– Дэн консультар, документы на подпись! – торжественно возгласил кладовщик, водружая на конторку увесистую пачку зеленоватой бумаги. Несколько лет работы в Академии позволили сделать вывод, что здешние кладовщики любят бюрократические процедуры столь же искренне и бескорыстно, насколько сам Данат их ненавидит. Этот явно не был исключением.

– Подпишите здесь… и вот тут… каждую ведомость в двух графах.

Данат послушно взял в руки стило. К моменту, когда последний документ был подписан, запястье налилось усталостью, граничащей с болью.

– Премного вам благодарен, дэн консультар! – близорукие глазки за толстыми стеклами просто-таки лучились довольством. Стопка зеленых листов с шелестом превратилась в две поменьше – одну кладовщик убрал в конторку, другую вручил Данату. Тот, подавив вздох, убрал ведомости в сумку – хорошо, что хоть с собой ничего, кроме подорожной, волочь не придется! – и, кивнув на прощание, повернулся к двери.

– М-м-м… еще минутку, – поправил очки человек за конторкой. В коротких пухлых пальцах, как по волшебству, возникла толстая кремовая брошюра.

– Это, – с сожалением вздохнул кладовщик, – не для подписи. По личному распоряжению…. В общем, вам пригодится.

«Краткое описание герцогства Роттар¹» – вязь на титульном листе была четкой и разборчивой, а бумага светлой и гладкой.

Что ж, читать Данат любил куда больше, чем ставить подписи.

 

На Роттарском рубеже

Роттар объявил о независимости от империи Тамр в разгар Северной войны. Раскол произошел почти без кровопролития: империя не могла отозвать войска для немедленного подавления мятежа. Однако и роттарская гвардия, опора мятежного герцога, не была достаточно сильна для марша на столицу – даже до того, как с севера вернулись имперские легионы. Вернулись обескровленными, измотанными и, опять же, совершенно не готовыми к войне на ставших чужими землях.

Ситуация оставалась неизменной несколько месяцев, пока в Роттаре не закончилась жатва, а в империи не опустели зернохранилища. Прекращение торговли между латифундиями Роттара и империей не было выгодно ни для одной из сторон. Император Хэккар VIII (кузен восставшего герцога рэй Габаш) предложил простой и изящный способ избежать как голодных бунтов в империи, так и разорения роттарских зернопромышленников: официально герцогство оставалось мятежным, но торговля с ним более не считалась государственной изменой. Правители Роттара, продолжая называть всех, кроме роттарцев, бунтарями, а императора – узурпатором, тоже оказались вовсе не против обратить зерно в серебро…

 

…Третий со времени мятежа герцог рэй Габаш, Гжещ Вечный, прозвище свое получил за невероятно долгий срок правления. В течение восьмидесяти шести лет пять поколений подданных ощущали железную руку правителя, превратившего Роттар в нерушимое, процветающее, безопасное государство. Одинокая девственница с мешком серебра могла бы пересечь его из конца в конец, не потеряв ни одного из своих сокровищ и не испытав неудобств, поскольку и дороги, и постоялые дворы в Роттаре достойны были всяческой похвалы…

 

Краткое описание герцогства Роттар,

библиотека Торсальской Академии.

 

* * *

Дороги в герцогстве Роттар действительно оказались не в пример лучше, чем по всей остальной Империи. Данат отметил это еще издали, приближаясь к неприятного вида рогаткам, отмечающим границу. С имперской стороны не было видно никого и ничего, кроме разве что солнца, сверкающего в глубоких весенних лужах. На границе двойная – по колеям – сияющая полоса обрывалась, сменяясь серым полотном сплавленного гравия, сухим и жестким.

Справа, на все еще ровном, но изрядно облупившемся межевом столбе, висела табличка с корявой надписью, из которой удавалось разобрать только пару строк: «… прибывает в мятежу супротив импиратора, посему…» Дальше путнику, оказавшемуся грамотным, предлагалось думать самому: стоит идти вперед или безопаснее повернуть обратно?

А вот вязь на гранитной колонне по ту сторону дороги читалась отлично: «Независимое герцогство Роттарское, последний оплот Великого Тамра». Там же присутствовал герцогский герб, и, наконец, для тех, кто не обучен ни грамоте, ни тонкостям геральдики, колонну венчал знакомый каждому имперский лев, взгляд которого недвусмысленно выражал все, что не удалось продемонстрировать надписью и гербом. Данат впервые пожалел, что поехал северо-западной, малохожей дорогой, а не Приморским трактом: если черный ход оформлен с такой помпой, любопытно, как выглядит «парадный въезд»?

Тронув поводья, путник подъехал к рогатке вплотную. Отодвинуть ее – дело простое. Незаметно приподнять нить сторожевого заклинания, не позволив ей разомкнуться, Данат тоже мог. Поднапрягшись, он смог бы дотянуться и до того самого льва (прищуренные глаза которого вовсе не просто так озирали дорогу) и устроить ему краткосрочный приступ слепоты.

Однако чтобы пересечь Роттар как можно быстрее и легче, желательно быть человеком законопослушным и заурядным. Или хотя бы убедительно такового изобразить. Поэтому, спешившись, Данат отвел мышастого серого коня к тому самому столбу и пустил щипать майскую травку. Извлек из седельной сумки яблоко, из поясного кошеля – короткий, совершенно безобидного вида, нож. Оперся плечом о столб и начал сосредоточенно, тонкой полоской счищать с яблока кожуру. Руки двигались сами собой, глаза рассеяно оглядывали пейзаж. Его явно заметили – фэннийская часть границы находилась под неусыпным надзором – и задерживали нарочно, пытались на всякий случай вывести из равновесия или «поставить на место», но Данат даже не хмурился. Законопослушные заурядные граждане воспринимают произвол власть имущих как должное и не дерзают хмуриться на виду у оных. А с его лицом – узким, носатым, с глубоко посаженными зеленовато-серыми глазами – хмуриться на границе точно уж не стоило. Физиономия и так просит если не кирпича, то пристального внимания.

Как он и ожидал, ему дали время очистить яблоко, но не съесть его. Еле слышно скрипнула дверь караулки, выпуская стражей границы. Два арбалетчика и офицер, если роттарская граничная стража строго соблюдает устав – а в педантичности местных служак сомневаться не приходилось. Сунув надкусанное яблоко коню, уже подъевшему очистки, Данат с улыбкой повернулся навстречу «приветственному комитету».

Граничники герцогства Роттарского выглядели внушительно, солидно, даже грозно – в общем, были какими угодно, только не приветливыми. Двое солдат со взведенными арбалетами остановились шагах в десяти, выцеливая редкие деревца в роще за спиной Даната. Синее перо на офицерском шлеме качалось в такт чеканным шагам. Приблизившись к рогатке, седоусый граничник замер копией каменной колонны. Смотреть на долговязого Даната сверху вниз не получалось, так что офицер пытался смотреть сквозь него, и небезуспешно.

– Имя, род занятий, цель прибытия в Роттар? – процедил он. Представиться не потрудился, но Данат предпочел не заметить этого и с готовностью ответил:

– Данат дэн Торн, проспектор-консультар Торсальской Академии, проездом в Лебарру и далее.

Лебарра, глухой и пустынный угол бывших имперских земель, зажатый между морем, Торанским хребтом и засушливыми степями Лэлим-Дэйна, не имел ни одного толкового порта. Так что «далее» в безупречно оформленной подорожной явно означало, что, перевалив южные отроги Ак-Торана, путник намеревался проникнуть в Сероземье. Шансы углубиться в покинутые земли у поджарого молодого «академика», несомненно, были. Что касается возвращения обратно, граничник был далеко не столь уверен. Хотя…

Коротенькое словечко «дэн» в имени путешественника указывало на принадлежность к безземельному дворянству и право носить оружие. Простой меч-спата, перевязь с метательными клиньями-хэкку и притороченный к седлу небольшой арбалет. Не больно много, с учетом цели пути, но и не мало. Оружие неброское, ухоженное, без украшений. Путешественник явно умел с ним обращаться, однако воином не был. Какой воин станет рисковать жизнью без достойной цели? Исследования же Сероземья, как и прочие способы самоубийства, к достойным с точки зрения граничника целям не относились.

– Практикуете ли вы магию какого-либо рода? – продолжил опрос офицер, сменив тон на чуть более уважительный. Ответ был очевиден, но процедура отклонений не допускала.

– Нет, сударь, – спокойно ответил Данат, и глаза льва на колонне согласно мигнули зеленым.

– Намерены ли вы собирать сведения, передача которых противникам нашего государства способна нанести ему ущерб? – отчеканил офицер. Абсурдность вопроса была очевидной ему самому: какой шпион в здравом уме признается в преступных намерениях еще на въезде в страну?

Ответ Даната, однако, был неожиданным:

– Согласно Динвальскому пакту, проспекторы имеют право сбора любой относящейся к их работе информации, независимо от границ и территорий, – ровным, уверенным тоном находящегося при исполнении человека проговорил путешественник. Мгновение полюбовался озадаченными лицами граничников и добавил мягче и тише:

– Однако моя цель, как вы понимаете, лежит за пределами герцогства Роттар. Поэтому, чтобы легче было и мне, и вам, предлагаю опечатать тетради, и до выезда за пределы герцогства печати обязуюсь не вскрывать.

Участок границы, которым ведал офицер, считался глухим – да и был им, если сравнивать с Приморским трактом. Впрочем, за долгие годы службы людей он повидал разных: купцов, дипломатов, контрабандистов; магов – которых последние пару десятков лет приходилось спроваживать восвояси – и дворян разной степени знатности. Проспектора он видел впервые, хотя и о них кое-что знал: скрупулезность наблюдений, четкость записей и крайне серьезное отношение к тетради, где эти записи ведутся. «Точен, как проспекторская запись», – говорят в Альвероне, и говорят правду. Именно проспекторы первыми исследовали земли будущей Империи в эпоху Рассвета, во время распространения людских поселений; и хотя сейчас, почти десять веков спустя, неизведанного осталось куда меньше, их современные коллеги без работы не сидят.

Тетрадей у Даната оказалось целых две – про запас, как понял граничник, для записи Сероземских диковин. Если, конечно, эти диковины прежде не доберутся до самого проспектора…

– Не опасно в одиночку путешествовать? – спросил граничник, отодвигая рогатку ровно настолько, чтобы Данат прошел, ведя коня в поводу. Тот благодарно кивнул.

– Из Торсаля до Фэнн-Фора доехал с купеческим караваном.

– Спокойно? – уточнил офицер.

– Раза два разбойники показывались – но без особого толку, – усмехнулся Данат. О своем участии в обороне каравана промолчал, хотя, несомненно, рассказать было что.

– Купцы остались в крайнем трактире, некоторые явно собираются и сюда, за зерном. Я решил их не ждать.

– Спешите? – прищурился граничник.

– Не хочу терять времени, – ответил путник, пожав плечами. – Кроме того, я слышал, что в Роттаре намного безопаснее. Да и я ж все-таки не девственница, и не серебра мешок везу.

Офицер с трудом удержал улыбку. Действительно, денег Данат вез с собой в обрез – в Сероземье серебро если и могло пригодиться, то отнюдь не в виде монет. Поклажа выдавала человека запасливого, опытного и готового к неожиданностям – но не богатого.

– Купцов досматривать всяко интереснее, чем таких… – вполголоса буркнул один из арбалетчиков, глядя вслед удаляющемуся Данату. И закончил, поймав вопросительный взгляд офицера:

– …Чокнутых, которые мало того, что сами гьяссу в пасть лезут, так еще и поторапливаются.

 

 

Немного правды

Ложь Данат не любил – врать умел, но избегал этого насколько возможно. Так что все, рассказанное им на заставе, было правдой.

В Приморье дворянский титул можно приобрести, причем вполне законно – было бы желание и деньги. Данат сделал это еще до того, как начал получать проспекторские гонорары, первый и последний раз в жизни взяв ссуду: право на ношение оружия весьма облегчало работу, как основную, так и побочную. Оглашать свою настоящую фамилию он не спешил, и работодатели – как Академия, так и заказчики – знали его как дэн Торна.

Вскоре после обучения он действительно устроился в Торсаль, в одну из старейших Академий, и через год стал проспектором. Кабинетной или, того хуже, преподавательской работы Данат старательно избегал; проспекторство же идеально сочеталось с его основным занятием и, помимо стабильного дохода, обеспечивало неплохое прикрытие.

Он и в самом деле носил звание консультара, даже старшего, относясь к нему без излишней серьезности. Консультировать кого-либо немногословный проспектор не любил, предпочитая делать все необходимое самостоятельно. За время работы в Академии он выполнил больше полевой работы, чем иные манипуляры (причем в отчеты попадало меньше половины сделанного), – однако, по веками освященной традиции, звание манипуляра мог получить только маг либо «говорящий с железом». Данат не был ни тем, ни другим, что его отнюдь не расстраивало.

А еще – он в самом деле направлялся за горы, в Серые Земли, и самый короткий маршрут действительно пролегал через Роттар. Цель его путешествия была очевидной даже для граничников; но сам факт того, что кто-то согласился туда пойти, вызывал у них тихое неприязненное удивление.

Тень Сероземья – смутная угроза, спящая за восточными горами, – всегда была частью жизни Империи. Еще в эпоху Рассвета, основания первых городов и прокладки трактов, у лагерных костров и в только что построенных тавернах рассказывали о давно исчезнувшем народе, Вэйле. От них осталось многое – и ничего: имперские первопроходцы находили в невообразимой глуши покинутые здания, небывалых животных и растения, изделия столь сложные, что часто не могли понять, как они действуют и действуют ли вообще. При этом ушедшие не оставили ни записей, ни изображений. Только легенды, заплетенные в песни с чуждой мелодией и не всегда понятными образами. И само слово, служащее их названием, – Вэйле, «Бывшие прежде». Как все это достигло людей, доподлинно неизвестно; однако древние барды упоминали о «снах, рождающих песни».

Одна из легенд – называемая «Последней» – повествует о великом сражении, в котором сошлись войска Вэйле, прежде чем навеки исчезнуть из обитаемых земель. В ней не упомянута причина войны, имена полководцев, и только в самых общих чертах описан ход сражения. Вэйле, армии которых встретились в последней битве, повелевали невообразимыми силами – и не побоялись их применить. Сила вышла из-под контроля, искажая все вокруг. Так на теле мира появилась язва. Она расползалась медленно и неотвратимо, пока не уперлась в горы Ак-Торан на западе и Тиндевальское нагорье на северо-западе. Южной границей стало море; восточная остается неизвестной – многие считают, что там и находится пресловутый «край света».

Земли к востоку от Торанского хребта полностью безлюдны: не то что жить, просто находиться в Сероземье смертельно опасно. Большинство чудищ и хворей, докучающих народам Севера, появились восточнее гор – но здесь же можно добыть уникальные компоненты для магических эликсиров и обыкновенных, однако на редкость действенных лекарств. Как правило, компоненты сопротивляются до последнего, не упуская случая добытчиками же и закусить, и преуспевают в этом куда чаще, чем хотелось бы людям. Те, кто решился перейти горы, знают меру своего риска: по ту сторону человек сразу оказывается в заведомо невыгодном положении. Потеря восприятия цвета (за которую край и был поименован) – самая заметная, но не наибольшая из трудностей. Законы природы, силы и здравого смысла здесь не действуют, точнее, срабатывают через раз. Но люди – настырный народ, и кое-какие закономерности, действующие в испоганенных Вэйле землях, выяснить удалось. Хотя удача тут как раз ни при чем: знания эти щедро оплачены кровью. Например, доподлинно известно, что маги погибают в Сероземье быстро и глупо, независимо от опыта, специализации и уровня мастерства. Поэтому орденские наблюдатели вот уж полторы тысячи лет сидят на Крайней заставе, в приземистой, битой ветром и грозами башне, – и носа в Серые Земли не кажут. За всю историю живым из этого края вернулся всего один волшебник, и тот – совсем недавно. Был это средней руки магистр Хабан Вудд, с тех пор известный как Хабан Везунчик.

Мысль отправить в Сероземье настоящего проспектора давно не давала покоя и академикам, высоколобым собирателям знаний. Но до сих пор идея эта разбивалась о два ощутимых и взаимосвязанных препятствия: нехватку денег и отсутствие добровольцев. После спасения Хабана расходы на экспедицию, пусть и неохотно, взял на себя Орден. Данат, услышав о сумме вознаграждения, колебался недолго – ему и самому давно хотелось заглянуть за Ак-Торан. Готовясь к экспедиции, Данат навестил Везунчика в лечебнице Сар-Контэн, специально устроенной для скорбных рассудком магов. Волшебник говорил много и охотно, но ни одной связной мысли в его словах не прослеживалось.

– Не возмерно, – печально вздохнув, подытожил получасовую речь сумасшедший маг. – Кружают шпилем, и рука пролипнет. Вернувши прежде, укроешь лицо серебром.

Зевнул, посмотрел на посетителя с печальной, очень доброй улыбкой помочился на штору, лег и уснул.

На выходе из палаты Даната встретил санитар и попросил зайти в кабинет попечителя. Внутри, за тяжелым письменным столом, сидел пожилой сухощавый человек в зеленой лекарской мантии. Данату он знаком не был. А вот гравировку на бронзовой застежке – гребень, лежащий поперек свитка, – Данат знал, причем отлично.

– Добро пожаловать, коллега Данат, добро пожаловать, – хозяин кабинета рывком поднялся навстречу. – Мастер-целитель Брам, можно просто Брам. Очень рад встрече. Дэн Дабер весьма, весьма рекомендовал вас...

– Доброго полудня, мастер. Чем я могу быть полезен вам и... дэну Даберу? – Данат внутренне подобрался. Дабер Тэрб – человек, которого никто не видел. Возможно, он вообще не существовал в природе, но те, кому было знакомо это имя, исполняли его «просьбы» быстро и в точности, и никогда не оставались внакладе.

Брам тем временем усадил гостя на жесткий, но неожиданно удобный стул, разлил по крохотным чашечкам настой горькой хэниморской травы и вернулся на место.

– Не беспокойтесь, дэн проспектор, эта просьба не покажется вам обременительной. Ведь ваш путь… скажем так, за горы… скорее всего, ведет через Роттар?

Данат к тому времени еще не выбрал, как добираться в Серые Земли, – но, похоже, выбор сделали за него. Что ж, далеко не худший вариант из полудюжины возможных, хотя в мятежном герцогстве имперских граждан, мягко говоря, не любят.

– Вот и отлично. Вам, надеюсь, не составит труда немного осмотреться по дороге? Естественно, за соответствующее вознаграждение.

Шпионажем – или, в более приятных терминах, разведкой – Данат не брезговал, чем заметно отличался от коллег по Академии. Точнее, незаметно. Узнай о его приработках ректор, должность проспектора можно было считать безвозвратно потерянной. Круг лиц, посвященных в его дела, был узок. И Дабер Тэрб, заказчик из постоянных и весьма щедрых, к нему принадлежал.

– Не составит, – согласно кивнул Данат, – особенно если вы, коллега Брам, укажете, что именно интересует дэна Дабера...

– Охотно, – кивнул целитель, отставляя в сторону нетронутую чашку. – Все, что выглядит необычно. Передвижения войск. Настроения в столице. И, главное, любые изменения в структуре силы, которые покажутся вам странными. Естественно, компенсация будет более чем удовлетворительной.

В отличие от «обычной», «удовлетворительная» компенсация на языке посредников Дабера Тэрба превышала четыре годовых оклада старшего консультара. «Более чем удовлетворительную» Данату прежде не предлагали, но в сравнении с ней вознаграждение от Академии за опасную экспедицию в Сероземье могло оказаться практически незаметным.

Это было приятно. И, естественно, настораживало.

Брам понимающе кивнул.

– Заметьте, мы не предлагаем вам заниматься разведкой в прямом смысле слова. С недавних пор в Роттаре это занятие стало даже опаснее, чем прежде, – произнес он, нахмурившись. Отпив из чашечки, мягко опустил ее на стол, склонил голову набок и продолжил:

– Из девяти резидентов в герцогстве за последние десять лет погибли трое. Остальные больше не выходят на связь и числятся пропавшими без вести. Магическое слежение всегда было ненадежным: слишком близко Сероземье. Однако теперь – опять же за последние годы – местные власти каким-то образом перекрыли край наглухо. Кроме того, магам любой школы запрещен въезд в пределы Роттара, якобы ради безопасности жизни и рассудка. Так что, коллега, – хорошо, что мы не маги. Точнее, хорошо, что вы – не маг.

Данат особой радости не испытывал. Расстройства, впрочем, тоже.

Брам аккуратно выложил на стол кристалл – прозрачный кубик размером с наперсток.

– Вы – путешественник, проспектор, следующий через Роттар по делам, не касающимся герцогства, и будете действовать соответственно. Для такой работы вам почти не понадобится оборудования сверх обычного. Кого удивит чистый кристалл для записей в багаже проспектора? Пожалуй, никого. Держите его при себе, и, если что-то заметите, просто подумайте о кристалле. Место, конечно, желательно беречь – но часа два он вместит, оставаясь при этом, на взгляд обычного человека, пустым. В Лебарре вас будет ждать контакт от дэна Дабера. Передайте кристалл ему и продолжайте путь, как намеревались. Мы весьма заинтересованы в вашем благополучном возвращении, так что… сами решайте, брать ли с собой остальной инвентарь.

Данат вопросительно поднял бровь, и его собеседник выложил на стол проспекторскую тетрадь – такую же, как та, что лежала в его рюкзаке: толстую, прошнурованную тетрадь из прочной зеленоватой бумаги, с печатью и подписью ректора Академии. Десятки таких тетрадей, исписанных убористым почерком Даната, легли на полки проспекторского архива; и, если все сложится удачно, там же окажутся десятки новых.

– В этой тетради писать нежелательно. Вам, возможно, придется вырывать из нее листы.

Взгляд Даната красноречиво требовал объяснений, и доктор Брам подробно и четко изложил их, попутно еще дважды наполнив чашечки настойкой.

Естественно, рассказывать граничникам о кристалле, о некоторых неожиданных свойствах тетради, и уж тем более – о просьбе Дабера Тэрба проспектор не стал. Те, как и ожидалось, не спросили, а он, соответственно, промолчал.

А молчание – все-таки не ложь.

 

Путевые заметки

Маячок был сделан топорно, без души и изящества: вопящее заклинание, завязанное на неприметный мелкий камешек. Торопливо сунутый в седельную суму при досмотре, он закатился на самое дно и тревожил Мышастого, заставляя того дергаться и больше обычного прядать ушами. Даната он просто раздражал – как комариный писк над ухом раздражает пытающегося уснуть человека. Вздумай роттарские граничники подсунуть такое магу – тот бы взвыл, не проехав и версты. Волшебники остро чувствуют криво сплетенные чары. Но Данат, как и было заявлено, не маг. Данату вообще не положено понимать, что ему маячок подложили. Не иначе – еще одна проверка?

Пока что он сделал только одно: достал злополучный камешек и примостил его подальше от лошадиной шкуры. А потом – ехал, старательно привыкая не замечать настырный жужжащий зуд. Привыкнуть удалось версте на пятой. Тяжелее всего было удержаться: в отличие от мага, гребень мог бы расплести докучливый наговор одним движением пальцев. Об этом не спрашивали на границе; более того, этот навык Даната не был отражен ни в подорожной, ни в проспекторской грамоте. А значит, и проявлять его лишний раз не стоит.

Те, кого называют гребнями, делятся на две очень несхожие группы, и пути их пересекаются редко. Большинство, получив свидетельство об окончании учебы, становятся консультарами и работают открыто: ведут прием («Знаете, я бы рекомендовал убрать эту картину из детской вашей дочери, а лучше – и вообще из дома… Да, кошмары обязательно прекратятся»); устраняют последствия неудачной волшбы – если, конечно, те не были необратимыми; помогают лекарям в лечебницах вроде Сар-Контэн. Работа их безопасна, неплохо оплачивается и, главное, мало кем воспринимается всерьез – что очень на руку их коллегам, которые не получали свидетельство и не значатся в списках выпускников Поместья.

Таким, как Данат.

Кстати, цеплять маячки – это часть обычного приема для въезжающих в Роттар, или Данат удостоился особой чести? В любом случае пора вспомнить о просьбе Дабера Тэрба…

 

Итак, что необычного? Дороги – да, ровные, широкие, без выбоин и луж, покрыты плавленым камнем, обсажены деревьями для тени и приятного вида. В основном – пирамидальные тополя. Стволы тополей побелены, да не сплошь, а полосами, наподобие моряцких тельников – даже в сумерках дорога видна отлично. На перекрестках – указатели из камня, редко – деревянные; надписи четкие, краска свежая…

Из записей в пустом кристалле

 

Согласно старым, еще имперским картам, в Роттаре сходились три крупных дороги. Здесь оканчивались Прибрежный и Дальний тракты – их отмечали толстые серые линии, приходящие с запада и с севера. Имперские тракты прокладывали на века; плиты из плавленого камня ложились на специальную подушку, секрет которой, по слухам, еще хранит гильдия дорожников, – однако нынешние большаки в Империи хоть и надежны, но до легендарных трактов Эпохи Расцвета не дотягивают.

Еще одна линия, заметно тоньше, уходила на восток, к смолокурням Крофтона и заброшенному перевалу, рядом с которым была Форисская каменоломня, а при ней – городок. Служила она в основном для вывоза камня – вон сколько его пошло на мостовые! Говорят, последнее время повысился спрос и на смолу…

Дорога, по которой ехал Данат, – северо-западная, через Фэннию – на карте не значилась вовсе, как малопригодная для серьезных путешествий. Однако и копыта Мышастого, и ноги проспектора, которому лучше думалось при ходьбе, убеждались в обратном: покрытие сделало бы честь имперскому тракту, а торговые большаки Энгвальта или Приморья не шли с «малозначимой провинциальной дорогой» ни в какое сравнение. Камень явно плавили магией, а связующих чар в подложке намешано едва ли не столько же, сколько песка, – и сделано это было быстро, в считанные месяцы. Зачем? Только ли для того, чтобы зерно без потерь достигало хранилищ?..

Как и большинство гребней, Данат не особо доверял чарам. Но дорога – вот она, и путешествовать по ней легко и удобно и ему, и местным жителям. Время от времени, вернувшись для скорости в седло, он обгонял селянские телеги, запряженные степенно шествующими волами; такие же иногда попадались навстречу. Помимо тех самых граничников из местных ему встречались по большинству землепашцы.

По ним и сложилось впечатление. Точнее – по их взглядам, которые проспектор ловил на себе чаще, чем хотелось бы. Взгляды с почти одинаковым прищуром самых разных глаз, на лицах разного возраста и пола. Не злобные, не напуганные. Скорее лукаво-самодовольные, словно говорящие: «А-а, чужак, ну-ну… А мы тута кой-чё знаем, вот! А ты – не-а!»

На третий день Данат начал подозревать, что они по-своему правы.

 

Заставы на мостах взимают плату, полсребрушки – имперские 'чешуйки' – берут, хотя и морщатся напоказ...

 

Толстопалая ручища мостового стражника с неожиданной ловкостью приняла монету, покрутила ее в пальцах и подняла на свет. Щетки бровей ушли глубоко под шлем:

– Эт-та шо ж, узурпатырская?

Данат, уже знакомый с местными обычаями после предыдущего моста, безразлично бросил:

– Серебряная.

– Угу, – угрюмо согласился мостовик, брезгливо роняя «чешуйку» в ящик. – Перечеканить надоть.

– Ехать-то можно? Или перечеканки ждать? – беззлобно усмехнулся путешественник.

– Чего ждать-то? Езжай себе…

Данат никогда не был патриотом. Его императорское величество Кром Пятый, чей профиль украшал злополучную «чешуйку», был для ушлого проспектора просто изображением – и, как он догадывался, одним из тайных работодателей. Ценность его величества, опять же, определялась сутью заданий и выплаченным за них серебром. «Великий Тамр²», «Время Расцвета³» – слова, давно утратившие смысл для большинства жителей Приморья или Лесного пояса.

Пустыми эти слова были и для Даната.

– Оттого и бардак у вас там, что хозяина нету, – долетело сзади.

Данат сделал вид, что не услышал.

– И всем-то все равно... – не унимался мостовик.

Данат не обернулся.

 

… То же и в трактирах: серебро в ходу любое, хоть бусины из хэниморских джунглей, лишь бы чистое и полновесное. Чего нет: движения войск (по крайней мере видимого мне); разговоров о войне; и, чуть не впервые, клопов в трактирных матрацах…

 

К трактирам явно приложили руки те же мастера, что и к дорожному полотну. Возведены они были сравнительно недавно и одинаковым способом: стены из плавленого камня, оштукатуренные и выбеленные, крыши из золотистой соломы и небольшие, но – надо же! – застекленные окна. Причем было непохоже, чтобы эти стекла недавно меняли – то ли драки тут не в почете, то ли выбить такое окно сложнее, чем кажется. Над дымарем вилась еле заметная сизая струйка; ноздри дразнил запах жаркого, невыносимо заманчивый после целого дня пути. Но Данат не спешил – надо же осмотреться, отработать еще несколько монет из «более чем удовлетворительной компенсации».

Итак, объект осмотра: трактир. Точнее, целый постоялый двор, с аккуратной вывеской «Двухолмский погребок» над воротами. Дорога ныряет в низину меж двух пологих холмов, по склонам которых рассыпались деревенские хаты, и вливается в Прибрежный тракт. В деревню – стало быть, Двухолмье – уходит дорожка попроще, но тоже ровная и чистая. Заметно, что многие дома значительно старше прочих: глинобитные, с чуть оплывшими стенами и нахлобученными по самые окна зелеными шапками замшелых крыш. Лишенные чар, не считая простейших бытовых наговоров; похожие друг на друга, но все же неуловимо разные.

Новая часть деревни состоит из крытых соломой домов плавленого камня, одинаковых абсолютно: одинаковый план постройки, одинаково подстриженные кровли, один и тот же неслышный гул действующих домостройных чар. Даже традиционные узоры, выведенные синей краской по побелке, кажутся сделанными под один трафарет.

Вход в трактир был обведен таким же рисунком, якобы способным охранить от зла (цепкий взгляд проспектора вычленил из переплетения синих линий достаточно правдоподобные очертания охранных Знаков). Дверь была приветливо отворена – заходи и ешь. Но прежде надо было разместить Мышастого.

Данат предпочитал путешествовать пешком, если позволяли расстояния, или пользоваться портальной сетью, если позволял кошелек, – добираясь до цели, опять же, на своих двоих. Мышастый – неприметный мерин «соответствующей масти, без дефектов, дергает левым ухом» – был предоставлен вместе с «прочим оборудованием» для этого конкретного задания и по сути являлся его, оборудования, частью. Портальная сеть не распространялась на Роттар – как ввиду местной политики, вытеснившей все, что было связанно с Орденом и имперской Канцелярией, так и из-за близости Сероземья, неподалеку от которого заклинание дальнего переноса сбоило в двух случаях из трех. Пешком же добираться через все герцогство было бы долго и неудобно.

По установленной бардами и ими же поддерживаемой традиции, принято описывать отношения между героем и его скакуном (или одром – кому как повезло). Публика вот уж несколько веков умиляется трепетной заботе князя Халлека о боевом коне, или смеется над злоключениями Сардайна-знахаря, многострадального владельца норовистого ишака. Данат, однако, был не самым удачным героем для легенды или хотя бы байки: партнерство между проспектором и конем, сложившееся за время пути, было равно далеким и от дружбы, и от препирательств. Данат ехал, выбирая путь и обеспечивая корм. Мышастый вез. Вот и всё.

Брать коня в Сероземье Данат не собирался. Путешествие по восточным склонам Ак-Торана, а тем более – дальше, в Серых Землях, требовало не столько скорости, сколько осмотрительности. Да и опыт первых экспедиций показывал, что лошади в Сероземье чувствуют себя плохо и гибнут даже чаще людей. Поэтому Мышастый останется в Форисе, последнем лебаррском поселении по эту, нормальную сторону хребта. Если экспедиция будет успешной, Данат вернется за ним осенью и на нем же отправится обратно. Если нет, лебаррийцы не дадут пропасть Мышастому: хорошая лошадь всегда в цене.

Данат, улыбнувшись, пригладил и без того аккуратную гриву коня: привычка перебирать варианты и учитывать среди них собственную смерть давно стала частью проспекторской натуры. Люди смертны, а проспекторы – чаще и скорее прочих. Ларец с распоряжениями «на последний случай» лег в банковское хранилище после первого же гонорара. С тех пор на счете, известном лишь его доверенному распорядителю, скопилось достаточно, чтобы родителям не грозила голодная старость, сестры вышли замуж с приданым, а брат мог начать свое дело. Работать на двух работах действительно выгодно – и совсем не потому, что платят много. Тратить некогда.

Ну, почти некогда: вот и на трактирной конюшне пришлось оставить четверть сребрушки за корм и еще столько же – конюху. Тот поклялся – верностью Хозяину, – что конь почтенного проспектора будет еще более доволен пребыванием в «Двухолмском погребке», чем сам путешественник. Удовлетворившись такой необычной клятвой, Данат отправился в общий зал, где не без труда нашел пустой столик.

Данат заказал жаркое и квас, вызвав удивленный взгляд подавальщицы. Вспомнил, что квас, как и хлеб, здесь принято подавать всегда, к каждому блюду, кроме похлебок. Пожурил себя за «прокол», который в других обстоятельствах – будь он действительно шпионом – мог бы стоить жизни. Порадовался, что это не так. Задумался: что бы на его месте сделал обычный путешественник, которым он, собственно, и является? И, спохватившись, заказал-таки кружку знаменитого роттарского эля.

… Все же не на работе…

Можно.

 

… Что есть: портрет Гжеща Вечного (его здесь принято называть Хозяином) в каждом общем зале, на почетном месте. Картины совершенно одинаковы в четырех виденных мною трактирах; очевидно, не обошлось без магического копирования. Вообще, чар здесь наплетено столько, что в иных местах трудно дышать, не срываясь на надрывный чих...

 

– Будь здоров, что ли, – басовито пожелали из-за спины.

Данат, обернувшись, уперся взглядом в объемистое брюхо, перетянутое алым кушаком. Миновав потертый кожаный жилет и малиновый ворот рубахи, взгляд проспектора достиг лица – скуластого, с выбритой до синевы тяжеленной челюстью и нахмуренными бровями под не слишком высоким лбом. Шея отсутствовала как факт.

