Юрий Скрипников

 

 

 

 

 

 

 

 

ОПУСЫ ИЛИ ОПЫТЫ КОЛОВРАЩЕНИЯ

 

 

 

 

 

РЕМИНИСЦЕНЦИИ

 

«Реминисценции» - это все, что было до Аме-рики. Не обессудьте, что нет стрельбы и ро-ковых блондинок.

 

Начало

 

Через четыре дня мне исполняется двад-цать лет. А через полчаса нужно идти в армию. Я сижу в кресле в нашей комнате в коммуналке на улице Пушкина.

Здесь я вырос. Теперь до конца жизни эта квартира будет ассоциироваться с детством, до конца жизни будет подсвечена особым ярким светом, которым освещено в памяти мое детс-тво.

Отсюда, из этого окна на четвертом эта-же, мы с моим другом Жекой стреляли из воз-душки по проезжающим внизу машинам. (Ув-лекательнейшее, скажу я вам, занятие). В этом подъезде в зимние месяцы разворачивались шумные игры. Выше по лестнице, прямо над на-шей квартирой дверь, ведущая на чердак. Отту-да мы проникали на крышу. В те незапамятные времена наш четырехэтажный дом был едва ли не самым высоким зданием в Краснодаре. В яс-ную погоду на юге можно было видеть голубые очертания гор. А со всех сторон дом окружало море южной зелени с островами разноцветных крыш.

Я острижен налысо. У кресла на полу собранный в дорогу рюкзак. Ноябрь шестьдесят девятого года. Я сижу и жду, когда пройдут эти полчаса, потому что в военкомат на улице Шау-мяна идти еще рано. Внезапно возникает совер-шенно четкое ощущение, что вот сейчас, когда минутная стрелка доползет до назначенного мной деления, окончится целая эпоха в моей жизни. Я закрою за собой дверь и уйдет в прош-лое и этот дом, и этот двор, где мы играли и го-няли на велосипедах под негодующие крики злых дворовых старух.

Закончились и два с половиной года сту-денческой жизни. Прямо сейчас, в какую-то оп-ределенную минуту заканчиваются детство и юность.

Одев на стриженную голову кепку, я пой-ду по заваленным желтыми листьями улицам. Я и сейчас, спустя десятилетия, смог бы пройти этим путем с закрытыми глазами. Ведь это доро-га, ведущая в мою школу. Только в конце не нужно поворачивать. Вместо этого я пройду еще два квартала прямо и будет военкомат.

Меня никто не провожает. Так уж пове-лось на всю жизнь, что я избегаю встреч и про-водов. Когда удается вырваться, я не сообщаю о времени прилета. Я встречаюсь с Краснодаром один и никто мне не мешает. Прямо на трапе са-молета ощущаешь неповторимый запах юга и знаешь, что вернулся домой.

Но все это будет потом, а сейчас я иду в неизвестную взрослую жизнь. Страшновато. От старшего брата я наслушался историй о стари-ках и молодых, о "присяге" и многом другом, что ждет салагу в армии.

Все это будет. А пока возникает ощуще-ние необратимости. Я еще в штатском, еще иду по своей воле, а не марширую строем. Но эта жизнь быстро отдаляется, отходит от меня. Стриженная голова и глупая кепка уже отделили меня от окружающих.

Ровно через месяц в занесенном снегом Солнечногорске безликим и презренным сала-гой я буду ждать, когда нас поведут в часть пос-ле уборки снега. Постукивая в темноте сапогом о сапог, чтобы хоть немного согреться, буду с тоской смотреть в освещенные окна домов. И почувствую себя заброшенным и на веки-веч-ные отделенным от мира нормальных людей - тех, которые живут в этих домах, за занавесками ярко освещенных окон.

 

Миннесота

Март 2000 г.

 

ВИИЯ

 

Коротко рассказывать о ВИИЯ - Военном институте иностранных языков - просто невозможно. Очень уж необычное это за-ведение. Необычность начиналась с того, что институт не значился в списках военных учеб-ных заведений СССР, да и вообще не упоминал-ся ни в каких открытых публикациях.

Узнал я о ВИИЯ совершенно случайно. И, оказавшись под знаменами Советской Армии, решил обернуть это обстоятельство в свою поль-зу. Дело в том, что поступить в ВВИЯ с граж-данки простому смертному практически невоз-можно, а из армии, как ни странно, достаточно просто. Ну, не так, чтобы просто, но реально и возможно

Прослужив четыре месяца, я решил, что настало время приступать. Прежде всего нужно подать рапорт о поступлении. Такие дела реша-ются через непосредственного начальника, то есть, командира роты. Наш командир, капитан Бахмут, был человеком прямым и мнения свои доносил до народа с откровенной непосредс-твенностью. Нажравшись пьяным (обычное его состояние большую часть дневного времени и каждый вечер), капитан приходил в роту после отбоя, чтобы наконец-то осуществить заветную мечту и навести порядок среди вверенных ему подчиненных. Иногда он устраивал подъем всей роте - просто так, чтобы жизнь медом не каза-лась. Иногда же командирский гнев обрушивал-ся на какой-нибудь один взвод или вообще на отдельного бедолагу.

В такие минуты, притаившись под одея-лами и надеясь, что минет нас чаша сия, мы тре-петно вслушивались в сиплый задушевный го-лос отца-командира. Вдохновляясь звуками собственного голоса и обильно уснащая свои ре-чения матом, Бахмут орал на избранную им жер-тву: "Если бы твоя мать знала, какую скотину родила, она бы тебя в колоске удавила!"

Вот с него-то мне и нужно начинать. Сту-чу в дверь ротной канцелярии. Оттуда доносится тяжелый медленный бас: "Войдите". Излагаю суть дела. Мол, так и так, желаю подать рапорт о поступлении в Военный институт иностран-ных языков - ВИИЯ. Свирепо уставившись на меня красными заплывшими глазками, Бахмут рявкает: "Вон отсюда! ВИИЯ какое-то ему пода-вай! А ...уя не хочешь?" И я удалился, посрам-ленный. Но ответом ротного не удовлетворился, а нахально направился к командиру части, под-полковнику Панину.

У Панина моя просьба никаких негатив-ных эмоций не вызвала. Он просто сказал: "В списке военных училищ такого заведения нет. Можешь подать рапорт, если ты уверен, что та-кой институт существует".

Прошло полтора месяца. Совершенно не-ожиданно меня вызвали к Панину. Оглядев меня несколько удивленно и, даже, недоверчиво под-полковник сказал: "Вас вызывают в Москву, в штаб округа. Вот адрес. Явитесь к полковнику ......"

В штабе округа вызвавший меня полков-ник без предисловий объяснил:

- Я сам окончил ВИИЯ двадцать лет тому назад. На моей памяти ты первый, кто подает ту-да рапорт. Я и решил тебя вызвать, посмотреть. –

Расспросив меня о том, о сем, полковник сказал:

- Слушай, на наш округ разнарядки в ВИИЯ нет. Но там в кадрах сидит мой бывший однокурсник. Вот твои бумаги, езжай прямо в институт и отдай их полковнику ..... Я сейчас ему позвоню, он закажет тебе пропуск. -

От метро "Бауманская" на трамвае до-бираюсь до Лефортово и нахожу нужный адрес. Стою в проходной ВИИЯ. Никакой вывески нет. За металлическим забором двухэтажные здания старинных казарм, а в глубине два современных девятиэтажных корпуса. Сдав бумаги, возвраща-юсь в часть.

С этого времени я стал своего рода досто-примечательностью. Никто еще не помнит слу-чая, чтобы рядового - тем более, зеленого сала-гу, специально вызывали в Москву, в штаб окру-га.

Прошел еще месяц, и в июне семидесято-го года я опять в ВИИЯ. Я приехал поступать. Нас триста человек; из всех округов, флотов и родов войск. Даже внешне наша команда про-изводила сильное впечатление. По субботам мы строем ходили в Хлебниковские бани. Прохо-жие смотрели на диковинную колонну, открыв от изумления рты. И было от чего. Наверное со времен гражданской войны и батьки Махно ни-кто не видел такого военного коллектива. Вряд ли из трехста человек можно было найти двоих, одетых одинаково. Для любознательного читате-ля скажу - там были представлены формы и эм-блемы всех родов войск и погоны всех цветов, в основном с сержантскими лычками. Полевая форма старого образца, полевая форма нового образца, парадная форма новая (с галстуком), парадки старого образца, со стоячим воротни-ком.

Вышагивают ребята из Туркестанского округа в тропических панамах и тяжелых бо-тинках. Рядом с ними моряки в блестящей па-радной форме и моряки в рабочих робах синего и белого цвета.

Вот десантник в голубом берете, а рядом топает морской пехотинец в черной, смахиваю-щей на эсэсовскую форме с вышитым на рукаве якорем. Их среди нас пятеро - здоровенные, мрачноватого вида детины. В качестве заверша-ющего штриха где-то в начале колонны парень из войск МВД в парадной милицейской форме.

Нас собрали за месяц до экзаменов, что-бы дать возможность подготовиться. С утра идут различные занятия. Многие ребята приеха-ли просто так, чтобы воспользоваться возмож-ностью вольготно пожить месяц в Москве, а потом благополучно завалить экзамен и вер-нуться в часть с приятными московскими вос-поминаниями. Житье вольное, настоящий рай для самовольщиков.

Тяжелее всего приходится морякам. Их просто раздевают. Нет-нет, речь вовсе не идет о деяниях, подпадающих под действие Уголовно-го Кодекса РСФСР. Просто парадную морскую форму легче всего превратить в гражданскую одежду.

Представьте себе такую картину. В ук-ромном уголке к ограде подходит бравый моряк с большой сумкой в руке. Оглядевшись по сто-ронам, мореплаватель лихо сигает через двух-метровый забор. Прямо на улице снимает фор-менку и бескозырку и прячет их в сумку. Вместо форменки на нем уже яркий свитер, извлечен-ный из той же сумки. Все, перед вами граждан-ский человек, может быть, даже, ударник произ-водства. Правда морские форменные брюки не имеют ширинки, но кто будет всматриваться на улице в ваши брюки, пытаясь определить, есть ли там такая интимная деталь?

Пора уже рассказать, что же такое ВИИЯ. Я лично встречал упоминание о ВИИЯ только в двух книгах. Одна из них называется "Гриф сек-ретности снят". Это воспоминания наших участ-ников войны на Ближнем Востоке. Там доволь-но часто упоминаются военные переводчики - выпускники и слушатели ВИИЯ. Но только упо-минаются. Более подробно о ВИИЯ пишет Вик-тор Суворов в книге Inside Soviet Military Intelligence. Как обычно бывает, если человек знает о чем-то понаслышке, он обязательно на-городит ахинеи. В частности, Суворов утверж-дает, что существовал особый порядок приема для детей высших чинов. По его словам, дети ге-нерал-полковников принимаются без экзаменов, дети генерал-лейтенантов - после поверхност-ного экзамена, а отпрысков жалких генерал-май-оров на экзаменах просто-напросто истязают, за-пугивают и стараются завалить. Это полная чушь. Экзамены сдавали все (ну, ладно, ладно – почти все). Тем более, что фактический вес па-паши часто определялся не воинским званием, а его должностью. В частности, перед учившимся у нас сыном полковника, адьютанта Министра обороны СССР, лебезили куда больше, чем пе-ред генеральскими чадами. Пожалуй, я готов со-гласиться с Суворовым в одном. Он пишет, что ВИИЯ непосредственно входил в структуру во-енной разведки и был одним из подразделений ГРУ. Cо мной, естественно, никто такими заду-шевными подробностями не делился, но по ло-гике похоже, что именно так оно и было.

Как я уже говорил, ВИИЯ не значился в списке высших учебных заведений СССР. По своему статусу институт приравнивался к ака-демии. Это сразу поднимало нас на две головы над курсантами всех остальных военных учеб-ных заведений. Уже сам статус давал массу при-вилегий. Нас даже именовали не курсантами, а слушателями.

В ВИИЯ было четыре факультета – за-падный, восточный, спецпропаганды и заочный (третий и четвертый факультеты комплектова-лись только офицерами ). Кроме того, вокруг института было множество различных спецкур-сов, о которых я, опять-таки, не знаю ничего оп-ределенного.

Все пронизывала атмосфера необычности и некоторой таинственности. Например, я поня-тия не имею, кого же готовили на факультете спецпропаганды.

По территории института стадами бро-дили генералы и старшие офицеры, дамы в пол-ковничьих мундирах и другие интересные лич-ности. Офицеров было столько, что среди слу-шателей существовало негласное правило, со-гласно которому честь отдавали только генера-лам и офицерам от подполковника и выше. Как и в каждом правиле было свое исключение и здесь. Одного старшего лейтенанта приветство-вали обязательно и даже с энтузиазмом. Невни-мательному и забывчивому грозили два часа строевой подготовки на плацу в выходной день. Этот старший лейтенант был командиром ко-мендантской роты.

Раз уж мы заговорили об исключениях. Как-то в самом начале своего пребывания в ВИИЯ я заметил худого парня в гражданском, который чувствовал себя как дома и вел себя очень даже непринужденно. Я поинтересовался у старшекурсников, кто это такой.

- А это Ласло - наш пятый факультет. -

Дальше выяснилось, что Ласло - сын ми-нистра обороны Венгрии. Он был единственным иностранцем в ВИИЯ, ходил в гражданском, плевал на всех и вся, и занимались с ним препо-даватели индивидуально.

Итак, довольно легко сдав вступительные экзамены, я оказался в числе ста человек, принятых в ВИИЯ из числа срочнослужащих Вооруженных Сил.

Всех нас собрали в актовом зале. Там я впервые увидел начальника института, генерал-полковника Андреева - в простонародье "Деда". В то время Деду было уже за шестьдесят, но иногда генерал любил тряхнуть стариной и до-вольно лихо подтягивался на турнике. Дед поль-зовался среди слушателей большой популяр-ностью и был героем бесчисленного множества анекдотов и историй.

Свое выступление перед нами Дед начал очень эффектно - он разжаловал всех сержантов, то есть, почти всех сидящих.

"Мы будем сами решать, кто из вас будет на сержантской должности, а кто нет", - сказал он.

Дальше мы узнали, что выбор изучаемого языка также остается за руководством. "Языкам мы вас научим, хотите вы этого или нет", - уверенно пообещал Дед. Потом зачитали, кто же куда попал. Я оказался на западном факультете - в числе десяти человек. Все остальные были за-числены на восточный факультет.

Здесь требуется пояснение. Когда речь идет об элитном статусе ВИИЯ, прежде всего имеется в виду западный факультет, так сказать, аристократия элитного учебного заведения. Между восточным и западным факультетами существовала огромная разница. На западный попадали дети военной и не только военной элиты. При общей численности курса в восемь-десят пять человек, из армии нас было только десять. Остальные - вчерашние школьники, ко-торые сдавали экзамены после того, как мы уже были зачислены.

Курс делился на три учебные группы. Каждая учебная группа подразделялась на три языковых. Первую учебную группу составляли три английские языковые. Вторую - две фран-цузских и немецкая. Третью - две испанских и итальянская. Учебными и языковыми группами командовали сержанты из числа поступивших из армии или "кадетов" - ребят, закончивших су-воровские училища.

Я оказался командиром третьей языковой английской группы.

Дальше я вернусь к составу нашего кур-са. Пока же продолжим тему о "белых" и "чер-ных" в ВИИЯ. На восточном факультете чис-ленность курса составляла около трехста чело-век. В это время, в начале семидесятых, ВИИЯ в основном обеспечивал наше участие в войне на Ближнем Востоке.

Египет и Сирия были буквально нашпи-гованы нашими советниками, не говоря уже о полностью советских ракетных частях, экипа-жах ракетных катеров и так далее. И везде до зарезу были нужны переводчики арабского языка. Поэтому две трети курса составляли "ара-бы".

Из оставшихся шестьдесят человек учили китайский. На остальных сорок приходилась вся экзотика. Каких языков там только не было! Таи и амхарский, фарси и малагасийский.... Была од-на группа из шести человек, где преподавали три языка. Они учили иврит, арабский и англий-ский.

"Арабы" были "рабочими лошадками" восточного факультета. Готовили их сурово. Весь первый курс "арабы" учили только два предмета - арабский язык и историю КПСС (как же без этого!). Язык им вдалбливали по восемь часов в день на занятиях. После этого нужно бы-ло еще потратить несколько часов на самопод-готовку.

Некоторые не выдерживали. Помню пар-ня, с которым мы вместе поступали. Служил он в спортроте во Львове и попал на восточный фа-культет - здоровенный плечистый малый. Меся-ца через четыре спортсмен сошел с ума. Его за-брали в психушку, но ночью он оттуда умудрил-ся сбежать и явился в свою казарму в ВИИЯ, чем насмерть перепугал весь наряд. И вполне понятно - представьте себе появление в глухой ночной час очень даже ненормального и одетого в больничный халат мастера спорта по штанге?

После года такого натаскивания "арабов" отправляли на год на Ближний Восток. Вернув-шись, они доучивались, подгоняя все остальные предметы.

В то время, когда до Афганистана было еще почти десять лет, а Чечня не могла при-сниться и в кошмарном сне, боевые награды в Советской Армии были большой редкостью - а уж тем более иностранные! Поэтому старше-курсники с орденскими колодками и незнакомы-ми значками иностранных орденов вызывали ог-ромное любопытство. Необычные будни восточ-ного факультета порождали множество неве-роятных историй и легенд. Не могу ручаться за достоверность каждой их них. Некоторые зву-чали, как воспоминания соратников Билли Бон-са или героев "Великолепной семерки". Усом-ниться же, что истории эти возникали на реаль-ной основе, не позволяло одно обстоятельство. Время от времени ребята на Ближнем Востоке гибли. Погибали в Египте и в Сирии, и в Йемене - где только не погибали! В виияковском фольк-лоре попадались настолько лихо закрученные сюжеты, что никакого Голливуда не надо. Осо-бенно, если учесть, что родная страна зачастую поставляла оружие и направляла военных совет-ников в страны, которые вдруг начинали воевать между собой. Так, например, обстояло дело к началу войны между Эфиопией и Сомали. По-том сомалийцы спохватились и наших вытолка-ли, сообразив, что получается нечто странное. Но какое-то время наши советники сидели по обе стороны фронта и, наверное, давали про-тивникам одинаковые рекомендации - учились-то все в одних и тех же училищах и служили в одних и тех же частях! Примерно так же обстоя-ло дело в Йемене и Демократической Республи-ке Южный Йемен, да и в других местах.

В те времена понятия "груз 200" еще не существовало. Просто без комментариев из ка-кой-нибудь дыры вроде Дакки доставляли в Со-юз запаянный цинковый гроб.

Гроб выставляли в актовом зале, а мы все проходили перед ним цепочкой. Потом зачиты-вался приказ о гибели в загранкомандировке слушателя ........

Западный же факультет представлял со-бой аристократию. У нас учились дети военной и невоенной верхушки. Несколько примеров. На курс старше нас учился Сашка Маресьев - сын того самого, из "Повести о настоящем человеке" (я знаю, что в книге изменена одна буква фами-лии, но, убейте, не помню, как же пишется на-стоящая - Мересьев или Маресьев, но это и не важно). Сашка был невероятным разгильдяем и о дальнейшей его судьбе я, может быть, расска-жу. На том же курсе постигал науку Судец, сын маршала авиации и такой же шалопай, как Ма-ресьев.

На нашем курсе во французской группе учился Малик, здоровенный раскормленный нагловатый парень - внук представителя СССР в ООН и сын посла СССР в Швейцарии.

Чтобы представить себе состав западного факультета можно взять для примера мою язы-ковую группу. Начнем по порядку - мой хоро-ший приятель, Андрюша Латеев. Отца нет, дядя генерал-полковник. Сережка Войчак - сын по-горевшего разведчика. Толик Борисов - сын партийного босса. То же самое Мартынов. Саш-ка Никитин, сын тренера сборной СССР по вод-ному поло. Гера Акопян - сын генерал-лейтенан-та, профессора, военного историка. Климович - сын генерала. И так далее. И, наконец, я. Сын отставного майора авиации. Сам по себе, как кот Матроскин.

Естественно, что поступившие из армии держались несколько особняком. В нашей учеб-ной группе это были командир группы Сережа Гаврилов, я и командир второй группы Владик Белопольский. Первой языковой группой коман-довал Витя Камардин - "кадет", невысокий, складный и очень атлетичный мальчишка. Как и я, Сережа и Владик попали в армию из инязов, только из московских. Оба служили в частях, за-нимавшихся радиоперехватом. Обычно изгнан-ники из инязов попадали именно в ОСНАЗ (это и есть части радиоперехвата, но я точно не знаю, как пишется это сокращение, потому что ни разу не видел его написанным) Меня тоже должны были призвать в ОСНАЗ, но на призывном пунк-те в какой-то команде не хватило десяти чело-век. Сунули первых же попавшихся по списку, в том числе и меня. И оказался я в Московском округе в частях, не имевших никакого отноше-ния к каким бы то ни было перехватам .

Вернемся, однако, к нашему бытию. Итак, пока гражданские сдавали экзамены, у нас наступили суровые времена. Сутки наряд на кухне, сутки в карауле. Кухня, караул, караул, кухня. Бывали, конечно, и просветы. Например, однажды нас послали в учебный лагерь готовить палатки.

По дороге сделали привал. Грузовик ос-тановился у чайной и мы втроем отправились за сигаретами. Как я уже упоминал, поступать я приехал в парадке старого образца. Эта унифор-ма была придумана человеком суровым, исхо-дившим из того принципа, что военная служба - не фунт изюма, и носитель ее не должен забы-вать об этом ни на секунду. Стоячий воротник натирал шею, а в целом в разгар лета суконный, наглухо застегнутый мундир дарил самые жар-кие ощущения. Поэтому, пользуясь нашим странным положением переходного периода, я проявил смекалку и инициативу. У одного зна-комого морячка была позаимствована рабочая форма, я бы сказал, очень удобная.

Так вот, в чайной, куда мы зашли, сидели три прапорщика. Увидев нашу троицу, они за-стыли с открытыми ртами, рассматривая дико-винный коллектив. И было, чему удивиться.

Первым, в сдвинутом набекрень голубом берете десантника, шел Сашка Кривега. Из-под расстегнутого воротника голубела тельняшка, на гимнастерке слева значки "Гвардия" и парашю-тиста с цифрой "100" по количеству совершен-ных прыжков, а справа достаточно редкий зна-чок выпускника суворовского училища. Пьяница и золотой парень, Сашка уже успел проучиться два года в Рязанском училище де-сантных войск, был изгнан оттуда, прослужил полтора года наводчиком безоткатного орудия в десантной дивизии в Киргизии и теперь посту-пил в ВИИЯ.

Второй из нас щеголял в тропической панаме и невиданной в средней полосе России защитного цвета армейской рубашке с корот-кими рукавами. Завершал это шествие я - в морской робе с нашивками старшины первой статьи, с непокрытой головой и в кирзовых сапогах, поверх которых болтались рабочие морские штаны навыпуск. Естественно, что тельняшки в разрезе робы не было (этим сокровищем моряки не делились никогда). Не хватало только татуировки "Не забуду мать род-ную" на волосатой груди.

Что подумали прапора, не знаю. Ясно, что нормальные военнослужащие так не ходят. Но, кто его знает, а вдруг мы принадлежим к какому-то сверхсекретному подразделению? А может быть мы - несколько неудачно экипиро-ванная группа американских диверсантов, толь-ко что высадившихся в Подмосковье? Во всяком случае, они так и сидели в остолбенелом молча-нии, пока мы не вышли.

Прошел месяц начальной подготовки с такими радостями, как марш-броски, беготня в противогазе, строевые и тактические занятия. Основная задача заключалась в том, чтобы за этот месяц поступившие с гражданки немножко втянулись в военную жизнь.

К поступившим из армии наши подопеч-ные относились скептически и считали нас ду-бами от сохи. Все эти ребята закончили английские спецшколы и языком владели впол-не прилично. Откуда им было знать, что почти у каждого из нас было за плечами, как минимум, два года иняза. Тем больший шок ожидал наших "золотых мальчиков", когда начались занятия по языку.

Дед был совершенно прав: плохо учить язык в ВВИЯ было практически невозможно. И достигалось это простейшими средствами. Дело в том, что каждому слушателю полагалось одно увольнение в неделю, в субботу или воскре-сенье. Мне это казалось невероятной роскошью, поскольку в Советской Армии увольнение было исключительным событием, но никак не повсе-дневностью.

Так вот, по итогам занятий по языку каж-дый получал оценку за неделю. И, если эта оценка была тройкой (о двойке я уже не гово-рю), он пролетал мимо увольнения. Для вчераш-них московских мальчишек это, конечно, было серьезным ударом. Я в то время Москвы не знал, знакомых у меня там не было, поэтому и в увольнения я особенно не рвался. У нас были ребята, которые практически в увольнение не ходили вообще. Речь идет о "кадетах" – выпуск-никах суворовских училищ. Я застал последнее поколение настоящих и истинных суворовцев, которые приходили в кадетку с восьми лет (по-том в суворовское стали принимать с восьмого класса). Эти ребята знали только военную жизнь. С самого малолетства кадетов воспиты-вали профессиональными военными. Казарма была их родным и естественным домом и ничего другого они просто не знали. Кадеты ценили свое братство чрезвычайно высоко, поэтому зна-чок выпускника суворовского училища был для них как бы символом принадлежности к избран-ной касте. Но при этом кадеты были в основном очень хорошими ребятами. Я думаю, что дрянь просто отсеивалась по пути.

Та же система действовала и с отпуска-ми. Если слушатель получал двойку в зимнюю сессию, то вместо зимнего отпуска он сидел в казарме и постигал науки. Если такая беда слу-чалась с ним во время летней сессии, двоечник ехал в отпуск не на месяц, а на две недели. А по-том возвращался и сдавал искомый экзамен. Как видите, система гениально простая и безотказ-ная, как автомат Калашникова.

В целом тяготы военной жизни в ВИИЯ особенно не ощущались. Начиная с того, что обучение языку в основном проводилось по тем же принципам, что и в обычном инязе. Военные предметы носили характер академический, на-пример, "Военное страноведение". Или были непосредственно связаны с языковой подготов-кой, например, курс бортперевода (об этом поведаю потом). Кафедра оперативно-такти-ческой подготовки или, в простонародье, "ка-федра черных полковников", пребывала в забро-шенности и запустении. Там коротали свой век седые матерые вояки. В ВИИЯ применения их талантам явно не было. Совершенно очевидно, что начальство не считало жизненно необходи-мым обучение слушателей методам штыкового боя или технике метания ручных гранат. Строе-вой подготовкой и прочими прелестями нас осо-бенно не мучили. На физподготовке преподава-ли приемы рукопашного боя, но как-то, скажем, расслабленно и без нездорового блеска в глазах. Ну да, вот так нужно выкалывать супостату гла-за, а начинать любой прием нужно с "ошеломля-ющего удара в промежность". А если не попал и не выколол, ну и ладно. Выколешь и ошело-мишь в следующий раз. На диверсантов нас яв-но не готовили.

Если для нас, поступивших из армии, жизнь в институте казалась благодатно тихой, вчерашние московские школьники ее восприни-мали иначе. Даже не столько они сами, сколько их заботливые мамаши. Каждый день после обе-да вдоль виияковского забора выстраивались хо-рошо одетые женщины с увесистыми сумками в руках. Они явно не спали ночей из-за того, что бедных крошек травят и морят голодом.

Мне виияковский паек представлялся экстравагантно и неприлично роскошным. Пре-дыдущие полгода я провел с чувством постоян-ного голода. Основу питания в нашей части составляли воняющая кислой капустой бурда, которую в меню гордо именовали щами, а также мерзкого вида сухая каша. Ее звали "кирзой". По сей день не знаю точно, что же нам скармлива-ли. Вполне допускаю, что это был какой-то не-ведомый гастрономический мутант, выведенный в наглухо засекреченных химических лаборато-риях. Скажем так, субстанция двойного назначе-ния. Прежде всего эту гадость через диверсион-ную сеть можно распространять на территории вероятного противника, сея в его рядах эпиде-мии, растерянность и панику. А оставшиеся за-пасы безболезненно скармливались в виде пищи притерпевшимся ко всему служивым своей род-ной армии.

На стене столовой висело меню. В нем значились и "кисель фруктовый", и "мясо отвар-ное", и множество других полезных и пита-тельных блюд. В реальности же "мясо отварное" оказывалось склизким вареным салом, посколь-ку все мясо регулярно разворовывалось офице-рами и сверхсрочниками. До сих пор не знаю, какой же вкус у вареного сала. Я ни разу не под-дался слабости и не попытался запихнуть в себя эту мерзость, предпочитая чувство голода. Ки-сель представлял собой тягучую фиолетовую массу. Мне вспоминается один оригинал, кото-рый вываливал кисель в так называемые щи, крошил туда хлеб и, размешав, ел получившую-ся бурду. Для чувства брезгливости армейская жизнь не оставляет места. От него нужно избав-ляться любыми средствами. Не дай и не приве-ди, если сослуживцы заметят - со свету сживут!

Поэтому виияковская кормежка с котле-тами, компотом и прочими кулинарными изыс-ками вызывала у меня непреходящее чувство благоговения. Я искренне не мог понять моря-ков, которые недовольно ворчали при виде та-кой роскоши.

Вернемся к бедным чадам и сердоболь-ным мамашам. В соседней с нами группе учился сын заместителя командующего воздушно-де-сантными войсками - высокий унылый индиви-дуум с лошадиным ликом и покатыми плечами. Звали его Андрей. Нет сомнений, что батя Анд-рея смог бы посостязаться в лихости с лучшими джигитами Шамиля. Но сынок подкачал.

На физподготовке все мы должны были выполнять определенный комплекс упражнений на перекладине - "угол", "выход силой" и сколь-ко-то подтягиваний. Не могу сказать, что в ВИИЯ нас принимали по принципу атлетическо-го совершенства. Мне самому этот "выход си-лой" доставил немало горьких минут. Но оказа-лось, что дело там, в сущности, не в силе, а в технике.

До турника Андрей кое-как еще допры-гивал. Он даже делал попытки подтянуться - от усилий по длинному телу волнами пробегали слабые судороги. Слегка покачиваясь на сквоз-няке, Андрей несколько секунд обессилено ви-сел на вытянутых руках, после чего мешком плюхался на землю.

Так вот, Андрюшина мама проявила не-дюжинное упорство, пытаясь подкормить свое страдающее дитя. Спустя, примерно, месяц после начала занятий поток респектабельных дам с кошелками у забора ВИИЯ иссяк – оче-видно, они смирились с жестокой реальностью. Мамаша Андрея, я думаю, прошла суровую школу жизни в далеких гарнизонах, и не так-то легко отступилась от своей цели. Каждый день после обеда ее можно было видеть в самом ук-ромном и неприметном уголке окружавшего ВИИЯ забора. Это место просматривалось из од-ной-единственной точки, а именно, из окон кафе на первом этаже административного корпуса. С присущей ему скромностью Андрей умалчивал о такой прибавке к казенному пайку. Думаю, он просто следовал библейской заповеди: "Не вве-ди во искушение". Наверное, сын генерала сжи-рал принесенную добычу, закрывшись ночью в туалете, а может быть, под одеялом, не знаю. Во всяком случае, ни с кем из товарищей он не де-лился.

Случилось так, что мою группу послали в наряд по кухне. Да, читатель, да. При всех своих диковинных и необычных порядках ВИИЯ все-таки оставался военным заведением. Поэтому примерно раз в два месяца каждая группа от-правлялась в наряд по кухне. Для полного ком-плекта нам недоставало одного человека. В ка-честве пополнения из соседней языковой груп-пы был прикомандирован Андрей. Наряд начи-нался с шести вечера. А чтобы подкрепить себя перед тяжкими трудами, мы зашли в кафе отку-шать сметаны и других вкусностей. И здесь кто-то обратил внимание на несколько необычную суету у виднеющегося из окна забора. С удиви-тельной для него сноровкой Андрюша перета-щил через металлическую решетку здоровенную сумку и шустро скрылся за кустами.

Пока мы работали на кухне, ребята не-сколько раз прозрачно намекали Андрею, что неплохо бы ознакомиться с содержимым таинс-твенной сумки. Но то ли по нутряной жадности, то ли в приступе внезапного отупения сын гене-рала-десантника упорно делал вид, что не пони-мает, о чем идет речь.

Терпение лопнуло. Ему сделали темную. В лучших традициях пионерского лагеря, только побили всерьез.

Я, конечно, участия в этой карательной акции не принимал. Не было сомнений, что Андрей непременно заложит всех. А в таком случае первый спрос с командира. Поэтому во время кошмарной расправы я мирно сидел на низенькой скамейке под окном кухни, ничего не зная и ничего не ведая. О чем я впоследствии честно доложил начальнику курса, майору Лету-нову. Мол, рад бы изложить подробности ЧП, но не в курсе, в чем и искренне каюсь.... При всех своих недостатках Летунов был мужиком. Ра-зобрав в тиши своего кабинета немногочислен-ные подробности происшествия, которые уда-лось прояснить из невнятной жалобы Андрюши (кроме него, как оказалось, никто об этом деле и слыхом не слыхивал), майор вздохнул и, строго глядя на меня, молвил: "Не тронь говно, вонять не будет". На этом разбор кошмарного избиения закончился.

При всем этом у Андрея было четкое по-нимание основ армейского устава - может быть, папаша вдолбил, а может быть в генах как-то ут-вердилось. Уже зимой нас послали в караул. Опять-таки мою группу и Андрея. В основном задача заключалась в том, чтобы не уснуть на посту. Некоторые посты были внутри зданий, некоторые снаружи, так сказать, на открытом воздухе. Ночью Андрей вернулся с поста. По-ставив автомат, он тихонько проскользнул в комнату для отдыха и притих на топчане, на-крывшись шинелью. Так называемая бодрству-ющая смена сидела в караулке. Кто читал, кто лясы точил.... Через какое-то время нам почему-то стало неуютно. В помещении явно ощущался посторонний запах - совершенно неуместный, хотя, к сожалению, легко узнаваемый. Недоуме-вая мы перебрали все возможные варианты - от забитого туалета до нездоровой игры воображе-ния. Наконец кто-то догадался зайти в сосед-нюю комнату и приблизиться к мышкой затих-шему Андрюше. И тут же все стало на свои мес-та. "Ребята, это Андрей обосрался!" - радостно и звонко заорал дознаватель

Да, как ни грустно это признать, Андрю-ша обкакался в карауле. Возможно, накануне мама принесла ему что-то слишком жирное. Са-мое интересное, что он был на посту во дворе института, где до ближайшего туалета из любой точки можно добежать в считанные секунды. Но, очевидно, требования Устава гарнизонной и караульной службы произвели на беднягу такое впечатление, что он предпочел обделаться, но не покинуть свой пост.

Когда Андрей шел в увольнение, папа присылал за ним служебную машину. Она ждала чуть в сторонке от института. Как-то весной мы с командиром моей учебной группы, Сережкой Гавриловым, добежали под дождем до останов-ки и прыгнули в идущий до метро трамвай. Вот за окном проплыл памятник космонавтам. У подножия стоял унылый и нахохлившийся Андрей. Вы видели, как под моросящим дождем мокнут ломовые лошади - безнадежно и отре-шенно? Вот вам и вся картина. Неожиданно Се-режка начал сдавленно хихикать. "Слушай, - тихо сказал он, - еще в обед его отец звонил на-чальнику курса и просил передать, что сегодня не пришлет машину за Андреем. Летунов пере-дал мне, а у меня совсем из головы вон и я за-был Андрею сказать".

Не знаю, сколько наш герой простоял под дождем. Но, проявив недюжинную настойчи-вость, в трамвай так и не сел, предпочел вообще не пойти в увольнение.

Закончим тему увольнений и казармы. Как и все остальное в ВИИЯ, правила здесь бы-ли какими-то ускользающими от четких форму-лировок. Увольнение полагалось раз в неделю, но некоторые уж совсем привилегированные детки ходили сразу на два дня - и в субботу, и воскресенье. В праздники москвичей отпускали на сутки. Но, например, учившийся в соседней группе сын Деда, Юрка Андреев, отсутствовал все праздничные дни.

Юра был неплохим парнем. Отличало его от всех нас то, что он заикался. Вообще-то го-воря, на инязы заик не берут - такая вот дискри-минация. Так вот, когда Деду попытались робко намекнуть на такое препятствие, он решительно возразил: "А среди иностранцев что, заик нету?" Так Юра Андреев стал единственным заикой на все инязы Союза.

Спустя два-три года казарменного житья слушатели переходили на вольные хлеба. Если ты поступил из армии, то в казарме жил два го-да, если с гражданки - три. Насколько я знаю, это была совершенно уникальная и невиданная в Советской Армии система. Потом москвичи просто жили дома, а в ВИИЯ приезжали на за-нятия, как обычные студенты. Иногородние же перебирались в Хилтон - примыкающее к терри-тории ВИИЯ общежитие.

В самом начале учебы все слушатели сда-вали на водительские права. Затем эти права от-бирались и хранились в сейфе начальника курса. Их выдавали только в загранкомандировку и по окончании института. Почему? А представьте себе, что вы скромный гражданский преподава-тель (а ведь в ВВИЯ была масса гражданских преподавателей). Хорошо, пусть даже не граж-данский, пусть военный. Как бы вы себя чувс-твовали, если все ваши подопечные приезжают на занятия на машинах, а вы - на трамвае? Ведь в загранкомандировке слушатели получали как советские специалисты, плюс всякие надбавки. Поэтому покупка машины была естественным венцом трудов.

Спустя пару лет после окончания моей виияковской эпопеи я встретил своего дружка и одногруппника Андрея Латеева. Он только что вернулся из загранкомандировки. Андрей был переводчиком в учебном центре в Уганде. Его рассказы чем-то напоминали "Тысячу и одну ночь". На пятерых переводчиков был выделен роскошный особняк с полной прислугой. Какое-то время Андрей оставался в особняке вообще один. И вся прислуга трудилась на него. Для на-ших военных были совершенно невероятные скидки на все. Но даже при этом советские офи-церы, советники-танкисты, предпочитали пи-таться в угандийской военной столовой, где кор-мили бесплатно. Здесь вспоминается случай с одним нашим специалистом, который потерял сознание на улице Каира. В больнице врачи быстренько определили, что имеют дело с эле-ментарным голодным обмороком. Не знаю, ско-пил ли этот спец на заветную "Волгу", но скан-дал получился неплохой. Наши быстренько и без шума отправили эксперта домой, пока он не доэкономился до голодной смерти. Возможно, что таким образом спасли ему жизнь.

Так вот, чтобы избежать нездоровых коллизий, слушателям ВИИЯ запрещалось поку-пать машины до окончания института.

Я уже говорил, как выглядела стандарт-ная загранкомандировка у "арабов". На западе в загранкомандировку обычно посылали с треть-его курса. Пролетали мимо только самые забу-бенные пьяницы, самовольщики и разгильдяи. Здесь тоже бывали исключения. Как-то совер-шенно неожиданно в ВИИЯ пришла разнарядка из атташата в Париже. Туда срочно, безотлагательно, прямо сейчас нужно было послать пять переводчиков французского. А дело было летом, и из всех возможных канди-датов в ВИИЯ оставались только пять разгиль-дяев, которым уже была уготована практика в песках пустыни Кара-Кумы. И они поехали в Париж! А примерные и дисциплинированные слушатели отбыли еще раньше в такие райские местечки, как Сенегал, Мали, Алжир... Я упомя-нул Кара-Кумы, потому что матерых негодяев посылали на практику переводчиками в учебные центры. Там готовили всех видов борцов за не-зависимость. Обычно такие центры находились в местности, привычной для аборигенов, то есть, в пустыне.

Была и еще одна категория слушателей - офицеры, но, в то же время, не так, чтобы сов-сем офицеры. В свое время на Кубе срочно тре-бовалось большое количество наших перевод-чиков и послали туда виияков не на год, а на два. По возвращении им присвоили звание млад-ших лейтенантов и в таком виде они доучива-лись. С одной стороны, они были такими же слушателями, как и мы, с другой стороны - офицерами.

У английских групп был еще один, совер-шенно уникальный вид практики. Речь идет о "челноках". Нет-нет, не подумайте, что нас по-сылали с мешками на стамбульский базар! В то время этот термин был чисто виияковским и имел совершенно другое значение.

