Введение

   Во времена не столь отдаленные, но, за ворохом навалившихся социальных событий, почти забытые довелось мне поучаствовать в ряде геологических экспедиций и в СССР и за рубежом. Сейчас в это верится с трудом, но наш тогда более представительный, но все таки небольшой институт – ИГЕМ АН СССР рассылала по стране и миру в год до ста экспедиций. И если с научным составом экспедиций проблем, как правило, не возникало (геологи сами и под себя формировали свои отряды), то с обслуживающим персоналом (повара, лаборанты, коллекторы) почти всегда была напряженка. Приходилось брать народ даже со стороны, но основным резервом для «обслуги» были аналитические подразделения института. Это было удобно и выгодно со всех точек зрения – надо было чем-то занять «аналитиков» во время летнего запустения института, заинтересовать с целью дальнейшего их участия в исследовании найденного каменного материала. К тому же «аналитики» и сами по себе далеко не самые неэрудированные институтские сотрудники, знающие не понаслышке кое-что о шлифах, пробах и всяких других минералогических и петрологических объектах.

  В таком сотрудничестве геологов и аналитиков был обоюдный интерес. Вот и мне, типичному представителю аналитической братии, был полезен такой «полевой роман» с геологами. Он давал возможность отдохнуть от рутины будничных институтских дел, от утомительных (хотя, зачастую, и увлекательных) бдений у приборов и мониторов, от столичной шумной и бестолковой повседневной суеты, отнимающей время и силы, убивающей нервные клетки и чувства. Такой роман давал (при нашем хроническом безденежье) прекрасную возможность и мир посмотреть, и себя показать, вернее, испытать себя в разнообразных полевых коллизиях (а их всегда хватало с избытком), и при этом еще и заработать.
То обстоятельство, что за все представленные удовольствия еще и доплачивали (так называемые «полевые») меня поражало больше всего. Тебя бесплатно довозили до очередного интересного места (а места почему-то всегда были интересные), снабжали одежкой и обувкой, кормили, поили, водили на экскурсии по чудесным маршрутам, и при этом еще приплачивать за все представленные удовольствия. Сейчас в моде всяческий экстрим, люди платят бешеные бабки за удовольствие испытать то, за что нам государство еще и приплачивало. Правда, и рабочий день (если его можно было так назвать) был у нас ненормированный, но это уже были мелочи жизни, с которыми приходилось мириться.
     Кроме того такой «полевой роман» давал возможность профессионального роста. Я всегда ездил с геологами, с которыми у меня были совместные научные интересы. Сам же зачастую и отбирал образцы, которые уже потом, после полевого сезона предстояло изучать в лаборатории. К тому времени, как я начал участвовать в геологических экспедициях, я уже изрядно освоился в геологических науках (особенно в минералогии), успел получить степень кандидата геолого-минералогических наук, но для геологов я все равно оставался только физиком, а потому человеком, не способным освоить все премудрости этой зачастую просто описательной науки. Я не спорил, продолжал и продолжаю считать себя физиком, получившим геологическое самообразование просто для общего развития.
В силу такого кланового неприятия, в экспедиционной табели о рангах выше коллектора я так и не поднимался. Меня, однако, это вполне устраивало, снимало ответственность в принятии решений и давало возможность полнее насладиться экспедиционными удовольствиями. Я много фотографировал, по возможности, вел дневник, но не серьезно – не люблю я эти эпистолярные самокопания и самобичевания, что-то в них сродни юродству и иезуитству одновременно, зато писал письма. Писать старался каждый день, это было одним из условий моего почти праздного времяпровождения.
     Условие это я поставил себе сам. Диктовалось оно необходимостью поддержки жизненного тонуса и настроения моей дорогой и горячо любимой супруги, губящей в душной, пропыленной и загазованной столице лучшее время своей жизни на одинокое преодоление жизненных трудностей, пока ее ученый супруг за государственный счет наслаждался чистейшим горным воздухом и лицезрел приятные глазу пасторальные пейзажи.
     Бедная, хрупкая женщина в одиночку вела домашнее хозяйство, воспитывала детей и помогала больной престарелой маме. А на время одной самой длительной из моих экспедиций, через три месяца после рождения дочери Аленки, я подбросил Ларисе (до кучи) трехмесячного щенка колли. Забавное, длинноногое и длинношерстое существо активно росло и требовало для своего развития постоянного ухода. Это породистое создание надо было выгуливать каждые два часа, кормить шесть раз в день, желательно чистым мясом (для скелета и фигуры). Так и крутилась почти полгода моя бедная половинка, разрываясь между детьми, мамой, животным и хозяйством. Когда же после долгой разлуки, уставший от впечатлений (ведь экспедиция была на Курилы) и довольный я нарисовался на пороге квартиры, то этот, уже почти девятимесячный длинноногий стервец бросился ко мне, неистово размахивая своим пушистым хвостом и повизгивая от долгожданного удовольствия пообщаться с хозяином, начисто забыв о хозяйке, которая его выходила, выкормила и воспитала.
     В свете вышесказанного, моя самоналоженная епитимия каждодневного письменного отчета супруге не казалась (при моей нелюбви к эпистолярному жанру) чем-то утомительным и зряшным. Я даже втянулся, а чтобы разнообразить наши письменные сношения стал пописывать в них тут же сочиненные стишки.
Надо отдать должное долготерпению моей прекрасной половины. Другая на ее месте, перегруженная домашними хлопотами, читая восторженные откровения ветреного супруга (да еще и в стихах) ожесточилась бы душой и сердцем, и послала бы куда подальше (хотя куда уже дальше?) свою такую далекую и ненадежную опору. Лариса сохранила все письма! Вот они лежат передо мной аккуратными стопочками, терпеливо ожидая, когда лягут в основу незамысловатой книги о бытописании простых геологов, именуемых в народе «копателями», а в официальных источниках – «разведчиками недр».
     Эта книжка должна была выйти намного раньше, когда после начала перестройки прервались массовые выезды геологических экспедиций, и в институте почти замерла полевая работа. Вот тогда бы и собраться с духом, осмыслить пережитое и описать, но победили приземленные инстинкты выживания, изыскание альтернативных возможностей дополнительного заработка. Временно я отошел от геологии (но не от моего любимого микроанализа) и начал осваивать азы профессии биржевого дилера. Потом ГКО, настоящая государственная финансовая пирамида, выйдя из которой за пару месяцев до ее обвала, я построил на все «заработанные» деньги дачный домик в чудном месте за Волоколамском. Все эти подробности, вроде бы не относящиеся к существу проблемы написания книги, в конце концов, аккуратно в нее вписались. Может быть, я еще не созрел для выполнения этой задумки, а потому судьба давала мне время дозреть до кондиции – потерялись мои письма и дневники, все до одного.
     Это был удар, удар ниже пояса. Я грешным делом посетовал на судьбу, но мысль о книге не оставил. Такой уж я человек, если что-то втемяшится в бошку, то пока я это не реализую – не будет мне покоя. Почти как у Некрасова – «Мужик, что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не вышибешь». Время шло, решение зрело и дозрело до логического конца. За годы жизни в столичной квартире забарахлились мы массой нужных, а в большинстве уже ненужных для столичной жизни вещей. И решили мы все ненужное перевезти на дачу – авось там пригодится. И вот, разбирая завалы на антресолях, на дне самой последней картонной коробки обнаружил я утерянные вроде бы навсегда письма. Рассортированные по экспедициям, аккуратно перевязанные, явились они на свет божий к моей неописуемой радости. Я только-только получил из типографии весь тираж своего первого поэтического сборника, в который вошли практически все мои геологические вирши. Я был окрылен, а тут еще подкатило лето, которое я собирался провести на даче – все кусочки жизненной головоломки сложились в безальтернативное решение – пишу!
     Не знаю, сколько еще отпустит мне судьба, и сложатся ли еще так благоприятно все кусочки жизни? А пока надо пользоваться благосклонностью фортуны и хотя бы начать. Как говорится – «надо ввязаться в бой, а там посмотрим». Итак, я ввязываюсь, и посвящаю эту пока еще не написанную книгу истинной вдохновительнице всей моей интересной и баламутной жизни, моей любимой и преданной супруге Ларисе.
     А пока медленно созревает мемориальный труд о моей геологической жизни, позвольте мне предварить его небольшим сборником рассказов о различных геологических приключениях участником которых был сам автор. Все они взяты с натуры, не содержат ни капли выдумки – тем и дороги мне. Знакомьтесь с кусочками моей почти шалопутной геологической жизни. Приятного прочтения.

 

 

  

 Лиха беда начало ...

Каждая экспедиция, тем более экспедиция геологическая, связанная с большими переездами в безлюдных местах, требует не только досконального подбора снаряжения и продовольствия, но и максимально детального знания предстоящего маршрута. И если транспорт, снаряжение и продовольствие даже в пору тотального дефицита можно было подобрать на тогда еще существовавших геологических базах, разбросанных по Союзу и ближнему зарубежью, то геологические карты надо было везти с собой. Интернет в 70-80-ые был еще в зачаточном состоянии, а космическая съемка под эгидой министерства обороны и ГБ – оставались карты, сделанные на основе аэро и топосъемки. Были они в большой цене, хранились (во избежание утечки давно всем известных, но по-прежнему сверхсекретных сведений) за семью печатями исключительно в первом отделе института и выдавались строго под расписку начальникам экспедиционных отрядов. Зачастую, карты располагали сведениями только полувековой давности, но «если не имеешь того, что любишь, то любишь то, что имеешь». А потому история эта как раз и произошла в связи с такими, уже почти архивными, но по-прежнему сверхсекретными, картами.
     И все бы ничего будь это карты территории Союза, но это были стратегически никому не интересные, пустынные районы Монголии, куда нас занесло в поисках редкометальных гранитов. Это была не первая такая экспедиция в Монголию, и не первая в эти места, да и не первая в этом составе, но была у нее маленькая особенность по сравнению с остальными. Командир наш, Коваленко Вячеслав Иванович, на короткое время задержался по делам в Улан-Баторе, а вместо себя оставил командовать свою помощницу,

 

 

 

Типичная монгольская дорога

 

Цареву Галину. И его можно было понять – свой человек, над которым власть и с которого спрос не только в поле, но и в институте. Но можно было понять и наше недоумение – как работать под началом человека, один из основных девизов которого, при работе в поле – «должны быть трудности у нас!». Если же таковых нет, и не предвидится, то их надо создать, чтобы было что вспомнить по возвращении.

  Говорят, как назовешь корабль, то так он и поплывет, также и дело – как его начнешь, так оно и покатится далее. Видимо, этот принцип мы и решили проверить, выезжая из Улан-Батора. Царева на правах начальника сразу же забралась к Володе в кабину ГАЗ-66, достала одну из карт, полученных в институте, и на мой вопрос: «А разбираешься ли ты в картографии?», гордо ответила, что это просто. На военной кафедре в МИФИ нас довольно основательно гоняли по картографии, и я умел хорошо читать карту, но Галка решительно отказалась от предложенной помощи. Ну, что ж – была бы честь предложена, нам и в салоне неплохо.
     Выехали из Улан-Батора по дороге на Налайх – это по трассе на юго-восток, километров 40-50, и вскоре достигли его, но особо задерживаться не стали – мы затоварились всем в Улан-Баторе. Вскоре сошли с трассы на проселочную дорогу и начали взбираться на перевал. Вдоль дороги скудная растительность и первые представители фауны – тарбаганы и унэги (сурки и лисы, стало быть), а в небе кружат и кружат орлы. И мы кружим по проселочным дорогам с перевала на перевал. Дорог множество, вернее настоящих дорог нет совсем – это множество колей. На перевал, как правило, ведет одна колея, а с перевала внизу в долине она разбегается на десятки колей.

 

 Витя Троицкий готовит чаепитие на привале

 

Если разбивается в непогоду одна колея, то тут же торится другая. Так что держаться определенной дороги в Монголии не принято – надо держаться направления. А вот с этим у нас проблемы – кружим с перевала на перевал и утыкаемся, в результате, в железнодорожную колею. По карте здесь только одна железная дорога Улан-Батор-Сайшанд. Дорога от нас справа и переезжать ее нам не след – нам надо сначала вдоль нее, а потом отворачивать влево – севернее. Как по заказу, дорога сама поворачивает севернее, едем вдоль нее положенное число километров, и отворачиваем по проселочной дороге налево. Опять перевалы и перевалы, и на каждом обо (1).

 

 

На перевале под Муреном

 

  Наконец с одного из перевалов просматривается большое селение. Нам уже интересно – куда кривая (в лице Галки) вывезла. Останавливаем идущий навстречу грузовик и пытаемся у шофера-монгола выяснить – что за селение впереди. Царева хотя и не первый раз в Монголии, но по-монгольски не говорит – в разговор вступает Витя Троицкий: «Хот нэр?», что за город, стало быть. «Улаанбаатар» – отвечает монгол. Сомон, наверное, говорит Витя – у них много селений с одинаковыми названиями. Тут уж вмешивается монгол и уже по-русски подтверждает: «Улан-Батор, однако, столица». Вот те раз, ездили-ездили полдня и вернулись обратно почти с другой стороны! Царева в шоке – так напортачить в первый же день! «Вы только Вячеславу Ивановичу не говорите» – просит она.

 

 

Когда согласья с картой нет, абориген найдет ответ!

 

    Делаем еще одну попытку – Улан-Батор объезжаем уже стороной и движемся вдоль полотна железной дороги на Сайшанд. Километров через семьдесят от нее на северо-восток отходит ветка – как раз та, вдоль которой мы двигались первый раз, и которой на нашей сверхсекретной карте нет и в помине. Переезжаем ее, отворачиваем вскоре на северо-восток и натыкаемся на прекрасную дорогу, которая вроде бы ведет в почти нужном нам направлении. Катим по ней около часа, а потом удосуживаемся спросить встреченного монгола на бензовозе. По его словам это «почти» выливается в шестьдесят километров углубления на юг. Уже вечер, в стороне от дороги встаем двумя палатками на ночевку. Ужин при свечах. Спать ложимся с надеждой, что утро вечера мудренее.

 

 

Перекус на привале (Добренко, Царева и ваш покорный слуга)

 

Поутру Витя Троицкий решительно пересаживается в кабину к Царевой, она теснится и молчит – триста километров блуждания по степям и горам дают о себе знать. И, пока она в замешательстве, Витя ведет нас по карте и без блужданий. Что-то будет дальше?

1) Смотри рассказ «Месть богов»

 

 

В поисках амазонита

Жизнь геологическая богата всякого рода приключениями, событиями и опасностями, исходящими, в том числе и от братьев наших меньших, отдельных представителей фауны. Расскажу об одной такой встрече, встрече с наиболее опасным ее представителем – медведем.
     В 1983 году посчастливилось мне работать в Монголии. Кто-то скажет – откуда, мол, в степной и пустынной Монголии медведи? А известно ли вам, господа, что север Монголии это практически российское Забайкалье, это южный Алтай с многочисленными лесами по склонам гор и в долинах? А уж в Забайкалье медведей водится в достатке. В тот год начальство наше немного задержалось в Москве и, чтобы не сидеть в Улан-Баторе на базе, наш отряд решил присоединиться к отряду Антипина из Иркутска в его небольшой вылазке на север Монголии в район горного массива Бага-Хэнтей (Малый Хэнтей). Была у Антипина задумка – найти коренные выходы амазонитовых гранитов, а повезет, так и самого амазонита. Амазонит, или амазонский камень, названный так по месту нахождения его в отложениях реки Амазонки – красивый поделочный минерал, относящийся к группе калиевых полевых шпатов, светло-голубого, или светло-зеленого цвета. И была у Антипина, в связи с этим, одна любопытная идея – искать амазонит в привязке к названиям местности, содержащим слово «голубой», хуху по-монгольски. А в горах Бага-Хэнтея лежало озеро Хуху-Нур (Голубое Озеро), из которого вытекала речка Хуху-Нур-Гол (река     Голубого Озера). Вот в эти места мы и отправились.

 

 

   В лагере на Тэлерджи-Гол. Эдик с паяльными лампами

 

 

На двух машинах ГАЗ-66 утром мы (Виктор Антипин, Александр Перепелов, Аркадий Горегляд, Владимир Мансуров, Эдуард Ковелидзе, Наталья Коряко, Камшилина Евгения Матвеевна и я) выехали из Улан-Батора, и вечером того же дня разбили лагерь на реке Тэлерджи-Гол, не доехав километров сорок до озера Хуху-Нур – дальше дороги нет, нет даже тропы. Нужны лошади и проводник, и то и другое решили искать в ближайшем сомоне. С утра в сомон ушли Антипин, Шурик и Аркаша, но уже к обеду Антипин и Шурик вернулись, пообедали, собрали рюкзаки и налегке ушли вверх по Тэлерджи-Гол, к перевалу – сказали, что дней на пять, а Аркаша с проводником и лошадьми пусть их догоняют. Я же остаюсь в лагере. Обидно, конечно, хотелось добраться до Голубого озера и искупаться в нем, но видно не судьба.

И все же судьба благосклонна к жаждущим – вернулся из сомона Аркаша, вернулся и без лошадей, и без проводника. Лошади-то есть, но нет проводника – вот и придется теперь догонять Антипина, нагрузившись снаряжением и припасами на пять дней. Одному это не унести, да и двоим тяжеловато, но другого выхода нет. Так что назавтра идем с Аркадием вдвоем догонять Антипина и Шурика. Весь груз на себе, в рюкзаках, а обратно к ним еще и камни добавятся. Потому, берем по самому минимуму – сапоги болотные, телогрейки, плащи – спальники не берем, будем спать на земле.

 

 

Жарки на Тэлерджи-Гол

 

  Маршрут ясен и без проводника – по речкам и вверх, почти до перевала. Выходим после завтрака. Дождь, идущий всю ночь и утро, прекращается и мы бодро поспешаем вдоль Тэлерджи-Гол в геологическом темпе – час идем, пятнадцать минут отдыхаем. Тропа местами хорошая, сухая, местами идет по болотистым участкам. Мы в болотных сапогах шагаем по воде, кочкам, несколько раз форсируем речку. Вдоль всей дороги горят жарки, много звериных следов: сохатый, изюбр, в одном месте вроде помет медведя и везде разрытая земля – кабаны паслись. У Аркадия ружье, но на глаза никто не попадается. До предполагаемого лагеря Антипина пятнадцать километров, и за четыре часа мы до него добираемся. Лагерь у реки, под горкой, неподалеку лиственничный лес и поляна – вся в жарках. В лагере пусто, стоит одинокая двухместная палаточка, а в ней записка – хозяева ушли в маршрут на весь день. Хозяева появляются только часов в девять, уставшие, но довольные – ходили далеко и, вроде бы, успешно. Надо идти выше, решаем завтра перенести лагерь километров на 15 вверх по течению.

Варим на костре ужин – и первое и второе в одной посуде. Делается это просто. В воду сыплешь кружку риса, по его готовности добавляешь пачку супа, а, немного позже, туда же банку тушенки - вкус специфический и калорий вдоволь, а потом еще и чаек покрепче. Спим вчетвером в двухместной палатке, разгрузив ее насколько возможно. На пол лапник и кошмы. На себя свитера поверх костюмов, а сверху еще и телогрейки, ноги в чехол от спального мешка (чтобы не поддувало). Тесно, конечно, но зато теплее, ведь снаружи промозгло.

 

 

Аркаша Горегляд готовит ужин

 

  Утро пасмурное, но для маршрута самое милое дело. Поднимаемся все выше и выше, сначала по Тэлерджи-Гол, потом по Далгантай-Гол, а потом и по Хуху-Нур-Гол. В основном шагаем по заболоченным участкам, и так шесть часов – как в песне болотных геологов: «… все болота, болота, болота …». И так километров восемнадцать, почти до самого озера Хуху-Нур. Везде вдоль нашего пути находим в воде голубоватые кусочки амазонита, но коренных выходов амазонита все нет. Дальше идти со всем снаряжением смысла уже нет – отсюда, и до самого перевала, достижимы все участки. И мы разбиваем постоянный лагерь на берегу Хуху-Нур-Гол.
     На другой стороне реки скальный выступ и на нем бог весть как, но растут кедры. А с нашей стороны довольно ровное немного каменистое место. За палаткой растут редкие лиственницы и озерцо с ключом посередине. Все хорошо, но вот только дождь. Он моросит не переставая. Мы мокнем, сушимся у костра, и снова мокнем. И ходим в маршруты в мокрых робах и болотных сапогах. Сушимся вечерами, развесив свои вечно мокрые шмотки на гигантских, почти в человеческий рост, рогах изюбра. Мы с Шуриком нашли их в реке под скальным выступом. Беднягу, наверное, загнали волки, и он свалился со скалы. Мы еле-еле дотащили их до палатки и поставили у костра. Я до сих пор не могу понять, как олень ухитрялся таскать на голове такую тяжесть?. Днем, под дождем, но в движении еще терпимо, ночью же мерзнем немилосердно. Стоит конец июня, но по утрам на траве иней, а кромки луж покрыты ледком.

 

 

Скальный выступ возле лагеря 

 

 

Наша «сушилка»

 

 

Лагерь на берегу Хуху-Нур-Гол

 

  Уже несколько раз я поучаствовал в экспедициях, но свою тайную мечту – привезти какие либо рога, так и не исполнил. А здесь на последнем переходе два раза встречались нам рога изюбра, огромные, каждый рог больше метра, с шестью отростками (говорят, что больше не бывает). В одном случае изюбр, скорее всего, сам сбросил рога, а другого изюбра, наверное, съели, потому как рога до сих пор сидят на черепе. Рога очень тяжелые и с собой не возьмешь, только сфотографировал на память.
     Следующий день выдался очень трудным, дождливым, но удачным, богатым на события и впечатления. После завтрака все пошли в маршрут, выше в горы, по болоту, кочкам, через мокрый кустарник, вброд вдоль ручья. Не ручья, конечно, а реки – ручьев в Монголии, по всей видимости, нет, одни реки. Больше, или меньше – не важно, все равно это река. Проверили один приток – амазонита нет, другой – нет, только по главному руслу попадаются окатанные обломки. Кроме ручьев, проверяем на предмет выхода амазонитовых гранитов и склоны гор. На одной небольшой горушке стоит останец (это голая скала, или камень огромных размеров). Наш камень метров 20 на 20, и в нем-то мы находим амазонит, но мало, только одна жила. Надо идти к берегам Голубого озера. Лезем все выше и выше. И вот в горах открывается чаша воды (метров 500 в диаметре) со всех сторон окруженная кедрами. Еще в лагере я пообещал, что если мы доберемся до этого высокогорного озера, то я обязательно в нем искупаюсь. После первых экспедиций появилась у меня такая привычка – купаться, или обмываться до пояса в любую погоду, и в любом мало-мальски пригодном водоеме. Пока я неукоснительно следую своему правилу, и каждое утро обмываюсь до пояса в ледяной воде всех встреченных нами речек. Накрапывает дождь, но я раздеваюсь и вхожу в озеро. Вода теплее, чем в реке, но все равно очень холодная. Делать нечего, плыву, отдыхаю и опять плыву. Затем греюсь и сушу волосы у костра, довольный, что не отступился.
     Поднимаемся все выше и выше. Обследуем последний приток – пусто. Есть еще надежда, что на горке, что над основным руслом, будут амазониты – опять пусто. А это значит, что идти надо еще выше и пробы в лагерь нести будет еще дальше. Перед решительным броском вверх перекусываем. Перекус интернациональный – колбаса советская, сыр финский, курага афганская, чай индийский, хлеб монгольский. Неподалеку от костра нахожу рог сохатого, он не такой тяжелый и я твердо решаю, что приложу все усилия, но увезу его в столицу. Оставляю рогатую лопату на приметном бревнышке, а сам поспешаю за ушедшими вперед ребятами.
     Все выше и выше по речке, к подножью Бага-Хэнтея, до самых снежников и почти до перевала. Несколько раз встречаем козлов, но поохотиться не удается. У Аркаши с собой ружье, которое он регулярно берет во все свои геологические экспедиции. Он не возит его в Иркутск (во избежание неприятностей при пограничном контроле), а оставляет у знакомых в Улан-Баторе. Из Иркутска он привозит лишь набитые патроны – их легче провезти через границу. Он заядлый охотник, и, по возможности, берет ружье в маршрут.
     У самого перевала находим коренные выходы амазонитовых гранитов. Это победа научной мысли Антипина, и награда нам за упорство и лишения. Берем очередную пробу и уже собирались уходить, когда почти у самого перевала натыкаемся на медведя и медведицу. Нас трое, с собой геологические молотки и еще Аркашино ружье, потому мы не очень-то и боимся. Наоборот, ощущая свое численное превосходство, мы легкомысленно поднимаемся к медведям, постукивая по камням молотками. Надо отдать должное, держатся мишки славно, и долго не уходят от нас. Мы подобрались к ним уже метров на тридцать, когда медведь нехотя ушел за перевал. А медведица осталась, и стала проявлять признаки нервозности и даже агрессивности. Мы тоже усилили свою активность – в дополнение к стуку подняли еще и крик, а Аркаша взял ружье наизготовку. Конечно, убивать мы медведицу не собирались, а так, в порядке самозащиты. Зачем нам потребовалась такая бравада, и почему нам надо было обязательно прогнать медведей – до сих пор не пойму. Но в тот момент в необходимости этой акции не сомневался никто.
     В конце концов, подобравшись к медведице метров на десять, мы добились своего – нехотя, постоянно оглядываясь, медведица тоже ушла за перевал. Мы почувствовали себя героями и покорителями дикой фауны. В крови бушевал избыток адреналина, а в душе гордость за род человеческий. Одно было не понятно, почему медведица так упорствовала и по своей звериной безрассудности не торопилась от нас убежать? Вскоре, однако, все прояснилось. По обе стороны от перевала возвышались довольно высокие и очень отвесные скалы. Так вот, на одной из них, на довольно большой высоте, копошились два пушистых медвежонка. Как они удерживались на почти вертикальной стенке и что они там делали, мы не поняли, но решили их не беспокоить и тихонько отступили. Стали теперь понятны злость и упорство медведицы, не желающей покидать своих малышей.
     Когда возбуждение от победы спало, то вполне законно встал вопрос: а чтобы было, если бы медведи, а особенно медведица, не испугались, и пошли на нас? Вдвоем они вполне могли нас хорошенько потрепать. На это наше сомнение Аркаша ответил просто: «У меня двустволка и в каждом стволе – по жакану, плохо бы пришлось этим косолапым». Мы поверили и успокоились. А немного позже повстречался нам козел. И очень удачно для нас повстречался, просто подставился под выстрел. Аркаша вскинул ружье, и … осечка. Нажал на второй курок, и … опять осечка. Вот это был сюрприз. Только тогда поняли мы, что плохо бы нам пришлось, будь медведи посмелее. Для Аркаши эта двойная осечка была полной неожиданностью. Кстати, он тут же попробовал и остальные, захваченные в маршрут, патроны. В общей сложности, из 10 патронов выстрелили только два.

Наконец закругляемся, пробу весом килограмм 10-12 и еще несколько образцов укладываем в мой рюкзак, и я ухожу в лагерь. Ухожу один, так как ребятам надо взять еще две пробы в другом месте, а уже темнеет. Мы не ужинали, голодные, и мне до прихода ребят надо добраться до лагеря и что-нибудь приготовить.
     Иду один по ручью, тяжело. Добираюсь до места где оставил лопату сохатого и не нахожу ее. Обидно ужасно, я ее уже представлял на стенке в столичной квартире, сколько лет мечтал и вот тебе. Оставляю тяжелый рюкзак и налегке стараюсь отыскать рог. В результате не нахожу рог и теряю рюкзак – полное фиаско, смех и грех. Переключаюсь теперь на поиски рюкзака, нахожу его, и бреду с тяжелым сердцем вниз по ручью – прощай надежда на монгольский сувенир. И все-таки недаром я всегда верю в удачу, монгольский сувенир дожидается меня на том же самом приметном месте, где я его и пристроил, только метров на 100 ниже по течению. С ним еще и два ценных образца. Забираю образцы, привязываю поверх рюкзака рог, поднимаю тяжеленный уже рюкзак – камни упираются в спину. Опять все снимаю, перекладываю, одеваю – опять камни в спину упираются. Только с третьей попытки все в порядке. Бреду потихоньку по тропе и вдруг натыкаюсь на свежий, еще дымящийся медвежий помет. Становится немного не по себе. Из оружия только нож в рюкзаке. Перекладываю его в карман и бреду дальше. Сбиваюсь с тропы, нахожу, и хоть медленно, но упорно пробиваюсь к лагерю. Невдалеке в стороне сучок треснул, смотрю, а там козочка стоит. Стоит совсем близко. Я шевельнулся, она отбежала метров на 20 и опять встала на виду. Так и шли мы примерно полчаса, я и козочка метрах в 20 от меня. Вот как бывает, наши два охотника ни разу не наткнулись на живность, у меня же нет ружья, а живность под самым носом – как будто знает об этом. С закрытыми глазами можно попасть, но …. Бреду, бреду, бреду. Устал ужасно, и лагерь боюсь проскочить, ведь вверх по течению я свой рюкзак уже не дотащу. Наконец показалась палатка. Из последних сил добираюсь до нее – и рюкзак, и я – оба мокрые до нитки. Сначала дождь, потом пот, и опять дождь.
Но отдыхать некогда, я много времени потерял, ища рог, а скоро придут голодные ребята. Разжигаю костер, ставлю вариться гречку, а на рогах изюбра развешиваю для просушки кое-что из одежды. Я вымотан до предела и ужасно хочется есть. Несколько кусочков сахара притупляют голод, и наступает удовлетворенное состояние – рог я все-таки дотащил. Правда, еще 32 километра его нести до базового лагеря на Тэлерджи-Гол, но там уже машина, Улан-Батор, а там уже и до Москвы рукой подать. Тревожит только одна мысль – где достать бинты. Говорят, что рога можно перевозить за границу только в забинтованном виде.
     Скоро приходят ребята, тоже уставшие и голодные, но довольные – нашли коренные выходы амазонита. Уже темно, ужинаем в палатке при свечах. Лечимся спиртом, а потом сушимся у костра. Завтра надо будет взять еще одну пробу с того останца, что у озера, а потом домой, в базовый лагерь.
Последний день на Хуху-Нур-Гол начался прекрасно – с утра солнышко и даже жарко. Но к тому времени, когда мы вышли в маршрут на Хуху-Нур и к останцу, зарядил дождь, и поливал практически непрерывно весь день. Поначалу мы сушились у костра, но тут же опять намокали. Наконец наше терпение кончилось, и мы уже перестали обращать на него внимание не сахарные, не растаем. Два раза встречали на маршруте козу, и оба раза охота не получалась – сначала осечки, а потом и промах. Так и остались мы без козлятины. И вот что странно, оба раза коза выходила на меня безоружного, и уходила при приближении стрелков.

 

 

Последняя ночевка на Хуху-Нур-Гол

 

   

 

Антипин и Шурик на Хуху-Нур-Гол

 

  Это наш последний вечер на Хуху-Нур-Гол. Продуктов в обрез, хлеба практически нет, утром съедим последний и в путь. Намечено два перехода. Сначала из лагеря на Хуху-Нур-Гол в промежуточный лагерь на Далгантай-Гол, где, кстати, у нас оставлен запас продуктов и полбуханки хлеба, а еще день – переход в базовый лагерь на Тэлерджи-Гол.

Утром разыграли, кому какую пробу нести. Я еще сверх всего привязал рог сохатого, и мы вышли в путь. Впереди 32 километра, а за спиной рюкзаки тяжелее 30 килограмм. Погода стоит чудесная, солнце (что, кстати, для перехода нежелательно) и холодный ветерок, который обдувает наши потные лица. Идем переходами по 3-4 километра. Первый переход дается очень тяжело: ломит плечи, болит шея, ноги, стертые еще в прежних маршрутах. Но потом втягиваемся.

 

 

Вид на Бага-Хэнтей с Далгантай-Гол

     На одном из привалов перекусываем. Я фотографирую на память Хэнтей – больше сюда уже не попасть, что можно было, мы сделали. К трем часам добираемся, шатаясь до промежуточного лагеря - есть 16 километров. Еще на маршруте решаем сегодня идти дальше: чем больше пройдем сегодня, тем меньше останется на завтра.
     Отдыхаем, перекусываем с хлебом, и снова в путь. Два перехода по три километра каждый дались нам сурово, у меня, например, под конец подкашивались ноги. Итак, 22 километра и до базового лагеря всего 10 километров. Завтра до обеда отдыхаем, а потом в лагерь, где нам обещали устроить баньку. На ужин у нас вермишель, думали с тушенкой – оказалось это колбасный фарш. Нарезанный мелко-мелко, он прекрасно уживается в одной кастрюле с вермишелью, и в наших желудках. Потом чай со сгущенкой. Но, прежде всего, с устатку допили последний спирт. Поужинали чудесно. На завтра только три малюсеньких кусочка хлеба – вечная проблема, хлеба, как всегда, не хватает.
     Спать ложимся, надев на себя все, что можно. Вечером даже тепло, но ночью резко холодает – мерзнут ноги, на которых только брюки. Снимаю телогрейку и укрываю ноги - мерзнет тело. Кое-как дотерпел до восьми утра и выбрался из палатки. Мама родная - все небо в тучах, на траве иней, и из долины тянет ледяным ветром. Разжигаю костер, греюсь. К десяти встают остальные, готовим завтрак. По заказу Шурика повторяем вечернее меню. А пока готовится завтрак, принимаю свои обычные водные процедуры – расколов прибрежный ледок, обмываюсь до пояса.

 

 

Перед последним переходом

     Оставшиеся десять километров отняли у нас последние силы. Если вчерашние двадцать два километра мы преодолели за семь переходов, то на эти десять затратили целых пять. Подъели хлеб, и на очередном привале доели сахар и рыбные консервы - все без хлеба. Остались, правда, еще гречка и соль.

Нас так рано не ждали. Но еще издали мы увидели большую поленницу дров для бани, и возле нее высокую печь, сложенную из булыжника – ребята в лагере времени зря не теряли! Обросшие и донельзя уставшие, дотащили мы до лагеря свои рюкзаки, а я еще сверх того и «лопату» сохатого – целых сорок километров я ее тащил на горбу, и теперь очень опасался, что все эти усилия пропадут даром, если рог на таможне отберут.

  Вот, шел последние метры и думалось – дойду, упаду и буду лежать до вечера, отдыхать, сил никаких. Поскольку нас рано не ждали, то и ужин еще не готовили. И, пока женщины суетились на кухне, мы немного передохнули, умылись и … затеяли игру в футбол – отряд на отряд. К нам с Аркашей присоединился Эдик, а к Антипину с Шуриком – Мансуров. Мы даже сначала выигрывали 2:1, потом проигрывали 2:3, и играли до последнего гола, и вот тут я упустил шанс сделать почетную ничью. Нам в ответ забили гол. И мы проиграли 2:4. Представляете, как после такого перехода играть в футбол, ноги – ватные, дыхания не хватает. Сделаешь рывок, и потом стоишь, отдыхаешь.

