Алексей Каровин
Клинический диагноз
Том 1: Радикальная инфекция
2016 г.
-1-
- Добрый день! Вы на собеседование? Кажется, вы Лоликов?
Определенно, в его внешнем виде было что-то странное; я всегда подозревал подтянутых ребят в пиджаках и черных лакированных туфлях в чем-то поистине страшном; его приветливость мне была также понятна: сам страдаю этим неописуемым лицемерием при приеме на работу. Чем больше я бросал на него исподтишка взгляд, то больше понимал: этого мужчину вдели в пиджак; как нитку вдевают в иголку неумелыми руками; из особых примет: склеры в инъекциях и с желтоватым пятнами - либо не выспался, либо пил; у нас теперче кроме этих двух бед другие не встречаются; а когда-то основными были дураки и дороги, что, впрочем, неплохо сочетается и с выше приведенными. Несколько грубая кожа и родинки на щеках наводили меня на мысль о постоянном курении, рот был широкий с желтыми зубами, да и тонкий был как тросточка, к тому же голос хриплый - точно курил.
А курильщиков всегда так: сначала кожа и сердце висячей каплей, а потом еще что повиснет; этим я себя рассмешил, но не выдал, продолжая молчать; он делал то же самое. Походка его была слегка сутулая: может остеохондроз; а скорее неудобный пиджак; было бы отлично подыскать ему фасон с более широкими плечами; но худощавым, наверное, сейчас об этом и думать пусто.
Сверху вниз я осмотрел его для точности: в кармане что-то лежало и шелестело; думаю ткань, прислушавшись - я удостоверился, он слегка хрипел - перегородка повреждена; может быть, на футболе получил травму, но вид не внушавший доверия возвратил меня к исходному. Для пущей верности я решил заговорить с ним:
- Можно просто Геннадий Степанович, к именам я сильно придирчив.
- Сущие пустяки! Пройдемте ко мне в кабинет! Пожалуйте!
Он реверансом и припеваючи отворил мне несколько скрипучую дверь; такие замки с нахлёсткой следует смазывать хотя бы раз в три месяца; иначе они ржавеют и сток не прокручивается; я ожидал напыщенной нежности, поэтому нисколько не оправдал его в своих глазах. Кабинет оказался довольно просторным: красные ковры, кажется еще венгерские, фигурка лошади, могу точно сказать что недавно здесь стоит - еще не покрылась пылью, стол хотя и стоял не по фен-шую вписывался в минимализм; архитекторски и дизайнерски - решение обставить кабинет только столами и стульями хитрое, но ощущаешь в нем себя потерянным; так и нелепые картины с конями и Ван Гогом; это наводило меня на мысль: человек верхом уже давно; либо давно об этом мечтает; впрочем - на мечтателя он не похож; скорее деловой человек; вспомним - "живое общение". Бумаг на столах не лежало. Он присел за стул, предварительно посадив меня.
- Сигарету, Геннадий Степанович?
Он расположился за столом. Пиджак задрался и моему взору стали доступны его руки: желтые, с бледными ногтями, кожа сухая; а что интересно шрам; на первый взгляд от предмета с крючком, похоже, зашита рваная рана.
- Не курю. И вам - не советую.
Он засмеялся, так что мне попался и его кариес, кажется в немного запущенной фазе.
- От доктора принять совет. Должно. - он закурил что-то ароматизированное, видимо не любил травится бесвкусным дымом; часто сталкиваюсь с этим, такие люди обычно тешат себя мыслью о безвредности курения. - Да вот беда! Зависим! Зависим! Что ж, может хотя бы отведаете чаю?
- Что ж, не откажусь.
- Сейчас распоряжусь.
Чай внесла незамедлительно решительная и напыщенная дама; обычно, таких я видел по телевизору или на приеме у дерматовенеролога, а было - и там и там одновременно; описывать характерный вырез и короткую юбку не буду; дураку понятно, что секретарша, только на лицо случаем не вышла. Чай я пригубил, но пить не стал - гадость, за заварку улуня можно им более не приниматься, всех гостей распугают. Меня совершенно утомило обходительное отношение, и я начал расставлять все по полкам:
- Я хотел бы услышать причину моего прихода к Вам вместе с Вашим именем.
Я на духу уловил, что ему понравилось такое отношение с ним; оно было совершенно понятно, дела; дела; дела; шрам же его меня не отпускал: я пытался предположить его первопричину: может, рыбак? хотя это могут быть и лесопильные крючки; такими и в Магадане получали "рванки".
- Ах... - он вздохнул... - а дело такое! - я нахмурился; обычно таким поведение подписывают на то, что я определенно буду отрицать. - нам нужен высококлассный диагност.
- Я же тут причем?
С этого бы и начинал; в медицинской среде он явно не работал, поступит что-то денежное; жаль, работал ради собственного удовлетворения чужими возвращенными к здоровью жизнями. Он на меня смотрел; явно хотел во мне обнаружить дурачка, я же, конечно так и делал; жаль он меня быстро обнаружил.
- Вот только скажите честно, - он сложил руки вместе; этот повелительный жест меня смущал, - вам хватает на жизнь? На детей?
- Детей у меня нет. Жены нет. На жизнь мне требуется ровно, чтобы раз в год поменять одежду и поесть раз в день, - я поспешил отрезать лишние вопросы, но подсознательно чувствовал, что соглашусь, проклятое чувство авантюры.
- Тогда не буду уговаривать. Дело состоит в том: вас рекомендовали, - он раскусил мой цинизм в два счёта и сделал многозначительную с паузой с той же расчетливой улыбкой. - нам нужен на судно врач. Квалифицированный.
- Здесь вы промахнулись с диагностом: я - терапевт. Не военно-морской врач.
Он продолжал улыбаться; моя карта была бита, но спеси я не сбивал.
- Нам нужны именно вы. Предлагаю Вам 2 миллиона за одну поездку.
2 миллиона? К чему такие деньги?
- Деньги мне не важны. Суть дела?
- 2,5 миллиона и вы не спрашиваете ни о чём. Это секретная информация.
- Три, и я согласен.
Он оживился, я же подписался на сущую авантюру; деньги и правда были мусором; и верить - я не верил; но жажда цинической авантюры взяла надо мной верх. А я был прав - он был моряк.
-2-
На пристань я пришел ровно в срок, сам про себя считая минуты. Покончить с прошлой работой было просто: достаточно было сказать нет; тоска обжигала меня, больше я бы не увидел моих страдающих диспансерных, вечно недовольного заведующего и свою скудную зарплату; работать за идею необычайно трудно, будучи страшным пацифистом, реалистом и что греха таить пессимистом. Этот "набор софиста" я взял с собой, как и моих верных и единственных друзей: тонометр, стетоскоп и лабораторный набор, - единственная моя гордость: сущие пустяки: глюкоза, мочевина и креатинин, но в экстренных ситуациях выручало. Других же друзей у меня не было; либо я их забыл; что вполне было возможно, за что можно было покаяться, но отложим это до страшного суда. Иногда спасти человека от нерабочих почек стоит здесь и прямо сейчас и за свои кровные деньги. Я распрощался и со своей узкой комнатой; мне ее точно заменит каюта, по площади они совпадают; оставил в конверте хозяйке денег из аванса и прощальное письмо, помимо этого оставил за собой грязь, что необычайно для меня стыдно. Из вещей взял только самые бесполезные: паспорт, справочник, спички и фонарик, остальное надеялся найти на судне.
