Иван Алексеев

ОТВЕТ БУХМАНУ

Рассказ (окончание)

 

«Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? – ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц – ночью.

Но, с другой стороны: солнце лучше тем, что светит и греет; а месяц только светит, и то лишь в лунную ночь!»

«Мысли и афоризмы Козьмы Пруткова»

 

 

 

 

 

 

Неделю после 8 марта Иванов ждал ответа от Бухмана. Тот молчал. Наверное, обиделся, что письмо пришло не от Авалова, а какого-то Иванова. Но досаждало Петру Петровичу не столько это соображение, сколько чувство, что он сглупил, поспешив с ответом.

– Бляхман не отвечал? – спросил во вторник Васильев.

– Бухман. Нет. Боюсь, дедушка обиделся.

– На что ему обижаться? – возразил Васильев. – Все по делу. Не бери в голову.

Мнения Васильева и того же Авалова в областях, отличных от подковерных интриг, кадровых вопросов, личного благополучия или узко профессионального опыта, были обычно сиюминутные и поверхностные, полагаться на них не стоило. Раз Иванова не покидало связанное с ответом Бухману чувство неловкости, то, скорее всего, он поспешил, поленился копнуть глубже. Значит, Бухману он не интересен. Значит, старик профессор увидел в нем дилетанта на своей профессиональной поляне, – точно так, как он и прочие институтские работяги представили Бухмана на своей.

Беспокойное знание чего-то недопонятого поклевывало в голове и в один из вечеров заставило Иванова погрузиться в диссертацию Бухмана, которую до последнего отторгал его ленивый мозг, озабоченный незнакомыми и забытыми понятиями вроде «онтологических, гносеологических, праксеологических и аксиологических аспектов», «герменевтической трактовки», «полиморфизма», «монизма», «Универсума», «тезауруса» и т.д. и т.п.

Но он все же заставил себя вчитаться и не пожалел об этом, понемногу убеждаясь в том, что его торопливость с ответом была следствием малодушного желания побыстрее избавиться от задания и при этом отличиться, и чуть было не скрыла от Иванова интересные ему грани представлений о мире умного человека.

Иванову всегда хотелось, например, знать, когда и с чего все началось в нашем подлунном мире, и как на этот вопрос отвечают другие? Сила этого желания в том возрасте, в который вошел Иванов, стала значительной. Диссертация, которую он прочитал, заканчивалась диалогом между учеными последователями теорий эволюции и сотворения. Диалог иллюстрировал возможность ответов на вечные вопросы с позиций информационного подхода, пробуя осветить известное по-новому. Иногда это у Бухмана получалось.

«ТЕОЛОГ. Все доказательства происхождения мироздания, жизни и разума – гипотезы. Чем они лучше гипотетического Творца? Вера дает нам силу, которой у вас нет, ибо вы не верите даже в собственные теории. Вы сами доказали, что все теории, основанные на эмпирическом знании, содержат ошибки, если под ошибкой понимать любое отклонение от истины.

АТЕИСТ. Но мы показали, что и ваше знание не свободно от ошибок. Не доказав существования Творца, как можно отстаивать идею Творения? Наши гипотезы отличаются от ваших тем, что они не догмы. Если факты начинают им противоречить, мы корректируем эти гипотезы или отвергаем их. Гипотеза же Творения ни разу не корректировалась не потому, что она верна, а потому, что она неприкасаемая в вере. Примат веры над разумом – кредо церкви и теологии. Что касается силы, даваемой верой, то неправда, что ученые-рационалисты ни во что не верят. Мы верим в силу знания. Эта вера дается элементами абсолютной истины, которые есть в относительной истине каждого отдельного опыта. Эти истины позитивны, добыты научным методом, вопрошающим природу.

ТЕОЛОГ. Все научные истины относительны, ибо они земные, посюсторонние. Вы мучительно добываете крохи Абсолютной Истины, сознавая всю бесплодность попыток ее полного познания. Бесконечность Абсолютной Истины не может быть понята конечным человеческим разумом согласно вашему же закону конечной информации. Посвященным Абсолютная Истина дана напрямую Космическим Логосом, она потусторонняя, вне науки. Поэтому научный креационизм не создает теорий, доказывающих реальность Творца и акта творения. Любое подобное доказательство было бы обедняющим и искажающим Абсолютную Истину в ее целостности, бесконечности и непрерывности. Можно говорить с Богом, но не о Боге.

АТЕИСТ. Означает ли это, что вы верите посвященным?

ТЕОЛОГ. Посвященные знают. Мы верим в их знание.

