на XIV съезд ВКП (б)

От автора

Замысел этого эссе у меня возник после внимательного изучения труда Вильяма Похлебкина «История водки». Поразившись не столько нелепостям сего произведения, сколько их популярности, я просто не выдержал и, прекрасно осознавая, какой социальный вред они несут, решил дать свой ответ. Правда, с ответом я сильно затягивал, ибо писал этот труд урывками, в свободное время, даже не рассчитывая дописать до конца. Первую главу я начал где-то в середине 2007-го. К концу 2010 закончил три главы. И тут, к моей неожиданности, натыкаюсь на книгу Бориса Родионова «Полугар. Водка, которую мы потеряли». Прочтя его, я понял, что меня опередили. Борис Родионов разделался с нелепыми похлебкинсткими мифами куда лучше меня. Точнее, он разобрался с ними как эмпирик – строго с фактами (хотя надо сказать, что у Похлебкина основные нелепости связаны с игнорированием логики и здравого смысла). Труд Бориса Родионова выглядел добротным и честным исследованием. Энтузиазм мой слегка пошел на убыль. В этой связи я написал Борису письмо и ознакомил его с тремя главами своего эссе. К моему воодушевлению, он порекомендовал мне работу не бросать и довести ее до конца. Что я и сделал.

Мой подход к теме, конечно же, не эмпирический. Скорее – чисто публицистический. Вы не увидите здесь подробного описания технологий, регламентов, правовых актов и прочих документально подтвержденных фактов. Я ставил перед собой другую задачу. Мне было важнее донести свою концепцию, показать свой взгляд на причины пьянства и на то, как с этим связана наша русская водка и те мифы, которые вокруг нее сложились. И по ходу написания этого труда, погружаясь в тему все глубже и глубже, я наконец-то четко выявил для себя суть проблемы, которую постарался изложить здесь как можно популярнее.

То, что представлено здесь – лишь две главы (четвертая и пятая), без вводной «лирики» и последующего перехода к современной ситуации (включая мои оценки так называемого трезвеннического движения). Только одна концепция в чистом виде. Должен заметить, что углубляясь в исследования, мне пришлось пересмотреть изначальное (довольно упрощенное) понимание сути проблемы. Поэтому первые три главы уже плохо сочетались с последующим изложением темы. При этом кое в чем я разошелся с Борисом Родионовым. Надеюсь, он отнесется к этому с пониманием.

 

 

Вкусы и регалии

 

Подлинная история нашего «национального напитка», именуемого «русской водкой», не представляет никакой загадки. История банальная и открытая, подробно описанная в замечательной книге Бориса Родионова «Полугар: водка, которую мы потеряли». Я особо обращаю на это внимание, ибо данный труд – в отличие от мутноватого произведения Похлебкина – является настоящим и честным исследованием, без всяких фантазий и высосанных из пальца гипотез. Лично мне добавить по этому вопросу нечего. Я даже полагаю, что Борис Родионов поставил на нем точку, расставив всё по полочкам. Так что кому интересно, тот может непосредственно обратиться к этому труду, который особенно хорош тем, что является источником очень полезной и интересной информации. Я только напомню основные факты.

Итак, как утверждает автор (и что точно согласуется с приводимыми фактами), наша прославленная сорокоградусная, незаслуженно получившая репутацию «genuine Russian vodka», является наследием «казенного вина», запущенного в производство после установления царским правительством в 1895 году государственной винной монополии. Никакого отношения к традиционным хмельным напиткам, в том числе и тем, что изготавливались на Руси методом дистилляции («хлебное вино», «полугар» и прочее), сей казенный продукт в технологическом плане не имел совершенно. Это уже было детище индустриальной эпохи, изготовляемое на государственных предприятиях с помощью аппаратов непрерывного действия. Такие аппараты, производившие спирт-ректификат, стали активно применяться во второй половине XIX столетия во всех промышленно развитых странах. И причиной был не повальный спрос европейцев на крепкую огненную жидкость, а потребности все той же промышленности, нуждавшейся в этиловом спирте. Иными словами, на новых аппаратах производили чистейший технический спирт, используя, правда, пока еще вполне «безобидное» натуральное сырье (с опилками работать в ту пору как следует не научились, хотя исследования в этом направлении уже велись). В общем, научно-технический прогресс позволял быстро и помногу получать ядреные «градусы» в химически чистом виде, причем из самого различного сырья.

Понятно, что мало кому из нормальных благовоспитанных людей приходило тогда в голову использовать эти самые «градусы», полученные столь суперсовременным способом, для обильного поглощения внутрь. По крайней мере, так было в Западной Европе. Однако в России, всегда стремящейся найти какой-то свой «особый путь», членам царского правительства пришла вдруг шальная мысль превратить технический спирт (да-да, коллеги, – в те времена именно «технический») в спиртной напиток массового потребления (а какого еще, учитывая промышленные масштабы производства?). Ничего сложного тут не было: ректификат разбавляли водой, пропускали через древесный уголь и разливали по бутылкам. Четко, быстро и без излишеств.

Именно эту нехитрую пьянящую смесь товарищи большевики, творчески освоив наследие царского режима, с 1930-х годов стали вполне официально и однозначно называть «водкой», без всяких упоминаний о «казенном вине» (и даже «хлебном вине»). Так окончательно утвердился стандарт на самое «чистое» и самое «безвредное» хмельное питие. Разумеется, никакой национальной уникальности, никакого «русского жита» там не было и в помине. Как справедливо отмечает Борис Родионов, ректификат по определению не может передавать какую-либо ароматику исходного сырья. Точно так же беспочвенны всякие ссылки на применение здесь какой-то «особой» воды из природных источников, якобы придающей нашей казенной водке (следуя заявлениям Похлебкина) неповторимый характер. Подобные рассуждения – откровенная глупость, пародирующая маркетинговый прием, коим часто пользуются производители шотландского виски (мол, тут все дело в нашей «неповторимой» воде). Дело в том, что технологический регламент, используемый при производстве ректификатов и водок на их основе, требует использования так называемой «исправленной воды», которая подвергается специальной обработке. В таких условиях становится не столь уж важно, из какого источника ее взяли – из верховьев Волги или налили из-под крана. Тут вовсю работает современная химия, а не национальные традиции. И это нужно понимать отчетливо.

Если в нашей «чистой» сорокоградусной и было что-то уникальное, так это, по верному замечанию Бориса Родионова, сам факт того, что ее обильным потоком производили на основе ректификата.

Короче говоря, с происхождением этой химически чистой бодяги все понятно. Любой думающий человек, конечно же, сообразит, что герои Гоголя, Успенского, Куприна и прочих русских классиков пили и закусывали не совсем ту водку, коей мы сегодня привыкли так безосновательно гордиться. И по большому счету, ассоциировать разбавленный ректификат с традиционными закусками русского стола – такая же нелепость и признак дурного вкуса, как и склонность демонстрировать национальную гордость в отношении сей жидкости. Ибо ничего «национального» в ней нет и в помине, и никогда не было.

Именно такой вывод напрашивается, если следовать логике автора «Полугара». И логика эта, я бы сказал, железная. Остается понять, почему все-таки российское винокурение захлебнулось в потоке индустриального ректификата, не проделав до конца той эволюции, что произошла с народной шотландской сивухой – виски.

Насколько нам известно, в России не сложилось практики длительного выдерживания хлебного вина в дубовых бочках, способного сотворить чудеса с грубым дистиллятом. Такой дистиллят до революции мог выкурить у себя во дворе любой нормальный крестьянин. И выкуривали, надо сказать. Даже после революции отдельные граждане увлекались этим делом, творя тайком все то же «хлебное вино» по старым рецептам. Как справедливо отмечает Борис Родионов, из-за государственной монополии, поставившей вне закона традиционные хлебные дистилляты, русское винокурение фактически ушло в подполье, выродившись там до вульгарного самогоноварения. Иначе говоря, само государство грубо вмешалось в процесс изготовления крепких напитков, предложив единственно «правильный» и «совершенный» вариант в виде разбавленного водой ректификата. Так, собственно, была насильственно прервана наша национальная традиция в области изготовления дистиллятов, которые, по мнению автора «Полугара», в ту пору ничем не уступали зарубежным аналогам. Отсюда делается предположение, что русское хлебное вино могло бы в наши дни с успехом занять место среди самых престижных элитных напитков, на равных конкурируя, например, со знаменитым маркам виски.

В общем, у человечества был шанс получить вдобавок к шотландскому «Talisker» что-то аналогичное по стилю, только со вкусом «русского жита» и изготовленного, разумеется, по нашим традиционным методикам. Но вместо этого человечество получило «Smirnoff» и «Столичную» - с совершенно другой стилистикой и без всякого жита. И все потому, настаивает Борис Родионов, что государство силой закона не только перечеркнуло все наработки в области традиционного винокурения, но и навязло общественному сознанию не самый лучший эталон крепкого напитка, с которым теперь необоснованно связывают нашу национальную традицию. Такая вот невеселая история, хотя, если честно разобраться, очень даже простая.

В то же время неплохо было бы до конца понять, почему же всё произошло именно так? В чисто политическом плане, конечно же, ничего непонятного не было. Здесь цели и задачи государевых мужей очевидны, и даже бессмысленно обсуждать, на кой им было нужно затевать свою монополию. Прямое пополнение казны за счет «пьяных» денег – дело совсем не новое. Тут российское правительство действовало в духе давно устоявшейся политической практики, положенной еще московскими царями. Большевики шли тем же путем, максимально расширив эту практику. Так что с монополией все ясно. То есть чисто политические (и экономические) причины появления современной водки и угасания традиционного винокурения совершенно прозрачны и не таят никаких загадок. Однако я бы хотел расширить тему и выявить культурно-исторические (если можно так выразиться) причины данного явления. Почему в России традиционные хлебные дистилляты, производившиеся столетиями, не стали предметом национальной гордости, подобно тому же шотландскому виски? В силу чего именно промышленная водка сумела стяжать славу русского национального напитка? Только ли все дело в государственной политике?

И вот здесь я могу несколько разойтись с некоторыми утверждениями автора «Полугара». Еще раз подчеркну: политические причины возникновения современной «русской водки» несомненны. Всё это так. Но есть и другая сторона проблемы. Как профессиональный культуролог, я могу с уверенностью утверждать, что на пустом месте ничего просто так возникнуть не может, даже монопольное «казенное вино» и его советские продолжения. Любое значительное явление подобного плана должно иметь некоторые культурные основания. Справедливости ради надо признать, что чисто методологически Похлебкин совершенно верно пытался искать исторические предпосылки появления русской водки. К сожалению, искал он не там, а все факты подгонял под заранее выдуманную мифологию. Оттого у него и получилась несуразица.

Однако не стоит думать, будто предпосылок не было вовсе, что российская власть тупо гребла против течения. Неверно, на мой взгляд, считать, будто государство грубо надругалось над вкусами российских потребителей, когда волевым путем «втюхало» им разбавленный ректификат. Простой вопрос: как сами потребители отнеслись к казенному питию? Стали воротить от него носы? Да ничуть не бывало! В том-то и дело, что после введения монополии потреблять спиртного (легального спиртного) меньше не стали. Стало быть, любителей горячительного индустриальная бодяга вполне устраивала. Не так ли?

Конечно, нельзя отрицать того, что российские потребители, как замечает Борис Родионов, вполне благосклонно (или хотя бы терпимо) относились к сивушному духу хлебного вина. Точнее, были к нему привычные. Не исключено, что в ту пору было еще немало тех, кого вполне устраивал его вкус и аромат. Но вопрос в том, насколько наш потребитель ценил этот вкус, насколько он был готов считать сивушные тона «букетом»? Конечно, с позиции сегодняшних дней, сравнивая элитные сорта скотча и бурбона, мы можем чисто гипотетически рассуждать о том, каких высот достиг бы простой русский полугар, не вмешайся государство в производство спиртного. Однако необходимо давать себе отчет: в самом ли деле речь идет о развитии наших традиционных питий или же мы просто находимся под впечатлением западного опыта? Дескать, если у шотландцев получилось облагородить свою сивуху, то и мы могли, при желании, из своего хлебного вина сотворить шедевры не хуже. То есть, были в состоянии преобразовать дух русского жита в изысканный букет.

В принципе, указанное умозаключение выстроено безупречно. Но, к сожалению, достаточно отвлеченно. Это мы сейчас можем, с высоты наших нынешних культурных и потребительских запросов, объявить «сутью» хлебного вина вкус и аромат исходного сырья. А так ли было все двести или сто лет назад? Вот в этом-то я не уверен. История, как мы знаем, не имеет сослагательного наклонения. Что произошло – то и произошло. И совсем не факт, что оно могло произойти иначе. Лично я не против того, чтобы наша винокуренная традиция пошла по западноевропейскому пути, где ценят вкус и аромат исходного сырья и стремятся к его облагораживанию. Я даже на все сто процентов «за» такой путь. Но у меня есть большие сомнения относительно того, что накануне утверждения распроклятого «казенного вина» российские потребители были настроены на получение некой благородно-изысканной версии традиционного хлебного полугара. Я не говорю сейчас об огромной армии маргинальных питухов, коих хлебное вино кроме «градусов» ничем иным и не привлекало. Для таких субъектов, вне всяких сомнений, казенный спиртной продукт оказался далеко не самой худшей заменой привычному питию. Был там сивушный дух, не было сивушного духа – какая разница? Главное, что там были вожделенные «градусы». Без сивухи, наверное, было даже лучше. Букет напитка - это совсем не тот критерий, по которому люди данной категории оценивают качество спиртного.

Я веду сейчас речь о приличных, так сказать, потребителях. О тех, кто как раз в состоянии оценить изящество и благородство. Ведь именно они, собственно, и дают «путевку в жизнь» напитку, претендующему на что-то серьезное и значительное. Были ли такие строгие ценители качества в дореволюционной России? Безусловно, были! Куда же без них? И на что они в ту пору нацеливались, спрашиваю я? Насколько им был важен житный дух традиционных русских дистиллятов?

Можно сейчас как угодно воображать эволюцию старинных полугаров, но факты бесстрастно свидетельствуют о том, что чудесного перерождения запаха сивухи в изысканный букет в ту пору мало кто вожделел. Потому производители с сивухой не особо-то и церемонились, расправляясь с ней не самым хитрым способом. В одних случаях – стараясь заменить сивушный запах на что-либо откровенно приятное и искусственно привнесенное (при изготовлении ароматизированных водок и ликеров). В других случаях – добиваясь незамутненной спиртовой чистоты (когда изготавливали простые водки или так называемое «столовое вино» - предтечу казенных монопольных питей). Похоже на то, что вкус и аромат исходного сырья в нашу питейную культуру не вписался с давних пор, еще до появления «казенного вина».

Я не стану далеко ходить за доказательствами. Достаточно привести те факты, что изложены в упомянутом труде Бориса Родионова. Начнем с того, что уже в акцизный период (то есть с 1860-х годов и до введения монополии) дистилляты массового выпуска стали подвергать так называемой холодной очистке, то есть обрабатываться с помощью древесного угля, что давало напиток более мягкий и без резких запахов. Так появилось «очищенное вино», считающееся улучшенной (именно – УЛУЧШЕННОЙ) версией старинного полугара. Вот он - вполне недвусмысленный шаг в сторону чистой «беленькой». Борис Родионов попытался объяснить это нововведение тем, что часть дистиллятов в ту пору стали изготавливать на основе картофеля, и чтобы потребитель, привыкший к житному духу традиционного хлебного вина, не почувствовал разницы, эти различия как раз и стали сглаживать с помощью очистки. Возможно, так оно и было. Возможно, обработка углем дает некий усредненный, но при этом БОЛЕЕ КАЧЕСТВЕННЫЙ (в глазах потребителей) продукт.

С точки зрения Бориса Родионова, имеющего практику изготовления таких напитков, «холодная» очистка является вполне полезной процедурой. И надо полагать, что такого же мнения придерживались русские производители указанного периода. Однако о чем свидетельствует данный факт, если только в него вдуматься? А свидетельствует он о том, что нашего, российского потребителя житный дух не особенно-то и волновал. Ведь если спирт изо ржи и спирт из картофеля в результате таких обработок давали схожий по вкусу и запаху продукт, то из этого следует, что исходное сырье уже не играло исключительной роли в изготовлении спиртного. Народ принял-таки очищенное вино, нисколько не скорбя по поводу ослабления аромата родного русского жита. Собственно, следуя замечанию Бориса Родионова, уже с этого момента производителям можно было обойтись и без всякого жита, поскольку на выходе все равно появлялось что-то неопределенное.

Автор «Полугара», к сожалению, не обращает внимания на то, что выдвигая свое предположение по поводу внедрения «холодной» очистки, он сам показывает эволюцию русского винокурения в сторону создания разбавленного ректификата. И такая эволюция, надо сказать, наглядно свершилась при появлении так называемого «столового вина», причем еще до введения монополии. И изобрели сей продукт не казенные химики, а частные производители, ориентирующиеся (вне всяких сомнений) на потребительский спрос. Напомним, что «столовое вино» стало образцом, от которого отталкивались при разработке рецепта «казенного вина». Производилось оно уже на основе ректификата, то есть из спирта, подвергнутого «горячей» очистке на ректификационных аппаратах и практически лишенного сивушных примесей. Борис Родионов открыто называет «столовое вино» предшественником современной русской водки (что-то подобное производится сегодня под маркой «Smirnoff»). То есть бодяжить ректификат водой додумались не государевы мужи, а частные производители, добившиеся мировой известности как раз благодаря этому «инновационному» (и по тем временам относительно дорогому) продукту.

