Аннотация:

 

Повесть посвящена новгородскому партизану Филиппу Анненкову (1925 – 1941), оставившему самую добрую память у знавших его людей.
Любовь к ближнему, крепкая дружба и нерушимое товарищество, первое нежное чувство и высокая мечта – всем этим он жил и ради всего этого поднялся на борьбу с врагом...
История короткой и необычной жизни главного героя представлена в его дневниковых записях, сочинениях, письмах, в воспоминаниях его родственников и друзей.

 

 

 

От автора

 

В июне 2009 года я был в Национальном культурном центре Украины в Москве на мероприятии, посвящённом 65-летию создания музея «Молодая гвардия» в Краснодоне и переизданию одноимённого романа А.А. Фадеева.
Почётными гостями презентации были сын автора романа – М.А. Фадеев, директор музея «Молодая гвардия» А.Г. Никитенко, ветераны войны В.Н. Азаров и В.П. Воронов и другие. Много людей здесь собралось из Луганской области, и среди них был инженер-технолог Василий Иванович Анненков, чьё детство прошло в Ворошиловграде.
Его старший брат Филипп был партизаном Великой Отечественной войны, состоял в отряде, действовавшем в оккупированном Новгороде и его окрестностях, и погиб в перестрелке с гитлеровцами в октябре 1941 года. Судьба занесла его далеко от родного Краснодона: сначала он жил с родителями в Москве, где обосновался его отец – знаменитый и очень уважаемый профессор, снискавший славу великого учёного и педагога; потом, после развода родителей, Филя с матерью переехал в Новгород, где прошли последние полтора года его жизни.
Слушая истории Василия Ивановича, никогда не видевшего брата и знавшего о нём по рассказам матери и бабушки (он родился в 1945 году, у них с Филей были разные отцы), я понял, что про Филю можно написать целую эпопею, хотя его жизнь была очень короткой – шестнадцать неполных лет, – настолько интересной была эта жизнь и настолько замечательным был он сам.
____________________________________________________

«Живи так – чтобы люди, столкнувшись с тобой, улыбнулись, а, общаясь с тобой, стали чуточку счастливей».
(Бахтияр Мамедов)

 

 

 

1. Анненковы

 

Анна Степановна Анненкова была родом из Горного Грушевского поселения под Ростовом-на-Дону. Её далёкие предки были запорожскими казаками, участвовали в освободительной войне украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого; прадед Анны Степановны был партизаном Отечественной войны 1812 года – известно, что большую роль в изгнании войск Наполеона из России сыграло казачество.
Отец у неё умер рано, мать одна растила трёх дочерей и сына, и дети рано приучились к труду. Жили они в страшной бедности, но всё спасала добрая, душевная атмосфера в семье: мать, Авдотья Тихоновна, была человеком с золотым сердцем и тот мягкий характер, человеколюбие, что были у неё, смогла передать своим детям. Навсегда запомнилось Анне Степановне, как они, дети, по вечерам жались к маме, слушая сказку или просто беседуя с ней о чём-нибудь. Грамоте и письму детей обучил церковный батюшка.
Выйдя замуж, Анна Степановна перебралась на хутор Сорокин недалеко от Луганска. Жители того края при рытье колодцев и погребов стали находить уголь, и позже здесь одна за другой начали создаваться шахты с жилыми посёлками. Образовавшийся рудник был назван почти так же – Сорокино; позже он будет переименован в город Краснодон, а хутор – в посёлок Первомайский, или Первомайку, как его попросту назовут жители, – и со временем он станет частью этого города.
Муж Анны Степановны, Фёдор Петрович, был плотником, они вдвоём сколотили избушку, в которой и прожили вместе четверть века. У них было четверо детей: Надя, Матвей, Маша и Миша.
Во дворе построили скотный сарайчик и два домика, в которых была баня и сарай для дров (на месте которого позже устроили летнюю кухню). В сенях стояли сундуки с одеждой, посудой и другими вещами. Отсюда был ход на чердак. В горнице была печь, жердь для одежды и пряжи, доски для ночлега, рядом с которыми висела колыбель. В другой комнатке стоял стол с двумя лавками, над которыми висела божница с образами, и здесь же был маленький закуток – кухонька; когда Анна Степановна готовила там что-нибудь, из кухни доносился запах каши или борща, и маленькие детские головушки просовывались туда – малышам не терпелось отведать то, что приготовила мама, а готовила она очень вкусно, с душой.
Когда дети немного подросли, Анна Степановна стала работать в поле и брать их с собой. Поначалу она всё время отрывалась от работы, следила за детьми, звала их, когда они убегали, но затем дети стали больше помогать ей и играться только в вечерние часы – так они тоже приучились к труду. Потом, при советской власти, Анна Степановна работала дояркой в колхозе. На фотографии начала XX века она – молодая красивая женщина в сорочке и керсетке – с улыбкой держит на коленях совсем маленького Мишу, а трое старших детей жмутся к ней.
Отец то работал где-то на стройке, то делал мебель на заказ. Он был неплохим человеком, но всё портило его пристрастие к спиртному. Стоило ему приложиться к бутылке, как его словно подменяли: приходя домой глубокой ночью, он криком будил жену и детей, ругал их почём свет стоит, гонял. То время они вспоминали с содроганием – и как боялись засыпать по вечерам, и как вздрагивали от каждого шороха, и как мать загораживала их собой от отца... Анна Степановна и добром говорила с мужем, и ругалась – ничто не помогало. Уже когда дети стали взрослыми, Матвей однажды подрался с отцом, и тот, почувствовав его силу, стал вести себя потише.
Но вот старшие дети покинули семейное гнёздышко: Надя вышла замуж и уехала в одну из станиц под Краснодаром, Матвей подался на заработки на Орловщину... А Маша смогла поступить в только что открывшийся в Луганске Донецкий институт народного образования. Родители были очень рады и гордились дочерью; Анна Степановна по такому случаю напекла пирогов и устроила настоящий праздник на хуторе.
Учёба шла тихо, спокойно, но всё изменил один из мартовских дней 1925 года. В институт приезжали важные гости – профессора из Москвы; их с нетерпением ждали и преподаватели, и студенты. По такому поводу было устроено застолье, на котором один из старых профессоров обратил внимание на хорошенькую студентку, стоявшую в сторонке с подружками. В тот вечер Маша, никогда прежде не употреблявшая спиртного, выпила немного вина и ушла оттуда позже своих подруг. По дороге её перехватил тот самый профессор, понявший, что она не дойдёт до дома, и увёл к себе в гостиницу...
Проснувшись рано утром, когда старик ещё спал, она в ужасе бросилась домой, рассказала всё матери, но та успокоила её: «Даже если ребёнок будет – вырастим...» Так и случилось: вскоре Маша поняла, что беременна, живот её стал расти...
Приехав однажды домой на выходные, она застала отца с друзьями – они сидели за бутылкой; мать и Миша в соседней комнате молча ждали, пока их празднество закончится. В ответ на возмущения Маши отец крикнул, чтобы она убралась подальше, и бросил в неё ботинком. И тогда Анна Степановна взяла скалку и стала выгонять мужчин из дома. Муж с женой сильно поругались, он ушёл из дома, прожил несколько дней у друга, потом – у родственников, а после его нашли мёртвым в канаве – будучи нетрезвым, он упал туда и замёрз.
...19 декабря 1925 года у Маши родился мальчик, которого она назвала Филей – не в честь кого-либо, просто это имя нравилось им с матерью. Какую любовь, нежность чувствовали женщины, глядя на совсем маленького человечка, который лежал в колыбельке, перебирал ручками и ножками, что-то лепетал и был совсем не против, когда его брали на руки, чтобы поменять распашонку – маленький, хрупкий, беззащитный и такой родной...

 

 

2. Раннее детство

 

Вскоре после смерти мужа Анна Степановна взяла к себе Авдотью Тихоновну, чтобы позаботиться о ней. Закончив вуз по обществоведческой специализации, Маша не стала работать по своей специальности, а устроилась в больницу медсестрой. Пока она доучивалась в институте, работала, за Филькой смотрели бабушка и прабабушка.
Они увидели первую улыбку малыша, услышали первое его слово «Аня» – имя бабушки, при них он стал ползать, потом – ходить. «Ба-ба...» – радостно лепетал он при их появлении.
Филенька был светленький, с красивыми, правильными чертами лица, с лазурно-голубыми улыбающимися глазами; Анна Степановна не могла припомнить, чтобы внук когда-нибудь сердился или плакал – с самого младенчества он был очень жизнерадостным. Он любил стишки, потешки, песенки, которых бабушка и прабабушка знали немало.
Но стоило им на секунду отвернуться – он пропадал: бежал играть на улицу к ребятам или прятался где-нибудь, а когда его находили, смеялся. Игрушки у него были простенькие – те, что смастерили дядья или дед, когда был жив.
– Какой у нас Филенька? – спрашивала его баба Дуся.
– Ха-ро-ший!
– А ещё?
– Кра-си-вый!
Он рано научился говорить, и говорил хорошо, всё выговаривал чётко.
В короткой и славной жизни Фили было немало загадок, одной из них была Золушка. Филька очень любил сказки и порой не мог заснуть, если ему чего-нибудь не расскажут на ночь. Особенно ему понравилась сказка про Золушку, она даже стала восприниматься им как реальный человек, и каждый вечер, сидя у двора, он ждал её прихода. И Анна Степановна не могла донести до него, что это всего лишь сказка.
– А какая она, твоя Золушка? – спросила она однажды.
– Такая же, как Ульяша, – ответил Филя, имея в виду соседскую девочку, с которой он играл и которая была постарше его; она уже теперь была настоящей красавицей – с пышными тёмно-русыми волосами и большими чёрными глазами. – Она ведь придёт, да, бабушка?
– Придёт, придёт, – говорила бабушка, чтобы успокоить внука. – Ты не жди, она сама знает, когда ей прийти. И не беспокойся из-за неё. Я тебе ещё много сказок расскажу...
Каждый вечер он слушал новую сказку или быль, но Золушку не забыл. Дядья даже поддразнивали его из-за этого. Они чинили избушку Анны Степановны, перекрывали крышу и, бывало, кричали:
– Филька, вон твоя Золушка идёт!
И он, счастливый, выбегал со двора, но её нигде не было. Расстроенный, с покрасневшими глазами, он возвращался к бабушке, и Анна Степановна ругала сыновей-шутников, что опять довели малыша до слёз.
Потом случилась загадочная история, о которой Филя позже, летом 1940 года, написал в дневнике:
«Сорок лет назад мои бабушка с дедушкой поженились. Народа на свадьбе было много. Понятно, что чужого человека среди родни, друзей, знакомых было трудно заметить, да и не до этого было. Но всё же моя бабушка зорким оком углядела среди гостей женщину средних лет в тёмном платье и белом платочке – та сидела поодаль от неё, ни с кем не общалась, а просто сидела опустив голову. И бабушка спросила у моего деда: «Кто это?» – и кивнула в её сторону. Он пригляделся и тоже не узнал её. А потом разговорился с другом и забыл про ту гостью. После свадьбы бабушка долго думала, кто же это могла быть, спрашивала про неё у тех, кто был на застолье, но её никто не знал, даже баба Дуся, которая тоже приметила её. И они стали постепенно забывать про неё.
Прошло несколько лет. У бабушки и дедушки родилось четверо детей. Однажды Миша – мой дядя – заболел, у него был жар, и долго его не могли сбить. Той ночью кто-то негромко постучал в окно. Бабушка не спала; она выглянула в окно и испугалась: на неё с улицы смотрела та женщина в белом платке. Баба Аня тут же в ужасе метнулась к деду, разбудила его. Он вооружился на всякий случай кочергой, вышел на улицу, но там уже никого не было. Его удивило то, что на месте, где стояла женщина, не было следов – ведь земля была мягкая. Мои мама и тётя с дядьями были испуганы, но на следующее утро жар у Миши прошёл, и он совершенно выздоровел.
Гостья появлялась ещё раз – уже когда я был маленький. Мы с бабой Дусей были дома вдвоём. Моя прабабушка шила мне рубашку, я пытался ей помочь, а тут она что-то в окне увидела, напугалась, положила вышивку и на кровать легла спиной к окошку, меня рядом положила, обняла. Я услышал, как скрипнула калитка, и мне любопытно стало, кто же это пришёл, и я попытался вскочить, но баба Дуся сказала: «Лежи спокойно». Так мы лежали какое-то время, пока не пришла баба Аня…
Только сейчас бабушка рассказала мне о той странной женщине; больше она к ней не являлась. Остаётся только гадать, кто же это такая…»
***
Это случилось, когда Фильке было два с половиной года. Ясным летним днём он игрался во дворе, скакал на игрушечной лошадке, потом побежал играть с ребятами – и возле калитки замер: перед ним стоял старик с длинной бородой, в тёмном пальто и строгом костюме. Филька удивлённо оглядывал его, пока из дома не вышли мама и бабушка. Ему помнилось, как старик прижимал его к себе, целовал, называл «сынком», как подарил игрушечный деревянный самолётик. Потом они с мамой и бабушкой прошли в летнюю кухню, а Филька, оставшись во дворе, долго прислушивался к их разговору...
Профессор Леонид Константинович поздно спохватился – однажды он кое-как вспомнил ту ночь и понял, что та девушка могла забеременеть. На время поисков он почти поселился в Луганске и многих опросил, прежде чем её найти. Теперь же он, как порядочный человек, стал звать её замуж. Она пообещала подумать, обратилась к матери, но Анна Степановна оставила вопрос на её усмотрение.
А Леонид Константинович уже долгие годы мечтал, чтобы у него была семья, чтобы в его пустой квартире зазвучал детский голосок... А теперь оказалось, что у него есть сын – такой маленький, хорошенький, весёлый... И это было великим счастьем для старика.

 

 

3. Москва

 

Долго думала Маша, и Фильку тоже спрашивала: «Ты хочешь, чтобы у тебя был папа?» Хотя и понимала, что отец в любом случае будет приезжать к нему. Филька хотел – даже мечтал об отце: почти у всех ребятишек, с которыми он играл, были отцы, и он спрашивал у матери, где его папа, но она молчала или переводила разговор на другую тему.
Согласившись на предложение Леонида Константиновича, она выбрала надёжный, но не совсем счастливый жизненный путь – никаких чувств к отцу Фильки у неё не было, она жила с ним только ради сына.
Москва встретила их шумно, суетно, как и всех, кто приезжал сюда, и было им первое время чуждо, непривычно... Квартира профессора была такой огромной, что Маша первое время боялась, что кто-нибудь заблудится – или Филька, или она сама... И ещё здесь сновали незнакомые люди – слуги Леонида Константиновича: горничная, повар, личный шофёр, экономка и другие. Маша ещё раньше поняла, что он живёт на широкую ногу. К тому же у него была ещё роскошная дача в Подмосковье.
Прошлая жизнь его была большой тайной, он не любил об этом рассказывать, и даже Филька, с которым отец был особенно откровенен, мало что знал об этом. Знал только, что он был несколько раз женат, что у него было трое сыновей, двое из них погибли, один умер своей смертью. Это, конечно, тревожило Фильку, особенно потом, когда он подрос и стал задумываться: а кто же такой, собственно, его отец?
Да, о личной жизни отец не распространялся, но о своей научной деятельности мог говорить часами. Он потерял счёт своим научным работам, исследованиям, экспедициям, а наград за научные достижения и открытия у него было что звёзд на небе. Он преподавал историю в нескольких крупнейших вузах Москвы и был очень уважаемым и почитаемым человеком.
Здесь же, в столице, жил его брат Лукьян – такой же белобородый старик, работавший в редакции «Правды», правда, в штате он не числился. Он любил племянника и каждый раз приносил ему какой-нибудь гостинец – то пряников, то конфет. Да и вообще он был очень добрым и отзывчивым человеком.
С дядей Филя в детские годы исходил немало улиц Москвы – тот каждые выходные брал его с собой на прогулку. Город нравился Фильке в любое время года: весной природа расцветала, в лужах отражалось высокое синее небо, пахло сиренью; летом было тепло и улицы, по которым гуляли дядя с племянником, были окутаны зеленью деревьев и кустарников; осенью был красивый листопад, и листья были разного цвета – жёлтые, оранжевые, красные; зима была сказочной – деревья в снегу стояли будто нарисованные, а на бульварах были очень длинные ледяные дорожки – катки. В то время автомобилей было ещё не так много, по дорогам ездили извозчики. Асфальтированные дороги были только в центре города.
Интересны были рассказы дяди Лукьяна о Москве – в них проходила вся история города: как он был основан Юрием Долгоруким несколько веков назад, как рос и развивался, как много раз восставал из руин и пепелища... Потом речь шла уже о близких по времени событиях – о Декабрьском восстании 1905 года, о Революции 1917 года... Как-то раз дядя рассказывал о пожаре Москвы во время Отечественной войны 1812 года, о том, как здесь хозяйничали солдаты Наполеона.
– А почему Москву оставили им? – спросил Филька.
– Кутузов и другие военачальники отступили, чтобы потом перейти в наступление, – ответил дядя Лукьян. – Они собирали войска, чтобы потом выгнать врага из России, и выгоняли не только наши воины, но и партизаны, которых было очень много. Знаешь, малыш, ни одна освободительная война для русских не была лёгкой, но в конечном счёте они побеждали. Таков наш народ.
На рынке, где была страшная толкучка, дядя Лукьян покупал у лоточников конфеты или крендельки для племянника. А когда им попадался мороженщик, дядя вёл Фильку к нему, зная, что тот любит сливочное и фруктовое мороженое.
Их радушно принимал в свои объятия Арбат, где цвели деревья, ездили новые автомобили, прокладывалась первая ветка метро... Они ходили в Парк культуры и отдыха; Фильке особенно запомнилась «Комната смеха», где они смотрелись в кривые зеркала: сам он становился круглым как шар, а дядю Лукьяна перекашивало так, что оба смеялись до колик в животе. Потом оба бродили по аллеям и тропинкам Нескучного сада, и дядя рассказывал что-нибудь о себе – больше о своей работе; он был вдовцом и жил один. Как-то раз Филя услышал от него рассказ о похоронах Ленина: тот день запомнился дяде огромными толпами (люди приезжали из других городов), бесконечной очередью на Лубянскую площадь; магазины были закрыты, трамваи не ходили. Позже Филя был в Мавзолее с товарищами и видел вождя; тогда к нему тоже была длинная очередь.
***
Став женой Леонида Константиновича, Маша оставила прежнюю фамилию себе и сыну. Она в те годы сильно изменилась внешне: следуя моде, она стала красить губы и брови, завивать причёску в парикмахерской; если раньше на ней была простенькая одежда, то теперь она ходила в хорошем цветастом платье, в туфельках на низком каблуке, носила шляпку. И виделась сыну красивой... но не настоящей. Настоящая, прежняя мама была совсем другой – естественной и простой.
Хобби Леонида Константиновича было создание моделей летательных аппаратов, он был знаком с великим изобретателем Циолковским, жившим в Калуге, навещал его, и Филька даже однажды ездил к нему с отцом. Константин Эдуардович выдвинул идею заселения космического пространства с помощью орбитальных станций, распространения жизни во Вселенной, он писал о транспорте будущего – ракетах, и позже Филя стал его большим поклонником и попытался развить его идеи в своих сочинениях.
Отца навещали друзья со своими детьми и внуками, и Филька с удовольствием играл с ребятами, он был рад этим визитам. Он любил танцевать под патефон. Ещё Филька смешно пересказывал сказки и очень веселил гостей. Позже они все вместе – взрослые с детьми – стали ходить в открывшийся кукольный театр Образцова, где показывали «Кошкин дом», «По щучьему велению», «Волшебную лампу Аладдина» и другие спектакли.
Нежность, любовь к ближнему, сочувствие вытеснили в Фильке все плохие качества. В нём не было отцовской гордыни, пафосности, не было материнской строгости и хладнокровия, он был приветлив, открыт, доверчив к людям. Также не было в нём жадности, скупости – он охотно делился своими игрушками в детском саду, где нашёл новых друзей – ребята сразу потянулись к нему. В то же время он тонко чувствовал людей, видел их настоящую натуру. В детсаду он начал заступаться за слабых, это закрепилось за ним навсегда. Если при нём случалась драка или ссора, он всегда примирял противников, и делал это с такой добротой и мягкостью, что они тут же остывали и вскоре забывали обиды.
Дома у отца жил старый кот Морфей, большой и с макушки до пяток белый. Он много спал; бывало, устраивался у Фильки на коленях, и тот подолгу сидел на диване не шелохнувшись и делал родителям знаки, чтобы не шумели. А потом, когда Морфей просыпался, он гладил его, и тот довольно урчал. Однажды кот куда-то пропал, а потом отец нашёл его за диваном мёртвым. Любимец отца и Фили прожил больше пятнадцати лет. Филька тогда плакал, заливался слезами, и родители долго не могли его успокоить...
***
Кроме появления таинственной женщины в платке, в Филькиной жизни были и другие необъяснимые случаи, даже ужасные. Так, в детстве случилось событие, которое отец позже отрицал, говоря, что всё это Фильке приснилось, но тот был уверен, что всё это случилось наяву – он помнил себя с пелёнок.
Однажды – Фильке тогда было три с половиной года – к отцу пришёл дядя Лукьян. Обычно, если к отцу кто-то приходил, он плотно закрывал дверь в свой кабинет и там беседовал с визитёром. Но в этот раз он, видимо, подумал, что Маша взяла Фильку с собой в магазин – а тот на самом деле остался дома, да ещё и спрятался за креслом в кабинете отца.
– Я не могу больше молчать, – сказал дядя Лукьян. – Всё-таки выходит, что я заодно с тобой. Ты знаешь такое слово – «совесть»? Я ночи не сплю, а ты... ты... У тебя на руках кровь твоего внука и ещё двоих человек – и ты живёшь спокойно, как ни в чём не бывало...
– Замолчи! – прикрикнул Леонид Константинович. – Совестливый нашёлся! Во-первых, они сами захотели совершить полёт, а во-вторых, я их предупреждал...
– Ты чудовище... – плачущим голосом ответил дядя Лукьян.
– Молчи, понял? Молчи! – зло сказал отец Фили. – Иначе я про тебя тоже кое-что расскажу людям...
После этого они долго молчали, потом ещё о чём-то говорили – Филька не запомнил. Он остался незамеченным – вылез, когда они уже ушли. Об этом разговоре он через какое-то время забыл, занятый множеством других вещей, но гораздо позже, когда ему было четырнадцать лет, всё это всплыло в его памяти...

 

 

4. Дом на набережной

 

Время шло, Филька рос, развивался, и вот он уже был без пяти минут школьником. Грамоте и письму его обучили рано, и в шесть лет он читал уже не букварь, а рассказы и сказки детских писателей. У Леонида Константиновича была огромная библиотека, в ней была собрана художественная и научная литература со всего света, и отец постоянно пополнял её.
Филя интересовался животным и растительным миром, явлениями природы, часто ходил по пятам за отцом с вопросами: «где?», «куда?», «когда?», «почему?», «зачем?» и т.д.
Увидев в нём большие способности, отец сказал: «Он будет великим человеком». Надо сказать, Филька был действительно очень развит для своих лет. «Kein Zweifel, er ist ein Wunderkind!» («Без сомнения, он вундеркинд!»), – сказал про него один из гостей отца, немецкий учёный.
Отец стал дальше развивать его навыки и способности – как умственные, так и физические. Подробно и обстоятельно отвечал на его вопросы, порой прочитывал целую лекцию. Читал ему художественную и научную литературу, причём выбирал наиболее поучительные произведения. Так, настольными книгами Фили с дошкольных лет стали «Библия для детей» А.Н. Соколова, «История России в рассказах для детей» А.О. Ишимовой и «Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях» Н.А. Куна. Также отец приучал его к труду, прививал ему интерес к спорту.
Филька участвовал в детских спектаклях в садике. Любил рисовать; один из его ранних рисунков – любимая Золушка, девочка с тёмными волосами, заплетёнными в косички, с перепачканным сажей щеками. Этот рисунок он потом привёз бабушке, и «портрет» Золушки много лет провисел на стене её избушки.
Он всё делал аккуратно: ел, умывался, пользовался чистым платком. Отец с самого начала обучил его этикету, хорошим манерам, и Филька не мог его ослушаться. Что в нём нравилось людям, кроме его доброты и весёлости, – это хорошее воспитание: он был вежливым, тактичным, не мог даже ненароком никого обидеть, и вообще он сам по себе был таким человеком, что на него нельзя было обидеться. Друзья Фили вспоминали, что при входе в дом он всегда придерживал дверь, пропуская вперёд женщин, детей, пожилых людей, а при выходе из трамвая мог подать руку какой-нибудь бабушке, видя, что ей трудно, да и вообще при случае помогал пожилым людям.
***
В конце 1931 года состоялся переезд семьи из одной роскошной квартиры в другую – Леонид Константинович в числе видных учёных переселялся в новый Дом на Берсеневской набережной.
В 1918 году советское правительство переехало из Петрограда в Москву. Свободного жилья было мало; политическую верхушку поселили в Кремле, а чиновников помельче расселили в гостиницы и особняки, которые сразу же стали Домами Советов. Но всё равно была нехватка жилплощади – тогда и решили построить новый дом для сотрудников ЦИК и СНК. Архитектором этого дома был Борис Иофан.
Это был не просто жилой дом, а целый городок в одном здании – более 500 квартир, столовая, магазин, клуб, кинотеатр, библиотека, детский сад и ясли, парикмахерская, механическая прачечная и другие помещения. Строительство продолжалось четыре года.
В этот дом была заселена главным образом советская элита: важные политики, учёные, герои Гражданской войны и соцтруда, советские писатели и т.д. Здесь жили сын и дочь Сталина, родственники его жены, Куйбышев, Жуков, Тухачевский, Хрущёв, Берия и многие другие.
Квартиры были украшены художественной росписью на потолках – пейзажами, цветами, фруктами, а также фресками, которые делали живописцы-реставраторы из Эрмитажа, и Филька любил перед сном любоваться красивыми узорами. В квартирах были газовые плиты, сантехника, телефон, светильники; горячая вода шла от теплоцентрали. Квартира Леонида Константиновича состояла из прихожей, гостиной (где спал ночью Филька), рабочего кабинета, библиотеки, спальни, комнаты для прислуги, кухни. На всей мебели были наклеены бирки инвентарных номеров. Жильцы при въезде подписывали акт приёмки, в котором учитывались все вещи.
В доме был лифт, которым заведовал вахтёр; наверх жильцы поднимались с сопровождающим, а вниз шли пешком или стучали вахтёру по металлической двери шахты, чтобы он поднялся к ним.
Подружившись с мальчишками из этого дома, Филька много гулял и играл с ними. В столовой выдавались комплексные завтраки, обеды и ужины, сухие пайки. В кинотеатре перед сеансом можно было послушать джазовый оркестр, певцов Утёсова и Шульженко. Когда была длинная очередь за билетами, мальчишки поджигали плёнку и бросали её в толпу; она дымилась, люди разбегались, и кто-нибудь из ребят подходил к кассе за билетом. Однажды мальчики встретили во дворе... пингвинов, которых привёз откуда-то один академик; теперь он выводил их на прогулку, и дети вскоре подружились с новыми, необычными жильцами дома.
Корпуса дома группировались вокруг трёх дворов. Во дворах были сделаны газоны с фонтанами, здесь были синие ели – такие же, как на Красной площади. Тут бегали дети, гуляли мамы и няни с малышами. Филька с самого начала здоровался со всеми, кого встречал, и этим расположил к себе не только детвору, но и взрослых, и некоторые спрашивали: чей же это светленький мальчик? А другие отвечали, мол, Филька, сын профессора. И, когда он уже пошёл в школу, бабушки с его двора спрашивали каждый день, какие отметки он получил, а мать Хрущёва, Ксения Ивановна, любила угостить его чем-нибудь сладеньким и пожелать доброго здоровьица. Иногда видел Филька здесь знаменитого шахтёра Стаханова, который в окружении весёлой толпы наигрывал что-нибудь на гармошке.
На первом и втором этажах в коммунальных квартирах жил обслуживающий персонал в большом количестве.
С переездом в новый дом Леонид Константинович купил детекторный радиоприёмник. Такие приёмники слушали в наушниках. В корпус был вмонтирован кристалл, и, чтобы поймать радиостанцию, в него надо было потыкать привязанной на проводе ручкой с иглой. Это было одной из самых интересных детских забав Фильки. Поймав нужную станцию, он радовался и кричал об этом на всю квартиру.

