1

Стоя на кухне, Антон Гречмаков чихнул громко. Чашка с кофейной гущей выпала из его пальцев, пролетела мимо столешницы, стукнулась донышком о плиточный пол и объемно загудела самой низкой нотой для слуха человеческого. От этого гула стекла задребезжали в окне, в котором вид города заходил ходуном, из стыка серого потолка и зеленой стены выползла жирная белоснежная гусеница, из открытой форточки духовито пахнуло бензином. Тут кофейная чашка рассыпалась на мелкие кусочки, белая гусеница пропала без следа, вид города замер, но не улетучилась бензиновая вонь.

Во входную дверь квартиры раздался сильный и частый стук.

– Антоха, отдай долг, сукин сын! Имей совесть – брал деньги на день, а уже неделю не отдаешь! Антоха, отдай долг! – потребовал старческий хрипатый голос.

Антон Гречмакова распахнул окно, вспрыгнул на подоконник и по водосточной трубе ловко спустился со второго этажа на газон, усыпанный окурками и использованными презервативами. Затем, подражая кенгуру, он допрыгал до стеклянного павильона автобусной остановки и почувствовал, что где-то в пространстве есть неприятности, что они в любой момент могут испоганить ему жизнь. Украдкой он посмотрел на поблизости стоявшего старичка с трясущейся маленькой головой и брюнетку лет двадцати в синих брючках и голубой блузе.

К остановке подкатил автобус, которым рулил усатый мужик в танкистском шлеме. По его широкому плечу скакал волнистый попугайчик, распуская и складывая крылышки. Приветливо свистнув заморской птичке, Антон Гречмаков вошел в автобус. В пахнущем сиренью салоне одно свободное место занял старичок и перестал трясти головой; на другое свободное место, через кресло за спиной старичка, опустилась брюнетка в голубой блузе и принялась что-то искать в сумочке.

Проехав метров сто, автобус резко затормозил перед глубокой выбоиной на перекрестке двух улиц, и Антон Гречмаков шагнул назад помимо своей воли, споткнулся о выставленную в проход ногу брюнетки и упал спиной на пол. На белой рубашке его четко отпечатался рисунок резинового напольного покрытия. В лоб ему угодило яблоко, которое мужчина кавказкой наружности не удержал в руке.

– Не ушибся? – закрыв молнию на сумочке, посочувствовала брюнетка с томным взглядом карих глаз. Потом она подняла с пола, обдула и вернула яблоко кавказцу, который не сводил восхищенного взгляда с ее крупной груди, обтянутой голубой блузой.

– Все нормально! – бодро отозвался Антон.

– Точно? – брюнетка помогла Гречмакову подняться на ноги. От ее густых волос пахло табачным дымом. На розовой мочке ее блеснула рыжиной витиеватая сережка.

– Пообедаем сегодня вместе? – предложил Антон и подмигнул старику, который незаметно остро заточенным ребром монетки порезал сумочку брюнетки, но ничего не украл – не хватило ловкости его трясущимся пальцам.

– А дальше что?

– Там видно будет, – ответил Антон.

Между тем автобус плавно тронулся с места, проехал на приличной скорости минуту и остановился рядом со станцией метро.

– Как-нибудь в другой раз, – сказала брюнетка и вышла за полной женщиной из салона.

Антон Гречмаков тоже покинул автобус и увидел, как брюнетка сумочкой огрела голову кавказца и скрылась за стеклянной дверью надземного вестибюля метро, возвышавшегося куличом среди двух десятков киосков – в них торговали всякой всячиной; возле них сновал и толпился народ.

Потеряв из виду брюнетку, Антон Гречмаков обратил внимание на номера припаркованных к тротуару автомобилей, вынул из кармана брюк мобильник и набрал приглянувшиеся цифры. Первые три принадлежали приземистой иномарке, четыре других имелись на номере мотоцикла, и еще тремя цифрами обладали малиновые «Жигули».

– Алло, – прозвучал после гудка голос брюнетки.

– Это я! – радостно сообщил Антон.

– Как ты узнал мой номер?!

– Встретимся – расскажу.

– Подожди-ка, – попросил озабоченный голос брюнетки; а секунд через пять прозвучал гневно: – Вор! Ты украл у меня из сумочки кошелек с моей визиткой! Я иду в полицию! Пусть тебя... – мобильник Гречмакова издал короткие гудки.

Незаслуженное обвинение в воровстве испортило настроение Антона. Медленно двинулся он вдоль витрины продуктового магазина. Брюнетка у двери в отделение полиции при станции метро вновь порылась в сумочке, нашла кошелек, успокоилась, купила в кассе билет и прошла через турникет. Стоя на ступеньке эскалатора, ползущей вниз, она решила выбросить порезанную сумочку, а своего сверстника, которого напрасно назвала вором, забыть.

Размышляя о зависимости настроения от услышанных слов, Антон Гречмаков прибрел по переулку к секс-шопу, в котором работал грузчиком.

Перед входом в секс-шоп, на ступеньке, блеснула золотая монетка, а затем из ступеньки вылезла детская ладошка, схватила монетку и исчезла.

– Антоха, за мной! – появившись из-за угла дома, позвал оперным басом длинный мужчина в черной рясе, сдвинул ногой крышку колодца и нырнул в его черноту.

Антон Гречмаков наклонился над окаймленной металлом круглой дырой в асфальте. Мрак. Встал на колени. Мрак. Сунул голову в колодец и увидел в круге света седовласого мужчину перед мольбертом. В одной руке мужчина держал длинную тонкую кисть, в другой разноцветную палитру. Холстом на мольберте служил кусочек звездного неба.

– Вот твоя звезда, – сказал художник и поставил кистью желтую точку среди множества движущихся на холсте точек.

Антон Гречмаков всмотрелся в свою звезду и потерял сознание.

– Дарогой, пачему лежишь?! Забилел?! – споткнувшись о руку Гречмакова, разбушевался хозяин секс-шопа – коротконогий, восточной наружности – и брелоком включил охранную сигнализацию белого Кадиллака, на котором приехал.

– Я здоров, но я устал от скучной жизни, – поднявшись на ноги, признался Антон.

– Уволен! – объявил хозяин секс-шопа, ворвался в торговый зал и у прилавка отдела сексуальной парфюмерии налетел на пожилую уборщицу в синем халате. Она сидела на детском стульчике и держала босые ноги в тазике с водой.

– Албек, вымой мне ноги! – потребовала она. – Можешь без мыла. У меня и полотенце есть, – и сняла с плеча кусок черной ткани, вышитой красными петухами.

– Я ноги твоя мыть?! – разгневался Албек Туринович. – Глупый женщин! Ты уволена!

– Почему? – растерялась уборщица. – Вчера вечером Антон Гречмаков поклялся счастьем своим, что сегодня ради дружбы и согласия в коллективе ты, Албек, помоешь ноги всем служащим магазина.

– Да, так и было! Антон клялся! – подтвердила продавщица сексуальной парфюмерии.

– Точно, точно, клялся! – добавила продавщица женского и мужского нижнего белья.

– Глупый женщин! – рассвирепел хозяин и весь затрясся. – Я всех буду…

Но уборщица помешала закончить угрозу. Она шлепнула босыми ступнями о пол, встала резко со стульчика, выплеснула воду из тазика на хозяина, треснула его мокрую голову тазиком и заключила:

– Помыл бы мне ноги, был бы у меня с тобой мир и согласие.

– Швах! Швах! – утирая лицо ладонями, Албек Туринович убежал в свой кабинет и запер дверь на замок. Потом достал из сейфа пистолет и глубоко задумался – убить или не убить повелительницу швабры и половой тряпки.

Не догадываясь, что рядом решается вопрос жизни ее и смерти, уборщица с тазиком и стульчиком отправилась босиком к метро просить милостыню.

– Удачи, мама, – пожелала ей продавщица сексуальной парфюмерии, набрала на мобильном телефоне номер и спросила сердито:

– Ты где?!

– А что? – достав из кармана брюк мобильник, поинтересовался Антон Гречмаков, медленно шагая в случайно выбранном направлении по людной улице.

– Магазин через полчаса откроется! А ты вчера ты обещал, что сегодня перед открытием магазина будешь любить меня в подсобке! Я жду!

– Не жди. Албек уволил меня. Гуд бай, детка, – Антон отключил связь.

– Молодой человек, у меня есть для тебя работенка, – преградив путь Гречмакову, ласково сказала носатая старушка на инвалидном кресле, плечи ее укрывала оренбургская шаль.

– Какая такая работенка? – спросил Антон недоверчиво.

– Ковырять у меня в носу, – пояснила старушка и задрала огромный нос с ноздрями похожими на отверстие для пчел в улье. – Платить буду наличными за каждую добытую козюлю.

– Согласен! – обрадовался Антон. – Сколько?!

– Подозрительно, что ты быстро согласился, – произнесла задумчиво старуха и отъехала к стене дома.

– Я же буду ковырять у Вас в носу, а не в попе.

– Люблю умных ковыряльщиков, – отметила старуха. – Была у меня ковыряльщица – студентка исторического факультета. Однажды она так мне красиво и подробно про Петра Первого рассказала, что он явился ко мне во сне и любил меня до утра.

– Где и когда приступить к работе? – поинтересовался Антон.

– Вечером позвони – уточним, – старуха дала свою визитку Гречмакову, щелкнула клавишей на подлокотнике кресла.

Зажужжал электромотор, и кресло со старухой покатилось в сторону секс-шопа. Какой-то мелкий человечек в тельняшке засеменил рядом со старушкой, покачивая черной шарообразной шевелюрой.

 Антон Гречмаков перешел улицу с двусторонним движением, остановился и прочитал на визитке: «Дурак».

 – Знаешь ее?! – грозно спросил появившейся перед Гречмаковым толстяк в трусах, в брезентовой куртке сварщика и показал фотографию прелестной обнаженной женщины. В другой руке он держал казацкую шашку.

– Она продает парфюм для возбуждения любовной страсти, – разорвав визитку на мелкие кусочки, ответил Антон. – Еще вчера она была моей любовницей.

– Она – моя жена! Я убью тебя! – вскричал толстяк и закрутил шашкой над головой. Лезвие смертельного оружия засверкало, разбрасывая солнечные зайчики по стене дома.

Антон Гречмаков тыкнул указательным пальцем в мягкий живот рогоносца и побежал по тротуару, ловко избегая столкновений с прохожими. Но зря он опасался погони. Рогоносец сделал шаг и плечом задел плечо дворника, лениво подметавшего окурки на тротуаре. Дворник, весом под сто пятьдесят килограмм, устоял на ногах и метлой огрел обидчика по спине. Завязалась между ними перебранка, и тут же собрались зрители. Кто-то из них поддержал криками дворника с метлой, а кто-то мужика с шашкой.

Оглянувшись и не заметив погони, Антон Гречмаков сменил бег на шаг и увидел женщину в деловом темном костюме рядом с мужчиной, который на четвереньках носом водил по асфальту, кидая по сторонам жалобные взгляды. Дергая веревку, привязанную к брючному ремню мужчины, женщина командовала:

– Ищи! Ищи, ищи хорошенько, ищи!

– Что он ищет? – поинтересовался Антон.

– Счастье наше семейное, – ответила женщина и опять понукнула мужчину: – Ищи! Не филонь, ищи!

– А если не найдет?

– Жрать не получит! – пообещала женщина.

– Это жестоко! – возмутился Антон и погладил мужчину по голове.

– Топай своей дорогой, адвокат хренов, или я на тебя мужика своего спущу! – разозлилась женщина. – Он тебя покусает!

– Пугаете! – не поверил Антон.

– Санек, ату его! Ату! – приказала женщина.

Мужчина злобно зарычал. Слюна запузырилась и стекла на подбородок из узкой щели между его губ. Уши его покраснели, а черные глаза его завращались.

– Извините меня, – Антон примирительно улыбнулся и быстро двинулся по людной улице.

– Антошка, ты ли это?! – крикнул из салона розовой малолитражки, остановившейся у бордюра, мужчина с большой лысиной на крупной голове. – Как поживешь?!

– Хорошо, – ответил Антон равнодушно. Он признал в мужчине своего отчима, с которым не виделся почти десять лет, – с того дня, как при невыясненных обстоятельствах мать Антона погибла под колесами электрички.

– Куда путь держишь? – поинтересовался бывший отчим.

Антон Гречмаков услышал вздох за спиной, кинул любопытный взгляд через плечо и увидел, как мужчина в камуфляже ползет по асфальту к овальной лужице.

– Ты пьяный что ли? – брезгливо спросил Антон.

– Трезвый, – опроверг мужчина, не останавливая плавные движения рук и ног. – Я тренируюсь. Вот будет жуткая засуха, – вот тогда посмотрим: кто выживет в городе кроме меня.

– Да, не будет никакой жуткой засухи, – уверенно произнес Антон.

– Ты не бог. Ты не можешь что-либо утверждать, – сказал мужчина, опустил нос в лужицу и полакал мутноватую воду.

– Антошка, что молчишь?! – приоткрыв автомобильную дверцу, спросил бывший отчим и добавил печально: – Пусть я тебе чужой, но я любил твою мать и к смерти ее не причастен!.. Садись, подвезу, куда скажешь!

Тигрового окраса кошка с ветки липы упала на асфальт, растянулась и заголосила, как голодное грудное дитя.

Антон Гречмаков забрался на переднее пассажирское сиденье малолитражки. Она стартовала, но не проехала и десяти метров – перед ней вышли люди с плакатами, скандируя безостановочно:

– Долой коррупцию! Долой олигархов! Долой безработицу! Долой аборты! Долой бедность! Долой несменяемость власти!

Антон Гречмаков опустил стекло дверцы и раздраженно спросил у верзилы с фотоаппаратом:

– Это надолго, не знаешь?!

– Борьба народа за свои права не бывает быстрой! – откликнулся фотограф и ломанулся в горластую толпу.

Позади розовой малолитражки просигналили на разные лады десятка два автомобилей.

– Почему ты исчез после гибели моей мамы? – спросил Антон бывшего отчима.

– Я нашел другую женщину и счастливо живу с ней до сих пор.

Вопли толпы и автомобильных клаксонов перекрыл вой сирены «скорой», которая сверкая синим маячком, двинулась медленно на митингующих. Выкрикивая требования к властям страны и не опуская плакаты, люди расступились.

– Поехали! – обрадовался бывший отчим и за «скорой» миновал толпу.

Тут-то Антон Гречмаков увидел, как из «скорой» проявился и уселся на передний бампер малолитражки голый мужик – прозрачный такой, сизоватый.

– Дай мне твое сердце! Мое сломалось! – потребовал он, пронзил сизоватой рукой лобовое стекло и грудь бывшего отчима. Тот коротко вскрикнул, уронил голову на руль, а малолитражка врезалась в осветительный столб и заглохла. В то же мгновение сизоватый мужик куда-то пропал с покореженного бампера.

– Ох, плохо мне. В груди холодно и тяжело. Мне плохо, – закрыв глаза, издал бывший отчим испуганным голосом.

– Крепись, из «скорой» бегут сюда врачи. Крепись, они обязательно тебе помогут, – быстро сказал Антон и покинул розовую малолитражку. Он заметил, как в кафе за перекрестком, вошла брюнетка, напрасно обвинившая его в краже кошелька в автобусе. Кафе было ему знакомо.

2

– Ты прости меня, что по телефону я назвала тебя вором. У меня из сумочки ничего не пропало, но ее кто-то порезал. Ты прости меня, – войдя через стеклянную дверь в маленький зал, услышал Антон Гречмаков от брюнетки, которая восседала на высоком стуле перед барной стойкой и держала в руке чашку черного кофе.

– «Прости» – сыт не будешь, – грубовато отозвался Антон, заказал виски и присел на стул рядом с брюнеткой. Оба почувствовали симпатию друг к другу. Обоим по двадцать лет. У обоих простоватая, но не отталкивающая внешность.

– Хочешь, я подарю тебе секс? – как-то обыденно спросила брюнетка.

– Хочу, – согласился Антон.

Бармен поставил перед Гречмаковым стакан с виски и отошел к работавшей кофеварке. Отхлебнув кофе из чашки, брюнетка прикурила от золотистой зажигалки; новая блестящая сумочка лежала на ее коленях. На улице, видимой через входную дверь, как-то стремительно потемнело, ярко вспыхнуло, прогремело, и полил дождь такой обильный, словно собирался затопить город. А в кафе было уютно, и тихо звучал ноктюрн Шопена из колонок музыкального центра.

Антон Гречмаков глотнул виски и сильно поморщился. Почудилось ему, что перед носом его не виски, а вонючий носок. Что за хрень?! Через секунду противная вонь исчезла, а желание выпить вернулось.

Антон Гречмаков осторожно сделал маленький глоток и почувствовал, что на затылок опустилась легкая, теплая ладонь.

 «Хватит дурманиться спиртным, – раздалось в его голове. – Жизнь – мимолетная штука. Расходуй ее на благо человечества».

«У меня слуховые глюки», – обеспокоился Антон.

«Не нервничай. Алкоголь еще не лишил твое сознание здравого смысла. Просто к твоему сознанию присоединилась Я – душа твоего дедушки. Тело твоего дедушки сегодня утром умерло на койке в доме престарелых. В неподвижном теле стало жутко и зябко, и я оставила его. Я до ухода в небытие побуду с тобой. Я много пожила и пережила. Я могу уберечь тебя от опрометчивого поступка, и охотно помогу тебе решить многие проблемы», – сообщила душа дедушки.

«Свои проблемы я всегда решаю сам. Помоги с проблемами… своему сыну – моему отцу, например», – посоветовал Антон.

«Твой отец отказался от меня и от тебя, когда тебе было пять лет. Он поместил меня в дом престарелых и поехал заколачивать деньгу на золотые прииски. С тех пор он для меня не существует», – сказала душа дедушки.

«Я тебя не знал и знать не хочу. Уйди», – потребовал Антон.

«Не уйду. Это твое сознание прогоняет меня, а твоя душа согласна побыть со мной до моего растворения в небытии», – сказала душа дедушки.

Антон Гречмаков украдкой посмотрел на брюнетку и заметил, что она поставила чашку с кофе на стойку бара и осмотрелась чумаватым взглядом.

«Уходи немедленно из этого гадюшника, Аня», – услышала брюнетка в своей голове старушечий голос. – Я – душа твоей бабушки. Она с утра лежит мертвая у поленницы дров в деревне, а я вот навестила тебя. Немедленно уходи из этого гадюшника».

«Не знаю, кто ты на самом деле, но не мешай мне получать от жизни удовольствие», – потребовала Анна.

«Внученька, здесь тебе не место. Будь жива и молода, как ты, я не пришла бы сюда ни за какие коврижки», – сказала душа бабушки.

«Мне здесь нравится», – Анна пригубила кофе.

«Внучка, уйди отсюда, и я тебе расскажу, как я встретила свою любовь, твоего деда; как он мило ухаживал за мной, как знакомился с моими родителями, как мы первый раз поцеловались только на нашей свадьбе», – сказала душа бабушки.

«Не хочу я слышать всякий бред, – Анна глотнула кофе из чашки. – Уйди. Не мешай мне получать удовольствие».

«А я хочу узнать, как за тобой ухаживал жених», – вступила в диалог родственниц душа дедушки Гречмакова.

«Ты еще кто?!» – рассердилась душа бабушки.

«Я – душа дедушки этого паренька», – назвалась душа дедушки.

«Я – душа бабушки этой молодой красавицы», – сообщила душа бабушки.

Внимая знакомству душ стариков, Гречмаков и брюнетка посмотрели друг другу в глаза.

– Хочу тебя угостить, – сказал Антон, щелкнул пальцами, и бармен поставил перед брюнеткой бокал с красным напитком.

