Василий Добрынин

dobrinin58@mail.ru

 

Что такое ППС?

Роман

Рассказы

 

 

«Всюду — это нигде конкретно. А начать бы с себя:

от верхней одежды,до самой сути! Все находится там».

Так принято, что ли, у русских сыщиков?

А если сыщик Потемкин прав, поражает одно:

«Неужели так много находится в нас?!»

Хроника смутного времени — 1991

Роман

 

— Товарищ капитан, там Вас хотят видеть.

—Там, это где? Вот там? — Потемкин кивнул вопросительно в сторону неба.

— Да что Вы, там… — спохватился сержант: «Ничего себе, шутки!» — и рукой указал вниз, за окно.

«Не из приятных, конечно, — подумал о собственной шутке Потемкин, — но впредь изъясняться яснее будет, а может не будет…» — и уточнил, — Сколько их, и с чем ждут?

— Да, один человек… Там, на улице ходит и ждет. Ни с чем, — уточнил сержант, и не прощая Потемкину шутки, добавил, — Без ружья, топора, ножа и прочего вооружения! Говорит, что Лемешко, к Вам. Как и что, и какой вопрос — не сказал. Говорить вообще не хочет…

 — Не хочет? А зачем же ко мне?

— То есть, хочет, но только с Вами … Сказать, что Вас нет, Вы на выезде?

— Не обманывай. Я к нему выйду.

«С ним, — про себя улыбнулся сержант, — умничайте, а не со мной…»

Тот был крутой фигурой — без башни! Почудил в знак протеста отчаянно и прилюдно. Снял с багажника «Жигулей» телевизор и грохнул его на асфальт. «Произвол!» — всхлипнул разбитый вдребезги, раскатившийся по асфальту цветной телевизор «Рубин» — подарок теще, в Россию.

 

Граница между Россией и Украиной — явление новое, неожиданное, нелогичное, нехорошее... Но, граница -это запреты. А запреты всегда удобряют почву для свежих, проблем. Философом не был, и не философствовал на эту тему Лемешко: просто лишь вез из Донецка в Курск телевизор в подарок теще. Знал, что запреты новорожденной границы ввели лицензирование на вывоз цветных телевизоров. Не возражая порядку, ходил за лицензией в облсовет. Неудачно ходил: документа не дали, потому что в Донецкой области разрешения на вывоз цветных телевизоров кончились. «Постарайтесь вопрос решить там, на границе» — подсказали ему.

А на границе, как оказалось, выдача разрешений законом не предусмотрена. Те, кто стоят у последней черты — на линии госграницы, без лицензии не выпускают дефицитный товар.

Почва удобрена щедро, проблема росла, на глазах становясь неподъемной, не решаемой просто, по-человечески.

- 150 рублей стоит ваша лицензия, — просит Лемешко, — ну, будьте людьми — возьмите мои 150 рублей. Возьмите, я их плачу, отдаю свой долг, и прошу — возьмите! — протягивает деньги. — И я ничего не должен, прощаюсь и еду?!

Милиционеры, контролирующие последнюю черту государства, денег не берут.

— Оформление вывоза — не наша парафия, не в нашей власти…

 — Да я же плачу свою пошлину! Плачу — вот они, деньги. Плачу — и еду! Какие претензии, а, ребята?

— К Вам — никаких. Езжайте.

— А это? — указывает на телевизор измученный гражданин. — Ну я ж не хитрю, не прячу, открыто везу. Что я — преступник, контрабандист? Да вы что, ребята, сержанты, инспектора! Или вы — не ГАИ, или вы — не люди?! Что же — никак?

— Мы, конечно — ГАИ. Но и — только ГАИ. Вас, и Ваше авто — выпускаем. А это — нет.

 — Ах, вот так! Ну я понял вас. Я вас классно понял! Нет, значит нет!!!

И — через край багажника на крыше авто, новый еще «в целлофане», телевизор, слетел на асфальт.

«Вот это да!» — стон прокатился в рядах очевидцев.

— Теперь — переступив через обломки, спросил бунтарь, — я имею право ехать в Россию, к теще?

— Да, — стушевались милиционеры, — конечно. Езжайте!

Бунтарь дико сверкнул глазами и не прощаясь, хлопнул дверцей. Взревел мотор.

 

***

Обломки телевизора, — несчастного, из перечня товаров, запрещенных к вывозу, остались, колючей памятью на асфальте. И долго, пластик, дерево, стекло, металл — осколками врезаясь в шины, уезжали прочь в чужих колесах. И попадали в запрещенные края, развеивались прахом, и ложились там в асфальт, как в вечность.

А теперь скандалист вернулся и хочет поговорить с «Не мед, — оценил сержант, — Потемкину с ним общаться. Главное — а зачем? Телевизор родить из раскатанных по асфальту обломков? Сказали бы: нет на месте — на происшествие уехал опер…»

 

Кого винить?

 

Потемкин в гражданской одежде, Лемешко вежливо уточнил:

 — Товарищ капитан, не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, Лемешко. Добрый день.

— Взаимно, добрый! Две минуты хотел бы с Вами поговорить спокойно. Можем?

— Две минуты спокойно? — дружелюбно уточнил Потемкин, — Хватит нам двух минут?

— Лучше бы двадцать. Сегодня, видите — я спокоен. И, лучше не здесь

 — Идемте в кафе... — согласился Потемкин.

 

 — Неплохое кафе, — оценил Лемешко, — уютно, тихо… Может быть, коньячку или пива? Я бы не прочь. И пообедал бы. А Вы не в форме — значит Вам можно?

— За Ваш счет?

— Ради бога, не обеднею. Конечно, за мой!

— А по поводу? В знак мировой?

— Мировой? — не смутился Лемешко, — А у нас войны не было. И вины своей я не чувствую. За малодушие стыдно — это есть. Конечно, устроил цирк! Убил, как Тарас Бульба — собственной рукой, свой телевизор. Дефицит… Смешно. И дешевый цирк — что и кому доказал сиим действом? Но стыдно мне — а почему? Почему же мне?

— Должен Вам объяснить?

— А почему бы нет, капитан?

— Денис Евгеньевич… Я верно говорю?

— Да. А Вы запомнили... Значит, достал!

— Привычка… так, ненадолго запомнил. Скоро забыл бы.

— Ну да — а кто я, чтобы помнить? Мелкая сошка, песчинка…

 — Самоед Вы, Денис Евгеньевич, давайте закажем два кофе и — ближе к делу.

— Давайте ближе. Знаете, как жаждал я, первый раз в жизни, дать взятку?

— Могли бы не признаваться, ни в чем мною не подозреваемый…

 — И не признаюсь. Я не признаюсь — я хочу, чтобы Вы это знали. Знали, что творилось в душе человека, которого Вы профессионально, скоро благополучно забудете. Меня забудьте, а это — справедливо было бы Вам это знать.

- — За этим просили о встрече?

— Да, что хотел сказать, собственно и сказал… Хотя, может быть, и у Вас нет сердца? Но кажется, есть надежда, что Вы поймете…

 — Постараюсь понять. Но, знаете, что я не из ГАИ? Инцидент был с ними…

 — Знаю — из уголовного розыска. Но Вы их курируете, или старший у них. Вашей структуры и так не знал, а в такое время… — махнул рукой, тяжело вздохнул Лемешко.

— «Такое»? — переспросил Потемкин.

— Да, смутное время…

 — Смутное… — не возразил Потемкин, — Но, Ваша взятка не состоялась: какие проблемы? Кого виним?

— Не состоялась. Бегал, хватал должностных людей за руки, вталкивал деньги. Но это начало: вся страна будет бегать также.

— Вот такой большой взяточник скоро у нас появится?

 — Появится. И большой — больше не может быть. Бред? Сами судите. Я не о том неврастенике, который смахнул телевизор, плюнул в обломки, и убрался к чертовой матери! Я о том добросовестном гражданине, который, уважая и чтя интересы державы, оформлял вывоз телевизора из Донецка в Курск.

В отделе экономики облисполкома — инстанции, которая оформляет вывоз, чиновник выслушал мотивы. «Семья накопила средства и загодя приобрела подарок к дню рождения тещи, которая живет в Курске. Можем теперь отвезти и вручить подарок?» «Государство не вмешивается в личную жизнь своих граждан. Везите. А что за подарок?» «Телевизор «Рубин». «Рубин? Так это уже не подарок, а предмет, вывоз которого за пределы Украины регламентируется государством!» «А что делать?» «Идите в 501 кабинет, пишите заявление. Там сверятся по квотам, и если квота не исчерпана — получите лицензию на вывоз. Оплатите 150 рублей, и тех же телевизоров, хоть штук сто пятьдесят — везите! Лицензия — Ваш документ на вывоз. Ясно?»

«Рубин»? — переспросили в 501-м, — Цветной? Жаль. Если цветной — не можем!» «Но, ваш начальник…» «Да, при чем начальник? Понимаете — есть квоты. А по телевизорам цветным, они по нашей области давно исчерпаны. Такие же как Вы, все под чистую вывезли. В неделю по пять тысяч! Вам бы раньше …» «Мне же не пять тысяч, а всего один — один, в подарок!» «Это не подарок — а изделие, вывоз которого регламентируется государством!»

Я еще раз ходил к начальнику, который поначалу обнадежил. Он развел руки: «Что ж… Вам отвечал специалист, он ситуацией владеет. Квота… Раз уж ее нет — мы не имеем права…». «А без лицензии поеду, что мне будет?» «Вам — ничего. Вас выпустят, а телевизор — извините, нет!» «А что же, конфискуют?» «Нет, конфисковать не велено законом»

Вот где приземленным ниже плинтуса в ковровых коридорах облисполкома, я почувствовал себя.

«Ну, неужели никакого выхода?» — отчаивался я. Какой-то скромный клерк, с оглядкой и сочувствием, поколебал мое отчаяние: «Безвыходное положение? Рискните, поезжайте…» «А что там?» «А может у кого-то из сотрудников окажется тут сердце... — показал он на себе, — и Ваш вопрос решится» «А у Вас, — спросил я, — сердце есть?» «О, нет, что Вы, я не знаю Вас!» — клерк быстренько исчез.

Рискнул. Не повезло: не оказалось сердца… Я проехал, а «Рубин» — вот этими руками об асфальт! Вам интересно?

— Да. И я ведь обещал понять.

— Спасибо, что не посмеялись.

- «Большой взяточник» — Вы интересно сказали. Черты его некие, как в фотороботе, в Ваших словах проявляются. Но больше всего убеждает Ваш опыт в том без взяткодателя, нет взятковзятеля.

— А я не все сказал…

 — Что же, сказавши «А», говорите и «Б».

 — Скажу. Знаете, за Белгородом — Ивня, сельский городок? Кафе на трассе, под шатром. Остановился, дух перевести. Обиды, злости, — через край. Водитель фуры, мой земляк, увидел и разговорил. Послушал, посмеялся надо мной, и рассказал, как надо жить.

Он пересекал границу, как и я — с «Рубином». Но у меня одно, а у него — 150 изделий. Он с абсолютной точностью, шутя, пересказал мой диалог с чиновниками облисполкома. «Такие, как и Вы, — я пересказываю точно? — в неделю по пять тысяч вывозили. Караул!» И квоты исчерпали, так? Они же это говорили? Так! А сколько телевизоров на рынке, знаешь? Нет. А знает кто? Никто! А сколько — норма, сколько — «Караул!»? Но, у чиновника есть право, дать «Добро» или послать, как например, тебя. Карты в руки — квоты! Сам скажи, они кому-то подконтрольны? А кому: начальству? Может быть, народу? Никому!»

Он мне напомнил фильм, который помните и Вы: «ТАСС уполномочен заявить» «Но у слуги закона сердце есть…» Так в той стране, герою мотивировали взятку. Законы там несовершенны — но есть «сердце» у слуги. Когда слуга берет? Да когда карты в руки! Не вымогает — соглашается, сердечно, просто, и с любовью. Это правда. Я бы дал: и там, и здесь дал. Не взяли.

— Вы не противоречите себе?

— Ах, нет, нисколько! Я вынужден, я обречен, дать взятку! Дал бы. И не по той причине, что порочен — некуда деваться! Не взяли. А почему? Нужна была та, случайная встреча в кафе, чтобы это понять.

 — И как? Удалось понять?

— Да. А Вы бы могли объяснить?

— Не знаю. Мне Ваша версия интересна.

— Бессердечность чиновника объясняется просто — мелкий заплыв. То есть — у меня всего лишь один телевизоршестьсот рублей. «Сердечность» чиновника есть — не выдумка, и обойдется она просителю в 10 процентов от стоимости вывозимого товара — «десятину». А это — 60 рублей с меня. Смешно! Есть смысл нарушать закон, за 60 рублей? А тот, зарядивший телевизорами фуру, «слуге за сердечность» отстегнет свою «десятину» — от тысячи до двух зелеными!

— И здесь предъявит нам лицензию…

 — Вот именно! И я теперь все понял. Свой «вес», и свою «десятину» — я понял все! И посмеялся над собой. «Спасибо!» — говорю шоферу-просветителю и коммерсанту, а он мне: «Минутку!» Прыгнул в кузов, попросил помочь. Мы вынули коробку: господи, «Рубин»! Такой же, как я здесь расквасил на асфальте. «Бери! Ты не забыл, что едешь к теще?»

 — Это, я так понимаю, «Б»?

— Нет, капитан, еще не «Б»! Он, видя с какой радостью я обнимал коробку, говорит: «Теперь немного о твоей работе. Я ее ценю, и полагая, что помог тебе, надеюсь на взаимность. Дочка первый курс закончила, учиться ей еще, учиться… В общем, принесет «зачетку»...

Смял сигарету — тщательно, как затоптал коварный, низовой огонь, Лемешко.

— А это взятка. Так? Денис Евгеньевич?

— Конечно, взятка! И я взял, а мне не стыдно. Перед кем? Державой? Вами, с вашими законами? За что должно быть стыдно? Кто заставил? Я мог бы промолчать, но вывод потрясает: взяткодатель — вся страна! А взяточник — Держава.

— Вот это, я так понимаю — «Б»?

— Полнейшее, товарищ капитан!

Птицей, на мгновение взлетела, и упала, хлопнув по столу, ладонь. Лемешко сказал все.

Потемкин глянул на часы.

— Да, — спохватился дерзкий собеседник, — а позволите спросить?

— Пожалуйста.

— Я… — чуть стушевался собеседник, — не осмелился б спросить, не ожидал, что так, по-людски, выслушаете бред…

 — Бред не стал бы слушать. Я посмотрел в реальность, аргументированно, взвешенно, развернутую Вами.

— За это благодарен. А спросить хотел бы вот что: Вы сами понимаете — зачем Вы здесь? Кому Вы служите? Народу — те есть, мне, вот им? — жестом указав на трассу, откровенно усмехнулся собеседник. — Нет ощущения, товарищ капитан, что боретесь с народом?

— Вопрос хороший. Без иронии, спасибо. Но отвечу: я на службе, для которой мои ощущения не в счет.

— Закону служите?

— Конечно.

— Да они, законы ваши…

 — А это возмущение я подкреплю своим, и возвращаю Вам. Мои законы? Да они, скорее — Ваши! А я им служу — обязан. Народом избрана законодательная власть — не мною! Правительство мы, как известно, получаем то, которого достойны!

 — Правда..., — севшим голосом признал Лемешко, — Я Вам правду-матку резал, а Вы мне истину напомнили… простую, — тяжело вздохнул он, улыбнулся, — простую… И вопросов больше нет. Спасибо.

— Взаимно. Всего хорошего! — ответил Потемкин.

 

Раздосадованный простотой слов капитана, Лемешко, уходя, не обижался. Думал о капитане, и в последний миг, когда мог еще слышать Потемкин, Лемешко окликнул:

 — А, может быть, капитан, в милиции применение лучше этого Вам найдется? Справедливей? Лично Вам, Потемкин?

 

Тот не ответил, но чувство свободы и легкой опустошенности, одновременно вдыхает Лемешко, сознавая, что сказал все. Он шагал, улыбаясь от солнца, которое, вплавляясь лучами в глаза, заставляет щуриться от избытка света.

«Белое солнце пустыни!» — подумал об этом Потемкин. — «За Державу обидно!»

 

В машине, запертой на солнцепеке, от зноя попадали мухи…

Мотор задрожал, выводя «Жигули» к полосе разгона. Свежий воздух, бескрайний и чистый, накатит упруго и шумно, наполнит салон. И ударит волной возбужденного встречного ветра, в лицо.

«Я-то душу отвел, — делал вывод Лемешко, — а вот капитану — хуже. Ему, без отдушины, и задохнуться можно!»

«Сердце есть, — признавал, покидая границу, Лемешко, — но сорняка… Так много сейчас сорняка вокруг нас — прет изо всех щелей, и не затрется, не высохнет скоро- не раз о себе напомнят.

Граница ломала нервы и даже судьбы. И процесс был в разгаре. Все будет еще! Еще все впереди…

 

Альфред — «Меркюри Глоб» — потемки…

 

У начальника ССПМ*, (*Стационарный специализированный пост милиции. Предок современной таможни) затарабанил телефон:

 — Майор Цимбал?

— Да. Добрый день, это я.

— Ничего себе, добрый! Скажи-ка, кто там у вас Потемкин?

— ОУР

 — Понятнее!

— Оперуполномоченный уголовного розыска.

— Розыска? А зачем Вам такие?

— Две должности оперативников — ЗЭПП* (*Защита экономики от преступных посягательств) и ОУР — по штату последнего времени.

— С ума сойти! ГАИ, ЗЭПП, ППС — понятно. Ну, а сыщик зачем?

— Не ко мне вопрос…

-Не к тебе, ладно… А ты скажи, сам доволен своим ОУР?

— Вполне.

— Вот как? Ну-ну…

Цимбал, положив трубу, стал ждать. Такой звонок не ходит в одиночку. Верно, тарабанит снова…

 — Человек тебе звонил только что…

 — Да, только что...

— Давай без шуток Сиди, жди на месте. Подъедет Давидович, посвяти его в курс дела по триаде: ЯМЗ*(* Ярославский моторостроительный) — Золотоноша — Кременчуг. Договорились?

— Да.

***

 — Вовремя приехал! — объявил, выйдя из машины, Давидович, — Пришел сказать тебе, майор, что время — перерыв. Пора обедать! — постучал по циферблату новеньких часов.

— Согласен.

 — Так давай, веди в кафе!

Обедали в отдельном кабинетике, без посторонних.

— Шеф звонил? — заговорил о деле Давидович.

— Да. Вот знать бы, чей запрос…

 — Так полагаю, — Альфреда.

— Жаль. Темненькое дело.

— Брось! У Меркюри по документам все в порядке, так?

— Да, так. Лицензия на вывоз сахара имеется. За подписью, печатью…

 — Ну а какого черта сорок тонн изъято? Что — ошибка?

— Нет.

 — Но документы же в порядке: подписи, печати и договора? А документ — вердикт закона. Самоуправство, Цимбал!

 — Не самоуправство. Вердикт — вердиктом, но у Закона есть слуга…

Давидович потряс головой:

 — Объясни для простого ума, майор…

 — Фирма, известная Вам — «Меркюри Глоб Юкрейн ltd» — рука спасителя для Кременчугского автозавода. Поставляет дизели, без которых автозавод не может выкатить свои тягачи с конвейера. Дизели из-за границы — Россия: Ярославский моторостроительный завод. Оплата — бартер. Ярославцы согласны дать КрАЗу моторы, в обмен на валюту — то есть, — чистый и белый, наш украинский сахар.

Давидович нетерпеливо мотнул головой…

 — Но, сахара, — терпеливо продолжил Цимбал, — нет моторов КрАЗу. нет. Даже мне понятно — откуда на автозаводе сахар? Но, сахара нет — значит нет моторов А тягач без мотора…

 — Понятно! — вспылил Давидович, Коньяк перегрели, майор!

— Виноват… — вздохнул Цимбал, и, как прощаясь с миром, в котором недавно была справедливость, опрокинул коньячную рюмку.

— О-о! — опустошив свою рюмку, хрюкнул от удовольствия Давидович.

 — А «Меркюри Глоб Юкрейн ltd», — продолжал майор Цимбал, которому коньяк показался горьким, — нашел возможность поставить моторы, в обмен на сахар. Заключил договор и добился лицензии.

 — Так значит, они же герои — «Меркюри Глоб Юкрейн ltd»

 — Ну, довольны все. КрАЗ получил моторы; россияне — сахар; а Меркюри — законную прибыль.

— Так за что же теперь, на твоем посту, они так жестоко наказаны? Что мы творим? Беспредел?

— Не беспредел. Все проверено. Наш оперативник ездил на КрАЗ и на сахарный завод. Нарисовалась картина: КрАЗ. получил четыре дизеля. Четыре и просил.

— Ну?

— КАМАЗом сахара рассчитались. Одним. А сахар возит и до сих пор.

— КАМАЗами?

— Ну, да, не «Жигулями» …

 — То есть, хочешь сказать?

— Да, левый сахар. Бартер тут ни при чем.

— Левый? — нахмурился Давидович.

— Да. И десятки, скорей всего, сотни тонн. Не говорю о громадной прибыли Меркюри. — это не прибыль. Поскольку лицензирование — прерогатива государства, прибыль Меркюри — это хищение государственных средств, в особо крупных размерах.

Давидович хмурился, и сам того не замечая, грел коньяк во взвешенной ладони.

— Это что, все тот твой опер раскопал?

— Не только раскопал, и закрепил документально.

— И кто просил?

— Что значит, кто просил?

— Но, я так понял, к документам здесь, на посту, претензий не было?

— Не было. Лицензия в порядке, с мокрыми печатями, к ней договор. Да все как надо.

— Вот видишь? поднял рюмку Давидович, — Видишь сам: нет опера — претензий нет. Давай-ка за отсутствие проблем!

Выпив за отсутствие, он пояснил:

 — Категорически проблем быть не должно! Меркюри — под патронатом Большого Степана. Под тесным, я скажу, патронатом! Теперь ты понимаешь, в чьем глазу- соринка, этот твой ОУР? Подумай, что-нибудь придумай, а изъятое верни. На пользу оперу тому же, и себе…

 — Ты знаешь, каким образом вернуть? Материал на стадии, в которой поломать его нельзя. Придумай сам, может, и меня научишь.

 

Стремительно раскручивались вихри девяностых. Год назад, Потемкин, Цымбал, были бы героями, в державную казну вернулись бы украденные деньги. А теперь? Теперь что-то не плачет по украденным деньгам державная казна, или самой. Державы нет?

Сорняк прет изо всех щелей. Коварные ростки асфальт ломают, а не то что нравы и людские судьбы…

 — А это — не моя проблема! — остатки коньяка разлил по рюмкам Давидович. — Сам решай. Сам виноват, что не следил за операми!

 

Виталик

 

Виталик потянулся к пачке сигарет, неуверенно, в тяжелых мыслях, прикурил.

— И дальше так пойдет, про «Мальборо» забудешь. На «Ватру»* (*Дешевые сигареты без фильтра) перейдешь, Виталик.

— Безвыходных позиций, — надеется Виталик, — не бывает…

 — Ты же вчера еще работал в той системе, ты повадки знаешь, тебя помнят — и только потому ты мне, Виталик, нужен. Сорок тонн изъято — твой прокол! А кто ответит?

 — Не я, — несмело возразил Виталик, — готовлю документы…

 — Но, Мальборо кто курит? Чего ради? За документы с тебя спроса нет. Да ты, я вижу, в перестройке не участвовал? А все решают люди. «Человеческий — как Горбачев указывал нам, фактор! Ищи людей, купи — когда купить имеет смысл. Договорись, а если надо — устраняй!

Ледок скользнул под сердцем с таких слов. Как может он так запросто сказать: «А надо — устраняй!»

 — Виталик, действуй!

Застыв монументально, с прищуром в глазах, шеф поднял трубку. Набрал номер и, дождавшись, коротко сказал:

 — Про эти сорок тонн, забудь! Ушли. Куда? Да в трещину козе! Достанешь?

«В трещину козе!» — Виталик чуть не рассмеялся.

 

***

«Специально так делают, что ли?» — подумал инспектор, увидев, уже не впервые, что лобовые стекла иномарок, наклонены так, что всегда «бликуют». Поэтому за ними лиц не видно. И поднял жезл.

Он козырнул и выкатил к губам заученную фразу, но голос, громкий и веселый, доложил:

 — Инспектор ДПС старший лейтенант Гапченко! Добрый день.

— Ты что ли? — удивился инспектор.

— Как видишь.

— А чего кричишь?

— Да ты фамилию не произносишь, а съедаешь вслух. Тебя б не знал, так и не знал бы, кто ты — Гапченко. Лапченко, Тапченко… Апченко — тут вариантов! Ну, как дела?

— Ничего. Ты, я слышал…

 — Да, я завязал и перешел в коммерцию...

— Там лучше?

— Что ты, небо и земля! Намного лучше.

— А коммерческий риск?

— Шарабан не пустой — справишься с риском и можешь пить шампанское, виски. Ты пробовал виски?

— Ну, да. Самогон — то же самое!

— Лапоть ты, не разбираешься!

— Черт с ним. А ты куда?

— В Стрелецкое.

— В дурку?

— Да нет, по делам.

— С дураками бизнес?

— Ну, там же не только больница, не все — дураки.

— Может быть. А в коммерции чем тебе лучше?

— К примеру?

— Ну, да, к примеру.

— Что ты куришь?

— «Магну»

 — Ничего так, «Магна»?

— Нормально.

— А я — «Мальборо»! Разница есть? Ну, давай!

«Тапченко… Лапченко… — перебрал, глядя в след, инспектор, — а на фига им моя фамилия? Но, «Мальборо», — прав он — не «Магна»!»

 

***

 — Давайте знакомиться, я — Виталик! — протянул он руку.

Директор ОПХ* (*Опытно-производственное хозяйство) посмотрел и, подумав: «Чего бы и нет?», пожал протянутую руку:

 — Иван Сергеевич!

Пришедший был похож на проходимца, да что в этом плохого, когда и без того уже, все совершенно плохо? Хуже не бывает... Но, проходимцы суетятся, и что-то, как-то, в этой суете, может перепасть и стороне случайно. Директор, прошедший школу Перестройки, это знал, и поодаль случайной стороны держаться, попросту не видел смысла.

 — Ну, как живем и дышим? — начал издали Виталик.

— Как и все — на ладан…

 — Ну, да чего же все? Не все на ладан дышат.

— Да? А не научите меня?

— Научим. А у вас склады пустуют?

— Да. Конечно.

— Иван Сергеевич, — огляделся, хмыкнул, и прямо к делу перешел Виталик, — такое дело… Мы хотели бы, на долговременной основе, их арендовать. Официально, или как удобно Вам. Одно условие …

 — Я понимаю — чтоб никто не знал.

— Ну, да. Вот именно, Вы молодец, все совершенно точно! Нет у Вас болтливых?

— Не волнуйтесь. Нет. Здесь все свои.

— Вот то, что все свои — это как раз то, что нужно.

Поговорив, договорившись, Виталик оценил: мысль, навестившая его, была буквально золотой. Нет, курить «Ватру» не придется!

 

***

Выбрав лучшую, среди других полянку у обочины, Виталик отдыхал. Открыл банку пива, покурил, попил, снова открыл банку пива- все верно. Все о’ кэй! Шеф должен оценить! Пусть заберет свои слова, о неучастии Виталика…

«Фактор человеческий» — Виталик такой фактор предоставит! Пил пиво, курил и обдумывал: все-таки, риск... Может, высовываться — ну б его на фиг — и так хорошо?

Но, во-первых, слишком уж низко, совсем как мальчишку на побегушках, ставит Виталика Альфред. Пусть гонор слегка поубавит. А во-вторых — жизнь рисовала настолько хорошие, сильные перспективы, что даже, слегка подташнивало.

Последнее, может быть, правда — от пива и сигарет, вперемешку, да на голодный желудок… «Но, — потянулась рука к замку зажигания, — нет… То есть, да — надо действовать и не только водить иномарку, но и занимать свое место в жизни!»

«Повадки их знаешь…» — усмехался Виталик, в мыслях парируя шефу, — Знаю!» Он будет использовать эти повадки, и начнет прямо сейчас же — со Славика.

 

***

 — Что, разговор с дураками короткий? — интересуется Славик.

— Нет, вполне даже нормальный.

— А чем озабочен? Вижу, весь в мыслях, как Ленин...

— Психолог.

— Что?

— Полковник, помнишь, всегда говорил: инспектор ДПС — прежде всего, психолог? Но, — ты прав — я озабочен. О тебе забочусь.

— Обо мне? С каких это...?

— Служба — службой, но друзьями-то мы остаемся…

 — Говори, что нужно?

— Психолог нужен. Сядь, есть разговор.

— Не против? — Гапченко увидел на торпеде пачку «Мальборо»

 — Да, ради бога! М-мм, — вздохнул Виталик, оглядев погоны, портупею Славика, — родное, не отвык еще…

 — Ну, на, потрогай… Не жалеешь, что оставил?

— Ради бога! Ближе к делу. В следующую смену, или, может быть, через одну, я тут с друзьями еду. С нами два «Супера»* (*Седельный тягач МАЗ). Я сам к тебе подойду. Груз — сахар. Но! Дай мне сказать. Документы на груз безупречны. Везем в Стрелецкое, может быть, в Переходы — смотря где выделят нам склады. Я как раз только что, договаривался с арендой. Я только что договорился с ОПХ. Хранить, ты понимаешь, надо.

 — А чего не в городе -вы не колхоз и не сельская фирма?

 — В городе цены не сложат. А тут — хозяйства нищие, склады пустые.

 — Молодец! — оценил Славик, — Догадался. Я тоже бы сунулся нынче в деревню — там нищета, там люди на все согласны. Пользуйся!

— А ты тоже умный. Коммерчески мыслишь!

— К себе завербуешь?

— А что? Завербую.

— Нет. Не пойду. Какой смысл, Виталик? Автомобили никто отменит, авто-движение вечно. А это — канализация, в которой то здесь, то там — капает. Капля за капелькой — в скромную руку инспектора ДПС. ГАИшная служба — и так коммерция. Да плюс зарплата, пенсия до скончания лет. Зачем мне твоя коммерция?

 — Короче, я подойду, и дам тебе сто баксов, чтобы ты купил «Мальборо», а не «Магну».

— Просто так сто баксов?

 — Как другу, Славик, как коллеге. Погоны, знаешь, с плеча снять можно, но не отсюда, -показал Виталик на сердце. Или не хочешь взять у меня сто баксов?

— Хочу, но не пойму, за что. На фиг тут я?

— Затем, что мы с тобой, всегда договоримся. А у меня, — коммерческая тайна. Ты поймешь. Ты, Славик, не меня, — судьбу остановил сегодня! Сто пудов! Психолог!

— А ты, если бы не узнал, проехал мимо?

— Кто знает. Может быть…

 — Ну, тогда, — улыбнулся Славик, — действительно на судьбу похоже... А еще есть? — взял он с торпеды «Мальборо».

— Забирай всю пачку.

— Договорились, приезжай с «Суперами», Виталик!

 

Стратегическая идея

 

— Валяй! — навис Альфред Петрович, — А то мне доложили, что ты родил стратегическую идею. Это правда?

Отдельный, китайский или японский столик для собеседников у Альфреда, Перламутровый, красивый, темный, и при этом — очень низкий. Получается, что каждый, слушая хозяина, или глаза дерет наверх, или, если гордый — замечает, что дышать приходится в живот Альфреда, или ниже…

 — Правда! — не дрогнул, глядя в живот Альфреда, Виталик.

— Ну так давай, подробно, с расстановкой.

— Я задействовал тот, о котором Вы говорили, человеческий фактор…

 — Вот эту вот хрень, — скривился недовольно Альфред, — ты брось!

«Вообще ему возможно угодить? — растерянно замолк Виталик. — Велит подробно, а начать подробно — кричит Хрень!» Славик вспомнился: «А не жалеешь?» Как тут не жалеть…

 — Очнись! — потребовал Альфред, — И начинай сначала, только без дурацких предисловий.

— В общем, ездил я в Стрелецкое… Вы знаете, где это?

— Не лежал с дураками, но знаю.

— Там поговорил с директором Опытно-производственного хозяйства. Он мне пообещал…

 — А ты, — перебил Альфред, — по дурости своей, от лица фирмы ничего не обещал?... А то, я вижу, прыткий — ему директор обещал...

— Нет, и не обещал…

 — Ума хватило, молодец. Валяй дальше.

 — У него склады — огромные ангары. Сколько я их знаю — года три, они пустуют. Я с ним поговорил…

 — С ангаром… — улыбнулся Альфред, — но, нормально. Продолжай.

 — Я предварительно поговорил о том, чтобы он сдавал склады в аренду. Мысль такая: сахар везем как обычно, только в два приема…

Альфред оставил колкие штучки, слушал. Он это делать умеет, умеет выжать собеседника все, что можно выжать. За тем, как раз и нужны его колкие штучки, чтоб разогреть, возбудить собеседника, заставить его расстараться и выложить все.

 — Сначала, — оправился, осмелел Виталик, — вывозим фуру на арендованный склад. А после готовим почву и — со складов, полевыми дорогами, мимо ССПМ — везем груз в Россию.

— Два этапа — не слишком ли сложно?

— Сложно. Однако, надежно.

— А что это нам дает? — обыденным тоном задал самый сложный вопрос Альфред.

— Отменим лицензию.

— Авантюрист! — одобрил Альфред, — Не боишься с державой спорить. Два кофе! — крикнул он секретарше.

Виталик почувствовал себя не простым мальчиком на побегушках у Альфреда, пусть даже владельцем авто — иномарки, — почувствовал себя человеком. Он понимает: идея ценная — за лицензию Альфред платит немалые деньги. Плюется на это, а платит.

— Сколько там от складов до границы?

— Три километра, пять — смотря по какой дороге… Близко: там люди за водкой полями через границу ходят. И посторонних нет, там все свои.

— Свои — это важно… А на лицензию, значит, плюем?

— Плюем, и экономим на этом.

— И под твою ответственность?

Виталик пожал плечами, неуверенно подтвердил: — Да… — и в один глоток, до дна, выпил чашечку кофе. Очень уж внимательно смотрел в глаза Альфред Петрович. И что-то важное прокручивал в уме.

— Кури, Виталик, подумать надо.

Виталик курил, шеф думал — в кресле, а не так: живот в лицо Виталика. Шеф не менял лица. Как маршал, у которого два отпечатка на лице: спокойствие или гнев — и все. Одно из двух…

 — Идея, — издали, из-за стола, сказал наконец Альфред — недурна! Вполне, как говорится, молодец! Но, не забудь — слегка подался он вперед, — твоя! И за базар, как говорится — отвечать тебе! Все, решено, гордись! Но ты все понял?

Гроза, прохладной сыростью, дохнула из глубин. «Под трибунал!» — распорядился маршал Жуков. Что означало это в дни войны? Холод пробежал по телу. а сейчас что — не война? Пусть не на поле боя — в душах человеческих — но, та же самая война. И жизнь в ней, как и во всех других — не стоит ничего! Сегодня водку вместе пьем, а завтра отдадим приказ: «В расход!»

 

Славик

 

Славик, с жезлом на отвесе, ноги разминал: вдоль, по обочине, туда — сюда. Разглядывал участников движения и думал. Слова из фильма вспоминал: советский детектив, давным-давно смотрел в кинотеатре, с девушкой: «Не имей сто рублей — это мало; не имей сто друзей — слишком много. Имей тысячу рублей, и одного друга!» Так говорил крутой преступник взяткодатель, пойманный и севший после. Но ведь как жил! И если бы не сел… Но ведь на то и ум, чтобы не сесть.

Славик покрутил в мозгах и переделал фразу. «Пятьсот — только баксами, а друзей — лучше с баксами!»

Только что отъехал от него Виталик, и поехал в «дурку», с «Суперами», на склады. Но, как и обещал — оставил Славику «на «Мальборо», и свежие штрихи к картине жизни…

Жизнь шла. По трассе шел автобус, в сторону границы. Славик знал, зачем, куда этот спешит. Такие примелькались, как друзья, которым нечего сказать, и ничего с них не возьмешь. И поднял жезл:

 — Добрый день! Инспектор ДПС, старший лейтенант…

В хорошем настроении: да как-никак — сто долларов в кармане — читал инспектор документы,

 — Вы, значит, в Москву?

—Ну, да, — косил глазами на путевку, пряча удивление, водитель.

— На вывоз, запрещенного, есть, что-нибудь?

— Наркотики, оружие?

— Не только. А товары, что подпадают под лицензию.

— Смеетесь? — хлопнул себя по карманам, и, глянув в пустой — ну шаром покати! — салон автобуса, рассмеялся водитель, — Зачем? Мы же на ввоз. Мы наполняем рынок, а не наоборот!

— В Лужники?

— Нет, у них свое. Вьетнамский оптовый торговый центр.

— Хороший?

— Да весь рынок наш — оттуда.

— Я видел. А что за товар?

— Поначалу — одежду возили. Теперь уже все, и электронику тоже…

 — А нам бы договориться? Телевизор мне нужен, маленький …

 — Ну, а чего же — договоримся... — помялся водитель, — Но только, поймите — за деньги. Со скидкой, конечно, но... Мы ведь не нарушаем и ничего вам платить не должны. Мы ввозим.

— Ну, потом! — согласился инспектор, отдал документы, — Еще подумаю…

 

«Икарусы» — под завязку набитые, — «Чемоданы», — как их называли в народе, катали через границу без устали, как человек, трудящийся во благо близких. Вся страна, и живущие в ней иностранцы, белками крутились в колесе, искали денег и работы. И оборота деньгам.

Но «Чемоданы» — челноки, работают на ввоз. За ввоз товара в Украину, денег никому не платят. «Неразумно!» — думал Славик, и вздыхал — придраться не к чему. «Смеетесь?» — это он, самоуверенно смеется над беспомощным ГАИшником — водитель!

Смутная обида рыская по уголкам души, накладывала свежие штрихи в картине новой жизни… «Они же коммерсанты… — рассуждал, глядя вслед «Икарусу», инспектор Славик, — Виталик тоже ничего не должен. Но он же коммерсант — и платит мне. А почему — он да, а эти — нет? Он умный, и зря не платил бы…»

Картина из новых, вчера еще незнакомых штрихов, сложилась примерно такая. «Где-то, какой-то шальной урожай собирает Виталик. И в хитрую дырку выносит. И платит тому, кто стоит возле этой дырки. А вот «Чемоданы» — какой урожай собирают они! Ну, а я, где стою?»

Интересная картина, которую не рисовал бы Славик, но Виталик возбудил, навел на мысль.

Обидеть хотел, или так, посмеялся Виталик, однако, «Психолог», — он брякнул не зря. Возбудил процесс творческого мышления…

***

«И больше нет ничего — все находится в нас!» — песня Виктора Цоя, которой Иван Сергеевич, целиком никогда не слышал, звучала в душе лейтмотивом. Дети и молодежь от нее, и от Цоя вообще, балдели, и слышать его приходилось часто.

«Перемен. Мы ждем перемен!» — как было не слышать бывшего кочегара? Окончательно и безнадежно, у всех на глазах, продолжал разрушаться старый, худой, может быть, но привычный, мир. Ничего не осталось в хозяйстве. Техника не на ходу, площади без посевов. И опустевшие, как в войну, изваяния — боксы, ангары, служебные помещения. Все, что осталось Сергеевичу, — руководителю этих руин. И картина полная.

Держава бросала Сергеича и миллионы других, на «подножный корм». Беднел, опускался, терял себя тот, кто Державе верил. А верить привыкли.