Я особо обращаю внимание на то, что «столовое вино» находилось в элитном, «премиальном» сегменте, и данный факт опять же недвусмысленно отражает потребительские запросы состоятельной части тогдашнего российского общества. Если простой народ продолжал довольствоваться традиционными дистиллятами с отчетливым сивушным душком, то человек, не стесненный в средствах, вполне мог перейти на «чистое», предельно рафинированное питие без всяких «посторонних» запахов. Иначе говоря, пить разбавленный ректификат в дореволюционном русском обществе оказалось вполне «комильфо», и на фоне этого обстоятельства оды в адрес родного хлебного аромата выглядят хоть и трогательно, но не очень убедительно. Ссылки Бориса Родионова на то, что в структуре потребления крепких питей того времени на долю «столового вина» приходилось лишь 15%, тогда как 80% занимало простое «очищенное вино» (со следами сивухи), совсем никак не свидетельствуют в пользу любви российского потребителя к сивушному душку. Указанное соотношение четко соответствует разным уровням потребления. Просто в первом случае речь идет о достаточно дорогом продукте, во втором – о более дешевом, массовом.

Да, народ в массе своей потреблял обычное «хлебное» вино, но главным образом в силу его относительной дешевизны в сравнении с более чистым «столовым вином». Главное, что на российском алкогольном рынке акцизного периода – еще до всякой монополии, в условиях свободной конкуренции (специально это подчеркиваю), - цена спиртного напитка данной (не ароматизированной) категории ставилась в четкую зависимость от степени его очистки. Чем чище – тем, соответственно, дороже. То есть чем меньше сивушных тонов, тем «благороднее». Недаром информация об очистке продукта попадала на этикетки, когда, например, рядом с названием «Столовое вино» выводилось дополнительное уточнение: «двойной очистки». Уж кто-кто, но частный производитель точно знал, как завоевать сердца потребителей. Маркетинг он и в ту пору был маркетинг. И если упоминание о таком важном технологическом приеме выносилось на этикетку, значит для потребителя сия информация имела весьма серьезное значение.

Думаю, что спорить здесь бессмысленно. Любовь к чистенькой сорокоградусной сформировалась поначалу без всякого прямого воздействия со стороны государственной пропаганды. Пропаганда только взяла на вооружение данный факт. Главная новизна монополии заключалась разве только в том, что рафинированный продукт на основе ректификата (хоть и не очень тонко обработанный) было решено предложить еще и массовому потребителю. Конечно, это решение не самым лучшим образом сказалось на былой репутации «столового вина» как престижного напитка, но главный потребительский принцип: «чем чище – тем благороднее и качественнее», - отнюдь не был изобретением бюрократической братии. Этот принцип, как видим, последовательно воплощался частными производителями, внедрявшими свои спиртные «инновации» в полном согласии с потребительскими запросами.

В свете сказанного оценим теперь отрывок из булгаковской повести «Собачье сердце», приводимый в труде Бориса Родионова. Итак, читаем:

« – Сюда их, – хищно скомандовал Филипп Филиппович. – Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послушаться доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки.

Красавец тяпнутый – он был уже без халата в приличном чёрном костюме – передёрнул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.

– Ново-благословенная? – осведомился он.

– Бог с вами, голубчик, – отозвался хозяин. – Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.

– Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная – 30 градусов.

– А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это, во-первых, – а во-вторых, – бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать – что им придёт в голову?

– Всё, что угодно, – уверенно молвил тяпнутый.

– И я того же мнения, – добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло, …»

 

Борис Родионов, разбирая этот диалог, приходит к выводу, будто профессор Преображенский потреблял традиционные «водочные изделия», но только домашнего приготовления, а под «обыкновенной русской водкой» скрывалась, предположительно, «русская горькая», известная еще с дореволюционных времен. Упомянутая «Ново-благословенная» - это та же «русская горькая», но только в казенном исполнении (тридцать градусов и непонятно что налитое). То есть Филипп Филиппович, не доверяя советским производителям, поручал приготовление алкогольных изысков своей кухарке Дарье Петровне, с чем она прекрасно справлялась.

В данном случае автор «Полугара» пытается убедить читателя в том, что та прозрачная жидкость, которую сибаритствующий профессор одним комком опрокидывал себе в горло, не имела никакого отношения к обычному водно-спиртовому раствору, даже если и называлась им «обыкновенной русской водкой». Бодяжный спирт, напоминает он нам, таким словом в те времена приличные люди еще не называли. Иными словами, с нашей «беленькой» здесь, вроде как, ничего общего не было. И, по мнению Бориса Родионова, – быть не могло! Совершенно естественно, считает он, что представитель русской аристократии «не приемлет водно-спиртовой раствор» (192).

Ну что ж, поговорим тогда об аристократических вкусах. Лично меня как-то смущает, что водочное изделие Дарьи Петровны профессор называет «спиртом». Вот прямо так: «Это спирт». То есть «английская водка» - это не спирт. И даже «Ново-благословенная» (тьфу) – тоже не спирт. А вот родненькая «обыкновенная русская» - спирт! То бишь профессор Преображенский этим словом явственно указывает коллеге Борменталю, что предложенная к употреблению прозрачная жидкость – чистейшая «градусная» квинтэссенция, без всяких «излишеств». Других предположений, честно говоря, у меня здесь не возникает.

Борис Родионов, настаивая на аристократической притязательности героев повести, объясняет эту странную (на первый взгляд) фразу Филиппа Филипповича насчет спирта тем, что дополнительные ингредиенты, входившие в составе «русской горькой», практически никак не влияли на вкус и аромат напитка ввиду их ничтожного количества. Поэтому, утверждает он, «в основе вкусоароматических ощущений, естественно, преобладал спирт» (там же).

Вот как раз на этом месте, как мне кажется, стройная и красивая концепция начинает сильно спотыкаться. В повести Булгакова нигде не уточняется, каким именно образом малообразованная кухарка Дарья Петровна готовила водку. Был ли у нее дистилляционный аппарат для получения эссенций, или эти эссенции она в готовом виде тайком «доставала» на казенном заводе. Тут мы ничего сказать не можем. Зато не подлежит сомнению, что в квартире профессора было вдоволь медицинского спирту, который легко можно было разбавить водой прямо на кухне в нужных (и главное – в «правильных») пропорциях. Причем, без всяких английских ухищрений. Так сказать, не мудрствуя лукаво, обыкновенно, чисто «по-русски».

Ну что? Считаете, что такой вариант был тогда совсем не к лицу аристократической особе? Как-никак, простая водно-спиртовая смесь. Причем спирт наверняка ректификованный и казенный. Тогда объясните, как быть с рафинированным «столовым вином», производившимся до революции как раз на потребу продвинутой публики? Вспомним: чем чище – тем «качественнее» и, соответственно, дороже.

Для прояснения ситуации вынужден сделать еще одну ремарочку. Если, как утверждает Борис Родионов, добавки практически никак не влияли на вкус упомянутых водочных изделий ввиду ничтожно малого количества, то насколько такой «аристократичный» напиток отличался от разбавленного спирта, то есть от того же «казенного вина» и современной «беленькой»? Ведь и там, и там во вкусе преобладает только спирт. Так ли уж «русская горькая» отличалась от известной нам водки? В последнюю, как мы знаем, тоже вносятся разные добавки в микроскопических дозах. Именно поэтому, я полагаю, советские производители стали называть свои водно-спиртовые изделия «водками» - в точном соответствии с дореволюционной номенклатурой. Как известно, в состав советских марок входили пищевая сода, уксусная кислота, перманганат калия и даже сахар. Сегодня, если верить контрэтикеткам, в водку добавляют всякие вытяжки и экстракты. И тот факт, что наши носы совершенно ничего там не улавливают, сути дела не меняет. Ведь не важно, сколько именно добавлено, главное – что добавлено. А значит, это и есть «водка» в ее распрекрасном, традиционном значении слова. Не так ли?

Выходит, что «русская горькая», в которую добавляли капельку эссенции, мало чем отличалась от распекаемой нами сорокоградусной. И если именно «русскую горькую» опрокидывал профессор Преображенский (как считает автор «Полугара»), то с таким же удовольствием он мог бы заглатывать и «Столичную», нисколько не изменяя своему аристократическому вкусу.

Наконец, специально обращаю внимание на то, КАК наш аристократ потребляет национальное спиртное: «…вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло…». Очень емко сказано: вышвырнул! Сразу видно, что это вам не виски. Уж что бы мы там ни думали, но с виски аристократы так не обращаются. В приличных домах этот напиток одним комком в горло не вышвыривают. А вот «обыкновенную русскую», как выясняется, можно было хлопать залпом. И не только можно, но и, судя по всему, - нужно. По крайней мере, развитый аристократический вкус такому обращению с национальным водочным изделием нисколько не мешал. Стало быть, по-другому его пить и не полагалось. Ну, а как пил эту водку совсем неаристократичный Шариков? Известно – тоже залпом:

 

«Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами».

 

Отличие тут, пожалуй, лишь в том, что у профессора было «горло», а у Шарикова – «глотка». Ну и еще, конечно, Шариков не разбирался в горячих закусках и привычно «занюхивал» водку в соответствии с давними кабацкими правилами. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Но, как ни крути, Филипп Филиппович своим личным аристократическим примером никак не смог бы повлиять на изменение Шариковым способа поглощения сорокоградусной. Пили ее залпом. Залпом! И аристократы, и голь кабацкая. Закусывали, конечно, по-разному, но пили, как мы убедились, совершенно одинаково – без всякого смакования, без наслаждения букетом. Потому что никакого букета, в чем я абсолютно уверен, там и не было. А был спирт – хорошо очищенный спирт. Такая вот она – «обыкновенная русская водка». Как много в этом термине знакомого и привычного! И почему мы думаем, что в рюмке у профессора Преображенского плескалось что-то особенное и нам не ведомое?

А если принять, что по тем временам разбавленный ректификат, лишенный всяких посторонних примесей и запахов, как раз и был неким изыском, своего рода новейшей барской «фишкой»?

У меня есть веские, на мой взгляд, доводы в пользу такого предположения. Начнем с общих культурологических посылок. Повесть Булгакова содержит на сей счет удивительные намеки. Обратим внимание: аристократ там оперирует горячими закусками, а кабацкий гуляка – кусочком хлеба. Это, вообще-то, символическая проекция дореволюционной российской жизни, когда между господами и простонародьем выстраивалась четкая демаркация. Господа в России пустой желудок спиртом не испытывали. Спиртное без обильной или хотя бы просто хорошей закуски в приличных домах не употреблялось. И было бы странно, если бы профессор Преображенский заглатывал водку без вкусного сопровождения. Пить водку одним глотком было пристойно. Непристойным для воспитанного и состоятельного человека было ее «занюхивать» хлебом.

Другое дело – простонародье. Напомню, что простой русский мужик шел в кабак не затем, чтобы насытить брюхо, а затем, чтобы «надраться». Водку там пили «для души», и по большей части без всякой закуски. То есть совсем не по-барски. А как относились к простонародью русские аристократы, тоже хорошо известно. Помните у Некрасова: «Варвары, дикое скопище пьяниц!». Вот оно, подлинно аристократическое отношение к простому народу. От черни, как мы знаем, наши бояре демонстративно воротили носы, и кабак был как раз тем местом, которое олицетворяло этот простонародный дух во всех его неприглядных проявлениях, куда приличному человеку и заглядывать было стыдно. И одним из таких конкретно-осязательных проявлений простонародного духа как раз и был вкус и запах нашего родного, нашего традиционного… хлебного вина! Сивушный душок-с – это, господа, именно то, что наполняло пространство старых российских винокурен и «глотки» кабацких питухов. Я так думаю, что у представителей господского сословия хлебный букет тогдашних дистиллятов ассоциировался не столько с родными нивами и полями, сколько с грубым русским мужичьем. И пристрастие мужицкой массы к хлебному вину вряд ли возвышало этот напиток в глазах аристократии. Какой уж там «букет»?

В этой связи обращает на себя внимание факт неприятия в дореволюционной России такого спиртного напитка, как виски. Об этом, в частности, пишет Борис Родионов, указывая на то, что «ни в официальных документах, ни в художественной литературе до конца XIX века виски ни разу не упоминается – только в специальных сочинениях, посвященных винокурению» (19). Даже Похлебкин, скрупулезно анализируя упоминания напитков и кушаний шестнадцати самых известных русских писателей и поэтов XIX века, нигде не нашел упоминания о виски. В самом деле, с чего бы так? Коньяк, ром, мадера, херес, малага, портвейн, кагор, лафит, шабли, шампанское, бургундское, рейнское – очень даже уважались, а вот виски – ни в какую. Хотя в те годы его уже вовсю экспортировали. Вроде бы, для русского человека - никакая не экзотика. Хлебного духу там хоть отбавляй. Совсем как свое, родное. Чего же оно у нас не пошло? А может, как раз всё дело в этом знакомом до слез хлебном духе? Действительно, чего платить втридорога за какую-то заморскую сивуху, коль у нас самих такого добра полным-полно? Коньяк, это да, это благородно. Мадера – вообще изыск. А какой смак в хлебном вине, будь оно хоть из Шотландии? Эка невидаль.

Напомним, что в те годы виски только-только начал завоевывать статус благородного напитка. И в борьбе за вхождение в элитарный клуб ему приходилось отвоевывать свой кусочек славы у бесспорно аристократичного коньяка. Я бы предложил осмыслить данное обстоятельство. Хлебным дистиллятам, наполненным по природе своей отчетливо резким сивушным запахом (в сравнении с тем же коньяком), на самом деле приходилось завоевывать признание у взыскательной публики, доказывать свое право на благородство. Аромат и вкус исходного сырья – вещь, конечно, стоящая. Однако надо понимать, что в нашем случае речь идет о злаках и солоде – типичном сырье для изготовления пива и браги. А эти напитки, как мы знаем, долгое время рассматривались как «плебейская» альтернатива виноградному вину. Или как «варварское» питие, достойное лишь тех, кто не познал плоды истинной цивилизации. Как мы знаем, русские крестьяне виноградных вин не потребляли, а вот пиво и брагу варили. Виноградными винами ублажали себя господа и все тем же благородным коньяком, производным от виноградных вин. И как при таких запросах можно было относиться к простонародным, «варварским» напиткам, в том числе и к хлебному вину - их производному? Понятно, что в таких условиях хлебный дистиллят мог рассчитывать на серьезное к себе отношение в зависимости от того, насколько он был избавлен от этого «плебейского», «мужицкого» (читай – хлебного) духа.

Если вспомнить историю виски, то здесь методы «облагораживания» не исчерпывались одной лишь выдержкой в бочках из под хереса (вот оно – «соприкосновение» с духом благородного вина!). Известно, что примерно с середины XIX столетия в Шотландии стали производить так называемый зерновой виски на аппаратах непрерывного цикла. То есть фактически этот напиток изготавливался на основе ректификата крепостью более 90 градусов. Хлебный дух в нем уже так сильно не выделялся, что в ту пору было расценено весьма и весьма положительно. Правда, через какое-то время создателям этого очищенного продукта пришлось в судах отстаивать свое право на применение традиционного названия «виски». Иск был подан со стороны производителей, работавших по старинке, с обычными дистилляционными аппаратами. Тем не менее, суд оказался на стороне «инноваторов». То есть напиток на основе зернового ректификата был-таки «вписан» в традицию. Хотя мировую известность приобрел компромиссный, так сказать, вариант – когда первое и второе стали смешивать в разных пропорциях.

Между прочим, эта история в какой-то мере оттеняет ситуацию с эволюцией нашего хлебного вина, которое в XIX столетии также подверглось серьезным технологическим метаморфозам. Совсем не исключено, что русские производители рафинированных питей действовали в рамках той же логики, что и их шотландские коллеги, выпускавшие зерновой виски. Да только ли шотландцы? Как насчет производителей чистейшего шведского «Абсолюта», появившегося как раз в то время, когда российская публика уже баловалась «смирновкой»? Несомненно, что это было видимым отступлением от традиции. Но было ли это отступлением от вкусов той эпохи? Вот в чем вопрос. Не надо забывать, что технический прогресс был тогда окружен чуть ли не религиозным ореолом, и автоматически возвышал всё то, к чему он прикасался. Во всяком случае, определенная часть людей находилась под обаянием всяких технических новинок, особенно если они не были доступны массам. Мои родители рассказывали, как в 1960-е они выстаивали в огромных очередях ради покупки… нейлоновых рубашек. Да, был у нас такой «инновационный» шик-блеск. Конечно, это мы теперь, наученные опытом, воротим нос от синтетики. А тогда? Предложили бы вы юным стилягам льняную рубашку. Засмеяли бы. Чай не крестьяне мы, а вполне себе прогрессивная молодежь. Прогрессивная! Вот он – дух времени. Теперь безумный спрос на синтетику прошел. Синтетикой мы уже перекормлены, и поэтому начинаем ценить качество натуральных изделий.

С русским хлебным вином, как мне кажется, произошло нечто похожее. Только сейчас, в наши дни, при тотальном засилье промышленной водки, оно начинает восприниматься по аналогии с льняной рубашкой на фоне нейлона и полиэстера. Но каких-то полтора столетия назад, когда обычного дистиллята было хоть залейся (а уж про льняные ткани я вообще не говорю), первые напитки на основе ректификата с полным основанием могли претендовать на внимание знатных особ. Да, производилось такого пития относительно немного, но в том-то и заключалась его ценность и обаяние. И главное – никакого сивушного, «мужицкого» духа. Кристальная чистота! Всё по последнему слову техники: двойная горячая очистка! То-то, господа!

