.  Возбуждение постепенно улеглось и каждый из нас, должно быть, не раз пожалел о том, что не смог удержаться от грубости. И что же? А то, что эта ссора вполне даже может развернуться во враждебное противостояние. Я по-прежнему упорствовал в своем нежелании подчиниться,  тихо ее ненавидел и… боялся до такой степени, что считал нужным избегать с ней  случайных встреч. Вот тому  пример: это было между обедом и вечерним чаепитием, - я слонялся без дела, ходил от одной двери к другой, от одного окна к другому. Когда я приблизился к лестнице, сверху донесся стук каблуков. То была Эбигейл. До меня донесся ее кашель. Не раздумывая, я метнулся в сторону и спрятался за портьеру. Когда на лестнице затихли ее шаги, я вышел из укрытия и побрел в противоположном направлении. Эта сцена показывает, что как бы я не пытался противостоять экономке, вознамерившись укротить ее, все же я был слаб духом. Ведь спрятался  вместо того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Все идет к тому, что скоро я буду трепетать перед одним ее именем.  У меня  развилось  уже состояние страха.  Разве не поэтому я избегаю ее? Понятно, разумеется, что это устремление  в значительной степени является бессознательным. И еще одна сцена, по-моему, заслуживает подробного изложения. После обеда я пошел в дальнюю гостиную, сел в углу и какое-то время старался читать в тишине. Почему старался? Да потому, что отвлекали от чтения меня разные мысли, а тут еще Джейн пришла полировать мебель. Минуту-две мы не разговаривали, а только переглядывались и улыбались. Приблизившись, она посмотрела на книгу, потом подняла на меня глаза и сказала:

-Эту книгу я читала м-сс Годвин.

-Именно эту?

-Да, это «История Тома Джонса, найденыша».

-Откуда ты знаешь?

-Она в коричневой обложке.

-Ну, да. Тебе понравилась?

-Нет, книга скучная. Мне нравится читать любовные романы, про то, как рыцарь спасает девушку от опасности. А вообще мне приятнее слушать, чем читать.

Говоря это, она обратила внимание на мои руки, которые я сложил поверх раскрытой на коленях книги.

-У вас красивые руки. Такие нежные, - сказала она.

-Руки художника, - ответил я, - показывая их.

Джейн села рядом и взяла мою руку в свою. И тут в комнату вошла Эбигейл. Узрев меня не иначе, как флиртующим с девушкой, что по ее понятиям означает распутство, она пронзила меня негодующим взглядом. Джейн отпрянула в смущении, стремительно встала и ускользнула в угол. Там, старательнее обычного, она принялась полировать боковую поверхность зеркального шкафа. Между тем Эбигейл пялилась на меня, как на врага человеческого. Я выдержал ее взгляд не без некоторого внутреннего содрогания. Как и следовало ожидать, происшествие это послужило поводом к разговору между нами. 

-Итак, м-р Маршалл? – сказала она, встав в позе деспотической властительницы, и продолжила так: - Право, ни полезные наставления, ни увещания на вас, похоже, не действуют.

-О чем вы говорите?

-Разве вам не вменяется в обязанность держаться  на расстоянии от прислуги.

Я попал в неловкое положение и как обычно бывает, бессознательно улыбнулся.  Улыбка обыкновенно изменяет  выражение лица в приятную сторону и как-то связана с желанием угодить, чтобы избежать ответственности за действие, которое внушает чувство вины. Таким образом, улыбка, особенно если она не соответствует серьезности ситуации, играет  роль защитной функции.

 - Вы что же и дальше будете противиться нашим порядкам?

-Ах, вот что! Позвольте спросить, а не вы ли автор этих, так называемых, «наших порядков»?

-К делу это не имеет ни малейшего касательства.

-Боюсь показаться грубым, но я считаю себя вправе откровенно сказать вам, что режим, который вы установили в этом замке и который уже столько лет лелеете определенно смахивает на диктаторский. Мне жаль людей, которые имеют несчастье быть вам подвластными.  Видит бог, то же относится и к герцогу.

-Несчастный! – вскричала Эбигейл, сверкая глазами. – Что вы говорите!

С трудом сохраняя самообладание, но не в силах подавить все нарастающий соблазн сказать грубость, я ответил:

-Вы не хуже меня знаете, что никто не дорожит вашим присутствием.

-Что? Ах! – вслед за этим возгласом, исторгнутым из глубины ошеломленной души, последовало словесное извержение ее истерического ума:

-Я убеждаюсь с несомненностью, что сам сатана привел вас сюда.  Кто вы такой, скажите на милость, чтобы так себя вести? Почему позволяете себе пренебрегать правилами благоразумия?  Нет, так дело не пойдет! Эта дерзость, а я веду им счет, пятая. Немыслимо! Возникает естественный вопрос, отчего же это происходит?  Приемлемое объяснение состоит в строптивости духа, усугубленной несдержанностью и безответственностью. Это часто случается с мальчиками на пороге юности, но вы уже перешагнули этот порог и должны нести ответственность за распространение идей мятежа.

Обрушив на меня поток грубых и презрительных слов, она ушла. Я могу ошибиться в определении степени невменяемости Эбигейл, но ее умение говорить поэтическим языком разумные вещи, глубоко проникающие в душу,  свидетельствует о возвышенной натуре, которая будучи агрессивной, решительной и малочувствительной, имела склонность к неистовству. Примечательно, что ее неистовый возглас, по сути дела, всегда был критическим суждением.  На ходу она сделала знак и Джейн раболепно последовала за ней. Провожая ее взглядом, я снова  отметил ее умение говорить гладко и сильно. При этом у меня возникло впечатление, что ее личность имеет свойство делиться на две, в зависимости от того, что она говорит и с кем.  Отсюда у меня сложилось представление, что она является индивидом невротического типа и возможно страдает шизофренией в какой-то форме. Склонность к психозу указывала на это. Ее неспособность соответствовать действительности  и разделять чужие взгляды вела ее к отрицанию их. И отношение Эбигейл к миру  можно охарактеризовать одной фразой: « А мне нет дела». Я много говорил о ее характере, и, кажется, ничего не сказал о ее личности – это разные понятия.  А личность ее была подавляющей, - вот, легко дал ей определение. Следует принять во внимание, что Эбигейл имела манеру утверждать правила исключительно из-за их  пользы и надежности, но не следует воспринимать их, как обязательное приложение к  ее жизненным условиям.  Хоть Эбигейл представлялась мне деспотической личностью, все-таки  нельзя сказать, что ее мрачная индивидуальность не имела положительных качеств; она была справедлива, честна, великодушна. Принято считать агрессию движением к чему-либо, но для меня она имеет психическое представление. Именно такое представление и будет изложено в моем суждении, что люди с неразвитым половым чувством обычно эмоционально несдержанны и часто с кем-то ссорятся – отрицательное отношение, как правило, скрывает обиду.  Впечатление, словно Эбигейл  впадает в агрессию – совершенно ошибочное ощущение. Она не умела расслабляться, функции энергетической разрядки были сильно ослаблены. Отсюда ее гипертония, биоэнергетические нарушения, чувство ненадежности. Однако, достаточно рассуждений.   Немного озабоченный неприятным разговором, который сильно на меня подействовал,  я закрыл книгу: оставаться в этой комнате мне не хотелось, и  самым решительным образом я  направился в свою спальню, раздумывая по пути, что часто теряю контроль над собой, когда нервничаю. Интересно, почему раньше я отождествлял себя с покорностью?  Выходит такое поведение не типично в мучительных для меня обстоятельствах. А может моя покорность имеет истерический характер?   И почему – вот тоже важный вопрос -  задавшись целью заручиться благосклонностью экономки, я постоянно затеваю ссоры, которые того и гляди могут перерасти в конфликт? С тех пор как я видел Дина прошло довольно много времени и, нуждаясь в его обществе,  я направил свои шаги к нему.  От Джейн, которая приносила Дину еду,  я узнал, что он прятался в южной башне. Когда я пришел туда мой кудрявый маленький друг был без рубашки – он снял ее, чтобы надеть чистую. В этом виде он был очарователен.  Его тело обладало необыкновенной нежностью, было  довольно тонким и изящным. Я, как и Чарльз пленился нежностью Дина, в которой есть что-то притягательное, зовущее меня к нему. Но если Чарльз был перед ней  бессилен, то я хоть и испытывая к нему влечение противился, просто я был ориентирован на другие отношения. Тем не менее, борясь с искушением, правда не без основательных душевных усилий,  я чувствовал, что мое влечение набирает силу и уверенность. Я кое-что знал об однополой любви, но это не вело меня к лучшему восприятию и пониманию таких отношений  и даже по мере возрастания напряжения  у меня увеличивалось любопытство, но не половое чувство. Связанные с ним  переживания были частью чужого  эротического опыта, и пока  я не тяготился желанием добавить их к своему.  Среди прочих мыслей, подумал, что Чарльзу свое желание приходилось подавлять, но вспомнив, как ласково он  смотрел на Тома, в характере которого  типичными являются чувства отверженности и безнадежности, предположил, что потребность в любви удовлетворяется с ним и что их близость не менее важна для Тома, поскольку служит ему некой успокоительной гарантией защищенности. Дин ревновал к нему Чарльза и нашел возможность заявить о себе, когда  избавился от Тома. Я согласен с мнением Чарльза, который сказал: « Я не стану сочетать любовь и вину. Они не совместимы. Удовольствие всегда благо».

Общая особенность – характерная как для башни, так и для всего замка заключалась или, следует сказать, проистекала из глубины веков, быта и английской культуры и находила выражение в духе древности, который мы извлекаем из мест связанных с историей страны. В этом смысле замок хранил какую-то тайну, единственную в своем роде, связанную с историей рода Гулдов, которую время, прокрутив свои жернова, смололо в пыль, и развеяла по ветру. Глядя на стены замка и роскошь внутреннего убранства можно вообразить, что это был великий и славный род и, проникнутый романтическим чувством, вызванным  видами, я наполнился желанием исследовать все его части. Я находился в угловой башне, к которой примыкало южное крыло. Необитаемая, поверженная  в упадок она нависает над каналом, заполненным наполовину мутной, застоявшейся водой с увядшими листьями на поверхности. Вдоль канала пролегает песчаная дорога. Сейчас безлюдная она сворачивает за башней и, окаймленная с одной стороной каналом, а с другой садом ведет на фермы Элсмир и Холборн-плейс, отстоящие друг от друга на несколько миль.

-Дин ты был в южном крыле? Что там?

-Там давно уже никто не живет. Пустые комнаты, некоторые закрыты. Хочешь пойти туда сейчас?

- Почему нет.

Мы немедленно спустились по полутемной  лестнице вниз, и вышли наружу. Башню опоясывала узкая терраса с разрушенным парапетом. В конце ее разрушенные  каменные ступени вели к углублению, закрытому кустами смородины. В тот ход, согнувшись, я пролез за Дином и по приставной, расшатанной лестнице, которая покачивалась под тяжестью наших тел, спустился вниз. Внутри царил непроницаемый мрак, от стен веяло холодом. Мы были в подвальном помещении. Под ногами плескалась  вода. Дин вел меня за руку. Мы поднялись по ступеням и остановились перед дверью, Дин нащупал  ржавый засов, с трудом отворил его, но открыть дверь у него не было сил, и я надавил на нее. Из подвала мы попали в узкий и длинный коридор. Окна были забиты досками, но сквозь щели сочился свет и залетал ветер. Над головой свисала изодранная в клочья запыленная  паутина. Легко можно допустить, что в сонном безмолвии здесь прошли века. Сломанные стулья, тряпки, истлевшие книги, бутылки и прочие вещи во множестве были разбросаны на полу. Мы прошли по коридору, свернули направо и стали подниматься по узкой лестнице ступени, которой толстым слоем покрывала пыль. Преодолев подъем в два этажа, мы вскоре оказались в еще более узком коридоре, куда выходили двери всех комнат. Окна напротив закрывали изнутри ставни, сквозь щели в них проливались тонкие лучи тусклого света. Было в этом месте что-то волнующее, какая-то тайна связанная невидимой нитью с  событиями, свидетелем которых я был. Я уже дал, со всеми подробностями, которые от меня требовались,  на этих страницах им описание.

-Ты был раньше здесь? –  шепотом спросил я Дина.

- Был, а что? Говори громче, нас никто не услышит.

-Любопытно, что в этих комнатах?

-Здесь три пустых и одна запертая на ключ.

-Давай проникнем в нее! Я хочу увидеть что там.

-Но как? Ключа нет. Его потеряли.

Мне все время хотелось обследовать  весь замок. И вот теперь, когда я находился в наиболее глухой и отдаленной его части, откуда жизнь ушла, ибо те, кто жил здесь уже умерли, меня захватило неуемное желание  попасть в комнату, которая, по-видимому,  на протяжении ста лет стояла запертой. Под нажимом дверь дрогнула и чуть-чуть подалась внутрь. Сверху посыпалась пыль. Я на деле убедился, что ее можно открыть. От этого у меня захватило дыхание. Еще немного усилий и ветхая дверь, издавая  скрип, наконец, приоткрылась. Трудность состояла в том, что дверь просела и каменный пол, в который она упиралась, ее сдерживал. Образовался проход. Дин взял меня за руку и сжал ее в своей с такой порывистой радостью, что мне, глядя на него, сразу стало понятно, что он взволнован, быть может даже больше, чем я сам. Он потянул меня за собой и я, протиснувшись в узкий проход, шагнул в темноту. Постепенно глаза стали различать предметы и силуэты мебели. Пока я всматривался в темноту, разные мысли теснили мою голову – сами знаете, какие.  Я был возбужден тем, что вторгся в помещение, которое не знало света и человеческого присутствия много и много лет. Странно это, быть живым в мертвом царстве.

-Что теперь будем делать? – с чрезвычайным оживлением произнес Дин. Мне как и ему тоже было свойственно  влечение ко всему таинственному и непонятному.

В ответ я опустил руки на его плечи, и мы стали вглядываться в окружавшие нас предметы, вдыхая почти бальзамический воздух.

На противоположной стене находилось окно: зеленые  шторы были опущены, но темнота не была полной, так как  по бокам пробивался бледный свет. Окно с потускневшими стеклами выходило на крышу.  Сама комната была маленькой, со сводчатым потолком, все пространство было заставлено различной мебелью. Стенные часы с маятником остановились когда-то в прошлом в девять часов и двадцать шесть минут. Я сложил эти цифры и получил сумму  35. Не знаю, как к этому отнестись, но мысль, что это число совпало с годом, меня поразила. Мы разошлись в разные стороны. Под окном стоял сундук, свет из окна падал на выпуклую крышку с густым слоем пыли. На внутренней поверхности была наклеена пожелтевшая довольно-таки ветхая карта Новой Англии. Оговорюсь, в середине 18 века ее составляли шесть штатов США расположенных на северо-восточном побережье Атлантического океана;  Коннектикут, Вермонт, Мен, Род-Айленд, Нью-Гемпшир и Массачуссетс. Внутри собственно сундука в запыленных кожаных папках помещались кипы деловых бумаг самого разного содержания, как то счета, расписки, оплаченные векселя, договоры об аренде, письма. На некоторых бумагах  датируемых 1847 годом имелись пометки, сделанные синим карандашом. Среди прочего я обнаружил пару книг квакерского толка и литографию немолодого мужчины – рыцаря ордена подвязки. Под левым  коленом он носил бархатную ленту. Удовлетворив свое любопытство, я поднялся  с пола  и открыл зеркальные створки буфета. На  полках стояли чайные чашки с блюдцами, молочник, глубокие тарелки, плотно закупоренный хрустальный графин, в котором к моему удивлению  имелось немного темно-коричневой жидкости и сахарница с серебряной крышкой с окаменевшими и пожелтевшими кусочками сахара. На нижней полке я нашел  шкатулку из слоновой кости, увы, пустую. Зато в круглой жестяной банке из под кофе « Эль Сальвадор» были медные монеты, которыми я завладел. В левом ящике буфета лежали потемневшие и слоившиеся от высыхания свечи, ключи, чернильница, пуговицы, овальное зеркало в деревянной раме, ножницы, фарфоровая безделушка и стопка писем, перевязанных бечевкой.  Верхнее  письмо, отправленное неким м-ром Николасом де Вере из Лярошеля, помечено апрелем 1851 года.  Меня не покидала надежда найти что-либо ценное и одна мыль об этом повергала меня в трепет. В правом ящике я нашел чайную серебряную ложку с вензелем «G» и внимательно рассмотрев ее, положил в карман. Собираясь порыться в нижней части буфета, я обратил внимание на картонную коробку и поднял ее с пола. В ней лежали сложенная кружевная лента отличного качества  и женский кошелек из пурпурного бархата с серебряным замком. Боже! Я все-таки нашел клад! В кошельке были восемь серебряных шиллингов и четыре гинеи. Поясню, гинея – золотая монета, которую начали чеканить в 1663 году из золота, добытого в Гвинеи. Отсюда и название монет. Сжав гинеи в ладони я в величайшем волнении, ведь было от чего прийти в волнение, посмотрел на Дина. Он нашел чемодан, сломал замок и рылся в вещах, которые составляли его содержимое. Там были одни тряпки и ничего ценного. Тем не менее, надежда обнаружить клад тоже держала его в напряжении. Не буду вдаваться в подробности, замечу лишь, что здесь все было одинаково интересно.  В каждой веще имелся дух былой жизни, и скудные  ее остатки будоражили ум великолепием и основательностью прежних времен.  Взгляд упал на углубление в стене. Там, наваленные один на другой лежали тяжеловесные  тома фолиантов. Я сдул пыль с обложки и раскрыл первую попавшуюся мне книгу, полистал и отложил в сторону. Я хотел было отойти, но взгляд задержался на книге в поврежденном  кожаном переплете  с тиснением и тускло поблескивающей медной застежкой. Это было сочинение Шарля Дреленкура « О страхе смерти», четвертое издание, переведенное на английский язык и вышедшее в 1706 году. На этой же полке в самом углу я обнаружил перевязанную бечевкой кипу  литературных журналов «Атлантик Мансли» издававшихся  в Бостоне в 1863 году. Я выбрал  несколько наименее поврежденных  журналов, учитывая их антикварную ценность, чтобы увезти с собой в Америку. Разглядывая обстановку комнаты я постарался вызвать в воображении  ту действительность, которая окружала все эти вещи. Но тщетно. В голове проносились разобщенные мысли, никак не связанные с прошлым веком. Когда-то здесь была жизнь, что-то происходило. Но что?  Снова и снова я возвращался к тем вещам, которые уже трогал, и до которых никому не было дела. Дин так и не нашел ничего стоящего, В качестве возмещения я подарил ему  два шиллинга и гинею. Когда комната была тщательно исследована, мы прекратили поиски и покинули ее.  Путешествие по заброшенной части замка поглотило не один час. Я получил единственное в своем роде впечатление от посещения южного крыла. Уходили мы на закате дня.  Обратный путь был короче. Когда мы вернулись в башню, Дин из окна увидел, что во внутренний двор въезжал новый Кадиллак.  Его лицо просветлело. Он бросился в направлении лестницы, я последовал за ним. С Чарльзом приехал высокий немолодой человек с таким благородным лицом и манерами, располагавшими к откровенности, что я не смог скрыть вдруг возникшее расположение, которое сам чувствовал к нему и которое встретил с его стороны. У него были живые блестящие глаза, говорившие о возвышенной и благожелательной натуре  и какая-то почти юношеская свежесть.  Он  был в сером в полоску костюме и лакированных туфлях. Амброз шедший позади, нес чемодан. В этот памятный день гостем герцога был лорд Рессел.

