Лошадка
Лошадка бежала по городу,
По загону без названья и улиц.
Далеко её буйные степи
И кудахтанье хаотичное куриц.
Запах сена, колосья пшеницы,
Далеко-далеко, за шоссе,
Ждут её дорогие станицы.
Выпадают от соли ресницы,
А слеза всё течёт, всё течёт по щеке…
Лошадь бежала по городу,
С надеждой на кипящем лице.
Лошадка бежала по городу,
Без оглядки, как никогда.
По согретому дыханьем проспекту,
Дрожа от вселенского холода,
Разрезая угрюмый поток,
В виде белоснежного ворона.
Держит курс на восток.
Слабость лошадке чужда.
Она всегда тверда.
Особенно снаружи.
Она нежна внутри.
Невинна,
Но ей никто не нужен…
Ей суждено уйти.
Сама себе звезда.
Для нас лишь будний ужин.
Ей неохота умирать,
Но жить бывает нечем.
Такое нынче бремя
Свалилось мне на плечи.
Я подарю ей смерть,
Лишившись дара речи!
Лошадке очень больно.
Ей вырвали копыта.
Отрезали язык,
Чтоб снова стало тихо.
Её лишили глаз:
«Один, ещё один…»
На муки всем плевать,
«Закон для всех един!»
Но всё ещё живая, едва-едва дыша,
Лошадка, умирая, боролась до конца!...
Она – как я ты.
Как человек сражалась,
До жгучей хрипоты.
Свободной оставалась.
Она – как я ты.
Ей разрубили шею,
в помойку брошен хвост.
Палач ушёл обратно,
Цену сверять и спрос.
А я ничем не лучше,
Сижу в кромешной тьме.
Взамен души лошадки,
Снесите череп мне…
Не поверил бы, что брёвна способны бесшумно катиться по хребту,
Огибая контур позвонков, достигать костлявого затылка,
В мясную кашу размолотив мечту,
Остановиться у подножья сжавшегося смысла.
Вся жизнь - эстрада,
А мы - её экстракт.
Земля как субпродукт.
Человек как человечий раб.
Я памятник воздвиг бы леснику,
И руки целовал глухому фабриканту,
В надежде, что когда-нибудь смогу,
Осушив склянку сочного яда,
Приоткрыть, хотя бы на мгновенье, гранитные дверцы сурового Ада.
Древесиной насытившись досыта;
Обгрызаю эпидермис визжащего карандаша да панцири бьющихся в агонии чернильных перьев, черепах морских и глубинных рыб, ноготь на безымянном пальце, ну, и не только - на многих других.
Я голоден, мне запрещают есть с ножа,
И обжигают пульсарами жадные сучки!
Но мне плевать - желанья нет смотреть на остальных!
А сброд всё потирает ручки...
Не поверил бы, что человека убивают не единожды.
Испепели же рот!
Под ногти жаль гвоздями!
В цветеньи мой психоз!
Я воздух ем и трогаюсь мозгами.
Разрежь меня, как яблочный пирог!
Засунь гниющий труп под дряхлый плинтус!
За сотню лет понять себя б не смог.
За прожитое ставлю цифру "3"
и чуть правее минус.
Никого не стало
Будет.
Есть.
Был.
Будет.
Есть.
Была.
Будут.
Есть.
Были.
Никого не стало.
Обезглавленное.
Импрессионистская ода его прошлому, настоящему и будущему в форме феерической фантазии безо всякого сюжета. Карнавальное буйство жизни в ее разнообразных проявлениях, подмеченных зорким взглядом Художника, вносящего в общую хаотическую картину свои собственные воспоминания и переживания.
Дрожь не покидает слабых, экстраполирует, продолжает цвести.
От светлого шести до тёмного шести
и по кругу.
Дальше.
За островом, живущем во плоти.
Мне не хватает пространства стандартных лестниц;
Глашатай упадка базисных истин - истец и Ответчик безмолвных истерик,
Символикой грусти по горлу исписан.
Наслаждаюсь стуком ботинок об нижний ограничитель пространства, его именуют паркетом.
На мой взгляд - апофеоз хамства,
Но стоит ли речь вести об этом?
Задыхающийся пылью книг, я не оставляю шанса.
Невольно разрезаю внутренность затхлого воздуха, вгрызаясь в середину камер без окон.
Исполосан, обрызган, оболган волнами противоречий.
Одинокая дверь - жалкий намёк на то, что мозг окажется скован отголоском кандалов-Предтечей.
Мировоззрение антикультуры - жалкий храм, пример убогости эскапистской архитектуры и гравировки полоской.