– Благодарю, – отозвался Данат, внутренне подобравшись. Ошибиться было трудно: таким тоном желают здоровья те, кто намерен его вскоре собственноручно поубавить.

– По нраву ли эль? – осведомился непрошеный собеседник, обойдя стол и опустившись на скамью напротив. Двигался он быстро, с легкостью, неожиданной для человека такого сложения и возраста – в коротком ежике стрижки, торчащих усах и насупленных бровях изобиловала седина.

– Как я и слышал – выше всяких похвал, – умение вести беседу, не отвлекаясь от дела, не раз выручало Даната. А собственно дело – способность видеть узоры силы – и вовсе спасало жизнь. «Стальные жилы», «идущий-по-ветру» и «громовой кулак», вплетенные в тело незваного собеседника, дополнили картину – и, как это ни странно, успокоили.

И когда тот, грохнув по столу ладонью, привстал и зловеще осведомился: «Так шо ж ты его пьешь не по-людски?!» – Данат улыбнулся искренне и невозмутимо:

– Будем считать, что я его еще не пил.

И добавил, глядя прямо в округлившиеся глаза верзилы:

– Я возьму еще две кружки – по одной тебе и мне. А ты мне покажешь, как здесь принято пить. Идет?

Задира так и завис над столом. Чужак – выглядевший пусть не совсем хилым, но далеко не здоровяком – не боялся, не злился и не хватался за оружие. Бить теперь было не за что, да и просто некрасиво – особенно в ответ на предложенное угощение.

Гулко хохотнув, он опустился на скамью и протянул руку:

– Я – Дак. Бывший ротный «железных шапок». На покое здесь, за порядком смотрю.

И рявкнул в сторону:

– Ждых! Два пшеничных спроворь!

Кружки были стеклянные, чистые, словно хрусталь на дворянском столе. Наблюдая, как медленно оседает густая пена над жидким солнечным светом, Данат улыбался. Улыбался и осторожно, постепенно отпускал нити Силы. Мягко и медленно, чтобы, упаси небо, не порвать без надобности. Пусть бывший ротный и дальше радуется жизни, и ходит легко, и крепкой будет его рука, поддерживая в Двухолмье порядок. И пусть ему будет невдомек, что случилось бы, попробуй он ударить заезжего проспектора…

Тем временем Дак, выглядевший по-прежнему грозно, но уже не угрожающе, сгреб кружку, встал во весь рост и отсалютовал портрету, проревев:

– Вечно живи, наш герцог!

– Вечно живи! – подхватили остальные посетители неожиданно стройным хором.

А проспектор, не успев опьянеть, стал кристально трезвым.

Потому что в ответ на здравицы, навстречу протянутым кружкам, из портрета заструились невидимые пряди силы. Ненавязчивые, мягкие, почти незаметные. Точнее – совсем незаметные для всех, кроме магов – и гребней.

В чем их суть? «Чтобы разобраться, надо разобрать». Войти в контакт, расплести нити, разрушить чужое заклинание… и тем самым – оставить след.

Можно, конечно, притвориться обычным человеком, позволить заклинанию коснуться себя – и судить по его действию.

Можно, но рискованно: что, если потом не успеешь его погасить? Или уже не захочешь: похожими «нитями» опутывают жертв жальники и стырги, лишая воли к сопротивлению. Целители из Ордена Света, спасая пациентов от болевого шока, тоже используют похожее плетение – но чуть иное…

Тем временем нить протянулась и к Данату, и времени рассуждать не осталось. Он почти ощутил ее прикосновение – и отстранился, не сходя с места: «Я – не я, кожа не моя, плоть не моя, нет здесь меня…» Нить на миг застыла в нерешительности, а потом рассеялась, будто ее и не было. А поскольку Данат был в этом трактире единственным гребнем, никто этого и не заметил. Разве что портрет нахмурился чуть больше прежнего.

А может – показалось.

 

Догадки

Данат открыл глаза намного позже, чем намеревался. Других последствий ужина, с легкостью кварты эля перетекшего в полуночную попойку, не наблюдалось: ни головной боли, ни мучительной жажды, ни разбитости. Чего, впрочем, и следовало ожидать: кроме богатого вкуса и солнечного цвета, эль, который варят в Роттаре, славен как раз беспохмельностью.

Он встал, привычно проверил тетради и стило, затем кошелек. Все было на месте, и денег осталось даже больше, чем он надеялся: часть выпитого вчера оплатил Дак, а закуску и вовсе подали за счет заведения.

Открыл ставни, впуская свежий воздух и свет. Сощурился: утро снова было солнечным. А ночью опять шел дождь.

Подобная предсказуемость погоды была удобна и уместна в это время года, но Данату успела порядком надоесть: ему был по душе переменчивый травень родного Приморья. Можно было предположить, что в Роттаре погоду кто-то зачаровал; предположить с достаточной уверенностью, чтобы побиться об заклад. Но делать этого Данат не собирался.

Во-первых, потому, что не с кем. Не с местным же урядником, в самом деле?

Во-вторых, потому, что он сразу удостоверился в обратном. Погодные чары слишком сильны и масштабны, и поэтому неизбежно заметны. Здешний же край, кроме густой магической начинки новых домов и дорог, в плане силы мало чем отличался от того же Приморья. Ну разве что…

 

… тем, как здесь сказываются отголоски близкого Сероземья…

… измененными Знаками, которые все равно продолжают действовать…

 

И еще тем, что произошло вчера с портретом.

Вот это и было «в-третьих». Проспектор, обнаруживший нечто непонятное и не разобравшийся в причинах, – не проспектор. Даже если бы это «нечто» не столь четко соответствовало заказу Дабера Тэрба: «любые изменения в структуре силы, которые покажутся странными».

И хотя выпитый накануне эль ничем не омрачал утро, нерешенная проблема перекатывалась в сознании, словно вопящий камешек-маячок в седельной суме. И мешала не меньше.

Сев на кровать, Данат сосредоточился и принялся просеивать все, что мог вспомнить из вчерашнего разговора. Проспекторы называют профессиональную способность выборочно запоминать моменты, которые не получилось записать сразу, «карманной памятью». После беседы с Даком «карман» трещал от обрывочных, бессвязных фактов, и каждый такой обрывок мог на поверку оказаться загадкой… или ключом к загадке. Или хотя бы деталью, эту загадку дополняющей.

Например, мажий бунт был упомянут как событие общеизвестное, историческое: «Трактир справный! Хоть и не самый новый, еще гильдейскими, до мажьего бунта построен». В проштудированном загодя трактате по новейшей истории Роттара никакой бунт не значился, а ответом на осторожный вопрос Даната были вздох, взмах руки и категоричное: «Оно тебе не надо». Настаивать было неудобно, да и разговор вскоре сменил русло. Но можно предположить, что именно этим событием обусловлен запрет на въезд для волшебников любого направления.

Волшебников тут очень не жаловали – обрывки разговоров за соседними столиками, тоже осевшие в «кармане», время от времени содержали фразу «мажье отродье». Обычная ругань здесь звучала не чаще, чем в любом трактире, – но и не намного реже. Но эти слова произносились редко, резко и зло. Сказав их, посетители смущенно оглядывались на окружающих – и на висящий в красном углу портрет герцога.

Ну и, собственно, портрет. Точнее, «артефакт в виде портрета размером два на три локтя, поясного, в доспехах». Хороший стиль выбрал старый герцог – за сталью лат не видно одряхлевшего тела. Хотя, если судить по лицу, дряхлости там нет и близко – пожалуй, писали еще тогда, когда Вечный был крепок. Лет этак двадцать тому. Или сорок. Сколько сейчас герцогу? Хорошо за сотню, если при вступлении во власть было около тридцати. Шлем снят, лежит под левой рукой, правая на эфесе меча. Лицо с династическим резким профилем, едва заметно смягченное возрастом. Волосы густые – слишком густые, серебристой волной падают на плечи; возможно, парик или украшательство художника.

Портрет-артефакт, активируется простеньким, вполне уместным для трактира ритуалом и выполняет определенную функцию. Понять бы еще, какую? Тостов за вечер было немало, но нити больше не появились, так что шанс отследить их действие спокойно, не суетясь, так и не представился. В какой-то момент – кружки после пятой – Даната одолело желание придвинуть к портрету стул и разъяснить непонятную штукенцию самым непосредственным образом. Однако это вряд ли бы одобрили селяне, и уж тем более – новоявленный собутыльник.

Дак был родом не из Двух Холмов. Двадцать лет службы – застава на невидимом, но вечно неспокойном степном рубеже – превратили зеленого юнца в закаленного командира, с железной хваткой и головой, годной не только для прошибания стен. Отставка по выслуге лет была почетной, с назначением на должность урядника в деревню на перекрестке нового и старого тракта, – деревню, явно обреченную разрастись до городка, а там – и города, причем в самом ближайшем будущем. Если не при самом Даке, то при его детях – точно.

Большая часть беседы – а точнее, речи урядника – была скучна, невзирая на воодушевление оратора: вещал он «о величии и достижениях». Отчасти о том, что Данат видел сам: дороги, дома, благополучие и безопасность. Но немало было сказано и о прочем – в частности, о «самой лучшей в мире столице», городе Роттар, – и, как ни странно, о тамошней Академии.

Описание живо, до внезапного приступа ностальгии напомнило Данату Торсаль. Неудивительно: Академия Роттара была основана одновременно с торсальской и ныне разрушенной бетилейской, и изначально служила тем же целям. Теперь, конечно, ни «говорящих с металлом», ни тем более магов в роттарской Академии не было – только ученые, с прилежанием муравьев собирающие и хранящие знания. Если получится задержаться в столице на день-два, стоит заглянуть к ним, рассудил Данат. И на пути туда – вдруг удастся добыть известные только роттарцам сведения о Сероземье? И на обратном, если повезет и если будут знания, годные на продажу. По словам Дака, заработок может оказаться неплохим.

– Если эти, ингренденты лишние добудешь – это к мэтру Хадаму, в Смердельню. Если карты нарисуешь – к Старому Хре… к куратору Дойлу, то есть в Картографию. А архивисты правую руку бы отдали, чтоб оставшейся левой полистать твою тетрадку, – да только руки их тебе без надобности, а кроме рук, им особо платить нечем…

Для сельского урядника – или даже для офицера – Дак слишком хорошо разбирался в делах научных. Точнее, околонаучных: он упоминал детали жизни Академии, известные только своим. Гадать или спрашивать не пришлось:

– Батя мой в этой их Академии – не из последних, – не скрывая гордости, сказал Дак. – Магистер, советник двора, главный хронист и все такое. Гостит у меня, неделю уже. Я б тебя с ним познакомил, да, – глянув в заоконную темень, Дак вздохнул, – отдыхает уже…

«И хорошо, что отдыхает, – подумал Данат. – Общение со знатью – даже научной – может обязать, а может и связать».

– Кстати! – воодушевлено взмахнув куриной ногой, урядник воззрился на Даната, будто впервые его увидев. – Отец же будет возвращаться в столицу – и, как обычно, без особой свиты. Завтра выезжать думает, с утреца…

Откусил мяса, прожевал, посмотрел почти просительно и закончил:

– Компанию составишь? И тебе веселее, и мне спокойнее. У нас, конечно, безопасно – но батя уже не тот, что прежде. Не ровен час, мул охромеет или еще чего…

Отказаться учтиво не получилось бы, а невежливо – не хотелось.

Не только из страха испортить только-только завязавшиеся отношения с местными властями. Данат спешил, поэтому все равно не собирался задерживаться в Двух Холмах. Спешил он, однако, не настолько, чтобы галопом промчать расстояние, оставшееся до столицы. Да и не в этом было дело.

Дак искренне заботился об отце. Данат его отлично понимал – и готов был помочь. А значит, разбор содержимого «кармана» придется отложить хотя бы до вечера. Вечер утра мудренее – так тоже бывает.

Данат позавтракал наскоро, на сей раз без пива. Расплатился, поблагодарил хозяина и, выходя, бросил косой взгляд на портрет. Выражение герцога было явно недовольным.

А вот Мышастый, отдохнувший и полный сил, разве что не улыбался. Прав оказался конюх: мерин, чьи лошадиные мысли не обременяли ни загадки, ни опасения, был куда более счастлив, чем сам Данат, и готов двигаться дальше... Если, конечно, хозяин не надумает задержаться в этом гостеприимном месте еще малость. Но, зная непоседливых проспекторов, даже конь понимал – не надумает.

 

Рийналд

Рийналд, магистр Роттарской коллегии и советник двора, был стар и толст. И то и другое – с добавлением «очень». Дак выглядел гора горой благодаря мышцам, развитым боевой практикой и магическим усилением; его отец не уступал ему в весе, но был скорее грузен, чем могуч. Одевался он просто, почти неряшливо; седые волосы, длинные и редкие, были стянуты в жидковатый хвостик на затылке. В общем, отец Дака обещал быть не самым приятным спутником.

По крайней мере, так казалось издали. Вблизи же, особенно после первого взгляда в глаза, подумавшему так становилось стыдно, а полнота и возраст казались незаметными. Глаза пожилого ученого были живыми и ясными, со спрятанной в уголках лукавинкой – но не насмешкой.

– Доброго утра, юноша! Благодарю за согласие скрасить старику путь до столицы! – голос Рийналда был звучным, а речь – четкой. Уздечку крупного покладистого мула он держал крепко, в седле держался ровно, насколько можно было судить при его комплекции.

Дорога от Двухолмского трактира до города Роттар пролегала по Дальнему тракту – еще староимперской постройки, но выглядел он совсем как новый. Единственным ощутимым отличием было отсутствие стойких заклинаний: дорогу строили на века, используя Силу только как инструмент, но не как материал. Дорожная подложка была из песка и камня, без примеси требующих постоянной подпитки чар. Данату, остро чувствовавшему изменения силовых потоков, этот тракт нравился куда больше оставшегося позади новодела.

Еще одним отличием – видимым – были статуи в три человеческих роста, заменявшие каждый сотый верстовой столб. Говорят, когда-то они были раскрашены, а некоторые – даже позолочены. Но краска и позолота давно сошли, открывая камень – серовато-бежевый, обветренный, хранящий очертания давно умерших людей. Старый, как сама история.

Доехав до такой статуи – широкоплечего коронованного мужчины с узнаваемым горбатым носом династии Тарнунгов, – Рийналд придержал мула.

– Хэккар Первый Объединитель, – голосом опытного лектора проговорил он, и Данат словно перенесся на полтора десятка лет назад, в Поместье, где им среди прочего рассказывали об Эпохе Рассвета.

– В его правление было начато и завершено строительство трактовой сети. Число каторжников, солдат и даже магов-дорожников, не вернувшихся с этих работ, неизвестно до сих пор – по преданию, сам император велел уничтожить соответствующие записи, а заодно – обеспечить молчание тех, кому было поручено их вести. Однако, назвав сего достославного монарха «Кровавым», хронист был бы не только неосторожен, но и несправедлив: имперские тракты, способствуя торговле и быстрому передвижению войск, позволяли поддерживать мир в Империи до самой Северной войны, чем спасли не одну тысячу жизней. Жесток ли был император Хэккар? Да, весьма. Вызвал ли он ненависть? Да, и такую, что за долгую историю Эмми Тамра лишь семеро его потомков решились править под этим именем. Но именно его усилия предотвратили распад Империи в самом начале. И многие блага, которыми мы пользуемся до сих пор – много веков спустя! – доступны нам лишь благодаря железной воле правителя. Так-то, юноша!

Путники двинулись дальше, оставляя позади статую – но не разговор. Данат продолжал вспоминать историю … и по всему получалось, что отец отставного вояки прав. И прав не насчет одного только Хэккара: в имперской истории периоды, когда страна управлялась железной рукой, всегда знаменовали резкий скачок в развитии.

Динвальская гавань, через которую идет львиная доля внешней торговли, оставалась захолустным южным портом, пока на трон не взошел Румил Страшный – при нем головы сыпались с плеч кровавым горохом. Бетилея, звезда науки и искусства в северных лесах, была возведена при Кроме Третьем Суровом и разрушена при его праправнуке Тимаре, вошедшем в историю под почти неприличным для монарха прозванием «Терпимый». Нерешительный и слабовольный Тимар дошел до того, что в самом Кейм-Батале обосновались чернокнижники-уртары, образовав неподсудный имперской власти анклав. Их истребление в ходе Северной войны – поголовное и безоглядное, с попутным пролитием если не рек, то полноводных ручьев невинной крови, – жуткая, но неотъемлемая страница правления следующего императора, кстати, снова Хэккара – Восьмого и пока что последнего с этим именем. Народ и хронисты в один голос именуют его Меченосцем, словно забыв, что именно он сумел договориться о мире со взбунтовавшимся Роттаром, заключил союз с Землей Мастеров и даже в тяжкие послевоенные годы не жалел денег и сил на развитие Академий и Ордена Света.

Нынешний правитель, его императорское величество Кром Пятый, пока не снискал себе прибавки к имени. А поскольку правление его ничем примечательным не выделялось – то, скорее всего, он так и войдет в хроники просто под номером. И упомянут о нем разве только потому, что он – вопреки опасениям родни и двора – назвал своего первенца, наследника трона Эмми Тамра, Хэккаром.

Невзирая на грозное имя, тот более всего интересовался науками и даже инкогнито проходил курс обучения в Академии – по поводу чего в Торсале и окрестных селах три года ненавязчиво квартировала когорта Лесного легиона. Лесовики умело сочетали бдительность и силу с незаметностью и обходительностью; постой оплачивался из казны, щедро и исправно. Довольны были все – кроме Даната, которому на это время пришлось забросить сомнительные приработки и оставаться законопослушным проспектором-консультаром. Ну, почти законопослушным: используя незаметные со стороны способности гребня, он довольно быстро определил, кто из студентов юридического факультета был престолонаследником. Делиться своими догадками с кем-либо, естественно, поостерегся.

– Кстати, мэтр, – спросил Данат, вспоминая носатого худенького паренька с не по годам грустным взглядом, – а каково ваше мнение о словах Вайниса Леммифадского, утверждавшего, что любовь к власти свойственна натурам низменным, а обладание ею развращает и лучших из людей?

Магистр вскинул брови и неожиданно громко расхохотался. Хохот сотряс его тучное тело с такой силой, что мул, испугавшись, остановился.

– Эх, юноша, юноша... – отсмеявшись, Рийналд вытер слезы и пнул мула в бок, побуждая двигаться дальше. – Вот уж – чего не ждал, того не ждал. Впрочем, вы ведь посещали академические диспуты, так? Любимый студенческий прием: заставить оппонента сцепиться с классиком, а самому стоять в сторонке и аплодировать... Не буду я с Вайнисом спорить, не буду – он и классик, и прав. Да, свойственно. И да, развращает.

Выдержав эффектную паузу, Рийналд продолжил:

– Примеров этому множество; мы, однако, не будем на них сосредотачиваться и обратим внимание на обратное. Прежде всего, династическая передача власти – то есть ее наследование – нередко приводит к тому, что на троне оказывается человек, вовсе этого не желавший, и уж тем более – не жаждавший.

Данат, снова подумав о тихом юноше-наследнике, кивнул.

– Скажу больше, – продолжал тем временем Рийналд. – В стране, достигшей монархии, это происходит намного чаще, чем при власти выборной, когда кандидат в правители тратит немалые усилия и средства, чтобы убедить народ отдать свой голос именно за него.

Данат снова кивнул, вспоминая свои поездки на острова Архипелага: выборной власть оставалась только там да в захолустных поселениях Предгорий и Лесного пояса.

Старик тем временем разошелся окончательно. Бросив уздечку, Рийналд жестикулировал обеими руками, так что вместо мула можно было очень легко представить себе кафедру в лекционном зале.

– Развращает ли власть? Несомненно, как и любая сила, знание или умение, которого нет у остальных. Но если носитель этой власти не предоставлен сам себе, а воспитан в духе ответственности перед предками, богами, страной, да кем угодно! – развратить такого нелегко. И даже если на троне оказался человек, презирающий законы человеческие и высшие, но человек этот следует некоей идее – будь это стремление к величию страны, к познанию, или хотя бы славе, – все не так уж и плохо. Наконец, и в самом худшем случае – при воцарении стяжателя и себялюбца – наступает момент, когда тот пресытится стяжательством. Когда получаемые блага перестанут приносить радость просто вследствие своей доступности. Если рядом в этот момент окажется мудрый советник, забота о благе народа может стать средством борьбы со скукой. Чем дольше правит один и тот же человек, будь он хоть трижды тиран и угнетатель, тем более он заинтересован в установлении порядка и благосостояния в стране. И, соответственно, тем больше он успевает сделать...

Выводы были столь очевидны, что их даже не было нужды озвучивать. Рийналд, однако, не смолчал:

– Родился я, как вы знаете, при герцоге Гжеще – и, вероятно, умру тоже в его правление: я крепок, но годы свое берут. Так вот: при всем, что я знаю о прочих правителях Эмми Тамра, предках и родственниках его сиятельства – я не хотел бы жить ни при ком ином.

Искренность, звучавшая в голосе Рийналда, уже не была ораторским приемом. Тоска по сопричастности чему-то большему на миг отодвинула в сторону все, что проспектор привык считать самым важным.

– А что думаете вы, юноша? Вы ведь уже немало повидали в Роттаре? – Рийналд не сводил внимательных, добрых глаз со слушателя, и вдоль линии взгляда почти незаметно струилась нить Силы. Не от самого старика – не иначе, снова «магия места», тот самый загадочный фактор, что и у портрета…

И точно так же, как тогда, Данат отстранился, легким толчком перенаправил поток Силы, пустив его мимо… и словно протрезвел.

– Я не думаю, мэтр. Я смотрю. Я вижу порядок, непривычный для Империи. Но судить не берусь. У моего пути – иная цель, и находится она строго за пределами герцогства. Здесь же я – просто гость.

– Гость с проспекторской лицензией, – в улыбке Рийналда странным образом сочетались одобрение и ирония. – Так, пожалуй, удобнее всего.

– Так безопасно и спокойно, – улыбнулся в ответ Данат. – Хотя в Сероземье вряд ли кто-то захочет проверять мою лицензию. О монстрах говорящих – точнее, подражающих человеческой речи – слышать доводилось, но представить себе читающего харракута?..

Вежливо посмеявшись, Рийналд согласился. Дальше говорили исключительно о погоде, академических предпочтениях и литературе. Рийналд, как многие домоседы, зачитывался трудами Фальтонга из Мерро, именуемого Проходцем. Цитируя книги Фальтонга чуть ли не страницами, старый ученый расспрашивал Даната о местах, где тот побывал, радуясь совпадениям и очень по-стариковски сетуя на перемены. Переспрашивал, уточнял – осторожно, не перебивая и не давая повода заподозрить очередную проверку. Но Данату уже не нужен был повод.

С некоторых пор все, происходящее с ним в герцогстве Роттарском, воспринималось им как непрерывное и тщательное расследование – и, как это ни неприятно, он был не следователем, а объектом. Поэтому, как и всегда в таких случаях, он не говорил ничего кроме правды – только правду.

Пусть и не всю.

 

 

Портреты

Два холма, давшие название деревне, были самым началом предгорий: тракт поднимался на гребень пологих волн и нырял в долины, открывая новые деревеньки, поля и рощи. Горы на востоке становились выше и плотнее с каждым днем, с каждым новым подъемом. Сперва они притворялись грядой синих облаков на горизонте; затем проступили призрачные очертания зубчатой стены, увенчанной снегом. А пару дней спустя, очередным ясным утром, панорама хребта Ак-Торан – восточной границы обитаемого мира – развернулась перед путниками во всей красе.

Проспектору не доводилось бывать восточнее Энгвальта, и гор – таких гор – он прежде не видел. Пологие всхолмья у Закатного вала, среди которых расположено Поместье, не шли с Ак-Тораном ни в какое сравнение. Скальные вершины казались башнями, замками, обителями чудовищ и великанов, а весь хребет – выстроенной древними гигантами защитной стеной, оградившей населенный мир от хаоса Сероземья. Алое зарево над черными бастионами гор выцвело до розового, прорисовав пояс из редких облаков. Леса, отсюда казавшиеся мхом, темной зеленью укрывали подножья, взбираясь на склоны, быстро редели – и выше, до облаков и за облаками, был только камень, темный и холодный. Думать о том, что лежит к востоку от этих гор, не хотелось вовсе – но седловину перевала Джейрат проспектор заметил.

И очарование рассеялось, а горы стали всего лишь препятствием, которое придется преодолеть. Хорошо бы дважды: на пути туда – и обратно.

Рийналд помолчал, внимательно наблюдая за реакцией Даната; потом, отвернувшись, мечтательно обронил:

– На них лучше всего смотреть на закате…

– C удовольствием, – не покривив душой, отозвался Данат. – Закат – время особое, и даже обыденное кажется волшебным в последних лучах солнца. Что уж говорить о горах?

– Даже не представляете, юноша, даже не представляете… – улыбнулся магистр.

Кстати, Данат нашел ответ на один из многочисленных мелких вопросов: он перестал удивляться, почему пожилой (и весьма упитанный) магистр путешествовал в одиночку. Во-первых, они почти никогда не были на тракте одни: южный край Роттара был населен, и густо. Система почтовых станций, устроенная вскоре после прокладки трактов, действовала и в Роттаре; ни Данат, ни Рийналд не пользовались перекладными, однако их то и дело обгоняли несущиеся во весь опор верховые и экипажи.

Во-вторых, встречные каким-то образом узнавали в Рийналде столичного академика и готовы были из кожи вон лезть, лишь бы ему угодить. Попутчики уступали лучшее место у костра и за столом, мостовики не брали ни гроша, а трактирщики спрашивали даже не полцены, а немного меньше. Рийналд принимал предложенное как должное, всегда благодарил, оставлял щедрые чаевые – и добродушно подтрунивал над Данатом, которого это поначалу смущало. Впрочем, к хорошему привыкаешь быстро: проспектор скоро смирился с тем, что тень всеобщей благосклонности падала и на него. Презрительные усмешки сменились учтивыми поклонами, что было приятно. А резкое снижение расходов – еще и полезно.

В целом, жалеть о том, что он согласился сопровождать отца Дака, Данату не приходилось. Кроме лекции у статуи древнего императора, старик не донимал его ни разговорами, ни расспросами. На вопросы проспектора – редкие и осторожные – отвечал кратко, толково и понятно, как настоящий ученый. А поскольку специальностью Рийналда были хроники, за несколько дней Данат изрядно расширил свои познания в истории Роттара, древней, новой и (отчасти) новейшей.

Отчасти – потому что хронист, с воодушевлением рассуждая о первых годах после раскола или даже о начале правления герцога Гжеща, становился куда сдержаннее и осторожнее, говоря о событиях недавних. Данат был осторожен вдвойне, поэтому многие вопросы – например, о мажьем бунте – остались незаданными. А некоторые и задавать не стоило. О том, почему в стране проклинают волшебников, широко используя силу; о причинах долголетия герцога (явно магических)… О тех же портретах, наконец.

Они действительно были одинаковыми в каждом трактире. И каждый раз, когда кто-то провозглашал тост в честь герцога, от них тянулись нити, оказывая на посетителей действие, непонятное со стороны.

Проспектор, не разобравшийся в наблюдаемом явлении, может отступить, но не отступиться. Он обязательно выберет время и место, чтобы рассмотреть его снова. И сделает все, чтобы на этот раз понять его суть. А если феномен касается волшебства, гребень может подготовиться так, как никто другой. Впрочем, это не значит, что такая подготовка – дело легкое, приятное или быстрое…

 

– Человек – это не только тело и разум, – выговор у наставника Гразда был странный, с выпадающими звуками, но Данат к нему давно привык. – И плетение – это больше, чем заклинания. Мы сами – гребни, мастера, чародеи, «говорящие», «видящие», и даже обычные… хм, да, «обычные» люди – отчасти состоим из плетения силы…

Дальше наставник говорил о заклинаниях, действие которых изменяет плетение живых существ, и способах их гашения. Данат, как и дюжина ребят в его группе, старательно запоминал – писать на уроках Гразда не разрешалось. Но получалось плохо: мысли его, зацепившись за слова старого гребня, свернули на совсем другую тропинку.

После занятия Данат без труда догнал наставника у лестницы (тот хромал) и спросил:

– Дэн Гразд, то, что вы говорили на уроке… Значит, мы можем разрушать не только заклинания? Значит, и само плетение живого – тоже?

– Сам додумался или вычитал где? – взгляд наставника был непривычно холодным, а выражение изуродованного шрамами лица – нечитаемым.

– Сам… – ответил паренек, и прозвучало это не как похвальба. Скорее как признание не до конца осознанной вины.

– Не пробовал еще? – продолжал допытываться наставник.

– Нет, – выдохнул Данат, испытав пусть небольшое, но облегчение.

Гразд кивнул.

– Соберешься пробовать, прежде спроси.

– Ну… – Данат глубоко вздохнул и посмотрел в глаза Гразда: – Вот я и… спрашиваю.

Тот помолчал, разглядывая воспитанника. Потом продолжил:

– Зайди в книгохранилище и попроси у наставника Трайма серый блокнот. Скажи, что я задал тебе дополнительную работу по терцетным узлам.

– В чем суть работы? – Данат ощутил, что за обыденными словами Гразда стоит что-то намного большее, почти пугающее.

– Прочесть блокнот, – ответил Гразд, пожав плечами. – Тебе там работы на три часа. Сделать выводы из прочитанного. Прийти ко мне… завтра. Трайм будет ждать тебя вечером.

Дохромав до верхней ступени, наставник обернулся и добавил:

– Задание необязательное: не придешь в библиотеку до отбоя, наутро можешь о нем забыть. А вообще – лучше тебе забыть о нем сразу. И о своем вопросе – тоже.

 

Данат, понятное дело, не забыл. После первого блокнота были другие задания, отдельные занятия, особые тренировки – и окончание учебы в Поместье на два года позже, без свидетельства, зато с набором навыков, которых у аттестованных гребней нет.

 

Законченное, слитное заклинание анализировать непросто – потоки силы, составляющие его, сомкнуты воедино. Чтобы понять их структуру, нужно разделить плетение, разрушив тем самым чары. В большинстве случаев именно в этом и состоит работа гребня. Но не сейчас: разрушенное заклятие – след, а следов в Роттаре оставлять нельзя.

Но есть и другой метод.

Оценить волшбу, которую нельзя разрушать, можно по отпечатку – по следам ее воздействия. Легче всего читается отпечаток на собственном узоре силы, но подставлять себя, не догадываясь о действии чар, – опасно. Каждый вечер за ужином, присоединяясь к тосту, Данат прятался за наговором «кожи и плоти», и нить к нему просто не тянулась. Нужен «живчик», причем живчик правдоподобный, неотличимый от настоящего, человеческого плетения.

Оборвать нити собственной сущности, отделить от себя часть узора Силы, хранящую подобие жизни, – трудно, неприятно, но возможно. Последствий не будет, кроме легкого, проходящего на третий день онемения. А самое главное, извне эта работа совершенно незаметна – ни пассов, ни эффектного возглашения формул, ничего. Сидит себе человек в седле, дремлет – разморило на солнышке, укачало в пути, за целый-то день…

– Юноша!.. – с шутливой торжественностью возгласил Рийналд. – Позвольте привлечь ваше внимание к панораме Ак-Торанского хребта в закатных лучах!..

Данат, вздрогнув, открыл глаза – и надолго забыл моргать.

Они стояли на вершине очередного холма. Волна алого пламени с искрами золота и янтаря вздымалась над горизонтом им навстречу. Казалось, именно от нее исходит мягкое сияние зари. Свет закатного солнца падал так, что тени видны не были – лишь подножия гор терялись в пепельно-серых сумерках. А среди них врезалась в глаз белая искра, упрямая льдинка, не сдающаяся ни пеплу, ни пламени.

– Роттарский Град, столица, – отозвался Рийналд, проследив взгляд проспектора. – Башни остаются белыми при любом освещении. Такова воля герцога.

И вновь очарование рассеялось, словно кто-то тронул ключевой узел неумело сотканной иллюзии. Башни видны – значит, скоро Роттарский град. Что бы ни стояло за портретами, скорее всего, оно гнездится именно в столице. А значит, ловлю на живца лучше опробовать здесь и сейчас…

Селение в ближней долине было не менее процветающим, чем Двухолмье, а трактир – точной копией двухолмского. Настолько точной, что Данат невольно огляделся, ища взглядом внушительную фигуру склонившегося над кружкой Дака. И хотя здешний урядник, округлый розовощекий мужичок, выглядел совершенно иначе, основная черта всеобщего сходства местных питейных заведений – поясной портрет правителя – наличествовала.

Путников встретили с традиционным радушием. Сдвинув несколько столов в один, усадили в почетном месте, под портретом. Данат, вежливо уступив сиденье справа от Рийналда какому-то его знакомцу, рвавшемуся пообщаться, был удостоен всеобщей благодарности и вскоре с облегчением забыт... а главное, умудрился сесть к портрету боком и оказаться чуть в стороне от эпицентра оживленной беседы, которой благоговейно внимали местные жители. Без наговора гребень и так чувствовал себя неудобно, словно голышом посреди площади. Хорошо еще, что этого не смог бы заметить никто, кроме разве что такого же гребня.

Эль хлынул в кружки янтарной волной. Здравица из множества глоток сотрясла стены, и портрет отозвался. Нити, прочертив зал сложным узором, потянулись ко всем – но сейчас Данат держал (одним вниманием, не двигаясь) лишь ту, что стремилась к нему самому. Проспектор подставил «живца» заблаговременно, проследив, что нити обычно касаются тела у солнечного сплетения, у сердца. И живец этот был бы вполне достоин похвалы Гразда, попадись он на глаза придирчивому наставнику: «Каскад терцетных узлов в четверной свертке, хм? Недурно, совсем недурно…» Но и будучи трижды уверенным в качестве собственной подготовки, проспектор еле удерживался от дрожи.

Нить ткнулась в живца мягко, но напористо. Данат сосредоточился, ожидая, что чужая воля начнет менять плетение, упрощая его или, напротив, – запутывая. Зная исходную структуру и рассматривая полученную, можно будет судить о природе действия «с разумной степенью уверенности», как принято выражаться в Академии.