Я был  ему представлен и лорд, на ухоженном лице которого проступали следы красоты, благосклонно улыбаясь, сказал:

-Я к вашим услугам. Представьте себе, герцог так много говорил о вас лестного, что мне захотелось отнять вас у него. Считайте, что получили приглашение в мой замок, значит, в любой день можете приехать. У меня сейчас гостит племянник, можно почти с уверенностью сказать -  беспечный молодой человек. Славный наш Мартин, которому даже в его ранние годы недостает серьезности,  имеет манеру исчезать, не сказав куда.

-А как же я? – напомнил о себе Чарльз.

-Я про то и говорю.  Сиятельная милость ваша не останется без пары, - заверил лорд, и с интересом посматривая на меня, сказал: - Теперь, когда я имею удовольствие видеть вас своими глазами, скажу, что действительно вы не такой, как Чарльз говорил. Краски, которыми он нарисовал вашу наружность, оказались недостаточно яркими. Он  скрыл от меня.

-И что?

-А то, что вы в самом деле  замечательно красивы, - сказал старый лорд, глядя на меня с какой-то нежностью и вместе с тем с грустью.

-Вы мне льстите.

-Несомненно, спокойное и умное ваше лицо  вызывает мое восхищение.  Но не будем впутываться в излишние любезности.

-Хотите прогуляться, Артур?- спросил герцог лорда, когда тот с задумчивым видом стал осматриваться.

-Пожалуй, нет, - учтиво раскланявшись со мной, сказал  лорд. - У меня еще не прошла та головная боль, которая, как я вам говорил, мешала мне разговаривать с вами. К тому же, видите ли, я имею обыкновение в это время пить  чай.  И дайте мне немножко отдохнуть.

Мы шли медленным шагом, а когда стали подниматься  по лестнице увидели на пороге входной двери Амброза. Он унес чемодан, потом поспешил к себе и, как водится по случаю прибытия важного гостя, облачился в жилетку из переливчатой тафты. Внутри герцога ждала Эбигейл. Он протянул ей муфту.

-Леди Гулд прислала вам этот подарок, - сказал он. – Она так же сказала несколько добрых слов в ваш адрес.

Эбигейл с волнением  воскликнула:

- Какой замечательный подарок! – и радость отразилась на ее лице. - Миледи, благослови ее Господь за то, что она снисходит к слабостям своих скромных слуг, знает чего я стою. Надеюсь, Ее светлость, за которую я так горячо молюсь, здорова и вы тоже. Какие новости, расскажите.

-Вы меня спрашиваете об этом?

-Ах, да. Лесток ожидает вашу милость – деловым тоном сообщила Эбигейл. - Утром звонила Маргреэт, справлялась о вашем местоположении. Я сочла уместным сказать, что Вы отбыли в Лондон по неотложному делу. Из Блекуэлла прислали  утиный паштет с апельсинами. Квакеры привезли два мешка овса. Я заплатила им четырнадцать фунтов. Они просили больше, но я все же не дала. Что до ремонта восточных ворот, то рабочие, которых нанял Лесток, уже начали укладывать камни и  вроде готовы обсудить, что следует делать дальше. Вы как-то сказали, что не будите  продлевать с Кроффордом договор,  он вчера принес последние сто сорок фунтов и я выдала ему расписку о полной выплате, так вот, вместо него вполне подходит м-р Лелли. Лесток знает откуда он родом и ручается за него. Я была удивлена, что ему так быстро удалось найти подходящего арендатора, согласилась поговорить с ним и нашла, что м-р Лелли человек разумный и трудолюбивый, да к тому же видно, что он образованный. Из близких родственников, с которыми он живет, у него имеется только мать, а она у него женщина тихая.  Боже правый, разве это главное! Ох, ну и дела! Вчера мы подверглись возмутительному вторжению отпетого бандита, впрочем, убытка не понесли. Мне и без того хватает дел и забот, а тут этот каторжник; одним небесам известно, что я претерпела! Говорил, что в конце концов решил стать порядочным  человеком, а сам рассыпался в угрозах и требовал денег. Представьте себе, я накормила и обласкала этого злодея, а потом прогнала его, как нищего. Относительно м-ра Маршалла, скажу, что он по-прежнему ведет себя неподобающим образом и на каждое мое внушение отвечает какой-нибудь дерзостью. Молодой, наглый, - от избытка сил бесится!  Жить бы ему спокойно – нет, куда там! Конечно, он ваш гость, ему все можно.  Но позвольте мне донести до вас, что он  поставил вверх ногами  весь замок, впутывает в свои дела Дина, а тот, мало того, что  стал приспешником дворецкого, который не устает разыгрывать из себя святого Антония в пустыне,  возле него все время крутится; разорил птичье гнездо и в угоду ему  принес  лягушку в замок.  Я взялась устыдить  вашего гостя, особенно принимая во  внимание, что он, м-р Маршалл виноват не меньше, чем Дин, раз позволил ему сделать то, что тот сделал, но м-р Маршалл заявил, что совершенно не повинен во всем случившимся. Я все равно не поверила.  Ах. И что был за переполох такой с этим грабителем? Он угрожал мне!

-Кто, он? Мне сказали, что вы его обидели.

-О господи! Что я ему сделала? Может, еще скажут, что я с ним дурно обращалась? Что  вдоволь насладилась тогда его стонами? Пусть отведут меня к нему! Сами спросите у бандита. Коли я была к нему не милостива, пусть меня поразит гром! Скажите мне, ради бога, скажите, кто вам сказал, что я его мучила?

-Лесток. Он сообщил, что вы отделались от бандита весьма унизительным для него способом, а именно, вам удалось повлиять на него, сказав, будто кто-то, кого вы оставили взаперти,  уже позвонил в полицию, и  этому  несчастному волей-неволей пришлось  бежать от вас.

-Вот как? У Лестока  злое сердце, - проворчала Эбигейл и запнулась, как бы собираясь с мыслями.  Потом посмотрела на меня - я заметил промелькнувшую нерешительность во взгляде, перевела взгляд на герцога и более решительным тоном продолжила: - Сама удивляюсь, как  могла ему  прийти в голову подобная глупость!  Бог мне свидетель, я ничего плохого бандиту не сказала.  Больше того, он даже собирался взять меня к себе, и он, воздавая должное рвению моему к защите  вашей собственности,  стал уверять, что нет обстоятельств, которые могут оказаться сильнее моей добродетели. Так вот,  я была милосердна до конца: я накормила  того обездоленного бродягу, напоила,   успокоила, понудила себя  развеселить его немного. Вместе с тем я  облегчила ему душу, выслушав его  несчастную историю.   Оставалось только уложить его в постель, и я бы уложила. Уж вы мне поверьте, но он сказал, что привык спать на полу.

  Герцог сделал знак рукой, давая понять, что ее монолог в этом месте может закончиться и сказал:

 -Ну, хватит, успокойтесь, ведь Лесток  всего лишь пошутил.  Вы довольны?

-Разве можно быть довольной  сейчас, после стольких волнений?

- Ну, как хотите! – махнул рукой герцог, он  с усмешкой посмотрел  на экономку, которая была в таком смятении чувств, что казалась неистовой,  и добавил - Пришлите Марту или сами принесите нам поесть в библиотеку.

- Я велю ей пожарить куропаток. А вино-то, какое?

-Пару бутылок портера.

Произнеся эти слова, Чарльз взял меня под руку,  и мы направились к входу. Как раз в эту минуту со стороны южной башни  показался Дин. Избегая смотреть на Эбигейл, он хотел было  пройти мимо нее, но она, сделав шаг, встала у него на пути. Не поднимая глаз, он стиснул губы и сжался, покорно ожидая удара.

-Сын, достойный отца, - тихим, но злобным тоном  проговорила Эбигейл. Потом повысила голос почти до крика и, потрясая пальцем, прибавила  – Он  был животное, и бог его знает, сколько он наделал грехов.  Очень может быть, что его окружают мрак и безмолвие уже много лет.  Взгляни на небеса: там твоя мать. Оттуда она наблюдает за тобой и сокрушается безгласно, видя, какой ты бессовестный.  Благодари Бога за то, что у тебя в заступниках ходит Его светлость, не то я вышвырнула бы тебя из замка как собаку.

Ударить она не решилась, так как мы с герцогом не успели далеко уйти. Спустя каких-нибудь полчаса сменив дорожную одежду на льняные брюки и кардиган брусничного цвета, Чарльз спустился в библиотеку с видом неутомимым и довольным. Он сел рядом со мной на диване и протянул мне золотой браслет.

-Небольшой подарок от меня, - сказал он, порывисто обнимая меня, - браслет сделан в египетском стиле.

-Это дорогой подарок, мне неловко, - ответил я, не сразу надев его на левую руку.

-Красивые вещи для красивых людей. Конечно,  тонкие и изысканные руки не нуждаются в украшении,  и тем более такие, как твои, но  мне очень хотелось порадовать тебя, - вот я и купил его. У меня это называется просто капризом. Ты опять разозлил Эбигейл.  С Дином у вас какая-то тайна?

-Да нет. Дин поругался с Эбигейл и чтобы отомстить сунул ей в постель прудовую жабу. А она ни с того ни с сего решила, что я с ним в сговоре и меня впутала во все это. Накинулась на меня с упреками, затем дошла до того, что стала угрожать. Я даже растерялся в том потоке грубых и оскорбительных слов, смотрел на нее с выражением глубокого замешательства от сознания, что я ее терплю ради того, чтобы получить двадцать бутылок твоего вина. И как это я не сдержался!  Не мог. Она смотрела на меня во все глаза и кричала: « Вы человек без стыда и совести! В Турции, такие как вы встречаются на каждом повороте дороге. Но вы образованный молодой человек, цвет общества, приехали из  великой страны, которой эти низкие существа, известные своими злодействами,  низко кланяются».

-Почему она вознеслась к мыслям о турках? – произнес Чарльз с глазами, блестящими от смеха. – Нечего сказать, хорошее бичевание для новообращенного. Это уж слишком!

-И ты еще спрашиваешь почему?  Ведь она ненавидит турок, а их, подумай только, она ставит в один ряд с французами.

-Что за женщина! Что мне делать с ней?

Я пожал плечами  и хотел было что-то сказать, но  в библиотеку вошла Эбигейл. Герцог позвал ее. Она  как-то странно посмотрела на меня, поставила на стол две бутылки вина и подошла к нам, должно быть, уверенная в том, что он даст ей какое-нибудь поручение. Следуя знаку хозяина села на кресло и устремила глаза в окно, на облака, рассеянные по небу.

-Хочу у вас спросить, - начал Чарльз с видом серьезным. – Почему в моем доме Обри должен сносить грубости со стороны слуг, причем слова были все такие особенные? Как вообще могло такое случиться?

Тут беспокойство овладело ею. Такой вопрос поставил ее в затруднительное положение.

-Кто это себе позволил, - спросила она,  понимая, что нельзя уклониться от ответа и взгляд у нее стал такой удивленный. – Если Огастин, то завтра утром  духу его здесь не будет.  Будьте уверены я приму  самые решительные меры для выяснения этого дела. Что, быть может, кто-то другой с ним дурно обращался? Скажите, кто. Я его накажу.

- Послушайте, выкиньте вы из головы всех других.

-То есть?  - чуть слышно проговорила  встревоженная Эбигейл. Она, казалось, не могла уразуметь  смысла этих слов.

-Я о вас говорю. Перестаньте притворяться, будто не понимаете меня.

На смену удивлению, которое она выразила пристальным взглядом, пришло недоумение: она всматривалась в лицо хозяина –  не даст ли он знать, что расположен к шутке, но серьезный тон так мало вязался с усмешкой в его глазах. Потом подумала, может он имеет какую-нибудь причину сердиться на нее и сразу приняла озабоченный вид.

-О господи,  призываю тебя в свидетели! – простонала она, не вдаваясь в дальнейшие рассуждения - что, я искренне чту любого вашего гостя, причем  м-ра Маршалла, если можно так выразиться,  особенно  - в самый момент встречи с ним я склонилась к мысли, что он хорошо воспитанный юноша и хотя он не раз противился мне, что, впрочем, не привело ни к каким особым последствиям, кроме  легкой ссоры, я  до сей минуты  уверена в благоразумии его. Помилуйте, что я ему сделала?

-Почему вы настроены против него? Что он вам сделал?

-Бога ради, - ахнула бедная женщина, окончательно убедившись в том, что герцог не шутит. Его упрек развеял последние остатки ее  сомнения, и она снова изменилась в лице, - что все это значит? О, горе мне!  - и обращаясь ко мне голосом, дрожащим от волнения,  вопросила: - Разве я чем-нибудь обидела вас, м-р Маршал, скажите? Какие вы имеете основания на меня жаловаться?

Что я? Наступил момент, когда я пожалел, что участвую в этом разговоре. Я был так растерян, что вопрос Эбигейл оставил без ответа. Между тем она  подняла глаза, в которых была мука и, стараясь не показывать охватившего ее безнадежного  отчаяния, пристально посмотрела  в лицо герцога.

-Я в вашей власти – прогоните меня,  - с видом усталым и разбитым сказала она.  Потом, придя немного в себя,  более решительно продолжила: -  Можете по своей опрометчивости  назначить Розамонд моей наместницей, смею вас уверить, что она уже давно занята приготовлениями к этой должности и  хоть я не благословляю ее, все же  буду приятной в обхождении и передам ей свою власть.   Все знают, что она рассчитывает на высокое положение, какое  могло бы ей доставить мое увольнение. Таким образом, все устроится естественным путем.  Раз вы хотите  вместо строгой домоправительницы, какой  я всегда была для вас, иметь  куклу в кружевах… вы ее получите. Потом не удивляйтесь, если слуги, которых она распустит, выйдут из повиновения.  Не удивляйтесь, если однажды, садясь за стол, обнаружите, что она поселила в замке всех своих родственников.  Я не виновата ни перед  кем, но чувствую свою вину перед леди Гулд. Ведь надеялась быть опорой и утешением ее старости. Как же мне не огорчаться.  Я уже больше не экономка. Тем лучше,  завтра утром уйду в изгнание: вернусь в Уилтшир обездоленной и несчастной, быть может, там, в глуши вересковых пустошей  в душу мою снизойдет успокоение.

-Все это  глупости, вы не уйдете от меня неизвестно куда. Здесь ваш дом, - сказал герцог.

Эти слова  звучали для нее теперь не  попыткой примирения, какой возможно казались, а властным  утверждением и бедная женщина заметно приободрилась. На минуту я почувствовал облегчение.

-И все – таки, я готова бросить ваш замок и уйти в дальние края. Я не одна. У меня есть брат. Он живет в  деревне  Саутхамленд, там все заняты одним делом – треплют коноплю.

-Перестаньте возражать, - начал было герцог, не испытывая к ней  ни иронии, ни гнева, только из желания угодить, но внезапно он почувствовал грусть перед женщиной, которую втянул в разговор, которым хотел развлечь себя и меня. – Зачем вам куда-то уезжать?  Оставим все как есть, дорогая Эбигейл, за вами нет никакой вины, поэтому постарайтесь успокоиться  и ради бога не придавайте значения тому, что я сказал.

Мог ли он  себе представить, какие мрачные мысли теснились в голове этой, казалось, несокрушимой женщины, которая твердо стояла на стезе добродетели и своим великодушием могла уподобиться ангелу.  Сетования и упреки на этом не кончились.