 

 

5. «Сталинский лицей»

 

В сентябре 1932 года, когда Фильке не было ещё семи лет, отец отдал его в образцовую школу №25, располагавшуюся в Старопименовском переулке, между площадями Пушкина и Маяковского.
С тех пор, как в эту школу пришла дочь Сталина Светлана, школьные учителя и другие работники, ученики и их родители оказались под строгим наблюдением вождя и партийной верхушки. В этой школе стали учиться дети известных политиков, учёных, актёров. И её прозвали «Сталинским лицеем» – наподобие Царскосельского лицея, где учились дети дворян.
Школа была сильно перегружена, поэтому занятия проходили в две-три смены. В первом классе Филька учился в последнюю смену и домой возвращался поздно. Он не любил ездить на машине с водителем и сам бежал на автобус. А родители не любили такие его прогулки – потому, что его галоши или ботинки часто промокали. Ему давали другую обувь, мать ругала его за то, что он опять не обходит лужи. В младших классах он носил в школу сменную обувь в мешке.
Директор школы Нина Иосафовна Гроза была женщиной властной и строгой, Филька про себя прозвал её «командиршей». Леонид Константинович часто приходил в школу и подолгу беседовал с ней. Он и дядя Лукьян оказывали школе материальную помощь, и ещё много кто помогал школе: родители других учеников (в том числе и сам Сталин), райком партии, газета «Известия» и т.д. Хватка у Нины Иосафовны была железной, всё для школы она доставала сама, обивая пороги разных учреждений.
Но вот к середине 1930-х годов трудности миновали. В трёхэтажном (два крыла имели по четыре этажа) здании школы училось около пятисот ребят, занятия теперь шли в одну смену, у каждого класса была своя аудитория, были специальные кабинеты – химии, физики, труда и т.д.
Председателем школьного родительского комитета была Полина Сергеевна Жемчужина, жена Молотова. Теперь школа имела большое влияние, с ней дружили и помогали ей многие солидные организации и знаменитые люди, выдающиеся деятели культуры и искусства.
Учителя в школе были пожилые или почти пожилые. Оценки ставили по справедливости, невзирая на знатное происхождение. Так, своими требованиями и увещеваниями отец заставил Фильку не получать обычных четвёрок – только пятёрки, а уж о четвёрке в четверти и разговора быть не могло. Все девять классов Филька был отличником и не охладел к учёбе даже тогда, когда вместе с матерью уехал от отца.
«Его отец был профессором, он хотел отдать сына в МГУ, следил за его успеваемостью в школе, – рассказывал Василий Иванович. – У брата было много общественных нагрузок и разных кружков, отец расписал его дни по минутам...»
Действительно, в гостиной у Леонида Константиновича висел план, в котором было указано, где Филя должен был находиться и что делать в данную минуту. Кроме того, отец велел ему завести ежедневник и писать в нём задания на день: выучить такую-то теорему, сходить в такой-то кружок, написать заметку для стенгазеты и т.д. Филька ходил в кружки по математике, немецкому языку, труду; в кружке труда его обучили плотничать и столярничать, и он в будущем мастерил скворечники и какие-нибудь другие полезные вещи – шкатулки, подставки, ложки – и всё это дарил бабушке, родителям, друзьям; а если что-нибудь ломалось дома, то мог починить сам.
В девять лет он стал вести личный дневник, делая на протяжении шести лет, как правило, по одной короткой записи в день, но, бывало, здесь появлялись и целые истории – обычно во время каникул. Исписав несколько тетрадок, он потом сшил их вместе.
Фильке нельзя было прогуливать уроки: отец строго следил за его посещаемостью. Но вот как-то два товарища подговорили его убежать и прокатиться с ними на трамвае. Погода была тёплая, ясная, друзья ехали с ветерком, весело общались, разглядывая магазины, рынки, особняки, пробегавшие за окошком. Трамвай трезвонил, тормозил, пропускал людей и ехал дальше. Мальчики сошли на Тверском бульваре, где был памятник Пушкину; здесь в палатках и лотках продавались дешёвые книги, и ребята иногда что-нибудь выбирали себе. Они были в музее «Зоологическом», видели скелеты динозавров, мамонтов и других животных.
После той прогулки у Фили был серьёзный разговор с отцом...
– Какой пример ты подаёшь другим ребятам? Ты ведь пионер, староста класса – и такое вытворяешь... Чтобы это было в последний раз, слышишь?
– Ты меня ещё на горох поставь, – ответил Филька.
– Ты слышишь, что он говорит?.. – обратился отец к матери и схватился за сердце; Мария Фёдоровна бросилась к нему, усадила его в кресло и дала успокоительное. – Мне стыдно за тебя, Филя... Ты портишь репутацию нашей семьи. Если ты об отце не думаешь, то о матери подумай, о себе, в конце концов!
«Началось...» – подумал Филька и вышел из комнаты.
Посреди ночи Мария Фёдоровна проснулась, вышла из спальни и увидела сына – тот сидел в кресле, задумавшись о чём-то, и глаза у него были красные. Он искал поддержки, сочувствия, поэтому бросился к маме.
– Я устал, устал от всего этого – от придирок отца, от его требований непомерных... Зачем мы вообще сюда приехали?
– Ну-ка хватит! – неожиданно резко сказала мать. – Тяжело ему... А другим что, легко? Распустил нюни... Если бы не отец, ты бы сейчас свиней пас, а не учился в первой школе страны!
...Он остался один, совершенно один: сидел в гостиной, погасив лампу, уткнувшись в подушку, и даже плакать не хотелось – на сердце было пусто. Мать была теперь не такой, как раньше. Куда делась её доброта, ласка, привязанность к сыну? Она ни на шаг не отходила от отца, заботилась о нём, старалась угодить, рассказывала ему что-нибудь весёлое – а с сыном не могла даже поговорить по-человечески... И, что самое страшное, ничего не скрывала от отца, рассказывала ему даже о Филькиных проступках, шалостях. В эти минуты ему так не хватало любимой бабушки, которая всегда могла приласкать его, обнять, поцеловать...
«Филя... Филенька...» – позвал кто-то из темноты.
«Кто это? – прошептал он. – Мама, ты?»
«Нет, нет... Филя, не плачь...»
Он почувствовал чьё-то прикосновение, чьи-то мягкие волосы коснулись его скулы, и девочка прижалась щекой к его щеке.
«Филя, ведь я с тобой... Не плачь...»
Нежность охватила его всего; он сидел едва дыша и ничему уже не удивлялся – впервые ему было так хорошо... Неизвестно, сколько продолжалось такое радостное забвение, но вдруг он понял, что девочка куда-то исчезла. А он даже не знал, как позвать её... И в ту же минуту проснулся. За окном занимался рассвет.
Филя присел на диване и больше в то утро не уснул – всё думал о той девочке из сна. Кто она? Откуда она взялась?.. Этот сон был настолько явственным, что неприятные разговоры с отцом и матерью почти забылись, и в школу он отправился в хорошем настроении.

 

 

6. Преподаватели и их ученики

 

Школу №25 стали посещать педагоги других учебных заведений, и ребята уже привыкли к присутствию посторонних людей на уроках. Среди гостей было много иностранцев: школьный коллектив поддерживал дружественные связи с 25 странами, в том числе с Австралией. Многие старшеклассники изучали эсперанто – искусственный международный язык, придуманный в конце минувшего столетия.
«Какие прекрасные дети, счастливые и жадные до знаний!» – сказал про учеников этой школы американский педагог Дж. Каунтс.
Другой американский педагог Дж. Гордон писал:
«Меня захватила жизнерадостная атмосфера в школе. Дети глубоко интересуются учёбой. Хорошо ощущается прочная связь школы с их домашней жизнью...»
«Некоторые считают меня слишком добрым, – писал заведующий учёбной частью Александр Семёнович Толстов, – я этого не отрицаю, я люблю наших учеников. Когда я устаю, когда падаю духом, я спешу в мой любимый класс. Я смотрю на жизнерадостных ребят и вижу их интеллигентные лица. Стоит мне немного с ними пообщаться, как я прихожу в себя, по-хорошему расслабляюсь и снова могу работать».
Учителя были требовательны, спрашивали строго, но Филя ничуть их не боялся: отец каждый вечер досконально проверял сделанные им домашние задания и выученный материал и сам был строже всех учителей. Со всеми преподавателями у Фильки были прекрасные отношения, но с самой большой теплотой он вспоминал троих учителей.
Юлий Осипович Гурвиц, классный руководитель Фили, математик, был человеком добродушным, отзывчивым и в меру требовательным. Стараясь вызвать у ребят интерес к математике, он организовал математический кружок у себя дома. Филя и его товарищи решали сложные арифметические задачи, слушали лекции учителя, пили с ним чай. Потом он водил их на математические олимпиады – так Филька впервые побывал в стенах Московского государственного университета, куда отец собирался отправить его после школы, и ему самому теперь очень хотелось поступить туда и там грызть гранит науки.
Пётр Константинович Холмогорцев, историк, объяснял предмет очень вдохновенно. Филька подолгу беседовал с ним на переменах, дискутировал на интересные темы, показывал исторические произведения, которые сам писал.
«Филипп написал пять больших повестей и ещё много рассказов, – рассказывал его дядя Михаил Фёдорович. – В основном произведения посвящены событиям советского времени – Гражданской войне, коллективизации и индустриализации, советскому обществу тридцатых годов. Иногда он обращался к более давней истории – например, эпохе Великих географических открытий или правлению Петра I. Несколько его рассказов посвящены народам Древнего мира...»
И, наконец, Ефим Михайлович, преподаватель физкультуры, добрый и простой человек. Филька любил вспоминать, как учитель выправлял его осанку (он сильно сутулился), как ребята ходили с ним на лыжах по снежным равнинам за городом...
В школе мальчики кучковались вместе, а после занятий разбивались на пары и шли учить уроки: Лёва Булганин с Вадиком Ивановым; Филька с Володей Андреевым; два Юры, которых прозвали Большой и Маленький...
Лёва был не слишком прилежным учеником из-за своей лени и тяге к развлечениям. Он постоянно придумывал какие-нибудь необычные происшествия и с друзьями расследовал их: так, одного из товарищей, Кузьмина, обвинили в том, что он не ходит в школу сам, а посылает вместо себя двойников, а Фильке досталось за то, что он якобы спрятал клад в своём дворе; все эти события ребята расследовали с такой серьёзностью, словно они имели место быть на самом деле.
Лучший друг Лёвы – Вадик – был всё время под надзором своей тётки, которая заглядывала в школу очень часто, провожала и встречала мальчика, и разве что не сидела у него на уроках. Про неё и своего отца Филька говорил: «Два сапога пара», ведь Леонид Константинович тоже не упускал случая навестить сына и расспросить учителей о его успеваемости и поведении.
Володя, закадычный друг Фильки, тоже отличник, был рассудительным пареньком. Они вместе исходили немало московских улиц, беседуя о чём придётся, и их взгляды на события и вещи всегда были близки; Володя любил поговорить о материальной стороне жизни и достатке, любил пофилософствовать. Он жил с матерью и старшей сестрой, Филька иногда засиживался у него, оставался ночевать. А бывало, родители Фили и прислуга уезжали на выходные на загородную дачу, и он приводил к себе Володю и соседа Валю Смирнова, мальчики располагались в гостиной и могли сколько угодно читать книги, играть в карты и толковать о чём-нибудь перед сном.
Два Юры были неразлучными друзьями. У Юры Маленького ребята собирались на праздники – ёлка, дни рождения и т.д. Играли в жмурки и прятки, а когда подросли – в покер на фишки и флирт.
В классе учились иностранцы – дети заграничных политиков, большинство из них были испанцы, на родине которых шла гражданская война, и теперь туда были отправлены из СССР военные специалисты и лётчики. Филька быстро подружился с испанскими ребятами, даже не понимая их языка. Общаясь с ними жестами, рисунками, слушая их разговоры друг с другом, он стал потихоньку понимать испанский язык. И однажды отец обнаружил на его письменном столике новую тетрадку, в которой были записаны простейшие испанские фразы и кое-что из испанской грамматики.
– Филя, по-моему, ты рано взялся за этот язык, – сказал Леонид Константинович. – Тебе надо сначала выучить немецкий язык – тот, что идёт у вас по программе, потом – английский язык... Ты ведь ещё взялся за эсперанто...
– А я буду одновременно их изучать, – ответил Филька. – Ты знаешь, учить испанский язык – одно удовольствие! С тех пор, как я его услышал, меня тянет снова и снова послушать разговоры на этом языке – как прекрасную музыку! А ещё неплохо бы выучить латынь...
– Куда ты так торопишься!.. – засмеялся профессор. – У тебя вся жизнь впереди, выучишь. Не торопись. Ты знаешь, сколькими языками я успел овладеть за свою жизнь? Со всеми гостями, которые приезжали ко мне и приезжают к вам в школу из стран Европы, Азии, Африки, Америки, говорю без запинки.
Испанцы подарили Фильке пилотку-«испанку»; в таких пилотках тогда ходили многие советские ребята. Но Филя надевал её нечасто, он ходил обычно в кепке или беретке, а «испанка» хранилась в его столике как память о той дружбе.
При всей любви и уважении к окружающим Филя старался не угодничать ни перед кем; он мог не соглашаться и даже спорить с родителями, учителями, товарищами, но всё равно все любили его за естественную доброту и мягкость, за незлобивость; он учился на одни пятёрки и вёл общественную работу в школе не в угоду отцу – он верил, что всё это развивает его ум и коммуникативные навыки.
***
Вместе с товарищами и учителями, в сопровождении отца и дяди Лукьяна Филька ходил на первомайские и октябрьские демонстрации.
На Красной площади сначала проходил военный парад: шли солдаты, офицеры, ехали танки; в небе проносились самолёты – бомбардировщики и истребители, проплывал дирижабль. Затем площадь заполнялась толпами народа, все шли колоннами, несли портреты, знамёна, цветы, воздушные шары. Филька и его товарищи были все нарядные – в пионерской форме, с красными галстуками. Они с трепетом разглядывали членов Политбюро – Сталина, Калинина, Молотова, Ворошилова и других, приветствовали каждого из них криком «Ура!», и у Фили от волнения щемило в груди.
Потом ребята отправлялись гулять по улицам города, и всюду были весёлые лица людей, флаги и плакаты; по радиорупорам на крышах передавали празничные песни. А вечером весь город был в огнях, в иллюминациях; люди смеялись, пели песни. На улице Горького в витринах вывесили проекты будущих зданий Москвы, и мальчишки подолгу не отходили от них, любовались, обсуждали; в те минуты радость переполняла сердце Фили, и ему хотелось обнять всех товарищей сразу. И особенно сильно хотелось жить.

 

 

7. Заветная мечта

 

По свидетельствам Марии Фёдоровны, всего в школьные годы Филя прочёл около трёхсот художественных и научных книг, не считая учебников.
Любимые книги Филя читал в свободное от учёбы и прочих дел время, которого оставалось совсем мало, но, бывало, успевал прочитать книгу за неделю, если она была не очень большая. По ночам он наведывался в отцовскую библиотеку, а наутро мать заставала его спящим сидя на диване или в кресле, в обнимку с книгой.
Филька прочитал большинство произведений русских классиков – А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого и других – те, что были в школьной программе; освоил некоторые зарубежные произведения. Ему нравились романы Ремарка «На Западном фронте без перемен» и «Три товарища», причём последнее он читал в оригинале – на немецком языке. Он очень любил приключенческие книги – произведения Дж. Свифта о Гулливере, «Робинзона Крузо» Д. Дефо, «Остров сокровищ» Р.Л. Стивенсона, повести М. Твена о Томе Сойере и Гекльберри Финне. Но самым любимым его иностранным автором был Жюль Верн, произведения которого он читал запоем. Среди современных произведений ему полюбились «Как закалялась сталь» Н.А. Островского и «Поднятая целина» М.А. Шолохова. К девятому классу он добрался до фундаментальных трудов историков – начал осваивать «Историю» Геродота, «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина, стал читать роман-эпопею о Рюриковичах, который очень давно написал его отец.
В дневнике Филька делился своим восторгом от книг княгини Людмилы Шаховской, взятых в библиотеке отца – то были романы о жизни древних греков, римлян, галлов, карфагенян и других народов.
***
С Валькой Смирновым они познакомились давно – ещё когда только переехали в Дом на набережной. Его отец был партийным деятелем, мать работала преподавателем в вузе.
Валька стал закадычным другом потому, что с ним можно было не просто вести себя естественно – можно было подурачиться, сказать какую-нибудь глупость, и он не будет смотреть на тебя как на дурака; Валька был своим человеком. С ним были связаны и самые радостные, и самые тревожные воспоминания из отроческих лет. Он увлекался литературой, в школе был редактором стенгазеты, писал стихи и рассказы. Смуглый, в очках, с задумчивым и одновременно неловким выражением лица, он виделся другу чудаковатым, да и себя Филька считал таким же.
Когда Валька бывал у Фильки, тот давал ему с собой книги, какие он захочет, и часто они читали что-нибудь вместе – по выходным, когда было свободное время и когда родители Фильки были на даче. Встретившись вечером в субботу, мальчики выбирали книги по вкусу, располагались на кресле и диване в гостиной и проваливались в чтение, потеряв счёт времени... Иногда они отрывались от книг – подумают о чём-нибудь, посмотрят друг на друга и снова уткнутся в манящие к себе страницы... И так хорошо, так тихо кругом...
А глубокой ночью, когда они «просыпались» от чтения, Филька заваривал чай другу и себе, и они обсуждали прочитанные произведения до самого рассвета, и, бывало, так и засыпали сидя...
В воскресный день друзья, по обыкновению, шли в кино – на какую-нибудь комедию, приключенческий фильм или фантастику. Бывало, что фильм оказывался очень смешным, или они вспоминали какую-нибудь шутку – и оба начинали давиться от смеха, а другие зрители косились на них...
– Ну что, пойдём в кино? – спрашивал Филька, когда они просыпались воскресным утром.
– Да ну, не хочу, – говорил Валька. – Мы снова будем хохотать над чем-нибудь, люди скажут: «Опять этих шутов пригнали!» А вообще... почему бы не пойти!
Мальчики умывались, завтракали и бежали в «Ударник». Друзья посмотрели фильмы «Весёлые ребята», «Семеро смелых», «Лётчики», «Космический рейс», «Дети капитана Гранта», «Новый Гулливер» и многие другие. Самым любимым для Фильки стал фильм «Космический рейс», после которого у него появилась главная мечта в жизни – побывать на Луне. Этот фильм был создан при консультации Циолковского, который сделал для этой картины 30 чертежей ракетоплана. Он не дожил до премьеры фильма; Леонид Константинович не так давно ездил на его похороны...
Это был немой фильм с титрами. Действие происходит в ближайшем будущем – в 1946 году. Первые опыты по подготовке полёта на Луну проходят неудачно: запущенный в космос кролик погибает, а вылетевшая следом за ним кошка бесследно пропадает. Но вот на ракетоплане «Иосиф Сталин» на Луну отправляется академик Павел Иванович Седых, с ним – ассистент его коллеги Марина и юный изобретатель Андрюша Орлов. Они успешно садятся на Луну, совершают прогулку по ней и благополучно возвращаются на Землю, привезя с собой найденную ими кошку со второй ракеты.
Когда мальчики шли домой с этого фильма, Валя заметил, что глаза у Фильки просто горят от восторга – так он был вдохновлён этой картиной.
– Нет, нет, люди не будут запускать в космос животных – сами полетят вперёд, – говорил он. – Ох, я теперь ни о чём другом не могу думать, кроме как о полёте на Луну...
– А может, ты и полетишь тогда в космос, – сказал Валя и этим ещё больше подогрел желание Фильки, которое стало перерастать в большую мечту...
После просмотра этой картины Филя прочитал все произведения Циолковского, которые смог найти: «Космическая философия», «Будущее Земли и человечества», «Жизнь в межзвёздной среде», «На чуждых планетах», «Первобытная космогония», «На Луне». Многого не понимал – в силу юного возраста, но пытался узнать из словарей и других научных книг значение незнакомых слов... Ходил в планетарий, где смотрел на восход солнца, метеоритные дожди, движение комет, полёты ракет. И помнилось ему, как Циолковский, указывая Леониду Константиновичу на маленького Филю, говорил: «Вот его поколение и полетит к звёздам...»
«Он с детства мечтал слетать на Луну, – вспоминал дядя Фили Михаил Фёдорович. – Всё время говорил, что построит корабль и полетит туда. Даже составил план полёта на Луну. Он там всё рассчитал: и расстояние, и массу корабля, и гравитацию...»
Позже, через четверть века, мама и бабушка Фили увидели после полёта Гагарина в космос его фотографию и были удивлены их внешним сходством, да и улыбка Юрия Алексеевича передавала такую же доброту, радушие, простоту, какая была у Фили. Это уже не говоря о том, что Гагарин всё-таки побывал в космосе...
Не ограничиваясь представлениями о первом полёте на Луну, Филя часто размышлял о том, как земляне освоят естественный спутник их планеты и появятся уже пассажирские межпланетные корабли. Эта фантазия отразилась в рассказе «Полёт на Луну»; в той тетради, где он был написан, автор нарисовал большой космический корабль с цифрой «1967».

8. Рассказ «Полёт на Луну»

 

«Как только я узнал, что продаются последние, августовские билеты на Луну, то сломя голову побежал в бюро в надежде купить билет, пока их все не разобрали.
В назначенный день я прибыл на стартовую площадку. Ракета возвышалась над домами, она была похожа на дирижабль. Стали сходиться другие пассажиры. Рядом со мной сел худой старичок с палочкой и задремал. Дети играли в прятки. Я достал из портфеля книгу «Космическая философия» и стал её читать. Через полчаса площадка наполнилась людьми – летели многие, от мала до велика.
Наконец по громкоговорителю всех пригласили занять места в ракете, и мы все заторопились к ней, стали подниматься по лестнице. Поднявшись вверх на лифте и пройдя по узкому коридору, я остановился у входа в отсек №329 – здесь я должен буду лететь.
В ракете было полно всяких помещений: кабина пилота, кухня, детская комната, туалеты на каждом этаже и даже кинотеатр.
Расположившись на нижней полке, я стал наблюдать за проходящими мимо отсека пассажирами. В отсек зашёл старичок с палочкой, которого я видел накануне. Он сунул свои узелки и сумки под свою полку и сел. Потом достал газету и стал её читать.
Я вышел из отсека и стал прогуливаться по коридору. Всего в ракете было восемь этажей, если не считать пилотской кабины. В огромный иллюминатор я увидел, что пассажиры всё ещё шли к ракете, и удивился, как же их много может поместиться в одной ракете. Наконец последний пассажир вошёл в ракету, железная дверь сама закрылась, послышалось гудение двигателя. По громкоговорителю загремел голос капитана:
– Внимание! Космический корабль «Ориенто» через пять минут отправляется в рейс Земля – Луна. Просим всех пассажиров занять свои места и застегнуться ремнями, потому что иногда будет возникать невесомость. Счастливого пути!
Я поспешил занять своё место и стал смотреть в иллюминатор. На нашем боку ракеты находилось два иллюминатора, они были распределены на множество отсеков и этажей ракеты, так что на наш отсек приходился лишь маленький кусочек гигантского иллюминатора. Металл, из которого делали ракету, был подобран самый прочный, стекло было очень толстым и крепким, и это понятно: ведь в открытом космическом пространстве на ракету могла налететь какая-нибудь комета и разбить её вдребезги.
Двигатель гудел всё громче. Я пристегнулся ремнём, и началось какое-то ощущение сильного давления, меня немыслимо тянуло вниз, было ощущение тошноты. Затем всё сменилось невесомостью, но я был прочно пристёгнут ремнём. Зато старичок, который сидел напротив меня и дремал, неожиданно подскочил, будто его кто-то толкнул, и быстро взвился под потолок. Все вещи в отсеке взлетели – сумки, портфели, бутылки и прочее. Старичок кружил под потолком, вскрикивал от удивления и боязно оглядывался по сторонам. В воздухе оказался и мой портфель, и я рванулся к нему, но ремень не пустил меня. Старичок налетел на свою сумку; произошла отдача, сумка полетела вниз, а старик – вверх. Стукнувшись об потолок, он полетел вниз и столкнулся с моим портфелем. Отшвырнув его в сторону, старик продолжал парить в воздухе; я попытался освободиться от ремня, но забыл, как он отстёгивается. Старичок, потеряв терпение, стал барахтаться в воздухе, в отчаянии махать руками и ногами. Неожиданно невесомость пропала, и старичок упал на пол. Тут же упали все вещи. Я отстегнул ремень, помог дедушке подняться.
Время было обеденное, и я побежал на кухню, где уже собралось много народа. Все стояли в очереди за едой, и я поспешно встал в эту очередь. Подойдя к окошечку, в котором выдавали еду, я попросил борщ и гречневую кашу и не спеша направился к свободному столику.
Хорошо пообедав, я вернулся в свой отсек, с целью хорошо выспаться и отдохнуть перед большим путешествием по Луне. Старик мирно спал на своей полке. Я тоже прилёг и стал думать о своём путешествии. Странно, лечу один, без семьи – и не боюсь, и пока не так одиноко. Меня тянет к приключениям на чужой земле, на чужой планете...
Полёт продолжался около семи часов, ракета летела со скоростью пятнадцать километров в секунду, но в космосе такая огромная скорость не ощущается и не чувствуется. В полёте, когда пристально глядишь в иллюминатор, видишь, что Луна увеличивается, увеличивается... А Солнце и звёзды остаются таких же размеров.
Ракета стала входить в пределы лунной атмосферы и постепенно снизила скорость. Луна, теперь уже огромная, нависла над нами, но ракета обернулась к ней хвостовой частью и стала снижаться. Внизу был настоящий лунный город.
– Дорогие пассажиры! – сказал капитан по громкоговорителю. – Мы подлетаем к лунному городу Сенисьента. Пока есть время, соберите все вещи и спускайтесь на первый этаж ракеты. Надеемся, что полёт вам понравился.
И в ответ на это все захлопали в ладоши.
Вы никогда не летали на космическом корабле? Советую слетать: нигде вы больше не увидите такого необычного неба, кроме как из его иллюминатора...»
1937 г.

 

 

9. «Комната с тайнами»

 

Так получилось, что Филька приезжал к бабушке не каждые каникулы, да и то гостил у неё недолго: каждый год его за отличную учёбу награждали разными путёвками, либо родители отправляли его в пионерлагерь или брали с собой на подмосковную дачу.
Ему нравилось ездить в поездах: прохлада, ветерок, красивые пейзажи, убаюкивающий стук колёс, новые знакомства... В поездках он то и дело с кем-нибудь знакомился, у него появлялись новые друзья, он получал письма и поздравительные открытки из разных городов, всегда отвечал на них и сам не забывал написать старым и новым друзьям.
Дача у отца была старая, здесь была старинная мебель и ковры, целый склад утиля из прошлого века. Дом состоял из зала, двух спален, рабочего кабинета, большой кухни и веранды. Здесь, на свежем воздухе, отец любил писать свои научные труды.
Дачный кабинет отца с самого начала представлял интерес для Фильки: отец всегда запирал его на ключ и позволял другим находиться там только в присутствии его самого, никогда ничего не объясняя даже жене и сыну. И это было странно, ведь кабинет был самым обычным: большой письменный стол с удобным креслом возле окна, шкаф и комод; на столе было чисто, убрано, если и были какие-то бумаги, то они лежали аккуратной стопочкой на краю стола. Этот кабинет Филька окрестил «комнатой с тайнами».
Первое время его не особенно интересовал этот кабинет – он проводил время в тенистом саду, где росли яблоки и груши, вишня и клубника, или в беседке, окружённой зарослями спелого винограда, или в сосновом лесу, что был совсем рядом: там он с соседскими ребятишками играл в героев Гражданской войны – Чапаева, Махно, Фрунзе и других; вместе они бегали к тихой и прозрачной речке, и там Филька, изображавший Чапаева, однажды едва не утонул на самом деле. А по вечерам они с отцом любили выпить чаю на террасе и поговорить о чём-нибудь, и Филе в такие минуты не верилось, что у отца могут быть какие-то секреты от него и от матери.
Но со временем он всё пристальнее стал смотреть на запертую дверь этого кабинета, и всё чаще у него возникало желание пробраться в кабинет и узнать, что же там скрывает его отец от посторонних... Даже городской кабинет отца не был так «засекречен», как этот... Вообще жизнь отца по-прежнему оставалась большой тайной и для него, и для Марии Фёдоровны, и даже – Филипп был в этом уверен – для дяди Лукьяна... Но Филя и виду не подавал, что ему это интересно, и отец был спокоен.
Как-то раз Мария Фёдоровна с сыном приехали на дачу вдвоём; отец, оставшийся по делам в Москве, попросил их убраться в доме, не желая поручать это домработнице, и дал ключи, среди которых был ключ от того самого кабинета... Только потом стало ясно, что он дал им этот ключ по рассеянности. Приехав на дачу, мать и сын устроили генеральную уборку, навели чистоту в комнатах и наконец добрались до кабинета... С волнением Филя вставил ключ в замочную скважину, повернул, дверь заскрипела, подалась – и вот «комната с тайнами» предстала перед ним во всём своём великолепии...
– Вынь все документы, всё, что есть, из крайних ящиков шкафа, – велела Мария Фёдоровна, – и сложи на столе. Я потом разберу весь этот хлам – что оставить, а что выкинуть.
– Может, пусть лучше папа этим займётся? – возразил Филя. – Он будет сильно ругаться, если что-нибудь пропадёт...
– Делай, как я сказала. Твой отец любит хранить всякое старьё. Тут, между прочим, жилой дом, а не музей.
Филька пожал плечами и принялся за дело, всё ещё не веря, что он всё-таки оказался здесь без отца, и одновременно боясь чего-то... В одном ящике шкафа находились письма, некоторые были такими старыми, что бумага буквально рассыпалась; эти письма были написаны дореволюционной азбукой – с буквами «ять», «фита», «ижица». Одно из писем было на таком языке, которого Филя не знал и даже предположить не мог, что это за язык – вместо букв были какие-то символы. Здесь были разные рукописи, в том числе мемуары отца. Была пухлая папка с отчётами об экспедициях. В углу ящика пылились связанные вместе тетради; на верхней было написано: «Дневник», и Филька понял, что остальные – тоже дневники. Самый большой ящик был заполнен наградами отца: медали, ордена, бумаги... Их Филька, понятное дело, не вытащил. Самую первую медаль отец получил по окончании гимназии, потом он тоже с отличием закончил университет. Один из ящиков был почти пуст, только на дне завалялось несколько листочков. То было письмо дяди Лукьяна отцу и страничка из отцовского дневника с такой записью:
«...Моё имение подожгли с нескольких сторон. Это случилось ночью, и я даже не успел одеться – пришлось бежать в одной пижаме, прихватив кое-какие вещи. Мы со слугами перебрались в город. И мне не столько жаль дома и фазенды (они сгорели дотла), сколько досадно оттого, что люди так меня не любят и готовы свести в могилу. В городе у меня есть квартира, только поможет ли мне это? Меня и здесь найдут проклятые злопыхатели...»
Прочитав это, Филька почувствовал тревогу: за что его отца так не любили, что плохого он сделал людям?..
И не сразу он заметил картину, зажатую между шкафом и стеной, а вытащив её, даже присел от удивления: с портрета на него смотрел мальчик в белой рубахе – вылитый он сам, с такими же светлыми волосами и большими синими глазами, с такой же доброй и радостной улыбкой...
– Мама! – позвал Филька. – Посмотри, это ведь я... Кто меня нарисовал?
– Это твой отец в детстве, – ответила Мария Фёдоровна. – Он мне когда-то показывал этот портрет... Давай уже закончим уборку.
Она стала разбирать всё вынутое из ящиков, а Филька присел на кресло с мемуарами отца и стал читать... Леонид Константинович писал о своих родителях – его отец был купцом, мать – домохозяйкой; у него было два старших брата-близнеца; семья жила в большой нищете, в полуразваленном доме, отец почти всё время был в разъездах... Филя вспомнил про дядю Лукьяна – тот ведь был младшим братом отца, значит, он появился на свет уже после...
– Стойте, стойте! – послышался голос отца, и он сам, запыхавшийся, бледный, возник на пороге кабинета. – Маша, что ты делаешь! Ох... Ступайте отсюда, ступайте, нечего тут порядок наводить. Филя, отдай рукопись, я её ещё не отредактировал... И ключ мне отдайте, забыл я совсем про него...
И он буквально вытолкал жену и сына из кабинета.