«Боже мой, – сказала душа бабушки, – Аня, будь я хозяйкой твоего тела, я влепила бы этому наглецу пощечину».

«Но я не влеплю. Он мне нравится, и я хочу секс с ним», – возразила мысленно брюнетка.

«Внучка, отдавать себя без любви – великий грех», – заявила душа бабушки.

«Глупости. Трахаться можно без любви и с любовью, – лишь бы было хорошо», – Анна глотнула красный ликер из бокала и облизнула губы.

«Милая внучка, потом тебе стыдно будет за свое нонешнее поведение», – напророчила душа бабушки.

"Не будет. Я давно уже не девочка, – парировала Анна и потребовала: – Сгинь, бабуля. Не мешай мне получать удовольствие».

«Ты слышал? – спросила внука душа дедушки. – Ты у нее не первый. Она – шалава. Беги от нее скорей. Тебе нужна чистая женщина».

«Не смей говорить гадости о моей внучке», – защитила внучку душа бабушки.

«Я свободна от тела. Я говорю все, что хочу», – заявила душа дедушки.

«И я свободная душа. Я требую: не оскорбляй мою внучку», – произнесла душа бабушки.

«Заткнитесь обе. Не мешайте нам получать от жизни удовольствие», – одновременно потребовали Антон и брюнетка.

 «Уйдем от молодых, раз мы им мешаем. Нам и без них есть о чем поговорить», – предложила душа дедушки.

«Уйдем, – согласилась душа бабушки. – До исчезновения в небытие ты расскажешь мне о своей жизни, а я расскажу о своей».

Внуки перестали слышать души своих предков. Из музыкального центра зазвучал, не заглушая шум дождя, скрипичный концерт Моцарта. Где-то над городом сверкнула молния, и громыхнул гром.

Антон Гречмаков заплатил бармену за аренду кровати, за выпитое виски и ликер, а потом провел брюнетку коротким коридором в комнату без окон. Там они разделись, вместе приняли душ и …

Через час они равнодушные друг к другу покинули кафе и разошлись на улице в разные стороны.

3

Июньское солнце отражалось в лужах на асфальте. Южный ветерок гонял по городу влажный после ливня приятно теплый воздух.

Антон Гречмаков прошагал вдоль изгороди из чугунных длинных пик, за которой белело и глыбилось здание Министерства обороны России. Остановился. Перед глазами его пролетели на фоне небесной синевы голубые ширококрылые бабочки.

Антон Гречмаков пересек мостовую и оказался возле бюста военачальника, который на постаменте возвышался на круглой клумбе в палисаде старинного особняка с восемью белыми колоннами, объединявшими второй и третий этаж под фронтоном. Мимо особняка, пестрой вереницей катились с ровным гулом автомобили.

Антон Гречмаков присел на скамейку и с блаженством на простоватом лице вытянул ноги. На соседней скамейке старик в фетровой шляпе и в белой рубашке короткими пальцами ломал и крошил батон бойкой и шумной стайке воробьев.

Наблюдая отчаянную борьбу прыгучих птах за корм, Антон Гречмаков вспомнил о детском доме, в который попал после гибели матери под колесами электрички. И захотел он, чтобы детдомовцы не голодали (как порой ему приходилось); чтобы в свободное от учебы время они не дурели от скуки и не завидовали детям, которые живут с родителями. И придумал он послать когда-нибудь детдомовским малышам мешок конфет. Пусть будет у малышей праздник!

– Молодой, красивый, я тебе погадаю! Всю правду скажу! Любовь приворожу! Дорогу к счастью укажу! – услышал за своей спиной Гречмаков требовательный женский голос и обернулся.

Худющая старуха в ситцевом платье – ромашки на зеленом – стояла на газоне и каблуком правого ботинка била низенькую травку. Две седые толстые косы ее с красными бантами лежали на впалой груди. Под дрожавшей нижней губой торчала крупная волосатая бородавка.

– Спасибо. Не на-на-до, – с трудом ворочая языком, произнес Антон и отметил, что у гадалки много глубоких морщин в уголках карих глаз и узких губ.

– Как не-не на-на-до-до?! – проблеяла старуха и пристально посмотрела в его синие глаза. – Счастливым быть хочешь?!

– Отстаньте от меня, – пролепетал Антон и заметил, что солнечный день заменили потемневшие карие глаза гадалки. Только их, только их он желал видеть и подчиняться им.

– Я тебе погадаю на любовь, – старуха потянулась рукой к карману брюк Гречмакова, в котором лежал пустой после посещения кафе бумажник.

Но тут старик в белой рубахе запустил свою фетровую шляпу вверх, и она, спикировав, нахлобучилась на голову старухи, оставив для обозрения дрожащий острый подбородок.

Потеряв глаза гадалки, Антон Гречмаков услышал чириканье воробьев, увидел цветочную клумбу и почувствовал запах бензина.

– Кеша! Помоги! Меня обижают! – провопила старуха, не в силах сорвать с головы фетровую шляпу. – Кеша! Помоги!

На истошный призыв выскочил из-за постамента памятника военачальнику черноволосый коротышка средних лет в тельняшке, в черных брюках, в плетенках на босу ногу. Небритым лицом он походил на морду лисицы. Капли сухого птичьего помета белили его черные волосы на висках. Прищуренные зеленые глаза его сулили беду. Почесывая бока и пивной животик, он мелкими шажками направился к старухе.

– Беги, паренек, отсюда! – прокричал с тревогой в голосе старик. – Беги! Иначе старая дурилка своими сказками испортит твое сознание и твое будущее!

Антон Гречмаков рванулся со скамейки и понесся по улице к зубчатой кремлевской стене. Он не сомневался, что там стоит его детский дом; что там, среди детдомовцев, он будет в безопасности от гадалки.

Ну, а старуха с помощью коротышки сдернула с головы фетровую шляпу, бросила под ноги и давай ее топтать, злобствуя:

– Зачем ты помешал мне, поганый хрыч?! У тебя своих проблем нет?! Так их я тебе устрою!

– Заура, ты не узнаешь меня? – старик встал со скамейки.

– С какой стати?! – удивилась старуха, а потом признала в хозяине фетровой шляпы своего первого мужа, после развода с которым у нее было еще пять мужей: – Ефим!

– Да, это я, – подтвердил старик и произнес с досадой: – В молодости ты исковеркала глупыми предсказаниями мне научную карьеру. Теперь я рад, что не допустил, чтобы ты глупыми предсказаниями исковеркала жизнь пареньку.

 – Он что, твой родственник?! – вскричала старуха злобно.

 – Нет, – спокойно ответил старик, – но я знаю тебя. Я доволен, что помешал тебе гаданиями испакостить жизнь парню.

– Замолчи, Ефим! – поднявшись на мыски, скомандовала старуха. – Или я тебя заставлю, как в молодости, вылизать мои ботинки!

– Было такое дело, – согласился старик, и доброе лицо его расплылось в улыбке. – После развода с тобой, я много пожил и много испытал. Теперь ты меня, как пустое место!

– Молчать! – взбеленилась старуха и пристально посмотрела в смешливые глаза старика. – Слушай, Ефим, только мой голос! Слушай только мой голос и пляши!

– Зря стараешься, Заура. Твои слова на меня не действуют, – спокойно ответил старик, опустился на скамейку и покрошил мякиш батона воробьям.

Новую порцию дармовщинки шустрые пташки приветствовали отчаянным чириканьем и суетой.

– Кеша, за мной! – приказала старуха и понеслась вприпрыжку к видневшейся кремлевской стене, лихо свистя, как футбольный фанат, рассерженный на судью за неправильно назначенный пенальти.

– Кеша, останься, – посоветовал старик. – Ты молод. Зачем тебе старуха?!

– Она добрая. Она меня кормит. Она интересно рассказывает мне о моем будущем, – признался коротышка и, выкидывая замысловатые коленца, припустился за гадалкой. Редкие встречные прохожие шарахались от баламутной парочки и торопились по своим делам.

Тем временем Антон Гречмаков удачно проскочил между несущимися автомобилями на площади перед домом Пашкова и налетел у Боровицкой башни на громадного рябого постового (капитана полиции), переминавшегося с ноги на ногу недалеко от стеклянной будки на бетонной опоре с металлическими ступеньками.

– Уважаемый, предъявите документы! – строго попросил постовой и хлопнул полосатым жезлом по ладони в белой перчатке. – Почему на красный свет перебежали площадь?!

– Дяденька, спаси меня от гадалки! Она хочет испортить мне будущее! – выпалил Антон и крепко, как горячо любимого родственника, обнял плечи капитана.

Постовой воспринял испуганные синие глаза паренька за глаза наркомана и жестко потребовал:

– Убери руки! Ну!

Оставив брызги слюны на полицейском кителе, Антон Гречмаков отступил назад, повернул лицо к площади, увидел болото, над которым кружились вороны, и чувствовал вонь выгребной ямой общественного туалета. Он не слышал звуков, но был уверен, что вороны каркают в разброд и истошно. Но вот видение исчезло, и разноцветные иномарки покатились в большом количестве по площади, а на островке безопасности старуха грозила водителям кулачком, а коротышка плясал вприсядку.

– Вон она, гадалка! – воскликнул Антон и шмыгнул за широкую спину полицейского. – Спасите меня от нее!

– Сейчас спасу. Сейчас вызову наряд; он доставит тебя в отделение, – постовой повел мясистым носом к рации, прикрепленной к кителю на левой стороне груди.

На светофорах площади сменился свет. Автомобили остановились. Старуха с коротышкой рванулись к Гречмакову, точно гончие к зайцу.

– Помогите! – крикнул Антон и помчался под уклон между Кремлевской стеной и Большим Каменным мостом, к набережной Москвы-реки, от которой тянуло влажной прохладой.

– Стоять, уважаемые! Почему преследуете гражданина? – сурово поинтересовался постовой и запретительно вытянул руку с жезлом.

– Не твое дело, коп поганый! – огрызнулся Кеша и обильно высморкнулся в ладонь.

– Что?! – возмутился постовой, рукой цапнул хама за тонкую шею и оторвал от асфальта. – Предъявите документы, уважаемый!

Коротышка взвизгнул, задергал руками и ногами. Сухой птичий помет запылил облачком над его нечесаной шевелюрой. Постовой так громко чихнул, что на пару секунд оглушил себя.

– Ну-ка, сатрап, не нарушай Конституцию России и отпусти Кешу! Времена произвола правоохранительных органов сгинули в историю безвозвратно! – четко и громко провозгласила старуха и подняла руку в антифашистском приветствии. – Рот Фронт! Мир хижинам – война дворцам!

– Что?! – постовой вылупился на старуху и разжал пальцы на шее коротышки.

– Брось полосатую палку! Иди, попей пивка! – приказала старуха, и ее карие глаза потемнели, а впалые щеки стали белее перчаток постового.

– Брось полосатую палку! Иди, попей пивка! – растирая соплю в ладонях, повторил Кеша и топнул ногой. – Брось, брось палку, гад!

И надо же – постовой уронил жезл! Но через миг он вспомнил о профессиональном долге, поднял жезл и поднес свисток к губам, чтобы подозвать к себе кого-нибудь из оперативников, которые в гражданской одежде гуляли среди людей в Александровском саду.

– Брось палку, иди, попей пивка! – заскандировал Кеша и старуха. Раскинув руки, они забегали вокруг постового.

Голова у постового приятно закружилась. Он жутко захотел выпить пива, холодненького, с воблой. Он спрятал свисток в нагрудный карман кителя и опять уронил жезл, но вспомнил о своем долге и чести, поднял жезл и гаркнул:

– Пошли прочь! – и замахал жезлом, изображая регулировщика на оживленном перекрестке.

– Брось палку! Иди, попей пивка! – не унялась старуха и довольно профессионально затанцевала вместе с коротышкой твист.

Проходившая мимо группа африканских экскурсантов остановилась и с воплями восторга принялась фотографировать танцоров и полицейского, который то бросал себе под ноги, то поднимал жезл.

4

На набережной Москвы-реки Антон Гречмаков оказался между шеренгой молодых подтянутых мужчин и переносным металлическим ограждением, на котором висели круглые дорожные знаки, запрещавшие проезд. Автомобили, выныривавшие из-под моста, поворачивали на Боровицкую площадь; автомобили, катившиеся с площади, исчезали под мостом.

– Пропустите меня, пожалуйста. За мной гонится гадалка. Она хочет гаданием испортить мое будущее, – остановившись у гранитного парапета, попросил Антон Гречмаков крайнего в шеренге мужчину в модном отутюженном костюме стального цвета.

– Не положено. Проход закрыт. На набережной Президент. Ему нельзя мешать. Он наблюдает, как течет река, и думает о благе и процветании России, – едва заметно двигая губами, сообщил сотрудник ФСО.

Всмотревшись в пространство за плечом охранника, Антон Гречмаков увидел на набережной черную машину за спиной неподвижной фигурки, лицом обращенной к реке, и горячо пообещал:

– Я не помешаю Президенту. Я мышкой проскользну.

– Не положено, – процедил сотрудник ФСО, одной рукой крепко схватил настырного паренька за рубашку на груди, а другой за ремень брюк, и перебросил через металлическое ограждение.

После короткого полета Антон Гречмаков с кошачьей ловкостью опустился на ноги и увидел, как горе, возле стеклянной будки, коротышка и старуха хороводили вокруг полицейского, который то наклонялся, то выпрямлялся.

– Сатрап, ты ответишь перед законом за насилие надо мной! Я – порядочный налогоплательщик! – внезапно для себя выпалил Антон и забежал под мост.

У опоры моста, прислонившись спиной к серой грубо обработанной гранитной плите, сидела на тротуаре босоногая девушка в сером больничном халате, с вздыбленными короткими рыжими волосами.

– Не подходи! – крикнула она, выхватила из бумажного кулечка и кинула белый камешек чуть больше перепелиного яйца. Камешек оцарапал щеку Гречмакова, упал к его кроссовкам и откатился к бордюру.

– Ты, что раненая в голову?! Ты, что камнями пуляешь?! – рассердился Антон и промакнул царапинку на щеке носовым платком.

– Ты поэзию любишь? Ты стихи сочиняешь? – серьезно спросила девушка.

– Стихи читал, но никогда не сочинял, – признался Антон и преклонил колено. Он очаровался симпатичной незнакомкой и захотел пообщаться с ней.

– Жаль, что ты не поэт, – огорчилась девушка, запустила пальцы в кулечек и прибавила: – Но я чувствую, ты мне не опасен. Я камешки только в своих врагов бросаю.

– Часто бросаешь? – с иронией спросил Антон.

– Нет, – призналась девушка весело. – Только этой ночью. Во врача в психушке.

– Так ты сумасшедшая, – горестно проронил Антон, медленно выпрямился во весь рост.

– Сумасшедшей меня считают родители, – сообщила девушка, подтянула к груди колени и прикрыла их полой халата. – Я – поэт. Я постоянно сочиняю стихи. За это родители ругали меня, требовали, чтобы я, как они, окончила строительный институт. Но я не могу жить без поэзии. Без поэзии я – никто; без поэзии я – мешок костей на ножках... В конце концов, родителям надоело возиться со мной, и они упрятали меня в психушку.

Наблюдая, как под мостом в автомобилях проезжают люди, девушка и Антон Гречмаков помолчали, думая, что рядом течет Москва-река, течет с незапамятных времен, невзирая на людские радости и беды.

– Вот послушай мои стихи и скажи: сумасшедшая я или нет? – предложила девушка, сомкнула веки и произнесла нараспев:

Я руками сжимаю воздух;

Я прижимаю ночь к земле.

Все ветры ровными рядами

Ложатся под ноги ко мне.

И я стою над темнотой,

Одетая в звездную кольчугу.

И солнце за моей спиной

Все вертится и движется по кругу.

Почувствовав к себе интерес паренька с простоватым лицом, она прочитала с той же плаксивой интонацией другое стихотворение:

Горемыка безродный – всему свету чужой,

Похоронен у дороги памяти вечной.

Я не буду теперь горемыке женой!

Но я буду, как он, всему свету чужой!

 

– Ну, как? – открыв глаза, спросила девушка и затеребила пальцами край кулечка с камешками.

– Я в поэзии ничего не понимаю, – признался Антон, – но считаю, что нельзя за такие стихи считать человека сумасшедшим.

– А вот врач в психушке называл мои стихи глупыми и вредными. Он утверждал, что я, сочиняя стихи, выпадаю из реальности. Он так зверски обработал меня гипнозом и какими-то пилюлями, что я однажды возненавидела поэзию. Меня даже тошнило, когда кто-то рядом рифмовал слова… Но прошедшей ночью поэтический дар вернулся ко мне, и я сбежала из психушки… Ты меня не выдашь?! Ты меня не сдашь в психушку?! – вдруг занервничала девушка. С мольбой уставилась она в синие глаза Гречмакова, нашла в них сочувствие, успокоилась и улыбнулась приветливо.

Антон Гречмаков присел на асфальт и дружески погладил поэтессу по голове, но рыжие густые короткие пряди ее опять вздыбились в разные стороны.

– Меня зовут Антон.

– Я – Даша Перехватова. Слышал про меня? – сказала Даша, теребя складки больничного халата.

– Не слышал, – признался Антон. Мелкие веснушки на щеках и под нижними веками поэтессы, ее вздернутый носик своим существованием, словно призывали его не думать о плохом в жизни. – Как же ты смогла сбежать из психушки?

– Ночью дежурный врач разбудил меня и привел в свой кабинет, – Даша потерлась щекой о плечо Гречмакова. – Врач был сильно пьян, сорвал с меня халат и всю облапал. Я не сопротивлялась, я складывала строки о всемогуществе космоса. Но когда врач снял брюки и назвал Пушкина бабником и паршивым стихоплетом, я одним из камешков, которые имитировали на столе японский сад камней, ударила врачу в глаз, и он отключился.

– Глаз отключился?

– Врач! – Даша звонко рассмеялась и похлопала ступнями по асфальту. – Врач отключился и лицом раздавил круглый кактус в горшочке на другом столе. Я собрала со стола камешки в бумажный кулек, накинула халат и вышла из корпуса через приемное отделение. Пьяные охранники спали на полу и меня не засекли. Я пошла по городу. Я читала людям свои стихи, – Даша закрыла глаза. – В жизни тебя я никогда не встречу. Я после смерти тебя обрету. Только, где тогда ты будешь, мой милый: в раю с ангелами или с чертями в аду?!

Читать дальше стихотворение помешал визг визг тормозов – под мостом остановилась «скорая помощь». Из ее салона выпрыгнули трое мужчин в белых халатах – врач и два санитара – и бросились к сидевшей на тротуаре парочке.

– Антон, спаси меня, – прошептала Даша и оскалилась. Яркую россыпь веснушек под ее нижними веками пересекли морщинки. С ее растянутых губ сорвалось кошачье шипение.

Антон Гречмаков схватился правой рукой за грань гранитной облицовки, но кулак одного из санитаров оглушил его ударом по затылку.

– Не дергайся, парень! – властно потребовал врач – высокий сорокапятилетний мужчина с поцарапанной припухшей левой щекой и подбородком. – Она – сумасшедшая! Она – наша клиентка! – и приказал санитарам: – В машину ее!

– Я – не сумасшедшая. Я – не клиентка! Я – поэт! – провопила Даша и клацнула зубами. Голубые глаза ее сузились. Пальцы ее смяли кулек. Ноги ее лихорадочно задвигались.

Один санитар широкой ладонью закрыл Даше рот, а другой санитар крепко схватил и успокоил ее брыкавшиеся ноги.