Если подходить к вопросу строго научно, то любое историческое явление необходимо оценивать по меркам того времени, когда оно происходило. Это сегодня мы, такие продвинутые, интеллигентные и утонченные можем с легкостью ностальгировать по старому винокурению и сокрушаться по нелепой кончине традиционного русского напитка. Однако в те благословенные царские времена, когда русский народ налегал на родные полугары и пенники, отношение к ним вряд ли было столь романтичным. Попса, знаете ли, она и в Африке попса. Говоря о русском винокурении, надо учитывать, что по государственным установлениям оно, по сути, выдавало полуфабрикат – неочищенный спирт, который для взыскательных аристократических вкусов требовал дальнейшей переработки в водочные изделия. Как указал в своем труде Борис Родионов, винокурное производство и водочное производство были на официальном уровне четко разделены и подчинялись своим собственным регламентам. Что касается самой переработки, то она неизбежно вела к уменьшению или же полному устранению сивушного запаха. То есть процесс ректификации и аристократические запросы были неразрывно увязаны, причем достаточно давно, когда о предельно чистом «казенном вине» никто еще и не помышлял.

О чем это говорит? А говорит оно о том, что вкус исходного сырья, как я уже заметил чуть выше, в старинном русском винокурении почти никакой ценности не имел. Полуфабрикат он и есть полуфабрикат. И изготавливался он из того, что было под рукой, чего было вдоволь. Вначале – изо ржи. Потом в дело пошел, как мы знаем, картофель. То есть исходное сырье определялось не потребительскими запросами, а исключительно экономическими расчетами. И государство, утверждая свои регламенты, качество дистиллята определяло по содержанию спирта, а не по «букету» исходного сырья. Винокуры, по большому счету, просто извлекали «градусы» из бражки, и совсем не имело значения, из чего конкретно они были получены. Рожь, овес, картофель, пшеница. Мало ли? Вся система контроля дистиллятов строилась на проверке содержания «градусов». Напитками же они становились лишь после переработки. И в данном случае господский стиль потребления четко отделялся от народного стиля даже на уровне технологий. Как мы отмечали, при изготовлении пития для господ с этим полуфабрикатом (то есть с простым вином) нужно было как-то специально «химичить». А в отношении потребителей попроще особо не мудрили: разводили полуфабрикат до нужных кондиций – и вперед, в кабак. Так что народ поглощал сивушный дух вместе с «градусами», кои ему долгое время в ином виде и не предлагали.

Поэтому внушительная доля хлебного вина, продолжавшего источать житные ароматы (или какие там еще), объясняется, конечно же, не привычкой русских потребителей к такому питию, а исключительно тем, что до введения винной монополии винокуренное производство – по чисто техническим причинам – других спиртов в большом количестве не выпускало. Чем были богаты, тем и рады. По этой причине массовые напитки – те же полугары – и получались с сивушным душком. Специальная («горячая») очистка требовала дополнительных затрат, а значит о массовом спросе на такой продукт до поры до времени не было и речи. Таким путем создавались напитки, выражаясь по-современному, премиального уровня, вроде упоминавшегося «столового вина». И только после коренной модернизации спиртового производства (чем как раз и занялось царское правительство, вбухав туда немалые деньги), очищенного спирта появилось столько, что он уже перестал считаться диковинкой для избранных. Как-никак, технический прогресс давал о себе знать. И надо сказать, что требования государства к чистоте питейного спирта – с тотальным переходом к ректификату – в какой-то мере и впрямь были продиктованы стремлением повысить качество массового напитка, хоть как-то приблизить его к уровню господского пития.

В принципе, приобщение простого народа к отдельным элементам некогда элитного потребления – вполне закономерная тенденция в условиях общего повышения народного благосостояния и поступательного развития экономики под влиянием технической модернизации. Отметим, что в советское время наш народ последовательно усваивал некоторые черты барского быта: ковры, хрусталь, шампанское, сытные закуски и лакомства. Поэтому ничуть не удивительно, что чистые пития, которыми поначалу баловались сибаритствующие аристократы, постепенно становились достоянием широких масс. На то он, в общем-то, и прогресс, чтобы повышать доступность отдельных материальных благ. Ведь то же шампанское советский рабочий класс мог себе позволить только благодаря техническому прогрессу. В Советском Союзе, как мы знаем, был разработан специальным метод непрерывного производства игристого вина в специальных установках (так называемый «советский метод шампанизации»). Понятно, что для виноделов Шампани такая инновация – кощунство и надругательство над традицией. Тем не менее, это изобретение позволило даже простым работягам составить себе хотя бы отдаленное представление о знаменитом аристократическом напитке. Точно так же простое «казенное вино», появившееся на свет благодаря техническому перевооружению винокуренной отрасли, давало простому русскому мужику представление о чистых господских питиях.

Я совершенно сознательно настаиваю на том, что запрос на предельно очищенные водно-спиртовые смеси исходил именно из российской элиты. Даже когда мы говорим о государстве, навязавшем обществу разбавленный ректификат, необходимо помнить, что на высшем уровне власть состояла из всё тех же господ и рафинированных аристократов – с их тогдашними представлениями о потребительских качествах спиртного. И поэтому совсем не случайно в качестве образца для казенных питей было выбрано упоминавшееся «столовое вино», выпускаемое частными производителями для разборчивых покупателей. Ведь что, по сути, произошло после введения винной монополии: вложив немалые средства в модернизацию производства спирта, государство просто-напросто сделало доступным для широкого потребителя тот напиток на основе ректификата, что до этого потребляла лишь относительно небольшая часть любителей спиртного. Вот это и произошло с казенными питиями. Даже простой образец «казенного вина», как замечает Борис Родионов, уже мало напоминал традиционные дистилляты, включая те, что обрабатывались адсорбентами. А уж казенное «столовое вино» (из спирта двойной ректификации), по его мнению, могло бы утереть нос наилучшим образцам советских водок.

Кстати, обратим внимание на такое, казалось бы несуразное, по нынешним меркам, название для крепкого напитка – «столовое вино». С этим термином у нас теперь привычно ассоциируются не очень крепкие виноградные вина. В странах Западной Европы, как известно, так обозначают самое дешевое винишко на каждый день, которым запивают простую еду. А тут – сорокоградусная! Да не какая-то, а престижная. Понятно, что до революции слово «вино» распространялось и на продукты перегонки. Но давайте уточним, почему – «столовое»?

Ларчик открывается просто. Сие изделие было принято потреблять в приличных домах во время обеда (или ужина). Точнее – перед началом трапезы. Примерно так, как поступал профессор Преображенский: закинул одним комком в горло, и быстро-быстро «вот эту штучку». Конечно, можно было, по примеру недорезанных большевиками помещиков, сопроводить сей напиток супом или бутербродом с икрой. Тут уж дело личного вкуса. Принципиальным было само сочетание пития и еды. «Столовое вино», исходя из его «концепции», производилось не для кабацких гуляк, привыкших надираться до чертиков, а для людей приличных, потреблявших спиртное для здоровья, для «разгона» желудочных соков. Одна-две рюмочки – и шесть блюд в придачу (в идеале, конечно). Как ни крути, но здесь явственно прослеживается барская (если не царская) традиция, идущая со времен великих князей Московии.

В этом плане весьма красноречиво свидетельство Герберштейна о том, что перед обедом московиты (а речь шла об обеде в великокняжеском дворце) потребляли «аква виту». «Столовое вино», судя по всему, было такой вот современной разновидностью этой самой «аква виты», вполне удовлетворяя запросам самой взыскательной публики.

Подобный стиль потребления – не ради пьянства, «а здоровья для» - был связан с водкой, точнее с напитком, изначально так называемым. По моему глубокому убеждению, термин «водка» генетически связан со словом «aqua vitae», и вошел в русскую жизнь из средневековых аптек (о чем мы еще поговорим). И на обеденных столах состоятельных русских людей водка появлялась исключительно в сопровождении обильной еды. «Столовое вино», похоже, без вкусного сопровождения также не обходилось. Спрашивается, почему его тогда не называли «водкой»?

Впрочем, отчего же не называли? В быту, сдается мне, еще как называли. Здесь я готов не согласиться с некоторыми категоричными утверждениями Бориса Родионова, точнее, я не соглашаюсь с переносом официальной классификации (в соответствии с тогдашними государственными нормативами) в сферу бытовой культуры. Регламенты – регламентами, а жизнь людей подчиняется иным правилам. Если в официальных наставлениях и уложениях продукт винокурения без всяких добавок называется «хлебным вином», а то, что подвергнуто дальнейшей обработке и ароматизации – «водкой», то это отнюдь не означает, что данная схема должна была обязательно впечататься в людское сознание. Возможно, в специальной литературе путать эти термины было некорректно, но в быту на этот счет никаких указаний не было. И хлебное вино преспокойно называли водкой, совсем не считая это чем-то неправильным.

Приведу конкретный пример. Недавно я наткнулся на небольшое исследование Николая Лескова «Очерки винокуренной промышленности (Пензенская губерния)». Исследование узкоспециальное, посвященное ПРОИЗВОДСТВУ спирта. Так вот – там нет ни одного употребления слова «водка». Только: «спирт», «полугар», «хлебное вино», «двойной спирт». Однако берем публицистику того же автора, где он рассказывает о ПОТРЕБЛЕНИИ спиртного. Там уже на каждой странице – слово «водка» (или «очищенная водка»), хотя из контекста следует, что речь идет именно о хлебном вине (то есть продукте винокурения). К примеру, в статье «Вопрос об искоренении пьянства в рабочем классе» читаем: «каким образом воспрепятствовать излишнему употреблению водки (здесь и далее выделено мной – О.Н.) в простом классе народа?». Или: «не домогаться воспрепятствовать излишнему употреблению водки». Хотя чуть выше он рассуждает о цене на хлебное вино, которое как раз и пьет рабочий класс. Оно-то и есть упоминавшаяся «водка». Причем статьи написаны в самом начале 1860-х, когда, если следовать рассуждениям автора «Полугара», между тем и другим разницу понимали отчетливо.

Что я хочу этим показать? А то, что если производители писали на своих этикетках «хлебное вино» или «столовое вино», то отнюдь не потому, что они с полным сознанием дела отделяли свой продукт от «водочных изделий» (то есть от водки в «правильном» значении слова). А только потому, что именно так было положено обозначать эти напитки в соответствии с официально установленными нормативами. Назвал «водкой» - и тебе вляпают другой, более высокий акциз. Так что тут сплошная политика и экономика. Потребителей же такие установления ровным счетом ни к чему не обязывали. Не потому ли за самыми известными марками «столового вина» люди закрепили такие названия, как «поповка» или «смирновка». То есть женского рода. Понятно, что в быту их чаще всего называли «водкой», а не «вином». Иначе было бы «поповское» и «смирновское». Поэтому совсем не исключено, что если бы не жесткие государственные нормативы, «водка» в ее современном значении (как разбавленный ректификат, обработанный углем), могла бы появиться в акцизный период. Ведь клиент, как мы знаем, всегда прав. Чего бы не пойти ему навстречу и в обозначении напитка? Совершенно ясно, что для потребителей слово «водка» заключало в себе смысл более существенный, чем чисто технический термин «хлебное вино» (или «столовое вино», не важно).

Кроме того, возникает закономерный вопрос: кем были, в соответствии с жестко установленной классификацией спиртной продукции, производители этого самого «столового вина» - винокурами или водочными мастерами? Например, знаменитый заводчик Петр Смирнов производством спирта не занимался. Он покупал его в готовом виде на заводах и оптовых складах, и уже на его основе изготавливал свои напитки, в том числе известные «столовые вина». Стало быть, он стопроцентный водочный мастер (подчеркиваю – в соответствии с официально установленной классификацией). В таком случае, были ли у потребителей его продукции веские основания называть ее «водкой»? Думаю, что были. Ну а то, что производителю приходилось на этикетке писать «столовое вино», а не «водка», просто отражает противоречивость законодательных установлений, начиная с разделения двух видов производств (спиртового и водочного), заканчивая разделением акцизов на виды конечной продукции. А в сущности именно частные заводчики и создали водку современного стиля. Нравится или нет, но терминологические нелепицы того времени совершенно никак не отражаются на фактическом положении вещей. И факты эти говорят о том, что народ наш стал называть «водкой» чистую водно-спиртовую смесь задолго до появления большевиков.

Теперь, исходя из сказанного, еще раз вернемся к профессору Преображенскому. Итак, он говорит про «обыкновенную русскую водку» и еще уточняет, что «это спирт». Борис Родионов полагает, будто Филипп Филиппович говорит о некоем типичном «водочном изделии», а не о разбавленном спирте (да еще ректификате). Ведь профессор говорит «водка», а этим словом водно-спиртовую смесь стали обозначать не ранее 1936 года. Стало быть, «водочное изделие»? Но помилуйте! Профессор Преображенский у нас кто: технолог с ликеро-водочного завода, который по профессиональной привычке все здесь называет правильно, согласно официальной номенклатуре? Где мы вообще такое видим? Подчеркиваю: сфера производственных регламентов и сфера бытовой культуры – вещи не взаимоувязанные. Наши граждане, например, радиаторы отопления в своих квартирах сплошь и рядом называют «батареями». Но вы возьмите любой учебник по системе теплоснабжения многоквартирных домов и попробуйте отыскать там эту самую «батарею». Значит ли это, что люди в своем быту обозначают таким словом что-то другое? Нет, конечно! Зато, уверяю вас, специалист по теплотехнике скорее повесится, чем назовет радиатор отопления «батареей».

То же самое и в случае со специалистами по водочным и винокуренным технологиям. Если они понимают, как «правильно» называть тот или иной напиток, и не просто понимают, но и считают чуть ли не нравственным долгом таких правил строго придерживаться, то это совсем не означает, что эти правила автоматически распространяются на других людей, пусть трижды культурных и образованных. В общем, профессора Преображенского ничто не вынуждало применять слово «водка» исключительно к «водочному изделию». Так что он вполне мог назвать этим словом разбавленный спирт, причем – спирт-ректификат (может, еще и медицинский). Отрицать такую возможность ссылкой на какие-то особые аристократические вкусы, как я уже показал, безосновательно. Аристократу не пристало занюхивать водку кусочком хлеба. А пить (и даже залпом) под горячую московскую закуску – вполне.

Наверное, автор «Полугара» несколько увлекся апологией русского хлебного вина, из-за чего решительно отмежевал его от слова «водка», пытаясь внушить читателю, будто термины эти стали путать по большому недоразумению, и что это якобы в корне неправильно и чуть ли не моветон. И если кто-то путает одно с другим, то он вроде как явный невежа. Так мы невольно скатимся к культурологической ревизии. Ага, мол, герой Чехова говорит «водка», а на самом деле у него «хлебное вино». Неправильно говорят чеховские герои! Надо было нашему классику читать наставления по винокурению – не показал он бы себя таким дилетантом.

Разумеется, я такой категоричности не приемлю. Эти термины «путали» не только литераторы, но даже авторы старинных наставлений по водочным делам. Привожу такой отрывок из книги самого Бориса Родионова: «Надлежит взять простого вина сколько угодно, влить в куб, и поставивши колпак, двоить оное до тех пор, пока выдвоится половина оного, которое количество называется двоенною водкою (spiritus rectificatus); а если из сего двоенного вина вновь выдвоить третью часть вина, то оное называется троеною водкою, или самым крепким и чистым вином (spiritus rectifikatissimus)» (Б. Родионов. Антипохлебкин, 181). Цитата была извлечена из книги конца XVIII столетия. Как видим, автор наставления использует термины «вино», «водка» и «спирт» («spiritus») как синонимы. А если присмотреться внимательнее, то нельзя не заметить, что «вином» фактически обозначается спирт. Или, если быть точнее, латинскому слову «spiritus» в русском варианте соответствует слово «вино». Этимологически оно, конечно, верно. Изначально «спирт» - это «spiritus vini», то есть «дух вина». Наши винокуры предпочли просто говорить «вино». Не мог же, согласимся, наш благочестивый православный человек называть этот «спиритус» словом «дух»! Вот и говорили: «вино», разумея «градусы», то есть спирт. Ведь и слово «винокурение» подразумевает выкурку именно спирта (не «духа» же, в самом деле). И в литературе XIX века (возьмите хотя бы упомянутое сочинение Н. Лескова о винокурении) можно встретить термин «двойной спирт» в значении «двоенного вина» (то есть продукт перегонки «простого вина»).

В русском языке слово «спирт» стало применяться только с Петровской эпохи как своего рода «научный» и более предметный эквивалент слова «вино», а не только в узком нынешнем значении (исключительно как чистый или очень крепкий алкоголь). Именно поэтому в толковом словаре Даля дается уточнение о «чистом спирте»: «спиртами зовут и разные составы, но чистый спирт, добываемый перегонкой из броженых растительных веществ, это извинь, придающая питиям пьяное свойство». И далее: «Чистый спирт, извинь, алкоголь, сгарает досуха; в полугаре должна сгарать половина; пенное вино принимает 24 на сто воды; трехпробный спирт, 33¹/₃четырехпробный, 50; а двупробный, сто ведер на сто». Обратите внимание на «трехпробный спирт». В литературе часто использовался термин «трехпробное вино» - в том же самом значении. Отсюда напрашивается простой вывод: слово «вино» (применительно к дистиллятам) вплоть до середины XIX века применялось для обозначения градаций «доброты» производимых спиртов по степени их концентрации. Поэтому иногда термины совершенно спокойно заменяли друг друга, без всякого ущерба для смысла.