АТЕИСТ. Чтобы верить в чье-то знание, надо, чтобы оно стало вашим, иначе это слепая вера и больше ничего. Вы должны принять знание посвященных своим разумом и своими чувствами. Иначе ваша вера не имеет отношения к знанию, и ваше учение не имеет права называться научным. Наука требует опоры на знание. Нам ничего не остается, кроме как, объединяя, абстрагируя и познавая множество доказанных частностей, приближаться к пониманию целого, никогда не постигая его до конца. Такова реальность познания. Могут ли люди быть вместилищем сверхъестественного, бесконечного? Все, что сверхъестественно, неестественно для людей, пусть и посвященных. Абстрактная бесконечность противостоит здоровому человеческому естеству. Нельзя объять необъятное.

ТЕОЛОГ. Мы согласны, нельзя. Посвященные объемлют Слово Бога, но не тайну Бога. Бог непознаваем напрямую, сокрыт телесно и духовно. «Аллаха, который создал законы причин, нельзя считать подчиняющимся этим законам».

 

Конечность добываемого людьми знания относительно бесконечности природы всегда вводили Иванова в ступор. Бухман же не стеснялся оперировать с понятием бесконечности. Интересно, сам он дошел до этого умения или научился у посвященных?

 

«АТЕИСТ. Предположим, что Творец создал нашу Вселенную, находясь вне ее в материальной форме, как конструктор, находясь в трехмерном мире, создает двумерный чертеж на бумаге. Если нам трудно представить материальное существо в четырехмерном геометрическом пространстве, так же трудно ожившему двумерному чертежу представить нас – своего трехмерного создателя. Требуются веские аргументы в пользу существования иных миров, в которых возможны связанные структуры (атомы, вещество, планеты, галактики, организмы) и все виды дальнодействий (включая информационное). Если устойчивые связанные состояния возможны, то во вселенной есть вещество и все, его предержащее, в противном случае нет ничего – вселенная пуста. Если возможны свободные, не связанные заряды и тела, то возможны дальнодействия, в противном случае нет агентов дальнодействий и, как следствие, нет самих дальнодействий.

Итак, реальность Творца как связанной структуры в параллельных мирах оценим через реальность в них атомов, а реальность Творения – через реальность дальнодействий. Если устойчивый атом невозможен, невозможна и любая замкнутая структура, в том числе и Творец. Если невозможно дальнодействие, невозможно и Творение из параллельной вселенной. Физически связанность элементов обеспечивается удерживающими силами взаимодействия самих элементов или некоторого центрального тела (ядра). Для атомов материального мира это электромагнитные (в основном, электростатические) силы взаимодействия ядра и электронов. Сила дальнодействия в трехмерной вселенной подчиняется закону обратных квадратов. В N-мерном пространстве силы взаимодействий объектов обратно пропорциональны степени N-1 от расстояния между ними. Следовательно, при одном и том же расстоянии от источника сила дальнодействия стремительно уменьшается с ростом размерности пространства. С увеличением расстояния сила дальнодействия не уменьшается в одномерном пространстве, линейно – в двумерном и нелинейно быстро – по мере роста размерности пространств. Из этих простейших рассуждений следует, что для устойчивости атома благоприятна трехмерная вселенная (мы существуем!), а миры с большей размерностью неблагоприятны, т.к. в них удерживающие силы взаимодействия ядра и электронов катастрофически быстро уменьшаются с расстоянием. Для устойчивости атома все будет определяться соотношением этих центростремительных сил и центробежных сил вращательного движения электронов. В свою очередь, для свободных зарядов и частиц как агентов взаимодействий неблагоприятны миры с размерностью, меньше трех.

П. Эренфест строго исследовал эти проблемы для электростатических и гравитационных взаимодействий, подтвердив изложенные предпосылки. Оказалось, что:

– в одно- и двумерном пространствах заряды и тела могут находиться только в устойчивых связанных состояниях, свободных зарядов и тел нет, в двумерном пространстве замкнуты только круговые орбиты;

– в трехмерном пространстве возможны устойчивые связанные структуры и свободные заряды (тела), все орбиты замкнуты;

– в четырехмерном пространстве возможно движение только по круговым орбитам, но они неустойчивы; малейшее возмущение – и заряд (тело) падает на ядро или удаляется в бесконечность; практически отсутствуют связанные структуры, в изобилии свободные заряды (тела);

– в пространствах с размерностью больше четырех существуют только ядра и свободные заряды (тела), связанных структур нет.

Из теории Эренфеста следует, что в четырехмерном пространстве атомы самопроизвольно ионизируются и разрушаются, в гиперпространствах большей размерности атомов не может быть вообще. В целом, в мирах с размерностью больше размерности пространства нашей вселенной, не может быть ни вещества, ни замкнутых структур, ни овеществленного Бога. Зато возможны любые, в том числе информационные взаимодействия. Но между чем и кем?!

В одномерной и двумерной вселенных невозможны химические реакции, электрический ток, электромагнитные явления, все дальнодействия. Есть только связанные заряды и тела.