– Замри, парень, а то и тебя увезем в психиатрическую больницу! – заметив, что спутник сумасшедшей беглянки зашевелился, пригрозил врач, забрался за плененной санитарами девушкой в салон «скорой» и захлопнул дверь.

– Антон, найди меня! Антон, спаси меня! – услышал Гречмаков жалобный крик поэтессы. Отчаянно прыгнул он к «скорой», но она с включенной сиреной умчалась из-под моста к Боровицкой башне.

– Борзый пацан, твой защитник. Он долго не проживет в согласии с миром. Он – потенциальный наш клиент, – сердито напророчил врач, наблюдая, как санитары укладывают сопротивляющуюся больную на носилки с металлическими ребрами.

– Как вы меня нашли? – смирившись с силой мужских рук, спросила Даша.

– Ты читала свои вирши всем встречным-поперечным, – вот и наследила. Переезжая от слушателя к слушателю твоих виршей, я нашел тебя. Последним твоим слушателем был старый рыбак на набережной, которому ты глупыми стихами распугала рыбу. Он охотно указал мне, что ты сидишь под мостом.

– Следующий раз, когда я сбегу, я буду читать стихи небу, – пообещала Даша.

– Следующего раза не будет, – заверил врач и достал из чемоданчика шприц и ампулу со снотворным. – Я больше промаха не дам.

– Пить спирт на дежурстве бросишь?! – насмешливо спросила Даша с серьезным лицом, на котором веснушки стали сочней.

– Сейчас ты перестанешь умничать, – проскрежетал врач. Он мечтал усыпить поэтессу, потом остановить «скорую» в укромном месте, выгнать водителя и санитаров из машины и изнасиловать поэтессу. Он искренно верил, что сексом добьется безграничной власти над ее сознанием, что она будет сочинять стихи только про него.

– Я руками сжимаю воздух, – задекламировала Даша, наблюдая, как волосатые пальцы врача отломили кончик ампулы, как игла шприца погрузилась в желтоватую жидкость. – Я прижимаю ночь к Земле. Все ветры ровными рядами ложатся под ноги ко мне.

Хищно ухмыляясь, врач задрал у Даши выше локтя рукав больничного халата.

Тем временем Антон Гречмаков подхватил с асфальта скомканный кулек с камешками и выбежал из-под моста. Охранники Президента еще перекрывали неподвижной шеренгой проезд и проход на Кремлевскую набережную у Водовзводной башни. На другой набережной (через реку) и вдоль чугунной ограды Большого Каменного моста тоже стояли сотрудники ФСО. Бдительно, пренебрегая усталостью, они оберегали покой Президента, который, поглаживая рукой гранитный парапет напротив Тайницкой башни, наблюдал за речной волной и шептал, удивляясь своему шепоту:

– Я руками сжимаю воздух. Я прижимаю ночь к Земле. Все ветры ровными рядами ложатся под ноги ко мне.

В этот момент старая ворона вспорхнула с гребня Кремлевской стены и лениво замахала крыльями. Пролетая над набережной, она без злого умысла, а по потребности уронила из-под хвоста белую каплю, которая устремилась вниз. Эту птичью пакостность заметил водитель-охранник, выскочил из черного лимузина и раскрыл над головой Президента зонт. Чуть позже капля с тихим шлепком пометила черный материал зонта белой вонючей кляксой.

– И я стою над темнотой, одетый в звездную кольчугу. И солнце за моей спиной все вертится и движется по кругу, – прошептал Президент, забрался на заднее сиденье лимузина, и тот плавно поехал по набережной к Васильевскому спуску, к воротам в Спасской башне.

Сотрудники ФСО еще долго оставались на своих местах у Москвы-реки.

5

Возле Боровицкой башни «скорая» резко затормозила перед капитаном полиции, танцевавшим на мостовой лезгинку, ритм которой, хлопая в ладоши, задавали старуха, коротышка и пестрая группа туристов из Африки.

– Охренел, Митрофаныч?! – отлетев от носилок к водительскому креслу, возмутился врач, сжимая в кулаке шприц со снотворным.

– Я невиноват! Гляньте, что делается! – вскричал обиженно водитель и указал пальцем в лобовое стекло.

Врач повернул голову и увидел, как крупный полицейский плавно двигается перед капотом «скорой», поочередно сгибая и выкидывая в сторону то одну, то другую руку. Его потное лицо выражало удовольствие.

– Что происходит, капитан?! – открыв дверь салона, поинтересовался врач.

– Он радуется жизни! – ответила старуха в зеленом платье, разрисованном ромашками.

– Что?! – не понял врач и спрыгнул на асфальт. – Капитан, дай проехать!

Постовой замер. Фуражка сползла ему на затылок. Белая рубашка его вылезла из-под полы кителя, застегнутого лишь на нижнюю пуговицу. Полосатый жезл торчал из кармана брюк, треснувших по заднему шву.

– Танцуй! – приказала старуха постовому и опять захлопала в ладоши в одном ритме с коротышкой и с туристами из Африки.

– Капитан, уймись! – потребовал врач. – Дай проехать! У нас больная при смерти!

Постовой покрутил головой. Команды старухи и врача перемешались в его мозгу. Взгляд его затуманился, прояснился и вновь затуманился. Колени его задрожали. Из носа его закапала кровь.

– И ты танцуй! – приказала старуха врачу, кривя узкие губы и дергая себя за седые косы с красными бантами.

– Успокойся, бабуля, и слушай только мой голос, – вкрадчиво произнес врач, отшвырнул шприц и достал из нагрудного кармана халата палочку, – на одном конце ее матово блестел шарик. – Слушай только мой голос! Я посчитаю до пяти, и ты перестанешь...

– Танцуй! Танцуй! – перебила старуха. Острый взгляд ее карих глаз прогнал из сознания врача все заботы. Не помня себя, он обнял постового за талию и завальсировал с ним вокруг «скорой» под мелодию вальса «Амурские волны», которую вместе со старухой и коротышкой замычали санитары и водитель. Африканские туристы принялась с азартом фотографировать танцоров.

Даша Перехватова поднялась с носилок и покинула салон «скорой».

– Кеша, вот твоя жена! – крепко схватив Дашу за локоть, объявила старуха. – Теперь ты не будешь по ночам доставлять руками себе удовольствие!

Коротышка игриво подмигнул Даше, которая, глядя на безоблачное небо, мысленно подбирала рифму к слову свобода.

– Ну, вот и я! Держи подарочек! – подбежал к «скорой» Антон Гречмаков, достал из кулька и запустил белый круглый камешек в старуху и попал ей в висок.

Старуха отпустила Дашу, высунула бурый язык, выпучилась, присела на асфальт и замерла вместе с ромашками на зеленой ткани платья.

– Ага! – обрадовался Антон и кинул в коротышку другой камешек из кулечка, – но промахнулся! Каменный кругляш угодил в глаз туристки из Африки, а Кеша метнулся в Александровский сад. От боли низкорослая африканка закричала испуганной самкой гиббона. Муж ее, такой же, как она, маленький и пестрый, издал боевой клич и с воображаемым копьем кинулся на обидчика. Тогда Антон Гречмаков швырнул камешек в глаз разгневанного супруга, подхватил Дашу под руку и дал деру. Африканец же остановился, закрыл ладонью подбитый глаз и завторил воплям жены, подражая рассерженному самцу гориллы. Их разные по тональности рулады поддержала возмущенными выкриками вся туристическая группа.

Этот гвалт вернул к реальности врача и постового. Не понимая, что от них хотят разгневанные африканцы, они быстро закрылись в салоне «скорой». Возмущенные африканцы обступили ее и замолотили кулаками по обшивке, по-французски требуя поймать и наказать обидчика их соплеменников. Потом пострадавшая от камешков супружеская пара, помогая друг другу, взобралась на «скорую», скинула сандалии и дробно застучала по нагретой солнцем крыше пятками, голося воинственную песню. От этой песни старуха очнулась и отправилась искать Кешу в Александровском саду.

Тем временем Антон Гречмаков и Даша Перехватова присоединились у Манежа к группе молодых парней в оранжевых дхоти, кричавших под барабанный бой:

 – Харе, Кришна! Кришна! Кришна! Харе, Рама! Рама! Рама!

Неподдельное веселье излучали их безусые, безбородые худые лица.

– Среди нас женщина! – внезапно возмутился один из кришнаитов. Жалкая косичка на его бритом затылке замоталась из стороны в сторону. Костлявые руки его взметнулись к небу.

– Уходи от нас! – прервав барабанный бой, потребовали другие кришнаиты, надвигаясь на Дашу плотной стеной. – Женщина – низкое существо! Ты не можешь быть с нами! Твое место на кухне!

– Парни, тормозите! Вспомните, откуда вы появились на свет! – заступился Антон не только за Дашу, но и девчонок, и за воспитательниц своего детского дома.

Но кришнаиты с мрачными лицами надвигались и надвигались стеной. Бой их барабанов нагонял необъяснимый ужас, от которого пробегала дрожь по телам людей у Манежа.

– Бежим! – потребовала Даша и впереди Гречмакова понеслась к многолюдной площади, где бугрились стеклянные купола, где фонтаны омывали бронзовые скульптуры. У ограждения, напротив скульптуры старика с рыбкой, она остановилась, запрокинула голову и зашевелила губами, в рифму описывая испытанное унижение и страх за свою жизнь. Затасканный больничный халат, рыжие всклокоченные ее волосы привлекли внимание зевак.

– Что мы будем делать дальше? – спросил Антон.

– Не мешай, пожалуйста. Я сочиняю стихи о победе добра над злом, – ответила Даша и принялась рифмовать слово: непогода.

– Все же, что мы будем делать дальше? – проявил настойчивость Антон, отворачивая лицо от любопытных взглядов прохожих.

– Пойдем к моей верной подруге, – отложив поиск рифм к слову космос, задумчиво отозвалась Даша. – Она любит поэзию. Она живет здесь рядом, на Тверской.

Вот тут-то Антон Гречмаков заметил, как на бронзового старика с рыбкой в руке – скульптура персонажа сказки Пушкина – запрыгнул дед Мороз с мешком на спине, с ножовкой по металлу в зубах. Но два крупных расторопных полицейских сдернули вандала с памятника.

– Все равно рыбка будет только моей и будет исполнять только мои желания! – провопил дед Мороз. Белые валенки слетели с его ног и, подражая уткам, поплыли по воде в чаше фонтана.

– Посмотри, что творится! – Антон указал рукой на полицейских, которые деда Мороза за босые ноги поволокли куда-то.

 – Не отвлекай меня. Главное для меня поэзия, – ответила Даша и двинулась к подземному переходу возле гостиницы «Москва».

Недовольный Антон Гречмаков и поплелся туда же. К себе домой он постыдился пригласить рыжеволосую поэтессу. В комнате квартиры его лишь матрац лежал на полу, а на кухне стоял стол и две табуретки. А еще имелся в соседней квартире шумный постоянно нетрезвый семидесятилетний старик, Иван Гигидович.

6

– Дашка! Тебя не узнать! Откуда на тебе противный халат?! – открыв дверь и впустив в квартиру Дашу и ее спутника, воскликнула Катя Плеснова – увесистая молоденькая блондинка в коротком малиновом халате – окинула Гречмакова настороженным взглядом и спросила: – Это кто?

– Антон – мой друг, – ответила Даша, встала на цыпочки и чмокнула подругу в плотную щеку. – Катюша, мы к тебе за помощью…

– Проходите в комнату. Там поговорим, – пригласила Катя и открыла бедром дверь, справа от себя.

Шаркнув подошвами кроссовок о коврик, Антон Гречмаков попал за подругами в светлую комнату с одним окном, с пожухлой геранью в горшке на подоконнике. Все трое (Даша между Плесновой и Гречмаковым) присели на широкий диван, смутно отражаясь в полировке платяного шкафа у противоположной стены.

– Так, что стряслось, подружка? – душевно поинтересовалась Катя.

– Уже прошла вторая неделя, как мои предки упрятали меня в психушку. Я сбежала из нее сегодня ночью. Под мостом через Москву-реку встретилась с Антоном. Потом меня забрала «скорая» из психушки. Потом я выбралась из «скорой». Потом появился Антон. Потом я с ним встретила кришнаитов – они хотели нас побить, но мы убежали. И вот мы здесь, – положив ногу на ногу, поведала Даша и попросила: – Катюша, позволь нам до утра побыть у тебя.

– А что у твоего друга побыть нельзя? – занервничала Катя, подалась корпусом вперед, вопросительно посмотрела на Гречмакова.

– Я не москвич, – соврал Антон, разглядывая на полировке шкафа свое размытое отражение

– Откуда только ты такой взялся? – не удержалась от вопроса Катя. – Как деньги зарабатываешь?

– Возьми карандаш, бумагу и записывай. Сейчас я все подробно расскажу о себе, – парировал Антон недовольным тоном.

Даша взяла в ладони ладонь Гречмакова и торопливо произнесла:

– Катюша, у тебя на кухни есть диванчик. Разреши нам, отдохнуть на нем до утра.

– А почему ты к себе домой не идешь?!

– Если я появлюсь дома, родичи опять меня упрячут в психушку.

– Почему же в психушку?! – поразилась Катя.

– За сочинение стихов.

– Ха-ха-ха! – делано развеселилась Катя и пренебрежительно посмотрела на профиль подруги.

– Так мы пойдем, отдохнем на кухне, Катюша? – спросила Даша. – Твоему художнику, мы не помешаем. Мы будем вести себя ниже воды, тише травы.

– Не все так просто, подружка моя, – Катя игриво дунула на рыжий локон, кучерявившийся на виске Даши. – Теперь я живу не художником; теперь я живу с Геннадием Додедовым.

– С кем?! – непроизвольно вырвалось у Даши. Ее изумленные голубые глаза уставились на спокойные серые глаза подруги. – Ты шутишь?!

– Нет, – Катя откинулась на спинку дивана. Счастливая улыбка сделала ее широкое лицо чуточку шире.

… Геннадий Додедов был одноклассником Кати и Даши. После летних каникул, учась в выпускном классе, он сильно изменился – стал малоразговорчивым красавцем, перестал замечать девчонок, хотя в прежние годы крутился на переменах возле них и как будто случайно касался чей-нибудь груди. Да, за лето Генка значительно подрос, раздался в плечах. Красивое чернобровое лицо его приобрело постоянную безмятежную задумчивость, словно, отдыхая на морском курорте, он познал какую-то тайну, возвышавшую его над сверстниками. Но никакой важной тайны не было. Просто на курорте он полюбил услуги проституток, и уже воспринимал одноклассниц, как опытный солдат новобранцев. А одноклассницы стали кокетничать с ним и назначать ему свидания. Ну, прямо любовная эпидемия охватила девчонок! Среди Генкиных поклонниц оказалась и Даша Перехватова. Отчаянно поверила она, что Генка, услышав ее стихи, влюбится в нее навечно. И однажды, глубокой осенью, Даша привела Генку (самого продвинутого компьютерщика в школе) к себе домой, чтобы он избавил ее ноутбук от вируса.

– Рыжая, плати за работу? – жестко потребовал Генка, когда вылечил файловую систему и восстановил потерянную информацию.

– Слушай, я почитаю тебе свои стихи, которые я еще никому не читала.

– Нахрена мне твои стихи?! – Генка отошел к диванчику.

– Они тебе понравятся, – заверила Даша.

– Не тяни вола за хвост, рыжая, раздевайся, – ловко скинув с себя брюки, рубашку, трусы, потребовал Генка. – Я вставлю в тебя, и мы в расчете.

– Я из звезд и любви сплету венок, – сказала Даша пафосно. – С ним не будешь ты никогда одинок.

– Хватит трепаться. Иди ко мне, – Генка развалился на диванчике и похлопал ладонью рядом с собой.

– В печали, в горе мой венок будет с тобой, – продолжила Даша, оставаясь у стола. – Он спасет тебя от напасти любой.

– Дура! – разозлился Генка и вскочил с диванчика. Его пенис поник и уменьшился.

– Твоя пиписка похожа на гороховый стручок! – отметила Даша и от души рассмеялась.

– Дура! – Генка стремительно оделся и исчез из комнаты…

– Тогда, где твой художник? – прервав воспоминания о Додедове, поинтересовалась Даша, тиская в ладони теплую сухую ладонь Гречмакова.

– Пропал. Я на днях тебе звонила, хотела поплакаться о своем одиночестве, но твоя мать сказала, что ты в больнице лечишь поджелудочную железу, – ответила Катя и разоткровенничалась: – Мне так было плохо одной, так плохо, что расхотелось жить. Меня бросил не Репин – бросил ничтожество, маляр! Я ему стирала, готовила Я его ублажала, как могла! – Катя покинула диван и резко задвигалась по комнате, меняя с каждым шагом направление и кривя крупное лицо. – Ничтожество меня бросило – и получилось, что я хуже ничтожества!

Антон Гречмаков почему-то представил, что хозяйка квартиры сейчас начнет грызть обои.

– Я решила спрыгнуть с Крымского моста и разбиться о палубу проплывающего корабля, – произнесла спокойно Катя, встала у подоконника и отщипнула от герани пожухлый листок. – Тогда бы Васька, маляр долбанный, всю жизнь мучился, что погубил меня. Я даже записку написала, что он виноват в моей смерти.

– Но ты же теперь живешь с Додедовым, – тихо уточнила Даша.

– Да, – откликнулась Катя, растирая в пальцах листок герани. – Я встретила Генку в вагоне метро, когда ехала прыгать с Крымского моста. Он обрадовался мне, поцеловал меня, и мне расхотелось умирать. Он проводил меня домой и остался на ночь. Теперь он живет со мной, и я счастлива. Мы любим друг друга… Теперь, ты понимаешь, что тебе гостить у меня невозможно.

Заметив смущение на лице Даши, Антон перевел разговор на другую тему:

– Скажи, если не секрет, что рисовал твой художник? Если рисовал море – то возможно затосковал о море и уехал к нему. Если рисовал горы – то возможно затосковал о горах и уехал к ним.

Катя вздрогнула, словно увидела в окне ужас.

– Мне по фигу где он! Он малевал разную фигню! – прокричала она и ринулась к шкафу. Рослая, сильная она рывком отодвинула от стены угол шкафа, вытащила холст (размер – газетная страница) на подрамнике и призвала:

 – Вот, убедитесь сами!

Кусок плохо освещенной ночной улицы города увидели Даша и Антон на полотне. На переднем плане замерла в движении сутулая фигура в черном балахоне. Под поднятым капюшоном его проглядывался череп с пустыми глазницами, с отвисшей беззубой челюстью. Костлявая рука, торчавшая из складок балахона, волочила зазубренную косу. Вдали, за жуткой фигурой, узнавалась машина «скорой помощи» и размытые силуэты людей.

– Что это? – прошептала Даша, испуганно глядя на картину.

– Васька назвал эту мазню: «Усталая смерть»! – презрительно объявила Катя. – Я, как последняя идиотка, позировала ему. Часами таскала по комнате тяжеленые сумки с кирпичами, от которых по ночам у меня ныла спина и руки.

– Катюша, убери, убери эту страшилищу, – жалобно попросила Даша и заглянула в тоскливые синие глаза Антона.

– С удовольствием! – Катя открыла оконную створку, которой не мешал горшок с засохшей геранью, и швырнула холст наружу.

Лениво покувыркавшись в полете с пятого этажа, картина опустилась плашмя на крышу гаража – островок металла на полностью заасфальтированном дворе.

– Катюша, позволь нам хоть пару часиков отдохнуть у тебя, – робко попросила Даша.

– Нет, – отказала Катя и, поднатужившись, вернула угол шкафа к стене.

– Почему?

