Виктор Кочетков
Осенью
Никто не знает, в каком облике
встретит человека Смерть.
Олицетворением может оказаться
образ прекрасной Незнакомки,
пред которой вольно или невольно
придется преклонить колена...
Темный осенний вечер хлестал ледяными каплями дождя. В небе вереницами шли тяжелые, налитые свинцом тучи. Порывистый ветер завывал в провисших проводах, переходя в протяжный тоскливый стон. Унылый колеблющийся звук то пропадал в вязкой сужающейся мгле, а то вдруг выныривал откуда-то из темноты. Сеяла мелкая морось, все вокруг было напитано промозглой влагой, огни изб лишь угадывались в неровном сумраке.
Собачий лай доносился еле слышно, приближаясь и удаляясь, исчезая и внезапно появляясь где-то впереди. Дорога превратилась в жидкую грязь, сочно чавкающую под ногами. Было холодно и сыро.
Серега Шинкин, сорокалетний механик, неторопливо брел, месил сапогами, скользя и останавливаясь прикурить затухающую на ветру папиросу. С раннего утра всей бригадой чинили сломавшийся дизель, провозились до позднего вечера, но все же, сделали, запустили. Председатель совхоза торопил, обещал выписать денежную премию. Это была хорошая новость, потому и бились с мотором без передышки.
У Сергея семья: жена Варя, дочка Анюта, невеста совсем, красавица. Сын Ленька школьник, умным серьезным парнем растет. Варвара дояркой в совхозе, хоть и младше мужа, но мудрее, рассудительней, да и внешностью, статью бог не обидел. Повезло Сереге, любил ее сильно, горел, волочился, но своего добился и вот дети уже взрослые почти.
Такие приятные мысли веером рассыпались в усталой закипающей голове, проносились перед глазами, согревали надеждой озябшую душу.
Сквозь моросящую мглу зажглись приближающиеся огоньки. Рейсовый автобус нырял и хлюпал изношенной резиной, завывая мотором и буксуя в вяжущей грязи. Обычно в ненастье автобусы не заходили в село, шли кружной асфальтовой дорогой, высаживая пассажиров на краю деревни. Путь этот был длинней, но гораздо безопасней. И лишь отчаянные водители пытались пробиваться по осенней распутице. Автобус кренился и сползал в кювет, а то бывало, что зарывался по самое брюхо, но сокращение расстояния на сорок километров вынуждало идти на риск.
«Однако припозднился, двенадцатый час уже…», – пронеслась мимолетная мысль и ушла в слякотную муть. Автобус остановился у сельмага, осветился на миг, скрипнул открывающимися дверями, высадил четверых человек. Стрельнул черным выхлопом и, натужно ревя, продираясь сквозь темноту, двинулся по маршруту, удаляясь красными габаритными огнями.
Пассажиры, поеживаясь на трепещущем ветру, прячась от секущего мелкого дождя в воротники и капюшоны, незаметно потерялись в звенящей тьме. На месте осталась молодая женщина в легкой верхней одежде и сапогах на высоком каблуке. Темный плащ развевался на ветру, обвивая стройную фигуру. Дамской сумочкой она безуспешно пыталась прикрыть голову от жалящих холодных капель.
Все это с удивлением отметил подходивший Сергей. Городские жители редко появлялись в этих краях, приезжали в основном свои, деревенские, из окрестных сел или районного центра, к родственникам на свадьбу, а то, бывало, и на похороны. Появление в такое позднее время незнакомой женщины озадачило и даже как-то обеспокоило. Дрожавший на ветру фонарь неровным светом выхватывал из тьмы одиноко стоявшую фигуру.
– Здравствуйте! – она шагнула навстречу. – Пожалуйста, помогите найти дом Андрея Ильича Полежаева, – порыв ветра растрепал волосы, швырнул в лицо горсть ледяных брызг и унес окончание фразы в пространство, завывая меж раскачивающихся деревьев.
Сергей остановился. В мерцающем свете фонаря он увидел ее всю. Что-то всколыхнулось внутри, мысли заметались пугливым роем. Глубоко на самом дне подсознания осветилось и угасло тонкое щемящее чувство чего-то неизведанного, странного и манящего…
Мокрое от дождя лицо, яркие губы, тонкие брови, все это накрепко отпечаталось в памяти. Но более всего удивили глаза: светло-зеленые они смотрели прямо и открыто, будто проникая в неведомые глубины.