Ожидавши, фрегат, я надеялся на катер, а пришла за мной рыбацкая лодка; еще деревянная - такие я видел в фильмах, может пираты 20-го века, а может очередной сериал, которые я смотрю с отвращением, но интересом; видимо отвлечение от маски серьезности возможно; только там, где нет логики и миропонимания; соглашусь чипсы к ним приятное дополнение. Я осмотрел железный каркас лодки и встревавшего.
- Вы Лол... - я посмотрел на него настолько прожигающе, насколько мог; он все понял и тут же исправился, - Геннадий Степанович! Пройдемте на судно. Милости просим.
Старая рыбацкая куртка венчала его рабочие плечи; немного сползшая лопатка навела меня на мысль о легочной патологии, возникла острая жажда постучать его по спине; так я и сделал, изобразив дружеское приветствие. Между тем над правым легким было тупо; плеврит или легкое удалено. Лицо его, хотя и было типичное с обветренной и слезлой кожей, всё же выражало опасение или беспокойство; кажется, ему дали установку: "молчать до выхода в море", однако ж ему было нужно что-то сказать или предостеречь; людей добросердечных я чувствовал, так как свойством этим обладал мало. Взошел на борт, он отдал якоря. Пока он возился с веревками и узлами, я поспешил удовлетворить свой интерес:
- Ваше легкое удалено, так ведь?
Он посмотрел на меня с удивленным уважение, впрочем, я так и предсказывал.
- Да, было что-то с лимфоузлами, сняли с работы, сначала лечили, так что облысел, потом пришлось удалить.
Я задумался; не район для саркоидоза, учитывая по отзвуку спайки уже сформировались, легкое удалено 6 месяцев назад, для лимфогранулематоза не сезон; и туберкулез нет - не потеет, и силища хорошая, даже конституция не та; не кашляет к тому же; я задумался. Разобрав веревки и настроив шварты, он снял куртку, положив их на мешки у правого борта. Отдышавшись; вот она одышка; он встал у борт-флюгера и уставился на гладь; море было спокойное, такое всегда предвещало попутный ветер. Искоса он на меня посматривал: то с ожиданием, то с надеждой; я же наблюдал за морем; было в нем сегодня что-то чарующее. Когда мы отплыли достаточно, он все-таки решился заговорить:
- Как врач... - он замялся - скажите... Расскажите. А верите в неизлечимые болезни?
- Глупый вопрос.
Он и сам это понял; это был вопрос с намеком; понятно было бы и ежу; меня он решил продолжать держать в неведении и повторил вопрос, только перефразировав. Сказать мне скрытую правду этот человек не мог; собственная честность не позволяла.
- Может, не будем играть в теорему Виетта? Я прямой человек, - я посмотрел моряку прямо в глаза, он же отвернулся к морю, хотя бы обнаружил его астигматизм.
- Доктор, там происходит что-то необычное. Моряки умирают на острове от неизвестной хвори. Все привезенные врачи умерли. Чрезвычайно заразно.
Что ж, ожидаемо; за три миллиона на Канары не отправят.
- Все смертны и могут быть больны.
- Все дело в том, что вы можете еще спасти души излечимых. Поэтому я вам от чистого сердца предлагаю отказаться от петли. Прошу! - моряк ждал от меня ответа, сейчас он ждал от меня расспросов и буйного ответа, он же последовал холодный, я рассмотрел на его глазу небольшую кератомку.
- Души людей спасает Бог, я же призван лечить. Как проявляется болезнь?
- Эпидемией.
- Не используйте слов, значение которых вы не понимаете.
Он присел на корточки и попытался собраться с мыслями; странно для меня было желание уберечь меня от вспышки неизвестного мне заболевание, жаль это не было недооценкой, а чистым человеческим состраданием.
- Поднимается температура и болит живот, вскоре они умирают.
"Значит, колит" - механически подумалось мне; для инфекционного на островах вполне типично; в первый раз пожалел, что нет приборов на дизгруппу. В учет мне нужно было принять местность, но знал я ее пока только опорно; морских координат у меня не было.
- Как умерли врачи?
- А, пес их знает? Вскрыли и умерли
Странно... Воздушно-капельное, но если нет перчаток, то возможно инфекция контактная; нужно разобраться на местности; приехать на место сейчас для меня была вопиющая мечта; пока я решил более не о чем не спрашивать; толку от этого не было. Дыма без огня не бывает, как и огня без дыма. А колита без аллергии или инфекции. Стоит разобраться.
- Вам показан осмотр нейрохирурга. У вас страшная грыжа в поясничном отделе. - бросил я, уходя на ночлег в капитанскую.
- Как вы узнали?
- Все просто. Вы постоянно садитесь на карачки.
-3-
Было бы удивительно, если бы образовался шторм или иная оказия, гладкая дорога, такую я люблю, без препятствий и волн; только место куда плыл мой корабль не внушал безоблачной работы, что меня расстраивало, но мотивировало. Капитанскую каюта была скромная: нары и вещи, но мне этого хватала; все что мне бывало нужно - это место прилечь; от рутины я уставал; теперь же я мог бесконечно анализировать загадки; а загадки - их мне не хватало; в последнее время для меня ни стало загадок в политике, литературе, в женщинах и людях; терапия же для меня оставалась страшной загадкой. Безоблачные мои в полудреме раздумья запахи; кажется, духи; терпкие... женщина на корабле? я встал с нар и огляделся, кроме шороха на карме слышно ничего не было. Я набросил футболку и вышел на палубу.
- Разве женщины на корабле не плохая примета? Для таких как вы приметы разительны.
Он передвигал ящики, поэтому ему легко было доступно запутать меня и отвечать так, чтобы я не выявил увиливания и неуверенной лжи; правда, напал он не на того человека.
- Нет, я прекрасно справляюсь. Геннадий Степанович, отчего Вам не спится?
- Мысли обыкновенно будят.
- Может чаю? Японский!
- Тогда, думаю, не стоит. Как зовут ее?
- Кого?
- Нашу спутницу.
- Никого нет.
Мне захотелось рассмотреть его лицо; но он старательно передвигал ящики; "переливал из пустого в порожнее" - так можно выразиться. Тогда я полностью изучил вход в трюм. Обычно на рыбацких лодках вешают замочек до улова рыбы; приняв все в учет, я решил все опровергнуть. Значит, вот о чем беспокоился моряк, он отвлекал меня от основного действа, кто-то забрался в трюм.
- Она преступница?
- Прежде всего она моя дочь.
- С этого нужно начинать. Вам следует бояться болезни. Раз она так ужасна.
- Ей светит расстрел. - он, наконец, встретился лицом к лицу; лицо - зеркало боли, именно сейчас я почувствовал такую сильную, и такую отцовскую; боль от отрыва конечности я не считаю страшной, более страшная душевная, что удивительная - она может вызывать и телесную, только причиняемую самому себе человеком.