 

 

 

10. Чёрные дни

 

Жители Дома на набережной встревожились: по ночам к зданию стали подъезжать «чёрные воронки», людей уводили из квартир, и бывало, что после ареста квартира была опечатана – значит, увели всю семью... В квартиру селились новые жители, но и их вскоре уводили.
В один из таких чёрных дней арестовали родителей Вали Смирнова: сначала – отца, через некоторое время – мать... Его взяла к себе тётя. Она жила через две улицы, в коммунальной квартире, и Филя часто ходил к ним, пытался им чем-нибудь помочь. Валя знал, что его отец ни в чём не виноват, и ещё надеялся, что всё выправится...
– Мне кажется, что за мной следят, – сказал он однажды шёпотом. – Иду, бывает, по улице – и мурашки по спине бегут... Чувствую, как кто-то смотрит на меня...
– Ты просто испуган, – ответил Филька и обнял своего друга.
Больше он ничего не смог сказать. Оба понимали, насколько страшно то, что происходит вокруг...
Родители Фили не спали по ночам – прислушивались к чему-то. Отец в пижаме выходил из спальни, подолгу стоял у окна гостиной, с тревогой смотрел во двор. Несколько раз он видел, как через темноту проступают очертания едущей чёрной машины, и ему становилось плохо... Мария Фёдоровна давала ему лекарства, вызывала врача. Всю ночь Леонид Константинович метался по квартире, а днём уезжал куда-то...
Угроза шла со всех сторон. Были арестованы родители некоторых школьных товарищей Фили, пропала директор школы Нина Иосафовна... Филя и его друзья не знали, где она и что с ней, и эта неизвестность усиливала их страх; но позже она вернулась в школу – оказалось, её просто на время перевели в другое учебное заведение.
После скорого суда многих расстреливали. Отца Вали расстреляли, а мать отправили в ссылку. Филя не знал, какими словами его утешить, но понимал, что должен в такие минуты быть рядом с другом, и поэтому приходил к нему каждый день.
***
Мария Фёдоровна получила телеграмму: её бабушка Авдотья Тихоновна была при смерти. Вдвоём с Филей они поехали в Краснодон. Авдотья Тихоновна скончалась в ночь перед их приездом...
Анна Степановна, заплаканная, измождённая, с соседками готовила поминальный обед. Филька смотрел на прабабушку, которая лежала словно живая, и не мог осознать, что всё это случилось наяву... Он постоял возле гроба, потом отошёл, сел на кровать и закрыл лицо руками... Двоюродные и троюродные братишки и сестрёнки жались к нему, он гладил их, и слёзы застилали глаза...
– Такова жизнь, Филя... Такова жизнь... – вздохнул дед Афанасий, брат Анны Степановны.
Филя не мог поверить, что любимой прабабушки, которая его воспитывала, столько заботилась о нём, привила ему доброту и любовь к людям, больше нет...
Дядья с другими мужчинами несли на кладбище гроб, а за ними шла огромная толпа народа; кажется, здесь были все жители посёлка – все любили и уважали Авдотью Тихоновну, человека редкой доброты. И на поминках прозвучало много душевных речей – люди долго вспоминали то добро, заботу, что дала им Авдотья Тихоновна, которая всегда думала о других, но не о себе.
Одна жительница посёлка вспомнила, как они однажды беседовали с бабушкой Дусей на улице и та узнала в разговоре, что у неё дома голодают двое детей, которых она в одиночку растила – а после женщина обнаружила в своей кошёлке брошенную туда бумажную деньгу. И это был далеко не единственный случай. Авдотья Тихоновна старалась делать добро тайком, ничем не выдавая себя, и всегда умалчивала об этом. Но всё рано или поздно становилось известно.
Давний друг покойного Фёдора Петровича, сапожник, вспомнил, как однажды встретил бабушку Дусю возле рынка. Она напекла пирожков и ватрушек и несла их родне, чтобы помянули её сестру. У рынка она увидела мальчишек – голодных, оборванных, которые жадно смотрели на прилавки с едой... Некоторые из них были совсем ещё малышами. И она стала раздавать им то, что приготовила.
«Как давно я не нянчила детишек! – говорила бабушка Дуся. – У меня и внуки, и правнуки выросли уже... Идите сюда, милые, не стесняйтесь...»
Внук очевидца события, годовалый Ванечка, тоже подбежал к ней. «Мой хороший... – сказала она, давая ему пирожок и гладя его по голове. – Ты чей же будешь?» «Это наш Ванька, – ответил его дедушка. – Что нужно сказать, Ваня?» Малыш улыбнулся и снова протянул вверх ручки, словно хотел сказать: «Дай ещё!» «Ещё хочешь... Кушай, лапушка...» – и бабушка Дуся дала ему ешё один пирожок. «Спасибо вам большое, бабушка, – ответил дед мальчика. – Лучше пусть угостятся бедные дети». И он увёл внука. Но и его семья тоже испытывала большую нужду.
– Не стоит город без святого, селение без праведника, – сказала соседка Матрёна Пантелеевна. – Светлая память Авдотье.
Филя сидел задумавшись: всё ещё не верилось в случившееся, впервые у него было так пусто на сердце, и даже слёз уже не было...
Он медленно отходил от горя – сначала какое-то время побыл у бабушки, они тепло и душевно общались, Анна Степановна жалела его, заботилась о нём; он видел во сне бабушку Дусю, и там у неё всё было хорошо, и он стал успокаиваться... А по приезде в Москву его охватила любовь и забота отца, тепло дружеских уз, он вновь занялся учёбой, и боль немного утихла... После он каждый раз, когда бывал у бабушки, обязательно приходил с цветами на могилку к Авдотье Тихоновне.

 

 

11. «Артек»

 

Летом 1938 года Филя ездил отдыхать в «Артек». Путёвкой в пионерлагерь его наградили за победу в математической олимпиаде. Жизнь в пионерлагере была очень интересной и нравилась Фильке.
Каждое утро он просыпался ещё до пионерского горна и лежал в палатке, раздумывая о чём-нибудь. В семь часов горнисты играли подъём, становилось шумно и весело. На артековцах были шорты, белые майки, красные галстуки и белые артековские панамки.
Пока на кухне готовился завтрак, ребята собирались на Костровой площадке с большим портретом Сталина и надписью на красном полотнище: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Здесь проходили беседы, встречи с гостями, здесь зажигали костёр. А утром тут делали зарядку под звуки рояля. Затем вожатые вели отряды на линейку.
Отряды строились вдоль балюстрады, у мачты. Барабанщики, горнисты, фанфаристы поднимались на мостик. Все отряды «сдавали рапорт», кто чем будет заниматься в течение дня. Потом под звуки барабанов, горнов, фанфар дежурное звено поднимало флаг.
Ребята спешили на завтрак в прохладную столовую. Там давали кому что нравится. Был первый завтрак, второй завтрак, обед, вечерний чай со вкусностями, ужин... «Здесь я растолстею, – писал Филька. – Приеду домой – родители не узнают...»
Потом отряды бежали на пляж. Филька любил сидеть на берегу моря и смотреть на корабли и белые паруса лодок вдали. «Всюду камни, песок, живописные скалы...» – писал он в дневнике. На берегу дежурил врач, под руководством которого артековцы принимали солнечную ванну: ложились на песок и переворачивались с боку на бок, на спину, на живот. Потом все бежали купаться.
До обеда обязательно была какая-нибудь экскурсия. Филька побывал в гроте Пушкина, где поэт жил во время южной ссылки; в лагере «Суук-Су» у испанских ребят – смуглых, черноглазых, весёлых; на вершине Аю-Дага, где вожатый Костя рассказал ребятам легенду об этой горе:
– Жил-был царь, и была у него дочь-красавица. Однажды она вышла на прогулку, и её увидел медведь-великан, пришедший из гор. Она ему понравилась, и он похитил её.
Обеспокоенный царь пообещал полцарства тому, кто спасёт его дочь. На его зов откликнулся храбрый юноша, который сказал:
«Я спасу её, но ты должен будешь отдать мне её в жёны».
Царь согласился.
Юноша отправился к пещере, спрятался неподалёку, подождал, пока медведь уйдёт за добычей, и бросился за царевной. Взял её на руки, побежал к морю; они сели в лодку и стали отплывать от берега. Медведь заметил их сверху, подбежал к воде и стал жадно пить воду, намереваясь выпить всё море, чтобы они не смогли уплыть.
Юноша и царевна испугались; он бросил вёсла и с мольбой поднял руки к небу. И медведь-великан превратился в гору, на которой мы с вами сейчас и находимся. «Аю-Даг» по-татарски значит «Медведь-Гора».
***
За обедом каждый отряд рассказывал о своих приключениях.
После обеда был тихий час, но Филька не спал – лежал, наслаждаясь тишиной и спокойствием вокруг, вспоминая о чём-нибудь, прислушиваясь к дальнему шуму моря. Он и в детском саду не любил спать в тихий час. Вообще он спал очень мало.
Соревнования авиамоделей, которые проходили после тихого часа, были интересны Фильке: дома он делал из фанеры и бумаги модели ракет, и здесь он, хоть и не участвовал сам, но внимательно и восторженно наблюдал за запуском моделей самолётов.
Однажды его навестил двоюродный брат Генка – сын дяди Матвея. Филька накормил брата и повёл его на экскурсию по лагерю. Они побывали в тире, где ребята учились стрелять, в Тихой читальне, на Игровой площадке, в музее «Артека», на Беговой дорожке. Потом было чаепитие, за которым два брата вдоволь наговорились.
На Костровой площадке играл артековский самодеятельный оркестр. Тут были и барабаны, и скрипки, и гитары, и балалайки. Филька играл на балалайке – на ней и на гармони его научил играть дядя Миша. Дирижёр суетился, поправлял всех, взмахивал указательным пальцем. Ребята пели:

 

Где гор великаны,
Где бродят туманы,
Где моря шумливый набег,
Под старой горою,
Что стала стеною,
Раскинулся лагерь «Артек»...

 

Фильке была свойственна любовь ко всему живому. Так, он с радостью вспоминал, как ребята обнаружили на территории лагеря ежиху, которая вывела ежат, целых девять штук, и много артековцев собралось посмотреть на них. Сама ежиха куда-то пропала, детки выползли из норки, и Филька подливал молока в блюдечки, а малыши лакали. Когда ежата насытились, он переложил их в норку. «Один из ёжиков, самый маленький, съел больше всех – так он был голоден», – писал Филя в дневнике.
...После ужина показывали кино, потом была вечерняя линейка.
В «Артек» приезжало много гостей, среди них был председатель Совнаркома Вячеслав Михайлович Молотов, который был тогда куратором «Артека», оказывал помощь лагерю, дарил победителям соревнований дорогие подарки. В первый раз он приезжал в «Артек» в 1934 году, был очень тепло принят, потом артековцы были у него на даче и даже в Кремле. Им было подарено бывшее дворянское имение «Суук-Су», после чего «Артеку» почти на 20 лет было присвоено имя В.М. Молотова.
***
Из «Артека» Филька увозил на память ракушки, причудливые камешки, засохшие растения для гербария.
На прощальной линейке все были понурые. Отряды отдали рапорт – что дал, чему научил их «Артек»: кто-то узнал природу Крыма, кто-то научился плавать и нырять, кто-то выучился ездить верхом, и т.д.
Филька в последний раз прогулялся по «Артеку», мысленно прощаясь с парком и музеем, с пляжем и морем... Ему запомнился аромат кипарисов и магнолий, крымской сосны.
Он договорился переписываться с новыми друзьями – вожатым Костей, Димой, Русланом и другими; ребята оставили друг другу свои адреса.
До Севастополя Филя ехал в автобусе с товарищами, а потом пришлось попрощаться: дальше он отправлялся другим путём – ему надо было навестить бабушку, отдать ей сделанный им подсвечник – подарок на 60-летие, сувениры на память и помочь ей по хозяйству.

 

 

12. «Филькина грамота»

 

Дядя Лукьян пришёл в редакцию рано, коллег ещё не было. Он не спеша снял пальто, приоткрыл окно и сел за рабочий стол, продолжил править статью. «Вроде всё неплохо, – думал он, – язык живой, орфографических и фактических ошибок нет, но слишком уж много терминов. Не собьёт ли это читателя с толку?»
Дверь приоткрылась, показался один из работников редакции:
– Лукьян Константинович, к вам какой-то мальчик просится. Говорит, по срочному делу.
– Приведи, приведи, – ответил Лукьян, догадываясь, кто к нему пришёл.
Вошёл Филька в своей старой фуфайке и кепке, с мешком за спиной.
– Ты никак в дорогу собрался... – удивился дядя, поглаживая бороду. – Подожди, ты же только недавно вернулся из поездки...
– Ты можешь купить мне билет на поезд? – спросил Филька. – Я уезжаю к бабушке.
– Могу, конечно, только... – и дядя Лукьян вздохнул. – Ты опять поругался с родителями? Сколько же вы будете враждовать...
– Я не поругался, просто больше не могу...
Дядя поднялся со стула, оделся и подтолкнул Фильку к двери.
– Пойдём... Я поговорю с твоим отцом, он опять тебя своими придирками изводит... Что за человек!..
Они вернулись в Дом на набережной, и отец с дядей о чём-то долго говорили в рабочем кабинете, а Филька сидел в гостиной и прислушивался к гулу их голосов; потом вздрогнул, услышав, как хлопнула входная дверь. Ему было стыдно признаться себе в этом, но появление рядом матери напрягало, настораживало его. Раньше так не было... Он будто чувствовал, что мать не любит его за что-то, поэтому и относится так холодно... Только за что?
Старики вернулись из кабинета довольные беседой, шутили о чём-то, лица у них разрумянились, и Филя понял, что они приложились к бутылке.
– Можешь сегодня погулять, – мягко сказал ему отец.
В тот день дядя Лукьян пробыл у них до вечера, беседовал с Филькой, рассказывал ему о том, как создаётся газета – как пишется и печатается материал, как происходит вёрстка. Филя с интересом слушал его; он любил просматривать «Правду», когда отец приносил её, из этой газеты он узнавал об указах и постановлениях правительства, об успехах в совхозах, колхозах и промышленности, о советских лётчиках (у него даже сохранились заметки про спасение челюскинцев, про полёт Чкалова и его команды). Ему так понравился процесс создания газеты, что он стал делать свою рукописную газету.
Филька не был самолюбив, он относился к себе с иронией, и газету назвал соответствующе – «Филькина грамота». Несколько месяцев с перерывами он делал её – новый номер выходил каждую неделю. Писал на альбомных листах чернилами и карандашом, рисунки делал акварелью; потом склеивал листы в один номер. Объём газеты был восемь страниц.
На первой странице был какой-нибудь рисунок и содержание номера, обращение к читателю, поздравление в праздники. Потом шёл раздел «Неизведанная планета» с воспоминаниями отца о какой-нибудь научной экспедиции. Следом шли головоломки и загадки, большую часть которых Филя придумывал сам. На четвёртой странице публиковались отрывки из научных трудов, статьи, в основном по физике или астрономии, или эссе Фили об освоении космоса. На пятой – отзыв автора газеты о новой прочитанной книге или какое-нибудь сочинение по литературе. Затем была детективная история; она могла быть в кратком изложении взята из книги или придумана Филей. На седьмой странице был раздел «Мастер на все руки» – о том, как сделать своими руками подарок родным или просто полезную вещицу, как починить что-нибудь в доме и т.д. А на последней странице был юмор: шутки, частушки, весёлая рубрика «Истории Африкана Степановича» (прототипом которого был дед Афанасий), карикатуры, причём Филя часто рисовал шаржи на самого себя.
Бывало, количество страниц увеличивалось – когда Филька хотел поделиться каким-нибудь событием из своей жизни или просто пофилософствовать. Рисунки у него получались красивые, аккуратные. Это были и пейзажи, и картины космоса, и портреты людей, и многое другое. Приветствие на первой странице было очень тёплым и задушевным, таким же было прощание внизу последней страницы.
– Филька, ты настоящий журналист, – восхитился как-то дядя Лукьян, просматривая один из номеров газеты. – И корреспондент, и все редакторы, и верстальщик, и художник в одном лице! Подрастёшь чуть-чуть – я тебя устрою к нам, обещаю. Какой же ты талантливый...
– Я пока даже не задумывался над тем, где буду работать, – улыбнулся Филька. – Мне хотелось стать лётчиком, но это лишь для того, чтобы полететь когда-нибудь в космос...
– Поверь мне, ты станешь кем захочешь, – уверил его дядя. – У тебя ко всему есть способности. Учись пока и не задумывайся над этим.
Филька наладил отношения с родителями, отец теперь не так придирался к нему, как раньше, и всё было тихо и спокойно. Как-то мама пришла домой и известила:
– Филя, к нам бабушка едет. Она поживёт у нас.
И, оторвавшись от учебника, Филька обрадованный подбежал к ней и обнял – впервые за долгое время.

 

 

13. Первая симпатия

 

Анна Степановна, привыкшая к тихой, спокойной жизни в посёлке, была удивлена и немного напугана, оказавшись в большом городе с громадными зданиями, потоками автомобилей, шумом и гамом; по приезде в квартиру зятя у неё закружилась голова, и ей пришлось какое-то время отлёживаться. Фильке многое надо было ей сказать, и в первый вечер они не могли наговориться.
С глазу на глаз он сказал бабушке, что давно хочет маленького брата или сестру, раньше он даже говорил про это родителям, и отец поддерживал его, а мать отмалчивалась.
– А тебе ведь тоже придётся следить за малышом, – предупредила Анна Степановна. – Он будет маленький, глупенький, все вещи будет хватать, убегать куда-нибудь... За ним глаз да глаз нужен будет.
На другой день, проводив Фильку в школу, Мария Фёдоровна стала говорить с матерью о своей сестре и братьях. Надежда жила в Краснодарском крае, муж у неё умер два года назад; она вела хозяйство сама, работала в совхозе, растила двух дочерей. Матвей жил в Новгороде, работал на почте, у него была жена и двое детей; с его сыном Генкой Филя дружил, переписывался, несмотря на дальнее расстояние. А Михаил жил в Ворошиловграде, в общежитии, работал на заводе.
– Твой-то Игорь тоже в Новгород перебрался, – сказала Анна Степановна. – Помотался, помотался по району – никто его не берёт на работу, потому как пьёт много, а Матвей обещал помочь ему с работой, вот он и умотал. Всё говорил: завяжу, завяжу с выпивкой...
– Игорь... – произнесла Мария Фёдоровна, вспомнив первую юношескую любовь, и глаза её засверкали. – Расскажи мне о нём, расскажи... Как он жил все эти годы? У него есть семья?
– Да что рассказывать... – вздохнула Анна Степановна. – Перебивается случайными заработками, отовсюду его гонят, потому что пьяница, похлеще твоего отца... Жены нет, детей нет. Один мотается по свету... Меня вот Миша беспокоит: дружки у него непутёвые, спаивают его, отбирают пожитки и еду, что я ему привожу... Один раз даже избили в драке, приезжаю – а у него синяк на пол-лица... И сам он не хочет на другую работу идти, говорит – привык на своём заводе. А надо бы увести его подальше оттуда, от таких дружков. Жену ему хорошую надо...
– Надо бы Матвею написать, может, он и его на хорошую работу устроит, – призадумалась Мария Фёдоровна. – Не беспокойся, что-нибудь придумаем.
...Анна Степановна интересовалась школьными делами внука и тоже серьёзно говорила с дочерью и зятем – о том, чтобы давали ему больше свободы, отпускали погулять с мальчишками, чтобы он побольше двигался и бывал на свежем воздухе.
– Он просто засиделся, – сказала она. – Сколько же можно его пичкать уроками и домашней работой? Нельзя всё время учиться.
И, когда Филька возвращался из школы, или в выходной день Анна Степановна брала его на прогулку. Бабушка с внуком вместе шли по набережной, Филя бережно держал её под руку, они разговаривали, шутили, смеялись, любовались осенним листопадом... И оба были счастливы, потому что снова встретились.
***
Время идёт, осень сменяется зимой – и вот Филя уже скользит на лыжах в сосновом лесу возле дачи отца, а бабушка гуляет неподалёку, ждёт его с лыжной прогулки. Он приезжает уставший, вспотевший и довольный, и они вместе идут в дом, где бабушка уже приготовила ему вкусный обед...
По выходным дням Филя с друзьями посещал каток на Патриарших прудах, где они кружились до полного изнеможения. Как-то раз ему составили компанию Мария Фёдоровна со своей подругой и её дочкой Лизой, ровесницей Фили. Не сразу, но понял он, что Лиза – красивая русоволосая, темноглазая девочка – ему нравится. Это была первая его симпатия. Он не сводил с неё глаз, пока они кружились по льду, и из-за этого пару раз падал, и Лиза помогала ему подняться. Во второй раз он не отпустил её руки, и они поехали вместе держась за руки, и Филя почувствовал, как сильно забилось сердце у него в груди... Всю неделю потом он думал о ней и получал от отца выговоры за рассеянность. А на следующих выходных они снова встретились и закружились вместе... В первый раз зима казалась ему такой волшебной, сказочной – наверное, из-за того нежного чувства, что зарождалось в нём.
А между тем приближался Новый год. Этот праздник очень полюбился Фильке. Два года назад он даже побывал на всесоюзной ёлке в Колонном зале Дома Союзов; на этот праздник были приглашены лучшие ученики – школьники из Москвы и ближайших окрестностей, и там впервые появились Дед Мороз и Снегурочка.
Бабушка и мама приготовили к новогоднему столу пирожки, пирог, селёдку, холодец, овощи. Филька, как всегда, ограничился мучной и растительной пищей – он с младенчества был вегетарианцем, и мать с бабушкой не могли заставить его съесть хоть маленький кусочек мяса или рыбы. Филька с бабушкой ходили в кино, там в фойе слушали оркестр Леонида Утёсова. А потом вся семья собралась за праздничным столом и встретила новый 1939 год.

 

 

14. В гипсе

 

В январе бабушка уехала. Вновь потянулись учебные будни, но после занятий Филя всё так же ходил на прогулку, теперь уже один. Он бродил по старым улочкам города, размышлял о чём-то, тихо напевал что-нибудь, когда было хорошее настроение. В такие минуты он чувствовал гармонию и радость в душе, успокаивался. Здесь, в старых переулках, чувствовалось слияние с окружающей средой; в старых домах окошки светились каким-то особенным, тёплым, согревающим светом, и Филе вспоминался бабушкин домик...
В конце месяца в школьной стенгазете появилась его заметка о книге Ю.В. Кондратюка «Завоевание межпланетных пространств», посвящённой теории промежуточных станций – ракетных баз – в виде спутников планет; в этом научном труде был разработан вариант полёта на Луну через окололунную орбиту. Кондратюк рассказывал, как правильно использовать топливо и гравитацию небесных тел при полёте, как обеспечить космонавтам наиболее комфортные условия. Научные термины здесь были в изобилии. Читая эту книгу, Филя с большим трудом понимал, что к чему, по нескольку раз перечитывал главы, но всё это было важно для него: от этого зависел исход его будущего полёта. Теперь он осознал, какое это серьёзное и трудное дело – полёт в космос (а на Луну – тем более), сколько подготовки он требует. И автор книги теперь виделся ему в одном ряду с теми, кто создал предпосылки освоения космоса – Архимедом, Ньютоном, Коперником, Ломоносовым, Циолковским и другими.
***
Однажды – дело было в середине февраля – Филька с Лёвой и Вадиком после уроков дежурили в классе. Уже протёрли парты и стулья, шкафы и подоконники, подмели и помыли пол и собрались идти домой, как вдруг кому-то пришла в голову идея развлечься – попрыгать через парту. Выбрали одну парту, другие сдвинули в сторону – и начались забавы. Двое прыгали, соревнуясь в дальности, а один стоял на страже у двери – опасались, что может появиться Нина Иосафовна, кабинет которой был здесь, через стенку, или тётка Вадика. Но в коридоре было тихо, и мальчики, войдя в азарт, поставили рядом ещё одну парту и попробовали прыгнуть через две.
Лёва приземлился более-менее удачно, отделавшись ушибом спины и бока, а вот Филька, упав, ударился о парту головой и почувствовал такую дикую боль в ноге, что застонал.
– Что с тобой? – спросил Лёва. – Тоже ушибся? Вставай...
Он подал товарищу руку, но тот не смог подняться – охнул и вновь присел.
– Не могу, боль жуткая... Доведите меня до больницы.
– Ты думаешь, перелом? – испугался Лёва.
– Это всё ты со своими затеями... – проворчал Вадик.
– Помолчи...
Мальчики подняли Фильку, он обхватил их руками за плечи, и они втроём, закрыв кабинет, медленно побрели по коридору, спустились по лестнице на первый этаж. Одевшись в гардеробе, они вышли из школы и направились в больницу.
Опасения Фильки подтвердились: у него был перелом голени. Домой он вернулся в гипсе. Когда друзья ввели его в квартиру, отец заохал, бросился к нему, они вдвоём с матерью довели его до дивана и стали спрашивать – как его так угораздило и почему он не сообщил им через кого-нибудь. Он ответил так, как мальчики договорились между собой – что упал с лестницы; позже то же сказали и учителям. Правда, потом, когда они остались наедине, отец сказал Фильке:
– Не верится мне, что ты с лестницы упал... Вы с мальчишками прыгали откуда-то, да?
Филька молчал, удивлённый проницательностью отца.
– С лестницы прыгали, да? Ты не упал, а неудачно прыгнул?
Молчание.
– Через парты скакали?
Филька поднял на отца глаза. Тот всё понял – и началась новая двухчасовая лекция о том, как надо вести себя в школе, на улице и дома. Отец и сам уже под конец устал говорить...
– Надо же до такого додуматься – прыгать через парты! – сказал он напоследок. – Ты мог и голову расшибить, и позвоночник! Чтобы больше и думать не смел о таких манёврах! Я в твои годы целыми днями учился, мне и в голову такое не могло прийти!
– Ну правильно, тогда же парт не было, – ответил Филька. – В древние времена были только глиняные таблички... и папирус.
Отец засмеялся и понарошку дал Филе подзатыльник. Тот иногда подшучивал над ним – называл Мафусаилом, говорил, что он был ровесником Тутанхамона, вживую общался с Соломоном и т.д., но тот не обижался, а, наоборот, смеялся, ему это даже льстило. Сколько Филька помнил отца – тот всегда был таким старым, с длинной белой бородой, и ходил в одежде прошлого века, а спать ложился в пижаме или халате со звёздами, в шапочке с кисточкой. Только теперь при ходьбе он опирался на трость.
Филя два месяца сидел дома в гипсе, время от времени отец показывал его врачам. Школьные товарищи и Валька навещали его, приносили фрукты, конфеты, печенья, делали с ним уроки. К нему приходила и Лиза; они много беседовали, Филя давал ей свои рукописи – то были повести «Поиски Атлантиды», «Mi Tesoro» («Моё сокровище» (исп.) – повесть об испанцах, отправившихся в XVI веке осваивать Латинскую Америку), «Иафет» и много рассказов, в основном фантастических. Лиза была восхищена его талантом.
Несколько раз он общался по телефону с Юлием Осиповичем, рассказывал ему, как идут дела: всё это время он под строгим надзором отца осваивал школьную программу. Раньше он хотел отдохнуть от школы – от общественной работы и кружков, посидеть дома, но здесь, как оказалось, было не лучше. С наступлением весны, когда он начал выходить гулять на костылях, ему так захотелось в стены родной школы, к ребятам и учителям – схватить портфель и прямо на костылях пойти учиться... Едва дождался он того дня, когда гипс наконец сняли.