Не хочу в данном случае разочаровывать поклонников традиционных русских дистиллятов, но похоже на то, что в узкотехническом смысле слово «вино» обозначало не столько напиток, сколько просто продукт дистилляции. Отсюда, надо понимать, официальный запрет на прибавление к хлебному вину добавок. Как-никак, это же… спирт! И единственное, с чем оно (то есть «вино») в своем «сущностном», чисто «спиртовом» варианте сочеталось, так это только с… водой. А тот факт, что его иногда весьма непринужденно называли «водкой», дополнительно проливает свет на многозначительную фразу профессора Преображенского: «Бог с вами, голубчик – это спирт». Так, по-моему, окончательно срывается покров тайны с «обыкновенной русской водки», которую умело готовила Дарья Петровна. Склоняюсь к тому, что она просто бодяжила спирт не самым хитрым способом. Главное, чтобы в правильных пропорциях, ведь водка-то (вспомним профессорское замечание) должна быть сорок градусов.

Специально уточню. Борис Родионов абсолютно прав в том, что современная водка (разбавленный водой ректификат) в технологическом плане не имеет никакого отношения к традиционным русским дистиллятам. И уж тем более совершенно смешно называть ее «напитком наших предков». Этот напиток есть порождение индустриальной эпохи, и появился он относительно недавно. Здесь автор «Полугара» предельно убедителен и точен. Но в то же время он делает сильный крен в сторону апологии хлебного вина, поскольку главной целью своей книги поставил реабилитацию старинных русских дистиллятов в глазах современного потребителя, как будто не замечая при этом, что за такой позицией скрывается обычная ностальгия сегодняшнего россиянина (и не только) по «старому, доброму и натуральному». Причем ностальгия эта, еще раз подчеркну, во многом подогревается опытом зарубежных производителей-винокуров, коим удалось не только сохранить свои традиции, но и придать им новое звучание.

Сегодня обращение к традиции стало вообще модным трендом, в том числе и в России. На Кубани, например, растет популярность так называемого «авторского виноделия». Хорошая тенденция, не спорю и морально поддерживаю. Надоели уже эти стальные танки высотой с пятиэтажный дом. Надоело это безликое пойло, выдаваемое за «вино». Просит душа чего-то яркого, неповторимого, индивидуального и вдобавок – экологически чистого, без всякой «химии». Стоит ли удивляться, что и наша безликая водка начинает вызывать такое же отторжение у хорошо образованных и незаурядных личностей? Всё здесь во многом закономерно. И обращение к русской винокуренной традиции становится вполне объяснимой тенденцией.

Как раз на этой ностальгической и романтической ноте совершенно неизбежно выстраиваются претензии к государственной власти, которая будто бы бесцеремонно навязало казенные пития в ущерб традиции. Однако еще раз подчеркну, что такие упреки – это наш сегодняшний крик души в условиях тотального засилья промышленной «синтетики». Достал, достал ваш нейлон, хотим старый добрый лён! Вот и вспомнили мы старое хлебное вино, которому дурная государственная политика якобы помешала превратиться в чудесную бабочку (по аналогии с шотландским виски). Традицию, дескать, буквально загнали в подполье, где вместо бабочки появился безобразный червяк, именуемый в народе «самогоном». В целом, конечно же, все упреки по адресу государства справедливы. Но вот только сдается мне, что картинка на самом деле была не столь уж простой и однозначной.

Давайте позволим себе небольшую экстраполяцию и представим, в какую сторону пошло бы развитие наших традиционных хлебных дистиллятов, не вмешайся сюда государственная власть. С чего мы вдруг решили, будто русское хлебное вино развивалось бы в том же направлении (или примерно в том), что и шотландский или ирландский виски? Знаменитые русские заводчики, как мы уже отмечали, сами стремились к чистоте питий, сами козыряли использованием новейшего, суперсовременного оборудования. И ничего особо оригинального в том не было. Здесь они в каком-то смысле шли по стопам своих западных коллег, также прибегавшим к техническим новинкам - вспомним еще раз шотландских производителей зернового виски. Технический прогресс никого не обошел стороной. Другое дело – оценка данного явления. В той же Шотландии по этому поводу разгорелся небывалый спор, в котором застрельщиками выступили ревнители старины, делавшие виски с помощью традиционных перегонных кубов. «Можно ли называть словом «виски» вот это самое новомодное питие на основе ректификата? – вопрошали они, - Где там наш родной хлебный дух?». Спор длился не одно десятилетие и разрешился только в начале XX века. Как я уже говорил, государство оказалось на стороне инноваторов, однако вместе с тем выбрало некий компромиссный вариант, поскольку четко определилось с исходным сырьем для напитка с таким названием, который никак не мог производиться из картофеля, сахарной свеклы или (бррр!) древесных опилок. Такой вот четкий расклад и явная забота о хлебном духе.

Но русские винокуры, как мы помним, уже в акцизный период не особо-то ограничивались в выборе исходного сырья, и государство (что здесь самое важное) их к тому не понуждало. Данное обстоятельство находится в прямой связи с распространенной практикой очистки спиртов от сивушного запаха. Действительно, коль исходное сырье особого значения не имеет, то чего тут церемониться? Ведь главное, ради чего и затевается перегонка – это сам спирт, «градусы». Вот так и выстроилась генеральная линия отечественного винокурения. И никакой зануда-помещик, хранивший верность житному аромату и старинным кубам, не мог предъявить заводчикам иск насчет отклонения от традиции или незаконного присвоения национального «бренда». Никто этим «брендом» особо-то не дорожил. При чем тут вообще традиция и сохранение какой-то там вкусо-ароматической идентичности национального напитка, если с самого начала вопрос ставился об установленной «регалии» на производство спирта. СПИ-И-И-И-РТА! И если все делалось по закону, то какие тут претензии? Еще раз отмечу: винокурение по исходному назначению своему было именно производством спирта, а защищаемое нами хлебное вино являлось, по сути, все тем же спиртом, только «разбодяженным» водой до законно установленных кондиций. Сам Родионов отмечает, что винокурение – по тогдашним законам - давало «базовый продукт» (Антипохлебкин, 217). Так уважаемый автор условно обозначает простое хлебное вино. «Спиртом» он его признавать как будто не желает, хотя в другом месте уже четко пишет, что в России (речь шла о XIX веке) «производство спирта и водки было жестко разделено» (296). Стало быть, винокурение плавно эволюционировало в производство «спирта». Изменение терминологии, разумеется, отражает поступательное развитие технологий. Но сути-то дела это все равно не меняет. Исходя из самой логики винокурного дела, простое хлебное вино вполне и без всяких натяжек можно назвать «хлебным спиртом» - по аналогии, например, с «коньячным спиртом» (также продукте двойной дистилляции исходного сырья). Да, поначалу спиртик этот был доброты невысокой, но на то оно и развитие, чтобы от столетия к столетию увеличивать выход «градуса». Тем более царское правительство, как отмечает Борис Родионов, на протяжении всего XIX века «целенаправленно стимулировало производство все более крепкого спирта» (Антипохлебкин, 227).

Я думаю, не стоит так уж сильно играть в шотландцев, когда мы оцениваем нашу винокуренную традицию. Не наша это история, господа. Наша история – это хорошо отлаженный – с неустанным вниманием со стороны государства – процесс извлечения «градусов» (поговорим еще об этом в следующей главе). А уж аристократический изыск и вкусовая палитра – дело рук водочного мастера. Где обходились без мастеров, там просто доливали водой. Поначалу этот нехитрый процесс находился в руках самих торговцев, закупавших «базовый продукт» у винокуров (государство только следило за правильностью данной процедуры, отчего и придумало отжиг хлебного вина).

В общем, народ наш потреблял водно-спиртовую смесь (именно так и вполне официально) уже в ту пору, когда она – по причинам чисто техническим (!) - источала еще родной житный дух. И совсем не потому (еще раз напомню), что у потребителей были именно такие вкусовые пристрастия, и винокуры шли им навстречу (ну-ну), а потому, что таким в стране был спирт, таким было его производство. Потом производство поменялось, качество спирта изменилось, и водно-спиртовая смесь лишилась житного духа начисто. Вот и вся история. Никакого вкуса – одна лишь экономика!

В этом смысле современная водка и впрямь перенимает эстафету у хлебного вина. Различие между этими напитками, несомненно, существует, но сказать, будто это из-за водки произошло угасание наших хлебных дистиллятов, было бы не совсем правильно. Их производство угасло в силу чисто экономических причин, ибо не могли старинные кубы конкурировать с новейшим оборудованием (ведь речь идет, говорю в десятый раз, о производстве СПИРТА!!!). И никто из держателей старого оборудования (где-нибудь в провинции) не намеревался превращать свою сивуху в чудесную бабочку и продавать сей изыск втридорога (да и кому?). Это вам не шотландские фермеры. Максимум, на что нацеливались отставшие от технического прогресса винокуры – это на всё то же хлебное вино, то есть водно-спиртовую смесь с сивушным душком (а учитывая производственную отсталость и низкую производственную культуру, то еще и с пригарью). Несомненно, тогдашнему потребителю этот напиток был понятен, но опять же, исходя из контекста эпохи, ничего особенно притягательного в его сивушном «благоухании» не было. Такого пития можно было отыскать в каждой деревне.

То ли дело – чистенькая водочка, без всякой сивухи! У крестьян такой не сыщешь. А у криворуких отсталых винокуров – и подавно. Кому бы и сгодилась провинциальная сивуха, так разве что обычным питухам, да и то за копейки.

Конечно, чисто теоретически у хлебного вина был шанс составить достойную конкуренцию новомодным питиям на основе ректификата, не вмешайся в процесс распроклятая монополия. Но подобное допущение, как я уже показал – лишь проекция наших современных переживаний на прошлое. Чтобы русский хлебный дистиллят попал в число аристократических изысков, необходимо, чтобы сама элита оценила его на таком уровне. То есть господам он должен был очень понравиться. И тут ему конкурировать пришлось бы не только со «столовым вином», но и с коньяком. Возможно, с коньяком – в первую очередь. Почетный претендент тут вроде бы уже был – виски. Однако, как было сказано, именно виски наша дореволюционная аристократия оценить по достоинству не успела. Свою версию на сей счет я уже высказал. Могу, конечно, ошибаться, но все же сдается мне, что причиной был как раз хлебный (то есть сивушный, причем откровенно сивушный) дух этого напитка. Естественно, рано или поздно все предубеждения были бы сняты. Уж если английские лорды потребляют, то чего нам стесняться? Перед революцией процесс в данном направлении, надо полагать, уже шел. Английская культура за мозги цепляла сильно. Но – не успели. Грянула революция, и имидж виски в глазах советской власти был окончательно подорван пристрастием к нему самых злокозненных представителей буржуазного мира.

Почему я так тесно увязываю судьбу нашего хлебного вина с репутацией его заморского собрата? Не патриотично, да? А ведь так оно и было, друзья мои. Полюбили мадеру – и Лев Голицын трудится в Крыму, и с неплохим результатом. Полюбили шампанское – и тот же князь Голицын экспериментирует в Абрау-Дюрсо. Результаты впечатляющие. Полюбили коньяк – и господин Шустов направляется в Араратскую долину. Учитывая высокую оценку шустовского коньяка (даже французы снимали перед ним шляпы), его труды оказались не напрасны.

А вот кальвадос, например, почему-то оказался у нас без внимания. И несмотря на то, что яблок и сидра в России было немало (европейцы, те вообще считали российскую природу предназначенной для сидра), производство яблочного бренди как-то не заладилось. С виски – похожая история. Как-то не успели наши взыскательные потребители осознать, что какая-то хлебная «самогонка» имеет право занимать почетное положение на господском столе. Не успели, хотя дело к тому, наверное, уже шло. Где-то я наталкивался на информацию, будто Петр Смирнов планировал начать выпуск виски. Не удивлюсь, если это правда, поскольку ассортимент продукции фирмы Смирнова был достаточно внушителен. Похоже, конъюнктуру знаменитый заводчик улавливал неплохо и вполне мог бы замахнуться и на виски. Стал бы тогда этот продукт результатом развития наших национальных винокуренных традиций или обычным подражанием зарубежным маркам, назывался бы он «виски» или «русским хлебным вином», гадать не будем. Скорее всего, все-таки «виски», поскольку образ русского «чисто хлебного» вина частные заводчики закрепили за своими «столовыми винами» (хотя, по понятным причинам, никакого «хлеба» там и не слышалось). Как бы то ни было, для меня совершенно ясно, что сегодняшний интерес к нашим традиционным дистиллятам – с серьезным намерением дать им новую и достойную жизнь - во многом подогревается мировой славой виски. И поскольку государство пока еще не лезет с очередной монополией, наши энтузиасты полны надежд наверстать упущенное – то, что было оборвано сто с лишним лет назад.

Говоря о потребительских вкусах, лично я сильно сомневаюсь, что без наглядного заморского примера наша элита распознала бы в хлебном вине благородный букет. Виски до сих пор еще у многих из нас вызывает изумление своим откровенно «самогонным» ароматом. Отсюда и родилась современная шутка: «Что такое виски? – Это такой самогон, только заграничный». Есть, конечно, законное подозрение, что подобное отношение к дистиллятам сформировалось из-за долгого засилья нашей «беленькой». Но ведь сама шкала оценок была задана давно, еще до появления очищенных казенных питий. И шла она, как я уже говорил, прямиком от элиты и образованного класса. Так ли уж сливки русского общества дорожили в ту пору традицией? Судя по всему, ничуть.

Вот, для наглядности, характерный фрагмент из известной рекламной вывески шустовской рябиновки: «Несравненная рябиновая Шустова есть в настоящiй моментъ последнее слово водочнаго производства».

Ну как, оценили? «ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО» водочного производства! Вот на что был настроен разборчивый российский потребитель – на современность, на «прогресс». Стал бы он, при таком-то умонастроений, смаковать старинный полугар. Куда там! А Шустов-то, надо отдать ему должное, в сознание покупателей заглядывать умел. Можно сказать – отец русского маркетинга. Потому и выпячивал современность. Видно, старинное питие не сильно-то воодушевляло любителей водочных изделий. В том же духе вещала реклама напитков Штрирера, заявляя, что все напитки этого ликеро-водочного производителя (включая, кстати, и «столовое вино») приготовлены из «химически чистого спирта на аппаратах новейших усовершенствованных систем». Вот такая гарантия качества: новейшие системы! И никаких сантиментов по поводу старого и доброго хлебного вина с его родными ароматами.

Как бы мы теперь ни тосковали по утерянной винокуренной традиции, факт остается фактом: наше хлебное вино – за всю славную историю своего существования – никогда не претендовало на то, чтобы потребители наслаждались его букетом, крутили в бокале (или в стакане), вдыхали аромат и потягивали маленькими глоточками, причмокивая языком. Не был этот напиток находкой для гурманов и с дорогим солодовым виски за славу «вкусного» напитка не боролся. И похоже, бороться за это и не собирался. Совсем не в ту сторону шла его эволюция. В какую именно – наглядно показал заводчик Смирнов. «Столовое вино № 21» - вот вам яркое воплощение нашей традиции. Чистенькое, питкое, и (в теории) как бы «чисто хлебное». Очень хорошо рюмочку залпом перед обедом, одним комком в горло (а именно так «Смирновку» и пили – как и все-все наши хлебные вина, хоть очищенные, хоть неочищенные). А вот чтоб крутить в стакане, да принюхиваться, да смаковать. Уж позвольте! Тут что-то уже из ряда вон выходящее. В русской классической литературе мелькают всякие чудики, но вот таких почитателей хлебного вина лично я не встречал.

Так что, господа хорошие, нынешнюю версию полугара для состоятельных гурманов я воспринимаю как очень новую интерпретацию традиционных русских дистиллятов, замешанную, конечно же, на современных увлечениях элитной заморской «самогонкой». Нет, еще раз повторюсь, я двумя руками «за». Я готов сам крутить такой напиток в бокале (или из чего там теперь его пьют?), готов вдыхать родной житный аромат (говорю с чувством, без иронии), готов смаковать и хвалить басурман за то, что научили нас ценить хлебный дух даже в стакане со спиртным. Но истины ради все же надо признать, что монополия такой ход развития не пресекала, поскольку его совсем не наблюдалось. Она просто выхватила у частных заводчиков передовое знамя, силой перетянув на себя сформировавшиеся в русском обществе потребительские запросы – запросы на чистые пития.

Учтем, что государство устанавливало (а по сути – возвращало) за собой право на производство и продажу именно хлебного вина (читай – водки). Да, потребителям был навязан «высший» стандарт, расходившийся с составом традиционных хлебных дистиллятов. Фактически, они были вытеснены из производства. Это так. Но это отнюдь не означает, что были поставлены под запрет все дистилляты вообще. Такого не было и в Советском Союзе, где производились десятки марок коньяка и даже (страшно подумать, но это факт) – виски и кальвадос! До революции коньячок также производился, и производился на славу - с полным соблюдением всех традиционных технологий, включая выдержку.

Так или иначе, но российских производителей коньяка винная монополия сильно не напрягла. Николай Шустов спокойно «толкал» заграницу свой коньяк и собирал награды с многочисленных выставок. Точно так же государство не покушалось на многочисленные «водочные изделия», настойки и ликеры, для производства которых наличие недорогого чистого спирта было даже на руку. И даже после революции, в условиях повальной национализации, власть Советов пыталась воспроизвести «водочные изделия» частных заводчиков. И кое-что удавалось. А насчет коньяков вообще никакого спору нет. Коньячное дело в Советском Союзе было поставлено неплохо.