- Вам светит то же за укрывательство.
- Я не боюсь; нам нечего терять, хотим пожить на острове спокойно; там не работает современная власть.
- Хорошо. Будьте спокойны. Я храню секреты.
Удовлетворив собственный интерес, я отправился в капитанскую. В приметы я не верю, дела других меня не интересуют. По повороте меня остановила та, которую я обнаружил. Брюки и кофта у нее была грязная; оно и понятно; на скорую руку она попала на это судно; к тому же я обнаружил у нее признаки морской болезни: бледное, даже зеленое лицо, отеки век и сухие волосы; в пот скорее всего бросало ее часто; фигура была по мне; а лицо - нет, всё же что-то удивительное и загадочное в ней было: люблю загадки, это моя страсть.
- Вы доктор? Кажется, я больна.
- Есть коробка спичек?
- Да...
Хрупкие ее пальцы, все истрепанные; грызть ногти обыкновенно для вечно нервничающих; потянулись в полы кофты; дрожа, она нащупала коробок и протянула его мне; показалось, ей лет 18 или 19; волосы вились, еще она не умело скрывала угри.
- Возьмите две спички, и серный конец вставьте между зубов с двух сторон. Вам нужно пососать их и обязательно лечь. Потом спички смените. У вас морская болезнь.
- Меня тошнило и рвало.
- Обыкновенное дело. На беременную вы не похожи.
Покраснела; я ненавидел смущать людей, поэтому поспешил сгладить свою оплошность.
- Отправляйтесь в трюм. Есть там койка?
- Нет. Я сплю на топчане.
- Тогда отправляюсь я - в трюм, а вы в каюту. Не за что.
Я сложил за спиной руки и отправился к трюму; к тому, где спать я не прихотлив; спал и на вокзалах, и на улице; жизнь научила приспособлению.
- Меня зовут...
Я уже не слышал; треск открывающейся полы заглушил имя, да и важно оно мне не было; главное было выспаться перед прибытием; предполагаю тяжелое пришвартовывание. Я устроился на топчане и, наконец, без мыслей уснул. Моряк разбудил меня на рассвете.
- Геннадий Степанович, прибываем к острову! Закажете чаю?
Он был осветлен странной улыбкой; утром меня выводило чужое хорошее настроение из себя; я старался не обращать на это внимание, как подавляющий стимул.
- Как ваша дочь?
Вот и причина радости; я угадал точно; но скорее я знал.
- Спасибо! Она бодрая! Как вы это сделали?
- Дед был моряком. Научил старым приемам. Хотел бы попросить у вас закуски.
- Есть первоклассный мясной рулет!
- Мясо я не ем.
- Распоряжусь о салате, Мила сделает.
Мила... Мила... Мила... И от чего же всех хрупких и несчастных зовут Мила. Быть может, помогу им незаметно пробраться на остров, хотя дело мягко сказать не мое. Проклятое самаритянство.
-4-
Остров; за кармой показался остров; на первый взгляд смущали радиолокационные вышки, на второй - отравляющие его скалы; это вероятнее говорило о том, что подобраться к нему можно только с одной стороны, с которой вышки обязательно засекут гостя. Я нашел забавным, что на таком защищенном острове гибнут люди; берег был таким же скалистым, как и водный брод у острова; растительность обыкновенная: субтропическая, это может покажется удивительным, но я ожидал что-нибудь даже горное. Пристань была похоже больше на верфь, какие бывали на старых судоходных путях.
- 3 километра до берега, - кричал моряк, больше он делал это конечно для дочери, которая хлопотала к чаю в капитанской каюте. Мигом она выбежала к нам; умоляющие ее глаза вызвали бы слезы в любом, кому нравится жалость. Она схватила меня за полу шерстяной кофты.
- Доктор! Доктор, как мне быть? Меня ведь могут бросить на расстрел, - она сдерживала слезы; даже мое сердце дрогнуло; хотя я за преступление и соответствующее наказание, только за гуманное; расстрел, конечно, чересчур.
- Будьте покойны.
Мы вонзились в песок, теплый и мокрый; от грязи его теперь трудно отличить. Птицы приветственно взъерошились и кричали трели. Моряк стоял со мной рядом; чуть позади меня ютилась молодая его дочь, напуганная собственной участью. Узкая тропа вела в пролесок; правда, моряк; звали его, кстати говоря Василь Васильевич, запомнил имя между разговоров; поспешил меня остановить; мол, "не беспокойтесь! за нами придут". Радиолокация работала достойно. За нами возвратились, видимо из смотрового лагеря, двое. Один, долговязый и белобрысый, с противной улыбкой и до того чистыми белыми зубами, что хотелось его бесчинно обозвать; говоря о моих слабостях - был здоров как бык, может страдал плоскостопием, как обычные школьники. Второй же, как специальная добавка, толстый и суровый на лицо; таких я называю: "отобрали котлету", из важного любил рыбу - масляные пятна так хорошо красовались на футболке.
- Паспорт! - сурово обратился ко мне долговязый.
- Мама тебе паспорт отдаст. - я ждал пока наглец исправиться.
Долговязый переглянулись с толстым; и далее, осознав чужой дурной тон продолжил тучный:
- Прошу нас извинить, особенно моего сотрудника. Мы здесь ответственны за безопасность. Вы, разумеется, доктор?
Я подал ему паспорт.
- Ваша интуиция выше всяких похвал. Думаю, Василь Васильевича вы знаете, а это Мила - моя медсестра.
Мила удивленно посмотрела на меня; она удивилась не только потому как я решил ее проблему, но и потому как соврал без совершенного зазрения совести, словно так должно было и быть. Василия Васильевича лишь на минуту можно было обнаружить: "Славный малый!" - читалось в его глазах. Одобрительно кивнув мне, Мила отвернулась к отцу, дабы не заставлять меня объяснятся по разным поводам.
- Все сходится. Геннадий Степанович рады приветствовать Вас в нашей организации! Ваша честность и ответственность нас поражает!
- Славно. Меня тоже.
По этой тропе мы по камням и хворосту устремились вглубь острова. Я мог рассмотреть своих поводырей; кажется, одному из них стоило похудеть; но кто же в наше время осуждает толстых? они же не нарушают мирового геномного баланса? Галька и хворост, полоски прожиженной после дождя и земли и вырытые кое-где ямы только отвлекали от пути. Я сломал всю голову от скуки, перечисляя имена на латыни всех известных мне бактерий; к тому же попомнил клинику. Может, брюшной тиф? Чёрт его знает.
- Вы поступили благородно, Геннадий Степанович! - начала Мила бодро и благодарно, отец озирался на нее, стараясь не потерять из виду.
- Вы безрассудны. Вам объясняли, как женщине иногда важно молчать?
Мила смекнула, о чем я; и что не хотел бы продолжать этот разговор хотя бы сейчас. Я специально перегнал ее, оставив с отцом и поравнялся с проводниками.
- Как к вам обращаться?
