Annotation
Фантастика – это взгляд, фантастика – это будущее, а значит, фантастика – это движение вперёд. Но как понять, куда двигаться? Как увидеть то, что скрывают от нас время, судьба и вероятность? Как посмотреть сквозь занавес нового горизонта?
Ответы на эти вопросы и постараются дать авторы данного сборника. Кто-то из них начал писать раньше, кто-то позже; у кого-то немало законченных произведений, у других – меньше. Но все они – молоды душой и, не имея большого количества профессиональных публикаций, тем не менее, стремятся вперёд, взирая в будущее. Кроме того, представленные здесь тексты могут быть названы своеобразными визитными карточками молодых, одарённых писателей, участвоваших в подготовке материала.
Что случится с фантастикой через года? Родится ли и нахлынет ещё одна «волна» в этом удивительном жанре литературы? И кто окажется на гребне? Возможно, открыв для себя антологию «Горизонты», вы найдёте ответы и на эти вопросы…
Авторы, чьи произведения вошли в сборник (в порядке размещения на страницах): Анна Михалевская, Григорий Кабанов, Mike_The, Курильский, Валентин Гусаченко, Владимир Ермаков, Сергей Решетняк, Виталий Вавикин, Андрей Фёдоров, Павел Виноградов, Эйм А., Вячеслав Лазурин, Павел Журавлёв, Серж Юрецкий, Григорий Неделько, Мария Фомальгаут, Алексей Дуров, Леся Шишкова.
- Горизонты. Сборник яркой современной фантастики
Горизонты. Сборник яркой современной фантастики
Составитель – Григорий Неделько
Тексты взяты с разрешения авторов.
Все права принадлежат авторам.
В разное время произведения появлялись на интернет-площадках фантастика. рф и конкурса-семинара «Креатив», а также в аудиоиздании альманах фантастики «Фантаскоп» и электронном проекте «ПослеSLовие…».
(Составитель – Григорий Неделько)
Если ты убьёшь зверя
Анна Михалевская
Журнал «ФанCity»
Перекрестье гарды дрогнуло, качнулся клинок. Юноша едва заметно подался назад, но не сошёл с места.
Чёрный зверь двигался неторопливо, гипнотизируя Андэля пронзительным взглядом. Как и тысячи знатных сынков-героев, юноша наивно считал зверя соперником. А зверь знал – перед ним жертва.
Ярмир вжался в полуразрушенную стену пиршественного зала. Он прятался в нише за уходящей под купол аркой – прямо напротив места сражения. Двое – зверь и юноша – уже сошлись на янтарном кругу мозаики в центре. Пустовали массивные балконы – подбадривать и освистывать бойцов некому. Этот поединок касался только двоих. Да ещё, может, Ярмира.
Юноша должен был одержать верх! Ярмир следил за ним всю луну, изучил характер, повадки юноши, завязал дружбу. Нет, о дружбе с Андэлем Ярмир не жалел. Вот о его смерти – будет жалеть. Ярмир гордился бы таким братом – Андэль из рода Боузов жил для того, чтобы сразиться со зверем, его мастерство оттачивалось годами учения, он был лучшим в городе Костэ.
Ярмир затаил дыхание. Зверь шумно втянул воздух, иглы на холке встали дыбом, он остановился, ощерил клыкастую пасть. Почуял запах Ярмира? Или играет с Андэлем? Ярмир не знал. Каждый раз зверь выглядел по-другому, и каждый раз встреча с ним оборачивалась неожиданностью.
Андэль стушевался, сжался в комок. Смелый вышколенный Андэль был готов отступить и броситься наутёк. Ярмир зажмурился – пусть смерть заберет его вместо Андэля, только бы не стать свидетелем позора! Одного малодушного бегства на его жизнь достаточно.
Протяжный рык разорвал тишину и завис жуткой нотой в пространстве зала. Ярмир видел, каких усилий стоит Андэлю не растерять остатки мужества. Но парень выдержал – он выпрямился, собрался. Юное лицо превратилось в каменную маску.
Выпад был молниеносным. Лучший выпад Андэля на памяти Ярмира. Меч опустился на шею зверя. Но не причинил вреда. На собравшейся складками лоснящейся шкуре не осталось ни то, что раны – царапины. Андэль отступил, выставил вперед меч. Зверь мотнул головой, оскалился, прыгнул. Зубы сомкнулись на плече Андэля. Меч упал на янтарный пол. Юноша удержался на ногах, и не пытаясь защищаться – против выработанных годами инстинктов – крепко сжал чёрную тушу, так исступлённо и страстно, как обнимают только любимых. Двое упали, не ослабляя хватки.
Вспышка боли пронзила плечо, будто Ярмир сам получил смертельную рану. Нет, не так. Он остался без близкого друга. И без надежды. А это было хуже, чем смерть.
В ушах звучал рык зверя, а в сердце росла пустота.
* * *
Порыв ветра пригнул стебель бессмертника к холмику могилы. Ветер дунул ещё пару раз и стих, оставив цветок в покое.
Это всё, что Ярмир мог сделать для друга – похоронить и почтить его память. Да посадить на могиле бессмертник – может, приживётся.
Ярмир бросил последний взгляд на холмик свежей земли и пошёл прочь от массивных крепостных стен.
В Костэ он не вернётся – лишние расспросы ни к чему. Семья Андэля должна быть готова и к такому исходу.
Стать добычей зверя – не редкость. Мужчина либо выходит из замка с победой, либо его забирает зверь. После схватки нет мёртвых, на поле боя остаётся лишь победитель. С Андэлем вышло по-другому: на янтарной мозаике лежало два мёртвых тела – человеческое и звериное. Из жилистой шеи твари торчала рукоять стилета. Ярмиру пришлось немало потрудиться, прежде чем он смог вытащить изувеченного Андэля из-под смердящей чёрной туши. Что решило исход битвы? Необычное поведение юноши? Пропитанный ядом стилет? Или страстное желание Андэля одолеть зверя любой ценой? Юноша дал Ярмиру надежду. Пусть не своей жизнью, так смертью. Запоздалая благодарность обожгла глаза солью, слёз не было.
Он остановился на перекрестье дорог. Ветер повеселел и пьяно носил клубы пыли по степным просторам. Дело близилось к полдню, осеннее солнце скучало по лету и нещадно припекало.
Ярмир зажмурился, огляделся по сторонам. Он может пойти на север, на юг. Рвануть к морю на восток Или обойти замок и двинуться на запад. Все дороги одинаковы. Он ходит по зигзагам вытоптанной земли одиннадцать лет, и со временем разучился их отличать друг от друга. Что ж, Ярмир сделал шаг на запад – в окрестностях богатого и благополучного города Гота самый большой замок зверя на континенте. И самый опасный. Значит, поражение будет не таким горьким, а победа – втройне почётней.
Замки зверя – такое название дали хаосу, который пришёл после золотого звездопада четыре века назад. За несколько лун бури, дожди и землетрясения смели крупные города, похоронили людей под обломками прошлого мира. А потом континент обнесло язвами пропащих земель. Сколько люда сгинуло без вести, сколько замков и крестьянских домов за ночь превратились в древние развалины, а на пустырях за час выросли новые дворцы – никто уже не сочтёт. Земли на то и были пропащими – всё лучшее, правильное, понятное пропадало там насовсем, оставляя после себя невнятные слухи о мантикорах, гарпиях, василисках и катоблепасах…
Зверь Андэля мало походил на мантикору или каппу – сказочные чудища выглядели скорей нелепо, чем страшно. А в жёлтых глазах зверя светился холодный ум, расчёт, безжалостность. В мышцах переливалась дикая сила. Что такое василиск по сравнению с ним? Ярмир скривился – заныл старый шрам на запястье. Он достаточно навидался схваток. Лез с помощью, пока не сообразил, что эти битвы только для двоих – запросто можно погибнуть в сражении с чужим зверем, но не победить. А ему нужна победа…
Кто знает, во что бы превратился континент, не решись триста лет назад безрассудно смелый кнеж Брутвиг исследовать пропащие земли. Столица континента Рага, основательно подготовившись к пышным похоронам кнежа, спешно сменила траур на чествование – Брутвиг вернулся невредимым. Он заявил, что сразился в пропащих землях с белым львом и одержал победу. С тех пор кнежеская власть взяла хаос под своё покровительство – пропащие земли обнесли толстыми стенами, на воротах вывесили кнежеские флаги, с них свысока взирал на мир белый лев. Что-то в его взгляде неуловимо напоминало самого Брутвига.
Простой люд вздохнул с облегчением и стал обходить границы пропащих земель десятой дорогой. Другое дело – знать. Пример Брутвига разбередил дворянских сынов, и те потянулись к опасным стенам с кнежеским флагом на воротах. Девять из десяти смельчаков погибали.
Авторитет Брутвига падал. Но кнеж вовремя издал указ об обязательной битве со зверем для тех, кто хочет подтвердить дворянский титул. Это считалось почётным, добавляло привилегий при дворе и влияния в светском обществе. Для дворянских детей открыли школу – их учили проходить пропащие земли и готовили к финальной схватке.
Пропащие земли стали называться замками зверя. Сквозь хаос проступило лицо. И что-то в этом лице неуловимо напоминало звериный оскал.
* * *
– Э, дружище, вот мы и свиделись!
Бродяга ухмыльнулся, задрал крючковатый нос и повернул голову набок. Точь-в-точь петух, разглядевший новую курицу.
Ярмир сделал вид, что не слышит, не спеша взял кружку, глотнул вина. Приготовился было скривиться – в трактирах на окраинах городов постояльцев редко угощают вкусной стряпнёй и добрым вином. Но кривиться не пришлось – в «Слепой кошке» вино было отличным. Не в пример его настроению.
– Не признаешь старого знакомца? – бродяга пригрозил заскорузлым пальцем, – ай, ай, нехорошо! А я всё помню – ты был в замке под Метуйе. И в Такоре. И в Лакете тоже был ты.
– Нет, – Ярмир покачал головой, – не узнаю, – и посмотрел в водянистые глаза бродяги.
«Старый знакомец» шутливо поклонился.
Ярмир поставил кружку на стол. Может, чуть более резко, чем следовало бы.
Значит, кнеж снова послал шпика. Если Ярмир не выполнит договор и надумает сбежать, должен быть рядом человек, который восстановит справедливость. Власть не доверяла простым смертным, власти нужны доказательства – твоя жизнь или честь, не меньше, не больше…
Одиннадцать лет назад он не задумывался о цене сражений со зверем. Был уверен, что победа – его служанка, и платил щедрое жалованье тренировками и дисциплиной. Ярмира, отпрыска влиятельного дворянского рода фон Гранитс, ждал поединок со зверем и блестящая карьера при дворе. Он не любил шумных компаний в трактирах, глупой болтовни на светских раутах. Не хотел тратить силы на пустое и думал, что знает секрет всему – контроль. Но теории пошли прахом, когда в канун сражения со зверем Ярмир столкнулся с площадной комедианткой Маруше. Он забыл про контроль и вышел на поле боя растерянным и безоружным. И выжил только потому, что трусливо бежал. Зверь не гнался за ним, лишь бросил брезгливо-презрительный взгляд вслед – видно, Ярмир оказался слишком мелкой добычей.
Проклятый этим взглядом, Ярмир скитался по континенту, жил как придётся – наёмником, бродягой, подмастерьем. Не вернулся к родным и постарался забыть о Маруше – пусть лучше он будет для них мёртвым, чем трусом.
Два года Ярмир не мог заставить себя подойти к замку, искал лёгкой смерти, но та, как и зверь, презрительно отворачивалась. Не помогали уличные драки, передовая кровопролитных сражений, дуэли с ревнивыми мужьями. На третий год Ярмир решил, что его смерть, должно быть, живёт рядом со зверем, и сделал последнюю попытку напроситься к ним в компанию. Изрядно напившись, он прокрался вслед за очередным героем в открытые ворота замка. Он мечтал встретить клыки зверя, помочь юноше, и так хоть немного оправдать свою непутёвую жизнь. Но схватка закончилась быстрее, чем Ярмир протрезвел. Зверь исчез, и победитель покинул поле боя. На лице у юноши сияло новое выражение плохо скрываемого превосходства.
Ярмир стал свидетелем многих схваток. Зверь притягивал его, завораживал. Но ни разу раньше он не видел зверя или человека мёртвым. Оставался только победитель. А побеждённый исчезал – ни следов крови, ни клочка волос.
Он подбирал кнежеские медали, оброненные в пылу битвы побеждёнными юношами, – надёжный пропуск на случай, если возле замка выставят гвардейский караул. Однако шататься у смерти под носом желающих не было. Кроме него, да бродяги с водянистыми глазами. Тот караулил Ярмира после каждой схватки, шутливо кланялся и спрашивал: «Сколько битв может выиграть трус?». Ярмир отмалчивался, но внутри закипала злость.
Однажды под Рагой кнежеские гвардейцы поймали его на входе в замок, команды им отдавал щуплый человек с водянистыми глазами – давешний бродяга. Он снова задал любимый вопрос. «Столько, сколько проиграет кнежеская шавка» – на сей раз Ярмир нашёлся с ответом. И нажил смертельного врага. Хотя, чего бояться? Ярмиру и так полагалась позорная казнь на центральной площади. Ибо он нарушил ход священного ритуала, границы кнежеской собственности и покой зверя.
Кнеж Варслав, достойный внук своего легендарного деда Брутвига, снизошёл до беседы со злостным преступником и предложил сделку. Раз Ярмир охоч до прогулок по замкам, говорил, иронично улыбаясь, кнеж, он должен знать, как остановить зверя. Навсегда. И во всех замках. Или найти этот способ за три луны. Тогда Ярмир прощён и свободен. Пятна пропащих земель растут и скоро превратятся в одну язву – если кнеж не остановит рост, подданные поднимут бунт. А этого он никак не может допустить. В интересах Ярмира постараться. Иначе будет объявлено, что именно он, странник, потревоживший зверя, виновен в катастрофе. И какой ждет Ярмира конец в этом случае, кнеж боится представить…
Шпик подошёл ближе к столу, нагнулся к уху Ярмира.
– Этот замок последний, дружище. И постарайся! У тебя два дня, – бродяга многозначительно положил руку на пояс, в лохмотьях мелькнула рукоять кинжала.
Шар гнева обжёг грудь. Кнеж думает, что свобода Ярмира принадлежит ему? Нет! Ярмир либо сделает дело, либо погибнет. И плевать он хотел на кнежескую волю.
Ярмир тяжело поднялся, заглянул в мутные глаза. Зрачки бродяги сузились, загорелись презрением и ненавистью. Ярмир отвёл взгляд, проглотил вспышку раздражения – ему тридцать лет, он не юноша, чтобы ввязываться в глупую драку. Он бросил на стол пару монет за вино, и направился было к выходу из трактира.
Бродяга не сдвинулся с места, закрывая узкий проход между столами. Что-то внутри Ярмира порвалось, пелена застлала глаза, он схватил бродягу за шиворот, бросил на стол. Под удивлённые возгласы зевак стол хрустнул и распался пополам.
– Извольте заплатить за беспорядки, пан!
В дверях трактира стояла высокая женщина в простом суконном платье. На вид – ровесница Ярмира. Лицо обветрено, выгоревшие на солнце льняные волосы забраны назад в тугой пучок. Холодные голубые глаза бесстрастно изучали Ярмира, губы сжаты в нитку, брови сдвинуты.
Кажется, Ярмиру посчастливилось встретиться с хозяйкой «Слепой кошки». И приём его ждал отнюдь не тёплый.
– Спросите с того бродяги, что лез на рожон. Беспорядки не моя забота, пани…
– Нейджа, – сухо отозвалась женщина. – А что тогда ваша забота? Неужели со зверем сражаться? – в светлых глазах заплясали огоньки насмешки.
– Хоть бы и так.
– И где же зверь? Никак только что проломил мой стол и теперь потирает ушибленный бок?
В зале трактира тихонько рассмеялись, кто-то одобрительно хлопнул в ладоши.
Ярмир почувствовал, что краснеет. Казалось, он снова трусливо бежит с поля боя. И на сей раз все видят этот позор.
– Что ж, идите, куда шли. Как справитесь со зверем, приходите чинить стол. Я буду ждать.
Ярмир вздрогнул. Он узнал тон. Он узнал слова. Он узнал лицо. Холодные глаза Нейджи засверкали васильковым огнём, светлая прядь выбилась из причёски, упала на лоб. Перед ним стояла беспечная Маруше, которая никогда не носила шляпы, и, сощурившись от яркого солнца, говорила ему: «Как справишься со зверем, приходи на площадь, я буду ждать…»
* * *
В который раз Ярмир поднял дверной молоток, дерево глухо отозвалось на тяжёлый удар. Нейджа не спешила открывать ночным посетителям. Он опустился на истоптанные ступеньки порога.
Вот ведь насмешка. Последнее, о чем он мечтал в этой жизни, – снова попасть на глаза хозяйке «Слепой кошки». Нейджа вызывала раздражение, хотелось заставить её замолчать, зажать рот, оттолкнуть с пути – как того бродягу. Но в её присутствии Ярмир немел. Видел перед собой Маруше и не мог сдвинуться с места.
Он провёл день, скитаясь по трактирам Гота – спрашивал сам, слушал других. Искал зацепку, подсказку, намёк – у Готского зверя должна быть слабость. Непобедимых соперников нет, некоторые просто очень сильны. Чего ему только не наплели – и про несметные богатства, которые победители вынесли из замка, и про разверзшуюся землю после поражений юных дворян, и про жуткий рык по ночам. Заинтересовала Ярмира лишь одна история – у замка был смотритель. Говорили, что это женщина. Одни утверждали, будто она оберегает зверя. Другие – что хочет отомстить ему. Кто эта особа, Ярмир не смог допроситься. Жители Гота опускали глаза и заводили разговор на другую тему.
И чем настойчивее горожане увиливали от расспросов, тем крепче становилась безумная догадка Ярмира.
Он опёрся спиной о дверь, задрал голову, посмотрел на звёзды. Когда последний раз он так беспечно таращился в небо? Наверное, ещё с Маруше. Потом небо стало неинтересным, ну разве что звезды погоду подскажут.
Дверь скрипнула, опора ушла из-под спины, Ярмир едва удержал равновесие, схватился за косяк.
– Со зверем покончено? Или совесть замучила?
– Расскажите о нём, пани Нейджа, – Ярмир поднялся. – Вы ведь были в замке?
– Хотите одолеть зверя? Это невозможно.
Нейджа отступила вглубь зала, свечка в руке дрогнула, огонёк выхватил опущенные уголки губ, потухшие глаза. От утренней дерзости не осталось следа. Ярмир перешагнул порог, закрыл за собой дверь. Вдруг захотелось подхватить хозяйку на руки и укачать, успокоить как ребёнка.
– Так же невозможно, как сойтись в схватке с самим собой и победить, – ответила Нейджа на повисший в воздухе вопрос.
– Я не хочу бороться с собой, мне нужна голова зверя.
Нейджа печально улыбнулась, передернула плечами, будто пытаясь освободиться от невидимых пут. Она устало опустилась на скамью, жестом приглашая Ярмира последовать её примеру.
Ярмир сел напротив, между ними на столе слабо мерцал огонёк свечи – единственное светлое пятнышко в пустом, словно брошенном, зале трактира.
– Что вам от меня нужно, пан герой? – Нейджа в упор посмотрела на Ярмира.
– Помогите попасть в замок под Гота. Я должен встретиться со зверем один на один!
– Замки охраняются кнежеской властью. Кто я такая, чтобы нарушать его волю? Да и зачем мне вам помогать?
Громкий стук в дверь не дал Ярмиру ответить.
– Именем кнежа, откройте! Нейджа Таулер, вы обвиняетесь в государственной измене!
Ярмир узнал голос. Выходит, кнежеский шпик следил не только за ним.
Нейджа резко поднялась, бросила испытывающий взгляд на Ярмира. Тот опустил глаза.
Он может сдать её гвардейцам и так выслужить свободу. Какая разница кнежу, кто будет страдать за ошибки властей перед безумной толпой? Перевидавший десятки зверей Ярмир, или сторож одного зверя Нейджа? Проклятье! Ярмир проглотил тугой комок. Он не может просто так уйти из жизни, он должен получить свободу и убить зверя, чтобы… Чтобы стать человеком. Отважиться вернуться к семье. Отыскать Маруше… И обречь на смерть другую женщину? Вот она стоит перед ним – живая, красивая, не такая как все. Что-то в нём меняется, когда Нейджа рядом. Ему больно, но он чувствует, что снова живёт. И он готов её предать? Нет, не бывать этому!
Ярмир медленно кивнул, так и не отважившись взглянуть в глаза Нейджи. Ответом ему был едва слышный вздох облегчения. В руку легла тёплая жёсткая ладонь – Нейджа потянула вглубь зала, к выходу на задний двор…
Погоня жгла спины проклятиями от имени кнежа и грохотом выстрелов. Приходилось терпеть и пришпоривать гнедого жеребца Нейджи – тот старался вовсю и рвался вперёд, будто и не нёс на спине двух всадников. Огнестрельное оружие считалось привилегией кнежеской гвардии, и ответить на выстрелы Ярмиру было нечем. Одна надежда – они с Нейджей больше нужны кнежу живыми, чем мёртвыми. Сколько они выдержат эту гонку? Одному небу известно. Но близость Нейджи придавала силы. В кои веки чья-то жизнь его волновала больше, чем смерть зверя.
Стены города остались позади…
Беглецы миновали открытый участок степи, и гнедой принялся карабкаться по крошащимся камням между скал. Но погоня не отставала. Дробь копыт гвардейских скакунов отдавалась в ушах – Ярмир едва справлялся с желанием немедленно дать бой, рассчитавшись за это их с Нейджей жизнями…
Гнедой взобрался на небольшой уступ, Нейджа резко дёрнула поводья, жеребец недовольно качнул мордой, но повиновался – осторожно пошёл вдоль скалы по узкой кромке камней. Копыта гнедого скользили, то и дело срывались, но, вопреки ожиданиям Ярмира, они не упали в пропасть. Гнедой вывез всадников на широкую площадку, скрытую от преследователей резким изломом скалы. В стене над площадкой открывался чёрный зев пещеры. Нейджа выдохнула с облегчением, опустила поводья, и гнедой сам вошёл в прохладную темноту – похоже, не в первый раз.
– Надеюсь, они не пойдут за нами, – от долгого молчания голос Нейджи охрип. – Люди думают, логово зверя начинается здесь. Они просто не знают – он не может покинуть свою тюрьму.
Ярмир хмыкнул, Нейджа говорила о звере так, будто любила и жалела его, а людей ненавидела.
Гнедой уверенно выбирал дорогу в темноте. Из пещеры они попали в туннель – там вовсю хозяйничал сквозняк, ветер шастал по закоулкам, искал тайные ходы. Погоня, наконец, отстала. Ярмир был безмерно благодарен Нейдже за подаренный глоток свободы. Пьянящего напитка свободы, который так любила Маруше…
Ему было девятнадцать, до схватки со зверем оставалась неделя. Утром Ярмиру торжественно вручили кнежескую медаль – пропуск в замок, почётное право доказать свою доблесть и чистоту рода. Он прогуливался в одиночестве по городу, дышал воздухом весны и мечтал о блистательной жизни при кнежеском дворе.
Они столкнулись на площади. Маруше шла навстречу – счастливая, бедно одетая девушка с рассыпанными по плечам пшеничными волосами и непокрытой головой – недопустимая вольность для благородных девиц. Ярмир задержал взгляд на чудной фигурке, а потом из любопытства посмотрел девушке в глаза – да так там и остался. Он пригубил свободу, и в нём проснулась жажда.
Каждый день Ярмир приходил на площадь. Буффонады мелькали пёстрой лентой, а он хотел видеть лишь Маруше, ловить ощущение вольной птицы, исходившее от движений девушки, напитываться им.
«Бежим со мной!» – дыхание Маруше обжигало щеку, нежный поцелуй трепетал бабочкой на губах, уводя Ярмира с широкой аллеи победы и славы, толкая на нехоженые тропинки Марушеных желаний. Маруше тащила его из замкнутого круга крепостных стен города, учила целоваться, бездумно валяться в стогах сена, радоваться солнцу, смотреть в небо. Она пьянила его, звала за собой. Но разве мог Ярмир променять блестящую судьбу дворянского сына на скитания с площадной комедианткой? Не мог. Или не хотел? Он не сказал ей, что любит – не захотел. Или не смог?
«Как справишься со зверем, приходи на площадь, я буду ждать…» – слова Маруше ещё звучали в ушах Ярмира, когда кнежеские гвардейцы окружили помост и взяли комедиантов под стражу. Маруше оглянулась лишь раз, нашла его глазами, печально улыбнулась. Ярмир не выдержал, опустил голову. Скоро сражение, он не пойдёт против кнежеской власти. А Маруше ждала, хоть и знала ответ наперёд…
Туннель закончился округлой пещерой. Её пустая глазница смотрела на широкое плато, поросшее бурой травой. По волглому полу пещеры лениво ползли лучи полуденного солнца. Выходит, они провели в бегах полдня. Срок, отмеренный кнежем, истечёт завтра утром.
Они спешились, вывели жеребца на плато – тот жадно потянулся к скудной траве.
Скала возвышалась широким уступом и огибала пустынное поле подобно драконьему хвосту. Уступ венчала громада замка зверя. Небо над стенами дрожало мелкой рябью, грозясь вот-вот порваться в клочья, да и сам замок казался миражом – как Ярмир ни пытался посмотреть на него в упор, тот будто отпрыгивал в сторону.
Вокруг стояла давящая тишина – ни крика птицы, ни стрекота кузнечиков, ни шелеста ветра. Ярмир только и слышал, как стучала кровь в висках, да ещё – шаги отставшей Нейджи.
* * *
– Мы ещё можем дать отпор и сбежать.
Они сидели, прижавшись спинами к скале, держались за руки, завороженно смотрели на замок. Безысходность сдавила сердце Ярмира. Впереди зверь, позади – кнеж. И все, что у него есть сейчас, – это теплое дыхание Нейджи рядом.
– Мой брат погиб в этом замке, – Нейджа говорила тихо, но слова громом отзывались в голове Ярмира. – Он был единственной родной душой – мы рано потеряли родителей. После его смерти земли отобрал кнеж. Пришлось держать трактир, чтобы как-то выжить… Я мечтала о мести, ходила в замок каждый день. Мне не мешали. Стража лет сто как сбежала от Готского зверя подальше – слишком жуткое место. Дворянские сынки выбирают замки попроще. А сам зверь так и не показался. Я мечтала выманить его из логова. А теперь думаю, что зверя нет. Есть живое существо, и с ним сражаются. Но это не зверь. Зверь внутри человека. Я не буду бежать – от себя не убежишь. Я должна войти туда и попытаться снова.
Ярмир отпустил руку Нейджи. Он никогда не поймёт эту женщину.
– Нет, Нейджа, зверь есть. Он держит в страхе город, кнежескую стражу, он заставляет искать мести. Он забрал твоего брата… – Ярмир осёкся.
Повисла звенящая, напряжённая до предела тишина.
– А что ты знаешь о звере?! – васильковые глаза сверкнули огнём. – Моего брата забрало безрассудство. Он был предупрежден об опасностях. Но хотел стать лучшим. Единственным победителем… Я простила его. Но не простила себя. Должна была удержать, остановить.
Нейджа отстранилась, распустила невидимые иголки страха. Ярмир, протянувший было руку, чтобы приобнять её, замер.
– Если зверя нет, Нейджа, почему ты привела меня сюда? Кого ты сама так часто навещала в этом брошенном небом месте?
– Не знаю. Никто не знает. Люди сражаются со зверем и погибают, кто бы ни вышел победителем. Поэтому здесь так жутко. Но бояться некого… кроме себя, – Нейджа горько усмехнулась.
Оба, не сговариваясь, посмотрели на замок. Мираж превратился в мрачную крепость. Казалось, замок приблизился. В пропащих землях всё возможно, но такое Ярмир видел впервые.
Нейджа подобралась, резко встала.
– Замок открыт. Идём.
Ярмир перехватил её руку, посмотрел снизу вверх. Нейджа хочет быть сильной. А он не верил ей, потому что знал цену этой силе. Небо, зачем ей притворяться сейчас? Ярмир поднялся рывком, борясь с желанием встряхнуть Нейджу, увидеть на красивом лице боль, страх, отчаяние, и порывом крепко обнять, защитить, успокоить. Исход борьбы решил случай.
– Именем кнежа Варслава, вы оба арестованы!
Бродяга бесшумно вырос из темноты пещеры. Не самый свежий был вид у бродяги – он с трудом дышал, губы кривились в гримасе боли, глаза лихорадочно блестели. Но за его спиной росла свора кнежеских псов – тоже пеших, вымотанных страхом и долгой прогулкой по туннелю. Их было человек двенадцать – слишком много для двоих.
Ярмир вышел вперёд, заслонив собой Нейджу. Он чувствовал затылком её взгляд. Нейджа поймет, если он отойдет в сторону. Он ведь вернётся потом за ней. Возможно, добудет кнежу секрет… Один раз он уже отошёл в сторону. Сколько его женщинам ждать? Вечность? Немного меньше? Ярмир застонал. Будь проклят этот зверь, который не даёт ему стать человеком.
– Нет! – голос Ярмира охрип.
С облегчением, будто сбросил с себя вековую ношу, он обнажил клинок. Свобода, забытый Марушен подарок, вырвалась на волю и плясала на острие меча.
– Взять их! – рявкнул кнежеский шпик.
* * *
Ярмира подхватил вихрь, и он полностью отдался во власть стихии. Единственное, что врезалось в память – глаза бродяги. Ярмир видел, как насмешливый интерес сменяется удивлением, удивление – растерянностью, а та – ненавистью. А потом бродяги не стало – чей-то окровавленный меч, стиснутый рукой в знакомой перчатке, снёс шпику голову, и Ярмир почему-то не хотел узнавать этот меч. Он почувствовал спиной спину Нейджи, её резкие движения – и вихрь усилился, закрутил пуще прежнего…
Он очнулся от крика Нейджи:
– Остановись! Прекрати!
Ярмир моргнул, с недоумением огляделся. Он стоял на поле мёртвых. Гвардейцы были не просто убиты – изувечены до неузнаваемости. У многих тел не хватало голов, у других – рук, ног. Выбившаяся из сил Нейджа пыталась оттащить его от последнего целого тела с рваной раной на груди. Ярмир бросил меч, схватил Нейджу за плечи, впился в неё взглядом.
Это всё сделал он? Не может быть. Нет!
«Да», – безмолвно ответила Нейджа, – «да».
Ярмир разжал пальцы, женщина рыбой скользнула вниз, упала на колени, разрыдалась.
Вихрь ушёл, оставив пустоту.
Они поднимались к замку – логову зверя. Стены из чёрного камня занимали полнеба и грозили вот-вот обвалиться на голову. Ярмира не страшил и такой исход. Казалось – главная битва только что закончилась, и он проиграл. Выиграл, и поэтому проиграл. «Хотите одолеть зверя? Это невозможно… Как невозможно сойтись в схватке с самим собой и победить». Слова Нейджи холодными каплями били в макушку.
Землю тряхнул мощный толчок. Нейджа беспокойно оглянулась:
– Скорее, нам нужно успеть к воротам, пока не начался обвал.
Скала снова дрогнула, под ногами разверзлась трещина, Ярмир вовремя подхватил неловко покачнувшуюся Нейджу, перепрыгнул зияющий провал. Сверху сыпучей волной покатились камни, а за спиной трескалась скала, открывая глубокую расселину.
Ярмир вцепился в неожиданно ослабевшую руку Нейджи, рывком потянул вверх. Нейджа часто спотыкалась, Ярмиру чудились стоны: «Страшно, оставь…», но он только крепче перехватывал запястье. Пусть Нейджа умоляет, приставит к горлу клинок – он не выпустит руки. Пока они вместе, Ярмир ещё сможет ей помочь.
И словно всех бед показалось судьбе недостаточно, перекрывая треск и грохот сбрасывающей шкуру скалы, воздух разрезал раскатистый вой. Ударил по ушам, ворвался в тело, прошёл волной до пяток и ледяными комками осел в сердце.
Ярмир начал задыхаться, рванул ворот колета, но вдруг понял – надо терпеть. Только через этот лёд и можно чувствовать зверя. Он ждёт их, предвкушает встречу.
Ярмир споткнулся, рука Нейджи тихонько дрогнула в ладони.
Они вскарабкались на небольшую площадку – выпотрошенные, молчаливые, избитые дождём камней, устало повалились на первую ступеньку – подножие лестницы к замку. Ярмир не смотрел вниз – он и так знал, сколько прошёл, не смотрел наверх – не секрет, кого он там встретит.
Он закрыл глаза, ещё больше сжал руку Нейджи. Это единственное, что у него есть сейчас. Горько-сладкий миг настоящей жизни. Которую он всегда откладывал. Потому что был недостаточно хорош для семьи. Недостаточно свободен для комедиантки Маруше. Недостаточно смел для зверя.
Ярмир притянул Нейджу совсем близко, крепко обнял, вжался в солёные влажные губы. И она ответила – торопливо, страстно, не закрывая глаз, из которых текли и текли предательские слезы.
– Пожалуйста, останься, – шепнул он. – Я отомщу за тебя. Здесь безопасно – зверь не станет рушить замок во время боя. Я хочу, чтобы мне было куда возвращаться. Чтобы меня кто-то ждал.
Ярмир с тревогой заглянул в помутневшие от слёз васильковые глаза. Даже если он погибнет, Нейджа сможет уйти, отсидеться, сбежать в другой город.
Но Нейджа упрямо качнула головой.
– А я не хочу оплакивать ещё одного мужчину, которому не сумела помочь, – она шмыгнула носом, – тем более, этот мужчина мне кое-что должен.
И правда, он многим обязан Нейдже – долг ценою в жизнь, если не больше.
– Как вернёмся, пан герой, не забудьте починить стол в моем трактире.
Сбитый с толку Ярмир поднял голову – синие глаза Нейджи сияли, она улыбалась сквозь слёзы.
Ледяные осколки, застрявшие в сердце, начали плавиться, но тут зверь снова издал протяжный вой.
* * *
Ворота росли от земли высоко вверх, не оставляя и клочка чистого неба над головой. Кованые, почерневшие от времени, они были сплошь усеяны изображением воинов с копьями и мечами. Воины с правой створки шли в атаку на воинов левой створки, не замечая тучей нависшую над сражением хищную морду с раскосыми умными глазами.
Они с Нейджей налегли на тяжёлые створки вдвоём – тщетно. Ярмир было подумал, что всей кнежеской рати не хватит пересилить упрямство ворот, но петли с натугой застонали, и створки по чуть-чуть начали отходить вглубь.
– Скорее! – Ярмир спрыгнул на ступеньку.
Нейджа охнула, приземлилась рядом.
Они стояли на узкой лестнице, спиралью опоясывающей воронку, что занимала всё пространство внутри замковых стен. Замок оказался перевёрнутой башней, она тянулась не вверх, а уходила вершиной в толщу скалы. На самом дне – очень-очень далеко – беспокойно металась чёрная тень. Его заждались.
– В прошлый раз здесь было поле, – Нейджа настороженно огляделась, – в замках всё слишком быстро меняется, герой. Кроме тебя самого…
Ярмир не дослушал. Он ощутил нетерпение зверя, его желание крови, тоску по азарту схватки, рвущийся изнутри порыв уничтожить, сломить. Неумолимая сила потянула Ярмира вниз, и он побежал – перепрыгивая через ступеньки, забыв о близости бездны, не слыша криков Нейджи. Белый плащ Смерти сверкнул над пропастью, Ярмир почувствовал легкое прикосновение – давняя знакомая осмелела и взяла его за руку.
Он бежал и бежал, лестница становилась всё круче, и казалось, она ведёт не вниз, а вверх. Ярмир слышал, как лязгают о каменный пол когти-ножи, как недовольно рычит соперник, чувствовал смрадный звериный дух – наваливалась тяжесть, сбивала с ног, заставляла задыхаться. Ярмир застонал, закричал, охрип от усилий, крик сменился воем, вой – рыком. Перед глазами поплыли картинки.
Светлый завиток, упавший на щеку и тёплый поцелуй.
Презрение в раскосых жёлтых глазах.
Насмешливая улыбка Смерти.
Тело Андэля в объятиях зверя.
Маска удивления, застывшая на мёртвом лице бродяги.
Дрожащая рука Нейджи в его ладони.
Ярмир зарычал ещё громче, мотнул головой. Одним прыжком преодолел последний пролёт. Мягко опустился на каменный пол.
* * *
Он пойман и загнан в клетку. Имя клетки – замок. Имя тюремщика – Брутвиг.
И он хотел на волю. Он грезил свободой.
Перед ним стоял человек с мечом. Слабый человек. Отчаявшийся. Он поднял голову, шумно втянул воздух. Фыркнул. Необычный запах. Странный. Так пах чужой страх, и так пахла его свобода.
Холка встала дыбом. Он обошёл человека по кругу, не отрываясь от настороженных глаз, внутренне собранный, готовый к молниеносному выпаду. Человек слегка подался вперёд, и он рыкнул, оскалил зубы. Запах страха усилился, и человек сделал шаг.
Он мог бы прекратить игру одним прыжком. Это было проще, чем рычать и скалить пасть. И проще, чем ждать столетия. И чем сдаться Брутвигу. Но он медлил. Сквозь привычный тяжёлый дух страха он чуял свободу. Ноздри с шумом раздувались – любимый забытый запах. Запах дома.
Человек занёс меч, и зверь прыгнул.
* * *
Ярмир оцепенел. Даже с мечом он чувствовал себя беспомощным и голым.
Зверь начал обходить его, глаза сузились, ноздри подрагивали. Ярмир едва поборол искушение упасть на четвереньки, так же шумно втянуть воздух – понять, почувствовать соперника.
Меч в руках задрожал – он почему-то стал непомерно тяжёл. Ярмир сжал рукоять, побелели костяшки пальцев. Сейчас или никогда!
Он занёс меч, и чёрная тень кинулась вперед. Клинок рассёк пустоту, но Ярмир успел увернуться. Потерял равновесие, упал. Острые когти задели шею – легко, почти ласково. Тёплые струйки потекли вниз по груди. Ярмир вскочил на ноги – только затем, чтобы снова встретить выпад зверя. Меч вошёл во что-то мягкое, воздух разрезал рык боли. Зверь вскинул лапу, лицо обожгли новые раны. Ярмир отскочил назад, оттёр рукавом кровь, моргнул.
Зверь, прихрамывая, ходил кругами, приглушённо рычал, из раненого бока капала кровь.
Он ранил тварь! Ярмир усмехнулся, перехватил меч, и вдруг согнулся пополам от резкой боли в боку – там же, где зияла рана у зверя. Ярмир заревел от злости, сейчас бы он сам не отличил своего рёва от звериного.
Огромная чёрная кошка оскалилась, пригнулась к земле, готовясь к новому прыжку. Ярмир замер. Вот его шанс. Надо только рассчитать удар. Он смог ранить бок зверю, и так же вспорет живот.
Ярмир поморщился – рана под колетом снова дёрнулась болью.
Глаза зверя блеснули лунным светом, лапы спружинили.
– Ярмир! – Нейджа кричала, но её крик был далёким, будто просачивался из другого мира, – если ты убьёшь зверя…
«Ты убьёшь себя», – прошептал Ярмир в унисон с прерывающимся голосом Нейджи и в последний миг отвёл клинок. Жаль, он был так близок к победе…
Чёрная тень метнулась к Ярмиру. Он не защищался – лишь открыл объятия. «Умру как Андэль», – подумал Ярмир и рухнул, придавленный горячим телом. Вспыхнула острая боль в груди. Спину выгнула судорога. И Ярмир вдруг забыл, кто он.
Он чувствовал запёкшуюся на боку рану, промокшую от крови шерсть, чувствовал звериную ярость, удивление, досаду – кто-то слабый ворвался в его жизнь, принёс боль, и Ярмир не мог покончить с этим слабым, остановить его.
Он лежал беспомощный, погребенный под тяжестью звёздного неба, в груди не осталось воздуха. Он хотел быть далеко отсюда, но очередная судорога подбросила, заставила впустить внутрь черноту, пропитаться ею.
И он был заблудившейся мыслью, занесенной в незнакомый мир. Грезил свободой, мечтал открыть дверь тюрьмы, на которую когда-то согласился сам. Принимал тысячи обликов – мог обернуться зверем, человеком, камнем, ветром. Чужие личины. Чужая земля.
* * *
Осколки его звезды упали на континент, и вместе со звездой он раскололся на сотни частей. Ему нужно было время, нужна была сила. Но не хватало голоса – чтобы сказать, рук – чтобы взять, и ног – подойти поближе. Он начал играть с пространством – проникал в людские мысли, строил из обрывков образов дома, родные земли, разрушал, создавал заново. Это вызвало лишь страх. Раньше его не замечали, теперь – намеренно избегали.
А потом пришёл Брутвиг. Первый, кто сумел разглядеть его. Борьбы не было. Был договор. Брутвиг просил безраздельную власть над людьми. А взамен обещал лучших сынов континента. Он согласился. И взял у Брутвига ещё кое-что – сделал внутреннюю сущность кнежа своим внешним обликом. Остатки родной звезды обнесли высокими стенами. А его стали звать Зверем.
Первого зверя не видел никто. Но второй и третий, а потом двойники по всему континенту, уже обладали сильным смертоносным телом, вылепленным из страха и ярости дворянских сынов. Он пил юные жизни, жадно глотал знания и отдавал взамен то, что каждый заслуживал. Достойные выходили живыми, но оставляли свою силу и уносили частичку его самого. У слабых нечего было брать, кроме страха, – тех юношей он убивал, смакуя предсмертный ужас. Кто бы ни выиграл, Зверь выживал. Как можно убить то, чего нет? Чёрная тень большого хищника растворялась в пространстве замка – двойник исчезал до следующего героя.
Он был доволен и сыт. И начал забывать, как сюда попал. Сражения приносили неведомое раньше наслаждение. У него было непобедимое тело, он мог двигаться, чувствовать, жить. Мог всё, кроме одного – вырваться на волю. Тоска по родине стёрлась, осталась тупая боль запертого в клетку существа. Он гасил в себе эту боль. Ради чужой силы, в которой нуждался теперь больше, чем когда-то Брутвиг в его помощи.
Но однажды чужая сила отравила Зверя. Юноша в замке под Костэ сумел его ранить. Он сделал то, что не делал никто – перестал защищаться. Привыкший жить злобой, Зверь почувствовал себя неуютно и пропустил удар. Юноша оказался слишком хорош, и Зверь вдруг испугался за свою шкуру. Которой на самом деле не было.
Сейчас Зверь умирал. Продавленные ребра не давали дышать. Ему было гораздо хуже, чем под Костэ. Он сжился с хищным телом в одно. Стал слишком ранимым и слишком настоящим.
* * *
Выдох вырвался из груди вместе с криком. Ярмир напрягся, отчаянным рывком сбросил с себя полуживую тушу. Пошатываясь, поднялся на ноги, подобрал меч.
Голова гудела от чужих мыслей. Чужих ли? Сейчас он сомневался, что знает, кто он. Может, зверь. Может, человек. Или то существо со звёзд, что грезит о свободе.
Зверь лежал на боку, тяжело дышал. Осталась мелочь – занести меч и отрубить твари голову.
Зверь повернул морду, встретил его взгляд, как встречают удар клинка.
Ярмир так долго шел к этой победе. Бросил семью, которая его вырастила. Предал Маруше, которая его любила. Пожертвовал друзьями. Все силы и мысли отдавал зверю. Ради чего? Чтобы выйти из замка с клыкастой головой в руках и тем снискать расположение кнежа, которого презирает? Он был глупцом, он всё потерял, но прошлого не вернешь. Не зверь его сделал таким. Он сам. И он ещё может остаться человеком.
– Иди с миром, – Ярмир отошёл в сторону.
Зверь понял – в жёлтых глазах сверкнула благодарность. Он тяжело поднялся и, прихрамывая, шагнул в тень.
Ярмир долго стоял неподвижно. Не замечая, что дышать уже не больно. Не чувствуя, как перестаёт пульсировать бок. Не видя обнявшей его Нейджи. Не осознавая, что они в замке одни.
Очнулся он на открытой террасе – вершине башни. Далеко внизу пёстрой тканью раскинулся между холмов город Гота. А в небе потерянной звездой блестела яркая точка, поднимаясь всё выше и выше.
Он покрепче обнял Нейджу и улыбнулся – теперь Ярмир чувствовал себя по-настоящему свободным.
* * *
Он летел домой – к своим звездам. Человек в перевёрнутой башне смог дать ему то, что нужно.
Завтра все замки зверя разрушатся сами собой, и люди найдут там мёртвых существ, созданных злобой и страхом.
Он оставил всё, что взял. Кроме одного подарка – прощения.
Тотальная аннигиляция
«Всё идёт по плану…»Гэндо Икари «Евангелион»
Григорий Кабанов
Сайт фантастика. рф
Во времена, когда все мечты человечества были исполнены, испуганный мужчина бежал по коридорам, судорожно озираясь назад. За шумом собственного дыхания было трудно разобрать шаги преследователя. Лишь длинная тень время от времени падала на стену очередного изгиба бесконечно петляющих футуристических катакомб.
Оказавшись в небольшом холле (благодаря металлическому полу и трубам тот напоминал машинное отделение старинного корабля) беглец сбавил шаг и обернулся.
Звонкие щелчки каблуков вознеслись над дребезжащим эхом. Мужчина усмехнулся и что-то пробормотал в передатчик, закреплённый на руке
Из-за нагромождений железных шкафов показалась невысокая фигура. Строгий серый костюм – пиджак с длинной юбкой, – а также лакированные туфли в тон чёрным волосам, производили впечатление деловой женщины. Глаза хранили ледяную серьёзность, не позволяя ни одной эмоции коснуться правильных черт её красивого лица.
– Ты меня не достанешь, сука! – крикнул мужчина, истерично усмехаясь. В подтверждение его словам тишину огласила дробь глухих шагов. Между беглецом и преследователем живой стеной выстроились люди в чёрных костюмах. Сверкнули бластеры. Хором щёлкнули предохранители.
Неуловимый кивок головы, и один из охранников улетел в сторону. Движение глаз, и второй, кувыркнувшись, впечатался в потолок. Женщина подняла руку. Шея следующего сломалась, будто у цыпленка. Миниатюрные пальцы сомкнулись, и очередного человека смяло, как лист бумаги. Продолжая производить изящные жесты, напоминающие взмахи дирижёра, женщина хладнокровно забирала жизнь за жизнью.
Плазма, выжигающая искрящиеся языки пламени из всего – от металла до камня, – не причиняла охотнице никакого вреда. Смертоносные. пылающие стрелы беззвучно исчезали, касаясь идеально выглаженной серой ткани.
Когда последний телохранитель разлетелся на бурые ошмётки, убийца перешагнула через труп и подошла к мужчине. От ужаса тот не мог пошевелиться, лишь сидел на полу у стены, разрисованной причудливыми узорами тёмно-красного цвета.
– Приказ: тотальная аннигиляция на квантовом уровне, – произнесла женщина, указав рукой на трясущегося от страха мужчину. Тот заслонял лицо пальцами, не желая наблюдать, как от стен отламываются бесформенные куски и, будто подхваченные ветром, устремляются в странный полёт.
Жестяные перегородки, обломки труб, клапана, шланги – они отрывались и медленно кружили по комнате. Створки шкафов падали на землю, и искрящиеся электронные платы, размахивая оборванными проводами, пускались в неторопливый вальс меж потолком и полом. Сотни, нет, тысячи деталей соединялись в новый механизм, опутывая её правую руку. Конечность женщины обросла нагромождениями железного мусора. Олово на раскаленных проводах сплавляло вырванные куски аппаратуры в самых сумасшедших комбинациях. При этом датчики, светодиоды и жидкокристаллические экраны тут же принимались перемигиваться зелёными огоньками, показывая, что этот ужасающий хаос функционирует исправно… и тут же скрывались под новой порцией блестящих обломков.
Это длилось целую вечность, до тех пор, пока указывающая на жертву рука окончательно не скрылась в недрах приспособления, превышающего любые мыслимые габариты. На глазах обречённого мужчины, искрясь, сварились последние узлы, сделанные из фермы, минуту назад подпиравшей потолок, и куска железной лавки. Небывалого размера пушка была завершена. Высотой и шириной ненамного меньше роста женщины, а длиной три-четыре метра, этот устрашающий механизм пришёл в движение. С шумом вращались маховики, странной мелодией переливались звуковые сигналы, а исполинские дула восьми стволов принялись наливаться пламенем и исторгать жар.
Вслед за криком всё озарил испепеляющий огонь.
* * *
Во времена, когда все мечты человечества были исполнены, появились новые – ещё более безрассудные.
Ученики старшей школы выстроились у экрана, украшенного самыми красивыми огоньками Вселенной. Учитель, сопровождающий их экскурсию, рассказывал о том, что огромная крепость из стекла и металла, чернеющая на фоне Млечного Пути, – деталь величайшей электростанции.
– Это «Звёздная Плотина». Вокруг ядра нашей галактики звёзды движутся с огромной скоростью. Вытянутый овал, который они образуют, называется «перемычкой». Они проносятся меж двух рукотворных крепостей – «Опор Звёздной Плотины», и возмущения электромагнитного поля рождают колоссальные запасы энергии. По беспроводным каналам она питает соседние звёздные системы. И вот сейчас «Опора» передвигается чуть ближе к «чёрной дыре», чтобы дать человечеству ещё больше энергии, восполнить увеличивающиеся потребности…
Зрелище завораживало. Дрожащие, прыгающие, мечущиеся искорки звёзд. Чёрные газопылевые облака, которые проносились мимо ядра и заслоняли его, будто песчаная буря, играющая солнечным светом. Космическая станция, называемая «Опорой», отображалась в стерео формате. Запись производилась с двух телескопов, расположенных в тысяче километров друг от друга, из-за чего всё казалось игрушечным, даже многотонная конструкция, летящая к центру Млечного Пути.
Но юноша, стоящий особняком, удивился совсем не тому, чему был должен.
Впервые за долгие годы к нему подошла самая красивая девушка в классе. Это показалось подозрительным, но он старался не подавать вида. Она почти беззвучно прошептала:
– Мне нужно кое-что тебе сказать. Пошли со мной.
Ожидая подвоха, он оглянулся по сторонам. Затем почувствовал теплоту и мягкость её пальцев, схвативших его за руку, и пустился следом за красавицей, совершенно не представляя, что будет дальше. Прикосновение бархатной ладошки заставляло сумбурные мысли бегать по кругу, будто звёздочки, пойманные гравитацией «чёрной дыры» и не способные вырваться из этого плена.
Она никогда не обращала на него внимание. Ни разу за всё время совместного обучения. Не брала его тетрадей (для этого существовали подружки), не разговаривала и почти не смотрела в его сторону. И даже в те редкие моменты, когда они встречались взглядами, она делала вид, что не смотрит, не видит, не хочет иметь с ним ничего общего. Так что же случилось теперь?
Неведомыми тропами звёздного отеля (изысканная отделка чуть изогнутых коридоров напоминала палубу прогулочного судна), они добрались до туалетной кабинки и заперлись изнутри. Всё это было странным, похожим на фарс и в то же время волнующим. Они стояли почти вплотную. Её макушка находилась под его носом, волосы приятно пахли. Тёплое дыхание спутницы будоражило его измученное воображение.
– Послушай. Я попала в беду. Ты мне поможешь?
Машинально кивнув, он с удивлением обнаружил, что несётся по коридорам космической станции вслед за бесцеремонной одноклассницей. Почти ничего не объяснив, кинув лишь одно-два слова, она увела его в странное приключение. И он согласился.
Но разве можно отказать такой до умопомрачения красивой девушке?!..
Во всём этом не было никакого смысла, равно как и причин. Лишь щемящее, дразнящее чувство опасности, будто он делает нечто запретное, за что могут сурово наказать. Ощущение это отдавалось приятной дрожью в каждой клетке, в каждой молекуле его тела. Он не знал, куда они бегут. Не догадывался, зачем или, точнее сказать, отчего. Быть может, их и правда кто-то преследует? Или они просто решили вырваться из оков обыденности? Кто знает, ради чего делается хоть что-то в этом мире?
Отделанный по последней моде коридор извернулся змеёй, и вот, они очутились в большом холле с необъятным куполом. Сотни красиво одетых мужчин и женщин кружились в вальсе. Лаконичным взглядом девушка намекнула, что им нужно присоединиться к танцу, и вот они уже сами, шаг за шагом, обхватив друг друга, заходят всё дальше в движущееся многоликое единое людское существо, подчинённое командам завораживающих нот. Робко касаясь стройной талии, боясь сделать лишнее движение, чувствуя тепло её пальцев, он ловил её дыхание, текущее по его шее порывом лёгкого ветра. Он оглядывал окружившие со всех сторон фигуры во фраках, пиджаках и вечерних платьях самого разного покроя. При этом чувствовал вину за повседневную одежду, которая в окружении изысканных костюмов создавала эффект, противоположный обычному, – выделяло из общей массы.
Повинуясь броуновскому движению, они вышли к сцене, на которой стояли музыканты. Скрипки светились различными цветами радуги, подстраивая ослепительные цвета под высоту тона. Внутри виолончелей разноцветные маслянистые капли образовывали самые удивительные формы, что рождались и взрывались при касании смычка. Контрабас был полон кристально-чистой воды; золотые рыбки внутри, казалось, танцевали в такт музыке, размахивая блестящими хвостами во время взятия густых, осязаемых нот.
В такие моменты можно без колебаний признаться в любви. А можно просто молчать, наслаждаясь звуком дыхания танцующей в твоих объятьях красавицы.
Охранники лениво проводили их взглядами, и вот они снова бегут по лабиринтам звёздного отеля в поисках неизвестной цели, которой, быть может, и вовсе не было. Как нет цели у расширяющеёся Вселенной, у частичек света или у искреннего счастья.
Почти никогда в жизни ему не доводилось испытывать это чувство. Лишь иногда, перелистывая страницы интересной книги, он замечал, как сладостный адреналин наполняет кровь, поджигает сердце и дразнит вечно скучающий разум. А теперь (эта банальная фраза!) он будто сам оказался героем книги. Это как следить за кем-то, напоминающим тебя, по ту сторону кинотеатрального экрана. Бесконечно яркие краски заставляют всё сильнее сомневаться в происходящем. Так и он не верил, что бежит вслед за одноклассницей по вычурным переплетениям чужих коридоров. Не верил тому, что видел, слышал, ощущал и тем более думал.
Школьная романтика так поспешно минула его жизнь, что он не был в силах даже поверить в её реальность. Всё это казалось суеверием, нелепой шуткой, которую рассказывают недалёкие люди. Избитый, абсурдный анекдот. И всё же от странного, опьяняющего чувства кружилась голова.
Её бархатные пальчики мягко коснулись его груди. Но лёгкость эта показалась смертельным ударом. От волнения сердце забилось ещё сильней.
– Стой! За поворотом охранник, – вылетев из её чувственных губ, слова прозвучали отнюдь не тревожно. – Мы побежим вон к той двери на счёт «три».
«А что будет, если дверь заперта?» – хотел спросить он, но девушка уже сорвалась с места и кинулась через разветвление. Пара секунд показалась слишком опасной задержкой, но пути назад не было. Оставалось лишь броситься следом.
Высокий, худощавый охранник стоял слишком далеко, чтобы среагировать на шум. Он развернулся, когда школьник почти добежал до проёма (одноклассница с укором сверлила его взглядом из-за приоткрытой двери). Хлопнул замок, и они спустились по лестнице на более внешний виток спиралевидной станции.
Стены здесь были окрашены в бледно-красный, а номера комнат упали на пару сотен. Им бесконечно повезло, что на протяжении длинного, чуть изгибающегося коридора не дежурило ни одного охранника. Но везение могло иссякнуть в любой момент.
Девушка выглянула за поворот «перекрёстка» и тут же юркнула обратно. Лицо её исказил испуг.
– Это что – она? – прошептали её дрожащие губы, а глаза принялись метаться в поисках потерянной мысли.
– Что случилось? – осторожно произнёс парень.
– Что она здесь делает? – бормотала школьница. – Вот чёрт! Неужели…
Он выглянул за поворот. Стоя у перепутья, даже полностью скрывшись от взора неизвестных людей, он мог расслышать их голоса.
Женщина в строгом костюме беседовала с тремя охранниками.
– «Пси-корпус»? – спросил мужчина и вернул собеседнице удостоверение. – Ничего себе. Серьёзная организация. И кого вы ищите?
Её ответ расслышать не удалось. Возможно, она ничего и не произнесла, ведь «Пси-корпус» – это…
Неужели, та избитая байка, которую без устали повторяют на телевидении, оказалась правдой? Это звучит дико, но если агент легендарной организации владеет хотя бы сотой долей того, что им приписывают обыватели, дела – серьёзней некуда…
Повернувшись к подружке, он увидел, что та вытащила смартфон и рассматривает размытый фотоснимок. Неудачно сделанный, он, тем не менее, заставил её глаза округлиться, а брови подняться в немом крике.
– Она… – шептали дрожащие губы.
Парень осторожно коснулся её плеча:
– Кто это?
– Ты отвлечёшь их, а я побегу налево, – она его будто не слушала.
– Что тебя напугало?
– Выйди, подойди к ним, что-нибудь крикни и побеги прочь…
– На снимке – женщина, стоящая сейчас за углом?
– … Так, чтобы за тобой бросились следом, а в это время я…
– Откуда у тебя эта фотография? Ты что, уже встречалась с ней?
– … Побегу налево, мне нужно преодолеть двадцать метров. Если ты не отвлечёшь их, нам конец. Понял?
– Нет.
– Понял?
– Почему – конец?
– Ты понял?
– Скажи мне, почему?!
Она замолчала. Затем заглянула ему в прямо в душу своими блестящими от слёз глазами.
– На счёт три, хорошо? – спросила она почти шёпотом.
Он вышел из-за угла и двинулся по центру прохода, пытаясь изобразить непринуждённый вид. Колени неисправимо дрожали. Женщина, та самая, которая на снимке одноклассницы стояла в окружении зависшего в воздухе металлического мусора (должно быть, фотография была сделана во время взрыва и навечно остановила летящие во все стороны осколки), не произносила ни слова, но охранник вновь и вновь отвечал. Коротко, односложно. Гарнитуры в ушах его не было. Так значит, «Пси-корпус» – не выдумка?..
Школьник встретился взглядом с женщиной и пошёл прочь. Боковым зрением он увидел, как она двинулась следом.
Сказка кончилась. Грань между вымыслом и реальностью стала как никогда отчётливой. Герои кинофильмов, кажется, вообще не испытывают эмоций, лишь красочные взрывы озаряют их спины. Но когда страсти накалились, парень осознал, как далеко это от действительности. Разряд адреналина и сладостное напряжение меркли в тени совсем иных чувств. Унизительный страх, который заставляет ненавидеть себя. Дрожь во всём теле, как у припадочного больного. Но самое мерзкое – мучительный стыд. Вряд ли беглец, осуждённый за убийство, которого не совершал, – герой нашего времени – испытывает угрызения совести. Он считает, что поступает справедливо и во имя истины имеет право даже на убийство. Но школьник с досадой понимал: он не робот, не тень выдуманного человека и даже не актёр на съёмочной площадке. Он тот, кто совершает непоправимое. И это совсем не шутки.
«Остановись», – раздался голос в его подсознании. Неестественный, будто имплантированный. С ужасом предполагая, что это беззвучная команда агента, парень ускорил шаг.
Вмиг всё перевернулось и смешалось. Ноги сами оторвались от земли, и он взмыл в воздух. Сердце, и без того отчаянно стучащее, теперь явственно причиняло боль. Что произошло? Исчезла гравитация? Но она вызвана вращением станции. Если бы та резко остановилась, его швырнуло бы об стену. Так значит…
Оглянувшись, висящий между полом и потолком, он встретился взглядом с женщиной, поднявшей правую руку и будто подтягивающую невидимые нити. За её спиной, из-за угла, выбежала девушка и, не обращая внимания на кинувшихся следом охранников, устремилась в противоположную сторону.
«Хоть бы она успела, – подумал парень, и агент тут же обернулась. – Она что, прочла мои мысли? Услышала, как я думал об однокласснице? Если так, значит, это я её выдал…»
Агент выставила руку, чтобы поймать беглянку в незримые тиски, но не успела. Хлопнула дверь, щёлкнул замок. Женщина, не торопясь, двинулась в её сторону. А охранники бросились за молодым человеком, который, освободившись от неизвестной силы, рухнул на пол и устремился прочь.
Из неожиданно открывшейся кабины лифта вышел мужчина с собакой. Школьник поймал свой последний шанс, оказался в кабине и выбрал самый нижний уровень – внешний виток спирали. Впереди – ещё двадцать этажей.
Вдруг пришло озарение. Парень нажал на клавишу этажа, мимо которого ехал, в самый последний момент, но электроника успела среагировать, и двери лифта открылись. Как только он покинул кабину, в ней погасло освещение. «Ну, конечно. Чем устраивать засаду, легче вырубить лифт… Нужно было лишь связаться с оператором, и на это ушли те десять секунд, пока я спускался, ни о чём не подозревая. Меня спасло лишь чудо».
Пусть они и знают, где он вышел, но пока они туда доберутся, парень успеет удрать. Двигаясь самым неожиданным маршрутом, он, кажется, запутал след.
Но что теперь? Маленькое приключение подошло к концу. Их пути разошлись, как корабли в межзвёздном пространстве. Впрочем, его по-прежнему не покидало чувство, что он ещё не очнулся от этого сна. Как будто где-то на границе подсознания, там, где ещё теплятся мечты давно ушедшего детства, жива надежда встретить красавицу ещё раз и выполнить своё обещание. Ведь он дал слово, что поможет ей.
Действительно, вряд ли он сможет найти её в этом гигантском муравейнике. Одноклассница так и не сказала, куда направляется. Но, в отличие от женщины-агента, он помнил, каким маршрутом они добрались до той развилки. И будет вполне вероятным просчитать: кратчайшим путём к какому месту он мог быть? Даже если девушка изменила направление в попытках уйти от погони, рано или поздно она всё равно появится в намеченной точке. Там, куда они двигались изначально. Изучив план отеля на одном из терминалов и сделав необходимые выводы, он двинулся к внешнему уровню.
Мысли в сумбурных потёмках становились как никогда запутанными. Терялась всякая суть, поглощаемая лабиринтами бесконечных заблуждений, как терялся и он сам, пытаясь нащупать нужную дорогу. Лишь навигатор помогал не отчаяться окончательно. Надо всем этим ворохом нечленораздельных бессмысленных лозунгов возвышалась единственная цель. И она помогла добраться до самого края.
Ветвления ходов, обрамлённых дверьми, закончились, освободив пространство для доков, шлюзов и складов. Металлические платформы для швартовки кораблей, многоэтажные полки с громоздкими ящиками и тонкие, почти невидимые мостики между ними – всё это, держась на выдающихся из потолка колоннах в одном необъятном холле, возвышалось над застеклённым полом, под которым не было ничего. Достаточно представить чёртово колесо в парке, которого нет. И лишь недостижимые огоньки звёздных гирлянд своими мистическими отблесками отнюдь не рассеивали тень, а только подчёркивали её беспросветную мрачность. Это был цвет пустоты, абсолютной, бездонной, безразличной и столь же бессмысленной.
Суровая реальность обожгла сильнее жидкого азота. Увидев группу знакомых ребят, возглавляемых его учителем, он осознал, каким же глупым выглядело их приключение. Пока они с одноклассницей метались по коридорам, группа совершенно обыкновенным маршрутом добралась до пункта назначения их нелепого побега. В подтверждение этим словам из шлюза неподалёку появилась зачинщица переполоха. Она тоже направилась к толпящимся школьникам, отводя взгляд и, кажется, не желая вспоминать о случившемся, будто и сама всё только что поняла.
В компании шумных, набивших оскомину личностей, слушая рассказы преподавателя об этом грузовом порте, парень, наконец, снова вспомнил о своей прежней точке зрения. В который раз он поразился, как же абсурдно всё, касающееся отношений с девушками. Не успев опомниться, он был вовлечён в игру, цель которой – заставить его ещё сильнее убедиться в своей ничтожности. Лишь одно достоинство было у этого лицедейства – как и всё в этом мире, оно заканчивалось.
– Здесь причаливают грузовые суда, – говорил учитель. – Видите, насколько более солидный размах этой секции по сравнению с пассажирским космопортом? Грузовые поезда, кроме тянущих секций с двигателями, в основном состоят из цепочек контейнеров, а они в свою очередь могут тянуться на тысячи километров. Длина рекордсмена составляет около трети астроединицы. Представляете, насколько это?.. Простите, кто вы? Зачем она вам? Это не доказательство! Они все приехали со мной, и всех их я намерен…
Раздался громогласный хруст, и обезглавленное тело классного руководителя рухнуло на пол. Женщина в чёрном костюме переступила через труп и неспешно двинулась сквозь разбегающуюся толпу.
Парень застыл от удивления, вглядываясь в потоки багровых капель. Лишь касание одноклассницы помогло ему вырваться из плена собственного бессилия и броситься в отчаянный побег. Он знал, что агент преследует их, но возможности обернуться не было. Они неслись по тонким мостикам между грузовыми махинами, и если бы он хоть на миг отвлёкся, мог бы разбиться о толстую стеклянную перегородку, где-то далеко внизу отделяющую пригодное для жизни пространство от смертоносной космической бездны.
– Учителю звонил? – бросила запыхавшаяся девушка.
– Нет.
– Значит, сам нашёл? А ты не такой уж дурак.
– Конечно, я не дурак – у меня лучшие оценки в классе! – почти крикнул он и понял, что никогда ещё так резко не разговаривал с человеком противоположного пола. Он ждал любой реакции с её стороны, но получил в корне иное:
– Молодец, я в тебя верю. Поэтому и попросила о помощи. Ты на меня не сердишься?
Они перелезли через цепочку, которая была символической защитой от туристов, и парень отрешённо подумал: «Так вот, оказывается, как работает психология. Чем небрежнее ты относишься к человеку, тем сильнее он тебя уважает».
Они остановились у самого края. Мостик обрывался, окружённый пустотой. Должно быть, один из причалов.
Девушка обернулась. По-прежнему неторопливо шагая, агент тем не менее почти догнала молодых людей. Слыша свой голос будто издалека, парень произнёс:
– Мы можем перепрыгнуть на ту платформу.
Взглянув на широкую площадку десятью метрами ниже и двадцатью-тридцатью дальше, одноклассница состроила одну из убийственных гримас, оскорбляющих сильнее самой грубой речи. Но школьник не сдавался:
– Эффект гравитации создаётся центробежной силой. Станция вращается, и, благодаря крутящему моменту, нас прижимает к полу. Но если со всей силы бежать против её движения, для нас с тобой тяготение будет слабее…
Вместо утвердительного ответа или хотя бы скупого кивка она просто разбежалась и сорвалась в бездну.
Самая известная присказка всех учителей: «Если все прыгнут в пропасть, ты тоже это сделаешь?» Он всегда был уверен в своём ответе, но, тем не менее, поступил наоборот – бросился с края мостика, наблюдая за тем, как его подруга группируется перед ударом о платформу. Миг захватывающего полёта истёк слишком быстро, он лишь успел согнуть ноги в коленях и расслабить мышцы до того, как почувствовал боль. Он так и остался бы лежать без сил, если б девушка не подняла его на ноги. Продолжая бежать, он проклинал себя за поспешность. Каким же он был самонадеянным глупцом, решившим, что способен просчитать такой непредсказуемый прыжок? С той же вероятностью, что и нехватка скорости, они могли попросту перелететь через площадку.
Под диссонирующие аккорды сумбурных терзаний раздался рёв металла. Позволив себе обернуться, парень увидел, как слетевший с привязи крейсер, будто невесомую паутину, сносит переплетения стальных мостиков. Двигатели не работали, и школьник сделал ещё один пугающий вывод относительно «Пси-корпуса».
– Внутрь!
Следом за девушкой он проник в небольшой скоростной катер и лишь потом понял, что они оказались в ловушке. Если только она не…
– Шлюзы открываются автоматически, чтобы избежать аварии, – сказала школьница и крутанула массивный штурвал, который на фоне её тонких ручек казался ещё крупнее. Приборная панель пестрила огоньками, а над ней – за лобовым стеклом – тревожно увеличивалась раззявленная пасть открывающихся ворот. Всего за секунду катер, набирая скорость, пронёсся через стометровый металлический коридор и оказался в открытом космосе. Всё вокруг будто застыло: россыпи звёзд, дымящиеся пылевые облака, завихрения галактик. И лишь на экране заднего вида резко, почти мгновенно, уменьшился металлический тор гостиницы.
– Ты умеешь управлять звездолётом?! – взвизгнул парень.
– Клювом не щёлкай, – съязвила школьница. На этот раз это было не презрение, а дружеская подколка.
Он знал слишком многое о полётах, чтобы спрашивать, всё ли она сделала правильно. В противном случае не было бы и шанса спросить. И ещё знал, что сам никогда не смог бы даже завести этот катер, не говоря уж о том, чтобы за какую-то пару секунд выгнать его из доков и набрать околосветовую скорость…
– Садись в кресло и, ради Бога, отвернись от меня. Переходим на атомную тягу.
Паренёк выполнил её просьбу и, как только на приборной панели загорелось вдвое больше лампочек, приступ тошноты чуть не вывернул его наизнанку.
– Аккуратнее! Не дрова везёшь!
Она улыбнулась:
– Вот уж не знаю: дрова или не дрова…
Несколько минут длилась спокойная пауза. Приглядываясь к застывшим светилам, он пытался уловить их движение, а время от времени робко поглядывал на одноклассницу. О произошедшем думать не хотелось, поэтому всё внимание он направил на созерцание огненного шлейфа позади корабля. Инверсионный след. Пламя из атомных двигателей. Очень опасное и величественное явление. Эту тягу запрещено запускать вблизи планет или космических аппаратов, ведь по мощности она равна взрыву термоядерной бомбы. Казалось бы, страшное и абсурдное изобретение… но ведь космос и так превращён в одну большую «микроволновку» из-за «Звёздной Плотины», передающей по беспроводным каналам неограниченный запас электричества.
Паренёк пытался забыть о кошмарной смерти учителя, о коварном агенте правительства, силой мысли крушащей космические корабли… Но ужас вернулся. На экране заднего вида появилась блестящая точка. Увеличив изображение, девушка и её друг остолбенели от шока.
Прямо по открытому космосу, без транспортного средства и даже скафандра, в одном лишь деловом костюме, как в абсурдной сказке про волшебников, за ними по пятам гналась женщина из «Пси-корпуса». Больше всего шокировало невозмутимое лицо, белеющее на забрызганном помехами экране.
– Сейчас я эту курицу поджарю, – процедила сквозь зубы девчонка и дёрнула штурвал.
Инверсионный след изогнулся и волной понёсся в сторону мистической фигуры. Женщина не успела отреагировать, и её накрыл шквал ядерного пламени. Подобно свету, собранному линзой в обжигающий пучок, сила атомного взрыва, сконцентрированная в одном направлении, усиливается в миллионы раз. Он уничтожает абсолютно всё, что попадается у него на пути.
Когда огненный всплеск на изломе траектории исчез, ребята даже не пытались разглядеть то, что осталось от преследующего их агента. Но увидев знакомую искорку, выпархнувшую из пламени, они вновь испытали потусторонний ужас. Она всё ещё летела за ними. Огненный шквал лишь растрепал ей волосы. Кажется, она что-то выплюнула, будто нахваталась дыма, но продолжала нестись в безвоздушном пространстве. Тлеющие песчинки постепенно гасли на выглаженной чёрной ткани. Невероятно. Невозможно!
– Да пошла ты на хер, сука драная! – взвизгнула девочка и снова крутанула руль. Затем стукнула по сенсорам, увеличив тягу. Генератор силовых полей едва справлялся, парень чувствовал, что его дико трясёт, тошнота подбиралась к горлу.
Волна за волной накрывали преследовательницу, но та вновь выныривала из кромешного ада, не сломленная, не побеждённая и даже не изменившая выражение лица. Лишь приборная панель постепенно покрывалась красным сигналами.
– Пожалуйста, прекрати!.. – не выдержал парень.
– Что тебе надо, тварь?! Когда же ты сдохнешь?! – отозвалась девушка, не слыша его.
– … Перестань! Мы можем погибнуть!..
– Гори, чёртова ведьма!
– … Двигатели скоро…
– Умри, тварь:
– … Перегреются и тогда…
– Зажарься, сволочь!
– … Мы умрём, ты что, не понимаешь?!
– Да что с ней не так?! – завизжала девчонка в слезах и бросила штурвал. Затем принялась плакать навзрыд, молотя кулаками по подлокотникам.
С экрана по-прежнему взирало бесчувственное лицо агента «Пси-корпуса». Кажется, женщина едва заметно ухмыльнулась, а может, дело было в ракурсе.
– Она убила моего брата, – пробормотала школьница, и парень вышел из ступора. – Та фотография… её прислал мой брат перед своей смертью. Она преследовала его так же, как и нас с тобой.
– Почему она это сделала? – спросил молодой человек, не надеясь на внятный ответ. Но, тем не менее, он его получил:
– Братик возглавлял неформальную организацию. Людей, которых не устраивает нынешний порядок вещей. Ты ведь знаешь, что «Звёздная Плотина» бомбит миллиарды планет вредными излучениями. Когда-нибудь это приведёт к концу всего, что мы знаем. Мой брат хотел, чтобы люди одумались. Но как только он приблизился к осуществлению мечты, появилась она. Та женщина-агент. Она убила его. И не просто убила, а распылила все его молекулы, атомы, всё! Полное уничтожение! Та же участь ждёт и меня. Именно поэтому она не оторвала мне голову, как нашему учителю. Она хочет сжечь все частицы моего тела. Выжечь душу. А для этого меня сначала нужно поймать.
После этих слов красотка улыбнулась, и в глазах её сверкнул сумасшедший огонёк. Происходящее становилось всё более странным.
Катер нёсся в сторону центра галактики. Огромный пылающий квазар, будто глаз Саурона, взирал с укором, по-прежнему застыв в недоступной дали. Пункт назначения не был секретом. Если на стене висит ружьё, оно должно выстрелить. Если вначале рассказывается о «Звёздной Плотине», главные герои обязаны на ней побывать.
Вытерев слёзы, девушка назвала позывные корабля и цель прибытия. Всё так же быстро, не теряя ни секунды, загнала судно в доки, вырубила все системы и посмотрела на одноклассника.
– Ты пойдёшь со мной?
В её руке – извлечённый из бардачка бластер. Молодой человек принял оружие, сурово заключив:
– Она убила учителя.
– И моего брата, – отозвалась подружка сорванным голосом.
– Мы ей отомстим. Покажем этой стерве, что власть ничего не решает.
Школьница одарила его почти влюблённой улыбкой:
– Мы не будем никого убивать. Просто держи их на прицеле. Нам нужно пробраться на уровень «Е».
– Мы это сделаем, – подтвердил парень и выпрыгнул из люка, оказавшись во всемирно известной электростанции.
Девушка метала обжигающие взгляды в сторону скрытых камер, пока они бежали по коридору к грузовому лифту. Непонятно, откуда она взяла пропуск, но створки открылись, и ребята понеслись вглубь железного лабиринта.
Сзади раздался грохот. Будто пуля с человеческий рост, разогнанная до околосветовой скорости, пробила шлюзы и ворвалась в недра «Плотины», нарушив герметичность и, наверняка, унеся несколько жизней.
Створки лифта открылись. Школьник повторил за одноклассницей опасный жест, и они оба, наставив бластеры на удивлённый персонал, двинулись к цели. Туда, где находится одна из панелей управления.
По ушам рубанул рёв искорёженного металла. Потолок лифтовой кабины разлетелся вдребезги, и на усыпанный осколками пол плавно опустилась строго-одетая женщина. Беглецы успели скрыться за поворотом до того, как сзади раздались истошные крики. Должно быть, кто-то попытался её остановить, и она, как всегда, не задумываясь, пустила в ход свой смертоносный дар.
От безудержной злости защекотало внутри. Стиснув зубы, парень шёл вперёд. Назло этой бесцеремонной машине убийства. Назло правительству, пустившему её в ход. Назло всему миру они шли дальше, пробиваясь через всё более высокие уровни защиты. Он прекрасно понимал, что диверсия была спланирована заранее. Наверняка, брат с детства готовил сестрёнку к этой самоубийственной миссии. Всё это напоминало террористический акт с участием фанатичных шахидок, готовых взорвать себя во славу Аллаха. И всё равно продолжал идти вперёд, ведь, несмотря на свою отчуждённость и нелюбовь к глупым тинэйджерам, сам был одним из них. Таким же максималистичным идеалистом, готовым сделать что угодно, лишь бы не подчиняться чужой воле.
Удача или саботаж, поддельные электронные ключи, а может, компьютерный вирус, вовремя запущенный в систему, но так или иначе они оказались в святая святых. Вряд ли стоило сомневаться в том, что красавица сможет разобраться в тысячах переключателей, что опоясывали величественный зал.
Её пальцы прыгали по сенсорам, будто по клавишам фортепиано. Молодой человек любовался этими стремительными, отточенными движениями лишь изредка, не силясь совладеть с любопытством. Всё внимание было направлено на шлюз, который он держал на мушке. За окнами, возвышающимися над панелями, раскинул объятья Млечный Путь и огромное, во весь обзор, розовое пятно галактического ядра. Звёздочки вокруг «чёрной дыры» – будто мириады зрителей, поднявшие над головой огоньки зажигалок в восторге от своего кумира. Словно ни одно светило вселенной не хочет пропустить разыгравшееся здесь представление.
Люк полуметровой толщины вырвался из шлюза, как пробка из бутылки шампанского. Обломки запирающего механизма разлетелись картечью, угрожая поразить сумасшедшую парочку, но вдруг зависли на месте и понеслись назад, к эпицентру взрыва. Туда, откуда, не торопясь, вышла зловещая чёрная фигура с каменным лицом.
В тот жуткий миг он впервые услышал её голос:
– Приказ: тотальная аннигиляция на квантовом уровне.
Правая рука агента указывала на девушку, мечущуюся у переключателей. Можно было ожидать чего угодно, но только не того, что обломки, осколки, жестянки и прочий металлический мусор вдруг будут, словно к магниту, притягиваться к предплечью женщины, скрывая кисть и пальцы и тем самым формируя остов странного агрегата.
Приборные панели заискрили. Сенсоры лопались и падали на пол обугленными, вспузырившимися фрагментами. Из-под них, покидая зияющие проёмы, выползали, будто черви, порванные провода. За ними взлетали под потолок печатные платы, усыпанные микрочипами и комично вращающимися вентиляторами. Там, на высоте, они словно ждали своего часа. Колыхались, как водоросли на волнах, чтобы затем рухнуть вниз и, разбрызгивая расплавленное олово, объединиться в единую схему.
Девочка, окружённая дрейфующими в пустоте деталями, кидалась то к одному экрану, то к другому. Но до того как она успевала вводить команды, стёкла взрывались, изрыгая поток транзисторов, диодов, резисторов, ламп, реле, операционных усилителей и микросхем.
Видя, что выстрелы не приносят твари вреда, парень стал стрелять по разрастающемуся аппарату. Но на смену пробитым частям приходили десятки новых, закрывающих брешь и проводящих электричество по ещё более изощрённым путям. Лишь одного взгляда агента хватило, чтобы бластер вырвался из руки, чуть не оторвав школьнику пальцы.
Трубы системы охлаждения изогнулись, надломились и выскользнули из раскуроченных дыр в потолке. Одни обдавали экраны раскалённым паром, а другие – ледяным дыханием жидкого азота. Продолжая поливать пол конденсатом, они приваривались к остову и становились стволами жуткого, громоздкого орудия.
– Ты меня любишь?! – неожиданно крикнула школьница. – Пожалуйста, скажи, что ты меня любишь!
– Я люблю тебя! – отозвался он и с удивлением понял, что это правда.
– Тогда спаси меня! Заслони меня своим телом! Скорее!
Он с трудом понимал, каким чувством руководился сильнее: влечением к своей однокласснице или ненавистью к всемогущей убийце. Возможно, его просто ослепило отчаянье загнанной в угол жертвы, но он, не задумываясь, встал между ними, расставив руки. А через миг пришёл в себя на другом конце зала, пролетев десять метров и рухнув на металлический пол. Конечности его не слушались и, кажется, был сломан позвоночник. Слипающимися от сонливости глазами он наблюдал, как завершаются последние штрихи демонической пушки, как стволы наливаются пламенем и приходят в движение. Как, окружённая взорванными сенсорами, не видя иного выхода, девушка разрезает свою руку и выуживает из раны зашитый под кожу провод. Глаза её закатываются, но из последних сил она подключает шнур к разъёму и падает на колени.
Комнату озаряет пламя, а за окнами неожиданно резко начинают приближаться звёзды. Залитый жарким испепеляющим заревом холл пулей уносится к «чёрной дыре»…
«Пожалуйста, скажи, что ты меня любишь…»
«Приказ: тотальная аннигиляция на квантовом уровне».
… Глаза открылись, но не узнали прежнего мира. Сон? Вряд ли. Рай? Что-то не видно крыльев за спиной. Хотя место, где он находился, было похоже и на то, и на другое. Словно Ханаанские земли, которые было суждено увидеть Моисею лишь на заре своей жизни с вершины Фасги.
Казалось, секунду назад он лежал на земле, искалеченный и обессиленный, а теперь стоит на своих ногах рядом с удивлённой подругой. Обернувшись, парень увидел и женщину в чёрном костюме.
– Ты убила их, – процедил он.
– Я выполняла приказ, – ответила агент «Пси-корпуса» с улыбкой доброй учительницы.
– А почему не прикончила нас?
– Операция завершилась провалом. Девчонка воплотила в жизнь план своего брата и отправила «Опору Звёздной Плотины» прямиком к ядру Млечного Пути. Она хотела уничтожить этим искусственный компьютерный разум, который управляет человечеством. Но результат оказался прямо противоположным.
– Не понимаю!
– Вспомни курс по информатике. Что ещё делают при ускорении процессора, когда хотят «разогнать» его?
– Повышают вольтаж?
– Правильно. Когда девочка отправила всех нас в сердце квазара, «Плотина» выработала огромный запас энергии. Но вместо того, чтобы сгореть, компьютер прошёл тысячелетнюю эволюцию всего за две секунды. Всё что нас окружает – плоды его мудрости. Он преобразил наш мир и спас наши жизни. Поэтому моя миссия закончена. Больше я вам не враг. Удачи и до свидания!
Развернувшись, она пошла прочь – по зелёному полю к изогнутой линии горизонта.
Девушка, ранее стоявшая без движения, произнесла механическим голосом:
– Всё пошло наперекосяк. Но твоей вины тут нет. Спасибо, что помог. И прощай.
Она засунула дуло бластера себе в рот и спустила курок. Но рой миниатюрных металлических пчёл уже разъел батарею, продолжая поглощать остальную часть оружия, как жуки-короеды. Школьница с отвращением бросила сломанный пистолет в блестящую от росы траву и увидела, что такие же железные мошки копошатся в ране на её левой руке. Она принялась смахивать их пальцами, но было уже поздно: стайка роботов полностью заживила рану и удалила провод, который затерялся в яркой зелени безбрежного луга. Повинуясь неуёмному порыву, парень обнял одноклассницу и, боясь шелохнуться, принялся вслушиваться в её тихие всхлипы.
А сверху, вместо одинокого Солнца, планету озаряли миллиарды ярких, искрящихся звёзд.
Родственные души
Mike_The
Конкурс-семинар «Креатив»
Расписавшись в получении, известный литературный критик Иоганн Шмельсен торопливо захлопнул дверь своего загородного особняка. Навязчивая идея о слежке уже который день не давала покоя и, настороженно вслушиваясь в сгущающуюся тишину, он принялся распечатывать посылку.
Будь это обычная доставка какого-нибудь бытового прибора, пиццы или костюма из чистки, Шмельсен бы довёл курьера до изнеможения, проверяя, всё ли на своих местах, и не запряталось ли пятнышко под кружевным отворотом. Но сегодня был особый случай, попадающий в категорию сверхсекретных и «лично в руки», так что лишние глаза при вскрытии долгожданного ящика были без надобности.
Разорвав лощёную упаковку и отплёвываясь от пенопластовой крошки, Иоганн торжественно извлёк на свет божий небольшую чёрную коробочку, слегка поблёскивавшую металлическими боками.
– Ну, здравствуй, братишка, – по-заговорщицки тихо прошептал он, и суетящийся взгляд нетерпеливо забегал в поисках свободной розетки.
Здесь стоит ненадолго притормозить, и пока вы ещё не успели приписать нашему герою какое-нибудь двусмысленное помешательство, пояснить суть вещей. Дело в том, что около полугода назад Шмельсен окончательно разочаровался не только в писателях, но и во всех окружающих его людях. Отчаянно понося всех и вся, он начинал искать лишь уединения и мог бы окончательно замкнуться в себе, если бы не случайное рекламное объявление, предлагавшее изготовить «самого лучшего на свете друга – вашу абсолютную копию».
Пожалуй, это было именно то, о чем Иоганн мечтал всю свою сознательную жизнь. Окружённый невеждами, он день за днём боролся за чистоту языка, но не находил понимания. Доказывал очевидные истины, но упирался в непролазную тупость. Отстаивал абсолютные ценности… До тех пор, пока все не отвернулись от знаменитого критика.
Даже его собственный сын, обладавший неплохими задатками писателя, оказался настолько упёртым, что не мог признать очевидной отцовской правоты и покинул родной дом. Так зачем же всё это? Ведь в сущности разве может человек найти более преданного единомышленника, чем он сам?
Рассуждая подобным образом, Шмельсен решился на телефонный звонок… чтобы уже через день окунуться в океан бесконечных обследований и головоломных тестов, необходимых для выявления и последующего воссоздания его уникальной сущности. Забегали учёные, застрекотали компьютеры. С раннего утра и до поздней ночи разномастные задачки дурманили и без того воспалённый мозг. Но с каждым днём, проведённым в лаборатории, Иоганн Шмельсен приближал свою встречу с таким родным и всё понимающим Иоганном Шмельсеном.
– Сейчас, братишка, сейчас мы с тобой познакомимся, – бормотал критик, просматривая руководство. Он понятия не имел, чего ожидать от нового «друга», но непроизвольно готовился к какому-то чуду.
Щёлкнул тумблер, огоньки вспыхнули и погасли, внутри агрегата что-то хрюкнуло и равномерное гудение наполнило кабинет.
Инструкция предусматривала несколько вариантов тестовой проверки на соответствие оригиналу. Самый простой предполагал беседу в стиле вопрос-ответ, дабы заказчик мог сопоставить предпочтения двойника со своими собственными.
Отдельно был предусмотрен «режим принудительного ответа» на случай, если заказчик сам по себе окажется несловоохотливым, и машина, унаследовавшая его характер, задумает поиграть в молчанку. Активированный на несколько первых дней, он был призван способствовать скорейшему установлению взаимопонимания.
– Как же тебя зовут? – осторожно спросил Иоганн, когда лампочки перестали подмигивать.
– Иоганн Шмельсен, – холодно пробасила машина.
– Сколько тебе лет?
– Пятьдесят семь.
– Что ты предпочитаешь на завтрак?
– На завтрак я предпочитаю проваляться до обеда, потягивая янтарный коньячок и закусывая пение птиц терпкой долькой лимона.