-Будущее ничего мне не сулит,  - тихо произнесла она, вся поглощенная этой мыслью. - Я вдруг почувствовала  такую пустоту, которую только долг и заботы мешали обнаружить; от года к году, от суеты к суете, от злобы, которую ко мне питают те, кто готов восстать для суда надо мной к отчаянию, которое  не раз внушало мне порыв  броситься в реку, я  смиренно жду наступление дня, который принесет свет в мою усталую душу. Я живу без цели, без желаний:  сомнения и тревоги одолевают меня. Какое значение имеет то, что я делаю?   

Она умолкла и, окинув взглядом комнату, опустила глаза, как бы говоря: « Посмотрим, что скажет мне герцог».

Но Его светлость совсем остолбенела в каком-то хаосе чувств. Я смотрел  на него, а он в глубокой задумчивости смотрел на меня и был необычайно растерян. Я тоже не мог найти слова утешения для Эбигейл и чувство, которое владело мною то ли вторило, то ли сливалось с его растерянностью, ибо слова сказанные бедной женщиной  и меня повергли в трепет.  Так говорить, подумалось мне, может только несчастная женщина. Минута прошла в молчании. Я переглянулся с Чарльзом и понял, что его уже тяготит присутствие Эбигейл, которую следует отпустить до того, как она разразится очередным длинным монологом. Так вероятно и было бы, но тут как раз Марта внесла  жареных куропаток и Эбигейл, которая вполне успокоилась,  поднялась, чтобы ей посодействовать. Когда появился сиятельный лорд Рессел, мы уселись за стол. Сказав о толпе, собравшейся вокруг его нового Кадиллака на  Амен-корнер, Чарльз воздал должное техническому совершенству машины и заключил:

-Так вот, из всех машин Кадиллак не имеет себе равных по своим достоинствам.

-Обри,  полагаю у вас есть машина? - обратился ко мне лорд, как только в потоке восторженных излияний герцога возникла пауза. – Позвольте полюбопытствовать, какую марку вы выбрали из множества разновидностей машин?

-Мне нравится Бьюик, - отвечал я.

-О, эта прекрасная машина, разумеется, мне хорошо известна. Идеально подходит для молодого человека с утонченным расчетом. Достойный выбор.  Уже по одному этому видно, что у вас есть вкус. Ах, да что уж там…вы и впрямь неподражаемы и, так сказать, положительно направлены. Учитывая, что плод созревает от семени, - прибавил он с глубокомысленным видом, - вы вполне можете один олицетворять вашу прекрасную страну.  А вы знаете, я был  в Америке, пять лет назад.

-Джордж,  - оживился Чарльз, - а про вашу поездку я бы еще раз с удовольствием послушал.

Старый лорд приложил руку к губам, затем отвел ее в сторону, сделал красивый жест и  взглянул на меня – я так пришелся ему по душе, что  он готов сделать все возможное, чтобы мне угодить и с этим побуждением в душе он вернулся к первоначальной своей мысли, очень изящно изложенной мне.

- Я считал Америку грубой страной, но к великому своему изумлению, вскоре по приезде в Нью-Йорк я изменил свое мнение. У американцев множество достоинств, которые я высоко ценю -  они люди совершенно нового типа, красивые, одухотворенные, великодушные.  Вместе с тем они простодушны сами по себе и славятся своей щедростью. К тому же если доход их значительно превышает то, что  им потребно для обеспеченной жизни, они охотно жертвуют деньги музеям, театрам, библиотекам и университетам. В жизни моей я так много не радовался. Удивительно, в Америке царит дух вечного детства – это страна чудес.  Англия – конченая страна. Будущее за Америкой. Там поклоняются красоте, ценят талант, а здесь интеллектуалов пытаются низвести.   Мне не потребовалось много времени, чтобы полюбить Америку, а когда я увидел ее совершенства, я стал сентиментальным настолько, что в духе  Шелли сочинил небольшую элегию. Под влиянием восхищения, как вы понимаете. В самом деле,  восторженные впечатления навели меня на мысль, что если бы Бог вздумал спуститься на землю, он обязательно поселился бы в Америке; так от восторга к восторгу я пришел к заключению, что когда это случиться, я сразу последую за ним – ни о чем лучшем мне и мечтать нельзя.

Слова лорда вызвали у нас с герцогом смех.

-Помнится, вы восторгались Россией, Джордж, -  шутя, напомнил Чарльз.

-Ну да, было такое. Право, не знаю, что вам сказать в свое оправдание.  Разве только то, что я был по молодости глуп и романтичен. Я  опрометчиво превозносил Советский Союз лишь до тех пор, пока не отправился в деловую поездку в Москву и не обнаружил на месте, что все их приобретения – миф. Русские уничтожили лучшую часть своего народа, изгнали из страны самых умных и талантливых, разрушили и сожгли церкви и монастыри, разграбили дворцы ради одного сомнительного приобретения – равенства. И они  вроде бы добились своего – уровняли всех в нищете. Сомневаюсь, что социализм вообще чего-нибудь стоит. В экономике сплошные дыры, а русские пытаются их закрыть песнями и парадами. В общественных отношениях много нелепостей, от которых меня чуть не стошнило. Люди доведены до отчаяния  бесправием и страхом перед властью, но это, впрочем, не мешает им  волей-неволей обманывать  государство. Правительство скрывает от людей правду и всеми средствами старается уверить  их в том, что у них нет оснований жаловаться на жизнь. Такое бессовестное внушение значительно умеряет их гнев.  Собираясь в эту страну, будьте готовы к тому, что могут  возникнуть самые дурацкие осложнения по причине от вас не зависящей, к тому же русские так грубы и алчны, что ставят себя выше той деликатности, какую мы англичане проявляем в  своих чувствах. Я окончательно убедился в том, что Советы – порочная страна. Я самого низкого мнения о ней. Мне по душе Европа. Здесь есть преуспевающие люди, поскольку ничто не препятствует их успеху, демократия, кое-что настоящее, хоть чрезвычайно мало нового.  Увы, в Европе наблюдается застой. Ведь заметьте, что французы вырождаются, немцы болеют антисемитизмом, русские страдают манией преследования, а англичане надрываются шовинизмом. Бедная, старая Европа.

-Стоит ли вести разговор о том, что может нас привести в уныние? – сказал Чарльз, как только в монологе лорда возникла пауза.

-Прошу обратить внимание на то, что я совершенно невосприимчив к пессимизму, хотя мне близок по духу Шопенгауэер, чья философия содержит пессимизм с примесью мистицизма, - ответствовал он.

-То же самое со мной: иногда я впадаю в легкую грусть, хотя духом выше этого, - начал было Чарльз, но тут же прервал себя. – Обри, как ты? От последней беседы с тобою у меня осталось впечатление, что грусть часто трогает твое сердце, что ты в некотором роде несчастен…

Теперь (немного удивляясь этим словам) лорд прервал его:

-Вот как! – воскликнул он, обратив свой взгляд на меня. – Решительно гоните от себя прочь все грустные мысли! Вы молоды и красивы. Ваше великолепие от Бога! В Англии я не видел более прекрасного юноши и признаюсь, к вам я чувствую все большее расположение, - с этими словами лорд устремил на меня пристальный взгляд – глаза серые, глубоко ушедшие под  лоб смотрели спокойно, грустно и вместе с тем непринужденно.  Мне пришло в голову, что этого влиятельного и в высшей степени благонравного старого лорда тяготит неспособность удовлетворять свойственное ему влечение к юношам. – Старость слишком суровое наказание для каждого, а для меня так особенно, ибо мало найдется людей в такой мере восприимчивых к красоте. В какое жалкое положение старость меня поставила!   Всем от нее одни только неприятности. Я ощущаю себя где-то в стороне от всего, что происходит вокруг, будто посторонний, что так и есть на самом деле. Вот еще - наблюдаю  жизнь с тоскливой мыслью, что не могу в ней участвовать. Старость, к несчастью,  вытеснила меня из жизни. Из-за этого жизнь лишена  для меня всякой прелести. Впрочем, я дал донельзя грустную направленность беседе, - спохватился лорд и, помолчав, прибавил. – Дошло до меня, что вы Обри весьма озадачены одним престранным случаем.

Я с любопытством  посмотрел на говорившего не ожидая такой поворот. Тут в разговор вступил герцог:

- Не далее как два дня назад, когда мы встретились в клубе, я рассказал Джорджу  историю с ламбетской почтовой открыткой.

-Вы обяжите меня, если расскажите об этом, - подхватил лорд.

-Лорд Рессел состоит членом Общества психических исследований, - пояснил Чарльз. – Узнав от меня о загадочном случае, он выразил горячее желание провести по этому поводу тщательное расследование. Возможно, вместе  нам удастся пролить свет на эту тайну.

- Этот случай, как вы сами понимаете, нельзя назвать  иначе, как  странный. Я не верил своим ушам, герцогу пришлось дважды рассказывать. И вот,  моим первым и естественным желанием было выяснить, что за всем этим кроется.

-Наконец, тебе одному едва ли по силам разобраться в этом деле, поэтому  тебе совершенно необходима помощь  столь умного и компетентного советчика, как лорд Рессел.

-Я много доволен, что вы обратились ко мне, - ответил тот. – У меня нет полной ясности, а поскольку нельзя считать сообщенное мне вторым лицом достаточным, я прошу пересказать сей случай  самым подробным образом. При всем том, я бы хотел взглянуть на открытку раньше, чем вы начнете.

Герцог дотянулся до медного колокольчика и позвонил. Эбигейл не замедлила явиться.

-Не окажите ли вы нам одну любезность.

-Извольте, а какую?- спросила она тоном, который был скорее недовольным, чем угодливым.

- Принесите почтовую открытку с видом ламбетского аббатства. Ту, которая висит на стене в людской.

Пока шел разговор, Эбигейл попеременно смотрела то на хозяина, то на гостя, избегая смотреть на меня.  Но перед тем как удалиться, она не удержалась и все-таки на меня посмотрела.

-Незаурядная особа, - заметил лорд, когда экономка вышла. – Прошло два года, но я до сих пор не встретил с ее стороны такого доверия, на которое рассчитывал. В конце концов, чего можно ждать от   ирландки низкого происхождения. Моя экономка, надеюсь Обри, вы будите иметь удовольствие увидеть ее, шотландка. У нее скверный характер, и с какой стороны на нее не посмотри, она бездушная, неотесанная простолюдинка.

-По-моему шотландские и ирландские женщины между собой родные сестры. В том смысле, что  уродство и грубость распространяется на них всех  без различия.

-Ну, не скажите, - возразил лорд. – Мнится мне, что шотландцы обладают более мягким нравом, не так упрямы и ограниченны, как ирландцы. Хотя и те и другие подвержены непостоянству. К тому же не забывайте ирландскую склонность к фанатизму.  Мое собственное сердце выступает на защиту шотландцев, которые при всей  душевной грубости все же одареннее, чем ирландцы. В. Скотт,  Р. Стиветсон, Байрон являются тому доказательством.

-Боюсь, лорд Рессел вы пристрастны.  Пусть ирландцы и не отличаются большой широтой души и живут не так бездумно, как шотландцы, не такие умные и добропорядочные, однако этот маленький народ, живущий однообразной жизнью,  дал миру двух гениев; Б. Шоу и О. Уайльда. Как бы то ни было, каждый, кто  лелеет их образ и питает хоть какой-то интерес к литературе, находится в неоплатном долгу перед Ирландией.

-И даже теперь я не могу согласиться с вами. Вы хорошо знаете, что их талант развился в цивилизованной среде, какой была и остается Англия и какими бы яркими ни были их таланты, они обязаны  могучей Англии больше, чем родной стране. Само собой, что между этими двумя  бедными странами лежит бездонная пропасть, но я никогда не соглашусь, что Англия, которую та и другая бранит последними словами, еще более отягчает их бедствия.  Обе страны находятся в объятиях Англии, которую рады растерзать на клочки, глупо считая, что пожертвовали ради этой любви своей независимостью.  В таких мыслях я вообразил, что вы Чарльз  преувеличиваете интеллектуальный уровень ирландцев.

-Припоминая некоторые выражения, позволю себе сказать, что вы идеализируете шотландцев, - спокойно сказал Чарльз, упорствуя в своем мнении.

-На это, мой друг, я поспешу возразить: возможно, пусть немного, я переоцениваю их, ах, если бы  вы знали все… Право, согласитесь: их лень не потакает праздности.

-Что вы хотите этим сказать?

-Постойте, Чарльз. Пусть Обри рассудит кто из нас прав.

-Изволите ли видеть, джентльмены,  мои знания не идут так далеко…

Я не успел ничего прибавить к этому, так как принесли почтовую открытку. Чарльз передал ее лорду. Тот надел очки  и принялся ее рассматривать с большим любопытством. Наконец, он посмотрел поверх очков на меня и перевел взгляд на герцога.

-Что скажите, Джордж?

-Я так очарован этим видом. Слишком он старомоден. Мне кажется я чувствую дух того времени. Верьте слову: я испытываю тоску по тем временам, когда можно было выйти на порог и вдохнуть запах луговых трав. Я хочу видеть крестьянок, которые выпалывают сорняк в огородах и их мужей, которые удобряют землю, но вместо них я вижу недобросовестных людей потерявших способность к физическому труду, несостоявшихся писателей и художников, нечестных адвокатов, продажных женщин и бездельников, что слоняются без дела по улицам. Да уж что хотели, то и получили.  Раньше знатное происхождение было связано с богатством и высоким положение в свете. А теперь что? Не имея видов на будущее, обедневшие аристократы продают свои титулы разбогатевшим на спекуляциях проходимцам.  И правда, теперешняя жизнь при всем ее внешнем блеске кажется пошлой и искусственной. Где теперь настоящие аристократы, солидные буржуазные семьи? Их почти не осталось, вот и все. Сын  славного лорда Ранела мот и распутник, а  сын  графа  Витфильда мошенник и тоже предается разгулу. Оба, тяготея к городской жизни,  после смерти родителей, распродали имущество и родовые поместья и устремились в столицу, где по сей день  ведут беспутный образ жизни  и развлекаются, пуская деньги по ветру. Мортимер  Шефтсбери уже разорился. Этот сукин сын, не имеющий совести и достоинства,  явился ко мне просить денег. Но ничего не получил от меня,  я ломаного гроша ему не дам!  Пусть просит милостыню на улице.  И потом, таким как он, сколько денег не давай, все будет мало. Так и сказал ему.

Слушая лорда, я  то и дело смотрел на Чарльза, глаза которого  никогда не блуждали без цели, а смотрели прямо на того, кто говорил. От моего внимания не ускользнуло, что его лицо  не меняло своего иронического выражения. Было очевидно, что беседа с лордом дарила ему приятные минуты, а что до того состояния, в котором он пребывал, то тут можно подумать, что ухмылка была вызвана  не рассказом о былом величии, но скорее манерностью, к которой тяготел старый лорд. Однако он, продолжая развивать свою мысль, и полагая, что с нас еще не достаточно нескольких  глубокомысленных фраз, продолжил говорить о падении нравов, при этом он был так тронут моим вниманием и так недоумевал, видя иронию Чарльза, которую находил не вполне пристойной,  что казнил его за легкомыслие, а меня одаривал в полной мере благодарными взглядами, как бы давая понять, что очарован мною.

- Дорогой мой друг, ради бога, что означает эта ваша блуждающая улыбка, - обратился он к герцогу. И голос его и взгляд были полны недоумения. – Вы не согласны со мной?

-Что вы! – отвечал он. – Глубина и тонкость ваших суждений удивили меня. Вы, Джордж большой романтик.

-Вот как. Я чуть было не рассердился на вас  за то, что вы про себя посмеиваетесь надо мной.

-Поверьте,  ничто не может умерить почтительность и восхищение, которое вы мне внушаете.

-Я уж было вообразил, что мои старческие вздохи стали причиной иронии вашей.

-Я сам ее причина, - сказал Чарльз.

-Ах, вы оба не знаете, какая ужасная вещь терзает мою душу, - воскликнул лорд. – Я безутешен в своей участи. Мне без малого шестьдесят четыре года и в таком дряхлом возрасте я остаюсь романтиком. Да, в этом потрепанном и ревматическом теле живет восприимчивая душа. Дай бог, чтобы она всегда  была такой. Но на что я могу надеяться, идя навстречу собственной смерти? Вот что для меня невыносимо. Но я не сдамся. Я готов пойти на все, лишь бы только быть здоровым. Для чего же я живу, как не для радости.

-Вы не боитесь, что старость, которая потрепала ваше тело рано или поздно возьмется искалечить вашу романтическую душу?

-Представьте себе, я не отдам ей того, что в моей власти не отдавать. Нет, не отдам! Милый Обри, более чем вероятно, что вас тоже привлекает романтика.

-Да, наверное. Я люблю путешествовать, мне нравятся старые вещи, все красивое и возвышенное, - сказал я, помолчал и закончил таким добавлением. –  Счастье мое, что судьба послала меня в Англию. Я рад быть здесь, с вами, в избранном обществе.

-Вы и впрямь найдете  романтику здесь, в замке Дорвард, - сказал лорд. – Достанется и вам впечатлений от его красоты и роскоши. Однако, позволю себе перефразировать Уайльда и так  скажу, что для романтичного человека нет обстановки хуже романтической.

-Полагаю, что Уайльд подразумевал продолжительное влияние такой  обстановки на романтичного человека.  Замок Дорвард для меня волшебная страна, однако его красота меня  не испортит. Я не задержусь здесь больше, чем на месяц и тем избегну опасности врасти в романтическую среду.

 - Сдается мне, что эта побочная тема, как обычно,  далеко уведет нас от главного предмета, - сказал Чарльз. -  Мы должны хоть немного считаться со временем.  А между тем скоро уже полночь. Давайте поговорим об открытке.