- Я - Саша, это Эллиот, - ответил тот, что толстый; даже сейчас он украдкой что-то жевал. Эллиот? Что за странное имя? Упаси Господь родителей, извращающихся над именами детей.
- Вы что американец?
- Я латыш.
А по акценту не похоже; скорее врун. Показ я спрашивал их имена, мне было дозволительно осмотреть их рюкзаки. Бросилась карта, которая торчала из среднего замка, у того, что толстый, она была не прикрыта замком. Как бы ее достать на всякий, так скажем "пожарный".
- Введите меня в курс дела.
- Еще не время, - буркнул на меня долговязый.
- Мне кажется скоро нам придется расстаться.
Толстый остановился и обхватил меня за плечи; хотев смягчить меня и вывести из холодного буйства.
- Простите, мой коллега, теперче не сговорчив. На острове умирают наши моряки после первого похода в море. Сразу по приезду ими овладевает лихорадка и страшные боли в животе. Большего мы не знаем. Второй врач оставил записи. Ради лечения нашей проблемы он сам отправился в море; и умер по приезду. А последний сгинул после вскрытия, почти моментально за один день. Сегодня мы не отправляем в море лодки. Боимся смерти.
И это логично; а Василий Васильевич значит наемник с города; интересно, а он как связан с этим островом? И зачем здесь нужна его дочь? Нужно быть осторожнее.
- Насколько уходили в море?
- 6 месяцев.
Хм.. С таким огромным инкубационным периодом на ум пришел только гепатит и СПИД. Теперь все и действительно, принимало странную окраску. Мне потребуются записи доктора.
- Сейчас есть больные?
- Нет. Но буквально через неделю вернется третья волна наших экспедиций, и вероятнее она начнет умирать. Все больные умирают в трех днях.
Эта молниеносная форма смущала; мы же подбирались через ущелье в небольшой островной поселок со своей инфраструктурой: домишки, импровизированный площадь с костром, высокие тенты и подобие бассейна.
-5-
Первый раз; когда я получил диплом врача меня не смущала вся та бредня, что царила вокруг этого понятия; с каждого угла противные до боли мне люди кричали: будешь голодать, твоя личная жизнь пропадет; тогда я слушая их так и утопал в их грязи; нытье; теперь же этот остров стал настоящей отправной точкой в моем искусстве: я был один на один с эпидемией; мне только предстояло теперь понять: как бороться со скрытым врагом; ведь самого главного врага - корысть - я победил. Стоит ли говорить, что я попал в неизвестность; но такую свободную для меня, как человека; где не мне не мешали придуманные условности: бумажки, от которых у больного новая почка не вырастет, и проверки этих бумажек, от которых почка вырастает только у проверяющих инстанций, а у больного снова и почему-то нет. На острове помещались, как я уже сказал коммуникационные и административные знания. Великих смотрителей безопасности вы знаете: Сашу и Элоиота, моих неинтересных попутчиков тоже: Милу и Василь Васильевича.
Медицинский блок размещался под тентами в виде подвального здания; как мне объяснили - так нужно для изоляции больных; хотя меня больше устраивает такое название: "склеп", ведь состоял он из кабинета и морга, больше ничего; я опустил наличие маленького архива, что располагался на западе лагеря; там же не пускался никто; наверное, бы, стоило еще раз лирично описать погоду субтропиков и живность, но, пожалуй, опустим это. Административные халупы окружали костер и бассейн. Пока, к сожалению, я не разобрался к чему. Только зашед в лагерь, нас разделили: долговязый и курчавый со словами: "вам нужно принять должный вид"- увел Милу и моряка; меня же сопровождал мой друг с псевдолатышским именем, притом нашел меня своим другом и завел со мной отвлечённую, неприятную для меня беседу; я надеялся с ним проститься уже в моем кабинете; в подвале.
- Вот собственно и Ваш кабинет, Геннадий Степанович.
Толстый развалился на кушетке, задрав одну ногу, тяжело дышал от ступенек и от собственного веса. Только сейчас мне стало заметно, что ему самому не нравится собственное состояние; он изливался от пота.
- Ваш вес вас убьет. Ваше дыхание не соотносится с сокращением сердца; скоро вас ждет мерцательный аритмия. И, вероятно, тромб.
Тот оправдывался, но я его не слушал. Решил полностью изучить кабинет: больше он напоминал небольшую манипуляционную, обставленную небольшими стеклянными шкафами и биксами; предыдущий хозяин оставил в шкафах копии личных дел и карт, пару справочников, лекарства первой необходимости, ЭКГ-аппарат и какие-то неизвестные мне расчеты. Понадобится более суток, чтобы во всем разобраться. Я открыл нижний ящик в столе, который теперь причитался мне:
- Предыдущий врач был хирургом?
- Да, даже мне вырезал пузырь. Славный был малый. Истории из жизни рассказывал. Нравилась ему наша повариха
- Есть что-то поважнее. Кого он оперировал? В последний раз. Мне нужны протоколы, гистология. Личная карта этого больного.
Я рылся в его бумагах.
- Последние дни он не заводил карт после вскрытия, подготовить протокол вскрытия он уже не успел.
- Как же мне прикажете войти в курс дела?
- Всего секунду.
Он нажал на кнопку громкой связи на телефоне; значит в этой конторе есть собственный телефон; внутренний; возможно, все записывают и следят. Всё же осторожность немало важна.
- Леся, зайдите к врачу!
Из динамика послышалось нудное:
- Зачем же?
- Быстро, - рявкнул тучный.
Среди личных карт я не обнаружил даты смерти всех моряков, также не было их фамилий, только сокращения "больной М.", столько-то лет; кратко указаны анамнезы; не было ни одного, точного диагноза "Инфекция неуточненного генеза". Вслед за типичным: "жалобы на озноб, проливной пот, боли в животе разбитого типа, следовало заболел остро, три дня назад; когда внезапно появилась температура. Курил; собственно, не важно; объективно: при пальпации боли в животе, кожные покровы чистые... Сыпей нет... Стоит проверить. Заключение о смерти: реанимация 30 минут... Безуспешно. В органах и тканях признаки отека и полнокровия. Сердце... Угу... Признаки кардиосклероза... Печень застойная." Умирали от недостаточности сердца. А в животе было туго с признаками; карты явно были не дописаны намеренно или со страху; с другой стороны, необходимо было выяснить объем пострадавших. Из лечения сущее все: антибиотики, противогрибковые, противовирусные, вливания, даже чья-то кровь. Операция в просмотренных мною картах была финалом, после которой была смерть.
Тучный брезгливо встретил вошедшую в кабинет девушку; здесь я с ним был не согласен; небольшой климакс; то и всего; всё равно УЗИ здесь не было; от чего он на пальцах гадай, хотя есть одна мысль.
- Георгий Борисович неделю назад оперировал на третьем дне больного. Он назвал это отчаянием, решил вскрыть живот, проглядку сделать. Ничего не обнаружил, поставил трубку и зашил все. Через 2 часа после операции последовала смерть. А сам Георгий Борисович заболел через сутки.
- Для начала кем вы будете?
- Я - повариха.