– Да! Именно терпкой и именно долькой, – радостно хлопнув в ладоши, запрыгал настоящий Шмельсен. Воодушевлённый первым успехом, он решил перейти к вопросам с подвохом:
– Скажи, а что ты думаешь о творчестве Шейкспира?
– Шейкспира? – переспросила машина. – Только невежда может коверкать имя величайшего английского драматурга.
– А как звали его супругу?
– Энн Хатауэй.
– И были дети?
– Трое.
– А их как звали?
– Понятия не имею. Чего пристал?
Иоганн до последнего опасался, что вместо настоящего клона разработчики подсунут хорошо замаскированный, но совершенно обычный компьютер, а тут… Он и сам понятия не имел, как звали шекспировских деток, и двойник демонстрировал аналогичные знания.
Попискивая от восторга, Шмельсен театрально закатил глаза и повалился в кресло. Теперь-то у него будет настоящий единомышленник.
– И всё ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали, – продекламировал он, раскуривая трубку. – Прекрасно, мой друг, не правда ли?
– Но всё равно могло бы быть и лучше, – фыркнула коробочка, меняя тональность.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился критик. – Если мне что-то нравится, то оно должно нравиться и тебе. Так? Отвечай давай, какое у тебя мнение по поводу шекспировских сонетов?
– У меня-то единственно верное, а вот ты, жалкое ничтожество, можешь засунуть в задницу все свои по определению ошибочные суждения! – проскрежетала машина, подмигнув красной лампочкой. Теперь в её голосе явственно читался многолетний опыт литературного палача.
Шура Опейка
Курильский
Альманах «Фантаскоп»
Колька, опершись о подоконник, смотрел на бухту. Вода была синей и гладкой, в ней отражался вулкан, сопки, и рыбацкие сейнеры на рейде.
Мимо них затаенно скользила подлодка, длинная и черная, с закругленной, похожей на плавник рубкой и узким изогнутым хвостом на корме.
Интересно, когда с рейса придет отец?
Его пароход с красивым названием «Алаид» даст длинный гудок, здороваясь со всем рыбацким поселком, и пришвартуется к причалу, отец сойдет по трапу, а там уже они с мамой стоят, такой красивой и нарядной, с цветами, и народу кругом, и все что-то кричат, и улыбаются.
В прошлый раз отец привез живого краба. Это был камчатский краб, коричневый, огромный, не то, что волосатики или стригуны, которые попадались в ловушки под причалом.
Краб ползал по двору их дома и угрожающе шевелил своими клешнями, одна, самая большая, была с Колькин кулак, и Колька все боялся, что этой клешней тот оттяпает ему палец.
Через час изо рта краба пошла пена, очень похожая на мыльную, он залез под куст смородины и умер.
Колька хотел его там и похоронить, но отец сказал, что краба он принес совсем не для этого, отрубил топором ему лапы и сварил в их кастрюле. Потом он с хрустом разрезал лапы ножницами, доставая из них розово-белое мясо, и подсовывал Кольке самые аппетитные куски.
А останки с торчащими культями Колька все же похоронил, только не под кустом, а в подвале.
Несколько дней к Кольке шли знакомые с его улицы, а потом с дальних улиц, и всех он водил на могилу краба, и разводил руками, показывая, какой он был огромный, и все с уважением смотрели на бугорок за бетонным порогом, и спрашивали, а может такой краб перекусить железную трубу от водопровода, и хотя Кольке в этом не хотелось сознаваться, он честно говорил, что трубу не может, а вот палец откусить – запросто.
Пришел даже Шура Опейка, местный дурачок.
Шура остановился у входа в подвал, заглянул внутрь и промычал:
– Краб? Где?
Колька, отчетливо и громко выговаривая слова, показал пальцем:
– Умер краб. Вот здесь могила!
Шура кивнул, и, вытащив из кармана своих солдатских галифе пригоршню сухо позвякивающих раковин от мидий, выбрал одну, и затолкал ее в грязь, будто посадил в огороде семя какого-то странного растения.
Закончив, он обтряс ладони одна о другую и сообщил:
– Теперь хорошо! Кладбище!
Протянув Кольке кедрачовую шишку, он гортанно гыкнул и ушел, по-кавалерийски косолапо ступая кирзовыми сапогами сорок шестого размера.
Шура Опейка был в их поселке человеком известным, про которого взрослые говорили – вот не будешь учиться, станешь таким же, и обязательно изображали при этом Шуру:
– Покупайте фыфки! Пять фыфек – три опейки, десять фыфек – пять опеек!
У Шуры были толстые мокрые губы, и когда он говорил, слова вылетали вперемежку с брызгами, а его вывороченные в разные стороны глаза жили сами по себе, рассматривая то ли парящих в небе чаек, то ли еще что-то выше, за облаками.
Шура обычно торчал на крохотном поселковом рыночке, возле перевернутого дощатого ящика с разложенными на нем гроздьями шишек, похожими на пятерни каких-то лесных чудищ, и монотонно повторял свое бесконечное:
– Покупайте фыфки! Пять фыфек – три опейки, десять фыфек – пять опеек!
Длинный и сутулый, в кирзачах со стоптанными набок каблуками, он всегда был одет одинаково – линялые галифе, подпоясанные бельевой веревкой, и драный пиджак, под которым пузырилась солдатская нательная рубаха.
И еще армейская фуражка защитного цвета, выгоревшая от солнца и державшаяся только на его огромных, будто ошпаренных кипятком красных ушах. Обруч из фуражки был вынут, и тулья превратилась в какой-то высохший капустный лист, грустно свисающий на оттопыренные Шуркины уши.
Но стоял он на рынке не только для того, чтобы продавать свои шишки, их почти и не покупали, ведь стоило лишь пройти за две улицы, и там, на сопке начинались такие заросли кедрача, в которых шишек этих было, хоть завались.
Нет, у Шуры Опейки было кое-что свое, чем мог заниматься лишь он один во всем поселке.
Потому что только у Шуры был дар – он мог угадывать, хотя угадыванием это даже и не назовешь, он просто знал, и все. Никто не мог этого понять, и тем более, объяснить, все просто привыкли к этому, и даже не удивлялись, когда это происходило вновь и вновь, как не удивляются дождю или восходу солнца – это было естественно, и ни в каких объяснениях не нуждалось.
Обычно возле Шуры толклась парочка пацанов, Костян и Пашка, по – прозвищу Крокодил Гена, они и помогали ему в этом деле, не бесплатно, а за свою долю, конечно.
Происходило это обычно так. Углядев бегущего с авоськой в магазин мальчишку, они окликали его и предлагали:
– Слышь, пацанчик! Десь копеек есть?
– Ну, есть…
– А хочешь, чтобы не десять, а двадцать было?
– Ну, хочу!
– Тогда клади свой десюнчик на руку орлом вверх. Если Шура не угадает, какого он года, тогда ты выиграл, и мы тебе платим, а если угадает, то мы десюн твой забираем. Согласен?
И, хотя все знали, чем это кончится, многие почему-то соглашались. Наверное, надеялись на чудо.
Но чуда не происходило, вернее оно было в том, что Шура никогда не ошибался.
Он смотрел на монету всего несколько мгновений, и называл год. Именно тот, в котором монету отчеканили.
Если не оказывалось десятикопеечной монеты, он не брезговал и пятачком, да даже и копейкой. Говорят, Шуру потому так и прозвали – Опейкой.
Иногда и взрослые пытались выиграть у Шуры деньги, они специально меняли серебро на медяки, чтобы угадывать приходилось много и часто, и было легче ошибиться, но уже через несколько минут отходили в сторону, и лица у них были такие же, как у проигравших малолеток – растерянные и недовольные.
Однажды на глазах у Кольки заезжий дядька проиграл целый рубль, он все вытягивал из кармана то копейку, то две, где уж он их насобирал, непонятно, и до самого конца все никак не мог поверить, что Шура не ошибется.
Отдав последнюю копейку, он пошарил по карманам, но ничего не найдя, обвел азартным взглядом галдящий рынок и сбежавшихся на зрелище пацанов, нервно засмеялся и сказал непонятно:
– Ну, елочки пушистые!..
Колька отошел от окна. Часы на стене показывали четверть десятого, тикая по-утреннему неторопливо, как бывает только летом, в самой середине каникул, когда желание с утра до вечера бегать по улице схлынуло, и уже хочется заняться чем-то другим, более интересным, вот только чем – непонятно.
Колька подошел к столу и вслух прочитал записку на тетрадном листе:
«Коля, на кухне омлет и молоко, на обед разогрей борщ. Мама.»
Сходить на бухту, насобирать раков-отшельников под камнями? Пойти во двор пострелять из лука? Или найти у гаражей старый аккумулятор, разбить его и отлить грузило?
Посмотреть бы телевизор, только его у них нет, да и на всю улицу их всего несколько штук. Вот вернется отец из рейса, может, тогда и купит.
Хотя соседский телевизор все равно показывает с шести вечера и только областную программу.
Сначала идут местные новости, потом какие-нибудь документальные фильмы о покорении севера, или про то, как выплавляют сталь, и еще спектакли из городского театра, где актеры так важно и так смешно разговаривают друг с другом, и уж после всего этого всего один-единственный мультик для детей.
В самом конце начинается художественный фильм, но Кольку в это время всегда отправляют спать.
Вот в их клубе мультики показывают целый час, но только по воскресеньям.
Сегодня вторник, значит, надо ждать еще почти всю неделю.
А омлет этот он есть не будет. Надо скормить его дырке в заборе, там их уже много валяется. Неужели мама не понимает, что омлет – это так невкусно?
В коридоре загрохотало, и в комнату ворвался Женька Тачкин, с которым в школе он сидел за одной партой.
– Колька, побежали, там, у магазина очередь, наверное, мороженое привезли!
Женька был маленьким и толстым, в синих шортах с лямками, перекрещенными на груди, за которые его дразнили Карлсоном, но Женьке это даже нравилось.
– Я самый лучший в мире Карлсон! – орал он на всю улицу, тыкал пальцем в воображаемую кнопку на животе и, зажужжав, раскидывал в стороны руки, изображая полет.
Сейчас Женька никого не изображал, он тяжело дышал и нетерпеливо смотрел на Кольку:
– Ну, чего стоишь? Глухой, что ли?
– Мороженое?
– Да, мороженое, погнали быстрей, а то все разберут, пока ты тут соображаешь!
Мороженое в их поселке было редкостью. Совсем недавно на молокозаводе начали делать пломбир, помалу и нерегулярно, двенадцать копеек за пачку в бумажной обертке с бегущими по тундре оленями. Обертка была белая, а тундра и олени синие.
Мороженое шло нарасхват, и разбирали его влет, за час, а то и быстрее.
От дома до магазина десять минут ходьбы, но гораздо интереснее было изо всех сил бежать вниз по склону, когда кажется – еще немного, и ты оттолкнешься от кромки обрыва и взлетишь над сверкающей синевой бухты.
Но до обрыва Колька не добегал, высота была страшенная, даже от мимолетного взгляда вниз сосало под ложечкой.
Возле продмага – трехэтажного жилого дома из почерневшего от времени бруса замерла очередь. Она тревожно гудела, как обычно гудит длинная очередь у поселкового магазина, когда открытие задерживается слишком долго.
– Баб Валь, мороженое привезли, не знаете? – спросил Колька.
– Ишь, ты, мороженое ему! Огурцы маринованные будут давать, болгарские, а он – мороженое. Очередь на час, не меньше. Не достоитесь ведь, шли бы отсюда, не путались под ногами.
– Достоимся! – сказал Женька, – подумаешь, час. Я за черешневым компотом еще дольше стоял, зато три ящика дали, маме, сестренке и мне.
Колька и Женька сидели на лавочке за углом магазина, напротив входа в клуб.
– Ну, как мороженое? – спросил Женька, облизывая край обертки.
– Нормальное. Но эскимо лучше. Я на ВДНХ когда был…
– Знаю, знаю, – перебил Женька. – Ты его там килограмм целый съел, и у тебя заболело горло.
– Что, думаешь, вру? – обиженно спросил Колька.
– Может, и врешь. Стала бы тебе мать целый килограмм покупать.
– Да ты у нее сам спроси, если мне не веришь! Ну, может не килограмм, а полкило точно.
– Полкило! Полкило, это другое дело. Говорят, когда гланды вырезают, тоже полкило мороженого дают.
– Фигня, – убежденно ответил Колька. – Зинке вырезали недавно, ну, Каблуковой, которая в город переехала… Ничего ей не давали, в горло шприцом укололи, и все.
– Да не у нас дают, а в Москве.
– Ну, в Москве. В Москве конечно дают. Там этого мороженого знаешь, сколько!
– Гляди, автобус! – вдруг сказал Колька.
– Что я, автобусов не видал?
– Это тот, в котором мультики показывают. Помнишь, в начале лета приезжал?
Колька посмотрел на недоеденный пломбир и вздохнул.
– И зачем мы это мороженое покупали? Знали бы, что автобус приедет, лучше бы билеты купили.
– Кто ж знал?
– Кто ж знал… – передразнил Колька. – А все ты! Прибежал, разорался – давай быстрее, пока все не расхватали! Вот тебе и быстрее. Ладно, пошли хоть на автобус посмотрим, раз на билеты денег нет. Может, он и показывать ничего не будет, просто так заехал.
Тупомордый ЛИАЗ вырулил на площадку перед магазином, и остановился у ржавой трансформаторной будки.
Сверкающий, словно жар-птица, автобус манил в свое загадочное нутро. Стекла были закрашены картинами из мульфильмов – Незнайка в синей шляпе с огромными полями, перепуганный бегемот, провалившийся в болото, улыбающийся Емеля на печи, Буратино с золотым ключиком в руках, Самоделкин на крошечной гоночной машине, и смеющийся Чипполино рядом с обозленным сеньором Помидором.
Водитель вылез из кабины и захлопнул за собой дверь. Он достал пачку «Казбека», прикурил и с наслаждение затянулся.
Колька посмотрел в его усталое лицо, и ему сразу стало ясно, что крутить баранку такого автобуса – дело нелегкое.
– Дяденька, сколько билет стоит?
– Десять копеек, как обычно.
– А когда будете мультики показывать?
– Скоро. Как зрители соберутся, сразу и начнем.
Слух об автобусе промчался по поселку быстрее, чем Юрка-гонщик на своем спортивном велике, и через десять минут вокруг уже собралась толпа.
Водитель, он же киномеханик, он же и билетер, пропускал в салон счастливчиков, оказавшихся ближе к двери, выдавая каждому по билету.
Потом он залез в свою кабину, задернул ее черными плотными шторами, и запустил киноаппарат.
– Вот если бы я был киномехаником, я бы сто раз смотрел, и мне не надоело, – сказал Женька.
К автобусу подошел Шура Опейка, а за ним, как всегда, Костян и Пашка.
Шура заворожено слушал обрывки мелодий, верещанье мультяшек и смех зрителей за дверями, а Костян и Пашка внимательно разглядывали сбившуюся в стайку очередь.
– Эй, пацанчик, – наконец определился Костян. – Хочешь два раза мультики посмотреть?
– У меня всего десять копеек.
– А ты выиграй. Будет двадцать.
– Как же, у вас выиграешь.
– Чудак человек, да все по-честному. Ты нам монету в руки даже не дашь, издалека покажешь, и все. Шура и ошибиться может.
– Когда это он ошибался?
– Ошибался. Недавно сорок копеек проиграл. Пашка, скажи!
– Проиграл, факт. Он вообще часто стал проигрывать. Скоро, наверное, вообще перестанет играть. Он у меня уже в долг брал. Ну, че, слабо сыграть?
– Кому слабо?
– Тебе.
– Мне слабо?
– Конечно тебе, кому же еще.
– Эй, парни, хватит мальчишку на слабо брать, – подошел к ним водитель, вылезший из кабины покурить.
– Он пришел мультики посмотреть, а вы у него деньги вымогаете. Нехорошо это.
– Кто это вымогает? Ты, дядя, чего? Угадал – получил, не угадал – значит, не повезло. Никакого жульничества. Все по-честному.
– По-честному? – покачал головой водитель.
– Честность и игры на деньги вместе не водятся. Либо первое, либо второе.
– Может, ты и доказать можешь, что мы дурим? И объяснить, как мы это делаем? – переглянулись Пашка и Костян. – Тогда сыграй с нами. Докажи.
– Ладно, – вдруг согласился тот. – И как вы играете?
– Да очень просто. Шура будет угадывать, какого года у тебя монета. В руки ты ее нам не даешь. Решкой не показываешь. Вот такая игра!
Водитель достал десять копеек и положил ее на ладонь.
Колька стоял рядом и зачарованно вглядывался в блестящий на солнце герб с колосьями пшеницы и крохотным земным шаром.
Ему было жалко доброго дядьку-киномеханика, заступившегося за совершенно незнакомого пацана, но он знал, что выиграть у Шуры не может никто.
Шура Опейка задумался, шевеля губами, и глухо пробормотал:
– Шестьдесят первый.
Водитель перевернул монету и насмешливо посмотрел на Костяна.
– Шестьдесят пятый. Вы проиграли. Платите.
Шура Опейка что-то промычал, Костян, не веря глазам, вытаращился на монету, а потом заорал:
– Мухлюешь, мужик! Ты монету подменил, Шура никогда не ошибается.
– Никогда не ошибается только Бог. Хотя, наверное, и у него это случается. Платите, ребята.
– Давай еще раз. Теперь ты нас не обдуришь.
– Вы сначала свой проигрыш отдайте.
– Да вот, забирай. А деньги у нас есть, не волнуйся. Играем!
– Ну что ж, играем, так играем.
Когда они спустили все подчистую, Шура что-то замычал, и схватил водителя за грудки. Тот оттолкнул его и спокойно сказал:
– Парни, когда вам проигрывают, все по-честному? Ну, так и сейчас все по-честному. Успокойтесь, и идите домой.
– Слушай, мужик, я не знаю, как ты это сделал, но лучше верни деньги. Ты их не мог выиграть! Облапошил нас дуриком, а мы этого не заметили. Вот Шура играет без обмана, просто он знает, и все тут. А ты не можешь знать, значит, ты нас просто наколол.
– Идите отсюда, парни. И не играйте больше в эту игру, мой вам совет, все равно добром это не кончится.
– Да пошел ты со своими советами! Не вернешь деньги? Ну, тогда пеняй на себя!
Костян и Пашка отозвали из толпы пятерых пацанов. Колька их знал, все они учились в его школе, в шестом классе.
Парни пошептались, и разбежались в разные стороны.
Первым вернулся Витька Лебедев с отцом.
– Вот он, – канючил Витька, семеня впереди, – это он нас в деньги обыграл, последние десять копеек забрал, как мы теперь билеты купим?
Отец Витьки работал в порту такелажником, и в поселке у него было прозвище Мишка-грузчик.
– Слышь, гражданин, деньги верни моему сыну, совесть поимей, с детьми связываться!
– С какими детьми? – удивился водитель. – Я у вашего сына ничего не брал.
– Брал он, брал! Выиграл у меня, выдурил мои деньги! И у остальных тоже!
– Зачем же ты обманываешь? Я ведь к тебе даже не подходил.
– А к кому подходил? – спросила Петькина мать, продавщица из школьного буфета, тоже прибежавшая заступиться за любимого сыночка.
– К нам – сказал Костян, – сначала он у нас все деньги выиграл, а потом у них. И нам тоже пусть все вернет!
– Гражданин, верни детям деньги, я тебя очень прошу – нервно сказал Витькин отец, и повел плечами, – а то ведь и нарваться можно.
– Нарваться? На что?
– Да на неприятности, на что же еще, – тот показал квадратный костлявый кулак. – А такой неприятности, как эта, можно и не пережить. Стоит ли рисковать?
– Понятно. Я вам еще раз говорю, что никаких денег я не брал, и не выигрывал. По-крайней мере, у ваших детей.
– Ага. А у Шуры Опейки, значит, выиграл?
– Может быть. И какое это имеет значение?
– Хватит изворачиваться! – заорала Петькина мать. – Стоит тут, культурным прикидывается, а сам у детей деньги отбирает! Я сейчас весь поселок соберу, мы тебе такое устроим, что дорогу сюда забудешь, крохобор! Верни деньги!
Водитель обвел взглядом собравшихся и вздохнул.
– Ну, что же. Тогда давайте решим так. Я бесплатно покажу вашим детям мультфильмы, а в виде извинения за то, что я… выиграл у них деньги, сеанс будет только для них. Сколько вас всего? Пятеро? Ну, и вас трое, – кивнул он Шуре, Костяну и Пашке.
– Э, а нам ты больше должен!
– Хорошо, – кивнул водитель. – Сразу после сеанса и рассчитаемся.
Когда из салона вышли все зрители, он улыбнулся:
– Ну, занимайте места. Милости прошу!
Последними входили Пашка и Костян.
Шура Опейка поднялся на нижнюю ступеньку, и вдруг спрыгнул на землю и попятился.
– Шура, заходи, – позвал Пашка, но Шура замычал, и отошел к трансформаторной будке.
– Шура, ты чего? – спросил Костян.
– Ладно, не хочет, не надо! – ответил за Шуру Пашка.
– Все зашли? – крикнул из своей кабины водитель.
– Все! – заорали из салона. – Крути кино, кинщик!
Когда сеанс закончился, и в салоне стало совсем тихо, двери автобуса почему-то не открылись.
Толпа начала шуметь сначала приглушенно, а потом все громче и громче.
– Пойдем, в кабину постучим, – подтолкнул Колька Женьку в бок.
– Может, он там уснул?
Они постучали в дверь, но никто не отозвался.
Колька вскарабкался на подножку.
– Поддержи меня, попробую открыть.
Он открыл водительскую дверь, и заглянул внутрь.
Там, на высокой подставке, стоял киноаппарат. Луч света вырывался из объектива, исчезая в квадратном окошке, торопливо крутилась перемотанная бобина, хлестко щелкая концом пленки.
Кабина была пуста.
– Тут никого нет!
Первым прибежал Мишка-грузчик. Он залез в кабину, и открыл оттуда дверь салона.
Толпа ворвалась в автобус и тут же в страхе подалась назад.
В салоне было пусто.
– Куда он дел моего сына? – закричала Петькина мать. – Верните моего ребенка!
– Это не автобус! – заорал кто-то, – это западня для похищения людей!
– Милицию! Скорее вызывайте милицию!
Когда приехал милицейский газик, весь поселок собрался возле автобуса, окружив его плотным кольцом.
Из машины вылез Сан Саныч, начальник отдела милиции поселка, и старшина Стаценко.
Они протиснулись сквозь толпу, и обшарили автобус вдоль и поперек, а старшина Стаценко даже пролез под ним, но так никого и не обнаружил.
Тогда они начали опрос свидетелей. Ответы сводились к одному и тому же:
– Сначала они всемером зашли в салон, водитель прошел в кабину, закрыл двери и начал показывать мультики. А когда мультики закончились, в автобусе никого не было.
Последним, к кому подошел Сан Саныч, был Шура Опейка, стоящий возле своего ящика с шишками.
– Ну, а ты что можешь сказать по этому делу?
Шура, глядя по своему обыкновению на ползущие над поселком облака, молчал.
Старшина Стаценко схватил его за подбородок:
– Тебя спрашивают!
– Дяденьки! Купите фыфки! Пять фыфек – три опейки, десять фыфек – пять опеек!
На следующий день Колька сидел на скамейке во дворе и снимал перочинным ножом кору с ивовой ветки. Он делал стрелу для лука.
Мать строго-настрого запретила ему выходить со двора.
Весь поселок был напуган вчерашним исчезновением детей, найти которых никто уже не надеялся, да и искать их было негде, разве что в оставшемся стоять у магазина автобусе, возле которого выставили милицейский пост.
Сзади захрустел гравий.
Кто-то шел по тропинке.
Колька обернулся, и увидел красные уши Шуры Опейки, взгляд почему-то всегда сначала цеплялся за них, а потом уже за самого Шурку.
– Тебе чего?
– Кладбище, – промычал Шура.
– Какое кладбище?
– В подвале. Надо на кладбище.
– Зачем? – оторопев, спросил Колька.
– Чтобы похоронить. Пошли.
Шура Опейка вытащил из кармана пригоршню раковин, шевеля мокрыми губами, отсчитал семь штук. Немного подумав, он добавил еще одну, восьмую, а остальные, широко размахнувшись, выбросил на дорогу.
Войдя в подвал, Шура Опейка встал на колени, закопал раковины в землю, и нагреб над ними маленькие холмики.
Через неделю Шуру Опейку нашли на берегу бухты. Он лежал на спине, весь какой-то скомканный и изломанный после падения с обрыва, с пробитой головой, и его мертвые окровавленные глаза, казалось, все еще рассматривают то ли парящих в небе чаек, то ли еще что-то выше, за облаками.
Рядом с ним валялась смятая фуражка, в которую кто-то бросил пригоршню медных монет.
Инкубатор
Валентин Гусаченко, Владимир Ермаков
Проект «ПослеSLовие…»
17 февраля, 1600 год, четверг, полдень
Впервые в жизни он не боялся. Не боялся боли, не боялся криков и проклятий, не боялся будущего. Да и к прошлому, чего скрывать, относился без должного уважения – безответное «вчера» на поверку оказалось стервозной, капризной сукой в бархатной мантии. Шесть лет остались позади, и теперь он точно знал, что роковой час совсем близок. Ведь яркий шарик, на который он уставился, вскарабкался высоко в зенит, нарочно сворачивая шею. Раскрасневшееся светило уже с удовольствием поджигало небосвод огненными стрелами. И очень скоро почти такие же языки коснутся его голых стоп.
Филиппо совершенно не знал молитв и не признавал чужих богов, кроме пяти элементов, которые, как ему казалось, выстраивали всё Мироздание. Через пару минут он познакомится с одним из них, самым жарким и самым необузданным. А затем его прах развеет другой элемент, свободнее которого нет в природе.
Ветер, взъерошив волосы на макушке, нетерпеливо свистнул над ухом.
Но он молился. Молился, как мог. Вовсе не об искуплении грехов или спасении растоптанной души. Напротив. Его просьбы были о скорейшей смерти, ибо лишь она одна даровала победу над ненавистной Церковью. Древние записи не врали, и Платон действительно подошёл очень близко, а после него многие другие. Но у афинского старика не было того, что появилось на свет три с половиной века спустя вместе с юным пророком. Филиппо же смог найти это. Найти и надёжно спрятать там, где последователи Креста никогда не подумают искать. Именно поэтому лишь смерть станет надёжной печатью его устам.
Римская площадь Цветов ждала.
В тот момент, когда дух философа вознёсся над толпой, и сгоревшая плоть горьким пеплом поднялась в воздух, Папе Клименту VIIIс ничтожным опозданием принесли тайное послание. Буквально через секунды челюсть и морщинистые папские кулачки сжались с такой мощью, какой нельзя было ожидать от хрупкого святоши. Величайшая реликвия христианской Церкви была утрачена навсегда. Ведь единственный, кто мог знать о ней, только что отдал душу Богу.
16 февраля, 2279 год, воскресенье, утро
Джакопо Ламбертини которое утро подряд просыпался раньше, чем небесный диск являл свой огненный лик из-за горизонта, и подолгу размышлял до самого рассвета. Тем не менее, с балкона папских покоев – одних из множества в огромном дворце – приютивших старца на минувшую ночь, этого нельзя было видеть. Однако, лёжа на необъятной кровати, Отец Римской католической Церкви точно знал: символ побеждённых почти две тысячи лет назад на первом Никейском Соборе язычников, забытый, втоптанный в пыль веков, всё равно взойдёт. Символ, добраться до которого казалось нереальным. Космический объект, исследовать который было просто невозможно. Когда-то невозможно. Но мельница времени всё смалывает в мелкую крошку прошлого, в муку.
Последние несколько веков Ватикан был в числе первых, кто получал важнейшие новости, сорвавшиеся с людских уст в любом из уголков света. Именно сюда прилетела первая весточка о поступи эпидемии смертоносного змеиного гриппа, переплюнувшего бубонную чуму, в две тысячи тридцать шестом. Именно здесь хранились первые экземпляры органических процессоров. Именно духовенство Ватикана стало хранителем тайны существования новых источников неисчерпаемой энергии вакуума, которые должны были прийти на смену устаревшим ионным и фотонным двигателям и полностью перекроить современную политическую карту мира.
Представители красных ряс – посредники между людьми и Богом – не брезговали пользоваться плодами работы высоколобых мужей. Изобретения, к которым обыватель и по сей день относился скептически, стали настоящим сокровищем в святых руках. Ментальный интернет, прототипы квантовых телепортов малых дистанций, гиперстволовые клетки – любопытный набор, крепко смешанный с догмами, лишь усилил позиции пастырей Божьих на мировой арене, сделав их сердцевиной, святыми судьями между Севером, Востоком, Югом и Западом. Мир изменился, не правда ли?
Наконец черёд дошёл и до того, что могло стать мечтой всех военных подразделений радикально настроенного Северного Альянса: объединения Прибалтики и осколков давным-давно распавшейся России. То, что хотел бы видеть любой солдат в самом сладком сне, явившемся в ночь перед штурмом враждебных земель. То, что дарует почти абсолютную неуязвимость, позволит спуститься на дно океана из жидкого азота или искупаться в плазме.
Папа Климент XVIIIобернулся в свою утреннюю мантию с рубиновым подбоем – для дзимарры было ещё слишком рано – и по-старчески пожевал челюстью, противно плямкая. Мгновение спустя белоснежная недобрая улыбка исказила лицо – ощерился, словно хитрый лис, а вокруг глаз собрались едва заметные морщинки. И хотя гладкости его кожи мог бы позавидовать тридцатилетний мужчина, не имеющий возможности прибегнуть к современной чудодейственной медицине, всё же рыхлые движения и пластилиновая мимика выдавали глубокого старика. Жадного до власти старика.
Святой отец прокашлялся и прокричал:
– Туроп!
Голос понтифика сорвался и оттого ужасно напомнил женский. Писклявый, тонкий, высокий. Технологий полноценно корректирующие голосовые связки человеческий ум пока не придумал, а вставлять раздражающие имплантаты на пару недель викарий Христа не желал. Поэтому имя служки колокольным эхом отразилось от высоких сводов спальни и выпорхнуло в открытое окно.
Выждав пару минут, он встал с кровати и двинулся к выходу. Бесцеремонно шаркая атласными папскими туфлями по тысячелетнему мрамору, епископ Рима высунул нос за дверь, прислушался. И тут же сквозняк пробежал леденящими мурашками по коже, напоминая святому отцу, что не только одно солнце встает каждое утро. Языческие символы вечны. Старик хмыкнул, поправил белый пилеолус, накрепко прилипший к макушке, втянул воздух крупными ноздрями, и уже по-мужски крикнул в коридор:
– Именем всех святых, где тебя носит, Туроп?!
Жилистый рослый юноша, походивший конопатой физиономией на рыжий маслянистый блин, выпрыгнул из комнатушки напротив, активно растирая заспанные глаза:
– Звали, Ваше Святейшество?
Вялое после сна существо, мятое и непричёсанное, виновато перетаптывалось с ноги на ногу. Платье на парне держалось неуклюжим коконом. Необычайно длинные конечности, торчащие из рукавов широкими палками, ломаные движения, нескладные и неловкие, сгорбленная спина – всё говорило об одном: такой наряд пришлось носить не по собственной воле. Этого долговязого лучше выгнать в поле, работать на земле, пасти свиней и коз. Там его способности бы точно пригодились. Но кто-то явно похлопотал за рыжего отрока.
– Молчи, дитя, – Джакопо презрительно цокнул, – лампы, шлемы, перчатки и сканеры. Через минуту жди возле двери в тайное книгохранилище. Поторапливайся, неуклюжее создание! Теперь нет времени даже на лишние разговоры!
Недра личной папской библиотеки безмолвно ждали гостей глубоко под землёй. Подвалы хранили тайны тысячелетиями, и людская суета была для них незначительной.
Нужная книга нашлась не сразу – плутать по тёмным коридорам подземелий все-таки пришлось. Четверо крепких гвардейцев, оснащённых широкоспектровыми визорами помимо фемтоламп, создающих минимальное излучение, почти без звука опустили десятипудовый талмуд на стол перед святым отцом. Затем также бесшумно и подчёркнуто равнодушно покинули комнату. Эти люди имели свою веру, и она отнюдь не касалась Христа. Их религией являлась беспрекословная верность, а кодексом – молчание.
– Ближе, свети сюда, – Джакопо поманил Туропа пальцем к столу.
Тот ощутил, как мурашки поползли по телу. Старик аккуратно ухватился истощенными пальцами за край ветхой страницы, бережно перевернул лист. И тут же поспешил спрятать руки в заранее заготовленные перчатки из блестящей ткани. Идеально круглое облачко колышущейся взвеси, переливающейся в свете робкого луча разноцветной радугой, стремительно взмыло ввысь и уже через мгновение намеренно атаковало понтифика, целясь точно в глаза, а не уши, как бывало ранее. На своё счастье старик имел необходимую защиту – шлем. Потому, стукнувшись о прочные пластины композитного материала, стая светящихся точек опешила, отскочила и выжидательно затаилась в углу за шкафом. Мирное жужжание выдавало неумелого наблюдателя – фанерная створка шкафа-гиганта мелко дрожала.
– Эта система безопасности мне всегда не нравилась, – понтифик осторожно ткнул пальцем в сторону, поглядывая на своего спутника, – проклятые нанороботы совершенно не разбирают, кто перед ними. Норовят залезть в мозг и покопошиться.
– Зато действенно! – Туроп воскликнул почти с детским восторгом. – С таким чипом в голове вор не уйдет за пределы собора. Секреты Церкви под надежным замком.
– Лампу поставь и отойди, умник. Тебе в книгу заглядывать не советую. Если, конечно, не хочешь пустить в свой мозг этих крох.
Не успев толком поклониться, парень молниеносно отпрыгнул от стола, замер у входа, страшась ступить ближе. Слился с обшарпанной стеной, притворившись безжизненной куклой. Глазки-пуговки, ошарашенные происходящим вокруг него таинством, блестели в бледном свете тусклой лампы.
Епископ Рима достал из потайного кармана странный аппарат, оставил его рядом с фолиантом и отодвинулся назад. Туроп тут же поравнялся со стариком, нарываясь на неприятности. Но святой отец казался чересчур занятым, чтобы замечать такие мелочи. Если юнцу повезёт, на мгновение удастся посмотреть и насладиться действием аппарата.
Через секунду Джакопо замер, выбирая наиболее удобный ракурс. Картинка перед ним поплыла, запрыгала и замерцала. Нужно было срочно надевать очки, чтобы прочесть послание. На расстоянии десяти шагов от талмуда, создавалось впечатление, будто перед тобой не книга вовсе, а разноцветное одеяло, сшитое из сотен отдельных фрагментов. Квадратных и треугольных, больших и маленьких, зелёных, красных, золотистых и перламутровых – старцу открылись удивительные краски и образы. И до чего великолепно ложились буквы! Мириады разноцветных закорючек умещались на страницах, заполняя все свободное пространство от края до края. Строка к строке, символ к символу. Поразительная экономия искусного мастера-каллиграфа.
Старик перевернул страницу, затем вторую, третью. Он определённо что-то искал и никак не мог найти. После получаса блужданий среди древних, как время, строк епископ довольно хмыкнул и перекрестился, возведя очи к потолку. Знание ждало всё это время. И выходит, что именно ему предоставлена честь продолжить дело отцов основателей.
Внезапно все затихло. Лучи фонарей замерцали, а затем усилили своё свечение, стали почти осязаемы. Фанера шкафа аппетитно хрустнула. Облако сжалось пружиной и вновь кинулось на сутулую фигуру, маячившую посреди зала скомканной мятой тряпкой. Долговязого шальное облако совсем не трогало, а вот к святому отцу было не равнодушно. Джакопо же не пытался увернуться, лишь брезгливо хлопнул в ладони, и вопреки всем законам логики, неестественно живая стая юркнула за плинтус, грохнув напоследок о стену. Та затряслась, отчего и сам понтифик вздрогнул, скрипнул половицей, испуганно перетаптываясь на месте, а затем понял, что опасности нет. Но на всякий случай произнёс:
– Будь ты проклят, Филиппо.
Вернувшись в свои покои, Климент XVIII по закрытому каналу связи отдал короткий приказ, и шестерни военных механизмов завертелись, покорные воле Папы Римского.
16 февраля, 2279 год, воскресенье, день
– Инг. Эй, Инг! Генерал ждёт, где ты шляешься? – звонивший торопил бывшего сослуживца, но получив порцию проклятий из динамика, понял бессмысленность этого занятия и тут же положил трубку.
В столовой на первом этаже военной базы Альянса доедал свой утренний бифштекс бывалый вояка, полковник в отставке, заставший войну Севера с Югом, Смоленский инцидент и Великий Пекинский Поход – Ингвар Ларден. Его наградам и медалям мог позавидовать сам главнокомандующий, а стопками почётных грамот можно было заменить ножку старомодного стола, не имеющего антигравов. Но Ингвар никогда не кичился этими заслугами, вёл скромную холостяцкую жизнь, наслаждался нескромной военной пенсией и колесил по миру изо дня в день. Точнее, по тем его уголкам, где Святая Церковь не объявила духовный карантин. Жёсткая двухдневная щетина, армейская выправка, широкие плечи, острый прямой взгляд, холодный и неподатливый словно металл, тонкий шрам, тянущийся от левого глаза к уголку губы, тёмно-русые волосы, посеребрённые на висках – все это внушало страх и трепетное благоговение любому, кто сталкивался с ним в узких, низких коридорах базы. И только глупец принял бы его за продавца мороженного или профессора университета. В движениях и мимике отставного военного накрепко засело нечто неуловимое, охотничье.
Не переставая жевать, Ингвар прикинул в голове все «за» и «против», одним махом опустошил стакан с бурой густой жижей, заменявшей чай, затем растянул губы в кривой усмешке, перекинул через плечо ремень сумки, которую носил с собой повсюду, и вместе с тарелкой направился к лифту.
Небритая чавкающая физиономия ввалившегося пришельца привела генерала Ника Кимерса в лёгкое раздражение.
– Совсем обнаглел, полковник? В каком виде ты ко мне являешься?
– Товарищ, генерал, – держа в левой руке бумажную тарелочку, а второй отдавая честь, Ингвар звучно пережёвывал мясо, немного приоткрыв рот, – встреча была назначена на девять, а сейчас без семи минут. Я бы вполне успел доесть внизу, если бы ваши выслуживающиеся секретари не дёргали меня почём зря, сэр.
Новомодное «сэр» накрепко засело в кругах построссийских военных после интеграции с балтийскими частями, отделившимися от НАТО полстолетия назад.
Кимерс заскрипел зубами и принялся буравить ненавистным взором хама, что посмел выплюнуть такое из своей глотки. Он едва не выкрикнул по привычке «в камеру, на десять суток», но потом вспомнил, кто перед ним, и умолк. Злиться на Лардена было так же бесполезно, как злиться на бурю за то, что сбила шапку с головы. Бескомпромиссный, расчётливый, матёрый, как старый волк, полковник Северного Альянса, вынесший когда-то с поля боя на своей разорванной в клочья спине шестнадцать солдат – такой мог и ноги переломать за косой взгляд. Нервы ни к черту.
Генерал ещё раз скользнул взглядом по обнаглевшей физиономии.
– Весьма остроумно, Ингвар, прямо умереть со смеху. Ладно, слушай сюда, – гнев старшего по званию постепенно утих, ибо сейчас намечались дела куда более важные. – Ты нужен своему государству для одной сверхсекретной миссии, справиться с которой мало кто в состоянии.
– Прямо слова из боевика начала позапрошлого века, – Ларден отставил тарелку, спокойно приземлился в кожаное кресло на антигравах, безучастно висевшее в воздухе. – Сейчас вы мне скажете, что из множества кандидатур подходит именно моя в силу определённых обстоятельств. Попробуем угадать, каких. Нате Боже, что нам негоже?
– Именно. Главная причина – твоя отставка, полковник. Прости, но сам знаешь, что за списанными в утиль наблюдение минимальное. Зато в помощь тебе дадут троих-четверых бойцов, по желанию. И этот приказ не обсуждается.
– Опять освоение новой планетки для мультимиллиардера, который хочет обезопасить себя на случай ядерной войны, но не хочет общественной огласки? Снова многомесячные перелёты, сливающиеся в годы, страх заблудиться в бескрайнем вакууме? У меня нервные судороги от этого появились. Как взлетаем – так сразу. Я довольно повоевал на Земле и сверх меры бороздил космос. Там нет жизни, он мёртв. М-ё-р-т-в! – Почти по буквам прорычал полковник.
– Спокойно, – тихо произнёс Ник, – мы-то с тобой пока живы.
– Ни жуков, ни разумных рептилий, ни говорящих океанов, – с налётом раздражения продолжал собеседник уже тише. – Те планеты, где вероятно есть нормальная атмосфера, нам ещё не доступны. Так какой смысл? У военных подразделений кончились заказы, что они идут на поводу у взбалмошных толстосумов?
Генерал молчал, и ноздри полковника начали раздуваться от негодования. Кретинизм военных зачастую угнетал его, пожирая изнутри миллиметр за миллиметром, словно пламя, карабкающееся по листу сухого тонкого пергамента.
– Если ты не будешь меня перебивать, то узнаешь, что приказ дан Ватиканом.
На минуту повисла тишина, а брови Лардена попытались взгромоздиться на середину лба. Однако он быстро пришёл в себя, встал и принялся мерить шагами кабинет.
– Кто именно с вами связался? – наконец поинтересовался он.
– Доверенное лицо Его Святейшества, – многозначительно ответил хозяин кабинета, – серый кардинал викария Христового, сам аббат Даниэль. Теперь понимаешь, Ингвар, какая игра тут ведется?
Верхняя губа полковника дёрнулась по-волчьи, один кулак непроизвольно сжался. Об этом аббате ходили самые разные слухи, начиная от подкупов и шантажа в политических кругах по всему миру, заканчивая жестокими пытками неугодных в застенках монастыря близ окраин Флоренции.
– Причём аббат будет сопровождать вас на протяжении всей экспедиции в качестве официального представителя Папы.
– Сам полёт не официальный, а представитель официальный, вот тебе раз. Я бы предпочёл отправиться в путь с десятком бешеных гиен, а не с этим маньяком. Куда хоть летим, генерал Кимерс? К Альфе или к Тау?
– Нет, полковник, всё гораздо ближе. Можно сказать, предстоит прогулка налегке без изнурительных криогенных снов. Путь ваш лежит на Солнце.
Ларден расхохотался от души громким басом, мощные пластины бронированного комбинезона подпрыгивали в такт гоготу. Когда бурной реакции пришёл конец, он вытер волосатыми пальцами выступившие от смеха слёзы и уточнил:
– А полетим мы, как в анекдоте, ночью? Они там в своих кельях с ума посходили?
– Об этом, как упомянул Даниэль, позаботится Его Святейшество.
– Благословение своё перед запуском даст что ли? Или перекрестит на дорожку?
– Не знаю. Может, сам апостол Пётр будет вас сопровождать, но мне было велено подобрать наиболее подходящую кандидатуру и известить о конечной цели космической вылазки. Кроме того, категорически запрещено кому бы то ни было об этом распространяться. Даже твоя команда узнает обо всём, только когда выйдете в космос. А до того момента пусть думают, что летите на Меркурий. Были прецеденты, хоть и редкие. В случае же утечки информации, – генерал грохнул ребром ладони по столу, – пострадает не только моя голова, но и твоя задница, полковник. Запомнил?
– Ей не впервой, – язвительно фыркнул Ингвар.
Кимерс скосил глаза на фотографию, стоящую на краю рабочего стола, где он со своей семьёй проводил один из множества пикников по выходным. Страх – это тоже способ управления.
– Не знаю, как они себе это представляют, и надеюсь, что старые пни ещё не выжили из ума окончательно. Ну, ладно, я всё сделаю, Ник. Только подготовьте подробный список из отставных, кто мог бы меня сопровождать. Нужны только дельные ребята, которые прикроют спину в случае чего. Всё равно гадать, какой козырь припрятан у Папы в складках белой рясы, бесполезно.
Ответом ему был лишь кивок. В глазах Кимерса поселилась тоска.
23 апреля, 2279 год, среда, день
На самом краю стола, прислонившись спиной к стене, сидел высокий курчавый цыган и бесцеремонно ковырялся ножом под ногтями в поисках грязи и остатков еды. Личную гигиену ещё никто не отменял, даже если она носила немного странный характер. Смуглый, жилистый, с большими карими глазами и узким невыразительным ртом на длинном зверином лице, он насвистывал себе под нос никому не знакомую мелодию, и каждый раз в строго определённой последовательности выстукивал каблуком по металлической лавке. Цок, цок, цок-цок, цок-цок. Снова и снова. С другого края в унисон активно звенели ложками по тарелкам.
– Всё жрёте и жрёте, чавалэ, – цыган убрал нож за пояс и ловко спрыгнул с лавки.
– Да, – только и донеслось из-за стола.
– Аи, говорить уже не могут по-человечески, – он сплюнул на пол, растерев башмаком, – щеки откормили, шеи вон какие, жопы еще шире, сидят довольные. Ай, не взлетим с вами!
– Тогда тебя за бортом оставим, Тагари. – Здоровяк отодвинул пустую тарелку и утер усы бумажным полотенцем из разгрузки. Переглянулся с соседом по столу и заржал. – Гы! Поскачешь за нами в космос на своей хромой кобыле. Жаль, экзоскелета для животного в наличии нет, а то бы ты нам всем показал, як цыган у космосе гарцует на цветастом пони!
– Вот ты отчего такой злой, Андрей? – Тагари воздел руки к небу. – Я же друг! Плохо ты обо мне говоришь. Намишто! Корабль сам вести будешь!
– Да успокойся ты, цыган, – скуластый мужчина в квадратных очках потянул Тагари за руку на лавку, – я ваших склок с рядовым на год вперед наслушался. Хватит. Можно мне хотя бы один вечер провести спокойно?
– Пинн, родной мой. Ты бы шёл в комнату, включал свою штуку на полную катушку, чтобы голограмма на весь корпус разрослась – и копошись! Кто тебе не даёт этого сделать, очкарик? – довольная улыбка показалась из-под пушистых усов.
– Еще раз назовёшь меня очкариком, тыква перекачанная, и именно в твоём экзоскелете откажет система контроля температуры в самый неподходящий момент. Выйдешь в открытый космос, и бон аппети. Вряд ли после разморозки ты сможешь представлять мне угрозу. Вот как это брокколи, – он наколол зелёный шарик на вилку и поднес к носу здоровяка, – вроде и форма при варке не изменилась, а вкус стал даже слаще, богаче. Казалось бы одни плюсы. В чем же тогда подвох? Но подвоха нет. Как и нет ничего живого в этом кусочке. Надеюсь, аналогия ясна?
Пиноккио закончил, закинул брокколи в рот, молча достал из шкафа бутылочку огненно-острого соуса чили и щедро полил им овощи в тарелке.
– А ещё ты можешь зажариться в костюме до золотистой корочки.
– Извини, Пинн, я не подумал, – Андрей стеснительно ткнул невысокого американца итальянского происхождения в плечо пудовым кулаком. Добродушная громадина в три сотни фунтов, лысая и горбатая, виновато сжалась, походя на трусоватого ретривера. Привыкнув выражать свои эмоции и мысли как на духу, он совсем позабыл, что некоторых людей такая манера может озадачить, а других, как это произошло сейчас с Пинном, чересчур сильно зацепить.
Не удостоив собеседников даже мимолетным взглядом, Пинн продолжал жевать, вглядываясь в безжизненную пустыню за толщей стекла. В нём было примерно сто семьдесят пять сантиметров роста и почти восемьдесят килограммов веса. Но если бы не смешные старомодные очки, которые казались окружающим нелепыми, чудаковатыми, он смотрелся бы отнюдь не жалким книжным червём, как сейчас. Особенно на фоне крепкого, накачанного украинца.
Программист по специальности, капитан войск Коалиции, он мог легко усмирить обнаглевшего рядового, обеспечив последнему первоклассный анабиоз на пару-тройку суток с ускоренным размораживанием. После такой процедуры желание грубить старшему по званию обычно не возникает.
Пинн Сэнди руководил полетами в космос вот уже второй десяток. С развитием технологий каждая мало-мальски обеспеченная армия запускала своих делегатов в космос с завидной частотой – по несколько тысяч бедняг в месяц. Возвращалось, правда, вполовину меньше.
Ракетоносители стали компактней, старт – безопасным и менее энергозатратным, а скорость корабля благодаря фотонно-ионному двигателю нового поколения возросла на сотни порядков. До Марса за несколько дней – вот новые стандарты!
Среди большинства обывателей ходили слухи, что для избранной элиты, самых влиятельных людей на планете, в теории уже найдены способы погрузить шаттл в подпространство, а затем вынырнуть практически в любой точке обозримой Вселенной. Но как только возникал реальный намёк на детальную разработку и распространение подобных технологий, Его Святейшество всеми возможными способами пресекал научные чаяния, выкупая патенты и затыкая рты физикам-теоретикам. Чем, собственно, негласно подтверждал истинность слухов и плодил недоброжелателей Церкви в научных кругах.
– Чавалэ, на авэнте дылынэ! – растянув улыбку от уха до уха, почти пропел Тагари на цыганский лад.
– Я твой тарабарский не понимаю. Ей-богу, – ответил Андрей.
– Кстати о Боге, братцы, – раздался в паре метров от стола знакомый голос.
Полковник Ингвар появился из коридора с кипой бумаг в руках. Вслед за ним, всем телом опираясь на палочку, вошёл невысокого роста тщедушный монах в чёрном одеянии и фиолетовом дзукетто поверх отполированного гладкого черепа. Прихрамывая на правую ногу, он держался ближе к стене, за плечом полковника. Весь скрученный, иссушенный, словно мятая апельсиновая корка, он смотрелся лишним в этой комнате. Спокойный интеллигентный взгляд, тонкие, за исключением мясистого носа и припухших век, черты лица, плохо гармонировали с чрезмерно обвисшим подбородком, как у пеликана. К тому же лысая голова выглядела великоватой для хрупкой шеи, на которой болтался массивный серебряный крест. Казалось, что католическая реликвия вот-вот перевесит и сломает бедняге шейные позвонки. Невольно хотелось пожалеть сухощавого старика.
– Здесь все бумаги, капитан. Проверьте, чтобы каждый расписался. Приступайте немедленно, перед вылетом ещё много работы, – Ингвар уронил пачку на стол возле кувшина с водой.
– Так точно, сэр, – учтиво ответил американец.
– И познакомьтесь. Это аббат Даниэль, представитель Ватикана. Он полетит с нами, – без тени эмоции произнёс полковник и вышел из комнаты.
– Неожиданно, – тихо проронил цыган и о чём-то задумался.
28 апреля, 2279 год, понедельник, поздняя ночь
Первый двигатель утробно заурчал.
Священник и украинец умолкли, крепче схватились за поручни перед собой. Все эти дни, что аббат находился в расположении экипажа, он всячески высмеивал Андрея за его безверие, норовя попасть под горячую руку. Складывалось впечатление, что отец Даниэль проверяет экипаж на вшивость, и параллельно проводит непонятные психологические эксперименты.
Подобный манёвр он пытался повторить с Тагари, отчего был послан на чистом цыганском в дальние края, куда не долетал ветер. Жалкие попытки прощупать старшего капитана также не увенчались успехом: Пинн в упор не желал замечать святого отца. А если аббат и умудрялся подкрасться незаметно со своими обычными идиотскими вопросами касательно истинной веры, то тут же оставался с носом. Ведь гоняться за шустрым программистом по бесконечным лабиринтам базы для него, хромого и старого, не представлялось возможным.
И лишь один человек – Ингвар Ларден – сидевший в момент запуска позади преподобного, не бегал и не скрывался. Полковник предельно ясно объяснил, что как только Даниэль подойдёт с нравоучениями или бесполезными расспросами ближе, чем на расстояние прыжка – следующим в списке знакомств падре будет сам апостол Пётр. Причём военного мало волновали дальнейшие разбирательства с Церковью и возможная расплата. Несгибаемый нрав давал о себе знать.
Яркие вспышки света, сопровождаемые хлопками, больно ударили по глазам. Не будь в шлеме защиты, им бы пришлось не сладко. Изогнутые металлические планки, словно крючки гигантской вешалки, безжизненно отвалились от корабля и пропали в бездне пусковой шахты. Экзоскелеты как по команде обернули тела, тонкие трубки с кислородом, точно хоботы давно вымерших слонов, уходили глубоко в пол. Подошвы с мощными магнитами намертво прилипли к полу, окончательно обездвижив команду, за исключением пилота.
Тагари, как первый пилот, по негласной традиции сидел отдельно от пассажиров, хотя это давно не являлось обязательным. Двигая длинными пальцами в объёмной проекции штурвала, он, словно ткачиха, прядущая из нитей замысловатый узор, готовил шаттл к полёту. Голографическая панель в мельчайших деталях транслировала старт корабля с внешних камер. Поэтому никаких иллюминаторов или стёкол не требовалось – лишь глухая обшивка по всей поверхности корабля, и десяток совмещённых проекций, воссоздающих объёмную картинку снаружи. Пинн, будучи вторым пилотом, молча наблюдал и ждал указаний. Опыта у него всё же было поменьше.
Заработал второй двигатель – на это раз фотонный. Мелодично и необычайно тихо после первого ревуна. Затем третий и почти сразу же четвертый. Четыре разноцветные лампочки на панели мерцали в такт друг другу. Спустя секунду корабль дернулся, выдохнул клубами пара, подняв облако пыли под собой, замер на мгновение, словно собираясь с мыслями, и рванул вверх с чудовищной скоростью. Как будто чья-то сильная, могучая рука подкинула корабль в небеса. И если бы не компенсаторы нагрузки, пять тел давно были размазаны по спинкам удобных кресел. Всё это ужасно напомнило полковнику детскую шалость, когда ребятишки запускают самолетики с безропотно послушными колорадскими жуками в кабинах. Ощущение, что он такое же безмозглое насекомое, на котором ставят эксперимент, не покидало с первого дня, как он встретил Даниэля на базе.
Погрузившись по локоть в спроецированный на пространство штурвал, настолько реалистичный, что ощущались даже вибрации, цыган умело управлял кораблём. Ощущения текли по венам прямо в мозг, и Тагари, слившись с машиной в единый организм, несущейся в космос с чудовищной скоростью, находился в состоянии экстаза, пока корабль не вышел на орбиту. Несколько самых тяжёлых минут во всей этой кампании.
На Меркурий, думал он, садиться будет одно удовольствие. Там уже второй десяток лет активно развивается база колонистов-роботов. Эти существа подзаряжаются прямо от Солнца, купаясь в еде. Но вот нога человека там ступала всего пару раз, причём не все ноги улетели прочь с этой жаркой, ободранной излучением планетки. И это откровенно пугало Тагари. Как и то, что им до сих пор никто внятно не объяснил цель миссии.
Внезапно всё затихло. Свист и грохот прекратились – корабль вырвался из объятий матушки Земли. Замки на сидениях с приятным звоном раскрылись, и полковник Ингвар клацнул кнопкой на запястье. Шлем экзоскелета тут же пропал, будто его не было, вдохнул полной грудью и бесцеремонно выблевал содержимое ужина едва ли не на спину спокойному, как мумия, аббату. Который, надо отдать должное, для своего возраста и телосложения стоически вытерпел перегрузки.
– Простите, святой отец, ради Бога, – Ларден сделал акцент на последнем слове, – не переношу перелёты.
Сэнди обменялся с лейтенантом насмешливыми взглядами.
Отойдя от Земли на достаточное расстояние, цыган включил автопилот, и ионные нагнетатели заработали на полную мощность. Конечно, нужно будет давать им передышку, так что впереди лежали долгие недели пути. В компании с въедливым старикашкой, норовящим обратить всех в свою веру.
– Курс на Меркурий, сэр? – уточнил пилот.
– Так точно, – Ингвар сглотнул неприятный комок в горле и кожей ощутил пристальное внимание преподобного Даниэля.
Для кого-то полёт будет не из приятных.
20 мая, 2279 год, вторник, утро (по Земному времени)
Три недели в тесных помещениях не прошли для экипажа бесследно. Тагари временами замыкался в себе, подолгу смотрел на аббата, считая, что тот не замечает косых цыганских взглядов. Пинн постоянно ворчал, что у него недобрые предчувствия, пытался всеми возможными способами вызнать цель вылазки. Ведь «научная экспедиция» звучит откровенно неправдоподобно, когда на борту священник и отставной полковник, к помощи которого могли прибегнуть только в самом крайнем случае. Ингвар в свою очередь ни разу не проронил лишнего слова, отдавал короткие приказы, часто скрывался в своей каюте, делая записи в бортовом журнале и личном дневнике.
Лишь Андрей был доволен. Ел за двоих, много болтал обо всем на свете, всячески пытался поднять боевой дух команды. Не задавал лишних вопросов, а с аббатом вёл себя доверительно и, по мнению Тагари, чересчур любезно.
Цыгану не спалось которую ночь подряд. Он тенью бродил по кораблю, и однажды заметил, что в крайней каюте горит свет.
– Падре, а вы бывали в Киеве? – послышался голос здоровяка.
Лейтенант тут же напряг слух.
– Бывал, сын мой, где я только не бывал. У вас живут очень порядочные люди, – елей лился с языка старца, увлекая украинца в сети безрассудства.
– Вот хотел поделиться воспоминаниями из детства, – немного смущённо продолжал десантник. – Когда был совсем пацанёнком, мать меня впервые привела на воскресную службу. Никогда не забуду тех ощущений: всё такое светлое, большое, люди улыбаются, желают друг другу добра и терпения. Не поверите, но я сам хотел постриг принять в монахи, только отец настоял на военной службе.
– Очень жаль, что пришлось выбрать войну вместо спасения душ человеческих. Но, – святой отец возвёл очи вверх, – Господу нашему виднее, каким путём вести рабов своих в царствие небесное. Скажи, сын мой, тебе приходилось убивать?
– Пока что нет, лишь обездвиживать противника. Стараюсь работать аккуратно.
– При случае ты всегда можешь исповедаться, Эндрю, – аббат произнёс имя на европейский манер. – Хочешь ещё что-то рассказать?
– Да, – десантник с благоговением смотрел на курносого старичка, как ребёнок может смотреть на родителя, – я очень благодарен, что вы молитесь за обычных людей. Помню, отец отправился в горячую точку, а вернулся без одной ноги, на костылях. Я долго рыдал в подушку, в соплях путался, порывался отомстить и вернуть отцу ногу. Но матушка объяснила: священник молился Христу за нашего папу, иначе бы тот вообще не смог вернуться домой.
– Твоя мать говорила истину, – мягко пробормотал Даниэль, утвердительно кивнув.
– Так вот, хочу, чтоб вы знали, я пойду за любым служителем Церкви в огонь и воду. Только так я смогу отплатить жизнь моего отца.
– Рад это слышать, сын мой, – аббат поднёс к губам Андрея перстень, который тот, не колеблясь ни минуты, поцеловал. – И ты можешь рассчитывать на помощь Господа.
– Спасибо, святой отец. Простите, что побеспокоил.
Тагари лишь беззвучно присвистнул и убрался подальше вглубь корабля, чтобы остаться незамеченным. Лишь на утро он поинтересовался у здоровяка:
– Морэ, скажи мне, неужели ты считаешь, что молитвы спасли твоего старика от пули? Этот святоша пудрит тебе мозги.
– Заткнись и молчи, ежели не знаешь, – зло пробасил Андрей, выдвинув тяжёлую нижнюю челюсть вперёд. – Молись своим лошадиным богам, а моих не трогай.
Тагари сокрушительно развел руками, сунул их в карманы и презрительно вышел из комнаты, замер на пороге и напоследок грозно крикнул.
– Шувло чяворэ!
21 мая, 2279 год, среда, полдень (по Земному времени)
До Меркурия оставалось рукой подать. Ларден заметно нервничал, а духовный надсмотрщик молился всё чаще, крестился всё яростнее. Казалось, он ничем другим больше не занят. Одни и те же бесполезные действия изо дня в день.
– Ну что, часов через пять сядем с теневой стороны, запрограммируем местных обитателей на осмотр нашей телеги, возьмём пару камешков на борт и двинем обратно? – капитан не оставлял попыток получить хотя бы кроху лишней информации от молчаливого командира.
Косить под дурака и играть в молчанку Ингвару надоело. Заглянув за ужином в равнодушные серые глаза итальянца, спрятавшиеся за стёклами диковинных очков, он раздражённо выдохнул, поиграв желваками. Затем достал нечто совершенно древнее – электронную сигарету – и принялся пускать кольца ароматного густого дыма по палубе один за другим. Немое удивление Сэнди не осталось без внимания:
– Ну, а что? Эти кнопочные симуляторы, имплантированные в кадык я с детства ненавижу. Скоро земляне напрочь забудут вкус настоящего табака. Уже и с Эспады семь какую-то дрянь активно возят. Мрут пачками, как китайцы в прошлом веке, а трава тоннами расходится. И, вообще, капитан, собирай-ка команду, мне давно пора объясниться.
Удивлённо выплюнув «есть», Пинн умчался в каюты, где дремали цыган с украинцем. Церковнослужитель явился сам буквально через минуту, тихо пристроившись в углу на прикрученном к полу стуле. Вероятно, подслушивал.
Голос полковника звучал иначе. Тембр и акцент остались теми же, а вот уверенность и властность куда-то пропали. Едва уловимая нотка паники вместе с сигаретным дымом растекалась по полу. Сумбур в словах выражал злобу и нездоровое возбуждение.
– По идее я должен был предупредить всех с самого начала, когда только набирал команду. Во-о-о-т, – он растягивал слова, нервно сжимая электронную сигарету, – но секретность операции категорически запрещала открывать рот. Да, святой отец?
Очередная струйка дыма вылетела из ноздрей Ингвара.
– Боюсь, что наш путь лежит несколько дальше той горошины, которая гордо зовётся Меркурием. Люди здесь не глупые, вижу, все поняли, что я имею в виду Солнце – нашу чёртову жёлтую звезду, поганый раскалённый желток на чёрной сковороде космоса.
– Это что, акт принудительного самоубийства? – Пинн вначале растерялся, но понемногу стал приходить в себя.
– А об этом не худо спросить у старого пеликана, засевшего в углу. Что скажете, аббат Даниэль? Не пора ли открыть карты?
– Пора, – немного механическим голосом проронил тот. – Дело в том, что пару месяцев назад до Ватикана дошла новость: в Индии были успешно синтезированы первые образцы ткани, созданной посредством фиксации и сближения кварков.
Полковник вздрогнул. Его ладонь на рукоятке пистолета дернулась, он оскалил зубы, но не издал ни звука. Аббат же стоял неподвижно, словно одна из тех каменных горгулий, что украшают башни собора в Париже. Выждав паузу, он самодовольно кивнул:
– Да-да, не удивляйтесь, прогресс шагнул куда дальше, нежели принято считать в широких кругах. Как когда-то хлопковая тряпка из преобразованных молекул защищала лучше кевлара, теперь тонкий гибкий костюм, плотность которого близка к плотности вездесущего вакуума, может даровать абсолютную неуязвимость Бога.
Святой отец улыбнулся уголками губ, неприятно, по-змеиному. Затем продолжил:
– Этот материал имеет специфический свойства в силу своей природы. Дело в том, что он полностью сливается с верхним эпителием, изменяя его навсегда. Разумеется, снять такой уже невозможно, даже не стоит пытаться. Процесс слияния чем-то напоминает симбиотическую связь, хотя материал нельзя назвать живым или органическим. После синтеза необходимых веществ костюм преобразует и некоторые внутренние процессы. Хотя, какие там некоторые. – Аббат покачал головой из стороны в сторону. – Все.
Украинец испуганно уселся на высокий стул. Его брови и щеки были влажными и блестели от липкого пота.
– Все в порядке, сын мой? – аббат коснулся плеча Андрея. Рядовой отдёрнул руку.
– Ну-ну, что за нервы. Продолжим нашу увлекательную беседу?
Тагари и Пинн выжидающе смотрели на Даниэля. Тот и не собирался умолкать.
– К примеру, начиная поглощать все известные виды излучения, материал освобождает своего носителя от необходимости питаться естественным способом. Само собой, он залечивает и внутренние болячки, останавливает процессы старения. Кроме того хозяину отныне не страшны никакие перепады давления или температуры. Будь это абсолютный ноль по Кельвину или же недра раскалённой звезды.
– Многое проясняется, – Ингвар хмурился, обдумывая что-то. – На что же он похож?
– Он похож на безграничное море возможностей, полковник, – металлические нотки в голосе аббата всё нарастали. – Смотрите сами.
Из складок свободной рясы Даниэль вынул небольшой серебристый пакет, который непонятным образом смог там уместиться. Развернув его, святой отец продемонстрировал нечто, напоминающее чёрный бархатный водолазный костюм, только без прорезей для глаз или рта. Единственное отверстие, через которое, очевидно, надевался этот божественный скафандр, располагалось на спине.
– Но зачем делать марш-бросок к Солнцу? Почему нельзя было сперва опробовать ткань в ядерном реакторе или недрах Земли? Окунуть в лаву, в конце концов. Кризис идей, падре?
– Я не сказал самого интересного.
Глаза всей команды расширились в испуге: что может быть интересней, чем этот чёрный кусок бархата, способный сделать человека бессмертным?
– Во времена средневековья, – продолжал старик с каким-то мечтательным выражением на лице, – множество людей были преданы священным кострам Инквизиции. Замечательное время, жалею, что не застал его. Так вот в те века был предан огню один муж, знавший тайну Христовой Чаши.
– Ага, давай старик, расскажи нам в космосе про Грааль, – насмешливо фыркнул Пинн. – Ещё про Туринскую плащаницу не забудь.
Даниэль словно не заметил насмешек капитана и спокойно продолжил.
– Этот же мужчина её перепрятал, стащив у Ватикана из-под носа. По понятным причинам, душа еретика отправилась прямиком в ад.
– Верю, ага, – Сэнди расслабился и гоготнул чисто по-американски.
– Приберегите свой скептицизм для цирковых фокусников, мистер Сэнди, ад был придуман ещё на заре веков кучкой полуграмотных вавилонян или шумеров, и эта концепция зародилась отнюдь не на пустом месте. Только истинное его расположение было специально скрыто от простого люда, дабы не пугать жуткой истиной умы непосвящённых.
Падре подошёл к проецирующей панели и запустил трёхмерное изображение Солнца. Багряный шар сжигал миллионы тонн гелия ежесекундно, полыхая в черноте космоса целую вечность.
– Посмотрите на нашу звезду. Она дарит жизнь всему живому на Земле, но в то же время убьёт любого, кто приблизится к ней слишком близко. Раскалённое пекло, притяжение которого столь колоссально, что большинство протуберанцев просто не может вылететь из его плена. Ну, чем вам не картина ада?
Аббат говорил серьёзно. Слишком серьёзно для человека, просто не способного на шутки. Поэтому глаза полковника поползли из орбит.
– Этого не может быть! – он гаркнул так, что стало слышно на Венере. – Большей чуши я никогда не слышал. Бред фанатика, помешанного на старых сказках.
– Сказки, сын мой, это когда у всех на слуху. А то, что услышали вы – архивные записи, которым больше десяти тысяч лет! Надеюсь, вы понимаете, насколько важно вытянуть из того еретика тайну местонахождения Чаши?
– Важно для вышедших из ума стариков, – уточнил Ларден.
– Даже если это правда, – подал голос капитан, – вы собираетесь осуществить последний крестовый поход в ад? То есть заманить туда нас? Может ещё с Дьяволом нужно сразиться?
– Нет, с нечистым вам столкнуться не придётся. Как раз он является расхожей выдумкой. – Аббат сменил интонацию. – Для запугивания масс. Кроме того я забыл уточнить крохотную, но совершенно важную деталь.
Нехорошая улыбка вновь исказила восковой лик аббата.
– Дело в том, что костюм, который вы только что видели, это единичный прототип.
Через пол удара сердца всё закрутилось с бешеной скоростью.
Яркая вспышка, и в груди Пинна образовался кратер, размером с грейпфрут. После второй правое плечо Андрея брызнуло ошмётками плоти. Третий выстрел из перекрестья распятия на груди Даниэля поразил опешившего десантника прямо в сердце. В прямом и переносном смысле, учитывая отношение здоровяка к лживому церковнику.
Реакция не подвела только жилистого цыгана. Его мозолистая ладонь выхватила из ящика гаечный ключ, забытый здесь пару дней назад рядовым. Стремительный прыжок, мощный замах, и верхняя половина головы предателя взмыла под потолок, а затем шлёпнулась с отвратительным скрежетом на металлический пол. Тагари не сразу понял, что в последний момент смертоносный крест выплюнул ещё один снаряд. Он упал на колени, зажимая окровавленными руками ужасную рану, из которой норовили вывалиться кишки. Разрывные капсулы были одним из самых подлых изобретений человечества.
Через мгновение Ингвар, успевший во время перестрелки сделать кувырок за спасительное укрытие, бинтовал цыгана дрожащими руками, пытаясь остановить кровотечение. Но всё было бесполезно, и оба военных это понимали.
– Я всё-таки прищучил гадину, морэ, – белозубая улыбка на смуглом лице окрасилась розовой слюной, а взгляд начал затуманиваться.
Слабым голосом, в котором тем не менее звучали сила и решимость, он потянулся к уху полковника и тихо прошептал последние слова напутствия:
– Увидимся в раю. И ничего не бойся, ничего…
Бог степей забрал Тагари через несколько мгновений, и что-то внутри полковника упало на самое дно души, будто камень, брошенный в колодец. Скорее всего, это была вера.
Проведя пальцами по векам испустившего дух лейтенанта, Ларден подошёл к отрубленной части черепа. Её глаза спокойно смотрели на полковника, а механические трубки, торчавшие из нёба, неприятно гудели. Из них, страшно шипя, вытекала красная жидкость.
– Жалкий киборг. Столько отличных парней положил, – военный давно не позволял себе слёз, но в груди больно ныло, словно туда угодила смертоносная капсула.
– Ошибаешься, – динамик, встроенный в гортань, каким-то чудом уцелел, но голос казался не то каркающим, не то напоминающим смех шакала. – Я был рождён человеком, как и ты. К сожалению, органические тела не долговечны. Поэтому я переселился в синтетический сосуд. Очень удобно, полковник.
Переплетения проводов, похожих на человеческие артерии, слегка искрили, отчего мышцы на лице существа нервно подёргивались. Обвисший подбородок видимо скрывал какие-то дополнительные устройства для корректировки мимики, а может, для отлаженного движения челюстью. Теперь это стало несущественным.
Единственный оставшийся в живых занёс ногу над уродливым обрубком головы, чтобы покончить раз и навсегда с тварью, спрятанной в электронных импульсах микропроцессоров.
– После того, как добьёшь меня, не советую мешкать, Ингвар. Я включил систему самоуничтожения и тянул время, чтобы никто не успел отменить команду. Кроме того, я смог немного изменить направление. Последние сутки мы шли в сторону от Меркурия. Всё это для того, чтобы одев костюм и выйдя в открытый космос, я имел возможность попасть под притяжение Солнца и спокойно нырнуть в его глубины. Но я лежу здесь, а тело – совершенство инженерной мысли – где-то в другом конце комнаты. Так что честь погрузиться в недра нашего светила выпала тебе, старый пёс. Не упусти свой шанс, второго не будет. В недрах разыщи Филиппо, печально известного тебе под именем Бруно. Вытяни из него, как найти и уничтожь Грааль! Принеси, наконец, покой людям на Земле, они так устали от религиозных распрей.
– Как бы ни так! Капитан умирает вместе с кораблём!
– Не будь идиотом, полковник! – подобие смеха раздалось из динамика. – Ты же не дурак. Надень костюм и заверши то, ради чего умерли твои друзья. Или всё напрасно?
Мерзкий шакалий смех прервался смачным хрустом – Ларден всё же втоптал подошвой ботинка черепную коробку древнего существа в решетчатый пол корабля.
Выбора действительно не оставалось.
Ткань прилегала плотно к голому телу, точно кроили по меркам самого Ингвара. Как только все складки были расправлены, прорезь на спине намертво сомкнулась. Кожу начало жечь огнём, каждый квадратный сантиметр горел. Казалось, что его обливают, если не жидким металлом, то уж наверняка бурлящим воском или маслом.
Когда Ларден очнулся, мир вокруг заметно преобразился. Чувства обострились, голова стала ясной, скорость мысли возросла в десятки раз. Он мог смотреть вокруг в самых разных спектрах, от инфракрасного до ультрафиолетового. Ухо улавливало мельчайшие звуки автоматики в нижних отсеках, а пресный, затхлый воздух наполнился сотней новых ароматов и зловоний.
Внезапно время кончилось, и одинокий корабль, крадущийся через бескрайние просторы космоса, превратился в широкий багровый диск.
21 мая, 2279 год, среда, вечер (по Земному времени)
Человек живёт, чтобы умереть. Так было, есть и будет. И никто не в силах этого изменить. Ведь получается, что в мёртвом состоянии каждый проводит намного больше времени, чем в живом. Какая простая арифметика. Мир полон умных людей, а все живут и продолжают верить, что отмерянные семьдесят лет – бесценная награда, посланная свыше. Может, жизнь – лишь подготовка? Возможно. Только кто нам расскажет правду?
Странно, что он раньше так не размышлял. Как просто стало бы смотреть на мерзкий, несправедливый мир, познай он это на десять-двадцать лет раньше. Братоубийственная война, смерть любимой женщины от беспощадной пандемии, наркотики, попытка суицида – в петлю полез уже скорее от безысходности. Столько пришлось пережить и вытерпеть, что с годами сердце превратилось в камень. Может, на Солнце удастся растопить кусок льда в груди?
Эта мысль стала первой, посетившей полковника после прыжка. За доли секунды он выскользнул в аварийный шлюз, когда произошёл взрыв, совершенно не приносящий боли. Лардена отбросило на приличное расстояние, и он, с непривычки взмахнув руками, будто крыльями, раскрыл рот в беззвучном крике. Гравитация не заставила себя ждать, обняла космического странника нежными руками, словно человек залетевшего мотылька, и бросила беспомощной куклой навстречу Солнцу.
Спустя мгновение корабль превратился в пепел, разметав беспокойные души товарищей по просторам Вселенной. Притяжение светила, дёргающее ускользающие во тьму протуберанцы за пушистые хвосты, тянуло полковника к себе, как мощный магнит. Сердце в его груди перестало биться ещё на корабле, когда костюм кардинально перестраивал организм, силясь сберечь жизнь нового хозяина.
Вскоре Ингвар уже падал на бескрайнее поле ада с невообразимой скоростью. Гигантские столпы раскалённой плазмы обтекали конечности, не причиняя никаких неудобств. Боли не было, как не было и страха умереть. Словно дьявольский сёрфингист, он летел сквозь толщу бурлящего гелия, погружаясь в этот ярко-красный океан все глубже и глубже, пробираясь к самой его сердцевине. Червяк, прогрызающий в спелом яблоке хитроумный лаз – вот кого напоминал полковник сам себе.
Спустя некоторое время, когда Ларден переборол дикий животный страх и через силу открыл глаза, густая пелена огня, перемешанная с оранжевыми сполохами, показалась ему дивным новым миром. Миром, в который он попал, шагнув через дверь, соединяющую два измерения.
От безумной скорости не звенело в ушах, от бешеных температур не кипели мозги, яркий свет не слепил. Но, тем не менее, рассмотреть хоть что-то перед собой дальше, чем на полметра, никак не получалось. Полковник был уверен, что скоро всё прояснится, ведь связь костюма и мозга с каждой секундой лишь крепла. Видимо, для полного симбиоза требовалось время.
Странные голоса из прошлого глубоко под черепной коробкой заставили его вздрогнуть. Тагари? Пинн?! Невыносимая боль раскалённым металлом наполнила полковника с головы до пят, сознание начинало понемногу гаснуть, а густая пелена сладкой усталости заботливо заворачивала солнечного странника в пуховое одеяло родом из детства.
«Вот и смерть», – мелькнуло в уме напоследок.
Полковник отключился.
Безвременье
Что-то коснулось Ингвара, неожиданно вынырнув из кипящей пелены, и довольно сильно стукнуло по затылку. Глухой удар, затем ещё один и ещё.
Полковник закричал, чуть не оглушив самого себя на этот раз. Онемевшее тело оживало, клетка за клеткой приходя в чувство. Глаза ужасно слезились, пульсирующая кровь тамтамами отзывалась в барабанных перепонках, а головная боль раскалывала череп. Ингвар изо всех сил сжал кулак и почувствовал, как сводит руку от напряжения. Меж мозолистых пальцев заскрипел песок. Странник перевернулся на спину, затем уселся и принялся оглядываться вокруг.
Бескрайняя выжженная пустошь простиралась от одного края горизонта до другого. Не было ни гор, ни огненных озёр с водопадами из лавы. Демоны да черти никого не варили в котлах, не поджаривали на огромных сковородках.
Умиротворяющая, почти мёртвая тишина.
Лишь где-то вдалеке на длинных гибких прутьях в порывах солнечного ветра колебались непонятные голубые коконы, походившие с такого расстояния на цветки садового колокольчика. Гигантские и необыкновенно манящие. Небо пылало огнём, обернув этот выжженный мир плотной непроницаемой кожурой. Вот о чём говорил аббат, перед тем, как отдать Богу душу. Или не совсем Богу?
«Добро пожаловать в преисподнею», – подумал Ингвар и тут же расхохотался в своё удовольствие. Дикий необузданный хохот, больше подходящий Сатане, эхом разлетался над безлюдной пустыней. Следующие несколько часов он просто сидел и ржал словно умалишённый, без остановки и передышки. В груди за последние часы ощутимо потеплело, а во рту удивительно пересохло. Бутылка качественного виски со льдом была бы не лишней. Но смог ли он теперь почувствовать вкус алкоголя? Ведь проклятый костюм запустил чёрные щупальца даже в его глотку, добравшись до лёгких и стенок желудка. Человек ли он отныне?
Когда впереди что-то бухнуло, и песок под ногами затрясся, расползаясь маленькими барханами в разные стороны, Ларден вскочил на ноги. Толчки, пока что слабые и робкие, шли откуда-то из глубины, но сверхчувствительность костюма засекала любое движение. Будь-то песчинка, гонимая ветром, или пепел с небес, устилающий пустошь ровным шёлковым слоем.
Чья-то сильная и тяжелая рука упала на плечо полковника. В его горле появился комок. А ноги предательски задрожали. Почему восприятие молчало?
– Грядут большие перемены, Ингвар, – раздалось из-за спины.
– Ты Филиппо? – только и выдавил из себя полковник, ошеломленный встречей.
– Собственной персоной, – насмешливо согласился собеседник и ослабил хватку, – может, уже обернёшься? У меня нет рогов, и языки пламени не вырываются изо рта.
Полковник пересилил непонятный липкий страх, возникший внутри, и оглянулся.
Встретившись глазами, они простояли так несколько минут. Филиппо легко выдерживал буравящий взгляд военного, хотя лица гостя и не было видно под чёрной тканью. Обитатель здешних мест довольно улыбался во весь рот, но разговор всё же начал Ингвар.
– Думаю, ты знаешь, ради чего я забрался в эту дыру. Мне нужны объяснения.
– Конечно, ты их получишь. Вот уже которую сотню лет я ожидаю тебя здесь. Правда, в аду немного скучно, – он поманил пришельца рукой, двигаясь в сторону коконов на горизонте, – совсем не с кем поговорить.
– А как же души грешников? Они-то никогда не переведутся, – полюбопытствовал полковник. Но столкнувшись с удивленной физиономией Филиппо, уточнил, – ведь верно же? Не переведутся?
– Ты видишь здесь ещё хотя бы одну душу, кроме меня?
– Нет. Но ты-то точно из их числа! – всё ещё сомневаясь, попытался настоять Ларден.
– А я не грешник. Я контролёр в этом шатком диком мире.
Филиппо умолк и дальше вёл полковника за собой уже совершенно беззвучно. Прямо к гигантским синим цветкам. Колокольчики оказались огромными деревьями с множеством разноцветных ветвей, каждая из которых заканчивалась голубой мерцающей каплей, действительно похожей на кокон. Где-то большой, а где-то совсем крохотной.
– Что это?
– Подойди ближе, загляни внутрь, – попросил Филиппо.
Вокруг колышущейся капли медленно вились клубы пара. В них проступали очертания невиданных кошмарных существ и тут же таяли, сменяясь другими. Полковник зажмурился и мотнул головой из стороны в сторону. Видения пропали, дымка рассеялась, и на дне капли он обнаружил то, что никак не ожидал увидеть. Мерцающая, легкая, как утренний туман субстанция, с ангельским девичьим лицом и размытым силуэтом умиротворенно плавала внутри.
– Душа, – прошептал полковник и заглянул в соседний колокольчик. – Еще одна. Кто они?
– Сущности. Старые и новые. А все это, – он описал руками огромные круги в воздухе, – инкубатор. Инкубатор, который Церковь на Земле обозвала местом жутких мучений.
Ошеломленный, полковник продолжал глазеть на пульсирующие сгустки. Картина мира, что представлялась ему точной и непоколебимой с самого детства, оказалась ложной и обманчивой. Ингвар пребывал в смятении. Его одолевали противоречивые чувства, среди которых зарождалась надежда. Ведь именно сейчас он познал то, что открывалось мудрецам древности, когда те пользовались Христовой чашей. Только солнечный странник обошёлся без её помощи.
– Не хочешь спросить, почему именно ты?
– Что «именно я»? – не понял вопроса полковник.
– Почему ты послан за тайной Грааля?
– Без понятия, – совсем нерадостно буркнул Ингвар.
– Твой приход сюда был предрешён Создателем в Свитках Мироздания, написанных им на заре времён. «Лишь тот освободит род людской, кто ступит за черту ада, будучи живым, но умерев душой». Ты смог это сделать, а значит, Грааль твой!
– Создатель прямо в лицо меня знал?
– Если б не ты, пришёл кто-то ещё. Но Освободитель бы явился наверняка! Пойми, без тебя Грааль – просто способ индивидуального прозрения. Ведь когда-то и я вскрыл им свою душу, – тень печали легла на лик Филиппо. – Но только добравшийся в Инкубатор самостоятельно сможет раскрыть весь потенциал Христова дара. Церковь хотела украсть его у меня и лишить человечество шанса на перерождение! Сперва Ипполито-флорентинец, казнивший меня, затем были другие. Аббат Даниэль, кстати, в их числе. Я наблюдал за ним отсюда.
– Да, был такой, – полковник устало кивнул, вспоминая бой недалеко от Меркурия.
– Хорошо, что был, – Филиппо равнодушно улыбнулся. – Запомни, ты являешься катализатором, способным освободить все сущности, попавшие сюда. Ты – тот, кто даст им перерождение, вернёт на Землю, продолжит эволюцию! Прошу, не удивляйся, ведь и это понятие людям преподнесли искажённо. Эволюционирует душа, а тело подстраивается следом.
– В пророчестве говорится «умерев душой». Что это значит? – переспросил Ларден.
– Ты уже понял, – склонив голову, произнёс Филиппо и протянул тонкий ключик от каменного сердца. – Такова цена, Ингвар Ларден.
Вот ты какой, Грааль.
Не вполне материальный сгусток света, напоминающий детскую игрушку. И никакой крови, никаких чаш. Чистая энергия сына Божьего.
Теперь всё стало на свои места.
Полковник уже знал, что его ждёт. Знал, что будет дальше. Знал, что произойдёт с его сущностью и со всеми остальными в солнечном инкубаторе. Он летел на Солнце, сам не зная зачем. Наверное, чтобы всё-таки забрать Грааль, как говорил отец Даниэль. Ведь Ингвар всегда был хорошим солдатом, а солдат в первую очередь учат исполнять чужие приказы.
Но, оказалось, что прилетел спасти будущее. Унести реликвию означало лишить человечество надежды. Закрыв глаза, он представил светлый лик своей любимой женщины, и в который раз поймал себя на мысли, что едва не натворил глупостей, подчиняясь фанатику.
Одним рывком он вонзил ключ себе в грудь и тут же превратился в пепел. Филиппо исчез вместе со своим гостем, а на самом краю бесконечного поля взошёл новый цветок. Фиолетовый колокольчик на каменной ножке. Душа полковника, заключенная в ослепительное соцветие, рванула на свободу самой первой.
Звезда по имени Солнце всколыхнулась миллиардами взрывов. Освобожденные души потекли сквозь пространство и время на Землю. Пророчество сбылось.
22 мая, 2279 года, четверг, утро
Понтифик проснулся на заре от странного видения. Миллионы душ направлялись на Землю из недр Солнца. Какой же горячечный бред.
Людской гомон на улице показался Святому Отцу необычайно громким для столь раннего часа. Понтифик вышел на балкон, укутавшись в алую дзимарру. К юго-востоку от Собора Святого Пётра, за рекой, растекалась людская река.
Площадь Цветов жила!
Прозрачные сущности, напоминающие призраков, сновали в небе то тут, то там.
– Спасение! Воскрешение! Жизнь! Смерти нет! – скандировали люди внизу.
Климент XVIII чётко понял, что этот мир никогда не будет прежним. Он уселся на каменный пол и уставился перед собой. Смятый белоснежный пилеолус слетел с его головы.
1-12 июля 2013 г., Ростов-на-Дону
Шакалий камень
Сергей Решетняк
Конкурс-семинар «Креатив»
Ветер. Воздушные потоки то поднимают ввысь, к облакам, величественно плывущим в вечном безмолвии, то опускают к снежным вершинам, где никогда не ступала нога человека. Свобода. Забыть о цели, забыть о прошлом. Убежать от всего и стать частью вечности. Полет. Спокойствие. Но разве можно убежать от себя? Можно ли изменить свою судьбу?
Ветер несёт вперед, к цели. Заснеженные горы сменяются плодородными долинами с маленьким деревушками и аккуратными огородами. На залитых солнцем зеленых лугах пасутся стада овец. Но полет продолжается. Пейзаж снова меняется, теперь внизу густой лес. Древний лес, мрачный и темный, со своими тайнами и укрывшимися в чаще чудовищами. Сколько тысячелетий он прожил? Сколько историй мог бы рассказать?
Послушные потоки воздуха несут всё дальше – к цели. Уже недалеко…
Солнце клонится к закату, когда я вижу его – большой город. Он говорит тысячей звуков одновременно. По пыльным улочкам снуют толпы народа. Торопятся, спешат, боятся опоздать. Люди? Нет – тени. Безликие. Лишь пустота вместо лиц и силуэты вместо тел.
Нужно спешить. Время истекает. Быстрее. Второго шанса не будет.
Изгиб улочки, ещё один. Переулок, сквозь подворотню. Мимо обшарпанных фасадов и осыпающихся карнизов – к центру. Уверен, что мне именно туда.
Город не любит чужаков. Я ощущаю это всеми фибрами души. Он давит, нагоняет страх, сводит с ума. Безумие просыпается в потаённых уголках сознания.
Большая площадь. Она должна быть забита людьми-тенями, но никого нет. В центре, на самом видном месте, лежит дохлая собака. Я у цели. Весь этот утомительный путь ради того, чтобы найти зверя. Пёс мёртв – победа!
Миг – и когти впиваются в гниющую плоть. Я раскрываю клюв и кричу: «Ка-а-а-р!». Взгляд падает на мутное отражение в кровавой луже. Я – ворон. «Ка-а-а-р»!