Ничего подобного не произошло. Вместо этого нить – точнее, вложенная в нее сила – «слизнула» большую часть живца, будто его и не было.

Данат чудом не поперхнулся элем. Это было бы весьма некстати: напротив сидел урядник, да и тост был особый. Опозориться, привлечь лишнее внимание, прослыть неблагонадежным – радости мало. Хорошо, если оскорблением величества не сочтут... Сделав над собой усилие, он допил и впечатал в стол пустую кружку, как и все. Тем временем нить, вернувшись к портрету, соединилась с остальными в силовой шнур и унесла несбывшегося живца вперед, к столице, где он и затерялся, слившись со множеством подобных ему клочков чужой силы. Данат свернул остатки плетения и сделал вид, будто с интересом следит за речью Рийналда.

Проспекторское везение не оставило Даната и в этот раз: манипуляции не были замечены. Правда, после ужина, поднявшись на верхний этаж трактира, хронист участливо осведомился:

– Как вы себя чувствуете, юноша? За столом вы, простите мою прямоту, поскучнели. Дорога утомила или россказни стариковские?

Проспектор помолчал мгновение, а потом, вздохнув, признался:

– Я и правда устал, дэн Рийналд. Только не от дороги, да и не от разговора за ужином – хотя беседы вдвоем мне привычнее и приятнее многолюдства. Я вторую неделю еду по Роттару и накопил слишком много новых, неожиданных впечатлений, и пока не было возможности их обдумать.

– Возможно, я понимаю вас лучше, чем вы думаете, юноша, – улыбнулся старый преподаватель. – Иные впечатления осмысливаешь всю жизнь, и то может не хватить времени. Обещаю завтра не донимать рассказами, ведь впереди много и впечатлений, и людей – наша Академия… и сама столица! Доброй вам ночи и спокойного сна!

Закрыв дверь своей комнаты и привычно удостоверившись, что магической слежки нет, Данат сел на топчан. Невзирая на выпитое, спать не хотелось вовсе. Хотелось развернуться и как можно скорее убраться из Роттара, тем более что информации о «странностях» для дэна Дабера накопилось предостаточно. Но это было бы глупо, хотя бы потому, что ближайшая граница Роттара – с Лебаррой – находится именно впереди, в аккурат за столицей. Остается сидеть и разбирать результат, раскладывая по полочкам то, что удалось увидеть, ощутить и хотя бы отчасти понять.

Итак, нити впитывают частицу силы – по сути, отнимая и унося к столице часть жизни каждого человека. Что делают с остальным, как меняют, коснувшись, – заново проверять слишком рискованно, это пока отложим. Можно только предположить, что в нить вплетено какое-то успокаивающее, умиротворяющее действие: за две недели Данат не видел ни одной драки – да что там, ни одной ссоры. А довольство, которым лучатся лица всех до одного местных жителей? Только ли сытостью и покоем оно обусловлено?

Но вернемся к сбору силы: если пренебречь нравственной стороной и смотреть только на факты, то при плотности населения в Роттаре... Хм... Похоже, источник, питающий местную магию, можно не искать. А вот манипуляра – или манипуляров, управляющих этой мощью от имени Хозяина, поискать было бы интересно. Хотя, опять же, небезопасно. Задача была поставлена ясно и четко: проехать Роттар, внимательно глядя по сторонам. А вовсе не совать нос туда, где можно потерять его вместе с головой.

Уже засыпая, в те мгновения, когда сознание незаметно перетекает из яви в небыль, Данат неожиданно ярко вспомнил историю, читанную однажды в Поместье.

 

Северо-западнее Радомы, у заброшенного тракта к Бетилее, крылось в лесу сельцо. С трех сторон его окружало болото, с четвертой – подтопленный лес, через который вела отмеченная вешками тропа. Вросшие в землю хаты, крытые обомшелой дранкой, лепились друг к другу на невысоком пологом холме. Необычайно щедрые для северных земель огороды граничили с веселой зеленью поросших пушицей топей. Село было старое, но кладбища видно не было – ни первым поверхностным взглядом случайного путника, ни взглядом более пристальным, цепким.

 

Во время войны отряд северян при трех опоясанных чернокнижниках, обойдя Бетилею, двинулся к Радоме. По тракту на помощь осажденному городу уже шли легионы имперской гвардии, третий Лесной и пятый Железный, с магами и «говорящими». Северяне, почуяв силу, которая окажется им не по зубам, укрылись в лесу. Здесь они и остались, все до одного. Шесть сотен безмолвных стражей и трое уртаров сгинули в болоте раньше, чем кто-либо понял, что происходит.

 

После войны дознаватели Ордена, пусть и не сразу, выяснили причину гибели вражьего отряда – а заодно и необычайной урожайности местных огородов: топи облюбовал анкибелет-гидроморф, или, по-народному, жиж-трясинник – огромный, на все болото, и живущий едва ли не столько же, сколько существует оно само. Трясина кишела множеством невидимых глазу частиц, не связанных друг с другом ничем, кроме простой, но надежной магической структуры: с появлением добычи они действовали как одно целое, захватывая, поглощая и переваривая.

 

Маги предложили извести чудище. Сельчане отказались, даже не спросив цену. Это было неудивительно: предложенное чародеями решение предполагало осушение болота и выжигание всего, что осталось на его месте. Однако отказом ответили и на куда более разумное предложение коллег Даната, «тихих» гребней: те брались избавить болото от жижа быстро, без лишнего шума и побочных явлений, более того – совершенно бесплатно. Гребням нужно было на чем-то тренировать молодняк, а деревенька была куда ближе к Сваргорму, чем их новый полигон, руины Бетилеи. Отказ озадачил «расплетающих», и за деревней установили негласный, но бдительный надзор (как и за трясинником). Дело оказалось непростым – следить, прячась среди болота так, чтобы тебя не заметили подозрительные лесовики и, что важнее, не учуял прожора-анкибелет. Последнее сумели сделать не все.

 

Кроме замкнутости, безымянная деревня ничем особым не отличалась от прочих лесных поселений: жители огородничали, пасли малочисленное стадо, изредка выходили торговать на тракт. Со временем выяснилась одна странность: умерших выносили к краю села и осторожно, на длинных шестах опускали в болото. За ней другая: больную и старую скотину не забивали, а загоняли туда же. Кто-то называл это мерзостью, кто-то – чудачеством. В конце концов деревеньку оставили в покое: в послевоенное лихолетье хватало дел куда более срочных.

 

О трясиннике забыли на многие годы – более того, на десятилетия. И никто не знает точно, в какую из весен после очередной долгой и снежной зимы оголодавшее болото вышло из берегов и хлынуло на огороды, во дворы, в дома…

 

Спрашивать больше было некого. Гребни четыре дня прочесывали окрестности бывшей деревни, рассекая связи, скреплявшие чудище воедино. После них осталось болото, каких много на севере лесного пояса – гиблое, топкое, но вполне обычное во всех отношениях…

 

Наутро, прокрутив эту историю в памяти еще раз, Данат поймал-таки причину, по которой она ему вспомнилась. Поймал и вздрогнул.

В записях говорилось, что деревенские жители называли чудовище «Хозяином».

 

Академия

За вратами закатными знаний прибежище…
(из гимна роттарской Академии)

Близость столицы ощущалась постоянно – даже когда дорога ныряла в долину и башни видны не были. Огороженные поля, тянувшиеся по обе стороны тракта, уступили место окруженным садами особнякам. Тракт стал не просто оживленным – местами движение замедлялось до шага, а то и вовсе приходилось останавливаться. Однажды во время такой остановки Рийналд, неожиданно долго молчавший, обернулся к проспектору:

– Юноша, а ведомо ли вам, как была основана столица Роттара?
Данат об этом знал. Точнее, был уверен, что знает. Однако хронист был отличным рассказчиком, и, кроме того, мог поделиться чем-то, что не было известно его торсальским коллегам. Воодушевившись согласием спутника, Рийналд устроился в седле поудобнее и приступил:

 

– Доподлинно этого события не помнит никто. На Судебной площади нет памятника, в ратуше – портрета основателя, и даже хроники были в свое время уничтожены по высочайшему повелению. Почему? Да потому, что основание нашего города было случайностью, граничащей с поражением, – и поэтому недостойной места в имперской истории.

 

А раз хроник нет, нам остается только представить: под выцветшим полотнищем с императорским львом и речением «Империю делают дороги» – лагерь, тоже обесцвеченный южным солнцем и морским ветром. Вместо полей и садов вокруг степь – ковыль, полынь, солончаки. Нависающая впереди стена гор – словно молчаливое предостережение: «Остановитесь! Дальше хода нет!» У самого горизонта – разъезды кочевников-лэлеми на огромных голенастых птицах. Придя с юга, из Лэлим-Дэйна, они раньше нас обжили эту степь – бронзовокожие, быстрые, без промаха бьющие из тугих коротких луков. Они не рады чужакам. Их шаманы давно приспособились к искаженным потокам силы и умело пользуются своим преимуществом. И первый этап этой войны остался за ними: заранее разбросанные по степи поселения – невзошедшие семена будущих городов, порушенные опоры для постройки тракта – оказались разорены и сожжены.

 

Охрана не снимает доспехов даже на ночь. После почти поголовной гибели отряда, попавшего в засаду, отступающих лэлеми не преследуют, отражая только их атаки на сам лагерь. Благо, что тракту – готовому дорожному полотну из плавленого камня – повредить они уже не могут.

 

На магическую поддержку надежды нет: здесь, вблизи Сероземья, магам приходится очень туго. Помехи в плетении чар становятся сильнее с каждым днем продвижения к горам. Дорожное волшебство – непростое, капризное, а пользоваться им в тени Серых Земель сложно вдвойне. Дорожники, от старшего мага до последнего работяги, волокут тракт через степь буквально на собственных плечах. Тех, кто не выдерживает, хоронят в стороне, у верстовых камней. Отряд тает, невзирая на усилия лекарей, которых мало, и запас лекарств ограничен. Пополнения подходят редко и только по свежепроложенному тракту: портальные чары дороги, а здесь – и очень ненадежны. Людей отправлять не рискуют уже давно. Но и грузы, превратившиеся при пересылке невесть во что или оказавшиеся неведомо где, не делают жизнь легче.

 

А хуже всего – постоянная жажда. Справа, в получасе пути, плещется море – теплое, горько-соленое, совершенно непригодное для питья. А там, где на карте размечен тракт, – только колодцы, разведанные или отрытые заранее. Колодцы, которые все чаще оказываются засыпанными, заваленными падалью или попросту отравленными…

 

Когда тракт достиг узкого залива – точнее ущелья, в которое со скального обрыва низвергался водопад вкуснейшей пресной воды, – строители остановились. А затем – просто не смогли двинуться с места, хотя линия на карте шла намного дальше, поворачивая вдоль берега на юг.

 

Командир отряда, офицер старой закалки, пытался пресечь бунт. Он арестовал тех, кого счел зачинщиками, велел выстроить виселицу… и на следующее утро тихо-мирно скончался от сердечного приступа. Вторым по старшинству был маг. Под его руководством остаток материалов и большую часть запаса силы потратили на возведение первых крепостных стен…

 

Данат поднял глаза, вглядываясь в надвратную башню, белоснежную на фоне уже не столь и далеких гор. Рийналд возмутился:

 

– Что вы, что вы, юноша!.. Старые стены – у самого Ущелья, по ту сторону города; эти – значительно новее, краше, выше и крепче… правда, осады с тех пор город не знал.

 

Так вот, подготовка к обороне оказалась весьма своевременной: к концу лета степь потемнела от многотысячной орды лэлеми. До подхода имперского экспедиционного корпуса удалось продержаться только благодаря стенам; затем кочевники были частично уничтожены или взяты в плен, частично – отброшены на юг, за Лебарру, откуда в таком количестве более не появлялись.

Победа несколько смягчила гнев императора: оставшимся в живых участникам злополучного строительства каторгу и тюрьму заменили ссылкой сюда же, в Роттар. По сути, их просто оставили там, где они и были. Для города это оказалось настоящим подарком: архитекторы возвели здания, приличествующие столице; воины укрепляли оборону города и южного рубежа, а маги… М-да… – Рийналд вздохнул и продолжил: – Маги исследовали особенности плетения чар вблизи Серых земель – и преуспели в этом. Хотя бы ради объективности следует признать, что до определенного этапа их роль была весьма важной. Например, Академия в Роттаре была основана по большей части ради изучения местных вариантов чароплетения.…

 

Данат почти решился задать вопрос о мажьем бунте, когда тракт, после короткого подъема, закончился. Перед городскими воротами он плавно расширился, становясь предвратной площадью. Поместья сменились плотной чередой аккуратных домиков под черепичными крышами. Повозки и путники тянулись к воротам и от них двумя потоками, остальная же часть площади была почти пустой.

– Нам направо, дэн проспектор, – Рийналд приглашающее взмахнул рукой. – В Академию.

Справа, со стороны моря, к площади примыкал парк, светлый и благоустроенный, от вида которого Даната охватило острое чувство ностальгии. Вернее, не от самого парка: на редких скамьях, на лужайках, под тенистыми деревьями, местами даже на пологих ветвях шумной птичьей стаей расселись юноши и девчата в разной степени потертости зеленых мантиях с золотым львом. Погрузившись в чтение, оживленную беседу или просто блаженное ничегонеделание, Даната они не замечали. Однако при приближении Рийналда наступила тишина, которая тут же взорвалась разноголосым гомоном:

– Магистр вернулся! – Доброго здравия! – Хроники завтра будут? – Ура!..– Зараза, зачет!...

– Как съездили?.. Здоровы ли родные?.. – щебетала светлоглазая пухлая блондинка, сияя неподдельной радостью.

– Мне бы это… коллоквиум по «расцвету» пересдать… когда можно? – уныло басил длиннолицый сутулый парень в мантии, выцветшей почти до серого.

– А в книгарне ваших новых методичек нет до сих пор – как же – без них – и к экзамену?.. – частила в неподдельной тревоге рыженькая студентка, типичная отличница – что по виду, что по голосу.

Рийналд успевал услышать всех – отвечал, успокаивал, обнадеживал, иногда подначивал. Он выглядел не столько преподавателем, сколько дедом в окружении стайки подросших внуков. Данат, чтоб не стать помехой, отъехал к коновязи у самого входа в парк. Оттуда была отлично видна до зубной боли знакомая статуя: преклонившая колено девушка со вскинутыми руками, в правой – нечто напоминающее то ли очищенный на две трети банан, то ли початок маиса с тремя листьями. Точно такая же фигура украшала площадь перед главным корпусом торсальской Академии. Официально, отлитая из черной бронзы статуя символизировала «плод знаний». Данат знал, что острые на язык студенты трактовали композицию с разной степенью непристойности; равно как и то, что отливок было сделано три: для Торсаля, Роттара и ныне утраченной Бетилеи.

Кстати, именно бетилейскую Данат увидел первой – еще во время полевой практики, выслеживая доппельгангера среди руин тамошней Академии. Потом, уже после обучения, был Торсаль. Теперь же он стал одним из очень немногих (если не единственным) в своем поколении, кто повидал все три статуи.

Проспектор спешился и подошел поближе, обходя скульптуру по кругу. Так и есть: босая пятка бронзовой девы и здесь сверкала от прикосновений суеверных студиозусов. А вот другие формы, угадывающиеся под мантией, в патриархальном Роттаре оставались куда темнее, чем в Торсале…

– Часовня у нас тоже есть, – тоном радушного хозяина проговорил Рийналд, подъехав. Данат улыбнулся. Верно, не все в ночь перед зачетом бегут тереть пятку статуи-талисмана.

С богами в Альвероне дела обстояли сложно: пресытившиеся повседневными чудесами обыватели не находили для божеств места. За вычетом северян-шессеритов, приносящих жертвы Не Именуемому, и хэниморских хунагэри, ведущих нелегкий торг с запутанным пантеоном духов, божков и полубогов, мало кто стремился найти что-либо, выходящее за рамки бытовых суеверий и примет. Некоторые поклонялись удаче, добру, гармонии, Свету как обезличенной силе или Силе как таковой. Иные утверждали, что у света, гармонии и силы обязательно должен быть Источник – и даже пытались его найти…

Сам Данат в излишества не ударялся, веря в полезность острого ума, умелых рук и быстрых ног. Да еще, пожалуй, в достоверность проспекторских записей. Однако в часовне своей Академии он побывал, когда устраивался на работу. Точнее, когда его устраивали: именно смотрителю часовни предназначался свиток без печатей и адреса, подписанный Граздом.

Здешняя часовня пряталась среди деревьев по другую сторону от входа в парк – крохотное строение из сплошных застекленных арок, с крестооборазным сводом и игрушечным шпилем. Внутри пламя выстроенных в круг лампад освещало портрет императора-основателя – совсем как дома.

Вот только здесь рядом с императорским висел еще один портрет. Герцогский. И был он точь-в-точь такой же, как в трактирах. Данат мысленно поежился: под пристальным взглядом Рийналда приходилось хранить заинтересовано-безмятежный вид – и привычно добавил в кубик новую запись.

– Мне придется отлучиться на полчаса, коллега Данат, – формальное обращение старого хрониста было непривычным, но вполне уместным: подошедшие следом студенты, признавая в госте преподавателя, учтиво поклонились. – Коня можно оставить прямо здесь, о нем позаботятся, уверяю… Рета и… да, кстати, Свенти, вы тоже, – покажите дэну консультару студгородок. Надеюсь, он впечатлит вас не менее, чем Торсаль, – если не больше.

Белокурая Рета присела в реверансе, воссияв ярчайшей гостеприимной улыбкой. Свенти, тот самый длиннолицый троечник, быстро справился с удивлением и постарался придать физиономии официальное выражение. У него почти получилось.

– Очень приятно, дэн Данат!.. Невероятно рады встрече!.. Вы к нам из самого Торсаля?.. Будете вести лекции?.. А практикумы?.. – дорога от часовни до ближайшего корпуса была недолгой, но Рета успела засыпать Даната вопросами по самую макушку. Счастье еще, что паузы между ними были столь малы, что давать пространные ответы не приходилось:

– Взаимно, дэнна Рета… Да… Нет… Нет…

Аллея – широкий проход посредине, два узких по бокам – была обсажена медвежьим орехом. Деревья, в природе живущие лет двести, здесь, очевидно, достигли пятисотлетнего возраста и продолжали расти. Ветви их переплетались над мостовой, образуя густой зеленый свод. Южная жара здесь не ощущалась, дышалось и думалось легко и приятно. В привычном Данату Торсальском городке царили камень, металл и разноцветное стекло, деревьев было мало, и росли они в бочках. Здесь же все дышало жизнью и свежестью.

Учебные корпуса выглядели почти одинаково: белостенные, трехэтажные, с большими арочными окнами и каскадом ступеней парадного входа, ведущего сразу на второй этаж. Оформление фронтона составляло, пожалуй, единственное различие между корпусами. Вход в ближайшее здание венчала башенка с часами, шестерни и маятники которых были выведены наружу.

– Эт, значитца, Дребезжальня, – прокашлявшись, начал Свенти.

Рета вмиг стала пунцовой.

– Механикум!.. – воскликнула она, повернувшись к однокурснику, и для убедительности топнула башмачком. – Как не стыдно! Гостю-то зачем такие словечки?..

– Дэнна Рета, не извольте беспокоиться, – вмешался Данат. – Я ведь и сам из Академии, хоть и не этой, – так что уже не совсем гость. У нас, к примеру, башню Конструкториума – аналог здешнего Механикума – называют попросту «стручком», со всеми, простите, ассоциациями и коннотациями. Как говорит одна моя коллега из словоплетов… простите, филологов! – нет «плохих слов», есть словарные единицы…
– Хм-м-м.... ну раз коллега… – Рета заметно колебалась, и Данат добавил:
– Возможно, именно в таком жаргоне отчасти заключена прелесть студенчества, молодости, не отягощенной – пока что – излишней серьезностью… Вы не находите?

Ощутив поддержку со стороны гостя, Свенти воспрял. Следующие полчаса он не умолкал, ведя гостя от Считальни, сиречь Арифметикума, к Книгарне, мимо Архивов; Смердельню – то бишь корпус хемургии – обошли дальней аллеей, но запах оценили. В Торсале лабораторные вытяжки спроектировали и установили гефарские мастера, так что в лабораториях можно было безопасно работать даже с летучими ядами. Здешние же умельцы, судя по забористому аромату, трудились над органикой, причем вполне определенной, стремясь создать нечто значительно крепче эля.

Хронистика и Геральдика остались в стороне («Вы же к нам не на один день, правда?»), как и Живодерня (Рета поморщилась, но смолчала, услышав такое именование корпуса естествознания и лекарского дела). «У них все равно выездное занятие сегодня», – невнятно прокомментировала она, увлекая Даната дальше, к корпусу Землеведения – гордости Академии и Роттара в целом. Землеведение подразделялось на садоводческую и полеводческую школы и школу картографов-землеописателей. А поскольку богатство Роттара определялось урожайностью его полей, корпус был втрое больше обычного – главное здание в три этажа с двумя двухэтажными флигелями и внутренним двором, открытым на юг. На огромной клумбе перед входом разными сортами злаков и ягод была высеяна карта Роттара, с цветниками на месте крупных деревень и фигурно остриженными кустами для обозначения городов. Рассматривая аккуратно выстриженный конус (им была отмечена столица герцогства), проспектор вновь отметил особенность, замеченную прежде на бумажных картах: Роттарский Град располагался не в центре, а у самой границы с Лебаррой, на юго-востоке. Еще немного, и этот этап пути подойдет к концу: Данат перестанет быть шпионом, а станет тем, кем и называется – исследователем, искателем, проходцем… Двойственность роли и положения никогда прежде не была ему настолько в тягость.

Прямо напротив корпуса землеведения зеленый свод разрывался – аллею пересекал открытый проход, ведущий строго на юг. Минуя увитый диким виноградом навес над круглой площадкой для танцев, студиозусы вывели Даната на смотровой балкон.

– Здесь по традиции надлежит процитировать строки… кажись, Йаариля? – страдальчески воздел брови Свенти, опираясь на перила.

– Скорее Вайниса Леммифадского, – проговорила Рета, мечтательно глядя на горизонт. – Но знаете что… Давайте просто постоим и посмотрим!

Предложение Реты обеспечило несколько минут тишины, за что Данат был ей весьма благодарен. Вид с балкона открывался впечатляющий: обрыв был высотой этажей в восемь. Волны лениво поглаживали узкую полоску пляжа. Людей видно не было, хотя от балкона вниз спускалась узкая, врезанная в камень лестница с перилами из натянутого каната.
– Ее пытались закрыть, когда… после одного инцидента, – Рета бросила быстрый взгляд на ступени, на Даната, и предостерегающий – на Свенти, который, однако, ее не понял.

– Двое старшекурсников сорвались. Разбились, – флегматично изрек он. Перехватив взгляд Реты, пожал плечами и вздохнул: – По пьяни же.

Посмотрев на лестницу снова, Данат усомнился в том, что полез бы туда и на трезвую голову. Высота здешних берегов делала Роттарский Град неприступным с моря – но и море оставалось по сути недоступным для горожан. Слева видно было то, что в Роттаре гордо именовали «портом» – вынесенные в море причальные мостки. Они сообщались с городом чуть более широкими лестницами и массивной башней, в которой, используя сложную систему труб и насосов, устроили гидравлический подъемник. У мостков были пришвартованы корабли разных размеров и назначений, числом около дюжины.

Один из них был весьма необычного вида: длиннее кверга⁴, короче алэвира⁵, он имел целых два корпуса, соединенных помостом, наклоненные двуногие мачты и паруса, напоминающие тростниковый половичок – только очень большой и плотный. Передний парус украшало изображение головы – курчавой, толстогубой, с печальным взглядом огромных белых глаз на узком черном лице. Даже не умея читать угловатые значки, можно было понять, что катамаран пришел с юга, из земли м’Хэнимотару.

Данат умел, и начертанные на парусе знаки одного из махана хунагэри, великих вождей-духовидцев дальнего Юга, заставили проспектора задуматься. Как и то, что его провожатые не обратили на катамаран ни малейшего внимания – словно он стоял там уже давно или швартовался регулярно. Еще один вопрос, который пока останется не заданным. Еще одна запись в кубике.

Аллея продолжилась, все так же плавно заворачивая влево. Потянулись Дормитории – четырехэтажный мужской, изящный женский, целомудренно вклинившийся между ними семейный с преподавательскими квартирами – в тщетной надежде предотвратить избыток общения разнополых студиозусов во внеурочное время. Из расположенной напротив гостиницы вышел седой мужчина в преподавательской мантии с кожаной папкой под мышкой, легким кивком приветствовал встречного коллегу и деловито прошествовал к корпусам.

– Семейные преподаватели иногда живут в предместье, некоторые – в городе, – пояснила Рета. – Но здесь удобнее всего: и библиотека рядом, и аудитории…

Некоторая незавершенность реплики и легкий румянец на девичьих щеках, похоже, намекали на иные причины, кои к делу не относились, – поэтому Данат, кивнув, их проигнорировал.

Тем временем аллея завершилась, выведя к Главному залу, или просто – Залу. Местом общего сбора всех, кто сопричастен Академии, а заодно его самой большой лекционной аудиторией, служило здание из золотистого камня, с потолком столь высоким, что вес крыши пришлось отводить на контрфорсы. Окна – точнее, промежутки между колоннами – были забраны многоцветными витражами: колосья, пейзажи, исторические личности и вездесущий имперский лев.

Зал господствовал над всем, что его окружало, и приковывал взгляд настолько, что Данат из чувства противоречия внимательнее присмотрелся к густо высаженным кустам напротив. Итак: сирень. Давно отцвела. Сухие соцветия заботливо срезаны руками садовника – или тех же студиозусов из Землеведения. В одном месте убрали целую ветку, и между двумя кустами образовался просвет. А в просвете – и, если чуть наклониться, меж ветвями у земли – виднелись ветви совсем иного растения, здесь совершенно неуместного.

Черные шиповатые стебли, кажущиеся сухими даже весной. Темные листья в форме вытянутого шестиугольника, с острыми белесыми углами. Ньятта эшаран, чернозольник, он же – кладбищенский терн. Поскольку все части этого растения ядовиты, даже на кладбищах его высаживают только по крайней необходимости.

Данат не был бы проспектором, если бы не заглянул дальше. А заглянув – думать забыл о Зале, перестал слушать самозабвенно вещающего Свенти… Только и хватило заметить, как Рета, оглянувшись, быстро удалилась с очень озабоченным видом.

На первый взгляд скрытое за сиренью выглядело так: из воска отлили полноразмерную копию учебного корпуса, вдоволь помяли, словно ком теста, раскаленными пальцами толщиной с древесный ствол, и, наконец, со всей силы ударили сверху. То, что осталось, окружили чернозольником – настоящими зарослями, – словно нехорошее, беспокойное захоронение.

Взгляд Даната, обращенный к единственному оставшемуся провожатому, был более чем любопытным.

– Ну так это ж, эти ж… – беспомощно оглянувшись на Зал, промямлил Свенти. Красноречие окончательно покинуло парня. Наконец, вздохнув, он выдавил:

– Маги жеж тут были. Давно, до нашего рождения еще.

И покраснел, словно его застали грязно ругающимся при дамах.

Кстати, о дамах: Рета возвращалась, едва не срываясь на бег. За ней, не теряя достоинства, спешил сам мастер Хронист, и лицо у него было весьма расстроенное:

– Юноша, надеюсь, прогулка вам понравилась? – радушно осведомился он, и тут же, без паузы, продолжил: – У меня же, признаюсь, новости неутешительные: я по стариковской рассеянности не учел, что сейчас – поступление. В гостинице попросту нет свободных мест, а в дормиторий вас селить вовсе не по чину, да и конюшни там нет. В самом городе, в квартале доков, есть постоялый двор, владелец которого неоднократно оказывал Академии услуги по символическим ценам. Я распоряжусь, чтобы его известили…

«Добро пожаловать подальше отсюда», – вспоминал Данат чье-то шутливое напутствие, отвязывая Мышастого от коновязи у выезда из парка. Конь был накормлен; самому проспектору остаться на обед не предложили. Что ж, не попрекнули неуместным любопытством – и то хлеб. Посмотрим, чем порадует – или озадачит – сама столица.

Судя по тому, как события складывались до сих пор, – скорее озадачит.

 

Град

Площадь перед воротами, на которой Данат оказался раньше, чем ожидалось, почти пустовала: послеполуденный наплыв посетителей уже схлынул, для вечернего – прибытия тех, кто не стал ночевать на крайнем постоялом дворе, – еще не пришло время. Площадь эта, по собранным ранее сведениям, служила местом ежегодных осенних ярмарок. Данат надеялся застать такую ярмарку на обратном пути, и то – если очень повезет.

А пока нужно войти в город.

Найти в портовом квартале гостиницу «Сизый Щегол» (именно так – сизый).

Разместиться на одну ночь.

Задерживаться в условно гостеприимной столице отчего-то не хотелось, хотя Град выглядел уютнее и чище многих городов Империи. Да что там – почти всех, кроме разве что осененной эммирелями⁶ Радомы. За годы разъездов по землям Эмми Тамра Данат научился безошибочно определять благополучие города по виду и поведению двух категорий горожан: стражи и нищих. Чем более опрятен доспех, начищен шлем и исполнено довольства лицо под оным, тем безопаснее ходить по улицам. С нищими сложнее: важно не только количество попрошаек, но и места их сосредоточения, и то, как на них реагируют горожане…

Здесь, однако, особых навыков распознавания не потребовалось: хранители порядка Роттара лучились довольством жизнью и собственным положением. Безошибочно определив в Данате чужака, стражи у ворот подобрались, ощупали его в меру строгими взглядами – и заметили письмо к содержателю гостиницы: солидно выглядящий свиток с печатью Академии на зеленом сургуче, небольшой, но заметной и стражам явно знакомой. Они тут же потеряли интерес к гостю (уже гостю, не чужаку). Полминуты и пару вопросов спустя Данат миновал ворота. Оказавшийся столь полезным свиток он перехватил так, чтобы печать сразу бросалась в глаза.

Сразу за воротами был рынок, действующий постоянно, – «Ржаной», если карты имперских времен до сих пор верны. Рядов было всего пять, торг к обеду шел вяло – точнее, вовсе никак. Урожай ржи, как и прочих злаков, в этом году ожидался отменный, но жатва даже здесь, на юге, еще не началась. Так что на рынке продавалась снедь, одежда, обувь, ткани, пряности, упряжь, сладости и прочие товары на каждый день. Здесь же меняли деньги разных стран и земель, обменивались новостями, выслушивали высочайшую волю… а иногда – и наблюдали ее исполнение. Помост, предназначенный для оглашений и экзекуций, не пустовал и сейчас.

В имперской столице публичные казни не были в диковинку, но выглядели значительно помпезнее, происходили при немалом стечении народа и в окружении блистающего кирасами городского корпуса стражи. Здесь было иначе.

Стражник в начищенных доспехах – всего один – стоял под специально пристроенным к стене навесом, скучая и ожидая смены. Изможденный человечек, всю одежду которого составляла грязная набедренная повязка, был растянут на пренеприятной конструкции в виде шипастого колеса. Целых костей в теле, очевидно, осталось немного – иначе так обернуть его вдоль обода не получилось бы. Тем не менее, умирать он пока не торопился.

То ли казнь началась давно, то ли не была столь уж интересным для горожан событием, но у помоста не наблюдалось толпы: только полдюжины седоголовых дэнов и дэнн в серых лекарских мантиях и стайка студиозусов, внимающая комментариям профессуры: «В этом случае экстракт кэлла и шебберит в разведении три к пяти позволят продлить жизнь еще на шесть часов, не менее».

Очевидно, это и есть «выездное занятие» Живодерни. М-да, новым, неизбитым смыслом заиграло студенческое прозвание факультета!

Данат испытывал стойкое, почти непреодолимое отвращение к публичным казням. Однако, ведомый профессиональным интересом, решил прочесть надписи на таблицах, вывешенных перед помостом. А прочтя – изрядно напрягся. Обвинений было всего два: «соглядатайство в пользу узурпатора» и «злоумышление против самодержца». Узурпатором в Роттаре именовали его императорское величество Крома Пятого, владетеля Эмми Тамра и, предположительно, заказчика и вдохновителя нынешнего приработка проспектора. Посему происходящее подлежало тщательному рассмотрению и фиксации в «пустом кубике», о котором до сих пор он вспоминал по большей части вечерами, разбирая содержимое «кармана» – короткой памяти, – накопившееся за день.

 

Черты лица искажены многочасовой мукой. Узнать одного из исчезнувших резидентов имперской разведки не представляется возможным; исключить такую вероятность тоже, к сожалению, не получится. Плетение потоков Силы, отвечающее за поддержание жизни, иссечено и тускло. Профессор-«живодер» прав лишь отчасти: шебберит замедлит утечку, но и это не заставит тело жить более часа.

Кстати: тело-то живо, а вот сплетение нитей, соответствующих личности, не просто повреждено – стерто подчистую. Как у жертвы стырга или жальника: от человека осталась оболочка. Пустышка. Странно, и более чем. Как доподлинно известно в Поместье, беспамятство от болевого шока и полное исчезновение личности – явления совершенно разные…

 

Даната отвлекал взгляд. Внимательный, осторожный – такой же, каким сам Данат смотрел на помост и колесо, – он исходил откуда-то сзади, совпадая с предполагаемым направлением к портовому кварталу. Толкался в лопатки, сверлил затылок, тяжелой ладонью ложился на плечо. Обернуться нельзя – выдавать способность чуять взгляды не с руки. Но очень хочется. Почти так же сильно, как убраться из этого города.

Тем временем на неожиданного зрителя обратил внимание один из лекарей, в мантии попроще.

– Я могу вам чем-либо помочь? – с дежурной вежливостью вечного ассистента произнес он, встав у края помоста.

Данат представился. Приставка «дэн» делала беседу сверху вниз невежливой, а поскольку на помост Данат не спешил ни в коем смысле, лекарь шагнул вниз и тоже представился. Так и есть: консультар без перспектив выбиться в манипуляры, на подхвате у магистра (того самого, который упомянул шебберит).

– Меня, собственно, более всего заинтересовал знакомый термин, – пояснил Данат. – Я проспектор, направляюсь в Сероземье, и шебберит – одна из целей…

Как обычно, ни слова лжи: среди сероземской добычи целительные компоненты вроде того же шебберита ценились весьма высоко, и проходить мимо его залежей Данат не намеревался.