Таких направляют в РАН, в отделение жёсткой цензуры, избавляться от ран.
Точнее, на время забывать о существовании оных, это словно срывать стоп-кран.
Гражданин с криком "No pasarán!" - в отражении многих лишь таракан, визжащий из ставен стеклянных бойниц...
Так пускай шелест заветных страниц наведёт на мысль : "Где же искать спасения от гнёта псевдо-больниц?"
Следует помнить, что боль разлук и утрат, посещает личностей различных страт, стран и столиц,
пробиваясь в сердца ржавыми спицами, дарит ключи от комфортных темниц.
Увы, за ширмой ничего, никого, ничто:
Упущенного не вернуть,
Не обрести сакрального покоя…
придётся подставлять плечо,
чтобы спасти дитя от мести китобоя
под глухой аккомпанемент дождя
внутри желудка голодной дюны ожидать прибоя…
Отказавшись от рая,
Отвергая Сатану и ад,
Воспользуйся особым правом/даром (?)
и вернись на старт.
Охранник толкает с лестницы вниз.
Контейнер, что со мною, - пуст.
Прошу тебя, не открывай его,
Меня убьёт этот хруст.
Оглушающий хруст в капюшоне
С выпученными глазами, лишённом страз,
Искрящими в прошлом сверх меры,
Нередко, но с частыми паузами,
Что, впрочем, не мешало быть первым
Не меняя ни лицо, ни взгляд,
Пусть после и появится нужда остаться пеплом, пылью в море пены
Пусть так, ещё развеяным костяным прахом в оболочке из мяса, крови, скреплённой здравым смыслом, прожилками, венами, генами и прочими компромиссами.
Безликость предоставляла преимущество не столько думать, сколько открыто судить о других, так как будучи безликим ты теряешь способность любить, жалеть, дарить доброту, превращая толпу в поток ванильного крема.
У меня на него аллергия,
Но разве это проблема?
Проблема лишь в том, что он размажет,
Поглотит тебя, придавит к асфальту или гравию.
Кому как повезёт, лично меня тащили за ногу; вырваться не так уж и сложно - главное преодолеть гравитацию, переступить через нацию, веру в Бога да в Дьявола, не сказать, что легко, но откажусь, коль придётся вдруг заново.
Дороги наверх созданы для Рогатого.
Псилан
скрючился на стуле.
Стул выдавливает астероиды пыли из дырявого линолеума.
Псилан дышит газовой смесью, загрязняя лёгкие.
Псилан рассматривает ногти.
Когти обгрызены и не оставляют шанса на положительное эстетическое восприятие личности.
Будто я здесь не был,
В каземате, где когда-то жили.
Псилан устремляет взгляд в темноту,
темнота следила за ним с момента зачатия,
но он и не замечал.
Ещё бы, ведь было сомнительно светло.
Они – неразделимая братия.
Темнота – лучшая субстанция в комнате, ибо конкурентов нет вовсе.
Псилан – партнёр, с руками, схватившимися за черепную коробку, лежащую возле.
Псилан роняет соль да говорит о себе,
низвергая в пучину пасти безучастную водку.
О единственном человеке в замкнутом космическом пространстве тюрьмы, где даже нет звёзд.
Тюрьмы, построенной им же самим за гроши, по сути,
придавая чёрно-белому бытию хоть какую-нибудь свежую нотку.
Согласись, мы словно смотрим фильм.
Хорошо, что мы не Псилан.
Жаль, что в камере он один.
Хоть мы и сидим напротив
на стуле, соизмеряя взглядом картину высотою 1,70 метра и весом 66 килограмм.
Может быть, почитаем послание, что оставил людям Псилан?
Стена – разлинованный тетрадный лист.
Лист, никогда не бывавший живым и зелёным по причине воздействием клея.
Клея, что не позволит ветру коснуться существ в этом подобии храма,
не даст потенциальный шанс счастливым быть, становясь тупее.
Храма, где хотя бы не нужно молиться и заключать договор купли-продажи души.
Согласись, в такой процедуре нет смысла.
Особенно, когда чернила – белила,
а течение мысли предельно лживо.
Люди не всегда воспринимают подобное близко к сердцу.
Псилан уставился на нас,
стул ломается,
Псилан летит в попытке схватиться за дверцу
шкафа.
Бесконечность льётся, высасывая из глаз всю влагу.
У него или у нас?
У всех к ряду.
Даже у искусственно провозглашённого графа
безлюдных земель.
Хаос подобен замерзающим молекулам воды,
расширяется во все стороны света.