 

О челноках, стукачах и прекрасных дамах

 

Итак, о челноках. По сути дела, все очень просто. Самолет вылетает из пункта А в пункт Б, а, разгрузившись, вновь возвращается в А. Те-перь наполним эту краткую формулу содержа-нием. Речь идет о полетах наших военно-транс-портных самолетов за границу. В те времена воздушный мост между Союзом и Ближним Востоком был обыденной повседневностью.

"Ну, хорошо", - скажет пытливый чита-тель, - пилоты, самолеты, это все понятно. Но при чем здесь ВИИЯ?" А при том, что за преде-лами Союза все радиопереговоры между бортом и землей ведутся на английском языке. Военные же авиаторы в массе своей несколько слабовато знают иностранные языки. Поэтому в состав экипажа включается бортпереводчик, слушатель ВИИЯ или офицер. В самом начале учебы все слушатели английских групп проходили летную комиссию, где нас прослушивали, простукивали и вертели на хитром кресле. Не думаю, что к нам предъявляли такие же требования, как к кандидатам в летчики-истребители, однако про-центов двадцать эту комиссию не прошло.

Львиную долю челноков составляли по-леты в Сирию и Египет. Летали из разных мест - из Калининграда, Крыма и Подмосковья. Обыч-ный маршрут в Египет пролегал через Буда-пешт, потом через Адриатику между Югосла-вией и Италией, и дальше через Средиземное море. Садились тоже на разных авиабазах: Кай-ро-Уэст, Иншас, Бени-Суэйф и так далее.

В Сирию летали в основном из Крыма через Турцию и садились в Дамаске. По ВИИЯ ходило множество рассказов о встречах с аме-риканскими "Фантомами", особенно над Тур-цией. Среди пышного виияковского фольклора попадались явные апокрифы. Один из них, в частности, повествовал о том, как наш самолет, сбившийся с курса над Средиземным морем, навели на нужный аэродром с американского авианосца. Хотя, кто его знает, в те времена, когда на Средиземном море наши и американс-кие корабли и самолеты постоянно терлись бо-ками друг о друга, там действовали определен-ные писаные и неписаные правила. Так что может быть эта история и правдивая, хотя я в ней сомневаюсь.

Несколько отвлекусь от темы. Чаще правила нарушали наши. Например, есть же-лезное правило, что поскольку авианосец во время взлета и посадки самолетов не может ме-нять курс, ни один корабль в это время не имеет права идти ему наперерез (хотя бы просто из соображений собственной безопасности). В на-чале семидесятых наш эсминец, обуреваемый любопытством (а точнее, насколько я слышал, некой группе товарищей дозарезу нужно было сфотографировать что-то на авианосце именно с такого ракурса), нарушил этот запрет. Он пошел на пересечку курса английского авианосца "Арк Ройал" в то время, когда тот сажал на палубу свои самолеты. По закону справедливости в са-мый неподходящий момент у эсминца в машине что-то сломалось, он потерял ход и был протара-нен авианосцем (к счастью, не утоплен). Эсми-нец оттащили через Дарданеллы на Черное море, а в газете "Красная Звезда" появилась за-метка о пиратских действиях натовских кораб-лей на Средиземном море. Дело было представ-лено так, будто озверевший авианосец долго го-нялся за бедным советским кораблем.

Вернемся, однако, к нашим баранам. Чел-ноки длились около двух недель. Летали в граж-данском, хотя позывные самолета чаще всего были военные (но иногда и гражданские). Обыч-но, приземлившись, скажем, в Кайро-Уэст, эки-паж ночевал там, а утром отправлялся в обрат-ный путь. Но следующее утро цикл повторялся. Загранкомандировкой это можно было считать лишь с большой натяжкой, поскольку за преде-лы авиабазы выходить запрещалось, и валюта не выдавалась.

Основной «рабочей лошадкой» был Ан-12, но летали и на Ан-22 - совершенно невероят-ных размеров махине (в то время это был самый большой самолет в мире). Самолет этот настоль-ко огромный, что, увидев его низко летящим в воздухе, приходилось себя уговаривать, что это реальность и такая фиговина действительно ле-тит. Грузы были самыми различными - начиная от реактивных истребителей (крылья у них, ес-тественно, отстыковывались).

Как я уже говорил, в основном летали в Египет и Сирию. Но не только. Это мог быть и Алжир, и Йемен, и Индия - вся география. В 1971 году над Атлантикой пропал Ан-22, ле-тевший в Перу с грузом гуманитарной помощи для пострадавших от землетрясения. Не знаю, что там была за помощь, но это был военный са-молет и среди погибших есть бортпереводчик, слушатель ВИИЯ.

Вот, что представляли собой челноки.

Можно с уверенностью сказать, что в это время Сирия и Египет были самыми открытыми государствами в мире. В том смысле, что ника-ких тайн для еврейской разведки там не было. Поэтому, отбросив в сторону классическую советскую сдержанность, наши себя особенно и не маскировали. Например, в Латакии ( это основная сирийская военно-морская база) со стороны стоянки ракетных катеров на весь порт по громкоговорителю разносились команды ти-па: "Со-ветским командам обедать!"

Степень нашего доверия к братским арабским союзникам хорошо характеризует такой эпизод. В 1971 году наши самолеты-разв-едчики МиГ-25 совершили несколько облетов территории Израиля. Полеты совершались из каирского аэропорта Кайро-Уэст и обставлялись массой ложных маневров и уловок, чтобы вер-ные союзники не догадались, что МиГ-25 идет в боевой вылет и не настучали быстренько изра-ильтянам. На взлете и посадке два самолета-раз-ведчика охранялись полком МиГ-21, а на земле - советским спецназом, "Шилками" и нашими ракетными комплексами. Арабов к ним и на дух не подпускали.

Сами разведывательные полеты соверша-лись с совершенно первобытным нахальством и многократно воспетой русской простотой. МиГ-25 просто-напросто набирал максимальную вы-соту и проходил над всей территорий Израиля, производя фотосъемку, а потом уходил в сторо-ну Средиземного моря.

Только не подумайте плохо о евреях! Они старались его сбить. Они очень старались. Запускались ракеты земля-воздух "Хок", подни-мались на перехват "Фантомы".... Они просто физически не могли достать самолет, который летел на высоте двадцати двух километров со скоростью около 3М (в три раза быстрее скорости звука). Я представляю, как матерились (возможно, даже, по-русски) израильские офи-церы, когда "Фантомы" на максимальной для них скорости 2М отважно запускали ракеты со своего потолка в восемнадцать километров! Огорчив до невозможности множество израиль-ских военных, МиГ-25 приземлялся в Кайро-Уэст.

Я слышал, что два наших летчика за эти полеты получили звание Героя Советского Союза. И за дело. Насколько мне известно, этот эпизод славных ближневосточных войн никогда не упоминался в нашей печати. Правда, о нем писали американцы. И тоже скорбели и очень переживали. Ведь большую дулю мы показыва-ли не столько Израилю, сколько американцам. Ну, действительно, как сбить самолет, до кото-рого просто невозможно достать?

Вообще, отношения наших с евреями складывались в тех краях своеобразные. На-пример, когда в 1970 году в Египет были пере-брошены наши истребительные части, евреи с завидной корректностью не совершали налетов, когда в воздухе были наши летчики. Через ка-кое-то время наши летчики, забывшись, атако-вали израильские самолеты и сбили "Скайхок". Евреи быстро поставили их на место. Через две недели наши МиГ-21 попали в красиво устроен-ную засаду и за считанные минуты потеряли че-тыре самолета сбитыми, проиграв вчистую. Три летчика погибли. Общий счет 4 - 1 в пользу Из-раиля.

Наши ракетчики отмахивались куда бо-лее удачно. Они участвовали непосредственно в боевых действиях около трех месяцев в 1970 го-ду. За это время сбили 21 еврейский самолет ра-кетами и прикрывавшими их позиции "Шилка-ми". Правда, один из дивизионов евреи разнесли с воздуха так, что только щепки полетели (и по-хоронки). Ради справедливости нужно отметить одну пикантную деталь - первым самолетом, ко-торый сбили наши ракетчики, был египетский бомбардировщик Ил-28, о пролете которого братья-арабы как-то забыли нашим сообщить.

Причем здесь, опять-таки, ВИИЯ? Да притом, что виияки были в самом центре всей этой катавасии - они переводили и стреляли, и водку пили, и что хотите. Типичная история - как-то в Сирии двое слушателей напились на военной базе, взяли "уазик" сирийской части и поехали догуливать в Дамаск. По дороге орлы-переводчики спьяну вмазали "уазик" в столб, разбив его вдребезги. Чтобы не мелочиться, ви-ияки подожгли останки машины и потом ска-зали, что попали под налет израильской авиации. Сирийцам на это дело было наплевать - подумаешь, "уазик"! Но свои особисты хлеб ели не даром. Естественно, ребят быстренько рас-кололи, в двадцать четыре часа отправили в Со-юз и тут же исключили из института.

Ладно, хватит о войне. Обратимся вновь к суровым реалиям, скажем так, домашней жиз-ни ВИИЯ. Отличительной их чертой было бес-предельное стукачество. Нас, взраставших в ус-ловиях развитого социализма, стукачами не уди-вить. Стучали по месту учебы, стучали по месту работы, стучали по всем местам. Стучали злые недруги и лучшие друзья. Но ВИИЯ и здесь яр-ко блистал на общем фоне. Бытовала пословица: "Если пить, то вдвоем, чтобы потом знать, кто тебя заложил". Мне в то время был двадцать один год и отличался я чисто детским идеализ-мом. Как-то просто не приходило в голову, что приятели могут преспокойненько тебя закла-дывать. Поэтому я был весьма неприятно удив-лен, когда незадолго до нашего расставания на-чальник курса, майор Летунов, подробно пере-сказал мне все мои неосторожные разговоры и шуточки в курилке и в казарме - с соответствующими комментариями и выводами.

Честно говоря, логика стукачей в ВИИЯ остается для меня загадкой по сей день. Ну, по-чему, в сущности, появлялись стукачи? Кто-то попал на крючок КГБ, а кто-то таким способом разравнивал ухабы на дорожке своей карьеры . Но все дело-то в том, что на западном факуль-тете ВИИЯ в основном учился контингент, ко-торому не нужно было ломать голову над тем, как пробиться в люди на этом свете. Ухабы за них разравнивали сиятельные папы. Так зачем же, в таком случае, стучать? Спустя несколько лет после завершения моей военно-полевой эпо-пеи я случайно узнал, кто именно стучал на ме-ня в ВИИЯ. И сильно удивился. В полном соот-ветствии с законам классического детектива сту-качами оказались совершенно неожиданные персонажи - не самые близкие друзья, но, ска-жем так, очень хорошие приятели.

Тема стукачества сейчас, в общем-то, не актуальна. Для моего поколения она понятна без особых комментариев, а для поколения сле-дующего может оказаться непостижимой, не-смотря ни на какие объяснения, точно так же, как для нас непонятен менталитет поколения своих родителей.

Когда мой опус о ВИИЯ уже вышел в свет, я получил нарекание от международной читательской массы. Упрек заключался в том, что в своем повествовании я увлекся стороной героической - описаниями полетов на границе стратосферы, деяниями стукачей и генеральских детей, - и оставил в пренебрежении детали прос-той повседневной жизни.

Тяжело задумавшись, я повздыхал и, вот, откровенно признаю: да, было дело, было - что пренебрег, то пренебрег, ничего не скажешь.

Что ж, о буднях, так о буднях. О верной солдатской дружбе, о повседневной учебе рат-ному делу, о песнях....

Итак, о песнях. Память тут же обращает меня к шедеврам советского экрана. Сорвав коз-ни врагов страны Советов, разведчик жует тра-винку и тихо напевает про родные березы. Или - опустим планку пониже - комплексная бригада механизаторов задорно и с огоньком поет, соб-равшись вместе в конце радостного трудового дня.

Пели и в ВИИЯ. Пели просто так и пели на прогулке. Нет, нет, я не имею в виду нетороп-ливые прогулки по аллее под шуршание опав-ших осенних листьев. Прогулка в армии, это совсем другое дело. Думаю, что служившим не нужно напоминать - полдесятого вечера, засне-женный плац, злые солдатики усердно топают строем по кругу, натужно распевая идиотски-бодрые песни типа "Не плачь девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди".

В ВИИЯ тоже был и плац, и бессмыслен-ное хождение. Только песни другие. Например, один из курсов нашего факультета исполнял Yellow Submarine. Иногда мне кажется, что бит-лы написали ее по заказу Министерства оборо-ны СССР. Эта песня просто идеально ложится под строевой шаг. Хотите проверить?

Итак, пятки вместе, носки раздвинуты на ширину ружейного приклада. По команде: "С места, с песней, шаго-о-ом марш!" - выпучиваете глаза и делаете вдох: "In the to-

o-wn where I was born, lived the ma-a-an who sailed the sea..."

Видите, чудесно получается.

Наш курс пел "Орлята учатся летать". Правда, с одной вариацией. Вспомните слова бессмертного комсомольского шлягера: "Ничем орлят не испугать, орлята учатся летать". Между этими двумя фразами замыслена пауза. Так вот, в эту паузу мы просто вставляли слова "мать, мать". И возникал эффект явно не пре-дусмотренный композитором Александрой Пахмутовой.

Вне строя пели всякие-всякости. Очень популярны были псевдобелогвардейские бал-лады или, например, "Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье, в правой ручке держит первой степени Егорья".

А в промежутках между пением слуша-тели ВИИЯ предавались другим любимым де-лам - кто учился, кто стучал, кто совмещал оба эти занятия.

Наконец, нельзя не упомянуть еще одну уникальную особенность ВИИЯ. Уже после мо-его благополучного отбытия из этого учебного заведения туда стали принимать девушек. Их было мало, очень мало. Вначале, если мне не из-меняет память, всего лишь одна группа из шести человек. Почему они появились вообще? Логика этого решения очевидна. Поставьте себя на мес-то убеленного сединами заслуженного генерал-полковника. Все у него есть: и должность, и ор-дена, и всякие блага. Но вот одна заковырка - послал ему Господь одних только дочерей. Что за дискриминация! С сыновьями, значит, нет за-бот (если, конечно, они не уродились полными и законченными дебилами), а дочерей думай еще, куда пристраивать! И придумали.

С двумя выпускницами из этой первой группы я столкнулся позже, когда в начале восьмидесятых работал переводчиком в одной интересной конторе. Там переводилась докумен-тация на военную технику, которую СССР пос-тавлял в слабо- и недоразвитые страны здоровой ориентации. Я работал в отделе, занимавшемся авиацией. В частности, среди всего прочего мне довелось переводить инструкцию по боевому применению одной из модификаций ранее упо-минавшегося мною перехватчика МиГ-25 (боль-ше всего знаменитого полетом старшего лейте-нанта Беленко, угнавшего такой самолет в Япо-нию к иссупленной радости американцев). Так вот, в этой конторе бок о бок трудились граж-данские переводчики и военные. Работа была одна и та же - только зарплата разная. Офицер-переводчик получал примерно в два с полови-ной раза больше гражданского коллеги. И еще одно - у гражданских была месячная норма пе-ревода, у военных не было.

Лучше всех устроились военные девочки. Они были кадровыми офицерами Советской Ар-мии, старшими лейтенантами. То есть, пользова-лись всеми полагающимися офицерам льготами (а это и налоги, и плата за квартиру, и т.д.). Но при этом формы не носили и ни на какие де-журства их не назначали. Мало того, если в ка-кой-то момент товарищ офицер решала, что тя-готы и лишения воинской службы не по ней, (ну, например, что хотелось бы сосредоточиться на воспитании детей) она в любой момент могла оставить службу без какого бы то ни было ущер-ба для себя.

На этом, думаю, можно тему ВИИЯ закрыть. Да, вот еще. Задумывались ли мы о бу-дущей карьере? Мне кажется, не очень. Во-первых, зачем задумываться в двадцать лет? Во-вторых, по-моему уже тогда я стал смутно пони-мать бессмысленность какого бы то ни было долговременного планирования своей жизни. Ну, посудите сами - после ВИИЯ и восьми месяцев дослуживания в строевой части я ока-зался монтажником на стройке в Люберцах и Москве; потом сменил телогрейку на галстук и строгий костюм чиновника, и явился народу в облике референта и старшего референта Управ-ления внешних сношений Госпрофобра СССР. Потом стал сотрудником Интуриста в аэропорту Домодедово; потом переводчиком Министерс-тва обороны; потом следующий акт и полная смена декораций: садчик и выставщик горячего цеха на кирпичном заводе (класс, да?); потом... потом перевернем молча страничку. Так оно и мелькает - проходчик в геологоразведке, пом-бура в геологоразведке, стропальщик, инструк-тор областного отделения Общества борьбы за трезвость (да-да, была и такая замечательная ра-бота, которой я очень горжусь), внештатный пе-реводчик международного отдела Всесоюзного Совета евангельских христиан-баптистов и од-новременно стрелок ВОХР, переводчик духов-ной семинарии... Уф! На этом остановимся. Вспомните Гиляровского - "Кисмет"! При всей диковинности только что очерченного - пусть неполно и пунктиром - созвездия моей скромной трудовой биографии каждый шаг, как выясня-лось впоследствии, оказывался не случайным судорожным прыжком испуганной лани, а очередным кирпичиком, из которого складыва-лась дорога под скромным названием: "Мой жизненный путь". Ну да, та самая Yellow Brick Road...., только не из желтого кирпича. Есть там и бурый, и черный, и красный - все цвета есть. Так вот, не будь хотя бы одного из этих кирпи-чиков, выпало бы какое-то логическое звено и вся дорога извивалась иначе, а, может быть, и, вообще, вела бы в другую сторону или заверши-лась скромным бугорком с датами явления в этот мир и отбытия из него.

Как же смотрится на этом пестром фоне ВИИЯ? Да так, - одна страничка в биографии. Интересная, но, может быть, все же, не самая интересная. Какая самая интересная? Не знаю, я пока участник этого действа, я еще в процессе, скажем так, творения этой самой биографии. Поэтому трудно сказать. Для меня ВИИЯ - один брусок в разноцветной кирпичной дороге.

Ну, хватит. Конечно, соблазнительно на-чать рассказывать о моей личной карьере в ВИИЯ и о том, как она закончилась. Но вполне достаточно упомянуть, что круг замкнулся и спустя полтора года я оказался вновь в Солнеч-ногорске в качестве рядового Советской Армии. Теоретически спустя, буквально, месяц-два меня должны были демобилизовать вместе с моим призывом. Практически я на восемь месяцев оказался единственным во всем огромном гар-низоне срочнослужащим, который в отличие от всех порядочных людей служил уже третий год. В общем, в очередной раз стал местной досто-примечательностью. И этим нисколько не гор-дился. А очень даже наоборот, стало мне все глубоко по фигу и, вообще, был я какой-то грустный и злой. Именно тогда от тоски я впер-ые стал вести дневник, который был найден во время рядовой облавы, конфискован и уничто-ен начальником штаба части, майором Сойки-ым. А жаль.

Но об этом в следующем опусе.

 

Миннесота

2001 г.

 

Солдатушки, браво-ребятушки

 

Итак, после завершения своей эпопеи в ВИИЯ я вновь вернулся к истокам. Иными словами, оказался в Солнеч-огорске в качестве рядового Советской Армии. Призвавшись с осенним призывом 1969 года, я должен был отбыть на гражданку осенью 1971. Теоретически...., на практике все обернулось несколько иначе. Естественно, что когда в часть пришли мои документы из ВИИЯ, я был офи-иально объявлен врагом народа номер один. Не знаю, что там было в этих бумагах, но в произ-несенной на разводе пламенной, хотя и несколь-ко бессвязной речи майор Сойкин призвал сле-дить за мной и пресекать все враждебные по-ползновения коварного злодея. Демобилизовать меня было приказано в самую последнюю оче-редь - в кампании закоренелых пьяниц и само-вольщиков. Как бы то ни было, настал день, когда мне вручили обходной лист.

Сдано постельное белье, закончены все расчеты с частью. Осталось только дождаться автобуса, который отвезет нас на станцию. Ко-ротаю время, лежа на голом матрасе в сапогах. Ближе к вечеру, однако, пришел старшина роты и мимоходом сообщил: "Юрка, я в штабе слы-шал, вроде тебя задержать хотят на недельку. Что-то там с бумагами".

Вот так! К сожалению, я знал, что имен-но там с бумагами. Существовал постоянно действовавший по Советским Вооруженным силам приказ, согласно которому негодяям, от-численным из высших военных учебных заве-дений по недисциплинированности, время учебы не засчитывалось в срок службы. А из ВИИЯ просто так не уходят.

Вместо дембеля мне светило еще полтора года службы. А оказал мне эту услугу замести-тель командира нашей роты, молоденький лейтенант только что из училища. Об этом при-казе в части не знал никто (кроме меня, естест-венно). В своем юном рвении гаденыш-лейте-нант раскопал его буквально за два часа до того, как я должен был навеки расстаться с любимой казармой.

Какое-то время после этого мое житье носило оттенок некой нереальности. То есть, был я вроде миража в пустыне - что-то там есть и, все же, нет ничего.

Недели две прожил в клубе, которым за-ведовал мой приятель. В столовую не ходил - тошно было. Ребята приносили мне, скажем так, холодный паек в клуб. В роте появлялся только на вечернюю проверку и то, больше, по своей инициативе. Потом опять перебрался жить в ро-ту, но, все равно, был как бы в одиночном пла-ванье, ни к чему, в сущности, не принадлежа.

В такой ситуации я поступил самым ло-гичным и естественным для русского человека образом - продал узбекам свою виияковскую па-радку и запил горькую. Я так думаю, что ротное начальство понимало мое состояние, поэтому, несмотря на серию залетов, все мне сходило с рук. И наш капитан, и старшина (два столпа, на которых держится рота) сами были забубенны-ми пьяницами и хорошими мужиками. Будь на их месте другие, трубить бы мне в дисбате го-дочков несколько.

От тоски завел дневник. Помимо фило-софских раздумий там описывались всякие мел-кие происшествия, случавшиеся в части. Ну, на-пример, во время банкета по случаю празднова-ния юбилея Московской битвы начальник штаба части, напившись, обозвал дочку замполита блядью. За что и был незамедлительно избит ли-хим комиссаром. Две недели майор Сойкин хо-дил с чудесным синяком под глазом.

Вскоре после этого из штаба части укра-ли телефон. Как раз, когда наш командир роты, капитан Бойков, был дежурным по части. Ну, стоит ли говорить, что капитан был вдребезги пьяным? Я в тот вечер напросился дежурным по КПП и с большим интересом наблюдал суету вокруг пропавшего телефона. Время от времени из ночной мглы и снежных вихрей возникал наш капитан в расстегнутой шинели и шапке набек-рень. Он оглашал морозную тишину всевозмож-ными нецензурными выражениями и топал но-гами, но телефон все равно не находился. Так, кстати, и исчез.

Зато нашли мой дневник. Я хранил его в клубе и надо же было такому случиться, что од-нажды там была устроена облава. Искали пор-нографические открытки, магнитофонные плен-ки и другой криминал. А нашли мою тетрадку, что никак не добавило мне популярности среди офицерского состава. Многие записи были на англий-ском языке - целые страницы. Это при-вело доморощенных дознавателей в еще боль-шую ярость. Майор Сойкин, пылая взором, над-саживаясь, вопил, как кастрированный гиббон.

- Мы еще переведем, что там по иностранному написано! А потом отправим все это в соответствующие инстанции. -

- Ага, а главным переводчиком будешь ты, - подумал я.

Вслух же сказал, что в этих самых ин-станциях я попрошу проверить достоверность всего, о чем там написано.

Тучи сгущались, и вскоре грянул гром. Случилось так, что я нокаутировал замполита нашей роты, старшего лейтенанта Хвостикова, пьяницу, сволочь и стукача. Произошло это по чистому недоразумению. Как-то вечером мы с моим приятелем Юрой Глушко выпили. Юра принадлежал к той несчастной категории людей, у которых выпитый стакан немедленно отража-ется на облике и поведении. Он тут же был за-ловлен Хвостиковым, оказавшимся по какому-то стечению обстоятельств в тот вечер трезвым. Беда заключалась в том, что борзой замполит вознамерился отвести на гауптвахту не только Юру, но и меня. Шустрый замполит заметил, что в казарму мы вернулись вдвоем и в ходе оперативного дознания тонким нюхом уловил сладостные пары портвейна в моем дыхании.

По дороге я дружески втолковывал Хвостикову, что такой казус может очень силь-но задержать мой дембель (я все еще втайне на-деялся, что задержали меня ненадолго). Лейте-нант же упрямо бубнил про употребление алкоголя и воинскую дисциплину.

Вообще я человек совершенно не агрес-сивный (даже когда и нужно бы). Но на подходе к гауптвахте внутренний голос стал нашепты-вать вредные советы. Я послушался глупого голоса и влепил лейтенанту правой в челюсть. Был сильный гололед и, взмахнув в воздухе хромовыми сапогами, Хвостиков мигом оказал-ся в канаве. Внутренний голос, стыдливо поту-пившись, замолк. Меня же бросило в жар: "Офи-цера ударил! Все, дисбат тебе, парень, вместо дембеля!"

За этот подвиг дали мне десять суток губы от командира части - за что я ему очень даже благодарен. Правда, как всегда, была и невинная жертва. За кампанию десять суток получил и Юра Глушко.

 

Губа

 

На Солнечногорской гарнизонной гаупт-вахте в то время царили милые порядки. На обед полагалось три минуты, после чего нас заставля-ли бегать кругами по плацу, пока не поедят вы-водные. Ударили сильные морозы и выводные, естественно, на свежий воздух не торопились, поэтому беготня продолжалась минут по сорок. Иногда для разнообразия арестантов отводили на задний, заваленный чуть ли не по пояс сне-гом, двор гауптвахты. Там мы отрабатывали приемы противоатомной защиты. Как вы пом-ните, по команде: "Вспышка слева!" - нужно упасть в сторону, противоположную взрыву, по-ложив голову на скрещенные руки. После двух-трех таких вспышек нас смело можно было вы-ставлять снеговиками на детских площадках.

Вечером на отбой давали пять секунд. За это время нужно из коридора заскочить через узкую дверь в камеру, сбросить сапоги и упасть на нары. В такой срок уложиться, конечно же, невозможно, поэтому сержант - замначальника гауптвахты - развлекается, пока ему не надоест.

По своему, скажем так, военному образо-ванию сержант был танкистом и на эту сладкую должность попал сразу из учебки. "Не век же эта сука здесь будет. Когда-то придет он в полк", - мечтают двое танкистов из нашего славного арестантского коллектива. Забегая вперед, ска-жу, что мечты их сбылись. Действительно, через несколько месяцев сержанта перевели в Сенежс-кий танковый полк, который тоже относился к солнечногорскому гарнизону. И, по слухам, пришлось ему там не просто плохо, а так худо, что и врагу не пожелаешь. Не могу, правда, ска-зать, что мне его очень жалко.

В наш забубенный коллектив затесался узбечонок. Только что призванный, он сбежал, как только попал в часть. Само собой, батыра тут же поймали и отправили на губу. Для нас узбек стал карой небесной. Ростом служивый, где-то, метр пятьдесят с небольшим, а обмунди-рование ему выдали размеров на пять больше. Естественно, по прибытии на губу ремень у воина отобрали, чтобы он ненароком не пове-сился. Галифе с него все время спадают - в ос-новном во время наших послеобеденных пробе-жек по плацу. Путаясь в необъятной шинели, уз-беченок пытается на бегу подтянуть штаны, что вызывает сумятицу среди участников забега и неописуемую ярость сержанта-начальника.

Во время пятисекундного отбоя узбек не-изменно застревает в дверях камеры. Само со-бой, что нас опять выгоняют в коридор. Про-являем солдатскую смекалку. Тот, кто бежит за узбеком, просто дает ему могучего пинка в зад, не дожидаясь, пока батыра заклинит в дверях. Сын Аму-Дарьи пулей влетает в камеру, а за ним гурьбой вваливаемся мы.

Дни на гауптвахте проходили в полезном и созидательном труде. В основном мы чистили снег и посыпали песком дорожки военного го-родка.

Несколько слов о том месте, где разво-рачивалась моя военная эпопея. Солнечногорск - скромный городок с огромным гарнизоном. Там находятся знаменитые курсы "Выстрел". Теоре-тически это курсы усовершенствования офицер-ского состава. Практически там обучалось мно-жество иностранцев - арабов, негров и так далее. Прямо за нашей частью находился автодром, где представители дружеских народов учились во-дить бронемашины, проводя их через разнооб-разные препятствия. Однажды я с интересом наблюдал, как БРДМ (боевая разведывательно-дозорная машина) вместо того, чтобы проехать через ров поперек, заехала наискосок и тут же завалилась в канаву всем боком. Замолк двига-тель. В наступившей тишине потянулась пауза. Потом открылись верхние люки и оттуда одно-временно показались две головы - багровея ли-ком, наш инструктор отборным матом поливал индуса в чалме. Индус с меланхоличной грус-тью смотрел в канаву, недоумевая, как его туда занесло.

Как-то глубокой осенью мы вшестером идем вдоль колонны стоявших на обочине бро-нетранспортеров, на которых сверху сидят пехо-тинцы. После учений и БТРы, и пехотинцы за-ляпаны грязью до полного безобразия.

Посмотрев на такую безрадостную кар-тину, философски замечаю вслух: "Скорее бы война, да в плен сдаться". И тут же с ближайше-го бронетранспортера пулей спрыгивает вниз очень грязный лейтенант.

"Кто это сказал?" - отрывисто орет он с несколько истерическими нотками.

Грязный лейтенант откровенно делится с нами своими сокровенными мыслями, сообщив, что таких сук, как мы нужно расстреливать на месте. Учитывая его несколько возбужденное состояние, предпочитаю скромно промолчать. Кто его знает? А вдруг и правда шлепнет! Его же потом всю жизнь совесть будет мучить.

Ладно, вернемся на губу. Итак, мы посы-паем песком дорожки. Но для этого смерзшийся на двадцатиградусном морозе песок приходится, само собой, долбить ломом, что дает нам воз-можность согреться. Не понимает этого скрыто-го блага только наш узбечонок. Втянув голову в воротник шинели, он уныло и покорно замерза-ет, хлюпая синим сопливым носом. Потом узбек сбежал. Он исчез, когда мы выносили мебель из старых казарм разведбата. В тот день выводны-ми были хорошие ребята. Они разрешали нам курить и вообще вели себя прилично. Когда уз-бек исчез, выводные осатанели. Попадись он им в это время в руки, все - хана бы джигиту. Пой-мали беглеца через час, когда он пытался выйти в город через КПП.

На губе жизнь идет своим чередом. Пом-ню, в наказание за какое-то прегрешение (спич-ку, что ли, нашли при обыске) меня поставили по стойке смирно в зале, примыкавшем к канце-лярии гауптвахты. Через какое-то время туда про-водят затрушенного солдатика в очках. Я не очень вслушиваюсь в то, что происходит в кан-целярии, но по отрывочным фразам понял, что солдатик этот из музкоманды и пытался пове-ситься. Старший лейтенант, начальник губы, бу-шует долго. Свою страстное выступление завер-шает словами: "Так тебе, скотина, Советская Армия не нравится? В холодную его!"

Холодная, это камера для задержанных. Расположенная рядом со входом, камера не отап-ливается, а вся обстановка ограничивается оби-тыми жестью нарами. Иногда бодрящая темпе-ратура не наносит обитателям камеры никакого вреда. Как-то вечером туда притащили трех вдребезги пьяных сержантов. Они спокойно и мирно проспали до утра без каких-либо не-удобств. Как пришлось в холодной горемыке-самоубийце, даже думать не хочется. Напрягать воображение не нужно - мне и самому там дове-лось побывать, и не раз.

Так, за смиренными трудами и благо-пристойными вечерними раздумьями проходят дни. Приближается Новый год. Арестантики пребывают в волнении. Ходят самые разнооб-разные слухи. Суть их заключается в том, что к Новому году будет амнистия, и нас всех отпус-тят.

Не тревожат эти разговоры только под-следственных из одиночных камер. Их трое. Все из автобата. Все трое моего призыва, то есть, должны были уйти на дембель где-то с месяц то-му назад. Однажды ночью там произошло вели-кое побоище между русскими и представителя-ми восточных народов. Одного зарезали на-смерть. Сколько-то человек угодило в госпи-таль. Теперь вместо дембеля эти трое ожидали суда.

Тридцать первого декабря вместо ожи-даемой амнистии в шесть часов вечера перед нами предстает злой начальник гауптвахты. Оглядев строй вверенных его попечению воен-нослужащих, старший лейтенант звонким ком-сомольским голосом обращается к нам:

- Что, бляди, Новый год размечтались справить? Выводной, ведро воды сюда! Пусть пьют, сволочи, пока не обоссутся. -

С таким напутствием вступаю в новый, 1972 год.

В жизни ветерана третьего года службы присутствует и еще один нюанс, типичный для Советской Армии. Естественно, что как и везде, в нашей части процветает самая лютая дедовщи-на. Естественно, что к старикам особой любви не испытывают. Многие мечтают о времени, когда большинство стариков уйдет на дембель, чтобы от души рассчитаться с остальными. Др-ка с поножовщиной в автобате как раз и была прощальным приветом старикам от сослужив-цев.

Поэтому, оставшись одним-единствен-ным представителем ушедшего домой призыва, я вполне могу рассчитывать на самые разнооб-разные неприятности. Как ни странно, их нет.

Молодых я не трогал. Только, Бога ради, не подумайте, что я был идейным борцом с де-довщиной по соображениям нравственного по-рядка! Конечно, нет. Не мной эта система при-думана, не мне ее менять. Да, в свое время я сполна вкусил свою долю "радостей", которыми окрашена жизнь молодого.

Став стариком, я спокойно пользовался полагающимися "деду" привилегиями. Но мне казалась пришибленной, рабской и убогой сама мысль, что раз меня когда-то погоняли, значит теперь пора выместить зло на молодых.

Уж раз затронута эта тема, нужно выска-заться более широко. Конечно, с точки зрения Комитета солдатских матерей лютые деды ни с того, ни с сего измываются над невинными крошками. Это не совсем так. Есть неписаный кодекс, что и кому полагается по статусу на военной службе. Скажем, старик никогда не бу-дет мыть полы или чистить нужник. А молодой, наоборот, ни в коем случае не может отказаться от подобной работы - это его доля. Если десять человек назначат в наряд на кухню, и среди этих десяти окажется восемь стариков (хотя такого и не бывает), значит двум молодым придется де-лать всю грязную работу, а старики поджарят себе картошечки и будут коротать время за раз-говорами.

Я не говорю о нравственной стороне та-кого порядка. Есть места, где локальный нравс-твенный кодекс существенно отличается от об-щечеловеческого (и армия - далеко не единс-твенное из них). Конечно, случаются, скажем так, неприятности массового характера, напри-мер, поголовная стрижка под ноль всех молодых или закапывание взводом окурка. Но, опять-та-ки, их следует воспринимать, как неприятное яв-ление природы.

Так вот, прежде всего от дедовщины страдают, скажем так, слабые индивидуалисты. Этим несчастным с детства внушили ущербную мысль, будто земной шар вращается вокруг них. И вдруг, неожиданно, выясняется, что не все их любят – что, конечно же, несправедливо. Мало того, оказывается, что большая группа братьев по разуму считает их дерьмом собачьим. Просто так, без особой на то причины!

Такой удар вынести трудно. Подобного склада люди склонны испытывать к себе искрен-нюю и глубокую жалость, подсознательно счи-тая, что это чувство разделяется окружающими. А, жалея себя, они, совершенно логично, пыта-ются переложить свою долю груза на товари-щей. В армии это все видно как на ладони.

И попадают юноши в поле особого вни-мания стариков. Но и это бы еще ничего. Время от времени почти каждому из молодых прихо-дится бывать объектом излишне пристального внимания. Беда в том, что бедолагам не хватает, как бы сказать, упругой сопротивляемости, что ли, чтобы вынести свалившиеся на голову беды без особого внутреннего ущерба. И они ломают-ся.

Причем это никак не связано с личной физической силой. Мне вспоминается один па-рень из нашего взвода - здоровенный, как лось, да еще и боксер. Месяца через два после начала службы он дошел до такого состояния, что его били самые плюгавые маломерки.

Конечно, все сказанное - только мое лич-ное мнение и основано на моем же ограничен-ном личном опыта. Первые полгода достается всем, и это время нужно просто перетерпеть. А если не можешь, ну, извини, брат, я тебе сопли вытирать не буду. Тогда начинается бодяга с са-моубийствами или внезапно открывшимися бо-лезнями, требующими длительного пребывания в госпитале.

Ладно, вернемся к моей эпопее. В своем странном статусе я бываю народу даже кое в чем полезным. Например, одалживаю самоволь-щикам свою виияковскую шинель с курсантски-ми погонами. Дело в том, что на "Выстреле" проходит практику много курсантов. Патруль их не останавливает и вообще курсантов восприни-мают почти как офицеров. Так что моя шинель служит как бы шапкой-невидимкой.

Пролетели два месяца после возвращения с губы. В конце февраля меня останавливает ко-мандир роты и, обдав густым перегаром, сооб-щает: "Все, Скрипников, хватит тебе нам мозги е....ть! Отправили на тебя документы в округ, так что собирайся домой". Капитан решительно отмахнул рукой и пошатнулся.

Неужели все?

Проходит несколько дней - и тишина! Не выдержав, иду к командиру части. Подполковник мямлит, что документы посланы в округ, но до получения ответа он ничего сде-лать не может. На что я говорю:

- Товарищ подполковник, в части пятьсот человек. Ну, кому есть дело, здесь я или меня нету?

- Жди, Скрипников.. Как только придут бумаги, отпустим. -

Жду.

В конце апреля знакомый парень приво-зит из Москвы мою гражданскую одежду, остав-ленную на сохранение, когда я уходил из ВИИЯ. На радостях тут же переодеваюсь и иду прово-жать его на станцию - просто так, без особой не-обходимости. Ощущение странное. После хэбэ и кирзухи гражданская одежда невиданно лег-кая, совсем невесомая.

Обратно иду через привокзальную пло-щадь. Большие часы на углу показывают около полуночи. Навстречу веселая кампания штат-ских. Поравнявшись с ними, поворачиваю го-лову.... и встречаюсь взглядом со своим коман-диром роты - тоже в штатском! Мать твою за но-гу! Вот же невезуха! Нарочно не придумаешь.

Капитан хватает меня за рукав. Резко убираю руку и продолжаю идти. Бежать бес-смысленно, он бегает, как лось, догонит сразу. Слышу сзади: "Скрипников, стой!"

Иду. Слышу женский смех. Никто, вроде, меня не преследует.

Переодевшись в форму, возвращаюсь в часть. Если капитан побывал в роте, все, хана. Если нет, то посмотрим.

Спрашиваю сонного дневального:

- Капитан был? -

- Нет, не был. -

Капитан появляется в роте только после первомайских праздников - синевато-бурого цвета и с заплывшими красными глазами. Вы-сунувшись в форточку канцелярии, он кричит: "Скрипников! Зайди сюда." -

Захожу.

- Ты куда же это ходил в гражданской форме одежды? -

- Да вы что, товарищ капитан! Никуда я не ходил, да у меня и гражданки-то нету -

Ротный столбенеет.

- Так…. т-так…я же тебя, подлеца, за рукав схватил. -

- Не знаю, какая-то ошибка вышла. Нигде я не был, никто меня ни за что не хватал. -

Обалдев от такой наглости и не вполне доверяя с тяжкого похмелья рассудку, капитан несколько неуверенно приказывает убираться к такой-то матери.

Вообще он мужик неплохой. Ну да, быва-ет, что по пьяной лавочке может два раза подряд провести вечернюю проверку, забыв, что он ее уже делал. Это бывает. Ну, дерется еще. Часто вместо того, чтобы отправить злодея на губу, он посылает его могучим ударом в угол канцеля-рии. И вопрос закрыт. Мне тоже от него один раз досталось зимой. Был большой аврал, всю часть поголовно бросили на расчистку снега на станции. Я оставался в роте один, сторожем, так сказать. Предполагалось, что я буду одновре-менно и за дежурного, и за дневальных - стоять у тумбочки и не пущать в казарму злоумышлен-ников. Естественно, что таких глупых мыслей у меня не возникало. Откушав "Тройного", я мир-но расположился в фурнитурной и ловил по приемнику музыку. За что и получил по уху от неожиданно ворвавшегося капитана.

