Глава 11

-Хоть то утешение, что вы скоро оставите нас, - услышал я за спиной голос Эбигейл.

Я обернулся. Она стояла посреди комнаты, наступив на полосу лунного света, падавшего из окна к ее ногам: черный цвет юбки поглощал свет, но выделял сложенные спереди тонкие руки. Верхняя часть тела была затенена. Я вышел из щекотливого положения, сказав, что у нее, наверное, останутся обо мне хорошие воспоминания.

-О, я забуду вас, как пустой сон, - усмехнулась она, оставаясь неподвижной. – По правде говоря, прелести ваши не производят на меня ни малейшего впечатления. Да, когда уедите, уж точно горевать не буду. Вы доставили мне огорчения своим упрямством и непокорностью, и невольно напрашивается мысль, что ваш разум есть вертеп беззакония.  Но я не стану вас порицать, ибо, я полагаю, вы были против меня исключительно  с целью самозащиты. Так я вам  и скажу.

-Понимаю, как вам не терпится от меня избавиться, -  сказал я, решив сохранить невозмутимый вид, сколько бы она не изощрялась в тщетных попытках уязвить мое самолюбие. – Вы были ко мне несправедливы. Да ведь и вы сами допускаете, что я этого не заслуживаю. И все же я благодарен вам.  Я значительно усовершенствовал свой ум сопротивлением.

-Как вы милы! Как простодушны! – вырвалось у нее. – Молодые люди часто предаются фантазиям, затмевающим  их рассудок. А потому, я не жду той сдержанности, к какой принудила себя.

-Дайте мне собраться с мыслями. Стоит ли мне надеяться, что вы простили меня?

Эбигейл бросила взгляд в сторону и сказала:

-Я вздохну свободно, когда вы будите за тысячу миль от Дорварда.

-Вот как! А я-то  надеялся уладить дело с вами,   даже не раз был готов сделать вам кое-какие уступки, поверьте,  не только в своих интересах. При таких условиях я жалею, что был с вами груб, и я готов взять назад все, что сказал.

-Я начинаю подозревать тут притворство, - добродушно улыбаясь, сказала она. Должно быть, мои слова несколько успокоили ее. -  В самом деле, вы успели наговорить мне кучу дерзостей, я уж не говорю про ваши выходки, только я не приняла их близко к сердцу,  не считала себя оскорбленной, хотя и не раз была  разгневана.  Думаете, я болезненно воспринимаю насмешки  над собою и обиды?

-Думаю, вы слишком умны, чтобы считаться с чужим мнением о себе.

-Благоволите принять во внимание, что чужое мнение для меня ничего не значит. В этом, следовательно, мы согласны.

-Я не прошу вас изъясниться мне в своих чувствах, но  буду вам признателен, если  скажите,  почему  вы настроены против меня. Ведь признайте, что были ко мне чересчур суровы.

- Неужели, – вздохнула экономка. - А что вы, спрашивается, хотите извлечь из моей доброты? По совести говоря, я испытываю к вам расположение,  даже не смотря на то, что у меня не было уверенности в вашем  благородном происхождении. Но потом вы сами устранили это сомнение.

-Мне кажется, что вы грустите. И очень даже грустите.

-И какую вы укажите причину моей грусти?

-Ну, я не знаю. Не могу знать, что томит и тревожит вашу душу.

-Прошу вас,  - нетерпеливо воскликнула Эбигейл, - оставьте в разговоре со мной эту тему. Исследуйте  свою душу, а мою не трогайте.

-Утром Гризелла сказала, что в отличие от вас, она находит меня  замечательным и…

-Я равнодушна к вашим достоинствам и даже к тому, которое считается важным в глазах женщины – вы  необыкновенно простодушны.  Кроме того вы умны, образованны. Такие женщины, как Гризелла, вероятно находят вас привлекательным, но не я. Мне, а я считала и продолжаю считать вас строптивым и невоспитанным юношей: вы умудрились за весьма короткое время  обесславить свое имя, не удивительно поэтому, что мне  чрезвычайно трудно проникнуться схожим чувством.

-Знаете, мне уже надоело убеждать вас в том, что в поступках своих я исхожу из лучших побуждений. Вы отчего-то внушили себе обратное.

- Положим, внушила. Что из того? Я все больше склоняюсь к мысли, что вы ведете какую-то игру, - укоризненно сказала Эбигейл. – Словом, я уже устала избегать каких-либо столкновений с вами.

-Я заметил, что вы вся передергиваетесь всякий раз, как видите меня.

-Возможно, что я пару раз и вздрагивала, но, поверьте, не для того, чтобы привлечь вас.

-Перестаньте на меня сердиться. Хорошо – сделаю предложение.  Я ищу дружбы с вами.

-Очень рада, что знаю ваше намерение. Верю, что вы хотите этого не только в угоду мне. Не говоря уже о том, что при всем вашем вероломстве вы юноша безобидный и не станете  осквернять обманом  естественную доброту сердца – вот такое я дала о вас представление.

Эбигейл смотрела на меня холодными глазами из-под морщинистых век почти лишенных ресниц: было в ней что-то, чего я не могу объяснить.

-Не думайте, что это одни только слова.  Я положительно изменился. Откровенно говоря, я добиваюсь вашего расположения.

-Если вы и в самом деле руководствуетесь этим побуждением, почему, скажите на милость, вы ведете себя самым возмутительным образом?

-Простите меня за то, что я не умею подчиняться. Я таким родился. Это сильнее меня.

-Вы прибыли из страны, которую Бог создал для того, чтобы она правила миром.  Я никогда не позволила себе высказаться неуважительно  об Америке, которая  явила миру величие и патриотизм в их чистом виде.  Однако я слышала, что, несмотря на то, что американцы,  возвысили себя над всеми, они, вообще говоря,  лояльные  и добродушные люди. Вы не такой?

-Не знаю.  Хочу заметить, что я крайне удивлен тем, что вы обнаружили тонкое понимание  столь высоких предметов.

-Смею вас уверить,  мой строптивый друг, что хоть я и чту поборников  истинной демократии, у меня нет ни малейшего желания содействовать прославлению столь высоких предметов.

-Говорите, строптивый. Может, я потому такой, что не вижу к себе уважения с вашей стороны.

-А разве я видела хоть малейший проблеск учтивости с вашей? Я ведь тоже жду уважительного отношения и за доброе слово была бы вам благодарна.

-Вы сами сделали это невозможным. По крайней мере, три раза в день, вы упрекаете меня за что-то или  угрожаете.

-А вы не огорчайте меня! Неужто возможность заручиться моим доверием не вдохновляет вас?

- Но как? Мы все время ссоримся.

-Это действительно случается регулярно. Но, признайте, - не я начинаю снова!

- Выходит, я один виноват.

-А то нет! Не надейтесь, что я возьму вашу вину на себя.

-Хорошо. Я один виноват везде и во всем. Вы удовлетворены теперь?

-Даже не знаю. Вы показали себя ветреным юношей. Надеюсь, вы говорите это в минуту умственного просветления, но что если вы непостоянны, тогда ничто не помешает вам пуститься в очередную авантюру уже к концу недели?

-Не сомневайтесь во мне: я от души хочу быть вашим другом.

-Не могу удержаться от повторения: все зависит только от вас. Согласитесь на мои условия.

- Я приму ваши условия, если они не ограничивают мою личную свободу.

-Смилуйтесь надо мной!  Какое из наших правил насилует вашу бесценную свободу?

-Да вы предоставили мне длинный список сплошных запретов. Не требуйте  от меня соблюдения  всех правил!

-Вы могли бы не подчиняться им, если бы жили  на стороне. Вы, однако, проживаете в замке и довольствуетесь с избытком всеми благами. Вы с самого начала поставили себя выше всех, ухитрились за довольно таки  короткое время  восстановить меня против себя. Всего отвратительнее то, что вы обратили слуг  против меня, плохо влияете на них, отчуждаете Дина от меня. Я устала вести счет тем огорчениям, которые вы успели мне доставить. Да что там, вы  меня окончательно измотали. Пусть  легковерная Гризелла восторгается вами. Для меня, очевидно, что вы бунтарь и как таковой  вносите смуту в наш дом. Молитесь Богу, который  направил вас сюда на мое несчастье! Вслед за этим скажу напоследок и скажу прямо – вы затеяли дело выше своих сил. Я еще могу противостоять непотребным силам.

-Знаете что, вы и я подружимся или умрем вместе.

-Знайте и вы,  - оборвала меня Эбигейл, - что я не чувствую себя предназначенной быть вам другом и уж  конечно умереть с вами. – Сказав это, она подняла указательный палец и прибавила - это было бы против всяких правил.  Стало быть, перестаньте об этом думать. 

С этими словами она  ушла. Двигаясь в направлении кухни, она увидела в соседней комнате Амброза, тот,  в свою очередь увидел ее и остановился; было в позе экономки что-то повелевающее ему приблизиться. Он приблизился. Уведомляя его взглядом, что имеется неотложное дело, Эбигейл так сказала:

-Я не буду отнимать у вас ключи от подвала. Раньше вы могли спуститься и взять по-своему усмотрению  одну или две бутылки портера для собственного употребления. Отныне я буду вести им счет, поэтому каждый раз, когда вы возьмете оттуда бутылку, вы должны сообщить мне, так как я составила для такого расхода особый реестр. Надеюсь, вы не станете отвергать эту меру, как неприемлемую.

Ввиду того, что никакого разумного возражения на это не последовало, Эбигейл  подняла голову и измерила дворецкого, которому стоило огромного труда сохранять невозмутимый вид,  снисходительным взглядом. Не храбрый, не тщеславный, еще менее того покорный, наш славный Амброз провожал ее взглядом, в котором униженное достоинство затенялось презрением. Чего еще ему ждать от Эбигейл, она могла лишь досаждать притеснениями ему.   Уладив дело с дворецким, Эбигейл,  довольная тем, что не случилось  пустой размолвки, направилась в кухню.  Тем временем,  там  добрая  Марта принимала ночного сторожа,  сына старого Хэзлита, если вы помните; вошло уже в обычай, что она кормила его и давала с собой какой-нибудь еды, полагая, что это остается  только между  ними. Но Эбигейл была прекрасно осведомлена об этом. От себя добавлю, что Марта была женщина  необыкновенно добрая и степенная; но самое существенное то, что она, как все одинокие женщины чрезвычайно любила едой ублажать одиноких мужчин,  и каждый раз принимая мужчину, будь то Амброз или Оливер  - решаюсь я утверждать - вся из сил выбивалась, чтобы встретить его как можно лучше.   В последующие  два часа здесь разыграется забавная сцена, которую я не могу обойти молчанием.  Вы потом поймете, почему. Когда экономка вошла на кухню, сторож  сидел за столом и ел  тушеную капусту с сосисками. При виде Эбигейл он вскочил на ноги, растерянно посмотрел на Марту, которая рядом резала хлеб, и потянулся за шляпой, лежавшей на краю стола. Проглотив кусок сосиски, первым делом  он кашлянул в кулак, тем самым давая знак Марте,  и поклонился. Марта начала догадываться по неясному намеку, брошенному гостем, что он чем-то встревожен и обернулась. Она, вероятно, тоже была не рада тому, что видела.

-Да перестаньте вы наконец кланяться, когда я вас вижу. Садитесь Хэзлит. Прошу вас, продолжайте. Марта, будьте добры сделайте мне чай. – Потом, отошла от стола, снова посмотрела  на сторожа  и спросила. – Кстати, как вас зовут, а то я все Хэзлит и Хэзлит.

-Слай, - чуть слышно проговорил сторож.

-Я так и подумала, - кивнула Эбигейл. – Вы не будете против Слай,  если я тут рядом сяду?

Бедный парень раболепно улыбнулся и вышел из-за стола.

-Эй, куда это вы, Слай? Вы еще не доели капусту. Вернитесь за стол, прошу вас. Пусть мое присутствие вас не беспокоит, я выпью чашечку чая и сразу же уйду. 

Слай послушно водворился за стол, положил руки на колени и стал смотреть в тарелку, ему кусок в горло не лез. Присутствие сумасбродной экономки  порядком  его мучило. Все это время Эбигейл смотрела на Марту, которая возилась у плиты, потом с любопытством посмотрела на парня. После той злополучной ночи, когда он помог ей избавиться от лягушки в постели (он поклялся никому об этом не говорить), она  уже не могла сказать, что чувствовала полное презрение к этому мужчине, хотя решила по возможности избегать встреч с ним.

-Сколько вам лет, Слай? – благожелательным тоном спросила Эбигейл.

-Тридцать четыре будет в октябре.

-Желала б я от всего сердца, чтобы вы женились.

-Так я и собираюсь.

-Неужели! Марта, вы слышали?  Слай кого-то нашел. Где? В Шефтсбери?

-Нет, в деревне  Шор. Она хорошая женщина. Все говорят это, не я один. Что из того, что она вдова?

-Шор, - задумчиво повторила Эбигейл. – Это так далеко.

-Восемь миль по дороге, но я иду через поле. Завтра, после службы, доложу вам, она ждет меня к обеду. Я все-таки хочу довести дело до конца. Решил, объясниться ей в чувствах.

-Скажите, безбожный вы человек, это первое свидание? (Слай утвердительно кивнул)  В грязных обносках пойдете к женщине?

Слай был так удивлен, что не сразу мог ответить:

-Конечно, я надену чистую рубашку.

-Я ведь это не к тому говорила. Вы имеете просто безобразный вид; эти ваши ужасные бакенбарды, они торчат перед ушами, как пучки сухой травы, волосы слишком длинные, мало того, что редкие и седые, так еще с сальными завитушками, лицо не ухоженное, не бритое, темные круги под глазами.  С этим надо что-то делать. Марта, принесите ножницы, мы обрежем волосы м-ра Хэзлита, уберем целиком и полностью бакенбарды и  побреем его,  благо представился случай. Но сначала, вы должны помыться: Марта наберет вам ванну в подвале, а я тем временем принесу костюм моего покойного мужа. У вас с ним один и тот же размер.

-Не надо! У меня есть белая рубашка, чистая. Утром я сам побреюсь.

-Слай, посмотрите на себя в зеркало! – воскликнула Эбигейл. – Какая из всех известных вам женщин, по-вашему, станет испытывать к вам интерес?

-Вдова  Дюфрен, - ответил тот.

-Послушайте, вы не нравитесь Гризелле, один ваш вид внушает ей отвращение. Потом, жене доктора, она, простите за откровенность, считает вас пропащим человеком, а что до вдовы Дюфрен, которую вы избрали себе в жены, то она, видимо, превосходит их своей глупостью. В вашей воле, любезный, измениться в лучшую сторону. Мы с Мартой посодействуем.

-Я буду молиться до тех пор, пока все не наладится к лучшему, - сказала кухарка.

-Лучше молите Бога об обращении этого человека на путь истины, - ответила экономка. – Слай, расскажите о своей женщине.

-Ну, я не видел ее без парика…

-Что!? – изумилась Эбигейл.- Мало того, что у нее французская фамилия, так она еще и парик носит! Продолжайте.

Слай, как умел, рассказал то немногое, что знал про вдову.

- У нее круглое  миловидное лицо, глаза темные, характер требовательный, сдается мне, что она капризная и своенравная, в мужском обществе позволяет себе пожеманничать.  Вообще, издали – цветочная клумба, вблизи – старая мельница.

-Облик женщины всегда вводит в обман мужчину, - изрекла Эбигейл. И довольная тем, как была выражена мысль,  прибавила  - Я вспомнила, что видела ее как-то на ярмарке. Она и в самом деле похожа на старую мельницу. Вы, Хэзлит, случайно уловили сходство.

Затем Слай спросил:

-Скажите, м-сс Тролопп, однако, вдова порядочная женщина?

-Не знаю. Знаю только, что она щеголиха и сплетница.

-А богатая?

-Вы все испортили! Я полагала, что вы влюблены в эту видавшую виды французскую вдову, но оказалось, что расположение ваше  исключительно зависит от размеров ее состояния! – тут Эбигейл сокрушенно вздохнула и, переглянувшись с кухаркой, которая в этом деле была ее покорной сообщницей, сказала решительным тоном. – У мужчин нет нравственного чувства. Все в них есть следствие выгоды.

- Нет, м-сс Тролопп.- встрепенулся сторож. – Поверьте, я боготворю женщину. В этом чувстве мое несчастье. Для меня женщина – нежное, ранимое, очаровательное и возвышенное существо.

-Да бросьте вы! Считать женщину такой – просто фантазия. Оставьте ее для художников и поэтов, - возразила Эбигейл. – Вы, Слай, простой человек с грубыми манерами. Впрочем, женщины, как и мужчины, иногда тоже доходят до обеих крайностей – хорошей и дурной.  А теперь, к делу. Идите вниз, Марта  сделает вам горячую ванну, там вы побреетесь и избавитесь от этих чудовищных бакенбардов. Потом мы займемся волосами. Я же принесу костюм.

Слай уступил требованиям женщин: возражать им в настоящем случае было глупостью. Прошло приблизительно тридцать-сорок минут, когда на кухню с довольным видом вошла Марта, она взмахнула руками и, подмигнув Эбигейл, сидевшей за столом, повернулась назад и сделала поощрительный жест. Из-за ее спины выступил сторож с обычной для него нерешительностью.  Его выход я бы назвал: « Преображение  Слая».

-Посмотрите! – оживленно воскликнула кухарка. – Ведь он красавчик, хоть куда!

И действительно вместо грубого, грязного, обросшего мужчины в комнату вошел парень с выразительным лицом  в коричневом костюме. Изумление, которое охватило Эбигейл при виде новообращенного сторожа, заставило  ее замереть на месте.

-Это он? – оправившись от удивления, спросила Эбигейл. Она так и ахнула от неожиданности.

Марта  локтем толкнула Слая в бок и дала подходящий цветистый ответ:

-Мы его помыли, постригли, побрили, приодели, и вышло то, что вышло. Привлекательный парень, даже чересчур.

-О, еще бы! Видно была воля божья  на то, чтобы дело наше увенчалось успехом - с жадным любопытством разглядывая сторожа, проговорила Эбигейл. –  Много ли надо, чтобы камень снова сиял. И то сказать: чудесное превращение, особенно если взять в соображение, что разница между вами до и после, это разница между небом и землей.

Слай, упоенный собой прошел на середину комнаты и с достоинством поклонился обеим женщинам.

-Теперь я покажу себя, - гордо  сказал он, возымев желание отличиться и ободренный приветливым обращением обеих женщин. - Не только вдове Дюфрен. Пусть все знают, на что я способен!

-Откуда эта уверенность в себе? Вот в чем вопрос, - насмешливо сказала Эбигейл, поманила его пальцем и взглядом указала на десятифунтовую банкноту, лежавшую на столе. – Вас давно не поощряли, а следовало бы, так что считайте эти деньги вознаграждением…, словом мы вас авансируем. Ведь ухаживания  за женщиной могут вас разорить. Не могу привыкнуть к вам такому. Вы на себя не похожи.

-Я и чувствую себя иначе, - польщено ответил Слай. Его глаза были полны удивления и восторга.

-Садитесь,  и вы Марта тоже. Теперь наш долг и прямая обязанность разъяснить этому весьма симпатичному молодому человеку, как блюсти себя в свете предстоящего обручения.  Как получилось, что вы выбрали вдову Дюфрен. Что в Шефтсбери девушек мало? Возможно, вас пленили высокие достоинства вдовы? Хотелось бы услышать какие именно.

Слай наморщил лоб и, напрягая все силы своего ума, знаками дал понять, что его растерянность обусловлена мыслительной деятельностью.

-Ну, я не знаю, - проговорил он, наконец. -  Достоинства у нее.…

-Да вы не стесняйтесь, говорите все, что думаете, - сказала Марта тихо, но твердым голосом.

- Тем лучше. Буду честным, я просто хочу обладать ею. Она мне нравится, вот и все. Я только боюсь, что встречу препятствие к своему счастью со стороны ее отца. Забыл сказать, она живет с отцом в большом доме возле реки. Что если этот старик лелеет мечту видеть свою дочь замужем за каким-нибудь богатым адвокатом. А кто я? Всего лишь нуждающийся мужчина, я лишен видов на будущее.

- Вы не один, в такие времена. Конечно, это печальное обстоятельство, с которым считаются в этих делах родители, - сказала Эбигейл.

-По совести говоря, у меня есть долги, платят мне мало, потому мне всякий расход кажется разорительным. У меня не хватит денег на свадьбу.

-Кому вы должны? И какова сумма долга?

-Оливеру и Огастину. Им  я должен…, так сорок девять фунтов Оливеру, и шестьдесят три…

-Это составляет сто двенадцать фунтов. Не падайте духом, - я беру на себя все эти долги.