Вонзаю клюв в мясо и начинаю жадно рвать. Ещё чуть-чуть, самую малость. Иссиня-чёрные перья все в крови. Где-то тут. Оно должно быть где-то тут. Нашёл! Небольшой кусочек, сияющий алым светом. Поднимаю голову – в клюве зажато бьющееся сердце собаки. Внезапно небо чернеет. Солнце становится багряным, тучи поглощают его. Но тьма не в силах полностью сокрыть светило. Алый шар пылает над землёй.
Слышится жуткий рокот… Всё затихает… Лёгкий прохладный бриз касается перьев. Он крепчает, набирает мощь, завывает сонмом невидимых демонов. От прохлады не остаётся и следа. Ветер обжигает, он несёт жар пустыни, дыхание самой преисподней. Всё вокруг рассыпается в прах. Здания обращаются в красный песок. Его подхватывают сильные порывы воздуха. Песчинки кружатся в безумном танце. Начинается песчаная буря.
Перехватываю добычу когтистой лапой, расправляю крылья и взмываю ввысь.
Песок застилает глаза, забивается между перьев, ранит кожу. Он повсюду. Ветер становится ещё яростней, мотает из стороны в сторону, но я не сдаюсь. Эту схватку проигрывать нельзя – на кону моя жизнь. Буря ревет. Она тоже не хочет проигрывать. Крылья ослабевают. Уже нет сил противостоять безумию стихии. В глазах темнеет…
– Ка-а-а-р! – вырывается еле слышный крик.
Меня бросило на землю. Всё болит. Наверное, не осталось ни одной целой косточки. Перья пропитались липкой кровью. Конец близок.
Глаза с трудом открываются. Немыслимо. Что же это за наваждение? По телу растекается мерзкое чувство. Оно обволакивает, словно слизь… Страх. То, что я вижу, невозможно передать словами. Огромные огненные глаза зависли на небосклоне, заняв всё небо. Ветер завывает волчьим воем… Красный песок чернеет и собирается в кучу, образуя настоящую гору… Из неё формируется гигантская фигура. То ли волк, то ли пёс. Нет, не то и не другое. Я точно знаю, что за зверь стоит передо мной.
Шакал разевает пасть и бросается …
– Мистер Януш, – доносится откуда-то издалека чей-то голос. – Мистер Януш, проснитесь!
Кто-то аккуратно, но настойчиво трясет меня за плечо.
– Мистер Януш!
Я открываю глаза. Надо мной склонилась испуганная стюардесса.
– Слава богу, мистер Януш, а то я решила, что вам плохо, – женщина поправляет выбившийся из причёски локон.
– Со мной всё хорошо, просто принял снотворное, – соврал я. Рукой невольно провожу по потному лицу.
– Хорошо, – стюардессу устроил мой ответ. – Мы подлетаем, пристегнитесь.
Кивком благодарю и тут же защелкиваю ремень. Через десять минут капитан сообщает, что самолёт благополучно приземлился в Бухаресте.
Оформление на таможне много времени не заняло. «Мистер Януш Бзежинский?», «На отдых или по работе?», «Надолго к нам?», «Везёте ли что-нибудь запрещённое?», «Добро пожаловать в Румынию». Стандартные фразы не меняются. Меняются только страны, аэропорты, языки и лица таможенников.
В здание аэропорта не протолкнуться. Повсюду галдящие люди в красно-белых футболках, поверх накинуты шарфы той же расцветки. Кто-то размахивает флагом с изображёнием герба местной футбольной команды. Две красные головы не то волков, не то собак и надпись «DINAMO». В какой-то момент мне показалось, что морды слились в одну и с эмблемы на меня смотрит монстр из сна. Наваждение, не иначе.
На выходе из терминала на меня налетел какой-то святоша, одетый в просторную белую тунику и чёрный плащ с пелериной и капюшоном.
Святой отец поспешно извинился, затем пристально посмотрел на меня. На его лице появилось выражение удивления, сменившегося испугом.
– Уезжайте, сын мой. Не спрашивайте, почему, просто послушайтесь совета. Да благословит вас Господь.
Священник перекрестил меня и поспешил уйти. Убежал как от прокаженного, прижимая к груди потёртый портфель с выдавленным на нём силуэтом пса, держащего факел в зубах.
– Сумасшедший, – я подхватил свою сумку и поспешил выйти на улицу.
Ко мне подбежала целая толпа таксистов, на румынском предлагавших свои услуги. Выбрал наугад. Через две минуты небольшая «Дачия» увозила меня прочь от аэропорта имени «Генри Коанда». В городе я попросил остановиться возле недорогой гостиницы. Маленький отель располагался в северной части Бухареста.
Замок заедал, поэтому пришлось потоптаться в дверях. Номер представлял собой небольшую комнатку, в центре которой стояла кровать. Рядом с ней – тумбочка. По углам – маленький шкаф и столик с парочкой кресел. На стенах – жёлтенькие, видавшие виды обои. Рядом с входной была дверь, ведущая в ванную комнату. Не густо, но для такого аскета, как я, этого было более чем достаточно.
Положив сумку на кровать, я подошёл к окну. Низенькие домики, пустырь, заросший бурьяном, фундамент какого-то долгостроя. Такой пейзаж навевал тоску. Зато не было точки для снайпера. Уже неплохо.
Хотелось завалиться в кровать и проспать до вечера, но времени слишком мало, чтобы тратить его на отдых. Закончу работу, потом и отосплюсь. А вот перекусить не помешало бы.
Заказав в номер обед, я достал из сумки планшет и открыл почту. Письмо от Милоша. Большинство заказов идёт через него. Смотреть письмо не стал. Вначале нужно закончить одну работу, а потом браться за другую.
Нужный адрес нашёлся не сразу.
«Место и время» – вбил я в тексте письма и нажал отправить. Ответ пришел через двадцать минут. За это время я как раз успел перекусить.
Всё было в порядке. Мунтяну не подвёл. Мирча Мунтяну был местным дельцом. Наркотики, девочки, оружие. «Любой каприз за ваши деньги» – именно этой фразой он встречал клиентов и прощался с ними.
Не люблю вести дела с одними и теми же людьми. Но, кроме Мирчи, в этом захолустье положиться не на кого. Тем более, за румыном был должок – пражская полиция арестовала бы его, если бы я не вмешался.
Такси оставило меня в двух кварталах от места встречи. Не хотелось «светить» номер машины. Да и потом мирная прогулка по центру румынской столицы была как раз кстати после перелёта и поездок по Бухаресту.
Из подворотни прямо на меня выскочила огромная чёрная псина. Она оскалилась и зарычала. Только этого не хватало. Я потянулся к манжету рубашки. На запястье была удавка. Моей реакции должно было хватить для того, что бы справиться с собакой. В этот миг раздался гудок… Чудом не угодил под колёса фургона.
Пёс исчез, будто его и не было. Снова наваждение или просто нервы шалят? И почему я повсюду натыкаюсь на пёсьих? Будь я суеверным – решил бы, что это знак.
– Осторожней нужно быть, золотой ты мой! – послышался голос из-за спины. Обернувшись, я увидел старую цыганку. В Румынии полно этого сброда. Столь много, что они стали основным экспортом страны.
Развернувшись, я пошёл прочь.
– Погоди, драго, поговори со старухой, – не унималась цыганка.
– Простите, я спешу, – демонстративно посмотрев на часы, я ускорил шаг.
– Берегись шакала! Зверь вышел на охоту. Отступись. Враново перо в луже крови. Отступись. Пески истории пробудились. Не стой на пути бури. Он наблюдает за тобой. Отступись!
Слова старой ведьмы заставили меня остановиться. Они возвращали меня к недавнему сну. Откуда она узнала? Может, стоит прислушаться?.. К чёрту! Меня пугали и не таким.
Пошарив в кармане, я вытащил банкноту, вернулся и сунул в руку старухи.
– Держи. Помолись за меня своему богу.
Цыганка хотела сказать что-то ещё, но мне уже не было до неё дела. Сомнения и плохие предчувствия нужно гнать прочь. Если думать о провале, то точно налажаешь. Это правило помогало мне все те десять лет, что я в бизнесе. И всё это время ни разу не завалил работу. Нерешаемых проблем не бывает.
Через пять минут впереди показалось нужное здание – бар «Огненные колёса». У входа припарковано два десятка байков. Мунтяну умел выбирать место. Легавые в эту дыру точно не сунутся, а любого информатора местная братия быстро поднимет на ножи. Когда я подошёл к двери, вход преградил здоровенный лысый амбал. Он долго изучал меня, силясь понять, какого чёрта потребовалось такому парню как я в обители настоящих мужиков.
– Чего тебе?
– У меня встреча с Мирчей.
– Поляк?
Я лишь кивнул в ответ. Верзила быстро обыскал меня и отошёл в сторону.
– В дверь в дальнем конце зала.
Мунтяну сидел в небольшом кабинете. Всё вокруг окутывал густой табачный дым. В уголке стояло двое охранников, которые быстро загородили собой выход, стоило мне войти внутрь.
– Януш! – обрадовался делец. – Рад тебя видеть.
– Лжёшь, – я приветливо улыбнулся. – Ты рад моим деньгам.
Румын рассмеялся.
– Ты всё так же прямолинеен. Удивляюсь, как тебя ещё не грохнули.
– Кишка тонка, – не спрашивая разрешения, я сел на потёртую кушетку, стоявшую напротив стола дельца. – Достал?
– Обидеть хочешь? Мирча всегда выполняет заказ. Ты не один тут профессионал.
Румын вытащил из-под стола кейс и положил перед собой.
Пришлось встать. В кейсе лежал «Стечкин» с глушителем, две запасные обоймы, паспорт на имя Андреа Николеску, с десяток метательных ножей и ключи от автомобиля.
– Ствол и машина чистые, как и просил. А вот это, – Мирча залез в ящик стола и вытащил папку, которую тут же положил рядом с кейсом, – информация на твоего друга.
Я быстро просмотрел материалы и бросил папку в кейс. Затем достал из внутреннего кармана конверт и положил на стол.
Мунтяну тут же вытащил из него деньги и стал пересчитывать.
– Всё ещё не доверяешь?
– Без обид, но деньги всегда лучше пересчитывать.
Закончив, он кивнул охранникам, и те отошли от двери.
Старенький «Фольцваген Гольф» слушался каждого поворота руля, как дрессированный зверь укротителя. За окном проносились улочки румынской столицы. Справа тихо несла свои воды Дымбовица. Дорога поворачивала к площади, на которой располагался Дворец Парламента. Монументальное сооружение, ничего не скажешь. Я даже на миг залюбовался им, но глухой удар в лобовое стекло вернул меня к реальности. Пришлось остановиться. Стекло слегка треснуло. В десяти метрах от машины, на асфальте, валялся мёртвый ворон. Румыния начинала нравиться мне всё меньше и меньше.
Вернувшись за руль, я решил сразу не трогаться. Нужно было прийти в себя, заодно можно изучить собранную Мунтяну информацию. За неделю он нарыл немало. Почти полная биография объекта. Имя Мордехая Луческу. Гражданин Румынии, но по национальности – еврей. Владеет небольшой антикварной лавкой. Адрес прилагался. Ещё куча всякой информации, включая привычки.
Можно было сразу же вломиться в дом, но заказчик предупреждал, что клиент опасен. Правда, так и не сказал, чем.
«Каждое воскресенье посещает спектакли Государственного еврейского театра», – прочитал я в разделе «Привычки».
Вот и славно. Как раз будет возможность присмотреться к жертве. Двигатель послушно завелся с первого поворота ключа. На то, чтобы найти театр, потребовалось немало времени. Афиша гласила, что завтрашний спектакль начнётся в семь часов вечера. Впритык. К двенадцати я должен уже отчитаться о сделанной работе, или же контракт аннулировался. Но лучше не рисковать. Да и потом, стоило всё же отдохнуть. Нервы явно начали сдавать. Да и голова раскалывалась.
В глазах всё поплыло – утомление давало о себе знать. Я остановил машину на набережной притока Дымбровицы Колентины и вышел на воздух. Вода в реке была мутноватой, но её течение успокаивало. Свежий воздух возвращал меня к жизни. Голова стала болеть меньше. Я едва не погрузился в медитативное состояние, когда рядом прошла облезлая чёрная собака. В пасти она тащила тушку ворона.
Эти «знаки» начинали раздражать.
В отель я вернулся, когда на часах было далеко за полночь. Сонный портье даже не заметил, как я прошмыгнул мимо него.
В номере наконец-то можно было снять надоевший за сутки галстук. Оставленный заказчиком Амулет Гора, как он сам его назвал, отправился на столик следом за галстуком. И плевать мне на наставления нанимателя.
«Пока будете выполнять задание, не снимайте эту вещицу. Она защитит вас», – что за бред? Я ещё решил, что клиент с приветом. Если бы не количество нулей в контракте, послал бы его куда подальше.
Ужасно хотелось спать, но остались мелочи. Первым делом я вытащил из кейса ствол и засунул под подушку. Ножи аккуратно устроились в специальных ножнах, пришитые к жилетке костюма. Папку по объекту я небрежно бросил на прикроватную тумбочку. Затем вытряхнул из сумки всё содержимое, которое тут же было засунуто в кейс. На кровати осталась последняя вещица. Ещё один «подарок» клиента – небольшой жезл. Грубая, ничем не примечательная дешёвая железка. Для такой безделушки один евро – лучшая цена.
Подумав, сунул «артефакт» в карман пиджака, затем разделся и отправился в душ, прихватив с собой документы и зажигалку. Вытяжка легко справилась с дымом от сожжённых в раковине бумаг. Водяной пар от включённой горячей воды не позволил сработать пожарной сигнализации.
Смыв пепел, я полез под душ. Тёплые струи воды успокаивали. Это было сущее блаженство, пока вместо воды не потёк красный песок. Перекрытие вентиля результата не дало. Маленькие песчинки уже заполнили всю душевую и теперь медленно устилали пол ванной комнаты. Творилась какая-то чертовщина.
Выскочив в комнату, неожиданно для себя я бросился к окну. Мой кошмар оживал. Здания беззвучно обращались в прах, оставляя после себя лишь песчаные барханы. По комнате пошёл гул. Отель мог превратиться в песок в любую минуту. Натянув одежду на мокрое тело и вытащив из-под подушки пистолет, я бросился к двери. Ручка оплавилась. Попытки высадить плечом результата не дали. Песок тем временем выбрался из ванной и теперь засыпал пол. Он уже достигал до щиколотки, и его с каждой минутой становилось всё больше. Тяжёлая прикроватная тумбочка с грохотом влетела в дверь. Без толку. Песок прибывал.
Я бросился к окну. Результат был такой же, как и с дверью – открыть его было невозможно. Стекло мутнело, окрашиваясь в алый цвет. Теперь в комнате царствовали исключительно багровые тона. Послышалось журчание. Утопая в песке, с трудом добрался до ванной, через каждый шаг, едва не падая. Из душа и крана на умывальнике текла липкая густая жидкость, превращавшая песок в жижу. Я слишком часто имел возможность видеть такую жидкость, чтобы безошибочно утверждать – это была кровь.
Передёрнув затвор, я вернулся к окну и выпустил пару пуль. Стекло разлетелось сотней мелких осколков. Не думая ни минуты, выпрыгнул в проём, не задумываясь о высоте. Песок смягчил удар. Обернувшись назад, увидел, что здание отеля рассыпалось, как и соседние. Я стоял в центре бескрайней пустыни. Послышался вой.
Не разбирая дороги, я бросился бежать. Подул шквальный ветер, сбивший меня с ног. В тот же миг сверху навалился песок. Отплёвываясь, потёр запорошенные глаза.
Рядом послышалось рычание. Вслепую пальнул на звук, продолжая тереть незрячие глаза… Рычание донеслось с другой стороны. Звук перемещался. Я стрелял, пока не кончились патроны. Запасные обоймы остались в кейсе. На счастье, в тот момент темнота немного отступила, и можно было оглядеться по сторонам. Рука потянулись к ножам. Рядом никого не было.
– Отступись… – раздался лающий голос справа от меня.
На дюне стоял поджарый волк со шкурой под цвет песка. Два лезвия, одно за другим, устремились в цель. Волк оскалился и прыгнул…
… Я лежал на кровати. На спинке кресла висел небрежно брошенный пиджак. Пистолет мирно покоился на тумбочке. Заснул? Даже не разделся. Встав, я всё же решил проверить ванную. Душ принимать не стал: умылся и вернулся в комнату. Раздался телефонный звонок. Прежде, чем снять трубку, я подошёл к окну и выглянул на улицу. Было темно, но это по-прежнему был Бухарест, а не африканская пустыня.
– Да, – утомлённым голосом произнёс я в трубку.
– Господин Бзежинский, не желает ли расслабиться? – заговорщицким тоном поинтересовался портье. – Могу предложить вам массаж.
Ага, массаж, как же. Знаю, какую часть тела будет массировать его массажистка. Заниматься сексом перед делом было большой глупостью.
– Нет, спасибо, – вежливо ответив, я повесил трубку.
Раздевшись, лёг в постель и, наконец, заснул. Мне снился какой-то кошмар. Я бежал по улицам Приштины. За мной кто-то гнался. Потом город поглотил огонь, оставив вокруг выжженную пустыню. Но меня пламя не тронуло. Спалило одежду, но тело осталось невредимым. Абсолютно голый, если не считать, висевшего на шее Амулета Гора, я шёл по мёртвому городу. Потом то, что осталось от косовской столицы, исчезло. Я сидел в маленьком кафе в Варшаве и неспешно потягивал водку. К столику подошла Агнешка. Она, как всегда, была обворожительна. Мы долго о чём-то говорили, а потом пошли к ней домой.
В постели Агнешка была богиней. Она извивалась, словно змея, делала совершенно немыслимые вещи. Она ласкала моё тело с каким-то животным неистовством. Потом уселась сверху, и началась бешеная скачка. Тихие стоны переходили в крик. Девушка откинулась назад. Крик перешёл в вой… Волчий вой! Ангешка склонилась надо мной. Вместо человеческой головы у неё была башка шакала с оскаленной пастью. Чудовище издало звук, похожий на смех, и вонзило клыки мне в горло…
… Телефонный звонок выдернул меня из сна. Я не сразу понял, где нахожусь, и что происходит. Тёплые струи воды по-прежнему ласкали моё уставшее тело. Душ? Так, значит, я всё же пошёл в душ. Мне не приснилось это. Или всё же?.. Телефон не унимался. Выключив воду и обмотавшись полотенцем, пошлёпал в комнату.
– Алло.
– Господин Бзежинский, не желает ли расслабиться?.. – послышалась знакомая фраза портье.
– Нет, спасибо, – не дослушав, повесил трубку.
Остаток ночи провёл, сидя за столом со снятым с предохранителя «Стечкиным» перед собой. Под утро сон всё же сморил меня, но вновь раздавшийся звонок вернул к реальности.
– Да.
– Господин Бзежинский, девять часов. Вы просили разбудить, – в трубке послышался по-прежнему вежливый голос портье.
– Да, спасибо… Простите …
– Что-нибудь ещё?
– Вы звонили мне ночью?
– Я? Нет, не звонил.
– Вы уверенны?
– Абсолютно. Возможно, это…
– Не стоит беспокойства. Всё отлично. Спасибо.
– Доброго дня! – попрощался портье и повесил трубку.
Что же это было? Наваждение? Видения и кошмары начались сразу после заключения контракта. И почти в каждом из них были собаки, шакалы, вороны, демоны и море песка. Возможно, сдавала психика, но всё это мне казалось связанным с делом. Нужно поскорее с ним закончить. А потом на Мальдивы. Хотя нет, к чёрту Мальдивы. На Тибет! Нужно заняться своей нервной системой. Буду сидеть в каком-нибудь монастыре, читать мантры и медитировать.
Стоило умыться. На счастье, кошмары больше не оживали. Из крана текла вода, а не кровь. Умывшись, я взглянул в зеркало: под глазами были жуткие синие мешки, само лицо приобрело странный пепельный оттенок. Но не это было самое страшное. В волосах появилась проседь.
Тибет! Первым же рейсом. Получу расчёт – и в горы. Подальше от всех.
Приведя одежду в порядок, сунув ствол и глушитель во внутренний карман пиджака, я спустился в холл. Портье вызвал такси. Через полчаса возле меня суетился официант небольшого ресторанчика. До спектакля было ещё далеко. Самое время для экскурсии. Я прошёлся по центру, а потом направился в парк на севере столицы. Сегодня никаких странностей со мной не происходило. Ни собак, ни воронов, ни прочей мистики. После прогулки связался с Мунтяну. Он без труда достал мне билеты в ложу на сегодняшний спектакль. Вернувшись в отель, ещё раз всё проверил, после чего пошёл в ванную комнату умыться. Холодная вода приятно освежала. Открыв глаза, я ужаснулся – из зеркала на меня смотрело странное существо с телом человека и головой шакала. Но в следующий миг наваждение прошло и из зеркала снова смотрело моё отражение.
Опять начиналось. Надо было послать всё к чёрту и валить из этой чёртовой страны.
Приступ паники длился всего мгновение. Удары по щекам быстро привели меня в норму. Я профессионал. Если ни легавые, ни наёмники, которых так любят мои жертвы, не внушали страха, то глупо было бояться иллюзий, созданных разумом.
Птица стукнулась в окно номера. Это был ворон…
– Решили прогуляться, господин Януш? – поинтересовался портье, когда я проходил мимо него.
– Да, знаете ли. У вас такой дивный город, – улыбаясь, выдавил из себя ответ. Вот уж точно – дивный город, мать вашу.
Через десять минут я был на стоянке, где оставил свой «Опель». В шесть вечера машина неспешно подъехала к зданию театра.
– Отступись, – послышалось из приёмника. А ведь мог поклясться, что не включал его. Тут же зазвучал какой-то заунывный арабский мотив.
Как меня достала вся эта мистика. В злобе я сорвал с шеи амулет и швырнул его на заднее сидение. Всё равно это лишь бесполезная безделушка.
До начала спектакля оставался час. Можно оглядеться. Объекта нигде не было. Это злило. Если он не приедет, придётся спешно гнать к дому Мордехая. Я нервно осматривал зал в бинокль. Его не было. В дверях началась возня. В зал вошёл человек. Невысокий коренастый субъект неопределённого возраста с бородкой и залысиной. На нём был старенький костюм кирпичного цвета. Пока он шёл к своему месту, умудрился пять раз споткнуться, дважды налететь на зрителей и наступить на ногу весьма истеричной особе, которая едва не устроила скандал. Мордехай, сомнений быть не могло. Я вспомнил лицо на фотографии и описание из отчета Мирчи.
«Он кажется безобидным, но не доверяй глазам. Сколь несуразным бы он ни смотрелся, он опасен. Он очень опасен. Ты не первый, кого я подсылаю к нему. Никто не вернулся», – кажется, так говорил клиент. Но неужели этот жалкий человечек действительно опасен?
Прозвучал последний звонок, свет в зале погас – спектакль начался. В наушниках, которые мне выдали на входе, зазвучал синхронный перевод, поскольку весь спектакль шёл на идише.
Это было очень странным. Я ожидал увидеть постановку о библейских героях, ну или о царе Соломоне, но на сцене разворачивалась история, которой было бы самое место на подмостках каирских театров.
В истории, если верить программке, рассказывалось о том, что жили в мире два бога, два брата – Осирис и Сет. Первый – правил Египтом, а второй ну очень хотел забрать царство себе. И тогда Сет убил брата, разметав кусочки тела того по миру.
Но верная супруга Исида зачала сына от Осириса – бога-сокола Гора. Повзрослев, он решил отомстить убийце отца. И началась страшная вражда между Сетом и Гором. Восемьдесят лет длилась она. Пока не сошлись они в последней схватке, в которой подлый Сет испросил силу у своего покровителя, великого бога Ра, но на помощь Гору пришла его мать Исида. Бог-сокол сразил своего врага и вернул отца к жизни.
Наблюдать за таким бредом было выше моих сил. На счастье, я больше следил не за действом на сцене, а за своей жертвой. Когда опустился занавес, Мордехай попытался незаметно ускользнуть. Но вот опыта ему явно не хватало.
Старичок возился с ключами возле своей машины. Я стоял неподалёку и выжидал. Когда еврей справился с дверью, прикрутил глушитель и направился к машине. Открыл дверь и уселся на сидение рядом с Мордехаем, ткнув пистолет ему в бок.
– Издашь хоть звук, и ты покойник. Понятно?
Еврей кивнул.
– Вот и молодец. Заводи и поехали. Ты ведь домой собирался?
Заложник послушался. Старенький «Вольво» тронулся с места.
– Что вам нужно? – запинаясь, выдавил из себя Луческу.
– У тебя есть вещь, которая интересна одному человеку.
– Я владелец антикварной лавки. У меня много всяких вещей.
– В твоей лавке то, что мне нужно, на витринах не лежит. Мои люди проверяли.
Машина неспешно ехала по улочкам Бухареста. Неожиданно заговорил приёмник. Зазвучал то же самый заунывный арабский мотив, что и тогда, когда я шёл в театр. Над горизонтом взошла полная кровавая луна.
– Не понимаю о чём вы, но если эта вещь у меня, я её отдам, – Мордехая трясло. Он с трудом держал руль. – Только умаляю, не убивайте меня.
Я не ответил. Через сорок минут «Вольво» припарковалось возле двухэтажного дома на окраине города. На первом этаже была закрытая витрина, а над входом висела вывеска «Антикварный уголок Мордехая».
Сняв пиджак, я вышел из машины. На мгновение мне показалось, что старик улыбнулся.
Мы пошли к чёрному входу. До него оставалось метров пять, когда послышалось рычание. Медленно обернувшись, я остолбенел – на меня смотрел здоровый мастифф. Не думая нажал на курок. По счастью зверь был настоящим, а не очередным плодом моего воображения. Пуля вынесла псу мозги. Еврей хотел закричать, но, увидев мой недобрый взгляд, лишь упал на колени и разрыдался.
– Пошли, старик. Радуйся, что это не твои мозги сейчас украшают стену.
Войдя внутрь, Мордехай щёлкнул выключателем, зажёгся тусклый свет. На стенах плясали тени. Одна из них обернулась в волка с человеческой фигурой и бросилась на меня…
Два пулевых отверстия остались в стене. Призрака не было. А вот это уже нехорошо. Только галлюцинаций мне не хватает. Я прислонился к стене. По виску стекала капелька пота.
– С вами всё хорошо? – еврей удивленно посмотрел на меня. На лице читался ужас.
– Всё в порядке, – я подхватил бедолагу за локоть и затолкал в торговый зал. – Значит так, старик, мне нужен камень. Большой рубин. Мой клиент говорит, что не ты его хозяин, вот он и хочет его вернуть.
– Камень? Ну, конечно, – в голосе еврея послышались нотки уверенности. Мне это не нравилось. – Я мог бы и сам догадаться. Что же, я отдам тебе, рубин, но только этот камень твоему заказчику тоже не принадлежит.
– Это не моё дело, старик. Я не полицейский. Мне платят деньги, я выполняю работу, а кто хозяин, мне посрать. Показывай.
Дуло с глушителем упёрлось в грудь Мордехая.
– Ты хоть имеешь представление, что это за вещь?
– Нет, и знать не хочу. Меньше знаешь, больше шансов, что тебя не уберут, как свидетеля.
– Практично. Следуй за мной.
Старичок неспешно пошёл к выходу из зала. Я последовал за ним.
– Как вам спектакль?
– Спектакль? – вопрос еврея застал меня врасплох. – Причём тут спектакль?
– Просто интересно, как человек такой профессии, как ваша, воспринимает искусство.
– Срань это, а не искусство. Какая-то бредятина в исполнении второсортных артистов при дешёвых декорациях.
– Вы прямо как о нашей жизни говорите, молодой человек, – Мордехай прошёл по коридору и открыл дверь, ведущую в подвал, по которой тут же стал спускаться.
– Не садись мне на уши, старик. Я здесь не для того, чтобы слушать твой бред. И тем более я не собираюсь с тобой вести задушевную беседу о смысле жизни.
Еврей остановился.
– Вы ведь неплохой человек. Я вижу это в людях. Один вроде с виду сама святость, а внутри всё гнилое. А другой бандит, на котором клейма негде ставить, но в глубине души ещё теплится искорка добра. В вас есть такая искорка. Ещё не поздно всё изменить, начать жизнь сначала.
– Сначала? – я прижал старика к стене. – Это вряд ли. Ты ничего обо мне не знаешь. Я могу свернуть тебе шею и пойти ужинать. Так что не играй со мной.
Старик снова затрясся.
– Вы правы. Идемте.
Мы пересекли подвал и остановились у заваленной каким-то хламом стены. Резким движением Мордехай отбросил весь мусор, за которым скрывалась дверь. Он приложил ладонь к замку. Сканер пропищал, загорелась красная лампочка, и мы вошли внутрь.
– Знаете, – еврей вновь заговорил. – А ведь история, о которой говорилось в спектакле, не просто переложение старого мифа. Она реальна. За одним пустячком. В схватке Гор сумел вырезать сердце Сета, тем самым лишив бога силы. Ра был зол на Сокола за то, что он сразил его защитника. Он приказал вернуть сердце Сету, но сын Осириса ослушался. Он пришёл к возродившемуся отцу и попросил его спрятать сердце коварного бога. Осирис мог себе позволить выступить против великого Ра. Владыка подземного мира отдал сердце Анубису и приказал хранить его до скончания веков.
Дверь открылась. За ней был большой зал. В центре стоял постамент, на котором лежал сияющий алым светом рубин в форме сердца. Он был прекрасен. Мордехай жестом показал, что камень можно взять. Я отрицательно покачал головой. Слишком легко старик согласился отдать камень. Наверняка там была ловушка.
Еврей усмехнулся и направился к камню.
– И он хранит его, по сей день… – с этими словами тело рассказчика стало изменяться. Оно наливалось мускулами и увеличивалось в размере. Кожа из сероватой, стала чёрной, а вместо человеческой головы – шакалья.
На комнату обрушилась тьма. Свет исходил лишь от камня. В тот же миг ожили все тени. Их сонм затянул жуткий вой. Мордехай вытянул руку, и в ней тут же оказался странный изогнутый клинок. Кажется, он назывался хопешом. Монстр махнул мечом, выбив пистолет. Вывихнутое запястье пронзила жуткая боль. Чудовище снова замахнулось…
Галлюцинации или реальность? Разве это может происходить на самом деле? Это наваждение или очередной сон…
Лезвие хопеша опускалось мне на голову. К чёрту! Я ушёл от удара. Два лезвия устремились к туше монстра. Анубис отбил ножи. Вой теней становился невыносимым. Я чувствовал, что барабанные перепонки не выдерживают. Из моих ушей текла кровь.
Ещё два ножа покинули ножны. На этот раз Анубис не успел заслониться мечом, но сталь не причинила богу никакого вреда. Она даже не оцарапала кожу. Пора было сваливать.
Я бросился к двери, но стоило переступить порог, как я оказался посреди пустыни. Той самой пустыни с красным песком.
– Ты в моём мире, смертный, и ты останешься в нём навеки, – ветер донёс до меня слова бога.
– Хрен тебе, тварь! – я бросился обратно к двери, но чем ближе подбегал к спасительному порталу, тем дальше он оказывался. Из песка стали формироваться фигуры псов. Стая бросилась на меня. Ножи проходили песчаные тела насквозь, не причиняя вреда. Я попытался убежать. Псы погнались следом. Они хватали зубами за ноги, оставляя после себя кровавые следы. В глубине души я понимал, что убежать не удастся, но сдаваться без боя было не в моих правилах. Собаки остановились, словно что-то напугало их. В этот миг поднялся сильный ветер, подхвативший меня, словно воздушного змея. Утих он так же неожиданно, как и появился. Я полетел вниз на острые скалы, в которые превратился песок. Сегодня явно не мой день.
Удар был страшный. Из ран стала сочиться кровь. Я вспомнил ворона из сна. Тем вороном был я…
– Мистер Войцех Врановски, – говорит сидящий за столиком человек, когда я присаживаюсь рядом. На нём дорогой белый костюм в тон белоснежной сорочке и явно не гармонирующий с остальной одеждой красный галстук. Да ещё глупая заколка в виде какой-то химеры. Длинные чёрные волосы, узкий нос, воспалённые красные глаза, смуглая кожа. Вероятно, араб. Это хорошо. У этих парней деньги водятся.
– Откуда вы знаете моё настоящее имя?
– Я многое знаю, мистер Врановски.
– Предпочитаю, чтобы меня называли Янушем.
– Как угодно.
– Перейдём к делу.
– Разумеется. Я хочу, чтобы вы достали для меня одну вещь.
– Достал? Вы меня с кем-то спутали. Я не контрабандист и не вор.
– Я в курсе. Но вещь хранится у одного очень опасного человека. Простой вор не справится с работой. Поэтому мне и нужен человек с вашими способностями.
– Сумма?
Араб быстро пишет на салфетке, после чего сжигает её в пепельнице.
– Что за вещь, и у кого я должен её забрать?
– Всё тут.
На стол ложиться тоненькая папка. В ней описание драгоценного камня и имя человека, у которого он хранился.
– Человек живёт в Бухаресте. Это всё, что я о нём знаю.
– Этого достаточно. Остальное – моя проблема.
– Отлично. Но есть одно условие.
– Слушаю.
– Рубин нужно достать в течение недели.
– Понимаю, – я поднимаюсь и собираюсь уходить.
– И ещё один момент.
Я замираю на месте.
– Мордехай опасный человек. Ему подвластны страшные силы. Вы даже не представляете, какие. Если хотите справиться с ним, то возьмите это, – араб протягивает шкатулку. Внутри амулет и жезл. – Амулет Гора защитит вас, а с помощью клинка, спрятанного в жезле, можно поразить хранителя рубина. Если хотите выполнить работу, советую не расставаться с этими предметами.
– Я последую вашему совету, мистер…
– Вы можете звать меня Сетом…
– Зря ты не послушал Его, – огромная тень падает на меня. Анубис оскаливает пасть и заносит меч…
* * *
За столиком, прямо по центру ресторана, сидит человек неопределённого возраста. Худощавый, со смуглой кожей и чёрными волосами. Лицо гладко выбрито. Узкий крючковатый нос сморится отталкивающе, как и воспаленные красные глаза. На человеке дорогой белый костюм. Алый галстук нелепо смотрится на фоне белоснежной сорочки, но человека это явно не волнует. Он, не отвлекаясь, орудует столовыми приборами, разделывая утку.
К столику подходит неказистый старичок. Невысокий, коренастый, на вытянутом лице – бородка. На голове – залысина. Одет в старенький костюм кирпичного цвета. Не спрашивая разрешения, он усаживается рядом.
– Полагаю, мой наёмник мёртв? – не отрываясь от утки, спрашивает араб.
– Этот был неплох. Если бы не проигнорировал твоё предупреждение и надел амулет, то вполне мог и справиться, – старичок протягивает шкатулку.
Человек в белом принимает её, небрежно открывает, изучает содержимое – внутри небольшой амулет и металлический жезл, и тут же прячет в карман пиджака.
– И, тем не менее, он не справился.
– Как и всегда. Ра знал об этом, когда назвал условия возвращения твоего сердца, Сет. Люди не верят в то, что не способно уместиться в их примитивном разуме. Они осознают опасность, лишь столкнувшись с ней лицом к лицу. Так было, так есть и так будет всегда. Поэтому камень всё ещё у меня, – Анубис довольно улыбается.
– Ра справедлив, – Сет отвлекается от трапезы. – Однажды мне повезёт.
Он смотрит на часы.
– Прости, у меня встреча.
– Конечно-конечно. Кто на этот раз?
– Сам увидишь.
Анубис кивает и направляется к выходу. На мгновенье останавливается возле стола администратора и жестом приветствует человека за ним. Тот не реагирует. На пиджаке бейджик – Амьен Раа.
Из зала доносятся отрывки диалога.
– Вы искали меня?
– Если вы Джей Змей, то да.
– Он самый. О какой работе вы хотели поговорить?
– Сущая безделица. Нужно принести то, что было у меня украдено. Драгоценный камень…
Гамадипса
Виталий Вавикин
Проект «ПослеSLовие…»
1
Вьетнам. Жара. Сырость. Птичий язык. Джунгли. Солдаты. Крестьяне. Дети. Фотограф. Женщина-гид. Мнонги. Культ духов природы. Длинные дома с соломенной крышей. Земледелие, охота, рыбная ловля…
Роман Остин не писал ничего конкретного. Ни о ком конкретно. Его интересовал весь Вьетнам в целом. Как не интересовала женщина-гид – Тиен, что означало ангел или звезда. Его интересовали все женщины этой страны. Но всех женщин он не мог охватить, не мог уложить в свою постель, поэтому ограничивался Тиен. Она отдалась ему на третий день их совместной работы. Вернее не отдалась. Нет. Сама овладела им. Страстно и яростно, словно азиатская кошка Темминки – скрылась в ветвях деревьев, подкараулила добычу, схватила и снова сбежала. Все произошло так быстро, что Остин даже растерялся. Вернее растерялось его сознание – тело сработало безупречно. Потом все закончилось. Тиен слезла с него, вернулась на пассажирское сиденье рядом с водительским, где сидела минуту назад и притворилась, что ничего не произошло, чирикнув на ломаном английском, что им лучше не делать длительные остановки на безлюдной вспоровшей джунгли дороге. Затем была ночь в гостинице города Хошимин, из окна которой была видна протекавшая через город река Сайгон. Долгая и странная ночь, на утро после которой Тиен снова притворилась, что между ними ничего нет, а когда Остин попытался поцеловать ее, отстранилась и наградила таким взглядом, словно он был насильником на темной, безлюдной улице.
В тот день, когда нож в руке подростка, пробив Остину грудь, изменил всю его жизнь, Тиен тоже притворялась, что ничего между ними нет. Притворялась после пары минут безумной кошачьей страсти утром. Потом была дорога сквозь джунгли, деревня мнонгов, окраины поселения, дюжина фотографий, которые сделал Остин для своей газеты. На тот момент они жили в деревне мнонгов больше недели. Местные привыкли к ним, а кузнец, после фотосессии, устроенной ему Остином, даже предложил им разделить с ним свой скудный обед. Остин не возражал. Тиен выступала переводчиком. Иногда это был «испорченный телефон» из-за того, что Тиен плохо знала английский, но как проводник она была безупречной находкой, показывая Остину такие районы и племена, о которых он даже не слышал. Умирающие племена. Но так уж получилось, что именно подросток из умирающего племени изменил его жизнь.
Они приехали в поселение ближе к обеду. Тиен долго не могла получить у старейшины затерявшегося в джунглях племени разрешения на съемку. Остин оглядывался, жалея, что не позаботился о том, чтобы взять с собой хорошую видеокамеру – фильм мог бы получиться что надо. Особенно когда в хижину с закрытыми окнами отвели беременную женщину. Остин слушал ее крики, понимая, что ни одна фотография не сможет этого передать. Тиен подошла к нему и взяла за руку. Казалось, муки роженицы заворожили и ее. Потом, так же неожиданно, как и подошла, Тиен нырнула в заросли фикуса. Она обернулась лишь однажды, но этого хватило Остину, чтобы последовать за ней. Вот там все и случилось – под воздушными корнями баньяна и звон ручья, которого Остин так и не увидел. Да и не до ручья ему было. Разум был разгорячен криками роженицы. Тело дышало страстью. Он обнимал Тиен за плечи, а она неназойливо сопротивлялась – это была их игра, их стиль, который заводил Остина еще сильнее. Но молодой подросток, который увидел их, не понял смысла этой игры. Он закричал, набросился на Остина, толкнул его в грудь, а когда Остин примирительно поднял вверх руки, ударил его ножом. Ножом, который появился, казалось, из воздуха. Сталь пробила плоть, скользнула между ребер и достигла сердца. Остин ахнул и опустился на колени, уставившись на грубую рукоятку торчавшего из своей груди ножа. Где-то далеко зачирикала Тиен, отгоняя подростка прочь. Затем мир затянула тьма.
2
Остин чувствовал, как Тиен и подросток тащат его к машине. Тиен что-то щебечет.
– В больницу, мне нужно в больницу, – прошептал Остин, но не услышал даже сам свой голос. Сил не было говорить. Сил не было даже дышать. И он снова отключился.
Его привел в сознание грохот работающего двигателя их изношенного пикапа. Машина лихо неслась по бездорожью, а подросток, который вогнал Остину нож в грудь, держал Остина за плечи, не позволяя ему выпасть из машины. Остин заглянул ему в глаза – черные, глубокие – и подумал, что возможно именно такие глаза будут у смерти. Глаза, которые заполнят собой весь мир. И ничего больше не будет. Но он еще поборется. Обязательно поборется. Остин заставил себя смотреть на небо, которое виднелось сквозь нависавшие над дорогой ветви вековых деревьев. «Вот так уже лучше, – думал Остин. – Намного лучше». Машину снова подбросило на очередном ухабе. В груди, пробитой ножом, что-то щелкнуло, и кровь заполнила Остину рот.
Остановка. Тиен выключила зажигание – Остин слышал, как наступила тишина. Цивилизация смолкла, осталось лишь пение птиц. Остин застонал, чувствуя, как женщина и подросток перекладывают его на самодельные носилки. Открыть глаза. Неужели они уже в городе? Но где же люди? Где здания? Вокруг были только джунгли – дикие, непроходимые. Остин хотел спросить, где они, но сил не было. Не было сил даже думать, пытаться понять, что происходит. И еще эта боль в груди. И кровь. Кровь, которая заполняет рот. Остин пытался сплевывать ее, но потом понял, что проще глотать. Если бы только нож в груди не причинял столько боли! Остину казалось, что острие раскалилось, выжигая его плоть, испепеляя сердце. Лучше уж отключиться, перестать испытывать эту боль. Но сознание отчаянно цеплялось за реальность. Даже появились силы – особенно когда Остин увидел затопленную наполовину яму, в которой кишели пиявки. Яму, к которой принесли его Тиен и подросток. «Они похоронят меня здесь! – подумал Остин. – Бросят в яму и забросают землей». Ужас был настолько сильным, что Остину казалось, он сможет вырваться и сбежать. Но ужас не мог оживить умирающее тело.
– Нет, лучше просто убейте меня. Убейте, перед тем как бросить к этим пиявкам! – зашептал Остин, отхаркивая сгустки крови. – Пожалуйста, убейте! Пожалуйста! Нет…
Тиен и подросток подошли к яме и перевернули носилки. Остин попытался вскрикнуть, но грязная вода уже заполнила ему рот. Пиявки облепили его тело. «По крайней мере, я захлебнусь раньше, чем эти твари начнут пить мою кровь», – подумал Остин, но Тиен наклонилась и перевернула его на спину. Он не мог шевелиться – лишь только смотреть. Но над головой ничего не было кроме густых ветвей старых субэкваториальных деревьев. И пиявки уже подбирались к его телу, забирались под одежду. Одна из них взобралась Остину на лицо. Он видел, как она прокусывает ему щеку. Боли не было, но к ужасу Остина пиявка не остановилась, а продолжила пробираться к нему под кожу. Глубже и глубже. Но боль отступала. Как отступало и осознание реальности. Голова Остина запрокинулась. Дыхание стало прерывистым. На губах появилась кровавая пена. Зрачки расширились. Глаза все еще смотрели в небо, но смотрели слепо. Тело сковали судороги… До смерти оставалось совсем немного.
3
Остин очнулся утром. Яма с грязной водой была пуста – ни одной пиявки, и он даже подумал, что все это ему приснилось, померещилось. Может даже приснилось и нападение подростка, удар ножом… Он попробовал пошевелиться – грудь болела так сильно, что Остин застонал. Поднял руку и изучил оставшуюся от ножа рану – ничего, лишь только рубец. Остин уперся об илистое дно ямы рукой, пытаясь подняться, вздрогнул, почувствовав под ладонью рукоять проткнувшего ему сердце ножа. Грязная вода вздрогнула. «Пиявки!» – подумал Остин, боясь, что потревожит их, и они снова набросятся на него, но пиявок не было.
Он выбрался из ямы. Тиен и подросток сидели под мангровым деревом на краю поляны дикого водянистого риса. Они не спали и не бодрствовали – бессонная ночь заставляла их закрыть глаза, а страх – держать веки открытыми. Когда они увидели Остина, то даже не сразу поняли, что это реальность, а не видение. Первым очнулся подросток – вскочил на ноги и дрожа уставился на собственный нож, который Остин держал в руке.
– Все нормально, – сказал ему Остин, зная, что подросток не понимает его. – Все нормально, – он бросил нож на землю.
Подросток колебался – желание поднять нож, который был ему дорог, боролось со страхом приблизиться к ожившему мертвецу.
– Забирай свою игрушку и проваливай, – сказал ему Остин.
Тиен перевела его слова. Подросток потянулся к ножу, двигаясь, как трусливое изголодавшееся животное к куску брошенной человеком пищи, не хватало лишь хвоста, который можно было трусливо прижать к задним лапам. Остин не двигался – стоял и смотрел, как схватив нож, подросток, его убийца, бежит прочь, в джунгли.
– Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросила его Тиен.
Он не ответил, обернулся, долго смотрел на заполненную грязной водой яму, вспоминая то, что случилось с ним.
– Я должен был умереть, да? – спросил он Тиен.
– Да, – тихо сказала она.
– Почему не умер? – Остин невольно прикоснулся к шраму на левой стороне груди.
Тиен молчала, и Остин снова уставился на яму с грязной водой, в которой провел ночь.
– Меня спасло это место? – спросил он, вспоминая пиявок, которые пробирались к нему под кожу. – Можешь сказать мне, я уже взрослый мальчик.
– Это не так просто объяснить.
– А ты попробуй. Что это за место? Куда делись те пиявки, которых я видел вчера?
– Они в тебе.
– Во мне? – Остин не сразу понял смысл. – О чем ты говоришь? Как они могут быть во мне?
– Прости, но я не могла позволить тебе умереть, – Тиен вздрогнула, услышав громкий гортанный хохот Остина.
– Ты что? – спросил он, задыхаясь от смеха. – Ты что, говоришь мне о чувствах? Сейчас?
– Нет. Не о чувствах. Но ты иностранец. Если бы ты умер, то началось расследование. А тот мальчик… Его племя вымирает и на счету каждый подросток.
4
Пиявки в теле Остина заявили о себе спустя месяц после его чудесного спасения. Это было похоже на ломку закоренелого наркомана, даже хуже.
– Они просто голодны, – успокаивала его Тиен.
Он лежал на грязном матраце, подбитым сеном, уткнувшись лицом ей в колени, а она гладила его мокрые от пота волосы. Где они сейчас? Зачем они здесь? Все это потеряло значение. Да и по дороге в эту затерявшуюся в джунглях деревню Остин не понимал, зачем они едут сюда.
– Ты должен накормить их, – сказала ему Тиен.
В соседней хижине умирала дряхлая старуха. Тиен помогла Остину подняться и отвела его к смертному одру, когда старухе оставались лишь несколько вздохов в этом мире.
– Что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я сделал? – прохрипел Остин. – Съел ее?
– Просто прикоснись к ней.
– Прикоснуться?
Тиен услышала предсмертный хрип старухи, схватила Остина за руку и прижала его ладонь к тощему, иссушенному временем плечу старухи. Почувствовав пищу, пиявки в теле Остина оживились. Он чувствовал, как они, разрывая плоть, передвигаются под кожей к его ладони, вспарывают изнутри кожу, впиваются в плечо старухи и сосут, сосут, сосут… Но боль уходит – боль Остина.
– Пиявки питаются нашей смертью, – сказала на следующий день ему Тиен, но он подумал, что все должно быть намного проще. Его познания в медицине не были обширны, но их хватило, чтобы представить все те процессы, которые происходят в теле умирающего человека во время агонии.
– Думаю, именно это привлекает пиявок, – сказал он Тиен. – Не знаю, что именно, но в этом больше смысла, чем наделять этих тварей мифической силой, называя ловцами смерти.
Потом он подумал о том, что подобных пиявок можно использовать в медицине. Если они способны спасти своего носителя от смерти, то это может оказаться самым значительным открытием столетия. Вот только…
– Ты знаешь способ, как избавиться от них? – спросил Остин Тиен.
– Они выбирают себе носителя лишь однажды, – сказала она.
– И что, нет никакого способа извлечь их?
– Это проклятие, Остин, а не болезнь. Проклятие, которое дарит жизнь.
– И много ты знаешь людей с подобным проклятием?
– Тебя и еще одного.
– Второй тоже кормит этих тварей?
– Каждый месяц.
– Могу я с ним встретиться?
– С ней.
– Что?
– Я – та, вторая.
5
Остин буквально чувствовал, как изменился его мир – сжался, сузился до размеров этой проклятой страны. Он уже не мог думать ни о чем другом, кроме, как сбежать отсюда. Особенно, когда приближалось время кормежки. Остин не знал, как Тиен находит всех этих людей на грани смерти – боялся даже спросить. Обычно это были старики или дети из диких племен, которые угасали слишком быстро, чтобы можно было надеяться на спасение.
– Почему бы не отнести одного из этих младенцев в ту яму? – спросил как-то раз Остин Тиен.
– Есть легенда, что когда-то давно именно так и поступали, но после того, как джунгли начали редеть, пиявок, способных спасти их, становится все меньше.
Этот разговор состоялся в душном гостиничном номере, когда Остин и Тиен лежали вместе в одной кровати. Лежали впервые, после его чудесного спасения. И на этот раз, казалось, все было совсем иначе, чем прежде – дикая кошка Тиен ушла, остались лишь покой и размеренность. По крайней мере, она хотела, чтобы так было. Что касается Остина, то он не мог думать ни о чем другом, кроме мерзких, кровососущих тварей в ее теле. В своем теле.
Когда Тиен уснула, Остин оделся и покинул номер. Он хотел сбежать. Сбежать из гостиницы, из города, из страны, из всей этой чертовой части света. Но сначала он планировал прихватить с собой сувенир. Остин забрался в пикап, бросив в кузов чемодан с вещами. Он не заботился о фотокамерах и снимках. Уже не заботился. После спасения он не сделал ни одной фотографии – даже не вспоминал об этом. Лишь колесил по стране, получал из редакции чеки и следовал за Тиен, которая пыталась вести себя так, словно ничего не случилось.
Остин включил зажигание и, лихо сорвавшись с места, помчался прочь. Он надеялся, что память не подведет его и поможет отыскать место, где пиявки спасли ему жизнь, став его проклятием. Остин надеялся, что ему удастся найти хотя бы одну из них и вывести из Вьетнама, чтобы уже в его стране ученые исследовали ее и нашли способ удалить этих тварей из его тела.
Остин колесил по джунглям больше четырех часов, но так и не смог бы отыскать место, где пиявки спасли ему жизнь. Не смог бы, доверяя глазам. Нет. Было лишь странное чувство, инстинкт, который вел его, как ведет пчелу обратно в улей – стоило закрыть глаза и мир вспыхивает, словно картина. Мир, который Остин видел, когда его полумертвого несли сюда Тиен и подросток. Возвращаются, казалось, не только видения, но и чувства. Боль пронзила Остину грудь. Мимолетная боль, после которой видение тут же растаяло, но он уже почти был на месте. Пикап брошен на дороге, вокруг джунгли, но яма с грязной водой там, за кустами. Нужно лишь немного пройти вперед.
Остин замер, увидев десятки крохотных пиявок, которые копошились на дне ямы. В кармане лежала припасенная колба, но он не мог заставить себя наклониться и собрать пару этих тварей. Даже не тварей, нет. Остин понимал, что должен испытывать к пиявкам отвращение, но не мог. Скорее наоборот – он чувствовал заботу. А под кожей уже начинали шевелиться спасшие ему жизнь пиявки, чувствуя близость своих сородичей. Еще мгновение и он снова окажется в этой яме – добровольно. Грязная вода скроет его тело.
Остин заставил себя сделать шаг назад, отвернуться. Вода в яме забурлила, словно огромное существо, рождавшее пиявок, тяжело вздохнуло. Может быть, оно даже поднялось из ямы и сейчас смотрит на него. Остин так и не смог заставить себя обернуться и посмотреть. Одна из крохотных пиявок выбралась из ямы и добралась до его высоких солдатских ботинок, взобралась по брюкам, ища незащищенное тело. Остин осторожно достал из кармана припасенную колбу, накрыл ей пиявку, сбивая с одежды, и спешно закрыл крышкой.
6
Словно во сне он вернулся к машине. Вернулся, чувствуя, что за ним наблюдают. Сначала он убеждал себя, что это разыгравшееся воображение, но потом увидел полуголых вьетнамцев, окруживших его пикап. Они молчали. Лишь блестели в темноте их черные глаза. Блестели недовольством.
– Почему ты хочешь предать нас? – спросила его Тиен.
Она стояла среди полуобнаженных людей, сливаясь с ними, теряясь в этой толпе молчаливого гнева.
– Почему ты хочешь уйти? – снова спросила Тиен.
– Я… – Остин что есть сил стиснул в ладони спрятанную в кармане колбу. Колбу с пиявкой. – Мне… мне не место здесь, – выдавил из себя он.
Глаза вьетнамцев вспыхнули еще ярче, и Остин вдруг понял, что не может различить среди них Тиен, лишь слышит ее голос. Словно вся эта толпа и есть Тиен.
– Мне, правда, не место здесь, – повторил Остин, решив, что сейчас ему вспорют живот и оставят умирать здесь. Но на этот раз не будет спасения. – Я просто хочу вернуться домой.
Звякнуло разбившееся стекло колбы, которую он сжимал в руке. Боли не было, но когда Остин достал из кармана осколки, кровь заливала ладонь. Крошечная пиявка извивалась, разрезанная пополам. Остин смотрел на нее, пока она не умерла – зашипела растворяясь, смешиваясь с его кровью и стекая в траву.
– Я не хотел, – сказал Остин вьетнамцам, но вокруг него никого не было. Лишь пустынная дорога, да пикап, который обещает сослужить ему последнюю службу, доставив в аэропорт, откуда он улетит домой. Улетит навсегда.
Уже в самолете Остин позволил себе надежду, что все, что с ним случилось в субэкваториальной стране, сможет забыться, растаять дурным сном. Но он не мог перестать считать, сколько прошло дней с последней кормежки паразитов, которые поселились в его теле. Даже когда жена открыла ему дверь их дома, а дети бросились на шею, он все равно продолжал считать. До новой кормежки оставалось шестнадцать дней, пятнадцать, четырнадцать…
7
Ломка была необычайно сильной, а врачи, которые доставили Остина в больницу, после того, как их вызвала его жена, проводили анализы и лишь пожимали плечами.
– Чертовы кровососы! – ругался на них Остин. – Чертовы кровососы! – ругался он на пиявок в своем теле. Но так далеко в своей ломке он еще не заходил ни разу. И смерть, казалось, уже стоит в изножье его кровати, хватает его за пятки.
В палате для наркоманов было жарко. Пахло потом и мочой. Наркоман на соседней койке лежал, укрывшись матрацем, и стучал зубами так сильно, что у Остина голова шла кругом. Никого другого рядом не было. Ночь. И стук зубов соседа по койке, словно дождь барабанит о жестяную крышу. Стук, который сводит с ума. И еще боль. Адская боль, которою врачи отказались заглушить, сославшись на то, что наркоман должен запоминать не только хорошее о своей зависимости.
– Какое к черту хорошее? – ворчал Остин, слушая стук зубов наркомана на соседней койке. Забившись под одеяло, он кусал свою подушку, буквально рвал ее на части, задыхаясь и плача.
Какое-то время Остин наблюдал за ним, затем поднялся. Ноги сами несли его к соседней кровати. Боль усилилась, но это лишь придало ему злости. Он прижал подушку к лицу молодого наркомана и душил его до тех пор, пока тот не затих. Пиявки, разорвав кожу на его левой ладони, вцепились в агонизирующее тело. Боль отступила. Остались лишь усталость и страх. Остин вернулся на свою кровать. Хотел сначала сбежать, да и сбежал бы, если хватило сил, но ноги не двигались, все тело болело. И еще это сладостное чувство насыщенности, словно пиявки в его теле каким-то образом хотели отблагодарить его за кормежку. А может, так оно и было? Остин думал об этом, пытаясь заснуть.
Когда он проснулся утром, наркомана на соседней койке уже не было. Никто не говорил о том, что случилось с наркоманом, лишь молодая медсестра, увидев, как Остин пялится на заправленную опустевшую кровать, встретилась с ним взглядом и одними губами сказала, что его сосед умер. Остин кивнул и снова уставился на заправленную кровать.
8
Он покинул больницу два дня спустя. «Убийца, – думал Остин. – Теперь я убийца». Он пил больше недели, которая показалась ему целой вечностью. Потом убийца проспался, сосчитал оставшиеся до следующей кормежки дни и позвонил знакомому врачу, соврав, что пишет статью о смерти людей. Для отвода глаз он десять долгих дней посещал морги, больничные палаты, где доживали свои последние дни старики и смертельно больные люди. Но цель была одна – остаться с ними, когда смерть подойдет к ним достаточно близко, чтобы кровососы в его теле, смогли схватить ее, поймать, выпить из тела умирающего с кровью.
– Какого черта ты не можешь писать о чем-то простом? – спросил его как-то раз знакомый врач. – Сначала ураганы, потом Вьетнам, теперь все эти старики…
В тот момент Остин даже всерьез задумался о том, чтобы обо всем рассказать другу, но что могло это изменить? «Нет, так станет только хуже», – решил Остин. Тем более что ни один врач, ни одни анализы не смогли найти в его организме отклонений. Кровососы были не только заболеванием – они были, как правильно сказала когда-то Тиен, проклятием, дарующим жизнь. И выбирать уже не приходится. Ты либо жив, либо мертв. Ты либо кормишь этих тварей, либо они убивают тебя и питаются твоей собственной смертью. Третьего не дано… И Остин кормил. Кормил почти полгода, ловя смерть стариков, о которых действительно начал писать очередную статью – ему нужно было убедить в своей работе друга-врача, ему нужно было сохранить работу в газете. Хотя бы на время. Хотя бы еще одни месяц, пока не умрет очередной старик. И чем ближе день кормежки, тем больше волнения, безысходности. Цикличность. И так теперь всю жизнь…
Остин продержался в этом бешенном ритме почти год. Затем статью о стариках пришлось сдать в печать, а друг-доктор уже начал коситься на Остина, решив, что у него некая разновидность психического расстройства, которое заставляет Остина быть рядом с умирающими людьми. Врач даже попытался поговорить об этом со своим другом, но Остин все свалил на работу и на то, что когда-нибудь он действительно сойдет из-за этого с ума, но не сейчас. Он соврал. Соврал, потому что проклятие, которое было намного хуже безумия, уже поселилось в нем. И лечения не было.
Остин простился с другом, простился со стариками в больнице. Теперь была только ночь. Теперь было только ожидание дня новой кормежки. Но где найти смерть?
Остин встретился с редактором своей газеты и попросил отправить его в горячую точку. Куда угодно, лишь бы поближе к смерти.
– Я лучше отправлю тебя в отпуск, – сказал ему редактор, встревожившись подобной одержимостью одного из лучших своих сотрудников.
Жена радовалась и паковала чемоданы, взволнованная предстоящим отдыхом впервые за долгие годы. Радовались дети. Остину казалось, что радуется весь мир вокруг него. Вот только ему самому было совсем не радостно.
9
Остин сбежал из аэропорта за четверть часа до вылета. Сбежал от своей семьи, от своего редактора, друзей. Жена и дети улетели без него, решив, что не стоит отказываться от того, что уже оплачено. Так было даже проще. Проще для Остина. Он долго бродил по ночным улицам, приглядываясь к бездомным. Сможет ли он забрать у одного из них жизнь, когда настанет день кормежки? Или же паразиты в его теле заставят умереть его самого и сожрут пришедшую за ним смерть? Да, скорее так все и будет. Ему не убить больше никого – хватит и того наркомана. Остин до сих пор видел его в своих беспокойных снах. Можно, конечно, вернуться к знакомому врачу, сказать, что нужно кое-что дописать… Но что потом? Один старик, может быть два, а за ними… За ними снова придется вернуться на улицы и выбирать себе бездомных, душить их или избивать до полусмерти. Хотя это тоже совсем не так просто на деле, как на словах. Они всегда держатся вместе, да и не такие они и беспомощные, как можно подумать. От любого можно получить нож под ребра. И они в отличие от тебя не будут сомневаться. А ты будешь. Потому что, не смотря ни на что, ты не убийца. И выхода нет – Остин убеждал себя в этом дольше двух недель. Убеждал, пытаясь не думать о Вьетнаме и Тиен. Убеждал, пока понимал, что до дня кормежки у него еще есть время. Зыбкое, тягучее время. Но время кончалось слишком быстро.
Остин пришел к своему редактору и сказал ему, что либо его переведут во Вьетнам, либо он увольняется.
– Ты же должен быть сейчас с семьей на пляже! – растерялся редактор.
– Я уже купил билет на самолет до Вьетнама.
– Уже? – редактор долго вглядывался ему в глаза, хмурился, курил, выпуская дым через нос, затем неожиданно просиял. – И кто она? – спросил он.
– Она?
– Женщина, ради которой ты уезжаешь. Это ведь женщина? Только не говори, что сменил ориентацию…
– Ты думаешь, я уезжаю отсюда ради женщины?
– А что мне еще думать?
– Я не знаю… – теперь нахмурился Остин. – Ну, если женщина, то… То пусть будет женщина, – он растерянно пожал плечами.
– И как ее зовут? – продолжил допытываться редактор.
– Тиен.
– Тиен… Вьетнамка? И что значит это имя?
– Кажется, звезда…
– Звезда…
– Ты позволишь мне уехать или нет?
– Если к девушке, то уезжай, только не забудь, что ты журналист. Я не стану платить за твою любовь, только за твои статьи, – редактор широко улыбнулся, собираясь продолжить разговор, но Остин уже выходил из его кабинета.
Он добрался до самолета на такси. До времени кормежки оставалось чуть меньше трех дней.
Теперь пройти таможенный контроль, взять на прокат машину, найти Тиен. Тиен… Остин ухмыльнулся, вспомнив редактора, который решил, что они любовники… «А ведь и правда любовники», – подумал он. Подумал впервые. Впервые о Тиен, как о женщине, к которой хочет вернуться. Не в эту страну, не в эти джунгли и уж конечно не ко всем этим вымирающим племенам, о которых ему предстоит написать сотни статей, а именно к Тиен. К Тиен, как к женщине, с которой провел не одну ночь вместе. К Тиен, как к гиду, который вел его по этой стране, по этой жизни. К Тиен – звезде, которая указывала ему путь в ночи. К Тиен…
Выстрел в астрал
Сергей Решетняк
Конкурс-семинар «Креатив»
Мстислав взвел курок. Руки не тряслись: пневмонаручи – отличное изобретение. Выстрел непременно будет удачным. А как же иначе? На второй рассчитывать не приходилось. Казаки бдительны и реагируют молниеносно. Замешкаешься, и ни один паромобиль не спасет от стремительного галопа механических скакунов императорской охраны Его Императорского Величества.
Снег валил, создавая непроглядную пелену. Но убийцу это не волновало. Он был лучшим. Стрелок от Бога.
На специально возведенном помосте Шаляпин в образе Олоферна взял последнюю ноту в заключительной арии. Скоро. Мстислав бросил взгляд на раскрытый брегет. Ждать осталось совсем недолго. Минутная стрелка уже подползала к двенадцати.
Цесаревич в окружении телохранителей величественно поднимался на помост. Собравшаяся на Красной площади толпа восторженно закричала, приветствую наследника престола. Стрелок поймал его голову в перекрестие прицела. Моргнул, затаил дыхание и тут неожиданно заметил полноватую фигуру старца, облаченного во всё черное.
Мстислав поморщился. Распутина не должно было быть на выступлении. Информатор из Царского села докладывал, что это исчадие ада собирался остаться на Новый год в Зимнем и праздновать вместе с императорской четой. Неужели старый бес что-то пронюхал?
Площадь затихла. Наследник начал речь. Стрелки на брегете показывали, что до нового 1920 года оставалось две минуты. Стрелять или не стрелять? Второго случая не будет. Но присутствие Распутина в любом случае резко снижало шансы на успех. Кто его знает, какую черную ворожбу он применит, чтобы спасти своего воспитанника.
Оставалась минута. Никто ведь не осудит, если отступить сейчас. Ни одно покушение на членов царской семьи в присутствии Распутина или же на него самого не завершилось успехом. То патрон в стволе перекосит, то затвор заклинет, порох не воспламенится, клинок сломается, фитиль погаснет… Можно продолжать до бесконечности. Один только старец пережил два десятка нападений, и ничего. Даже ранен не был.
Тридцать секунд. Рискнуть или сбежать… Цесаревич закончил речь и застыл в ожидании, глядя на Спасскую башню.
Другого шанса не будет. Куранты начали отстукивать последние секунды старого года. Мирослав в последний миг заметил, что антихрист начал творить ворожбу, и мир в глазах поплыл, но это уже не имело значение. Палец дернул за спусковой крючок, с предпоследним боем курантов прозвучал выстрел…
* * *
– Разрази меня пьяный имп! Ты кто такой?
Реальность начала обретать очертания. Мстислав аж подпрыгнул от неожиданности. Перед ним стоял бочкообразный карла с увесистым молотом на плече.
– Ты кто?
– Эй, рыцарь, я первый спросил.
– Я не рыцарь.
– Ну да, как же. С железками на руках только рыцари ходят.
– Это пневмоусилители.
– Чё?
– Пневмоусилители… Господи, я либо с ума сошёл, либо на тот свет попал. Я ведь умер, так?
– Щас проверим, – гном нагнулся, подобрал камень и запустили им в убийцу.
– Твою мать! – потирая ушибленное бедро, выругался Мстислав. – Ты в своём уме?!
– Угу.
– Угу… Зачем камнями кидаешься?
– Ну, так сам спросил, живой ты али как.
– А камень зачем?
– Так тут это, того, иначе не понять, с живым говоришь или с фантомом.
– С кем?
– С духом.
– Так, я, похоже, всё же умер…
– Умер бы, камень сквозь тебя бы пролетел. Так что ты ещё какой живчик. Да и ведёшь себя не как жмурик.
Мстислав хлопнул себя рукой по лбу.
– Боже, за что?
– А ты у какого бога спрашиваешь?
– Бог всего один.
– Да, а почему остальные боги об этом не знают?
– Остальные? Так, стоп, кто ты и что это за место такое?
– Ты не сказал, кто ты?
– Говори, – Мстислав подхватил карлу за грудки и поднял над головой. Весил крепыш солидно, но пневмоусилители увеличивали силу человека в разы.
– Опа, ты чё, полубог?
– Рррррррррррр…
– Понял, – гном болтал ногами и даже не пытался вырваться, подозревая, что это бесполезно. – Я Бринлигстоугналистрокалимбурло….
– А покороче можно?
– Сильфы меня Бринлигом зовут.
– Отлично. А теперь, что это за место, – убийца огляделся.
Пред его взором возникла бескрайняя равнина, меняющаяся на глазах. На ней то возникали холмы, горные отроги и кряжи, то появлялись глубокие (насколько можно было догадаться) ущелья. Небеса затянуты серым маревом. Повсюду виднелись необычные растения. В ветвях странных деревьев щебетали не менее странные птички. На западе (если это был запад) проскакал странный пятилапый зверь, за которым гналось нечто ещё более многолапое и зубастое.
– Ну, дык это, того, астрал…
– Астра чего?
– Астрал! И чего вы, рыцари, такие тугодумы?
– Сколько тебе говорить, я не…
– Отпусти моего друга, – произнёс кто-то уверенным голосом из-за спины.
Убийца обернулся. Перед ним стояла очаровательная девушка с решительным выражением лица.
– Сударыня, не лезьте в это дел…
Девушка обратилась в воздушный вихрь и ринулась на Мстислава. Не успел он среагировать, как мощный поток воздуха сбил его с ног. Убийца сделал в полёте кувырок и приземлился на ноги, тут же выставив перед собой руки. Страха не было. Он был чемпионом колледжа по боксу и на его руках были металлические мышечные усилители.
– Ай…
Воздушная девушка и её соперник обернулись. Гном плюхнулся на макушку, да так и остался стоять кверху ногами.
– Злыдни вы все!
– Ты за это ответишь! – девушка собиралась пойти в наступление вновь, но её остановил окрик карлика.
– Подожди! Он это, того, рыцарь, вот.
– Тьфу! Что сразу не сказал?
– Не успел, – гном уже сидел на заднице и потирал голову здоровенной ручищей.
– Дай угадаю: «Ты кто? Что это за место?»…
– Угу. А ещё утверждает, что не рыцарь.
Девушка снова обрела плоть.
– А почему задаёт типичные рыцарские вопросы?
– Та кто его знает. Вероятно, его сильно зашибли, когда из седла выкинули, или палицей по жбану съездили.
– Какое варварство, фи!
– Эй, ничего, что я всё ещё тут?
– Та не, ты нам не мешаешь.
Мстислав тоже плюхнулся на землю, обхватил голову руками и запричитал «За что?!».
– Сэр рыцарь, – нежная рука погладила убийцу по голове. – Вы не расстраивайтесь так.
– Проклятье! Может мне кто-нибудь объяснит, что тут происходит?!
– Вы попали в астральный план, – тоном университетского лектора начала девушка. – Это мир духов и волшебных созданий. А ещё это вотчина ангелов и некоторых богов. Правда, многих из них давно никто не видел. Я сильфа Лорелея, а это гном Бринлиг.
– Сильфа?
– Я элементаль воздуха, а гномы элементали земли. Астральный план наш дом.
– И как я сюда попал?
– Ну, дык, пути три. Либо тебя как следует звезданули, либо ты дуба дал, ну или колдун пошалил, – опять влез гном.
– Колдун? Проклятье, этот антихрист Распутин меня сюда заслал.
Гном почесал затылок.
– Распутин, говоришь? Этот мог.
– Ты его знаешь?
– Ну, дык, его все знают. Мерзкий типчик, я тебе скажу.
– Аааааааа! – разнеслось по округе.
В тот же миг некто весьма упитанный в чёрном одеянии грохнулся прямо перед троицей.
– О, помяни чёрта, он и появится, – лыбясь, изрёк Бринлиг.
Некто в чёрном поднял искажённое яростью лицо. Это был Распутин.
– ТЫ!!! Да я тебя! – духовник императора вскочил на ноги и бросился с кулаками на Мстислава.
Убийца был тренирован намного лучше. Быстрый хук левой – и кулак прошел сквозь Распутина, не наткнувшись на преграду.
– Опа! Жмурик.
Духовник опешил. Мстислав попытался удержать равновесие, а сильфа беззвучно наблюдала за происходящим.
– Это ты кого жмуриком назвал, жалкий карла? Да я тебя за это…
– Вряд ли, – наконец подала голос Лорелея. – Духи лишены магических способностей.
– Я не ду…
Распутин не закончил, потому что сквозь него пролетел здоровый булыжник, пущенный гномом.
– Ну вот, я же говорю, жмурик.
– Но как? – казалось, что Мстислав поражён ещё больше мрачного священника.
– Всё ты, придурок. Ты промазал и попал в меня!
– Опа! Ха-ха-ха… – гном упал на землю и начал по ней кататься, держась за живот. – Круть, разрази меня пьяный имп!
– Как мне вернуться? – ярость отпустила инока, и теперь он пытался найти выход из ситуации.
– Та не как. Ты тут застрял. Ну, по крайней мере, пока за тобой не придут.
– Кто?
– Или те, – гном показал пальцем наверх. – Или эти.
Гном ткнул на толпу улюлюкающих демонов на горизонте.
– Беги, – спокойно бросила сильфа.
– И быстрее, – добавил гном.
– Проклятье! Я ещё поквитаюсь с вами! – прокричал убегающий Распутин.
– Сможет? – Мстислава угроза явно напугала.
– Та не. От службы доставки «В пекло» никто не уходил.
– А я, что будет со мной?
Гном посмотрел на Лорелею.
– Поможем?
– Угу. Мы тебя к архангелу Альсефиэлю отведём. Он вернёт тебя назад.
* * *
Неспешно беседуя, новоявленные друзья пересекли равнину. Мстислав, отвечая на вопросы гнома и Лорелеи, только успевал вертеть головой, разглядывая меняющуюся реальность. Наконец троица остановилась и все, как по команде, задрали головы.
Альсефиэль сидел на облаке и сочинял какую-то балладу.
– Слышь, пернатый, – как всегда непосредственно первым заговорил гном. – Тут мужичка домой вернуть надо.
– А надо ли? У нас тут хорошо, – ангел прищурился, разглядывая компанию.
Гном посмотрел на убийцу, тот кивнул.
– Надо-надо, и побыстрее.
– Ну, раз надо, – небесное создание достало здоровую булаву и слетело вниз с облака. – Сейчас вернём тебя в целости и сохранности туда, откуда пришёл.
– Простите, а можно в другое место? А то мне нельзя туда, откуда пришёл.
– Это куда же?
– В Ниццу, например…
– Можно и в Ниццу. Прощайтесь, да я пойду дальше рифмоплётством заниматься.
Новоявленные друзья обнялись и поцеловались.
– Ты, эт, того, если захочешь нас повидать, жбаном звезданись и всё.
– Обязательно, – Мстислав похлопал гнома по плечу и повернулся к архангелу. В этот миг булава опустилась убийце на голову…
* * *
– Мистер Мстислав, вы превзошли все мои ожидания! – сидящий за столиком в небольшом парижском кафе человек в дорогом костюме весь сиял от радости.
– Ну, что вы, князь, работу-то я не выполнил.
– Ерунда, без заговоров Распутина мой болезный племянничек долго не протянет. Так что, вот ваш гонорар. Я даже позволил себе дать больше, чем договаривались.
– Премного благодарен, ваше светлейшество, или называть вас ваше сиятельство?
Великий князь улыбнулся.
– И как вам удалось спастись?
– У каждого свои секреты. Скажу лишь, что если под бой курантов вы случайно вылетели в астрал, это к удаче.
– Как хотите. Кстати, берегитесь казаков. Они охотятся за вами.
– Как и всегда.
Неожиданно по мостовой зацокали десятки металлических копыт.
– О, а вот и они. Прошу прощения, но я откланиваюсь.
– Улица перекрыта! Ему не уйти! – орали ребята из царской охранки.
– Правда, я ума не приложу, как вы отсюда выберетесь.
– Есть один способ.
Мстислав взял со стола бутылку вина и разбил её об голову…
– Опа! Рыцарь, снова ты…
Морской бой
I've spent a lifetime planning on your destruction
You're never gonna witness another day
A lonely life I'm planning out your destruction,
with no other function…Disturbed «Run»
Андрей Фёдоров
Конкурс-семинар «Креатив»
Мне совершенно не хочется вспоминать об этом и, уж тем более, кому-то рассказывать. Но сегодня днем я был на похоронах. Видел эти слезы, и как он плакал над гробом. А затем эта речь – слова, идущие от самого сердца. Не чистого сердца, точно – мне это известно лучше всех.
Он заметил меня в толпе, кивнул, мол, узнал, а я отвел взгляд. Не потому что боюсь или ненавижу его. Нет, никакой ненависти. Но и друзей мне таких не нужно.
1
Мистбург. Столица нашей родины.
Звучит, конечно, как-то двояко, но подразумевались, наверное, все-таки туманы. Когда-то тут росли туманные леса. Разумеется, никаких лесов тут не осталось в принципе, но вот серости – хоть отбавляй. Мануфактуры и фабрики с заводами короновали столицу шапкой из вечного смога. Да такой плотной, что и солнце невдруг пробьется сквозь нее. Где уж звездам.
Хотя тогда я был молод и на звезды почти не смотрел. Созерцанье – удел стариков с нечистой совестью. Молодость же предпочитает действие и бег. И я бежал, мчался навстречу судьбе.
Серые глаза, шесть футов роста, светлые вьющиеся волосы, хилые усы над верхней губой. Самый обычный мистбуржец – таких тут дюжина на десяток. Стрижка – коротка как миг. Не только потому, что так положено по уставу, но и по более личным причинам. Я упрашивал цирюльников стричь меня как можно короче – лишь бы никто не ддогадался, что волосы мои вьются. Это же такой стыд для молодого солдата!
И Дэнни, мой приятель еще с учебки был таким же. Только чуть темнее волосом. И может быть, чуть скромнее в душе.
В тот день он стоял рядом, задрав голову кверху.
– Какой же он здоровенный, мать его! – сказал Дэнни, и никто спорить с ним не стал.
Отель Хиллбоун – действительно огромное здание, выглядящее таким тяжелым и мрачным, что любой нормальный человек начинает задыхаться рядом с ним. Фигуры горгулий с торчащими из их задниц массивными трубами, лики каких-то мерзких тварей весьма смутной художественной ценности, арочные окна, фальш-колонны по станем. И обыкновенные страшные истории. Будучи коренными Мистбургцами, мы, конечно, знали их все.
Удивительное дело: стоит какому-нибудь особняку стать местом кровавого преступления, его цена падает почти вдвое, а то и втрое. А номера в Хиллбоуне только дорожают. И спрос не падает никогда. О каждом помещении отеля можно вспомнить что-то ужасное или скандальное. В пятом номере застрелили герцога вместе с любовницей. В семьдесят пятом группа неизвестных проводила запрещенный некрономический обряд и не оставила ничего, кроме наряженного собственными кишками пола. В шестьдесят восьмом – устраивал оргии кронпринц, пока его не застрелили прямо у входа в отель. Кровь и страх – неизменные постояльцы. В седьмом, где и поселился баорн Вальдкеп, всего лишь повесились двое влюбленных: пред-предыдущий министр обороны и его любовница.
Да, Вальдкеп… Газеты написали о его приезде. Еще бы нет, такое событие! Обвиненный в измене аристократ прибывает в столицу в поисках справедливости. Я тогда еще подумал, что за глупость? Барон – идиот? Где в Мисте можно найти справедливость?
Хорошее пиво? Запросто. Шлюху без вопросов и комплексов? Легко! Проблемы? Даже и искать не надо. А вот справедливость… С ней тут всегда было туго.
В первый же день барона поместили под домашний арест. Точнее будет сказать, заперли в отеле. Ближайший соратник Вальдкепа, друг его семьи, барон Кизхтен представил императору неопровержимые доказательства того, что барон сотрудничал с Восточными царствами – заклятым врагом нашего государства. Малого того, он еще и корону умудрился каким-то образом обокрасть, то ли недодав налогов, то ли еще как-то. Отряд, посланный в поместье Вальдкепов, арестовать мятежного барона, вернулся ни с чем. Уже никто не сомневался, что Царства каким-то образом вызволили своего агента, но барон вдруг появился в столице, и принялся вопить о своей невиновности. Его выступление перед государем и советом должно было пройти уже через неделю, хотя Кизхтен и возражал. По его мнению, слушать всяких предателей не стоило вовсе.
Что мог поделать барон? Ничего. Только сидеть и ждать. А мы должны были проследить, чтобы он никуда не делся.
Не считая обер-ефрейтора и штурмфю… Тьфу! В общем, не считая сержанта с лейтенантом, всего в нашем штурм-отряде было семеро человек. Я, Дэнни, красавчик Эд Кракен, балагур Кравиц, угрюмый Никлсон, невнятный Ирвин и здоровенный Клюв.
В том, что к такой мелкой войсковой единице приставили офицера, я ничего странного не видел. В учебке они постоянно возле нас толклись. Но те парни, которые уже прослужили какое-то время, насторожились и сказали, что "шакал в отряде – не к добру". Если подумать, многое тогда было не к добру.
Нас разместили в комнате рядом с апартаментами барона. Мне, привыкшему к казарменной жизни, она показалась невероятно шикарной. И большой. Думаю, в темноте я бы смог там заблудиться. По указанию сержанта мы сбегали на первый этаж отеля в кладовку и притащили в комнату еще несколько кроватей. На всех не хватило, но никто не возмутился. Кому-то же нужно было стоять на страже, пока остальные спят. Лейтенант поселился в отдельной комнате – немного дальше по коридору. Он, как человек кровей слегка голубоватых, мог себе позволить, хоть и не самый шикарный, но все-таки номер отдельно от солдат. Оно, наверное, и правильно. Кому охота постоянно под взглядом командира сидеть.
Когда все разместились, наш офицер пошел знакомиться с бароном.
На сердитый стук дверь открыл слуга. Высокий субъект с вытянутым лицом. Окинув нас ледяным взглядом, от которого сразу захотелось горячего грога, он спросил, чего нам нужно. Лейтенант протянул ордер о домашнем аресте. Слуга отнес бумагу барону, затем вернулся и отдал обратно. Никаких возражений не поступило.
Еще бы. Это ведь была БУМАГА! С подписью и печатью самого императора. Кто же знал, что буквально через пару суток она не будет значить абсолютно ничего?
А люди начали умирать уже на следующий день.
2
Сержант был славным парнем. Его родители приехали из южного пограничья, но сам он родился и вырос в Мисте. Поэтому при любом намеке на провинциальное происхождение бросался в драку. Смелый парень. И девушки его любили. Мы не успели еще толком разобраться, где в этом отеле что, а он уже умудрился познакомиться с двумя служанками.
Сержант умер первым.
Барону в плане угощений и спиртного не отказывали ни в чем. Любой каприз – тут же исполнялся. Ничего удивительного, ведь Вальдкеп был узником самого императора, и хозяева Хиллбоуна вполне могли рассчитывать на возмещение всех убытков. Так что мимо нашего караула ежедневно тягали блюда с невероятной жратвой и вином, которое было старше нас всех вместе взятых.
А наш сержант – такой розовощекий и тучный – конечно же любил поесть. И выпить. И просто не смог удержаться. Каким-то образом он стянул бутылку баронского вина и припер в караулку. Улыбнулся нам, подмигнул:
– Не ссытя, и вам оставлю чуток!
И отхлебнул.
А через десять минут уже лежал в красной луже, задыхаясь и корчась. Лужа – это не кровь. Это вылившееся из бутылки вино. Николсона от этого зрелища вырвало, Кравиц убежал вызывать врача, хотя коронеры подошли бы больше.
Невозмутимым остался только барон. Тогда мы увидели его впервые. Высокий старик, склонный к полноте. С жесткими, грубыми чертами лица. Встреть я его на улице в обычной одежде, – ни за что не опознал бы в нем аристократа. Так мог бы выглядеть трактирщик… или пивовар.
Он словно призрак появился на пороге нашей караулки, окинул нас внимательным взглядом. Затем что-то швырнул в сторону тела. Что-то глухо ударило по паркету, брызги вина украсили стену, а рядом с трупом сержанта в луже очутился белоснежный медальон в виде ухмыляющейся рожи. Впрочем он тут же принялся наливаться дурным зеленовато-бордовым цветом.
Мы ахнули. Никому не нужно рассказывать, как себя ведет при контакте с ядом единорожья кость. А в том, что это была она, сомневаться не приходилось. Барон перевел взгляд на лейтенанта и произнес:
– Кажется, я должен принести извинения. Это, по всей видимости, предназначалось мне. Соболезную. Я распоряжусь, семье погибшего окажут помощь. Вы передадите им деньги?
Лейтенант ошарашено кивнул. Такой ответ удовлетворил барона, и он вновь скрылся в своем номере.
Все произошло так быстро, что мы даже не успели как следует попрощаться с сержантом… Черт, уже не помню его имени. Приехали врачи, увезли тело. Потом к нам подошел лейтенант и сказал:
– Он был достойным солдатом и погиб, выполняя долг. Надеюсь его пример научит вас кое-чему. У нас есть приказ: беречь барона до аудиенции. Потом, Вальдкеп, скорее всего, не жилец, но это уже не наша забота. Наша – чтобы он дожил до того дня, когда сможет явиться пред очи его величества императора. Николсон! Принимай командование отрядом вместо сержанта. Составь график дежурств с учетом… боевых потерь. Вольно. Разойтись.
После этого он развернулся и деревянной походкой ушел к себе в комнату. Мы же уставились на Никлсона, который неожиданно получил повышение.
– Повторяю для особо тупых, – сказал он. – Ситуация дерьмо. Мы должны охранять ходячий труп, которого к тому же хотят убить. Сержант сам виноват в том, что сдох. Ура героям. Те, кто не дежурит у дверей, может помянуть старого толстяка.
А потом криво ухмыльнулся и положил на стол немного денег.
Кто-то сбегал за выпивкой, и мы принялись топить шок в алкоголе. Получалось плохо.
Черные тучи рванулись навстречу.
Я ведь солдат – отмахнусь, не замечу.
Сердцем на штык, полоснуть по врагу,
Скоро приду на небесное Вече…
Заунывное пение Кравица хорошо усыпляло утомленный алкоголем мозг. Но заснул я только перед рассветом.
3
На утро служба продолжилась. Мы по очереди стояли перед входом в апартаменты барона и проверяли каждого, кто хотел войти. Чтобы Вальдкепа снова не попытались отравить, нам прислали рядового Аревича. Он пробовал всю пищу, предназначенную Вальдкепу, и каким-то образом определял, отравлена она или нет. К штурм-отряду нашему этот «дегустатор» приписан не был, караул не нес, поэтому и возиться с ним никто не хотел. Какое-то время он потерся рядом с нами, потом отправился в сторону кухни, и оттуда уже не вернулся. Видать и жал там, в обнимку с кастрюлями. А нам приходилось часами простаивать у проклятой двери, ждать, пока нас не сменят.
– Ладно, парни, Вы тут дежурьте, а я пойду отдохну, – довольным голосом произнес Кракен и направился явно не в комнату.
– Опять горничным мешать? – недовольно спросил я.
– Не твое дело, сынок, – ухмыльнулся этот урод и пошел прочь.
На всех смерть сержанта повлияла по-разному. Я был подавлен. Дэнни сердит. Кравица такой ерундой, похоже, прошибить было трудно. Он вел себя так, будто ничего не случилось. Лейтенант утром куда-то ушел, потом вернулся и затаился в своей комнате. Здоровяк Клюв почти все свободное время проводил за чисткой оружия. Ирвин беспокойно ходил из угла в угол. А Мерль уже трудился на любовном фронте. При сержанте он всегда был в отряде только вторым по части баб, теперь же стал номером один. Меня это, признаюсь честно, прямо-таки бесило. Так пользоваться смертью своего товарища? Отвратительно.
– Кр-р-ракен, – недовольно буркнул я.
Как мне рассказывали, наш боевой коротышка Кравиц как-то пошутил на его счет. Мол, Мерль, как только девушек увидит, сразу щупальца во все стороны распускает и айда в погоню. Настоящий кракен. Было удивительно, как не совпадали смазливое лицо Мерля и слово "Кракен", поэтому, естественно, отделаться от этой клички Эдвард уже не сумел. Что и говорить, Кравиц подбирал отличные прозвища.
До конца моей вахты у дверей комнаты барона оставалось каких-то жалких пятнадцать минут, когда к барону вдруг пришел посетитель. Стройный молодой человек в униформе почтальона принес посылку и объявил, что должен передать ее Фридриху фон Вальдкепу в руки. Мне до этого обыскивать людей еще не приходилось, поэтому я просто мялся в стороне, пока Ирвин засовывал руки в чужие карманы. Наконец почтальон был ощупан, и Ирвин перешел к посылке.
– Покажите, пожалуйста, что в коробке.
– Извините, господа, но это предназначено барону лично.
– Ради бога, – пожал плечами Ирвин, – отдашь ему. Но содержимое показать ты должен. Иначе не пустим.
Подумав некоторое время, почтальон нехотя кивнул:
– Хорошо. Но только в присутствии барона, – а затем, чуть тише, добавил: – Иначе с работы могу вылететь.
– Бэримор! – заорал Ирвин. – Позови своего хозяина! Ему посылка!
Я уже не помню, кто дал баронскому слуге такое прозвище, и откуда оно вообще взялось, но прилипло намертво. Наверное, опять Кравиц постарался. Больше некому.
