Стрелы истории

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ледовое побоище.

 

Лишь только шлемы осветило солнце,

На льду сверкнули копья и кольчуги,

Свиньёй вползли на озеро тевтонцы

И сеча началась, где друг на друга

Под хруст и грохот перебитых копий

За Родину, мешая лесу спать,

Влетели журавлями воины, только

Кольчугу басурманам не сломать.

Летели от меча направо вёдра,

Налево, как мешки, валились туши,

Наш Александр к солнцу смотрит гордо,

И битвы звуки делались всё глуше.

С коней слетая, падают на лёд,

Да мнутся шлемы-вёдра под мечами,

Летит копьё за многолетний гнёт,

Которого хотелось, но плечами

Уже без головы им не пожать—

Дружинники смыкают строй, как тучи,

И рыцари уж принялись бежать,

А озеро их встретило радушно.

В надежде на спасенье обнимал

Немецкий рыцарь льда кусок, но всё же

Тонул, как все, под стрел тяжёлый шквал,

Себя им не спасти, ведь нам дороже

То золото в крестах и куполах,

Не потому, что оно может, продаётся,

Пока сияет солнце в облаках

Для каждого свой меч у нас найдётся.

 

 

Куликовская битва.

 

На поле упал с неба солнечный луч,

Журавль метался по небу невольно,

В кольце из черневших, сгущавшихся туч

Он чуял опасность, кричал беспокойно.

И с неба на землю в очищенный сруб

Упало перо, вслед затем пригвоздило

Стрелою мужицкую шапку, и груб

Безжалостный дождь, в вихре поле крутило.

Скакал на коне, точно зная, что прав,

Ковыль задевая, оставив боязнью

На поле обугленный след старых трав,

Колосья мешая с полуденной грязью.

А где-то стоял, глядя в сонную даль

На солнце слепящем, свой шлем поправляя

Сам князь, обошёл все зубцы и пищаль

Последнюю лично проверил вздыхая.

И утром на площадь он вышел один,

Чтоб лично заслушать донос воеводы,

Десницей махнул и сысой зазвонил,

Взывающий к небу, народу, свободе.

Собрался и люд, заполняющий площадь,

Кричал, ликовал да на князя смотрел,

И в общем веселье копытами лошадь

Покой сотрясла и гонец осмелел.

Схватили его, будто бражника, быстро,

На князя глядел и в смятенье кричал

О том, что идут и не так уж всё чисто!

Он к Дмитрию лично, бледнея, взывал:

—Пустите меня к этому человеку,

Он ведать не ведает, что на столицу

На Матушку нашу, отдавшую веку

Сынов, дочерей— и под вражьей десницей

Сбираются чёрные тучи, желая

Спалить на корню злато наших икон,

Пустите меня! Здесь не место Мамаю!

Пустите, народ! Князь, к тебе испокон

Идём за советом, что делать, промолви!

Вокруг ратной кровью заполнило реку,

Димитрий, спаси от страдающей доли!

Пустите меня к этому человеку!

Его оттащили, но всё же живой,

И он не мятежный, безбожный отступник,

Отпущен, не будет ответ головой

Держать перед князем, ведь он не преступник!

А князь, в путь седлать приказавши коней,

Стоял у иконы в соборе старинном,

И капли бежали по копьям свечей,

Как слёзы девиц умерщвлённых безвинно.

Вот вечер спускается, кони по полю

Как стрелы летели, погасли и свечи,

Он чувствовал, кто возмущал эту волю,

И вышел из Лавры им старец навстречу.

Да молча отправил монахов он двух,

Чтоб те укрепили крестом или силой

Дружины идущей в величии дух,

Чтоб было им легче на сече унылой.

—Отче, смотри, сколько в поле осталось,

Сколько смешали церквей да с золой,

Кто-то погиб. Что ещё оставалось,

Кроме того, как упасть головой?!

Сколько скатилось по ликам багряных

Слёз на иконах, народ поднял вой,

Благослови на врагов окаянных,

Благослови на решающий бой!

—Что же глядишь ты на них так уныло?

Разве не видишь, что всяк здесь наряжен,

Держат в руках— вот она твоя сила!

Глянь за порог! Что кручинишься, княже?!

Ночью по полю подкованный гром.

—Князь, тяжела будет битва, но всё же,

Ты осмотри это место кругом—

Скачет Боброк и Димитрий здесь тоже.

—Ты не печалься за свой за венец,

Только не сказывай, поле как сажа,

Многие здесь встретят ратный конец,

Да ты промолчи, не тревожь же их, княже!

И вот рассвело. Встало войско на войско.

В церквушке седой наклонился подсвечник,

Вселяя сумятицу и беспокойство.

Упал солнца луч на стальной наконечник

Копья Пересвета. В единождый миг

В него Челубей, и копьё на копьё

Встревожило небо, отчаянный крик

И с леса к нему поднялось вороньё.

Упал Пересвет головой к басурманам,

Упал Челубей да к татарам спиной,

Упал тихо лист на дорогу в дубраве—

И мигом за этим последовал бой.

Татары давили, татары стонали

И корчась от боли, валились с коней,

Но новые шли, наступая стенами,

Да ратники бились, пока из очей

Не выскользнет главное самое знамя,

Откуда Господь эту сечу смотрел,

Они ещё живы, они ещё знали:

Назад хода нет, мост последний сгорел.

Непрядва краснела от крови пролитой,

И знамя упало, но раненый воин

Поднял его к небу и силы небитой

Вступила стрела на кровавое поле.

Сминая бессчетную грязную груду,

И ставку мгновенно собой опрокинув,

Летели вперёд, сзади стаскивал трупы

Безмолвный старик, поле взглядом окинув.

Вернулись домой. Слава Дмитрию князю!

Дружине народной почёт! Да, почёт!

Мамай убежал, растворяемый с грязью,

Разрушен старинный бессовестный гнёт.

 

 

Взятие Казани.

 

Ещё не рассвет— по вратам семь ударов

Спугнули на башнях глумящихся птиц,

От взрывов у стен начинались пожары—

Ворвались застрельщики в кучу убийц,

Сминая их быстро, как будто стрелою,

За тех, кто у Арского поля упал,

Который омыли безбожники кровью,

Сам царь во главе войска нового встал.

Татары бежали, татары галдели,

Как вороны чёрные знать не желая,

Что город падёт, и доспехи горели.

Стрельцы, казаки, тучи стрел рассекая

Пространство меж башен, летели вперёд,

А к стенам, коня не жалея, гонец

Спешил, торопился и взгляд его твёрд.

Под стены Казани из дерева крест

Привёз он с дороги, омытой слезами

По павшим стрельцам, где погиб его брат,

По землям, каких не охватишь глазами,

И вот он бежит, у разрушенных врат,

Где падают вниз, точно камни с обрыва,

Как чёрная масса, как дёготь стекая

Татары— сдержать им попытку прорыва

Уже не удастся! И город сдавая

Они отвернулись, не глядя в глаза

Царю, а ещё, не видав в небе Бога.

Ударила с чистого неба гроза

У въезда в Казань, у большого острога.

 

 

Покорение Сибири Ермаком.

 

Сгущались тучи тяжкие, скрывая солнца круг,

Со скрипом сапогов своих последнюю пищаль

Десницею ударивши, взошел в стоящий струг

И огляделся: рад здесь кто, кого гнетёт печаль.

А здесь опять под ливнем стрел

Гребцы плывут, лохмотья ввысь

Летят от пороха, кто цел,

Кричат: — Смотри! Ермак, окстись!

Ермак, как сокол, смотрит вдаль,

И вдоль протянутой десницы

Летит стрела, палит пищаль,

Огонь идёт, чтоб до столицы,

До самой Матушки Москвы

Летели, небо ввергнув в стон,

Шары на недругов, на тьмы,

Сибирь согнулась чтоб в поклон.

И сам Господь смотрел на сечу

Вперёд со знамени, и ветер

Дошёл до серых стен и свечи

Внутри погасли. Вот уж вечер.

Река остывшая сияла вкраплениями серебра,

Когда над ней развеян дым, остановился струг,

Ступил на берег вновь Ермак, кричат ему: ура!

Кого-то стукнул по плечу: Мы победили, друг!

 

 

Опричник.

 

Они не знают, что дорога в пыли,

Вздымался кверху отравляющий смрад,

Журчат колодцы в предрассветной дали,

Чего ж не рад, да, однако, не рад…

Заметил верно царь: одни неверны,

Они богаты и за ними придут,

Бояре крадучись несут из казны,

Они за злато три деревни сожгут.

Висит башка словно волчья,

В ночи печально плывут облака,

Сегодня рвать будем в клочья

До гласа до петуха…

А в той деревне обретается враг,

Украл у брата жену, стукнул мать,

Он откупался перед вечем у врат,

Богатый знает, у кого покупать

Свободу, почести, хоромы и мёд,

С кем до последней осушить ендову,

Боярин знает, где почёт, а где гнёт,

И вот сегодня не останусь в долгу.

Так повелось, что бедняга честнее,

Так кто ж боярин теперь, кто холоп?

Грызём охотнее, метём путь вернее,

Да горько плачет одичавший народ.

Кого жалеете? В ночи грянул крик,

Разнёсся ветром, шапки бросил под ноги,

И старый дуб в тиши склонился— старик,

Стоял опричник под луной на дороге.

 

 

Воевода Шеин.

 

Он смотрит в лицо вечереющей тьме,

Кольчугой звеня из разбитых колец,

И свежий на бороду падает снег,

А он смотрит в ночь, обнимая зубец

Стены крепостной, окровавленной снизу.