И лишь в трехмерном пространстве существуют и заряды, и тела, и вещество, и дальнодействия.

Получается, что из одно- и двумерного параллельного мира, в котором Творец мог бы существовать в связной форме, он не смог бы взаимодействовать с нашей вселенной, а в параллельном мире, из которого он мог бы взаимодействовать с ней, он не может существовать как замкнутая структура. Остается предположить, что личностный Бог может существовать только в трехмерной вселенной, как и другие сложные структуры, в том числе жизнь.

Могут ли несколько разных трехмерных вселенных существовать в пределах взаимной досягаемости по всем видам дальнодействий? Случайна ли оптимальная трехмерность нашей вселенной? Случайно ли оптимальное троичное основание информационного кода? Наука пока не знает ответов на эти вопросы».

 

Про миры Эренфеста Иванов читал в детстве. Спасибо Бухману, что напомнил.

 

«ТЕОЛОГ. Теории, утверждающие нереальность иноразмерных миров, не слишком убедительны. Эти миры рядом с нами, как для трехмерного оригинала его двумерное телеизображение или наоборот. При неисправности одного из генераторов развертки телеизображение становится линией, а при неисправности обоих – точкой. Но оно же есть в этой точке! Не из подобной ли мировой точки развернулось однажды наше пространство в результате Творения?!

Строго говоря, трехмерность нашего пространства экспериментально доказана только в пределах досягаемости наших органов чувств и приборов. Эти пределы невелики: нижний предел – атом, верхний предел – Солнечная система. Вы экстраполируете свое эмпирическое знание вглубь и вдаль без особых на то оснований. Может быть, вы правы, но требуются серьезные доказательства вашей правоты.

Мельчайшие частицы вещества, обладающие его свойствами – молекулы. Атомы и элементарные частицы не обладают свойствами вещества. Свойства молекул, атомов и элементарных частиц не сводимы друг к другу и не выводимы однозначно друг из друга, что характерно для любых иерархических систем. Поэтому вряд ли найдутся веские основания полагать, что пространственно-временные свойства молекул, атомов и элементарных частиц абсолютно идентичны. Между тем, согласно Пуанкаре, «существует интуиция непрерывностей более чем трех измерений», и развивается топология N-мерного пространства, понятие которого используют физики-теоретики в современных теориях. Конечно, требуются экспериментальные доказательства существования таких параллельных миров. Или правомочности распространения трехмерной модели пространства на микромир и дальний космос. Кроме того, среди современных креационистов преобладает представление о неличностной форме существования Творца, взаимодействующего с вещным миром духовно (информационно) и избравшего богоподобного (по духу) человека для такого взаимодействия. Современные теории информационного поля, новых дальнодействий, принцип оптимальной фильтрации сигналов, законы информационной экспансии и сохранения информации не противоречат данной доктрине, более того, подтверждают ее. Центральная точка, из которой все возникает, вокруг которой и к которой все тяготеет и на которой висит вся ее философия, есть «Единая, Однородная, Божественная Субстанция-Принцип, Единая Начальная Причина».

АТЕИСТ. Если Творец не личность, а некий принцип, то с таким же успехом в это понятие можно вложить любой физический принцип, т.е. в конечном счете природу. Отсюда «я верю в бога Спинозы, проявляющегося в гармонии всего сущего, но не в бога, занимающегося судьбами и поступками людей». В этом плане спор о сущности неличностного Бога становится бессмысленным. С Богом-природой и Божьим Словом – законами природы, пусть еще непознанными, естествознание в ладах и предмета спора просто не существует. А доказательств у естествознания, мягко говоря, не меньше, чем у креационизма. Только личностный (нематериальный или материальный) Творец может конкурировать с Богом-природой в авторском праве на мироздание. Технология познания реальной, но недоступной личности Бога через его доверенное лицо – серьезный аргумент христианской теологии в споре с естествознанием. Все главные религии общего корня – иудаизм, христианство, ислам – исповедуют идею «живого Бога» как личности. Нужно только учитывать, что законченных теорий нет. Это относится не только к теории эволюции, но и к теориям создания.

ТЕОЛОГ. Мы не согласны: «Все было создано сразу в совершенной форме – Вселенная, Земля и все живые существа. Улучшаться творение уже не могло. Любое реальное изменение привело бы только к ухудшению». Геном и информационный процесс синтеза белка на его основе, столь мучительно познаваемые человеком из-за их невероятной по остроумию сложности простоты и простоты сложности, были совершенными всегда и не улучшались (по данным биологии и палеонтологии) ни разу. Это ли не важное свидетельство одноразового акта творения жизни?