По этой причине и сон назывался «Хер-сон!» Работники ОПХ перешли на подножный корм, растащили технику, шифер, резину, металл и стекла — все, что можно было бы сделать бартером в элементарных и мелочных сделках — на жизнь. Но и зарплату просить уже не приходили: зачем ноги бить понапрасну?

«Хер-сон!» потому еще становился плохим и насущным делом, что директору нужно было кормить семью. Тут он был на пределе, не знал, как и все, — что делать? Но, теперь: «Все находится в нас!» — тут разве, Цой не прав?

Крушение общества и экономики, от которых веяло страхом; которые переживал он серьезно: за ОПХ, за себя и людей, за семью — того страха не стоили. Сергеич сошелся с Виталиком, и забывал, что еще недавно, не мог прокормить семью. Уже мог поменять машину. И думал о том, чтобы сахар, полученный в счет аренды, под видом зарплаты давать народу. А народ догадается сам — отвезет через поле в Россию, куда и Виталик, — и будут деньги…

 

«Все находится в нас!» Не верил бы в это, уставший как все, в меру честный, Иван Сергеевич — но пройдоха Виталик принес свою правду, и убедил в непререкаемой силе. «Да за него нам молиться надо!» — думал, имеющий совесть, Иван Сергеевич…

Беднеет и опускается тот, кто Державе верит. Сергеич ей больше не верит. Виталик пришел и отменил эту веру. Дай бог...

***

В казенном заведении, где суетились служивые люди, шурша документами и разновалютной денежной массой, Лахновского не забывали, а он, почему-то забыл. Забыл, почему-то дорогу в отдел государственной службы, в котором «сердечность чиновника» проявлялась на голову выше, чем во всех прочих отделах и службах.

«Что-то случилось?» — гадает чиновник, готовый как прежде, и впредь «сочувствовать» сахарному бизнесу Лахновского. Менее гордым в таких обстоятельствах выглядит тот, кто звонит первым. «Пусть буду первым, менее гордым — клиентов терять, это хуже...» — вздыхает чиновник и тянется к трубке.

— Альфред Петрович, Вы? А Вы меня узнаете?

— Конечно. Что Вам, дорогой?

— Как здоровье Ваше, дела?

— Ничего, слава богу.

— Очень рады за Вас. Очень. Да, вот давненько что-то, не беспокоите нас. Мы хотим напомнить, что как всегда будем рады помочь Вам.

— Бог мой, да разве я сомневаюсь? Нет, я Вам верю, и процветания искренне Вам желаю.

— Спасибо… — помялись в трубке.

— А вот что скажите-ка, друг мой, — просит Лахновский, -Вы ставки за свой документ не меняли?

— Вообще-то, меняли. Да только для Вас все останется те же.

— Спасибо, и мой дружеский привет Ломаке! — положил телефонную трубку Альфред Лахновский.

Звонивший, конечно, был в курсе, что сорок тонн потерял Лахновский, при том, что была лицензия. Но к чиновнику, к ведомству, и документу ведомства, претензий быть не могло. Так случилось: несчастный случай...

Но разговор с Лахновским не успокоил сомнений Худшее было в том, что не сумев вернуть потерянный сахар, Лахновский откажется от этого бизнеса…

.

***

«А потом мы с кумой! — предвкушал на сегодня, на вечер банщик Евсеич У меня на нее всего хватит: и жару, и пару, и коньяку с антрекотом!» Евсеич готовит баньку для самих Степана Иваныча и Альфреда Петровича. Они — птицы не из большинства, что птицами бывают до тех пор, пока не сильно пьяны, а выпив — те же, что лакают водку в подворотне, на чужих поминках — свинюки, проще говоря, которые потом, что не съедят — не мелочатся — прут с собой, оставив только безобразие, которое Евсеич и ко рту не поднесет. Питье — к нему не пристает зараза, он, конечно посливает для себя…

А эти — даже говорят не так, как те, кто показушно делает себя. Эти — говорят, как те, кто делает погоду. И без матов. Их даже слушать интересно. Но главное: не съели — с богом, аккуратно, тихо, оставляют на столе. «Кума, — по телефону звякнет банщик, — слышишь, приходи. Прибраться мне поможешь…» Она поймет. Придет. И на двоих, великолепно выйдет у него с кумой.

 

Паутина

 

— Ты, я так слышал, Альфред, отказался от Ломаки?

— Да не в обиду — это бизнес.

— Обидится. А все лицензии — не забывай, — под ним.

— Он что, злопамятный?

— Не знаю. На меня он не высказывал обид...

— Воспитан хорошо, не смеет первому лицу губернии высказывать обиды.

— Я в бизнес твой не лезу, может, ты берешь тайм-аут, может быть, не возишь сахар. Но обстоятельства склоняют к дружбе, не стоит игнорировать Ломаку…

 — Да, поклонюсь, при случае… — подумав, согласился Альфред.

Друзья махнули по «Смирнову», попарились, поплавали в бассейне. «Смирнов» шел мягко, хорошо, в контрасте с холодом и жаром. И вот, когда приходит, как вечерний звон, усталость… Такая же, малиновая, благостная, истома, в конце нормально прожитого дня, невольно хочется сказать спасибо. И день грядущий, будет для того полнее, кто сказал спасибо, кто ценит день минувший.

— Доброе чтить надо, Альфред, — неторопливо и торжественно, наполнил рюмочки Степан Иванович, — почтим же доброй памятью КПСС и нашу власть Советскую. Не забывай — они нам дали все, что у нас есть!

Альфред почтенно столкнул рюмку, с рюмкой собеседника.

— Да-а уж, — сожалел, закусывая, Альфред, — кто мог думать, как судьба ударит: «Я проснулся — здрасьте — нет Советской власти!» Рухнула держава, по земле — морщинами Вольтеровского лба — пролегла паутина границ.

 — Хорошо ты сказал: «Паутина границ». Сколько мух, в виде судеб людских, попадутся, влипнут, высохнут в ней -не счесть! — сокрушенно вздыхает Степан Иванович.

 

«О потерянной власти, о ныне живущих, о нас пекутся…» — вздыхает банщик Евсеич, искренне уважая председателя облисполкома и бывшего, пусть не высокого ранга, но башковитого, видно, партначальника Альфреда. «Правильно переживают уважаемые люди, — соглашается Евсеич, — в границе — в ней все наши беды. Отпочковались от Союза, отделились от корней, а теперь сохнем в нищете и полном беспорядке…»

 

 — Ну, а за что теперь, Альфред? — разгладил хмурые морщины председатель облисполкома, и наполнил рюмочки, а другому тосту.

— Прошлое почтили, логика проста — за время настоящее теперь.

— Аж настроение в осадок… — снова пролегают хмурые морщины над бровями председателя облисполком. — Какое настоящее? Да нет его — раздробленность, границы по живому, боль, безвременье, бардак…

 — А Вы Ломаке говорили так же? Он согласен?

— А при чем он?

— Он, если не соврет, ответит: «Золотое время!» «Доброе чтить надо» — к Вашим же словам я апеллирую Степан Иванович.

— И в чем оно, добро, которое не чтим?

— Не чтим, а более того, ругаем. Я за нее, как главный признак времени — границу! Пусть поживет такой, какая она есть. Здравия ей!

Звякнув над столом, столкнулись рюмки, закуска похрустела на зубах, вернулась ненадолго тишина, чтобы дать место слову.

— Ты хорошо сказал, Альфред, про умный лоб Вольтера, паутину…

 — А Вы — про судьбы, в виде мух, запутавшихся в паутине…

 — И мы за это поднимаем рюмки? — упрекнул себя и Альфреда Степан Иванович. — Какие ценности мы ценим?

— Подлинные. Деньги ценим. А граница — это деньги. Да — полоса, неровная и нервная, пролегшая, как Вы сказали, «по живому» — но это полоса, на которой рубят деньги. Все, кому не лень, сейчас там рубят. И я — ведь сахар — триста лет, как сахар. Да не он, а контрабанда делает крутую прибыль. А без границы — контрабанды нет.

Никто и никогда, от Альфреда такого не услышит, но Степан Иваныча есть смысл впечатлить. Пусть ценит ум и откровенность, а не только пользует дойную корову в виде Альфреда.

— Ну, за сказанное! — помедлив, вспомнив, видно, прошлое, сравнив… поднял рюмочку Степан Иванович.

— Но, если все — то это шара... — задумался, вернув пустую рюмочку к столу, Альфред, — А шара не бывает бесконечной. Ведь не за счет ума, законодательного совершенства, рубят. А как раз — за счет несовершенства! В силу временного бардака. Ломака, как чиновник, рубит на таких как я — не шара разве: рисовать лицензии, без риска, за процент? А прочие — простые спекулянты. Пятьсот процентов дает сахар! Вот и я, пока есть шара — тоже порублю, со всеми. Глупо было б не рубить. Но, шара кончится — вот боль моя, Степан Иванович! Вот боль... Ломака на зарплату сядет, ну а я? Зарплаты нет и некуда податься. Да и не хочу так, на зарплату. Не привык...

— Вот уж, — рассмеялся, выслушав, Степан Иваныч, — Ломака на зарплату сядет: представляешь?! После шары!

Представить было невозможно, и Степан Иванович спросил:

 — А ты?

— В политику.

— Какой непостоянный…

 — Сами знаете, что постояннее Альфреда, человека нет. Далекая, конечно, перспектива, и я сейчас не говорил бы, но будем рюмки поднимать за будущее — все равно скользнуть по теме мне придется.

— Не ожидал… — качает головой Степан Иванович, — Не ожидал. Ты умный человек, успешный бизнесмен — бросать все это? Чего ради — славы? Она — дым…

 — Дым. Точно Вы сказали — дым в глаза. Завеса, в которой деньги рубят, как и на границе. Но эта шара — круче контрабанды. «Но» — в одном, она — для избранных.

— Иди сейчас.

— Рано. Нет еще политики, и государства тоже — созревают... Я политический кузнец: пока железо горячо, выковываю деньги. С идеями в комбеды*(*Комитеты бедноты — первые структуры Советской власти) шли, а в депутатский корпус с деньгами идут. Пусть не бедняк я, — Альфред улыбнулся, — но таких денег еще нет.

— А… — Степан Иванович задумчиво разлил по рюмкам, — Друг мой, это все — не бред? Ты что о депутатстве знаешь? Я всю жизнь в депутатах! Чужие, лишние проблемы, которые ты должен разрешить; вопросы, на которые ты добиваешься ответа; дурацкие затеи, которые ты должен протолкнуть, и куча жалоб, в которые нет времени вникать. Лишний головняк, почетный, правда — нужно тебе это, Альфред?

«Боже, как ты устарел!» — подумал Альфред.

 

Евсеич, привыкший быть слугой у тех, кто не нуждается ни в чем, не думал, никогда, о том, что эти люди говорят. Не рассуждал, из-за того, что верить в то, что говорят они — дать глупое занятие душе. Но интуиция была. Он улыбнулся про себя, и присмотрелся к боссу: его время выходило, а он не понимал. Из тех двоих, один смотрел вперед, другой — сидя пожинал привычки времени, которое сегодня уходило со двора.

Степан Иваныча Евсеич пожалел. Ведь слишком долго знал его. Степан Иваныч, скажем так — из тех, кто кушал хорошо, но и собак кормил, и не пинал ногами. Да время выведет вперед того, кто смотрит именно туда. Пусть даже он к собакам не так щедр, и, вероятно, будет их пинать ногами.

Не по душе Евсеичу Альфред Лахновский: скользок умом, изворотлив, как уж и холоден — он как раз из тех, кто будет ближних пинать ногами. «Именно так…» — вздыхает и чешет затылок Евсеич. В его голове зреет план, потому что банщик нутром понимает — будущее не за Степан Иванычем, который чем-то смахивает на енота, а за ужом Лахновским. Прошлое, к которому привыкли — о нем пожалеем и поплачем, только не вернем.

— Альфред Петрович, — несмело попросил Евсеич, когда гости уходили, — у нас же, знаете, такое время трудное…

Альфред Петрович хмурился и терпеливо слушал.

— Вот, время говорю, такое… В магазинах, знаете — пустые полки, ну — одна селедка, да и все. А нам бы консервации, варенья на зиму, хотя бы… В общем, старушенция моя все просит сахарку купить, а где он?

Евсеич горестно развел ладони: — Просто нету. Ну, в киосках, разве что — но это нам не по карману. В общем, сахарку у Вас купить, ну килограммов пять, нельзя ли? И чуточку бы подешевле, можно?

— Можно, — сказал Альфред Петрович, отвернулся и пошел к заждавшемуся в стороне Степан Иванычу.

 

Когда кума прибрала стол, сервировала снова — уже с кумом на двоих, когда они только начали… у крыльца просигналила машина. Кума торопливо набросил блузку, расправила юбку, Евсеич ринулся к выходу.

Мягко щелкнули дверцы, багажник чужой машины, и вскоре вернулся довольный, раскрасневшийся кум.

— Счастье какое, а! — обнимал он и тискал куму, — Счастье, представь — мешок сахара. Целый мешок!

Кума разделяла восторг, смеялась.

— А заплатил — ты представляешь, сколько? Ай, да не представляешь — совсем ничего. Даром! Водитель просто отдал мне мешок, шасть в машину — и будь здоров! Вот так, кума, вот оно, счастье-то привалило!

 

Альфред Лахновский

 

Альфред Лахновский, — из тех, кого можно воткнуть в абсолютно любую почву — созреет начальник. Пойдет мыть посуду — не удивляйтесь, если услышите: кафе возглавляет предприимчивый, расторопный директор Альфред Лахновский. Устроился дворником в ЖЭКе — пройдет время, и ЖЭК возглавляет толковый начальник Лахновский. А если еще не начальник, то лишь потому, что до приказа о назначении есть еще две-три ступеньки. Лахновский ведь не получает должности — он вырастает до них. Он способен расти, потому что не для показухи, не для анкеты, а для себя — он считает главным пороком лень. Он призирает ее.

Губкой, сжатой и жадной, он впитывал все, что касалось дела. Не досыпал, не догуливал и, не в пример очень многим — не допивал. Но знал, что идущий вперед, поднимается вверх. Все дороги идут наверх. По дороге, ведущей вниз, не идут — опускаются люди....

А вперед — это, все-таки, вверх! Невеликая мудрость, доступная каждому — только не каждый дорогу свою, своими ногами топтать до конца согласен. А Лахновский не ходит в пол-шага. Только вперед, полный шаг с полной выкладкой — непререкаемое правило, которое он выбрал сам.

Он не скажет, как многие: «Да я ведь уже и так!» — после чего, как правило, начинается загибание пальцев с перечислением заслуг. Кивнет, согласится: «Да, сделано», но не станет гнуть пальца, а станет думать: «Что могу сделать далее?» И если он до сих пор не главный в области или стране, то лишь потому, что не ставил себе такой цели.

 

Он умен и находчив в мыслях, но не публичен, и не поклонник юмора. Но, как всякий богатый, в конце трудов праведных, обращался к сексу, или шутам, для душевного блага. Сегодня он ждал шута.

В ожидании он, агрономом у края огромного поля, думал о самом насущном — себе и своей стране. Огромное поле — отколовшаяся от СССР страна. И ничего там — в невозделанном поле, плохого не видел. Деньги, в которых он знает тол, продолжают природный круговорот.

Понятия он не имел о том, кто такой Лемешко. Но то, что тот понял, пройдя испытание, больше похожее не на урок, а на жернова. Лахновский понял давно. Постановление № 107 от 17 июля 1991 года- не фильтр, спасающий государство от бесконтрольного вывоза последних материальных ценностей!

«Постановление № 107 — это камень, прочертивший полосу с названием «Граница» и вызвавший лавину. Лавину, под названием «Коррупция». Камень покатившийся — то есть Порядок Вывоза- рассыплется в лавине, спровоцированной им коррупции!

Но не Лахновский провоцировал лавину. Он просто не боится жара и огня. Он и в лавине соберет свой урожай, поймает свою рыбу…

 

Сегодня он не в царской сауне, в своей. Она скромнее, но не меньше царской эффективна. Все бани нынче эффективны: теперь все средние дела, великие тем более, творятся без одежды, под водочку со льда, со зноем от парилки, и расслабляющим массажем в обольстительных губах и пальцах женских рук. И водка в сауне — особый кайф. А водка безотказна.

 

В дверь постучали.

 — Входи, дружище! — пригласил Лахновский.

Вскользнул Виталик.

— Входи. Раздевайся и докладывай, все по порядку.

— По порядку… — докладывал, раздеваясь, Виталик, — Нормально. Идут «Супера», до границы. Легально идут — на арендуемый склад. В пути остановят: «Что там? Сахар? А как насчет лицензии?» «Зачем? Груз в сторону границы, только не в Россию, а на склад. Вот, договор, имеется…» «Счастливо!» — едем дальше.

 — М за что же мы двести долларов платим?

— Как?... — растерялся Виталик.

— Ну я же тебе выдаю двести долларов для ГАИшников. Зачем, если ты им договор, а они тебе: «Счастливо!»?

— Ну, это же… как, я считаю, надо — чтобы язык за зубами держали. А то примелькаемся, нам чужой интерес не нужен…

 — Чужой интерес? — на секунду задумался Альфред. И согласился, кивнул, — Не нужен. Не нужен, — повторил еще раз и в упор посмотрел на Виталика, — но имей в виду — десять ходок — уже две тысячи долларов! Дальше!

— Дальше — сахар сгружаем в Стрелецком. Это среда. В четверг мы с Сергеичем в баньке попариться можем. А в пятницу подгоняем транспорт: Обычный КАМАЗ. И через пол-\часика там — в России...

— И никто не видел, не сунул носа?

— Тем, кто в курсе, или может быть в курсе, — плачу.

— И Нарышкину тоже?

— Потемкину? Нет, не плачу, потому что он ни при чем. Он не патрульный инспектор, пуп земли. А и формы не носит, и жезла нет!

— Говоришь хорошо…

 — Но ведь так и есть.

Альфред, не спеша, взял «Смирнова». Разлил на двоих.

— За тебя, Виталик, твою карьеру и самодостаточность в жизни!

— Спасибо.

— Но, поле — звено слабоватое…

 — Альфред Петрович, да, там все свои! И Сергеич в нас кровно заинтересован. Там каждый пес его знает! И с райотделом он, как директор, тесно общался. Начальство все знает, ОЗЭПП. Он всех знает. Он там депутат, между прочим, власть…

 — Чего они стоят сейчас, депутаты! Ты где видишь власть? Бардак!

Шеф думал, как маршал, слегка тарабаня пальцами.

— Ладно, сходи, — сказал он, — попарься…

А вернулся Виталик, шеф пальцами не тарабанил, а просто сказал:

- «Шутки шутить, теперь кончился. Будем работать!» — как говорит мой знакомый пшек* (*Поляк) И будем, конечно, — и пристально, очень уж пристально, он посмотрел в глаза, — если ты мне, дружище, не пудришь мозги!

— Альфред Петрович, — тяжело, с хрипотцой, как от простуды, скрывая глухую обиду, ответил Виталик, — Вы подсчитайте, я сколько КАМАЗов отправил!

«Деньжищи! — стонал его внутренний голос, — Как можно? Такие деньжищи! И все в одиночку: рискую-то я!»

 — Ох, ерунда! — откинулся к спинке, отвлекся, расслабился, шеф, — Посмотри. А зачем? Да они, — глядя вскользь, на Виталика, сетовал он, — понимают хотя бы, о чем поют?

Слетали, поднятые эхом, черные, вороны, сыпался, хлопьями снег с оголенных ветвей. Лицо, опаленное траурной тенью, поднимало глаза — из экрана — навстречу. «Актриса красива, что говорить…» — про себя усмехнулся Виталик. Он видел уже этот клип.

— «Прошу Вас, не надо, братва! Не стреляйте друг в друга!» А как же иначе? Виталик!

Шеф смотрел на экран, и качал головой:

 — А умеют, Виталик, ты видишь, умеют цеплять за живое! Клип же прекрасный. Вот сила искусства!

Гроб из мореного дуба, с ручками, бронзой — вплывал на экран — на кладбище, упокоенном белым, холодным чистейшим пухом из снега.

— Прекрасно! — жал шеф плечами, — Актуальная тема, успех обеспечен. Крутить — да по всем каналам!

«Братва, не стреляйте друг друга!»

 — Будь это шахтеры, шоферы, охотники, даже солдаты — уместно просить: «Не стреляйте друг друга! Не надо!» Вполне может быть. Хорошая мысль и, — посмотри — красиво! Но, — братва, не стреляйте, — абсурд! Для чего же тогда существует братва?

Он придвинул себе и Виталику полные рюмки. А выпив, заметил:

 — С Нарышкиным, друг мой, справляйся сам. Надо будет его устранить… Если надо, действительно надо — придется его устранить! Это не я говорю — обстоятельства дела! Ты понял? В бизнесе, знаешь ли, обстоятельства дела, они... — он поднял палец, потом, посмотрев на него, сделал пальцы лопатой и показал под горло, — Важней чужой жизни! Чужая, — которая, по большому счету, твоей никогда не стоит! Все понял! Ты понял? — легкая, как от усталости, хрипотца, появилась в горле Альфреда, — Виталик, а хватит ума — по-другому решишь. Это — проблемы твои! А сможешь Нарышкина привести ко мне- оценю.

— Чтоб он к Вам перешел?

— Да, чтобы он на меня работал.

— Зачем же он, э-ээ… тогда…

 — Да ты сопли не жуй!

— Так, а-а…

 — Голова у него на месте — такие нужны! А что до тебя, — взглядом в упор, как сквозь прицел, смотрел на Виталика Альфред, — сознавай — вся фирма работает под твою инициативу. А что это значит? Значит, что будет прокол — разгребать будешь сам. Сам, вплоть до того, что если надо! — он вновь сделал пальцы лопатой и показал под горло, — Ясно?

 — Конечно… — просипел, едва слышно, Виталик.

Последние хлопья слетали и таяли в сумерках, замерли струны последних аккордов клипа.

Чудовищный смысл дышал, крутым жаром, в словах Альфреда. Ведь, «если что!» -то там, в гробу, Виталику надо видеть Потемкина, или себя. А Лахновский останется здесь ни при чем: это не он — обстоятельства дела! Обстоятельства дела, ставят, чужими руками, последние точки в судьбах.

— А как там? — отвернулся Альфред, и рукой показал на парилку.

— Печет!

— Сходи, испекись. А потом, — показал он рукой бассейн, — охладись. Ощутишь себя новеньким — просто младенцем, с чистой душой…

 

***

 — Жаль, разминулись! Только что я, Виталик, спровадил гостя. Ах, ё-мое… — сокрушался, сокрушался, встречая гостя, Иван Сергеевич.

— Ничего, не последний раз в Вашем доме. Встретимся с убежавшим гостем… — проходя через кухню, в гостиную: улыбнулся Виталик.

Столик только что прибран. Виталик вынул из дипломата бутылку в руки, взвесил. Прочел, что сумел, по-английски, и, слыша, как грюкает в кухне хозяин, крикнул:

 — Виски! Сергеевич, ты это пил?

— Да где нам, простым людям… Не пил, только слышал.

— А будешь?

— Конечно. А что подавать? С чем едят эти виски? Лимон? У меня авокады, папайи и прочего, нету.

— Будь проще. Соленое есть?

— Огурцы, помидоры из бочки. Капуста и сало…

 — Отлично, Сергеич! А накурил …

 — Не курю, — появился, накрыл, и присел, хозяин, — но гостей принимал: полна горница!

— Чем это плохо? Не сам ли их звал?

— Да кого-то позвал, ну а первый — он сам… Ну, Виталик, давай твое виски!

Виталик, как принято, выпил смакуя, медленно, а Сергеич — махом, в один глоток.

— Ну, как?

— Да ты знаешь, Виталик, здорово! Дорогое? А самогоном, по-нашему пахнет!

— А что за птица, Сергеич, к тебе прилетала?

— Нормальная птица, Виталик. Оттуда — с таможни.

— Не таможня, Сергеич, а пост, милицейский.

— Без разницы нам. Он — оттуда...

— Да, и чего же хотел?

— Да поздоровался, чаю попил, и за жизнь спрашивал.

— Чью?

— Да, мою и нашу.

— Давай, не темни.

— Про склады он спрашивал.

Вкуснятина: жирный утиный кусок, завис у Виталика.

— Что? Что он именно спрашивал?

— Да, дескать, пустуют, наверное — это неправильно. Если же нет…

 — Ну, и что ты сказал?

— Да вот… и сказал…

 — Что не пустуют, конечно, да?

— Так ведь не пустуют …

 — Да ты что?

— Ну, это, Виталик, проблемы мои, что сказать. И склады мои. Но, я видел, скажи ему «нет» — не поверит.

— А дальше? Показывал документы?

— Конечно. А что оставалось? Но, ты говорил — все нормально! Печати и вся, и так далее — всё… Порядок! Чего ты?

— Кто такой, этот крендель?

— Я что, должен знать кренделей? На фига?

— Ты фамилию помнишь?

— Говорил, но забыл я. По имени помню: Георгий. Артемович..., опер.

— Ты шутишь?

— Не-ет…

 — На бежевой, с черным носом, «пятерке», да?

— Ну да. С черным носом.

Виталик согнал, непослушным, резким рывком, обе рюмки в ладонь. Наполнил. Сжал: будь стекло, не хрусталь — оно лопнуло бы — и, забыв о Сергеиче, выпил.

— Другие, а кто они? Твои гости?

— Это я их позвал. Мне не понравился этот Артемыч, я и позвонил своим, в район, БХССникам.

— ОЗЭПП — это так называется, нынче. «Отдел защиты экономики от преступных посягательств»

 — Бог с ними, как они называются, мы с ними всегда дружили. Они познакомились с этим коллегой с таможни, и сказали ему, что Сергеевич — свой человек!

— «Свой»! — передразнил Виталик, — А что он спрашивал?

— Он?

— Ну, конечно!

— У них?

— У тебя.

— Да ничего, знаешь ли, и не спрашивал… Почитал договор, вернул, вот и все.

— И записал себе в книжку?

— Нет. Вот ты знаешь, и ручки не брал. Говорю, все нормально…

 — И сахар, конечно, видел?

— Я показал, а куда деваться? Ты сам понимаешь? Но — что с того? Без вопросов: ты сам понимаешь?

— Ты ему и обо мне рассказал?

— Нет. Твоей фамилии в документах нету. Не стал говорить…

 — Слава богу, хоть это!

— Да чего ты кипишь, Виталик? — не понимает Сергеич, — Говорю же — нормальный опер: душевный, простой, приветливый. Все бы такими…

«Дурак!» — чуть не крикнул Виталик. И взял себя в руки, спросил:

 — Ну а с друзьями твой опер душевный о чем говорил?

— И с ними, нормально: по водочке. Все же свои, боже мой. Там ля-ля, и фа-фа, и фу-фу, — без проблем! Хорошо, Виталик!

— Ну да уж, Сергеевич, да уж, неплохо… но виски мало! А водка есть?

— Ну, конечно есть!

 

Дырка в мозгу сквозная…

 

— Потемкин! — хлестнул по баранке ладонью Виталик, — Потемкин? Ну, да это он!

«Ерунда-то какая! О чем они, господи: «Не стреляйте, братва, не стреляйте друг друга!» — крутится песня в могу. В своем ты уме, боже мой, Виталик?

Слова и картинки без спроса и нагло рябили в глазах и плескались волнами в мозгу. Кладбище, вороны; чистый-чистейший, покойный пух, из холодного снега… Как пудра… «Дружище, конечно… Прокол разгребать будешь сам, вплоть до того!» — не идут из ума слова Альфреда, и ладонь, как лопата, под горло, не уходит из глаз, и взгляд, пристальный, как у председателя трибунала…

А как же иначе в делах, где вращаются очень крутые деньги? Вращает их не металл шестеренок — «шестерки» — живые люди, такие как он, Виталик. Хрупкий, в сравнении с железом, материал, но механизм беспощадный: Потемкин — он что виноват? А Виталик? Почему один из них должен убить другого? Во всем виноват Лахновский! Он и такие, как он! Но если Потемкину на фиг Лахновский не нужен, то — кто без него Виталик? Никто!

Виталик физически чувствовал треск. «Вот она и пошла, в полный рост эта ломка! А может, — мелькнула надежда, — она обломает меня, закалит — человеком стану? Такой-то ценой — но если не сломит — таким, как Лахновский стану — не хуже!»

«С бедой не спеши. Пришла она -переспи с нею, поплачь, подумай, потом разумеешь, что с нею делать, — не раз говорила мама. — Беда, может быть, и сама уйдет. А сгоряча таких дел натворишь — натворишь, что вовек не исправить! А поспишь, да поплачешь с бедой — глядишь, и бог даст науку, как от нее избавиться…»

С хрустом сложилась в руке опустевшая банка. «Пиво в лесу, в одиночку и ночью, — бросая в окно комок жести, смеялся Виталик, — ну, волк, — натурально! Отшельник». И, как ребенок, балуясь, потянулся в окно: «А луна, где она?» Луну он увидел, но выть на нее — как отшельник и волк, не стал.

Мудрость в словах, что он слышал от мамы, есть, безусловно. «Во-первых, ну я же пьян… Может, выдумки всё, пьяный бред, всё пройдет, может быть? Может, нет ничего? Паника? Может быть… Лучше бы просто паника…

«Ну а что там, что было? — стал думать он, — Приехал и глянул. Увидел. Что с этого? В чем нарушили что-то, директор и «Трейд и К»? Догадки? Туда их — как шеф говорит — козе в одно место, свои догадки!»

 — А все-таки, мама, хана мне! Чего там — хана…

Потому что теперь он, Виталик, дырку в мозгу получил, сквозную. Шеф умен, хитер, беспощаден — не лиса, а хуже. «Идея твоя!» — похвалил. Похвалил? Приговор зачитал! — вот что сделал он в сауне! Приговор это был, — а не водочка в кайф… «Ну не осел ли я? Полный осел!» — Все понял Виталик. Дошло!

То, что пропали тогда, на посту 40 тонн сахара, шеф стерпел, пережил в одиночку и молча. Там не было крайних. Был опер Потемкин — козявка, что цапнула больно. Но крайних среди чужих не было, и шеф припугнул своего — Виталика — сигаретами «Ватра». И повелся Виталик, себя, не жалея — вывернул всю свою душу и ум. Нашел выход, деньги приплыли. Хорошие деньги! Да только сегодня, когда эти деньги в утробе хозяина — сегодня Виталик крайний. «Разгребать будешь сам, вплоть до того!»

Виталика, очевидно, ни за какую провинность не уничтожит шеф — выгонит, плюнет и разотрет. Но вот Потемкин — фигура, которую либо возьмет Лахновский — о чем уже говорил, либо — потребует уничтожить. Как уничтожить — проблемы Виталика, ведь фирма работает «под твою инициативу, Виталик. Тебе разгребать!» А Виталик проколется — шеф отвернется, забудет, другого найдет…

«Дырка сквозная — прямо в висок мне, мама!» — плавила горечь хмельную улыбку Виталика. Теперь каждый день начинать надо с мысли о том человеке. Думать о том, — а что думает он? И не знать, что он думает, понимая, что все-таки — что-то думает. И ничего не поделать с этим.

«Проживешь с такой дыркой, мама?»

 

Виталик еще курил «Мальборо» и еще открывал жесть «Баварии». Он приехал сюда, с глаз подальше, поплакать, подумать и переспать с бедой. Навести «в шарабане» порядок, придумать что-то — потом ехать в город. Зная, что как-то, но жить будет можно…

«Гапчено-Тапченко… — в поисках выхода, стал думать он о Славике. — Семнадцать, по-моему, «ходок», я проплатил на сегодня. Сто — себе, сто -ему. В итоге? Да у него тысяча семьсот, в итоге! Дармовых, абсолютно не заработанных денег! Машину, дружок, поменять ты уже в состоянии, правда?»

 

Мысль, как муха к пирожному, привязалась к Славе Гапченко. «Так, — думал Виталик, — так… мы о чем? О Потемкине, и про сахар… Гапченко — с того же поста, что и Потемкин. Два звена, как два шлейфа в узле — аварийная скрутка на кабеле. Здесь собака зарыта! Вот это и хорошенько — надо обдумать. Я — маленький Жуков. Штыками солдаты воюют, а маршалы — головой!»

«Пьяный я, точно и глубоко!» — смеялся Виталик, представляя Славика Гапченко со штыком, в атаке...

«Ах, мама, — отсмеявшись, брал себя в руки, — а что мы имеем? Проблема, Потемкин и Славик! Но Славик, — что есть он, что нет… Славик — пешка. Легко в руки взять, и легко потерять. Бывает ничья, но игры без потерь не бывает! То, что Потемкин и Славик, с одного и того же поста — хороший шанс скомбинировать ситуацию. Например, конфликт и случайный выстрел — чего не бывает на их «производстве»?

Вычислить ход, подобрать фигуру — вот главное. Чужую фигуру с доски уберет не рука — а другая фигура. «Прекрасно! — сжал зубы Виталик, — Другая фигура — это же Славик! Задачу поставила жизнь, извините, друзья!»

«Вот теперь, — твердой рукой поворачивал ключ зажигания, переспавший с бедой, Виталик — Теперь можно ехать!»

Теперь оставалось вложить в руки шахматной пешки, штык. Лахновский это умеет. Сумеет и он, Виталик!

***

Потемкина вызвал начальник поста.

— За период мы отчитались. Скажи, а реальное что-нибудь на перспективу, даешь?

— Даю.

— Реальное?

— Да.

— Хорошо. Я надеюсь, иди.

 

***

 — Говорит, что Виталик…

 — Давайте! Ало?

— Альфред Петрович, Виталик… Я приболел, извините… Но, завтра я буду готов. Как обещал, все реально. Управлюсь.

— Не много ли на себя берешь?

— Нет, я подумал, — улыбался Виталик, чувствуя сам, что улыбка мерзкая — клейкая, как говорят. Выпито слишком. Две банки еще оставалось — 0,33 «Баварии». Но и это, мозгам и душе, расслабухи не даст. Он за тридцать минут их выпьет. А после? Покурит и сходит в киоск. Потому что сна, все равно не будет.

Он улыбался клейкой, нелепой улыбкой. «Нелюдь! Шеф — ты же нелюдь!» Скажи ему правду Виталик: «Гарантии «сто» дать никто не может!» — тот завтра же купит ему пачку «Ватры», подарит, и скажет «Счастливо, мой друг!» Нелюдь!

«Но, — допивая последнюю банку и собираясь подняться, пойти в киоск, сказал себе твердо Виталик, — я «Ватру» курить не буду!»

В киоске не пива — напитка полегче, а водки и две пачки «Мальборо».

***

 — О, а я только, Виталик, тебя вспоминал!

— Денег надо?

— Да всегда их надо, но ты ни при чем. Однако, чего ты не в духе?

— Болел.

— Ах, понятно… — посочувствовал Гапченко, — Водка — сначала радость, потом болезнь. — Сам знаю… Но, нынче ты крут. Три места!

Да, за спиной Виталика тихо рычали на холостых оборотах три — семьдесят тонн сахара, ну, как минимум...

— Это намек? — уточнил Виталик.

— Конечно. С первого дня мы договорились: два «Супера» — сто долларов. Но теперь же три, а три — дороже!

 — Славик, — рассердился, свел к переносице брови Виталик, — а без меня тебе лучше было? Пока сам я тебе, ни с того, ни с сего, добровольно не стал подавать?

— Подавать? — возмутился Славик.

— Ну, не цепляйся. Не в духе я, видишь? Хватит.

— Ну, хватит… — сдержался Славик, — Но, то было раньше!

— Бери, Слав, то, что есть, а потом, — подумаем.

— Ладно. Но ты подумай — не за два — за три «Супера» с сахаром, сто долларов — мало!

 

***

 — Сергеич, ну что, с длинным носом в гостях никого больше не было?

— Нет, никого!

Круто, так круто, менялась жизнь! Никогда еще столько, когда говорил, не думал. Но шеф висел тенью над головой. Он живое, может быть, и ценил: у него есть ротвейлер и какие-то супер-японские кошки. Но это не значит, что он может любить людей, а Виталика — так вообще...

Но сказать, что запросы у Славика стали побольше, придется. Поверит?

— Сергеич, ты как по деньгам? Доволен?

— Да что ты, конечно! Я вон и людям уже помогать могу. Без зарплаты они поголовно. Ты знаешь, ты доброе дело делаешь всем, Виталик!

— Дай бог, а хорошая водка есть?

— Да, «Абсолют»!

— Ну, давай! — жарко потер ладони Виталик, а через тридцать секунд, почувствовал вдруг провал — как пролом в голове — и тишина. Оглох, встрепенулся, тряхнул головой и поднял глаза.

— Виталик, — тревожно смотрел на него, Сергеич…

Виталик пришел в себя:

 — А что он узнал обо мне?

— Это кто, опер твой? Ты о нем все думаешь? Ничего не узнал.

— Это точно?

— Да, потому, что он о тебе ничего не спрашивал! На хрен, мне кажется, ты ему не нужен…

 — Что-что?!

— Успокойся, Виталик, чего ты кипишь? Я не понимаю… Я вот что, Виталик, хотел бы сказать. Ерундой — не понятно зачем — забиваешь голову! Совершенно нормальный сотрудник, приехал и посмотрел. Нет претензий — и все! Я вообще-то, хотел познакомить вас. Пожалел, что вы разминулись. А что, свой человек на таможне? Накорми его лишний раз, напои, дай водки и хлеба в дорогу — и не жалей. Что в его власти — во всем поможет. Я куплю для него, прямо завтра же, виски…

 — Такой он, считаешь, хороший? Ну, бог с ним, с хорошим! А как же с плохим?

— Я не понял?

— Как ты с плохим поведешься… Как ты плохое, с хорошим стыкуешь, а?

— Ах, — улыбнулся, легонько хлопнул ладонью о край стола и поднялся Сергеевич, — «Абсолют» перегреется — вот чего допустить нельзя! А повелся с кем — не повелся — это, знаешь ли, дело второе…

Не задумался, не дошло до Сергеича: с кем «ведется» он в данный момент? Если тот, может быть и хороший: нормальный опер и человек, то — Виталик? Сергеич не думал об этом, а все относительно, в мире…

«Козел!» — про себя усмехнулся Виталик.

— А если серьезно, — заметил Сергеич, — плохое с хорошим не состыкуешь. Лавирую…

***

 — Издержка от бывшей профессии, да? — спросил Славик, — Выпил, и снова за руль?

— Что хотел, говори?

— Видел твои «Супера», пустые! Домой шли.

Славик смотрел с улыбкой и откровением заглянувшего вглубь человека:

 — А куда вы оттуда, из деревни, развозите сахар? В другие деревни? Их вашим сахаром, можно засыпать, по самые крыши.

— Много ты хочешь знать, Славик, много!

— Что, пора убивать?

«Ох! — екнуло сердце Виталика, — В тему! Мысли читает Славик?»

 — Это идея.

 — Какая идея? — не понял Славик.

— Ты подарил… — развязно признался Виталик.

Славик отпрянул:

 — Вот что — задушил перегаром, езжай-ка ты на фиг! — захлопнул он дверцу.

«Ничего себе! — прошипел, сведя зубы, Виталик. — Кто тебя за язык тянул? Я тянул? «Пора убивать?» — какое, бог мой, легкомыслие! Что ты, маменькин сын, понимаешь в этом?! «Пора убивать?» — да придет пора, если дальше так, Славик… Придет!»

«Рено» с удовольствием «ел» дорогу — мощно, бесшумно, летел над асфальтом. Вздохнул полной грудью Виталик. Судьбоносный момент! Душу свою отряхнул Виталик от тяжелой, напрасной пыли. «Свинья, — размышлял он, — пусть довольна кормежкой и жизнью, и даже хозяином — а понимать должна, что ее все равно зарежут!»