Смоленск, как чернец, одиноко молчит,

И в свете луны валунов старых ризу

Обветренный снег у земли осветлит.

Осталось недолго, на следующий день

Взорвутся ворота и город падёт,

И польская ляжет тяжёлая тень

На город, а он у врага проведёт

Не год и не два, но вернётся и снова

Он с войском пойдёт, пусть сменился венец,

На троне другие, но та же основа,

Навеки закованы он и Смоленск.

И связаны общей верёвкой позора,

Пусть это не так, он спасал свою рать

От тех, кем был предан, и их же укоры

Его до могилы способны загнать.

И ветер с кургана поднимет ту землю

Да вновь унесёт на могучий Смоленск,

Чтоб там, на полях духа выросло семя,

Тогда будет точка и будет конец.

Но станет иначе и некогда лучший

Руси воевода забыт будет теми,

Для коих он жил, отводя врагов тучи

Простой воевода с фамилией Шеин.

 

 

Утро стрелецкой казни.

 

Шаги. Крик. Грязь. На площади народ.

Собрались в ожидании и смотрят, как ведут

Тех, кто Отчизну предал— стрелецкий пьяный сброд,

Которым век от века всенародный первый кнут.

Быть может, кто раскаялся, но царь в решеньи твёрд,

И птицами от площади уходит чёрный страх,

Жалеют о содеянном, а кто-то уже мёртв,

И сыплются проклятья да темно у них в глазах.

Над храмом небо мрачное и звон над полем плах,

На поле серых виселиц сам царь глядит в глаза

Врагам своим, угрозы их растают в облаках,

И дождь по ним прольётся да последняя гроза.

Идут они со свечками, вздыхают тяжко путники,

Что проводить решились их да под кулак царя,

Как волки бы набросились мятежные отступники,

Им солнце уходящее, последняя заря

Уж более не встретится, гудят седые граждане,

И даже башня старая прощает им враньё,

Они не сомневаются— найдётся место каждому!

И в тьме сгущающихся туч кружится вороньё.

Они народ свой предали, о вере не подумали,

Идут к судьбе в объятия, кто скалясь, кто смеясь,

Расплата деревянная, за то, что зло задумали,

Их похоронят вдоль дорог в оттаявшую грязь.

 

 

Битва под Полтавой.

 

Солдат проснулся оттого, что в деревне

Упал в колодец первый луч и рассвета

Ещё стоял туман бессовестный, нервный

Через минуту конь промчался и ветром

Сорвало с буйной головы треуголку,

И с громом тысячи копыт прямо в поле

Остановилось войско. Тихо. Недолго

Осталось ждать и наблюдать как на воле

Гуляет враг. И ударили с дымом

Из многих ружей, словно копьями встарь,

Стреляли старые, штыком молодые

Кололи шведов. Между залпами царь

Прорвался дерзкою летящей стрелою,

Речь произнёс под стройный гром барабана,

Коня встревожил, отмахнувши рукою,

И впереди полков летел на тирана.

Летели пули вдоль его треуголки,

А сбоку падали в тягучую грязь

С коней валились прострелённых двустволкой

Кричали шведы— наши били, смеясь!

Под грохот пушек опрокинули ставку

И Карл раненый, ему подстрелили

Две добрых лошади, на третьей удавкой

Повис он, скачет в поднимавшейся пыли.

А войско ратное уж встретило вечер,

Зарыв окопы, стол поставили, пили,

В церквушке ветхой вековой только свечи

Стояли так же, как и те, кто дожили.

 

 

Потаённое судно.

 

Скрипят сапоги— открываются двери.

—Угодно чего?— и дьяк бросил писать,

Лучи пробиваются солнца сквозь щели.

—Изволю коней, на Архангельск скакать!

По полю неслись белоснежные кони.

—Как смел он! Мужик! Или это по-пьяни?

И встал государь, в удивлении обмер—

К себе его звал корабельный крестьянин.

—Не зря, Государь, тебя звал! Не гневись!

Ты флот строишь славный проворно и резво,

Я судно иное создал, обернись!

Подводное, тайное, дай совет трезвый!

И царь приказал посмотреть человека

Ефима крестьянина планы, бумаги,

Да бросить ту бочку в ближайшую реку.

—Плывёт, Государь! Раз плывёт, значит надо!

Доволен. Под тонкий из трубки дымок

Велел потаённое судно построить,

Отдать матерьялов создателю впрок

И денег, чтоб смог это дело освоить.

Сидел, глядя вдаль, на родные просторы,

А где-то в окно весь окутанный думой,

Смотрел государь, помышляя о море…

Но вскоре зимой неожиданно умер…

Забыли чиновники, им не доходно

Казалось— разжалован мастер, поникнув

Он брёвна таскал, автор лодки подводной,

Талантливый мастер с фамилией Никонов.

 

 

Переход Суворова через Альпы.

 

Снег скрипит, эхом крики солдатские,

Может ангел, а может он бес,

В Альпах вместе с солдатами-братцами

Сам Суворов спустился с небес.

Кто лицо закрывает от снега,

Рядом старый солдат, пожилой,

Точно знает— за ними победа,

И смеётся притом молодой,

Глядя весело в дали горные,

Переходят они вместе с ним,

Полководец их хвалит— проворные!

С силой духа мы всех победим!

Пушки тащат, штыками сверкают,

Кто страшится, да молча летит,

Будто дети по горке съезжают;

Всех Суворов опять удивит.

Кто со смехом, а кто и со страхом

Удивляет улыбкой своей,

Чужеземные горы ахнули,

От кричащих солдатских речей.

После гор будет битва славная,

Им судьбу видеть уж не дано,

Как игра им сейчас забавная,

И сейчас им всё— всё равно.

 

 

Хозяин серебряной башни.

 

Отворилась дверь и покрыла мгла,

В небо синее лился смрад земли,

Пол скрипит, внизу подземелья зла,

Капля тихо вниз сорвалась с петли

И упала вглубь через этажи,

В край печей больших, деревянных нар,

Где сидят, отнюдь, не за грабежи,

А куют металл. Вверх струится пар

Через ставенки без наличников,

Где хозяин их проверял азарт,

Короли его, как опричники,

Смотрят с огоньком из колоды карт.

А внизу, между делом, безвременно

Серебро на огне закаляется,

Возле чья-то кость— не проверена,

Он спустился вниз, ухмыляется.

Взял монеты в горсть да и поднялся

К своему столу, как среди людей,

И ушла в момент его горстка вся,

А внизу слеза сорвалась с очей.

Когда месяц в небесах воцаряется,

Он, хозяин башни сей, образумится,

В треске нескольких свечей отыграется,

Башня, сделав тихий крен, преклоняется.

А наутро здесь царица заявится:

—Серебро скажи, Акинфий, здесь чьё?

Лицемерно наклоняясь, он признается:

—Всё, что есть в казне моей, всё твоё!

 

 

Братья.

 

—Как жаль, что не могу в Париж

Забрать с собой сей храм прелестный!

Так что ж, Москва, ещё не спишь?

Голодный старец— дух древесный.

По полю тяжких назиданий

Он ускакал, закат пестрел,

В церквушке среди прочих зданий

Безбожный начался расстрел.

Навстречу всадник торопился:

—Успею, брат! Найду! Держись!

Гонец взъерошенный крестился:

—Твою хоть отстою я жизнь!

Колосья гнулись, за холмами

К ночи вздымался едкий дым,

А за французскими речами

Упал ряд первый, а за ним…

Уже второй на изготовке:

Мешки на головах, из окон

Слепящий свет по всей винтовке

Разлился, ряд второй… А вот он,

Летит, как пуля в бесконечность:

—Держись! Держись! Успею, брат!

Не отпущу к воротам в вечность!

И вот порог, где тьма солдат—

Он выстрел сделал и сорвались

По коням ироды, но вскоре,

Догнав коня, они попались

В засаду, братья вместе снова.

 

 

Сражение на Березине.

 

Стук копыт разносился по белому свету,

Звон железа, вкус крови с дыханием ветра.

Атаман гонит всадников, чтоб от оков

Распрямилась земля под удар казаков…

А вдали, замерзая, валились с моста

В воду чёрную горем… Осталась верста,

Пушки встали со скрежетом. Вырвался крик,

Конь упал иноземный, и в этот же миг

Время замерло, синяя форма на дно

Уходила навеки туда, где темно—

Залпы дружно косили французскую рать,

На другом берегу шёл приказ отступать!

И из леса бежали под крики ура,

Не жалея в заморскую грудь топора,

Крики небо трясли, и сильней падал снег,

Бой кулачный пошёл, а на дно человек

Падал снова и снова, и в сердце небес

Поднялся от реки оглушительный треск,

Мост горит, неба мало до края штыка,

Между сталью и шеей одна лишь тоска,

Между пулями твердь— замерзающий крик,

И нигде, и нигде не укрыться, а миг

Точно год стал тяжёлым и грузным,

Под ногами нет снега— лишь трупы,

А на небе холодное солнце, вот-вот…

Партизанам казалось— оно упадёт,

Но оно удержалось, и с лиц ускользал,

Превращался в улыбку предсмертный оскал.

 

 

1812.

 

Звонарь седой оступился у лестницы винтовой,

Увидев, как над крестами застыли стаи туч,

А там багровело поле, заполненное стрельбой,

На раненого полководца пролился последний луч.

Там бились под залпы. Удушливо

Летели дымки из винтовок солдатских,

Гостей провожали, радушно ли?

Ряды кирасиров, драгунов, казацких

Здоровых людей, только всё ж

В оконце одном от свечи вспыхнул свет,

Решенье воткнулося в стол, словно нож,

Тяжёлый, унылый и дерзкий ответ.