– В Торсале знают о шебберите? – поднял брови ассистент.

– Знают, – кивнул Данат, – хотя, вероятно, меньше, чем здесь. И очень ценят. Признаюсь, я впервые слышу, чтобы его тратили на приговоренного к смерти преступника.

Взгляд лекаря вновь стал снисходительным – на еле уловимый момент. А потом исполнился серьезности, почти торжественности:

– Эксперименты финансирует казна Его Светлости. А в Роттаре для развития науки денег никогда не жалеют.

«Ни денег, ни людей» – мысленно дополнил Данат, вслух поблагодарив собеседника и пожелав всяческих успехов Академии в целом и Живодё…. Медицинскому факультету в частности. Заверив друг друга во взаимном уважении и пообещав обязательно встретиться в Академии, они разошлись. Ко взаимному же облегчению. Да и взгляд, буравивший спину, исчез.

Ведя Мышастого в поводу, проспектор шел между рядами к выходу, попутно отмечая разницу в ценах на хлеб (вдвое ниже против имперского Прибрежья, что и понятно) и изделия из железа (а здесь сравнение было совсем не в пользу Роттара). Данат хотел было спросить продавца о причинах дороговизны металла – но, подняв глаза от товара, никого за прилавком не обнаружил. Более того, соседи торговца скобяным товаром также оставили свои лотки и двигались в том же направлении, что и Данат – к воротам и проспекту, продолжающему тракт по эту сторону стены. На краю рынка, у самой мостовой, уже собралась небольшая, необычно тихая толпа. Данат шел именно туда. Что ж, постоим, подождем, заодно, может быть, еще что-то запишем для дэна Дабера, чтоб ему от души икнулось за эту работенку…

Уже покидая рынок, Данат заметил еще одну деталь – настолько непривычную, что и она удостоилась занесения в куб:

 

…нищих и карманников на рынке не было.

Совсем.

 

* * *

Вблизи – и изнутри – это можно было бы назвать толпой только с очень большой натяжкой. Да, людей было много, разных. Слишком разных для того, чтобы находиться в одном месте без весомой причины. Мантии студиозусов соседствовали с линялыми блузами мастеровых, кафтанами торговцев и дворян победнее – таких, как сам Данат. Выше видны были головные платки, шляпы с перьями и без, волосы распущенные, собранные в причудливые прически, коротко остриженные…

Это была бы толпа, если бы не ее неподвижность. Люди словно погрузились в медитацию среди города – говорят, такое бывает в Айдан-Гассе, но не в имперской же провинции, пусть и бывшей! Более того: собравшиеся растянулись в несколько рядов вдоль широкой улицы, продолжающей тракт, расположившись ровно, словно кто-то протянул канаты, оставив середину идеально пустой.

Кстати, почему «словно»? Ведь и в самом деле – вот они, канаты, нужно только знать, куда и как смотреть. Силовые линии, издающие неслышный гул. Простое, старое, упомянутое в любой книге по прикладной магии заклинание пастушьей ограды. И только посмотрев дважды, видишь, что исполнено оно необычно. Так бывает, когда с детства привычную колыбельную поют на родном языке, но с чужедальним акцентом: вроде бы и то же самое, и – не оно.

Определить суть этой «необычности» Данат не успел: начались события, ради которых, очевидно, и собрались горожане. Вдали показался всадник на белом коне с флагом Роттара. Конь впечатлял статью, ухоженным видом и величавой поступью, которую язык не поворачивался назвать аллюром. Всадник – шириной одоспешенных плеч, ценой лат гефарской выделки и обилием встроенных в тело плетений (Данат, как гребень, с интересом отметил это). Дак из Двухолмья – граничник, да еще и отставной – сохранил лишь минимальный комплект магического усиления; герцогский знаменосец обладал втрое большим запасом матриц, боевых и защитных.

Вслед знаменосцу, четко держа строй, ехала дюжина гвардейцев, в полном вооружении и при артефактах немалой мощности. А вслед за ними, в открытой карете, запряженной шестеркой белых, следовал сам герцог.

Окружающих словно подкосили: простолюдины падали ниц, дворяне – кланялись. Данат преклонил колено и поклонился. Достаточно глубоко, как подобает дворянину, приветствующему члена императорской семьи, но все же – не настолько, чтобы не рассмотреть правителя, притом очень внимательно.

Гжегор рэй Габаш рэй Тарнунг был действительно стар. Но портреты – те самые вездесущие портреты, изображающие крепкого мужчину лет шестидесяти от роду, – не врали ни в одной черточке! Лицо оставалось волевым, вскинутая в приветствии рука – крепкой, а взгляд, которым благосклонно окидывали подданных, – ясным и полным силы, побуждающей подчиняться.

Только и того, что вместо кирасы на герцоге был шитый золотом кафтан (тяжесть не меньшая) и плащ из алого бархата. «Невероятная беспечность, – невольно подумал Данат. – Один меткий наемник с тяжелым луком на крыше, допустим, вон того здания – и целый полк гвардейцев будет бесполезен… Или – один хорошо натасканный боевой маг, вставший у ворот. Впрочем…»

Для того чтобы оценить силовую защиту герцога, хватило одного взгляда. Одного мгновения – из тех, в которые холодеет кровь и перехватывает дыхание.

 

… Сияние, яркое настолько, что больно смотреть. Защита высшего порядка. Не ажурное плетение, сотканное магом, – пусть даже архимагом, – но монолит, сам собою выросший вокруг сухощавой фигуры правителя. Ни стрела с крыши, ни огненный шар в упор не смогут нанести сколько-нибудь заметного ущерба. Да что там: даже если одна из вершин Ак-Торана, покинув хребет, ринется в небо и рухнет оттуда на эту площадь – погибнут все, кроме герцога.

Инаковость, едва заметная в заклинании ограды, здесь бросалась в глаза сразу. Тон, ритм, узор, исполнение – все было донельзя чуждым, а то и попросту невозможным. Потоки Силы свивались в узлы, для которых не было названий. Плавно перетекая друг в друга, они очаровывали, звали за собой – разобраться, проследить, расплести…

 

Ощущение взгляда со спины в этот раз оказалось не просто своевременным – почти спасительным: Данат оторвался от созерцания защиты герцога до того, как это заметили окружающие. И до того (хотя об этом не хотелось и думать), как эта самая защита, чем бы она ни была, нанесла вред ему самому. Можно даже надеяться, что ни герцог, ни неведомый манипуляр, построивший эти невероятные чары, не засекли его пристального внимания. Кто станет отслеживать гребней в стране, где нет магов? И все же, услышав среди шума расходящейся толпы, что герцог отбыл в загородную резиденцию и вернется лишь через неделю, к новолунию, Данат облегченно вздохнул. Тихо, незаметно. Потому что за ним продолжали наблюдать.

Причем наблюдателем была девушка. Данат не узнал бы ее, увидев, – но не ошибется, если встретится глазами. И встречи этой следовало избежать, не выходя из образа добропорядочного исследователя. Человека, которому нечего бояться.

Борясь с крепнущим желанием промчаться сквозь город галопом, пересечь ущелье и выехать в пустоши Лебарры, Данат свернул направо, в портовый квартал.

 

Порт Роттар

Портовый квартал – предмет тайной гордости и тихого стыда роттарцев. Стыд понятен: столице герцогства, расположенной у моря, приличествуют гавань и флот, а не жалкая рыбачья пристань на мостках под обрывом высотой с башню. Но и гордиться есть чем, поверьте.

Когда война с лэлеми закончилась, Империя попыталась вернуться к прежнему плану: дальше на юго-восток, вдоль прочерченной на карте линии, находились две бухты с пологими склонами, как нельзя лучше годившиеся для гавани. Однако в ходе войны Лебаррийская степь изменилась и картам более не соответствовала. Из нее почти полностью ушла вода, осталось лишь несколько чахлых оазисов. То ли столкновение магии мастеров и шаманских заклинаний было тому виной, то ли попросту сгустилась тень Сероземья, выдавив воду на запад, – результат был один. Дальше к востоку основать город, тем более порт, стало невозможно.

Поскольку же Роттару изначально отводилась роль пограничной провинции, а не торгового перекрестка, для сообщения с Империей вполне хватало тракта. Вместе с пришедшей с востока водой степи, доставшиеся Роттару, обрели плодородие, даровав провинции славу имперской житницы. Большая часть зерна вывозилась сушей, а морская торговля с м'Хэнимотару и Архипелагом шла через Динваль, так что провинция отлично обходилась без порта до самого раскола.

Потом одну из набережных башен перестроили, прорубив в скале шахту до уровня моря и оборудовав в ней подъемник. Не магический, кстати, а водяной, но достаточно мощный. Дальше работа пошла быстро: была выстроена первая пристань, с тех пор трижды укрепленная и расширенная; парный мол очертил искусственную бухту; у створа выросли невысокие, но достаточно яркие маяки. Со временем квартал между западными воротами и замком, справа от въезда, стал весьма похож на портовые районы других городов Эмми Тамра. Только и того, что разглядывать мачты пришвартованных кораблей приходилось не задирая голову, а наоборот – глядя вниз.

«От въезда в квартал направо, направо и еще раз направо», – напутствовал Даната хронист. Въезд выглядел как достаточно узкая арка между двумя зданиями – еще и с воротами. Аккуратными, ажурными, но достаточно крепкими на вид и вполне способными закрываться. Проспектор проверил кошель на поясе и поправил перевязь, чтобы в случае чего легче извлечь меч. Это, конечно, законопослушный Роттар – но порт оставался портом. Поворотов, узких улочек и кривых переулков, нарочито темных подворотен и тупиков здесь хватало, хоть и выглядели они немного недостоверно: тут было слишком чисто, слишком благополучно, словно среди декораций императорского театра. Не видно было нищих, ворья, продавцов маковой слезы и тем более – гэша. Впрочем, многоэтажные склады, где можно найти все, что угодно – или почти все, – выглядели вполне реальными. Настоящими были лавки, торгующие содержимым этих складов без ввозной пошлины. Достоверно звучала разноголосица наречий на маленькой площади в центре квартала, с крохотным, но весьма оживленным рынком. И конечно, настоящими были кофейни-кэллави, харчевни и гостиницы.

«Сизый щегол» занимал первые этажи и подвал дома, стоящего бок в бок с соседними, такими же белыми, оштукатуренными, с рисунком темных от времени деревянных рам – и, что было особенно приятно, без единой нити магии. Птичка-вывеска над входом когда-то радовала глаз пестрой окраской, но соленый ветер и жара очистили ее до жести. Тогдашний владелец решил оставить все как есть, сэкономив на краске, – и заодно сделал таверне имя. Комнаты наверху сдавались внаем, конюшня была во внутреннем дворе, а в полуподвальном зале подавали еду.

Хозяин гостиницы, почтительно поклонившись, принял письмо. Он имел внешность «старого моряка на покое», с седыми бакенбардами и прищуренными глазами цвета штормового неба. Впрочем, походка выдавала в нем человека, видевшего палубу в основном издали. То есть, как и большинство роттарцев, сверху. Узду Мышастого подхватил один слуга, седельные сумки – другой, а проспектора пригласили пройти вниз, в каминный зал, к обеду.

Камин в полуподвальном зале действительно был: зимы здесь вряд ли были суровыми, зато уж точно ветреными и сырыми. У камина лежал небольшой, но вполне настоящий якорь, а за стойкой из стены торчали донышки бочек. И – да, конечно, здесь тоже был портрет. Куда ж без него.

Места в углах были уже заняты. Данат сел у стены – как всегда, лицом к двери. Оглядел трапезную. Посетителей было дюжины две, на вид – торговцев, не самых солидных, как для столицы, но и не бедных. В углу в одиночку, без тостов, цедил пиво неопределенного вида мужичок – рассмотреть его внимательно не возникало ни желания, ни возможности. Значит, не случайно. Стоит взять на заметку и вернуться потом, – может, даже в кристалл записать.

Длинный стол у противоположной стены занимали хэниморские мореходы, темнокожие, курчавые мужчины в длинных вышитых рубахах, перехваченных широкими поясами. Дорогое оружие, обилие украшений из золота и резной кости – пославший их хунагэри действительно богат и влиятелен. За пределами родной земли хэниморцы не прикасаются к хмельному, так что в кружках перед ними был холодный имбирный чай. Но и его они пили, словно жертвенное вино: от их стола не доносилось ни слова, ни звука. Даже их старший, с золотой татуировкой на бритом до блеска вытянутом черепе, шевелил губами молча, полузакрыв глаза. Никакой магии, что вы, – просто хэниморский застольный обычай.

У стойки скучали девицы разной степени потрепанности, соответственно подкрашенные. Шатенка, полноватая блондинка с обесцвеченными короткими волосами, смуглокожая брюнетка с миндалевидными глазами лэлеми и аляповатым ожерельем из алой яшмы, и вздремнувшая от недостатка внимания рыжая. Интерес Даната к ним был чисто теоретическим: когда голова полностью поглощена задачей, все силы поглощаются ею же. И деньги, кстати, тоже.

Трактирщик был до крайности приветлив, просто лучился радушием, словно на аккуратную розовую лысину прилепили свечку. К незаметному типу в углу он относился со тщательно скрываемым подобострастием. Тот же сидел, лениво ковыряясь вилкой в тарелке с овощами. На пальце, кстати, наблюдался прелюбопытный перстень-печатка – явный артефакт, но с такого расстояния невозможно оценить ни предназначение, ни мощность. Одно ясно: сидит там не простой, привычный трактирный шпик. Но, опять же, самое глупое, что сейчас можно сделать, – это сорваться и побежать.

Унимая нарастающее волнение, Данат еще раз оглядел девиц: м-да, даже на обратном пути (надеясь, что этот обратный путь будет) он вряд ли вернулся бы сюда ради них. Разве что – ради пшеничного кваса, дрофы в сливочном соусе и пирогов с капустой.

Кстати, еду принесли быстро, даже очень. Кивнув, Данат приступил к трапезе. Вкусно. Действительно вкусно и приготовлено неожиданно хорошо для портовой таверны. Но…

На самом деле – все это пустые мысли, и выходить из Сероземья он будет не через Роттар. Как угодно, хоть через степи Лэлим-Дейна на юг, на острова и м’Хэнимотару, хоть через далекое отовсюду Тиндевальское нагорье, но не через это, чтоб ему, герцогство. За полмесяца оно опостылело Данату пуще камешка в сапоге, а события сегодняшнего утра уверенно вели к паранойе.

– Позвольте присоединиться? – голос, прорезавший негромкий трактирный шум, не подразумевал возможности отказа. Данат поднял глаза от тарелки, улыбнулся…

…и время замедлило ход.

Девушка. Точнее, очень молодо выглядящая женщина.

Хорошенькая.

Не одна из четырех «работниц заведения».

Очень стройная – почти «слишком», – но не мальчиковатая.

Невысокая – Данату до подбородка, – она, вероятно, не зря выбрала именно тот момент, когда может посмотреть на него сверху вниз.

Одежда: странная смесь качества и убожества. То ли служанка, вырядившаяся госпожой, то ли дворянка, без особого успеха пытающаяся выдать себя за простолюдинку. Руки чистые, ухоженные, так что последнее вероятней. Да и осанка – господская. Но за дерзостью и уверенностью ощущается старательно скрытый страх. И глаза… ох, гьясс!

 

Глаза у девушки были на редкость выразительные – цвета темного меда, сияющие решимостью, они приковывали взгляд куда прочнее, чем довольно скромное декольте. Но самое главное – это был тот самый взгляд.

С рынка. С проспекта.

Думал Данат быстро, но пауза получилась заметная. Видно, что девушка намеревалась оскорбиться, но что-то ее удерживало. Крепко удерживало. Она делала вид, что не замечает паузы, – что ж, Данат столь же убедительно не заметил ее возмущения.

– Присаживайтесь, – улыбнулся он. Линия поведения выстраивалась сама собой, – Вина?..

– Брусничный морс, – она резко дернула головой, рассыпав по плечам мелкие кудряшки («не завивка, природные» – машинально отметил Данат).

Мимо стола скользнула улыбчивая подавальщица, поставила перед собеседницей стеклянный бокал алого напитка. Удивительно, что в «Сизом Щегле», на южном краю степи, вообще нашлась эта лесная ягода. Сколько она тут стоит – сейчас не важно, но девушка точно не из простых.

– Элиция Тевер. Из Зингветана, – представилась та.

«Ложь, – мысленно заключил Данат. – По выговору – урожденная роттарка. С почти неуловимым, но очень знакомым акцентом».

– Вы тоже из Эмми Тамра.

«Ну да, как будто я это скрывал!»

– И мне нужна ваша помощь.

«Ага, конечно – улыбнулся Данат. – Леди в беде. Универсальная наживка на мужчину, дворянина, рыцаря на сером мерине. Ну-ну…»

– Данат дэн Торн, консультар Торсальской Академии, – сказал он вслух, вежливо кивнув. – Внимательно вас слушаю, дэнна Элиция.

– Благодарю, – улыбка собеседницы была очаровательной, почти настоящей. – А чтобы не стать предметом непрошеного внимания…

Элиция чуть нахмурилась, повела бровью – и вокруг стало очень тихо. Данат скорее ощутил, чем увидел: пузырь. Невидимый и искажающий звук уже в шаге от говорящих, превращающий речь в невыразительный шум, рассеивающий ее в трактирном гомоне. Сплетен не идеально, но обстоятельно, без спешки – заранее. Сейчас – только активирован. Презабавно: «треклятые маги», то есть манипуляры, в герцогстве работают в сыске. Провокаторами. И бокал с морсом, кстати, тоже вовсе непрост. Судя по плетению, это артефакт-слухач вроде кристалла самого Даната, но скорее всего без двойного дна: пишет или передает только то, что прозвучало. Ну что ж…

– Я училась на Торинге.

«А вот это – правда. И акцент – оттуда, и манера держаться – типично мажья».

– Во время обучения, – все так же мило улыбаясь, излагала девушка, – в библиотеке Школы я обнаружила некие… материалы, касающиеся моей семейной истории.

«Сюжет знаком. Оригинальностью мышления местные сыскари, похоже, не отличаются»

– Уважаемая соотечественница, – тоном, не раз выручавшим на редких и тягостных семинарах в Академии, произнес Данат, – чем, позвольте, во всем этом может оказаться полезен заезжий консультар? Может, библиотекарь или архивариус были бы более… хм… эффективны?

– Вы не просто консультар. Вы – проспектор, – почти обвиняюще заявила она.

– Почему важно именно это? – недоуменно поинтересовался Данат.

– Сейчас поймете, – уверенно заявила Элиция. – С помощью одного из давних знакомых нашей семьи мне удалось проникнуть в порт. К сожалению, он… он не смог меня встретить, как мы с ним договаривались.

– И что же с ним случилось? – отпив кваса, Данат посмотрел в глаза собеседницы, качественно имитируя интерес. Та чуть смутилась:

– Это он был там, – вздохнула она. – На рынке. На… помосте.

Интерес Даната стал вполне искренним. По крайней мере, такого поворота он не ожидал.

– Почему вы считаете, что проспектора должна интересовать история отдельно взятой семьи, пусть даже и принадлежащей к магическому сословию? Тем более, если она толкает кого-то из горожан на преступление?

Элиция наклонилась вперед, отставив злополучный стакан в сторону:

– Данат, здесь – нечто большее, чем темные дела, направленные против моей семьи. Если сведения верны, это – угроза жизни и благополучию очень многих людей. И здесь, и в Империи. Проспектор не может пройти мимо подобного, так?

Данат, улыбаясь, откинулся в кресле.

– Дэнна Элиция, возможно, вы осведомлены о цели моего путешествия. Возможно, моя готовность отправиться в Сероземье внушила вам, будто я – романтик. Отнюдь, дэнна, – я прагматик. Я иду за результатами и за наградой. Есть задание, и я его выполню. Если придется ради этого пожертвовать интересными находками – что ж, так и быть.

– И в чем же, позвольте полюбопытствовать, ваше задание? – прелестная головка чуть склонилась набок.

– Было бы весьма неловко отказать благородной даме, – улыбнулся Данат, – поэтому давайте будем считать, что вопрос не прозвучал. В любом случае моя цель – не в Роттаре. Продолжим лучше о вас…

Данат упирался на ровном месте, учтиво, но явно давая девушке понять, что ее общество проспектору не особо интересно. Что ж, иногда у людей, посвятивших себя науке целиком и полностью, случаются приступы пренебрежения условностями. Наука – все, этикет – ничто, и так далее.

Девушка терпела, но четко определить ее мотив – то ли отчаянное положение, то ли служебное рвение – Данат не брался. Тем временем история девушки обрастала деталями, а мнение Даната о тех, кто плодит легенды для местных провокаторов, то поднималось, как пена на свежем пиве, то падало ниже выстланного соломой пола.

По словам Элиции, она была племянницей мага, причем весьма влиятельного. Джайл Тевер был старшим мастером гильдии Роттара. Еще ребенком ее отправили сначала к родне в Зингветан, а затем – в школу на острове Торинг, за счет семьи. Учеба в орденской школе была делом не самым обычным для роттарского землячества, традиционно державшегося особняком, но семейство Тевер вполне могло себе это позволить.

Именно в Школе ее и застали слухи о казни всей ее родни за участие в мятеже против герцога. Это было просто немыслимо: дядя Элиции был верен правящему дому. Более того, он руководил в Академии важным направлением исследований. Из тех, которые возможны только здесь, вблизи Сероземья – ввиду государственной важности эти исследования были строго засекречены, и контролировал их сам герцог.

Арест и казнь были скоропостижны и неожиданны. Весть о них достигла школы лишь через неделю, в официальном сообщении из герцогства. Элиция на несколько дней ушла в себя, потом попыталась потратить оставшиеся сбережения на дорогу домой…

Ехать ее вовремя отговорили.

Попытки связаться с коллегами дяди тоже ни к чему не привели: связь между Роттаром и остальным миром сбоила всегда, за счет сероземского фона, но теперь даже дальнодеи Школы не могли добиться ответа. Словно отвечать в герцогстве попросту стало некому.

Уже потом она узнала то, что маги в Роттаре, утратив статус и имущество, исчезли. И как сословие, и – вполне буквально. Границу первое время закрыли неплотно, и никто особенно не удивлялся их исчезновению.

Пока Элиция, закончив учебу на стипендии Школы и получив доступ в орденский архив, не поинтересовалась количеством волшебников, переселившихся из Роттара в Империю после бунта.

Имперские консульства ордена не зарегистрировали на одного переселенца из герцогства. Маги Роттара словно в воду канули, вместе с родней и имуществом.

– Занимательно, – сухо кивнул Данат. – Весьма занимательно. Я полагаю, мое предложение связаться с архивариусами и уточнить качество записей того времени остается лучшим вариантом. Проспектор здесь совершенно ни к чему.

– В Роттаре правят чудовища! Целые семьи исчезают! И вам все равно! – казалось, кудряшки ожили и шевелились от возмущения. «Красиво сыграно» – отметил Данат, вслух же заявил:

– Прошу прощения, сударыня, но все то, что вы мне поведали, никоим образом меня не касается.

Сверкнув глазами, Элиция процедила тихо и обидно:

– Вы привыкли жить тихо, никому не мешая? Не соваться в чужие дела, так?

«Надо же! Даже слезы», – мысленно восхитился Данат.

– И это тоже, – он допил квас, невозмутимо вытер тарелку ломтем хлеба и отправил его в рот. Прожевав, закончил:

– И вообще я привык жить. И как-то, знаете ли, не хочется изменять этой привычке. Вам же могу помочь разве что советом: отправляйтесь туда, откуда вы прибыли. Проверяйте исходные данные. И оставьте в покое тех, у кого и без вас есть чем заняться.

Последние слова прозвучали достаточно резко для того, чтобы девица вздрогнула, чуть отшатнувшись. Данат, воспользовавшись моментом, встал. Сухо кивнул, едва обозначив поклон. Сделал шаг за пределы пузыря, вынырнув из искусственной тишины. И обнаружил у расставленной ловушки второе дно.

Даже если он просто уйдет (что после такой беседы было бы вполне закономерно), его задержат. И вина его не в сказанном – как раз тут он был достаточно осторожен, – а в услышанном. «В Роттаре правят чудовища» – в одной этой фразе сочетались клевета на герцога, оскорбление величества и прочая, и прочая. А если приложить к этому еще и проникновение в Роттар посредством обмана – а значит, с заведомо враждебными целями, – получится вполне достаточно для того, чтобы отправить дэнну Элицию на то же колесо. Конечно, в том случае, если бы она в самом деле была тем, кем хотела казаться.

Данату же за недонесение полагалась всего лишь виселица.

Что, впрочем, радовало мало.

 

А если она все же не провокатор? Если в самом деле – «дева в беде», и обратилась к нему по недомыслию и от отчаяния?

Что ж, это все равно не повод идти на эшафот, попутно запоров оба задания – и Академии, и дэна Дабера Тэрба.

В любом случае – твой ход, проспектор...

 

Шаг к стойке – дежурно-радушная улыбка «старого моряка». Девушка продолжает сидеть за столом, вцепившись в бокал, спиной к Данату, и «пузырь тишины» активен.

Однако вопрос Данат все равно задал полушепотом:

– Как сюда можно вызвать стражу? Только тихо, иначе будет беда.

Светлые глаза трактирщика округлились, и Данат тем же тоном добавил:

– Девушка, подсевшая ко мне, маг. И, возможно, опасный.

Взгляд трактирщика вспугнутой мышью метнулся в угол, но нужды в том уже не было. Незаметный мужчина покинул стол, текучим быстрым движением оказался за спиной девушки и приложил к затылку «перстень-печатку», обездвижив ее. Блеснувшие на кончиках пальцев магини голубые искры угасли, не успев сплестись в заклинание.

Двое «торговцев» возникли рядом, не давая упасть телу. Носилки, словно соткавшись из воздуха, приняли Элицию. «Девица» с ожерельем, на лице которой томно-скучающее выражение резко сменилось сосредоточением транса, подхватила повисшую руку дэнны Тевер и махнула носильщикам на выход. «Не маг, – определил Данат, – но хороший целитель-диагност». Подавальщица – вернее, «подавальщица» – так же аккуратно подхватила со стола почти нетронутый бокал и исчезла за дверью.

– Вам не о чем беспокоиться, дэн проспектор, – улыбнулся шпик, поворачиваясь к Данату. – Как старший дознаватель герцогства Роттар, я уполномочен гарантировать вашу безопасность и неприкосновенность вашего имущества.

У дознавателя была на редкость открытая, добрая улыбка и располагающий, приятный баритон. «Они их специально отбирают, что ли», – мысленно пошутил Данат и потерял полмгновения: уловив отразившееся в серых глазах шпика движение трактирщика, он не успел увернуться.

«А вот и третье дно, – успел он подумать, проваливаясь в уютное мягкое забытье, – неприкосновенность имущества и личная неприкосновенность суть понятия разные…»

 

Дом правосудия

 

Данат пришел в себя.

 

Это и в самом деле походило на возвращение в оставленный на время дом, – дом, в котором осторожно, почти незаметно похозяйничали чужие глаза и руки. К грубому взлому не прибегали, что само по себе приятно и намекает на небезнадежность положения. Но то, что лежало на поверхности, изучили основательно.

 

Во-первых, посмотрим, нет ли попыток проникнуть в сознание прямо сейчас.

Судя по отсутствию настырных нитей, нет.

Значит, пока что, не меняя ритма дыхания и не открывая глаз, определимся: что они смогли найти и насколько это важно?

 

Академия…

Это и так известно.

Проспектор. Консультар…

Тоже.

Мелькнул кабинет Брама в Сар-Контэне – о чем, право, можно говорить с попечителем богадельни?..

Кстати, заинтересуйся любопытный «гость» их разговором всерьез, он слышал бы совсем не то, о чем говорили проспектор и целитель.

 

Руки и ноги свободны и, похоже, смогут двигаться. Ложе – не перина, но достаточно комфортное. А под головой что?.. Подушка?

Точно. Подушка.

…Инструкции Академии и Ордена по поводу Сероземья – что искать, куда смотреть, чего избегать, как вернее выжить…

Не без секретов, но ничего особо крамольного.

В общем, пока что вроде бы все в порядке…

 

– Все в порядке, – словно в ответ прозвучал знакомый приятный баритон, окончательно расставив все на свои места. – Наш гость очнулся.

Данат приоткрыл глаза.

Не камера, хотя явно и не комната на постоялом дворе: на окне решетка, пусть и смотрится она скорее украшением. Стол изящен, массивен и привинчен к полу; кушетка, живо и неприятно напомнившая клинические кабинеты Сар-Контэн, – тоже. За столом и перед ним два кресла – одинаковых, пустых. На столе аккуратно разложено оружие Даната – в целости, сохранности, и почти под рукой. Но как раз руками лучше к нему пока не тянуться.

Данат наскоро ощупал пространство вокруг: решетка оплетена «крапивой» и «нерушимостью», дверь заперта на «умный засов», у сидящего на краю стола дознавателя – комплект ускоряющих и силовых плетений в несколько нестандартном исполнении, и – кто бы сомневался! – еще два таких же комплекта ощущаются за спиной. Тихо стоят – даже дыхания не слышно. Профессионалы, однако…

– Рад видеть вас в добром здравии, – дознаватель, поднявшись и подойдя ближе, поклонился – коротко и четко, как равному. – Не имел возможности представиться полностью: дэн Аспер Швади, старший дознаватель его светлости герцога Роттарского. Нашему сотруднику пришлось обездвижить вас, чтобы убедиться в отсутствии наложенных подозреваемой чар… Надеюсь, вы не испытали особых неудобств? Целители заверили меня в том, что применение «печати сна» полностью безопасно и безболезненно.

– Никаких неудобств и уж тем более – претензий, – улыбнулся в ответ Данат. – Могу ли я сесть?

– Сесть? – дэн Аспер коротко хохотнул. – Нечасто меня о таком спрашивают… хм… собеседники. Присаживайтесь, конечно!

Проспектор сел – тело слушалось неожиданно легко. Плетения стоящих за спиной охранников бесшумно приблизились. Данат этого «не заметил».

– Ваше оружие, – приглашающе кивнул дэн Швади на стол. – Отличные клинки, кстати. Гефарская ковка?

«Ковкой» работу оружейников Гефара можно было назвать с большой натяжкой, но сути это не меняло: неказистые на вид метательные клинья, простая спата и легкий арбалет по стоимости не уступали образчикам из оружейной средней руки вельможи, а по качеству – превосходили их в разы. На инструментарий – пусть и вспомогательный – Данат не скупился. Другое дело, что оружие было нарочно сделано незаметным, скромным – даже обязательное клеймо-семизвездье по просьбе заказчика было тщательно укрыто от посторонних глаз. Жаль, не от всех.

– Совершенно верно, дэн Аспер, – кивнул Данат, накидывая на плечо перевязь. – Ваша квалификация впечатляет – граничники не обратили внимание на клейма.

– Настоящее оружие и должно быть не очень заметным, так ведь, дэн Данат?.. – улыбка едва тронула губы дознавателя, вовсе ни на что не намекая – ровно настолько, чтобы тот, кому несуществующий намек был адресован, начал волноваться.

– Главное – эффективность и удобство работы, – невозмутимо кивнул Данат. – Надеюсь, в Сероземье пользоваться оружием придется меньше, чем наблюдать.

– Для скромного наблюдателя ваш арсенал весьма приличен, дэн Данат.

– Вы правы – пусть скромному, но проспектору оружие, к сожалению, необходимо. Не к месту было бы хвастать послужным списком, но на поиски знаний и артефактов, тем более – в урочища Вэйле, ходить с церемониальным кортиком не стоит.

– Кстати, клинки, как я вижу, – не артефактные? – задержав руку на арбалете, дэн Швади на мгновение заглянул в глаза Даната – столько простодушного любопытства проспектору доводилось видеть разве что у трехлетних карапузов.

– Не хочу зря рисковать, – изрек Данат, добавив в тон чуть занудства. – Общеизвестно, что маги в Серых Землях живут недолго и очень скверно. Связываться с чем-то из их произведений? Нет уж, увольте, – только честная сталь!

Еще одна полуправда: ценность оружия, хранящего слово мастеров Гефара, не только в том, что оно не ржавеет и не тупится. Но об особых (пусть и немагических) свойствах, вплетенных волей «говорящих» в ту самую сталь, не спросили прямо – значит, незачем и огорошивать добрых людей ненужными сведениями.

Возврат оружия был не только жестом вежливости дворянина по отношению к дворянину, но и знаком доверия – впрочем, Данат был уверен, что двое «тихарей» за его спиной готовы скрутить его при малейшем признаке агрессии. Насколько это у них получится – вопрос, к счастью, неактуальный, и проверять не хотелось бы. Но мысль о том, что сила и скорость сыскарей во многом зависят от вживленных плетений, тихо грела душу.

Меж тем агрессией в комнате и не пахло. Пахло молочным кэлла: на столе появился пузатый кувшинчик, подогреваемый толстой свечой, рядом – сахарница и блюдо воздушного печенья. Дальнейшая беседа, которую язык не поворачивался назвать допросом, шла по накатанной, старой как мир схеме: «Мы вас весьма уважаем и просим прощения за беспокойство, но нам хотелось бы знать – вдруг вы что-нибудь заметили?»

Данат заметил, причем немало.

И делился наблюдениями охотно и настолько подробно, что дэн Швади испытал бы немалое удивление – если бы не помнил, что допрашивает проспектора. У них работа такая – замечать.

– И все же, – спросил напоследок дознаватель, – почему, на ваш взгляд, Эли… то есть подозреваемая следовала за вами от самой площади? Почему обратилась именно к вам? Каковы ваши выводы?

Данат улыбнулся – дэн Аспер, сам того не ведая, слово в слово повторил любимый вопрос одного из наставников Поместья. Он и ответил, как иногда приходилось отвечать на коллоквиумах:

– Для качественного вывода слишком мало данных. Недостает подробностей – кто она и откуда на самом деле, слышала ли о том, что я проспектор, что знает о нашей службе, какие ожидания сформировала и почему. Каковы ее цели, какая роль в их достижении отводилась мне… в общем, мне неизвестна куча мелочей, которые, надеюсь, известны вам. Или – которые вы выясните. Судя по скорости и качеству подготовки операции в «Сизом щегле», выясните скоро. А без них – не могу просчитать причинно-следственные связи. Если не ошибаюсь, в ваших терминах это называется «мотив неясен»?