Слай,  судя по всему, никак не ожидал, что Эбигейл позволит себе быть щедрой к нему, он  разинул рот и вытаращил глаза. Марта и Эбигейл, как бы для того, чтобы сохранить это замешательство, которое, надо думать, доставляло ему удовольствие,  на  минуту заставили себя помолчать. Наконец, Эбигейл, явившая ему свое великодушие, спросила:

 - А теперь, когда у вас нет долгов,  скажите,  вы уверены в чувствах вдовы?

Помимо страха, Слай чувствовал  к ней уважение, которое обычно испытывают простые грубые люди перед лицом  властного человека,  чье превосходство они признают, теперь к этим чувствам добавилось глубокое почтение, которое  питали  благодарность и ликование. Они вытеснили былой страх перед ней.  Если бы Эбигейл знала, что он во власти этих чувств, она бы увидела и их действие на душу такого человека. А Слай, в голову, которого лезли разные мысли,  внезапно почувствовал некоторую склонность  обнять Эбигейл, разумеется,  от избытка чувств. Да, именно обнять, потому что случай обещал ему, что он станет порядочным человеком, стало быть, ему больше не надо, так сказать,  приспосабливаться, терпеть нужду и одиночество. И прийти к новому состоянию духа ему помогла Эбигейл. Необъяснимое, смешанное чувство владело им – чудесным образом и навсегда он изменит свою жизнь.

-Вы действительно оплатите мои долги?

-Да, друг мой, если, конечно, вы ничего не возражаете против этого?

Слай не заставил себя долго уговаривать.

-Что вы, разумеется, не возражаю. Я так рад,  что, кажется, плясать готов. Спасибо. Ах, я тут вспомнил.… Вот беда-то!

-Вот беда-то! Что вы хотите этим сказать?- перебила его Эбигейл.

Слай с минуту смотрел на нее молча, потом,  собравшись с духом, признался:

-Я подумал об Амброзе. Ему, позвольте мне сказать,  я тоже должен.

Если бы парень говоря это смотрел на Эбигейл, он бы, пожалуй, обратил внимание на то, что она вздрогнула. На это сообщение она не замедлила ответить:

-Нет уж, заплачу за двоих, а за него  не стану. А вы еще тот гусь! Я хочу знать, сколько ему должны?

-Мне помнится, - напустив на себя  весьма глубокомысленный вид, проговорил сторож, - тридцать фунтов.

-Всего-то. Взяли у него деньги – так и отдавайте сами. Итак, что о чувствах к вам вдовы.  Говорите же, - потребовала она. – Или скромность  одолела вас? Вообще говоря,  раз уж мне приходиться коснуться столь щекотливой темы, при настоящих обстоятельствах должна сказать, что порядочная женщина не вкладывает в свои  взгляды того пыла, на какой она способна, предпочитает показывать себя в выгодном свете, хотя у самой на уме лишь сплетни и интриги.  Когда на ярмарке показывается эта ваша нафталиновая вдова в багряном платье, все шепчутся, показывают на нее пальцем,  и раз уж на то пошло, признаюсь, что знаю, в каком  скромном почете весь ее род.  Я так же знаю, что стены ее  уютного дома убраны коврами, на каждом окне герань, а в углах фикусы, словом, все это создает  впечатление некоторого достатка.  Если только  вы уже  очень хорошо знаете друг друга, вас не затруднит мой вопрос: она делилась своими чувствами с вами, Слай?

-Да, она просто вся светится, когда я смотрю на нее на воскресной службе. У нее вторая скамья от алтаря, мое место на третьей, на самом краю прохода.

-Хорошо, но я не в состоянии понять, как может она в церкви светиться от своей любви к вам.  Любить Господа в храме Его, для нее  не служит призывом. Ну, да ладно. Брак вещь необходимая. Почему? Сейчас я вам скажу. Господь создал пару, чтобы все качества, которых недостает у мужчины, имелись в избытке у женщины.  А что если она, эта ваша вдова,  просто кокетничает и замуж не собирается, тем более за вас?

-Я не касался этого вопроса. Я ведь завтра не отправляюсь жить к ней. Поговорю, на определенные вопросы она должна ответить, в особенности на важные. Но хочется выслушать ваше объяснение.

- Вот что я вам скажу, если голова вдовы Дюфрен уходит в парик, смотрите на лицо:  душевные переживания женщины   спрятаны глубоко внутри, но все отражаются на ее лице. Слова, взгляды, вздохи – это знаки чувства.

-Как мне вести себя с ней? Я не джентльмен. Куда уж мне! Манеры у меня деревенские, простые.

-А так. Покажите себя скромным, неловким, будьте естественным, но… в разговоре э-э, допустите некоторую вольность. Дайте ей случай образумить себя. Это будет ей приятно. Знайте же и твердо запомните, что бурная страсть часто пугает неразвращенную женщину, особенно если ей за сорок. В таком возрасте они все озабочены чистотой своей нравственности. А почему, сказать не берусь.  Поэтому, настоятельно советую не горячиться, говоря, что от нее зависит ваше счастье.  Пусть к этой мысли придет она сама,  надеюсь, вы меня понимаете.

Слай, внемлющий каждому слову, покачал головой и, преисполненный рвения, стал кусать в напряжении губы. Что ни говори, а Эбигейл умела гладко говорить и силою своего вдохновленного слова она воспламенила неотесанного парня. Как говорится, чем больше слушаешь, тем сильнее впечатление.  Между тем Марта, отметив про себя, что Слай на вид весьма приятен, продолжала в него всматриваться, словно боясь, как бы ни рассеялись все чары из-за того, что она понемногу привыкала к его новому облику.

-Более того, не примените воспользоваться этими советами, ничего вам не стоявшими, - присовокупила она. – Господь Бог начал творить чудо! Мы видим Его благословление в нашем доме.

-И вот еще что, - с серьезным видом сказала Эбигейл – будем надеяться, что вдова Дюфрен скромно примет ваше предложение – идите к ней с богом.

-Мне уже хочется поскорее узнать, как обойдется дело, - вставила Марта.

-Я вам потом все расскажу, - не удержался  Слай,  внезапно охваченный  каким-то порывом. Возможно, это было душевное облегчение или возвышенная радость  или подъем благодарных чувств. Он уже находил в себе больше уверенности для столь важного дела.

Подумав немного, Эбигейл сказала:

 - У нее дома, не садитесь за стол раньше хозяйки, ешьте медленно, хвалите еду, но не вздумайте слишком часто услаждать ее этими любезностями  и вообще будьте учтивы в обращении и умеренны в лести. Во время обеда не начинайте скучный разговор,  и упаси вас Боже говорить о погоде. Это так банально. Если вы ничем не уроните себя в ее мнении и душу ее умягчите нежностью, она обязательно расцветет, как цветок. Вам лишь останется сорвать его. Да, в женщине играют чувства. Но не забывайте, что кроме души и сердца у нее есть нервы. А у женщин в нашем возрасте они обычно натянуты.

         

                            Туманное серое утро  уже  ближе к полудню увенчалось  теплым и солнечным днем. Поскольку настроение  часто бывает связано с погодой, все домашние  радовались и, как водится, то и дело смотрели в окно. Дин рвался на улицу, и как только Эбигейл вышла из-за стола, он кинулся во двор, прихватив с собой имбирные пряники. Приблизительно через  полчаса Чарльз  отправился к своему поверенному  в Ведмор и взял меня с Дином. Мне представился случай увидеть маленький провинциальный городок. Мы остановились на какой-то улице возле уютного старого отеля the Cottage Loaf, и кадиллак   вишневого цвета с черным верхом  Type 61 сразу собрал толпу: люди с восхищением его разглядывали, некоторые прикасались к великой машине. Мы с герцогом  ушли в гостиницу, где была встреча с поверенным, а Дин остался в машине: в серой поношенной куртке и коричневых вельветовых штанах он сидел за рулем, давая всем понять, что это его собственный выезд. От избытка чувств Дин сделался невыносимым снобом, он чувствовал себя обязанным гордиться  - с большой неохотой  он отвечал на вопросы, которые в основном касались автоматической коробки передач, и в его взглядах на людей, окруживших машину, сквозило легкое пренебрежение. Спустя какой-нибудь час герцог уладил свои дела и мы тронулись в обратный путь. На окраине города мы остановились пообедать в трактире, на дверной дощечке которого значилось « Сады Соломона». Вот как! Ветхий вид здания свидетельствовал о застое и неважном положении дел, а двор вообще не соответствовал  сколько-нибудь крикливому названию. В запущенном саду позади двухэтажного каменного строения с тростниковой крышей  имелись две старые чахлые яблони, их стволы были покрыты серо-синим лишайником, а искривленные ветви, особенно принимая во внимание то, что листья почти облетели, были так же  избавлены и  от  маленьких желтых плодов, которые в большом количестве лежали на земле. Ближе к забору в высокой усыхающей траве виднелась ржавая машина. За домом сушилось белье, из открытого кухонного окна доносились голоса, и распространялся запах жареного лука. Над дверью висел запыленный фонарь, три других окна слева от двери были закрыты ставнями. Вдоль  безлюдной дороги, которую с одной стороны окаймляла полуразрушенная каменная ограда, куда не бросишь взгляд, уныло расстилались скошенные поля и заросшие ольхой овраги. Небо в противность нашим ожиданиям затянуло серыми тучами, они заслонили солнце  и сплошной массой  нависали над  землей, которая исходила влагой и безрадостной отрешенностью,  та в свою очередь, выражаясь поэтическим языком, принуждала к легкой  грусти.  Учитывая,  что каждая вещь чем-либо обязана другой,  и по отношению к ней что-то значит, не трудно понять, что явные особенности в одной уравновешиваются  противоположными особенностями в другой,  и таким образом посредством невидимого взаимодействия  или проникновения, достигается  уже очевидное единство целого. Примером тому служил трактир – унылое место сделало его тем, чем он был.  Внутри он выглядел  так же удручающе мрачно, как и снаружи: в большой комнате с низким потолком было бедно и неуютно.  Вы потом поймете, почему  я уделяю описанию этого трактира столько внимания. Войдя в комнату,  мы застали перед закопченным камином толстую старуху, она кочергой ворошила поленья и пела низким голосом. На ней было поношенное платье с передником, нижний край которого она заткнула за пояс, на голове чепец, полностью закрывавший  волосы. Казалось, ей доставляет удовольствие тыкать кочергой в поленья и видеть, как они рассыпаются на огненные куски. На решетке перед камином были развешаны тряпки. Пучки трав, их было много, висели на стене вместе с офортами викторианского времени. Картина эта удивила меня, особенно когда я увидел среди офортов и литографий  афишу Сент-Джеймского театра, в оформлении которой использовались стилистические приемы модерна. Но интересна она, вы сами понимаете, была не этим, хотя и отличалась большой изысканностью, вверху, красным по серому было написано « Как важно быть серьезным». Афиша была датирована 14 февраля 1895 года.

-Можешь не сомневаться в ее подлинности, - сказал Чарльз.

-Как случилось, что она висит здесь? – спросил я.

-К Уайльду это не имеет никакого отношения.  Дочь первого владельца трактира была актрисой, она играла  леди Брэкнелл в премьерной постановке пьесы.  Ты читал « Портрет Дориана Грэя»?

-Дважды.  Уайльд мой любимый писатель. Странно мне  видеть  эту бесценную афишу в таком убогом месте.

-Если величайшим для тебя удовольствием  будет получить эту афишу, я куплю ее.

-Ты шутишь?- воскликнул я.

Чарльз пристально посмотрел мне в глаза, улыбнулся и сказал:

-Я говорю совершенно серьезно.

Увидев, что мы сели за стол, старуха приблизилась, и угодливо улыбаясь герцогу,  отвесила поклон, соответствовавший его положению.

-Ах, что за радость для женщины моих лет видеть молодые и здоровые лица, - она поочередно посмотрела на меня, Чарльза и Дина, потом вернувшись к герцогу, воскликнула с большой непринужденностью.  -  Ей-богу, прямо в дрожь бросило меня, когда вы вошли, сэр. Смейтесь, сэр, если вам угодно.  Надо вам знать, что вы явились мне во сне.  Клянусь спасением моей души, минувшей ночью я  видела во сне  на столе кошелек,  и вы при нем присутствовали, сэр.  Вы настойчиво требовали, чтобы я взяла его, но я твердила: « Не могу, и все тут». Потом выбежала на улицу и увидела  ярмарку, а мне надо было туда по собственным делам, поэтому пошла по дороге,  увидела  соседку, ее зовут  Филида,  мы с ней старые знакомые,  только вдруг она оглянулась,  топнула ногой и бросила в меня баранью кость.  Это весь мой сон. Скажите, пожалуйста, сэр, что это значит?

-Должно быть, к великому твоему счастью, ты станешь богатой.

-Если вы примете во внимание, что я женщина в нужде,  - сказала старуха, впадая в отчаяние, - ведь трактир, который я с большим трудом содержу, больше не приносит дохода и мою старость, которая  стала  решительно невыносимой,  то, думаю, легко себе представите, что счастье меня уже миновало, а богатство за мной не водится.

-Вот, - сказал Чарльз, вынимая из кармана деньги. – Я не могу видеть вас в нужде. Скажите,  м-сс Фисби, пятьсот фунтов облегчат ваше тягостное и затруднительное положение?

-Простите, сэр, - не своим голосом проговорила старуха, - вы хотите дать взаймы эту сумму? Я скромная и бережливая женщина, скопила немного денег на старость, но даже этих  средств не хватит, чтобы расплатиться с вами, уж вы  поверьте мне.

-Мы с вами старые знакомые, чтобы беспокоиться из-за такого пустяка.

-Боюсь не смогу отдать,  - проговорила старуха с безутешным видом. – Я честная женщина. Мне ли  лишиться вашего уважения.  Что за стыд для женщины моих лет и моего положения!

Решительный отказ взять деньги навел меня на мысль, что предложение герцога было не что иное, как надругательство над ее гордостью. В целом это свидетельствовало о добродетельной натуре,  которую нельзя было предполагать под столь безобразной внешностью. Вместе с тем деньги и  их доступность  воспламенили сердце и, глядя на растерянную женщину, я понял, что составил неправильное представление  о ней.

-Действительно, ваше бедственное положение вызвало у меня желание помочь вам, - сказал Чарльз.

Но вдова Фисби вела свою игру, а сводилась она к тому, что ей ни при каких обстоятельствах нельзя потерять лицо.  Я наблюдал за всем с улыбкой, просто под влиянием восхищения, которое она у меня вызывала. При этом подумал, в какое отчаяние она сразу впадет, если герцог спрячет деньги в карман. Но они оставались на столе и вводили ее в искушение.

-Ах, сэр, ваше  благодетельное внимание к бедной вдове сопряжено с большим неудобством, - горько сетовала она. -  Если я возьму ваши деньги,  я, конечно, обеспечу себя всем необходимым, но мне будет стыдно смотреть в глаза людям, особенно  Филиде, которую, запутавшись в долгах,  разорил родной сын: голод одолел в ней гордость, и она теперь взяв под руку распутного  сына, ходит по улицам Ведмора и просит милостыню. Нет, уж лучше изведаю тех  лишений, которые доводят людей до безумия, чем возьму ваши деньги. И в самом деле, я даже не хочу быть обязанной этим одолжением вам.

 Герцог из вежливости кивнул.  Эти разумные соображения, очень спокойно изложенные ему, освободили его от необходимости вести игру.

-Не хотите взять кредит, тогда продайте что-нибудь, - сказал он.

Миссис Фисби готовая того и гляди снова углубиться в свои сердечные треволнения, бросила на герцога удивленный взгляд, его слова вызвали у нее некоторое волнение.  Исступлению женщины  не было границ. Мы оба ждали ее ответа. Жадность возбудила в ней любопытство, и она отстранила все, что могло умерить силу этого упоительного чувства. К тому же ей хотелось как можно скорее получить деньги.

-Достаточно сказать, что мое бедственное положение довело меня  до отчаяния, - принялась она сокрушаться снова  с очень сосредоточенным видом. - Я уже ничего не связываю со своими собственными надеждами.   

То, что она добавила к сказанному, было так забавно по содержанию, что запомнилось мне навсегда.  Я повторял про себя каждое слово в отдельности, чтобы не забыть. Она сложила руки на животе и, устремив задумчивый взгляд в сторону, промолвила безразличным тоном:

- Пожалуй,  я готова что-нибудь продать, лишь бы  как-нибудь выпутаться.  В подвале  у меня есть  лошадиное седло из ослиной кожи,  ружье, три дубовых бочки  с превосходным вином, в добавление могу продать  два мешка гусиных перьев, они мне  достались от матери, у нее было две дочери, из которых я -  младшая…

Мы с Чарльзом обменялись улыбками, и он, взмахнув рукой, прервал бедную вдову.

-Миссис  Фисби, хоть это может  показаться вам невероятным, но я заплачу  пятьсот фунтов за афишу.

После некоторого колебания, вызванного неожиданностью предложения, она внимательно посмотрела на герцога и, убедившись, что он не шутит, воскликнула:

-Не иначе, как добрый ангел прислал вас сюда. Берите. Благослови вас Господь!  Должна вам сказать, что мой покойный муж эту афишу почитал величайшей ценностью, он  гордился, что его бабушка сделала большие успехи на лондонской сцене; звали ее, помню, Гвендолин Пейдж. 

С этими словами старуха взяла деньги и, отвешивая поклоны, стала пятиться назад: она была сама не своя от радости. Было мало вероятно, что она понимала художественную ценность афиши.  Я привез ее в Америку, она до сих пор висит у меня в библиотеке и всякий раз, когда я смотрю на нее в грустном расположении духа, я вспоминаю трактир «Сады Соломона» и вдову Фисби, кости которой уже давно сгнили  в земле. Мне подумалось, что словами можно обидеть или оправдать безрассудство, но великая сила слова в том, что  в союзе с воображением  можно написать хороший роман или когда представится случай дать подробное и достоверное описание облика человека, который был маленькой частью этого мира. Чарльз, Дин, Эбигейл, Амброз опять возвращаются ко мне.  Воспоминания о них не приносят успокоения, но вызывают какие-то нежные чувства, мне  не остается ничего другого, как беречь свои иллюзии, ибо я могу объяснить свою любовь  к ним причинами, о которых сам не имею ни малейшего представления.

  Было семь часов вечера, когда мы воротились в замок. Вот, собственно, и все, что было интересного за этот день. Я обратил внимание, что Чарльз был чем-то подавлен, его лицо, обычно ухоженное и свежее было усталым. Даже его лукавство, которым он блистал в трактире, казалось, иссякло; он выглядел как человек, которого тяготит беда и который вынужден   мириться с тем, что выше его сил.  Я не стал навязываться ему и по прибытии в замок сразу поднялся к себе и улегся на кровать с книгой. Но полистав книгу, отложил ее, лег на бок и закрыл глаза. Всему причиной была усталость. Покой так благотворно действовал на меня, что я испытывал душевную и телесную отраду в возможности принадлежать самому себе. Я лежал в тишине, которую ничто не тревожило, и думал о том, о сем, но никакие смутные мысли не могли затмить трактир и его хозяйку. Погруженный в воспоминания я заснул, мне что-то мерещилось, когда я услышал голос: я открыл глаза и увидел перед собой Чарльза с бутылкой вина.

-Прощу прощения, что потревожил вашу милость, - сказал он улыбаясь. – Но я не могу, черт возьми, пить один.  Это весьма непристойно! Это соображение представляется тебе убедительным?

-Вполне, как и то, что сон отнимает слишком много времени, - сказал я, вставая с постели.

Чарльз одобрительно кивнул, сунул мне в руки бутылку, шагнул к окну, взял кресло и придвинул его к другому, так чтобы между ними стоял небольшой стол. Я сел и стал с удовольствие наблюдать, как он открыл бутылку и наполнил стаканы. Уже взяв свой стакан, он сказал:

-Имеется новость, кстати, когда я шел к тебе, то встретил Эбигейл, я был настроен пошутить и сказал: « Вы не спросите меня, какого мнения  я об Обри»? А она мне: « Считайте, что спросила». Ну, я и говорю: « Мне любопытно, почему у вас возникло предубеждение против него? Неужели вы так слепы, что не видите чистую душу»! Она ответила так: «  Неужто? Скажу откровенно без околичностей, что я удивлена, отчасти тем, что вы изображаете своего избранника, чуть ли не ангелом, а я готова оспорить такой взгляд на него, отчасти потому, что слушая вас, не могу представить себе при этом чистую душу в его облике».  Результатом всего этого было то, что я добродушно улыбнулся, но придя в себя, я понял, что она не просто возразила, она меня уколола словами « своего избранника». Она сказала это так, словно порицала меня.  По-моему дело зашло слишком далеко, я начинаю думать о наказании. Что если я отправлю ее к матери.

-Тогда она будет наказанием для нее.

-Мне, конечно,  искренне жаль мать, но я утешаю себя мыслью, что она снисходительно относится к некоторым вольностям Эби. И потом, их обоих уже ничто не исправит.

-Много твоей матери от нее радости?