А он лез на башню, когда с колоколен

Других убегали, полки отступили,

И глядя в глаза, кто подняться неволен,

На тех, кто кричал, и ещё не остыли…

Он стукнул, и звон улетел на леса,

И вспыхнул пожар, до краёв переполнен

Весь город огнём, содрогнув небеса—

Он стукнул ещё, доброй сотни в миг брёвен

Рассыпался треск в облака, до небес,

Упала скуфья и сгорела на углях,

Огонь осаждавший всё лез вверх и лез—

И капнуло с колокла— бить было трудно,

А он продолжал и с последним ударом

Обрушился дождь, укрывая столицу,

Ударились брёвна о землю с пожаром,

Оттуда в ночи поднялась в небо птица.

И каплями битая, двинулась в путь,

А здесь на холме багровел, замерзая,

Мерзавец заморский, французскую суть

Искал он в пожаре, прислугу гоняя.

А тут из лесов потрошили обозы,

В голодных стенах замерзая, окинул

Своим дерзким взглядом, нет даже навоза,

Со взрывами красные стены покинул.

С Никольской же башни вослед им глядел

Святой православный— сияло пространство,

На Наре напишет письмо и удел

Опишет захватчик, сгибаясь от пьянства.

Из церкви из дерева дальше пойдёт,

А там уже ждут и на Луже узнает,

Под Вязьмой почует, к Смоленску поймёт—

Конец его близок и все это знают.

Он встретит один, словно дым одинокий

На острове свой безразличный конец,

Бесславный, ничтожный, противный и горький,

А здесь грянут звоны за царский венец.

Но вот… взмах руки, и согнулись в поклоны,

Утихли под небом сысои за всех,

Скатилась слеза по старинной иконе,

Кто в поле конец свой обрёл ради тех

Людей, что живут и продолжат традиций

Тончайшую нитку вставляя в челнок—

Пронижут ей память от спицы до спицы

Кремлёвской, один образуя венок.

 

 

Монах.

 

Монах прошёл по мостовой

И в лица хмурые глядел,

Какой дарован им удел,

Да испытания войной,

Что после той большой войны

Найдутся дети сатаны,

И вовлекут во грех народ,

Да много от того помрёт.

И кто-то славить будет их,

Давно забытых, неживых,

Потом о том начнут скорбеть,

Как стыдно палачей жалеть.

 

 

Предчувствие.

 

Стучат как капли сапоги,

А там, за окнами— враги,

Такие точно, как и он,

И потому разгорячён.

Быть может, кто-то из них прав,

Но за спиною крутой нрав,

А перед взором, как огни,

Былой войны лихие дни.

И пахнет нищетой в сенях,

Другой катается в санях,

Но уважают, как отца…

И распахнулась дверь дворца…

 

 

Дети преисподней.

 

Свист. И попала пуля в цель, и упал на землю он,

Тот, кто вышел из дворца перед ними на поклон

Успокоить. Выпал шанс для бунтующих солдат,

Но нашёлся здесь один государства ренегат.

Бесполезным станет мир и терпению конец,

К небу поднимался гул вытекающих сердец.

Багровел под ними снег и их дом отныне мгла,

Леденящая Нева успокоить их смогла.

Император будет твёрд. Он отдаст один приказ:

Площадь вычистить от них! И тогда солдаты враз

В дырах, прорубях Невы перетопят трупы тех,

Кто предал свою страну, где-то раздаётся смех—

Это дьявол под землёй чествует своих детей

Пятерых, что унесли у детей и матерей,

Старых немощных отцов, их родных на площадь ту,

Чтобы черви впятером, как смолу свою мечту

Лили на головы тем, чьи великие деды

Защищали испокон свои земли от беды.

Как гнилые пауки площадь взяли всю, как есть,

Руки их давно в крови, они всех поймали в сеть.

И когда наш государь их повесить приказал,

Трое вниз упали, но он их миловать не стал,

То был первый самый раз, что от века испокон,

Дети преисподней— каждый снова был казнён!

Он отправил их к отцу, из страны огромной вон,

Там, где жизнь течёт рекой на глазах у всех икон,

Поплатились все за зло, за убийство старины,

Крысы корабельные, дети злые сатаны.

 

 

Присяга.

 

Не важно, прав или не прав,

Какая прогремит гроза,

Смешён иных надменный нрав,

Смотреть стараются в глаза.

А что до них? Когда и брат

Пропал в пучине этих дней,

Был предан, как и тьма солдат

И упокоился на дне…

Топили, что же! Не зови

На помощь— скоро будет ночь,

Сломали судьбы до крови,

А были и жена, и дочь…

Сам император приказал

Потом большой устроить праздник

Тем, кто присягу не предал,

Когда закончатся все казни.

Раздастся где-то скорбный плач.

Палач? И что же?! Да, палач!

И коли царь нахмурит бровь—

То будем вешать вновь и вновь!

 

 

 Синопское сражение.

 

Шёл дождь. Османская эскадра

Тревожно шла по морю к нам.

И полетели градом ядра

По нашим бравым кораблям…

За громким возгласом орудий

Смотрел Нахимов в облака,

Вода густела из-за трупов,

Была та битва нелегка…

Чернело небо в тяжких залпах

Вдали от славных городов,

Застывший воздух, гари запах,

Сковал турецких моряков.

Под залпами на дно уходят

Фрегаты— наши турок бьют!

Корветы бьются, дым разводят,

А турки тонут и орут…

Проходят годы, а на деле,

Всего лишь длинные минуты,

И наши держат на прицеле

Врагов своих, непросто, трудно.

Мы победили! Среди пленных

Попался вице-адмирал…

Нахимов гордый и степенный,

Приказ домой идти отдал!

 

 

Андреевский крест.

 

На битву последнюю шли корабли,

Искали на море свой шанс, точно дверцу,

Вдали от любимой, родимой земли

Под копоть из труб корабельное сердце

Стучало под залпы, вкушая борьбу,

Забрызгано кровью пространство у рубки,

Боролись, однако, другую судьбу

Избрали для них— и отчалили шлюпки.

И с киля его поднялась в небо птица,

А рядом второй, провожая прорыв,

Глядит в небеса и гудком до столицы

Летит его крик, а за ним уже взрыв.

И кверху взлетели осколки, матросы,

Погибшие в битве, и тьму рассекая

Ещё одна птица седые поло́сы

Крылом, как мечом, облака разрезает.

И птицы навстречу друг другу с небес,

Взлетев в белизну облаков, прочертили

Под солнцем огромный Андреевский крест,

Чтоб подвиг матросов вовек не забыли.

А кто-то бежит, его замысел прост,

Сейчас же всё проще! Скорее топиться

На Крымский, а где-то другой старый мост,

Им перья на плечи упали от птицы.

Той самой, что так же желает свободу,

Но против матросов проблем у них нет,

И люди, и птицы всё также на воду

Глядят, да несётся их жизни корвет.

 

 

Распутин.

 

Ветер шапки с голов срывает,

Ночь закрыла людей, как в клетки,

Он идёт и не замечает,

Что вокруг все марионетки.

Треск в лазурь под его подошвой

Черепами, костями, сталью

Вверх идёт— всех суждений проще,

Он идёт и своей печалью

Растворяет в глазах своих

Серый город на мхах и водах,

Для него полон свет чужих,

Ненавистен в душе народа.

Демон старый творит обман,

Бесовщину, а может чудо,

Не колдун он и не шаман,

Кто-то верит и верить будет.

На обман с легкостью поддался,

Ел да пил и не торопился,

Кто-то всё по углам метался,

Ну, а старец всё не травился…

Пуля дьявола не берёт,

Может, ангел— ведь непонятно,

Почему он ещё живёт?

И к Неве он бежит обратно.

Только вот и река сегодня

Разгулялась и помутилась,

Гонит волны в тиши просторной,

Чтобы тайна в них заключилась.

 

 

Король свинца.

 

Сияй на солнце мой венец!

Пусть он слегка широкополый,

Народов приказал Отец

Быть мне кудесником подпольным,

Я превращаю вздохи в крик,

Бумагу— в тяжкие металлы,

Тридцатилетний был— старик,

Когда покинет те подвалы…

Но нет здесь без меня добра,

Тяжёлый воздух, словно сталь,

Свистит, как кончик топора,

Срезая с аспида медаль.

Я как былинный воевода,

В моих руках всё, власти кроме,

И ради глупого народа

Здесь проливают литры крови.

Печально в кирпичах дворца.

Я здесь король! Король свинца!

В моих руках металлов руды!

В моих ногах валялись трупы!

В моих подвалах из-за туч

В глаза слепцов последний луч

Копьём сверкающим ударит.

Не поняли? Здесь правда правит!

Но правда под моим замком,

Мне служит яро, горячо,

Я с ней давно уже знаком—

Владею от неё ключом!

 

 

Железная ласточка.

 

Над чёрной землёю лоскутья пожарищ

Она разглядит, направляясь к столице,

Где имя её Самый Главный Товарищ

Промолвит сквозь дым— станет важною птица.

Ведь память о ней затвердеет в огне,

А голос запомнится пения лучше,

Теперь и в войсках имя птицы— в броне,

Да вот от простуды кого-то тут душит.

Того, кто не спал и команда его

Гнала по снегам, там, где лягут останки

И жертвы войны, но пока ничего

Не знают они, сквозь леса ползут танки.

Чтоб трое людей пролетели до сердца

Огромной страны, капитанами в рубки

Они заходили и люки, как дверцы

Скрипели, а там поднимался от трубки

Дымок, и остались один на один,

Стоял, глядя вверх, задыхаясь, как лошадь,

Сжимая бумагу и звуки машин

В торжественном треске заполнили площадь.