  А после футбола ужин: и первое (щи с майонезом, перцем), и второе (лапша по-флотски), и третье (чай с блинчиками и с джемом). От такого количества и разнообразия мы слегка осоловели, и буквально отпали от стола. Правда, этому способствовало еще и то, что мы приняли «на грудь» грамм по сто пятьдесят за успешное завершение этой, во всех отношениях успешной, вылазки, подтвердившей научную догадку Антипина. И все же, после всех перипетий, мы еще ухитрились и у костра посидеть, и в шахматы поиграть.
     Сегодня у нас банный день, и после всех наших утомительных переходов он как нельзя кстати. С утра Мансуров с Эдиком начали топить печь. Они сложили ее в наше отсутствие из больших гранитных окатышей, добытых со дна Тэлерджи-Гол. Получилась она у них большая, с высоким сводом. Топили часов семь, не меньше, извели две огромные поленницы дров, но и накалили эту громадину на совесть – близко не подойдешь. Угли и золу из топки выгребли, вымели все внутри и засыпали мокрым песком. Сверху печь обмели мокрым веничком, чтобы смести весь пепел. Поверх печи натянули большую палатку, а пол в палатке устлали лиственничным лапником. Приготовили березовые веники, два бидона горячей воды, холодный компот из ревеня и приступили к действу.

 

 

Топим печь для бани

 

  Лучшей бани в палатке я до этой экспедиции не видел. Сначала парились мужики. Дух в палатке березовый и лиственничный, а пар сухой, просто раскаленный, аж уши в трубочки скручиваются. Нахлещешься веничком, а потом прямо из палатки в ледяную Тэлерджи-Гол. Раскалишься в палатке так, что и в реке не холодно. Обсохнешь немного на травке и опять в палатку. Парились почти два часа, шесть полноценных заходов, а потом решили не жмотничать и дать возможность попариться нашим женщинам. Жара печи хватило и на женщин, а сама печь оставалась горячей аж до самого утра.
      Всю ночь шел дождь, стучал по палатке и стих только под утро. Трава мокрая, палатки мокрые, надо собираться в Улан-Батор, а просушиться негде. Но погода решила быть к нам благосклонной до конца, выглянуло солнышко, палатки просохли, и мы быстренько собрались в дорогу. Как ни торопились, но, все равно, дорога заняла у нас семь часов. Сначала распаялся радиатор, и закипела вода на нашей машине, а потом вдруг всем захотелось есть. Остановились прямо в степи, расстелили брезент и душевненько так закусили. Потом завернули к магазину в сомоне. Ждали, ждали продавца, но так и уехали, ни с чем.
     На базу приехали к вечеру. Разминка перед основными полевыми работами получилась на славу. В несколько дождливых дней уложились все полевые трудности и удовольствия. Бывает так, что занимаешься чем-то долго и упорно, тратишь массу сил и времени, а потом ничего в памяти не остается – будто и не жил совсем. Эта же вылазка на Бага-Хэнтей, я уверен, останется в памяти навсегда. Монголия вообще произвела на меня такое неизгладимое впечатление, выразить которое наиболее полно можно было только в поэтической форме – здесь я, уже взрослый мужчина, начал сочинять стихи. Одно из первых было как раз об этой вылазке на Бага-Хэнтей.

 

    

В палатке на двоих мы четверо живем.

В маршруты на Хэнтей мы ходим под дождем,

В болотных сапогах, по кочкам и камням,

Мозоли на ногах, а ночь не спится нам.

 

От холода дрожим, лежим к спине спина.

По инею бежим умыться ото сна.

На лужах корка льда, студеная вода,

Ну, где еще в июне захватишь холода?

 

На донышке крупа в чумазом котелке,

И хлеба полкуска сжимаю в кулаке.

До лагеря осталось еще два дня пути,

И надо нам, ребята, достойно их пройти.

 

Две пробы в рюкзаке, штормовка и носки,

А на худой щеке щетины волоски.

До лагеря всего осталось - день пути,

И надо нам, ребята, хотя бы доползти.

 

Улыбка до ушей, печальная слегка,

Сжимает миску щей усталая рука.

Прощай Хэнтей, прощай - окончен наш маршрут,

И надо нам, ребята, немного отдохнуть.

 

А завтра снова в путь зовут меня хребты,

Ветрам подставив грудь, они со мной на ты.

И новые вершины, снега висят стеной,

И в мире нет причины мне жизнью жить иной.

 

А лопату сохатого я все же до Москвы довез – запаковал в ящик с образцами, и в таком виде она и добрался до места. Долгие годы она стояла у меня в московской квартире на полу в коридоре, и супруга моя, натыкаясь на нее во время уборки, каждый раз грозилась отвезти ее на дачу. Угрозу свою она однажды исполнила - рог сохатого вернулся на природу, и стоит теперь, прислоненный к дачному колодцу, радуя глаз и никому не мешая.

 

 

А это та самая «лопата» с Бага-Хэнтея

 

 

 

 

 Уроки эмансипации

Каждый экспедиционный сезон начинается вроде как с чистого листа. И даже, если коллектив остается прежним, за осень-весну фактической разобщенности, работы в разном качестве и под разным начальством, меняются привычки и пристрастия. И в отряде опять надо утверждать единоначалие, определять приоритеты и ранжирование, и уже не голословно, а исходя из практической необходимости.
Сезон 1987 года начинался фактически без начальства. – Коваленко задерживался в Москве дней на десять, и мы в ожидании его выехали из Улан-Батора на северо-восток в горный массив Хэнтей, чтобы обжить лагерь и провести рекогносцировку. До места можно было добраться за день, но пока мы грузили машины, потом обедали, потом покупали книги (в магазине был новый завоз), время ушло, и к вечеру мы добрались только до истоков Керулена. В темноте, не найдя брода, заночевали прямо на берегу при двух палатках и костре. С утра пораньше я пошел искупаться и обнаружил, что Керулен у лагеря повсюду мелок, буквально по колено, и переправиться можно в любом месте, что мы и сделали после завтрака, и к вечеру уже докатили до места базирования на притоке реки Онон. От реки немного в гору, в распадке на ровной площадке поставили для начала три палатки – кухонную, для женщин и общую – для Троицкого, Бахтеева и Цедена. Роман и Володя остались ночевать в своих машинах, а я на открытом воздухе под тентом.

 

 

Наш лагерь на Хэнтее

     Утром осмотрелись. Место красивейшее – долина с рекой меж невысоких, местами покрытых лесом, гор. Начало июля, но в горах еще весна, и только-только начинают распускаться цветы. Особенно красивы жарки и саранки, они как алые и оранжевые капельки там и тут проступают в траве, у реки расцвели ирисы, а по склонам цветет земляника. Поставили и мне палатку – самую высокую и светлую. В ней потом предстоит обитать и Коваленко, а пока я в этом дворце совсем один. Палатка стоит очень удачно – утром солнце из-за горы освещает вход и будит меня своим теплым прикосновением. На траве изморозь в тени и крупнейшая роса на солнце. Подъем всегда веселый – с полдюжины кукушек кукуют вперемежку, и тут уж не понять кто и когда, а потому и спросить о своем будущем не у кого.

А будущее наше до приезда Коваленко мягко скажем неопределенно. Без Коваленко номинальный начальник отряда – его помощница Галина Царева. Капитальных планов у нее нет – потому и обустраиваем лагерь, и ходим каждый день в разведочные маршруты. Коваленко – мужчина стремительный, один, два, от силы три дня на одном месте не задерживается, а тут две недели и масса незанятого народа – восемь человек, вот и появилась возможность хорошо обустроить лагерь. А тут еще и повод подкатил – начинается национальный монгольский праздник – надом, день образования республики. Празднуется он по традиции целую неделю, и тут без бутылочки архи никак не обойтись. Наш коллега, Цеден, хоть и монгол, но заводной, подговорил такого же заводного и молодого Романа поехать в ближайший сомон за архи. Часа два они отсутствовали, и вернулись хмурые, хотя привезли мясо, молоко и … гитару, а вот архи не привезли – повсюду сухой закон. На сомон выделили всего десять бутылок архи, да и те выдаются только по бичикам дарги. Так что наш отрядный монгол в трансе – праздник и без архи!?

 

 

Саранки на Хэнтее

 

Лагерь обустраиваем сообща. В центре лагеря воздвигаем высокий флагшток, обложив его основание камнями. На нем укрепляем подъемный белый флаг, на котором угольком из костра рисуем эмблемы МНР и СССР, а также геологический молоток и буквы СМГЭ, что означает – советско-монгольская геологическая экспедиция. На флаг пошел вкладыш Володи. Лагерь стал обжитым и представительным – в центре флагшток, по кругу и входами к флагштоку палатки ребят. Затем кухня, обе машины (радиаторами же к центру), и кострище. Немного в стороне, и ближе к лесу, женская палатка.
     У нас две женщины – Долинина Юната и Галина Царева. Юната (Юля) человек обстоятельный и по-женски хозяйственный, владеет всеми секретами походной кухни, и ведет себя по-женски скромно и ненавязчиво. Зато Галка стремится, как заправский мужик, быть в каждой бочке затычкой, всячески подчеркивая, что она номинальный начальник, и эмансипирована не только в правах, но и в возможностях. Это стремление тянуться за мужиками, раз за разом ставит ее, а с ней и весь отряд, в трагикомические ситуации.
      И вот – мы начальство и ничего не боимся, и женская палатка поодаль от лагеря – у самого леса. А сами девчата в ней спать опасаются, ведь на маршруте мы неоднократно наталкивались на дымящийся еще медвежий помет, и деревья попадались со следами от больших когтей, и земля во многих местах разрыта – есть здесь зверье, к ворожее не ходи. Конечно, мы ходим в маршрут (и не только) с молотками, и стучим ими время от времени по деревьям и камням, пугаем зверя, а что как не испугается? Что для него наши молотки? Но пока страдаем мы не от зверья, а от кровососов – их здесь столько разновидностей, и в таком количестве, что, зачастую, в маршрутах сплошь покрывают штормовку. Хорошо, что она брезентовая – не прокусишь, но и ходить в жару по горам, застегнутым наглухо, очень несладко – пропитываешься потом насквозь. Вот и решаем мы организовать баньку.
     Сердцем каждой полевой баньки, является печь. Выкладывается она из окатанных валунов, и должна быть достаточно массивной (для долгого сохранения тепла), и с большим высоким сводом – для достижения интенсивного нагрева. У меня это не первая экспедиция, слыву я в отряде «народным умельцем», и меня просят сложить печь. Днем ранее Виктор с Володей и Равилем уже сложили одну печь, но наших женщин не устроило ее местоположение (просматривается из лагеря), а меня не устроили размеры – маленькая и низенькая она получилась.
     И вот я выкладываю печь, впервые в жизни выкладываю, но об этом никто не знает. Более того, все думают, что я эти печи чуть ли не с детства кладу. Ребята помогают, и камни выкладываем высоким сводом, перекрываем его, но не железными прутьями, которых, к сожалению, нет, а железным ящиком, набитым камнями. Это не лучшее решение, камни не прогреваются прямым потоком тепла, но на безрыбье …. Топим печь поленьями из лиственницы, топим четыре с половиной часа – до раскаленных камней. Одновременно нагреваем паяльными лампами три сорокалитровых бидона горячей воды, а из реки приносим три бидона воды холодной. Все, можно готовить баню.
В темпе выгребаем из топки золу и головешки, сбрызгиваем внутри свода водой, и быстро натягиваем над печью и бидонами большую шестиместную палатку, а поверх палатки еще и тент, пол устилаем ветками лиственницы – баня готова.
    Шестеро мужиков в предвкушении жаркой парной уже направлялись к бане, когда дорогу им преградила эмансипированная начальница.
     – Мы тоже хотим попариться, как следует, и потом – мы же женщины, и вы должны нам уступить очередность!
     И мы, как джентльмены, уступили в надежде, что надолго наших эмансипированных дам не хватит. Действительно, минут через тридцать из бани появилась распаренная и весьма довольная Юля.

  – Спасибо, ребята, прекрасный сухой пар, все косточки прогрела и помылась на славу! А Галя немножко … задержится.

 

 

Пока топится печь, можно и в шахматы перекинуться

     Это немножко затянулось еще на час с лишним. Мы почти физически чувствовали, как остывают камни печи. Когда же часа через полтора подошла и наша очередь попариться, то печь лишь слабо огрызалась мокрым паром на попытки побрызгать ее водой. Две фляги из-под горячей и одна из под холодной воды были пусты – Царева, как оказалось, затеяла в парной масштабную постирушку. Пришлось нам смывать   пот и грязь, плескаясь в мелкой и холодной речке, а потом бегать в «парную» – греться.
     Все, больше мы не джентльмены, когда дело касается бани! Однако правило это нам тут же пришлось нарушить – надо было найти место и натянуть веревку для просушки выстиранного Галкиного белья. Эмансипация эмансипацией, но все-таки хоть что-то мужчины умеют делать лучше дам. Впрочем, на этом «банное дело» и приключения на Хэнтее не закончились, но об этом чуть ниже.
     Банные приключения на время отодвинули все остальные заботы, но жизнь идет, и мы опять с Витей ходим в маршруты, опять пропотеваем до косточек в брезентовых робах, спасаясь от разного гнуса, и мечтаем все еще о новой бане. Но это уже только по приезде Коваленко, страстном любителе попариться.
Так что Коваленко ждем можно сказать с нетерпением – надоело уже в маршрутах собирать в качестве образцов всякий мусор. Коваленко ищет и изучает редкометальные граниты, а они ох как тверды, а потому озадачиваюсь приготовлением рукоятей для геологических молотков и кувалд. На базе мы запаслись ими в ограниченном количестве, а на гранитах рукояти ломаются за милую душу. Рукояти вырезаю из молоденьких лиственниц. У них мягкая древесина, и рукояти не такие надежные, как из бука, но они все же лучше, чем ничего, и весьма пригодятся нам, особенно в пустыне.

Ожидание затягивается, а надом еще продолжается, и решаем мы его поддержать спортивными мероприятиями. «Наадам» по-монгольски – «три игрища мужей» - состязания в борьбе, стрельбе из лука и конных скачках. Мужей у нас хватает, но нет ни луков, ни лошадей. Зато есть мелкокалиберная винтовка, и мы стреляем по банкам, а борьбу и скачки заменяем городками и преферансом. В один из дней, когда я оставался «на лагере», я нарезал из молоденьких лиственниц городки и биты, и теперь все это хозяйство вошло в моду. В городки я не играл с детства, но правила и фигуры помнил, и теперь эти знания пригодились.
     Уже по окончании городошного турнира к нам приехал гость. Монгол приехал на гнедом мохнатом и низкорослом жеребце, а еще одну, такую же низкорослую и лохматую, но белую лошадку он вел в поводу. Белая лошадка была без седла, только с уздечкой, зато гнедой жеребец был в полной экипировке. Тут-то Роман и вспомнил, что надом без скачек не бывает, и жестами дал монголу понять, что хотел бы прокатиться на его гнедом.

 

 

Какой же надом без скачек

     Монгол был не против. Роман не высок, но жеребец в холке не достает ему до плеча, выглядит смирным и ласковым, дает гладить себя по крупу и трепать короткую, в виде холки, гриву. Вот потому Роман не очень-то и опасается, похлопывает его по шее, ставит ногу в стремя и впрыгивает в седло. Куда только подевалась смиренность коня, он напрягся, как пружина, подкинул зад, и наш наездник кувыркнулся на землю, перелетев через голову коня – надом остался без скачек.

 

 

 

Надом остался без скачек

 

  Наконец-то Роман с Царевой и Цеденом уехали в Улан-Батор за Коваленко, а у нас начались нелады с местной фауной. Оказалось, что лагерь разбит аккурат на норе тарбагана. Целую неделю бедняга не высовывал носа из норы, а тут осмелел и облаял Юлю, и теперь ругается время от времени – видимо все запасы подъел, а второй выход из норы рыть лень. Юля, оставшись в палатке у леса одна, ужасно трусит, и не напрасно – с темнотой в кустах начинается движение – кто-то то ли рычит, то ли хрюкает, и топает, ломая кусты. Мы с молотками и топорами бесстрашно лезем в кусты за приключениями, но ночные гости ретируются. После очередного такого посещения Юля не выдерживает, и со спальником перебирается ночевать в салон машины. Гости на этом не успокаиваются, и с темнотой, с завидной регулярностью подбираются к лагерю, рыча, лая и ломая кусты. Приходится на ночь оставлять непотушенный костер, и назначать смотрящего за ним.
     Эти ночные посещения тревожат нас, но не отбивают желание познакомиться с посетителями поближе. И вот поутру, когда за завтраком Витя Троицкий, сидевший лицом к речке, сказал: «Ребята, а на берегу медведи!!!» – начался переполох. Меж кустов, в километре от лагеря резвятся два медвежонка – то опустятся на все четыре лапы, то пойдут на задних лапах. А в кустах стоит огромная рыжая медведица, и время от времени машет лапой. Эх, увезла Царева в Улан-Батор и бинокль и мелкашку.
     Какое-то время мы наблюдаем: «Ну, совсем как люди, когда на задние лапы встают». Любопытство перевешивает чувство опасности, и мы решаем подойти поближе. Вернее, подъехать поближе, вооружившись ножами, топором и ракетницей с четырьмя патронами. Уже на полпути понимаем, что это не медвежата, а люди, а в кустах не медведица лапой машет, а лошадь рыжая стоит на привязи и машет   хвостом – двое бурят приехали на лошади собирать в пойме реки дикий лук.
     А медведемания все никак не оставляет нас – Юля так и спит в машине, Володя из машины перекочевал в палатку к ребятам, а я по-прежнему в палатке один. Спать ложусь, так топор под раскладушку и раскрытый нож на столик. Ночью проснулся от громкого хлопка, и сразу стало светло, как днем – это Равиль из ракетницы выстрелил – медведя пугал. После выстрела тот подался с рыком вверх по склону. Поднялся Витя, подбросил в костер дров и дежурил у костра до утра – к огню медведь не подходит.
     Два дня близнеца, а мы все еще без начальства. Ребята уехали в маршрут, Юля готовит обед, а я, памятуя, что Коваленко хорошо было бы встретить баней, заготавливаю дрова. На склоне нашел толстую сухую лиственницу, двуручной пилой распилил ее на чурбаки, перетаскал их в лагерь, переколол, и выложил большую поленницу. Разошелся так, что затем переколол целую авоську грецких орехов – интересно, что Юля собирается из них делать? У Юли все идет в дело. Вот нарвал и притащил ей большой крафт-мешок ревеня – значит будет и варенье и компот – охлажденный в реке, он очень хорош в жару.
  Третий день без начальства, но не без дела – за день растолкли с Витей каждый по тридцатикилограммовой пробе. Пробы гранитные, очень твердые, а растолочь их надо было в больших чугунных ступах до крупности мелкого песка. Толкли до вечера, а вечером устроили городошный турнир, в разгар которого и подкатило долгожданное начальство – Роман привез Цареву, Цедена и Коваленко. Прибывшим устроили роскошный ужин, разожгли костер и у живого огня стали делиться своими достижениями и проблемами. Зашел разговор и о ночном госте, медведе. Расспросив нас о характерных приметах незваных визитов, Коваленко сразу заключил, что не медведь это был, а всего-навсего козел. Мы встали лагерем на его тропе – вот он и лает и рычит – пугает, стало быть, чтобы мы убрались из его владений. И ведь почти достиг своей цели, разбойник.

 

 

Эх, немного не доехали до лагеря

     Чтобы побаловать Коваленко, баню решаем готовить с самого утра. Я занялся печью, переложил полностью верх – выбросил перекрытие в виде бака, а на его место установил решетку, привезенную Романом из Улан-Батора. Это позволило нарастить свод, сделать печь более массивной и теплоемкой. Печь топим часов пять, и не только изнутри, но и снаружи, обложив ее поленьями. Собираемся топить и дальше, но начался дождь, пришлось быстренько гасить огонь, выгребать угли, и ставить поверх печи палатку, а на палатку еще и брезент набрасывать. Речку ниже бани запрудили еще накануне, перегородив ее срубленной лиственницей и камнями – получился бассейн для окунания после парилки.

 

     Коваленко с Витей готовят баню

 

  На этот раз мы не изображаем из себя джентльменов, идем париться первыми и паримся вволю. Лиственничный пол, березовые веники, обжигающий пар и холодный компот из ревеня, в совокупности с ледяной купелью, просто восхитительны даже в дождливую погоду. Часа два мы блаженствуем, а потом допускаем женщин. Массивная,хорошо прогретая печь даже после двухчасового мытья еще раскалена, огрызается на каждый ковшик воды сухим горячим паром, и женщины наши парятся всласть, да еще и постирушку устраивают. В результате, все довольны, и весьма.

  С той поры так и повелось – в баню мужчины идут первыми, и это правило мы ни разу уже не нарушали, какими бы эмансипированными не представлялись наши женщины.

 

 

 

 

 Если вы не бывали в Гандане

Сегодня воскресенье, общий выходной день и самое время познакомиться поближе с Улан-Батором. Сам по себе город не очень интересен, но и у него есть несколько достопримечательностей, среди них Музей Религии и единственный в стране действующий буддийский храм – Гандан. Всегда интересно – во что верит, и чему поклоняется народ, а потому поспешим сначала в Гандан. Кого не интересуют религиозные обряды и мои впечатления от них, те могут смело пропустить эти описания – оставшихся приглашаю последовать за мной.
     Итак, Гандан на настоящий момент (середина 80-х) является единственным в стране действующим буддийским храмом. Почему? В 1938 году, во время подавления пресловутого «ламаистского восстания», с религией, выступившей на стороне китайской и местной знати, было покончено решительно и без затей – разбомбили и уничтожили практически все религиозные постройки – около 900 монастырей. Заодно перебили почти всех монахов, уничтожив, таким образом, практически треть мужского населения страны – ведь по традиции монголы одного из сыновей в семье обязательно отдавали в ламы. Мы еще вернемся к этому прискорбному событию, а пока поспешим в Гандан.

 

 

Наташа у входа в Гандан

 

Буддийский монастырь Гандан (Гандантекчинлинг), названный в честь одноименного монастыря в Тибете, основан в 1809 году. Он стоит на горе, как бы возвышаясь над городом, резко контрастируя с кварталами одноэтажной и юрточной застройки. Главные ворота монастыря по традиции обращены на юг. Постройки типа пагод, из дерева, очень красиво раскрашены и много резьбы. Фигурки зверей и божеств на крышах призваны охранять храм от злых духов. В конце 19-го века монастырь занимал обширную территорию, на которой проживало 14 тысяч служителей-лам.
   При Гандантекчинлинге с 1970 г. действует Буддийская духовная академия, в её библиотеке насчитывается свыше 50 тысяч книг и рукописей. Сейчас это главный центр буддизма в Монголии, куда регулярно ходят верующие.

 

 

У входа в храм

 

Как раз в воскресенье проводится служба, а потому особенно много туристов, многие с фото и кинокамерами. Снаружи разрешается снимать все, внутри храмов – ничего, но проходить можно почти везде. Служба идет в двух храмах – для лам более высокого и более низкого уровней. В храмах полумрак, и воздух насыщен благовониями. Сами храмы небольшие, от двери ведет центральный проход к статуе Будды, а по бокам своеобразные диванчики, украшенные коврами. Они стоят несколькими рядами, и на них за низкими столиками располагаются ламы в соответствии со своим саном, как в ряду, так и в глубину рядов.
  Служитель разносит, завернутые в яркие ткани, священные книги, перевязанные лентами. Ламы разворачивают их и находят нужную страницу. При этом сами книги, как сегодня бы сказали, не книжного, а альбомного формата, но не с боковым, а верхним переплетом. На каждой узкой странице получается не так уж много очень длинных строк.
    Старший лама – унзад, сидящий у алтаря, и выше всех (на его сидении, согласно сану, подушек больше, чем у остальных лам) подает знак, и кто-то из лам начинает, а остальные подхватывают молитву, и минут десять все бормочут довольно стройно и, можно даже сказать, мелодично. Мелодичность придает молитвам определенный эффект, заставляя прихожан благоговейно вслушиваться в звуки молитв, но не в слова – слова молитв на санскрите, а его в Монголии мало кто знает. В первом ряду у каждого из лам по обе стороны прохода есть какие-то музыкальные инструменты. При этом симметрично через проход инструменты одинаковые.
    Во время молитвы, по знаку верховного служителя первые двое лам ударяют негромко в литавры, наклоняя их, относительно друг друга. Получается звук разной тональности, его подхватывают ламы с колокольцами. Крайний лама трубит в рог, сделанный из большой морской раковины, и два других ламы ударяют в барабаны. Большие, красочные барабаны подвешены у них над головами, и ламы длинными палочками с красными набалдашниками ударяют в них. Причем ударяют, не глядя, поднимая руки над собой и немного за спину. Все это, вместе взятое, производит определенное впечатление. Неожиданно раздается низкий, ревущий звук, грозный и суровый. Это ламы играют на бурэ, трубе около четырех метров длиной. Стихают литавры, рог и барабаны, но звонят колокольцы в такт напевной молитве, а потом и они смолкают. Минут на 5 – 10 все замолкает – перерыв. А потом все повторяется снова.

 

 

Статуя Будды во дворе храма

    Ламы молятся, но они не сидят неподвижно – их руки и пальцы все время в движении, складываются в какие-то комбинации, фигуры, вполне определенные по ходу молитвы. Время от времени, лама в центре ряда разбрасывает ячмень. Перед ним кучка ячменя, и в определенный момент молитвы он сметает немного ячменя на пол быстрым и точным движением, причем движения эти по ходу молитвы разные, и что-то определенно характеризуют. По преданию, где есть ячмень, там есть и хорошая жизнь. Разбрасывая ячмень, лама как бы призывает хорошую жизнь.
    Так, циклически, служба и идет. Идет до двенадцати часов дня. Потом начинается диспут. Двое лам всходят на возвышения и начинают дискутировать. Сначала один задает вопросы, другой отвечает. Потом они меняются местами.
    В храме очень красочно, с потолка свисают яркие ткани, кисти, шторы, кругом резьба, статуэтки и маски, фигура Будды и его апостолов и т.д. Воздух насыщен ароматом благовоний. Горят свечи, курится дым от палочек из можжевельника (архи), стоят чаши с ячменем – это для жертвоприношений и подношений. Кто побогаче – кладет бумажные тугрики, победнее – монеты. Самые, наверно, бедные – спички, кто коробок, кто несколько спичек, а кто и одну спичку. Вдоль стен храма, мимо всех божеств есть проход, и можно не торопясь обойти все это действо и все посмотреть. Так и идут по кругу, и монголы (старые и молодые, штатские и военные), и туристы, и верующие, и просто зеваки (вроде нас). Монголы преклоняют колена и лбом обязательно дотрагиваются до какого-либо предмета в храме: будь то угол скамьи, расписанная подпорка, или спинка дивана.
    Конечно, многое и в ритуалах, и в поведении верующих не понятно, и объяснить некому, но мы надеемся, что дальнейшее посещение Музея Религии нам многое разъяснит. Но об этом потом, а пока …

 

 

Молитвенные лежанки

 

Перед храмом расположены наклонные каменные лежанки для молящихся, такие же лежанки перед статуей Будды. На каждой лежанке по две атласные подушечки. Молящийся встает коленями на одну подушечку, руки упираются в другую, и подушечка эта скользит вверх по камню до тех пор, пока молящийся не опускается весь на лежанку. Молятся по-разному: одному достаточно полежать немного и он уходит, другие (по-видимому, более религиозные, или более грешные) встают, читают священные мантры, вздымают руки, складывают их лодочкой под подбородком, и ложатся опять – самые ретивые проделывают это многократно.

 

 

У входа в храм

 

Входы в храмы охраняют каменные львы. У каждого входа стоит что-то вроде большой чаши, или кубка выше роста человека и с окошками вверху. Верующие обязательно касаются их лбами, что-то кладут в окошки, вероятно подношения. Женщины обходят чаши и прикладываются лбом. Мужчины, особенно «интеллигентные», в шляпах, снимают шляпу и прикладывают ее к чаше.
   Вдоль стены одного храма расположены молитвенные цилиндры самых разных размеров, и из различного материала. Все они вращаются. На каждом своя молитва. Если тебе не хочется молиться, или ты просто не умеешь это делать, то можешь вращать все эти большие и маленькие цилиндры, не обходя ни одного. Вращать надо справа налево – по ходу движения солнца. Один поворот равносилен прочтению тех молитв, записи которых находятся внутри. Если есть какие-либо пожелания, или просьбы к Всевышнему, то можно написать их на бумажке, приклеить ее к одному из цилиндров, и покрутить его. Таких бумажек там множество.
     За храмом во дворе располагаются статуя Будды и субурган (1), а возле алтаря вкопан священный столб, украшенный ленточками и тряпочками. Его надо обходить, касаясь одной рукой. Пока я там все фотографировал, одна монголка обходила этот столб, а затем алтарь несчетное число раз – видно много грехов накопилось за всю ее жизнь, или многого она желала от Всевышнего.
    Ламы одеты красочно – ярко-красные плащи, одно плечо открыто, через другое перекинут край плаща, на ногах толстые (типа войлочных), и красиво украшенные сапоги с загнутыми носами (монгольская земля священна и простой смертный не должен ковырять ее носками своих сапог). Ламы в основном обритые, некоторые даже в очках. Есть и совсем молодые, и очень старые – похоже, религия восстанавливает свои ранее очень прочные позиции.

 

 

Молитвенные цилиндры

 

 

Субурган

 

Тьма голубей, но на площади перед храмом чисто. Время от времени священнослужитель выносит из храма в чашечке что-то белое (мне показалось, что это остатки свечей) и бросает на площадь. Мигом слетается масса голубей и все склевывается в момент. Крыши храмов резные и окрашены в различные яркие (преобладает красный) цвета. Чтобы вся эта красота не засиживалась голубями, снизу она закрыта мелкой сеткой.
Невозможно за короткое время осмотреть и осмыслить все многообразие служб, ритуалов и построек Гандана, познакомиться со всеми особенностями священнослужения. Но в нашем распоряжении только один день, и мы торопимся как можно больше посмотреть. Ведь неизвестно, удастся ли нам выбраться сюда осенью. А потому мы торопимся в Музей Религии, возможно, там станут более понятны ритуалы Гандана.

 

 

Голуби на площади Гандана

 

1) Субурган – буддийское мемориально-культовое сооружение, в котором хранятся либо священные реликвии, либо прах или мощи лам. Субурган имеет форму колокола или полусферы (это его главная часть — дарохранительница), покоящейся на пьедестале. Венчает субурган шпиль из тринадцати горизонтальных колец или ступеней, завершающийся важнейшим буддийским символом — Колесом Закона.

 

 Если вы побывали в Гандане

У нас всего лишь один выходной день, и половину его мы уже потратили, осматривая единственный действующий монастырь Монголии – Гандан. Невозможно за половину дня оценить все многообразие служб, ритуалов и построек Гандана, познакомиться со всеми особенностями богослужения. Но обстоятельства диктуют свои условия, а потому спешим в Храм-музей Чойджин-ламы – Музей Религии, возможно там станут более понятны ритуалы Гандана. И если у вас хватило терпения дочитать до этого места, то потерпите еще немного, и поспешите за нами.

 

 

Святые ворота, через которые вы попадаете в храм Чойжин-ламы (вид изнутри)

 

Это бывший монастырь, построенный в 1904-1908 годах по инициативе родного брата Богд хана Чойжин-ламы Лув-санхайдава. Богослужения и религиозные обряды проводились в храме до 1938 года, а в 1938 году храм был закрыт, и был бы уничтожен, как и более 900 других культовых сооружений Монголии, но в 1942 году было решено преобразовать его в антирелигиозный музей. Со временем название поменялось на музей истории религии. В храме с 1908 года не проводилось никакого капитального строительства, и он сохранился до сих пор практически в своем первозданном виде. И если вход в Гандан бесплатный, то здесь за вход надо платить три тугрика. Походив по центральному храму и ничего не поняв, мы, в конце концов, присоединились к одной из экскурсий и проделали с ней путь по всем четырем храмам. Вторая обитель монахов за день – большая нагрузка на память. Я, конечно, постарался все по горячим следам записать, но ….
     Итак, Гол-Сум (главный храм) – храм, где происходили служения. Обстановка в нем очень близка к храмам Гандана, но гораздо больше различных артефактов – масок, статуэток и др. В центре большая золоченая статуя Будды-Учителя Шакьямуни XVIII века на львином престоле. По правую руку от него находится, одетая в церковные одежды, маленькая фигурка основателя монастыря и религии Лув-санхайдава, построившего храм на собственные средства и средства собственной жены Сурэнхор-лоо. Это не просто статуэтка. По смерти основателя, его сожгли, пепел смешали с папье-маше и вылепили эту фигурку – она раскрашена, и как живая. Слева от Будды расположена в натуральную величину фигура настоятеля монастыря – настоящее мумифицированное тело ламы Балданчоймбола, раскрашенное и одетое в ритуальные одежды…

 

 

У храма Гол-Сум

 

  На молельных диванчиках лам лежат музыкальные инструменты. Инструменты такие же, как в Гандане, плюс флейта из красного дерева. А еще два чумуггандана, это своего рода флейты, делавшиеся по обычаю из бедренной кости только восемнадцатилетней девушки, умершей только от первых родов. Это чисто монгольский музыкальный инструмент. Он так и представляет собой кость с суставами, разрисованную и украшенную серебром. На этом инструменте играют только в начале и в конце служения.

 

 

Во внутреннем дворике музея

 

В витринах расположены маски разных божеств. Маски в основном устрашающие. Эти маски одевались во время праздника Цам, т.е. торжественного богослужения. Оно проводилось в конце августа. В богослужении участвовало более ста лам. Ввиду торжественности и важности мероприятия, ламы предварительно тренировались. И это было нелишне – в масках надо было провести весь день, а самая тяжелая маска, маска бога огня и победы, весит 32 килограмма. Маска эта целиком сделана из красных кораллов. Такую маску носили, укрепляя ее на плечах, и смотрели через ее зубастый и клыкастый рот. Было 108 разновидностей глиняных масок, олицетворяющих собой какое-либо качество, чувство, характер и др. Кроме маски бога огня и победы, есть еще четыре большие маски, изображающие четырех духов – по числу гор, окружающих Улан-Батор.

  Празднество Цам обставлялось множеством различных ритуалов. Например, впереди процессии несли длинные и толстые хвосты, сшитые из тигровых шкур, как бы очищая путь процессии от духов. Последний Цам был проведен в конце августа 1937 года. Об этом напоминает стенд с фотографиями того времени. В настоящее время Цам восстановили, и проводят его в середине июля в монастыре Эрдэнэ-Зуу.