Чего же тогда не вспомнили про традиционные хлебные дистилляты, коль у них была такая славная история? Похлебкин-то еще не успел затуманить мозги своими мифами. Могли бы и про полугар вспомнить. Мешали ГОСТы? Но госты-то эти были на ВОДКУ (то есть на разбавленный ректификат), а старый добрый полугар к этому «высшему» изделию, с чем мы уже давно разобрались, не относился. Ведь на коньяк, как справедливо заметил Борис Родионов, упомянутые водочные ГОСТы не распространялись. В коньячке легкий сивушный душок был вполне приемлем. Почему бы на том же уровне не допустить содержания сивушных масел в настоящем хлебном вине, и производить такой напиток для ценителей русской классики, отпуская его по солидным «коньячным» ценам? Народ бы от него в разнос не пошел, однозначно. Лично я не вижу к тому никаких идеологических препятствий. Скажем, «Нежинскую рябину» выпускать было можно, «Старку» - можно, «Зубровку» - можно. Анисовки было можно, и «Рижский бальзам», и «Горный дубняк», и «Ерофеичи». Все - сплошь дореволюционные («буржуазные») марки. И никаких опасений по поводу невольных ассоциаций с проклинаемым царским прошлым. Не сильно-то боялась Советская власть буржуазных названий. Даже «виски» выпускали, применяя импортные эссенции («Виски – 73» - была такая марка). Вот ведь до чего доходили, чтобы потрафить романтическим запросам сытого советского обывателя, насмотревшегося западных фильмов. «Виски», надо же! Тем не менее, родные полугары, коими изобилует литературная классика, из виду как-то упустили.

Может, не было для их производства дистилляционных установок? Как же – были. Коньяк-то на чем-то производили. Вот и залейте туда обычной хлебной браги, две-три перегонки, потом обработка активированным углем. Вонь уйдет, а родной хлебный дух останется. Дальше разливаем в бутылки под старину. И пожалуйста – можете порадовать хотя бы членов партийной номенклатуры и признанных мастеров культуры, дружащих с властью (через спецрасределители, знамо дело). Ну и конечно – дарить почетным зарубежным гостям: «Вот это пили Тургенев, Куприн и Достоевский – великие классики наши!».

Могло такое быть? В теории – да. Но только в теории. На практике ничего подобного и не замышлялось. Почему? Допустим, наши правители боялись таким путем разрушить легенду о нашем безупречно чистом «национальном» напитке. Так ведь я не думаю, что относительно небольшая партия хлебных дистиллятов (не более того же «Ерофеича» или «Зубровки») смогла бы серьезно подпортить картину. И потом, легенду при желании не так уж трудно скорректировать.

Полагаю, дело тут не в идеологии, и не в заботе о чистых питиях, и совсем уж не в меркантильных интересах государства, активно собирающего «пьяные» деньги. Скорее всего, вся наша верхушка – как советская, так и предреволюционная - сама жила легендой о чистоте отечественных «хлебных» питий как их главном и неоспоримом достоинстве. Жила этой легендой и искренне в нее верила. А с ней – и добрая часть народа. И в этом национальном предании старинному полугару отводится место всего лишь плебейского, грязного прародителя благородной, чистой «беленькой». Такая вот уродливая «гусеница», превратившаяся в красивую «бабочку». И кому бы пришло в голову повернуть эволюцию вспять? Уж если делать изыск, так еще чище и мягче. Так что примите не полугар, а «Золотое кольцо» в подарочной упаковке. Достоевскому и не снилось! Мы-то знаем толк в совершенстве.

Перед нами опять встает все тот же вопрос: сложилась ли такая история естественно и непреднамеренно или всему виной дурная и неестественная инициатива царского правительства? Честно говоря, я бы и сам был готов повесить всех собак на винную монополию, если бы не одно малоприметное, но принципиально важное обстоятельство, упущенное нынешними апологетами русского винокурения.

Видите ли, друзья мои, чтобы традиционные дистилляты держали свою марку и сохраняли свои национальные особенности под натиском технических новинок, они в буквальном смысле должны иметь под собой почву. Говорю – в буквальном!

Есть такое волшебное и любимое мной французское слово: «Terroir» - «Терруар», «земля». В нем заключена замечательная философия, способная пролить свет на то, почему наше славное хлебное вино стремительно переродилось в безликую водку. Так вот, чтобы традиционный дистиллят мог претендовать на звание подлинного национального напитка, он должен быть неразрывно связан с реальным, подлинно родным и старым национальным напитком. Тут тень на плетень наводить не надо – дистилляция как таковая ни в какую национальную традицию изначально не попадала. Право на национальные напитки дистилляты получили от своих физических прародителей. Физических! Эти-то прародители и были многими веками подлинно национальными напитками, и пока они существуют, пока они присутствуют в жизни народа, до тех пор сохраняется традиция изготовления дистиллятов, отражающих национальные вкусы. Нет этих прародителей, уходят они на задний план – и дистиллятам грозит обезличивание, утрата всякой национальной идентичности. Ибо в традицию они уходят вместе с корнями тех растений, из которых производятся. Нет коньяка без винограда, нет виски без ячменного солода. Традиционный напиток «растет» на той земле, на которой живут его создатели. Искушенные французы это прекрасно понимают. Потому и говорят, что «вино растет», а не виноград.

А теперь простой вопрос: появилась бы у тех же французов любовь к коньяку без любви к виноградному вину? Вряд ли. А могли бы шотландцы или ирландцы дорожить своим виски, не испытывай они любви к своему пиву? Не думаю. Давайте подумаем, на каком, собственно, уровне, должна была у нас проявиться любовь к житному духу спиртного пития? Ну конечно же – на уровне пива, браги и даже на уровне русского ядреного кваса. Словом, всего того, что привычно потреблял простой русский крестьянин. И если бы господа-бояре не вживались в роль истинных французов, то они проявили бы больше лояльности к этим простым народным питиям. В конце концов, во времена Владимира Красно Солнышко квас у князей и бояр был еще в большом почете. Но тут даже дело не в господских вкусах. Обычные провинциальные помещики вели себя в быту проще столичных сибаритов. Дай им волю – утерли бы нос шотландским винокурам. Но вот с волей-то было не совсем складно. Никак не по-шотландски. Потому что наше славное государство выдавало свою «регалию» на производство спирта, а не какого-то там национального напитка. В десятый раз напоминаю – спирта! А спирт, господа, это вам никакой не напиток. И тем более не «национальный напиток». Спирт, если угодно, есть материал, с почвой, с корнями никак не увязанный по определению. И с национальными вкусами тоже. Короче, само разделение винокуренного производства и производства водочного потенциально заключало тот результат, к которому и пришло наше питейное дело: превращение хлебного вина в чистую водно-спиртовую смесь, плюс – тысяча сортов «водочных изделий» самых причудливых наименований.

Иными словами, такой финал предполагался еще за несколько столетий до введения монопольных «казенных питей». Монополия, собственно, и не прекращалась. Государство слегка отступало, потом возвращалось вновь. И именно оно выстроило эту линию развития для нашего хлебного вина. Впрочем, изделия сами по себе больших нареканий не вызывают – если не придавать им вульгарного значения. Рюмка хорошей водки перед обедом – не такая уж дурная привычка. Если, конечно, рюмка, и если перед обедом - сытным русским обедом. А уж настойки и ликеры – вообще славная песня! Но проблема-то навалила с другой стороны. Люди, не искушенные в барских изысках, пьют сорокоградусную стаканами, и иногда совсем без еды. Такой крен как-то не к лицу нам включать в нашу национальную традицию. Но крен, тем не менее, произошел. И тоже не без участия государства. Остается выяснить: с чего там все начиналось, как мы докатились до жизни такой.

 

Жизнь и смерть в одном бокале

 

Истоки традиционного русского винокурения также не таят в себе каких-то больших загадок, как это может показаться на первый взгляд, особенно после прочтения «исследования» Похлебкина. Загадки, скорее всего, возникают из-за острейшего желания вместо правды построить красивую легенду о нашем «особом» водочном пути, где мы, как всегда, варимся в собственном соку и изобретаем свой собственный велосипед без всяких заимствований извне. В этом случае как раз и нужны фантазии о «корчажной» дистилляции и образы местных оригинаторов-самородков вроде похлебкинского монаха Исидора.

Мне не совсем понятно, с чего вдруг технологии изготовления спирта превратились у наших исследователей в величайшую тайну, постижение которой будто бы было сопряжено с невероятным напряжением умственных сил. Это просто смешно, потому что процесс дистилляции никогда величайшей тайной не был. Во всяком случае, в позднем средневековье винокурение было делом столь же отлаженным, как и производство пороха. И уж если мы напрягаемся в размышлениях насчет происхождения русского хлебного вина, то с не меньшим напряжением стоило бы поразмыслить о появлении на Руси того же пороха и оружейного производства. Неужели кто-то думает, будто и порох мы изобрели самостоятельно, и пушки и пищали стали результатом эволюции каких-то национальных военных приспособлений? Вздор, не так ли?

Тогда чего, спрашивается, мы так ломаем голову по поводу появления наших национальных дистиллятов? Что там было такого мудреного в сравнении с изготовлением пороха и литьем пушек? А ведь то и другое, кстати, входят в культуру европейских стран практически одновременно. Я сознательно говорю «европейских», поскольку Россия всегда (всегда!) была частью европейского мира и никогда в обозримой истории не варилась в собственном соку. Всякие заявления о нашей полной автономии – не более чем идеологическая фикция, причем совершенно глупая. Это российским государям иной раз, в припадке самомнения, хотелось громко обозначить границы своей «особой» цивилизации. Но удалить Европу из своей жизни никогда не удавалось. Простому народу, конечно же, в соответствии с идеологией ненависть к басурманам внушалась основательно, но жизненный опыт господского класса без басурманских заморочек представить невозможно. Поэтому все европейские изобретения так или иначе неизбежно появлялись и на русской земле. Неизбежно.

Именно таким путем появились на Руси порох и огнестрельное оружие, книгопечатание и даже элементы западной архитектуры. Стены и башни московского Кремля, каменные барские палаты – не влияние ли итальянских мастеров, принимавших активное участие в обустройстве поднимающейся Московии? Не от них ли прямиком московиты познакомились с «аквавитой» и способом ее приготовления, то есть – технологией дистилляции? В Европе «аквавиту» продавали в аптеках уже с XIII века. Естественно – как лекарство, которое полагалось принимать в гомеопатических дозах. В самой Италии в XV веке аппараты для дистилляции никакого особого секрета не представляли, подобно тому, как не было секрета в оборудовании для выплавки металлов и литья пушек. Дело это, подчеркиваю, уже было хорошо отлажено. В общем, изготовление дистиллятов в историческом плане представляло собой явление международное, и в этой связи совершенно глупо искать какие-то «особые» русские корни данного изобретения. Специально подчеркиваю – никакого секрета здесь не было. Если уж порох не был секретом, то чего говорить про спирт!

Таким образом, в старой Московии дистилляты были совсем не в диковинку. Просто нелепо выставлять здесь наших предков в образе дремучих варваров, ничего крепче меда и пива не пивших. Откуда, дескать, ведь дистилляция – это такой большущий «секрет»! Так вещают наши прославленные «исследователи». Не смешно ли? Порох уже вовсю применялся, из пищалей и пушек стреляли, а вот перегнать бражку на два-три раза – задача прямо-таки не из легких. Подозреваю, что это Похлебкину было невдомек, каким образом солод превратить в спирт (такой практики у него не было, а в естествознании он был крайне слаб). Но для рукастого жителя Московии тут загадок не было. Пиво и брагу делать умели. А изготовить медный аламбик было, наверное, не сложнее изготовления стрелецкой пищали или артиллерийского орудия.

Конечно, для производства спирта в промышленных масштабах без особых технических премудростей не обойтись. Но для бытовых, так сказать, нужд прекрасно обходились и без них. И, судя по всему, в быту старой Московии «аквавита» была достаточно широко распространена. Причем, появлялась она не только на великокняжеских столах, но и на столах зажиточных горожан, имевших в своем распоряжении аппараты для дистилляции. Об этом, например, бесстрастно и даже как-то буднично вещает знаменитый «Домострой», составленный еще в первой половине XVI столетия:

«Самому и вино курить, и быть при том неотступно, а если кому доверяешь - строго тому наказать, как и всем на винокурне, да замечать, по скольку выгонят из котла араки в первый, во второй и в последний раз, а при перегонке также смекать, сколько выкурят из котла сначала, а потом и после всего».

Как видим, курить вино на Святой Руси – дело вполне хозяйское. Четко обозначен регламент – трехкратная дистилляция исходного сырья. Это вам не нынешние самогонщики! Видно, спирт получался неплохого качества, и относились к этому делу серьезно. Не стал бы, видимо, уважающий себя человек той поры заливать в свою глотку вонючую сивуху. Вот здесь и впрямь – традиция в ее лучшем проявлении. И речь здесь идет не только о технологии. Самый важный момент – отношение к этой огненной жидкости. Для чего же она приготовлялась? «Домострой», как-никак, произведение с четко выраженной идеологической направленностью, да не какой-то, а патриархально-православной, где христианскому благочестию уделяется наипервейшее значение. И вот надо же – изготовление хлебного вина (то есть – «самогоноварение», по-современному) никак этому благочестию не противоречит. Весьма любопытно, не так ли? Сегодня у нас крепкие напитки, а особенно их самостоятельное изготовление – чуть ли не признак моральной распущенности. А вот в благочестиво-религиозной Московии (по крайней мере, до тиранических вывихов Ивана Грозного) так не считалось. Не странно ли?

Здесь мы подходим к очень важному моменту. В самом деле, почему дистиллят в ту эпоху, если следовать тексту «Домостроя», не воспринимается в роли ужасного зелья, «зеленого змия», ведущего к погибели? Может, данный текст адресовался исключительно приличным людям, знавшим меру? Совсем не исключено. Но ведь мера здесь, безусловно, тоже как-то связано с особенностями потребления спиртного. С какими, спрашивается? Как мы знаем, после введения «царевых» кабаков (уже при «разгулявшемся» Иване Грозном) производство и продажа хлебного вина оказались под строгим государственным контролем. Но, судя по тексту «Домостроя», изначально государство в «самогонные» дела сильно не лезло. Правда, простому народу в тогдашней Московии разрешалось потреблять хмельные напитки только по праздникам (даже пиво). Господский класс был в этом плане стеснен не так сильно, хотя даже на великокняжеских пирах, несмотря на то (как свидетельствует Герберштейн), что чарки «во здравие» осушались одна за другой, до беспамятства никто не надирался. Но самое интересное, что до конца XVI столетия не отмечалось широкого потребления «огненной» жидкости в целях опьянения. Источники об этом умалчивают, хотя прямо и недвусмысленно указывают, что «огненная» жидкость изготавливалась, причем – прямо в быту и, судя по всему, для собственного потребления (на продажу нет и намека).

На мой взгляд, объясняется это тем, что до поры до времени дистилляты вообще не воспринимались как хмельной напиток, то есть напиток для опьянения, для веселья. Как мы знаем, еще князь Владимир Красно Солнышко определили питие как «веселие Руси». И похоже на то, что в течение нескольких веков – вплоть до утверждения Московского царства – единственно признанным, «традиционным» средством такого «веселого» пития были все те же мед и пиво, идущие из седой старины. Или же привозное виноградное вино (для господского стола, конечно же). Даже в «царевых» кабаках хлебное вино не сразу завоевало доминирующие позиции. Еще долгое время простой народ «снимал стресс» традиционными некрепкими напитками.

«Веселящее» действо хлебного вина было оценено не сразу. И как я полагаю, подобная переориентация на высокий «градус» означала явственный отход от изначального восприятия дистиллятов как сугубо лекарственных средств. Да, «аквавиту» князья и бояре на пирах принимали, но – в чем я абсолютно уверен – исключительно для «мобилизации» пищеварительной системы. То есть водку (в широком значении) пили, но водкой до определенного времени НЕ НАПИВАЛИСЬ. И такое отношение к крепкому спиртному было когда-то в порядке вещей. Именно поэтому, как я думаю, автор «Домостроя», описывая идеал благочестивой жизни, демонстрирует откровенную лояльность к домашнему винокурению. А чего, собственно, смущаться изготовлению лекарств? Дух погибельного «зеленого змия» в хлебном вине еще не был открыт. Во всяком случае, в социальных масштабах. Отдельные опустившиеся личности, конечно же, могли надраться чем угодно, хоть тем же хлебным вином, но это уже само по себе оценивалось как отклонение от нормы. Благочестивые зажиточные горожане к праздничкам изготавливали мед и пиво, ну и хлебное вино для улучшения аппетита и борьбы с хворями. Что тут такого? Матвей Меховский примерно в те же времена (первая половина XVI века) отмечал, что московиты с помощью огненной жидкости спасаются от холода и озноба. Это довольно важное наблюдение, свидетельствующее о том, что до определенного времени отношение к обжигающим дистиллятам на Руси было совершенно утилитарным. И как раз с такими, чисто утилитарными, целями домовитые хозяева занимались ее изготовлением. Параллельно, например, они делали уксус для сдабривания сытных мясных блюд (тоже традиция – поливать мясо уксусом и посыпать перцем). «Аквавита» стояла в том же ряду - как необходимый в быту продукт. И никакого страха перед алкоголизмом! Да, были времена…

Таким образом, если моя гипотеза верна, то первоначально винокурение никак не ассоциировалось с пьянством, а воспринималось, как я уже сказал, достаточно утилитарно – как один из способов изготовления эффективных и сильных снадобий. Еще раз напомню, что даже обычный спирт (то есть продукт дистилляции сам по себе) со средних веков считался лекарством и продавался в аптеках. В старинных лечебниках «духу вина» приписывалась роль универсального средства, полезного для человеческого организма во многих отношениях. Оно бодрит и укрепляет, возбуждает аппетит, помогает восстановлению сил после тяжкой работы, выгоняет пот и урину, уничтожает паразитов, унимает кровь в свежих ранах. Охлажденное – стягивает сосуды, разогретое – разгоняет кровь в местах ушиба.