И глядя на искры, что бьют из брусчатки,

Товарищ сравнил с быстрой ласточкой танк,

Который дойдёт до Берлина! Останки

Врага мирового отправятся в ад.

…На провод чернеющий ласточка села,

Под ним на закат смотрит тридцатьчетвёрка,

Хотя его сталь в стольких битвах горела

Блестит и сейчас, тот мундир не протёртый.

 

 

Прорыв.

 

Белое поле бледней бесконечности,

Лес молчаливо травил своим ядом—

Здесь затерялись ворота от вечности,

Здесь между дотами смерть своим взглядом

Режет глаза, между пулями кружится,

Встречный сметает пехоту огонь,

Крайняя башня до пепла разрушится,

Между орудий летит сюда конь.

Словно косой— встали— сразу легли!

Но будет время, наступит наш час,

Танки со скрежетом сзади ползли.

Прыгнул один сквозь огонь, и у нас

Только секунды к попытке прорыва,

Пули насквозь пролетают, а он…

Бросил гранату и в метре от взрыва

Сделал пехоте прощальный поклон.

Да только вскочили и дальше бегут

Вперёд между пуль и взрываются башни!

И финские снайперы все лягут тут!

На поле пропавшем, на поле вчерашнем.

С прорывом наехали белые танки—

Бетон треснул с криком, глотая волну

Огня, и теперь уже финнов останки

Навечно останутся в снежном плену.

Ура Ворошилову! Финны уходят!

Но им не укрыться— огонь между ног,

Последнего снайпера быстро находят,

Поставив на горло советский сапог.

 

 

В июне 41-го.

 

В стоящие камни, ударив в упор,

Летящие пули, сжигая пространство,

Вонзались ножами, как будто в укор

Поставили солнце— ушло. С постоянством

На небе сменялась седая небрежность,

И чёрная масса, собой застилая,

Закрыла над камнями их безмятежность,

Да целой реки оказалось здесь мало.

Пока эшелоны колёсами в пыль

Стирали с земли вековые дороги,

Сгибая своим бравым ветром ковыль,

Они не считали, как дни стали долги.

За выстрелом выстрел, теряя друг друга,

Меняли на новый ржавеющий гвоздь,

В окрестностях рваного алого Буга

Валились с ран стружки и капала кровь.

Но сколько осталось?! Один и остался,

Хватая гранаты с кровавой земли.

А где-то отряд на границе попался,

А где-то под воду ушли корабли.

Из пушек музейных открытый огонь

Лился, словно дождь, развернули назад,

Летел через пропасть простреленный конь,

За ним пушки тянут десятки солдат.

А он вышел к солнцу слепящему сам,

Сражаясь один у обстрелянных врат,

А он, глядя вдаль, повторял: — Не отдам!

Последний упавший на землю солдат.

 

 

Сталинград.

 

Под крылом самолёта менялись долго,

Как картины поля́, выжжены дочерна,

Под крылом самолёта горела Волга,

В опустевших постройках кипела война.

Каждый дом, словно крепость и брать его нужно,

Как бы здесь не упасть, не остаться навек,

Наступают солдаты, сражаются дружно,

Хочет каждый вернуться домой человек.

На окраине самый последний остался

Дом седой как старик, но, однако, боец,

Со штыками идут, и никто не сдавался

Иссекая на Волге фашистский рубец.

Вот на крыше один водрузить хотел знамя,

Но упал с высоты, прострелённой рукой

Прижимал к себе флаг, но наверно, не зная,

Что сейчас самолёт пролетит боевой.

С неба падали бомбы, гудели моторы,

На земле содрогнулись и техники вой,

Сотрясая дома, как туман на просторе

Всё железным платком покрывал под собой.

Он сидел на осколках разбитого танка,

И пока что не знал, что фельдмаршал пленён,

Проясняется небо и битвы останки

Потускнеют в сиянии красных знамён.

А потом он увидит на старом кургане,

Где они не теряли голов своих с плеч,

Встанет символ войны, уваженья и дани

Всем героям покажется памятный меч.

 

 

День решающей битвы. (Курская битва).

 

Темнеет. Лишь скрежет кровавый железа

Встревожил над полем глумящихся птиц.

Под залпы последняя горстка пролезла,

Скрывая бронёю бессилие лиц…

Удар. И товарищ упал в бесконечность,

Подняться не в силах— огнём горит танк.

Пожар за мгновенье до пропуска в вечность

Отправил в дорогу уставших солдат.

Со взрывом на землю упал, припорошен

Землёй и тяжёлой, как камень золой,

А рядом в атаку ползут и истошно

Воскликнули танки. Пред взором седой

По полю меж техники старец идёт,

И между огнём, словно нет его вовсе

Проходит и рядом с танкистом встаёт.

Печально взглянул и промолвил: — Не бойся!

Вскочил как ошпаренный. Серые волки:

Пантеры и тигры текут, как вода—

И прыгнул танкист на машины осколки,

Кидая гранаты в отряды врага.

Степенный, спокойный, поднял автоматы,

Да капли дождя потекли по лицу,

Стрелял без разбора, погибшего брата

Не мог он простить серому подлецу.

И вот он упал и смотрел, как седой

Загадочный старец сквозь поле и смрад

Прошёл до конца через ад полевой…

Танкист в новом танке откроет парад.

 

 

Хатынь.

 

Под ногами отёкшими плавилась грязь,

Только в небе печально плывут журавли,

Над деревней затишье да люди, крестясь,

В раз последний глядят на небес корабли.

Только гонят быстрее, быстрее ещё!

Непонятно пока, но становится ясно—

Ад возможен земной: также там горячо!

Капли катятся вниз, ярко красным

Вспыхнул старый сарай, а оттуда кричат

И рыдают, и стонут, стеной стоит плач,

А навстречу метлою мести их хотят,

Управляет огнём в чёрной форме палач.

Кто-то вырвался— лёг, а за ним ещё двое,

Детский крик докатился до самого солнца,

Дым закроет глаза всем и в вечном покое

Загорелись в деревне простые оконца.

И услышало небо— упало на крышу,

И рассыпались брёвна— народ побежал,

Только им не уйти, не уйти даже мыши—

Пулемётчик до ночи их в лес не пускал.

Плюнув в землю, ушли, на руинах амбара

Появился, как тень, одинокий старик,

Обошёл пепелище, дыша́щее паром,

Он нашёл, что искал, полетел в небо крик.

И держа на руках обожженное тело,

Он смотрел в почерневшие эти леса,

Да упал в эту грязь, не обдумывать цели,

Он рыдал, проклиная в ночи небеса.

 

 

Последний герой.

 

Под крылом проносились поля и дома,

Мне стреляют по вымерзшим крыльям,

И сливаются вместе закат и земля—

Всё горит. Наверху эскадрилья,

Было десять с утра, но остался один—

Я последний, кого любит солнце,

А внизу бьются танки, и в блеске седин

Самолёт ищет в дыме оконце.

Расстрелял весь запас, улетаю пустой,

А к селу моему мотоциклы подходят,

И последнего деда толкают с собой,

Он упал, и враги в дома входят…

Я бы с неба сумел поразить их плевком,

Но на землю плевать не приучен,

Сколько злобы внутри и направил на дом

Самолёт, пролетая сквозь тучи.

Мне с утра эти крылья достались взаймы,

Не вернусь— отдадут их другому,

Но я должен— махали руками с земли.

Самолёт направляется к дому…

Выпал сверху, раскинув в полёте крыла,

И меня моё солнце узнало,

Цел остался, здоров, из полёта орла

Видел, как штаб-село догорало.

Но и нынче, на улице или во сне,

В час любой солнце-лунного цикла

Что-то ноет и горестно щемит во мне—

Не могу слышать треск мотоцикла!

 

 

Форсирование Днепра.

 

Наши самоходки встали вдоль реки,

Скоро наступление, но это ничего,

Мы подтянем пушки— подтолкните, мужики!

Небо опустевшее, так двинем за него!

Даром вряд ли отдадут обратно нам земли,

За Днепром покрылись тьмой дома и хутора,

Не дадим простора для немецкой мы змеи,

Шли отряды с ружьями и криками ура.

Сверху дождь и сбоку он: пули да вода,

Встречный ветер бьёт в лицо, раскачивая каску,

Танки показались на окраине Днепра,

Ливень преградил им путь, надев седую маску.

И скатились по бугру, стреляют над рекой,

Мост построен будет, но, перейдут не все.

Падают ребята, не попав к себе домой,

Сгинув где-то в алой огнестрельной полосе.

Полк прорвался к берегу и тянет за собой

Пушки, самоходки, не сбавляя свой поток.

Кто-то молча падает над огненной рекой,

Делая последний неоправданный глоток.

Видел Брест, деревни, всё… и свои леса

Только выстрел вражеский неслышно подкосил,

И упал спиной на дно, покрылась полоса

На глазах водой Днепра и я её испил…

Тише становилось, закрываются глаза…

Но рывком артиллерист выдернул меня,

Вечер новый шторм рвал и ещё одна гроза,

Только нами прорвана та линия огня.

 

Морской бой (подвигу «Тумана»).

 

Тишина в небесах, тишина на воде,

Никогда не бывает молчанье к добру,

Показалась эскадра, и пули везде

Заполняли пространство. Опять, поутру

Ливень бьёт по лицу, развевается знамя,

Между жёлтых цепей орудийного залпа,

Есть куда возвращаться, но кто это знает?

Мы вернёмся, коль сменим сегодня на завтра.