Я в голос засмеялся. Хотя, в принципе и глаголют идеалисты: тот, кто любит знает о своем возлюбленном все; но мне это нисколько не помогло; хотя малую часть я прояснил. Инфекция кровяная. Что-то попало явно в кровь; он умер по неосторожности; правда, есть не состыковки: как умерли предыдущие врачи? Ровно через секунду вошла Мила в белом халате; я опять засмеялся в голос; только потом мне пришлось состроить нужную пацифистскую мину; иначе можно было что-то заподозрить. Я, бросив скромный на нее взгляд, продолжил рыться в картах; но решил и поговорить вдоволь.
- Олеся, кажется! Сколько ваша опухоль сантиметров?
- Как вы узнали?
Все было просто.
- Лицо горит, вы немного тучная, и характер у Вас скверный.
- Ну, спасибо, - злобно посмотрела на меня Олеся, - что касается Георгия Борисовича, он безуспешно лечил антибиотиками, и еще чем-то.
- Оставьте нас наедине с Милой и картами, вы здесь лишние.
Тучный кивнул и рукой увел за совой повариху. Мила светилась.
- Мы одни.
- Это тебя радует? Я подписался на неизбежное.
Мила на минуту задумалась.
- Попахивает странным.
- А, по-моему, ничем не пахнет.
И, ничем же не пахло; чего она воображает! Сюда вот-вот ворвутся...
- У тебя, Геннадий Степанович, всегда по своему.
- С каких это пор мы на "ты"?
Мила обиделась и начала капаться в медицинских картах вместе со мной; к утру я надеялся зацепиться хоть за что-нибудь; нужно принимать в учет: персонал о чем-то молчит.
-6-
Мурзилкин был одной из той сволочей, что не только мешает работе, но и всячески противодействовал ей; как обычно это был чрезвычайно важный человек; и мимо него пройти я не мог и плюнуть в него тоже; хотелось чрезвычайно, но его вид у меня спонтанно вырабатывалась слюна; вроде как на котлету. Тип этот был низенький, тучный с нагулянной желчнокаменной болезни и таким же желчным характером; как неприятно говорить, но это первый человек, для которого я желал колики и заражением инфекцией; только в моря он не плавал; как вы уже угадали Мурзилкин возглавлял складские тенты вместе со своей ничего не слышащей помощницей Варей.
Мы с Милой вышли около 12 по полудню из нашего "склепа". Здесь мы пробыли уже шесть дней. На 7-ой день должны были прибыть первые моряки. Из всего, что я понял: от них утаивали фактическую их смерть, а денег платили много, только видимо уже семьям, а на причину смерти разводили руками. Мы вышли через бассейн к тентам складов, располагались они на юге лагеря. Я остановился у небольшой будки, где сидела Варя и сильно постучал; она не открыла окошко; я постучал еще, так что пошла трещина по стеклу; здесь я вышел из себя: я ей много раз говорил, что ей показан слуховой аппарат и пора прочь с острова; но та просто кивала; с потерей слуха у нее и исчезала критика; можно считать недостойным врача объяснять по 600 раз.
- Варя! Где Мурзилкин! - кричал, надрываюсь я!
И Мурзилкин, и Варя были теми, кто вместе с остальными вводили меня заблуждением: о инфекции, острове, руководстве; за меньшую неделю я научился различать, когда они врут. Про себя я высказал предположение: моряков могли просто травить: вопрос был чисто денежный - заплатить семьям малую неустойку и покормить их сожалениями; в такие финансовые дыры я попадал по молодости; однако, мой скепсис всегда выводил меня на правильный путь; здесь все не только не хотели видеть врача, но и мешали ему; первое впечатление моей нужности было сделано мной совершенно опрометчиво; пропал и Василий Васильевич; Мила тоже не знала, где он. В лагере же я несколько освоился.
- Чего? Чего? - улыбалась мне беззубая Варя из окна; помимо этого я замечал, что она смотрит на меня как-то тупо; лишь по прошествии времени я понял - она слепа на один глаз; немного прикинув массу и осмотрев ее кожу - сухую, дряблую; широкие зрачки и частые ее охи, когда она вставала - все это в купе привело меня к единственной мысли: она получила диабетическое поражение сетчатки; вчера я взял у нее сахар с помощью моего лабораторного набора - цифры не удивили меня - чёртова дюжина ммоль/л; сахароснижающих здесь в помине не было; я кормил ее редиской и ревенем - сахар немного снизился; что до глухоты, то хоть песни ей пой.
- Варя! Где Мурзилкин? - все еще надрывался; хотелось обсудить ее матом; на выручку мне пришла Мила, что обыкновенно смеялась надо мной и над моей спесью и неуравновешенностью; хоть сама была такой же; я уверен; расколоть же преступление, которое она совершила мне не удавалось. Она показала на себе рожки, и Варя сразу поняла "Где старый черт?"
- В пал...ла...тке - да, она заикалась; полный набор, выводящий меня из врачебной гармонии.
Мы вошли с Милой в палатку. Мурзилкин обыкновенно играл в карты со своими прихвостнями; имена их не считаю нужным вставлять. Я подошел к нему вплотную, так что мне было видно его с высока. Мила стояла подалее, у входа.
- Мне нужны антибиотики. Пребывают моряки.
- Нет их, что пристали? - он не отрывался от карт.
- Люди будут умирать. Предыдущий врач брал их у тебя.
- Брал, да забрал.
- Сука, давай антибиотики! - терял я контроль.
Но Мурзилкин даже не собирался. Воевать с ним было бесполезно, люди рядом с ними вооружены; мало того, проверяя карты с Милой, я понял одно - данные о врачах уничтожены; я был в абсолютной ловушке; не была бы и инфекция иллюзией. Я не добился от этой скотины ни антибиотиков, ни солевых растворов. По сводке административного отдела прибудет 148 человек; все они обречены на смерть, без лекарств и должного ухода. Все карты, просмотренные нами, были фальсификацией, либо заполнены под ружьем - почерк быстрый, непонятный, что-то в нем было провоцирующее. А написана в них пустота. Жалея о том, что я врезался в это дело, я ушел в склеп и приказал Миле подготовиться к приему умирающих.
- У нас ничего нет, Генадий Степанович.
- Есть.
- Аспирин, анальгин. У меня мама на этом огурцы готовит.
- Мы сделаем все сами. Соль - килограмм, воды достаточно. Вскипяти воду. Я приготовлю раствор. Из сахара тоже сделаем раствор. Неси весь что есть. Сколько систем?
- Всего 8.
- Разрежь трубки на три части. Найди бутылки, все что есть в лагере. Так у нас будет 24. К чёрту асептику.