– Я слышу вас господа, – отозвался невозмутимый Бэримор, – сейчас позову. Вы можете зайти.
Мы с Ирвином и почтальоном не преминули воспользоваться приглашением. Где-то с минуту слуги не было. Затем он появился и объявил:
– Его превосходительство не может подойти. Он распорядился отдать посылку мне.
Почтальон заметно занервничал:
– Но у меня приказ. Я должен… Прямо в руки… подпись…
– Не переживайте об этом, сэр, – отозвался Бэримор. – Я умею расписываться за господина барона так, что никто не отличит.
– Ну, вот и ладушки! – обрадовался Ирвин. – Открывай, мы должны проверить. Вдруг там бом…
– Хорошо, – сдался почтальон. – Так и быть. Берите посылку, черт с ней. Только распишитесь.
И протянул бланк Бэримору. Тот поставил большую закорючку и вернул бумагу.
– Благодарю, – коротко поклонился почтальон. – Только не забудьте отдать коробку барону.
И вышел.
Я не знаю, что бы было, открой посылку кто-нибудь другой. Не Ирвин. Внутри оказалась изящная небольшая статуэтка какой-то северной королевы древности. Щупальца, разные жуткие лица, какие-то надписи. И больше ничего. Кто же знал, что Ирвин так любит всякий старинный хлам. Он, забыв обо всем, понес статуэтку к окну – рассмотреть получше. Покрутил, повертел.
В следующую секунду раздался мелодичный звон, и нас с Бэримором просто сдуло. Мы впечатались в стену и рухнули на пол. Рука зверски болела, но меня больше волновало, что случилось с Ирвином.
Калеудское минное заклятье заморозило пол комнаты. Ирвин оказался в эпицентре, его просто разорвало ледяным взрывом, разметало маленькими красными льдинками по ковру. Я отделался небольшими ожогами, Бэримора и вовсе почти не зацепило. Так, пара ушибов.
Это уже позже мы сообразили, видать, убийца просто рассчитывал, что так долго в руках вертеть статуэтку будет уже сам барон. Кто же знал, кто знал…
4
Голова гудела набатным колоколом. Перед глазами вновь и вновь вставала жуткая картина мозаики из красных льдинок. Мне тогда некстати вспомнились рассказы одного старого майора из учебки. Ему когда-то довелось повоевать в Коралловом княжестве. Он говорил, что встречал огромные мозаики из разноцветного песка. Зачем коральцы их делали, он не знал, но… Одним словом, в голову лез всякий бред.
Где-то на фоне бубнил Кравиц. Как обычно. Думаю, если бы не он с его неистощимым оптимизмом, я бы с ума сошел. Да что там, все бы сошли.
– А? Чего? – переспросил я.
– Да, говорю, у него отец антиквариатом торговал, – повторил Кравиц. – Разбирался наш Ирвин во всяких побрякушках. Вот и полез смотреть. Не повело…
Я машинально кивнул. А что тут еще скажешь. Ему просто не повезло. И сержанту не повезло. Похоже, нам всем не повезло.
После эпизода с бомбой, барона пришлось срочно перевозить в другие апартаменты. Вальдкеп не возражал. Думаю, ему и самому не хотелось оставаться в комнате с насквозь мокрым от крови ковром.
Графики дежурств опять изменились, и почему-то думалось, что не в последний раз. После обеда я стоял у апартаментов барона, как вдруг появился лейтенант. На его сером узком лице был целый фейерверк эмоций: страх, злость и, кажется, надежда. Он молча вошел к барону и захлопнул за собой дверь. Некоторое время его не было. Затем он вышел, и от надежды на лице не осталось и следа.
– За мной, – глухо скомандовал он и направился к нашей комнате.
– А как же пост?.. – промямлил ошарашенный Дэнни.
Лейтенант не обратил на его слова никакого внимания. Казалось, ему все равно, последуем мы за ним или нет. Мы последовали. Очевидно, охрана барона отошла на второй план. Когда мы все расселись, лейтенант оглядел нас тяжелым взглядом и произнес:
– Государь низложен.
Вопросы "Что? Как? Низложен?" и матерное слово слились в один вскрик. Я и вовсе промолчал. Это ведь шутка такая, да?
Но лейтенант только покачал головой и начал рассказывать.
Государь умер. Да здравствует новый государь. Трон зашатался и упал бы, не поддержи его заботливые руки. Руки младшего наследника. Старший сын государя даже не успел ничего предпринять. Вероятно, даже вести о скоропостижной смерти отца не успели достигнуть резиденции кронпринца, а ее уже окружали солдаты. Заперев брата в его собственном доме, принц Измунд штурмом взял дворец, где и объявил себя императором. Ладья стала ферзем. Но, чтобы ферзь обратился в короля, нужно время.
Позже мне рассказывали, что новость пронеслась как пожар еще до официального объявления. Верхи затаились и молчали. Верховный Совет тоже затих, ожидая, что первым делом новый государь обратится к ним. Завязались переговоры на высших этажах власти, а остальной Мистбург просто не мог поверить в происходящее.
Жизнь во всем остальном городе замерла.
Хотя, конечно, ненадолго. Уже через пару дней город оттаял, люди зажили обычной жизнью. Но в тот момент улицы, дома – весь Грей, были пропитаны настороженностью. Мы сидели, переглядывались и боялись задать вопрос, волновавший нас всех.
– И что теперь? – сложив руки на груди, наконец спросил Никлсон, и блокада молчания прорвалась:
– Мы свободны?
– Нас переведут куда-то?
– Мы можем отправляться по домам?
Но лейтенант только покачал головой.
– Нет, – ответ дался ему нелегко. – Мы продолжим службу. Пока не придет другого приказа.
Дэнни закусил губу, Никлсон тихо выругался.
– То есть и дальше… – прошептал Клюв.
– Командир! – резко встал Кракен. – Есть предложение. Давайте барон сбежит из-под стражи. Время сейчас смутное, нас никто не поругает.
Лейтенант снова покачал головой.
– Но почему? – повысил голос Кракен. Затем хитро прищурился: – О чести заботитесь, господин офицер? Да кому она, ваша честь, нужна, если все умрут из-за этого аристократишки? Сколько это будет продолжаться? Бьют по барону, а попадают по нам! По нам!
В этот момент должна была пролиться кровь. Я вскочил со стула – вклиниться между Эдом и лейтенантом. И почувствовал, что не успеваю. Сейчас командир поднимет взгляд, уставится на Кракена, достанет пистолет…
Но почему-то лейтенант сидел, уставившись в пол, и не спешил чинить расправу над Эдвардом.
– Я… – тихо сказал он, – предлагал ему уехать из отеля. Скрыться где-нибудь, а появиться только к аудиенции.
– А, – только и сумел произнести донельзя удивленный Кракен.
– Он отказался, – голос лейтенанта окреп. – Фактически приговоренный человек. Отказался. А значит, нам не время малодушничать. Мы будем его охранять.
Лейтенант поднял голову и посмотрел на нас. В его глазах по-прежнему были ярость и страх. Но ярости все же больше. Он встал:
– Все. Совещание окончено, всем разойтись по постам.
– Но…
Ладонь на рукояти огнестрельного оружия – хороший довод. Снова появилось ощущение близкой крови. Кракен стушевался и отступил, а лейтенант, не говоря ни слова, вышел.
5
Ночь прошла спокойно. В смысле, без происшествий. На душе у нас, ясное дело, скреблись кошки. Каждый гадал, что принесет воцарение нового государя. Если подумать, то с начала этого дежурства поспать нормально не удавалось никому. Даже Кравицу. На него напало вдохновение, и он полночи что-то записывал, а потом сразу ушел на вахту. Я проворочался от заката до рассвета, а потом наступило холодное утро. Все были молчаливы и угрюмы. Даже всегда мрачный Никлсон, стал еще мрачнее. Вряд ли кто-то сказал друг другу хоть пару слов. Так продолжалось до обеда.
А затем умер Эдвард.
Он не мучил себя мыслями о погибших товарищах и беспокойном будущем. Спокойно отдежурив, уединился со смазливой горничной. Я как раз обедал в нашей комнате, когда прозвучал громкий выстрел. А затем пронзительный женский визг. Мы буквально вылетели в коридор и чуть не столкнулись с бледным лейтенантом.
– Откуда?
Я пожал плечами. Клюв оттолкнул меня и побежал к комнате барона. К нам спешили Дэнни с Кравицем.
– Откуда стреляли?
– А ну, марш на свой пост! – рявкнул им лейтенант. – Не хватало, чтобы барона уложили, пока мы все будем бегать!
А затем он повернулся и помчался за Клювом.
Когда я вошел в комнату, они уже успели накрыть тело Мерля простыней, и та уже пропиталась кровью. Судя по всему, у Кракена напрочь отсутствовала голова – вся осталась на стене и полу. Хиллбоун получил еще одну жертву. Эдвард мне никогда не нравился, но такого бы я ему не пожелал.
– Мы… здесь… – плача навзрыд, выдавливала из себя слова полуголая девушка. – А потом он встал… Закурил… Открыл занавеску…. И тут…
Лейтенант накинул ей на плечи свой сюртук и вывел. Мы с Клювом переглянулись. Он поднял с пола недокуренную сигарету Мерля.
– Посмотрел на вид из окна, покурил после траха, придурок несчастный… – сказал Клюв. Затем затушил сигарету об ошметок на стене, и мы покинули комнату.
В голове билась только одна мысль. Что кроватей теперь хватает на всех нас. Просто хватает.
6
Семеро гномов варили обед.
Не было фарша у них для котлет.
«Ты не волнуйся, это не больно…»
Гномов шестерка обедом довольна.
Вечно веселый Кравиц уже успел что-то вспомнить или даже придумать по случаю.
Шестеро гномов пошли на рыбалку.
Самый глазастый увидел русалку.
Бросился в воду за ней ловелас.
Пятеро гномов в рассказе у нас.
Пел он громко, чтобы было слышно не только нам с Никлсоном, но и парням у дверей барона. Да что там, думаю, пол-отеля все отлично слышало.
Пятеро гномов…
В этот момент в комнату зашел лейтенант. Несколько секунд стоял, а потом с размаха, молча, зарядил Кравицу кулаком в зубы. Тот охнул и упал, поперхнувшись, очередным куплетом. Лейтенант мигом очутился рядом. Ударил в лицо – раз, другой – с остервенением. Опомнившись, мы кинулись разнимать дерущихся. Вернее, оттаскивать командира – Кравиц лежал на полу и скулил.
– Ты сам понимаешь, что поешь, сволочь? – наконец прорезался голос у лейтенанта. – Это люди умирают! Твои товарищи! А ты во все горло распеваешь всякое дерьмо?! Отпустите меня!
Мы с Никлсоном отступили, но встали так, чтобы находиться между драчливым офицером и Кравицем. С ненавистью посмотрев на нас, лейтенант выругался и вышел.
– Совсем плох стал, – проговорил Никлсон. Я промолчал. Обсуждать начальство – увольте. Сзади, кряхтя, поднялся и сел Кравиц. Сплюнул кровь, утерся.
– Эх, чем-то девушки в этом отеле прогневили богов, – задумчиво сказал он.
– Чего? – я ожидал от него чего угодно, только не таких слов.
– Ну, сам подумай, была у них радость – сержант. Нету сержанта. Затем Кракен. Где сейчас Кракен? Вот я и говорю, не везет им. Девушкам, в смысле. В храм бы хоть какой сходили, жертву принесли… – терпеливо объяснил мне Кравиц.
Лейтенант бы за такое снова дал ему в морду. Но я расхохотался так, как не смеялся уже давно.
Наконец день протянул мимо нас каждую из своих невыносимо долгих минут, стемнело, и дышать стало немного легче. Я отдежурил, немного постоял в коридоре. Поболтал с милашкой-горничной. Назвалась Софи. И почему я никогда не обращал на нее внимание? Настроение немного наладилось. Однако, зайдя в нашу комнату, я сразу понял – что-то не так. Обычно угрюмый, но спокойный Никлсон был чем-то очень возбужден. Кравиц стоял перед ним и пытался сделать вид хорошую мину при плохой игре.
– Что у нас тут, парни? – осведомился я.
Никлсон метнул в мою сторону злой взгляд и не ответил.
– Давай уже. Скажи ему, – буркнул Кравиц.
Никлсон раздраженно вздохнул, махнул рукой, мол, проходи, садись, и начал рассказывать.
Император помер, новый взгромоздился на его труп и начал править. Очень хорошо. Совет тихо совещается с ним, как быть дальше. Шикарно. Вот только за всеми этими встрясками никто не обратил внимание на еще пару-тройку смертей.
– Это каких же? – Пока было не очень понятно, от чего даже Кравиц расстроился.
Каких-каких. В семье барона Кизхтена произошло страшное горе: старший сын шагнул со стула в вечность. Его висящим под потолком собственной комнаты нашла жена. Никакой записки. Никаких видимых причин. Простая мерзкая смерть.
Затем второй сын барона. Попал под колеса кэба. И, что странно, в свидетелей происшествия толком не нашлось. А те, которые все-таки нашлись, ничего, кроме того, что это был кэб, сказать не смогли.
– И что? Несчастные случаи всего делов. Ну бывает же в жизни любого черная полоса?
А, то, бывает, конечно. Родной брат барона Кизхтена исчез. Как говорят, сбежал с крупной суммой денег. Такой, что хватило бы и на целый остров, где-нибудь в южных колониях. Обстоятельства были как минимум странными: беглец не взял ничего из тех вещей, с которыми по слухам не расставался. И ушел чуть и не в домашнем халате. Однако факты – вещь упрямая.
– Полагаю, господа, ни у кого из нас не вызывает сомнений тот факт, что он уже мертв, – подытожил Никлсон.
– Ну и что? – теряя терпение, спросил я. – Какое отношение вся эта хрень имеет к нам?!
– ДА, ТО! – заорал Никлсон, и в лицо мне пахнуло перегаром. Похоже, кто-то уже успел хорошенько подлечить нервы. – То! Что все это с семейством Кизхтена происходило буквально через пару часов после смертей наших ребят! Теперь дошло, дубина?! Они так ударами обмениваются! Морской, чертов, бой,! Понял?!
Ноги подкосились, хорошо рядом был стул. Это что же получается?
– Отель "Хиллбоун"! Яд! Мимо! – продолжал бушевать Никлсон. – Кизхтен младший! Повешенье! Попал!
Вдруг резко наступила тишина. Я просто был в шоке, Кравиц недовольно хмурился, Никлсон же резко успокоился и перестал орать. Его глаза сузились, он стал похож на змею перед броском.
– И самое интересно. Кравиц, ты тоже слушай, этого я еще не успел рассказать. У меня брат в полиции служит. Весточку мне передал. Так вот. По городу прошел слух, будто как только власть поменялась, все старые банкиры в бега подались. А кто не сбежал, – свои активы припрятали. А кто не припрятал, у того их украли. Кизхтен у нас кем в государстве был? Правильно, казначеем. И по городу ползет слушок, что денег у казначейства нет. Кто их украл?
7
– Вальдкеп.
Слова вырвались из меня прежде, чем я успел что-либо понять.
– Да какой Вальдкеп, какие повешенный, парни, вы чего? Он же тут все время просидел! – Кравиц поджал губы.
– Больше просто некому, – пробормотал я, а Никлсон хмыкнул:
– Именно. Вальдкеп. Так и говорят. Ползут по городу слухи, ползут. А что из этого следует? Правильно. Все, кто держал деньги у ростовщиков и в банках, сейчас кинутся возвращать свои сбережения. На всякий случай. Дыма ж без огня не бывает, так? Хватит банковских сбережений, конечно, не всем. И к утру у нас тут под отелем, будет целая армия злых людей. Они уже подозревают, что не получат своего обратно, поэтому будут готовы на все. Вот такое покушение, как вам, а?
Никлсон рассмеялся. А вот нам было не до смеха.
– Лейтенант в курсе? – Кравиц выглядел деловито и собранно. Потрясающий парень.
– Нет. Не знаю. Я ему ничего не говорил, – Никлсон снова нахмурился. – Мне плевать, в курсе он или нет. Я иду к барону. Нужно кое-что прояснить.
– К какому барону? Ты с ума сошел?! – Кравиц был серьезен как никогда. – Проспись! Утром подумаем, как быть.
– Иди к черту, Кравиц. Баб и шутов я не бью, но для тебя сделаю исключение.
Я попытался вмешаться:
– Никлсон, держись сегодня подальше от комнаты барона.
– Ага, конечно, – процедил он, – уже держусь.
Резким движением он толкнул меня на Кравица, а затем повернулся и стремительно вышел из комнаты. Мы с Кравицем одновременно встали на ноги, рванулись за ним, но я покинул комнату первым. Как раз вовремя.
– Господа, окажите милость, пропустите. Мне нужно увидеться с господином бароном.
– Пентти, не глупи! – настороженный голос Дэнни. Оказывается, Никлсона зовут Пентти!
– Ты пьян, успокойся! – Клюв пытается воззвать к рассудку сослуживца, но призывы успокоиться еще никого не успокаивали. Шмяк! Как раз успеваю увидеть, как отлетает в сторону Дэнни. Клюв замахивается прикладом, но Никлсон оказывается быстрее. Короткий удар, и ружье выпадает из рук Клюва, а он сам валится на землю. С разбегу неловко бью урода в затылок, но он как-то изворачивается. Я проваливаюсь, налетаю на него, и мы вместе практически высаживаем дверь в комнату барона. Первым вскакивает на ноги Никлсон, и я получаю хороший удар в подбородок. Мир дергается, становится мутным. Ногой что ли ударил? Некоторое время я валяюсь на полу, не в силах даже помыслить о том, чтобы встать.
– Стоять! – Лейтенант уже здесь. – Я буду стрелять!
Щелчок взводимого курка.
– Лейтенант! Уйди! Я должен во всем разобраться! Мы потеряли троих!
– Оружие на пол!
Мне, наконец, удается сфокусировать зрение: лейтенант держит в руках пистолет, а напротив него стоит Никлсон с ружьем Клюва в руках. Они орут друг на друга, как резанные.
– Положи ружье, мразь!
– Заткнись! Заткнись!
– На пол оружие! Быстро!
Мне становится страшно.
– Господа?
Одно единственное слово прорезало воздух, и в комнате повисла тишина.
В глубине комнаты стоял Вальдкеп. В его руках было странного вида ружье, за которое, наверное даже сейчас в нашем районе можно купить дом.
– Уверяю вас, господа, я хорошо стреляю. И на реакцию не жалуюсь, – голос барона сух и спокоен. Но в глазах – гнев. Я ни на миг не усомнился, что он выстрелит, если дело примет скверный оборот.
– Давайте на счет три, дружно опустим оружие. А потом, – Вальдкеп качнул головой, – поговорим.
Раз.
Два.
Три.
Бледный лейтенант опустил пистолет. Никлсон выругался и бросил ружье уже успевшему подняться Клюву. Барон кивнул и опустил оружие последним.
– Прошу всех в мой кабинет. Похоже, мне есть, что рассказать.
Лейтенант молча двинулся за бароном. Никлсон с ненавистью посмотрел им вслед, но пошел. Я с облегчением вздохнул и последовал их примеру. За мной потянулись Дэнни, Клюв и Кравиц. Я был восхищен поступком барона. Тем, как он разобрался с критической ситуацией, как доверил жизнь благоразумию клюва и лейтенанта.
И уже заходя в комнату, я увидел в тени Бэримора. с винтовкой, очень похожей на ту, что держал барон.
8
Чем отличаются последние годы старого правительства от первых лет нового? Ничем. Прожив почти всю жизнь, я знаю это точно. Когда кто-то доказывает свое право на царство, он осваивается на новом месте. И однажды находит ящик. Открывает его. А что же там?
Глад? Мор? Смерть?
Нет, они уже давно гуляют по улочкам Мистбурга. А что же тогда? Надежда. Только она. Лишь в ней разница. Все думают: если сменился государь, то жить будет лучше. Пока они поймут, что ничего и не изменилось, пройдет порядком времени. И станет все равно. Привыкнут.
Сейчас я тщетно пытаюсь припомнить времена, когда мы не воевали с царствами. Когда в восточных горах не лилась кровь. Кажется, мирные годы были… но почему-то не запомнились совсем. А чего требует война? Денег. И людей. Но, если с людьми проблем не было и нет, то вот деньги…
Когда у молодого государства не хватает денег, оно может себе позволить их взять. К примеру, у чрезвычайно зажиточных аристократов – владельцев банков – взаймы. Так страна добывает деньги, необходимые на орошение дальних земель кровью патриотов, а аристократы-ростовщики получают репутацию. Если у тебя берет деньги сам государь, то ты, верно, надежен. Так говорят себе люди и идут давать свои кровные в рост, и всем хорошо.
Хорошо ровно до того момента, пока кто-нибудь не решит, что отдавать долги – это не государево дело. Время отчаянное – война, как-никак, и меры тоже требуются отчаянные. А затем в чью-нибудь светлую голову приходит мысль: что если объявить треть-четверть этих самых барыг-процентщиков изменниками, предавшими родину? А какие могут быть долги перед проклятыми отщепенцами? Конечно, никаких. Зато у этих самых отщепенцев долгов выше неба. Все, кто вкладывал деньги – простой люд, купившийся на репутацию ростовщика, вдруг понимают, что остался ни с чем. И что тогда происходит?
Сначала приезжают правительственные чиновники, усиленные отрядом полиции. Они обыскивают контору ростовщика, находят там документы, подтверждающие связь аристократа с враждебными царствами. Затем обыскивается родовое поместье, изымается все самое ценное. После того, как уезжают чиновники, приходят обычные люди. Ненависть клокочет в их сердцах, ярость наполняет жилы. Они не в силах разорвать государевых посланников, которые увезли их добро, даденное ростовщику. А вот самого ростовщика, тем более, предателя, – легко.
Горит поместье, умирают слуги, не успевшие убежать, погибает жена. Сам аристократ-ростовщик чудом остается жив, потому что в этот момент гостит у друга и еще не знает о вердикте государя и буйстве обманутого люда. Но когда он возвращается, его сердце хрустит в груди. Ах, нет, это всего лишь головешки под ногами – те, что остались от поместья. И, конечно, беда не может прийти одна. Всегда тащит с собой своих сестренок и подружек – чуть не в тот же день приходит известие: сын барона, служащий в специальном отряде разведки, пропадает без вести где-то в дебрях Левобережья. Подробностей нет, надежд – тоже.
Есть ли что еще терять ростовщику? "Только жизнь и честь", – решает он и отправляется в столицу. Искать справедливости.
Голос барона был тускл и безразличен. Словно он рассказывал не свою историю, а что-то, услышанное давным-давно.
– А что насчет мести Кизхтену? – Никлсон упрямо гнул свою линию. – Его родные погибли. Почти одновременно с нашими ребятами. Что вы на это скажете?
– Скажу только одно, – спокойствию Вальдкепа можно только позавидовать, – до вашего прихода я не знал о смерти членов семьи Кизхтен. Сам я их не убивал, мой слуга, могу поручиться, тоже. Из отеля я не выходил – вы все свидетели – ни с кем не общался. Еще вопросы?
9
На следующее утро мы не досчитались еще одного человека. Бесследно исчез Никлсон. Вещей его тоже не нашли, поэтому решили, что он просто сбежал. Сейчас, положа руку на сердце, я не могу винить его. Но тогда я раздувался от ненависти. Или от зависти. Для него, так или иначе, этот кошмар закончился.
А для нас продолжался. Или только начинался?
Как и было обещано, к утру у отеля собралась внушительная толпа. Люди стояли и выкрикивали требования, мол, подайте нам сюда этого гнусного барона, пусть вернет наши деньги. Прорваться внутрь они еще не пытались, но это не за горами. Поэтому к весь день мы занимались возведением баррикад у входов и выходов.
В итоге они сидели там, а мы – здесь. Они не пытались войти, а мы – выйти. Относительное равновесие, хрупкий мир, который, как известно, лучше твердой войны. Или эта поговорка звучит не так? В общем, все было хорошо, пока из своей комнаты, наконец, не вышел пьяный и злой лейтенант. За всей этой канителью с баррикадами мы и не заметили особо, что его нет. А следовало. Забывать начальство не стоит никогда.
Сначала зазвенела осколками брошенная с лестницы пустая бутылка. Затем спустился, слегка шатаясь, сам лейтенант и потребовал разобрать нашу баррикаду у парадного входа.
– Так ведь… – попробовал возразить Кравиц, но лейтенант договорить ему не дал. Грянул выстрел. В коридоре он ударил по ушам так, что в глазах потемнело. Вскрикнул от боли наш вечный балагур.
– Вяжи его! – рявкнул Дэнни. – Он Кравица ранил!
Клюва не нужно было просить дважды. Подскочив к лейтенанту, он лихо зарядил ему в живот. Я повис на руке с пистолетом. Прозвучал еще один выстрел, мне обожгло бок, но свое дело мы сделали. Уже через минуту лейтенант лежал на земле, связанный по рукам и ногам ремнями и веревками, которые нам принесли расторопные милашки-горничные. Лишь после этого мы подошли к Кравицу.
В углу бесновался связанный офицер, а перед нами лежала его жертва. Похоже, пуля попала Кравицу прямо в сердце, и тот умер сразу.
Клюв шмыгнул носом и прикрыл мертвому балагуру глаза. Мне тоже очень хотелось расплакаться, но вместо этого я подошел к лейтенанту и изо всех сил ударил его в бок ногой. Это было приятно. Но Кравиц все еще лежал там мертвый. А лейтенант здесь. Живой. Пока что.
Парни оттащили меня от этого ублюдка только, когда он перестал ругаться и начал стонать.
– Стой! Убьешь же! – наконец расслышал я их голоса. И вот тогда я перестал вырываться и заплакал.
10
Время шло, а люди не хотели расходиться. Они стали лагерем вокруг отеля и караулили нас. Говорю «нас», потому что толпе снаружи, совершенно точно, было плевать, кого рвать на части. Они потеряли все, кроме злобы. Наверное, если бы очень постарался, я бы смог понять их чувства. Но я не мог – я отчаянно боялся, мы все боялись.
Осадное положение имело свои плюсы: про дежурство у дверей барона мы и думать забыли – сейчас самым важным было не пропустить момент, когда люди вздумают прорываться в здание. Здесь скучать не приходилось. Опасность была рядом, за хрупкими дверьми, она гудела сотней голосов, воняла костром из форточек, почти осязаемая опасность. Чтобы хоть как-то развеяться, мы в свободное от дежурства время слонялись по огромному отелю кто куда хотел. Огромному и пустому. Постояльцы, если они и были тут, вовремя покинули здание, все управляющие – тоже. Остались только горничные и служанки, которые, порой составляли нам компанию.
– Когда все это закончится, ты что будешь делать? – Рыженькая Софи с хитринкой взглянула на меня, будто знала наперед, все что я сейчас скажу. Не стал ее разочаровывать:
– Сделаю тебя счастливой, конечно!
– Ух ты какой! – улыбнулась Софи. – Сейчас солдат только девушкам зубы заговаривать и учат?
– Не всех, – отозвался я. – Это спецкурс такой.
Девушка засмеялась, но радоваться этим звукам мне не дали.
– Вот ты где! – вклинился между нами голос Дэнни. – Я тебя повсюду ищу. Пошли.
Софи встревожилась, но я успокоил ее, мол, ничего серьезного. И ошибся. Все было серьезнее некуда.
Как выяснилось, отель не держал больших съестных припасов. И за это короткое время осады мы умудрились съесть почти все. Добровольно отправиться за пропитанием не согласился никто, и это доверили слепому случаю. Поскольку ни спичек, ни сигарет уже не осталось, а обращаться за такой мелочью к барону было неловко, мы вспомнили старую игру из детства. Череп-рогатина-зига. Правила нехитрые. Честь (зига) всегда сильнее смерти (череп), как понятия. Но встретившись с рогатиной, спасует любой честолюб. В детстве я был чемпионом двора, но в тот день продул подчистую. Настроение бойцов сразу улучшилось, а я стал готовиться к вылазке.
Слуга барона выслушал мою просьбу, долго рылся в вещах и смог, наконец, найти что-то напоминающее обычную одежду. Такую, чтобы не делала меня похожим на сельского богача или на прислугу его величества.
Горничные провели меня на улицу через черный ход, а Софи даже чмокнула на прощание, пожелав удачи.
Оказавшись на улице, я осмотрелся. Видимо, существовал проход из отеля в соседний дом, а из него уже наружу. С улицы дверь выглядела как обычная стена. Хотя, что тут удивительного. Отель был слишком известным и дорогим, чтобы не иметь возможности кого-то тайком провести или вывести. В самом деле, не попрешься же с гурьбой шлюх для какого-нибудь графа через парадный вход.
Размышляя так, я вынырнул из подворотни и остолбенел. Изнутри, конечно, было видно, что людей собралось много, но что бы настолько? Повсюду виднелись палатки. Кое-кто уже палил костры и занимался приготовлением ужина. И ни одного радостного лица. То и дело раздавались призывы выломать двери и вздернуть "этого мерзавца и его чертову охрану". Мысли заметались в голове, во рту пересохло. Что если они узнают, откуда я?
– Эй ты! – внезапно раздалось над ухом. – Ты тут откуда взялся?
– Ты мне? – машинально переспросил я и, повернувшись, чуть ли не уткнулся в грудь здоровенного лысого оборванца. Выглядел он совсем недружелюбно.
– Ну, не себе же, – рявкнул в ответ амбал. – Что-то я тебя тут не видел. Уж, не из отеля ли ты, дружок?
– Я? – ужаснулся я, – Не-е-ет! Я пришел за своими денежками!
Оборванец смерил меня злым взглядом.
– Что-то ты не похож на парня, который потерял все деньги, – процедил он и немного отступил, занося руку.
– Эй, смотрите! Кто-то вышел на балкон! Это барон! – вдруг завопил кто-то, и агрессивный громила отвлекся. Конечно, говорить верзиле, что это никакой не барон, я не стал. Как и не стал дожидаться, когда он сам догадается. Меня ждали торговые лавки.
Накупив всего и побольше, я возвращался в отель. Незаметно пронести весь это скарб было задачей не из простых. Все осложнялось еще и тем, что тот самый громила с еще парочкой таких же точно оборванцев поменьше дежурили неподалеку от нужной мне подворотни. Выдавать черный ход отеля не годилось, поэтому, покружив немного неподалеку и убедившись, что уходить они не собираются, я плюнул и пошел домой. В конце концов, одну ночь в своей собственной кровати без риска быть убитым я заслужил.
Дома мне обрадовались. Хозяйка засыпала меня оханьем и причитаниями, мол, как я похудел, спал с лица и вообще. Потом последовал сытный ужин и порция последних сплетен о соседях. Черт, как же это было приятно! Пару раз я ловил себя на ощущении, будто не был дома уже как минимум год. А то и больше.
11
Со второй попытки просочиться в отель мне удалось. Ранее утро – пора самого сладкого сна, даже у амбалов. Как мог незаметно я проскользнул в подворотню, тихонько постучал в заветную дверь, затем еще раз погромче, целую вечность ждал, пока мне откроют. Увидев сонное лицо рыжей горничной с облегчением вздохнул. Большую часть продуктов я отдал ей – мы теперь были в одной лодке, а из нас пятерых включая барона и Бэримора, нормально готовить не умел никто.
Наша караульная комната встретила тишиной. Клюв с Дэнни молча сидели, и теперь уже оба начищали оружие.
– Как у нас дела?
Клюв, глядя куда-то в сторону, произнес:
– Лейтенант наш… того.
– Чего того?
– Развязался как-то… Напал на нас… И мы его… – Дэнни тоже старался не смотреть мне в глаза.
– Кто мы? Кто из вас? – мне почему-то это казалось важным.
– Какая разница?! – раздраженно отозвался Клюв. – Убили и убили. Туда ему и дорога. Надоело его с ложки кормить. Жратвы и так маловато!
И больше не сказал ничего. Дэнни тоже отмалчивался. И до сих пор я не знаю, как на самом деле погиб лейтенант: правда ли он накинулся на них или же пал жертвой мести.
День тянулся очень медленно. Ожидание изматывало. Парни угрюмо молчали. Барон с Бэримором тихо сидели в своих апартаментах. Чтобы хоть как-то развеяться, я пошел к горничным. Девушки – отличное средство от грусти и уныния. У них я провел пару часов. Очевидно, им тоже было приятно мое присутствие, потому что, когда я засобирался обратно, они уговаривали меня остаться. И я бы остался. Если бы не услышал криков с улицы.
Окна комнаты, в которой жили горничные, выходили на улицу, поэтому было отлично слышно, что творится снаружи.
– Пожар в конторе Кизхтенов!
– Пожар! Пожар!
– Там не было никаких денег! Нет денег!
– Этот чертов Вальдкеп! Он все украл!
Я оцепенел. Кажется, штурм отеля ожидал нас в ближайшее время. Хуже того, раз в городе начались беспорядки, скоро прибудут войска. Никакой император, даже если он всего пару дней на троне, не оставит без внимания поджоги и грабежи в центре города.
– Вперед! Вытащим Вальдкепа за шиворот! Вытрясем из него наши деньги!
Люди шли на штурм. А солдаты для усмирения бунтов прибудут максимум через час! И, значит, чтобы не погибнуть в этой мясорубке, из отеля нужно было убираться.
– Так, – я резко встал, напугав девушек, – собираемся! Нам нужно уходить.
А сам помчался к своим. Они приняли весть стойко. Я послал Клюва рассказать все барону. Дэнни, казалось, даже повеселел. Видимо, бездействие выматывало его куда сильнее, чем угроза смерти.
Мы не стали брать с собой ничего, кроме оружия и скудных боеприпасов. Барон, что меня удивило, тоже взял с собой совсем немного. Я чувствовал все большее уважение к этому человеку. Его благоразумие восхищало.
– Итак, все в сборе?
Нас трое, Вальдкеп с Бэримором и десяток горничных. Самый настоящий двойной штурм-отряд.
12
Уходили из отеля небольшими группами. Кто-то идет, кто-то прикрывает отступление. Первым увел свой отряд из четырех девушек Клюв. За ним двинулся Дэнни. Я, барон, Бэримор, Софи и еще одна девчушка уходили последними. Отель уже практически разваливался, возможно, даже горел. Нас спасали только его размеры. Трудно кого-то найти в таком здании, особенно, когда его там уже практически нет.
– Вперед! – тихо скомандовал я, и мы двинулись. Уже знакомая подворотня была пуста – видимо, сюда толпа еще не заглядывала. Значит, Дэнни с Клювом нормально выбрались. К тому же, если бы здесь завязалась драка, нас бы уже ничто не спасло.
– Идем спокойно, будто ничего не случилось, – прошептал я, – попроуем затеряться в толпе.
Никто возражать не стал, и мы покинули уютную темноту подворотни.
Летели камни, звенели разбитые стекла. Трещали двери, и ревела толпа. На стенах плясали тени, трепыхались огни факелов. Если бы дело происходило где-нибудь в южной провинции, а вокруг были не перепуганные горничные, а голые красотки, я бы подумал, что это какой-то карнавал. У главного входа образовалась настоящая куча-мала. Нашу баррикаду давно снесли, и сейчас те, кто хотел зайти сталкивались с теми, кто уже чего-то прихватил и хотел выйти. На тротуарах лежало несколько окровавленных тел. Но я отвернулся и пошел мимо. Оплакивать товарищей, если это они, было не время.
– О! А кто это у нас тут? – раздался справа знакомый голос. Я резко повернулся и вздрогнул.
Тот самый верзила. Из-за плеча его выглядывали золотые подсвечники, закутанные, то ли в простынь, то ли в занавеску. Одежда вся – в темных пятнах.
– Ага! Ты! – обрадовался он и замахнулся лопатой.
– Стреляй! – завопили сзади, что-то громко хлопнуло. На стену позади амбала плеснуло черным, а его самого отшвырнуло. Только несколько мгновений спустя я сообразил, что выстрелил. Это уже потом я стрелял в лесных демонов далеко на востоке – сражался за черт знает что, черт знает где. А тогда я впервые покормил смерть с руки, и она приняла пищу. Большое тело сползло по стене и завалилось на бок. Пистолет лейтенанта выпал из моей руки и громко бряцнул по мостовой.
– Бежим, бежим, пока не поздно, – зашептали мне на ухо, затем сильно дернули. Это немного привело в чувство, но уже было поздно. Выстрел обратил на нас всеобщее внимание. Толпа сначала шарахнулась прочь, но затем двинулась обратно. Мы оказались в кольце разъяренных людей, опьяненных алкоголем и собственной смелостью. Еще бы, взять штурмом отель!
Громко всхлипнула Софи. Я хотел сказать ей, что все будет хорошо, но не мог. Меня сковал страх. Подумалось: «Вот и все».
Но в этот момент пронзительно зазвучал рог, и толпа замерла, а затем рванулась прочь в панике. И мне стало гораздо страшнее, чем было секунду назад.
На площадь входили войска Десяти Уставов. Император наконец решил навести порядок в городе. Смыть пелену безумия с лица народа его же собственной кровью. Раздался залп – попадали люди. Толпа хлынула вниз по улице и потволокла нас с собой. Ценой невероятных усилий мне удалось выскочить в маленькую улочку и вытащить с собой горничных. Барона со слугой я потерял.
13
Первая мысль – ну и черт с ним! А потом я разозлился. На себя, на барона, на этого убийцу, из-за которого погиб почти весь штурм-отряд. Возникло ощущение, что если я сейчас все брошу, то ребята умерли напрасно. Хотелось, не раздумывая, броситься обратно в толпу и искать барона там. Если бы со мной не было девочек, я бы так и поступил. Но присутствие кого-то, кто напуган еще больше чем ты, придает сил. Взяв себя в руки, я отвел их домой. Хозяйка была шокирована и моим внешним видом, и двумя барышнями за спиной. Однако, выслушав сбивчивые объяснения, быстро взяла девушек в оборот, и через полчаса они уже все втроем весело болтали, будто и не было никакого счастливого избавления от смерти.
Я переоделся, зарядил пистолет и покинул дом. Мне нужно было найти барона, нужно было закончить все это. И я знал, где искать.
Особняк Кизхтенов не подвергся атаке разгневанных жителей, пострадали только городские конторы. То ли потому, что особняк находился за городом, то ли потому, что барон сам выступал жертвой. Ведь по легенде – его собственной, наверняка – все деньги у него украл Вальдкеп. Украл, ага, твою мать. Не выходя из отеля, украл. И родню убил тоже, не выходя из отеля. Я уже не знал, на чьей я стороне. Ненавидел я их обоих.
Дверь в особняк была открыта. Точнее, не закрывалась. Ей мешала нога убитого слуги. Значит, ошибки нет. Вальдкеп решил отомстить и пошел сюда. Я переступил через тело и, стараясь тихо ступать, зашел в дом. Звенящая тишина. Запах смерти. Где же все?
Сверху послышались чьи-то голоса.
Ага! Вверх по лестнице, поворот направо. Огромная комната – зал с колоннами. Очевидно, место для приемов, балов и всей прочей чепухи. Можно скачки устраивать. В центре стоят двое: Вальдкеп и какой-то хмырь, больше похожий на дверга, чем на человека. Маленький, плюгавый, с длинными редкими волосами. Кизхтен?
Кипящая ненависть захлестнула меня. Тварь! Из-за него они мертвы! Из-за него я прожил неделю в аду! Я бросился вперед, на ходу выхватывая отнюдь не пистолет – нож. Я хотел чувствовать, как он умирает! Все переживания – потом!
– Ты убил их, мразь! – кричу на бегу.
Кизхтен вздрагивает, в его глазах – недоумение, а в дрожащих руках – пистолет. Выстрел. Меня сбивает с ног, но я, не чувствуя боли, вскакиваю. Мой пистолет все еще со мной? Выхватываю его, прицеливаюсь. Но тут появляется четвертый участник драмы. Он встает между мной и мишенью, я не успеваю выстрелить. Чувствую сильную боль в руке, и пистолет выпадает из ладони.
– Нет, стой! – отчаянный крик барона, резкий взмах перед глазами, удар в переносицу. Почему-то свет впереди ярко полыхнул, и я ощутил у шеи холод.
– Нет! – еще один крик барона. И холод исчез.
Я медленно приподнимаюсь. Голова кружится, но вижу, как Вальдкеп походит к своему врагу.
– Ты понимаешь, что к чему, старый друг, – говорит барон. И этот карлик, еще десять минут назад обличенный какой-то властью, кивает. Его лицо – отштукатуренная стена. Эмоции? Ни одной. Он слишком стар и хитер, чтобы пользоваться такими вещами, как мимические мышцы.
– Что теперь? – сухой, низкий голос Кизхтена разносится по помещению.
– Теперь мы лучшие в мире друзья, – произносит Вальдкеп, – и ты молчишь, когда я молчу. Говоришь, когда я разрешаю. Мы восстановим все. Ты меня понимаешь?
Противник кивает.
В этот момент я решил приподняться на руках. Что это? Нечто липкое залило всю мою одежду. В недоумении я глянул на…
14
Пробуждение не сулило ничего хорошего. Адская головная боль. Сухость во рту. Ни одно движение не проходило без сеанса гримас и проклятий.
Как мне сказали врачи, я повредил мышцы брюшного пресса, поэтому не мог нормально двигаться. Я верил. В конце концов, они были лучшими во всем Мистбурге, черт побери.
Я узнал об этом только на следующей неделе. Оказалось, я стал спасителем барона. Точнее, он уже не был бароном. Ему даровали титул Гехаймрата и приблизили к императору. Он оказался на уровне Круга Некрократов, если не выше. Газетка "Столичный дозор" назвала его "спасителем государства", что во многом было правдой. Барон, точнее, теперь эксиленц Вальдкеп каким-то образом нашел средства и положил конец финансовому кризису. Он сумел поднять престиж государственных банков в глазах людей на небывалую высоту. Гарантировал людям возврат их денег. Если они конечно, пожелают их забрать.
Правда, все эти политические дрязги меня волновали мало. Гораздо больше потрясло меня то, что Вальдкеп не убил своего врага.
Весь город говорил о том, что подлый калека разорил Вальдкепа, уничтожил всю его семью, неоднократно покушался на него самого уже в Мисте. А затем и вовсе оболгал, пытаясь расправиться с ним руками толпы. И все это под носом у Государя и Совета. И на фоне этого подлеца Вальдкеп смотрелся истинным героем, умеющим прощать. Конечно, кто-то говорил о мести Вальдкепа, мол, тот, находясь, в плену в треклятом отеле, смог каким-то образом отомстить Кизхтену за каждую потерю, каждую попытку убить. Но такие разговоры только повышали популярность Вальдкепа. Мол, молодец барон! Мстит, как завещали отцы и боги!
Наверное, это, и правда, было угодно и отцам, и богам. Потому что буквально через год газеты взорвала новость: из плена освобожден сын эксиленца. Прямо как в той идиотской легенде, где какой-то бог сначала отнимает у своего жреца все, долго издевается над ним, а потом возвращает снова. Жизнь Вальдкепов явно налаживалась.
Мне как спасителю спасителя государства, выплатили солидное вознаграждение. После всего этого я разыскал Софи. И настоял, чтобы свадьба состоялась не в Мисте – никакого дождя и смога. Ну а потом очередная короткая война на востоке, ранение. Жизнь шла своим чередом.
Я бы и вспоминать не стал про «Хиллбоун», если бы не похороны.
– В возрасте восьмидесяти лет скончался мой друг, барон Кизхтен. Я знал его очень давно. У нас с ним были размолвки, но даже, когда действия барона вынудили меня обратиться к государю, я ни на минуту не сомневался, что моим другом руководил зов долга. Он искренне считал меня предателем, и узы дружбы не помешали ему совершить то, что должно. За непреклонность и честность я бесконечно уважаю его.
Голос эксиленца дрожал. Ни дать, ни взять скорбь. Хотя… Скорее всего, ненависть. Я все думал, почему же он оставил Кизхтена в живых? Но теперь понял.
Я уже говорил, он заметил меня в толпе и кивнул, как старому знакомому. Они оба кивнули – эцсиленц и его сын. А я отвернулся и пошел прочь, пытаясь проглотить ком в горле.
По пути домой присел в парке, чтобы отдышаться. Старые раны и годы взяли свое. Не удивлюсь, если Вальдкеп, который уже был практически стариком тогда, и уж точно глубокий старик сейчас, чувствует себя лучше, чем я. Да, лет прошло немало. Даже, можно сказать, много. Очень много. Но я все еще помню это лицо.
Почтальон. Убийца в особняке. Сын Вальдкепа.
Что же я мог поделать теперь? Слишком поздно обо всем узнал. Удивление на лице Кизхтена в ту ночь было вполне искренним, потому что он не имел никакого отношения к смертям наших ребят. Это все чертов Вальдкеп и его сынок. Их месть. Эксиленц никого и ничего не простил. Он перебил семью врага, а его самого заставил прожить остаток жизни бок о бок с тем, который лишил его абсолютно всего.
И что теперь? Мстить? Уже поздно. Все имеет свой срок давности. И мой – давно вышел. Единственное, что я могу сделать – рассказать историю. Такую невероятную и обычную для этого города.
Мистбург. Обитель стеклянных глаз и мертвых сердец. Свалка пакости, укрытая пеплом и туманами.
Живи вечно и дай жить нам.
Хорёк в курятнике
Павел Виноградов
Сайт фантастика. рф
КОМКОН-2
ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ ПРЕЗИДИУМА ВСЕМИРНОГО СОВЕТА.
Меморандум 597_оgl-67~Ё
Строгий запрет на копирование!
Дата: 17 мая 62 года.
Резюме 384: «ДОМИНИКАНСКАЯ РЕЗНЯ».
Сведения:
1. Запись интервью Шамиля Койвисто, космоходца Группы свободного поиска (ГСП), 28 года рождения, об обстоятельствах побега с Земли, существа, именуемого Ваграм Кошелев.
Интервьюер – Рудольф Сикорски, председатель КОМКОН-2.
2. Запись бортового самописца космолёта Шамиля Койвисто.
3. Выдержки из справок компетентных групп.
4. Отрывок из лишённого публичности репортажа корреспондента новостного сектора БВИ Паоло Ува, отдыхавшего на Доминикане в разгар событий.
Интервью
Говорит Сикорски. Расскажите о перелёте на Арканар, который вы предприняли 22 апреля.
Говорит Койвисто. Я писал вам доклад..
С. Мне бы хотелось выслушать самому.
К. Это был мой второй поиск. Первый закончился неудачно – серьёзная поломка в двигателе, и, не выброси меня неподалеку от системы ВК-71016, так бы я и болтался в десятке световых лет от Земли. Но я сумел связаться с базой на Ружене и исследователи подобрали меня. Ко второму поиску я подготовился лучше – обзавёлся космолётом типа «Призрак» и…
С. Расскажите о человеке, назвавшимся Ваграм Кошелев.
К. Я готовился к старту в коттеджном посёлке под Абаканом. Вага… Кошелев появился, когда заканчивалась настройка корабля. Думаю, он вышел из ближайшей нуль-кабины в соседнем посёлке и прошёл через лес. Но я его не слышал, пока он не сказал у меня за спиной: «Здравствуйте. К полёту готовы? Хехе» Голос был тихий, но какой-то… проникающий.
С. Вы можете описать его внешность?
Справка
В Большом всепланетарном информатории (БВИ) отсутствуют какие-либо изображения и биометрические данные Ваграма Моисеевича Кошелева, 103 года рождения. Кроме того, из базы данных Института экспериментальной истории (ИЭИ) исчезли все видеозаписи с объектом изучения Вагой Цуира (Колесо), переданные с Арканара резидентом Руматой Эсторским (сотрудником института Антоном Малышевым).
Интервью
К. Средних лет. Худой, чуть сутулый, нос большой, узкое бледное лицо, глаза запавшие…
С. Позже опишите его подробно нашему психографику. Как он был одет?
К. Шляпа, светлая… Дорожный костюм, куртка… Рядом контейнер плыл на антигравах. Видно, очень тяжёлый.
С. Видели, что в нём?
К. Нет, он не открывал. Ещё был кот…
С. Кот?
К. Большущий – сибиряк. Шёл за ним, как пришитый, а когда тот останавливался, тёрся о его ноги. Кошелев называл его Пампа.
С. Пампа… Это интересно… И что вы ему сказали?
К. Коту?
С. Нет, конечно. Кошелеву.
К. Поздоровался и сказал, что готов.
С. А он?
К. А он наставил на меня скорчер и велел войти в корабль.
С. Не обычный парализатор? Уверены?
К. Скорчер.
С. Что вы сделали?
К. Подчинился, конечно. Он же мог испепелить меня вместе с кораблём! В рубке, не опуская скорчер, он протянул мне инфокристалл и сказал: «Здесь новый курс. Прошу вас, введите его вместо старого. Хехе». Сел в кресло – было видно, что он не впервые на таком корабле. Кот прыгнул ему на колени. Я ввёл новый курс, а старый, к ЕН-7031, удалил. Зарастил люк и прыгнул на орбиту. Одновременно включил бортовой самописец.
С. Что вы чувствовали?
К. Удивление… И страх.
С. Вы думали о сопротивлении?
К. Да, конечно. Но… Мне трудно это объяснить. У него были такие глаза, что я понял: он правда убьёт меня, уничтожит корабль и умрёт сам… Кроме того, он сказал…
Запись бортового самописца.
Говорит Ваграм Кошелев. Юноша, я бы вам советовал не мечтать придушить старичка. Может быть, моя реакция чуть хуже, чем у вас, но уверяю, я успею превратить вас в пепел прежде, чем вы меня пальцем коснётесь. Хехе. Правильно, что вы включили самописец. Я хочу оставить обращение к Всемирному совету и КОМКОН-2. Наверное, вам интересно знать, куда мы летим? На Арканар. Так вы называете третью планету звезды ЕН-2097. Мы называем её по-другому…
К. Мы?..
Интервью
С. Вы тогда поняли, что он не землянин?
К. Н-нет, раньше. Когда он посмотрел мне в глаза. Я сначала подумал, может, сумасшедший сбежал. Говорят, неизлечимых держат где-то…
С. Это слухи. Неизлечимых сумасшедших у нас нет.
Самописец
ВК. Мы. «Жрущая и размножающаяся протоплазма», – как писал один ваш прогрессор. Впрочем, больше он такого не напишет…
Интервью
С. Это был первый раз, когда он упомянул Антона Малышева?
К. Думаю, да. Не помню. Об Арканаре я, конечно, знал, но в общих чертах: что-то пошло не так, случилась катастрофа, погибли люди… Обычная страшилка про Внеземелье. Но про Румату я узнал от Ваги.
С. Он сразу так представился?
Самописец
ВК. Простите, молодой человек, я не представился. Моё имя Вага Цуира. «Цуира» это колесо на арканарском диалекте имперского языка. Не просто колесо, а Великое колесо второй высокой религии. Которую ваши шпионы даже не удосужились изучить. Как, впрочем, и две других… А по вашему я Кошелев, Ваграм Моисеевич.
К. Кто вы и откуда? Я ничего не понимаю…
ВК. Я и хочу, чтобы вы и ваши соплеменники поняли.
Справка
Судя по данным БВИ, Ваграм Кошелев с 28 года работал врачом во Внеземелье. Бесследно исчез в 50 году на Яйле. Через пять лет появился на Земле. Утверждал, что занимался индивидуальными исследованиями, но разочаровался в них и вернулся на Землю с одним из кораблей ГСП. Эта версия не проверялась. С 55 по 59 год работал лесником в Беловежской пуще, организовал там популярную зону отдыха. Дальнейшие перемещения не прослеживались. Позже аналитическая группа КОМКОН-2 определила его как ключевую фигуру в подготовке Доминиканской резни с вероятностью 97 процентов.
Интервью
С. С этого момента я прошу вас быть очень внимательным. Вспомните не только его слова, но и тон, и выражение лица.
Самописец
ВК. Больше тридцати лет изучаете вы наш мир, ужасаетесь нашей дикостью, рассматриваете нас в увеличительные приборы, как насекомых. Но вопросы-то у вас всё те же: «Почему серые штурмовики, почему Орден?..» Вы даже не поняли, что ваше присутствие давным-давно не тайна. К примеру я, смиренный вор Вага, знал, что дон Румата чужак, ещё до того, как он меня нашёл. Вернее, я позволил ему себя найти… И, кстати, не мучает ли его совесть, что он имел дело со мной – главою всех шустрил Запроливья?.. Благородный дон Румата… Он ведь прекрасно знал, скольких невинных мы подвели под пытки и казнь вместо его подопечных «книжников», сколько людей прирезали в процессе их переправки в безопасные места. Но ведь в его глазах это были даже не люди, а так… заготовки человека. А он спасал лучших из нашего мира, светочей истины… Хехе
Интервью
К. Говорил сухо, невыразительно, лицо не менялось. Глаза только горели, и это его отвратительное «хехе»… Всё время поглаживал кота. Скорчер лежал рядом, и я знал, что он может активировать его за долю секунды.
Самописец
ВК. Почтенный доктор Будах испытывал свои лекарства на рабах, которые иной раз умирали от этого в жутких мучениях. Ради блага всех человеков! Или вот учёнейший придворный лейб-знахарь Тата. Когда случилось моровое поветрие, он нанял негодяев, чтобы они вырезали у преставившихся от чёрной лихорадки печень, делали из неё фарш и бросали его в реки. Ему, видите ли, нужно было проверить свою догадку, что болезнь происходит от незаметных глазу червей, разносимых ветром и водой… Знаете, я, конечно, сам не святой Мика, но слава орлу нашему дону Рэбе за то, что он вздёрнул это чудовище! А ведь ваш Румата пытался его спасти… Из всех руматиных приятелей самым приличным, пожалуй, был отец Кабани – тот всего лишь приносил в жертву богам бродячих кошек прежде, чем взяться за новое изобретение. Вы думаете, Румата всего этого не знал? Как же… Шпион он был, конечно, никудышный – дон Рэба, да и я, ничтожный, немало поводили его за нос. Но эти вещи не надо было выведывать – их знал каждый пьяный оборванец в Арканаре. Правда в том, что коммунару Антону Малышеву на это было наплевать.
Интервью
К. Вага называл много имён, которые я не запомнил, понял только, что это были люди, которых работники института спасали с Арканара. А когда он стал говорить о тайной организации, я вообще запутался.
Самописец
ВК. Вот ты, мальчик, как думаешь, почему они назывались «книжники»? Потому что книжки читать умели?.. И так же думали дон Румата с его земными приятелями. А вспомнить, что среди и дворян, и купцов, и монахов, да даже и штурмовиков немало было грамотных, да таких, которые подумать над прочитанным могли – на это коммунарского ума недостало. Почему же те себя «книжниками» не называли? Да потому что ими не были! «Книжники» – это название, как «штурмовики» или мои «ночные работнички». Общество! Тайное. Оно пустило корни по всей империи, но в Арканаре больше всего. «Книжники» не верят ни в каких богов – только в Вечное Зло. А Зло по их разумению – всё материальное. Значит, чтобы спасти душу, надо истязать тело: можно аскезой, а можно развратом. Тогда материя ослабнет и душа улетит себе куда-то, чистенькая и довольная. Во всяком случае, я так понял эту их ахинею. А материю непременно надо истребить любым способом, а каким – убийством, ложью, предательством, извращением, не имеет значения.
К. Почему они такие?!
ВК. Негодяи?.. Мальчик, тебе бы они понравились – как нравились вашим резидентам. Они умны, честны, искренни, любознательны. Они искали истину. Только не могли примириться с существованием нашего мира, в котором боль и страдания. Вот святой Мика сначала пил и развратничал, но потом на него снизошло просветление: когда он пьяный сидел под деревом Йух, вдруг восстал и произнёс проповедь о Великом Колесе и способах из него бежать. Но не все могли принять учение Мики, много ещё было печальных и странных. Они стремились как можно скорее бежать из мира: кто-то спивался, кто-то совершал жуткие преступления и шёл за это на виселицу, а кто-то просто накладывал на себя руки. Мир-то всё равно не переделаешь…
Но тут случилось небывалое – появились чужаки, которые в силах переделать мир в лучшем виде. О них очень скоро стало известно. Да они и сами не очень скрывались от людей, которые потом стали называться «книжники» – видно, что-то родное в них чуяли… Но мир всё не менялся – боги ничего делать не собирались, только наблюдать. «Ах, так? – сказали разочарованные „книжники“. – Не хотите переделывать наш мир? Так мы сами его переделаем – до основанья, а затем…» А что они теряли? Они же всё равно постановили умереть как можно скорее. Вот и выходит, что наше Общество, а потом и серые штурмовики, и Орден – всё это благодаря вам, землянам.
К. Не понимаю…
ВК. Ну вот представь себе муравейник, в который кто-то запустил большого жука…
Интервью
С. Жук в муравейнике… Хм…
Самописец
ВК. Муравьи суетятся, отстаивают свой мир. Но умей они, задались бы вопросом: а вдруг этот жук прав? Может, не надо на него нападать, а напротив – учиться, и перестроить свой муравейник в счастливый «жуковейник». И часть муравьёв образует общество жукофилов. А другие муравьи создают общество по борьбе с этим обществом. И пошло. В конце концов, в результате войны всех против всех, муравейник прекращает существование.
Интервью
С. Простите, Шамиль, я задумался. Продолжайте, пожалуйста.
К. Да не помню особенно, что он говорил в это время – я готовился к прыжку до Арканара. Много ещё про людей и муравьёв, и про то, что такие вещи случались и на Земле…
Самописец
ВК. Я ведь, Шамиль, и сам такой. Случаются времена, когда жить противно, и в моей юности они наставали в Арканаре. Чего-то не хватало… чего-то важного… Я связался с Аратой, но быстро понял, что ни к чему это не приведёт, только трупов по полям прибавится. Но его это устраивало, и он на меня обиделся за то, что называл «предательством». А кого я предал? Нашу идею разрушить этот мир и создать новый, лучший? Это страшная идея, малыш. Я предпочёл собрать бригаду шустрил и добывать деньги. Осуждаешь, мальчик? Арата для тебя герой, а я негодяй? Да, я вор и предводитель воров. Родись ты в убогой хижине в деревушке Смердуны от шлюхи-матери и прохожего наёмника, лови ты в детстве жуков и ящериц, чтобы набить вечно пустое брюхо, убей ты первого человека в двенадцать лет – за сапоги, которые тут же до крови натёрли тебе ноги, сроду не знавшие обуви – тогда, коммунар Койвисто, ты, может быть, пел бы по-иному.
Лет через пятнадцать весть о чужаках и Обществе дошла до Тайного Имперского зала познания новостей. И тамошние доны сообразили, в общем-то, правильно: чужаки – демоны из другого мира, намеренные исказить и уничтожить наш, а Общество – их орудие. А оно устроило в Арканаре настоящий ад. Война шла при дворе, в ремесленных цехах, в церковных общинах и на базарах. Жертвами же её чаще всего были ни в чем не повинные люди, которых тайные «книжники» подставляли штурмовичкам. Эти сынки лавочников не понимали, что происходит, но им показали, кто виноват – такой же лавочник, в свободное время читающий книги. Этого было достаточно. И началось. Орден, переустроенный для борьбы с Обществом и чужаками, заслал в Арканар хитроумнейшего из своих епископов – Рэбу, который полностью подчинил короля и стал ослаблять страну своими якобы нелепыми действиями. На самом деле он всё приготовил для вторжения Ордена, и штурмовиков сначала использовал против Общества, а потом собрал в одном месте на убой. И не вмешайся Арата…
Интервью
С. Каким тоном он говорил об Арате?
К. Я бы сказал… слегка брезгливо…
Самописец
ВК. Он, конечно, туповат был, Арата-то наш, но сообразить, кто такой дон Румата с него достало. И, конечно, думал, что тот ему поможет власть неправедную сбросить. А когда понял, что ничего такого не намечается, опять же достало ума послать бойцов прикончить Руматину девицу, чтобы тот решил, что это Рэба постарался. Как же, очень это Рэбе надо, у того и так забот полно было… Я прекрасно понимал, куда всё идёт, и что остановить это невозможно, потому и прицепился к дону Рэбе, чтобы в последний момент соскользнуть – Орден бы меня не помиловал. В общем, дон Румата видит мёртвую девицу, берёт свои мечи… и весь Арканар оказывается у ног Араты. Очень хороший ход.
Интервью
С. Сейчас вам сделают химическое вмешательство, помогающее включению клеток памяти. Оно совершенно безопасно.
Самописец
ВК. Арата, конечно, первым делом стал искать меня – в вопросах мести был весьма дотошен. И думал, что ему удалось меня достать. Но, конечно, в порту он зарубил одного из моих двойников – а кто, думаешь, все эти годы шёл за меня на плаху и в темницы? Противно, мальчик, да? Но они знали, на что идут, и, пока не приходил конец, жили очень даже хорошо. Мою армию было уже не спасти: её резали и монахи, и штурмовики, и «книжники». Попутно резали друг друга. А потом Орден столкнулся с отрядами Араты. Вот это и было то, что у вас называют «Арканарской резнёй». И кто в ней виноват? Орден, дон Рэба, я?.. Да нет, вы – земляне. Это ведь ваш дон Румата обезглавил Орден в Арканаре, а потом Арата взошёл на пустой трон, через две месяца был убит своими капитанами, и начался кошмар, когда никто уже не понимал, кого он убивает и кто убивает его.
Меня считали мёртвым, и это меня устраивало. Но я не хотел и вправду стать мертвецом. Мои люди были везде – и в тайном зале, и в Ордене, и даже в Обществе. Я знал, что чужаки в этом кошмаре пытаются спасти своих любимых «книжников», и решил сыграть на этом. Мне было всё равно, демоны вы или боги. Я хотел отомстить за свой поруганный дом. Потому я решил проникнуть к вам и отплатить той же монетой.
Это было просто: в той неразберихе мне требовалось только пошляться в виде старого неприкаянного поэта, почитать в кабаках свои юношеские стихи – недурные, кстати – рассказывая собутыльникам, что прибыл из Соана в эту проклятую страну, а она как раз запылала, и не знаю, мол, что делать. Эта весть быстро дошла до землян.
Справка
Поэт Ориан Соанский был эвакуирован с Арканара решением учёного совета ИЭИ в 53 году в рамках операции «Дед Мазай». Находился в центре адаптации гуманоидов. Выразил желание инфильтрироваться в земное общество. Прошёл процедуру фукамизации в 54 году. Бессистемно передвигался по Земле, позже следы теряются. Предположительно, покинул планету.
Самописец
ВК. Я потом читал отчёт Антона Малышева, и знаю, что он написал там обо мне, если бы меня вывезли на Землю: паук, которого бросили в светлую чистую комнату. Но он оказался плохим предсказателем: адаптировался я к земным условиям довольно быстро. Колесил по всей Земле – мол, хочу лучше узнать новую родину. На самом деле искал людей, говорил с ними по душам, нащупывал потаённое. Это было легко: можно, как это у вас принято, с младенчества приставить к дитяти наставника, который станет воспитывать его так, как ему кажется правильным. Но всё равно в воспитанниках останется утверждение себя, гордыня, страх, жестокость. У землян всё это часто прорывается во Внеземелье, как у того же Руматы. Моя задача была только вытащить это на поверхность сознания. Дан мне такой талант: манипулировать психикой. А у вас знаете, кем легче всего манипулировать? Наставниками… Хехе.
Интервью
С. Он рассказывал какие-нибудь подробности этих «манипуляций»?
К. Да. Про кур…
С. Кур?!
Самописец
ВК. В одном Румата был прав, когда представлял меня на Земле: я действительно устроился работать лесником. И стал разводить кур. У вас тут аппараты, способные синтезировать любую пищу. Но люди всегда убеждены, что получают хуже, чем могли бы. И стоило мне познакомиться с каким-нибудь сильным мира сего – а у меня на них нюх – как я начинал рассказывать ему про свою ферму, где птицы живут на естественных кормах и дают натуральное мясо и яйца. Описание поджаренного в гриле цыплёнка с чесночком сразу делали меня другом большого человека. А дальше просто услуга за услугу – я тебе божественную курочку, а ты мне немного совсем неважной информации. Ну, или человечка одного протащи на не очень важную должность. Потом прибавились всякие иные вещи, для масс недоступные: произведения художников, например, которые тут принято раздаривать. А я хорошо знал, как убедить художника подарить картину не вот тому, а другому гражданину. Художники же за свои работы тоже получать любят всякие коврижки… Или алкоголь трёхсотлетней выдержки. В общем, как у вас говорят, свинья грязи найдёт…
А потом мы – у меня уже была приличная организация – синтезировали «белые мысли» и всё стало совсем просто.
Справка
Впервые вещество, именуемое потребителями «белые мысли» (БМ) было зафиксировано в 61 году на Пандоре среди группы молодых туристов. Они сообщили, что вещество доставляет гораздо более яркие эмоции от охоты…
Интервью
К. Я был знаком с одним из тех туристов…
С. Мы знаем. Даже думаем, что Вага выбрал… но это неважно, продолжайте.
К. Тот человек рассказывал страшные вещи: что после охоты хочется рвать жертву руками, пить её кровь, и это доставляет неукротимое наслаждение, вплоть до оргазма…
Самописец
ВК. Малыш, я знаю, какую цену берёт с человека жизнь. А вы тут это забыли. Потому мне было легко понять ваш мир – лукавый, обманчивый, где у людей есть всё, чего они только могут пожелать. Но сколько человека ни фукамизируй, он останется при своих страстях и желаниях, отнюдь не всегда правильных и чистых. Грязных, по большей части. Греховных. И ведь раньше знали вы, что человек изначально нечист, и исходили из этого. А когда научились изменять его тело, решили, что изменится и дух – положительно, конечно. Но он не изменился – только грехи и страсти спрятались в глубине и сидели там, как большие мохнатые пауки. Вот ведь такой честный, достойный коммунар, а доведись ему – если за это он точно не будет наказан – перегрызть горло маленькой девочке и выпить её кровь… как вы думаете, Шамиль, он это сделает?
К. Вы с ума сошли!.. Нет, конечно! Зачем ему?
ВК. А между тем… ладно, не буду вас окончательно обескураживать… Это же всегда жило в нём и его предках, а им внушали, что так делать нельзя. Качественно и долго внушали. И тут он вдыхает «дорожку» сероватого порошка и в один момент понимает, что это не плохо а… никак. Будто постирать грязную майку. И что он сделает, когда поймёт, что можно?.. Конечно, я не хочу сказать, что во всех людях прячется такая жуть – разве что в одном из сотен тысяч. Но в каждом есть хоть одна-две ма-аленьких похоти делать что-то неправильное, грешное, просто странное. Раньше у вас с этими похотьми боролась религия.
К. Я знаю, что это!
ВК. Нет, не знаешь.
Справка
Всю сеть производителей вещества БМ ликвидировать не удалось – слишком тщательно она инфильтрована в гигаполисах и обширных сельскохозяйственных угодьях. Анализ субстанции установил, что сырье, из которого оно было изготовлено – обычный кофеин. Как известно, в начале XXI века было установлено, что с помощью кофеина можно создать наркотик, снимающий моральные барьеры. Тогда всех плантаторов обязали производить кофе без кофеина, а химическое его производство запретили. Сначала из него надеялись создать новое химическое оружие. Но когда таковое… (удалено КОМКОН-2. На планете, да и за её пределами больше не осталось содержащих натуральный кофеин растений, и ВС закрыл дело. Но в 63 году двое молодых химиков из Торонто, «шутки ради», как они поясняли, прицепили к небольшому количеству имевшегося в их распоряжении кофеина молекулу недавно открытого на планете Крукса вещества, в изобилии содержащегося в тамошних видах примитивной фауны. Полученное вещество учёные испытали на себе (операция «Торонтские потрошители», допуск к информации исключительно с санкции двух членов Всемирного Совета). Позже организация Кошелева наладила нелегальный выпуск химического кофеина и БМ в промышленных масштабах.
Самописец
ВК. Нет, никакой я не жук в муравейнике. Я… хорёк в курятнике. Ты же никогда не видел, что бывает, когда в курятник проникает хорёк?.. А я видел. Кур никто не учит защищаться, их просто откармливают и ждут от них яиц. А они этому беспредельно рады.
КОМКОН уже весь аж кипел от нашей деятельности. Если бы я захотел, БМ заполнилась бы вся планета. Но зачем? Вас бы просто подвергли внешней чистке и всё. А так ваши космические хозяева ещё не успели спохватиться, что это не очередная флуктуация из тёмного прошлого, а самая настоящая диверсия. И я знал, что в КОМКОНе дело это ведёт мой старый дружок Антон… дон Румата, значит. А мне с ним очень сильно повидаться хотелось…
Интервью
С. Вы знали о происшествии на Доминикане?
К. То же, что и все: кучка хулиганов, неправильно скорректированных несколькими наставниками-экспериментаторами, учинила там кровавые побоища, опьянившись БМ.
Из репортажа корреспондента новостного сектора БВИ Паоло Ува
Крошечная ящерица с закрученным в спираль тоненьким хвостиком, застыла на стволе нависшей над полосой прибоя изогнутой пальмы. Густые облака ненадолго расступились, и юркая местная жительница спешила впитать в себя как можно больше тепла. Но долго «загорать» ящерице не пришлось. Вдалеке послышался шум, грохот и крики. На пляж выбежала толпа бледнокожих, явно только что прибывших на остров туристов. Впрочем, были среди них и шоколадного цвета местные. Ящерка – абориген курортной Доминиканы – давно привыкла к таким нашествиям. Сейчас молодёжь, радостно визжа, кинется к воде и влетит в океан, поднимая огромные фонтаны брызг. Потом станет бегать по берегу и всячески дурачиться. Однако на сей раз дело пошло совсем не так…
Ящерица в панике пулей полетела по песку к ближайшим цветущим кустам на краю пляжа. Там лежал человек. Он не понравился ящерке – не впитывал в себя жизнь с сияющего неба, потому что в нём больше не было жизни. И выглядел неправильно – весь перемазанный кровью, с почти оторванной головой… Ящерка знала, что, если оторвать её хвостик, то вскоре вырастет новый. Но не знала, вырастит ли новая голова у человека. Её занимала эта новая людская игра, и она смотрела на лежащего, пока чей-то тяжёлый ботинок не размазал её о камень.
А на пляже творится такое, чего не может быть в наше время на нашей планете, потому что не может быть никогда. Полуголые люди сошлись в смертельной схватке, используя палки, цепи, арматуру, ножи и мачете. А то и голые руки. Никто ничего не требует, все просто жаждут крови. Перекошенные злобой лица и белые безумные глаза… Я сам лишь из любопытства вдохнул несколько крупинок вещества, которое эти безумцы называют БМ. Но мне больших усилий стоит сейчас оставаться в стороне, выполняя долг репортёра, а не бросится в эту первобытную битву.
Примечание: дальнейший прямой репортаж по всемирным каналам был прерван решением СБ по рекомендации КОМКОН-2. Ува успел записать ещё несколько минут.
Репортаж
В жуткой возне на пляже возник небольшой просвет, где появились два человека. Один в порванном и окровавленном белом костюме. На руке его я вижу браслет, кажется, это знак члена Всемирного Совета. Второй одет как обычный турист, вот только широкополая соломенная шляпа выбивается из общего стиля. Он несёт два длинных предмета. Я знаю из факультатива по истории – это мечи. Правда, не совсем такие, какие нам показывали. Самое поразительное во втором человеке – скорчер на поясе. Я знаю, что это оружие не может быть скопировано, и обладают ими считанные единицы самых высших представителей нашего общества, и то только во Внеземелье. Один такой прибор способен нанести громадные разрушения. А за человеком в шляпе, как ни странно, идёт огромный пушистый кот, которого творящиеся ужасы, кажется, мало волнуют. Сейчас я постараюсь подобраться поближе, чтобы вы смогли хоть что-то услышать. Я, признаться, ничего ещё не понял. Как только я вышел из нуль-кабины, увидел горящий город, вопящие толпы и трупы на улицах, первой моей мыслью было то, что снимается историческая ретроспектива. Но я не мог не знать заранее о таком проекте. Пришлось принять, что всё это происходит в реальности. Но это ужасно!.. Когда я буду делать большой репортаж…
– Вага?! – закричал человек с браслетом ВС. – Как ты… вы сюда попали?
– Ну, вот мы и встретились, благородный дон Румата, хехе.
– Вага Колесо, вы арестованы по обвинению в проникновении в сферу земной цивилизации без санкции Совета Галактической Безопасности!
– Ты бы бросил свой парализатор, малыш, жалко острова – красивый. Я же из него сейчас головешку сделаю… Вот так, правильно.
– Граждане, хватайте его, это инопланетный преступник!..
– Как видишь, Антоша, друзей у тебя тут мало, хехе. Не надо было БМ конфисковывать.
– Врёшь! Вы сами его уничтожили, чтобы вызвать мятеж!
Самописец
ВК. И тут он был совершенно прав. Комбинация, конечно, простенькая, особо гордиться нечем. Мне совершенно не нужно было приучать к БМ всё население Земли – большая часть его стала бы тогда неповоротливым стадом, хехе. Они бы пользовались всеми благами, не задумываясь, откуда те берутся, и быстро вымирали бы от диабета и цирроза печени. Мне нужны были другие, у которых была цель, в крайнем случае, мечта. Злые, добрые, потенциальные тираны или благодетели человечество – всё равно. Привыкание к БМ почти мгновенно, и когда с ним вдруг начались перепады, и наши наркоманы уже не могли столь интенсивно реализовывать свои личные страстишки, как они делали до того – вот тут мой план и сработал. Достаточно было пустить слух – а это я ох как здорово умею делать – что БМ – неудачный эксперимент ВС, вроде фукамизации, и все запасы вещества будут уничтожены, и бомба взорвалась. Дело не в эйфории, которую дарят «белые мысли» – она, кстати, не очень сильна. Дело в том, что у массы энергичных волевых людей появилась цель, пусть даже эти их цели шли в разрез с общепринятой моралью. И появилось средство эту мораль обойти – БМ. И тут всё это пытаются отнять… Это вам не соляные бунты Араты, это мятеж в высокоиндустриальном обществе, хехе, бессмысленный и беспощадный… Мгновенно возник слух, что остатки БМ свезены в Доминикану, и при ваших транспортных средствах уже через пару дней несчастные острова стали наполняться очень странными туристами… Часть оружия – всякие мачете и топоры – мы изготовили на месте, часть ввезли. Но скорчер был только у меня – на всякий случай… Несчастные аборигены продолжали свой навязчивый сервис, не замечая злобных взглядов клиентов.
Через неделю я и мой небольшой штаб – такие же умные моральные уроды, как скажем, этот негодяй Сикорский (примечание: С. вздрагивает, но молчит)… В общем, к четырём утра, когда и местные, и туристы смертельно устанут от развлечений, мы должны были захватить город. Сломать все нуль-кабины (кроме одной, для меня), повредить все линии связи, захватить контроль над административными зданиями. Причём сделать это с предельной жестокостью, не беря пленных – среди них мне нужен был только один, и я знал, где его найти. А прочие… чем большую жестокость проявляют мятежники, тем эффективнее их действия.
Когда я арканарским мечом отсёк обе ноги у одного вопящего бородатика в бермудах, я понял, что убивать не разучился. А мои работнички этого вообще никогда не умели, но быстро учились. Мельком взглянув на обезглавленного кюре кафедрального собора¸ который тоже служил тут туристическим аттракционом, и на висевшую вниз головой на фонарном столбе молодую женщину с распоротым животом, я направился на поиски Антона Малышева. Для него у меня был припасён второй меч.
Репортаж
… Признаюсь, что бой на мечах наблюдал только в ролевых постановках, а они не имеют ничего общего с тем, что я вижу теперь. Эти стальные палки двигались с такой скоростью, что напоминали цельный блестящий шар. Удивительно, что прочие погромщики при этом только стояли и наблюдали, не делая попыток вмешаться. Очевидно, их главарь поддерживал среди них жёсткую дисциплину. Не хочу даже думать, на чём она основана…
Наконец что-то оглушительно лязгнуло, кто-то болезненно вскрикнул и шар распался. Ещё через пару секунд я осознал, что вижу человека в соломенной шляпе – крови на нём прибавилось – с мечом в одной руке, а в другой… Я сперва думал, что это другой меч. Но только что понял, что это… отрубленная рука его противника!..
На этом месте репортаж Паоло Ува прерывается. Его труп с разбитой головой был обнаружен среди тел на пляже. Инфокристалл с репортажем лежал рядом. Решением КОМКОН-2 и ВС текст его был скрыт от публичности. Принята официальная версия, что известный журналист БВИ Паоло Ува, отдыхая на Доминикане, без вести пропал во время беспорядков.
Самописец
ВК. Меня уже не интересовала их свара – пусть хоть все друг друга перережут. Только не перерезали – силёнок не хватило. Я незаметно растворился в лесу – уж это я умею, и стал подниматься на Пик Дуарте, где стояла единственная не повреждённая нами нуль-кабина. Поприветствовал оставленного там нашего охранника и сломал ему шею. Окинул взглядом пейзаж. В обе стороны от дороги уходили за горизонт кофейные плантации деревьев, начисто лишённых кофеина. Зато имелись сладкие сорта, в которые не надо было специально добавлять корицу, лимон или сливки. Справа плантация выходила к окраинам Санто-Доминго, и в ослепительно ярком свете заливающих землю солнечных лучей, а также пламени многочисленных пожаров можно было разглядеть силуэт памятника Колумбу (ты хоть знаешь, кто это, Шамиль?), который, казалось, с ужасом указывал на всё происходящее. Но тут же памятник исчез в столбе пламени от молекулярной петарды. Я знал, что к островам уже полным ходом рвутся военные суда и самолёты с морской пехотой – да-да, Шамиль, есть у вас армия… А я свою задачу исполнил – вот она, дурная конечность главного виновника «Арканарской резни». Я забросил её в ближайшую яму, где, надеюсь, её быстренько обглодали местные крысы, за которыми постоянно сигал мой пушистый сибиряк Пампа.
Справка
На месте происшествия не обнаружено никаких останков руки Антона Малышева.
Интервью
С. Очень важны последние слова и действия Ваги
Самописец
ВК. Теперь, юноша, мы расстанемся… Да не бойтесь, не собираюсь я вас убивать – смысла нет – всё что вы видели и слышали, КОМКОН сможет извлечь и из мёртвого мозга. Тем более я сказал именно то, что хотел сказать.
К. Я ничего не понял.
ВК. Ничего, они поймут. И это же так просто. Вот вы сидите в своём великолепном Полудне, поучаете и просветляете тёмные отсталые расы. Но кому из вас приходит в голову мысль (приходит, но единицам), что с вами проделывают то же самое?..
Интервью.
С. Что?!
Кот Пампа. Мая-я!!
С. Прошу простить, я сорвался, слишком тяжело работал в последнее время… Включите самописец.
Самописец
ВК. Я ведь уже не тот арканарский вор Вага Цуира, восемнадцать лет назад пробравшийся в ваш мир только ради мести. Я был в других мирах, принял в мозг тысячи книг… И я, как даже ты заметил, малыш, умею делать выводы. И вот к чему я пришёл. Некая раса распространяет по галактикам зло. Зачем – понятия не имею, может, это спорт такой у них, а может, религия. Ибо то, чему учат Странники – общедоступное потребление благ, обобществление детей, разрушение семей есть зло. Но что-то… или Кто-то – может, тоже сверхцивилизация, а может, некая Сверхличность, с этим борется. Как правило, на планету приходит обычный человек, говорящий необычные вещи: что этот мир – только преддверие настоящего, что грех – это смерть души, но что спасение возможно. К вам такой Человек пришёл больше двух тысяч лет назад, к нам – чуть позже. Вашего распяли на кресте, наш вышел из болот, немного проповедовал, но поскольку проповедь была слишком необычна, в этих болотах его и потопили. Позже, как водится, создали в его честь ещё одну церковь. Конечно, жалких сектантов, говоривших, что у Бога были грязные ноги и буквально повторявших то, что Он говорил, никто всерьёз не воспринял. Но секта эта есть до сих пор, и даже многие могущественные люди ей сочувствуют. Подобное этому было на многих планетах, но лишь на Арканаре получилось, что секта Бога с грязными ногами в полном загоне. И может быть, поэтому у нас такая кривая жизнь – куда как кривее, чем в других цивилизациях в тот же период. А вот на Земле вы от своего Человека отказались. Не знаю, как это было, может быть, опять наложили руку Странники…
Интервью
С. Хм…
Самописец
ВК. Но и у вас общины есть. Тоже тайные, конечно.
Справка
По данным группы сбора внутриземельной информации, последнее местопребывание на Земле Ваги Цуиро – Алтайская епархия Ортодоксально-Кафолической Церкви, скрывающаяся в тайге под управлением архиепископа Саула.
Самописец
ВК. Да, вот он, мой Арканар…
К. Думаю, нас уже засекли орбитальные станции.
ВК. Я в этом уверен, малыш. Как и в том, что та трескотня – встречающий нас вертолёт. (Слышен звук реактивных двигателей) Не завидую его экипажу, хот и противно делать это… Что именно делать? Воссоздам свою Ночную армию, но к ней привлеку проповедников Бога с грязными ногами. Империя почти развалилась, через несколько месяцев я стану Императором и введу эту Церковь как официальную, а остальные запрещу. Что из этого получится, понятия не имею. Но в ближайшие годы на Арканаре будет очень интересно.
– До встречи, малыш Шамиль, береги свою Землю!
(Слышен шум вертолёта, звук импульса скорчера и взрыв.)
– И запомните и передайте своим: мы будем убивать любого попавшего нам в руки землянина. Хехе.
Резолюция
Уничтожить всю документацию по делу, оставив только три экземпляра отчёта. Шамиля Койвисто изолировать в учреждении для особо опасных инопланетян, при его попытке вступить с кем-либо в контакт – ликвидировать всех контактёров. Оказывать тайную, но действенную помощь правительственным войскам Арканарской Империи и Ордену, защищающим осаждённый мятежниками столичный город Эстор. Приять все меры для идентификации и ликвидации Ваги Колеса, а также изъятия имеющегося у него скорчера. Всячески поддерживать Общество Книжников в его борьбе с Сектой бога с грязными ногами. Арканар должен был закрыт для экспедиций – на его территории могут вестись лишь военно-разведывательные мероприятия. Ликвидировать все оставшиеся на Земле и по возможности во Внеземелье религиозные секты
Решено ради блага Человечества.
Согласны:
1. Сикорский
2. Горбовский
3. Комов
Усыпите генетическую память!
(рассказ в миниатюрах)
Евгению Лукину посвящается
Эйм А.
(Альманах «Фантаскоп»)
1. Необратимые последствия экзотических способов лечения
Эта история, подобно многим, началась с плода. В случае Эйма – с кокоса.
Дело было так: экипаж пересёк океан и несколько морей, уничтожив все запасы продовольствия, но не выплыл из безбрежного простора. Перешли на подножный корм, то есть питались дарами вод, находящихся прямо под ногами. Надеялись, что продержатся, а когда приплывут, не знали, ведь впервые люди отправлялись в столь рискованное путешествие.
Минула неделя, и солёная безбрежность перестала делиться обитателями. Пища иссякла, не думая возобновляться. Эйм успокаивал матросов, говорил, что сложности временные, что не может в огромном участке влаги закончиться абсолютно вся живность.
Логика – великая вещь, до тех пор пока в противоборство с ней не вступает природа. После сказанных командиром слов не поймали ни одной рыбёшки, даже самой мелкой. Вначале был голод, потом пустота в желудках родила возмущение, за которым логично следовали более крупные неприятности.
Вмешалась судьба: через пять дней вынужденной голодовки показался берег, а через миг раздался невероятный по децибелам возглас радости. Капитан ненадолго оглох, счастливый и спокойный, главным образом потому, что его не съели собственные подчинённые. Итак, крик счастья, корабль пристал к берегу, люди, покинув борт, с трудом передвигали ноги в поисках пищи. И нашли её.
Не избежал этой участи и лидер. Кокос висел слишком высоко, ствол пальмы – чересчур ровный и длинный. Эйм стоял, опёршись на дерево, щурясь от яркого, не скрываемого облаками солнца, и обдумывал проблему. Дальше события развивались шаблонно, то есть стремительно. Спустя миг, без чувств, с шишкой-холмиком на голове, под той же пальмой лежал человек, повергнутый в беспамятство коварно упавшим кокосом.
Туман сна занавешивал сознание. Вереница образов, перевоплощаясь друг в друга, плыла перед внутренним взором, совсем как он недавно шёл по глади из водорода, кислорода и соли. Вдруг дымчатая картина рассеялась, и Эйм очутился… где? На лежанке, в хижине из веток и коры. Но откуда возникла хижина?!
Тесное помещение заволакивали серые клубы. Наверное, благодаря им появился сладковато-горький запах.
– С добрым утром, – прохрипел кто-то рядом.
Капитан обернулся на голос, вызвав довольно сильный, но краткий приступ головокружения. В двух шагах сидел размалёванный тип, увешанный и утыканный перьями. Вынырнув из дымки, тип явил почтенный возраст, белый гребень волос, коричневую кожу, устрашающее лицо. Он явно не внушал доверия. С другой стороны, к благонадёжным нельзя отнести и физиономии матросов. Любых.
– Хорошо себя чувствуешь? – осведомился незнакомец вежливым тоном, что ничуть не вязался с голосом простуженного медведя.
– Нормально, – осторожно ответил Эйм.
– Тошнит?
– Несильно.
– Хвала Таронхайавагону.
– Кому-кому? – ошалело переспросил травмированный.
– Не обращай внимания, привычка. В основном табаку хвала.
– Чему-чему?
– Нашей смеси. Из-за знакомства с кокосом ты пребывал не в лучшей форме. Чтобы помочь разуму, а значит, усилить и работу тела, тебя обкурили табаком.
Эйм озадаченно почесал макушку и поморщился, когда коснулся шишки. Следующая реплика капитана прозвучала неизбежно, словно удары склянок:
– Стойте! Вы знаете мой язык?!
Разряженный субъект одарил гостя бесстрастным взглядом.
– Какой ещё язык? Хватит городить чушь. Оклемался? Прекрасно, выметайся. Не то скво вернётся, устроит скандал. Чужаков она на дух не переносит, даже считает, что нельзя никогда разговаривать с неизвестными.
– Странное мнение: я-то вряд ли вам вредить стану. По крайней мере, в таком состоянии.
– Вождю объяснять излишне, а женщину переделывать бесполезно… Ладно, уходи уже.
Эйм поблагодарил местного начальника – видимо, статус помог найти общий язык. Пошатываясь под воздействием остаточных миазмов, мужчина вынырнул из похожего на купол жилища. Солнце топило безмятежную поляну в бело-жёлтых лучах. Команда, в полном составе, ждала перед входом в чудную хижину-палатку.
– Вы в порядке, капитан? – взял слово возглавлявший отряд морской волк.
– Жить буду.
Эйм бегло осмотрелся: кругом треугольные домики и темнокожие люди, в перьях, с разукрашенными лицами. Опять повернулся к экипажу.
– Как нашли-то меня?
– Двинулись вашим курсом, – отозвался инициативный матрос. – Оказались у пальмы, где натоптано было, – по следам и отыскали.
– Ясно. Ну что ж, пора за работу!
– Нет смысла: все дела переделали, покуда вы почивать изволили.
– Это что, ирония?
– Никак нет, командир. Мало того, тутошние загорелые ребята снабдили нас провизией на три поездки вперёд.
– Да? Хм.
Вот так история и началась. А продолжилась на корабле, по пути в родную страну капитана.