Самолёты стреляют, разлетелись осколки,

И ложатся травою матросы навек,

В мусор крошатся стёкла, срываются полки,

Но штурвал ещё держит один человек.

И остался один, чтоб орудие било,

В воду падают птицы немецких небес,

Льётся жёлтый поток, лишь бы силы хватило

Час за часом день новый тянуть через лес.

Сверху падают бомбы, корабль левее,

Словно рыба крутился на глади морской,

Только падают за борт, где воды темнее,

Обнимаясь в пучине навек с тишиной.

Пусть она никогда-никогда не настанет,

Чтобы слышать в садах, как шуршала листва,

И родное у сердца почуять дыханье,

Пусть хрипят трактора— уходи, тишина!

На осколках, как смесь, загустела поверхность,

И казалось ему— под ногами земля…

Море тихо шумело, смывая небрежность,

Он сидел на носу своего корабля.

 

900.

 

За пять минут до того, как часы

Закроют ударом одну боевую

Минуту молчанья, за коей весы

В спокойствии встали, но цену, какую

За это истребовав, взял этот век,

Чтоб каждый был весел, спокоен и рад,

Чтоб жил на земле здесь всегда человек,

И помнил те дни, когда сам Ленинград,

Как ратник седой задыхался в кольчуге,

И звеньями ладожский кованый лёд

Скрипел и ломался, а в городе дуги

Трамвайные лопнули, где-то идёт

Одна за одной и стекло битой птицей

Истошно скрипит, погружаясь на дно:

«полуторки» ночью идут на столицу

На север. Непросто. Но всё решено.

А там, в краске белой сражаются танки,

Горят, нарушая всю целостность стен

Из техники, город закрыт, словно в банке—

Там кровь замерзает,… но будет у вен

Возможность согреться, когда на болотах

Умолкнет вся жизнь и своя, и чужая,

Когда на колоннах в огромных заботах

Свои закричат: Ура! В город въезжая.

Когда люди-тени в безмолвии скажут,

Как долго тянулся тот день, что вот-вот

Закончится в пепле, останется сажей.

Солдат упадёт, прокричав: «девятьсот…»

 

Я— истребитель.

 

Под крылом моим небо, артиллерии вой,

Под крылом моим сталь корабельных сердец,

Под крылом моим в море титанический бой,

Под крылом моим встретит враг ужасный конец.

За спиной от соседних винтов перекличка,

А внизу корабли— «МиГ» спускается ниже:

Перед взором сверкнула, как тонкая спичка,

Полоса из орудий, но надо поближе

Подобраться, и вот, вижу лица матросов

И над палубой метр, и в этот момент

Проливается кровь и стекает полоской

По металлу от рубки, украшая брезент.

Небо стонет, гудит, на хвосте уже трое,

Пролетев между ними и палубой в рейсе

За спиной моей грохот— ударились вскоре

И упали обломки, как камни, на крейсер.

Истребитель летит, истребитель стреляет,

На пилоте уставшем лица уже нет,

А под ним уже Нарва, и он понимает,

Что на новой земле встретит новый рассвет.

Наконец, наступают пехота и пушки,

Берег полон и кровь его снова бурлит,

Пролетел, покачнув звонким ветром макушки

Леса старого, но, меж деревьев скрипит

Серый танк и направив в него истребитель,

Сиганул из кабины, в болото упал,

Ещё час наблюдал облаков повелитель,

Как горела колонна, фашист догорал.

 

Севастопольский ветер.

 

Мы небо на кончике тащим штыка,

А там, за спиной, озверевшие танки

В поддержку ползут, их тропа нелегка,

Мы видели братьев упавших останки.

А там, впереди, на немецком поют,

Но это всего лишь до завтра…

Они не узнают, как гордо идут,

Сжимая винтовки на Запад!

Летят самолёты под грохот машин

Вдали просыпается раненый враг,

Мы едем на танках, вперёд на Берлин!

Где в сердце чужом и тумане Рейхстаг!

Я сам видел жизнь и я сам видел смерть,

Деревни, сожжённые немцем дотла,

Родных городов неподкупную твердь,

Предателей— как их носила земля?!

На шее платок от особы одной

Застёгнут под плотною формой,

Не все возвратятся отсюда домой,

Ты, брат, только выжить попробуй.

А он снова встретил, гудит и поёт,

Согнувшись, как раненый тополь,

Пехота ложится, а техника прёт,

Седой, как и я, Севастополь

Поднялся без крови, но кровь его мы,

Земля хоть мертва, под ногами гудит,

И вырвался луч сквозь полотнища тьмы,

Недаром вернулись— наш город отбит!

 

Паровоз.

 

Пролетают мосты, багровеет земля,

Сбоку стелется дым от пожарищ,

Эшелон извивается мой как змея,

И кричат мне: Быстрее, товарищ!

А вдали без меня промороженный танк

Не заводится, снег под ним тает,

Они гонят меня, чтоб летел как рысак,

Не хватает угля, не хватает…

Наступление ждёт— не успеть до зари,

Застоявшийся воздух покой бережёт,

Враг в кольце уже. Эх, моя топка, гори!

Паровоз долетит, паровоз довезёт!

Над моим эшелоном моторы гудят

И последний вагон загорелся огнём,

Не отцепят, их нет моих больше ребят…

Кто не выдержал, жить перестал этим днём.

Впереди пустота, дым, пурга и туман,

На лице моём снег быстро тает,

Вся коробка пуста, был бы это обман…

Не хватает угля! Не хватает!!!

Мост горящий стрелой паровоз пролетел

Вслед звезде прогудев уходящей,

Только б не опоздал, а успел я, успел,

Сверху чайник когда-то кипящий

По фуражке измыленной напрочь огрел.

Я успел. Мой состав разбирают,

На полу возле топки в припадке хрипел:

Не хватает угля! Не хватает…

 

Накануне Великой Победы.

 

Яркий свет ослепляющий резал пространство

Ночи тихой ленивой, не ждавшей беды,

За лучами снаряды с простым постоянством

Лились долгим дождём, как потоки воды.

Между зданий, как волки, на шею кидались,

Кто с гранатой, кто пулей желая достать

На последнем клочке, но враги не сдавались,

А солдаты бежали, пытаясь сломать

Оборону врага, что желал так богатства,

То, что нажили мы из глубин, испокон,

Угоняя скотину и немощных в рабство,

Слёзы градом катились с разбитых икон.

У седых монастырских разрушенных стен,

Над дорогами жжёными, где не убит

Дух единства народа— бурлит в толще вен,

Им казалось, что солнце над ними кровит.

За спиною остались однополчане,

Кто дойти не сумел, в поле встретил конец,

Кто живых бинтовал вечерами, ночами;

Вытекающих гул поднимался сердец

Над полями, где жжёною чёрною грудой

Горы танков лежат, но надежда полка

Скрежетал по земле между дыма и трупов,

Чтоб в пространство от сердца до края штыка

Сделать выстрел и чтоб хоть последний остался,

Кто поднимет его под обстрелом, огнём—

Знамя красное— всем, кто погиб и не сдался,

Крикнет: «Мы победили!» светлеющим днём.

 

Битва за Берлин.

 

За каждый посёлок, деревню и град!

За братьев моих— за таких же солдат!

За Керчь, Севастополь, родной Сталинград,

Войной превращенный в заброшенный ад,

За Брест, за Москву, и, конечно, семью—

Сегодня у въезда на танке стою.

Сегодня за то, что топили в метро

Вы граждан своих, ухмыляясь хитро,

А я выносил на поверхность детей

Чужих, потерявши часть жизни своей.

За три экипажа, семнадцать бойцов,

Застреленных в поле сынов и отцов,

За то, что спустилась не вовремя ночь,

Стреляю вперёд за погибшую дочь!

Стоял возле Курска, на крыше Дахау,

Я видеть мечтаю средь мёртвых нахала,

Мой танк воет в голос— опять поражён,

И пусть он немного огнём обожжён,

Мы целое! Мы ещё в силах стрелять!

И кровь у фашистских солдат выпускать!

Прорвались, радист молодой мой убит,

Душа полетела на небо как спирт,

До капли под солнцем в огне испарясь,

Но всё же конца своего не боясь…

Я вижу, уже отползает мой враг,

Егоров поставил заветный наш флаг,

Лишь молча к востоку с тоской обернусь,

Пройду всё опять, только точно вернусь!

 

Всадники.

 

От долгого звона штыков, крикнув в голос,

На чёрной дороге ударили танки,

Качнулся стоящий единственный колос.

Секунда молчанья.… И в лужах останки

Кровавых горели под залпы и стоны,

Земля до небес полыхала огнём,

И вырвался в зареве всадник с иконы,

В тяжёлом прыжке стукнул в землю копьём.

От треска разверзлась она и сомненья

Туда опрокинулись в следующий миг,

Сжигая резину, запасы терпенья

На мост обгоревший вскочил грузовик.

А мимо него, сиганув через крышу

Кабины зелёной штыком колол кто-то,

Прошёл грузовик. Кавалерия выше

Ударила, залпом гроза по болотам

Стекала по кончику острому с солнца.

Вперёд проскакал и с уставшего храма

Упали лучи с небольшого оконца,

Река багровела, как рваная рана.

Скакал на кобыле, в ушах его звонко

Старухи седые сухие кричали,

Что немцы в деревне распяли ребёнка—

В глазах его капли по раме стекали.

Но вот бросил храм на дорогу здесь тень.

Последний солдат в землю кинул свой нож.

Последний настал, заключительный день—

За выстрелом в небо последовал дождь.

 

Нет, они не умерли…

 

Нет. Они не умерли. Они ушли за дверь.