молекулы – непобедимые орды,
они покоряют и пьянящий хмель,
не давая ему права голоса,
освобождая от заведомо ошибочного ответа.
Жизнь требует от нас менять не по одному наряду.
Всё продолжаешь пить чай
или кофе,
набивая желудок?
кусок хлеба аналогичен взрывному снаряду.
Псилан не может есть.
Псилан пытается забыть.
Псилан не может лечь.
Псилан живёт с желанием остыть.
Псилан, зачем тебе желать смерти?
хватай в удушающем приступе поводья, живи веселей:
Спи подольше,
Работай почаще.
Трахайся в разграниченные хроносом миниатюрные эры.
И по кругу…
Дальше.
В искривлённом кольце будничной сферы.
Псилан, зачем тебе плечи?
Подари их мне.
Я найду им применения.
свои ищи во хоть в кармане.
Я не собираюсь остывать.
Вряд ли ты заметешь лишения,
приговорённый в инфра-белом пылать
пламени очищения.
Они нужны мне.
Не заставляй меня вопить,
меня итак пытаются сплавить подальше.
Я верну себе плечи
и продолжу жить,
А ты сиди в чёртовой конуре
без ключа от рта и двери.
бесплечен и вечен.
Дальше.
Разрыхлитель мысленного хлама предельно направленно поразил излучатель мозговой активности, не ища оправдания.
Псилан скончался от полученных ран,
не приходя в отравленное деспотично-токсичным эскапизмом
сознание.
Случайные гравия камни - предвестники асфальта.
Для полного распада существа не достаёт лишь радия и сланца.
Рация барахлит. Слепое наваждение пятном из тел и лиц распластывает гроздь, нанизывая на копья посетителей гранитных плит.
Ничего нового.
Предельно просто.
Привычка жить поодаль,
Существовать врозь - звучит как "долго жить".
Транскрипция молитв по составным чужих; в надежде почувствовать вкус превосходства в точности двоит усладе шоколадных займов внутри оголённых храмов - идеал беззаботности.
И мыслей, хоть и отчасти странных.
Абсолют для моей персоны и прочих хамов.
Хороните под стук гранёных стаканов
Без слёз. Без лживых сожалений. Без мук.
Не забывайте: в мире множество слепых болванов, засчёт шума дорог бредущих на звук.
Пусть так: однажды я умру на глазах у людей.
Пусть так: я найду сестру среди хромых безучастных коней.
Пусть так: после смерти стану умней.
Да будет так: ураган слов вместо пепла и жёлтых мощей.
В надежде, что тысяча жизней станет спокойнее сотни смерчей.
Жизнь продлеваем чужими руками,
Раздуваем дыханием пламя в камине.
Думаем задницами, не головами.
Согреваем льды, на весенней равнине.
Запах утюженых рубашек
Сродни ядовитым парам газа,
Вдыхаемыми мною раз от раза.
Бездна раковины - кладбище для чашек.
Я сижу по пояс в пыли,
У причала ни души и ни звука/у причала вне душ или звука.
Конечности обгладывают комары
Только кровь не каплет оттуда.
Когда решили кто-то или Некто
Распределить распахнутую плоскость,
Когда внутри, над, под, поодаль, между,
Ты чувствуешь перил дубовых локоть -
Кровоточащий, источающий седины, какие не вернуть, не сделать так, как прежде:
Я вновь промокший под дождём
Я вновь в нейлоновой одежде.
Кругом туман, а в нём слепая похоть сотен стран, морей, озёр и прочих тайных континентов.
Мы в центре высыхающей картины,
А в ноздрях запах гнили экскрементов.
В ней что-то есть...
В чуть блеклой чайной кружке.
Хребты акул - следы ли губ?
А волны - сердца стружка?
Штормит смесь нескольких оксидов.
Багровый омут... боль в ногах,
За неименьем крови в пальцах,
Поддержку чувствует в висках,
Разбитых жизнью в одночасье.
Разбросанных в заглохших стратах
И превращающихся в прах
Со словом "счастье" на устах.
Это не проделки Бога,
Я отказываюсь верить в это.
Для жертвоприношения тел слишком много;
Изгнание - машиниста топот
По ногам, по спине, по лицу.
Разорвёт перепонки рокот,
Кожаные волны - крестополосный лоб,
На ящике из грусти и бетона,
Твердит состав совсем наоборот
С кусочком мяса из родного дома,
В котором прошлое живёт.
Смерть идёт. За мной идёт.
Плывёт, в трубе, ведущей к крану, глядит из под него в глаза…
В зрачке белёсом дальняя дорога,
ведущая, конечно, в никуда.