 

 

15. Поездка на Кубань

 

Лето 1939 года прошло в поездках. Филька едва прибыл к бабушке, как тётя Надя, тоже гостившая там, позвала их к себе в Приморско-Ахтарскую станицу под Краснодаром.
– Ты, внучек, поезжай сейчас, – сказала Анна Степановна, которая не могла бросить хозяйство. – А я осенью поеду, я каждую осень у них бываю...
И тётка взяла Фильку с собой.
Яркое солнце, тёплый и чистый воздух, море – вот чем запомнилась Фильке Кубань. А ещё – виноградниками, великолепными садами и полями, где в каждом колоске, в каждой травиночке было столько жизни!.. Всюду зелено – деревья, заросли, травы, всюду птицы поют, благоухают травы и цветы – дышишь этим воздухом, не надышишься!
Двоюродных сестёр Филька не видел с дошкольных лет; теперь они были уже почти взрослыми девицами. Таня была на два года старше Фили, Галя – на полгода младше его. Старшая сестра была красавицей, высокого роста, русоволосой, с большими серо-зелёными глазами, и многие парни засматривались на неё, бегали за ней, хотя, по словам её матери, у неё уже был «жених». В детстве она была забиякой, и до сих пор у неё был неспокойный, немного взбалмошный характер, хотя в целом она была замечательным человеком, щедрым, отзывчивым. А младшая сестра, смуглая, кареглазая, с тёмными, аккуратно уложенными волосами, была тихой, скромной, на первый взгляд неприметной, но никогда не отрывалась от коллектива и была таким же хорошим другом, как и её сестра. Двух сестёр объединяла любовь к чтению и трудолюбие, ведь во многом на них держалось домашнее хозяйство – огород, скотина, домашняя птица.
В станице была умиротворяющая тишина и покой. По приезде туда Филя прилёг в тёткином саду в гамаке с книжкой и уснул. И так хорошо ему спалось среди яблонь, склонивших над ним свои ветви, и утихших травинок... Во всём здесь была и жизнь, и безмолвие...
«После обеда мы истопили баню, – писал Филька, – и первым туда отправили меня. Всё же баня – хорошая штука, здесь можно подумать о чём-то, пофилософствовать, пока паришься. А после бани всегда чувствуешь небывалую лёгкость, будто родился заново...»
***
– С тех пор, как муж умер, всё хозяйство разладилось, – сказала тётка за ужином. – Хоть я и слежу за всем, а всё равно мужской руки не хватает: Пашка был умельцем, он ведь и эту избу соорудил, и, как что сломается, – тут же чинил. А теперь вот, как забор покосится или табуретка сломается, приходится просить кого-нибудь из мужиков чинить за бутылку водки. Крыльцо теперь гниёт, надо будет Петровича попросить починить...
– Давайте я починю, – ответил Филя. – Там надо будет две ступени перекрыть, думаю, я справлюсь.
Тётя Надя пожала плечами, поглядела на дочерей и ответила:
– Ты отдыхай, мы сами справимся. Петрович уже давно работает на стройке, он быстро всё сделает.
Но на другой день они узнали, что Петрович уехал в город по делам. И Филька с сёстрами зашёл в сарай, где хранились инструменты и доски; девочки смотрели, как он бегал к крыльцу, что-то отмерял, возвращался, строгал, пилил, потом с досками, гвоздями и инструментами пришёл к крыльцу и стал перекрывать сгнившие ступени... Когда послышался стук молотка, соседки тёти Нади удивлённо зашептались: таких звуков не было слышно уже года три...
– Филя... – тётка, придя с работы, не могла поверить своим глазам: ступени были аккуратно перекрыты. – Какой же ты молодец... Ой, повезёт твоей невесте, так повезёт...
Она стала спрашивать, какое у него любимое кушанье, выведала и приготовила ему печёную картошку. Потом подоила корову, и Филька с девчатами выпили парного молока. И всё время, пока он отдыхал у тётки, его угощали сладкими яблоками, грушами, сливами и другими вкусностями.
На другой день у тёти был день рождения, и к ней собрались подруги со всей станицы.
На столе были самые разные яства – и пироги, и блины, и картошка, и рыба, и котлеты... За столом было шумно; тётя Надя весело общалась с подругами, улыбалась Фильке, а сёстры всё время подкладывали ему что-нибудь в тарелку – то кусочек пирога, то картофелину, то яйцо...
Потом женщины затянули песню:

 

Ивушки вы, ивушки,
Деревца зелёные,
Что же вы наделали,
На любовь ответили.
Что же вы наделали,
На любовь ответили...

 

***
Филька спал ночью в саду. А наутро тётка и сёстры заметили, что он какой-то смущённый, задумчивый, даже стесняется поднять глаза.
– Что с тобой? – спросила тётя Надя. – Ты не заболел?
Филька покачал головой. Сначала ему не хотелось ничего рассказывать, но после долгих расспросов тётка узнала, что ему приснился поцелуй с девочкой, и оттого ему теперь неловко.
– Да что же здесь особенного? – пожала плечами тётя. – Ночью чего только не приснится... А что это была за девочка?
– Не знаю, я не разглядел... Кажется, она мне уже снилась когда-то...
– Ну ничего, приснится ещё раз – спроси, кто она, – пошутила тётка и занялась своими делами, а Филька отправился вновь блаженствовать с книжкой в тихий сад...
Он помогал девчатам по хозяйству, брался за самую трудную работу, и как-то раз во время полуденного отдыха тётя Надя сказала дочерям:
– Возьмите Фильку и сходите с ним на море – там вода уже должна быть тёплая.
И сёстры пришли за Филькой в сад, оторвали от чтения и потянули за руки к морю.
«Вода в море была просто замечательная, и я решил один сплавать на противоположный берег залива, – рассказывал в дневнике Филя. – Туда плыл без особого труда, а когда возле того берега стал путаться в водорослях, то повернул обратно и кое-как доплыл до пляжа (у меня даже начало покалывать в животе). Сестрёнки ещё побарахтались в воде, а я сидел на берегу, грелся и отдыхал...»

 

 

16. Поездка в Сибирь

 

В конце июля дядя Лукьян и несколько его коллег из редакции взяли отпуск и собрались поехать отдохнуть в Красноярский край, к Енисею. Фильке была послана телеграмма с требованием срочно явиться в Москву, но тот приехал только через несколько дней – так ему не хотелось расставаться с Кубанью.
...Переполненный впечатлениями, он долго рассказывал отцу и дяде о жизни у тётки, о кубанских ребятах, о том, как мальчишки научили его ездить верхом и он полюбил лошадей. Но на этом его летние радости не заканчивались: дядя Лукьян сообщил, что Филе тоже купили путёвку в дом отдыха, и добавил:
– Познакомишься поближе со своими будущими коллегами. Никакие возражения не принимаются.
Так Филька поехал в мужской компании в далёкий сибирский край; с ними отправился и его отец, который боялся, как бы Филька ещё чего-нибудь себе не сломал. Больше пяти суток они ехали на поезде, весело беседуя, читая газеты и книги, любуясь пробегавшими за окном лесами, полями и лугами, выходили прогуливаться на станциях. Иногда мужчины говорили о делах в редакции, но больше старались переключиться на другие темы – рассказывали весёлые житейские истории, обсуждали новости, которые узнали из газет и радио. Филька читал взятые с собой книги – «Божественную комедию» А. Данте и «Фауста» И.В. Гёте.
От Красноярска на автобусе путники добрались до дома отдыха. Там они увидели живописные берега Енисея. Кругом были ели, сосны, кустарники. На мелководье рыбаки, стоя по колено в воде, удили рыбу.
Погода была чудесная, на небе – ни облачка. И было не жарко, веял приятный тёплый ветер. Компания расположилась на берегу реки, все достали запасы еды, которые у них были, и с «Ситро» съели их. В доме отдыха было непривычно тихо, спокойно, здесь были в большинстве своём пожилые люди, которые читали газеты, играли в шахматы и домино, гуляли на свежем воздухе; они общались друг с другом мало и тихо, почти шёпотом.
На третий день пребывания здесь верстальщик Пётр Давыденко собрался съездить к своей тёте, что жила на хуторе Малые Васильки неподалёку от Ангары, и Леонид Константинович с Филькой составили ему компанию. Они втроём на попутных машинах добрались до Черемхово, а там до Ангары было рукой подать.
...И вот они уже плыли по реке на пароходе. По берегам были одни хвойные деревья. Петру эти места были прекрасно знакомы – здесь он вырос. Отец и мать умерли рано, его воспитывал дедушка. Петя рано стал работать – сначала торговал рыбой, которую сам ловил, затем плотничал. С малых лет он с мужиками охотился в тайге на медведей и кабанов, продавал их шкуры и мясо. Но ещё труднее ему стало, когда умер дед. Он покинул родные места, уехал в Москву, там бродяжничал, пока его не определили в детский дом. Выучился в школе, затем – в полиграфическом институте, где в своё время работал дядя Лукьян, который потом и устроил его на сегодняшнее место работы.
– Тётка нам с дедом очень много помогала, – говорил он. – Приходила варить обеды, убирала нашу избушку, доила корову... Добрый, светлый человек тётя Люба. Я раньше к ней каждый год приезжал, только последние три года не был здесь... Это свинство, конечно... Надо помнить родных и близких и как можно больше видеться с ними, ведь однажды судьба может разлучить вас навсегда.
Фильке тоже стало совестно: он всё время ездит куда-то по путёвкам, не может отказаться от разных приглашений – а у бабушки бывает совсем мало. «Следующим летом поеду к ней надолго, откажусь от всех путёвок», – пообещал себе он, и на душе стало легче.
Они плыли на пароходе несколько часов. Когда сошли на берег, солнце, уже красное, заходило за горизонт. Пётр присматривался к каждому дереву, трогал стволы сосен и что-то вспоминал.
– Тут мы с дедом однажды медведя завалили, – сказал он. – Встретили его случайно, ружей у нас не было, только дубинки в руках, без них мы по лесу не ходили. Помню, долго тогда дрались, но помирать-то не хотелось, вот и сломали мы ему хребет...
Они втроём около часа шли по лесу, миновали опушку, и вот показался хутор – несколько домиков в ряд. Здесь и жила тётя Люба. Пётр сильно разволновался, но, увидев свет в её окошке, со всех ног кинулся к её домику. Филька с отцом наблюдали их тёплую встречу и улыбались.
Тётя Люба была уже пожилая, но много трудилась по хозяйству, почти не сидела на месте. Гости пробыли у неё всего два дня, дольше задерживаться было нельзя. Они сходили на могилку к деду Петра, потом Пётр с Филей починили тётке забор, почистили колодец, накололи дров на зиму, попарились в бане.
– У мальчика руки золотые, – сказала тётка Петру про Фильку. – Как хорошо он всю работу делает...
Ночью Пётр и Филька спали во дворе, где было свежо и прохладно. Филька подолгу не мог заснуть – голова была забита воспоминаниями, впечатлениями, размышлениями... Смотрел на звёздное небо, слушал трели сверчков, ворочался на топчане с боку на бок, но сон не шёл до самой зари...
***
На окраине Иркутска в своём домике жил дальний родственник Петра – пожилой токарь Савелий Иванович, у него путники остановились на день. Он жил один и был очень рад визиту такой весёлой компании. Устроил гостям ужин, а потом стал показывать им свой дом. Комнаты здесь были светлые, с побелёнными стенами, и всюду был образцовый порядок и чистота, и даже трудно было поверить, что здесь живёт одинокий холостяк. Он поселил Фильку с отцом в просторной комнате возле кухни; Филька запихнул под кровать чемодан с вещами и положил на стол большую карту России.
– Что ты там изучаешь? – спросил его хозяин дома.
– Они с Петром выбирают место на берегу Байкала для отдыха, – ответил за Фильку отец. – Хотят завтра туда отправиться.
– Я могу хорошее место подсказать, – ответил Савелий Иванович, наблюдая, как Пётр с Филькой обсуждают завтрашний поход. – Но потом. Пусть они пока тут занимаются своими делами, а мы с тобой пойдём по стопочке пропустим...
– Савелий...
– По одной, Леонид Константинович, только по одной. За знакомство, как говорится.
Старики ушли, а двое друзей до позднего вечера сидели над картой при свете лампы и переговаривались о чём-то.
...Леонид Константинович отправился в поход с ними; радости путников не было предела, когда они с высокой горы увидели бескрайнее озеро, когда спустились к нему и зашли в его сине-бирюзовые воды... На берегу Байкала они пробыли один вечер, там же, в палатке, заночевали, поужинав шашлыком и картошкой, испечёнными на костре. А наутро двинулись в обратный путь – пора уже было возвращаться в санаторий.
Эта поездка оставила у Фили необыкновенно яркие, незабываемые впечатления.

 

 

17. Не совсем личный дневник

 

Про осень 1939 года можно узнать из отдельного дневника Фили – записной книжечки красного цвета, подаренной ему отцом. Первоначально это был его отчёт о каждом прошедшем дне – какие дела он успел сделать; отец по вечерам читал записи и в конце каждой писал: «См.» и ставил свою роспись. Но эмоции Фили, конечно, были неотделимы от повседневных дел, и книжечка стала его дневником, пусть и не совсем личным; каждый день здесь был представлен в нескольких коротеньких записях.
Филя всё так же был загружен общественной работой в школе, помогал решать какие-то организационные вопросы директору и учителям, кроме того, занимался спортом, начал изучать английский язык и писать историческую повесть «Лорд» о хозяине средневекового замка, который был также прекрасным полководцем и учёным человеком.
Поначалу Филька задумал написать рассказ о средневековых рыцарях, после там появились ремесленники, крестьяне, знатные люди, наконец, и сам лорд, который и стал главным героем, и рассказ начал перерастать в повесть, уже названную в честь этого персонажа... Огромный замок лорда и двор при этом замке виделись хозяину целой империей, его собственным миром, и тщеславие его не знало пределов. Его владения настолько разрослись, что даже король увидел в нём соперника. Но, что делает честь лорду, он был благородным и отважным человеком и во время освободительной войны погиб как простолюдин – в битве. В тетради, где была написана эта повесть (всё произведение в неё не поместилось, и автор вложил ещё несколько листов с продолжением), Филькой был нарисован и сам лорд – пожилой мужчина с короткой бородой, и его семейство, и слуги, и, конечно, доблестные воины, и замок, и равнины вокруг замка...
Обычно перед написанием произведения Филя составлял его план, записывал главную мысль, иногда – краткое содержание, делал характеристики персонажей, даже зарисовывал их. После этого всё шло как по маслу...
В начале октября они с Марией Фёдоровной ездили на свадьбу к дяде Мише: переехав в Новгород полгода назад, он оказался под присмотром старшего брата, который вскоре нашёл ему невесту. Филю ждала радостная встреча с Генкой. Они вместе ходили в кино, причём Генка уснул во время сеанса: он был большим радиолюбителем и всю ночь до этого собирал приёмник. «Ночью к дяде Мише прибыло ещё несколько гостей, – писал Филька, – а утром мы встретили его в нарядном костюме, заляпанном киселём...» Все очень ждали Анну Степановну, но она не смогла приехать.
Вскоре после возвращения в Москву с Филей случилась большая неприятность: во время прогулки его сбила машина. Решив срезать путь, он побежал через дорогу в неположенном месте и угодил под колёса автомобиля. К счастью, он довольно легко отделался – переломов не было, но он ушиб голову и на короткое время потерял сознание. Водитель и прохожие подобрали его, привели в чувство, спросили адрес, и кто-то побежал за его родителями.
– Вы что, совсем не смотрите, куда едете? – появившись, сказала водителю Мария Фёдоровна.
– Мальчик сам бросился под колёса! – пытался оправдаться тот.
...Родители привезли Филю в больницу, там его осмотрел доктор и обнаружил сотрясение мозга. Рекомендовал родителям оставить сына в больнице, но Филька так упрашивал оставить его на домашнем лечении, что в конце концов все сдались. Доктор запретил Филе читать – он должен был лежать в постели две недели и двигаться только в случае необходимости.
– Ты наблюдай за ним, – сказал отец матери. – Он ведь такой неслух...
Голова побаливала только первые дня три, потом стала проходить, правда, иногда кружилась. Филька выполнил предписания доктора: две недели пролежал без чтения. Правда, нисколько из-за этого не страдал – к нему снова приходили ребята и читали ему книги, делали у него уроки, засиживались в беседах с ним допоздна. Однажды к нему пришла Лиза, и это было для него приятным сюрпризом: они давно уже не виделись, и он думал, что она забыла его. «Мы поужинали, – писал он, – выпили чаю и стали беседовать о многом, в частности о снах. Потом Лиза читала мне книгу по астрономии и книгу о Пушкине и его друзьях...»
Так же, как и раньше, он проверялся у доктора, и вот наконец лечение закончилось и он снова пошёл в школу. Последняя его запись в том дневнике датирована 25 ноября:
«Я давно не писал дневник по разным причинам, но сейчас, надеюсь, начну писать постоянно. То лежал с разбитой головой, то времени не было, то не хотелось. Снег у нас выпал – целые сугробы намело! Мы с Лизой гуляли по этому снегу – не нагулялись. Мне опять снится та девочка с длинными косами, я про себя называю её Золушкой; снится постоянно. Ничего, я надеюсь, что найду её... А сегодня я приболел – температура поднялась, насморк. Весь день лечился. Сейчас созванивался с Володей Андреевым...»
В эту книжечку было вложено несколько газетных заметок: о вооружённых столкновениях и боях у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, о заключении пакта Молотова – Риббентропа, о Советско-финской войне 1939 – 1940 гг. и других событиях. Также в самой книжечке есть записи о международном положении: Филя был обеспокоен тем, что в Европе разгоралась война, гитлеровцы оккупировали Польшу, Чехию и другие страны. А всего через несколько месяцев германские войска займут Данию, Норвегию, северную половину Франции, Бельгию и Нидерланды. Эта война подберётся вплотную к границам Советского Союза...
***
В конце декабря Филька поехал в Ленинград к своему другу из «Артека» Димке, семья которого жила в коммунальной квартире. Обитатели квартиры жили общей жизнью; они ссорились и мирились из-за каких-то бытовых проблем, но в целом были дружны и уже давно привыкли друг к другу.
Возле входной двери было несколько кнопок звонков с фамилиями семей, во всех местах общего пользования было по нескольку лампочек – для каждой семьи вёлся отдельный счёт за электроэнергию. Дима встретил друга, накормил его и уложил спать – Филька не выспался в дороге и был вялым и сонным; ему дали смоченную вату, чтобы он заткнул уши – в соседней комнате время от времени шумели маленькие дети. Он спал в большой зале с коврами и зеркалами, загромождённой комодами, тумбочками, табуретками и другой мебелью.
Кухня была захламлена вещами: тут стояли банки, кастрюли, сковородки, висели половники, черпаки, разделочные доски, полотенца, тряпки... Стены были обшарпанными, в копоти. Женщины постоянно что-нибудь тут готовили, так что приходилось всё время проветривать квартиру. Обед готовили на керосинке; чайник кипятили на примусе. Бельё сначала кипятили здесь же, в кухне, в больших тазах, затем стирали в корыте со стиральной доской.
Уже поздно вечером, когда все легли спать и всё затихло, два друга пришли на кухню пить чай. За разговором Филька заметил, что в углах время от времени показываются тараканы.
– У нас это дело обычное, – засмеялся Димка, увидев, куда он поглядывает, и рассказал историю о том, как в детстве собирал тараканов в коробочку, а потом её куда-то выкинули.
На Новый год в зале квартиры поставили общую ёлку, и детишки стали украшать её, а Филька с Димкой помогали им. Тут были и бумажные игрушки, и тряпичные, и деревянные, и проволочные. Праздник получился весёлым: там же, в зале, поставили стол, за ним собрались взрослые и дети, проводили уходящий год и встретили новый. На столе было «Советское шампанское», колбаса «Докторская», холодец, винегрет, пироги и многое другое. После полуночи мальчики отправились на прогулку, а утром взрослые застали их на кухне: оба спали головой в стол – видимо, за разговором так утомились, что тут же задремали.
В первые дни нового года Филя с другом обошли все важные достопримечательности города: были в Эрмитаже, в Русском музее, в Кунсткамере и других музеях, в нескольких соборах; гуляли по Невскому проспекту и площадям, видели Медного всадника и крейсер «Аврору», и Димка, знавший тут всё, рассказывал другу обо всём этом не хуже опытного экскурсовода. Целый день они ходили по городу и возвращались поздно вечером уставшие, но очень довольные, с сияющими глазами, и Димина мама кормила их ужином.
Каникулы подходили к концу, и в Москве Фильку ждал строгий отец и учителя, ждала учёба – начиналась новая, самая длинная четверть. Не только Димка, но и все жители квартиры не хотели, чтобы он уезжал: с его приездом к ним как будто пришло какое-то душевное тепло, которое выражала его улыбка, фразы «доброе утро» и «добрый вечер» каждому, пожелания хорошего дня и спокойной ночи и вообще его приветливость, вежливое, добросердечное отношение к каждому. Прощаясь с ними и благодаря их за приют, он приглашал в гости каждого, кто будет в Москве. Когда они с Димкой уже выходили из квартиры, чтобы вместе добраться до вокзала, детишки обступили Фильку со всех сторон, обхватили его за ноги и долго не отпускали.

 

 

18. Разговор с отцом

 

В начале марта в школе проходил вечер художественной самодеятельности: ребята исполняли песни, стихи, сценки из различных произведений. Филя играл в сценке из повести Гайдара «Судьба барабанщика» главного героя Серёжу, стараясь изобразить его в точности таким, каким он виделся ему после прочтения книги. Примечательно, что среди гостей в зале находился и сам автор произведения...
Филя сильно волновался и по окончании представления всё выглядывал из-за кулис, смотрел, как Аркадий Петрович беседует с собравшейся вокруг него толпой учителей и учеников, смеётся над чем-то, подписывает книги на память; в это время перед Филькой будто промелькнули и Мальчиш Кибальчиш, и Алька, и Чук с Геком, и Тимур с его командой...
– Филя! – позвал Володя, отделившись от толпы. – Иди сюда. Тебя хотят видеть.
Ребята заоглядывались, стали расступаться, и мальчики подошли к писателю. Тот с улыбкой оглядел Филю и сказал:
– А мы все тебя ищем... Что ж ты прячешься, брат?
Филька робко улыбнулся, посмотрел на Гайдара и опустил глаза.
– Я ведь подумал, что это Серёжка сошёл со страниц книги, – похвалил его Аркадий Петрович. – А ребята говорят: это Филя. Одно удовольствие смотреть такие представления. Спасибо... Спасибо, ребята...
Гайдар пожал руку Фильке (тот почувствовал, какая у него крепкая и в то же время мягкая рука) и стал пожимать руки его товарищам и учителям.
***
В конце марта Филя сдал нормы ГТО – бег, прыжки в длину и высоту с разбега, метание гранаты, бег на лыжах, подтягивание и другое, и учитель Ефим Михайлович наградил его значком «Отличник ГТО». Вернувшись домой, Филя приколол значок к стенду, который сделал в гостиной его отец – на этом стенде висели Филькины награды за отличную учёбу и общественную работу, за победы в олимпиадах по математике, физике и химии, в спортивных соревнованиях.
Леонид Константинович был доволен, похвалил его, они сели обедать. Филя был не в настроении, и отец заметил это.
– Ты сегодня вялый какой-то, – сказал он. – Что случилось?
– Папа, ты можешь ответить честно на один вопрос?
Леонид Константинович настороженно поглядел на него.
– Ну, задавай свой вопрос...
– В детстве я слышал ваш разговор с дядей Лукьяном, он обвинял тебя в том, что ты погубил троих человек. Правда ли это?
– Когда ты это слышал? – удивился отец. – Такого разговора не было и быть не могло, что за бред ты несёшь...
– Я тогда спрятался за креслом в твоём кабинете, и вы не заметили меня, – вспомнил Филя. – Дядя Лукьян обвинил тебя в гибели твоего внука и ещё двоих человек, а ты ответил, что если он проболтается, то тоже расскажешь кое-что про него. Ведь такой разговор был...
Он видел, как отца передёрнуло, тот даже побелел.
– Такого разговора не было, говорю тебе ещё раз. Сколько тебе тогда лет было?
– Четырёх, по-моему, ещё не было...
– Тебе это приснилось, – твёрдо сказал отец. – И дядя Лукьян тебе то же самое скажет. Какая дикость взбрела тебе в голову! Уму непостижимо...
Они сели играть в шахматы. Отец взял одну из пешек и заменил её искусно выточенной фигуркой приземистого человечка, который курит трубку. Филька взял её, стал рассматривать.
– Папа, может быть, ты скажешь... – он поставил фигурку на доску. – Я понял, что вы проводили испытания... Запускали летательный аппарат, может быть, даже ракету – и она упала...
– Чего ты добиваешься? – занервничал отец. – Моей смерти? Ты эти разговоры прекрати! Не было никаких испытаний, ничего не было! Лукьян – идиот, такой же легковерный, как и ты! Если ты собрался заявить на меня в милицию, знай – у тебя ничего не выйдет: никто ничего не сможет доказать...
Филя побледнел, широко раскрыл глаза.
– Я не Павлик Морозов, – ответил он. – И ничего про тебя не скажу даже под угрозой расстрела. Плохо же ты меня знаешь... Я просто пытаюсь понять, что за человек мой отец, и не больше того. Ты хочешь укрыться от правосудия, но есть на свете такой суд, от которого ты не уйдёшь...
– Замолчи! – прикрикнул на него отец и щелчком сбил фигурку человечка с доски. – Теперь представь, что с тобой будет, если ты сболтнёшь кому-нибудь... Щенок...
Он был взбешён оттого, что не смог утаить от сына правду. Вскочив, Филька взял портфель, набросил куртку и быстро вышел из квартиры. Отец что-то кричал ему вслед, но он не слышал и не хотел слышать.
***
Несколько дней Филька жил у дяди Лукьяна, от которого он тоже ничего не добился: тот вздыхал, говорил, как больно всё это вспоминать, жаловался на здоровье, но о той истории не сказал ни слова. Мария Фёдоровна навещала сына каждый день. Были весенние каникулы, и он много гулял, вспоминал недавнюю ссору, переживал...
В последний день марта мать пришла за Филей.
– Я развелась с отцом, мы давно уже хотели расстаться, – сообщила она. – Мы с тобой уезжаем сегодня в Новгород.
– Почему в Новгород? – удивился он.
– Там живёт человек, которого я люблю. Ты видел его на свадьбе Миши – помнишь, дядя Игорь, высокий такой, с усами... Он зовёт меня замуж. И там мои братья.
Филька попрощался с дядей. Он даже не заходил квартиру к отцу – все его вещи вынесла мать, и они вдвоём отправились на вокзал.