После нашей беседы с неделю все тихо. После обеда сижу в ленинской комнате, читаю газеты. Входит лейтенант Хвостиков. Брезгливо оглядевшись, бросает: "Скрипников, а ну-ка приберитесь здесь".

Недоуменно поднимаю глаза и молча смотрю на него.

- Вы слышали, что я сказал? -

Ласково и рассудительно втолковываю:

- Товарищ лейтенант, у вас вон целая рота. По-моему, я вам не мешаю. -

Хвостикова будто в задницу шилом коль-нули: "Рядовой Скрипников! Я вам приказы-ваю!"

Предельно доступно объясняю, куда именно он может засунуть себе это приказание.

Хвостиков пулей вылетает из ленком-наты. На следующее утро капитан объявляет мне трое суток ареста за отказ от выполнения приказания.

На губу собираюсь после обеда, громо-гласно рассуждая на всю казарму о вселенской несправедливости и невинно страдающих. Из канцелярии выглядывает Бойков: "Скрипников, зайди сюда".

Ротный сурово вопрошает:

-Я тебя в гражданке в городе застукал? -

И сам себе обличающе отвечает:

- Застукал -

Тут же следует вывод:

-Ну и не п....и, а то еще трое суток влеплю. -

- Так бы сразу и сказали, товарищ капитан, - с облегчением отвечаю я.

На душе полегчало. Не за Хвостикова же, в самом деле, на губу идти!

Трое суток прошли незаметно. Началь-ство на губе поменялось, порядки помягче, да и май не декабрь.

Идут дни, уже собирается на дембель майский призыв. В конце мая мой командир взвода, весьма похожий на Собакевича пра-порщик Мироненко, угрюмо глядя вбок и в зем-лю, невнятно молвит: "Завтра или послезавтра поедешь".

И опять мимо.

Настраиваюсь тянуть до конца, сколько уж мне отмеряно.

Июль 1972 года. Не помню, где я был, но в казарму в тот вечер я вернулся поздно, после отбоя. Половина роты еще не спит. Со всех сто-рон мне кричат: "Юра! Дембель тебе! Пришла бумага из округа!"

Боюсь поверить - три раза уже настра-ивался, да все мимо кассы. Дождавшись утра, бегу в штаб, к писарям. Да, точно, есть такая бу-мага.

Опять получаю обходной лист. Есть еще кое-какие дела. На гражданке нужно или восста-навливаться в университете в Краснодаре, или заново поступать в Москве, в Мориса Тореза (как-то уж так получилось, что изгнанники из ВИИЯ потом встречаются в Московском инсти-туте иностранных языков имени Мориса Тореза) - я еще не решил. Но в любом случае нужна ха-рактеристика из части. Придется идти к Хвос-тикову - наш капитан в отпуске.

Услышав мою просьбу, лейтенант от изумления моргает белесыми ресницами: "Что? Какую характеристику? Я вам только в двор-ники могу характеристику написать."

Не вступая в ненужные дискуссии, иду к командиру части. У него сидит еще какой-то подполковник. Объясняю ситуацию. Так и так, буду учиться дальше, нужна характеристика. Подполковник благосклонно кивает головой, по-глядывая на своего коллегу - вот, мол, какие кадры воспитываем.

- Так в чем же дело? - спрашивает он.

- Хвостиков отказывается писать. -

- Скажите ему, я приказал. -

Хвостиков стоит на крыльце казармы, за-думчиво рассматривая поднимающийся вверх дымок от сигареты.

- Товарищ лейтенант, у вас ручка с со-бой? -

- А что такое? - встрепенулся наш полит-рук.

- Командир части приказал, чтобы вы не-медленно написали мне характеристику. -

В канцелярии лейтенант долго сидит, моргает, кривит рот, уныло смотрит в чистый лист бумаги. Вздыхает:

- Не могу.... Рука не поднимается. -

- А давайте я вам продиктую, - предлагаю я.

- Не нужно, спасибо, - отрывисто бросает Хвостиков и начинает быстро писать.

Закончив, ставит ротную печать. Выхожу из канцелярии, читаю. "За время службы в ря-дах.... проявил себя с положительной.... отлич-ник боевой и политической.... инициативен.... с товарищами по службе....". Все так, все верно; вот, что значит правда-матка.

Вспоминаю, как в характеристике, нап-равленной вслед за мной из ВИИЯ, была замеча-тельная фраза: "Уставы Советской Армии знает, но не желает выполнять". Нет, честное слово, эта мне больше нравится.

Остались еще кое-какие дела. Беру у кап-терщика новое хэбэ и сапоги. Продаю ему за шестьдесят рублей заветную виияковскую ши-нель. Его приятелю за двадцать пять уступаю виияковские же яловые сапоги. Ну вот, теперь будет, на что в Москве погулять.

К дембелю я не готовился никак. А во-обще это целый ритуал. Приготовления к дем-белю начинаются чуть ли не за год. В последние полгода старик ни о чем другом больше не ду-мает.

Дело это тонкое. Во-первых, делается дембельский альбом. На этом специализируются доморощенные художники. Там есть все, что волнует стариковскую душу, например, картина, изображающая летящий по рельсам скорый по-езд с дымящим паровозом впереди. На вагонах надпись: "Дембель 1972".

Там и рвущие душу стихи, отражающие тонкие душевные порывы служивого. И, естест-венно, фотографии. Все это украшено виньеточ-ками, скрещенными пушками, знаменами, эм-блемами и другими страстями-мордастями.

За альбомом следует дембельская форма. В каждой части мода своя. Например, у нас счи-талось неприличным идти на дембель в парадке. Чаще всего дембель находил пэша - офицерскую полушерстяную полевую форму. Все ушивается и подгоняется, пока гимнастерка и галифе не об-тягивают счастливого обладателя, как перчатка. Главное, чтобы все было не так, как положено. Гимнастерка укорачивается. Пряжка ремня вы-прямляется, или, наоборот, сгибается чуть ли не пополам.

Капризна и причудлива дембельская мо-да. В ней масса нюансов, понятных лишь тон-кому ценителю и знатоку. Например, в одной части голенища сапог гладятся утюгом, чтобы на них не было ни одной складки. В другой, напротив, голенища должны быть смяты в эле-гантную гармошку, что тоже требует особой и кропотливой обработки. Так же вдумчиво гото-вятся фуражка, погоны и нарукавная эмблема.

Итак, все готово. Осталось дождаться приказа. В отличие от общепринятого на нашей планете грегорианского, в солдатском календаре конечной точкой отсчета служит дата приказа. Имеется в виду издающийся два раза в год при-каз по Советским Вооруженным Силам о демо-билизации и призыве следующего года. Если мне не изменяет память, приказ выходил 20 ап-реля и 20 октября. Это великие вехи. Каждый солдат в любое время дня и ночи скажет вам, сколько ему осталось служить до приказа. После приказа старик поднимается еще на одну сту-пень и становится дембелем. Он уже не служит, он сидит на чемоданах и ждет. Может быть, до-мой военный поедет только через два месяца, но все, внутренне он уже отслужил.

Такой самообман вообще распространен очень широко. Например, солдату полагается двадцать граммов масла в день. Масло выдается утром за завтраком. Так вот, согласно традиции: "Масло съел, день прошел". То есть, в личном календаре этот день уже зачеркивается. Уже с утра он как бы прожит наперед и перестает су-ществовать.

Все тонкости дембельского бытия оста-лись для меня в стороне. Почему-то не волнова-ли меня ни дембельский альбом, ни дивные са-поги гармошкой.

Последний армейский обед. С ним связ-ана еще одна традиция. Обычно бачок с пусты-ми мисками выносит из-за стола один из моло-дых. Но в последний день своей службы бачок выносит дембель. А все сидящие с ним за од-ним столом стучат при этом ложками об стол.

Встаю, машу рукой сидящему на дальнем конце стола молодому:

- Толкни-ка сюда бачок! -

Не торопясь, несу бачок по широкому проходу через столовую. Вокруг творится что-то невообразимое. Ложками стучит вся часть, пять-сот человек. Со всех сторон мне что-то кричат знакомые и незнакомые пацаны. Они радуются за меня, что меня, наконец-то, отпустили, что я еду домой. Даже не подозревал, что меня знает вся часть. Рев стоит такой, что слышно, навер-ное, за километр.

После обеда для прощального офицерс-кого напутствия меня вызывает Хвостиков. Он шипит и подпрыгивает, как бабуин с ошпарен-ной задницей:

- Вы что, решили напоследок бунт в части поднять? Что вы в столовой учинили? -

- Ничего я не учинял. Бачок вынес. -

Лейтенант теряет остатки самообладания: - Что ты мне мозги пудришь? - ударяет он кула-ком по столу, - Когда ты его в последний раз вы-носил, два года тому назад? -

Молчу. Чего я буду перед тобой распи-наться? Сиди, крыса, здесь, в канцелярии, и жри втихаря самогонку, купленную на ворованные солдатские продукты. Может и до капитана до-служишься, если от белой горячки дурдомом не закончишь.

- Вот ваши документы и чтобы я вас больше не видел. -

Выхожу за гарнизонный КПП, оглядыва-юсь на зеленые ворота с красной звездой посре-дине. Ставлю на землю сумку, закуриваю. Все, ребята, я отслужил.

В первом же укромном месте переодева-юсь в гражданское. Хватит с меня сапог.

В то лето стоит страшная, необычная для средней полосы жара. Вокруг Москвы горят торфяные болота. Подмосковье затянула сине-ватая дымная пелена. В воздухе пахнет гарью. Но все это проходит как-то мимо меня. Я нас-лаждаюсь свободой.

Еще несколько дней и я иду по улице Мира от краснодарского вокзала вверх, к цент-ру. Платаны, пирамидальные тополя. Юг.

Читаю знакомые с детства вывески магазинов.

Круг замкнулся. Я дома.

 

Миннесота

2001 г.

 

 

 

В битвах с зеленым чудовищем или десять лет спустя

 

Вы представляете, как всплывает к по-верхности батискаф, возвращаясь с океанского дна? Из непостижимых, не-вероятных глубин в абсолютном и полном мраке бесшумно поднимается подводный дирижабль, медленно-медленно вращаясь вокруг своей оси.

Примерно так же происходит мое всплы-тие из пучин пьяного небытия к населенной не менее мрачными чудищами реальности.

Звон в ушах, мельтешение и вспышки пе-ред глазами, и все крутится, крутится.... Приот-крыл на секунду один глаз - нужно сообразить, где я нахожусь. Дома, на Варшавке.

Пробую убедить себя, что нужно не про-сыпаться, и тогда весь этот кошмар исчезнет. Пустой номер - ведь прекрасно знаю, что лучше даже и не пытаться, только измучаешься. А ес-ли, не дай Бог, все же уснешь, то такого насмот-ришься! Да еще в цветном варианте. Куда там Хичкоку! Эти сны... я их по сей день помню - огромные змеи, мерзкие, липкие полукрысы-по-лусобаки, какие-то яркие огромные кубические строения и мосты. Мертвец. Стреляю в упор, а он, все равно, поднимается и тянет руки ко мне... Одним словом, много увлекательного и незабываемого в этих видениях.

Нужно попытаться включить настольную лампу и встать. Плохо, если еще глухая ночь. Тогда до утра можно и не дотянуть. Смотрю на ободранный будильник - полшестого. С трудом сел на диване и тут же рухнул на подушку. Ко-лотит озноб, но при этом по телу одновременно прокатываются горячие волны. Во рту пере-сохло. Трясущейся рукой вытираю со лба лип-кий пот. Нет, так дело не пойдет, нужно умуд-риться встать и дотащиться до ванной.

Я живу в коммуналке на Варшавском шоссе. Соседи - восьмидесятилетняя бабуля и Женя, здоровенный белорус с мерзкой фамили-ей Бричковский. Сам он, жлоб и стукач, еще омерзительнее, чем его фамилия.

Пошарил по комнате, не спрятал ли я вчера чего-нибудь выпить. Такое бывало. Но не сегодня. Пепелище вокруг, пепелище, руины, пейзаж после битвы. Нужно выметаться, здесь ловить нечего. Пивняк на Метростроевской открывается в семь. Если идти пешком, нормал-ьно будет.

Держась за стенку, доползаю до ванной. Опираюсь руками на раковину, медленно накло-няюсь и жадно пью из-под крана. Знаю, что ни-чего не поможет, что во рту пересохнет в ту же секунду, как только оторвусь от воды. Стараясь не смотреть на свою опухшую харю, умылся. Бриться не нужно - борода. Завел я ее в прошлом году, когда по воле случая довелось отбывать пятнадцать суток за чужие грехи. А те-перь уже привык, да и экономия времени су-щественная.

Так. Теперь потихонечку обратно в ком--нату. Молодец. Теперь одеваться. Самое труд-ное, обуться. Для этого нужно наклониться, а наклониться я не могу, потому что упаду. Мож-но присесть, но присесть тоже опасно - упаду. Однако и босиком по Москве вроде как неловко, а поэтому нужно это препятствие преодолеть. Преодолел. Сердце колотится и трясет меня крупной дрожью.

Следующий барьер - закрыть комнату. Ключ никак не попадает в скважину. Черт! Поскорее, побыстрее смотаться, благо соседи еще спят.

Ну, все, я уже на лестничной площадке. Лифт к чертовой матери, потихонечку пойдем с девятого этажа пешком. Сейчас я не выношу ни-какого шума, даже шуршание рукава куртки ка-жется оглушительным и пугающим грохотом. Сердце бьется от страха - просто страха, без вся-кой причины. Я боюсь вообще быть здесь, в смысле, на нашей планете. Если в таком состоя-нии зайти в грохочущий лифт, который, вдоба-вок ко всему еще и закрывается - то наверняка крыша поедет.

На улице темно, небольшой морозец и туман. Ну и пошли с Богом, только не делать резких движений. Поднял от ветра воротник куртки, а голову пусть продувает, ей это нужно. Кое-как, трясущейся рукой вытаскиваю из кар-мана пачку "Дымка". Штук десять там еще есть. Ну и хорошо, пока хватит. Чуть пошатываясь, бреду. Самое трудное сделано - я встал и вышел. Не всегда, ох не всегда это удавалось.

Постепенно начинает оттаивать голова. Из мельтешения и звона возникают ошметки мыслей. До этого все шло как-то на сугубо реф-лекторном уровне. Пытаюсь восстановить в па-мяти день вчерашний. Вначале в "Сайгоне" на Дорогомиловской я кушал пиво с креветками, потом пивняк на Второй Брестской. Потом "Далляр" пили из горла во дворе на лавочке, по-том пивнуха на Сретенке, в переулке Головина, потом..., потом.... А, кто его знает, что потом…. Раз проснулся дома, значит все в порядке, зна-чит автопилот сработал нормально.

Вообще, алкаш существо тренированное и втянувшееся в свои суровые будни джунглей. Количество подстерегающих его опасностей ничуть не меньше, чем в глухой сельве Амазо-нии. В какой-то мере уберечься помогают на-мертво усвоенные правила поведения. Обычный человек с трудом представляет себе собственное поведение в подпитом состоянии. Он непредска-зуемый, а поэтому опасный для себя и окружаю-щих. Кстати, поэтому пить с дилетантами я из-бегаю. Если же приходится падать им на хвост (а это неизбежно), то главное - не упустить ту минуту, когда нужно тихо исчезнуть, пока не на-чались выступления и сопутствующие этому не-приятности.

У меня же с какого-то момента опьяне-ния врубается автопилот, то есть, программа, на-целенная на то, чтобы доставить мое физическое тело в безопасное место самым безболезненным путем. Кстати, всю жизнь предпочитаю пить один. Именно так я обычно пью, когда есть деньги. Не только потому, что в одиночестве мне уютнее и интереснее всего. Нет, не только поэтому. Это еще и самый безопасный вариант. В девяноста девяти случаях из ста все неприят-ности происходили из-за моих соратников и братьев по разуму. Вчера же, судя по всему, мне удалось незаметно ускользнуть из пивнухи, а ав-топилот так же тихо и гладко доставил мое тело домой.

В ушах свистит влажный холодный ве-тер. Скорбный этот путь из пучины. С осознан-ным усилием переставляя ноги, перемещаюсь в пространстве неровными и неверными шагами. Далеко, ох, как далеко еще до катарсиса опох-мелки! Хорошо, что улицы пустые, еще лучше, что темно. Я люблю темноту, в ней меня не вид-но.

Добредаю до станции метро "Добрынин-ская". Садовое кольцо. Теперь влево и по коль-цу. Еще полчаса и мы у цели. Странно, причуд-ливо и подозрительно легко вьются похмельные мысли. Кажется, что, дай им волю и пойдут вразнос. Всплывают чьи-то изречения, цитаты, яркие образы, лица, картины, вспоминаются всякие происшествия.

Почему-то вдруг вспомнилось, как в по-запрошлом году Володя Таракан вешался на шкафу в моей квартире. Будь у меня собеседник, я бы рассказал ему эту историю. Но собеседника нет, поэтому я просто мысленно ухмыляюсь.

Я еще жил на Кутузовском, по соседству с Леонидом Ильичом Брежневым. В те годы ад-рес Кутузовский проспект 26 был очень даже хорошо известен в Москве. А я обитал в сосед-нем доме.

Но не в этом суть. Мы тогда ничего не нарыли и вечером сидели у меня, хворая черным похмельем - я, Володя и его Любочка. Через ка-кое-то время Таракана начала пробивать шиза. Вообще в голове у него иногда что-то явно со-скальзывает. Впав в депрессивное состояние, он скорбно рыскал по квартире, спрашивая, где у меня лежит шнур-удлиннитель, замеченный когда-то раньше. Слушая суицидально окрашен-ные речи, Люба заволновалась, но мне интерес-но было посмотреть, что будет дальше, и я удержал ее на кухне. Кульминация трагедии наступила, когда Володя зацепил найденный шнур за стоящий в комнате шкаф и попытался повиснуть в сотворенной им петле. С похмелья мой боевой друг не учел законов физики и со-отношение весов. Шкаф рухнул на Таракана, а вместе они рухнули на пол. Вообще этому шка-фу не везет. Еще раньше один мой давний прия-тель оторвал у него одну дверцу - зачем-то. Не могу сказать, чтобы меня это сильно взволнова-ло. Во-первых, мне наплевать, во-вторых, так даже лучше - можно сразу окинуть взором гар-дероб и выбрать костюм, наиболее достойно от-ражающий мою миссию и задачи на сегодняш-ний день. Впрочем, все представляющее моне-тарную ценность давно уже пропито, а поэтому одеваюсь я скромно и непритязательно.

Ну, вот, парк Горького прошел. Теперь через Крымский мост. На середине моста оста-навливаюсь. Повернувшись спиной к ветру, за-куриваю и какое-то время смотрю вниз, на чер-ную воду Москва-реки. Дивное место. Очень удобно топиться. По обоим берегам высокая на-бережная, на километр в обе стороны ни одной зацепки, черта с два вытащат. М-да.... Ладно, пошли дальше, еще один рывочек остался. Вот и метро "Парк культуры". Направо по Метростро-евской, мимо Alma Mater. Странно, как это я раньше не знал про эту пивнуху, а она вот, пря-мо за углом, вниз по переулку.

У входа мужики роятся, значит, еще не открыли.

- Сколько времени, ребята? - хрипло спрашиваю я.

- Без десяти, - откликается такой же сип-лый голос.

Долго, ох, Господи, как же долго еще! Дотянем, дотянем, братан. Еще не то было - гражданскую пережили и эту, как ее, великую чуму, и все хоть бы хрен. Пожар идет по плану, расслабься, отключи голову, не нужно думать, сколько секунд в этих десяти минутах. Закури и смотри по сторонам, чтобы отвлечься от тоскли-вой дрожи ожидания.

Недалеко от меня только что подошед-ший к очереди высокий парень в черной с ка-пюшоном куртке негромко предлагает стоящим передо мной бутылку водки за шесть рублей. Два добровольца есть, ищет третьего. Можно присоединиться, но это дело нужно обдумать. Похмелье, особенно такой глубины и фундамен-тальности, явление непредсказуемое и малоизу-ченное. Здесь нужен тонкий и трезвый расчет. Легкомысленный подход к столь серьезному вопросу может привести к результатам, проти-воположным ожидаемым. Можно, например, моментально вырубиться от этих ста пятиде-сяти, так и не дождавшись рассвета. А это мне не к чему. Уж лучше перетерпеть. Да, терпи, сдержи порыв.... День впереди длинный. На Варшавке делать нечего до вечера, а лучше все-го и не ночевать там. Так что дождемся пивка.

Народ взволнованно зашевелился. От-крыли. Еще пятнадцать минут в очереди и вот он, момент истины. Для начала четыре круже-чки, пожалуйста.

Первую тяну залпом в помутненном сос-тоянии. Поставил кружку, вытер тыльной сторо-ной ладони рот и жду, как ждут, пока подейству-ет лекарство. Ну вот, прижилась родная, теперь можно закурить, осмотреться, послу-шать, о чем народ толкует. Вторую уже тяну по-тихонечку, углубленно и вдумчиво. Торопиться некуда. На-верное, до полдевятого поторчу здесь, потом по-еду к Белорусскому вокзалу - сначала на "Ма-лую землю", она с девяти открывается. Если никого из ребят там нет, то к десяти двину к "Яме", она с десяти. Там уж точно вся команда соберется. Вчера я вращался в основном один, сегодня наоборот, к коллективу потянуло.

Интересно, а что там с финансами, сколь-ко у меня осталось? Я еще на Варшавке мельком глянул, что все в порядке, не ограбили меня вче-ра. А сколько там точнее, нужно будет посмот-реть в более подходящей обстановке. На сегодня хватит. Надеюсь, и на завтра. А дальше нет смысла и думать. Дальше начнется самое тяжкое и мрачное время, когда денег нет, а выпить надо. Вот тогда придется покрутиться - падать на хвост, искать что-нибудь, что можно продать, стрелять по двадцать копеек у прохожих.... Да, что сейчас этим голову себе забивать - будут бить, будем плакать.

Стоящие за моим толиком ребята попро-сили у меня сигарет-ку. Разговорились, предла-гают выпить. Теперь можно, из коматозного сос-тояния почти вышел. Руки, правда, ходят вовсю, аж кружка трясется... тремором это называется. А чтобы не тряслась, нужно ее просто поставить на стол и не терзать свой взор.

У мужиков сухач - наверное, остатки вче-рашней пьянки. Давай сухое, оно даже лучше. Слово за слово, один из них приезжий, издалека, с Алтая, что ли. Где можно продать облепиховое масло? А черт-те его знает, где. Знаю, что дефи-цит, что стоит дорого, и берут вовсю, но не бу-дешь же его на улице предлагать. Хотя предла-гают еще и не такое. Достаточно вспомнить Ле-ву Эстонца.

Познакомились мы с ним, само собой ра-зумеется, в пивнухе. От души и грамотно на-дравшись, приняли решение ехать на его дачу. Ну, конечно, едем, о чем разговор? Что за глу-пая постановка вопроса - ехать или не ехать? Если бы Ермак такими вопросами голову себе забивал, Сибирь так и осталась бы во владении всяких там самоедов!

Уже в темноте выгружаемся из элект-рички на маленькой станции в районе Жуковс-кого. Дача, естественно, родителей. А чтобы ча-до не проникало внутрь, она со всех сторон за-колочена. В дом мы залезали через чердачное окошко. Делается это так. К стене прислоняется обнаруженный во дворе каркас от кровати, за-тем нужно взгромоздиться на этот каркас и, ба-лансируя на нем, дотянуться руками до чердач-ного окошка и открыть его. Ну, а дальше дело техники.

По пьянке вообще рекомендуется ук-лоняться от акробатических этюдов во избежа-ние упадения и поломатия костей, но куда де-ваться - per aspera ad astra - я хотел сказать, че-рез трудности к звездам. У Левы на даче пате-фон, да-да, тот самый, классический, с блестя-щим раструбом и с ручкой. Пластинки начала века - марши гвардейских полков, Вера Холод-ная и все такое. Атас!

За неделю мы всю резоль в округе выпи-ли, а заодно и одеколон. Ой, славненько-то как было! Золотая осень, природа вокруг. У озера, закусывая яблочками... за приятными, интелли-гентными и в высшей степени познавательными разговорами. Если притомился, ляг, отдохни на травке под пение птичек. Проснулся и вкушай дальше, дыши лесным воздухом, общайся. Одно слово, в тихом ликовании сердца и смиренно-мудрии прошли эти дни.

Спустя год я встретил Эстонца снова - в пивнухе на Сретенке. Задымленный весь, глаза с поволокой, в смысле, дикие какие-то глаза, и с портфелем. Открыл портфель, а там доверху ко-лес. Может он аптеку ограбил? Но не буду же я задавать человеку неуместные и нескромные вопросы. Впрочем, по-моему, у него мама чего-то там по химии... то ли преподает в институте, то ли заведует чем-то. Ну вот Лева и приобщил-ся к знаниям - на ее голову. "Во многой мудрос-ти много печали; и кто умножает познания, ум-ножает скорбь"!

Эстонец предложил, не теряя времени, реализовать эти колеса, а потом взять выпить и поехать ко мне. Это была одна из самых чудо-вищных авантюр, которые мне приходилось ви-деть в своей богатой приключениями жизни! Эс-тонец бродил по Цветному бульвару и средь бе-ла дня останавливал прохожих, предлагая им сокровища из своего портфеля - типа диковин-ных транквилизаторов и тому подобных препа-ратов. Уж если ангел, покровитель сумасшед-ших и пьяниц и хранил нас, так это в тот день! Самое смешное, что у Левы покупали и что нас не загребли. Правда потом, у меня дома, на Вар-шавке, в задымленной головушке Эстонца крас-ненькое наложилось на колеса и понеслось! Во-первых, проникнув в ванную комнату, он похи-тил с веревки один носок моего соседа, гражда-нина Бричковского. Потом, когда я отвлекся, Лева открыл окно и чуть-чуть не сиганул вниз с девятого этажа. А вот это уже совсем ни к чему - милиция, разборки и все такое. Ведь и допить бы не дали, гады. Хотя в другой ситуации я бы мешать человеку не стал. Хочешь полетать? Так концепция свободы выбора предполагает и та-кой вариант. Удавиться задумал? В добрый путь, дорогой. Кто я, собственно говоря, такой, чтобы тебе препятствовать?

Да, так вернемся к облепихе. Облепиху мне еще продавать не приходилось. Вообще продавать я терпеть не могу, не моя это стезя - противно, муторно и таланта нет. Но, к со-жалению, приходится. Книги, сервизы там, место в очереди за женскими сапогами в ГУМе, да, это продавал, было дело. Один раз даже загнал на Птичьем рынке сбежавшую откуда-то сиамскую кошку. Страху, правда, натерпелся, поскольку там все время бродят хозяева в поисках своих пропавших животных. Кроме того, сиамские коты самые дикие из всех. Эта паскуда, вырываясь, исцарапала мне все руки,... но куда было деваться? Выпить-то надо. Абсти-нентный синдром похмелья - это дело такое. Продай или умри..., как под Сталинградом - ни шагу назад. Но облепиху? Узнаю у ребят. Созво-нимся, а еще лучше, встретимся завтра у "Кол-хозной" часа в три. Лады. Договорились.

Четвертая кружка допита. Поступает предложение продолжить, но мне этот пивняк не нравится. Для утренней аварийно-спаситель-ной дозы он годится, но не больше, тесный уж очень, пинают со всех сторон и благости в нем нет.

Итак, вперед и с песней. Теперь я уверен-но шагаю в метро, ступая упруго, твердо и энер-гично. Час назад меня бы палкой сюда не загна-ли. В утреннем состоянии я могу только тихо и пугливо перемещаться в среде, лишенной света, людей и звуков. При виде гомо сапиенсов меня охватывает страх, злоба и мрачное тягучее жела-ние дать кому-нибудь в морду или, еще лучше, рвануть в вагоне метро противотанковую гра-нату. Ну, а теперь можно, теперь я добрый и они мне не мешают. Эх, р-родные вы мои и мокрые лица! Вас восемь миллионов, а я один. Мы, ко-нечно, враги, но разойдемся мирно.

Доехали, станция "Белорусская". Посмот-рим, что на "Малой земле" делается. Паспорт с собой? С собой. Здесь менты часто ходят, и у них есть дурная привычка ни с того, ни с сего спрашивать документы.

"Малая земля" - здоровенный зал со стой-ками. Впереди пивные автоматы. Здесь хорошо летом; слева выход во дворик, а там уютно. Сто-ечки вдоль забора и дерево в центре растет. Но сейчас не лето.

Вроде никого из наших нету. Вижу, прав-да, какие-то смутно знакомые лики, но они мне, собственно, сейчас ни к чему. Даже не знаю, как их зовут. Так... бухали вместе где-то когда-то... Впрочем, один индивидуум явно жаждет меня поприветствовать. Помню, помню тебя, голубь. В прошлые отгулы от нечего делать я этого му-жичка напоил. Он еще рубль у меня выпросил. Сегодня, однако, я не расположен к благим порывам. Каждый алкаш в своей области пси-холог. Смотрю на сизый его лик и лучше всякой Ванды вижу, что мужичка не просто волнует состояние моего здоровья - на пиво он собирается у меня просить. Ну, вот….

- Выручай двадцатничком! Понимаешь, тут такое дело.... -

Да все я понимаю, все досконально вижу, до копчика, до самой твоей прямой кишки, до анального отверстия, только свали в туман.

- Нету, родной. У самого всего на две кружки. -

Вот так, и ступай себе с Богом. Ты-то ме-ня точно не выручишь в тяжкую годину.

Ага! Есть, вон стоит, опустив усы в круж-ку, Игорек Аллигатор, мой проходчик. Что-то он без своей Жанны. Интересная пара. Он высочен-ный красавец-парень, она маленькая, худенькая, смотреть не на что. Не помню, откуда Жанна ро-дом. В общем-то, классика - приехала поступать в институт, не поступила, возвращаться не захо-тела, сейчас работает маляром в каком-то СУ. Жанна наш боевой друг и палочка-выручалочка в трагические моменты. А такие моменты повто-ряются каждый месяц в конце отгулов, когда все пропито и все возможности к добытию огненной воды исчерпаны.

У них любовь и не дай Бог при Игоре не-удачно пошутить. Сейчас, конечно, он несколь-ко не в форме. Припухший, один ус мокрый от пены, другой как-то неуместно разухабисто рас-пушился над небритой щекой. И весь он несве-жего бурого оттенка.

- Игорек, двадцатки есть? Дай парочку, неохота стоять в очереди. Пусть рассосется.... -

Хлопает двадцатками по столу:

- Возьми и мне повтор. -

К крайним автоматам не пойду, там пены много, вот эти лучше - 15 и 16. Бросаю по две двадцатки в каждый автомат. С полными круж-ками возвращаюсь к Игорю. Прихлебываем пи-во и производим разбор вчерашних полетов. Мороза не видал? Пока нет, наверное, в "пьяном дворе" ошивается. Так в простонародье имену-ется местечко в районе Белорусского вокзала, где в любое время ночи можно купить выпивку. Это коронное место Саши Мороза в ранние предутренние часы. Куда Леха вчера делся? Чуть морду ему татары не набили. Леха - наш водитель и абсолютно неуправляемый по пьянке человек.

- Ну, что, Игорек, пора в "Яму"? -

- Подожди, постоим еще. -

И то верно, там с открытия народу тьма.

- Как вчера добрался, Юра? -

Да мне и самому интересно, как я доб-рался. Кто бы только мне рассказал? Наверное, троллейбусом. Впрочем, неважно это. Ангел - покровитель алкашей и придурков - уберег меня вчера, и хорошо...., больше я у него пока ничего не прошу. Хотя змий зеленый - существо суро-вое и если крылья расправит и понесет, то чем дело кончится, сказать трудно. Да чем угодно, в сущности. Зимой семьдесят третьего года, на-пример, по наущению этого самого коварного змия довелось мне спускаться с седьмого этажа женской общаги в Люберцах прямо по лоджиям. Я с утречка на старые дрожжи удачно размялся красненьким и тут в общаге облава. В другое время я бы просто полаялся с их комендантшей и спокойно покинул здание. А тут змий нашеп-тал, что лучше исчезнуть тихо, не подводя мою подругу прошлой ночи. А куда исчезать-то? На лестничную площадку поздно, прыгать вниз без парашюта - так не столько я выпил. Остаются только лоджии. Лоджии разделяет бетонная пе-регородочка, а к ней снаружи такие фиговины приварены, для цветочков, что ли, не знаю. Вот по ним я и спускался, да еще и с портфелем в зу-бах. А куда мне его девать, если руки заняты?

С соседней стройки на меня несколько изумленно взирал рабочий люд - дело было в на-чале девятого утра и только-только начинало светать. Благополучно спустившись вниз, я отряхнулся и с достоинством удалился навстр-чу восходящему солнцу - в сторону магазина, искать пиво. Такие вот подлец, зеленый змий, выкидывает шутки. Поэтому и нужен алкашу покровитель, чтобы усмирять порывы буйного и коварного животного.

Допиваю очередную кружку. Пиво не по-дарок, явно вчерашнее. Ладно, пора в "Яму".

На улице довольно мерзопакостно, дождь со снегом, слякоть. С пива начинаю в своей кур-точке мерзнуть. А тут еще нога подворачивает-ся. Этим летом ее немножко помяло, когда наша машина завалилась на косогоре. Полностью не перевернулась - дерево не дало, но полетело на-земь все - и мы, и крепь, и все, что ни попадя. После этого нога, зараза, временами немеет и подворачивается в щиколотке в самый непод-ходящий момент. Недавно чуть-чуть под трол-лейбус не угодил, хорошо Васек за руку дернул, а то так головой под колеса и улетел бы.

В "Яме" все путем. Уже шум, гам и жизнь бурлит. Вот и Мороз. Довольно теплень-кий. Впрочем, по нему не поймешь, когда он и правда готов, а когда придуряется. Вроде лыка не вяжет и вдруг смотрит на тебя совершенно трезво и выдает дельные мысли. Тоже чадо. По-койный папа был партийным боссом в Волго-градской области, мама - преподаватель инсти-тута, сестра референт в Совмине СССР. У са-мого Саши Мороза уже за плечами три ходки, в общей сложности восемь лет. Умная голова, горлопан, бандюга и вдобавок ко всему еще и поэт. И совсем неплохо у него получается. Мо-роз у нас вроде негласного бригадира на работе. И наш водитель, Леха, рядом бороду веником распустил.

- Здорово, родимые. -

Мороз извлекает из-за пазухи бутылку водки и орет на всю пивнуху:

-Кто хочет выпить? –

Пока мы его тихо материм, выясняется, что там не водка, а, почему-то, бензин. Ставит пузырь на подоконник. Минут через пять в пив-нуху заходит старшина-мент. Мороз к нему:

- Товарищ старшина, водку будете? Только стакана нет, придется из горла. -

Ну, местные менты Мороза уже знают и на эту провокацию старшина не поддается. Леху вчера занесло в Химки, откуда он пол-ночи вы-бирался. Впрочем, наш водитель вообще по на-туре путешественник и землепроходец, Афана-сий Никитин, так сказать.

Этим летом мы с Лехой решили поехать с работы не поездом, а автобусом. Цель была са-мая благородная - посмотреть матушку-Россию. С нами в Москву отправлялись бурмастер Сере-жа и его жена Таня, наш геолог. В вокзальном буфете мы с Лешей начали разминаться конья-ком. Потом он куда-то исчез, оставив меня на перроне с двумя своими баулами. Билеты на ав-тобус у Сережи с Таней. Леши нет, автобус ско-ро отходит, у меня на кармане еще две бутылки коньяка. На секунду он появился, схватил свои мешки, сообщил нечто совершенно невразуми-тельное и убежал. Пожимаю плечами и иду на автостанцию. Лехи нет. Ну, нет, так нет. Поеха-ли. Россию-матушку я так и не посмотрел, про-спал потому что всю дорогу. Да и как проснуть-ся, с коньяком-то? Только глаз продерешь, глотнешь пару раз, глаз и закрылся, и опять ба-иньки.

А Леху встретил через четыре дня, в "Яме". Оказывается какой-то злобный дух зата-щил его в поезд Могилев-Брянск и там бросил, и вместо Москвы проснулся бедолага в Брянске. Вернулся без копейки, зато привез две открытки с видами этого славного города и сообщил нам, что местные бичи называют себя "брянскими волками". Очень интересно, ради этого, конеч-но, стоило и съездить.

Все мы вместе - Мороз, Игорь, Леха и я - составляем основу 6-й геологоразведочной пар-тии министерства с совершенно непроизноси-мым названием, что-то вроде Минчерморгоп-стоп. Все алкаши, все в возрасте Иисуса Христа. Трудимся мы в Смоленской области, рядом с Вязьмой. Партия снимает дом в деревне под ди-ковинным названием Волоста-Пятница.

Что мы там ищем? Да какая, хрен, разни-ца? Наше дело копать. Ну что можно искать в Смоленской области? Вымирающие края. Бро-шенные деревни, леса, болота, мужиков нет. Ес-ли есть - то или откинувшиеся москвичи, кото-рым дорога в столицу закрыта, или законченная пьянь, вроде нас. В лесу тьма всякого снаряже-ния со времен войны - оружие, каски, пулемет-ные диски. И все наше, немецкого пока ничего не видели. В нашем доме в углу рядом с печкой стоит найденный в болоте заржавленный пуле-мет типа ШКАС. Если что, будем отбиваться до последнего патрона. От кого? Да от кого угодно, от того же зеленого змия, например.

Мы копаем шурфы, по сути дела, колод-цы глубиной до двадцати пяти метров.

Кроме нас и бурильной установки УГБ-200 в партии есть растерзанный ГАЗ-66 - тот самый, на котором мы перевернулись. Выглядит машина очень празднично - к решетке радиатора прикручен проволокой череп коровы с огромны-ми рогами. Сзади кузов украшает сорванная с телеграфного столба табличка с черепом и кос-тями и милой надписью "Не влезай, убьет!" В кабину помещаются четыре человека. Ну, ес-тественно, если один из них сядет на кожух дви-гателя, а четвертый высунет ноги в боковое ок-но. Все это вместе взятое создает прелестный ансамбль - невозмутимый бородатый Леха в ро-зовом вязаном берете, грустный коровий череп, торчащие из окна кабины ноги в грязных сапо-гах. Местные жители посматривают на нас с опаской.

Ездим мы через залитые водой песчаные карьеры, через кусты - да, собственно, само сло-во "дороги" в этих краях больше воспринимает-ся, как шутка. Весной и осенью после дождей это вообще не езда, а сплошное уродство. Каж-дые пять минут машина садится в грязь по са-мые уши. Тогда забиваем в землю лом, наматы-ваем трос на ступицу колеса, потом вокруг лома, и, при удаче, машина себя вытаскивает. Но не всегда и не сразу. А если сверху еще и дождик льет... М-да..., не будем о грустном, романтика труда по яйца в болотах нам предстоит дней че-рез пять.

Кроме упомянутых персонажей в партию входит еще местный малый по имени Рыжик, чудаковатый парень из Дмитрова Витя, а также наш начальник, Евгений Сергеевич. Бурмастер Сережа и его жена, Таня, составляют аристокра-тию. В отличие от нашей банды это обычные люди. Живут они, естественно, отдельно. Помбуром у Сережи работает Васек.

Наш начальник в суетные дела не вме-шивается. Его дело заниматься вопросами гло-бальными и стратегическими - иными словами, выписывать нам деньги и не отлучаться надолго, чтобы бригада ненароком в раскрутку не ушла. Такое случилось весной, когда я только пришел в партию. Начальник уехал в Москву, а мы загу-дели. Поскольку нравы здесь простые и патриар-хальные, шмурдяк мы брали в долг ящиками, а потом мешками сдавали посуду. Повеселились от души, не просыхали ни днем, ни ночью. Мо-роз чуть не утонул, упав с мостика в реку. Мы с Лехой чуть не утонули, вытаскивая Мороза. На-чальник вернулся через две недели. Печальная была эта встреча. Потом мы полтора месяца вка-лывали, не вылезая из болот, а местные продав-щицы на время закрыли нам кредит.

Но вернемся в Москву. Как-никак, а уже почти одиннадцать, пора столице просыпаться. Нужно решать, кто пойдет. Решаем так - сначала мы с Лехой, а потом Мороз с Игорем. Разумно. Итак, цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!