-Не много, но у нее появиться возможность разнюхать, что у меня в замке делается. Представь себе, в ее обществе Эби делается как-то спокойнее обыкновенного.… Да  и мать будет избавлена таким образом от одиночества, ей нравится, когда Эби приезжает любезничать с ней, ведь она все время вздыхает, частью с досады, но больше от скуки. Ну, что скажешь, хочешь от нее отделаться?

-У меня и мысли такой нет. Пусть едет, если сама хочет.

-Ты еще надеешься, друг мой, что со временем она переменится и будет к тебе благосклоннее?

-Боюсь, она не изменит своего отношения ко мне.  Какого дьявола ей от меня надо!  Она постоянно бранит Амброза, цепляется к Дину, таит на всех злобу. Досталось и мне от ее деспотизма.  Она злобная, потому что в нее не иначе как вселился дьявол. Я больше не буду гоняться за ее благосклонностью.

-Что будешь делать? – весело спросил Чарльз.

-За обедом подсыплю ей яду, - пошутил я.

- Никто не скажет, что я благоволю к ней, однако, я не могу забыть, что за ней двадцать лет безупречной службы. Она предана моей семье и приложила немало усилий, чтобы заботиться о нас.  Еще я думаю, что эта преданность, - она совсем не думает о себе,  ей стоила каких-то жертв. Я не знаю, как мне оправдаться перед самим собою в том, что я собираюсь ее уволить.  И еще я должен сказать, что  не могу так жестоко обойтись с женщиной, чья преданность моей семье требует поощрения. А между тем мне придется уволить всех. Я банкрот. Последнее  время я только и  делаю, что думаю, где найти денег, которые помогут  спасти замок.  Едва ли есть наказание, которое равнялось бы моей потери, учитывая, что замок Дорвард, хорошо тебе известный, дорог мне не только, как родной  дом,  - это родовое гнездо Гулдов.  Только деньги могут вытащить меня из ямы. Но где их взять? Трудно себе представить, что здесь поселится какой-нибудь  скучный банкир или чопорная, выжившая из ума  графиня, что я буду  до конца жизни  обречен  влачить жалкое существование.  Неужели такая участь суждена мне?

Я взглянул на герцога, его молчание выражало и растерянность, и отчаяние. Эта новость  ошеломила меня. Как ни старался я держаться непринужденно, слова Чарльза привели в смятение мои чувства.

-Я в ужасе от того, что ты можешь лишиться замка. Не могу в это поверить.

-Вот каково мое положение, - в каком-то приливе бодрости, заключил Чарльз, - а относительно  того, что мне угрожает бедность, то я готов смириться с тем, что прямой дорогой иду к  разорению, поскольку у меня нет никаких сомнений в том, что я игрушка в руках судьбы.  Таким образом, это бедствие  кажется мне неизбежным.  Кто знает, может потеря замка будет меньшим злом: я живу скучной и добропорядочной жизнью, которая меня уже тяготит, мне осточертело блюсти свое дорвардское достоинство. Я хочу, чтобы моя жизнь была водопадом, а не ленивым потоком. В Америке у людей большие возможности,  я люблю американцев за их приветливость и радостное восприятие жизни, а в Англии в отношениях между людьми присутствуют надменность и претензия на утонченность чувств, в сумме эти слагаемые дают скучного и чопорного англичанина, который не столько восхищается американским образом жизни, сколько сделал предметом зависти.

-Ты действительно собираешься взять с собой Дина?

-Я не хочу видеть его благовоспитанным английским мальчиком, в таких нет жизни. Духовным развитием Америка  намного превосходит все страны мира. Он получит самое лучшее образование, я отправлю его в Принстонский или Йельский университет. Ты тоже примешь участие в его судьбе. Он будет принадлежать нам обоим. Мы будем дивиться его способностям, гордиться им  и любить в нем нежность и доброту.

-Меня больше беспокоит, что будет с тобой, когда ты потеряешь замок.

-Я импульсивен, вспыльчив, нетерпелив: мне нигде нет места. Почему – не знаю. Может потому, что я не терплю ограничений, особенно в развлечениях.  Меня постоянно тянет куда-то. Эбигейл, которая  имеет манеру все детализировать и определять, скажет, что это метания неупорядоченной души. Во мне живет бродяга. Кстати, она честит меня филистером. За что? У меня тонкий вкус, я ценю классическое изящество. Да,  я самодоволен, у меня нет принципов, но это не делает меня филистером.

Когда герцог это говорил в комнату вошел Дин. Он усадил его на колени и, обняв за талию, привлек к себе. Со своей стороны, ласково посмотрев на меня, Дин обнял его за шею.

-Вот мое вдохновение, - сказал Чарльз. Тон его речи стал более мягким, он потрепал Дина за волосы и  добавил. – Его любовь единственное, на что я еще  могу рассчитывать. Я прекрасно знаю, о чем ты подумал. Чтобы не уронить себя в твоем мнении поясню, что я говорю о любви сына к приемному отцу. Впрочем, я совру, если скажу, что очень забочусь о чистоте своей нравственности,  я  никогда не пренебрегал своим влечением к Тому, который  отвечает  мне взаимностью, как видишь, я развращенный аристократ,  и  разрази меня гром, если я произнес хотя бы два слова в свою защиту.  Мне нравится быть порочным – это сладкая отрава. Я нахожу утешение в любви. Разве ты не находишь в любви того, к чему стремишься?

Я до того растерялся, что на вопрос ответил молчанием.

- Меня возбуждает красота, особенно телесная, - продолжал  откровенничать  Чарльз. - Она наполняет меня одушевляющей силой. Разве красота, которую мы наблюдаем в предметах, формах и поверхностях не имеет своим основанием удовольствие?  Мне доставляет истинное наслаждение обладать телом, воплощающим красоту. Так я думаю, потому что душа не может найти прекрасное в вещах вредных для нее. Платон сказал, что красота являет нам свои прелести, когда ничем не прикрыта.

 Чарльз  в продолжение этого монолога отстранил от себя Дина и, удерживая его за руку,  процитировал изречение Платона, после чего, сделав едва заметное движение, сказал: « Разденься». Прежде чем я опомнился, Дин без всякого смущения снял с себя всю одежду и  встал передо мной совершенно голый в тот момент, когда я собрался было воспротивиться, ибо находил вполне непристойным  происходящее.  Я был крайне удивлен, почему он охотно повиновался воле герцога и в то же время восхищен  совершенными пропорциями тела Дина, его нежность, чистота кожи  и в целом обнаженный вид  произвели во мне большое смятение. Чарльз упивался  моим замешательством, он встал позади Дина и, взяв его за плечи, сказал:

-В этом много приятного. Разве утонченная красота его тела не восхищает тебя? Скажи, ты любишь Дина?

-Да, - чуть слышно прошептал я.

Не дав мне прийти в себя от изумления, Чарльз сказал властным тоном:

-Ну так возьми его.  Давай, возьми, тут нечего стыдиться. Удовлетвори свою потребность в нежной привязанности!

Мне стоило немалого труда уговорить Чарльза не принуждать меня делить с ним «Совершенство». Хуже всего было то, что я потерял всякое самообладание и,  не будучи в состоянии спокойно мыслить, нес какую-то чушь.

-Какой же ты после этого художник, если  не испытываешь влечение к божественной красоте мальчика, – бросил он, раздосадованный тем, что я упорствую в деле такого рода.

Но сердце мое не лежало к этому.

-Я поражен  красотой его тела, - сказал я в ответ на этот упрек. – Меня и в самом деле тянет к Дину, но я считаю, что физическая близость с ним – самое худшее последствие  такого влечения.

-Послушай, кто говорит  о близости? – воскликнул Чарльз с таким удивлением, что  я перестал совсем его понимать. – Я не собираюсь его делить с кем-либо, даже с тобой. Думаешь, я могу дойти до такой крайности?  Я разумею платоническую любовь. Дин позволит тебя прикоснуться к себе. Посмотри, какая у него ослепительно  чистая кожа! Нет ничего прекраснее этих форм, этих изгибов тела. Как упоительна его нагота! Так, насладись этим с надлежащей сдержанностью. Уверяю тебя, его нежное обнаженное тело, к которому  нужно лишь прикоснуться, доставит тебе самое большое наслаждение на свете.

В этом мнении его поддерживал и Дин. Как бы там ни было, он  с большой непринужденностью протянул свои тонкие руки, и  в невольном порыве  я прижал его к себе, поддавшись непреодолимому обаянию его нагого тела. Одновременно я дрожал, и ум мой был в таком смятении, что я не мог разобраться в себе, но волнение, меня охватившее было благоприятным.   Словом, я испытывал радостное волнение и в этом приятном состоянии терзания мои утихли. Между тем  Чарльз привлек к себе Дина и, поцеловав его в голову, отстранил мальчика от себя, вскинул руку и в театральной манере продекламировал следующее стихотворение:  « Жизнь коротка, так предадимся  вину, любви и пенью. И пусть продлится день. Ведь мы сегодня живы, а завтра – тень». В это самое время, продолжая искушать меня своей наготой,  Дин опустился на пол и  лег на живот, перед камином. Сказать по правде, я  примирился с его наготой, являвшей, выражаясь поэтическим языком,   телесное совершенство,  я так же  ощущал себя причастным к  делу, в котором было какое-то волшебство, и  был   настолько одурманен  сладостным волнением, что горел желанием  заключить Дина в свои объятия. Его цветущая плоть томилась любовью, для которой она была назначена. Только присутствие Чарльза меня сдерживало.  Неожиданно я в себе обнаружил влечение к порочной связи, она одна, казалось, могла вернуть меня к утраченной  безмятежности, она возвышалась над обычной жизнью, она  показывала  безысходность и тщету ее, и манила меня своей способностью погрузить неприкаянную  душу в радость любви, - вот и нашлась тема для размышлений. Наконец согласно требованиям приличия Дин оделся, герцог водворился в кресло и больше уже не внушал мне соблазнительные мысли и свою значительность, а я столь щепетильный в этом отношении немного успокоился и тоже  сел в кресло. Никакой опыт не может укрепить человека против всяких случайностей хотя бы потому, что они всегда внезапны. За последние десять минут этого прекрасного вечера  я испытал волнение, в сильной степени отнявшее у меня мыслительную способность,  восхищение, смущение, замешательство, искушение и, разумеется, симпатизируя герцогу, не мог его упрекнуть за это. Он предложил мне выпить. Комната скоро наполнилась разговором, Чарльз затронул тему, которая нас погрузила в глубокое размышление.

- Безусловное преимущество молодости в том, что она имеет виды на будущее, - говорил он. – Возраст определяет наши возможности. Мать не устает твердить, что мне пора остепениться, другими словами мне следует обзавестись семьей. Легко говорить, трудно сделать. Иногда я думаю о своей жизни, как о векселе, срок которого скоро истечет. Меня угнетает ощущение пустоты:  я не знаю, что тому причиной, быть может, все дело в том, что я еще не нашел себя, а ведь мне уже тридцать пять. Как бы там ни было, мне все опротивело. Вещи, которыми я дорожил, стали ничтожными, несущественными.  Мне кажется, что моя жизнь не соответствует той, для которой я предназначен. Наряду с этим я мечтаю о значительных событиях, приятных встречах, о чем-то важном, но вместо этого  мирюсь с серой и заурядной жизнью, которая все больше становится похожей на болото. Конечно, бывают счастливые дни, но они едва ли могут уравновесить плохие. Почему я – рожденный для высокой жизни веду жизнь посредственную и бессмысленную? Меня одолевает разочарование – я увяз в нем по горло. Может, действительно нет никакой пользы в том, что я проживаю свою жизнь в этом прекрасном старинном  замке,  изолированном от всего мира. Я постепенно деградирую.

-Очевидно, что идеальные условия  существования больше подходят для синей водоросли, чем для  разумного человека, который ищет смысл жизни и свое место в этом мире.

Чарльз с минуту сидел с застывшим взглядом, потом собравшись с мыслями,  пристально посмотрел на меня и воскликнул:

-Э-э, да ты философ. Честное слово. С тобой я провожу время приятнейшим для меня образом – для души, когда она в расстройстве, задушевная беседа с другом, столь же полезна, как свежий воздух для легких. Ты, наверное, никак не ждал, что я буду вздыхать и горько жаловаться? Но я глубоко удручен своей бедой.

-Насколько я понял, замок у тебя заберут за долги. Когда это случится?

-Пока я кое-как ухитряюсь добывать средства к существованию, а как ты понимаешь, я не могу составить себе состояние своим титулом, хоть я не против его заложить, кредиторы меня не трогают, но эти  крысы  спят и видят, что мой замок перешел в их руки. Мне не избавиться от долгов.

-У тебя будет достаточно денег, чтобы не работать в Америке?

-Хватит на пару лет, а потом…. Что потом будет, не знаю; может, пристроюсь к делу, а может, буду жить на взятые взаймы деньги, наживу себе врагов.  Я герой байронического типа: разочарован, ленив, нелюдим, вечно впадаю в крайности и опять-таки, как он, отчаялся найти  свой идеал в женщине. Не знаю по этой или  по  какой-то другой причине, но  я легко теряю голову увидев очень милого юношу. Это так понятно. Надеюсь, в Америке я встречу парня достойного меня. Обри, хоть тебе уже двадцать шесть, ты отстаешь от своего возраста.

-Это упрек в отсталости?

-Нет, я имею в виду, что в тебе много детского.

-Что во мне осталось детского?

-  Ты доверчив, непосредственен, нежен.  Я иной раз удивляюсь, что ты еще не испытал себя. Мы живем в обществе, где нам навязываются правила поведения, но жизнь утверждает себя вопреки запретам.  В сущности,  воздержание есть боязнь ответственности. Придет время, когда ты сам поймешь, что ценность вещи относительна, так как определяется потребностью в ней и что физическое наслаждение преобладает над духом.  Пусть о нравственности рассуждают сытые импотенты. Тысячи лет человек постигает реальность через посредство тела. Так было и всегда будет. Совершенно очевидно, что чувственность является первичной формой восприятия. Бери от жизни все, что в ней есть ценного. Хочешь ты этого или нет, но лишь любовь рождает ощущение полноты жизни. Ради любви и стоит жить.  Ничто не может обесценить ее значение. Ты уже большой мальчик и знаешь, что любовь бывает разной, но сколько формальностей, нетерпимости, глупости  и тупого благоразумия стоит у нее на пути!  Те, кто говорит, что любовь может быть греховной – лгут. Такой вздор исходит  от самых убогих и ничтожных людей, от  тупых дегенератов, которых хватает даже в нашей относительно  цивилизованной стране, вот они и бесятся от собственного бессилия.  Я люблю тебя, как друга. И даже больше – я увлечен тобой.

-Значит у нас с тобой влюбленная дружба.

-Откровенно говоря, я хочу переспать с тобой. Что мешает тебе испытать себя? Обещаю умеренную сексуальную экспансивность.

-Ты – бисексуал, я нет. Должен признаться, я восхищаюсь тобой, ты незаурядная личность и очень привлекательный, но из-за отсутствия влечения я не вижу себя  с тобой.

Чарльз вздохнул, внимательно посмотрел на меня и сказал:

-Я не собираюсь разубеждать тебя. Это лишнее. Кто бы ты ни был и что бы мне не говорил, о том, что тебя удерживают какие-то соображения, наверное,  ты все-таки испытываешь, пусть слабое, но волнующее желание окунуться в прекрасные голубые воды, только у тебя не хватает решимости на это. Знаешь, Дин хочет тебя, для него это способ доказать тебе свою любовь; надо ли говорить,  что тебе ничто не мешает удовлетворить его. Разве ты не хочешь почувствовать всю прелесть самой возвышенной любви?

-Еще раз повторяю, что это невозможно. Да что там! – противоестественно.

-Какой, однако, чепухой набил ты себе голову! – воскликнул Чарльз. – Говори, что хочешь, я уверен, что ты  в душе разделяешь мои чувства.

-Сказать правду, мне нравится Дин. Хочу ли я его? Да, может быть.

-Вот видишь, ты смотришь на это не очень мрачно!

- Было бы глупостью с моей стороны скрывать, что мне  уже стоило  большой борьбы преодолеть свое  желание: но я не могу иметь его любовником. Дин еще мальчик.

-Ему четырнадцать лет и он имеет счастье любить тебя.  Широко открой глаза, тогда, наконец, уведешь, что он одержим тобою. И вообще, не трать время на рассуждения, кто ты и что тебе надо.  Истина  лежит на поверхности: тысячи лет люди совокупляются, испытывают влечение  друг к другу, не смотря на пол, возраст и положение. Неужели любовная связь может умалить добродетель? Да, Бог создал пару из.… Давай вспомним А. Попа: « Мы все – лишь части общности огромной».  Любовь это все. Святой Павел в своем послании к Коринфянам говорил: « Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы двигать, а не имею любви – то я ничто».

-Давай, оставим этот разговор, - сказал я, готовый  сознаться, что доводы Чарльза произвели на меня сильное впечатление.  – Лучше скажи, чем ты собираешься заниматься в Америке?

-Я много слышал о красоте  американской природы, поэтому обязательно буду  путешествовать. Хочу увидеть Голливуд,  был бы рад познакомится с Мэй Уэст. Эта женщина, говорю я, неподражаема. Ее наружность и манеры, эта ее претензия на красоту  и очаровательная вульгарность пленили меня.  Я в восторге от фильма « Она была неправа». Жаль что ей не дали Оскара за леди Лоу.

Глава 12

 

 Я уже  как-то привык к тому, что Амброз, ввиду того, что он мог себе позволить завтракать отдельно от всех на кухне, иногда отсутствовал за столом. Но отсутствие Дина меня несколько удивило. Представляется вероятным, что между ним, Эбигейл, Чарльзом и разбитым стеклом в окне спальни Эбигейл имеется следующая связь:  Экономка пригрозила, что непременно найдет виновного и сама определит меру наказания. Дин счел, что виновным все равно окажется он и благоразумно  спрятался, Чарльз, в свою очередь, был единственным, кто мог остановить Эбигейл, вздумай она  высечь его  ивовым прутом, но он имел обыкновение поздно просыпаться и, следовательно, никак не мог встать на его защиту до завтрака, а посему Дин решил, что лучше быть голодным, чем избитым и исчез на время.   Какой из меня защитник, вы уже знаете.  Чуть меньше недели назад Эбигейл  при мне напала на Дина и, оттаскав его за ухо, напоследок отвесила подзатыльник за то, что он завязал узлами ее чулки, которые она развесила сушиться на веревке. Моя робкая попытка отбить его у разгневанной экономки свелась   единственно к словам, которыми я лишь взбесил ее. Итак, двенадцатый день моего пребывания в замке Дорвард  выдался на радость всем  сухим и теплым. В столовой были отдернуты шторы, за столом все поглядывали в окно – светило солнце и день обещал стать замечательным. После завтрака я отослал Джейн раздобыть какой-нибудь еды для Дина, а сам отправился на его поиски. Была у меня уверенность, что он прячется в западной башне, попасть туда, можно было по винтовой лестнице  со второго этажа южного крыла, к которому она примыкала. В это крыло вели две двери, нужная мне была в левом углу парадного зала. В этот момент его тяжелые арки, каминные плиты и скудно убранные стены  были залиты солнечным светом, струившимся через старинный витраж над главным входом. Надо сказать,  это было самое просторное помещение замка с высотой потолка шесть метров.  Все пять внутренних дверей были обрамлены пилястрами. Пока я приближался  к угловой двери, из проходной комнаты вышла Эбигейл и окликнула меня.  Я остановился, обернулся и посмотрел на нее.  Она стояла шагах в десяти от меня и взгляд у нее был  до того сердитый, что я сделал нечеловеческое усилие, чтобы улыбнуться.

-Так вы помогаете ему! – сказала она.

На этот упрек я спокойно спросил:

-В чем дело, миссис Тролопп?

-О, дело простое: вы  в сообщниках у него ходите. Вы ведь не станете отрицать, что ринулись к этому  деревенскому подкидышу.

-Я тороплюсь, мне лучше отложить объяснение до более подходящего случая.

- Этот дешевый прием годится для одурачивания простаков и проходимцев, их объединяет равенство ума, а вас с ними – безрассудство.  Счастье его, что я не могу до него добраться, а то уж оторвала бы ему ухо; где бы ни спрятался этот ублюдок трепещущий, надеюсь,  он слышит  голос гремящий проклятиями. А что до вас, сэр, то  ваше вероломство освобождает меня от всякого уважения к вам.

-Что на вас опять нашло?

Эбигейл повела плечами, бросила на меня насмешливый взгляд и готовая того и гляди излиться в горьких сетованиях, сказала:

-Когда подумаешь, как  вы появились в замке гостем Его Светлости и всех очаровали  своим американским обаянием и утонченностью  манер, удивляешься отчего это стены не качнулись в  вашу сторону. Тут не найдется души, не плененной вашим сиянием и можно сказать, что вы смогли прыгнуть выше головы, но воздействие ваше сводиться исключительно к ухудшению нашей спокойной жизни.  Вы внесли смуту в низкие души слуг и даже замахнулись на мою власть, поставив под сомнение, как ведется в замке хозяйство.