– Конечно, знаю, – не сразу ответил Сергей и тут же вспомнил: Андрей Ильич Полежаев, дед Андрей, сосед напротив. Дом у него большой, жил старик один, бабка давно померла, родня разъехалась кто куда. У него часто останавливались приезжие, платили малую цену, угощали деликатесами и вином. Дед был веселым, разговорчивым, гнал самогон и на чем свет материл Советскую власть.
– Проводите? – голос приятный, волнующий.
– Провожу, – Серега слегка смутился, отвел зачарованный взгляд.
– Меня зовут Алевтина Генриховна, я учитель, буду преподавать в вашей школе химию и физику, – вежливо представилась незнакомка. – А жить пока у Андрея Ильича.
– А я Серега, Сергей, – поправился он, отчего-то пряча глаза.
– Зовите меня Аля, так будет лучше. Хорошо? – этот голос обезоруживал, удивлял и расслаблял, необъяснимо покорял, а тревожные молоточки стучали внутри, пульсировали, бились, кричали.
«Аля, – произнес про себя Сергей. Какое имя! Похоже на музыку. Аля, Аля!», – повторял он, зная, что не сможет забыть это имя. Он не понимал странности случившейся с ним, как-то вдруг в один миг перевернувшегося сознания. Была жена, семья, любовь. Это никуда не делось, не ослабло, глубоко жило в нем. Он шел домой к родным, любимым, единственным. Ему хотелось скорей оказаться в своем жарко натопленном доме, крепко обнять Варю и целовать ее, молить о прощении, биться головой и каяться, каяться. Каяться? Что он такого сделал? Жена была для него богиней, семья смыслом, в чем его вина? В чем?
Но Аля стояла возле него, ледяной пронизывающий ветер трепал ее волосы, струи дождя заливали лицо, она стояла просто, спокойно и прямо, она ждала.
Никогда Сергей не знал другой женщины, не влюблялся и не желал, был серьезен и предан. В голове не укладывалось, как можно захотеть, возлюбить кого-то, кроме его ненаглядной Варвары. Всего себя отдал ей одной, в ней была вся его жизнь. Он не мог без нее, без детей, он жил для них. И вдруг… Он видел женщину, но не испытывал влюбленного интереса или еще каких-то естественных мужских чувств. Смотрел в колдовские глаза, чувствуя притяжение и догадываясь, что погибает, но не понимал почему. Ничто вокруг не изменилось, а чудилось, что эти минуты станут для него неминуемо роковыми.
– Идемте, – выдавил он, злясь на себя, свои необъяснимые ощущения, не поспевая за странными, прыгающими в пустоту мыслями. – Идемте.
Идти было совсем непросто. Девушка шагала рядом, оступаясь, скользя и запинаясь о скрытые в грязи колдобины. Шагать по вязкой глине, утопая высокими каблуками, становилось невозможно. Брели кое-как. Впереди у горизонта полыхнуло, ветер донес разрозненные обрывки громовых раскатов. Гроза в октябре? Впрочем, ничто уже не удивляло в эту ночь.
– Можно я буду держаться за вас? – спросила Аля, в очередной раз скользнув по раскисшей обочине.
Крепко ухватилась за его руку, чуть оступилась, но тут же выпрямилась и пошла увереннее, тверже. От неожиданности Сергей смутился и оробел. Видел, как ей непросто дается каждый шаг, не понимал, как можно приехать в деревню в такой неподходящей обуви. Хотел сам предложить поддержать за руку, но стеснялся, трусил чего-то. От ее хрупкой, но сильной руки шли магнетические волны, он это ясно чувствовал. В груди что-то ширилось, росло, заполняло целиком. Усталость уходила прочь, уступая место бесшабашной лихости. В голове заметно прояснилось, путаные мысли угомонились, затихли. Становилось легко и просто, естественно как-то.
– Далеко идти? – спросила она, вглядываясь в мокрую муть, где по обеим сторонам утонувшей в грязи дороги виднелись ряды покосившихся сельских изб.