- Только, мужики, пока мы ходим, на хвост никого не цеплять, обрубайте хвосты сра-зу. -

Магазин рядышком, на улице Горького. Вопрос, что там есть. Вдумчиво исследуем ас-сортимент: "Агдам", "Кавказ", Вера Михална - в смысле, вермут. Но до вермута мы дойдем еще не сегодня. Берем "Агдам", пока две бомбы.

К вопросу о хвостах, - вернувшись в "Яму", рядом с Морозом и Игорем видим Ру-жанку. Ну, ладно, это боевая подруга. Тем бо-лее, когда у нее есть, последнее отдаст. Чудны дела Твои, Господи! Бухает девка каждый день, а вид прямо-таки цветущий. Ружанке 26 лет, та-тарка, муж сидит и сидеть ему очень долго. Не-понятно, работает она или нет. Одевается хоро-шо, с кем попало не трахается. Вокзальных бикс сразу видно, вон они, голубки, в углу кучкуют-ся. Этих за бутылку хоть всех троих бери, толь-ко спасибо, не надо.

Так, понеслась, стакан есть, оглянулись по сторонам, все тихо - поехали!

Вот теперь завертелось. Пошли истории из бурной жизни, смех, анекдоты... Мороз с Ал-лигатором отправились за следующей дозой. Ле-ша отошел взять соленых баранок.

Ставлю кружку на подоконник и смотрю в окно. Там серый день и моросит мелкий хо-лодный дождь. На мокром асфальте по углам двора пивнухи кучи липких коричневых лис-тьев. Слякотно. На душе светло и спокойно. Ра-ди этого состояния на дрожащих ногах я влачил-ся в темноте по Люсиновской улице, ради этого толкался в очереди в переулке у Метростроевс-кой.

Ну да, я алкаш. Это не хорошо и не пло-хо, это констатация факта. И осознание такой простой реалии избавляет меня от ненужных терзаний и планов. Такая моя планида, мое мес-то в общей картине мироздания. Есть ученые, есть, скажем, знатные ткачихи или полярники. А я алкаш. Это высокое звание позволяет мне без внутреннего содрогания пить одеколон из гор-лышка и стрелять у прохожих двадцать копеек на пиво. И совесть меня не мучает, отстранен я от всего, что происходит за окном пивнухи. Не соучастник я, граждане, во всех ваших делах и свершениях.

Кстати об отстраненности, интересно, ка-кое сегодня число? Месяц помню, ноябрь, год тоже - восемьдесят второй. А вот число... Н-да, бывает, конечно, и хуже, в прошлом году, на-пример, проснувшись, я пытался сообразить, ка-кое время года. Интересное это было ощущение: смотрю в окно, вижу болтающуюся на ветру ветку и мучительно пытаюсь сгрести воедино все осколки этой мозаики и сообразить, пра-вильно ли то, что на ветке зеленые листья или она должна быть покрыта снегом.

- Мужики, какое сегодня число? -

Оказывается, четвертое. Четвертое нояб-ря восемьдесят второго года. И очень даже слав-ненько, не возражаю.

Вот и Мороз с Игорем. С удовольствием, прочувствованно тяну из граненого стакана ове-янный славой и воспетый в фольклорных сказа-ниях знаменитый советский портвейн. "Портве-шок", "красненькое", "шмурдяк", "бормотуха" - да разве перечислишь все его народные назва-ния. На Кубани, например, это пойло ласково зовут "мулякой" (вообще на кубанском диалекте "муляка" - липкая речная грязь).

Это еще не самое убойное изделие нашей виноводочной промышленности. Есть ранее упоминавшаяся «Вера Михална» (то есть, вермут), есть такие грозные аперитивы, как пло-дово-ягодное, например, "Волжское", "Осенний сад" (или, как зовут эту жуткую смесь в народе, "Ослиный зад"). Далее начинается сфера, куда дилетантам доступ закрыт - все виды одеколона, аптека (разнообразные настойки на спирту), "Свежесть", денатурат, клей БФ, политура, тор-мозная жидкость... есть, где сердцу развер-нуться. Впрочем, после Венички Ерофеева рассуждать на эту тему как-то, даже, неловко. Не потому, конечно, что она исчерпана, нет. Просто с классиком состязаться неприлично.

Кстати, о классиках. "Москва-Петушки" попала мне в руки позапрошлой зимой, на один день, в виде машинописных листков. Стояли страшные морозы и единственным теплым мес-том в квартире на Кутузовском была кухня, по-тому что в комнате крепенько задувало через треснувшее стекло. У меня в то время обитали Таракан и Витала, залетный веселый авантюрист из Киева. Таракан обычно пропадал у меня от недели до месяца, потом на какое-то время воз-вращался домой, чтобы очухаться и отъесться на родительских харчах. А Витала просто искал на жопу приключений в Москве. Спали мы на кух-не, расстилали спьяну на полу два матраса, за-жигали все конфорки на плите и отходили ко сну.

Так вот, проснулся я часа в три ночи в состоянии смертного похмелья. Чтобы как-то отвлечься, включил свет и начал читать Ерофе-ева. Через какое-то время от моего хохота прос-нулись Таракан с Виталой. Стал читать вслух. Для тех, кто еще не знаком с бессмертной поэ-мой - эту книгу нужно читать именно так, с жут-кой похмелюги многодневного запоя. Тогда все Веничкины откровения ложатся на благодатную почву. А вообще, "Москва-Петушки" написана алкашом, и по-настоящему понять ее могут только алкаши. Поясню свою мысль - по рас-сказам прыгавших с парашютом можно в какой-то мере представить себе это ощущение, но только до определенной степени и весьма приблизительно. А чтобы узнать сполна, нужно прыгнуть самому.

Вернемся, однако, в "Яму". Вот, Леху уже на песни потянуло. У него есть две люби-мые. Одна лирическая, "Когда я в Дахау служил печником". Второй научил его я, "Пойдем на юг и на север". Исполняется она на мотив извест-ного шлягера «Эвейну шалом алейхем» и по-вествует о захватнических устремлениях из-раильской военщины. Там есть слова: "Пойдем на юг и на север, нас не страшит "Аль-Ахрам" - пока премьером Голда Мейер, ну а министром бог войны Моше Даян". Леша поет с большим чувством. Ну как здесь не воскликнуть: «Все под знамена генерала Шарона!»

А вот и Васек появился. Вся команда в сборе. Вышли во двор перекурить и развеяться. Теперь уже не холодно, а портвейн во дворе пьется особенно чудненько. Куда делись утрен-няя запуганность и пришибленность духа!

В "Яме" жизнь кипит. В углу играют в шахматы на деньги - тоже постоянная команда, за вином у них бегает один и тот же гонец. Он на вечном подсосе и трудится за копытные, ины-ми словами, с каждого рейса ему накатывают стаканище.

В большинстве своем народ здесь знает друг друга. За столиками идут тихие приватные переговоры, в которые постороннему лучше не встревать, а еще лучше, не прислушиваться.

Вот так, за братским общением и в прос-тодушном веселье потихонечку и темнеть на-чинает, наверное, часа три уже. Васек смылся по своим таинственным делам. Мы договорились, что ночую я сегодня у него. Леха вырубился и его аккуратно положили в нишу у наших ног. Там раньше была батарея парового отопления, потом батарею убрали и получилась дивная лежанка. Очень удобно. Это Лехино любимое место. Со стороны не видно, так как мы закры-ваем павшего товарища своими телами. Спи спокойно, дорогой.

Мороза тоже штормит не на шутку. Он начал глухой ночью, и по серьезному. С силь-ным креном Саша удаляется домой, благо живет он рядышком. Я захмелел, но пока в норме. Я плыву по светлой и доброй волне. Все в по-рядке, никаких неприятностей нет и все устрое-но наилучшим образом. Меня окружают инте-ресные люди, которые не желают мне зла. Это мой мир и он лучше того, враждебного, что за забором пивной. Впрочем, к тому я тоже сейчас расположен благосклонно.

Ружанка разошлась вовсю. У нее есть от-вратительная привычка задирать незнакомых ре-бят, а потом подставлять их под мордобой, пос-кольку у нее вся пивная знакомая. А пивнуха эта весьма крутая, здесь лучше вести себя аккурат-но. Мы с Игорем решаем сделать еще один за-ход в магазин и затариться основательно, чтобы больше уже не бегать. Хочу прихватить с собой три-четыре бомбы и ехать к Ваську. Ну, вот, можно и в путь. Где Ружанка?

- Давай с нами, - предлагаем ей, - душно здесь. -

Закупаем портвейн, отходим к беседке в глубине двора. Только разлили, распили... ура! Вот они - менты, два сержанта.

- Пьете? -

- Пьем. -

Начинаем заговаривать им зубы мирны-ми байками и анекдотами. История знает массу случаев, когда удавалось удачно навешать мен-там лапши на уши и расстаться без ущерба для себя. Нужно только правильно выстроить линию поведения. Однажды, например, мы с Тараканом мирно кушали портвейн днем на ящиках во дво-ре магазина в районе Новослободской. И точно так же к нам прицепились два сержанта. Привет-ливо глядя на синие мундиры, лычки и кокарды, Володя бархатным вальяжным голосом сообща-ет, что мы скульпторы и празднуем успех своих произведений на последней выставке Союза скульпторов СССР. Потом, посуровев внезапно лицом, повышает голос:

-А вот вас, товарищ сержант, я ваять не буду. Не буду и все, и не просите! - Переглянувшись между собой, менты как-то неуверенно советуют нам больше не пить во дворе и тихо удаляются. Черт-те его знает, может быть мы и правда скульпторы? Люди творческие все ёбнутые и вполне могут после выставки пить портвейн из горла во дворе. А ко-му хочется с сумасшедшими возиться? Кто его знает, что они могут выкинуть и какие неприят-ности доставить!

Таракана бы сейчас сюда! Лишь бы Ру-жанка не выступила, на нее милицейская форма, как на быка красная тряпка действует. Одно сло-во, татарка, наследница Батыя.

Встряла, зараза, понеслось... Ну, вот. - Пройдемте в отделение. –

Загружены мы, как бомбардировщики - у меня три бутылки по ноль семь, у Игоря две.

Собрались с силами и пока шли, от души обматерив Ружанку, наказали ей вести себя тихо и пристойно.

- Ваши документы! -

- Пожалуйста -

- Где работаете? -

Бога ради! Проверять? Да проверяйте на здоровье.

Посидели минут 20 на лавочке в отделе-нии, пока они прозванивали в ЦАБ, то есть Цен-тральное адресное бюро. Таким образом вылав-ливают тех, кто находится в розыске и прочих желанных для милиции элементов.

Штраф по 3 рубля. Давайте, родные, кви-танцию. Пишите на работу, может вы этих тро-яков и дождетесь когда-нибудь. Игорек вышел первым. Минут через пять, расписавшись в ка-ких-то протоколах, выхожу и я. Да куда же он, волк драный, делся? Исчез, исчез Игорек. Опять козни зеленого змия. Ладно, три бутылки у ме-ня. Подожду Ружанку. Вот и она.

Все путем? Пошли.

А куда пошли? Есть местечко. Не так да-леко отсюда есть пятиэтажный дом. Его так и зовут - "хитрый дом". Он вроде бы то ли под снос, то ли под капремонт предназначался. Жильцов выселили, а про дом забыли. Отопле-ние действует. Часть квартир занята всякими странными личностями. Одно время Игорь с Жанной там жили, пока не перебрались к его родителям. Туда мы и направим стопы.

Вот же черт, татарка неугомонная, опять увидела ментов и завелась. А что это за будка, собственно говоря?

Ё-пэ-ре-се-те! Это же чешское посоль-ство! Сейчас эта дура на свою и на мою жопу накличет приключений. Чего она прицепилась к ментам в будке? Они уж как собаки оттуда от нее отгавкиваются. Не дай Бог, позвонят.

- Ружанка, ёб твою налево! Ты что, под-руга, совсем охуела? Нас тут повяжут через ми-нуту, - буквально за шкирку оттаскиваю ее от будки. Пьяная-пьяная, а сообразила, затихла. Сворачиваем за ближайший угол, потом опять выходим на свой маршрут.

Ага, вот нужный переулок, здесь Госме-теоцентр, что ли - часы еще здоровенные над тротуаром висят. А вот и хитрый домик. Добра-лись. По темной вонючей лестнице тихо подни-маемся на третий этаж. По-моему, здесь и было логово Игоря с Жанкой. Тихо открываю дверь, прислушиваюсь. Все спокойно, только с лест-ничной площадки через окна с выбитыми стек-лами задувает холодный ветер. Всматриваюсь в темноту. Ну да, все верно, вот топчан с одеялом и стол в углу стоит. Даже стакан есть. Не забыть входную дверь заклинить черенком от детской лопатки. День прошел нормально, а окончание будет еще лучше. Сподобил бы только змий на утро пузырь оставить на опохмелку.

 

Через четыре дня, когда мы с Васьком ехали в троллейбусе в пивнуху, случайно услы-шали, что умер Брежнев. Это ж надо же, какие дела творятся на белом свете!

 

Иллинойс

Декабрь 1999 г.

 

Кохма

 

Вы знаете, как выглядит Бутырка? А "Матросская тишина"?

Я тоже не знаю. Мало того, про-жив в Москве десять лет, я даже не знаю, где они находятся. Впрочем, в число городских до-стопримечательностей тюрьмы не входят. Да и побывал я там не в качестве туриста, а как за-конный временный обитатель.

Не будем говорить, как я туда попал. Жизнь алкашеская предоставляет массу возмож-ностей для бесплатного ознакомления с госу-дарственной пенитенциарной системой.

О Бутырке кроме коридоров вспомина-ются только камеры. Особым образом оштука-туренные стены не позволяют на них что-нибудь написать или нарисовать. Окно закрыто обра-щенными вниз жалюзями, поэтому смотреть, собственно, некуда, кроме как на стены и на то-варищей по злодеяниям..

Справа от двери толчок, слева длинный стол. Дальше двухэтажные кровати. Вот и все – обстановка крайне незатейливая. Теперь заби-ваем все это пространство мужчинами в воз-расте от восемнадцати до восьмидесяти лет. Да-ем каждому из них возможность закурить. По-мывка раз в неделю. Свет не выключается ни днем, ни ночью. Ну вот, теперь камера предста-ет в ее обычном виде. Шум, гам, кто читает, кто беседует, кто спит….

Правила крайне незатейливые. Никто не подходит к толчку во время еды. Вот, в общем-то, и все. Я читал о тюремной прописке, но сам ничего подобного не видел. Каждый в камере сам по себе, потому что все временно, да и вооб-ще распускать язык в камере для подследствен-ных не рекомендуется.

Ну, что еще…. Специальные бутырские ложки, литые из алюминия, с очень короткой ручкой и утолщением на конце. Говорят, из них невозможно сделать никакое оружие.

Полчаса на прогулку в бетонном ящике пять на пять метров.

О знаменитой московской пересылке "Матросская тишина" воспоминаний и того меньше.

Там надолго не задерживаются. Тебя все время перегоняют с места на место. Грубо по-крашенные зеленой масляной краской стены. Тусклый или, наоборот, болезненно яркий свет. Никто никого не знает. Пальто и куртки не сни-мают. В руках сумки, сетки, котомки. И курят, курят, курят...

Большая камера. На деревянном столе вырезано: "Славка! Люблю тебя. Не забывай твою Тигру. 10.01.1983".

- На выход! -

В крохотную камеру набито человек де-сять. Все стоят. Кто-то, закрыв глаза, пытается дремать. Кто-то курит. Кто-то смотрит в дверь широко раскрытыми глазами. Обрывки фраз, в основном, матерных.

- На выход! -

Опять камера, но уже с нарами, на кото-рые забираются прямо в пальто. Уткнув головы в воротники, пытаются дремать. Интересно, сколько сейчас времени? Часа три ночи, не ина-че.

Симпатичный парнишка лет двадцати рассказывает мне, как они залезли в школу по-сольства ФРГ, что украли, за сколько что ушло и где они потом гудели по кабакам.

Потом еще школа какого-то посольства. Опять гудели. Потом рассказ, как его взяли опе-ра в штатском - прямо на Новом Арбате, у кафе "Метелица". Завершает воспоминаниями, как его били на следствии. Зачем он мне все это рассказывает? Наверное, просто нужно выгово-риться. Тем более, что парнишка знает, что сей-час нас выдернут в разные стороны, и больше мы никогда не встретимся.

- На выход. -.

Наконец-то суматошная беготня закан-чивается. Получили сухой паек – две большие соленые селедки, кусок черняги и кулечек с са-харом.

Вот и вагон – знаменитый "столыпин". Слева проход, как в обычном вагоне. Только ок-на мелкой сеткой взяты. Справа купе или каме-ры, как хотите, так и называйте. По размерам это купе, только без окна. По обстановке – ка-мера. Полки в три ряда. Нас в "купе" человек пять, поэтому ехать вольготно.

По коридору снует солдат в расстегнутой гимнастерке. На отвисшем вниз ремне кобура с пистолетом. С грохотом открывает камеры-купе, матерясь, выводит в туалет. Потом, матерясь, за-водит обратно.

Едем около суток. Подолгу стоим, потом опять едем, потом опять стоим. Наконец, стоп. Прибыли.

Морозное утро. Серые, не выспавшиеся, заросшие щетиной лица. Снаружи звонкий мо-лодой голос: - Бегом! Бегом, мать вашу пере-мать! -

Моя очередь.

- Бегом, мать… мать… мать…! -

Спрыгиваю с подножки прямо на землю. Метрах в двадцати стоит "воронок". Между ва-гоном и "воронком" двумя рядами солдаты с ав-томатами наизготовку. У некоторых на поводке овчарки.

Автоматы направлены на меня. Овчарки басовито лают в мою честь. Странноватое ощу-щение.

"Воронок" забит до отказа. Оказывается, мы в Иваново. Точнее, зона находится в Кохме – это пригород Иваново. Хотя мне эти географи-ческие нюансы абсолютно до лампочки. А вот и интересные новости – зона местная и голодая. Это хреново.

На вахте нас сортируют. С деловым ви-дом разгуливают прапора. Очень характерный местный выговор с нажимом на "о".

Перед нами офицер. Произносит краткую речь. Суть ее в том, что сейчас нас распределят по отрядам. В каждом отряде есть два отделения – "воровское" и "мужицкое" (хотя он выражает-ся иначе).

- Каждый из вас должен определиться сейчас, куда он пойдет. И чтобы потом не бега-ли с жалобами. -

Начинается суета. Выкликают фамилии; что-то получаем, что-то сдаем. Получаю черную телогрейку, куртку со штанами, шапку и тяже-лые ботинки. Переодеваюсь, сдаю вольную одежду.

Маленький шустрый прапор напевает те-норком: "Малиновки заслышав голосок, при-помню я забытые свиданья…."

Зеки в хорошо подогнанной черной робе. С прапорами общаются запросто. Высокий зек подходит к нам:

- Москвичи, значит! Ну, сегодня ночью вам пиздец придет. Посмотрим на вас завтра, - улыбается.

Весело.

Офицеры в шинелях и без шинелей. Вы-кликают мою фамилию. Сидящий за столом ка-питан задает вопросы. Потом говорит: "В пер-вый отряд".

Вернувшись в толпу, я сразу узнаю, что первый отряд – единственный, где верх держат москвичи. Посмотрим, что дальше.

Зек в начищенных кирзачах ведет нас троих в отряд. Заходим в локалку, потом в ба-рак. Мне определяют место – в середине на верхней шконке.

Прибыл.

 

Кохма – это, если мне не изменяет па-мять, две с половиной тысячи зеков.

От вахты слева вход в промзону, вправо – в жилую зону.

С одной стороны бараки администра-тивные: столовая, котельная, баня, медчасть, библиотека. С другой стороны, за локалками двухэтажные жилые.

Локалка, это высокий забор из металли-ческих прутьев – как в зоопарке перед клетками с хищниками. Днем локалка открыта, на ночь ее запирают.

Барак двухэтажный, но с обитателями второго этажа у нас разные локалки и разные входы. Поэтому общаемся мы в основном с третьим отрядом, с которым делим этаж и ло-калку.

Наш отряд – две больших помещения. Слово "комната" здесь не очень уместно. Одно помещение – "воровское" отделение, другое "мужицкое". По штату вместимость нашей сек-ции семьдесят шесть человек. В реальности же сто тридцать пять.

Занимаюсь своей одежкой. Как пола-гается, нашил на грудь белую тряпку с номером отряда. Мое личное имущество составляют зубная щетка и восемь пачек "Дымка".

Первую пачку расстреливают сразу. Я еще не могу сориентироваться, как себя вести. Попыхивая моим "Дымком", молодой парень дает единственный и самый ценный совет:

"Почаще мойся, держи в чистоте шмутки, никому ничего не обещай". -

Это уже кредо. Для начала вполне доста-точно.

Два дня новенькому дают возможность отоспаться и прийти в себя. Постепенно осва-иваюсь и осматриваюсь.

У дальней стены барака спят аристокра-ты из совета отряда. Чем ближе к выходу, тем меньше твой вес в этом обществе. Нижняя шконка почетнее верхней.

Меня определили сверху в самой середи-не барака. На две составленные вместе кровати три обитателя. На ночь через проход перекиды-вают деревянные щиты или полати, даже не знаю, как назвать. На них тоже спят.

Ближе к выходу пожилые мужики-ра-ботяги. Еще дальше – люди опустившиеся и переставшие за собой следить. Это "чухны". Рядом с ними, с самого края, прямо напротив входа два пидора – Марина и Наташа.

Нужно искать свое место в этом стран-ном мире. Все определяется какими-то пра-вилами и обычаями, но правила эти расплыв-чаты и ускользают от четкого понимания. На-рушение их, однако, грозит потерей уважения, чего здесь допускать нельзя.

Несомненны только некоторые запреты, например ни в коем случае нельзя открывать чужую тумбочку. Это приравнивается к кры-сятничеству (последствия могут оказаться очень и очень прискорбными). Еще один запрет – нельзя становиться на пол босой ногой. Стя-гиваешь ботинок, снимаешь носок, потом ста-новишься на этот ботинок, потом проделываешь эту же операцию со второй ногой и только после этого забираешься наверх. Откуда такая щепе-тильность? Трудно сказать. Обстановка вроде не располагает. В комнате плотными клубами пла-вает сизый дым. Окурки бросают прямо на пол. Шнырь уберет. При такой скученности нет спа-сения от вшей. Да, от тех самых. Ведь пидоры и чухны за собой не следят, а спят все впритык друг к другу. Поэтому вошь гуляет вольно и свободно.

Вначале появляются гниды. Потом на-чинаешь чесаться. Каждый вечер снимаешь с себя всю одежду и, сидя на шконке, вниматель-но просматриваешь каждый шов. И каждый раз находишь эту погань. Спасения от них нет. Можно только почаще стираться и проглажи-вать одежду, особенно швы. Но это все на день – два, потом играем все сначала.

Так и сидят каждый вечер, ищутся, как обезьяны.

К нашему отделению примыкает "во-ровское". По неписаным законам мы не ходим туда, они не ходят к нам. Но это правило не очень-то соблюдается. Братания нет, но какие-то деловые контакты существуют.

Наша зона общего режима. Максималь-ные срока у "аварийщиков". Это шофера, кото-рые при аварии кого-то искалечили или убили. Самый большой срок на зоне – тринадцать лет. Мужик на самосвале спьяну чуть ли не целую автобусную остановку ликвидировал.

У нас в отряде один аварийщик двинут умом. Иногда он нормальный молодой мужик, иногда "уезжает". Может в середине разговора неожиданно сказать: "Слушай, я техталон не взял. Посмотри в бардачке, в кабине".

А так, кого только нет: сектанты, и ху-лиганы, "домашние боксеры" и грабители…

Вообще обстоятельства, кого и за что по-садили, это дело личное. Никто никого не может расспрашивать. Кто-то рассказывает, кто-то молчит.

Некоторые из рассказов чрезвычайно красочные. Помню, один малый, по имени Во-лодя, несколько вечеров подряд рассказывает нашей кампании о своих похождениях. Не знаю, насколько правдивы все подробности, но в це-лом рассказ чрезвычайно точен психологически.

Началось с того, как Володя подставил свою подругу богатому армянину и как они его глушанули и ограбили.

Армянин среагировал на ограбление очень быстро. Подругу замели, а Володя скрыл-ся. Полдня сидел на автовокзале соседнего го-родка, ждал автобуса, чтобы уехать в другую область, и трясся от страха, зная, что, скорее всего, его уже объявили в розыск.

Потом приключения в Сочи – в основном девочки и кабаки. Потом Нарва и Таллинн – де-вочки и кабаки. В Нарве его взяли. Дали пять лет. Два отсидел.

Зона ивановская и, естественно, очень многие сидят за кражу ткани – "за мануфакту-ру", как здесь выражаются.

Много обычных пожилых работяг, кото-рые залетели в неприятности по пьянке или по недоразумению. Лишний раз убеждаешься, что на зону может залететь практически любой, если так сложатся обстоятельства.

На промзоне работают немногие. Там па-ра каких-то цехов, мастерские, стройка непонят-ная.

Основная же работа, которой занимается наша зона – изготовление плетеных сеток. Тех самых, с которыми хозяйки на рынок ходят. Есть определенная норма (когда есть материал). Кто-то честно плетет сетки, кто-то покупает. Ес-ли хорошая погода, плетут внутри локалки, на свежем воздухе. Если холодно или дождь, пле-тут, сидя на своих шконках.

Хотя зоной верховодят ивановские, в на-шем отряде вся верхушка москвичи, поэтому его и зовут "московским". Естественно, все теплые места заняты ими же. От меня москвичи отвора-чиваются. Срок у меня маленький – "на параше на одной ноге отстоять можно".

 

Через два дня после прибытия меня вы-зывает отрядный. Капитан, спокойный надеж-ный мужик. Не помню его имени и отчества, но с отрядным повезло. У соседей два офицера – молоденькие лейтенанты. Зеков они открыто не считают за людей. Если он с тобой говорит, то не глядя и не разжимая губ.

Отрядный предложил мне место ночного шныря. Меня это очень даже устраивает.

Дневной шнырь – несчастное существо. Он обязан убирать помещение и следить за по-рядком днем. А кроме того, он на подхвате, вро-де полового в трактире.

Мне же нужно просто ночью не спать. Теоретически я не должен впускать в отделение посторонних, но это просто смешно. Кто меня, собственно, будет спрашивать?

Вторая моя обязанность заключается в том, чтобы мотать на челноки пряжу, из которой плетут сетки.

Зона действительно голодная. Тема про-питания стоит на первом месте.

Столовая большая и чистая. Стены рас-писаны картинами, нарисованными местными талантами. Одна из них прямо напротив нашего стола – березки, на лужайке играет гармонист, а вокруг него пляшут парни и девчата. Все румя-ные, в ярких народных костюмах. Очень радост-ная картинка.

Через две недели со мной случился го-лодный обморок.

Я шел в отряд, а потом все закружилось и стало темно в глазах. Поскольку отключился я рядом со входом, меня оттащили в сторону и прислонили к низенькому заборчику, где я и ок-лемался.

Как ни странно, никак не могу вспом-нить, что же представляла собой кормежка. В памяти все какая-то серая и липкая масса.

Наверное, если поднапрячься, то вспом-ню, но зачем? Одно слово – еды не хватало. От хилого зоновского пайка воровали все, кому не лень. Оставалось как раз, чтобы ноги не про-тянуть.

Итак, я ночной шнырь и мотаю челноки. Это дает мне два преимущества. Во-первых, я не участвую в дневной жизни, то есть, как бы на-шел себе нору. Во-вторых, я получил доступ к пряже.

Как и все остальное, товарно-денежные отношения на зоне выглядят своеобразно. Деньги иметь запрещено, но они, естественно, в хождении есть. Впрочем, это не главная валюта. В основе всех расчетов чай и сетки. Чай меря-ется на "замутки". Это количество чая, достаточ-ное для приготовления кружки чефира. Он на-сыпается в завернутый с двух сторон кулечек. "Замутками" расплачиваются за все. Например, ты желаешь помыться под душем во внеурочное время. Это стоит две замутки. За определенное количество замуток можно купить сетку. Всегда есть люди, которые гонят больше нормы. Они покупают сетки, а, перевыполнив норму, полу-чают дополнительный заработок и ларек. Есть и такие, которые сами сетки не плетут вообще, а только покупают до нормы. Есть вечные долж-ники, которые плетут и плетут, но сами с этого ничего не имеют.

Если выполняешь норму, то имеешь пра-во на отоварку в ларьке. Там есть белый хлеб (на зоновском языке "бубен"), есть консервы, сига-реты, махорка, чай.

"Ларек" – тоже единица в расчетах. На-пример, за определенное количество сеток мож-но купить "ларь" или "пол-ларя". Чай в понятие "ларя" не входит, поскольку это совершено са-мостоятельная валюта. То есть, после отоварки тот, кто продал "ларь", оставляет себе чай, а ос-тальное передает покупателю.

С материалом на зоне туго, поэтому пря-жа в большой цене. Я получаю пряжу у завскла-дом, молодого пронырливого москвича Олега. Поскольку москвичи меня не приняли, он со мной не знается, и лишнюю пряжу не выдает.

Каким-то образом стало известно, что я знаю английский язык. Однажды ко мне подхо-дит невысокий складный ивановский парнишка, киномеханик Коля Петров.

- Ты что, правда, английский знаешь? –

- Знаю. –

- Откуда? -

Рассказываю.

- Чай пьешь? -

Этот вопрос на зоне означает: "Пьешь ли ты чефир?"

- Пью. -

- Пошли ко мне. -

В кинобудке, где стоят два киноаппарата, завариваем в кружке чефир.

Неторопливо беседуем, отпивая горький напиток – три глотка он, три глотка я. Так поло-жено, это ритуал. Скручиваем из газеты само-крутки и вдумчиво дымим махрой.

У Коли просьба. Не могу ли я научить его английскому языку?

Осторожно выясняю, зачем ему это нуж-но. Он играет на гитаре, поет в ансамбле и хо-чет знать слова песен, которые поет.

Соглашаемся, что за определенную плату (естественно, чаем) я буду заниматься с ним каждый день по часу.

И могучий великий английский язык со-служил мне великую службу. Он определил мое положение в зоне.

Дело в том, что Коля киномеханик, а, значит, у него есть помещение. Каждый, у кого на зоне есть свое помещение, уже аристократ. Там можно спокойненько обсудить все, что угодно, там можно отдохнуть или решить какие-то свои дела.

К Коле заходят уважаемые на зоне люди. А раз я имею доступ в кинобудку, на меня как бы падает отблеск их славы.

Мой статус меняется. Смешно? И смешно, и не очень.

В голодной, жестокой и, скажем так, своеобразной обстановке мне нужно остаться самим собой. А для этого нужно найти место.

Через Колю знакомлюсь с самыми раз-ными людьми. Теперь москвичи моего отряда уже рады принять меня. Вопрос, а нужно ли это мне?

Наглый кладовщик Олег с готовностью выдает мне лишнюю пряжу. А значит, я могу купить сетки. А значит, я могу иметь свою махорку, свой чай и, даже, сколько-то сеток, составляющих оборотный капитал и непри-косновенный запас на черный день.

Но нужно быть осторожным, чтобы не расслабиться. С меня этих скромных завоеваний достаточно. И незачем перебираться из ночных шнырей. Так же сижу ночами, мотаю челноки.

В переполненном бараке вонь и духота, храп. Сижу на лавке, читаю.

Открывается дверь, входят двое блатных из соседнего отряда – через локалку перелезли.

Один подходит к спящему пидору Мари-не и дергает одеяло, из-под которого торчат грязные босые ступни.

Блатной молча манит татуированной ру-кой проснувшуюся Марину и вместе с товари-щем выходит.

- Пидор одевается и выходит за ними. Возвращается через полчаса. Не глядя на меня, прячет что-то в свою тумбочку и, согнув голову, лезет на шконку.

- Пидоры – истинная каста отверженных. С ними нельзя разговаривать, к ним нельзя при-касаться. Если пидор каким-то образом коснулся принадлежащей тебе вещи, эта вещь выбрасы-вается. Так же поступают с ложкой, если она упала на землю.

Едят они отдельно, моются отдельно.

В соседнем отряде пидоров трое: Оля, Машка и Анжела.

У нас двое: Марина и Наташа.

Они теряют даже право на то, чтобы к ним обращались в мужском роде.

В этом девичьем коллективе есть своя бандерша – Оля. Если возникают вопросы, тре-бующие обсуждения с пидорами, разговор ве-дется с Олей – это не западло.

У пидоров есть свой уголок в локалке, куда больше никто не заходит.

Иногда ночью от скуки блатные натрав-ливают пидоров друг на друга, устраивая бои гладиаторов.

- Ну-ка, Наташа, врежь Анжеле! -

Наташа мнется. В глазах страх.

- Я кому, сука, блядь, сказал? -

Бьет с размаху.

- Анжелка, блядь, мочи′! -

Пидоры дерутся, толпа смотрит, под-бадривая их криками.

Дальше пидора человеку опускаться не-куда. Это самый край, за которым нет ничего.

Кстати, для меня полная загадка, как эти грязные, забитые и униженные существа могли возбуждать какие-то сексуальные желания. Впрочем, психология сексуальных меньшинств вообще дело темное и непостижимое.

В принципе пидоры должны пробуждать сострадание, но, честно говоря, кроме брезгли-вого презрения я ничего к ним не испытываю. Прежде всего потому, что это джунгли и здесь каждый сам за себя. Они проиграли и заняли самую низшую ступеньку, которая есть в чело-веческом обществе вообще. И когда они выйдут на волю, все равно останутся пидорами на веки-вечные. Не представляю себе, чтобы можно бы-ло вновь подняться до человека, опустившись до такого.

Наш отряд, в общем-то, жестокостью нравов не отличается. В соседнем же, например, бандиты из совета отряда практикуют поголов-ные избиения. Выстраивают по ночам всех в проходе и бьют подряд, никого не пропуская и очень жестоко. Ведешь дело с клиентом из дру-гого отряда, который у тебя покупает пряжу. Раз, а его нету. Потом узнаешь – на больничке.

- А что так? -

- Да, два ребра сломаны – со шконки скинули. -

У нас, естественно, тоже иногда драки, но не часто.

Ну было, что у мужика сердце прихвати-ло – под утро. Пока ходили, пока сообщили в медчасть, мужик умер и часа полтора лежал в проходе, а через него переступали.

А куда его девать? Не вызовусь же я добровольцем вытаскивать его! Да и, куда? В локалку, под дождь?

Говоря о своем отряде, я имею в виду только свое отделение, потому что "воровским" не интересовался и делать мне там совершенно нечего. Несколько раз после прихода очередной партии новичков у нас в отделении появляется очередной избитый. Он выбрал идти в воров-ское, а там его не приняли.

Однажды в силу каких-то неведомых мне причин было решено отправить ночного шныря дежурить на несколько ночей в воровское отде-ление.

Москвич Дима из совета отряда сообщает эту новость и с любопытством ждет, что я ска-жу.

А что я скажу? Ясно и понятно, что меня капитально изобьют в первую же ночь. Я из "му-жицкого" отделения и в "воровском" мне делать нечего.

Но я согласно киваю головой. Не потому что такой смелый или рассчитываю защитить себя, нет.

Честное слово, даже не знаю, почему не отказался. Может быть, не хотел доставлять ра-дость москвичам.

Вечером иду в воровское и сажусь на лавку у входа.

После первого вопроса и моего объясне-ния никто со мной не заговаривает. Блатные только коротко поглядывают на меня.

Незадолго до отбоя меня отзывают в свое отделение.

Кто-то где-то передумал.

Через несколько месяцев Коля Петров уходит на химию. Киномехаником становится его помощник, Саша, мой земляк с Кубани. В первый год на зоне с голодухи у него повылеза-ли волосы. Причем странно, круглыми пропле-шинами. Сашу это весьма беспокоит, потому что через год ему выходить, а он женат.

Теперь можно сказать, что я наладил для себя относительно благополучное житьё. Ни в чьи дела не лезу, ни к кому не примыкаю, ни под кем не хожу.

Человек вообще такой. Вот, Робинзон Крузо, например, – побегал по берегу в мокрых подштаниках, погоревал, повыл, а потом щепоч-ка за щепочкой, досочка за досочкой, и поти-хоньку обустроился. Так и я.

 

Миннесота.

2001 г.

 

 

Аэродром

 

Зимой восемьдесят третьего года я переехал из Москвы в Краснодар, обменяв комнату на Варшавке на однокомнатную квартиру. Впервые в жизни живу в отдельной квартире. Только представьте себе - комната семнадцать квадратных метров, кухня, ванная, балкон... ошалеть можно. Одно слово - хоромы.

И все мое!

Никаких соседей. Хочешь в трусах хо-дить целый день, ходи в трусах; как хошь, так и ходи - вот она, свобода-то! И холодильник на кухне стоит, "Саратов". Мы с Мишей Чевским его купили с рук спьяну во время отгулов, чтобы было, куда пиво ставить. По-моему, за пятнад-цать рублей купили, а может за двадцать. С ши-ком, на пролётке провезли этот обшарпанный агрегат по городу, восседая рядом с ним, как бу-деновцы в тачанке.

И, представьте себе, работает, как зверь - было бы что холодить!

А, вообще, обстановка осталась спар-таной, те же дрова, доставленные из Москвы. Моя заслуженная тахта, шкаф с оторванной дверцей, ободранный стол, купленный зимой 1973 года и почему-то до сих пор не пропитый приемник ВЭФ (этот непорядок я исправлю че-рез год)...

Квартира находится на Славянской. Так называется один из самых отдаленных районов Краснодара. Из центра туда удобнее всего доби-раться на трамвае, который около сорока минут неторопливо ползет по длинным кварталам ста-рой краснодарской окраины. Проплывают защи-щенные крепкими заборами кирпичные ухожен-ные частные дома. Вдоль тротуара деревья: то-поля, алыча, слива, шелковица.

В самом конце пути неожиданно возни-кает небольшой микрорайон. Прямо у трамвай-ной остановки базарчик. Здесь торгуют вяленой рыбой, семечками, овощами, зеленью, аджи-кой....

За пятиэтажными хрущевками гаражи. Дальше раскинулось гигантское городское клад-бище. Сразу за ним военный аэродром Красно-дарского летного училища.

Аэродром отделяет от кладбища невысо-кая насыпь, поросшая травой и кустами. За ней колючая проволока - для проформы, потому что через нее проходят многочисленные тропки, протоптанные солдатами и работающими на аэродроме гражданскими. Сразу за проволокой рулежная полоса. Чуть подальше - вышка управ-ления полетами и взлетная полоса.

Я подолгу, часами сижу здесь и смотрю, как летают самолеты. Когда есть, что выпить, прихожу с выпивкой. Часто провожу здесь пох-мельные дни, когда дома невмоготу, а идти не-куда да и незачем.

С аэродрома летают истребители. В этом училище не учат летать новичков, здесь пере-учивают иностранных летчиков на наши боевые самолеты. Их стоянку смутно видно с моего места на насыпи. Сначала доносится раскатис-тый грохот турбин, переходящий через какое-то время в свист. По-том на полосе один за другим возникают неясные силуэты самолетов.

Мягкий свист нарастает. Уже видно, что первый - МиГ-21, а за ним две "сушки", истре-бители-бомбардировщики Су-20.

МиГ старенький, обшарпанный, сереб-ристого цвета.

Чуть правее от меня, рядом с рулежкой небольшая будка, из которой возникает солдат в шапке и черной куртке.

МиГ тормозит и, клюнув носом, останав-ливается. Солдат нагибается, что-то проверяет под крылом, потом переходит на другую сторо-ну, присев, тянется рукой к стойке шасси друго-го крыла. Отходит в сторону, буднично, лениво и как бы нехотя отмахивает летчику рукой.

Истребитель медленно прокатывается мимо меня и, блеснув алюминиевым боком, по-ворачивает к взлетной.

На его месте "сушка" в нарядном камуф-ляже из желтых, коричневых и зеленых верти-кальных полос, большие темно-синие номера на носу, окантованная белым красная звезда на ки-ле - все это придает самолету праздничный вид. Вторая "сушка" тоже в камуфляжной окраске, но более скромной, в темно-зеленых и коричне-вых пятнах. На пилонах под крылом у обоих учебные бомбы.