Уязвленный этими словами я так сказал:

-Вы ошибаетесь, ничего такого у меня и в мыслях не было. Послушайте, оставьте меня в покое, и, прошу вас,  перестаньте цепляться к Дину.

-Да я вас и не трогаю. А что до мальчишки, то я дивлюсь, зачем Его Светлость дает ему столько воли!

-Вот сами и спросите у него.

-Вы издеваетесь надо мной! Кто вы такой, скажите на милость, чтобы вести себя  самым вызывающим образом?

- Я гость вашего хозяина, а не какой-то там посторонний или чей-то племенник.

-Возмутительно! Это уже вторая дерзость за утро.

-Какой же была первая? – искренне удивился я.

-До меня дошла ваша шутка о гробовщике.

-Ах, да. Забудьте то, что я сказал тогда. Я был не вправе говорить, что вы так не  привлекательны, что не можете увлечь даже гробовщика.

-Забыть? Да можно ли! Вы позволили себе неуважительные  слова в мой адрес. 

-Каюсь, что позволил. Еще раз прошу меня простить. Могу я надеяться?

-Если, не ходя с места, пообещаете вести себя осмотрительно и благоразумно.

Я, разумеется, пообещал. Но это еще не все. Я так же вознамерился разубедить ее в том, что Дин причастен к делу, вызвавшему негодование экономки.

-Пусть отсохнут руки у того мерзавца, который это сделал! – изрыгнула Эбигейл.

-Я уверен, что Дин тут ни при чем, - начал я, но был прерван волной негодования.

- И это тем большее безобразие, сэр,  что вы с ним заодно!

-Поверьте, я не стану защищать Дина, если он окажется виновным.

-Он это сделал! Уж я- то знаю. Я его достану, где бы он ни прятался и тогда…

-Как вы можете поднимать руку на сироту?

-Могу ли я? Почему нет. До тех пор, пока это оборвыш не станет взирать на меня смиренно и трепетно он будет получать причитающиеся ему удары розги. Я вам ответственно говорю, что не существуют иные приемы воспитания для детей такого склада. Ничто не может  поколебать мою веру в то, что привить богоугодные, а значит нравственные  побуждения нельзя без строгости и уместных телесных наказаний.  В свое время мне довелось воспитывать  двух зловредных, ленивых, непослушных братьев-близнецов. Я была у них наставницей и как таковая применила к ним свои методы, а те были воистину благотворны. Они, конечно, меня боялись и ненавидели, даже жаловались матери на суровое с ними обращение, но когда выросли в юношей,  то наконец  оценили мое намерение дать им обоим хорошее воспитание и старший брат, уступив желанию младшего,  выразил мне свою признательность.  То, что вы воспринимаете меня бездушной, и ставите под сомнение мой отягощенный годами опыт,  только показывает, чего вы  сами стоите. В самом деле, я рада тому, что Его Светлость оказывает вам покровительство, уж вы поверьте мне.  Но я диву даюсь тому, как быстро  вы сумели завоевать его симпатию.  Великая честь и слава вам. Я должна, однако сослаться на недостаток времени, сейчас как раз десять часов, поэтому я прерываю нашу беседу, ибо мне следует вернуться к своим делам, а их у меня столько, что разорвись я на две части, то для каждой их них найдется дело.  Но перед тем, как уйти, я позволю себе сказать следующее: я буду всеми средствами защищать здешний порядок от всех и каждого, кто вознамерится сотрясти его. Быть может, сейчас, когда люди отвернулись от Бога, ниспровергают истины и повсеместно склонны к пустому времяпрепровождению моя озабоченность этим  кажется неуместной, но даже то, что я, наверное,  осталась одна в своих убеждениях,  нисколько не может умолить мою решимость – от своего я не откажусь.  Мой  долг, более того мое религиозное рвение воистину тверды и непоколебимы.  Теперь о Дине, которого вы превозносите и оберегаете и которому я не отказываю в удовлетворении  самых необходимых жизненных потребностей, забочусь о нем, а он вот как со мной поступает.  При всем том, что он обладает дурными наклонностями и так отчаянно безрассуден, он – хороший мальчик. Однако, если он позволит себе еще раз какую-нибудь  дикую выходку я его накажу, а будет надо и ударю – недрогнувшей рукой. Что до вас, разлюбезный мой сэр, советую воздерживаться от поступков несовместимых с природой и назначением светского человека.

-Теперь я вижу, что вам, с вашим преклонением перед титулом, не могут  нравиться простые люди.

Тут Эбигейл помолчала немного и  потом воскликнула:

-Отнюдь. Да будь вы наследным принцем я и тогда не посчитала бы себя облагодетельствованной вашим вниманием. Правду сказать, я не  очень высокого мнения о вас, чтобы там не говорили, вы всего лишь несносный янки. Да и вообще ведете себя, как плебей с расстроенным воображением.

-Позвольте мне сказать кое-что в свое оправдание.

-Не утруждайте меня своими объяснениями. Мне это не интересно.

-Но я хочу высказаться!

-Вот как!  Никакие уловки и слова не могут изменить мое мнение на ваш счет. 

-За что вы меня ненавидите?

Эбигейл  с удивлением взглянула на меня и воскликнула:

-Вздор! Как вы можете подозревать меня в таком чувстве?

-Я требую…

-Довольствуйтесь тем, что имеете, - отмахнулась Эбигейл.

-Дайте мне сказать, - повысил я голос, чувствуя, что терпение покидает меня.

-Ах, довольно!  - вскричала экономка. - Я устала от вас до последней степени.

-Перестаньте перебивать меня! – запротестовал  я против такой бесцеремонности. – Я требую, чтобы вы меня выслушали. Так вот, в наших взаимоотношениях  есть одна странная особенность, которую вы обходите молчанием.

Едва только я высказался,  как Эбигейл возвела глаза к небу и, покачав головой, бросила:

-Вот оно что. Продолжайте.

-Уже в первый день я был встречен вами с некоторой долей неприязни. И я не понимаю, почему. Хотелось бы получить вразумительный ответ.

-Я от вас и сейчас не в большом восторге, - сказала повышенным тоном экономка. – Не вздумайте, однако, заключить из моих слов, что я несправедлива к вам.

-Что мешает нам понять друг друга?

-Решительно все сводится к вам. Если бы вы были более сдержаны и воспитаны и менее импульсивны,  это облегчило бы жизнь нам обоим.

-Все, что я говорю, кажется таким бесполезным, - вздохнул я и добавил. – Я говорю одно слово, а вы в  десять раз больше. Уж если на то пошло, так признайтесь, почему вы  настроены против меня.

-Сто раз  про это слышала. Хорошо, давайте попытаемся уладить как-нибудь все это. Вы готовы безоговорочно принять мои условия?

-А вы перестанете  со мной плохо обращаться?

-Святые небеса! – вскричала Эбигейл, брызгая слюной. -  Неужто я позволила себе плохое обращение?

-Все говорит о том, что вы презираете меня по той же причине, по какой ненавидите тех, кем не можете управлять.

 Пока я говорил, Эбигейл смотрела на меня с чрезвычайно удрученным видом, как бы давая понять, что терпит меня по мере своих сил и что поэтому будет и дальше переносить мое присутствие с христианским смирением, какие бы ссоры не произошли: но овладевшее ею беспокойство не позволило ей отмолчаться.

-Вот видите, ссора начинается с того, что вы обвиняете меня. Вы как будто не можете обойтись без драм! Говорите, что я испытываю к вам антипатию?  Хотите знать почему - вспомните обстоятельства, в силу которых  она сложилась.

-Я говорю со стеной, - устало вздохнул я и, дав волю своим чувствам, продолжил. –  Как только я делаю шаг навстречу, чтобы сблизиться с вами, возникает сопротивление. Вы предъявляете какие-то требования,  считаете, что мое поведение непростительно, я нахожу, что  ваши нападки на меня необоснованны. Вы отказываетесь проявить терпимость, я – уступчивость. Вы верите в свою непогрешимость, я  - в свою невиновность. Вы жаждите избавиться от меня, я – досадить вам.  Вы грубы со мной, но вы женщина, это извиняет вас. Стоит лишь мне ответить вам грубостью вот уже я несносный янки, вольтерьянец, смутьян  и все такое. Вы меня везде притесняете. Всегда в готовности наброситься на меня. Осмелюсь я запротестовать и тут же становлюсь невменяемым, непристойным.  Вы  упорно считаете себя праведной, а меня – беспутным. Вас вдохновляет ярость, меня – красота.  Укоренившееся недоверие мешает вам разглядеть возможного друга.  Мы две враждебные силы, поэтому  мы не можем договориться. Поэтому, если вы не хотите, чтобы противостояние  имело печальные последствия, самое лучшее для вас отойти в сторону и не трогать меня. Иначе, когда все кончится, на сцене останусь  я один.

  Слушая меня, Эбигейл плотно сжала губы, и это придало ее лицу серьезное выражение, а в ее глазах была заметна все растущая  неприязнь ко мне.

- Почти все сказанное, так или иначе горькая правда, - сказала она, бросив на меня сравнительно насмешливый взгляд. - Но лишь в той части, которая, конечно,  касается вас лично. Итак, я  имею основание думать, что никакие дружеские отношения с вами невозможны. Вспомните ваши слова, э-ээ, то  слабое место, где говорилось о ярости, якобы меня вдохновляющей.  На самом деле я не слишком доверяю эмоциональным порывам. Не буду спорить с вашим мнением, выскажу свое. Вас не красота будоражит, а безрассудство. Вот чему я приписываю ваше неприличное поведение. Вы в самом деле мыслите, как атеист и необузданный вольтерьянец.  Так я вам и скажу.  Полагаете, моя непримиримость сводит на нет все ваши усилия? Не надеетесь на себя – сопротивление сильное, а между тем несхожесть наша в том, что я сильна духом и полна верой, а вы хватаетесь за свои жалкие иллюзии.  Жалуетесь на то, что я вас притесняю; мне тоже от вас досталось. Затем, вы разглагольствовали о том, что я сделала ваше присутствие в замке относительно непереносимым, что подавляю вас,  упрекнули меня в черствости, но ничего не сказали о причине моей раздражительности, а в своих расчетах упустили из виду одну существенную вещь – я не хрупкий побег, который может сломать буря, я  несокрушимый столп справедливости. Но вы часто меня осмеиваете.  Не хочу видеть вас и иметь с вами дело. Слишком наивно думать, что  я сдамся или уступлю.

-Да у вас есть сила духа. Но вы не живая – существо из правил, догм, норм, абсолютных убеждений. Вы злая невротическая малоприятная женщина в навязчивом состоянии. Начните спрашивать: « Кто я?», « Что со мной?».  Может, тогда перестанете страдать от безрадостного существования. В « Братьях Карамазовых» Достоевского  монах Зосима говорит: « В аду те мучатся, кто любить неспособен». А, знаете, вы беситесь от того, что не можете обрести душевный покой, а без него нельзя быть доброй.

-Должна признаться, вы правы только в одном, - отражая мой выпад, надменно сказала Эбигейл. -  Когда все закончится, на сцене, действительно, в ту печальную минуту останетесь вы один, но – поверженный.

Я даже вздрогнул, получив такой уничтожающий ответ: все во мне закипело, и я осмелел настолько, что изрыгнул:

-Вы больная, вам лечиться надо.

К моему несчастью разговор с Эбигейл  закончился опять очередной ссорой. И опять-таки эта незаурядная женщина  показала себя с выгодной стороны.  Она блестяще вела диалог и отразила все мои выпады – это ли не свидетельство ума в женщине!  Пока шел разговор я не раз  через окно посматривал на Огастина, не переставая наблюдать за нами, он  мел террасу, а когда наши взгляды встретились, он дал понять, что имеет ко мне какое-то дело. Он сообщил, что Дин ушел в деревню вместе с Томом. Я не знал, что делать, поэтому после очень недолгого колебания  спустился  с лестницы на подъездную аллею и пошел в направлении пруда. Когда  вернулся с прогулки, то оказалось, что герцог  уехал в Ведмор. Без него и Дина я почувствовал себя одиноким, и положительно не зная, чем себя занять  вынужденно пошел в парк и до обеда гулял вокруг замка. В отдаленной части парка тишина оглушала и я, видит Бог, впервые, кажется, проникся духом старого английского парка. Все здесь дышало безмятежностью, не унылым покоем пустых и холодных комнат, отрешенная тишина которых будоражила ум вопросом, какой была жизнь раньше, а покоем, который погружал душу в романтическое. Я был наполнен радостью, но душа моя никак не могла довольствоваться  одним этим чувством,  я невольно думал о необратимости перемен, о  чередовании жизни и смерти, и вместе с тем  старался отделаться от чувств, которые мне эти мысли внушали.  Но довольно об этом. Я смело берусь утверждать, что хотя мое романтическое присутствие в замке Дорвард не было насыщено событиями, место действия  в самом деле менялось часто. История, которую я собираюсь рассказать произошла после обеда в маленькой уютной комнате, примыкавшей к кухне. Стало уже доброй домашней традицией пить здесь чай в четыре часа для Эбигейл, Марты и Гризеллы. Если вам приходилось участвовать в женском разговоре, который они обычно усложняют достаточно противоречивыми суждениями и мало заботятся о том, чтобы придать  им определенную последовательность, вы должно быть заметили, что они говорят главным образом  о вещах о которых никто решительно не имеет ни малейшего представления и при этом с таким интересом словно все сказанное ими больше всего касается каждую лично. Потом я изложу такой разговор отдельным отрывком. Вот и в этот раз женщины вели спокойный разговор, выражая свои мысли английским, не родным им языком, когда Эбигейл, бросив взгляд в окно,  пренебрежительно воскликнула:

-Фу-ты, опять эта Уилсон, чтоб ей пусто было. Как же она назойлива.

В этот момент жена доктора щеголяла по двору в платье цвета настурции.  День был ветреный и она, по своему обыкновению, напялила соломенную шляпу с розовыми лентами.

-Вы только посмотрите на нее! На ярмарку собралась что ли? – проворчала  флегматичная экономка, недовольная ее неожиданным появлением и чувствуя легкую тошноту от ее самовлюбленности.

- Красивое платье, - вполголоса сказала  бесхитростная Марта. Она проявляла спокойное безразличие к противоборству обеих женщин, для которых часто защитой было обвинение, что соответствует строю чувств каждой, а в их отношениях  преобладали презрение и притворная любезность – чем больше первого, тем меньше второго, и результат – взрыв чувств. Тем не менее, их отличала также болезненная неспособность к действию. Они просто не имели той внутренней силы, которая могла бы разрушить их привязанность – я имею в виду ненависть. Образно говоря женщины  жили по разные стороны моря – Эбигейл в замке, а Розамонд в деревне, а поскольку на их души воздействует скорее чувство, чем мысль, они не могли обходиться друг без друга:  только вместе они могли обрести уверенность в себе, ибо каждая из них в отдельности была ее лишена.

-Подумаешь! А по мне так просто неуместное, - возразила Эбигейл. – В таком возрасте не следует носить яркие цвета. Это не прилично.  К тому же если она пришла на чаепитие могла бы одеться и поскромнее. Второй раз приходит на этой недели. Гризелла, это вы ее поощряете.

-И то сказать, взяла моду являться без приглашения, - подхватила Марта не без того, чтобы избавить прачку от вынужденного объяснения.

-Полагаете этому нельзя воспрепятствовать? – сказала Эбигейл и посмотрела поочередно на кухарку и прачку. Затем перевела взгляд на кухарку, вздохнула и, приложив палец к нижней губе, отдала распоряжение. – Марта, уберите булочки со стола, а вас Гризелла прошу накрыть мед салфеткой.

И вот, только Марта спрятала  в буфет тарелку с булочками, покрытыми миндальной глазурью и уселась на свое место, как в комнату вошла Розамонд Уиллсон, собственной персоной.  Она была завита,  напудрена, нарумянена и надушена новыми  французскими  духами « Ночная фиалка». Обычно она пользовалась духами « Фалестрида» того же сомнительного качества, но главенствующей нотой  в них была резеда от которой Эбигейл начинала чихать.  Последний раз чиханье довело Эбигейл  до судорог, и она смотрела на Розамонд взглядом, в котором читался вопрос: « являются ли духи  злом»?  Несмотря на то, что Розамонд регулярно делала огуречные маски, чтобы напитать кожу влагой, на ее лице были заметны признаки увядания, так что определить ее возраст было легко. Впрочем, нужно отдать ей должное, она выглядела лучше, чем  Марта, которая была младше ее на три года. Как и подобает самовлюбленной женщине,  она гордилась,  тем, что выглядит моложе своих лет, широко этим пользовалась, но время неумолимо и ей все же приходилось скрывать  свои слабые места. Так она носила перчатки, чтобы не показывать дряблые руки, шею прикрывала платком, а шляпу она надевала, когда не пользовалась накладкой, ибо волос на ее голове (цитирую Амброза) было не больше, чем на хвосте у коровы.

-Добрый день, достопочтимая м-сс Тролопп, - бодро воскликнула  розовощекая франтиха и отвесила поклон. -  Как приятно увидеть вас снова любезная Гризелла и вас милейшая Марта. Ах, боже мой! У вас тут кажется обед. Я пришла не вовремя.

-Мы уже отобедали и пьем чай с булочками, - поспешила ответить Марта, но взглянув на экономку, запнулась.

-До чего же мне нравятся ваши отменные булочки! Я и м-сс Давидж сегодня их расхваливала.  Я как раз от нее, - говорила Розамонд, при этом ее глаза скользили по столу, уставленному лишь чашками с блюдцами.

-Как поживает м-сс Давидж? – спросила Эбигейл с усмешкой. Розамонд была вездесуща и знала все.

-Все у нее хорошо. Она собиралась было навестить вас, и я ей сказала: « передайте м-сс Тролопп, которую я имею честь называть своей приятельницей, мои наилучшие пожелания». Она, однако, передумала и осталась дома.

-Вот как, - проговорила Эбигейл, отмечая про себя, что Розамонд заметно потолстела в бедрах.

-Представьте себе из-за дурного сна.  Она задремала после завтрака и увидела какой-то ужасный сон.

-Что за сон? – не могла удержаться от вопроса  Эбигейл.

-Э-э, сон-то не бог весть какой, - взмахнула рукой Розамонд, хотя чувствовала себя скованной и была  несколько озабочена тем, что ее не упрашивают усесться за стол. – Ну, я пойду. Привелось же мне явиться в такое время. Простите, если помешала вашему собранию.

-Что, уходите? – притворно удивленно спросила Эбигейл. – А мы тут беседуем за чашкой чая.

-Вы мне как будто не рады, -  неуверенно сказала Розамонд. Она, несмотря на высокое мнение, какое она возымела о себе благодаря мужской лести,  все-таки была уязвима в женском обществе, где не терпят кокетства и превосходства.

На это Эбигейл ответила:

-Конечно, рады, и вы это знаете. Присаживайтесь.

Розамонд бесила мысль, что Эбигейл, не будучи ей равной по положению в обращении выказывала свое превосходство. Сейчас это вызвало в ее душе нечто вроде негодования.

-Хорошо, тогда я поучаствую в беседе, если угодно, - сразу оживилась жена доктора, очень обрадованная этим предложением.  - О чем был разговор?

-О погоде. Вот вы нам скажите, будут ли еще теплые дни в сентябре?

-Все говорит о том, что будут, - ответствовала Розамонд, потом  подняла на экономку блестящие глаза и стала изящно снимать перчатки, чтобы выгодно показать два золотых кольца, украшавших левую руку.   Она  еще не нашла свое место в обществе, но мнила себя светской женщиной, постигшей искусство быть  приятной.

-Откуда вы это знаете?

-Обычно ухудшение погоды вызывает у меня ноющие боли в правом боку: почему не знаю. Муж говорит, что я мало гуляю и советует чаще есть мясо. Это мне полезно.

-А у нас как раз с обеда осталась телячья нога. Хотите? – опрометчиво сказала  Марта. Эта  почтенная женщина не отличалась  особенной  хитростью: ее простодушие бросалось в глаза каждому, кто ее видел. Вдобавок лицо ее дышало здоровьем, а глаза светились добротой, поэтому у жены доктора сложилось очень хорошее мнение о Марте.

 Между тем Розамонд  внимательно посмотрела на Эбигейл, она, сказать правду,  вообще в ее присутствии не чувствовала себя уверенно. Та улыбнулась в ответ, - и это заронило подозрение в ее душу. «Что такое случилось? – пронеслось у нее в голове. - «Отчего Эбигейл  ко мне сейчас расположена»? Это бедной женщине  показалось слишком подозрительным. Но скоро она узнает причину своего удивления.  А читателю все станет ясно из последующих страниц.