АТЕИСТ. Отличие человеческого логоса от божественного в том, что первому не требуется планировать свое творение сразу и навсегда в совершенном виде, как Богу. Человеческий логос, ведомый свободной волей и интуицией с опорой на рациональное знание, почерпнутое из ноосферы, поэтапно реализует в каждом своем творении одну из возможных альтернатив, соответствующих текущему состоянию знаний и техники и запросам общества. Например, в качестве компьютерного кода из возможных альтернатив был выбран не оптимальный троичный или экономный четверичный, а двоичный код как наиболее простой в реализации при текущем состоянии импульсной техники и дискретной математики.

С позиций информационного подхода совершенное во всех смыслах Творение есть полностью упорядоченная система, энтропия которой равна нулю. Такая система не способна прогрессивно развиваться, она может только деградировать, умирать. Получается, что мироздание и жизнь в нем были созданы Логосом только для того, чтобы умереть. Но вопреки этому мир и жизнь развиваются, мутируют, и генетический код в этом смысле не исключение. Одно из двух: или мир был создан несовершенным и энтропийным, или он вообще не был создан Логосом.

ТЕОЛОГ. Ваше толкование совершенства Творения ошибочно. Это совершенство есть проявление Абсолютной Истины, заключенной в Творении и недоступной конечному человеческому познанию, как об этом справедливо и однозначно утверждает закон конечной информации. Любая истина прекрасна, а Абсолютная Истина Творения – само совершенство.

Информационная энтропия как мера неупорядоченности Творения равна нулю, но информационная энтропия как мера незнания Творения никогда не равна нулю. Человеку дано право развивать свое знание Творения и самому развиваться вместе с этим знанием, бесконечно долго двигаясь от заблуждений и относительных истин к Абсолютной Истине. Если человеку вздумается присвоить себе право развивать Творение, он будет покаран, ибо создание истины – прерогатива Логоса, которой Он уже воспользовался.

Только живые существа способны создавать и сохранять порядок во вселенной. Как возник сверхсложный высокоэнергетический порядок жизни, если первоначально не было никакой жизни? У Эволюционизма ответа нет. Он считает – случайно. Он всегда прибегает к случайности, когда не может установить причинно-следственных связей в системе своих доказательств.

Ответ есть у нас.

Первопричина жизни – живой Бог. В начале было Слово, т.е. информация, потом развитие, а не наоборот. Поэтому «концепция, или логос, первична, а код вторичен». Под кодом следует понимать любые символы бытия Логоса – его Творение, языки, кодирующие смысл концепций в форме, понятной живой материи (генетический код) и т.д.

АТЕИСТ. Феномен случайности воспринимается естествоиспытателями неоднозначно. Это и результат незнания необходимости (недостатка данных), и реальная «совокупность сложных причин» в физике микромира, термодинамике, генетике, системотехнике, информатике и др. Именно в этом последнем смысле полагают, что эволюция началась со случайных событий. Отобранный код ДНК обладал большей устойчивостью в вероятностном смысле по сравнению с конкурентами. Выбор природой той альтернативы, которую мы наблюдаем в живой клетке, – дело случая как совокупности сложных взаимодействий специфических ферментов (с позиций биохимии), специфических сил (с позиций биофизики) и не ферментативных нуклеиновых взаимодействий.

ТЕОЛОГ. А факт неслучайных последовательностей генетического кода? Разве неслучайность последовательностей в молекулах ДНК не свидетельствует о разуме, стоящем за генетическим кодом?

АТЕИСТ. Нуклеотиды в спиралях ДНК следуют друг за другом в специфичном порядке для каждого организма, но не для популяции организмов. Не случайность генетических последовательностей у одного организма, связанного родством с другими, объясняется механизмом наследственности. А в популяции, т.е. в среднем по всем организмам одного вида, этот порядок случаен, близок к равновероятному. Поэтому ученые не усматривают разума за неслучайными последовательностями генетического кода».

 

О понятиях случайности и вероятности, используемых людьми для описания своих теорий, и феномене неподвластного человеку случая Иванов сам много думал и пришел к схожим выводам. А вот апелляция Бухмана к генетике представляла другую грань того же вопроса, не совсем понятную Иванову в силу незнания предмета. Поэтому он решил перечитать, когда будет на это время, соответствующую главу диссертации, в которой профессор раскрывал аргументы современной биологии более подробно, и которую при первом сквозном просмотре Иванов посчитал для себя слишком сложной.

 

«ТЕОЛОГ. Всегда остается вопрос о Первопричине, на который эволюционизм не может дать убедительный ответ, кроме очередной правдоподобной гипотезы: «в очень ранней Вселенной с помощью тепла физические явления непосредственно демонстрировали существенную простоту природы. Но там не было никого, кто бы это увидел».

АТЕИСТ. Разве что Творец, которого тоже никто не видел.