Мила вскипятила воду; лишний пар я уводил с помощью реторты, которую откопал в морге; так получался нестерильный дистиллят; антибиотиков не было; последние бутыли белизны я оставил на случай гнойников; после этого я растворил соль в нужных пропорциях, так что получился 0,9%, только такой выдерживает организм; залив в бутылки раствор, я проделал дырки - туда вставил разрезанные трубки и с помощью простого скотча скрепил все что были иглы на каждой бутылке. С антибиотиками было сложней; когда-то в Вузе я читал о микробиологах; о первом пенициллине; так вот - я собрал свой хлеб и Милин и сбродил его; на нем образовалась плесень. На заранее приготовленной мной карамели я высадил образовавшуюся плесень; после этого поставил ее под колпак на котельную; образовалась целая колония; из нее я приготовил выжимки и дистиллят; надеюсь получился чистый пенициллин. Пока это все, что я смог придумать. Я организовал в своем кабинете манипуляционную; может понадобиться операционная.
- Итак, Мила у нас есть растворы, и антибиотики. Нужны антисептики. Возьми белизну и добавь туда аспирин.
- Зачем?
- Получится как карболовая кислота. Хороший антисептик. Нам может понадобиться, чтобы не заразиться.
Она ушла из кабинета; вернулась через 20 минут уже с готовым раствором.
- Неужели, они умрут, Геннадий Степанович?
- Непременно. И в муках.
- Куда же смотрит здесь руководство...
Я повернулся на Милу, удивляясь детской ее наивности.
- Здесь замешены большие деньги. Мы же с тобой смертники. Ты даже два раза.
Она отвернулась, поняв, что я хочу узнать причину нахождения на острове именно ее; я думал, что она знает много больше меня; самое меньшее, что мне хотелось - собственной смерти.
-7-
Сегодня я оделся легко: походная майка, в которой меня легко меня съедали москиты; старые трико, наспех засунутые мной в сумку; на шею я повесил тонометр и стетоскоп; по карманам трико распихал лабораторные тесты; а Милу нагрузил портфелем с бутылками; мне нужно было быть сегодня подвижным. Вместе с Эллиотом, его прихвостнями и частью людей из административных тентов мы вышли к пристани; признаться, меня взяла тревога; вот-вот... прибудут.
- Доктор, что нам делать? - Эллиот стоял поодаль от Милы, изредка бросая на нее двусмысленные взгляды; на острове мы были ровно одну неделю; так что все вразумили: опасно вести дела только со мной; ведь я чаще молчал, а Мила же нравилась практически всем: кокетливость и деловая хватка обеспечивала ей тотальную стабильность; меня же она звала одиночкой и аскетом; конечно же я таким себя не считал; а прав я абсолютно всегда.
- Для начала, Эллиот, застегните ширинку и поправьте камзол.
- Как же Вас терпели ваши друзья? - Мила старалась всячески разрядить мою холодную расстановку.
- У меня один друг, он же мне судья. Корабль прибывает... Готовьте носилки и инфузии. Рысаков - вы в конец, вас бросает в пот от крови. Вы мне здесь не нужны.
Первая прогулочная лодка ударилась о песок. Я вбежал по карме; кинув шварты, я вбежал на капитанский мостик с криком: "Кто живой - на палубу!" Ответа не последовало; меня прошиб пот; то ли от стресса; то ли от тропической жары; я бросился в капитанскую. Мила с берега в надежде смотрела на меня; взгляд полный беспечности поменялся на ждущий положительного сигнала. В капитанской на кушетки вздыхал моряк; по фуражке стало понятно - капитан; через сие проглядывали длинные седые волосы, облепленные потом; ужасающий блестящий взгляд, сушенные скулы и впавшие зрачки; костюм был таков, что можно было смекнуть - если не промок под дождем, то его бьет лихорадка под 40; следующие за этим судороги удостоверили меня в этом; я на скорость разобрал тонометр и выместил из него иглу; Милу на борт пока я решил не поднимать; сдерев с моряка портянки я вколол ему стрелку под Ахиллес; биения мышц прекратились. Переложив его в положение полусидя-полулежа я избавил его от одышки с горячим дыханием; такая тоже обычно бывает при высокой температуре. Ударив его по лицу, я начал разговор:
- Жив?
Тот невнятно мычал. В ступоре значится. Значит он более бесполезен. Быстро взглянул на пол: раскиданы таблетки; ящики перевёрнуты; здесь кто-то что-то искал; а затем в муках опустился на кушетку; да, он пытался дозвонится с рубки; кнопка вызова была нажата; оперев моряку руки на ушки нар с верой, что он раздышавшись придет хотя бы в сопор, я нервно осматривал капитанскую каюту; бардак; все они заболели внезапно. неужели яд? он последний, кто дошел до рубки. Перевернутые приборы говорили и о другом: это мог быть лихорадочный бред и неуправляемый психомоторный приступ. Нет времени думать; я выглянул из каюты.
- Мила, 200 влей! - я заблаговременно научил ее это делать. Русаков - в трюм!
Я же раздевал моряка: красная сыпь по туловищу вошла в мои глаза; кровь слишком жидкая или густая; его забивают маленькие тромбы; вынув лабораторную пробирку с иглой; я пробовал войти вену - спались... черт. Мне стоило недюжинных усилий набрать хотя бы пару капель. Завязав кусок тряпки на плече, я принялся за живот: как доска, не прощупать не подойти. Выкинув прочь верхнюю одежду, я начал его щупать с головы; или мне показалось или лимфатические узлы увеличены? генерализованная инфекция? К печени и селезенки не подойти. Мила вбежала через минуту; я остановил ее рукой.
- Не лей! Еще минут десять. Он труп.
Уже на агональном дыхании я слушал легкие и сердце: ничего специфического не нашел; нарастал отек легких. Рысаков кричал из трюма:
- Живой! Есть живой!
Я скомандовал Миле: позвать Эллиота и забрать в операционную капитана на вскрытие; и убежал из каюты, быстро спрыгнул прямо оттуда в трюм; приземлившись около Рысакова в полной темноте я искал глазами живого; судорожно дыша и держась за легкое он лежал на топчане посреди мертвых. Рысаков отстранился, освобождая мне путь. Мила появилась с бутылкой вслед за мной. Уложив страдающего на этот раз в спасительное положение, сразу коснулся живота: та же доска.
- Что произошло? - спросил я у него; вопрос я выбрал не случайно; жить ему осталось немного; а следующие катера уже прибудут по утру.
- Хы... - сопел он; я смекнул; обмотал куском своей майки пальцы и тут же в рот; вытащил сгустки крови; прочую клинику описывать не собираюсь - была схожая; после этого он глубоко задышал; я положил его на бок.
- Что произошло? - повторил я.
- Болят...Не чувствую... - просопел он; глаза его закрылись и с тяжелым вздохом он покинул землю; Мила стояла с бутылкой ошарашенная; мне положил руку на плечо Русаков; я отер свой горячий лоб; перевернув его на спину я принялся за массаж сердца; я пытался его оживить; чувствовал, как трещали его ребра; устав и от собственной никчемности я уволился на грудь умершего моряка; сдерживая слезы я приказал Русакову:
- Вынесите все лекарства, а корабль сожгите!
- С трупами? - переспросил нерешительно Русаков.
- С ними, - скомандовал я, шмыгая носом.
-8-
- В тишине отдыхаете, Геннадий Степанович! Здесь удивительно: нет москитов и гари.