– Вы совершенно правы, дэн Данат, совершенно правы, – покивал дознаватель, допивая кэлла. – Мотивы подчас весьма неожиданны. В самом начале работы в сыске мне довелось разбирать дело о купеческой жене, которая отравила мужа только за то, что тот не любил ее пирог с патокой – и неосторожно рассказал об этом ее же подруге. Возможно, однако, что основной мотив крылся в том, когда он это рассказал и чем они в это время занимались…

Данат вежливо посмеялся, дознаватель расплылся в удовлетворенной улыбке. До печальной судьбы гулящего купца Данату дела не было. Зато бедолага, казненный за шпионаж, вспомнился – вроде бы и вовсе не к месту, зато не первый раз. Тем временем дэн Аспер, встав, поклонился:

– Благодарю за содержательную беседу и за помощь в поимке преступницы. Кстати, по законам Роттара, за последнее полагается нечто больше, чем просто благодарность…

Дознаватель извлек из стола солидный гроссбух в кожаном переплете, прошнурованный и скрепленный печатью, и водрузил его рядом с сахарницей.

– Прошу расписаться в получении. Право, неудобно за сумму – она невелика, но порядок есть порядок…

На новой странице красовалась выведенная каллиграфическим стебельковым письмом запись: «Вручено дэну Данату Торну из Торсаля за содействие правосудию: 30 (тридцать) роттарских грошей».

Роттарская монета, в отличие от приморской или даже динвальской, чеканилась из чистого серебра. А поскольку грош весил много больше, чем «чешуйка», тридцать сребряков с лихвой перекрыли дорожные расходы. Данат не стал отказываться, и к чувству облегчения (естественному для человека, покидающего дом правосудия живым, здоровым и свободным) добавилась приятная тяжесть на поясе.

Возвращаться в гостиницу Данат решил пешком. Мышастый оставался в гостиничной конюшне, а дэн Аспер, вежливо предложивший воспользоваться казенной каретой, тут же уточнил, что пешая прогулка по центральной улице Роттара – буде гость предпочтет оную – может быть куда интереснее. И, конечно же, для него она вполне безопасна.

Сверху, с седла, было бы удобнее осматривать местные достопримечательности, как-то: белоснежные даже на закате стены дворца-крепости герцога Гжеща; статую Правосудия с весами (действующими) около одноименного Дома (по счастью, оставшегося позади); вычурные лепные узоры, украшающие дома Золотой линии – так назывался тот самый проспект, по которому вчера мчалась герцогская процессия, а сегодня неспешно шествовал Данат. Готовясь к поездке, он проштудировал все записи, доступные в библиотеке Торсаля, просмотрел панорамы на кристаллах и, по сути, был со всем этим знаком ничуть не хуже, чем если бы лично побывал в городе. Так что жалеть не приходилось.

Даже напротив.

Снизу – с уровня идущего человека – виднее были люди. Точнее, их лица.

И увиденное озадачивало.

Еще вчера роттарцы не замечали заезжего дворянина – не нарываясь на ссору, но и не проявляя ни толики гостеприимства. Сегодня же Данат словно стал местной знаменитостью – улыбки, поклоны; люд разных сословий, загодя уступающий путь. У самого поворота в портовый квартал Даната догнала девчушка лет тринадцати; краснея, протянула букет фиалок и, сделав книксен, исчезла за дверью дома. Проверяя букет на наложенные чары (их не было), проспектор ощутил себя законченным сухарем и циником.

На этом неожиданности не закончились.

Без приключений добравшись до гостиницы, Данат встретил настоящего ее содержателя. Тот был не менее радушен, чем его «коллега»-сыскарь, да и на вид от него почти не отличался. Как оказалось, недаром:

– Дэн Торн, – тихим, прочувствованным голосом произнес он, попросив Даната пройти в комнатку, служившую его кабинетом. – Мой брат, стало быть, работает… то есть служит… Он, понимаете, меня в обед заменял. По долгу, стало быть, службы. И рассказал мне, коротенько, без – упаси Хозяин – секретов, о том, что тут было... Прежде всего, позвольте принести эти, стало быть, искренние…

Данат вдохнул, намереваясь как можно вежливее оборвать сбивчивые словоизлияния. Однако прикусил язык, прислушавшись: трактирщик отказался брать деньги за тот самый обед, и торжественно предложил ночлег и стол за счет заведения.

Данат согласился.

Трактирщик просиял.

Разговор, к обоюдному облегчению, закончился.

Удостоверившись, что Мышастый жив и здоров и багаж на месте, Данат отправился ужинать – и походя отметил перемены, произошедшие в зале.

Девушки у стойки присутствовали, хотя и в другом составе. Хэниморские мореходы были представлены старшим, который в полном одиночестве медитировал над блюдом с тушеной репой – больше на столе ничего не было, да и за столом – никого: хэниморцы принимают пищу лишь в обществе соплеменников. Остальные столы не пустовали – те же купцы, владельцы лавок, даже пара академиков-манипуляров не из последних, судя по цвету мантий.

Обошлось, по счастью, без всеобщих здравиц в честь героя, оказавшего посильную помощь местному правосудию. Проспектор оказался за тем же столом, что и в обед, и, продолжая размышлять о причинах невероятного дружелюбия горожан, машинально заказал то же самое.

– Брусничный морс изволите? – уточнил трактирщик, лично принимавший заказ.

– Нет, – вскинулся Данат. И, спохватившись, добавил уже спокойнее: – Нет, благодарю. Воды вполне достаточно.

Трактирщик поспешил на кухню. А Данат опустил взгляд на скатерть. Напротив, по ту сторону стола, ему виделись глаза девушки-волшебницы со странным именем Элиция. Глаза, какими они были в конце разговора. Уж очень живое в них было отчаяние. Или все же – очень хорошо сыгранное?

Данат ел, не ощущая вкуса. Запивал водой – хмельного не хотелось, тем более его отсутствие позволяло не отвлекаться на тосты, портреты и нити. Портреты оставались неразрешенной загадкой, но в свете последних событий отошли далеко на второй план.

 

Кстати, нити здесь, возможно, тоже немаловажны. Вряд ли дэн Аспер Швади рассылал по городу герольдов или специально инструктировал всех встречных на Золотой Линии о том, что, хм… гость – персона, достойная всяческой похвалы и уважения. Возможно, нити – не только «сборщик энергии», но и «регулятор эмоций», да не просто эмоций – отношения, причем весьма адресного: к отдельно взятой персоне отдельно взятого проспектора (или – «едва не взятого с поличным шпиона», кому как нравится). Что ж за механизм-то такой? Кто его построил и как контролирует? Наконец – хоть и нет здесь, пожалуй, непосредственной связи, – что за историю упоминала незадачливая собеседница?

 

С каждым вопросом усиливается ощущение, что отгадки – рядом. Или даже отгадка. Одна. И если это так, именно ради нее дэн Дабер Тэрб просил держать глаза и уши открытыми, проезжая Роттар. Пока время позволяет, стоит остаться здесь. На день, может, два. Не нарушая законов – по крайней мере имперских – и не ставя под угрозу задание Академии. Просто удостовериться. Легонько, без вмешательства, прощупать силовые потоки. Задать несколько вопросов…

«Узнать, что произойдет с девушкой» – следующий пункт всплыл сам собой, был рассмотрен – и отвергнут. Поднявшись в свою комнату, Данат лег на кровать, внес краткие записи о событиях в кристалл и вскоре уснул.

Вопреки опасениям, во сне взгляд Элиции его не преследовал.

 

Вопросы, ответы и решения

Утро вновь радовало игрой солнечного света на умытой дождем листве, а парк Академии – свежестью. Мышастый безропотно остался у коновязи – «вопящий» камешек исчез сразу после допроса, и мерин выглядел донельзя довольным жизнью.

Данат, напротив, испытывал чувство, обычно именуемое «смутным опасением». Или сомнением – от этого не менее смутным. На привычное ощущение близости к разгадке, пусть опасной, это походило мало: вопросов было не только больше, чем ответов, но и больше, чем возможностей их задать. Тем ценнее была предстоящая беседа.

Мастер Хронист, как подсказали школяры, находился в трапезной. Там же обнаружилось необъятное блюдо свежеиспеченных булок, пузатый кувшин теплого молока с медом и корицей и две здоровенных кружки, одну из которых Рийналд радушно предложил проспектору. Тот не стал отказываться – отчего б не совместить приятное с полезным? Правда, не исключено, что для мэтра Рийналда общение окажется не столь приятным…

– Семейство Тевер? – хронист заметно напрягся, услышав вопрос гостя. – Позвольте спросить, а чем вызван ваш интерес… к этому имени?

– Девушка, назвавшаяся так, выследила меня от въезда в город и до таверны, – ответил Данат. – Не знаю, за кого она меня приняла, но попыталась склонить к действиям в свою пользу – или даже нанять. Она обвиняла правителя в преступлениях, для меня непонятных.

Брови Рийналда поднимались с каждой фразой проспектора.

– Я здесь гость, – поспешил добавить тот. – Судить о правоте или неправоте выдвинутых обвинений – не мое дело, и я обратился к стражам порядка. Дознаватель счел мои действия полезными…

– Осторожность – добродетель истинного ученого, юноша! – облегченно провозгласил магистр и отхлебнул молока. Полкружки сразу.

Странно: недоумение старого хрониста звучит весьма искренне. А как же вездесущие нити? Или их действию подверглись только те, кто мог встретиться на пути заезжего проспектора?

– Я стал богаче на тридцать грошей, – продолжил Данат, – и на несколько вопросов, мэтр Рийналд.

– Спрашивайте, юноша, спрашивайте, – магистр благодушно взмахнул надкушенной булкой.

– Мажий бунт?.. – решился проспектор.

Хронист сморщился, словно от оскомины. Отставил чашку и аккуратно примостил булку на нее. Освободив руки (и, по обыкновению, как бы взгромоздившись на воображаемую кафедру), он принялся вещать:

– С самого основания Роттара, магия – творимая гильдейскими чародеями – была опорой благосостояния герцогства. Многое из того, что вы видели в пути, построено и поддерживается с помощью чар…

Данат достоверно изобразил изумление; Рийналд, тут же вспомнив о грустной теме лекции, погасил довольную улыбку.

– Герцог непосредственно руководил магами, ведь их труд закладывал основу… М-да. Понятно, что проконтролировать он мог только результат. Только то, что доступно взгляду, слуху или прикосновению. И, естественно, его светлость не пожелал отступать перед лицом этого препятствия. Тем более, что особые условия… м-м-м… предгорий… способствовали большей свободе действий. В общем… в гильдии была особая группа, возглавляемая Джайлом Тевером. Они работали над тем, чтобы привить его светлости хотя бы начальные способности мага.

Изумление Даната стало неподдельным. Умение распознавать и расплетать заклинания – навык гребней – в большей или меньшей степени могло быть выработано годами учебы и, главное, практики. Гребни не распространялись об этом слишком широко, позволяя себе отбирать кандидатов, чье обучение потребует меньше времени и сил, – но исключения были. А вот способность оперировать Силой, сплетая чары, – «дар», как называют это орденские чародеи, – свойство врожденное. Его можно развить, усилить, но не вырастить на пустом месте.

Или оно есть – или его нет вовсе.

– Опуская множество ненужных подробностей, – вещал тем временем Рийналд, – скажу лишь, что у них получилось больше, чем они хотели. Его светлость, преуспевая во всех начинаниях, преуспел и в этом: он один стал магом, равным по силе всей гильдии.

Вспоминая непроницаемый кокон вокруг Гжеща, Данат молча согласился. Защиту такого уровня мог поставить не каждый из архимагов Ордена.

– Зависть и страх, – вздохнул Рийналд, сменив торжественное выражение лица скорбным. – Губительное и, как ни прискорбно, весьма распространенное сочетание. Каждый маг – владыка в своем маленьком королевстве, обладающий силами, недоступными власти светской. И вдруг – сюзерен оказывается облечен еще и магической властью, и склониться перед ним приходится во всем. Магистр Джайл Тевер, занимавшийся, как выяснилось впоследствии, запретной волшбой, возглавил бунт. К нему примкнули все остальные, кто из страха, кто – движимый гордыней. На счастье герцога и всего государства, бунт провалился, изменники были уничтожены, гильдия – упразднена за ненадобностью. Ныне его светлость единолично осуществляет поддержку всех чар герцогства – и его мощи, поверьте, хватит на весь Эмми Тамр…

– У того мага… Джайла Тевера, так? У него были родственники? – спросил Данат, мысленно отметив мечтательные нотки в голосе хрониста. Отсутствие приготовлений к войне – еще не признак того, что Роттар оставил надежду «присоединить» остальной Эмми Тамр, посадив Гжеща на Львиный трон.

– Его младший брат, тоже маг, жил где-то на западе, – не стал запираться хронист. – Да, вполне возможно, это его родственница. Насколько я знаю, способности к магии часто передаются по наследству. И… не корите себя. С ней обойдутся не более жестоко, чем заслуживает ее преступление.

Остальные вопросы Данат оставил при себе. Поблагодарил за угощение и беседу, пообещал обязательно зайти позже и с поклоном удалился. Для одного разговора данных более чем хватало. И разобраться с ними можно сразу, не откладывая «в карман». Например, свернуть к морю, встать у перил того самого балкона и полюбоваться горизонтом.

 

* * *

Итак, на входе: место вблизи Серых Земель, где волшебство действует не вполне обычным образом. Маг, точнее – коллегия магов, долгие годы практикующая особые методы работы с Силой. И, наконец, человек. Один. Магом не являющийся и даже неразвитого дара не имеющий.

На выходе: волшебник, причем невероятной мощи.

Вопрос: как?..

Предварительный ответ: гьясс его знает!

Уточним условия: человек принадлежит к императорскому дому, к династии Тарнунгов.

Предположим, что легенда о происхождении правителей Эмми Тамра от Всадников острова Кехат – не миф, а непроверяемая гипотеза. Доводы в пользу: неуязвимость императора и его родни для магии (удостоверяемая коронационными артефактами – обычный человек не наденет Львиную корону, а надев – не выживет. Прецеденты были). Доводы против: отсутствуют.

Легче, однако, не стало: невосприимчивость к магии – это совсем не то же самое, что предрасположенность к ней. Скорее наоборот.

Попробуем иначе: чем различаются плетения Всадника и обычного человека? Опять же: поскольку Всадников и плетения оных мы видели только в записях Поместья, придется опираться на теоретические знания, то есть на те же записи. И, кстати, у его носатого высочества Хэккара Тарнунга даже на первый осторожный взгляд несколько иная структура силовых связей, чем, скажем, у того же Даната. Как там написано:

«В энергополевой структуре Всадника переплетены две сущности, человеческая и драконья, и специфика связей между оными делает возможной плавную и быструю смену формы…»

И это, конечно, интересно, но не сейчас. Хотя…

Всадник без дракона подобен всаднику с драконом, только без дракона. А с чем? Особенности плетения, то есть той самой «энергополевой структуры», никуда не деваются. Способность получить новые свойства, восприняв – сделав частью единого целого – сущность, для человека постороннюю. Интересно, как и что покойные роттарские маги заплели в структуру Гжеща Тарнунга рэй Габаш незадолго до событий, затем названных мажьим бунтом? С учетом того, что драконий остров далек от Роттара, зато под боком – Сероземье?

Что – или… ох, гьясс!

Кого?..

Вывод: пока есть возможность, ноги отсюда надо делать, длинные и быстрые. И чем скорее и дальше, тем лучше. А такие версии пусть проверяет дэн Дабер Тэрб со товарищи. Собственноручно. Впрочем, это в кубик мы писать не станем…

Покидая балкон, Данат отметил: катамаран темнокожих южан покинул пристань и направился к створу гавани. Словно был полностью согласен с выводами проспектора.

 

* * *

Да, конечно, это не полноценное проспекторское заключение, которое можно было бы записать в тетрадь. Это догадка – так бывает, когда ощущение и звук на грани слышимого заставляют шагнуть в сторону за миг до того, как сработает ловушка, расставленная жившим тысячу лет назад чародеем. Такие догадки не раз спасали Данату жизнь, и даже когда оказывались ошибкой, вреда от них не было. Так что стоит вернуться к коновязи, пересечь город и выехать через восточный мост – благо что багаж весь в седельных сумах, оплата гостиницы не требуется, подорожная в кармане…

Размышляя, Данат сделал крюк, обошел Зал с другой стороны и оказался у злополучных кустов сирени. Раздвинув ветви, посмотрел на здание магической гильдии, оплавленное и заброшенное. Недаром, видно, его окружает чернозольник – ядовитый кустарник, символ проклятия, печали, скорби… для всех, кроме гребней. Для них ньятта эшаран – источник вещества, при должном применении рассекающего связи в плетении силы.

Не расплетающего – рвущего.

Нет, пополнять запасы – здесь, на виду у множества народа – Данат не стал бы, да и нужды в этом не было. Просто приятно было посмотреть на что-то знакомое. На то, что, как и он сам, было не тем, чем казалось снаружи.

 

Из столицы – в пустоши

Обратный путь по знакомой улице всегда короче. Вдобавок Данат уходил из Дома Правосудия пешком, а возвращался верхом на Мышастом, так что Золотая Линия в этот раз показалась ему очень короткой. Центральная, самая просторная площадь Роттара предстала перед ним, озаренная полуденным солнцем – и на удивление людная. Разноцветные зонтики женщин, широкополые легкие шляпы мужчин скрывали лица и избавляли от необходимости постоянно отвечать улыбкой на поклоны встречных.

Справа – к югу – простирала над площадью руку с весами грозная статуя с надвинутым на глаза крылатым шлемом. За ее спиной глыбой шесс-вирданского льда высился герцогский замок. Солнце успело подняться, и он, почти не отбрасывая тень на площадь, казался сотканным из чистого света. Дом Правосудия, в коем трудился на благо герцогства дэн Аспер, примыкал к замковому комплексу и был по сути его продолжением. Можно считать, что дворец проспектор уже посетил – и снова туда не особо хочется.

Крытые ряды самого дорогого в столице рынка – Пшеничного – почтительно жались к противоположному, северному концу. А прямо напротив проспекта площадь упиралась в стену с пятью воротами.

Над четырьмя из них золотом и эмалью играли щиты со львом в разных видах и вариантах: лев с мечом, лев крылатый, лев с рыбьим хвостом, и, наконец, – лев со щитом, на котором изображен лев, также держащий щит, и так далее, покуда способен различить глаз. И пусть все ворота открыты нараспашку, просто так туда не пройдешь. У каждого из них – по паре замерших навытяжку стражников, отличающихся формой доспехов и цветами накидок: гвардия, полевое войско, городская стража и, наконец, граничники. Казармы не проявляли признаков необычной активности, столь интересующих дэна Дабера, – с приближением полудня и жары любая деятельность в войсках южных земель стремилась замереть и уйти в тень. Ну и отлично – вот уж куда, а в казармы проспектор соваться вовсе не намеревался.

Данату нужны были пятые ворота, находившиеся ровно посередине: без герба, малоезжие и лишенные видимой охраны. За ними начиналась паутина пустых узких улиц без ворот и дверей, по крайней мере – видимых, зато с неожиданными поворотами и тупиками. Массивные здания вокруг неодобрительно озирали улочки темными окнами-бойницами под самыми крышами. Мало того: Данат проходил это лабиринт «наоборот», от выхода – ко входу. Так всегда легче. А вот если въехать с востока в городские ворота, от которых растекается пучок извилистых проходов и проездов, причем все они, кроме одного, выводят в тесные, хорошо простреливаемые внутренние дворики с падающими сверху сетями-ловушками… поди пойми, который проход тебе нужен!

Во время той, давней войны, шаманы лэлеми сорвали засовы, и кочевники прорвались в город. Обратно не вышел ни один. И теперь проспектор отлично понимал, почему.

Второе лицо Роттара, восточное, было куда менее дружелюбным, чем парадный въезд. Город смотрел на степь с хмурым прищуром из-под обитых сталью крыш надвратных башен – парных, угловатых, высоких. Башни до сих пор оснащены многозарядными баллистами, хотя лэлеми уже несколько веков не показывались у границ герцогства иначе как в купеческих караванах – когда в роли торговцев, а когда – и товара. На башнях все так же сверкали шлемы дозорных, и множество глаз обшаривало горизонт через бойницы, вдобавок к рассеянным по степи патрулям и заставам. Сами же ворота были открыты, как днем и положено, хотя движения ни в одну сторону не наблюдалось. По сути, путник у ворот был всего один. Хотя и путником его назвать трудно – он стоял, укрываясь от полуденного солнца, вроде бы на виду, но в то же время в тени. При приближении Даната он покинул тенистый уголок и шагнул навстречу, сияя знакомой приветливой улыбкой.

Данат спешился, вежливым поклоном приветствуя дэна Аспера Швади и пытаясь просчитать, что именно заставило старшего дознавателя явиться сюда собственной магически усиленной персоной и чем это чревато для проспектора.

Предписание о невыезде? Крайне маловероятно. Для ни в чем не замешанного дворянина-проспектора эта мера стала бы ненужным оскорблением. А если Данат – действительно шпион Империи, он просто тут же ушел бы.

Арест? С чего бы? Что изменилось с момента, когда его благополучно выпустили? Да и маловато народу: кроме стандартного наряда привратной стражи, находящегося далеко наверху, здесь был только сам дэн Аспер. Настолько полагаться на магическое усиление не стала бы ни одна служба сыска.

– Уже покидаете нас? – то ли вопросительно, то ли огорченно спросил дознаватель.

– Надеюсь вскоре вернуться, – Данат привычно ответил полуправдой. – Слишком продолжительное пребывание в Серых Землях почитают несколько… неполезным для здоровья. Если бы не задание Академии…

– Поверьте, я вас отлично понимаю! – с энтузиазмом кивнул дэн Аспер. – Служба есть служба, науке – или государю… Кстати! Через три недели, к новолунию, его светлость вернется в город.

– Хотелось бы найти что-то настолько ценное для герцогства, чтобы удостоиться аудиенции, – изрек Данат, вежливо склонив голову при упоминании герцога.

– На самом деле того, что вы уже сделали, более чем хватило бы. Будьте уверены – ваша помощь в раскрытии заговора достаточно ценна, чтобы… – дэн Аспер запнулся на секунду, но тут же улыбнувшись снова, продолжил: – Конечно, по протоколу двора это вне моей компетенции, но вы могли бы остаться и подождать официального приглашения. А пока – заверяю вас в этом неофициально.

– Столь же неофициально, но искренне благодарю за оказанную честь, – ответил Данат. – И, опять же, если… все будет благополучно, не упущу такой возможности!

– Успехов! – рукопожатие дознавателя было крепким и дружелюбным. – Уверен, мы обязательно встретимся!

– Опять же, надеюсь, что так и будет, – убедительно солгал Данат.

 

Знаменитый мост над историческим ущельем был узким и не очень длинным, почти лишенным перил. Да и само ущелье оказалось неглубоким – скорее овраг со скальными осыпями и лениво текущими ручьями, на дне стекающимися в короткую речушку.

Мост не обрушился под копытами Мышастого.

Не ударил в спину арбалетный болт.

Данат благополучно миновал пограничный столб со львом, близнецом такого же на имперской границе. Каменный зверь щурился, глядя на горы. Только и того, что магическая начинка в нем была попроще.

Роттар закончился. Началась Лебарра.

Вместо тракта – простая, немощеная дорога. По ней давным-давно возили камень для зданий и мостовых, но саму дорогу так и не вымостили. Да и незачем: Лебаррийская пустошь суха настолько, что даже тяжелые повозки не разбивают колею.

Вся Лебарра – это степь, обрывистый берег, к югу постепенно сменяющийся полосой песчаных пляжей, да лес в восточных предгорьях. Редкие поселки жмутся к передовым заставам дозорных Роттара, куда разрозненные ватаги лэлеми побоятся прийти, – или к горам, куда кочевники не заходят в принципе.

Горы хоронят под собой восточный горизонт. Они задерживают наступление дня, подолгу не выпуская солнце, и делают вечера ярче, отражая закат. А еще благодаря им в степи невозможно заблудиться – даже если путешествовать одному. Они кажутся очень близкими – протяни руку, коснешься перевала Джейрат. Первые четыре дня Данат ехал именно в эту сторону.

На самом деле ближайшая цель его лежала не у гор, а на юге. Точнее, юго-востоке. В паре дней пути от границы находился оазис Тар – чахлая рощица в лощине, которая иногда, на время, превращается в стойбище. В зависимости от присутствия там людей, следовало либо поместить куб в особое отверстие в одном из деревьев (расположение и внешний вид дерева и отверстия накрепко «зашиты» в глубине памяти – увидев, Данат узнает его сразу, но сейчас ни представить, ни описать его он не смог бы), либо – отдать связному. Судя по содержанию пароля, связной был торговцем. Что, впрочем, естественно: оазис – еще одна возможность пополнить запасы в непростом пути через степь.

– Почему бы предусмотрительному проспектору-консультару не заехать в Тарский оазис, а, Мышастый? – обратился к мерину Данат, за неимением других слушателей.

Мышастый не повел и ухом.

Всадник задумался. Тарский оазис, передышка, долгожданное завершение задания Дабера Тэрба и даже предстоящий путь в Сероземье – всё это отошло на задний план, уступая место… чему?

Пока как раз ничему.

Данат постарался как можно более тщательно вспомнить последние дни. Это было нетрудно: после выезда из Роттара вокруг не происходило ничего, кроме смены дня и ночи. Короткие стоянки. Сон – без костра, на расстеленном плаще. Разговоры с собой – с помощью голоса было проще систематизировать увиденное в поиске любых данных, которые могли оказаться ценными.

А вот и зацепка.

Мышастый перестал дергать ухом при звуке голоса Даната.

Точнее, последние несколько дней он вообще не дергал ухом.

Данат спешился. Из седельной сумы достал яблоко – последнее, привезенное еще из Торсаля. Из кошеля на поясе – короткий нож.

Кожура тонкой нитью потекла из-под лезвия. Пальцы аккуратно, медленно проворачивали плод. Взгляд – сквозь и мимо мерина, который щипал пыльную сухую траву, напрочь игнорируя любимое прежде лакомство.

При такой работе смотрят не глазами – и, если придется, действуют не руками. Мышастый стал огромным, от горизонта до горизонта – руками все равно не охватить. Шкура, грива стали прозрачными и исчезли, растворяясь в вихри, потоки, пряди силы…

Комната в Поместье, где никогда не слышен скрип пера и крайне редко звучат вопросы. Где преподает всегда один и тот же наставник и где собираются те немногие ученики, которые всегда понимают его, несмотря на неисправимый дефект речи:

– Волшебство сравнивают с плетением так часто, что эти слова стали взаимозаменяемы. Что ж, продолжим и расширим сравнение: плотность плетения различается в зависимости от того, кем и зачем оно создано. Обычные заклинания по текстуре напоминают рыбачью сеть. Чем крупнее ячейки и грубее нити, тем ближе уровень навыков мага к вашему нынешнему – то есть нижайшему.

Работа мастеров подобна легкой ткани или пуховому платку мелкой вязки. И наконец, – Гразд отпил воды, оглядел детей и продолжил: – Плетение живого – еще плотнее. Оно – как шелковая ткань или волокна твердой древесины...

Здесь работал мастер. Нет, не просто мастер – гений. Часть лошадиной сущности, отвечающая за волю и поведение, была заменена искусной подделкой. Настолько тонкой и настолько тщательно сплетенной, что с первого и даже с третьего взгляда Данат ее не распознал. Но вот потом...

Проспектор тщательно прослеживал компоненты и точки подсоединения конструкта к живому плетению. И того, и другого было много. По сути, Мышастого – привычного «почти-спутника» – больше не оставалось. А то, что пришло ему на смену, вызывало в равных долях отвращение, восхищение и профессиональный интерес. Плетение было невероятно плотным, и «прочитать» предназначение хитроумного заклинания – помимо достаточно правдоподобной имитации выданного Академией мерина – Данат не мог.

Соглядатай?.. Слухач?.. Ходячий маячок?..

Какие еще функции могли встроить в лошадиное тело маги-манипуляры – или, если верить старому хронисту, лично герцог Гжещ, кстати, уже бывший к тому времени в отъезде? Самоликвидацию или, того веселее, устранение владельца?

И наконец, что делать дальше?

Расплести заклятие сложно. На это уйдет день работы, не меньше. И Мышастого это не вернет. Конструкт, в который его превратили, просто перестанет функционировать. Выглядеть это будет очень просто: конь сдохнет. Мало того, если с помощью конструкта ведется наблюдение, Данату могут не дать закончить работу. И, что самое худшее, наблюдатель узнает о способностях гребня.

Убить коня несколько проще. И лучше сделать это издали и списать все на лэлеми – на случай, если через конструкт за ним действительно наблюдают. Вот только убедительно изобразить рану от лэл-мэджисс, дальнобойного лука, имея меч, арбалет и метательные ножи, сложно – да и стрелы подходящей нет.

Лэлеми оснащают стрелы короткими серыми перьями своих верховых птиц. Они покрывают древко особыми узорами, не магическими, но характерными, словно отпечатки пальцев. Стрелы, попавшие в цель, оставляют на месте – как грозное послание для пока еще живых врагов...

Очень хотелось просто оставить это... существо прямо здесь. Привязать или стреножить, а самому уйти в степь. Маловероятно, однако, что это поможет. И уж в любом случае – насторожит вероятных наблюдателей.

Итак, ехать на юг, к оазису, скорее всего нельзя. Но именно так поступил бы обычный проспектор, именно этого ожидают от него те, кто, возможно, смотрит сквозь лошадиные глаза. Значит, надо ехать на юг, и каким-то образом избавиться от наблюдения на время передачи кубика. До оазиса Тар – полдня пути верхом. Данат, однако, вряд ли сможет заставить себя сесть на то, что до сих пор выглядело, как лошадь.

Размахнувшись, проспектор отправил огрызок яблока в короткий полет в сторону гор, к востоку. Сам же взял Мышастого под уздцы и свернул на юг.

Опасность обострила чувства: сквозь шорох чахлой травы и тихое треньканье кузнечиков пробивалось гудение от силовых линий заклинания. Гудение, в принципе невозможное и неощутимое – сеть была сплетена слишком тонко. Солнце припекало (впрочем, это неудобство более или менее смягчала купленная в Роттаре широкополая шляпа), у горизонта лениво и медленно подрагивало марево. И нарастало ощущение чужого взгляда, необъяснимое и нелепое посреди голой степи.

Данат, обругав себя параноиком, покосился на Мышастого. Бывшего Мышастого. Но, насколько вообще об этом можно было судить, взгляд исходил не от него. Откуда-то со стороны гор. Выгоревшая травяная пустошь выглядела равно безлюдной впереди и сзади, справа и слева.

Точно: здравствуй, паранойя.

Однако ощущение менялось – смещалось направление взгляда. Данат приноровился держать коня между собой и его источником, и на всякий случай взвел обе тетивы арбалета.

Стрелы не свистят. Они шипят – и знакомый звук показался Данату оглушительно громким, как и последовавший за ним глухой удар. Конь, вздрогнув, остановился и завалился набок, неуклюже подгибая ноги. Проспектор упал намного ловчее, укрылся за лошадиной тушей, вскидывая изготовленный арбалет, но по-прежнему не видя цели.

Скосил глаза вправо: в глазнице мерина торчала стрела.

Длинная узорная стрела с серым оперением.

 

Степь

Говор лэлеми похож на степь, в которой они обитают: нетороплив, плавен и певуч. Даже когда бронзовокожие кочевники говорят на альвери, их фразы колышутся сизым ковылем, вьются струйкой пыли из-под голенастых птичьих лап:

– Ты-путник, увэ-джаймэ, не держи обиды на него-стрелка, сына моего. Мы-лэлеми не желаем зла роду твоему, народу твоему, очагу твоему, джаймэ твоему…

Старый шаман в коротких кожаных брюках и отороченной птичьим пухом жилетке был сух и легок: чуть сильнее дохнёт степной ветер – подхватит его и унесет за горы, растрепав жидкую седую бороденку. Однако, глядя ему в лицо, Данат ясно видел: старик куда более, чем он, достоин обоих титулов. Он и «увэ», достопочтенный, и «джаймэ» – вождь-старейшина, отец племени. Проспектора – то ли гостя, то ли пленника – удостоили такого именования из чистого гостеприимства.

Сын шамана – или его ученик, эти слова у лэлеми одинаковы, – был широкоплеч и коренаст. Он не носил жилетки, имел на обоих предплечьях шрамы от тетивы – стреляет хоть с левой, хоть с правой руки, и защитных браслетов не надевает. То ли хвастается, то ли учится владеть собой и терпеть боль. Вероятнее второе: уж очень он спокоен и улыбчив. Он улыбался даже в их первую встречу – когда, держа над головой лук со снятой тетивой, шел через ковыль прямо на взведенный арбалет Даната. На альвери он пока не говорил, хотя, похоже, понимал все, что слышит.

– Оно-конь, которое с тобой шло, – оно было не-конь, – продолжил шаман. Помолчал и подытожил: – Не-зверь и не-жизнь, вай-йэ…

Данат, привыкший к своей исключительности, поперхнулся – но кашель погасил, не выпустив. В сложном этикете лэлеми кашель в ответ оскорбителен, как в Приморье – плевок. Этому проспектора на всякий случай обучили в родной Академии перед дорогой. А вот того, что шаман «дикарей» с изрядного расстояния распознает коня-подделку, не могли предположить не только в Торсале, но, похоже, и в самом Роттаре.

– Здоров ли ты-путник? – тем временем третий раз с начала разговора осведомился шаман, по-птичьи склонив голову набок. Вздохнул – и заговорил быстро, напористо, напрочь сломав степенный ход речи:

– У наших травников есть снадобья от белой немочи, путник. Недорого продам! На серебро сменяю, по весу…

У Даната перехватило дыхание.

– Пожалуй, возьму на всякий случай, – слова отзыва сами слетели с языка. – Кристалл вместо серебра сойдет?

– Роттарский? – вторая часть пароля удостоверяла отсутствие опасности.

– Торсальский, – поправил Данат, – чистый…

– Мы-лэлеми ведаем обычаи вас-северян, – улыбнулся шаман-связной, спрятав кристалл-кубик и вручив Данату пряно пахнущий глиняный сосуд. – Ты не стесняйся, вай-йэ… Кашляй.