 

 

19. На новом месте

 

Новое жильё было, конечно, далеко не таким большим и удобным, как предыдущее, – всего лишь комната в общежитии, да и то данная по работе: Мария Фёдоровна устроилась на работу в госпиталь. А её жених – Игорь Буслаев – жил в коммунальной квартире.
Комнатка, доставшаяся им, была маленькая, тесная, и пришлось чемоданы, одежду с обувью, книги и другие вещи размещать под кроватью. На стены Филька повесил календарь, плакаты, рисунки, рамку с фотокарточками. Мама сшила и повесила новые занавески. Потом принесла из какого-то магазина или с рынка цветок в горшке, поставила его на окно. В те дни она была особенно весёлой.
«Погналась за счастьем...» – думал о матери Филька. Ему было досадно не оттого, что они теперь живут куда более стеснённо, а оттого, что не вернулись в родной Краснодон, на свою родину, где живёт любимая бабушка...
В новой школе ребята были хорошие, простые, Филя быстро подружился с ними, и помог ему в этом Генка, с которым они теперь учились в одном классе и вместе готовились к вступлению в комсомол. Среди новых товарищей Фили были Петька Лесничий – бойкий паренёк с короткой стрижкой и смеющимися чёрными глазами; Лёня Баранов – высокий парень (даже выше Фильки, хотя тот тоже сильно вырос за последнее время), с густой шевелюрой и большими серыми глазами, спортсмен; и Женя – девочка со светлыми волосами и голубыми глазами, к которой Филя уже в первый день знакомства что-то почувствовал... Но пока ему было не до любви: он осваивался на новом месте, знакомился с новыми людьми... и, конечно, скучал по своим московским друзьям.
В этой школе то и дело случалось какое-нибудь хулиганство: то кто-то сломал рояль, то заехали в коридор на велосипеде, то устроили драку... Однажды мальчики из какого-то класса натёрли воском доску в кабинете математики, и учителю Валерию Петровичу пришлось целый урок соскребать воск ножом. Он был интеллигентом и человеком доброй души, поэтому особо не ругался на ребят. А вот учительница географии Елена Петровна долго распекала мальчишек за опрокинутый шкаф.
...Мария Фёдоровна приготовила щи и гречневую кашу, и после работы к ней заскочил Буслаев. Он оказался довольно интересным человеком, с юмором, правда, иногда матерился, рассказывая что-нибудь Фильке, но при Марии Фёдоровне старался не выражаться. Поначалу у Фили сложилось хорошее впечатление о нём, только потом он стал получше узнавать его.
Буслаев оказался типичным обывателем – просто Филькина мама, влюблённая в него, видела его в лучшем свете. Он работал бригадиром на стройке, никогда не отказывался выпить и был несуном – мог взять домой с работы ножовку, плоскогубцы, клещи и другие инструменты. «Нечего тратить деньги на то, что я могу взять на работе», – говорил он. Буслаев курил, но сигареты никогда не покупал – выпрашивал у своих рабочих. Из столовой уносил хлеб, соль, сахар. Не раз попадался в общественной бане на краже мыла. Зарплату он пропивал и всё выпрашивал у Марии Фёдоровны денег до получки. Всё ещё испытывая к нему что-то, Филькина мама всячески жалела и оправдывала его.
Филька не вмешивался в их дела и ничего не говорил матери: во-первых, это было не его дело, во-вторых, мать сама сделала такой выбор, и, в-третьих, у него была своя жизнь, не менее интересная, чем раньше.
***
Настал день, когда Фильку с Генкой должны были принять в комсомол. Оба уже получили рекомендацию комитета комсомола в школе и пришли в райком, где им должны были выдать комсомольские билеты. В радостном волнении оба повторяли в коридоре Устав ВЛКСМ, проверяли друг друга вопросами, которые им могли задать при беседе. И вот Филя отправил брата получать билет, а сам присел на скамью в коридоре и задумался...
«Вот спросят меня: почему ты хочешь стать комсомольцем? – думал он. – Что я скажу? «Потому что так надо»? «Потому что все хотят»? Но сам-то я не хочу... В комсомоле личная жизнь неотделима от общественной, и у меня будет такое чувство, что надо мной стоит строгий надзиратель... Всегда-всегда, даже когда отдыхаю дома или гуляю с друзьями... Мне и отцовского надзора хватило с лихвой...»
– Филька! – выскочил из кабинета Генка. – Приняли! Приняли!
Он обнял брата, показал комсомольский билет:
– Иди, иди скорее, тебя тоже примут!
– Поздравляю тебя, – Филя пожал ему руку. – Пойдём домой.
– Но как же...
– Пойдём.
По пути домой Генка удивлённо поглядывал на брата, но ни о чём его не спрашивал. Дома Мария Фёдоровна уже приготовила яблочный пирог, чтобы сын мог с друзьями отпраздновать событие, но он появился один, и непривычно было видеть его таким удручённым и растерянным.
– Не приняли? – спросила мать.
– Я сам не вступил...
Видно было, что он очень переживает, но идти против своей воли он не мог. Отец звонил из Москвы дяде Матвею, интересовался, вступил ли Филька в комсомол, разговаривал с сыном, целый час песочил его по телефону так, что даже трубка раскалилась, и Фильке ничего более не оставалось, как повесить её.
***
Иногда во время урока Филя поглядывал на Женю, и она тоже отвечала ему взглядом, бывало, даже несколько секунд не отводила глаз, и он чувствовал, что сердце начинает биться сильнее...
Они общались мало и только по школьным делам, после уроков она всегда уходила из школы с подружками, а при них было как-то неудобно подходить к ней... Но однажды им довелось возвращаться из школы вместе. Так получилось, что им надо было идти в одну сторону, и они пошли вместе. Ему не верилось, что они идут вместе и разговаривают уже не об учёбе, а о каких-то своих житейских делах; он довёл её до дома и радостный побежал к себе в общежитие.
На следующее утро он шёл в школу счастливый, напевая что-то по дороге, и ему не терпелось увидеть Женю снова. Она делала вид, что всё как обычно, но всё же иногда посматривала на него, а когда он на перемене проходил мимо девчат и бросал на неё взгляд, опускала глаза и едва заметно улыбалась, и щёки у неё румянились. Она стала иногда задерживаться в школе, уходила без подруг – и встречала на улице Фильку, который ждал её. Они стали вместе ходить не только из школы, но и в школу – утром Филька забегал за ней. Но вот однажды, когда он сказал, что утром зайдёт за ней в обычное время, она ответила:
– Не надо, Филя, я сама дойду...
– Я и сам чувствовал, что надоел уже тебе, – ответил Филя. – Сколько можно ходить по пятам...
– Дело не в этом. Ты не надоел, просто я не хочу, чтобы наша дружба выходила за пределы школьного товарищества.
Он всё понял и ушёл. Первое время было больно, как будто у него забрали что-то дорогое, но потом в делах, в суете боль стала утихать; и он, и Женя делали вид, что того разговора не было вовсе, и общались так же, как и раньше. Но однажды, когда он шёл с дежурства по опустевшей школе, вдруг услышал на лестнице голоса девочек – то были Женя и её подружка Саша. Он остановился, прислушался...
– Да ведь это сразу видно стало, что и ты ему нравишься, и он тебе, – говорила Саша. – А ты никак не хочешь с ним дружить...
– Нет, а ты подумай, что начнётся тогда, – ответила Женя. – И ребята дразнить будут, мол, жених и невеста, и успеваемость станет хуже, я и так сегодня тройку получила, потому что задумалась о нём... Нет уж, до добра всё это не доведёт...
– А всё-таки Филька – замечательный парень, – тихо сказала Саша. – С его появлением наш класс будто ожил, веселее стало.
Подруги ушли. Филька прислонился к стене, вытер рукавом повлажневший лоб, закрыл глаза и улыбнулся. Как оказалось позже, он нравился не одной только Жене.
«Филя был красив лицом, – вспоминала о нём одноклассница Дарья Алексеева, – главная же красота была в глазах, которые смотрели с добротой и теплом. При разговоре он всегда смотрел в глаза собеседнику. У него была очень светлая улыбка; когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки. Обладал большим обаянием. Но, главное, он был отзывчивым: не помню, чтобы он хоть раз отказал кому-то в помощи, или прошёл мимо, когда кому-то надо было помочь, или проявил жадность. Он мог поддержать и словом, и делом. За это мы очень его любили.
Он был активным, подвижным, ловким. Была в нём тяга к озорству: он мог лихо съехать по перилам лестницы, выйти из школы через окно; однажды на уроке он рассматривал пугач Петьки Лесничего, случайно выстрелил из него в потолок и испугал нас и учителя...»
«Сын одевался опрятно, легко, – рассказывала Мария Фёдоровна, – любил свободную, просторную одежду светлых оттенков, носил широкие рубашки, особенно любил славянскую косоворотку с вышивкой, подаренную бабушкой...»

 

 

20. У бабушки

 

Лето 1940 года было особенно богатым на события, об этом говорит Филькин дневник, в котором теперь появились содержательные записи и даже рассказики.
В июне Филька ещё был в Новгороде – работал на школьном дворе, помогал матери в госпитале. Он любил трудиться, был поглощён работой и в то же время любил поболтать с ребятами, рассказать им что-нибудь интересное.
Филька знал, что у бабушки жизнь будет вольная, и ехал к ней с большой радостью. В то же время, приученный матерью к труду, он не упускал случая помочь Анне Степановне по хозяйству – то пропадал с лопатой или мотыгой в огороде, то делал что-нибудь по дому. В огороде всегда находилась работа: надо было то выполоть сорняки, то полить грядки, то выкопать картошку... Между делом он успевал поесть яблок, вишни, малины. Какое-то время Филя работал в колхозе грузчиком.
«Приезжая, всё время меня чем-нибудь радовал, – рассказывала о нём бабушка, – то в школе наградят, то стишок для меня напишет, то просто что-нибудь весёлое расскажет... У него всегда было хорошее настроение, в посёлке его даже прозвали Филька-Праздник. Он знал некоторых ребят, которые потом были в «Молодой гвардии»: Ульяну Громову, Дёму Фомина, Витю Петрова... У него было очень много друзей – они появлялись всюду, где он бывал, потому что он был очень открытым и простым... Руки у него были рабочие, трудиться любил».
Она души не чаяла в Фильке, вспоминала о нём каждый день и каждый час, бережно хранила его детскую одежду и игрушки, все привезённые им вещи – книги, тетради, рисунки, его открытки для бабушки, сделанные своими руками, поделки из дерева и многое другое.
В то лето у бабушки собралось всё её семейство: прибыла тётя Надя с дочерьми, приехали с семьями дядья – Матвей и Миша, и вот наконец приехала погостить Мария Фёдоровна. Анна Степановна была совершенно счастлива. Больше им не удастся вот так собраться вместе... Когда летом 1947 года дети и внуки снова прибудут к Анне Степановне, среди них не будет Фильки и Генки...
О домашних посиделках Филя пишет с юмором: 

«Пока я съел кусочек пирога, дядюшки разобрали все блины...»

Он пишет о визитах других родственников – деда Афанасия и его дочери, племянников покойного Фёдора Петровича и т.д. Описано очень много встреч – с родственниками, друзьями и знакомыми. К Анне Степановне постоянно приезжала какая-то родня, и Филька не раз сидел за столом с мужиками за кружкой пива или самогона, но сам не пил – только наливал себе для виду.
Мать побыла у бабушки две недели и потом, уезжая, велела Фильке хорошо отдохнуть перед новым учебным годом.
***
Здесь всё было для него родным – и речка Каменка, и степь, и рощи... Идя рано утром с мальчишками на рыбалку, он любовался рассветом в степи, слушал пение птиц, дышал свежим прохладным воздухом. Он ходил на рыбалку больше за компанию – сам он рыбу не ел, а если и ловил что-нибудь, то отдавал бабушке. Мальчики ходили на речку рано утром или уже вечером – когда не было жары. Однажды вечером Филька с друзьями встретили ребят из посёлка – Толю Попова и Славу Тарарина, и все присели на берегу речки.
– Вы всё обследуете балки? – спросил Дёма, увидев у Толи мешок с инструментами.
– Мне кажется, здесь много чего можно найти, – ответил Толя. – В прошлый раз мы саблю раскопали – времён Гражданской войны. А если поглубже копнуть, представляете, какие времена перед нами могут открыться...
– Археологи, – с каким-то уважением произнёс Дёма и посмотрел на Фильку.
– Кстати, Толя прав, – сказал тот. – Здесь очень много древностей лежит в земле. Отец рассказывал, что тут и скифские захоронения можно найти, и более древние – даже первобытные. Здесь, в степной полосе... А чуть южнее расположена древняя страна Меотида...
– Меотида? – переспросили мальчики.
– Да, так древние греки называли Азовское море и земли, прилегающие к нему. «Меотида» по-ихнему означает «кормилица». И там жили меоты – древний народ. У них были свои традиции, культура, ремёсла... Так вот, отец говорил, что в тех землях древние курганы на каждом шагу, просто они зарыты очень глубоко – за столько времени их занесло большим слоем земли. Думаю, и здесь почти так же...
– Вообще это интересно – найти какую-нибудь вещь, которую держал в руках древний царь, полководец или простой человек, – улыбнулся Толя. – Сразу переносишься на столько лет назад...
– Это дело очень трудное, – предупредил его Филька. – Мне отец рассказывал, как археологи раскопки делают – надо всё тонкими слоями расчищать, что-то зарисовывать, что-то записывать в дневник, планы какие-то составлять... У меня бы терпения не хватило.
– Ничего... Ни одно великое дело не бывает лёгким, – ответил Слава и о чём-то задумался.
***
Филя старался не пропустить ни одно из гуляний, которые устраивались молодёжью в Краснодоне – он бывал там и заводилой, и гармонистом, и балалаечником. Выучив танец, который плясал герой Николая Крючкова в фильме «Трактористы», он веселил этим танцем всех собравшихся. Жизнерадостный, немного озорной, он запомнился некоторым своими чудачествами – например, он мог со всего разбегу броситься в реку или в стог сена с криком «Африка!», причём ударение делал на последний слог, и неизвестно, почему он кричал именно это слово – может, хотел побывать в Африке...
На одном из таких гуляний он познакомился со Стёпкой Сафоновым, который тоже мечтал о полётах в космос. Они вскоре встретились опять и долго рассматривали в библиотеке книгу о разных космических телах – метеорах, кометах, астероидах и т.д. Потом, когда они поздним вечером гуляли по затихшим улицам Краснодона и смотрели на звёзды, на Млечный Путь, Филька сказал, что на других планетах, несомненно, есть жизнь, просто земляне об этом пока не знают. Это привело Стёпу в восторг, и друзья стали фантазировать, как однажды обнаружат корабль с инопланетянами.
– Они будут совсем другими, и всё у них будет устроено по-другому, – говорил Филька, имея в виду физиологию. – Может, они чем-то и будут напоминать людей...
Потом они стали мечтать о более реальном – как сами однажды полетят в космос, и Филька рассказал о своей мечте – сделать космический корабль и слетать на Луну.
– И я с тобой полечу? – спросил Стёпка, восторженно глядя на друга.
– Конечно, даже не сомневайся, – ответил Филя и похлопал его по плечу. – Я ведь не один собрался лететь – нас будет целый экипаж.
Им обоим в это мгновение показалось, что они знают друг друга уже сто лет...
Интересна запись Фили о найденной им на берегу реки ракушке:
«Если её увеличить до огромных размеров, то выйдет хороший космический корабль. А может, эта ракушка с частичками, похожими на маленькие иллюминаторы, и была кораблём крошечных пришельцев, прилетевших на Землю?..»
«Это будущее нашего поколения – освоение космоса и создание благоприятных для живых существ условий на безжизненных планетах, – писал Филька. – Я думаю, нас ждёт светлое, хоть и нелёгкое, будущее. Ведь впереди столько прекрасного, неизведанного и неоткрытого. Что ж, будем, как и все поколения, вносить свой вклад в науку».
А первые шаги человечества в освоении других планет будут таковы: «...согреть Луну, создать на ней атмосферу и оросить водой... Это может занять несколько веков...»
Тем летом он писал повесть о Гражданской войне «Западня», оставшуюся незаконченной.

 

 

21. Ульяна

 

Анну Степановну часто навещали соседи. Увидев соседку, темноглазую красавицу Ульяну Громову, Филька был сражён наповал. Заметив, как он смотрел на девушку во время её визита, Анна Степановна потом спросила:
– Что, понравилась тебе Ульяша?
Он кивнул и смутился так, что бабушка оставила его в покое и дядья перестали подшучивать над ним.
«Под вечер у двора собралась компания – к дядьям пришли их друзья, пришёл племянник деда Борис. Все пили, закусывали, спорили...
Я сидел в летней кухне, когда туда зашёл дядя Боря. Мы поговорили немного, причём он нёс всякую околесицу. Да это и неудивительно – пьяный был...
А ночью мне приснилось, что я смог сделать космический корабль, моё изобретение было признано, и мы с друзьями вот так же отмечали за столом это событие. Потом пришла Ульяна и посмотрела на нас так строго, что мои товарищи тут же убежали, а я долго убирал со стола бутылки и рюмки и всякую другую посуду и не мог поднять на неё глаза – так было стыдно...
Как же я люблю её глаза – чёрные, строгие, внимательные!..»
***
Бывало, Анна Степановна вставала ночью выпить воды и замечала, что Филя не спит – лежит на кровати, смотрит в потолок или за окно. Держит руку на груди или между грудью и животом.
– Ты что, внучек? Болит что-нибудь? – спрашивала она.
– Нет, всё хорошо, бабулечка, – улыбался он. – Я уже выспался просто...
Но бабушка видела, что у него не всё в порядке: он стал меньше спать – подремлет часа четыре и встаёт, и прежнего спокойствия в нём не осталось, но его лицо, глаза говорили о том, что это было радостное беспокойство. Бабушка посреди ночи или на рассвете готовила ему настойку, поила его и укладывала спать, рассказывала ему что-нибудь, и он с трудом засыпал неспокойным, чутким сном.
...Отличница и умница, красавица, большая труженица – всё это была Ульяна.
«Громова по праву считается лучшей ученицей класса и школы, – рассказывал директор её школы И.А. Шкреба. – Конечно, у неё прекрасные способности, высокое развитие, но главная роль принадлежит труду – упорному и систематическому. Она учится с душой, интересом. Благодаря этому знания у Громовой шире, понимание явлений глубже, нежели у многих её соучеников».
«Какого педагога не радовали её ответы, кто не восхищался образцовыми её тетрадями!.. – говорил её учитель И.М. Знаенко. – Кто ещё, кроме Ули, так внимательно, сосредоточенно умел слушать объяснение учителя или ответы учеников?»
«Она любит всё красивое, изящное: цветы, песни, музыку, картины. У неё уже сложились твёрдые понятия о долге, чести, нравственности. Это волевая натура...» – отмечал И.А. Шкреба.
Ульяна очень много читала и вела дневник, куда записывала названия прочтённых ею книг, а позже стала выписывать туда цитаты из них. Это были произведения У. Шекспира, И.В. Гёте, М.Ю. Лермонтова, Т.Г. Шевченко, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, М. Горького, В.И. Ленина и других авторов. В марте 1940 года она вступила в комсомол и успешно выполнила первое комсомольское поручение – работу вожатой в пионерском отряде.
Родители привили ей большую любовь к труду, она много работала дома по хозяйству, в совхозе и колхозе вместе с товарищами. Ульяна любила порядок и была очень аккуратной. Она была замечательным товарищем, другом, ей было присуще чувство коллективизма. Подруги тянулись к ней, и мальчишки были влюблены в неё, хоть никто в этом и не признавался, даже питавшие к ней особые чувства Толя Попов и Филя – она была для них недосягаемым идеалом.
«Когда заходил разговор об Ульяне Громовой, – вспоминал их сверстник Ким Иванцов, – мне всегда припоминались её большие карие глаза, от лучистого взгляда которых дрожь пробегала по коже. И ещё заплетённые в косы дивные тёмные волосы. Одна коса с распущенным концом свисала на грудь, вторая, тоже распущенная в окончании, обычно закидывалась за спину и ниспадала чуть ли не до самого пояса. В чертах её удивительно пригожего, смуглого лица, лёгкой неслышной походке, манере разговаривать – во всём, точно мёдом намазанном обличье, было столько истинной женственности и душевного изящества, что не обратить на неё внимание было просто невозможно. Её красота пьянила...»
Филя боялся своим признанием разрушить их светлую и чистую дружбу – Уля была ему словно старшая сестра, он во многом брал с неё пример. Лучше всего её характеризовала цитата А.П. Чехова: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
С бабушкой и отцом Филя мог поговорить о личном. Как-то он с сожалением сказал Анне Степановне, что Ульяна, хоть и относится к нему хорошо, но немного чуждается его, будто совсем его не знает.
– Какой ты быстрый, – сказала бабушка. – Она ведь знала-то тебя совсем малюткой, вы сколько лет не виделись... Может, она пока приглядывается к тебе.
Она помолчала и добавила:
– Вы ведь с ней совсем разные – ты компанейский, душа нараспашку, а она погружена в себя, тихая, задумчивая, книжки любит... Такой же и Толя. Я слышала, они вместе кружок по литературе вели и стихи любят одни и те же...
Бабушка сказала это по простоте душевной – а Филька огорчился, даже глаза покраснели... Таким мрачным он бывал крайне редко. Но огорчение его было недолгим.
– Помнишь, в детстве я говорил тебе про Золушку – что она придёт? – спросил он. – Она уже давно мне снится... В каждом сне идёт ко мне издалека. Смуглая, с длинными косами, похожа на Ульяну... Мне ведь кажется, что это она и есть... Мы с ней даже целовались во сне...
Он помолчал, смущённый этим откровением, и продолжил:
– Наверное, она меня тоже чувствует...
– Никуда твоя Золушка от тебя не денется, – улыбнулась Анна Степановна. – И больше не переживай из-за всего этого. Какие твои годы...
***
Светлой августовской ночью Ульяне не спалось. Полная луна заглядывала в окно.
Вдруг кто-то за окном тихо позвал:
– Уля... Ульяна...
Она поднялась с кровати, открыла окно. Филька с улицы протянул ей корзинку с ароматно пахнущей сиренью.
– Уля, я пришёл попрощаться – рано утром уезжаю в Новгород.
Она поблагодарила, взяла подарок и куда-то пропала. Филька вглядывался во тьму, а сердце от волнения вырывалось из груди.
Наконец она появилась – с нежно-зелёными стебельками в руках.
– А это тебе. Эти цветы ещё долго не увянут. Счастливого пути.
– Спасибо, Уля... Ну, побежал я... Auf Wiedersehen, mein Freund.
– Auf Wiedersehen...
И он убежал. А Ульяна ещё долго не могла заснуть.

 

 

22. «Время придёт – узнаешь...»

 

Вскоре после возвращения сына Мария Фёдоровна тоже заметила, что он не спит по ночам. Однажды она проснулась и увидела, что сын лежит на животе и широко раскрытыми глазами смотрит прямо перед собой. Она испугалась, бросилась к нему, перевернула на спину – и тут только заметила, как сильно стучит его сердце...
– Что с тобой, сынок? Что с тобой? – забеспокоилась она.
– Ничего... Просто не спится.
– Надо врача... врача вызвать... – мама стала надевать пальто.
– Никого не надо вызывать, – Филя подозвал её и положил её руку себе на грудь; сердце теперь стало биться потише. – Я просто переволновался...
– Было бы тебе из-за чего волноваться, – улыбнулась мама и потрепала его по щеке. – Отца тут нет, так что можешь и гулять побольше, и даже тройки получать – только нечасто, конечно.
Филя привстал с кровати, обнял и поцеловал её.
В тот же день они всё-таки были у доктора, и тот нашёл у Фили учащённое сердцебиение.
– Пьёшь? – спросил он прямо.
– Что вы, он даже по праздникам не пьёт, – ответила за Филю мать.
– Значит, чай глушишь... – сделал вывод доктор. – Сколько чашек на ночь пьёшь?
– В день две, может, три... – ответил Филя.
– Тогда не понимаю... Может быть, было какое-то нервное потрясение, обморок? Ведь от чего-то это должно было случиться...
– Нет... Не было.
Ничего не добившись, доктор выписал лекарства, и вновь Филька оказался на домашнем лечении и до конца месяца не ходил в школу, осваивал учебную программу дома, регулярно показываясь врачам. Утром в общежитии стояла тишина – все расходились кто куда, и Филя занимался уроками, а после обеда обязательно кто-нибудь из ребят забегал к нему; казалось, они даже составили расписание, кто в какой день пойдёт к Филе. А Генка вообще бывал у него каждый день.
Но вот как-то перед обедом, когда Филя делал уроки, в комнату постучались. Это были двое мужчин: один – постарше, в очках, другой – помоложе. Филе показалось, что он уже где-то их видел...
– Филя, здравствуй, ты помнишь нас? – спросил пожилой мужчина, пожимая ему руку. – Мы раньше приходили к твоему отцу. А теперь вот он отправил нас к тебе...
«Личные врачи отца... Терапевт и психолог, – вспомнил Филя. – Значит, мама ему всё рассказала по телефону... Хотя чему я удивляюсь...»
Он усадил гостей за стол и сам сел напротив них.
– Леонида Константиновича очень беспокоит твоё состояние, – продолжал пожилой врач – психолог. – Позволь мне спросить у тебя кое-что... Филя, из-за чего ты так сильно переживаешь? Из-за переезда? Тебе здесь плохо? Отец готов забрать тебя обратно к себе, решить твои проблемы...
– Эту проблему он не решит, с ней я справлюсь сам, – ответил Филя. – А здесь мне тоже хорошо, так что пусть не беспокоится.
– Ладно, не будем больше об этом говорить, – вздохнул психолог. – Твой отец предположил, что ты влюбился, и это вполне логичное объяснение... Скажи, а что за Золушка тебе снится? Леонид Константинович несколько раз слышал, как ты звал её во сне... Что она делает в твоих снах?
Филя улыбнулся краешком рта и ничего не сказал. Недавний сон особенно его удивил: он наконец смог хорошо рассмотреть и запомнить лицо Золушки... и понял, что это не Ульяна. Отец говорил, что люди видят в снах только тех, кого видели когда-то на самом деле, но эту девочку Филька не помнил. А может, и правда видел, мельком, где-нибудь в толпе?.. Он сидел, пытался вспомнить, но безуспешно. Однако она была похожа на Ульяну, и он списал это на искажения в памяти и успокоился. А потом вдруг вспомнил, что видел плакат с такой надписью: «Крестьянка, укрепляй союз рабочих и крестьян – он сделает СССР непобедимым»; на том плакате женщина в красном платке на переднем плане была вылитая Золушка из сна – черты лица, глаза те же самые, взгляд тот же! Только во сне она была примерно его возраста и у неё были длинные тёмные косы...
– Ну же, Филя...
– Не помню. Я ведь многие сны не запоминаю... Давайте я вам лучше расскажу про сны, которые запомнил.
Он поведал, как ему приснились герои прочитанных им книг – мудрецы Соломон, Сократ и Мерлин, которые судили его за что-то; снилось, что древнерусский богатырь Святогор – это его родной брат по отцу (страшно было тогда представить, сколько лет самому отцу).
– У меня в ту ночь была температура, – пояснил Филька. – А с температурой ещё и не такое приснится.
Доктора были удивлены его рассказами. Терапевт послушал его через трубку, осмотрел его горло, нашёл состояние Фили удовлетворительным. Пришла Мария Фёдоровна, покормила всех обедом, потом пили чай, после чего доктора поблагодарили за приём, пожелали удачи матери и сыну и отбыли обратно в Москву.
Психолог по-своему истолковал сны Фильки. Три мудреца – это строгий отец «в трёх экземплярах», сын устал от его постоянного контроля даже на расстоянии, и нужно дать ему больше свободы. А сон про Святогора означает, что Филя хочет, чтобы у него был брат.
– Будет, будет у него брат... – сказал Леонид Константинович. – Маша опять замуж собралась...
Всё чаще к Филе стала приходить Женя, и Мария Фёдоровна была рада её визитам, звала её на выходные и старалась приготовить что-нибудь вкусненькое к её приходу. Теперь Женя не боялась насмешек со стороны ребят, а может, на неё как-то повлияла мать, которая теперь работала в их школе и хорошо знала его. Филя и Женя учили вместе уроки, говорили о будущем – кто куда пойдёт учиться после школы. Женя хотела пойти в художественное училище – она очень хорошо рисовала. Мария Фёдоровна, рассматривая её рисунки, хвалила её.
– Хорошая невеста тебе была бы, – сказала она однажды сыну. – Она и хозяйственная, и учится хорошо, и с таким вниманием к тебе относится...
– Теперь уже поздно, – задумчиво улыбнулся он.
– Что теперь-то случилось? – не понимала Мария Фёдоровна. – В кого ты так сильно влюбился? Что это за девушка?
– Время придёт – узнаешь, – с такой же улыбкой ответил он.
Потом, когда Филя уже пошёл в школу, они с Женей ходили в Новгородский историко-археологический музей, рассматривали археологические коллекции, среди которых была Новгородская псалтирь, написанная на трёх деревянных дощечках в начале XI века; смотрели древнерусскую живопись и иконы, картины русских художников XIX – XX веков и другое. Филя познакомился с работниками музея и потом ещё приходил сюда не раз.
Вместе с Женей они рассматривали памятник «Тысячелетие России». Этот памятник представляет собой огромный шар-державу на круглом постаменте. На самом верху его находятся ангел с крестом в руке (олицетворение Православной церкви) и преклонившая колени женщина (олицетворение России). Основные фигуры среднего яруса – первый русский князь Рюрик, крестивший Русь князь Владимир Святославич, победитель монголо-татар Дмитрий Донской, первый русский самодержец Иван III, родоначальник династии Романовых Михаил Фёдорович и первый русский император Пётр I. Эти правители есть среди других фигур и в нижнем ярусе, но там скульптур гораздо больше – то многочисленные просветители, государственные деятели, военные деятели, полководцы, писатели и художники.
Работники музея позже рассказали Филе о возведении и открытии этого памятника в 1862 году, при императоре Александре II, о мероприятиях, проведённых в честь этого события – салюте, военном параде и торжественном обеде. Этот монумент был сооружён в Новгороде, потому что именно сюда в незапамятные времена был призван на княжение Рюрик со своей дружиной.
Филя был в большом восхищении от этого памятника. Он с малых лет интересовался жизнью русских правителей, прочитал немало научных и художественных произведений по истории России, в том числе труды С.М. Соловьёва, В.О. Ключевского и С.Ф. Платонова. В романе-эпопее Леонида Константиновича про Рюриковичей представители этой династии были описаны так хорошо, что, казалось, автор был знаком с каждым из них лично.
Филя с Женей договорились в следующие выходные пойти в кино, но в субботу он сказал:
– Женька, извини, сегодня никак не получится – меня Генка позвал, у него там какое-то срочное дело...
С того дня он стал пропадать у Генки, почти совсем к нему переселился. После школы они вдвоём бежали к нему, у него Филя учил уроки и возвращался домой поздно. И в выходные уходил к нему почти на целый день.
– К тебе Женя приходила, ждала, а ты всё у Генки торчишь... – вздыхала мама.
Филя молча разбирал постель, ложился спать, а на следующий день всё так же бежал к брату, чтобы просидеть у него до ночи.