 Мы перебрались из-за стола в кресла возле камина. Коль скоро лорд Рессел горел желанием услышать от меня историю о ламбетской почтовой открытке, я подробно пересказал имевший место случай, упомянул Джейн, а Чарльз засвидетельствовал ее слова. Не могу сказать в каком свете  представлялось лорду эта странная история – на две-три минуты он погрузился в размышления. Наконец, он поднял глаза на меня, вздохнул и перевел взгляд на Чарльза.

-Что скажите, Джордж?  Тут кроется  какая-нибудь тайна? – с нетерпением поинтересовался он.

-Есть одна вещь: ребенок всегда забывает свои впечатления. В силу каких то причин часть их стирается из памяти, часть угасает до тех пор, пока какое-то событие не вызывает их в сознании уже взрослого человека. Вопрос в том действительно ли Обри никогда не бывал в Шотландии, близ Ламбетта?

-Говорю вам, мое детство прошло в Нью-Йорке, а мои родители никогда не были в Европе.

-Что бы значило все это? – спросил Чарльз у лорда.

-А каким будет ваше предположение?

-Я целиком полагаюсь на ваше разумное  суждение. Лично я верю, что мы найдем простое объяснение этому случаю.

-Почему бы вам Чарльз не поверить в то, что существует связь между нашим телом и событиями наших прошлых жизней, тогда  не придется ломать голову до умопомрачения. У меня есть основание полагать, что в данном случае  воспоминания Обри относятся к предыдущей жизни. Мне доподлинно известны два похожих случая. Они тщательно задокументированы и хранятся в архивах нашего Общества.

-Уже за полночь, - сказал Чарльз. – Давайте продолжим завтра.

Он поднялся и пропустив лорда вперед пошел рядом со мной.

 

Глава 10

 

   Я проснулся рано, и какое- то время лежал в постели.  Столь ранний час ни к чему меня не обязывал. Взгляд мой блуждал по комнате от стен к потолку, от комода к камину и часто возвращался к окну. В прохладной комнате было уютно и тихо, но от этой тишины веяло тоскливым одиночеством. Возможно даже  холодной отрешенностью, какую мы ощущаем непосредственно  под сводами разрушенных монастырей и замков, где она принадлежит только древним стенам и мало что меняет в наших чувствах. Подумал о Чарльзе и лорде Ресселе, который приехал решить беспокоивший нас вопрос. Несколько спустя я встал (настойчивое желание  как можно скорее увидеть Дина вынуждало меня пойти к нему), оделся и спустился в его спальню. Мой кудрявый ангел спал сладким сном. Я посмотрел на него с умилением и тихо вышел в коридор. Влечение герцога к этому мальчику навело меня на мысль, что ограниченные люди часто  не связанные нравственными правилами   считают преступным стремление двух влюбленных одного пола к тому счастью, каким сами мечтают наслаждаться с женщинами. Возвращаться к себе мне не хотелось, и я решил пойти на кухню и поговорить с Мартой, которая, вероятно,  занята приготовлением завтрака. Но застал там Эбигейл. Какая досада!  У меня душа не лежала к разговору с ней. Я находил ее сумасбродной, надменной, бесчувственной и злой.  Стало быть, разговор с ней на любую тему лишен приятности. Пройдет немного времени  и я открою для себя настоящую Эбигейл, но какой ценой!

-Вы не знаете, где был вчера Дин? – спросил я просто под влиянием недоброго взгляда, который бросила она на меня.

-Вам бы следовало держать его при себе, тогда бы не пришлось справляться о нем, - сказала она самым  наставительным тоном.  Как всегда в ее манере говорить со мной было что-то пренебрежительное,  и это злило меня.

-Я могу попросить Огастина затопить у меня камин?

Эбигейл была удивлена и сказала голосом, который понизила до так называемого ворчания:

-Надо бы вашей милости знать, что дрова стоят денег, а они не растут на деревьях.

После этого внушения она подняла на меня глаза, давая  мне понять, что ждет мои объяснения без особого интереса.

-Видите ли, я оставил приоткрытым окно, когда лег спать, но ветер открыл дверь и сквозняк выдул все тепло. В комнате холодно, чтобы читать, - сказал я, надеясь, что это обстоятельство придаст моей просьбе убедительность.

-Коли так, я велю ему принести дров. Я не могу допустить, чтобы вы мерзли. Не вздумайте, однако, заключить из моих слов, что я радею о ваших удобствах. Просто я не могу проигнорировать вашу просьбу, ведь вы гость Его Светлости.

-Долго вы еще будете говорить со мной в таком роде?

-Я строга с вами, но не сурова. Знаете, я разделяю мнение  Мартина Лютера написавшего  доктрину  о бесполезности добрых дел. Есть кое-что во мне, что вы проглядели. Кажется, вы от  меня не в большом восторге. Не знаю, откуда это идет; вам бы следовало сделать некоторое различие между мной и своим представлением обо мне.

-Надеюсь узнать вас лучше при продолжительном знакомстве.

-Спаси меня Боже от длительного знакомства с вами!

Задетый, я поинтересовался:

-Почему все время  вы усердно стараетесь обидеть меня?

- Вы еще спрашиваете почему! -  сказала повышенным тоном Эбигейл -  За последнее время в замке не случилось такой неурядицы и такой козни против меня, в которой  бы вы не оказались замешаны. Вы крайне зловредны.

-Что! – только и сказал я это односложное слово.

-Кто вам дал право  творить беззаконие и устраивать все по-своему?  Пристойно ли вам позволять себе такие вольности в чужом доме.  Явите милость, образумьтесь! Можете считать это предупреждение  последним и окончательным. Я  потеряла всякое терпение с вами. И вот я спрашиваю себя: почему этот  заурядный молодой человек ведет себя так, будто носит золотую корону?

 Я не хотел ругаться, но тон уже был задан.

-Уж если на то пошло, - воскликнул я, с трудом сдерживая гнев, - так знайте, что я и в самом деле достоин золотой короны, а  вот достойным вас украшением будет  старое облезлое воронье перо.

Сказав это, я удалился в овальную гостиную, где постоянно топился камин, к тому же там было красиво и уютно. Не смотря на ранний час Гризелла с плетеной корзинкой для рукоделия,  сидела у окна и, не отрываясь от вязания, вела разговор с Амброзом, который в это время силился почесать спину. Оставив попытку сделать это рукой, он отстранился  и стал тереться о спинку стула. Едва только я вошел, он возвел глаза к небу и спросил:

-Что там за запах на кухне?

-Марта жарит колбасу, - сказал я, сохраняя серьезное выражение лица.

Это до такой степени обрадовало дворецкого, что он не мог удержаться от восклицания:

- Будь я проклят, если я не люблю жареную колбасу больше собственной души!

С этими словами он ушел. Надо думать, ноги понесли его прямо на кухню.

-Я не помешаю, если присяду рядом, - спрашиваю у прачки. Эта степенная добродушная женщина с первого дня вызвала у меня дружеские чувства к себе.

-Что вы!  - воскликнула Гризелла, уронив руки на коричневый носок, который она вязала.

-Вы всегда заняты каким-либо делом.  Когда же вы отдыхаете?

-Дела мои, милый юноша, зависят от текущего дня недели. У меня соответствующие  дела в понедельник и в другие дни до субботы. Сейчас я отдыхаю.

-Красиво получается, но размер вроде большой.

-Это для Амброза. Я поставила себе задачей вязать ему две пары шерстяных носок на каждую зиму. Хотите, я и вам свяжу из серых ниток?

-А вас это не обременит?

Гризелла  положила большой и указательный пальцы на подбородок и слегка наклонив голову  посмотрела на меня с умилением. У нее были темные, маленькие, близко поставленные глаза, которые излучали доброту и кротость.

-Мне будет очень приятно подарить их вам, -  сказала она с выражением нежности в голосе и во взгляде.

-Шерстяные носки ручной работы – возьму их с радостью, - воскликнул я и в каком-то исступлении  обнял прачку

-Вот и хорошо, - проговорила Гризелла. Мой нежный порыв произвел на нее ошеломляющее впечатление  и глаза  ее затуманились  слезами. -  А с ними в придачу я дам вам несколько носовых платков. Я могла бы вышить в уголке ваши инициалы.

-Это не обязательно, но все равно спасибо. Вы очень добры ко мне.

-Я считаю долгом заметить, что меня очаровала ваша  скромная, вдохновенная, свойственная только возвышенным натурам, красота.

-Жаль, что Эбигейл этого не слышит, - простонал я.

-Не очень понимаю, а скорее совсем не понимаю за что она третирует вас,- вздохнула Гризелла и, потянув за нитку, принялась за вязание.

-Хоть вы понимаете всю нелепость и безрассудство ее упреков. А эти ее правила, которым я должен подчиниться? Каждый разговор с ней требует от меня напряжения воли.

-Принимая во внимание то, что она  тиранит вообще всех, и не может принять против вас ни одного решения самостоятельно, беспокоиться вам решительно нечего. Всему виной ее несносный характер.

-Но это не объясняет, почему она выбрала меня объектом своих нападок и все время притесняет. Меня тошнит от ее деспотичного правления. Ее  авторитарный режим  прогнил и  как все другие скоро развалится сам собой. Так и будет. Между прочим, вчера я видел вас с м-сс Годвин,  с чрезвычайно удрученным видом вы прогуливались в саду.

-В хорошую погоду мы выходим подышать воздухом. Она быстро теряет силы от того, что много сидит, заметно сдала за последние месяцы и даже непродолжительная прогулка утомляет ее, поэтому она не чувствует потребность в них. Говорит, что потеряла волю к жизни до последней степени и хочет умереть, говорит, что совсем не боится смерти, но такое отношение к смерти естественно  только для людей с верой ее приемлющих. Она верит, что если человек  с христианским смирением терпит страдания в этом мире, он обязательно будет вознагражден в том. Ну, вы понимаете. В каждой молитве она говорит: «Господи, прости мне».  Сколько лет в замке прожила, а никто из домашних и слуг не видел даже, чтобы она хотя бы словом согрешила. В прошлом году, она почувствовала потребность покаяться перед смертью и просила позвать ей священника, чтобы исповедаться в грехах и получить отпущение.   Эбигейл она попросила взять на себя заботы о похоронах, так что Эбигейл  принуждена была подчиниться  и  немедленно послала за ним. Но раньше священника пришел доктор Уилсон, он пощупал ей пульс и сообщил, что больная чувствует себя лучше, а к тому времени как приехал священник  Хэзлит заснула, и  он с доктором остался обедать. Но скажите пожалуйста в каких грехах, если Хэзлит прожила свою жизнь безгрешно? Я думаю, согласятся со мной все слуги. Ах, вы должны услышать ее  печальное стихотворение.

-Я знаю его содержание.

   Мы продолжали вести  разговор, который был скорее вежливым, чем обстоятельным. До завтрака оставалось десять минут, когда в комнату вошел Огастин и сказал, что в гостиной меня ждут герцог и лорд Рессел. После завтрака мы пошли в парк и, в каком-то приливе  бодрости, долго гуляли по аллеям, радуясь хорошей погоде: рассудительные речи старого лорда опять увлекли меня. Меня тянуло к нему, сам не знаю почему. Вероятно, меня привлекали его благопристойность, приятная внешность, умение красиво выражать свои  взгляды, которые согласовались с собственными моими мыслями, но порою я ловил себя на том, что смотрю на него с легкой усмешкой – лорд и в самом деле был до смешного манерен.  Между тем, зная о его склонности, я немного удивлялся тому, что в таком преклонном возрасте он чувствует себя несчастным, поскольку не может получить то, что ему хочется для счастья, а именно взаимности  одного миловидного юноши с которым он тщетно пытался сблизиться. Я это понял без особых объяснений. В разговоре он умел полно  развить тему, я с жадностью внимал ему, почти не прерывая вопросами. Некоторые его мысли утвердились в моем сознании, и  спустя много лет, когда  я, наконец, взялся написать сию книгу,  я изложил их здесь все до последнего слова. Поле ланча лорд удалился к себе, чтобы отдохнуть, а Чарльз принял у себя в кабинете банковского агента, предупредив меня, что их разговор будет длиться долго.  Первым моим побуждением было найти Дина, но уже скоро мне стало ясно, что у меня нет ни какой возможности приятно провести время с ним, пока лорд спит, а Чарльз занят, поскольку он исчез. Никто не знал куда. Натолкнувшись в отдаленной комнате на Огастина, я хотел было спросить у него о Дине, но увидел, что мое появление ввергло парня в смущение. Это я заключил по его сосредоточенному виду, так обычно выглядит человек в минуту, когда он отчаянно рискует жизнью. Оказалось,  что он вознамерился открыться мне, но был не уверен в себе и  колебался между тем и другим.  Однако любопытство превзошло меру его смущения.

-Что с тобой, Огастин? – спрашиваю. Вид у него был до того взволнованный, что я  поспешил осведомиться, что именно тому причиною.

Вопрос это вызвал изменения на лице парня.

-Я влюблен, сэр, - не сразу ответил он, грустный такой.  – Вот какие дела, доложу вам.  Нет, это еще не все. Прошу вас выслушать дальше, - сказал Огастин и стал делать гримасы. -  Я люблю Джейн. Ей-богу, всю жизнь прожить и умереть готов с ней. Но боюсь, что неугоден ей.

-Почему! Ведь ты молодец хоть куда! К тому же она, хоть и бедная, не стоит ниже тебя по рождению.

-  Не в этом дело. Я сын честной женщины. Но меня не принимают благосклонно, потому что я  незаконнорожденный.

-Неужели это может тебе помешать? На дворе ХХ век.

-Еще как может, уверяю вас. Но хуже всего то, что Джейн ждет наследство, а потому высоко нос задирает. Она только и твердит о том, что у нее  свои виды на будущее. Даже не знаю стоит ли мне затевать с нею любовную игру. Вас может удивить, что в  Англии  даже провинциальная девушка расположена лишь к тому молодому человеку, который может взять ее на содержание, а если юноша не богат, не блистает знатностью,  он может  чего-нибудь добиться   только путем  всяких ухищрений.  Поэтому можно судить, как мало у меня шансов, что Джейн примет меня с  благосклонностью.  Вот что усугубляет мои страдания.

-Она тебя любит?

-Мне кажется да, но я неуверен.

-Так возьми и спроси у нее.

-Что вы! Скорее вырву себе язык, чем спрошу. Вдруг откажет мне. Вот взгляните, - и Огастин протянул мне сложенный в два раза лист бумаги со следами грязных пальцев на нем. – Я  стихотворение написал, небольшое.

Услышав это я не мог сдержать громкого восклицания.

-Что!? Прости,  я просто поражен. Не могу поверить, что ты сочиняешь стихи.

-Не понимаю, почему, - спросил Огастин и пытливо посмотрел на меня. -   Чему тут удивляться. Я, видите ли, от природы имею склонность к размышлениям, вникаю в смысл всяких сущностей.

-Будь добр, прочти, - сказал я, и в голове у меня мелькнула мысль, что стихотворение его будет нелепым.

- Назвал так: « Тебе я буду принадлежать до последнего моего издыхания».  Вы только правду скажите, стоящее оно или нет, а то если плохое, так я упаду в ее глазах с треском и шумом, а она и без того обо мне не высокого мнения, а тут стихотворение окажется никудышным.

- Послушай, по-моему, название неудачное,  действительно тяжелое и какое-то  пошлое

-Тогда, может начать словами: « Прекрасной дочери Венеры». Это произведет сильное впечатление на нее, - очень серьезным тоном сказал Огастин.

-Верь слову, здесь есть  поэтическое покушение на мифологический образ, - сказал я с приветливой улыбкой. -  Тоже, мало подходит.  Пойдем дальше. Нужно такое название, которое раскрывало бы красоту и достоинство твоей любви, без всякого уподобления.

-Вы правы. Нужно же быть таким олухом, чтобы не понимать свою пользу! – проговорил парень, почесывая затылок.  - А что если так: « Парень простой за девушку дрался»? Что вы скажите на это, сэр?

- Хорошо. Могу сказать с полной уверенностью, это название лучше представляет твои чувства. Прочти, я послушаю.

-« Счастье мое зависит теперь от тебя. Ты как луч солнца, блеснув своей красотой, ослепила меня. Даже в лохмотьях – ты царица, всех превосходишь несомненной красотой.  Ты восседаешь в моей душе на троне золотом. Готов я повиноваться приказаниям твоим, оставив в стороне все личные дела.  Моя любовь как море. Проникни взором в такую глубину»!  Что скажите?

-Замечательно! – воскликнул я, с трудом сдерживая смех. – Серьезно говорю.

-А сами-то смеетесь…

- Отсюда  вовсе не следует, что стихотворение плохое.

-Пусть нескладное, но со смыслом. Что еще надо? У Джейн сегодня день рождение. Послушайте, давайте сделаем так, я скажу, что написал в  ее честь стихотворение, а вы его прочтете за столом, вместо меня.

-Твое стихотворение – тебе и читать. В твоем исполнении оно тронет ее сердце.

-Ладно, сам прочту, - махнул рукой Огастин и обернулся назад.