– Я не хочу, твоей встречи с Генкой. Генка говорил мне, что ты с ним трахалась за починку компьютера. – Катя присела, оголив полное бедро, на боковую спинку дивана, ближнюю к Даше.

 Антон Гречмаков разочаровался в поэтессе.

– Я с Додедовым не трахалась! – выпалила Даша, стремительно встала с дивана и приблизила лицо к помрачневшему лицу Гречмакова. – Он не из моей галактики. Он не нуждался в моих стихах.

Антон Гречмаков поверил голубым глазам поэтессы и чмокнул ее во вздернутый кончик носа.

– Ну, допустим, Гена соврал! Допустим! – откликнулась Катя. – Но я не хочу из-за тебя рисковать своим счастьем. Гена мой и только мой!

– Да, подавись ты им! – рассердилась Даша и позвала Антона: – Пошли. Город большой. Найдем для отдыха другое место.

– Постой, уж! Я – твоя подруга. Я не отпущу тебя в больничном халате разгуливать по улицам и смешить людей. Тебе надо переодеться, – смилостивилась Катя. – Пока я подыщу тебе шмотки, прими душ… Другу твоему душ не помешает.

– Спасибо хоть за это, – поблагодарила Даша и отправилась с Гречмаковым в ванную комнату.

Там они быстро разделись и встали под душ. Одного роста они встали лицом друг к другу, подобрали струйкам воды приятную температуру.

– Омытые одной водой мы будем счастливы с тобой. В душе любовь оставит след, и он избавит нас от бед, – сочинила Даша, потягиваясь и пропуская через мокрые, густые, рыжие волосы растопыренные пальцы рук.

Антон Гречмаков скользнул ладонями по забрызганной спине и плоским ягодицам Даши. Ее белая кожа покрылась мурашками; ее голова запрокинулась, а веки смежились. Антон нежно потрогал губами мокрые соски маленькой груди, осторожно раздвинул пальцами кучерявые створки ракушки.

7

Прислушиваясь к стонам наслаждения, приглушенным шумом струй душа, Катя Плеснова перебрала вещи на полках и вешалках в платяном шкафу. Вскоре в руках она держала простенькую синюю блузку и джинсы, из которых выросла два года назад. Для Антона она приготовила зеленую рубашку и серый костюм Василия Сливова. Затем она вышла в прихожую, приоткрыла дверь в ванную комнату, просунула в щель вещи, объявила:

– Шустрей одевайтесь и сматывайтесь, – и прошла на кухню.

Там на полке холодильника лежала курица, в лотке для овощей одна морковка, пучок зеленого салата и половинка луковицы. На газовой плите стояла кастрюля с водой.

Но стук в дверь квартиры помешал Кате готовить ужин.

– Эй, голубки, замрите и не дышите, – проходя в прихожую мимо двери ванной комнаты, попросила она открыла входную дверь в квартиру. О, ужас! Порог стремительно перешагнул и юркнул в комнату художник Василий Сливов!

– Ты куда?! Ты зачем приперся?! – после короткого замешательства возмутилась Катя и погналась за бывшим сожителем.

– Где «Усталая смерть»?! Где она?! – пыхтя и кряхтя отодвинув платяной шкаф от стены, спросил Сливов и вытер ладонью пот с узкого лба.

– В Караганде! – ухмыльнулась Катя и подбоченилась. – Зря надрывался!

Сливов крепко сжал кулаки и зловеще произнес:

– Не шути так… Где моя картина?!

– Я ее выбросила! И ты выметайся! У нас все кончено! Выметайся! – объявила Катя и удивилась смелости своих слов.

Кривя губы, Сливов крадущейся походкой двинулся к Плесновой. Он не верил в гибель картины.

По опыту зная, если Вася кривит губы – жди побоев, Катя отскочила в прихожую и загорячилась:

– Только тронь! Только тронь!

– Отдай «Усталую смерть», – потребовал Сливов и закусил нижнюю губу.

– Пошел вон, маляр хренов! – Катя отступила к кухне и освободила проход к квартирной двери.

В ванной комнате Даша уже в синей блузке и в джинсах испуганно прошептала:

– Что там происходит? – и плотно прижалось плечом к плечу Гречмакова уже надел рубашку и костюм.

– Надо подождать, – тоже шепотом ответил Антон и поцеловал Дашу в губы.

В этот момент в прихожей Василий Сливов кулаком ударил Кате в живот, а она, разъярившись от незаслуженной боли, кулаком размашисто вмазала ему по макушке. От тяжелого удара Сливову почудилось, что по паркету прошла мелкая волна, что у Катьки два лица. Невольно он закрыл глаза, шлепнулся на задницу перед входной дверью и прохрипел:

– Как ты посмела меня ударить? Меня – гордость современной живописи.

– Заткнись и проваливай отсюда, маляр несчастный! И появляйся у меня никогда!

– Отдай «Усталую смерть», – медленно поднимаясь на ноги, попросил Сливов.

– Я ее выбросила! И тебя сейчас выброшу, если не уйдешь! – упиваясь превосходством своей силы над силой бывшего любовника, пригрозила Катя.

– Попробуй! – выкрикнул Сливов и бросился в атаку. Но от мощного удара в ухо закачался, распахнул головой дверь в ванную комнату и рухнул на спину перед Антоном Гречмаковым, обнимавшимся с Дашей Перехватовой.

Катя заглянула в ванную комнату, и широкое лицо ее засияло от удовольствия – Васька Сливов лежит на полу и невнятно матерится.

– Ну, мы пойдем, – заторопилась Даша и за Антом исчезла из квартиры.

– Пока! – попрощалась Катя и, посмеиваясь над грязными угрозами бывшего сожителя своего, выволокла его за лодыжки на лестничную площадку, вернулась в квартиру и захлопнула дверь.

– Отдай мою картину! – вскочив на ноги, провопил Сливов в гневе. – Отдай!

– Проваливай, маляр скребанный! – прокричала Катя из кухни.

– Верни картину! – Сливов забарабанил кулаком в дверь. – Вер-ни кар-ти-ну!

Внезапно дверь распахнулась, и Катя выплеснула из кастрюли холодную воду в лицо бывшего сожителя и замахнулась пустой кастрюлей.

 Испугавшись удара по голове, Сливов унесся по ступенькам вниз, громко и часто фыркая, сплевывая и матерясь.

8

Выскочив из подъезда, Василий Сливов пожалел, что не рассказал Катьке о своем успехе. В заднем кармане его джинсов были деньги за картину «Плачущий охотник» – десяток красных гильз и утка лежат на пожухлой траве у березового пенька; на пеньке сидит мужичок с ружьем на коленях и льет слезы; и не понятно: оплакивает он свою не меткую стрельбу или подстреленную утку.

… Дольше месяца картина «Плачущий охотник» не продавалась в художественном салоне. Но неделю назад Сливов увидел перед своим полотном долговязого лобастого седого мужчину лет шестидесяти в черной рубашке на выпуск, в черных широких брюках. Острый кончик его седой бородки то плавно задирался, то опускался.

– Здравствуйте. Я – автор этой картины. Наверное, вы хотите купить ее? – робко произнес Сливов.

– Незаконченные вещи я не покупаю, – ответил старик. – Лицо охотника написано талантливо, а вот его одежда и руки прописаны небрежно.

– Я очень спешил, – оправдался Сливов. – Мне очень нужны деньги.

– Напрасно спешил, – проронил старик, отражаясь в лаке паркета вытянутым черным пятном. – Достойного результата не достиг, а мог, если бы поусердствовал.

– Вам легко говорить, – обиделся Сливов, – а у меня нет условий для живописи.

– Обычная отговорка лодырей.

– Не хотите покупать картину – не надо, – Сливов повернулся к старику спиной.

– Очень жаль, что вы враждебны ко мне. Очень жаль, если эта работа останется халтурой, – искренно посокрушался старик.

– Я живу с женщиной, которая называет мои картины мазней! – взорвался Сливов и взглянул через плечо на собеседника. – Я ушел бы от нее к своим родителям, но они пьют без меры. Так что податься мне некуда. В одной квартире постоянная пьянка, в другой болтливая женщина, ничего не смыслящая в живописи.

– Я помогу тебе дописать «Плачущего охотника», – сказал старик. – Выделю бесплатно домик в своем поселке, обеспечу тишину, скромную еду, и денег не возьму.

– Такого не бывает, – не поверил Сливов. – В жизни за все надо платить.

– Так говорят все, кто не любит жизнь. А я люблю жизнь и помогаю талантливым людям, чтобы жизнь была изо дня в день все краше и краше… Забирай «Плачущего охотника». Я жду у входа в салон. В моем поселке уже жили художники. Все, что тебе потребуется для работы, у меня есть, – сообщил старик и покинул зал.

Потом на зеленых «Жигулях» старик (он назвался отцом Максимом) отвез Сливова в поселок, и там, в бетонном домике был дописан «Плачущий охотник». И вот сегодня Сливов привез свое творение в художественный салон, и хозяин салона заплатил за картину наличными …

– Вася, подожди минутку! Ты это искал у Кати?! – увидев выскочившего из подъезда художника, крикнула Даша, и вытянула вперед руку с картиной, которую минуту назад Гречмаков снял с крыши гаража-ракушки.

– Да, – выдохнул Сливов. Сумасшедшинка мелькнула в его широко раскрытых карих глазах. Он выхватил у Даши картину и, держа ее подносом перед собой, затрусил вокруг гаража-ракушки. Подставляя живопись к лучам солнца под разным углом, он был на семьсот семьдесят седьмом небе от счастья!

– Как мне отблагодарить вас?! – остановившись на месте старта, воскликнул он театрально. – Вы вернули мне радость и смысл жизни!

– Вася, помоги нам найти, где переночевать, – попросила Даша и прибавила разочарованно: – Я надеялась, что Катя и ты приютите меня с Антоном хоть на ночь, но не получилось.

– Ты – Даша Перехватова! – воскликнул Сливов. – Ты зимой приходила к Катьке и читала стихотворение про лопату, которая убила бомжа.

– Да, – подтвердила Даша и грустно посмотрела на окна квартиры подруги, на пятом этаже.

– Но почему ты ищешь ночлег?! – удивился Сливов. – Катька говорила мне, что ты живешь с родителями в четырех комнатной квартире.

– Это так, – Даша кинула взгляд на Гречмакова, который, склонив голову и спрятав руки за спину, медленно обозначал носком кроссовки дугу на асфальте. – Но домой мне нельзя. За сочинение стихотворений предки опять упекут меня в психушку.

– Сочувствую, – проронил Сливов, любовно разглядывая свое полотно, – но помочь ничем не могу.

– Тогда верни картину! – Антон сжал кулаки и резко вошел в пространство между Дашей и художником.

Сливов локтем толкнул Гречмакова в грудь и отскочил к стене гаража-ракушки.

– Мальчики, прекратите! – воскликнула Даша и озвучила только что сочиненное: – За каждым из нас ходит смерть с косой. Надо беречь друг друга, не устраивать мордобой!

– Ладно, – произнес Сливов миролюбиво. – Мне отец Максим помог – я помогу вам. Будет вам бесплатная крыша, хлеб, чай, каша.

– Хорош врать! – рассердился Антон. Это в детском доме о нем заботилось государство, а, выйдя из детского дома, он быстро усвоил, что за все надо платить.

– Поехали со мной – убедитесь! – заявил Сливов.

– Поехали, – согласилась Даша и прижалась щекой к плечу Гречмакова.

Катя Плеснова увидела из кухонного окна стоявших во дворе Дашу, Антона, Василия, взяла из холодильника три сырых яйца и встала напротив распахнутой форточки. Мысленно рассчитав траекторию полета и силу броска, она швырнула яйцо за яйцом в форточку и приблизила лицо к оконному стеклу. Оказалось, яйца разбились об асфальт недалеко от намеченной цели.

– Это Катька бесится! Бежим! – заметив, откуда прилетело третье яйцо, призвал Сливов и с картиной подмышкой скрылся в арке соседнего дома.

Антон Гречмаков и Даша Перехватова, держась за руки, побежали за художником.

9

Электричка покатилась от платформы, набирая скорость.

Даша Перехватова мысленно посвятила рифмованные строки железнодорожному вокзалу – месту слез и расставаний.

Василий Сливов сидел на скамье напротив поэтессы и воображаемой кистью прописывал городской пейзаж на картине «Усталая смерть».

Антон Гречмаков сидел бок о бок с Дашей и скучал, пока не заметил, как из тамбура появилась в зеленом платье в крупную ромашку худющая старуха и чернявый кудрявый коротышка в тельняшке с дырой на пузе. Словно на мощных пружинах старуха и коротышка перескочили через спинки нескольких скамеек и, уселись на спинку скамейки, напротив Антона.

Гречмаков удивился исчезновению Даши, художника и всех пассажиров из вагона.

– Я тебе сейчас погадаю, – откинув с груди толстые седые косы с красными бантами, старуха достала из кармана платья колоду потертых карт. – Ждут тебя, соколик, тяжкие испытания, – выцарапала из колоды и покрутила в воздухе пиковым тузом, с которого упали несколько капель крови.

Коротышка почесал короткими пальцами пузо и заурчал фальшиво похоронный марш. Тогда Антон Гречмаков встал, подцепил указательным и средним пальцем ноздри коротышки и вытянул его в проход между пустых скамеек.

– Больно! Отпусти Христа ради! – взмолился коротышка и оросил грязный пол вагона слезами.

– Приготовьте билеты! – объявил появившийся из воздуха контролер – солидный мужчина в черной форме и фуражке. Две женщины в такой же форме возникли за его спиной. Каждая из них держала веером пачку штрафных квитанций.

Антон Гречмаков вынул пальцы из носа коротышки и вернулся на свое место. Вскинув руки, коротышка рухнул на колени перед контролером. Старуха прилепила себе на лоб пикового туза и затявкала пронзительно. Свет в вагоне часто-часто замерцал.

– Прекратите цирк! Предъявите билеты! – потребовал контролер.

– Держи, – старуха ловко потасовала колоду, вытащила из нее и протянула контролеру три карты.

Взглянув на шестерку, семерку и восьмерку пик, контролер удовлетворенно хмыкнул и компостировал карты. Затем он с помощницами двинулся в соседний вагон…

Остро поняв нереальность случившегося, Антон Гречмаков встрепенулся, мираж исчез, и увидел в вагоне только Дашу и Сливова.

– А где люди? – встревожился он.

– Для меня это неважно, – пробурчал художник, мысленно дописывая фигурку девочки на заднем плане картины «Усталая смерть».

– Не знаю, – ответила Даша. Представляя себя соринкой на пыльном стекле окна электрички, она сочиняла стихотворение о громадности мира и не заметила, как люди покинули вагон на платформе возле большого села.

– Долго нам еще ехать? – поинтересовался Антон.

– Будет остановка – выйдем, – спокойно ответил художник, увлеченный изменениями на картине от череды света и теней, падавших из окна.

– Зачем ты нарисовал это жутковатое уродство? – пересев на скамейку к художнику, спросил Антон. – У нас в детдоме одна девчонка, классно рисовала кошек и котят. Ее картины даже висели в столовой. А твою где можно повесить? Над входом на кладбище?

– В Лувре, – буркнул Сливов. – Я особенный. Я пишу мир, каким вижу. Я ничего другого делать не умею, и делать не хочу.

– И на жизнь хватает? – вспомнив, что подруга Даши называла Сливова нищим, съязвил Антон.

– Хватает.

– На развалинах цветы шепчут молитву звездам, – глядя на мелькавшие за окном разрушенные кирпичные и деревянные здания, озвучила Даша первую строчку нового стихотворения.

Антон Гречмаков оглядел своих попутчиков и с горечью подумал о своей заурядности. В свои двадцать лет он умел читать, писать, считать, таскать коробки с товаром в секс-шопе. Мечтал иметь много денег и не тянулся к какому-либо творчеству.

Стука колес затих. Электричка затормозила у платформы в сосновом лесу, над которым проплывали лохматые тучки, обагренные с одного бока закатом.

Антон Гречмаков почувствовал голод. С превеликим удовольствием он съел бы пирожок с капустой, а лучше два с мясом, которые пекла повариха столовой детского дома.

– Не отставайте! – приказал Сливов и с картиной подмышкой выбежал в тамбур, а затем на платформу чуть раньше Гречмакова и Перехватовой.

Громыхнув сцепкой вагонов, электричка покатила дальше. Медленно и неотвратимо темнело. Широкая туча закрыла пурпурное закатное солнце. Ветер утих. Упали крупные редкие капли дождя.

Спустившись по металлической лестнице с бетонной платформы, Антон Гречмаков, Даша Перехватова и Василий Сливов углубились по укатанной грунтовой дороге в сосновый лес, в котором то здесь, то там возвышались горки бытового мусора. Возможно, они чем-то воняли, но густой аромат хвои перебивал все запахи.

– Добрые люди, будьте моими глазами, – попросил Сливов, замедляя шаги.

– Как это?! – Антон остановился на толстом корне, пересекавшем дорогу. – Дурака исполняешь?!

– Да, странная просьба, – с легкой паникой в голосе произнесла Даша, осматриваясь по сторонам. Кроме дороги, везде плотно стояли сосны, едва покачивая верхушками на фоне темнеющего неба.

– Добрые люди, я страдаю, когда вижу всякую дрянь: пустые бутылки, грязную бумагу и тряпье, всякие ржавые железяки, – объяснил Сливов и перехватил картину из руки в руку. – Вид этой дряни угнетает мое зрение и мою духовную сущность. Поэтому я закрою глаза, и вы доведете меня до поселка. Отсюда топать до ворот в заборе всего минут десять.

– Я пас, – отказался Антон и размеренно зашагал по дороге в прежнем направлении.

– Я помогу тебе, – Даша взяла художника за руку и повела за собой, смотря то себе под ноги, то на спину Гречмакова.

Василий Сливов шел в полной темноте, часто спотыкаясь о корни, но глаза не открывал и не отпускал тонкую руку поводыря.

– Все! – объявил Антон и остановился в полушаге перед железной калиткой в створке металлических ворот, по верху которых, как и по верху высокого деревянного забора, тянулись витки колючей проволоки. – Дальше хода нет! – и толкнул плечом калитку и дернул ее за ручку.

– Спокойно! – открыв глаза, потребовал Василий, высвободил ладонь из ладони Даши и нажал на доске забора малюсенькую кнопку, очень похожую на обрубленный сучок.

Калитка отворилась с тихим скрипом. Поэтесса и художник вступили на полукруглую бетонную площадку. Антон Гречмаков замешкался. Он увидел, как из-за пушистой елки появился старый индеец с луком в руке и со стрелой в колчане за спиной. Перья фазана украшали его седую голову. Одна нога его была в высоком мокасине, другая была босой.

– Птицу времени не видел? – спросил индеец и наложил стрелу на тетиву.

– Антоша, идем! – позвала Даша.

Индеец пропал. Антон Гречмаков шагнул в калитку.

– Теперь, добрые люди, идите к отцу Максиму. Он живет там, – Сливов указал взглядом на кирпичный дом с острой шиферной крышей и двинулся по бетонной дорожке, уложенной вдоль фасадов десятка однотипных бетонных домиков кубической формы.

– Кореш, ты уж не бросай нас, пока у нас нет жилья! – приказал Антон и ухватился рукой за подрамник картины.

– Убери свои грязные лапы от «Усталой смерти»! – грозно потребовал Сливов и осторожно потянул картину к себе.

– Вася, пожалуйста, не бросай нас, – тоже ухватившись руками за подрамник, попросила Даша. – Мы не знаем отца Максима. Что мы ему скажем, чтобы получить ночлег?

– Скажите все, как есть, – осторожно пятясь по бетонной дорожке, заявил Сливов и ужаснулся, что несколько крупных капель дождя упали на полотно, на фигуру смерти. – Отпустите «Усталую смерть» и оставьте меня в покое!