 

 

23. На съёмках

 

В начале ноября на Фильку обрушилось ошеломляющее известие: его разыскивал писатель Гайдар, вернее, даже не он, а люди, которые снимали фильм по повести его друга Рувима Фраермана «Дикая собака Динго». Мальчик, который должен был играть роль Коли Сабанеева, по каким-то причинам не смог сниматься в фильме, и Гайдар порекомендовал режиссёру Филю, которого видел на одном из школьных представлений и который, по его словам, мог прекрасно сыграть эту роль. Отец сообщил об этом Филе по телефону и попросил его приехать. Мама была в целом не против, но боялась, что сын из-за съёмок может запустить учёбу. Филька успокоил её, сказав, что учёба для него всегда будет на первом месте и что его вообще, может быть, не возьмут на съёмки. В дорогу он на всякий случай взял школьные учебники, и очень правильно сделал: он возвратился в Новгород только к концу декабря.
Филя общался с режиссёром Александром Разумным, его взяли на пробы, потом он попал на курсы актёрского мастерства, где познакомился со своими сверстниками – Уланом, Аней, Олей и другими, которым тоже достались роли в фильме; Олю он видел и раньше – она тоже жила в Доме на набережной.
Первым делом ребятам сказали о необходимости вжиться в роль. Им объяснили, что надо хорошо изучить своего персонажа, представить его в конкретной ситуации. Всё облегчало то, что герои фильма были сверстниками актёров и жили в то же время. Ребята каждый день разучивали свои реплики, репетировали, режиссёр поправлял их:
– Эмоции! Побольше эмоций! И не волнуйтесь, пожалуйста... Не мямлите себе под нос! Громче, чётче! Не стойте как истуканы!
Перед каждой репетицией Филя прополаскивал горло и разогревал дыхание специальными упражнениями.
– Странно, что меня взяли на роль Коли, а не на роль моего тёзки Фильки, – пошутил он однажды.
– Что ты, он ведь нанаец, а ты русский, – ответила Оля. – Вы с ним разные. Правда, по характеру похожи.
В конце ноября ребят повезли на грузовике в какой-то подмосковный посёлок на съёмки фильма. Съёмочная группа поселилась в двух пустовавших домах на окраине посёлка, и начал создаваться фильм; съёмки велись и на улице, и в доме, и в здании школы... Приходилось учить роль так, чтобы от зубов отскакивала, но одно дело – вызубрить текст, и другое – передать его со всеми нужными эмоциями, со всей искренностью, когда на тебя смотрит стеклянный глаз камеры...
– Филя, всё-таки ты не вжился в образ... – говорил режиссёр, когда они вечером вместе грелись у печи. – Вспомни, как ты рассказывал, что видел Горького, с какой убедительностью ты говорил... Я нарадоваться не мог. А сейчас... Твой герой любит Таню, а ты и не стараешься убедить в этом зрителя – так, мол, просто знакомая девушка... Ну, вспомни, как влюблённый юноша смотрит на девушку, ты ведь и сам поди влюблялся!
Филя посмотрел на Аню, которая играла его возлюбленную в фильме. Она была девчонкой симпатичной, и что-то в ней, конечно, было притягивающее, но последняя влюблённость всё перечёркивала: его мысли были теперь об одной только девушке...
На съёмках Филя вживую увидел некоторых известных актёров: Михаила Жарова, Евгения Самойлова (его он помнил по роли доктора Робинзона из «Тома Сойера»), Александру Данилову (молодая актриса, которую Филька видел в фильме про Александра Невского) и других.
***
Природа словно тоже помогала в создании этого фильма: вскоре после начала съёмок выпал первый снег, который так нужен был для сюжета... В то утро, проснувшись по привычке раньше всех, Филька выглянул в окно: всё – и крыши домов, и деревья, и земля – было укрыто белым покрывалом снега... А из труб тянулся дым. Филя оглядел друзей: Аня и Оля, накрытые тёплым одеялом, крепко спали на кровати. Улан лежал ничком на скамье возле печи. Остальные ребята спали в другой комнате. «Эх, на улице такая красота – а вы дрыхнете!..» – с улыбкой подумал Филька и выбежал в коридор. Там среди вещей были лыжи, привезённые для съёмок, и он оделся, взял их и отправился на прогулку.
Солнце выходило из-за горизонта, освещая вершины деревьев, снег, который искрился жёлтыми и красными огоньками. Идя по лесу на лыжах, Филька увидел зайчишку-беляка, который перебежал тропинку и скрылся. «Даже зайцы сегодня вышли погулять...» – подумал он с улыбкой. Вышел из леса, заскользил по белому-белому полю и вскоре оказался у пруда. Было тихо, ни единой души кругом. Только заснеженные ели покачивались на другом берегу. Пруд, конечно, ещё не замёрз. Филька обогнул его, едва не свалившись в воду. На ель присел ворон и, глядя на Фильку, произнёс: «Карр! Карр!»
– Эй, не каркай! – крикнул тот и запустил в него снежком.
Снежок почти долетел; ветка качнулась, с неё посыпался снег, птица медленно поднялась и улетела, а Филька стоял и смотрел ей вслед. А снег всё сыпался, как стеклянный дождь... Потом снова всё стихло.
***
В середине декабря были сняты сцены праздника в доме Тани, и на этом пока решили остановиться. В день 15-летия Фили съёмочная группа всё ещё находилась в посёлке, там его день рождения и отметили. Всё проходило в той же обстановке, в какой разворачивалось действие в фильме: маленькая пихта на табуретке, украшенная золотистой и серебристой бумагой; патефон с приятной музыкой; хлеб, мясо, пирожки на тарелках и... апельсины, их тоже смогли достать. Филя разлил в рюмки вино, и первым его поздравил Евгений Самойлов:
– У каждого человека должна быть какая-то мечта, светлая мечта, к которой нужно стремиться. Я уверен, что у тебя, Филя, есть такая мечта, и хочу пожелать, чтобы на пути к её исполнению тебя не покидала удача. С днём рождения!
Все чокнулись рюмками и стали пить до дна. Приятным потоком полились другие поздравления и пожелания. Филя радостно улыбался, благодарил, пил теперь уже сок и весь вечер был в самом прекрасном настроении.

 

 

24. Земля Санникова

 

В Москве Филька встретился с Валькой, и тот поздравил его с прошедшим днём рождения и подарил книгу В.А. Обручева «Земля Санникова» о далёком острове-призраке в Северном Ледовитом океане. Они пообедали в столовой, после чего отправились к Вальке. Филя заметил, как изменился его друг – вырос, вытянулся... Да и сам он, по мнению друга, тоже изменился, правда, в другом смысле...
– Я сразу понял, что ты влюбился, – сказал Валька, когда они пришли к нему домой. – У тебя взгляд совсем другой. И походка другая – летящая. Походка влюблённого человека. Знаешь, я ни разу ещё не был влюблён по-настоящему, но замечаю такое состояние у других людей...
– Ничего, ты ещё влюбишься, – улыбнулся Филя и тихонько запел: – «Как много девушек хороших, как много ласковых имён! Но лишь одно из них тревожит, унося покой и сон, когда влюблён...» У тебя-то как дела, дружище?
Валька вместо ответа протянул ему свой личный дневник, и Филя осторожно взял его, польщённый высоким доверием друга. Сам он не задумывался о том, чтобы показать кому-нибудь свой дневник, но разве он не смог бы вот так же дать его лучшему другу? Конечно, смог бы. Валька делал записи гораздо реже, чем он сам – где-то один-два раза в месяц. Он писал о своих творческих исканиях (жанрами его произведений были фантастика и мистика), о прочтённых книгах, о литературном кружке в школе...
– Я показывал свои рассказы учителю литературы, он сказал, что очень коряво написано, – вздохнул Валька. – Надо же быть таким неудачником! И на уроках за ответы получаю «посредственно», и здесь такая же история...
– Ты не неудачник, а просто пессимист, – покачал головой Филька. – Кто из гениев стал признанным писателем в один миг? Ведь это не сразу даётся... Вот я пишу ради удовольствия, даже не думал нигде публиковать свои рассказы, и буду писать дальше. А ты тем более не должен ставить на этом крест. Запомни: как ты относишься к жизни, так и она будет относиться к тебе.
– Я не брошу, – пообещал Валька. – Творчество избавляет от плохих мыслей, воспоминаний... С тех пор, как папу расстреляли, а маму отправили в ссылку, мне совсем плохо, хоть тётка и замечательный человек – жалеет меня, заботится. Так хочется маму увидеть, обнять её...
– Хоть бы она поскорее вернулась, – сказал Филя. – У тебя очень хорошая мама. Она была так рада, когда мы всей компанией приходили к тебе, с ней было весело...
В дневнике было написано о праздничных демонстрациях, о прогулках Вальки с друзьями; излюбленным местом ребят стали Сокольники, где был очень хороший парк.
– А ты говоришь – не влюблялся, – заметил Филя, пролистывая дневник. – Кто такая Рая?
– Райка Аксёнова... Это сестра... Да, да, троюродная...
– Так уж и троюродная?
Валька тихо засмеялся, Филя – тоже. Оба подошли к окну и стали смотреть на заснеженный город. Мела метель со снегом, но сквозь неё всё было видно – и проспект, и площадь, и Москву-реку за домами. Они долго смотрели в окно, молчали, и каждый думал о чём-то своём. А вьюга всё выла и никак не хотела утихать...
***
Перед отъездом Фили в Новгород отец, забыв о гордости, извинился перед сыном за давний грубый разговор с ним.
– Ну всё, езжай, – сказал Леонид Константинович, когда они обнялись на прощание. – А то учителя ждут тебя с нетерпением.
– Не ждут, а поджидают, – отшутился Филька. – Ты не беспокойся, я всё учил.
У него была справка и письмо учителям от режиссёра. И всё же ему предстояло выдержать трудный экзамен – учителя собирались спросить с него по полной, и большинство их действительно подробно спрашивали его по всей программе второй четверти. Потом он сдавал нормативы по физкультуре. Наконец, когда он был уже полуживой, выставили четвертные оценки: по физике – «хорошо», по остальным предметам – «отлично».
Новый 1941 год Мария Фёдоровна встречала в общежитии с Буслаевым – Филька отправился на каникулы к бабушке, чтобы повидать не только её, но и Ульяшу. В канун праздника Буслаев поехал на рынок покупать ёлку для праздника и утащил живую ель, которую кто-то оставил возле магазина. Он так торопился убежать, что не заметил сразу, что половина веток была срезана и он прихватил никому не нужное, выброшенное дерево...
В первые дни нового года он куда-то запропал, а потом Мария Фёдоровна встретила его с другой женщиной. Он объяснил, что это его давняя знакомая и не больше.
– Так ты всё это время не на работе задерживался... – сказала позже Мария Фёдоровна. – Ты был у неё... Что же тебя так тянет к ней?
– С ней интересно беседовать, – ответил Буслаев. – У нас с ней много общих интересов.
– А как же я?
– А тебя я просто люблю...
Но Мария Фёдоровна всё уже поняла и ещё до приезда сына рассталась с гражданским мужем.
***
Можно сказать, что вместе с книгой Валька подарил другу новую мечту: Филька запоем прочитал произведение о таинственной земле и на каникулах всё говорил бабушке, что после школы будет поступать в лётное училище, чтобы однажды всё-таки добраться на самолёте до этого острова. Филька убирал снег, ходил за продуктами, носил воду бабушке, вместе с ребятами катался на лыжах и санках, играл в снежки и лепил снеговиков.
«...Сумерки. Иссиня-белый снег, узоры на окнах, – писал Филя в дневнике. – Это зима в нашем посёлке. Дети катаются на салазках. Гуляет женщина с маленьким ребёнком. Там парень играет на гармошке, здесь танцуют. Весело!»
Бывало, он выходил на лыжную прогулку поздним вечером – и, стоя на пригорке, глядя на простиравшуюся перед ним белую равнину, освещённую луной, задумчиво улыбался, представляя, как однажды после долгого похода по бесконечной снежной равнине он увидит вдалеке ту самую землю...
По приезде в Москву он говорил о лётной школе и отцу, но тот не разделил его восторга:
– Мой сын будет учиться в МГУ, и точка. И жить будешь со мной, нечего тебе по общежитиям мотаться.
Филя не стал спорить – на одно его слово отец ответит десятью, и опять начнётся длинная и скучная лекция о том, что ему непременно нужно выучиться в Московском университете...
– Ты пока думай, на какой факультет будешь поступать, – добавил отец, и Филя отметил, что здесь ему всё-таки предоставили свободу.
В Москве и Новгороде он обошёл все знакомые библиотеки, ища дополнительный материал, статьи о Земле Санникова, и кое-что нашёл. Он завёл записную книжку, куда переписывал весь материал.
Землю Санникова видели к северу от Новосибирских островов. Впервые о ней сообщил в 1810 году якутский промышленник, добытчик песца и первооткрыватель двух островов Яков Санников, который видел «высокие каменные горы» над морем. Как доказательство существования этой земли были приведены перелёты птиц, весной улетавших на север, а осенью возвращавшихся с потомством. Значит, Земля Санникова была достаточно тепла и плодородна. «Но как на такой широте могут быть плодородные земли?» – думал Филя.
В конце прошлого века исследователи пытались добраться до этой земли на собачьих упряжках, но безуспешно: на пути были торосы и полыньи. Землю Санникова искал барон Э.В. Тополь, который считал её частью неоткрытого северного полярного континента – Арктиды. «Горизонт совершенно ясный, – писал он в своём дневнике 13 августа 1886 года. – В направлении на северо-восток ясно увидели контуры четырёх столовых гор, которые на востоке соединились с низменной землёй. Таким образом, сообщение Санникова подтвердилось полностью. Мы вправе, следовательно, нанести в соответствующем месте на карту пунктирную линию и написать на ней: «Земля Санникова»...» А путешественник Фритьоф Нансен, пройдя в тех же широтах, не нашёл никаких следов Земли Санникова.
После выхода книги академика Обручева в 1926 году у советских людей пробудился интерес к поискам этой земли. В 1937 году в те края ходил советский ледокол «Садко», потом летали самолёты, но ничего не обнаружили. Некоторые исследователи считали, что Земля Санникова состояла из ископаемого льда и слоя грунта сверху, лёд растаял – и остров исчез.
– Но куда же тогда летят птицы? – говорил Филя Генке.
– Да, Валька тебе причинил головную боль, – смеялся тот.
Филька полночи не мог уснуть из-за мыслей – прежде всего, конечно, об Ульяне, потом уже – о новой мечте. Полёт на Луну «откладывался» немножко на потом – прежде надо было поставить точку в исследованиях Земли Санникова.
Вместе с товарищами Филя делал стенгазету, там писали о разном: о праздниках, о книгах, об учебном процессе, о школьных мероприятиях и т.д. Филя был против того, чтобы кого-то высмеивали в стенгазете; если он сам и подшучивал над кем-то, то по-доброму и с глазу на глаз.
– Если тебе не нравится что-то в человеке, то подойди к нему и скажи, – говорил он ребятам. – Зачем же выставлять его перед всеми в неприглядном виде?
В стенгазете был опубликован его отзыв о книге «Земля Санникова». Да, её герои погибли в поисках этой земли, но он не считал их экспедицию бессмысленной, потому что их пример побудил к исследованиям и открытиям новых путешественников. Филя понимал, что его гибель при полёте на Луну гораздо более вероятна, но после него к Луне полетят другие, и кто-нибудь обязательно достигнет её и вернётся обратно. Так же и здесь. В.А. Обручев писал о своей книге: «Может быть, она возбудит интерес к таинственной Земле Санникова в ком-нибудь из нового поколения и побудит отправиться на поиски её среди ледяных просторов Северного моря». И Филька искренне считал себя этим «кем-нибудь».

 

 

25. «Я и так всё знаю...»

 

В конце марта Филька с матерью переехали в коммунальную квартиру, там оказалось немного просторнее, чем в общежитии. Они быстро подружились с соседской семьёй – слесарем Григорием, его женой Тоней и дочкой Валей. Они были простыми людьми, никогда не ругались ни между собой, ни с соседями, всё у них было с шутками, с юмором. Филя помогал Вале, которая училась во втором классе, делать уроки – у неё были трудности с правописанием, и он за четверть заметно подтянул её в учёбе. Мария Фёдоровна часто задерживалась на работе, и Филю кормила Тоня, она так и сказала с самого начала: «Ужинать будешь с нами». Готовила она замечательно.
В начале июня 1941 года Филька приехал к отцу. Тот очень соскучился по нему и сразу заключил в объятия, расцеловал. В гостиной у него висел большой портрет сына в рамке, увеличенный с фотокарточки. Филя отдал ему письмо от матери и похвальную грамоту, узнал о его здоровье, рассказал о своих успехах, а потом оба прилегли отдохнуть до обеда. Филька лежал на диване, то дремал, то просыпался от шарканья отцовских тапочек; сквозь сон он чувствовал, как отец целует его в щёку и укрывает пледом, чтобы не продуло сквозняком.
Отоспавшись, они сходили в столовую, пообедали там и вернулись в квартиру.
– Ну, а теперь расскажи, кто же эта твоя муза, из-за которой ты не спишь ночами? – спросил отец, наливая чай из чайничка Фильке и себе. Он уже давно хотел поговорить на эту деликатную тему, но всё не решался.
Лицо Фильки стало яснее ясного, и он улыбнулся так радостно, так мечтательно...
– Это Ульяша из нашего посёлка. Папочка, у неё такие глаза, такой взгляд... В неё нельзя не влюбиться.
Он достал из портфеля добытую у родственников из Краснодона заметку Ульяны, аккуратно вырезанную из газеты «Социалистическая Родина», под названием «На "отлично" и "хорошо"», с фотографией Ульяны, и старик, надев очки, пробежался глазами по строкам.

 

«Сказать, что в 9-м классе учиться очень легко, нельзя. Но трудностей непреодолимых нет. Упорная работа над собой, сознательное отношение к учёбе и выполнение домашних работ дают неплохие результаты.
Скажу о себе и своих товарищах по классу. В первой четверти этого учебного года я получила оценки «отлично» и «хорошо». Мои товарищи – Тарарина и Ковалёв – также учатся на «отлично» и «хорошо». Добиться успехов в учёбе нам удалось потому, что мы крепко усвоили, что знания нужны нам и приобретаются путём аккуратного выполнения домашних работ. Придя со школы домой, я правильно попользую остаток дня. Отвожу время на выполнение домашних заданий, читаю художественную литературу. В дни отдыха посещаю кино, библиотеку. Ежедневно занимаюсь физкультурой.
Моё социалистическое обязательство – 1940/41 учебный год окончить по всем предметам только на «отлично».

Ульяна Громова.
Комсомолка, ученица 9-го класса
средней школы №6».

 

– Что ж, очень хорошая девочка, развитая, целеустремлённая. И красавица, вправду красавица... А как она к тебе относится?
– В новогодний вечер я приходил к ней, и по её речи, взглядам было заметно, что она уже привыкла ко мне... Я рассказывал ей о Москве, намекал, что хочу пригласить сюда и её. Только мне кажется... кажется, что я ещё не дорос до неё – в духовном смысле. Она такая умная, начитанная... возвышенная...
– Ты хочешь сказать, что недостоин её? – удивился профессор. – Но что в тебе не так? По-моему, ты парень что надо... Дело здесь в другом. Я хотел подыскать тебе невесту из Москвы, из наших знакомых семей... Не сейчас, конечно – когда тебе исполнится восемнадцать лет, когда будешь учиться в университете. Но, скорее всего, ты сам найдёшь...
– Я уже нашёл, – ответил Филя. – Знаешь, когда мы в тот день встретились с ней в бабушкиных сенях лицом к лицу, у меня всё внутри перевернулось... И я понял, что всю жизнь, если понадобится, буду её добиваться.
– Будешь, но только если поймёшь, что есть хоть какая-то взаимность, – поправил его отец. – И не сходи из-за неё с ума. Все влюбляются, но не до такой же степени... Следи за своим здоровьем и не запускай учёбу.
Филька потихоньку пил горячий чай, улыбался; отец читал ему новые нотации, а он и не слушал – всё вспоминал Ульяшу, её прекрасные чёрные очи... Даже Золушка перестала ему сниться, ведь все его мысли занимала Уля. Всё-таки то был сон, а это – явь...
Ему всегда хотелось сказать ей что-нибудь приятное, но так получалось, что он сильно смущал её комплиментами. Она не любила лести, однако он чувствовал, что в глубине души ей приятно. Ещё ему нравилось смешить Ульяну – он мог нырнуть в сугроб с криком «Африка!», или в задумчивости скорчить смешную гримасу, или рассказать весёлую историю из жизни, например, как он со всего размаху запулил мячом в окно учительской, как раз когда там шло собрание; видя, что она смеётся, он очень радовался. «Веду себя при ней как шут гороховый, – думал он, – а иначе и не могу...»
В начале января он приходил к Ульяне попрощаться перед отъездом; вроде уже и попрощались – а он всё стоял на пороге, подбирая слова, чтобы объясниться в своих чувствах. Вроде бы это простая фраза, но она лучше тысячи комплиментов, и произнести её трудно – не хватает смелости.
– Филя, не мучай себя, – послышался голос Ульяны. – Езжай. Я и так всё знаю...

 

 

26. «Самое утреннее из чувств»

 

Москвичи разъезжались на лето кто куда – кто на южные курорты, кто в дома отдыха, кто на дачи...
Фильке очень хотелось поехать к бабушке, но пришлось задержаться в Москве – вскоре должны были возобновиться съёмки фильма, и он ждал известий от режиссёра. Эти дни, наполненные безмятежностью, тихой радостью, думами о любви и заветной мечте, были последними счастливыми днями в его жизни...
Он появлялся на улице в рассветный час, когда город ещё спал и на улицах было совсем мало людей – только дворники подметали дворы и тротуары да уборщики с баками за спиной собирали мусор. Задумчиво улыбаясь, Филя шёл по набережной, останавливался, смотрел, как светлеет край неба на востоке, откуда вот-вот должно было появиться солнце, которое вновь будет согревать землю, дарить свет и тепло людям... И во всём – в светлеющем небе, в первых лучах солнца, в тихой реке – виделись ему прекрасные чёрные глаза...
Достав из кармана рубашки заметку, которую он берёг как зеницу ока, Филя подолгу смотрел на фотографию, облокотившись о парапет, и взгляд его был наполнен такой любовью, такой нежностью!.. Его сердце тянулось к далёким берегам и планетам, к таким подвигам, от которых захватывало дух; теперь, когда он был влюблён, ему казалось, что до Луны – рукой подать, а исследовать Землю Санникова – и вовсе минутное дело; он задумывался уже о полётах к звёздам... Обычно влюблённые обещают достать с неба луну, звёзды, но в мечтах Фили это обрело прямой смысл – когда-нибудь он привезёт Ульяне кусочек настоящей Луны...
Вспоминалась песня Утёсова, которую Филя вживую слышал в «Ударнике»:

 

Курс – на берег невидимый,
Бьётся сердце корабля.
Вспоминаю о любимой
У послушного руля...

 

«Так будет и за штурвалом самолёта, и за рулём космического корабля, – думал Филя. – Словно счастливый талисман, мне всюду будут видеться её глаза... И, когда уже ступлю на неизведанный берег или на другую планету, буду чувствовать на себе её взгляд...»
Будущая жизнь виделась ему длинной-длинной, радостной, полной любви, дружбы, открытий и приключений... И даже если его любовь окажется не взаимной, это нисколько её не уменьшит: он всю жизнь будет любить её и быть неподалёку от неё, чтобы в любую трудную для неё минуту примчаться к ней... Он понимал, что сейчас ещё рано думать о любви – ему всего пятнадцать с половиной лет. К тому же нужно закончить школу, получить высшее образование и работу – а уж потом он отправится делать великие открытия...
***
В предвоенные дни в Москве всё шло обычным чередом. Филька, свободный как птица, каждый день отправлялся на прогулку.
В парке имени Горького шла Всесоюзная выставка советского плаката. Торговали мороженым и газированной водой, и Филя изредка останавливался, чтобы «охладиться». На улицах были толпы людей, слышались весёлые голоса молодёжи; навстречу ему шли парни в разноцветных спортивных майках и рубашках, девушки в белых блузках, и Фильке казалось, что среди них вот-вот появится Ульяна...
В летнем саду «Эрмитаж» пел давний «знакомый» Фили – Леонид Утёсов. Изучив афиши, Филька отправился на фильм «Таинственный остров». Потом ходил в зоопарк, где было много интересных и диковинных животных – жирафы, антилопы, зебры, тигры, слон, бегемот, обезьяны и т.д. Когда он с другими посетителями смотрел жирафов, один мужчина перебрался через решётку на поляну и направился к длинношеим.
– Хочу кататься на жирафе! – сказал он.
– Африка! – крикнул ему Филька, всё так же упираясь в последний слог, но сразу же осёкся: на него все стали оглядываться, а мужчину тут же скрутили милиционеры и увели.
...Подходя к своему дому, Филя на ходу читал свежий номер «Правды», в котором было извещено, что по всей стране начался профсоюзно-комсомольский кросс. Он так зачитался, что не сразу услышал зовущий его голос. Поднял голову – перед ним стояла девушка, лицо которой было очень ему знакомо.
– Филя! Ты совсем не слышишь, – сказала она. – Здравствуй, говорю! Ещё чуть-чуть – и влетел бы в столб.
– Лиза! – удивился он. – Здравствуй, Лиза...
Она ещё больше похорошела, расцвела и в своём белом платье с поясом была похожа на сказочную принцессу. Вместе они прогулялись, рассказали друг другу о своих делах. Лиза теперь должна была собираться в дорогу: её отца переводили по работе во Владимир, и вся семья уезжала с ним.
– Филя, как только мы доберёмся, я напишу тебе, – пообещала она. – Я пойду...
Они обнялись на прощание.
В подъезде он встретил Олю, от которой узнал новость: в ближайшие дни продолжатся съёмки фильма.
– Говорят, будут снимать всё лето, – сказала она. – Но афишу фильма уже придумали: вот фотография для неё...
Филя стал рассматривать карточку, которую Оля достала из портфеля: на переднем плане стояла Аня в тёплом тулупе и улыбалась, чуть поодаль стоял Филька в своём пальто, шапке-ушанке и валенках и смотрел на неё, а за ним маячил Улан в такой же одежде, как он, и тоже поглядывал на Аню. Они стояли на фоне сугробов, за которыми виднелись избы и краешек леса.
– Хочешь, бери себе, – сказала Оля. – Мне на память дали, мы ещё такую сделаем...
– Пусть у тебя будет, – ответил Филя. – На память. Оля, завтра мы с отцом уезжаем на дачу, но там есть телефон – только что провели. Я дам тебе номер, позвони мне, если что, хорошо?
Они пришли к нему, он написал на бумажке номер, дал ей и сказал:
– В столовой сейчас ужин, пойдём что-нибудь съедим.
– Пойдём, – ответила она, и оба ушли.

 

 

27. Начало войны

 

На другой день Филя был на даче у отца; туда приехали отдохнуть дядя Лукьян и пожилой писатель Серафимович, в честь которого и была названа улица с Домом на набережной.
Филькин отец показал всем последнее приобретение – бильярд; в зале стоял бильярдный стол. Объяснив всем правила игры, Леонид Константинович предложил сыграть партию-другую.
– Ты хитрый, Лёня, – погрозил пальцем Серафимович. – Сам уже поди сколько раз играл, натренировался... Конечно, ты выиграешь...
– Да я же вот только его купил, – возразил Филькин отец. – Ну, давайте играть...
Удар кием по шару... Другой удар... Старики сосредоточились, пыхтят, по десять раз прицеливаются, отмеряют удар... Шары всё чаще попадают в лузу... И вот победителем выходит Серафимович.
Игроки сели отдохнуть за столик, Филька с отцом и дядей стали поздравлять победителя. Леонид Константинович принёс стаканы, налил всем холодной минеральной воды.
Чуть загодя они вчетвером отправились париться в баню; отец Фили взял с собой несколько бутылок пива с кружками. Все разместились в жарко натопленной комнате и, разливая пиво, принялись беседовать и шутить.
– Мне тогда лет пять было, – рассказывал Филька. – Гулял я, значит, здесь, во дворе, а папа иногда в окно выглядывал – смотрел за мной... Зима была, снег – липкий, и я большой такой снежок сделал, подошёл поближе к дому и стал поджидать, когда же он опять выглянет... И только он появился в окне – я со всего размаху заехал снежком по стеклу, аж всё задребезжало. Отец выскочил на улицу без пальто, я ему говорю: «Хорошо я бахнул, да?» А он смеётся: «Спасибо, что дом не снёс!»
Старики посмеялись, и Леонид Константинович предупредил сына:
– Ты не пристращайся к выпивке. Выпил с нами – и хватит. А то привыкнешь так... Думаешь, твоей жене это понравится? Тут же из дома выгонит.
– Ещё как выгонит, – улыбнулся Филька.
На него алкоголь никак не влиял: он мог выпить хоть бутылку пива, хоть две – и остаться практически трезвым, в отличие от дяди Лукьяна, который мог окосеть сразу же после первого бокала.
– Пойдёмте, мужики, – сказал наконец дядя. – Попарились – и хватит. А то мне уже нехорошо становится.
Филя немного задержался в парилке, старики подкараулили его в предбаннике и, едва он только вышел, окатили из ведра прохладной водой.
– С гуся вода!.. – засмеялся Леонид Константинович и вытер сына полотенцем. – Худющий-то какой стал... Не кормят тебя на новом месте, надо бы к папке возвращаться...
– Что ты, меня Тоня так кормила – думал, лопну, – возразил Филька.
...Войдя в дом, он взял книгу Жюль Верна «Из пушки на Луну», расположился поудобнее в кресле, чувствуя только покой и ничего больше. И, как ни странно, читая произведение на самом интересном месте, вдруг заснул...
Ему приснилось маленькое корытце, в котором кто-то плескался. Он подошёл к этому корытцу и вытащил из него голубоглазого смеющегося малыша, такого маленького и лёгкого, словно живая кукла. Поднял глаза и... увидел перед собой ту самую девушку, похожую на Ульяну; её тёмные волосы теперь были распущены, в глазах затаилась печаль. «Кто ты? Это твой малютка?» – спросил Филя. Она не ответила, только уткнулась ему в плечо; её волосы пахли скошенной пшеницей и спелыми садовыми яблоками...
«Филя... Филя...» – произнесла она тревожно.
«Что?» – спросил он.
...– Филя, проснись, – послышался голос отца. – Тебе Оля звонит.
– Филя, завтра выезжаем, – сообщила Оля. – Постарайся приехать домой к десяти часам утра.
На следующее утро Филя отбыл в Москву. «Кино снимали где-то под Рязанью, – рассказывал Василий Иванович. – Ребята весело проводили время, прекрасно вживались в роли, были рады отдохнуть в таком живописном уголке страны... А тут известие – война! Фильм не досняли, ребят отправили домой...»
***
Утром 22 июня Леонид Константинович вышел на прогулку. Небо было завешено лёгкой пеленой облаков. Старик шёл по набережной, раздумывая о чём-то, когда вместе с другими прохожими услышал по репродуктору речь Молотова. Было сообщено о вероломном нападении германских войск на СССР, о бомбардировке советских городов и начале отечественной войны против захватчиков. Напоследок прозвучали слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Вернувшийся на следующий день Филя был спокойным, серьёзным, задумчивым. «Приехав к отцу в Москву, Филька первым делом побежал в военкомат – проситься на фронт, – говорил Василий Иванович. – Но безуспешно: в пятнадцать лет не брали. На другой день он пришёл в высокой обуви, чтобы казаться выше, и чего-то наелся, чтобы голос был грубее. Всё равно не взяли...» Вскоре ему пришла телеграмма от матери: «Филя, приезжай срочно».
25 июня в три часа ночи по всей Москве прозвучали гудки сирены; жители просыпались, бросались в убежища. Стали бить зенитные орудия, слышался треск пулемётов; кто-то видел в облаках самолёты. В четыре часа всё утихло. Как оказалось, это было пробное учение.
В тот же день Филя уезжал к матери. Отец напутствовал сына: сразу же по приезде его в Новгород они с матерью должны были собраться и отправиться в Москву.
– Помни, что мы должны привезти в Москву твою бабушку и других людей, – сказал отец, обнимая Филю на прощание.
– Папа, ты прости, что я тебя не слушался... за всё прости, – ответил сын. – Прошу, позаботься о семье Ульяны, встреть их и прими у себя, эвакуируй на восток, если я не вернусь...
– Что ты такое говоришь... Как это ты не вернёшься? Мы с тобой встретимся уже через неделю, не позже. Через неделю, сынок...
Филя попрощался и с дядей Лукьяном, потом вскочил на подножку отходящего поезда и долго махал старикам рукой, а те махали ему в ответ. Его взгляд, полный сыновней любви и тревоги, отец запомнил на всю оставшуюся жизнь...