Чего уж там говорить, когда и в наши дни простая водка нередко выступает как целительное средство. Не грех рюмочку для аппетита, для «согрева» во время простуды, для снятия тошноты. И совсем святое дело – выпить вечерком «с устатку». И это – далеко не предрассудки, а отзвуки реальной традиции. Таковым и было изначальное восприятие «аквавиты», некогда изготавливаемой прямо на дому. Естественно, что сочетание «духа вина» с силой разнообразных целебных растений только усиливало полезный эффект. Так возникали различные настойки, тинктуры и эликсиры – прародители современных ликеров и ароматных «водочных изделий». И я думаю, что в русском быту изготовление подобных снадобий было делом широко распространенным. В помещичьих усадьбах такие снадобья по старинке изготавливались вплоть до революции, чему немало подтверждений в русской классической литературе.

Впрочем, в каждой нормальной русской семье старались, по мере возможностей, иметь хотя бы пару сортов каких-нибудь целебных настоев. Моя бабушка постоянно пользовалась такими самодельными снадобьями, которыми она перед сном растирала суставы. У моих родителей также были в запасе водочные настойки на березовых или сосновых почках, принимаемых по чайной ложечке во время кашля. Отец делал настойки на корне аира, корне солодки, цветах тысячелистника и зверобоя. Самой ценной была настойка на алтайском Золотом корне. Этому снадобью, издающему тонкий аромат розового масла, приписывались какие-то чудесные свойства восстанавливать иммунную систему (главное, как считалось, ни в коем случае не переборщить с дозой, иначе эффект будет обратный). Был еще целый набор для наружного применения: настой чистотела, настой сирени и многое другое, чего я уже и не помню. Основным компонентом, конечно же, была обычная водка. Но в случаях, если ее применение было накладным, в дело шел и самогон собственного изготовления (а кто в нашей стране не гнал и не гонит?).

Еще раз повторюсь – изготовление таких снадобий есть отзвук традиции, уходящей во времена старой Московии. А может, еще дальше - даже не Московии, а Новгородчины (есть версии, что тот же «Домострой» возник в Новгороде Великом). Это – одно из первых и самых «аутентичных» применений дистиллятов. И надо полагать, что до определенной поры использование «аквавиты» в целях опьянения воспринималось как дурной тон, как нечто противоестественное. То есть огненная жидкость, с какой бы легкостью она ни шла в нутро, очень плохо ассоциировалось с тем, что принято называть напитком (пусть даже хмельным). Мед и пиво – да. Это – «напитки». А вот продукт дистилляции, обжигающий пищевод, - некая «приправа» к трапезе, по аналогии с уксусом. Питие на то и питие, что оно проходит в организм, не вызывая содрогания. С содроганием можно выпить разве что лекарство. Оно может иной раз и противно, и непривычно, но зато полезно. Ведь чтобы затуманить голову хмелем, вообще (по тем-то временам) не было никакого резону вино курить. На кой, спрашивается, переводить дрова и тратить время? Хочешь «для души»? Так вот она – брага, вот оно – пиво. Бери и напивайся.

Нет, «дух вина» извлекали их браги совсем не для того, чтобы затуманить им голову или поднять настроение. Специально обращаю на это внимание. Дистиллят с момента своего появления вряд ли мог рассматриваться в качестве альтернативы или даже дополнения к привычным хмельным питиям, потребляемым на пирах «за здравие». С одной стороны, оно как-то мало соответствовало тогдашним потребительским ожиданиям. Сами представьте, каково было человеку, не пившему ничего крепче меда и пива, вот так просто переходить на обжигающие «градусы». Для пиратов и путешественников такой продукт, наверное, был в самый раз. Но какой смысл был в такой «альтернативе» на царском столе или на деревенской свадьбе? Знать пила вполне себе качественные напитки – ставленые меды и виноградные вина, простой народ с давних времен жаловал пиво-брагу. Чего было ради застольного веселья мудрить с дистилляцией? С другой стороны, затронем опять же чисто экономический аспект: с какой стати надо было переводить сырье на огненную жидкость, тратить на это время и переводить топливо, если достаточно было привычно повеселиться с пивом-брагой?

Вот и выходит, что затраты эти делались не ради хмельного веселья. Дистилляты стали играть важную роль, но их место на обеденном столе находилось несколько в стороне от привычных хмельных напитков. Принимались они, так сказать, для услужения организму, а не ради «утоления» души. И я абсолютно уверен, что в приличных домах такое отношение к крепкому спиртному сохранялось вплоть до революции (о чем уже неоднократно говорилось). Отсюда, надо полагать, наша привычка пить, а потом закусывать, а не наоборот – запивать хмельными напитками еду (как принято, якобы, у всех европейцев).

Я честно говоря, не могу представить, как можно использовать водку для того, чтобы запивать ей еду (это на заметку снобам, пеняющим русским по поводу «неевропейского» стиля потребления). В действительности, еще раз подчеркну, водка изначально не рассматривалась как некий крепкий эквивалент вина, как напиток, которым можно сопровождать трапезу от начала до конца. Выражаясь по современному, «аквавита» выступала в роли своеобразного аперитива, подобно разного рода горьким настойкам, используемым в наше время на все том же цивилизованном Западе (кто-то может представить, чтобы цивилизованные европейцы запивали еду каким-нибудь биттером на манер вина?). Это не значит, конечно, что состоятельные люди в дореволюционные времена не надирались водкой, но принятый в приличном обществе стиль потребления в общих чертах соблюдался в соответствии с тем образцом, что был задан еще великокняжескими пирами старой Московии. Была, скажем так, некая норма «правильного» пития, где крепким напиткам (снова и снова это отмечу) отводилась роль своего рода «усилителей» пищеварения, а не средства опьянения.

Для наглядности приведем красноречивый фрагмент из известной книги Владимира Гиляровского «Москва и москвичи»:

 

Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве No 50 рядом с бутылкой пикона.

Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми,

бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные

мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и

блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом

семги, украшенной угольниками лимона.

-- Кузьма, а ведь ты забыл меня.

-- Никак нет-с... Извольте посмотреть. На третьем подносе стояла в

салфетке бутылка эля и три стопочки.

-- Нешто можно забыть, помилуйте-с!

Начали попервоначалу "под селедочку".

-- Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка -- селедка.

Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из

налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом

ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под

салат оливье...

После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми...

Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками

зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась

янтарным балыком... Выпили по стопке эля "для осадки". Постепенно закуски

исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек

и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.

-- Селяночки-с!..

 

Ручаюсь, что любой современный русский гуляка, даже из числа людей вполне себе состоятельных, оторопеет от подобного дореволюционного ассортимента. Нет, дело не в наличии каких-то диковинных марок спиртного, многим из нас уже неведомого. Дело в их сочетании, которое по нынешним постсоветским временам считается абсолютно «неправильным» и даже «вредным». Что это за странности? Вначале пьют простую водку, потом ее зачем-то «бодяжат» горькой настойкой («пикончиком»), потом в ход пошли другие настойки. А потом (о, ужас!) «полируют» это дело элем (то бишь пивом). Предложите сегодня любому среднестатистическому русскому гуляке такой набор, и он тут же выдаст вам менторское замечание относительно того, что смешивать спиртные напитки в одном желудке – дело не очень хорошее. А если уж приходится, то желательно пить по нарастанию «градуса». Игнорирование этих простых правил, по нынешним убеждениям, неизбежно ведет к тяжкому бодуну. Поэтому в наши дни среднестатистический россиянин во время гулянки предпочтет пить что-то одно. И этим одним, как нетрудно будет догадаться, скорее окажется обычная водка, без всякого «пикончика».

Короче говоря, по современным меркам герои Гиляровского пили совершенно «неправильно», а уж после смешения водки с пивом (а может, еще и с портвейном Леве № 50) бодун им, вроде бы, светил гарантированно. В общем, дореволюционный стиль нашему современнику теперь уже совершенно непонятен. И не только не понятен, но как будто и противопоказан. Отчего же оно все так круто поменялось-то? Неужели произошли какие-то странные изменения в организмах наших русских людей?

На самом деле изменения произошли в людских головах, точнее – в людских запросах. Специально на этом останавливаюсь. Дело в том, что герои Гиляровского зашли в трактир, чтобы (извиняюсь за грубость) вкусно и сытно пожрать, а не «нажраться» (в смысле «нарезаться» или «надраться»). У нынешнего приличного россиянина, способного организовать для себя нормальный стол с обильной выпивкой и закуской, акценты расставлены прямо противоположным образом – нынешний россиянин именно «нажирается». Точнее, он вливает в себя огненную жидкость ради нее родимой. Внешние атрибуты хорошего застолья, как я уже говорил выше, остались, но смысл вливаний и поглощений существенно исказился.

До революции (напомню в десятый раз) в приличном обществе водка служила средством поддержания организма в процессе поглощения большого количества еды. Шутка ли – умять за один присест пару окороков, два жбана черной икры, блюдо расстегаев, а еще жареные мозги, семгу, балык, салат оливье, солянку, тыкву с огурцами… Современный диетолог, наверное, пришел бы в ужас не столько от перечня спиртного, сколько от списка поглощенных блюд. Надо было обладать поистине зверским аппетитом, чтобы поглотить такое изобилие. И водка (да еще с «пикончиком» и прочими горечами) неплохо стимулировала такой аппетит, помогая чреву поддерживать «работоспособность» на должном уровне.

В наши дни приличный россиянин во время застолья больше беспокоится о работоспособности своей головы, чем чрева. Если раньше водка помогала справиться с тяжестью еды, то теперь, наоборот, еда помогает справляться с тяжелым воздействием алкоголя. Большинству из нас опыт подсказывает, что возлияние спиртного без закуски – прямая дорога к мертвецкому состоянию с потерей памяти. Приличному человеку оно как бы совсем ни к чему, даже если речь идет о шумной гулянке. Поэтому хорошую закуску такой человек уважает, ибо благодаря оной ему удается и поддержать сотрапезников своим «полноценным» участием в хмельном застолье, и до конца сохранить лицо, не упасть под стол.

Такие вот эпохальные расхождения. Профессор Преображенский, как мы помним, учил своего молодого коллегу правильно есть. Со сменой эпохи выпивка стала актуальнее еды. Теперь бывалые люди учат правильно пить. Основные правила мы уже изложили выше: не смешивай или пей по нарастанию «градуса». Но главное требование здесь, особенно если речь идет о «беленькой», - закусывай соизмеримо выпитому! Иначе водка одолеет тебя. Что это такое, известно каждому: голова соображать перестанет, и веселье ненароком перерастет в опасное приключение. А потом поутру попробуй вспомнить, чего ты там вытворял накануне. И не вспомнишь ведь! Зато другие расскажут, и рассказ этот может стать шокирующим. Так что хорошая закуска она тут к месту.

Примечательно, что навыки «правильного пития» у нас оказались востребованными практически во всех слоях общества, включая представителей высшей партийной номенклатуры и в кругах самых разных «ответственных» работников (недаром ведь Похлебкин просвещал на сей счет депутатов Госдумы – понимал актуальность темы). Казалось бы, причина такого трепетного отношения к правилам поглощения спиртного как-то связаны с простонародным подходам к пиршеству, где желание «надраться» исходно стояло на первом месте. Наверное, если бы Шариков, усвоив барский шик-блеск, соединил его со своими кабацкими привычками, то вышло бы что-то похожее на стиль потребления спиртного сегодняшних «хозяев жизни».

Конечно, такую эволюцию нарисовать не сложно. Истинная де аристократия уступила пролетарскому натиску, и гегемон, воцарившись во власти, все исказил и опошлил. Но вот вопрос: а откуда у самого гегемона появилась привычка туманить сознание горячительной жидкостью? Кто же его к такому действу надоумил? Как я уже показал, дистилляты изначально потреблялись представителями элиты, по крайней мере, совсем не теми, из кого впоследствии набирался контингент кабацких гуляк. И потреблялось горячительное исключительно «здоровья для».

Кому же тогда пришло в голову - вопреки традиции - надираться хлебным вином? Неужели простые мужики чего-то попутали, и стали употреблять огненную жидкость вместо пива? Такое действо, как мы понимаем, могло произойти только в кабаке. Но в кабаках, насколько нам известно, не пировали, а именно пьянствовали. Никакой путаницы быть не могло. Голову мутили всякой имевшейся в наличии жидкостью (окромя воды, конечно же). Так что чарку хлебного вина в кабаке подавали отнюдь не для разгону «желудочных» соков. Нужды в том и не было. Закуска-то не полагалась. Поэтому простым русским мужикам огненную жидкость предложили примерно так же, как позже ее предложили далеким чукчам – с совершенно сознательным умыслом упоить в хлам. И «сознательность» сию проявить могли только представители элиты. Больше просто некому.

Не думаю я, конечно же, что над мужиками ради забавы поставили медицинский эксперимент. Нет, опьяняющее действие дистиллятов на организм было уже испытано до того, как первый русский крестьянин свалился под стол от перебора огненной жидкости. Испытано это действо было, конечно же, теми, кто мог беспрепятственно с хлебным вином соприкасаться - представителями барского сословия и прочими особами, приближенными к важным лицам. Как же, в таком случае, с данным тезисом увязываются мои заявления о традиции, о благочестии, о приеме стопки сугубо для аппетита? Нет ли тут противоречия?

Противоречия никакого нет. Традиция, благочестие, крепкое спиртное как лекарство – все это, так сказать, светлая и открытая сторона жизни наших привилегированных и зажиточных слоев. За праздничной трапезой в кругу семьи, на великокняжеском пиру в присутствии иностранных послов не грех было пропустить рюмашку «аквавиты» для «подготовки» пищеварительной системы к приему обильных кушаний. Но была ведь еще жизнь скрытая, тайная и греховная. Были, наконец, такие места, куда никто посторонний не заглядывал, и куда, казалось бы, даже сам Господь заглянуть не собирается. Вот там-то и можно было «дерябнуть» совсем не так, как на семейных трапезах и великокняжеских пирах. Запретный плод, он, сами знаете, сладок. Вот и пронеслась в головах пресыщенных особ шальная мысль: а чего бы не соприкоснуться с «духом вина» посильнее, не впустить в себя эту божественную субстанцию в таком количестве, чтобы пробрало до самых мозгов?

Специально остановлюсь на этом моменте. Здесь мне придется пройтись по нашей элите. Дело в том, что, вопреки досужим представлениям, многие порочные наклонности и привычки приходят в общество не со стороны морально деградирующих «низов», а как раз со стороны развращенных представителей элиты. И высшие добродетели, и гнусные пороки изливаются в общество прямо оттуда. Оттуда же – полезные изобретения, и оттуда – самые дурные привычки. Так было всегда и так будет. Элита может возвысить общество, и она же способна вплеснуть в него струю смертельного яда. Некоторые мерзости, наблюдаемые нами в социальных низах, среди опустившихся маргиналов, зачастую зарождались и вызревали в высших слоях.

Через кого, например, в Европу пришли наркотики – опиум, гашиш, марихуана, кокаин? Что, нищие, еле сводящие концы с концами представители социального дна сами выработали такие дурные привычки? Да нет же! Как мы знаем, изначально это было особо пикантным развлечением для пресыщенной европейской богемы. Понятно, что наркота плохо вписывалась в традицию европейских народов, но именно это и придавало ей особую ценность в глазах страстных искателей «неземных» наслаждений. Все необычное обладает особым шиком, если оно недоступно массе простолюдинов. И европейские простолюдины долгое время имели весьма смутное представление о наркотическом опьянении.

Интересно, что в XIX веке к потреблению наркотиков относились весьма снисходительно, как к какой-то невинной забаве. Социального зла в этом еще не угадывалось. Вспомним, с каким смаком граф Монте-Кристо описывает восхитительные свойства гашиша, и как он буднично и непринужденно заглатывает ложечку этого восточного зелья:

 

С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял кофейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову.

 

А как хозяин пещеры уговаривает своего гостя приобщиться к наркотику:

 

- Потерпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня.

 

Честно скажу, когда я читал этот роман, будучи еще подростком, данный эпизод вызвал у меня сильное смущение. «Как же так? – думал я, - Главный герой – наркоман! Мало того, что сам дурит свою голову, так еще вовлекает других. И описание гашиша какое-то завлекательное. А как же с последствиями-то?».

Да чего там граф Монте-Кристо! Знаменитый сыщик Шерлок Холмс в часы уныния «ширялся» кокаином! Колол его себе прямо в вену, да еще предлагал то же самое доктору Уотсону:

 

Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.

Три раза в день в течение многих месяцев я был свидетелем одной и той же сцены, но не мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал все большее раздражение и мучался, что у меня не хватает смелости протестовать. Снова и снова я давал себе клятву сказать моему другу, что я думаю о его привычке, но его холодная, бесстрастная натура пресекала всякие поползновения наставить его на путь истинный. Зная его выдающийся ум, властный характер и другие исключительные качества, я робел и язык прилипал у меня к гортани.
Но в тот день, то ли благодаря кларету, выпитому за завтраком, то ли в порыве отчаяния, овладевшего мной при виде неисправимого упрямства Холмса, я не выдержал и взорвался.

– Что сегодня, – спросил я, – морфий или кокаин?

Холмс лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом.

– Кокаин, – ответил он. – Семипроцентный. Хотите попробовать?

 

Каково?! Внештатный сотрудник полиции, так сказать, с колотыми венами! По нынешним меркам – просто ЧП! А тогда? А тогда о наркомании как о массовом социальном зле практически ничего не знали. Страдал ли от ломки герой Конан-Дойля, неизвестно. Зато известно, что в широких слоях простонародья пристрастие к наркотикам в ту пору не отмечалось. По крайней мере, в таких масштабах, чтобы впору было бить в колокола.