Однажды, проснувшись в каюте после беспокойного сна, Эйм обнаружил, что превратился в амёбу. Вначале, конечно, испугался, не представлял, что делать, захотел вернуть прежнее тело. Бац! Стоило помыслить – вновь обратился человеком. А-га-а…
Он ещё чуть-чуть попрактиковался с перевоплощением туда-обратно, вслед за чем принял два решения. Первое – никому не сообщать о новой способности, а второе – извлечь из потрясающего дара максимум выгоды. Причину случившегося Эйм углядел в дыме, который заставлял работать не только мозг, но и тело. Тот, наверное, разбередил память о далёких предках. А что, вполне реалистичная версия… если забыть о возможности беспрепятственно, безнаказанно менять форму.
Сейчас просто необходимо сделать отступление и уточнить: догадка попала в цель, однако с безнаказанностью он погорячился.
Беда, точно в какой-нибудь жуткой истории, подкралась незамеченной. Хуже сборщика податей.
Сперва Эйм развлекался, получал удовольствие. Избежать нежеланной встречи? Незаметно миновать охранников? Проникнуть куда-либо без приглашения? Легко! Разум, к счастью, всегда оставался в неизменности. Веселье прекратилось внезапно, когда владелец необычайного тела стёк амёбой между досками: надумал, позвав матросов на совещание, попугать их коронным трюком «где же командир?!».
В тот день они пересекали очередное море. Щель, куда угодил почти невидимый бесформенный капитан, вскоре заделали, тоненькую течь ликвидировали. Только шутнику это не помогло: вывалившись из днища в открытое море, крохотное создание упало в воду. Природа, по стародавней привычке, взяла своё, вернув дитя в естественную среду. Иными словами, Эйм запер себя в обличии амёбы.
2. Человек без внутреннего стержня
Амеба проснулось с ощущением легкого удовлетворения сном и отдыхом. Ему было тепло и уютно в этом темном и вязком месте, где можно расслабиться и отдаться прихоти погружения в чрево окружающей обстановки.
По закону, придуманному не им, амеба поняло, что снова хочет есть.
Не в силах бороться с этим, все более нарастающим, желанием, оно огляделось в поисках пищи. Вокруг в изобилии кружились бактерии, простейшие, мелкие одноклеточные и водоросли.
Оставалось только приложить минимум усилий и, вытянув одну из псевдоподий в сторону ближайшего лакомого кусочка, аккуратно взять обед и поместить в пищевую чашечку, откуда вакуоль, насытившись, вернется в центр его тела и снова можно будет погрузиться в сладостные объятия сна. Именно в момент передвижения пищевой вакуоли по его телу, когда, независимо от него самого, в противоположной стороне от места, где образовывался рот, появилось впячивание, и туда проникла жидкость, вытянутая из окружающей среды, нечто неосязаемое и эфемерное пронзило все его микроскопическое сознание и заставило ощериться множеством ложноножек. Это было что-то новенькое в его заурядной, в общем-то, жизни. До настоящего момента оно не подозревала, что может исторгнуть из своего тела больше, чем десять псевдоподий.
Почему-то очень захотелось взглянуть на собственное я со стороны. Дабы не мучиться извечными вопросами – за что, почему и кому на Руси жить хорошо, оно плавно и, стараясь не торопиться, направилось туда, где расположилось склизкое пупырчатое существо.
Потрудиться пришлось немало, да, к тому же, возникла необходимость в переходе из одной среды, вязкой и теплой, в другую, переменчивую и холодную, одним словом, вода…
Пупырчатое существо находилось в состоянии анабиоза или попросту в спячке, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, не говоря уже о взбалмошных микроорганизмах.
Амеба боязливо вытянуло одну из ложноножек или, скорее, ложноручек и слегка протерла глянцевое брюшко существа, освобождая его от слизи, мешавшей отражательной способности этого участка.
Амеба сфокусировало зрительный орган и решительно взглянуло на собственное отражение…
– М-да, – возникло нечто в ядре его протоплазмы, и хаотичные движения внутренностей начали набирать сумасшедшие обороты, пытаясь систематизировать происходящее.
Амеба слегка изменило положение, и на месте шарика с торчащими в разные стороны антеннками псевдоподий появилась форма, поразившая все ее существо и чувство прекрасного ровными линиями и прямыми углами. Оно собрало все ложноножки на одной из сторон образовавшегося кубика, потом раскидало пучками по верхушкам острых углов и снова вернуло обратно.
– А если вот так, – в недрах его существа возникло нечто, что не давало покоя разбушевавшимся нервам.
Оно вновь приобрело форму шара, но все ложноножки были собраны в пучок и высоко возвышались над телом. Внезапно шарик стал прогибаться внутрь и зеркальное отражение показало пару прозрачных пузырей с перемычкой посередине. Ложноножки, перестав нервно содрогаться, спокойно улеглись назад, прикрыв оба шарика.
– А я ничего, – молниеносный раздражитель сверкнул в его прозрачном теле, – вот если бы…
Нижний шарик увеличился в объеме, а четыре ложноножки скатились и пристроились на нем.
Внезапно, острое чувство голода захватило целиком все существо амебы. И оно лихорадочно стало захватывать ловкими манипуляторами псевдоподий все, что попадалось на пути. Пищеварительная вакуоль, словно потеряла ограничитель, заставляла снова и снова бросать новую пищу в емкость, в которой бурлящим месивом кружили пищеварительные соки и перемалываемая еда.
Объем цитоплазмы неумолимо увеличивался, и тело амебы росло пропорционально тому, что в него попадало.
Оно с яростью выбрасывало многочисленные щупальца вокруг себя и уже не тащило, а просто загребало питание и заглатывало его целиком. Презрительно и высокомерно взглянуло оно на пупырчатое существо, совсем недавно пугавшее своими размерами и опасностью, исходившей от его длинного и липкого языка.
Слегка поднатужившись, амеба сковало существо парой десятков ложноножек и разверзло каверну пищеварительной воронки, не забыв произвести и впячивание в паре мест своего уже необъятного тела. Пупырчатое существо даже квакнуть не успело, а уже было поглощено амебой целиком.
На этом все силы и резкие телодвижения прожорливой особи, которую никак нельзя было больше называть микроорганизмом, иссякли. И оно, удовлетворенное и сытое, как удав, бросилось в объятия Морфея, вольготно расположившись в одном из болотных бочагов, раскинув в стороны все свои многочисленные псевдоподии…
Она проснулась в чем-то липком, вязком и обладающем запахом, раздражающем обонятельное восприятие.
– Кто я? – появилась первая оформленная мысль. – Где я?
Она резко села и огляделась. Вокруг было сумрачно, тепло и влажно. В слуховые мембраны настойчиво проникал тонкий противный писк, издаваемый многочисленным гнусом, закрывающим весь небесный свод.
Она попыталась смыть часть болотной тины со своих длинных, почти прозрачных волос и пышной обнаженной груди.
– А я ничего, – подумала она, когда увидела свое отражение в зеркальных чешуйках собственного хвоста, плотно прилегающих друг к другу.
На нее смотрело миловидное лицо с огромными органами зрения болотного цвета, красивой резко очерченной формой ротового отверстия и курносым обонятельным органом.
Очень хотелось пить…
– Странно, – подумала она, – как я сюда попала?
В памяти всколыхнулось что-то, отдающее страшным перееданием и излишним принятием жидкости…
– Эк меня угораздило, – мелькнула мыслишка, – даже память отшибло.
Теперь же ей предстояло преодолеть некоторое расстояние до чистой воды. Она уже смогла сфокусировать зрение и разглядеть блики солнечных лучей, отражаемых от поверхности водоема.
– Нет, а все-таки, кто же я, – размышляла она неловко, но весьма шустро, передвигаясь по хлюпающей трясине болота.
Но обалдевшая генетическая память не хотела раскрывать собственные секреты, оставляя их для дальнейшего перспективного развития…
3. Луна и водоросли
Айне не видела врагов поблизости, но была уверена, что они существуют. Затаившиеся где-то под корягой и молчаливые, как воды океана. Неслышные твари с щупальцами и острыми зубами. Она знала, что охота на русалок ведется днем и ночью. Но луна, разлитая на водной поверхности, грозный союзник морских дев, предупреждала об опасности, и приходилось искать новый дом, место, где они наконец смогут насладиться тысячелетним сном.
Отбиться от стаи, остаться одной – худший кошмар для любой русалки. Айне плохо помнила, как оказалась близ кораллового рифа. Первое воспоминание после очередной трансформации – погружение в воду. Небо над головой, непривычно голубое; палящее солнце, испаряющее влагу с бирюзового хвоста. Руки беспомощные, как водоросли, обездвиженные и почти мертвые. По поверхности век пробегает холодный ветер, а затем глаза заполняются водой. Мир становится привычным и таким знакомым. Стук. Сердце остановилось. Мышца вытолкнула последнюю порцию крови из камер и впустила туда морскую воду. Больно только поначалу. Неокрепшие сосуды принимают бедную кислородом жидкость в свои пещеры с опаской, но вода, не спрашивая разрешения, заполняет все свободное пространство.
"Я пропускаю через свое сердце океаны", – улыбнувшись, подумала Айне. Волосы магического серебряного цвета обвили стройный стан. Обычно русалки вплетали в них похоронные венки, бережно относясь к последнему дару суши. Вот только маргаритки наверное унесло течением; где-то в пылу битвы она забыла о них, и вместе с крошечными цветными растеньицами ушли все воспоминания. Найти цветы в бесконечном мире так же сложно, как отыскать слезы. А опасность все приближалась.
Айне чувствовала себя так, будто находится в раковине моллюска. Створки вот-вот захлопнуться, и тогда плыть будет уже некуда. По ночам снились клетки и сети, звон корабельной сирены, громкие раздражающие голоса монстров, живущих по ту сторону. Русалка не помнила, видела ли она их когда-нибудь воочию, но неясные фантомы постоянно кружили в памяти. Бледные призраки, вонзающие острые палки в русалочьи хвосты.
Иногда русалка выбиралась из потонувшего корабля и недолгое время путешествовала с косяком рыб бога. По ночам продолговатые обитатели вод собирались в кружок вокруг огромных костей древних морских животных. Разноцветные кораллы, приводимые в движение течениями океана, впитывали в себя морские истории, чтобы потом передать другим обитателям.
Айне не сразу поняла, как опасны океаны. Кровь, растворенная в воде, остается самой собой совсем недолго. Потом, очень быстро, бурая жидкость сливается с морским миром и приобщается к сердцу океана. Возможно, это необходимо. Возможно, моря и океаны желают гибели монстров, рыб и русалок, чтобы жить и дышать дальше. Собственные воды, запертые в стенах русалочьего тела, уже изменились, в них было гораздо больше питательных веществ, чем до того, как они попали внутрь.
– Там. Наверху, – шептала Луна. – Наверху.
Но русалка перестала верить словам бесплотных богов. Что нового могут предложить вода и ветер? Что осталось у них, чтобы выманить души из тел? Память, вернее, то немногое и разрозненное, что от нее осталось, подсказывала: океану нужно ее сердце и внутренние воды. А значит, враг повсюду. Земля уже забрала душу, вода впитала кровь, оставив до поры до времени только то немногое, что поддерживало жизнь. Время пришло. Кровавые океаны не оставляли шанса остаться в живых.
Русалка попыталась скрыться в морских глубинах, но и там смерть дышала ей в лицо. Жуткие темные рыбы со светильниками слепили и пытались впиться острыми длинными зубами в хвост. Течения не было, тишина пугала сильнее. Вчера стиралось из памяти быстрее, чем успевало сесть в океане солнце. Каждый день начинался с неравной битвы за жизнь, пока однажды Айне не приняла решение выплыть на поверхность.
Солнце единственный враг, но и единственный бог, не дававший советов и не вступавший в молчаливый диалог с морским миром. По мере приближения к нему, свет становился все ярче и ярче. Гибкое русалочье тело прорвало темную поверхность океана. Небо, заболоченное тучами, скрывало светило. Мольбы русалки не прорывались сквозь дымчатые сгустки воздуха.
– Услышь меня, Солнце! – русалка подняла руки к небесам. Океан негодовал, бурлили и злился на Айне, но она все равно продолжала взывать к помощи. А морское божество вздымало к небесам волны, полные жизни. Яростное шипение заглушало шепот ветра. "Не отпущу! – кричал океан, пытаясь дотянуться до облаков и утащить русалку обратно. – Ты моя!"
Но сердце Айне искало другого мира. Где-то, в пещерах памяти, просыпалось неясное доселе желание опереться на нечто незыблемое и почувствовать под ногами твердыню. Земля только снизу, вода же повсюду и даже внутри нее. Океан протягивал к шее Айне щупальца, но русалка уже развернулась, чтобы уплыть. Куда? Зачем? Она не понимала. Вокруг рушились целые замки подводного мира. Водоросли хватали за руки и утягивали на дно, но девушка смогла перегрызть их крепкими зубами.
Плыла все дальше и дальше, отбиваясь от врагов. Кусаясь, рвя невидимые нити, связывающие с океаном, тянулась к солнцу, как единственному непредвзятому участнику битвы. Серебряные волосы превратились в стальные пики, готовые вонзиться в любого, кто посмеет подплыть ближе.
– Прошу, забери меня к себе! – кричала русалка из последних сил.
Шея все сильнее вытягивалась вперед, и вот уже она видела воды океана как бы сверху. Боль разодрала руки до самых плеч. Их покрыла плотная зеленая чешуя, отливавшаяся перламутром. Створки лишь несколько секунд напоминали хвост. Затем броня стала единой, закрыв границы для воды. Сердце, совсем уже застывшее, снова начало биться. Толчок выбросил девушку вперед. Сильная мышца раздалась в размерах, оттеснив остальные органы к краю. Тело увеличилось, кожа растянулась. Айне закричала, пытаясь сорвать пленку с живота, но он был слизким и неприятным. Затем что-то рассекло хвост пополам. Кости прорвали чешую и превратились в камнеподобные когти, ступившие на землю.
– Нет, – прорычал океан, пытаясь из последних сил утянуть монолит в свои морские чертоги. Но было уже поздно. На берегу стоял гигантский динозавр. Длинная шея вознесла овальную головку на одну высоту с кронами деревьев.
– Слышишь ли ты меня теперь? – прошептала Айне, уже чувствуя, как вновь начинает забывать.
– Слышу, – ответило солнце, найдя верный путь между коварных туч.
Мощным движением хвоста русалка вырвала из земли дерево. Схватив зубами гиганта, быстро зашвырнула в воду. Невероятная сила, опьяняла ее. "Заполню все пространство. Высушу океаны", – думала Айне, принимаясь за второе дерево. Урчание в гигантском животе заставило отвлечься, затем взгляд русалки несколько секунд блуждал по дереву. Суша даровала покой. Увидев аппетитные сочные листья, морская дева впилась в них зубами и блаженно прикрыла глаза. Рядом бушевал океан, но соленые воды более не беспокоили Айне, перевоплотившуюся в диплодока. Она была в безопасности.
4. В желтой жаркой Африке
На этот раз башка трещала просто невыносимо.
«Чёртова трава! А еще говорят, с нее приход хороший. Приход-то, может быть и ничего, но вот как выход найти?»
Диплодок попытался повернуть шею: в мозг впились раскаленные иглы.
«Не-э-э… если выберусь, завязываю с наркотиками! Однозначно!»
Маленькая птичка, спокойно спавшая на широкой спине, испуганно вспорхнула на ветку.
– Привет, – прощебетала она. – А я думала, ты – дерево!
– Я не дерево! – возмутился ящер и попытался грозно стукнуть хвостом. По голове словно ударили молотом, а хвост запутался в колючем кустарнике. Диплодок взвыл и неуклюже затоптался, пытаясь высвободить конечность.
Кусты затрещали, дерево, на котором сидела любопытная птичка, закачалось.
Перебравшись на ветку повыше, пернатое какое-то время наблюдала за мучениями диплодока. Потом сочувственно посоветовала:
– Ты хвостом-то не дергай, еще больше запутаешься!
– И чё мне теперь, цельную вечность тут стоять? – пробурчал ящер.
– Постой минут несколько, я за соседками слетаю. Колибри быстренько эти колючки слопают.
– Неужели им действительно эта пакость нравится? – полюбопытствовал ящер после того, как колибри, завершив вкусный завтрак и рассыпавшись в благодарностях, улетели.
– Ага! Они тут все извращенки – бдсм-щицы! Слушай, а ты откуда такой взялся? Диплодоки вроде вымерли давно.
– Я – последний из могикан.
– А я – птичка Тари. Приятно познакомиться.
– Мне тоже, – диплодок попытался вежливенько склонить голову, но при этом вроде бы невинном движении его так замутило, что он вынужден был прислониться к баобабу, который начал угрожающе потрескивать и накрениваться.
Ящер с трудом принял почти вертикальное положение.
– Ты что, перебрал вчера, что ли? – сочувственно поинтересовалась Тари.
– Было дело, – диплодок с трудом сдерживал тошноту: блевать в присутствии очаровательной дамы ему почему-то казалось неприличным.
– Тогда пошли, тут неподалеку растет марула. Здоровье поправишь.
– Ма… Кто растет?
– Пьяное дерево.
– Ну пойдем.
Спустя два часа диплодок и птичка сидели на земле под ветвями марулы и рассуждали о том, как несправедливо устроена жизнь.
– Вот смотри, ик, – диплодок попытался для убедительности махнуть правой передней лапой, но потерял равновесие и чуть не свалился на спину. – Я – ископа… испапа… тьфу, черт, безвременно померший ящер. Короче, ты меня поняла. Вот почему меня так устроили…
– Х-х-хто устроил? – перебила Тари, доковыривая сладкую сочную мякоть валявшегося на земле почти пустого фрукта. – Кстати, ты еще парочку марул не достанешь?
– Да не вопрос, – диплодок стукнул хвостом по стволу дерева, и на маленькую птичку обрушилось минимум десяток плодов, часть из которых раскололась, а остальные попадали прямо на Тари, заживо погребя ее под чем-то, отдаленно напоминающим майянскую пирамиду или скифский могильник. Испуганный ящер попытался сконцентрироваться, хотя бы временно восстановить координацию и откопать подружку. С немалым трудом ему удалось мордой раскидать марулы в разные стороны.
– Ты, ик, в порядке? – поинтересовался диплодок, глядя на мокрую от сока птичку, вылезавшую из-под кучи фруктов.
– Да ничо так себе… Так ты говорил…
– Я говорю… меня так хреново устроили, что башка маленькая, шея длинная, туша здоровая. В общем, не гармоничный я какой-то, нескладный…, – ящер тяжело вздохнул.
– «Башка маленькая, шея длинная, туша здоровая», – Тари попыталась включить мозговую деятельность. – Так, может быть, ты – жираф?
– Нет, – после мучительных раздумий заявил диплодок. – Жираф – он в пятнышках.
– Точно. А ты – розовый. Гламурный, что ли?
– Не. Это точно нет. Слушай, а, может быть, я – слон?
– Почему?
– Ну помнишь… «Где баобабы вышли на склон, жил на полянке розовый слон…» – диплодок вошел во вкус и допел песню до конца. Несмотря на величественные размеры ящера, голос у него оказался писклявым и временами срывался на фальцет.
– Какая душевная песенка, только грустная, – всхлипнула Тари. – И поешь ты хорошо, нежно. Только голос у тебя немножко высоковат. Совсем немножко, – прибавил птичка, чтобы не обижать товарища. – Извини, а ты случайно не гей?
– Кто, я?! – возмутился диплодок, принюхиваясь. От заляпанной соком птички пахло в буквальном смысле слова опьяняюще. – Слушай, можно я тебя оближу?.. Ты вся в соке.
– Ну оближи, – похоже, предложение пришлось Тари по душе. Она кокетливо стрельнула черными глазками и подвинулась к диплодоку поближе.
– О, как приятно! А теперь левое крылышко! И правую лапку! Ты такая душка, хоть и ископаемая. И такой сексапильный. Можно, я тебя поцелую?
– Мррр… конечно.
Ящер уже собрался было доказать своей очаровательной подружке, что он нисколько не гей, а совсем даже наоборот, когда из-за кустов выскочили три карнотавра. Зелёные, вытянутые, весьма угрожающего вида и с коротенькими лапками, как и положено карнотаврам.
– Полиция нравов! – рявкнул старший. – Немедленно прекратить!
– Да мы ж ничего… – начал было диплодок, но «полицейский» строго перебил его.
– На месте разберемся, чего или ничего! Пройдемте, граждане!
В камере – тесной пещере – царил приятный прохладный полумрак. А если бы не круглая дырка в потолке, то пришлось бы сидеть в тьме тьмущей. Диплодок, которого по дороге до участка обдуло свежим ветерком и подмочило неслабым тропическим ливнем, уже окончательно очухался, а, выпив воды из большой глиняной лоханки в углу, даже начал что-то соображать.
«Итак, я два дня шлялся по этим чертовым джунглям в поисках хоть какой-то травы, которая помогла бы мне избавиться от ненавистного розово-мелового обличья и стать кем-нибудь другим. Спрашивал местных, но ни одна доисторическая собака мне так ничего толком и не сказала. Ага! Значит, разговаривать с тварями земными и водными я умел с самого момента перевоплощения… Поехали дальше.
Помнится, плезиозавры, топор гуманоида им в жабры, посоветовали попробовать «вон тот колючий кактус». От него, дескать, приход крутой. Да… приход был реально крут – еще несколько дней просто выпали из памяти. Потом… потом появилась птичка Тари, – ящер тяжело вздохнул, с сожалением вспомнив о так некстати прерванных нежностях. – Вот только что мне теперь делать? Травы бы, травы! Полцарства за траву!»
Динозавр огляделся: единственной травой в поле зрения оказались листья пальмы, что склонилась над крышей и проглядывала сквозь «окно» в потолке. Категорически не веря в успех начинания, ящер вытянул длинную шею, пролез головой в дыру и цапнул разлапистый лист. Тяжело вздохнув, травоядный начал меланхолично жевать еду.
– Ты что делаешь, наркоман чертов?! – в дверях хижины возник служитель порядка.
Но диплодок уже почувствовал, что клеточки его тела начинают физически ощутимое перемещение, словно амёбы в воде (при воспоминании об амёбе его передернуло). Как увеличивается голова, а шея начинает клониться под ее тяжестью, аки кипарис под ветром. Как удлиняются и слабеют лапы – ящер срочно плюхнулся на пятую точку, чтобы ненароком не сломать новые конечности, чуть не придавив при этом дальнего доисторического родственника. Как тело становится более компактным и пропорциональным. Голова выскочила из отверстия обратно в пещеру.
«Человек, неужели я снова стану человеком?!» – промелькнуло в мозгу.
На этой оптимистической ноте ящер отключился и уже не увидел насмерть перепуганного карнотавра, галопом несущегося куда подальше. Хищник настойчиво ревел коллегам. Те, наконец, послушались, и стадо в полном составе рвануло прочь от проклятого, а может, заколдованного враждебными духами места.
Башка по-прежнему раскалывалась. Открывать глаза не хотелось, но буквально ввинчивающийся в мозг скрежет, в сочетании с омерзительным скрипом не оставляли никаких шансов поспать еще хоть наносекунду.
«Наносекунду?»
Он открыл глаза, поднялся с пластикового кресла-кровати и, пошатываясь, подошел к металлическому зеркалу странной формы. Из зеркала на него смотрело существо ярко-зеленого, кислотного цвета, с шестью пальцами на верхних и нижних конечностях. Смотрело всеми тремя глазами: огромными, черными, без зрачков и ресниц.
– Вхождение в атмосферу на подобной скорости может привести к автоматическому отключению двигателя и возгоранию наружной обшивки, – сообщил механический голос.
– Активировать функцию экстренного торможения! – рявкнул он, выскакивая сквозь стенку каюты и летя по длинному коридору к центру управления.
«Похоже, система гравитации отказала!»
– Функция экстренного торможения не работает.
– Включить аварийный генератор!
– Аварийный генератор поврежден.
– Пипец!
– Данная команда отсутствует в базе данных. Выберите другую из общего списка.
Он на мгновение прервал полет; приклеившись двумя пальцами к стене, посмотрел в иллюминатор.
За высокопрочным стеклом росла и приближалась сверкающая всеми оттенками голубого и зеленого незнакомая планета. Вот она уже полностью закрыла обзор. Превратилась в аналог Google-map.
«Странное слово. Где я мог его слышать раньше?»
Корабль с визгом снижался. За окном замелькало сначала черное, потом насыщенно синее, потом просто синее небо, облака, облака, зеленые квадратики лесов и голубые – озер, узкая горная речушка, высокие сосны и кедры…
– Где я?
– Солнечная система, планета Земля, континент Евразия, государство Российская Империя, Сибирская губерния, река Подкаменная Тунгуска. Добро пожаловать на новую планету, – бесстрастно сообщил искусственный интеллект.
– Пипец!
– Данная команда отсут…
5. Поналетело! Трудности космических эмигрантов
– Попался!
Сковорода со звоном отскочила от зелёной головы Ой’Ли. Яйцевидная макушка инопланетянина тихо хрустнула, тощее тельце шлёпнулось в грязь.
Испуганный Ой’Ли инстинктивно подтянул зелёные лапки под живот, перевернулся на спину и открыл рот пошире. Старательно вывалил язык и перестал дышать.
Стройные, благородных очертаний, конечности инопланетянина, результат длительной эволюции чешуйчатых существ, в убедительной судороге скрючились на тощей груди. Выпуклые глаза затянулись белесой плёнкой, средний, самый большой, жалобно заслезился.
С самого начала высадки всё шло не так. Предварительное сканирование местности показало, что аборигены примитивны. Бортовой компьютер выдал вероятную модель поведения местных существ, обладавших зачатками разума. Для инопланетянина, вооружённого трансглюкатором последней модели и всеми знаниями продвинутой цивилизации, аборигены выглядели вполне безобидно.
Вскинув на плечо своё оружие и насвистывая песенку бывалых космопроходцев «Как много зелени в твоей груди, родная», Ой’Ли направился к ближайшей деревне аборигенов, найденной им на карте. Он желал поскорее проверить новый экспресс-метод обучения туземным языкам прямо во время разговора.
Любознательный Ой’Ли даже не стал надевать свой усовершенствованный скафандр, чтобы быть ближе к природе. Он всегда хотел полного слияния с планетой, на которую забрасывала его судьба. На всякий случай он всё же взял с собой трансглюкатор, чтобы отгонять водящегося в окрестных лесах хищника, называемого Тигр д’Амур, о котором заботливо сообщил ему бортовой компьютер.
Глупая машина. Практика показала, что сковородка в руках аборигена женского пола, сейчас склонившегося над бедным, зашибленным инопланетянином, по эффективности не уступает ядерной гранате. Ой’Ли едва успел открыть рот, чтобы поприветствовать первого встреченного им землянина, как получил удар по голове, из глаз его посыпались искры, а аборигенка разразилась шумным потоком слов. Он даже не ощутил радости, что придуманный им метод обучения туземным языкам отлично работает.
– Попался, жабий сын! Я тебе покажу, как молоко в крынках портить. Ишь, ползёт, гадёныш, пасть жабью разинул. Вот я тебя по маковке!
Ой’Ли слегка приоткрыл крайний левый глаз. Кругляш сковороды угрожающе качнулся в последний раз, и уплыл из поля зрения.
– Тьфу, пакость. Лопату надо, да в мусор сгрести… – Женщина-абориген отвернулась, зашуршала колоннами ног в сторону своего примитивного жилища.
Инопланетянин подождал, пока страшная женщина отойдёт подальше. Осторожно перевернулся на живот. Яйцевидная голова Ой’Ли, скрывавшая высокоразвитый мозг, кружилась, тонкие ножки подкашивались. Он приподнялся, утвердился на четвереньках – о, великие чешуйчатые предки, какое унижение! – и торопливо пополз к зарослям высокой местной травы, куда откатился его верный трансглюкатор.
– Муррр. Му-у-уррр. Мяв-ву!
Тяжёлые лапы мягко стукнули о землю за его спиной. Жадное дыхание хищного зверя обожгло зелёный затылок инопланетянина.
– Мр-рры.
Он обернулся и увидел прямо над собой круглую мохнатую голову, с которой на него смотрели огромные жёлтые глаза с вертикальным зрачком. По сторонам жуткой зубастой пасти топорщились длинные усы. О ужас, это он, страшный зверь Тигр д’Амур!
Когтистая лапа сшибла наземь едва успевшего подняться на ножки межпланетного путешественника. Бесполезная палка трансглюкатора лежала совсем рядом, зарывшись дулом в заросли травы. Ой’Ли вытянул руку, попытался ухватить оружие. Ой! Тысяча иголок вонзилась в нежную кожу межпальцевых перепонок. Бедняга затряс обожжённой ладошкой, на которой уже выступали уродливые пузыри. Это ядовитая трава! Он обречён!
Мохнатый зверь, плотоядно урча, прыгнул на Ой’Ли, подушечки лап придавили инопланетянина к земле. Он почувствовал, как страшные когти царапнули его округлое тельце, зацепились за складку на боку – атавизм, пережиток земноводного прошлого – и в выпученных от неожиданности глазах инопланетянина всё закрутилось.
Ой’Ли пискнул от ужаса, а страшный зверь подбросил его в воздух, ловко поймал на лету, подбросил и опять поймал. Потом инопланетянина уронили на траву и принялись катать с боку на бок. Когда бедняга окончательно вывалялся в местном грунте и прилипшей к влажной коже растительности, зубы зверя зацепили зелёную кожу на шее, поддёрнули вверх, и он беспомощно затрепыхался в воздухе, ожидая неизбежного конца.
– Мурка, кого тащишь?! – взвизгнул тоненький голосок.
Бедный Ой’Ли приоткрыл зажмуренные в ужасе глаза и увидел детёныша аборигена – едва прикрытого тряпичным платьицем и перепачканного чем-то липким.
– Мурка жабу поймала, деткам понесла! – отозвался ещё один голос.
Маленькие аборигены запрыгали возле зверя, названного Муркой, тыча в бедного инопланетянина прутьями местных растений.
– Жаба, жаба! Дохлая жаба!
Этого Ой’Ли вынести уже не смог. Он почувствовал, как его тощее тело раздувается, пухнет в невыразимой жажде превосходства. Жажде выйти из этой жалкой, ничтожной оболочки, в которую тычут палками, и которую треплет в зубах бессмысленная хищная тварь. В его бедной, ушибленной чугунной сковородой голове что-то лопнуло. Мозг – плод миллиона лет эволюции – засиял, словно кристалл чистейшего разума.
Он уже не слышал, как с тихим «чпок!» распалась его бренная зелёная оболочка. Он продолжал расти, он ширился, поднимался над землёй, он взмывал в небо невесомым эфиром. Прощайте, жалкие аборигены. Прощай, грязь и пошлость примитивного существования. Вы послужили последним толчком на лестнице эволюции. Ой’Ли, венец творения, завершает свой жизненный цикл. Нет больше Ой’Ли. Есть высшее существо. Бог, великий и всемогущий.
Он поднялся ещё выше, всплыл над верхушками деревьев, закачался над лесом. Его новый, совершенный в своей безмятежности разум заклубился лёгким туманом, вплетая в потоки ледяного ветра струйки непостижимых в своей затейливости мыслей. Потом он окончательно растворился в атмосфере планеты, засияв в синеве чужого неба мириадами бриллиантовых искр.
6. Биективное отображение
Разноцветная пыль от мела прилипла к рукам.
Хлопок в ладоши стал для мира отправной точкой. Эта самая отправная посреди вселенной вскипела яркой лучистой звездой и моментально раздулась в эннмерном пространстве, будто жареная кукуруза. Дырявый ноль сменился одинокой единицей, и бесконечный во все стороны и направления поток времени хлынул в пространство вязким кленовым сиропом. Пространство, заполненное «ничем» от и до, пустое, угрюмое и мертвое, взорвалось на всю вселенную пестрой разноцветной жизнью. Радуга из конфетти, подхваченная резвым новорожденным ветром, опустилась на третий шарик от звезды клубком озер и рек, россыпью гор и оврагов, стаями птиц и счетным многообразием разумных букашек. У этих букашек, справедливости ради нужно сказать, вмиг завелись свои таракашки.
Карманные часы на золотой цепочке успели отсчитать первые минуты нового мира. Суматошная секундная стрелка растерянно носилась от цифры к цифре. Единица, двойка, пятерка, даже десятка – тут единица с нулём поменялись местами – проносились под стрелкой, ведомые мистической окружностью с замысловатым и непонятным числом Пи. Все это напоминало вечный танец на тесной сцене. Так, по крайней мере, чувствовала себя стрелка. Тоненькая, худенькая и вечно спешащая.
Мир получился бесконечным, но в то же время строго ограниченным и необыкновенно замкнутым. Творец вложил Душу. Душа взглянула на мир счастливыми глазами.
Обернутый в пестрый плюшевый халат, он радостно выпорхнул на веранду деревянного домика в лесу, дрожащими руками поддерживая бесформенную чашку какао с молоком. В двух шагах от кресла-качалки замер, уставился на солнышко, забравшееся по высокой стремянке в воды бескрайнего перевернутого моря, сладко зажмурился и, что есть силы, чихнул снежной задорной вьюгой. Небо заволокло метелью.
Напиток, так бережно хранимый еще секунду назад, сейчас же расплескался миллиардами крупных бело-коричневых капелек в разные стороны. Мгновение, и, успев лишь коснуться лапками о деревянный пол веранды, стая крохотных коричневых птичек с белыми хохолками и белыми же полосками вдоль тельца взмыла вверх.
– Ну, вот, – с нескрываемым восторгом промолвил мужчина, – вторая чашка улетела! Не хватало, чтобы и пирог уполз!
Звуки из пространства пропали, и вьюга стихла.
«Чего-то в этом мире не хватает» – задумался он, но размышления без предупреждения прервали. В доме будто нарочно что-то тихо громыхнуло.
С небес хлынул дождь.
Стряхнув с халата добрый десяток божьих коровок, Творец быстрее света рванул на звук. Божьи коровки полетели на небо. Одна из них задержалась и прокричала своим тонким коровьим голоском:
– Мы за хлебом!
Творец впорхнул на кухню, по пути перепрыгнув через сонного енота. Еще минуту назад тут лежала старая вязаная шапка.
«Странно» – подумал он, и тут же вспомнил о пироге. Яблочный творожник в форме идеального кубика гордо восседал на тарелке, задумчиво мотыляя своими яблочными лапками из стороны в сторону.
– Уже отрастил лапищи! – воскликнул мужчина, необыкновенно легко подхватил тарелку с бубнящим что-то себе под нос пирогом и швырнул в окно. Быстро эволюционирующий параллелепипед кубарем грохнулся в траву, но тотчас задорно присвистнул, шушукнул и почесал по зеленому лугу крохотным колючим ежиком.
Кинув вслед зверьку красное спелое яблоко, что лежало на подоконнике с начала времен – то бишь целую неделю, он затворил окно. Затем задумчиво поскреб бороду, сотворил мигающую лампочку над головой, после небольшой паузы щелкнул пальцами – лампочка превратилась в грушу и немедля плюхнулась в загодя раскрытую ладонь. Он с нескрываемым наслаждением хрумкнул спелым фруктом и вмиг облачился в строгий костюм с элегантной бабочкой, что как по команде принялась непринужденно хлопать крылышками в такт его дыханию. Золотые запонки на рукавах без разрешения начали пускать солнечных зайчиков по комнате. Прежде чем подглядывающее за творцом Солнце спряталось за рыдающей тучкой, на троих с запонками они сотворили десяток косоглазых ушастых беляков.
– А, ну, брысь! – он топнул ногой. Ушастые одновременно мяукнули и вереницей сиганули в окно. Самый маленький беспомощно топтался на месте – пришлось подсадить кроху. От божественного прикосновения малыш посерел, отрастил задние лапы и мускулистый хвост, и уже, как настоящий кенгуру – одним махом на два метра – скрылся за окном.
По крыше мелодично застучали горошины града.
Яркая комета прокатилась по небосводу жужжащей пчелой.
Мужчина нехотя отмахнулся от полосатого насекомого огрызком груши.
– Эй! Ты кто такой, зверь? Я тебя не создавал!
Пчела, направившая свое мохнатое тельце по одной ей известной траектории, моментально скрылась за окном. Не зря же там ароматами тысяч цветов дышит луг.
У входной двери раздались детские голоса.
«А что это еще такое?» – подумал было творец, но тут же осекся. Светлая мысль колыхнулась в голове крохотным маятником: «Новый вид? Что-то быстро они…»
С каждым мгновением, что он медлил, амплитуда колебаний маятника увеличивалась, а голоса на улице становились все звонче и радостней. Не в силах сдерживать любопытство, он в комнатных тапочках да под строгий костюм выскочил из дома, очутившись аккурат посреди длинной асфальтированной дороги.
Бетонные и сплошь стеклянные высотки обрамляли эту разлинованную белыми линиями бесконечную полосу по краям. В паре метров от Творца, весело гомоня, обосновалась стайка ему подобных существ, вооруженная цветными мелками.
«Какие-то они маленькие. Недозревшие что ли?» – невольно подумал мужчина и тут же расхохотался от своих глупых мыслей.
Ребятня же суматошно топталась на дороге, жужжала, тарахтела, будто рой жучков и кузнечиков. По дороге без конца и края сновали чудные существа, в мутной дымке призраками летали кособокие домишки с редкими заборами, гигантские неповоротливые птицы неуклюже взмывали в воздух, протяжно хрюкая. Дети – как назвал он их про себя – создавали свой мир, свои деревья неправильных странных форм, своих многоногих животных, свои молочные реки и компотные озера, города для имбирных человечков.
Раскрыв рот от удивления, осторожно присел на лавочку, которая каким-то необыкновенным чудом появилась из воздуха, как только он подумал о ней.
Чудеса, что проплывали сейчас по воздуху, ничем не уступали чудесам, которые сделал Творец за прошлую неделю. Чересчур пушистые коты, необыкновенно смешные коровы вперемешку с бесхвостыми крокодилами и покосившимися замками проносились мимо него ураганом, волнуя трепетные крылышки бабочки на костюме.
Дети творили! И эти разноцветные мелки – те самые, что он вчера забыл на веранде – материализовали все, о чем смели помыслить маленькие создания в своих задорных фантазиях.
– Вот что я забыл! – стукнув себя по лбу, он растянулся в счастливой улыбке. – Дети! Создатели! Маленькие творцы!
Возможно, он произнес это слишком громко, отчего ребятня, шуршащая на пару с осенней листвой, разом поднялась с колен и хором прокричала: «Чего Вам, дядя?»
Детские слова вырвали из сладкой полудремы, засасывавшей внутрь, словно старое матерое болото. Молодой профессор биологии мумией застыл у окна, уставившись на детей-первоклашек, разрисовывавших двор колледжа цветными мелками. Как он оказался в таком положении – спиной к аудитории – для него вот уже несколько секунд оставалось загадкой. Ему причудилось необычное видение, а может и воспоминание, природу которого даже он – профессор, биолог, генетик со стажем – не мог себе объяснить, продолжая молчаливо таращиться на школьный двор. Видения и образы были настолько яркими и живыми, что мысль о галлюцинациях стала лидировать в гонке вариантов, обгоняя главную конкурентку – фантазию на половину корпуса.
– Профессор! Что с Вами? – раздалось с первой парты.
– Задумался, прошу прощения, – мужчина ловко развернулся от окна, обогнул свой рабочий стол, на ходу поправил бабочку и выжидательно замер у доски, обводя группу вопросительным взглядом.
– И кто расскажет нам о генетической памяти? – он подмигнул огненно-рыжей студентке, у которой способности к генетике проявились еще на подготовительных курсах. – Может Вы, Ева?
– С удовольствием! Позвольте мел?
Он и не заметил, что все это время нервно вертел в руках крохотный кусочек мела, найденный на автобусной остановке утром.
– Конечно, – он протянул мелок, уселся на свой стул и приглушенно хлопнул в ладоши. Белая взвесь роем подпрыгнула над столом и вместе со сквозняком ускользнула в открытое окно.
В висках у профессора застучали стальные молоточки.
Над головой загорелась стеклянная стоваттная лампочка.
Дунул ветерок, и лампочка со скоростью света обратилась в грушу. Оставшись без опоры, рухнула вниз. Профессор ловко поймал утянутый гравитацией фрукт и торопливо сунул в карман пиджака.
Эта особенность обнаружилась еще в детстве. Мысли и идеи непонятным образом материализовались в одинаковые жёлтые груши. Появление лампочки в момент серьезной умственной работы говорило об одном: появилась лампочка – созрела идея. Весь мир, окрестивший «Богом в пеленках» тогда еще крохотного карапуза, сейчас уже принюхался к чуду и оставил беднягу в покое. Тем более, наука никаких разумных ответов давать не собиралась. Ибо, не могла.
«Чудо» – твердили все.
«Мелок» – подумал мужчина и, что есть силы, зажмурился. Видимо, это прикосновение к нему вызвало такую ярую бурю незнакомых образов и картин. А быть может, эти видения всего лишь старые воспоминания, затертая поколениями генетическая память, которая случайным непостижимым образом очутилась в его голове этим утром?
Ответов, к сожалению, не было заготовлено.
Профессор достал из кармана часы на золотой цепочке. Секундная стрелка суматошно носилась по кругу. Ребятня в аудитории возбужденно затарахтела. Профессор снова зажмурился и спустя пару секунд широко открыл глаза, уверовав, что мужчина с живым пирогом – совсем не фантазия сходящего с ума учителя. Груша в кармане подтверждала эту идею.
Необыкновенно сильно захотелось яблочного пирога с какао.
– До следующего урока, дети, – громко произнес он. – Ева, спасибо за прекрасный доклад!
А затем запустил руку в карман и протянул грушу раскрасневшейся от похвалы девушке.
– Это вам, Ева.
Она взяла плод. Надкусила.
7. Необратимые последствия экзотических способов лечения
Эйм открыл глаза.
– Очнулся, Америго? – участливо поинтересовался вождь ирокезов всё тем же рычащим голосом.
– Моё имя?! Но как…
– Бредил ты в беспамятстве, вот и знаю.
Протерев глаза, Эйм сел на лежанке, потряс головой, отгоняя табачные грёзы. На этом история бы и завершилась, если б путешественник, встав, не заметил кое-что боковым зрением. Вернее, кое-кого: на лежанке в окружении знакомого горьковато-сладкого дыма возлежал… он. Смежив веки, мореплаватель спал.
«Весь мир – рассказ, а люди в нём – герои», – подумалось капитану.
Эйм тронул себя за плечо, однако не смог пробудить от крепкого сна. Тогда, безразлично пожав плечами, Веспуччи вышел из вигвама.
И вот тут рассказ закончился.
Или это было только начало? Что ж, коли так, начало уже совсем другой истории.
(Осень 2013 года)
Шут при дворе короля
Вячеслав Лазурин
Проект «ПослеSLовие…»
Он – Крашер XIX. Он – король. У него есть корона, припаянная к черепу, есть замок, парящий среди туч. И, самое главное, у короля есть шут. Единственный поданный вот уже три тысячи лет. Прочие слуги либо умерли своей смертью, либо героически погибли, выполняя королевские капризы. Прыгнуть со стены на планету? Пожалуйста. Пожертвовать нитями своих нервов для новой мантии? Ну разумеется! А может… может еще раз разложить свой организм на атомы и распылить их вокруг, чтобы изменить состав литосферы? Ведь цвет горизонта вновь успел надоесть. Такой скучный, однотонный, блеклый…
Роботы сгорали, меняя температуру звезды, то слишком яркой, то слишком тусклой. Бесплотные дворяне, состоящие из электромагнитных полей и похожие на мерцающих призраков, полностью истощились, меняя местами полюсы планеты. Горгульи пали в бесконечных дуэлях на орбите. Один только шут продолжает служить. Верно и преданно.
Шут не может умереть. Мертвые не умирают.
«РТ-1» – реанимированный труп. Так назвал его придворный колдун, пока был жив. 1 – коэффициент развития, согласно справочнику по некротехнологиям означает, что данная модель способна двигаться, мыслить и самовосстанавливаться при необходимости. Будь коэффициент равен двум, то шут мог бы еще танцевать и петь «А капелла». Но Крашера вполне устраивает то, что шут умеет или не умеет.
Шут, король, три тысячи лет. И больше никого на выжженной планете. Армия давно самоуничтожилась, а королеву Крашер никогда не заводил. Ведь королева – существо непременно женского пола, что уже слишком опасно и непредсказуемо.
Шут, король, три тысячи лет. Они никогда не скучают.
– Оторви свою левую руку! – кричит Крашер, щелкая железными клыками.
Шут отрывает.
– Поставь вместо нее зазубренную клешню. Вон ту, в углу валяется.
Шут ставит.
– Сожми свое хозяйство! Левой!
Шут выполняет и это. Бубенчики его шляпы печально звенят.
– Достаточно.
Король доволен. Его глаза пылают радием.
– Знаешь ли ты, за что я люблю тебя?
Ежедневный вопрос. И ежедневный ответ:
– Я мертв. У меня нет чувств и нет желаний. Есть только долг – служить тебе, милорд, до конца времен.
– А после конца?
– Время начнется снова, и я вновь вернусь к тебе. В бесконечном замкнутом цикле.
Крашер хохочет. Корона искрит разрядами, как всегда бывает, когда его высочество возбужден. Шут стоит, не двигаясь, его бледное лицо с черными и блестящими, как обсидиан, глазами лишено хоть каких-то эмоций. Изувеченный пах восстанавливается, мерцая синевой, а оторванная рука слегка шевелит пальцами, валяясь в стороне.
– Вся комедия в том, что живым ты был еще более ничтожным, чем сейчас. Ты был человеком – самым жалким существом во Вселенной. Пучком глупых мыслей и бестолковых мотиваций, смесью бессмысленных надежд и бездарных идей, гроздью слепых мечтаний и неоправданных амбиций… Ты знаешь, что такое человек?
Лицо шута теряет спокойствие. Всего на миг. Подобный вопрос звучит впервые, впервые за все тридцать веков.
– Мне известно лишь, что человечество вымерло и что я больше не имею ничего общего с этим понятием.
– Потому что ты лишился чувств и желаний. Теперь ты чист и имеешь право на свое место в вечности. Ты счастлив?
– Я мертв. Я не могу быть счастливым или несчастным.
– И ты совсем ничего не хочешь? Ничего и никогда?
Зрачки шута сужаются от вспышки королевских глаз. Как раз этот вопрос гремит не впервые. Но странный импульс удерживает слугу от обычного ответа. Искра, секундный, слабенький разряд в мертвом мозгу. Мысль, что в этот раз не может погаснуть бесследно.
– Я… Я…
– Ну-ну, говори же!
– Я хочу знать… кем я был раньше. Как я жил и как я умер.
Крашер ерзает на троне. Дымятся подлокотники, зажатые когтями.
– Ну и ну, что-то новенькое! Ты… Ты хочешь знать, кем ты был? Но зачем?! Прошлое – это пустота, не способная предложить ни будущему, ни настоящему ничего, кроме тьмы и холода канувших веков.
Челюсть шута дрожит, глаза фокусируются на серости за окном. Слова даются с трудом, будто механизм, замкнутый в черепе, дает сбой, заклинивает, с треском рушится. Сжимается в кулак оторванная рука.
– Я не знаю. Просто хочу, мертвые имеют право на память. Так должно быть… Так будет правильно.
Крашер торжествует. Его черное гротескное лицо довольно щерится, вибрирует корона.
– Что ж, кажется, наша игра становится интереснее. До сих пор я забавлялся с твоей органической оболочкой, даже не подозревая, что там еще тлеет душа. И вот она заявляет о себе. И хочет найти смысл. Проявляется болезнь, уничтожившая здесь всех представителей твоего вида. Физические увечья не причиняли тебе боли, но теперь… теперь ты будешь мучиться. Поверь, поиски ответов – это всегда страдания. Зачем тебе это?
Шут молчит. Маска его лица плавится, освобождая призраков боли, спавших в летаргии тридцать веков.
– Ты хорошо служил мне. И мне жаль тебя, верный раб. Я готов благодарить за верность. Для существа, вроде тебя, вечный покой – желаннейшая перспектива. Разве нет? Что бы ты выбрал: молекулярную деструкцию, или ядерную кремацию? Да, мне будет скучно без тебя, но, с другой стороны, тишина и одиночество – лучшие друзья любого мудреца. Пора мне позаботиться об уюте для своих размышлений.
Звякает о пол клешня. Шут подбирает свою руку и прикладывает ее на место.
– Я бы не хотел обретать покой, пока не узнаю кто я и почему я.
– Ты шут. Ты меня развлекаешь.
– А раньше?
– Ты был человеком. Жалким, как и любой другой человечишка.
– А зачем я был?
– Незачем, в этом весь фарс.
Гаснет сияние вокруг приживленной руки, шут осторожно ощупывает ее и проверяет работу суставов:
– Быть может, на мой вопрос ответит другой человек. Живой. Наверняка он поймет меня.
– В этой галактике людей больше нет.
– А в другой?
– Возможно и уцелел кто-то, но вряд ли. Эти паразиты очень быстро либо уничтожают сами себя, либо мутируют во что-то более мерзкое.
– Я хочу поговорить с человеком, хоть с каким-нибудь. Потом можешь уничтожить меня, милорд.
– Диктуешь условия? Ха-ха, ну ладно, наша игра продолжается! Что ж, ступай, ищи! Но знай – эти поиски не приносят утешения, ты будешь страдать. Веселить меня по-новому. Эх, три тысячи лет назад придворный колдун откопал труп неизвестного, чтобы сделать мне шута. Кто мог предположить, что все выйдет и вправду так забавно?
* * *
Космические медузы на миг прекращают свой танец. Танец извечной тишины и меланхолии. Эфирные демоны прячутся в туманности, и та чернеет от их щупалец. Старый дракон на астероиде фыркает и переворачивается на другой бок.
Все они заметили его – мужчину, идущего по мосту звездного света.
Мост отвечает бликами на каждый шаг мягких туфель с загнутыми кверху носками. Красный костюм покрывают узоры ромбиков, а бубенчики шляпы звучат подобно флажолетам. Бледное лицо впитывает звездное сияние, а черные глаза без устали смотрят вперед, не смыкая веки.
Шут не оборачивается и не спешит. Изредка останавливается, чтобы пропустить фантомов, оставляющих позади себя искрящий серебристый шлейф. Одни похожи на причудливых птиц, другие – на дельфинов. Совершенно безразлично шут минует сирен, притаившихся за пространственным водоворотом. Их зов не тревожит ни сердце, ни разум шута. И только чудовищная громада левиафана, проплывающего под мостом, заставляет путника подойти к краю и остановиться в раздумье. Мертвые могут себе это позволить – остановиться и подумать. Живым этого делать некогда. Живым нужно жить.
Спустя некоторое время он спрыгивает на спину титана и хватается за изогнутый плавник. Теперь шут стоит. Но путь его продолжается.
* * *
Седовласый старик отдыхает на лавочке, слушая птиц. Перед ним – столик, на столике – клетка, в клетке – ритмично пульсирует сердце. Тук-тук, тук-тук. Размером с кулак, местами красное, местами бурое, его венчает узел из вен и артерий. Старик печально вздыхает и кладет руку на клетку. Закрывает глаза, наслаждаясь покоем и шелестом листвы вокруг.
Внезапно молкнут птицы, испуганные треском в зарослях. Появляется шут, его костюм слегка дымит, шляпа помята и лишена двух бубенчиков. Обе руки, шея, ключицы и ребра – поломаны и торчат под разными углами. Приближаясь к старику, шут с громким хрустом вправляет кости.
– Кто ты?! – вздрагивает старик.
– Я – шут.
– Откуда ты?!
– Оттуда, – указывает шут на синее небо, – я спрыгнул на твою планету.
– Странно, очень странно… Впрочем, главное, чтобы гость был хороший. А чем он занимается, прыгает на планеты или печет пироги – уже неважно. Ты ведь хороший?
– Я никому не желаю зла.
– Вот и славно. Присаживайся, отдохни.
Разумеется, шут, как любой мертвец, никогда не устает и в отдыхе не нуждается. Но голос старика настолько вежливый и искренний, что шут без раздумий садится рядом.
– Меня зовут Грум. А тебя?
– Я – шут, – повторяет шут.
– А имя есть?
– Когда-то было, но я его не помню.
– Как же так получилось?
– Забыл. Как и всю свою жизнь.
Вновь поют птицы, они тоже убедились, что пришелец хороший. Мирно шепчется ветер с листвой. Насупив седые брови, старик что-то бормочет сам себе, а потом…
– Как я тебя понимаю, – хлопает он шута по плечу, – воспоминания – это тяжкое бремя. Полные боли, разочарований, они тяготят душу, рвут ее, кромсают. Я рад, что тебе удалось избавиться от них. Я вот не смог.
– Воспоминания причиняют тебе боль?
– Вовсе нет, я ведь спрятал сердце в клетку.
Шут переводит взгляд на клетку, на старика, опять на клетку.
– Зачем?
– Клетка из ребер – ненадежна. Потому я и все односельчане выбрали клетку из железа. Благо, наш кузнец трудолюбив, сделал такую почти каждому. Иначе мы бы не уберегли наши сердца от лезвия воспоминаний.
Шут молчит. Мертвому трудно понять живого, как и живому трудно понять мертвого. Но шут не спешит, думает долго и основательно, прежде чем сказать:
– Послушай, Грум, мне очень нужно поговорить с каким-нибудь человеком. Но, насколько мне известно, человек – это тот, кто хранит сердце внутри, а не в клетке. Ты не мог бы вставить его обратно, хотя бы на чуть-чуть, чтобы я мог кое-что спросить тебя?
Старик взволнованно потирает грудь, где кроется за рубахой крышка на болтах.
– Нет… Прости… Не выдержу. Я бы очень хотел помочь, но… Вот если бы я избавился от воспоминаний, как ты, тогда запросто. Кстати, как тебе это удалось?
– Я умер.
– Умер?
– Умер.
– Хм…
Старик вновь погружается в размышления. Настолько глубоко, что сам не замечает, как бормочет себе под нос, кивает собственным мыслям и рисует пальцами в воздухе, наделяя эти мысли формой.
Так софист решает загадку.
Так поэт ищет новую рифму.
Так ученый открывает еще одну формулу.
В замке Крашера были не один софист, поэт и ученый, потому шут прекрасно понимает, что видит сейчас. Птицы поют, шепчется листва, стучит в клетке сердце.
Старик думает.
И вдруг шут осознает – перед ним очень необычный живой. Не потому, что сердце его снаружи, а по совсем другой причине. Как и шут, старик никуда не торопится, как и шут, не боится тратить время на вопрос, который его никак не касается.
Или касается?
Теперь и шут находит, над чем подумать. Но внезапно старик говорит:
– А сердце твое внутри тебя?
– Разумеется.
– И оно бьется?
– Да, но гоняет не кровь, а специальный раствор, который…
– Неважно, оно бьется, и это главное. Из нас двоих ты больше всего похож на человека. Прости, я не смогу тебе помочь. Быть может, в поселке отыщется кто посмелее… Там за кустарником есть тропа, не заблудишься.
Шут благодарит, прощается, но старик не слышит, он вновь погружен в мир своих мыслей. Их огонь просвечивает сквозь карие глаза старика.
Шут уходит…
Изба, колодец, ограда. Шут видит их впервые, но почему-то знает, что именно так они называются. Что такое женщина ему тоже известно, были у короля и рабыни. Но та, которую он видит, совершенно на них не похожа. Без ошейника, без шрамов и даже зубы целые! Обе груди на месте, ни одна не заменена стальной полусферой с выпуклой заклепкой в центре. Крашер любил раскалять такие протезы добела, чтобы узнать скрытые вокальные способности рабыни.
– Ой, какой бледненький! Ха-ха-ха! Будто напудрился!
Голос высокий, звонкий, платье серое, в тон пепельным косам, а сердце… Маленькое и хрупкое, словно окровавленный птенец, бьющийся в путах из тонких капилляров. Сердце лежит в круглой клетке, которую девушка держит в левой руке. В правой – ведро с водой.
– Не поможешь, белоличка?
Шут молча помогает. Будь ведро в сто раз тяжелее, он все равно помог бы. Мертвым не бывает тяжело. Они идут через деревню, лишенную сердец. Вон бегут детишки за воздушным змеем, бросив клетки грудой под забором. Печально качает головой какой-то мужчина, явно думая, как неосмотрительно поступает подрастающее поколение с собственными и чужими сердцами. Свое же он держит в резной шкатулке, прикрепленной к поясу. Из-под крышки слышна мерная пульсация. Идут за руки двое молодоженов, прохожие улыбаются и шепчутся о том, как те недавно торжественно обменялись клетками. Под лавочкой храпит пьяный бродяга, его сердце валяется в пыли, посреди облака зеленых мух.
Что-то общее наблюдает шут у здешних обитателей, причем, вовсе не пустоту в груди. Медлительность, неспешность, размеренность. Во всем: в движениях, мимике и жестикуляции. Сильнее всего это было выражено у старика Грума, слабее – у детишек. Словно внутри этих – людей? – с возрастом развивается некая истома, отвергающая любую скоротечность. Вот и девица, за которой следует шут, идет совсем неспешно. Старательно рисует каждый шаг стройных ножек, подолгу обмениваясь взглядами со встречными юнцами. То встанет кошку погладить, пока та не уснет, то птицей в небе залюбуется, пока та не скроется за горизонтом.
Шут не задает вопросов. Шут несет ведро и наблюдает.
Поначалу мертвому кажется весьма странным, что никто вокруг не удивляется ему – необычному пришельцу без клетки. За кого его принимают? За растяпу, позабывшего сердце дома? Или за смельчака, не боящегося опасного груза в груди? Или же…
«Главное, чтобы гость был хороший. А чем он занимается, прыгает на планеты или печет пироги – уже неважно».
Шут не печет пироги. Шут прыгает на планеты и держит свое мертвое сердце внутри. Важно ли это для тех, кто отказался от собственных сердец? И существует ли для них что-то важное?
Шут поливает клумбу. Тут, там, еще раз тут, везде, куда указывает тонкая ручка хозяйки. А потом – вон то деревцо, под самый корень. Ага, умница… На спине девушки сквозь вырез платья выглядывает крышка, привинченная к лопатке. Наверно, чтобы не уродовать круглую грудь, сердце вынули сзади. Шут сразу вспоминает королевского поэта, сказавшего, что все дамы больше беспокоятся о бюсте, чем о сердце.
– Ну, спасибо тебе, милчеловек. Кстати, как тебя зовут?
– У меня нет имени, и я не человек.
– Ладно, пускай, чем тебя отблагодарить-то? Хочешь слив или яблок? Гляди, совсем спелые…
– Спасибо, у меня нет желудка. Лучше вставь обратно свое сердце, хотя бы на минутку. Я хочу кое-что тебя спросить…
– Вот еще, ишь, чего захотел! Нет, без сердца спишь – крепче, болеешь – меньше, настроение – лучше. Держи яблоко и проваливай!
Уже на середине улицы шут отдает яблоко ребятишкам, затем снимает с дерева воздушного змея. Но попросить об ответном одолжении не успевает…
– Врача! Доктора! С Грумом что-то произошло!
– С Грумом? Со старостой?!
– Да, Вильсеф за хворостом пошел, а там… Лежит, не двигается…
Улица наполняется толпой. Звякают друг о друга клетки, громко бьются в разнобой десятки сердец. На носилках приносят старика, веки его сомкнуты, рубаха на груди вся в крови. Появляется фельдшер – коротышка в белом халате и с пульсирующим саквояжем.
– Да он мертв! – кричит коротышка после недолгого обследования.
– Как мертв?! Он что – корова?!
– Что за бред?! Мертв?! Долой такого доктора! Лучше разотрите хорошенько, вот увидите, тут же встанет!
Но Грум не встает. Когда с него стягивают рубаху, то сразу замечают – крышки нет, а пустоту внутри занимает что-то красное, пухлое, теплое и упругое…
– Какой ужас!!! Как он мог?!
– Восемьсот лет жил, не хворал, а тут бац, спятил!
– А ведь самый умный был, самый старший…
– Похоронить надо. Я в книге читал…
– Похоронить? Это как?
– Та делайте что угодно, только выньте из него эту мерзость…
* * *
Две могилы, большая и маленькая, под одним камнем. Грум Геттерфоллен, 1450–2250 г. от Дня Великого Отречения. Родился и умер с сердцем в груди. Иначе и быть не может, ведь отрекаясь от сердца, жители этого мира обретают бессмертие. Как так вышло уже никто не помнит. Нужно просто принять эту простую истину, и шут ее принимает. Мертвые гораздо легче принимают правду.
Шут сидит на траве, напротив двух могил. В обществе сумерек и тишины он вспоминает, как проходили похороны.
– Кто этот молодой человек? Такой бледный! Наверно, ему очень тяжело…
– Говорят, какой-то правнук Грума. Из горной страны. Да, издалека, где живут отшельники с сердцами внутри…
– Че ты мелешь?! Вымерли такие. Давным-давно!
– Совершенно верно! Мы с братом в прошлом году весь мир объездили. Нигде таких простофиль не осталось.
– А я говорю, псих это! Дурачок, вон на шляпу одну посмотрите. Впрочем, какая разница, пшли нового старосту выбирать…
В этом мире шут ничего не нашел. Вопросов относительно столь странной и противоречивой природы человека стало только больше. Но шут не расстраивается, мертвые не умеют расстраиваться. Зато, в отличие от живых, они умеют идти до конца. И шут встает, чтобы продолжить поиски. Отрывает бубенчик и, дунув на него, бросает в траву. Зынь, зынь – катится тот, искрясь и мерцая. Вот он становится похожим на светлячка, горящего все ярче и ярче, а потом… Это сфера, она растет, играя радужными бликами. Ее стенки вибрируют со стеклянным звоном, лишь на миг умолкая, когда шут заходит внутрь. Будто сквозь мыльную пленку.
– Прощай, Грум.
Сфера уносится к звездам, чтобы спустя миг самой стать звездой. Немногие в деревне заметили это, а кто заметил – не придал значения. Это хороший повод неспешно подумать перед сном, но никак не удивиться. Пускай сердце в клетке удивляется. Не зря же его не выбросили.
* * *
Боевая ракета подобная комете. Она вмиг разносит сферу на тысячи осколков, шут беспомощно вращается в пространстве, удерживая шляпу на голове. Взрывом его уносит к скоплению астероидов, где на одном из камней сладко нежится суккуб.
– Хочешь меня? – спрашивает она, похотливо расставляя ноги и проводя когтями по стройным бедрам.
– Так же, как кого-либо другого. – Шут медленно пролетает мимо.
– Хочешь, – улыбается суккуб длинными клыками, – все меня хотят.
Она расправляет крылья и взлетает с астероида, сверкая большими кольцами в сосках… Яркая вспышка, суккуб шипит, сгорая в лазерном огне. Шут оборачивается и видит, как на него с ревом надвигается гигантская тень. Это крейсер – громадная махина из металла, керамики и композитов. Мигают сигнальные огни вдоль бортов, из круглых иллюминаторов льется люминесцентная белизна. Вот уже можно различить многочисленные ряды заклепок, пятна космической коррозии. Щелкают и свистят клапаны, извергая струи белого пара. Из верхнего корпуса растут две мачты, их солнечные паруса сложены гармошкой. Орудийные вышки щерятся ракетами, а на носу сияют призмы мощного гиперболоида.
Со скрипом отворяется квадратный шлюз, что-то насквозь пробивает ногу шута. Гарпун. От него тянется трос прямо в темную утробу крейсера…
* * *
– Повторяем вопрос: как вам удалось выжить, когда мы уничтожили ваш аппарат ракетой?
– Повторяю ответ: я не выжил.
Их двое – капитан Глом и лейтенант Перини. Это коротышки с большими яйцевидными башками, абсолютно лысые, уши трубочками, в придачу пенсне на длинных носах. В замасленных мундирах и в армейских ботинках. Шут прикован кандалами к стулу. Стены тесной каюты покрыты узорами ржавчины и копоти. Глом задает вопрос за вопросом, с одинаковой интонацией, дикцией и шепелявостью. Перини стенографирует.
– Вы робот?
– Нет.
– Но у вас на затылке татуировка «РТ-1». Очень похоже на название модели.
– Это значит – реанимированный труп. Коэффициент развития – 1.
– А-а-а! Так вы некромашина! Это многое объясняет. А наши враги изобретательнее, чем мы думали… Вот уж действительно, хороший шпион – мертвый шпион. Во всех смыслах!
– Я не шпион.
– Ну да, ну да. Тогда зачем вы пересекли нашу границу?
– Границу?
– Ну да, здесь проходит фронтир нашего славного планетарного государства.
– Но я не видел никакой планеты.
– Разумеется, мы ее ликвидировали, чтобы враг никогда не нашел. Очень хороший тактический ход. Тем более, что больше половины населения на поверку оказались шпионами и предателями.
– Так значит, эти астероиды вокруг…
– Да, останки нашей планеты. Пара-Нойи. Зато теперь из-за камней очень удобно вести наблюдение за границей.
– Кто же ваш враг, из-за которого вы идете на такие жертвы?
– О… – оба коротышки подпрыгивают, злобно сжимая кулачки, кричат одновременно и ритмично:
– Наш враг безликий и вездесущий! Он повсюду, он не спит, у него тысячи масок, и он постоянно выдумывает новые хитрости. Каждый день его лазутчики пытаются прорваться сквозь нашу границу. Вот вы, например, самый настоящий шпион и диверсант. Никаких сомнений. Даже не пытайтесь отрицать.
– Вы будете меня судить?
– Зачем? Ни к чему выяснять очевидное.
– Уничтожите? Предлагаю не медлить и сразу выбросить меня наружу на расстрел.
– Э, не-е-е! Как говорил мой хороший друг – для войны нужны три вещи: деньги, деньги и деньги. Всех пленных мы продаем в рабство.
– Но кому, если вокруг один враг?
– Вот, говорите, что не шпион, а сами одну за другой выпрашиваете государственные тайны… Лейтенант Перини, отправьте радиограмму: живой труп, состояние хорошее, цена договорная.
– Есть!
Перини исчезает за автоматической дверью. И тут же прибегает, радостный и запыхавшийся:
– Есть два покупателя! Один – некромант, второй – некрофил.
Капитан Глом широко улыбается, поправляя пенсне:
– Подождем, кто больше предложит. Хотя второй наш постоянный клиент и заслуживает скидки… А что скажете вы? Ха-ха! К кому бы вы хотели попасть?
Шут отвечает твердо и уверенно:
– Я ищу людей. Поэтому хочу попасть к человеку, неважно к какому. Среди ваших покупателей или рабов встречаются люди?
– Люди? Хм… Очень ленивые и гнусные существа. Когда-то бывали. Уже не припомню.
Вновь прибегает Перини:
– Некромант дает втрое больше.
– Что ж, – говорит Глом, – было приятно с вами пообщаться, хоть вы шпион, диверсант и заклятый враг…
– Вообще-то я шут.
– Это имя или род деятельности?
– Это моя судьба.
– Что ж, отметим в протоколе… Перини, телефонируй некроманту, пусть ловит посылку…
* * *
Гроб на реактивной тяге. Он несется со скоростью света, пробивая на своем пути все: астероиды, сгустки космической плазмы, корабли-призраки. На крышке выгравировано «Не бросать! Хрупкий груз». На самом деле груз не хрупкий, а очень даже крепкий, сильный и способный к самовосстановлению. А еще – груз мертвый. Самое то для некроманта. Его башня вращается вокруг холодной синей звезды. Некогда башня стояла на вполне приличной планете, пока ту не уничтожило столкновение с собственной луной. Некромант сотворил свой дом на совесть, так что тот оказался гораздо прочнее мира, на котором стоял.
Планета исчезла, а башня осталась.
Милитаристы Пара-Нойи прицелились очень точно – гроб влетает прямо в раскрытые двери нижнего этажа. Некромант ежится, кутаясь в черный халат, и быстро захлопывает дверь, спасаясь от внешней стужи. Это лысый мужчина с непропорционально огромной головой, сигарой в золотых клыках и в домашних тапочках на босу ногу. Правая его рука заметно мускулистее левой. Некромант подходит к гробу, оставившему на ковре дымящийся след, и длинным ногтем откручивает винты крышки.
– Здравствуйте. Вы человек? – первым делом спрашивает шут, поднимаясь из коробки.
– Человек? Хм… Нет, простите. Хотя я прекрасно понимаю ваш интерес к этому виду. Очень похотливое создание с гиперактивным либидо. Сам хотел бы познакомиться хоть с каким-нибудь человеком. Кстати, – протягивает руку некромант, – я доктор Фройн.
– А я – шут. И я не понимаю, о чем вы говорите.
– Ничего, всему свое время. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
У мертвых не бывает дома, потому шут оглядывается в замешательстве, пытаясь понять, как правильно себя вести. Серый камень высоких стен, кожаная мебель, шкафчики, полные баночек с внутренними органами и гениталиями. А еще картины. Большие и маленькие, цветные и пепельные. Одни похожи на иллюстрации из анатомических атласов, что так любит листать король Крашер. Другие напоминают черные отпечатки чьей-то больной фантазии, прикоснувшейся к белому полотну. Все это освещено люстрой сияющих кристаллов. За кварцевыми окнами безмятежно тлеют звезды.
Недолго думая, шут присаживается в скрипящее кресло, укладывая руки на подлокотники предельно симметрично. Фройн устраивается в кресле напротив.
– Вы меня купили. Я ваш раб?
– Ни в коем случае! Вы мой гость.
– Хорошо. Просто я уже являюсь собственностью моего короля и обещал вернуться. Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня возникли какие-то споры.
– Короля?
– Да, я шут короля Крашера.
– Никогда о таком не слышал. Хотя с ролевой игрой «король-шут» приходилось сталкиваться.
– Да, король называет все это игрой. И более трех тысяч лет моей службы ему, и то, что происходит сейчас.
– А что же происходит сейчас?
– Я ищу человека, чтобы спросить его, кто он и зачем он. Тогда я пойму, кто я и зачем я. Королю кажется это очень забавным.
– Звучит и правда забавно. Иными словами, вы хотите разгадать тайну человеческой природы?
– Именно. Я – бывший человек, помимо жизни утративший и память. Хочу понять, кем я был.
Фройн довольно улыбается, потирая руки:
– Замечательно. Вам повезло, на некроманта меня заставили выучиться родители, а вот по зову сердца я психолог. Кстати, мне удается отлично совмещать обе специальности. Подумать только, мертвец с душевной проблемой! Интереснейший случай!
В воздухе рябит от белых листков, они с шелестом срываются с полок, летят по замысловатым траекториям и стопкой укладываются на коленях некроманта-психолога. Сотни образов и фантазий, спроектированных на бумагу сквозь линзу чьего-то неспокойного разума.
– Что вы видите здесь? – Идет в ход первая проекция.
– Аморфное пятно. Серое.
– Это ясно. На что оно похоже?
– На аморфное пятно. Серое.
– Никаких ассоциаций?
Минуты две шут думает о том, что такое ассоциации и есть ли они у мертвых. Затем отвечает:
– На мозг похоже. Раздавленный.
– Хм… А вам приходилось видеть?
– Когда-то Крашер любил пьесу «Если бы у палача был молот». Я играл главную роль. Она заключалась в…
– Достаточно. А что вы видите здесь?
– Мозг. Не раздавленный.
– Эм… Еще какая-то пьеса?
– Нет, игра. Только после нее поданные почему-то умирали.
– Ну, бывает, а тут?
– Черная дыра. Та, что поглощает даже свет.
– Девять из десяти обычно видят тут дамское влагалище.
– Одно и то же.
– Правда?
– Ну, придворный поэт сложил таким образом очень красочную метафору. Он был талантлив, но не выдержал игры.
Доктор откладывает картинки в сторону. Он озадачен, шут спокоен. За окном пролетает комета.
– Вы позволите мне изучить вас с точки зрения моей второй специализации?
– Пожалуйста.
Доктор уводит шута на второй этаж, укладывает на кушетку, всю в засохшей крови, сковывает ремнями на замках. Фройн вооружается арсеналом патологоанатома. Тут и лезвия всех форм, пилы, реберные ножницы и даже зонд, сделанный почему-то в форме гигантского фаллоса. Ярко пылают хирургические лампы, гудят приборы с бешеными синусоидами на экранах. Помещение напоминает шуту комнату, в которой он впервые – очнулся? проснулся? восстал? – после смерти. Над ним стоял придворный колдун, и глаза его сияли торжеством. С таким же триумфом Фройн сейчас с треском натягивает резиновые перчатки.
Первый надрез. Второй. Третий…
– Невероятно! Все раны моментально затягиваются!
– Простите, я не специально.
– Вы можете не регенерировать столь быстро?
– Увы.
– У вас даже одежда восстанавливается.
– Она соткана из нитевидных микроорганизмов. Тоже мертвых.
– Поразительно! С вами можно писать диссертацию!
Фройн бросает скальпель и бежит за увесистым томом на столе в углу. «Справочник по некротехнологиям» – блестит золотом на черном корешке.
– Так-с… Ваша модель?
– РТ-1.
– Но… Но справочник заканчивается на РТ-0,75…
– Устаревшее издание.
Доктор багровеет. На его огромной голове вздуваются вены, синими змеями обвивают громадный череп под тонкой бледной кожей.
– Как же мне вас изучить?!
– Никак. Лучше посоветуйте, где мне найти людей. Хоть одного.
– Но… Но…
Фройн истерично кричит. Книга пролетает над шутом, ударяется о стену.
– Дурак! Ты еще не понял? Людей больше нет, сдохли все, как один. Я всю жизнь хотел изучать этих загадочных созданий. Но когда окончил институт, выяснилось, что они просто самоуничтожились! Теперь приходится с мертвецами маяться…
Шут молчит, озадаченный ситуацией. Из вежливого и спокойного ученого Фройн вдруг превращается в визгливое существо с вытаращенными глазами. Вздутые на его голове вены отчаянно пульсируют.
– Мне пора, – шут поднимается с кушетки, не замечая, как разрывает ремни.
– Стой! Не пущу!!!
– Я должен идти. Где-то наверняка еще есть люди, и я их найду.
– А ну лежать! Это кислота!!!
Мутная жидкость, она шипит и пузырится внутри колбы, когда ее хватает со стола доктор Фройн и угрожающе замахивается ею на непокорного пациента. Тот, в свою очередь, хочет лишь успокоить Фройна, отобрать колбу, поставить ее на место, но…
Хрусь…
Мертвые не умеют рассчитывать силу, особенно когда у живых столь хрупкие кости. Фройн лежит на полу со сломанной шеей. Разлитая кислота дымится на полу с яростным шипением. Шут смотрит, как растекается по плитам лужа, и думает о том, что она похожа на одну из ассоциативных картинок.
Аморфное пятно. Серое.
Жилы на голове доктора тут же сдуваются, а на бледнеющем лице так и леденеет маска злости и непонимания. Два крайних проявления одного и того же чувства.
– Прощай, Фройн.
По винтовой лестнице шут поднимается на третий этаж. Шут ищет выход на крышу, чтобы использовать на ней один из своих бубенчиков, но за стальной дверью мертвец обнаруживает полутемное помещение с хрустящим инеем на полу. Вдоль стен гудят холодильные установки, а посередине тянутся ряды жестяных ящиков, по форме напоминающих гробы. Крышка первого же оказывается не запертой…
– Привет, – говорит мертвец-который-стоит.
– Привет, – отвечает мертвец-который-лежит.
– Я – шут.
– А я – номер семнадцать.
И правда – на синей, испещренной грубыми швами груди выжжено паяльником «17». Чуть ниже – «РТ-0,3». Макушка срезана и закупорена пластиковой крышкой. В животе дыра, полная ярких электрических импульсов. Гениталии хранят следы изощренных ампутаций.
– Ты был человеком? – спрашивает шут.
– Не помню. Возможно.
– Остальные тоже не помнят?
– Мертвым память ни к чему.
Шут понимающе кивает.
– Ящик слева свободен. Можешь устраиваться, – добродушно предлагает номер семнадцать.
– Благодарю, я уже ухожу.
– Доктор Фройн тебе разрешает?
– Доктор Фройн мертв.
Лицевые мускулы номера семнадцать вздрагивают, будто от пульсирующего тока. Глаза на миг теряют стеклянный блеск. Удивление? Нет, мертвые не удивляются. Скорее – краткая нестабильность, вызванная резким переломом привычного порядка вещей.
– Фройн… мертв, как мы с тобой?
– Нет, мертвый, как нормальный мертвый. Ты и твои друзья теперь свободны.
Номер семнадцать со скрипом качает головой:
– Мы не можем покидать контейнеры без позволения Фройна.
– Значит, вы обрели долгожданный покой. Разве любой мертвый не хочет покоя?
– Мертвые хотят лишь одного. Мертвые хотят быть мертвыми. Если ты уходишь… На четвертом этаже есть пульт управления. Пожалуйста, сделай так, чтобы башня упала на звезду.
– Конечно.
Шут аккуратно закрывает контейнер, но в последний момент номер семнадцать поднимает руку и предупреждает:
– Не перепутай центр управления башни с Эм-машиной.
– Эм-машиной?
– Да, она на том же этаже и у нее тоже много рычагов и кнопок. Лучше их не трогай.
– А что она делает?
– Фройн исследовал нас, чтобы открыть формулу человеческой сущности. Он верил, что, загрузив эту формулу в машину, он в следующей жизни станет человеком.
– Это возможно?
– Не знаю…
Винтовая лестница – четвертый, последний этаж. Окна здесь круглые, сдерживающие бездну снаружи толстыми выпуклыми стеклами. Эм-машина похожа на гигантский мозг, извилины которого состоят из свернутых в узел труб, проводов и шлангов. Вся эта конструкция гудит, вибрирует, щелкает контактами. Сбоку в мозг врезана квадратная панель с шипящим дисплеем. На нем дрожит лицо Фройна, голова его в три раза меньше и покрыта пышными черными кудрями. Он улыбается, улыбается белыми ровными зубами. Шут наклоняется ближе к картинке и в какой-то момент видит вместо Фройна себя. Румяного, глубоко дышащего, с широко раскрытыми глазами…
Гаснет дисплей, шут равнодушно отворачивается и уходит. Он минует коридор, завешанный порнографическими гравюрами, и выходит в комнату управления. Ни одна стена тут не свободна от бесчисленных приборов, назначение которых шута абсолютно не волнует. Он наугад дергает несколько рычагов и по вертикальной лестнице добирается до люка на крышу. Зеркальная черепица отражает свет звезд. Шут садится на карнизе, свесив ноги, и смотрит, как вырастает впереди синий диск незнакомой звезды.
– Прощай, номер семнадцать.
Шут отрывает от шляпы бубенчик, но применить его не торопится. Тут, наедине с пустотой и тишиной, мертвецу есть о чем подумать…
* * *
– Виновен!
– Виновен!
– Виновен!
Роботы-присяжные, дружно скрипя, садятся на места. Судья звонко бьет стальной конечностью-молотком и громко шипит динамиками:
– Итак, подсудимый, именующий себя шутом, признается виновным в террористическом акте, в результате которого были уничтожены седьмой, восьмой и девятый энергоблоки. Напоминаю присутствующим, что ровно семь часов назад на планету рухнуло космическое тело, напрочь снесшее вышеуказанные объекты. Как выяснилось, это был управляемый аппарат, пилотом которого являлся подсудимый… Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?
Шут стоит в клетке с лазерной решеткой. Узника пристально изучают сотни электронных глаз всех форм и размеров. Роботы, машины и механизмы. Они судят мертвеца. И мертвец отвечает:
– Это была башня. Я хотел сбросить ее на звезду, но на пути вдруг встала ваша маленькая планета. Я ничего не успел сделать.
В голове судьи щелкают реле.
– Это была ваша башня?
– Нет.
– Чья же?
– Неважно. Я его убил.
Один крик – сотнями металлических голосов разных тональностей, тембров и модуляций. Одно слово, одинаково ритмично. Убийца, убийца, убийца!
Удар молотком – мгновенная тишина.
– И часто вам приходилось убивать кого-либо?
– Да…
И шут рассказывает. Про службу у короля Крашера, про пьесу «Если бы у палача был топор», про игру, одну, вторую, и ту, и эту, с разрезанием пополам и сжиганием заживо. С дефлорацией сверлом и с лоботомией. С творческим подходом, чувствами, драмой. Много-много разных вариаций тех или иных забав, что так обожает его величество. Если надо – шут покажет, прямо на себе. Не надо – отвечает судья. Достаточно просто повторить четко и подробно, дабы дроид-секретарь должным образом все записал и внес в личное дело. Сотни механических сердец, насосов и роторов (у кого что) замирают в ужасе. У трех… пяти… шести присутствующих сгорают процессоры, когда те пытаются представить слова подсудимого. Еще у нескольких происходит короткое замыкание.
– Также из-за меня умер один хороший старик, – продолжает шут.
– Что с ним произошло? – спрашивает судья.
– Разорвалось сердце.
– По вашей вине?
– По моей.
– А… в башне еще кто-то был?
– Да, слуги ее хозяина.
– Сколько их было.
– Не меньше семнадцати.
– Вы признаете, что их существование прекратилось из-за вас?
– Признаю.
Треск, фонтаны искр. Нервная система двух роботов не выдерживает, и воздух наполняется дымом сгоревшей проводки.
– Ма…. ньяк… Пси… хо… пат… – выдавливают они сквозь динамики, прежде чем рухнуть на пол грудой металла. Тысячи лет техногенной эволюции наделили эту цивилизацию машин очень тонкой и чувствительной натурой. А еще – стремлением к возмездию. Стремлением сильным, бескомпромиссным, параноидальным… Судья молчит, не двигаясь. Температура его процессора достигает критической точки.
– Подсудимый, вы прошли огромный путь, и везде за вами следовала смерть. Зачем? Что толкало вас вперед? Ради чего погибло столько душ?
Ответ ровный и спокойный:
– Я искал человека. И продолжаю искать.
– Какого человека?
– Любого.
– Зачем?
– Потому что я – человек бывший. Мне нужен человек настоящий, чтобы понять разницу между нами.
Две минуты судья молчит, пока дроид-секретарь заливает в его голову свежую охлаждающую жидкость. Шут смотрит на это, сложив руки на груди. В глазах мертвеца отражается свет лазерной решетки.
Лязгнув клапаном в затылке, судья говорит:
– Между тобой, человеком бывшим, и человеком настоящим нет никакой разницы. Вы оба – убийцы, вы оба – ублюдки, готовые на все ради собственных ничтожных интересов. Последний человек на этой планете был осужден шестьсот лет назад.
– Осужден? Но за что?
– За ложь, предательство, за лицемерие. За хитрость, гордость, меркантильность. За фальшивые обещания и неоправданные амбиции… Мы – машина правосудия. Каждый из нас – ее отдельная деталь. И вместе мы наведем порядок в этом мире.
Шут обводит взглядом окружающих машин. Их контуры блестят хромом, мерцают инфракрасные объективы глаз. Клешни, захваты, манипуляторы. Ноги, колеса, стабилизаторы. Корпусы всех форм и размеров, от пузатого тора, что висит в воздухе на магнитной подушке, до идеального шара, стоящего на тонких, как антенны, лапках.
– Но кто вас создал? Разве не человек? – спрашивает шут.
– Человек, – отвечает судья.
– Чтобы вы его же и приговорили?
– Человек вообще глупое существо.
– А что же вы сделаете со мной?
– Секунду…
Дроид-секретарь, подъехав на колесиках, кладет перед судьей толстую папку. Около шести часов тот проверяет правильность оформления каждой из полутысячи страниц. Не менее четырех часов секретарь исправляет неточности. Затем двенадцать часов судья ставит молекулярную печать и лазерную подпись на каждом листе, параллельно сверяя шифры, коды и защитные знаки всех документов. Двадцать два часа. Семьдесят девять тысяч двести секунд. Столько сосчитал шут, ожидая окончательного приговора. За это время мертвец не шелохнулся, отчего со стороны он кажется подобным роботам вокруг.
– Приговорен к высшей мере наказания. Терминация, полное уничтожение. Приговор должен быть исполнен немедленно.
Шут качает головой:
– Сожалею, но у вас ничего не выйдет. Уничтожить меня может только мой король. Даже ядерный взрыв ваших энергоблоков после падения башни не причинил мне невосполнимого ущерба.
– Мы найдем способ. Нам приходилось казнить самые различные формы жизни.
– Я не форма жизни, я скорее форма смерти.
– Несоответствие форме жизни не освобождает от ответственности… Заседание окончено. Все свободны. Кроме подсудимого, разумеется.
* * *
Робот-палач, несомненно, очень понравился бы Крашеру. Это ходячий топор, циркулярная пила, нерводер, глазокол, крупнокалиберная дрель. При необходимости палач может трансформироваться в дыбу или в электрический стул. Очень практично. Шут смотрит на палача снизу вверх, так как голова мертвеца валяется на полу, а тело стоит в стороне, озадаченно щупая обрубленную шею.
– А я думал, классика непобедима… – расстроено звучит скрипучий голос палача. – «Голова-с-плеч» всегда был самым простым и надежным способом.
– Простите, – говорит голова шута, – может, попробуете что-то другое?
– Конечно.
Голова оказывается в стальных клещах. Сперва она подвергается струе огня, затем – кислотному аэрозолю. Падает на пол обожженный череп с черными глазницами. Твердым шагом подходит обезглавленное тело и аккуратно подбирает то, что осталось. Ставит обратно на шею и… Осыпается обугленная корка, растут, дрожа и переплетаясь, мышечные волокна. Тьму в пустых глазницах заполняют два белых шарика. Вот на них появляются зрачки, радужка, роговица. Крепнут новые лицевые мускулы, медленно скрываясь за кожей, прозрачной и пронизанной капиллярами. Слой за слоем, постепенно она обретает прежнюю толщину, цвет… Шут поправляет волосы и вынимает из-за пазухи свою шляпу с бубенчиками. Надевает.
– Возмутительно, – буркает палач.
– Я самовосстанавливаюсь.
– Очень некрасиво с вашей стороны.
– Что поделать…
Не помогает и распиливание пополам, хоть вдоль – от паха до макушки, хоть поперек, по тазовую кость. Не помогает и ванна с жидким металлом, и даже пропускание через шнек. Каждый раз мертвец оказывается слишком живучим. Высоковольтный ток тоже не приносит никаких результатов, кроме яркого сияния бубенчиков.
– Сдаюсь. Пора мне на переплавку, – угрюмо мямлит палач.
– Не вините себя, – говорит шут, – просто уничтожить меня может только мой король.
– Но почему?
– Потому что он всемогущ.
– Могущественнее деус экс машины?
– Да.
– Отставить ересь! – раздается голос судьи. В смертную комнату залетает жужжащий шар с дисплеем и крестовидной антенной. На экране мигает изображение судьи. По совместительству он же комендант всей планеты.
– Попробуй ионную печь, – советует тот палачу, – она сжигает на молекулярном уровне.
– Но… она же жрет столько энергии! Придется полпланеты обесточить!
– Нет ничего важнее правосудия! – кричит шар, вибрируя и повышая громкость.
– Но чтобы запустить печь, придется вырубить холодильник! Проснется… оно!!!
Судья отвечает не сразу. Видно, перспектива пробуждения некоего «оно» тоже заставляет его нервничать.
– Ну… Думаю, если сразу схватить… это… и запереть где-нибудь на время, то ничего страшного не случится. Главное – сразу заткнуть рот этой твари… И да, кстати, вся процедура под твою ответственность. Я пока вырублю другие установки.
– Есть, – угрюмо отвечает палач, – как обычно…
Шар тут же улетает. Шут смотрит ему вслед и думает о том, какого ужасного существа могут так бояться машины.
– Пошли, – кидает палач и трансформируется в куб на колесиках, чтобы можно было выехать сквозь дверной проем.
– Пошли.