 

 

28. Гроза надвигается

 

Мать и сын теперь остались в квартире одни: Григорий ушёл на фронт, а Тоня с Валей уехали к родственникам в Вологду.
Мария Фёдоровна всё так же работала в госпитале, куда теперь привозили много раненых бойцов с передовой, и медсёстры обрабатывали им раны, перевязывали их; в особо тяжёлых случаях врачи оперировали их. Работы было много, в госпиталь пришли новые медсёстры, среди них были одноклассницы Фили – Женя и Даша. По приезде Филя стал активно помогать им и все дни проводил с ними в госпитале; здесь всё было белым, пахло лекарствами, но ему нравился этот запах.
Дядю Мишу не взяли на фронт из-за сильной хромоты, и он хотел уйти в ополчение. А дядя Матвей был призван в армию и перед уходом сказал Генке:
– Ты теперь главный мужчина в семье, заботься о матери и сестре.
Однажды Филя застал брата за собиранием радиоприёмника и попросил показать ему, что и как, долго пытался освоить схему. Антенна, усилители, гетеродин, детектор... Филька с трудом понимал, что тут к чему, а Генка проворно устанавливал, закреплял детали – ему было не впервой. Наконец приёмник был сделан, и они услышали Москву... Всего через несколько часов после этого выступил Сталин.
«Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Сказав о том, что фашисты захватили большие территории – Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины, подвергли бомбардировкам города Мурманск, Оршу, Могилёв, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь, он констатировал: «Над нашей Родиной нависла серьёзная опасность».
Доказывая, что «непобедимость» немецко-фашистской армии – всего лишь миф, Сталин приводит в пример Наполеона и Вильгельма II, армии которых тоже считались непобедимыми, но были разбиты. А успешное наступление врага объясняется тем, что война началась «при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск». Он отрицает, что заключение пакта о ненападении в 1939 году было ошибкой: оно обеспечило полтора года мира.
Для того, чтобы ликвидировать эту опасность и разгромить врага, необходимо осознать всю угрожающую опасность и мобилизироваться, помня, что речь идёт о жизни и смерти Советского государства и народа. Нужно бороться с паникёрами и трусами, перестраивать экономику на военный лад, помогать Красной Армии, создавать народные ополчения. В Москве был создан Государственный комитет обороны. Союзниками советского народа в этой войне будут все народы Европы и Америки.
«Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма».
– А ведь враги и до нас доберутся, – сказал Генка. – Хоть мама и говорит, что, мол, уедем скоро, чувствую я, что останемся... Может, хоть ты уедешь...
– Об этом теперь бесполезно рассуждать, – ответил Филя. – Мама сказала, что не может бросить раненых солдат, что это её долг, так что и мы остаёмся... Ничего, я в партизаны подамся. Как только враги сюда придут – не будет им никакого житья, вот увидишь...
– Мы вместе уйдём в партизаны, – сказал ему на ухо Генка. – У нас с ребятами есть тайник с оружием, там всё настоящее... Оружия пока мало, но мы каждый день будем добывать, и наши бойцы будут делиться с нами...
– Правда? Генка, у нас в госпитале много бойцов лежит, надо у них спросить, – прошептал Филя. – Чувствую, война тяжёлой будет... Даже по радио было слышно, как Сталин волнуется...
***
Те полтора месяца, что оставались до начала оккупации Новгорода немецко-фашистскими войсками, Филя трудился от зари до зари: помогал перевязывать раненых солдат, готовить убежища от бомбёжки, эвакуировать экспонаты музея; добывал оружие, рыл окопы для фронта и даже участвовал в боях за город вместе с отступающими советскими войсками.
Транспорт и предприятия, медицинские учреждения Новгорода перестроили на военный лад: например, на обувной фабрике шили мундиры и обувь для бойцов, на лесопильном заводе стали делать ящики для боеприпасов, а на ликёроводочном – изготовлять горючую смесь для уничтожения танков, там Филя с друзьями смогли достать несколько бутылок. В середине июля в городе расположился штаб Северо-Западного фронта. Госпитали разместились в зданиях школ и культурно-просветительских учреждений. Фронт подошёл совсем близко к городу.
В начале июля фашисты начали бомбить Новгород, больше месяца на город сыпались бомбы. Рушились дома, гибли люди. Сначала город бомбили один раз в сутки, потом – чаще, воздушная тревога объявлялась по нескольку раз в день. Мария Фёдоровна с сыном в такие часы отсиживались в подвале среди других жителей; уставшие, изнурённые, они засыпали тревожным сном, Филя вздрагивал во сне, и мать прижимала его к себе, успокаивала...
В середине месяца началась эвакуация жителей города на восток, в первую очередь провожали женщин, детей, пожилых людей. Их сажали на баржу, которая плыла до станции Кириши, а оттуда пересаживали на железнодорожный транспорт. Вывозилось в тыл оборудование предприятий. Был приведён в негодное состояние водопровод, взорвана электростанция.
В первые дни войны Новгородский музей ещё работал, лишь в последний день июня было велено эвакуировать его из города.
В ящики были сложены лампады, Евангелия, потиры и многое другое. Филя помог погрузить всё это в вагоны, которые сразу же отправились в Киров и через полторы недели вернулись. Фашистские самолёты бомбили город, от взрывов выбивало окна, здание рушилось, сверху сыпалось стекло, обломки кирпича, штукатурка. Вагонов было мало, далеко не всё могло в них уместиться, и поэтому были взяты только самые выдающиеся произведения искусства. Ящики закончились, но для погрузки удалось достать бочки от рыбного хозяйства. В них сложили иконы, церковные оклады, складни, кресты, сосуды, книги, ткани, хрусталь, драгоценное оружие и некоторые золотые предметы. 2 августа из города отправили третью партию экспонатов, с ними уехало большинство работников музея. Погрузку завершили на рассвете, уезжающих снабдили едой и водой, мужчинам дали на всякий случай винтовки.
Несколько оставшихся сотрудников провели последнюю ночь в Софийском соборе без сна, в страхе и тревоге. Здесь же были раненые бойцы. Здание содрогалось от близких взрывов, виделись отблески пожаров. Накануне вечером двое работников встретили возле собора Фильку – бледного, запылённого, с пулемётом в руках; он помогал советским войскам отстаивать город и теперь уходил вместе с ними. Его не смогли ни о чём толком расспросить – он исчез так же быстро, как и появился.
Наутро перед ними открылась страшная картина: мост через Волхов был сильно повреждён взрывами, и машины с повозками не могли проехать по нему, только один за другим пробегали солдаты и беженцы. Вокруг гремели взрывы, пылали и рушились дома; совсем низко с жутким рёвом проносились самолёты. На обочинах дороги лежали трупы людей, тележки, брошенные вещи...
Работники музея с трудом перешли мост, добрели до села, где их накормили; там они смогли промыть раны на ногах и отдохнуть. Потом продолжили путь, на пароходе доплыли до Старой Ладоги и дальше отправились каждый своим путём.

 

 

29. Нашествие

 

Филя и Гена пропали на пять дней; их матери не имели никаких известий о них, они опросили всех, кого могли, но никто не видел их сыновей – оба будто в воду канули...
15 августа был штурм немцами древнего земляного вала; грохот орудий, взрывы, выстрелы винтовок, автоматные очереди слились в один оглушительный, ужасающий гром, и у Фили, который находился среди бойцов, оборонявших город, душа уходила в пятки... После того, что ему пришлось пережить в тот день, он долго не мог прийти в себя.
В новгородском Кремле ещё находился гарнизон, войска сдерживали натиск врага – но вот Филя увидел прорвавшуюся часть противника и побежал в первое попавшееся укрытие – пустующий дом. Укрывшись за комодом, стал прислушиваться к выстрелам: бои развернулись на улицах города. Раздался звон стекла, потом пуля просвистела где-то совсем рядом, за ней – другая, третья... Филя сидел ни жив ни мёртв от страха, но, едва только на пороге появился немецкий солдат – его скосила пулемётная очередь; эти мгновения показались Филе вечностью: смертельно раненый солдат, пытающийся удержаться за дверной проём; другой немецкий солдат, появившийся в окне и расстрелянный в то же мгновение; третий, четвёртый, пятый... Филя едва успевал отстреливаться, чувствуя только одно – нечеловеческий страх и ужас – и поджидая в перерывах нового бойца в немецкой форме... Последнего солдата застрелили с улицы, потом всё стихло...
Немцы сбросили бомбы на новгородский Кремль, он загорелся. Советские войска отошли за реку Малый Волховец. После тяжёлых боёв и отступления советских войск в город вошли немецкие и испанские войска. Фронт установился недалеко от Новгорода.
В городе оккупанты сразу же установили свои порядки: вывесили по городу приказы о регистрации коммунистов и комсомольцев, о сдаче оружия и радиоприёмников, о запрете помощи подпольщикам и партизанам, о комендантском часе и т.д.; непослушание каралось расстрелом.
Филя пришёл домой ночью, голова его была перебинтована; охнув, Мария Фёдоровна бросилась к нему, уложила на кровать, стала расспрашивать, где он был и что с ним случилось.
– Это от взрыва... осколком ранило, – ответил он.
Когда мать перевязывала ему голову, в дверях появился молодой солдат, живший теперь у них – ему, наверное, было всего лет двадцать или чуть больше. Длинный и худой. Взгляд по-детски наивный. Неужели он мог быть такой же сволочью, как другие оккупанты?.. Филя стал думать, как теперь быть. Ведь солдат будет жить с ними в одной квартире и всё знать, обо всём догадываться...
Наутро они неожиданно разговорились. Филя узнал, что солдата зовут Ганс Лерер. Тот много о себе рассказал. Жил в Бремене, в семье сапожника, учился в гимназии, потом – в институте.
– Я не хотел идти на войну, – сказал он. – Думаешь, все здесь по своей воле оказались?
Филя всё понимал. Но, несмотря на этот разговор с Гансом, он, конечно, чувствовал к нему недоверие.
С утра через город ещё проходили немецкие части, проезжали танки, машины, и гул от всего этого был такой, что звенела посуда в шкафу. В тот день Филя с Генкой видели, как немцы вели пленных красноармейцев. Все были изранены, с перевязанными головами; некоторые шли с трудом сами, а кого-то несли другие. Один немец стал подталкивать прикладом шедших позади, и, когда один пленный крикнул на него, ударил его, и солдат упал.
Думая, что он мёртв, немцы прошли мимо. Филя и Генка подбежали к нему, перевернули. Филипп нащупал пульс.
– Он жив. Надо его быстрее в госпиталь...
Они взвалили раненого на плечи и медленно зашагали в больницу.
С Марией Фёдоровной они столкнулись возле выхода. Она указала свободную койку, и мальчики положили бойца. Мария Фёдоровна позвала Женю, и они привели солдата в чувство, стали обрабатывать его раны.
– Мало у нас лекарств... – вздохнула мать Фили. – Где ж их теперь достанешь – кругом немцы...
– Может, в медпункте? – спросил Филя, но тут же вспомнил, что туда недавно попала бомба.
– Там теперь ничего не осталось – всё разметало, – подтвердила его мысль Мария Фёдоровна.
– Может, что-нибудь можно достать... – тихо сказала Женя.
И Филя решил во что бы то ни стало пробраться в здание медпункта. Они с братом договорились встретиться поздним вечером в местечке неподалёку от медпункта; Генка будет стоять настороже, а Филя проберётся в здание и добудет там что-нибудь.
***
Подойдя к ограде двора медпункта, Филя и Генка стали всматриваться в темноту. Во дворе вроде никого – тихо, ни шороха. Да и кому нужно теперь это полуразрушенное здание?
– Лезь, – шепнул Филька, и оба перемахнули через ограду.
Пробравшись через кусты, они затаились под окнами здания. Генка подсадил брата, и тот исчез в разбитом окне. В комнатах стоял едкий запах лекарств. Филя складывал в сумку шприцы, уцелевшие банки, упаковки. С трудом он пробирался через захламлённые и засыпанные камнем и штукатуркой места. Крыши там вообще не было – наверху простиралось звёздное небо.
Он выбрался из здания, и они с Генкой побежали в госпиталь. Филька подобрался к крайнему окну и тихо постучал в него. Окно открылось, и Женьке передали сумку с медикаментами.
Дома Филя потихоньку пробрался к своей кровати. Лёг, но никак не мог заснуть. И краем глаза увидел, что с тахты приподнялся Ганс.
– Филипп...
Филя не отозвался, сделал вид, что уснул.
– Филипп, я знаю, что ты не спишь...
– Что тебе?
– Ты смотри – попадёшься... Здесь у эсэсовцев кругом глаза и уши. Так что не высовывайся лишний раз. Ты Альтмана не знаешь – он зверь, три шкуры с тебя сдерёт. Его все боятся. За малейшую провинность расстрелять прикажет. И Хольцу не попадайся – он хитрый как лиса, всё по городу рыскает. А ты в такое время по улицам ходишь...
– Я в госпитале был, по делу...
– «По делу»... Не понимаешь ты, что война – не такая вещь, чтобы с ней играть...
«Он не выдаст», – понял вдруг Филя и стал медленно проваливаться в сон.

 

 

30. Начало отряда

 

На другой день он узнал от матери, что в больнице спрятали командира Красной Армии. Его звали Яков Романович, но в конспиративном документе значилось другое имя.
Филипп, глядя, как он чинит радиоприёмник, сказал:
– Мой отец тоже любит радиотехнику, а я вот никак не могу разобраться в этих схемах...
– Твой отец на фронте? – спросил командир.
– Нет, он пожилой уже, его не призовут... Он живёт в Москве, нам с мамой подарки присылает, я к нему езжу. Папа звал нас к себе, но мама не хочет отсюда уезжать. Так и живём врозь.
Яков Романович приладил к приёмнику наушники и стал ловить сигнал. Его лицо прояснилось, он оттянул наушник так, чтобы и Фильке было всё слышно: как раз передавали утреннее сообщение Совинформбюро...
Было извещено о тяжёлых боях на Гомельском и Новгородском направлениях – о том, как советские лётчики сбивают фашистские истребители, как красноармейцы подрывают вражеские танки бутылками с горючей смесью, как некоторые немецкие офицеры переходят на сторону Красной Армии, как связисты работают на фронте и в тылу противника...
– Это ты, Филя... – приподнялся с койки один из больных, когда Филька проходил мимо него. – Спасибо тебе, и брату твоему спасибо, что донесли меня сюда. А то бы там и помер...
Это был тот красноармеец, которого они вчера подобрали на улице. Фамилия его была Синицын.
В это время в госпитале появился дядя Миша, отвёл Марию Фёдоровну в сторону, о чём-то коротко переговорил с ней. Он был очень взволнован, и Филя на другой день узнал причину этого: дядя и учитель Валерий Петрович связались с партизанской бригадой Николая Васильева, которая занималась освобождением территорий от немецко-фашистских захватчиков в районе Старой Руссы.
– У нас будет свой отряд, – сказал Валерий Петрович, который не попал в армию из-за близорукости. – А задания мы будем получать непосредственно от их командования. Позже мы примкнём к их бригаде, а сейчас нам надо спасать раненых, переправлять их за линию фронта, тем более что фронт здесь, рядом. Иначе немцы отправят их в лагеря для военнопленных...
– Но так просто их не переправишь, – вздохнула Мария Фёдоровна, – надо хорошо подготовиться.
– Нужно обеспечить их документами, гражданской одеждой и некоторым продовольствием, – согласился Валерий Петрович.
Так был сформирован отряд, взрослым руководителем которого стал Валерий Петрович, а комиссаром – Филипп. Хотя его участники называли себя партизанами и в будущем намеревались уйти в партизаны, официально они именовались подпольной группой.
Клятва, которую приняли они – Филя, его сверстники и взрослые, состоявшие в отряде, – звучала так:

 

«Я, гражданин Великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.
За сожжённые города и сёла, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.
Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от рук своих товарищей».

 

...В день принятия клятвы Филя сделал последнюю запись в своём дневнике: «Сейчас мне надо сделать так – гранату бросить под фашистский танк. Но вот закончится война – и я скажу: "Привет, Луна!"»

И сел писать письма бабушке и Ульяне.

 

«Дорогая моя бабушка, здравствуй!
Как ты? Как твоё здоровье? Сердце болит, когда вспоминаю о тебе и беспокоюсь... В июне собрался ехать к тебе, да тут известие – война... Мама вызвала меня обратно из Москвы телеграммой – она волновалась за меня, да и в госпитале было много дел.
Знаю, что ты теперь беспокоишься за нас ничуть не меньше, поэтому расскажу, как у нас идут дела. Немцы пришли в Новгород больше недели назад, установили свои порядки, но нас не трогают – так и работаем в больнице; правда, за нами лениво наблюдают. Дома у нас живёт совсем молодой солдат Ганс, мы общаемся – в основном по вечерам, за ужином, он уважает маму, ко мне относится по-товарищески.
Бабушка, родная, это больно, конечно, когда у тебя есть светлая мечта, когда ты влюблён, счастлив – а на твою землю приходит война, сметает и крушит всё на своём пути, ломает жизни, судьбы... Дело здесь не в самих солдатах, денщиках, офицерах, которые наводнили наш город – я каждый день вижу толпы этих людей, глядящих на тебя как на старого знакомого; дело в том зле, которое породило эту войну. И нам многое придётся сделать для победы в этой войне...
Мы с мамой будем здесь до первых холодов, потому как раненых много, а её никто заместить не может, да и неправильно это было бы... Как бы там ни было, мы и здесь вносим свой маленький вклад в предстоящую победу, потом расскажу тебе об этом. А сейчас прошу тебя: начни собираться в дорогу, не медли с этим, потому что враги могут нагрянуть в любой день; по радио я слышал, что они уже близко к вам... Мы не раз говорили об этой поездке, о том, как доберёмся до Краснодона и в январе, а может, и раньше, отчалим в Москву. Хочется знать, как там Ульяша, всё время думаю про неё. Если она ещё не уехала, то поедет с нами. Надо подумать о её семье тоже.
Мне сейчас как никогда тревожно, хотя, бывает, сижу и думаю, как мы опять соберёмся у тебя после войны, как буду учиться дальше (пока ещё не знаю где, но отец настаивает на МГУ) и идти к своей мечте... Мне надо совершить что-нибудь такое, чего-нибудь добиться самому, чтобы вы могли гордиться мною. И я добьюсь...
Бабулечка, мне очень тебя не хватает, и сердце ноет, особенно по вечерам, когда вся работа валится из рук, и даже уснуть от тоски не получается – лежу, слушаю тишину. Хоть бы поскорее мне увидеть тебя, обнять... Береги себя, своё здоровье, не волнуйся за нас – здесь всё спокойно, хоть мы и по другую сторону фронта...
Люблю, целую крепко тебя, моя хорошая, добрая, славная.

Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»

 

«Уля, здравствуй!
Этим летом не довелось мне побывать в Первомайке ни дня. Проклятая война разрушила все планы. В июне я был у отца в Москве, а оттуда пришлось ехать обратно к матери – ей нужна была моя помощь.
Немцы нагрянули к нам совсем недавно. Не забуду тот день, когда их полчища вломились в наш город. Посуда дребезжала от их танков и пехоты...
Мы с матерью работаем в госпитале, выхаживаем раненых советских солдат. Немцы позволили разместить госпиталь – чтобы наши солдаты оставались у них на виду. Но не всё так просто...
Уля, мы с мамой побудем здесь ещё какое-то время, а потом поедем к бабушке. Сейчас уехать не можем, я здесь, в письме, всего сказать не могу, ты потом обо всём узнаешь. К началу зимы мы с матерью обязательно приедем, а в январе я хочу взять тебя с собой в Москву. Мы поедем через Воронеж и Липецк, а может, и восточнее, если немцы прорвутся дальше. Но Москву они не возьмут, я в это не верю. За наших родных не беспокойся – о них я тоже подумал и не оставлю их там, где вот-вот появятся гитлеровцы.
Конечно, с оккупантами предстоит побороться, и победа будет нелёгкой, но она будет.
И тогда, уже под мирным небом, мы с тобой будем учиться дальше, будем путешествовать по свету и радоваться жизни, ведь она так чудесна...
Уля, прости меня, я сейчас молчалив как никогда, и письмо получается коротким и беспокойным. Если вдруг я задержусь или со мной что-то случится, умоляю, выполни мою просьбу: езжай без меня. Мой отец живёт в центре Москвы: ул. Серафимовича, д. 2, кв. 11. Он знает и ждёт тебя. Я много рассказывал ему о тебе, он убережёт тебя и в случае чего эвакуирует.
До встречи, сестрёнка. Прошу, береги себя.

Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»

 

 

31. Спасение раненых солдат

 

Валерий Петрович получал задания от партизанской бригады, а Филя распределял их среди товарищей. Ребята отправлялись на задание ночью: каждый прибывал по адресу, данному Валерием Петровичем, говорил пароль и получал свёрток с одеждой или обувью. Потом они стали выполнять другое поручение – уводить из госпиталя солдат по адресам, которые им давали. Такие хождения ночью по окраинам города сделали Филю настолько ловким и изворотливым, что он был уверен: немцы и полицаи не поймали бы его даже днём.
Яков Романович и Генка принимали сообщения Совинформбюро. В доме Валерия Петровича размещалась подпольная типография, в которой он печатал сводки. Кроме того, Филя, Генка, Петя и другие ребята переписывали эти сводки на тетрадные листы, и все участники отряда тайком распространяли их по городу – оставляли на рынке и в других общественных местах, клеили на заборы и столбы и т.д. Немцы всё ещё наступали по всему фронту, но благодаря героизму советских людей «блицкрига», то есть очень быстрого захвата советских территорий, у них не получилось – и некоторые новгородцы уже поняли, что через какое-то время Красная Армия перейдёт в наступление...
В начале сентября Филя с Генкой услышали по радио песню, которая сильно воодушевила их:

 

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идёт война народная,
Священная война!

 

– Знаешь, мне теперь и умереть не страшно, – сказал Генка. – Потому что знаю: всё, что мы начали, продолжат другие. Продолжат и доведут до победы.
– Ну-ка хватит о смерти думать, – осадил его Филька. – У нас ещё на этом свете дел полно.
Мария Фёдоровна испекла хлеб для раненых бойцов, его дали им с собой в дорогу. Вечером накануне побега военнопленных Филипп долго совещался с Валерием Петровичем и Яковом Романовичем. В госпитале было темно и тихо, слышались только их приглушённые голоса. Потом они по одному вышли на улицу и разошлись в разных направлениях.
Поздней ночью они, пробравшись к домам на окраине Новгорода, собрали раненых солдат и вывели их из города. Женя привела из госпиталя тех больных, которые могли идти. Все были переодеты в гражданскую одежду.
– Спасибо вам за всё, товарищи, – сказал один из бойцов. – Вы делаете большое дело.
Валерий Петрович разделил партизан на две группы, и каждая отправилась к условленному месту своим путём. Одну вёл он, другую – дядя Миша. Они с Филиппом и солдатами прошли через лес, миновали ручей и долго брели по бескрайним полям.
Когда едва начало светать, они добрались до деревушки. Возле неё встретили человека с ружьём – то был стоявший на страже Лёнька, тоже участник отряда.
– Вон та изба, – указал он на крайнюю избушку, и группа направилась к ней.
В избе был один старый дедушка. Дождавшись другую группу, он накормил партизан и солдат, все отдохнули, и старик повёл солдат дальше в лес. Один из бойцов нёс два письма, которые отдал ему Филька.
– Ты запомнил дорогу? – спросил дядя Миша у племянника. – Сюда ещё долго придётся ходить...
В город возвращались тоже с большой осторожностью: для свободного передвижения между населёнными пунктами нужна была справка, подписанная старостой или полицейским; за один пропуск бралась плата в размере трёх советских рублей, а денег на все вылазки у отряда не было.
***
Как-то Ганс спросил у Фили:
– Как думаешь, возьмут Москву немцы или нет?
– Не возьмут, – твёрдо сказал тот. – Они ещё дале... э...
«Чуть не проговорился, – подумал Филипп. – Он, наверное, так выпытывает, слушаю ли я сводки...»
– Не так уж и далеко, – ответил Ганс. – Хотя нас дезинформируют, что германские войска уже чуть ли не в Сибирь ушли, но я-то знаю, что это неправда. И мне кажется, что Москву не возьмут: русские умеют драться до последнего, уж столицу они отстоят.
Филя облегчённо вздохнул: значит, и вправду не взять врагам Москву, раз даже немец это признал.
– Ты опять играешь в войну, – сказал Ганс. – У тебя на лице всё написано, как бы ты ни выкручивался. И приёмник у вас наверняка есть в этом госпитале, и по ночам ты где-то пропадаешь – видимо, партизанскую войну ведёшь, как и твои сверстники. Только предупреждаю тебя – брось всё это, иначе окажешься на виселице.
Филипп удивлённо смотрел на него.
– Альтман распорядился, чтобы поставили заставы на выходах из города, – продолжал Ганс. Он подвёл Филю к окну. – Видишь ту дорогу? Она самая безопасная – там ещё не поставили часовых. Так что лучше не рискуй.
Поначалу Филя не поверил ему – решил, что Ганс хочет подставить его и выйти из воды сухим: я, мол, партизан не выдавал, они сами попались в ловушку. И поэтому не послушал его.
Но когда он снова отправился на задание, то понял, что Ганс хотел ему помочь. Пробираться к деревне стало куда опаснее: на выходах из города действительно дежурили полицаи (но на той дороге, про которую говорил Ганс, на самом деле долгое время не было часовых), были они и в деревне, и на каждой тропинке можно было наткнуться на засаду. И в каждый поход Филя шёл как в последний, понимая, что может уже не вернуться.
Однажды он пришёл в госпиталь с окровавленной рукой – возвращаясь из деревни, они с Генкой нарвались на засаду, убили двух полицаев, но Филю ранили, пуля прошла навылет. Женя промыла ему рану и забинтовала руку. Ему было не по себе от недавней стычки, было очень нехорошее ощущение, хотя он и понимал, что эти враги даже пострашнее самих оккупантов.
***
Один за другим наружу начали вылезать предатели, трусы, уклонившиеся от защиты Родины. При оккупантах была создана городская управа, и кто бы мог подумать, что один из работников музея Василий Пономарёв, с которым Филя столько общался, которого он раньше уважал, теперь переметнётся на сторону гитлеровцев и даже будет назначен бургомистром города... А Буслаев, который тоже не ушёл в своё время на фронт, теперь служил в немецкой полиции. И таких людей становилось всё больше и больше...
Полиция разместилась в Доме культуры, там же была и тюрьма. В тюрьме находились арестованные партийные деятели и советский актив, люди, отказавшиеся работать на немцев. На допросах полицаи избивали их. Полиция тесно сотрудничала с гестапо. Многих арестованных после их доставления в полицию уже больше никто не видел...
Некоторые разрушенные здания начали восстанавливать советские граждане, в том числе арестованные, пригнанные на место работ полицаями.
Историку Василию Пономарёву оккупанты дали поручение оценить оставшиеся экспонаты Новгородского музея. Он определял ценность вещи, а офицеры решали – что станет собственностью III Рейха, что достанется им самим, а что будет отдано полицейским и работникам городской управы. Экспонаты отправлялись в Германию в посылках с надписью «Сувенир из Новгорода». Многие ценности из музея в период оккупации пропали бесследно.