Примерно так же обстояли дела с крепкими дистиллятами в ранние времена Московского царства. Далеко не сразу простой народ сумел «подсесть» на огненную жидкость. До определенной поры этим делом увлекались лишь отдельные особы, приближенные, так сказать, к державному престолу. Вообще, обращу внимание на то, что в показательно-благочестивой Московии, где государи особо пеклись о народной трезвости, для особо ценных «государевых слуг» по части выпивки делалось исключение. Как свидетельствуют иностранные авторы – от Герберштейна до Флетчера, - великий князь Василий III построил для них за Москвой-рекой слободу, где они могли свободно вкушать пиво и мед, даже в постные дни. Потому и названо было это злачное место «Наливайка» (Nali civitatem, Nalevki dictum). Дальнейшим продолжением указанной злачной темы стало учреждение Иваном Грозным первого на Святой Руси царева кабака. Вот тут-то, отмечают многие авторы, и началась наша головная боль! Былое легкое веселие народа быстро превратилось в тяжелый хмельной угар.

Надобно отметить, что начало кабацкой истории запутано исследователями настолько, что просто иной раз поражаешься обилием противоречивых цифр и нелепых заявлений. То, значит, пишут, будто первый кабак Иван Грозный учредил аж в 1533 году (когда будущему царю было всего три года!). То заявляют, что кабак появился в 1555 году для гульбы опричников (стоило бы вначале поинтересоваться, когда появилась эта самая опричнина). Даже такой авторитетный автор по кабацкой части, как Иван Прыжов, без малейшего смущения пишет о том, будто Иван Грозный после взятия Казани запретил в Москве торговать водкой, позволив пить ее только своим опричникам, для чего на Балчуге для них и был построен первый кабак! Произошло это событие, по его данным, в 1552 году. Иван Прыжов, конечно, при жизни был большим оригиналом, но странно то, что вот эта дата гуляет теперь по разным энциклопедиям с неизменным упоминанием о пьянствующих опричниках.

Впрочем, не будем придираться к датам (ну, мало ли бывает оговорок?). Из всего нагромождения информации можно с точностью утверждать, что у приближенных Ивана Грозного было некое злачное место, где они беспрепятственно надирались. Появилось ли оно до или после учреждения опричнины, не суть важно. Важно, что там вытворялось что-то не очень хорошее с точки зрения благочестивого человека. В этом нас убеждает попытка царя Федора, отличавшегося (в противоположность своему отцу) особой щепетильностью в нравственных вопросах, сломать и уничтожить этот рассадник греха. Данное действие кажется не совсем логичным ввиду того, что подобных питейных заведений в ту пору было уже достаточно много (если опять же верить исследователям). Может, первый кабак на Балчуге выступал в роли дурного символа? Не случайным, наверное, выглядит и то, что Борис Годунов – бывший опричник – зачем-то его восстановил. Вполне возможно, что с этим местом у него были связаны какие-то сильные воспоминания.

Нас в данном случае интересует вот что: потреблялось ли в тех злачных местах хлебное вино? Флетчер, указывая на то, что в конце 1580-х в каждом большом русском городе был кабак, перечисляет их хмельной ассортимент, куда входила «аквавита», которую называли «Русским вином» (Russe wine), а также мед и пиво (mead, beere). Что для нас здесь примечательно? А примечательно то, что «аквавиту» предлагают в кабаке для опьянения и без всякого сытного сопровождения. Вообще без еды! Это и есть «кабацкий стиль» потребления спиртного, утвержденный еще самим Иваном Грозным.

Исследователи кабацкого дела, к сожалению, стали ассоциировать кабаки с водкой, заостряя внимание на казенном характере организации продажи огненной жидкости. В итоге кабак стал у нас прочно ассоциироваться с водкой. На самом деле такое отождествление не совсем правомерно, точнее, отвлекает нас от сути проблемы. В кабаках, как мы уже сказали, продавались самые разные хмельные напитки, в том числе традиционные – мед, пиво, брага. В принципе, государственная монополия на продажу спиртного (вопреки мнению Похлебкина) могла осуществиться и при отсутствии дистиллятов. Это уже проблема чисто политическая и идеологическая. По крайней мере, в знаменитом указе Ивана III мы не находим упоминания о хлебном вине. Речь шла о всё тех же традиционных хмельных напитках, испокон веков изготавливаемых самостоятельно к самым различным праздникам, когда было не грех выпить на славу, основательно захмелев. Как я уже показал, крепкие дистилляты изначально с этой целью не использовались. Причем это была не только российская, но, судя по всему, международная практика. Дистилляты и настойки (тинктуры) на их основе – это, прежде всего, лекарственные снадобья. Их включение в состав опьяняющих напитков знаменовало некий перелом в стереотипах потребления спиртного. Перелом, в социальном отношении не совсем благоприятный. Я не хочу утверждать, что именно Россия показала здесь дурной пример остальному человечеству. Скорее всего, данное явление тоже носит международный характер. Но, учитывая, что именно водка (в смысле хлебного вина) стала восприниматься как русский «национальный напиток», то в нашем случае практика изменения сознания с помощью огненной жидкости, причем – безотносительно к составу исходного сырья и ароматических компонентов (то есть только чистые «градусы») – оказалась явлением с далеко идущими историческими последствиями, меняющими предшествующую традицию. И не просто меняющими, но – ломающими «через колено» общественное сознание, сложившуюся систему оценок.

Подчеркиваю: водку и прочие крепкие напитки можно потреблять в стиле приведенных выше героев Гиляровского. Это когда спиртное является сопровождением обильного, сытного стола. Сопровождением! Да, «градусы» могут слегка ударить в голову. Однако здесь не ставится цель потерять рассудок и в итоге упасть в забытье. По большому счету, здесь сохраняется традиция корчмы, когда люди собирались за обедом или ужином ради приятного времяпровождения. Возможно, слегка под хмельком, но не более. И в этом случае водка или крепкие настойки в качестве «столового вина» нареканий не вызывают. Собственно, в каком-то смысле они здесь вписываются в национальную кухню и вообще – в культуру национального застолья. Водка при своем назначении как «пользительной» для организма жидкости очень даже логично выглядит в качестве специальной «пищевой» добавки. Как мы знаем, в южных странах именно такое отношение сложилось применительно к виноградным винам. Собственно, все искренние поклонники вина приветствуют его в сочетании с теми или иными блюдами. Относительно крепких напитков вполне возможно сохранение того же подхода. Не в том смысле, конечно, что водкой и настойками можно запивать пищу (бррр!!!), а в том, что само предназначение спиртной жидкости здесь никак не ассоциируется с пьяным разгулом.

Я опять вынужден здесь особо подчеркивать данный аспект. По сию пору в нашем общественном сознании переплетаются оба взгляда на потребление и даже на сам образ спиртного напитка. Водка имеет, с одной стороны, позитивный, привлекательный ассоциативный ряд, неизменно связанный с традиционным русским праздничным столом – всё те же окорока, расстегайчики, красная и черная икра, грудинка, буженинка, телятинка, салат оливье, селедка, балык, грибочки, соленые огурчики и прочие разносолы. Здесь пьяное забытье и рвотные рефлексы воспринимаются как досадное отклонение от нормы, как путь в преисподнюю. Но, с другой стороны, та же водка вызывает в сознании шальные образы пьяного веселья, пьяных приключений и дурных выходок. Нет, речь идет не об обычной амбивалентности, присущей спиртному напитку вообще, потребление которого так или иначе связано с нормой. Речь идет о том, что второй ассоциативный ряд для определенной части населения также окрашен в позитивные тона. Здесь водочка воспринимается как чудесный эликсир, способный скрасить мрачные, беспросветные будни, даря мгновения «райских» переживаний.

Суть проблемы в том, что водка как наш «национальный напиток» опасно тяготеет ко второму ассоциативному ряду. Во всяком случае – в глазах российских потребителей. То есть ее «национальная особенность» выражается именно в ее опьяняющих свойствах, абсолютно ничем не замаскированных - никакой вкусовой палитрой, никаким букетом. Истоки такого восприятия, конечно же, восходят целиком к царевым кабакам, где простой народ и мог постичь крепкий дистиллят именно в его сугубо опьяняющей ипостаси. Ибо в кабаках, где отсутствовал трапезный стол, иной ипостаси и не предполагалось. И страшно было не то, что в казенных питейных заведениях было дозволительно и даже необходимо (во «благо» государства) напиваться. А то, что в ассортименте кабаков фигурировал напиток, который в приличных домах в такой роли до поры до времени не выступал. Крепкий алкоголь, еще раз напомню, был в обиходе тогдашних аптекарей. И тот факт, что ему нашли место еще и в питейных заведениях, где пьянство поощрялось на уровне самого Государя, красноречиво свидетельствовал о сломе некогда привычных стереотипов.

Именно это и было принципиальным моментом. Здесь не столько важна экономическая и политическая подоплека организации кабацких сетей распространения спиртного. Эта сторона дела как раз хорошо понятна, если не сказать – банальна. Да, государство нашло для себя источник легких денег. Да, вовлечение народа в пьянство отражает не только особенности тогдашнего социально-политического и экономического устройства, но и моральные качества российских правителей – демонстративно набожных, но при этом алчных и беспринципных. Здесь, собственно, тоже нет ничего удивительного. Вопрос в том: почему лекарственное снадобье (в сущности своей) становилось в один ряд с традиционными хмельными напитками? На кой, почему так произошло?

Итак, еще раз напомню, что «веселие пити» на Руси издревле увязывалось с медом, пивом и брагой. Любой крестьянин к празднику все это мог приготовить собственными руками. Конечно, речь шла в данном случае лишь о ритуальном потреблении, об откровенной пьянке, но пьянке – строго регламентированной религиозной традицией. Перечисленные напитки не входили в число повседневных, ими не запивали ежедневную трапезу. Для этой цели, как мы знаем, обычно использовался квас. Даже пиво (хмельное пиво) изготавливалось два-три раза в год к определенным датам. Праздник, восходящий к языческим временам, сам по себе воспринимался как некое отклонение от «земной» нормы. Праздник – это время встречи с миром иным, воспоминание о райских временах, когда люди и боги жили вместе. Во время праздника допустимы некоторые, мягко говоря, излишества. В том числе – в приеме хмельных напитков. Но эти излишества точно так же распространялись и на прием пищи, что, разумеется, сглаживало действие спиртного. Что допустимо в праздники, то недозволительно в будни. В будни благочестивые люди не только не напиваются, но и питаются значительно скромнее. Напиться в праздник зазорным не считается. А вот напиться в будни – грех.

И вот в свете сказанного переходим к кабакам, созданным с единой целью – принять «на грудь» порцию спиртного безотносительно и к праздникам, и к застолью. Причем – с полного дозволения и даже поощрения со стороны государства! Со стороны Первого лица, воспринимаемого чуть ли не как наместником Господа! И пили в кабаках (не закусывая) во здравие царя! Кабак, образно говоря, есть место для осуществления некой мистерии. По сути своей он выполнял в те времена ту же функцию, какую выполняли первые европейские наркопритоны. Наркотики, как известно, изначально также выступали в качестве лекарственных зелий (об этом еще поговорим чуть ниже). Однако искателям неземных наслаждений лечебные свойства опиума или гашиша вряд ли были интересны. Их интересовал исключительно опьяняющий эффект. И именно данная ипостась вышла в сознании европейцев на первое место. Хорошо только то, что в европейских странах государство не стало организовывать сети по распространению наркотиков. Самодержавная Московия пошла другим путем. Организация царевых кабаков в конечном итоге сыграло роль наркотизации населения через продажу крепких напитков в качестве опьяняющего средства. С определенных пор именно водка стала здесь самым ходовым товаром, что совершенно неудивительно.

Подчеркну, государственная торговля спиртным (даже через откупа – не суть важно) сама по себе – вещь банальная. Конечно, здесь есть проблемы этического свойства, но это уже детали. Но вот то, что государство Российское к традиционным хмельным питиям добавило огненную жидкость, точнее – сделало легитимным такой стиль ее потребления – как раз и имело далеко идущие социальные последствия! Запретив простым людям изготавливать на дому традиционные легкие пития, власть преспокойно легализовала и оправдала потребление дистиллятов в качестве опьяняющего напитка (снова и снова повторяю: в быту огненная жидкость изначально использовалось в качестве снадобья – в полном соответствии с исходной культурой потребления дистиллятов). Вдумайтесь в простой факт: в кабаках, помимо пива и браги, преспокойно фигурировало не только простое хлебное вино, но, например, и анисовка. Ладно, обычная хлебная «самогонка» - еще бы куда ни шло. Но вот анисовка! Кабак – не аптека, в самом-то деле. И настойка, предназначенная по своему составу исключительно для улучшения работы пищеварительной системы, как-то странно выглядит в заведении, где не лечились и не вкушали никакой обильной пищи. А только напивались! Мало того, первоначально, в XVI столетии, крепкие напитки были в несколько раз дороже, чем традиционные, привычные пития. Спрашивается, в чем был смысл их появления в кабаках, куда устремлялись толпы непритязательных питухов?

Понятно, что уже на исходе XVII века, когда винокуренная промышленность набрала приличные обороты, вопрос выбора средств опьянения уже не стоял. К хлебному вину и его производным общество уже было привычным. Но так ли было с самого начала? В XIV веке, отведав итальянской «аквавиты», русские князья и бояре сочли ее непригодной для потребления в качестве напитка как раз из-за своей крепости. А в XVI к этому напитку (уже - напитку) началось постепенное привыкание. С кого все началось? Самое интересное, что «Домострой» требует строго-настрого прятать хлебное вино от людей, имеющих пристрастие к спиртному. А с организацией царевых кабаков именно для таких любителей больших «градусов» это убойное зелье выставили напоказ с государева же «благословения». Мы понимаем, что в любом обществе есть люди, готовые обманывать голову с помощью любых доступных средств, в том числе с помощью лекарственных препаратов. Именно такие персонажи поспособствовали тому, чтобы старинные аптекарские снадобья (даже простая «аквавита») перешли в разряд хмельного пития. И, как я уже говорил, первый кабак на Балчуге, построенный для приближенных Ивана Грозного, и был как раз таким злачным местом, где провели сей «эксперимент» над организмом. Это новшество, проверенное не последними в стране людьми, закономерно (и, возможно, буднично) перешло затем на другие кабаки.

Нет, я не утверждаю, что надираться водкой без закуски – какое-то русское изобретение. Идею вполне могли подать любые басурмане – хоть западные, хоть восточные. Суть не в этом. Суть в том, что именно первый кабак – как место закрытое и предназначенное только для «избранных» - создал первый образец для тиражирования в масштабах всего государства, куда только доходила власть Самодержца. Если говорить по существу, то весь ужас ситуации (в социальном плане) заключался в том, что за образец было принято злачное место, выполнявшее роль этакого средневекового наркопритона для пресыщенных личностей.

Чтобы понять генезис данного феномена, приведем один эпизод из гениального кинофильма Оливера Стоуна «Взвод». Помните, как молодой солдат – герой Чарли Шина – попадает в закрытый бункер, где его сослуживцы-однополчане расслаблялись посредством наркоты и музыки. Вполне себе нормальные, даже героические ребята. Но в перерывах между боями они открывали для себя, так сказать, райские мгновения с помощью марихуаны. «В первый раз? Ну, тогда сейчас для тебя жизнь переменится» - говорит главному герою сержант Элиас, пустив в его легкие через ружейный ствол наркотический «паровоз». Дальше, по сюжету, главный герой уже довольно крепко «подсел» на «травку», на что ему делает замечание его более опытный товарищ: «Ты слишком много куришь этой дури, приятель».

При чем здесь водка (точнее, крепкий дистиллят, хлебное вино)? При том, что в случае приема хорошей дозы она давала аналогичную перемену в сознании, угрожая таким же привыканием. Другой наркоты на Руси, надо полагать, во времена Ивана Грозного, еще не было. И крепкий алкоголь – при соответствующем к нему отношении – вполне мог играть роль его аналога. Не исключено, что в первом кабаке опричники точно так же искали особого расслабления, неведомого (и запретного) для простых людей (а тем более для благочестивых христиан). Пару стаканов хлебного вина натощак и без закуски – и вот уже твоя голова погружается в иной мир. Мистерия? Похоже.

Здесь уместно провести параллель с древнегреческими поклонниками Вакха. Было странно, что древние греки считали дурным тоном пить неразбавленное вино. И в то же время мы находим у них пугающие рецепты явно наркотических зелий, когда то же вино смешивалось с растительными галлюциногенами. Ясно, что в первом случае речь идет об обычном, традиционном использовании вина, когда оно является частью трапезы. В другом случае речь идет о ритуальном напитке, потребляемом представителями оккультных обществ ради изменения сознания. Чего там говорить, если даже прекрасная Елена (по Гомеру), знала какую-то «волшебную» добавку, благодаря которой человека покидала печаль, и он становился веселым до экстаза. На исходе средневековья, судя по всему, в такой роли выступил крепкий алкоголь.

Печальным фактом в случае с Россией является то, что здесь приобщение к крепкому спиртному осуществлялось через мобилизацию государственных ресурсов, в том числе - управленческих. И по мере развития винокурения хлебное вино становилось все более и более доступным обычному потребителю, производя упомянутый негативный эффект наркотического привыкания. Об этом в состоянии понять любой из нас, опираясь на наглядные примеры нашего современного быта: тот, кто постигает состояние опьянения через водку, впоследствии останавливает свой выбор только на ней. То есть воспринимает ее как некий эталон качества спиртных напитков вообще. И чем чище водка, тем привыкание к ней идет сильнее – как к любому рафинированному продукту.