Деревня засыпала, лишь в редких домах запоздало вечеряли. До деда Андрея идти было километра полтора, дом Сергея стоял напротив. Дальше за огородами раскинулось большое рыбное озеро, летом собиравшее стаи диких гусей и уток. Идти нужно было прямо, затем миновать старое кладбище, стоящее посреди села. Когда-то давно оно находилось на самой окраине, но деревня строилась, заселялась, и со временем погост оказался в центральной части. Затем повернуть направо, а там уже совсем рядом. Все это неразговорчивый Сергей выпалил без запинки, удивляясь самому себе.
А гроза неуклонно приближалась, дождь понемногу стихал, слепящие зарницы открывали череду нависших туч, гремело сильнее и ближе. Ветер будто бы подобрел, стал мягче, теплей.
– Расскажите о селе, о людях, – попросила Аля.
Она шла рядом, слегка прижимаясь к податливой Серегиной руке. Насквозь промокнув и дрожа от холода, неотрывно смотрела под ноги. Иногда поднимая лицо, вглядывалась в черную непроглядную даль.
Голова окончательно просветлела, мысли работали четко и быстро. Хотелось говорить, рассказывать ей обо всем. Доверять. Он шагал легко, чувствуя искренний интерес к собственному рассказу. Сергей говорил, да что там говорил, – вещал, пел. Давно никто не просил его о чем-нибудь рассказать. Оказывается, ему этого не хватало. Казалось, ни один человек не слушал так внимательно как эта девушка. Женщина. Чувства были притягательными, ощущение собственной нужности охватило его. Он знал, что без него она не дойдет, не найдет нужного дома, заблудится, потеряется в осенней тьме.
В перерывах между вспышками дорога, село тонули в кромешной тьме, казалось, будто весь мир провалился. И не осталось никого кроме них, все куда-то попряталось, скрылось, унеслось. Это непостижимо сближало, окутывая завесой тайны, тревожило. Казалось, никогда не кончится ночь, гроза, дождь, а они так и будут идти вместе, время будто остановилось для него. Он вдруг встрепенулся, попробовал стряхнуть наваждение, но как-то сразу сник. На душе было удивительно хорошо, спокойно.
Неожиданно Аля вскрикнула, чуть присела на подогнувшихся ногах, но тут же, выпрямилась, остановилась.
– Что? – не на шутку испугался Сергей. – Аля, что?
– Я, кажется, сломала каблук, – она подняла ногу, и он увидел сапожок с бессильно болтающейся шпилькой.
– Больно?
– Вроде бы нет, – в голосе расстройство и отчаяние. – Что теперь делать, как я дальше пойду? – она отвернулась в сторону, послышалось тихое всхлипывание.
Сергей опустился перед ней на колени прямо в грязь, взял злосчастный сапожок, совсем оторвал каблук, положил себе в карман.
– Что-нибудь придумаем, – поднялся, глянул в промокшие то ли от слез, то ли дождя близкие волнующие глаза. Порыв ветра отбросил прядь густых волос. Что-то блеснуло и тут же погасло. Он увидел золотые капли сережек в виде ползущей ящерки или саламандры. На месте глаз стояли крохотные бриллианты, именно они сверкнули в отблеске молний. С трудом отвел завороженный взгляд и…
Решился, будто в омут головой бросился. Подхватил Алю на руки, крепко прижал и понес, зашагал, бухая сапожищами и разбрызгивая все вокруг. За спиной вырастали крылья, он шел, летел вперед, навстречу грозе, молниям, громовым раскатам, бесконечности. Ничего не замечая, видел только удивленные, в упор смотревшие на него зеленые цвета морской глубины глаза. Сергей шагал и шагал, о чем-то взволнованно шепча и запинаясь. Усилившийся дождь заливал лицо, а он торопился, мчался, переступал какие-то бугры, скользкие рвы, обходил непонятно откуда возникающие острые оградки. Боковым зрением пригрезились обветшалые кресты, могильные плиты, влажно блестевшие надписи. Он прижимал и прижимал ее к себе, совсем не чувствуя тяжести. Аля смотрела на него спокойно, без всякого напряжения. Сергей понимал, что навсегда тонет, растворяется в ее взгляде, выныривает на миг и вновь опускается в манящий изумруд этих чудных ослепляющих глаз…
Страшной силы треск разорвал пылающее небо зигзагообразно надвое. Шибануло так, что душа содрогнулась от ужаса. Сергей как будто налетел на что-то, остановился, оцепенев от страха.