На этом остановим дискуссию, стиль которой отражает антагонистическую тенденцию отношений между эволюционизмом и креационизмом, наукой и теологией. И спросим себя: почему указанные подходы альтернативны? Ведь, кто бы ни сотворил Вселенную и жизнь на Земле, эволюция звёзд и жизни имеет место. Если Бытие – процесс эволюции, то кто завел часы этого процесса?»

 

Что для Иванова оказывалось особенно важным на уровне скрытых смыслов, что отвечало его собственным размышлениям, – очевидная взаимосвязь аргументов непримиримых по жизни антагонистов, которую Бухман специально подчеркивал для тех, кто этого не понял.

 

«Если Бог-Творец есть, он один. Истина одна. Поэтому тем, кто исповедует ненависть и неприятие вместо любви и терпимости следовало бы взглянуть на природу, где полярность протонов и электронов, частиц и античастиц, тепла и холода, мужского и женского начал не мешает, а наоборот, способствует образованию новых стабильных сущностей за счет взаимодействия друг с другом. Если бы между протоном и электроном отсутствовало электромагнитное притяжение, то не было бы устойчивого атома, а, следовательно, и нас.

Эту нить взаимных притяжений сущностей можно продлить выше, вплоть до человеческого духа и общественных отношений. Именно взаимодействие является организующим началом мира, основой его существования. Противостояние – противоестественно».

***

«Противостояние – противоестественно, – повторил Иванов, обращаясь к Бухману. – А ведь даже не сообщил, получил мой ответ или нет? Не хочет общаться, не хочет».

Отдел засобирался на обед. Замедляя и приглушая силу дум о притяжении и противостоянии, стал одеваться и Иванов. Сегодня народу обещали частичное солнечное затмение. Его пик приходился на удобное время – середину обеденного перерыва. Пропускать такое событие было грешно.

Иванов пошел на набережную – самый лучший вид на солнце в зените был оттуда.

Для буднего дня на набережной было непривычно людно. Скамейки даже на аллее в сквере были заняты. Людские ручейки текли и по скверу, и вдоль высокого берег, а отдельные активные особи сновали туда-сюда меж стволами-обрубками безобразно подстриженных деревьев.

На голом газоне у спускающейся к реке лестнице стояла на треногах обращенная в сторону солнца солидная оптическая аппаратура – камера с пузатым объективом и телескоп. Рядом с ее, судя по всему, хозяином – молодым человеком с редкой рыжей бородкой и перекинутым через шею длинным цветным шарфом с кистями, крутились три молоденькие женщины, схожие ростом, худобой, макияжем и одеждой – короткими до пояса курточками и узкими брюками, вызывающе обтягивающими ноги, стройные и не очень. Иногда к этой компании подходили мужчины в начищенных блестящих туфлях, кивали девушкам, обнимались или здоровались за руку с рыжебородым, смотрели в его приборы, болтали, посмеиваясь, или курили.

Сколько-то постояв вблизи эстетов, Иванов встроился в общий людской поток, текущий основным прогулочным маршрутом вдоль клином спускающихся к воде бетонных плит.

Здесь было много молодежи. Иванов встречал, конечно, и местных старожилов: деда с застывшим выражением лица, негнущейся спиной и палкой, постукивающей железом; другого деда, улыбчивого, опирающегося с левого бока на палку, с правого – на костыль с удлинением под локоть, немного скособоченного и, несмотря на это, удивительно быстро перебирающего ногами; пожилую семейную пару, вышагивающую под ручку; компанию из пяти-шести молодящихся бабушек и некоторых других примелькавшихся стариков, – но незнакомых и молодых лиц все равно было значительно больше. Оснащенные современной техникой школьники и студенты, молодой служивый и рабочий люд, – и особенно, женская его половина, – фотографировались и фотографировали все подряд, не только солнце. Слабые волны общего радостного возбуждения, более ощутимые вблизи шумных групп и компаний, к чувству соучастия в масштабном представлении присовокупляли нечто похожее на то единение или притягивающее взаимодействие разных сущностей, о котором писал Бухман.

Чтобы глубже проникнуться общим чувством, Иванову надо было соучаствовать – смотреть на солнце. К сожалению, на берег он вышел неподготовленным – без черных очков, кусочков коричневой целлюлозы, старых дискет, хоть какой-то ерунды, защищающей глаза, которой пользовались люди вокруг. А попросить стеснялся. Так и шел, поглядывал на солнце за высокими барашками облаков и полупрозрачной белесой пеленой, снизивших силу добивающего до земли света, пока не сообразил, что можно постараться прищуриться, еще больше уменьшив проникающий в глаза световой поток. Сообразив, он стал смотреть на прикрытое скромной кисеей солнце и щурил глаза до тех пор, пока не разделил солнечное сияние и очертания круга. Теперь ему было четко видно темную часть солнечного диска, закрытую наплывшей луной, и яркий белый остаток в виде серпа, возлежащего на синем небе.