«А как же ты думал, Славик?» — смеялся Виталик, прогоняя остатки обиды.

 

Привет, Потемкин!

 

— Привет, Потемкин!

 — Приветствую, свободный человек!

Они шли навстречу друг другу, приблизились и пожали руки.

— В Московию ездил, — соврал Виталик, — проголодался, решил пообедать, по старой памяти, здесь. Глядь — ты идешь... Рад видеть!

— Взаимно. Я тоже рад.

— Обозвал ты меня хорошо, Потемкин…

 — Но ведь не ошибся?

— Нет. Я человек свободный, чистая правда.

— Счастье — в свободе! — вздохнул Потемкин.

— Вздыхаешь с тоской и цитируешь классиков…

 — Это не классик — слова Че Гевары.

— Аж приторно — герой страны тростникового сахара…

 — Сахар свекольный — такой же приторный.

— А-а, — стараясь быть беззаботным, развивал тему Виталик, — канает вас сахарный бизнес?

— Канает, — признался Потемкин.

— А я видел недавно Кириллова Сашу, кошмар!

— Я тоже видел…

 — Я же как ты его помню — пружинка, спортсмен. А недавно, случайно у поликлиники встретились. Человек, из которого вынули всю арматуру и все пружины — блаженный, мягкий. «Ты, — говорит, — Виталик, курить потому не бросишь, что просто не хочешь этого, по-настоящему. А захочешь по-настоящему — бог поможет!»

 — А может, он прав — бог поможет, и бросишь курить? Или не бросишь, пока не захочешь.

Виталик с Потемкиным могут не только общих знакомых вспомнить, они вместе служили недолгое время, знают друг друга — как те же фигурки на шахматном поле. Играли, когда-то.

— Ему сейчас легче, чем мне и тебе, вместе взятым, — о Саше Кириллове говорит Потемкин, — Было видение…. Как он рассказал мне сам — посетило видение свыше — сержанта милиции и чемпиона. И не стало сержанта и чемпиона — ныне смиренный, блаженный, покойный душой, Александр. Не осуждаю, но очень жаль…

 — Не жалей ты его, у него все в порядке.

— Да, когда ничего не надо — уже все в порядке. Я не об этом. Он пустил на блаженный ветер мою мечту. Сбил планку, которую я мечтал одолеть. Он, ты же знаешь — как раз в моем весе, но — выше меня. Он всегда брал верх, а мечтал: победить его. Была цель, а он взял и ушел добровольно, непобежденным. Лишил меня цели.

 — Везет! — рассмеялся Виталик, — Соперник, сильнее тебя: был-был, да сам же и сплыл. Разве плохо? Прекрасно!

— Нет, — покачал головой Потемкин, — прекрасно, когда соперник ушел побежденным тобой! А когда его жизнь растворила — плохо!

— Чем же?

— Такой исход планку снижает.

— Философ ты, ёшкин-ё! — рассмеялся Виталик, — А вот, на рыбалку бы, а? На охоту? С ночевкой? Славик места знает классные.

— Славик? Не с нашего ли поста?

— С вашего, из ГАИ! Ты его знаешь.

— А что, пригласите?

— Конечно.

— Знаешь, чертяка, чем сибиряка свалить с ног. Организуешь охоту — я только за, я с вами!

Потемкин достал из кармана листок, записал телефон.

— Звони. Позовут, или трубку возьму я сам.

— А скоро? — спросил Виталик.

— Поехать? Да я бы — хоть завтра!

— Славика я подошлю, годится?

— Конечно, годится!

 

«Хорошо!» — дышал, полной грудью, Виталик. С шелестом разрывая тончайшую ткань встречного воздуха, летел над асфальтом «Рено». Приближался к городу, где — уже знал Виталик, будет сегодня нормальная, наконец-то, ночь.

«Хорошо, — улыбался Виталик, — что черт, в самом деле, не так уже страшен! Возьми себя в руки, взгляни в глаза черту. В глаза! Тогда будешь спать, как и я, — спокойно» — мысленно поучал кого-то Виталик. И был доволен...

Он постигал азы, которыми в совершенстве владел Лахновский. Лишь Потемкин его приземлял... «Соперник ушел непобежденным… ушел растворенным жизнью — совсем не одно и то же!»

Почувствовав горькую сухость в горле, Виталик «причалил» к обочине. Наука, которой владел Лахновский, скорее всего, называлась искусством жить, выжимая соки из обстоятельств и из людей. «Сок в каждом есть, — ухмыльнулся Виталик, — на 80% мы все из воды...»

«Бавария» 0,33 освежила горло. «С чего же, скотина Альфред, считает, что у Потемкина есть голова? У меня ее нет?»

Сегодня он ввел фигуру в игру. Потемкин купился! Теперь, если черт станет вдруг опасным, Виталик к нему подошлет свою пешку. А с пешкой он знает, что делать!

Если Потемкина жизнь устранит... Обстоятельства дела — словами Альфреда, то есть руками, которые выбрал Виталик — обстоятельства устранят Потемкина. Они — не Виталик! А после — Виталик ощутил в себе гения, комбинирующего шикарный, продуманный ход: жаром перехватило дух, — Виталик выходит на первый план для Лахновского!

 

Пива в дороге, конечно же, оказалось мало. Виталик пил дома водку и философски думал о жизни. По-новому думал: широко и глубоко. Мысли рубил, как глыбы — в манере Лахновского.

«Первое. — думал он, — Потемкин опасен». Понятно: с ним не схитришь, и не договоришься, а сахар он все равно раскроет, склады раскусит, а у Лахновского нет слов на ветер. Если не выставит счет Виталику, то выгонит, точно. Вот где надо признать правоту Славы Гапченко: «Мы, ГАИшники — и без того коммерсанты: всегда накапает, да плюс зарплата, плюс пенсия до скончания века».

А чего будет стоить Виталик, изгнанный Альфредом? Ничего. Ноль!

Пьянел и храбрился Виталик, завидуя, в самом деле, остро завидуя Славе Гапченко, страдая от скрытой боли.

«Второе, — продолжал рассуждать Виталик, — Гапченко… А вот на фиг мне он? Плачу: пусть сотню зажал, но вторуюе плачу. Добровольно, по дружбе, а он мне на шею садится...»

Чем больше он думал, тем интересней казалась ему философия жизни. «Не понимает Славик, что переступает черту, за которой я вынужден думать: убить тебя легче или платить тебе деньги, которые просто могу класть себе в карман?!»

Виталик пил горькую водку, надеясь, что все пронесет. Ну а не пронесет — убрать, одним шахматным ходом, лучше бы сразу двоих. Одного — потому что опасен, другого — потому что никчемный…

 

***

 — Ты, — получив свою сотню, заметил Славик, — я вижу, еще не подумал.

— Слава, — спокойно ответил Виталик, — мне, понимаешь, доплачивать только отсюда… -пальцы прижал к своему карману.

— Твои проблемы!

— Покурим?

Оба, каждый из своего кармана, достали «Мальборо». «Вкус!» — смолчав, оценил Виталик.

— Слав, а ты видишь, что я к тебе, очень, по-людски? Сам тебя разыскал, не ценишь.

Славик не отвечал. «А психолога, кто же искал? — думал он, — Разве я?»

 — А ты, — разгоняя на выдохе дым по салону, спросил Виталик, — ты хоть понимаешь, за что я плачу?

— А ты хочешь сказать, так — по дружбе?

— Да ты не темни: понимаешь, о чем я?

— Виталик, до лампочки мне! Ты доволен?

«А ну, как я денег не дам?» — захотелось спросить. Но Славик ответил вперед:

 — А я напрягаться мозгами не буду. Зачем — не пойму твоих дел. Но, Потемкину, вот, например, скажу. А он разберется.

— Ты что?

— Да ни что. А Потемкин поймет.

— Вы друзья?

— Нет. Но он наш сотрудник.

Задавив сигарету в пепельнице, Славик покинул салон.

«Скотина!» — взревел мотор, сжались зубы Виталика. Но, включив передачу, он вывел «Рено» на трассу, и злиться не стал. Снова, так же, от этих, чужих и неумных слов, стало легче. Он прав — Виталик! А Славик — хорошая сволочь, свинюка сытая!

«А я — то, прости меня, господи, переживаю, за душу твою. Стесняюсь… Пешка — и не фиг тут думать!»

Славик сам, все же — сам делал свою судьбу.

 

***

«Абсолют» на столе!» — оценил Виталик.

— Я не стесняюсь сказать, что ты доброе дело, Виталик, творишь! — продолжал Сергеевич, — Работяги мои к праздникам, деньги получат. Другим -я же все понимаю, — «отстежки» ты тоже даешь. Они тебе тоже должны, как и я, говорить: спасибо…

 — Ну, да, — улыбнулся Виталик, — сегодня уже сказал один!

— Ну, вот видишь...

Твердой рукой, сам, Виталик разлил по рюмкам:

 — Ну, значит, Сергеевич, быть добру!

— Да, ну конечно же — быть!

А в середине мужского, застольного, немногословия, Виталик заметил:

 — Ты мне кивал, в прошлый раз, Сергеич, на настроение. А ведь вижу, сегодня ты сам посерьезнел.

— Да, есть, — согласился Сергеич, и выпил. — Так вот, — сказал он, отставляя рюмку, — ты должен, наверное, знать: я того, о котором ты мне говоришь все время -еще раз видел.

— Потемкина?

— Да, на «пятерке» бежевой.

— Что ты! И как, что он спрашивал?

— Ничего! Я его в поле видел. Проезжал и увидел. Проехал бы мимо — глупо. Я поздоровался...

— Все?

— Ну, да, все. А потом я был в Зорях, в России: а там, на подъеме, где мы фуры выводим, помнишь? Там тоже он был, с бабушкой разговаривал, которая у дороги живет…

 — О чем?

— Да ты что, я бабулю допрашивать стану?

— Балда ты, Сергеич! Ты не стал бы — а он?

— Да нет. Не было. Слух бы прошел…

 — Слух? Ты — деревня, Сергеич! Да он допросил. Допросил, понимаешь? Карга — не заметила этого, он же свое, что хотел — узнал!

— Ты думаешь?

— Я это знаю!

***

 — Альфред Петрович, але?

— Да я слышу! Ты что, заболел опять?

— Нет, не заболел, но прошу… я прошу Вас, остановить, дней на десять, отправку.

— Ты что! У тебя с головой в порядке?

— Думаю, дело в том, Альфред…

 — Каким местом, Виталик, думаешь?

— Ну-уу…

 — Не рыпайся, жди, я тебе позвоню, — бросил Лахновский трубку.

 

 

Остановить Потемкина!

 

«Сопьюсь же я господи, мама, сопьюсь! — пятерней ткнул в висок и повел пальцы к затылку, Виталик, — Ох, тяжко мне, мама! Спал я с бедой. Все по-честному, мама, да ты не поймешь! Не я — жизнь меня загоняет в угол…»

Зла на Потемкина он не держит. «Славик — вот это, подлец! Потемкина, кстати, я не спросил, а он виски любит? Может, купить его лучше, за что убивать?»

Одно понимает Виталик: нельзя вербовать, потому что умом и сноровкой Потемкин мгновенно выдавит из обоймы Виталика. Шеф замечать перестанет Виталика — это каюк!

Но, надо сахар возить, делать дело, и отвечать за него…

 

Хмельная рука разрывает цепи. Секунда, и в ухо Виталика, легкой волной, полились гудки.

— Але! Мне Потемкина…

 — Виталик? Потемкин на проводе…

 — У-й, здорово! А это я, а ты виски любишь?

— Виски? Хороший напиток, Виталий!

Палец невольно, сам по себе, лег на рычаг в телефонном гнезде, и отключил Потемкина.

«Вот так!» — в ладонях лицо утопил Виталик…

О чем мог подумать Потемкин? Да, бог с ним…

«О, боже! — потянулась рука, разрывая пространство, к трубке, — Шеф!»

 — Я слушаю, Альфред Петрович!

— Ты считаешь, что справишься в десять дней?

— Я справлюсь…

 — Четыре дня! Ты понял? Четыре! Улаживай все. За четыре дня!

— Ох, нелюдь! — сказал, кладя трубку, Виталик.

«А если, — подумал он вдруг, — пока еще не натворил ничего Потемкин, может быть, предупредить его? Так, мол, и так, извини уж, подвинься, не суй в мое дело нос... Если что, я делиться буду. Иначе — ты сам понимаешь! Ты знаешь, кто в этом деле босс?»

Дым от Мальборо разъедал глаза. «Да уж, — запястьем сгоняя слезу, огорчился Виталик, — слишком у нас колокольни разные. Слишком они далеко друг от друга! Потемкин поймет меня?»

Психовал Виталик, давя сигарету в пепельнице: «Раскусит меня он, раскусит! И вместо спасибо, мне скажет — какой я есть ку! Он скажет!»

«Переживаю, — опять закурил Виталик, — не за себя — за того, как в песне поется — парня! О совести вспомнил... Да на фиг нужна она, в современной жизни!»

Спокойно курил Виталик, теперь спокойно. И те: в лесу, ночью, и эти переживания, были из-за Потемкина. Потемкин был виноват, как ягненок — лишь в том, что Альфред хотел кушать. А человек хуже волка — голодный всегда!

***

А ночью опять не мог спать Виталик. «Как получилось, — хотел он понять, — что я могу, скоро, убить? Кто это сделал со мной? Не мог же я сам! Мне ведь это не нужно. Кому это нужно, а, мама?» — сжимал он руками тяжелую голову.

Лезла в голову, лезла, наивная мамина глупость: «Сынок, может, бросишь ты это? В деревню вернешься? А деньги, Виталик — они погубят! Всех губят шальные деньги…».

Она старенькая, мама, забывает о том, что не только насущного хлеба Виталику надо. Себя еще сделать, и жизнь обустроить. Своими руками — а как же? Он бросил ГАИ, а туда, как известно, не возвращаются. Да мама не знает — не бросил бы — выгнали. Вовремя, просто, ушел. И успел познать вкус другой жизни. С учителем, видит господь, повезло. «Гуру!» — слюнный комок завязался во рту. Становилось понятно, кому это нужно…

Тяжелой, все-таки, очень тяжелой, была голова. Измотанный, пьяный, пошел, сел за руль, Виталик. Сна не было и не могло быть. Убивать никого не хотелось…

 

***

Начальник поста слушал радио.

«Полем-полем-полем, свежий ветер пролетел.

В поле свежий ветер, я давно его хотел!

 

Мои мысли мои скакуны!

Словно искры летят в эту ночь…

Разрывая безумие ветров хмельных,

Эскадрон моих мыслей шальных!»

«Потемкин, — подумал начальник, — это же он — «эскадрон моих мыслей шальных!» Он ведь что мне сказал? «Реальное — дам!» Альфреда — вот кого даст!»

 — Потемкина! — взял он «прямую» трубку.

— На выезде. Будет завтра, товарищ майор.

— Появится — срочно ко мне, с материалами по розыскным делам!

 

***

День у Потемкина круто пошел.

— Два момента, — увидел его, дежурный, — шеф тебя ждет, с вечера, с материалом, по ОРД!* (*Оперативно-розыскное дело)

 — Хорошо, я понял. Стой! — поймал он рукав дежурного, — А второй момент?

— А второй — тебя ждут, на «Рено», в пять утра человек приехал.

— Кто такой?

— Чтобы я знал…

 — Где «Рено»?

— У кафе.

 

 — Виталий! — устало дремавшему за стеклом, постучал Потемкин.

— А? Это я, послушай…

 — Ты извини, меня шеф вызывает, с материалом. Потом подойду.

«С моим!» — промелькнуло в мозгу, — Да постой! — прокричал, Виталик, — Мне надо сказать тебе…

 — Позже, я подойду!

— Да, стой!

Потемкин, уже уходя, обернулся:

 — Но, я же сказал, — голос был не совсем дружелюбным, — приду!

И ушел.

Виталик смотрел ему в спину:

 — Шанс, господи, ты же убил свой шанс! — чуть не плакал Виталик.

Оставалось три дня. Приговор себе подписал Потемкин! Виталик хлопком вогнал ключ в замок зажигания. Бесшумный мотор у «Рено». Подпрыгнула, и заняла свое место в шкале на тахометре стрелка. Дошло, что Виталик «завелся». «Поеду, зачем мне теперь Потемкин? Поезд ушел!»

«А что бы сказал я, дурак, человеку? — готов был смеяться он сам над собой, — Потемкин, не трогай — за этим Лахновский! Бросай все- иди к нам!»

«Видит бог, — рассудил Виталик, — но я в твою жизнь не лез, Потемкин!»

***

Начальник поста читал внимательно и без вопросов. А отложив ОРД, глядя мимо Потемкина, думал.

— Ценю, что ты сделал, Потемкин. А почему так назвал «Мачете»?

— Среднее звено в цепи: тростник — мачете — сахар.

— Логично. А звучит сурово, не находишь?

— Зато верно.

— Ясно, а теперь давай вместе подумаем, здраво. Товар лицензионный — факт. Но ведь складируют у нас, и за пределы не вывозят. Тоже факт! Какие могут быть претензии, Потемкин? Не зря ли цепляемся к фирме?

— Но, кто цепляется, во-первых? Никаких проверок, никаких запросов — я ничем их не тревожил. А во-вторых: претензий к документам нет. С фактами -дело другое.

— Все-таки, вывоз?

— Думаю — вывоз. И догадываюсь как.

— Догадывайся. Но ОРД мы заводим без оснований! Нарушаем закон.

— Но, я работаю. Дам основания, дам, конечно!

— Не надо!

Потемкин смолк.

— Вопросы есть?

Начальник подождал.

— И хорошо, что нет. Давай здесь по нормальному сработаем, Потемкин. Дадим ДПС задание: пусть информируют о транспорте, проверим фирмы. А склады — они на территории — пусть райотделы займутся: У них есть ОЗЭПП — это их парафин. Зачем мы берем на себя эту тяжесть? Их территория — им и работать!

— Вы же знаете, чем их работа закончится?

— Это неважно. Пусть каждый займется своими делами. Задача их — пусть выполняют. И ответят за результат. И мы будем спать спокойно.

— «Трейд», если возня начнется, аренду сразу расторгнет и сахар вывезет. Брать надо только с поличным, на вывозе. И я возьму.

— Пусть расторгают, вывозят — и, слава богу, проблемы нет …

 — И в другой траве выползет эта же, наша змея…

 — Там пусть и выползет — это не наши, чужие проблемы. Ты с «Меркюри» поработал отлично Мало?

— Не мало. Но, где по ним уголовное дело?

— Решается этот вопрос… Все, я тебя выслушал. Теперь слушай ты — это приказ! Материал передавай в ОЗЭПП, по территориальности. Не возражай. Так надо! Все ясно?

— Все…

 

«Все то же солнце бродит надо мной, но и оно, не блещет новизной» — грустно процитировал Потемкин. Покурил, подумал: «До тех пор, пока не присмотрелся…». Конечно, солнце было не таким. Висело теперь в выцветающем небе — позднее, низкое солнце. Осень. Смотреть на него теперь было не больно. И щуриться солнце не заставляло, и не вызывало улыбки.

Цымбал крепко разочаровал Потемкина. Не потому, что он не такой начальник, а потому, что работать так, как понимает работу Потемкин, Цымбал не даст. И не только Цымбал — не даст система, на которые «открывал глаза» Лемешко. «Что остается? Воевать с Лемешко, с другими, такими, как он?»

Очень, и очень Потемкину скучно от таких не заманчивых перспектив…

«Нет ощущения, что воюете вы с народом?» Но если не позволительно с «Трейдом» — с кем остается тогда? «Гидра! — усмехнулся он, зная, что «Трейд и К» — эта та же самая «Меркюри Глоб Юкрейн». Тот же Лахновский! А изворотливость этой змеи — в несовершенстве закона. «Несовершенство — считали древние — временно». Но где пересидеть, переждать это время?

Худшее, что сделал Лемешко — спросил, уходя, — «А может, в милиции и получше применение лично для Вас найдется?»

Не было бы границы — не было б этих проблем. Пролегает она по земле, а отражается в глубине сознания. Не может быть по-другому: граница — разделяющая полоса.

 

А Славик не стал ждать, уехал. Потемкин вздохнул и пошел исполнять приказ. Он больше не смотрел на солнце: вывод угнетал и без солнечного блеска с высоты. «Как работать? — Потемкин зашел в абсолютный, глухой тупик. — С этим, — задумался он, — что-то придется делать…»

Шло время крутых перемен...

— Вам, — протянул дежурный трубку.

— Кто?

— Не назвался.

— Алло! Это я! У тебя там как? Ничего?

— Ничего у меня, Виталий.

— Правда?

— Да. Чистая правда. Чего ты уехал?

— Да так, загорелось… Начальник, я думал, раз вызвал тебя — то с концами.

— Да нет. Все концы у меня в руках.

— Может быть, на охоту?

— Сегодня?

— Как можно скорее!

— Скорее? А знаешь, я, кажется, вот-вот и буду готов…

 — Тогда, может, завтра?

— Хотел бы, хоть завтра, но не уверен…

 — Ну так когда? — взволновался Виталик.

— Давай телефон, позвоню.

— Запиши.

— Я запомню, диктуй!

 

Потемкин сказал: «Позвоню» и Виталик ждет. Рука, сгоряча, рвет и мнет посторонние, мелкие вещи — и тянется к трубке. А тот не звонит. «Вчера это было, ага! — встрепенулся Виталик, — Вчера же он взял телефон. Остается, о боже, два дня! О, мама, Потемкин, звони же! Звони!»

***

 — Потемкин, — легко, уголками губ, улыбнулся начальник, — глупостей ты не наделаешь, а? Ты как в трауре ходишь? Обижен?

— А кто не обижен нынче?

— Забавно…

 — Забавно, а кто у нас правит, Держава людьми, или люди — Державой?

— Хм, вот умеешь спросить ты, Потемкин…

 — Спросить — не проблема. Ответить трудно.

— А сам как считаешь, кто правит?

— Я понял, что и не первые, и не вторые. Какая-то третья, стихийная сила.

— Стихийная?

— Стихия, товарищ майор — идеалы наши. Новые, пока не понятные и — не самые лучшие.

— Откуда такие мысли?

— В поле свежий ветер пролетал…

 — А-а, Газманова слушал? Но, верно сказал: новые и не лучшие нравы. Надо же, — Цымбал качнул головой, — а это правда, Потемкин! Но, — Цымбал насторожился, — ты что, хочешь сказать, что таким идеалам служить проблемно?

— Проблемно.

— Уйти захотел?

— Пожалуй...

 

 — Пятилетку? — кричал в трубку Славик, — Ждать будем, а? Вы, оба, охотники хреновы, черт вас! Вы где?

— Я Потемкина жду, — оправдался Виталик, — и бросил трубку.

«Звонок кандидата на небо!».

Момент в судьбе, наступал переломный. Суровую школу, — он это чувствовал, — Виталик, переживет. Такую же силу и власть над собой, над другими, и над обстоятельствами — как и Лахновский — он обретет. Фигура, похоже, уже выходила на его игровое поле. Потемкин, случайно, будет застрелен, из дробовика. Такое вполне может быть на охоте. А Славик, — коллега его, компаньон по охоте, осознав содеянное, застрелится сам. Той же, заячьей дробью.

Сделает вид Лахновский, что ничего непонятного не произошло. Но, поймет все и оценит исключительную надежность Виталика. На равных с Лахновским видел себя Виталик. Дух замирал от грядущего равенства. Жизнь начинала Виталику поддаваться! «Дай-ка водки!» — предложил он себе самому, чувствуя твердость в руках. Поскольку игра не бывает без жертв, то господь игрока не считает убийцей. Не должен считать...

Рука не рвалась к телефону. Не трещали мозги. И Виталик совсем не боялся завтра. Он ощущал вкус приходящего завтра. Реальный, как в банке «Баварии» 0,33…

 

***

Подняться, задвинуть штору — нетрудно. Тогда будет можно, припомнив простые картины минувшего дня, погрузиться в сон. А пока — не заснуть. Луна — вчера еще просто луна, сегодня смотрела в окно, во весь, полный, холодный и пристальный глаз. Ее свет белил стены и пол, давал тени, как солнце. В тени, и по темным углам, затерялся обрывками сон. И тот, пристальный взгляд, из-под стрехи небесного купола, сну не позволит собраться из тени, прийти, успокоить душу. Да только подняться, пройти и задвинуть штору, мешала боль. Образ сына, Виталика, в те же ходы, потаенные, в душу входил, вместо сна.

«Ой, не рада, сынок. — сокрушается мама и ведет через бога, как через посредника, разговор с сыном. — Не рада… Соседка сегодня была, говорит, мол, счастливая ты, Ильинична! Пусть вдовая, воля божья на то — зато сын в люди вышел. Машина заморская, вещи какие! Таких не видали. Что надо? — богатый. И горя не знает, и ты беззаботна. А наши? Мой — год без зарплаты. А дети? — одежды и той, мало-мальски нормальной, нет. А еда? Да плохо сейчас, ты же видишь, всем плохо! Телевизор, который привез ты в тот раз, она любит смотреть. А у них никудышный совсем: черно-белый, старенький…

Да только я вижу, сынок, у них лад, друг о дружке забота. А время плохое когда-то уйдет. И я думаю, сын, плохое с тобой сотворят эти деньги. Чужие они — не твои. Чует сердце — шальные деньги. Машина хорошая есть, и дай бог, и считай ее счастьем! И хватит, Виталик. Приедь, давай тут поживем. С огорода, с хозяйства — нам хватит. А деньги шальные — им надо служить. Как дьяволу — денно и нощно — душа, в такой службе, сгорает, я знаю, Виталик! Сыночек мой, остановись!».

Сердце мудрое мамино, било в набат: власть денег открыто вступала в свои права! Власть, подати которой способны дотла истощить души подданных. Числу разоренных такой властью душ, не достанет счета. Она это знала, мама. Ребенку понять бы! Но, как? Только сердце болело в ответ…

***

 — Что это, рапорт? Потемкин?

— Ну да, Николай Николаевич, рапорт.

— Оставь… — согласился начальник, — И, если хочешь, возьми выходных пару дней.

— Возьму, — благодарно ответил Потемкин.

— Ты что-то надумал?

— Хочу на охоту.

— Охоту? Хорошее дело, смотри, лишней водки не пейте, оружие водки не любит! А рапорт пока отставим. Подпишем потом, как вернется. Случится вдруг, что-то: решение сменишь, все может быть…

 — Ничего, — с порога, негромко, добавил Потемкин, — со мной не случится. Сейчас подпишите. Сегодня же я передам его командиру «Тантала».

— «Тантал»? Ах, ну да — ты же спортсмен, ваши многие там окопались.

— Да. А потом на охоту. Сегодня меня уже ждут. Ну а Вам… Зачем Вам работник, который с собой не в ладу?

— Да многие ныне с собой не в ладу...

 

***

В квартире Виталика не умолкал телефонный звонок. «Ты что, устал жить? — мог бы Потемкину подсказать аппарат — он, окруженный пустыми и полупустыми бутылками, знал душевные муки Виталика, и подсказал бы: — Не звони! Ты рвешься туда, где тебя хотят пристрелить». А Потемкин рвался к ружью, грезил костром под холодными звездами — так давно на охоте не был. Она была пуще неволи, он думать о чем-то другом, в свой последний день, не хотел, или даже не мог…

А Виталик не мог взять трубку. Он в это время, сжав зубы, и проклиная нелюдя, летел вниз по лестнице. Потому что пятнадцать минут назад, эта нелюдь звонила:

 — Пил вчера?

— Да, немножко было…

 — Значит, бери такси, и ко мне, немедленно!

Много слов, протестующих, пролетело в мозгу, но Виталик их проглотил, и прохрипел в ответ:

 — Да, сейчас…

 

Химера

 

— Вот что! — гулял перед низким журнальным столиком, шеф, — Я ведь говорил, что с подачи твоей, закрываю все схемы. Ведь так? А простой на конвейере сколько стоит? Не знаешь? Я несу убытки, ты понимаешь? — навис над лицом Виталика живот возмущенного собеседника.

 — Понимаю… — так тихо, что даже сам ощутил — сколь жалобно — пролепетал Виталик.

— Что ты лепечешь, в глаза смотри! В глаза мне, Виталик! Ты зачем десять дней просил? Зачем, а? Ответственный человек? — он плавил глазами Виталика. Виталик едва не терял сознания.

Прицепившись к последнему слову, Лахновский понизил тон:

 — Ответственный… Я допускаю даже, что это так. Это меняет дело.

Он вернулся в кресло за свой высокий стол:

 — Я поверил тебе. Считаю убытки, а верю тебе, потому что о мере твоей ответственности мы говорили там, в сауне. И, если мои слова тяжелы, я возьму их назад. Возьму, но при условии — доведи до конца свой замысел. Не тот, о котором только что говорили, а собственный, свой. Ты слышишь?

Слышит Виталик, но не понимает…

 — Ты ведь остановил мой конвейер зачем? Затем, чтобы устранить возникшую над ним угрозу. Сам, своими силами, и своим умом — молодец!

Виталик закивал головой.

— Но какого же чёрта ты, вместо того, чтобы устранить проблему, сопли жуешь, пьешь водку, мучаешься душой и морочишь мне голову недомоганием?! Как это назвать? Боишься? Страшно? Тебя пожалеть, Виталик?

«Боже мой! Боже мой, он все знает!» — полыхало в груди Виталика.

— Кто тебе сказал, что Лахновскому голову можно морочить так же, как и другим? Устраняешь проблему — так устраняй. Цена не имеет значения: усилия, и, если будут, затраты — оплачу достойно. Действуй!

Словам бы не верил Виталик, да как же не верить: Лахновский все знает и требует, чтобы Виталик довел до конца свой страшный замысел — немедля довел и самостоятельно.

— Так вот, с сахзавода пришли машины. Берешь их. Это — первое. Ведешь на склады, разгружаешь. Второе — три КАМАЗа, сегодня, со склада — отправишь в Россию! Ты понял?

Видя смертельную бледность Виталика, переспросил, тем же тоном:

 — Ты понял?

Заметив, что достать сигаретную пачку из бокового кармана, Виталик не может, он усмехнулся, подошел к своему столу. Вынул оттуда, открыл пачку «Мальборо», выдвинул пару «стволов», и положил Виталику. Вернулся, сел в кресло и обыденно, просто, спросил:

 — Ты еще не наделал глупостей? Нет? А измученный — видно химера заела? Не знаешь, что это — химера?

Виталик рассеянно: «Да» или «Нет», непонятно, кивнул.

— А один государственный вождь, Виталик, официально освободил от нее свой народ.

Издевался он, видя, что не понимает Виталик:

 — Вообще же он был ефрейтором — но в качестве вождя и главнокомандующего поэтому, считая совесть химерой, освободил от нее свою армию, и свой народ.* (*А. Гитлера имел подразумевал Лахновский) Так вот, настрадался и хватит! Давай, покури и сейчас же езжай. Знаю, что говорю, потому, что Потемкина больше нет.

— Как нет? А Вы что его… сами? — не может поверить Виталик…

 — Сам, — рассмеялся Лахновский, — Рапорт подал Потемкин. Переходит в другую службу.

 

Депутат — слуга бескорыстный

 

 — Ты что вытворяешь, Альфред?! — незлобиво возмущается Степан Иванович, — Зачем будоражишь округу? Рай обещаешь народу. Не спятил?

— Да что Вы, не спятил. — отвечает Альфред, — Веду агитацию — вот и всего лишь.

— Зачем?

— Народного голоса ради! Затем, чтоб Лахновский, — а это я......

— Ну, не я!

— Так вот, чтобы я, вот сюда, — Альфред показал у сердца, — положил мандат их полпреда!

— Бизнесмен, стопроцентно успешный? Зачем? Клепай себе деньги, покуда каплет. Хорошо ведь каплет, Альфред! Я не прав? Ты — проходимец! Натура такая. А депутат — он слуга бескорыстный. Народный слуга!

— Я это знаю. Но чувствую, что политика — лучший бизнес. Минуту! — в кармане Альфреда пищала «труба». — Что значит, — выслушав, спросил он, — твое «до фига»?

Альфред диктовал задачу: — Значит, так: перекрой магистраль, откачивай воду, ищи новые трубы, и приступай к замене. Нет, не дырки заткнуть я сказал, а заменить все трубы. Да, двести метров! Все двести!

— В поселке — сказал он, убрав «трубу», — меняем худую, как жизнь, теплотрассу.

— В «Звезде»?

— Да, «Звезде»

 — Там каждый год латают. Да толку: сверху бежит, в подвалы стекает. Хрен — не тепло у людей! Привыкли.

— Но я не латаю у меня другой стиль, и мой избиратель получит не хрен — а тепло!

— Добрый дядя? Свои, бизнесмен, тратишь деньги?

— Свои.

— Думаешь, мы их вернем тебе — власть, или они — работяги?

— Зачем так — они, или Вы? Я их сам верну!

— С депутатским мандатом у сердца? — остановился Степан Иванович.

— Вот именно. И хорошо верну.

— Такие деньги, такие деньги…- качает головой Степан Иванович. — Откуда такая уверенность? Не научил я тебя осторожности. Альфред…

 — Научили и я благодарен, — приложил руку к сердцу Лахновский. — Но ведь прошло осторожное время. Теперь другое…

 — Другое… — вздыхает Степан Иванович, — смутное время…

 — Но я же ведь, — смеясь, напомнил Альфред, — политический кузнец! И вот что в синем пламени горячего железа наблюдаю: деньги будет делать бизнес. Уже делает, уже мы это видим…

 — Да, ты же, например — и хорошо их делаешь. И делал бы их дальше, на здоровье…

 — Но деньги не останутся, как личный урожай, у бизнесмена — потекут в политику. Политика — вот центр круговращения, осадочная емкость капитала.

«Чудеса! Действительно проходят времена Комбедов…» — качает головой Степан Иванович, ветеран депутатского корпуса.

 

Тантал

 

 — Потемкин к нам надолго, Юрий Юрич? — спрашивает зам. комроты Медведенко своего начальника — командира роты МВД «Тантал»,

 — А что?

— Он розыскник. Они — народ довольно самобытный. У них там самодеятельность, а у нас тут — дисциплина…

 — Но они, Алеша — пахари, это большой плюс. И еще плюсы есть: опера — народ, как говорится, тертый!

— На терке? За этим не станет. Бока натрет — по своим затоскует. Уйдет!

— Не загадывай, к черту, не надо...

 

***

А солнце в ту пору остыло. Бродило по низкому небу. Под ним лежал снег.

— Доволен? — спросил у Потемкина ротный.

— Вполне. Главное, Юрий Юрьевич, враг очевиден! Как на линии фронта, его выбирать не надо. Солдаты спят с чисто душой.

— А в розыске?

— Там врага надо искать. А бывает — лепить.

— Ну, это логика, а в чем проблема? Чего ты крест на розыске поставил, я ведь могу знать? Можешь и не говорить, твое дело. Я тебя уже принял, потому что давно тебя, как спортсмена и человека, знаю, доверяю тебе. Служи.

— А проблемы, Юрий Юрьевич, я не скрываю — раздвоение личности.

 — Это у тебя?

— О себе говорю, вообще-то… Диссоциативное расстройство идентичности — с таким диагнозом не стоит заниматься уголовным розыском.

— Диссо-ассоциация — произнести, — тряхнул головой Юрий Юрьевич, — невозможно. Ты расскажи…

 — Логика службы требует изобличать преступника. Но изобличать не дают, а лепить заставляют.

— Не по душе тебе это?

— Не по душе. Такое впечатление: законы пишут те, кто может быть изобличен. А я, по этим же законам, должен искать крайних и лепить врага. Я так не хочу.

Ротный распахнул окно, и заложив руки за спину, стал всматриваться вдаль. С высоты не совсем от земли далекого, пятого этажа.

— Я тоже солдат, — сказал он, — а, как ты считаешь, могу спать спокойно? Нет. Не могу, как и ты, в своем розыске. Но, — пружинисто обернулся он к Потемкину, — плохо спится как раз из-за того, что мы солдаты. А время какое? Что нынче в Крыму, например?

— Временные беспорядки. Диктатор выгнал татарский народ, президент — вернул. Семья разрастается — есть проблемы. Житейские, бытовые, коммунальные, всякие. Потасовки, пусть даже большие, войной не грозят.

— Самоуверенный ты, Потемкин! Потасовки ему не грозят! Грозят, когда выкатываются на улицу — здесь людей покидает разум. Толпа безлика, нет личности — нет мышления. Толпа — извините — наше, людское, стадо. Остается надеяться на благоразумие тех баранов, которые могут стать вожаками. Именно так, в умнейшей стране Европы, к власти пришел нацизм.

— А не слишком хватили мы, Юрий Юрич: германский нацизм и мы… наше время?

— Слишком схожи они: те тридцатые и наши девяностые. У них рухнула и разделилась империя, и у нас — рухнула и разделилась империя. Может, я мнительный, только кажется, что не вся острота проблемы в строительстве суверенного государства — она будет позже — когда вдруг начнется обратный процесс — сбор разделенных частей. Это ведь было, недавний опыт — с этого начинался Третий рейх. Вот что тревожит, Потемкин… Однако, — развел руками и улыбнулся ротный, — надеюсь: издержки характера, просто я мнительный — лучше бы так.

— Смутное время… — вздохнул Потемкин, — Мы с Вами — солдаты трудного времени, Юрий Юрьевич. И не сбежать от него никуда, ни в какую службу.

 — Ну да, — проворчал подполковник, — ты сбежал оттуда, где сам не мог спать — туда, где я спать не могу. Смутное время чревато гражданским противостоянием. Тут уж, Потемкин, не в уголовном розыске — здесь, придется тебе быть на переднем крае. А с обеих сторон баррикады — свои, свой народ. Худшей доли для солдата не придумать, так ведь? Я понял одно: делай что надо и — будь что будет!

 

Кокарду Сатана придумал

 

Инспектор ДПС ГАИ, Гапченко, перелистывал документы.

Пыхтел, на обочине, «Чемодан» — «Икарус». «Но сегодня — прищурился, глянув на номер, Славик, — «припалился» ты, друг мой! Сегодня мы возле тебя, головой поработаем». Он не спешил, потому что…

Реже стали встречаться Виталик и Славик. Отслужив свое, уходил, как уходит сезон удачи, сахарный бизнес. «Трейд и К» — находила другую жилу, а жизнь продолжалась.

— Виталик, — итожа большие раздумья большого периода, обратился Славик, — ты же все знаешь... в торговле, в коммерции, в жизни?

— Вот так много всего я знаю? Я что профессор?

— Да, вроде же, как депутат...

— Заценишь, Славка! Я — помощник депутата.

— Один черт, у вас супер-ксивы в кармане — и законов для вас не писано! Остановишь за нарушение — и у тебя же проблемы пойдут такие, что хоть жезл бросай на асфальт, и беги! И не трогал бы вас, да на лбу не написано. Дай-ка, твою рассмотрю.

— Посмотри, посмотри... Да, не много ты бегал-то, Слава, — косился Виталик на живот друга, — а то похудел бы!

— С гербом! Государственный ты человек, Виталя! — оценил документ Слава Гапченко...

— А на тебе, — усмехнулся Виталик, — гербов сколько? Считал?

— Что-то не догоняю?

— На шапке, — загнул первый палец Виталик, — раз! На двух погонах, — загнул он два пальца сразу, — три! Пять пуговиц, — пальцы на правой руке закончились, — по борту; на двух карманах; да плюс — ксива с гербом в кармане! Мало?

— А толку?

— Слав, — с умным видом, заметил Виталик, — вот ты ж говоришь: «на лбу не написано»… Ну, у меня — это да, а у тебя — написано!