  В центре второго помещения храма место экстаза. Экстаз проводился шесть раз в месяц – по числу божеств-дармапалов, т.е. богов-хранителей, страшных по виду, но добрых по сути. Они принимали страшный вид в битве со злыми духами. Это символы победы. В каждом монастыре существует почетное место – трон богде-гэгэна – верховного правителя, не важно, посещал ли он когда-либо этот монастырь, или нет. Данный монастырь был осчастливлен посещением богде-гэгэна единственный раз в 1915 году.
    Самое почетное место – сэнтэй. На нем сидят самые почетные ламы. Оно возвышается над всеми сидениями за счет большего числа разноцветных подушек. По правде говоря, это не подушки в нашем понимании, а такие сантиметров по 5-10 толщиной плотные, размером метр на метр плитки – вероятно шерсть, обшитая материей. Каждый слой – это повышение ламы в чине. До 25 слоев насчитывалось в иных храмах. На музейном сэнтэе только 5 слоев.
    У задней стены – фигура главного дармапала. У него 9 голов, 34 руки (для подавления 34 врагов религии), и 16 ног для подавления грешников. В Монголии существовало 500000 богов такого вида – все производные от этого дармапала. На выходе из храма картины страшного суда. В отличие от всех религий, в Монголии, кроме горячего ада, существует еще и холодный ад, где в ледяных пещерах замерзают грешники. Есть восемь подразделений холодного ада за три типа прегрешений: языком, телом и душой.
    Другой храм музея – храм Дзу, посвящён Будде Шакьямуни, духовному учителю и легендарному основателю буддизма. Это место только для молитв. Все украшения в нем, фигурки богов и людей, сделаны из глины и ярко раскрашены. Три статуи Будды: Будда молодой, пожилой Будда и Будда старый. По обе стороны каждого Будды две, меньших размеров, статуи его учеников – пожилого и молодого. У Будды 16 архатов, т.е. апостолов, учеников и четыре махараджи — четыре бога-хранителя, каждый из которых оберегает одну из четырех сторон света. Их статуи расположены в нишах-пещерах по обе стороны от Будды, символизируя аскетизм и отшельничество апостолов. Из истории известно, что сам   Будда был отшельником в течение шести лет.
    Возле Будды кучка ячменя (о нем я писал ранее (1)) и семь различных драгоценностей, символов государства. Это фигурки царя, богатыря, матери, коня и др., – символы власти, силы, материнства и др.
Далее храм Ядама – «храм тайной тантры». Этот храм закрыт для верующих – в нем молились только настоятель и ламы, достигшие очень важных чинов – выше, чем аграмба. Храм со всех сторон окружен стенами. Центральной фигурой храма является фигура бога йога-драната. У него четыре лица (на четыре стороны света), 12 плеч, на каждом по 2 руки, на каждой руке по 5 пальцев, на каждом пальце 3 сустава (если я правильно все понял и запомнил). Таким образом, 4+12х2х5х3 = 364, т.е. число дней в году. Если год високосный, то и на этот счет был выход. В руках йога-дранат держит фигурку дармапала женского вида (женской эманации) – это и есть 365-й день.
    Есть еще храм Амгалан – храм полнейшего спокойствия (или Храм Благоденствия). Это храм в честь известного религиозного реформатора и духовного правителя Занабазара (1635-1724 годы). Начиная с него, было только восемь духовных правителей – два в Монголии, и остальные в Тибете. Это был очень образованный и умный лама, знавший ремесла и искусства. Он сам отлил свою фигурку из бронзы, и по образу и подобию этой фигурки делались позднее все остальные. В 1661 году он основал новую письменность – квадратными буквами. Первая буква его азбуки входит сейчас в герб республики, символизируя независимость.
    Да, для одного дня явный избыток впечатлений. Надеюсь встретиться с вами, в том числе и по религиозным вопросам Монголии, еще не раз, а пока в путь – что-то мы задержались в столице.

 

Сэнтэй – пьедестал по-монгольски

Чумуг – костный мозг по-монгольски

Чойжин – дух-провидец

Богдо-гэгэн – главный святой

аграмба (высшая тантрийская степень)

 

 

 

 О пользе наглядной агитации 

Жизнь геологическая связана, как правило, с разного рода приключениями, особенно тогда, когда отряд не сидит на месте, а активно перемещается, решая намеченные задачи. Частая смена обстановки, и географической, и этнографической вынуждает всегда быть на высоте положения, чтобы не попасть впросак. Но в реальной жизни это не всегда удается, и тогда невольно попадаешь в разного рода любопытные ситуации. Они могут быть и смешными, и грустными, забавными, или опасными, щекочущими нервы и самолюбие, подвигающими на безрассудство, или осторожность. Таких историй было множество, но я хочу поведать только о тех, которым сам был или очевидцем, или активным участником. Эта школа походной жизни лучше всяких занудных наставлений воспитывала и закаляла, вселяла уверенность в будущем, и гордость за себя в настоящем.
    Это была моя первая экспедиция в Монголию, и, как и все последующие, была она динамичной и весьма интересной. Реализуя свою идею отыскания редкометальных гранитов, начальник наш, Коваленко Вячеслав Иванович, колесил по всей Монголии – от одного горного массива к другому. Ведь известно, что Монголия не только страна степей и пустынь, но и гор – почти 40 процентов ее территории приходится на горные районы. Учитывая такой большой объем поисков, нигде мы подолгу не задерживались – день, два, редко три, и опять в путь. И так мы к концу лета намотались, что насущным стал вопрос отдыха и   релаксации.
    На этот счет у Коваленко всегда было в запасе несколько прелестных местечек, разбросанных по Монголии, где можно было активно совместить приятное с полезным – и отдохнуть и познакомиться с местными достопримечательностями.

 

 

Пустыня Гоби в районе Арц-Богдо

    Вот и на этот раз, хотя вопрос рекреации и застал нас в пустыне Гоби, было здесь одно местечко, которое не посетить, находясь в Монголии, было просто грешно. И располагалось оно в Арц-Богдо. Массив Арц-Богдо входит в группу гор Гурван-Богдо (что означает по-монгольски «Три божества") Гобийского Алтая, характеризующихся активной тектонической деятельностью. Это Ихэ-Богдо («Большое божество», 3957 м), Бага-Богдо («Малое божество», 3590 м) и Арц-Богдо («Можжевеловое божество», 2453 м). Неоднократно в этих районах происходили сильнейшие землетрясения. А сравнительно недавно (в 1957 г.) в этих местах произошло катастрофическое гоби-алтайское землетрясение, смявшее, вздыбившее и разорвавшее целые горные массивы. И только из-за слабой заселенности этих мест было не так уж много жертв. Вот и стали монголы объяснять разгул стихий гневом могущественных богов, а потому и обожествили сами горы.

Вот и мы, прежде чем добраться до стоянки в Арц-Богдо, пробивались через эти божественные горы, а потом вырвались на простор пустыни. Здешний участок пустыни не песок – мелкая галька с лёсом и редкой травкой. Потом пошел саксаул – низкорослые, корявые, все перекрученные деревца с зелеными листьями–метелочками. А потом пошел дождь. Мы долго и успешно от него убегали, но потом попали в безвыходное положение: с одной стороны пыльная буря, с другой дождь. Нам достался дождь. Он не очень сильный на равнине, но, по-видимому, сильный в горах. Потому как по пустыне тут же побежали потоки воды, а глиняные такыры стали скользкими, как натертый паркет. И еще в одном деле спутал нам дождь все карты – помешал охоте на джейранов. Только один попался, но об этом дома по приезде, потому как тема запретная. К вечеру добрались до Арц-Богдо и стали лагерем в зарослях тамариска.

 

 

Наша кухонная палатка на закате в зарослях тамариска

    Здесь, посреди песчано-каменистой, почти безжизненной и лишенной растительности пустыни каким-то чудом возник и процветал райский уголок – заросли цветущего тамариска. Этот небольшой (метров сто в поперечнике) зелено-фиолетовый островок привлекал, как правило, все геологические партии возможностью отдохнуть среди раскаленной пустыни в тени, густо пропитанной дурьмяным запахом цветущего тамариска. В полукилометре от зарослей располагался колодец артезианского типа, очень глубокий, но с большим дебетом. К конусовидной вершине колодца приделана горизонтально поверхности земли длинная металлическая труба – это рукоять поворотного механизма насоса. В одиночку такую рукоять не провернуть, а потому обычно в нее впрягается два-три человека, и несколько минут с усилием ее поворачивают, ходя по кругу. В конце концов, в другой, более короткой трубе у основания колодца начинается движение, пробулькивание и, как следствие, из нее начинает довольно мощной струей течь в длинное деревянное корыто ледяная, кристально чистая вода. В обжигающем зное пустыни нет более волнительного зрелища, и более упоительного чувства вкуса этого самого лучшего на Земле напитка.

 

 

Артезианский колодец у тамарисков

 

Но это все присказка, почти не имеющая отношения к основному действу, поясняющая только почему место это пользовалось таким пристальным интересом у «пустынных солдат» – так мы себя называли на период работы в Гоби.
А к сути дела имело отношение то, что в полутора десятках километров от тамарисков располагались россыпи агатов и халцедонов, и было крайне привлекательно пополнить свои коллекции самыми разнообразными разновидностями этого, хотя и не драгоценного, но такого приятного на вид минерала. Правда, вся прелесть цветов и форм выявлялась только после полировки, а в природе агаты выглядели ничем не примечательными серыми окатышами. И даже истинные знатоки не могли с полной уверенностью сказать – таит ли в себе невзрачный кругляш ослепительную многоцветную и, зачастую, зональную красоту, или сер внутри, как и снаружи.
    С утра (а встали поздно) все поехали на агаты, остался в лагере только Аркаша Горегляд – должен же был кто-то остаться в лагере, да он и ранее здесь уже бывал несколько раз. Оказалось, что и остальные тоже бывали здесь в прошлые годы, и только мне это было в диковинку. Все уже были ранее и знали к чему быть готовыми, а потому запаслись и соответствующей тарой, и соответствующим инструментом. Никто не знал, что я впервые на агатах, а потому никто меня не проинструктировал на этот счет. Я так и поехал налегке и пустыми руками, думал, что все, что найду – просто положу в машину.

 

 

В тамарисках на закате

   

 

Тамариск крупным планом

 

Выехали сразу на двух машинах, и 15 километров до нужного места преодолели минут за двадцать. Довольно обширное пустынное место, буквально усыпанное осколками разбитых агатовых жеод. Встречаются и целые жеоды, но значительно реже, и никогда не знаешь, что таит в себе этот невзрачный серый кругляш – изумительный по красоте и цвету полудрагоценный камень, или простой булыжник. Некомпетентные вандалы по-простому устанавливали его ценность – разбивали молотком, но этим действом ценность эту практически на сто процентов и теряли по причине появляющейся внутренней трещиноватости. Такими переколотыми камнями, следами некомпетентных вандалов было усеяно все обширнейшее пространство. Зачастую осколки были просто изумительной красоты, и так и тянуло – нагнуться и подобрать, но …. Но было лето, была жара и были скорпионы.

Эти жители пустыни предпочитали, однако, жару пережидать под камушками, а потому начальник наш, человек авторитетный и в научных кругах, и среди простых работяг, уже загодя, за несколько дней до вылазки на агаты, начал нас наставлять – как не попасться под жало скорпиона. Собственно говоря, все наставление сводилось к тому, что понравившийся камешек надо сначала перевернуть молотком. Истина вроде бы простая, и не требует долгого заучивания, но когда вам твердят ее несколько дней подряд, то наступает естественное отторжение. Вот и перед отъездом на агаты Коваленко еще раз нас проинструктировал, и продолжал давать наставления во время поездки.
    А так как я по существу оказался совершенно неготовым для собирания агатов – не захватил ни мешка, ни геологического молотка, то ковырять камни пришлось ботинком. Собственно говоря, у меня на этот момент геологического молотка не было и в наличии. Я всегда в маршруты брал с собой только тяжелую кувалду, поскольку был главной ударной силой при добывании образцов из твердейших гранитных пород. Я надеялся, что все мы на агатах будем вместе, и машины будут рядом, и не будет проблем с хранением найденных камней. Но по приезде все тотчас же разбежались, захватив мешки и молотки, а оба шофера тоже куда-то уехали – видимо по своим излюбленным издавна местам.
   И оказался я по существу один на один с полем переколотых агатов и без опыта поиска, и без инструмента для поиска целых камней. Да и найденные камни было некуда уложить, а, уложенные в кучку, они на расстоянии нескольких метров терялись на фоне других. И что-то стало мне так обидно за невнимание моих опытных коллег ко мне новичку, что плюнул я на все, и решил не тратить время попусту, и уйти в лагерь одному и пешком.
    Так и потащился по пустыне с двумя фотоаппаратами, да с небольшим количеством подобранных в пути обломков агатов, уложенных в снятую куртку, злой, как черт, на весь белый свет, и неуверенный, в правильном ли направлении иду. Я, правда, имел один ориентир – характерную горку неподалеку от лагеря – Хуйс-толгой называется (толгой по-монгольски – голова), и еще одну горку под названием Холбо-Ула (Сигнальная гора). Но я их издали не видел, и потому был не очень уверен, что иду именно к ним. В пустыне перспектива совсем другая, чем везде, каждый маломальский пупырь виден очень издалека. Вот и эти горки – идешь к ним, идешь, а они все не увеличиваются, и все так же далеки. Пройду с полкилометра, начну сомневаться, так ли иду, постою, все признаки и ориентиры сопоставлю – вроде верно все, и опять в путь. А через полкилометра опять начинаются сомнения. И так всю дорогу. Только километра за два до лагеря, когда и тамариски стали видны, и на известный колодец наткнулся – только тогда успокоился – все в порядке, верно иду.
    В лагере немного отошел, побрился, дела свои в порядок привел. Только часа через два после моего прихода приехали остальные. Был мне хороший втык от Коваленко, что я ушел без спроса (я, правда, предупреждал Ярмолюка, но мой начальник все-таки Коваленко, и досталось мне по заслугам). Повинился я и поклялся, что не повторится. На том и успокоились. Все до вечера, конечно, были заняты своими агатами. А поздно вечером приехал еще отряд – Самойлова. Еще пять человек добавилось. Опять в темноте ставили палатки, и был праздничный ужин (спирт у Самойлова был в запасе), и опять разошлись далеко за полночь.

 

 

Сигнальная гора

 

С утра высокое начальство, Коваленко и Ярмолюк, решили поездить по окрестностям в поисках новых россыпей агатов. Взяли и меня в маршрут, скорее всего потому, что я накануне так и не приобщился к числу их обладателей. Весь день мы колесили по массиву Арц-Богдо , но таких же богатых россыпей не нашли, так, кое-где небольшие участки, зато агаты необычные, с пустотами внутри и аметистовыми щеточками в пустотах. Так, «курочка по зернышку …», и мне удалось немного камней набрать.
    Было у нас намерение прорваться через один хребет в соседнюю долину. Долго пробирались по долине, потом свернули в ущелье. В ущелье пробирались по ручейку от родников, а потом уткнулись в нагромождение камней и встали, дальше дороги нет. В этом глухом, пустынном месте был настоящий оазис – вода, высокая трава, а по бокам почти отвесные черные горы – это бывшие лавовые потоки. Природа располагала к отдыху, и мы решили здесь пообедать (к тому же и время подошло). Поели, вот только чай не попили – кружки в лагере забыли, помылись в ручье и подались обратно не солоно хлебавши.
    На обратном пути заехали на очень красивое место – в каньон возле горы Улан-Богдо. Место сказочное, водой вымыло глубокий каньон. Одна стена каньона почти отвесная и слоистая. Слои разной окраски, но самый необычный – салатовый. А по самому каньону разбросаны холмы неразмытой породы самых причудливых форм и цветов, кое-где намело небольшие барханчики. А далеко на заднем плане гора с красными потеками по склонам – как будто течет раскаленная лава. Вообще, все горы здесь вулканического происхождения, стоят такие округлые, конусообразные холмы. А еще дальше, через долину – желтые пески. Это самые высокие в Монголии барханы, отдельные высотой до двухсот метров.
   

 

Ущелье с родником в Арц-Богдо

 

От каньона поехали по собственным следам домой, в лагерь. По пути опять поискали новые места россыпей агатов, но ничего путного не нашли, только пострадали. И пострадал у нас сам Коваленко, и это очень необычно, поскольку более осторожного и рассудительного человека трудно сыскать. Он всегда, на каждом маршруте предупреждал нас, что прежде чем взять камень в руки, надо перевернуть его молотком – может под ним скрывается скорпион. Вот и в этом маршруте он предупреждал об опасности. Но как только повстречались нам аметистовые агаты, вот здесь-то и вступил в силу психологический фактор. Вячеслав Иванович еще из кабины газика увидел агаты, и выскочил первым из салона, забыв про свои же наставления и про молоток, схватился за первый же попавшийся агат рукой, вскрикнул и отбросил его в сторону. Небольшому зеленому скорпиону, мирно отдыхавшему как раз под этим камнем, было чуждо преклонение перед начальством, и за такое беспардонное вторжение в его жизненное пространство он ужалил последнего за большой палец. Это было событие и самый наглядный пример, как не надо собирать агаты. Лучшей наглядной агитации безопасности нельзя было придумать. Здесь уже были не слова, а факты, причины и наступившие незамедлительно последствия – палец стал распухать.

 

 

Гора Улан-Богдо

 

 

В каньоне горы Улан-Богдо

 

Коваленко крепился, говорил, что почти не больно, но палец все пух и пух. Наши спецы тут же подсказали самый народный способ лечения от укуса скорпиона – принять внутрь 50 граммов чистого спирта. Но спирта под рукой у нас не было, ехать за ним в лагерь Коваленко отказался наотрез и принял мужественное решение – маршрута не прекращать, а уж он-то потерпит. Так он и проходил с распухшим пальцем, перевязанным платком, все время сбора агатов. Да и сам, несмотря на очевидную боль, агаты собирал, аккуратно переворачивая их геологическим молотком, прежде чем поднять рукой. И терпел до самого лагеря, а потом еще два дня, пока болел палец. Случай этот в некотором роде стал уникальным, потому что и в эту экспедицию, и в две последующие я не слышал, чтобы кого-то еще ужалил скорпион. И вообще было их мало, можно сказать – почти не было.

 

 

Коваленко фотографирует в каньоне горы Улан-Богдо

 

Хорошо, что событие это произошло в самом конце лета. В это время скорпионы не такие ядовитые, а самые ядовитые они весной, тогда такой укус привел бы к более худшим последствиям. Опухоль вскоре спала, но привычка поучать и наставлять – осталась, еще раз характеризуя Коваленко, как человека сильного, способного упорно следовать своим жизненным принципам.
    Что ни говори, а местечко это в Арц-Богдо славится не только тамариском, агатами и охотой на джейранов (о которой я попытаюсь рассказать вам позднее), но и наскальными рисунками. О них как-то упомянул Коваленко, и у меня отложилась мысль – во что бы то ни стало найти их и посмотреть. Я и ранее знал, что именно эти места считаются наиболее вероятной родиной человека разумного. Изготовление орудий считается первейшим признаком появления homo sapience. И здесь стоит отметить, что наиболее интересные и поистине неисчерпаемые материалы по орудиям труда, относящиеся к нижнему палеолиту,   открыты в юго-западной части цент¬ральной Гоби, у подножья хребта Арц-Богдо.
    Обработанные желваки красной и реже желтой яшмо¬видной породы в горах Арц-Богдо рассеяны на огромном пространстве: около 10 км вдоль гор и 10—15 км в сто¬рону от них. Таким образом, здесь в древности находился крупнейший центр добычи камня с первичной обработкой. Арц-Богдо было одним из важнейших в Монголии мест добычи сырья в эпоху палеолита. Среди известных в мировой литературе древнейших мастерских и каменоломен этой эпохи трудно найти что-либо подходя¬щее для сравнения по обилию материала. В мастерских Арц-Богдо име¬ются десятки и сотни тысяч каменных изделий.
    Сравнительно густая заселенность ныне почти безлюдных областей Монголии свидетельствует, что в среднюю и верхнюю пору четвертичного периода кли¬матические условия Центральной Азии были более благо¬приятными для человеческой жизни, чем теперь. Климат отличался боль¬шей влажностью и более высокой среднегодовой температурой. И этому нашлось подтверждение неподалеку от лагеря.
    Когда я вернулся, не солоно хлебавши, из первого похода за агатами, то до приезда всей группы успел поискать наскальные рисунки. И ведь нашел! Неподалеку от зарослей тамариска из ровного тела пустыни торчали несколько невысоких горок. И на первой же из них, после непродолжительных поисков, я нашел наскальные изображения. Это были не рисунки, а выбитые на камне контуры изображений животных и людей. Я заснял некоторые, а потом заторопился в лагерь – не хватало мне еще упреков и за самовольство в окрестностях лагеря. Теперь это наследие давно ушедших веков документально свидетельствует о том, что на этой пустынной и безводной земле когда-то бурлила активная жизнь, были леса и вдоволь воды.

 

В Арц-Богдо летняя жара,

И нам домой уже пора –

Окончились все сроки.

Но, как награда нам за риск,

Цветет беспечно тамариск

В пустыне одинокий.

 

А, как награда за труды,

В колодце близком тьма воды,

И мы врачуем раны.

Лекарство полностью свое:

Архи, кумыс да мумие,

С небес – избыток праны.

 

Почти три месяца пути

Бесследно не могли пройти –

Ведь нервы не канаты.

От всех волнений и тревог

Геологических дорог

Врачуют нас агаты.

 

Их чудный, бесподобный вид

Под серой корочкой сокрыт

Был миллионы лет.

Тускнеет наша суета,

Когда такая красота

Является на свет.

 

Еще вчера – хоть волком вой,

Сегодня – не спешим домой,

У нас в гостях века.

От древних жителей привет,

Лежавший может тыщи лет –

От стрел и до скребка.

 

Здесь, под приметною скалой,

Древнейший жил мастеровой,

И оружейник тоже.

Когда-то были здесь леса,

И ветер в кронах нежился

Когда-то, ну так что же?

 

Сегодня он несет песок

На этот маленький лесок

Цветущих тамарисков.

На сотни верст пустыня здесь,

И камень, выгоревший весь,

Да и жилье не близко.

 

Здесь нет оленей, как тогда,

Но память в прошлые года –

Рисунки на скале.

Летит олень – рога вразлет,

Охотник с луком – целит влет

На этой вот земле.

 

Пусть изменился климат, вид,

Но камень бережно хранит

Прошедшей жизни миг.

А наша память? – только спесь,

И кто-то выцарапал здесь

Нелепый грузовик.

 

 

Когда-то здесь водились олени

 

 

И паслись буйволы

 

 

И козы

 

Да, когда-то здесь кипела жизнь, и растительная и животная. А теперь только корявый саксаул, джейраны да корабли пустыни – двугорбые верблюды, и, время от времени, грузовики. Кто-то, видно из шоферов, попытался рядом с древними рисунками выцарапать и профиль грузовика, но это выглядело так жалко и нелепо, что у меня рука не поднялась зафиксировать это кощунство. У подножия скалы много характерных каменных обломков. Может быть, это остатки каменных орудий древнего «летописца»? Не берусь утверждать это, поскольку с археологией совершенно не знаком. Однако, уже позднее, в лагере Коваленко показал мне, несомненно, обработанный камень – нуклеус, найденный им в окрестностях лагеря. Нуклеус – это кусок кремния, или другого достаточно твердого камня, от которого в древности отбивались отщепы для приготовления каменных орудий – ножей, скребков, наконечников для стрел и копий. 

 

 

 

Двугорбый житель этих пустынных мест

 

А еще позднее, в маршруте Володя Ярмолюк нашел просто классический нуклеус и подарил его мне. Наш монгольский коллега, Болд, был просто очарован этим древним артефактом и очень настаивал, чтобы я передал его в археологический музей. Но я был тверд в своем стремлении оставить себе это прекрасное напоминание о древней Монголии, и не поддался на уговоры. И теперь этот гость из глубокой древности занимает почетное место на одной из книжных полок в моей московской квартире.

 

 

 

 

 

 

 Неожиданное соседство

Как часто судьба ставит нас в неожиданные ситуации и требуется определенное присутствие духа, чтобы выглядеть в них достойно. В геологических экспедициях это случается сплошь и рядом, к чувству необычности как-то привыкаешь, воспринимая неожиданное, как обыденное.
    Очередное приключение ждало нас километрах в ста от Улан-Батора, в Абдарском горном массиве, куда мы добрались на ГАЗ-66, основательно поплутав между гор, и, в результате, подъехав к нему с обратной стороны. Наша цель – редкометальные граниты, и мы поднимаемся за ними все выше и выше по склону – практически на перевал, где и разбиваем палаточный лагерь. Всего три палатки – две рядом, для кухни с поварихой и для коллекторов, и одну поодаль – для начальства, Царевой Галины. С некоторых пор она   что-то сторонится своих подчиненных, и нам не в напряг такое отдаление.
    Погода и природа радуют – безоблачно, жара, и море цветов, среди которых выделяются эдельвейсы и саранки. К вечеру начинают наползать низкие облака, низкие еще и потому, что стоим мы высоко. Зная, что такое непогода в горах, спешим с Царевой сделать хотя бы рекогносцировочный маршрут. Неподалеку и чуть ниже натыкаемся на амазонитовый рудник. Когда-то мы с превеликим трудом и приключениями искали на Бага-Хэнтее хотя бы проявления амазонита, а тут целый открытый рудник, настоящий симбиоз машинного и ручного труда. Экскаватор вскрывает гранитный пласт, затем часть его забуривают и взрывают, а часть выкалывают стальными клиньями и кувалдами.
    Механизмы и инструменты налицо, а вот людей нет, только неподалеку у скалы стоит закрытая юрта, а возле нее две лохматые собаки. В юрте попискивает щенок, а над юртой на скале гордо красуется каменный архар. Берем образцы амазонитового гранита, кусочки амазонита и торопимся в лагерь, поскольку быстро надвигаются облака. Совершенно потрясающий закат – почти над головой грозовые облака, подсвеченные снизу заходящим солнцем, а от того багровые и зловещие. Лагерь словно на краю геенны огненной, а внизу, в долине светло и зелено.
   Грозовые тучи разродились с утра лишь небольшим дождичком. Перед маршрутом, прихватив пару бутербродов, заскакиваю на рудник – покормить собак. Их уже четыре, и еще несколько монгольских парней. Топится печь, греется чайник. Один из парней немного говорит по-русски и приглашает на чай. Хоть это и не принято у монгол, но от приглашения на чай отказываюсь – надо успеть в лагерь до завтрака. Да и тучи опять набегают, а в маршруте в горах работать в дождь крайне опасно.
    До самого вечера дождь только пугает, но во время ужина он решает отыграться. Огромная низовая туча стремительно надвигается на перевал. Не допив чай, успеваем все же внести стол в кухонную палатку, тент снимаем уже на ветру, и еле-еле скатываем. Наша палатка укреплена лучше всех и пока еще держится, а вот палатку Царевой, которая стоит вдали от лагеря и скалы, и немного выше треплет так, что того и гляди унесет. Да и кухонная палатка приподнялась над землей, но еще удерживается оттяжками. Витя Троицкий ушел к Царевой, мы с Володей к поварихе Наташе, и начали героически бороться за спасение жилищ – вбили еще крючья, полога придавили камнями и, вроде бы, справились.
    Но это был лишь первый порыв, вскоре ветер еще более окреп, и мы бросаемся ставить дополнительные крепления и заваливать камнями края пологов. Наша палатка хоть как-то, но защищена скалой, кухонная защищена нашей, а вот палатка Галки стоит и выше, и на самом ветру – того и гляди унесет. Оставив Наташу, все переходим к Царевой, насколько возможно крепим палатку камнями и крючьями, и остаемся в ней, гарантируя этим в какой-то мере безопасность. Но что можно гарантировать при ураганных порывах ветра? Чтобы хоть как-то приглушить тревогу и скрасить ожидание, садимся играть в преферанс. Играем без намеченного предела, до того как стихнет ветер, и получается, что почти до утра. В палатке все же тепло, а вне ее настоящее столпотворение – ветер, дождь и холод – мы в самом центре тучи, оседлавшей перевал. К утру прекращается только ветер, а дождь все идет и идет, то сильнее, то тише, но не прекращается ни на минуту. Возвращаемся в свою палатку, чтобы хоть на часочек вздремнуть.

 

 

Облако опускается на палатку Царевой

 

Утром в нескольких шагах ни зги, и это не туман, это облако, которое никак не слезет с перевала, и все истекает дождем, и хлещет ветром. Плащи короткие и мало защищают от дождя. Пока ходили за Царевой, чтобы проводить ее на кухню к завтраку, даже поплутали в облаке, и промокли основательно. Непогода длится весь день, и весь день мы в облаке, как Иов в чреве кита – ветер, дождь и никакой видимости, никаких маршрутов и никаких камеральных дел. Холодно, греемся чаем и азартом преферанса до самого вечера. А вечером наконец-то облако исчезает – то ли уходит, то ли выливается в дожде. Чудный закат. К полуночи утихает и ветер, небо усыпано ярчайшими звездами и выплывает луна – кажется, наше вынужденное безделье заканчивается.

 

Поднялся к вечеру туман,

Залил долину, и, не тая,

Как в белом сне листы листая,

Под ветром клочьями летая,

Он полился за перевал.

 

Палатки скрылись в белой мгле,

Как будто в пене утонули,

И эхо горы не вернули,

Поблекли звуки и уснули,

И стало пусто на земле.

 

Лишь догорал вдали закат,

И над безмолвием равнины,

Скупым лучам, подставив спины,

Торчали редкие вершины,

Неся гранитный свой наряд.

 

А над палатками струилась,

Вскипала пенная река,

Хоть широка, но так легка,

И так в долине глубока,

Что просто голова кружилась.

 

Все так величественно, странно,

Так гениально в простоте,

И на гранитной высоте

Я отдавался красоте,

И восхищался неустанно.

 

Такие редкие часы

Навечно в сердце остаются,

И не поблекнут, не сотрутся.

Покличешь их – они вернутся,

И лягут гирькой на весы.

 

Утром втроем – Царева, я и Витя, идем к карьеру. Пока позволяет погода, надо успеть отобрать образцы амазонита и взять пробу амазонитового гранита. Я прихватил с собой бутерброды для собак, а Витя остатки каши для щенка. На подходе видим дымок – возле юрты топится буржуйка, а по соседству стоят еще одна небольшая юрта и палатка. Многолюдно, и всё молодые парни с короткой стрижкой, и среди них мой позавчерашний знакомый, немного знающий русский. Здороваемся, из юрты выходит еще один монгол, молодой, но очень строгий на вид – оказывается это начальник – дарга. При его появлении парни подтягиваются и разговоры стихают.
   Непогода и их прихватила основательно – из юрты выносят подмокшие вещи и еще один предмет, который не очень вяжется с походным жильем – настоящую железную кровать с шишечками. Она идеально заправлена, а посередине одеяла возлежит вещь на руднике неуместная – настоящая милицейская фуражка! Тем временем Царева интересуется, а сколько человек здесь работает? Мой знакомый отвечает:
    – Немного, от десяти до двадцати, а вот внизу, в зоне – много!
    – Где? – бледнеет Галка.
    – В зоне. Здесь хорошо, свежий воздух. Я семь лет отработал, и еще восемь осталось, поясняем монгол.
Вот влипли – пару дней стоим по соседству с зэками, и, видимо, серьезными – вот у нашего переводчика пятнадцатилетний срок. А рядом еще полдюжины бритоголовых ухмыляются, а ведь казалось (до того как мы узнали, что они зэки), что улыбаются. А тут еще серьезный дарга из МВД, а может внутренних войск, бдит, чтобы не было других контактов, кроме как с переводчиком. Но он по-русски не понимает, а переводчик поясняет: мясо у них есть – конина, воздух свежий, работа здоровая, бесконвойные. Вот архара вылепили на зоне из гипса и затащили на скалу. Добытый камень режут в зоне на плитки, полируют, и получается прекрасный облицовочный материал.
   Спрашиваем у дарги разрешение осмотреть карьер и взять образцы, потом Витя угощает всех сигаретами, и мы спешим расстаться с опасными соседями. Берем образцы, пробу и спешим в лагерь, поскольку опять надвигаются тучи, и не очень хочется снова несколько дней мокнуть под дождем. Стремительно сворачиваем лагерь и успеваем до дождя спуститься с перевала и доехать до трассы. У самой трассы дождь нас догоняет, но на шоссе мы гораздо быстрее, и, опережая его, вскоре выезжаем на солнце. До Улан-Батора рукой подать, но мы хотим проехать его транзитом, а потому останавливаемся на перекус.
    Солнечно и безветренно, и мы легкомысленно располагаемся на травке неподалеку от машины, стелим скатерку, устанавливаем печку, работающую от паяльной лампы, ставим кипятиться чайник, а сами начинаем «строгать» бутерброды. Но тучу, по-видимому, не устроил наш побег, и в самый разгар чаепития она неожиданно обрушивает на нас лавину градин. Размером с куриное яйцо, они сначала редко, а потом все чаще беспокоят землю и всякую живность на ней, включая и нас. Что-то убирать уже нет времени – самим бы убраться, что мы и делаем, нырнув под машину. Пока бежал к машине и «нырял» и мне пару раз досталось по первое число – по руке и по спине, словно дубинкой огрели. Град сыплет всего несколько минут, но успевает перевернуть нашу печку с паялкой, разбить посуду и перемешать все съестное.

 

 

Та самая туча, догнавшая нас под Лун-сомоном

    И надо сказать, что мы, быстро найдя укрытие, еще легко отделались. Когда, собрав наш покалеченный скарб, мы двинулись к Улан-Батору, то возле дороги увидели стадо коров, которому тоже досталось от града – несколько коров лежат, но не так, как они обычно лежат на отдыхе – на животе и подогнув ноги, а на боку с вытянутыми ногами. Что с ними – просто оглушены, или убиты, мы проверять не стали, еще раз поблагодарив судьбу, что не застал нас такой град в маршруте на открытой местности.
Что ни говори, а интересная получилась вылазка – и продуктивная и информативная, и на приключения богатая. С легким сердцем заносим ее в свой актив и едем дальше – нам предстоит еще немало поработать и немало посмотреть и прочувствовать. До новых встреч!

 

 

Это туча потрудилась

 

 

Витя и Володя демонстрируют «трофеи»

 

Месть богов

Можете смеяться, иронизировать, а можете просто покрутить пальцем у виска, но с некоторых пор я начал уважительно относиться к приметам. И не только к тем, которые веками вызревали в народе и, по большей части, связаны с природой и бытом, но и к приметам тем, или иным, боком причастным к проявлению высших сил. Впрочем, давайте по порядку.

История эта, отчасти смешная, немного грустная, произошла во время экспедиции в Монголии, и началась, вроде бы, с пустяка. Володя, водитель нашего экспедиционного грузовичка ГАЗ-66, человек совестливый, безотказный и работящий, вдобавок ко всем своим положительным качествам имел одно увлечение – коллекционирование разных резных фигурок. В каждом аймаке, в каждом сомоне он первым делом посещал местный дэлгуур, а то и мухлаг, и нередко приобретал любопытные вещицы. Но в этот раз на перевале «Радужный» у аймака Тосонцэнгел усмотрел он среди подношений на обо фигурку какого-то божка. Вероятно, фигурка эта была бронзовой, поскольку покрывала ее зеленая патина, этим и выделялась она резко на фоне других предметов.