Но Антон Гречмаков и Даша Перехватова потянули подрамник к себе. Со стороны все – щуплые, невысокие – выглядели, как ссорящиеся подростки.

– Мир вам, добрые люди, – услышали они и перевели враждебные взгляды на крепкого брюнета в просторной черной рясе. Огромный черный зонт укрывал его от дождя.

– Здравствуй, брат Федор, – буркнул Сливов.

– Здравствуйте, – отозвались Антон и Даша, отпустили подрамник и пожали поочередно сильную теплую ладонь здоровяка.

– Брат Федор, это поэтесса и ее парень, – сообщил Сливов. – Проводи их, пожалуйста, к отцу Максиму.

– Идите за мной, добрые люди, – брат Федор двинулся впереди Гречмакова и Перехватовой по бетонной дорожке к кирпичному дому хозяина поселка.

Василий Сливов, покачивая опущенной рукой с картиной, устремился по другой бетонной дорожке к десятку домиков-кубиков (без окон, но с дверью) – они стояли в одну линию, в метрах пяти друг от друга.

Шагая за провожатым, Антон Гречмаков и Даша Перехватова увидели, как Сливов скрылся в пятом домике от железной калитки в воротах. Еще они приметили в густеющих сумерках, как вдоль забора бредет фигура в темном плаще и с огромной собакой на коротком поводке.

– Если у нас обломится с ночлегом, я художнику морду набью, – через щель в уголке губ, пообещал Антон негромко.

Брат Федор закрыл и оставил зонт на крыльце дома отца Максима и подошел темным коридором к двери, на которой голубели мелкие звездочки, намалеванные фосфорной краской. Когда он открыл эту дверь, колеблющийся желтоватый свет окатил его коренастую фигуру.

– Отец Максим, будь вечен! – пробасил брат Федор и слегка поклонился.

– Будь вечен, – ответил тихий приятный мужской голос.

– Отец Максим, гости к тебе. Их привел в поселок брат Василий.

– Пусть войдут.

– Входите, добрые люди, – посторонившись и придерживая рукой дверь, пригласил брат Федор.

10

В просторной квадратной комнате Даша Перехватова и Антон Гречмаков увидели горящие свечи, расставленные кольцом на полу, но благодаря скрытой вентиляции дышалось легко. На оштукатуренных стенах висели тонкие ветки рябины, березы, клена, дуба с не пожухлой листвой. На широкой лавке (напротив входной двери) сидел на фоне репродукции картины Николая Рериха «Воин света» седой старик в черной рясе. Его острая бородка, узкое лобастое лицо и кисти рук белели, словно припудренные алебастром. Его круглые темно-серые глаза смотрели, не моргая, на гостей.

– Здравствуйте, – сказали по очереди Антон и Даша и назвали свои имена.

– Будьте вечны, добрые люди, – поднявшись с лавки, произнес старик. – Я – отец Максим. Что привело вас в мой поселок?

– Нам негде ночевать, – ответила Даша. – Художник Вася говорил, что вы поможете нам с жильем.

– Добрые люди, вас ввели в заблуждение. Мой поселок – не приют для бездомных; мой поселок только для творческих людей, – отец Максим, словно скользя по полу, обогнул круг из свечей и приблизился к гостям. – Брат Федор! – громко позвал он и добавил тише, когда крепкий брюнет появился на пороге комнаты: – Проводи добрых людей на дорогу к станции.

– Со мной нельзя так! Я – поэт! – заволновалась Даша.

– Так вы поэт, добрая девушка?! – воскликнул с нотками радости отец Максим и обошел вокруг гостей. – Вы, добрый юноша, тоже поэт?

– Да, – неуверенно ответил Антон.

– Хотите, я прочитаю свои стихи? – предложила Даша.

 – Не хочу. Я ничего в стихах не понимаю, – признался отец Максим и попросил крепкого брюнета: – Пожалуйста, брат Федор, пригласи ко мне брата Василия.

Брюнет исчез из комнаты.

– Добрые люди, присаживайтесь, – сказал отец Максим лилейным голосом и вернулся на лавку, спиной к репродукции картины «Воин света». Положив ладони прямых рук на колени, он дружелюбно заулыбался, не размыкая узких губ.

Даша Перехватова и Антон Гречмаков присели на ту же лавку, стали наблюдать за огоньками свечей и слушать стук ходиков, висевших сбоку от входной двери.

– Я все же прочитаю свои стихи, – сказала Даша.

– Пожалуйста, не надо. Завтра утром вы, добрые люди, прочтете свои стихи перед всеми жителями поселка. Потом жители кинут в короб камешек: белый или черный. Будет в коробе белых больше – вы останетесь в поселке; будет черных больше – вы уйдете из поселка, или охрана выведет вас, – сказал отец Максим и прислонился спиной и затылком к стене. Фигура светлого всадника на репродукции оказалась точно над его седой головой.

– Если после голосования мы останемся в поселке, то мы не будем платить за жилье и за еду? – спросил Антон.

– Да, добрый юноша, – отпрянув от стенки, заверил отец Максим.

– Странно, – задумчиво отозвался Антон. – Домики же стоят денег.

– Я один раз живу на свете. Я волен тратить свои деньги, как считаю нужным, – не смутился отец Максим. – В моем поселке люди развивают свое творчество, уходят в мир и добиваются успеха. И пока я жив, я буду помогать талантливым людям. Это мое земное предназначение. Я убежден: чем больше будет творческих людей в России – тем меньше в ней будет хамства и унижений человека человеком. Пусть у меня нет таланта, но я счастлив своим участием в развитие чужого таланта. Я предоставляю скромную еду, изолированное от внешнего мира пространство; а творческий потенциал жители поселка реализуют сами.

… Не все сказанное отцом Максимом было правдой. Да, бесплатная еда и звуконепроницаемое жилье имелось в поселке, а вот об отсутствии у себя таланта он слукавил. С детства одержимый химией он (Максим Григорьевич Ковряжин) три года назад на кухне своей однокомнатной квартиры создал из дешевых ингредиентов (продающихся в аптеках без рецептов) «Синтнар» – наркотик, схожий по свойствам с героином. Дешевый «Синтнар» быстро завоевал популярность среди студентов и посетителей ночных клубов. Вот тогда на деньги от продажи этого наркотика и был построен поселок. И хотя Максим Ковряжин понимал, что за производство и распространение наркотика грозить многолетний тюремный срок, но не раскаивался в своем изобретении. Он считал, что «Синтнар» губит только вредных для эволюции человечества людишек. Как Нобелю динамит, так «Синтнар» позволил ему быть меценатом для творческого люда. За ночь он мог сотворить триста-четыреста грамм «Синтнара», а потом надежные распространители превращали наркотик в деньги…

– Интересно, кто жил и творил в вашем поселке? – спросила Даша.

– Больше никаких вопросов, – жестко потребовал отец Максим. Любопытство рыжеволосой девушки ему не понравилось, но все же заставило вспомнить:

 … Первым жил в поселке Олег Григорьевич Чижилов.

Однажды заинтересовавшись жизнью литературной братии, Максим Ковряжин попал на вручение премий российским писателям, которое происходило в ЦДЛ. Олег Чижилов выделялся среди собравшихся в Большом зале атлетической фигурой и угрюмым взглядом. Максим Ковряжин пригласил его в ресторан, где под водку и салат спросил деликатно о причине его непраздничного настроения.

– Я не получил премию, а мог бы, как мой дружбан. Я вместе с ним воевал в Афгане. Только он при штабе дивизии, а я «вертушкой» молотил небо и горы. Только мой роман о боях с «духами» в черновиках, а дружбан накропал и издал фантазий про свой многострадальный плен у «духов», и хапнул премию.

– Наверно, тебе помешали писать веские причины? – не прикасаясь ни к водке, ни к закуске, посочувствовал Максим Ковряжин.

– Нет, бытовые. Жена – ревнивица, дочь – вертихвостка, теща злая на язык. Короче, у меня нет тихого угла, где можно было нырнуть в прошлое и писать о нем с чувством, с толком, с расстановкой.

– Ну, допустим: тихий угол у тебя будет, – что тогда?

– Если бы у бабушки был член, она была бы дедушкой, – грубо отшутился Чижилов, выпил рюмку водки и, не закусив, выпил другую.

Тогда Максим Ковряжин предложил Чижилову писать роман в звуконепроницаемом домике, в двух часах езды на машине от Москвы. Бывший афганец согласился и на следующий день приехал в творческий поселок. Через два месяца он, не вылезая из домика-кубика, довольствуясь хлебом и водой, закончил роман. Через полгода роман попал на полки книжных магазинов, а через три года по мотивам романа был снят художественный фильм.

Еще в поселке проживал попсовый певец – Андрей Спейсов – и отлично подготовился к гастролям, после которых число его поклонниц возросло многократно.

Еще в поселке пожил неделю актер – Тополетов. Теперь на спектакли с его участием нельзя достать билет, хотя его имя (до уединения в домике поселка) знали только продвинутые театралы Москвы.

Еще в поселке жил и творил…

– Скажите, если не секрет, кто сейчас живет в поселке? – набравшись смелости, спросила Даша.

– Сейчас в поселке творит художник, писатель, пародист, фокусник, скрипач, философ, – ответил отец Максим и не удержался от подробностей. – Заметьте, в моем поселке, никто не назовет никого сумасшедшим или одержимым бесами. В моем поселке никто без согласия не войдет ни с кем в контакт. За соблюдением этих правил следят охранники. Если кто-нибудь из творцов обоснованно пожалуется мне, что кто-то напал на его сознание, охранники выпроводят агрессора из моего поселка.

– Чем в поселке кормят? – выдал вопрос Антон, страдая от опять появившегося голода.

– Хлеб. Каша. Чай.

– Негусто. В детдомах кормят лучше, – вспомнив макароны с ниточками мяса, заметил Антон.

– В зоопарке, добрый юноша, обезьянам дают круглый год фрукты, а хищникам мясо, однако, животные не создают искусство, – парировал отец Максим. – Когда человек весь в творчестве – ему не до разносолов. Почитайте, добрый юноша, мемуары и дневники писателей, композиторов, ученых – в них много и верно написано об аскезе во время творческого процесса.

– Брат Василий не придет. У него на двери горит красная кнопка, – появившись в комнате, сообщил крепыш в черной рясе.

– Это еще одно из правил в моем поселке – никому нельзя войти в домик, если его хозяин зажег на двери красную кнопку, – пояснил отец Максим и распорядился: – Брат Федор, размести добрых людей в свободных домиках.

– До свидания, – попрощался Антон и за Дашей, и за крепышом удалился из комнаты.

– До свидания, добрые люди, – прошептал отец Максим и крепко задумался. В ближайшие дни ему надо было заплатить деньги: водителю, который привозит в поселок из пристанционного городка хлеб, чай, крупу и питьевую воду; трем охранникам поселка и поварихе. Еще необходимо оплатить электричество, и купить корм овчарке.

Резко хлопнув ладонями по коленям, отец Максим поднялся с лавки, запер входную дверь на засов, прошел через спальню на кухню и отодвинул от стены плиту, соединенную с газовым баллоном резиновым шлангом, – в полу появилось квадратное отверстие.

По деревянным ступенькам отец Максим осторожно спустился в темный подвал, включил свет, и различная стеклянная химическая посуда заблестела на стеллажах. Переодевшись в белый халат, отец Максим натянул перчатки из латекса и запалил зажигалкой газовую горелку под огромной плоскодонной колбой на штативе, возвышавшемся на низком столике. Затем, убавив пламя горелки до минимума, он снял со стеллажа две стеклянные бутыли, откупорил и вылил из них бесцветную жидкость в колбу. Подогреваясь, смесь постепенно приобрела желтоватый оттенок. Отец Максим усилил пламя в горелке и, когда на плоском дне колбы появился хлопьями желто-коричневый осадок, заткнул горлышко колбы резиновой пробкой с длинной гибкой трубкой, тянувшейся из вентиляционного короба.

Теперь осталось дождаться испарения жидкости, потом растереть и расфасовать осадок по пробиркам, похожим на винтовочный патрон.

Именно в такой таре отец Максим продавал «Синтнар» оптовым покупателям.

11

Густую темноту позднего вечера довольно сносно разгоняли на территории поселка четыре фонаря, по одному в каждом углу забора. Под черным зонтом, спасаясь от мелкого обильного дождика, Антон Гречмаков, Даша Перехватова и брат Федор пересекли скошенную лужайку и остановились на бетонной дорожке, которую тропинки соединяли с дверями десятка домиков-кубиков. На некоторых дверях светились красные точки, на некоторых зеленые.

– Можно мы зайдем к кому-нибудь? – дернув брата Федора за просторный рукав рясы, попросила Даша. – Я очень хочу познакомиться с кем-нибудь, кто завтра будет голосовать за или против моих стихотворений.

– Можно только зайти в домик, добрые люди, где на двери горит зеленая кнопка, – ответил брат Федор.

– Тогда сюда, – предложила Даша и указала пальцем на домик перед собой. – Кто там живет?

– Там, добрые люди, живет известный писатель, – сообщил брат Федор.

Даша Перехватова быстро зашагала по тропинке, увлекая своим примером Гречмакова. Брат Федор последовать за молодой парой, часто оглядываясь на дом отца Максима.

Писатель – низкий мужчина пенсионного возраста, в черной рясе, – открыл дверь через несколько секунд, как Даша надавила на ней светившуюся зеленую кнопку.

– Добро пожаловать, – пригласил он, смешно морща широкое лицо, и после нескольких шагов уселся за письменный стол у изголовья деревянной кровати, аккуратно застеленной серым суконным одеялом.

Зайдя в домик, Даша Перехватова скромно встала рядом с Гречмаковым к стене с узкой дверью, за которой находился душ и туалет.

Брат Федор остался на тропинке, часто взирая на фасад дома хозяина поселка, терявший очертания углов и крыши в темноте. Его жутко интересовало: что сейчас делает отец Максим?

– Я рад вам, гости дорогие, – сообщил писатель, поглаживая ребром ладони исписанный листок бумаги. – Никто в поселке моим творчеством не интересуется, а моему творчеству, позарез необходим читатель! Сейчас я познакомлю вас с моим творчеством.

– Только, пожалуйста, недолго, – предупредил Антон. – Мы очень устали и хотим есть.

– Угощайтесь, пожалуйста, – писатель сорвал с тарелки на столе салфетку.

– Спасибо, – Даша взяла с тарелки краюху черного хлеба. Переломив ее, она отдала половинку Гречмакову, и тот жадно вцепился зубами в мякиш и быстро зажевал откушенный кусок, прикрывая губы ладонью. Даша же не ела хлеб, а внимательно слушала гордый голос писателя.

– Сейчас я дописываю последнюю главу романа, в котором люди будущего из-за угрозы вымирания заботятся друг о друге и отчаянно борются с разными природными катаклизмами. Это огромное по значимости для человечества произведение с массой героев, с переплетением сотни сюжетных линий… Но вас я познакомлю своим маленьким новым творением, – писатель вытащил из ящика стола два листа с рукописным мелким текстом и прочитал, немного играя голосом только в диалогах героев рассказа:

– Чудный урожай. Сказка для взрослых. Жили когда-то старик со старухой в одной российской глухой деревушке, в домике в три окна, да огород был у них в семь соток. Жили они, не мечтая и не сожалея ни о чем, ни детей, ни врагов не имея. И вот как-то в конце зимы внезапно захворал старик – утром все тело его заболело разом, и сердце его ослабло, и дышать ему стало трудно. Испугалась тогда старуха стужи грядущего одиночества и давай лечить старика настойками да заговорами. Но не помогли ни магические слова, ни лечебные травы. Уже к вечеру перестал старик шевелиться на русской печи, закрыл глаза и прошептал:

– Умираю я, Анюта.

– Да, полно Ваня, полно, – запричитала старуха. – Поживешь еще. Скоро весна. Талой водицы попьешь, головку не солнце погреешь – здоровье в тебе и прибавится.

– Нет, умираю я, – тихо ответил старик. – Ты, Анюта, меня не хорони. В печи сожги, а пепел весной на огороде развей.

– Полно, Ваня. Так не по-людски. Похороню я тебя, Ваня, как полагается – в могилке, на кладбище.

– Ты не выкопаешь могилку, Анюта. Снега горы. Земля – лед.

– Я соседа позову. Он молодой, он добрый, он поможет.

– Не мучай никого, и сама не мучайся. Побереги себя, а меня сожги, – прошептал старик, собрался с силами и строго потребовал: – Поклянись, Анюта, что сожжешь меня непременно!

– Клянусь, – молвила старуха и прослезилась скупо.

– Спасибо, – простонал старик и умер.

Старуха на другой день сожгла старика в печи вместе с дровами, а пепел и золу собрала в чугунок, закрыла крышкой, и камень на нее положила. А весной вскопала она огород, посадила овощи и раструсила прах из чугунка по грядкам. К осени уродилась на огороде мордатая такая картошка, не попорченная колорадским жуком; и капуста выперла – кочан руками не обхватишь; и огурцов и помидоров наплодилось – воз и маленькая тележка. Поняла старуха, что одной не убрать, не засолить, не замариновать, не заквасить чудесный урожай. И попросила она помощи у соседа – трудолюбивого холостого парня.

– Конечно, – согласился парень и в поте лица убрал с огорода урожай в закрома.

В благодарность налила старуха помощнику стакан самогона. Выпил парень охотно и охотно закусил сладким огурчиком и помидорчиком. Потом выпил еще стакан самогона и остался у старухи ночевать. И с того дня пошла у него не жизнь, а сплошная пьянка. Каждый день он пил самогон стаканами да сытно закусывал дарами огорода. Закусывал и постепенно старел. Старуха заприметила перемену в облике парня, и зеркала в доме попрятала. Да, парню было на зеркала плевать – самогона и закуски было вдоволь, да и секс порой у него со старухой случался. Так что, он не тужил – сыт был и пьян, и нос его был в табаке. … Когда выпал первый снег, парень-старик внезапно захворал тяжко и через день умер. Но старуха не загоревала. Сожгла в печи она своего сожителя, а пепел и золу спрятала в чугунок, и весной удобрила огород. Ну, а когда поспел на грядках чудный урожай, старуха с бутылкой самогона, с огурчиком и с помидорчиком отправилась в соседнюю деревню искать себе помощника по хозяйству, – писатель замолчал и низко склонил голову над листом с текстом.

– Похожую байку я слышал в детском доме, от воспитательницы, – сказал Антон пренебрежительно. Он съел свой хлеб и с вожделением посмотрел на половинку краюхи в руке Даши.

– Проваливай. Ты – лжец! – метнув на Гречмакова злобный взгляд, заявил писатель, скобля ногтями стол. – Я весь день корпел над этой притчей, а ты молокосос утверждает, что уже слышал ее от какой-то воспитательницы из детдома! Быть такого не может! Проваливай!

– Разрешите, я прочту вам свои стихи, – отдав половинку краюхи Гречмакову, предложила Даша.

– Меня поэзия не интересует. Я – прозаик. Оба немедленно проваливайте! – писатель надавил носком тапочка на кнопочку под столом. Через пару секунд в комнату вступил брат Федор.

– Я выслушала вашу притчу; послушайте вы мои стихи! – потребовала Даша.

– Вон! Оба вон! – злобно прорычав, прозаик резко приподнялся со стула и указал дрожавшей рукой на изумленную Дашу и на ухмылявшегося Антона. – Брат Федор, удалите от меня этих тупых юнцов. Они мешают моему творчеству.

– На выход, добрые люди! Иначе я выдворю вас из поселка! – брат Федор схватил Гречмакова за локоть и выставил из комнаты в ночь.