 В комнату, шелестя пунцовым  платьем, украшенная кружевами и лентами,  с большой торжественностью  вошла Розамонд во всем своем потасканном  великолепии.  В ней было много сходства с кошкой Тельмой на двойном портрете (чтобы у вас составилось верное  представление о Розамонд, не поленитесь вернуться к 3 главе, к тому месту, где  я описываю  Тельму, которая, по словам Амброза, была точно списана с оригинала). Она явилась на чаепитие по случаю дня рождения Джейн. Ее нелепый вид рассмешил меня не меньше, чем стихосложение Огастина. Следует сказать, что Розамонд, образно говоря, купила расположение Эбигейл, поэтому могла позволить  себе явиться в замок, когда ей вздумается, по поводу и без него. Будучи женщиной расчетливой, она, бывая в гостях тут и там,  при всяком удобном случае старательно расточала похвалы явным и мнимым достоинствам экономки, зная, что  вдова Тваком или жена методиста  Коука обязательно донесут их до ушей Эбигейл.  В последний раз,  приветствуя появление Эбигейл на кухне и желая усладить ее чувства, Розамонд тряхнула завитыми волосами, толкнула локтем Гризеллу, которую начала овладевать дремота и, пустив в ход возвышенный слог,  воскликнула: «  Мне сильно сдается, что вы Эбигейл  отвечаете идеалу женского совершенства и будь я ангелом, я бы усыпала ваш путь цветами».  Таким вот способом жена доктора добилась признания. Пусть  и не вполне заслуженно. Впрочем, благосклонность могущественной экономки не отличалась постоянством, так как  в  некоторой степени определялась настроением.  Приблизительно месяц назад Розамонд  попала в трудное положение, она навлекла на себя недовольство Эбигейл, и чуть было не лишилась своего преимущества  - приходить на воскресные обеды и домашние праздники.  О серьезности проступка, послужившего причиной того недовольства судите сами. За столом  у своей приятельницы  славной м-сс  Партридж, которая очень любит писать  многостраничные письма, Розамонд  имела неосторожность сказать,   что « пивная пена является принадлежностью пива и,  зная это, мы можем увидеть разницу между протестантской церковью и католической». На нее донесли. В тот же вечер  с намерением изобличить ее преступную вольность, которая всполошила всех, Эбигейл  собрала  на совет своих наемниц: Марта  решительно заявила, что это измышление является  чудовищным плодом расстроенного мозга и тем  самым только распалила гнев экономки.  Гризелла, придерживаясь умеренных взглядов на папский двор и католическую церковь, как таковую,  все же осудила м-сс Уилсон, но к величайшей радости последней, вымолила для нее прощение, сказав, что эти легковесные  слова следует понимать в том же умонастроении, в каком они были сказаны, стало быть, Розамонд была немного пьяной. Ведь м-сс Партридж обыкновенно  в чай добавляет коньяк.

  После разговора с Огастином я поднялся к себе, немного тяготясь своим одиночеством. В камине горел огонь, но тепла было еще не достаточно. Усталость обезволила меня настолько, что я повалился на кровать и укрылся одеялом. Едва я только расслабился и ощутил удовольствие от удобной позы и неподвижности, как за мной пришел не кто иной, как  Огастин.  Я даже выразил ему свое недовольство. Оказалось, что Чарльз и лорд Рессел ждут меня в библиотеке, чтобы продолжить вчерашний разговор. Этот разговор заслуживает того, чтобы быть изложенным самым подробным образом.

-Допускаете ли вы, - говорил Чарльз, - что в случае с Обри имеет место перевоплощение?

-Да. Я не вхожу  в рассмотрение того, насколько основательны доказательства, - ответил лорд – ибо преисполнен веры.  Случай с Обри должен разрешить ваши сомнения. В противоположность Вам, мой друг, я хорошо ориентируюсь в вопросах потустороннего мира и нахожу, что сей случай еще один пример  того, как  судьба ведет нас к предназначенной цели. Поезжайте в Ламбетт Обри, там, вы будете сражены, когда узнаете правду. Мы с нетерпением будем ждать вашего возвращения. Если не поедите, остается тайна, она будет терзать не только вас, но и меня тоже.

-И все-таки, мне кажется, наш случай не связан с идеей перевоплощения.

-Соблаговолите принять мое возражение.  Вот сейчас я вам растолкую, что да как.  Сначала, давайте зададимся вопросом: что есть жизнь. Самый простой ответ – это последовательность событий происходящих в некий отрезок  времени.  Но что есть само время?  Не будем однако углубляться в такие темные области, как сущность времени, необратимость времени, иначе увязнем в разглагольствованиях, но скажем со всей определенностью, что все меняется со временем. Независимо от того покоится тело или движется.  Каждый из нас существует одновременно на нескольких уровнях, их семь и каждый характеризуется своей собственной аурой. Уровень этот означает энергетический потенциал, который обязательно соотносится с возрастом. Тело является грубой материальной частью и принадлежит настоящему, в котором и пребывает, но душа – информационный орган, она неподвластна распаду. Следовательно, душа нетленна. Следовательно, она существует вне времени и способна преодолевать пространство. Во вселенной действует принцип закономерности. Почти все, что произошло, уже когда-то происходило и повториться снова в других условиях и  в ином времени. Стало быть, имеется причинно-следственная связь. Вот к чему я веду.  Существует взаимосвязь между всеми событиями. Значение имеет какое-то одно событие и их совокупность. Не будь системы, которая все упорядочивает и  цикличности повсюду царил бы хаос.

Я слушал лорда с большим интересом, как утонченного человека, который в совершенстве понял жизнь.

-Получается, что все заранее предопределено, так что ли? – спросил я.

-Хоть событие и предопределено оно не может обойтись без человека.

-А как насчет случайности?

-Надо думать, что роль случайности весьма мала. Все  важные события следуют одно за другим с присущей им последовательностью: взаимодействуя сообща, она создают историю одного человека и целого мира.

-Действительно, все взаимосвязано, - подхватил я. – Каждая новая вещь предопределена. Ведь ей предшествуют другие похожие по сути вещи. Скажем, « Дон-Кихот» происходит от множества рыцарских романов. До  механических часов были песочные и солнечные. Знаете, когда я смотрю на небо или на горы я думаю о великой жизненной силе создавшей это  мир и им управляющий.

-Юноша, вы приятно  меня удивили, - сказал лорд. – Ваше великолепие в полном смысле слова лучезарно и в пылу, еще не угасшем во мне, я готов положить к вашим ногам все сокровища этого мира.

-А разве я не заслуживаю того, чтобы  и меня похвалили, -  сказал Чарльз, с напускной обидой.

-А разве позавчера на верховой прогулке не воздал должное вашему умению элегантно держаться в седле? – отпарировал лорд.

-Мне просто досталась ленивая лошадь.

Мы рассмеялись, и овеянный нежностью взгляд старого аристократа обратился на меня.

-Однако остался нерешенным вопрос о времени, - сказал он. – Нам мнится, что время течет, исчезает и все такое. Все это иллюзия. Время – это бездна. И в этой непостижимой бездне сокрыт совокупный опыт человечества. Все, что происходит в мире,  отражается в неком зеркале времени, которое так же способно накапливать информацию. Мне нравится эта аналогия. Возможно, вместо зеркала имеется кристалл. Очень плотный. И этот кристалл вобрал в себя тысячелетия. Какая-то часть  информации накапливается  в воде, камнях, деревьях, слоях земли, в пирамидах и религиозных зданиях. Поэтому все в природе слоисто и концентрично: все сжимается и расширяется.

-Значит ли это, что время, как поток течет по прямой? – спросил я.

-Мы говорим о времени как будто оно ощутимо, делимо, способно мчаться, замирать, исчезать или как вы сейчас сказали, имеет свойства потока. Поймите, наконец, что время существует только в нашем воображении.

-Так можно договориться до того, что и сама жизнь есть иллюзия, - сказал Чарльз.

-А между тем, это именно так. Вы бы кое-что поняли, если бы удосужились понаблюдать за вашей кухаркой, которая нынче утром, если вы помните, сбивала масло.

-И что из того?

-А то, что нам только кажется, что мы  видим что-то, но мы видим часть, а не целое, плоскость, а не объем.

-К чему вы ведете?

-Святая простота! Скажите, ради бога, какую форму имеет земля?

-Сферическую, какую еще.

-Вы правы. Но вы стоите на земле, которая под вашими ногами выглядит совершенно плоской.

-Ничего нового в этом для меня нет, - сказал Чарльз и, откинувшись на спинку кресла, спросил. – Вы удивительный человек, Джордж. В чем секрет вашего жизнелюбия?

-У меня нет секрета. Все просто: мой оптимизм питается впечатлениями приятно волнующими меня. Я исхожу из того, что позитивная позиция улучшает самочувствие. Ну, а те, кто мыслит негативно, несомненно, сами притягивают к себе болезни и быстро стареют. Зло исходящее от человека уносится в пространство, резонирует с другим злом и отражается обратно к нему. Мое тело состоит из многих органов, согласное взаимодействие которых обеспечивает его жизнедеятельность. Я держу свой организм в чистоте, питаюсь продуктами, которые не засоряют мой кишечник и не отравляют токсичными ядами кровь.

-Вы верите в бессмертие души?

-Безусловно. Вернемся, однако, к нашему разговору. Случай с Обри показывает нам, что произошло и как, но не объясняет почему. Я уверен, что это как то связано с перевоплощением. Так что вам милый юноша не остается ничего другого, как отправиться  в Ламбетт и выяснить все на месте.

-Не представляю, что я могу там найти, - отозвался я. -  Мне все же непонятно, зачем нужны эти воплощения?

-  Для духовного развития. Я снова повторяю, что не может быть никаких совпадений. Все что-нибудь да значит.

Я хотел было спросить, но Чарльз заговорил, опередив меня:

-Итак, возникло два объяснения там, где было одно.  Выходит, что я не предоставлен самому себе, как думается и  моя душа пережила не одно воплощение.  Дайте мне доказательства!

-Вы не задумывались над тем, почему ребенок тянется к одним вещам и совершенно равнодушен к другим? Откуда это у него?  Согласитесь, что свои влечения он перенес из прошлой жизни  в новую.

-Любопытно, душа воплощается непрерывно или же между воплощениями имеются промежуточные стадии, когда душа, скажем так, блуждает неприкаянной в пространстве? – спросил Чарльз. Он все еще был критически настроен.

-Сдается мне, что череда последовательных воплощений имеет промежуточные стадии и что душа проходит круг из семисот воплощений. Смиритесь с тем, что вы всего лишь орудие в руках судьбы, она имеет над вами власть,  и не забывайте, что ей вы обязаны выпавшим на вашу долю счастьем, и наконец, поверьте, что отдельным людям дается особое предназначение.

 На этой фразе разговор оборвался телефонным звонком. Маргрэт, жена Чарльза спрашивала в котором часу ей ждать лорда Рессела у себя.  Сиятельный лорд, которого герцог пригласил в замок,  не преминул  воспользоваться случаем познакомиться со мной, и заодно, учитывая местоположение Дорвард-парка, навестить свою племянницу. Ее поместье располагалось на другом берегу реки. Вскоре я проводил их до машины, а когда они уехали, долго не думая направился в большую гостиную, куда предлагаю последовать за мной и вам. Все домашние к этому времени уже собрались вокруг стола, чтобы отпраздновать двадцать восьмой год рождения Джейн.  По этому случаю Амброз, питавший особый интерес к домашним собраниям, облачился в шелковый кафтан темно-зеленого цвета, подозрительно похожий на тот, в котором изображен дед Чарльза на парадном портрете. Надо сказать, что от этой перемены он стал еще забавнее.  Никто, разумеется,  не посмел усесться за стол без Эбигейл, та пришла последней, заставив гостей ждать не менее получаса. « Да чтоб ты облезла» - сквозь зубы процедил Амброз. Помолчал и прибавил: « Приходиться терпеть ее против воли».  Ему часто при виде своенравной Эбигейл  хочется облегчить душу нехорошим словом. На ней было  старомодное, строгого кроя серое платье в узкую бледно-розовую полоску. Волосы она  всегда убирала в узел на затылке. Где-то я говорил, что она хромает. Нахожу уместным по этому случаю заметить, что почти все незаурядные люди наделены каким-либо физическим недостатком. За весь вечер она сказала  несколько полновесных фраз, да и то потому, что не смогла удержаться, когда подвыпивший дворецкий сказав, что в Лондоне девушки влюбляются в  политиков, адвокатов и дантистов, а в деревне в арендаторов, принялся расхваливать преимущества тамошней жизни.

-Так знайте, что для большинства жизнь проходит в лишениях, на улицах полно всякого сброда, - по ирландски растягивая слова говорила она. –  На улице все толкаются и куда-то спешат. Люди мелочны, эгоистичны, неблагодарны, хотя, я полагаю, они везде одинаковы.  Жизнь в деревне радует меня больше, но и здесь – то же лицемерие, тот же обман. Сами улицы грязные, не берусь сказать, что все лондонские улицы грязные, зато воздух там зловонный, так что, идя по улице, я  платком закрываю нос.   Вы знаете ведь, что Темза отравлена сточными водами: каждый раз бывая в Лондоне, я ограничиваюсь посещением рынка, но цены  там такие заоблачные, что легко можно потерять рассудок.  Как я там нагляделась, жизнь в городе не бог весть какая.

-Отчего это вам, извольте сказать, не по душе Лондон?  Суеты много?– вопросил язвительным тоном Амброз.

-А хоть бы и так, - отозвалась Эбигейл и взглядом  его пригвоздила к стулу. Тот, кусая губы, потупился.

Несомненно, утренний разговор на кухне настроил ее против меня,  так это или нет, но за весь вечер она удостоила меня  одним единственным взглядом, причем безразличным.  Но отношение мое к ней не изменилось. Ее присутствие держало всех в напряжении. Только Дин вел себя с бесхитростной непринужденностью. Он даже подвинул   стул, чтобы быть поближе ко мне и не раз обнимал меня, выражая таким способом  свою радость.  Мне хотелось ответить ему тем же, но я боялся бросить тень на наши отношения и сдерживался: поэтому  мне невольно пришлось ограничиться  лишь несколькими улыбками: более того была минута мечтательной отвлеченности, когда думая о своем предстоящем уже скоро возвращении в Америку, я  вообразил, что Дина взял с собою.  Что до Амброза, щеголявшего видавшим виды камзолом, тот показал отменный аппетит и уморил всех своей болтовней. Кроме того, он знал, чего хочет женщина после пятидесяти (в таком возрасте, потеряв женственность и изящество, они мало понимают, что с ними творится, но  обыкновенно бывают восприимчивы к лести), и дарил Гризелле и Розамонд много приятных минут, щедро раздавая  той и другой комплименты. И надо сказать правду: стоило последней, а она была женщина весьма разборчивая, хоть и бестолковая,  побывать несколько раз в его обществе, как она уже сразу прониклась к нему симпатией, какую   даже замужняя женщина в этом возрасте чувствует к мужчине, который  заставляет ее вздыхать и томиться. Таким образом, избалованный женским вниманием он рисовался, а поскольку  он становился тогда воплощенной любезностью, а его позы никак не умерялись достоинством, то  он часто впадал в комедиантство. Эбигейл, которая смотрела на жизнь с удручающе тоскливым видом,  презирала его за праздность и обжорство и, сделав его предметом насмешек, никогда  не упускала случая  выразить ему свои чувства  в самой недвусмысленной форме.  Тем не менее,  она ревновала его к Розамонд, которую считала совсем лишенной ума и вкуса,  и от нее не ускользнули ни один взгляд, ни один жест, хотя могло показаться, что она не испытывает к их отношениям  ни малейшего интереса.  В ней копилась злость к ней и к нему.                  Происходило это  или от ее пуританской нравственности, осуждавшей замужнюю женщину, которая готова обеспечить себе поклонника или от разочарования, (оно отличалось такой проникновенностью, какую не выразишь никакими словами), что, пожалуй, наиболее вероятно, ведь будучи женщиной, как говорится, стесненной одиночеством, она не могла удовлетворить все свои желания. Иными словами, она  действительно нуждалась в мужчине, но не могла признаться в этом ни себе, ни другим. Присутствие Амброза почти всегда волновало ее, но всякий раз видя, что он  ухаживает за Гризеллой, она сознавала, как сильно поколеблены ее надежды.  Она не умела говорить о своих чувствах, и хотя Амброз был единственный мужчина, который вводил ее в искушение, она даже под пытками не призналась бы в сердечной склонности к нему.   Вместе с тем,  бесцеремонность  Амброза так хорошо согласовалась с его образом действий, что  не давала никакой надежды, что он обнаружит в себе такое расположение к ней,  приняв в соображение  добрые чувства Эбигейл, что их противостояние послужит  только к упрочению взаимной привязанности, а значит что все неприятности, которые они доставили друг другу, будут благополучно забыты.  Спустя две недели после моего  появления в Дорварде я уже знал, кто с кем состоит в каких отношениях.