 

 

Наши шофера – Володя и Роман

 

Здесь как раз уместно несколько слов сказать про обо. В самом простом случае это горка сложенных камней. Есть красивая легенда о происхождении обо. По этой легенде, каждый, уходящий в набег, монгольский воин оставлял на горке в память о себе камень, а по возвращении из набега камень свой с горки убирал. Таким образом, оставшаяся горка камней символизировала память обо всех, не вернувшихся из набега. Такие памятные горки обо разбросаны по всей Монголии, на каждом перевале, у развилок дорог, у населенных пунктов – вообще у каждого более-менее значимого места. При этом крупные обо служат местами поклонения – каждый обязательно что-нибудь оставляет на память – вещицу, монетку, ленточку, а, чаще всего, просто спичку. Брать приношения считается святотатством. Вот где раздолье нумизматам, но …

 

 

 

Обо на одном из перевалов

 

 

 

Священное дерево под Тарятом

 

В набег, в набег,

Да хоть на Русь,

Или в пределы Поднебесной.

Орду ведет батыр известный,

И на верблюдов вьючат груз.

 

В набег, в набег,

Шальные кони

Грызут стальные удила.

Вот-вот помчатся, как стрела,

И не уйти вам от погони.

 

В набег, в набег,

Ну а пока

Оставит каждый воин в память

Простой, невзрачный, серый камень –

На месяца, иль на века.

 

В набег, в набег,

Ушли монголы.

Пройдет, быть может, много дней,

Гора уложенных камней,

Их будет ждать в пустыне голой.

 

В набег, в набег,

Кто может знать,

Как много их к горе вернется,

Кому удача улыбнется –

С лошадки слезть и камень взять.

 

В набег, в набег,

А кто навек,

Оставшись там, на поле брани,

Не сможет взять свой скорбный камень –

Себя на память он обрек.

 

В набег, в набег,

Прошли века,

Ушли живые, их забыли –

Как будто вовсе и не жили –

Людская память коротка.

 

В набег, в набег –

Остались кучи

Невзрачных памятных камней,

И это память вся о ней,

О некогда Орде могучей.

 

 

 

Витя Троицкий у обо

 

Мы всячески отговаривали Володю не тревожить память предков, не гневить монгольских богов. «Да я только посмотрю, ребята, и верну» – успокоил он нас. Внесли и мы свой вклад в память о падших – каждый чем-то поделился, я так положил несколько советских монет.

В Тосонцэнгеле Коваленко, Царева, Юля и Роман уехали на командирском УАЗ-469 в дэлгуур за продуктами. Остальная компания осталась ждать у бензоколонки на выезде из аймака. Заодно, между делом, заправили ГАЗ-66, что оказалось задачей не из легких – бензин из какого-то хранилища надо было качать ручной помпой несчетное число раз. Вечерело, Коваленко с компанией задерживались, а до намеченного места стоянки нам еще предстояло проехать километров семьдесят, да еще в сторону от основной трассы по дороге, известной только Коваленко и Володе. Время поджимало, и Витя Троицкий уговорил Володю тронуться в путь – Коваленко, мол, налегке потом догонит наш перегруженный грузовик. Меня в качестве связника оставили на бензоколонке.

 

 

Обо на одном из перевалов

 

И всем был хорош этот план, но как-то не учли особенностей монгольских дорог. Настоящих, стационарных дорог в Монголии практически нет, а грунтовые в непогоду быстро разбиваются – вот и торят рядом с разбитой новую колею. Сплошь и рядом можно наблюдать такую картину – выбираешься на перевал, а внизу от основной трассы веером рассыпаются два-три десятка новых колей, идущих более-менее в одном направлении. Вот и здесь, когда полчаса спустя подъехал Коваленко, подобрал меня, и центральная трасса обогнула холм, то открылась перед нами долина с двумя десятками разбегающихся колей и далеким силуэтом, вроде бы ГАЗ-66. Четвертьчасовая погоня выявила, что машина не наша, и мы, вернувшись к колонке, выбрали другое направление – опять неудача, и третье с тем же успехом. Но вот, при очередном возвращении, нашли у колонки наших беглецов, которым достало смекалки вернуться к месту рандеву.

Гроза была ужасная, поломался график работ, и по этому поводу от Коваленко досталось всем на орехи, но больше всего перепало Володе и Вите, как заводиле этого побега. Но обиднее всего то, что мотались мы, в поисках беглецов, совершенно зря – знал Володя куда ехать, и ездил как раз по той же дороге, куда мы свернули после нагоняя, просто хотел начальник создать прецедент, и наказать подчиненных за непослушание – вот и гоняли мы впустую несколько часов.

Ко времени окончания экзекуции уже стемнело, и мы, отъехав всего километров 20 от аймака, свернули в ущелье, к ручью, и уже в темноте разбили лагерь. Согласно не писаным правилам, самой первой установили кухонную палатку, сгрузили провиант и все кухонное оборудование, и, пока устанавливали жилые палатки, Юля успела приготовить ужин. Ужинали в гнетущей обстановке, при полном молчании и общей понуренности. Никаких вечерних посиделок – все сразу разбрелись по палаткам, на сон.

Я уже успел раздеться и забраться в спальник, когда появился Витя и поманил за собой, приставив к губам палец. Заинтригованный, я проследовал за ним к кухонной палатке как раз к началу рекреационной процедуры – незаслуженно обиженная компания в лице Володи, Вити, второго шофера Романа, монгольского геолога Цедена, Аркадия и примкнувшего меня решила немного расслабиться, снять напряжение последних часов. Думаю, вы понимаете, чем быстрее всего снимается напряжение? Но в Союзе зверствовал сухой закон, и младший монгольский брат, стремящийся ни в чем не отставать от старшего, его тоже практиковал. В дэлгуурах и мухлагах не было ни бутылки архи, местного аналога российской водки. У аборигенов нельзя было достать даже архушки, местной самогонки, которую монголы гонят из молока. Градус ее крайне слаб (не более двадцати), а вкус и запах совершенно отвратительны. Но даже ее у нас нет, зато есть кое-что другое, бродящее в сорокалитровой молочной фляге …

В таких флягах мы всегда возим с собой запас питьевой воды. Однако мы уже покинули самое безводное место – пустыню Гоби, и водой были заполнены не все фляги. В одной солились щуки (но это отдельная история, которую я расскажу как-нибудь в другой раз), а в другой …. В другой фляге у нас стояла бражка, самая настоящая бражка на хармаке. Хармак – довольно вкусная ягода, растущая кое-где в пустыне на небольших кустиках. Мы как раз возвращались из Гоби, где стояли некоторое время в местах произрастания этого пустынного винограда. Пока мы ходили в маршруты, Юля насобирала ягод, сахара у нас было в избытке, а шофера насчет выпивки народ ушлый – вот и родилась у них тайная мысль, которая и выкристаллизовалась с помощью Юли в удачную попытку приготовления браги. Пришлось пожертвовать питьевой водой из одной фляги – стало у нас меньше компотов и чаев, но дело было сделано. Я не думаю, что начальство не знало об этой затее – конечно, знало, но молчало до поры до времени, тем более что в компотах и чаях его не урезали. 

 

 

Хармак на кочковых песках у Улген-Гола

 

Так и ездила с нами фляга уже довольно длительное время, достаточное для получения браги, и не наша вина, что обратились мы к ней тайно, и не по самому благоприятному поводу. Первый принесенный трехлитровый бидончик закончился как-то очень быстро – не все успели даже распробовать. Второй уговорили уже в охотку – под хорошее настроение от снятого напряжения и задушевный разговор. Далее бидончики уже не считали. Юля, обычно ночевавшая в кухонной палатке, достала самые сокровенные пищевые припасы, и пир пошел горой. Причину застолья уже забыли, да и нужна ли причина для хорошего застолья и душевной беседы? Разошлись уже на рассвете – шофера по машинам, а остальные по палаткам.

Я и заснуть толком не успел, как разразилась гроза при ясном небе, вчерашний нагоняй показался легкой журбой. Коваленко просто кипел от гнева, и было от чего. Если вы не знаете, то я вам скажу – в высокую кабину ГАЗ-66 надо подниматься по небольшой металлической лесенке. Володя, который обычно ночевал в кабине, оступился на лесенке, упал, и … сломал ногу. Теперь потеря времени исчислялась уже не часами, а днями – повисал под угрозой весь маршрут. Вячеслав Иванович, как человек высокоинтеллигентный, до ненормативной лексики не снизошел, но всем «пьяницам» досталось по первое число, а насчет браги поступил совершенно однозначный приказ – «Пойло вылить!». Вылить, так вылить, и мы с Витей понесли на удивление легкую флягу в кусты. Удивляться было чему – во фляге оставался только осадок на самом донышке. Славно, однако, расслабились – а нечего было нас доводить до смурного состояния.

В лагере за это время все более-менее успокоилось – решение было принять и дальше нагнетать обстановку не имело смысла. Коваленко, по праву единоначалия, решил – Роман на УАЗике отвозит Володю на лечение в Улан-Батор, а вместо него привозит другого шофера для ГАЗ-66, лагерь на это время остается на месте, сотрудники занимаются камеральными работами.

Коваленко уже дописывал письмо на базу, когда Володя, допрыгавший с чьей-то помощью до УАЗика, и устроившийся там, на заднем сиденье, поманил меня.

– Просьба есть, держи – протянул он мне небольшой сверток.

– Я ведь божка-то из обо взял, так ты его обратно положи, когда будете возвращаться. Ребятам не говори, извини за все неприятности.

– Ладно, поправляйся, все сделаю.
На том и расстались – уже до следующего сезона. А божка я вернул в обо на обратном пути, и наказал себе строго-настрого – во избежание неприятностей, не нарушать обычаев, установленных не мной.

 

 

 

 На колесах под парами

Когда бываешь с экспедициями в разных краях и странах, то невольно хочется попробовать то, чем страна особенно гордится. Поэтому, когда я впервые попал с экспедицией в Монголию, то заветной мечтой было выпить настоящего монгольского кумыса, приготовленного не из козьего, или коровьего, а из кобыльего молока. А потому еще настоящего, что родиной кумыса считаются монгольские и казахские степи, где готовить его стали еще в шестом тысячелетии до нашей эры. Впервые упоминал о кумысе Геродот (484-424гг. до н.э.), описывая быт скифов, при этом он особо отмечал, что скифы так дорожили тайной производства этого напитка, что ослепляли всех невольников, видевших производство. Кумыс обладает рядом ярко выраженных лечебных свойств, и является мощнейшим природным иммуностимулятором. И как не испытать на себе действие этого чудодейственного напитка. Недаром казахи говорят: «Как нет возраста лучше сорока лет, так нет лучше пищи, чем кумыс».

Но вот уже больше месяца мы колесим по Монголии, а кумыс удалось вкусить только один раз, когда мы в монгольской геологической партии купили целую флягу (почти 40 литров) кумыса всего за 32 тугрика (один рубль в начале восьмидесятых оценивался по курсу в 4,18 тугрика). Подивившись такой низкой цене, мы затем подивились и качеству продукта, мало напоминающему кумыс из рассказов старожилов. Вполне возможно, что был он еще совсем молод, и приготовлен из коровьего молока. Флягу мы, конечно, со временем уговорили, но без особого удовольствия, и все ждали возможности испить настоящего, кобыльего, налитого непосредственно из бурдюка. И такая возможность нам, в конце концов, представилась.

 

 

В верховьях Кобдо-Гол

 

 

Река Кобдо-Гол

 

 

Река Кобдо-Гол

 

Стояли мы тогда лагерем на реке Кобдо-Гол неподалеку от вольфрамового рудника. Богатейшие вольфрамовые жилы, состоящие из вольфрамита, выходили прямо на поверхность, и добыча руды велась открытым методом – просто киркой. В отряде, кроме нас семерых, были еще два геолога из других партий, которые напросились с нами ранее, чтобы осмотреть рудник. До места добрались ночью, и лагерь разбивали в темноте, а когда поутру проснулись, то обнаружили, что стоит лагерь в буквальном смысле слова на кладбище. Я собирал камни, чтобы придавить брезентовые полога палатки, и обратил внимание, что вроде бы хаотично разбросанные камни образуют небольшие правильные окружности, до двух метров в диаметре, и таких окружностей вокруг много-много. А наш газик задними колесами стоит прямо в одном из таких кругов. Да, это захоронения! А метрах в десяти от лагеря находится древнее и очень большое захоронение с несколькими рядами концентрических окружностей из камней. Каждый круг – это убитый враг. Видно знатный воин здесь захоронен.

 

 

Одно из древних захоронений

 

Лагерь переносить мы не стали, поскольку не собирались здесь долго задерживаться. Действительно, после посещения рудника наши гости-геологи засобирались по домам, и Коваленко поручил мне с Николаем развезти их по своим партиям. После завтрака мы быстренько загрузили газик (ГАЗ-69), взяв продовольствие, спальники и что выпить, а еще две карты – всей Монголии и два листа более подробной карты районов нашей поездки.

Без особых приключений добрались мы до партии геологов из Новокузнецка, высадили главного геолога, и совсем уже хотели рвануть дальше, но поддались на уговоры и задержались на «пять минут», чтобы испить какао. Естественно, пять минут за сладким какао с галетами и приятной беседой растянулись в час, настроив нас на весьма благодушное настроение. А потому, когда через пару километров нам повстречались четыре юрты и табунок кобылиц на привязи возле них, то мы опять решили немного задержаться.

– Кумысная ферма, – сказал Оболенский - видите, кобылицы на привязи? К каждой из них подводят жеребенка, и когда она начинает отдавать ему молоко, то жеребенка отстраняют, а кобылицу быстро доят. Вымя у нее маленькое и молока мало – около литра за дойку, и отдает она его недолго – секунд двадцать-тридцать есть у доярки на всю операцию. Зато и образуется молоко быстро – через час дойку можно повторить. Итак, 5-6 доек в день – около пяти литров молока от кобылицы. Хотите попить настоящий кумыс?

 

 

Кумысная ферма

 

 

В гостях у казахов

 

Мы, естественно, хотели, а потому завернули к первой юрте и зашли. У входа висят бурдюк с готовящимся кумысом и палка – входящий должен постучать палкой по бурдюку, чтобы кумыс лучше перемешивался и бродил. Зная уже кое-какие традиции, мы постучали, а потом сразу же прошли к стоящему в центре столу, и присели, скрестив ноги.

– Кумыс бай? – спросили мы.

– Бай – ответил хозяин.

Все в порядке, кумыс есть. Из бурдюка в тазик нам начерпали кумыса, а из тазика уже налили в пиалы. Кумыс отличный, хмельной, и мы выпили по две большие пиалы, предварительно подержав их минуту-другую в руках. Предосторожности этой нас научил Коваленко. В свое время, в тридцатые годы монголы были почти сплошь заражены бытовым сифилисом. Говорят, что они были заражены через засланных из Китая больных лам. Ламаистская Монголия свято чтила обычаи, а ламы обладали правом первой брачной ночи. Но это особая история, и я как-нибудь расскажу про это. Так вот, считается, что болезненные бактерии быстро гибнут на свежем воздухе, и, принимая пиалу с питьем, надо просто немного подождать для безопасности.

Это юрта казахов, внутри она очень нарядная – везде занавески, вышивки, картинки. И не удивительно – в юрте две молоденькие девушки. Только мы допили по пиале, как прибежала мама, вся такая взволнованная с виду. Не мудрено, в юрте молодые девушки, а тут ввалились три мужика, два бородатых и один волосатый (это я), мало ли что может быть. На вид мамаша совсем не казашка, похожа скорее на мордовку, и немного митикует (то есть понимает) по-русски. Мы хотели купить флягу (литров 10) кумыса, но столько уже не было и нам продали только пять литров по бешеной цене – два тугрика за литр. Мы представились москвичами, и нас тут же нашли нужным немножечко пощипать – москвичи, они богатые.

«Уложив» на какао еще и кумыс, мы поехали дальше, и вскоре догнали такой же газик, в котором ехал дарга (начальник) строительной бригады на Асхатине – ему мы и передали Оболенского – ему как раз надо было на Асхатин. И все остались довольны: мы – что не надо лезть через перевал и переправляться через бурную Асхатин-Гол, Оболенский, по-видимому, остался доволен за нас, казахи (а это они были в газике) – что мы угостили их кумысом, и еще поменяли им тугрики на рубли (по курсу 1:5). Так и разъехались – каждый при своем интересе, а ближе к полуночи мы уже вернулись в лагерь.

А рано утром, после завтрака, мы сняли лагерь и двинулись на Хонгор-Улюн-Гол. По пути заехали на ту самую ферму, и купили десять литров кумыса, отличного и молодого – целый полиэтиленовый бочонок с герметической крышкой. Мы везли его, не распечатывая, до заправки на Баян-Улегее, и надеялись довезти до намеченной стоянки, чтобы вечером скрасить все трудности длинной дороги. День был знойный, дорога тряская, бочонок герметичный, а кумыс молодой – все эти обстоятельства привели к тому, что бочонок взорвался в салоне газика, забрызгав и залив нас, и все снаряжение, перебродившим кумысом. К досаде за загубленный продукт прибавился резкий кумысный запах, который преследовал нас весь день. При закрытых окнах (единственное спасание от вездесущей пыли монгольского бездорожья), в тесном, под завязку загруженном снаряжением, мирке салона жара и запах действовали просто убийственно. Это был один из самых трудных наших переездов.

Наверное, необходимостью проветрить наши легкие, и освежить голову от хмельных кумысных паров, а не производственными потребностями, и можно было объяснить столь частые наши остановки на переезде. На каждой остановке мы по честному выбирались из машины, брали молотки и кувалды, и за короткие 5-10 минут остановки шли отбивать очередной никому не нужный образец гранита – прекрасный пример подмены понятий формы и содержания. Все когда-нибудь имеет конец – завершился и этот трудный день «под парами», и на следующий день запах был уже слабее, но кумыс так пропитал снаряжение, что запах еще долго преследовал нас, вынуждая констатировать, что от кумыса бывает не только польза.

Да, вот еще что – вполне возможно, что в этой неудаче с кумысом виноваты монгольские боги, наказавшие нас за настоящее святотатство – организацию лагеря на захоронениях.

 

 

 

 

 

 

 Об устоях, традициях и грехах

Если меня спросят: «что есть грех?», то я (как, впрочем, и вы) не смогу дать этому понятию однозначного определения. Мы знаем, что греховное означает что-то плохое, заслуживающее осуждения. Интуитивно мы понимаем, какие поступки, или свойства человека можно считать плохими, а какие хорошими, но почему какие-то поступки считаются греховными – это неясно.
   Нельзя определять грех только несоблюдением библейских заповедей, ведь у каждой религии есть свои заповеди и свои священные книги, и, зачастую, то, что признается основою основ одной религии, считается ересью в другой. Да и внутри религий заповеди не всегда однозначны, и часто противоречивы.
Точно так же, с нерелигиозной точки зрения, греховными будут поступки человека, нарушающие этические нормы и общественные традиции, установленные в данном обществе. Но у каждой нации свои традиции и устои, и, зачастую, то, что превозносится у одной нации, у другой считается зазорным.
  В обычной «оседлой» жизни мы с этим практически не сталкиваемся, но стоит хотя бы на время очутиться в другой стране, а тем более в стране с другой религией, с другими верованиями, обычаями и традициями, как сразу начинаешь попадать в различные ситуации – чаще забавные, но иногда и неприятные. И не сразу понимаешь, почему на тебя сердятся, или над тобой смеются.
  Степным кочевникам суетливость и деловитость европейцев непонятна. В Улан-Баторе степенность и медлительность обитателей не так заметна, но за городом неторопливость местных жителей поражает – медлительность и степенность у монголов считается признаком почтенного человека, а потому мы со своей суетливостью и поспешностью в их глазах были достойны только сожаления. Неторопливость монголов нашла свое отражение в пословице: пока ничего не сделал, не суетись, тем более не суетись, если что-нибудь доброе сделал. А, если еще проще, то «не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра».
   Мы, наверное, обижали местных жителей, сразу задавая вопросы при встрече. По степному этикету полагается сначала обменяться подарками, попить чайку, поговорить о погоде и здоровье, а уже потом приступать к деловым вопросам. Вот почему нам, геологам, спешащим всегда на встречу с неизведанным, дорогу у местных было узнавать не с руки. Но что делать, когда выданные нам карты в пустынных районах зачастую не соответствовали действительности. Шокировали мы аборигенов частенько и своим внешним видом. К примеру, заходя после жаркой дороги в юрту с засученными рукавами, мы смертельно обижали хозяев, ведь по обычаю монголы засучивают рукава только при похоронах. Вот и здоровались мы по-русски, подавая одну руку, а не две, сложенные ладонями, как принято у местных. И водку часто пили стоя, а полагалось только сидя. И в юрте, бывало, садились за стол с северной стороны, а это почетное место хозяина. Вот вы спросите, а как узнать, где северная сторона? Оказывается, что очень просто – вход в юрту всегда располагается с южной стороны. И угощение мы по привычке брали одной рукой, а не двумя, и дарили тоже одной, а не двумя.
   А что уж говорить о том, что нам, как геологам, сплошь и рядом приходилось копать землю, а у монголов большой грех осквернять землю копанием. Потому и национальная обувь аратов – гутулы, представляет собой своеобразные сапоги с загнутые носами, чтобы, не дай Бог, даже случайно не осквернить землю. Да, и в стременах такая обувка весьма удобна. По традиции древней строго запрещается копать землю любым предметом в количестве свыше одной горсти.
Особенно благочестиво следовало бы нам относиться к захоронениям и к священным местам – священным деревьям и обо. В этих местах следовало обязательно остановиться и поднести дары духам, иначе удачи не будет. И, боже сохрани, что-либо брать из обо, или вынимать камни из захоронений – обязательно последует неотвратимое наказание. А мы сталкивались с этим неоднократно, и два таких случая описаны мной выше.
   Было еще много примет и поверий, которые мы по незнанию нарушали, накапливая и накапливая свои грехи. И было желание эти грехи отмолить, но в ламаизме нет института тайной исповеди, и мы, грешные, колесили по стране, пока не подвернулся случай исправить сложившуюся ситуацию.
    Было это в 1990 году, когда мы, уже порядком поколесив по Монголии, и в очередной раз, посетив свою базу в Улан-Баторе, направились на юго-запад от столицы – в район сомона Хархорин. 380 километров, отделяющих Хархорин он Улан-Батора, мы проскочили как-то незаметно, и уже часам к трем пополудни были на месте.
  Неподалеку от Хархорина находятся руины Каракорума, древней столицы Монголии времен Чингисхана. Город был назван так в честь близлежащих гор Каракорум, что в переводе с тюркского означает – «ограда из черных камней». Город просуществовал недолго, расцвет его длился всего полстолетия. А потом, когда в тринадцатом столетии Чингисхан завоевал северные районы Китая, а его внук основал в Китае известную династию Юань, столица Монгольской империи перекочевала в Китай – в летнюю столицу Шанду и зимнюю – Даду. Это были столицы невиданной красоты и богатства. От первой, Шанду, ныне остались только руины, А вторая, Даду, до сих пор является столицей, столицей Китая, Пекином. На долгие 150 лет, пока династия Юань правила в Даду, Каракорум становится обычным провинциальным городом. Потом в Китае воцарилась китайская династия Мин, чингизиды бежали из Китая в Каракорум, и на 20 лет Каракорум опять стал столицей Монголии. Затем он был в 1380 году полностью разрушен минскими войсками, и Монголия почти на 500 лет стала сателлитом Китая.
   К югу от Каракорума, фактически на его руинах, расположен монастырь Эрдэнэ-Зуу – древнейший буддийский монастырь страны, основанный в 1585 году в честь Будды Эрдэнэ-Зуу. Это был крупнейший религиозный, политический и культурный центр средневековой Монголии, современник храма Василия Блаженного в Москве. В 1937 году, в ходе чойбалсановских репрессий монастырь был закрыт, и частично разрушен, а его штат распущен. Как память об исчезнувшем Каракоруме, вблизи монастыря находятся две гигантские каменные черепахи.

 

 

Один из субурганов монастыря на фоне ограды из башенок-ступ

 

 

Один из уголков монастыря
   

Этот крупнейший и древнейший монастырь располагался на пути нашего маршрута, и грех было его не посетить, тем более что на заправке под Хархорином нам встретилась
машина наших биологов, и их шофер рассказал, что с этого года один из храмов монастыря начал функционировать. Он сам привез сюда ламу, который победил на конкурсе лам, и его направили на службу в Эрдэнэ-Зуу. Сейчас единственным действующим храмом в Эрдэнэ-Зуу является Лавран. Он находится в ведении Монгольской Ассоциации буддистов, остальные храмы представителям религии не принадлежат, а находятся под охраной государства и в ведении улан-баторского Национального исторического музея.

 

 

Храм Лавран – типичный образец тибетской архитектуры

 

Обширный прямоугольник территории монастыря огорожен невысоким каменным забором со 108 башенками-ступами. У входа стоянка автомашин, и с десяток авто, включая грузовые, дожидается своих хозяев. Вот и мы, припарковав наш газик, вошли на территорию монастыря. Народу на территории немного, но и день будний, зато, в отличие от Гандана, в Эрдэнэ-Зуу служба идет не только в выходные. Служба как раз шла в Лавране – единственном в Монголии действующем тибетском храме, еще два храма были пока на реставрации.

Мы посетили службу, посмотрели на ритуалы, похожие на ритуалы Гандана, и послушали песнопения монахов. А затем нам, как уважаемым русским гостям, местный служка открыл и пока еще не действующие храмы. Впечатление от их просмотра сложилось самое благоприятное – богатое внутреннее убранство, великолепное бронзовое и золотое литье, тончайшая отделка статуй святых. Множество артефактов истории монгольского государства времен Чингисхана, и его преемников. В каждом из трех храмов по три большие позолоченные статуи Будды, олицетворяющие Будду в прошлом, настоящем и будущем. И три довольно большие статуи из чистого золота, стоящие на небольших возвышениях, но совершенно открыто и доступно – без сигнализации и охраны.

Время поджимало, уже начало смеркаться, но было еще одно мероприятие, мимо которого мы никак не могли пройти. Между внутренними стенами помещений храма и внешними стенами располагался узкий круговой проход, по которому можно было обойти вокруг храма. По поверью, если обойти по проходу храм по часовой стрелке, то тебе отпустятся все грехи.

Можете себе представить, сколько у каждого из нас накопилось грехов и грешков за время пребывания в стране, и вдруг неожиданно появилась прекрасная возможность все эти прегрешения списать. Отошла на второй план проблема личной веры, и, не сговариваясь, мы единодушно выстроились в очередь к узкому проходу. Надо ли говорить, о необычности и волнительности этого самобытного ритуала? Узкий и закругляющийся, а от того кажущийся бесконечным, неосвещенный проход тянулся на добрую сотню метров. В темноте, бочком, очень медленно и долго, но мы прошли это испытание, приятно сознавая, что для полного снятия грехов достаточно однократного погружения в это не самое приятное действо.

 

 

Фото на прощание. Царева, Добренко, Федоров и Троицкий у Ступы Пробуждения

 

Дело двигалось к вечеру, нам еще предстояло найти место для лагеря и разбить лагерь, а потому мы поспешили к авто. Володя сел за руль, Витя, Наташа и я разместились в салоне – не хватало только нашего непосредственного начальства – Галины Царевой. Это было странно, ведь она сама всегда подгоняла нас, а тут …. Подождав немного, я пошел выяснять, и не нашел ее ни в одном их храмов, ни на территории монастыря – дело принимало мистический оборот. К счастью, волновался я недолго – Галка «нарисовалась» на выходе из «чистилища». Все это время она так и кружила между стенами храма, отмаливая, по всей видимости, не только все прошлые, но и будущие грехи. И понял я, что окончание экспедиции будет для нас сущим адом. И надо сказать, был я недалек от истины, но это уже совсем другая история.

В 2004 году монастырь вместе с обширной территорией был объявлен ЮНЕСКО Объектом Всемирного наследия № 1081 - Культурный ландшафт долины реки Орхон.

 

 

 

 

 

 

 Об охоте без прикрас

 

Всего раз я активно участвовал в настоящей охоте, действо это произвело на меня такое неизгладимое впечатление, что не рассказать о нем я просто не имею права – пусть каждый увидит это моими глазами и прочувствует, и сделает для себя соответствующие выводы.

Я уже писал о местечке Арц-Богдо, расположенном в самом сердце пустыни Гоби в Монголии. Это там мы охотились на агаты, и начальство наше покусал скорпион. Там, среди раскаленной пустыни, произрастает рощица тамарисков, и там обычно геологические партии останавливаются на отдых и рекреацию, а также, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия. Да, да я не оговорился – именно продовольствия.

В пустынных малозаселенных районах Монголии достать продовольствие – настоящая проблема, а потому обычно все возится с собой, затариваясь заранее на складах и в магазинах Улан-Батора. Из мясного и рыбного, как правило, это консервы, но в долгих маршрутах в пустыне без «живого» мяса и рыбы особенно трудно. Вот и промышляют геологи изредка охотой и рыбной ловлей. На то и другое необходимо иметь бичик – своего рода разрешение. Он выдается при работе в районах, где купить продовольствие просто невозможно. К таким районам относится и пустыня Гоби.

В Гоби для охоты больше всего подходят только джейраны. Правда, есть еще и верблюды, но какая это добыча, когда даже дикий, он практически ручной. Можно поохотиться на горного козла, но для этого необходимо хорошее снаряжение и время, а того и другого у геологов, как правило, не бывает. Мне казалось, что охота на джейранов запрещена, поскольку они занесены в Красную Книгу, но в исключительных случаях и при наличии бичика (разрешения) … . Не знаю, был ли соответствующий бичик у нашего начальства, но желание разнообразить свой рацион свежим мясом явно было, а потому охота, если и не поощрялась, то и не запрещалась.

До остановки в Арц-Богдо, мы около месяца болтались по пустыне, соответственно столько же не видели живого мяса. А потому, после того как мы расположились лагерем в тамарисках и настроились на продолжительный отдых, встал вопрос о пополнении рациона. При подъезде к тамарискам мы уже столкнулись с джейраном, погнались за ним на перегруженном ГАЗ-66, и почти загнали. Но на пути некстати подвернулась глубокая промоина, и мы еле успели затормозить, избежав при этом крупных неприятностей. Так что вопрос охоты даже не обсуждался.

Существует два вида охоты на джейранов на авто – дневная и ночная. И каждая связана со своими особенностями животных. Джейраны очень быстры, и скорость их зачастую превышает скорость автомобиля, особенно по бездорожью, но у них есть свои особенности поведения, делающие их уязвимыми для охотников.

Одна из этих особенностей – стремление перебежать дорогу любому транспорту. Они могут долго бежать параллельно движению машины, но всегда перебегут ей дорогу, а, перебежав, они почему-то считают себя уже в безопасности. Если скорость небольшая, то они перебегают дорогу далеко впереди. При большой скорости им приходится пересекать путь автомобиля в непосредственной близости от бампера. Вот тут-то они и становятся уязвимыми. Безлюдные и ровные, как стол, просторы пустыни дают возможность с большой скоростью гнать джейранов в любом направлении. Единственная опасность такого рода охоты – это на большой скорости наскочить на какую-либо колдобину, или промоину. Дневная охота азартней ночной, но ночная гораздо добычливей, и базируется на другой особенности джейранов – замирать под ярким лучом света. А потому ночью на джейранов охотятся с выносной фарой.

Днем нам не до охоты, да и местность в окрестностях Арц-Богдо хотя и плоская, как стол, но попадаются иногда промоины, а это на большой скорости чревато аварией – охотимся ночью. Для охоты, с молчаливого согласия начальства, реквизируем командирский газик, сняв с него предварительно тент и дверцы, а одну из запасных фар приспосабливаем в качестве прожектора. Водитель, осветитель (или ослепитель) и стрелок – вот минимальный боевой экипаж. За водителя у нас Николай, роль стрелка неизменно исполняет Аркаша, я – в качестве осветителя. Запасным берем нашего разнорабочего – Шурика.

В темноте выезжаем за пределы массива Арц-Богдо на ровное пустынное плато, и охота начинается. Автомобиль медленно движется, я вожу лучом фары из стороны в сторону, отыскивая животных. Самих джейранов на большом расстоянии, даже в луче света, можно и не заметить, но нельзя не заметить отраженного света зеленых огоньков их глаз. Они даже издали горят, как огоньки такси. Будучи ослеплены, джейраны замирают, глядя на источник света, и тогда к ним можно подобраться на расстояние прицельного выстрела. Самое главное в этом действе – ни на долю секунды не упускать животных из пучка света при всех маневрах автомобиля. Стоит на мгновенье отвести свет в сторону и джейраны уносятся прочь, и тогда ищи ветра в … пустыне.

С доверенной ролью осветителя я справляюсь плохо. На днях на мои основные очки наехал наш второй шофер – Эдик, а к запасным очкам я никак не привыкну – они слабее основных, и с другой базой. Я стараюсь изо всех сил, и участвую в первом добытом джейране, но потом, после нескольких потерь, меня заменяет Шурик, и дела сразу идут в гору. Довольно быстро мы добываем пять джейранов, вот только расклад добытых животных нас не вполне устраивает – три козла и две козочки. По негласным правилам отстреливать можно только козлов, это не наносит практически никакого ущерба поголовью стада. У джейранов полигамные отношения, и у достойного козла всегда есть большой гарем (до пяти самок). При этом остается много козлов «холостых» – вот их-то и можно истреблять без опаски уменьшить популяцию. Козочки от козлов отличаются только немного меньшими размерами и практическим отсутствием рожек. Аркадий, конечно, старается выцеливать только козлов, но в азарте первой охоты, в желании скорее добыть для отряда мясное пропитание достается и козам.

Выбыв из состава активных участников охоты, я становлюсь невольным свидетелем убийства беззащитных животных. Ослепленный джейран не реагирует на звук приближающейся машины и подпускает охотников практически вплотную. Не всегда удается убить животное первым выстрелом, и тогда раненые джейраны плачут, плачут как люди, у которых не осталось уже никакой надежды – молча, крупными горестными слезами. Это просто невыносимо.

Еще более невыносим плач раненых зайцев – они рыдают, как младенцы, понимая видимо, что сейчас их будут добивать. Оказалось, что в рощице приютивших нас тамарисков водятся зайцы. Особой необходимости охоты на них нет, но уж этот охотничий азарт …. В общем, настроение от отдыха в таком красивом экзотическом месте было испорчено напрочь. Больше я на охоту не напрашивался, понял, что это не мое, что это просто убийство братьев наших меньших, виноватых лишь в том, что царю природы захотелось вкусно покушать.

Как член отряда я, конечно, принимал участие в свежевании и разделке добычи, и даже преуспел в этом, но с охотой было покончено раз и навсегда. Дома у меня еще какое-то время на стене красовались рожки джейрана с остатками лобной кости, но потом они куда-то незаметно пропали, чему я был искренне рад – каждый, даже мимолетный, взгляд на них напоминал мне о нашем охотничьем бесчеловечии.