Расстроенная Даша подняла оброненный Антоном хлеб и покинула домик писателя.

– Добрые люди, больше ни к кому не шастайте, а займите свои домики, – рекомендовал раздраженно брат Федор и, держа раскрытый зонт только над собой, двинулся впереди молодой парочки по тропинке к бетонной дорожке.

– Вон там горит зеленый огонек. Там человек не против общения, – смешно выпятив нижнюю губу и сдув с кончика носика капельку дождя, сказала Даша, решительно сошла с тропинки и поспешила к приглянувшемуся домику.

– Стой! – грозно потребовал брат Федор.

Заметил в руке Даши хлеб, Антон Гречмаков устремился за ней с рвением голодной собаки. Он хотел есть, и на все остальное ему было плевать.

 – Стой! – опять прокричал брат Федор.

 Но Даша надавила пальцем светившуюся зеленым кнопку, дверь открылась, и худой мужичок, ушастый и кадыкастый, произнес писклявым голоском:

 – Гости дорогие, я сейчас вас песнями своими услажу, – и, сухо кашлянув в кулак, пропел голосом Людмилы Зыкиной: «Издалека долго, течет река Волга. Течет река Волга, а у меня денег нет», – вновь кашлянул в кулак и своим голосом спросил: – Похоже?

 – На кого? – не поняла Даша и задрожала. Мокрая от дождя синяя блузка облепила и студила ее узкую спину, ее маленькую острую грудь.

 – Похоже, – подтвердил Антон и осторожно вытащил хлеб из руки Даши. – В детдоме, наш водитель автобуса под эту песню, записанную на магнитофон, возил нас в школу. Только, в песне пелось не про деньги, а про семнадцать, про тридцать и про седьмой десяток лет.

 – Правильно! – обрадовался пародист. – Я для смеха изменил текст песни. Сейчас я весь в работе над новой программой, в которой буду исполнять пародии на песни из репертуара популярных эстрадных певцов разных времен. Послушайте еще одну мою пародию, – пародист широко расставил ноги и сложил из пальцев вскинутых рук подобие короны.

 – Хорошо, но прежде послушайте мои стихи, – опустив голову, на которой мокрые волосы выглядели купальной шапочкой, поставила условие Даша.

Антон Гречмаков с полным хлеба ртом промычал что-то невнятно.

 – Да, твои стихи мне по фигу! – разобиделся пародист. – У меня есть свои стихи! Весна! Механизатор, не сачкуя, на пашню обновляет путь! Его трактор, сев почуяв, стремится в поле плуг воткнуть! – пародист прыгнул с порога в комнату и захлопнул дверь. Зеленый цвет кнопки на двери сменился на красный.

 – Козел! – возмущенно воскликнула Даша, усердно растирая ладошками «гусиную кожу» на предплечьях. – Пародистов надо ловить и сажать в тюрьму. Они, как угонщики машин. Крадут, перекрашивают машину – чужое творчество – и катаются! На чужой славе, козлы, катаются!

– Ты – злая девчонка, – усмехнувшись, произнес брат Федор.

– Какая есть! – объявила Даша.

Словно испугавшись крика поэтессы, дождик кончился, и в разрыве туч появилась полная бледно-желтая луна. Скрывая ладонью зевоту, Антон Гречмаков печально посмотрел на луну и взгрустнул о своей кровати в спальне детского дома.

Брат Федор закрыл зонт и потребовал недовольно:

– Добрые люди, ну-ка, топайте в свои домики.

– Нет, – возразила Даша. – Я хочу познакомиться еще с кем-нибудь, – и решительно направилась к следующему домику, на двери которого светилась зеленая кнопка. Антон Гречмаков пошел за поэтессой, как дисциплинированный посетитель музея за экскурсоводом. Рядом с ним зашагал брат Федор, часто поглядывая на дом отца Максима.

12

Мебель в комнате домика, в который попала Даша Перехватова и Антон Гречмаков, была похожа на мебель в комнате писателя – стол, стул, деревянная кровать.

– Здравствуйте, – приветствовала Даша поднявшегося с кровати мужчину средних лет с черной кучерявой бородкой, в старомодном пенсне на тонком носу. – Послушайте, пожалуйста, мои стихи.

– Ух, ты! Новый поэт объявился в поселке! – мужчина в пенсне расшаркался и поцеловал Даше руку. – Ты, замерзло, дитя мое! Сбрось с себя мокрые одежды! Я укрою тебя сухим одеялом! – и с вульгарной улыбочкой приобнял Дашу за талию и повел к кровати.

– Эй, дядя, оставь мою девушку в покое! – сердито потребовал Антон.

– Понимаю, молодой человек, отлично понимаю игру ваших гормонов, – миролюбиво произнес мужчина в пенсне и снял руку с талии Даши.

– Вы кто? – спросила Даша.

– Философ, – представился мужчина в пенсне и огладил бородку.

– Да, ну?! – не поверил Антон.

– Ну, да, – отозвался философ и озвучил мысль, которую обдумывал до прихода гостей: – Я утверждаю: для человека творчество важней любой религии.

 Даша Перехватова и Антон Гречмаков промолчали. Они не поняли, что философ провоцировал их на дискуссию, в которой был готов блеснуть эрудицией, логикой, парадоксальными заявлениями. Разговаривать и спорить только с собой ему порядком надоело.

– Глупо ждать прихода Миссии. Он придет в известный только ему момент; независимо ждут его или не ждут! – после продолжительной паузы выдал философ и сел в позе «лотос» на кровати.

Но и это высказывание не вызвало у гостей никаких эмоций. Очарованные молодостью они никогда не задумывались о боге.

– Разрешите, я вам прочту свои стихи, которые я буду читать завтра на лужайке перед домом отца Максима, – неуверенно попросила Даша.

– Всему свое время, дитя мое. Вот завтра я твои стихи и послушаю, – ответил философ.

– Я бы хотела сейчас прочесть свои стихи, а вы посоветовали бы, с какими из них мне завтра выступать.

– Выступай, дитя мое, с какими угодно стихотворениями, – сняв пенсне и щурясь, выдал философ. – Несмотря на завтрашний результат голосования, ты, дитя мое, верь в себя, и сочиняй стихи при любой погоде внутри себя и снаружи. На земле столько людей, что обязательно хоть одному человеку твои стихотворения понравятся.

– Спасибо за поддержку, – тихо поблагодарила Даша и заметила скуку на простоватом лице и в синих глазах Гречмакова, который подпирал плечом косяк входной двери.

– Спасибо за твое спасибо, – отозвался философ и предложил: – Давайте обсудим значение религии в эволюции человечества. Что вы, молодой человек, скажите мне на эту тему?

– Ничего, – признался Антон грубовато. – Я просто живу; вот и все.

– А вы, молодая поэтесса?

– Я тоже ничего не скажу.

– Очень жаль, что современную молодежь не интересуют проблемы развития человечества, – огорчился философ. – Но я все же информирую вас о возникновении протестантизма.

– Спасибо, не надо, – отказался Антон.

– Мы завтра обязательно послушаем о возникновении протестантизма, – поспешно сказала Даша, – а сейчас, пожалуйста, послушайте мои стихи

– Тогда до завтра, – попрощался философ и в позе «лотос» закачался в разные стороны, забывая все, что считал незначительным, и настраиваясь на продуктивные размышления о смысле жизни.

– Пойдем, – шепнула Даша на ухо Гречмакову и первой покинула домик.

На тропинке к бетонной дорожке брат Федор встретил их сердитым взглядом. Могучие руки он скрестил на груди. Ему осточертело бродить за девушкой и пареньком. Ему не терпелось попасть в часть дома отца Максима, в которой жили охранники поселка. Там в кладовке, среди разного скарба, был спрятан ноутбук, в память которого попадало изображение с миниатюрных беспроводных видеокамер, тайно установленных в комнатах отца Максима.

– Давай зайдем к Васе, – предложила Даша Гречмакову. – Я хочу поблагодарить его за помощь.

– Нельзя, добрые люди. У брата Василия красный огонек на двери, – встав на пути парочки, сказал брат Федор жестко. – Ну-ка, быстро по своим норам.

– Я не смогу слагаться стихи, если я не поблагодарю Васю! – заявила Даша и побежала по скошенной мокрой траве к желанной двери. Туда же торопливо зашагал Гречмаков и брат Федор.

Заметив, что замигала красная лампочка над дверью, Василий Сливов в синем перепачканном разноцветными красками халате отошел неохотно от мольберта с картиной «Усталая смерть» и включил на стене переговорное устройство.

– Какой идиот нарушает правила поселка и лезет ко мне?! – рассердился он и кисточкой набрал черной краски с палитры.

– Вася, это я – Даша. Спасибо тебе за помощь. Приходи завтра на лужайку перед домом отца Максима послушать мои стихи. Проголосуй, пожалуйста, за меня белым камешком.

– Там видно будет, – ответил Сливов, локтем отключил переговорное устройство, вернулся к мольберту и расчетливым движением положил мазок черной краски на полотно, на капюшон балахона смерти.

Даша Перехватова опять надавила красную кнопку.

– Баста! – брат Федор взвалил поэтессу на широкое плечо, отнес и поставил ее возле Гречмакова на бетонную дорожку. – Быстро по своим норам! – и указал рукой на два ближайших к въездным воротам домика без огоньков на двери.

– Приходи ко мне. Я хочу сложить поэму об этом поселке. Мне необходимо подпитать вдохновение твоей любовью, – прижавшись щекой к щеке Гречмакова, прошептала Даша. – Приходи. Я буду ждать.

Антон Гречмаков кольцом рук крепко сжал тонкую талию Даши.

– Ах, какой ты сильный. Ах, какой желанный. И ко мне ты липнешь, как листочек банный, – Даша коснулась губами пахнущих черным хлебом губ Гречмакова.

И тут брат Федор громко крякнул селезнем. Одиннадцать дней он не был дома и не спал с женой, а тут такие шуры-муры!

Даша отпрянула от Гречмакова.

– Быстро по норам! – приказал брат Федор.

Антон Гречмаков и Даша Перехватова медленно двинулись по параллельным тропинкам, каждый к своему домику. Перед тем, как скрыться за дверью, они послали друг другу воздушный поцелуй.

13

Брат Федор оглядел освещенную фонарями территорию поселка и направился к охраннику с собакой, медленно шагавшему у забора возле дома отца Максима.

– Объект не выходил, – отчитался охранник и рывком поводка усадил овчарку у своих ног.

– Продолжай наблюдение. При появлении объекта, свяжись со мной по рации, – распорядился брат Федор и затрусил к входу на половину дома отца Максима, в которой жили охранники. Кроме душевой, кухни, туалета, столовой, спальни там была комнатушка с различными хозяйственными принадлежностями. Вот в эту кладовку и вошел брат Федор – Федор Дуголов, старший лейтенант ФСКН. Включив свет и заперев дверь на щеколду, он бросил зонт в угол и достал со стеллажа, из-за коробки с банками краски, ноутбук. Затем он присел на ящик с гвоздями, поставил на колени ноутбук и увидел на экране сразу четыре места: комнату с репродукцией картины Рериха «Всадник света»; спальню с узкой кроватью; кухню с раковиной, газовой плитой и холодильником; туалет, совмещенный с ванной. Но ни на одном изображении Максим Ковряжин не присутствовал.

Федор Дуголов торопливо потыкал толстыми пальцами по клавишам клавиатуры и извлек с жесткого диска и сделал реальностью, ставший уже прошлым вид тех же помещений. Не миновало и минуты, как на экране (на одном из четырех секторов) Максим Ковряжин вошел на кухню, отодвинул газовую плиту и исчез в квадратной черной дыре в полу.

– Попался, гнида, – брякнул Федор Дуголов удовлетворенно. Похоже, лаборатория, которую он тщетно искал во всех домиках поселка, находилась рядом, под бетонным полом. Оставалось попасть туда и задержать Ковряжина за приготовлением наркотика. Больше двух месяцев прошло с тех пор, как пойманный в ночном клубе торговец «Синтнара» согласился сотрудничать со следствием и под контролем оперативников купил пакет с полусотней пробирок «Синтнара» у старика в одном из кафе на Арбате. Оперативники установили наблюдение за продавцом и обнаружили поселок в лесу. На следующий день в охрану поселка была внедрена через охранное агентство оперативная группа.

Федор Дуголов оставил ноутбук на ящике с гвоздями, стремительно прошагал из кладовки по коридору мимо спальни, кухни и попал под черное небо с бледно-желтой луной. Повернул за угол, за другой, вбежал через крыльцо в коридорчик и сильно дернул за ручку дверь, на которой светились нарисованные фосфорной краской звездочки. Дверь оказалась запертой. Не беда – в микроавтобусе, на шоссе возле железнодорожной станции, группа захвата ждала приказа на атаку поселка.

Федор Дуголов спустился с крыльца на бетонную дорожку, достал из-под рясы на груди рацию. Но связаться с группой захвата ему помешала тихая ругань, донесшаяся от домика-кубика, второго, если считать от въездных ворот в заборе. Чертыхаясь, Дуголов примчался к источнику шума и увидел в свете фонарей, как два охранника (один из них держал на коротком поводке овчарку) пинают лежавшего на траве человека.

– Хроков, что происходит?! – недовольно спросил Федор Дуголов.

– Задержали нарушителя порядка, – сообщил усатый охранник и ногой в тяжелом ботинке пнул неподвижное тело ниже спины. Тело колыхнулось. Другой охранник ткнул резиновой дубинкой между лопаток нарушителя, но тот не издал ни звука.

– Вы что, на смерть его уделали?! – по серому костюму, по комплекции и по коротким русым волосам признав задержанного, забеспокоился Федор Дуголов.

– Нет. Я дубинкой только раз несильно огрел его по башке, когда он крался из своего домика к соседнему, – ответил охранник, поглаживая холку собаки.

– Поднимите его! – приказал Федор Дуголов.

Охранники схватили нарушителя за плечи, поставили на ноги и поддержали за локти, не давая упасть. Федор Дуголов пошлепал ладонью по щекам Антона Гречмакова и строго потребовал:

 – Очухивайся, очухивайся, молокосос!

– Что вы со мной сделали? – промямлил Антон, чувствуя тупую боль в затылке и не понимая, что с ним произошло в трех шагах от двери, за которой его ждала Даша. – Отпустите меня.

Мощной рукой Федор Дуголов вырвал Гречмакова за лацкан пиджака из рук охранников и приказал:

– Хроков, Батрин откройте ворота и стойте там. Я с этим молокососом сам разберусь!

– Есть! – откликнулся усатый охранник и с напарником и овчаркой побежал к железным воротам в заборе.

– Я ничего плохого не сделал. Я шел к Даше, – вяло сказал Антон.

– Парень, – Федор Дуголов качнул Гречмакова, – забирай свою девчонку и чеши отсюда.

– Отец Максим позволил нам переночевать в поселке, – слабо запротестовал Антон.

На воротах лязгнул засов, железные створки распахнулись.

 – Зови свою подружку, объясню, – Федор Дуголов резко подтолкнул Гречмакова к входу в домик поэтессы. – Зови!

Антон Гречмаков большим пальцем надавил на двери светившуюся зеленую кнопку. Через несколько секунд на пороге появилась Даша Перехватова. В трусиках она с голой маленькой грудью, с всклокоченными рыжими волосами, с озорной улыбкой походила на сорванца, который готов предложить какую-то веселую игру.

– Наконец-то, – Даша обвила руками шею Гречмакова. – Я ветром на нервах играла, я гимн любви сочиняла, но слов без тебя было мало.

– Мы не одни, – тихо предупредил Антон.

– Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за своей глупости. Чешите из поселка; и чем быстрей – тем лучше, – сказал Федор Дуголов.

– В чем собственно дело?! – с заметным раздражением в голосе спросила Даша и плотнее прижалась к Антону, пряча свою наготу. – Отец Максим выгоняет нас из поселка?

– Отец Максим, он же Максим Иванович Ковряжин, сейчас будет задержан за изготовление наркотиков. Не исчезните отсюда – будете задержаны вместе с ним и с другими жителями поселка. Последняя электричка на Москву уходит от станции через сорок минут.

– Вы лжете! – возмутилась Даша. – Отец Максим – какой-то Ковряжин! Отец Максим и наркотики! У отца Максима чистая душа!

– Заткнись! – потребовал Федор Дуголов и включил рацию. – Оркестр, оркестр, ответь дирижеру.

– Я ему не верю, – проронила Даша. Чувствуя спиной холод ночи, она животом и грудью плотней прижалась к Гречмакову.

– А я верю, – отозвался Антон.

– А я не верю. Я никуда из поселка не пойду, – заупрямилась Даша.

– Девочка, тогда ты будешь задержана, и, как минимум, станешь свидетелем на суде над наркодельцом Ковряжиным, – спокойно напророчил Федор Дуголов.

Но он ошибался. Никакого суда над хозяином поселка не будет. Через сутки после задержания, он умрет в камере следственного изолятора. По официальной версии причиной смерти его будет тромб, закупоривший сосудик сердца. Но сокамерники слышали, как «отец Максим», шептал перед смертью, что не хочет жить без своего поселка, что сдохнет, а не потерпит над своей душой насилия от других смертных душ.

– Ну, что?! – обратился Федор Дуголов к присмиревшим Гречмакову и Перехватовой. – Будете знакомиться с группой захвата? Решайте. У вас две минуты. Время пошло, – и направился к дому Ковряжина, командуя в рацию: – Оркестр, я – дирижер. Оркестр, начинай концерт.

– Что же нам делать? – глядя на удалявшуюся широкоплечую черную фигуру, встревожилась Даша.

– Бежим отсюда, – предложил Антон, посматривая тревожно на распахнутые ворота. – Я не хочу терять свободу из-за знакомства с изготовителем наркотиков.

– Полторы минуты, – донесся от дома отца Максима голос Федора Дуголова.

– Бежать из поселка я не могу! – воскликнула Даша, сжала кулачки и слегка присела от нервного возбуждения – Пойми, не могу. Я уже сочинила начало поэмы об отце Максиме, которая станет светлой и теплой частичкой души каждого человека.

– Прощай! – жестко произнес Антон и шагнул к распахнутым воротам.

– Прощай! – объявила Даша без малейшего сожаления. – Ты теперь для меня чужой – ты из другой галактики. Прощай! – захлопнула дверь домика-кубика и порывисто заходила по маленькой комнате, рассказывая рифмованными строчками, как отец Максим в белом плаще скачет на белом коне над Россией; как люди слышат в небе переливчатый цокот копыт, забывают о вражде и будут любить друг друга.

Но Даша не предвидела, что не закончит поэму, что после окончания следствия по делу Максима Ковряжина (умершего в следственном изоляторе), родители надолго поместят ее в платную психиатрическую клинику.

14

Из соснового леса, рассекая светом фар пронизанную лунным светом темноту, подпрыгивая на кочках, стремительно въехал на территорию поселка длинный серебристый микроавтобус. Антон Гречмаков, прятавшийся за толстой сосной в десятке метров от ворот в заборе, покинул свое укрытие и шустро двинулся краем дороги. Что произойдет с поэтессой, с хозяином и с жителями поселка его не интересовало. Одна забота – не опоздать на электричку в Москву – гнала его к железнодорожной станции. Полная луна освещала добротно ему путь.

А из серебристого микроавтобуса выскочило пять человек в черных балаклавах, в камуфляже, с автоматами наперевес. Федор Дуголов провел одного спецназовца на крыльцо дома Ковряжина, а потом по коридорчику к запертой двери. К ее петлям спецназовец прикрепил взрывные устройства, выскочил за Дуговым на улицу и надавил кнопку пульта дистанционного управления. Раздался взрыв, из коридорчика вылетело и заклубилось в свете фонарей сизое облачко.