Я устроился на вершине; к западу от лагеря тропический лес поднимался к завалинке из полуглины или суглинка; отсюда хорошо было видно лагерь и пляж; дым только поднимался до вершины; склоны же тушили запах; что-то вроде кустовых цветов отсекали вершину от глиняного спуска к самой воде; где размещалась пристань; берега были там слегка замазаны грязью прошлой ночью; а теперь сегодня пепелищем; Мила устроилась рядом со мной; сегодня мне не хотелось говорить ни с кем; я, опустив голову на колено провожал черный дым, забравший с собой последние контагиозные тела.
- Геннадий Степанович, вы ничего не едите уже вторые сутки. Все не так уж плохо, пока мы живы.
- Третий корабль не пришел утром.
Всю ночь я копался на аутопсии в надежде найти что-нибудь стоящее. Мне пришлось впервые работать на вскрытии. Я надел на себя перчатки и маску; взял полукосой нож; все что я обнаружил ночью: густую кровь в органах и жидкую в сосудах, единственная зацепка - за аортой большие лимфатические узлы; я думал о туберкулезе, о тифе, о радиационном поражении и даже о филяриях, червяках, которые здесь обыкновенно водятся; кусочек узла я взял на осмотр. Рысаков помогал мне в ту ночь; Милу я отпустил спать.
- Кровь густая, Геннадий Степанович? - Рысаков был очень внимателен и доброго дай - здоров; я любил за ним наблюдать; в отличии от меня в нем не угасал дар исследователя.
- Есть микроскоп?
- Да можно найти!
Вчерашняя эмоциональная боль потери и стресса не дала мне описать вам этого уникального человека; часто я раздаю клейма лицемеров и глупых людей многим, но Рысаков меня поразил; отличаясь бестактностью и совершенно отвратительной внешностью он обладал внутренним шармом; как он говорил о себе - "Жажда не сдохнуть в одиночестве, возглавляя перестроечные Коопы заставила его бросить все и уехать в тропики" Настигший импичмент убил его надежды на светлое будущее; а девальвация на стабильную старость; подчеркивая факт о том, что человека с мыслью в голове выбросит в место нелепое и страшное заставляла меня задуматься о собственном прошлом; сам же Рысаков возглавлял поисковый отряд; на случай если пропадет группа, уплывавших на континент он обязан был их искать; но инфекция заставила его стать на месте и бояться смерти; его подчиненные возвращались мертвыми, как и моряки; он объяснял: и Мурзилкин, и его прихвостни бояться уплыть отсюда без денег и лекарств и приплыть на суши мертвыми, поэтому оберегали свой запас, который бес толку растрачен быть не должен; таким образом приплыть на остров было возможно; но уплыть нет; он же и рассказал, что моряки перевозили в бетонных контейнерах, что-то из глубины острова, но не он, не моряки, не административщики не знали, что это. Как правило, все, кто этим интересовался исчезали. Он тонко намекнул, что самый первый врач был любознателен; четкие его формулировки просили меня ограничиться только борьбой с болезнью, а не выяснением ее обстоятельств; а нутро подсказывало, что источник инфекции в грузе; но умереть сейчас было бы опрометчиво; но по-геройски; оставалось выяснить, что перевозили моряки. На тот момент я понимал: не пришло два судна, а значит эпидемия стерла с лица земли две команды по сорок человек.
- Геннадий Степанович, я ни разу не видела вас подавленным. Вы старались.
- Я проиграл каплям в сотни микрон.
- Я проиграла советской власти, - теперь я обернулся на Милу; черты лица изменились, она также опустила голову себе на колено, провожая тот же черный дым.
Первый раз я видел женские слезы без слез; удивительно, но к таким холодно я не мог относится; замечаешь ты или нет; но дрожь в руках человека, который пытается себя сдержать; в первый раз я обратил внимание: чтобы быть сильной слабому полу нужно применять силу; внутреннюю; быть матерью не составляет труда - это инстинктивно; но быть равной по духу мужчине - это страшное бремя; что-то тянуло ее за те струны, которые исчерпающе шумят, заставляя поверить в невозможное.
- Вы, Мила, выглядите удручающе. Вам нужен холодный душ.
На самом деле: ей было нужно простое понимание; но пути мышления замкнули меня на инфекции; мало того: после того, как я осмотрел кровь я пришел в ужас... Вся кровь была гемолизирована; остатки своего спирта я истратил на фиксацию препарата лимфатического узла. Рассмотрев его в микроскопе, принесенном Рысаковым, я увидел то, что хотел: включения в лимфоидных клетках; я вскричал; первый раз меня озарила улыбка; я нашел возбудителя: по ярким базофильным грануляциям я наконец записал себе в голову: вирусная тварь. К сожалению, я был ограничен в методах; и вирус остался мне неизвестен; сложив воедино куски- тромбы и кровотечения, реакцию узлов, и скорее всего, печени и селезенки, возникший тромбоз в кишечных сосудах (правда, его не видел на вскрытии) я растянул углы рта! Я поймал тебя: геморрагическая лихорадка. Осталось выяснить вредителя; следующая мысль меня опустила в грусть: вакцина... Невозможно; нужно ехать на континент; если инфекция предположить трансмиссивная, то моряки перевозили животных; осталась одна загадка - почему они умирали столь молниеносно без выздоровления? все биологические вещества перевозят в контейнерах. Только я выеду на сушу, как буду мертв по неизвестной мне причине. Единственное средство от вирусных тварей: вакцина или иммуноглобулин. Имунноглобулин? да... иммуноглобулин. Дальше я не спал несколько ночей; меня мучали кошмары; Моя голова заплыла от адских криков; я не мог убежать от них к себе в кабинет; не мог просить их заглушить; третью ночь мне виделась рвота кровью; четвертую я не спал; второй день я не мыл руки; третий почти не ел; пятый день я существовал с противной субфебрильной температурой. Так я совсем погрузился в раздумья; в депрессию; если придет следующий корабль: мне будет нечем помочь. Мои скудные инфузии никому не помогут.
- Геннадий Степанович, вы мне напоминаете моего настоящего папу. Именно, из-за него я здесь.
- Что ты имеешь ввиду?
- Мне нужны были деньги, иначе ему светит расстрел.
- Тогда к чему было строить сцены с Василием Васильевичем?
- Просто вы не похожи на человека, которому можно доверять, но я ошиблась. Прошу Вас, вы единственный кто может помочь здесь людям, - она похлопала меня по плечу и медленно начала уходить, постоянно смотря на меня; я же растворялся в мыслях, ища логичное средство от пойманной мной за хвост вирусной инвазии; повернувшись еще раз она продолжила, - И еще, - она спрятала глаза, - Я Вас... кажется... - Я поднял голову; такой внимательности к словам еще мной не занималось, - Люблю...
Она проглотила слова и убежала вниз; так что я не смог сказать ни слова; устало я уложил голову на колено, провожая Милу глазами к лагерю; а потом сам с собой начал:
- Если мои расчеты верны: самый лучший производитель иммуноглобулина - сам человек.
Из кармана я достал шприц с той самой взятой мной из трупа крови; если мертвый возбудитель еще в крови, мне повезет, и я сам стану вакциной.