 

 

 

 

 

 

"Следы невиданных зверей" *)

Вот вроде бы исхожен шар земной, изучены самые дальние его закоулки, но все равно время от времени открывается и описывается что-то новое, еще не изведанное. Но сколько случаев контактов с неизвестным остается еще не изученными учеными по причинам ли их (ученых) малочисленности, или недостаточного финансирования, или отсутствия исследовательской базы. И гуляют в народе слухи и истории о всяческих чудесах и экзотических существах. И будут гулять, поскольку людям свойственно верить в чудо – это приобщает их к высшим силам, дает надежду, что жизнь не ограничивается материальным воплощением, а длится в более высокой духовной ипостаси. Я много слышал от людей, которым не могу не верить, о таких потусторонних контактах (может быть, я расскажу о них позже), но самому не довелось «пообщаться» – может быть по причине своей психологической толстокожести. Однако физические контакты с неизвестным в экспедициях бывали, и я хочу вам поведать об одном из них, загадка которого так и осталась загадкой для меня, как, впрочем, пока и для всего человечества.

 

 

Спутниковое изображение Хиргис-Нур (снимок взят из Википедии)

 

Озеро Хиргис-Нур, одно из больших озер на северо-западе Монголии длиной 83 км, максимальной шириной 31 км, и площадью почти 1500 квадратных километров, на высоте 1029 метров над уровнем моря. Оно как реликтовый остаток когда-то огромного мезозойского водоема, а потому и солоноватое. Считается, что название его произошло от устаревшего названия казахов – киргизы. Область современного расселения казахов начинается в 130 км к юго-западу от озера.

 

 

В предгорьях вблизи Хиргис-Нура

 

 

В предгорьях вблизи Хиргис-Нура

 

Все-таки удивительная в Монголии природа. За месяц с небольшим мы успели и в горах побывать, и в степи, и в пустыне. А до Хиргис-Нура были мы на Их-Тамире и Тэрхин-Цаган-Нуре. Природа там красивая, зеленая трава, деревья, кусты – все, как в средней полосе России. И вот переехали мы всего на четыреста километров, и не на юг, а на запад, и даже ближе к северу, и попали в самую настоящую пустыню. Все, как в Гоби – на десятки километров крупный песок и галька, пучки полыни и верблюжья колючка, да поближе к воде дикий лук. Горы голые, а на самых высоких вершинах до сих пор лежит снег. Так что мы опять в пустыне!

Безжизненны и песчано-каменистые берега озера. Безлюдны окрестности озера – лишь несколько семей скотоводов проживает на них вблизи естественных водных источников – родников, или колодцев.

 

 

Роман у одного из родников вблизи Хиргис-Нура

 

 

Озеро Хиргис-Нур

 

 

Закат на Хиргис-Нуре перед грозой

 

Итак, Хиргис-Нур, северная его оконечность, коса Чацарганы-Шугум почти на 9 км вдающаяся в озеро. Есть еще и восточная коса Шугум, которая на два километра длиннее, но нас она не интересует. Ведь именно на западной косе Владимиром Ярмолюком были найдены следы загадочных обитателей озера. И именно на ней у нас и назначена встреча с его отрядом. Доезжаем почти до ее оконечности, не находим никаких следов лагеря Ярмолюка. Решаем разбить свой лагерь на западной стороне косы, переночевать и попробовать самим разобраться в таинственных следах. 

Намотавшись за день по нелегким дорогам, отключаемся, едва добравшись до спальников, не смотря на то, что с запада явно надвигается серьезная гроза. С устатку, да и понадеявшись на русский авось, палатки крепим стандартно, и скоро понимаем свою неправоту. Гроза налетает после полуночи, сечет проливным дождем и ураганным ветром. Бешено хлопают полы и полога, почти ложится передняя стойка палатки. Как есть, в одних плавках, выскакиваю из спальника, впрыгиваю в ботинки и держу стойку. Еще один бешеный порыв ветра выдирает из песка угловой крепежный кол, и уже целая сторона палатки трепещет на ветру (хотя и была основательно присыпана песком). Успев ухватиться за угловую оттяжку, удерживаю палатку от опрокидывания.

Зашевелился и вылез из спальника Коваленко – теперь мы удерживаем палатку уже вдвоем. Ветер немного стихает – небольшая передышка. Пока Вячеслав Иванович удерживает палатку, нахожу два запасных кола и успеваю один из них вколотить. Опять налетает ветер, и опять мы удерживаем палатку. Опять небольшая передышка, успеваю заколотить второй кол и привязать обе оттяжки – уже полегче, Коваленко сыплет и сыплет песок на борт палатки, уже целая гора – под скат крыши. Под песком бока палатки запали внутрь, но теперь хоть появляется уверенность, что мы устоим. И только теперь просыпается Витя и с фонариком вылезает из палатки. Уже втроем мы засыпаем и вход, оставляя только небольшой лаз (именно лаз, потому как теперь попасть в палатку можно только ползком). Под дождем окапываем вторую палатку, вернее также закапываем ее в песок. Она стоит за нашей палаткой, и ей меньше досталось от ветра. Живет в ней одна Галя Царева, которая продолжает спать, несмотря на все перипетии. Ветер все буянит и, не переставая, идет дождь. В засыпанной со всех сторон палатке тесно, но сухо. В ожидании новых превратностей природы, не спится. Ветер стихает, и только дождь барабанит по туго натянутому полотну палатки. Под этот мерный стук я и засыпаю.

 

 

Хиргис-Нур в тихую погоду

 

Тепло и безоблачно. Еще вчера объявлено, что сегодня день отдыха, и народ спит до десяти утра. Я не любитель поспать, потому выползаю из палатки на свет божий задолго до общего подъема и осматриваюсь – вдалеке на берегу вроде бы что-то стоит. Первая мысль – лагерь Володи Ярмолюка, у нас была договоренность встретиться на этой косе. В бинокль видится вроде бы машина и палатка. Я уже почти три недели не бегал – все переезды да переезды. Вот, думаю, сбегаю, посмотрю – вроде пробегал мимо, а вы тут стоите. На вид недалеко – километра два, от силы три. Пробежал 10 минут, потом 20, потом 30 и только тогда понял, что это не наши ребята стоят, а стоят две юрты: одна вся белая (издали как палатка), а вторая с открытым входом (издали он темный, как кабина у машины), и до них еще с километр. Повернул я тогда обратно и понял, что самое трудное еще впереди.

Пробежал я уже километров шесть, но легко, под гору и по ветру, а вот обратно… - сильный ветер в лицо, все время в гору, а под ногами песок и мелкая галька. В общем, пришлось попотеть и потерпеть – неудобно на виду у всего лагеря переходить на шаг, а потому последние метры бегу споро, будто и не устал, и с разбега в озеро. Как же приятно смыть, хоть и соленой водой, соль и пот моей бесцельной пробежки. Надо отдать должное ребятам – за завтраком, никто не ехидничал, что я пробежался зря.

 

 

В тихую погоду озеро просто прекрасно

 

После завтрака находится занятие и в выходной день – мы с Коваленко идем на другую сторону косы собирать дикий лук. Лучок тонкий и растет пучками, захватишь такой пучок в кулак, снизу подстрижешь ножницами и в пакет. За пятнадцать минут настригли один пакет, и только принялись за другой, как затарахтела машина – подъехал Ярмолюк со своей командой. Они здесь уже несколько дней, заезжали на косу, нас, естественно, не нашли, и встали лагерем в горах, в ущелье. Пресной воды там практически нет и очень холодно. Воды питьевой нет и здесь (ближайший колодец в тридцати километрах), но есть озеро с солоноватой, но прозрачной водой, и тепло.

Володя со своей командой разбивает лагерь по соседству, и мы начинаем активно отдыхать. Со слов Володи, неподалеку от лагеря расположены следы выхода из озера местной достопримечательности – «большой коровы», по легенде, ходящей среди аборигенов. В позапрошлом году Володя уже стоял лагерем на озере, и ночью слышал неоднократный громкий рев какого-то животного, а утром неподалеку от лагеря обнаружил следы ночного гостя. Следы вели из озера на берег, и обратно.

Воодушевленные этим сообщением, мы тут же идем искать следы местной Нэсси. И, действительно, неподалеку от лагеря обнаруживаем странные образования. На ровном, укатанном прибоями побережье, расположены холмы песка, открытые со стороны воды – будто кто-то огромный выползал на берег, двигая перед собой кучу песка и камней, потом разворачивался и уползал обратно, оставляя после себя фронтальный песчано-каменный вал высотой 50-70 сантиметров и боковые бортики. Такие углубленные, открытые к воде, дворики практически без камней, хотя остальное побережье равномерно усеяно каменными обломками. Вытесненные камни и песок формируют фронтальный вал, а следы вытеснения камней (иногда и довольно крупных весом до 20-30 килограммов) видны в виде борозд. В общем, ровный-ровный песок и вдруг такие холмы с двориками и бороздами. Они так и расположены группами – как будто здесь одновременно резвилось целое семейство, либо это любимое место лежки одного субъекта. Поблизости от лагеря лежки довольно старые, частично размытые прибоем, однако озеро огромное и где-то наверняка есть и свежие следы.

 

 

Следы выползов «большой коровы»

 

Володя специально изучал места выползов Нэсси, и пришел к выводу, что существа эти могут быть шириной от одного до полутора метров, длиной до 8 метров, и весом в несколько тонн. Здесь, в третичных отложениях, археологи нашли горизонт, плотно заполненный костями древних моржей. Озеро соленое, явно реликтовое, миллионы лет здесь не менялись природные условия, и почти отсутствовали следы человека – почему бы и не сохраниться кусочкам древней фауны? Надо искать, изучать, но у Монголии много других, более насущных проблем, так что до поисков Нэсси, я думаю, руки дойдут нескоро.

 

 

Коваленко у следов выползов местных Нэсси

 

Почти весь день мы провели или в воде, или у воды, благо погода безветренная, солнечная и жаркая. Я поймал своего первого османа (кстати, это тоже реликтовая рыба) – он похож на щуку, только голова больше, чем у щуки, и нет зубов. После меня османов поймали и Витя и Роман, так что на ужин у нас жареные османы. Османы в озере практически единственные представители ихтиофауны. Правда, они двух видов – травоядные и рыбоядные. Первые гораздо меньше и легче, чем вторые, которые доходят длиной до метра. Нам такие большие не попались, из чего мы и заключили, что они травоядные. До этого я слышал про османов только негативные отзывы – мол, и костлявые, и невкусные, но наши османы были вкусны, да и костей у них было не так уж и много.

 

P.S.
Уже после написания и опубликования рассказа, я поинтересовался в Интернете сведениями о Хиргис-Нуре. К своему удовлетворению, я нашел несколько ссылок, среди которых и статья Володи Ярмолюка, и две главы из книги В.И. Николаева о загадочных озерных чудовищах. Привожу ссылки на них, чтобы все желающие могли подробнее познакомиться с этим необычным, но малоизвестным феноменом.
http://alamas.ru/rus/world/Hirghiz-Nuur_r.htm
http://alamas.ru/rus/publicat/nikolaev_book/Part6.htm
http://alamas.ru/rus/publicat/nikolaev_book/Part7.htm

 

* ) Название рассказа взято из статьи Владимира Ярмолюка.

 

 

 

 

 

 

 

Случалось ли вам теряться?

Случалось ли вам теряться любезный читатель? Что за праздный вопрос, скажете вы – кто же в жизни не терялся хоть раз, когда в разговоре, когда на местности? Про разговор не говорю – тема тонкая и личностная, а вот про местность порассуждать могу – сам терялся неоднократно.

В городе (особенно незнакомом) потеряться – пара пустяков. Не знаю, как у других, но меня нагромождение каменных и бетонных коробок просто убивает, лишая и так не особо выдающейся способности ориентации. Правда, в городах и масса возможностей найтись – от названия улиц и нумерации домов до толп добрых «самаритян»-горожан, именуемых себя по названию населенного пункта. Правда, в последнее время количество урожденных горожан начинает уступать количеству приезжих, но это уже бытовые мелочи.

Гораздо легче потеряться в лесу, даже подмосковном, но и там есть характерные признаки, по которым можно определить направление – ото мха на деревьях до звуков хозяйственной деятельности человека. Правда, и мох не всегда растет на деревьях с северной стороны, и деревеньки изрядно обезлюдели, да и леса не такие обширные стали – повырубили в безвластие и бесхозяйственность конца девяностых. Правда, я как-то ухитрился заплутать в хорошо мне известном дачном лесочке. Но тогда пал такой густой туман, что в нем потерялись и ориентиры и звуки, да и я сам потерялся. В общем, потеряться в лесу еще легче, чем в городе, особенно, если ты в тайге. Но, как ни странно, в тайге я не терялся ни разу, хотя и бывал не раз.
И вот уж никогда не думал, что можно потеряться в пустыне, особенно в такой плоской, как Гоби, где за многие километры просматривается каждый маломальский бугорок. Помню, как я, будучи впервые в Гоби, бросив все и всех, километров 15 шагал от агатовых россыпей до лагеря, ориентируясь только на возвышающийся неподалеку от лагеря гранитный столб с характерными признаками мужского достоинства. Он так и назывался официально – …толгой (толгой по-монгольски переводится как голова). И добрался-таки, очень разозлив своим самовольным уходом нашего начальника, Коваленко Вячеслава Ивановича. И досталось бы мне по первое число, если бы в тот день его не ужалил скорпион, и ему по большому счету было уже не до меня (1). Вот так, неизвестный благодетель выручил тогда своего зодиакального тезку (я по знаку зодиака – Скорпион).

Вот и в этот год мы тоже забрались в Гоби, в самую жаркую ее часть, горный массив Луген-Гол, расположенный на самом юге Монголии, в пятидесяти километрах от границы с Китаем. Опять экспедицию возглавлял Коваленко и все с той же задачей – поиск редкометальных гранитов. И мы бы не заехали так далеко от Улан-Батора, но выяснилось, что как раз на границе работает стационарная геологическая партия из Польши, разведывающая месторождение редкоземельных элементов, активно проводящая бурение и располагающая богатым керновым материалом. Для Коваленко возможность просто осмотреть добытый материал была бы подарком судьбы, а если бы удалось еще и позаимствовать у поляков что-нибудь для нас интересное, то такому подарку и цены бы не было. Вот почему для Вячеслава Ивановича эта интернациальная встреча была так важна.

Мы гнали наш многострадальный ГАЗ-66 весь день. После обеда уперлись в огромный сайр, изрезанный промоинами и заваленный каменными глыбами. Несколько попыток взять его с ходу потерпели неудачу – мы так и продвигались вдоль него и параллельно массиву пока не наткнулись на старую колею, по которой буквально с боем прорвались через сайр к массиву, а потом все выше и выше к перевалу, и уже в сумерках почти добрались до поляков. С перевала мы уже видели их лагерь, но не хотели беспокоить коллег ночным визитом. Да и кому бы понравился нежданный ночной гость, а, тем более, нежданный палаточный лагерь. Вот и спустились мы с перевала к подножию массива и разбили лагерь в сайре, хоть отчасти защищающем нас и палатки от жарких ветров.

 

 

Сайр перед массивом Луген-Гол

 

 

Кочковые пески с кустиками хармака

 

Утро было прекрасным, и я продолжил свою традицию утренних пробежек – поднялся из сайра на скалу, и побежал к дальним горкам, чтобы посмотреть сверху на сайр, пройденный накануне с таким трудом. Бежал минут двадцать – двадцать пять, но до вершин так и не добрался, пробежал мимо кошары и повернул назад – время поджимало.

Но, то ли я сразу взял неверное направление, то ли потерял его, когда отвлекся на частые кустики хармака, усыпанные мелкими, меньше смородины, ягодками цветов от желтого до черного. Мы и раньше встречали кустики хармака, но все они были пустые – вот я и оторвался, поглощая в пустыне живые витамины. В общем, пробежал я после трапезы и двадцать и тридцать минут, но до лагеря так и не добежал. По нескольку раз обегал все близлежащие сайры с хайлосами, но наш сайр как сквозь землю провалился. Несколько раз я возвращался к кошаре и начинал поиски заново, но все напрасно.

 

 

Хайлос в сайре

 

Такие полуосмысленные поиски продолжались уже более двух часов, и я потихоньку начал впадать в панику. И не из-за того, что не найдусь, а из-за того, что из-за меня может сорваться назначенный на утро и такой необходимый нам визит к полякам. Кто бы мог подумать, что при таком многообразии заметных ориентиров можно потеряться. А ведь это как в городе с множеством похожих переулков и однотипных домов – убери таблички с названиями и прохожих, и запросто можешь кружить вблизи места назначения часами. Вот и я, как оказалось впоследствии, несколько раз пробегал в пяти минутах от лагеря, но лагерь, да и весь сайр были под высоким берегом, и увидеть его можно было, только подбежав вплотную.

Не знаю, как долго бы я еще бегал (кстати, от волнения почти не уставая), если бы не заметил вдалеке, совсем в другом направлении, наш газик. Оказалось, что поутру, не дождавшись меня к завтраку, ребята вышли и выехали на мои поиски. То, что я нашелся сразу, сильно повлияло на настроение Коваленко в лучшую сторону, что, впрочем, не помешало ему в очередной раз запретить мне самостоятельные длительные и протяженные одиночные вояжи – «только в пределах видимости из лагеря!». Что ж, придется выждать несколько дней, – пока все утихнет и уляжется.

Коваленко торопит, надо сделать много, а времени мало и часть его уже ушла на мои поиски. Я даже не завтракаю, выпиваю только несколько кружек компота. Жидкость здесь крайне необходима – черные обожженные скалы без растительности нагреты солнцем и буквально излучают жар, выжимая из организма все соки. Картина диковатая, как на Луне, но поляки здесь устроились вполне комфортно. Стационарный лагерь, электричество от электрогенератора, воду привозят в цистернах, корреспонденцию и провизию (даже пиво польское) из Улан-Батора доставляет самолетик АН-2 с надписью большими буквами на борту «Монголия» – он как раз приземлился возле лагеря во время нашего визита. В лагере работа ведется полгода, а вторую половину экспедиция проводит в Улан-Баторе. Всего двадцать семь поляков и монголы-рабочие из Улан-Батора, и ни одной панночки. При всех комфортных условиях, для горячих польских панов это большой минус.

Весь день польские коллеги водят нас по своим объектам – канавам, скважинам и шурфам, а потом и по дайкам. К полному удовлетворению Коваленко набираем столько образцов, что сразу оправдываем эту

нашу самую южную вылазку.
На следующий день покидаем Луген-Гол, предварительно попрощавшись с поляками, и берем курс на запад, на Хан-Богдо. Памятуя, как тяжело нам было добираться до Луген-Гола через громадный сайр, изрезанный промоинами, утыканный кочками и валунами, да еще занесенными песком, мы радуемся вполне приличной дороге на Хан-Богдо. А еще радуемся обильному хармаку, которого стараемся набрать побольше во время одной из остановок. Вот этот хармак как раз и явился причиной непредвиденного несчастья, случившегося с нами по прошествии двух недель. Там тоже была потеря, но в воспитательных целях, и это уже совсем другая история (2).

 

1. «О пользе наглядной агитации»

2. «Месть богов»

 

 

 

 

 

 

 Потерянная находка

Бывает, что по жизни мы совершаем не совсем благовидные поступки, даже понимая это, и зная, что можем потом пожалеть о содеянном, но соблазн порой бывает так велик. Вы скажете – судьба, скорее всего так оно и есть. И, если вы не ладите с ней, то обречены горевать о содеянном. Но, если у вас хорошие отношения с этой злодейкой, то она сама потом позаботится о последствиях, но вы все равно будете жалеть, что содеянное не завершилось успехом, и вам никогда уже не узнать о его возможных последствиях – стало быть, не судьба.

В предыдущем рассказе я расстался с вами, когда отряд наш, отработав ударно на Луген-Голе, без раскачки покатил к массиву Хан-Богдо, покатил с самого утра по хорошему бездорожью и уже к полудню добрался до места. Лагерь разбиваем в каньоне, неподалеку от узенького ручейка, берега которого буквально испещрены следами животных – по всей видимости, здесь их водопой. После быстрой езды по бездорожью мы буквально пропитаны пылью, и ручеек этот очень кстати. А вот, если бы был бассейн для омовений? Мысль эта, покрутившись, для приличия, какое-то время в наших пыльных головах, выкристаллизовалась в отличную идею – а не вырыть ли нам водоем на пути ручейка? День приезда, как правило, занят всегда обустройством на новом месте, а чем это не обустройство?

 

 

Лиха беда начало …

 

Решено-сделано! Запруживаем ручей и роем в песке бассейн, но вода через песок запруды просачивается так быстро, что замывает вырытое. Тогда решаемся на кардинальное действо – достаем из салона нашу гордость, самодельные палки для городков, забиваем их в дно ручья, а за ними набрасываем камней, благо в них недостатка нет. Песок вымывается, камни опускаются, образуя между недорытым бассейном и ручейком каменную стену. К вечеру у нас уже есть бассейн три на три и метровой глубины – настоящий оазис, только пальм не хватает.

Пока работали, выползла полюбопытствовать змейка стрелка, не тоньше карандаша и длиной с метр. Очень красивое, с белой полоской по спине, и грациозное существо – ползет, как переливается, без видимых усилий. Договариваемся, что про змею Юннате (это наша повариха, в простонародье – Юля) ничего не говорим – она с детства панически боится змей, и с некоторых пор спит не в палатке, а в салоне ГАЗ-66 прямо на ящиках. А мы с Коваленко, переждав сильнейший ветер и поняв, что дождя не будет, ставим раскладушки у ручья, на травке прямо под открытым небом. А утром нас будит огромный бычара. Он пришел на водопой, увидел непрошенных гостей, и решил познакомиться. Он сунулся мордой к лицу Коваленко, обнюхал его и фыркнул недовольно и весьма звучно – пришлось проснуться.

Поутру немного огляделись. Красивые места, а самое красивое на недалеком возвышении – руины хита. Этот буддийский монастырь назывался Цаган-Толгой, что в переводе означает – монастырь белая голова. Он был открыт в 1820 году выдающимся монгольским просветителем, ламаистским святым Данзанравжаа. Наверное, когда стоял он во всей красе на взгорке, окруженном с двух сторон каньонами, а с двух других сайрами с ручьем, это было замечательное зрелище, но и сейчас, буквально втоптанный в землю, он поражает. Все, что можно было унести из посуды, железа, дерева – унесено. Остались только кучки песка и глины (в основном строения были из глины), и развалины (в рост человека) отдельных зданий из камня, или кирпича больших размеров, да еще каменные фундаменты. Судя по ним, в монастыре было десятка два строений.

 

 

Наш лагерь развалины Цаган-Толгоя

 

Все это отголоски далеких уже 37-38х годов, годов массового террора, развязанного Чойбалсаном, тогдашним министров внутренних дел Монголии. Фактически, в то время было ликвидировано ламство, монастыри и хиты (количеством до 900) разграблены и разрушены. Были убиты почти все монахи, а это около трети населения страны, ведь по традиции один из сыновей в семье обязательно становился ламой.

 

Вы когда-нибудь видели взорванный хит?

Память многих веков по округе лежит.

Вера желтых людей подревнее Христа,

Надо с чистого вновь начинать здесь листа.

 

Уничтожены ламы – это ж дети твои,

Здесь ведь старший ребенок из каждой семьи.

Поживились, как видно, не овечки, а волки –

Изразцов и мозаик остались осколки.

 

Слой благих намерений удивительно тонок,

И засыпало пылью рябь снарядных воронок.

Не в ответе, конечно, сын за действо отца –

Я кусочек на память подобрал изразца.

 

Володя, шофер наш, большой любитель древних сувениров, еще загодя сходил к хиту, но ничего существенного не нашел. Вот и мне загорелось заиметь в память о здешних местах что-то необычное, хотя бы кусочек изразца из хита. Ничего интересного я попервой не нашел – попались мелкие остатки каких-то сосудов, тибетский гвоздь ручной ковки (он, кстати, до сих пор в моей домашней коллекции), и какое-то сильно помятое, почти плоское, дырявое с зеленью блюдо. На всякий случай я отщипнул от блюда два масеньких кусочка в надежде, что по прибытии в столицу постараюсь определить на микроанализаторе состав сплава, а само блюдо оставил, посчитав, что кощунственно что-то брать из храма, пусть и разоренного до основания.

А вот, вернувшись в лагерь, одолели меня сомнения – при всей непрезентабельности блюдо могло быть изготовлено из сплава меди и серебра. Коваленко и Витя Троицкий только подогрели мои подозрения словами, что именно из такого сплава изготавливались культовые ритуальные предметы. Вспомнилось мне также, что и излом у блюда был очень светлый. И так уж мне захотелось получить это блюдо, что я вместе с нашими шоферами Володей и Романом вновь направился к развалинам хита. Ребята, как заправские кладоискатели, с собой захватили лопаты, но оказалось, что толку от них никакого – почва почти сплошной камень, а сваль от глинобитных зданий спрессовалась за долгие годы так, что лопатой ее не взять – только киркой, или ломом – ни того, ни другого у нас не было.

В некоторых местах при ударе лопат слышались глухие звуки, как от пустот. Вполне возможно, что были и подвалы, и подземные ходы, но добраться до них – не с нашей техникой, да и права мы не имеем на такие раскопки. Кстати, раскопок здесь с самого момента обрушения зданий не проводилось, и то, что попало под обвалы, там и захоронено с тех пор. Как говорится, видит око, да зуб неймет. Я и свое блюдо отыскал не сразу, но, отыскав, сразу упаковал в крафт-бумагу и уложил в рюкзак.

Я еще не знал, что нам предстоит и как аукнутся неправомочные действия, оставалось только надеяться, что такие относительно легкие прикосновения к тотемным тайнам останутся безнаказанными. Поначалу все так и было. Мы успешно отработали в массиве (кстати, общая площадь массива около 1500 км2, и он является одним из крупнейших массивов щелочных пород Мира), правда и намотались изрядно. И как приятно было в одну из поездок по массиву, когда нас, уставших и насквозь пропыленных, угораздило среди каменной, обожженной солнцем пустыни, свернуть в один из сайров. А там ручеек, а выше по ручейку нерукотворное чудо – настоящий оазис в центре Гоби! Из земли бьет ключ, наполняя большую гранитную чашу (глубиной почти в рост человека) холодной прозрачной водой. Вокруг чудо озерка зеленая трава и кустики осоки, и сбегающий по камешкам ручеек – настоящий рай! Мы и выкупались, и чай заварили на свежей водице, и отдохнули всласть. Да, в любой самой трудной экспедиции порой выдаются такие моменты, которые и делают память о ней незабываемой. 

 

 

Оазис в центре Гоби

 

 

Оазис в центре Гоби

 

А теперь о моей находке. Видимо сам Будда позаботился о том, чтобы она не попала в неправедные руки. Она путешествовала со мной по всей Монголии до самого конца экспедиции. Потом, уже на базе в Улан-Баторе, я обернул ее многослойно в крафт-бумагу и уложил на дно ящика с моими образцами – в таком виде все это тихим ходом на грузовой железнодорожной платформе и покатило в Москву, мы же вернулись в столицу на самолете. Где-то ближе к декабрю наши ящики с образцами добрались и до института. Все они, естественно, поступили на адрес нашего руководителя – Коваленко, а оттуда уже образцы распределили по хозяевам. Меня в этот день в институте не было, а когда я вернулся в лабораторию, то меня ожидала кучка геологических мешочков с моими образцами. Я, конечно, поинтересовался у ребят, а где же сам ящик, памятуя, что на дне у него под крафт-бумагой было уложено блюдо. Так на помойку отнесли еще вчера – был ответ. На помойке, естественно было уже пусто. Мусоровоз, которого ранее можно было не дозваться неделями, сработал на этот раз весьма оперативно. Мало того, потерялись в суматохе экспедиционных сборов и те два маленьких кусочка блюда, которые я отобрал для анализа.

Вот так судьба сама распорядилась за меня, изъяв неправедную находку, а мне же осталось теперь только горестно вздыхать об утрате и гадать – а что же все-таки я подобрал среди развалин Цаган-Толгойта? Может, так оно и лучше, и гнев обиженных буддийских богов не обрушился на меня, как в этой экспедиции обрушился он на нашего шофера Володю (1).

 

1. Смотри рассказ «Месть богов»

 

 

 

 

 

 

 Комары и плавки

Каких только приключений не случается в экспедициях геологических. Особенно это характерно для геологических отрядов, которые не стоят на месте, а перемещаются с изыскательскими задачами, открывая каждый день что-то новое для себя, и не только в недрах. И это новое зачастую не всегда приятно.

Помню, как доставала нас всякая кусачая нечисть в предгорьях Монгольского Горного Алтая. Доставала практически круглые сутки, и в таких несметных количествах, что от нее спасали только брезентовые штормовки, которые только и не прокусывались слепнями и оводами (которые по-простому еще паутами называются), облеплявшими штормовки сплошным шевелящимся покрывалом. И каково было ходить по горам в жару с тяжелым рюкзаком, да упакованными в брезентуху? Через какое-то время вся одежка пропитывалась потом, и при высыхании штормовка меняла свой цвет – с защитного на белый – от обильных кристалликов соли. Вот почему лагерь мы старались, по возможности, ставить у речки, чтобы смыть с себя после маршрута обильный и концентрированный солевой раствор.

 

 

Витя Троицкий и оводы

 

К вечеру жара спадала, а с ней улетали и кровососы. Правда, улетала только «большая кавалерия», зато на смену ей прилетала «кавалерия малая» - комары и всякого рода мошка. Эти были привычнее, да и дыма костра опасались, а костер по вечерам – это было святое. Конечно, вся эта напасть доставляла определенные неудобства на работе и отдыхе, и с ней можно было бы и мириться до поры до времени, но уж очень хотелось без них, налегке, в одних плавках, да под жарким солнышком.

Все, даже самое плохое, когда-нибудь да кончается. Вот и мы после предгорий Алтая переехали прямо в пустыню Гоби, и какое-то время, действительно, кайфовали под жарким солнцем, и с самым минимумом одежды. Как правило, в пустыне комаров нет. Откуда бы им взяться в местах, где нет открытых источников воды, ведь личинки комаров растут и развиваются в воде. Но из всякого (даже самого благоприятного) правила есть исключения. С одним таким исключением мы и столкнулись как раз в Гоби, километрах в шестидесяти от аймака Кобдо.

Вроде бы ничем не примечательная, слегка холмистая каменисто-песчаная местность со скудной уже высохшей под жарким пустынным солнцем травянистой растительностью. Мы и палатки поставили почти на вершине холмика, чтобы обдувало ветерком, и до заката жизнь казалась прекрасной сказкой. Дневной жар спал до приятного тепла. Вечер и ночь обещали быть тихими и теплыми, и уже приятно мечталось о ночевке под открытым небом, когда лежишь на спине и смотришь в бесконечное пространство, усеянное блесками далеких солнц. И эта бесконечная протяженность в пространстве и во времени отнюдь не подавляет, а только приобщает к истокам бытия. И засыпаешь, расплескавшись сознанием в бескрайней звездной купели, одухотворенно и как-то незаметно.

Так вот, все эти предстоящие прелести с закатом как-то разом померкли, а взамен налетели буквально полчища громадных комаров. Жили они, как оказалось, как раз в этой, высохшей до желтизны, траве и были ужасно голодны по причине полного отсутствия в окрестностях съедобной живности. Мы, как манна небесная, как спасение господнее, свалились к ним на прокорм. И какой уж тут сон с грезами под открытым небом – и в палатке от них не было никакого спасения. Зная, что едем в безжизненную пустыню, мы легкомысленно не запаслись никакими репеллентами, а перебить это несметное и нахальное полчище не хватило бы и армии. Оставалось одно – лишить их среды обитания.
Под яростными атаками оголодавшей фауны мы распаковали и настроили все имеющиеся в наличии паяльные лампы, и разошлись вокруг холма, выжигая вместе с сухой травой и ее обитателей. Дым и копоть окутали лагерь и, хотя бы на время, отогнали орду кровососов. Этого нам хватило только на то, чтобы разбежаться по палаткам, плотно зашторить и застегнуть все полога и окошки. А потом забраться в спальники и укрыться с головой, дав звездному небу передышку от нашего назойливого внимания. А поутру пришлось отмываться от копоти, бережно расходуя живительную влагу.

Мы и в этом году и в последующие много колесили по Гоби, но такой комариной плеши нам больше не встречалось. Да и в этот год мы, углубившись в Гоби южнее, вскорости забыли про это приключение. И если поначалу мы выбирались в маршруты при полном комплекте спецодежды, опасаясь солнечных ожогов, то пообжившись в пустыне, стали одеваться в маршруты весьма легкомысленно – вплоть до одних плавок.

Особенно любил щеголять раздетостью наш близкий друг и коллега, Володя, командир соседнего отряда. Он, не любитель больших отрядов и излишних одежд, выезжал в маршрут в одних плавках и при рюкзаке. Отряд его всегда был предельно мал – он сам, шофер и повариха. Обычно шофер забрасывал его в намеченную точку маршрута, а в конце дня забирал. Но это тогда, когда точка эта была далеко от лагеря. Если же располагалась она не далее чем в тридцати километрах, то Володя обратно возвращался сам, изучая по пути следования геологическую обстановку. Старожил, прекрасно знающий Монголию, монголов, их язык и обычаи, он любил ходить в маршруты один и никогда не плутал, не сбивался с пути и не задерживался допоздна без причин. Вот и в этот раз Мансуров после завтрака забросил его километров за двадцать от лагеря и оставил при полном параде – в ботинках, плавках, при рюкзаке и геологическом молотке.

 

 

Наш сводный отряд (четвертый справа - Ярмолюк)

 

Надо сказать, что на этот раз он стоял лагерем не один, а вместе с нашим, и довольно многочисленным, отрядом Коваленко. Обычно для лагеря мы выбирали какое-нибудь укромное местечко – хотя бы с некоторой защитой от солнца, ветра и неподалеку от источника воды. Но в этот раз вокруг была ровная песчано-каменистая пустыня с прекрасной видимостью вокруг на многие километры. Это было не очень удобно с точки зрения жилья, но весьма удобно по причине равноудаленности от интересующих нас геологических объектов.

День, не спеша, перешел в вечер. Вернулись из маршрутов все группы, и только Володя задерживался. Вечер незаметно перекочевал в ночь, а Володи все не было. Коваленко начал волноваться, попросил найти переносную фару и освещать ею окрестности, чтобы привлечь внимание Володи. Вообще-то в пустыне без ориентиров затеряться пара пустяков даже днем, а уж ночью тем более. В этом случае потерявшемуся следует ночью оставаться на месте, а с утра продолжить поиски. Но ночи в пустыне бывают весьма прохладны, и человеку в одних плавках до утра дотянуть весьма не просто.

Коваленко уже собрался запустить на поиски все три наших авто, когда откинулся полог палатки Володи, и сам он вполне здоровый, уже одетый и довольный собой явился пред светлыми очами друзей и сотрудников.

- А что это вы не спите до сих пор, полуночники? Меня ищете? А почему тогда в палатку не заглянули? А я вот притомился, решил слегка прикорнуть, но с вами разве уснешь – шумите, как оглашенные.

Сказать, что все были удивлены таким неожиданным появлением, значит просто слукавить. Чтобы Володя еще при свете смог незаметно подойти к лагерю, а потом и к своей палатке, расположенной почти в центре лагеря – это было сродни чуду нуль-транспортировки, или, если по-научному, то телепортации. Правда, никто в его словах прилюдно не усомнился, но никто и не поверил, надеясь, что со временем всеоткроется. И надеялись не зря. 