Не было б глупо, Славик по лбу бы прошелся ладонью.

— Кокарда, умник! — воскликнул Виталик, — Она же на лбу. Отсюда и речь: у кого, что, на лбу написано. Нет, бог не зря для служивых кокарду придумал! А ты — скромника строишь мне из себя…

 — Разве это придумал бог, Виталик?

— Ну, значит тогда, — примирительно, просто, сказал Виталик, — ее сатана придумал…

 — Ну, ты даешь!

— Ну, если не бог, то все-таки — сатана!

— Скажешь еще, что я ему служу…

 — Да, ему, Слав, ему — а кому же еще!

— А ты?

— А мы — слуги народа! Мы скромные люди. Видишь, мы герб свой в кармане носим, скромно, не светим.

— М-да... — подтер нос Славик, и потянулся к «Распутину» — водке, которую пьют люди среднего, или чуть выше-чуть ниже, полета. — Но, Виталь, у тебя голова! Вот, давай за нее! — толкнул Славик рюмку вперед.

— Погоди! — внутрь ладони убрал свою рюмку Виталик, — За дружбу — святое дело! Она — это первый тост.

— Святое... — вздохнул, опустил глаза Славик, — Даже не знаю-то, по большому счету, на фига я тебе и нужен?

Виталик открыл из ладони рюмку, и рюмки сошлись, столкнулись приветственно лбами.

Морщась от крепости духа «Распутин», Виталик ленинским жестом ладони указал вперед:

 — Нужен-не нужен — забудь! — хотел что-то сказать, высокое, да воздержался. — Чего ты хотел-то, в торговле своей?

— Твой босс же, я так понимаю, наш рынок держит… Все это знают! — упредил он протестующий жест Виталика, — Вот я смотрю — «Чемоданы» на рынок идут и идут, идут и идут! Из них каждый тысяч на пятьдесят, как минимум, «зеленью», тарится. И — мимо меня, абсолютно бесплатно. Руками разводят: а что? Мы — ничто! Мы же не нарушаем. Мы — ввозим!

— Тысяч на пятьдесят?

— Сто пудов: я сам это вижу!

— Видишь... ну, да, страж дорог… А денег тебе не дают?

— Не могу придраться…

 — Ой как обидно… — сочувственно, горестно, покачал головой Виталик.

 — Да, хотя бы, гады, купюрой мне, из уважения, помахали! Они ж на меня плюют!

Виталик нахмурился и расправил плечи, и подвел итог:

 — Вовремя ты обратился к помощнику депутата. Придраться не можешь… А я сейчас так придерусь, хотя не ГАИшник, но так придерусь — ты закачаешься и упадешь! — Виталик раскрыл объятия, в шутку, чтоб не упал Славка.

Славик мотнул головой:

 — Ты настолько умный, что я тебя просто не понимаю!

— Вывоза нет, и придраться не можешь, так? — уточнил Виталик.

— Ну, да… — до слез горестно подтвердил Славик.

— А деньги? Я тебе их покажу, ты их срубишь, и купишь «Рено» — Виталик хотел прикурить: зажигалку заклинило.

Славик, также не прикурив от заклинившей зажигалки, сломал сигарету и горестно покачал головой:

 — Да какие деньги? Какое, коту под хвост, «Рено»?! Наглецы! Я ж тебе говорю: туда и сюда шныряют — вжик-вжик, а мне — и купюрой, из уважения, не помашут. А ты…

 — Ну, — сморщил лоб Виталик, — ты же «Магну» не куришь…

 — Ну, ты меня жить научил — курю «Мальборо». Но ты же зазнался, сахар не возишь, сто долларов мне не даешь. Скоро я не смогу курить «Мальборо», и стану обыкновенным и современным, украинским нищим.

— Вот, пока я живой, — ударил себя в грудь Виталик, — ты нищим не станешь!

— У-гуу… — промычал Славик, намекая, что привык слышать сказки.

— Значит, — философски заметил Виталик, — пора тебя учить ловить рыбу… — он слышал такую мудрость от Альфреда.

Славик не понимал.

— Просто дать денег — конечно помощь, Славик. Но лучше бы научить тебя делать деньги. А заодно мы заставим тех «чемоданников» уважать тебя. Не нравится мне, что они над тобой смеются.

— Придраться не к чему…

 — Оставь эту песню. Лучше подумай, как они деньги за свой товар платят?

 — Спрашивал. Говорят, что хозяева через банк переводят. А сами они только записки везут, на вьетнамском, там отдают вьетнамцам-оптовикам, а те, по этим запискам отпускают товар. Все — едем назад.

— А ну-ка, а ну-ка, — Виталик навел на лоб складки, подвинул, наполнил рюмки, — Кто с ними еще, кроме водителей?

— Да еще один. Наш, экспедитор.

— А вьетнамцев нет?

— Они же «невыездные».

— Слав, это чушь!

— Что?

— Деньги.

— Ты хочешь сказать…

 — Через банк — это чушь! Базар, Слав, запомни — базары работают только наличкой. Ты платежное поручение банка когда-нибудь видел? Плательщик: кто он в данном случае, а? Спекулянт на базаре — плательщик? А назначение платежа? А получатель — тоже базар? Мы о чем говорим, Славик? Смешно!

— А что делать?

— А без мозгов делать нечего... — стал кушать и думать, Виталик. — А сделаем вот что, — сказало он, покушав, — возьми меня, в другой раз, на смену. На месте поговорим…

 

Быть не может в дороге пустых чемоданов!

 

Как обычно проверив, не спешил их возвращать в этот раз документы инспектор Гапченко. Заложил руки за спину, и пошел вдоль автобуса:

 — Что, — спросил он, — везем запрещенное?

— Да Вы что? — отвечал, удивленно водитель, — не знаете, что ли?

— Не слышу! — заметил инспектор, — Я не услышал.

— Господи! Да ищите! Оружие, там, наркотики… Вон, — указала рука абсолютно пустой салон «Икаруса», — Шмонайте!

Инспектор подал жест напарнику. Тот, со вторым водителем, приступили к осмотру салона.

— Шмонайте? — неторопливо двинулся, вдоль автобуса Слава Гапченко, — Слова-то какие употребляете…

 — Да что же Вы, — брови на лоб — водитель, — да мы же знакомы, сто лет! Телевизор я Вам привозил.

— Я помню. Спасибо, и я его оплатил.

— Но, Вы же, в натуре, знаете сами — зря этот обыск…

 — Это досмотр, не обыск!

— Вот он — зря!

— А валюта?

— Что? — замерли оба, у колеса.

— Вы валюту везете?

— Да, бог упаси…

Но Славик заметил — врасплох прозвучал вопрос.

— Она в перечень запрещенных к вывозу входит.

— Да нет, никакой валюты…

 — Но я же, — опять зашагал инспектор, — не тороплю Вас. Подумайте, а потом говорите.

— Какая валюта…

 — Ну а на дорогу? А там, в Москве, кушать? Коллегам моим «на лапу» или не платите, а?

— Вы что — как положено, платим!

 — Только не мне, — констатировал Славик.

— Ну, на это есть нормы Да это ведь можно, — облегченно вздохну и запалил сигарету водитель. — На таможне мы оформляем их по декларации. Можно, а что ж…

 — Ну, так вот, покажите валюту. Мы что же, враги?

Водитель, зажав сигарету зубами, так что от дыма сощурился и заслезился глаз, влез в карман, вынул оттуда десятку «зеленых»:

 — Возьмите, на память, и тему закроем.

Инспектор, все так же, с руками за спину, развернулся и зашагал назад. Не заметил десятки. Водитель, помешкав, нагнал его. В руке, не таясь, «засветился полтинник». Но, инспектор его, точно так же, не видел…

Напарник Славика, прогулявшись в пустом салоне, кашлянул и развел руками.

— Ну, так вот, — закурив сигарету из пачки «Мальборо», сказал Славик, — Вы добровольно покажете нам валюту?

Оставаясь, похоже, непонятым, уточнил:

 — Личную, на свои расходы? Что разрешено…

Собеседник инспектора Гапченко, шумно вздохнул, показал рукой своему напарнику и достал кошелек:

 — Смотри! — сказал он инспектору.

— Полторы тысячи, — согласился инспектор, -нормально, имеете право…

 — У них, — имея в виду экспедитора и второго водителя, отозвался напарник Гапченко, — то же самое. По «полторы»!

— Выходи из салона, — сказал ему Славик, — и осмотри багажники.

— Ребята, вы что, руки пачкать в мазуте?

— Ничего, мы же не белоручки! Ты открывай.

Недовольно сопя, водители, с двух сторон, пооткрывали крышки багажных отсеков. У старшего из водителей — у того, с кем Гапченко договаривался о телевизоре, в правой руке, подзависла зеленая «сотка». «Сотка»! Но Гапченко не замечал.

Загремели ключи, монтировки и ведра.

— Отойдите! — отпрянув назад от люка, сказал младший из ДПС, и, осмотревшись, вытянул изнутри ведро.

— Вот, — сказал он.

Гапченко, жестом велев остальным замереть, подошел.

— А что это? — посмотрев, обернулся он к экипажу «Икаруса-Чемодана».

— Командир… — упавшим, на снег, до обочины, голосом, произнес водитель.

— Так! Вы, — сказал экспедитору и второму водителю Славик, — шагайте в автобус, а нам — дайте поговорить.

— Бери! — сказал он напарнику, указав на ведро, — И ты, — водителю, — и давайте туда, — показал на свою машину, — греться! И — думать, конечно…

 

***

—  Есть полезный багаж — распаковывай, не стесняйся. — предлагает Потемкину ротный. — ну не мог же ты из уголовного розыска прийти к нам с пустыми руками. Не в плане, конечно же, заморочек оперативных, а в плане повышения боеспособности.

— Подумаю, — пообещал Потемкин. Долго присматривался, как носят оружие милиционеры строевых подразделений, и родного спецподразделении также. Вырисовывалась тут корректива к повышению боеспособности. И на одном из занятий по огневой подготовке, он рассказал вот что:

 — Немцы и наши носили оружие по-разному. Наши — на поясе справа, даже и «набекрень» — к ягодицам. Немцы — слева, на животе. Оперативники носят так же. Таковы традиции? Не совсем. Ответ кроется в назначении портупеи. Это не декоративный атрибут военного человека. Это поддержка плечевыми ремнями, крест-накрест пояса, в местах расположения сабли и пистолета. Сабля отменена временем, и через плечо, соответственно, перекидывается один ремень. Туда, в этот узел поддержки, немецкий солдат перенес кобуру. Почему? Правый локоть, у правого бока — делает руку удобной — ну просто находка! — для захвата противником. Минус? Конечно!

Потемкин одернул застегнутый китель. Ладонью, не отводя плеча в сторону скользнул вдоль пуговиц. Легко, как закладка в страницах, скрылась ладонь под полою кителя. Предплечьем скользнул — и всего лишь — а из-под полы, тем же, кратким путем возвращаясь ладонь, выводя пистолет на прицельную линию!

Таким же путем, «не поморщив костюмчик», Потемкин вернул пистолет в кобуру.

— А когда мы в шинели? В плаще? Нужно отбрасывать полы, расстегивать их — если пистолет по уставу — на правом боку. Слева, — самый быстрый и скрытный, доступ! Правда, не в женской одежде — там полы сходятся справа налево.

Инспектор службы, капитан Мотузко, проходя мимо зала, где проводил занятия взводный Потемкин, остановился, послушал немного, развернулся и поспешил обратно.

— Вы знаете, — через пару минут спрашивал он командира «Тантала», подполковника Птицына, — что вытворяет ваш новый взводный? Да это прямое, грубейшее нарушение Устава! Да Вы отдаете себе отчет в том, что будет со мной и с Вами, вдруг что случится? Ведь это оружие! Что он творит? Он что — ребенок? Левый пистолет!

 — Присядь, — попросил командир, — расскажи, в чем дело?

Капитан рассказал.

— Вот, черт! — удивился, ротный. — Надо же…

 — Что, это все? — спросил капитан.

— Н-да-а… — сказал ротный.

— Этого, — я Вам сказал, и Вы знаете — быть не должно! «Немцы, наши» — Вы что? Как хотите, а я Вам сказал. И я умываю руки!

 

Если не обнаружено — нет нарушения…

В продолжение не предусмотренной Уставом темы, Потемкин сделал шаг дальше.

— Сержант Ромашкин! Продемонстрируй процесс выстрела.

— Для производства выстрела необходимо выполнить следующие действия. Расстегнуть кобуру, вынуть пистолет, снять с предохранителя, путем постановки флажка большим пальцем в нижнее положение. Свободной рукой, ухватившись за рамку затвора, оттянуть назад, преодолевая сопротивление возвратной пружины, резко ее отпустить. Возвращаясь, затвор подаст патрон из магазина в патронник, оставив при этом курок во взведенном положении. Патрон в патроннике, курок в боевом положении — оружие готово к применению. Ответ закончен!

— Не совсем. Предотвращая случайный выстрел, флажок предохранителя ставим в верхнее положение. В общем, процесс, как история — долгий: «Снять… в положение. Свободной рукой ухватившись…» Обе руки… А нам дороги доли секунды! И свободной рука не всегда может быть. Скажи, а случайный выстрел сейчас возможен?

— Нет. Патрон в стволе, но поднят флажок — значит, заперт затвор. Невозможен выстрел.

Потемкин вынул свой пистолет. Показал: флажок находился внизу. — В моем случае выстрел возможен?

— Снято с предохранителя, значит, возможен.

— Невозможен — в патроннике нет патрона! Опера всегда носят оружие так. Преимущества? При первом касании, сразу понятно — флажок внизу — значит, патрона в патроннике нет. Придя в себя, истекая кровью — все может быть, я сразу все понял. Минус одно движение: я не сбрасываю с предохранителя — сразу гоню рамку назад и взвожу затвор. А если я обнаружил флажок в верхней позиции — это значит патрон в стволе. Потому и заперт. Остается — без всех предварительных операций, пальцем сбросить флажок и стрелять самовзводом. Преимущества очевидны?

— Очевидны, но так же нельзя. Устав не велит. Им предусмотрено строго: в кобуре, по правую сторону от пряжки на поясном ремне…

 — Устав необходимо соблюдать. Нарушение может быть установлено либо мной, либо проверяющим. А если не обнаружено — значит, нет нарушения. Но пистолет упакован должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней.

— А как женщинам быть: их одежда не приспособлена к вашей манере ношению пистолета?

 — Перескажу прекрасно сказанное: у войны не женское лицо!

***

 — Покажи план занятий, Потемкин, — требует ротный. — По огневой подготовке конспект, разумеется, есть?

— Есть, — подтвердил Потемкин. Достал и представил к проверке конспект и план.

Ротный их полистал, почитал, расписался где надо.

— А ты, — спросил он, возвращая бумаги, — дурному бойцов не учишь?

— Нет — спокойно ответил Потемкин, — дурному я их не учу.

***

Из «подземелья», где проходил инструктаж и раздача оружия, взводный Потемкин, всегда поднимался последним. Железо решеток, стальных косяков и запоров, гремело в ушах, пока поднимался наверх, по ступенькам, под сводами столь массивными, что свет любой яркости, придавал ощущение сумерек и глухоты настоящего подземелья.

Зато, после этого, взгляд, мимолетный и даже через стекло, на небо, побуждал оценить и приветствовать солнце. А оно, как всегда, было вновь не таким, каким было совсем недавно. Оно, с каждым днем, обретало легкость, и поднималось выше. Потому, что клонилось теперь не к декабрю, где приходится пережить свой, холодный и самый короткий день — к вершине лета теперь направляется солнце.

***

 — Потемкин, «Вьетнамская одиссея героя Чернобыля» — это не про тебя? — вспомнил вдруг ротный, статью из газеты «Известия».

— Про меня.

— Ну, раз был во вьетнаме, значит, знаешь вьетнамский?

— Не слишком…

 — Дело такое. Присядь. Ты автобус вьетнамский помнишь? Возле аэропорта?

— Понимаю, о чем речь...

— Ищут твои коллеги. Но, пока суть да дело, шеф твой бывший, полковник Цупов, клиентов нам подогнал. Дал им совет: пока мы бандитов ищем вам нужна безопасность. Вообще, нужна. Так вот, говорит: обратитесь в «Тантал». Договор заключите, и будут вам, на законных основаниях — и защита, и сопровождение. Они уже приходили. Что скажешь?

— Да что я скажу? Разумно.

— Ну вот, — оживился ротный, — мы с руководством решили: берем это дело. И поручим тебе. А кому же? Твои посылают — тебе и работать. Все справедливо!

 

***

Два десятка въетнамцев-предпринимателей, закончив последние приготовления, поубирали бумажники, списки и настроились на неуютный и долгий отдых в пути. Путь неблизкий — Одесса, «Седьмой километр». Задача поездки — закупки на опте.

В районе аэропорта автобус был остановлен нагнавшей его темно-красной «пятеркой».

Сотрудник ГАИ, козырнув, как обычно, принялся проверять документы водителя, двое других, «в гражданке», приступили к проверке у пассажиров.

— Предупреждаем: валюта, наркотики и оружие, — лучше предъявить добровольно!

Какие наркотики и оружие, могли быть у этих, законопослушно примерных граждан? Но вот, валюта… Увы, была — и у каждого! Когда паспорта, патенты, валюта — оказались в руках у старшего из сотрудников, тот, взвесив в руке, покачал головой, подивился объему и распорядился:

 — Будем разбираться! Через, — он взглянул на часы, — сорок минут ждем всех в кабинете номер 313, в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Ясно?

Полчаса не прошло, а «Икарус» с послушными коммерсантами, ждал, где велели. Но готовности этой и прилежания, не оценили. Не кому было. И даже когда еще десять минут прошло, все осталось так же. Вьетнамцев не ждали. И кабинета 313 в Управлении не оказалось. В ужасе непоправимой потери, на стол дежурному легло заявление от потерпевших. По городу принимались меры для задержания дерзких мошенников, но мало кто верил в их результат, особенно когда стало известно, что номер «пятерки» на самом деле принадлежит «Запорожцу» «не на ходу».

Пока все закончилось тем, что бандитов искали, а полковник Цупов — начальник розыска, дал для «Тантала» клиентов.

 

Истинный свет луны

 

«Тантал» взял этих людей под свою охрану. Для потерпевших, милиционеры «Тантала» были людьми не чужими. Сочувствовали, слушая о случившемся из первых уст, и ссылались на взводного: «Лучше бы с ним. Он сыщик — разбирается больше». Однако, Потемкин, на эту тему, «не заводился».

Ле Ван Лок — староста и переводчик группы, для которого Потемкин получался куратором, повздыхал, да решился:

 — Георгий, — сказал он, — мы знаем, ты сыщик! Ты в таких делах разбираешься. Надо поговорить

 — Я сыщик бывший

 — А разве это проходит?

— Любопытно: если сыщик, — то это навсегда?

— Думаю, да, — чуть смутился Лок.

— Могу сказать только то же, что и другие: сочувствия и симпатий — что в этом услышишь нового?

— Что-нибуль — ведь каждый способен сказать о луне по-своему.

— Интересная мысль, — согласился Потемкин, — но что это даст?

— Позволит, в итоге, увидеть истинный свет луны.

— Интересная мысль, — повторил Потемкин, — Я подумаю и позвоню тебе.

Позвонил в тот же вечер:

 — Если не шутишь, согласен, поговорим.

— Не шучу, — удивился Лок. В душе почему-то прошел холодок тревоги. Едва уловимый сквозняк — как из дальних, непосещаемых комнат.

 

Легко неприязнь вползает в души

 

— Попробуй зримо представить все сказанное и пересказанное вокруг этого события, Лок, — прежде всего предупредил Потемкин, — Луну завалить можно! Я не хочу тратить время на то, чтобы мы просто пополнили этот добрый и бесполезный хлам. И мне интересно увидеть «Истинный свет луны», но просто так говорить я не буду. У разговора должна быть цель, и она диктует нам некоторые правила. Тебе надо понять их, и согласиться или не согласиться с ними.

— Если надо, Георгий, я всех соберу: и своих и водителей. Пусть расскажут подробно, как было, всю правду. С чего начинать?

— Начинай с себя.

— С меня?

— Да.

— Я — Лок не понял Потемкина, — сторона потерпевшая. Потом, я лично там не был. Как же, — пожал он плечами, — с меня начинать?

— Все находится в нас, Лок. Начинать с себя — первое правило, о котором я только что говорил.

— То есть, ты будешь не говорить со мной, а допрашивать? Мы устали от ваших допросов, а толку? И я у тебя, как у всех — получаюсь крайним. Ты что? Я не ожидал!

— Нет, допрашивать я не буду: нет полномочий. Мне не много надо, но надо услышать то, что не сказано следствию, о чем могли просто не спрашивать. То есть, нужно быть откровенным, что не всегда может быть по душе. Придется сказать и такое, о чем ты не только сказать, а и думать бы не хотел. Но, камешек покатился — пойдет лавина.

Опять холодок пробежал в жилах Лока. Он смутно жалел, что «завел» Потемкина.

— Ты думаешь, как-то и я... — спросил неуверенно Лок, — причастен?...

— Как-то причастен — вполне может быть… Только: вина и причастность — разные вещи.

— Что я не должен скрыть?

— Точная сумма — я, например, не знаю.

Тишина в тени недоверия подступала к столу.

— Об этом написано, сказано. Все знают — а ты нет!

 — Но ты же спросил не о том, что я где-то читал или слышал в сплетнях и по телевизору. И я — не о том, что написано вами в бумагах.

— Тебе это важно?

— Важно! Нападавшие знали кто пассажиры; время выезда; куда выезжают; зачем; что везут и, наверное, — сколько. А я не знаю. Так вот — откуда они это знали?

— Что, я им сказал?

— Не скажу так, но сумму ты знаешь!

«Во, попал!» — подумал бы Лок, думай он по-русски. Ощущалась хватка Потемкина, стряхнуть которую вряд ли удастся запросто.

«Как легко неприязнь вползает в души, — думал Потемкин, — из-за того, что один и тот же предмет, люди видят по-разному!»

 — Согласия, Лок, я еще не давал. Можем закрыть тему и разойтись.

— Семьдесят тысяч долларов — вот что они забрали. Об этом, конечно, в заявлениях мы не писали. А гривни — так, как написано там, в заявлениях.

 

***

Офицер, проведя инструктаж, открыл сейф и вооружил бойцов, выезжающих на сопровождение вьетнамских предпринимателей. Выйдя к солнцу последним, пошел сказать: «Добрый день», водителям. «Похожи, как братья родные- думал он, на ходу, — Пузатый? О, да! Круглолицый? Еще бы! И так — что один, что другой — без разницы…»

С достоинством, медленно, взошел он в салон, осмотрелся:

 — М-да… — и подошел к ожидавшему за рулем водителю. Другой оформлял документы.

«М-да… — повторил про себя, водитель, — Ну есть же такие — обязательно надо «почухать» в руке что-нибудь!»

Вошедший, желая о чем-то поговорить, взялся за руль, подергал и покрутил его вправо-влево.

— А жалко их, а? — подразумевая вьетнамцев, кивнул он в салон,

Водитель перевел взгляд в окно и ответил:

 — Ну, да…

 — Вот знали бы, да… — стал раздумывать вслух офицер, — Кто на дорогу под нашей личиной вышел…

 — Да знал бы я, — дернул плечами, водитель — так не остановился!

— А это вот дело — рука офицера прошлась по баранке, — Вы, наверное, лет уже десять баранку трете?

— Двадцать!

— Ого! И все на автобусе, в основном — по городу?

— Нет, по всему Союзу, но сами — отсюда.

— М-да? — хмыкнул опять офицер и спросил: — А по Союзу — значит с напарником, не в одиночку?

— А Вы не думали, как это можно? — усмехнулся водитель, — Неделями в рейсе и одному?

— Да. Нельзя без напарника Вам, просто никак. Был бы только нормальный. Но это уж как повезет…

 — Мне повезло, не переживайте, мы с «Красным» в одном экипаже пятнадцать лет.

— Ого. Представляю, сколько за это время ГАИшники палок в колеса вам понаставляли!

— Не обязательно палки. Бывает и наоборот, помогут. Бывает — без них никуда!

 — А бывает, и «бомбанут» — вон, как вас у аэропорта?

Водитель тряхнул головой:

 — Ерунда! Не они это были — «левые».

— Левые?

— Конечно. Менты так себя не ведут. Мы писали уже…

 — А как?

— Да не так. Что я, не знаю — за столько-то лет!

— Ну, ладно, — потарабанил пальцами и убрал, наконец, офицер свою руку с баранки. — Ладно!

Уже было вышел, и снова вернулся:

 — Да пожелать-то забыл… Ну, с богом! Как говорят: ни гвоздя, ни жезла!

 

В коридоре он встретил другого водителя, угостил сигаретой и поманил отойти к окну.

— Жалко все-таки Ваших друзей вьетнамских, ни за что пострадали, а…

 — Друзья мои не страдали, а это — клиенты!

— Да я все о том... — пояснил офицер, — Как «бомбанули» вас возле аэропорта. Мы, конечно, чем можем, поможем… Но, ладно, вьетнамцы, не знают, не понимают, боятся. А вы — вы же старые волки! Вас формой не проведешь. Как же вы «лоханулись»? Людей подвели… А, как можно?

— Вы меня виноватым хотите сделать?

— Ради бог, Вы что?! Но, все же…

 — Вам легко судить, Вы там не были. А там было все натурально. Поэтому мы предоставили все, как положено, им для проверки. Вы бы что, по-другому сделали?

— Честно сказать, не знаю… — пожал офицер плечами.

Водитель сердито раздавил сигарету о подоконник. «Некогда!» — понял милиционер, вздохнул и пошел по своим делам.

 

Через минуту оба водителя, с улыбкой вспомнили анекдот, в котором милиционер проверяет наличие спичек в коробке. «Коробок поднимается на уровень уха, милиционер трясет головой. Тихо. Значит, нет в коробке никаких таких спичек. Пусто! А этот — он точно такой: хмыкает, да головой качает…»

 

«Смеяться, — считает Потемкин, — не грех, пусть смеются…» Потемкин знает, что смех мешает всмотреться и вслушаться в то, над чем человек смеется. В этом проигрыш: смешному придется платить за ошибку, которую он, смеясь не увидел когда-то…

Он не смеялся сегодня, поэтому кое-что увидел.

 

***

 — Потемкин, помощь нужна?

— Нужна, Юрий Юрич, в работе с клиентами, которым мы гарантируем безопасность.

— Гарантировать надо. Что могу я?

— Сделать запрос по этим людям.

— Зачем?

— Мы не знаем людей.

— Хочешь подшить себе их характеристики?

— Не помешало бы.

— Спятил? На пассажиров — не может быть речи! А на водителей — смысл? Они, всякий рейс могут быть разными.

— Вы видели разных?

— Нет, но об этих забудь, потому что автобус — их собственность. Выкуплен! Сами будут писать на себя де характеристики? Позитивно напишут. Остальные — примерно так же.

— Да как захотят, написали бы. Нужное — между строк отыщем. Выясним…

 — А вот на этом стоп! «Выясню»! — начались заморочки оперативные? Ничего против я не имел бы, но людям нормальным, они портят кровь! Дискомфортно. Ты понимаешь? Пойми: ты теперь не на той работе! Расслабься. Спокойно и просто, с бойцами «Тантала», себя должен чувствовать каждый. И — никаких! Я за это спрошу, ты понял?

Потемкин понял, а ротный добавил:

 — А эти же: постоянные наши… Я до того, как тебе поручил, с ними сам разговаривал, лично. Они с давних пор помогали вьетнамским друзьям. Всегда, и во всем! И стресс пережили не шуточный — у аэропорта. Потемкин, они пострадали, и — хватит. А ты — завязывай с уголовным прошлым!

— И так стараюсь...

— Я все понимаю, как человек, — сказал ротный, — и то, что автобус, купил Синебрюх не на кровные, а на вьетнамские деньги...

— Наверняка это знаете?

— Какая разница! Для пользы обеих сторон… И пусть, и дай бог! Две семьи накормлены. И вьетнамцы довольны, работа идет. А купили им — значит, доверия стоят. Так?

 — Абсолютно так, — согласился Потемкин.

— Значит, не надо…

Конечно не надо. Зачем?

Зачем — если то, что Потемкин хотел отыскать между строк, услышал в словах своего начальника? Выяснил кое-что…

Ротный добавил звено как раз там, где стыковочный узел был пуст.

***

 — Когда я говорил про луну, — признается Лок, -думал только том, что ты можешь ее показать по-своему…

 — А получилось?

— А получилось, как крышка подвала над головой: хотел приоткрыть, а меня придавило!

— Устал от меня?

— Да. Я не знаю, что ждать, когда вижу тебя…

 — Я и сам не всегда это знаю. Но знаю: переживаешь напрасно, Лок — мы оба хотим увидеть истинный свет луны, и потому — увидим.

— Устал от твоих вопросов, я их боюсь… Давай, все-таки, соберем всех вместе, спрашивай их, они все расскажут. Что я? Я ничего не знаю. Или будем их вызывать по отдельности, с каждым поговоришь? Водителей пригласим, посидим, за столом. Они всё, что знают, расскажут — они друзья. И подумаем вместе. Давай?

— Ужин с друзьями?

— Еще какой ужин! Мы постараемся.

— Не надо, они от допросов устали. Кухня твоя мне по нраву, я ее сам оценю — улыбнулся Потемкин, — без них. Они пусть, почаще в семье собираются — на семейный ужин. Вот с покупкой автобуса, вы поступили разумно! Идея твоя?

«Врач о больном знает больше, чем сам больной» — вспомнил Лок, столь же простой, как про истинный свет луны, афоризм. «Придется сказать и такое, о чем я не только сказать, а и думать бы не хотел…» — понимает Лок, но видит: камешек покатился — пойдет лавина.

— Ваших законов, — признался Лок, — мы не знаем. Обычно мы в АТП заказываем автобус. Эти двое нам чаще других попадали. Привыкли. Постоянство лучше случайности, и мы сдружились. А в октябре они нам говорят: есть возможность автобус выкупить. Денег, купить почти новый «Икарус», у них не нашлось. Они говорят: «Нам самим не надо — не коммерсанты, куда нам автобус?» А вам он нужен, но кто на нас его может оформить? Мы дали денег, они взяли автобус и оформили на себя. А как ты об этом узнал?

 — Случайно. Однако вовремя. Надо бы помнить, Лок, что корень слова «Фатальный» — находится в слове «Поздно»!

***

Мысль, соринкой-занозой, которую даже увидеть непросто — не только вынуть — мешала заснуть. Занозой стал капитан Потемкин. Предчувствия говорили о том, что дело, может кончиться вовсе не так, как хотел бы Лок. А ведь обязательно кончится — камешек покатился — пойдет лавина.

«Чем же я слушал? — недоумевает Лок, — Он в первый же вечер предупредил: «Не всегда может быть по душе откровенность. Придется сказать и такое, о чем ты не только сказать, а и думать бы не хотел. Но, покатился камешек…»

В тени сожалений бродил молчаливый страх. Лок ощутил себя в мышеловке, которая может захлопнуться. Не на Лока снаряжено, но прихлопнет и Лока — Потемкин ведь знает не все. Но узнает! «Корень слова «Фатальный» — находится в слове «Поздно»! Зачем он сказал так, сегодня?

 

***

 — Зайди-ка, Потемкин, — звякнул по внутренней связи ротный.

Начфин, и заместитель ротного, сидели, за приставным, удобным для работы с документами, столиком. С ними, как свой человек, сидел Лахновский.

— Есть интересное предложение, — сказал ротный, и представил Потемкина гостю.

Очевидно, разговор шел не первые пять минут. Все трое держали перед собой документы.

— Корпорации АЛИС, в лице президента Альфреда Петровича! — пояснил суть предложения ротный, -предлагает нам обсудить и принять условия творческого и плодотворного сотрудничества. Нам он уже изложил, не будем просить еще раз...

Лахновский кивнул.

— На той же основе, Потемкин, что и вьетнамскую общину, в рамках тех же финансовых правил, и по договору, нам предложено принять под охрану АЛИС. Здесь наши возможности и объем будут значительно шире. То есть, кроме охраны объектов, сопровождения, возьмем на себя и охрану физических лиц. Киев и Днепр давно эту практику знают...

Начфин кивнул.

 — Это потребует, — с Альфредом Петровичем мы этот момент обсуждали — расширения штата. Существенного. И мы это сделаем- скользнуло в голосе ротного нотка глубокого удовлетворения, — не за счет бюджета...

Учтиво кивнув, и взял слово Лахновский:

 — Со своей стороны, я готов вас заверить, что АЛИС согласен не только оплачивать работу сотрудников, но и на постоянной основе участвовать в обновлении экипировки, спецсредств и прочего.

Начфин удовлетворенно кивал головой.

— Одни плюсы... — задумчиво улыбнулся зам. ротного Медведенко.

— Что же касается расширения штатов, мы уже говорили. Ну что ж, — улыбнулся Лахновский, — теперь слово за вами.

Коротким движением Альфред Петрович стянул, выровнял стопку своих документов.

— Надеюсь на позитивный ответ для обеих заинтересованных сторон. И, — поднявшись, дружелюбно обвел собеседников взглядом, — не заставит себя долго ждать. Для консультаций детальных, я готов встретиться с каждым из вас, в любое удобное время и на своей территории.

Раздав три визитки, и извинившись: — Простите, всего оказалось три... — Лахновский простился.

Ротного и начфина — понятно, а третьей визиткой гость наделил Потемкина.

Неловкая пауза, чуть подзависнув, прошлась в кабинете.

— Значит, Потемкин, — улыбаясь, руками развел заместитель ротного, — «Абсолют» пить в АЛИС поедешь ты. Мне, как видишь, билета не дали...

— Я свой отдам, — отозвался ротный, — Что гостю ответим?

— У нас еще двое взводных... — глянул на ротного взводный Потемкин.

— Не отлынивай, мы не в колхозе, Потемкин. Прикажем — поедешь.

— Что я скажу? — вставил слово начфин, — Прекрасно! Я в Киеве был, — там давно это есть. Нормативная база под это все, существует. Так что слово за вами, я подготовлю расчеты. Начальство, уверен, одобрит, Лахновский тоже в платежеспособности АЛИСа сомневаться глупо. В общем, доводы «За» — налицо.

— И доводы «Против», вполне может быть, найдутся... — подумал вслух ротный, — Но это — в рабочем порядке. Не так все просто, и новый взвод надо будет формировать. А как в твоем взводе, Потемкин? Нормально?

 — Нормально, — ответил Потемкин.

— Тоже так думаю. Знаю. Но, думаю вот что еще- в том взводе ты все обустроил, и заскучаешь скоро, знаю тебя... Ну, чего ты молчишь?

Потемкин вздохнул.

— В общем, включай мозги. Кому же, как не тебе, это новое дело? Ты ж сам у нас новенький... Я полагаю, — прокомментировал ротный начфину, — Потемкин легко установит контакт с данным клиентом. В новом деле всегда это важно — найти общий язык с партнером. А в том, что такое партнерство нужно — сомнений нет! Или есть, Потемкин?

— Не знаю, — разжал губы Потемкин, — в подобном партнерстве опыта нет...

— Так ни у кого его нет: новое время, новые веяния и перспективы. А ты, между прочим, — пристально пригляделся ротный, — может, без нас его знаешь — Лахновского? Минуту! — отвлекся он к телефону, — Занят, у нас совещание!

— Ты же, — вернулся он к теме, -столько времени на безопасность вьетнамцем трудишься, а они все под Лахновским. Торгуют на его площадях. Это они своей массой и трудолюбием и раскрутили его. Все это знают! Так что, как видишь — и нам, и тебе- сам господь велел заниматься Лахновским!

— Наверняка же, — поддакнул начфин, — на них глядя, он и пришел к нам. А я понимаю, в чем корни его успеха. Гляньте на стиль: деловой, хваткий, конкретный, при этом предельно краток! Блеск!

— Потемкин — в таком же ключе, — парировал ротный, — с Лахновским они сойдутся.

— Ну, дай бог! — поднялся начфин, — Программа ясна. Остальное — в рабочем порядке.

— Слышал, Потемкин, как я тебе репутацию делаю, а? А с Лахновским сойдешься, ведь точно сойдешься! — прищурился он, — Так и нос задерешь. В общем, давай созвонись, и езжай к нему. Осмотрись, пообщайся. Появятся соображения: у тебя, у него — и, в итоге мы сделаем дело. Когда ты займешься? Только не говори за неделю — много!

— А в четыре дня? — уточнил Потемкин.

— В четыре — годится! И вот что еще, мы не столь успешны, а посему не столь кратки, и не замечаем главного. Главный аспект — не в охране объектов, охраны хватает там и своей. Главный аспект, я так понял его — охрана физических лиц! Его самого и сотрудников. Кого именно — им выбирать, а мы — исполнители. Отвечать за его безопасность, ты будешь лично! Давай, мы солдаты с тобой, Потемкин!

— Солдаты, которые могут спать с чистой совестью?

— Именно!

 

 — Такие сулим перспективы, а он не в восторге…- качал головой зам. ротного, когда вышел Потемкин.

— Натура такая... — ответил ротный.

Зам. Согласился: — А есть у низ общее что-то. Потемкин там службу наладит, Лахновский оценит, и уведет. Что даст милиция и государство, и что даст Лахновский — сравнимо разве!

Ротный послушал и рассмеялся:

 — Он что, специально затеял акцию, чтобы переманить Потемкина? Ну, заберет, а взвод же не заберет! Пусть идет человек, если там будет лучше. Или, может, другого на этот взвод изначально назначим?

— Да, нет, — зам. пожал плечами, и посмеялся тоже, — уж заберет, так пусть лучше этого — нам с тобой стыдно не будет…

 — В общем, — подвел итог ротный, — сам вижу: планка высокая у человека, и цену себе он знает. Но, кажется это и мне: от Лахновского и перспективы Потемкин совсем не в восторге…

***

 — Потемкин, пойди в дежурку, клиент твой звонит! Через каждые 5 минут. Разберись.

— Да, Лок, я слушаю, это Потемкин.

— Можем увидеться срочно?

— Можем.

— Только не на работе. Где-нибудь, на нейтральной...

— Диктуй, я подъеду.

— Не надо. Я в скверике, рядом.

 

- «Корень слова «Фатальный» — находится в слове «Поздно»? — напомнил Лок, поднимаясь навстречу.

— Именно!

— Нас задержали, Георгий. Таможня, с деньгами… — выглядел Лок: «На нем лица нет» — пишут в книгах — так это как раз о нем.

— Давай по порядку.

— Автобус пошел на Москву, за товаром. С деньгами. Его задержали.

— Изъяли деньги?

— Да… — едва слышно признался Лок.

— И не меньше, чем возле аэропорта?

— Не меньше…

Потемкин задумался.

— Ты встретил меня верной фразой, Лок. Но почему не услышал сразу, а вспомнил только что? Я же не знал о том, что вы и в Москву за товаром «ходите»…

 — Поздно. Фатальный исход… Понимаю, поверить сил нет, Георгий…

 — Кто сообщил?

— Они сами, водители. Минут сорок назад позвонили... Я тут же вспомнил твои слова, пожалел о неоткровенности, и подумал: поздно — лучше, чем никогда. Пришел к тебе, потому что знаю, чем это кончится!

— Было такое?

— Да, один раз.

— Звони, сообщи им, что всё рассказал мне, и: мы с тобой выезжаем туда разбираться!

Лок, не понимая, потряс головой:

 — Как разбираться? Зачем? Мы все поломаем, Георгий…

 — А они?

— Они — свои люди, договорятся. Ну, может быть, договорятся…

 — Вот мы и дадим такой шанс. Звони, а выедем мы через час.