   Сама Джейн нарядившись в красивое платье леди Гулд,  одно из тех, что она носила в молодости, выглядела немного нелепо, поскольку белое платье с кружевным лифом, усеянном жемчужинами, было старомодным и мешковатым. Огастин не сводил с нее восхищенных глаз. Джейн к нему не тянуло, она лишь из сиюминутной прихоти принимала его ухаживания и не без того, чтобы привлечь мое внимание. Она была увлечена происходящим и была жеманной, как никогда. Воспользовавшись подходящим моментом, Огастин поднялся с места и сообщил развеселой публике, что прочтет сейчас стихотворение в честь Джейн, им же сочиненное. Не буду говорить о том, какое впечатление он произвел и ограничусь своим собственным мнением.  Напомню, что это неотесанное стихосложение посвящалось дочери Венеры. Надо полагать, что воздыхатель – сын Юпитера, не иначе. На деле стихотворение являет собой нечто вроде сердечного излияния варвара, для которого любить женщину означает владеть ею. Хотя это изощрение неразвитого ума выражено как бы в поэтической манере, на самом деле демонстрирует не столько отсутствие поэтической способности, сколько чувство, которое  вдохновляет примитивное создание и поощряет при этом инстинкты. По размеру скромное стихотворение имеет пышную форму и совсем лишено ритмического строя. Автор повествует скудным языком о своем вожделении  к девушке, свое чувство к ней он уподобляет морю и предлагает ей проникнуть взором в «такую глубину», что, конечно, есть метафора, но она выражает потребность ничтожного молодого человека владеть женщиной. В расцвете сил своих Огастин был сексуален, он был как молодое животное: бодрый, глупый и похотливый. Последнее особенно привлекало Розамонд.  Все в нем было ей желанно,  соответствовало тому, к чему Розамонд влекло; она тянулась к нему даже больше, чем ей того хотелось. Тут сказывалась ее унылая интимная жизнь, которая сводилась к одиночеству и благопристойности.  Присматриваясь к Огастину, она  пережила приятных волнений больше, чем  за всю прожитую жизнь; кроме того, наблюдая за  умственно неразвитым  парнем, чья провинциальная простота  и веселое настроение оживляли ее, порою она ловила себя на том, что отчаянно хочет сблизиться с ним. Поначалу она не имела ни малейшего представления, как это сделать, но изворотливый женский ум  имеет склонность к хитростям и осмотрительная Розамонд, напустив на себя  неприступный вид, как-то сказала ему, что хочет сделать в  своем доме какие-то улучшения и ищет работника. Огастин, естественно, не уразумев к чему клонится ее речь, предложил себя,  сказав, что будь у него возможность, он, не колеблясь, взял бы любую работу, на что Розамонд, взволнованная вспыхнувшим в ней влечением к нему, сказала, что сначала поговорит с Эбигейл.  Трудность заключалась в том, чтобы тем или иным образом дать ей понять, что она в Огастине не сильно нуждается.  Даже расходы на ненужный ремонт  дома не могли остановить  одержимую женщину. Там-то она и рассчитывала встречаться с ним; на это ее  толкало отчаяние. У меня не создалось  низкое представление о ней, поскольку  ее мотивы стали мне понятны без каких-либо объяснений, а исходя из того, что я сам намерен получить все, что мне хочется для счастья, я не буду судить неудовлетворенную  женщину, которая  мечтает о любовной связи.  К  уже сказанному добавлю, что  радости ее не было границ, когда две недели назад, Огастин подал ей руку на лестнице,  и сказал, что находит ее самой привлекательной из всех женщин. Эта лесть тронула ее сердце. Тогда она решила, что счастье ее в его руках.   Вот что предшествовало  появлению Розамонд  в замке на этот раз.  Весь вечер Огастин по глупости  вел себя до того галантно и был так внимателен к ней, что только распалил ее чувства: взгляды, которые она бросала на него ясно говорили, что она горит желанием. Однако ее увлеченность неотесанным парнем  удивила меня не меньше, чем огорчила  мелочная жадность. Я уличил ее в воровстве.  Пока  Огастин читал стихотворение, Розамонд незаметно для всех завернула в салфетку кусок пирога со смородиной и спрятала в сумочку.  Явилось так же искушение украсть чайную серебряную ложку.  Их  и без того осталось всего десять.  Примечательно, что этот старинный набор извлекался из ящика буфета, где хранился завернутым в кусок синего бархата, только в исключительных случаях. Некоторое время страх, что ее изобличат в воровстве, связывал ей руки. Но искушение завладеть старинной серебряной ложкой превзошло меру  ее страха. Она извлекла из рукава  батистовый носовой платок, поднесла его к носу, убедилась, что на нее никто не смотрит, и  при свете свечей накрыла ложку платком. В это время говорила Марта. Ее слушали все:  у нее был приятный голос, но слова, которые она говорила, казались мне банальными и грешили надуманностью. Потом слово взяла Гризелла. Она предложила всем выпить за здоровье Эбигейл,  полмесяца назад у нее тоже был день рождения. Воздавая должное ее заслугам она то и дело посматривала на Розамонд, чья лесть была более изощренной, а иногда, так просто издевательской. Гризелла возобновила разговор  об основах добродетели, я заметил, что она говорит  искренне, но не уверенно и часто повторяется. И действительно из всех подражавших Розамонд она одна не могла попасть ей в тон: речь была скучной и нескладной. Она и сама это понимала. Не то чтобы восхваление экономки отдавало бессовестной лестью,  просто она старательно выбирала выражения и неумело вплетала преувеличение в правду. Оставляя в стороне восторженные эпитеты  Гризеллы, я согласился с тем, что Эбигейл и в самом деле  представляет собой необыкновенную женщину. Заканчивая свою речь прачка сочла необходимым признать, что не умеет говорить так гладко и красиво, как м-сс Уилсон. Неудивительно, что  жена доктора под одобряющие взгляды гостей сообразила, что все ждут ее выступления снова. Она вспомнила, что Гризелла обошла молчанием  личные качества Эбигейл и, не удержавшись от пафоса, сказала: « Вы Эбигейл, равны заслугам Великой матери рода человеческого. Вы бесценное украшение Его».  Наверное,  не все заметили, что она обратилась к Эбигейл прямо по имени. Обычно имя упоминалось с прибавлением слова: «любезная».  Потом, издевательски приветствуя в ней « душу дома» Розамонд закончила свои разглагольствования   такими словами: « Если когда-либо в Англии найдется литератор-моралист, который возьмется составить поименованный список носителей истинного величия души, вы дорогая Эбигейл, обязательно, будите в этом списке. Причем не последней». Конечно, Эбигейл хватило ума понять, что этот тост, скорее скверный, чем превосходный, но в этот вечер она была добродушна и сказала: « Больше вы – ни слова. Напоили медом и хватит. Душа дома? Боже милостивый, надо же такое придумать! Нет, дорогая м-сс Уилсон, вы мне этого не говорите ».  Вскоре она взяла под руку Розамонд и повела ее в оранжерею, с которой сообщалась большая гостиная. Их уход вызвал всеобщее облегчение. Вслед за Амброзом я подошел к окну. Он открыл его  и, вперив взгляд в темноту, о чем-то думал. Дождь закончился, и воздух был пропитан влагой. Молчание нарушил Огастин, вместе с Адой и Джейн он присоединился к нам. Как раз в тот момент он предавался фантазиям:

-Вот если бы премьер-министр уступил мне свою должность всего на две минуты,- говорил он, - верьте слову, я бы не сходя с места, обязал шефа полиции арестовать и отослать Эбигейл в Ирландию безвозвратно. Пусть гниет себе там.

-А когда ты покончишь с ней, вторую минуту потратишь на меня? – сказала Джейн.

-Ничего не пожалею для тебя! Что тебе надо, проси.

-Мне?! – надула губы девушка. – Я, пожалуй, хотела бы получить  небольшой цветочный магазин где-нибудь на Джон-стритт. Хотя, если бы сама королева уступила мне свою власть только на одну минуту, я сделала бы две вещи:  первое – провозгласила бы себя графиней Понсоби, а Ее величество будет так добра, что подарит мне дворец.  Второе – взяла бы в прислуги Эбигейл.

-Мыслимое ли это дело! – воскликнула Ада, чуть не лишаясь чувств. – Она твоя служанка? На твоем месте я бы упрятала ее в Тауэр. Это отвечает и моему собственному желанию.

-А я скорее лягу в могилу, чем потерплю в своем доме женщину, самое имя которой мне противно, - серьезно сказал Амброз.

-Можете не сомневаться, она свое получит, - воспламенилась Ада.

-Пусть ее разобьет паралич, - вырвалось у Джейн. – Она виновата в наших несчастьях. Пусть заплатит за них слезами.

-А лучше – петлю ей на шею и на фонарный столб, - воодушевился дворецкий.

Тут все посмотрели на Огастина. Был его черед.

-Ну, да. Кто же, кроме нее, заслуживает…, - проговорил он, всем видом показывая, что одобряет месть. – А лучше – надеть ей мешок на голову и утопить в пруду.

-Вы бы защитили нас от нее, - взмолилась Ада. – Она выжимает нас, как губку.

-Но что я могу? – сказал я, на что она мне ответила:

-Мы хотим, чтобы ее прогнали.

-Все хотят, - возвестил Огастин. -  Спросите у кого угодно. Не может быть, чтобы она вам нравилась.  Пусть герцог уволит ее. Мы хотим Амброза дворецким. Никто не возражает против него.

-Должен  признаться, я не хочу в это вмешиваться. И потом, герцог всегда говорит о ней с одобрением. Еще меньше он допускает, что у Амброза хватит смелости сместить ее.  Меня она тоже задевает, но я не хочу ей зла. Простите, что оспариваю общее мнение, но мне кажется, вы сильно преувеличиваете ее зловредность, хотя, действительно, в ней мало хорошего.  Вы просто все  человеческие недостатки собрали в одном лице. Вот и все.

-Она угнетает нас как рабов, - сокрушалась Джейн. – Мы устали ей подчиняться. Даже Марта с Гризеллой  что-то мало уважают ее. Только жена доктора не может удержаться от похвал Эбигейл. Да и то, чтобы доставить ей удовольствие.

-Это все, чего она добилась, - изрек Амброз.

В эту минуту Огастин задумался или лучше сказать впал в легкое отупение.

-Чего она добилась? – переспросил он.

-В том то и дело, что ничего, олух, ты эдакий, -  усмехнулся дворецкий.

Я привел здесь ту часть разговора, которая представляется мне наиболее интересной. Между тем, когда все разбрелись по комнате,  Гризелла с Мартой ушла на кухню, чтобы сварить  кофе. От обильной еды  Амброз сделался ленивым и вялым, его стало клонить ко сну: можно также сказать, что  ощущая тяжелый желудок, он вытянул ноги и, воспользовавшись тем, что его не занимают разговором, прикрыл глаза.  Дин встал позади меня и положил руку на мое плечо, пока я вел разговор с девушками. Марта растолкала Амброза и он переместился за стол пить кофе.

Глава 11

-Хоть то утешение, что вы скоро оставите нас, - услышал я за спиной голос Эбигейл.

Я обернулся. Она стояла посреди комнаты, наступив на полосу лунного света, падавшего из окна к ее ногам: черный цвет юбки поглощал свет, но выделял сложенные спереди тонкие руки. Верхняя часть тела была затенена. Я вышел из щекотливого положения, сказав, что у нее, наверное, останутся обо мне хорошие воспоминания.

-О, я забуду вас, как пустой сон, - усмехнулась она, оставаясь неподвижной. – По правде говоря, прелести ваши не производят на меня ни малейшего впечатления. Да, когда уедите, уж точно горевать не буду. Вы доставили мне огорчения своим упрямством и непокорностью, и невольно напрашивается мысль, что ваш разум есть вертеп беззакония.  Но я не стану вас порицать, ибо, я полагаю, вы были против меня исключительно  с целью самозащиты. Так я вам  и скажу.

-Понимаю, как вам не терпится от меня избавиться, -  сказал я, решив сохранить невозмутимый вид, сколько бы она не изощрялась в тщетных попытках уязвить мое самолюбие. – Вы были ко мне несправедливы. Да ведь и вы сами допускаете, что я этого не заслуживаю. И все же я благодарен вам.  Я значительно усовершенствовал свой ум сопротивлением.

-Как вы милы! Как простодушны! – вырвалось у нее. – Молодые люди часто предаются фантазиям, затмевающим  их рассудок. А потому, я не жду той сдержанности, к какой принудила себя.

-Дайте мне собраться с мыслями. Стоит ли мне надеяться, что вы простили меня?

Эбигейл бросила взгляд в сторону и сказала:

-Я вздохну свободно, когда вы будите за тысячу миль от Дорварда.

-Я надеялся уладить дело с вами,  не раз был готов сделать вам кое-какие уступки, поверьте,  не только в своих интересах. При таких условиях я жалею, что был с вами груб, и я готов взять назад все, что сказал.

-Я начинаю подозревать тут притворство, - добродушно улыбаясь, сказала она. Мои слова несколько успокоили ее. -  В самом деле, вы успели наговорить мне кучу дерзостей, я уж не говорю про ваши выходки, только я не приняла их близко к сердцу,  не считала себя оскорбленной, хотя и не раз была  разгневана.  Думаете, я болезненно воспринимаю насмешки  над собою и обиды?

-Думаю, вы слишком умны, чтобы считаться с чужим мнением о себе.

-Благоволите принять во внимание, что чужое мнение для меня ничего не значит. В этом, следовательно, мы согласны.

-Я не прошу вас изъясниться мне в своих чувствах, но  буду вам признателен, если  скажите,  почему  вы настроены против меня. Ведь признайте, что были ко мне чересчур суровы.

- Вот как! – вздохнула экономка. - А что вы хотели извлечь из моей доброты? По совести говоря, я испытываю к вам расположение,  даже не смотря на то, что у меня не было уверенности в вашем  благородном происхождении. Но потом вы сами устранили это сомнение.

-Мне кажется, что вы грустите. И очень даже грустите.

-И какую вы укажите причину моей грусти?

-Ну, я не знаю. Не могу знать, что томит и тревожит вашу душу.

-Прошу вас,  - нетерпеливо воскликнула Эбигейл, - оставьте в разговоре со мной эту тему. Исследуйте  свою душу, а мою не трогайте.

-Утром Гризелла сказала, что в отличие от вас, она находит меня  замечательным и…

-Я равнодушна к вашим достоинствам и даже к тому, которое считается важным в глазах женщины – вы  необыкновенно простодушны.  Кроме того вы умны, образованны. Такие женщины, как Гризелла, вероятно находят вас привлекательным, но не я. Мне, а я считала и продолжаю считать вас строптивым и невоспитанным юношей: вы умудрились за весьма короткое время  обесславить свое имя, не удивительно поэтому, что мне  чрезвычайно трудно проникнуться схожим чувством.

-Знаете, мне уже надоело убеждать вас в том, что в поступках своих я исхожу из лучших побуждений. Вы отчего-то внушили себе обратное.

- Положим, внушила. Что из того? Я все больше склоняюсь к мысли, что вы ведете какую-то игру, - укоризненно сказала Эбигейл. – Словом, я уже устала избегать каких-либо столкновений с вами.

-Я заметил, что вы вся передергиваетесь всякий раз, как видите меня.

-Возможно, что я пару раз и вздрагивала, но, поверьте, не для того, чтобы привлечь вас.

-Перестаньте на меня сердиться. Хорошо – сделаю предложение.  Я ищу дружбы с вами.

-Очень рада, что знаю ваше намерение. Верю, что вы хотите этого не только в угоду мне. Не говоря уже о том, что при всем вашем вероломстве вы юноша безобидный и не станете  осквернять обманом  естественную доброту сердца – вот такое я дала о вас представление.

Эбигейл смотрела на меня холодными глазами из-под морщинистых век почти лишенных ресниц: было в ней что-то, чего я не могу объяснить.

-Не думайте, что это одни только слова.  Я положительно изменился. Откровенно говоря, я добиваюсь вашего расположения.

-Если вы и в самом деле руководствуетесь этим побуждением, почему, скажите на милость, вы ведете себя самым возмутительным образом?

-Простите меня за то, что я не умею подчиняться. Я таким родился. Это сильнее меня.

-Вы прибыли из страны, которую Бог создал для того, чтобы она правила миром.  Я никогда не позволила себе высказаться неуважительно  об Америке, которая  явила миру величие и патриотизм в их чистом виде.  Однако я слышала, что, несмотря на то, что американцы,  возвысили себя над всеми, они, вообще говоря,  лояльные  и добродушные люди. Вы не такой?

-Не знаю.  Хочу заметить, что я крайне удивлен тем, что вы обнаружили тонкое понимание  столь высоких предметов.

-Смею вас уверить,  мой строптивый друг, что хоть я и чту поборников  истинной демократии, у меня нет ни малейшего желания содействовать прославлению столь высоких предметов.

-Говорите, строптивый. Может, я потому такой, что не вижу к себе уважения с вашей стороны.

-А разве я видела хоть малейший проблеск учтивости с вашей? Я ведь тоже жду уважительного отношения и за доброе слово была бы вам благодарна.

-Вы сами сделали это невозможным. По крайней мере, три раза в день, вы упрекаете меня за что-то или  угрожаете.

-А вы не огорчайте меня! Неужто возможность заручиться моим доверием не вдохновляет вас?

- Но как? Мы все время ссоримся.

-Это действительно случается регулярно. Но, признайте, - не я начинаю снова!

- Выходит, я один виноват.

-А то нет! Не надейтесь, что я возьму вашу вину на себя.

-Хорошо. Я один виноват везде и во всем. Вы удовлетворены теперь?

-Даже не знаю. Вы показали себя ветреным юношей. Надеюсь, вы говорите это в минуту умственного просветления, но что если вы непостоянны, тогда ничто не помешает вам пуститься в очередную авантюру уже к концу недели?

-Не сомневайтесь во мне: я от души хочу быть вашим другом.

-Не могу удержаться от повторения: все зависит только от вас. Согласитесь на мои условия.

- Я приму ваши условия, если они не ограничивают мою личную свободу.

-Смилуйтесь надо мной!  Какое из наших правил насилует вашу бесценную свободу?

-Да вы предоставили мне длинный список сплошных запретов. Не требуйте  от меня соблюдения  всех правил!