Понятие «со временем» вылилось в пару месяцев, пока во время одного из хороших застолий по случаю особо удачного маршрута он не признался во всем. Оказалось, что вернулся он в лагерь уже в темноте и только-только успел немного приодеться перед суматохой.

-  А что так? – поинтересовался самый любознательный.

- Да плавки я потерял, – улыбнулся Володя. Представилась прекрасная возможность загореть полностью, вот я и снял их, и засунул под клапан рюкзака и ходил так весь день, а когда повернул к лагерю, то обнаружил, что они где-то выпали. Вот и кружил вдали от лагеря, в чем мама родила, пока не потемнело, а потом уже в лагере голышом чуть с поварихой не столкнулся.

 

 

Из одежды одни плавки

 

Вот такая случилась история, почти трагикомическая, еще раз подтверждающая, что смешное и грустное всегда ходят рядом, а удачи и неудачи чередуются, как правило. И если вас что-то огорчило, то это лишь повод ждать хороших новостей. Вот и Володя, вынужденно дожидаясь темноты, отыскал несколько древних каменных орудий, а среди них один изумительный нуклеус. Он потом подарил его мне, а я имел неосторожность похвастаться подарком перед нашим монгольским коллегой, Цеденом, а потом до самого конца экспедиции отбивался от его увещеваний и нападок. По его мнению, даже в улан-баторском музее истории Монголии выставлены нуклеусы худшие, чем мой. А потому, мой долг – вернуть Монголии ее национальное достояние.

К его величайшему огорчению, я не внял этим увещеваниям и в партии с другими геологическими образцами доставил нуклеус в Москву. И теперь он красуется у меня на книжной полке, всякий раз напоминая о чудесных приключениях в пустынной Монголии.

Нуклеус (от лат. nucleus — ядро), ядрище (археол.), кусок кремня или камня др. породы, от которого отбивались или отжимались отщепы или ножевидные пластины для изготовления каменных орудий

 

 

 

 

 

 

 

 

 В краю, где степь с горами спорит

Четыре дня в Улан-Баторе вымотали нас больше, чем два с половиной месяца полевых работ. Я уже как-то отвык от столпотворения и шума улиц, от цивильных нарядов и цивильных манер, от обилия начальства и обилия очередей. Очереди везде – и за продуктами, и за промтоварами, а уж о книгах и говорить не приходится. Хорошо еще, что в город вырваться удается редко. В основном обитаемся на базе: сдаем и получаем снаряжение, разбираем и сортируем привезенные образцы, запаковываем их в ящики для отправки в Москву.

 

 

На базе. Горегляд и Наташа получили почту.

 

Собственно говоря, работа отряда закончилась. Коваленко улетел в Москву, его помощница, Царева, будет неделю занята всякой канцелярской работой, повариха Наташа и один из шоферов должны на днях уехать в Москву на поезде. Я упросил начальство позволить мне еще недельки на две задержаться, чтобы вместе с ребятами из иркутского отряда поучаствовать в поисках бериллиевой минерализации в районе Хупсугула. Мы ее, конечно, поищем, но главной нашей задачей после трудных полевых будней станет отдых с рыбалкой в чисто мужской компании. Собирались отбыть с самого утра, но выехали только к обеду, и когда, наконец, вырвались из Улан-Батора, то разыгрался на природе зверский аппетит, а потому километров через пятьдесят мы свернули с трассы в степь.

Мы – это наш настоящий дарга и единственный знаток местных обычаев и языка Аркаша Горегляд, наш неизменный водитель Эдик Ковелидзе, неунывающий и азартный водитель Антипина – Володя Мансуров, и я – ваш покорный и неугомонный слуга. В стороне от трассы, среди полыни и ковыля мы бросили на землю брезент, достали печь с паялкой и уже минут через десять сладко вкушали мясо джейрана с картофельным пюре. А потом горячий и крепкий индийский чай с вареньем из ревеня – это Наташа снабдила нас в дорогу такими деликатесами.

 

 

В предгорьях Монгольского Горного Алтая

 

Тишина, ни ветерка, не по-осеннему жаркая погода и запахи степи. Воздух густой и так насыщен степными ароматами, что просто кружится голова. И самый сильный, так знакомый с деревенского детства, и уже порядком подзабытый, густой и пьянящий запах полыни. Бескрайнее степное марево струится, плывет и … ударяет в голову. С непривычки кружится она и болит.

Но вот мы опять рвемся на северо-запад, а в салоне, на хмельном встречном ветру выветривается головная боль и остается только чувство свободы и причастности к земле. Свободы разнузданной, не ограниченной ни расстоянием, ни временем, ни часом остановки, ни местом пребывания. Хорошо по своему везде – и в горах, и в степи, и в пустыне, но, все же, лучше в предгорье у реки. И лучше по осени, когда воздух чист, прозрачен и насыщен пряными ароматами увядающих трав.

 

Осеннею укрыта желтизной,

Ложится под колеса степь без края.

Полынный запах терпкий и хмельной,

И сердце от восторга замирает.

 

Кружится от простора голова,

Летим с попутным ветром без дороги.

Куда? Зачем? Уносятся слова,

И шар земной катится нам под ноги.

 

Восторг движенья распирает грудь,

Упругий воздух выжимает слезы.

Вот, кажется, ускоримся чуть-чуть,

И из реальности перекочуем в грезы

 

Из детских снов с возможностью летать,

Парить над всем обыденным и серым.

Ах, степь привольная, и не тебе ли знать –

Благоволит удача только смелым.

 

А мы такие, нам не привыкать

Бродить по свету вовсе без дороги,

Сокровища подземные искать,

Ведь мы геологи – почти земные боги!

 

Днем тепло и даже жарко, и мы летим, летим по степному бездорожью навстречу плавающим в мареве над землей горным вершинам. К вечеру холодает, но мы уже в предгорьях, в долинке с небольшой речушкой, которая, прогретая за день, клубится туманами, оседающими в окрестностях обильной росой. В последних закатных лучах переливаются на траве блески росинок – будто сказочные изумрудные россыпи. Пока земля хранит тепло, укрываем ее полотном палатки – ужинаем и готовимся ко сну почти комфортно.

 

 

В предгорьях Монгольского Горного Алтая

 

За ночь сильно подмораживает, и вылезать из спальника почти обнаженным (в спальнике теплее, когда ты не одет) на мороз – ох, как не хочется. Как самый молодой из нашей братии, я обычно делаю это первым. Набрасываю на голое тело телогрейку и выбираюсь из палатки. Подготовленная с вечера, заправленная паяльная лампа стоит неподалеку. Немного бензина в лоток – для разогрева форсунки, несколько качков насоса, регулировка потока паров, и вот уже паялка гудит прозрачным голубоватым пламенем. Вот такую ее, откинув полог, ставлю в палатку. Через пару минут там, как в полдень в Сахаре – можно и одеться не спеша.

И вне палатки полная благодать – солнце еще не выглянуло из-за гор, и властвует ночной морозец. Вчерашние лужицы подернуты корочкой льда. Еще зеленая трава покрыта инеем и капельками замерзших росинок, и хрустит под ногами. Река еще хранит дневное тепло, а потому клубится туманом – он так и течет вниз по течению, размывая очертания берегов. Безветренно и беззвучно – настоящее сказочное белое безмолвие. Дух захватывает от реальной нереальности окружения. Вот-вот из-за горы в долинку заглянет солнце. Оно уже освещает половину противоположного склона, и освещенная часть золотистого цвета от пожелтевших уже лиственниц. В тени же лиственницы укрыты инеем и граница золотистого и белого неуклонно спускается к туманной реке.

 

Трава от инея бела,

Вода в ведерке льдом укрыта.

Орхон плескается сердито -

Поутру осень к нам пришла.

 

Но вышли первые лучи,

Трава блестит, росой одета,

Слезами провожает лето -

Сидят, нахохлившись, грачи.

 

Туман над берегом повис,

Река молочная струится,

То исчезает, то клубится -

И волнами стекает вниз.

 

А солнце, вспоминая лето,

Штормовку греет на спине.

Туман растаял в вышине -

И журавли курлычут где-то.

 

 

Они готовятся в полет

И молодежь сбивают в стаи,

А мы в Монголии устали –

И нас домой дорога ждет.

 

Вот солнце коснулось этого млечного пути, привело в движение воздушные потоки, и, буквально на глазах, туман стал разрастаться, делаться все гуще и гуще, пока не окутал все вокруг плотной пеленой. А потом он как-то очень быстро истаял, открыв извилистое и порожистое речное русло и … Эдика со спиннингом на его берегу. Вот так, пока одни любуются красотами, другие занимаются любимым делом. И занимаются довольно успешно – вскоре Эдик возвращается к палатке с несколькими вполне приличными ленками на кукане. Хорошо бы пожарить свеженькой рыбки, но мы торопимся, торопимся достичь истинно рыбных мест, да и мифическую задачу поиска бериллиевой минерализации никто пока не снимал. А потому засаливаем весь улов, доедаем Наташины гостинцы, собираем палатку и снова в путь.

 

 

Эдик Ковелидзе с удачным уловом

 

Итак, до свидания, господа! До новых встреч, новых впечатлений на новых, еще не изведанных, местах.

 

 

 

 

 

 Могильник "Три меча"

 

Как часто ожидания наши не оправдываются, и мы сожалеем об этом, но бывают моменты, когда желание, даже не оправдавшееся, не приносит грусти, а дарит надежду. Вот и мы возлагаем большие ожидания на эту последнюю экспедиционную поездку. Вернее, сезон экспедиционный уже закончился, и пора бы уже уехать в столицу, но начальство дало нам возможность немного порыбачить, и, вроде как между этими приятными заботами, отыскать место бериллиевой минерализации – совместить приятное с полезным. Оно надеется, и мы надеемся, а время покажет, чьи ожидания скорее воплотятся в жизнь.

Переночевав в долинке с небольшой речушкой (1), с утра мы опять в дороге и до самого обеда едем не останавливаясь. Опять чудесный солнечный день и мы катим и катим, и на обед останавливаемся уже под Муреном. Только успели поставить кипятить чайник, как прихватил нас сильнейший град и загнал в салон нашего газика – далее обедаем уже в салоне, в тепле, а на воле бушует стихия. Град хоть и крупный, но ведь не снег, которым нас пугали при отъезде из Улан-Батора. А вообще, пока погода нас милует, снег, скорее всего, уже растаял и стоит что-то вроде монгольского бабьего лета. Продержалась бы такая погода хотя бы недельку, нам бы вполне хватило.

После обеда с градом заезжаем в Мурен – заправиться горючим и купить хлеба, и катим дальше. Как вы знаете, у нас две задачи – отдых с рыбалкой и поиски бериллиевой минерализации. До рыбных мест мы еще не добрались, но и по дороге Эдик с Мансуровым уже потчевали нас с Аркашей свежей рыбкой, даже немного уже засолили.

 

 

Эгин-Гол

 

К вечеру добираемся до места и разбиваем лагерь на красивейшем берегу Эгин-Гола, почти в самых его верховьях. Два месяца назад мы уже стояли на Эгин-Голе, но почти у самых его низовий, практически у впадения его в Селенгу. Всего после выезда из Улан-Батора за пару дней проехали 800 километров. Теплый вечер, и наши рыбаки сходу, почти с колес взялись за рыбалку. Общими усилиями выловили трех ленков – хватает и на уху, и на жаркое. Нет только спиртного под уху, но мы с этим неудобством как-то миримся.

Теплый вечер плавно перешел в такую морозную ночь, что вода в ведерке вне палатки промерзла почти до дна, и поутру в пределах видимости белая от инея замерзшая трава. Счастье наше, что в радиаторе нашего авто, укрытом телогрейками, вода не замерзла, а то на этом наше путешествие и закончилось бы. Я, как жаворонок, просыпаюсь раньше всех, умываюсь до пояса в ледяной речке, разжигаю паяльную лампу и ставлю ее в палатку. Через две минуты в палатке уже жара, как в бане. В такой атмосфере и просыпаться приятно, и мои спутники потянулись из спальников.

Пока готовлю завтрак, ребята успешно рыбачат – поймали и засолили еще четырех ленков. Теперь у нас по две большие рыбины на нос. И, наконец-то, мы пьем кофе. Третий день хотим кофе, каждый раз в спешке забываем о нем, и завариваем в чайнике чай. Всякий раз договариваемся не заваривать, и опять забываем. Но сейчас мы на месте, мы не торопимся и завтракаем почти по-царски – к кофе у нас хлеб с маслом и сыром, а перед кофе была жареная рыба. После завтрака мы наконец-то выбираемся в маршрут. Выбираемся не все – охранять лагерь и ловить рыбу, оставляем Мансурова.

Уезжаем недалеко, километров за десять, но надолго – у нас сегодня поиски. Поиски по принципу: пойди туда – неведомо куда, принеси то – неведомо что. Хотя, что ищем, мы все-таки знаем – бериллиевую минерализацию. Но поскольку о ней стало известно нам в самый последний момент перед отъездом и только по слухам, то и точных координат у нас нет. Известно только, что неподалеку от минерализации расположена вершина с триангулярной вышкой и могильником с тремя мечами. Но в каком виде, в каком минерале «сидит» бериллий, в какой породе находится этот неизвестный минерал – сведения об этом крайне туманны и противоречивы. А потому мы, не пасуя перед трудностями, лазаем по горам весь день. Не знаю, как насчет бериллия, но кое-что интересное мы подцепили – разбираться будем уже в столице.

Все-таки отсутствие женщин сказывается. Как и раньше с кофе, так и сейчас в самый неподходящий момент – во время обеда. Налазившись по горам, спускаемся в долинку к машине, чтобы перекусить. А когда дело доходит до чая, то обнаруживаем, что не захватили с собой воды. Кое-как из мизерного ручейка нацеживаем полчайника, кипятим чай и обнаруживаем, что забыли в лагере кружки. Но у хорошего шофера в бардачке всегда что-нибудь найдется подходящее. Всегдашние кружки заменяют нам стеклянная банка, консервная банка и маленькая (грамм на пятьдесят) рюмочка из арсенала Мансурова.
После обеда решаем действовать более целенаправленно – искать вершину с вышкой и могильником. Очень хочется на эту вершину взобраться и посмотреть на старинный монгольский меч, и привезти домой если не его самого, то хотя бы его снимки. В бинокль осматриваем окрестные вершины и обнаруживаем-таки на одной из них триангулярную вышку – это как раз то, что нам нужно. На машине сначала по распадку, потом по сухому руслу ручья поднимаемся в горы, как можно выше, оставляем Эдика сторожить машину, и вдвоем с Аркашей и с рюкзаками идем, вернее, лезем на эту самую вершину. Зовется она Барун-Монтан-Ула. Она хоть и господствует над окружающей местностью, но не очень высока – всего 2301.5 метра. А превышение ее над руслом высохшего ручья, где мы оставили наш грузовик, составляет всего 660 метров.

Сначала от ручья идут мелкие горки, мы так и идем с горки на горку, поднимаясь все выше и выше, и в какой-то момент теряем из виду нашу цель. Однако переваливаем еще через одну горку, и вот она перед нами во всей красе – прямо от подножья крутой подъем к вершине. Немного отдыхаем и лезем вверх. Аркаша уже в возрасте и выдыхается довольно быстро, договариваемся, что я пойду вперед, а на вершине его подожду. Так и делаем, я тороплюсь, и на одном дыхании, но изрядно устав, добираюсь до могильника и вышки. Аркадий подходит только через полчаса. Увиденное меня поначалу порядком разочаровывает – не очень старый могильник, сруб из бревен в виде колодца, заложенный сверху камнями, как обо (*), высотой примерно в рост человека. Внутри сруба лежат два меча, но деревянные. Даже не мечи, а так, стилизация в виде двух плоских палок, слегка обработанных под мечи. Такой же третий «меч» воткнут между камнями обо. Внутри сруба многочисленные подношения – коробки со спичками, монеты и другие бытовые, но священные мелочи.

 

 

Обо "трех мечей", гора Барун-Монтан-Ула

 

Традиции надо чтить, и мы с Аркадием оставляем здесь по пять мунгов. Так мы в Монголии стараемся поступать всегда – не стоит разочаровывать, или даже обижать (если что-нибудь брать из обо) древних богов. У нас уже был такой негативный опыт, и повторять его не хотелось бы (2). А вот любые подношения обязательно приносят удачу.

А потом начался долгий спуск по западному склону горы и рюкзаки наши, набитые под завязку взятыми образцами, становились, чем ниже, тем тяжелее. К сухому ручью спустились уже в сумерках, по нему еле-еле, на последнем издыхании дотащились до машины, и в лагерь вернулись только ночью. Мансуров к этому времени уже начал беспокоиться и за нас, и за себя, поскольку оставили мы его без ножа и спичек. За время нашего отсутствия поймал он пять больших хариусов, и на ужин было у нас много вкусной жареной рыбы. Отдых начал и продолжился вполне продуктивно. Надеюсь, что мое разочарование по поводу «мечей» с лихвой компенсируется грядущими удачами, но об этом как-нибудь в другой раз.

 

1) Смотри рассказ «В краю, где степь с горами спорит»

2) Смотри рассказ «Месть богов»

(*) Обо – древнее святилище, местопребывание духов-хозяев местности, место, где надлежит поклоняться духам, сооружается в священных местах, где духи явили себя.
Обо – определяет место, где надлежит произносить молитву и преподносить жертвоприношение духам местности, чтобы снискать их покровительство в путешествии или для проживания в данной местности.

 

 

 

 

 

 

 

 

 Мухлак на колесах

Позади три с лишним месяца дорог и новых мест, масса впечатлений и находок. От увиденного и прочувствованного устаешь поневоле со временем, а дорога подбрасывает все новые и новые приключения. Что с нами только не происходило за это время – и бури песчаные нас трепали неоднократно, и дожди с ветрами ураганными и молниями, превращающими ночь в день и плавящими песок между палатками. За это время мы порядком поизносились, а что уж говорить о нашем снаряжении, которое укрывало и сохраняло нас от непогоды. Рвались многократно веревки, палатки, тенты, рвалась одежда и обувь. Мы, что могли, восстанавливали, а что не могли восстановить, все равно везли с собой – как-никак подотчетное имущество.

 

 

 

Надвигается песчаная буря

 

Безусловно, что-то можно было выбросить без ущерба для дела, и для облегчения перегруженного камнями (особенно, ближе к концу экспедиции) транспорта, а потом, по возращении на базу, списать с чистым сердцем – ничто не вечно под луной. Все можно было бы, но наш номинальный начальник, носящий громкую фамилию Царева, даже отдаленно не соответствовал ей, боясь любой, даже самой малой ответственности. На деле, отряд возглавлял Вячеслав Иванович Коваленко, но негоже члену-корреспонденту отвлекаться от научных проблем на решение проблем хозяйственных – вот и назначил он на эту хлопотную должность свою бессловесную помощницу, которая и в институте работала под его началом, и просто боялась своего грозного начальника. Эта боязнь перенеслась у нее на всю жизнь и на нашу экспедицию в частности.

Вот так и возили мы с собой и веревки порванные, и палатки штопанные-перештопанные, и лампы паяльные с примусами, чиненные-перечиненные, и уже не подлежащие ремонту, и еще многое другое, что служило нам добросовестно на путях-дорогах экспедиционных, и честно отслужило свой срок. Вместе с многочисленным каменным материалом – основным итогом наших многодневных поисков привезли мы в конце экспедиции на нашу базу в Улан-Баторе и подлежащее списанию снаряжение. И пока мы, рядовые коллекторы, разбирали и упаковывали в деревянные ящики для отправки в Москву наш многочисленный каменный материал, Царева сдавала на склад для хранения до следующей экспедиции привезенное снаряжение.

Завхоз базы, Раиса Михайловна, ответственная за снаряжение ежегодных экспедиций, женщина строгих правил и строгого нрава, прекрасно сознавала свою значимость, и не давала спуска даже научным авторитетам, не говоря уже о таких формальных и бессловесных начальниках, как наша Галина. Прекрасно зная, что в Монголию все снаряжение приходится завозить из Союза, она была заинтересована в его долгом сроке службы. Более решительные начальники отрядов добивались от завхоза полного списания отслуживших свой срок вещей, но не Царева, у которой не было, ни подходящей настойчивости, ни ответственности. Вот так и получилось, что практически все привезенное снаряжение было принято и

закреплено за ее отрядом на следующий год.
Эта последняя наша вылазка была вне программы уже завершившихся полевых работ. Наш верный ГАЗ-66 был отправлен на «зимние квартиры» в гараж, а наш водитель, Эдик Ковелидзе, и ваш покорный слуга присоединились к остаткам отряда Аркадия Горегляда – ему самому и его водителю Мансурову, и на их ГАЗ-66 выбрались порыбачить и кое-что попутно поискать напоследок. И даже эту научную часть нашей вылазки мы уже завершили, и теперь могли позволить себе отвести душу на рыбалке, на тех рыбных местах, где мы ненадолго летом останавливались на ночлег во время экспедиции.

Одним из таких мест было озеро Тэрхин-Цаган-Нур, которое мы прозвали щучьим озером. Почти три месяца назад мы проезжали мимо него и остановились на перекус и небольшой отдых. Пока наши поварихи готовили обед, Эдик и Мансуров вышли к озеру побросать блесну, и напали на такой клев, что за неполный час вытащили дюжины три великолепных щук. Нам даже пришлось немного задержаться с отъездом, чтобы разделать улов и засолить его в молочной сорокалитровой фляге.

Вот и сейчас с утра мы сняли наш небольшой (всего в одну палатку) лагерь и рванули на Тэрхин-Цаган-Нур. Спускаемся практически строго на юг и под Муреном натыкаемся на картофельное поле. Оказалось, что это подсобное хозяйство монгольских геологов, и нам перепал мешок молодой картошки и несколько кочанов капусты. Сегодня нам определенно везет, потому как набрали мы целый большой пробный мешок очень качественного мумиё. Набрали почти между делом, остановившись часа на полтора у невысоких гранитных скал. Но и налазились мы по скалам так, что ноги уже не держат, зато теперь мы с мумие. То, что я за все лето так и не нашел хороших «залежей» мумиё компенсировалось этой удачной находкой.

Потратив время на поиски мумие, мы старались и гнали до самой темноты, но не успели в этот день добраться до озера, и пришлось встать на ночлег в небольшом ущелье. Видно наш приезд не остался незамеченным, и с самого утра к лагерю началось настоящее паломничество аборигенов. Сначала прикатил на мотоцикле молодой монгол, долго ходил вокруг что-то высматривал, пока не вылез из палатки знаток языка и обычаев – Аркаша. Тут только и выяснилось, что монголу нужна капроновая веревка. Мы, конечно, поделились, и он укатил. Потом прискакал на лошади старик. Мы как раз щи доедали, и в ведерке на дне оставалась еще одна порция – налили ему. А за едой выяснилось, что нужен ему бензин. Ни много, ни мало – 200 литров. У нас как раз должно было остаться примерно столько же, но не было тары. Быстро сторговались, старик даже щи не доел – бегом к лошади, и ускакал за бочкой. Мы уже начали снимать лагерь, когда непонятно откуда набежала масса аборигенов – многие с детьми. Детишек мы тут же угостили хлебом с вареньем из ревеня, а вот взрослым надо было совсем другое. А надо было им все: веревка, бензин, брезент, часы, палатки и так далее, и тому подобное. И тогда Аркаша развернул в салоне нашего грузовика автомухлак (то бишь автолавку).

Вы помните, как сдала наше снаряжение Царева, и теперь на следующий год будет экспедиция со старым снаряжением. Аркаша в лучшем положении – все его снаряжение это имущество иркутской экспедиции, а там отношение к старому более нетерпимое – все более-менее пришедшее в негодность тут же списывается. Нет никакого смысла везти обратно через границу все, подлежащее списанию. И Аркаша с чистой совестью продает: брезент, плащ, рюкзак и тот бензин, что мы обещали старику, потому как его все нет и нет, а нам надо уже уезжать. Продается и еще что-то по мелочи, что уже не пригодится нам в последние три-четыре дня. А потом мы быстро сворачиваемся и уезжаем, поскольку на горизонте появляется новая группа покупателей, нам же продать уже почти нечего.

Пока шла торговля, приехал тот молодой парнишка, которому мы дали веревку, привез урюм (молочные пенки) и бидончик архушки. Архушка – это слабенькая (градусов 10-15) водка, которую монголы гонят из молока. По мне, так изрядная дрянь, мутная, и пахнет молоком. Мы попробовали, а потом потихоньку вылили. Но без спиртного мы не остались. В ближайшем сомоне на вырученные деньги купили несколько бутылок настоящей сорокоградусной архи, да еще за пачку патронов Аркаше вручили две шкурки тарбаганов не самой лучшей выделки.

К обеду докатили до Тэрхин-Цаган-Нур, но заехали не как ранее, а с другой стороны озера. И почти сразу недалеко от берега наткнулись на раскоп могильника и каменные бабы. Две бабы в рост человека, скорее всего очень древние, одна без головы. Мансуров не преминул немного позабавиться. В своей неизменной шерстяной вязаной шапочке, встав за безголовой скульптурой, он оживил ее на время, придав культовому идолу современный колорит. Поскольку мы уже остановились поглазеть на раскоп, то почему бы нам здесь же и не пообедать? Пока готовился обед, ребята пошли порыбачить. По сравнению с прошлым приездом, не попалось ни одной, даже самой завалящейся, щучки, видно не сезон, или место нерыбное. Мы, конечно, немного расстроились, уж очень хотелось привезти Коваленко несколько соленых щучек. Он всегда нахваливал их, и они действительно этого стоят – местные щуки мягки, вкусны и совершенно не пахнут тиной. Кроме того, щуку невозможно пересолить – даже если вы ее всю засыплете солью, она возьмет в себя только самое необходимое ее количество. Чтобы скрасить нашу неудачную рыбалку, мы достали бутылочку архи и приняли ее за обильным обедом. А после обеда и небольшого отдыха мы покинули это прекрасное, но не всегда добычливое озеро. 

 

 

Мансуров и память веков

 

Оказалось, что у Мансурова в этих местах есть знакомые по прошлым приездам, и сейчас он привез им отснятые фотографии. Мы проезжали мимо юрты и передали фотографии. Хозяина не было дома, но он посетил нас на лошади, когда мы остановились на ночевку на Чулуту, привез урюм, очень хороший несоленый мягкий сыр, твердый сыр и бидончик архушки. У нас была бутылочка архи, в результате получилось настоящее застолье. Как и всякому монголу, нашему гостю все херехтэ (т.е. надо) – бензин херехтэ, сапоги херехтэ, веревка херехтэ. Завтра, завтра, завтра (маргааш по-монгольски) говорим. «А что у тебя есть?» – «Шкурки тарбагана, барсук». В общем, приходи завтра в обед, приноси все, тогда и поговорим.

В конце застолья Аркаша достал ракетницу и каждый из нас пустил по ракете. Не прошло и десяти минут, как подвалили три молодых монгола с двумя детьми – пришли на фейерверк. Гостей надо угощать, и мы поставили чайник на огонь, нарезали хлеба и достали варенье. Пацанам дали хлеба с вареньем и сладкий чай. Старший из них понюхал варенье и есть не стал, отдал бутерброд взрослым. Мы посмеялись и вернули ему бутерброд – он его опять обратно. Так повторилось несколько раз. Наконец он отважился попробовать, и уже заставлять его не надо было – впился зубами в угощение и мигом его проглотил. Младшему, кроме бутерброда, досталась еще и гильза от ракеты – мы специально для ребятишек запустили еще одну. А потом зажгли фальшфейер, факел горел ярко, разбрызгивал искры огня, но недолго, и действо это всем понравилось. На том и разошлись – монголы в юрту, мы с Аркашей в палатку, а Эдик с Мансуровым пошли «купать мыша» – ловить рыбу на искусственного мыша. Ночной улов вылился в 15 ленков, которые были гораздо крупнее выловленных днем. Вот так прошел у нас еще один день, один из последних наших полевых дней.

На следующий день подъехал вчерашний монгол, привез он несколько шкурок тарбагана плохой выделки, облезлую шкурку лисы, очень маленькую шкурку лисенка, из которой ничего путного не сделаешь, и два сарлычьих хвоста – черный и белый. Аркаша поторговался с ним, и за все привезенное отдал канистру бензина и сапоги, вернули обратно только шкуру лисы – уж больно плоха. Я участвовать в разделе наторгованного не стал, не мое это имущество. Вот только на память взял белый хвост сарлыка, да и то при ближайшем рассмотрении оказалось, что у хвоста нет самого кончика.

Поутру пришла чудесная осенняя погода – небольшой заморозок, потом безветренное и безоблачное голубое небо. Только бы и ловить рыбу, но нас уже ждут на базе. У меня так вообще билет на поезд через день, а нам еще добираться до Улан-Батора больше суток. Но так не хочется уезжать. Мы тянем время, варим, не спеша, на завтрак уху и жарим пойманных мною накануне хариусов. У нас еще осталась бутылочка архи и не принять его за ухой непростительная глупость. Плотно завтракаем не торопясь, также не спеша, снимаем палатку, грузим засоленный улов, личные вещи и прощаемся с суровым, но гостеприимным местом. Мы прощаемся с прекрасной голубой и щедрой рекой. Прощаемся не совсем обычным образом – зажигаем дымовую шашку и пускаем ее вниз по течению Чулуту. Оранжевый шлейф дыма тянется над водой, колышется на ветерке, как победный флаг нашей экспедиции. Да, экспедиция завершается, завершается без особых эксцессов и проколов, завершается перевыполненной научной программой (если считать незапланированную вылазку на Бага-Хэнтей), завершается удачной рыбалкой, удачной охотой и удачной находкой мумие. Прощай наша последняя стоянка, может быть, мы к тебе еще вернемся.

 

 

 

 Прощай Чулуту, до новых встреч

 

 

 

 

 А все могло бы быть иначе ...

 

Когда отправляешься в экспедицию, то должен быть готов ко всякой нештатной ситуации. Готов не в том смысле, что должен все знать, все уметь и все предвидеть – это тоже немаловажно, но практически невозможно. В первую очередь ты должен быть готов морально, что справишься со всеми проблемами, возникшими на твоем пути, и в этом тебе, конечно, помогут и знания, и умения, и сноровка.
Итак, местечко «Рудный», юго-западное побережье острова Кунашир, самого южного острова из группы Больших Курил, Охотское море, пролив Измены за которым прекрасно просматривается остров Хоккайдо – это уже Япония. Покатая каменистая отмель и груды плавника в отдалении – видимо граница приливного и штормового прибоя. За плавником травянистое плато, переходящее в лесистое предгорье. По флангам – непроходки, высочайшие скалы, почти отвесно обрывающиеся в море. У подножия одной из них большой арочный проем – вход в подземный рудник. Заколоченный вход и обрывки рельс говорят о том, что рудник заброшен, и заброшен давно. Об этом же говорят и полуразрушенные столбы канатной дороги от вершины скалы почти до подножия.

 

 

Солнце заходит за Хоккайдо

 

Лев, наш начальник, муж Инны, отчим Гали и мой коллега (как видите, я четвертый участник этой семейной экспедиции) поясняет:

– До войны здесь был рудник, и японцы успешно копали в недрах горы золотоносную руду, грузили на пароходы и везли на Хоккайдо – на обогатительные комбинаты. В самом конце войны, когда на Кунашир уже высадился наш морской десант, а наши корабли обстреливали побережье, японцы под огнем артиллерии продолжали отгружать руду – видно богатые были залежи.

 

 

 

Местечко «Рудный». Заброшенный золотой рудник

 

 

Впрочем, почему были – они ведь до сих пор есть, но за послевоенные сорок лет до них у государства просто не дошли руки. Как, впрочем, не дошли они вообще до Курил, нооб этом как-нибудь в другой раз. Каждый год, на несколько месяцев сразу, сюда наведываются геологи с Сахалина, изучают рудник, и ищут на склонах горы многочисленные заброшенные штольни. Можно представить, как им достается, учитывая крутизну склонов сплошь заросших деревьями и кустарником.

Стоит июнь, но геологов пока нет, зато есть остатки их лагеря – несколько изрядно потрепанных больших стационарных палаток с деревянными полами и железными печурками. Для нас это настоящий подарок – пожить ближайшую неделю в почти цивилизованных условиях. Вертолет, забросивший нас сюда пролетом из погранотряда на Горячем Пляже на Урвитовскую заставу, не промедлил ни минуты – снялся тут же, как только последний наш вьючник коснулся земли. Он торопится не зря – еще в полете было получено штормовое предупреждение, и мы тоже спешим обустроиться.

 

 

Рудный, заброшенный лагерь сахалинских геологов

 

Ближе к вечеру, действительно, грянул шторм. Сильнейший ветер с моря гонит на побережье огромные волны, которые, разбиваясь о берег, докатываются почти до куч плавника. У скал вообще столпотворение – грохот и тучи брызг. В палатке относительно тихо, но сама она ходит ходуном – пошатываются столбы каркаса и ужасающе скрипят доски пола. Благодарим судьбу за это скрипучее, но пока надежное убежище. Шторм бушует до полуночи, потом ненадолго затихает и принимается за нас с новой силой. Теперь ветер диаметрально противоположный – с океана, перекатывается через остров, немилосердно треплет палатку, норовя сбросить ее в море. Это уже серьезно, сна ни в одном глазу, сидим полностью экипированные, с ножами в руках – резать брезент, если действительно палатку начнет сносить в море. И так почти до утра – Рудный явно встретил нас негостеприимно, показав, что с природой шутки плохи, и лучше не расслабляться.

 

 

Шторм на «Рудном»

 

Но как тут не расслабиться, когда поутру полнейший штиль, ласковое солнце и редкие кучевые облачка. Море тихо дышит, у плавника кучи водорослей, ракушки, и … осьминог, настоящий осьминог с клювом и щупальцами с присосками. Жертва шторма выглядит вполне свежей, и мы решаемся ее сварить. Варим в ведре, в морской воде, и получаем на завтрак настоящий деликатес – Рудный нас принял!

После обеда намечен поиск шурфов. Относительно одного из них у Льва есть сведения от геологов с Сахалина – до Курил мы неделю поработали на Сахалине. Но, прежде чем лазить по склонам, мы купаемся, и пытаемся отыскать в камешках, поднятых со дна, вкрапленность золотин. Все напрасно – золотисто-желтые кристаллики пирита и золотые халькопирита встречаются сплошь и рядом – выделений золота не видно. Впрочем, это ничего не значит – вкрапленность его может быть микроскопической, либо видимой, но расположенной в матрице халькопирита, мало отличаясь от последнего по цвету. Наиболее перспективные на вид образцы берем для лабораторных исследований.
Вторая половина дня – поиск шурфа. Приблизительные координаты Льва ничего не дают, но мы упорно «бороздим» крутой заросший склон, продираясь в зарослях, зачастую на четвереньках. Долгие поиски приносят успех – есть шурф, тот, или не тот, это уже не важно. Вход полностью скрыт кустами, и не зная мы, что он должен быть, не нашли бы никогда. Темный зев притягивает, но решаем без нужды не рисковать – Лев с Галей углубляются в гору метров на десять, я еще на десять метров глубже. Идти приходится, сильно пригнувшись, а в местах осыпи – на четвереньках. Сыро, под ногами полусгнившие доски потолочных перекрытий, да столбики подпоры. Местами столбики еще стоят, но нет никакой уверенности в их надежности. Торопливо откалываю пробы, стараясь не сильно стучать, и быстро ретируюсь – не ровен час … Довольные, что обошлось без неприятностей, спускаемся к побережью, цепляясь за кусты, и не догадываемся, что основная неприятность еще впереди.