 

Легендарные ездовые птицы Лэлим-Дэйна – кочевники зовут их лэл-шай, или просто шай – напоминают страусов из м'Хэнимотару, но превосходят их ростом чуть ли не вдвое. Они длинноноги, почти бескрылы, покрыты серым пухом, похожим скорее на мех, чем на оперение. На отдыхе лэл-шай ложатся на землю, вытягивая змееподобные шеи далеко вперед, и становятся совершенно незаметны в высокой траве. Всадники – а кочевые племена приручают птиц издавна – усаживаются на них на земле.

Рийналд Роттарский, Хроники: Лебарра

 

Ничего примечательного на первый и на второй взгляд в лэл-шай не было: три бесформенных кучи то ли меха, то ли перьев неопрятного грязно-серого цвета сливались бы с окружавшей их пыльной травой совершенно, если бы не высота. Лежащий лэл-шай был Данату по плечо, а непривычно крутые луки лишенного стремян седла возвышались над головой.

– Подходи, увэ. Только не пугайся. Они-шай – добрые, но смотрят близко! – прошелестел шаман.

Данат шагнул вперед – и отшатнулся, когда навстречу ему, как пружинная кукла из коробочки, прянула голова. Размером больше его собственной, пушистая, с широким прямым клювом травоядной птицы и огромными, в два кулака, глазищами. Глаза были сплошь черными, лишенными радужки. Какое-то время лэл-шай с любопытством озирал проспектора из под пушистых ресниц – сначала по-птичьи, одним глазом; потом, повернув голову, по-человечески – обоими. Действительно, лэл-шай находился очень близко, но ощущение опасности отсутствовало. Затем, очевидно, удовлетворившись увиденным, голова и шея опустились обратно. Ученик выдохнул с явным облегчением; шаман же, скупо улыбнувшись, указал на седло, одним жестом выразив и то, что сесть – нужно; и надежду на то, что гость не сочтет такой способ передвижения неприемлемым; и даже нотку вызова: «Не слабо?»

Седло оказалось неожиданно удобным, словно кресло с низкой спинкой: сбруя, рассчитанная на птичье тело, позволяла сидеть, вытянув ноги вперед и чуть откинувшись. Поводьев не было, зато оплетенные травой рукояти на передней луке седла очень удобно легли в ладони. Шаман и его сын внимательно изучили сидящего в кресле Даната (птица, вновь приподняв и развернув голову, ненадолго к ним присоединилась) – и, удовлетворенно кивнув, взлетели в седла.

– Йиййэ-йихх! – проговорил-пропел ученик. Лэл-шай распрямил ноги и принялся плавно переступать на месте.

Для Даната это выглядело так: горизонт рывком отскочил во все стороны сразу и ритмично зашатался. На расстоянии двух вытянутых рук замаячил чубатый затылок на пушистой змеиной шее, качаясь в том же ритме, но в другую сторону. Равновесия это отнюдь не добавило. Вновь помянув добрым словом наставников из Поместья – в свое время те изматывали будущих гребней тренировками самого разного рода, – Данат сдержал тошноту и после нескольких глубоких вдохов приноровился. Горизонт встал на место, степь уже не казалась бушующим морем. Мгновение спустя проспектор решился отпустить руку. Одну, но и это неплохо. Теперь он, пожалуй, сумел бы и выстрелить – из арбалета, не из лука. Или метнуть хэкку. И даже, возможно, во что-то попасть…

– Молодец, вай-йэ! – шаман похвалил то ли Даната, то ли ученика, а может, и обоих. – Держись за седло теперь. Крепко держись!

И заверещал дурным голосом. Пронзительно, с переливами. Лэл-шай рванули вперед с места, быстро набирая ход. Три пары лап выбивали глухую частую дробь. Ветер рвал шляпу с головы Даната, свистел в ушах. Неудивительно, что имперская кавалерия не могла угнаться за лэлеми: ни одна лошадь, даже легендарный айдан-гасский скакун, такую скорость не развивает. Правда, о стрельбе на ходу – хотя бы с одной руки – проспектор и думать забыл.

Колонну возглавил ученик, цепким взглядом озирая степь. Руки его оставались свободными, и в одной из них был лук, на сей раз – с натянутой тетивой. За ним следовал проспектор, вцепившийся в седло побелевшими от напряжения пальцами. И наконец, на замыкающей птице восседал сам шаман – приглядывающий не столько за правильностью выбранного направления, сколько за тем, чтобы Данат не сверзился с птицы. Сначала ехали молча, потом старик начал бормотать что-то певуче-успокаивающее, вовсе не соответствующее ураганной скорости птичьего галопа. Слышно было плохо, приходилось напрягать слух и сосредотачиваться – в чем, как выяснилось, и была задумка: если уцепиться взглядом за горизонт и вслушиваться в речь шамана, держать равновесие становилось намного легче:

– Он-увэ Дабер известил, что ты-путник, ты-искатель придешь. Мы-лэлеми ждали-готовились, разные тропы смотрели, выбирали. Стрелу дал мой брат-джайме, его люди-племя кочуют далеко на восход, где они-горы тянутся к уве-джисс, синему небу, у края моря. Они-посланные из-за каменных стен – пусть ищут к востоку, откуда она-стрела, покуда хватит смелости зайти… пусть ищут к югу, где Тар-стойбище. Мы-незаметные уйдем, куда они-железнокожие не ждут – к морю, на закат. Мы-терпеливые обождем…

Данат хорошо представлял себе земли Лебарры. Восточнее столицы герцогства берег, вторя направлению пока еще неблизких гор, круто поворачивал к югу. И путь к морю действительно вел на запад, то есть – в сторону, горам противоположную. Птицы продолжали мчаться куда быстрее лошади. Тряска же ощущалась меньше, и Данат вскоре приловчился и к ней, и к непривычной форме седла.

За несколько минут домчали до пустующего стойбища – Данат даже успел заметить то самое дерево. Промчались до середины, и, не останавливаясь, покинули его, круто свернув вправо. Аллюр птиц поменялся: шаг стал более пружинистым, и при той же скорости звуки почти исчезли, словно двупалые лапы ступали по толстой перине.

Лэлеми, казалось, уснули – особенно старый шаман. Лицо расслаблено – морщин стало вполовину меньше, но прищуренные глаза и сейчас терялись среди них. Темные, как сухие ветви, руки не держали рукояти – скорее покоились на них, чтобы вовсе не упасть.

И даже волшба, творимая им, была еле заметной: стелилась позади, заметая след пылью; невидимым облаком окружала путников, размывая их образы по степи, – смотри сколько хочешь, все равно не заметишь ни плетения, ни тех, кто под ним укрылся. Да и не плетение это – взбитый теплым ветром пучок тонкой пряжи, в котором каждая нить, каждая петля, каждый скользящий, незатянутый узел – на своем месте. Данат залюбовался настолько, что пропустил момент, когда старик прекратил работу и открыл глаза. Встретив взгляд Даната, он улыбнулся и кивнул.

– Ты-искатель, остро смотришь. Хорошо видишь. Не зря именно ты идешь в загорье. Я-старый сочувствую, – повел косматой бровью в сторону сына, – он-молодой завидует. А ты-взрослый – не спеши.

Спешить за горы, направляясь к морю, и не получится, – подумал проспектор отрешенно. Кстати, теперь, когда контракт с дэном Дабером завершен, по совести пора бы озаботиться основной задачей. Тем более что задача достойная: проникнуть в Серые Земли и вернуться не доводилось ранее ни одному гребню. Однако ощущение незавершенности не отпускало, побуждая оглядываться туда, где за пологими степными холмами скрывался недавно покинутый Роттар.

– Мы-лэлеми давно живем в тени, – продолжал тем временем шаман. – Она-тень падает с востока на степь, крадется к нашим шатрам. Мы едим ее с пищей и пьем ее с водой; она вплетается в наши чары и сны. Мы знаем ее в лицо, которого у нее нет, и по запаху, которого она не оставляет. Мы можем рассказать тебе много о тени на востоке, искатель. Но последние годы – с тех пор как ворота города закрылись для нас, умеющих чаровать, – мы все отчетливее ощущаем ее и на западе.

Данат слушал, уже привычно опуская речевые странности, сосредотачиваясь на деталях. Проспекторы не делают записей с чужих слов, но слушать умеют не хуже, чем смотреть.

– Не все получается выразить даже словами лэлим-асаг, настоящего языка. Ваш говор, язык железнокожих – груб и неуклюж. Но… умеющие чуять – чуют тень. Торгующие с духами, темнокожие южане, чуют и тревожатся, но проверить не могут: Роттар не пускает хунагэри даже в порт, а купцы-биашара⁷ видят мало, очень. Они просили нас бдеть, и принесли дары. Мы согласились.

В чем состояли дары гостей из богатого золотом м’Хэнимотару, Данат не видел – ни на шамане, ни тем более на его ученике не было ни единого украшения, даже костяного. Однако сомневаться не приходилось: хэниморец – всегда торговец, и никогда не ждет услуг без оплаты.

– Уве Дабер просил о помощи, подозревая неладное… – вещал тем временем старик. – ­Мы согласились.

Данат отметил, что в этот раз речь о дарах не шла. Дэн Дабер Тэрб мог быть весьма убедителен и без оных. Интересно, с кем еще договорился везде поспевающий заказчик? И так ли уж случайно в «Сизом щегле» одновременно с проспектором квартировали именно хэниморские мореходы? Что ж – это, опять же, касается уже выполненной работы и может быть с чистой совестью забыто. Или нет… Что еще хочет сказать старик, имени которого Данат не знает и знать не должен?

– Не думай о правилах, искатель. Мы уже нарушили одно, уводя тебя от не-лошади и тех, кто следил за тобой. Сейчас я, Мар Джалим, джаймэ рода Шэбаи из странников Лэлим-Дэйна, отбрасываю второе, назвав свое имя. И когда мы будем на берегу – намерен нарушить третье. Не беспокойся, тебе по-прежнему ничего не грозит, и мы все так же собираемся доставить тебя к порогу Сероземья, если ты пожелаешь. К его южному порогу, огибая Кости Земли, которые вы зовете хребтом Ак-Торан. Но прежде… прежде тебе надо еще кое-кого встретить.

Данат был озадачен и слегка возмущен. Мар Джалим не предлагал и не просил – попросту указывал, что ему следует сделать. Прямой опасности, однако, по-прежнему не ощущалось. Чувствовалась необычность происходящего, ощущалось несоответствие негласным, но четким правилам разведки – слаженного механизма, где даже взаимодействующие детали-люди не знают друг о друге почти ничего. Да, здесь могла крыться опасность, не сейчас, так в будущем, – но горы, оставаясь позади, безмолвно напоминали о том, что его, Даната, будущее и так достаточно непредсказуемо.

– Да, они тоже… соработники для уве Дабэра. Именно они должны забрать передачу, – подтвердил невысказанную догадку шаман. А дальше – молчал, точнее, напевал что-то на лэлим-асаг до самого вечера, когда степь плавной волной взбежала на холм и истаяла. Склон, полого опускающийся к морю, был песчаным. Здесь, не в пример Роттару, не было обрыва; но не было и чего-либо другого – ни порта, ни пристани, ни даже пресной воды. Однако объект размером с корабль, окруженный густой сетью маскировочного поля (именно ее гребень засек задолго до того, как три всадника приблизились к берегу), ничем, кроме корабля, быть не мог.

Приблизившись и полюбовавшись закатом и изящным рисунком плетений, Данат со спутниками миновал невидимую завесу – и ничуть не удивился, узрев знакомый катамаран с двуногими мачтами, свернувший паруса к чуть скошенным балкам-реям. Старик Мар и его ученик также смотрели на корабль без любопытства, наблюдая его явно не первый раз и даже не третий. Да и приветствия, которыми обменялись шаман и вышедший из шатра на палубе старший мореход, свидетельствовали о давнем и тесном сотрудничестве.

Повернувшись к Данату, лысый худой хэниморец блеснул золотом налобной татуировки в коротком, но достаточно глубоком поклоне. Проспектор поймал задумчивый взгляд огромных карих глаз. Впрочем, на таком лице глаза казались скорее белыми, чем карими.

Сделав широкий жест в сторону раскинутого на берегу второго шатра – за приподнятым пологом виднелся накрытый стол и циновки с подушками для отдыха, – старший проследовал за гостями. Птицы привычно улеглись на траву. Двое мореходов сбежали по сходням, неся угощение и для них.

Лэлеми прошли в шатер. Данат последовал их примеру; хэниморец остался снаружи.

– Они-южане не едят с нами, но ты, надеюсь, разделишь трапезу, – пригласил шаман. Проспектор и не собирался отказываться – после всех событий этого дня есть хотелось зверски. Однако еду на чары и яды проверил сразу. Чисто.

Снотворного в еде тоже не было. По крайней мере, на Даната оно не действовало. А вот лэлеми – и старик, и юноша – задремали, едва отставив миски. Без храпа, без беспокойного ворочанья – лэлеми скользнули в сон легко и быстро, словно сделали это намеренно.

Тут же в полог поскреблись («Ну да, – мелькнула неуместная, но четкая мысль, – постучаться в шатер сложно»). На всякий случай приготовив хэкку, проспектор предложил войти.

Старший мореход приподнял полог, но заходить не спешил. При этом и поза, и выражение лица его свидетельствовали о важности дела. За ним виднелся еще один хэниморец, в таком же облачении, но без золотой татуировки на голове.

– Дэн Данат Торн из Торсаля! Махана хунагэри Бар'Хаиб, – почтительный взмах руки в направлении юга, – через нас, своих биашара, желает предложить тебе сделку.

 

Сделка

Торг и торговля неразделимы. Всюду, где один товар меняют на другой или на деньги, продавец и покупатель стремятся склонить цену в свою сторону.

Народы, населяющие разные земли Альверона, ведут себя при этом весьма различно. Сдержанные жители Энгвальта скрывают непреклонность за обходительной улыбкой; горластые динвальцы обливают приглянувшийся товар потоками виртуозного поношения, усердствуя тем горячее, чем больше им хочется купить его; в Айдан-Гассе собеседники наперебой расхваливают щедрость, бескорыстие и великодушие друг друга.

Хэниморцы стоят особняком. Этот народ привык торговать не только с людьми, и к процессу относится донельзя осторожно – к примеру, до того, как стороны окончательно выяснят, что им друг от друга надо, у них не принято озвучивать цену. Даже приблизительную.

Фальтонг Проходец, «О землях, языках и нравах»

 

Как вскоре выяснил проспектор, прямые вопросы тоже были не в ходу. К концу второго часа беседы Данат лишь в самых общих чертах представлял, чего от него хотят южане. И нельзя сказать, что ему это нравилось.

Мирно спящие рядом лэлеми не стесняли хозяев, и проспектор довольно скоро приспособился не обращать на них внимания. Вести торг с человеком, не называющим своего имени, было непривычно – но в тех немногих книгах из библиотеки Поместья, где шла речь о хэниморцах, это упоминалось как нормальное явление. Мало того, биашара, «отдавший свое имя в залог», занимал в иерархии торговцев особое место: следующей ступенью было звание хунагэри. Что ж, по умению ходить вокруг да около старший биашара, беседующий с Данатом, уже вполне заслуживал повышения.

– Духи, с которыми мы говорим, – вел речь старший, задумчиво очищая очередной апельсин, – духи, с которыми мы… договариваемся. Они не хотят идти с нами в Роттар. Ты видел меня в харчевне, дэн Данат?

Проспектор кивнул. Разговор, очевидно, выходил на финишную прямую – по-прежнему двигаясь по спирали, но все туже сворачивая витки.

– Я соблюдал обряд. Делал вид, что говорю с духами, отсутствующими там. Это было… – торговец вскинул тонкую кисть, процеживая пальцами воздух в поисках подходящего слова, и наконец поймал его: – Это было безрадостно.

Угрюмое лицо третьего из бодрствующих участников беседы, кряжистого помощника биашара, исказила болезненная гримаса. Очевидно, Старший нашел для описания ситуации самое мягкое слово из возможных. И это слово было последним – оба торговца, сложив руки на коленях, повернулись к Данату. Они делали это уже не раз, уступая ему слово.

Данат вдохнул, «просмотрел» весь разговор в «кармане памяти», и заговорил:

– Вам… точнее, махана хунагэри Бар'Хаибу, – быстро поправился он, – желательно выяснить причины, по которым… кхм… духи не посещают Роттар. Вы полагаете, что это связано с гипотетическим обретением герцогом Гжещем магических способностей, хотя пока, кроме свидетельства очевидцев, прямых подтверждений этому нет. Вы уверены, что ближайшее новолуние будет особым днем – точнее, ночью. Вы хотите, чтобы я вновь проник в Роттар и выяснил причины…

Ожидание в глазах хэниморцев не гасло, и проспектор нехотя закончил:

– И, по возможности, устранил их.

Будь на месте хэниморцев купцы из Динваля, стены шатра сотряслись бы от возгласов. Южане же лишь наклонили головы – одновременным одинаковым движением. Глубоко вдохнув, старший биашара округлил рот, готовясь озвучить цену.

Но не успел.

– Они-слишком-быстрые. Взяли след.

Шаман открыл глаза и пружиной вскочил на ноги. От сна не осталось и следа – да и сон ли это был? Вслед за ним так же резко поднялся юноша.

– Сворачивайте шатер, заметайте следы и уходите. Мы-немногие, задержим их насколько сможем. Они все равно ищут лэлеми.

– На корабль, – голосом, не терпящим возражений, отрезал биашара. – Все. Вместе. Не можем им вас оставить. Допрашивать могут не только живых. Уходим в море как можно дальше – там духи сильнее.

Чего больше было в решении торговца – благородства или целесообразности, – Данат судить не стал. Время утекало быстро, и, подхватив дорожные сумки, он покинул шатер вслед за остальными. Солнце успело сесть, над морем догорала заря, и даже вершины восточного хребта потемнели, выпустив в небо бледный серп стареющей луны. Шатер взмахнул пологом, как крыльями, и сложился в аккуратный сундучок темного дерева; сбежавшие с корабля матросы унесли его. Покров невидимости растворился – в нем уже не было пользы, и хэниморцы экономили силу своих таинственных «духов» ­– или того, что у них служит вместо артефактов-накопителей.

Лэл-шай, не вовремя потревоженные и вовсе непривычные к морю, растопырили короткие крылья и уперлись, едва ступив на сходни. Шаман убеждал их, бормоча на грани слышимости. Тем временем его ученик взял стрелы из колчана на поясе и, особым образом зажав две из них между пальцами, наложил третью на тетиву. Тускло подсвеченная луной степь за его пределами оставалась пустой и для глаз, и для взора гребня… но недолго.

Воздух в полусотне шагов от берега сгустился и образовал трехсаженный прозрачный бутон, сидящий на земле без стебля. Заклинание сочетало сплетения, которых Данат не видел никогда прежде, и привычные, знакомые по учебникам терцетные и квартовые «узлы пространства». Порталы все-таки работали вблизи Ак-Торана, если знать, как их строить.

Очевидно, роттарский чародей знал.

Стрела прошила «бутон» в тот самый миг, когда он начал раскрываться порталом. Классический способ разрушения переходов, доступный не только гребням и магам: если в зоне раскрытия портала оказывается материальный объект, заклинание прерывается. Никто не хочет случайно переместиться в каменную стену или поймать стрелу на выходе.

Но никто не мешает тут же создать второй портал. И третий.

Еще два «бутона» вспухли один быстрее другого.

Еще две стрелы пронзили их точно перед раскрытием.

Четвертый возник у самых сходен, как раз между стрелком и шаманом, который с трудом, но убедил лэл-шай подняться на корабль. Юноша медлил, прицеливаясь. Старик сделал непонятный знак, указывая вверх и вправо. Данат скользнул по небу взглядом – но не увидел ничего, кроме пары белокрылых птиц. Непривычное зрелище, так поздно чаек над морем Данат прежде не замечал. Тем временем портал наливался силой, пульсируя сплетениями: узлы скользили, танцуя перед глазами гребня, дразня и очаровывая…

 

Огненный шар висел над кафедрой, лениво вращаясь и играя протуберанцами. Совсем как настоящий – и на вид, и по структуре плетения. И хотя внутри него заключалось не жгучее пламя-тэйн, а безвредный жидкий свет-лиммас, касаться его было страшно – даже при том, что гребни работают не руками. «Важно правильно выбрать точки приложения», – напомнил далекий и тихий голос наставника. Ученик сосредоточился и, нацелившись в ключевые сплетения оболочки, «потянул»…

 

На том занятии он ошибся: разрушил вначале оболочку и попал под вспышку жидкого света. Пока остатки лиммас стекали по столу и ногам, наставник Гразд рассуждал о том, что случилось бы, будь это шар настоящего пламени. Никто не смеялся, но стыдно было все равно. И годы спустя Данат – давно уже не ученик – помнил о выборе точек приложения.

Плетения этого портала, с учетом близости Сероземья, усилены – но рвется не всегда там, где тонко. Можно использовать динамические напряжения и разрушить портал касанием, как той же стрелой. Вложенная сила рассеется без вреда – вспышкой, хлопком, – но и без толку. А можно вывернуть плетение, стянув вот эту пару узлов и ослабив остальные, и швырнуть силу обратно, сбив концентрацию заклинателю. Повредит вряд ли, но хоть какое-то время выиграет.

Бутон сжался в линию и беззвучно втянулся в землю. Подняв глаза, Данат успел заметить пронзенную стрелой птичью тушку, кувырком летящую в воду, где плавала еще одна. Данат и ученик шамана взбежали по сходням – хэниморцы тут же убрали их и подняли якорь. Мореходы развернули судно кормой к берегу и налегли на великанские весла, с необычайной легкостью ими орудуя. Паруса поднимать не спешили – бриз, недавно сменившийся с дневного на ночной, был слишком слаб.

– Не-чайка, – впервые заговорил молодой лэлеми. – Они-зоркие отследили не нас. Увэ-джаймэ хорошо скрыл след. Следили за кораблем.

Старик одобрительно кивнул. Старший биашара досадливо дернул подбородком, поднимаясь на мостик-платформу. Отвернувшись от остальных, он тихо заговорил, обращаясь к темному морю, луне и небу. Прервался, прислушиваясь. Продолжил речь…

И море ответило.

Сначала поднялся ветер. Постепенно нарастая, он дул навстречу – в сторону берега. Потом Данат понял, что ощущает не ветер: движение корабля плавно ускорялось. Поначалу это можно было объяснить усилиями гребцов, но вот они сложили весла вдоль корпуса и поспешили к мачте, а скорость только росла. Два штевня катамарана вспарывали воду, оставляя парную пенную струю, которую при луне могли заметить и с неба. Ученик шамана хмурился, выискивая над кораблем подозрительных чаек. Мар Джалим сохранял спокойствие, созерцая происходящее с доброжелательным любопытством. Глядя на него, не спешил тревожиться и Данат. Тем более что пока матросы убирали мачту, укладывая и ее вдоль корпуса, торговец продолжал свою беседу с морем, а море продолжало меняться.

Вода расступилась и образовала широкую ложбину глубиной в полтора десятка локтей, в которую и скользнул корабль. Просела, на мгновение уходя из-под ног, палуба. Жидкие стены вздыбились, края вскипели пеной, и вода мерцающим сводом сомкнулась над верхушкой шатра, замыкая судно в огромный сумеречный пузырь. Из круглых, прикрытых сверху фонарей заструился холодный голубовато-белый свет, отчего черная кожа хэниморцев показалась присыпанной серебром. Смуглые лэлеми смотрелись не хуже, а вот Данат со стороны напоминал призрака, неупокоенную душу. Точнее, напоминал бы – если бы таковые существовали.

Холодные брызги, обдавшие всех на палубе, были, напротив, вполне реальными.

Пузырь двигался вперед вместе с судном. Стайка мелкой рыбы, оказавшаяся на его пути, бросилась врассыпную, сверкнув тусклым серебром по стенкам. Тень побольше, с острым плавником, мелькнула над правым бортом и, резко взмахнув хвостом, исчезла вдали.

Шай, на удивление, восприняли происходящее спокойно – почти так же, как привычные к подобному хэниморцы. Лэлеми и проспектор вглядывались в водную толщу с профессиональным интересом людей, видавших и не такое.

– Мы на воде. И под водой. Она-вода, живая. Сложно! – изрек шаман на альвери, обращаясь, однако, скорее к ученику, чем к Данату. Данат, поёжившись – «живая вода» слишком ярко напомнила о гидроморфных монстрах, – «потянулся» к водной стенке. Нет, пульсирующей трехмерной сети, обычной структуры анкибелетов и прочих водяных прожор, не ощущалось. Плетений как таковых не было вообще: сила текла, словно вода. По сути, она и была водой.

– Духи океана хранят принадлежащее махана хунагэри! – вот и все объяснение, на которое расщедрился старший биашара. Очевидно, механизма взаимодействия «духов» и материи он и сам не знал. Светильники были привычными плетениями, так что против волшбы, по крайней мере – легкой и безвредной, «духи» явно не возражали.

Тем временем стемнело окончательно, и мореходы, выставив вахтенных, отправились спать. На палубе установили второй шатер – тот самый, что прежде стоял на берегу. Гостей ждали три ложа-кресла, твердые, но удивительно удобные. Птицам задали корму, добавив в него порошок, называемый хэниморцами ку-син-зиа – «навевающий сны», и те благополучно уснули. Проворочавшись около часа, Данат был готов и сам попросить у вахтенного щепотку этого снадобья.

Чувство, отгонявшее сон, страхом не было. Замкнутых пространств Данат не боялся, удушье пассажирам подводного катамарана не грозило: проспектор видел вентиляционные каналы, регулярно возникающие в «потолке» пузыря. И даже если пузырь схлопнется – полтора десятка локтей не та глубина, с которой он не выплывет.

Беспокоила очевидная незавершенность роттарской эпопеи. Тревожила легкость, с которой его отпустили – и тут же отследили, пусть и не его одного. Предложение хэниморцев озадачивало как сутью дела – вернуться в Роттар тайно, став самым настоящим шпионом, – так и необычайной своевременностью: очень похоже, что покрывало тайны над Сероземьем одним углом завязано на шпиль Роттарской цитадели, и идти за горы, не до конца разобравшись здесь, опасно.

Дело пахло сыром. Тем самым, который в мышеловке.

По-хорошему, надо бы все вернуть обратно. Прежде всего, самому вернуться в Торсаль. Возвратить Академии задаток. Обсудить с коллегами новые сведения и спланировать сероземскую экспедицию заново. И скорее всего – не через Роттар. А в Роттар отправить кого-то другого.

Однако часть сведений связана с заказом дэна Дабера и обсуждению с третьими лицами не подлежит, часть – еще не подтверждена, так что привлечь коллег не получится. Вернуться в Роттар по-хорошему и добыть недостающие сведения тоже не выйдет. После того, как его коня превратили в конструкт и вскоре умертвили; как его самого видели в компании лэлеми и хэниморцев… и особенно после того, как он расплел портал, ­­– у дэна Аспера Швади будет немало вопросов. Чрезвычайно неприятных вопросов.

То есть идти вперед – нельзя, идти назад в прежнем образе проезжего консультара – тоже. Возвращаться в Академию или Поместье – пока не с чем… И наконец, использованы еще не все доступные Данату средства.

Проспектор протянул руку к суме и достал тетради. Выбрал нужную – на ней до сих пор сохранилась печать роттарских граничников, – распечатал и раскрыл ее. Тетрадь выглядела настоящей, бумага была шершавой, чуть зеленоватой, тонкой и прочной. Проспектору пришлось сделать над собой усилие, чтобы решиться оторвать кусок от первого, пробного листа.

Клочок зеленой бумаги рассыпался в пальцах, растворился в воздухе. Закрыв глаза, Данат ощутил множество невидимых нитей, ранее скрывавшихся под видом бумаги. Разных – длиннее, короче, с заранее намеченными местами узлов первого, второго и даже третьего порядка. Только пожелай – и нити станут на места, превращаясь в плетение. Например, светоч.

Данат вспомнил структуру светильника, одну из простейших, – и «увидел», как одни нити послушно сформировали оболочку, другие закольцевались, образуя текучую структуру лиммас. Открыв глаза, гребень полюбовался висящим над ложем шариком света – точно таким же, как в недавнем воспоминании.

– Ты-занятный, теперь еще и маг, – ровным голосом проговорил шаман, по обыкновению проснувшийся быстро и незаметно. – Надеюсь, они-духи не против твоего волшебства в их пузыре?

«И хэниморцы – на своем корабле», – спохватился Данат, глядя на бесцеремонно вошедшего биашара. Тот, однако, выглядел скорее озадаченным, чем возмущенным.

– Я не знал, что ты – м’чави⁸. Как же ты прошел сквозь город?

– Пешком, а потом – верхом, – ухмыльнулся Данат. – Но в этот раз так не получится. Насколько вы сможете приблизиться к порту вот так, под водой?

– Если так, чтобы потом не всплывать, – на тысячу двойных шагов, – деловито ответил биашара. – Ближе нельзя: духи не удержат оболочку.

– Этого хватит, – кивнул Данат. – Я готов услышать предложение махана хунагэри.

Биашара выпрямился, улыбнулся и глубоко, в пояс, поклонился.

– Матаква тату, – проговорил он четко и торжественно.

Шаман и проспектор подняли на него одинаково круглые глаза: один – ошарашенный щедростью предложения, второй – не понимая смысла услышанного.

– Матаква тату, – повторил биашара. – Три желания. В пределах разумного и возможностей махана хунагэри, разумеется.

– Я правильно понимаю, что пределы разумного включают и ваше участие в операции? – спросил Данат.

– В качестве предоплаты? – тут же уточнил торговец, улыбнувшись. – Да, если это не поставит под угрозу имущество махана хунагэри.

– Тогда я прошу доставить меня как можно ближе к порту в ночь ближайшего новолуния и ждать меня на том же месте до утра.

– Кванза матаква, – кивнул биашара утвердительно, – первое желание принято.

– Если я не вернусь к утру, – продолжил Данат, – уходите. Если останусь жив – я вас найду. После этого мне понадобится доставка к южным отрогам Ак-Торана и еще месяцем позже – в Торсаль.

– Пьили матаква, – невозмутимо подтвердил биашара, – второе желание высказано.

– Третье я пока оставляю за собой, – с облегчением закончил проспектор, и по легкой улыбке шамана понял, что поступил верно.

– Благодарю тебя, дэн Данат, – поклонился хэниморец, и Данат ответил ему таким же поклоном. – Сделка совершена, и да будут духи ее свидетелями.

Пожелав всем присутствующим доброй ночи, биашара вышел.

– Ты-искатель либо очень мудр, либо вообще не знаешь, что делаешь, – проворчал шаман. – Очень надеюсь на первое.

Данат хотел было ответить – но уснул, как только опустился на ложе.

 

Цитадель

После насыщенного багряного заката мир выцвел и смотрелся черно-белой гравюрой: белые стены Цитадели, чернота за чуть сереющими вдали горами, безлунная ночь вокруг. Звезды роняли колючий свет через прорехи в высоких, несущихся на восток облаках. Внизу ветра почти не было – Данат лежал на водной глади, едва прогибая ее. Голова приподнята, чтобы не терять из виду цель; локти опираются на пружинящую поверхность, так не похожую на воду. Грести не приходилось – сила, придавая невидимой лодке форму, обеспечивала и ее движение. Быть магом оказалось приятно и просто. Очень приятно и просто.

Проспектор не давал новообретенной силе вскружить голову, хорошо помня, что разница между Данатом-магом и Данатом-гребнем определяется лишь количеством оставшихся в тетради страниц, а их там уже на три меньше, чем прежде. Неведомый поставщик Дабера Тэрба поработал на славу, сгустив в артефакте немалый запас силы и обеспечив возможность использовать ее постепенно. Работа штучная, кропотливая и дорогая. Слишком дорогая для «дополнительного оборудования». Возможно, коллега Брам тоже не поспешил рассказывать всю правду. Обижаться на него бесполезно и глупо; не учитывать такую возможность – и того глупее. Брать подобный артефакт в Сероземье – то есть уравнивать себя с волшебником в месте, для магов гибельном, – вряд ли стоило. Так что не исключено, что кто-то очень и очень дальновидный просчитал вероятность этой вылазки разведчика и экипировал его именно на такой случай.

Более того, этот кто-то рассчитывал именно на проспектора-гребня, такого, как Данат. Обычный человек, не обученный структуре плетений, не сумеет воспользоваться запасом нитей-«заготовок». Магу такой артефакт тоже ни к чему: им доступны артефакты-накопители, куда более простые и дешевые. А поскольку других гребней в реестре проспекторов только трое, и все – молоды и неопытны... М-да, ситуация складывается забавная. Хоть и не совсем приятная.

Какого гьясса Данат вообще решил вернуться? Что толкнуло его все-таки принять предложение южан? Злость на высокопоставленного колдуна, который превратил Мышастого в полуживого соглядатая? Для профессионала это не причина.

Желание вдобавок к золотым империалам Эмми Тамра положить в банк горсть драгоценных хэниморских н’дарама? Вряд ли, учитывая уже заработанную сумму.

Сомнение в том, что девица из «Сизого Щегла» – провокатор? Возможно, хотя это тоже не самый лучший повод. Из чувства вины легко плетутся силки и путы.

Хотелось бы думать, что основная причина – сработавшее чутье на нечто необъяснимое, новое, потенциально опасное не только для самого Даната, но и для тех, кто за ним стоит.

Не для торсальской Академии.

Не для Поместья.

И даже не для Империи.

 

* * *

– У наших… коллег из Ордена, – в голосе наставника, ровном и бесстрастном, мелькнула ироничная нотка, – есть кодекс. У мастеров Гефара – сорок два принципа, по одному на каждый луч Семизвездья. Заповеди и запреты разного рода сдерживают всех, кто способен повлиять на судьбы этого мира. Однако так было не всегда.

 

Вэйле, могущественные предшественники человечества, не ведали запретов. Они подчиняли себе силы, о которых мы неспособны и помыслить, и преследовали цели, нам непонятные. Вэйле сгинули, уступив место нам.

 

Кем бы вы не стали после выхода из Поместья, какие бы заботы ни легли на ваши плечи, помните: наша главная задача – не допустить того, чтобы тысячелетия спустя о людях говорили как о «бывших прежде». Эта задача заменяет нам и кодекс, и заповеди, и принципы.