В стерильной духоте взывает жажда
уйти, сбежать, притвориться живым.
Между нами вражда.
Между мною и собой самим;
Противостояние всегда напрасно.
Рис на тарелке не кажется белым.
Белым не кажется день.
День кажется болезненно-оголтелым,
Подбрасывающим меня словно жмень;
Не отбрасывающим родных теней.
Берись меня, пробуждается голод.
Поезжай за город.
На холод.
Ты - молод.
Правит - голод.
Ты горд, но расколот;
Кладись в циничный ящик,
Но не забудь прихватить с молот!
Горящий день
Дорога раскается, когда я её перейду …
Этим утром она прикована к постели.
Ноги парализованы - некуда идти.
Не часы, не дни, не недели
Года придётся болтать языками
До конца языком нёбо скребя.
Казалось, что все должны находиться по щиколотку в воде,
Чтобы ощущать под ногами жизнь,
Противостоять притворству и хандре.
Казалось, что в суставах слой цемента.
Ни дрожи, ни движенья,
Ни знака, ни знаменья...
Сухие литры ветра шепчут откровенья,
Но невозможно к сожаленью разобрать акцента.
День не задался с четырёх нулей почти одновременно:
Испепеляющее солнце в роговицы глаз:
Бог, Сатана, не забирай мой шанс.
Жаровня ада стала выше на ступень.
Я становлюсь всё злей и злей с едва живой надеждой - пережить горящий день.
Пусть и необъяснимо медленно,
Так, как никогда доселе,
Растление кусочков мозга
Преображается на деле.
Моё передвижение -секрет для всех.
Их "дьявольские сдвиги" - курам насмех.
Моё призвание - лечить собой других.
Их-"сонная микстура", сварганенная наспех.
Мои желания не имеют сил,
А голос, подающий признак жизни,
Уже фактически остыл.
И тембр облепили слизни.
Мой волос не имеет веса,
Ветер не способен его поднять,
Как я усталого века,
От ресниц оторвать,
Ресниц слишком разного цвета.
Фактуры, формы, предназначения, коего никто не уточнил, я не имел понятия, чему противопоставить это.
Сижу на койке, лапы поджав под себя.
На стуле, что притёрся возле меня, отдыхает, свернувшись колечком, в лучах благоговейной лампы, прячется от дождя, моё уходящее лето, набивает льдом окостенелые гланды.
Кормит меня уходящим рассветом.
Не наступайте на пепел.
Это сухое тепло.
Телесно оно между нами мерцало;
А тебе всегда ли везло?
Прах растащит ветер,
превратив в мутную пыль.
Гражданина расчленит государство,
Страна, в которой он жил.
Распнут восхищённо внуки
И плюнут деду в лицо.
Они не потомки - суки.
Интересней хлебать им пивцо.
А в коробке вновь лишь унынье,
Не спасает святейшая Русь.
Мои догмы на казне столетий,
В пропасть толкает грусть.
Нет шанса сбежать,
От себя и страданий.
Моя грусть - лишь предлог
Избежать наказаний.
Быть может, растормошит с утра пораньше
солнце, а не чёрствый коллектор.
Повод выпить заставить покинуть машину, а не толстый и алчный инспектор.
Так, может, тогда я протру очки,
Оглянувшись назад, мы столкнёмся лбами.
Поцелуй, заставляющий жить…
Нить закатная между бровями.
Вновь и вновь ускоряем часы,
Как же жаль, что пора в путь.
К счастью, ещё не зима.
Прошу, не дай мне уснуть.
Завтра утром придётся бежать,
Отвечать на звонки, видеть лица.
Пот с головы вытирать,
робко верить, что всё повториться.
Не упивайся ядовитым морем прошлого,
ведь можно потерять подвижность взгляда.
Ты выпей капельку чего-нибудь хорошего,
совсем немного.
Разве ты не рада?
Не покидай Земли,
не запирай все двери.
Протянем в состоянии войны,
а не на ложной вере в достояние страны.
Цитата: «Ты потерпи, я вскрою раны»
в итоге приведёт к развитию чумы.
Борьба за смерть прекрасна и коварна,
но разве этого всю жизнь искали мы?
Упал с кровати
И закатился под диван.
В лесах, в коих деревья вонзили корнями вверх, Гипербореи, Хорватии, не важно где.
Скрыт неизвестный храм,
Он не для нашей братии,
Он не для тех, кто хлам.
Кто вены тихо режет в светодиодах ламп,
На ком помимо клейма стоит почтовый штамп - олицетворение сути метода борьбы с инакомыслием.