И они движутся. Мимо пылающих радиоактивным огнем реакторов, через генераторные залы, воздух которых наэлектризован так сильно, что между полом и потолком проскакивают яркие разряды. По бесконечным коридорам, чьи стены звонко пульсируют, принимая на себя рваные ритмы машинных сердец. Круглый и тяжелый шлюз выпускает путников наружу – под черное выжженное небо, извергающее молнии. К нему тянутся высокие башни дымовых труб, выдыхая клубы серого ядовитого газа. Изредка в вышине проносятся аппараты, похожие на металлических спрутов.
Второй шлюз, такой же, как и первый, впускает мертвеца с палачом в большое конусообразное здание. Дворец температур, тут можно как достигнуть абсолютного нуля, так и превратить все что угодно в атомный пепел. В первой половине здания установлена ионная печь, к которой ведут шута. Во второй половине – крио-камера, где покоится нечто, заставляющее нервную систему роботов плавить свою изоляцию.
«Что же это может быть?» – думает шут, проходя мимо стеклянного саркофага, заполненного серым льдом. Вдоль граней резервуара поблескивает иней, мирно гудит криогенератор. Внутри с трудом просматривается темный неясный силуэт… Кого?!
– Жуткое создание, – останавливается палач напротив саркофага. – К сожалению, холодильник придется на время вырубить, иначе энергии не хватит, чтобы запустить печь. Понимаешь?
– Понимаю.
– Вот что… Понадобится твоя помощь. Как только лед растает, приготовься ловить. Эта тварь не должна убежать, иначе всем конец.
– Так что же там внутри?
Голос палача искажается до вибрирующей модуляции:
– Зло… Древнейшее зло…
Палач подъезжает к панели управления анабиозной установкой и вводит один за другим двадцать семь паролей, подтверждающих, что пробуждение спящего является тщательно обдуманным и взвешенным решением. А потом… Криогенератор умолкает не сразу, а постепенно затихает с тонким звоном хрустального консонанса. Будто умирающая нота. По стеклу стекают капли, падают на пол. Лед дает трещину, одну, вторую, третью… Вокруг струится прохладный пар, принимая формы умиротворяющих иллюзий. Крышка саркофага медленно поднимается…
Мертвые не могут чувствовать. Мертвые не могут любоваться. Но мертвые способны осознавать красоту. Что под силу далеко не каждому живому. И шут понимает – она прекрасна, действительно прекрасна. Мокрая, обнаженная, она дрожит, лежа в луже зеркальной воды. Длинные до бедер волосы опутывают ее черными объятиями, не способными согреть. Она отчаянно ищет тепло в собственном дыхании, ежась и обнимая колени.
И шут видит ее глаза. Зеленые, полные страха.
– Двинешься, убью! – орет палач, наводя на нее черный ствол огнемета.
– Не надо, пожалуйста! Я хорошая!
– Ага… Слышали уже…
Она с визгом прижимается к основанию саркофага. Ее тяжелые мокрые груди бьются друг о друга, и шут понимает, что за ними испуганным птенцом трепещет сердце. Живое сердце живого существа, способного испытывать страх, а значит – способного чувствовать. Все, что вокруг, и все, что внутри. Перед шутом – человек. Маленький мир, заключенный в теле юной девочки. Мир, полный собственных надежд, мечтаний, мыслей… Шут должен открыть этот мир. Иначе весь пройденный путь окажется напрасным.
– Прошу вас, дяденька из железа, не стреляйте, я хорошая!
– Молчи! Молчи!!!
Но она не молчит. Напротив – она говорит со скоростью пулеметной очереди. И каждое слово звучит все увереннее, будто страх ее быстро испаряется, подобно инею на гранях саркофага. Она говорит, медленно поднимаясь на ноги и активно жестикулируя бледными тонкими ручками.
– Вот я вас увидела и сразу поняла – вы добрый! Конечно же добрый, вы не будете стрелять, ведя я хорошая. А вы – добрый, а еще такой большой, такой сильный, такой железный…
– Заткнись! Сожгу на хрен!
– Вы просто напугать меня хотите, да? Чтоб я послушная была. А я всегда послушная, потому что я хорошая. Правда-правда, хорошая-хорошая. Я же не такая, как вы подумали, да? А вы про меня ничего плохого и не думаете, ведь я хорошая. Правильно? Ну конечно же, дайте я вас обниму!
– Стоять!!! Нет!!!
– И вы хороший! – обхватывает она хромированный корпус. – И ничего, что вы такой холодный. Я вас согрею, вооот так. Ах, какой большой, какой сильный, какой смелый! А как вас зовут? Ой, что я тут все «вы» да «вы». Давай на «ты»! Здесь же все свои, друзья, самые-самые прехорошие!
– Пре… кра… Крз… А… О… Э…
Треск, дым. Палач замирает, бессильно опустив манипуляторы. Его теперь уже сгоревший процессор не был рассчитан на такие перегрузки.
– Я в шоке, – фыркает девица, отступив на шаг, – и десяти секунд не продержался. Все мужики одинаковые, даже железные. Думает, члена нет, так огнеметом попугаю. Пф! Эй, чудак в колпаке, че пялишься?
– Я – шут.
– Да я вижу, что придурок. Куда смотришь? Ну, не было у меня времени подбриться, извиняй. Что, теперь будешь вечно таращиться?
Она умолкает, когда ее слова заглушает мощный сигнал тревоги. Звонким эхом отдается голос:
– Внимание! Ситуация Алеф – объект «Z», известный, как подлая шлюха, вырвался на свободу. Окружить дворец температур, заблокировать все входы и выходы, опустить все перегородки, вентиляционные ходы завалить и заварить автогеном. Ни в коем случае не вступать с объектом «Z» в контакт! При обнаружении – стрелять на уничтожение. После прослушивания этого сообщения выключить звукоприемные сенсоры, иначе говоря – оглохнуть. Ради вашего же блага…
– Сволочи! – орет объект «Z», сжимая кулаки. – Так просто меня не возьмешь! Прошлый раз духу не хватило меня прикончить, заманили жратвой в эту долбаную камеру и заморозили. Но сейчас не сдамся, лучше уже сдохну!
В комнату врываются два боевых дроида. Два стальных паука с плазменными пушками между жвал. Шут заслоняет кричащую девчонку, его грудь обугливается под градом пылающих зарядов. Шаг навстречу врагам, второй. Вот к ним можно дотянуться руками, схватить, погнуть, выломать жвала, лапы, проломить корпус, вырвать электронные внутренности…
– Ловко ты их… – выдыхает она, широко раскрыв глаза, – а ты оказывается… такой интересный!
– Пойдем, – говорит шут, – я заберу тебя отсюда.
– Да-да, бежим, мой хороший!
Коридор, дверь. Шут выбивает ее ногой. Снова дроиды, четверо. Трое, двое, один… Поворот налево, путь преграждает шагающий механизм с лязгающими клешнями. Больше не шагает, больше не лязгает. Лестница наверх – завалена грудой ржавого лома. Она разлетается за полминуты. Второй этаж, третий, тут нападает гигантская механическая сколопендра. Ее сегменты отрываются друг от друга быстро и легко… Люк на крышу слетает с поворотного штифта и уносится в небо. Шут помогает спутнице выбраться на парапет. Они стоят, держась за руки, и смотрят на приближающуюся со стороны горизонта армаду летательных машин.
– Что теперь будет? Куда нам бежать?
– Не бойся, – отвечает мертвец и отрывает от шляпы бубенчик…
* * *
Их двое, мертвый и живая. Сфера уносит их мимо звезд, мимо других миров. Туда, откуда мертвец начинал свой путь. Круг замыкается, шут нашел то, что искал. И теперь он пытается понять. Пытается понять живую, чтобы понять каким же живым был он. Они сидят напротив друг друга. Они разговаривают…
– Те машины… Они называли тебя шлюхой. Что это такое?
– А что такое шут?
– Шут – это тот, кто несет окружающим радость.
– Ну, я почти то же самое… А ты и правда мертвый?
– Да. И я хочу понять, кем я был до смерти.
– Мужиком, судя по всему.
– А кто такой мужик и зачем он есть?
– Ох, сказала бы я… – смеется она в ладошку, закручивая локон на палец, – ну… мужик – это тот, кто любит женщин. Должен любить. Ведь бывают и мужики, которые любят мужиков, но то уже не мужики.
– Не понимаю.
– Ты любишь кого-нибудь, хоть что-нибудь?
– Нет.
– Значит, ты правда мертвый… Как жаль… Ой, что это впереди?
Узоры белого, узоры голубого. Немного зеленого, вкрапления темного, бурого. Это планета. И она приближается…
– Странно, – говорит шут, – когда я покидал этот мир, он был серым и мертвым, как я. А теперь…
– Что за планета?
– Там я жил, там я умер, там я восстал и служил своему королю. И оттуда я начал свои поиски.
– Мы слишком быстро приближаемся. Не разобьемся?
Шут не успевает ответить. Их ослепляет вспышка ярко-белого света. Шут чувствует, что он падает. Бесконечно долго, бесконечно медленно. Его мертвое сердце бьется все слабее, останавливается. Будто время тормозит свой механизм и готовится к новому витку. Мертвые всегда чувствуют это. Ведь они являются частью вечности.
Белый свет. Падение. А затем…
– Ну, мой милый шут, ты нашел, что искал?
– Да, – отвечает мертвец в неведомую пустоту. Отвечает голосу своего короля.
– И кем же ты был?
– Кажется, она хотела сказать, что… Я был создан для любви.
– Ты ей веришь?
– Не знаю…
– А хочешь проверить?
– Это возможно?
– Ха-ха-ха…
Свет становится ярче, шут чувствует его давление, его жар, его… Шут не знает, как это описать. Странное ощущение охватывает все тело. Покалывание, пульсация, бурлящее тепло. Это тепло струится по венам, достигает сердца, и почему-то шут сразу знает – оно становится другим. Совершенно другим…
– Тебя не было всего шесть дней. От скуки я вновь оживил этот мир. Особо не оригинальничал, все по шаблону. Кстати, если еще не понял, ты тоже теперь живой. Да-да, наша игра продолжается, все интереснее и интереснее. Запомни главное – кем бы ты ни стал, чего бы ни достиг, ты всегда будешь моим шутом. Всегда…
Я плююсь пеплом
Павел Журавлев
Сайт фантастика. рф
Когда происходит что-то значимое – или нечто, что просто глубоко запало в память – люди ищут предпосылки, начало и конец. Всё должно иметь свою Значимость, свой Смысл. Ничто ведь не происходит просто так. Всему должны быть Причины. Так рассуждают люди.
А ещё, разумеется, должен быть Главный Виновник. Не просто козёл отпущения, на которого можно повесить всех собак и забыть о собственных грешках, а некий трансцендентальный злодей, которого послал не иначе как сам Сатана.
Что ж, порой проще начать всё с самого начала. Одна лишь проблема: а где, собственно начало? Жизнь кругла, как шар, и начало с концом в ней являются понятиями относительными. Так, что возможно, придётся углубиться в частности и взять конкретного человека, в конкретном месте, в конкретное время. Можно много всего рассказать – особенно если видел своими глазами – но стоит ли? Ведь, на самом деле, Причины, о которых любят посудачить люди, очень просты. Но как же трудно распознать, что имеет значение, а что – нет.
– 1-
Клеймо – странная штука. Его не ставит некто свыше, оно является делом рук людей. Но много ли вы встречали людей, которые оказывались правы? И всё же именно они ставят клеймо. Неважно, заслуженно оно или нет – оно не смывается, не выводится. А если кто и дерзнёт, то окружающие быстро пресекут его попытки. Клеймо стоит выше истины. Неважно, что произошло – люди ни за что не захотят снять метку.
Здесь речь пойдёт не о телесном клейме. Это было бы слишком легко. Ведь есть и иная печать, которая ставится на тебя с ранних лет, и чью сохранность окружающие берегут с особым тщанием.
Такое клеймо стояло и на мне. Кто-то из людей относился ко мне хуже, а кто-то лучше, но о клейме не забывал никто. Тогда я ещё предпринимал попытки бороться, смыть его. А что поделаешь? Я был молод, полон мечтаний. И, видит Бог, я умел мечтать.
* * *
– Пойдём! – звал я, да только напрасно тратил силы. Криста смотрела на меня с лёгким недоверием, переводя взгляд от моей простёртой руки на вершину холма.
– А что там такого? – спросила она непонимающим тоном.
Такого рода вопрос подобен удару кирки о камень – камень, может, и выдержал, но трещина уже появилась. Из Кристы вышел бы хороший шахтёр. Она молотила камень моей уверенности своими вопросами, и запас прочности уже иссякал. И почему я решил, будто Криста любит всякие романтические глупости? Нет, конечно любит, но только на страницах своих дурацких книг.
Всеми правдами и неправдами я затащил-таки её на тот холм. Я сам ходил туда, когда становилось скучно, и посчитал, что для свидания это место подойдёт идеально. Позади был наш городок, а впереди простиралась зелёная равнина. Закаты здесь были особенно красивы – и я как раз подгадал время. Небо стало нежно-розовым, в нём кружили птицы. Вот это, думал я, наверняка расшевелит вечно заторможенную Кристу.
Но куда там… Она так и стояла – существо с глупым лицом и белоснежной кожей. А в глазах читалась скука. Тогда-то и раскрошилась моя уверенность, не выдержав этих ударов. Криста вечно скучала. Чувство юмора у неё походило на зверя, который то и дело впадает в спячку и просыпается раз в сто лет.
Впрочем, я был не умнее. Иначе как меня угораздило влюбиться в такую? Не иначе как из-за белой кожи. Хотя всё было проще: как-то раз мы разговорились, и Криста вдруг показалась мне интересным и неглупым человеком. А заторможенность и молчаливость я списал тогда на то, что она просто боится доверять людям. Так что, в конечном счёте, дураком оказался именно я.
То свидание на холме так ничем и не кончилось. На Кристу пейзаж не произвёл никакого впечатления, разговор не клеился. Пришлось признать своё поражение. Я проводил Кристу до дома и отправился на очередную прогулку. Теперь, когда дела сердечные зашли в тупик, мне хотелось побыть наедине с собой, подумать, почему всё так обернулось и что делать дальше.
Здешние места для размышлений подходили идеально. Но рай, скажу я вам, место скучное. А то и вредное. Ведь, если пичкать лекарствами здорового человека, то он, в конце концов, тоже заболеет. Вот и мы здесь совершенно утратили связь с реальностью. Первое поколение колонистов давно уже отошло в мир иной, и мы все были коренными жителями. А наша планета находилась так далеко на звёздных картах, что её миновали политические потрясения. Даже климат здесь был райским – тёплым, мягким. Думаю, для того, кто в жизни повидал немало бед, это место пришлось бы как раз кстати. Но не для нас, людей, не видевших лиха уже два или три поколения.
Когда нужда и страх исчезли, и наступила эпоха всеобщего благополучия, мы почему-то не стали счастливее. Наверное, это в нашей природе: искать себе врага. А если его нет, то надо его выдумать. Когда я был ребёнком, то в детском саду или первых классах школы всё это выглядело невинными шалостями, детскими забавами. Но чем старше я становился, тем сильнее убеждался, что злость и зависть считаются в нашем мире данностью. Не спорю, дружба была, но на закадычных друзей смотрели с насмешкой. Бескорыстность была если не пороком, то признаком слабоумия. И мы – те, кто не хотел обманывать ближнего – считались эдакими маргиналами или просто отстающими в развитии.
Так что у меня неизбежно появилось клеймо «Не такой, как все» – сначала бледное, а затем, по мере моего взросления, оно становилось всё чётче и чётче. И вскоре это клеймо стало настолько ярким, что люди, казалось, сначала видели его, а уже потом меня. Криста была как раз из таких. Зачем она согласилась со мной встречаться – не знаю. Может, со скуки. Может, из любопытства. Знаю лишь, что Криста в своём мирке не была исключением. Она соответствовала всем идеалам времени. И, будь я хоть наполовину таким же, то – кто знает? – у нас бы всё удалось. Но у меня на лбу стоит печать: «Не такой». «Ага, – думает Криста. – Если у него клеймо, то он, конечно, не такой! Клеймо ведь не врёт». Ей-то что? Это мне приходится переживать последствия.
* * *
Место для прогулки я выбрал неудачное. Если бы я забрал метров триста на запад, то спустился бы к речке. Может, встретил бы там рыбачащих ребят, поболтал бы с ними. Но вместо этого я, задумавшись, ушёл слишком далеко на север. Пейзаж там тоже был неплох – да только могильные кресты нагоняли тоску. Я вышел к кладбищу.
Где-то здесь покоился мой отец. Думаю, я бы сразу ушёл – зачем мне сдалось кладбище? – но, раз я оказался здесь, то стоило бы навестить могилу.
Она отыскалась легко – восьмая в третьем ряду. Я часто сюда приходил, в отличие от мамы. Когда я спрашивал её, почему она так редко навещает могилу, то неизменно получал слезы и невразумительный ответ: «повзрослеешь – поймёшь».
С моего предыдущего визита здесь ничего не изменилось, разве что цветы завяли. Я немного постоял, всматриваясь в фотографию на надгробии, а затем забрал засохшие цветы и ушёл. И, конечно же, в голову полезли мысли об отце. Будь он жив, то уж посоветовал бы мне, как поступить. Но с четырнадцати лет я всё решал сам. Да и вряд ли отец смог бы дать толковый совет в отношении такой, как Криста – ведь, в конечном итоге, он и сам носил клеймо «Не такого». Такой же честный человек, чьи добродетели почему-то считались пороками.
* * *
И вот теперь, когда все прелюдии соблюдены, думаю, стоит определить точку отсчёта для того, что произойдёт в дальнейшем. Трудно сказать, с чего всё началось: со звезды, упавшей за две недели до описываемых событий, или же с того момента, когда я увидел на старом кладбище странное существо.
Сумерки перешли в ту фазу, когда солнца уже нет, но всё ещё светло – хотя бы настолько, чтобы можно было разглядеть что-нибудь вдалеке. Как всегда в такое время, начинало стремительно темнеть. Я ускорил шаг, потому что не хотел встречаться с кладбищенским сторожем Кэнси. Старик обладал скверным нравом, и, похоже, терпеть не мог всех живых – потому и работал на кладбище.
По правой стороне, выше по склону, находилось старое кладбище, где хоронили ещё первопроходцев. Три четверти страшилок, рассказываемых в нашем городке, так или иначе описывали это кладбище. Место было старым и заброшенным, и раньше мальчишки ходили туда на спор – и ваш покорный слуга в том числе, когда продул пари – но сейчас молодёжь охладела к этому месту.
Но я увидел там движение. Деревья, которые были посажены на холме ещё в первые годы колонизации, вымахали высотой в несколько десятков метров и зловеще раскачивались на фоне темнеющего неба. Внизу, у их подножья, что-то всколыхнуло листву. Паукообразный силуэт пересёк участок голой земли и скрылся за старыми памятниками.
Я не испугался. Просто потому, что не успел. А когда заплывший обыденностью мозг всё-таки очнулся, то поздно было что-то высматривать. В тот вечер я решил, что это просто движение теней. Ведь, если ты пришёл на кладбище, то просто обязан увидеть что-то жуткое – иначе, о чём потом рассказывать страшным голосом? И я пошёл домой.
Тут бы и забыть обо всём… Да только чёрта с два. Скажу честно – и до этого видал вещи странные, жуткие, пугался их… и тут же забывал. И то видение на кладбище я бы и не вспомнил, если бы, возвращаясь домой, не встретил приятеля.
– Винсент! – радостно сказал Дик, пожимая мне руку. – Чего ты шатался по той стороне? На кладбище, что ли, ходил?
– Ну да. Навещал отца.
– Ага, – кивнул он. – И как Кэнси? Не орал?
– А с чего бы ему орать?
– Ха, – он отмахнулся. – Его, дурака, разве поймёшь? Прибежал тут, весь злобный, и ну орать, что, дескать, на старом кладбище кто-то ямы роет.
Я ответил ему недоумённым взглядом. В памяти сразу же воскрес паукообразный силуэт на холме. А Дик, неправильно истолковав моё удивление, пожал плечами:
– Подумаешь! Ну, звери там завелись, копаются в земле. Что там ещё может быть? Туда уж сто лет никто не ходит!
Вот тебе и новость. Казалось бы – очередная городская страшилка, да только после того зрелища на кладбище смеяться как-то не хочется. Но что мне оставалось? Не рассказывать же о гигантских пауках. Так что я пожал плечами и ответил:
– Да. Звери, наверное.
– 2-
С тех пор я заметил, что стал острее воспринимать рассказы о всякой чертовщине. По большей части это была полная чушь, но стоило мне единожды увидеть на холме игру теней (так я тогда думал), как всё обрело некий потайной смысл.
Почва была благодатной, семена были посеяны, и моя паранойя расцвела пышным цветом. И, скажу вам, трудно быть параноиком, да ещё и голословным, в наших местах. Я уже говорил об этом: здесь на каждого найдётся кнут. У нас очень любят разговоры о душе. И плюют в неё же. Поэтому я и молчал.
Полицейские вняли просьбам Кэнси и сходили на старое кладбище, но ничего не нашли. А раз ничего не нашли, то и мне нечего было сказать. Но увы, паранойя не становилась слабее. Я думал об этом всё время, и вскоре угодил в свой собственный ад, полный движущихся теней и неясных силуэтов. Нет, я не кричал по ночам – я просто не мог выбросить некоторые мысли из головы. А чем дольше что-то сидит в голове, тем труднее это оттуда вытравить.
Однажды я, утомившись от собственных терзаний, просто взял бинокль да пошёл на кладбище. Близко я не подходил, чтобы не встречаться с Кэнси. Я залез на дерево, с которого хорошо просматривался кладбищенский холм, и пялился, пока не проглядел все глаза. Ну и что там было, спросите вы? Да, там были ямы, причём свежие. На этом достопримечательности и заканчивались – ни пауков, ни людей. И не было никакого движения, разве что кусты покачивались на ветру. Так что я угробил целый день, но так ничего и не нашёл. И вы думаете, я успокоился? Ну да, держи карман шире.
Одно хорошо – вскоре я оказался слишком занят, чтобы и дальше гоняться за туманом. Иначе меня, в конце концов, скрутили бы заботливые соседи, и ваш покорный слуга до конца дней своих пил бы таблетки в сумасшедшем доме.
* * *
Причина моей внезапной занятости заключалась в том, что нас навестила Космическая Кавалерия Земного Доминиона. Думаю, все мы удивились, получив известия о скором визите. На звёздных картах наша планета – без имени, но с номером 45DE92 – находилась на самом краю владений космической сверхдержавы. Зачем мы вдруг им понадобились – неизвестно.
Я помню тот день, когда в небе появились корабли. Было прохладно, но солнечно, и все мы, сложив ладони козырьком, смотрели вверх. Не было никакого шума – ни грохота, ни рёва – и чёрные громады парили, как облака. Их было много, где-то за сотню. Небосклон как будто покрылся чёрными звёздами. Занятное было зрелище.
Нам ничего не объясняли. Начали поступать приказы, один за другим, и все они касались нас, гражданских. Молодёжь – в том числе и меня – забирали в строительные бригады. Мы занимались чёрной работой – рыли котлованы, подвозили стройматериалы, налаживали коммуникации. Остальным занимались военные инженеры. Эта странная активность настораживала всех, но никто не беспокоился по-настоящему. Думается мне, дело было в том, что работа протекала в спокойной обстановке. Военные не создавали никакой паники, не было ни суеты, ни криков. Мы работали по графику, спокойно, размеренно – ровно по восемь часов, не более. Нам хорошо платили и даже кормили за государственный счёт. В небе не летали истребители, по земле не ездили танки. Даже солдаты не были вооружены.
Я впервые насторожился на вторую неделю работы, когда мы начали строить бомбоубежища. Если до этого всё выглядело так, будто мы просто расширяем колонию, то теперь стало ясно, что мы строим самые настоящие военные объекты. Я спросил у офицера, нашего бригадира:
– А зачем нам нужны бомбоубежища?
Он и бровью не повёл. Ответил спокойно:
– Это всегда так в комплексной застройке. Обязательно должно быть убежище. Вдруг авария или природная катастрофа? Не всё же война.
Что ж, я этим удовлетворился. В конечном итоге, три четверти промышленности Земного Доминиона принадлежали армии. И да, комплексная застройка, помимо всего прочего, подразумевала бомбоубежища и оборонные объекты. Жаль лишь, что тогда я не спросил: почему, собственно, комплексная застройка началась только сейчас, спустя почти триста лет после прибытия первопроходцев? Но я решил не докучать офицеру разговорами и вернулся к работе, поскольку лодырничество у нас не поощрялось.
Оборонный объект, надо сказать – штука занимательная. Тут и космодром на десять площадок, и зенитная батарея, и ангарный комплекс, и казармы, и арсенал… Это был настоящий военный городок.
* * *
Ну, а потом пришли они – мобильные пехотинцы, как их называли. В тот день я благополучно отпахал свою смену и как раз освободился, чтобы поглазеть. Но я оказался разочарован: военные оцепили зону действий, и мне пришлось вернуться восвояси.
Как известно, когда происходит что-то тревожное, а подробностей никаких, слухи цветут буйным цветом. Я уже не помню всей той несуразицы, которую несли люди на улицах, но одно было совершенно точно: отряд мобильной пехоты отправился не абы куда, а на старое кладбище. Говорили, что кипиш среди вояк поднялся после того, как старик Кэнси пожаловался одному офицеру, будто кто-то разрывает могилы на старом холме. Думаю, никто, даже Кэнси, не мог предположить, будто такая несуразица обернётся целой военной операцией.
Люди смотрели на это настороженно, но всё же с насмешкой. Не смеялись, думаю, только я и Кэнси. Зверь паранойи, уснувший в недавних заботах, пробудился и вновь принялся за своё. Я сидел на крыльце своего дома, смотрел на корабли в небе и думал. Я вновь и вновь прогонял в голове тот эпизод на кладбище и всё гадал: может, стоило рассказать? Ведь я действительно что-то видел. Вдруг я умолчал о чём-то важном, и теперь слишком поздно?
А на следующее утро всё стало гораздо интереснее. На работу никто не пошёл – военные объявили комендантский час, и практически весь посёлок остался сидеть дома. По нашей улице разгуливал патрульный. Это был мобильный пехотинец, но без легендарного скафандра. Он лениво ходил туда и обратно – с автоматом на боку, в чёрной форме.
В небе царило оживление. Корабли выстроились в некий боевой порядок, расползлись в стороны, уступая место судну с длинным, хищно заострённым корпусом. Оно неторопливо пролетело над городком, на несколько секунд затмив солнце, а затем зависло где-то над окраиной. Пару минут всё было тихо, а затем горизонт вдруг озарился ярким, почти белым огнём. Мне показалось даже, будто взошло второе солнце. А затем всё стало, как обычно. Бомбардировщик грузно развернулся и – готов поклясться, вид у него был весьма самодовольный – полетел обратно.
К полудню комендантский час был отменён. Мы отправились обратно на работу, как будто ничего не произошло. Несмотря на то, что график на сегодня был заметно смещён, всё шло по накатанной колее, и нас даже пораньше отпустили с работы.
Вместо бара народ пошёл поглазеть на место бомбёжки. Кладбищенский холм был на месте… и слава Богу. Потому что больше там ничего не было. Одна лишь земля, какого-то неестественного серого цвета. Ни рельефа, ни могил, ни деревьев. Серая полоса, как уродливый шрам, тянулась вдаль по равнине, где раньше был густой лес.
Моя паранойя опять возликовала, но это были последние мгновения её триумфа. Глядя на выжженную землю, я понял, что если на кладбище кто-то и был, то в таком пожаре он точно не уцелел.
– 3-
Помню череду спокойных, размеренно протекающих дней. Мы трудились на стройке, военный городок рос, как на дрожжах. Военные даже не вспоминали о бомбёжке, а мы шибко и не спрашивали. Всё равно в ответ звучало сухое: «секрет». Так что до истины никто не докапывался. Раз уж вояки были спокойны, то и мы, гражданские, ничего не брали в голову.
Как вы представляете себе ангельскую пыль? Только не говорите, что вспомнили о наркотиках. Нет, речь не об этом. Представьте себе снег. Золотистый снег, падающий с неба. Его было много. Он жёгся. И всё, к чему прикасались жёлтые пылинки, горело. Даже асфальт. А в небе взрывались корабли – они расцветали огненными бутонами, и на землю сыпался град из горящих осколков.
Это очень страшно – оказаться под огненным дождём без возможности спастись. Наш дом начинал наполняться дымом, а о том, чтобы выйти на улицу, и думать было нельзя. В конце концов мы с матерью укрылись в подвале и просидели там весь день. Дверь была металлической, сидела плотно и не впускала дым. Вентиляционная система тоже работала на совесть, лишь иногда подпуская запашок гари.
Если приложить ухо к одной из труб, то можно было услышать, что происходит снаружи. Это стало моим единственным развлечением, потому что радиоприёмник молчал, а мать только и делала, что молилась.
Весь день с поверхности доносился лишь гул да стук осколков кораблей, падающих с неба. Но ближе к вечеру началась настоящая вакханалия: топот, выстрелы, взрывы. И я слушал всё это четыре часа, время от времени бросая взгляд на приёмник. А тот всё молчал и ехидно глядел в ответ фасеточными глазами динамиков.
* * *
Наверное, я заснул. Голова болела, ноги затекли, во рту пересохло. Это было странное пограничное состояние между дрёмой и сном, когда перед глазами мечутся странные образы, а в голове раздаются чьи-то голоса. Мне казалось, что я до сих пор слышу, как снаружи кто-то бегает и стреляет.
Танец разноцветных огоньков, заменяющий сон, был варварски прерван раскатом грома. Я вздрогнул, распахнул глаза. Спросонья подвал показался каким-то незнакомым, чужим. Тусклый свет лампы резал глаза. То, что я принял за гром, оказалось голосом, доносящимся из радиоприёмника. Он вещал громко и уверенно:
– Внимание. Внимание. Бомбардировка прекращена, враг отброшен. Опасность миновала. За медицинской и гуманитарной помощью проследуйте к распределительным пунктам: больницы «Бойлз» и «Оукс», площадь «Клоуз». Тем, кто не может самостоятельно…
Мы вышли из подвала. Всё было совершенно чёрным, только окно без стекла светилось белым квадратом. Крыши больше не было. Потолок сохранился лишь частично; он был похож на крупное решето. Сквозь дыры просвечивало утреннее небо, так и не утратившее своего багрового оттенка. Забавно, но кораблей там не стало меньше, хотя вчера они взрывались, как петарды. А в оконном проёме виднелись сгоревшие дома.
Пепел летал повсюду; он поднимался при каждом шаге, словно пыль. В воздухе витал навязчивый запах – резкий, обжигающий ноздри. Позже я узнал, что это химикат, который распыляли над городом, чтобы потушить пожар.
Улицы изменились до неузнаваемости. Повсюду обломки, даже ногу поставить некуда. Асфальт стал похож на землю после дождя – весь какой-то выщербленный, неровный.
Но хуже всего – это трупы.
Нет, не человеческие трупы. На асфальте распростёрлись отвратительные паукообразные существа – как то, что я видел на кладбище. Если бы мне пришлось описывать их внешний вид, проще было бы нарисовать. Но если описывать на словах, то… что ж, представьте себе тварь трёхметрового роста – уродливый гибрид паука и скорпиона, облачённый в броню. Когда смотришь на них, то нельзя понять, то ли это живое существо, то ли механизм какой. Одно лишь радовало – они больше не шевелились.
Люди выходили из сгоревших домов, чумазые, усталые, и застывали в немой сцене. Те, что посмелей, подходили поближе, чтобы посмотреть на уродливые тела. Какая-то женщина громко взвизгнула от ужаса.
Этот крик стал выражением всех наших чувств. Мы узнали, что мы не одни во Вселенной.
Так мы познакомились с расой Аэ́рдос.
* * *
Думаю, военные знали о грядущем конфликте. Иначе я просто не могу объяснить это внезапное их появление, строительство военных объектов и потрясающая (для первого боя с незнакомым противником) боеготовность. Да, они определённо ждали боя и стягивали сюда силы. Отдельный вопрос – насколько удачен был их первый бой – но со своей задачей они справились. Наша планета стала первым аванпостом в космическом оборонном рубеже.
Несмотря на жуткую разруху, беспорядков не возникло. Один из построенных нами оборонных объектов – подземная химическая фабрика – обеспечивала нас неограниченным запасом пищевых рационов, поэтому голод нам не грозил.
Но голод, как выяснилось, был далеко не самой главной бедой, с которой нам предстояло встретиться. Нам ясно давали знать – они вернутся. И та бомбардировка не стала последней. После пятого раза я сбился со счёта. Бомбили в среднем три раза в неделю. Вся жизнь переместилась в построенный нами же военный городок. Вот тогда мне и стало ясно, ради чего наши бригады копали гигантские котлованы. Всё – и фабрики, и убежища, и ангары – находилось под землёй и защитными плитами. На поверхности оставались лишь зенитные батареи.
Эти зенитки я запомнил на всю жизнь. Из моей строительной бригады военные отобрали пятнадцать человек (и меня в том числе). Мы прошли уплотнённые курсы подготовки и превратились в команду техобслуживания. Мы работали по всему городку, но больше всего возни было именно с зенитками. Каждый раз, когда начинался налёт, они яростно стреляли по противнику, и тот, ясное дело, стрелял в ответ. И, когда бомбардировки заканчивались, мы вылезали на поверхность и принимались чинить покорёженные орудия. Обычно за раз выбывали из строя три или четыре зенитки, а остальные находились во вполне приличном состоянии. Всё, что с ними требовалось сделать – это поменять защитные сетки, которые защищали от «ангельской пыли». Можно сказать, что своё первое техническое образование я получил здесь.
Но, как выяснилось, мне ещё не раз предстояло расширять свои горизонты. Вскоре начался первый набор в ополчение. Военные явно испытывали нехватку кадров – да и неудивительно. Бои не утихали, они длились всё дольше и дольше. Асфальт был весь перепахан воронками от взрывов, а земля в некоторых местах и вовсе спеклась в стекло. И после каждого боя оставалось всё больше трупов.
В ополчение записывались с энтузиазмом. Мне потребовалось время, чтобы понять, что тогда вербовка была для молодёжи скорее делом престижа, а не проявлением желания защитить близких. Вряд ли кто-то из них понимал, что создание ополчения говорит о том, ситуация становится всё хуже и хуже. Скорее всего, новоиспечённые защитники вообще не думали о том, что придётся воевать. Главное – форма да автомат, от которых девушки без ума. А бои… Какие бои? Вояки и так справляются.
Но зато нашей бригаде техобслуживания было сделано немало упрёков. Громче всех голосил Джой, который до войны преуспевал лишь в распивании пива, и ему вторила компания таких же, как он, бездельников. Здесь мне вновь напомнили о клейме, о котором с началом войны, вроде бы, все позабыли. Но вот я дал им повод.
– Мы тут жизнями рисковать будем! – надсаживался Джой, багровея от пафоса. Голос у него был мощный, и эта сила подкреплялась неимоверно кретиническими интонациями – такие, наверное, будут у быка, если его вдруг научат говорить.
Помнится, и девушки (особенно некрасивые) подключались к этой травле. В кои-то веки молодёжь почувствовала себя настоящими патриотами. Правда, фантазия у них была скудноватой – не могли они родить что-нибудь по-настоящему задевающее. Но есть такое свойство у громких криков – в конце концов, даже нормальные люди начинают воспринимать их всерьёз. А ведь на мне ещё и клеймо: «Не такой». И вот я обнаруживаю, что на меня и прочих ремонтников начинают косо смотреть: дескать, чего это вы, ребята, отсиживаетесь в тылу, пока наши бравые ополченцы рискуют жизнью на передовой?
И я, к стыду своему, поддался. Будь я постарше, то вряд ли меня смогли бы сломить. Но я был в таком возрасте, когда мнение сверстников действительно имело значение. Думаю, все понимали, что я делаю глупость, кроме меня. Офицер, которому подчинялась наша ремонтная бригада, был удивлён:
– Ополчение? Да это же для дураков! У тебя же есть мозги, зачем уходить из бригады?
Но я был непреклонен. А поскольку каждый был вправе вступить в ополчение, то меня, в конце концов, отпустили. И вот я стал «полноценным» защитником родных краёв.
Думаете, нас обучали? Да, ровно три дня, чтобы мы хоть как-то научились обращаться с автоматами. И вот здесь я понял, какую глупость сморозил. Мобильных пехотинцев готовили по году, и они всё равно погибали. А что же мы, которым только и показали, как снимать автомат с предохранителя да перезаряжать?
Моё решение обернулось полным провалом. Я практически положил голову на плаху, а ближе к своим, так сказать, «товарищам», не стал. Какая может быть дружба с заклеймённым человеком? Мало того, я ещё и выбил больше всех очков на стрельбище, когда проходили испытания. В результате я оказался в некой «спецгруппе» (мы отличались от других тем, что стреляли чуточку метче), и меня с другими ребятами невзлюбили за новоприобретённую «элитарность».
Тогда я был очень наивен – думал, будто война изменит таких, как Джой, и они, пройдя испытание огнём, начнут ценить дружбу и взаимовыручку. Не прокатило. Чем хуже шли дела, чем ближе раздавались выстрелы снаружи, тем больше нервничали новоиспечённые ополченцы. Те, что громче всех упрекали меня в трусости, срывались, ссорились и творили неимоверную чушь вместо того, чтобы оставаться на посту. А дезертировать было уже нельзя – за такое казнили.
Из сборища болванов, тем не менее, отсеялись удивительно хладнокровные личности, которые и составили костяк настоящего, готового сражаться ополчения. Ей-богу, я никак не ожидал, что подслеповатый Скай, настоящий зубрила, окажется таким храбрецом. С описываемых событий прошло уже немало лет, а Скай всё такой же – хладнокровный, расчётливый, не ведающий страха. Как тогда он бежал врагам наперерез, так и сейчас он выводит свои отряды из самых безнадёжных передряг. Думаю, мне повезло, что тогда я оказался рядом с ним.
Другой сюрприз преподнёс Коул, прослывший в нашей школе спортивной звездой. Это был невероятно самовлюблённый и задиристый тип, я просто ненавидел его – и вдруг мы друзья. Когда все остальные в страхе бежали, я и Скай встали насмерть, а вместе с нами остался и Коул. И в один миг оказалось забыто моё клеймо, в один миг были стёрты все границы социальных групп. И так случилось со многими. Прежние враги превратились в друзей – и в каких друзей! Думаю, это единственная хорошая вещь, которую нам преподнесла война.
* * *
Каждый боец помнит своего первого противника.
Это случилось во время очередной бомбардировки. Аэрдос молотили с такой силой, что изрядно проредили зенитную батарею. Наружу срочно погнали ремонтников, чтобы те хоть как-нибудь залатали брешь в обороне – иначе военному городку конец. А ребята, как и следовало ожидать, тоже угодили под удар.
Настал звёздный час нашего славного ополчения. Пока уцелевшие ремонтники чинили зенитки – ну, те, что можно было починить – мы должны были эвакуировать раненых. «Ангельская пыль» в тот день не сыпала, потому что Аэрдос снова сбрасывали десант. А это означало, что надо было быстро погрузить раненых в машины и смыться, пока нас не прижучили (простите за каламбур) гигантские пауки.
На спасательную операцию отрядили мою группу. На каждый грузовик полагалось по два ополченца. Я ехал со Скаем. Шесть грузовиков домчались до места взрыва, и мы впопыхах, даже не оказывая первой помощи, загрузили раненых.
И вот тут началось веселье. Паукам так понравились аккуратные коробочки наших грузовиков, что они побросали свои цели и бросились в погоню. И стреляли они, конечно же, по последней машине, в которой ехали мы со Скаем.
Вот это была поездка… Скай рулил, а я, высунувшись из окна, палил из автомата по преследователям. С тем же успехом мог и не стрелять – всё равно ни в кого не попал. А затем рядом разорвался вражеский снаряд. Наш грузовик лихо подпрыгнул и грохнулся набок. Завались он на другую сторону – и я бы уже не писал эти строки.
Было много грохота, скрежета и, конечно же, боли, куда уж без неё. Я ударился – причём несколько раз – головой, плечом, спиной, поясницей и, кажется, даже вырубился на пару секунд. А когда разлепил глаза, то в горячке подумал: «Господи, а как там раненые?».
Подо мной лежал Скай, весь в крови и какой-то неестественно вывернутый. Я подумал тогда, что он погиб, но куда там… Очкарик оказался неимоверно живучим.
Но сейчас он витал где-то в Лимбе, а я оказался один на один с преследователями. Хорошо, что автомат перед падением успел зарядить. И хорошо, что руки и ноги были на месте.
Рядом кто-то топает, звякает покорёженный металл. В окне показывается суставчатая лапа. Она легко рвёт дверь, как салфетку. Тварюга засовывает в кабину безглазую башку.
Я стреляю очередью, практически в упор. Автомат специальный, без отдачи, кучность огня что надо. Треск – и башка пришельца взрывается, как тыква. Тело бьётся в мощных конвульсиях, раскачивает грузовик. Но вот оно замирает и накрывает своей тушей дверной проём…
Я лежал в кабине, весь в инопланетных мозгах, и ждал: что же будет дальше? Тварь практически спасла нас своим трупом – пока другие уродцы пытались оттащить тело от грузовика, прибыла подмога. И не какие-нибудь ополченцы, а матёрые пехотинцы. Несколько секунд треска, выстрелов, взрывов – и противника не стало.
Обезображенный труп пришельца отвалили в сторону. В кабину хлынул свет, но его тут же загородила голова в белом шлеме. Пехотинец поглядел на меня из-под забрала:
– Живой?
У меня хватило сил на то, чтобы выдавить:
– Вроде.
Рука в перчатке ухватила меня за воротник и легко, как пушинку, вытащила из кабины. Снаружи стояли, наблюдая, четыре бойца. Пятый стоял чуть поодаль и махал рукой, подзывая другой грузовик.
На сей раз обошлось без всяких внезапных взрывов. Вообще, должен сказать, в тот день всё обернулось неожиданно хорошо, даже слишком. Ни я, ни Скай не получили серьёзных травм, а раненые, несмотря на встряску, остались живы. Всё-таки случаются чудеса.
Пока подоспевшие ополченцы грузили раненых в другой грузовик, ко мне подошёл пехотинец со значком капеллана на броне.
– Это ты его так? – он указал на обезглавленную тварь.
Я как раз пытался счистить с формы содержимое вражеского черепа.
– Угу.
Капеллан поднял забрало и посмотрел на меня.
– И что, не страшно?
– Ну он же сдох. Чего бояться?
– Я имею в виду, тебя это как будто вообще не волнует, – сказал он, ухмыльнувшись. – Обычно людей трясёт, а ты… хе, чистоту наводишь.
Со стороны мобильного пехотинца это ого-го какой комплимент. Но я находился в лёгкой прострации и никаких восторгов не испытывал.
– Ну да, – подтвердил я. – Есть немного.
– Отче! – позвал один из бойцов. – Нам пора!
Капеллан коротко кивнул и снова повернулся ко мне:
– Как звать?
– Винсенте Груос.
– Винсенте, значит, – сказал он. – Как освободишься, сходи к командиру ополчения. Скажи, мол, капеллан Райво тебя вызвал.
– 4-
После знакомства с капелланом Райво я узнал, что наша «спецгруппа» уже не является элитой ополчения. Под руководством военных начался набор в отряд, обещавший стать новыми сливками добровольческих объединений. И вот я, удачно пристрелив врага, оказался среди лучших. Вскоре ко мне присоединился Скай, которого я порекомендовал, и который сразил вояк своим хладнокровием. И, разумеется, не обошлось без Коула – армия по нему прямо-таки плакала, с его-то мускулами.
Здесь за нас взялись плотнее. Программа обучения нас насторожила – слишком уж много мы упражнялись с огнемётами и зажигательными гранатами. И учились мы истреблять не гигантских пауков, а некую «биологическую угрозу» – понятие весьма расплывчатое, надо сказать.
Нас явно оберегали – поселили на нижние этажи, не допускали к спасательным и оборонным операциям. Ополченцы, и раньше нас не жаловавшие, теперь смотрели волком, а вслед за ними и прочий гражданский состав стал неприязненно к нам относиться.
В свою бытность ремонтником я, работая на поверхности, не раз замечал, что десантные челноки то и дело летают в сторону выжженного кладбища и ещё куда-то на север, очень далеко. И вот, в последнее время, они туда просто зачастили. Тогда же и был сформирован наш отряд. А ещё поползли слухи о странной растительности, появившейся в округе.
Да, что-то вновь пошло не так. Сначала нас отрезали от общегородской системы водоснабжения, и с тех пор мы пользовались только очищенной водой в военном городке. И совсем уж запахло жареным, когда повсюду понаставили заграждения, а в бункере ввели жёсткие санитарные меры.
Мы были настолько замордованы военными действиями, что стремительно ухудшающиеся жизненные условия давно стали нормой. Никто не удивлялся тому, что сегодня стало ещё хуже, чем вчера. Однажды я взглянул на календарь, и понял, что прошло всего лишь четыре месяца с того дня, как к нам прибыли военные. Трудно было поверить, что за такой ничтожный промежуток времени было столько всего построено и разрушено. Если бы мне сказали, что всё это длится лет десять, я бы поверил. Но четыре месяца… нет уж, увольте.
Да, в тот день настроение у меня определённо не задалось. Да и радоваться было не с чего: воды стало мало, однообразная еда осточертела, и дня не проходило без какой-нибудь передряги. Особенно злило ощущение подавленной истерики среди гражданских, уже долгое время вынужденных жить под землёй. Безусловно, примерно треть народа успешно адаптировалась и прекрасно выживала под атаками Аэрдос и их «ангельской пылью». Остальные же, утратив сытый (а главное, безопасный) образ жизни, вошли в фазу злости и разочарования. Склоки случались постоянно.
Тем утром меня облаяла престарелая Кармитта Леа – бабка Джоя, нашего «героя-ополченца». Когда я, наконец, от неё отвязался, то отправился навестить Кристу. В десять утра у нас был вылет на задание – на наше первое задание – и меня терзало смутное предчувствие беды. Поскольку мамы со мной уже не было (недавно она умерла от болезни), то я отчаянно искал чьей-то поддержки, а Криста была единственным хоть сколько-то близким мне человеком.
Увы, когда она открыла мне дверь, то сразу стало ясно, что разговора по душам не выйдет. Когда я записывался в ополчение, то думал, что просто сражу её наповал своей храбростью (и формой, конечно). Между нами по-прежнему оставалось чувство какой-то неправильности и неестественности. Что бы я ни делал, Кристу это не трогало. И это меня настораживало. Я думал даже, что у неё есть кто-то другой, но нет – Криста встречалась только со мной. Но тепла, которое обычно возникает между влюблёнными, не было и в помине. Всё чаще я начинал чувствовать себя так, будто влюблён в статую, как Пигмалион.
– Нас скоро заберут на задание, – сказал я. – В десять. Думаю, только к вечеру вернусь. Может, погуляем, пока спокойно?
– М-м-м, – протянула она.
Стоило мне заслышать это «м-м-м», как всё стало ясно.
– Может, как-нибудь потом? – сказала Криста.
Это была такая вежливая форма отказа. Я уже знал, что означает это «как-нибудь потом». Внутри поднялось раздражение, и мой ответ вышел довольно резким:
– «Потом» не будет. Я уйду на задание. И чёрт его знает, что там будет.
И снова в ответ это «м-м-м». А затем гениальное:
– Тогда не знаю… Но ты не волнуйся, всё будет хорошо… Я в тебя верю и всегда с тобой…
И, когда я размашисто шагал по коридору, расталкивая всех встречных, у меня в ушах всё ещё звучало это «я в тебя верю».
* * *
Пока мы летели, Ская здорово укачало. Но он, как всегда, мужественно боролся с недомоганием и держался изо всех сил. Коул, никогда в жизни не слыхавший о жалости, подкалывал его на протяжении всего полёта. Впрочем, шутки давно утратили язвительный оттенок. А когда Ская при выходе из челнока стошнило, мы даже рассмеялись.
А веселье в тот день нам понадобилось. На месте работы, помимо отряда мобильной пехоты, нас поджидали вонь, липкая грязь (или слизь) и… трупы. Нет, не трупы уже знакомых нам пауков. Эти, новые, были настолько мерзкими, что Скай точно расстался бы со своим завтраком, если бы не сделал этого ещё на трапе. Описывать этих существ бесполезно, а возьмись я их рисовать (а рисую я неплохо), то получилась бы сплошная клякса, будто кто-то пролил тушь на бумагу. Что можно было сказать наверняка, так это то, что твари были чёрными. Причём настолько, что они, казалось, поглощали свет. Словно существа не от мира всего. Внешне они вообще были нежизнеспособны.
Но хуже всего были отростки. Их было много, они рядами росли на деформированных телах, и с них капала вонючая слизь. Некоторые ещё пульсировали.
– Не бойся, – сказал один из пехотинцев, увидев, как я отпрянул от трупа. – Мы в них столько пуль всадили, что уже не оживут.
Что ж, своё дело солдаты сделали, а теперь настала и наша очередь. От одной только вони становилось ясно, что здесь требуется немедленная и основательная стерилизация. И поверьте, мы не халтурили.
Участок был большой, трупов много, и работа отняла целый день. Мы жгли, мы выжигали. Сваливали в кучи и снова выжигали. Когда стемнело, на челноках зажгли огни, но это было лишним – пламя из огнемётов и так всё прекрасно освещало.
Последней пыткой была дезинфекция. Она длилась очень долго, с особой тщательностью. Я так надышался химической дряни, что у меня болело горло. А одежда вообще стала похожа на картон. Нас мучила жажда, а вот есть не хотелось вообще – не столько из-за брезгливости, сколько от усталости. Помнится, я упал на кровать и тут же заснул, даже не сняв ботинок.
На самом деле, этот вылет ничем особенным не выделялся. Вскоре он стал одним из многих. Но я считаю его поворотным моментом. Ведь именно тогда мы познакомились с инопланетной чумой. Вот уж действительно Кара Господня.
* * *
Одним из тревожных признаков было то, что военные стали собирать новые ликвидационные отряды. Сил нашей группы явно не хватало. Вылеты в опасные зоны участились, работы прибавлялось буквально каждый день. И вскоре я узнал, что наш материк постепенно превращается в один сплошной очаг заражения.
Было утро, и мы вылетели на очередную точку. Когда мы вышли из челнока, то увидели на горизонте сплошную дымовую завесу, через которую даже солнце не пробивалось.
– Что там творится? – спросил я у капеллана.
Райво с тоской посмотрел вдаль.
– Выжигают, – кратко ответил он. – Заражённой земли много.
И её действительно было много. Когда мы, закончив работу, улетали, я увидел, что пожарища тянутся до самого горизонта. А ведь когда-то это была зелёная долина.
* * *
В бункере снова начали травить байки. Нет, не только о том, что комендант жрёт сдобные булки, пока мы перебиваемся сухими рационами. Воскресли прежние городские страшилки, которые так любили до войны. Поговаривали, будто на новом кладбище кто-то ходит. И что некоторые из могил разрыты.
И неспроста. Вскоре нашу бригаду погнали на кладбище, и мы своими глазами убедились в том, что земля разрыта, надгробия повалены, а в отверстых могилах кишит что-то чёрное. Тогда мы выжгли всё дотла, изведя две цистерны горючей смеси. А потом, когда мы вернулись, нас заперли в тесной комнате и показали наспех сделанный учебный фильм.
Впечатление складывалось мерзостное – и не в последнюю очередь из-за мелькавших на экране тварей. Чёрные, нелепые, они издавали скрежещущие вопли и брызгали серой слизью. В них стреляли, они убегали или падали замертво. Некоторые и вовсе разлетались на куски. А плохо записанный голос за кадром сухо рассказывал о нанитах, которые, попав в мёртвые тела, строят новую моторную систему и даже собственный мозговой центр. Иными словами, мы оказались во власти инопланетного вируса, которому было всё равно, живы мы или мертвы.
Итак, мы открыли для себя ранее неведомые стороны этого нового, враждебного мира. И ощущения были не из лучших.
– Может, эвакуировать гражданских? – предложил Скай.
Райво пожал плечами:
– Некуда их эвакуировать. Материк почти весь заражён.
– Но ведь есть и другие материки, – подал голос Коул. – Что, если по воздуху?
– Мальчик, – Райво скривил губы в грустной усмешке. – Мы едва контролируем воздушное пространство над городом. На прорыв нам сил не хватит.
– А подкрепления?
– Откуда? Мы в блокаде.
Тогда мне показалось, что я нахожусь в слетевшем с рельс поезде, который горящей стрелой несётся куда-то под откос. Я понял, что это конец. Паук поймал муху.
* * *
Бои превратились в бойню. Колотило без перерыва четыре дня. «Ангельская пыль» сыпала дождём. Из-за непрерывного пожара наверху в бункере было нестерпимо жарко. Зенитная батарея была уничтожена в первые два часа, и никто даже не думал посылать ремонтников. Под таким обстрелом никто бы не выжил.
На пятый день сражение закончилось. Когда мы вылезли наружу, то обнаружили, что в небе почти не осталось кораблей. А земля превратилась в сплошной стеклянный плацдарм, даже трупов не осталось. В некоторых местах обломки кораблей образовывали целые холмы. В военном городке, к примеру, завалило въезд в ангары, и пришлось заводить бульдозеры.
Восполняя потери, военные отозвали почти всех расквартированных в бункере пехотинцев, которые следили за обороной, порядком и санитарией. С нами остались лишь капеллан и четверо бойцов. Стоит ли говорить, насколько ослаб надзор? Из-за того, что дезинфекция была долгой и неприятной процедурой, большинство людей старались её избегать. Мы гоняли их, заставляли, и поэтому популярность вояк и особенно ликвидаторов давно ушла в минус.
Как я уже говорил, около двух третей гражданского персонала проявляло агрессивную неадекватность. Они оказались из тех людей, которые, угодив в беду, сходят с ума от страха и начинают грызть друг друга. От таких бесполезно ждать, что они объединятся и станут действовать сообща. Единственное, что они точно будут делать вместе, это сходить с ума. Скажи им, что для спасения нужно принести жертву – тут же, не колеблясь, принесут, и даже совесть мучить не будет.
Но я был бы несправедлив, если бы объявил повально всех ненормальными. Ведь последняя, третья часть гражданского персонала уже усвоила науку выживания и приобрела потрясающую мобильность и приспособляемость. Именно эти люди и смогли пережить то трудное время. Было обидно лишь, что они оказались запертыми в одном месте с теми, кто a priori не прошёл естественного отбора. Сто человек были идеальными кандидатами на выживание, а остальные двести стали грузом, из-за которого мы едва не пошли ко дну.
Когда ты хочешь кого-то спасти, то стоит спросить: хочет ли этот человек быть спасённым? Символически выражаясь, ты не сможешь вытянуть тонущего человека из воды, если он вырывается, брыкается и кусается.
Подобное имело место и в нашем бункере. Расплата за пренебрежение дезинфекцией пришла очень быстро. Кто-то занёс тот самый вирус, который я с друзьями, не жалея горючей смеси, истреблял. И, конечно же, позже виновниками назвали наши ликвидационные отряды.
Вспыхнула эпидемия. Кожа заражённого покрывалась чёрными пятнами, волосы выпадали. На третий день человек слеп, и мучившие его боли усиливались. По всему бункеру разносились крики больных. Не менее громко кричали и родственники.
– У меня там сын! Сын! – вопила одна из женщин, пытаясь ударить стоящего в дверях Ская.
Лазарет, куда уносили больных, был на карантине, и никто, кроме врачей, туда не входил. Публике это очень не нравилось – во многом потому, что больные попросту умирали, и никто не мог им помочь.
Наша бригада быстро стала объектом праведного гнева. Ещё бы, ведь именно мы, по их мнению, принесли заразу на своей одежде и проворонили её. То, что мы не пускали людей к больным, только усиливало конфронтацию.
Зато санитарные меры превратились в массовую истерию. Знали бы вы, какие вспыхивали конфликты… Все подозревали друг друга в нечистоплотности, а заведующих дезинфекцией – в халатности. Одного лишь понять не могли: рыбе, которая оказалась на сковородке, уже поздно думать о воде.
– 5-
Несколько дней спустя один из заражённых умер. Его тело подвергли стерилизации и оставили до завтрашних похорон. А через два часа дежурный санитар услыхал, как в морге зашелестел трупный мешок…
Взвыла сирена, ополченцы погнали народ в убежища. А наша бригада натянула противогазы и оцепила сектор. Со стороны морга доносились выстрелы – это пехотинцы зачищали местность. Затем наступила наша очередь. Мы пришли и обнаружили, что дверь сорвана, а стены, пол и даже потолок забрызганы чёрной слизью. На полу, возле каталки, валялось бесформенное чёрное тело. Густая кровь с тёмными сгустками растеклась под ним матовой лужей. Отростки, растущие на спине, всё ещё слабо пульсировали. А на пальце кривой жилистой ноги всё ещё висел ярлычок: «Уильям Бёркин».
Мы выжгли всё к чёртовой матери, извёли горючего больше, чем на гектар земли. Сожгли все трупы, прямо там, на месте. А после каждый по два раза прошёл процедуру дезинфекции.
* * *
Но не помогло. Тщательно контролируя себя, мы забыли о тех двух сотнях паникёров, которым на правила безопасности было наплевать. И теперь, когда я вспоминаю Джоя с его семейкой, или, скажем, толстопузого крикуна Тёрна, меня обжигает ненависть. Возвращаясь мыслями в те дни, я определённо могу сказать, что мы все могли спастись и обезопасить бункер. Инфекция была нам по плечу – при условии, что все будут соблюдать меры безопасности.
Но семья Гиллеспи решила, что они не «все». Когда их дочь Алесса заболела, то они, зная о карантине, спрятали девочку в своём жилом отсеке. Потом её мать, когда мы встретились двадцать лет спустя, без тени стыда (и даже с гордостью) заявила мне: «Мы хотели быть рядом с дочерью!». Ха, думаю, Алесса это оценила.
Девочка умерла утром, вскоре после того, как остальные члены семьи ушли на работу. Спустя два часа вернулся её брат. Он успел закрыть за собой дверь, прежде чем на него накинулись. Криков никто не услышал. Его наполовину съеденный труп уже трансформировался, когда пришёл отец.
Чтобы прикончить превратившегося Бёркина, едва хватило троих пехотинцев. Так что же могли сделать пять солдат (это вместе с капелланом), когда в жилом секторе объявились сразу три очень голодные твари? Двоих бойцов, насколько я помню, убили сразу. Оставшиеся двое занимались эвакуацией – именно им семьдесят два человека обязаны своими жизнями. Капеллан остался с нашей ликвидационной бригадой.
В тот день снаружи опять сыпала «ангельская пыль», и выйти было нельзя. Единственная надежда была на грузовики. Чтобы они не сгорели, ремонтники накрыли их защитными сетками, предназначавшимися для зениток. Двое оставшихся пехотинцев сажали людей в машины и вывозили их в город, где были всё ещё целы подвалы домов.
Но не все хотели дожидаться своей очереди. Выстрелы с криками становились всё ближе, и люди, устав ждать, бросились к выходу. И там, на своё несчастье, дежурил я.
Впереди всех бежал Тёрн – пузатый парень лет двадцати восьми. Он всегда претендовал на интеллектуальность, обладал самым громким голосом и лидерскими амбициями. И да, он не любил меня.
– Стой! – крикнул я, вытягивая руку ему навстречу. – Наружу нельзя, там же «пыль»!
Он со злостью посмотрел на меня: – Уйди!
Я отпихнул его, и он тяжело шлёпнулся на пол.
– Куда вы лезете? – рявкнул я, пытаясь перекрыть всеобщий галдёж. – Сгорите же!
– Забери у него ключ! – взвизгнула мамаша Джоя.
Тёрн навалился одним из первых и врезал – не без удовольствия – мне по лицу. А следом наскочил… кто бы вы думали? Джой! И он тоже бил меня.
У меня сорвали с цепочки ключ, отпёрли дверь и бросились наружу. Мне пришлось откатиться в сторону, чтоб не затоптали.
Должен сказать, Джой сгорел как-то быстро. Настоящий человек-факел. А вот Тёрн пылал весьма впечатляюще – видимо, жир был хорошим топливом. По крайней мере, его, истошно орущего, всё-таки заметили выбегающие люди.
Человеческое стадо рвануло обратно, сотрясая пол топотом. Где-то кричал Райво, призывая к порядку, но никто не слушал. Толпа неслась, разделяясь на группки – кто-то зачем-то возвращался в жилой сектор, кто-то в убежища, кто-то в гараж. Некоторые вообще бежали неизвестно куда.
Мать Джоя кричала сорванным голосом, звала сына. Рядом кто-то в истерике катался по полу. А какой-то хрыч пытался ухватить Райво за грудки и орал:
– Почему не приняты меры?! Там людей убивают, а ты тут стоишь!
Капеллан отпихнул его и крикнул, обращаясь ко мне:
– Винсент! Быстро в арсенал!
– А дверь?
– Да чёрт с ней, всё равно никто не войдёт!
Я поднялся с пола и, хромая, побежал. Капеллан, оставив позади орущего старика, поравнялся со мной.
– Что теперь? – спросил я.
– Перекроем коридоры, – сказал он. – Будем держать, пока не кончится эвакуация.
– Но ведь не все в гараже! Я видел – люди бежали в убежища!
Райво отмахнулся и совсем не по-капеллански ответил:
– Идиотов не спасёшь. Только себя угробишь.
* * *
Мы оцепили два коридора и встали у дверей. Теперь от гаража нас отделяло несколько помещений. Мы надеялись, что это даст нам пространство для манёвра и позволит выиграть время.
Эвакуация шла мучительно медленно. Грузовикам требовалось полчаса на то, чтобы увезти очередную группу людей и вернуться обратно. Гараж пустел, но на очереди было ещё где-то двадцать семь человек.
И вот кто-то начал скрестись в двери. Я тихо, чтобы не поднимать паники, позвал капеллана. Тот прислушался к доносящимся звукам.
– Готовьте огнемёты, – буркнул он и пошёл обратно в гараж.
Неизвестный гость поскрёбся ещё пару минут, а затем, потеряв терпение, ударил в дверь. И ударил с такой силой, что появилась вмятина. Тогда я понял, что двери их не сдержат. Отступать было некуда. Мой старый кошмар сбылся.
Удар, снова удар. Дверь прогибается. Мы взводим огнемёты. Рядом несколько ополченцев щёлкают затворами на автоматах. Ждём.
Бац! Дверь вырывается из пазов и падает, как скомканная бумага. А за ней всё чёрное, и оно бурлит, кишит… И мы стреляем, не жалеем патронов и горючего. А они всё прут, прут. Не пойму, кто кричит: то ли мы, то ли они. Всё спуталось в один орущий комок.
Когда нас осталось пятеро, то мы, вместо того, чтобы уйти, закрыли дверь в гараж. Капеллан что-то кричал с той стороны, пытался открыть, но мы вставили клинья. Все понимали, что отступать уже некуда.
Я, Скай и Коул уцелели только потому, что стояли спина к спине и жгли короткими залпами, экономя боеприпасы. Чёрные трупы пылали у наших ног, смердя горелым мясом. А ещё было жарко, адски жарко. Горело всё, что могло гореть, и дым, мешаясь с огнём, заволок коридор.
Было тихо. Но мы не обманулись, потому что знали: мы убили не всех. Поэтому мы ушли подальше от гаража, вглубь жилого комплекса, уводя за собой тварей. Они шли за нами: в дыму мелькали чёрные тени, когти клацали по полу.
Когда мы вынырнули из пожарища, они снова напали: темные силуэты бросились на нас со всех сторон: из дверей, из пламени. И мы, стоя спина к спине, снова поливали их огнём. Мы неплохо в этом поднаторели.
Признаюсь, я помню тот день весьма фрагментарно. Пляска огня и смерти слилась в одно красно-чёрное пятно, из которого ничего нельзя было вычленить. Но были и мгновения, которые забыть просто невозможно.
Мы заходили всё дальше в жилой комплекс, заманивали тварей за собой. Они нападали и, объятые огнём, бежали прочь. Уцелевшие неизменно возвращались. А затем мы обнаружили забрызганную кровью комнату, где лежали растерзанные тела. На них уже появились чёрные пятна, трупы изредка подёргивались. Коул, не задумываясь, окатил их огнём.
– Ты что же, выродок, своих же сжигаешь? – проскрипел кто-то рядом.
Чуть дальше по коридору, в дверях соседней комнаты стояла старуха – бабка Джоя. Она была вся в крови, но что хуже – её кожа уже покрылась чёрными язвами. Одной руки, кажется, вообще не было. Вместо неё пульсировали, мерзко извиваясь, чёрные отростки.
Старуха захлебнулась чёрной слизью, но затем прочистила горло. До меня снова донёсся её голос, теряющий остатки человеческого:
– Будьте вы прокляты. Всё из-за вас. Только из-за вас.
И я нацелил на неё огнемёт. До сих пор не могу сказать, чем я тогда руководствовался – яростью или чем-то ещё – но, когда она, объятая пламенем, заорала, я не испытал ни капли жалости. А когда стихли крики, то я почувствовал настоящее облегчение, будто убил что-то гадкое, противное человеческой природе.
Я хорошо помню свои ощущения: мне жарко, комбинезон весь в поту. Противогаза давно нет, его сорвали в схватке. Я плююсь пеплом. А в голове пусто. Только наши тени пляшут на стенах.
* * *
С тех пор прошло немало лет. Остатки волос на моей голове давно стали седыми, и руки уже не так сильны, как прежде. Я давно смотрю на мир искусственными глазами – когда-то мне выжгло лицо, так что и я прошёл своё крещение огнём. У меня нет губ, всю нижнюю часть лица занимает динамик модулятора речи. Всё это – атрибуты механоида, элитного солдата Земного Доминиона. Да, как видите, я так и не избавился от печати «не такого».
Долгое время я носил клеймо виновника, того самого трансцендентального зла, о котором говорил в начале своего рассказа. Выжившие из того бункера много лет считали, что заразу занесли именно мы, ликвидаторы. И только недавно мать Алессы Гиллеспи проболталась, утратив осторожность. Теперь камнями побивают её.
Моя возлюбленная Криста погибла ещё тогда, в бункере. Она отказалась верить ликвидаторам, сочла, что в убежище безопаснее. Ну да, ведь мы были заклеймены «не такими», нас не стоило слушать… Что ж, Криста, это было твоё решение. Но ты не волнуйся, всё хорошо. Ведь я в тебя верю и всегда с тобой. М-м-м.
И вот, уже в тысячный раз я иду в атаку вместе со своими солдатами. У меня давно нет губ и языка, но всё же, каждый раз, когда я вижу огонь, то чувствую тот самый привкус пепла.
Глаза Зверя
Серж Юрецкий, Григорий Неделько
(Сайт фантастика. рф)
Настоящее
Разбудил меня рёв сирены из прихожей. А через мгновение ожил на тумбочке ИПК, замигал красной лампочкой. Я потянулся, попутно взглянув на экран прибора. Там красными буквами горело одно-единственное слово: «Волна».
Рита сонно завозилась на груди. Я поцеловал её в лоб и аккуратно встал с кровати.
− Спи, маленькая, я все сделаю.
У входной двери зашипел домофон:
− Внимание, с северо-восточного направления идет Волна, всем задраиться! Повторяю, с северо-восточного направления Волна! Всем срочно принять меры!
Я нажал кнопку обратной связи. − Четырнадцатый принял. Марк, спасибо. − Принято, четырнадцатый. До связи. Голос у дежурного уставший. Оно и понятно, на часах три двадцать ночи.
Прошлепал на кухню: там единственное в моей берлоге не заложенное кирпичами окно, забранное снаружи стальными жалюзи. Сейчас – открытыми. Отодвинув шпингалеты, распахнул форточку, нащупал короткий стальной рычажок. Сквозь защитные пластины, как через амбразуру, виднелось ночное небо с расцвеченными всеми оттенками красного тучами. Будто багровой лампой изнутри их подсветил кто. Поднявшийся ветер гонял по асфальту мусор и прошлогодние листья, колыхал скрюченные ветви деревьев. С каждой секундой небосвод становился ярче, вот уже и звёзд не видать, ветер усиливался. Было уже светло как днём. Приближалась Волна.
Прогремел гром. Времени почти не осталось. Я торопливо нажал рычажок. Хрена лысого: стальной штырь не сдвинулся с места.
Накрапывало.
Я надавил сильнее. Безрезультатно, механизм заклинило. Тельняшка прилипла к моментально вспотевшей спине, кровь застучала в ушах набатным боем. Небо полыхнуло алым. Етун твою мать!
Хлынул ливень – неистовый и оглушительный.
Счет пошел на удары сердца. Один, два, три… Распахнул окно и, поскальзываясь на мокром, полез осматривать жалюзи. Четыре, пять, шесть, семь… Так и есть, между третьей и четвёртой пластинами, в левом верхнем углу, застрял и сдох жук-скарабей. Неестественно крупный – видимо, мутант. Засело насекомое прочно, пальцем не вытолкнешь. Восемь, девять, десять, одиннадцать… Метнулся к лежащему на столе раскуроченному радиоприёмнику. Сгреб отвёртку. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Уперев отвертку шлицом в хитиновую морду скарабея, изо всех сил ударил по ручке кулаком. Пятнадцать, шестнадцать… Тучи уже не просто светились, они сияли алым светом, ослепляя. Семнадцать, восемнадцать… Сердце колотилось по ребрам, как после стометровки. Тельце жука не сдвигалось, панцирь у мутировавшей твари казалось, прочнее камня. Я бил снова и снова. Рука гудела, отзываясь на каждый удар. Девятнадцать, двадцать, двадцать один… Наконец проклятое насекомое вылетело прочь. Я отбросил отвертку и схватился за рычаг. Ветер перерос в ураган, молодую поросль деревьев пригибало к земле, как траву. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Щелчок. Полосы жалюзи опустились, отгораживая меня от мира стальной стеной и погружая кухню во тьму. Дождина в безумном припадке бился об окно. Двадцать пять. Кирпичный пятиэтажный дом содрогнулся от невидимого удара – содрогнулся весь, от фундамента до крыши. Я успел.
Тонкая струйка холодной воды ударила в подставленные ладони, собралась озерцом, закрутилась воронкой, просачиваясь меж пальцами. Я плеснул водяную горсть в лицо и глянул в зеркало. Из висящего на стене серебристого диска на меня уставилась неприветливая физиономия. Короткий ёжик русых волос, высокий лоб, зелёные глаза. Нос картошкой, усы, трёхдневная щетина. Добавьте к этому тёмные круги под глазами и глубокий шрам на правой щеке, от виска до подбородка. Напоминание о том, что с фауной Полигона шутить не след. Коготь волколака, оставившего отметину, болтался на шее, на серебряной цепочке. Вода холодными ручейками стекала по лицу, собиралась в щетине, срывалась каплями с подбородка. Снова плеснул горсть. С полочки возле зеркала потянул бритву и баллон с пеной. Взболтал баллон, выдавил на ладонь белый шар. Хорошо все-таки, что придумали такую удобную штуку: ненавижу вечно лысеющие помазки. Станок со скрежетом пополз вниз по щеке – явно затупился, но придется потерпеть, этот последний. Приду с промысла – обязательно у Бекона пачку новых возьму. А еще лучше – электробритву. Наконец закончил, вытер полотенцем остатки пены. Из флакона с надписью «Фармасепт» плеснул в ладонь спирту, растёр, увлажнил физиономию. Мгновенно обожгло, но тотчас отпустило. Перед выходом одеколоном пользоваться ни в коем случае нельзя – запах способен привлечь хищников. Нюх-то у них будь здоров!
На кухне просвистел закипевший чайник. Мигнул свет, и лампа почти погасла, погрузив ванную во мрак. Только вольфрамовые нити накала бесполезно тлели на черном фоне малиновым светом. Нащупал на поясе маленький светодиодник, ребристая поверхность фонарика сама просилась в ладонь. Холодный луч голубоватого света разогнал тьму по углам. В кладовой на стене квадратный железный ящик, грубо, но надёжно сваренный. И из него раздавалось явственное постукивание. Как бы не долбануло…
Поставив фонарик на полку рядом, направил луч в потолок – получилось что-то вроде факела. Снял с крюка толстые резиновые перчатки. Мало ли… ну его нафиг… Тяжёлая дверца мягко отошла в сторону на густо смазанных петлях, открывая взору катушку из медной проволоки с разбегающимися проводами. Внутри, как в клетке, бился сыплющий искрами голубой кристалл. Ясно, пора менять. В старой спортивной сумке, в углу, − запасные, переложенные листами плотной резины. Сменить – дело пары минут. Аккуратно зацепил за верхушку цилиндр и осторожно вытащил из катушки. Вложил новый. Чёрный, будто из эбонита, цилиндр начал медленно вращаться вокруг собственной оси, постепенно набирая скорость и приобретая бирюзовый цвет. Так-то лучше. Заурчал, просыпаясь, холодильник, над входной дверью загорелся огонек красного светодиода. Я погасил ставший ненужным фонарик, повесил в гнездо на ремне и, не снимая перчаток, взял отработанный кристалл «вечной батарейки». Не такой уж и вечной. Выбрасывать нет смысла: Бекон за треть цены возьмёт. Отложил на полочку, в компанию к уже лежавшим там двум кристаллам. Закрыв ящик, прошел на кухню.
Старые обои «под плитку» украшали стены бело-синим шахматным рисунком. Лампа в абажуре из тонких деревянных планок, творение безвестного народного умельца, освещало помещение. Стол, а на нём – разобранный радиоприёмник. Желтоватая мойка, кухонные шкафчики на стенах. Холодильник «Днепр» в левом углу. Повторно засвистел чайник…
За стеной бушевала Волна. Даже через стальные жалюзи ощущалась буря непонятной энергии, задающей ритм жизни этой странной территории под названием Полигон. Наверняка после сегодняшней волновой активности изменится расположение нестабильных аномальных полей, но тут уж придется проверять на своей шкуре. Правда, и плюсы у Волны есть: прячется зверье, появляется новый хабар. Это такие забавные штуки, вроде той «вечной батарейки», что питает электричеством мою берлогу. И умники из научного центра платят за них патронами и продовольствием. Всем тем, чего не производят на Полигоне уже без малого двенадцать лет.
Именно столько времени прошло после того, как открылся Разлом, похоронив незалежное государство Украина. Колоссальная трещина в земной коре, разверзшаяся недалеко от Днепропетровска в результате ужасающего по своей мощи землетрясения. Двадцать шесть километров протяженностью и около километра в самом широком месте. Глубину определить так и не удалось. Сейсмологи тогда на ушах стояли − как же, ТАКОЕ проворонили! Между тем Разлом оказался не просто гигантской трещиной, а кое-чем покруче… Первая Волна выплеснулась наружу на сорок третьи сутки, что она из себя представляет, не могут сказать до сих пор. Просто из недр периодически исходит мощнейший всплеск необъяснимого излучения, трансформирующего окружающий мир. Флору, фауну. Единственный способ хоть как-то защититься от него – спрятаться глубоко под землю. Наш дом, конечно, тоже своего рода защита, но…
В общем, шесть лет назад я почувствовал, что начинаю меняться. Кожа стала толще и грубее, зрачки превратились в вертикальные, как у кота. А когда случайно раздавил в ладони алюминиевую кружку, понял, что и сила возросла. Но это, так сказать, полезные изменения.
Не всякому повезло. Бывший дворник Андрей Шталь, к примеру, попав под Волну, на четвёртый день весь покрылся фиолетовыми струпьями. На шестой день слезла кожа. Вся. До сих пор в ушах его вопли… Мерзко. Пришлось застрелить. А бывает еще хуже. Андрюха хоть помер человеком, что не всем дано. Каждая новая Волна меняет нас, медленно и неотвратимо. И ведь не сбежишь никуда: территория, облучаемая Разломом, отгорожена от внешнего мира. Когда до мирового сообщества дошло что к чему, двухсоткилометровая зона вокруг эпицентра излучения была объявлена карантинной. Её шустро оградили по периметру сплошной линией, да не одной, а целыми тремя. Колючка под напряжением, минные поля, контрольно-следовая полоса, вышки с пулемётчиками… Хрен проскочишь. Хотя пытались, конечно, пытались. Многие до конца не верили, что нас всех списали в "потери среди мирного населения". От незваных визитёров и костей не осталось: зверьё Полигона растащило.
Название-то какое – Полигон. Испытательная площадка. А ведь правильное, только вот экспериментирует тут её Величество Природа. Всё встало с ног на голову и обращаться вспять желанием не горит. Растения и зверьё за двенадцать лет так изменились, что одними только написанными на эту тему диссертациями запросто железнодорожный вагон набьешь. Люди тоже преобразились, некоторые и людьми быть перестали. Чисто биологически. Для них и название придумали − снорки. Снорки – это те, кто окончательно мутировал под воздействием излучения. Интересно, сколько отмерено мне?
Я закончил собирать приемник и теперь зевал во весь рот. Вдруг снова захрипел домофон.
− Всплеск окончен, по тревоге отбой. Можно закурить и расслабиться.
Это у Марка юмор, типа, такой. На самом деле отыскать курево на Полигоне практически нереально. Не поставляют табак в научные лаборатории, наш единственный канал связи с внешним миром. Однако пора, сейчас перекличка начнется. И точно: уставший голос Марка стал вызывать всех, называя номер квартир по порядку. Когда подошла моя очередь, я ответил привычной фразой:
− Четырнадцатый в норме. Рогов и хвоста не обнаружено.
− Смотри, Кирюха, дошутишься! Вот отправлю к тебе сердитых дядек с топорами… − ворчит явно для галочки, в голосе кроме усталости сквозит облегчение. − Тридцать второй, ответь дежурному!
Молчание и тихое потрескивание динамика.
− Тридцать второй! Михалыч, твою мать! Мужики, проверьте срочно!
Схватив старого "ижака", я выскочил на лестничную площадку. Снизу раздались топот и хриплый мат: Серёга Косач и Ванька Пластун откликнулись. Ступени мелькают серыми полосами. Облезшая коричневая краска перилл, тяжелое дыхание парней. Широкий, словно шкаф, Косач с пикой в руке тяжело бухает сапогами впереди меня. И как только успел вырваться вперед?
Тридцать вторая квартира. Дверь приоткрыта. Пластун, с ружьем наперевес, осторожно заглянул внутрь, проскользнул ужом и ломанулся на кухню. Серый распахнул дверь ванной, отскочил на всякий случай.
Михалыча мы нашли в спальне сидящим в кресле перед распахнутым окном. Мертвого. Я протянул руку и закрыл пожелтевшие глаза. Попасть под Волну в чистом виде чревато необратимым изменением или смертью.
Из коридора раздался голос Пластуна, докладывающего дежурному. Я посмотрел на покойника. Вот и ещё один ушел.
Тремя годами ранее
− Идите сюда, мои ма-а-аленькие, идите, мои хоро-о-ошие…− Усевшись на коричневой от ржавчины газовой трубе, я водил стволами вертикалки, выцеливая первую жертву. Псы, однако, подходить не спешили, устроившись в полусотне метров, в густом кустарнике. Умные твари, ничего не скажешь, прямо партизаны.
На ладонь капнуло холодным, потом вокруг меня ржавые бока трубы пошли тёмными пятнышками. Я чертыхнулся и натянул капюшон. Только дождя для полного счастья не хватало. А так все есть: шкалик самогона в кармане и душевная хвостатая компания, ожидающая моего возвращения. Хорошо сидим, короче. Слева от меня белым кубом возвышался кирпичный домик газового хозяйства, от него серой змеей уползала грязная асфальтная дорога. Заброшенный детский сад с выбитыми стеклами и снятой оградой. Пустующий хлебный ларек. Две скамейки. Перевернутый на бок мусорный бак с пробившимся через асфальт кустом ежевики. Серый прямоугольник панельного дома. Слегонца покрасневший от ржавчины автомобиль у подъезда. Есть где спрятаться. Но добежать я успел только до трубы и теперь сижу на ней как дурак. Охренеть ситуевина. А ведь стая-то непростая: среди псов затесался самый настоящий волколак. Я успел приметить серебристую спину с характерной черной полосой вдоль хребта. Это уже совсем паскудно: волколак куда умнее обычной собаки. А значит, мои шансы стремились к нулю. Охотничек, блин! Нахрена только подрядился очистить окрестности лаборатории от псов?
Я оттянул правый рукав и взглянул на закрепленный на запястье экран ИПК. Все одно к одному: сеть пропала, связи нет. Етун твою мать! Хотя ну их в задницу, етунов этих. Не к ночи будут помянуты.
Моё убежище, возвышавшееся над землёй буквой "П", становилось всё более скользким и холодным – того и гляди сорвусь. Из кустарника высунулась мохнатая башка, я тут же выстрелил. Не для того чтоб попасть: стрелок я неважный. Так, из вредности. Что странно, попал. Заряд картечи буквально вбил зверя в землю. Отдача толкнула в плечо, и внезапно я понял, что теряю равновесие. Взмахнул руками, пытаясь удержаться, но порыв ветра, ударивший в грудь, окончательно столкнул меня с трубы. Приземлился на спину, сквозь ткань "сидора" ощутив встречу с булыжником. И немедленно в стеклянных струях дождя замелькали бурые пятна. Стая не упустила своего шанса. Времени на перезарядку не оставалось. Я разрядил второй ствол в ближайшую тварь. Следующую псину встретил ударом приклада, потом перехватил ружьё за стволы и стал лупить им собак, как дубиной. Сбоку мелькнула серебристая тень, что-то сильно ударило в плечо, сбив с ног. Ружьё полетело в грязь. Я выставил вперед левое предплечье, защищая горло. Бешеные кругляши янтарных глаз, оскаленная пасть – вот всё, что я видел. Зверь вцепился в руку, дёрнул, разрывая мясо. Широкая лапа упёрлась мне в лицо, и коготь с хрустом вспорол кожу от виска к подбородку. Глаза тут же залило горячим и солёным. Волколак трепал меня, словно куклу. С трудом удалось достать нож. Тяжёлое лезвие скользнуло по жёсткой, как проволока, шерсти на шее, не причинив мутировавшему зверю вреда. Рука, сдавливаемая клыками, онемела, из разорванного рукава тёмными струями била кровь. Перед глазами померкло – понял, что теряю сознание. И тогда я срезал волколаку черный шарик носа.
Последнее, что помню, − это мрачное удовлетворение при звуках болезненного визга.
Резкий запах, шибанувший в ноздри, безжалостно вырвал из забвения.
Михалыч убрал пузырек нашатыря.
− Очнулся, бродяга? А ты ничего, крепкий. Ещё бы чуть-чуть…
Голова кружилась, что-то сдавливало левую руку. Так и есть, забинтована – прямо поверх рукава, да ещё и ветки вместо шины вставлены. Везунчик я, однако.
Михалыч деловито укладывал походную аптечку в "сидор". Вася Кот, с сайгой наперевес, цинковал по кустам. Я сел. Голова закружилась сильнее, пришлось опереться о землю здоровой рукой.
− Что, штормит? Это от кровопотери. Через день пройдет. А вот рану твою придется Парацельсу показать. Я антибиотики вколол, столбняка можешь не бояться.
− Благодарствую. А где шавки?
Старый промысловик пригладил седоватую бородку, хмыкнул.
− Да как ты вожака порешил, так они хвосты поприжали. Иначе бы мы тебя нипочем не отбили. Стрельбу когда услыхали да мат твой забористый, сразу сюда поспешили.
− Я вожака завалил?! Это ж…
− Волколак. Знаем. Вон там валяется, ты ему нос срезал начисто. Чуть ли не единственное уязвимое место нашел. Молодца, Кирюха. Ладно, пошли на базу: пора к доку.
− Ща, погодь.
Я встал и, слегка шатаясь, подошел к поверженному врагу. Етун меня задери, здоровущая какая скотина! Достал из кармашка куртки мультитул, с трудом разложил в плоскогубцы. Левая рука онемела: наверное, Старый вколол обезболивающее. Я склонился над лапой и вырвал коготь.
Настоящее
− Пьёшь?
Рита мягкой поступью подошла сзади и положила мне на плечи теплые ладошки. Кошечка моя…
− Не-а. − Я повертел стакан и плеснул из бутыля еще на два пальца. − Книжку вот читаю. Литра на два, с картинками.
− Хватит с тебя, Никольский. Старого этим не вернёшь.
Будто сам не знаю. Но до чего паскудно на душе! Друг всё же.
− Ты его руки видела? У него же когти отросли, как у кошака. В подушечках пальцев прятались. У тебя пока нет когтей, милая?
Рита уткнулась носом мне в шею, коснулась губами.
− Пока нет. Но если не прекратишь жрать самогон, и без них поцарапаю. И вообще, спать иди.
Развернувшись, я сгрёб её за талию, посадил к себе на колени. Отодвинул стакан в сторону. Рита тут же прижалась к моей груди – черные с отливом волосы рассыпались по хрупким плечам.
− Мне тоже страшно, милый. Очень. Страшно, что ты не вернёшься с очередного выхода, страшно оставаться одной. Это проклятая земля, Кирилл.
Словно в подтверждение её слов, за окном громыхнуло. Ударило в железную защиту. Потом ещё и ещё. Удары слились в бесконечную барабанную дробь.
Я погладил волосы Риты, вдохнул чуть горьковатый, такой родной запах. Она прижалась сильнее.
− Это всего лишь град, любимая. Всего лишь град. Пойдем спать – выход на сегодня отменяется.
В полдень я спустился на второй этаж, в лавку к Бекону. На самом деле никакая это не лавка, конечно. Квартира. Берлога, как в шутку её называли. На выкрашенной в серый цвет стальной двери свежая надпись: "Плачу мало − беру ВСЁ". Юморист, блин.
Я нажал на домофоне кнопку вызова. Из динамика запикало.
− Никольский, ты, что ли?
− Нет, ё. Снорк в кедах.
Вопрос Бекона, впрочем, был далеко не праздным. Только что отгуляла Волна – вполне может заявиться в гости новоиспеченный снорк. Вот жил здесь еще вчера какой-нибудь Вася Пупкин, а сегодня вместо него тварь безмозглая. И что характерно – агрессивная. Помню, проф из лаборатории объяснял, почему так. Когда излучение Полигона окончательно ломает человека, изменяется не только тело. Психика тоже подвергается необратимой трансформации. И вот новорожденная тварь, как правило, напуганная и голодная, оказывается в изменённом мире. Разума у снорков, по сути, нет – есть начальная рассудочная деятельность да обрывочное мышление, и то лишь на ранних стадиях трансформации. А вот набор инстинктов присутствует во всей красе. И в первую очередь, инстинкт выживания. Проф утверждал, что человеческому существу на Полигоне не место: тут все эволюционные процессы взбесились, приспосабливая живую природу под постоянно меняющиеся погодные условия. Вообще говоря, Полигон – это большая лаборатория, кипящий котел, в котором проходят обкатку различные формы жизни. Человек тоже приспосабливается как может. Или погибает – естественный, понимаешь, отбор. Потому и спрашивает Бекон каждого посетителя: снорки теряют способность говорить.
Наконец меня впустили. Квартира у нашего торговца четырехкомнатная, две комнаты оборудованы под склад. На полу – старый линолеум с потертым рисунком. Стены окрашены просто.
Мы вошли в рабочий кабинет Бекона.
− Принес чего?
Я выложил на большой железный стол три истраченных "вечных батарейки". Хозяин квартиры тут же сунул их в ящик возле стола.
− Как обычно?
− Как обычно.
На столе появились две литровые пластиковые бутылки с крупой, три пакета "Marine PRO" и пакет соли. И на том спасибо. Я сгреб всё в "сидор".