Все окутал плотный серый туман, небо взрывалось и гремело. Он стоял по горло в ледяной воде озера, а волны били и били его по лицу, накрывали с головой, загоняли в мертвую глубину. Его колотила дрожь, он крутил головой, не видя берега. Ноги увязали в илистом дне, холод сковывал, пронизывая до последней клетки. «Надо попробовать задним ходом», – пришла спасительная мысль. Двинулся осторожно, с трудом вытаскивая затягивающие илом сапоги. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем вода начала спадать до пояса, затем до колен. Сергей развернулся, шумно вздохнул, сделал еще один шаг и обессилено рухнул на землю.
Его обнаружили на рассвете. Бережно подняли, отнесли домой. Он еще дышал сдавленно, хрипло. Варвара, не спавшая ночь и в волнении ждавшая мужа, отшатнулась в беззвучном крике, но сразу взяла себя в руки.
– Живой? – лишь спросила.
– Да вроде, – отозвались мужики, растерянно пряча глаза. Рассказали, где нашли, как долго не могли понять, жив ли?
– Не жилец он... – ляпнули неразумно.
– Что? – черные глаза сверкнули яростно, будто прожгли лучами.
Мужики поежились, забеспокоились, стали оправдываться.
– А ну пошли отсюда, привезите лучше фельдшера из района, а то заныли как бабки старые! – решительности ей было не занимать, да и какая-то злость, жалость к Сергею придавали сил. Вошли проснувшиеся дети, увидели, испугались, стали о чем-то спрашивать.
– Быстро топите печь, грейте воду. А ты, Аня, помоги перенести отца.
Варя разрывала, стаскивала грязную мокрую одежду, она знала, что делать. Его помыли, вытерли насухо, с трудом донесли, положили в кровать. Из комода достали теплое исподнее, спрятанную бутылку спирта. Она до красноты растирала его ледяные ноги, спину, затем надела белье и обложила бутылками с горячей водой.
Сергей тяжело дышал, неясный румянец пробивался на лице. Она разделась, легла рядом, согревая теплом своего тела, укуталась в одеяло и, не выдержав, обреченно зарыдала. Слезы лились ручьями, капали ему на лоб, катились по щекам, расплываясь мокрыми пятнами на подушке.
После обеда привезли пожилого фельдшера. Он долго слушал дыхание, стучал по груди и спине сухими жесткими пальцами, все охал да ахал, ускользая взглядом и, наконец, выдал диагноз: двусторонняя пневмония. Удрученно качая головой, сделал укол и пообещал заглянуть через три дня. Ушел.
Серега метался в сильном жару, бредил, хрипел. Варя сидела рядом, вытирала его лицо, смачивала лоб и губы. Из затуманенных горем глаз все лилось и лилось. Она не сдерживала слез, щеки опухли, покраснели. Все никак не могла понять, почему он не дошел до дома, и как его занесло на озеро? Ведь он не был пьян, да и пил редко, не любил этого. Что случилось с ним? Неужели умрет? Ну, уж нет, не бывать этому, вырву из смертельных лап, выхожу, руками отогрею, не отдам! И все будет как прежде хорошо.
Вечером соседки привели с другого конца деревни Фоминишну, старую горбатую ведунью. Многих излечила она травами, заговором да колдовством. Жила далеко на отшибе, держала свиней и коз, редко покидала избу, а охранял хозяйство огромный злющий пес.
Бабка подошла к кровати, глянула в передний угол и, не увидев иконы, осуждающе покачала головой. Запалив можжевеловую ветку, взялась едким дымом окуривать Сергея, что-то сердито бурча себе под нос. Брызгала шипящими искрами, низко склоняясь к его лицу, все ниже и ниже и вдруг пугающе заскрежетав зубами, отпрянула. Ветка с треском погасла, комнату заволокло чадящей пеленой. Фоминишна завертелась на месте, вращая выкатившимися зрачками. Жутко было наблюдать это действо.
– И-и-и, голубушка, – увидев Варвару, хрипло прошамкала губами. – Женщина! Молись! – ничего больше нельзя было разобрать.