Дед мой вместе с ними, шляпу вешая на гвоздь,

Вышел при медалях… да надолго, только верь,

Ветер не случайно теребит рябины гроздь.

Где-то, рядом с нами, может быть и за спиной,

Смотрят батальоны и в глазах у них печаль,

Встань и обернись! Ведь возможно за тобой

Здесь стоит помощник, тот, что вышел невзначай.

— Дед, здесь патриоты есть и они помнят тех,

Кто в дожде смертельном под обстрелом и огнём,

Воевал за Родину, за город свой и всех

Жителей земли, что сплошным накрыло днём

Чёрным и без солнца, не проглядывалась даль,

Громче самолётов бились в зареве сердца,

Танки прогорали, и хрипела в голос сталь

Длинною минутой без начала и конца.

Пусть улыбки светятся в воспоминаньях милых,

Ведь вы так хотели, чтобы мир был солнцу рад!

Пусть при жизни корчатся от боли, на могилах,

Кто посмел юродствовать— провалятся пусть в ад!

Ты прости, своим скажи, тех, кто помог уйти,

Пеплом пусть развеются, посмел кто сделать так!

Вы навеки в памяти и нет у нас пути

Иного, будем помнить вас, ведь невозможно, как?

Человек без прошлого не может долго жить,

Падалью останется глумившийся тот зверь,

Так легко посмевший о Победе позабыть!

Мы знаем— вы не умерли, а вышли лишь за дверь!

 

Последняя ночь.

 

Последняя ночь над горою нависла,

На танке мороз свой проявит узор,

А рядом костёр, впереди река Висла,

Да песни танкистов летят за бугор.

На том берегу, где губная гармошка,

Сидят тоже люди отчизны чужой,

И также их ждут, в котелке же картошка,

А утром уйдут на последний все бой.

Вот утро, последняя кончилась ночь,

Столкнулись полки на чернеющем поле,

Фашиста жена, а советского дочь

На Родине ждут вдалеке и на воле…

Вот дождь, подоконник, на нём стоит танк

Советский— игрушка, но символ победы!

А там, на параде, забыв, что и как

Свободный и пленный войны одной деды.

 

 Операция «Дунай».

 

Я смотрю по телевизору, все спорят о свободе:
Какова она на выходе, забыв о входе…
Демократы лицемерно рассуждают о чести,
Изливают на Отечество дожди их мести.
Знаю я побольше свежих критиканов об отваге!
Помню, ехали на танках по мятежной Праге!
Это место не родное мне, но близко—
На своей тридцатьчетвёрке бил фашистов!
А теперь на моей башне две огромных полосы,
Шестьдесят второй, раскачивает новый танк весы.
Белый крест на нашей башне, я почти госпитальер,
С танка смотрит через улицу советский офицер.
Если надо выстрелить— мы выстрелим, раз надо!
Люде в ужасе скопились, как большое стадо,
До последнего тянул его, держал, как мог,
Чтобы у кого-то дочка, может быть, сынок
Жили лучше за спиной Знамя Красного,
Мы приказа из Москвы ждали ясного…
А потом она распалась, словно шпагой,
Полоснула чья-то кисть по отваге…
Разошлись народа два, хоть дружили,
Побежала кровь другая через жилы.
И теперь мы оккупанты— весь мой полк!
И теперь уже не помнят, что есть долг!
И теперь не жмут очки переносиц…
И теперь мой танк почти крестоносец!
Мои внуки помнят доблесть моих танков,
Но исправно платят дань, как оккупанты!

 

1991.

 

Вы, конечно, меня не заметите, люди!

Встал с корзиной старик у Никольских у врат.

Помню, как Патриарху явилось здесь чудо,

Но был мал я тогда, а потом стал солдат.

Тихон нам показал, как сорвало с иконы

Тряпку красную, ладно, пущай полотно,

Как сейчас те глаза веры полные помню,

Тоже Тихон да врач, значит дело одно

Делал с ними и я, не предав ни единой

Никакой здесь, и даже безбожной души,

Не предал ветеранов былые седины,

Ни Столицы, ни дома в Сибирской глуши.

Ну, а вы! Рассуждаете: за нос водили…

Присягали вы партии, Богу молились!

И в окопах, и родах— затем говорили,

Будто Бога и нет, но, однако ж, крестились!

Предавали Отчизну, бывали такие—

Кто ушёл в полицаи, в отряды СС,

Предавали работу, в граните могилы,

Где сложившие жизни за Вас. За рубеж

Укатили… Но ныне, опомнитесь, люди!

Я, прожив век почти, приближаюсь к Кремлю,

И иконы, как в детстве сияют! Вот чудо!

Пока духом не стар— за Россию стою!

Вы не дружбу жалеете! Дружба осталась.

Вы жалеете санкций, традиций и льгот!!!

Ему яблок принёс, чтоб уж легче-то сталось,

Президенту, который как шпиль одинок.

 

На пороге зари.

 

Встань и оглянись, посмотри вокруг себя:

Режут обелиски, как бывалые штыки,

Небо, что добыто в битвах для тебя,

Плачут небеса от того, что нелегки

Эти облака, что несёт с любовью,

Гордостью и славой ветер на заре,

На её пороге, пролитою кровью

Выплачен оброк за спокойствие навек.

Те, кто звал героев государевым здесь псом—

Сам на деле крыса корабельная, предатель!

Те, кто издалека огрызается о том,

Как Победы славные на Родине ковались.

Встань и оглянись, где-то меж венками

С неба на тебя смотрит, вглядываясь, дед,

Пусть не твой, наверное, но помни, стариками

Здесь добыто многое и в кузнице побед

На концах видавших много лиц штыков,

В блеске орденов и медалей, в декабре

В стужу, жарким летом; по прошествии веков

Многие вернулись рано утром на заре.

Сотни гренадёров и танкистов смотрят вниз,

Ратники и лучники, солдаты всех побед,

Смотрят, льётся дождик, точно небосвод провис,

В землю смотрит важно и торжественно твой дед.

 

Ветеранам Великой Отечественной Войны.

 

Листок родился тихий и зелёный

На дереве, простреленном свинцом,

Как символ вечной жизни, обновлённой,

Когда-то каждый год мог стать концом.

Фашист претендовал на эти земли

Бессовестно, но в бой на кулаках

Набросились солдаты, своей цели

Не бросив. И теперь на куполах

Сияет солнце, но в тумане рать

Стоит, печальны сумрачные лица,

Хочу здоровья, деды, пожелать

За нашу златоглавую Столицу.

За город на крови и за другие,

За небо и свободу, за зарю,

Вас помним, ветераны дорогие,

За метр каждый Вас благодарю!

Желаю мира, счастья и удачи!

Чтоб каждый просто весел был и рад,

Не плачьте— победители не плачут,

В сто лет Победы встретите парад!

 

 

Смотрю на город (исповедь танка).

 

Я смотрю молчаливо в туманную даль,

Не пойму, почему память так коротка?

У других заржавела давно уже сталь,

Пусть ковали её навсегда, на века!

В это городе сотни таких же, как я,

И в артериях кровь течёт наша!

Не пойму, почему здесь так много гнилья!

Чтоб имели торты́— ел я кашу,

Как другие, но сколько ушло человек,

Рвались в поле мы как на арену,

Но вернулись не все, и с издёвкою век

Предлагает за жизнь мою цену.

Вы не знаете, как распевалась гармонь,

Балалайка несла в себе радость,

Рвался я через всё, словно в яблоках конь,

Через площади, скользкую гадость…

Как меняют монету на мелочи горсть—

Разменяли и память, и доблесть!

Я смотрю Вам в глаза, как непрошенный гость,

А когда-то имели Вы гордость!

В этом городе в пульсе частица меня:

В каждой двери и каждой витрине,

И в рубиновом свете далёком Кремля,

Даже рядом, на каждой машине!

Не пихайте мне в дуло, невежды, букет!

Кто-то рядышком пил, кто-то спился!

Не садитесь на шею, чтоб сделать портрет,

Я за Вас, между прочим, и бился!!!

 

Цхинвал.

 

На крыше сидел человек. В небеса

Смотрел он и вдаль, где пылают костры,

Пока что не знал, его жизнь— полчаса

И с рёвом по небу летели шары.

И падали вниз, кто-то думал, как звёзды,

Но поняли позже, о чём их просить,

Мечты за мгновенье упали как грозди,

Осталась одна, и мечта эта— жить!

Но понял не каждый: ушла тишина,

И крики окрасили кровью весь город,

В горящих постройках гремела война,

Война без причин, для которой и повод

Не нужен был вовсе, нужна была власть!

И пули летели, в ночи разрезая

Пространство, стреляли тогда они всласть,

А позже и танки ввалились дерзая.

И братья на братьев пошли воевать,

А в уличном пепле испуганно дети

Кричали на небо, пытаясь понять,

Случилось чего, а оттуда, как плетью

По ним шёл огонь, порождающий муки,

Он лился приказом, как будто бы бес

Его направлял, отрывая им руки

Воздетые к солнцу. Но вскоре с небес,

А может, с земли… и солдаты смеясь

Очистили всё и на небе том птица

Летела, из ран её кровь вниз лилась

За каплями дождь прогремел над столицей.

 

Отражение

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На рубеже тысячелетий.

 

По дороге автобус старый в полночь уедет,

А полпервого станет чем-то новым уже,

Как извозчик когда-то, не ради он денег

Растворился в тумане новейших идей.

И с тех пор, как отсюда ушли трубочисты,

Осень лёгкое платье взяла, а корсет

Устарел и остался в музеях, где чисто,

Как на новой бумаге, согнутой в конверт.