Это "спарки", двухместный учебно-тре-нировочный вариант боевого самолета. Хорошо вижу в передней кабине летчика в кислородной маске и белом шлеме с черным забралом. Во второй кабине инструктор. Возится, пристегива-ет маску.

Инструктор во второй "сушке" поворачи-вает голову и смотрит в мою сторону. Лицо зак-рыто кислородной маской, видны только глаза. Машу ему рукой. В ответ он поднимает руку в черной перчатке.

Все три самолета выстроились друг за другом перед взлетной полосой. От работающих турбин на меня несет керосиновую гарь. Раз не выруливают, значит кто-то идет на посадку. Поднимаю голову и смотрю влево, в небо.

Ага, вот он - точка с дымным следом за ней.

Ближе, ближе. Уже видны огни посадоч-ных фар, как два глаза под фюзеляжем.

Это МиГ-25. Серого цвета красавец, сни-жаясь, на скорости проносится мимо вышки над краем полосы. Взметнулось облачко бетонной пыли.

Здоровенный истребитель несется по по-лосе, медленно опуская задранный вверх острый нос. Сзади вспыхивают два больших красно-бе-лых тормозных парашюта. Бежит все медленнее и медленнее.

Парашюты отделяются и, рванувшись вверх, падают на землю. На дальнем конце аэ-родрома еле видимый отсюда "двадцать пятый" сворачивает на рулежку.

"Двадцать первый" уже вырулил на взлетную. Трогается с места и тут же врубает форсаж.

С мощным, не соответствующим разме-рам и ободранному виду самолета грохотом, наклонив к земле нос, бежит все быстрее и быстрее. Отрывается от полосы переднее коле-со. Пош-ш-шел "мигарь"!

Так, теперь "сушки". Первый истребитель выкатывается далеко вперед. Второй сбоку от него и чуть сзади. Одновременно включают форсаж и с шелестящим упругим грохотом взле-тают.

Отвлекаюсь от полосы и делаю два быст-рых глотка из бутылки. Вытаскиваю из красной пачки "Приму", разминаю в пальцах, закури-ваю.

На рулежке уже стоит МиГ-25. Я и не видел, когда он подкатил. Пока все тот же за-мурзаный солдат пролезает под его брюхом, проверяя что-то в механизме шасси, я разгля-дываю огромные воздухозаборники, высоко поставленные скошенные вниз крылья с мощ-ными пилонами и два больших, растопыренных в стороны киля. До чего же хорош!

Сверкнув на повороте фонарем, выкаты-вается на взлетную полосу и на несколько се-кунд застывает неподвижно. Форсаж.

Клюнув носом, истребитель с обвальным грохотом трогается с места.

Это не тот рев, который бьет по ушам. Это даже не шум, а, скорее, вибрация, которую я ощущаю всем телом, пока МиГ, сначала мед-ленно, а потом все стремительнее и стремитель-нее разгоняется по полосе.

Волоча за собой дымные следы сгорев-шего керосина, резко идет вверх. Выключил форсаж и ушел в облака.

Над аэродромом повисает тишина. Слышно только жужжание стоящего неподалеку за капониром локатора.

Раза два в неделю на аэродроме ночные полеты. У меня дома слышно, как на стоянках запускают и гоняют двигатели.

Если я хорошо поддатый, то иду через кладбище смотреть. Трезвого меня на такие подвиги не тянет. Дело не в привидениях - есть особи куда опаснее. На гигантской территории кладбища идет своя, не очень-то заметная и не безопасная для одинокого путника жизнь. Там бродят стаи одичавших собак. Там можно нар-ваться на одичавших бичей. Для одиночки встреча с ними в отдаленном уголке кладбища даже днем чревата неприятностями. Однажды меня чуть не зарезали там, как раз в районе аэродрома.

Есть и другие, более прозаические опас-ности. На кладбище ведут две дороги. Самая близкая от моего дома проходит мимо трам-вайного кольца. Там, за темным зданием депо часто прячется милицейская машина.

Менты подкарауливают поздних под-гулявших пассажиров - так сказать, легкий спо-соб выполнить план по отлову. Естественно, что фигура человека, направляющегося на кладбище в одиннадцать часов вечера вызывает у них про-фессиональное любопытство. А мне и свернуть некуда чуть ли не целых пол-километра.

Однажды меня догнали на патрульной машине, остановили и обыскали. Кроме начатой бутылки "Кавказа" и сигарет ничего в карманах не обнаружили. Я честно пояснил, куда и зачем направляюсь. Само-собой, менты приняли меня за долбанутого. Спросили, где живу.

- Да вон он, мой дом, на Толбухина. От-сюда видно. -

Смотрят друг на друга, пожимают пле-чами. На грабителя могил вроде не похож. Но, с другой стороны, какой идиот полезет на кладби-ще ночью?

Тут же такое дело…. Если я просто ал-каш, значит их клиент, и нужно кидать меня в луноход, сдавать, рапортовать - иными словами, тогда я желанное пополнение и палочка в отче-те. А вот если я сумасшедший, то им же столько возни будет.... Решают не рисковать....

- Уе ....й отсюда, пока цел, алкаш долбаный. -

С готовностью следую дружескому со-вету.

Обычно, все же, я без приключений пре-одолеваю последние очаги цивилизации и до-бираюсь до аллеи, где можно свернуть в лаби-ринт кладбищенских дорожек. Маршрут знаю наизусть.

Я вообще часто брожу по кладбищу ча-сами. Если нужно спокойно выпить или хочется просто так побродить, то лучше места нет.

У меня есть свои заветные уголки и из-любленные тропки. Знаю наизусть все памят-ники, все фотографии, фамилии и эпитафии на своем маршруте.

Ступаю мягко и бесшумно. Знаю, что здесь и ночью есть живые существа, встреча с которыми мне совсем ни к чему.

Все ближе и ближе до насыпи. Для меня она как граница Зоны для сталкера. Там уже без-опасно, там люди меня не достанут.

Останавливаюсь перед последней дорож-кой, всматриваюсь в темноту аллей. Быстро про-хожу мимо последних жестяных пирамидок и поднимаюсь на насыпь. Чуть спускаюсь на об-ратном склоне, чтобы меня не было видно со стороны кладбища.

Сажусь рядом с кустом на свое излюб-ленное место. Поднял меховой воротник куртки. Достаю угревшуюся за пазухой бутылку, делаю длинный глоток. Бутылку ставлю рядом, чуть вдавив донышко в землю, чтобы не опрокину-лась. Закуриваю, пряча огонек сигареты в ку-лаке. Я на месте, можно расслабиться.

Слева включается посадочный прожек-тор. Из темноты в его свет с мягким свистом вы-ныривает истребитель. Низко проносится над обозначающими начало полосы огнями.

Касается земли, подпрыгивает, касается вновь. Катится. Прожектор гаснет.

Жду, прислушиваясь к отдаленным рас-катам турбин.

Думаю. Напеваю про себя, потягивая из горлышка вино.

Мне здесь уютно.

Вон от стоянки навстречу мне катятся ог-ни. По их расположению определяю - "сушка". С приглушенным свистом темный силуэт про-катывает мимо и, обдав меня керосиновой гарью, поворачивает на взлетную. С минуту сто-ит, как бы в раздумье.

Неожиданно (это почему-то всегда не-ожиданно) включает форсаж. За "сушкой" бьет-ся многометровый горизонтальный сноп белого пламени.

В тяжком грохоте струя огня гонит ист-ребитель вперед. Огонь уходит в небо и где-то там резко обрывается вместе с грохотом, когда летчик выключает форсаж.

Сижу, пока не замерзаю.

Бутылка допита. Пора возвращаться.

Опять я в паутине аллей и тропинок. Справа и слева темные памятники, кресты, жес-тяные звезды, ветки деревьев, какие-то неясные тени. Очень неприятное ощущение. Время от времени невольно оглядываюсь.

Несмотря на близкий рев турбин кажется, что я перешел в совсем другой мир. Заставляю себя идти не торопясь и бесшумно. Останавливаюсь, вслушиваюсь.

Вот и аллея, которая ведет к выходу – дальнему, не тому, через который я вошел на кладбище.

Где-то здесь с правой стороны могила Наташки Остапенко. Она так и осталась двадца-типятилетней. Вот уже тринадцать лет и на ве-ки-вечные.

 

Наташка

 

Кроме нас в коммуналке на улице Пуш-кина жила еще одна семья - тюремный врач, майор милиции и горькая пьяница Раиса Мар-ковна Остапенко и ее дочь, Наташка.

В войну Марковна была врачом в пар-тизанском отряде. Наташка родилась в сорок пя-том году. Без отца.

Жили мы в коммуналке дружно и без скандалов. Раиса Марковна часто и подолгу уез-жала в командировки. Наташка росла сама по себе. Закончила медучилище. По ходу учебы по-тихоньку пристрастилась к выпивке и наркоти-кам. Само собой, через какое-то время красивая Наташка пошла по рукам.

Наша мама с большим неодобрением от-носилась к такому соседству, хотя внешне этого не показывала.

Для меня же Наташка всегда была това-рищем. Лет с шестнадцати я уже с удовольстви-ем забегал в их комнату выпить винца в веселой кампании Наташкиных друзей и подруг. Иногда на лестничной площадке возникали шумные разборки между кавалерами. Но, как бы по не-писаному уговору, нас, соседей, эти разборки не затрагивали и, как ни странно, не влияли на доб-рые соседские отношения.

Мне было шестнадцать лет, когда Наташ-ка повесилась. Ее снял мой отец, выбив дверь. Наташку откачали и как неудавшуюся само-убийцу отправили в психбольницу на обследо-вание. Вернувшись она очень смешно расска-зывала, как однажды туда привели с учебным визитом группу студентов из ее медучилища и как она пряталась от них чуть ли не в шкафу.

Меня Наташка воспринимала, как млад-шего товарища. а, может быть, отчасти и как младшего брата, не знаю.

Шло время. Я уже учился в институте. Наташка опускалась все ниже и ниже. Ее выго-няли с одной работы за другой. Все реже и реже ее можно застать в нормальном состоянии.

Я знаю, что в грелке, что висит на гвоз-дике в ванной комнате, Наташка держит шприц.

Иногда она просит меня сходить в аптеку за нембуталом. Рецепт выписывает сама же. Рас-чет за услуги прост - две упаковки Наташке, од-на мне. Я просто объясняю в аптеке, что это снотворное для бабушки. В те простодушные времена ко всем этим делам относятся проще. К тому же моя детская мордашка не вызывает по-дозрений.

Как-то ночью просыпаюсь от шороха в комнате. В лунном свете стоит Наташка - в ноч-ной рубашке, с открытыми глазами.

- Наташка! Ты чего тут делаешь! -

Она медленно обходит вокруг стола и вы-ходит, прикрыв за собой дверь.

На другой день, вернувшись из институ-та, вижу Наташку на кухне. С красными глаза-ми, распатланная, закинув ногу за ногу, она си-дит на табуретке. В дрожащей руке "Прима", из которой просыпается табак.

- Ты чего ночью к нам в комнату заходи-ла? -

- Как это, к вам в комнату? - хрипло пере-спрашивает Наташка.

- Да вот так, - рассказываю ей про ночной визит.

- Да ладно тебе выдумывать. Лучше схо-ди в магазин. Видишь, колотит меня. -

Осенью шестьдесят девятого меня приз-вали в армию. Через два месяца мама написала, что Наташка умерла. Передозировка. То ли слу-чайно смертельную дозу себе загнала, то ли спе-циально.

Марковну это сломало. Она запила бес-пробудно, бросила милицейскую службу и про-пала бы окончательно, если бы ее не взяла к се-бе жить Ветка, одна из развеселых Наташкиных подруг. Так и ходила за ней много лет, пока в 80-х Марковна не умерла.

Я иногда думаю: не Наташка ли стала как бы исходной причиной того, что я спился? Все-таки, именно в ее команде я приобщился к зелью.

Хотя, вряд ли. вряд ли. Просто так уж должно было случиться. А почему и отчего, кто его знает? Остался же я совершенно равнодуш-ным к наркотикам, хотя через ту же Наташку попробовал и это дело.

Прошли уже десятки лет, точнее, трид-цать лет прошло с тех пор. Многие люди побы-вали в моей жизни и ушли. И шестидесятые уже почти как времена Киевской Руси.

А вот Наташка не забывается – бесша-башная, готовая отдать последнюю копейку и поделиться последним куском, белокурая На-ташка.

 

Миннесота

Февраль 2001

 

Кавказ

 

Естественно, что, переехав в Краснодар, че-рез какое-то время я опять оседаю в гео-логоразведке. А куда еще алкашу пода-ваться?

В эту партию мы с моим приятелем, Ми-шей Чевским, попали случайно. Два месяца про-работали в районе Курганинска на желонковом бурении. Знаете, что такое желонковое бурение? Эта технология досталась нам непосредственно от древних египтян, в неприкосновенности. Пос-ле горячего цеха кирпичного завода желонковое бурение - самая тяжелая физическая работа, ко-торой мне довелось заниматься в жизни. Попробую его описать (если скучно, пропускайте сразу – вдруг дальше интересней?).

В землю вгоняется стальная обсадная труба диаметром, где-то, сантиметров тридцать пять. Нижний край ее сделан зубцами, а сверху она схвачена чем-то вроде деревянной колодки с двумя длинными ручками по бокам. В обсадную трубу опускается желонка - тяжелый метал-лический стакан с метр длиной. С одной сто-роны на него навинчивается штанга с попе-речными рукоятками. Нижняя сторона желонки открывается внутрь, вроде клапана.

Как это делается? По два человека стано-вятся с каждой стороны обсадной трубы и мед-ленно вращают ее по кругу, раскачивая, толкая рукоятки взад и вперед. Два человека стоят сверху на колодке и долбят желонкой в грунт внутри трубы. Рывком вверх, с силой вниз; рывком вверх, с силой вниз.... Обсадная труба зубьями вгрызается в грунт и, вращаясь, уходит вниз все глубже и глубже. Желонка выбирает все, что внутри трубы. Когда она наполняется, штанги с желонкой ручной лебедкой поднимают наверх. Гравий высыпают и все повторяется сна-чала. Навинчиваются новые секции обсадной трубы, навинчиваются новые штанги на желон-ку.

Сменятся пары на желонке. Жара! Дол-бим и долбим. На желонке я стою с Мишей. Мо-гучий парень с мощной мускулатурой. Толстые очки придают ему ученый вид, который портят торчащие во все стороны нечесаные патлы.

От всех остальных Мишу отличают два обстоятельства. Во-первых, у него семеро детей, что несколько необычно по нашим временам. Во-вторых, он страшно заводной на пьянку. Достаточно одного стопаря, чтобы он пошел в разнос и пропил все до трусов.

Стараюсь не отставать от Миши. Вдох... с силой штангу на себя. Выдох... с силой бросил. На себя..., бросил. Вдох...., выдох.... Палит солн-це. Пот заливает глаза. Нас с Мишей медленно крутят на обсадной трубе.

Так идет дело, когда все гладко. Но иногда бывает, что мы попадаем на тяжелый грунт, а добуриться нужно до двадцати пяти метров.

Наш начальник, Василий Иванович, зо-лотой мужик и знает все тонкости и ухищрения учета метража. Но случается, что добуриться до определенной глубины нужно обязательно, хоть костьми ляг, хоть сдохни.

Обсадная труба не идет. На рукоятки оде-ваются дополнительные насадки. С каждой сто-роны становятся по четыре человека. Крутят все: и мы, и Василий Иванович, и геолог. Кру-тит даже наш ленивый водитель, адыгеец Адам. Обычно во время работы он спит под машиной, поскольку ночами бегает по бабам.

На желонке сменяются каждые 15 - 20 минут. Сейчас долбят ветераны - старый армя-нин Харсроп и его друг и неизменный собутыль-ник Петрович.

Каждый вечер, уединившись вдвоем, они напиваются до отключки.

Петрович покрыт живописными та-туировками, по которым читается его нелегкая, хотя и несколько однообразная биография. На левой руке не хватает трех пальцев.

Останавливаются, чтобы передохнуть. Вижу, как у Харсропа бьется сердце - слева на груди рубашка ритмично вздрагивает. Мы с Ми-шей сидим в тенёчке под кустом. Расслабив-шись, используем каждую секунду отдыха. Ми-нут через десять Харсропа с Петровичем сменят наш бугор со своим напарником. А мы с Мишей станем на их место крутить обсадную. И так день за днем.

 

Однажды, когда мы вернулись в Красно-дар на отгулы, Василий Иванович сообщает, что нужно послать двух добровольцев в эльбрус-скую партию, на перевал Санчаро. Естественно, мы с Мишей тут же вызываемся. В гробу бы я видал эту желонку.

Эльбрусская партия работает на золоте. Не удивляйтесь, золота на Кавказе хватает. Ма-ло, кто знает, что в речках района Сочи до самой войны мыли золото во вполне приличных коли-чествах. Вообще, там всего хватает - и самоцве-ты есть и многое другое.

Забрасывают на Санчаро вертолетом и снимают так же. Ну, что ж, это интересно, да и от пьянки передохну.

Только на Санчаро мы не попали. Сунули нас в другую партию. Тоже в горах, только по-ниже и с другой стороны, ближе к морю.

Называется партия Лаурской - по имени речки, где стоит базовый лагерь. В Лауре много форели и ее хорошо видно в сверкающих стру-ях. Сама партия стоит намного выше, ближе к вершине горы.

Цивилизация заканчивается в Красной Поляне. Оттуда километров пять дорога идет над самой пропастью.

Из кузова машины обочины не видно во-обще. Смотришь прямо в пропасть. Жутковато. Ездить здесь разрешается только местным жите-лям, нам и егерям (все это территория заповед-ника).

За ущельем селение под названием Эс-тонка. Его основали ссыльные эстонцы в начале века. Самое удивительное, что там и правда еще остались эстонцы. Сам видел старуху, которая, войдя с магазин, поздоровалась с продавщицей по-эстонски: "Тере".

За Эстонкой дорога круто идет в году. Повороты такие, что кое-где ГАЗ-66 приходится сдавать назад, чтобы вписаться.

Наша партия ищет медную руду. Основа партии - стационарная буровая установка ЗИФ-1500. Как ее волокли по этой дороге, ума не при-ложу. На буровой работают в две смены по две-надцать часов. Мишу определяют в помбуры. Кроме буровиков есть еще канавщики, пять че-ловек, которые долбят в горной породе канавы и шурфы.

Мне повезло, я работаю по геохимии. Моего геолога зовут Саша. Это полноватый не-умный мужик лет тридцати.

Из лагеря на маршрут выходим часов в восемь. С километр бредем вдоль по склону го-ры. Напротив нас, за ущельем следующая гряда гор. По-моему, это уже Абхазия.

Саша рассматривает карту и определяет, где нас будут черти носить сегодня. Задача крайне простая и заключается в том, чтобы пройти параллельно друг другу по прямой ли-нии вниз до самого дна ущелья. Через каждые 50 метров останавливаюсь и лопаточкой насы-паю землю в маленький полотняный мешочек. Затягиваю его шнурком и кладу в рюкзак. По-том эти образцы отправят в Краснодар на ана-лиз.

Заковырка только одна - прямая эта ли-ния только на карте. Кое-где наш маршрут идет полянами, где не очень круто. Часто, однако, приходится лезть через "помойку" - заросли плотного колючего кустарника, покрывающего крутой склон горы. На мне трикони, тяжеленные горные ботинки с металлическими шипами. На склоне держат хорошо, но вообще ходить в них мучение.

Издалека доносится азартная оголтелая матерщина. Там работают наши соседи, мужики из московской геофизической партии. Они раз-матывают по склону кабель, втыкая в грунт дат-чики. Потом, ближе к вечеру, будут сматывать его на тяжеленные катушки - снизу вверх - в го-ру. Заматеришься тут.

Мы с Мишей с ними уже подружились. В основном это московские и питерские ребята – такие же бичи, как и мы. Такой контингент нам больше нравится. Мише довелось поработать в геологоразведке на Нижней Тунгуске, где он и пропитался духом анархии и вольницы. И вооб-ще наличие семи детей его не остепенило. От своей властной и суровой супруги Миша часто скрывается в моей квартире в Краснодаре, где за отгулы мы пропиваем до копейки все, что полу-чили.

Наша партия краснодарская. Работают в ней солидные кубанские куркули, которые две недели пашут в горах, а две недели - на своих огородах.

В свободное время мы с Мишей ходим к москвичам в гости. Вместе с приятелями от-правляемся в "балаганы" - фанерные временные халупы, в которых все лето живут пастухи-ар-мяне. Они пасут в горах диковинных коров. Ди-ковинных, потому что коровы эти какие-то под-жарые и скачут по склонам, как козы. У армян можно купить чачу и домашнее вино (если по-везет).

Мы с Сашей постепенно спускаемся все ниже и ниже. С утра было солнечно, сейчас уже небо затянуло. И так почти каждый день - к обеду со стороны моря натягивает туман (то есть, туман для нас, а вообще это тучи), а к вечеру начинается дождь.

Рюкзак тяжелеет. Жарко, но рукава ру-башки не закатываю. Довольно часто на склоне попадаются заросли высокой желтой травы. Го-ворят, что трава эта ядовитая, вроде огонь-тра-вы.

Как ни странно, но в Центральной России никто никогда не слышал об огонь-траве.

Это страшное растение встречается толь-ко в горах. На вид - просто кустики с темно-зе-леными блестящими, как бы лакированными листьями. Внешне огонь-трава выглядит в точ-ности, как кустики лимона и опасной становится осенью, когда листья желтеют и высыхают. Ожоги от огонь-травы ужасны и заживают очень медленно - месяцами.

В заросли нашей травы я захожу очень осторожно, засунув руки подмышки, чтобы не коснуться кожей. Через несколько дней мне уда-лось развенчать миф о ядовитости именно этой травы. На крутом склоне шипом триконя я цеп-ляю собственную штанину и, полетев кубарем, влетаю, точнее, вкатываюсь прямо в заросли этой травки. И хоть бы хны, никаких последс-твий. Может она и ядовитая, но в другое время года.

Вот мы и внизу. Роскошные деревья, мас-са родников. У первого останавливаемся. В воз-духе запах сероводорода. Нагнувшись над род-ником, жадно пьем холодную минералку. Сбра-сываем рюкзаки, садимся на травку, курим, ле-ниво переговариваемся. Теперь нам предстоит лезть вверх. На два с половиной километра пути чуть ли не километр по вертикали. Одно утеше-ние, что пойдем по тропе. Саша - увалень и час-то делает привалы. Есть у нас другой геолог, Эдуард Сергеевич, сухонький немолодой уже. Вот с тем замучаешься. Сутками может ходить по горам, не останавливаясь.

Вздохнув, навьючиваем на себя тяжелые рюкзаки и медленно идем через поляну к горной тропе. Сейчас начнется тягомотина.

Ближе к вечеру доползаем до дороги, ве-дущей к нашему лагерю. Проходим через лагерь москвичей. Вижу маленького лаосца Лешу. Ле-ша здесь на практике и имя у него какое-то больно заковыристое, что-то вроде Лабуханг-басанг. На Лешу он откликается охотно. Прак-тика идет успешно - уже и матерится вовсю, и чачу пьет вместе с нами.

Идем дальше. Ниже нас горный лес, вы-ше деревьев нет, там луга. А еще выше, у вер-шины, нет и лугов. Ближе к нашему лагерю про-ходим ручей. За тропой он падает вниз водопа-дом. Там мы иногда моемся. Еще поворот и ви-ден наш лагерь - буровая, барак кухни, наши па-латки.

Перед следующими отгулами начальник партии (паскудный молодой парень с окладис-той русой бородой) сообщает, что я остаюсь в Краснодаре, потому что пойду учиться на курсы подрывников. Ну, что же, взрывать не строить, будем взрывать, делов-то?

Как-то получается, что в эти отгулы я не пью. Чинно отдал деньги матушке и веду сми-ренную жизнь. Прихожу в экспедицию, чтобы узнать, куда же мне ехать и где эти курсы. Ма-ленький сюрприз - с курсами все переиграли, нужно возвращаться в свою партию.

- Да как же я вернусь? Они же позавчера уехали! -

- Вот вам пятьдесят рублей аванса. Поез-дом доедете до Адлера, а там доберетесь как-нибудь. -

Ура! Твою ж мать....

От огорчения захожу проведать своего тезку, Юру Самарина. Он бывший мент, а те-перь инженер по технике безопасности, ну и, естественно, пьяница.

Юра начинает меня разводить:

- Слушай, Юрок, давай пивка по кружечке! -

- Да не хочу я пива. Отстань. Нужно за билетом на вокзал ехать и вообще... -

Он увязывается со мной. Всю дорогу настойчиво и умело подбивает меня выпить. Настойчивость объясняется просто - у меня деньги есть, а у него нет.

- Ну, ладно, по кружечке и на вокзал, - сдаюсь я.

В первой пивнухе пива нету. Нету и во второй.

-А, хрен с ним. Пошли за бутылкой. Только кончай ты меня разводить, как девочку. -

После второй бутылки Юра изъявляет го-товность смотаться со мной до Адлера: "У меня там друзей полным-полно. Выпьем, погуляем: девочки, то да се..."

А, почему бы, собственно, и нет?

На Адлер билетов на сегодня нет. Ну и ладно. Доедем на электричке до Горячего Клю-ча, а там автостопом. В свое время я аж из Да-гестана добрался до Краснодара на попутках. Во сколько там электричка? М-да, в час ночи. Но никуда не денешься. Сумка с вещами у меня. Вторую сумку в ближайшем магазине набиваем вином. Мы уже слегка поддатые и не торопясь, чинно идем к Кубани. Там тихо-спокойно выпи-ваем.

Поздно вечером, покачиваясь, появляем-ся на вокзале. Весело вваливаемся в полупустой вагон электрички.

Утром просыпаемся на скамейках на вок-зале в Горячем Ключе. Проверяю наши запасы. Осталось четыре бутылки. Неужели все осталь-ное вылакали за вчерашний день? Похоже на то. Расталкиваю мирно спящего на лавочке Юру. Похмеляемся и идем на трассу ловить попутку. Минут через пятнадцать останавливается даль-нобойщик.

- Куда вам, ребята? -

- Вообще до Адлера. –

Мужик смотрит на нас удивленно, что вполне естественно, ведь до Адлера триста ки-лометров.

- Я в Джубгу. -

- Ну подкинь до развилки. -

- Залезайте. -

Через 10 минут Юра спит. Мы с водите-лем мирно беседуем о том, о сем. Время от вре-мени прихлебываю из бутылки.

- Так, вот, хлопцы, поворот. В эту сто-рону на Туапсе, а мне направо, на Джубгу. -

Вылезать не хочется. Да черт с ним, пое-дем в Джубгу, не один ли хрен, откуда дальше выбираться! Очень уж хочется в море искупать-ся. Все-таки сентябрь, бархатный сезон.

Юра долго трясет головой и трет глаза, озираясь по сторонам. До пляжа рукой подать. Сверкает море. Эх, ребятушки дорогие! Эх, Чер-ное море мое!

Искупались, заглотили еще бутылку. Од-ну нужно загасить на потом. А сейчас нужно немножко мозгами поработать, пора кому-ни-будь на хвост упасть, сэкономив наличные средства.

На пляже стоит бочка на колесах - сухое вино в розлив. У меня еще остались кое-какие рублишки от аванса, так что можно для смеха размяться и сухеньким.

Около бочки местные алкаши торгуют чуть подсушенной маленькой рыбкой. Слово за слово, заводим дружбу. Когда Юра в спортив-ной форме, с ним вращаться легко - он анекдот, я - байку, вот мы уже и свои люди здесь. Пыль-ными улочками идем к кому-то в гости. Сидим в летней кухне под навесом и пьем домашнее ви-но вместе с новыми друзьями.

Время пролетает незаметно. Юра что-то опять начинает клевать носом. А мне кажется, что пора нам в путь-дорожку. Внутренний голос подает мне сигналы тревоги. И шепчет он, что нужно от этой команды отгребать. Что-то неуло-вимое в их поведении мне не нравится - то ли интонации, то ли странные взгляды, которые время от времени я ловлю. Щедрое южное гос-теприимство дело хорошее, если уметь вовремя смыться. Брать с нас, конечно, нечего, но мест-ные коллеги-то могут думать совсем по друго-му, да и, вообще, кто знает, что у них на уме? Юре хочется остаться, ему хорошо. Улучив ми-нутку, шепчу, что нужно валить отсюда.

Мужикам наплели, что куда-то нужно нам на часок отойти, что-то еще такое им рас-сказали.....

На пыльном шоссе голосую. Юра садится на поваленный дорожный столбик и тут же за-сыпает. Напарничек хренов!

Устал уже стоять с поднятой рукой, но никто не останавливается - наверное, отпугивает вид моего спящего спутника. Наконец рядом тормозит расхлябанный вахтовый автобус. С большим трудом удается уговорить шофера. С еще большим трудом расталкиваю Юру и впи-хиваю его на сиденье, где он тут же отрубается опять. Автобус довезет нас до Новомихайловс-кой, что, в общем-то существенный шаг в нуж-ном направлении.

В жарком душном автобусе хмель сме-няется тяжелой дурью. Мутно смотрю на виног-радники и покрытые пылью кизиловые деревья.

В Новомихайловской Юра не желает вы-лезать. Чуть не доходит до рукоприкладства - в автобусе человек десять работяг и им совсем не хочется возиться с Юрой. Вытаскиваю его на дорогу рывком, как куль с мукой. Мой соратник плаксиво жалуется, что у него расстроился же-лудок, что он хочет спать....

Идем на пляж. Искупались, дернули вин-ца из заветной последней бутылки. Повеселел Юра, опять глазки заблестели. Зато поплыл я. Раскачиваясь и широко шагая, перекинув через плечо сумку, опять иду на шоссе. На этот раз го-лосует Юра, а я болтаюсь рядом с ним.

Смутно помню, как доехали до Туапсе. Мужик довез нас до самого вокзала. Уже стем-нело. Выпить больше нечего, курить тоже. Юра безуспешно попробовал выкружить на пиво, ко-торое продают на вынос в вокзальном рестора-не. Хмель выветривается, вместо него навалива-ется тяжкое похмелье. Юра опять начинает ныть. Теперь его гложет тоска по оставленной в Краснодаре жене. Дал черт соратника, то спит, то ноет...., то теленок отвязался, то ребенок обо-срался! Мишу бы сюда. Тот бич закаленный.

Ночью подходит поезд "Москва-Адлер". Находим вагон, у которого не стоит проводник. Залезаем и проходим на несколько вагонов впе-ред. В тамбуре делаем привал. Сажусь на сумку, откидываюсь к стенке, закрываю глаза. В ушах шумит и горло страшно пересохло. Юра приту-лился в уголке и тоже, вроде, дремлет. Картина "Бичи на привале".

Через час, а может через два в тамбур вы-ходит покурить какой-то мужик. Стреляем заку-рить. А еще через пятнадцать минут появляется милиция. Вот мужичок: и закурить дал, и мен-там стуканул. Все, как полагается.

- Ваши билеты. -

- Да нету у нас билетов. Нам только до Адлера. Ну, делов-то - пару часиков в тамбуре проехали. -

- Ваши документы. -

Юра достает паспорт. Мой паспорт уже два месяца у родного участкового. Нужно было хотя бы военный билет прихватить.

- Сойдете с нами. -

Поезд замедляет ход - Сочи. Последняя остановка перед Адлером.

В ментовской объясняю ситуацию равно-душно взирающему на меня капитану.

- Посудите сами, видите, у меня в сумке теплые вещи. Ну, зачем бы я их на сочинский пляж тащил? -

Капитан что-то пишет и безучастно ста-вит меня в известность: "Документов у вас нет. Отправим в спецприемник." -

Да, ребята, это уже пиздец. В спецприем-нике продержат месяц, а то и полтора. После этого с работы меня, конечно, попрут. Именно этого с нетерпением дожидается мой участко-вый, лейтенант Хочак.

И тут неожиданно Юрин небритый лик освещается сиянием ангела-избавителя.

Когда я уже внутренне сдался и отказался от борьбы за свободу, на арену выходит он. Юра рассказывает капитану, что сам бывший мент и за что именно его поперли, и что здесь, в Сочи, работает его бывший однокурсник по высшей милицейской школе, и вот, в записной книжке его домашний телефон.

Уныло думаю: "Хуя лысого будет капи-тан звонить в два часа ночи. Похоже, на нары".

К моему удивлению, капитан тянется к телефону и набирает номер. И, представьте себе, дозванивается. Спрашивает, знает ли его собе-седник некоего Самарина и может ли его опи-сать.

Слушает, внимательно смотрит на Юру. Кладет трубку. Теперь капитан говорит с Юрой, как с бывшим коллегой и своим человеком. На волне коллегиальной любви меня отпускают.

Сидим в толпе ожидающих электричку на привокзальной площади у высохшего фон-тана. Меня колотит крупная дрожь.

Само по себе попадание в ментовскую дело невеликой важности. А вот спецприемник - уже совсем другая песня в свете сопутствующих осложнений. После нескольких шумных гулянок у меня на квартире попал я в поле зрения участ-кового. Наобещал он мне массу всяких неприят-ностей. Еще летом мы с Мишей все отгулы, все две недели гужевали у меня. И, уезжая на ра-боту, оставил я открытой дверь. Ну, забыл я повернуть ключ! Неделю открывшаяся от сквоз-няка дверь в квартиру пугала своей таинствен-ностью соседей по площадке. Зайти никто не решался - а вдруг там покойничек! В конце-кон-цов нервишки соседей сдали и они позвонили в милицию. Оглядывая скромные пожитки, прямо на столе лейтенант Хочак узрел мой паспорт и прихватил его с собой.

С тех пор я и пытаюсь его вызволить. То Хочака нету, то он мне нагло врет, что паспорт закрыт у кого-то в сейфе, а у него нет ключа. То есть, наглядно демонстрирует, как плохо жить человеку, если он не понравился участковому. Вот теперь эта крыса в отпуске до какого-то там октября.

Конечно, приложи я побольше энергии, давно бы уже вызволил заветную свою красно-кожую паспортину. Ну, помурыжит, помурыжит и все равно ведь отдаст. Но во все мои планы ко-варно вклинивается зеленый змий. Только в оче-редной раз соберешься идти выручать заколдо-ванный документ, а оказывается, что пить надо или, вообще, что ты уже давно пьяный и идти тебе, как раз-таки, никуда не следует.

Ну, ладно, живы будем, одолеем и это.

В Адлере Юра расклеился окончательно. Оказалось, что многочисленных друзей его нет, а есть только одна бывшая подруга, к которой нам неудобно заваливать вдвоем. Ладно, хрен с ним, выручил меня в Сочи и на том спасибо.

От конечной остановки городского авто-буса прохожу с полкилометра по дороге на Красную Поляну. Здесь буду ловить попутку. Пока мотались с Юрой по Адлеру в поисках его исчезнувших друзей, день прошел. Вечереет. Устал, как собака, и ломает всего, и спать хо-чется. Если до темноты не поймаю машину, за-берусь повыше по склону и залягу на ночлег прямо в кустах. Ведь это наши горы, они помо-гут нам. А утром видно будет.

Останавливается грузовик.

- Тебе куда? - высовывается водитель.

- Вообще-то в Эстонку, но подбрось хоть до Красной Поляны, - я знаю, что до Эстонки почти никто не ездит.

- Садись, я в Эстонку еду. -

Во, повезло. Собрав последние силы, весело болтаю с водителем. Описываю свою ситуацию. Веселье дается с трудом, во рту пересохло, голова тре-щит и трясет всего.

Водитель знает нашу партию. В Эстонке в порыве добрых чувств он покупает мне пачку сигарет и две бутылки пива. По братски проща-юсь с ним. Дойду до базового лагеря, переночую в пустом домике, а утром на штурм горы – пеш-ком до самой партии. Эх, тернистый, мать чест-ная, путь!

Иду по Эстонке. Неожиданно вижу ГАЗ-66 с московскими номерами. Это же наши сосе-ди-геофизики! Здесь их базовая точка. Сворачи-ваю во двор. Слышен шумный разговор, хохот и звяканье посуды. Передо мной возникает пья-ненький лаосец Леша. А с ним мой приятель Са-ша Питерский.

- Юрок, здорово! Ты чего здесь, змей? -

- Да вот, завершаю пробег по хлябям и весям. А вы что, в баню спустились? -

- Да нет, братан. Все, отработали! Конец сезону. Гужуем. Давай к нам. -

В доме дым коромыслом. Все пьяные и добрые. Лаосец Леша протягивает мне полный стакан портвейна.

На следующий день вечером, шатаясь, бреду к нашему базовому лагерю. С помощью местного милиционера затянувшуюся гулянку разогнал начальник московской партии, когда его подчиненные окончательно пошли вразнос. Расползлись, кто куда.

С упорством муравья, спотыкаясь о кам-ни, продираюсь в темноте через какие-то кусты, пытаясь сообразить, в какую же сторону мне нужно идти. До невероятности хочется спать. Размахиваю сумкой, чтобы не упасть. Сумка цепляется за кусты. Потом цепляюсь за что-то я и валюсь на землю. Бормочу: "Спокойно, бабка, наши в городе". Могучим усилием преодолев путы земного притяжения, неверным шагом двигаюсь дальше. Слышно журчание руки. Из темноты вырисовываются какие-то крыши.

Ну, надо же! Наш базовый лагерь. Добрался. Завтра мне два километра пешком в гору пилить, но это будет завтра, а сегодня мы добились большой и заслуженной победы.

Распахнув дверь, вваливаюсь в пустой темный домик. Из последних сил швыряю в угол сумку. Падаю на нее и отрубаюсь.

 

Миннесота

2001 г.

 

 

Серпухов

 

В охранники ВОХРа я попал по той же железной закономерности, которая дик-товала каждый шаг в моей жизни.

Вернемся, однако, к предыстории. В фев-рале восемьдесят шестого года закончилось мое алкашество - внезапно, будто выключателем щелкнули. Осенью того же года я вернулся из Краснодара в Центральную Россию и поселился в Серпухове.

Почти полгода я штурмовал иностранный отдел ВСЕХБ - Всесоюзного Совета евангельс-ких христиан-баптистов.

Зачем мне это было нужно?

Вынырнув опять в белый свет из пучин, я отдышался, поснимал с ушей водоросли и ра-кушки и стал озираться, прикидывая, что же мне теперь с собой делать и куда подаваться в этой новой ситуации. Ну и, естественно, напрашива-лось решение, что если уж вопреки всякой логи-ке мне вернули нормальную жизнь, значит нуж-но возвращать и профессию.

Но идти с моей пестрой биографией в советскую контору было бы просто смешно. Любого начальника отдела кадров увезли бы в больницу в приступе неудержимого хохота, явись я к нему с намерением устроиться на ра-боту переводчиком - с моей-то трудовой книж-кой. Точнее, истинную свою трудовую вообще показывать никому нельзя. На фоне разнообраз-ных работ ярким созвездием сверкают три трид-цать третьих подряд (для непосвященных - 33 статья КЗОТ гласит: "Уволен с работы за нару-шение трудовой дисциплины". Это волчий би-лет. С такой статьей можно воткнуться только на кирпичный завод или в геологоразведку). Есть у меня и другая трудовая, где записи по-вествуют о карьере пусть более скромной, но достаточно пристойной. Трудовая липовая и последним местом работы там оказалась зага-дочное вечернее профтехучилище, в котором я якобы трудился учителем английского языка. Естественно, там нет работ, связанных с пе-реводами - все остались в моей родной, навеки изгаженной трудовой.

Оставались только церковные организа-ции, которые традиционно широко использова-ли внештатных переводчиков и где никому не нужна моя трудовая. Отделенные от государства и ничем не привлекательные в смысле карьеры для широких масс переводчиков, они вполне устраивали меня. В "Журнале Московской Пат-риархии" мне холодно дали от ворот поворот, даже не расспрашивая.

Оставались баптисты. Где находится их молельный дом я знал еще с начала семидеся-тых. Тогда, в бурные годы, я иногда приходил на их служения и, забравшись на бельэтаж, ти-хонько сидел сзади, не вслушиваясь, в общем-то, в проповеди или ход служения. Просто сидел и наслаждался необъяснимым состоянием по-коя.