-Вы могли бы не подчиняться им, если бы жили  на стороне. Вы, однако, проживаете в замке и довольствуетесь с избытком всеми благами. Вы с самого начала поставили себя выше всех, ухитрились за довольно таки  короткое время  восстановить меня против себя. Всего отвратительнее то, что вы обратили слуг  против меня, плохо влияете на них, отчуждаете Дина от меня. Я устала вести счет тем огорчениям, которые вы успели мне доставить. Да что там, вы  меня окончательно измотали. Пусть  легковерная Гризелла восторгается вами. Для меня, очевидно, что вы бунтарь и как таковой  вносите смуту в наш дом. Молитесь Богу, который  направил вас сюда на мое несчастье! Вслед за этим скажу напоследок и скажу прямо – вы затеяли дело выше своих сил. Я еще могу противостоять непотребным силам.

-Знаете что, вы и я подружимся или умрем вместе.

-Знайте и вы,  - оборвала меня Эбигейл, - что я не чувствую себя предназначенной быть вам другом и уж  конечно умереть с вами - это было бы против всяких правил.  Стало быть, перестаньте об этом думать.

 

           Туманное серое утро  уже  ближе к полудню увенчалось  теплым и солнечным днем. Поскольку настроение  часто бывает связано с погодой, все домашние  радовались и, как водится, то и дело смотрели в окно. Дин рвался на улицу, и как только Эбигейл вышла из-за стола, он кинулся во двор, прихватив с собой имбирные пряники. Приблизительно через  полчаса Чарльз  отправился к своему поверенному  в Ведмор и взял меня с Дином. Мне представился случай увидеть маленький провинциальный городок. Мы остановились на какой-то улице возле уютного старого отеля the Cottage Loaf, и кадиллак   вишневого цвета с черным верхом  Type 61 сразу собрал толпу: люди с восхищением его разглядывали, некоторые прикасались к великой машине. Мы с герцогом  ушли в гостиницу, где была встреча с поверенным, а Дин остался в машине: в серой поношенной куртке и коричневых вельветовых штанах он сидел за рулем, давая всем понять, что это его собственный выезд. От избытка чувств Дин сделался невыносимым снобом, он чувствовал себя обязанным гордиться  - с большой неохотой  он отвечал на вопросы, которые в основном касались автоматической коробки передач, и в его взглядах на людей, окруживших машину, сквозило легкое пренебрежение. Спустя какой-нибудь час герцог уладил свои дела, и мы тронулись в обратный путь. На окраине города мы остановились пообедать в трактире, на дверной дощечке которого значилось « Сады Соломона». Вот как! Ветхий вид здания свидетельствовал о застое и неважном положении дел, а двор вообще не соответствовал  сколько-нибудь крикливому названию. В запущенном саду позади двухэтажного каменного строения с тростниковой крышей  имелись две старые чахлые яблони, их стволы были покрыты серо-синим лишайником, а искривленные ветви, особенно принимая во внимание то, что листья почти облетели, были так же  избавлены и  от  маленьких желтых плодов, которые в большом количестве лежали на земле. Ближе к забору в высокой усыхающей траве виднелась ржавая машина. За домом сушилось белье, из открытого кухонного окна доносились голоса, и распространялся запах жареного лука. Над дверью висел запыленный фонарь, три других окна слева от двери были закрыты ставнями. Вдоль  безлюдной дороги, которую с одной стороны окаймляла полуразрушенная каменная ограда, куда не бросишь взгляд, уныло расстилались скошенные поля и заросшие ольхой овраги. Небо в противность нашим ожиданиям затянуло серыми тучами, они заслонили солнце  и сплошной массой  нависали над  землей, которая исходила влагой и безрадостной отрешенностью, принуждавшей к легкой  грусти.  Учитывая,  что каждая вещь чем-либо обязана другой,  и по отношению к ней что-то значит, не трудно понять, что явные особенности в одной уравновешиваются  противоположными особенностями в другой,  и таким образом посредством невидимого взаимодействия  или проникновения, достигается  уже очевидное единство целого. Примером тому служил трактир – унылое место сделало его тем, чем он был.  Внутри он выглядел  так же удручающе мрачно, как и снаружи: в большой комнате с низким потолком было бедно и неуютно.  Вы потом поймете, почему  я уделяю описанию этого трактира столько внимания. Войдя в комнату,  мы застали перед закопченным камином толстую старуху, она кочергой ворошила поленья и пела низким голосом. На ней было поношенное платье с передником, нижний край которого она заткнула за пояс, на голове чепец, полностью закрывавший  волосы. Казалось, ей доставляет удовольствие тыкать кочергой в поленья и видеть, как они рассыпаются на огненные куски. На решетке перед камином были развешаны тряпки. Пучки трав, их было много, висели на стене вместе с офортами викторианского времени. Картина эта удивила меня, особенно когда я увидел среди офортов и литографий  афишу Сент-Джеймского театра, в оформлении которой использовались стилистические приемы модерна. Но интересна она, вы сами понимаете, была не этим, хотя и отличалась большой изысканностью, вверху, красным по серому было написано « Как важно быть серьезным». Афиша была датирована 14 февраля 1895 года.

-Можешь не сомневаться в ее подлинности, - сказал Чарльз.

-Как случилось, что она висит здесь? – спросил я.

-К Уайльду это не имеет никакого отношения.  Дочь первого владельца трактира была актрисой, она играла  леди Брэкнелл в премьерной постановке пьесы.  Ты читал « Портрет Дориана Грэя»?

-Дважды.  Уайльд мой любимый писатель. Странно мне  видеть  эту бесценную афишу в таком убогом месте.

-Если величайшим для тебя удовольствием  будет получить эту афишу, я куплю ее.

-Ты шутишь?- воскликнул я.

Чарльз пристально посмотрел мне в глаза, улыбнулся и сказал:

-Я говорю совершенно серьезно.

Увидев, что мы сели за стол, старуха приблизилась, и угодливо улыбаясь герцогу,  отвесила поклон, соответствовавший его положению.

-Ах, что за радость для женщины моих лет видеть молодые и здоровые лица, - она поочередно посмотрела на меня, Чарльза и Дина, потом вернувшись к герцогу, воскликнула с большой непринужденностью.  -  Ей-богу, прямо в дрожь бросило меня, когда вы вошли, сэр. Смейтесь, сэр, если вам угодно.  Надо вам знать, что вы явились мне во сне.  Клянусь спасением моей души, минувшей ночью я  видела во сне  на столе кошелек,  и вы при нем присутствовали, сэр.  Вы настойчиво требовали, чтобы я взяла его, но я твердила: « Не могу, и все тут». Потом выбежала на улицу и увидела  ярмарку, а мне надо было туда по собственным делам, поэтому пошла по дороге,  увидела  соседку, ее зовут  Филида,  мы с ней старые знакомые,  только вдруг она оглянулась,  топнула ногой и бросила в меня баранью кость.  Это весь мой сон. Скажите, пожалуйста, сэр, что это значит?

-Должно быть, к великому твоему счастью, ты станешь богатой.

-Если вы примете во внимание, что я женщина в нужде,  - сказала старуха, впадая в отчаяние, - ведь трактир, который я с большим трудом содержу, больше не приносит дохода и мою старость, которая  стала  решительно невыносимой,  то, думаю, легко себе представите, что счастье меня уже миновало, а богатство за мной не водится.

-Вот, - сказал Чарльз, вынимая из кармана деньги. – Я не могу видеть вас в нужде. Скажите,  м-сс Фисби, пятьсот фунтов облегчат ваше тягостное и затруднительное положение?

-Простите, сэр, - не своим голосом проговорила старуха, - вы хотите дать взаймы эту сумму? Я скромная и бережливая женщина, скопила немного денег на старость, но даже этих  средств не хватит, чтобы расплатиться с вами, уж вы  поверьте мне.

-Мы с вами старые знакомые, чтобы беспокоиться из-за такого пустяка.

-Боюсь не смогу отдать,  - проговорила старуха с безутешным видом. – Я честная женщина. Мне ли  лишиться вашего уважения.  Что за стыд для женщины моих лет и моего положения!

Решительный отказ взять деньги навел меня на мысль, что предложение герцога было не что иное, как надругательство над ее гордостью. В целом это свидетельствовало о добродетельной натуре,  которую нельзя было предполагать под столь безобразной внешностью. Вместе с тем деньги и  их доступность  воспламенили сердце и, глядя на растерянную женщину, я понял, что составил неправильное представление  о ней.

-Действительно, ваше бедственное положение вызвало у меня желание помочь вам, - сказал Чарльз.

Но вдова Фисби вела свою игру, а сводилась она к тому, что ей ни при каких обстоятельствах нельзя потерять лицо.  Я наблюдал за всем с улыбкой, просто под влиянием восхищения, которое она у меня вызывала. При этом подумал, в какое отчаяние она сразу впадет, если герцог спрячет деньги в карман. Но они оставались на столе и вводили ее в искушение.

-Ах, сэр, ваше  благодетельное внимание к бедной вдове сопряжено с большим неудобством, - горько сетовала она. -  Если я возьму ваши деньги,  я, конечно, обеспечу себя всем необходимым, но мне будет стыдно смотреть в глаза людям, особенно  Филиде, которую, запутавшись в долгах,  разорил родной сын: голод одолел в ней гордость, и она теперь взяв под руку распутного  сына, ходит по улицам Ведмора и просит милостыню. Нет, уж лучше изведаю тех  лишений, которые доводят людей до безумия, чем возьму ваши деньги. И в самом деле, я даже не хочу быть обязанной этим одолжением вам.

 Герцог из вежливости кивнул.  Эти разумные соображения, очень спокойно изложенные ему, освободили его от необходимости вести игру.

-Не хотите взять кредит, тогда продайте что-нибудь, - сказал он.

Миссис Фисби готовая того и гляди снова углубиться в свои сердечные треволнения, бросила на герцога удивленный взгляд, его слова вызвали у нее некоторое волнение.  Исступлению женщины  не было границ. Мы оба ждали ее ответа. Жадность возбудила в ней любопытство, и она отстранила все, что могло умерить силу этого упоительного чувства. К тому же ей хотелось как можно скорее получить деньги.

-Достаточно сказать, что мое бедственное положение довело меня  до отчаяния, - принялась она сокрушаться снова  с очень сосредоточенным видом. - Я уже ничего не связываю со своими собственными надеждами.   

То, что она добавила к сказанному, было так забавно по содержанию, что запомнилось мне навсегда. Она сложила руки на животе и, устремив задумчивый взгляд в сторону, промолвила безразличным тоном:

- Пожалуй,  я готова что-нибудь продать, лишь бы  как-нибудь выпутаться.  В подвале  у меня есть  лошадиное седло из ослиной кожи,  ружье, три дубовых бочки  с превосходным вином, в добавление могу продать  два мешка гусиных перьев, они мне  достались от матери, у нее было две дочери, из которых я -  младшая…

Мы с Чарльзом обменялись улыбками, и он, взмахнув рукой, прервал бедную вдову.

-Миссис  Фисби, хоть это может  показаться вам невероятным, но я заплачу  пятьсот фунтов за афишу.

После некоторого колебания, вызванного неожиданностью предложения, она внимательно посмотрела на герцога и, убедившись, что он не шутит, воскликнула:

-Не иначе, как добрый ангел прислал вас сюда. Берите. Благослови вас Господь!  Должна вам сказать, что мой покойный муж эту афишу почитал величайшей ценностью, он  гордился, что его бабушка сделала большие успехи на лондонской сцене; звали ее, помню, Гвендолин Пейдж. 

С этими словами старуха взяла деньги и, отвешивая поклоны, стала пятиться назад: она была сама не своя от радости. Было мало вероятно, что она понимала художественную ценность афиши.  Я привез ее в Америку, она до сих пор висит у меня в библиотеке и всякий раз, когда я смотрю на нее в грустном расположении духа, я вспоминаю трактир «Сады Соломона» и вдову Фисби, кости которой уже давно сгнили  в земле. Мне подумалось, что словами можно обидеть или оправдать безрассудство, но великая сила слова в том, что  в союзе с воображением  можно написать хороший роман или когда представится случай дать подробное и достоверное описание облика человека, который был маленькой частью этого мира. Чарльз, Дин, Эбигейл, Амброз опять возвращаются ко мне.  Воспоминания о них не приносят успокоения, но вызывают какие-то нежные чувства, мне  не остается ничего другого, как беречь свои иллюзии, ибо я могу объяснить свою любовь  к ним причинами, о которых сам не имею ни малейшего представления.

  Было семь часов вечера, когда мы воротились в замок. Вот, собственно, и все, что было интересного за этот день. Я обратил внимание, что Чарльз был чем-то подавлен, его лицо, обычно ухоженное и свежее было усталым. Даже его лукавство, которым он блистал в трактире, казалось, иссякло; он выглядел как человек, которого тяготит беда и который вынужден   мириться с тем, что выше его сил.  Я не стал навязываться ему и по прибытии в замок сразу поднялся к себе и улегся на кровать с книгой. Но полистав книгу, отложил ее, лег на бок и закрыл глаза. Всему причиной была усталость. Покой так благотворно действовал на меня, что я испытывал душевную и телесную отраду в возможности принадлежать самому себе. Я лежал в тишине, которую ничто не тревожило, и думал о том, о сем, но никакие смутные мысли не могли затмить трактир и его хозяйку. Погруженный в воспоминания я заснул, мне что-то мерещилось, когда я услышал голос: я открыл глаза и увидел перед собой Чарльза с бутылкой вина.

-Прощу прощения, что потревожил вашу милость, - сказал он улыбаясь. – Но я не могу, черт возьми, пить один.  Это весьма непристойно! Это соображение представляется тебе убедительным?

-Вполне, как и то, что сон отнимает слишком много времени, - сказал я, вставая с постели.

Чарльз одобрительно кивнул, сунул мне в руки бутылку, шагнул к окну, взял кресло и придвинул его к другому, так чтобы между ними стоял небольшой стол. Я сел и стал с удовольствие наблюдать, как он открыл бутылку и наполнил стаканы. Уже взяв свой стакан, он сказал:

-Имеется новость, кстати, когда я шел к тебе, то встретил Эбигейл, я был настроен пошутить и сказал: « Вы не спросите меня, какого мнения  я об Обри»? А она мне: « Считайте, что спросила». Ну, я и говорю: « Мне любопытно, почему у вас возникло предубеждение против него? Неужели вы так слепы, что не видите чистую душу»! Она ответила так: «  Неужто? Скажу откровенно без околичностей, что я удивлена, отчасти тем, что вы изображаете своего избранника, чуть ли не ангелом, а я готова оспорить такой взгляд на него, отчасти потому, что слушая вас, не могу представить себе при этом чистую душу в его облике».  Результатом всего этого было то, что я добродушно улыбнулся, но придя в себя, я понял, что она не просто возразила, она меня уколола словами « своего избранника». Она сказала это так, словно порицала меня.  По-моему дело зашло слишком далеко, я начинаю думать о наказании. Что если я отправлю ее к матери.

-Тогда она будет наказанием для нее.

-Мне, конечно,  искренне жаль мать, но я утешаю себя мыслью, что она снисходительно относится к некоторым вольностям Эби. И потом, их обоих уже ничто не исправит.

-Много твоей матери от нее радости?

-Не много, но у нее появиться возможность разнюхать, что у меня в замке делается. Представь себе, в ее обществе Эби делается как-то спокойнее обыкновенного.… Да  и мать будет избавлена таким образом от одиночества, ей нравится, когда Эби приезжает любезничать с ней, ведь она все время вздыхает, частью с досады, но больше от скуки. Ну, что скажешь, хочешь от нее отделаться?

-У меня и мысли такой нет. Пусть едет, если сама хочет.

-Ты еще надеешься, друг мой, что со временем она переменится и будет к тебе благосклоннее?

-Боюсь, она не изменит своего отношения ко мне.  Какого дьявола ей от меня надо!  Она постоянно бранит Амброза, цепляется к Дину, таит на всех злобу. Досталось и мне от ее деспотизма.  Она злобная, потому что в нее не иначе как вселился дьявол. Я больше не буду гоняться за ее благосклонностью.

-Что будешь делать? – весело спросил Чарльз.

-За обедом подсыплю ей яду, - пошутил я.

- Никто не скажет, что я благоволю к ней, однако, я не могу забыть, что за ней двадцать лет безупречной службы. Она предана моей семье и приложила немало усилий, чтобы заботиться о нас.  Еще я думаю, что эта преданность, - она совсем не думает о себе,  ей стоила каких-то жертв. Я не знаю, как мне оправдаться перед самим собою в том, что я собираюсь ее уволить.  И еще я должен сказать, что  не могу так жестоко обойтись с женщиной, чья преданность моей семье требует поощрения. А между тем мне придется уволить всех. Я банкрот. Последнее  время я только и  делаю, что думаю, где найти денег, которые помогут  спасти замок.  Едва ли есть наказание, которое равнялось бы моей потери, учитывая, что замок Дорвард, хорошо тебе известный, дорог мне не только, как родной  дом,  - это родовое гнездо Гулдов.  Только деньги могут вытащить меня из ямы. Но где их взять? Трудно себе представить, что здесь поселится какой-нибудь  скучный банкир или чопорная, выжившая из ума  графиня, что я буду  до конца жизни  обречен  влачить жалкое существование.  Неужели такая участь суждена мне?

Я взглянул на герцога, его молчание выражало и растерянность, и отчаяние. Эта новость  ошеломила меня. Как ни старался я держаться непринужденно, слова Чарльза привели в смятение мои чувства.

-Я в ужасе от того, что ты можешь лишиться замка. Не могу в это поверить.