-Извольте знать, что нога небольшая, уместиться в суповую тарелку, - сказала экономка. Голос ее звучал гораздо приветливее и непринужденнее. – Так вы, видно, не хотите мяса?

-Вы меня просите? – спросила Розамонд, склоняясь к мысли, что экономка сегодня  пребывает в состоянии благосклонности. Хотя у нее был продолжительный опыт отношений с экономкой, она ее все-таки плохо знала. – Давайте! И действительно, ничто не может сравниться с вареной телячьей ногой, особенно когда ее тушат со сладким перцем и розмарином. Свинину я не ем, а вот говядина, особенно филейная часть,  – ей-богу, это самое для меня подходящее.

Наклонившись над столом,  Эбигейл  прикрыла лицо рукой и подала знак Марте; та, прежде чем удалиться  на кухню, чтобы подогреть означенную ногу,  обменялась взглядом с прачкой, которая  тоже понимала, что они обходятся с Розамонд  самым бесчеловечным образом и осуждала Эбигейл ничуть не меньше кухарки. Ведь так можно далеко зайти. Проводив взглядом Марту, Розамонд улыбнулась прачке: настроение ее заметно улучшилось. Следует здесь сказать, что жена доктора читала сентиментальные женские романы; их отличительной особенностью было сочетание надуманного сюжета, доходящего до абсурда с чрезмерной пышностью мысли. Из этих книг она иногда заимствовала нужные ей выражения. Как бы там ни было, она счастливо витала между  романтическими образами  благородных созданий, томящихся в средневековых замках,  и реальностью не теряя при этом своей индивидуальности  и не забывая всего того, что касается ее самой.

-Что нового у м-сс Давидж?  - полюбопытствовала Эбигейл.

-Ничего нового вроде нет, а что?

-Я просто спросила, -  очень вежливо ответила экономка.

-А впрочем, не далее как вчера, - спохватилась Розамонд, - м-сс Давидж получила из Лондона картину большого размера, она приобрела ее у одного новомодного художника по неслыханно высокой цене. Его имя  Мэд  Отвей и он мнит себя гением. Но художественная  манера, насколько я могу судить по его картине, мне не понравилась. Однако из деликатности я сказала, что мне очень понравилась картина, особенно очертания облаков. Миссис Давидж проявила точно такую же деликатность – и ни слова о том, что я смотрю на картину в перевернутом виде.  Что из того? Я взяла на себя труд поставить  ее поочередно на каждую из сторон – лучше не стало. Боже мой, оказалось, что на картине изображены бушующие волны моря,  и вы можете себе представить недоумение  м-сс Давидж,  она, услыхав мою хвалу, стала искать там облака. Потом она призналась мне, что сперва ей показалось, что на картине нарисовано сено.  По этому поводу   тот художник, недовольный тем, что его плохо поняли,  сказал: « Следует прежде всего  проникнуться духом картины а потом уже определять, что нарисовано.  Природа  дает мне материал, а я наполняю его соответствующим смыслом и настроением. Исходя из такого понятия, вы должны освободить себя от усилий думать,  не задумываясь, скажите, что  чувствуете». На это м-сс Давидж  ответила: « Какую-то меланхолию и женственность».    Доказательство того, что художник  понимает свое собственное величие, она нашла в его словах:  « Вы правы, они есть особенности моего душевного склада».

-Что же это за картина такая, если вы увидели в ней облака, м-сс Давидж сено, а художник  нарисовал бушующее море? 

-Самое странное, что нигде вы не обнаружите у него на  картине и вида волны.

-Не совсем понимаю, почему она купила эту странную картину, да еще за большие деньги.

-А потому, что сейчас модно покупать художника, а не его картины. Что касается м-сс Давидж, она убеждена, что  Отвей человек большого таланта и вкуса: из этих-то обстоятельств и складывалась сама покупка.

-По мне этот ваш  Отвей  по сути дела – я в том не сомневаюсь – отъявленный наглец.  Вот какое мнение сложилось у меня об этом молодом человеке, - проворчала Эбигейл.

-Молодой? Ах, нет, - воскликнула Розамонд. – Он старый, больной и кроме того  слепой.

-Ничего не понимаю, - удивилась экономка. – Я видела как-то глухого, который играл на шарманке, но чтобы слепой  рисовал  картины.…  Это уже слишком!

-Достоверно, но от этого не менее поразительно и то, что он сделал себе имя, - подхватила Розамонд – и успешно сбывает свои  незамысловатые картины, по большей части пестрые, как лоскутное покрывало.

Появилась Марта после пятиминутного отсутствия.

-Где же телячья нога? – спросила Эбигейл.

-От нее ничего не осталось, - смущенно сказала Марта.

После некоторого колебания, должно быть, решив действовать хитрее,  Эбигейл спросила:

-Можете принести рыбу?  Угостите м-сс Уилсон жареным в масле палтусом за неимением мяса.

-Рыба вся вышла, - потупившись, сообщила кухарка.

-Как!? Палтуса тоже съели? – с чувством близким к удивлению, воскликнула Эбигейл.

Тогда Марта поглядела на жену доктора с тяжелым сердцем и сказала:

-Э-э, есть суп с куриными потрохами. Это все, чем мы располагаем.

-Не откажитесь от  супа, дорогая м-сс Уилсон, - спросила экономка. – Ей богу, суп очень вкусный, попробуйте.

-Да отчего бы и не попробовать, - дала себя уговорить Розамонд и стала трогать ниспадавший на лоб локон.

И Гризелла поспешила поставить перед ней глубокую суповую тарелку с голубой каймой и васильками, намалеванными на внутренней стороне, после чего уселась на место и бросила на гостью надрывающий душу взгляд. Она с неодобрением следила за происходящим, хорошо понимая, что непринужденность и легкий тон Эбигейл всего лишь  искусственная поза. Она, разумеется, не слышала отдаленного грома надвигающейся грозы и сочувствовала угнетенной стороне. Хотя, что ей до жены  доктора!  Пока еще никто не знал, что гроза обрушится на голову самой Эбигейл. Между тем над столом повисло неловкое молчание. Розамонд, томясь сознанием  чужого превосходства, извлекла из рукава бледно розовый платок, поднесла к носу, затем, как ни в чем не бывало, воскликнула:

-Сейчас в Лондоне много говорят о скандальном романе «Письма  поруганной куртизанки» какого-то Блайфила.

- В век, когда посредственности задают тон, а пошлость принимает характер  настоящей эпидемии, а   глупость так тесно переплетена с грубостью, что делает дурака неуязвимым, бессовестного – сильным,  вот и появляются  картины нарисованные в свободной манере слепым, кроме того немало писателей, не обладающих литературным талантом,  пишут скандальные романы, которые составляют, пожалуй,  девять десятых того, что читает  публика, и такие книги, конечно,  никак не способствует улучшению их нравственности, - сказала Эбигейл и обернулась: за ее спиной топталась кухарка. Она опять пришла с пустыми руками.

-Где же суп? – громко спросила Эбигейл.

-Ничего не осталось, - уныло отвечала кухарка.

-Вот те на! Как же так? – вымолвила Эбигейл с таким видом, будто это для нее полная неожиданность.

Розамонд  не на шутку встревожилась. Она вся затрепетала от мысли, что над ней издеваются. Одна часть ее негодовала, а другая из последних сил сохраняла невозмутимый вид. Ну, не показывать же всем, что она уязвлена.

-Ах, прошу вас, не беспокойтесь, - несколько овладев собой, проговорила она не совсем твердым голосом. – Я не голодна. До того как прийти сюда я завернула к Торнхиллам и там основательно подкрепилась.  Не говорила ли я вам, что по вторникам я обедаю у них? Сама же м-сс Торнхилл весьма благоволит к моей скромной особе. Я немного опоздала и она, не  в упрек мне, конечно, а в знак расположения, сказала: « Я дважды подходила к окну посмотреть, не идете ли вы».  Мы пообедали тушеной олениной, да такое отменное было жаркое, скажу я вам. После обеда Летиция отвела меня в гостиную, и, верьте слову,  усадила на диване, на котором  вчера сидела сама французская графиня  Клементина де Шатонеф, приехавшая из Парижа на день рождения королевы. И вот за чашкой превосходного кофе, который мне подали на серебряном подносе, Летиция  - по какой причине, решить не берусь, - вообразила, что я тоже приглашена во дворец. Вот так новость!

Тут Розамонд запнулась. Она удивилась тому, что ложь, доведенная до совершенства, может быть такой красивой и правдоподобной. В данной ситуации ложь – вещь простительная.  Кажется, она не зря упомянула имя французской графини, тем самым она дала понять, кого она считает людьми своего круга.  Пусть Эбигейл и эти простолюдинки не думают, что у нее в друзьях только бакалейщик, конюх,  аптекарь и еще бог знает кто. Супа нет, рыба вся вышла, телячью ногу съели! Теперь она ясно видела, что  в угоду своим низким чувствам  Эбигейл затеяла всю эту игру, чтобы ее унизить. Еще несколько минут назад она водворилась на кухню в сознании своего превосходства: пришла показать новое платье. Знали бы они, что платье это от самого Теклтона! Мысль о том, что ее унизили, была невыносимой.  Не пристало ей терпеть такое! Ложь мало облегчила ее. Хотелось мести. Боже милостивый! Почему она сидит и пялится в пустую миску, похожая на фарфоровую куклу со стеклянными глазами в то время, когда остальные пьют чай с медом. Розамонд вдруг захотелось кинуться на Эбигейл и оттаскать ее за волосы.  Так ли эта ирландская плебейка смеет обходиться с ней, Розамонд Уилсон, всеми уважаемой женщиной!  Как - никак, а она лично знакома с м-сс Бруэм, женой Торнтона Бруэма, совладельца мыловаренной компании « Бруэм и Лодер». Ко всему прочему в прошлом году она получила приглашение на чай от сиятельной леди Гровенор. Мало им этого, так пусть вспомнят, что она следует моде, посещает оперу, выписывает женский журнал, играет на клавесине.

  Для полной достоверности мне надлежит лишь сказать, что высшее общество, которое Розамонд боготворила всей душой, не принимало ее, а посему была она  вынуждена удовлетворять свое мелочное тщеславие в обществе подобострастных людей, вроде Марты, Гризелы, Амброза и других слуг; они своей  неумеренной учтивостью, которая соответствовала степени их близости,  давали ей почувствовать себя важной особой.  И ситуация сложилась так, что она упивалась своим положением среди слуг, и только одно мешало ей почувствовать себя роскошным тюльпаном среди скромных, затоптанных маргариток – присутствие в замке Эбигейл. Своенравная экономка, надо сказать, давала ей обширный материал для недовольства. Поэтому она мечтала о том дне, когда ненавистную экономку изгонят из Дорварда. Итак, глупая женщина притязала внести в замок блеск и изящество, но в этом не преуспела. Что самое ужасное – вот уже четверть часа перед ней стоит пустая суповая тарелка. Видимо, тарелку  поставили для того, чтобы она роняла в нее свои слезы. Голова ее была полна спутанных мыслей, от важности не осталось и следа, взгляд стал тусклым, чувства пришли  в смятение. Эбигейл забавляло ее замешательство. Однако ей не хватало проницательности, чтобы увидеть в бедной женщине сильную соперницу.  То обстоятельство, что для своего удовольствия Эбигейл унизилась до изощренного издевательства и сделала своими сообщницами кухарку и прачку для этой цели, рассеяло в ней последние сомнения насчет зловредной сущности Эбигейл. Но больше всего бедную женщину тяготила мысль, что ей намеренно нанесли обиду, а это как-никак  предполагает напряжение воли; с пронзительным желанием заклеймить ненавистную экономку, которая продолжает степенно и с удивительным спокойствием пить чай, она, не решаясь посмотреть на нее, подняла глаза  на Марту: ее потное, некрасивое лицо с большим пористым носом и тяжелыми всегда красными и блестящими щеками, выражало какое-то тупое, безмозглое добродушие. Потом,  сопровождая взгляд не совсем обыкновенной улыбкой, посмотрела на  Гризеллу; эта маленькая, неприхотливая и бесцветная женщина по обыкновению носившая нелепые, старомодные платья и всегда готовая угодить каждому, показалась ей жалкой фигурой и опустила глаза  с мыслью, что из них можно составить хорошую коллекцию огородных пугал.  Подумав так, она приготовилась нарушить молчание, но тут ей стало обидно, что возымев желание понравиться этим людям, она потратила немало времени на свой туалет, не говоря уже о том, что платье,  видимо, стало  предметом насмешки. Досада ее при этом была так велика, что будь даже Гризелла и Марта невиновны, хотя ворча и с неохотой дали  себя вовлечь в эту возмутительную и исключительно жестокую игру,  и тогда она не может простить их, хотя бы за то, что они стали свидетельницами ее унижения. И, конечно, ничто не могло в большей степени усугубить  меру ее унижения, чем разочарование в обеих женщинах, которых она все-таки настолько  уважала, что по ее собственным словам, не только не порицала их за крайнее раболепство по отношению к Эбигейл, но и считала долгом дарить  им на Рождество и день рождения дешевые подарки: на дорогие не следует особенно рассчитывать, ведь она и без того снисходительна к этим женщинам низкого происхождения.  Терпение Розамонд, очень возможно, истощилось, и она подумала, что с этой минуты она больше ни об одной из них не будет хорошего мнения.  Мало кто думает, глядя на угасающий огонь, что искра, таящаяся в угле, способна вызвать пламя.  Здесь эта фраза – метафора. Неожиданно чувства и мысли Розамонд   спутались, и она вообразила себя  королевой Елизаветой, один взгляд которой, как известно, распространял кругом смятение и трепет, и увлеченная этой фантазией она стала обдумывать способы казни Эбигейл – та, надо полагать к общему облегчению, томилась в Тауре. Но устроить казнь согласно совокупной тяжести вины Эбигейл и тем самым отвести душу, не успела.

 Часы на кухне отбили пять.

-Может, хотите гренку к чаю, - лукаво предложила Эбигейл.

Розамонд вспыхнула. Было очевидно, что если она не откажется, то Эбигейл, разрази ее гром,  будет с нетерпением ждать, когда она начнет беспокоиться из-за того, что ей не несут гренки. « Не быть мне Розамонд Уилсон, если я оставлю поле сражения за врагом» - пронеслось у нее в голове. Она подняла плечи, улыбнулась и сказала:

-Спасибо, я уже ела гренки с сыром у м-сс Торнхилл. За чашкой чая, который мне принесли в дорогой фарфоровой чашке, она мне и рассказала, что случилось в Бенломонде.

-А что там случилось? – осведомилась Гризела и переглянулась с Эбигейл,  она в тех местах часто бывала.

-Неужели вы не слышали? – без тени смущения удивилась Розамонд, и лицо ее  сразу утратило озабоченное выражение. – Я вам скажу. Случилось вот что. Вы ведь знаете о тамошней протестантской церкви святого Джайлса Бенломонда, заступника обездоленных?   Так вот, злоумышленники, говорят, их было трое,  бросали камни и разбили красивый витраж в той самой церкви. Вот что случилось! Ах, боюсь разгрома протестантских церквей не избежать!

 При этих словах, которые только прибавили веса тому, что она сказала до этого, Розамонд поднялась и исполненная достоинства вышла из-за стола.   

«Будет скандал», подумала Марта и покосилась на Эбигейл. Всем стало ясно в кого Розамонд метила.

Уже в дверях, она приостановилась, понюхала свой надушенный одеколоном платок,  тряхнула головой и, устремив на Эбигейл, которая поносила евреев и обвиняла их во всех грехах,  испепеляющий взгляд, бросила:

-Кстати, оказалось, что святой Бенломонд, - какой ужас! - был евреем.

-Боже милостивый! – воскликнули в один голос кухарка и прачка. Последняя  к тому же всплеснула руками и пробормотала, - Святые небеса!

А Розамонд, довольная тем, что экономка свое получила, гордо удалилась. Останься она еще на полминуты, Эбигейл могла бы при сложившихся обстоятельствах, выцарапать ей глаза. Последнюю фразу она сочла личным для себя оскорблением – и так ей и надо.

 