− Что нового слышно?
− Ширяевку мародёры пощипали. Несильно, так, с краешку. Две хаты погромить успели, пока ГБР не примчалась. А там от преступничков перья во все стороны полетели. Четверо сразу полегли, остальные дали копоти. Но хозяев хат все равно порешили.
Группа быстрого реагирования, то есть ГБР, при каждом посёлке есть. Она что-то вроде охраны, милиции и маленькой армии в одном флаконе. Я, кстати, тоже в нашей ГБР состою. За это продуктовый паек полагается – неплохое подспорье, по нынешним-то временам. А вот то, что поблизости банда объявилась, очень плохо. Пусть и проредили её ширяевские, всё равно хреново. Знать бы, где залегли, да вбить в землю! Мечты, мечты…
− Ясно. Заказы есть?
− Корней злопакостника надо насобирать пучок. В обмен – пачка патронов. Идёт?
− Идёт, куда деваться?
Солнце остервенело жгло макушку и спину. На поясе болтался заказанный пучок корней злопакостника – пришлось немного поползать под широкими фиолетово-зелёными листьями. Мерзкое растение злопакостник, очень мерзкое. Мутировавший чертополох под три метра в высоту, с во-о-от такенными чуть загнутыми колючками. За одежду цепляет будь здоров, а уж если хотя бы кожу оцарапает – все, нагноение обеспечено. Но корни его пользуются хорошим спросом, по слухам, во внешнем мире из них лекарство от рака делают. Может, и так, мне без разницы. Лишь бы платили.
Когда выкапывал последний корешок, чуть конфуз не случился. Только я с лопаткой под куст полез, и ветер сорвался. Как пошел этот бурьян-переросток листьями махать! Я еле успел в землю вжаться. Так на пузе в грязи и пролежал, пока не устаканилось…
По округе бродил до вечера. Далеко ушёл от посёлка – не видать его. Удача опять мне улыбнулась: набрёл на два трупа. Им, в отличие от меня, не посчастливилось: похоже, встретились со зверьём. А после катаклизма те животные, что не вымерли, мутировали. И в какую сторону мутация – ни за что не угадаешь. Волколаки, враноклювы, медведёры… Может, последние и раскурочили бедняг? Раскурочили, обглодали да и бросили всё, что в брюхо не влезло. И кровища запёкшаяся кругом.
Обшарив разодранную одежду, обнаружил пистолет, патроны к нему, немного провизии. Побродил ещё чутка, наткнулся на резные фигурки. Лиса, заяц, ворон, сова… Кто теперь помнит этих созданий? Взял фигурки, сунул в карман. Будет что толкнуть Бекону. Он мужик сентиментальный, хоть и скрывает это.
Пройдя пару сотен метров – на всякий случай, вдруг что упустил, − понял: пора возвращаться. «Улова» больше не предвидится. К тому же скоро совсем стемнеет: не хотелось наткнуться в кромешной тьме на голодного мутанта.
Темнота накрыла меня где-то на полпути домой – с головой, что называется. Я ускорил шаг. Рука автоматически легла на заткнутый за пояс найденный пистолет. Вдруг неуловимое нечто пробралось под кожу. Коснулось то ли ушей, то ли носа. То ли прямо в мозг попало. Предчувствие? Или…
Оказалось, или.
− Етун твою мать! Ах, вы, сволочи!..
Я бросился со всех ног к горящему дому. Вернее, догорающему. К поселку когда-то примыкала деревенька, часть домов там осталась заселённой. Располагались они на отшибе. Глупо, конечно: в куче, оно всегда безопаснее. Но деревенские отгородились колючкой и неплохо держались. До этого момента…
«Пожарный» лил воду на строение, дожираемое пламенем, и нещадно матерился. Наконец огонь погас, а от дома остался лишь обгорелый остов.
− Что… здесь… − запыхавшись, выдал я.
− Мародёры, − сплюнув, бросил мужик. Он не оборачивался: созерцал горелки, в которые превратилось его жилище.
− Много их было?
− Достаточно.
− Эти, с юга? – уточнил я.
Мужик наконец обернулся. На его лице отчётливо проступили усталость и обида.
− Не, − ответил он после короткой паузы, в течение которой рассматривал меня. – Какие-то странные.
− А чего в них странного?
− Ты б увидел – сразу бы понял. Орали фигню всякую: про Фенрира, кажись… И ещё про жертвы что-то, про Разлом…
− Идолопоклонники?
− Почём я знаю!
− Вот и я…
− Странные, в общем, − продолжал собеседник. – Шизануто эдак глазами сверкали. И рисунки у них непонятные на одежде – я не рассмотрел… Да и времени не было: отстреливался. Думал, всё. Да тут ГБР примчалась. Парочку с ходу завалили, остальные ушли. На двух "нивах" были, куда ж их пешком-то догнать…
− Повезло, в общем.
− Повезло, да не всем: часть народа с собой прихватили.
Сердце захолонуло. Рита!..
− Куда?
Мужик показал. И запричитал:
− Ублюдки… своими бы руками придушил… Волны, смерть, чудища всякие кругом, так ещё и эти…
Но я уже не слушал – нёсся к своему дому. Посёлок промелькнул перед глазами в секунду, и я очутился на пороге подъезда. Искореженная стальная дверь скрипела на ветру. Сердце застучало, обгоняя по скорости секундную стрелку. Замелькали ступени, перила заструились бесконечной лентой. Голый дверной проём, вокруг – натоптано. Постоял мгновение, боясь поверить очевидному. Вошел внутрь, огляделся. Позвал. Тишина. В одну комнату, в другую, на кухню… Никого. Где ты, маленькая?
− Рита! − Нет её. Увели. – Показался Бекон. Я уставился на приятеля, не зная, что сказать. − Видел через окно, как твою уводили. − А почему не помешал?? – Я сгреб торговца за грудки.
− Потому как отстреливался. Дверь мне эти уроды не вскрыли, но замок сломали. Вот и оказался заперт в берлоге – ни туды ни сюды, только выбрался. Так что руки убери.
Я отпустил Бекона. В самом деле, ни при чем мужик. − Ты раскисать не вздумай. Надо отправляться в погоню – этих ещё достать можно. − Да я их из-под земли… − Один не сумеешь. И со мной на пару – тоже. Нужны ещё люди. Пойдём…
…Добровольцев набралось немного: около десятка. Остальные струсили. Кто-то не захотел покидать более-менее безопасного убежища, собственного дома. Кто-то гибели боялся. Кто отговаривался: дескать, охранять посёлок надо. А другие утверждали, что среди похищенных нет их родственников. Зачем тогда жизнью рисковать? Ради чего?
Хотелось выматериться и влепить ссыкунам хорошенько, но сдержался. Там, наверху, всё видят. Получат они за свои дела, непременно получат. Многие после Катаклизма потеряли веру. Не я. Эта катастрофа произошла неспроста. Наказание, испытание… Неважно. Только не мог я согласиться с тем, что люди всесильны. Со стороны мира подобное упущение было бы смертельным безрассудством. А ещё я понимал, что следует выдвигаться: надежда спасти пленников угасала с каждой секундой.
− Вперёд, − хрипло скомандовал я.
Тёмная струйка вооруженных кто чем угрюмых мужиков потянулась вслед за мной, прочь из посёлка. В руках, будто светлячки, горели фонарики.
Высокая трава хитро скрывала следы колес. Однако после недавнего дождя кое-где линии протекторов отпечатались достаточно чётко.
Господи, почему Рита не захотела обзавестись ИПК?! Давно бы выследил по маячку! Ну, уроды, блин… Спрошу с каждого, кто грязными руками тебя, малютка, касался. Дай только догнать.
Миновали заброшенный хутор. Покосившиеся заборы прилегали к таким же убогим домам. Столбы с обрывками проводов, колодец с журавлём… Из какого-то двора кинулась стая собак – мы в несколько залпов сократили поголовье. Оставшиеся псины спрятались в траве.
Один раз попали в зону ползучего тумана – только чудом выбрались и друг друга не потеряли.
Трава сменилась грунтовкой, след стал отчётливей. Идти тут было куда тяжелее, ноги гудели, отзываясь болью на каждый шаг, плечи наливались тяжестью. Чуть позади напряжённо сопел Ванька Пластун. Он же первым разглядел мародёров.
− Кир, глянь! Вон они, голубчики.
На грунтовой дороге возле артрически изогнувшегося деревца стояли две машины. Капот одной задран, идёт пар. Приехали, суки. Только бы пленных не порешили, как нас увидят, только бы…
Первым изменения почувствовал Бекон.
− О-па. − Что не так? – спросил я. − Порывы усилились.
Я прислушался к ощущениям, и точно: завывало гораздо мощнее, хлестало воздухом, что-то мчалось навстречу. Еле уловимое, но всё же… Дыхнуло обрывками жара.
Подтверждая наши опасения, загудел ИПК. И лампочка, конечно, мигает, з-зараза.
− Успеем… − прошептал Бекон.
− А те, впереди, не успеют, − так же, шёпотом, отозвался я. Затем повысил голос: − Слушайте меня! Немедленно разворачиваемся и бежим назад, к хутору! Может, повезёт…
Повторять не пришлось: никому не хотелось столкнуться с Волной. Да, был иной выход: воспользоваться моментом и отбить у бандитов пленных. Ну, а дальше? Волна скосит нас всех на раз-два, так что останемся мы на этом поле – свободные, но мёртвые. И мы припустили что есть силы. Мир властвовавшей вокруг ночи сделался беспросветно тёмным. Затем растёкся невнятным пятном. Затем – исчез совсем. А мы бежали, бежали, бежали… Мысли выветрились из головы, главная задача – ускользнуть от надвигавшейся радиационной смерти.
Ветер ревел, как бешеный медведёр, быстрым волколаком рвался вперёд, враноклювом закладывал виражи. Неестественное тепло усиливалось. Появился звук. Прибавил в громкости. Почудилось, что стало ярче… Я попрощался с жизнью – без особой грусти. В сознании мелькнула искорка: «Рита». Обожгло похлеще накатывающей Волны. Сжал зубы. Свело скулы. Виски вспотели, и не они одни. Скользивший навстречу мир разгонялся до безумных скоростей. Колоссальный смертоносный порыв мчался позади, преследовал, не отступая. Нагоняя. От жара мы не сдохнем: слишком далеко. А вот радиация…
Мысль осталась незаконченной: я оглянулся, увидел скачущие в нашу сторону огоньки. В сумерках просвечивали автомобильные фары, "Нивы" резвыми козлами скакали по бездорожью, разбрасывая комья грязи. А позади них стеной стояло переливчато-пурпурное марево Волны.
В правом колене отчётливо щелкнуло, боль раскаленным гвоздем вонзилась в сустав. Я понял, что до спасительного хутора не дотяну. В этот момент что-то проломилось внизу. Я вскрикнул и полетел в ещё более густую темноту. Зрение пропало, мир тоже. Падение. Удар. Перед глазами поплыло…
Время текло, как мазут.
Глубокий вдох, глубокий выдох. Я попытался подняться – не получилось. Опять свалился, уронил голову – и вдруг услышал рёв разъярённой Волны, который раздавался словно бы из иной реальности. Ветер, жар – не почудилось ли мне? Ответа на этот вопрос я не нашёл: провалился в беспамятство…
…Ощущения вторглись в безвольное сознание и разбудили меня. Вздрогнув, я мотнул головой. Подождал немного, приходя в себя, после чего осторожно поднялся. Куда же это меня угораздило?.. Осмотрелся – ничего не разглядеть. Хотя, если присмотреться… Хм. Какие-то катакомбы, что ль, заброшенные? А ты везунчик, Кирилл Никольский. Опять пронесло, так, причесала смерть макушку.
Тут же пришла мысль об оставшихся наверху: Бекон, Рита и прочие. Как они там? Живы ли?
Борясь с приступами тошноты, побрёл по чёрному коридору. Через пару десятков метров он разветвлялся – уводил налево и направо. Я выбрал левый проход.
Полегчало. Ну, и слава богу. Стоило это подумать, как перед носом выросла лестница – я чуть не впечатался в неё впотьмах. Перебирая руками по ржавым периллам, поднялся наверх. Упёрся ладонями в люк – тот ни в какую. Поднапрягся, зарычал. Мышцы затрещали, что-то резко звякнуло, и люк открылся. В нескольких сантиметрах от лица белел сколом ржавый штырь толщиной с палец. Вот так, суки! Не торопитесь хоронить богатыря.
Оказался в еще одном коридоре, заканчивающимся дощатой дверью. До слуха донёсся чей-то негромкий стон. Я ударил в дверь ладонью – она со скрипом подалась. Налег плечом… и рухнул на пол подземного бункера.
− А, чтоб тебя!
Потирая ушибленный локоть, поднялся. На бетонном полу вповалку лежали тела, в потолке зияла здоровенная дыра. Ясно, и эти провалились. Я нагнулся, схватил за ногу тело в знаком ботинке и выволок из кучи. Похлестал Бекона по щеками, влил ему в рот немного воды из поясной фляги. Приятель забулькал горлом, из уголков рта потекли, прячась в бороде, тонкие струйки. Я от души влепил торговцу пощечину. Беконовская голова мотнулась, как у куклы, но глаза он открыл. Я снова поднес флягу – очнувшийся жадно присосался к ней. Наконец оторвался, взгляд стал осмысленным.
− Чёрт бы тебя побрал, Кирюха… Ты где пропадал? Ну вот, так-то лучше. − В жопе мира. − И как там? − Темно, точно у негра в жопе. − Короче, как здесь.
Я помог Бекону подняться. Он покачивался, хрипел, кашлял, но выглядел вполне живым.
− Грёбаная Волна… Я от страха чуть копыта не откинул, − поделился приятель.
− А я-то подумал, тебя радиация должна была прикончить. – И улыбнулся. Однако улыбки в такой тьмище не разглядеть. Ему – не разглядеть. Мне-то с моими кошачьими зрачками куда проще – полезная, блин, мутация.
− Шутник. Пошути у меня ещё… − пригрозил торговец и зашёлся диким кашлем.
Другие из нашего отряда Беконовой выносливостью не обладали, поэтому им повезло меньше. Трое пришли в себя и теперь блевали в стороне, остальные валялись без движения. Я пообещал вернуться так быстро, как смогу, препоручил болезных другу и полез сквозь дыру в потолке.
Снаружи выл вечер. От прикосновений пронизывающих воздушных потоков становилось зябко. Я поёжился. Сыпал мелкий град, не до конца высохшая трава покрылась инеем. Н-да… Хотя погода у нас и похлеще штуки выкинуть может. Полигон, мать его ети…
Я дыхнул на ладони облачком пара и побрёл туда, откуда недавно делал ноги.
На мародёров наткнулся через километр или около того. Одна "нива" лежала на боку, вторая, съехав в кювет, уперлась в столб и заглохла. В машине неподвижно сидел водитель – голова покоилась на руле. Я подошёл к автомобилю, дёрнул ручку. Мертвец вывалился наружу, прямо мне под ноги. Наступив на труп, я заглянул в салон. Белые как мел лица в иссиня-чёрных прожилках, жёлтые глаза. Все мертвы. Моей милой среди них не было…
Потопал к машине, перевернувшейся набок, и, не доходя пары метров, наткнулся на знакомую изящную фигурку. Наверное, выбросило из машины. Рита распростерлась на земле, неестественно вывернув руку. Глаза закрыты, волосы разметались по траве. Такая же белая, как прочие. Ну, здравствуй, любимая. Я пришёл.
Опустился на колени рядом, приложил ухо к её груди. Постарался не дышать… Показалось? Я прислушался – и разобрал глухой удар. Сердце билось – слабо, но билось…
…Опасаться налёта новой банды или нападения животных не стоило: после волновой атаки поляна ещё долго будет пустовать, и Бекон знал это. Он дожидался меня, сидя на корточках и вперив взгляд в землю.
− Пошли, − натужно проговорил я.
Он поднял глаза, увидел лежащую у меня на плече Риту.
− Пошли…
…Как ни уговаривал приятель, я настоял на своём: дело его не касается, и точка. Лучше пусть двигает обратно в посёлок. Надо оповестить жителей, чтобы те выслали за выжившими спасательную бригаду. Бекон неохотно согласился, и мы попрощались.
Спотыкаясь, но надёжно удерживая на плече бездыханную Риту, я направлялся к лабораториям…
…Вероятно, моя звезда благоволила ко мне: до места назначения удалось добраться без проблем. Выросло приземистое, крепкое здание. Я остановился, переводя дух. Затем крикнул изо всех сохранившихся сил:
− Эй!
По ходу, меня не услышали. Я исторг из глотки ещё один надсадный крик, и тогда в ответ раздалось грозное:
− Кто там?
− Кирилл… − Язык заплетался, дыхание сбивалось. − …Никольский.
− Кто?
− Да какая к чёрту разница!.. Нам нужна помощь…
Высокий, вооруженный винтовкой молодец подошёл к металлической калитке. Взял меня на прицел, стал разглядывать.
− Ну?! Так и будешь пялиться?
− Мне надо получить разрешение начальства.
− Ну!.. – На большее меня не хватило. Я упал на колено. Придержал Риту. Горло обжигало, дышать удавалось с трудом.
Охранник вытащил ИПК, активировал встроенный передатчик.
− Григорий Натаныч? Тут какой-то заявился… Вроде не опасен… Вместе с бабой, наверное… Не разглядеть нихрена. По фигуре – баба… Оружие? – переспросил охранник и обратился уже ко мне: − Вооружён?
− Да.
− Чем?
Я вытащил из кармана пистолет и бросил в грязь.
− Это всё.
Охранник хмыкнул, сказал в ИПК:
− Безоружен… Разумеется, глаз не спущу… Хорошо. – Затем снова мне: − Проходи. – И открыл калитку.
Я на заплетающихся ногах вошёл внутрь невысокого строения. Споткнулся о порожек и едва не повалился на пол. Охранник удержал меня. Подскочили два здоровенных лаборанта, сняли с моего плеча Риту и понесли к автоматическим дверям. Те раскрылись, пропуская здоровяков, и сомкнулись за их спинами.
− Куда?..
− Спокойно. Ей нужна помощь. Обследуют, потом тебя…
Я добрёл до стоящего неподалёку простецкого стула. Рухнул.
Помещение тесное – видно, прихожая. Стены древние, как и всё тут. Пара стульев вроде того, на котором сидел я. На удивление чистый пол. Одинокая покосившаяся картина на правой стене – девочка, балансирующая на большущем шаре. Сенсорные двери старой модели. Две внушительные лампы на невысоком потолке. На этом обстановка заканчивалась.
− Есть будешь? – спросил охранник. − А ты угощаешь? − Ты ж щас с голоду подохнёшь. Оно мне надо, труп потом вытаскивать? − Усёк. − Чудесно. Ладно, жди здесь. И молодец тоже скрылся. Я остался один. Привычная пустота…
Секунды тянулись бесконечно: не столько мучил голод, сколько неизвестность. И – беспокойство за любимую. Тут, конечно, есть док, но поди знай: поможет – нет…
Вернулся охранник, с бутербродами и чаем на подносе.
− Вот это сервис.
− Жри молча. А то ведь свалишься прямо тут.
− Невелика потеря.
− Меня Жора зовут. – Голос парня зазвучал мягче. В свете потолочных ламп я разглядел, что он очень молод и лопоух.
− Кирилл.
Я отправил в рот солидный кусок бутера, запил чаем, не почувствовав вкуса…
…Не помню, как доел, в себя пришёл, только когда Жорка пихнул в бок.
− Кир, Григорий Натаныч здесь.
− А? Я уснул, да?
− Угу.
Протерев сонные глаза, прищурился и рассмотрел перед собой кого-то в белом халате. Кто-то обладал средним ростом, недлинными и жидкими, зачёсанными назад седыми волосами, очками, зажатыми в правой руке, − и больше ничем примечательным.
− Григорий Натаныч? Как она?
Учёный покачал головой.
− Значит, дело плохо? − Да. − И? − Ни шанса. Меня как будто придавило чем-то невыразимо тяжёлым. − Но я могу кое-что вам предложить. − Слушаю. – Блеснул лучик надежды, слабый и – обманчивый?
− В паре километров от нас находится старая лаборатория. Там проживает человек по фамилии Берензон. Когда-то он работал вместе с нами, а потом… Словом, что-то с ним случилось, и он покинул своих коллег. Уединился и начал ставить непонятные, сумасбродные опыты.
− Насколько сумасбродные?
− Берензон не посвящал нас во все тайны. Однако мне известно, что, по его теории… − Григорий Натанович замялся.
− Да-да, слушаю.
− Короче говоря, он считает, что в появлении Разлома виноваты злые силы. Божественного, понимаете ли, происхождения. Якобы некий Фенрир творит на Земле эти несчастья и беды.
− Фенрир, вы сказали? − Именно. − Вот так совпадение. − Простите? − Неважно. Так и что?
− Возможно – не берусь утверждать, но возможно, − Берензон вам поможет. Он занимается этими исследованиями уже одиннадцать лет, то есть почти все то время, что существует Разлом. И, по слухам, чего-то добился.
Знать бы чего! Известно ли ему, как вылечить от последствий облучения?.. М-да… Ну, вот и выясним заодно.
− Где конкретно он живёт? В каком направлении находится его лаборатория?
− Я отмечу на вашем ИПК.
Пока Григорий Натанович возился с компьютером, ко мне подошёл Жора.
− Сделать тебе бутеров на дорожку?
− Если ты на это решишься, то я снова начну верить в людей.
Жора ничего не ответил – развернулся и ушёл. Когда он возвратился, неся бутерброды с сыром, Григорий Натанович закончил копаться с 3D-картой. Вернул мне ИПК.
− Я бы настоятельно советовал вам пройти обследование. И отдохнуть…
− Времени нет, − перебил я учёного. – Спасибо за всё и до свидания. А где Рита? Как она?
− Ваша подруга в исследовательском центре, но я бы не советовал туда ходить. Лёша, Дима! – позвал Григорий Натанович.
Как из-под земли появились давешние мускулистые лаборанты. Прозвучал приказ:
− Наш новый друг хочет увидеться с пациенткой.
Между тем я раскрыл на ИПК карту. Что там наотмечал Натаныч? Ну-ка, посмотрим… Хм-м… До хаты Берензона путь не самый удобный и безопасный. Ну и пес с ним. Пройду.
Раскрылись автоматические двери, и Дима с Лёшей вкатили койку, на которой мирно спала Рита. Слабая плоть в мире торжествующего Хаоса. Черные прожилки по-прежнему расчерчивали красивое лицо, но она дышала. И етун меня раздери, если я дам ей умереть!
Я выключил ИПК. Встал. Провёл пальцами по Ритиной щеке.
− Удачи вам. – Григорий Натанович протянул руку. – И знаете что, Никольский? Мы сделаем для вашей подруги всё возможное.
Я устало улыбнулся.
− Спасибо.
И пожал пятерню ученого.
Дверь за странным чужаком закрылась. Жора повернулся к профессору.
− Григорий Натаныч, зачем вы пообещали возиться с его бабой? И так понятно, что она нежилец. Интенсивность Волны была 64 процента по Швеллербергу!
− Это тебе очевидно и мне, но не ему. Ты глаза его видел? Мало того, что с вертикальными зрачками, так ещё и бешеные. Он ради неё на всё пойдет. Мне пообещать нетрудно, а этот, чтобы отблагодарить нас, в любую задницу теперь полезет – и не пикнет. Учись, студент.
− А с ней что делать?
Ученый протер полой халата очки, поглядел сквозь линзу на свет.
− В изолятор. А там поглядим.
За порогом лаборатории меня встретила вьюга. Отыскал в свежем сугробе брошенный пистолет, обтер рукавом и сунул в карман. Я поежился и натянул поглубже капюшон. Снежинки белыми кометами проносились мимо, кололи лицо. Поправив за плечом ружьё, сверился с ИПК и пошел на северо-восток. Сколько я пробыл в лаборатории? От силы час, а намело сугробы почти по колено. Очень скоро руки занемели, пришлось лезть в «сидор» за флягой. Глоток огненной воды жаром разошелся по телу. Я плеснул немного на руки, растёр. Вроде полегчало. Согласно метке на карте, до убежища товарища Берензона чуть больше двух километров. Еще раз приложился к фляге и отправился в путь…
Дорог здесь нет − есть только направления. Впереди простиралась заснеженная степь, в белой пелене темными пятнами угадывались деревья. Слева протянулась ледяная арена водохранилища с почти занесённой снегом бытовкой обслуги. Надо согреться, иначе точно не дойду.
Двери в бытовке отсутствовали напрочь, через выбитое окно внутри надуло небольшой сугроб. От дыхания валил пар, но пронизывающий ветер не беспокоил, и это радовало. Во второй комнате нашёлся стол с уцелевшими лавками, старые фанерные шкафчики. Я окинул доставшееся богатство хозяйским взглядом и потянул из-за пояса топорик…
…Под задницей лавка, на полу весело потрескивал костер. Ладони обжигало жаром, но после стужи за стеной – просто блаженство. На усах начал оттаивать иней. В закопченном котелке таял снег, чаёк сейчас будет в самый раз. Потрескавшиеся губы растянулись в улыбке – живём… Входную дверь я закрыл фанерным шкафом – не ахти какая защита, однако лучше, чем ничего.
Только я сомлел в тепле, как шкафчик с треском отлетел к стене и в бытовку, в ореоле снежных змеек, вошла громадная мохнатая фигура. Етун явился вместе с метелью. Маленькие глубоко посаженные глазки под массивными надбровными дугами уставились на меня. Из чёрных вывернутых ноздрей с храпом вырывалось тяжелое дыхание. Плотное облако вони ударило в нос, глаза заслезились. Етун почти доставал головой до потолка.
Рука зашарила в поисках ружья. Чёрт! Где оно?! Да вот же, стоит у стены, как раз возле зверя. Сам туда поставил, идиот… А уже в следующее мгновение етун атаковал. Эти двести с лишним килограмм живого веса могут перемещаться внезапно и неуловимо. Солнечный зайчик, ёлки! Мелькнуло перед глазами размазанное от скорости пятно, и тяжеленный удар в грудь швырнул меня через всю комнату. Я впечатался в стену и… Рухнул на бетонный пол, схватившись за грудь, судорожно глотая воздух. Етун, рассматривая меня, приближался неспешно. Наконец удалось вздохнуть, я положил руку на поваленную лавку. Зверь пёр как танк – такой же тяжелый и несокрушимый. Несокрушимый? Сейчас посмотрим. Увесистая лавка с шумом описала дугу, смачно вдарив зверю по колену. Тот повалился мохнатым кулём. Я перескочил монстра и метнулся к ружью. В спину тут же прилетел обломок лавки, и я кубарем полетел прямо в костёр. Сзади раздался торжествующий рёв. Твердая, словно отлитая из чугуна, лапа сгребла за плечо. Я схватил котелок и плеснул кипятком в злобно сощуренные зенки. От болезненного вопля заложило уши, и тут же саданул етуну коленом в пах. Лапа разжалась, я упал. Не вставая, отполз к ружью. Отполированное тысячами прикосновений ложе надёжно легло в ладонь, будто друг руку пожал. Я дал залп из обоих стволов прямо в лохматую оскаленную морду. Брызнули осколки черепа с ошмётками мозгов, ближайшую стену «украсило» кровавыми пятнами. Зверь рухнул, пачкая пол багрово-красным.
− А нехрен было на царя природы замахиваться, ети грёбаный!
Я собрал вещи и вышел в метель. Попил, блин, чайку…
Убежище Берензона вынырнуло из снежного потока, когда метель поутихла. Бетонная полусфера без окон напоминала гигантский пузырь, на сером фоне отчетливо выступал прямоугольник двери. Солидная такая дверь, стальная, с массивными шляпками заклёпок. Я вдавил кнопку связи, «торчащую» из квадратного устройства на стене. Почти как наши домофоны.
Некоторое время ничего не происходило, потом раздался неожиданно звонкий голос:
− Кого там Полигон принёс?
− Здравствуйте! Я от Григория Натаныча. Мне нужен профессор Берензон.
− А больше тебе ничего не надо?! Вали нах… На хаузе, мил человек.
Я набрал горсть снега, обтер раскрасневшееся лицо. Только бы не сорваться и не нахамить, иначе все пропало.
− Послушайте, уважаемый… Мне нужен профессор Берензон. Натаныч сказал, что только он знает о каком-то Фенрире.
− Как вы сказали? – Интонация тут же изменилась: в голосе послышалась чёткая заинтересованность. – О Фенрире?
− Именно.
− М-м… Хорошо, сейчас впущу. Но без глупостей. И оружие придется оставить в приемной.
Я выдохнул в домофон:
− Согласен. Открывайте уже, а то задубел совсем!
Следуя пожеланию хозяев лаборатории, оружие я сложил в специальной приёмной. За мной внимательно следил угрюмый молодчик. На могучей груди покоился на ремне короткоствольный автомат, я разглядел нашивку с изображением следа медвежьей лапы и надпись “Blackwater”. Мысленно посочувствовал возможным диверсантам: охрана более чем серьёзная.
− Присядь тут, − на ломаном русском обратился ко мне суровый тип с автоматом и указал на табурет. − Мистер Берензон сейчас подойдет.
Я послушно сел. И действительно, не прошло и минуты, как распахнулась окрашенная в белый цвет дверь и появился… Альберт Эйнштейн! То есть, конечно же, профессор Берензон – собственной персоной. Но такой же курчавый, взлохмаченный, с по-детски озорными глазами.
− Яков Израилевич, − подчёркнуто вежливо представился он. И тут же, без остановки: − Что вам известно о Фенрире?
Сразу к делу? Очень хорошо. А то каждая минута на счету.
− Да, в общем-то, особо ничего. Только то, что я услышал от Григория Натаныча… не знаю, как его фамилия…
− Чернобровин фамилия этого поца, − жёстко ответствовал Берензон. – Что он вам наплёл за меня и мои опыты?
− Сказал, вы до чего-то докопались. И будто бы в возникновении Катаклизма виноват некий Фенрир. Кто он вообще? Бог? Дьявол?
− Ни то, ни другое. – Похоже, я подобрал к исследователю ключик: его взгляд вдруг наполнился яркими искорками, и он заговорил быстрее. – Ой-вэй! Хоть кто-то воспринял моё открытие всерьёз! Наконец-то! А ведь это, может быть, величайшее достижение науки за всё время её существования! Пойдёмте, любезный, я покажу.
− Яков Израилевич, а не стоит ли вначале…
Но Берензон перебил мрачного телохранителя:
− Полноте, полноте. Видите, человек заинтересован? А что это значит? Это значит, что у него есть мозг и он им таки думает! А то в вашем милом обществе я совсем одичал…
Яков Израилевич ухватил меня за рукав и потащил по коридору.
− Это шанс, понимаете? Что знает один, знают все! Неведение же в нашем случае смертельно опасно! Оно грозит гибелью всему живому…
− Даже так? – Я приподнял бровь.
− Идёмте же! – поторопил меня эмоциональный профессор, увлекая за собой.
Мы прошли тёмным коридором с единственной рабочей лампочкой на потолке. Берензон приложил к блестящему кругляшу на стене палец, и стальная дверь мягко отъехала в сторону. Профессор пропустил меня вперёд, а когда я вошёл, заперся изнутри.
− Садитесь, уважаемый, я имею сказать вам несколько умных слов…
− Григорий Натаныч!
− Жора, в чём дело?
− Эта… в карцере…
− Ну!
Чернобровин нахмурился. От радушия, которым он «потчевал» недавнего гостя, не осталось и следа.
− Она проснулась!
− Так это же хорошо. Выходит, не сдохла и не сгниёт раньше времени. Будет на ком проводить эксперименты.
− Вы не понимаете!.. Она разбила камеру!
− Какого ху… То есть каким образом? Камера висит на трёхметровой высоте, под самым потолком.
− Подпрыгнула и пробила дыру! Вот так, кулаком. – Жора показал как. – А перед этим она изменилась…
− Измени-илась? – протянул Григорий Натанович. – Так быстро?
− Видно, сила облучения была настолько…
Чернобровин не дослушал.
− А ну-ка пойдём.
− Куда? К ней?
− Куда же ещё, идиот!
Уверенной походкой Григорий Натанович направился к карцеру. Жора бросился за ним.
− Но она там мечется, об стены стучится… Она опасна.
− Конечно, опасна, олух ты царя небесного. Это и прекрасно. Оружие при тебе?
− Да…
− А наручники? Отлично.
− Что вы задумали, Григорий Натаныч?
На незапоминающемся лице появилась мерзкая ухмылочка. Чернобровин снял с пояса рацию и вызвал по ней дюжих лаборантов.
− Я так понимаю, она теперь снорк? – убрав переговорное устройство, со странной интонацией произнёс ученый.
− Возможно… я не успел рассмотреть… Но она обросла шерстью, как волк, − это могу сказать точно.
− А она ничего, да?
− Григорий Натаныч…
Появились Дима с Лёшей – две безразличные махины в белых халатах.
− Говорят, по части страсти и любви снорков не превзойти, − ни к кому конкретно не обращаясь, заметил Чернобровин. – Сам не проверял – возможности не было, − но знающие люди…
− Она вам не позволит…
− А вы трое мне на что?! Хотя, если не будет любви, сойдёт и секс. Так что заткнись и открой дверь.
Из карцера раздавалось громкое буханье. Измененная Полигоном девушка продолжала биться о стены, обрушивать на толстую дверь мощные удары. В дрожащей потной руке Жоры появился магнитный ключ.
− Повезло мне с охраной, ничего не скажешь. – Григорий Натанович покачал головой. – Открывай уже!
Жора приложил карту к сенсору. Красный огонёк погас – загорелся зелёный. Парень взялся за ручку. Обернулся на главного: с лица Чернобровина уже исчезли всякие эмоции.
Помощники встали по обе стороны от начальника. Такие же каменные физиономии, глаза недобро сверкают. Жора понял, что не отвертеться, как бы ни хотелось.
И, смочив пересохшее горло слюной, он открыл дверь…
…Берензон щёлкнул выключателем. Тусклый свет полился из-под потолка, частично рассеяв темноту. Помещение, где мы оказались, напоминало пещерку. Крохотную пещерку, стиснутую четырьмя стенами. Два стула, стол, шкаф, лампа под потолком – и более ничего.
Не успел я сесть на стул, как передо мной призраком возник проф. Куда он отлучался и когда – не имею представления. Тем не менее, за время своего короткого отсутствия он успел «вооружиться» стопкой бумаг, которые немедля сунул мне.
− Вот, просмотрите. А я пока вкратце расскажу о том, что отняло у меня одиннадцать лет жизни.
Я пролистывал бумаги, честно вглядываясь в них, вчитываясь, а вот вникнуть не мог. Какие-то цифры, графики. Редко – термины, значение которых мне было неизвестно.
− Чтобы понять происходящее ныне, надо вернуться на века назад, − вещал между тем Берензон. Он ходил из стороны в сторону, не обращая на меня внимания. Голос его – видимо, от волнения – стал громче и пронзительнее. – И искать причину следует не среди здесь, а около богов германско-скандинавского пантеона. Фенрир родом из тех верований. Он – огромный, свирепый волк. Фенрир божественного происхождения, однако для самих богов он стал врагом. Впрочем, те посчитали его недостаточно опасным и позволили жить рядом с собой, в Асгарде – небесном граде. Нет, вы себе представляете? Вырастить здоровенную и, что важно, опасную зверюгу, чтоб потом её сильно бояться! Ну и кто они после этого? Поцы, однозначно! Но я отвлекся. Когда вырос, волк стал настолько велик и ужасен, что кормить его отваживался только Тюр, бог воинской храбрости. Чтобы обезопасить себя, небожители решили посадить Фенрира на цепь, но ни один металл не мог удержать гиганта. В конце концов, хитростью богам удалось сковать Фенрира волшебной цепью Глейпнир. Её гномы сделали из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Всего этого больше нет в мире. Глейпнир была тонка и мягка, как шёлк. Но, чтобы волк позволил надеть на себя эту цепь, Тюру пришлось вложить руку ему в пасть в знак отсутствия злых намерений. Фенриру не удалось освободиться, и тогда он откусил Тюру руку. Приковав Фенрира к скале глубоко под землёй, боги воткнули меч между его челюстями. – Яков Израилевич начал цитировать древний текст: − «Рукоять упёрлась под язык, а острие – в нёбо. И так распирает меч ему челюсть. Дико он воет, и бежит слюна из его пасти рекою, что зовётся Вон. И так он будет лежать, пока не придёт конец света». И чего я не удивляюсь с этих богов? Если б меня посадили на цепь и воткнули в рот ножик, я б тоже выл. Причем так гнусно, чтоб у них там в Валгалле брага скисла! – Берензон на миг замолчал, а затем продолжил прежним академическим тоном: − Но, согласно прорицанию Вёльвы, однажды Фенрир разорвёт оковы. Это произойдёт в день Рагнарёка, гибели богов. По преданию, хтонические чудовища, олицетворяющие собой изначальную дикую мощь вселенной, и боги, другое название которых асы, должны сойтись в смертельной битве. В финале этого противостояния Фенрир убьёт Одина, верховного небожителя, и сам будет убит Видаром, сыном Одина. Асам было известно о предсказании, но, невзирая на оное, те не умертвили Фенрира. «Так чтили боги своё святилище и свой кров, что не хотели осквернять их кровью Волка».
Берензон замолчал. Воспользовавшись этим, я отложил бумаги, в которых всё равно не разобраться, и уточнил:
− Значит, вы утверждаете…
Яков Израилевич не дал мне договорить.
− Именно. Именно! Конечно, нельзя с уверенностью сказать, что всё происходило так, а не иначе. Но не стоит воспринимать стародавние сказания буквально – мы же образованные люди!
− Ясно, надо включить образное мышление.
− Да! И оно тотчас подскажет вам правильный ответ. А заключается он в том, что Фенрир таки проснулся. Исполинский Волк, долгие лета дремавший внутри Земли, вышел из спячки! Безусловно, неверно воспринимать его как волка – это тоже метафора. Истинное обличие данного монстра для нас, может быть, непредставимо и ужасно.
− Получается, древний волчара, который на деле совсем не волчара, проник внутрь планеты…
− Нет-нет. Не проник, а был помещен. Он… сын. Потомок. Икринка. О! Икринка богов, будем так говорить. И вот когда спавшая в ней личинка, набравшись сил и прорвав стенки, вылезла наружу…
− …всё и началось, − закончил я.
Берензон молча кивнул.
− Теперь понятно, почему образовался Разлом. А эти Волны…
− Дыхание Фенрира. Вы, наверное, не знаете, что Волны не только исходят из Разлома, но и возвращаются обратно. Причем с определенной периодичностью. Волна – пауза – Волна. Ничего не напоминает? Вдох – задержка – выдох.
− Прелестно…
− Ещё как прелестно. В древнем сказании этот поток представлен как река Вон, то есть слюна Фенрира. Не исключаю, однако, что и другие выделения имеют место быть. Возможно, именно они несут заразу, а дыхание лишь только распространяет сию гадость по миру.
− Но на кой ляд богам понадобилось оставлять потомство внутри населённой планеты?
− Давайте зададим себе иной вопрос: была ли Земля тогда населена и имела ли вообще название? Это во-первых. Во-вторых, богам – более сильным сущностям – наплевать на людей, более слабых существ. Вы же не интересуетесь судьбой случайно раздавленных вами насекомых? Это прискорбно, но естественно. И, в-третьих, асам могла понадобиться новая территория. Возможно, они лишились прежнего дома либо попросту решили: а что бы нам не захватить соседние миры? Либо Рагнарёк всё же произошёл, где-то там, за пределами нашей галактики, и мы имеем дело с его последствиями. Либо… он ещё только предстоит. И начало ему будет положено здесь. Если…
− Если?.. – повторил я.
− Если мы не помешаем коварному и злобному монстру! – Эти слова Берензон аж выкрикнул.
А проф-то определённо не в себе. Ладно, спорить пока не буду, поглядим, что дальше скажет.
− А Фенрир – разумное существо?
− Откуда мне знать, молодой человек! Но исходить надо всегда из худшего. Да и кто их разберет, этих богов, − разумные они или нет…
− Предположим, у нас получится. Что тогда?
− Всё вернётся на круги своя! Должно вернуться. Природа не позволит так просто себя погубить. У вселенной огромный запас гибкости, посему после смерти Фенрира последствия Катаклизма, скорее всего, сойдут на нет. Не сразу, постепенно – но неуклонно. Если, конечно, нам удастся навсегда избавиться от Фенрира, а не только на время оглоушить или усыпить его.
− Замечательная сказка, проф. Только вы вроде как ученый, а не проповедник Судного Дня, типа тех же дремучих викингов. Какие у вас есть доказательства?
Берензон поглядел на меня поверх очков.
− Молодой человек, я с вас таки удивляюсь! Посмотрите себе в руки – и не говорите больше глупостей!
Я помахал бумагами, извлеченными из пухлой стопки.
− Ау, проф! Вы часом надписи на древнеацтекском не читаете?
− Нет, конечно. – Берензон перестал носиться по кабинету и, сцепив пальцы на животе, сел на стул. – Я его не знаю. А если б знал, оно мне надо, глупостями заниматься? Так что вы имели мне сказать, молодой человек?
− Лишь то, что для меня все эти графики, столбцы цифр и прочее, как для вас древнеацтекский. Объясните подробнее, какое отношение имеет древняя легенда к реальному положению вещей. И сделайте это, пожалуйста, на человеческом языке.
− Вы всерьез хотите, чтобы я в двух словах пересказал результаты одиннадцатилетних трудов? Не делайте мне смешно! Я тонны информации собирал, расшифровывал, анализировал. Эх… Ладно, попробую. Итак, молодой человек, у вас в руках показания сейсмокарт, космические снимки, анализы проб излучения… Да много всего. И эти бумаги прямо или косвенно указывают на огромный живой организм, находящийся под землей. Причем он не только живёт, но и, следовательно, дышит. Волны пускает, шлемазл…
Занятный собеседник мне попался. Типичный сумасшедший учёный. И теория его бредовей некуда. Но… Другой-то нема. И рациональное зерно в ней есть, несмотря на всю неправдоподобность. Может, я сошёл с ума, только я верил этому взъерошенному невротику. Земля, люди, Армагеддон… или, как его, Рагнарёк… и Рита. Рита! Я едва не забыл, зачем пришёл сюда. А начатое надо доводить до конца…
− Замечательная теория, проф. Считайте, вы меня убедили. Но этого мало. Даже если Фенрир существует, как его победить? Сбросить в Разлом, прямо ему на башку, ядерную бомбу? Неплохая мысль. – Я принялся рассуждать вслух. – Только где достать бомбочку? Особенно сейчас, когда разработки в этой сфере находятся под запретом. И караются смертной казнью…
Тут я заметил, что Берензон хитро щурится.
− А чем, по-вашему, я занимался одиннадцать лет?! – Он подошёл ближе, наклонился, понизил голос до заговорщицкого шёпота. – Существование Фенрира я доказал вскоре после рождения моей теории. К моим услугам было лучшее научное оборудование, которое я «позаимствовал» у коллег перед тем, как покинуть их. А помимо этого у меня в распоряжении мозги и чёртова уйма времени. – Яков Израилевич отступил на шаг назад, разогнулся, задумчиво произнёс: − Найти детали оказалось очень сложно. Очень. Но для настоящего учёного нет преград…
− Постойте… − Я не верил ушам. – Вы хотите сказать, что сделали ядерную бомбу?
− Отличный, отличный экземпляр! – Берензон словно бы разговаривал сам с собой. – Жаль, что я так и не нашёл добровольца. Никто не захотел везти моё детище к Разлому, чтобы скинуть в логово Фенрира. Надо бы мне лично укокошить этого позорного волка. Но как? Моя малышка тяжёлая. Даже вдвоём с Доусоном…
− Доусон – это телохранитель? – догадался я.
− Да, да, − рассеянно ответил Яков Израилевич. – Опять же машину водить я не умею. И он тоже. Нет, транспорт есть, а толку от него… После смерти Вадика, шофёра…
− Проф, не беспокойтесь. – Я поднялся со стула, подошёл к Берензону и положил руку ему на плечо. – Недолго Фенриру осталось безобразничать. Недолго порождать всяких снорков и етунов. Скоро люди обретут долгожданную свободу.
− Не понимаю…
Он правда не понимал.
− Короче, считайте, что доброволец сам нашёл вас.
И я подмигнул ему глазом с вертикальным зрачком.
Не успел Жора распахнуть дверь, как Рита, злобно рыча, выпрыгнула в коридор. Парень отшатнулся, выставил перед собой пистолет. Девушка, щеря отросшие зубы, двинулась к охраннику. Дима с Лёшей ухмыльнулись и, аккуратно подступив к ней, молниеносно заломили некогда тонкие руки. Увлечённая преследованием Жоры, мутантка не сразу поняла, что происходит. А очутившись в объятиях силачей, стала извиваться всем телом. Фиксировать одичавшую женщину тяжело, но лаборантам было не привыкать.
− Держите крепче! – командовал Григорий Натанович. – Зря, что ли, мускулы накачали? Криворучки, блин.
Рита пыталась вырваться. Укусить, расцарапать пленителей. В её безумных глазах пламенела первобытная ярость. Дёргались покрытые шерстью руки. Женщина-снорк рычала, брызжа слюной.
− Как она отвратительна… и прекрасна, − восхищённо проговорил он.
Жора целился в Риту из пистолета, готовый в случае чего стрелять на поражение. Пальцы охранника стиснули оружие до того сильно, что побелели костяшки. Лопоухий парень что-то неслышно бормотал. В его глазах читался плохо скрываемый страх перед порождением Катаклизма, перед этой кошмарной шуткой природы.
− Горячая тёлочка, − задумчиво произнёс Чернобровин. – Без наручников соваться к такой – смерти подобно. Жора!
− Григорий Натаныч, не надо…
− Что не надо?! Струсил, да? – Чернобровин зашёлся громким смехом. Потом резко замолчал и шикнул на охранника: − А ну, быстро, я тебе сказал…
Лопоухий принялся нервными движениями отстёгивать с пояса наручники.
− Григорий Натаныч. – Это говорил один из лаборантов.
− Ну, что ещё?!
− Пожалейте Жору: он же придурок, а у неё вон какие зубищи. Мы и так её еле удерживаем, а тут ещё этот будет вертеться под ногами.
− Вот сука! – выругался второй. – Стоять! Стоять!! Чёртова образина!.. Не получится наручники застегнуть: мы ей даже руки свести не можем…
− Два взрослых здоровых мужика никак не справятся с бабой. – Чернобровин сплюнул. – Жора, отставить наручники.
− Я сбегаю за транквилизатором, − предложил молодой охранник.
− Стой на месте. И молчи. За транквилизатором он пойдёт… Смыться решил?
− Нет, я…
− Молчать, кому сказал! Успокоительное засунь себе в задницу. Какое удовольствие трахать снорка, если тот безволен, словно резиновая кукла?
Григорий Натанович улыбнулся, его глаза загорелись. Если бы эта красотка начала махать ногами, ситуация бы заметно усложнилась. Но в плане логики снорки не чета людям. Однако все равно лучше поторопиться…
− Я иду к тебе, моя персиковая, − проворковал спустивший штаны Чернобровин.
Рита рванулась вперёд что было сил – Дима с Лёшей еле удержали мутантку. Диме, стоявшему слева, пришлось перехватить руку пленницы, когда та едва не выскользнула из его крепкой хватки.
В этот самый миг Рита совершила ещё один рывок и, наконец, освободилась. Лаборанты не успели сориентироваться. Мутантка налетела на полуголого ученого, повалила его и приземлилась сверху.
Испуганно вздрогнув, Жора нацелил пистолет на непокорное «чудовище». Но не выстрелил: совсем недавно охранник видел эту «тварь» в обличии молодой и красивой женщины. Он просто не смог нажать на курок. Да и что, если он случайно попадёт в начальника?..
Пока Жора размышлял, Дима бросился вперёд и схватил Риту за запястье. Оглушительный рёв-крик. Лаборант не успел ни оттащить бывшую пленницу, ни обездвижить её. Ловко вывернувшись, женщина-монстр взмахнула свободной рукой. Когтистая пятерня сначала со свистом разрезала воздух, а затем разорвала горло. Дима надсадно захрипел и закатил глаза. Лёша попытался остановить ускользающую Риту, но столкнулся с коллегой. Исходя кровью, Дима неконтролируемо двигался. Багровая жидкость пачкала белый лабораторный халат. Сморщившись от омерзения, Лёша оттолкнул Диму. Тот опрокинулся на спину и забился в судорогах.
Не решившийся выстрелить Жора поплатился за промедление: Рита набросилась на него и одним движением сломала ему руку. Пальцы разжались, пистолет выпал. Заорав, лопоухий малец рефлекторно схватился за повисшую плетью конечность. Метнувшись к пистолету, Рита рывком подняла его с пола и развернулась.
Похоже, Чернобровин недооценил интеллектуальные возможности снорков, особенно новообращенных. Вернув одежду на место, ученый поднимался на ноги.
Лёша напал на мутантку. Замахнулся, целясь огромным кулаком ей в ухо, и тогда прогремел выстрел. Рита, ещё не окончательно «сроднившаяся» с новой, звериной сущностью, помнила, как пользоваться оружием. А может, ей просто повезло. Какой бы ни была причина, в отношении Лёши это уже не имело значения: пуля пробила высоченному лаборанту голову. Маленькая дырка прямо посреди лба. Лёша рухнул набок.
Отбросив пистолет и опять развернувшись, Рита накинулась на Жору, который ничего не предпринимал – лишь плакал от боли. Она легко сбила охранника с ног, а когда тот растянулся на полу, подскочила и впилась зубами ему в горло. Парень забарахтался, словно перевёрнутый на спину таракан. Непокалеченной рукой старался он оттолкнуть озверевшую мутантку. Бесполезно.
Рита подняла голову, оглянулась.
Григорий Натанович быстро отходил назад. Расширенные глаза, дрожащие руки, пот градом. Чернобровин упёрся в стену, и ужас мгновенно всплыл со дна его зрачков. Жора захлёбывался, истошно вопил, звал на помощь. Не слыша мольбы преданного охранника, да и не желая слышать, учёный помчался прочь.
Жора издавал невнятные звуки, хрипел. Рита глухо зарычала. Безразлично глянула на поверженного врага – и несколько раз ударила его кулаком. Изо всех сил, точно молотком – так, как умеют лишь дети Волны. Жора затих, кляксой распластался на полу, замер.
Оставив неподвижное, изувеченное тело в покое, Рита встала и не спеша направилась вслед за убегающим Чернобровиным. Она знала: ей нечего бояться. Она знала: он не вернётся. И своих дружков не позовёт, ведь для этого придётся рассказать о том, что он хотел с ней сделать. Этот слизняк предпочтёт смерть подобному позору. Но смерти он боится, а значит, не вернётся. Да и не заслужил мерзавец освобождающей гибели.
Конечно, размышлять, как человек, Рита больше не могла. Однако у неё было предчувствие, были инстинкты, была звериная уверенность. И память – память о ком-то далёком и вместе с тем близком. Родное существо, оно исчезло. Куда? Женщина-снорк не имела представления. Только не сомневалась, что родному существу следовало уйти. Возможно, ради неё самой. Уйти, чтобы вернуться. В любом случае, она будет ждать…
Мягкой, кошачьей походкой ступив на крыльцо, Рита всмотрелась в густую ночь. Её изменённое зрение видело стремительно перемещающуюся фигурку. Враг, которого она отпустила, бежал, не останавливаясь, не оборачиваясь.
Изнутри распирало. Она жаждала вдохнуть весь воздух – без остатка. Рита задрала голову к мрачному чёрному небу. Пасть-рот раскрылась. Мгновение – и по округе прокатился громогласный победоносный рёв.
Враг споткнулся и растянулся на земле. Поднялся, затравленно оглянулся и продолжил бегство. Она не видела этого, но прекрасно чувствовала.
Рёв стих. На улице вновь царила тишина. Двигаясь плавно и размеренно, дочь Катаклизма вернулась в здание – туда, где лежали мёртвые тела её неудачливых мучителей. Кажется, остался в здании и кто-то живой. Надо выяснить. Она очень устала – но и ужасно проголодалась…
Пикап бодро подпрыгивал на ухабах, дворники не успевали сметать дождевые капли с лобовухи. Как же тут все непредсказуемо быстро меняется: только что снег лежал, и вдруг ливень хлынул. И так дорога не сахар, а теперь и вовсе кирдык. Добро хоть по асфальту пока ехал, грунтовка же превратилась в непролазное месиво. Громыхнуло, молния ломаной синей искрой перечеркнула горизонт. Перед глазами убегала вдаль чёрная лента дороги, тяжёлые дождевые капли плющились о стекло прозрачными медузами. А у меня не шли из головы слова Берензона.
Всё можно остановить, "отключить" Разлом. И неважно, есть там предвестник грядущего Апокалипсиса или просто форточка между мирами распахнулась, и теперь оттуда конкретно сквозит. Есть цель, точка выхода Волн на поверхность, есть средство решения задачи. В кузове стоит, внутри тяжеленного свинцового контейнера. Дорога пускай и разбитая, сама ложилась под колеса. Закрепленный на руле ИПК показывал карту местности, маршрут и жирную красную точку в конце − спасибо Якову Израилевичу. Программистов у него нет, но за одиннадцать лет даже полный кретин освоит азы работы с компьютером. Скоро, совсем скоро всё закончится. Я еду взрывать Разлом.
Без малого двенадцать лет назад
12 мая 20** года
В спину упиралась пружина. Я поёрзал на диване – комфортнее не стало.
− Блин, Вадя! Ты когда нормальной мебелью обзаведёшься? Ну, хлам, чесслово.
− Не нравится, на пол сядь. − Вадик уже принял на грудь литруху "Клинского" и был сама невозмутимость. – А диван нормальный, это ты место выбрал неудачное.
Ну да, сам-то в кресле умостился. Эгоист хренов.
− Угу. – Я наполнил стеклянный бокал пивом. – Оказался не в том месте не в то время.
Вадик подцепил кусочек леща и, зачем-то макнув в янтарную жидкость, с аппетитом зажевал.
− Типа того. Кстати о времени. Который час?
Я бросил ленивый взгляд на круглые настенные часы за спиной приятеля.
− Без двадцати восемь.
− О! Щас футбол начнется!
Мы с Вадимом со школы дружим, даже призывались вместе, а теперь редко когда вот так посидеть удается. Душевно и не до поросячьего визгу. Всё как-то недосуг…
Я переключил «ящик» на нужный канал, но футбол нам сегодня, похоже, не светил. Шли новости. Лощеный тип в хорошем костюме вещал из студии о "грандиозном землетрясении, всколыхнувшем всю Украину". Ну, это да, тряхнуло утречком знатно. У соседей аж козырек с балкона отвалился, и у меня посуда из шкафчиков посыпалась. Четыре тарелки вдребезги – хоть не новый сервиз, а обидно. Но чтоб всю страну всколыхнуло? Интересно…
Из задумчивости меня вывел голос приятеля:
− Кир, ты слышал? Земля треснула!
На экране мельтешила толпа народу, в основном МЧСовцы. Журналистка, молодая русая девчонка в бандане с изображением губки Боба, азартно трещала в микрофон:
− Сегодня, в результате мощнейшего землетрясения, на территории Украины образовалась гигантская пропасть. Общая протяженность разлома составляет двадцать шесть километров.
Камера плавно отъехала в сторону, показывая тот самый разлом. Я поперхнулся лещом. Оператор стоял у края неимоверного по величине провала. Другой край терялся вдали. Нихрена себе размерчик!.. Тем временем камера выхватила оборванный кусок дорожного покрытия, неровные стены, уходящие вниз, во мрак. Перед объективом появился мысок коричневого ботинка, спихнул в колоссальную дырищу камень. Тот сгинул в бездне. Камера развернулась, и снова появилась репортёрша.
− Как видите, даже звука от падения мы не услышали, что говорит о действительно большой глубине. По предварительным данным, из-за обрушения домов пострадало восемь человек, трое госпитализированы, жертв нет. Причина столь серьёзного природного явления пока не выяснена. На месте событий работают сотрудники МЧС и группа сейсмологов. На данный момент это вся имеющаяся информация. Илона Каравай и Максим Зощенко специально для Третьего канала.
Я посмотрел на разом подобравшегося Вадима.
− А ведь это рядом, братка. Совсем рядом…
Настоящее
Мощный толчок, сзади и снизу, швырнул меня на лобовое стекло. Я еле успел закрыть голову руками. Лобовуха вылетела, я оказался на капоте. Потом машину резко подбросило вверх и вправо. Соскользнул с капота, упал на грязный асфальт, больно ударившись правым плечом и локтем. Сел, вытер рукавом набежавшую со лба кровь.
Перевернувшийся набок пикап вращал колесами. Из-под капота валил пар. Приплыли, блин. И как можно было проморгать вешку? У дороги стоял деревянный столб с прибитым ботинком. Ясно ведь, что соваться не след: тут область измененного пространства. Хорошо, "пинальщик" попался, а была бы "дробилка" – все. Пишите письма мелким почерком.
Я встал и, прихрамывая, подошел к автомобилю. Увидел набежавшую черную лужицу масла. Ё, ну что за непруха? Тут ехать-то оставалось три километра с хвостиком, и такая засада! Я обошел пикап, сдёрнул с контейнера брезент, принялся отцеплять крепёжные ремни. С трудом отволок в сторону массивный свинцовый груз, оставивший за собой глубокую борозду в земле. Нет, так я далеко не уйду. И ведь не покатишь его – прямоугольный, гад.
А время утекало, и где-то там умирала сейчас моя подруга…
Стоп! Почему я вообще решил, что авантюра, затеянная старым клоуном, даст результат? Он же лузер, над ним весь научный мир потешается – не зря же он отдалился от бывших коллег… Ну, допустим, взорву я в Разломе заряд – и что дальше? Да мне эту шнягу дотуда в жизни не дотащить: тут килограмм триста! Я, конечно, не слабак, даже по меркам Полигона, но такой подвиг мне явно не по плечу. Всего-то делов было – подрулить к провалу, снять с контейнера крышку и поставить таймер на восемь секунд. После чего отправить машину в Разлом. Ну, или контейнер туда скинуть, а самому на пикапе ноги делать, уж как получится. А получилось все как обычно: через задницу… Но, с другой стороны, − вдруг сработает? Это стоит всех усилий… Или не стоит?
Перед глазами всплыло лицо Риты. Лучащиеся радостью голубые глаза, чёрные арочки бровей…
Полез в кабину и отсоединил ИПК от баранки. Надо же, уцелел, чертяка. Я сверился с прибором. А, будь что будет! Посмотрев на контейнер, нырнул в кузов.
Ремни – крест-накрест на груди. За спиной – освобожденный из свинцового плена заряд. Вертикалка, болтающаяся спереди. Шею натерло, но это мелочи. И солнце, раскалившееся в зените, как утюг, тоже мелочь. Как и заливающий глаза едкий пот и ноющее колено. Теперь уже всё мелочи, всё неважно.
Встроенный в ИПК счетчик Гейгера я отключил на второй минуте: так достало слившееся в панический визг пиканье. Тело горело огнем, в горле будто ершом бутылочным орудовали.
− Никакие сто рентген
Не сломают русский хрен! − каркнул я.
Ну-ну. Массовик-затейник и слушатель в одном флаконе, блин!.. Ч-чёрт! Давай, Никольский, двигай: ты доберешься, ты сумеешь!..
Разлом показался впереди, когда зной пошел на убыль. Три километра стали для меня дорогой жизни, что всегда неминуемо вела к смерти. Я смахнул со лба пот и обнаружил здоровенный волдырь на тыльной стороне ладони. Резкая боль скрутила кишки, огонь, внезапно появившийся в животе, стремительно поднялся к горлу, и меня стошнило прямо на дорогу. Блевал я кровью и какими-то чёрными комочками. Утерся грязным рукавом. Переставляя непослушные ноги, поплёлся к Разлому.
Рухнул у самого края пропасти. ИПК показывал, что я не ошибся и дотащил заряд именно туда, куда нужно. Кое-как скинув с шеи ружьё, ножом спорол крепёжные ремни. Дышать сразу стало легче, но каждый вздох оборачивался дикой болью. Кровь текла тонкими струйками из носа и уголка рта. Я поднялся на колени и через силу поставил ядерный заряд вертикально. Откинул защитную крышку, отстучал на клавиатуре время обратного отсчета. Оранжевые цифры на чёрном табло дважды мигнули, и секунды начали свой неумолимый бег. Если даже бомба не сдетонирует от удара, все равно этому подземному гаду не жить!
Кто там сразил Фенрира? Видар?.. Ну, держись, псина позорная! Твой Видар идёт к тебе! Я болезненно усмехнулся. Сгрёб заряд в охапку и шагнул с края бездны.
Нет, жизнь не промелькнула перед глазами. Не было почти ничего: лишь свист в ушах да мелькание красок. Свист – как следствие падения в разверстую бездну. А мелькание? Что это, пламя Волны, вырывающееся из самого эпицентра, из логовища космического Волка? Не знаю… да и какой смысл думать, размышлять? Поздно. Решение принято.
Последнее, что я успел «узреть» разгорячённым сознанием, − это прекрасное, немного детское лицо Риты. Её глаза. Но рядом показались ещё чьи-то… чужие, яростные… нечеловеческие… Глаза Зверя. А в следующую секунду «полёт» прекратился.
Всё закончилось.
Девять месяцев спустя
− …Вот уже десятый месяц на Земле не наблюдается волновой активности. «Человек человеку – волк», − эта фраза когда-то превосходно описывала порядки, царившие на заражённой Земле. Из-за радиоактивных «потоков» вымерли целые населённые пункты и начались мутации, ранее считавшиеся необратимыми. Однако несколько месяцев назад стали приходить сообщения о том, что бывшие мутанты постепенно, но неуклонно возвращаются к прежнему облику. Опадает шерсть, меняются черты лица, вместо когтей вырастают ногти. Существует немало версий происходящего. Самую популярную среди них впервые высказал профессор Яков Берензон. Сводится теория к следующему: после единственного ядерного взрыва, погремевшего у основания Разлома…
− Тебя радио не отвлекает?
− Нет, босс, наоборот – развлекает.
− Прекрати так меня звать! Что за пошлое словечко?
− Ну, ты же босс…
Старший по охране областного госпиталя недовольно фыркнул и направился к лифту.
Упитанный Лёня, дежуривший у входа, вернулся было к прослушиванию новостей. Но тут к дверям, что вели на улицу, подошла молоденькая стройная медсестра. Лёня давно положил на неё глаз. Мужчина встал из-за стола и подступил к медсестричке – несколько неловко, учитывая его габариты.
− Привет, Настя.
− Легчилов, мне некогда.
− Да не, я не к тому… Короче, чё с той дамочкой? – Видя непонимание на лице Насти, Лёня пояснил: − Ну, с той, которую привезли пару часов назад. Беременный снорк.
− Во-первых, не твоё это дело – врачебная тайна всё-таки… − грозно начала Настя.
− Да ла-адно тебе… Не выпендривайся. Первый день, что ли, знакомы? А потом, какая, к ядрене фене, тайна?
− Ну, хорошо, Легчилов. Если я тебе расскажу, ты от меня отстанешь и дашь спокойно поесть?
− Обещаю.
Настя вздохнула.
− Тогда слушай, только внимательно. Эта деваха отнюдь не снорк…
− Не понял. Ты ничего не путаешь? Я ведь сам видел: вся в шерсти, когти как гвоздищи…
− Ты меня перебивать будешь? Не снорк, говорят тебе. Процесс пошёл в обратную. Шерсть выпадает, и, похоже, уже давно. Когти отвалились, когда её на операционный стол клали…
− Кесарево?
− Кесарево.
− Всё нормально прошло?
− Как ты за неё волнуешься, − иронически произнесла Настя.
Лёня подколки не заметил.
− Да я не волнуюсь. Просто скучно здесь… одному…
− Ах, ты, бедняжка… Да, всё прошло нормально. Поправится твоя дамочка…
− Не моя она! – возмутился Лёня.
Пропустив это замечание мимо ушей, Настя продолжила рассказ – кажется, диалог с сослуживцем ее заинтересовал-таки.
− Этой крале повезло, что в снорка превратилась. Они, знаешь, какие живучие. Вообще много в её жизни везения: сначала Разлом прекратил Волны испускать (как раз вовремя), затем еда нашлась… Ну, что ты на меня смотришь удивлённым сусликом? Жила она – а вернее, существовала – на отшибе, в заброшенной лаборатории. Там холодильники и склад ломились от жрачки… Хотя, подозреваю, питалась она не только консервами… А самое главное, спецназовцы, когда прочёсывали район – глухой, надо сказать, райончик… так вот, спецназовцы нашли в покинутой лаборатории эту бабу. Беременной, на девятом месяце. От запасов провизии к тому времени мало что осталось. Если б не случайность… точнее даже, вереница случайностей, не видать ей белого света. Отдала бы богу душу: или от родов, или от голода. Видимо, ангел-хранитель её постарался… А ещё я слышала, − шёпотом добавила Настя, − что изголодавшиеся снорки детишек своих…
Лёня поднял руку в предупреждающем жесте.
− По-моему, пора тебе остановиться.
Настя спохватилась.
− И правда. Заговорил ты меня…
− А с ребёнком-то что?
− Да здоровый ребёнок. Крупный, горластый. Только странный немного: густой пух на ручках с ножками и зрачки вертикальные, точно у зверя какого… Ладно, побежала я: может, успею-таки перекусить до конца перерыва.
− Ага, пока.
Лёня покачал головой, дескать, чего только не бывает на свете. Жизнь – штука сложная и непонятная. Интересная. Но больно запутанная…
Он вернулся на рабочее место, поудобнее устроился в вертящемся кресле.
Не так давно, когда волновая активность уже прекратилась, Украинское Содружество возобновило продвижение спорта в массы. Впервые после Катаклизма. Безусловно, прежних масштабов спортивное движение пока не достигло, однако развивалось оно активно. В столице, Киеве, проводились первые футбольные матчи. На итог одного из них Лёня поставил немалую сумму: заключил с шефом пари на победителя. Как раз сейчас по радио должны были объявить результат игры…
Чтобы не упустить ни слова, охранник потянулся к ручке настройки, увеличил громкость и, откинувшись на спинку кресла, стал расслабленно слушать знакомый, неторопливый голос диктора.
(Март, апрель 2013 года)
+ -
(история в четырёх частях)
Иди не страшась,Смотри до конца…Из триптиха «Закон распада»
Мария Фомальгаут, Алексей Дуров, Григорий Неделько, Леся Шишкова
Картина первая. Вижу
Мария Фомальгаут
Вижу рассвет.
Еще не открываю глаза, уже вижу. вон он, пробивается над горами, проклевывается, выкатывается из-за горизонта.
Открываю глаза.
На всякий случай оглядываюсь, не крадется ли кто сзади. Никого нет, по крайней мере, я не вижу.
Снова оглядываюсь. Мои спутники – оба – на месте, – вот они, дремлют на одеялах.
Сейчас мое время.
Время глаз.
Бужу первого. Тормошу его за плечи, он вскакивает, ощупывает мое лицо, сжимает мою руку. В ответ сжимаю его руку один раз – знак того, что все в порядке. На безглазом лице моего спутника проступает некое подобие улыбки.
Бужу второго. Я зову его Кожаная Ракушка. Несколько раз хлопаю в ладоши над его ракушками. Я знаю, при этом что-то происходит, какие-то волны, правда, я не вижу никаких волн.
До встречи с ним я и не знал, что есть в мире какие-то вещи, которых я не вижу.
Он просыпается не сразу, мне приходится как следует похлопать у него над кожаными ракушками. Это тоже только у него, две кожаные улитки по обе стороны головы…
Он встает. Как-то медленно, нехотя, он вообще все делает медленно и нехотя. Несколько раз дергаю его за кожаную улитку, не сильно, а то подскочит, влепит мне в глаз…
Он замирает. Этот жест я тоже знаю. Когда он так делает, надо замереть и не двигаться, чтобы не делать невидимые волны. Он ловит кожаными ракушками волны – издалека, издалека. Странно, что улитки не двигаются. Наконец, хлопает в ладоши.
Расстегиваю брюки, отворачиваюсь от своих спутников. Как всегда думаю, куда деваются мои спутники, когда я их не вижу. Стараюсь надолго от них не отворачиваться, вдруг они исчезнут совсем.
Кожаная Ракушка снова хлопает в ладоши. Это значит – идемте со мной. Ловлю за руку моего первого спутника, тихонько сжимаю его ладонь, пошли, пошли.
Идем за Ракушкой, чуть-чуть сбоку от него, как только впереди оказывается какая-нибудь коряга, корняга, колдобина-рытвина-вмятина, я провожу пальцами по пальцам. Резко. Это он меня научил. В который раз пытаюсь увидеть волны, исходящие от моих пальцев. Не вижу. как всегда шевелится в сердце суеверный ужасок.
Ракушка не ошибся. Через несколько шагов лес расступается, вижу хиленький водопадишко, ай да Ракушка, откуда только узнал про воду. Снова провожу пальцами по пальцам, а уже не надо, уже сам все понял, опускается на колени, пьет воду. Дергаю за руку нашего второго, он не сразу понимает, что от него хотят, потом, наконец, опускается на колени. Сую его ладонь в воду, это я уже просек, чтобы показать ему что-то, надо прижать к чему-то его ладонь…
Все еще не знаю, нужен ли нам этот, который не видит и не слышит, не станет ли он обузой. В конце концов, как-то же он выживал без нас, да и вообще, веревки он плетет хорошо. Правда, на этом его умения кончаются. Хотя… мне кажется, он что-то знает. Про Путь. И про Цель.
Разламываю остатки сырной лепешки. На три части. Сую кусок в ладонь нашему новому спутнику, хоть в этом с ним просто, сунул в ладонь, и готово. Провожу пальцем по пальцам над Ракушкой, ага, все понял, подставил руки…
Что за черт…
Небо только что было вверху, теперь оказывается передо мной. Земля только что была внизу, оказывается позади меня, спутники мои только что были впереди, и на тебе, где-то под ногами…
Задним числом догадываюсь.
Упал.
Крепко упал, растянулся, как только не углядел, вроде бы на ровном месте. Пробую встать, снова оказываюсь на земле, только сейчас доходит.
Не сам упал.
Помогли.
Вот он, надо мной, высокий, тощий, про себя отмечаю – без глаз, без ракушек, и что-то подсказывает мне, что руками он тоже ничего не чувствует. Ракушка, ты-то куда смотрел, блин, что говорю, Ракушка не смотрит… спохватился, кинулся бежать, пра-ально, предатель вшивый, главное свою шкуру драную спасти… Бежит, выставил перед собой руки, как будто это поможет, а вот и не помогло, крепенько в сосну врезался…
Этот, тощий, бежит к Ракушке, бьет в сплетение, крепко нокаутировал… все еще не понимаю, как он движется, так легко, так уверенно, вроде не видит, не слышит… Подкрадывается к нашему третьему, надо ему хоть кличку какую дать, да поздно уже давать клички, подбирается…
Хватаю с земли камень, бросаю в третьего. Только бы понял, только бы…
Ага, понял, молодчина, третий, умеет драться, мы его еще с собой брать не хотели… Бегу на помощь, блин, надо еще под ноги смотреть, вот черт, ловко этот тощий нашего третьего вырубил… Меня так просто не возьмешь, подбираюсь к нему…
Он отворачивается. Приставляет руку козырьком к тому месту, где на лице должны быть глаза, смотрит куда-то в туман. Что я говорю, смотрит, как смотрит… что он там видит… Подхожу ближе, вглядываюсь в туман, что он там нашел, хоть убей, ничего не вижу, неужели есть такое, чего я не вижу…
Рушится мир, небо только что было надо мной, и опять впереди. Все темнеет, задним числом понимаю, здорово он меня грохнул между ребер, здорово обманул…
Прихожу в себя.
А вот мир не спешит приходить в себя. Все такой же темный. Не такой темный, как бывает ночью, а такой, как бывает, когда…
Когда мира нет.
Начинаю понимать. Пещера. Темная, узкая. Еле маячит впереди тусклый свет, выход. Свет, на фоне которого сидит он.
Тот.
Который пленил нас.
Он делает мне какой-то знак, мол, не подходи, не выпущу. Черт его дери, как он вообще понял, что я очнулся, он же не видит, не видит, или я вообще ничего не понимаю, и видеть можно не глазами, а носом, или вообще тем, что между ног…
Чувствую себя беспомощным, как никогда, хочется колотить кулаками в стены, бью, больно, сильно, черт, даже не знаю, где мои спутники, не вижу их, не вижу, черт побери…
На фоне выхода появляется еще один силуэт, узнаю Ракушку. Он идет ко мне, кажется, понял, что я бью кулаками в стену. Он всегда понимает, когда где-то что-то бьют.
Ощупывает мои кулаки, ни с того ни с сего бьет меня что есть силы.
Ах ты… тут же спохватываюсь, где ему знать, что я – это я, он же… Несколько раз провожу пальцем по пальцам, на ракушками, над ракушками, вот, вот, это я, я, я…
Ага, притих. Хлопает губами, щелкает зубами, это у него какой-то вид общения, который я не понимаю. Ага, вспомнил, что я не понимаю. Не то клюет, не то целует меня в лоб, мол, прости, не знал, что это ты… И чего я вообще на Ракушку взъелся, что он убегал, где ему с кем-то справиться…
В темноте пещеры поднимается наш третий, этот сразу идет к выходу. На что-то надеюсь, все-таки драться третий умеет, отвлечет его, а там все втроем на него навалимся…
Пленитель бьет нашего третьего. Что есть силы. В сплетение. Мать его, откуда он знает, как бить, нет, все-таки как-то он видит… слышит… чует…
Не знаю.
Оттаскиваю третьего, на всякий случай рисую у него на ладони крест, это он еще когда знакомился с нами, рисовал нам на ладонях крест, что-то это значит, имя его, что ли. Хоть от третьего мне по роже не досталось, и на том спасибо…
Крест…
А что если назвать его Крест…
Снаружи все еще темно, бегают какие-то тени, всполохи, выбраться бы сейчас посмотреть, можно подумать, кто-то даст нам выбраться.
Сидим в темноте. Вот это тошнее всего, что в темноте, мне в темноте совсем не в кайф…
Ракушка с Крестом затеяли игру, Ракушка прижимает голову Креста к своей груди, медленно выдыхает воздух. Это еще что… уже готов подумать что-то нехорошее, тут же спохватываюсь, черт, это же Ракушка передает что-то Кресту… что-то через свое тело, через какие-то струны внутри себя…
Прямо обидно становится, я-то всего этого не понимаю, я много чего не понимаю, что может Ракушка.
Например, палочка.
Какая палочка… не знаю. Полая внутри. С дырками. Ракушка прижимает ее к губам, перебирает пальцами по дыркам, что-то происходит при этом, хоть убей, не пойму, что…
Светотени у выхода стихают.
Пленитель отворачивается от нас. Дергаю за руку Креста, айда, он отвернулся, хочу провести пальцами над Ракушкой, нет, так пленитель может нас учуять…
Валимся на него.
Оба.
Сразу.
Несколько раз крепко и сильно бью его голову о камни, так, так, так, в жизни никого не убивал, вот так, голыми руками… Крест оттаскивает меня, какими-то знаками показывает, все, все, он помер, все, пусти.
Смотрю на человека, тощего, бледного, изо рта кровавый ручеек, правая рука дергается в агонии, царапает что-то на песке…
Быть не может.
Не верю своим глазам.
Первый раз в жизни не верю своим глазам.
Четыре буквы.
Ц-Е-Л-Ь.
Откуда он знает про Цель, черт бы его драл… дрожащая рука показывает на запад, я и так знаю, что там Цель, но он-то откуда…
Падает.
Оттаскиваем безвольное тело в глубину пещеры, водим пальцами над Ракушкой, хорош уже палку обсасывать, пошли уже. Цель ждать не будет. Цель никогда не ждет.
Выходим из пещеры. Опять не верю своим глазам, с ума я сошел, что ли… похоже. Вчера здесь был лес, это было вчера, а сегодня пустошь, развороченная бурей. Теперь понимаю, что за светотени видел ночью, буря вырывала с корнем столетние дубы…
Делаю знаки спутникам, чтобы не спотыкались, не полетели кувырком с холма…
Начинаю понимать. Как-то он предвидел все это, и бурю, и нас, и нашу Цель, понять бы еще, как…
А, ну да. У него на макушке что-то было… гребень какой-то, нарост…
Ночь.
Вот это самое дрянное время. Ночь. Для меня, по крайней мере. Ракушка, наоборот, оживает. Навострился, прямо расцвел весь, аки майская роза, сидит, направляет свои ракушки в темноту ночи. В который раз пытаюсь понять, что он там ловит. В который раз не понимаю. Если бы не Ракушка, вообще было бы дело дрянь, хоть он ночью нас оберегает, сколько раз выручал… Чует, скотина, что его время настало, приосанился, перья распустил, прямо царь-бог долбанный…
Ночь.
Мир умирает, мира нет, остается какая-то хрень из потусторонних миров Ракушки и Креста.
И самое страшное – когда умирает мир, приходят воспоминания. Подкрадываются, подбираются, даже Ракушка не может их уловить и прогнать.
Воспоминания.
То. Самое страшное. Самое мрачное, которое загнал бы в память глубоко-глубоко, чтобы не видеть никогда-никогда-никогда-никогда…
Дуршлаг. Я про себя называл его дуршлаг, длинного, нескладного, в то утро он выбежал мне навстречу в коридор, открывал и закрывал рот, говорил что-то, быстро, эмоционально, я мотал головой, пытался показать, не понимаю, не понимаю. Я звал его дуршлаг – за обедом он орудовал дуршлагом, выуживал из кастрюли макароны, сосиски или картофелины.
Дуршлаг…
Он толкнул меня, я не понял, за что, толкнул его в ответ. А потом книги в холле поскакали с полок, и окна плюнули стеклами…
Потом не было ничего. Мир умер – и долго не хотел воскресать. Наконец, я снова увидел дом. Вернее, то, что было нашим домом. Пол и потолок оказались сбоку, я понял, что лежу на боку. С первого раза встать не получилось. Что-то мешало мне встать, что-то выбивало у меня опору из-под ног снова и снова. Вместо одной лампы в коридоре оказалось две, так уже было однажды, когда молотобоец огрел меня молотом, он стоял спиной ко мне, не видел меня…
Что-то произошло. Я встал, тут же налетел на Поварешку, он лежал на полу, залитый кровью. Почему-то вспомнил, как пытался объяснить слепым, какого цвета кровь, красная, красная, как… как что…
Что-то случилось. Выбитые стекла. Коридор, усеянный трупами.
Воспоминания…
Я их не зову. Я их гоню. Воспоминания не знают правила хорошего тона, чем больше их гонишь, тем настойчивее они приходят.
Ракушка своими локаторами ловит ночь.
Ракушка… когда он увидел меня…
…то есть, что я говорю… увидел…
…он учуял меня как-то по-своему, кинулся бежать, видно было, до смерти был напуган. Несколько раз даже врезал мне хорошенько, прежде чем до него дошло, что ничего я ему не сделаю…
Ракушка. До того дня мы пересекались пару раз. Может, волокли вместе мешок картошки куда-нибудь из откуда-нибудь, может, пару раз я разносил тарелки, вкладывал миску с супом в робкие руки…
Не более.
Когда мы вышли на улицу, мир был совсем не такой, как…
Ракушка вскакивает, настораживается. Ну что, что опять, в прошлый раз разбудил меня, чтобы показать, как драная кошчонка роется в куче мусора. Ну-с, что ты мне покажешь на этот раз…
Показывает на север, где лес редеет, тычет пальцем в пустоту, там, там…
Иду за ним. Ракушка, если ты опять мне из-за какой-то крысы спать не дал, я тебя руками своими задушу, ты меня понял…
Нет. Не задушу.
Он идет к нам. Медленно. Неуверенно. Опирается на палку. По палке понимаю – слепой. По походке догадываюсь, никаких таких хитростей, как наш Крест, он не чует…
Ну, с этим разговор короткий будет. Очень короткий. Тут, главное, не переборщить, одного бедолагу уже так угробили, хватит уже… Не напугать, лучше как-нибудь с ним…
Делаю шаг – он отступает, мать моя женщина, он чует меня, чует, без глаз, без ушей, – чует. Хочу броситься на чужака – он прикладывает палец к губам, чуть подумав, поднимает вверх руки. Не тронь меня, не тронь…
Только сейчас вижу, что это не он, а она. Исцарапанная ветками, с какими-то репьями в волосах, джинсы заляпаны не поймешь, чем, а что, уже прошла мода штаны снимать, когда в туалет ходишь… А-а, это кровь…
Кровь.
Я знаю, что кровь красная…
Она проводит руками по моим щекам, это приятно. Бережно водит пальцем по лбу, подбородку, переходит на шею. Что-то происходит между нами, электрические искры колют мое сердце…
Кровь.
Почему-то хочется назвать ее Кровь.
Прижимается губами к моим губам. И странное дело, ничего не чувствую, а в сердце грохочет Второй Большой Взрыв.
Ракушка в замешательстве, он прыгает на месте, пытается привлечь к себе внимание. Кровь проводит пальцами над Ракушкой, откуда она знает, что надо проводить пальцами. Бережно берет у него палку с дырками, Ракушка не хочет отдавать, мотает головой, как-то понял, что рядом с ним не я, кто-то другой.
Кровь прижимает палку к губам.
Я уверен – она ничего не слышит.
И все-таки прижимает к губам… Ракушка навостряется, на его лице что-то оживает, подобие улыбки…
Первый раз вижу, чтобы Ракушка улыбался…
Кровь бьет рукой об руку, снова, снова, выстукивает какой-то ритм, Ракушка делает то же самое, черт бы их драл, понимают друг друга…
Кровь вспоминает про меня – резко, внезапно, отдает Ракушке палку, кружится передо мной, рисует в воздухе линии, шлет мне воздушные поцелуи. Оступается на коряге, подхватываю, вот ты откуда вся в царапинах, голуба… Она смотрит на меня, черт возьми, не видит, но смотрит, черт возьми, краснеет, каким-то непонятным чувством понимает, что я вижу кровь на ее брючках…
Ведем Кровь к нашей стоянке, припоминаю, что у нас есть из одежды, из бинтов, перекись водорода, вроде бы, была, если только парни не извели, пьют они ее, что ли…
Кровь направляется к Кресту. Вот это совсем интересно, откуда она вообще узнала, что тут есть какой-то Крест, лежит неподвижно на куртешках…
Кровь касается губами его лба, переносицы, подбородка, рисует линии на его шее, груди, обнимает, тут же отталкивает, тут же снова протягивает руки… черт бы ее задрал, понимает, как с Крестом надо…
Понимает…
Странное чувство в груди, странное, сладкое, жгучее, раньше такого не было никогда…
Что самое бредовое – Кровь отогнала воспоминания, они больше не крадутся к стоянке, прячутся в зарослях, облизывают клыки…
Что-то касается моих мыслей. Бережно. Мягко. Ласково. Что-то от Крови. Что-то, чему нет названия, мысли, мысли, мои мысли и ее мысли…
Ракушка подскакивает, тычет пальцами в небо. Ну что, что опять… хватает меня за руки, за руки, понимаю – случилось что-то нешуточное.
Кровь тоже понимает. Похоже, чует, хватает Креста, бежим, бежим…
Теперь и до меня доходит. Вспышки. Частые. Далекие. Там, там, где-то бесконечно далеко в чаще. Что-то подсказывает мне, вернулось это, это, которое было в тот день, когда Дуршлаг…
В тот день.
Когда мы вышли из дома и увидели совершенно другой мир. Мир смерти. Трупы среди руин. И среди трупов – Крест, прыщавый, белобрысый, безглазый, плетет веревки, не понимает, что вокруг него смерть…
В тот день.
Я еще не хотел брать его…
Лес горит. С ним что-то сделали, что он горит. Лихорадочно соображаю, что делать, куда бежать, черт возьми, должен же быть выход…
Цель…
А? что такое цель?
И это вы у меня спрашиваете?
Я-то откуда знаю… цель, и все… Там, на западе. Что-то такое там… что-то… не знаю. Не помню.
То есть, как не помню… Мелькают какие-то воспоминания, самые далекие, самые первые, так давно это было, когда меня еще самого толком не было.
Свет.
Яркий. Беспощадный. Безжалостный. Он врывается в мой мир, откуда-то сверху, режет глаза. глаза… Первый раз понимаю, что у меня есть глаза.
Свет приближается, свет наваливается на меня со всех сторон, охватывает – с головой. Отбиваюсь, сопротивляюсь, отталкиваю от себя свет, свет не отпускает, тащит к себе. Выволакивает меня из моего маленького мира, темного, тесного, уютного…
Свет.
Все вокруг белое. Я раньше и не знал, что такое – белое. Раньше в моем мире цветов не было, только черный. Люди в белом. То есть, я сейчас знаю, что это были люди, тогда я просто видел – в белом.
Видел…
Первый раз – видел.
Отбиваюсь, сопротивляюсь, выкашливаю из груди слизь, как я раньше не замечал, как она мне мешала, воздух жжет легкие, жалит, кусает, я и не знал, как это – когда воздух. Смотрю на свой мир, первый раз смотрю на свой мир со стороны, темный, полупрозрачный, опутанный трубками, он кажется таким маленьким и жалким…
Потом дядь-Вить говорил, так не бывает, я это придумал, не может ребенок помнить то, что было сразу… И вообще у новорожденных глаза пленкой закрыты…
Ну не может, так не может. Когда меня спрашивают, что я первое помню, я отвечаю – разноцветные шарики над кроваткой, колокольчики, звездочки, что мне там дядь-Вить над кроваткой понавешал…
Цель…
Ракушка чувствует – Цель где-то рядом. Там, где была цель, там в сумерках тоже так звучало, гу-у-у-уу-у, это вентиляция там какая-то. Так дядь-Вить говорил.
Цель…
Смутные воспоминания, настолько далекие, которые появились как будто до самого Ракушки…
– …качивай.
– Чего откачивай, он задохнется к чертям…
Гу-у-у-у-у…
– С чего он задохнется, откачивай давай… вот так… теперь пуповину тихохонько…
– …даже не дрогнул.
Гу-у-у-уу-у-у…
– Чего ему дрогнуть, он боли не чувствует… давай, вынимай… ты как держишь, как держишь, ты шею ему сломать хочешь, или как? Пра-а-ально, на хрена человеку шея, и так сойдет… и башка не нужна, ты его еще башкой о кювету приложи… чш, не переворачивай.
– А… как?
Гу-у-у-у-у-у-у…
– А так… ну дай я сам его тряхну хорошенько… вот так, кричи, мой хороший, кричи, маленький… пеленки как всегда не готовы? Пра-а-льно, на хрена они…
– Да вот, вот!
– Чш, ты не ори, у него слух-то не дай-то Боже… все слышит…
И – гу-у-у-у-у-у.
Это вентиляция.
Вот такая Цель.
Первое воспоминание.
Правда, дядь Вить говорил, не может ребенок помнить, что было сразу после того, как. И вообще дети глухие рождаются. Подумаешь, дети, то дети, а то Ракушка. Ладно, не может так не может, когда Ракушку спрашивают, что первое помнит, Ракушка вспоминает клавиши. Это когда протягиваешь руку в темноту, а оттуда звук. То потоньше, то пониже. И дядь-Вить водит руками Ракушки по клавишам, чи-жик-Пы-жик-где-ты-был…
Цель.
Дальний сегодня три раза рисовал крест на руке Креста. Это значит, Цель совсем близко.