— Не понимаю…

- «Поздно — лучше, чем никогда!» — это ты понимаешь. Звони!

Лок вынул трубку и неуверенно удалился на пять-шесть шагов в сторону. Потемкин не слышал, но видел, что разговор непрост.

Становились понятными страхи и переживания Лока, которых он не мог скрыть в последней встрече: «Крышка подвала над головой: хотел приоткрыть, а меня придавило», «Не знаю, что ждать, когда вижу тебя… Устал от твоих вопросов, я их боюсь…»

Было чего бояться: староста Ле Ван Лок, официально с «Танталом» возил товар из Одессы, а неофициально — готовил поездку, с такой же целью, в Москву. И при этом ему надо было быть откровенным...

Ротный, случайной фразой, добавил звено, где стыковочный узел был пуст, Лок — словами: «Да, один раз» — добавил второе.

Лок убрал трубку, вернулся и сообщил:

 — Они сказали, что я не умный и все испортил...

 

***

К удивлению Лока, Потемкин быстро нашел на границе искомый автобус.

 — Все нормально уже, — невесело сообщил водитель по прозвищу «Синий», — отпустят. Туда не пустят, но обратно отпустят. Договорились. Вернут наши деньги, а нас оштрафуют. Так что еще надо? Мы деньги спасли. Ну, а штраф — не потеря. Да это — счастье!

— Просил же я Лока, не приезжать — досадовал «Красный» — Зачем? Самому тут светиться, и Вас срывать с места! Они же ведь что теперь скажут? — кивнул он, имея в виду таможню, — Вы их крышуете? Мафия! Вам это надо? Лучше к ним не подходите. Вы в форме... Зачем?

— Я не стесняюсь формы.

Лок стоял в стороне, не понимая, прав он все-таки или нет? Потемкин игнорировал дружеское предостережение водителей и пошел на таможенный пост.

 

 — А, Потемкин, привет! — пожал руку Андрей — старший смены поста. — Желтая мафия, да? Недаром же говорят, что сильнейшая в мире. За них уже хлопотали. Теперь ты, кто-то будет еще?! Плотно вас прихватили, а? Розыск, ГАИ.

— Я теперь не розыск.

 — А берет и тельняшка тебе к лицу! — оценил Андрей, который до этого, никогда, розыскника Потемкина в форме не видел.

— Значит, ГАИ хлопотала?

— Да, как сам понимаешь...

— А в чем проблема?

— Как обычно: валюта. Вывозят одно, декларируют другое. Скрыли в багажном отсеке, а мы нашли.

— Надежно скрыли?

— Лучше сказать — интересно спрятали.

— Скажи честно, вы сами нашли?

— Не знал бы тебя — не моргнул бы глазом! — признался Андрей, покачал головой, согласился, — При том, что я тебе никого не называл…

Они подошли к окну. Андрей закурил, угощая Потемкина. Курили молча. Они знали друг друга, и понимали, что видят там, за стеклом, больше, чем видно глазу. И при этом, по-своему, каждый.

— Спасибо, Андрей, я увидел.

— Не зря у окна покурили, я знал, что все сам увидишь… Только шум, не пойму — от чего?

— Ты действительно не называл мне никого. Но, это же тот, которого я увидел, дал вам на пост информацию о контрабанде валюты?

— Эх, не знал бы тебя… — опять пожалел Андрей, — Да знаю: не имеет значения, что говорить тебе можно, чего нежелательно — сам, все что нужно, узнаешь. Все так. Он уехал. Мы этих закончили только, с досмотром, валюту нашли, стали их оформлять — он прилетает взъерошенный: «Андрей, — говорит, — давай, «в обратку»! Ситуация поменялась!». Как у Тараса Бульбы: я тебя породил, я тебя и убью! Что ж, информация их, нам работать еще, и работать вместе. Я ведь не хуже тебя понимаю — для информатора нарисовалась опасность. Это деньги — за них, не дай бог, отрывают головы! Изымать мы не стали. Оформили как нарушение, и завернули назад. Ты ведь тоже за них хлопотать приехал?

— Ну да.

— Ваши люди?

— Работаем с ними, официально.

— Ну, к нам нет претензий? Все им вернули: три тысячи — их. Они их заявили, внесли в декларацию. И четыре, — из тех, что хотели изъять. Семь, итого!

— Андрей, это точная сумма?

— В смысле?

— Всего было семь?

— Это точно. Семь! Было семь.

Потемкин кивнул, прячась в облачке сигаретного дыма:

 — Ну что ж, им наука, Андрей!

— Да. Но, скажу тебе: этот, которого ты увидел… А вообще их двое, ну… мягко сказать — не прилежные школьники.

— Уже проходили?

— Да, в ноябре. Мы тогда их оформили, как полагается.

— Кто оформлял?

— Сошенко.

— Когда его смена?

— Через одну...

— Спасибо, я понял!

 

«Не дурак ли я?» — думал Лок. Он был восковой свечой, которую плавили взгляды водителей. Они все решили без помощи Лока и без Потемкина — зачем он приехал? Потемкин — удав, а я — добровольный кролик! И меня еще ждет разговор…»

Надо было признать, что удав перед Локом честный — он ведь предупреждал. Но разговор предстоит из таких, в итоге которого кролик отправится в пасть…

 

 — Лок, — вернулся Потемкин с таможенного поста, — Ты все сделал правильно, и не жалей! Сейчас подвези на работу, а вечером жди. Я приду.

Запомнив накрепко сумму валюты и личность того, кого «сам увидел» — добавил еще два звена, стыкуя обрывки. Цепь обретала логическое продолжение. «Урожайный день!» — улыбнулся он.

***

 —Гуляешь в рабочее время, Потемкин? — поинтересовался ротный.

 — Да, было немного, но я наверстаю…

 — А не у Лахновского был? Нет? Вот и начинай наверстывать: завтра заступишь на сутки, а после — два дня выходной. Вот и займись Лахновским. Обзорную справку, рапорт и обоснованный вывод — через три дня. Ясно!

***

Лок ждал, понимая, что долгой и трудной окажется их беседа. И стол был накрыт, как застолье, надолго. Хотя и всего на двоих.

— Давай-ка, Георгий, — сказал он, — как это у вас говорят: за здоровье, до дна!

— Да, нет, — улыбаясь, качал головой Потемкин, — до дна за здоровье, не делают первого тоста. А за то, что сегодняшний день не напрасно прожит — за это можно!

«Зеу-тхуок», как и русская водка, имеет такое же свойство, обжечь язык и сделать его разговорчивым...» — отвлеченно подумал Лок. Он боролся с собой все то время, пока ждал Потемкина. Такая борьба убивает силы, не давая взамен победы. Себя победить — много ли смысла и чести в такой победе?

— Деньги ты пересчитывал, Лок, все нормально?

— Да. Деньги все. Ну, за вычетом штрафа.

— Я рад за тебя.

— Спасибо. Ты сказал, что я сделал правильно…

 — А ты не уверен в этом?

— Когда мы приехали, их уже отпускали?

— Я это видел.

— Значит, могли не ехать. Зачем мы туда приезжали? Испортить нам отношения? Мы их испортили?

— Поясни.

— Друзья наши водители, очень обижены и недовольны.

— Недовольны — это я понимаю. Но приезжали мы… — Потемкин задумался, — Чтобы истинный свет луны стал ближе.

— И что, разве он стал ближе? — Лок покачал головой, — Не вижу. Но помню вот что: ты же сказал, что надо дать время. И мы его дали. Ты знал, что они все решат без нас? Мне кажется — знал! Ничего в этот раз, там не было страшного — ты это сразу понял. Так? А ехали мы за тем, чтобы ты лишний раз показал — работаю, Лок, помогаю тебе! Это по-русски зовут…

 — Показуха.

— Вот… — Лок развел руками, — И ты еще так говоришь об этом, так… Это по-русски…

 — Наглость! — подсказал Потемкин, — Но мы заблудились, а говорили о свете луны. Он стал, конечно, от этого ближе. Но я его, в силу профессии, вижу сейчас; а ты — глазами нормального человека, увидишь тогда, когда он откроется в полную силу.

Лок отступил:

 — Я верю. Давай мировую, Георгий, у вас это, я знаю, пьют.

— Да, у нас часто за это приходится пить, — согласился Потемкин. — Но расскажи мне, что было у вас на границе в прошлом году?

— Все рассказать?

— Нет, только то, что знаешь.

— Кажется, — шутливо нахмурился и покачал головой Лок, — я вашу привычку принял: мне выпить хочется…

 — Для храбрости?

— Точно, для храбрости… до дна…

 — В водке проблемы не тонут. Их надо решать — единственный способ справиться с ними. Рассказывай, Лок.

По рюмочке выпили, правду сказать, и до дна, и Лок обрел храбрость.

.

— Это было горе! Вернулся автобус не на другой день, с товаром, а без товара и в тот же день. Водители привезли бумагу о том, что деньги изъяты — перевозились в нарушение правил. В нарушение — мы это знаем. А что остается, Георгий? Торговля на рынке — все, на что мы живем. А хороший товар — в Москве. Там у нас сильная диаспора, они первопроходцы-оптовики, по России. Мы работали с ними: привычно, успешно, долго, а рухнуло все моментально. Граница… Мы ехали в СССР, и знали, что здесь есть одна, надежная и большая граница. Теперь вон их столько! Ломка эта, и нам, как и вам, она все поломала. Все планы, все связи, судьбы…

 — Я это видел, не всё однозначно...

— Может быть. Водителям, кажется — им это наоборот. Нашим водителям — это уж точно! Поэтому мы не смогли обходиться без них. Таможенный и пограничный контроль… Мы же «невыездные». Выход один: курьеры. Водители… Ты, вообще, понимаешь, что они значат для нас?

— «Торговать без извозчиков, сударь, никак невозможно!» — писал Гиляровский, — Я понимаю, Лок.

— Они для нас ближе, чем все другие. Ведь мы здесь не граждане — гости. Мы слепы, беспомощны здесь. Поводырь, переводчик, и личный друг — вот кто для нас извозчик. Доверие к ним безмерно. Все через них. Как еще, Георгий?

— Я понимаю.

— Группами мы собираем деньги. Записка партнеру в Москву. И — конверты с курьерами — в тех же автобусах, тем же маршрутом, на нашу оптовку. Один рейс — тридцать-семьдесят тысяч, в валюте.

— А где ваш экземпляр протокола изъятия?

— Я не знаю.

— Как? — Потемкин кивнул на ксерокс в комнате Лока.

— А зачем? Что он давал нам? Я собрал пострадавших и показал им протокол. Все поняли. Это несчастье, и все. Что поделаешь, просто несчастье!

— Но ты ж кандидат наук, ты читал его сам?

— Да. Там указано было семь тысяч. И мне, и водителям пришлось объяснять несчастным, что так написать было в наших же интересах. Что именно это позволило избежать последствий. Сумма в семь тысяч, «тянула» на административное нарушение, а вот десять — на уголовное. Кроме того, и водители сядут, и транспорт изымут. И — те же деньги! Мы все потеряем. Кому это нужно? Смирились… Жизнь убедила, Георгий, зачем с ней спорить?

— Потеряли всего лишь деньги…

 — Ну, так, выходит…

 — А штраф?

— Это наша проблема, наша вина и контрабанда наша. Штраф заплатили мы. Водители влипли по нашей вине, мы, потеряли бы их… А если бы их привлекли, и вина перешла бы на нас? Они бы сказали: «Не наше! Спрятали наши заказчики, — мы же не знали!». Так? И доказывать даже не надо: деньги в конвертах, с письмами и адресами на нашем, вьетнамском… Деньги мы потеряли, как только их обнаружили там, на таможне. Все! Вопрос оставался в том, что теряем еще. Уголовное дело для нас — групповая смерть. Понимаешь? А что написали: семь, или сорок — какая же нам, по большому счету, разница?

— Такие же случаи были с другими?

— Случалось. На то и таможня… И нам пришлось думать. Попытались открыть два маршрута здесь: Черновцы и Одесса. Одесса осталась, как видишь. На этом маршруте ограбили нас. А Черновцы отошли. Но Москва, все же — самое лучшее.

— Та-ак…

 — А сейчас, понимаешь, после потери у аэропорта, хотели поправить, хотя бы отчасти, дела. Отсюда — и эта поездка. Надежда, ты знаешь, — она умирает последней. Тысячу раз взвесили. Водители обещали, что можно рискнуть. Они там, с тех пор, говорят, подыскали концы, надежные. Вот и рискнули…

 — И вы снова подставили их. Крайними были бы снова они.

— Они, — согласился Лок, — И автобус бы потеряли…

 — И деньги... — добавил Потемкин.

— И деньги!

Лок, помолчав, оправдался:

 — Они, можно сказать, убедили нас сами. Но ведь не зря, ты же видишь, не зря обещали. Пусть их не пустили туда, но деньги они сохранили! Сами — пока мы туда добрались.

— В протоколе семь тысяч?

— Да вот он, смотри!

— Верно, — сказал, посмотрев, Потемкин.

— А остальное спасли ребята своими силами. Ухитрились…

 — Герои, — заметил Потемкин.

— А ты хочешь сказать по-другому?

Потемкин кивнул:

 — Я хочу спросить, а знаешь, что в сыскном деле главное?

Конечно не знаю. Откуда?

— А представь. Квартира, в которой ты не был, и люди, которых не знаешь. Кража! С чего ты начнешь? Меня так и спросили, когда выезжал в первый раз. Я готов был ответить: осмотр, опрос, свидетели… Да вопрос подозрительно просто выглядел. Я и задумался…

 — И что ответил?

— Главное — установить: а была ли кража?

 

Лок долго молчал, впечатленный большой правотой простых слов.

 — Ты теперь знаешь все… — с хрипотцой разорвал он затянувшееся молчание. — Можешь сделать со мной все, что хочешь. Контрабанда, валюта, — развернул он площадкой ладони, — все перед тобой! Бери, я в твоих руках! Боюсь за других, чьи судьбы из этих, — кивнув он на свои ладони, — перейдут в твои руки. За это боялся… За то, что кто сказал слишком много, тот дорого платит… Платить буду я!

Лок устало вздохнул и упрятал лицо в ладони, — Ты прославиться можешь. Сделай громкое дело по контрабанде — на нас! Замысел, или как там по-вашему — умысел, факты и механизм всей карусели, ты уже глубоко усвоил. Скажи, что ты сделаешь с этим, а?

— Найду истинный свет луны. Или ты не об этом просил меня, Лок?

— Я бандитов просил найти, которые нас ограбили. Вот что просил я!

— Я это и делаю, Лок. Но, каждый видит луну по-своему. Я это помню, а ты — забыл. Но в том, что все правильно сделал сегодня, ты убедишься скоро, и потому не забудешь.

 

***

 — Честно сказать, — пожал руку Сошенко, — я ждал Вас, Андрей говорил. Значит, было все так. В ноябре ко мне подъезжают ГАИ и сообщают, что к нам, на Москву, идет автобус, госномер такой-то, в котором через границу, скрытно, перевозятся деньги в валюте. «Нычка» внизу, в багажнике, в ведре с запчастями, гайками, прочей мазутной мелочью и накрыты тряпкой. «Информация точная, — говорят, — свой человек сообщил. Но мы-то что сделать можем? Мы ничего им вменить не можем: деньги везут в ведре — это не нарушение. А вот вывоз — другое дело! Но это парафия ваша». Все было так. Мы проверили, деньги нашли. Оформили.

— Водители не «упирались»?

— Нет. Не особо. Сказали: «Не наше!». И нам было видно — не их. Переписка к деньгам, была на вьетнамском. Мы объяснили: поскольку вы перевозчики, мы изымаем у вас. Они спорить не стали.

— Сколько везли?

— Одиннадцать с половиной в долларах США. Мы досмотрели автобус уже после их декларации. По полторы разрешенных, задекларированы. А остальные семь мы изъяли.

— Дату не помните?

— Четвертого ноября.

— Спасибо, — сказал Потемкин. Он уже понял, где лежит то, что они с Локом ищут.

 

Зачем приходил Потемкин?

 

 — Да! — отозвался Цупов и перевернул документ, над которым работал. В дверь стучали.

— Добрый день, Николай Георгиевич!

— Надо же! — удивился Цупов, — Действительно добрый, — поднялся, подал гостю руку. — Просто так заглянул, Потемкин? Попутно?

— Попутно, товарищ полковник. Выходной. Чего бы ни заглянуть?

— «Попутно». А по пути к кому? — полюбопытствовал Цупов.

— К Лахновскому.

— Боже! Зачем?

— Узнать перспективы совместной работы.

Полковник хмыкнул…

-Вы же сами клиентов в «Тантал» подогнали? Другие за ними, гуськом. Я Вам за них благодарен.

— А я вот о них и подумал. Опер, даже если он взводный — он все-таки опер! Вот, — веер из трех фотографий, раскрыл и придвинул Потемкину Цупов. Штриховой фоторобот налетчиков. — Поможешь? — спросил он.

— Распыляться? — не глянув, спросил Потемкин, — Товарищ полковник, с Буйновым не хочется спорить.

— Буйнов? Кто такой?

— Вы не ошиблись — это певец. «Лучше уж никак, вместо как-нибудь!» Розыском больше не занимаюсь.

— Всегда говорил — ты философ.

— Ну, да, — улыбнулся Потемкин, — я помню. Только мою философию другим словом называли…

 — Да, бог с ним! В слове не форма важна, а суть!

— Так вот, все — правда: я выходной, еду к Лахновскому, а попутно — к Вам. Единственное, в чем бы полюбопытствовал — если реальный след наших людей в эпизоде у аэропорта? Сотрудников я имею в виду…

 — Реального нет.

Потемкин вздохнул облегченно, как показалось полковнику, и полковник пожаловался на трудности дела:

 — Потерпевшие, в силу языковых различий, не понимают нас. А также боятся, и не доверяют нам. Водители, все что могли, рассказали. А если они с нападавшими в связке — подельников не опознают, так ведь?

— Должно быть так, — согласился Потемкин.

 — Так все же, — внимательно посмотрел в глаза Цупов, — считаешь, что могут быть в наших рядах перевертыши, способные на преступление?

— Оборотни, — уточнил Потемкин.

Цупов видел работу мысли — глаза выдавали Потемкина. Хотел что-то сказать, но подумал и не сказал…

 — Но, говоришь, за клиентов мне благодарен. Так отзовись мне, по существу. Ты для них свой: язык знаешь, в стране у них был: Разговори их по-людски, без протокола. Всем нужно одно — раскрыть! А ты — рядовым пешеходом, мимо? Да ты не такой, Потемкин!

— Не такой, — согласился Потемкин, — четыре-пять фраз могу сказать с первой попытки, а остальные — дай бог бы, с пятой. Трудный язык, ну какой же я свой, если понять мой вьетнамский мучительно трудно?

 — Значит, помочь нам не хочешь?

— Пока что нечем, товарищ полковник. Разрешите проститься?

«Чего приходил?» — попрощавшись, подумал полковник. Вернулся к работе, и замер, на пару секунд — фотороботов не было. Не то, чтобы всех, но из трех комплектов, осталось два.

— Владимир Иванович, — вызвал он заместителя, — выясни, как можно быстро: водители по эпизоду с вьетнамцами — с кем они «ходят» сейчас? С теми же, с группой Лока? С охраной «Тантала»? Четко — «Да» или «Нет»! Задача ясна?

Полковник не верил, что обошлось без своих, но вера или невера в сыскной практике не принимаются. Только в Америке, где-то еще — где есть суд присяжных.

«Потемкин, — подумал он, и улыбнулся, — ты что же, опять на медведя с кайлом?»

Это было. В сибирском Братске, когда поступал в ППС Потемкин, инспектор по кадрам направил запрос в Якутию — по месту прежнего жительства кандидата. Установка, рапорт и характеристики — все, чин чином, пришло. Но кто-то из честных сотрудников леспромхоза, в котором работал когда-то Потемкин, прислал, как в письме пояснил, «для исчерпывающей точности характеристики», вырезку из газеты о капитане Топтыгине. Героем, понятно, был кто… Районный корреспондент рассказал о том, что герой, глухой и холодной осенней ночью, спровоцировав экипаж буксира, организовал охоту на плывущего зверя. Удар кайлом в лоб медведя привел к тому, что зверь поднялся на палубу, всех загнал в кубрик. И гнал по реке Лене катер до тех пор, пока, у родной деревушки пленников, не посадил судно на камень и не утопил его. Все живы, но катер — вдребезги. Леспромхозу тем самым был нанесен серьезный материальный ущерб.

Может быть, кадровики посмеялись, но в органы МВД старшина Потемкин был принят. А с переводом последнего в Харьков, в пакет документов вложили и вырезку. Пожелали улыбки коллегам — украинским кадровикам.

В том, что Владимир Иванович, выяснив все, скажет «Да», Цупов не сомневался. Одно задевало: «Ну, неужели я так похож на нормального, предпенсионного и наивного чиновника, а, Потемкин?»

 

Конкретные перспективы Потемкина

 

Всего в полстопы, да и то лишь одной ногой, ступил на порог посетитель, как секретарь, бригадирским голосом, осадил:

 — Не приемный день!

Посетитель полной стопой ступил через порог и вошел в глубь приемной:

 — Передайте: Потемкин к Альфреду Петровичу!

— М-м… Потемкин, — включив микрофонную кнопку, сказал секретарь.

— А чего мычишь? Приглашай!

— Пожалуйста, — открыл секретарь дверь из тяжелого дуба. Два посетителя вышли оттуда, Потемкин вошел.

Лахновский поднялся на встречу, подал руку. Таков, в рамках нынешней этики, старый обычай — в открытых руках двух сторон, нет оружия.

— Что ж, — пригласил к столу Лахновский, — надеюсь, что времени мы не потратим напрасно.

— Надеюсь, — согласился Потемкин.

— А как, кстати, со временем? Вы не спешите?

«Птицын, — подумал Потемкин, — уже намекнул на мои выходные. Этот же, наверняка, звонил…»

 — Слава богу, сегодня я не спешу.

— Какой кофе предпочитаете?

— На Ваш вкус.

— А на Ваш?

— Зеленый вьетнамский чай.

— Вам повезло. У нас это есть.

Лахновский сделал распоряжение секретарю, и полюбопытствовал у Потемкина:

 — Предложите свой регламент? Я соглашусь, потому, что Вы мой гость.

— Инициатива Ваша, — ответил Потемкин, — значит Вы думали больше, чем я. Логично?

— Логично.

— И картину в деталях сложили, обосновали доводы, после чего пришли к нам…

Лахновский кивнул.

— Так разворачивайте картину и перейдем прямо к делу.

 — Да, — согласился Лахновский и, как завел пластинку, уверенно, четко, стал зачитывать доводы, — Мы понимаем нелегкое материальное положение милиции и ее сотрудников. Сотрудничество по договору с вами, существенно поправит материальное положение и материально-техническую базу «Тантала». Это первое. Второе и очень важное: взвод, о котором мы говорим, будет независим от госбюджета, который давно и надолго, пуст. А люди, в достойных условиях — и работать будут достойно. Так?

— Так, — согласился Потемкин.

— Мы, в свою очередь, надеемся получить надежную, гарантированную государством, охрану.

— Вооруженную и полномочную охрану имущества предприятия и охрану физических лиц?

— Верно.

— Мне поручено Альфред Петрович. заниматься этим вопросом в полном объеме — от изучения обстоятельств, до формирования взвода.

— Понимаю, — кивнул Лахновский, — степень Вашей ответственности и объем Ваших полномочий. Вы получите в Ваше распоряжение все, что необходимо.

 — Давайте заглянем в завтрашний день, — предложил Потемкин, — я приступаю к службе, ставлю посты, выделяю сопровождение, прикрепляю охрану к Вам лично.

Лахновский согласно кивает.

— А ваша охрана, Альфред Петрович? Мы что — с первого дня конкуренты? Взаимоотношения между нами и Вашей службой безопасности, предусмотрены? Не замечать мы друг друга не сможем.

— Конкуренты? — не согласился Лахновский, — Они безоружны. Так — сторожа, по сравнению с вами.

— Мы касаемся приоритета…

 — Я бы не оценил Вас, если б Вы этого не спросили. Способный увидеть проблемы, способен понять их. Так вот, я надеюсь, что общий язык, Вы и я найти можем. А это для Вас открывает хорошие перспективы.

— О перспективах после. Служба безопасности занята только охраной объектов, или Вы привлекаете их для решения оперативных задач?

— А кого же еще я могу привлечь? Инженеров и экономистов? А задачи такие — они неизбежны. Их ставит жизнь. Вот это — одна из тех сфер, где Вы сможете мне быть очень полезным. Нехватка специалистов... Экспертом, Вы для меня, в этом плане, вполне можете быть. На общественных, скажем так, началах. Но, «на общественных» — внешняя версия: — все это я буду достойно оплачивать и возмещать!

— То есть, я Ваш эксперт и получаю за это деньги?

— Да. И, скорее всего, превосходящие в сумме Ваш должностной оклад.

— Нелегально?

— А Вам привыкать? Работнику оперативной системы!

— Я эту систему покинул. «Благодаря Вам!» — задавил в себе конец фразы Потемкин.

— Тем более, — откинулся к спинке кресла хозяин, — время поговорить о перспективах.

— Спасибо, — кивнул Потемкин, — Попробуем смоделировать ситуацию: охранники, сторожа Ваши, приехали в офис какой-то фирмы, с законными требованиями…

Лахновский внимательно слушал. Потемкин не спешил. Отпив последний глоток зеленого чая, поставил чашечку на край стола.

— В Ханое так научились? — поинтересовался Лахновский. Он много знал о Потемкине.

— Да. Там, если я еще хотел чаю, ставил чашечку к центру стола, а нет — на край. Этикет на Востоке многозначителен. Можно считать его тонкой наукой, но меня он не затруднил особо …

 — И скажу почему, — вежливо перебил Лахновский, — потому, что правила следуют логике, а Вы с ней в ладу. Я тоже, — улыбнулся Лахновский, — а посему, выбрав горячий напиток по Вашему вкусу, холодный я предложу сам. Логично* Я предлагаю виски, и не возражайте.

Атлет-секретарь появился сразу, без вызова, сразу же, за словами шефа.

«Наша беседа на пленке» — уразумел Потемкин.

— Это такой напиток, — стал пояснять Лахновский, — который наши не любят по глупости. В общем, коньяк, только американский.

Потемкин стал разминать в руках «Магну». Лахновский его упредил:

 — У Вас сигарета надтреснута. Возьмите вот это, — протянул он «Мальборо».

Потемкин взял «Мальборо» и уточнил:

 — Не американский напиток. Очень ценный напиток- «Тетерев». Это Шотландии.

 — Любопытно. Кто Вам сказал?

— Мой отец.

— В Вашей семье пили виски?

— Да. Я же здесь пришлый. А родился так далеко от Харькова, что районный Продснаб снабжался значительно проще с Аляски, чем из Иркутска.

«Цезарь и Помпей, — про себя улыбнулся Потемкин, — друзья и враги». И продолжил вслух — Попробуем смоделировать ситуацию: охранники, сторожа Ваши, приехали в офис какой-то фирмы, с законными требованиями… Ваших людей гонят прочь, иногда?

— Что там! В подвал посадить могут запросто!

— Ну, да. А приехали в нашем сопровождении…

 — Совсем другой разговор — понимаете сами!

— Я закурю…

 — Да, конечно! Так вот, о Вас…

 — И моих перспективах.

— … Да. Отпуск, проблемы быта — мы все, на правах шефской помощи, главное, — без огласки, организуем: Вам, Вашей семье… А это ведь немаловажно — последнее? Вы — розыскник, человек, по профессии, скрытный. Я это пойму. У Вас столько проблем, автоматом, снимутся! Почему меня Ваши проблемы волнуют? — упредил он Потемкина, — А потому, что у Вас, таким образом, времени делу останется больше. Ваши проблемы, такого плана, Вы можете считать моими проблемами. Ну, тост сам сложился — за Вас! Ваше личное благополучие!

Он протянул свой бокал навстречу.

— Нескромно, — признался Потемкин, — так, сразу, и за меня…

 — Почему же сразу? — чуть отдалился к спинке и пристально, издали, присмотрелся Лахновский, — Я так не нахожу…

 — Ну, — пошутил Потемкин, — юридической силы у тоста нет. Я согласен: пусть за меня!

И тоже поднял бокал виски.

— Да. Прежде всего — сверхурочные. Тут, — Лахновский развел руками, — я откровенен. Но, — предупредительно выставил он ладонь, — оплачено все будет безупречно и дополнительно. Главное — обязательно! Вы сами с начальством согласуете графики смен, порядок сдачи оружия — это Ваше. Не мой вопрос, верно? Главное- не будем скрывать откровенных вещей, — Вам повезло! Лично Вам.

Матовым, благородным блеском стекла и бликами звездочек в венчике, где благородный напиток плескался по стенкам бокала — такой, неожиданно, представала судьба капитана Потемкина. Поэтому понял он вдруг, почему же так часто судьба представляется в образе птицы. Ухватил — и держи! Упустил — улетела! Посмотреть еще издали можешь, но достать еще раз — уже вряд ли…

 

Пришло время кофе. Опустел, оттого, что убрали посуду, смели крошки, столик.

— Ну, — спросил Альфред Петрович, — резюме?

— Получите официально.

— А неофициально?

— К чему это? Смешно мне делать выводы, делать которые вправе начальник управления, но не взводный.

— Боитесь казаться смешным?

— Да. Но разве Вы не боитесь? Но, могу обещать, что ответ будет скорым и обоснованным. Моя цель достигнута, Вы достаточно откровенны, я прекрасно сориентировался и всё понял, всё передам руководству.

— Вы тоже, — помедлил, подумал Лахновский, — достаточно откровенны…

«Мастер тонкой иронии», — оценил Потемкин.

Взглядом вовнутрь, Лахновский прошел, подытожил сказанное и несказанное им в этой встрече. Было с чего завязаться хорошему плоду: от предложенных им перспектив, отказаться нельзя.

— А о прошлом, — задумался вслух Лахновский, — забыть всегда можно, особенно если оно не на пользу плоду, который растет сегодня. Потери не все восполнимы — не все того стоят.

 — Интересная философия, — также, подумав, не сразу, отозвался Потемкин, — не задумывался, а надо бы…

 — Конечно, — оживился Лахновский, — Вы не задумывались, почему сейчас одни убедительно бедны, другие убедительно богаты?

— Задумывался, да глубоко не вник. Но то что среди честных и совестливых, больше бедных, чем наоборот — факт очевидный.

— Согласен. Однако, не зря я спросил, хотя сам же отвечу. Изначально в богатстве и бедности мы все равны. Но от создателя или природы дано человеку чувство времени. Многие, часто из лени, с ним не в ладу, но не все…

Потемкин согласно кивнул.

— Вот те, кто живет по инерции, в старом времени — те безнадежно отстали и безнадежно бедны. Вы же, уверен, вернетесь к анализу- и увидите явную и простую мысль, прошедшую лейтмотивом нашей беседы — будьте раскованы и современны — и тогда у Вас все… — Лахновский вздохнул, откинулся к спинке кресла и улыбнулся, — Мысль понятна, так ведь?

Потемкин опять согласился, кивнул не лукавя:

 — Понятна. Верная мысль.

Глаза Лахновского и Потемкина — способные так много прятать, встретились. Сверхпроницательный в этом скрещении взглядов, и то, прочитать ничего не смог бы…

 — Ответ будет завтра, Альфред Петрович.

 

***

 — А Потемкин? Что, нет его? — спросил Лок

 — Не будет. Выходной у Потемкина. Но завтра он будет точно, — ответил дежурный.

«А, может быть, — тяжело согласился Лок, — это к лучшему…». Удава, напоминал Потемкин. А Лок — это заяц, который сегодня, зачем-то хотел сказать, что он знает, где протокол: Краснокутский забрал. «Я же, — сказал Краснокутский, — ответил за вас! Вот пусть у меня протокол и лежит. Мне он — на всякий случай, а вам? На хрена ксерокопия, Лок?»

«Но, Потемкин, — считал теперь Лок, — может нашел бы в нем что-то нужное? Может быть, это важно? Луну он по-своему видит…»

 — Жаль, — сказал Лок, — что Потемкина нет. Ладно, оформляем выезд сегодня, к вечеру, хорошо? Автобус и «КАМАЗ» под товар.

Автобус, «неудачно сходивший» в Москву, сегодня пошел безопасной дорогой: в Одессу.

 

Бежишь ты легко, в волчью яму, Славик!

 

 — Коллега, привет! — услышал, на выходе из гаражей, Потемкин.

В окошке стоящей неподалеку «девяносто девятки», блеснув в наступающих сумерках, ползло, опускаясь вниз, боковое стекло.

— Дай руку пожать, подойди. Ты не помнишь меня? — спросил человек, выходя из машины. Сам подал руку и предложил:

 — Присядем?

Потемкин кивнул, занял место на пассажирском сиденье. Водитель включил зажигание.

— Не волнуйся, я тебя не ворую! Отъедем, немного, поговорить. Я, как ты видишь, один, и без пистолета…

Остановились неподалеку, просто подальше от глаз. Хозяин машины принюхался, и нашел легкий повод начать беседу:

 — А-а! Потемкин, ты водку пил! Жить хорошо стал, шофера нанял? Рад за тебя, безусловно, рад!

— Не-ет, — возразил Потемкин, -водки не трогал. Я виски пил.

— Шикарные вкусы! Есть такой у меня, дружбан — тоже виски любит!

— Вкусы мои оценить приехал?

— О, нет, вкусы дело второе — я жизнь оценить приехал! Чего ты хочешь? Какого черта тебе неймется? Лезешь, куда не просят! Ты кто — прокурор? Бывший опер — охранник! Так занимайся охраной, руководи — у тебя целый взвод. Или ты — я не очень тебя понимаю — чего-нибудь хочешь, Потемкин?

 — От тебя — ничего не хочу.

— А от кого?

— Из тех, за кого волнуешься — ни от кого.

— Потемкин, скажи, — это точно?

— Что именно?

— Ну, ты же нам перегадил малину?

— Разве я мог знать, чья это малина?

— Я денег бы дал, понимаешь? Мы ведь не чужие, чего там… я дам. И нам бы спокойно, и у тебя — копейка… Ты что — боишься? Да знаю тебя — не боишься…

 — Послушай, — ответил Потемкин, — езжай и забудь обо мне! Я не сдам, это правда. Не знаю, как быть, но не сдам.

— Спасибо, слово — сила, я знаю. Но этого мало, гарантии бы…

 — Богом поклясться перед тобою, Славик?

 — Да чего стоит бог в наше время! — махнул рукой Славик.

— Смутное время… — вздохнул Потемкин.

— Вот именно — мутное! А в мутное время и слово, и бог — пустой звук. Все решают деньги! Ты же сам это видел — там, на посту, где мы вместе служили. Да вон, вокруг посмотри, я все окна открою — смотри — все решают деньги!

— Решают, — согласился Потемкин, — но мне тебя чем утешить?

— Откат — вот лучшая из гарантий. Возьми денег, и мы разойдемся.

 — Или они тебе не нужны? — помолчав, и не слыша ответа, поинтересовался Славик.

— Нужны. Но не возьму. Не возьму, ты пойми, я знаю, чем ваша малина кончится. И не хочу так кончить! А ты — это дело твое!

 — Ты хочешь сказать, что я плохо кончу? Ты что — ребенок? Ты не понимаешь? Чего я приехал? Да за тебе же переживаю, Потемкин — знаешь ты слишком много! И — у нас за спиной... Что нам делать?

— Знаю. Однако, не строй иллюзий — не только я.

— Ты кому-то накапал?

— Нет, не капал. Но, — твой напарник — раз. «Красный», «Синий» — два. И еще кто-то есть… Они знают, а те, кто не знают сейчас, узнают позже. Этого мало, Славик?

— Вот это — мои проблемы. Что делать с тобой — вот чего я не знаю! Ты догоняешь? Деньги бери и расходимся, и все спокойны, а ты — доволен!

Славик спешил, но терпел, стараясь не торопить Потемкина.

— А то, еще лучше — к нам подгребай. Это лучше всего. Умом тебя бог не обидел: с твоими мозгами капусту рубить будет лучше, чем без твоих. Ты ведь плохо живешь: на «Жигулях» до сих пор катаешься… А почему? Да потому, что ко времени не приспособился, не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай. Я честно скажу: друг мой не меньше чем я, за тебя волнуется. А он в депутатском корпусе, между прочим…И в перспективном месте твоей работы он тебе может очень помочь...

— Кажется, знаю его: рукопашник бывший, охоту любит…

 — Не знаю, он говорил, что ты любишь… Давай к нам: у нас холдинг такой, небольшой, милицейско-гражданский. Я лично, доволен, а ты, — рассмеялся Славик, — пугаешь плохим концом… Каким, где он?

— Не так далеко, как кажется. Ты уже стартовал. У тебя хорошо получилось, чему я не рад. Ты назад уже не повернешь. Ты влип! Не понял? А я не хочу начинать, чтобы быть потом в твоей шкуре!

— Не рад? Ты не рад за меня? Ничего себе, мама, смешно!

— Стартовал и бежишь в тупик. Да, тупик — это слабо сказано, Славик! Бежишь ты легко, в волчью яму! Во-первых, ты можешь нарваться, — убьют... Ну, дай бог, не убьют: ты «рога по-другому «вмочишь»! Приехал ко мне — ты уже вмочил! Прокололся. Случайно, конечно, — из-за того, что в «Тантале» вьетнамцами занялся я. Но — тем не менее…

 — Да, вот если б не ты…

 — А ты что — один? Ты и сам, вдруг, окажешься лишним! Свои уберут. Вот я и не рад, что тебе повезло. А помочь тебе, жаль, не могу.

— Мне помочь? О себе подумай! Ты же на волоске висишь! У тебя в чердаке порядок? Чем помочь! Обо мне он подумал! — «Дурак!» — сдержался и не добавил он вслух… — Чего ты меня пугаешь? Не пугай, ничего не докажешь! Я не светился. При чем тут вообще я? А засветился б — водители ни в жизнь на меня не покажут. Они «не узнают» меня! Ну и, чем тебе крыть? Да — нечем! Таможня их ловит! Их это происки! С них и спросите. Где деньги? А я почем знаю? Таможня ловила — она и ответит, где деньги! Ведь так? Ты ж опер, ты знаешь, что так!

Задавив в себе то, что хотел бы сказать, Славик, сквозь зубы выдохнул и отвернулся.

— Уверенность, — хорошо! — признал Потемкин, — Но то, что я вижу в тебе — это другое, Слава. Это — самоуверенность!

— А ты, — огрызнулся Славик: — знаешь ли, кто за мной? За кем все это дело стоит, Потемкин?

— Знаю, — Потемкин с торпеды взял «Мальборо», протянул Славику, и вытянул сигарету себе.

Тот машинально подал огоньку, прикурил и откинулся к боковому стеклу:

 — А откуда? Ты шутишь? Не ошибаешься?

— Допускал, что могу ошибаться, да ты меня убедил.

— Я? Когда?

— Только что, Слав, только что.

— Ну, блин, анекдот какой-то!

— Анекдот. И анекдот, Слава, в том, что мы знаем, а он сам — нет. Не обольщайся. Ты намекаешь на могучего покровителя. Да, есть могучий, крутой человек, о котором мы говорим! Но о тебе он — ни сном, ни духом. Блеф это, Слава! Выдумка мелкой сошки — шестерки его! Лахновский — даже если и будет знать тебя по фамилии — то в тот же день, как ты влипнешь, забудет. Ты разгоняешься — чтобы расквасить лоб!

— Ладно. Мое это дело! Но — ты обещал! Или это — ля-ля?