Позже, успокоившись, поведала колдунья, что была женщина. Молить о спасении нужно Николая Угодника, только он сможет помочь. Вытащила из сумы два кулька с травой и баночку со снадобьем. Объяснила: в одном отваре нужно греть ноги, другой отвар пить, пить много и часто. А заветным снадобьем дважды в день натирать грудь. И молиться, молиться.
– Но как молиться? – спросила Варя. – Ведь молитвы ни одной не знаю, да и икон в деревне теперь не отыскать, все уничтожили, попрятали в лихие годы.
– Молись! – отрезала ведунья, сгребла в мешок продукты, деньги, и пошла, недовольно стуча клюкой.
«Да что там за женщина еще?» – Варя не очень поверила бабке. Знала всех жителей в лицо, деревня не была большой и жизнь каждого была видна, как на ладони. Все всё обо всех знали, какие-то события случались редко и обсуждались, перемывались на каждой завалинке. Она во всем доверяла мужу, ведь семнадцать лет вместе. Он не знал и не видел никого кроме нее, не было даже намека, повода, он полностью принадлежал ей. «У ведьм всегда женщины виноваты: то порчу наведут, то сглазят, то болезнь нашлют», – Варя скептически пожала плечами, отбросив бабкину фантазию как совершенно нереальную.
Сергей лежал, разметавшись по кровати, ворочался, мычал что-то невнятное. Похудевший, жалкий, лишь на осунувшемся лице горел лихорадочный румянец. Слезы опять брызнули горячими каплями. Обняла, прижалась к нему, всхлипывая сдавленно и горестно.
Старая треснувшая иконка нашлась на чердаке у тетки Лукерьи, крестной Варвары. Бережно завернув в чистую тряпицу, принесла домой, поставила на стол. Долго рылась в старом сундуке, вытащила свечной огарок, зажгла.
В далеком детстве, когда она была совсем маленькой, бабушка учила ее каким-то молитвам. Ничего не осталось в памяти. Советская власть уничтожала религию, отрицала саму возможность существования Бога. Варвара, будучи в школе активной комсомолкой, такими вопросами не интересовалась. Если учителя говорили, что нет его, наверно это действительно так, в то время даже думать об этом не хотелось. И вот, какой-то Угодник…
Она пристально вглядывалась в едва пробивающийся лик старца. Никак не могла понять, чем же он сможет помочь Сергею. Изображение на иконе постепенно проявлялось четче и вскоре стали видны детали: нимб вокруг головы, седая борода, крест. Она смотрела, а горький комок подступал к горлу. Понимала, нужно о чем-то сказать, открыться этому доброму старичку. А ком все ширился, полнел, рос, не давая дышать. И тут ее словно прорвало. Варвара начала говорить, говорить неуверенно, бессвязно, но искренне и от души.
Вспомнила, как познакомились с Сергеем, как долго ухаживал, увивался за ней. Она была молодой, красивой, знала о своем обаянии и использовала не стесняясь. Многие парни бегали за ней, добивались ее, а она все крутила и крутила, увлекала, обольщала и оставляла без жалости. Бывало, ссорились, выясняли отношения, дрались из-за нее. Это льстило и как-то приятно волновало.
Вечерами молодежь частенько собиралась возле ее дома. Играли на гитаре, пели, смеялись, шутили. Серега был одним из них, никак она его не выделяла и только острее чем над другими подшучивала. Он все терпел, не сводил с нее серо-голубых глаз, стеснялся, робел, смешно мямлил чего-то и глупо улыбался. Ей до головокружения нравилась собственная популярность, нескрываемая зависть подруг, внимание знающих себе цену парней, воздыхания юнцов. Она чувствовала себя королевой, гордо несла корону, снисходила. Пока.
Пока однажды вечером в клубе на танцах не случилось большой пьяной драки. Кто-то гирькой стукнул Серегу по голове, он рухнул поверженный, будто неживой. Лежал не двигаясь, подвернув под себя руку, раздавленный, такой неуклюжий, жалкий…
Варя кинулась к нему, волоком вытащила на свежий воздух. Из разбитого темени текла кровь, но рана оказалась не опасной. Она этого не знала, сильно перепугалась, подумала, что убили. Схватила эту беспечную головушку, прижала к упругой груди и зарыдала, причитая по-бабьи.
Сергей лежал оглушенный, и кровь, смешиваясь с ее слезами, каплями падала на землю. Он открыл веки, увидел ее близкие глаза, улыбнулся радостно и произнес свои первые, какие-то несуразные слова любви.