Меня привлекало красивое пение и не-обычность всей атмосферы протестантского бо-гослужения, так не похожей на обстановку пра-вославного храма. Не то, чтобы я имел что-то против православия, нет. Просто, когда мне бы-ло семнадцать лет, мы с моим другом Жекой ре-шили зайти в огромный Красный собор в Крас-нодаре, просто из любопытства, посмотреть. Не дали даже войти. Злобные старухи набросились на нас с таким азартным остервенением, что да-же страшновато стало. За что? Да я и по сей день не пойму. Вообще-то в то время было при-вычно, что взрослые смотрят на нас с нена-вистью. За музыку, которую мы слушаем, за брюки, которые мы носим, за прически. За то, что мы - это мы.

Одним словом, после такого неудачного посещения храма к православным конторам я несколько охладел, а когда, все же, сталкивался с ними, они своим высокомерием подтверждали, что действительно делать мне там нечего.

А поэтому направился я в баптистскую церковь, что в Малом Вузовском переулке. Там же находился Всесоюзный Совет евангельских христиан-баптистов.

Как ни странно, международный отдел ВСЕХБ не имел своих переводчиков, а пользо-вался услугами внештатников.

Как у меня вообще хватило нахальства искать работу переводчика, после стольких лет беспробудного пьянства? Дело в том, что воп-реки всякой логике и совершенно иррациональ-но все эти годы я судорожно цеплялся за анг-лийский язык, как за единственную ниточку, ко-торая связывала меня с внешним миром. Я пос-тоянно слушал Би-Би-Си и "Голос Америки", читал английские и американские книги в ори-гинале. Поскольку читал я всегда - будь то пья-ный или трезвый - в самом факте ничего не-обычного не было. Но такое упрямство позволи-ло сохранить уровень, приемлемый - хотя бы для начала - для переводов.

Секретарь иностранного отдела, Клавдия Васильевна, встречает меня с дежурной вежли-востью. Расспросив, кто я и что я и откуда знаю про ВСЕХБ, она говорит, что, да, услугами вне-штатных переводчиков они пользуются, но на данный момент у нее ничего для меня нет. Дает мне свой номер телефона, туманно предложив позванивать.

Ну, во всяком случае, прямого отказа нет, а значит можно продолжать.

Но чтобы звонить иностранный отдел, я должен находиться в Москве, поблизости - не из Серпухова же звонить!

По странной игре случая мой бывший тесть с приходом Горбачева завершил свою карьеру на высоких постах и был назначен ру-ководить Всесоюзным обществом борьбы за трезвость. Помните такое детище перестройки?

При его содействии я устроился инструк-тором в Московское областное отделение этой организации. Самое место для вернувшегося в лоно общества блудного сына!

Вся эта контора была настолько гротеск-но ненужным и искусственным образованием, что воспринимать свое пребывание в ее кадро-вых рядах всерьез было просто невозможно. Правда, это дало мне возможность вплотную и вблизи рассмотреть такие неизвестные мне до сих пор особи, как партийных аппаратчиков низ-шего звена. Поскольку общество было создано по горбачевской инициативе, кадры его форми-ровались из штатных работников Московского обкома и горкома партии. Так сказать, послед-ние защитники Брестской крепости. С точки зре-ния познавательной наблюдать за ними было интересно. Так уж случилось, что психология бюрократа-карьериста, тем более партийного ап-паратчика, оставалась для меня практически бе-лым пятном.

Но не об этом речь. Главное, что я рабо-тал в Москве, на улице Чернышевского и нахо-дился буквально в десяти минутах ходьбы от ВСЕХБ.

Чтобы успевать на работу к девяти, выезжаю из Серпухова шестичасовой элект-ричкой. В электричке провожу четыре часа в день. Домой возвращаюсь примерно в полде-вятого вечера.

Раз в неделю звоню Клавдии Васильевне. Каждый раз слышу один и тот же стандартный ответ, что для меня пока ничего нет. Однако с каждым разом чуть-чуть меняется тон голоса. Я уже перестал быть для нее неизвестным чужа-ком.

Вот так, один маленький шажок за дру-гим. Потихонечку, но настырно и настойчиво вперед и вперед, звонить и звонить.

Наконец, в середине мая я решил, что настало время для повторного личного визита.

И свершилось великое чудо. Клавдия Ва-сильевна перебирает на столе бумажки и буд-ничным голосом сообщает, что есть у нее мате-риал, который другой переводчик начал, но не закончил. Так что, если я хочу....

В тот день в свое очень трезвое общество я не вернулся.

Иду по Садовому кольцу. С большой приязнью гляжу на согретый майским солныш-ком окружающий мир.

Напротив американского посольства в кресле, закутанный почему-то пледом, сидит американец. Он собирает подписи, он борец за права бездомных Америки. В знак протеста бо-рец голодает - по-моему уже чуть ли не шесть месяцев голодает. Могучий организм, давно по-ра ему в книгу рекордов Гиннеса. Рядом с му-жественным активистом вьется мужчина в штатском - то ли от Советского Комитета защи-ты мира, то ли от чего-то еще, такого же высоко-го и благородного. Не помню фамилию, но рожа точно знакомая, по телевизору не раз видел. Правда, сегодня даже он мне друг, товарищ и брат. В порыве благодушного настроения став-лю свою подпись под суровым требованием по-кончить с грязными происками зажравшихся воротил. Так что американские бездомные по сей день мне обязаны.

На следующий же день пишу заявление об уходе из трезвой конторы.

Осталось еще одно незаконченное дело. Устраиваясь на работу, я не знал, что именно мой бывший тесть рассказал обо мне руководс-тву. Поэтому подавать липовую трудовую книж-ку было рискованно. А вдруг он поведал о моей карьере, а я представлю трудовую с совсем дру-гими записями? Сдаю свою родную. Начальник зябко поежился, диковато на меня посмотрел, но ничего не сказал.

Но для следующей работы нужно уже ис-пользовать липовую, а настоящую спрятать по-дальше на веки-вечные. Я знаю, что Алла – бух-галтер, у которой хранится печать - держит ключ от сейфа в правом ящике своего стола. С неделю вожу с собой трудовую книжку, ожидая подходящей оказии. И дождался. Однажды пос-ле обеда нас всех собирают на какое-то собра-ние - внизу, в зале. Аккуратно замечаю, что, вы-ходя, Алла стол на ключ не закрывает. В зале са-жусь с краю. Выжидаю десять минут, пока соб-рание наберет обороты. Тихонько выхожу, не привлекая внимания. В туалет человек пошел, чего пристали!

Поднимаюсь на второй этаж. Не теряя времени на лишние маневры, достаю из внут-реннего кармана свою трудовую. Выдвигаю ящик бухгалтерского стола, достаю ключ и от-крываю сейф. В фильмах о разведчиках в такой ситуации герой оглядывается, прислушивается и совершает массу ненужных движений. Проще нужно быть. Чего там оглядываться, стоя у отк-рытого сейфа? Как будто легче ему будет, если, оглянувшись, увидит сзади группу участливых зрителей!

Достаю печать, открываю свою трудовую на чистой странице. Не торопясь оттискиваю пе-чать. Так, теперь на противоположной странице. Вот и все: "дело сделано, портвейн он отспорил; чуду-юду победил и убег....". Печать в сейф, ключ в стол, трудовую во внутренний карман пиджака. На свободу с чистой совестью. Пере-нести к печатям реальный текст о моем приеме на работу и увольнении по собственному жела-нию с номерами соответствующих приказов - это уже дело техники.

Теперь на следующем месте работы я спокойно могу предъявить новую трудовую книжку. Кадровики смотрят только на послед-нее место работы и его же проверяют, если что-то их смущает.

Итак, куда податься? Ответ напрашивает-ся сам собой - ну, конечно же, в сторожа! Для того, чтобы переводить, мне нужно иметь время. Но при этом нужна и запись в трудовой. Да и во-обще, работа сторожа просто соответствует мо-ему созерцательному характеру.

И пошел я по Серпухову искать места. Заглянул во Дворец культуры. Сидящая в отделе кадров краснорожая толстая тетка злобно отру-гала меня, а попутно подробно рассказала, чем, с ее точки зрения, должен заниматься здоровый, работоспособный мужик. Да, убогонькие она рисует перспективы!

На второй день поисков устраиваюсь на совершено диковинное место. Рядом с Серпу-ховым находится станция "Авангард". Там в ле-су расположена воинская часть - какие-то скла-ды, чуть ли не артиллерийских снарядов времен Отечественной войны. Внутреннюю охрану не-сут солдаты, а внешнюю, почему-то, вневедомс-твенная охрана. Чудеса, да и только.

Выдали мне черную шинелку, кирзовые сапоги, фуражку с кокардой из скрещенных вин-товок и стал я нести охрану - сутки через трое.

Сами склады, или что уж там такое, нахо-дятся в лесу за колючей проволокой. Я их, чест-но говоря, никогда и не видел. За проволокой идет расчищенная полоса метров семьдесят ши-риной, затем второй ряд проволоки и опять лес. По этой полосе расставлены сторожевые вышки, а вдоль проволоки на ночь привязывают сторо-жевых собак.

У караульного помещения заряжаю свой верный камультук обоймой из пяти патронов и отправляюсь на четыре часа на вышку. Это вре-мя меня обычно никто не беспокоит, да и зачем тревожить занятого человека? Днем беру с со-бой материалы, словарь и перевожу, сидя на вышке. Умиротворенная картина летнего леса и пение птичек очень даже настраивают на пло-дотворную работу. Если дежурный из части вдруг вздумает выйти на проверку, мне позвонят из караулки. Тогда я спущусь с вышки, повешу карабин на плечо и твердым шагом пойду по тропе. Завидев проверяющих, нужно бодро и грозно прокричать: "Стой, кто идет!" Ну и так далее. Мы играем в войну, в казаков-разбой-ников и в пограничников и шпионов одновре-менно. Помните старшину Карацупу с его вер-ным Трезором? Так сказать, "А мы не ссым с Трезором на границе; пусть ссыт Трезор - ему шпиона брать!"

Мне такая работа нравится. Летними но-чами я медленно хожу по тропе или сижу на сту-пеньке вышки, слушая "Маяк" по маленькому транзистору. Между вышками на расчищенной полосе огромные дубы. Ночью на темных ветках восседают большие мрачные ушастые филины. Иногда они срываются с места и бесшумно про-носятся над головой. На огороженной проволо-кой территории живут лоси. Как они туда по-пали, чем питаются и вообще что они там дела-ют, загадка. Иногда лоси подходят к самой ко-лючей проволоке - здоровенные, с огромными ветвистыми рогами.

Сменившись, играю в подкидного дурака в караулке или, накрывшись шинелью, сплю на топчане в комнате для отдыха. Потом опять на вышку. Отработав сутки, лесной дорогой иду на платформу ждать электрички. Дома, отоспав-шись, перепечатываю на машинке все, что пере-вел на вышке. Следующие два дня работаю до-ма.

Раз в две недели отвожу переведенные материалы в Москву. Во ВСЕХБ сдаю их Клав-дии Васильевне, а от нее получаю следующий материал на перевод - в основном газетные статьи и всякие информационные бюллетени Всемирного Совета Церквей и других междуна-родных религиозных организаций. Раз в месяц Клавдия Васильевна вручает мне конверт с деньгами, не забывая поблагодарить за работу.

Постепенно осваиваю религиозную тер-минологию и начинаю ориентироваться в хит-росплетении различных церковных организаций и проектов.

Получив первые материалы, я сразу стал искать пишущую машинку. Не найдя ничего путного в Серпухове, поехал в Москву. И там стал свидетелем исторического полета Матиуса Руста.

Иду по одной из улочек в районе Боль-шого театра, направляясь к канцелярскому ма-газину. Время часа четыре дня. Неожиданно прямо над головой с негромким жужжанием низко пролетает маленький спортивный само-лет. Минут через пять пролетает еще раз. "Кино, что ли, снимают?" - несколько удивленно думаю я. Насколько мне известно, все полеты над центром Москвы строжайше запрещены. Но ме-ня больше интересует, найду ли я подходящую машинку, поэтому о самолете тут же забываю. Вспомнил на следующий день, прочитав газеты – оказалось, что это был немецкий самолет, которым управлял искатель приключений (на свою и чужую жопу), Матиас Руст. Он умудрил-ся посадить свой аэроплан на Красную площадь (кроме шумного скандала это дало повод Горба-чеву в праведном гневе освободиться сразу от всех неугодных генералов).

Впрочем, жизнь моя стала настолько умиротворенной и тихой, что никакие междуна-родные и внутренние скандалы не нарушают состояния покоя.

Приходит осень. Теперь я беру с собой на вышку термос с кофе или чаем. Кстати, одна ин-тересная деталь - пьяное бытие мое закончилось, но нервная система никак не смирится, она бун-тует, она требует хоть чего-нибудь, если уж не дают выпить. Целый год я пью крепчайший чай, так называемый "купец". Просьба не путать с чефиром. Чефир и заваривают по другой техно-логии, и пьют по другому. Для определенных обстоятельств, кстати, чудесный напиток.

Вообще, подсознание бунтует все эти го-ды. Я не пью пятнадцать лет и сейчас уже при-ходится прилагать усилие, чтобы вспомнить са-мо это ощущение.

Но каждую ночь пьяная жизнь продол-жается - во сне. Я ищу, где похмелиться, бегаю за выпивкой, переживаю всякие перипетии ал-кашного бытия. При этом даже во сне на фоне общего сюжета подтекстом проходит мысль: "Что же я делаю, как же это так? Ведь я же не пью!"

Ладно, вернемся к вышкам. Пошли осен-ние дожди. Поверх шинели я теперь облачаюсь в защитного цвета брезентовый плащ с капюшо-ном. Для начала забираюсь на свою вышку и вдумчиво перекуриваю. Вытаскиваю из-за пазу-хи шинели и ставлю на скамейку маленький ра-диоприемник. Он ловит только "Маяк", но мне, собственно, от него больше ничего и не нужно. Рядом пристраиваю термос. Теперь нужно прой-ти по своему маршруту и посмотреть, не прор-вался ли на охраняемую территорию лютый во-рог.

«Дует ветер озорной в паруса фрегата,

провожала на разбой бабушка пирата.

Два нагана положила и для золота мешок,

две колоды карт игральных и

стиральный порошок», - мурлычу я из-под надвинутого капюшона.

Медленно иду по тропе, положив руку на влажное ложе висящего на плече стволом впе-ред карабина. Слушаю дождь. Под ногами мок-ро шуршит высокая трава.

Вдоль проволоки, гремя цепью, бегают лютые сторожевые овчарки. Я откровенно бо-юсь этих зверей. И не я один. Когда ближе к вечеру наш собаковод Валера выводит своих псов к проволоке, из караулки обязательно зво-нят: "Собаковод на тропе", - чтобы мы не слеза-ли с вышек, пока он не посадит волкодавов на цепь. Но и на цепи некоторые из них не расста-ются с надеждой добраться до меня. Если такая псина сорвется, и карабин не поможет – вски-нуть не успеешь.

Выходя на смену, опоясываюсь ремнем с тяжелым подсумком. Заряжаю карабин образца 1891/30 года. Еще четыре обоймы в подсумке. Если что, постоим за родную вышку! Некоторые из моих коллег считают недостойным мужчины быть на работе трезвым. Это повышает вероят-ность, скажем так, незапланированных боевых действий, но никого такие пустяки не беспокоят. Однажды молодой серпуховский парень, Коля, напился самогона до отключки - прямо на выш-ке. Коля размахивал карабином и кричал что-то смелое и невнятное. Снимали его оттуда с боль-шими хлопотами и после этого тихо выгнали.

Мне это все, впрочем, глубоко до лам-почки. Я в свободном полете, поэтому напивай-тесь, стреляйтесь, трахайтесь на вышке - мне по фигу. Мой мирный договор с человечеством продолжает действовать. Я не трону вас, если вы не тронете меня. Пошли вы все в задницу, дорогие мои и горячо любимые!

Выпал снег, ударили морозы. Бреду на пост в гигантских размеров длинном овчинном тулупе, надетом поверх шинели. Вес у тулупа совершенно невероятный.

По степени безопасности от начальства все наши посты разные. Самый неуютный при-мыкает к территории части. В темное время там все время приходится ходить. Длина тропы до следующего поста составляет, где-то 200 мет-ров. Я знаю, что если идти очень-очень медлен-ным шагом, у меня уйдет двадцать минут, чтобы пройти этот участок. А потом двадцать минут на обратный путь. Вот и посчитайте, сколько захо-дов я сделаю за четыре часа. Время от времени подхожу к висящему на столбе ободранному по-левому телефону допотопной конструкции и со-общаю начальству, что пока жив-здоров, чего и им желаю. Других видов связи у нас нет.

Пост, о котором я говорил, поганый еще и потому, что с другой стороны несет службу часовой солдат из части. Для большей безопас-ности и мы, и солдаты стараемся не доходить метров пятьдесят до места, разделяющего пос-ты. Ведь мы с ним друг друга не знаем, и кто его знает, что может кому взбрести в голову - еще начнет палить с перепугу. С трехлинейкой про-тив Калашникова мне не устоять.

Другие посты получше. Два из них во-обще прикрыты от неожиданностей со всех сто-рон. На этих постах я не загружаю себе голову лишними заботами. Сразу лезу на вышку, став-лю карабин в уголок, заворачиваюсь в тулуп и укладываюсь спать прямо на дощатом полу. Кто сказал, что на морозе плохо спится? Брехня это все!

Жестковато, конечно, но, как сказано в Уставе караульной и гарнизонной службы: "Солдат должен стойко преодолевать тяготы и лишения воинской службы".

Так что терпи, но спи.

 

Миннесота,

2001 г.

 

Миттлайдер

 

Весной девяностого года я работаю пере-водчиком в семинарии адвентистов седь-мого дня. Это первое протестантское высшее учебное заведение в Советском Союзе. Семинария только что открылась. Переводов много, я увлеченно стучу дома на печатной ма-шинке и совершенно доволен работой, жизнью и устройством окружающего мира.

Однажды узнаю, что в семинарию при-ехал международный эксперт по сельскому хо-зяйству, американец, доктор Миттлайдер. Из любопытства и желания проверить, что же стало с моим устным английским, иду знакомиться с доктором. К этому времени я уже лет пять, а то и больше не имел возможности говорить на анг-лийском. Миттлайдер оказывается невысоким сухоньким стариком. Мы поговорили минут двадцать и разошлись. Выясняю, что английс-кий еще не забыт, и прибегать к помощи паль-цев для выражения своей мысли не нужно.

На следующий день меня приглашает к себе ректор семинарии.

- Юрий, - начинает он, - мы пригласили к нам доктора Миттлайдера, чтобы он организо-вал здесь выращивание овощей по своему мето-ду. Он будет жить и работать в семинарии до осени. -

Ректор говорит, я вежливо киваю голо-вой, недоумевая, какое отношение все это имеет ко мне. Оказалось, самое прямое.

- Мы хотим, чтобы вы его переводили во время работы и на занятиях, - завершает ректор свою гладкую речь.

От такого поворота я несколько растерял-ся (интересно, кто же это рассказал ему о нашей беседе с Миттлайдером?).

- Но я ничего не понимаю в сельском хо-зяйстве и даже не знаю терминологии, - пыта-юсь хоть как-то отбиться. Ну никак не улыбает-ся мне менять тихую жизнь за пишущей машин-кой на беготню по полям и огородам.

- Ничего, освоите. Вы ведь работали уст-ным переводчиком? -

- Да, работал. -

Как ни отбрыкивался, но оказался я в кампании Миттлайдера и двадцати его подопеч-ных, которых доктор обучал таинствам своего метода. Программа имеет шумный успех. Вок-руг нас толпами роятся журналисты, постоянно какие-то телевизионные бригады крутятся. Каждый день в семинарию приезжают просто любопытные, желающие посмотреть, что можно выращивать в России (а посмотреть есть на что). Из Москвы приезжают, из Тулы - откуда угодно.

Миттлайдеру семьдесят три года – ровес-ник Октября. Для своего возраста отличается со-вершенно невероятной энергией. Адвентисты вообще по большей части вегетарианцы, но Миттлайдер переплюнул всех. Он не ел ни ры-бы, ни мяса, не употреблял молока и молочных продуктов. По-моему, он вообще питался одни-ми семечками. В сентябре профессор уехал до-мой, взяв с руководства семинарии обязательс-тво построить одно и другое, и третье.

В январе дед неожиданно прилетел, что-бы проверить, как идут дела. Уже со второго дня стало ясно - что-то с ним происходит не то. Миттлайдера шатает, его все время почему-то ведет влево. Вначале посчитали, что старик просто не пришел в себя после долгого пере-лета. Потом уложили его в постель и вызвали местных врачей. Врачи бодро сказали, что чело-век, мол, пожилой, устал и нужно какое-то вре-мя полежать.

На следующий день поздно вечером рек-тор звонит мне домой.

- Юрий, доктору Миттлайдеру плохо. Мы отправляем его в Тульскую областную больни-цу. Вы не могли бы поехать с ним и остаться там на несколько дней? -

В Тулу мы ехали ночью на расхлябанном "Рафике", в котором жутко воняло бензином. Лежа на носилках, Миттлайдер говорил о работе и планах на весну. Я же всем сердцем надеялся, что не потеряю сознание в этом угарном чаду, и нас не придется выносить из машины обоих.

Миттлайдер человек одержимый и кроме работы ни о чем другом говорить и думать не может. Свой метод он разработал в начале шес-тидесятых. После этого объехал весь белый свет, причем далеко не самые радужные его уголки. На его боевом счету три года работы на Новой Гвинее, потом остров Фиджи, потом Аф-рика - Руанда, Намибия и другие блаженные места. Мексика, Колумбия, Окинава .... вся география. И так почти тридцать лет.

В Тулу мы добрались глубокой ночью. Больница, естественно, переполнена, и нас втис-нули в челюстно-лицевое отделение - в одну палату. С утра деда повезли в диагностический центр.

Все разворачивалось по классическим со-ветским канонам. Для переноски носилок выде-лили четырех пациентов челюстно-лицевого от-деления. Клиентура в этом отделении специфи-ческая, в основном люди трудной судьбы, жерт-вы уличных баталий и семейных драк.

Итак, деда накрыли потертым серым одеялом и спустили на носилках вниз в вести-бюль. Там носилки аккуратно поставили попе-рек входа, а угрюмые челюстники пошли выяс-нять, должны ли они ехать вместе с нами. Выяс-нение затягивается, а между тем входящие и вы-ходящие переступают через лежащего на носил-ках профессора. Наконец упрямых челюстников уговорили и после неловкой суеты они выносят Миттлайдера из больничного корпуса - вперед ногами.

В диагностическом центре все выдержа-но в тех же тонах. Носилки поставили в вести-бюле и про нас забыли. Я пытаюсь объяснить, что это доктор, всемирно известный специалист, но тетка в несвежем халате тут же ставит меня на место.

Тульский диагностический центр открыл-ся совсем недавно и оборудован самой совре-менной американской техникой. Первым этап - томографическое сканирование мозга. Сижу ря-дом с проводящей томографию женщиной-вра-чом. Прошлым летом она приезжала посмотреть нашу программу и знает Миттлайдера. Смотрю на дисплей с ощущением нереальности. Через стекло виден лежащий Миттлайдер. Над голо-вой его что-то вроде арки. А на экране в то же время вижу внутренность мозга. Какие-то щел-кающие и жужжащие звуки. Через какое-то вре-мя врач вздыхает:

- Жалко. Какой хороший человек. -

- А что такое? -

- У него опухоль мозга. -

- Это безнадежно? -

- Да, он может прожить еще несколько дней, может быть, неделю. -

Вот так. Смотрю на Миттлайдера. Очень тяжелого, неуживчивого характера старик. И со-вершенно редкий для нашего времени идеалист, который не только мечтает накормить все чело-вечество, но ради этого полжизни провел вдали от своей уютной, чистенькой и благополучной Америки. Он живет, но уже приговорен. Как-то трудно такие вещи воспринимаются.

Пока мы были в диагностическом центре, для Миттлайдера освободили палату в хирурги-ческом отделении. Для меня тоже выделяют осо-бую палату - с телефоном и холодильником. Что-то вроде люкса для хворых начальников.

Следующие несколько дней для меня со-вершенно сливаются. Дед не спит несмотря на массивные дозы снотворного. Он бредит, потом как бы приходит в себя и опять начинает гово-рить о работе. Потом снова теряет представле-ние о том, где находится, думая, что он в родном Солт-Лейк-Сити.

Мне пришлось взять на себя обязанности няньки. Хотя Миттлайдер для больницы особый пациент, но преодолеть советскую организацию труда совершенно невозможно. Она успешно сопротивляется всем усилиям персонала.

Однажды, перенося деда на кровать, я чуть не роняю его головой о стенку. Всякий беспомощный человек становится очень тяже-лым. Я старался поаккуратней положить его, по-терял равновесие и упал на кровать вместе с Миттлайдером, успев только подложить ладонь ему под голову. Потом я узнал, что таких боль-ных вообще нельзя трогать с места.

Сплю урывками по два-три часа в сутки. Миттлайдер не спит вообще, и все время зовет меня - потом опять начинает бредить, принимая меня за кого-то из своих родственников. Старик умирает.

Не знаю, на какой день, но часов в десять утра меня растолкали, сказав, что со мной сроч-но хотят поговорить хирурги. Пытаюсь продрать глаза, а заодно и подавить зевоту. Передо мной два крепких мужика, которые просто излучают ощущение прочности и надежности.

- Скажите, доктор Миттлайдер не упоми-нал о каких-нибудь ушибах или травмах голо-вы? -

Ответить легко. В первую ночь, когда мы ночевали в отделении веселых челюстников, Миттлайдер рассказал, что примерно за месяц до приезда в Союз соседка попросила его обре-зать сучья на деревьях в ее саду. Дед полез на дерево, сук обломился, он упал и ударился голо-вой. Рассказываю все это врачам.

- А он не говорил, с какой стороны го-ловы был ушиб? -

- Говорил. С правой стороны. А что? - в свою очередь спрашиваю я.

- Дело в том, что клиническая картина его состояния не соответствует поставленному диагнозу. При опухоли мозга у него должен раз-виться делирий. А мы этого не наблюдаем. Воз-можно, что у него не опухоль мозга, а гематома. Но чтобы точно сказать, нужно провести еще одно обследование. На это нам нужно обяза-тельно получить согласие доктора. -

Бормочу, что вряд ли удастся сейчас раз-будить Миттлайдера, потому что заснул он только утром и то после большой дозы снотвор-ного.

- Нужно разбудить и прямо сейчас. -

Свое согласие Миттлайдер дает сразу, хо-тя сомневаюсь, что он ориентируется в обста-новке. Его тут же везут на обследование.

Я оказываюсь в крохотной экранирован-ной камере, забитой аппаратурой.

- И что будет?, - спрашиваю тихо.

- Мы ввели ему в кровь особый красящий состав. Если у профессора гематома, мы ее сей-час увидим. -

Проходит несколько минут. Врачи напря-женно всматриваются в экран.

- Есть. Вот она, - спокойно говорит сидя-щий у экрана. На экране мозг Миттлайдера, а на нем обширное темное пятно.

- Скажите профессору, что нам нужно его согласие на немедленную операцию". -

- "Пусть делают то, что считают нужным, - не задумываясь отвечает Миттлайдер.

Рядом с американцем появляется толстая дама с опасной бритвой в руке. Оказывается, нужно выбрить тот участок головы, где будет проводиться операция.

В нашей стране меня никогда не переста-нет удивлять сочетание высочайшего професси-онализма и самой бездарной любительщины. Ес-тественно, что тетка вознамеривается повернуть деда на бок, чтобы создать себе удобства в рабо-те. Естественно, что она и слышать не желает про какие-то гематомы и про то, что больного нельзя двигать с места. Естественно, что рядом никого больше нет.

- Если я его не прикончил, когда уронил, так мамаша точно добьет, -вздыхаю про себя. Делать нечего, приходится подключаться. Осто-рожно приподнимаю голову американца, под-ставляю под нее ладонь с растопыренными пальцами. Так и держу на вытянутых пальцах, пока брадобрейка неторопливо водит бритвой и одновременно многословно повествует мне о своих домашних неурядицах.

Дальше все идет в убыстренном темпе. Миттлайдера перевозят в операционную. Мне выдают салатного цвета рубаху со штанами и марлевую повязку. До сих пор не понимаю, по-чему меня пустили в операционную. Ясно и по-нятно, что нужды в услугах переводчика на дан-ном этапе уже нет. (Спустя какое-то время, впрочем, до меня дошло, что в больнице меня, скорее всего, принимали за кегебешника, прис-тавленного к американскому профессору. Такая версия объясняет все - роскошную палату и лю-безные объяснения персонала, необыкновенную легкость, с которой я проходил в реанимацион-ное отделение и присутствие в операционной). Как бы то ни было, я в операционной.

Нахожу в углу местечко, откуда, никому не мешая, можно видеть все.

Разговаривавший со мной утром хирург начинает сверлить череп небольшой блестящей дрелью. Интересно, а если он пару сантиметров лишних прихватит? Ну и работенка, аж мороз по коже. Постепенно возникает овал из отверстий, отстоящих друг от друга на один-два сантимет-ра.

Хирург берет в руки мохнатый, напоми-нающий гусеницу шнур.

- Что это такое? - шепотом спрашиваю стоящего рядом анестезиолога. Оказывается, это особая пила. Вводишь шнур в просверленное от-верстие, а его конец загибается, чтобы можно было извлечь из следующего отверстия.

Хирург начинает пилить, соединяя от-верстия между собой. В операционной совсем тихо.

Часть черепа откидывается наверх – сов-сем, как крышка старинной пивной кружки.

Вижу мозг. Миттлайдер спокойно дышит под наркозом, а я смотрю на его мозг. Гематома, по сути дела, такой же кровоподтек, который по-лучится, если вы ударите себя молотком по ног-тю, забивая гвоздь.

Быстрым движением хирург делает крес-тообразный разрез. Хлещет черная кровь. Много крови.

Вот, в общем-то, и вся операция. Смотрю на часы. Прошло сорок минут с тех пор, как Миттлайдеру дали наркоз. Пока врачи, накло-нившись над мозгом, делают что-то еще, спра-шиваю анестезиолога: - А что, если бы он не дал согласия на операцию? -

- Делали бы без его согласия - по жизнен-ным показаниям. Здесь счет уже на часы шел. -

Спрашиваю, что будет дальше.

- Сейчас мы ненадолго выведем его из наркоза, а потом опять погрузим в сон. Организ-му нужен покой, чтобы оправиться от послеопе-рационного шока. А через сутки он проснется. -

Так все и получается - почти. Потому что через сутки он не проснулся. Привести Мит-тлайдера в сознание не удается.

Какое-то время врачи делают вид, что все идет, как нужно. Потом заволновались. Мит-тлайдер остается без сознания.

Темп моей жизни в больнице резко изме-нился. Теперь делать особенно нечего. Раза два в сутки меня зовут в реанимационное отделение, где я пробую говорить с Миттлайдером, а врачи наблюдают за его реакцией. Приборы показыва-ют, что сознание приближается к тому порогу, где он должен придти в себя. Но только прибли-жается.

Стоит отвратительная февральская пого-да со снегопадами, оттепелью и гололедом. Из Америки прилетают жена Миттлайдера и его дочь. Раз в день американки приезжают в боль-ницу. В нарушение всех наших порядков их пус-кают в реанимационное отделение. Они разгова-ривают с Миттлайдером, зовут его по имени, бе-рут за руку. Он остается без сознания.

Так проходит около десяти дней. Созвали консилиум, но никакого решения нет. Чувству-ется, что впереди нестандартный поворот, что здесь возник тупик.

Однажды вечером мне звонит из Заокско-го ректор.

- Юрий, принято решение вывезти док-тора Миттлайдера во Францию. Сегодня из Па-рижа вылетает специальный самолет, который после дозаправки в Праге приземлится в Туле. -

В Туле нет гражданского аэропорта. Не-большой местный аэродром находится в распо-ряжении военных.

За окном уже который час метет метель. Звонок.

- Мы договорились с военными и полу-чили разрешение сажать французский самолет в Туле. Они посылают батальон солдат на рас-чистку взлетной полосы. -

Ох и намашутся ребята лопатами!

Возникает еще одна проблема. Дело в том, что все радиопереговоры с иностранными самолетами ведутся на английском языке. Рек-тор семинарии блестяще знает английский. Но чтобы сажать самолет на аэродром, нужно вла-деть совершенно специфической терминоло-гией.

- Пытаюсь быстро освоить терминоло-гию, - сообщает он мне.

- Михаил Михайлович. Вы, наверное, не знаете, но я был в свое время военным перевод-чиком и с этой терминологией знаком, - говорю я. У самого начинает учащенно биться сердце. Это ж сколько лет тому назад было!

Для проверки ректор задает мне несколь-ко вопросов. Как, например, будет "глиссада планирования"? Ну, уж такие-то вещи я помню!

- Очень хорошо, готовьтесь. Это неболь-шой самолет и на весь полет уйдет часов пять. Как только мы получим сообщение, что он до-заправился в Праге и вылетел, за вами приедет машина. -

Потянулись длинные часы. Один, второй, третий. Звонок. Ничего нового. Глухая ночь. За окном метет. Еще час, потом еще один. Что-то там не складывается. Где-то в пять утра звонок. Усталый голос ректора: "Летчики соглашаются сажать самолет только в Москве. Они не полетят в Тулу".

Почему только в Москве? Ведь здесь все готово....

Следующий день проходит в сумбурной суматохе. Пытаются договориться насчет сани-тарного вертолета. Выясняется, что на всю Тульскую область их только два и оба зарезер-вированы для партийной верхушки. Адвентист доктор Миттлайдер здесь никак не вписывается. В больнице два реанимобиля, но водитель одно-го из них ушел в отпуск и забрал с собой ключи. Запасные найти не могут и машина, естественно, на приколе. Вторая еще с утра уехала по вызову в район и пропала с концами.

Не помню, по какой уж причине, но Мит-тлайдера нужно доставить в Москву, в больницу французско-российской кампании, к пяти утра следующего дня. Самолет вылетит из Парижа только после подтверждающего звонка из боль-ницы. Если в пять часов утра звонка не будет, все откладывается на три дня до понедельника, а с этим тоже возникают какие-то сложности.

Часов в восемь вечера приезжает реани-мобиль из Москвы. С ним молоденький и очень уверенный в себе врач-реаниматор, Дима. Представитель французской кампании, он снаб-жен набором оборудования и медикаментов, ко-торые нашим и не снились. С видом доброго де-душки Дима раздает тульским врачам все, чем безболезненно может поделиться. У врачей го-рят глаза.

Около десяти часов все готово. Приез-жает ректор и с ним жена и дочка Миттлайдера.

Выносят завернутого в потертое солдатс-кое одеяло Миттлайдера. Рядом идет Дима, рит-мично сжимая в руках какую-то штуку, напоми-нающую футбольный мяч. От нее тянется шланг к трубке в горле Миттлайдера.

Тронулись. Реанимобиль впереди, мы за ним. Дорога - атас полнейший! После метели потеплело, а к вечеру чуть подморозило и полу-чился каток. За два часа проехали километров пятьдесят. Вдруг огоньки идущей впереди ма-шины рвануло влево, потом вправо. Останови-лась.

"Шина лопнула", - говорит по-английски ректор. Физически ощущаю, как на заднем сиде-нии сжались в комок американки.

Водитель реанимобиля ставит домкрат, откручивает гайки, тянет на себя колесо. Сколь-знув на льду, домкрат падает, машина придав-ливает его сверху. Водитель еле успевает отдер-нуть руки.

Нас четверо мужиков - правда, ректор весьма субтильного сложения и для поднятия тяжестей не годится, а водителю нужно будет быстро ставить колесо. Вдвоем нам не совла-дать. Реанимобиль тяжелый сам по себе, а внут-ри Миттлайдер и врач Дима, и медсестра – мно-говато.

Пока начальство думает, выхожу на се-редину пустынной обледенелой дороги. Попро-бую голосовать. Минут через десять появляется здоровенный МАЗ. Осторожно притормаживая, останавливается. Объясняю ситуацию. Водитель отвечает:

- Да все это понятно. Но мой домкрат сю-да не годится. –

Сзади останавливается еще один МАЗ. Дальнобойщики - ребята дружные. Я говорю: - Мужики, там, в реанимобиле, америка-нец-профессор. Его нужно срочно, к пяти утра, доставить в Москву. -

Окружаем реанимобиль - четверо здоро-венных дальнобойщиков, водитель "Волги" и я. Стараясь не скользить на льду, приподнимаем зад машины и держим несколько долгих секунд, пока водитель накидывает колесо на диск и на-живляет гайки. Есть, сделали. Черт, тяжелая она, зараза!

- Спасибо, ребята, выручили. -

Добираемся до Измайлово без двадцати пять. Звонок во Францию. Размещаем Миттлай-дера и едем на квартиру брата ректора, чтобы немного поспать.

Звонок. Самолет вылетел из Парижа. Еще два часа. Звонок. Дозаправился и вылетел из Праги. Все, можно ехать. Из Измайлово реани-мобиль мчится через всю Москву в Шереметье-во, с сиреной, с мигалками, со всем антуражем. А мы за ним.

Проезжаем прямо на летное поле. Ма-ленький, ярко раскрашенный, аккуратненький, как игрушка реактивный самолет. Выпрыгивают два подтянутых санитара в красивой униформе. Да, это вам не тульские челюстники в синих на-колках!

За санитарами спускается уверенного ви-да молодой врач. Вместо рваного серого одеяла Миттлайдера заворачивают в блестящую, вор-систую "космическую" ткань серебристого цве-та. Несут к самолету. Смотрю на старика. Лицо землистое, с заостренным носом и закрытыми глазами. Из носа, из горла тянутся трубки.

Французы ловко и легко ставят носилки в самолет. Захлопывают дверь.

Ледяной ветер пронизывает мой плащик насквозь. В иллюминатор самолета видны изму-ченные лица американок. Улыбаются. Машем им на прощание.

"Поехали", - говорит ректор.

 

Прошло полгода. Я в зале прилета Шере-метьево. Я встречаю Миттлайдера. В толпе вижу знакомую зеленую бейсбольную кепку. Дед за-мечает меня, широко улыбается и машет рукой.

 

Что за история без послесловия? Тогда, зимой, во Франции Миттлайдеру сделали еще одну операцию. Потом его переправили в Аме-рику, где было еще две операции. Спустя три месяца он вернулся в Россию.

Ну и еще одна маленькая деталь.... Жена Миттлайдера мне рассказала, что после того, как мы уехали из Шереметьево, таможенники не вы-пускали самолет два часа, все обыскивали его. Что можно искать в специально оборудованном эвакуационном самолете? Не знаю. Спирт, на-верное.

Во всей этой истории больше всех повез-ло Миттлайдеру. Как оказалось, он вообще не помнит ничего из своего визита в Союз зимой девяносто первого года.

И, как говорится, десять лет спустя. Мит-тлайдер по сей день жив-здоров. В Россию при-езжал несколько лет подряд. Последний раз я ему звонил уже здесь, в Америке. Ровесник Ок-тября продолжает работать - только уже дома, в одном из университетов своего штата, Юты.

 

Миннесота

2001 г.

Flashbacks*¹

 

Отец любил читать на сон грядущий. Я за-бирался под одеяло и, устроившись у не-го подмышкой, тоже читал при свете ры-жей настольной лампы. Я читал быстрее и, ожи-дая, пока он доберется до конца, еще раз маши-нально пробегал глазами страницу сверху дони-зу. Может быть поэтому хорошо помню его лю-бимые книги - "Порт-Артур", "Даурию"....

Отец был человеком прямым, резким и крутым. Мы очень даже побаивались его. Са-мым ужасным было ожидание прихода родите-лей с родительского собрания. Разбор полетов мог вылиться в банальную порку.

Зато если нужно выпросить, допустим, 50 копеек на книжку или на пластилин, я с мальчи-шеской хитростью безошибочно подкатывался к отцу. Мама нас не баловала.

Потом я стал взрослеть и отдаляться от отца. Как, наверное, свойственно всякому под-растающему поколению, мы считали всех взрослых законченными идиотами. Они, естест-венно, обращали то же определение к нам (впол-не, впрочем, справедливо).

Отец умер, когда мне было семнадцать. Мама сидела у изголовья гроба, гладила его по щеке и тихо причитала. Только что приехавший из станицы старший брат отца, Иван Василье-вич, войдя, снял шапку и высоким звонким го-лосом сказал:

- Вот, как довелось свидеться, брат! - Наклонился, сверкнув лысиной, поцеловал отца в лоб и заплакал.