Бежавший по лесной дороге Антон Гречмаков услышал взрыв и с еще большим рвением припустился к железнодорожной станции.

Тем временем в поселке пятеро спецназовцев, влетели за Федором Дуголовым в комнату, усыпанную штукатуркой, щепками, огарками свечей, – затем через спальню на кухню. Там спецназовец швырнул в лаз в полу светошумовую гранату. Двое его сослуживцев после хлопка и резкой вспышки вытащили из подвала Максима Ковряжина, ослепшего, оглохшего, потерявшего ориентацию в пространстве. Вдобавок Федор Дуголов врезал старику коленом в пах и заорал:

– Тебя, гниду, за тысячи погубленных жизней расстрелять мало!

Короткая дикая боль в паху прояснила сознание старика, но подкосила его ноги. Но упасть ему не дали руки спецназовцев.

– Дурак ты, Федя! – выкрикнул Ковряжин. – Полный дурак!

– Что?! – опешил Федор Дуголов. Мощный телом он не ожидал оскорбления от лобастого слабосильного старика.

– Федя, многие люди, как ты, живут по чужим приказам и идеалам, но, в конце концов, проклинают себя за такую жизнь, – веско произнес Ковряжин.

– Оставь красноречие для суда, гнида! За погубленных наркотой людей, ты попадешь в аду в самое адское место! – воскликнул Федор Дуголов.

– Я могу назвать многих – кто на деньги от преступлений возвел храмы и больницы, – продолжил спокойно Ковряжин. – Они на воле – а меня в тюрьму?! Я построил поселок для творческих людей – а меня в тюрьму! Где же справедливость, Федя?!

– На суде об этом спросишь! – Федор Дуголов сжал в кулаке и безжалостно дернул седую бородку старика. – Как открыть домики с красными огоньками на дверях?

– Отключи электропитание, и замки откроются, – замотав головой, промычал Ковряжин.

– Как отключить? – Федор Догулов отпустил бородку, и на его пальцах осталось несколько седых волосков.

– Не знаю. Я – не электрик.

– Я обрублю провода на линии к поселку, – встрял в разговор спецназовец-сапер.

– Действуй, – одобрил Федор Дуголов и приказал двум спецназовцам: – Грузите душегуба в автобус! – и побежал с другими спецназовцами к ряду бетонных домиков-кубиков.

А обитатели домиков-кубиков понятия не имели, что скоро в автобусе составят компанию хозяину поселка, – каждый из них занимался своим творчеством; и только философ крепко спал в позе «лотоса» на кровати.

15

В плохо освещенном вагоне электрички, катившейся в Москву, Антон Гречмаков неутомимо пересаживался от окна к окну и в каждом окне видел густую темноту и размытое отражение своего вытянутого лица. Необъяснимая тревога беспокоила его своей необъяснимостью, и он мечтал избавиться от нее в разговоре с кем-нибудь, но в вагоне не было пассажиров.

После очередной остановки Антон Гречмаков прошел в другой вагон и встретился с коротышкой в дырявой на пузе тельняшке и со старухой в зеленом платье. Коротышка, краснея лицом, толкал по проходу между скамеек одноколесную тачку, в которой лежала брошюрка в розовой обложке.

– Привет! – дружелюбно сказал Антон и попросил старуху: – Бабушка, погадайте мне, пожалуйста. Я хочу узнать свое будущее.

– Сгинь! Ты упустил шанс узнать будущее! – откликнулась старуха, толстые косы ее с красными бантами взметнулись и закачались в ритме стука вагонных колес.

– Прочти, тебе поможет, – коротышка выбросил из тачки на пол розовую брошюру.

Электричка остановилась. Двери ее открылись и закрылись со звоном серебряных бубенцов.

Антон Гречмаков поднял брошюру, выпрямился и не увидел ни старуху, ни коротышку.

Между тем электричка покатилась, издавая тихий свист, словно пилила колесами дерево.

Антон Гречмаков прошел в безлюдный головной ярко освещенный вагон, присел к окну и открыл розовую брошюру.

«ЗМЕЙ ЗЕВАЮЩИЙ»

В КАБИНЕТЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ

Сутулый конвоир втолкнул молодого парня в кабинет и остался в длинном мрачном коридоре, в одном конце которого густилась тьма, а в другом конце мерцал зеленоватый свет. Парень оказался на белом полу, среди белых стен, под белым потолком, перед белым столом, за которым сидел черноволосый мужчина в белом костюме и в белой рубашке. Бледное умное лицо его походило на маску.

– Присаживайтесь, – предложил он.

Парень опустился на стул с круглым деревянным сиденьем. Под потолком бесшумно и медленно крутились метровые лопасти вентилятора.

– Я – следователь прокуратуры, Гетров, – произнес черноволосый мужчина теплым низким голосом.

– Где прежний, Орленков? – поинтересовался парень.

– Заболел, – ответил следователь и раскрыл на столе папку с документами по делу об убийстве гражданки Лазай.

– Чем? – парень осмотрелся вокруг. Он уже давал показания в этой комнате; как и тогда, так и сейчас, ему нравилась белизна стен, потолка, пола – разительный контраст с сумрачной одиночной камерой.

– Нервный срыв, – ответил следователь печально и напомнил: – Вчера вы на допросе утверждали, что не убивали ножом гражданку Лазай Веру Надеждовну.

– Не убивал.

– Вот показания пенсионерки Широдзе. Здесь написано, что в тринадцать часов она пошла в продуктовый магазин и заметила, что дверь в квартиру Лазай приоткрыта. Она заглянула в щель и увидела, как вы ножом ударили в грудь гражданку Лазай, – произнес монотонно следователь.

– Ложь! Я не бил никого ножом в грудь, – возразил парень.

Следователь переложил несколько документов в папке и произнес:

– Вчера на допросе вы утверждали, что позавчера в тринадцать часов покупали в салоне мобильный телефон.

– Да, – согласился парень и театрально зевнул. – В деле есть чек. На нем есть время покупки.

– Чек подделать можно, – парировал следователь. Легкая дрожь пробежала по его бледному лицу.

– Допросите продавца, у которого я покупал телефон, – предложил парень. – Он подтвердит мои слова.

– Допрошу, – проворчал следователь и опустил взгляд на документы из папки.

– Это еще не все, – зловещим тоном сказал парень. – Позавчера, в тринадцать часов я был у психиатра. Талончик к психиатру я отдал вашему предшественнику, Орленкову.

– Да, этот талончик есть в деле.

– Еще позавчера, в тринадцать часов, я был в музее и разговаривал с пожилым экскурсоводом об импрессионистах, – не изменив тон, сообщил парень. – Экскурсовод бакенбардами похож на Пушкина. Он утверждал, что на творчество импрессионистов сильно влияли женщины, а я утверждал, что голод и безденежье.

– Так какое ваше алиби истинное?! – следователь захлопнул папку с документами.

– Любое.

– Как вы объясните, что оказались одновременно в разных местах?

– Никак. Это вы объясняйте. Вам за это деньги платят.

Следователь нажал кнопку на ребре стола. В кабинет вошел сутулый конвоир. Парень встал со стула, убрал руки за спину и впереди конвоира пошел по коридору в свою одиночную камеру.

В САЛОНЕ СВЯЗИ

Молодой продавец в зеленой фирменной безрукавке стоял за прилавком и под присмотром видеокамер скучал без покупателей. В небольшом помещении, на застекленных стеллажах лежали разные модели мобильных телефонов.

Брякнул звонок над открывшейся дверью, и с улицы подошел к прилавку черноволосый мужчина в белом костюме, рубашке и туфлях.

– Здравствуйте, – сказал он и показал развернутое удостоверение. – Я – следователь прокуратуры.

– Хочу вам предложить, – оживился продавец, – новую модель смартфона. Уверяю, все ваши коллеги будут завидовать вам.

– Не надо, – отказался следователь, вынул из кармана пиджака и положил на прилавок фотопортрет подозреваемого в убийстве гражданки Лазай. – Вам знакомо это лицо?

– Да, – ответил продавец. – Позавчера он купил у меня телефон.

– В какое время он совершил покупку? – спросил следователь.

– В тринадцать ноль-ноль.

– Откуда такая точность?

– Меня вчера об этом спрашивал лысый следователь прокуратуры, – объяснил продавец. – Я показал ему запись с видеокамеры торгового зала.

– И мне, пожалуйста, покажите, – попросил следователь.

– Смотрите, – продавец достал из-под прилавка раскрытый ноутбук, нажал несколько клавиш на клавиатуре.

Следователь увидел на экране, как высокий парень положил на прилавок деньги, получил от продавца маленькую коробку и отошел от прилавка. Электронные часы над головой улыбавшегося продавца показывали ровно час после полудня.

– До свидания, – попрощался смущенный следователь и вышел на улицу.

В МУЗЕЕ

В музее живописи и скульптуры был санитарный день. Предъявив вахтеру удостоверение, следователь попал в музей через служебный вход и вошел в кабинет директора.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – отозвался невзрачный мужчина средних лет, поливая из пластмассовой лейки цветущий помидор в кадке на подоконнике.

– Мне нужен директор.

– Это я, – мужчина с лейкой прошагал к другому подоконнику, на котором в горшке кустился цветущий картофель.

– Я – следователь прокуратуры. Мне нужен экскурсовод, похожий бакенбардами на Пушкина.

– Лаптушкин, – догадался директор. – Он сейчас в зале средневековой живописи.

– Спасибо, – поблагодарил следователь и ловко развернулся на каблуках.

– Постойте, – директор поставил лейку на подоконник и устремился к двери. – Я Вас провожу.

В зале средневековой живописи директор взял швабру и удалился, а следователь подошел к пожилому мужчине, который водил тряпицей по нижней планке позолоченного багета картины, на которой пятимачтовый парусник рассекал водную гладь моря.

– Гражданин Лаптушкин? – спросил следователь.

– Да, – подтвердил пожилой мужчина с бакенбардами и опустил руку с тряпицей.

– Вам знаком этот человек? – следователь достал из кармана пиджака и показал фотографию подозреваемого в убийстве Лазай.

– Да. Позавчера этот парнишка приставал ко мне с вопросом об импрессионистах, – сообщил экскурсовод. – А вчера лысый следователь ударил меня по лицу, когда я сказал ему, что сейчас сказал вам.

– Когда это случилось?

– Лысый следователь ударил меня в пятнадцать часов пять минут, – вспомнил экскурсовод.

– Я спросил про время, в какое время вы позавчера расстались с этим субъектом? – занервничал следователь и приблизил к задумчивому лицу экскурсовода фото подозреваемого в убийстве гражданки Лазай.

– В тринадцать часов.

– Откуда такая уверенность и точность?! – рассердился следователь.

– Когда он ушел, я взглянул на часы, – экскурсовод показал взглядом на часы с металлическим браслетом на левой руке.

– Врешь! – заорал следователь и дал пощечину экскурсоводу. – Врешь!

Экскурсовод бросился наутек. Но в соседнем зале он поскользнулся на натертом паркете и с криком «Убивают!» шмякнулся у ног мраморной женщины без головы. Тут же следователь упал на беглеца, а на следователя навалились две старушки-смотрительницы зала. Они укусили уши следователя, защищая экскурсовода, которого уважали за вежливость и эрудицию. Получилась куча-мала, голосившая и постоянно менявшая форму.

Через минуту в зал античной скульптуры прибежали четыре крепких охранника и растащили кучу-малу в разные стороны. Следователь показал свое удостоверение, но среди многовековых памятников, оно выглядело ерундой. Тогда он встал на колени и покаялся за насилие над экскурсоводом и получил от работников музея прощение, выбежал из зала, а потом и на улицу.

В КАБИНЕТЕ ПСИХИАТРА

В коридоре психиатрического диспансера следователь прокуратуры приемами самбо преодалел сопротивление трех посетителей, ворвался в кабинет психиатра и, размахивая удостоверением, провопил:

– Я – следователь прокуратуры! Я раскрыл сотню запутанных дел! У меня есть правительственные награды! Но я перестал понимать действительность!

– Такое рано или поздно случается с каждым человеком. Выпейте воды, – вкрадчиво произнес психиатр и вытащил стеклянную пробку из граненого графина на столе.

Следователь движением профессионального душителя гусей и уток схватил графин, глотнул воду и спросил, злобно гримасничая:

– Вам знаком этот человек? – положил на стол фотографию подозреваемого убийцы гражданки Лазай.

– Да. Позавчера он жаловался на бессонницу.

– Скажите время, в которое он был у вас, – потребовал следователь.

– В тринадцать часов, – ответил психиатр и, ожидая удара по голове, закрыл голову руками.

Но удара по голове его не последовало. Черноволосый следователь (в отличие от драчливого лысого следователя, который вчера показывал ту же фотографию) улегся на пол и произнес с угасающей громкостью:

– Доктор, разве человек может быть в одно время в разных местах?

– Пути господни неисповедимы, – ласково отозвался психиатр и вызвал по телефону бригаду скорой психиатрической помощи.

В КАБИНЕТЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ

Сутулый конвоир втолкнул высокого парня в кабинет и остался в длинном мрачном коридоре, в одном конце которого густилась тьма, а в другом мерцал зеленоватый цвет. Парень оказался на белом полу, среди белых стен, под белым потолком, перед белым столом, за которым сидел русоволосый мужчина в сером костюме и в серой рубашке.

– Присаживайтесь, – предложил он.

Парень опустился на одноногий стул с круглым деревянным сиденьем. Под потолком бесшумно и медленно крутились метровые лопасти вентилятора.

– Я – следователь прокуратуры, Улыков, – представился русоволосый мужчина.

– Прежний где? – поинтересовался парень с ядовитой ухмылкой.

– Заболел, – ответил следователь и раскрыл на столе папку с документами по делу об убийстве гражданки Лазай…

– Поезд дальше не пойдет! – объявил по вагонам электрички голос старухи.

Швырнув брошюру под скамейку, Антон Гречмаков вышел на безлюдную платформу, заметил в кабине машиниста старуху в зеленном платье, показал ей средний палец и скрылся в подземном переходе, ведущем в город.

16

Подземным переходом Антон Гречмаков миновал привокзальную площадь, заставленную автомобилями, и поднялся по гранитным ступеням к закрытым дверям входа в метро. Над ними желтые цифры электронных часов показывали начало третьего часа нового дня. И тут из беззвездного небесного мрака шмякнулся на освещенный фонарем асфальт белый голубь, быстро почернел и утонул в асфальте.

В необъяснимой тревоге Антон Гречмаков потрусил по безлюдной улице с трамвайными путями. Он знал, если на первом перекрестке повернет направо, то минут через сорок неспешного бега попадет к своему дому. И неважно, что там сосед, требующий вернуть долг, – важно, что в комнате на полу матрац, на котором можно выспаться.

Но намеченным планам Гречмакова помешал лежавший на лавочке трамвайной остановки крупный эрдельтерьер, который жалобно скулил, подергивая коротким обрубком хвоста.

– Что с тобой случилось, бедолага? – сочувственно спросил Антон и услышал от собаки:

– Пусть Зоя живет за меня.

Антон Гречмаков погладил спину пса. В следующий миг эрдельтерьер весь передернулся, закрыл глаза и околел. Когти передних лап его предельно удалились от когтей лап задних. С белым налетом язык его вывалился из широко раскрытой пасти.

– Отойди от моего Бакса! – вышагнув из-за угла дома, потребовала полноватая в талии коротко подстриженная блондинка лет двадцати. Она была в желтой кофточке поверх длинного бального платья. Стекла ее очков в тонкой золотой оправе отражали уличные фонари.

– Он умер, – печально сказал Антон и поник головой.

– Тогда и я умру! Я без Бакса жить не хочу! – упав солидной грудью на труп пса, воскликнула блондинка. В руке ее появился морской кортик. – Милый, Бакс, теперь никто не защитит меня! Теперь никто не покусает моих врагов! Я убью себя!

– Не надо! – Антон ногой выбил кортик из готовой к убийству руки.

– Почему не надо?! – блондинка стремительно понялась на ноги. Золотые очки ее остались на теле пса.

– Ты Зоя?

– Да.

– Бакс перед смертью попросил меня передать тебе долго жить за него, – сказал Антон.

Где-то звякнул трамвай. Слабо забрезжил рассвет.

Блондинка подняла с собаки и нацепила очки на аккуратный нос.

– Зойка, оказывается, ты гуляешь с двуногой собакой! – громко возмутился молодой мужчина, вылезая из водительской дверцы внедорожника, затормозившего у трамвайной остановки. Он был в сером костюме тройка. Глубокие залысины его заметно уменьшали площадь прорастания коротких черных волос. Над злыми серыми глазами его нависали и шевелились широкие брови.

– Колян, с кем хочу – с тем гуляю! Я не люблю тебя! – объявила блондинка и встала плечом к плечу с Гречмаковым.

– Так, так, так, – Николай, протер ладонями залысины, широко развел руки и выдал гневную тираду: – Так, где твоя собака, Зойка?! Где?! Нету!.. Ты придумала собаку! Ведь ты знала, что я в полночь приду к тебе свататься! Я пришел, а твои родители, сказали, что ты ушла выгуливать какого-то бездомного кобеля Бакса! А оказывается ты выгуливаешь раз…..ая!

Антон Гречмаков и Зоя посмотрели на скамейку на трамвайной остановке – мертвый пес исчез. Потом они заметили, как от мощного крика Николая закачались трамвайные провода, и трамвайные рельсы потеряли параллельность.

– Если бы Бакс не умер, он бы разорвал тебя на клочки, – погрозив пальцем несостоявшемуся жениху, произнесла Зоя и взяла Гречмакова под руку.

– Никого Бакса нет! Ты его выдумала! – рассвирепел Николай и отвел назад согнутую ногу: – Ты променяла меня – знаменитого футболиста – на этого дохлика! Как ты могла?!

– Бакс был; я даже гладил его, – сказал Антон и с Зоей пошел к углу дома.

– Ты – моя женщина! Ты поедешь со мной! – провопил Николай и руками оторвал подол у бального платья Зои.

С полуоборота Антон Гречмаков врезал ногой в пах вредителя платья, и быстро скрылся с радостной Зоей в темном переулке.

Поскуливая от боли между ног, Николай согнулся в три погибели возле внедорожника, мимо которого прогрохотал трамвай, заполненный разноцветными воздушными шариками.

 

17

Во дворе, отделенном от проспекта панельной девятиэтажкой, невзрачный мужичок в старенькой одежде собирал в мешок пустые пивные банки. Стекла окон верхнего этажа панельки искрило взошедшее солнце.

– Вот там я живу, – показав взглядом на приоткрытое окно на втором этаже, сказал Антон и распахнул дверь подъезда.

Зоя зябко поежилась. Утренняя прохлада студила ее голые стройные ноги. Капельки росы блестели на ее висках, на стеклах ее очков в золотой оправе.

Антон Гречмаков первым зашел в подъезд и оказался в круглом зале, пол которого украшало мозаичное панно – битва черных драконов со средневековым рыцарем в золотых латах. Еще в стене из крупного булыжника было множество цветных дверей.

– Куда мы попали?! – встревожилась Зоя и руками схватила руку Гречмакова.

– В переход из одного мира в другой, – поведал Антон, медленно скользя взглядом по разноцветным дверям. – Когда-то двери во все миры были открыты, и люди без устали метались по мирам в поисках счастливой жизни. Метались и создавали в мирах хаос полный крови и страданий. Тогда неизвестные мне силы закрыли двери и назначили меня регулировщиком передвижения людей из мира в мир.

Зоя осторожно прижалась ухом к фиолетовой двери и услышала шум прибоя и крики чаек.