Глава 13

              Когда оказываешься в старинном замке, тем более таком, как Дорвард-парк, и смотришь в темный проход в подвале или гуляешь в заброшенной части замка трудно отделаться от мысли, что где-то здесь, быть может, под каменной плитой, на которую я поставил ногу, спрятаны фамильные драгоценности или, вообще, золотые вещи. Что тоже не плохо.  Амброз твердо сказал, что ничего стоящего найти тут нельзя. Но я почему-то не хотел этому верить и не раз, прогуливаясь в  самой отдаленной части, обольщался надеждой найти клад и с этой целью исследовал пустовавшие  много лет комнаты. Я уже говорил об архитектурном своеобразии замка, описал ряд помещений с высокими потолками, которые опирались на каменные колоны и внутреннюю галерею на южной стороне с тамошней башней. Но были еще две башни – угловая, она имела название Большой палец, и замыкающая короткую северную галерею самая низкая и, пожалуй, самая толстая башня. Сразу бросалось в глаза, что она была необычно построена и не только потому, что камень, из которого башня была сложена, отличался от того, которым были выложены станы замка.  В библиотеке на стене висит карта из которой следовало, что сия башня в 15 веке была церковью, стало быть еще до того как был выстроен замок. К счастью, этот оригинальный в архитектурном отношении кусок  средневековья  остался неизменным, то есть совсем не переделанным. За день до моего отъезда в Ламбет выдалась теплая погода;  хотя полевые цветы уже  отцвели, а растительная поверхность земли была сухой и желтой, кроме, пожалуй, полыни, которая оставалась в силе, общий вид был приятным. За отсутствием Чарльза, который вечером  обещал вернуться из Лондона и Дина – он опять поругался с Эбигейл и куда-то исчез, я один отправился на прогулку сразу после обеда. Спустившись с лестницы, я непроизвольно пошел вдоль фасада до угловой башни, вокруг нее и до середины северной стены тянулась канава, на дне которой было немного воды. Идя по краю той канавы,  я посмотрел наверх; на втором этаже было открыто окно, как раз в этот момент ветер откинул край занавески. Глядя на нее, я попытался определить чье это окно, так как знал, что спальни прачки и экономки располагались рядом. Учитывая, что бархатная ткань была отделана по краю бахромой и то, что Эбигейл никакого внимания не обращает на красоту, я точно определил, что ветер колыхал занавеску Гризеллы. Эта сторона замковой стены в силу ее местоположения  редко обдувается ветром и прогревается солнцем, поэтому серые камни, из которых был сложен фундамент, покрывал  рыжевато-зеленых мох, а тень от больших деревьев удерживала влагу. Земля  вокруг тоже была влажной, ее устилали густые заросли ежевики, ползучие побеги этого растения цеплялись за стену и поднимались до самых окон, частично закрывали их и ниспадали длинными колючими побегами, увенчанными маленькими белыми цветами, которые перемежались еще не созревшими ягодами. По-иному дышалось здесь,  покой проистекавший из того, что составляло это глухое и уединенное место, заставил меня задержаться, так что я не обошел своим вниманием ни одну деталь его составляющую. Я остался доволен увиденным,  и, радуясь тому, что предоставлен самому себе, двинулся дальше к той башне, которая в действительности представляет собой средневековую церковь. С широкой стороны строение опоясывали гладкие  каменные плиты с проходом в середине, этот  образованный ступенями проход  вел к углублению в стене. По краям в горшках росли густые растения с удлиненными темно-зелеными листьями. И это в таком уединенном месте, где ничто не говорило о человеческом присутствии. Между ними стоял коричневый стул с вогнутой спинкой, на сиденье лежал аккуратно сложенный шерстяной плед в шотландскую клетку. Должно быть, кто-то так устроил себе место для отдыха, чтоб любоваться видами полей и леса. Собираясь сесть на стул, я обнаружил в складках пледа  книгу небольшого формата в серой обложке. Ее автором значился  Ноэл Смоллет.  Мне все-таки захотелось узнать, что в ней. Я сел, положил на колени плед и открыл книгу в том месте, где лежала бумажная закладка.  Ну, что сказать. Судя по нудному тексту, который изобиловал такими  нелепыми выражениями: « … так мало возможности на их ( грешников) исправление, что раньше Бог Отец поклянется  головою  Своею, что Давид лгал, когда он под наитием Св. Духа  сказал, что  всякий человек – лжец, обманщик и существо бренное и что этот исповедующийся не  будет  более лживым, непостоянным и грешным, как другие, тогда  вы не примените крови Иисуса Христа для спасения ни одного человека» -  это был протестантский труд.  Из этих слов я ничего не понял. Очевидно, Смолетт был большим философом. Вы ясно видите отсюда, что  книга по нравоучительному богословию. Мнение это подкрепляло набранное прямыми тонкими буквами название сего  сочинения  « Идеалы веры». Так что естественно было предположить, зная склад ума Эбигейл, которая часто высказывалась против того, что было обосновано католической церковью,  что данная книга и стул принадлежат ей.  Удовлетворив свое любопытство, я  спрятал книгу в плед и  с того места, где стоял, стал смотреть на низкую сводчатую  дверь с железной ручкой, которая виднелась в углублении стены. В замке было какое-то количество закрытых комнат, куда  посторонний не имел доступ, но вряд ли найдется еще одна дверь, которая манила бы меня с большей силой. Всем этим я хочу сказать, что любопытство –  чувство неуемное, безнравственное, а потому иногда спорит с совестью, которая противоречит самой природе любопытства, стало быть, это беспокойное чувство сплелось с усилием, которое мне понадобилось, чтобы открыть ту дверь. Несмотря на то, что она основательно просела и упиралась всей тяжестью на каменные плиты пола, я смог открыть ее ровно настолько, чтобы без усилий протиснуться внутрь. Оказавшись в полутемном помещении, я заметил, что единственная сколько-нибудь стоящая часть помещения – это еще одна дверь впереди.  За ней была просторная и удивительная по своей конструкции  четырехугольная комната. Скудным светом она освещалась двумя готическими окнами, которые располагались по сторонам от главной двери и двумя  маленькими под самым потолком на той стене, где имелась внутренняя дверь, в которую я и  вошел. Романтическая душа, вроде моей, обычно выбирает то, что относится к прошлым временам, отдаленным от нынешнего, и, кто скажет почему,  всегда готова служить к их возвеличиванию. Более того скажу, что красивые вещи, которые мы видим в музеях, а так же во дворцах и церквях, волнуют нас и заставляют  любить другие вещи подобного рода, не в последнюю очередь потому, что они помимо того, что прекрасны  обладают самостоятельной ценностью, по сути, не имеющей денежного выражения. Но оставим отвлеченные размышления, здесь они лишь приложение и обратимся непосредственно к тому, что произошло после того, как я  случайно проник в заброшенную часть замка. А обстоятельства были таковы, что скоро появилась Эбигейл и, хотя они не придали полноты моим представлениям о ней,  все-таки заставили меня увлечься происходящим – я был взволнован уже тем, что  проникся магией тайны, -  ее здесь хватало с избытком. Начну, пожалуй, с того, что предназначение холодного и унылого помещения, в котором я находился,  мне было неясным. Ведь я потом узнал, что это вовсе и не башня, а старая церковь.  Проявляя интерес к тому, что ее составляло, я поднялся по боковым ступеням на внутреннюю галерею: с  двух сторон ее образовывали глухие стены, а с двух других – парапет с круглой колонной на углу. В конце узкой галереи, лишенной каких-либо украшений, я увидел ржавое кольцо, вделанное в стену, над ним висело предельно простое распятие, а под ним на плоской  мраморной плите, придвинутой вплотную к стене, стояли оплывшие свечи.  Все говорило о том, что это мрачное место предназначено для молитв: и, правда, на полу был расстелен коврик. Для кого? И главное, почему здесь?  Помещение имело форму правильного квадрата, и в целом было лишено особого своеобразия: внутреннее пространство было разделено на две неравнозначные части с собственным уровнем пола каждая, причем высота верхнего уровня исчислялась приблизительно тремя локтями. Говорить об интерьере и убранстве тут не приходится. Впрочем, вполне возможно, что  когда-то стены были декорированы в духе рыцарских орденов  в  дополнение к строгой красоте консолей и веерного свода.  Я уже сошел вниз, когда до меня донеслись шаги: я насторожился, но не успела одна мысль заменить другую, как на ступени  широкой лестницы, которая вела в подвал, упали блики света. Я успел спрятаться за выдвинутый от стены шкаф и прежде чем притаиться за ним выглянул, чтобы удовлетворить свой интерес, но с ужасом увидел на пыльном полу свои следы и подумал об Эбигейл.  Что я мог сделать? Очевидно,  у меня выработалась привычка прятаться, когда хотелось уклониться от встречи с ней. Всего странным было то, что вместо маски злонравия и высокомерия на ее лице лежала тень душевной изможденности; я заметил, она к тому же и шла как-то иначе. Обычно она держала спину прямо, но в тот момент, который я описываю, она брела, опустив плечи. В ней появилось что-то ей не свойственное, то, что не вязалось с образом ворчливой, строгой  и чопорной домоправительницы, которую я видел тут и там, и которая всех подчинила своей воле и все тщательно организовывала,  и  мне подумалось, что с ней что-то случилось. Между тем она прошла мимо шкафа, не заметив следы на полу,  и стала подниматься по боковым ступеням, опираясь рукой на стену,  и при этом волочила ногу. Былая важность исчезла. Ввиду этого она выглядела  просто маленькой старой женщиной. Эта перемена в ней удивила меня и мне, наблюдавшему за ней, стало стыдно за то, что  я намеривался сломить и обуздать « эту ведьму». Вот она преодолела верхнюю ступень и пошла дальше заплетающимся шагом; я смотрел ей в спину с мыслью, что, наверное, не осмелюсь причинить ей боль, как хотел до этого. Вскоре Эбигейл зажгла свечи, опустилась на колени  и стала молиться. В голову пришел отрывок из «Терновника» Вордсворта: « В любую погоду и ночью и днем, бедную женщину вечно влечет туда, где  и ветры ее узнают,  и знает ее небосвод.  Печально сидит она у куста, безмолвно стеная, душою скорбя. Невзирая  на то, что солнце садится, льет дождь и пыль клубится,  плачет она и вздыхает». Наконец я увидел в Эбигейл то, что смутно угадывал в ней, а именно – одинокую, страдающую душу, заключенную в тесных границах маленького мира, которым она  единовластно правила. Пока Эбигейл молилась, я думал о себе, Дине, почтовой открытке и предстоящей поездке в Ламбетт. Среди прочего вспомнился мой первый день в замке, когда я сказал герцогу, что намерен получить ящик вина и своего добьюсь. Но события последних трех дней и каждодневные ссоры с Эбигейл показывали, что я далеко не продвинулся в направлении своего обещания завоевать  эту строптивую женщину. Теперь, когда я окончательно впал в немилость, шансов у меня почти не осталось.  Что ж, обойдусь без ее расположения, но, черт возьми, как же трудно смириться с тем, что пари проиграно. Тут я отвлекся от мыслей, чтобы поглядеть на Эбигейл: она по-прежнему исступленно молилась. Позволю себе небольшое отступление, как же без него! Еще есть время поразмышлять, и я посвящу его нашим взаимоотношениям. Мне хочется кое-что прояснить. Так вот, чувства мои и представления стоят в прямой зависимости от слов, которыми  я могу их выразить, а их у меня всегда много. Итак, мое отношение к  Эбигейл оставалось неизменным, а слова, которые я могу  найти для нее  таковы: она воплощение зла. Если я скажу, что она ведьма, я, быть может, ничего не прибавлю к ее портрету, поэтому это затасканное слово  следует заменить каким-нибудь прилагательным.           Взять хотя бы такое – «ограниченная».  Или – « узколобая». Похоже на то, что она, как все фанатичные люди, рьяно защищающие свои взгляды, стала жертвой одной идеи. Конечно, это всего лишь обобщение личности, но мое отношение к ней известно, стало быть, нет необходимости описывать более подробно глубину моих чувств, разве  я недостаточно рассказал об обстоятельствах вызвавших их? Недавно я лежал в постели и  думал, что должен рассчитывать каждый шаг, что мне следует воздерживаться от грубых выпадов против нее, чтобы не осложнить свое положение. Естественно, я хотел покорить ее не только из одного упрямства, однако, ее постоянные нападки сводили на нет все мои усилия. Неужели она ненавидит меня? Было ли это настоящим чувством? Последняя ссора укрепила ее в неприязни ко мне, не в последнюю очередь потому, что она получила достойный отпор. Она была разгневана куда более, чем показывала. Скорее всего, понадобится чудо для того, чтоб преобразовать ненависть в противоположное чувство. Антипатия была взаимной; мы оба невольно питали ее и, так сказать,  раздували до больших размеров. Впрочем, как не признать тот факт, что моя неприязнь к Эбигейл уступала той недоброжелательности, которая на меня изливалась. Постепенно мы пришли к тому, что уже не могли обходиться без нападок, они стали воздухом, которым мы дышали. Чарльз твердил, что она замечательная женщина, что она честно выполняет свои обязанности и что рано или поздно я оценю ее должным образом. Лично я не находил для этого пока оснований. К тому же у  меня были свои доводы, да и не так-то легко было согласовать их с мнением Чарльза.  Я не хотел вступать в столкновение  с ней, но как не старался, они все-таки случались и стали регулярными. Мы ругались с ней каждый день, иногда даже дважды. Учитывая, что отношения между людьми предполагают конфликт интересов, легко прийти к утверждению, что  любая вещь может упасть с той высоты, на которую мы ее подняли. Столь же очевидно, говоря простыми и незамысловатыми словами, что мы редко противопоставляем две стороны одного и того же предмета, поскольку привыкаем  видеть только одну.  Тут бы сопроводить эту мысль подходящим примером, но тогда я уклонюсь в сторону слишком отдаленную от Эбигейл, а она, тем временем, уже закончила молиться и гасит свечи.  Вскоре она прошла мимо и исчезла за дверью, в которую я вошел. Выждав время,  я же спустился по тем ступеням, по которым она поднялась и,  миновав длинный подвальный проход, оказался в комнате, где обычно проходят домашние собрания. Перестав думать об Эбигейл,  я шел к себе, не зная, что несколько минут назад  произошел несчастный случай, который посодействует ее печальному концу.  Еще издалека я услышал восклицания и какой-то шум, а когда вышел из гостиной  то увидел то, что заставило меня содрогнуться. Огастин нес на руках бесчувственное тело  Дина, с его свисавшей руки на пол падали капли крови, лицо тоже было в крови, на ноге ниже колена были раны, которые сочились кровью. За Огастином шла Гризелла и громко плакала, за ней плелись Ада и Джейн, она  несла кепку Дина и была взволнованна не меньше остальных.  Когда Дина положили на диван, он застонал от боли и, открыв глаза полные слез, посмотрел на меня. Мне стало не по себе, я стоял в стороне  и, ошеломленный случившейся бедой,  смотрел, как Гризелла встав на колени, гладила его волосы и, утирая свои слезы, что-то говорила.  

-Это все Эбигейл, будь она проклята! – послышался голос Амброза, стоявшего за моей спиной.

-Что?! – спросил я не своим голосом. От волнения я не мог больше говорить и отвернулся, чтобы скрыть  глаза наполнившиеся слезами.

-Она его избила. Я видел, что она гналась за ним с палкой, - добавил Огастин.

В глазах у меня потемнело от ярости. Мне захотелось убить Эбигейл. С неумолимой решимостью осуществить задуманное я бросился искать ее. По пути я встретил Марту, которая звонила доктору, она сказала, что Эбигейл  у себя в кабинете. Она стояла лицом к окну, сложив на груди руки. Когда я вошел, или лучше сказать ворвался, она обернулась и, пронзив меня испуганным взглядом, встала в повелительную позу, то есть выпрямилась и положила  руку наверх кресла, позади которого она стояла.

-Вы пожалеете об этом! – закричал я, с трудом сдерживая гнев, вызванный во мне столь бессмысленной жестокостью. – То, что случится с вами, будет еще хуже!

- Случится со мной? – переспросила Эбигейл довольно-таки растерянно.

-Да, с вами. Этого хотят все.

-Чего вы хотите добиться, угрожая мне? – спросила Эбигейл  сердитым тоном.

-Не знаете? Ну, тогда подумайте.

-Я домоправительница, доверенное лицо леди  Гарли и как таковая  ни с кем не склонна считаться. Тем более с вами, м-р Маршал. Я отношусь к тем, кто мне подчиняется, ввиду людской порочности и неблагодарности с недоверием и пренебрежением. Примечательной особенностью моего отношения к вам является полное отсутствие иных чувств.

-А я вам не подчиняюсь. Вы пыль под моими ногами!  Господи, как вы могли быть такой жестокой?  Вы за это заплатите!                                                                                                                                                       

-Я не буду держать ответ перед лицом пристрастного и, рискну сказать, бессовестного судьи.

-Вы можете разглагольствовать о Боге,  перед носом Марты и Гризеллы потрясать протестантскими брошюрами и убеждать их, что зло проистекает из окружающего. Нет, зло внутри вас, - вспылил я.

-Дерзостью своей вы превзошли всех. Кем вы себя возомнили? – судорожно говорила Эбигейл. Голос ее дрожал от гнева. – На герцога не надейтесь, он  вас не защитит.

-Вы худшее человеческое существо, вы настолько отвратительны, что мне даже прикоснуться к вам противно, - неистовствовал я.

-Садомит, - изрыгнула Эбигейл

-Старая, потасканная тряпка, - нашелся я с эпитетом

-Безродный выродок, - прошипела она.

-Экзальтированная садистка, - бушевал я.

Не успел я подумать, что здесь я близок к правде, как мое второе оскорбление вдохновило Эбигейл на третье.

-Вы являетесь образчиком разнузданности слегка сдобренной вульгарностью. Когда-нибудь вы падете жертвой своих непристойностей и окончательно обесславите свое имя.

-А вы обессмертите свое некрофильской страстью. Вас, кажется, возбуждает разложение плоти?

Эбигейл пошатнулась, точно под ней дрогнула земля. На какую-то долю минуты я увидел ее поверженной. Но эта сильная духом женщина быстро собралась и разразилась проклятиями:

-Ах, вы грязный янки! У вас хватает наглости говорить такое! Не надейтесь на то, что особое положение, которое вы занимаете здесь, спасет вас от наказания. Вы идете прямой дорогой в ад. Прочь с глаз моих, сатанинское отродье.

-А вы болотная тварь… Ничего больше. Меня тошнит от вас, - из последних сил крикнул я, почти исчерпав свою фантазию.

-Негодяй! – снова впадая в истерический тон, завопила Эбигейл. – Явились сюда и при свете дня ни за что ни про что оскорбляете меня!

-Как это ни за что? Я видел, что вы сделали с Дином. Вы избили его до крови.

-И вы так подумали? Я не стану вас уверять, что после леди Гарли люблю его больше собственной души.  Я даже пальцем его не тронула. Он упал с приставной лестницы, когда убегал от меня. Кто вам сказал?

-Амброз и Огастин.

-Пока есть низкие души, получающие удовольствие от клеветы, всегда найдутся и люди, чтобы ее распространять.

-Я считаю вас ответственной за то, что случилось, пусть косвенно вы виноваты.

-Оставьте меня, ради Бога, молю вас.

-Знаете, - сказал я, растеряв почти все чувства, обуревавшие меня, - в вас есть что-то нездоровое. Я вижу признаки истощения, но не потому, что  вы сидите на овощной диете. Вы вялая и надломленная оттого, что несчастны и одиноки.  Вас никто не любит. Все указывает на то, что жизнь год за годом отшлифовывая вас  убирала хорошие качества, оставляла плохие и добавляла новые – еще более худшие. Я не зря уподобил вас камню. Вы плохо отшлифованы, а чтобы сиять, нужны грани, а их-то у вас нет. Следите за моей мыслью?

Эбигейл посмотрела на меня умоляющим взглядом. Это был призыв к снисходительности.

-Не надейтесь, что ваши гадкие слова вызовут во мне возмущение. Говорите, что хотите, ваше мнение не имеет большого веса для меня, но будь иначе, я бы пожелала вам провалиться в ад, - сдерживая рыдания,  сказала она.

-Миссис Тролопп, учитывая ваши психофизические отклонения, мне сдается, что вы своим рождением обязаны только ирландским болотам. Вы материализовались из их гнилостных испарений, - сказал я со всей безжалостностью, которая показалась необычной  даже мне самому.

-Убирайтесь вон! – простонала Эбигейл и, содрогнувшись всем телом,  быстро отвернулась.

Она плакала, низко опустив голову.  Я попятился назад, у двери приостановился. Мне вдруг стало стыдно за свои слова, захотелось как-то утешить несчастную женщину, но я понимал, что никакие слова не окажут сейчас такое действие и вышел, удрученный сценой, которая до сих пор не изгладилась из моей памяти. К тому времени как я вернулся, приехал доктор, он перевязывал раны Дина, а Гризелла двигая за собой ведро с водой,  смывала его кровь с пола. Остальные стояли за дверью и говорили.

-Я сама слышала, что Эбигейл  кричала: « я убью его»! –  с большой уверенностью сказала Джейн.

-Не могу допустить, чтобы у нее было такое намерение, - не согласилась Марта.

На это девушка возразила:
- Все знают, что она Дина не любит.

-Да и с какой стати ей любить его? – развела руки кухарка.

Эти слова вызвали недовольство Амброза.

-Скажите, а какой толк от ее любви?  Мы знаем ее настоящую цену.  Какая уж там любовь! Извольте знать, она его ненавидит.

-Вот еще что придумали, - махнула рукой Марта и вздохнула. – Все это ваша обычная болтовня. Я настоятельно прошу вас не говорить больше такие вещи.

-Да полноте, что вам далась эта чертова Эбигейл, - сердито сказал дворецкий. – При всем том, пусть Гризелла ее защищает, верьте слову, у нее это лучше получается. Я не буду закрывать глаза и молча сносить ее тиранию.

-Амброз, вы сказали, что Эбигейл избила Дина. Что вы видели своими глазами? – спросил я.

-А что все другие. Она гналась за ним с палкой.  Бедный он, удирал во все лопатки! А когда Дин стал карабкаться по лестнице, она изловчилась и  схватила его за ногу. Но он все-таки полез выше и добрался до самой крыши. Это она его изуродовала и искалечила. Я сам ее  отволоку в полицию привязанной цепью за шею.

-Дайте мне сказать, я все видел, - вступил в разговор Огастин с таким видом, словно у него было важное сообщение.  –  Я был в саду. Марта нашла в клетке мертвую канарейку,  завернула  ее в бумагу  и отдала  мне, чтобы  закопать ее в огороде. Я как раз шел за лопатой, когда увидел бегущего Дина, а за ним неслась Эбигейс со своим намерением его отдубасить как следует. Я в такой суматохе не сразу все понял.  « Это еще что за новости?»  подумал и стал копать яму под кустом  кемберлендской  розы. Потом  услышал крик, а остальное вы уже знаете сами.

-Я ничего не знаю, расскажи, что было потом.

- В тех обстоятельствах Эбигейл была куда более злой, чем обычно, словом, Дин полез, как кошка по лестнице, а она кричала ему вслед гневным голосом, он был уже высоко, почти добрался до самой крыши, оглядываясь на каждом шагу на Эбигейл, которую боялся до смерти, я уже сказал, что он  залез очень высоко и, как это часто бывает, когда не заботишься о безопасности в спешке и по рассеянности оступился и упал с той высоты  прямо  на сухое дерево, которое лежало на земле.  Это, конечно, привело к большому количеству ран и царапин. Удивительно, что он не сломал себе шею.  В то время как он свалился, Эбигейл ушла в другую сторону. Я закопал канарейку, и нес лопату в сарай, когда услышал  пронзительный крик, идущий из глубины души. Кричала Гризелла, она  из окна увидела лежащего без сознания Дина и решила, что он умер. Вот зрелище было! Изо рта у него торчала  сухая ветка, глаза были залиты кровью, которая стекала со лба и рассеченной брови, поэтому он не мог открыть глаза и плакал. Он плакал и просил помощи. Поверьте, его вид довел меня до умопомрачения.

-Если дело  действительно обстояло так, радоваться тому, что Эбигейл отдадут в руки полиции,  не следует Амброз, - сказал я. – Все знают, что вы по каким-то своим соображениям не выносите Эбигейл, а потому горячитесь больше всех, добиваясь ее осуждения.

-А все же, - не унимался дворецкий, - не преследуй она Дина, не случилось бы такой беды с ним.

-Стыд да и только! – воскликнула  Марта, с  некоторой досадой. – Говорите то, что слышали от других, а сами достоверно ничего не знаете.  Смотреть было противно, как вы сюда пришли такой довольный. Так что сочтите за лучшее оставить Эбигейл в покое.  Уж позаботьтесь об этом, окажите мне эту милость, а для чего – вы  сами знаете…

 Падение Дина стало самым печальным событием повседневной жизни и оставалось дольше, чем ему, может быть следовало предметом разговоров; несчастный случай  настроил одних против Эбигейл, а тех, кто разделял чувства Марты за нее, в том смысле, что Эбигейл даже отдаленно не причастна к произошедшему, они  настаивали на ее полном оправдании, убеждая оставить без внимания тот факт, что именно ее преследование привело Дина к падению с лестницы.  В любом случае Эбигейл была скомпрометирована и сторонники Амброза в лице Огастина и Ады, воплотившиеся  силой своего чувства в некую общность, вообще говоря,  тихо торжествовали.   Что  плохо для экономки было хорошо для них.  Все сочувствовали Дину. Никого не волновало то, что чувствовала сама Эбигейл.  Мне кажется, не все печальные событии имеют плачевные последствия, некоторые из них в конце концов становятся началом другой истории, которая получает широкое распространение.  Примером тому святой Иоанн  Непомук, который стал покровителем дорог и мостов лишь потому, что свалился с одного из них и утонул.