— Не ля-ля.

— Да и бог с ним, я верю. Хотя, настращал ты меня, — покачал головой, пыхнул дымом Славик, — «Не тупик — волчья яма»… Помягче нельзя было?

— Помягче скажу: пусть не яма, а чайник… Он на огне — передумать поздно: смотри, дуй на него — он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…

 — Меня?

— Ну, а кого же — тебя.

— Значит, поговорили?

— Поговорили. Я выходной, иду спать.

Пожали руки, Славик завел машину, Потемкин вышел.

— Предсказатель! — услышал он вслед.

За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! — чертыхнулись там, — Как в этой жизни немного надо — знать, что сегодня Потемкин спит дома!»

 

Потемкин ложится поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто не оставил долги дня минувшего, на грядущий день, или хотя бы их свел, как можно ближе к нулю.

Он обдумывал прожитый день — никаких перспектив на рассвете проснуться с чистой душой. «От судьбы, Лахновского и уголовного розыска, спрятаться невозможно. Жизнь так устроена: не оставит в покое, покуда ты не оставишь её, а спрячешься — отыщет, придет, постучит в твою дверь» — думал Потемкин, выдохнув первое облачко дыма.

Он долго думал, и огонь сигареты подкравшись к пальцам, нанес первый укус. Боль напомнила, что время сгорает. «Не только табак выгорает — но жизнь…» — размышлял Потемкин. задетый колючей репликой: «Ко времени не приспособился, ты не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай».

Вот он и думал, ни слова не выкинув из разговора с Лахновским, со Славиком.

«Лахновский!» — Потемкин курил, огонь крался к пальцам, грозя кусать их. Не шел из ума Лахновский. Год назад, накануне развязки, Потемкин признал ничью, отступил, удалился, даже не думая, что в противоборстве Помпея и Цезаря — ничьей быть не может.

Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем — одинаково жили преддверием встречи. Развязки искала их. Но развязкой становится рай от Лахновского. Рай, от непобежденного — не победившему. Шанс полнокровно войти в свое время, не жить вне времени, и не быть глупым…

 

Авторучка легла на бумагу и вывела первые строки к итогам его деловой встречи с Лахновским...

В окно постучали первые капли, пошел ночной дождь.

Шаловливый бесенок внутри, пробежался, пощекотал: «Потемкин, не отдавай этот рапорт!»

 

Вместо приветствия впилось железо…

 

Пасмурная погода сближает людей. Пряча небо, она приземляет, напоминая об одиночестве и о том, что счастье — предмет очень хрупкий, не существующий в одиночестве. Невольно, в такую погоду, один человек начинает искать другого — пусть не рукой притронуться, просто поговорить, хотя бы…

А в непогоду, ночью и за рулем, поговорить не только хотелось бы -надо! Но водитель мог говорить беззаботно, а собеседник, сержант Ромашкин — нет. Потому, что сержанту, кроме погоды, не нравилось то, что автобус заметно, до беспокойства — отставал от сопровождения. Ромашкин просил, и не раз, подтянуться. Но «Синий», догнав головную машину, опять отставал. «Пистолет упакован, — припомнил Ромашкин, — должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней».

— Пройдусь по салону, — сказал он.

— Зачем? Да все хрюка давят…

 — У Лонга есть термос с горячим кофе.

— А-а, ну давай...

Отпив кофе, Ромашкин отвернулся и осторожно достал пистолет. Недоуменно блеснул взгляд одного из пассажиров, встречный тяжеловес-автопоезд, тряхнул автобус и погасил все звуки. Ромашкин передёрнул затвор. В патронник вошел патрон, запирая механику, поднялся вверх флажок предохранителя.

Допив кофе, Ромашкин вернулся к водителю.

— От кофе глаза заблестели, и порозовели щеки! — пошутил водитель.

— Ага — кофе — великая сила. А что с «Красным»? Чего он с тобой не поехал?

— Да, приболел.

— Чем это, в летнюю пору?

— Был на рыбалке. Не знаю, съел что-нибудь…

 — Мотыля?

— А черт его знает… Ты что? — спохватился водитель, — Да, мотыля не едят.

— Значит, что-то другое.

— Да что, сам не справлюсь? Устану, конечно. Уже устаю. Но они, — кивнул он в салон, — за двоих заплатят.

— Устаешь, я вижу. Но догоняй КАМАЗ!

— Сейчас догоню, но не уйдет он от нас, в самом-то деле.

— КАМАЗист не из ваших?

— В первый раз его вижу. Заказывал Лок, в гараже.

КАМАЗ шел далеко впереди: огоньки едва различал Ромашкин. И, время от времени, просто терял их из виду.

— Да пусть себе катит, он же пустой. На обратном пути за нас будет держаться. Обратно- да, главные ценности там. Тогда по-другому. Тогда он от нас ни на шаг. А сейчас — пусть бежит! — не переживает водитель.

— Ну, да, — согласился Ромашкин, оглядывая дремотный салон, — сейчас главные ценности здесь…

Свисток. Светящийся полосатый жезл перекрыл дорогу. «Не заметил поста! — удивился сержант, — освещения нет. Светофор? Ах, ну да — веерное отключение электроэнергии…». Но это был, безусловно, знакомый ему, пост ГАИ.

Обычное дело. Проверка. Свои.

«А КАМАЗ чего пропустили? — хотел пошутить Ромашкин, — Не наш он, чужой!»

Но вместо приветствия, тут же, в затылок Ромашкину впилось железо обманки-жезла. Опрокинутый им, Ромашкин ткнулся левой щекой в колени водителя. Через долю секунды тот ощутил на себе кровь. Второй из вошедших, сорвал с плеча Ромашкина автомат, не найдя кобуры в штатном месте — справа на поясном ремне, сдернул с пояса рацию и передернул затвор автомата.

В глубь салона, в упавшей как смерть, тишине, смотрел автомат Калашникова.

— Деньги! Быстро, без шуток, — деньги!

Зрачок автомата смотрел в побелевшие лица. Подельник пошел по салону. Торопливые руки без труда, из чужих, непослушных рук — вырывали пакеты и сумки.

Мозг сержанта Ромашкина, внезапно и потрясающе быстро увидел во сне, как его, идущего как по канату — по высокой стене забора — бьет током! Он сам виноват: схватился руками за провода над собой. Теряя сознание, падает, обрывая провод. Но теперь было что-то не так. Налево летел он — на острые колья в гороховых грядках. На самом же деле, свалился направо — в траву. Он же помнит! Давно это было — в детстве. Летел он, как будто в колодец — обратно. Не надо, Ромашкин, возьми себя в руки — не то!

Салон: колыхания, звуки, через струйки крови — обратным током просачивались в сознание. Вслепую, мысленно, стал он ощупывать, проверять свое тело, как командир перед боем, считает гранаты и уцелевших людей.

Кровь текла горячо и обильно. «Уплыву, значит, скоро», — подумал Ромашкин, и понял, что остался без автомата. Потемкина вспомнил: урок, который он же, Ромашкин, провел у доски!

Ладонью, от пряжки, наощупь, прошелся налево. Есть! «Ребятки, постой — усмехнулся Ромашкин, — Я ж еще не сказал свое слово — не дали. А надо!»

Со стороны и потом — всегда легче принять решение верно — мозг имеет возможность спокойно пошевелить извилинами. Ромашкину лучше бы и оставаться таким, умирающим: не привлекая внимания, он бы остался нетронут. Объект нападения — деньги — не он. А там: повезет с медициной — спасут. Обнаружив себя, Ромашкин получит ответ — пулю из своего автомата.

Но он не закончил еще свой расчет боевых возможностей. Скользнув в кобуру, большой палец нащупал флажок предохранителя. Верхнее положение… Верхнее, — заперто! О, это много значит! «В пустом стволе запирать ему нечего». Значит, там заперта пуля — «в исходной позиции». Пуля — в стволе!

Вперед, вверх! Как бросок в воду — больше воздуха в легкие, силы — в мускулы. На ходу, как это делал Потемкин: флажок — вниз, ствол — на линию огня. «Можно снова в туман…», — согласился Ромашкин, чувствуя, что палец уже прижимает крючок к рукояти. «Можно…»

Со скоростью 315 метров в секунду покинув ствол, пуля нашла свою цель в двух метрах от дульного среза… Не признавая препятствий, она вонзилась в затылок новоиспеченного автоматчика. Удар выбил из рук угрожающее железо, сбил с ног, бросая вперед — лицом вниз и «отменил» всеобщее оцепенение. Десятки рук в порыве ненависти скрутили-скомкали, затоптали ногами второго налетчика.

 

Неужели Потемкин?

 

Ротный качал головой: как же так — убитым был свой — сотрудник милиции! Понятно, что теперь будет круто: проверки, комиссии, выводы. Резонанс сильнейший, шквал вулканический: если не пеплом на голову — то жарким духом, коснется каждого. А потом будут долго коллеги подозревать коллег, обоснованно и не очень… Слаженность, уверенность в группах и экипажах, пригаснут невольно, как в сырости пламя костра ослабнут на время, пока не утратят своей остроты издержки и память о страшном факте, не притупятся — как со временем притупляется нож...

***

Начальник Управления уголовного розыска, каменел лицом: огневой контакт на поражение между своими! И где? В «хозяйстве» где служит Потемкин.

Розыск работал. Работа кипела, но кипяток не давал ответа на главный вопрос: случайный эпизод или умышленное групповое преступление? Есть ли сообщники? Кто? Сколько? Где?

Есть одна нить, случай, когда врагу, моля бога, желают здоровья! Второй нападавший в больнице, но документов при нем — никаких, даже водительских... Убитый себя не таил: удостоверение было при нем: ИДПС ГАИ, Гапченко. «Девяносто девятка» техпаспорт — его. На его же имя. А толку? Убитый не даст показаний.

Полковник ткнул кнопку селектора:

 — Что говорит медицина, как пострадавший?

— Только что сообщили, скончался.

В руке полковника хрустнула и переломилась ручка...

 

Потемкина дайте!

 

— «Тантал», я седьмой! — сообщила рация, — Мы на подходе, минут через сорок будем.

— Добре, седьмой. Я вас понял.

— Тут Потемкина просят, сообщите, а он на месте? Водитель просит, чтобы Потемкин обязательно встретил. Обязательно! Слышишь, «Тантал»?

— Ну, передай, что встретит…

 — Что за новости? — удивился ротный.

И обернулся к Потемкину.

Потемкин пожал плечами: — Но сейчас же приедут — узнаем.

 

Потемневший лицом, уставший, не сразу поднялся водитель с сиденья. Непослушные руки нашли сигареты и спички. Он прикурил и увидел Потемкина. «Пора!» — сказал сам себе и поднялся навстречу. Нерешительно, но Потемкин подал руку первым- водитель пожал руку в ответ.

— Юрий Юрьевич, — попросил Потемкин, — я по сути и подробно доложу Вам, но чуть позже. А пока, поговорить бы нам с Иван Петровичем вдвоем. Это важно…

Птицын, не уверенный, а надо ли — но согласился: кто сейчас знает, что не надо, а что надо?

 — Полчаса, Потемкин!

— Спасибо. А это Вам, — протянул он папку.

— Что это?

— Обзорная справка, рапорт и обоснованный вывод.

— А-а, Лахновский? Я ознакомлюсь, а ты побеседуй свои полчаса.

 

 — Здесь мы с Вами уже, — постучал по баранке Потемкин, — помните, говорили? Так что теперь — на моей территории.

И показал водителю на выход.

В кабинете, плотно закрыв за собою дверь, Потемкин вытряхнул пепельницу, вынул сигареты и зажигалку, приглашая Ивана Петровича к долгой беседе.

 — Все готово уже, все Вам ясно, — тоскливо протянул Иван Петрович, водитель по прозвищу «Синий», — осталось руки, — поднял он запястья — сунуть Вам в кандалы, и конец…

 — Что ясно, то это так, — согласился Потемкин. — Вот на работу приехал сегодня, и получил полную ясность.

 — Я так и подумал. Вообще я сегодня ночью все уже понял. А поэтому, — «Синий» вздохнул, — явку с повинной хочу Вам дать…

 — Я не требую явки, с повинной Иван Петрович.

— Я добровольно.

— А надо ли? Наши еще ничего не знают, свои не сдадут. Гулял бы, — Потемкин теперь говорил на «ты», — А то и «на лыжи стать»* (*Уголовный сленг: бежать) можно.

— Нет, Вы-то знаете! Нет… — тряхнул головой Синебрюх.

— Но я не работаю в розыске, в следствии. Как я приму у Вас явку с повинной?

— Да, но я с Вами, нормально … А опера — те порвут! Я не выдержу.

— Смеялся ты надо мной недавно...

— Это в автобусе, там, когда Вы баранку дергали? Было. А Славик потом мне всю плешь проел Вами.

— То есть?

— Спрашивал, что, да и как…

 — Ну, и что ты сказал?

— Что, мол, баранку подергал, затылок почухал. Ну, в общем, как было…

 — Понятно.

— И у «Синего» спрашивал. Он то же самое, в общем, сказал, и анекдот рассказал. Но я видел: Славик нам не поверил. Ему не понравилось, что Вы о том эпизоде у аэропорта спрашивали. Он говорил, что Вы человек опасный, а мы не верили. А после, сегодня, когда у него венчик кровавый слетел из затылка… тогда я все понял… Вы все про нас знаете. Славик ругался страшно, когда Вы на таможню приехали. «Красный» его успокаивал «Ерунда! Ну и что, что приехал? Плюнем, забудем!» А Вы же ничего и не делали, никого не трогали, поулыбались, с людьми поздоровались, да и уехали. Но у меня и тогда сердце екнуло. А вчера, Славик, зная, что Вы выходной, сказал: «Потемкина спать уложу — догоню вас!» Уложил, получается, нас догнал, и его убили. И я решил сдаться.

— А чего там, по месту не сдался?

— Не хватило духу. Приехали «Скорые». Нашего сразу, и этих — в носилки…

 — Наш — это кто? Славик? Или подельник твой?

— Что Вы! Сержанта имею в виду, Ромашкина…

- «Наш»! — возмутился Потемкин, — Да кто б говорил!

— Ну да, извините. Неправ… -вздохнул Синебрюх. — Ну, так вот, — осторожно напомнил он дальше, — милиции понаехало много. Нас, меня тоже, жалели: писать, говорят, Вы сможете? В общем, ну как там признаться, они же меня человеком считают… Тогда я о Вас и подумал.

— Стыдно так, что признаться страшно! — покачал головой Потемкин.

— В общем, сдаюсь я Вам. А уж Вы — отдадите дальше, кому угодно и как угодно — мне все равно. Только не сразу — не переживу…

 — Помогу тебе сделать явку с повинной, а это поможет тебе. Но пойми две вещи, — как два восклицательных знака, застыли два пальца Потемкина: — Явка с повинной не освобождает от уголовной ответственности. Вину смягчает. И следствие будет «За», и сказать свое слово суду, не забудет. Но ты должен сказать мне не меньше, чем я уже знаю. Ты понял? Не меньше!

— Понятно... Второе?

— Второе — деньги. Неприятный момент. Будет больно, но — выдать придется! Деньги изымем. Не домашние деньги — а те, что «намылись» от Вашего «бизнеса». К этому ты готов?

— Да, не думал, — печально сказал Синебрюх, — но, начальник, готов!

— «Начальник?» — способный ты человек, легко входишь в роль.

— Да Вы просто, — завелся «Синий» — Вы просто не видели, не были там! Не знаете, как на глазах убивают! Руками? Я это видел! Я все это видел! — кричал Синебрюх, — И что я мог сделать? А теперь уже все! Для меня уже все! Меня нет… Мне — конец!

— Да уж тебе-то… Живой, вон.

— Мне! И «Красному», тоже — конец! Да: нас — за такие деньги!!! А Славика мама? Друзья… А вьетнамцы? Да им показаться — на месте сгорю!

— От стыда?

Синебрюх торопливо кивнул.

— Какой бежать, какие «лыжи»? Найдут! И порвут — я уже это видел, в автобусе, ночью, сегодня! Порвали на части! Руками, ногами. Меня тоже самое ждет — мы для них как нож в спину…

 — Виталика рвали7

-Его. И «Красного», — перевел дух «Синий», — заберите! На даче он, в Савинцах и ничего не знает. Но приедет — и попадет прямо в зубы. Не арестуете — изорвут… Арестуйте!

— Кого нам еще спасать?

— Это все.

— А водитель КАМАЗА?

— Нет. Он случайный, Лок заказал на одну поездку.

— Смертник!

— С чего вы взяли?

— С чего? — в упор посмотрел Потемкин, — А как у Ромашкина самочувствие, а? Ничего, как обычно?

— Но его не убили. И не собирались…

 — Да, только крышу отбить немного… Кого обмануть ты хочешь? Себя? КАМАЗ потерял вас из виду. И он бы вернулся. А там сержант и водитель, у одного оружие, у другого глаза — свидетель. Вам был нужен свидетель?

Синебрюх молчал. На джинсах его была кровь Ромашкина, и не видеть ее, опустив голову, он не может.

— И для Славика ты не только подельник, но и свидетель. И если подельника можно забыть или бросить, то уж свидетеля… Ты меня понял?

Синебрюх перестал говорить. Видно, дошла правота Потемкина. Притянул лист бумаги и взял авторучку.

Потемкин продиктовал:

 — Начальнику УВД… от гражданина… года рождения… уроженца… образование… место работы… проживающего… ранее не судим… Заголовок: «Явка с повинной».

Синебрюх писал торопливо, но почерком ровным, он хотел быть понятым. Уточнил:

 — Обязательно: «даны добровольно, без оказания мер физического, психологического и иного воздействия»?

— Обязательно!

— Я сегодня писал объяснение, а этого там не писал…

 — Мне, — уточнил Потемкин, — ты будешь писать то же, что писал там? Да я тебя выгоню. Вон, — указал на дверь Потемкин.

— Нет, Вам — всю правду!

— Договорились. Сочинения в школе писал? Здесь то же самое, самостоятельно, в произвольной форме. А уточним и дополним вместе.

Потемкин, как терпеливый учитель, не торопил, курил и рассматривал клубы дыма. Синебрюх табака не хотел, но и писать получалось не очень. «Не прилежный школьник...» — таможенник верно сказал.

— Неправильно! — подойдя, прочитал Потемкин.

— Ну, скажите, как надо?

— Ладно, я тебе вслух набросаю. Послушай, и если правильно, так и пиши, в таком духе. Ошибусь — исправишь. «4 ноября такого-то года… мы: с тем-то; автобус… госномер такой-то, выполняли, по просьбе вьетнамских предпринимателей, рейс в Москву. На трассе — указывай место и время, автобус был остановлен инспектором ДПС ГАИ; о котором знаю… или не знаю — ты правду пиши. В автобусе, кроме меня и водителя, находились — указывай, кто находился.

— Я не помню, четвертого ноября, или нет...

— Примерно, как помнишь, пиши. Диктовать я не должен.

— Да лучше бы …

 — Не отвлекайся.

Синебрюх стал писать.

— А про инспектора, — снова «завис» Синебрюх, — что я знаю?

— Это я тебе должен сказать?

— Телевизор я ему покупал в Москве… Славик он. А потом, вот как Вы сказали, 4 ноября, они, с его напарником нас остановили. Как всегда, почитали бумаги. А потом он их спрятал, и говорит: покажите валюту. Они нас никогда не трогали, потому что мы ничего не вывозим. Работаем только на ввоз, поэтому и не трогали. А теперь мир вдруг перевернулся: ГАИшники требуют предъявить валюту! Мы с «Красным», в отказ. Они стали сами искать. И нашли. Тысяч под пятьдесят там было. Мы сами не знали, что возим столько. Работой довольны — зачем нам чужое считать? Ну, — говорят: это Славик, — что будем делать? А что было делать? Чужие, не наши деньги. Славик тогда говорит: «Вот что сделаем. Вот депутат с нами — он проверяет нас». Тот был рядом, в другой машине. Славик торопит: «Ну, что? Будешь с ним говорить? Или мы сразу оформим тебе контрабанду валюты, а после доложим?» Что делать? Мы согласились. Славик берет наши деньги и документы и несет к депутату в машину. Тот посмотрел, приглашает нас.

— Это не Славик, а депутат опрокинул мир? — уточнил Потемкин.

— Да, конечно он! Славик бы не догадался. Мы ему говорили, что деньги в Москву идут через банк, и он верил. А этот приехал проверить, и вот… Он сразу все понял. Спросил: «Попались?» Мы же чувствуем: в его руках наша судьба. Славик же не виноват, что верил нам… Мы с «Красным» ему всю правду…

 — Славику? — уточнил Потемкин.

— Нет, депутату. Мол деньги не наши, и так мол, и так… А он документы наши листает. Спрашивает, а не обижают ли, мол, ГАИшники? Нет, — говорим, — нас не обижают. Жалеет он, вроде, нас... Посмеялся: «А мне, — говорит, труднее всех — и ГАИшников не обидеть, невиноватых, и вас, и вьетнамцев — они же кормильцы ваши? Не надо их обижать?» Да, мы что? Мы с «Красным», конечно, за! Он отдает документы, пересчитал деньги. Разделил на две части, и часть нам отдает: «Вот это, — сказал, — берите, и — вперед, на таможню! Вас остановят, досмотрят…»

 

***

 — Все в порядке, — принес капитан Медведенко новость ротному, — Ромашкин в сознании. Розыск его опросил. Герой! Апельсинов и фруктов — палату, аж под завязку набили!

— Ну, добре, — вздохнул подполковник Птицын, и стал читать бумаги о фирме Лахновского.

— А где Потемкин? Вышел на службу?

— Да, вышел, вышел…

 — А где он, почему я не видел?

— Я видел. Он заперся.

— То есть?

— В кабинете заперся, с этим, водителем нашим.

— Зачем?

— Водитель просил. Может быть, есть что-то важное, пусть говорят. Потёмкин доложит. Нам сейчас малейшая информация ценна.

— Ну, что ж службу не отменили… — вздохнул Медведенко, и открыл книгу нарядов.

— Черт! — прошипел возмущенно ротный.

— Что? — вскинул голову зам. Медведенко.

— Ты послушай, а что он пишет, а? Послушай! Ну, блин, ё-мое, Потемкин!

Хлопком кулака в ладошку, ротный выплеснул накипевшее, и зачитал:

- «Благоприятные финансовые и материально-технические условия, предложенные заказчиком, со временем приведут к многочисленным нарушениям дисциплины среди сотрудников, столкнет их с риском несанкционированного применения оружия и спецсредств. Деятельность отдельных структур АЛИСа, в силу своей специфики, под видом возврата долгов, может вовлечь сотрудников «Тантала» к участию в вымогательстве, другим незаконным действиям»

 — Боже! — тряхнул головой Медведенко, — Кошмар! Начфин все бумаги уже написал, подписал, подсчитал… В общем, все! Звони, Юрий Юрич, давай-ка, звони этой шельме!

— Потемкин! — загремел, дождавшись ответа из трубки прямой связи, ротный, — Место тебе человек заказал, у Христа за пазухой! Ты не находишь? Находишь! Так что же ты мне написал? С головой ничего не случилось? Рассол принесу. Не надо? А как же тебя понимать? Он же звонить мне сегодня будет! Да он, к концу дня приехать должен! А что я скажу? Ты думал? Ты отвечаешь за то, что писал?

— А ты слушай… — включил Юрий Юрич динамик для Медведенко.

— Отвечаю. Лахновский, если и позвонит Вам сегодня, то вряд ли приедет.

— Ты что, в пятый угол загнал его, а? Ты что с человеком сделал?

— Будьте спокойны, я ничего с ним не сделал! Но он не приедет. Уверен, — помедлил, секунду, Потемкин, — на девяносто восемь процентов.

— Он себя плохо чувствует?

— Как может чувствовать себя депутат, у которого помощник в реанимации?

— Как так? — ничего не понимает Птицын.

— Совершил преступление, а теперь при смерти…

 — Что происходит, что ты несешь, Потемкин? А ну-ка, давай выходи и дай разъяснения, по существу.

— По существу я изложил в рапорте: уважаемый Альфред Петрович старается сделать из нас карманную милицию для себя.

Ротный выключил связь.

— Юрий Юрич! — качал головой Медведенко, — А я говорил, в первый день говорил: хлебнем мы чудес! Опера — там нормальных нет…

 — Давай о другом! Два процента не так уже много, а он, скорей всего думал, когда писал.

 

 — Так вот, — продолжал Синебрюх, — депутат научил нас: «Обшмонают вас на таможне, а вы говорите: знать ничего не знаем, мы люди простые, но если нарушили — оформляйте. А после — сюда и подойдете к Славику. Ясно?» Вот так — с потрохами, сидели мы с «Красным» в чужих руках!

Все так и было. Нас досмотрели, нашли валюту. Так и так — задержали. Оформили, как полагается. Мы возвращались, встретились снова и Славик на нас, на троих, отдал по доляшке из тех же, вьетнамских денег. А все остальное, сколько — не знаю — ГАИшники взяли себе. Вьетнамцам мы показали бумагу с таможни, сказали: попались.

— А депутат?

— Когда мы вернулись с таможни — не было.

— Так и пиши.

— А на прошлой неделе, — поднял Синебрюх и куснул авторучку, — мы так же решили сделать. Лок согласился, что лучше в Москву. Мы убедили, — сказали, что образовались концы на границе. Он поверил, у них теперь денег мало, а очень надо… Славик нас, как положено, остановил. Мы отдали деньги и позвонили Локу. А что мог вьетнамец? Туда сунуться — нет, однозначно! Все, — решил бы — хана! Смирился бы, и не сунулся. Пережил бы… Не первый раз. А он Вам позвонил. Этого мы не знали. А потом позвонил: выезжаем с Потемкиным. Ужас! Мы к Славику: Славик, что делать? Нас уже обыскали, в таможне. Славик туда. «Козлы!» — орал на меня и «Красного». Да кто знал! В общем, все пришлось сделать в обратку.

— Хорошо, — согласился Потемкин, — Верно. Но это — пока не пиши…

 — Почему?

— Нарушаешь порядок. А возле аэропорта?

— А там? А что там…

Обрыв в середине подвздошья ощутил Синебрюх. Не хотела, не поднималась рука, писать об этом. Страх пригнавший к этой беседе, уже отступил: Потемкин его успокоил. «А не много ли будет?» Из-под бровей, Синебрюх посмотрел на Потемкина: чем ему крыть? Да ведь, кажется, нечем… В живых — только «Красный», но что он, дурак? Торговаться! — решил Синебрюх. Пусть же Потемкин, хоть раз, утрется.

Близкую ненависть ощутил Синебрюх. А Потемкин — с чистенькой, светлой душой, расхаживал, или курил за соседним столом. Спокойно и с удовольствием, просто…

«Слоняра! — подумал о нем Синебрюх, — Ты уши развесил. Ты очень легко свое получаешь! Даром. На блюдечке — от меня — с голубой каемкой! А я? Да плевать! А я приговор самому себе и своей рукой, под диктовку, пишу! И тебе наплевать, тебе этого мало?»

Он готов был… хотел…

 — Я знаю, — сказал Потемкин.

Синебрюх поднял остывающий взгляд.

— Ты сейчас ненавидишь всех. Потому что всем лучше, им хорошо, и мне — тоже, а ты — в одиночку тонешь. Причем — в дерьме. Но ты забываешь, что всех обманул и объехал, сначала — ты! И хорошо ты поехал: вспомни 4 ноября! Никого не позвал! На автобусе, на который тебе же, друзья собирали деньги. Ты лучше меня, сам об этом сказал: «Нож в спину»! Не так ли? Ты просто не знал, что приедешь в болото. Но вот приехал! А прыгать в трясине лягушки способны, ты — нет. Со мной можешь спокойно поговорить. А не хочешь, я отвернусь, да пойду. Как хочешь...

— Ой, нет…

 — Что?

Так и было все, как говорил Потемкин. Да он ведь не видел, что мысль Синебрюха, кусочком хлама кружилась, плыла, угодив в струю, да наткнулась на камень. «Дурак-дураком! — вспоминал Синебрюх: Потемкин таким был в автобусе, — «А жалко их, а? — «бомбанули»… Лиса, пес смердящий — вынюхивал бывший опер «ГАИшников, стало быть, знаете, наперечет? Ну-ну, ни гвоздя Вам, ни жезла!»

Синебрюх кипел. Но сварить хотелось Потемкина, а не себя! «Мало тебе, пес смердящий? «От пуза» давай! Дай, будь добр, аэропорт? Ты, скотина, подумал, что мне это — пару лет лишних в зоне? Мало?»

Понимал он, что в этом паршивеньком, да сильно уж «денежном» эпизоде, вполне можно выйти сухим.

— Я-то забуду, — услышал он вдруг, — и тебя, и вообще этот день. А вот ты… — покачал головой Потемкин, — Ты — нет! Но только не потому, что сегодня попал! Потому, что сегодня тебе повезло больше всех! Ты же думал пожить еще, правда? Подольше. А крест на тебе был поставлен! Славик тебя обогнал случайно. Дорогой туда — я имею в виду! — Потемкин рукой показал на небо. — Ты мысль ловишь?

Не уловил Синебрюх.

— Сегодня со Славиком, кто был, — напарник?

— Нет, Виталик. Напарника не было. Кинули.

— Как?

— Мутное дело. Славик три дня психовал. Мы же деньги в руках держали тогда, на таможне. А Вы… Все пришлось скинуть.

— Я полчаса, без учета дороги, вам дал, чтобы вы подержали добычу в руках, всплакнули над нею, и на таможню слетать успели — «обратку» дать. Что, мало?

— Как раз угадали! В общем, может быть, у него сейчас денег мало, или очень нужны, но решили они вдвоем, без напарника, сами, с Виталиком. Тот потом бы узнал, что остался без доли -ну так и что? Шум поднял? Муть это все, — не поднял, проглотил бы и сел голым задом! Да Вы не поймете.

— Пойму. Теперь ты разберись. Сорок вы там, в первый раз, «наварили»; семьдесят — возле аэропорта, — не спорь, — я знаю! Больше сотки, в общем, своими мозгами, Виталик со Славиком, «наварили». И о вас не забыли. А дальше? А дальше все — исчерпался бизнес! Заходик последний сделать, дай бог, и хватит! Пока слишком плохо не кончилось. Риск — ты теперь это понял! А я перекрыл вам границу. Вы проиграли! Вчера был последний аккорд! Больше бы вы не играли. Уразумел?

Синебрюх не решился спорить.

— А ты вдумайся: Славик меня хотел спать уложить «по-любому!».

— Да, — подтвердил Смнебрюх.

— А что это значит? Не думал? Не догадался? Нет?

«Синий» не понимал.

— На кладбище ленточки не приходилось читать: «Спи спокойно, дорогой»?

— Вы что? — побледнел Синебрюх.

— Доходит? А ты вот, Иван Петрович… Подельник бывший, свидетель опасный — ты был им нужен? Твоя жизнь стоит лишних переживаний?

— Ни фига себе!

— А жизнь «Красного»?

— Боже…

 — Не слышу?

— Я сказал: боже…

 — Я про аэропорт не слышу!

— Виталик там был, в салоне. Он деньги собрал, документы. И с ним его друг, из деревни, я понял: наверное, кум. Никогда его больше не видел. А останавливал Славик. Вьетнамцы, — мы так подумали, — все равно его не разглядят.

— А Виталик что, в гриме был?

— Ой, зачем? Он не боялся. Вообще не боялся!

— Чего так?

— Да он же у этого — знаете Вы — депутат, у Лахновского?

— Думаешь, что говоришь?

— Да что думать, я знаю, что он депутат у него.

— Депутат у Лахновского?

— Да!

— Это кто же тогда Лахновский — Верховная Рада?

— Ну, да…

 — Ну, хорошо, не парься, ты напиши только правильно. Депутат — Лахновский; Виталик — помощник народного депутата.

— Ну, Вам виднее.

— А вчера Краснокутского кинули тоже?

— Нет. Он сам не поехал. Не захотел. Уперся. Предчувствие, говорит: не поеду!

— Так. Что о Виталике знаешь: фамилию, адрес?

— Совсем ничего. Фамилии даже не знаю. Все они как-то: Виталик, Славик; в автобусе был, вот и вспомнил — Юрчик. Не взрослые люди — детсад.

— «Рено» у Виталика?

— Да, «Рено», черный.

— Вот теперь все, что мне рассказал — пиши.

 

Потемкин?!

 

Потемкин взял трубку. Телефон зазвенел у полковника Цупова.

— Товарищ полковник, мне повезло, что застал Вас. Потемкин тревожит.

— Что хотел, говори, Потемкин, да быстро, тут не до тебя!

— Явку с повинной примете?

— Что?

— Явка с повинной нужна? По Краснокаменке? Свежая, только созрела.

Полковник опешил:

 — У тебя?

— У меня. Приезжайте, пока не остыла.

— Держись, я приеду, Потемкин!

Дав отбой, Цупов снова взял трубку:

 — Дайте «Тантал»! Командир роты? Птицын? Полковник Цупов. Знаешь такого? Так вот, слушай меня, подполковник! Потемкин с оружием? Да? Вот что, мы скоро приедем, а ты, под любым предлогом разоружи Потемкина. Под предлогом, ты понял! Есть голова — ты думай. Ни в коем случае не заходи напрямую — стреляет он метко и быстро! И проследите, чтоб он — никуда. Надо, чтоб он нас дождался. Но больше — ничего. Без самодеятельности. Выезжаю сам. Ясно? Действуй, командир!

— Гаркуша! — позвал полковник, — Владимир Иванович, едем. Отступника навестить пора, поехали!

«Да хоть бы еще, — кладя трубку, взмолился ротный, — хоть бы еще позвонил кто-нибудь!» Лучше бы позвонили, дали задание, что-то другое, чтобы он понял, что этот приказ — ошибка…

«О, это счастье, — подумал он, — что я не включил динамик!» И покосился на зама.

— Что там? — спросил тот.

— Ничего. Я к Потемкину прогуляюсь.

— Привет передай.

— Передам, — сказал ротный, и достал пистолет. Крутанул до предела колесико громкости радио, и под столом привел пистолет в готовность.

— Ты чего? — изумился зам.

— Да, так, не в ту сторону крутанул, — подполковник убавил громкость. «Спать ложился, — подумал он, — Земля, как обычно, нормальной была. А сейчас — опереться не на что!»

Понять что-либо по обстановке, возможности не было. И «Рисковать, — решил он, — я могу только сам!»

Архангел услышал ротного и прозвонил в телефон:

 — Подполковник, ты еще не поднялся? Я тебе подскажу, что придумать с Потемкиным. Слушай…

 

Потемкин был — весь внимание. Жизнь длинна, как дорога, а исповедь — краткий отрезок — тире! Синебрюх сейчас скинет последнюю тяжесть Потемкину в руки, устанет и окунется в тоску. А потом замолчит, или будет врать, потому что тоска выливается в мысли о самом насущном — спасении. А сейчас не врет — избавляется. Момент истины — ценный момент для коллег из розыска, — вот что держал у себя в руках Потемкин. А тут постучали в дверь.

— Да!

Вошел ротный. Осмотрелся, не угадал ничего особого и, тоном незваного гостя, проговорил:

 — Потемкин, сдай пистолет. Приехал режиссер Фокин с «Мосфильма», он снимал «Петровку, 38» — побудешь у него гидом. Лучше тебя тут никто не справится.

— Что? — удивился Потемкин, — Опять!

Он «въехал» не сразу, о чем сказал ротный. А ротный, вообще не въезжая, добавил:

 — Ну, тебя что, учить? Будет спрашивать — ты отвечай, покажи, чего гость захочет, да не молчи — это главное. Он ведь зачем приехал, что нужно? Общение, слово живое, Потемкин, давай! Ты к нему не для охраны, поэтому пистолет не нужен. Сдай! Это приказ.

Не будь Потемкин привычен эмоции прятать — отвисла бы челюсть: «Какая муха ротного укусила?» — не понимал он и собрался пойти, выполнять приказ.

— Вот что, — убрав написанное, сказал он Синебрюху, — отсюда ты — никуда! Даже если захочется в туалет, подожди — я тебя провожу.

«Кончилась воля!» — вздохнул Синебрюх.

«Ну да! — про себя усмехнулся ротный. — Только ты, капитан, — в туалет под моим контролем, а он — под твоим. Гуськом будем двигаться по нужде!»

 — Здесь подождете? — спросил Потемкин.

— Да, подожду, — согласился ротный.

Потемкин вернулся без пистолета, спрятал в сейф кобуру.

— Ох, и накурено! — возмутился ротный, поднялся, широко раскрыл дверь и вернулся на место.

— Не закрывай, — сказал он, — Подождем, — и посмотрел на Потемкина. Тот косился на дверь, пряча явное неудовольствие, хмурился.

— Ты, знаешь ли, — кашлянув, сказал ротный, — я из этого фильма момент один помню. Не помнишь? К девушке главный герой приехал, наш — опер. К ночи поближе. По делу, конечно же, уголовному. Суть там была непростая, а он в эту девушку верил, хотел внести ясность. Против нее все было. Так вот, вечером, в ее доме — я помню… А жила она самостоятельно. Ага, вот — кофе она поставила. А потом предложила бутылку «Плиски». Ты помнишь, в Союзе коньяк был болгарский — «Плиска»? Горлышко длинное, а бутылка сама, — как капля. Так вот она ему говорит…

Ротный увлекся.

— …ага! Говорит, что спиртным, вообще-то не увлекается, и не предлагала бы, может быть, да эта бутылка стоит давно. Брак, со стола именинницы. То есть, ее не смогли открыть — неполадки с пробкой. Она ее убрала, а теперь, может быть, гость сумеет открыть? Порылась в столе и достала кухонный, такой, знаешь, крепенький, нож. Салфетку большую, чтобы бутылку в руке зажать, понадежней. В общем, весь инструмент. А он взял в руки, посмотрел, взял салфетку, на нож не глянул. Усмехнулся по-доброму — хлоп! И ребром ладони снес горлышко. Нормально открылась, разлили, распили.

Помолчав, подполковник спросил:

 — А ты так, Потемкин, можешь?

— Распить?

— Нет, открыть.

— Не знаю.

— Но камень, ты голой рукой ломаешь.

— Нет. Кирпич разбиваю, а камень — нет.

— Что, большая разница?

— Не знаю, наверное.

Неохотно, отрывисто, говорил Потемкин. А ротный нес всякую чушь и считал минуты, когда же машина начальника УР доедет от УВД до «Тантала».

— А как ты считаешь? — спросил подполковник и оживился, как человек, который в бесцельном трепе, вдруг обнаружил мысль, — Вот фильмы такие, про милицию, уголовный розыск, преступников — они не вредят? Я имею в виду подробности их… Не учат дурному? Школа будущему преступнику — не бывает такое? Посмотри их внимательно — можно всему научиться. Как думаешь, а?

— Во-первых, — ответил Потемкин, — надо их разделять: о милиции, розыске, и о преступниках — не одно и тоже. А во-вторых, если вы посмотрели, подробно, как преступление можно придумать и сделать, то можете видеть и то, как его разгадать. А начнете искать в нем науку — поймете, что лучший способ избежать раскрытия — не совершать преступления!

«Вот это, — вздохнул Синебрюх, — надо было писать в каждом фильме, как на сигаретных пачках… И я бы задумался, вдруг. А теперь? Что теперь? Поздно!» Ротный почувствовал, что истощился и больше сказать ему нечего.

 

Открытая дверь не таила всякому, кто был рядом, кто проходил мимо, что в кабинете — трое: мирно сидят, беседуют, и ничего не делают. Но не таила она и того, что тех, кого ждет подполковник Птицын, в здании нет до сих пор.