Здесь менялись культуры, скрижали традиций

Потеряли в неоне обыденный цвет,

Но летают над миром, как белые птицы,

А в папирусах новых флуоресцент

Заменяет чернила и яичные краски,

Но, поверьте, героев не меньше сейчас,

В обновлённых театрах старинные маски,

И, быть может, в цилиндре за домом у вас

Человек не спеша совершает прогулку

Мимо рыцарей, дам и седых кузнецов

На вокзал, наслаждаясь игрой в переулке

Синтезатора, скрипки; как много дворцов

Не царей, а метро, сколько станций, перронов,

На которых в обнимку стоят и сердечный

Стук заглушит собой вереницы вагонов.

Этот мир, несмотря ни на что, человечный.

И напротив друг друга гобой и гитара,

Новый дом, как иголка, а с ним многолетний,

На аккордах, на нотах играет фанфара

Всё в узоре, орнаменте тысячелетий.

 

Неоновый Пушкин.

 

На постаменте плачет Пушкин,

От отвращенья содрогаясь,

И в тьму ночную погружаясь,

Он смотрит, вдаль не отрываясь,

На звёзды в новых небесах,

Которым вторят из витрин

Огни неона, на весах

На каждой чаше магазин.

Он видит горизонты скидок

И сорок тысяч разных акций,

Ах, если бы имел мобильник

Он дозвонился б до Стругацких.

Сверкающий спустился вечер,

Ухмылок глупых много тут,

И глупые глаза, как свечи,

Горят настырно, не моргнут.

Напротив, из витрин в стекле,

В лицо поэта манекены

Безмолвно смотрят, в ремесле

Их общий ключик современный.

Старался мастер так проворно,

Чтоб бронзовый тиши охранник,

Средь тех, кто выструган топорно

Мог града видеть многогранник,

Того, что в отблесках идей

Всегда найдёт, чем позабавить,

И опустевшей, без людей—

Всегда Столицу будут славить.

 

Учебник итальянского.

 

У дороги сидела девочка с книгой

Итальянский учебник и фразы как песни,

Посмотри на то солнце горящее… мигом

Перестанет быть мир для кого-то чудесным.

Сверху падает что-то, смотри, угасает

Это солнце, ведь так очень нужно кому-то,

Зеленеющий флаг между улиц бросает,

А за морем смешно, и спокойно как будто.

И на карту глядит похотливый обжора,

За его спиной дьявол помогает советом

И стучит по плечу миролюбия вора,

Те команды, как пепел, гонимые ветром

Затвердеют в пути, станут громче, вернее.

Под прожекторный свет, рёв моторов и плач,

Что несётся с земли к самым звёздам, смешнее

Всё становится им, на диване палач

Проживает за оргией оргию снова

И к нему, да к нему! На подмогу спешат!

Чтоб стояла в песке, как в железе основа

Новых прав человека, а старые— в ад!

Рукотворный, который они учинили,

Чтобы мир стал прекрасней в сиянии фальши.

Сколько тысяч бумажек к тому применили,

Чтобы лезть в эти земли всё дальше и дальше.

Вот в воронках дорога, учебник плывёт

По одной из тех дыр, переполненных кровью…

Сверху брошен луч солнца для тех, кто живёт,

На земле снова треск, но учебник не тонет.

 

Индейское проклятье.

 

Серб, сжимая в руке платье дочки своей,

Над могильной плитой словно вождь

Горевал, опираясь на крест всё сильней,

Как индеец он смотрит на дождь.

А за морем бежит чей-то сын без руки,

И из раны под крики и залпы кровит,

Он упал на песок, округлились зрачки

И ливийский стон к самому солнцу летит.

А в Кабуле один поклялся на крови,

Что убьёт за родных миллион человек,

Чтоб там так же кричали, зови— не зови,

Понимая одно, что родных больше нет.

Так же точно смотрел тот индеец дождю

В сердце самое, кровь с томагавка текла,

Его ноги краснели, и стало вождю

Так ужасно, проклятья его унесла

И вода, и земля их впитала в себя,

Не хотел их богатств и не думал о мести,

Он хотел одного, проклиная, бурля,

Он желал им мучительной смерти.

Не увидит он, как их герои сгниют,

Не узнает, оплакивать будут их как,

Пусть все янки увидят, в крови как плывут

Их бездушные туши, обрубки солдат.

Только он не увидит, а будет ли так,

И закат осветит тот последний оскал,

Его солнце уже погружается в мрак,

Он всё сделал, однако, на землю упал.

 

Люди в красных перчатках.

 

Постой! Обернись! За твоею спиной

По хрупкому миру хрустят сапоги.

Они уже здесь. Они шли за тобой,

А ты знать не знал, что такое долги.

Смотри. На бумаге кровят опечатки

И буквы стекают в тягучую смесь,

Они надевают на руки перчатки,

Скрывая очками кипящую спесь.

И глаз не моргнёт и лицо не бледнеет,

Их смех кроет крики, чего ж ты не рад?

Перчатки от крови уже багровеют,

Их дом в океане, не рай и не ад.

Земля не насытилась вязкою массой

Сгоревших домов и убитых детей,

Их Бог— это деньги, жрецы новой кассы

Кровавые деньги за мёртвых людей.

Кто завтра погаснет, пожалуй, не важно,

Того отпоют под прожекторный стон

В ночи, из горла заливая их жажду,

Для нефти бесправный находят Содом.

 

 

Ген тщеславия.

 

Душу дьяволу продал за блестящую звезду,

Позабыл про страх и про честь,

Утром рано полетел, чтобы выдавить слезу,

Пусть в кабине за спиной встанет смерть.

Поколеньям передал одним махом удалым

Нервный импульс в хрупкой толще вен,

Ту кровавую слезу, рассекая пожилым

Жизнь на части… Твой тщеславья ген

Заблестит он на заре и на солнечном огне

Над пустыней— с кровью смешанный песок,

Не получишь ничего, ты не на своей войне!

И проклятья пулей выстрелят в висок.

Долетят, и самолёт упадёт в ночную тьму,

Без приказов обгорит, изгоняемый к земле,

Не воротишься домой, даже в старую тюрьму,

А останешься один в надвигающейся тьме.

Но не будет мнимый враг безнадёжно зол,

Даст лепёшку и воды, отпуская дальше,

И не выстрелит в упор, расчехляя ствол,

Много видел горя он, ещё больше фальши.

Только где же твой Париж? Далеко. Не видно!

По пустыне в темноте лётчик пробежал,

Не увидит его дочь и жене обидно,

Ранним утром на песке труп его лежал…

Ген тщеславия живёт и в глазах блестит,

Только много ль счастья, и где же это море?

Льётся светом на других, да людей слепит,

Много ль счастья от чужого горя?

 

Таинственная Россия.

 

Ходят-бродят динозавры

Меж деревьями красиво

И не знают, что бульвары

Здесь проложат. Здесь Россия

Непонятная для многих

Антропологов учёных,

Тут пока что нет двуногих,

Яблок тоже нет мочёных.

Ходят-бродят динозавры

Возле города Коломны,

Тот, что делает трамваи,

Он не мал и не огромен—

Это нынче, а тогда-то

Его не было в проекте,

За бугром не чавкал Запад

Ни «бигмаками», ни нефтью.

Но закралось подозренье,

Что за ними наблюдают,

Ходят тихо и с сомненьем

Да следов не оставляют.

Ходят-бродят в Подмосковье

С Клина до Наро-Фоминска,

И любуются Коломной,

Местом тем, где ещё чисто.

Если были бы чернила

И папирусы хоть были,

Для учёных сочинили б:

Да мы были здесь! Мы были!

 

33 грамма.

 

В небо поднимается большой бумажный змей,

Чьей-то беззаботности в лучах чернеет ромб,

Отражая отзвуки погасших фонарей,

А внизу застряла алчность, как огромный тромб.

Сколько самолётов с неба штопором срывались,

Сколько танков на земле перечертили шрамов,

И, конечно, не всегда обратно возвращались…

Кто-то добывает тридцать три тяжёлых грамма…

Но не в битвах тяжких за обугленную даль,

И не на кобыле, начиная пулей рвать

Вязкое пространство, только орден иль медаль

Будут не жалея сил и денег вырывать.

Жив пока— к тебе придут! И не жди иного!

Мир добыт ради добра, но то совсем не всё…

Коли умер, из земли выдернут любого,

Магия и спиритизм, чтоб ещё, ещё…

Чтоб продать кому-то враз то, что ты добыл,

Падая на фронте в дыме с криками «ура!»

Даже подлый человек победу не забыл,

В ожидании украсть граммы серебра.

Пусть рука отнимется мерзавская навечно!

Сколько шкур же на земле! Сколько их на ней?

…А вокруг бушует жизнь, облаков колечки,

В небо поднимается большой воздушный змей.

 

 

Не инквизитор, не палач.

 

Нет жалости в сердце моём никогда

К той девушке, жаждавшей принца,

К тому, не подавшему руку— беда

Случилась с того. В том наш принцип.

Я вижу, как здесь проливают слезу,

Как нота— разучена славно,

Да только сейчас здесь увидят грозу

И это не будет забавно.

На полках истории танки стоят,

Висят ордена на пурпурных полотнах,

Их внуки не знают про рай и про ад,

О крови, пролитой в Берлинских болотах.

Вы видите плохо, но всё же дворцы

Смогли заложить на разбитых руинах,

А юноши, девушки просто слепцы!

В «контактных» сидят до утра паутинах.

Я вижу как бабы— не трогай!— кричат

—Мы были такие! —Да вряд ли.