Мне было страшно. Время от времени я уходил в комнату наших соседей по коммуналке и, не пьянея, пил вино. Возвращался и, съежив-шись, продолжал сидеть в комнате с занавешен-ным темной тканью зеркалом.

Потом был страшный февральский день с мокрым снегом южной зимы, и на кладбище но-ги разъезжались в бурой, налипавшей на ботин-ки жиже.

Потом на долгие-долгие годы я закрыл эти дни и запечатал, не допуская туда даже себя. Вспоминаю сейчас, тридцать пять лет спустя.

С азартом бросившись во взрослый мир, только ближе к сорока я начал понимать, как все эти годы не хватало отца, насколько он мне был нужен.

В этом веселом ярком мире я учился, же-нился, служил в армии, разводился, опять учил-ся и опять женился.... Даже карьеру какую-то начал строить, но с счастью был вовремя пере-хвачен зеленым змием и этой западни избежал.

Дальше калейдоскоп. Меня крутило, вер-тело, тащило волоком, катило, мотало туда и сюда, взад и вперед. В этом коловращении мель-кали беспробудно пьяные дни и похмельная тос-ка, участковые и наркологические отделения, друзья-приятели и пункты приема стеклотары.

Мама, приехав в Москву, увозит меня в Краснодар, где, исполненный благих намерений, я соглашаюсь вшить торпеду.

Знаете, что такое торпеда? В ягодицу за-шивают капсулу. Там препарат, который инер-тен, пока в организме нет алкоголя. Обычная реакция на алкоголь - тихая и спокойная оста-новка сердца через непредсказуемый отрезок времени. Но бывают и другие варианты. По сути дела, это классическая русская рулетка. Торпеда держит тебя трезвым под дулом пистолета.

Итак, я подписал бумагу о том, что озна-комлен со всеми этими мрачными перспектива-ми и осознаю последствия.

Возвращаюсь в Москву и держусь два месяца. Потом, вздохнув, беру в магазине своего дома на Кутузовском бутылку лимонного лике-ра и отправляюсь на троллейбусе к Ольге, которая живет напротив Бородинской панорамы.

Ничего ей, естественно, не говоря о тор-педе, разливаю ликер по рюмкам. Протягиваю руку, а в голове крутится: "Интересно, это моя смерть или нет?" -

Выпиваю, ставлю рюмку на стол. Закури-ваю. Жду. Вместо костлявой с косой появляется приятное ощущение расслабленности и уюта. Когда мы с Ольгой прикончили бутылку, рас-сказываю о торпеде. Разозлившись, она выго-няет меня. Естественно - я помру, а ей объясняй-ся, почему в квартире вдруг мертвый мужик ока-зался!

Через неделю пьянки торпеда дала о себе знать страшной аллергией на алкоголь, которая продолжалась недели две. А вообще, повезло. Торпеда могла меня отправить на тот свет и год спустя. Но не отправила.

Мама не сдается, вытаскивая меня вновь и вновь. Я же упрямо тянусь к отраде жизни сво-ей - портвейну. По сути дела, на этом моей био-графии положено было бы закончиться. Но обернулось иначе и получил я билет на второй сеанс. Господь Бог Саваоф глянул на мою опух-шую рожу и молвил: "Ладно, из первого захода у тебя полная лажа вышла. Попробуй-ка еще разок". И я начал жить с чистого листа.

Мама радуется моей новой жизни и при-вычно боится за меня. Когда я опять пробился к переводам, приезжает ко мне в Серпухов, и я взахлеб рассказываю ей о том, как все здорово.

А потом мы прилетаем в Краснодар со Светой. Свете страшно знакомиться с мамой и от страха она еще красивее.

Назавтра Светин день рожденья. На рын-ке покупаю огромный букет пышных цветов у первой же тетки. Через секунду я уже отбиваюсь от десятка дюжих казачек, которые азартно уго-варивают скупить цветы и у них. В трамвае стою на задней площадке, а пассажиры рассмат-ривают меня и гигантский букет - кто исподтиш-ка, кто открыто и откровенно.

Потом приезжаем в Краснодар семьей, с детьми. Вечерами мы с мамой сидим на кухне и долго-долго разговариваем или смотрим фото-графии из старых альбомов.

Дальше Америка. Обещал, что вернусь через полгода, а вернулся через шесть. Выру-чала безукоризненная и дешевая американская телефонная связь. Мама все время волновалась, что я долго разговариваю с ней по телефону.

Прилетев в апреле прошлого года в Крас-нодар, я поразился, как она постарела и ослабла. Брат давно уговаривал маму перебраться к ним, она же не соглашалась - ждала меня, боялась, что мне у брата будет тесно. Она уже не выходи-ла из квартиры и почти не вставала. Перед моим отлетом мы перевезли ее к брату. Когда я захо-жу прощаться, мама испуганно вскрикивает:

- Юрик! Как в аэропорт? Ты же только завтра улетаешь! -

- Да, как же, ма? Сегодня. Я же тебе несколько раз говорил! -

А она тянет ко мне руки и смотрит в от-чаянии.

Улетал я в уверенности, что мы больше не увидимся. Но я еще застал маму, когда вер-нулся в декабре.

И вот она умерла. За неделю до своего дня рожденья. Три дня назад. Теперь я больше ни для кого на этом свете не ребенок. Теперь ма-ма не спросит по телефону: "Ну, рассказывай, сыночек. Как Светочка, как детки?" -

Я так и не попросил у нее прощенья за отнятые годы и не сказал спасибо за данную мне вторично жизнь.

Теперь моя мама вместе с отцом, на том же месте, где вечность тому назад, мозглым фев-ральским днем шестьдесят седьмого года я, ис-пуганный губастый мальчишка, бросил горсть липкой земли на затянутый красным гроб отца.

На нашем телевизоре среди других стоят две фотокарточки. Одна датирована 1 мая 1944 года. На обратной стороне выцветшими черни-лами надпись: "Рота связи к-на Скрипникова". Серьезные солдаты в белесых гимнастерках. В центре мой отец, в полевой фуражке, с орденом Красной Звезды на груди. В нижнем ряду улы-бающаяся двадцатилетняя мама в кокетливо сдвинутом набок берете - гвардии младший сер-жант. Через полгода у них родится первенец, мой брат.

На второй фотографии наша семья в пя-тидесятые годы - мы с братом, красавица мама и отец, Яков Васильевич.

Сейчас я удивительно похож на отца, каким его помню. А мой Яшка удивительно похож на меня.

 

Миннесота

Май 2002

 

ОПЫТЫ КОЛОВРАЩЕНИЯ НА ДВУХ КОНТИНЕНТАХ

 

К бабушке

 

Сквозь тяжелую муть полусна меня про-бивает дрожь. Ломит затекшую спину. Открываю глаза и приподняв голову от руля, смотрю сквозь ветровое стекло на темный бетон обширной пустой стоянки. Противный вкус во рту. Холодно.

На заднем сиденье спят Света с Яшкой. С тоской думаю: "Я виноват, что мы оказались здесь на парковке для дальнобойщиков черт-те где, в неведомой точке Ростовской области. Ку-да я их затащил по дурной своей самонадеяннос-ти и как теперь нам из всей этой хреновени вы-бираться?" -

Одно ясно - здесь мы ничего не высидим. Только замерзнем до утра.

Вылезаю из машины. Подсвеченные лу-ной облака и лес вокруг. Закуривая смотрю на часы - час ночи. Ладно, вздыхай, не вздыхай, а, как говорится в классическом анекдоте, что там думать, прыгать надо. Отбрасываю щелчком бы-чок и направляюсь в сторону шоссе. И тут же тихо, встревоженно из машины Света:

- Ты куда? –

- Пойду голосовать, попробую поймать кого-нибудь на шоссе. Закройся в машине. Я скоро. -

Да, скоро.... Найти в час ночи на шоссе сумасшедшего, который не только остановится ради одинокого мужика, но и согласится дота-щить нас на буксире куда-нибудь в цивилиза-цию. Задачка, прямо скажем, из области нере-альности.

 

А началось все так просто, как бывает только у лучащихся оптимизмом; как бывает у не ведающих страха и сомнений - то есть, как бывает у новичков или идиотов (или комбина-ции таковых).

В апреле 1994-го года Яшке исполнилось два года и затеялись мы поехать в Краснодар, порадовать бабушку Сашу.

Сказано, сделано. В пять часов утра тро-гаемся в путь из нашего поселка на границе Московской и Тульской области. (Положа руку на сердце, очень уж нам чесалось вкусить свобо-ды, обретенной с покупкой машины).

Красный "форд-фиеста" перешел в нашу собственность на серпуховском рынке. И купил я его, как покупают галоши - не разглядывая. Машина приглянулась - маленькая, складная та-кая. Под капот я, естественно, не смотрел, а если бы и заглянул, никаких знаний от этой операции своей головушке я бы не прибавил. Хотя когда-то, давным-давно, еще в ВИИЯ, получил я води-тельские права (которыми ни разу не воспользо-вался), познания мои в автомобильной сфере были весьма нетвердыми. Конечно, я понимал, что там мотор есть, и крутит он все, что ни по-падя, и подшипники кругом в машине понатыка-ны. И, куда ни плюнь, железки к ней прикру-чены и всякие разности. Но знания эти были, как бы сказать... весьма расплывчатые, неконк-ретные это были знания.

Ангел-хранитель милостиво оберегал нас со Светой в первые осень и зиму дерзновенного проникновения в мир автомобильной свободы.

Почему мы не угробились сами и не уг-робили нашу "фиесту" - миниатюрное творение немецких мастеров - не знаю. Честно призна-юсь, не знаю. Никакого разумного объяснения этому нет. Мы застревали по уши в грязи, мы улетали в сугробы, я потерял управление на большой скорости, резко тормознув и одновре-менно вывернув руль перед особо грозной уха-биной, Свету в три оборота вертануло на обле-денелом асфальте в Серпухове... Всего не пере-числишь, что случалось с нами в ту зиму.

Как бы то ни было, мы остались живы, и, освоившись на ближних маршрутах, решили дерзнуть на дальние.

И, вот, едем.

Одолели Тульскую область, форсировали дороги Липецкой, которые, похоже, так и не ре-монтировались с тех пор, как их разбомбили в 42-м году.

Теперь по Ростовской катим. Уступаю место за рулем Свете и перебираюсь назад к смирно глазеющему по сторонам толстощекому Яшке. Нужно бы поспать - все же, выехали в рань-раннюю. Но машина несколько тесновата, поэтому, как ни верчусь, а удобного положения найти не могу. Смотрю в окно и думаю, как здо-рово иметь свою машину. Хотим - едем, хотим - станем. Хозяева жизни, почти новые русские.

Слышу какой-то слабый щелчок. Через несколько минут Света тревожно говорит:

- Слушай, что-то температура ненормальная. -

- Какая? -

- За красной чертой. -

- А-а, черт! Сворачивай с дороги немедленно. -

(Женщины сигналам машины не дове-ряют. Как поступает более или менее разумный водитель, если, допустим, загорелась красная лампочка перегрева двигателя? В любой си-туации в течение считанных секунд прочь с дороги и глуши двигатель. Женщина же всем этим штучкам не верит, точнее не связывает абстрактность какого-то красного света с воз-можными последствиями его появления. Она считает, что если нажать на газ, а, еще лучше, зажмуриться при этом, то все как-то образуется. Но это так - мысли вслух).

Останавливаемся на обочине. Поднимаю капот, вытаскиваю щуп, проверяю уровень мас-ла. Никакого уровня. Вообще ничего.

Непонятно, куда девалось масло, но по-правимо. У меня в запасе несколько банок. Зали-ваю. Понимаю, что что-то у нас не так, а что прикажете делать?

Теперь сажусь за руль сам. Минут десять, и опять стрелка температуры поползла вверх.

Опять остановка, опять вытаскиваю щуп. Что за черт? Опять на нем ничего! Хотя, погоди, погоди…. Ничего не понимаю - на щупе вроде как вода и намного выше обычного уровня мас-ла, раза в три выше. Ну, и? Что сие знамение обозначает? И радиатор парит..... Из него-то ку-да вода подевалась?

Ничего не придумав, пожав плечами, опять заливаю масло, заливаю воду и трогаюсь. Естественно, скоро температура опять зашкали-вает.

А впереди-то пост ГАИ! Дай-ка я у них спрошу. Как-никак, раз машины останавливают, значит что-то в них соображают.

Поднимаюсь в будку, объясняю ситу-ацию. Сидящий в будке мордастый лейтенант молча и без особого интереса рассматривает ме-ня. А рядом водила, видно с грузовика, стоящего на обочине.

- Так ты говоришь, вода на щупе и уро-вень раза в три выше обычного? - спрашивает водила

- Ну да -

- Так у тебя прокладку головки цилинд-ров пробило. -

Прокладку головки цилиндров.... Звучит-то как красиво. Ну и? И что из этого следует для нас?

- И что делать? -

- Да ничего, заливай воду в радиатор и ез-жай дальше. Как температура поднимется, опять заливай. Только не гони. -

Ну, так это не так плохо. У меня несколь-ко пластиковых канистр. Сейчас мы их все во-дой позаливаем. И ехать буду потихоньку. Но ехать же, не идти.

 

Ой, что-то не то водила мне насоветовал. Заливаю и еду. Еду и заливаю. Но за раз проез-жаю не больше километров пяти - потом мотор начинает греться.

Впереди подъем. Вижу, как ползет вверх стрелка температуры, но надеюсь одолеть подъ-ем до того, как загорится лампочка. Ни черта - загорается на середине подъема. Ну чуть-чуть еще! Все, мотор глохнет.

Приехали

Какой-то "уазик" дотаскивает меня до стоянки дальнобойщиков.

Уже начинает темнеть. Пока суд да дело, смотрю по карте, где мы оказались. Километрах в пятнадцати от чего-то Шахтинского - то ли это Каменец-Шахтинский, то ли еще что-то в таком роде.

И что дальше? Усталость берет свое и мы решаем просто залечь в машине спать, а потом уже будем думать.

Ночью, проснувшись, я в полной мере осознаю, во что мы вляпались. Мужик с "уази-ка" пояснил, что с "жигулем" не было бы проб-лем поменять прокладку, а для иномарки и ду-мать нечего. До Заокска, откуда мы выехали, ки-лометров 800. До Краснодара примерно 600, то есть, ни туда, ни сюда. Но и не добраться тоже нельзя - не помирать же нам здесь на безымян-ной высоте!

 

С такими мыслями и вышел я на шоссе в час ночи пятнадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

Минут через пять вдали появляются огоньки. Поднимаю руку и освещаю себя фона-риком - почему-то мне кажется, что так моя фи-гура будет вызывать больше доверия.

Меня сразу же поджидают сюрпризы – останавливается ВСЁ, что проезжает по шоссе в этот глухой час. Первыми два мотоциклиста, ко-торые, естественно, помочь ничем не могут (но посочувствовали). Потом грузовик, но ему куда-то сворачивать сразу.

Третьим, буквально через пятнадцать ми-нут, останавливается крутого вида мужчина на крутого вида иномарке. Объясняю ситуацию и думаю: "Да, так он и поедет с неизвестным мужиком на какую-то стоянку! А вдруг там еще три-четыре хлопчика поджидают?"

Опять ошибка. Деловой мужчина коротко говорит:

- Трос есть? Садись, показывай. -

Вот стоянка и вот наш подсвеченный лу-ной грустный маленький одинокий "фордик".

Пока я цепляю трос, парень предлагает: -Пусть жена с малым ко мне садятся. За-мерзнут же. -

Света качает головой:

-Нет, мы с тобой. -

Эх, неопытность моя! Я же совсем не умею ездить на буксире. Без мотора гидроусили-тель руля не работает, и руль поворачивается с трудом. Без мотора плохо работают тормоза. Машина разгоняется и накатом норовит ударить моего буксировщика. Изо всех сил жму на тор-моз. Рывок троса и все повторяется. От напряже-ния я весь мокрый. (Кого тащили, поймет. Я не знал даже, что в такой ситуации нужно ставить ручку на третью передачу. Я вообще ничего не знал).

Не имею представления, сколько длилась битва с тросом, рулем и тормозами, но дотащил нас крутой мужик до поста ГАИ в этом самом Шахтинске. Мой избавитель спрашивает:

- На буксире не ездил? -

- Нет, не ездил -

- Я так и понял. Ну, ничего, под конец немного приспособился. Ладно, отсюда уже сам крутись. -

Отмахивается от предложенных денег и уезжает.

Объясняюсь с капитаном-гаишником. Он толкует про какую-то гостиницу на другом кон-це города.

- Капитан, ну какая гостиница? Видишь, в машине жена и сын двухлетний. Ну, куда мне сейчас с ними? -

Хмыкнув, капитан отходит к темнеюще-му неподалеку грузовику. Возвращается минут через пять с водителем.

Опять объясняю, что к чему. Невидимый в темноте водитель без всякого энтузиазма отве-чает:

- Ладно, хрен с тобой, до Батайска дотянем. Пусть жена с ребенком к нам сядут. У нас тепло. -

Не хочет Света. Тогда мужики передают нам лоскутное одеяло. Хорошо, теперь им сзади тепло будет. Ну, а я и так сейчас согреюсь.

Цепляю трос, двинулись.

Нет, плохи, плохи мои дела.... Чует серд-це, не может это кончится добром. Не по зубам задача. Хорошо, если только машину разнесу, а то и своих угроблю. Но, как говорится, глаза бо-ятся, а руки делают.

Очень скоро аккумулятор садится и фары постепенно гаснут. Теперь я в полной темноте. С диким напряжением вглядываюсь в задние га-баритные огни грузовика. Накатываюсь - по тор-мозам. Рывок. Какое-то время вроде приспосаб-ливаюсь, потом опять накатываюсь. Тормоза почти не работают. Так проходит, наверное, час. После очередного рывка тишина и удаляющиеся огни впереди.

Ура. Исчез грузовик, таща за собой мой оборвавшийся трос. Сил реагировать на это нет. Делаю только то, без чего не обойтись. Скаты-ваю "форда" на обочину. Батарея аварийки тоже села. Чтобы на меня никто не налетел в темноте, зажигаю фонарик и кладу на землю сзади маши-ны.

Все. Ни троса, ни грузовика и темная, пустая во все стороны дорога.

Покурю и спать.

Подсознательно я испытываю облегчение от того, что больше не нужно принимать реше-ния и что закончилась пытка вождения втемную.

Не успеваю докурить, как далеко впереди возникают огоньки фар. Хоть верь внутреннему голосу, хоть не верь, но я с первой секунды уве-рен, что возвращается мой грузовик.

Точно, он.

- Ребята, а я думал вы уехали с концами. -

- Хреново думал. Сказали, что дотащим и дотащим. Слово держим. Ты хоть время от вре-мени чуть в сторону выкатывайся ...... (это он матом), а то тебя ..... (это он опять матом) ни .... (тоже матом) не видно .... (сами догадайтесь). -

Опять как в кинофильме "Последний дюйм". Фильм такой был, а, вообще-то, рассказ Джеймса Олдриджа. Там двенадцатилетний мальчик вел самолет с израненным акулой бес-помощным отцом-летчиком.

А здесь я, неумеха, болтаюсь в малоуп-равляемой машине за грузовиком в смутной на-дежде куда-нибудь доехать.

Расслабиться не могу не на секунду. Ви-жу только огни грузовика. Накат, тормоз, рывок. Накат, тормоз, рывок....

Где мы, сколько проехали - ни малейшего представления.

Впереди что-то освещенное. Грузовик ос-танавливается. Пост ГАИ. У всех документы проверяют и я вылезаю, пошатываясь, подхожу и показываю документы лейтенанту.

Смотрит права, возвращает корочки мне: - Давай-ка ты, друг, на обочину. С ума спятил? - ни огней, ничего. Убиться хочешь? -

В который раз повторяю повесть о проби-той прокладке, машине-иномарке, про жену и двухлетнего сына в машине.

- Я фонарик зажженный за задним си-деньем перед стеклом положил, так что сзади меня видно, - растолковываю.

Смотрит на меня, измочаленного. Тихо говорит:

- Давай, поосторожнее. Удачи, - и отхо-дит.

Опять битва с тросом. Опять темнота по сторонам и огни впереди. Они для меня все – ориентир, смысл моей битвы, центр внимания.

Начинает светать. Вроде открывается второе дыхание. Как-то полегче стало. Уже на какие-то секунды почти расслабляюсь. Уже не вцепляюсь в руль мертвой хваткой.

Всю ночь в голове не осознанно, а просто как сигнал или, точнее, приказ самому себе кру-тится - сын, Света; сын, Света.

Сильны мои путешественники. Яшка, ка-жется, мирно проспал все мытарства и теперь смирно сидит, как ни в чем ни бывало. Света утром предлагает меня подменить. Нет, нельзя. Я за ночь чуть приспособился к этой дикой езде.

И вот Батайск. Затаскивают нас на ог-ромную стоянку. Изматерив меня еще раз за все свои страдания, мужики отцепляют мой трижды разорванный и связанный узлами трос и отъез-жают в сторону.

Вроде где-то, вроде в каких-то краях по слухам есть некий магазин запчастей для ино-марок. Это хорошо, но я знаю, что "фиеста" в России машина экзотическая. За весь год я толь-ко одну видел. Поэтому ничего мне в этом мага-зине не предложат. Есть еще вариант - отсюда можно Свету с Яшкой отправить в Краснодар поездом или автобусом, а я уж буду выбираться, как Бог на душу положит. Света и слышать не хочет:

- Мы с тобой. -

Да куда со мной-то? Толку-то, что Рос-товская область позади?

Решившись, иду разыскивать ставший мне уже почти родным грузовик. Вон он, голуб-чик. И возле него один из двоих моих буксиров-щиков. Подхожу, начинаю:

- Слушай, дотащили до Батайска, тяните уж до Краснодара. Ну сам подумай, какого хре-на мне здесь делать? -

Он мнется: - Да я, вообще-то водила. Вон, мой экспедитор придет, пусть он решает. -

Подходит экспедитор. Вытаскиваю из кармана куртки пачку денег:

-Смотри, ребята, вот все, что я взял с со-бой в отпуск. И вот, - это уже из джинсов, - шестьдесят долларов . Больше у меня ничего нет. Все ваше будет. -

Мнутся. Потом водила как-то обреченно машет рукой: "Ладно, тянул всю ночь, потянем и дальше". -

(Я знаю, что не будь с нами Яшки, никто бы не стал возиться. Просто, все отцы и каждый встреченный нами, на секунду представлял сво-его ребенка в такой катавасии. Ну, а дальше рус-ский человек поматерится, чтобы оправдать пе-ред самим собой проявленную слабость, и запряжется помогать)

Тянут. Пару часов и уже Краснодарский край. Вроде и легче, но трос рвется еще раз, а потом еще. Уже вязать некуда. Буксировщики дают свой, в два раза толще. Теперь скорее пе-редок оторвется у машины, чем трос.

Час за часом, час за часом. На кратких остановках ясно, что мы уже на родине - воздух другой. И тепло. Куртки брошены на заднее си-денье за ненадобностью. Бригада моя молодцом держится.

Нет, что ни говори, а сын у меня силен. Не ноет, не просит ничего. В полном соответс-твии с Уставом гарнизонной и караульной служ-бы: "Солдат должен стойко преодолевать все тяготы и лишения воинской службы". Про Свету уж я не говорю - есть женщины в русских се-леньях, есть. Никакой паники и смятения в ря-дах моей команды не наблюдается. Капитану бы только выдержать....

До Краснодара осталось километров сто, когда наваливается еще одна напасть - сон. Ни-чего не могу с собой поделать. Смотрю на борт грузовика, а через секунду уже пошел перед гла-зами сон. Встряхиваюсь, мотаю головой. И опять проваливаюсь.

Нет, так нельзя, я сейчас вырублюсь и убью и Яшку, и Свету. Я не контролирую себя.

Свете: - Говори со мной -

- О чем? -

- О чем угодно, лишь бы мне не спать. -

Нет, не помогает. С силой кусаю себя за руку. От всей души кусаю. Боль отгоняет сон. Но ненадолго, на минуту. Опять кусаю. Уже все запястье синее. Что же мне теперь - руку себе откусить, что ли?

Бросаю жене:

- Достань растворимый кофе в банке. -

- И что? как я его тебе разведу? -

- Да не нужно мне его разводить! Набирай сухой кофе ложкой и мне в рот. -

- Ты что, с ума сошел? -

- Давай, Свет, вырубаюсь, давай. -

Ложка сухого горького кофе помогает. Помогает примерно на час. Потом еще одну, по-том еще - как лекарство.

Дело идет к вечеру, когда мы дотягиваем до Краснодара. На въезде мои ангелы-матер-шинники говорят:

- Все, мы в город не можем, нам дальше. Трос мы тебе оставляем. Еще одно - имей в ви-ду, если мотор не заклинило, его можно завести с наката. Тогда километров пять можно про-ехать, если медленно ехать. -

Как и обещал, рассчитываемся. Оба с детским любопытством рассматривают дол-лары: "Так это они самые? Настоящие?" -

 

Нужно попробовать, не заведется ли машина. Заталкиваем "форда" на боковую улоч-ку. Ставлю на скорость и пробуем разогнать ее с разбега. Один раз, второй. Нет, у нас со Светой сил не осталось. Какой уж тут разбег! Садимся рядышком на бордюр и, свесив руки с колен, дышим. Яшка уже нашел что-то вроде песоч-ницы и самозабвенно в ней копается. Грязный наш, замурзаный детеныш, безропотно проси-девший почти двое суток в машине.

Осталось одолеть километров пять. Сей-час, ребята, сейчас, я только сгребу себя в подо-бие единого целого и пойду искать, кто бы нас доволок.

После долгих мытарств лихой адыгеец за оставшиеся у меня десять тысяч рублей дотаски-вает нас до центра, где живут мама с отчимом. Еще бросок - до четвертого этажа. Принимай, бабушка Саша, внука!

 

Два дня понадобилось на то, чтобы заря-дить аккумулятор. Теперь нужно проверить не-маловажную деталь - живой у машины двига-тель или его заклинило. Если заклинило, то "фордику" пришел конец. Ставлю аккумулятор, подсоединяю клеммы. Поворачиваю ключ зажи-гания. Мотор заводится с пол-оборота, будто только и ждал этого момента. Ну, дедушка Форд, классные движки твои немецкие работяги делают!

Через приятеля договариваюсь с некими умельцами (все-таки, родной город). В сарае у военного аэродрома бригада самородков быстро снимает крышку движка. Аккуратненько отде-ляют виновницу торжества - ту самую искомую прокладку. Главный мастер кивает соратнику:

- Пулей к дедушке Ашоту. -

Схватив прокладку, тот прыгает в седло мотоцикла и в мгновенье ока исчезает.

Через двадцать минут гонец возвращает-ся. Протягивает изготовленную прокладку. Лихо у ребят дело поставлено! А ведь я прочесал все магазины запчастей Краснодара. Днем с огнем ничего на "форд-фиесту" не сыщешь.

- Мужики, а эта самоделка через два дня не гавкнется? -

Мастер с некоторым снисхождением по-ворачивает ко мне голову:

- Форд твой развалится, а прокладка эта будет держать. -

Все собрали, все закрутили.

Ну, что ж. Опять мы на коне. Рассчитываюсь с мастерами, завожу машину. Нет, что ни говори, а машина, ребята - это сво-бода!

 

(Были с нашей "фиестой" в последующие дни большие приключения и в Краснодаре и на обратном пути в Тульскую область, но это уже история другая).

 

P.S. Cамое смешное, что мастер из краснодарс-кого сарая оказался прав. Машину я через год продал. Купили ее так же, как покупал и я. По-смотрел мужичок и молвил: "Беру". -

Осторожно спрашиваю:

-А мотор посмотреть? Прокатиться? -

- Не надо. Мне она годится - молоко с фермы возить. -

Год назад мы были в России и брат Све-ты случайно упомянул:

-А "форд"-то ваш бегает. -

- "Да ладно тебе?" - вырывается у меня.

- Точно. Дня три назад сам видел. У нее же черная полоса вдоль борта идет, приметная машина. -

Вот так. Доведись мне встретить дедуш-ку Ашота, от всей души бы руку пожал.

 

Миннесота

Октябрь 2004 г.

 

 

 

К берегам туманного Альбиона

 

Естественно, что, как и все авантюры на-шей счастливой жизни, Англия началась с невинной идеи жены. Как-то вечером в полном соответствии с сакральными советскими традициями сидим мы на кухне, пьем кофе и ве-дем разговоры. Светка говорит: - Слушай, пол-семинарии постоянно болтается в Англии, в Германии, в Америке, где их только не носит? Все машины пригоняют, чего-то продают... Од-ни мы, как дурни сидим, копейки считаем. Ты ведь, все-таки, переводчик, почему бы тебе не попросить кого-нибудь прислать нам пригла-шение? -

Идея самая простая. Мы продаем наш "Жигуль" и на эти деньги летим в Англию. Там покупаем три "Лады" и отправляемся домой. А чтобы прикатить на трех машинах, берем с со-бой старшего брата жены, Сашку - заодно и мир посмотрит. Потом две машины остаются нам - в смысле, нам и Сашке, - а одну продаем и имеем с этого определенный профит. Такая вот изящ-ная комбинация. Это вариант "А". Вариант "Б" - если удастся зацепиться за работу, то мы с Саш-кой остаемся, а Светка возвращается домой согласно купленному билету, поскольку у нее отпуск всего на месяц. Мы же с полными кар-манами заработанных денег триумфально при-катим, когда нас оттуда попрут.

Сказано - сделано. Я позвонил Хоккинсу и этот чудный дед без всяких вопросов прислал нам приглашение на троих. Естественно, я заве-рил его честным словом джентльмена, что мы никоим образом не будем его беспокоить в Анг-лии, ни просьбами, ни присутствием.

Об английском посольстве у меня оста-лись самые теплые воспоминания.

Во-первых, простояв около пяти часов в очереди на морозе, приятно оказаться в тепле. Правда, стоим мы там, как в загоне, но если род-ная пролетарская власть никогда не тревожилась по поводу удобств своих граждан, то почему об этом должна болеть голова у представителей власти королевской? Ясно и понятно, что нигде и никто не рад нас видеть. Во всяком случае, в пределах планеты Земля.

Во-вторых, там висит портрет Елизаветы II, что как-то смягчает атмосферу. А смягчать есть что, поскольку расправа над претендентами на обладание британской визой больше всего напоминает заседания военного трибунала в тридцать седьмом году. Каждого равнодушно спрашивают, что он, собственно говоря, забыл в Соединенном Королевстве. Самые наивные от-вечают, что, мол, желают подучить английский язык. М-да, слабенько... Тут-то, голубчик, и по-пался.

- А кто вам мешает учить его здесь? -

Вот и все, ступай с Богом. И запомни, что уроки готовят и продумывают дома, а у доски нужно только отвечать. Оригиналы приводят совершенно диковинные и смехотворные до-воды. Например, один дедок договорился до того, что желает, мол, навестить внука в Лон-доне. Нашел тоже повод! Само-собой разуме-ется, ему назначили повторное интервью, чтобы вдумчиво разобраться, что же, все-таки, за этим скрывается.

Меня нервирует Сашка. Я еще не знал, что когда он волнуется, то начинает непрерывно шутить. Не могу сказать, что шутки плохие, но, как-то, несколько ни к месту. Я, как Кутузов ос-матриваю поле будущей битвы. Нужно сориен-тироваться, как себя вести, оценить общую обс-тановку, а заодно и самому привести в порядок дыхание. Претендент должен быть вальяжным, расслабленным и уверенным в себе....

Со мной беседует милая англичанка со стальным взглядом комиссарши из "Оптимисти-ческой трагедии". Скромно сообщаю, что поскольку я переводил мистера Хоккинса много месяцев в России, он желает принять меня в Англии вместе с супругой и ее братом (при этом ненавязчиво демонстрируется письменное приг-лашение). Собеседница тут же улавливает сла-бую точку в предложенной версии:

- Так, ну вы, ладно, жена - понятно, а при чем здесь ее брат? -

Ребята, я же говорю, что уроки нужно го-товить дома!

- Видите ли, во время пребывания мис-тера Хоккинса в России мистер Зайц много раз возил его на собственном автомобиле, принимал у себя дома и оказывал множество других услуг. Поэтому в знак благодарности мистер Хоккинс приглашает также и мистера Зайца. -

Посмотрев на могучие плечи мистера Зайца, англичанка уверенно заявляет: "Он же там работать будет". - (Тут она, между прочим, попала в самую точку).

Да-а, нужно было заготовить справку (на английском языке, естественно), что мистер Зайц с шестилетнего возраста хворает грыжей, хроническим поносом и припадками….

- Да как он будет работать, - говорю, - ес-ли он по-английски ни слова не знает? -

Сам понимаю, что аргумент слабенький. Запомните, а, еще лучше, запишите - если вы проходите интервью в посольстве, каждый ваш ответ должен не только убедительно отвечать на заданный вопрос, но и снимать возможный сле-дующий. Долго расспрашивать вас никто не бу-дет. Не додумал я, засбоил как-то.

Мои слова собеседницу явно не убедили, но очевидно мы попали под благодушное нас-троение. Одним словом, визы нам дали. Вот тут-то на выходе из посольства до Сашки доходит, что все это не просто наша со Светкой очеред-ная сумасшедшая авантюра и что мы всерьез на-мереваемся утащить его в далекие земли, где живут совсем чужие и, может быть, очень даже дикие люди.

- Слушайте, а может быть вы сами поле-тите, а я как-нибудь потом? -

На этот испуганный вопль любимая сест-ра (и моя кроткая супруга) отвечает брату вст-речным предложением - но лучше его не печа-тать.

В самолете больше половины мест пусту-ет. Сзади нас устроились три девушки в возрасте от двадцати до тридцати. Сразу же после взлета они начинают пить. Что именно? При всем сво-ем опыте определить напиток по бульканью я несколько затруднюсь, а назад не оборачиваюсь, чтобы не смущать эти кроткие создания. Поэто-му, не могу сказать, может быть, шампанское, а может быть портвейн "Кавказ" (хотя "Кавказ" - это больше из времен моей славной боевой мо-лодости).

Одним словом, дамы пьют и обсуждают грядущую в Англии работу. Какую работу? Да есть одна такая профессия, которая совсем не требует специальной подготовки - нужно просто грамотно распорядиться тем, что дал Бог. Гово-рят, самая древняя на земле. Ясно, что летят они не впервой. Очевидно, что с посольством у дам сложились самые задушевные отношения.

В очереди на паспортный контроль в лон-донском аэропорту Хитроу краем глаза наблю-даю за нашими попутчицами. Все трое вдребез-ги пьяны. Одна мерно покачивается, придержи-ваясь за ремень поставленной на пол дорожной сумки. Можно сказать, использует в качестве якоря подручные средства. Так и колышется - как лилия в пруду или еще что-нибудь.

Одеты и накрашены все трое сногсшиба-тельно - лосины нежно-лилового цвета, помада чугунно-фиолетового и зеленая куртка. Дух пе-рехватывает и волосы дыбом. Одно слово - атас.

Мне страшно интересно, что скажет ра-ботник королевской паспортной и таможенной службы, увидев, что на Британские острова со-бираются высадиться такие гостьи. Любопытс-тво мое удовлетворено мгновенно. Он ничего не сказал!

Я думаю, чиновник был, как бы получше выразиться,... наркотизирован густым перега-ром, который источают посланницы великого русского народа. А может быть он решил, что в таком состоянии три грации угрозы государст-венным интересам Великобритании явно не представляют (в отличие от хитрого деда, кото-рому втемяшилось повидаться с внуком).

 

Если вы считаете, что паспортный конт-роль на Западе пустая формальность, то глубоко заблуждаетесь. Как-то уже в Англии мне позво-нил из России некто Ваня. Работал он тракто-ристом в подсобном хозяйстве семинарии и меч-тал о великих свершениях. Просьба у него самая скромная. Ваня собирается прилететь в Англию на полгода, так можно ли на это время остано-виться у меня, а, кстати, не могу ли я его устро-ить там на работу? Несколько ошалев, отвечаю, что сам снимаю жилье и мой домохозяин вряд ли будет рад пополнению, что с работой могу попробовать, но, поскольку английского он не знает, это дело сложное.

Ване мои объяснения не понравились. За-одно я поинтересовался, по какой легенде он, собственно, прилетает в Англию. Ваня гордо пояснил, что прилетает он, как пастор, пригла-шенный на семинар Ньюболдским колледжем.

Нужно отдать должное его сообразитель-ности: Ваня сам себе послал факс - из одного здания семинарии в другое (якобы из Англии). Не знаю, правда, на каком языке был текст, да это и не важно. А важно то, что в своей легенде Ваня допустил один существенный прокол. Он не учел, что тракторист не всегда похож на пас-тора, а пастор, соответственно, - на тракториста. Кроме того, желательно, чтобы участник семи-нара говорил на языке страны, в которой он бу-дет проходить. Не учел Ваня и того, что на дво-ре двадцатый век заканчивается и технический прогресс достиг небывалых вершин. Я робко попробовал намекнуть ему на эти обстоятельс-тва, но Ваня никаких изъянов в своих планах не видел и распрощался со мной обиженно.

Дальнейшую историю я узнал позже, вер-нувшись в Россию. Наш герой благополучно добрался на Англии, но в лондонском аэропорту Хитроу появление пастора Вани вызвало у ра-ботников паспортного контроля повышенное любопытство и некоторые сомнения. Его не ста-ли долго расспрашивать, а просто позвонили в колледж - по телефону. Такого варианта Ваня почему-то не предвидел...

И быстренько разобрались, что пастора с такой фамилией там не приглашали, да, собс-твенно, и семинара никакого в обозримом бу-дущем не планируется.

У Вани отобрали паспорт и отпустили гу-лять до следующего дня, когда отправлялся бли-жайший рейс на Москву. Тут-то он совершил са-мую страшную свою ошибку. Как всякий со-ветский человек, неудачливый пилигрим вос-принял изъятие паспорта, как непоправимую трагедию. Ване следовало просто выполнять на-меченный план. Никто бы его, естественно, не стал разыскивать и терять пастору-трактористу было нечего. По сути дела, он мог преспокойно оставаться в Англии столько, сколько позволяла ситуация - финансовая и личная. Все равно пос-ле этого инцидента не видать ему больше бере-гов Альбиона, как собственных ушей. Но, впав в панику и растерянность, на следующий день наш путешественник мирно сдался и был от-правлен домой.

Подобный же случай произошел с одним нашим мужичком в Анкоридже. Он пытался проникнуть в Америку под видом туриста, но не смог сразу ответить на вопрос, почему выбрал для своего отдыха именно Аляску. Заинтересо-вались вещами, обнаружили диплом и другие документы, которые туристы, в общем-то, с со-бой в дорогу не берут. И отправили обратно....

 

Ну, что ты будешь делать? Увлекся и забежал вперед - от Англии к Америке. Но те-перь уж поздно возвращаться.

 

.... Все это вспоминалось мне зимой девяносто шестого года, во время полета в Америку. В Шереметьево у самого входа в самолет меня ос-тановил мужчина в штатском и, приятельски улыбаясь, попросил показать наши паспорта. Весьма тщательно сравнил фотографии с ори-гиналами, долго и вдумчиво рассматривал визы. Неожиданности здесь особой не было. Это я уже видел во время первой поездки в Америку.

После дозаправки в Сиэтле до Сан-Фран-циско лететь еще часа полтора. Вот тут-то нервы мои разыгрались всерьез. Ване терять было не-чего, кроме порушенных планов. У нас же пос-тавлено на карту все. Все продано и все ценнос-ти с нами - Алиска, Яшка и два чемодана.

Я ни о чем не мог ни думать, ни гово-рить. Хотя легенда вроде проработана и в кар-мане лежит ваучер турфирмы, но кто знает? Ес-ли что, возвращаться нам некуда. Теперь что Америка, что Канада... хоть Гренландия - весь мир наш дом (а если поточнее, ни кола, ни дво-ра). Лишь бы по мне не было видно, в каком я диком напряжении и мандраже.....