Это склоняло к панике, потому что опять нужно было думать, чем же еще зацепить Потемкина.

— Ничего, — сказал подполковник, — сейчас позвонят, и поедешь. С человеком таким познакомишься, а? Режиссер! Хорошо это, честь для нас…

 — Мне, — не дружелюбно сказал Потемкин, — не надо знакомиться. Я с ним знаком.

— Ну, так вот! — оживился Птицын, — А я думал, что ж так? Почему тебя? Вот в чем дело. Потемкин! Чего же не рад, если он твой знакомый?

— Рад, просто, времени нет.

И, слава богу, послышался шум посторонних людей. Заглянул Медведенко:

 — Юрий Юрьевич, к Вам полковник Цупов!

«Ага!» — подполковник увидел, как, наконец, улыбнулся Потемкин. Почти, так сказать, «потирая руки»… С чего?

А потом он увидел: Потемкин спокойно и с удовольствием закурил, и пристально, из-за стола, присмотрелся и Птицыну. «Что за игры? — мелькнуло в мозгу, — Не похоже, что влип Потемкин». А тот смотрел с легким, злорадным прищуром! «Да, что же, меня — не его окружают? Он что, разыграл? Он меня подтянул в ловушку? А ему, своему, Цупов, ясное дело, верит! Бред! Да вы что, опера? Как в тридцатых, НКВД?. Называется — влип! Ох ты боже, о, боже! Меня будут колоть на причастность! Потом разберутся, конечно. Да только Потемкин — как мог? Погоди у меня!»

Цупов, войдя, подал руку ротному и Потемкину. Хмуро спросил:

 — Шутить научился, Потемкин?

— Какие шутки?

— А это кто?

— Водитель.

— С чего мы начнем?

— Вот, — протянул Потемкин.

— Так, — взял бумаги Цупов. — А это? — Потемкин подал ему маленький лист-четвертинку.

— Телефон Виталика, который сейчас в больнице. Это домашний, а фамилии, адреса, я не знаю.

— Как ты не знаешь? А кто должен знать?

— Да, — опешил Потемкин, — не знаю…

 — Ты явку мне обещал или что? Так и дай же, будь добр, по-человечески! Или учить тебя?

И сам же, хмуро, полковник заметил:

 — Незачем, да, после этаких дел!

Потемкин хотел возразить.

— Так что, я? — перебил полковник, — Должен копать теперь, за тобой? Может делать начальнику нечего? Не считаешь так? Нет?

— Не считаю.

— Садись и сиди!

Цупов надел очки и, за столом напротив, стал читать явку с повинной. В дверном проеме, Потемкин увидел Гаркушу.

— Володя, — воскликнул он, поднимаясь.

— Сиди! — пресек Цупов.

— Я не нужен, товарищ полковник? — нашел момент, попросился Птицын.

— Да, спасибо, как раз хотел попросить. Нам бы с Потемкиным наедине…

 — Да пожалуйста. У меня кабинет этот стал уже специальным — наедине…

Пробежав по бумаге глазами, полковник переменился лицом и сложил очки.

«Тьфу, ты-ё!» — про себя сказал он, и тряхнул головой.

— Извини, если что-то не так, Потемкин…

 — Да ради бога!

— Ну, Ивана Петровича мы с Гаркушей к себе проводим, не против?

— Конечно.

— Владимир Иванович, проводи!

— Прощай жизнь, — прошептал Синебрюх и ушел, не прощаясь с Потемкиным…

 

Цупов остался наедине с Потемкиным. Подождав, не хотел ли сказать что-нибудь Потемкин, полковник увидел, что слово за ним и, подумав, сказал:

 — Не понял тебя я, Потемкин… Я уже, знаешь, что было подумал?

— Допускаю… — устало улыбнулся Потемкин, — Но, когда я к Вам приходил, были только догадки. Ничего бы они Вам не дали. Только вчера, поздно вечером, стало понятно, кто в этом действе — актеры, а кто режиссер.

— А если б не так, — Цупов тряхнул в руке «сочинение», — ты представляешь? Тот, второй — этот самый Виталик, от побоев скончался в больнице. Всё, концы в воду! Спасибо, Потемкин.

— Не за что.

— А к Лахновскому, что — разоблачать, в одиночку, ходил?

— Да нет, руки пожали, попили виски. Заочно мы с ним почти год знакомы. Ходили, как два шатуна-медведя, на параллелях, да не сближались.

— Я в этом не понимаю.

— Шатуны поедают друг друга: нечего есть — зима. А когда остается их двое — по пол-зимы параллельно ходят: и не отступают и не сближаются. Развязка неотвратимая, долгая...

— Понятно. Лахновский, тебя не съел. А что с ним?

— У шефа спросите: я рапорт и справку подал.

— Я спрошу. Тебе как здесь?

— Нормально.

— Обратно к нам не хотел бы, в розыск?

— Не так это просто, как в кухню из спальни и наоборот.

— Ну, да… — вздохнул Цупов, — не просто. А телефон помощника, что — у Лахновского взял?

— Из памяти. С Виталиком мы на охоту готовились, в прошлом году.

— На медведя?

Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:

 — Да нет, на зайца. Не получилось…

 — Жалеешь?

— Вы знаете, долго жалел.

— Но, ты дело большое нам сделал. Конечно, того, что скончался, со временем бы установили. Но — на мертвых бы все и замкнулось. Аэропорт — твоя, целиком, заслуга.

— Я понимаю, спасибо, — устало ответил Потемкин.

— Скажи-ка, а фоторобот зачем у меня стащил?

— Ну, это же их портреты. Хотел, как-нибудь, по ситуации, «засветить». Не успел, да тому не моя вина.....

 

Цупов беседовал с командиром роты.

— Ты ему так и сказал: режиссер, «Мосфильм»?

— Ну, как Вы мне сказали.

— Он не рассердился?

— По-моему, психанул.

— Да было однажды, попал он из-за режиссера. Этого, именно. Только сегодня, другого реального повода я не придумал — некогда. Так вот, другая задача: отбой! Пистолет верни. Напрягись, что-нибудь придумай.

— Ох-ё! — жалобно сжал виски ротный, — Опять!

— Давай, подполковник, надо! А, кстати, Потемкин тебе передал документы сегодня?

— М-мм… Вот они…

 — Давай! — Цупов снова надел очки.

— Что скажете? — поинтересовался ротный.

— А ты как, доволен взводным?

— Ой, да все хорошо, только в мозгах у меня от него сквозняк… Все молча, молча, думал-придумал — ну а потом как…

 — Но он же не народный депутат!

— То есть?

— Те много говорят, а делать — сам знаешь. Хотя, — добавил Цупов, — их помощники — такое творить способны!

— Понял. Но Потемкин: например, как это вот понять?

— Вот это? Рапорт по Лахновскому? А что тут понимать? — и Цупов, приподнявшись, выбросил бумаги в мусорник, — Вот так!

— А приколоть мне их, товарищ э… полковник…

 — Ну, надо приколоть — приколи А написал Потемкин все верно!

 

***

Потемкина вызвал ротный:

 — Показалось мне, что не хочешь ты экскурсоводом, а?

— Не хочу.

— Ну, так иди, да получай пистолет. Отставить экскурсию. У нас ведь работы — во!

Потемкин вздохнул, покачал головой и пошел в «подземелье».

«Не ворчи...» — хотел сказать ротный. Но Потемкин и не ворчал.

— Неплохо, скажу тебе, ты намекнул, где пистолет носить надо. Ромашкин, как видишь, понял. И подтвердил. Сказал за тебя свое слово — классно сказал! Будь пистолет у Ромашкина справа, как и у всех, и всегда — забрали бы, с автоматом вместе. А так — не нашли...

«Да, — опешил Потемкин, — сказал за меня! То, что я не сказал вечером, пистолет сказал ночью».

Он вышел и ротный не видел, какое смятение он подарил Потемкину похвалой. Мир не знал, о чем говорили Потемкин и Слава вчера. Как не знал и о том, что вообще говорили. Но Славика видел последним, и говорил с ним — Потемкин. Чувство вины, черной тенью, холодной пощечиной мертвой ладони, хлестнуло Потемкина:

 

Пуля в их разговоре, стала последней точкой. А мог ли иначе поставить ее Потемкин — чтоб все были живы? Он предлагал. Но точка, которую он предлагал, слетела плевком на асфальт. В ответ прилетела пуля!

«Выстрелив в прошлое из пистолета, — вспомнил Потемкин, — получишь в ответ выстрел из пушки!» «Или достаточно плюнуть, — продолжал он в печальной иронии, — и не обязательно в прошлое, для того, чтобы получить пистолетную пулю...»

Потемкин сжал губы — речь шла не о посторонних — о тех, кого знал, с кем вполне мог дружить. Но водители сделали то же и так же: плевали, сквозь зубы — на Лока и тех, кто считал их друзьями.

«Нет, — понял он, — точки в своей судьбе, каждый ставит своей рукой. И ничего с этим сделать нельзя…»

 

***

«Да, — повторил про себя Потемкин, — точки в судьбе своей каждый должен ставить своей рукой. Не иначе! Куда я ушел? — не забыл он о том, что ротный назвал его беглецом. В сюжете, который сложила граница, развязка настала здесь. До сих пор я не понял, что от себя убежать невозможно. А слышал об этом, так же, как слышали все…»

Правильность вывода не разбавляла горечи. «Каждому, — вспомнил Потемкин участников действа, — я мог подать руку. Передел продиктован временем, а перед ним все равны, и каждый проявит свой истинный образ — Истинный свет луны. Будь время другое — иначе сложились бы судьбы. Но передел не бывает вечным: не строить всю жизнь, фундамент — потом идут стены. Нашему времени выпало первое…» — понял Потемкин.

Захлопнув решетки, он спрятал ключи и по гулким ступеням — из каменных сводов — направился вверх. Там жизнь текла, стократно богаче и ярче любых раздумий. Там ветер в лицо, и там солнце…

 

«Я обратился к Потемкину, — думал Лок, — как пострадавший, за помощью, а он заставил меня раздеться: от верхней одежды, до самой сути… Так принято что ли, у русских сыщиков? Или действительно, правда за ним — все находится в нас?»

Если прав был Потемкин, одно поражало: «Неужели так много находится в нас?!»

 

Мама

 

А мама спокойно заснула сегодня, под утро. Счастье и боль за своих детей, всегда рядом. Они идут вместе: по разным обочинам той же дороги, по имени жизнь. Судьба клонит попеременно: то к правой, то к левой обочине. С вечера думала мама о том, что сказать бы Виталику надо: про дьявола в деньгах: «Ну, бог с ним — ты молод, смеешься… Другое скажу: эти деньги, шальные, прожечь себя требуют: руки заводят, мозги пьянят… А то и — к другой крайности клонят — яблоком-сушкой спекают душу. Такая она ведь, Виталик, душа скупердяя. А ты же хороший, ты добрый, я помню, Виталик...»

Она улыбнулась: Виталик до школы, и в школе, всегда был отзывчивым, щедрым. Какой скупердяй? Но от мысли о том, что «пьянят» и «заводят руки» — болело сердце. «Сынок, не дай бог, натворить что-нибудь! Не дай бог, ты подымешь руку! А могут они это, могут: сколько душ, наизнанку выдранных; сколько смертей из-за денег!

Соблазн, сынок, вскипает недолго, да выльется так, что остыть, порой жизни не хватит. А то и в крутом кипятке, не дай бог, сварит — и жизнь оборвется…»

«Не дай бог! Не дай бог!» — разболелось сердце. — Он так же не спит — показалось маме. — Не спит, значит так же не просто сейчас и ему».

Она стала молиться. А сердце ее, множа силу молитвенных слов, билось громче, как колокол, с каждым ударом. Потом встрепенулось, не вынеся гула. «Умру…» — поняла, не пугаясь, мама. Виталик, ребенком-голышкой, привиделся ей. Как будто вот здесь, протяни только руку — он все это время и был. Потянулась рука к колыбельке…

«Теряла сознание!» — придя в себя, понимала мама. Но после заснула спокойно и долго спала. «Бог миловал нас, — посчитала она. — Видно, руку отвел. Не успел, и дай бог, — не успел натворить, Виталик…»

 

 — Виталик приехал! Ох, — поняла, отчего так болело сердце. Оно, беспокойное, ждало — с трудом дождалось этой минуты.

Тормоза у двора простонали. И пыль длинным шлейфом легла у ворот. Приехал, всю ночь, стало быть, к ней ехал! Сейчас сын войдет, распахнет ворота. Всегда так…

Да что-то сейчас, не совсем было так. Громко хлопали дверцы, невидимой за высотой ворот, машины. А Виталика «конь» был самым тихим в округе…

У нее подкосились ноги. А во двор, распахнув калитку, входили люди. Милиция, в штатском, а кто-то из них пошел звать соседей.

— Добрый день, — поздоровались с ней.

Вежливо, но не спросясь, говоривший с ней человек, взял стакан и набрал из кадушки воды.

— Извините, — сказал он, и поставил стакан перед ней, — Вас зовут Антонина Ивановна Зинченко?

— Да.

— Вы присядьте, — сказал вошедший.

А она, как в свече отгоревшей, теряя весь свет, осторожно спросила:

 — Виталик?..

 

 

 

 

 

 

— Мы с ним на охоту готовились, в прошлом году.

— На медведя? — спросил полковник

Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:

 — Да нет, на зайца. Не получилось…

 — Жалеешь?

— Вы знаете, долго жалел…

 

«БЕРКУТ»

Рассказ

 

Начальник лесозаготовительного участка стоял на высоком берегу и ругался без слов, и не знал, что делать. Ветер гнал по небу тяжелые тучи свинцового цвета. От горизонта катились, били о камни, того же небесно-свинцового цвета, волны. Из туч вырывались, летели и падали в воду сивые гривы и полосы снежных зарядов.

Что могло быть? — не понимал начальник. Катер застыл под берегом. Не дотянул метров десять, ушел носом по самую палубу — затонул, кормой вверх. Рули поднялись над водой и торчали лопатами, срезая пену на гребнях волн.

Его, Цимбалистого катер — из его хозяйства! Буквы сейчас — только рыбе читать, но он свою технику знает! «Беркут» — речной буксир. Его не узнать: капитанская рубка — пьяницей, в грязь лицом, ткнулась, застыла на палубе кверху затылком. В затылке, влетев внутрь наполовину, обломком копья торчал двухметровый, съемный топливный бак. Признаков жизни на катере — никаких…

Что это было? Стихия бы не могла столь круто расправиться с железякой. Вечером, когда катер ложился на курс, погода вообще была ровной. Шквал разыгрался ночью. На борту должны быть сплавщики и экипаж. Семь человек. Где они? Недобрым жаром в собачьем холоде, полыхнуло предчувствие… Все могло быть. Шеф побежал к мотоциклу.

 

 — Потемкин, иди сюда! Будь человеком, присядь, выпей с нами. Или с нами тебе — ни того?

Гуляет бригада. Душе нужен отрыв, чтобы набраться сил и снова, засучив рукава, гнать в ленты пучки. Пучки — плотами в фарватер. «Привет восходящему солнцу!» — уходят по Лене плоты в океан. Их встречают японцы и пилят на части, на доски, на стружки, Конвейер, как смысл, как цель всей бригады, округи — да всех, как единственный смысл жизни!

А Потемкин разочарован таким смыслом жизни. Край бесконечной тайги, зазеркалье чистейших вод реки Лены, малых рек и серебряно-голубых озер в венце горных хребтов. Как можно не видеть этого, а видя, не оценить; оценив — не вдохновиться?! Так растут крылья. Широты и простора жаждет душа вдохновленного человека, а тут — конвейер...

А время уходит, конвейер втягивает, заставляет мириться и привыкать к рутине и мелким заботам. А где призвание?

Потемкин мечтал быть художником. У него есть этюдник, палитра, краски — все есть. В четырнадцать лет должен был он уехать из Нюи и поступить в художественное училище. А уже двадцать, армию отслужил, но и мечта позади — как забытый дневник, затерялась в прошлом…

Потемкину стыдно за годы, бесцельно прожитые, а еще горше — за те, что столь же бездарно еще предстоит прожить. Он действия жаждал, и очень страдал, не зная, где же оно, когда начнется? Толчок нужен, как воля судьбы — только где его взять?

Не зная, где взять, Потемкин бродил по железной палубе, в холоде, тьме, одиночестве...

Луна, отцепившись от туч, засветила свой безразличный глаз, отразилась в воде и наполнила душу еще одной порцией холода.

«Ладно…» — передернул Потемкин плечами, и пошел к мужикам.

 

 — А, Потемкин! Вот это верно! Согрей душу, а то нос уже синий!

— Давайте, — вздохнул Потемкин, — чуть-чуть… — и взял кружку.

— За жизнь, Потемкин! Бросай тоску, она до добра не доводит!

— Давай-ка, Мичурин, давай!

— А чего он Мичурин?

— Ну, раз с нами не пьет, а на палубе ходит, впотьмах, значит тоже — мечтатель!

— Мичурин — ученый; мечтатель — Уэллс.

— Да, пусть Вэлс, мечтатели так намечтают — всей деревней потом разгребать приходится.

— Ну, мы тут не вся деревня — так, скромный, родной коллектив...

— А ты разгребать собрался?

— Типун тебе на язык!

Посмеялся Потемкин с родным коллективом, согрелся и вышел.

— Теперь оживет! — одобрительно гукнул Завьялов. Широкой души человек, он любил наливать и смотреть, как выпивая меняются люди. Интересней всего наблюдать за теми, кто пьет не особенно много.

— Чтоб мы не спали… — шутливо сказал он Потемкину вслед.

— Чего это вдруг?

— Потемкин, ты видишь, ожил, захмелел, теперь станет песни петь…

 — Не-е, он спокойный...

— В спокойном омуте, знаешь ли, черти…

 — Ты, вот что: выпили — радуйся, а про чертей не надо!

 

Луна стала чище и ярче. А, Озорным, беззаботным настроем, бодрит. изнутри греет водка. Скольжение света, теней и тьмы по речному зеркалу, завораживает, напоминая, что взгляд Потемкина, все-таки — взгляд художника.

И тут он увидел в лунной дорожке по курсу, активную стреловидную тень. Зверь плывет, очень крупный — лось!

— Мужики! — покатился Потемкин в кубрик, -Лось по реке плывет!

В момент мужики поднялись на палубу.

— Да, — приглядевшись, признал бригадир Зойнуллин, — сохатый плывет!

 — Ясно дело, сохатый, — поддакнул Пауткин, — Олени стадами плавают, а он в одиночку... Не зря наливали Потемкину — он и закуски надыбал!

— О, закуски на всех, безусловно, хватит! — сказал капитан, сняв со щита, дал Потемкину в руки кайло.

Заглушили мотор Лодку на воду.

Двое — на весла; двое — для подстраховки, в корму. В носовую часть бригадир, не колеблясь. — Ты более трезвый! — поставил Потемкина.

Зверя настигли — вот он, в полутора метрах. Сопит, глаза косит. Но не так, — успел различить Потемкин, — не со страхом, как загнанный лось — он свирепо смотрит! «Господи! — обомлел Потемкин, — Не тот зверь, на которого шли в атаку!»

Подмога в корме — далеко; гребцы — спиной. Никто, ничего не успел понять, а у Потемкина времени — только мгновение: морда уже в полуметре. Медвежья! Поздно — сама по себе, рука твердо накрыла цель. Успел пожалеть Потемкин, что не топор в руках — кайлом с длинным лезвием трудно прицелиться. А к цели гнали инерция и боязнь показаться трусом.

Лезвие грянуло зверю в лоб. Забурлила, хлынула в воду кровь. Зверя накрыло лодкой — она по инерции продолжала атаку.

Зверь взревел. Хряснул лапищей в борт у кормы — где подмога сидела. Лодка ракетой взметнулась вверх, завалилась на бок и перевернулась вверх дном. Покрытая черным небом река приняла в ледяные объятия всех…

 — Твою мать! — закричали на катере, — Ванька, круги на воду!

Полетели спасательные круги на веревочных длинных фалах.

 

Мокрые, в телогрейках и сапогах, мужики были подтянуты к борту и подняты вверх.

— Пятеро. Все! — прохрипел капитан Адольф, — Вниз, пока живы, бегом! Слава богу, что живы!

Стучащие челюсти заполонили кубрик.

— Зверобои! Охотники хреновы! — оценил капитан, — Живы — да черта ли с вами будет?

Налив, чтобы сбить озноб, каждому, стал разбираться.

— Зверь — пояснил дядя Ваня Пауткин, — не тот оказался…

 — Это как? Как не тот! А какой?

— А, медведь … — Пауткин вздохнул, поглядел в опустевшую кружку, — Мы было только к нему посунулись, а он — на тебе! Понужнул со всей дури! А дури в нем — центнеров пять, не меньше!

— Потемкин! — прошипел капитан, — Ты же был трезвый! Ты что мне про лося гнал? Обманывал? Специально обманывал? Погоди, ты в конторе еще отвечать мне будешь!

— Что ты, Адольф, — возразили мужики, — какой специально! Темень такая — медведь проплывает, кобыла — один черт, в одно рыло…

 — В глазах ваших темень, а тут, — постучал капитан в лоб Пауткина, — тут мозги должны быть! Это ж кайло! Кайло — с ним мозгами работать надо! А вы … Кобыла, рыло… А где кайло? Потемкин, кайло утопил? Новое мне принесешь! Понятно?

Капитан перешел к мотористу:

 — А ты — вперед! Заводи мотор, включай прожектор. Будем лодку искать.

— А ты ведь, Георгий, кажись попал?! Пробил черепуху зверине! — сказал Пауткин. — Пропадет зверь ни за что...

— Нас пожалей, — хмыкнул, смеясь, бригадир.

Зрелище было: как курицы мокрые, все поскидали с себя мужики. Одеяла, холстинки, одежки Адольфа и Вани — все, что нашли сухого — все на себя. Тельняшки и свитера, — в роли брюк — на ногах. Пауткин скатертью закрепил на спине подушку — фуфайка, без рукавов...

Плотно друг к другу сидела компания — так теплее.

— Не дергайтесь, мужики! Тепло берегите, не дай бог, пневмония!

— Медведь, говорят, от испуга дохнет — болезнь медвежья»…

 — Выйди, да посмотри. А вдруг?

— А чего? Моторку возьму завтра утром, собак, да приеду. Не утонет же, и далеко не уйдет. В голову ранен, кровь потерял. Догоним!

 

Ваня завел мотор, катер лег на курс. Ваня должен был, после запуска сбегать вниз, к мотору — сделать контроль. А он сказал:

 — Да что я, мотора не знаю?! — пришел к мужикам и поставил кружку.

— С пульта завел, не с пускача. Сжатым воздухом…

 — Значит, добрый ты моторист! Другие веревкой пускают. А ты — молодец! Ну, быть добру!

— Быть добру! — согласился Ваня.

И все в этот миг убедились, что под счастливой звездой моторист родился!

В ужасе, пулей в кубрик влетел капитан Адольф. Прогремела, захлопнулась следом крышка люка.

Рев, хруст и скрежет, метались вверху, в капитанской рубке. «Вот те, на! — доходило до мужиков, — Да не может быть!»

Но было!

— В моторах сидел, скотина! — сказал Адольф, — Я водку вам разливал, да укутывал вас, а он, курва, поднялся на борт. Прогнул на моторах решетку, и провалился вниз. А тут я…

 — Видать, без сознания был. Мы ж его в голову ранили…

 — Да вы что? — простонал Адольф, -А чего не сказали, что ранили?

— Так ведь не успели…

 — А теперь? Что нам делать теперь?

Уверенно, мощно, на всю катушку гудел мотор — катер летел по реке.

— Теперь нам хана, мужики! — заявил Адольф, — В судно воткнемся — в лепешку размажет! А в танкер — тогда и сгорим! В крайнем случае — задохнемся в нефтепродуктах…

А в берег, на полном ходу — точно так же, не мед! Без Адольфа понятно...

Капитан, обозленный вконец, сверкнул по орбите белками и закричал:

-Что мы сидим?! Там крышка! За мной!

Зверь гремел крышкой люка. Защелки, замка изнутри, не было. Адольф сам виноват: «Зачем она? — говорил: он, — Напьетесь, запрете, а мы, не дай бог, тонуть…»

Теперь люк надо любой ценой удержать вручную.

Четырнадцать рук мертвой хваткой вцепились в каждый выступ, трещинку и неровность плоской и гладкой крышки.

— Не уйдет, пока не порвет на части!

— А чего ты орал громче всех? Сидели бы тихо, глядишь, и он к нам не полез бы…

Зверь хотел посчитаться всерьез, и рвал и терзал люк со всех сторон. Крутился, цепляя боками штурвал, и катер резко — как боевой торпедный — менял курс. Перегрузки — такие же, как у пилотов, И мужики, в едином пучке вися на руках под крышкой люка, испытывали на виражах перегрузки, как у пилотов.

На пределе физических сил и нервов были и те, что снизу, и тот, что вверху. Мужики — от того, что понятно — не удержать; зверь — от того, что близок локоть, да недоступен — стали кричать.

Зверь ревел наверху. Мужики — внизу.

 

Полчаса, вряд ли меньше, орали. Удар, грохот железа по камню — страшным толчком оборвали крик! Погас свет. Пучком, как огромной пулей, мужики полетели в переднюю переборку. Стал, как вкопанный, катер.

Ваня выбрался первым:

 — Об камень ударились… — невидимый в темноте, сказал он.

А зверь улетел за борт. Простучал по обшивке фонтан всполыхнутых им брызг. Слышно было, как он вылез на берег, и по-собачьи отряхивал шкуру. Потом стало тихо. Ушел!

Рядом берег, родной и твердый, а не угроза удариться в танкер с нефтепродуктами. Вставай теперь с пола, вздохни полной грудью, живи!

— А чего мы заглохли? — задумался капитан.

Другие кряхтели, давая понять, что живы. Стараясь лишнего под руку не говорить, поднимались с пола.

— Не должен был глохнуть, не «Жигули». Винт должен крутиться. И свет? А свет почему пропал?

Засветили спичку.

Топчаны и стол, табуреты, вся мебель, и шкаф — все сбито в полете! Хлам один, рухлядь…

 — Мужики, да вы что? — простонал капитан, — Вы что натворили!

— Так вместе летели, все… — возразил в темноте Пауткин.

— На меня намек, да?

— И Ваня летел вместе с нами…

 — Борзота, мужики, ох вы борзота! И я, значит…

 — Ну, да…

 — Аккумуляторы, видно, — подумал вслух Ваня, — от удара сместило. Но свет можно сделать.

— И обшивку, — опять простонал Адольф, — об камень погнули!

Тьма зловещая смутно предостерегала, что кажется, это не все.

— Да, Адольф, ничего. Сейчас все пойдем наверх — всё починим.

— Какие дела? Да конечно починим!

— Крышку заклинило, дядя Адольф! — доложил из-под люка Ваня.

Адольф схватился за голову, потому что подумал: «А как же он улетел? Значит, вынес стекло лобовое!»

Он осел и сказал тихим голосом:

 — Полундрец, мужики! Приехали! Все! — и уточнил, -Вода!

Впереди, в месте удара о камень, под ногами журчала вода. Начинала плавать сбитая на пол мебель. Носовая часть медленно погружалась в воду.

Мужики, пучком, снова под крышку люка и дружно, плечом к плечу, стали гнуть ее вверх. Крышка не поддавалась. Неимоверная тяжесть сверху, снаружи, прибила люк. И упереться с лестницы, шириной чуть больше метра, всем скопом, мужики не могли.

— Хана всем! — что еще мог сказать капитан.

— Тонем а, мужики?

 

Невидимый в темноте, за железом бортов, рокотал и шипел, набирая силу, ветер. Начинается шквал, в буйстве которого вырвется с неба первый осенний снег.

Все невзгоды, как сговорившись, в одну ночь решили свалиться и доконать группу этих людей.

Бездушна, горька действительность для людей, едва переживших ледяную купель в реке.

— Мы же, вроде как сели на дно — а чего же тонем-то??

 — На скалу мы попали. А теперь садимся. И сядем до мачты. Захлебнуться нам хватит!

— Потемкин, какого ты! Ну, какого же хрена?! Ты же убил нас всех!

— Потемкина ты, — трезво, как перед смертью, сказал капитан Адольф, — не трогай! Он что вам сказал? Сказал то, что видел. А повелись мы сами! Кайло — я ему лично дал в руки … Вы же сами: «Сохатый плывет! Закуски — на всех!» Вот и хватило — как раз на всех! Все закусили?!

— Однако, тонуть, когда жить бы и жить!...

— Тонуть это лучше, чем в танкере задохнуться или сгореть!

— Вот успокоил, спасибо…

Ни у кого, никаких слов больше нет. Тьма погрузилась в полную тишину.

 

Катер тонет. Бьет обшивку тяжелыми, снежными хлопьями шквал, и так далеко до рассвета. Впрочем, не все ли равно — далеко или нет, если солнца уже никогда не придется видеть...

Есть только маленький, хрупкий как спичка, шанс: близкое дно. До него бы дожить …

 — Что-то капает сверху? — тревожно сказал Пауткин.

— Нефть — простонал Адольф.

— Да ты что? Да какая нефть, какой танкер? В скале сидим!

Но сверху струится, капает нефть…

 — Теперь, в любом уже случае — все! — подытожил тот, кто Потемкина обвинял в убийстве.

— Так, мужики, надо жить! — приказал капитан, — Поближе друг к другу давайте. Тепло беречь! И места держаться повыше…

Стояли на лестнице. Пятачке, на котором, в нормальных условиях, тесно вдвоем. По грудь и по горло, — кому как, — в воде. Вода подбиралась к горлу, а на головы капала, струилась по коже, удушала солярка.

«Светает!» — жидким бельмом округлился иллюминатор. Дожить до рассвета — счастье! Будет солнце — значит, в последний момент, может кто-то заметить, спасти...

***

В шесть утра, Николай Цымбалистый, начальник лесоучастка, уже на ходу, а сегодня проснулся и того раньше — от стука в дверь. Не участковый, не председатель — школьники.

— Дядь Коль, — сообщили они, — мы на рыбалку ходили, с ночевкой, а тут шквал разыгрался! Мы — обратно, а на девичьем камне — «Беркут». Утоп, дядя Коля! Утоп и винты над водой.

 

С первой попытки он опознал свой катер, но ничего не понял, и теперь прибыл уже с участковым, врачом, председателем сельсовета, и техникой.

— Эй, есть живые?

— Да, да!!! — закричали из-под воды.

Осторожно, наощупь, пошел задним ходом в холодные волны, кран. Участковый ступил на палубу.

— Все живые?

— Да, да, все…

— Так! — вскричал участковый спасателям, — Не курить!

Тяжелая, двухтонная емкость, прижавшая люк, обильно и едко сочилась солярой.

— Кто вас так, мужики? — спросил участковый.

— Медведь!

— М-мм… Вы же так прокурора* зовете?! (*Закон — тайга; прокурор — медведь) Да ему не под силу такое! А главное — на фиг? — покачал головой участковый. — Крепко, однако, башню вам, мужики сорвало! — оценил он последствия катастрофы.

— Они сейчас в трансе. — пояснил он Цымбалистому, — Такого наговорят… Потом разберемся!

Емкость сдвинули, люк сорвали.

— По-одному, — сказал участковый и подал руку первому.

Мужики выходили наверх. Щурились и не стучали зубами, потому что устали зубы. Текли по одежде вода и соляра — тончайшая пленка блестела и переливалась радугой.

С берега жалобно вякнул фельдшер:

 — Красавцы! Куда же мне их в таком виде, в машину сажать!?

Машина, санитарный УАЗ, была совсем новой, стерильной.

— Тьфу, ну хоть поджигай! — мотнул головой участковый, — Но ты не шути. Сверни там в салоне все, пусть на голый пол садятся. Здоровью людей угрожает опасность. Действуй!

Жаль было все-таки фельдшеру, гадость такую туда помещать:

 — Да ты, — прикрикнул на него участковый, — давно не лечил пневмонию? В тяжелой форме, да у такой оравы? Получишь! До Нового года, в три смены лечить придется!

Фельдшер засуетился.

— Живей! — закричал участковый, — Касается всех!

Захлопали дверцы и загудели моторы.

 

Участковый инспектор милиции приступил к осмотру. Нашел следы крови: в моторном отсеке и капитанской рубке.

Деформации крышки люка, тоже ставила ряд вопросов. Емкость добила ее, прижала и залила соляркой. А исковеркана она была еще до того.

Тот, кто управлял до последнего, катером, курс держал четко — к поселку. Но, за полкилометра, резко, на полном ходу, сменил курс. Чужой, управлял. Потому что камень, этот «Девичьи грезы» здесь знали все.

Порывшись в хламе, участковый нашел волоски. Черные пряди из чьей-то блестящей, густой шевелюры.

Больше смотреть на посудине было нечего. Трюм затоплен. Остальное разрушено.

 

Участковый пошел осмотреть округу.

Сразу же за полосой каменистого пляжа, где начинался грунт, и круто, почти вертикально вверх поднимался обрыв, он нашел следы. Глубокие, крупные отпечатки босой ноги.

— Ага! — присмотрелся к ним участковый и сделал вывод: — Урок получили, ребята, вы… Очень хороший урок!

Посмотрел с высоты на разбитый катер. «Красавцы!» — как сказал на все это фельдшер…

 — За хороший урок платят дорого! А тут — генерал, между прочим: Топтыгин, Михайло Потапович! — подвел итог участковый.

 

***

Узнав, что Потемкин от медицинских услуг отказался, участковый инспектор вызвал его к себе.

— Домой бы пришел, — сказал он, — да так будет лучше. Я разобрался, и вот что скажу: вина ваша. Значит, ремонт пойдет за ваш счет. Расходы частями из вашей зарплаты удержат. Но прославились вы, откровенно скажу тебе, ярко, надолго! Про вас анекдоты пойдут: капитаны Топтыгин, Адольф, семерка «отважных»… Готов ты, Потемкин, быть героем таких анекдотов?

Потемкин молчал, потому что не мог согласиться, не мог возразить, и не знал, к чему участковый клонит.

— Судьба посмеялась — закурил капитан, — это одно, но — смеются люди- это другое. Не вынесешь этого. Знаю. Осмеянность нас приземляет, режет крылья, и способный подняться — слабеет духом. А не рожденный ползать — ползать не сможет: или взлететь, или — вниз, ко дну. Хочешь видеть себя среди приземленных, пьющих из сожаления и за компанию, а компания вечна?

 — Нет. Этого не хочу.

— И я так считаю — тебе среди них не место.

— Вы меня гоните прочь? — понял уклон капитановой мысли Потемкин.

Капитан кивнул:

 — Получил этот горький урок, сделай выводы и начинай жизнь снова, с чистого листа. И лучше бы не здесь, где подкосятся крылья, лучше там — где только чистый лист и смысл, который в жизни есть всегда.

— Подумаю, — ответил Потемкин

— Подумай. И не бойся начинать с нуля, сломи неблагоприятность обстоятельств в свою пользу. Это в твоей власти, был бы смысл…

 

«Сломит, — считал участковый, — и дальше нормально пойдет! Потому что одни, — как сказал дядя Хэм,* (*Эрнест Хэмингуэй) — в месте излома рухнут, другие нарост образуют, окрепнут и дальше пойдут — в полный рост, только с большей силой».

«Или, — подумал Потемкин, — потеряю себя, или найду смысл жизни, но прав капитан…»

 

 

 

 

 

 

 

Обходя буреломы, провалы и топи, терял он заветную цель

— те, оставшиеся недостижи-мыми, сопки. Но он мог вер-нуться.

Теперь были топи другого рода: человеком за-мешаны, а кто человеку

в коварстве и легкомыслии равен? Никто. Не просто из этих выбраться.

И не все-гда возможно.Гулкими и бесконеч-ными коридорами,

как к эшафоту под стражей, ша-гал Потемкин.

 

Что такое ППС?

Рассказ

 

 

1. О маленькой лжи и раздумьях пленного человека…

 

Сейчас что-то будет!» — подумал Потемкин и взгля-дом по кругу, мельком, пробежав по залу. Поздний вечер в зале ожидания автовокзала, в сибирском городе Братске. Что делать дальше, Потемкин не знал. На жесткой вокзальной скамье, в одиночку, оказался он через две зимы, после того, как «взял в руки котомку».

Час выбирать дорогу пришел внезапно, как первый холод зимы из-за синих гор. Из Ленска, через Москву, самолётом добрался до Харькова. Объект на улице Краснознаменной — художественно-промышленный институт был целью. Цель была близко, не как в ту ночь на палубе катера «Беркут»ж. Но оказалась недостижима. Как голос певцу, художнику надо «ставить» руку. А в лесосплавных краях, всего и художников — два оформителя в Доме культуры райцентра, которые на знают натуры, не пишут этюдов и не понимают Ван Гога. Где мог Потемкин «поставить руку»? Творческий конкурс отсеял абитуриента.

«Жаль, Вам бы чуть подрасти. Но, если есть цель, дерзните! Начните с азов, постучите сначала туда». За дверью, на которую показали, была без вывески, за нею маленький храм — изостудия. С запахом краски и масла и несгибаемым духом мечтающих о дороге в большое искусство. Иные здесь приземляли мечту и бросали. Потемкин бросать не думал. Грядой сопок заветных на горизонте, виделась цель.

Он их не выдумывал — знал. Он писал их, они была лучшим пейзажем студийца Потемкина. Школьником, романтичным бродягой, видел он этот пейзаж. Плоская чаша огромного озера перед глазами, а на горизонте, в дали — три сошедшихся вместе, таежные синие сопки. Колокол неба над ними: громадный, непостоянный, вечный. Там, далеко, было все не так. Там побольше дичи, повыше трава, и туда не забродят другие, с ружьями.

 

Вдохновленный тайно, Потемкин, несколько раз выступал в дорогу. И не дошел ни разу. Не смог. От озера, четко на север, брал направление, впиваясь глазами в заветные сопки. Пока спина могла отражаться в озере, все было нормально. Но, удаляясь в глубь разделяющей сопки и берег тайги, он терял цель из виду. Чем ближе цель становилась, тем труднее понять — где она? Повсюду: вокруг и над головой - тайга и небо. Дорог и тропинок нет, Потёмкин шел наугад. Он достиг бы цели, будь она вдвое ближе. Но она была вдвое дальше, а он, обходя буреломы, провалы и топи, не видя цели, терял ее. Цель легко видеть издали, но путь до нее потерять может быть еще проще. Точно, как в жизни…

— Что я скажу? — говорил о пейзаже наставник — Половину пути, — показывал в сторону института, — ты, скажем так, одолел.

***

Потемкин почувствовал взгляд человека, который искал мишень. Три очень уверенных человека вошли в зал и остановились. Один из них, не скрывая, разглядывал Потемкина. На пассажира Потемкин не походил, — потому что им и не был. Он пришел с другой целью — позвонить в другой город по автомату. А тот человек видел в этом свое, стоял и думал: нравится это ему, или нет?

Потеребив второго, он показал глазами, кивнул на Потемкина. Старшим, похоже, был третий: он шагнул и увлек за собой остальных — к буфету.

 

***

Проза жизни художнику столь же близка, как не художнику. Без денег нельзя, а платят их за работу: духовная гамма: при всей чистоте, со всем ее спектром и диапазоном — в расчет не берутся. «Нарисуешь, — спросили в заводской мастерской при парткоме, — Ленина так, чтоб сюда вписался?» Ленина сами нарисовали, а голову не решились. Потемкин нарисовал, вписал «Годишься! Приходи с трудовой.». Выиграл этот конкурс, принес трудовую и был зачислен слесарем 5 разряда…

А в творческой атмосфере студии блуждала искорка. Потемкин ее обнаружил, обожествил в душе и поселил в своем сердце. «Теряешь голову! — предостерегали друзья, — У нее ребенок, и муж, вообще-то, есть…». Чем-то схожей была ситуация с той, что настигла на палубе «Беркута»

***

Нездоровый шумок угадал Потемкин, наблюдая за тройкой тех, очень уверенных в себе парней. Ищущий взгляд одного из них, выделил девушку. Она, среди всех в этом зале, похоже, была самой скромной. Брат и сестра в человеке — скромность и беззащитность. Легко различимо первое, а второе — потеха душе и рукам нехорошего человека.