Короткая, как спичка, молния сверкнула над желтой дверью. Антон Гречмаков достал ключ из кармана брюк и открыл ее.

– Я хочу в другой мир! – заявил губастый мужчина с плоским лицом. В левой руке он держал котомку, а в правой кирку.

– Почему? – спросил Антон строго.

– Здесь никто не слушает мои советы! Здесь все глупцы! Злые и мстительные глупцы!

– Я вижу тебя не первый раз. Ты поменял уже много миров, и ни в каком из них люди не слушали твои советы! Я не позволяю тебе переходить в другой мир! – произнес сердито Антон и взялся рукой за дверь.

– Дай ему еще шанс, пожалуйста, – слушая прибой и чаек, попросила Зоя.

Антон Гречмаков вздохнул и проводил губастого мужчину в мир за красноватой дверью.

– Вот там сверкнула молния! – крикнула Зоя и, крадучись, приблизилась к синей в голубую полоску двери.

Антон Гречмаков открыл тем же ключом и эту дверь.

– Мне надо срочно в другой мир! – потребовал скуластый громила. – Здесь меня хотят убить за ложь!

– Не стоит менять мир! В любом другом мире тоже убивают за ложь! – назидательно парировал Антон, захлопнул дверь и почувствовал руку на своем плече.

Нет, руку положила не Зоя, а невзрачный мужичок в старенькой кепочке – сосед Гречмакова по лестничной площадке. Полный мешок пустых пивных банок стоял между его кривоватых ног. Разноцветные двери в разные миры пропали разом.

– Антоха, отдай долг! – потребовал мужичок.

– Иван Гигидович, у меня сейчас нет денег. Как будут, обязательно отдам, – пообещал Антон.

– Нет денег; тогда отдай девчонку! – потребовал мужичок и похотливым взглядом уставился на стройные ноги спутницы Гречмакова.

– Сколько Антон тебе должен?! – Зоя рукой толкнула в грудь мужичка, и кепочка упала ему под ноги.

Иван Гигидович назвал сумму и заулыбался, показывая беззубые дёсны.

– Этого хватит? – Зоя сдернула со среднего пальца и бросила золотой перстень в распахнутый рот мужичка.

– Хватит, – выплюнув перстень на свою измазанную чем-то черным ладонь, согласился Иван Гигидович и закашлялся, словно закаркал ворон.

Зоя поднялась за Антоном Гречмаковым на второй этаж и вошла в прихожую его однокомнатной квартиры.

– Зря ты отдала перстень, – сказал Антон и закрыл дверь на замок.

– Перстень – подарок Коляна. Перстень мне противен, – объяснила Зоя, прошла в комнату, обошла матрац на полу, и остановилась у раскрытого окна.

Антон Гречмаков приблизился к Зое со спины, взвесил на ладонях ее полную грудь, потянулся губами к ее уху и увидел во дворе, на одной из скамеек стоит круглолицая фигура в зеленом мундире, в высоких сапогах и в черной треуголке. Сложив крестом руки на круглом животе, фигура представилась:

– Наполеон Бонапарт!

– Ты человека видишь во дворе? – прошептал Антон.

– Вижу, – ответила Зоя и выкрикнула вопрос, который давно ее мучал: – Эй, Бонапарт, где ты закопал свистнутое из Москвы золото?!

– Только не ври! – погрозив кулаков императору Франции, задорно предупредил Антон. Его тоже интересовала судьба золота вывезенного французской армией из Москвы в 1812 году.

– Не знаю! Лично я золото не закапывал! – откликнулась фигура, сняла треуголку, поправила черный локон на высоком бледном лбу и исчезла.

Антон Гречмаков и Зоя почувствовали себя сплоченной командой одной лодки, плывущей в неизвестность.

– Я люблю тебя, – произнес Антон и увлек Зою на матрац.

– Я люблю тебя, – отозвалась Зоя и…

И они заснули нос к носу.

18

 С повязанным, как чалма, полотенцем Зоя в узких трусиках вышла из ванной комнаты и удивилась, что каких-то пятнадцать минут назад занималась на тощем матрасе бурным сексом с ласковым щуплым парнем.

– Вода вскипела! – крикнул из кухни голый Антон и разлил кипяток из кофейника в две чашки на столе.

Зоя сняла с гвоздя, торчавшего из стены, надела брюки и рубашку Антона, чистую, но не глаженую, и явилась на кухню.

Антон Гречмаков ногой пододвинул к столу две табуретки. Он уселся на одну, Зоя уселась на другую и спросила:

– Я поживу у тебя?

– Живи, – позволил Антон.

Постоянно дуя на воду в своих чашках, они выпили ее одновременно.

– Сегодня особенный день. Сегодня мои родители отмечают день, в который двадцать пять лет назад познакомились друг с другом. В тот июньский день внезапно повалил снег. Мама, гуляя в парке, слепила и бросила вверх снежок. Возвращаясь на землю, снежок угодил в рот папе, который, разинув рот, шел на встречу к маме и любовался ею. Так они познакомились и вскоре поженились. Потом родилась я, – неторопливо поведала Зоя, поглаживая голову Гречмакова. – Милый, сгоняй ко мне домой и принеси сюда мои вещи.

– Давай сгоняем вместе! – предложил Антон, прошел в комнату и надел трусы, джинсы и серую рубашку военного покроя.

– Нет, я устала от своих родителей и видеть их не хочу, – отказалась Зоя, назвала адрес и пояснила: – Мои вещи в черном чемодане, в прихожей. Адрес запомнил?

– Да, – подтвердил Антон, заправляя рубашку в джинсы.

– Возвращайся быстрей, – попросила Зоя и пустила теплую воду из крана на грязную посуду в раковине.

– Постараюсь, – пообещал Антон и исчез из квартиры.

Тихо и фальшиво напевая выходную арию мистера Икс, Зоя вымыла и поставила в сушилку тарелки, сковородку, нож, ложки и вилки.

Тем временем Антон Гречмаков бодро дошагал до светофора у перекрестка двух узких улиц и увидел: как из двери промчавшегося мимо желтого автобуса выпала маленькая златокудрая девочка в тюлевом платье, как после удара об асфальт голова девочки выпустила вороньи крылья и улетела куда-то ввысь, как тело девочки свернулось в клубок и укатилось в решетку ливневой канализации.

На светофоре зажегся зеленый свет для пешеходов.

Антон Гречмаков в небольшой толпе перешел на солнечную сторону улицы, осмотрелся и поразился точному сходству лиц прохожих со своим лицом. Сходство длилось лишь несколько ударов его сердца, а потом к прохожим вернулись собственные лица.

Антон Гречмаков прошагал по улице метров триста и вошел в прохладный подъезд аккуратного кирпичного дома, окруженного буйно цветущими белыми акациями.

Дверь квартиры открыла Гречмакову стройная женщина лет сорока пяти, в светлом прямом платье с глубоким декольте.

– Чем могу помочь, молодой человек? – спросила она, приветливо улыбаясь.

– Зоя прислала меня за чемоданом с ее вещами, – громко сказал Антон.

– Я – мама Зои. Виолетта Захаровна. Проходи, пожалуйста, – пригласила женщина и сопроводила гостя в комнату, к столу, за которым обедал Карл Карлович – плотный седой мужчина с широкими черными бровями.

Стены комнаты украшали натюрморты. На столе, на скатерти с петухами, стоял расписанный золотом обеденный сервиз на шесть персон. В раскрытое окно проникал вместе с теплым ветром тонкий запах акации и гул улицы, похожий на тихий вой ветра в печной трубе.

– Присаживайся, гость незваный. Отобедай с нами, – опустив ложку со сметаной в борщ, предложил Карл Карлович и попросил жену: – Киска, принеси еще тарелку. Твой чудный борщ поспособствует нашему разговору и полному взаимопониманию.

Антон Гречмаков опустился на стул, взял в одну руку кусок черного хлеба, в другую ложку и не пошевелился, пока мама Зои не поставила перед ним тарелку с борщом.

– Я слышал, что ты пришел за вещами Зои? – проглотив борщ с ложки, поинтересовался Карл Карлович.

– Да, – ответил Антон и быстро съел свой борщ и облизал тщательно тарелку.

– Ты оказывается чистуля, – заметил едко Карл Карлович и пододвинул гостю свою тарелку с остатками борща. – Вот еще работа для твоего языка.

– Спасибо, не надо, – Антон отодвинул в сторону предложенную тарелку. – Я хоть не принц датский, но обижать меня не надо.

– Какой начитанный юноша, – восхитилась с легкой иронией Виолетта Захаровна, принесла из кухни и водрузила на стол торт, порезанный на куски. – Начитанный юноша, ты учишься или работаешь?

– Учусь потихоньку у жизни, – ответил Антон и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и расправил воротник.

– Наверно, скоро красный диплом от жизни получишь?! – с наигранным восторгом воскликнула Виолетта Захаровна и положила мужчинам и себе на блюдце по кусочку торта.

– Без диплома можно жить счастливо, – проворчал Антон, уплетая торт.

– Ты забыла, киска, что у меня только среднее образование, а я уже много лет хозяин сети автомастерских, – произнес важно Карл Карлович, шевеля бровями и разделяя ножом свой кусок торта на части, удобные для поглощения.

– Ты другое дело! Ты без диплома, но ты крутился с утра до ночи! – произнесла Виолетта Захаровна, любуясь довольным лицом мужа.

– Я чувствую, что я родился для чего-то важного, но пока мне неизвестного, – произнес Антон и посмотрел серьезно на родителей Зои.

– Я с ума сойду, – проронила Виолетта Захаровна и низко склонила голову над своим куском торта.

– Молодой человек, что у тебя с моей дочерью? – сурово спросил Карл Карлович.

– Все, – признался Антон. – Подробности нужны?

– Я с ума сойду, – прошептала Виолетта Захаровна, разливая чай по чашкам.

– Лучше расскажи, кто твои родители? – потребовал Карл Карлович.

– Отца я не помню. Мама умерла… Я жил в детском доме, – сообщил Антон, быстро доел свой кусочек торта и выпил чай из чашки.

– Так как ты и Зоя будете жить?! – спросил Карл Карлович.

– Вместе и счастливо, – уверенно сказал Антон и поставил на блюдце чашку вверх дном.

– На какие такие шиши вы будете жить счастливо? – слизнув крем с нижней губы, поинтересовался Карл Карлович. – Или у тебя есть богатый родственник?!

– Богатых родственников у меня нет, но мы с Зоей все невзгоды преодолеем, – помахивая над столом чайной ложечкой, пафосно ответил Антон. Затем с напускной серьезностью он ложечкой сковырнул с кусочка торта Виолетты Захаровны вишенку, съел ее, а косточку выплюнул в приоткрытое окно, из которого услышал краткое кукареканье.

– Неприлично лопать чужое! Неприлично плевать в окно! – грозно осудил Карл Карлович и хлопнул ладонью по столу. Чай из чашки его выплеснулся на скатерть.

– Скоро под вашими окнами вырастет вишня и будет радовать Вас цветами весной, а летом ягодами, – ответил Антон.

– Так ты романтик, – пренебрежительно ухмыляясь, заключил Карл Карлович и спросил серьезным тоном: – И все же, на какие средства ты будешь жить с Зоей счастливо?

– Там видно будет.

– Опомнись! Без плана жить нельзя! – воскликнул Карл Карлович и что-то поискал длинными пальцами за левым ухом. – Не надейся, приданное за Зою я не дам, а вот советы мои запоминай… Сократи до минимума свою зависимость от внешнего мира – не кури, не пей алкоголь, не употребляй наркотики и разносолы, не играй в лотереи и азартные игры… Остерегайся и не имей дела с людями, которые будут прямо или косвенно пугать тебя смертью и предлагать спасение от нее.

– Спасибо за советы, – недовольным тоном сказал Антон и резко встал со стула. – Прощайте!

– Не забудь чемодан Зои! – напутствовал Карл Карлович и кинул вожделенный взгляд на грудь жены.

– Не забуду, – пробурчал Антон из прихожей, взял черный кожаный чемодан и вышел из квартиры.

– Что-то раньше я ничего не слышал от Зои об этом парне, – произнес задумчиво Карл Карлович и встал из-за стола.

–Успокойся, Карлуша. Я уверена: Зоя скоро расстанется с ним и вернется к нам, – горячо произнесла Виолетта Захаровна и сердечно напомнила: – У нас сегодня праздник. Двадцать пять лет назад мой снежок угодил тебе в рот… Поцелуй меня.

 Карл Карлович выполнил просьбу, а потом вместе с женой, снимавшей платье на ходу, исчез в спальне.

19

 По содержимому мусорного ведра под раковиной на кухне Зоя определила, что Антон питался макаронами, картошкой, куриными яйцами и глубоко посочувствовала ему.

Из прихожей послышался частый стук.

– Кто там? – подкравшись к входной двери в квартиру, спросила Зоя зачем-то голоском маленькой девочки.

– Иван Гигидович, – прозвучал ответ.

Зоя узнала голос старика, которому вчера бросила в рот золотой перстень, и открыла дверь.

Иван Гигидович протянул Зое несколько купюр. Лысоватую его голову не покрывала кепочка. От его кривоногой фигуры в сером костюме разило дешевым одеколоном.

– Что это?! Зачем это?! – недовольно воскликнула Зоя.

– Я продал твой перстень. Взял, что мне был должен Антоха. Это вот лишние деньги, – потрясая купюрами в левой руке, торопливо пояснил Иван Гигидович, окидывая похотливым взглядом Зою. Вчера ему понравилась ее полноватая талия. Ее стройные ноги приснились ему под утро и озаботили сексуально. – Мне лишних денег не надо. Я – честный человек и честно скажу: я хочу трахнуть тебя.

– Что?! – Зоя сняла золотые очки. Овальное лицо ее побледнело. – Больше ты, старче, ничего не хочешь?!

– Больше с тебя нечего взять! – сказал Иван Гигидович и приспустил до колен брюки, под которыми оказались полосатые, как тельняшка, семейные трусы. – Не бойся. Никто не узнает, что было между нами.

– Но я буду знать и я потеряю Антона. А я не хочу его терять. Не хочу! – горячо призналась Зоя и кулачком стукнула старика в грудь. – Уходи!

– Не упускай шанс – испытай со мной новые ощущения. Будет, что вспомнить в конце жизни, – придерживая правой рукой брюки, жалобно произнес Иван Гигидович и оголил беззубые десна. – Отдайся. Это же тебе нетрудно. От тебя же не убудет.

– Оглянись, старче! – грозно потребовала Зоя. Темно-карие глаза ее словно остекленели. Тонкие брови ее сдвинулись к переносице.

Иван Гигидович неохотно подчинился.

– Что видишь алые в черную клетку розы на кусте, который растет на коврике перед твоей дверью? – спросила Зоя, любуясь полетом фиолетового мотылька над раскрытыми крупными бутонами.

– Дура! Никакого розового куст на коврике нет! – рассердился Иван Гигидович и затопал ногами. Брюки его упали на пол.

– Ага, понял, с кем связался, – Зоя клацнула зубами в сантиметре от кончика носа ошарашенного старика, – Да, я – дура! Не уйдешь, нос и уши тебе откушу! Я – дура, и мне ничего за это не будет!

Иван Гигидович испугался за свой нос и уши, зажал деньги в кулаке, выскочил из брюк и быстро исчез за дверью своей квартиры.

Зоя громко рассмеялась и вернулась на кухню. А смех ее еще долго звучал по лестничной клетке от первого этажа до чердака.

20

Только вечером Антон Гречмаков принес черный чемодан в свою квартиру и поставил у ног Зои, которая в тревоге бродила по кухни и без устали мысленно умоляла Антона скорей вернуться домой.

– Наконец-то, любимый! – воскликнула Зоя, кинулась Гречмакову на шею и страстно расцеловала его усталое лицо. – Где ты так долго пропадал?! Я дико соскучилась по тебе!

– Так получилось. Прости, – тихо ответил Антон. Он постеснялся рассказать, как с чемоданом долго плелся, не зная почему, за хромой кудлатой дворняжкой по городу, и лишь, когда дворняжку задавила карета с новобрачными, вспомнил Зою и затосковал о ее темно-карих глазах, о ее крупной груди, о ее распущенности в сексе.

– Ничего страшного, – горячо прошептала Зоя, чувствуя себя безгранично счастливой. – Главное, что ты со мной.

– Ты, наверное, голодная? – вспомнив съеденный у родителей Зои борщ и торт, спросил Антон.

– Это неважно, – тихо произнесла Зоя и отошла к окну. – Важно, что твой сосед, Иван Гигигович, хотел купить мою любовь, а я ему отказала.

– Вот, старая сволочь! – рассердился Антон и ринулся из кухни в прихожую. – Сейчас я ему морду набью!

– Не надо, Антон. Не пачкай руки, – догнав Гречмакова у входной двери, попросила Зоя.

Антон Гречмаков выскочил на лестничную площадку и ногой ударил по двери квартиры Ивана Гигидовича.

– Прекратите безобразничать, или я полицию вызову, – пригрозил старческий голос.

– Я тебе вызову! Я тебе сейчас, старая сволочь, так вызову, что навсегда забудешь мою Зою! – пригрозил Антон и бабахнул ногой в дверь. – Открывай, старая сволочь! Открывай!

– Уходи, Антоха! Мне не нужна никакая Зоя!

– Врешь! – еще сильней распалился Антон и опять пнул дверь. – Зоя мне рассказала, как ты клеился к ней. Зоя тут рядом. Она подтвердит.

– Она – дура! Она все придумала! Я старый. У меня уже на женщину нет сил.

– Отойди, любимый! – потребовала Зоя, мягко оттолкнула плечом Гречмакова в сторону и воображаемый топором рубанула по двери Ивана Гигидовича.

Дверь не получила повреждения.

– Дай я! – Антон завладел воображаемым топором и дугообразным его лезвием ударил в дверь три раза.

И снова дверь не была повреждена.

– Я с тобой, старая сволочь, позже разберусь! – пообещал Антон, бросил топор на ступеньки лестницы и позвал Зою: – Полезли на крышу. Когда я подходил к дому, я видел, как солнце садится в радуге. Сногсшибательное по красоте зрелище.

– Полезли! – радостно согласилась Зоя и вместе с Гречмаковым поднялась на лифте на девятый этаж, а потом по лестнице на чердак, а оттуда на плоскую прямоугольную крышу.

– Как чудесно! – глядя на переливы пульсирующей радуги вокруг кровавого солнца, воскликнула Зоя. – Жаль, что эта красота вот-вот погаснет!

– Не погаснет, если мы перепрыгнем на соседнюю крышу, ближе к закату, – солидно сказал Антон, чувствуя власть над земным притяжением. – Ну, что, перепрыгнем?!

– Да! – согласилась Зоя и крепко сжала левой рукой правую руку Гречмакова.

 Затем влюбленные посмотрели в бесстрашные глаза друг друга, потом на угасающий закат, разбежались, оттолкнулись от металлического ограждения и прыгнули на крышу соседнего дома…

………………………………………………………………………….

– Что ты там увидела? – спросила мать пятилетнюю дочку, которая сидела в ночнушке на подоконнике и пялилась на город из окна комнаты на сорок пятом этаже высотки.

– Там дяденька и тетенька прыгают по крышам, – ответила девочка.

– Выдумщица моя, – сказала ласково мать, взяла дочку на руки и положила в кроватку. – Спи! – погасила свет и вышла из комнаты.

– Пока, пока, – привстав в кроватке, прошептала девочка, помахала ручкой прыгавшим с крышу на крышу дома дяденьке и тетеньке, положила головку на мягкую подушку и уснула, улыбаясь чему-то светлому.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/