В аэропорту Сан-Франциско сонный чиновник паспортного контроля, по виду то ли мексиканец, то ли перуанец (а, может быть, и вообще, боливиец) мельком глянул в мой пас-порт и коротко спросил: "Tourists?". Глуповато улыбаясь, с готовностью киваю головой: "Ту-ристы, туристы мы". Лениво выписывает въезд-ные карточки (так называемая, форма Ай-94) и машет рукой: "Проходите".

Все!!!

Вот, она Америка! Сделали!

(Ну да, сделали! Носок ботинка в чуть приоткрытую дверь вбили, чтоб ее не захлоп-нули перед носом - вот, что мы пока сделали. О дальнейшем смотри опус "Завоевание Амери-ки").

 

Стоп, стоп. Мы ведь говорили про Анг-лию...

Так вот, про Англию. Туманов я не ви-дел. Как-то не было их в ту зиму и весну. Ну, а летом, какие могут быть туманы? Летом и так хорошо, зачем еще туманы?

В Лондоне хотя и был, но как-то на бегу. Поэтому ничего не могу сказать ни о Вестминс-терском аббатстве, ни о Трафальгарской площа-ди, ни о Пиккадили.

Гайд-парк? Ну, что Гайд-парк? Есть та-кой, бывали мы там. За уголок ораторов сказать, правда, ничего не могу - не видел, а вот автомо-бильная парковка под Гайд-парком классная. Говорят, самая большая в Европе. Легко могу поверить, во всяком случае, мы с Сашкой там заблудились и полчаса не могли найти машину.

И жара стояла одуревающая, и по всему парку народ загорал на травке.

 

Иллинойс

2000 г.

 

 

Возвращение

 

В Ньюкастле мы с Сашкой потерялись. Когда я в Рединге покупал билеты на паром в Норвегию, меня заверили, что найти пристань - сущие пустяки. А я по неис-сякаемой своей наивности поверил. С размаху вкатив в Ньюкастл после четырехчасового про-бега из Лондона, мы сразу же запутались.

Английские города вообще рай для лю-бителей решать головоломки. А вдобавок ко всему я так и не привык к левостороннему дви-жению. Не оставляло чувство неловкости, все время хотелось что-то поправить и поставить на свое место. Попробуйте надеть брюки задом на-перед... вот-вот, примерно так я себя и чувство-вал, рассекая по дорогам Англии. Дороги эти, кстати, очень узкие, извилистые и без обочин. По неправильной стороне дороги вообще неуют-но ездить, а без обочин дорога лишается еще ка-кого-то важного элемента. Несколько раз, повер-нув, куда мне нужно, я, к своему великому удив-лению, оказывался на встречной полосе. Кор-ректные водители грузовиков, высунувшись из кабин, поливали меня отборным матом (в такие скорбные минуты я сохранял на лице улыбку японского дипломата). Впрочем, про себя не го-ревал, а искренне радовался. Во-первых, не раз-мазали по дороге, а могли бы. Во-вторых, все-таки джентльмены, только словами чувства выражают. В России..., да, в России, оно, ко-нечно, могло бы и по-другому обернуться...

Так вот, Ньюкастл. Какое-то время мы бестолково крутились по городу, тыкались в пе-реулки, выезжали на улицы, потом вообще ока-зывались в тупике. В конце-концов вспомни-лось, что нас с детства учили в тяжкие минуты идти к народу - он, народ, всегда выручит. Оста-новились у зачуханой автомобильной мастерс-кой. Один из мастеровых тут же и с большой го-товностью нам все растолковал. Оказывается нужно доехать до такой-то улицы, потом повер-нуть туда, потом сюда, потом вот эдак вроде как бы сикось-накось, и мы на верном пути.

Набросав на бумажке схему маршрута, двинулись в путь. Поскольку Сашка обладает неизмеримо лучшей, чем я способностью ори-ентироваться, он поехал первым. Крутнули туда, потом сюда, потом в туннеле, где дорога раздва-ивалась, я крутнул еще куда-то и увидел, как Сашкин "Вольво" быстро удаляется от меня по другой, отходящей в сторону, дороге.

Приплыли.

Выбравшись из этой коловерти, заехал на заправку, чтобы заодно обмыслить ситуацию. А ситуация, скажем прямо, сложилась своеобраз-ная. За себя я не волновался, времени до парома еще достаточно, дорогу я спросил на заправке (действительно, если бы не наставления отзыв-чивого мастерового, все просто).

Но Сашка исчез во мгле тоннеля - не зная английского и без билета. У него с собой нари-сованная схемка, но рассчитывать, что Сашка по ней найдет дорогу, было бы слишком оптимис-тично. Тем более, что схемка скорее изображает, как выбраться из Ньюкастла, а не саму дорогу к порту. Любезные труженицы турбюро как-то за-были упомянуть, что порт и город Ньюкастл - это две большие разницы.

Итак, наши визы заканчиваются на сле-дующий день. Если пропадут эти билеты, дру-гих нам не достать днем с огнем (я и эти-то с огромным трудом купил). А Сашка исчез. Н-да...

Почему мы оказались в таком цейтноте? Говоря просто, подложило нам огромную сви-нью Шенгенское соглашение, которое приняли страны Общего рынка, пока мы самозабвенно трудились в Англии. Если раньше транзитные визы можно было сделать хоть за день до въезда в нужную страну, то теперь требовалось не меньше двух недель, о чем я, естественно, не по-дозревал и что мне очень быстро разъяснили в посольстве Бельгии перед тем, как выставить нас за дверь.

В результате такого пинка в зад со сторо-ны европейского сообщества мне буквально в последнюю минуту удалось сделать транзитные визы в Норвегию и Швецию. На Финляндию времени уже не хватило. Махнув рукой, я пона-деялся на классическое русское авось, а также на то, что, будучи здравомыслящими западными людьми, финны постараются как можно быстрее отделаться от залетных русских.

С билетами на паром через Северное мо-ре туго. Мне чудом удается схватить два места, скажем так, в тамбуре.

Ладно..., вернемся к Ньюкаслу.

К причалу я подъехал в настроении ниже среднего. Там уже очередь машин, но на паром пока еще не грузятся. Спрашиваю хлопца, кото-рый пропускает на пристань, не видел ли он "Вольво" с пристегнутым к переднему сидению огромным игрушечным медведем. Не видел...

Отогнав машину в сторонку, грустно раз-мышляю, что можно предпринять. А действи-тельно, что можно сделать, если двое русских, один из которых не знает английского языка, потерялись в незнакомом городе в последний день своего законного пребывания в Англии?

Через пять минут малый из будки под-бегает к машине с сообщением, что только что подъехал мой брат. (Кстати, это совершенно чу-десная черта западных людей. Так делают в Англии, так, скорее всего, сделали бы в Амери-ке. В России, вполне возможно, сторож в будке просто отметил бы про себя, что вот, мол, и вто-рой подъехал. Теперь посмотрим, встретятся они до отплытия или не встретятся. Ну, а что, и правда ведь интересно).

Обернулся - рядом с будкой стоит "Воль-во" с медведем....

Сашка с разбегу набрасывается на меня с руганью. Почему-то особенно его завело, что я улыбаюсь. В середине гневной тирады прихо-дится его прервать.

- Мудак ты, братан. Вместо того, чтобы ругаться, лучше прикинь, в какой бы жопе мы оказались, если бы ты за этот час не приехал. Видишь, уже начинают загружать. -

Сашка быстро заводится, но так же мо-ментально и отходит. За счастливое воссоедине-ние выкуриваем пару сигар из тех, что я взял в дорожку. Пристраиваемся за автобусом с анг-лийскими школьниками и катим грузиться в ту-шу парома. С попутным ветром в страну викин-гов...

Хотя лето очень жаркое, на пароме как-то сразу стало зябко. Из машины приходится выди-раться в самом прямо смысле слова. Внутрен-ность трюма разделена на узенькие дорожки для машин. Поэтому, добравшись до своего места, открыть дверь уже нельзя - перила не дают. Можно только чуть-чуть приоткрыть ее и мо-гучим усилием выпихнуть себя наружу.

Вспомните пригородные электрички в часы пик..., когда вы в середине вагона и вдруг вспоминаете, что на следующей станции выхо-дить. Вспомнили? Ну вот, и объяснять дальше не надо. Стойло для машин закрывается и до Норвегии доступа к машине не будет.

Туристический сезон в разгаре, и паром переполнен. Для таких бедолаг, как мы выделен кинозал. Главное не растеряться и постараться ухватить матрасы, а по возможности еще и одеяла с подушками. Ну, к этому не привыкать: прорваться, урвать, ухватить - это нам раз плю-нуть. Да и пустяки все это - через несколько дней нам пришлось провести всю ночь, сидя на холодных пластиковых стульях на гигантском пароме, полном пьяных вдребодан финнов. Это уже на этапе Стокгольм - Турку. Не будем, од-нако, забегать вперед.

Обеспечив себя всем необходимым для безмятежного сна на полу кинозала, выходим на палубу. У соседнего причала серый военный транспорт. Туда грузят краном бронетранспор-теры, а вдоль борта вытянулась очередь защит-ного цвета грузовиков. С интересом наблюдаю. Любопытно, куда это они собрались? Наверное, в Югославию...

И двинулись мы через Северное море.

Ночью выхожу покурить. Для конца ию-ля на палубе просто холодина и моя зимняя пу-ховая куртка пришлась очень даже по сезону. Впереди прямо в море сверкает огнями нефтя-ная вышка, вдалеке еще одна, а за ней еще огни.

Берег Норвегии напоминает иллюстрации к сказкам. Масса островков. У многих причалы с катерками. Прямо лубочная картина. Крохотный островок, на котором есть место только для трех сосен, белого домика и пристани. И все каких-то очень ярких резких цветов - синее море, красная крыша домика, зеленые деревья, разноцветный катерок.

От пристани Ставангера все сразу верну-лось на свои законные места - я еду по правой стороне, встречные едут по левой стороне. Кста-ти, ограничение скорости там 50 км. в час. Я бы сказал, что даже для неторопливых скандинавов это перебор.

Теперь остались сущие пустяки. Пересе-каем Норвегию, потом Швецию, потом Фин-ляндию (если только нас впустят туда без визы). Потом каких-то две тысячи километров и мы в родной деревне. Упаду на колени, со всхлипом прижмусь щекой к родной березке! М-да... Ну, а раз непьющий я, то просто буду отсыпаться.

 

Иллинойс

Октябрь 1999 г.

 

Про котов, бомжей и цыганок

 

По выходным я подрабатываю секьюрити в одной компьютерной фирме, и возвра-щаюсь домой в пять утра. Открываю дверь, включаю свет в прихожей и тут же неиз-вестно откуда материализуется Кузька. Первым делом кот потягивается и широко зевает, де-монстрируя мне часть своего боевого арсенала. Потом начинает тереться о мои ноги. Наклоня-юсь и глажу кота по пушистой спине.

- Ах ты, змей подколодный! Придурок ты мохнатый! Кузька, ну что ты ко мне лезешь, идиотина? – бормочу я. На эти чудовищные по-ношения кот реагирует громким урчанием. Вы-ключаю свет и в темноте поднимаюсь на второй этаж. Иду осторожно, потому что этот гад про-должает путаться под ногами. В коридорчике наверху включаю свет. Если я сейчас зайду в на-шу спальню, кот тут же нырнет вслед за мной. Там он начнет громко мурлыкать, прыгать на кровать и, вообще, бесчинствовать. Поэтому я иду в Яшкину комнату. Во-первых, нужно отв-лечь внимание кота, а, во-вторых, я хочу по-смотреть на сына. Пока поправляю одеяло, кот запрыгивает на Яшкину кровать и, вытянув тру-бой пушистый хвост, устраивается рядом с ним. Я уже не раз видел спящих в обнимку Кузьку и Яшку.

Взяли мы этого мохнатого обалдуя пять месяцев тому назад тощим жалким котенком с большими неуклюжими лапами. Взяли в черном районе, так что можно сказать, что с раннего детства Кузька познал нищету, а воспитание по-лучил в среде наркоманов и проституток.

За эти месяцы он вымахал в здоровенно-го серого котяру с наглым прищуром и хули-ганской походкой чуть враскачку. Наш кот боль-шой охламон, лентяй и хищник. Как только Кузька чуть подрос и освоился, он попытался сожрать Дашку, кроткую морскую свинку с том-ным взором. Дашка живет в большом аквари-уме, который стоит в углу столовой. Однажды Кузька был заловлен, когда он уже залез в аква-риум и норовил приступить к трапезе. Приш-лось накрыть аквариум крышкой из прессован-ного картона. Через некоторое время этот мах-новец научился сдвигать крышку лапой и над Дашкой опять нависла угроза кошмарной гибе-ли. В конце-концов пришлось водрузить на крышку пудовый словарь Вебстера. Теперь Кузька только грустно рассматривает Дашку че-рез стекло.

Стоит кому-нибудь появиться на кухне, как Кузька тут же начинает канючить и юлить, потеряв всякую солидность и респектабель-ность. Кормим мы его по-американски, ко-шачьими консервами. Наши коты умерли бы от зависти, глядя на рацион этого пушистого по-донка.

Впрочем, кошачьими консервами пита-ются не только те, кому это положено по штату. В Англии недалеко от меня был небольшой ма-газин, где обычно я отоваривался. Несколько раз я видел, как заросший неопрятной бородой бич набирает в сумку кошачьи консервы. Однажды в разговоре с общительным индусом – владельцем магазина, я заметил, что бич, наверное, очень любит свою кошку, если набирает для нее столь-ко продуктов.

- Да, нет, он берет кошачьи консервы для себя. Так получается намного дешевле. –

Собственно, судя по запаху, эти консер-вы – просто-напросто ливерный паштет. Пом-ните "собачью радость"? Если у нас она пользо-валась большим успехом, то чем хуже англий-ский бич?

Этот нищий обитал где-то неподалеку. Он мог часами просиживать на автобусной ос-тановке, окутанный дымом самокрутки. И в Англии, и в Америке продается дешевый табак в пачках с уложенной там же папиросной бума-гой. Мало того, с одной стороны листочка нане-сена клейкая полоска, как на конверте. Свернул, лизнул и дыми себе на здоровье.

Английские бичи по своему обличью и поведению ничем не отличаются от наших. Аме-риканские - те более нахальные. Они пристают и просят мелочь. В Англии этого нет. Там попро-шайничать запрещено законом, а закон англича-не трепетно уважают. Каждый раз, когда я при-езжал в Рединг, на вокзале можно было увидеть двух-трех бомжей, родных братьев наших с Курского и Казанского. То же тряпье, та же ис-тома в движениях, тот же устремленный в бес-конечность похмельный взор.

Да, попрошайничества в Англии нет, но есть другие любопытные варианты.

По выходным центральная улица Рединга перекрывается для движения транспорта и прев-ращается в некое подобие Арбата. Бренчат на гитарах барды, развлекают прохожих всякого рода фокусники и актеры. Мне всегда нравилось слушать маленький перуанский оркестр. Трое индейцев в пончо играют красивые народные мелодии. Наслушавшись, встаю с лавочки и иду к узенькой боковой улочке, ведущей к моему из-любленному месту в Рединге – букинистической лавке Келлога.

Неожиданно меня останавливает доволь-но молодая женщина и заводит со мной разго-вор. Это странно. В Англии незнакомые люди не заговаривают с прохожими на улицах. Можете задать вопрос и вам ответят, но не более того. А женщина тем временем спрашивает, настоящее ли золото у меня на коронках. Совсем замеча-тельно! На Западе таких коронок давным-давно уже нет, поэтому блеск самоварного золота сра-зу выдает во мне иностранца. Хорошо, конечно, что это не передние зубы, но я с удовольствием избавился бы от такого богатства вообще.

Вопрос незнакомки повергает меня в пол-ное изумление, потому что народ здесь крайне щепетилен относительно privacy, а мои коронки, несомненно, относятся к сфере приватной. Что за черт? Нужно мне закругляться с этой заду-шевной беседой.

Будто услышав мои мысли, дама пред-лагает купить у нее крошечный букетик. Даже не купить, нет, это благотворительная акция и все средства пойдут…… Я как-то не расслышал, на что именно, потому что с облегчением шарил по карманам, выгребая мелочь. Мелочь-ме-лочью, а полфунта пришлось отдать.

Сую букетик в карман куртки и быстро смываюсь в переулок под звучным названием Smelly Alley – "Вонючая аллея". Название пол-ностью оправдано, потому что с обеих сторон в тесный переулок выходят открытые рыбные лавки. Там же стоят продавцы, громко расхвали-вающие свой пахучий товар. Что-то выкрикива-ют с невероятной скоростью и абсолютно нераз-борчиво. Точнее, если им задать вопрос, то от-вет будет понятен. А вот когда они заводят хва-лебную песнь, скажем, камбале, тут уж все – ха-на. Я специально вслушивался в литанию лоточ-ников на толкучках и в торговых рядах, но ни разу не смог уловить ни одного знакомого слова. Для переводчика неплохо, да?

В Англии степень образования человека можно моментально определить по выговору. Люди с высшим образованием говорят на окс-фордском литературном английском языке. Все остальные - на своих диалектах. Здесь масса местных говоров и многие из них очень свое-образны. Так, своего бригадира на работе я по выговору принял за австралийца, что вызвало дружный смех у других ребят-англичан. Ока-залось, он из Манчестера. Один из мастеров, Пол, кокни из Лондона. Его я не понимал во-обще. В Рединге тоже есть свой диалект, для которого, в частности, характерно проглатыва-ние некоторых согласных между двумя глас-ными. Но это так, кстати.

Вечером рассказываю о встрече с лю-бознательной дамой своему лендлорду, Майку. Он хохочет и дрыгает ногами. Потом просит по-казать букетик.

Отсмеявшись и отдышавшись, Майк по-ясняет, что я беседовал с цыганкой. А посколь-ку, как уже говорилось, попрошайничать в Англии запрещено, цыганки как бы продают та-кие вот пустячные букетики. Я только забыл название цветов.

Стараюсь вспомнить подробности встре-чи. Прилично одетая, цыганка ничем не напоми-нала наших чавел в цветастых юбках и с хрип-лыми голосами. Но в манере общения сходство определенное – та же навязчивая задушевность, с которой у нас ее соплеменницы предлагают погадать. Я просто забыл, что цыгане есть во всех странах Европы, иначе, возможно, и сам догадался бы.

Ну, вот, видите, стоит только начать. Вон, куда меня занесло – от Кузьки к английс-ким цыганкам. Давайте, все же, вернемся к мо-ему мохнатому другу. Кот сразу стал в доме важной персоной. Время от времени можно слышать: "Алиска, а где Кузька?" или "Полю-буйтесь на этого паразита – он в ванне спит!" или "Сын, отпусти кота немедленно! Видишь, не хочет он у тебя на руках сидеть!" Спит Кузька в самых непредсказуемых местах: в шкафу, под дверью или, например, свернувшись клубком в раковине умывальника.

Естественно, что дети таскают его на ру-ках. Я строго запрещаю им облизывать кота, но запреты мало помогают. Вечером, когда все улеглись, Кузька запрыгивает ко мне на диван и я, отложив книгу, с удовольствием глажу этого босяка.

Кузька не знает, как ему повезло в жизни. Американцы животных любят, они охотно и со слезой умиления говорят о своих котах и соба-ках. Но выражается эта любовь несколько, с нашей точки зрения, своеобразно. Например, чтобы коты, не мешали хозяевам своими инс-тинктами, их кастрируют, а чтобы не портили мебель, когти им отпиливают. А вот с отрезан-ными ...... и отпиленными когтями кот может наслаждаться жизнью, окруженный любовью и заботой хозяев. Вы не представляете себе, какое это жалкое зрелище – кошка, которая даже не может залезть на дерево.

Кузьке такие проявления человеческой любви не грозят. Пока он мирно подрастает, ва-ляя дурака в нашем дворике. Но придет март и уж тогда он грядет во всей своей красе и в

 

 

 

блеске кошачьей славы . Ой, держитесь, мурки

миннесотские! Ой, что будет, девоньки!

 

Миннесота

Ноябрь 2001

 

О тайнах очевидной профессии

 

Пора, пора воспеть оду переводам и пе-реводчикам.

Профессия эта относится к тем занятиям, о которых судят легко и уверенно. Обыкновенный человек смотрит на процесс пе-ревода просто и без затей: берется слово иност-ранного языка, на его место подставляется слово языка родного - вуаля! Готово! То есть, имей под рукой достаточно толстый словарь и дело в шляпе - только успевай ассигнации скирдовать.

Есть и еще более забавная вариация тако-го взгляда. Я случайно слышал разговор двух знакомых, обсуждавших мою работу.

- Ты думаешь, он сам все это делает? - А я говорю тебе, что есть компьютерная програм-ма, которая все переводит. А он просто деньги дерет. -

Во, житуха! Компьютер запустил, и все: "Хошь спать ложись, а хочешь песни пой!"

Может так оно и будет, хотя сомневаюсь. Все образцы компьютерного перевода, которые я видел, вызывают приступ неудержимого хохо-та и прилив оптимизма.

В сфере устного перевода непонимание его сущности приводит к забавным ситуациям. Когда-то, еще в России, переводил я встречу знатного американского овощевода с нашими поселянами. Заходит речь о сорняках и вредителях.

- "Ты спроси его, - встает с места дюжий дядька (почему-то считается хорошим тоном к переводчику обращаться на "ты"). - "Ты спроси его, как он борется с медведкой". -

Опа-на! В жизни не слышал и не предпо-лагал, что на белом свете бывает какая-то мед-ведка и уж, тем более, не имею ни малейшего понятия, как это будет по-английски. Мало того, я даже не знаю, растение это или живое сущест-во.

- А что такое медведка? - спрашиваю.

- Ну, это вредитель такой. -

- А я не знаю, как это будет по-англий-ски. -

Смотрит на меня удивленно и, даже, нес-колько обиженно.

- Ты знаешь, как будет по-ихнему "мед-ведь"? -

- Знаю. -

- Так что ж ты? То медведь, а это медвед-ка. -

Действительно, очень просто.

Из этой медвежьей ситуации я кое-как выбрался, но, придя домой, не поленился и заглянул в словарь. Как-никак, мне впервые пришлось прилюдно признать, что я не знаю, о чем вообще идет речь.... Я даже попросил дос-тать мне эту тварь, чтобы взглянуть на нее собс-твенными глазами. Медведка оказалась мерзким маленьким чудищем, не к ночи будь помянуто!

Итак, чем меньше человек знает, тем рас-кованнее и смелее он судит о переводах. В Аме-рике я часто вижу, как, усвоив два-три десятка английских слов, наши бросаются переводить, не ведая сомнений (причем, чаще всего в боль-ницах и клиниках!). А ведь даже неплохо зна-ющие язык люди часто не подозревают о тех подводных камнях, которые изобилует процесс перевода. И натыкаются на эти камни, разбивая носы.

Как-то переводил я в семинарии курс бо-гословских лекций, который вел доктор теоло-гии Дик Дэвидсон. Умница и приятный в обще-нии молодой мужик. Работать с ним было легко и невероятно интересно. Но не об этом рассказ. Однажды Дик вскользь упомянул, что его жена, Лорен, согласилась провести серию бесед перед работницами районо и райисполкома нашего поселка. Ее попросили рассказать об основах христианской веры и роли женщины в христианской работе.

- А кто будет переводить? - спрашиваю.

- Переводить будет Володя, - беззаботно отвечает доктор.

Мне становится неуютно. Хотя Володя закончил иняз и по-английски изъясняется дос-таточно хорошо, он никогда до этого не пере-водил. Да, весело будет! Мне живо представи-лась встреча наивной верующей американки с суровыми советскими активистками.

- Дик, хорошо бы перенести эту встречу на другое время, чтобы она не совпадала с на-шими лекциями. Тогда я мог бы переводить для Лорен. -

- А зачем? Ведь Володя хорошо знает английский, - улыбается Дик.

Ну, хорошо, так хорошо. На другой день спрашиваю профессора, как прошла встреча. От-вечает он растерянно и невнятно, явно стараясь уйти от неприятной темы.

Меня уже разбирает любопытство. Что же произошло? А произошло лобовое столкно-вение двух цивилизаций, даже не подозрева-ющих о том, насколько глубоко они не понима-ют друг друга.

Это, в общем-то, очень типичная для переводчика ситуация. Опишу ее поподробнее.

Время - 1991 год. Аудитория - кондовые советские училки и бюрократки из райисполко-ма. Воспитаны круто атеистически, о христианс-тве имеют самое смутное и искаженное пред-ставление. И уж, тем более, абсолютно ничего не понимают в различиях между разными хрис-тианскими конфессиями. Естественно, в жизни не слышали, что на свете существуют какие-то протестанты.

Выступающая - милая и образованная глубоко верующая американка. Ничего не знает о советском обществе и советском менталитете. Свое выступление строит так, будто беседа бу-дет проходить в Калифорнии или Мичигане. Для Лорен авторитет Писания не подлежит сомне-нию, поэтому основные постулаты выступления она подкрепляет цитатами из Библии. Для на-шей аудитории Библия - пустой звук и не более авторитетна, чем труды Конфуция или, скажем, инструкция по пользованию газовой колонкой.

Не будучи профессионалом, Володя не подозревает о конфликте культур. Этот конф-ликт в той или иной степени проявляет себя на каждой встрече представителей Востока и За-пада. Даже когда они, обнимаясь и утирая слезы счастья, растроганно говорят о взаимопонима-нии, этого понимания нет. Им просто кажется, будто они поняли друг друга. За внешней обо-лочкой как будто бы очевидных слов и понятий скрывается глубочайшая пропасть недопонятого и неверно истолкованного.

Володю вообще больше всего интересо-вала лингвистическая сторона дела. Он честно трудился и насколько возможно точно перево-дил каждое сказанное слово, не забивая себе голову всякими нюансами.

Вскоре наши встревожились. Потом, бу-дучи людьми активной жизненной позиции, ста-ли оспаривать те положения выступления, кото-рые американка считала аксиомами. Лорен иск-ренне отвечала на возражения доводами, вполне убедительными для привычной ей аудитории. Володя прилежно толмачил, действуя по прин-ципу самосвала: "Мое дело вывалить слова вам на головы, а вы уж там разгребайте, что к чему". - Стороны запутывались в непонимании все больше и больше, не подозревая об этом.

Разразился скандал. Работницы народно-го образования и партийные активистки разгне-ванно заявили, что американка ведет оголтелую религиозную пропаганду вместо того, чтобы да-вать им информацию, как они этого просили. Встреча была прервана. Последующие беседы, естественно, отменили.

Бедная Лорен ничего из происходящего не поняла. Насколько мне известно, Володя больше никогда и нигде не переводил. Одного раза хватило.

Итак, пропасть между цивилизациями. Обманчивое внешнее сходство между нами и иллюзия взаимопонимания искусно маскируют ее, поэтому в подавляющем своем большинстве люди просто не подозревают, насколько далек мир наших идей и ценностей от американского.

Переводчик же представляет собой естественный буфер, который гасит инерцию этого столкновения - с двух сторон. И если они (стороны) не замечают ничего настораживающе-го, значит переводчик свой хлеб отрабатывает честно. Это не означает, что вы скажете одно, а я переведу что-то совсем другое. В распоряже-нии профессионального переводчика множество способов подкорректировать практически лю-бую фразу, не искажая смысл сказанного. Все дело в акцентах и нюансах. Чтобы чуть-чуть из-менить настрой сказанного, мне достаточно, на-пример, поиграть синонимами. Но это уже кух-ня нашей работы. Дело в том, что (извините, ре-бята), к сожалению, ничтожно малое число лю-дей владеет даром членораздельной речи. По-этому при любых обстоятельствах я обязан пре-образовывать смутные слова и невнятные звуки в подобие стройных и логичных высказываний.

Кроме всего прочего переводчик, кстати, является также законным и безответным козлом отпущения. Какие бы казусы ни произошли и что бы ни случилось, все можно свалить на пе-реводчика - попался, мол, идиот и все напутал. Поэтому наш брат должен иметь звериное чутье охотника на грядущие неприятности и быть ма-терым перестраховщиком, иначе его быстренько подставят.

Здесь уместно вспомнить еще один эпи-зод. В 1992 году я три месяца переводил во Вла-дивостоке выступления американского пропо-ведника-евангелиста Ройса Уильямса. Каждый день он читает две проповеди. Арендованный для этой кампании концертный зал полон. Про-поведи Ройс сопровождает показом слайдов. Как это обычно делают американские проповедники, свои рассуждения он иллюстрирует различными поучительными историями.

Каждый вечер в своем гостиничном но-мере просматриваю текст проповеди на следую-щий день. Отмечаю закладками все библейские цитаты, которые он будет использовать. Одним словом, раз уж есть такая возможность, облег-чаю себе жизнь.

Одна из проповедей иллюстрируется рас-сказом о часовом при дворце императрицы Ека-терины II. В тексте проповеди в скобках указа-но: "Слайд: фигура русского часового". Как-то подозрительно это. Откуда у американца может быть иллюстрация русского часового екатери-нинских времен? Что-то здесь не вяжется.

Иду к Ройсу. Прошу показать слайд. Смотрю на свет.

Обалдеть!!!

Передо мной фотография часового у мав-золея Ленина. Ясно видны голубые погоны с буквами "ГБ".

- "С клена падают листья ясеня

"Ни хрена себе", - сказал я себе...."! -

Утирая пот со лба, полчаса втолковываю американцу, почему этот слайд ни в коем случае нельзя показывать. Рассказываю о мавзолее и о том, что означают буквы "ГБ". Поясняю, что ас-социации у русской аудитории возникнут яркие, но совсем не те, на которые он рассчитывает. "Ройс, будет скандал", - убеждаю я его.

Убедил. Слайд на глаза публике не по-пал.

Переводчики обычно достаточно четко подразделяются на устных и письменных. Слишком разные предъявляются требования к этим двум видам нашей профессии. Устный пе-ревод требует быстрой реакции, гибкости и находчивости, умения импровизировать.

Дикция, строй речи, манера говорить, манера излагать свои мысли - все это индивиду-ально. А мне нужно не только понять говоря-щего, но и психологически подстроиться на его волну. Нельзя забывать и об упомянутом куль-турном барьере. При идеальном варианте ауди-тория вообще не должна замечать переводчика. Сидящие видят выступающего и слышат хоро-ший литературный русский язык. Переводчик как бы выпадает из восприятия.

Аудитория тоже бывает разная – враж-дебная, равнодушная, дружественная, что, ес-тественно, облегчает или затрудняет работу. Во Владивостоке, например, практически каждый день на первых рядах появлялись несколько длинноволосых молодых парней из какой-то сатанистской секты. Они просто смотрели - пристальным, нехорошим, больным взглядом. Присутствие сатанистов очень нервировало и приходилось как бы выключать их из поля зре-ния, чтобы они не мешали переводить.

Отработав, я потом невольно проигры-ваю в уме все заново. Вот тут-то время кусать губы и бить себя кулаком по дурной головушке. Всплывают более точные слова, лучше постро-енные фразы. С огорчением вспоминаешь свои неудачные обороты и приблизительности в пе-реводе. Такая уж наша профессия, что загор-диться ну никак не получается. Если сегодня соколом взлетел, значит завтра мордой об стол.

Очень важна психологическая совмести-мость с выступающим. Например, того же док-тора Дэвидсона переводить было легко, хотя чи-тал он сложные и специальные богословские предметы по курсу магистерской программы. Его я мог без всякого затруднения переводить синхронно стилистически хорошим русским языком, чувствуя наперед, как он будет гово-рить дальше.

Самым же неудобоваримым для меня "клиентом" был человек, которого я, наверное, переводил больше всех. В своих опусах я уже упоминал специалиста по сельскому хозяйству, доктора Миттлайдера. Мы с ним работали нес-колько лет, но психологического контакта меж-ду нами не было вообще. Переводить Миттлай-дера было и трудно, и неинтересно. Весь пере-вод на голой технике без малейшего элемента вдохновения.

В идеале переводчик должен знать все сферы человеческой деятельности. Необычность нашей профессии в том, что она требует от тебя всех знаний, накопленных за свою жизнь. Не-возможно предугадать, в какие области унесет говорящего. Однажды я слушал выступление, которое переводил очень хороший молодой пе-реводчик. В какой-то момент американец стал рассказывать историю, в которой дело происхо-дило в Японии. И в центре рассказа был рикша.

Мой коллега оказался в нокдауне. Петя (так звали переводчика) не знал, кто такие рик-ши. Он выкрутился (тоже необходимый элемент профессии - выкрутиться, когда вдруг спотыка-ешься о вещи незнакомые). Но Пете пришлось тяжко - тем более, что вокруг рикши был завер-чен весь рассказ.

Или, вот, буквально на прошлой неделе я переводил в суде, уже здесь, в Америке, в Мин-несоте. У парня врожденный порок сердца, он не может много работать и поэтому просит снизить размеры суммы, которую он выплачи-вает на содержание ребенка. Все, казалось бы, просто. Но судья неожиданно начинает задавать вопросы о его заболевании. И понеслось: сер-дечные камеры, клапаны, шунты и все, что хо-тите. Сваливается это мне на голову без предуп-реждения и с обилием специальной терминоло-гии, которой, естественно, нахватался этот пар-нишка. Вот уж пришлось покрутиться.

Есть еще и "синдром лошади". Помните старую присказку о том, что лошадь все пони-мает, только сказать не может? Печально зна-комая каждому переводчику ситуация. Все тебе понятно, кроме пустяка - как это перевести. Са-мое грустное, что нужный вариант перевода ис-комого термина или фразы всплывает в голове ровно через минуту после того, как ты, запи-наясь, произвел на свет нечто невнятное, а то и просто глупое. Непрофессионалов такой синд-ром не тревожит - просто потому что они не зна-ют в достаточной степени ни своего языка, ни чужого. Тут дай Бог вообще хоть что-то сказать! И возникают такие перлы, как "опыт пережива-ния" или "делиться вызовами современности". Настоящего же переводчика терзает стремление говорить правильным (а если он совсем возгор-дился, то и красивым) русским языком и естест-венными фразами.

Бывает, что переводчики заваливаются с дымом и треском. Зрелище это тем более ужас-ное, что происходит всегда прилюдно.

В 1978 году я работал референтом Управ-ления внешних сношений одного из минис-терств. Мы встречали очень важную иранскую делегацию в составе министра труда, двух за-местителей министра и чиновника чуть пониже рангом. Принимали персов по высшему разряду. Нужно было найти переводчика фарси. Язык это достаточно редкий и пришлось обратиться за помощью то ли в МГУ, то ли в Институт восточ-ных языков, не помню точно. Прислали очень яркую девушку - аспирантку и специалистку по древней персидской литературе.

И вот персы в Москве, в депутатском за-ле аэропорта Шереметьево. Кроме наших деле-гацию встречают два представителя иранского посольства. Пока оформляются документы и принимается багаж, высокие стороны собесе-дуют. Тут-то и открывается ужасная истина. Возможно, что девочка из МГУ прекрасно раз-бирается в нюансах древней персидской лите-ратуры, но устного языка она не знает. Во вся-ком случае, не знает в достаточной степени.

Аспирантка сыпется, как сбитый "Мес-сершмидт". Особенно тягостны первые минуты, когда весь бомонд сидит и терпеливо ждет, пока девочка, запинаясь, мучительно медленно пере-водит дежурные фразы о здоровье присутству-ющих. Быстро сориентировавшись, мой шеф - начальник Управления внешних сношений - берет ситуацию в свои руки. Один из иранцев хорошо говорит по-английски. Теперь он пере-водит сказанное его коллегами на английский, а мой начальник переводит на русский для нашего министра и остальных.

Все эти ужасы наблюдаю мельком, по-скольку у меня хватает беготни и организацион-ных хлопот. Непосредственно в данную конфу-зию я не ввязан, кроме того, переводчицу зака-зывал не я. Поэтому разбор полетов мне не гро-зит, и можно наблюдать за ходом событий, не хватаясь за сердце.

Зрелище любопытное. Глава делегации - старый и важный перс - изрекает что-то на фар-си. Замминистра переводит на английский. Мой начальник переводит на русский. Наш министр, делая вид, что все идет, как задумано, оживлен-но отвечает. И все это время девочка из МГУ продолжает старательно и медленно переводить сказанную десять минут тому назад фразу, про которую уже все давно забыли. Торжественно и неподвижно сидят иранцы из посольства.

С умной аспиранткой, естественно, рас-прощались в тот же вечер. Самое грустное, что она так и не поняла, в какую дурацкую ситу-ацию попала сама и вовлекла всех присутству-ющих.

Говоря об устном переводе, нельзя забы-вать еще один его аспект - мандраж. Да, да, ба-нальный мандраж (это когда коленки трясутся). Не знаю, как другие, но я всегда волнуюсь, ког-да предстоит в первый раз переводить при скоп-лении людей. У меня сбивается дыхание. Я до ужаса боюсь, что задрожит голос. Избавиться от этой фобии так и не удалось. Сколько бы лет ни переводил, страх перед аудиторией все равно ос-тается. Пришлось придумать несколько фоку-сов, помогающих его обмануть. Например, нуж-но образовать паузу между появлением, скажем, на сцене и началом перевода. Эту паузу я орга-низовываю, как могу. Например, выйдя вместе с "объектом", можно тихо задать ему какой-то пустяковый технический вопрос. Пока он отве-чает, я уже привел в порядок дыхание и готов переводить. Не всегда, конечно, удается эту паузу сотворить. Тогда приходится переводить и приводить в порядок дыхание одновременно.

Переводчик обязан терпеливо и мило-сердно относиться к дуракам. Человек, пыта-ющийся рассказать американцам анекдот про чукчу или про Василия Ивановича и Петьку, искренне хочет сделать окружающим приятное. У него и в мыслях нет ничего плохого - он не нарочно. Скрипя зубами, думаешь: "Не могу поверить, что можно быть ТАКИМ идиотом!" Но я не имею права остановиться и должен эту непереводимую и совершенно непонятную в другой культуре ахинею переводить. Американ-цы вежливо улыбаются. А бывает и не смешно. Например, член российской делегации при ос-мотре заводского оборудования задушевно дает сердечный совет американским менеджерам: "Вместо всей этой техники наймите сотню нег-ров, и они вам эту работу дешевле сделают". Американцы бледнеют, озираются по сторонам и делают вид, что ничего не слышали. К вопро-сам дискриминации в Америке относятся очень (очень-очень) серьезно. Американцам неловко. Переводчику тоже. Советчик, не получив ответа на свое предложение, повторяет его еще громче и выжидающе смотрит на переводчика. А я даже не могу пнуть его коленом в болезненные места, чтобы он заткнулся!

Не могу судить, как мой перевод слуша-ется со стороны. Несколько раз доводилось ви-деть себя на видеопленке и по телевизору. Каж-дый раз с грустью убеждаешься, что думал о се-бе излишне оптимистично. Вид самодовольный и глупый, тембр голоса какой-то чудной, а пере-водить можно бы и получше.

Вообще смотреть на себя со стороны - занятие неблагодарное.

От устного перевода устаешь. Если я про-крутился на устной работе пару месяцев, мне хо-чется поскорее вернуться к переводам письмен-ным.

Сидишь за компьютером в приятном оди-ночестве. Думаешь, смотришь в словари и спра-вочники. Просматриваешь сделанный материал, что-то поправляешь. Спокойно, тихо и никто в шею не гонит. Если перевод не идет сегодня, пойдет завтра. Сворачивай манатки и иди гу-лять.

Но проходит какое-то время, и мне опять недостает суматошности и напряженного темпа серьезной устной работы.

Вот и сейчас я занят устными переводами - уже третья делегация подряд. Потрясающе ин-тересно, но я устал. На перекурах мечтаю о большом письменном проекте. Чтобы смотреть в окошко на заснеженные крыши и думать, как лучше перетолмачить вот эту вот хитрую фразу.

 

Миннесота

Осень 2002 года

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Реминисценции…………………………………...2

 

Начало…………………………………………….2

ВИИЯ……………………………………………..4

Солдатушки, браво-ребятушки………………...41

В битвах с зеленым чудовищем или

десять лет спустя………………………………..62

Кохма…………………………………………….88

Аэродром………………………………………105

Кавказ…………………………………………..116

Серпухов……………………………………….132

Миттлайдер……………………………………146

Flashbacks………………………………………161

 

Опыты коловращения на двух

континентах………………………………….166

 

К бабушке……………………………………...166

К берегам туманного Альбиона………………181

Возвращение…………………………………...190

Про котов, бомжей и цыганок……………………………...…………195

О тайнах очевидной профессии………………202

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/