Иванову понравилось щуриться. Каждые две-три минуты он останавливался и всматривался в солнце, дожидаясь момента прояснения образа. Его остановки понемногу складывали кадры вселенского движения, в котором у прячущегося солнца сначала был выше правый край серпа, потом, соответственно относительному движению луны, правый рог сравнялся с левым, потом стал ниже. Случайным образом видимый с Земли размер ее спутника был равен размеру светила – вот и еще один аргумент к бесконечному спору боголюбов с богоборцами. Даже сегодня, когда треть солнца всегда оставалась открытой, в пиковый момент заметно потемнело и вдруг порывами задул ветер, поднимая земную пыль, – чем не знак? К тому же буквально через минуту ветер стих, точно опомнился, а темнота эффектно отступила.

В перерывах между наблюдениями за затмением Иванов смотрел на людей вокруг, на реку с подтаявшими у берегов ледяными полями, на редких уток, радующихся открытой воде. Утки, между прочим, казались ему после солнечных просмотров синими. Только изредка, когда они поворачивались к нему носом или хвостом, синий цвет возвращался в изумрудно-перламутровый окрас голов селезней. Подстроившись же против течения и ветра, боком к Иванову, утки опять становились для него сплошь синими птицами, – в цвет неба около солнца через прищуренный взгляд. Такими он уток раньше не видел: одна, две и три синие птицы, одни селезни, – плавали в прибрежной полосе и в промоинах на середине реки.

Набережная заканчивалась причалами с широкой и пыльной асфальтовой площадкой.

На площадке стояли две малолитражки с поднятыми задними дверями.

Ближним был «Гетц». Сзади него трое двадцатилетних парней с деловым видом крутились возле стоявшего на асфальте кальяна, по очереди присасываясь к трубочке.

В дальнем углу площадки, над «Судзуки», механическим шмелем гудел самодельный летательный аппарат, поднимаемый пятью вертолетными винтами, расположенными по углам крестообразного фюзеляжа и в центре. Внизу к аппарату клейкой лентой был примотан похожий на кирпич аккумулятор, а еще ниже, над узкими посадочными трубками-салазками, закреплена крупная камера, ориентированная на светило.

Беспилотником с радиопульта управлял здоровый шустрый толстяк с розовыми щеками и темно-русыми кудрями, в камуфляже и военных берцах. Ему помогала брюнетка – в черной куртке ниже колен, худая и маленькая, особенно тонкая на фоне своего парня.

Похоже, Иванов видел пробные полеты самоделки. Она несколько минут висела в воздухе, на высоте 50-ти метров, поворачиваясь объективом камеры в сторону солнца, потом снижалась на подставленные под салазки руки толстяка, уже с вертолетом в руках возбужденно кричащего управлявшей пультом девушке: «До конца тяни рычаг, до конца вниз!»

Девушка с парнем были в круге почти постоянного внимания. К ним доходили зеваки, полеты их аппарата и сам аппарат в руках парня и на асфальте фотографировали, отчего парень был немного взвинчен. Его девушка скромничала, спокойно выполняла команды, не обижаясь на крик, и говорила так тихо, что ее слов слышно не было.

Поставив вертолет на асфальт, парень забирал у нее пульт, снова запускал двигатели, разом поднимавшие облако пыли радиусом в десяток метров, которая медленно оседала, кружась, по мере поднятия вертолета на высоту.

Двинувшись обратно, Иванов опять осмотрел ребят возле кальяна. Обычные на вид, они были явно не отсюда: налаживали свой блестящий сосуд, чего-то сливали и переливали, толкли, шуршали в багажнике машины – другие люди, солнечное затмение и полеты самоделки им были неинтересны.

Пока Иванов ротозейничал, небесное представление покатилось к финишу: левый рог у солнца уже почти пропал и только десять или немногим больше минут осталось луне хоть на какую-то экранировку.

– Тоже гуляете, Петр Петрович? – неподалеку от моста через реку ему встретился добродушный Леша Горевой в компании со своим ровесником из соседнего отдела и недавно устроившейся в институт и замелькавшей последние дни на их этаже молодой веснушчатой дамой в красном пальто и с огненно-рыжими крашеными кудряшками непокрытых волос, падающих почти до плеч.

Почти сразу после Леши с друзьями рядом остановилась курносая девушка на велосипеде, в вязаной шапочке с помпоном.

– Видели затмение? – дружелюбно спросила она Иванова, как знакомого. Пока он думал, что отвечать и надо ли, посмотрела на солнце сквозь коричневую пленку и покатила дальше.

Петр Петрович посмотрел в удаляющуюся спину беспечной молодости с грустью и сомнением в пользе проживаемой им жизни.