Строитель твердит, это не просто симбиоз жары и песка, нечто глубже и твёрже, настолько, что когда пытается убить тоска, передвигаться по комнате следует осторожнее, не издавая звука, по возможности - не открывая глаза.
"К чёрту!"- предварительно сказав: «Ни пуха!"
Ползи по комнате на одних ресницах,
Не позволяй кислороду проникнуть в лёгкие.
В суставы давно продеты спицы,
Ресницы, к несчастью, огнеупорные.
Так вот приходиться жить:
Протокольный таксидермист,
Регалия - потускневший оникс.
На могиле сырой - обелиск,
Отделка гроба - лишь поле и кони.
Тебе
Голыми ветками стегает хребет
ветер.
В сером пальто я встречаю рассвет,
Лёжа мысленно в мраморном склепе.
Шепчет динамик, хрипя,
Волну за волной гонит в уши.
Не шумит, не поёт - тихо ноет
в эти затычки - беруши.
Холод сломает колени,
Смерть дышит в плечо,
Разум трясётся от лени…
Ничего.
Ничего..
Никого…
Слева в груди что-то тихо взорвётся
"Всё нормально, пройдёт, ничего…"
Ничего!
Сердце не в моей больше власти,
За спокойствие отдана гордость.
Валит пар из разорванной пасти,
За предательство, слабость и подлость.
«Преступник сегодня доволен:
Он скребёт по асфальту один,
Значит счастлив,
Быть может, свободен, чересчур уж шаг его длин.»
Поедает декабрьский сплин…
Провода – носители света,
Рабы - инструменты труда
И лишь я не найду себе места,
Только я не туда не сюда.
Стоит, может, отрезать уши?
Не одно, как когда-то Ван Гог.
Сразу оба, так будет лучше,
Или проще зашить вредный рот?
Остаться с рукой и глазами,
В наказанье сидеть и писать,
Мне хотелось идти рядом с Вами,
А пришлось под ногами лежать...
+
Стал 1.
Пропадаю в себе:
Одиноко.
Паршиво.
И грустно.
Нечто. Остро. Прямо внутрь.
Расколов, как щепку, грудь.
Нечто. Жадно. Прямо внутрь.
Нанизает, как на крюк…
***
Чёрным мелом дельфиньих спин
Собью с ног на листе цифру 8.
Под давленьем нелепых доктрин
Станет тем, чем сегодня попросим.
Это
Знак бесконечности синего цвета.
Без конца и начала лазурная лента.
Венец благородства души человека.
Знак бесконечности синего цвета.
***
Прошу, не думай об этом,
Не тебе предназначена роль
Стать живым экспонатом -
Человеком с настроением "ноль".
Вдохновение руками лови-
"Убегает!
Скорее, догоним!"
Только холст тебе в душу и смотрит...
Краски спрячут от разума в даль
Раны те, что всегда мироточат.
Карандаш, поглощая печаль,
Сквозь насмешку приветливо спросит:
"Что за дива?
Чего она хочет?"
Вероятность счастья застыла
В промежутке с запятой и нулями.
Нежность оттенок новый открыла
За твоими маяками-глазами.
Наверняка
Нет надежды
Коснуться ресницами,
Как в третий июльский четверг.
Я поверил на миг, что мы любим,
Я не мог ошибиться в тебе.
Все осколки души я сложил
На чёрные брови из воска,
Что под ними...
Два ярких ребёнка!
Дети полной Луны-
Дочка и сын доброго летнего Солнца!
Ты стала мне бинтом и гипсом,
Неизвестной ранее криптою.
А я тебе - ненужным грузом,
Пыльною плащаницею.
***
Не стану винить, коль тебе наплевать,
Слишком уж действия закономерны:
Сердце умрёт - перестанешь дышать,
Мысли и чувства всегда эфемерны,
От непонимания охота кричать,
Под страхом забвенья
Сидеть и писать,
Одну за одной,
Строчку за строчкой,
Словно суп поглощать - ложку за ложкой.
От прилива эмоций - сжиматься в клубок
Изо всех оставшихся сил.
Вряд ли бы кто мне подняться помог,
Ни одного из них не ценил.
***
Попроси - могу стать караульным,
Существом, страшащимся тьмы.
Незаметным личным дозорным,
Чёрно-белые пишущим сны.
В изнеможении обещаю стараться,
А Ты за меня отдохни.
Не бойся, Счастье моё, темноты
Это невидимый Рай.
Для тебя его создали Мы.
Я билеты храню на трамвай,
Где стоя улыбалась мне ты.
***
Избежишь разговора со мною?...
Как на казни останусь сидеть
С поникшей вниз головою.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/