Оставив кружки, компания окружила девушку. Тот, который недавно смотрел на Потемкина как на мишень, притяну к себе, и поцеловал девушку в щеку.

— Курочка, ты пойдешь со мной!

Но она была не одна. Парни, конечно, видели, что не одна. Ее друг отбросил чужую руку с плеча своей девушки. И о ней забыли, а он был окружен и потонул в тычках многорукой компании. Заставив подняться, его потянули из зала. Потемкин одобрил: уходя, тот уводил за собой всю дурную троицу. Тая подступившие слезы, девушка приходила в себя. «Молодец!» — повторил про себя Потемкин.

Он не сразу увидел, что девушка поднялась, и решительно, как духом отважный, пусть безоружный, боец, пошла следом. «Черт» - Потемкин покинул место.

Он быстро нагнал их.

Ладонью, как мухобойкой в плечо, хлопнул сверху того, что поближе. Удар не сильный, но как пощечина, хлесткий, обидный, и обжигающий. На месте затылка, возникло вскипевшее гневом лицо. Без слов — вместо них — в лоб Потемкину полетел кулак.

Потемкин, как на оси, повернулся флюгером вдоль атакующей линии. И кулак пролетел в пустоту. Предплечьем Потемкин подбил руку. Легко, на излете, вскочила она в захват левой кистью. Вслед кулаку, неустойчивой, вздыбленной глыбой, подалось на Потемкина тело. Рука-мухобойка Потемкина, треугольником, острой вершиной вперед, скользнула навстречу. Прогнувшись в обратном движении флюгера, Потемкин выставил локоть вверх. Успел, и вонзил его в подбородок глыбы. Заступ за ногу — и глыба, теряя опору, всей массой, ускоряясь, пошла назад. Взмах руками как крыльями — глыба рухнула на асфальт.

Трезвых эффект впечатлил бы. Но тех взбесил. Пришлось защищаться. Потемкин увлекся. Тот, за кого он заступился, был рядом и прикрывал, но что-то Потемкин быстро его потерял из виду. Апломб драчуна и искусство боя – не пара друг другу. Превосходство числом соперникам только мешало: путались. При этом злились, а гнев — не союзник в бою. Он бросает вперед и лишает рассудка, и «палит» силы. Наглые дилетанты не знали подсечек, и не понимали, что можно не только гасить удары — а уходить от них, как Потемкин.

Он бы вышел из боя, но тот, кто первым упал, поднялся и начал атаку. Он не шутил! Оттянулся назад Потёмкин: к самой стене. Главное не получить по спине и угадать мишень на себе, которую выбрал кулак атакующего. Угадал! Правая, с полного, на всю широту, размаха, пошла вперед — сбоку, в челюсть Потемкина. Как в холодную воду, сгибаясь, припав на колено, Потемкин пошел навстречу. Волчком развернулся. Кулак левой, впился под руку, — в печень противника. Инерция и останавливающий удар, развернули соперника. Потемкин подбил «спалившую» по инерции силу, ударную руку, зажал ее, рывком по короткой дуге, повел книзу и вверх — за спину. Подняв ее, как оглоблю в телеге, завернул в суставе и резко толкнул от себя. Рука — не оглобля, ей было чудовищно больно. Соперник не удержался, невольно включил задний ход, и влетел в стекло. Рама сломалась, тело застряло в окне...

А Потемкин услышал:

— Стоять!

И увидел фуражки.

Спустя две минуты, Потемкин был третьим, в компании равных — пленником, в «кондачке» милицейской машины. Захлопнулась дверь, перечеркнула небо клеткой стальной решетки. Главный соперник, не сел вместе с ними — ему ехать на «Скорой».

«Попал!» — сделал вывод Потемкин.

А только, что десять минут назад, сидел в зале, ждал, не знал, что делать, и не имел никаких выводов… «А, впрочем, — глянул он сквозь решетку, — солгать, между прочим, намеревался. Ободрил, успокоил бы и обманул Валерию, считая, что так и надо…».

Пленники всех времен: в колесницах, каталках, телегах, пешком — в пути размышляют на тему о правде. «Любовь и неправда — они совместимы? — стал думать Потёмкин, — Или их совмещаем мы?»

Собирался сказать, припав к телефонной трубке: «Любимая, все хорошо. Мы, конечно, опять будем вместе! Скоро! Ты слышишь, любимая, все хорошо!». В самом же деле, не хорошо, — а никак. А точнее — плохо! «Обмануть собирался… — осознавал взятый в плен Потемкин, — Но ведь врут… Загнаны в угол, у них проблемы; почечный «хрон» у них или язва; они не спят; потому что завтра еще будет хуже, а они говорят: «Милая, все хорошо!». «Правда?» «Правда, милая, правда!» — врут…

 

— Выходи! — распахнулась дверца.

Сложив руки за спину, как другие, Потемкин направился, в сопровождении, в здание райотдела. «Позавчера, — читал он знакомую вывеску, — был тут же: а как по-другому!». Позавчера приходил он сам, а теперь привели…

 

Понаблюдав за другими, он старался все делать так же. Снял ремень, часы, освободил карманы. Но, оказалось, предусмотрел не все.

— Кольцо, — сказал старшина, и указал на стол, где лежали вещички Потемкина.

Чертыхнувшись, Потемкин снял и кольцо. Никогда не снимал, и не собирался. Факт унижал, но те, кто требовал, были правы…

— Возьмите! — отдал он кольцо.

Посмотрел на ботинки, и понял: еще надо снять шнурки. Старшина глядел на него с любопытством. «Не новичок?!» — думал он. Но прежде Потемкина здесь не видел, и ничего не сказал.

— Почитайте, — подал он листок.

«Протокол личного обыска» — прочитал Потемкин.

— Все верно?

— Не совсем, — возразил Потемкин, — кольцо обручальное. Золотое кольцо!

Написано было: «кольцо из желтого металла».

— Георгий Артемович, я не написал, что оно железное, медное, а золото — желтый металл. Точно может сказать эксперт, а я не эксперт.

— Хорошо, — согласился Потемкин и подписал протокол.

— Но Вы, — задержал старшина: перед ним был изъятый листок — форма № 15 из паспортного стола, — Вы же еще без прописки. Давно?

— Месяц.

— Закон нарушаете. В курсе?

— Да…

— Разбираться будем. А сейчас… — старшина поднялся и сопроводил в комнату для задержанных.

Решетка от пола до потолка, на всю длину помещения. Все на виду, все как на ладони, перед столом дежурного. И все — взаперти.

Потемкин снова был с теми, кому на вокзале хотел доказать справедливость. «Бог создал людей, а полковник Кольт — сделал равными», — вспомнил он. В «Тигрятнике» — как называется комнатка, все так и было. Все были равны.

Стоячая комнатка: можно присесть только на пол. «Значит, — понял Потемкин, — долго тут не живут». Дверь время от времени, со скрежетом, как инструмент ненормального музыканта, отворялась. Старшина выбирал, выводил кого-то, или напротив, кем-нибудь пополнял компанию.

Не все, — как увидел Потемкин, — из тех, кого выво-дил старшина, возвращались назад. «По этапу пошли?» — посмеялся он грустно. А потом подошла его очередь.

 

Старшина проводил в кабинет на втором этаже. Отдал документы, назвал фамилию и ушел, оставляя Потемкина.

— Потемкин? Фамилия знатная. С чем пожаловал в наши края?

Заметно усталый на вид, капитан, был бесцеремонней, чем старшина из дежурки.

— Хулиганить приехал? Не прописался… Можем за это привлечь. Ты знаешь?

— Знаю.

— Ну, а чего ж?

— Не могу прописаться.

— Так езжай себе с богом, отсюда. Нам что, не хватает своих хулиганов?

— Не думаю так, — не смутился Потемкин.

— Вот как? — коротко, далеко в глазах капитана мелькнула искорка.

— За что этих избил?

— Думаю так — за дело!

— Ты что, судья?

— Нет.

— Значит, хулиган! У нас что собирался делать?

— Работать. Я на завод оформляюсь. Там ждут, а из-за прописки, пока не у дел. Был у вас, позавчера, на прием записался. Как раз, поэтому…

— Не у дел, говоришь? Да дел мы тебе, при твоих способностях, будь уверен — нашьем! Кем собирался работать?

— Художником.

— Ну-у?

— Да, оформителем.

—Хорош художник! Ничего себе! Репин таким же был? На тебя заявление — материальный ущерб, человек в больнице. Громила ты, а не художник!

— Ну да, не Репин… -— не возразил Потемкин.

— Отчет отдаешь: что ты натворил? Тот, в больнице, он тоже заявит. Попал ты, конкретно, — доходит? Молчишь? А думать там надо было. Теперь поздно!

— Держи, — подал он авторучку, — Пиши объяснение. Все, как есть, все подробно!

Продиктовал «шапку». Прочитал, отошел к окну. Постоял, помолчал неподвижно, опираясь на пальцы лбом. Не оборачиваясь, не выдавая усталости, глухо спросил:

— Сочинения в школе писал, Потемкин?

— Писал.

— Вот и давай, пиши: «Объяснение». Здесь твое сочинение называется так. Писать будем вместе: чтоб не забыл, чего и не наврал, в три короба. Все, ты готов?

— Да.

— Поехали! «По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее…». Что пояснить — давай правду. Я уже всех опросил, эти двое свои сочинения сдали, третий — потом. Свидетели, двое: свои показания дали. Изучим, сравним, и решим, что делать. Ты первым ударил? Пиши!

— Вопрос.

— Что? — обернулся, спросил капитан.

— Говорите опрошены все. Потом третий. А этих двоих — парня с девушкой, Вы опросили? Они что сказали?

— Какие парень с девушкой?

— Те, из-за кого я вмешался.

— Таких нет. Патруль прибыл на драку. Драка была. За это вас задержали. Время, место, причина и обстоятельства драки — вот все, что нужно. И до утра ты свободен, в «Тигрятнике». Решение примет начальник. И о том, что ты нарушил паспортный — он позаботится тоже. «Букет» наберется! Чего ты ждешь?

Капитан недовольно сжал губы, опять отвернулся к окну. И попросил вдруг, совсем другим тоном:

— Не спорь. Бесполезное дело, Потемкин! Пиши! Напиши, как надо, и отдыхай до утра. Ну, зачем же нам мучить друг друга?

— Напишу, — согласился Потемкин, — время, место и обстоятельства. И причину...

— Какая причина, Потемкин? Какая причина! Парень с девушкой? Что за лапша? Что ты гонишь? О чем говорим? Кто, к кому приставал? Ты, того, кто в больнице, ударил первым. Не так? А эти вступились. Потом бедолагу ты еще добивал. В окно посадил. Садист, хуже Гитлера! Что, не так? Я все знаю! И люди с вокзала уже написали, что так. Что ты лепишь?

«Горбатого» — что я леплю!» — ужаснулся Потёмкин. Он даже не думал, не верил, что так может быть.

— Ты не глупый, — сказал капитан, — значит должен понять, что здесь каждый, как ты, так же точно, лапшу мне вешает. До чего все похожи вы, господи — как под копирку!

«Приплыли мы…» — растерялся Потемкин. Мельком проскользнули лица: ее — самой скромной, застенчивой в мире; и его — которое, в общем-то, и не запомнилось.

 — Так что пиши, не морочь нам голову: мне и себе! Все — как надо, как было — как на духу. Усвоил?

Потемкин усвоил, но не шелохнулся.

«Ну, что же?» — без слов, обернулся рывком, от окна, капитан.

— Как надо? — уточнил, не касаясь бумаги, Потемкин, — Или — как было?

Рассерженной птицей, как коршун, вернулся к столу капитан. Из-под бровей, посмотрел на Потемкина. Он, может, в чем-то хотел убедить своим взглядом. Но Потемкин увидел в нем, как устал капитан!

— Ты их не выдумал?

— Нет.

Прощаясь с надеждой, капитан предложил сигарету. Отрешенно, как автомат, раздал на двоих огонек зажигалки, откинулся к спинке стула.

— Спасибо, — непритворно, как знак уважения, оценил Потемкин, и предложил — А Вы можете сделать вот что: оставить меня. Отдохнете. А я напишу. В школу ходил, — умею. Я справлюсь.

«Не понял!» — стрельнул капитан глазами.

— То, что мы делаем, это допрос?

— Нет, допрос — после возбуждения уголовного дела. А сейчас — объяснение.

— То есть, — опрос?

— Да, так, примерно…

— Я опрошу себя сам. Вы устали, я это вижу, и могу опросить себя сам. У меня сейчас времени — во!

Капитан, уже не стараясь прятать усталость от постороннего, в раздумьях нахмурил лоб.

— Ты, я вижу, куришь? Оставить тебе? — и оттолкнул от себя сигареты.

— Оставьте.

Рядом легла зажигалка и три листа бумаги:

 — Идем со мной...

Потемкин вернулся в дежурную часть. Капитан подошёл к дежурному:

— Этот себя опросить хочет сам. Выдели угол, пусть пишет, мне, ты же знаешь, утром…

— Конечно! Поспи, а то завтра нас опозоришь...

Капитан наклонился и тихо, что б не услышал Потемкин, добавил дежурному, что-то еще.

Дежурный выслушал, оглядел Потемкина:

—Комната для заряжания до утра свободна. Пусть пишет. А ты отдыхай.

Дежурный провел Потемкина в комнату, стены и потолок которой были обиты железом.

— Вот, — указал он на столик посередине, — пиши: Потом отдашь мне. В конце: «Написано собственноручно. Верно». Дата, подпись, фамилия — полностью. Ясно?

2. Лена

 

Ожидание добегало конца. Коридор оживился, захлопали двери соседних комнат: вернулись с маршрутов бойцы ППС, и всколыхнулось, забилось у Лены сердце. Жизнь вливалась в большое, новое русло. Сегодня рискуют, теряют голову Саша и Лена, зажигают свою, неприметную звездочку в небе.

Створкой в воротах мира, отворилась дверь комнаты:

— Лена, — шагнул, протянул руки Саша.

Волной к берегу, скользнула навстречу им Лена.

— Вот и пришел. Навсегда! — улыбался он, гладя ей волосы, и обещал, — Больше не будет такого. А почему? — задал он серьезный вопрос, — Потому что отныне, — в третьему лице о себе сказал он, — Саша будет не приходить, а возвращаться! Прекрасная разница! Ценишь, Лен?.

— Конечно, милый!

Это был первый день, провожая который, они не расстались, а решились продолжить, сделать день первой страницей в большой книге Жизни.

Друзья потеснились. И целая вечность теперь впереди, и первая ночь. Ночь, начало которой Лена ждала одна, в холостяцкой комнате милицейского общежития, слушая ра-диодиалоги милицейской волны. Они звучали повсюду: в коридоре, в комнатах, и на улице — из салонов приставших к крылечку машин. А она не спросила, какой позывной у Саши…

— Навсегда пришел, Лена! — напомнил он.

Смело и осторожно перехватил объятия, оторвал от пола, и перенес, усадил на кровать покорную Лену.

— Минуту! — жестом, мягко предостерег, и отправился к шкафу. Вернулся торжественно. Праздничный, собранный с выдумкой, загодя, поднос занял место на столике.

— Любимая…

— Боже, хороший ты мой! Спасибо!

Шампанское, свечи, цветы: за дверцей одежного шкафа, в сумерках, взаперти, дожидался сюрприз. И от этого становился трогательней, милее сердцу.

Засветились две торжественно стройных свечи.

«Все позади уже… — открывая глаза, чтобы тут же закрыть, раствориться в волнении, думала Лена. Главное позади — сомнения. Оторваться, отдаться во власть незнакомо новых, таинственных волн — жаждали два бьющих в колокола груди сердца…

Губы, сближаясь, не теряя друг друга, без слов открывали дорогу, снимали запреты. В таинственном, смутном огне, прогибались тела, и тянулись друг к другу.

«Все позади!» —отдаваясь еще не знакомому, вскрытому болью, восторгу, — без звука воскликнула Лена.

 

3. Сержанта Готовко хочу!

 

— Сашу Готовко, сержанта, хочу! — капитан достоверно сыграл Мимино, шутки в голосе не было. — Он здесь?

«Господи» — огорченно всплеснула руками,

— Только со службы… — жалея, призналась дежурная, тетя Клава. «Сержанта хотеть после смены, — полагала она, — капитан может только из-за того, что вскрыл недоделки в смене…». А она ведь знала о дружеском расселении комнаты сержанта Готовко. И девушку видела. Лену…

Капитан, не помедлив, был у порога и тарабанил к Готовко в дверь. Ринулся тут же, как дверь отворилась, но раздетый сержант, отступив на полшага, решительно остановил его:

— Алексей Николаевич, там подождите! Я выйду.

Капитан вежливо сдал назад.

 

— Сделай милость, скажи мне, — удалившись вместе с сержантом в курилку, потребовал он, — ты же был старшим, так? Вызов с вокзала обслуживал, да? А теперь потрудись, расскажи, как было?

— Я все написал, а теперь пошло мое личное время. Спросите завтра!

— Резко, товарищ сержант! — оценил капитан, — Конкретно!

Но это не значило, что он собирался уйти.

— Что-то горит там? — кивнул он в сторону Сашиной комнаты, — Нет? Отчего же тогда не доволен?

Хотелось дерзнуть, но Саша вдруг, откровенно признался:

— Да крылья, можно сказать, у меня, а Вы — приземляете… Зачем?

— А затем!!! Потому что не слесарь-макетчик ты, Саша. Милиционер! Друг мой, ты слышал, о чем я спросил? Рассказывай, а потом соберешь свои крылья. Я за, я не против них!

— При чем слесарь? По рации приняли вызов. Прибыли. Драка. На улице, во дворе…

— Ты ее видел своими глазами?

— Видел. Четверо. Один, когда мы подъехали сидел в окне, задницей. Вызывали «Скорую». Троих Бубнов повез в райотдел, я остался, людей опросил, отобрал объяснения.

— Из зала видели драку?

— Вряд ли … А из буфета, где тот в стекло сел, — там окна из полуподвала, снизу. Оттуда тоже не увидать.

— Та-ак. А свидетелей где взял?

— В котельной: сантехник и оператор. Все видели и написали. Какие проблемы?

— Но ты в зал входил, спрашивал?

— Да…

— И что выяснил?

— Я же сказал, из зала не видно…

— Но заходил. А зачем? В окна взглянуть изнутри? Зачем заходил, Готовко?

— Ну, как, спросил…

— И узнал… Что ты узнал? Ничего! Торопился куда-то, а, Саш? О чем думал, куда торопился?

— Да куда, — смутился Готовко, — куда я спешил? Никуда, и не думал...

— Вот именно, что не думал! А думать обязан! Работа такая, Саша. Ты ее сделал сегодня плохо! Не важно, о чем ты думал, к кому спешил!

«Соберешь тут крылья!.. – подумал Саша, — После такой беседы…».

— Саша, — устало вздохнул капитан, — ты работал, я вижу… Вся картина: кто первым ударил, как бил другой, третий — все есть. Спасибо. Но, — ты сам, твои кочегары, кто-нибудь, могут сказать что-нибудь о причине?

Он знал, что ответить нечем.

— А мы обязаны, Саша, причину выяснить. Обязаны — нам принимать решение. А за решением — люди! Дошло?

— Да уж, — признался Саша, — такое мимо не проскользнет…

— А слесарь-макетчик, при том, — уходя, сказал ка-питан, — что ему с древесиной работать, а нам с тобой — не с древесиной! А вообще: личное счастье делаешь, — чужому не навреди…

 

— Саш,— прижалась к нему Лена.

— Что?

— Ты пришел, когда я дождалась, и сказал, что пришел ко мне навсегда.

— Это правда.

— А тот уже не придет?

— Уже нет.

— Он все сказал?

— Даже больше, Лена.

— Тебе это было нужно?

— Да. Очень нужно, правда.

— К нам всегда могут так войти? Среди ночи?

— Могут. Но, не сердись: работать нам не с древесиной…

— С древесиной? — постаралась понять его Лена, — Я не сержусь. Я наверно пойму, что такая работа…

— Спасибо, любимая. Я тоже, всегда, всю жизнь, буду стараться понять тебя.

Благодарно, ласково встретились губы.

— А он сказал тебе, Саша, что ты хороший?

— Сказал, что я проявил легкомыслие…

— Ах, — притворно нахмурилась Лена, — и за такого я должна выйти замуж?

— Нет, — аккуратно закрыл он ей пальчиком губы — не должна. Но можешь это сделать!

 

4. Серьезный документ

 

Потемкин, закончив писать, пожалел: «А жаль — писать, все-же лучше, чем быть в «Тигрятнике…».

Но, что делать? Вздохнул, покурил и, собираясь в «Тигрятник», пошел к дежурному. Дежурный внимательно почитал.

— Документ, — сказал он, — для тебя серьезный, а написано коротко, как приговор. Неразумно!

Проведя черту, майор вписал под ней два вопроса: — Иди, отвечай…

Потемкин вернулся побыть на воле.

Лязгал и грохотал решетчатой дверью- «Тигрятник». Потемкин писал. Ответил на оба отдельных вопроса. Все.

— Нормально, — сказал, почитав, дежурный.

Посмотрел на помощника-старшину, на «Тигрятник». Объяснение, сдвинув ключи от «Тигрятника», убрал в ящик стола. Закрыл ящик и предложил:

— До утра, пока у нас тихо, там посиди, в оружейке. Иди!

 

«Как раз про меня, — грустно шутил Потемкин, — сказал старина О. Генри! «Фараон и хорал»… Ну разве не я: не сюда же, собирался сегодня прийти добровольно?!».

А жене хотел позвонить, ободрить. И тут на плечо легла рука копа! Разве не шутки О Генри?! Не падает духом Потемкин, но шутить над собой сейчас — легкомыслие Тяжесть судьбы, в главной степени определила экстренная женитьба. «Спишь? А Валерия вскрыла вены!» — вихрем сорвал ранним утром звонок подруги и круто переменил судьбу.

Вернулся Потемкин с вещами, пластмассовой детской ванночкой и Валентиной — маленькой дочкой Валерии. Решительный шаг сокрушил проблемы, и ничто, дай бог, теперь не угрожало жизни Валерии. Они ведь любили, и шаг справедлив! Да позиции, жаль, в новом Потемкину городе, не налажены, как говорят, не имеют достаточной силы. Не замедлив, рутинным хламом, посыпались на их плечи обломки житейских и бытовых проблем.

«Съезжай! — предложил владелец квартиры. — Один — это одно, а с семьей — совершенно другое дело!». В тень, на второй план в обойме насущных проблем, отступала заветная цель. Не до лирики, не до учебы: нет средств, нет жилья, нет достойной работы...

— Мы готовы, — спросил он, — если надо, оставить твой город и начать все сначала, с нуля?

***

Братск был хорошим выбором. Потемкина встретила тетка: добрый, участливый человек, сестра отца. «Все шансы в руки, племянник, — сказала она, — квартира двухкомнатная, Братск — молодежный город. Город мечтателей. Окруженный лесистыми сопками, он пронизан запахом хвои и перспектив.

Так быстро нашел здесь Потемкин друзей! Но площадь квартиры не дозволяла. Метался Потемкин, решая проблему, а в Харькове: на остатках надежды и денег, ждали Валерия и Валентина. «Боже мой!» — волновался. И снова шел. Потемкин хотел дать в ЖЭКе денег, да остался не понятым. Не приняты взятки в Сибири. Что делать — не все благородное, во благо иному. Зависит от цели…

Не лентяй — но уже целый месяц слонялся Потемкин без дела! «Бульвардье»* (праздношатающийся — франц.) — называл себя и тосковал, и не зная, что говорить Валерии, казался себе самому недостойно жалким, упавшим духом.

Но вчера он был совершенно иным, воспрянувшим духом и полным надежд человеком, потому, что позавчера записался на прием к начальнику райотдела. Он бы сумел объяснить, и был бы начальником понят. «Разрешаю прописку» — легла бы виза, и мир бы вернул краски жизни, ушедшие в тень! Полон сил и надежд, был вчера Потемки. Разве что капитан теперь не сомневается в первом, а так — полный разгром в поле боя, которое называлось Судьбой! Потемкин и в себя, и в других — во все лучшее в мире!

Два свидетеля, два потерпевших; один пострадавший и заявление об ущербе — ставили крест на всем! Тает мираж, в виде отважной, скромной, застенчивой девушки и ее друга. «Все!.. — тает горький дым в душе Потемкина…

Кайлом, того же медведя в лоб! Подавал бедолагам руку, на свет божий вытягивал участковый. Теперь же, у этого капитана— иная роль…

 

5. Капитан

 

 — Пейте кофе, сон разгоняет! — просила буфетчица, — Бутербродик с колбаской финской? С собой могу дать. А по этому делу… Я ведь подала заявление Вашим: тому, что приезжал на драку. А видеть, что я видела? Крендель залез в окно задом — и стекла вдрызг. Но видела изнутри, из подсобки. За пивом пошла, а он — хрясь! — сел в окно. Мне под ноги стекла. Зад — видела. Да какое же это лицо!? Но вообще-то, этих троих я помню. Пиво брали и рыбу. В посуду и на столе насвинячили, да ушли. А в зале — за всеми ведь не смотрю. Были, наверное, парень и девушка. Может и были... Да их сколько бывает: парней и девушек… Так поздно теперь — разъехались люди. Вокзал. Вам бы раньше, пока тут все были…

— Четверо? Один — в «Скорой», трое — у нас. У Вас пиво брали трое. И не понравились Вам.

— Не понравились!

— Значит, кто-то один — не из них?

— Видно, так… А это так важно?

— Важно. И говорите, что тех троих помните?

— Да. И тот, что в окно задом сел — он из них!

— А четвертый?

— Нет, он не из них.

— Точно?

— Абсолютно! А раненый — у них — за старшего был.

— Спасибо. А звонили не Вы? Не ваши работники? Нет?

— А звонила, я думаю — это она! Та девушка…

— Значит, была?

— А как же она бы звонила, когда б не была?

— Давайте еще раз посмотрим в зал. Кто-то из тех, кто там отдыхает, мог быть в то время здесь?

 

6. Рассвет

 

Опять загремела в «Тигрятнике» дверь. Забрезжил рассвет. Зазвенел телефонами пульт. Захлопали двери на входе. «Доброе утро!» — кричал, поднимая, все чаще и чаще трубку, помощник дежурного. Диктовал и записывал. День начинался. Пора отдыха и раздумий — ночь, прощалась с миром. Наступала пора творить, собирать и делать. И совершать ошибки…

«А худшее, — подумал Потемкин, — стать жертвой чужой ошибки!» Мог думать так, все основания были…

 

— К начальнику! — сообщил старшина.

Отступив на шаг в сторону, пригласил, пропуская вперед Потемкина. Впереди на полшага, пресекаемый и подконтрольный, пошел в коридор Потемкин

Обходя буреломы, провалы и топи, терял он заветную цель — те, оставшиеся недостижимыми, сопки. Но он тогда мог вернуться. Теперь были топи другого рода: человеком замешаны, а кто человеку в коварстве и легкомыслии равен? Никто. Не просто из этих выбраться. И не всегда возможно.

Гулкими и бесконечными коридорами, как к эшафоту под стражей, шагал Потемкин.

 

На столе, под рукой у начальника, — стопка стандартных листков объяснений. Бланки из плотной бумаги, делили стопу на отдельные главы. К каждой главе прилагался короткой, как шорты, обложкой, паспорт.

Все, что натворил человек, помещалось в два-три листка объяснений; протокол должностного лица и документ, подтверждающий личность.

— Потемкин? — раскрыл начальник главу о Потемкине. — Майор Кобзарь, зам. начальника РОВД! Присядьте.

— Драка в общественном месте; — читал он, — телесные повреждения. Степень и материальный ущерб — уточняются… Ваши дела?

— Мои.

— А зачем?

— Я написал.

— И других причин, до утра не надумали?

— Нет.

— Хорошо. А скажите вот что: то что Вы показали, называется каратэ?

— В общем-то, да…

— Законом запрещено. Вы это знаете?

— Знаю: незаконное занятие и пропаганда...

— Каждый, кто им владеет, знает и, тем не менее… Цель приезда в наш город? — взял подполковник листок Ф-15.

— Работать хотел. Оформителем на заводе.

— А в ЖЭКе проблемы, так?

— Были…

— Что, — удивился майор, — Вы их разрешили?

— Теперь, я так понимаю, неактуально…

— Планы на жизнь отменили?

— Нет. Я именно к Вам хотел обращаться.

— За помощью?

— Да.

— Обращайтесь. Приемный день.

— Знаю. Поэтому записался к Вам позавчера. На этот день.

— А подъехать решили пораньше. На нашей карете?

— Так получилось.

— И что теперь делать?

— Что делать со мной — здесь решаю не я…

— Таня! — крикнул в открытую дверь майор, — Глянь-ка в журнале: Потемкин.

— Есть такой, Анатолий Васильевич. На сегодня записан: Георгий Артемович. Прописка.

— Спасибо, Танюша! Однако, — обернулся майор к Потемкину, — от проблем уклоняться не надо. Что с Вами делать — решать всегда Вам!

— Вы правы, — смутился Потемкин.

— Вы моих раскидать смогли бы?

— Чтобы уйти — вполне, может быть.

— Но не пытались?

— И в голову не приходило. Зачем?

— Сюда б не попали...

— Попал бы — я к Вам на прием записался.

— Да!.. — сквозь улыбку слегка поперхнулся майор, — Юмор, однако, не деревянный у Вас! А те, за кого заступились, — Ваши друзья?

— Нет, никогда их не видел раньше.

— И мы, к сожалению — тоже…

Майор взял листок Ф-15 и сделал запись. Размашисто, по диагонали и расписался.

«Волчий билет!» — понял Потемкин.

— Ф-15 я Вам подписал. Как хотите — пусть будет завод. Ваше дело. Но, сдается, что Ваше место — у нас! Конечно, не так, — кашлянул он, заметив нелепость в ботинках с выдернутыми шнурками, — Не в том виде — а по сознательным воле и выбору!

— Не уверен, — признался Потемкин, — что понимаю Вас…

 — А поймите! Служить предлагаю. И с пропиской вопрос отпадает, и комнату в общежитии Вашей семье предоставим. Понятно, Потемкин?

— Как… — растерялся Потемкин,

— Странное предложение?

— Конечно. Я перед Вами без ремня, без шнурков, без кольца обручального, а Вы мне такое…

— Ничего странного! Вы — способный боец. Или могу сомневаться? В плане моральном: как обывателю, как гражданину, по факту вчерашнему двойки также не заслужили. Но ведь попали к нам! Как знать, что, с такими талантами дальше? Ответ прост — употребите их в пользу державе и обществу. Логично, Потемкин?

Слова убеждали. Потемкин кивнул и улыбнулся:

— Но кем: же я не юрист и никто, смогу быть полезным милиции?

— Рядовым в ППС. Или этого мало?

— Что это такое?

— Рядовым — это ясно? А ППС — патрульно-постовая служба.

— Не мало, — согласился все еще удивленный Потёмкин.

 — Ночь была непроста, Вам в себя прийти нужно. Езжайте домой, приходите в себя, а потом приходите к нам, сказать «Да» или «Нет».

— Дня через три… — помедлил Потемкин.

— Значит, в пятницу! «Да» или «Нет» — в любом случае мне сообщите. Условились?

— Да. Я обязательно сообщу.

Майор глянул на старшину, который все это спокойно слушал и ждал у выхода. «Следующий!» — понял Потемкин.

 

Не во тьму казематов подземных — на волю шагал Потемкин. Без конвоя, свободным. И этот, обратный путь, казался только началом пути…

«Боже мой!» — не будь на виду, — за голову б взялся, Потемкин…

 

Майор Жуковец Василий Макарович сдавал смену. Толпились вокруг него люди. В форме и в штатском. Через стекло из приемной дежурки, стучались с вопросами, граждане. Он был нарасхват, но все успевал: у кого-то спрашивал, и отвечал кому-то; брал у кого-то что-то и кому-то передавал. Увидев Потемкина, подозвал:

— Вещи, герой, забери!

Свернутый в пожарный рукав, ремень, часы, шнурки, кошелек с деньгами и документы; кольцо — возвращались владельцу, гражданину Потемкину.

— Расписаться?

— Конечно. Внизу протокола. И дата, и время.

Убрав протокол, Жуковец спросил:

— Думаешь, ты помог отдохнуть капитану?

— Думаю, да.

— Нет. Не помог! Он, может быть, стулья расставил, шинель расстелил, да попил кофейку и — вперед! На вокзал поехал. Уже близко к шести, вернулся. Судьбу твою делал, Потемкин!

Потемкин опешил.

— Он людей отыскал. Парня с девушкой — нет, но двоих, что войну вашу видели, отыскал, растолкал, опросил, выяснил истину и вернулся. Теперь понятно?

— Парня с девушкой нет… — контужено произнес Потемкин...

— Забудь о них! Сбежали! К чему неприятности — вот и сбежали. Они же не виноваты. А так не бывает — в любом событии, обязательно есть виновник! Но его устанавливать надо — теперь ты крепко усвоишь это! И в этом суть и проблема нашей работы. А капитан был «на сутках», и «повезло» — на тебя и нарвался. Теперь картина ясна, а ты, невиновный, свободен!

И жестом, таким же, как в оружейку ночью, майор направил Потемкина в сторону выхода.

 

Глаз в эту ночь не сомкнувший, Потемкин наблюдал жизнь из окна автобуса, и понимал, что даже дай добро — глаз не сомкнет. Одна мысль блуждала в мозгу неприкаянно: парня и девушку с автовокзала забыть не мог.

Но автобус шел через город, выкатил уже на полотно дороги через плотину Братской ГЭС. Скоро улица Енисейская, потом «Енисейская» — его остановка. Все решено, все устроено в мире — проблем у Потемкина нет.

Так и блуждала мысль, не уходя от образа парня и девушки, которых он почти и не разглядел…

 

7. Утро нового дня

 

Лена проснулась не первой. Проснулась от внутреннего ощущения заботы. Гуляло по комнате светлое солнце. Без погон, в футболке и шортах, склонился над электроплиткой Саша. Широким, неровным венчиком, к солнцу тянулись из центра стола цветы, со следами росы в лепест-ках. Он успел их собрать, пока Лена спала! Не сгоревшие за ночь свечи, застыли двумя восковыми колоннами возле букета.

Воздух млел ароматом легкой кофейной горечи. Как в опасении не встревожить бы, не нарушить все это, не шелохнулась Лена. Дрогнув, не разомкнулись губы. А под веками, как за ширмой, сверкнули тонкой, искрящейся пленкой, слезинки. Но — у глаз не сошлись хмуринки, а лицо, приветственной, мягкой волной освежила улыбка.

«Вот он и пришел, — ощутила Лена, — пришел первый день новой жизни!». Через мгновение, Лениных губ коснулись любимые губы.

— Саш, ты хороший! — встретились взгляды.

— Точно?

— Да, точно. Ты сказал, что ты легкомысленный, а я поняла, что это не так.

— Не поверила? — улыбнулся Саша.

— А я поняла, что когда говорим о судьбе и о счастье, видеть его не глазами надо — сердцем.

— И плюс интуицией женской, — шутил любимый.

— И ей тоже, — подтвердила любимая, — все впереди, и она еще нам пригодится.

— Я так и подумал, когда делал кофе для нас и сознавал, что отныне мы все будем делать не так как раньше: для себя, для кого-то, и просто. Отныне мы все — друг для друга, ради друг друга — тебя и меня, не иначе.

— Саш, — чуть помедлила Лена, — ты прекрасно сказал!

— Ответственно! — улыбнулся и уточнил он.

— Да. Легкомысленный так не скажет… А чего, когда делал кофе, хмурился?

— Вспоминал капитана, который врывался вчера.

— Негодный, бесцеремонный милиционер! Ты будешь иным.

— Нет. Я подумал, что таким, как раз, надлежит быть. Он прав!

— Ты допустил ошибку?

— Немного, как раз — легкомыслие… Но за ним — может быть, чья-то судьба. Вот что я понял. Но, все равно, — посмотрел он в глаза милой, — я улыбнусь…

— Улыбнись.

— Улыбнусь, потому, что капитан прекрасно мне намекнул в курилке… Он спросил, что там горит в моей комнате?

— И ты его понял?

— Понял. Об этом сказал Маяковский. Он сказал: «Мама, Ваш сын прекрасно болен. У него — пожар в сердце!».

— Обними меня, — попросила Лена, — Саш, — призналась она, припадая к любимому, — знаешь, я тоже больна! Точно так же!

***

— Загулял? — пошутила тетушка, — На тебя это так не похоже?

— Да нет, был на приеме, и мне разрешили прописку. Прекрасно, не так ли?

— В милиции?

— Да, у начальника. Точнее — зама…

Стол, — понял Потемкин, — оставался накрытым с вечера.

— Раньше, — с улыбкой вспомнила тетушка. — было такое. Стояли за хлебом в очередях, ночами. Но что б сейчас: начальник милиции, и вот такая очередь? — покачала она головой, — То есть, у зама начальника — аж до утра?!.

— Так сложилось, — вздохнул Потемкин, — да все нормально, — пожал он плечами, — и ничего не случилось …

— Ну, с тобой-то, — вижу…

— С ними тоже, теть Валь, не случилось. Хотя, — развел он руками, — У них еще день впереди. Все может быть…

 

***

Он перечитывал бланк Ф-15. Майор подчеркнул авторучкой: «Цель прибытия — работа на заводе отопительного оборудования». Виза: «Не возражаю. Зам. начальника РОВД майор милиции А. В. Кобзарь».

Добрым, и столь же коварным одновременно, был этот листок. Гасил красный свет и давал зеленый — конечно, добрый! Но он выдвигал на рубеж, которого знать бы не знал Потемкин, не попади этой ночью в жесткие, как дужки капкана, руки судьбы.

 «Зря ночевал в милиции!.. — невесело усмехнулся Потёмкин, — Теперь началось. Теперь я на пороге, а за порогом — судьба. И решать не майору, не капитану — мне!»

Серьезную головную боль получил человек, вместе с законной и полной свободой…

***

Утро нового дня. Дрожа от натуги, ползет на крутой подъем автобус. Там, на верху повернет направо и без дрожи, легко — жеребенком по лугу — помчит по прямой. Одна остановка «Милиция», другая — ЖЭК.

В кармане — путевка в жизнь — разрешение на прописку. В уме и сердце — судьба. В другом городе — семья, а счастье — на чаше весов, в которую ляжет выбор Потемкина...

***

— Что там? — зажав микрофон, спросил секретаршу Кобзарь.

— К Вам гражданин Потемкин.

— Наталья Витальевна, — вернулся к трубке Кобзарь, — у нас есть резервы? Комната, кажется, будет нужна молодой семье. Найдем? Отлично, Наталья Витальевна, очень Вам благодарен. Спасибо! Звоните.

— Просите Потемкина, Таня!

Майор о Потемкине думал. И Нежальскую, коменданта общаги, предупредил не зря. Он понял: Потемкин — из тех, кого привлекают вершины, способные бросить вызов. А вызов, так получилось, брошен: Майором, Случайностью, или Судьбой — не столь, по большему счету, важно…

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/