- А если нет! Ну что же ты Геннадий Степанович? Сдрейфил?
Я смотрел на шприц; выбор сделан Геннадий Степанович; точным ударом я ввел гемолизированную кровь в вену; было бы странно - я мог умереть от шока; только я все просчитал - я - универсальный реципиент.
-9-
Я смотрел на себя в зеркало: мой правый глаз не видел; инфаркт сетчатки, который я получил сделал меня слепым; весь я покрыт пятнами, больше с правой стороны; именно туда я вводил гемолизированную кровь; произошло это на 10-ый день. На 8-ой у меня поднялась температура сначала до 40, затем с появлением пятен спустилась до субфебрилитета; мои мышцы выжимало, кололо; страшно болела голова; на 11-ый день болел живот около пупка; меня тошнило и рвало, правда без крови. На 15-ый день признаки ослабевали; на 20-ый я чувствовал себя удовлетворительно; Мила застала меня в ванной в моем тенте; я не показывался ей на глаза почти 2 недели; больше из-за того разговора, что должен был состояться.
- Что с Вами стало? - она бросилась ко мне, нежно и со страхом трогая кровяные пятна на моей правой руке.
- Небольшие изменения. Уйдут через 30 дней. Зараза к заразе не липнет. Нам пора готовить сыворотку. Есть роторный мотор? Я сделаю из него центрифугу. Мне нужны все пробирки; что у нас есть.
Мила уже злобно:
- Что вы с собой сделали?
- Василий Васильевич сделал вылазку в глубь острова?
Я убирал руку и прятал от нее в карман; как ребенок, которого поймали за курением. За время моей болезни я потерял мертвыми 147 моряков; а 148-ому решился на переливание моей крови; учитывая 20-ый день моей болезни сыворотка моей крови должна была помочь; и я не ошибся: на растворах и антибиотиках я выходил его; последний корабль дал мне последнюю ниточку информации: среди топчанов я обнаружил сухие тела виновника эпидемии: того или иного тропического клеща; видимо, именно их и перевозили моряки. Узнать было это значительно проще; на 21-ый день, взяв оружие у Рысакова, я медленно прихрамывая отправился в тент Мурзилкина; мой разговор начался с того, что я ударил его в лоб прикладом винтовки.
- Ну, теперь, думаю, поговорим.
Мурзилкин, выпучив глаза, кивал: "Все скажу, не убивай!"; он боялся не только оружия, но и моего пятнистого вида.
- Что перевозили моряки?
- Для опытов на континент клещей.
- Зачем? - направил я на него оружие.
- Не знаю - кричал он в исступлении; рукой я надавил между ключицей и мышцей; так что предать собственное командование его заставила сильная боль.
- Американцы! - кричал он - Американцы! Они проводят опыты с вирусом клеща!
Получив нужную информация; я ударил его прикладом и бессознательного закрыл в чулане; теперь мне все ясно; разыскав с помощью Рысакова на острове пропавшего Василий Васильевича; а тот был направлен в заготовительную группу; я поручил ему уничтожить заготовленных клещей; в глубине острова располагалась маленькая заготовительная лаборатория; толку от нее было мало; ни сывороток, ни вакцин; только пробирки и неизвестные мне анализы - видимо, на возбудителя. Рысаков и Василий Васильевич вошли в мою ванну; вместе с ними вошли Саша и Эллиот; я одобрительно кивнул всем.
- Геннадий Степанович, по пилингу корабль пребывает завтра, - Рысаков сказал это первым с расчетом; что мы сможем помочь.
- Клещи уничтожены, - Василий Васильевич улыбнулся; ждавши новых приказаний.
- Наш последний день здесь? - Мила с ужасом повторила это еще раз.
Я с сожалением послал ей счастливый взгляд; пора было делать сыворотку: на это у нас была ночь.
В моем склепе мы разобрали роторный мотор; из лаборатории в глубине острова мы забрали дистилляторы и прочие очистители; пока Мила и Рысаков готовили растворы - мы работали над центрифугой. Через 4 часа все было готово; теперь дело оставалось за большим - моей кровью; я забрал у каждого из нашей команды по 500 мл крови и у себя около 2-ух литров, заместив это антибиотиками и растворами. Приготовленного центрифугата крови хватит на шестерых моряков. На другое утро: мы вышли на пристань; теперь она была похожа на сплошное пепелище; каждый приходящий корабль мы сжигали; предварительно забирая из него лекарства. Последний корабль нервно качался на волнах; мы были уже готовы; я нес сыворотку; Мила растворы; остальные - антибиотики и прочие лекарства; я не стал дожидаться шварт и в брод подсекся на корабль; моему примеру последовали все. Мало того, уже ретроспективно: сыворотка подействовала эффективно - ведь Василий Васильевич переболел лимфаденитом; а значит легкой формой этой инфекции, что давало нам необходимые дополнительные АТ; а кровь остальных в медицине называли - нормальный иммуноглобулин человека; на корабле оставалось шестеро живых, именно им мы и начали массивную терапию. Из них выжило трое на неделю, поставили мы на ноги только одного; уничтожив пожаром заготовительную лабораторию с Милой, мы поспешили разделаться с прихвостнями - связав их и сокрыв в тенте; теперь оставалось только приготовить бегство.
-10-
На последнем корабле глазами мы провожали кроваво-красный пожар на острове; Василий Васильевич и Рысаков обыкновенно занимался швартами и координатами. Я сидел с Милой на карме, она разглядывала пожар; а я нами спасенного моряка; он трудился над управлением кораблем.
- Как вам приключение, Геннадий Степанович? Теперь вы остались гол как сокол, - кричал улыбчиво Рысаков - ни хаты, ни денег.
Я трепал в руках стетоскоп; и смотрел на Милу.
- Бросьте, Рысаков! Сущие пустяки. Здесь я подцепил более страшную инфекцию.
- Уже шутите, - со смехом кричал с противоположного борта Василий Васильевич, - куда же вы теперь, доктор?
- Лечить, обыкновенно лечить.
Василий Васильевич кивнул почтительно.
- Ну, а вы, Мила?
- Воровать, обыкновенно воровать.
Я недоверчиво посмотрел на Милу; она понизила тон и быстро исправилась.
- Ну... Выучусь сначала.
Я покинул моих друзей и встал на нос лодки, наблюдая за горящими вдалеке тропиками. Трепав в руках стетоскоп, я в нос начал повторять себе слова, которые хотел бы повторить.
- Мы можем бесконечно терзать себя самолюбием; ставить за собой бесконечные цели; люди хотят управлять стихией; деньгами; собственными любимыми; а я врач - я способен управлять эпидемиями; даже без приборов я тот, кто способен победить глобальное зло - болезнь человека. Диагноз: Геморрагическая лихорадка, предположительно Касьянского или Эбола, молниеносного течения с поражением лимфоидных органов, ЖКТ и гемморагическим синдромом. Записано с моих слов. Врач: Г.С. Лоликов. Пронумеровано и прошнуровано, - а потом крикнул Василий Васильевичу - Где ваш страшный для печени японский чай?
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/