 

 

32. Другие дела

 

Валерий Петрович ничего не говорил жене и детям про свою подпольную деятельность, но все понимали, что к чему: к нему приходили и пожилые люди, и юноши, и девушки, среди них были Женя и Даша, которых его семья знала. Они отдавали Валерию Петровичу какие-то свёртки, а он говорил им, что делать дальше.
Однажды жена спросила, что за люди к нему приходят, но Валерий Петрович промолчал: не хотел вмешивать супругу в свои дела и рисковать ею и детьми. Она всё понимала и предупреждала его, чтобы был осторожен.
– Не бойся. Меня не выдадут, – ответил он однажды.
Лекарств в больнице не хватало, и взрослые и ребята из отряда доставали их у родственников и знакомых. Женя и Даша резали на бинты простыни и даже какие-то тряпки; Филя, Гена и другие ребята отдали им для этого дела свои старые рубашки и майки. Женя через свою тётю добывала для раненых солдат мужскую одежду и обувь.
***
Сводки сообщали об отважной борьбе советской армии – пехоты, артиллерии, авиации, флота и т.д. – против захватчиков, о тяжёлых боях на Смоленском направлении и под Одессой; о развернувшемся на оккупированных территориях партизанском движении; о самоотверженном труде работников тыла; о зверствах оккупантов на занятых территориях; говорилось также о борьбе против гитлеровцев в странах Европы.
В тайнике, сделанном Филей в квартире, хранились выписки из сводок о советских партизанах:
«Хозяевами положения во многих районах, захваченных немецко-фашистскими войсками, фактически являются партизаны. Они изматывают немцев, создают невыносимые для них условия...»
«Отважные партизаны ведут беспощадную борьбу с гитлеровскими бандитами, захватившими советские города, срывают все мероприятия фашистских властей и истребляют живую силу германской армии...»
И приводились многочисленные примеры героической борьбы партизан, сообщалось о нападениях их на гитлеровских солдат и офицеров, об уничтожении или захвате оружия, продовольствия противника и т.д.
До Донбасса немцы ещё не дошли, советские войска удерживали их западнее. Филя не спал по ночам, думал о бабушке... «Хоть бы она уехала – к моему отцу в Москву или к своей сестре в Саратов... Пусть куда-нибудь уедет...» Он постоянно говорил о своём беспокойстве матери, но та отвечала:
– Сейчас не можем уйти. Поближе к зиме отправимся к бабушке.
– Я боюсь, оккупанты и туда прорвутся, – сказал как-то Филя. – Надо поскорее ехать к бабушке, увезти её в Москву. И Ульяша... Я ведь в письме сообщил ей, что мы поедем вместе.
– Но вдруг она не сможет уехать...
– Надо будет с её родителями поговорить... Думаю, далеко не сразу, но они согласятся уехать в эвакуацию. Тогда и она уедет. Оставлю вас в Москве, сам запишусь в ополчение или опять уйду в партизаны, а потом, если буду жив и война не кончится, пойду на фронт... Сейчас-то меня туда не возьмут...
Он был раздосадован тем, что мать так медлит, и это как-то отдалило их друг от друга, они стали меньше разговаривать друг с другом.
Ганс в те дни стал прикладываться к бутылке; они допоздна сидели с Филей на кухне и о чём-то говорили, и Мария Фёдоровна тоже не спала – прислушивалась к их разговорам. Однажды она подошла к порогу кухни и стала слушать их беседу. Ганс рассказывал её сыну о письме от матери из Бремена: она писала, что беспокоится за него и днём, и ночью – её соседи уже потеряли двоих сыновей на этой войне; что сама чувствует эту войну, живя в страхе, и желает, чтобы она поскорее закончилась.
– Это сейчас моё самое большое желание... – тихо сказал Ганс. – Чтобы навеки прекратились эти выстрелы, взрывы, чтобы все народы жили в мире и согласии. Давай выпьем за это...
Послышалось чоканье рюмок. Потом Мария Фёдоровна услышала, как Ганс плачет.
– Береги своих родных, – сказал он. – Живи в мире с матерью, не обижайся на её и сам не обижай. Давай ещё выпьем...
– Ганс, хватит, пойдём...
Мария Фёдоровна укрылась в чулане; они прошли мимо неё, Ганс добрёл до тахты, повалился на постель и тут же забылся глубоким сном.
***
Филя составил секретный алфавит для отряда, он был утверждён на общем собрании, и все стали его учить. Некоторые буквы в нём остались такие же, как в русском алфавите, но большинство их было заменено на придуманные. Была, например, буква, напоминающая рогатину, её так и называли; она обозначала букву «ш». «§» – значок параграфа – мог обозначать букву «ж» или «й». Кружок с точкой посередине был вместо буквы «у» или «ю». Кружок с четырьмя отходящими от него чёрточками – так называемый «жук» – заменял в прописном виде букву «в». Ряд букв заменяли скрипичный ключ и ноты. По предложению Жени, которая была родом из Белоруссии, была введена буква «ў» – нечто среднее между «у» и «в», но здесь она обозначала букву «ф». И так далее. Генка долго ломал голову над алфавитом, потом сказал брату:
– Мне кажется, ты, прежде чем составить эту азбуку, общался с пришельцами с другой планеты.
– Давай учи, – засмеялся Филька. – Сейчас время такое – надо поменьше говорить, будем общаться только письменно. Завтра утром проверю, как ты выучил. И не только ты.
– Немцы свихнутся, если им попадётся записка с такими буквами, – ответил Генка и вновь уткнулся в листок с причудливыми символами.

 

 

33. У партизанского костра

 

В нескольких километрах к северу-востоку от города, в такой глухой местности, где, казалось, никогда не ступала нога человека, Валерий Петрович много лет назад вырыл землянку и время от времени наведывался сюда порыбачить – один или с друзьями. Теперь же, когда все его друзья были на фронте, с ним был его отряд.
Погода была ещё довольно тёплой, а вода в реке уже давно позеленела. Генка и Лёня рыбачили с лодки, другие собирали в лесу ветки для костра. Валерий Петрович развёл костёр и стал варить похлёбку.
– Где же всё-таки наши парни? – спросил он у Жени, когда она принесла сухих веток. – Неужто заблудились? Лес-то глухой, заплутаешь – не выберешься... Надо за ними сходить, а то так и до утра не придут.
– Я схожу, – ответила Женя.
– Нет, ты лучше останься поддерживать огонь, я сам схожу, – решил Валерий Петрович. – Я эту местность как свои пять пальцев знаю.
Он приподнялся, но тут послышались шаги и весёлые голоса, и появились Яков Романович, Филька и Петька с охапками сучьев в руках. А следом за ними пришли Генка и Лёня с уловом рыбы. Все сели вокруг костра, и всех окутало приятным теплом, и им стало так хорошо, уютно... Ребята были такие уставшие и голодные, что тут же съели суп и принялись за рыбу. Фильке не терпелось поскорее очистить испечённую картошку от кожуры и съесть её, но она была слишком горячая, и он перебрасывал её с руки на руку...
– Сколько раз я бывал здесь... – сказал с улыбкой Валерий Петрович. – Давно ещё, в вашем возрасте, с ребятами сюда приплывал на лодке. Поедим, бывало, чего-нибудь, потом поговорим – и песни тянет петь... А уж после потушим костёр, лежим в темноте, думаем о будущей, светлой жизни... Давайте так же помечтаем, а утром, глядишь, и на сердце станет легче...
Сначала поговорили о профессиях – кто из ребят кем хочет быть. Женя хотела быть художницей, Даша – учительницей, Генка – радиомехаником, Петька – штурманом на корабле, Лёня – автослесарем...
– Филя, а ты что молчишь? – спросил Валерий Петрович.
– Не знаю, как ответить, – улыбнулся Филька. – Я хочу быть космонавтом. Такой профессии пока нет, но после войны она обязательно появится. Сначала полёты в космос будут делом трудным, но потом, с развитием техники, люди наверняка смогут не только полететь на Луну, Марс, Венеру, более дальние планеты, но и освоить их, создать там свои базы, и потом прилетать туда уже как пассажиры. Всё ещё впереди.
И он посмотрел на звёзды, что сияли высоко-высоко, поблёскивали и манили к себе...
– У тебя великие планы! – восхитился Валерий Петрович. – Эх, ребята, хоть бы эта война никак не помешала вам... Будьте осторожны, прошу вас.
Они поговорили о путешествиях – кто куда хочет поехать в будущем. Кого-то притягивали северные земли с заснеженными горами, кого-то – южные пустыни и саванны, и в то же время все так любили прекрасные, родные русские леса и поля...
– Филька весь Советский Союз объездил, – сказал Генка. – У него в каждом городе есть друзья. А его отец, профессор, наверное, весь земной шар объехал вдоль и поперёк. Где он бывал, Филя?
– Лучше спроси, где не бывал, – засмеялся Филя. – Всю Европу обогнул, был там если не во всех, то в почти всех странах. Ещё был в Китае, Индии, Монголии... В США был очень давно, он мне рассказывал про ту поездку. А я сам хочу побывать в Южной Америке, папины друзья говорили – там природа сказочная...
– Побываешь, – ответил Валерий Петрович. – У вас ещё вся жизнь впереди, ребята... Только бы эта война побыстрее закончилась...
Взрослые и ребята говорили ещё о чём-то, а Филя привалился спиной к сосне и стал думать о давным-давно минувших временах: костёр, отбрасывавший искры, навеял мысли о первобытных людях, которые много тысяч лет назад вот так же сидели у костра, говорили о чём-то на своём языке, ели что-нибудь и пили воду, и с неба на них смотрели те же звёзды и луна... В пятом классе Филя написал такое сочинение о первобытных людях:

 

«Каково жилось людям в те времена? Верно, потруднее, чем нам. Они не умели шить одежду и готовить еду. Надо было вести охоту, кормить детей, защищаться от разных хищников.
Сначала все первобытные люди питались сырым мясом, а затем появился огонь – редкое сокровище в те времена. Раньше, когда я болел и не ходил в детский сад, мама читала мне книгу, в которой было написано о том, как они бережно относились к огню: пока мужчины отправлялись на охоту, а женщины – на собирательство, дети оставались в пещере стеречь огонь, чтобы он не угас, в него подкладывали новые ветки и сучья, и он загорался с новой силой. Он был так важен для первобытных людей, что того, по чьей вине огонь угас безвозвратно, либо казнили, либо изгоняли из племени с позором. А позже люди научились добывать огонь трением. Это было сложное дело, и огонь давался не так просто. Но зато он грел в холодную погоду всех членов племени. Питались все либо мясом, либо разными растительными плодами. Охота и рыбная ловля приносили достаточное количество добычи только в тёплое время.
Чтобы обеспечить племя запасом мяса на несколько ней, мужчины вели охоту на мамонтов. Это были своеобразные предки слонов, покрытые шерстью. Охотники рыли глубокую яму, закрывали её сверху ветвями и сучьями деревьев и засыпали землёй. Затем найденного ими мамонта они приманивали к яме, он проваливался в неё и погибал от ударов копий... Поесть свежее мясо хотели и волки, и гиены, и шакалы, но люди прогоняли их. Животные боялись людей, понимая, что человек сильнее их...»

 

Он вспомнил, как незадолго до начала войны его отец с дядей Лукьяном собирались ехать в археологическую экспедицию в Крым, на поиски захоронения очень древнего первобытного племени, и даже предлагали ему поехать с ними. В то же время из Москвы в Самарканд отправилась большая экспедиция, чтобы вскрыть гробницу страшного завоевателя Тамерлана...
– Давайте споём что-нибудь, – предложил Генка и отвлёк брата от мрачных и тревожных мыслей.
И все бодро и весело завели песню:

 

Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоёт.
Кто весел – тот смеётся,
Кто хочет – тот добьётся,
Кто ищет – тот всегда найдёт!..

 

Им в эти минуты стало так хорошо, словно война и не приходила на их землю... Чуть погодя всех потянуло в сон, и поэтому они затушили костёр и стали устраиваться в землянке. Филя долго прислушивался то к шуму ветра, то к перешёптыванию мальчишек, то уже к мерному дыханию ребят во сне. Потом повернулся на бок, накрылся пальто и, закрыв глаза, стал думать о своей Золушке. Она больше не снилась ему, а всё-таки хотелось, чтобы кто-то вот так же приласкал его, пусть даже и во сне. У неё были более грубые черты лица, чем у Ульяны, и голос, кажется, был грубее, но она всё равно была красива и очаровательна... Сны с этой девочкой остались необычной, неразгаданной загадкой и для него самого, и для всех других, кто знал о них.
Однажды утром, когда лес подёрнулся предрассветной дымкой, Филя спустился к роднику, чтобы набрать воды в фляжку – и навстречу ему из-за деревьев вышел человек с винтовкой в руках...
– Так вот где ваше пристанище, – загремел знакомый голос, и Филя вздрогнул: перед ним стоял, направив на него ружьё, Буслаев. – Вот Альтман обрадуется, он уже давно вас ищет... Руки вверх – и без разговоров иди туда, куда велю. Скажешь хоть слово – пристрелю на месте. Ты нам всё расскажешь...
Буслаев отобрал у Фили фляжку и повёл его, подталкивая в спину, по направлению к городу. Тот уже собрался быстро развернуться и выбить у него ружьё из рук, но друзья опередили его – сбили с ног Буслаева и скрутили ему руки. Генка зажал ему рот, Петя забрал у него винтовку, и мальчики повели его обратно; Буслаев что-то мычал и вырывался со страшной силой.
Его едва дотащили до землянки, где отряд после короткого суда решил его участь. Генка, Петя и Лёня утащили его прочь, а Валерий Петрович и Женя удержали Филю возле землянки, понимая, каково ему будет видеть расстрел человека, который раньше почти являлся членом его семьи и много общался с ним. Когда же вдалеке прозвучал выстрел, Филя вздохнул и присел возле землянки; было видно, что он сильно переживает. Валерий Петрович сделал всем знак, чтобы не трогали его. Мария Фёдоровна в то время была в городе, и ей долго никто не рассказывал о гибели её бывшего мужа, лишь позже она узнала об этом от брата Михаила.

 

 

34. «Я по-прежнему буду с вами...»

 

Сентябрь прошёл в опасных вылазках в деревню. Яков Романович, Синицын и другие вели ту же деятельность. Скоро им стало понятно: надо уходить из города. Кругом были засады, и немцы знали о существовании отряда и всё тщательнее искали партизан...
– Сейчас уже бесполезно здесь оставаться... – сказал Яков Романович. – Сами погибнем и мирных жителей под удар подставим...
К фронту решили пробираться небольшими группами. Первым в начале октября отправили Валерия Петровича и с ним двух солдат из госпиталя. Но в тот же день дядя Миша сообщил отряду, что их арестовали.
– Хоть бы они не проговорились... – испугался Филя.
«Их, наверное, там мучают», – этой мыслью его обдало словно холодной водой. До ареста Валерия Петровича он был уверен, что их отряд не раскроют. Но в тот вечер стал думать иначе...
В тех сводках, что Филя получал от брата, были неутешительные известия: гитлеровцы взяли Брянск, Вязьму, Мариуполь. В вечернем сообщении Совинформбюро от 15 октября было сказано:
«В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону.
Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжёлые потери, но вынуждены были на этом участке отступить...»
Враг приближался к Донбассу, подходил к Москве...
Сообщалось о бесчеловечном отношении захватчиков к жителям оккупированных территорий, о страшных зверствах и пытках, о грабежах, приводилось много примеров этого... А разве здесь, в Новгороде, такого не было? Когда Филя читал об этом, ему становилось плохо. А за два дня до гибели сына Мария Фёдоровна обнаружила у него на голове несколько седых волос.
В последние дни Филя заболел какой-то странной болезнью: он совсем высох, побелел, почти перестал питаться и по нескольку раз за ночь ходил на кухню за водой.
– Филя, что с тобой? – в беспокойстве спрашивала мать. – Тебе плохо?
– Всё в порядке... – отвечал он. – Ты спи, мама, спи...
– Скоро мы уйдём из города, сынок... У меня тоже вся душа изболелась... Потерпи ещё совсем чуть-чуть...
– Лишь бы с тобой ничего не случилось, мамочка...
Его большие синие глаза, которые раньше так весело улыбались, теперь смотрели с грустью и тревогой...
В предпоследнюю ночь своей жизни Филя зашил в пальто матери свой нательный крестик (он боялся его потерять) и письмо, адресованное всем людям, которые будут жить после него. Он понимал, что его могут убить на улице, схватить и расстрелять за ношение оружия, что он может погибнуть при переходе через фронт; возможно, он даже предчувствовал свою гибель...

 

«Дорогие мои!
Так уж получилось, что за мир на этой земле приходится воевать. И до победы ещё далеко. Но она будет, обязательно будет!
Сейчас весь наш народ дерётся с врагом как может: кто воюет в армии, в партизанах и подполье, кто работает в нашем, советском тылу... И на фронте, и здесь, в оккупации, очень страшно. Сколько людей гибнет! Я тоже могу погибнуть – сегодня, завтра, через неделю... Поэтому пишу письмо вам, люди, человечество...
Если меня убьют в застенках или прямо на улице, это не значит, что меня не будет, что я покину вас... Я по-прежнему буду с вами. Кто-то будет так же, как я, любить свою бабушку и маму, кто-то так же испытает доселе незнакомое чувство к девочке из соседнего двора, кто-то будет стремиться к путешествиям и открытиям и всё-таки полетит в космос, и кто-то обязательно так же будет бороться за мир на всей Земле. За то, чтобы люди были счастливы и жили спокойно. Если бы я мог отдать сейчас свою жизнь за то, чтобы эта война тут же прекратилась и повсюду наступил мир – как бы я был счастлив в свои последние секунды!..
Я не исчезну, а просто растворюсь в вас. Я никуда не пропаду, так же, как не пропадёт моя любовь к вам.

Ваш Филя.
15.X.1941 г.»

 

***
Вечером 16 октября Филя получил от Генки очередную сводку Совинформбюро; его обрадовало и воодушевило следующее сообщение:
«Во всех районах и областях нашей страны, захваченных немецко-фашистскими бандами, всё шире разгорается народная партизанская борьба с гитлеровскими войсками. Партизаны уничтожают подразделения фашистских войск, совершают налёты на немецкие штабы, взрывают мосты и переправы, сжигают немецкие склады с боеприпасами, продовольствием и горючим, рвут телеграфную и телефонную связь. Только за последнее время в районах Смоленской, Калининской и Орловской областей, занятых немцами, партизаны убили более 1000 фашистских солдат, уничтожили около 300 мотоциклистов, сожгли свыше 200 автомашин с боеприпасами, взорвали десятки мостов и переправ, уничтожили много вражеских складов...»
В ночь на 17-е число была запланирована последняя вылазка. Мать отправилась из госпиталя домой – готовиться к уходу из города, а Филя повёл к деревне солдата Антонца. Тот успел побыть в госпитале всего один день, но ему надо было срочно уходить из города. Теперь же он шёл, опираясь на Филиппа, под фуфайкой у которого был автомат.
Ночь была тёмная, прохладная. Они шли в деревню уже другим, более длинным путём. Перешли овраг и двинулись через лес. Филипп боялся заблудиться. Выйдя к ручью, они услышали немецкую речь – два солдата шли им навстречу. Филя открыл по ним огонь; один был убит сразу, другой – ранен, но он не успел ничего предпринять – Антонец скосил его из пулемёта.
– Подожди... – солдат присел у ручья. – Давай передохнём...
– Рана болит?
– Болит... Я много крови потерял.
Отдохнув, они пошли дальше...
В доме старика уже были Яков Романович и дядя Миша.
– Дальше мы сами солдата поведём, – решил Яков Романович. – Всем вместе идти нельзя. Вы с Михаилом и Марией пойдёте в юго-восточном направлении, а мы втроём – в восточном.
– Я пойду за мамой в город, – ответил Филя.
Он попрощался со всеми и вышел.

 

 

35. Гибель

 

Глубокой ночью Мария Фёдоровна и Филя вышли из дома. Небо накануне заволокло тучами, кругом была непроглядная тьма.
Мать и сын осторожно прошли через двор, оказались на пустыре; дальше путь был безопаснее. Филя ступал быстро, но осторожно, пробираясь через канавы и колдобины, держа мать за руку, и она шла за ним, ничего не видя вокруг, слыша лишь завывание ветра. Филя вновь чувствовал сухость во рту и жажду, и всё его тело будто высохло. «Что ж такое... – думал он. – Что со мною? Раньше такого не было...»
– Мамочка, скоро выйдем из города... Ещё чуть-чуть... – тихо говорил он, и мать чувствовала, как он волнуется.
Но, едва они вышли из города, не попавшись немцам, полиции, патрулям, как Мария Фёдоровна спохватилась: она забыла дома свёрток с паспортом и трудовой книжкой – оставила его на комоде, забыв сунуть в карман. Уходили они так быстро, торопливо, боясь, как бы не проснулся Ганс, как бы не всполошились немцы, жившие по соседству, что забыли взять самое главное...
– Что случилось? – спросил Филя. – Мама, что ты ищешь?
– Паспорт... паспорт оставила дома, – ответила Мария Фёдоровна, роясь в карманах пальто. – Ничего, пойдём, пойдём. Бог с ним...
Она потом не могла себе простить, что рассказала сыну о паспорте: надо было идти дальше молча...
– Я сбегаю за ним, – решил Филя. – Вон уже избушка лесника, жди меня там, я скоро...
Мария Фёдоровна вцепилась в его фуфайку.
– Не ходи, сынок, не надо, прошу тебя... Паспорт я сделаю новый, потеря невелика... Только ты не уходи, пойдём дальше...
– Чтобы твой паспорт попал к фрицам? Нет, нет, я побегу... Смотри, какая тьма, кто меня увидит? Я осторожен как кошка...
Он прижался к матери, обнял её, они поцеловались.
– Самое позднее через час буду, жди, – сказал он и исчез в темноте.
Мария Фёдоровна долго вглядывалась в темноту, но тут из-за облаков вышла луна и осветила лес, кусты, домики вдалеке, избушку вблизи, и сердце матери тревожно забилось...
«Пришла я в дом к леснику, – вспоминала Мария Фёдоровна, – а сама всё в окошко выглядываю. Сердце всё изболелось. Сама не своя пошла обратно, в город. И каким-то чутьём поняла, что домой пока лучше не ходить. Пришла к Прокофьевым, у них немцы не стояли. Они жили неподалёку от нас, и их бабушка Стеша меня не пускала домой – говорила, что стрельбу слышала, будто из пулемёта. Два дня я у них побыла, пришла к снохе, она говорит: Генку арестовали. Полицаи то и дело к ним заглядывают. Меня тоже искали. Она меня вывела на пустырь через чёрный ход, и я побежала куда-то балками. Кое-как пришла в себя, и уже чувствую что-то страшное... Добрела до учительницы Натальи Алексеевны, у неё побыла, потом – у Яковлевых. Никто о Филе не слышал.
Думаю, надо домой идти. Заберут, так заберут. Во дворе никого не было, я пришла сначала к соседям. Говорят – искали меня полицаи, весь дом обошли. Узнала я страшную новость: мой сын погиб. В ту же ночь погиб, когда мы расстались. Он уже подходил к дому, когда его заметил какой-то полицай и поднял тревогу. Он этого полицая уложил из автомата, но было поздно: сбежались солдаты, появилась группа офицеров. Филя услышал их ругательства, увидел, как двое солдат направились к нему, чтобы его повязать. И дал очередь из автомата – сначала одного офицера застрелил, потом два солдата упали, после них другие стали падать, кто-то побежал оттуда. Потом – очередь, и Филипп упал. Солдаты оттащили его тело в канаву. Потом мои соседки подобрали его, он был весь в крови. Кое-как сколотили гроб из досок и отнесли его на кладбище, похоронили.
...Я прошла в свою квартиру, там никого не было. Забрала свои документы, вещи сына. Мы с соседкой были на его могилке, там тогда просто насыпь была, и всё... Нина, соседка, говорит: уходи, тётя Маша, к родне пробирайся за линию фронта. Когда мы шли по улице, к нам направились полицаи, схватили, стали подталкивать куда-то. Пригнали на площадь, там людей собрали. Наших в тот день повесили – весь отряд... Только троим людям удалось спастись.
Как пробиралась через линию фронта – помню плохо. Меня знобило, не могла идти, и где-то упала и ползла, чтоб не заметили. Возле леса были какие-то люди – не то наши, не то немцы... Помню, я потеряла сознание, потом меня кто-то подобрал, горячей водой напоили. Это были наши бойцы...»
***
Валерий Петрович и два солдата, которых он вёл, ни в чём не сознались на допросах и никого не выдали. Но в ту ночь, когда погиб Филипп, были арестованы полицаями Яков Романович и дед Фома, которые вели того самого солдата Антонца. Испугавшись расстрела, Антонец назвал на допросе имена тех людей, которые пытались спасти его. При его содействии начались аресты участников отряда, которые ещё не успели уйти из города.
В отряде было пятнадцать человек, одиннадцать из них взяли. Филя был убит при попытке ареста за нарушение комендантского часа, его гибель не была связана с партизанской деятельностью; Мария Фёдоровна чудом смогла избежать ареста, пробыв в городе несколько дней; дядя Миша сумел скрыться и перейти линию фронта; не была арестована и Даша, которая в те дни сидела с больной матерью и не появлялась в госпитале – Антонец не видел её и не знал про неё.
На допросах никто из взрослых и ребят не признался в своей деятельности и не назвал ничьих имён, несмотря на угрозы, на пытки и избиения, которым их подвергали. Утром 28 октября их повели на казнь...
На площади были установлены виселицы. К месту казни согнали народ, чтобы навести страх на людей, и Мария Фёдоровна, скрывавшаяся в городе, тоже оказалась в этой толпе. Здесь же находился Антонец, служивший теперь немцам. Он о чём-то переговаривался с солдатами.
Мария Фёдоровна увидела Ганса. Он с ужасом смотрел, как партизан подводят к виселицам.
– Исполняй, – велел ему Альтман, указав на Валерия Петровича, которого казнили первым.
– Я ничего исполнять не буду, – юноша снял с плеча автомат и, оторвав от мундира какой-то значок, бросил его на землю. – Чтобы я вам, гадам, служил и дальше!.. Не будет такого.
Этот поступок привёл гитлеровцев в замешательство. И, когда Альтман пригрозил Гансу расправой, тот ответил:
– Но ведь вы не приготовили для меня петлю. Поэтому я готов пойти на виселицу вместо любого человека из этого отряда.
– Ты ещё издеваешься... – прошипел Альтман. – Для тебя мне и пуль не жалко...
Он достал пистолет и застрелил Ганса.
– Вы сейчас повесите нас, но на борьбу поднимутся новые патриоты! – обратился к врагам Валерий Петрович. – Не будет вам спокойной жизни ни здесь, ни в других городах. Думаете, что вы пытками и казнями испугаете советских людей, сломите их волю? Нет, не таков наш человек!
Альтман, побагровевший от злости, что-то крикнул, и двое солдат набросили петлю на шею Валерия Петровича, закрепили её и выбили ящик из-под его ног. Солдаты подвели к виселице Женю, Хольц стал закреплять петлю на её шее...
Мария Фёдоровна заплакала. Но это было ещё не последним испытанием для неё: после к виселицам стали выводить ребят – Гену, Петю, Лёню и других... А потом – взрослых... Каждое повешение было для неё тяжкой мукой.
А после казни подпольщиков, когда толпа стала расходиться, Мария Фёдоровна, обессиленная, направилась в сторону фронта – её путь лежал к матери, на территорию, не занятую немцами.

 

 

36. Память

 

Совсем недавно положение в столице было особенно тяжёлым: враг подошёл к стенам Москвы, и в городе была паника, люди спешно уезжали на восток на машинах, в повозках, уходили пешком, нагрузившись вещами. Правительство тоже собиралось эвакуироваться, но по городу прошло известие, что Сталин остаётся в Москве, и это остановило многих жителей...
Леонид Константинович едва живой, в тяжёлых предчувствиях сидел в своей квартире – один, без слуг, окружённый тревожной тишиной... Дом на набережной опустел – кто-то ушёл на фронт, кто-то эвакуировался, но сам старик не собирался уезжать – пусть даже он окажется на улице, под бомбёжкой, всё равно никуда не поедет, пока не вернутся его жена и сын...
В таком состоянии и застала его Мария Фёдоровна. Сообщив ему страшную новость, она не выдержала и снова заплакала, а он сидел, уже ничего не видя от слёз, прижимал её к себе, гладил по волосам и говорил:
– Нет, нет, не плакать надо – гордиться надо, что у нас был такой сын... Он прожил жизнь достойно и погиб достойно... Маша, ты приляг, отдохни, сколько ты настрадалась, сколько испытала... Моя милая, хорошая...
Он стал успокаивать и жалеть её как мог, постелил ей постель, укрыл её одеялом и всю ночь смотрел на неё спящую – уставшую, измученную горем, такую родную, любимую...
– Не знаю, как сообщу об этом маме, – сказала она наутро, не переставая плакать. – У неё два внука погибли... Что с ней будет...
– Скажи всё как есть, – ответил он. – Первое время будет очень тяжело, очень, а потом время загладит эту боль...
Мария Фёдоровна уехала к матери в тот же день, взяв с собой портрет сына в рамке. Письмо Фили ко всем людям осталось у отца, и старик, обливаясь слезами, постоянно его перечитывал.
Уезжая на дачу, Леонид Константинович смотрел из окна автомобиля на солдат, отправлявшихся на фронт. Накануне прошёл военный парад на Красной площади, и ночью старик, мучаясь от бессонницы, глядел в окно на бушевавшую метель, через которую проступали очертания советских танков, ехавших по улице. На фронт отправлялись новые силы...
***
...И вот столица возвращалась к мирной жизни: враг был отброшен на две сотни километров назад, авианалёты случались реже и были менее масштабны, воздушных тревог почти не было... Но Москва оставалась прифронтовым городом – с комендантским часом, затемнениями на окнах, аэростатами воздушного заграждения и всем прочим.
Леонид Константинович, живший на даче, с каждым днём терял силы, угасал, то скорбя по сыну, то беспокоясь за Марию Фёдоровну и других, живших на территории, которую вот-вот займут оккупанты... Иногда ему снился Филька – он то улыбался ему, то смотрел на него с любовью и тревогой, как в день их расставания... Эти сны придавали ему сил.
16 апреля 1942 года вышел указ о награждении группы новгородских подпольщиков. Филипп посмертно получил орден Красного Знамени, и награда была передана отцу вместе с Грамотой о награждении и письмом М.И. Калинина. По свидетельствам жителей того дома, где жил Филя и возле которого он принял смерть, в ту ночь было убито несколько немецких офицеров и солдат, причём офицеры были из немецкого штаба; по некоторым свидетельствам, они в такой поздний час возвращались с попойки, поэтому не смогли сразу оказать сопротивления. В «Грамоте о награждении знаком ордена "Красное знамя"» было сказано, что Филипп автоматной очередью уничтожил большинство членов немецкого штаба.

 

«Уважаемый Леонид Константинович! – писал М.И. Калинин. – Ваш сын Анненков Филипп Леонидович в партизанской борьбе за Советскую Родину погиб смертью храбрых.
За доблесть и мужество, проявленные Вашим сыном Филиппом Леонидовичем Анненковым в борьбе с немецкими захватчиками в тылу врага, он награждён орденом «Красное знамя».
Орден «Красное знамя» и орденская книжка передаются Вам для хранения как память о сыне, подвиг которого никогда не забудется нашим народом...»

 

Утихли улицы шахтёрского посёлка,
Что Фильку зеленью садов встречал...
Совсем недавно весело и звонко,
Как колокольчик, голосок его звучал.

 

Оставил тёплые воспоминания,
И на стене висит его портрет.
А бабушка всё помнит: встречи, расставания –
Дороже никого на свете нет.

 

Любил людей, свой край родимый
И Золушку свою из сказки ждал...
Но вот пришла война – и ради мира
За всё любимое он грудью встал.

 

Поддерживая всех товарищей в отряде,
Заветы предков помня хорошо,
Ради свободы, мирной жизни ради
С оружием в руках в бессмертие ушёл.

 

Утихли улицы шахтёрского посёлка,
И опустилась ночь на рудники.
Но кажется родным, что он ушёл на время только...
И скоро зазвучат знакомые шаги...

 

 

 

22 февраля – 27 марта 2016 г. 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/