У меня  из головы не выходили слова Эбигейл о том, что после леди Гарли она любит Дина больше собственной души. Человек, объявляющий мне о том, что он любит кого-то не может испытывать одновременно и  ненависть.  Сначала у меня  возник повод думать, что  неповиновение Дина служило единственной причиной раздражения Эбигейл.  Имея покровителем герцога,  мальчик не считал себя обязанным подчиняться  деспотической домоправительнице, он знал, что ему обеспечена надежная защита и потому не боялся  ее угроз.  Его поведение вызывало недовольство Эбигейл: ругая его, она часто употребляла  такие эпитеты, как « подкидыш»,  « найденыш»  и « незаконнорожденный». Но даже если это и так,  в меньшей степени могу я приписать ее нападки чувству презрения.  Конечно, Дин давал повод для  гнева и преследования. Однако в еще меньшей степени могу видеть причину враждебности к мальчику в каких-то мстительных чувствах.  Тогда, чем объяснить все это?  Мне довелось  близко сойтись с Дином, конечно, он не лишен вовсе недостатков.  Испорченность юного существа состояла в неприятии  каких-либо ограничений, а так же проявлялась еще в том, что он имел склонность врать и воровать – одно хуже другого, но всем этим порокам я с легкостью находил оправдание. Если  бы я поставил целью разобрать во всех подробностях  мою привязанность с тем чтобы внести ясность в наши отношения, то начал бы сразу с признания, что  в глубине души  меня  восхищали  его нежность, красота и изящная фигура. Вот что было его богатством. И слегка касаясь этой темы, возьмусь назвать это богатство ускользающим, ведь оно, как вода уходящая в песок.  Он прекрасное существо и достоин такого обожания. Первое впечатление всегда отличается от окончательного, главным образом потому, что получая новые дополнительные доказательства, мы меняем свое отношение к предмету – это процесс различения и оценки  предмета, по сути, есть работа ума, которую мы называем анализом. Таким образом, открывая для себя истину, мы в конечном счете открываем ее и для других.  Мы всегда исходим из того, насколько поведение человека отвечает требованиям морали, но смысл этого общеупотребительного слова, которое мы понимаем в значении « нравственность», для нас самих бывает неясным.  Не говоря уже о том, что для большинства людей мораль стала разменной монетой, в том смысле, что она ничего не стоит, их цель – выгода.  Для меня до сих пор Эбигейл остается олицетворением нравственности,  сильной личностью, которую составляли качества, казалось бы, абсолютно несовместимые в одном человеке. Говоря о ней, надлежит рассмотреть и вопрос о том, почему ее не принимали, говорили о ней в отрицательных  и грубых выражениях, атаковали ее методы ведения домашнего хозяйства, высмеивали за строгий пуританский вкус и за те этические положения, которые она не уставала отстаивать. Она была скорее скромной, нежели самодовольной, скорее рассудительной, нежели образованной, а в черствости и надменности этой удивительной женщины скрывалась изрядная доля великодушия.  У заурядных людей, оригинальность, как и яркая индивидуальность, вызывают только неприятие и оскорбительные замечания, а потому они не находят удовольствие в обществе тех людей, которые по развитию или положению  стоят значительно выше их.  Мы потому стараемся понять характер, чтобы дать ему должную оценку. Я не ставлю себе такую цель и сейчас, как и много лет назад, так же далек от полной ясности, что являлось типичным для нее, а что нет. Конечно, я могу разделить характер Эбигейл на отдельные черты и детально описать каждую из-за необходимости сократить материал.  Тут возникает  вопрос: разве важно, что покажет сам вывод? Есть иной способ,  по моему разумению, гораздо более естественный, а именно применить впечатления, которые стали яркими вследствие их взаимопроникновения и различие которых для целей исследования безразлично  к  установленному предмету анализа. И опять-таки, зачем наполнять форму содержанием, если она и так полна им? Может быть, я хочу  кого-то во что бы то ни стало  убедить в правоте моих умозаключений? Заверяю вас тем не менее, что я не прошу полностью принять их. Не потому, что могут  меня  обвинить в том, что я вам их навязал, но потому, что мне все равно будут они уместны или нет. По сути дела, все сводится к моей способности восприятия явлений действительности; я хорошо понимаю, что слово – живая сила, но, даже ограничившись изложением событий связанных хотя бы с одной личностью, я не могу удержаться от соблазна ее идеализировать. А почему? Это тоже вопрос.  Полагаю, читатель не много потеряет от того, что вопрос сей  останется без ответа. Стараясь быть убедительным, я подробно описал одиннадцать дней своего присутствия в замке Дорвард в предыдущих главах, в этой я рассказал о  двенадцатом, и вы уже знаете, в каком положении были дела, когда упал Дин. Кто мог подумать, что несчастный случай с ним вдруг примет размеры настоящего пожара. Слуги разделились на два разноголосых  лагеря;  в одном, состояли насмешники и клеветники,  их  всех объединяло тайное ликование,  и они  в лице дворецкого гневно осуждали Эбигейл,  другой составляли сторонники экономки, но их было заметно меньше; они настаивали на том, что она не виновата.  Слухи распространились по всей округе и долетели до деревни  Лайм-Додсли; беда заставила Розамонд выйти из  дома,  она  торопливо надела темно-серое платье, которое своим кроем напоминало скорее  простую, чем пышную одежду, и в каком-то хаосе чувств  устремилась в замок. Когда она прибыла, Дин проснулся; увидев неподвижного мальчика в углу постели – его лицо, руки и нога были перевязаны бинтами – она ахнула  не столько от жалости, сколько от удивления и быстрым шагом приблизилась к нему, чтобы сказать слова утешения.  Присев на кровать она протянула ему  пакетик леденцов и стала с жалостью смотреть на мальчика, вдруг обнаружив в себе материнские чувства.  Ее взгляд служил дополнением тех слов, которые она ему говорила, и голос ее тихо звучал среди воцарившегося молчания. Потом она,  всем сердцем убежденная в том, что Эбигейл не сможет уклониться от наказания и что единственным наказанием для нее может быть изгнание, направилась на кухню, где все домашние за исключением Эбигейл пили чай. Она выразила желание узнать обстоятельства несчастного случая, но до того, как Амброз начал говорить,  воодушевленно заявила, что готова быть ночной сиделкой, если  только это понадобится.  Такое рвение у Марты вызвало представление о какой-то ничтожной, корыстной добродетели и она в глубокой задумчивости смотрела на Розамонд, которая то и дело трогала свои волосы, словно хотела сказать: « Взгляните-ка, до чего хорошо они завиты».  То, что она вообразила себе настолько превосходило сказанное ей, что Розамонд испытала настоящее разочарование, ибо из слов дворецкого и добавлений, сделанных Гризеллой  безусловно явствовало, что прямой вины  Эбигейл нет,  и ее вдруг вспыхнувшая надежда вытеснить из замка экономку разом потонула в болоте смешанных чувств. В известном смысле она поставила себе цель занять почетное  место Эбигейл и в течение пяти лет пребывала во власти этой мечты, она просто обманывалась, веря, что обладает достоинствами и стилем, которых нет у соперницы; их противоборство  отличалось большой напряженностью  и это втянуло обеих женщин в психологический водоворот. Соответственным различию характеров было и различие в происхождении: Эбигейл была простолюдинкой, а Розамонд вела свою родословную от графа Аттербери, который был ревностным якобинцем и после поражения  Карла-Эдуарда в битве под Калоденом в 1746 году последовал за Претендентом в изгнание в Сен-Антуанское предместье, но спустя два года Людовик XV высылает  ставшего дипломатической обузой молодого принца и Аттербери вместе с ним отправляется в Рим.  К тому времени шотландский клан  Мак Палтни был  уже уничтожен, дома мятежников разорены, судьба самого Аттербери была сложной и запутанной, он умер намного раньше Карла-Эдуарда, тот прожил в Италии еще сорок лет. Кровавые преследования со стороны герцога Кемберлендского  вынудили его  единственную дочь  Сару Пенджэлл  спасаться в горной Шотландии; прожив в бедности и лишениях девять лет, она вернулась в сопровождении молодого мужчины в Эдинбург, где вскоре вышла замуж за судью, доводившегося тому мужчине отцом.  Вот почему Розамонд могла позволить себе язвить по поводу происхождения Эбигейл.  Несуразность ее поведения заключалась в том, что появляясь в замке, она вела себя, как подобает  гордой аристократке, в сознании собственного достоинства и даже бедность не могла поколебать ее  уверенность в себе - репутацию светской женщины она несла впереди себя.. При этом она вероломно льстила Эбигейл, которую (это знали все) тихо ненавидела, прежде всего за то, что та была исполнена уверенности в своем превосходстве, будучи не равной ей по положению. Конечно же, Эбигейл знала цену ее угодливости  и отводила душу, когда  изливала на нее чрезмерную любезность, в которой иногда сквозило сколько-нибудь заметное презрение. Впрочем, зависть и пренебрежение не проявлялись открыто  и тем более не находили выражение в обращении. Надо сказать, что игра, которую они искусно вели, забавляла всех слуг: по их согласному мнению в противостоянии Эбигейл и Розамонд превосходство всегда оставалось за экономкой, а не за женой доктора. Однако та была наивна до глупости и каждое свое поражение, к общему удивлению, возводила к маленькой победе. По этой и другим причинам она оставалась желанной гостьей. Особенно были ей рады Марта и Джейн, эта простая девушка находила удовольствие в обществе Розамонд, которая не отказывала ей в своем  покровительстве. Если у Эбигейл каждое слово было взвешено и продуманно, то Розамонд, имея склонность в плохую погоду читать романы, написанные как будто специально для нее в напыщенной манере, говорила пустыми затасканными фразами. У нее не было ни малейшего представления о поэтическом стиле. Зато она претендовала на звание образованной женщины и не упускала случая публично демонстрировать свой убогий ум на поэтических вечерах, которые устраивала каждый месяц в замке. Любила она часто повторять одну сентенцию: « Разным людям – разное величие».  Так постепенно проявлялась тенденция, остававшаяся неизменной до последнего дня, усугублять недостатки правления Эбигейл и преуменьшать ее заслуги  с тем чтобы занять ее место. Самонадеянный ретроград Амброз, который тщился с помощью мелких интриг придать себе вес, постарался внушить ей, что герцог скоро вынесет готовое решение для Эбигейл – она будет уволена.  И вот тогда, как она надеялась, ее позовут в замок, и она удостоит всех чести, заняв  должность домоправительницы. Поэтические вечера, на которые она будет приглашать знаменитостей из Лондона, станут проходить дважды в месяц, назло Хлое, которая имела наглость считать себя интеллектуалкой. Как бы там ни было, Эбигейл представляется мне гармоничной личностью педантского склада. Но гармония, допустим в классической скульптуре, поражающей нас идеальным соотношением форм и линий, не есть гармония типа, поскольку в последнем случае наличие души  в теле предполагает какую-то степень несоответствия  между ними. Я склонен думать, что у Эбигейл  были большие амбиции, суровый нрав и большой запас энергии. Но при всем том она была маленького роста, худой, хромой на правую ногу, близорукой и наконец, она была медлительна в действиях. И вот я думаю, неужели  душа, тело и дух обречены существовать в разобщенности между собой.  Хотя Эбигейл не была образованной, она все же была достаточно умна, чтобы правильно выражать свои мысли, у нее была хорошая память, она умела размышлять и разбиралась в вопросах теологии. Правда в религиозных делах она обнаруживала рвение, доходящее до фанатизма.  Не раз мне хотелось сказать ей, когда она высказывалась по тому или иному случаю: - « слушать вас одно наслаждение». Могло показаться, что в душе этой деятельной и рассудительной женщины  царит гармония чувств и мыслей, равных по силе. В характере ее не было мягкости и добродушия, их отсутствие подчеркивал сварливый нрав.  Казалось так же, что образ жизни, который она ведет, достигается без принуждения, без усилий. В действительности же в системе правил, которыми она руководствовалась, был серьезный изъян,        в следствие чего, вымученный взгляд, не вязавшийся с внешним спокойствием, якобы ей присущим, обнаруживал дисгармоничность личности.  Изъян  в том, что она поставила Долг и Веру выше человеческих чувств.  Нет у меня сомнений в том, что избранный ею путь был мучительным и безрадостным и каждый шаг все же стоил ей каких-то усилий.  Но странным образом, в одиночестве и отверженности черпала она силы, чтобы противостоять тому, от чего не хотела избавиться.  От этих размышлений, суть которых сводится  к тому, что каждый человек, даже тот, чья личность не  столь ярко выражена, с чем-то соглашается, в чем-то уступает и что-либо доказывает с присущим только  ему душевным миром, и  которые я предпринял, полагаю, не без пользы для дела, теперь, чтобы подхватить нить повествования,  я с равной убедительностью расскажу о  незаурядной личности, не лишенной вдохновения,  которая   и  вернет нас к тем событиям, от которых мы ушли. Итак, ближе к вечеру появилась Хлоя, взволнованная  несчастным случаем, вызвавшим большой переполох, она  тоже была привязана к Дину. Она дарила ему подарки, пару раз брала с собой в Лондон. Более того, скажу, что он даже участвовал в одном рождественском спектакле, который Хлоя организовала в прошлом году. В расцвете юности своей Дин исполнял роль ангела: в конце пьесы он выходил на свет, чтобы изгнать бесов из головы девственницы, которую исполняла сама Хлоя. Она, перед его выходом, перестав метаться по сцене,  упала на колени, устремила молитвенный взгляд к небесам, и  в состоянии возбуждения воскликнула: « Боже, избавь меня от них».  Да, что и говорить, сказка, переложенная в метрическое повествование под                 названием « Утешение Деборы»  имела  успех, всем особенно понравился ангел; он был прекрасен и правдив, как и его крылья, сделанные из проволоки, кружевной ткани и гусиных перьев. Во время действия м-сс  Сиббер наклонилась к своей соседке и насмешливым тоном сказала: « Стоило сюда прийти, чтобы увидеть, как выглядит настоящая девственница. Одно дело – поза, другое – возраст». Надо ли говорить, что после этого м-сс Сиббер перестали приглашать на чай и поэтические вечера.  Хлоя была противоречивой фигурой: она имела счастье унаследовать красивый дом времен Елизаветы II и много акров пахотной и сенокосной земли, приносившей постоянный доход. При этом она серьезно говорила, что собственность и  богатство обременяют жизнь. Однажды она позволила себе с  таким пренебрежением  говорить о людях, которые всю жизнь копят сокровища, которые, как сказано в Евангелие от Матфея « моль и ржа истребляют и воры подкапывают и крадут», что  Чарльз не удержался и  предложил ей отказаться в его пользу от всего, чем она владела и управляла. На это Хлоя со вздорностью, ей свойственной, заявила, что богатство не настолько ее обременяет, чтобы она от всего отказалась. Любила она романтизировать крестьян, трудившихся на ее земле, но избегала близких отношений с ними, говоря,  в оправдание себе, что они грубые и невежественные люди. И опять Чарльз прямо спросил: « Право, Хлоя, я не желаю тебе зла, но почему бы тебе  не надеть крестьянскую юбку, не взять лопату или грабли и не отправится копать землю. « Я уверена, что вы говорите несерьезно.  Ах, меня дрожь берет, Чарльз, когда я думаю, что могу рано состариться от непосильного труда», - воскликнула она.  Вот такая она Хлоя.  Зерно, овощи, фрукты она называла « плоды земли», крестьянина  уподобляла гусенице, себя мнила бабочкой.  Она оставила Дина, когда ему принесли еду и пошла в библиотеку, где мы с герцогом вели разговор.

-Какое радостное посещение! – воскликнул герцог, увидев входившую женщину. – Угодно вам видеть Обри?

Хлоя посмотрела мне в лицо и улыбнулась. В свою очередь с большим интересом к ней я, так сказать, ответил тем же.

-Я пришла  сюда навестить мальчика. Как могло такое случиться? – воскликнула она с укором герцогу. – Ведь все это -  ваша беззаботность, Чарльз и жестокость Эбигейл.  Весь дом давно уже вопиет против нее. Подумайте, что вам делать с ней.

-Мне с ней? Она тут не причем. Разве вы не знаете, что мальчик ваш безнадежно отчаян и все делает по-своему, - спокойно отвечал Чарльз.

-Это счастье, что он не сломал себе шею.

  Сказав это, Хлоя уселась возле камина и взяла женский журнал, на обложке которого была Дина Дурбин. Некоторое время она вглядывалась в лицо актрисы, потом  подняла глаза на меня, и я заметил, что в ее взгляде промелькнуло, как мне показалось, что-то похожее на любопытство.

-Могу  ли я задать вам вопрос, Обри? – обратилась ко мне она. Я выразил готовность ответить на любой вопрос и Хлоя сказала. – Меня восхищает красота американских женщин, которых я знаю, конечно,  из числа актрис. Хотя, уместно говорить о прекрасных образах, а не о реальных женщинах, которые служат им моделями. В Голливуде умеют сделать так, чтобы женское лицо на экране выглядело восхитительно. Благодаря свету и ракурсу; нежная, сияющая чистотой кожа, искрящийся выразительный взгляд, тени от ресниц, роскошно уложенные волосы, шляпки, выгодно закрывающие часть лица и все такое. Я сомневаюсь, что вообще  есть женщина, которая красивее своего изображения. Получается, что нас обманывают, продавая улучшенные копии!

-Разумеется, в действительности женщина выглядит  не такой привлекательной, как в кино. Я это знаю, и это не вредит впечатлению. Я не против того, чтобы мягкий рассеянный свет удвоил бы привлекательность не совсем красивой женщины.

-Кто спорит – в Голливуде много талантливых людей. Все они служат красоте. В силу этого по склонности естественной и непреодолимой, они делают волшебные фильмы, не имея предварительного намерения кого-либо обмануть. Поймите меня правильно.  Я против того, чтобы художник ставил себя выше Бога, улучшая  человеческую природу.

-Это упражнение в  риторике, - заметил Чарльз.

-Я не совсем понимаю, что Феломене  не нравится, - ответил я и, увидев, что заставил  Хлою недовольно сморщить нос, обменялся с ним  ироничным взглядом.

-Я уже сказала, кино не должно заменять природу  синтетическим искусством. Я хочу сама судить о ней, - ответила она недовольным голосом.

-Разве в своих стихах вы не допускаете преувеличения, обобщения, не идеализируете предмет?

-Да, иной раз я так и делаю. Что из того, что  вымышленный или приукрашенный образ предполагает  иногда реально существующего человека.

-Тогда, как я могу правильно судить о нем, если не имею возможности взглянуть на оригинал, ведь ваша фантазия заслоняет его.  Таким образом, вы заставляете меня мыслить ошибочно.

-Вы просто должны следовать причудливому ходу моих мыслей, исходя из того, что воображение является силой творческого начала. Моя фантазия может вздымать к небу  волны, покрывать утесы деревьями, толкать вперед корабли, приводить в движение душу.

-Значит, вы все-таки допускаете преувеличение в искусстве?

-Да, я  допускаю, что при равных достоинствах вдохновенный образ ценнее самого человека. Вы художник и понимаете,  как это может помочь поэту украсить его сочинение.

-Получается, что вы тоже улучшаете человеческую природу?

-Почему бы и нет? Я делаю человека более совершенным, сообщаю еще большую красоту, допустим, горному пейзажу,  а также,  как художник я должна уметь наполнять жизнью несуществующие вещи.

-И это тем более удивительно, что кинематограф делает то же самое.

-Возможно. Ах, теперь я начинаю понимать.

-Достаточно. Боюсь, что рассуждения о ничего не значащих предметах заведут нас далеко, - сказал Чарльз. – Как долго ты собираешься оставаться здесь?

-Не знаю. Я устала от Лондона, - со вздохом ответила Хлоя. –  Спросите, почему? Достаточно сказать, что там я  не чувствую себя близкой к природе и постепенно схожу с ума.

- Когда я просил мать при случае  рекомендовать тебя своим влиятельным друзьям, она, сказать по правде,   ткнула пальцем в журнал и воскликнула: « Эту сумасшедшую? Ни за что»! Вот какое она имеет представление о твоих делах.

Теперь для понимания рассказа мне следует сообщить, что Хлоя  издавала ежемесячный  литературный журнал, символом которого была пчела. Очевидно, она видела в ней себя.  Ей нравилось уподобляться пчеле,  которая перелетая с цветка на цветок, переносит пыльцу и тем содействует оплодотворению растений. Требуется предположить, что цветами были молодые поэты,  некоторым из них, тем, кто был миловиден и уступчив, она даже оказывала  материальную помощь. Вообще Хлоя  проявляла лихорадочную деятельность; она носилась по публичным библиотекам, где делала необходимые выписки,  с кем-то встречалась, организовывала собрания, посещала вечеринки и выставки, участвовала в различных делах, вела переговоры, давала приемы с большим размахом, блистала в обществе и все такое.