 

* * *

Доплыть до суши оказалось легче, чем Данат предполагал. Держась в тени мола и избегая поисковых заклинаний, ежеминутно обшаривающих гавань, проспектор оглядел роттарский обрыв, выбирая путь наверх.

Лестница в Академии отпадает сразу – мало того, что студенты засыпают куда позже остального городского люда, так и само по себе проникновение в Академию ничего не даст: городские, а тем более замковые ворота ночью закрыты и снабжены надежной охраной.

Лестницы в порту, около отключенного на ночь подъемника, охраняются равно бдительно днем и ночью. Пройти можно, но нелегко, скорее всего – оставив следы. И опять же, затем нужно будет покинуть портовый квартал и проникнуть в замок.

Остается самый прямой, самый трудный – и поэтому неожиданный путь: стены. Вероятнее всего, система защиты здесь во многом повторяет стандартную имперскую, и вряд ли она сложнее, чем в урочищах Вэйле. К тому же у Даната были определенные догадки по поводу белоснежного сияния крепости и того, как его использовать.

Путь к замку оказался неожиданно простым. Держась подальше от мола, проспектор направил свое невидимое суденышко к подножию скалы. Обрыв у подножия выровняли и от края до самой воды облицевали тем же камнем, который пошел и на саму постройку, так что с моря резиденция герцогов рэй Габаш выглядела намного выше и неприступнее.

Не доплыв двадцати саженей, он рассеял лодку и погрузился в воду почти полностью. Некоторые заклинания очень бурно реагируют, сталкиваясь друг с другом, а у Даната не было ни времени, ни возможности испытать свою «лодку» на взаимодействие с сияющим пологом.

К счастью, покрытие стены оказалось именно тем, на что рассчитывал гребень. Заклинание отражения – плетение стабильное, подпитки почти не требующее и достаточно неприхотливое к основе, на которую наносится. По сути, основа для него и не важна. Его изнанка – изящная вуаль из ажурных петель одной и той же нити – просто не может прилегать к камню плотно.

А значит, ее можно и приподнять.

Набрав побольше воздуха, Данат нырнул. Летнее море было теплым у поверхности, но глубже заметно похолодало. Светить под водой не стоило, да и нужды в этом не было: он спускался на ощупь, по скальной стене, ощущая упругое натяжение нитей силы. Край волшебного полотнища закреплен не был, и, поднырнув, Данат всплыл по другую его сторону. Темнота здесь была совершенной, густой и плотной, и ориентироваться приходилось только ощупью. Благо еще, что иллюзия, полностью отражая свет, свободно пропускала воздух.

Первое затруднение обнаружилось сразу же, как только Данат, повернувшись спиной к морю, ощупал стену. Камни были скользкими, как лед, хоть и не такими холодными. Не водоросли, не слизь: очень тонкое и плотное плетение, повторяющее выступы и впадины камня, сглаживающее мелкие неровности и напрочь отменяющее силу трения. Ничего подобного проспектор прежде не видел. Ни ухватиться руками, ни зацепиться скалолазными крючьями не получалось.

В отличие от светоотражающего полотнища, связанного из длинных цельных нитей, этот узор был мозаикой из узелков, тугих и малоподвижных. Значит, можно расплетать их выборочно, освобождая место под крючья, и надеяться, что след будет малозаметен.

Сосредоточившись на структуре плетения, Данат обнаружил, что смена направления одной нити узла на противоположное превращает маленький участок стены из скользкого в липкий, накрепко приклеивая руку к камню. Не очень надолго – буквально на пару мгновений, после чего упрямая нить возвращалась на место, – но достаточно для того, чтобы подняться наверх. К тому же для работы Данату необязательно было касаться плетения руками, так что липкие участки могли возникать где угодно. Хочешь – животом прилипни, хочешь – коленом. Но в любом случае оставаться в воде долго не стоило – тень с острым плавником, мелькнувшая накануне за бортом катамарана, слишком напоминала рифовых акул из моря Семи Ветров. Отличие бросилось в глаза только одно, и оно не радовало: местная рыбина была в полтора раза крупнее.

Подняв руки как можно выше, Данат преобразовал плетение. Кисти рук прилипли к камню. Подтянулся – за один раз больше чем на локоть подняться не получилось – и закрепил голени. Перенес вес на ноги, мысленно сосчитал до трех и плавно потянулся снова, скользя по стене внезапно освободившимися ладонями. Успел переплести узелки до того, как соскользнули голени, подтянул ноги и распластался по стене, словно ящерка, надеясь, что неровность на сияющей белизне будет не слишком заметной. Еще одно такое движение – и вода осталась позади и внизу. По крайней мере, Данату хотелось в это верить – было по-прежнему темно, тесно и мокро. Одежда высохнет быстрее, чем Данат замерзнет, а вот с теснотой и темнотой придется мириться еще долго: укрытая иллюзией скала была высотой в пятьдесят локтей. Хорошо еще, что над морем стена замка как таковая была немного ниже, чем со стороны города.

Руки вверх, прилипнуть, подтянуться, закрепиться… И снова. И еще.

Наверху – все ближе – ощущаются защитные плетения гребня стены. Пока еще – только внешней стены замка, не цитадели. Сторожевые нити, чуть другой работы, чем на обычных крепостных стенах, но работать можно и с ними. Не рвать ни в коем случае. Просто приподнять… и отодвинуть. Итак, достигнута первая цель восхождения – караулка.

Прежде чем покинуть изнанку заклинания и утратить невидимость, Данат повисел под карнизом – «переключение скользкого в липкое» получалось уже само собой – и убедился, что караульные сменяются по староимперской системе, каждые два часа. Стража была удивительно малочисленной для герцогского замка, что радовало: обычно на людях экономили там, где система безопасности строилась на магии и механике. Иногда – подсмотренных в урочищах Вэйле, иногда – разработках современных мастеров магии и манипуляров-механиков. Обучение и опыт хорошо подготовили гребня к механическим западням, а магические он чуял издали. Оставалось надеяться, что в замке не очень много прирученных сторожевых животных. Их Данат не любил, особенно собак.

Скользнув к окну-бойнице, проспектор задумался: запустить туда щепотку хэниморского порошка, обеспечив страже крепкий сон? Пожалуй, не стоит: до смены караула можно не успеть покинуть замок. Если же через два часа не придет смена или кто-то обнаружит погруженную в сон караулку, поднимется тревога.

Тем временем внутри шел разговор. Вполголоса, точнее, вполовину двух голосов – нетвердого юношеского и сипловатого мужского.

– Жутко тут нынче ночью, дядя… Будто и не первый раз новолуние, но церемония… Словно бродит кто-то, прям вокруг башни, по воздуху.

– А ну, не раскисать! – рыкнул старший, и продолжил, увещевая: – Дэну Швади всяко опаснее! А уж его светлости… Она ж магичка!

– Угу… – невнятно согласился юноша.

– Так что наше дело – бдеть, – заключил старший. – А об остальном его светлость позаботится.

«Ладно, бдите», – мысленно согласился Данат, убирая трубку с хэниморским порошком в суму. Наличие в замке дэна Аспера Швади – новость не радостная… впрочем, и не новость. А вот то, что в замке находится волшебница, которую стража считает опасной (то есть, скорее всего, Элиция) – подтверждение проспекторской интуиции.

Кстати, интуиции придется поработать еще раз: вверх или вниз? Плененных магов не держат в обычных тюрьмах. Их помещают либо в подземелья, желательно – уходящие к самым корням гор, либо в башни, где, случись что, выхлоп силы можно без вреда перенаправить в воздух. Рядом с морем вероятнее второе, в предгорьях – первое. Придворные волшебники обычно прячут магические пыточные в подземелья. Но если учесть, что здесь правитель занимается волшбой лично, скорее всего, библиотека, лаборатория, артефакториум и помещения для пленников будут в донжоне, повыше. Гребень скользнул взглядом по вершине башни. На фоне летящих облаков она казалась окруженной тенями. Посмотрел иначе: верхнюю часть здания оплетали невидимые, плавно скользящие петли, похожие на щупальца гигантского морского анемона. Они опоясывали башню, то скользя по самой стене, то взмывая выше шпиля.

Память услужливо прожурчала голосом душевнобольного Хабана-везунчика: «Кружают шпилем». И кстати, его же фраза «рука пролипнет» – в смысле прилипнет – тоже вдруг показалась осмысленной. Вот она, рука – заново прилипает к стене, на миг ставшей скользкой. «Вернувши прежде» – собственно, прямо сейчас Данат и возвращает. Точнее, возвращается. На фоне этого финальное «укроешь лицо серебром» вызывает не самые приятные ассоциации: монеты, которые кладут на глаза умершим.

Поежившись, проспектор еще раз присмотрелся к облизывающим башню щупальцам. Защиту такого уровня вряд ли ставят просто для привлечения внимания. Значит, идти надо вверх. И по стене, как прежде, не подняться. Придется проникать внутрь, проходить коридоры, лестницы.

И миновать посты и ловушки.

 

* * *

В соревновании стрелы и кольчуги, меча и щита – то есть нападения и обороны – меч и стрела в конечном счете побеждают. Разрушать проще, чем сохранять. Поэтому мудрый властитель не надеется на крепость стен и сложность замков, но заботится о действенной защите своего жилища, оснащая его ловушками.

Витан Керш, зодчий и оружейник.

 

Труд «Основы обороны» давно стал классикой, и донжон замка обустраивали не просто читатели, а ярые почитатели мастера Керша. Относительно небольшое здание было утыкано ловушками, как бродячий пес репьями: ловушки для воров, ловушки для магов. Некоторые из них были довольно простыми, на умелого вора-домушника. Иные же были бы непреодолимы и для опытных специалистов по кражам со взломом ­– но не для гребня. Полигоны Поместья, а затем Бетилея и первые же руины Вэйле приучили Даната и не к такому.

В отличие от руин, донжон был обитаем и вполне обжит. Пахло нагретым за день деревом, воском, лаком и книгами – библиотека находилась прямо на первом этаже, в открытых стеллажах, защищенных от пыли, влаги и постороннего любопытства магическим покровом. Эти плетения Данату не препятствовали, но уже на лестнице пришлось работать в полную силу.

Некоторые защитные плетения были настроены на опознание «своих», в частности стражи замка. С ними было проще всего: Данат «списал» структуру амулета-пропуска еще у караулки и в нужный момент «подкладывал» плетению-сторожу соответствующий отклик. Другие же активировались отдельно – то ли на ночь, то ли ради особых событий. И судя по их количеству, нынешняя ночь действительно была особенной.

Положение гребня осложнялось тем, что расплетать магические ловушки – равно как и разряжать западни механические – он не мог. Точнее, мог, конечно, – но только в крайнем случае. Во-первых, это оставляет следы. А во-вторых – манипуляры, строившие их, работали на совесть и не в одиночку. Хорошо, что гребни действуют не руками, иначе рук попросту не хватило бы. Плохо, что в сложных случаях на время работы они становятся слепыми и глухими, сосредотачиваясь на нитях.

Отсутствие людей в донжоне и упрощало путь наверх, и подтверждало, что в башне готовится – или уже проводится – небезопасный магический обряд. Вариантов множество, от концентрации силы для боевого плетения, способного накрыть степь до горизонта, до допроса сильного мага с опасностью попасть под посмертное проклятие. Сюда же можно отнести волшбу, завязанную на крови и смерти, в которой поднаторели северяне. На таком удалении от Шессергарда это маловероятно, но исключать не стоит ни одной возможности.

Отклоняя, ослепляя и затормаживая плетения и механизмы, Данат продвигался вперед. Три этажа позади. Все так же безлюдно. Пока максимальное время, затраченное на обход ловушки, составило четверть часа. Сеть-невидимка из бритвенно-острых нитей так и осталась висеть под потолком – после того, как проспектор обнаружил и временно ослепил полторы дюжины следящих петель в тесном коридоре перед выходом на очередную лестницу. Последняя маскировалась под еле заметный сучок на дубовой панели.

В интерьерах замка преобладали мореный дуб и светлый кедр. Привозная ценная древесина была не только признаком богатства и статуса степного владыки: прятать плетения в таких стенах непросто, зато обнаружить их потом еще сложнее. Лучше только дерево эммиреля, обладающее вдобавок собственной остаточной магией. Лучше – или, с точки зрения Даната, хуже.

Коридор остался позади. Ступени лестницы, на удивление, не содержали ни спусковых плит, ни провалов – только особым образом пригнанные стыки, готовые издать пронзительный скрип при первом ж шаге. Перила, по которым можно было бы взбежать, покрывало скользкое плетение, такое же, как на крепостной стене. И Данат использовал его точно так же, быстро поднявшись на шестигранную площадку на самом верху башни.

На ней было пять дверей, все – накрепко запертые и заплетенные магией донельзя. Но сомневаться не приходилось: проспектору нужна только одна из них. Вторая справа.

Только она была сделана из эммиреля.

И только на ней паутина заклинаний – сторожевых, следящих, «спящих» боевых – была такой плотности, что обезвредить ее, не расплетая, не смогли бы все гребни Поместья. Даже расплести подобное будет непросто, однако ни выбора, ни времени не остается.

Еще раз удостоверившись в безлюдье вокруг, Данат повернулся к двери и закрыл глаза, сосредотачиваясь на структуре и взаимосвязи плетений. Невольно залюбовался изяществом терцетного каскада, определил ключевые узлы…

Открытия крайней левой двери – прямо за спиной – он не услышал, не увидел и почти не ощутил. Но, поспешно выпуская только-только захваченные нити, начал разворот-падение за миг до того, как его коснулась «печать сна».

Может быть, поэтому на сей раз забытье оказалось намного короче.

* * *

Он очнулся на застеленном ковром полу, крепко связанным, причем каждый палец был зафиксирован отдельной петлей, а язык и нёбо царапала разлохмаченная толстая веревка. Классический способ обездвиживания волшебника в полевых условиях.

Но вот условия как раз не были полевыми. Небольшая прихожая – очевидно, по другую сторону той самой двери. Пара кресел, стол. В одном из кресел восседал дэн Швади собственной магически усиленной персоной. У противоположной двери стояли двое подручных. Похоже – те же, что присутствовали при допросе.

– Мое предчувствие вновь оправдалось, дэн Данат… хотя, признаться, я и не думал, что вы сможете пройти так далеко, – голос звучал скорее удрученно, чем торжествующе. – Ожидалось, что наша система защиты остановит мага любой квалификации еще в библиотеке. А вы нам тут чуть дверь не проломили. Нехорошо…

«Нехорошо», – молча согласился Данат.

Нехорошо, что, увлекшись ловушкой, он почти забыл о ловцах. Нехорошо, что его связали, отобрав оружие и инструменты, включая и «тетрадь». Но вот то, что его сочли магом – не так и плохо.

– Его светлость, – Аспер Швади почти фамильярно кивнул в сторону дальней двери, – еще некоторое время будет… скажем так, занят. Но желание увидеть вас он выразил еще прежде вашего отъезда, столь поспешного и несвоевременного. И в гибель вашу от рук лэлеми отнюдь не поверил. Жду не дождусь возможности пообщаться с вами после аудиенции – если, конечно, будет с кем, – закончил дознаватель с милой улыбкой, разведя руками.

«Ждешь», – согласился Данат мысленно. Закрыл глаза – пусть думают, что от отчаяния – и очень ясно представил себе плетения, вживленные в охранников. Всех троих сразу – для грубой работы незачем вглядываться в детали, нет нужды находиться рядом. Выждав, пока мысленная хватка на ключевых узлах станет полной, повторил еще раз: «Ждешь… и не дождешься».

Первый удар – еле заметное касание – по ускорителям реакции. Пока господа дознаватели поймут, что происходит, реагировать будет поздно, потому что второй удар, по усилениям, расслабит их до внезапного падения. И последнее касание, снова легкое, необратимо спутает нити, обостряющие восприятие. Так, что они уже не смогут подняться.

Открыв глаза, Данат увидел то, чего избежал урядник в двухолмском трактире, – результат резкого лишения привычных магических «подпорок». Три обмякших тела – одно в кресле, два у двери – дышали, но едва-едва. При должном уходе рассудок вернется к ним через несколько дней, а способность двигаться – и того позже. Значит, можно не обращать на них внимания и заняться собственным освобождением. Перевязь с метательными клиньями заскользила по столу и упала. Один из хэкку, выпав из креплений, кувыркнулся и воткнулся в ковер у связанных рук проспектора. Две минуты спустя, вынув из перевязи еще пару клинков, Данат осторожно подошел к дальней двери.

На ней не было ни замков, ни плетений. Только вычурная ручка в виде львиной лапы. Помедлив мгновение, Данат приоткрыл дверь.

* * *

Ожидания не подтвердились: ничего похожего на кровавые ритуалы Севера за дверью не было. Ни угловатых фигур, очерченных линиями дымного зеленого пламени, ни черных свечей, не столько дающих свет, сколько сгущающих тьму.

А была там комната, по-своему уютная, небольшая, залитая мягким светом. Светились тяжелые шторы из янтарной даннарской парчи, отдающей накопленный за день свет. Золотыми искрами переливались сосуды бесшумных часов-клепсидры, показывающей час пополуночи. Бледным золотом – узор на изящном графине с темно-красной жидкостью, только похожей на кровь. Золотом тусклым – столик-поднос с круглой крышкой, меж клепсидрой и ложем, с парой нетронутых бокалов, в гранях которых свет дробился и рассыпался искрами, не теряя все того же теплого оттенка.

Узкое ложе у стены укрыто алым бархатом. Рядом – длинный стол, низкий, вровень с ложем. И два человека – на ложе и на столе. Ни о страсти, ни о насилии не было речи: в полумраке комнаты оба тела выглядели приготовленными к погребению.

Гжещ Тарнунг рэй Габаш, герцог Роттарский, смотрелся чуть ли не лучше, чем при жизни: острые черты вытянутого лица, надменно вздернутый подбородок, седые волосы, аккуратной волной лежащие на подушке. Руки, вопреки обыкновению, не сложены на груди: вытянуты вдоль тела, и – странно! – фамильная печатка не снята. Обычай хоронить владык в латах и с оружием в городах Юга по-прежнему соблюдали, но перстень, знак герцогской власти, передавался наследнику. К тому же Гжещ был вовсе не в доспехах – в пурпурном, шитом золотом дублете поверх белоснежной сорочки. Ноги в черных шоссах были тонкими и длинными, словно сухие ветки.

Девушка была одета просто, даже слишком: длинная полотняная рубаха-камиза без вышивки, украшений, пояса и обуви. Без улыбки, с закрытыми глазами она мало напоминала Элицию Тевер, но была ею. Или – пока еще была. Жизнь едва теплилась в теле: даже кудряшки, рассыпанные по плечам, выглядели безжизненными. И плетения ее жизни напоминали уже не шелк, а ветхую рогожу.

Под грудиной, у сердца, Данат обнаружил силовой жгут – канат или, скорее, трубку, полую, со сплошными, хищно пульсирующими стенками. Плетение было уникальным по мастерству и эффективности: гибкая пуповина, не питающая, но, напротив, высасывающая жизнь. Она была намного сложнее и активнее нитей, что тянулись от портретов. Сгустки силы – то, что было личностью, памятью, жизнью – толчками, пульсируя, перетекали от девушки к телу герцога.

Отвращение пересилило любопытство: ощупью находя узлы, Данат попытался расплести конструкт или хотя бы оторвать его от волшебницы. И впервые за много лет у него это не получилось – ни с первой попытки, ни со второй, ни с третьей. Нити прилегали друг к другу слишком плотно, и были вплетены в ткани настолько, что рвать пришлось бы живое. Что ж, не получается ни расплести, ни разорвать – попробуем иначе: сменив направление нескольких свободных петель, Данат заставил поток замедлиться, остановиться и наконец – двинуться в обратном направлении. Правда, ненадолго: только первые оторванные сгустки прижились на место, остальные сбились в комок и «закупорили» просвет.

Данат не успел решить, что делать дальше: герцог открыл глаза и сел, с легкостью и прытью юноши. Руки он держал на виду, скрытого оружия не извлек и волшбой не занялся. Вместо этого он изучающее, чуть иронично оглядел проспектора.

– Вы не спешили, дэн Данат, – изрек старик, хмыкнув, – и все же пришли чуть раньше, чем я ожидал. Что ж… присаживайтесь. Нам есть о чем поговорить.

 

Герцог

Кресло, обитое все тем же алым бархатом, стояло в углу у клепсидры – ближе к ложу, чуть дальше от тела на столе. Ни садиться, ни даже подходить к нему Данат не спешил.

– Присаживайтесь, не стесняйтесь, – по-своему истолковал промедление герцог. – Стеснение было уместно несколько раньше, не находите?

– Благодарю, – сдержанно ответил Данат. – В некоторых случаях я предпочитаю разговаривать стоя.

– Думаю, предлагать вам угощение столь же бесполезно? – осведомился повелитель Роттара, указав на графин с кроваво-красной жидкостью. С момента пробуждения он не творил чар, не тянулся к оружию и вообще всячески подчеркивал собственное миролюбие – и даже, пожалуй, гостеприимство.

Данат не отвечал, сосредоточено обследуя комнату. После усеянного ловушками донжона она поражала полным отсутствием механических устройств. Тайных ходов, пустот в стенах и скрытого оружия тоже не было. А единственным искусственно-магическим элементом оказался тот самый жгут, уже разорванный и почти рассеявшийся. Озадаченный проспектор сосредоточился на изучении полевой структуры самого герцога.

Тот, помедлив, налил только один бокал.

– Кстати, зря. Брусничный сок из Садмы великолепен. Настаивать, однако, не стану…

Отсалютовав Данату бокалом, Гжещ откинулся на мягкую спинку ложа. Его движения были нарочито медленными, но удивительно легкими, даже грациозными – ни следа свойственной возрасту скованности. Озарив комнату белоснежной, без единого изъяна, улыбкой, он продолжил:

– И наконец, я не стану делать еще одного – угрожать вам.

Отпил глоток сока и заключил:

– Не за этим я вас сюда привел – поверьте, вовсе не за этим.

Данат хранил молчание, хотя это и выглядело самой настоящей грубостью. Терять, впрочем, было нечего: тайно проникнув в покои герцога с оружием, он уже подлежал казни через повешение, с предшествующим лишением титула и имущества. Однако казнь – дело будущего, пока, судя по всему, маловероятного. А вот оплошности могут стоить жизни уже сейчас. Неизвестно, что опаснее: отвлечься от беседы – или увязнуть в ней, теряя из виду замысловатые плетения в теле старика…

 

Терцетные и квартовые узлы стандартной фактуры и плотности, не смещены. Связи ровные, четкие, на периферии заметны умеренные возрастные изменения, которые почти полностью сглажены в центральных кластерах. Пульсация регулярная, ритм нормальный. Инородных включений нет.

Ага, вот, наконец: в области сердца асимметричный конструкт из узлов четвертого и даже пятого порядка. Считается, что маги не применяют квинтовые узлы из-за их ненадежности и низкой стойкости. Каждый узел-«пятерка» сам по себе – свернутая пружина, тлеющий уголь, тетива, натянутая на разрыв. Однако здесь – плетение, которое непонятным образом стабилизирует само себя. Жонглируя напряжением, перебрасывая его из узла в узел, конструкт щедро делился силой с остальным телом, удерживая внутри нечто иное, необычное… Кристалл?

Больше всего включение действительно походило на самоцвет, только полностью состоящий из Силы. Не «сеть» школярского заклинания, не «полотно» плетения мастера и даже не «древесина» живого: сжатое до предела невидимое сияние, не поддающееся опознанию и анализу. Рисунок кристаллической решетки колыхался отражением лунного света в тихой заводи, увлекал за собой, звал множеством безмолвных голосов, затягивая во внезапно открывшуюся глубину…

 

Данат высвободился рывком, отдавшимся в теле, но сохранил равновесие.

– Вот и правильно, – серьезно кивнул герцог. – У нас полно дел. Вы гребень, и мне нужны ваши услуги. Поэтому вы здесь. Остальное – неважно.

Даната учили держать лицо. Как оказалось, учили неплохо: единственное, что выразил его взгляд – вежливое сомнение. В глазах хозяина замка теплый отсвет штор остыл до пары ироничных льдинок:

– Надеюсь, поделка мэтра Брама вас позабавила? – он кивком указал за спину Даната, на тонкий черный ранец с тетрадью.

Проспектор едва удержался, чтобы не оглянуться. Гжещ, нарочито не заметив этого, продолжил:

– Хабану Везунчику на самом деле вовсе не везло. Этот маг, пусть не сильный, был специалистом с редкой способностью скрывать магический потенциал. Зайдя в Сероземье с севера, с Тиндевальского нагорья, он воздерживался от волшбы – и выживал. Держался края, избегая Старой Дороги и Зовущего Леса⁹ – вы об этих местах слыхали, верно?

Данат слыхал, читал и намеревался избегать их во что бы то ни стало.

­­– Он дошел до перевала Джейрат. Почти дошел: на его пути встретился хоровод голода¹⁰. Но даже после этого он выжил. Его подобрали не добытчики Ордена, а мои слуги. Я первым видел его после Сероземья, и только поэтому он остался жив, хотя и не вполне разумен. Действуя через него, я вышел на Брама и внушил ему кое-что сверх поручений вашего неуловимого пока что дэна Дабера. Кстати, с ним бы я тоже с удовольствием побеседовал!

Отыскать вас стало значительно проще: тетрадь-конструктор, даже неактивированная, – словно флажок. Не «маячок», нет: его бы вы обнаружили. Именно флажок, мелькающий на грани поля моего зрения. По крайней мере, я был осведомлен о ваших перемещениях и безопасности даже после поспешного отъезда из Роттара – так и быть, не станем называть это бегством. В конце концов, вы же вернулись.

Данат проглотил застрявший в горле ком. Герцог действительно знал слишком много, чтобы его слова оказались блефом. Ножи вернулись в перевязь, а проспектор проследовал к креслу – разговор обещал быть долгим. Инстинктивно держась подальше от стола с телом, Данат взял с подноса оставшийся пустым бокал.

И почти не удивился, когда Гжещ, внезапно исчезнув из поля зрения, тут же снова возник на софе. В той же самой позе, с той же улыбкой – не выпуская из рук бокала и не пролив из него ни капли.

Как Данат и ожидал, его собственный бокал внезапно оказался полон до краев. «Герцог в роли виночерпия, надо же!» – неуместная мысль погасла, не вспыхнув: воображение восстановило траекторию, разум просчитал скорость и пришел к выводам, для проспектора весьма неутешительным.

Впрочем, и без подобной демонстрации Данат не стал бы пытаться причинить хозяину замка вред.

По крайней мере, с помощью оружия.

По крайней мере – пока что.

 

* * *

– …Я, как вы видите, не хэниморец. Так что условия работы озвучу сразу. Но прежде всего – скажу, зачем мне понадобились вы. Вкратце: мне нужен душеприказчик.

Герцог сделал паузу, разглядывая на просвет ополовиненный бокал, потом вскинул взгляд на Даната. Проспектор изобразил удивление, не особо покривив душой: сейчас Гжещ не был похож ни на мертвеца, ни на старика на пороге смерти. Герцог дернул уголком рта, обозначив улыбку, и продолжил:

– Этому телу действительно сто двадцать восемь, и ни годом меньше. Невзирая на добровольную поддержку наших любящих подданных и, – герцог кивнул в сторону девушки, – менее добровольную, но действенную помощь заговорщиков, я чувствую себя все менее живым. Труднее двигаться, не применяя силу. Притупляются ощущения. Еда не приносит радости. Вино не кружит голову. Однако тело – не главное.

Допив сок, герцог продолжал держать бокал, разглядывая узор огранки.

– Моя память… Она хранит каждое событие, каждую минуту моей жизни. Каждое лицо. Каждое имя. Каждый разговор, в деталях и интонациях. Все тексты всех прочитанных мною книг, отчетов, писем.

Данат поверил и позавидовал. Потом ужаснулся, но зависть никуда не делась. Вместо проспекторского «кармана» – библиотека объемом во всю жизнь. Вместо крошек, оставшихся в сите избирательной памяти, – полные кладовые.

– Я насытился… более того, пресытился этой жизнью. Вам, вероятно, нечасто доводится такое слышать.

Действительно, слова сожаления о быстротечности времени, на разные лады и голоса, касались слуха проспектора значительно чаще. Как правило, причиной было опьянение говорившего; несколько раз это действительно было прощание уходящего за грань.

– Да, – повторил Гжещ, – я хочу уйти. Но к этому не готова моя страна, и я не завершил начатое дело.

Недолгая пауза – настолько недолгая, что вопрос был бы неуместным, – и герцог, внезапно окрепшим голосом, отчеканил:

– Роттар недаром зовется последним оплотом Великого Тамра. Моей целью всегда было возрождение величия Империи. И я хочу помочь моему преемнику ее достигнуть.

Насколько Данату было известно, наследника у Гжеща Тарнунга не было.

– Вы правы, – правитель сухо хохотнул. – Здесь, в герцогстве – нет. И выбор известных мне родственников крайне ограничен. По сути, способных – заметьте, не достойных! – носить Львиную корону всего трое. И его безвольное невеличество Кром Пятый совершенно непригоден на роль моего преемника. При нем порядок и благополучие, выпестованные мною здесь, растают в империи, как кусок сахара в сточной канаве. Фларран рэй Гибо, лорд-протектор Лесного пояса, тверд и жесток… но и он годится только на роль инструмента. Потоки крови, проливаемые без здравого смысла, не менее действенно растворят благополучие и расшатают порядок.

– Поэтому, – воздев перст к шторе, изрек правитель, – я намерен сделать так, чтобы юный принц Хэккар, невзирая на собственное нежелание, стал императором. И не просто императором, а Хэккаром Девятым Объединителем: в его правление Роттар вернется в Эмми Тамр.

Данат не поморщился, проглотил рвавшееся восклицание «Бред!» и вспомнил то немногое, что знал о придворном этикете:

– Будучи далек от политики, я не могу судить о делах двора. Однако, если мне будет позволено высказаться при его светлости: на данный момент его высочество Хэккар не имеет ни союзников, ни влияния.

Прозвучало все равно издевательски. Старик вскинул бровь, помедлил, потом сухо рассмеялся:

– Ваша оценка поразительно точна для скромного ученого, не находите? Но вы правы: отроку-императору понадобятся силы. И время. И с вашей помощью он получит и то и другое, а я…

Рука, отставившая пустой бокал, чуть заметно дрогнула.

– Я обрету покой.

 

* * *

Время бесшумно текло по клепсидре. Графин опустел, столик был отодвинут в сторону; на тело девушки легло шитое золотом покрывало, скрыв лицо. Дыхание не колебало тяжелую ткань. Данат полагал, что волшебница еще жива. Но отвлекаться не получалось: герцог продолжал говорить, проспектор – слушать.

– Итак, мне понадобится помощь, которую может оказать только гребень: расплести связи между приживленной сущностью и моим телом. Сплести сможет и маг, что, собственно, и было сделано много лет назад. А вот разъять, не разрушив, и перенести, приживив другому человеку...

– Давайте попробуем – хотя бы на минуту – представить, что его высочество согласился с вашей точкой зрения и готов принять ваш дар. Уверен, вы понимаете, что момент, когда этот… скажем, конструкт… будет извлечен из вашего тела, вы, скорее всего, не переживете. И результат «приживления» в тело принца, да и все мои действия с того самого мгновения придется контролировать третьим лицам?

Гжещ обозначил ироничную улыбку:

– Поверьте, я не испытываю недостатка в людях, способных и желающих присмотреть за вами. Взять хотя бы дэна Аспера. Устроить встречу с принцем, подготовиться – все это потребует времени. И он вполне успеет восстановиться и вряд ли забудет преподанный вами урок. Есть и другие способы обеспечить вашу верность… Кстати, как я и обещал, поговорим о вознаграждении.

Старик мгновение полюбовался игрой света в сапфире перстня.

– Как герцог империи, я могу пожаловать вам баронство. Но что такое титул?..

Во взгляде герцога вопрос ощущался еще отчетливее, чем в словах. Отвечать не пришлось – удовлетворенно хмыкнув, Гжещ заключил:

– Мишура, и вы это понимаете. Земельный надел и связанный с ним доход – весомее, но и управлять имением хлопотно. Поэтому мое предложение таково, что и богатство, и почет – как в ученых кругах, так и в обновленной империи – будут всего лишь приятным дополнением к основной награде. Я предлагаю знания. Много. Разных, на ваш вкус и выбор. В том числе – те, которые не были доступны даже Вэйле.

Речь герцога, в противовес его словам, звучала донельзя буднично. Так предлагают даже не серебро – медь. Но Данат поверил сразу.

– Знаний и, кстати, добычи будет достаточно для того, чтобы и вовсе не ходить в Сероземье. Догадываюсь, однако, что вами движет не столько контракт с Академией, сколько желание все увидеть своими глазами. Что ж, если вы все же решитесь туда идти, я сделаю ваше пребывание в Серых Землях безопасным… попутно укрепив здоровье и – в разумных пределах – продлив вашу жизнь.

Все тот же серьезный, будничный тон.

Спокойный, внимательный взгляд без каких-либо попыток магического влияния.

Руки старческие, в пигментных пятнах и переплетении вен – но крепкие, лежащие на коленях без тени дрожи.

И переплетение квинтовых узлов, сбрасывающих друг другу избыток силы от слепящего внутренний взор кристалла.

Данат оторвался от гипнотизирующих вспышек, глубоко вдохнул и проговорил:

– Я хотел бы прояснить два вопроса. Первый: что случилось с герцогом Роттара? И второй: кто ты?

 

Что себе возьмешь?

Старик вскинул брови и воззрился на Даната, словно увидев его впервые. Помедлив, осведомился:

– А каковы ваши… хм, соображения на этот счет, дэн проспектор?

Ни угрозы, ни гнева во взгляде – лишь чистое, незамутненное любопытство. Просто-таки кристаллическое. Что ж, он ответит – и заодно проверит догадку.

В кои-то веки проспектор надеялся ошибиться.