 

 

Галя у входа в шурф

 

Впрочем, она не заставляет долго себя ждать – еще на спуске Галя начинает жаловаться на боли в животе, а у подножия на нее уже больно смотреть – бледная, полусогнутая, с лицом, мокрым то ли от пота, то ли от слез. Со Львом до лагеря несем ее почти на руках, благодаря Господа, что путь не очень далек. Галя старается не стонать, но у нее это плохо получается, и на Льва с Инной смотреть больно.

В палатке, в постели боль не утихает, а, похоже, только усиливается. Ситуация становится угрожающей – связи с погранотрядом нет, вертолет по договоренности прилетит только через несколько дней, до лазарета в погранотряде день пути для здорового человека, пути по бездорожью, зачастую карабкаясь по заросшим склонам. Идти Галя не может, нести ее по бездорожью не сможем мы – в любом случае скорой помощи не жди. Ситуация становится просто критической, когда после анализа источников болезни (включая отравление осьминогом), и ее локализации (справа, внизу живота) Лев категорически заявляет – аппендицит! И по характеру болей, возможно, что гнойный. Инна, зная, что предпосылки аппендицита были еще в Москве, молча соглашается, я тоже соглашаюсь по причине полной профанации в медицинских вопросах.

– Ждем еще два часа – говорит Лев – если боль не спадет, а усилится, то будем оперировать, пока светло.

– Что? – почти одновременно восклицаем мы с Инной – как это оперировать?

– А что, если гнойник прорвется, так и будем бездеятельно смотреть, как человек умирает, а так есть шанс!

– Какой шанс? – Инна почти в истерике, – мы же не хирурги! Резать человека, живого, а как мы найдем этот аппендикс?

– Это не проблема, единственная кишка, имеющая конец, и конец этот – он, аппендикс и есть. И это наш единственный шанс. А пока время есть будем готовиться.

И мы начали готовиться, и готовиться на полном серьезе. Мне доверили точить до бритвенной остроты нож, Инна обеспокоилась перевязочными материалами, а Лев растопил печурку и поставил кипятиться воду. Нашлись и бинты, и йод, суровая нить и большая игла, и, самое главное, дезинфицирующий и анестезирующий препарат. Да, у нас было что-то около литра спирта ректификата, взятого мной из лабораторных запасов, и мы справедливо решили, что он как нельзя лучше подойдет для этих целей.

Галку, глядящую на наши приготовления, буквально колотит – то ли от боли, то ли от страха. Инна ходит бледная от волнения и переживаний. Я наконец-то осознаю, что совсем скоро мы взаправду начнем резать живого человека, и начинаю дрожать. Лев, как самый опытный из нас, побывавший в различных переделках, держится молодцом, но видно, что и ему несладко. Напряжение столь велико, что мы решаем начать мини-анестезию с себя. Двадцать грамм неразбавленного спирта проскакивают у меня как вода, но производят свое благоприятное воздействие – руки уже не дрожат, с Инны сходит бледность, а Лев раскраснелся – функционально и морально мы почти готовы к операции. Пациентке тоже выделяем пятьдесят грамм и помогаем принять их вовнутрь.

Анестезия начинает действовать – Галка раскраснелась, боль, по-видимому, отпустила – она разогнулась, а потом разметалась на постели и забылась. Сначала мы перепугались, что она потеряла сознание, но дыхание ровное и глубокое, румянец на щеках – Галка спит, спит, как младенец. Перенесенные страдания, общая «анестезия» и прекращение боли вкупе приводят к такому благоприятному исходу. Операция, к нашему облегчению, откладывается на час, а потом еще на час, а потом темнеет, и вопрос об операции отпадает сам собой. Но еще почти до утра мы дежурим у постели больной, пока сами не сваливаемся в глубоком сне.

Поутру Галка расталкивает нас – солнце уже довольно высоко, тепло и безветренно. Сама пациентка выглядит как огурчик, доктора же изрядно помяты, и все – голодны. Чтобы не рисковать, день посвящаем камеральным работам и наблюдениям за пациенткой. А с утра, оставив снаряжение в палатке, спешим в погранотряд, куда и добираемся благополучно только к вечеру.

 

 

На Рудном затишье

 

Льва уже давно нет, Инна продолжает работать в институте. Галя вышла замуж, у нее взрослый сын и внучка, и, стало быть, Инна у нас уже прабабушка. А ведь всего этого могло и не быть, если бы … если бы приступ затянулся. Кстати, перенесенный нервный стресс принес для Гали совершенно неожиданный результат – с той поры аппендицит не напоминал о себе ни разу. У меня же до сих пор при воспоминании об этих событиях начинают подрагивать руки.

 

 

 

 

 

Возможность выбора

Одним из достоинств жизни упорядоченной и стабильной является возможность выбора, и чем он шире, тем больше степень кажущейся свободы. Но в жизни геологической зачастую возникают такие ситуации, когда выбора фактически нет, и эта предопределенность приводит иногда к курьезным последствиям.
На острове Кунашир, самом южном острове Большой Курильской Гряды, довелось мне как-то проработать сезон в небольшом, почти семейном (немолодые уже супруги, дочь их Галя и я) отряде. Наш маленький отряд изучал процессы современного минералообразования – не те традиционные минералы, которые зарождаются в недрах Земли и растут тысячи, а то и миллионы лет, а те, которые зарождаются и растут здесь и сейчас. Для такого роста нужна соответствующая обстановка – насыщенные и горячие растворы солей. А где им еще и быть как не на вулканических Курильских островах, а, тем более, на острове Кунашир с действующим вулканом Тятя, и спящим до поры до времени вулканом Менделеев.

 

 

Заросли бамбучника (на втором плане – вулкан Менделеев)

 

Поработали мы и на Тяте, но основным объектом нашего изучения являлись термальные и сольфатарные источники вулкана Менделеев, да и жили мы в основном на базе погранотряда, расположенной у его подножия. Сольфатары – это испарения сернистых газов и паров воды, выделяющиеся на дне и стенках кратера, а также на склонах вулкана. Они характерны в основном для потухших, или спящих, таких как Менделеев, вулканов. Термальных минеральных источников на склонах вулкана было множество, причем зачастую разных, и в близком соседстве друг с другом. Недаром восточное подножие вулкана на побережье Тихого океана называлось Горячий Пляж. А на территории погранотряда функционировал комплекс бассейнов с различной минеральной водой. Хочешь щелочную ванну? Пожалуйста! Кислотную, серную, радоновую …. За всем этим хозяйством следила специальная команда, поддерживая в бассейнах нужную температуру и глубину. Это были настоящие бассейны, а не ванны, и командный состав с семьями имел возможность нежиться по выбору. Поскольку ученые (в нашем лице) были у командиров в авторитете, то и мы имели безграничный и свободный доступ к этому источнику здоровья. Это было очень кстати – помыться, снять усталость, да и здоровье поправить после тяжелых маршрутов. Дорог на острове, в цивилизованном понятии этого слова, практически не было, и для нас попасть в нужное место работы можно было либо пешком, неся на себе все необходимое снаряжение, либо на вертолете, что случалось крайне редко.

В отличие от термальных, сольфатарные источники располагались на склонах вулкана гораздо выше, ближе к кратеру, и представляли собой целые поля. Таких полей на Менделееве было несколько, но в пределах нашей досягаемости лежали только два – северо-восточное и юго-восточное. Большая часть острова, а склоны Менделеева так полностью, покрыта бамбучником – холодостойкой разновидностью бамбука высотой до трех метров и стеблями толщиной с палец. Он рос так густо, что пробираться сквозь него было настоящим мучением. Впрочем, мы и не пытались, стараясь ходить по редким тропкам, а на вулкан подниматься по ручейкам и речкам. Собственно говоря, других путей и не было. Даже чтобы попасть на не очень далекое юго-восточное сольфатарное поле вулкана мы должны были сначала удалиться от него, выйдя на тихоокеанское побережье острова, побережьем долго шагать на юг до впадения в океан ручья Четверикова, а потом уже по ручью подниматься к сольфатаре. Чтобы достичь ее к обеду, надо было выходить еще до восхода, и тогда предоставлялась прекрасная возможность наблюдать восход, когда огромный солнечный диск медленно выплывал из вод Тихого океана.

 

 

Восход на Тихом океане

 

Подниматься по ручью было не трудно, но долго и опасно, по причине скользких камней, многочисленных водопадиков, которые надо было как-то преодолевать, и ледяной воды. Где-то уже на подходе к сольфатаре надо было преодолеть заросли кедрового сланника со столь густорастущими низкорослыми и переплетенными стволами, что продираться под кронами было делом бессмысленным. Вот и приходилось идти прямо по упругим кронам на высоте человеческого роста – занятие хоть и интересное, но опасное даже для молодых, а не то что для пожилых супругов.. Да и далее, на сольфатарном поле надо было соблюдать осторожность, чтобы не провалиться в одну из множества открытых и скрытых пустот в дымящейся вулканическими испарениями, и горячей почве.

 

 

По ручью Четверикова

 

 

Автор у гейзера Серный Поток

 

Впрочем, что-то я увлекся описанием всяческих интересных трудностей, в то время как вопрос стоит о выборе, вернее о свободе выбора. Вот и перед нами по окончании работ на сольфатаре встал этот вопрос – супруги предлагали вернуться, как пришли – по ручью, Галя и я – пройти напрямик к базе погранотряда. База была как на ладони, и, на вид, совсем неподалеку, а тащиться опять кругаля, по сланнику и ручью казалось нам и долгим и более трудным. Каждая сторона стояла (и настояла) на своем, и мы разошлись, и во мнении, и в пространстве. Да здравствует свобода выбора – мы с Галей двинулись к базе напрямик, через бамбучник.

Поначалу было даже весело продираться через упругие густорастущие стебли, но час шел за часом, рюкзаки с пробами давили на спины, а ориентиром служило только спрятавшееся за тучи солнце, да необходимость идти под уклон. Когда в один из прогалов в бамбучнике мы увидели, что желаемая цель все так же далека, то закрались сомнения в правильности нашего выбора, и в самом постулате свободы выбора. Когда вся обстановка диктует выбор в пользу давно и с успехом отработанного решения, то о свободе выбора лучше на время забыть.

 

 

И такие водопадики приходилось преодолевать (Никитина Инна)

 

Посовещавшись и оценив ситуацию, мы пришли к выводу, что до темноты по бамбучнику, напрямую нам до лагеря не добраться, возвращаться же, лезть в гору уже не было ни сил, ни времени. Мы решили резко свернуть на восток и пробиться к побережью, чтобы затем по песочку, и проверенным уже маршрутом добраться домой.

 

 

И камень порой цветет

 

Пробивались через бамбучник еще около часа, и пробились – вышли на край высоченного и почти отвесного склона, опускающегося прямо к океану. Ура и ах. Ура – пробились, и вместо бамбучника на склоне деревца, а ах – уж очень склон был крут для наших тяжеленных рюкзаков, но другого пути уже нет. Этот спуск я буду помнить долго. Хорошо, что в рюкзаке у меня (не помню уже для каких целей) нашлось метров десять тонкого капронового шнура. Не бог весть что, но очень нам это пришлось кстати. Спускались поэтапно – сначала Галка до первого надежного дерева, потом к ней рюкзаки по очереди, а потом уже я «самотеком», без страховки. Такая последовательная операция, повторенная не менее дюжины раз, отняла у нас последние силы. Отмокали и набирались сил уже в океане, благо был штиль, прогретое за день мелководье, и неизбывное желание как можно дольше побыть ихтиандром.

 

 

На юго-восточном сольфатарном поле

 

А когда немного оклемались, то уже довольно бодро зашагали вдоль побережья к Горячему Пляжу, а от него вглубь острова – в погранотряд. Свобода выбора обернулась для нас тем, что мы вымотались до предела, и отстали от «старичков» на несколько часов.

Такая предопределенность выбора маршрута через заросли бамбучника втянула меня в еще одну небольшую, но крайне неприятную историю. В этот день мне предстояла короткая и тривиальная «прогулка» за пробами на северо-восточное сольфатарное поле. Маршрут уже единожды пройденный – почти от базы погранотряда по ручью на юг, вверх по склону вулкана. Идти предстояло одному, а потому быстро и не хлопотно. Никакой тебе ответственности за попутчиков – шагай, поспешая в меру своих возможностей. Прекрасный солнечный день, прохлада ручья и зеленый шатер бамбучника над головой настроили меня на мажорный лад, и я, в традиционных резиновых сапогах с почти пустым рюкзаком и геологическим молотком, поспешал не торопясь, радуясь свободе и природе.

 

 

Вид на Южно-Курильск и бухту с северо-восточного сольфатарного поля

 

Такая эйфория притупила всегдашнее на Кунашире чувство опасности, и я шагал, подпевая негромко журчащему ручью, стараясь не нарушать стуком и криком сложившуюся гармонию чувств и природы. И зря!

На очередном небольшом водопадике, низвергавшемся прямо из зарослей бамбучника, я нос к носу столкнулся с медведем. За шумом падающей воды косолапый, наверное, не услышал моих шагов, а я же, позабыв в эйфории все наставления, не кричал и не стучал. Вот так и случилось, что раздвинув бамбучник, мы оказались нос к носу. Встреча была до того неожиданной, что секунду длилось замешательство, а потом медведь рявкнул, а я просто заорал, что есть сил, и скатился вниз по ручью. Неторопливый часовой подъем был ликвидирован стремительным пятиминутным спуском. Не думаю, что мишка гнался за мной – скорее всего косолапый с испугу рванул вверх по ручью. Но это рассуждения постфактум, а тогда чувство страха снесло меня вниз, как на крыльях. Больше по одному и втихомолку мы в маршруты не ходили, и нарушали всегда природную идиллию криками и стуком, предупреждая местную фауну об опасности встречи с царем природы – человеком.

 

 

 

 

 

 

 

 

 Тихая охота

Считается, что рыбалка это один из видов «тихой охоты». Я охоту не люблю. До поры до времени я относился к ней индифферентно. Но затем как-то в Монголии поучаствовал в ночной охоте на джейранов (1) и с той поры причисляю охоту к беззастенчивому и безжалостному убийству. Но вот к рыбалке, к этой тихой охоте, определение «убийство» у меня как-то не прижилось. От того, наверное, что полюбил я это неторопливое занятие с незапамятного детства.

Тогда мы какое-то, но очень недолгое, время проживали семьей в Калужской области где-то неподалеку от Обнинска. Я был еще совсем малец, и от этого периода отложилось в памяти всего несколько ярких летних моментов. Остался на всю жизнь запах и вкус парного молока. Им нас угощали доярки, возвращавшиеся с фермы после дойки, а мы, несколько малолеток, поджидали их в небольшой рощице на пути к деревне в надежде на угощение, и всегда его получали. Это было, как нельзя, кстати, в это голодное послевоенное время.

А еще нас подкармливал дед Василий. Вот уж кто был заядлым рыболовом. У него наличествовала целая пропасть рыболовных снастей: сети, удочки, переметы, верши. Кажется, он знал все о повадках и привычках рыб, и в любое время, и в любую погоду всегда возвращался с уловом, достаточным для пропитания. Дед всегда щедро делился излишками, и был за это уважаем селянами. Он постоянно пропадал на реке, или прудах, а, если оставался дома, то плел сети и верши, и рассказывал мальцам познавательные истории о рыбалке.

Я был еще мал для ловли со снастями, но мне так хотелось самому хоть что-нибудь поймать, что я стал продумывать разные возможности. В том месте, где я обычно плескался в реке, было мелководье, а на берегу большой и очень пологий пляж. На мелководье у бережка в прозрачной воде резвились стайки пескарей, но были они до того пугливые, что при моем приближении сразу бросались врассыпную.

Вот бы ограничить их в перемещении, тогда и выловить бы не составило труда. Сказано-сделано, и я с энтузиазмом взялся за рытье на песчаном пологом побережье целой сети неглубоких сообщающихся канальцев. По завершении этого ирригационного сооружения я соединил его с рекой. Такое сооружение, даже при слабой волне, долго бы не просуществовало, но была надежда, что в тихой заводи Протвы оно продержится хотя бы до вечера.

Весьма довольный собой, я направился домой. Подкрепив за обедом затраченные силы и захватив ведерко, я вернулся на бережок и первым же делом засыпал место соединения моего рукотворного сооружения с рекой, а потом поспешил исследовать наличие в канальцах живности. Три пескарика лениво толкались в узких берегах. Вскоре они стали моей заслуженной добычей, были торжественно помещены в ведерко с водой и отнесены на показ деду Василию, а потом также торжественно выпущены в воды Протвы.

Прошло четыре десятилетия, и я опять, как в далеком детстве, ловлю рыбу без снастей - просто голыми руками. Самый юг Большой Курильской гряды, охотское побережье острова Кунашир, застава Третьякова. Река Валентина – не очень широкая и совсем не глубокая, наполненная жизнью. Вернее, даже многими миллионами жизней уже состоявшихся и еще зарождающихся. Нерест в самом разгаре. Стою почти по пояс в воде и пытаюсь голыми руками ловить горбушу.

О ноги то и дело трутся идущие вверх по течению рыбы, но не они моя цель. Низкие травянистые берега подмыты, и под ними в тихих водных карманах стоит нерестящаяся горбуша. Стоит, как правило, парами – самочка и самец. Самочка откладывает икру, самец оплодотворяет ее и охраняет уже оплодотворенные икринки от водных хищников, любителей полакомиться вкусными икринками.

Я тоже своего рода хищник, только земной, и мне тоже хочется этого рыбного деликатеса, и не только мне. Нашу малую геологическую экспедицию, почти семейного состава, возглавляет Лев. Он доктор наук и известный специалист по проблемам современного минералообразования. А еще в отряде его супруга Инна, ее дочь Галя и ваш покорный слуга. Мы уже третий месяц в работе, были на Камчатке, на Сахалине и вот теперь на Кунашире. Взятый с собой продуктовый запас уже порядком приелся, и просто грех, находясь на Курилах, не попробовать и красной рыбы, и, конечно, икры. Здесь такое изобилие этой живности, что несколько выловленных нами рыб не подорвут воспроизводство, тем более, что после нереста горбуша просто гибнет.

 

 

о.Кунашир, застава Третьякова, начальник заставы с дочкой

 

Во время нереста, входящие из моря в устья рек и речушек большие серебристые рыбы начинают резко изменяться. Самочки просто меняют свой серебристый наряд на буровато-пятнистый, а вот самцы изменяются гораздо круче. Они, как и самочки, пятнисто буреют, на спине у них вырастает горб, а челюсти (особенно верхняя) изгибаются так, что уже не смыкаются, и между ними свободно циркулирует вода. Они уже не могут ничего есть, но до последних минут самоотверженно защищают вместе с самочками свое нарождающееся потомство.

Их так много под берегом, что они трутся друг о друга и уже не боятся прикосновений. Просто так, двумя руками этих скользких и тяжелых рыб не ухватить, а вот одной рукой получается гораздо лучше. Для этого ведешь осторожно расставленными большим и средним пальцами от хвоста к голове, и, если натыкаешься на горб, то это самец. У него ни икры и мясо жесткое – отталкиваешь его и ищешь другой хвост. А когда без препятствий (в виде горба) добираешься пальцами до головы, то будь уверен – перед тобой самочка. Вытащить такую, даже тяжелую, ухватив под жабры, не составляет труда.

Рыбалка длится недолго, и вот уже несколько больших рыбин бьется на берегу. Нам больше и не надо, но азарт велик. Особенно хочется вытащить одну самочку, которая раз за разом ускользает из рук. Это необычно, а потому и захватывающе. И вот, после многократных безуспешных попыток, мне наконец-то улыбается удача – большая в крапинку рыбина плюхается в траву. Ба, да это совсем не горбуша, это пятнистая форель, которую местные называют кунжой. Это самый настоящий хищник, охотник за икрой и рыбной молодью.

Сразу улучшается настроение, ведь ущерб, нанесенный мной рыбному воспроизводству, теперь многократно компенсирован, а у нас на жаревку будет такая нежная и вкусная рыбка. Вспоминается первая детская рыбалка на другом конце страны, и мои детские восторги, которые так сродни настоящим восторгам меня взрослого. Что ни говори, а «тихая охота» волнует вне времени и вне пространства.

 

1. Смотри рассказ: «Об охоте без прикрас»

 

 

 

 

 

 

 

 Там, куда вам вряд ли добраться

Год 1981, геологическая экспедиция на Курилы в составе Лебедева Льва Михайловича, Никитиной Инны Борисовны, Пугач Галины Владленовны и меня, вашего покорного слуги. После сорока дней усиленной работы на Кунашире нам, наконец, представилась возможность посетить остров Юрий и другие острова Малой Курильской гряды. К тому времени мы уже порядком облазали Кунашир, изучая на вулканах и горячих источниках проблемы современного минералообразования, и хотелось чего-то новенького. А на Юрии были агаты, и не россыпи, а настоящие жилы.

Лев, уже не первый раз посещающий Курилы, был в хороших отношениях с начальником южно-Курильского погранотряда. Собственно говоря, наша основная база и располагалась на его территории в районе Горячего Пляжа. Отсюда мы и ходили в недалекие маршруты на вулкан Менделеев и на охотское побережье Кунашира. В дальние маршруты нас забрасывали на попутных вертолетах, и на них же мы потом возвращались, нагруженные образцами. Собственно говоря, вертолет здесь практически единственное оперативное средство общения между заставами на островах и погранотрядом. Лев убедил начальника в насущной научной необходимости нашего посещения острова Юрий. Всю нашу группу внесли в полетный список. Вместе с нами летит строевое пополнение, почта, продовольствие, и нас четверо со своим снаряжением – всего 12 пассажиров и целая гора багажа. Ждем на вертолетной площадке погранотряда с самого утра, но отлет все откладывается и откладывается по причине низкой облачности. Наконец, ближе к вечеру дается добро – летим на Малую Курильскую гряду, именуемую Японией, как Хабомаи. Это (с севера на юг) небольшой остров Шикотан, и пять крошечных островков – Полонского, Зеленый, Танфильева, Юрий и Анучина.

Взлетаем тяжело, чувствуется, что вертолет перегружен, и долго тащимся над океаном до острова Шикотан (по-айнски – Большое Селение). При подлете видно, что западное побережье обрывается в океан почти вертикальными скалами высотой гораздо больше ста метров, и вертолетная площадка расположена почти на краю обрыва. Время поджимает – садимся и не выключаем двигатель. Погрузка и разгрузка идет при вращающихся винтах, после чего народонаселение салона возрастает до 20 человек, а гора груза вдвое. На Шикотане расположен рыбоперерабатывающий завод, и мы, скорее всего, запаслись рыбными консервами.

Взлетаем уже намного тяжелее, чем на Кунашире, долго раскручиваем винты, отрываемся от земли и на бреющей высоте летим к краю обрыва. Сижу у иллюминатора, и мне прекрасно видно, как вертолет буквально проваливается с обрыва к воде. Скорость быстро растет и водная рябь на глазах превращается в океанские волны. Второй раз мне в этой экспедиции становится действительно страшно. Правда, в отличие от первого продолжительного страха (это когда мы собирались оперировать Галку на предмет вырезания у нее аппендикса), этот длился секунды – вертолет выправляется, едва не касаясь верхушек волн, а потом медленно-медленно начинает набирать высоту – второе рождение, однако!

Так и летим – тяжело и низко до самого острова Полонского. И нам даже приходится немного спуститься при посадке, поскольку остров этот плоский и низкий – максимальная высота всего шестнадцать метров, а из растительности только трава. Потом посещаем такой же плоский и травянистый остров Зеленый (всего на восемь метров выше Полонского), и на остров Юрий мы, разгрузившись на Полонском и Зеленом, прилетаем почти налегке. Выгрузив нашу группу, вертолет летит к двум оставшимся островам.

Юрий оказался не таким скучным и однообразным, как Полонский и Зеленый, – есть скалы, холмы, озерца и небольшие долины. В одной из них, почти на берегу океана, пристроилась пограничная застава – две длинные казармы и несколько хозяйственных строений. Командует заставой молодой симпатичный капитан, который проживает здесь с женой и двумя дочерьми. А замполитом у него старший лейтенант – совсем мальчишка, но служащий на заставе уже третий год. Про бойцов и говорить не стоит – вчерашние школьники, из которых еще не выветрился юношеский задор.

 

 

Пограничная застава на острове Юрий

 

Незначительный в натуре,

В океане остров Юрий –

Изумрудный уголочек позади японских вод.

Восемь домиков вприсядку,

Вертолетная площадка –

Пограничная застава, нашей Родины оплот.

 

До войны, в миру, де-юре,

Назывался остров – Юри,

И пасли на нем привольно чистокровных жеребцов.

Для микадовских конюшен

Был он очень даже нужен,

Стал России уголочком, кровом роты погранцов.

 

У него судьба хромая,

Никакой ни Хабомаи –

Он один из трех песчинок протяженнейшей гряды.

В грозном Тихом океане

Самый южный наш фундамент,

Укрепляющий Отчизну, боронящий от беды.

 

Поначалу, и не редко,

На могилы своих предков

Приплывали с Окинавы всевозможнейшие «сан».

Возлияния в землю лили,

По-японски говорили –

Все размеренно и чинно, аккуратно, по часам.

 

Замполит заставы как-то,

Опасаясь теракта,

Подкатился к ним послушать – что «страдальцы» говорят?

Очень кстати подкатился,

И за голову схватился –

В тот же час на вертолете улетел в погранотряд.

 

Гости после возлияний

На нефритовой поляне

Говорили не о предках, упокоенных в земле.

На глазу зеленом, узком

Клялись выгнать этих русских,

И навеки утвердиться на Курильском дефиле.

 

Вот такие факты, братцы,

Больше им не собираться –

Порешил за всю заставу непреклонный замполит.

И добился, парень-дока,

Смотрим мы теперь с востока

Как японская «эскадра» на подходе к нам юлит.

 

Остров мал и не лесистый –

Не проникнут реваншисты.

Не уступим им ни пяди, порешили погранцы.

И они, конечно, правы,

арни юные с заставы,

Ведь недаром побеждали наши деды и отцы.

 

Принимают нас крайне радушно, как-никак ученые из самой столицы, засыпают вопросами, да и сами рассказывают много интересного. Оказывается, что до недавнего времени остров на день поминовения усопших официально посещали японцы. Они приплывали с Хоккайдо, до которого всего несколько морских миль и собирались у одного из японских обелисков. Как я узнал, это было надгробие могилы известного микадовского конюха, поставщика лошадей для императорского двора. До войны на острове (по-японски он назывался Юри-то) был большой конезавод, и лошади круглогодично паслись на высоких и щедрых травах.

Так вот, у обелиска прибывшие выпивали и говорили о чем-то страстно и долго, и продолжались эти посещения многие годы – до той поры пока на заставу не заступил на службу замполит, знающий японский язык. Посетил он эти посиделки с выпивкой, послушал, как взрослые дяди говорили и себе и детишкам, что это исконно японская земля, в которой похоронены их предки, и что обязательно настанет время, когда они выгонят оккупантов взашей, и выпивали за это саке. Таких эскапад замполит потерпеть не мог, и добился того, что всякие посещения были запрещены. Тогда японские шхуны перестали приставать к берегу, но становились на якорь в непосредственной близи от острова, нагло нарушая нашу территориальную границу. И пограничники с этим ничего поделать не могли.

 

 

Тот самый обелиск на острове Юрий

 

Уж так у нас заведено – сухопутную границу охраняют одни службы, а морскую совсем другие. Но протяженность Курильской гряды почти тысяча двести километров. В ней 56 островов с площадью большей одного квадратного километра, и множество мелких островков. И как тут, скажите, морским пограничникам уследить за всеми островами, а тем более за самыми дальними, южными, которые расположены в непосредственной близости от побережья японского острова Хоккайдо. Вот и появлялись они здесь не часто. А сухопутным погранцам по уставу не положено было иметь плавсредств, чем и пользовались японцы.

 

 

Японская шхуна, выброшенная на побережье Кунашира

 

Но не таков был наш бравый замполит, чтобы терпеть нарушение наших, хоть и морских, границ. И как-то, когда в очередной раз японская шхуна нагло бросила якорь вблизи берега, он водрузил на спину автомат АКС-74, вплавь добрался до шхуны, арестовал ее и отвел в Южно-Курильск на Кунашире, где в районе Горячего Пляжа располагается база южно-Курильского погранотряда. И за это самоуправство получил он жесточайший нагоняй, выговор, был награжден медалью за охрану наших суверенных границ, и пошел на повышение. С тех пор вблизи острова японцы не появлялись, но стали высаживаться на небольшие островки Демина, расположенные неподалеку от Юрия – на них не было пограничных застав.

Пробыли мы на острове с понедельника по четверг, нашли на скалистом берегу выходы агатовых жил, но агатовых обломков насобирали не очень много – килограмм 100-150. Оказалось, что до нас здесь побывали представители фирмы «Самоцветные камни» из Сахалина, и увезли агата тонны две, или три. На мой любительский взгляд агат здесь неинтересный, однородный по цвету – серовато-матовый, но на поделки годится вполне. С точки зрения научной ценности, по словам Льва, из-за своей однородности и скрытокристаллической структуры в агате хорошо фиксируются следы космических элементарных частиц. Не буду оспаривать это заключение, но мне от той партии ничего не перепало, ни кусочка – все исчезло таинственным образом по доставке в столицу.

На Юрие мы обнаружили большое количество (почти плантации) золотого корня (радиола розовая). Он здесь крупный, не в пример корню на Кунашире – хотя тоже на скалах растет. А еще на острове произрастает много ягод – земляника (местный старшина наварил из нее 40 литров варенья), брусника, даже клюква есть. Кроме того, растет здесь редкая ягода – красника, именуемая в народе клоповником – очень вкусная и полезная, поскольку быстро снижает кровяное давление, а потому есть ее сразу много не рекомендуется – расслабляешься моментально.

Была еще одна изюминка в посещении острова – довелось мне на Юрии полакомиться травяными чилимами. Это особый вид крупных креветок, обитающих на мелководье в заливе Петра Великого (Владивосток) и у берегов Южных Курил. Погранцы в свободное от службы время развлекались тем, что ловили их прямо с берега, вытягивая сетью пучки водорослей. Усатые зеленые чилимы сидели на водорослях и были почти неотличимы от них по цвету. Однако у ребят был опыт, они ловко снимали их с водорослей и ели тут же – фактически живыми. Попробовал и я – подсоленные морской водой, чилимы изумительны на вкус.

Улетали мы с Юрия трудно, и два раза. К вечеру второго дня нашего пребывания на острове на заставу пришла шифрограмма о том, что начальника вызывают в погранотряд на совещание, и за ним пришлют вертолет. Мы по-честному с утра перетаскали наше снаряжение на вертолетную площадку, и сели ждать. Ожидание затягивалось, я успел сбегать на побережье и насобирать золотого корня, потом вздремнул, а потом бойцы притащили свои вещи на отправку и сказали, что вертолет уже на Шикотане. Мы подождали еще, но через полчаса начальник заставы дал отбой – вертолет с Шикотана полетел на север, на Итуруп. До вечера еще было время, и мы успели насобирать целое ведро клоповника.

Вот и в день отлета мы ожидали вертолет с самого утра и до вечера, и все равно все произошло неожиданно – пришла радиограмма, что вертолет уже на Зеленом и с минуты на минуту будет у нас. К тому времени мы уже не надеялись улететь, расслабились, и разбрелись кто куда. Поспели собраться к отлету вертолета с трудом, но эта нервотрепка компенсировалась тем, что вертолет уже с нами на борту побывал еще на Танфильева и на Анучина – так что можно смело утверждать, что были мы на всех островах Малой Курильской гряды.

А уже по прилете на Горячий Пляж мы узнали, что могли на Юрии остаться надолго – официально перевозить гражданских на военных вертолетах запрещено, а тем более тогда, когда в погранотряд нагрянуло с проверкой высокое начальство. Был целый скандал, и только твердая позиция начальника отряда, включившего нас своей властью в полетный лист, спасла нас от долгого прозябания на Юрии. Лишний раз убеждаюсь как много значат хорошие отношения между людьми – Лев недаром дружил с начальством.

Еще день прилета запомнился тем, что в недалеком от погранотряда Южно-Курильске случился грандиозный пожар, при котором начисто сгорели – милиция, вытрезвитель, почта и здание КГБ. Свое депо, стоящее рядом со сгоревшими зданиями, пожарники сумели отстояли.

 

МИКАДО – (по-японски, буквально – «величественные врата») – титул императора Японии.

 

 

 

 

 

 Непредумышленный выходной

Если честно, то одиночество меня не тяготит. И не потому, что я такой уж некомпанейский человек – хорошую умную компанию люблю, особенно когда собирается она в заранее установленное время и в оговоренном месте. В таком разе есть возможность заранее спланировать свое время, отложить, или перенести, дела, и отдаться полностью прелести общения с приятными, остроумными и в меру интеллигентными людьми. Голова моя забита всегда дурацкими идеями, требующими сосредоточенности, а потому участие в экспедициях, где имеется возможность отрешиться от будничных дел и спокойно поразмышлять, шагая с рюкзаком, всегда мне импонировало.

Но с очередной экспедицией мне не повезло. Впрочем, маршрут был отменный: от экспедиционной базы института в Ташкенте – почти до границы с Китаем в Киргизии, до места работы в чудесном горном районе Ат-Баши. И начинался он хорошо – с плескания вдоволь в бирюзовых водах жемчужины Киргизии озера Иссык-Куль. Ради этого мы немного свернули с дороги, но оно того стоило. А еще вдоль дороги росли абрикосы. Была самая пора их вызревания, и мы паслись вволю, и набирали ведрами плоды впрок, а на ночевках варили из них нежное и ароматное варенье.

 

 

Жемчужина Киргизии – озеро Иссык-Куль

 

Вот вы, наверное, удивляетесь, а почему не повезло? Но ведь экспедиция это не только (и не столько) красивые и экзотические места, приятные для души и глаза, но и коллектив, и начальство. Коллектив у нас сложился хоть и небольшой, но дружный – ваш покорный слуга в качестве основной рабсилы – коллектора, повариха Ольга, шофер нашего слабосильного, но уютного ГАЗ-63 Анатолий и разнорабочий – мой сын Илья. Вы, наверное, заметили, что в состав коллектива не попала его руководительница. Наталья Григорьевна сама поставила себя выше коллектива, и не только по должности, что, впрочем, нормально и неудивительно, но, более всего, по духу. Общение – это самый неотвратимый, и самый необходимый компонент жизни каждого обособленного коллектива. И вот как раз в этом единственном, но таком неотвратимом компоненте экспедиции мне и не повезло – начальница оказалась крайне разговорчивой. Пока мы были в пути, это не особенно ощущалось – начальство в кабине с шофером, коллектив в салоне, а во время кратковременных привалов не до разговоров. Но зато по прибытии на место досталось всем – словесный фонтан изливался из Натальи Григорьевны беспрерывно и был многообразием струй чем-то схож с фонтаном «Дружба народов» на ВДНХ. Здесь были непререкаемые наставления и велеречивые побасенки из экспедиционного и просто жизненного опыта, брызги нравоучений, орошавшие всех и вся, невзирая на возраст, пол и национальную принадлежность.