Этот случай навсегда перевернул Варину жизнь. Она стала ко многому относиться серьезнее, внимательней. Видела, что Сергей не такой как другие, а чем-то особенный. Не могла объяснить, что в нем такого, пока простая мысль не пронзила ее: он мой, мой навеки, навсегда! Как, откуда у нее возникло ответное чувство, она не знала, да и не желала знать. Отдалась любви вся целиком. Окунулась с головой, зажгла в себе и в нем такое жаркое пламя, такой огонь, что все остальное ушло, отодвинувшись куда-то.
Вскоре сыграли свадьбу, потом родилась дочь, затем Ленька. Варвара была счастлива, она не ошиблась в нем. Он, как и прежде сильно любил ее, был преданным и горячим.
Каждый день она растирала его снадобьями, поила отварами, кормила как малого ребенка. Сергей ненадолго возвращался в сознание, смотрел на нее, детей, окружающую обстановку и, бессильно роняя голову, хрипел и надсадно кашлял. Варе очень хотелось верить, что он поправится, встанет. Поздно вечером, когда дети засыпали, она говорила с Угодником, рассказывала о себе, о разных сельских новостях. Умоляла простить ее и сжалиться над Сергеем. Ей казалось, что в случившемся чем-то сильно виновата она.
Шесть недель провел Сергей между небом и землей. Помаленьку начал садиться в кровати, говорить. Он был еще слаб, но кризис, кажется, миновал. Варя летала будто на крыльях, кормила, согревала, ни на секунду не оставляя без внимания. Однажды ночью она с тревогой проснулась. Сергей звал, метался в жару, бредил. Варя бросилась к нему, припала к груди. А он странным необычным голосом все повторял и повторял чужое имя, плакал, будто искал. Она отстранилась, вслушалась затаив дыхание, и по лицу, словно плетью стеганули: Аля! Аля! Аля…
Чуть свет помчалась к Фоминишне, рассказала обо всем. Бабка опять жгла ветки, бурчала под нос заклятья, плевалась на четыре стороны, страшно скрежетала клыками, била оземь клюкой и наконец выдала:
– Она это! Берегись!
«Да кто же?» – Варвара шла домой, мучительно перебирая в уме всех жителей. В селе ни одного даже отдаленно похожего имени не было, никого так не называли. «Да кто же это? – в слезах взмолилась она. – Кто?»
Сергей крепко спал. Она тихо вошла, опустилась рядом. Долго глядела в измученное, до боли родное лицо. Губы мелко задрожали, опять потекли слезы. Она всхлипнула, не удержалась, стала целовать его губы, волосы, лоб. Заливалась слезами, рыдала, в каком-то исступлении повторяя: не отдам тебя никому, не отдам, не отдам! Он проснулся, задыхаясь в ее объятиях, пытался что-то спросить.
Варя в бурном порыве целовала, целовала, все повторяла и повторяла… Наконец обессилено затихла, уронила голову в подушку и затряслась в беззвучных рыданиях.
Серега поправлялся, но был еще слабым. Медленно передвигался по горнице, а в основном тихо и задумчиво сидел у печки. Курил, подкидывал поленья, грелся. Варвара подошла к нему, нежно обняла, легонько коснулась губами светлых волос.
– И что же это за Аля? – спросила ласково, негромко, по-доброму.
Сергей невольно вздрогнул. Горячий пепел обжигал пальцы, он этого не замечал. Помнил обо всем до последней мелочи. Четко, ясно, натурально. Эта странная дождливая ночь навсегда осталась с ним. Он видел девушку, не забыл ни одного произнесенного ею слова, осязал каждое прикосновение. Тонул в зелени глаз, а волнующий голос жил в нем, звенел прекрасной песней.
Не хотел ничего скрывать, тем более от Вари, просто никак не мог найти нужных слов, решиться объяснить. Он чувствовал, что Аля рядом и совсем скоро он встретит ее. Ему ничего не надо было, только взглянуть, убедиться, что с ней все в порядке.
Варя ласково гладила его отросшие волосы, ждала ответ. Сергей стал говорить, с трудом подбирая слова и тяжело переводя дыхание. Знал, она верит ему, понимает, переживает вместе с ним, волнуется. Он рассказал ей все до мельчайших подробностей. После долго молчал, тягостно вздыхая, ждал чего-то.