Отложив лежавший на коленях арбалет (но не спеша снимать его со взвода), Данат встал, глубоко вдохнул и начал «излагать соображения». Слова шли на удивление легко, словно на отчете в Академии, разве только меловой доски недоставало. Ну и ладно, это как раз проще всего – можно обойтись словами и жестикуляцией…

– Начнем с простейшего: рассмотрим гипотезу о том, что я заблуждаюсь, и вы все же его светлость Гжегож рэй Тарнунг, герцог Роттара, – Данат вскинул один палец, задумчиво посмотрел на него и тут же убрал. – Вероятность этого исчезающе мала. И не только потому, что вы маг, а Тарнунги, пусть и неуязвимы для магии, но и сами не владеют ею.

Его собеседник невозмутимо кивнул.

– Ни при каком уровне владения собой у герцога Империи не получится так отреагировать на множественные нарушения этикета и условностей, допущенные мной вначале по необходимости, а затем – и намеренно. То есть – вообще никак. Человек, которому с детства объясняли, насколько низко перед ним должны кланяться почти все остальные, выдал бы удивление или возмущение не голосом, так взглядом, не жестом – так хотя бы переменой в движении силы.

Владыка Роттара, благосклонно улыбнувшись, развел руками:

– Я все более убеждаюсь в правоте своего выбора. Вы весьма проницательны. Продолжайте.

Проспектор послушно вскинул два пальца:

– Гипотеза вторая. Чрезвычайная магическая мощь и непривычная техника плетений, а также долголетие и необычные способности тела позволяют предположить, что вы – один из Вэйле. Поскольку Вэйле никто не видел, и записи о них противоречивы, почему бы им не быть именно такими? Тем более Всадников Кехата, к которым восходит род Тарнунгов, некоторые исследователи также относят к «Бывшим прежде».

– Я почти польщен, – голос правителя звучал неожиданно сухо. – Это всё?

– Нет, что вы, – Данат, преодолевая нежелание, продолжил. – Есть и третий вариант, и именно его я считаю наиболее вероятным. Тем более, что – не в пример Вэйле – записи о такой возможности сохранились.

«Сохранились, вопреки усилиям чистильщиков из Ордена Света, – мысленно добавил Данат, – в двух или трех манускриптах, доступных далеко не всем. В виде намеков и обрывков описаний. Однако сохранились, и даже изучаются – но, пожалуй, только в Поместье».

– Вас выдает способ… питания и состояние жертв. В их телах до последнего теплится жизнь, но личность разрушается. Поглощается. Переваривается. Я склонен предположить, что вы – шинду. Бесплотное существо из-за грани мира. Только на этот раз, чего прежде не было – привязанное чародейскими узами к человеческому телу.

Старик рассмеялся. Смех его, словно шорох травы, рассекаемой змеиным телом, был еле слышен – но проспектора зазнобило. Встав, герцог подошел к шторе и отодвинул ее, отразившись в темном стекле узкого окна.

– Человеческий язык… забавен. Вы говорите шинду, «бесплотный», подразумевая тал-харуд – «лишенный сути». Существо, обремененное недостатком, чуждое – и слабое. Я предпочитаю определение рухши. Духовное существо.

Гжещ повернулся к проспектору, меняясь на глазах. Тело окуталось сиянием. Из-за плеч полыхнуло золотое, живое, подвижное – то ли перья ажурных крыльев, то ли огненные змеи.

– Мы присутствовали при создании того, что вы называете миром, при начале того, что вы именуете временем. Мы были всех ближе к тому, кто один превосходит само понятие личности. Мы были личностями, не вы!.. Ваш род – противоестественное сочетание духа и материи – вообще возник по ошибке.

Голос звенел силой и гневом:

– Когда же некоторые из нас попытались эту ошибку исправить, нас вышвырнули из бытия, выбросили прочь. Нам дали видеть сотворенный мир, лишив возможности его коснуться. Мы потеряли себя, обезличились, некоторые опустились до уровня животных. Даже теперь, сколько бы я ни собирал по клочку, по осколкам, я все еще не тот, кем был прежде.

Взгляд Гжеща застыл, вперившись в клепсидру. Помолчав, он продолжил уже тише:

– Предшественники варваров, населяющих этот мир, презрели запреты и проникли за пределы материи, где столкнулись с нами. Вэйле попытались подчинить нас. Мы, подыграв им, подчинили их.

Тонкие губы искривила усмешка:

– То, что ты и тебе подобные раскапывают в руинах – жалкие крохи, отблеск величия, канувшего в небытие. Мы вскармливали Вэйле знанием, запретным для этого мира; взращивали силу, способную сокрушить сами устои сущего. Нынешнее Сероземье – это место, где грань между вашим миром и внемирьем должна была исчезнуть. Они были умны, но не мудры: они так и не поняли ни причин, ни целей последней Великой войны.

Теперь речь шинду звучала размеренно, спокойно – так говорят о трудностях, давно оставленных позади:

– Мы почти преуспели – но снова вмешался тот, кто изгнал нас вначале. Грань осталась, пусть и размытая; прежние обитатели этого мира сгинули, а мы вновь оказались отброшены – пусть и не так далеко, как прежде. По крайней мере, в этот раз путь к нам нашли даже маги нового, людского племени. Уртары севера были первыми. Здешняя гильдия магов отстала от них ненадолго. Любопытностью и настырностью вы, люди, превосходите всех известных мне существ. Интересно, не оттого ли, что жизнь ваша так коротка?

Данат не ответил. Не от страха – страх исчез вместе с неопределенностью. Но вот картина, очерченная скупо и кратко, завораживала: тысячи лет, легендарные события, тайны, над которыми бились поколения проспекторов…

Его собеседник, вновь бросив взгляд на свое отражение, продолжил:

– Герцог Гжещ… Он был по-своему интересен – если вообще кто-то из людей достоин этого слова. Герцог не успевал совершить все, что спланировал, – и рискнул, обратившись ко мне. Он хотел стать по-настоящему Вечным. Я обещал ему бессмертие – и сдержал слово, навсегда сделав его частью себя, бессмертного…

– Поглотив его, – уточнил Данат вполголоса.

– А что значит «поглотить», проспектор? – все тот же сухой, старческий смех. – Вы всю жизнь стремитесь избавиться от себя самих, сбежать от обязанностей, страстей или долга, страха неудачи и смерти. Быть как все – стать частью «всех» – перестать быть собой. Разве нет? Люди, населяющие герцогство, так боятся невзгод и смерти, что готовы жертвовать собой в рассрочку, лишь бы жизнь их была сытой и безбедной. Даже если глашатаи на всех перекрестках объявят, что я не человек – думаешь, что-то изменится?

Вопрос не предполагал ответа, да Данат и не хотел о нем думать. Шинду, усмехнувшись, ответил сам:

– Поди, здравицы у портретов будут возглашать еще громче и старательнее. И гордиться пуще прежнего, поглядывая на соседей: «А вот у нас-то Хозяин – ого!.. Не чета вашим слабакам-ампираторам!..»

Просторечие слетало с уст герцога без оттенка вычурности, привычно и естественно – у проспектора тут же созрела гипотеза о влиянии поглощенных душ простонародья.

Озвучивать ее он поостерегся.

– Как выяснилось, мы были обмануты – или обманывались сами. Оказалось, жизнь во плоти – не лишение, не унижение. Даже в этой ветхой оболочке, требующей постоянного ухода и подпитки, я открыл для себя удовольствия, которые доступны каждому из вас – и которые вы столь мало цените! Тело, конечно, изнашивается… что ж, его можно заменить. Именно в этом ты мне и поможешь.

– И затем?.. – только и смог проговорить Данат.

Старик иронично покосился на проспектора, но ответил быстро и уверенно:

– В конечном счете я завершу начатое столетия назад: сотру грань, что отделяет этот мир от бытия, где Сила и сущность – одно. Вначале же следует расширить сферу моего влияния, насколько возможно. Я начну с Эмми Тамра. И, судя по тому, что мне известно об Империи, это пойдет на пользу вам же. Всем, кроме ордена магов. Естественно, в первую очередь, – сухой длинный палец замер, едва не касаясь перевязи с метательными ножами, – тем, кто мне полезен.

Данат перевел дыхание.

– Теперь ты убедился, что у меня есть и силы, и возможность дать тебе обещанное. И догадываешься, чем обернется отказ. Жизнь и смерть, уважение тысяч тебе подобных на долгие, очень долгие годы. Или забвение, которое – выспренность тут уместна – хуже простого небытия. По крайней мере те, кто десятки лет назад пытался противиться моей воле, жалеют об этом до сих пор.

Щупальца, венчиком морского анемона оплетавшие внешние стены башни, встрепенулись и втянулись внутрь, прямо сквозь камень. Одно из них свистнуло у плеча проспектора, обдав морозной жутью, – но, похоже, не нарочно: уплотняясь и сплетаясь в узлы, призрачные жгуты сформировали лицо. Мужское, старое, с резкими чертами, оно тем не менее было очень похоже на лицо Элиции – если бы не исказившая его гримаса боли. «Вы-ы-ыпусти!...» – не голосом, но отчаянно рвущейся наружу мыслью обожгло проспектора.

– Сожалею, но, как видишь, мэтр Джайл Тевер к беседе сейчас не способен, – сухо откомментировал шинду. – Пожалуй, он уже вообще ни на что не способен… в отличие от тебя. Ты хотя бы можешь думать.

Думать Данат мог. Но даже кивнуть – не сумел.

– Я понимаю, что человеческий разум, скажем так, «требует времени на осознание ситуации», – продолжил шинду, дернув уголком тонких губ: – Сейчас я намерен восстановить разрушенные тобой плетения моих слуг. Затем – вернусь и повторю свое предложение. Будь готов.

Резко черкнув ногтем по трубке клепсидры, повелитель Роттара вышел. На трубке, чуть ниже уровня воды, осталась пульсирующая золотом полоска. Времени было совсем немного.

Проспектор остался один – лежащая на столе девушка не в счет, хотя она, несомненно, дышит. Помочь ей сейчас невозможно, не получится даже подойти: силовые щупальца, вновь истаяв до прозрачности, оплели ложе, а заодно – загородили дверь и окна, напрочь отбивая желание к ним приближаться. По сути, свободным был лишь пятачок вокруг кресла, так что оставалось сесть в него и размышлять. Благо что рассудок проспектора – инструмент, привычный к работе в разных условиях, – уже деловито разгонял жуть и панику по темным углам. Когда-нибудь потом они, возможно, выползут оттуда кошмарами, дрожью в руках, бессонницей. Но сейчас нужно соображать, и быстро. Иначе не будет никакого «потом».

Первое побуждение, оно же самое естественное – оказаться как можно дальше отсюда. Но какова вероятность успешного побега? Прорваться сквозь щупальца – трудно, но возможно. Пройти по замку, уже поднятому по тревоге, – крайне трудно. И, наконец, добраться до корабля хэниморцев, под защиту их «духов», практически невозможно.

Значит, рассматривать ситуацию придется «здесь и сейчас».

Во-первых, о властителе Роттара больше не следует думать как о человеке. Его внешность – не более чем оболочка.

Во-вторых, шинду – не личность. Точнее, личность не цельная и не полная, даже если судить по его собственным словам. То, что даже такое скопление сожранных душ успешно поддерживает беседу, правит герцогством и вообще создает полную иллюзию человечности, позволяет догадываться о величии духов-рухши до их превращения в пожирателей-шинду.

Познавательно, но для выживания важно не это.

Важнее то, что (в-третьих) правитель не связан человеческими представлениями о чести, слове и благодарности. Благополучие оказавшихся рядом с ним зависит от их способности приносить пользу. В случае согласия – насколько полезен может быть Данат? И как долго?

Сейчас проспектор, точнее – гребень, умеющий расплетать, не разрушая, явно нужен шинду. Настолько, что вся история с приработком, включая уникальную тетрадь-конструктор, была использована как наживка.

Нужен – по крайней мере пока что – живым и в этом теле, иначе его давно поглотили бы. Или – как минимум – развоплотили… Но что потом? После предполагаемой смены носителя?

Кстати, о самой манипуляции. «Другие способы обеспечить верность» ­­– каковы они? Как шинду «укрепляет здоровье и продлевает жизнь» своим слугам и какова оборотная сторона этих действий?

И наконец, что будет, если – или когда – вновь вмешается сила, которая расстроила его планы сотни лет назад? О ней шинду упомянул, пусть и неохотно. Хотелось верить в то, что такая сила есть, и что она не останется в стороне: со слов шинду, это была не сила, а, похоже, сам ее легендарный Источник, о котором Данат до сей поры если и вспоминал, то только в теории. Вмешательство свыше было бы очень кстати – если только не попасть под горячую руку.

В любом случае выбирать – и выбираться – придется самому.

– Бегство – или плен? – вопросил проспектор, обращаясь к клепсидре. Та озадачено булькнула, словно ответив: помочь в принятии решения не могу, а вот показать, что времени почти не осталось – вполне.

Решение, впрочем, было уже принято. Данат вздохнул и улыбнулся – то ли девушке, то ли клепсидре.

 

* * *

Что себе возьмешь:
Горечь – или ложь?
Гибель – или боль,
Плесень – или соль?

 

Бегство – или плен,
Пламя – или тлен?
Стужу – или зной?
Выбор за тобой!

 

Голос у гефарского оружейника был звучный, хотя говорил он негромко. От этого старинная считалка – детская, но придуманная явно взрослым, – звучала как заклинание. И, повторяя за ним знакомые с детства слова, Данат не столь остро чувствовал себя глупцом.

– Первой строфы достаточно. Изделия запомнили вас и не подведут, даже если вы не сможете взять их в руки.

«Говорящий с металлом» мало соответствовал образу гефарских оружейных лордов – ходячих башен, с головы до пят закованных в гибкую броню. Он был подвижен, коренаст и круглолиц. Пальто строгого покроя, скорее удобное, чем модное, явно было сшито по особому заказу: бицепсы, размером не уступавшие голове, поместились бы не во всякий рукав. Неудивительно, что ящик с оружием мастер поднял и выставил на стол так, словно тот ничего не весил.

– Меня известили о ваших предпочтениях, – ирония в выразительных серых глазах сверкнула лишь на миг, снова сменившись благожелательной деловитостью: – Никакого тяжелого оружия, в основном метательное. Без клейм, но предварительно активированное по максимальному стандарту.

О стандартах Гефара – точнее о том, чего ждать от новообретенного оружия – Данату рассказал наставник Гразд, бывший при этой покупке посредником.

– Считалку запомните, но не озвучивайте вторую строфу. Пока не сочтете, что оружием можно и нужно пожертвовать ради выживания.

– А что произойдет, когда я ее озвучу? – тут же осведомился Данат.

– Как вам сказать… – задумчиво протянул оружейник. – Вы ведь слышали о «фальконах»?

Данат действительно слышал о легендарном оружии, послушном только гефарским мастерам, хоть прежде и не видел его в действии. А после небольшой демонстрации – послушно повторил строфу еще раз, мысленно.

И с тех пор никогда не произносил ее вслух.

 

* * *

Недостаток времени помогает быстро принять решение. Труднее не впасть в сомнения, когда времени внезапно становится много.

Вода ушла уже на полпальца ниже гаснущей золотистой черты. Ничего не происходило. Из-за двери не доносилось ни звука. Мерное падение капель в клепсидре начинало казаться слишком громким. Помимо капели, тишину нарушало еле слышное дыхание девушки. Жива… но осмотреть ее по-прежнему невозможно: клетка из силовых жгутов оставалась непроницаемой. Данат отложил и это на «возможное позже», вслух же продекламировал:

– «Пламя – или тлен?.. Стужу – или зной?»

– Тлен, человек, – проспектор был уверен, что дверь не открывалась, но сухощавая фигура герцога уже подпирала стену по эту ее сторону. Плечи поникли, лицо приобрело нездоровый цвет, и выглядел правитель вполне человеком – старым, усталым и разочарованным.

– Ты снова меня озадачил и, признаюсь, огорчил. Плетения разорваны невосстановимо, а без них дэн Аспер к работе непригоден… Как у вас принято говорить, покойный дэн Аспер – однако на покой ему рано. Его разум и чутье мне еще послужат.

«Проспектор всегда исходит из того, что вернется живым и сможет поделиться собранными знаниями», – строка устава, над которой он не раз посмеивался, пришлась очень впору. Исходить из иного смысла не было – Данат слушал и запоминал.

– На случай, если ты намерен отказаться, – подчеркнуто учтиво продолжал шинду, – твои способности, опыт и навыки тоже… гм… не пропадут зря. Мои намерения останутся прежними, хотя времени понадобится чуть больше: придется вначале овладеть твоим опытом и знаниями, а затем обучить им того, кто совершит пересадку. Так что ты мне послужишь так или иначе – волей или неволей. Решай, проспектор. Выбор за тобой.

– Выбор за тобой, – эхом отозвался Данат, замыкая строфу.

В клепсидре замерла в полете капля.

 

Данат ощущал каждый клинок, пружину, заклепку – сталь и серебро, хранящие волю гефарского мастера, отозвались неслышным звоном. Жгучей чернотой стелился по металлу густой сок чернозольника-горецвета, равно гибельный для человека и тварей магических. Комариный укус для существа, стоящего перед ним, выходца из-за грани мира, но…

Первым сработал арбалет: коротко свистнув, стрелы перечеркнули комнату.

Кристалл полыхнул сине-белым, узлы-«пятерки» запульсировали, наполняя старческое тело силой, – и острый прочерк, нацеленный точно в грудь тощего силуэта, прошел на волосок левее, выбив окно.

– Сожалею, – обронил шинду, очень по-человечески пожав плечами. – Не о тебе – о впустую потраченном времени. Что ж, я и к этому готов. А ты безнадежно глуп. И мертв. Хуже, чем мертв.

Жгучие плети двигались слишком быстро, чтобы их расплести – или хотя бы заметить: захлестнули руки, оплели тело, вздернули к потолку, лишив способности двигаться. Данат чуял в каждом жгуте мощь, способную испепелить его на месте, – и безуспешно искал узлы, которые можно было бы расплести, не обратившись в пыль. Но намерения шинду были иными.

– Продолжим наше знакомство на более глубоком уровне, человек, – со смешком произнес одержимый, потянувшись к проспектору одновременно рукой и силой. Нахлынула боль. Страх вырвался из закоулков, устремился навстречу чуждому касанию, сметая мысли, почти погасив волю и взгляд…

 

… Боль исчезла. Данат медленно, плавно падал лицом вниз, видя под собою монотонно-сизое поле. Брусчатка? Нет. Лица: серые, без тел, уложенные плотно сомкнутыми рядами. Неподвижные, оплетенные сетью жил-жгутов – но не мертвые.

Они врастают друг в друга, – понял проспектор. Срастаются. Постепенно сливаются воедино, теряя различия, – большая часть черт расплылась, стерлась… но не все.

Проспекторская память не подвела и здесь, позволив опознать некоторые из лиц.

Вот безымянный человек с помоста на площади у ворот – отчаяние и боль пульсируют и в нем, и вокруг.

Вот дэн Аспер Швади – гримаса удивления и досады перетекает в ужас, глаза открыты – но слепы.

Вот лицо Элиции… нет, это снова Джайл Тевер. Он, в отличие от остальных, смотрел прямо на Даната – и, кажется, видел его. Мало того: пытался ему что-то сказать.

«Ищи изъян!» – услышал проспектор, прежде чем образ погас.

 

Видение длилось меньше секунды – ровно столько понадобилось мечу, чтобы выскользнуть из ножен и взмыть, развернувшись для удара. Благодаря дару «говорящих», выкованная ими полоса металла – даже ненацеленная – ударила в предплечье правителя с силой кузнечного молота. Хрустнули кости. Боль отвлекла шинду, хватка щупалец ослабела, пусть ненадолго, – и этого хватило, чтобы клинки-хэкку покинули перевязь. Рассеявшись полукругом, острые клинья нашли цель и ударили с пяти сторон сразу.

Гжещ напрягся, мотнул подбородком, словно отгоняя назойливую мошкару – и металл испарился, не коснувшись тела. Кристалл слепил гранями «взгляд» гребня, едва проникающий сквозь завесу боли; квинтовые узлы вздувались, наливаясь силой до предела…

В этот момент Данат наконец увидел нужный узел – ключевой, инаковый, с едва заметным изъяном. И нанес настоящий, последний удар, не шевельнув и пальцем. Узел разорвался, рассыпавшись бесполезными вспышками; за ним рассеялись соседние, и кристалл схлопнулся сам в себя. Все закончилось в считанные мгновения.

Так лопается мыльный пузырь. Так тает кошмар при пробуждении, оставляя воспоминания и головную боль. Кстати, боль прекратилась сразу, даже удара об пол Данат не ощутил – тело упало само по себе, а проспектор вернулся в него пару мгновений спустя. Огляделся. Осторожно поднялся и шагнул к телу герцога.

Крови не было – удар, сломавший руку, пришелся плашмя, – но на этот раз правитель был мертв несомненно и окончательно. Старость, более не сдерживаемая магией, догнала его. Данат достал из кошеля пару серебряных монет и положил их на веки мертвеца. Не то чтобы он чтил обряды, но… «Укроешь лицо серебром» – по крайней мере теперь слова сумасшедшего мага исчерпаны, сбывшись полностью.

– Спасибо тебе, мэтр Джайл Тевер, и светлого посмертия тебе и… всем остальным, – пробормотал Данат, после чего счел свой долг исполненным. Гжещу Тарнунгу, даже если от его личности что-то и осталось, он ничего не желал.

В выбитое окно был виден гребень замковой стены – он на глазах темнел, теряя белоснежный покров: плетения, завязанные на создателя, рушатся с его смертью. А во дворце явно найдутся те, кто поймет причину и поспешит сюда.

Шаг к двери. Осторожно приоткрыть – и тут же захлопнуть: на лестнице уже слышны торопливые шаги, встревоженные голоса. Арбалет больше не выстрелит и даже починке не подлежит, но дверь заклинить сгодится. Ломать ее сразу не станут, поостерегутся. Значит, время есть.

Окно. Выйти в него просто так уже не получится, к сожалению, – стена перестала быть скользкой, а значит, ее уже не сделать и липкой. Плохо, что оно выбито: притащить лестницу и заглянуть решатся куда быстрее, сообразив, что охранные заклинания тоже утратили силу. Задернуть шторой.

Теперь к столу. Отбросить покрывало. Пульс есть, но только на шее – руки бледные, холодные. Силовая структура стабильна, но сильно повреждена. Можно замкнуть разрыв – вот тут… и связать вот здесь… а здесь, наоборот, расплести…

Тело девушки сотряс судорожный вдох. На выдохе она произнесла несколько слов. И еще раз. И еще:

 

Уходя во мглу и прах,
Он тебе оставил страх:

Страх струится тихо,
Страх несется лихо –
Дрожь при свете, стон в ночи –
Холодей, немей, кричи...

 

– Ненавижу стихи! – с чувством проговорил Данат.

– Ваша светлость? – нерешительно отозвались за дверью. Ручка, заклиненная арбалетом, шевельнулась, но не подалась.

Данат, не обращая внимания на дверь, потянулся за тетрадью. Созданная не шинду, хоть и по его наущению, она пережила смерть Гжеща. Сосредоточившись, проспектор вспомнил структуру портала – неклассического, с усилением, разрушенного им же пару дней тому. Затем разорвал оставшиеся листы вместе с обложкой. Бумага истаяла, уже привычно рассыпаясь волокнами силы.

Выплести портал по известной структуре, обладая достаточным запасом материала, получилось очень быстро. Почти столь же быстро Данат понял, что портал получается качественный, гарантирующий и точное место, и безопасность прибытия – но одиночный. Чтобы взять с собой девушку, пришлось бы пожертвовать либо надежностью, либо точностью перехода.

– Ваша светлость, все ли в порядке? – голос за дверью стал более настойчивым.

Данат еще раз прощупал пульсирующий «бутон» портала – вроде бы все сделано как следует. Оценил оставшееся время – и принял решение.

Как он надеялся, в последний раз за эту ночь.

Минуту спустя, когда один из дворцовых стражей, осторожно отодвинув занавеску, заглянул в комнату, там не было никого.

То есть – никого живого.

 

Эпилог

Время на грани ночи и утра, часы перед рассветом. Из-за стены слышен глухой стук, скрежет печной заслонки и добродушное ворчание пекаря. Ему хорошо: он каждое утро встает затемно, ложится засветло. Для него часы, когда все остальные обитатели Поместья торопятся досмотреть последний сон, – не собачьи, а обычные, рабочие. То, что в кладовке у хода во двор снова кто-то есть, он чувствует, но кто и почему – знать не хочет. Мало ли их, приходящих через черный ход, перед самым рассветом?

На самом деле, если вспомнить, – мало. И говорить с такими гостями всегда выходит один и тот же человек, единственный из всего Поместья. Что ж, у каждого своя работа. Например, работа пекаря – обеспечить безопасность и тайну этой беседы. Ну и, конечно, хлеб к завтраку, обеду и ужину. О прочем пусть мастер печется сам, раз все равно не спит…

* * *

На мешке с мукой, ссутулившись, сидел человек. Царящий в кладовой полумрак не позволял рассмотреть лицо, однако и в тусклом свечном свете видно было, что левый рукав просторной рубахи пуст и заправлен за пояс, а из правой брючины вместо ботинка торчит окованная железом деревяшка. Мозолистые пальцы правой, невредимой руки вертели хрустальный кубик размером с наперсток, бросая тревожные отблески на стены и потолок.

– Я тебе верю, – произнес он, но губы его смыкались плохо, и получилось «я тее ерю».

Его собеседник, привалившийся к стене в тени у входа, недоверчиво поднял голову. Из-под широкополой шляпы, скрывающей лицо, послышалось:

– Гребни помогут?..

– Я тебе верю, – задумчиво повторил сидящий. – Я знаю тебя. Но убедить всех остальных не берусь. Даже всех остальных гребней. А есть еще орденские и коронные дознаватели, есть родня Гжеща Вечного, которому сам император приходится то ли троюродным, то ли – внучатым племянником. Подумай, как это звучит: «В роду императора был одержимый»!

Гость дернул плечом, очевидно, впервые оценив эту сторону дела.

– Даже если имперский суд оправдает тебя – и все мы, оставив работу, будем тебя беречь, – однажды ты обязательно подавишься рыбьей костью, утонешь в пруду или попадешь под повозку. Совершенно случайная, вполне естественная смерть, – добавил однорукий, повернув голову, и свет упал на лицо – жуткую маску, исчерченную рубцами.

– Я могу надеяться, что это не произойдет прямо здесь? – съязвил гость.

– Можешь, – невозмутимо кивнул сидящий, – пока о том, что ты здесь, знаю только я. Дальше – сам понимаешь.

– Да я и ближе сам понимаю, – горько проговорил гость, вставая. – Жаль, я почему-то надеялся на… своих.

– Ничего ты не понимаешь, ни дальше, ни ближе, – отработанным, неожиданно легким движением поднялся и хозяин. – Тут тебя будут искать в первую очередь. И не только люди.

Гость склонил голову набок, рассматривая говорящего.

– Этому я вас не учил. Не думал, что пригодится. Ты разорвал связь шинду и… того, что осталось от Гжеща Вечного. Сделал больше, чем смог бы я, имея только чернозольник и гефарскую сталь. Но и этого мало, чтобы вышибить его из мира насовсем. Скорее всего, оно помнит последнюю поглощенную душу. Особенно – потому что ты не дал поглощению закончиться. И, конечно, оно запомнило тебя. Боль от разрыва, потеря личности, шок от изгнания – все это обезопасит вас на какое-то время. Может быть – месяцы. Возможно, годы. Но шинду будет искать и девушку, и тебя. Хорошо, что вас разбросало при переходе. Плохо, что ты не знаешь, куда вынесло ее. И если… точнее, когда вы снова встретитесь, важно, чтобы ты был готов. И чтобы рядом было как можно меньше живых, которые могут подпитать шинду своей смертью. А Поместье все-таки слишком близко к Сваргорму.

О том, что в Поместье, помимо мастеров-гребней, было еще три десятка беззащитных учеников, хозяин не упомянул, а гость – и не забывал.

То ли из-под мешка, то ли прямо из него сидящий извлек тугой кожаный кошель и протянул его гостю.

– Здесь деньги – разные. Есть даже несколько н’дарама…

Гость помедлил, и хозяин быстро, без замаха, метнул кошель ему в голову. Тот поймал его, вынув из воздуха на подлете.

– Молодец, форму держишь, – сухо похвалил хозяин. – Но заикнись только, будто я пытаюсь откупиться, – отделаю так, что родная мать не узнает.

Гость в первый раз за всю беседу улыбнулся:

– Не стоит – лучше я сам постараюсь сменить внешность.

– Уж постарайся! – хозяин тоже улыбнулся – одними глазами – и продолжил: – Эти деньги – транспорт, оружие, припасы, информация… Как обычно. Так это и воспринимай: как обычное задание, хотя и долгосрочное, и, пожалуй, более сложное, чем прежде. Твоя первая задача: укрыться и выжить. Вторая: выследить и уничтожить шинду. Вот это, – продолговатый сверток был передан куда более осторожно, чем кошель, – пригодится для первого и необходимо для второго. Сейчас не разворачивай, рассмотришь на досуге.

Сверток, судя по весу, тоже содержал металл – но не золото, а сталь.

– Еще одна «тетрадь» от мэтра Брама тебе не повредила бы… будь он жив, – обронил хозяин.

Гость кивнул. По пути в Поместье он избегал общения – но весть о магическом взрыве, уничтожившем крыло хосписа в Сар-Контэн, достигла и его. Ну а то, что взрыв произошел перед рассветом в ту самую ночь, явно не было совпадением.

И хозяин, и гость догадывались, что больше не увидятся. Разговор, однако, не покидал привычного, ровного и четко прочерченного русла: инструкции, уточнения, сведения, каждое слово которых было дороже золота. За рамки дела вышли всего раз – в самом конце:

– Я немного слышал о том, что сейчас происходит в Роттаре. Ты, конечно, знаешь больше?..

Это было правдой – в Поместье самыми разными путями стекались новости со всего мира, в том числе и неизвестные более никому. Здесь знали не только о бунтах в столице Роттара, вспыхнувших сразу после гибели Вечного, но и о сумрачных культах, поднимавших голову в подгорной глуши, и об опустошенных деревнях, остающихся на пути «спасательных» отрядов Империи. Со смертью Гжеща и разрушением сети чар рухнула почти половина домов в поселках и городах, а дороги встопорщились непроходимым месивом каменных обломков. Северные, подлесные области спешно отделились в независимое графство Садмийское. Леса кишели разбойниками…

Только ведь правда эта не поможет, не ободрит и даже не утешит.

Поэтому хозяин промолчал.

Гость, понимающе хмыкнув, договорил:

– И девчонку я не уберег… Скажи – ты сам-то как поступил бы на моем месте?

– Помер бы, точно, – ответил хозяин, оскалившись пуще прежнего – благо что привычных к его внешности людей это не смущало. – Я же говорил: моего умения – даже имей я обе руки – не хватило бы, чтобы вышибить такого «подселенца».

И добавил, без улыбки глядя собеседнику в глаза:

– Но попытался бы – обязательно.

 

* * *

Данат исчез наутро. Никто не видел его выходящим из Поместья; более того, никто, кроме повара и калеки, который беседовал с ним в кладовке, не знал, что он там побывал. А они умели молчать.

В Торсальской Академии никто не мог вспомнить о проспекторе-консультаре Данате Торне – включая, как ни удивительно, казначея, ведающего оплатой экспедиции в Сероземье.

Архив, в котором хранилась запись о приобретении дэном Данатом Торном дворянского звания – и его родословие, – сгорел к полудню того же дня. Данат никак не успел бы сделать это сам, но и случайностью это не было. Это мог бы подтвердить дэн Дабер Тэрб, если бы захотел… но докучать ему вопросами я вам искренне не советую.

Несколько недель спустя произошло еще одно событие, возможно, никак не связанное с описанными выше. Было оно печальным: пожилой семейной паре, живущей в приморском поселке, сообщили о смерти старшего сына. Его звали Данат. Был он ученым, успешным искателем сокровищ, и к моменту гибели от не вовремя сработавшего артефакта в очередном урочище Вэйле скопил внушительную сумму денег. Достаточную, чтобы родители не знали нужды в старости, сестры вышли замуж с завидным приданым, а брат смог-таки поступить в Академию…

Родители Даната уверены, что он остался жив, но не упоминают его имя даже наедине. Так им посоветовали.

Однако за столом для него всегда оставляют место, а вечером – зажигают у двери путеводную лампадку.

 

* * *

… Данат «Два Гроша» – в большей степени наемный убийца, чем «расплетающий чары». Будучи суеверен, оставлял на теле жертвы две монеты по одному грошу, для Привратника. Будучи скуп, всегда включал их в сумму контракта.

Кличка «Два Гроша» окончательно закрепилась за ним после убийства Гжеща Тарнунга Вечного, герцога роттарского, за которое он запросил (и получил) от неустановленного лица девять тысяч н'дарама – и пресловутые два гроша.

Это убийство стало, по сути, завершением его карьеры: родственники герцога (они же – наиболее вероятные заказчики) развернули на исполнителя настоящую охоту. Его неоднократно ловили и казнили, каждый раз – при многочисленных свидетелях. Следовательно, утверждения о том, что Данат якобы избежал поимки, добрался через леса до Клойта и жил там до самого Проклятого Лета, промышляя охотой, лишены какого-либо серьезного основания.

 

Мэтр Ифо рэй Дагга,

«Персоналии теневой

истории Альверона»

1 Юго-восточная провинция империи Эмми Тамр.

2 Эмми Тамр, «Великое государство» – полное название Империи, занимающей большую часть Северного Альверона.

3 Эпоха процветания и развития Эмми Тамра, предшествовавшая Времени Смут.

4 Двухмачтовое торговое судно для речной и прибрежной (каботажной) навигации.

5 Трехмачтовое морское судно, торговое или боевое.

6 Эммирель, «великое древо» – выведенный Вэйле вид многоствольных деревьев, достигающих высоты двести локтей. Эммирель высоко ценится строителями, краснодеревщиками, целителями и волшебниками. О городе Радома речь идет в Книге 4.

7 Биашара (хэниморск.) – торговец, «тот, кто договаривается»

8 Колдун, волшебник (хэниморск.).

9 Места Сероземья, считающиеся особо опасными.

10 Свойственное Сероземью явление (возможно, хищное существо или совокупность существ). Встреча с ним практически всегда заканчивается истощением и смертью.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/