-Вот каково мое положение, - в каком-то приливе бодрости, заключил Чарльз, - а относительно  того, что мне угрожает бедность, то я готов смириться с тем, что прямой дорогой иду к  разорению, поскольку у меня нет никаких сомнений в том, что я игрушка в руках судьбы.  Таким образом, это бедствие  кажется мне неизбежным.  Кто знает, может потеря замка будет меньшим злом: я живу скучной и добропорядочной жизнью, которая меня уже тяготит, мне осточертело блюсти свое дорвардское достоинство. Я хочу, чтобы моя жизнь была водопадом, а не ленивым потоком. В Америке у людей большие возможности,  я люблю американцев за их приветливость и радостное восприятие жизни, а в Англии в отношениях между людьми присутствуют надменность и претензия на утонченность чувств, в сумме эти слагаемые дают скучного и чопорного англичанина, который не столько восхищается американским образом жизни, сколько сделал предметом зависти.

-Ты действительно собираешься взять с собой Дина?

-Я не хочу видеть его благовоспитанным английским мальчиком, в таких нет жизни. Духовным развитием Америка  намного превосходит все страны мира. Он получит самое лучшее образование, я отправлю его в Принстонский или Йельский университет. Ты тоже примешь участие в его судьбе. Он будет принадлежать нам обоим. Мы будем дивиться его способностям, гордиться им  и любить в нем нежность и доброту.

-Меня больше беспокоит, что будет с тобой, когда ты потеряешь замок.

-Я импульсивен, вспыльчив, нетерпелив: мне нигде нет места. Почему – не знаю. Может потому, что я не терплю ограничений, особенно в развлечениях.  Меня постоянно тянет куда-то. Эбигейл, которая  имеет манеру все детализировать и определять, скажет, что это метания неупорядоченной души. Во мне живет бродяга. Кстати, она честит меня филистером. За что? У меня тонкий вкус, я ценю классическое изящество. Да,  я самодоволен, у меня нет принципов, но это не делает меня филистером.

Когда герцог это говорил в комнату вошел Дин. Он усадил его на колени и, обняв за талию, привлек к себе. Со своей стороны, ласково посмотрев на меня, Дин обнял его за шею.

-Вот мое вдохновение, - сказал Чарльз. Тон его речи стал более мягким, он потрепал Дина за волосы и  добавил. – Его любовь единственное, на что я еще  могу рассчитывать. Я прекрасно знаю, о чем ты подумал. Чтобы не уронить себя в твоем мнении поясню, что я говорю о любви сына к приемному отцу. Впрочем, я совру, если скажу, что очень забочусь о чистоте своей нравственности,  я  никогда не пренебрегал своим влечением к Тому, который  отвечает  мне взаимностью, как видишь, я развращенный аристократ,  и  разрази меня гром, если я произнес хотя бы два слова в свою защиту.  Мне нравится быть порочным – это сладкая отрава. Я нахожу утешение в любви. Разве ты не находишь в любви того, к чему стремишься?

Я до того растерялся, что на вопрос ответил молчанием.

- Меня возбуждает красота, особенно телесная, - продолжал  откровенничать  Чарльз. - Она наполняет меня одушевляющей силой. Разве красота, которую мы наблюдаем в предметах, формах и поверхностях не имеет своим основанием удовольствие?  Мне доставляет истинное наслаждение обладать телом, воплощающим красоту. Так я думаю, потому что душа не может найти прекрасное в вещах вредных для нее. Платон сказал, что красота являет нам свои прелести, когда ничем не прикрыта.

 Чарльз  в продолжение этого монолога отстранил от себя Дина и, удерживая его за руку,  процитировал изречение Платона, после чего, сделав едва заметное движение, сказал: « Разденься». Прежде чем я опомнился, Дин без всякого смущения снял с себя всю одежду и  встал передо мной совершенно голый в тот момент, когда я собрался было воспротивиться, ибо находил вполне непристойным  происходящее.  Я был крайне удивлен, почему он охотно повиновался воле герцога и в то же время восхищен  совершенными пропорциями тела Дина, его нежность, чистота кожи  и в целом обнаженный вид  произвели во мне большое смятение. Чарльз упивался  моим замешательством, он встал позади Дина и, взяв его за плечи, сказал:

-В этом много приятного. Разве утонченная красота его тела не восхищает тебя? Скажи, ты любишь Дина?

-Да, - чуть слышно прошептал я.

Не дав мне прийти в себя от изумления, Чарльз сказал властным тоном:

-Ну так возьми его.  Давай, возьми, тут нечего стыдиться. Удовлетвори свою потребность в нежной привязанности!

Мне стоило немалого труда уговорить Чарльза не принуждать меня делить с ним «Совершенство». Хуже всего было то, что я потерял всякое самообладание и,  не будучи в состоянии спокойно мыслить, нес какую-то чушь.

-Какой же ты после этого художник, если  не испытываешь влечение к божественной красоте мальчика, – бросил он, раздосадованный тем, что я упорствую в деле такого рода.

Но сердце мое не лежало к этому.

-Я поражен  красотой его тела, - сказал я в ответ на этот упрек. – Меня и в самом деле тянет к Дину, но я считаю, что физическая близость с ним – самое худшее последствие  такого влечения.

-Послушай, кто говорит  о близости? – воскликнул Чарльз с таким удивлением, что  я перестал совсем его понимать. – Я не собираюсь его делить с кем-либо, даже с тобой. Думаешь, я могу дойти до такой крайности?  Я разумею платоническую любовь. Дин позволит тебя прикоснуться к себе. Посмотри, какая у него ослепительно  чистая кожа! Нет ничего прекраснее этих форм, этих изгибов тела. Как упоительна его нагота! Так, насладись этим с надлежащей сдержанностью. Уверяю тебя, его нежное обнаженное тело, к которому  нужно лишь прикоснуться, доставит тебе самое большое наслаждение на свете.

В этом мнении его поддерживал и Дин. Как бы там ни было, он  с большой непринужденностью протянул свои тонкие руки, и  в невольном порыве  я прижал его к себе, поддавшись непреодолимому обаянию его нагого тела. Одновременно я дрожал, и ум мой был в таком смятении, что я не мог разобраться в себе, но волнение, меня охватившее было благоприятным.   Словом, я испытывал радостное волнение и в этом приятном состоянии терзания мои утихли. Между тем  Чарльз привлек к себе Дина и, поцеловав его в голову, отстранил мальчика от себя, вскинул руку и в театральной манере продекламировал следующее стихотворение:  « Жизнь коротка, так предадимся  вину, любви и пенью. И пусть продлится день. Ведь мы сегодня живы, а завтра – тень». В это самое время, продолжая искушать меня своей наготой,  Дин опустился на пол и  лег на живот, перед камином. Сказать по правде, я  примирился с его наготой, являвшей, выражаясь поэтическим языком,   телесное совершенство,  я так же  ощущал себя причастным к  делу, в котором было какое-то волшебство, и  был   настолько одурманен  сладостным волнением, что горел желанием  заключить Дина в свои объятия. Его цветущая плоть томилась любовью, для которой она была назначена. Только присутствие Чарльза меня сдерживало.  Неожиданно я в себе обнаружил влечение к порочной связи, она одна, казалось, могла вернуть меня к утраченной  безмятежности, она возвышалась над обычной жизнью, она  показывала  безысходность и тщету ее, и манила меня своей способностью погрузить неприкаянную  душу в радость любви, - вот и нашлась тема для размышлений. Наконец согласно требованиям приличия Дин оделся, герцог водворился в кресло и больше уже не внушал мне соблазнительные мысли и свою значительность, а я столь щепетильный в этом отношении немного успокоился и тоже  сел в кресло. Никакой опыт не может укрепить человека против всяких случайностей хотя бы потому, что они всегда внезапны. За последние десять минут этого прекрасного вечера  я испытал волнение, в сильной степени отнявшее у меня мыслительную способность,  восхищение, смущение, замешательство, искушение и, разумеется, симпатизируя герцогу, не мог его упрекнуть за это. Он предложил мне выпить. Комната скоро наполнилась разговором, Чарльз затронул тему, которая нас погрузила в глубокое размышление.

- Безусловное преимущество молодости в том, что она имеет виды на будущее, - говорил он. – Возраст определяет наши возможности. Мать не устает твердить, что мне пора остепениться, другими словами мне следует обзавестись семьей. Легко говорить, трудно сделать. Иногда я думаю о своей жизни, как о векселе, срок которого скоро истечет. Меня угнетает ощущение пустоты:  я не знаю, что тому причиной, быть может, все дело в том, что я еще не нашел себя, а ведь мне уже тридцать пять. Как бы там ни было, мне все опротивело. Вещи, которыми я дорожил, стали ничтожными, несущественными.  Мне кажется, что моя жизнь не соответствует той, для которой я предназначен. Наряду с этим я мечтаю о значительных событиях, приятных встречах, о чем-то важном, но вместо этого  мирюсь с серой и заурядной жизнью, которая все больше становится похожей на болото. Конечно, бывают счастливые дни, но они едва ли могут уравновесить плохие. Почему я – рожденный для высокой жизни веду жизнь посредственную и бессмысленную? Меня одолевает разочарование – я увяз в нем по горло. Может, действительно нет никакой пользы в том, что я проживаю свою жизнь в этом прекрасном старинном  замке,  изолированном от всего мира. Я постепенно деградирую.

-Очевидно, что идеальные условия  существования больше подходят для синей водоросли, чем для  разумного человека, который ищет смысл жизни и свое место в этом мире.

Чарльз с минуту сидел с застывшим взглядом, потом собравшись с мыслями,  пристально посмотрел на меня и воскликнул:

-Э-э, да ты философ. Честное слово. С тобой я провожу время приятнейшим для меня образом – для души, когда она в расстройстве, задушевная беседа с другом, столь же полезна, как свежий воздух для легких. Ты, наверное, никак не ждал, что я буду вздыхать и горько жаловаться? Но я глубоко удручен своей бедой.

-Насколько я понял, замок у тебя заберут за долги. Когда это случится?

-Пока я кое-как ухитряюсь добывать средства к существованию, а как ты понимаешь, я не могу составить себе состояние своим титулом, хоть я не против его заложить, кредиторы меня не трогают, но эти  крысы  спят и видят, что мой замок перешел в их руки.

-У тебя будет достаточно денег, чтобы не работать в Америке?

-Хватит на пару лет, а потом…. Что потом будет, не знаю. Я герой байронического типа: разочарован, ленив, нелюдим и опять-таки, как он, отчаялся найти  свой идеал в женщине. Не знаю по этой или  по  какой-то другой причине, но  я легко теряю голову увидев очень милого юношу. Это так понятно. Надеюсь, в Америке я встречу парня достойного меня. Обри, хоть тебе уже двадцать шесть, ты отстаешь от своего возраста.

-Это упрек в отсталости?

-Нет, я имею в виду, что в тебе много детского.  Ты еще не испытал себя. Мы живем в обществе, где нам навязываются правила поведения, но жизнь утверждает себя вопреки запретам.  В сущности,  воздержание есть боязнь ответственности. Придет время, когда ты сам поймешь, что ценность вещи относительна, так как определяется потребностью в ней и что физическое наслаждение преобладает над духом.  Пусть о нравственности рассуждают сытые импотенты. Тысячи лет человек постигает реальность через посредство тела. Так было и всегда будет. Чувственность является первичной формой восприятия. Бери от жизни все, что в ней есть ценного. Хочешь ты этого или нет, но лишь любовь рождает ощущение полноты жизни. Ради любви и стоит жить. Ты уже большой мальчик и знаешь, что любовь бывает разной, но сколько формальностей, нетерпимости, глупости  и тупого благоразумия стоит у нее на пути!  Те, кто говорит, что любовь может быть греховной – лгут. Такой вздор исходит  от самых убогих и ничтожных людей, от  тупых дегенератов, которые бесятся от собственного бессилия. Я люблю тебя, как друга. И даже больше – я увлечен тобой.

-Значит у нас с тобой влюбленная дружба.

-Откровенно говоря, я хочу переспать с тобой. Что мешает тебе испытать себя? Обещаю умеренную сексуальную экспансивность.

-Ты – бисексуал, я нет. Должен признаться, я восхищаюсь тобой, ты незаурядная личность и очень привлекательный, но из-за отсутствия влечения я не вижу себя  с тобой.

Чарльз вздохнул, внимательно посмотрел на меня и сказал:

-Я не собираюсь разубеждать тебя. Это лишнее. Кто бы ты ни был и что бы мне не говорил, о том, что тебя удерживают какие-то соображения, наверное,  ты все-таки испытываешь, пусть слабое, но волнующее желание окунуться в прекрасные голубые воды, только у тебя не хватает решимости на это. Знаешь, Дин хочет тебя, для него это способ доказать тебе свою любовь; надо ли говорить,  что тебе ничто не мешает удовлетворить его. Разве ты не хочешь почувствовать всю прелесть самой возвышенной любви?

-Еще раз повторяю, что это невозможно. Да что там! – противоестественно.

-Какой, однако, чепухой набил ты себе голову! – воскликнул Чарльз. – Говори, что хочешь, я уверен, что ты  в душе разделяешь мои чувства.

-Сказать правду, мне нравится Дин. Хочу ли я его? Да, может быть.

-Вот видишь, ты смотришь на это не очень мрачно!

- Было бы глупостью с моей стороны скрывать, что мне  уже стоило  большой борьбы преодолеть свое  желание: но я не могу иметь его любовником. Дин еще мальчик.

-Ему четырнадцать лет и он имеет счастье любить тебя.  Широко открой глаза, тогда, наконец, уведешь, что он одержим тобою. И вообще, не трать время на рассуждения, кто ты и что тебе надо.  Истина  лежит на поверхности: тысячи лет люди совокупляются, испытывают влечение  друг к другу, не смотря на пол, возраст и положение. Неужели любовная связь может умалить добродетель? Да, Бог создал пару из.… Давай вспомним А. Попа: « Мы все – лишь части общности огромной».  Любовь это все. Святой Павел в своем послании к Коринфянам говорил: « Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы двигать, а не имею любви – то я ничто».

-Давай, оставим этот разговор, - сказал я, готовый  сознаться, что доводы Чарльза произвели на меня сильное впечатление.  – Лучше скажи, чем ты собираешься заниматься в Америке?

-Я много слышал о красоте  американской природы, поэтому обязательно буду  путешествовать. Хочу увидеть Голливуд,  был бы рад познакомится с Мэй Уэст. Эта женщина, говорю я, неподражаема. Ее наружность и манеры, эта ее претензия на красоту  и очаровательная вульгарность пленили меня.  Я в восторге от фильма « Она была неправа». Жаль что ей не дали Оскара за леди Лоу.

 

 Я уже  как-то привык к тому, что Амброз, ввиду того, что он мог себе позволить завтракать отдельно от всех на кухне, иногда отсутствовал за столом. Но отсутствие Дина меня несколько удивило. Представляется вероятным, что между ним, Эбигейл, Чарльзом и разбитым стеклом в окне спальни Эбигейл имеется следующая связь:  Экономка пригрозила, что непременно найдет виновного и сама определит меру наказания. Дин счел, что виновным все равно окажется он и благоразумно  спрятался, Чарльз, в свою очередь, был единственным, кто мог остановить Эбигейл, вздумай она  высечь его  ивовым прутом, но он имел обыкновение поздно просыпаться и, следовательно, никак не мог встать на его защиту до завтрака, а посему Дин решил, что лучше быть голодным, чем избитым и исчез на время.   Какой из меня защитник, вы уже знаете.  Чуть меньше недели назад Эбигейл  при мне напала на Дина и, оттаскав его за ухо, напоследок отвесила подзатыльник за то, что он завязал узлами ее чулки, которые она развесила сушиться на веревке. Моя робкая попытка отбить его у разгневанной экономки свелась   единственно к словам, которыми я лишь взбесил ее. Итак, двенадцатый день моего пребывания в замке Дорвард  выдался на радость всем  сухим и теплым. В столовой были отдернуты шторы, за столом все поглядывали в окно – светило солнце и день обещал стать замечательным. После завтрака я отослал Джейн раздобыть какой-нибудь еды для Дина, а сам отправился на его поиски. Была у меня уверенность, что он прячется в западной башне, попасть туда, можно было по винтовой лестнице  со второго этажа южного крыла, к которому она примыкала. В это крыло вели две двери, нужная мне была в левом углу парадного зала. В этот момент его тяжелые арки, каминные плиты и скудно убранные стены  были залиты солнечным светом, струившимся через старинный витраж над главным входом. Надо сказать,  это было самое просторное помещение замка с высотой потолка шесть метров.  Все пять внутренних дверей были обрамлены пилястрами. Пока я приближался  к угловой двери, из проходной комнаты вышла Эбигейл и окликнула меня.  Я остановился, обернулся и посмотрел на нее.  Она стояла шагах в десяти от меня и взгляд у нее был  до того сердитый, что я сделал нечеловеческое усилие, чтобы улыбнуться.

-Так вы помогаете ему! – сказала она.

На этот упрек я спокойно спросил:

-В чем дело, миссис Тролопп?

-О, дело простое: вы  в сообщниках у него ходите. Вы ведь не станете отрицать, что ринулись к этому  деревенскому подкидышу.

-Я тороплюсь, мне лучше отложить свое  объяснение до более подходящего случая.

- Этот дешевый прием годится для одурачивания простаков и проходимцев, их объединяет равенство ума, а вас с ними – безрассудство.  Счастье его, что я не могу до него добраться, а то уж оторвала бы ему ухо; где бы ни спрятался этот ублюдок трепещущий, надеюсь,  он слышит  голос гремящий проклятиями. А что до вас, сэр, то  ваше вероломство освобождает меня от всякого уважения к вам.

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/