В его голове солнце и луна, жгущий глаза прямой свет и мягкий отраженный завязались с обрывками мыслей о недостижимом напрямую абсолютном знании, которое может сжечь, и знании посильном, отраженном людьми. Среди многих посильно отражающих светлячков он видел ярких, уверенных в себе, и видел не очень уверенных, вроде Бухмана и себя, всю жизнь сверяющих направление на истинный источник.

Иванов загадал, где сейчас мог быть Бухман.

Вряд ли он был среди зевак. Если и гулял, то на другом, северном и гордом старинными каменными домами берегу реки. Его отстраненность была очевидна Иванову на подсознательном уровне, несмотря на все призывы профессора к неминуемому единению как закону жизни. И также бессознательно ноги сами подняли его на мост и повели по нему на другой берег, как будто на встречу.

Очнулся и переборол себя Иванов, будучи уже на середине моста. Остановился. Невольно посмотрел вниз.

Под ним было стронувшееся и временно задержанное каменными опорами ледовое поле с неровными темными проталинами и круглыми следами рыбацких лунок. Метрах в 30-ти перед мостом лед треснул поперек. Край нового поля частично налез на старое и замер, предсказывая скорый ледоход. Дальше до поворота отделившийся от берегов лед повторял речную дугу единым массивом – мирный сонный лед, пока не подозревающий о скрытой в нем разрушительной силе, которая, впрочем, может и не проявиться, истаяв на месте.

Зрелища на сегодня было достаточно. Вдохнув до края свежего воздуха, Иванов повернул к институту. Если Бухман и был на том берегу, сказать ему пока было нечего.

***

Бухмана в день затмения на берегу не было: он уже неделю не выходил на улицу, опасаясь заболеть. В горле Михаила Борисовича першило, и мнилось нехорошее в бронхах, которые он особенно оберегал, считая наиболее ослабшей частью своего организма. Лечился профессор домашними средствами: полоскал горло травяным сбором и пил собственного приготовления отвар из сосновых почек, которые с тех пор, когда решил беречь дыхательные пути, собирал в нужную пору зелеными, сушил и пользовал, как его научили.

В некоторой степени Бухман был даже рад возможности побыть дома. Очень тяжело последнее время было читать лекции студентам, которые не хотели учиться. Нехотение молодежи с каждым годом прогрессировало, с этим надо было что-то делать, но что, он не знал. Знал только, что любимое вроде бы дело превращается в тяжелую ношу, от которой все чаще хочется отдохнуть.

В домашней обстановке можно было не только отдохнуть, но и спокойно подумать, например, что делать с Ивановым, сидевшим занозой в его голове.

Все-таки нашелся человек или даже несколько людей, заинтересовавшихся тем, над чем работал Бухман, но не очень точно его понимавшим. И надо было обязательно им отписать, хотя бы из чисто человеческих соображений. Вот только письмо у Бухмана никак не складывалось, и если бы не это случайное недомогание и не солнечное затмение, настроившее Иванова на Бухмана, ответ мог не сложиться. Но недомогание и затмение случились, в результате чего и как раз в тот момент, когда Иванов шагал по мосту будто бы к Бухману, профессор плюнул на свои сомнения и решил выслать Иванову то, что у него получилось написать, не догадываясь, конечно, что укладывает свое решение в ряд независимых от воли событий – вроде того, когда вдруг вспомнишь знакомого человека, и он тут как тут, как будто ждал, когда его вспомнят.

«Уважаемые Петр Петрович и соавторы! – препроводил профессор свою записку. – Спасибо за благожелательное отношение к моему спорному письму и конструктивные замечания. И всё же, признаюсь честно, после вашего ответа и до сих пор меня гложет мысль, что оптимизм вашего письма не вызывает во мне соответствующего ответного оптимизма. Причины – в прилагаемом файле. Я долго не хотел отправлять этого письма, но всё же решился».

Бухман оговорился, опасаясь быть неверно понятым. Ведь прочитав первый же абзац в его файле: «Во-первых, никакими деньгами природу не купишь даже «при сравнимом с «невидимками» уровне финансирования» исследований (да и к тому же «где деньги, Зин?»). Отношениями между радиолокатором и целью управляют другие ценности», – Иванов опять мог подумать, что Бухман путает природу с техносферой, хотя профессор ничего не путал.

Из-за вероятного недопонимания старику пришлось начинать издалека, с описания условий локации, которыми пугал его Иванов. Условия локации «на просвет» Бухман считал возможными для наземных и маловысотных целей, где вряд ли решена «седая от старости» проблема маловысотного радиолокационного поля. Или же для космической цели, случайно оказавшейся на прямой, условно соединяющей передатчик и приёмник.

«Ждём дураков или как? – не смог он удержаться от ерничанья. – При смешанном базировании возможны варианты «просветов», но ожидание безусловного эффекта – это просто шапкозакидательство.