Отмечу, что опьяняет водка совсем не так, как традиционные старинные пития – всё то же пиво, брага и мед. И в старину, конечно же, этого не могли не заметить. И надо полагать, что завсегдатаи первого кабака открыли для себя именно эти особые свойства хлебного вина как хмельного напитка. В чем тут отличие от традиционных питей? Понять разницу не сложно. Дело даже не в количестве выпитого. Традиционные пития сильно ослабляют тело, плавно затуманивая голову. От пива или браги вы уснете быстрее, чем окунетесь в «иной мир». И тело ваше перестанет вас слушаться прежде, чем голова откажется вообще соображать. Меды в этом отношении вообще отличаются тем, что сильно слабят ноги, иной раз – при абсолютно трезвой голове. Ну а то, что перебор чреват здесь жуткими утренними «отходняками», говорить не приходится.

Иное дело – водка, особенно – чистая. И особенно – на пустой желудок и без всякой обильной закуски. Здесь голова отключается первой, еще до того, как ослабнет тело. Человек может уже ничего не соображать, однако при этом он будет полон сил и энергии. Я уже не говорю о притуплении органов чувств, о резком снижении болевого порога, что, как мы понимаем, делает такого человека опасным для окружающих. Ведь он совершенно перестает контролировать самого себя, но при этом может хорошо держаться на ногах и почти не чувствовать ни боли, ни страха. Чтобы так затуманить голову пивом и даже виноградным вином, вам придется выпить такое количество, из-за которого, как я уже сказал, начнет расслабляться ваше тело. Водка в социальном смысле тем и опасна, что человек от нее в состоянии одуреть, еще сохраняя координацию движений и не имея ни малейшего расположения ко сну. И что придет в его пьяную голову, куда и на что эта пьяная голова направит исполненное спиртной энергией тело, Бог его знает…

Уверен, что данную особенность хорошо заметили в те далекие времена, когда только начались подобные «эксперименты». Возможно, не будь указанного эффекта, крепкое спиртное никогда бы не выдвинулось на роль «серьезного» хмельного напитка. Возможно, оно так бы и осталось лекарственным снадобьем или важным компонентом обильного застолья. Но с ним произошла та же метаморфоза, что и с наркотиками.

Напомню еще раз, что наркотики проникли в европейские страны в качестве сильнодействующих лекарственных препаратов и вплоть до XIX века воспринимались именно в таком амплуа. Долгое время мало кому в Европе приходило в голову рассматривать их безотносительно к медицинским целям – как средство получения какого-то особого удовольствия. И это несмотря на известную порочную практику восточных народов, с которой были знакомы европейские путешественники. Однако примерно до 1820-х годов бахвалиться пагубным пристрастием к наркотическому зелью считалось дурным тоном. Во всяком случае – чем-то ненормальным.

И в самом деле, как бы мы отнеслись в наши дни к человеку, рассказывающему о том, какие невероятные ощущения он испытывает от каких-нибудь противогриппозных таблеток? Что касается наркотиков – опиума, марихуаны, кокаина, - то еще с XVI столетия они были предметом пристального изучения европейских медиков. И если они и рекомендовались к применению, то исключительно в качестве лекарств. Причем, спектр их действий на организм был необычайно широким. Опиум, например, был важным компонентом различных микстур, назначавшихся не только (как можно было подумать) ради улучшения сна или в качестве успокоительного или тонизирующего средства, но также при лечении подагры, рвоты, колик, плеврита, болезней легких, камней в почках. Настойка опия в качестве такого универсального препарата долгое время была весьма популярна. Считалось, что опиум поддерживает жизненные силы человека и помогает, тем самым, справиться с болезнью. О значении опиатов – морфина, кодеина и героина – для современной фармакологии и говорить не приходится. История известная.

То же самое касается и других наркотиков, которые в определенный исторический период свободно продавались в аптеках Европы и США по вполне доступным ценам. Подчеркиваю – в аптеках! Даже марихуана, которая ныне воспринимается чуть ли не как символ легкой «дури», когда-то использовалась европейскими врачами в качестве обезболивающего средства, а также для борьбы с эпилептическими припадками и ревматизмом. Мало того, на Востоке ее применяли для лечения дизентерии и венерических болезней! Листья коки использовались для лечения ран и суставов, а кокаином европейские врачи даже лечили болезни сердца и невралгию.

О том, как наркотики в Европейских странах перекочевали из сферы медицины в злачные места, можно легко проследить на историческом материале. Надо сказать, что тот же опиум время от времени похваливали весьма известные английские врачи. Но, подчеркиваем, исключительно как очень сильное лекарство. Причем, похваливали с оговорками, поскольку случаи смерти от передозировки отмечались регулярно. А вот с первой половины XIX века им уже начинают в открытую «баловаться» откровенные гедонисты и сибариты, не связывая сие пристрастие с избавлением от хворей. Мало того, не стесняясь делиться своими ощущениями и переживаниями. Во Франции с 1840-х годов у некоторых молодых прожигателей жизни, корчивших из себя нонконформистов, большое одобрение получил гашиш. Естественно, исключительно как средство развлечения и получения нового, необычного опыта. Важным было то обстоятельство, что подобное изменение отношения к наркотическим веществам открыто шло от представителей элиты. Большую роль в популяризации наркотиков, как мы знаем, сыграли представители славного литературного сообщества. Конечно, в низших слоях подобные злоупотребления, когда наркотическое снадобье применяется не для лечения, а для опьянения, очень часто было в порядке вещей. В то же время нельзя не согласиться, что простым работягам, по грубости своей искавших забвения любым способом, не приходило в голову заниматься эстетизацией и пропагандой подобной страсти, придавая наркотику некий красочный ореол. И в описываемую эпоху потребление простыми трудягами наркотиков еще считалась роскошью, которая была под стать только состоятельному сословию.

Разумеется, ревнители нравственности осуждали пристрастие к зелью, но ведь не они определяли вкусы и привычки искателей сильных ощущений. Последние же сделали для себя открытие, пусть противное тогдашней морали, но отображающее в какой-то мере новую веху в развитии опасных потребительских запросов. Открытие заключалось в том, что очень известное лекарственное снадобье может выступать в роли источника необычайных наслаждений. Считать такое перенос акцентов результатом дурных наклонностей обездоленных и отупевших низов мы совсем не имеем права, ибо еще более выраженную страсть к наркотикам демонстрировали представители высших слоев, включая и королевских особ. И не без их попустительства порочные наклонности закреплялись в социальных низах, когда наркотические снадобья бесконтрольно поступали в аптечные киоски и даже бакалейные лавки, где они отпускались без всяких рецептов. У нечистых на руку аптекарей, естественно, возникал соблазн, что называется, «подсадить» на такие препараты всех желающих. Фактически, Европа окуналась в пучину восточной стихии, ибо там, на Востоке, наркотики в подобном амплуа выступали еще с древних времен. Однако надо понимать, что в Европе подобная тенденция не подкреплялась открытой государственной политикой. Во всяком случае, государство не участвовало в создании сетей по распространению наркотической дури для «подсаживания» населения на это зелье с целью пополнения казны.

Известно, что у благовоспитанных европейцев наркомания изначально ассоциировалась с восточным варварством, вызывая законное отвращение. Правда, в отношении жителей Востока пресловутой «политкорректности» в ту пору еще не наблюдалось. Поэтому англичане без стеснения «подсадили» на опиум население Китая, хотя в самой Британии такое отношение к людям выходило за рамки существующих нравственных правил, и наркотические средства продолжали считаться исключительно лекарствами.

Но ведь нечто аналогичное по смыслу китайской «опиумной чуме» случилось несколькими столетиями ранее на Святой Руси, в Самодержавной Московии, когда дистилляты и настойки на их основе, изначально считавшиеся лекарственными средствами, стали появляться на прилавках царевых кабаков! В этом смысле аналогия с наркопритоном напрашивается сама собой. И главное - эти злачные места курировались самим государством! Несмотря на непрестанные лицемерные апелляции к святости, меркантильные интересы государевых мужей привели к беспрецедентному по масштабу вовлечению населения страны в пьяный угар, что было сродни насаждению наркомании – как в социальном, так и в чисто физиологическом смысле. Для XVI столетия, когда добрая часть народа крепче браги ничего не пила, данное сравнение с наркопритонами выглядит вполне корректно. В этом плане, откровенно говоря, российские самодержцы относились к своим подданным прямо как к жителям покоренной колонии.

В книге Ричарда Дейвенпорт-Хайнса «В поисках забвения: всемирная история наркотиков, 1500 – 2000» приводится такое описание китайской курильни опиума:

 

«Курильни опиума представляют собой самое жалкое и презренное зрелище. Они открываются в шесть часов утра и закрываются в десять вечера. В каждой стоит от четырех до восьми бамбуковых лежанок с грязными подстилками из пальмовых листьев. В изголовье находится узкая бамбуковая подставка, на которую кладут голову. В центре каждой курильни стоит маленькая лампа, над которой раскуривают трубки и которая рассеивает мглу в этом прибежище порока и нищеты. На старом столике стоят несколько чашек, чайник и кувшин с водой для курильщиков».

 

Столь же мрачно выглядела «питейная» изба обычного российского кабака: грязь, вонь, ругань и пьяное забытье завсегдатаев. Сходство первых кабаков с наркотическим притоном еще больше усиливается как раз в силу того, что они организовывались именно как злачные места, а не как место нормального цивилизованного досуга, общения, приема пищи. Нет, именно злачное место, где человек искал дури и забвения, где процветали азартные игры, блуд, проституция, куда устремлялся весь сброд и мелкая уголовщина. Именно в таком облике кабак и вошел в русскую традицию – как скопище пороков и дурных страстей. И мерзость эта сохранялась чуть ли не до революции. Русские господа, со своей стороны, сумели отгородиться от этого варварства в собственном уютном европейском мирке приличных ресторанов, где то же самое крепкое питье стоило уже втридорога. Что касается простонародья, то на нем «пьяные» деньги зарабатывались не столько путем высоких наценок, сколько с оборота, благо, что винокуренное дело, о чем я уже говорил, было с определенных пор поставлено неплохо. Зелья в стране оказалось достаточно для того, чтобы однажды оно перешло в разряд «любимого национального напитка».

Тем не менее, в московский период дистилляты и настойки на их основе (о чем я также упоминал) не относились к категории дешевого, доступного для простого народа пития. По понятным причинам, обычная брага стоила дешевле. А поэтому у нас нет оснований (снова это подчеркиваю) связывать кабацкую гульбу исключительно с водкой. С чего же, спрашивается, традиционные пития (в качестве средства опьянения) постепенно отходили на задний план, уступая место крепкому алкоголю?

Здесь, в принципе, напрашивается простой технический аргумент: крепкий алкоголь более удобен в обращении, в хранении, при перевозке – он не портится и занимает меньше места, чем легкие хмельные напитки. Ведь одна чарка хлебного вина, как-никак, по количеству «градусов» была сопоставима с пятью-шестью чарками пива или браги. Однако его производство предполагало дополнительные затраты. В деревнях позднесоветского периода каждая уважающая себя бабулька держала запас браги, которой она оплачивала, так сказать, работу местных питухов. В принципе, питухам без разницы, чем надираться. И вполне может быть, что до середины XVII века, пока производство питей не отделили от продажи (а до этого времени содержатели кабака самостоятельно решали вопрос с изготовлением спиртного), хлебное вино в ассортименте питейных заведений не доминировало. И вряд ли с момента организации казенных кабаков оно было самым популярным напитком – хотя бы в силу своей дороговизны (в сравнении с пивом-брагой).

Лишь когда производство дистиллятов фактически вышло на промышленный уровень (а это произошло только в середине-конце XVII столетия), хлебное вино – по причине указанных удобств – стало занимать прочные позиции в качестве горячительного. Однако еще до этого момента оно должно было завоевать репутацию «серьезного» хмельного напитка, на который не грех раскошелиться. И судя по всему, такую репутацию в глазах любителей ядреных «градусов» завоевал еще до того, как российская промышленность наладила его массовый выпуск. Так или иначе, хлебное вино, невзирая на свою первоначальную цену, должно было в глазах питухов обладать ореолом привлекательности. Пусть дорого, но зато эффективно – голову «дурит» с малой дозы. «Градусы» («хмель» - по старому) в концентрированном виде. Ничего «лишнего». Прямая дорога к эйфории.

Именно так и слагался, надо понимать, наш водочный миф. Пиво и брага – как дешевый эквивалент «серьезного» пития, и только огненная жидкость – как абсолютно адекватный настрою питуха продукт. То есть, сколько бы ни стоило такое питие – оно в глазах любителя надраться есть эталон, идеал, к которому уже нечего прибавить в качественном смысле. Ну разве будет закоренелый наркоман, «подсевший» на опиаты, считать чистейший героин чем-то незавершенным или содержащим что-то лишнее? А что касается цены – это уже другой вопрос, к потребительским запросам отношения не имеющий. Для русского питуха дешевая бражка в сравнении с водкой была, скорее всего, тем же, что для современного наркомана дешевая, кустарно изготовленная «ханка» в сравнении с дорогим, профессионально очищенным героином. Не можешь набрать денег на качественную «дурь», перебивайся грязным суррогатом. Возможно, аналогичное восприятие спиртного вырабатывалось и в российских кабаках. Мы можем утверждать это со всей уверенностью, поскольку данный подход (о чем уже говорилось неоднократно) прочно укоренен в нашем общественном сознании. И его генезис, в чем я абсолютно уверен, связан именно с кабацкой «традицией», не имеющей ни малейшего отношения, как я показал, с изначальным (подлинно традиционным) подходом к крепкому алкоголю.

Еще раз проговорим основную мысль. В исходном ракурсе крепкий алкоголь (хоть просто хлебное вино, хоть «водочные изделия» на его основе) не выстраивался в какую-то иерархию качества в сравнении с традиционными хмельными напитками. «Аквавита» занимала свое место, а мед, пиво, брага, вино – свое. Какое-то иерархическое соподчинение могло произойти только в рамках «кабацкого» восприятия, когда традиционные напитки воспринимались как своего рода «сырье» для получения крепкого пития. Именно так, например, нынешние гуляки воспринимают бражку – как сырье для самогона. И если ее приходится пить, то только по причинам сугубо экономическим, но не в силу потребительских предпочтений. При хорошем раскладе выпивоха, естественно, «тяпнет» самогону, чем бражки, ибо самогон концентрирует в себе то единственное, ради чего его «принимают на грудь» (то есть ради «градусов»).

Именно этот сугубо наркотический характер восприятия спиртного определяет его маргинальную суть, которую человек мог вынести из кабацкого мира как типичного (снова повторюсь) злачного места. Можно ли при упомянутом ракурсе характеризовать водку как «национальный напиток»? Представьте на минутку, что в сознании большинства французов в таком соподчинении оказалось бы виноградное вино – как сырье для коньяка. Нелепо, не так ли? Вино, как и коньяк, занимает свою собственную нишу, не являясь неким дешевым эквивалентом последнего. У вин, как и у коньяков, своя собственная иерархия. По своим потребительских характеристикам они не сопоставимы.

Вся пагубность нашего водочного мифа в том и состоит, что он предполагает именно такое соподчинение, вышедшее из кабацкого мира. Пивко и винишко как что-то «несерьезное», тогда как крепкий алкоголь – это да, это «по-взрослому», «по-настоящему». Пивком у нас, как известно, только балуются или «поправляются» с бодуна. К вину отношение вообще скептическое (ни то, ни се). Водка же – другое дело. Этот напиток – прямо по назначению. Откуда пошло столь одномерное восприятие? Естественно, из «царевых» кабаков. И проблема не в том, что оно отражает порочное сознание выпивохи. Проблема в том, что оно крепко укоренилось, так сказать, в широких слоях населения. Укоренилось в качестве «национальной традиции». Этот взгляд на спиртное транслируется даже теми, кто не имеет этих порочных наклонностей, либо у кого они явно не выражены. Но именно здесь находится источник, скажем так, совращения подрастающего поколения, вовлечения его в алкогольную зависимость через навязывание дурных стереотипов. По сути дела, извращенное отношение к дистиллятам, некогда порицаемое как признак низких душевных качеств, превратилось в своеобразный негативный «культурный код», транслируемый на все лады.

Теперь перед нами встает неизбежный вопрос: как избавиться от этого национального проклятия, как преодолеть губительную кабацкую псевдотрадицию, преодолеть алкогольную зависимость населения? Достаточно ли пресловутой «борьбы с пьянством и алкоголизмом», на чем у нас поднаторели яростные пропагандисты так называемого трезвого образа жизни. Приемы их борьбы хорошо известны: неуемная пропаганда трезвости, разоблачения всех форм потребления спиртного и, естественно, ограничение производства и продажи алкогольных напитков – вплоть до «сухого закона». Как мы знаем, такие действия у нас время от времени предпринимались. Самое смешное – начиная уже с XVII столетия, можно сказать – в золотой век кабацкого дела, поставленного самим государством. О приснопамятной горбачевской компании по отрезвлению народа и говорить нечего. Сегодня борцы за трезвость (мнимые и искренние) снова оживляются, готовясь нанести очередной удар по зеленому змию. Будет ли положительный результат? Ничуть!

Дело в том, что упомянутая «борьба за трезвость» является оборотной стороной медали практики сознательного спаивания населения ради извлечения «пьяных» денег. Одно без другого здесь просто невозможно. И проблема не в том, что организация таких трезвеннических компаний насквозь пропитана фальшью и лицемерием государевых мужей. Проблема коренится именно в том идеологическом импульсе, который исходит от искренних апологетов трезвости. Искренних апологетов! Ничего парадоксального в этом нет: российские трезвенники на свой манер внедряют в сознание своих соотечественников все те же кабацкие стереотипы. Оценки противоположны, однако восприятие самого предмета (то есть спиртного) – абсолютно то же самое. Напиваться до одурения или не пить вообще – это дилемма для алкоголика. Не иначе. И именно эту дилемму навязывают нашему обществу его самозваные «спасатели».

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/