– Она сейчас у деда Андрея живет? – спросил.
– Нет, Сережа, постояльцев у него давно не было, и автобус в тот вечер в село не заходил, шел окружной дорогой. И никакой Али в деревне нет, тем более из города, – Варя с жалостью и сочувствием смотрела на него.
Она успокоилась, вздохнула с облегчением. Несмотря на расхождение событий, в главном верила ему, знала, что он не способен схитрить, обмануть.
– Как же так? – Сергей ничего не понял, с недоумением глядя на жену. Кликнул сына. Ленька вошел, играя с котенком на руках.
– Алевтина Генриховна, учитель физики и химии у вас в школе работает?
– Да ты что, батя! Физику и химию Роман Михайлович ведет, давно уже. У нас вообще такой учительницы нет.
Серега огорченно сник, будто в нем погас огонек. Он стоял и не верил, казалось, что-то важное уплывало, растворяясь в бесконечности. Перед ним вновь проносились видения: ее глаза, губы, рассыпанные по ветру волосы и этот долгий незабываемый взгляд. Его знобило, слегка лихорадило. Варя бережно уложила в кровать, укутала одеялом. И все гладила его, пока Сергея не сморил сон.
Ночью, когда все заснули, встал, тихо вышел в сени. Нашел висящий на гвозде грязный бушлат, сунулся в боковой карман. И руку как будто обожгло, ошпарило. С трудом разжал дрожащие пальцы: на ладони чернел сломанный женский каблук-шпилька.
А за окном давно хозяйничала зима. Завалила снегом, замела сугробами, укрыла деревню пышным покрывалом. Мороз жалил, бодрил, расписал затейливыми узорами стекла. Приближался Новый Год. Ленька на лыжах сходил в недалекий лесок, срубил елочку. Вместе установили, нарядили игрушками, зажгли гирлянду.
Варя пока не выпускала Сергея на улицу, берегла. Он кашлял, по ночам еще поднималась температура. Лежал, сидел на кровати, с интересом читал книжки. Задумчивый, немного постаревший. Смотрел на жену, детей, тихо про себя радовался, любил. Ему казалось, он понял чей-то скрытый замысел, который многие понять не могут, но к чему идут всю жизнь, для чего и была та безумная незабываемая ночь.
Дети уже спали. Варя тоже дремала в постели, ждала Сергея. Он по обыкновению сидел на маленькой табуретке рядом с пылающей печуркой, курил перед сном. За окнами медленно падал пушистый снег. Поленья потрескивали, огонь ровно гудел, сверчок пел тягучую долгую песню, чуть слышно тикали ходики на кухне.
Залаяла во дворе собака, отрывисто, зло. Послышался легкий скрип шагов и в ставень требовательно застучали. Варвара подняла голову:
– Кто это?
– Пойду, гляну, – Сергей накинул шубейку, вышел. Собака на улице рвалась и гремела цепью, лаяла ожесточенно, яростно. И вдруг сникла, заскулила, завыла леденяще пронзительно, тонко, тоскливо.
Варя побледнела, вскочила, заметалась в тяжелом предчувствии. Сердце мучительно разрывалось, в висках стучали, звонко гремели молоточки, голову опоясал железный обруч, перед нею все грохотало, кружилось, глаза царапали слепящие искры, становилось нечем дышать. Внезапно избу окутал плотный туман. Яркой блистающей молнией рассекло сознание, подожгло, ударило. «Аля-а!..» – чудовищная в своей простоте догадка опрокинула и понесла. Варвара выскочила во двор раздетая, всклокоченная, страшная в своем открытии.
Сергей лежал на стылой земле, уткнувшись в свежевыпавший снег. Он был мертв. Она в безудержном порыве бросилась к нему, перевернула на спину и отшатнулась в испуге. Остывающее лицо улыбалось, в раскрытых глазах угасала жизнь, а холодные губы будто шептали заветное имя. В сжатой руке что-то мелькнуло, между коченеющих пальцев вылезла и пугливо закрутила головой крохотная ящерка или саламандра. Сверкнула бриллиантом глаз и скрылась в поленнице.
Сентябрь 2010г.
Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/