Изложенные аргументы позволяют понять, почему прежде радиолокация «на просвет», как я её понимаю, не находила широкого использования по сравнению с совмещёнными радиолокаторами (правда, и проблема «невидимок» тогда остро не стояла). А там, где комплексы «на просвет» есть или будут в небольшом количестве, обойти их «дырявое» радиолокационное поле при современном уровне разведки не составит труда. Так что радиолокация «на просвет» звучит красиво в устах учёных, конструкторов, производителей, менеджеров по сбыту, но для командиров и военных инженеров она, скорее, «кот в мешке», чем боевая необходимость».

Потом Бухман покритиковал предложение использовать для локации метровый диапазон длин волн – на примере беспилотников «величиной с детскую игрушку», которые «уже не гипотезы (в том числе, «имитаторов от науки»), а повседневность современных войн; эти «пташки» могут использоваться не только для разведки и целеуказания, но и для прямой атаки».

И только после всех обиняков и лишних объяснений ученый старик попытался, наконец, донести еще раз свою главную цель.

«Во-вторых, если гипотеза несилового информационного поля «не противоречит здравому смыслу», может быть, пришла пора её экспериментально проверить, если, конечно, вам это интересно и нужно?! Вряд ли у вас есть для этого тонкого экстремального эксперимента необходимая экспериментальная база. Ведь надо, уменьшая до нуля энергию электромагнитного сигнала с информационной модуляцией, определить, куда с исчезновением энергетического носителя делась информация, инвариантная к любому носителю: «информация может передаваться при помощи чрезвычайно малого количества энергии или, возможно, даже совсем без энергии» (Н. Винер, 1954; курсив мой). Тут никакая оптимальная фильтрация субпороговых сигналов не поможет. Нужен тонкий физический эксперимент, не уступающий по сложности экспериментам Г. Герца (электромагнитное поле), А. Майкельсона, Э. Морли (мировой эфир), А. Эддингтона (общая теория относительности) и др. Разве что озадачить радиотехнический институту РАН, если он ещё существует, или физические НИИ, физфаки МГУ и др. университетов, где ещё есть настоящие физики, пусть и не академики вовсе, а молодые, амбициозные, не абсолютизирующие здравый смысл¹. Возможно, придётся обратиться к полевой природе физического вакуума или подобным «экстравагантным» разделам физики и космологии, не мне судить. Ясно только, что такие исследования не скоротечны и немедленного результата не дадут. Чем бы подобные эксперименты ни кончились, так тому и быть, – появится хоть какая-нибудь ясность.

В общем, в обозримой перспективе проблема «радиолокационных невидимок» вряд ли будет кардинально решена, нравится нам это или нет. Но не стоит огорчаться – таков удел большинства современных технологий, которые когда-то пришли, выросли, развиваются, видоизменяются и уйдут, уступив место новым, в полном соответствии с законами развития любых систем и синергетикой. Радиолокационное обнаружение целей есть «вопрошание» не только об их местоположении и государственной принадлежности, но и о физической природе цели и её «среды обитания». В этом смысле радиолокация в отличие от многих «приземлённых» технологий, находится на стыке, с одной стороны, физики атмосферы и космоса и, с другой стороны, земной техники, что особенно хорошо понятно радиоастрономам и, конечно же, вам. Поэтому, кроме чисто технических проблем, приходится заниматься и «небесными делами». Конечно, вам и особенно мне это может быть и безразлично в силу возрастных ограничений («на наш век хватит»). И всё же «cogito, ergo sum» (Cartesius)²».

 

Иванов прочитал письмо Бухмана на следующий вечер, и в этот раз у него получилось услышать профессора. Поначалу, правда, он чуть было не поддался легковесной и ожидаемой попытке поучить старика разделять природу и техносферу, но быстро охолонул, вспомнив оговорку: «Я долго не хотел отправлять этого письма, но всё же решился». Соблазн поучить мгновенно потерял свою силу, и Петр Петрович отдался другим, очень приятным чувствам.

Ему было приятно получить весточку, которую он уже не ждал. А еще более приятным было чувствовать установившуюся неосязаемую, но очевидно существующую связь с близким ему по духу человеком. И очень трогательно было думать, что и Бухман, в свою очередь, почти наверняка испытывает нечто подобное к неизвестному ему Иванову.

Отвечать в этой эйфории было легко и слов для этого требовалось очень немного.

«Здравствуйте, Михаил Борисович!

Письмо получил. Ваши замечания очень интересны, как и все, что Вы пишите. Хочу признаться, что с удовольствием прочитал две Ваши журнальные статьи и пытаюсь осилить диссертацию.

С уважением, Петр Петрович Иванов».

Теперь и Бухман, и Иванов знали, что услышаны и поняты друг другом. И это знание казалось им само собой разумеющимся. Потому что понять человеку человека при желании совсем не сложно.

18 апреля 2015 года

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/