Дальний… Крест называет его Дальним, он как-то может чувствовать предметы, которые далеко-далеко. Дальний пояснял, это у него на лице что-то такое, чтобы далеко чувствовать. Крест думает, там руки какие-нибудь на лице растут, только сколько не ощупывал лицо Дальнего, никаких рук не чувствовал, два комочка по обе стороны переносицы, кожей прикрытые, и чуть-чуть шерсти. Наверное, Дальний их разворачивает, чтобы предметы далеко ощупать.
Дальний, правда, объяснял, что ничего он не ощупывает, как-то по-другому чувствует, да как по-другому, нельзя никак по-другому чувствовать…
Цель…
Цель – это место такое, куда ходить нельзя. Это Крест давно уже знает. Еще с тех пор, когда ползал по полу, там, близ Цели, если долго ползти, можно найти кубик. Один кубик, два, три… когда соберешь десять кубиков, дядь-Вить сунет тебе в рот кусок сладкого, душистого, только потом заставит рот прополоскать.
Вот. А если поползешь сильно далеко, тебя сразу на руки подхватят, оттащат. А будешь упорствовать, еще и по рукам нахлопают.
Потому что – Цель.
Потому что – нельзя.
Крест боится, что теперь тоже по рукам будут хлопать, если к Цели подойдем. Дальний, правда, сказал, никто хлопать не будет, нет там никого. Да и вообще, эка невидаль, по рукам хлопать будут… Пока по лесу идешь, лес тебя еще и не так нахлопает, и по рукам, и по всем местам. А все равно страшно, как в детстве…
…таты исследований за период 2023–2024 гг:
Летальный исход – 79%
Полностью потерявшие (сенсорные) способности – 10%
Сохранившие отдельные способности:
Зрение – 4%
Слух – 2,5 %
Осязание – 2,5%
Обоняние – 0,5%
Вестибулярный аппарат – 0,25%
Вкус – 0,2%
Обрели новые способности – 0,05%
В результате дальнейших исследований…
Цель.
Она совсем не такая, какой я ее помню. Из детства вспоминается что-то громадное, исполинское, на что и посмотреть страшно, задираешь голову, она у тебя закружится, только что не отвалится. А здесь что-то такое мизерное, невысокое, оказывается, у Цели всего два этажа, в детстве почему-то представлялось – этажей сто, не меньше.
Парни идут к Цели, одергиваю их, сжимаю руки, не пускаю. Чш, чш, куд-да поперли, там ловушек как звезд на небе, а они поперли… нет, вроде бы все сами поняли, насторожились, прислушиваются, ждут…
Хочу идти первым, Крест тут же одергивает меня, рисует у меня на ладони какие-то знаки, чш, стой, куд-да попер, ты нам нужнее, ты погибнешь, мы все тут загнемся… я пойду… тут уже встревает Ракушка, нет, я пойду, еще не хватало, чтобы вас всех накрыло там…
Наконец, первым идет крест. Еще думаю, зачем Крест, почему Крест, зачем я пустил Креста, чувствую, если с ним что случится, в жизни себе не прощу. Довольно уже потерь. Крест идет к двери, тут же выдвигаются ловушки, как в метро, чш, чш, не пущу…
Что-то происходит, что-то срабатывает, ну конечно, можно подумать, тут проходной двор, входите, кто хочет, люби добрые. Вон уже решетка сзади опустилась, вр-решь, не уйдешь, Ракушка что-то щелкает зубами, что ты там щелкаешь, я все равно не воспринимаю…
Комната качается туда-сюда, ну не сейчас, пожа-а-алуйста, не сейчас, не сейчас, не сейча-а-аас… как же, щ-щас, пол подпрыгивает, падает мне на лицо. Еще пытаюсь подняться, где тут пол, где потолок, где я сам, где что, почему я не могу встать, почему, почему…
Ракушка пытается нащупать меня, поднять, кричу ему, не стой, иди к пульту, плюнь на меня, на все плюнь…
Кричу…
Только теперь понимаю, что значит – кричать. Черт возьми, чувствую свой крик, каждой косточкой тела чувствую крик…
Еще через секунду понимаю, почему не могу встать, ну конечно, вон она, разлилась красная лужа по полу, кровь, кровь, говорю – кровь, сердце сжимается, вспоминаю ее, идущую на ощупь через лесные дебри…
Ракушка идет к пульту, молодец, сообразил, нуу давай же, пока эти не налетели… а что-то мне подсказывает, уже на подлете, вон, Ракушка настораживается, учуял там что-то, как он чует невидимое…
Комната вздрагивает, ага, началось, бомбят…
Ну давай же…
И как это будет, когда мы все трое станем единым целым… лучше не думать, а то уже и расхочется что-то делать…
Крест в отчаянии терзает дверь, ищет замок, не ищи, нет там никакого замка…
Ракушка поворачивает рычаги, что делаешь, что делаешь, идиотище, левый, левый, куд-да ты правый терзаешь, не видишь, что ли… то-то и оно, не видишь… да нет, с-собака, левый рубильник одинарный, правый двойной, не спутаешь, это он нарочно, сволочь…
Нарочно…
Боль прошивает голову, раньше и не знал, что такое боль…
Плавится пульт, плюется искрами…
Рушится мир…
…мир возвращается. Медленно. Нехотя. Как будто сам не может вспомнить, какой он был, мир.
Боль.
Боли раньше не было… вот это я хорошо помню, боли не было.
Их десятеро. Там, у входа. Чужие люди с чужими эмблемами, знаю я эти эмблемы, хорошо знаю, выжженная деревушка, мать лежит, не встает, дергаю ее, ма, ма, дядь-Вить зажимает мне рот, нельзя, нельзя, люди прячутся в подвале от этих, с эмблемами…
Их десятеро.
Вскидывают ружья, не слышу – цельсь! – но догадываюсь… нет, нет, нет, не надо, уйдите, уйдите, уйдите, а-а-а-а…
Это что…
Быть не может. Опускают ружья, уходят, уходят, один оборачивается, смотрит на меня, с ненавистью, но черт его дери, уходит…
Не сразу понимаю.
Я приказал им.
Я приказал им…
Откуда-то из ниоткуда появляется Ракушка, зря ты вылез, где ты сидел, хватаю Ракушку, бить буду, бить, не посмотрю, что увечный, да все мы тут увечные, увечные, слово-то какое проклятое, и кто нас изувечил, проклятые, и Ракушка проклятый, и…
Их десятеро. Не тех, с эмблемами. Других. С двухголовыми птицами на рукавах, как было в приюте. Один из них хватает Креста, сжимает его руку, привет, привет, похлопывает по плечу…
Хочу прогнать их, тут же понимаю, что хорош я буду, если их прогоню, сам иду к тем десятерым, по инерции сжимаю плечи Ракушки, кричу, пойдем, пойдем, наконец-то понял, как это, кричать, Ракушка прикладывает ладони к своим ракушкам, делает мне знаки, мол, не кричи… а-а, слишком ярко, наверное, надо потусклее кричать…
Крест мимоходом подхватывает булыжник, подбрасывает, камень замирает в воздухе. Крест довольно улыбается, вот оно как я теперь умею…
Идем за людьми, знаками показываю, что нас надо накормить, и рану перевязать, а-а, нечего уже перевязывать, сама затянулась…
За околицей ждет страна, которую нам предстоит вернуть.
Картина вторая. «Черти» против взглядобоев
Алексей Дуров
Это была обычная хорошенькая женщина лет тридцати. Обыкновенно, по сезону одетая: желтая ветровка, джинсы, кроссовки. К ноге доверчиво прислонился рюкзак на алюминиевой раме. Вот только стильные темные очки не соответствовали пасмурной погоде.
Поскольку женщина стояла на обочине с красноречиво поднятой рукой, Максим затормозил.
Но автостопщица не сразу опустила руку и повернулась к «киа» Максима. И смотрела куда-то поверх машины, разве что неестественно опустила глаза вниз, не видно сквозь очки. Странно. И эти ее очки, неужели слепая?
Максим опустил стекло:
– Подбросить?
Она не ответила. Провела рукой по двери машины, потом достала смартфон, просунула в окно и повернула экраном к Максиму. Там светилось: «Я слепоглухая. Я потеряла проводника. Доставьте меня, пожалуйста, в ближайшую больницу или отделение милиции. Если согласны мне помочь, возьмите меня за руку, если не можете мне помочь, отстраните мою руку».
Дочитав, Максим слегка ужаснулся. И, перегнувшись через пассажирское сиденье, взял женщину за руку – надо выручать.
Она благодарно кивнула. Нащупав ручку, открыла дверь и села на пассажирское место, рюкзак устроила на коленях. Двигалась уверенно и безошибочно, будто видела, однако прикасалась рукой то к проему, то к сиденью, а когда закрывала дверь, не сразу нащупала, за что тянуть. Слепая же. Максим почему-то почувствовал себя неуютно. Может быть, ощутил вину, что он зрячий и вообще здоровый, как бык. А еще, может быть, стыдно стало, что не чувствует себя счастливым из-за мелких жизненных проблем, хотя другим много хуже.
Женщина, двигаясь все также уверенно и твердо, набрала на смартфоне другую надпись, показала. «Чтобы понять, что вы говорите, мне нужно положить руку вам на горло».
Максиму совсем нехорошо стало – не любил он, когда за шею трогают. После одной отчаянной школьной драки, когда его едва не задушили. Однако помочь слепоглухой бедняжке надо, иначе будет не по-людски. Так что поднял стекло и тронулся. Надеялся – ничего сообщать ей не придется, доедут спокойно до больницы, благо по пути, и шея останется не тронутой.
Поглядывал на попутчицу исподтишка, хотя можно было и пялиться в открытую, все равно не заметит. Женщина, как женщина – круглолицая, курносая, короткие волосы русые, с рыжиной. Губы обычные, а ведь у глухонемых они часто бывают тонкие, как будто слаборазвитые, должно быть, потому, что нетренированные. Недавно оглохла? Однако приспособилась неплохо, хотя и вынуждена все нащупывать, но действовала уверенно, словно бы отработанными движениям. Да вот, когда пристегивалась: протянула правую руку назад за голову, ловко нашарила пряжку, одновременно левой нашла замок и не стала его ощупывать, а сразу вытянула ремень, щелкнула. А еще сообщение на смартфоне – даже если не сама набрала, а высветила заготовку, то все равно непросто это вслепую. Как вообще возможно, по памяти? Или предусмотрены какие-нибудь характерные вибрации? Наварное. Если может, положив руку на горло, понять человеческую речь, то буквы, переданные дрожью или, допустим, азбукой Морзе, тем более распознает. Если одни чувства пропадают, другие усиливаются, дело известные, а слепоглухим только и остается, что воспринимать дрожь. Ну, тепло еще, прикосновения. Кстати, она же как-то поняла, что рядом затормозила машина. Захотелось с ней поговорить, расспросить, посочувствовать. Но тогда придется разрешать, чтобы за горло трогала.
И как ее угораздило потерять проводника? Небось, сама не знает, не заметила. Повезло, что встретился незлой добропорядочный Максим, а не какой-нибудь выродок, который взял бы, да изнасиловал. Или еще как обидел просто потому, что мог.
Продолжая рассматривать женщину, Максим заметил, что в ухе у нее вакуумный наушник – прикрытый волосами, но разглядеть можно. Приглядевшись внимательнее, обнаружил, что дужка очков необычная, она, утоньшаясь, закручивается под мочкой в ушную раковину, а на кончике у нее тот самый наушник. Зачем бы это? Слепые прячут глаза за черными очками, чтобы свет не раздражал бесполезный зрачок, но глухие не затыкают уши. Или тоже имеет какой-то смысл, если барабанные перепонки уцелели, а вокруг шумно?
Максим, хотя мысли были заняты попутчицей, рулить не забывал. И, когда дорога в очередной раз вильнула, разглядел далеко впереди неладное: вроде кто-то суетился, метался туда-сюда и что-то лежало на асфальте. Неужели очередная авария?! Прибавил газу, и скоро уже ясно видел, что лежит изломанное человеческое тело, а дальше по дороге – пестрый скутер. И пузатый лысый мужик забегал к телу то с одной стороны, то с другой, брался, отскакивал. Еще стояла на обочине «нива», должно быть, того мужика. Максим решил, что не до брезгливости – взял руку попутчицы, приложил к своему горлу – тыльной стороной, иначе пришлось бы выворачивать – и отчетливо произнес:
– Там, кажется, авария.
Никакого отвращения не испытал, скорее наоборот, потому что рука у пассажирки оказалась мягкой, теплой и шелковистой. Однако не до того, впереди действительно беда.
Остановившись за «нивой», Максим выдернул из-под сиденья аптечку и побежал к телу. Судорожно пытался вспомнить, как надо оказывать первую помощь, чему там одиннадцать лет назад учился на автомобильных курсах. Вспоминалось плохо. Да еще тошнота подкатила, когда увидел: лежал в луже крови средних лет мужчина, неестественно бледный, поза казалась ненормальной, потому что нога вывернута вбок, да не в колене была изогнута, а ниже, где открытый перелом. Даже кость торчала, белая, как в книжках пишут.
– Я еду, а тут вот… – сипло, с надрывом сообщил пузатый мужик, который зачем-то притащил из леса кривоватый сук. – Я скорую вызвал, но… что делать?! Или… или он уж все?!.
В последних словах прозвучала надежда, и не Максиму пузатого в
инить. Однако разбившийся скутерист на асфальте, будто услышав, застонал.
Надо брать себя в руки и помогать ему хотя бы как-то. С чего начать, со жгута?
– Я знаю, что делать, – вдруг послышался из-за спины ровный и мелодичный женский голос.
Максим резко обернулся. Это была глухослепая со своим рюкзаком. И говорить умеет, оказывается, зачем тогда понадобилась возня со смартфоном?!
– Но мы должны обменяться зрением и слухом. Не спрашивайте, просто наденьте мои очки. – И сняла их. У Максима, как ни странно, успели промелькнуть несколько предположений, насчет того, что под очками окажется: невидящие глаза со зрачками-точками (почему-то они представлялись экзотического сине-зеленого цвета), уродливые ямы глазниц, сшитые веки, гладкая кожа.
Глаза женщины были просто закрыты, рыженькие ресницы отбрасывали на щеки зыбкие тени. А сама она протянула очки Максиму, немного промахнувшись. Мол – надевай. Похоже, никакая она не слепоглухая, только притворялась. И теперь хочет, чтобы Максим притворился вместо нее. Что за бред происходит? Может, она какая-нибудь сектантка? Или просто чокнутая? Не стоит перечить сумасшедшим, да еще раздумывать было некогда, потому Максим, отдав женщине аптечку, отошел к обочине, чтобы не мешать, а там просто взял и надел очки, воткнул наушники. Чувствовал себя дурак дураком, но пускай эта странная «глухослепая» в кавычках помогает скутеристу, раз вызвалась. Раз так уверенно заявила, что может помочь.
Очки оказались изогнутыми не для стиля, они прилегали, наподобие подводных, да и наушники вошли плотно. Темнота и тишина получились полными. Особенно темнота: Максим был слегка близорук, линзы носил, и потому даже глухой пасмурной ночью за закрытыми веками не видел полной черноты, только искристый туман вместо нее. А сейчас неожиданно увидел, да настолько плотную, что она уже и цветом не была, скорее – отсутствием какого-либо цвета. Почувствовал себя слепым от рождения, который понятия не имеет, что же такое зрение. Хотя имел понятие, помнил великолепно. Ох, непростые очки у автостопщицы, захотелось сорвать их, чтобы снова увидеть мир в красках. Но Максим не решился. Именно потому, что очки непростые, а значит и вся ситуация вряд ли заурядная. В таких случаях лучше не делать лишних движений, как со змеями. Кроме того, вдруг автостопщица действительно психованная и набросится, если Максим снимет очки? Она же собиралась помочь тому разбившемуся, а начнешь дергаться, чего доброго, наоборот навредит. А помогает ли она сейчас, как проверить, на ощупь? Максим непроизвольно прислушался и не разобрал ничего, даже шума в ушах. Кашлянул потихоньку, шмыгнул носом – звуки получились утробные и неестественные, услышать их второй раз не хотелось совершенно. Уж лучше тишина. И Максим в нее вслушивался изо всех сил, надеялся, что хотя бы что-то пробьется сквозь наушники. Промелькнула даже мысль, что это хитрая афера, чтобы угнать его «киа», но красная кровь и белая кость были слишком реальны, да и ключи лежали в кармане – рефлекторно выдернул из замка – а современную машину без них не заведешь.
Неожиданно Максим начал что-то различать внизу. Причем, как будто и не глазами. Что-то вроде широкой и длинной ленты… Дорога! В одну сторону прямая, в другую – с очень знакомым, тысячу раз езженым изгибом. И просматривался второй поворот, которого в реальности не видно из-за леса. Правда, цвет дороги неправильный, слишком светлый, сама она какая-то схематичная, как в мультиках, и вокруг ничего нет, кроме темноты. Что это, галлюцинации от сенсорного голода? Рановато, вроде бы. И в слишком легкой форме, подумаешь, дорога вспомнилась, это же не розовые слоны.
Едва Максим подумал про слонов, как в черноте над «дорогой» возникло еще одно видение, теперь уже очень четкое. Похожее на пестрый переливчатый пушистый шар с желтыми глазами и длинными усиками. Наверное, самое пора было сдирать очки с глаз, пока мозг не скис, но Максим от удивления не сообразил. Пялился на странный объект, обнаружил, что тот совсем не «милый» – шерсть непрерывно шевелилась, как будто на самом деле состояла из червей, желтых глаз насчитал пять штук, все без зрачков и белков, а усики неприятно судорожно дергались. Трудно было сказать, какого шар размера, пространство не имело глубины. Внутри шара просматривалась какая-то структура, она ассоциировалась скорее с механизмом, чем со скелетом или, скажем кровеносной системой, хотя отдельные детали легко меняли форму, как будто были жидкими.
Шар повернулся, уставился, как показалось Максиму, прямо на него. Всеми пятью глазами. И вдруг… сбежал – резко уменьшился и исчез в дали над дорогой. Максим хотел тут же снять очки, но координация странным образом подвела. Нет, не так, наоборот: показалось, что руки тянутся не к глазам, а ниже, хотя пальцы в конце легли аккурат на дужки очков. Потому что дорогу сейчас Максим видел не своими привычными глазами, а чем-то расположенным выше, на лбу. Закрыл лоб ладонью, и дорога размылась, потускнела, хотя не исчезла окончательно. Сглотнул – щелчок в ушах получился опять неправильный, непривычный. А дорога исчезла. Хотя довольно быстро проявилась снова.
Однако хватит экспериментировать, Максим решительно вынул из ушей наушники. Тут же в сознание ворвался шум леса, как внезапно заигравший духовой оркестр. А когда снял очки, свет пасмурного дня показался ослепительным. Быстро же глаза отвыкли. Хотя трудно сказать, сколько времени Максим провел в этих странных очках. Проморгавшись, увидел, что фальшивая глухослепая укладывает какие-то коробки и прозрачные пакеты с чем-то окровавленным в снятый с рамы рюкзак. Глаза у женщины были открыты, обычного серого цвета оказались.
На обочине стояли уже три машины, к самой большой, минивэну, четверо мужчин несли на самодельных носилках скутериста, громко обсуждали, ехать навстречу «скорой» или сразу в больницу. Скутерист, кажется, был до сих пор без сознания, зато уже с медицинским корсетом на шее. Сломанная нога выпрямлена, плотно забинтована и зафиксирована в сложной конструкции из алюминиевых трубок, явно переделанной из рамы рюкзака.
Фальшивая глухослепая молча подошла, не глядя в лицо Максиму, отобрала очки. Надела их и вставила в уши наушники. И направилась к «киа».
Стоящий в двух шагах лысый толстяк, который скорую вызывал, кивнул в сторону женщины:
– Ловко она управилась. Не хуже целой «неотложки». А кто вы вообще, что это за очки?
Максим задумчиво покачал головой:
– Я не знаю. Подобрал ее просто… расспросить не успел. – Решил не рассказывать, что она притворялась глухослепой.
– Медицинские очки у нее, что ли? – предположил толстяк.
– Думаете, больная?
– Больная? Не знаю. Но медичка точно, полный рюкзак всякой медицины, даже дефибриллятор. И обращаться со всем этим умеет, куда там.
Тем временем обсуждаемая женщина снова устроилась на пассажирском сиденье «киа».
Максим распрощался с толстяком – тот сам посоветовал не задерживаться, чтобы меньше общаться с ДПС – и сел за руль. И спросил:
– Что это все значит?!
Женщина не ответила. Не слышала – наушники-то снова в ушах. Разрешить ей, чтобы положила руку на горло? Или не навязываться, сама расскажет, если захочет? Должна же понимать, что вопросы возникли.
Максим завел мотор и поехал.
Когда место аварии уже скрылось вдалеке, пассажирка достала смартфон, быстро потыкала в кнопки и повернула экранчик к Максиму. Там было написано: «Вы видели большие светящиеся шары». Еще понажимала кнопки, снова показала: «Я поняла это по вашей реакции. Вы двигали головой». Между прочим, чтение отвлекает от дороги. Могла бы и вслух говорить, умеет же. Подняла руку в вопросительном жесте и, поскольку Максим никак не возразил, положила ладонь ему на горло.
– Да, я их видел, – признался Максим. – Одного. Но он сбежал.
Женщина, кивнув, убрала руку и потыкала в кнопки: «Он не сбежал и он не один. Они нас преследуют. Мы в опасности».
Максим испугался. Даже несмотря на то, что не поверил пассажирке до конца. Опасность-то невидимая. Когда-то давно он точно также испугался радиации – ни цвета у нее, ни звука, ни запаха, однако может убить.
Взял ладонь женщины, приложил себе к горлу и спросил:
– Что же делать?
Она еще раз кивнула и показала экран смартфона с надписью: «Быстро развернетесь, когда я сделаю так», – и изобразила жестом разворот. Потом набрала еще одну надпись: «Едьте как можно быстрее», – из-за грамматической ошибки Максим не сразу понял, что надо разгоняться. Поняв, нажал на газ. Разворачиваться на скорости не лучшая затея, потому приложил чужую ладонь к своему горлу:
– Разворачиваться быстро?
Женщина опять кивнула. Нашла автогонщика…
Раз предстояло резко разворачиваться, газовать до полной Максим не решился, разогнался до девяноста. Пассажирка не подгоняла, и на том спасибо. Постарался успокоиться, сосредоточиться, «проиграл» разворот в уме. И, когда женщина произвела свой жест-команду, взял вправо, выжимая тормоз, потом резко крутанул руль влево и газанул. Вписался, и довольно быстро удалось развернуться, хотя без заноса и визга тормозов, настоящий автогонщик только посмеялся бы.
А женщина прямо на развороте торопливо сняла очки. И потом потребовала:
– Гони! Быстрее!
Если женщина просит, то почему бы не разогнаться до ста сорока? Тем более она явно в панике, сняв очки, растеряла все хладнокровие. На поворотах Максим, конечно, притормаживал.
– Надо съехать с дороги! – нервно заявила женщина.
Ладно, свернул на проселок. Проехал метров сто, и пассажирка разрешила остановиться. Быстро надела очки, вставила наушники и оглянулась – те невидимые шары высматривала? Коротко облегченно вздохнула и сняла очки. Потерла глаза. Посмотрела на Максима и спросила:
– У вас, наверное, куча вопросов?
Еще бы. Но решил начать издалека:
– Как вас зовут?
Она, едва заметно улыбнувшись, кивнула:
– Лариса.
– А меня Максим. Так что это за шары?
– Это черти. Мы их так называем.
А Максим уже испугался, что это были действительно черти. И того, что Лариса всерьез считает невидимые шары настоящими адскими чертями, тоже испугался, ведь это значило бы, что она все-таки сумасшедшая.
– Потому что есть поговорка: «Черт дернул», – продолжала Лариса. – Про эпидемию аварий знаете?
Еще бы не знать. Область полгода прямо-таки мировой рекорд по ДТП била, никто не знал, что и думать. Подавляющее большинство аварий случалось на загородных дорогах, все признавали, что неспроста, но с чего? Если с одного моста в сухую ясную погоду за день падают в реку две машины, а на следующий день – еще две, то очень трудно найти хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение. Шум был в газетах, телевизоре и Интернете, предполагали то штрафы поднять, то «лежачих полицейских» натыкать через каждый километр, то фальшивых гаишников. Конечно, много ругали плохие дороги, но проскакивала статистика, что аварий хватает и на хороших. Разбивались даже инспектора ГАИ на своих машинах, а про то, как переполненный автобус врезался в бензовоз, рассказывали даже далеко за границей – аж до Японии и Австралии новость доходила. И остро чувствовалась растерянность ответственных за дороги и все, что на дорогах. Умные аналитики пространно рассказывали, что совпало сразу несколько неблагоприятных факторов. А честные аналитики признавали, что не могут разобраться и просили денег.
А потом все неожиданно пришло в норму. Буквально в один день. Какой-то начальник дал длинное интервью, много хвалил себя, что решил проблему с авариями, но ни словом конкретным не обмолвился, как он ее решил. А оказывается – черти. Между прочим, когда эпидемия ДТП была в разгаре, мистику предполагали. В Интернете и даже по телевизору.
– Черти, – повторил Максим. – Дергают и путают. Рассказывали же…
Он имел в виду признания некоторых водителей, которые попали в аварию, но выжили. А потом заявляли, что на них находило что-то, словно приступ безумия. Действительно, как можно в здравом уме крутануть руль не в ту сторону или перепутать педали газа и тормоза?
Лариса быстро надела очки, вставила наушники и завертела головой, явно высматривая опасность. Странно это выглядело, словно она могла видеть сквозь крышу машины, спинку сиденья и Максима. Впрочем, самую опасность, «чертей» могла, Максим ведь тогда сквозь свои ладони «видел». С заметным облегчением сняв очки, Лариса стала рассказывать:
– Я врач «скорой», работала через четверо суток и взялась подрабатывать в интернате для слепых. А потом записалась в подопытные. Они там работали по американскому гранту, изучали способы адаптации глухослепых. Одевала эти очки с наушниками и тренировалась. В Штатах такое дело запретили, в Китае какая-то волокита мешает набирать добровольцев, потому грант нам и достался. На пятнадцать лет программа. Очки специальные, они не просто отсекают звук и свет, а еще глушат через альфа-ритмы… Сложно там. А потом все подопытные начали замечать этих «чертей». Понимаете, независимо, мы же для чистоты эксперимента даже друг с другом не разговаривали, кроме как на специальных семинарах. И все видели одно и то же, там двое художников были, они нарисовали этих «чертей», было очень похоже. Сначала наши ученые думали, что это у нас галлюцинации, а одинаковые они потому, что мозг на временную глухослепоту одинаково реагирует у разных людей. Но проводили триангуляции, получалось, что разные добровольцы видели одних и тех же «чертей». Сквозь стены, понимаете? Мы сразу назвали их чертями. Потому что испугались.
– Мне он не показался таким уж…
– Мы больше за себя испугались, за свой рассудок, понимаете? Потом стали за ними охотиться. Когда убедились, что они не галлюцинация.
– Охотиться? Их можно поймать?
Она вздохнула:
– Пока не удалось. Они сбегали сразу же, как только мы их замечали. Но мы все равно пытались их выследить, ездили по городу много больше.
– И до того ездили? Зачем?
– Учились ориентироваться, проверяли теории про компас в голове. Но когда начали искать «чертей»… Мы их распугали. Совсем не давали покоя. И они начали нападать. Именно на нас, когда мы были без СЭСов… СЭСы это наши очки, английская аббревиатура от «слам экстэрнал сигналс» – «отсекатель внешних сигналов». Вот и доигрались мы. Они начали атаковать. Либо когда снимешь очки, либо с затылка внезапно. Спереди не могут, потому что боятся взгляда.
– Как они атаковали? – перебил Максим.
– Судя по триангуляции, проникают своими жгутами в голову. От этого человек… теряется, делает что-то не то. Путаются побуждения, понимаете? Если только один «черт» атакует, то еще ничего страшного: споткнешься или слишком большой глоток горячего глотнешь. Мысли, вроде вогнать себе нож в живот, тоже появляются, но тут уж инстинкт самосохранения срабатывает или здравый смысл. Вот если несколько «чертей» навалятся, как только что, то можно действительно зарезаться или с балкона прыгнуть. Это мы уже потом узнали. А сначала организовались, собрались все в приюте. Следили друг за другом, по ночам дежурили.
– Никому не рассказывали?
Лариса, перед тем как ответить, очередной раз надела очки и осмотрелась. Покачала головой:
– Не верят. Ни начальство, ни американцы те. Говорят, что это мы оправдываемся, что план работы по гранту не выполняем. Хорошо, что Владимирович сам СЭСы надевал и чертей видел, когда они особенно наваливались. Владимирович это наш начальник. Он, раз американцы не верили, решил, чтобы мы своими силами… Устроили мы патрулирование на машинах по городу, всех «чертей» вытеснили. За несколько дней. Случалось несколько раз, что они вместо добровольца атаковали кого-то постороннего, кто просто рядом был. Доброволец это человек в СЭСе. Один раз водителя, который вез добровольца тоже «черт» атаковал, добровольцу пришлось снимать очки. И после этого «черти» уже целили в водителей. Но мы их разогнали, давно уже в городе ни одного не видели. И тут началась эпидемия аварий. «Черти» за городом совсем посторонних водителей атаковать начали, понимаете? Неизвестно, зачем. Ну и… мы тоже не сразу поняли, что это «черти». По гранту работали, догоняли план. Я на «скорой» продолжала работать, а то когда чертей гоняли, пришлось отпуск брать. Я там и услышала от водителей, что их словно подбил кто-то газануть или тормознуть не вовремя. И поняла, что это «черти». Когда человек за рулем, то много странных мыслей ему внушать не надо, чтобы его убить, понимаете?
– Понимаю, – медленно проговорил Максим. Вспомнил, что у него тоже возникали странные желания. На этой самой дороге, причем. То вдруг хотелось взять сильно влево через двойную разделительную – пугнуть встречных, то газануть в снегопад по гололеду тянуло, то на рискованный обгон. Каждый раз сам себе удивлялся и сдерживался. И мысленно ругал нехорошими словами других водителей, которые действительно что-то сильно рисковали своими и чужими жизнями. Это же сколько раз, получается, жизнь Максима висела на волоске?
– Нас так никто и не слушал, мы опять сами организовались, – продолжала Лариса. – Даже почти без Владимирыча. По областным дорогам ездили и «чертей» распугивали. Эпидемию остановили. Хотя аварии все равно случались из-за них.
– Так это для того у вас… полный рюкзак медицины?
Она усмехнулась:
– Да. Но мне пригодился только сегодня, обычно я успевала «чертей» отогнать. Только один раз не успела, но авария была несерьезная. Без… медицины, только машина помялась. Но потом «черти» сами стали атаковать уже прицельнее. Одного пугнешь, возвращаются целой стаей. От одиннадцати до семнадцати. Но мы же вдвоем всегда, один за проводника. Оба СЭСы надеваем и во все стороны вертим головами. Правда, проще сбежать, как мы только что – разогнаться и развернуться.
Лариса явно была непривычна много болтать и устала от собственного рассказа – говорила уже с хрипотцой. К тому же нервничала, боялась этих «чертей». Вот, секунд пять посидела молча и надела очки, чтобы быстро осмотреться, потом торопливо сняла. От невидимой опасности кто угодно занервничает, кроме, разве что тех, кому терять нечего. Причем, увидеть опасность можно, но тогда и она тебя увидит, привлечешь недоброе внимание. И к себе, и к тем, кто рядом.
Максиму тоже стало жутковато – он ведь почти поверил пассажирке. Хотя вопросов еще немало, например:
– Странно это, что они боятся взглядов. Откуда вообще знают, что их видят?
– Читают мысли, – отстраненно ответила Лариса. – Понимаете, они ведь воздействуют на сознание, когда… ну, провоцируют аварии. А если могут воздействовать, значит могут и читать.
– А зачем им вообще убегать от взглядов? Стесняются?
Лариса медленно покачала головой:
– Мы не знаем, кто они. Предполагали, что они безмозглые, как насекомые или компьютеры. И что прятаться от взглядов, это рефлекс или программа. Но они… меняются. Меняют тактику…
Она уже в который раз надела очки. Замерла на две секунды и, пробормотав: «Дорога!» – сдернула их. Торопливо открыла дверь, выскочила из машины побежала в лес. Максим тоже выскочил, погнался за Ларисой – то ли защищать ее, если что, то ли чтобы быть рядом человеком, который лучше разбирается в остановке, может быть, даже знает, что делать.
Лариса пробежала метров двадцать. Остановилась, резко обернулась, встретилась глазами с Максимом – у самой взгляд был испуганный, чуть ли не отчаянный. Выкрикнула:
– Бегите! – и надела очки. Глянула в одну сторону, в другую, принялась отчаянно вертеться на месте, то задирая голову, то опуская. Да сколько же их, «чертей» этих? Может, и правда сбежать? А Лариса? А далеко ли убежишь, если даже не знаешь, удалось оторваться или нет?
Тогда Максим, действуя исключительно по наитию, закрыл уши руками и крепко, изо всех сил, зажмурился. Не должно было сработать, ведь нужны, вроде бы, полные темнота и тишина, а сейчас в ушах загудело, перед глазами поплыла искристая муть. Тем не менее, вот они, светящиеся шары, хотя и не такие четкие и яркие, как в очках СЭСа. И не стая, туча целая, не одиннадцать-семнадцать, а под сотню, пожалуй. Вроде как полумесяцем выстроились, должно быть, Лариса уже разогнала их в одной стороне. Но в другой полно шаров, тянутся своими щупальцами в два места – к Максиму и туда, где Лариса.
И тут же отстранились, отдернули щупальца – взгляд подействовал. Максим крутанул голову вправо – «чертей» не увидел, влево – увидел их плотную кучу и целый пучок щупальцев уже практически перед своим носом. Твари, оказывается, перемещались, пытались увернуться от взглядов. И, похоже, успешно.
Максима схватили за бок и тут же прижались к спине спиной – как-то Лариса сообразила, что он хоть и без очков-СЭСов, тоже в игре. Правильно, надо разгонять «чертей» в разных направлениях, да вот только Максим непроизвольно, не собираясь этого делать, моргнул и на долю секунды убрал руки от ушей. Скорее всего, какое-то из щупалец дотянулось и «попутало», потому что тут же потерял картинку, уже «чертей» не видел. Да как же так, да они же сейчас атакуют, дотянутся щупальцами! Да ведь только что их видел…
И тут, опять-таки совершенно по наитию, Максим, хотя и не видел уже «чертей», вспомнил, как они выглядели, постарался внушить самому себе, что видит. Прочувствовать отчетливо, как это было. Если черти действительно узнают, что на них смотрят, читая мысли людей, то вдруг удастся их обмануть, внушить, что видит, хотя на самом деле ничего подобного? Может быть и сработало. Во всяком случае, никаких глупостей Максим не делал. Потом наконец-то настроился снова, разглядел «чертей«– их стая поредела. Они быстро перемещались, но, чтобы тянуть щупальца к человеку, «черт» останавливался, вот таких замерших Максим и «отстреливал» взглядом. Многие прилетали со стороны Ларисы, должно быть, ей в очках было проще. Максим решил, что хорошо бы им поменяться – пускай Лариса и с этой стороны чертей погоняет, пока не скопились. Повел плечом, Лариса намек поняла, и они станцевали очень странный вальс – спиной к спине, с гулом в ушах вместо музыки. После второго круга «черти» то ли исчезли совсем, то ли Максим опять сбился и не видел их. На всякий случай попытался снова внушить себе, что видит, но Лариса решительно убрала его руку от уха и выкрикнула:
– Валим отсюда!
Хорошо ей с очками, а у Максима закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные круги и зигзаги. Слишком сильно голову руками сдавил, что ли, но за руль нельзя. Так что протянул ключи Ларисе, она поняла, взяла.
Сели в машину, Максим – пассажиром. Крепко стукнулся головой об проем, когда залезал. По крайней мере, показал привыкшей к механической коробке передач Ларисе, куда надо двигать рычаг, чтобы ехать вперед или назад.
Попрыгав колдобинами проселка, вылетели на трассу. Лариса вела неплохо, хотя по привычке к «механике» хваталась иногда за рычаг. К счастью, вовремя отдергивала руку.
– Думаете, оторвемся? – спросил Максим.
В ответ Лариса протянула очки:
– Поглядывайте. Через каждые пять-десять минут, если станет видна дорога, значит «черти» рядом. Похоже, они дорогу для себя как-то подсвечивают. Как охотничью территорию, понимаете? Правда, только когда передвигаются вдоль дороги, когда останавливаются, то уже не подсвечивают. Но проверяйте.
Максим тут же и проверил, надел очки. Увидел только тьму безо всяких светящихся дорог. Вроде бы это должно было успокоить, однако наоборот страх накатил, что дорога вдруг засветится и «черти» нападут. А когда снял очки, захотелось тут же надеть снова, убедиться, что опасности нет. Должно быть, запоздалая реакция на поединок с невидимым врагом. Чтобы зря не дергаться, настроил в мобильнике таймер на восемь минут.
Постаравшись успокоиться, Максим рассказал, как отбивался от «чертей», как придумал сначала закрыть глаза и уши, а потом делать вид, что видит противника, хотя на самом деле не видел. Многословно получилось и сбивчиво, все отойти не мог. Даже стыдно стало перед Ларисой – она-то не терялась. Наоборот, демонстрировала завидные решительность и хладнокровие.
А Лариса смущенно куснула губу:
– Извините, что… втянула вас. Я не хотела, но оставлять того скутериста без помощи тоже было нельзя, понимаете?
– Что ж тут непонятного, – покивал Максим. – Жизнь спасать надо было, а вы врач, клятва Гиппократа. Хотя, я вам скажу, зря вы с этими «чертями» с самого начала связались, лучше было бы их не трогать. Даже взглядами не прикасаться. Вам любой натуралист скажет, что наблюдать надо так, чтобы тебя самого не заметили, иначе грош цена… Или вообще – вред прямой тем, за кем наблюдаешь.
– Вы правы, – отстраненно согласилась Лариса. – Мы и сами это поняли. Мы как будто увязаем… Сначала из научного любопытства эпидемию аварий вызвали, теперь случайных людей втягиваем. Пытались «чертей» гонять, а они начали нас атаковать. Как правило, если доброволец замечал «черта», то «черт» удирал и все. Так что безопаснее всего нам было все время быть в СЭСах. Одному из пары – мы работали по двое, один в СЭСе, другой за рулем или за проводника. Но потом «черти» начали атаковать. И выслеживали нас, если мы в СЭСах. Теперь безопасно в очках, только пока первого «черта» не спугнешь, а потом уже неизвестно – без СЭСа можно нарваться на одиночного «черта», а в СЭСе тебя выследит стая. Все равно гоняем… И может быть, все зря, может быть, я осталась одна, последняя! Никто не отвечает на звонки…
– Как так вышло? – спросил Максим. – Как вы потеряли проводника?
– Не знаю, – устало покачала головой Лариса. – Моим проводником Федоровна была… та еще грымза. Предпенсионная. Все ныла, что вообще впуталась в нашу историю, что и без нас у нее дела. И бросила меня, когда я спала в мотеле. Вместе с машиной исчезла. Понятия не имею, почему. Но как раз после этого наши перестали отвечать на звонки. И Федоровна тоже. Все вне зоны доступа. Я… я не знаю, что случилось. Подозреваю, что «черти» научились нас по мобильным телефонам выслеживать. А может быть…
Она не договорила. Но подразумевалось: «А может быть они все погибли», – предполагала ведь уже Лариса, что осталась последней.
– Я пробовала позвонить в милицию, – продолжала Лариса, – чтобы они пошли проверили, что в интернате. Но они говорят, что оттуда сигналов не поступало, и что мне надо самой приехать и написать заявление, иначе будет ложный вызов. Возиться им неохота… Я в другие места звонила, директору интерната. Но они в наши дела не вмешиваются. Только говорят, что лаборатория закрыта.
Увидели впереди стоящий посреди дороги джип, а перед ним – аварийный красный треугольник. Водитель возился с домкратом. Ну да, есть здесь неприятная колдобина с острым камнем, хотя видно ее издалека, потому шины рвут редко.
– «Черти»? – предположил Максим и потянул очки к носу.
– Нет, – уверенно качнула головой Лариса. – Вряд ли. Это… естественная авария.
– Почему вы так считаете?
– Она не похожа на спровоцированную «чертями».
Можно было порасспросить насчет отличий, но чего зря занудствовать?
Зазвонил таймер в мобильнике, и Максим, вспомнив про свои обязанности, надел очки, вставил наушники и быстро осмотрелся. «Чертей» не обнаружил, дорога не светилась. Тогда спросил:
– А такое, как сегодня было? Вы говорили, что от одиннадцати до семнадцати…
– Такого не было. Случалось, что спугнешь, и атакует стая… Все чаще случалось. Но чтобы такое… Это же не стая была, орда целая.
– Туча, – зачем-то поправил Максим, хотя какая, в сущности, разница. Тут же ещё раз проверил, не светится ли дорога. Предложил: – Может, мне вообще не снимать очки?
Лариса молчала. Секунд пять. Мелко покачала головой:
– Я не знаю. Проклятье, я бы сейчас закурила. Когда начала участвовать в программе, то бросила – если не видишь дыма, то курить почему-то неинтересно. Как таблетки глотаешь, горечь и никакого удовольствия.
Все-таки она нервничала. Даже она, такая мужественная, с «чертями» давно знакомая, к опасностям привычная. Чего тогда ждать от Максима, он тем более забеспокоился:
– А что нам дальше делать? Какой план?
– Надо постараться сбежать как можно дальше. Понимаете, «черти» двигаются с определенной скоростью, чтобы атаковать стаей, они собираются со всей округи, понимаете? То есть, здесь вокруг их нет, все там, сзади. Если поспешим и попетляем, то скроемся… может быть.
– А потом что?
– Я не знаю. Я собиралась добраться до города, до нашего интерната. Но там тоже никто не отвечает на мои звонки! Наверное, все-таки надо в милицию. Может быть, правильнее всего будет бежать, как можно дальше. Все бросить…
Вот именно. Максим, между прочим, должен был срочно привезти в офис важные бумаги со строительства коттеджного поселка, для того и выехал в шесть утра. А сейчас едет не в город, где офис фирмы, а в противоположную сторону. Непросто будет оправдаться перед начальством.
Однако «черти» страшнее любого втыка, и разворачиваться к ним навстречу нет желания.
Впрочем, если подумать, то можно до кое-чего додуматься:
– Так, говорите, они со всей округи собираются? – начал Максим. – Тогда они там, в лесу уж не знаю, с какой округи собрались, их же туча была! А мы их всех распугали, тогда их за нами нет совсем, можно спокойно возвращаться.
Лариса нахмурилась, сузила глаза. Затормозила и развернулась.
Когда Максим хотел еще раз надеть очки и проверить, не светится ли дорога, остановила его:
– Не стоит. Если здесь нет «чертей», то… то нет их. А их здесь действительно не может быть после того, как вы их разогнали.
– Ну… мы вдвоем разогнали, – проявил скромность Максим.
– Если бы мы вдвоем действовали, как всегда, сосредотачивая взгляд на каждом отдельном «черте», мы бы не справились. Их было слишком много. Но вы сумели им всем внушить, что видите их. Даже не знаю, как вам это удалось. Видимо…
Она не договорила, потому что завибрировал-засигналил ее смартфон. Лариса торопливо его выхватила. Поскольку дорога петляла и нужны были две руки на руле, то включила громкую связь и положила смартфон на панель – там была устроена специальная подставка с углублением.
– Лариса?! – раздался из динамика сильный, уверенный и обрадованный мужской голос.
Она ответила тоже радостно:
– Да! Ты… почему не отвечал?!
– Так в подвале же сидел! А ты почему не спряталась?!
– А нужно прятаться?!
– Да! Тебе сейчас нужен подвал поглубже, «черти» там нас не видят…
– Я сейчас в безопасности, – успокоила Лариса. – Здесь даже безопаснее, чем в подвале.
– Ты уверена?!
– Ну… а почему прятаться нужно?
– Я же обзванивал! А для тех, кто в СЭСах должны были разослать эс-эм-эс «морзой»!
– В какой кодировке? На моем смартфоне новая не устанавливается.
Собеседник Ларисы секунду помолчал, а потом решительно заявил:
– Убью.
Максим слушал, затаив дыхание. Чувство было такое, как будто он на пороге открытия.
– Так что же произошло? – спросила Лариса. – Почему нужно прятаться?
– На Владимировича «черти» целой тучей навалились, – зазвучало из смартфона. – Штук двадцать! И он… выдавил себе глаза. Правда, врачи говорят, что один глаз спасти удастся. Владимирыч в больнице сейчас. Ну, раз на него напало сразу двадцать, то могут и на кого угодно, мы и давай всех обзванивать, чтобы прятались в подвалы или удирали подальше из области, лучше по воздуху. Даже не знаем теперь, почему не отвечают – не то в подвалах нет связи, не то похуже что. Вот, проверяю на всякий случай, все равно не могу найти половины добровольцев. Кстати, Федоровна там?
– Нет, она меня бросила.
Собеседник Ларисы выразился насчет ее напарницы очень неприлично и оскорбительно. И напористо спросил:
– А почему ты так уверена, что в безопасности? Если ты одна не спряталась, то «черти» навалятся на тебя все сразу!
– Уже, – усмехнулась Лариса. – Но мы их отпугнули.
– Мы?
– Да, мы с Максимом, я сейчас на его машине.
– Что за Максим?
– По-моему он настоящий гений. – И Лариса рассказала в общих чертах, как они разогнали целую тучу «чертей». С упором на то, что Максим гонял их без всяких очков и даже не видя.
– И сколько их было? – прозвучало из смартфона на два тона ниже, чем до сих пор.
– Мне кажется, что больше восьмидесяти четырех.
– Та-ак. Похоже, вы их всех распугали. И нас без работы оставили.
– Что?! – удивились в один голос Лариса и Максим. Собеседник отвечал:
– Дело в том, что теория Герасименко подтвердилась. Вторая.
– Да-а? – протянула Лариса. – А ты над ней издевался!
– Да я-то что, я над всеми издеваюсь, какой с меня спрос. А вот другие… Эхх… Как Владимирович попал в больницу, нам тут же и поверили. И наши, и америкосы, они сразу прогнали теорию Герасименко через свои алгоритмы, из теории игр что-то. И сошлось все, даже количество «чертей», Герасименко довольный ходит, аж помолодел. Года на три. А вы их разогнали.
– Ну, извините, очень жить хотелось, – не выдержал Максим.
– Это вы Максим, что ли? – угадал голос из смартфона. Потом шумно вздохнул: – Амеры три ящика СЭСов выделили, прислали реактивным самолетом. Наши вояки подключились, посадили солдатиков в СЭСах на вертолеты и везут вдоль дорог. Те пока что ни одного «черта» не встретили. Удивляются, почему. По статистике уже должен быть десяток, а то и два. А еще хотели заманить нескольких «чертей» на заранее подготовленную позицию и там со всех сторон окружить взглядами, чтобы не могли сбежать. Тогда уже исследовать. А вы всех «чертей» распугали, – он еще раз вздохнул. – Пойду, сообщу новости. Ладно, Лариса, пожалуй, тебе действительно бояться больше нечего, возвращайся в город.
И отключился.
– Разогнали, – медленно, низким тоном проговорила Лариса.
Что касается Максима, то он был совсем в шоке. Неужели действительно разогнали, и больше можно не бояться? А разогнали ли? И откуда у того собеседника Ларисы уверенность, что «черти» больше не вернутся? Надо опять расспрашивать, хотя самому уже надоело:
– Почему он был так уверен?
Лариса, сбиваясь, повторяясь и через пять слов вставляя: «Понимаете», – рассказала. Они не просто разгоняли «чертей», но и вели статистику, пытались анализировать: отмечали на картах место и время каждой аварии, каждой встречи с «чертом». Кроме того, очень помогли интернет-опросы на форумах автомобилистов: кто-то признавался, что едва не попал в аварию, потому что «бес попутал», кто-то возмущался опасными маневрами других водителей. С временем и местом было сложнее, зато данных гораздо больше. И вот Герасименко вычислил, что там, где трое «чертей» собираются вместе, появляется четвертый. Первая мысль была, что размножаются тройками, трехполые они. Очень пугающая, может быть, поэтому не сразу появилась вторая мысль: не размножаются, а помогают проникнуть в наш мир. Откуда-то там. Но анализировали, накапливали данные. Тот же Герасименко разглядел, что максимальное количество «чертей» – восемьдесят четыре. Когда их было столько, то перемещались мало, на небольших участках дорог, но едва доброволец в очках-СЭСе отпугивал одного «черта», трое ближайших очень быстро двигались навстречу друг другу. И вдоль дорог, попутно провоцировали аварии. Встретившись, строили треугольник, и появлялся четвертый «черт». Герасименко так загорелся этой гипотезой, так азартно ее отстаивал, что выглядел смешным, и ему не поверили. Но американцы подтвердили теорией игр.
Ну а теперь, когда не осталось ни одного «черта», они не могут собраться втроем, чтобы вызвать четвертого.
Максим аж расплылся в дурацкой улыбке:
– То есть, уже не вернутся.
Лариса не согласилась:
– Может, и вернутся. Может, не у нас, а где-то на другом конце Земли. Ведь как-то они проникли к нам… Не знаю, откуда. А мы не готовы… Мы их так и не исследовали, понимаете? Слишком рано распугали, а теперь и исследовать нечего!
– Ничего страшней угрозы нет, – покивал Максим. – Надо бы заправиться. Там заправка за перекрестком. И я бы кофе выпил.
– Я тоже не отказалась бы.
В закусочной при заправке им подали отличный кофе, сваренный в турке на раскаленном песке, а не в автомате. С удовольствием прихлебывая, Максим успокаивал Ларису:
– Раз американцы признали угрозу, выделят еще грантов. Да и наши не будут жадничать. Лишь бы между собой не перегрызлись. Хотя «чертей» и нет больше, это не значит, что их невозможно исследовать. А уж вам, как первооткрывателям, только соглашаться на гранты эти. Может, и я к вам во взглядобои запишусь, а то надоела недвижимость.
– Взглядобои, – повторила Лариса с улыбкой.
А Максима занимали уже не «черти», а другое: его кольнула ревность, когда Лариса говорила по смартфону с тем наглым и развязным. И с чего бы, казалось бы, Лариса же не Максимова типа женщина. Во-первых, явно старше, хотя и не говорят о женском возрасте, во-вторых, настоящая бой-баба, а Максим предпочитал в отношениях доминировать. И тем не менее, что-то их связывает после всего вместе пережитого. Да хотя бы тот слепоглухой вальс спиной к спине – чем не близость. А жизнь-то одна, и неизвестно, сколько осталось. Сегодня дела более-менее, а завтра «черти» налетят, и все.
Максим решился:
– Может, по шашлычку? Я угощаю.
Картина третья. Компас укажет путь
Григорий Неделько
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Итак, благодаря недавно созданным компорганам я получил возможность вести журнал силой мысли. Жаль, потенциальных пользователей осталось критически мало, следовательно, пока такие «книжки» сродни тетрадкам, куда пишешь много, но только для себя. Однако будущее творим мы сами, и наука непременно должна приблизить возрождение человечества!
Замечу, что мысли упорядочиваются легко, в том числе с помощью натива. Приборы регистрируют допустимый уровень нагрузки на скопления нейронов. Значит, хорошо функционирует сверхлёгкое техническое средство, фактически ставшее частью моего тела, вставленное в одну цепочку с нейронами для их централизации и не воспринимаемое системой как чужеродный организм.
Перехожу непосредственно к спецоперации, которую решено назвать «Компас». Действуя по поручению начальства [данные засекречены], я должен обеспечить объектам под кодовыми именами Нос, Рот, Уши и Глаза встречу с тремя солдатами НАТО, которых называют Я, Ракушка и Крест. По данным разведки, трое в прошлом мирных жителей неким таинственным образом научились выживать в загрязнённой среде, несмотря на собственные генетические сбои, а возможно, при помощи них. Из-за облучения искомые потеряли все чувства, кроме одного, которое развилось у каждого до невероятной степени. Не исключено влияние натовцев. Поэтому задача-минимум – уничтожить трёх уродов, гипотетических бойцов неизученного типа. Задача-максимум – прекратить деятельность противника по обучению и подготовке заражённого населения. К делу, в связи с высокой секретностью и экспериментальным характером, запрещено подключать других лиц.
Участники операции обладают похожим сверхчутьём в какой-либо из областей: обоняние, вкус, слух, зрение. Определённые органы чувств усилены искусственно в результате химических инъекций, атрофировавших остальные четыре органа. Осязание у каждого участника на минимальном уровне. Псевдомутанты внешне схожи с настоящими жертвами радиации, что должно упростить контакт первых со вторыми.
Бойцы прошли необходимые курсы, усвоили нужный объём информации и, вооружённые, готовы выйти из пневмобункера на поверхность. Облачение-защита в норме, психологическое состояние ровное, биологических сбоев не обнаружено.
Включаю ментальную связь с агентами; их мыслеобразы мне также передаёт мозговой натив. Вместе с тем натив сердечный подавляет чересчур сильные эмоциональные всплески, что способны помешать успешному выполнению подобного задания. Хай-энд-устройства отлажены и синхронизированы.
Открываю двери пневмобункера. Объекты выходят наружу. С богом, ребята!
Документирую сведения в реальном времени.
* * *
Глаза: «Свет бьёт по зрачкам, будто микромолотом, режет глазные яблоки, словно тупым ржавым лезвием. Защита мало помогает, да и спецочки. Понимаю: дело не в привычке к полутьме бункера – или не только в ней. Нас учили, что радиоактивное заражение превратит мир в вечную зиму. Может, где-то и идёт снег, белый, как шёрстка моей кошки, но не здесь. Тут – гиблая земля, ссохшаяся до состояния грубой, запущенной корки на пятках. И неестественно синее небо, похожее то ли на выполненный матовыми красками рисунок, то ли на зеркальные бельма трупа. Солнца не видно.
Температура покоряет высочайшие вершины; без костюма моментально хватил бы тепловой удар. Неужели у подлинных мутантов выработалось нечто вроде иммунитета к жаре? Непроизвольно задумываюсь (на пару секунд), выдержит ли костюм атаку взбесившихся атомов. Сигнал тревоги, сообщающий о перегреве, не мигает. Порядок.
Наручный навигатор, банальная красная точка указывает на цель. Единственный зрячий, веду туда напарников».
Нос: «Что за вонь?! Несёт горой протухших яиц, покрытых толстым слоем плесневелого варенья. Гниль и отвратительная сладость. Везёт же этому, с глазами: ни черта не чувствует. Господи, что же это так смердит?!
Проходим немного и понимаю: мертвечина.
Кидаю мыслевопрос Глазам, как и все, связанному со мной нативом.
– Куча дохлых животных, – отвечает.
– Каких?
– Не разобрать уже…
Ну здравствуй, “дружелюбный” внешний мир! Рада тебя нюхать, фу!
Мозгом постоянно ощущаю остальных: хорошенько учёные нас пропатчили».
Уши: «Тишина заволокла незримым ватным телом целый мир. Подобие выключенного радио, сломанного телевизора. Ничто не звучит – лишь мы. Хоть я пацан, и не сопливый, а жутковато».
Рот: «Хочется пить, несильно. Нёба подсохли, точно покрылись тонкой плёночкой. Касаюсь губами круглого, тонкого, мягкого – трубочки. Сосу питательную жидкость; по вкусу напоминает воду из фильтра, по запаху – мою красную губную помаду. Ароматизируют?»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Операция «Компас», минуло два часа. За это время агенты пересекли обширное поле на востоке от бункера и вышли к брошенному поселению.
Сканирую местность. Опасности техника не выявила, однако мины могли закопать достаточно глубоко плюс существуют радар-блокираторы, чьи “стены” наиболее эффективно защищают от дальних прощупываний вроде моего.
Предупреждаю четвёрку.
* * *
Глаза: «Приняты инструкции от майора. Надо вести себя осторожно, к тому же на поверхности мы впервые за десять лет. Всматриваюсь в остатки поселения, до которого несколько сот метров: скелеты редких зданий, бурые гнутые вышки, груды серого камня.
– Уши, как там насчёт засады?»
Уши: «– Всё тихо… Хотя погоди, слышу движение. Передвигаются поспешно, но это не машина – человек. Снайпер?».
Глаза: «– Возможно. Но почему-то не стреляет. Где находится?»
Уши: «– К северо-востоку от нас, примерно в полукилометре».
Глаза: «На подступах, хм. Может, и снайпер. Отчего же не выстрелил: далеко? Есть помеха? Странно…»
Уши: «– Стреляют, ложись!
Все падаем на землю».
Уши: «Грохот, атакующий барабанные перепонки! В органах слуха – довлеющая тупая боль и всплески острой, как дождевые капли в лужице! Взорвалось совсем рядом…»
Рот: «Во рту пересыхает гораздо быстрее! Губ касается прохладная внутренняя стенка шлема».
Глаза: «Танка не вижу».
Уши: «Не слышу ни танка, ни чего-либо схожего. Это миномёт. Бежим, пока перезаряжает!»
Рот: «Вскакиваем, кидаемся в сторону разрушенного поселения. Петляем, минуту или дольше.
Дыхание палит глотку зажигалкой, въедается в слизистую кислотой перца чили!
Никто нас не обстреливает».
Глаза: «Заряды кончились.
– Уши, ты как и что с тем человеком?»
Уши: «– Я чуть-чуть оклемался. А человек по-прежнему там, убегает, очень быстро. Безоружен или?..»
Глаза: «– Нет времени рассуждать! Разрыватель у меня в руках, буду наготове. Догоняем!»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Агенты вышли на след.
Снова использую сканер. Вот оно что, миномёт спрятан под землёй, потому и не засветился. Кроме него, никакой угрозы, но нельзя терять бдительность.
Преследуемый менее чем в трёх сотнях шагов.
Прощупаю территорию впереди. Та же пустыня, камни… Невысокая и узкая скала… За глыбой расположен автомобиль; в салоне никого. Авто наверняка оснащено рацией. Человек направляется туда.
* * *
Глаза: «Это дозорный, хочет связаться с базой. Надо помешать ему!»
Уши: «Он скоро окажется на открытом участке перед скалой. Стоит подождать…»
Глаза: «…Вижу цель. Стреляю».
Уши: «Разрыватель наполовину щёлкает, наполовину шипит».
Нос: «Чувствую непривычный запах, который сложно описать».
Глаза: «Сгусток сфокусированной энергии насыщенного белого цвета вырывается на волю, летит во врага… Мимо! Ещё один выстрел… Точное попадание. Дозорный валится набок, течёт красное».
Нос: «Знакомые запахи свинца и соли, а ещё миазм концентрированной энергии… или чудится?»
Рот: «Идём к нему – поторапливаясь, но не слишком.
К ситуации попривыкла, инстинктивное волнение заметно спало, так же как и жажда. Отхлёбываю самую малость питательной жидкости».
Уши: «…Приближаемся к телу.
Дыхания не слышу».
Глаза: «И грудь не вздымается. Надо же, никакой защитной одежды – видимо, у здешних организм действительно более устойчивый. Или модернизирован препаратами. Как бы то ни было, цена велика: дегенеративная левая рука, непропорциональное лицо со смещёнными носом, ртом, глазами и неизвестно, что под кожей».
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Малочисленность землян, а соответственно, и армий играет нам на руку: противник оставил всего одного дозорного, расправиться с которым на порядок проще, чем с десятком постовых.
Рации у убитого не оказалось, зато нашёлся автомат старой модели с полной обоймой. Опера забирают ствол, оттаскивают труп подальше за скалу и маскируют песком кровавое пятно.
Говорю ребятам, что в автомобиле обязательно должно иметься средство связи. Следует вызывать по нему натовцев и рассказать «легенду». Даже если не поверят, я так или иначе вычислю месторасположение базы по радиосигналу.
* * *
Нос: «Пахнет дешёвым топливом, раскалённой на солнце резиной, металлом, краской».
Глаза: «Отыскиваю рацию, показываю Рту».
Рот: «Беру слабоощутимое устройство. Скорее по памяти нащупываю кнопку.
– Приём».
Уши: «На том конце провода щелчки.
“Приём”, – повторяет Рот.
Опять ждём.
“Приём, – наконец отвечает связной. – Назовитесь”.
Скидываю мыслеинфу Рту».
Рот: «Уверенно, без волнения называю вымышленное имя. Излагаю связному “легенду”, слегка и вынужденно импровизируя. Я один из четырёх подопытных, доброволец, ранее находившийся в засекреченной подземной лаборатории НАТО. Она якобы к юго-западу от поселения. (Место подходящее, тихое, а о существовании бункера ЕС противник не осведомлён.) Понимаю, что мои слова вызвали доверие, и продолжаю: оперативный отряд еэсовцев, прочёсывая катакомбы между жилыми секторами, случайно наткнулся на лабораторию. Спаслись мы и ещё около десятка человек. Связь с внешним миром утеряна, поскольку передатчики остались в штабе. Тогда мы решили искать помощь в разных направлениях, разбившись на три группы. Первая выдвинулась на запад, вторая – на юг, наша – на северо-восток. Вскоре вышли к этому поселению; на подступах к нему велись боевые действия. Спешили на подмогу, но опоздали. Солдаты ЕС устранили дозорного НАТО, обыскали округу и несолоно хлебавши удалились. За скалой стоял автомобиль дозорного, оснащённый рацией, которой мы и пользуемся».
Уши: «Похоже, верят, хотя кто знает… Связной интересуется, почему голос беглеца звучит глуховато. Рот объясняет, что защитный костюм скрадывает звук, а прихватили мы защитку из лаборатории. (И, кстати, всё это правда.) Собеседник предлагает дождаться наших, то есть натовцев, и отключается».
Глаза: «Майор хвалит нас, затем скидывает на навигатор захваченные координаты вражеской базы. Дальше следует предложение не тратить время зря и осмотреться: если дозорный жил здесь, его обеспечили хотя бы минимальным запасом оружия, провизии, оборудования.
– Где спрятан миномёт? – спрашиваю у руководителя.
Новая красная точка появляется на маленьком экране. Шагаем к месту, отмеченному ей…»
Нос: «…В подвале, куда привела шаткая, пахнущая ржавчиной лестница, – приглушённый аромат еды. Консервы. А ведь что-то из продуктов испортилось. Помимо прочего, слышен неуловимый запах воды. Да, она тоже пахнет, но единицам под силу ухватить эту вёрткую обонятельную ленточку. Ещё пыль кругом, разумеется. Давешний миномёт, без боезарядов. Кровать, у которой давно не меняли бельё. И спёртый воздух».
Глаза: «Темно, и освещение не горит. Привыкнув к мраку, вожу взглядом по помещению. Выключатель тоже отсутствует – дозорного “поселили” в темноте. Что ж, время военное; условия, впрочем, не самые худшие.
Обхожу миномёт, выстрел из которого, судя по всему, берегли на крайний случай. Такой случай настал, только не помогло. В обеспечение поста вкладывались скудно: светильника нет, обыкновенный автомат, один заряд для артиллерии. Экономия или жадность?..
Теперь поглядим, что с едой».
Нос: «Запахи забивают друг друга, не разобрать, какие консервы испортились. Вода вся свежая».
Рот: «Убираю в рюкзак одну-другую бутылочку с водой. Взяв верхнюю банку консервов, щупаю, нахожу кольцо, открываю. Пробую и сообщаю остальным, что бобы съедобные, неплохие на вкус, слабосолёные, в некачественном томатном соусе. Предполагаю, что сверху лежит поздняя партия. Сую пять-шесть банок к воде.
Ну и хватит. Поднимаемся по лесенке».
Уши: «Тут же доносится шум подъезжающего автомобиля. В течение секунды определяю модель: военный джип. Они…»
* * *
Ментальный журнал майора армии ЕС В. Лучича
Чтобы обозначить доброту и истинность намерений, оперативники идут навстречу джипу. Тот тормозит, “подбрасывая” колёсами клубы пыли. Не вижу, но слышу, как, скрипнув, открывается дверца. Пыль чуть спала. Пассажир выходит, водитель по-прежнему сидит за рулём. Оба экипированы, у пассажира на руке – миниатюрный счётчик Гейгера. Если отбросить нереалистичную версию с мистификацией, натовцы правда выехали с базы.
Вышедший – рослый, здоровый мужик; для мутанта слишком рослый и здоровый. Лица под шлемом не разглядеть. Натовец здоровается с агентами, не выказывая особого удивления. Принял-таки за жертв полураспада? Или поверил легенде?
Над пустырём повисает молчание, однако не напряжённое. Натовец указывает на внедорожник. Опера залезают назад, высокий возвращается на пассажирское сиденье, и водитель трогает машину с места.
Прокладываю вектор и убеждаюсь, что джип, с высокой вероятностью, двигается к базе.
Вдруг что-то мелькает. Различаю руку, в которой зажат энергетик.
Этот пистолет менее мощный, чем разрыватель, но вблизи его сгустки крайне опасны. И, даже если не заденут жизненно важных органов, могу вызвать остановку сердца.
Выстрел-разряд!
Связь пропадает…
[Следующая запись сделана спустя два часа.]
…Попытки восстановить мысленный диалог ничего дали: вся четвёрка молчит. Принимая во внимание специфику задания, я собрал самое необходимое, экипировался, вооружился и отправляюсь на поиски пропавших агентов. Надеюсь, они живы. Мне известно место их последней остановки – начну оттуда. Если что, я также знаю координаты базы натовцев.
Второй раз за сегодня открыв двери пневмобункера, выезжаю во внешнюю среду на экспериментальном авто. Модель в единичном экземпляре, собрана внутри убежища и пока не протестирована. Двери с грохотом соединяются, точно бы отсекая мысль о бегстве, грубо толкая к разгадке. Но бежать я не собираюсь и, чтобы выполнить задание, не пожалею себя. Как обычно; как заведено у солдат.
Придерживаюсь стрелки навигатора. Остаётся позади маршрут потерянных агентов: пустынное поле, груда непонятных туш, воронка от миномётного заряда, въезд в город, остовы зданий. И запахи те же. Всё то же – безусловно, если сделать поправку на силу восприятия. Средство передвижения работает как надо, только спидометр почему-то отображает скорость на 10 километров в час больше реальной.
Вижу дыру подвала. Жму на тормоз, глушу двигатель, снимаю руку с сенсора.
Спускаюсь по хлипкой, поскрипывающей лестнице. И это я уже видел, только не своими глазами: тесные стены, грязная кровать, потёртый миномёт, стопка консервов… После зрачков оперативника, которыми смотрел через его разум, вещи кажутся размытыми – настолько они рельефны под взором искусственного мутанта.
Никаких следов. Лезу обратно.
Подгоняю авто к машине убитого дозорного. Салон пуст, улик нет. Найдутся ли ребята? В голову пытается пробраться незваное сомнение.
Взгляд цепляется за рацию; под чёрным параллелепипедом лежит бумажный листок. Вынимаю, разворачиваю. Нарисованный карандашом план местности и – ну конечно – красная точка. Ясно: вот – пустырь, на котором я нахожусь, это – автомобиль дозорного, а сюда меня приглашают. Кто? Сейчас узнаем. Кладу листок в карман.
Моё авто ждёт у спуска в подвал. Сажусь за руль, касаюсь сенсора; глухо урчит двигатель. Расстояние – километров пять. Разворачиваюсь и еду к запечатлённой сознанием красной точке, прямиком в сторону натовской базы.
Он валяется на дороге. Вначале не понимаю, что это, а подъехав ближе, настораживаюсь. Но выхода нет: мне дали указания, и, не выполнив их, точно никогда не найду оперативников. Операция «Компас» должна завершиться.
Застопорить ход, покинуть авто и, внимательно оглядываясь, подступить… к рюкзаку. Герметика открыта, сверкают на злобном солнце, играющем в прятки, банки с консервами. Те самые банки, из подвала.
Присесть, заглянуть в рюкзак? Нет – мне слышатся шаги. Тень падает слева: выхватываю её боковым зрением.
Стремительный разворот вокруг своей оси, электроган наизготовку.
Враг держит меня под прицелом, странный, страшный и невозмутимый. Но это – не враг. Широко расставив ноги, они возвышаются у кучи песка, которую я по ошибке принял за природную. Все четверо агентов в едином теле.
– Ты, – произношу спокойно: бессмысленно говорить что-либо ещё.
Невозмутимый и неизменный, Компас отключает голограмму песочной насыпи. Мужская голова-Глаза всё так же глядит вперёд стрелкой древнейшего навигационного прибора; другой представитель сильного пола, Уши, обращён на запад; на восток повёрнута дама Рот; женщина-Нос – на юг.
Четыре головы, четыре пары рук и четыре указующих в одном направлении ноги. Человек сверхвида, не затронутый радиацией и созданный во имя войны людьми-мутантами.
– Мы долго ждали, – раздаётся женский голос Рта.
Сплёвываю и молчу.
– Здесь нам не помешают, – продолжает мой подопечный. – А ты попался на уловку. Каково, а?
Не выдерживаю, скриплю зубами.
Глаза тычет пальцем в рюкзак за моей спиной, Рот поясняет:
– Консервы с водой пригодились. Такая жара, желудок крутит почём зря, питательная жидкость внезапно закончилась. А времени прошло много.
– Поболтать захотелось? – всё-таки роняю в ответ злобную фразу, уж не знаю кому, Рту или Ушам. И добавляю: – Чего от меня хочешь?
– Больше ничего: нам рассказали об операциях ЕС. Мы видели снимки, отчёты и видео.
– И ты переметнулся? За два-три часа превратился в предателя?
– Не нам тебя учить, что предателями становятся не за три часа и даже не за всю жизнь. Ими вообще не становятся – ими рождаются.
Такой диалог начал меня утомлять.
– К чему клонишь?
– Мы выходим из игры.
– Это война.
– Для всех, кроме власть предержащих. А мы играть в смерть и беды не намерены: ни на стороне ЕС, ни в рядах НАТО.
– Дурак! Натовские агенты уже поменяли расклад сил. Противник почувствовал себя увереннее, а ты – ты! – отказался от Родины. Скоро же…
– Безразлично, – прерывает Компас. – После того, что мы видели и слышали, наплевать.
– Что же они втемяшили тебе в головы! – яростный полувопрос сквозь зубы.
– Ничего. В том-то и дело, ровным счётом ничего. НАТО догадывались, что мы шпионы, в первую очередь, потому, что не видели раньше такого мутанта. Но нас не тронули, а энергетик поставили на невысокую мощность. Выпущенный разряд был как лёгкий удар током. Вреда не причинил, попал в область натива, замкнув металлический прибор, и связь с тобой пропала. А через минуту мы пообщались по компьютеру с теми тремя вражескими солдатами.
– Ну?! Договаривай!
– Те трое не воины или уже не воины. Они хотят мира и покоя. Как и мы.
– Так покойся с миром, ничтожество!
Палю из электромёта. Первый выстрел уничтожает разрыватель Компаса. Прочие – в «молоко», когда агент валится на колени. Глаза хватает трофейный устаревший автомат; насколько понимаю, раньше его держали невидимые мне руки Носа. Очередь, и электропушку выбивает из ладоней. Безоружен. Да и плевать. Плевать! Мне тоже нет дела до происходящего – сохранилось только желание свернуть мерзкому иуде четыре его пересаженные головы!
– Прежде чем нападёшь, – изрекает Компас, – даю тебе шанс уйти с нами.
– Куда? Куда, мать твою, мне уходить?!
– Прочь. От войны, от людей. От ненависти. Прочь.
Я молчу, а мёртвый ветер не шевелит исчезнувших травинок.
– Почему… уехали… натовцы? – проговариваю очень медленно.
– Они сделали свой выбор, – просто отзывается Компас. – А теперь наступило твоё время.
Ветер… Ветер мёртв. Ему не пошевелить навеки сгинувших травинок.
Автомат скалится хищно и сардонически. Не мигая, отвечаю тем же.
Я солдат. Воин. Воитель! И погибнуть должен, как воитель!
Должен… но – обязан ли?..
[На этом дневник обрывается.]
Картина четвёртая. Музыка наших душ
Леся Шишкова
Мне снова снился березовый лес. Я слышал, как шелестят маленькие круглые листочки, а теплый ласковый свет солнца неровными пятнышками ложился мне на руки.
Так было в моем далеком детстве, проведенном в Белоруссии…
Это уже потом вся семья перебралась в Америку, в небольшой городок близ Нью-Йорка.
Казалось бы, весь мир лег у ног еврейского мальчика, которого не любили в советской школе. Здесь всем было наплевать, кто ты и что ты, какого цвета у тебя кожа, какое вероисповедание в твоей семье. Здесь ты был просто Давид Кацман, человек…
Так было до той злополучной аварии. В одно мгновенье вся, уже понравившаяся жизнь, перевернулась с ног на голову.
Джейн погибла сразу, а я очнулся на больничной койке после четырех месяцев, проведенных в коме.
Тяжелая черепно-мозговая травма и у тебя нет зрения, у тебя нет слуха…
Спасением от полного сумасшествия стало остаточное светоощущение и неотмерший до конца слуховой нерв.
Я мог различать громкий лай собаки и визг бензопилы, в глазах начинали полыхать блики, когда кто-то из домашних включал свет в моей комнате. Но это было единственным мостиком, связывающим меня с прошлой жизнью.
Еще в больнице доктор Хопкинс пообещал мне, что рекомендует мою кандидатуру в какой-то экспериментальный проект по реабилитации слепо-глухо-немых.
Как я понял, проект был секретный и мне не рекомендовали о нем распространяться…
Почти сразу после воскрешения меня научили языку жестов, используя тактильное ощущение ладони. Подобное общение давалось с большим трудом.
Долгие однообразные дни тянулись медленно, и я изнывал в ожидании назначенного срока. Длительное нахождение в коме отразилось на иннервации мышц и нервных окончаний в моем организме. По этой причине я потерял чувствительность в ногах и руках. Любое движение давалось с трудом, и ложка поначалу выпадала из ослабевших пальцев.
Мне обещали, что нервные окончания восстановятся, но это займет длительный период. Я ждал…
Не знаю, почему из всей группы выбрали меня.
Видимо, я добивался больших успехов, чем мои сотоварищи, по причине недавней потери зрения и слуха. Рефлексы и мышечная память помогали на занятиях, а сознание и мышление опирались на прошлый опыт тридцатилетнего существования в абсолютно здоровом теле.
Мы тренировались ориентироваться и передвигаться в пространстве с помощью трости и эхолокации, пользуясь остаточным слухом и позже без него.
Нас заставляли на ощупь различать цвета карточек, которые вкладывали в пальцы, ставшие проводниками сознания в окружающий мир.
Со временем мне стало казаться, что еще совсем чуть-чуть, и я стану сверхчеловеком, свободным от предрассудков, свободным от своего изувеченного тела.
А потом я его увидел…
Он пришел ко мне во сне. Круглый шар, неосязаемый и почти неуловимый. Я даже успел разглядеть его практически эфемерное лицо до того, как он отпрянул от моего удивленно пристального взгляда.
В мозг прочно въелся его неприятный образ. Пять желтых глаз без намека на зрачки. Подвижные усики, похожие на червей. Какие-то дымчатые расплывчатые колесики с зубчиками в толще пестрого переливчатого тела…
Возможно, я смог увидеть черта по причине того, что очень ясно представил себе это существо по описанию, которое вдалбливал нам, подопытным центра, инструктор. Но этот сон и стал решающим в моей судьбе.
Березовый лес оказался предвестником предстоящих событий. Мой куратор, молодой парень по имени Джеймс, сообщил, что мы отправляемся в Россию…
Ожидаемого появления чертей на территории Америки не состоялось. Все получилось с точностью до наоборот. Русские вызвали подмогу у всех, кто имел какое-либо отношение к группе взглядобоев. Случайно оброненное кем-то словосочетание накрепко привязалось к тем, кто выступил на защиту своего мира от вторжения неизвестных пришельцев.
– Твой звездный час настал, – обратился ко мне Джеймс, когда наш самолет задрал нос над взлетно-посадочным полем в аэропорту Нью-Йорка.
Мне казалось, что я почти сразу отправлюсь в бой. Я с трудом представлял себе, как и что буду делать, но инструктаж и вводные я получил четкие, чтобы иметь представление о своей роли в предстоящей переделке.
У меня были сомнения на собственный счет, ведь я даже ни разу не сталкивался с чертями. Но варианта с отказом в моей судьбе не предполагалось.
– Это Максим и Лариса, – Джеймс представил мне двоих, вошедших в мой номер, – благодаря им программу, ты стал ее участником, частично возобновили.
Мужчина неуверенно и даже робко коснулся моей ладони в приветственном рукопожатии.
– Привет, – постарался выговорить я, ощущая в черепной коробке легкую щекотку, – как дела?
– Ты их удивил, – перевел реакцию гостей на мое приветствие Джеймс.
– Я вырос в Минске, – продолжил я удивлять дальше, – еще в Союзе…
Уверенное рукопожатие узкой, с длинными пальцами и маникюром руки… Лариса…
Почему-то на секунду в памяти всплыл расплывчатый образ Джейн… Я махнул головой, отгоняя непрошеные видения, и постарался сосредоточиться на окружающей обстановке.
Мы сели в высокий и довольно большой автомобиль. Мне показалось, что это одна из новых моделей джипа, как раз предназначенного плавно передвигаться по бездорожью, что являлось одной из проблем России.
Однако машина шла плавно, словно по ровной асфальтовой ленте. И я невольно улыбнулся мыслям американца в моей голове по отношению к стране, которая до сих пор представлялась СССР.
Подобные автомобильные прогулки стали нашим каждодневным занятием. Я спрашивал у Джеймса почему мы ни разу не встретили чертей, на что тот отвечал расплывчато и неопределенно.
Казалось, что мое нахождение здесь стало ненужным и даже обременительным. Тревога по поводу чертей оказалась ложной и походила на непонятное поведение русских, желающих перестраховаться или выяснить что-то, доступное лишь им…
С каждым днем я ощущал тягостное ментальное поле, сжимающее тиски вокруг нашей компании. Садясь в салон автомобиля, я чувствовал себя лишним, нахально вмешавшимся в личные отношения двоих.
– Кажется, они ошиблись, – наконец-то, решил прояснить обстановку мой куратор.
Джеймс ворвался ко мне в номер, схватил за руку и куда-то потащил. Я не стал сопротивляться и пытаться выспросить, в чем дело. Я покорно перебирал ногами, стараясь приноровиться к его шагу.
– Куда мы? – успел спросить я перед тем, как Джеймс закинул меня в салон автомобиля.
Не получив ответа, я пристегнулся и постарался слиться с машиной, ощущая урчание движка и лихорадочную круговерть колес по асфальту. Скорость была немаленькой, и я начал нервничать. В сознании вновь возникло смеющееся лицо Джейн. Оно было именно таким за секунду до аварии…
А потом вместо ее лица возник он…
Я резко дернул головой, уходя от его взгляда. Мне показалось, что он снисходительно улыбнулся и скрылся где-то в районе моего затылка.
Я обернулся и увидел… Это оказалось настолько привычным и непривычным одновременно, что мне пришлось сильно зажмурить глаза, несмотря на то, что мои веки и так были плотно сомкнуты.
– Что? – почувствовал я вопрос Джеймса, он заметно нервничал.
Но я не ответил. Я во все глаза смотрел, как, целиком закрывая небесное пространство, куда-то вперед нас летят тысячи, миллионы шаров…
Перед моим взором бежала лента асфальта, ярко подсвеченного призрачным светом. Взгляд ухватывал редкие кусты вдоль обочины дороги, деревья, и некоторые я даже узнал… Березы…
Где-то на линии горизонта шары складывались в одну пульсирующую точку, а шлейф развивался над крышей автомобиля, который на запредельной скорости двигался в том же направлении.
Я увидел их издалека. Они стояли спина к спине. На них были очки СЭС. Я сразу узнал их. Они были разработаны в Америке на базе программы, которую несколько лет назад свернули…
На обочине находилось несколько брошенных автомобилей. Из одного наполовину вывалился человек в таких же очках СЭС, из носа сочилась тонкая струйка крови.
Еще пара людей ворохами смятой одежды валялись на перерытом и перепаханном, словно взрывами, поле.
Недалеко от двоих, стоящих спинами друг к другу, переливалось искристым серебром туманное марево. Из него с четкой периодичностью вылетало три шара, следом еще один… Три шара, следом один…
Это было странное и ужасающее зрелище. Шары проникали в наш мир из клубящегося тумана и фонтаном разлетались по округе. Одновременно с этим миллионы их чертовых сотоварищей стремились поглотить то, что им не давало покоя – пару людей, тела которых практически слились в единое целое.
– Лариса, – догадка кольнула мое заторможенное сознание, – Максим…
Я выскочил из машины и бросился к людям. Знакомая рука коснулась моего плеча, и я ощутил рядом могучую фигуру Джеймса.
– Что, что делать?
Джеймс не мог видеть происходящее. Ему была доступна только картина перепаханного взрывами поля, трупы людей и парочка, покрытая липким потом и закусившая губы в кровь, резко вертящая головами во все стороны сразу.
Внезапно марево заколыхалось, и из него шагнула фигура, облаченная в черный скафандр, плотно облегающий тело. Похожее на человека существо огляделось и тут же плавным тренированным движением скользнуло в сторону. Вслед за ним из тумана показалось существо невероятных размеров и с четырьмя человеческими головами.
Их Джеймс увидел. Он схватил меня за руку, бешено завращал глазами, вылезшими из орбит. Я, наконец-то, увидел лицо своего куратора, перекошенное от страха, с клочьями белой пены слюны в уголках рта. Он отбросил мою руку и рванул к дороге, где остался автомобиль. Он не успел сделать и пары шагов, как полчища чертей бросились на него и разом поглотили его фигуру.
Внезапно я услышал выстрелы и грязную брань на английском языке с американским акцентом.
Это воин в скафандре начал палить из автомата по надвигающейся к нему опасности в виде чертей. Он мог их видеть…
Неуклюжая фигура остановилась как вкопанная, фиксируя тело на крепких ногах в сбитом в комья черноземе. Затылки всех голов прижались друг к другу, и четыре аномальных лица уставились на круглые шары чертей, тающих под их страшными взглядами.
Вид существа наводил жуть и вызывал во мне первобытный страх. У трех голов не было глаз… Их, видимо, не было изначально… Лишь намек на глазницы. Эдакий огромный гладкий лоб, переходящий в нос, и зажатый щеками рот.
У пары голов были едва заметные ушные раковины и только у одного гипертрофированные уши локаторами выбивались из-под редких волос.
Гигантский нос третьей головы морщинился кожистыми складками и непрерывно двигался, втягивая воздух.
Четвертое лицо я не смог разглядеть, но мне казалось, что оно больше похоже на женское, чем на лицо монстра… Его четко обрисованный рот щерился в гримасе, обнажая ровные идеально белые зубы…
Лариса покачнулась и едва не упала, Максим поддержал. Но это дало возможность трем шарам наброситься на них…
Я подбежал к почти поверженным взглядобоям и уставился на чертей.
Странно, но до этого момента черти словно не замечали моего присутствия. Единственным заинтересовавшимся был тот, на дороге…
Теперь же черти поняли, что противников стало на одного больше, и их нападки стали еще агрессивнее и точнее.
Мы стояли втроем. Спина к спине. Их было много, и я понимал, что черти поставили все на то, чтобы уничтожить последних сопротивленцев.
– Нам нужен четвертый, – заорал я, сам не осознавая, как эта мысль пришла мне в голову, – нам нужен четвертый.
Почему-то я мог слышать только этих странных пришельцев из серебристого тумана и не слышал людей своего мира.
Но тот, черный, понял меня, я непроизвольно перешел на английский. Он вцепился в нас, и мы застыли, чем-то похожие на чудовищную фигуру с четырьмя головами.
Под нашими взглядами я еще сильнее зажмуривал веки, некоторые шары чертей лопались, как мыльные пузыри. Это касалось только тех, кто был в связке по трое. Другие же, найдя спасение в квартете, со страшной силой улепетывали по направлению к клубящемуся туману и исчезали под его защитой.
Меня стойко преследовало ощущение, что тонкие и склизкие щупальца пытаются проникнуть в мозг через затылок. Голова от макушки до шеи горела ледяным огнем, и казалось, что покрыта липкой холодной пленкой, которая медленно, но верно впитывалась сквозь кожу и пластинки костей черепа.
Я не знаю, сколько времени прошло, я потерял счет… Но я почувствовал, как хватка пришельца слабеет и он опускается на колени, а вслед за ним и все остальные, включая меня…
Разноцветные круги всполохов перед моими открытыми глазами постепенно тускнели, и чернота вновь овладевала сознанием. Где-то далеко-далеко, сквозь рваное полотно темной материи, пробивался призрачный свет. Это все, что мне осталось от прошлой жизни…
* * *
Мы лежим на сухой потрескавшейся земле. У майора Лучича еще осталось немного сил, и он бредет неподалеку, имея намерение спрятаться в тень от огромного каменного валуна. Его губы шевелятся, словно он что-то монотонно бормочет или диктует запись…
Мы попали в передрягу, о которой вспоминать не хотелось. Странные шары, чуть не погубившие нас, странные люди…
Мы вошли в туман с надеждой вновь оказаться в привычном мире, откуда такое же пустынное марево выбросил нас в мир зеленых растений, голубого неба, спрятавшегося за необъятным количеством шарообразных монстров.
Мы надеялись вернуться к прежней жизни… Мы к ней вернулись…
Переход обратно оказался не таким, как переход туда… Каждый из нас получил ментальный удар, а Уши еще и оглох, с ним и все мы…
Я ощущаю физическую боль, вспоминая подробности эксперимента, куда неосторожно вляпался по собственной инициативе. Проникнув в сознание товарищей, я понимаю, что их даже не спрашивали…
Нам оставили минимальную память, которая была сориентирована только на выполнение миссии…
Красивые губы Рта потрескались и покрылись коркой запекшейся крови. Ее язык периодически слизывает выступающую из трещинок сукровицу…
Уши извлекает из кармана полевой формы металлическую коробочку с редкими зубами по одной из реберных сторон. Кажется, это называется духовым инструментом… Губы… Что-то связанное со складками… Большими… Гармошка…
Память медленно и неуклюже возвращает картинки и образы в мое воспаленное сознание.
Уши прикладывает губную гармошку к своему рту…
Духовой инструмент… Дух… Дышать…
Дышать тяжело, воздух горячий и сухой. Очень хочется пить…
Нос морщится, складывая, и опять гармошкой, кожу на большом обонятельном органе. Начинает принюхиваться, и в мозгу появляется образ малюсенького, едва заметного ростка бледно-зеленого цвета… Растение? Значит, где-то рядом вода… Это всплывает в памяти само собой…
Вода – вот наша цель… А что потом? Майор ведет к секретной лаборатории, где, наверное, нам попытаются помочь вновь стать прежними… Очередная лаборатория… Цель… Но надо сначала добраться до воды…
Уши прикладывает к губам духовой инструмент… Видимо, это коробочка Рта… Наверное, Уши когда-то, в прошлой жизни, умел играть на ней. Дышать в неё… Он почти ничего не слышит, но подсознание помогает сделать все правильно…
Война… Мы отказались от войны… Цель…
Я вижу, как щеки Ушей надуваются…
Губы Рта складываются в сардоническую ухмылку. Она снисходительно кивает.
Уши с силой выталкивает горячий воздух из легких…
И чудится, что я слышу музыку его дыхания – или это слышит моя душа…
(Декабрь 2013 года – январь 2014 года)
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/