-Я одержима положительной страстью ко всему оригинальному, - заявила Хлоя. – Демокрит говорил, что не считает истинным поэтом человека, находящегося в здравом уме.  А у древних греков и евреев сумасшествие и пророчество  обозначалось одним словом. Что ж, если тех, кто не может успокоиться душой, считают чокнутыми, то и мне не надо выражать сочувствие: по мне лучше быть помешанной, чем жить добропорядочной жизнью невежественных  обывателей, которые  приходят в ужас от того, чего понять не могут.  Ненавижу Лондон! У этого города нет души!

-Почему бы вам не поселиться в деревне? – сказал я.

-Как жизнь в деревне ни хороша, ее трудно совместить с моими делами, - ответила Хлоя.-  Никто не знает, сколько трудов  и денег мне стоит этот журнал.  Впрочем,  неважно.  Иногда мне  хочется все бросить и уйти в лес.  Буду там собирать травы, изучать астрологию и, наконец, возьмусь учить армянский язык.

-Хотите жить в хижине?

-Не знаю, но вы впервые заставляете меня подумать об этом.

-Ну и вопрос задал ты ей, Обри, - с улыбкой воскликнул Чарльз.

-А что? Я готов построить для Феломены хижину.

-Вы уже второй раз называете меня этим именем, - голосом, дрожащим от негодования, воскликнула Хлоя.

Я увидел в ее глазах желание отчитать меня за эту, в целом, безобидную вольность.

-Тут вина не Обри, а моя, - вмешался Чарльз. – Я забыл ему сказать, что ты предпочитаешь второе, более изящное имя. Да, а какой тебе толк от армянского языка? Зачем он тебе?

 Хлоя не стала долго раздумывать и ответила так:

-Хочу поселиться в отсталой стране, которая не оказывает никакого влияния на общую культуру. Может, там найду  успокоение своим душевным мукам. Между прочим, Великобритания катится к упадку, а по сему, чего ждать от такой  жалкой страны, как эта. Америка! Америка! Сколько величественной простоты в этом слове! Она влечет к себе самые лучшие умы и таланты, дает всем  проблеск надежды на успех. Только я не буду молиться ей. 

Когда Хлоя ушла, я спросил:

-Чего она бесится?

-Ты ведь назвал ее Феломеной.

-Ну и что из того? Это ее настоящее имя.

-Не зли ее. С ней может случиться припадок конвульсий. Она эпилептичка. Представь себе, она так чувствительна, что упала в девять лет в обморок, услышав запах розы. Безусловно, она чокнутая, но умная.  Хлоя дитя английского декаданса, вздорная, неутомимая,  она  слишком импульсивна, слишком погружена в себя.  Кстати, Шопенгауэр приходил в ярость и отказывался платить по счетам, если его фамилия была написана через два «п».

- Мне она кажется больше чокнутой, чем умной.

-Иногда я начинаю сомневаться, действительно ли она вменяема: в голове она держит уйму нелепых фантазий.     Хочешь знать, как она определила любовь?                    Передаю дословно:                        « Идеальность реальности одной части целого в бесконечном существе». Как тебе это?

-Бред, какой то.

-Вот и я так думаю.  У меня не хватило бы ума самому такое придумать. Пойдем к Дину. Мне еще нужно поговорить с Эбигейл, заодно хочу предложить ей навестить мою мать.  Она будет ей рада. Всегда встречает ею с учтивой обходительностью, - явление удивительное, ведь Эби принадлежит к тем, кого обычно зовут людьми низкого звания.  Я сам отвезу вас в Лондон. У меня есть дело в банке.

-Ты собираешься сделать заем?

-Что ты! Ни один банк не даст мне денег. Между прочим, ты увидишь русского писателя, его приютила моя мать.

-А, Пиотэр Микайлович. Как он, получил американскую визу?

-Его дело увязло в формальностях. Знаешь, меня беспокоит Эбигейл, она проявила малодушие: полдня сидит в своей спальне.        Она прячется от того, что все ополчились против нее. Я должен приободрить ее. Ты со мной?

- Зачем мне с тобой? Хочешь успокоить ее, иди один.  Боюсь, она не будет рада мне. Я наговорил ей столько грубостей, кричал, что она … это должно было взбесить ее, вообще, мне стыдно за себя, несмотря на то…

-А может именно потому, что ты был прав, - закончил за меня Чарльз. – Тебе надо попросить прощения. На твоем месте я не стал бы тянуть с этим.

-Хорошо, пойдем. Но, пока ты будешь с ней разговаривать, я подожду за дверью.

Когда мы пришли, Чарльз постучал и, услышав голос Эбигейл,  вошел в ее спальню. Я остался за дверью.

-Что такое? – спросил он. –  Я вас не узнаю. Сидите одна, обособились от всех?

-Я тут всем мешаю, - послышался ее спокойный голос.

-Послушайте, выкиньте  вы из головы эти глупости, - сказал герцог решительно. -  Не хочу ничего больше об этом слушать!  Пока вы тут прячетесь, Амброз, а он интриган, да еще какой, распространяет кривотолки, настраивает всех против вас.

-Из деликатности  и благоразумия, которым душа моя служит, я не буду возражать на слова его неучтивые, только для того, чтобы оправдаться перед ним. Пусть говорит, что хочет.… О, я могу сказать вдвое против им сказанного. Так что мне нет дела до происков дворецкого и родственного ему по духу Огастина.

-К ним примкнула и Ада.

-Дайте им волю и они устроят надо мной суд.

-Даже три человека могут создать жалкую толпу. Вы не хуже меня знаете, что толпу обычно снедает ярость и жажда разрушения.

-Меня они считают виновной.  Мало людей способных понимать, зато все способны судить! Уверена, что и ваш американский друг присоединился в чувствах к слугам.

-Поверьте, у него сложилось правильное мнение об этом деле.

-Ужели, Ваша Светлость, он не разделяет с ними их гнев?

-Он поругался с Амброзом из-за вас. Кажется, даже топнул ногой.

- Этот Амброз. Что он тычет  мне в нос свои права!  Для меня  нет ничего противнее, чем  самодовольство и заносчивость, написанные на его лице. Пусть он оставит меня в покое и не лезет со своими претензиями.  Ей-богу, его не раз уличали во лжи и криводушии, - напомнила Эбигейл.

-Не мне вам говорить, что он большой мастер с умным видом нести всякий вздор, - подхватил Чарльз.

-Казалось бы, кто, как не он, должен быть благодарен мне, - воодушевленно продолжила Эбигейл. – Только дикий зверь, да и то не всегда, может укусить кормящую руку.

-Я обязательно сделаю ему внушение, заодно поговорю с Огастином и Адой. Я тоже осуждаю этот мезальянс.

-Огастин, -  деревенщина,  мнит себя особенным, а сам  имеет на удивление неприглядную внешность. Вдобавок, он глуп. Впрочем, Ада этот недостаток в нем вряд ли обнаружит. Она сама небольшого ума.

-Пойдемте со мной вниз. Попросим Марту сделать чай,  позовем Гризеллу.

-Не хочу их видеть. Никого не хочу видеть. Что я им всем сделала? Почему все хотят видеть меня несчастной, чтобы насладиться тогда моими стонами?  Господи, я просто из сил выбилась, чтобы всем  угодить, да только каждый их них видит во мне своего мучителя. Они желают мне зла. Я требовательна, а они вечно недовольны.

-Успокойтесь, прошу вас.

-Мне не успокоиться: в ушах моих непрерывно  звучит его голос. Когда Дин упал, он умолк, у меня не хватило сил подойти к нему, его вид,  с текущей из ран кровью, пробудил во мне какой-то  безмерный ужас. Мне захотелось убежать в свою спальню,  запереться в ней.  И теперь меня дрожь берет, когда я думаю об этом. Потом кто-то сказал: «он жив», на меня разом нахлынули все чувства, которые я держала в себе, ведь я же была готова  расстаться с жизнью, ставшей для меня невыносимой,  мало-помалу  успокоилась.… Полагаете, я не могу решиться пойти к Дину и сказать ему: прости меня?  До чего я дошла! Да, и все-таки, хотя это принесло бы мне успокоение, я  не  хочу их  видеть, не хочу стоять перед ними с виновным видом. Теперь они довольны! Надеются, что мне  будет предъявлено  обвинение в жестокости! На этом трибунале, который они осквернят обманом, меня  выставят с дурной стороны, но я смело скажу этим лицемерам, что не виновата.

-  Все это глупости. Никто не посмеет обидеть вас. Хотите, я пришлю Марту, она принесет вам поесть?

-Нет, я не голодна. Коли вы пришли поговорить со мной, так спрашивайте.

-Ну, я пришел поговорить с вами об Обри. Да, у вас скверные отношения с ним.… И все же я прошу вас проявить к нему великодушие, несмотря на то, что у вас сложилось, вернее, у меня сложилось впечатление, что вы настроены против него. У меня нет полной ясности, почему и …

-Впечатление  правильное, но далеко не полное. И что удивительно: едва ли я испытываю к нему неприязнь.

-Дело, выходит, обстоит совсем иначе, - обрадовался Чарльз. – Тогда прощением моего друга вы чрезвычайно обяжите меня.

-Могу ли я, спрашивается,  отказать вам в такой малости? Завтра, я скажу ему кое-что, то, что откладывала, понадеявшись, что он образумится…

-Он уже образумился, - воскликнул Чарльз и, понизив голос, добавил – Я привел его к вам. Он за дверью.

Услышав голос Чарльзя, я тот час вошел в спальню.

-Я пришел…, я был груб с вами, за это прошу меня простить, - говорил я, стараясь не смотреть на Эбигейл. То, что я видел и слышал, внушало  мне какое-то невыносимое чувство. Все это время я был за дверью и напряженно слушал их голоса.

Эбигейл, сделав вид, что не находит все мои слова неожиданными, потом властным тоном  сказала:

-Вы хороший человек, м-р Обри. Ваше появление в замке положило начало нежной привязанности к вам не только его владельца, но и Дина, а так же Марты и Гризеллы. Конечно имея в лице Его светлости сильного покровителя, вы  посчитали себя свободным в своих действиях, не смотря на то, что  вам вверено было непосредственное исполнение внутренних правил, которые вы нашли несовместимыми со своими правами, хотя всем другим посторонним приходилось рассчитывать только на свои обычные возможности.  Я не собираюсь оправдываться в том, что порицаю ваше своеволие;   хотя до глубины души возмутило меня  поведение ваше и те удручающе  оскорбительные слова, которые вы осмелились сказать мне в лицо, а вы столько всего наговорили, что  я даже пустила слезу, а плакать я – уж никак не собиралась.  Вы, американцы, так надменны, что нам, британцам, склонным тоже впадать в сию крайность, остается только удивляться  вашей вседозволенности. Впрочем, охотно признаю, господство ваше служит всем ко благу.  Поверьте, я о вас хорошего мнения не в угоду Его Светлости и вовсе не потому, что вы заручились поддержкой домашних слуг. Личные чувства оказали влияние на мое отношение к вам. Хотите, верьте, хотите  - нет, но я не осуждаю вас за ту бесцеремонность, с какой вы бросили вызов мне, за ту непринужденность, с какой  стали сообщником Амброза,  за то, что поставили вздорное упрямство выше признательности, за то, что глумились надо мной, и, в конце концов,  за ту легкость, с какой вы нарушаете правила нашего дома.  И вот почему: хотя по возрасту, вы уже достигли зрелости в своих суждениях, все-таки вы еще большой ребенок и как таковой, следовательно, нуждаетесь в постоянном о них напоминании.

-Ну хорошо, - что прикажете мне сделать? – спросил я, скорее смущенный, чем убежденный.

-Ничего, чтобы вымолить мое прощение, - ответила Эбигейл, с какой-то необычной для нее душевной изможденностью.

-Вы меня прощаете?

-Да, но не надейтесь, что всегда я буду настолько снисходительна к вам. Будьте скромны и честны, а остальное само приложится.  Достоинство и непринужденность! Вот что отличат человека знатного происхождения.

-Вот и хорошо, - воскликнул Чарльз. – Эбигейл, я настаиваю на том, чтобы вы  пошли с нами.

- Ради Бога, простите, я не могу.  Идите, идите без меня. Я в полном отчаянии. Мне нужно прийти в себя.

- Честное слово, я вас не понимаю. Хорошо. Что будите делать вы завтра? Прятаться. А послезавтра? Неужели вы не понимаете, что от самой себя вам все равно не уйти! Какое значение имеет то, что Амброз подумал или Огастин сказал?   Но кто такие эти люди?

- Я… я…хочу, чтобы вы меня поняли. Мне противна даже самая мысль, что я увижу ликование своих врагов.

Она произнесла эти слова со вздохом, потупив взор.

-  Это какой-то бред! Вы просто  мучаете саму себя. Завтра я еду в Лондон.   Почему бы вам не поехать со мной, навестите леди Гарли, проведете вместе несколько дней,  отдохнете,  ей нравится проводить время с вами, слушать ваши нравоучения,   вы умеете связывать простые вещи и необычные, и вы, пожалуй,  единственная, с вашей услужливостью,  способны вызывать в ее душе умиление и радость. Это чувство всего сильнее именно тогда, когда одним своим видом вы внушаете ей мысль, что жизнь стала ярмом не только для нее одной. Ей нужна ваша помощь и утешение. Вы для нее живое воплощение святости, вы лучшее лекарство для ее расстроенных чувств.

Эбигейл слушала герцога со всей серьезностью, потом подняла глаза на него и сказала:

-Не сейчас. Кажется, недомогание мое усилилось, я чувствую нестерпимую слабость.

-По правде говоря, моя мать, смею вас уверить,  может пострадать по вашей вине. Она в большой опасности.  Недавно ее видели в парке в сопровождении какого-то  высокого подозрительного мужчины, она была бледной, едва держалась на ногах, при этом старалась  в угоду ему быть беззаботной, но принужденность была так очевидна, что заставила одного моего хорошего знакомого, которого я послал к ней с важным поручением,  предпринять расследование, чтобы установить истинную причину ее показных чувств;  он выяснил, что  в действительности тот мужчина франкмасон. Спасите леди Гарли от них, умоляю вас. Только представьте, какое огорчение доставит ей ваш отказ, и в какое положение это поставит вас самих.

Вполне удостоверившись, что герцог говорит серьезно, Эбигейл, сразу наполнилась решимостью,  рискуя жизнью, спасти госпожу:

-Да.  В Лондон. Подальше отсюда. Теперь я больше ни  о чем не думаю. Да благослови Ее Господь!  Я ведь для нее стараюсь! Я отправляюсь в путь  с вами.

- Есть еще одна вещь. Итак, пообещайте мне, что при случае постараетесь хотя бы намекнуть леди Гарли, что при огромном ее богатстве не подобает ей жить на личные мои средства.

-Кажется, вы нашли повод без большого напряжения ума высмеять меня?

Немного опомнившись от изумления, герцог воскликнул:

-Что?! Не смотрите на меня так сердито!

Эбигейл сложила на животе руки, как обыкновенно это делала и с величайшим спокойствием и невозмутимостью, возразила:

- Вы прекрасно знаете, что я перечисляю Ее Светлости только четверть вашего дохода.

Герцог покачал головой, выразив согласие с тем, что это замечание не лишено основания и сказал:

- Да. Именно из-за этого мне приходиться быть экономным в отношении себя и всего вообще. Этим я унижаю достоинство Дорвард-парка. И потом, денег всегда мало, - сколько бы их не было. Вы не можете отрицать, что стол у меня, скорее скудный, чем обильный, что  я ношу изношенную одежду, и всеми способами стараюсь сократить расходы.

-Сейчас я  решительно не в состоянии об этом думать. Извините, что я об этом заговорила;  мне хочется немного отдохнуть.

После этого мы ушли. Чувство имеет свойство выражать себя; какова бы ни была нелепа история о франкмасоне, она подействовала на Эбигейл,  не могу сказать, что она отложила в ее сознании, но под влиянием смятенных чувств, Эбигейл дала себе время собраться с силами для того, чтобы спасти леди Гулд от какой-то там опасности. Такой поворот в ее поведении казался мне забавным и на обратном пути я заговорил с герцогом об этом.

- Сказать по правде, нет и не было никакого франкмасона. Я все придумал. Ради себя Эбигейл ехать не хотела, но Долг для нее все, поэтому я был уверен, что она согласится поехать в Лондон ради моей матери.

-Я заключаю, таким образом, что подобные вымышленные истории имеют практический смысл.

-Такие люди, как Эбигейл испытывают потребность повиноваться  чувству Долга, как бы мало он ни был обоснован. Для нее Долг есть выражение жизненной силы в реальном мире.  Я дал ей выбор, и она выбрала.

-Это было явлением психологического порядка.

-А то нет, - усмехнулся Чарльз. – Что собираешься делать?

-Хочу побыть с Дином. Сейчас все мои мысли сосредоточены только в нем.

-Ну, понятное дело,  может в эту самую минуту он вздыхает и тоскует по тебе. И ты дал ему для этого все основания своим нежным вниманием и заботой.

-Что ты хочешь этим сказать?

-Только то, что ты, как и я, находишься  в его маленькой власти. Мы оба, дорогой Обри, зависим от него.

Тут разговор был прерван появлением м-ра Лестока, который приехал в замок, не смотря на столь поздний час. Оставив их  вдвоем, я направился в комнату больного. Лицо Дина было забинтовано так, чтобы он имел возможность видеть, говорить и дышать. На его лице было пять порезов, включая проникающую рану в щеке. Он чуть приподнял руку, приветствуя меня. Я сел на кровать, взял его руку и прижался к ней лицом.  Несколько дней назад, когда мы с Чарльзом обсуждали мою поездку в Ламбетт,  он посоветовал мне взять Дина. Дин принялся упрашивать, и ему не понадобилось для этого много времени. Однако с ним случившаяся беда гнала всякую мысль об этом.

-Я завтра уезжаю в Ламбетт, поверь, так мне не хочется ехать без тебя, но ничего не поделаешь; я должен, -  упавшим голосом сказал я.

Это так огорчило Дина, что он застонал. Я поднес его руку к своим губам и поцеловал, ощущая прилив нежности: мне хотелось ласкать его, больше, чем обычно.

-Подожди меня, - умоляющим тоном сказал он.

-С тобой не все благополучно. Тебе придется лежать в постели не меньше недели. Ничего, это тебе на пользу пойдет.  Падение с такой высоты могло привести  к более серьезным последствиям. Хочешь чего-нибудь?

-Я устал лежать на спине, - пожаловался Дин.

Я знал, что у него опухло левое плечо (доктор Уилсон не имел глубоких знаний по анатомии и рекомендовал  показать Дина хирургу, который знает простые и сложные переломы; сам он не  мог сказать сломана кость или нет),  а боль в правом бедре была до такой степени сильной, что  Дин  не мог лежать на боку. Таким образом, он был ограничен в движениях.

-Можно немного облегчить твое положение, - сказал я, взял вторую подушку и    подсунул ему под зад, чтобы дать его телу  временное облегчение. – Так лучше?

-Ага. Когда ты вернешься?

-Должно быть, я задержусь там на два-три дня. Надеюсь, когда я вернусь,  ты уже забудешь думать о том, что с тобой случилось. Будешь снова радоваться тому, что бодрый и здоровый.

-Чарльз сказал, что в Америке у нас будет новая жизнь. Я не хочу новой жизни без тебя.

Эти проникновенные слова заставили меня понять, что он отчаянно нуждается во мне.

В продолжение нашего разговора я гладил его руку, находившуюся в моей руке, улыбался, а сам все время думал о книге, которую  нашел в заброшенной комнате в южном крыле. То была книга о смерти и, листая ее тогда, я случайно увидел на какой-то странице дагерротип мальчика, лет пяти-шести. Он сидел на стуле с высокой спинкой, в курточке, полосатой рубашке, в широких, мешковатых штанах. Он позировал с легкой улыбкой, на левом колене лежала шляпа. Его трогательный вид произвел на меня глубокое впечатление, все последующие дни я не переставал думать о нем. Я приписывал свой интерес его редкому очарованию, а может быть,  меня пленила какая-то тайна, связанная с ним. Вот что пришло мне в голову.  Как бы там ни было, мне хотелось вернуться за той книгой. Сейчас было поздно, решение вдруг озарило меня - завтра утром пойду за ней. В чем заключалась причина любопытства – теперь и тогда? Пока она ни в чем не проявлялась. Извлечение этого дагерротипа из книги  на свет даст мне правильное объяснение. Спустя час, когда  я, наконец, лег  в теплую постель – это такое облегчение для уставшего тела, образ  мальчика снова возник в моей голове,  и у меня появилось желание отождествить себя с ним.  

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/