И если остальные участники отряда, остававшиеся во время маршрутов в лагере, могли время от времени наслаждаться спокойной беседой, то мне как коллеге и коллектору, вынужденному с рюкзаком сопровождать начальство по горам и долам, доставалось в полной мере за всех. Приходилось просто-напросто отключать сознание и тупо слушать, и выполнять. Любые возражения приводили к еще большему словоизлиянию, а молчание хоть и ненамного, но приглушало словесный напор.

Но настал день, который кардинально изменил сложившуюся ситуацию, и началось все со знакомства с местным пастухом. Поднимаясь в горы, мы всякий раз проходили мимо юрты киргиза-пастуха, пасущего на высокогорье стада овец и коз. Хотя юрта его и стояла на плато, но козы и овцы свободно расхаживали по крутым безлесным склонам, натаптывая пологие дорожки по которым и нам было легче совершать восхождения. Так вот, как-то раз, уже возвращаясь из маршрута, нагруженные камнями, смертельно усталые и выжатые досуха жарким высокогорным солнышком, мы свернули к юрте и попросили воды. 

 

 

Наталья Григорьевна в маршруте

 

Маленький сухонький морщинистый и бронзоволицый киргиз, отец многочисленного босоногого и донельзя измазанного выводка полуголых (а малышня так голая совсем) ребятишек, угостил нас крепким черным чаем с молоком и солью. Никогда до этого я не пробовал такого напитка, но показался он мне, вымотанному донельзя, просто райским нектаром. Он одновременно, и как-то очень быстро, утолил жажду и снял усталость. С того раза так и повелось – мы после маршрута по дороге к лагерю регулярно сворачивали к юрте, пили соленый чай с молоком, и угощали многочисленную детвору конфетами, печеньем, абрикосовым вареньем, а то и сгущенкой из отрядных запасов. И вот как-то раз, видимо в канун местного праздника, в общем-то аскетически живущий пастух решил «разговеться», зарезал барана и пригласил нас на следующий день на бешбармак.

Откровенно говоря, такого мы не ожидали, а потому день этот был объявлен выходным. Чтобы идти в гости не с пустыми руками, из отрядных запасов Оля выдала нам пару банок сгущенки, пакетик карамели и большую пачку индийского чая «со слоном» – в пору дефицита этот продукт имел в Средней Азии особую ценность. На мое предложение взять бутылочку водки последовал категорический отказ: «Нечего спаивать местное население!» – заявила Наталья Григорьевна, почему-то решив, что негативный чукотский опыт должен стать уроком и для киргизов. Я сильно сомневался в этом, но решив, что возражать себе дороже, не настоял на своем предложении. И очень зря – видели бы вы, как огорчился пастух, поняв, что настоящего праздника не получится.

 

 

Сейчас они уже сами папы и мамы

 

Юрта была прибрана, дети по случаю праздника приодеты, хозяин тоже щеголял в новом халате. Хозяйки почему-то не было, правда, мы и раньше ее не видели. На крыше юрты красовалась на жаре распятая шкура барана, но внутри юрты было прохладно, и повсюду за прутьями решетчатого каркаса заткнуты куски подвяленной баранины. Мы, конечно, «раскатали нос» в предвкушении мясного изобилия, но не тут-то было. Может быть, здесь сыграло роль наше жмотничество со спиртным, но, скорее всего, сказалась рачительность многодетного хозяина.

К столу был подан янтарный от жира суп-лапша с бараньими потрошками, лепешки и крепкий чай. Гвоздем пиршественного стола стала вареная баранья голова, которую хозяин торжественно преподнес мне на блюде, сопроводив ее большим ножом. Видя такое принижение ее начальственного положения, Наталья Григорьевна попыталась возражать, но пастух зыкнул на нее глазом, и сердито сказал несколько слов по-киргизски. Не надо было быть полиглотом, чтобы понять смысл произнесенного – «Женщина, знай свое место!». И начальница сникла, и молчала весь вечер к вящей радости окружающих.

 

 

Терпение воспитывается йогой

 

Это небольшое происшествие не омрачило праздник, но мне, как уже назначенному почетному аксакалу, прибавило забот – как себя вести и что делать с преподнесенной головой? Я не знаток киргизских обычаев, и опасался, что по незнанию могу случайно оскорбить хозяина, а потому, включив все свое красноречие, я сказал, что очень польщен приглашением и таким вниманием, и, уважая волю хозяина, и чтя его мудрость, прошу принять на себя делегированные мне полномочия в совокупности с бараньей головой. Не думаю, что пастух совсем плохо говорящий по-русски понял буквально мою велеречивую тираду, но то, что мы сильно уважаем его и доверяем ему ответственейшую операцию по разделке головы ему явно польстило, и он тут же быстро и толково взялся за дело. Мне достался глаз, Наталье Григорьевне кусочек языка, детям достались ушки, и всем взрослым по кусочку мозга. Детям мозги не дали – чтобы по жизни не стали рохлями.

Мы похлебали густой наваристый суп, который, конечно же, не был бешбармаком, но зато был на удивление вкусным и сытным. Потом мы степенно беседовали за чаем. Пастух почти не говорил по-русски, мы не понимали по-киргизски, и я уже пожалел, что праздник был без спиртного – общение стало бы более раскованным и толковым. Но и без того мы поняли, что пастух скоро будет откочевывать на новые места, что дети не все его, а знакомых и родных, что за содержание такого воспитательно-оздоровительного «садика» его время от времени снабжают продовольствием, что вода из родника, который ниже, в долине, что волки недавно зарезали двух овец, что .… В общем, в лагерь мы вернулись далеко за полдень, переполненные впечатлениями и желанием поделиться ими с неприобщенными слушателями.

Лагерь встретил нас ароматами поджаристых оладушек и абрикосового варенья. Чаепитие было в самом разгаре, и это было как нельзя кстати. Фонтан красноречия Натальи Григорьевны разверзся – благо было чем и с кем поделиться. Словоизлияние прерывалось только на поглощение очередной ложки нежнейшего варенья. Монологу не мешали даже осы, обильно вьющиеся над блюдечком с вареньем. Зачерпнув очередную ложечку абрикосового нектара, Наталья Григорьевна, не глядя, понесла ее ко рту, но не донесла, отвлекшись на секундочку шумом за спиной. Дальнейшие события произошли практически одновременно – на варенье в ложечке села оса, и Наталья Григорьевна, не глядя, переправила эту полосатую кусаку вместе с вареньем в рот. Наказание за такое пренебрежительное отношение к гордому представителю местной фауны последовало незамедлительно – отчаянный визг взвился над лагерем, над отрогами Ат-Баши и полетел дальше над Тянь-Шанем – к границе с Китаем.

 

 

За этими горами уже Китай

 

Видимо укус был крайне болезненный, и последствия его начали сказываться весьма быстро – язык распух, и ни о каких разговорах и речи не могло быть. Дело близилось к ночи, а потому, руководствуясь пословицей, решение проблемы излечения перенесли на мудрое утро (авось рассосется). Поутру не рассосалось, а потому один выходной плавно перетек во второй с неясными перспективами на третий. В лагере стояла благостная тишина – слышно было даже журчание протекающего неподалеку ручейка. Поселок был далеко, и не факт, что в нем был врач, а потому лечить начальство принялись собственными силами – от таблеток и холодного чая до горчичников, впрочем, без особого успеха.

За день до этого на одном из маршрутов, я на почти отвесной скале в небольшой щели добыл немного мумие, потратил вечер на его очистку, и теперь у меня мелькнула сумасбродная мысль – а не попробовать ли его в лечении? До этого о терапевтическом воздействии мумие на укусы я и не слышал, но почему бы и нет, когда другие средства оказались бездейственными?

Наталья Григорьевна до того наверное настрадалась пыткой молчанием, что не колеблясь дала свое согласие. Развели слабенький раствор и начали полоскать. Не прошло и часа, как от опухоли не осталось и следа. И знаете, какие были первые начальственные слова?

– Откуда у тебя мумиё?

Я честно признался откуда, и получил вместо благодарности следующее внушение:

– Как ты посмел без разрешения и страховки полезть на отвесную скалу?

Я было уже начал жалеть о своей лечебной инициативе, но далее последовало:

– Завтра выходной, кто хочет, может пойти за мумиё.

Это примирили меня с действительностью. Три выходных подряд – такой щедрости за Натальей Григорьевной никто и никогда не наблюдал. А назавтра была остросюжетная вылазка в скалы за мумиё, но это уже совсем другая история.

 

 

 

 

 

 

 

 Кое-что про мумиё

 

Что такое мумие? Есть много мнений о его происхождении и составе, мнений зачастую противоречивых и не всегда компетентных. Мумиё по-гречески означает «сохраняющее тело», и, как лекарственное средство, в восточной медицине применяется уже несколько тысячелетий. О его чудесных лечебных свойствах писали, и использовали его в лечении многих болезней такие медики древности, как Авиценна и Бируни. Лечебные свойства мумиё описывал и Аристотель. Зародившееся в глубокой древности, лечебное использование мумиё благополучно дожило до настоящего времени и успешно применяется в народной медицине в Центральной Азии, Иране, Афганистане, Индии и на Тибете. Не стану загружать вас данными о его составе и свойствах – не моя это стезя, расскажу лучше о том, как я его добывал, приготавливал и использовал.

Что бы ни писали про происхождение мумиё, на этот счет у меня есть свое мнение. По моему глубокому убеждению – это продукт жизнедеятельности горных мышек – пищух. Годами, десятилетиями, а то и столетиями накапливается он в труднодоступных высокогорных местах – пещерках, трещинах, порах в горных породах, в местах, доступных только мышкам, да еще настырным человекам, не жалеющим ни сил, ни здоровья в азартном поиске и добыче этого уникального сырья.

Мумие – продукт весьма гигроскопичный. Оставьте кусочек твердой смолы на открытом воздухе, и он быстро расплывется блинчиком. Но стоит его немного прогреть и он опять твердеет. В воде смола растворяется легко и без осадка. В природе, под влиянием высокой влажности смола постепенно вытапливается из продуктов жизнедеятельности пищух, просачивается через них и скапливается в нижних слоях на дне пещерок и трещин. Если мышки в пещерках устраивают свои туалеты на возвышенных выступах, то просочившаяся смола так и будет капать с этих выступов на дно пещерки, или стекать по стенам, создавая видимость, что плачут смолой сами скалы. Недаром иногда мумие именуют как «слезы скал». Ввиду своей гигроскопичности и хорошей растворимости, мумие никогда не накапливается в рыхлых горных породах – известнякам, песчаниках, а поэтому искать его априори надо в гранитах, габбро.

 

Пусть говорят про слезы скал,

Но вы не верьте слухам.

Я сам удачливо искал

В горах, доверясь нюху,

 

Густую черную смолу -

Целебный эликсир.

Кому воздать за то хвалу,

Что мне достало сил.

 

Достало фарта и ума

Не рваться на рожон -

Азарта общая чума,

Но я же не пижон.

 

Но, прямо скажем, нелегко

Добыть сей черный клад.

Лезть без страховки высоко,

А надо ж и назад.

 

А это хуже во сто крат,

И во сто крат трудней -

Спустился и безумно рад

лижайших пару дней.

 

Ну а с добычей - так вдвойне,

Хоть все в порезах руки.

Но мумие всегда в цене,

И не напрасны муки.

 

Продукт природы и пищуг,

Бесценный мышек кал -

Он появляется не вдруг,

А копится века.

 

Ну не века, десятки лет -

Вполне приличный срок.

А "слезы скал"?- Так это бред,

И "чайникам" урок.

 

Просачиваясь, мумиё пропитывает нижние слои мышиного помета, обволакивает мелкие камешки и песчинки, и весь этот конгломерат намертво прилипает к дну пещерки, трещины, или поры. И не надейтесь голыми руками отколупнуть слежавшийся агрегат – в лучшем случае вам удастся отломить кусочек верхних почти не пропитанных смолой накоплений, рыхлых и бедных мумиё. А потому запаситесь ножом, молотком и длинным долотом. Из подсобных материалов неплохо подойдет монтировка, и еще прихватите моток крепкой веревки, несколько альпинистских крючьев и карабины. Итак, в общих чертах вы готовы к поискам и добыче этой бесценной смолы. Желательно иметь при поиске еще и хороший бинокль. С его помощью с подножья скальных выходов можно отыскать наиболее перспективные участки, и уже подниматься наверх адресно. Само собой, должна у вас быть и тара для добычи. Рюкзак для этого подходит более всего, а в нем холщовые мешочки с завязками для хранения мелкой фракции.

 

 

Конгломерат исходного сырья для получения мумиё

 

Итак, вы экипированы и можете приступать к увлекательным поискам, и к еще более увлекательной добыче. Как вам подбираться к перспективному месту – зависит от обстановки. Можно карабкаться по скале, можно спускаться по веревке, но в любом случае надо иметь в виду, что занятие это весьма рискованное – вот почему, как правило, начальники геологических отрядов резко против такого хобби своих подчиненных. Однако, когда сырье добыто и поделено на всех, то не встречал я еще начальника, который бы отказался от своей доли.

 

 

В поисках мумиё можно добраться и до вершины

 

Говорят, что мумиё есть во многих горных районах – не берусь судить, я добывал его на Алтае и Тянь-Шане. Специально не искал, но в маршруте брал перспективные места на заметку, и при первой возможности, и наличии свободного времени, старался убежать из лагеря и полазить по скалам. Что тут говорить про то, что никакого альпинистского снаряжения у меня, конечно, не было, а был геологический молоток, рюкзак с мешочками, нож, или монтировка, если удавалось выклянчить ее у водителя.

Теперь и не вспомнить сколько раз я висел буквально на пальцах на большой высоте. А потом еще и спуск с рюкзаком, спуск, который тяжелее и опаснее подъема. Иногда приходилось и рюкзак сбрасывать, а потом разыскивать его на склоне. Но все эти опасности стократно компенсировались азартом добычи, старанием не упустить даже кусочек доступного сырья. А когда трещина узка, и пещерка мала, а в глубине их за пределами доступности располагаются основные залежи – вот тут-то и нужна длинная монтировка. И тянешься ею глубже и глубже, обдирая голые руки (штормовку снимаешь, чтобы не мешали рукава) об острые края трещины. А потом спускаешься со скалы с руками в порезах, с дорожками засохшей крови и перемазанными мумиё, и до утра не моешь их, а утром, смыв кровь и мумиё, каждый раз удивляешься – никаких порезов, все зажило.

Изредка бывало, что добыча доставалась малой кровью, особенно в горах Монголии – безлюдных и с сухим климатом. Попадались невысокие скальные выходы и доступные пещерки прямо у их подножия – залезай и бери без риска. Но это единичные случаи – в основном приходилось карабкаться на труднодоступную высоту. А как обидно, когда до найденной пещерки было не добраться из-за отсутствия альпинистского снаряжения.

 

 

В таких осадочных породах мумиё практически не бывает

 

Зная, что к найденному месту второй раз можно не вернуться – берешь все, что хоть немного содержит смолу, а потом, уже в лагере, проводишь предварительную очистку – заливаешь водой, выбираешь камни и камешки, фильтруешь через марлю от песка, каменной крошки и помета, а потом выпариваешь до консистенции сметаны. Это еще не мумиё, но весом и объемом уже на порядок меньше и легче, чем исходное сырье. Это все хорошо, когда стоишь стационарным лагерем и есть время для предварительной обработки сырья, но когда кочуешь с места на место, то и возишь с собой весь объемный и тяжелый собранный материал, оставляя все операции по очистке до прибытия домой.

Вообще-то, добычу лучше так и хранить – в сырье, а по мере необходимости брать часть и готовить из нее мумиё. Я обычно делаю это так – дроблю отобранный материал, заливаю его водой (лучше дистиллированной), и даю время мумие раствориться, помешивая время от времени. Потом раствор отстаиваю, чтобы осела мелкая взвесь, сливаю жидкую фракцию, а оставшийся осадок опять заливаю водой, чтобы не упустить ни капельки смолы. Вторую порцию, как и первую, сливаю после отстоя – растворы почти готовы для добывания смолы. Именно почти, поскольку мельчайшая песчано-глиняная взвесь в них еще присутствует, и в большом количестве, потому полученные растворы пропускаю через фильтровальную бумагу. Если есть терпение и время, то лучше фильтровать дважды – теперь раствор готов для выпаривания.

Есть при выпаривании раствора одна, но очень важная тонкость. Мумиё содержит, наряду с неорганической частью, еще и органическую, содержащую около 30 групп биологически активных веществ, которые при высокой температуре гибнут, а потому выпаривание надо вести непременно при температуре ниже точки кипения воды – лучше всего на паровой бане. Достигается это элементарно просто – кастрюльку с водой ставите на огонь, к верху кастрюльки прищепляете три прищепки, а на них ставите эмалированную миску, дно которой устлано тонким пищевым полиэтиленом, в миску заливаете раствор. Вот, собственно говоря, и все – остается только по мере упаривания подливать в миску новый раствор, а потом ждать пока содержимое миски не станет ну очень густым, или даже твердым – это и есть настоящее мумиё! Далее, вы соскребаете, или отслаиваете мумие с полиэтилена. Небольшой совет – выпаривайте под вытяжкой, или на свежем воздухе. Когда я впервые стал выпаривать мумиё на кухне, и приготовил сразу большую партию раствора, то по окончанию процесса пришлось полностью переклеивать отслоившиеся обои.

В некоторых источниках говорится, что мумиё коричневатого цвета – не верьте, настоящее чистое мумиё абсолютно черное с глянцевым блеском. А коричневатое – это мумиё с заметным количеством глиняной фракции – мумиё грязное. Говорят, что мумиё со временем твердеет, но это если оно не до конца выпарено, а твердые кусочки мумиё со временем только размягчаются, расплываются, заполняя все пустоты сосуда для хранения – в таком виде оно может храниться бесконечно.

Вот, пожалуй, и все, что я хотел бы сказать про добычу и приготовление мумиё. О его медицинских показаниях в Интернете есть масса литературы. От себя лишь хочу отметить (по собственному опыту и по опыту хороших знакомых), что мумиё прекрасно сращивает переломы, лечит (практически без следа) всевозможные ожоги (включая солнечные), заживляет порезы и раны, врачует вывихи и растяжения, избавляет от последствий укусов. Есть различные виды мумие (индийское, бирманское, монгольское, японское и др.). Все они имеют сходный качественный состав, но отличаются соотношениями отдельных составных частей.

Применение мумиё не имеет противопоказаний, действует на организм человека как общеукрепляющее средство, способствующее прибавлению и восстановлению утраченной энергии, а также как средство, усиливающее регенеративные процессы в различных тканях организма. Но есть одно непременное условие его применения, особенно актуальное для российской глубинки – во время приема мумиё не рекомендуется принимать алкоголь! Потому, наверное, в глубинке о нем так мало знают. Надеюсь, информация из первых рук добытчика и пользователя этого поистине бесценного продукта поможет при случае читателю сделать правильный выбор.

 

 

 

 

 

 

Праздник непослушания

Вот уже три недели, а мы все без выходных – ходим в маршруты по горам, притаскиваем рюкзаки с камнями и устаем. Устаем и физически и морально от однообразия проводимых операций и отсутствия каких-либо развлечений.

Мимо лагеря на юг в горы проходит каменистая дорога, но в начинающийся от лагеря крутой подъем наш ГАЗ-51 не тянет, а потому все маршруты в этом направлении только пешие. Кроме того, они еще и дальние – за световой день оборачиваемся еле-еле, в лагерь возвращаемся к закату, изрядно нагруженные образцами пород.

 

 

Лагерь под Ат-Баши

 

Мы ищем эклогит, горную породу сложенную главным образом клинопироксеном и гранатом. Принято считать, что это магматическая глубинная горная порода. Она выносится с больших глубин, сильно раскристаллизована и ужасно тверда. Предполагается, что наличие эклогита – верный признак алмазоносности, и хотя гипотезу эту еще никто не подтвердил, мы упорно ищем выходы этих пород, и находим, и таскаем, и таскаем образцы в лагерь в надежде стать первооткрывателями алмазоносного района.

Я и Саша коллекторы, и ходим с нашей начальницей Удовкиной в маршруты поочередно – день я, день Саша, а то и оба вместе, оставив начальство в лагере заниматься камеральными работами. Когда один из нас в маршруте, оставшийся в лагере без дела не сидит – разбирает образцы и делает протолочки проб. Пробы очень твердые, и в маленьких ступках их не растолочь, поэтому и ступа у нас солидная – килограммов под тридцать весом и с соответствующим тяжеленным пестиком.

 

 

Знакомьтесь, Удовкина Наталья Григорьевна

 

 

Я за протолочкой эклогитовых пород

 

Вот так ходим и стучим уже три недели без перерыва, и так это нас с Александром достало, что решили мы взбунтоваться. В очередные рабочие выходные с раннего утра демонстративно собрали рюкзаки, и пошли не на юг в горы, а на север – по дороге по которой и приехали сюда из Ташкента. Цель у нас простая – добраться до районного центра, города Ат-Баши, и там походить по магазинам, познакомиться с местными достопримечательностями, а то и просто прошвырнуться налегке, набраться впечатлений.

Почему-то нам казалось, что до Ат-Баши недалече – ну, километров десять, максимум – пятнадцать, но километр уходил за километром, час за часом, а райцентра все не было. Дорога была одна и миновать мы его никак не могли, а потому шли и шли все больше из упрямства, решив добраться до цели в любом случае. И случай этот произошел часов через пять, когда мы изрядно вымотанные увидели первые постройки.

Плохо помню сам городок, но его окрестности нас буквально потрясли – чистейшие прудики, заросшие длинными водорослями, деревянные мостки с которых видно, как в прозрачной воде лениво проплывают среди водорослей стаи огромных рыб – просто непуганое водное царство, которое мы все же немного расшевелили. Убедившись, что никого поблизости нет, мы искупались нагишом, смыв пот, пыль и накопившуюся усталость. Жизнь опять заблистала сочными яркими красками, но ненадолго.
Был уже полдень, и мы пошли по магазинам. Мне давно хотелось привезти из Средней Азии красивые ткани – в Москве с мануфактурой был страшный дефицит, а тут на полках рулоны с настоящим ситцем самых разных цветов и рисунков. С деньгами правда была напряженка – Удовкина по причине того, что негде тратить, зарплату не выдавала, но на несколько метров двух, или трех расцветок мне хватило, и еще чуток осталось на книги, с которыми в Москве также был большой дефицит. Здесь же, в глубинке Союза попадалась даже фантастика на русском, не востребованная аборигенами плохо знающими, или совсем не знающими русского языка. Не знаю, кто засылал сюда такую литературу, но по дороге от Ташкента до Ат-Баши мне уже посчастливилось купить несколько весьма дефицитных изданий.

С такими радужными планами мы и направились на поиски книжного магазина, но далеко не ушли – взяли нас на выходе. Военизированный патруль задержал в погранзоне две подозрительные личности без документов неизвестно как просочившиеся сюда через погранзаставы. У нас отобрали рюкзаки и тут же препроводили в комендатуру. Отсутствие документов не давало нам шанс на скорое освобождение, и все шло к тому, что задержимся мы в комендатуре надолго. Наши объяснения, что мы не шпионы, а геологи, что паспорта наши у начальника в сейфе, что мы не пробрались через китайскую границу и не собираемся убежать в Китай начальство не убедили. И совсем мы загрустили, видя безвыходность положения, но тут в комендатуру зашел молоденький капитан, показавшийся мне знакомым. «Слушай, а этого я знаю» – кивнул он на Сашку. Дело начало принимать неожиданный оборот.

Еще на пути из Ташкента мы, немного не доезжая Ат-Баши, остановились на ночлег - не очень хотелось приезжать на место в сумерках, а потом разбивать лагерь в темноте и ужинать за полночь. Вот мы и облюбовали для ночевки одно укромное и прелестное местечко неподалеку от трассы в негустой лесополосе. Она разделяла два цветущих поля.

 

 

На перекусе под Ат-Баши

 

Не знаю, что за культуры произрастали на них, но аромат стоял сногсшибательный. Жара спала, было тепло и как-то по-домашнему уютно под кронами дерев. Неподалеку журчала вода в неглубоком и нешироком арыке, нашлись сучья для небольшого костерка, и ужин на изумрудно-зеленой шелковистой траве прошел в самой непринужденной обстановке. Мы так разомлели от всей этой благодати, что даже не удосужились поставить палатку, а просто расположили раскладушки под деревьями, бросили на них

спальники и закайфовали до самого утра, наслаждаясь теплом и ароматом.
Утро было теплое, солнечное и просто прекрасное, но не для всех – Сашу было просто не узнать. Еще вчера худощавое и интеллигентное его лицо к утру распухло до неузнаваемости – набухшие веки почти закрывали глаза, и вид у него стал как у запойного пьяницы. И комаров-то особых не было, и мошка не докучала, а потому никто из нас не защищался от них диметилфталатом. И если все участники экспедиции проснулись в форме, то для Саши местные кровососы явились видно сильнейшим аллергеном.

 

 

С комарами шутки плохи

 

С шутками и прибаутками мы позавтракали, загрузили вынутый скарб и тронулись в путь, спеша еще задолго до обеда прибыть на место базирования. Но … человек предполагает, а пограничник располагает, и на первом же пограничном кордоне нас тормознули часа на два. И все-то у нас было в порядке – и документы, и разрешение работать в погранзоне, и предписание погранцам всячески содействовать нашим поискам, но …. Но был у нас член отряда, физиономия которого не совпадала с таковой на фото в паспорте, и был это, как вы уже догадались, Саша Шермаков.

МИФИст, физик, человек весьма спокойный и уравновешенный, Саша расстроился не на шутку. А Удовкина кипела от гнева на непонятливых бойцов, решивших задержать нас до выяснения. Дело дошло до звонка в погранотряд, откуда и прибыл молодой капитан, усмотрел некоторое сходство Саши с фото на паспорте, и отпустил нас, отчитав за легкомыслие.

И вот этот-то капитан, увидев Сашу в комендатуре, признал, что теперь у него вполне паспортное лицо, и во второй раз спас нас от длительного задержания, и опять отчитал, но уже за безалаберность – в погранзоне без документов ходить себе дороже, можно крупные неприятности схлопотать, и посоветовал сразу же отправиться в лагерь. Впрочем, это совпало и с нашими планами – мы тут же тронулись в обратный путь.

Дорога обратно прошла веселей и быстрей, и еще до ужина мы пришли в лагерь. Без обоих коллекторов Удовкина осталась как без рук, и этот день был объявлен выходным, а нас же по возвращении решено было отчитать, как следует. Продолжалась обструкция до той поры, как из рюкзаков появились отрезы красочного ситца. У Нины, нашей поварихи, и у самой Натальи Григорьевны сразу же загорелись глаза, и пошло между женщинами почти профессиональное обсуждение наших покупок. Гроза прошла, собственно говоря, так и не начавшись, и следующий день был объявлен еще одним выходным.

 

 

Знакомьтесь, это Нина Меремьянина

 

На следующее утро Удовкина приказала нашему водителю, Михаилу, завести авто и везти их с Ниной в Ат-Баши за … продуктами. Дамы отсутствовали долго, мы с Сашей успели отобедать, я еще сбегал за мумие, а их все не было, и только к полуночи «нарисовались» наши хозяюшки – голодные и возбужденные. Оказалось, что по возвращению на них налетела машина с пьяным шофером, разбила им фары, помяла крыло и бампер, а потом остаток дня и весь вечер их продержали в милиции – проверяли на наличие спиртного в крови и заполняли кучу всяких протоколов.
Естественно, из продуктов был куплен самый минимум – хлеб и сливочное масло, все остальные покупки оказались мануфактурными изделиями. Ими хотелось похвастаться и полюбоваться всласть, но не ночью же, потому и следующий день был объявлен выходным. И как только под жгучими лучами горного солнца просохла роса женщины достали свои многочисленные покупки. Они раскатали отрезы ситца дорожками по склону и принялись рассматривать их, и оживленно обсуждать эту выставку тщеславия. Поняв, что это надолго, мы с Сашей взяли рюкзаки, молотки, у Миши выпросили монтировки и ушли на весь день в горы на поиск и добычу мумиё.
Вот так праздник непослушания вылился совершенно неожиданно и к всеобщему удовольствию в продолжительные выходные – работяги отстояли гарантированное конституцией право на отдых. Я же еще нашел и мумиё, но об этом как-нибудь в другой раз.

 

PS. Кстати, я попросил Мишу засечь по спидометру расстояние от лагеря до Ат-Баши – оказалось тридцать километров.

 

 

 

 

 

 

 

 

 Ангел-хранитель и злая воля

Бывают в жизни случаи, когда провидение вмешивается в естественный ход событий, изменяя результаты их до неузнаваемости. И тогда хоть верь, хоть не верь в образ ангела-хранителя, но факт остается фактом – реальность после такого вмешательства явно становится другой. И уж тем более она становится другой после людского вмешательства.

Работали мы в тот далекий 1991 год на Кавказе, в Кабардино-Балкарии, и стояли лагерем в Баксанском ущелье под Тырныаузом. Наша геологическая экспедиция была можно сказать международной и довольно большой – пять иностранцев, представителей крупнейшей в мире горнодобывающей компании BHP (Broken Hill Proprietary) и шестеро россиян. Искали мы проявления вольфрамовых руд. Тогда еще активно функционировал ТВМК (Тырныаузский вольфрамомолибденовый комбинат), дававший стране львиную долю добычи вольфрама и молибдена. По оценкам, запасы вольфрама в Тырныаузе составляли до половины разведанных запасов в РФ, и добывалось тогда в год до 7 миллионов тонн вольфрамовой руды с перспективой довести производство до 10 миллионов тонн. И перспективу эту должны были обеспечить и мы в том числе, разведывая новые рудопроявления.

Уже тогда на Кавказе начали пошаливать националисты, но Анатолий Гурбанов, наш начальник, был родом из этих мест, прекрасно знал местные обычаи и нравы, знал и местных старейшин, и до поры до времени все у нас обходилось чисто и гладко. Впрочем, это тема для отдельного рассказа, а пока мы возвращались на ГАЗ-66 из маршрута по склонам Эльбруса. В этот раз был чисто разведочный маршрут, и проходил он без наших иностранных гостей – только Толя Гурбанов, водитель Алексей, коллектор Андрей и ваш покорный слуга. День катился к вечеру, маршрут был удачный, набрали много интересных образцов, и, нагруженные, весело катили вниз по серпантину. Слева, на протяжении почти всего пути, простирались почти отвесные пропасти, а справа дорога то шла впритирку к скалам, то ответвлялась в ущелья, к селениям. Алексей, имевший огромный опыт езды по горным дорогам, вел наш фургон с приличной скоростью, тонко и умело облизывая на поворотах скальные выступы. С таким водилой мы чувствовали себя как за каменной стеной, ничуть не опасаясь гибельных пропастей.

После очередного довольно крутого поворота на дороге «нарисовался» голосующий мужчина в промасленной спецовке, и сердобольный Алексей притормозил. Мужчина оказался русским, водителем самосвала, так что Алексей интуитивно прочувствовал ситуацию, и поступил согласно шоферскому кодексу – всегда выручать коллегу в беде.

– Давно стоишь, – поинтересовался он.

– Да, нет – буквально перед вами вышел. Можно сказать, повезло, что вы проезжали, сегодня движение очень редкое, а грузовиков так совсем нет.

– Что за беда приключилась?

– Да не беда, так, небольшая неприятность, но вся работа встала. У нас в школе идет ремонт, скоро начнутся занятия, и надо вывезти накопившийся строительный мусор, а у меня аккумулятор сел. Не дерните машину, чтобы завестись?

Грех отказать соплеменнику в несчастье, и мы свернули с трассы в небольшую долинку, где лежало селение. Школа была неподалеку, буквально метрах в тридцати от дороги. За забором, во дворе школы лежали кучи строительного мусора, и стоял самосвал, нагруженный этим мусором. Алексей сдал задом в ворота и по обширному школьному двору подъехал к самосвалу, стоящему у школьного крылечка. Мы с радостью высыпали из салона, чтобы размять ноги и помочь завести буксировочный трос. Трос завели, Алексей дернул, и какое-то время тащил самосвал по двору, пока мотор его не затарахтел и он благополучно не уехал. Не прошло и пяти минут, как мы тоже загрузились и покатили к воротам. На подъезде к ним надо было немного подвернуть, но наш газик продолжал идти по прямой линии и в результате уперся радиатором в забор.

Это было так не похоже на Алексея, что мы все с недоумением высыпались из кабины и салона, а сам Алексей выглядел просто обескураженным:

– Ничего не пойму, машина руля не слушается.

Он сдал немного назад, чтобы можно было поднять кабину и поискать причину неисправности. Не найдя ничего неисправного сверху, полез под машину. И что вы думаете? Открутилась гайка на рулевой тяге! Конец тяги провисал неприкрепленный почти до земли, делая наше авто совершенно неуправляемым. Неподалеку, после недолгих поисков, нашлись и гайка, и шплинт-шайба, и уже через несколько минут управление было восстановлено, однако поехали мы не сразу. Как то разом до всех дошло, что если бы водитель самосвала не тормознул нас на дороге, то на следующем повороте мы бы, вне всякого сомнения, сверзились в пропасть, и если бы не разбились вдребезги, то непременно сгорели – в салоне находились две двухсотлитровые бочки с бензином. Получалось, что жизнь целого отряда может зависеть порой от пустяка – выйди шофер самосвала на дорогу несколькими секундами позже и …. До сих пор вздрагиваю, вспоминая эту историю. В лагерь мы возвращались притихшими, и на пониженной скорости.

Вот так порой бывает в жизни – от случайностей (трагических, или счастливых) не застрахован никто, а тем более не застрахован от преднамеренных действий. Десять лет всего прошло со времени той памятной экспедиции и гигантский ГОК (горно-обогатительный комбинат), активно реализующий тогда планы повышения добычи вольфрамовой руды, градообразующий ТВМК был признан банкротом. На комбинате появились бизнесмены с лицензиями, выданными Лицензионной палатой КБР (Кабардино-Балкарская Республика) на заготовку металлолома. Почти все карьерное оборудование остановленного рудника открытых работ было разрезано на металл и вывезено за пределы республики. Немного позднее подобное «мероприятие» обрушилось и на весь комбинат, на все его здания и все подземные разработки – могучий и единственный действующий в то время в России вольфрамомолибденовый комбинат перестал существовать. - остались только каркасы зданий.

То, чего по случаю, или провидению, избежали мы, в одночасье поразило комбинат. Сам город Тырныауз сразу лишился трети народонаселения. Не нашлось, стало быть, для предприятия своего ангела-хранителя. И теперь и вольфрам, и молибден, такие жизненно необходимые для военной промышленности стратегические металлы, Россия вынужденно закупает за границей. Думаю, что если бы и нашелся такой ангел, то против людской злой воли он бы не устоял.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/