Он был старый воин, обычный солдат,

А внучка заткнула рот паклей…

И вырвала орден. Хоть Бог не велит

Судить, но судить я их буду!

Моё ремесло: справедлив, многолик,

Сажать сквозь народное «глупо».

 

 

Мир будет…

 

Ветер выдует с силою камни седых крепостей.

Обернись. За твоею спиной чьи-то тени стоят.

Время высушит слёзы в глазах пострадавших детей,

И поднимет колонны над пролитой кровью солдат.

На тебя смотрит Бог с миллионов старинных икон,

Над тобою сверкают под небом кресты, купола;

Здесь солдат бил руками врага и стоял стали стон,

Он на выжженном поле сидел, багровела река

От своих, что дивизией целой огромной легли,

От чужих, что хотели на Родину вешать хомут,

Он сидел, глядя в синие небо родимой земли,

И пока что не знал то, что будет, а стало… а тут…

Если были б на свете на всём города без людей,

Потому что к ним нет уваженья, почтенья и вот:

На путях стоит поезд пустой, а угасших идей

Буквы старых газет оживят, пролежавшие год.

Если б не было дворников здесь никогда-никогда,

Машинистов, юристов, солдат и водителей фур,

То никто бы ни ехал совсем по дорогам сюда,

И не стало б тогда ни учёных, ни даже тех дур,

Для которых есть зеркало мира— оно косметичка!

Но порядочных также не стало бы, сникли мечты,

Занесло бы депо и в деревню твоя электричка

Не дошла никогда. Мы б уехали вместе, а ты?

Несмотря на наивную сладкую мягкую дурь,

Бесконечно всё, змей вновь укусит свой хвост, помяни,

Ветер выдует камни, но новые вложат и бурь

Те не будут бояться. Мир будет, кляни не кляни.

 

Русская Зима.

 

С городом каждым и новым, и древним,

С сёлами мелкими, с доброй деревней

Ты никогда-никогда не расстанешься

И на просторе одна не останешься.

Кто-то здесь скажет, что ты очень старая

Иль молодая, но очень усталая,

Может, когда-нибудь станешь ты матерью,

Ну а пока застелила всё скатертью

Белою-белою, скажут, уж выжили,

И сигарету у многих ты вышибла,

Ты непонятная, русская, трезвая,

Вечно весёлая, хитрая, резвая.

Ты проморозила нагло напавших

Танки и технику, злых и уставших:

Пехоту, коней, корабли, истребители

Им всем досадно, в лицо же не видели!

Как говорят, вряд ли это всерьёз,

Что это был генерал всё мороз.

Ты не обиделась, ты не заплакала,

И для нас всех ты всегда очень ласкова,

Добрая, милая, нас ты не бросила!

Девка весёлая всё заморозила,

Смотришь на нас, ты такая одна,

Русская наша родная Зима.

 

 

Право на реванш.

 

Ты не списывай людей, день вчерашний,

Даже гнутый проржавевший старый меч

Может завтра разрубить стены башен,

За ошибки их готов снять ты с плеч

Сотни, тысячи голов под Луною,

Я сама их заберу у самых плах,

Ты оставил им лишь Осень за спиною,

И не видел, как сердца из-под рубах

Бьются птицами. Я молода их верой,

Двадцать лет их добротою мне всегда,

Я им право на реванш дам, только нервы

Инквизитором ты выдернул со дна.

Может быть, второй комплект медалей нужно,

Может быть, исправит что-то новый день,

Ты их кинул на дорогу безоружных,

В вороную превратил, как лошадь, тень.

Я листвой обрежу виселиц верёвки,

Дам им яблок, обласкаю светом всех,

Новый день придёт, как чистые обновки—

Ты растаешь! И прольётся ливнем смех.

Я в сердцах живу, когда надежду с верой

Ты добил, но только Осень будет краше,

И с людьми я отыграюсь— будет первым,

Тот, кого чуть не сгубил день вчерашний!

 

 

По десятому кругу.

 

По десятому кругу, по восьмому квадрату

Проезжает автобус и машины куда-то.

Вот бы слиться с погодой тихо и неприметно,

Чтоб по иглам дорожек проходить незаметно,

Чтоб, как дождь барабанить, и всё выше и выше

Наблюдать за дорогой с чернеющей крыши.

И найдётся тогда ключ к любому замочку,

Молнии чтоб в кольцо гнуть и сделать цепочку,

И Весне подарить, когда спустится вечер,

И зажечь вместе с ней эти звёзды, как свечи,

Пару штук оторвать, подарить, как игрушки,

И раздуть облака ветром в мелкие стружки.

Вот бы взять и закат подержать ещё часик,

И лучей раскидать солнца людям на счастье,

А потом уж домой, выпить с Осенью кваса,

Бандероль переслать Илюмжинову с Марса.

Бросить в форточку вверх из бумаги снежинки,

Чтоб метелью моей побелели тропинки,

Чтобы клоуны с полок во всех магазинах

Улыбнулись идущим в стеклянных витринах.

Поделиться бы тем, чего город не знает,

Чтоб летел птицей смех, только все понимают,

Что весна же сейчас, люди этому рады,

По десятому кругу, по восьмому квадрату.

 

 

Весна и Осень.

 

Стоял июль и середина лета,

Под вечер хочешь верь, хочешь не верь,

Домой, где кроме лампы нету света,

В мою тихонько позвонили дверь.

Открыл, а там смеются на пороге

Весна и Осень, две сестры пришли ко мне,

С корзинкой, так устали от дороги

И форточку открыли на окне.

Хотел им чаю, ну а им похолоднее,

Ведь лето и повис на кухне смех,

Весна достала кружки, чтоб вкуснее,

А Осень квасу налила на всех.

Втроём смотрели на чернеющие крыши,

Как солнышко садится за лесок,

И Осень хлопнула в ладони, только тише,

Чем мы и город в дождике промок.

Так лучше, подсказала ей сестричка,

Но света всё же хочется Весне,

И бросила тогда на небо спичку,

И вспыхнула звезда на синеве.

Пора домой и с шелестом нарядов

Ушли куда-то вверх за облака,

Сказала Осень: − до свидания, так надо.

Весна, смеясь, мне крикнула:− пока!

 

 

Жёлтое платье.

 

Последний зимний лист слетел с календаря,

И высыпал народ на улицу скорей.

Меж шапок и пальто спешит она не зря,

На платье жёлтое кричат ей люди, эй!

Она идёт и станет прохожим всем теплей,

Где стукнет каблучком— растают там снега,

И песенку поёт, а с песней веселей,

Да вместо льда и снега появится вода.

Бутоны расцветут и хмурый улыбнётся

Пусть даже самый грустный, унылый человек,

Когда своей рукою тихонько прикоснётся,

Заденет жёлтым платьем: привет тебе, привет!

Положит руку в руку и пары молодые

Вновь встретятся, а может, поженятся они.

Обсчитывать не станут торговцы удалые,

А вечером зажгутся весенние огни.

И вечером народ подбросит кверху шапки,

И флейтой ветерок весенний зазвучит,

До поздней ночи так, машинок швейных лапки

Замрут, а хитрым кошкам и пальцем пригрозит,

Чтоб не мешали спать уставшим в зимней стуже,

Тем, для кого в достатке несёт она тепла,

Кому-то подмигнёт, обнимет его, ну же!

Смеётся в жёлтом платье проказница-Весна.

 

 

Осень.

 

В тот день, когда она придёт,

Поднимет кверху листья ветер.

Платком оранжевым махнёт

В тумане бледном на рассвете.

Как старшая сестра Весны

По-своему она прекрасна.

Спустилось время тишины,

И людям становилось ясно,

Что где пройдёт она сама,

И веером чего заденет—

Там наступает тишина,

Её заботой люди греют.

Кудряшка рыжая найдёт

Чего сказать и всем поэтам,

И музыкантам повезёт—

Внесёт свою в культуру лепту.

Собрать поможет урожай,

И жизнь пойдёт в неспешном свете:

Учёба, дружба, гости, чай…

Смеётся тихо на рассвете.

На платье вышьет кружева

Тончайшим снегом, самым первым,

Так рассудительно права,

Даст яблок успокоить нервы.

 

 

Кузнец-Декабрь.

 

Сегодня он пришёл, в руке сжимая молот,

Он Осень проводил— теперь же будет холод.

Ему, махнув платочком, с улыбкою ушла,

Теперь у кузнеца великие дела.

Декабрь сковал мосты, заборы и ограды,

Как кисточкою он наносит свой узор,

Звонят колокола иначе, ради правды

Он ноты им ковал— летят на весь простор.

Былинный богатырь— Декабрь величавый

Врагам морозил танки, пехоту и солдат,

Он весел, никогда он не ходил печальным,

Уходу своему всегда с поста он рад.

Когда пред важной сменой возьмётся за работу,

Он выкует серёжки деревьям, а потом

О всех колоколах проявит он заботу

В последний этот день со смехом и притом

Поможет к самым звёздам салюты он отправить,

Скуёт дороги все, чтобы успел народ.

Последний его день всегда ведь будут славить,

И выдаст снега всем кузнец на Новый Год.

Уйдёт, придёт Январь, продолжит холода он,

Пока же богатырь работает, спешит:

Стучит он молотком и белым снегом полон,

Стучит он молотком и к людям снег летит.

 

 

В обнимку с Весной.

 

Под руку с Весной шёл по площадям.

Наблюдали мы за свеченьем окон,

Ветры табуном, словно лошадям

Им казалось, день этот светом полон.

Ей смотрел в глаза хитрые, смешные,

Будто водоёмы— выплыть нету сил,

Милая Весна, глазки озорные

От души смеётся и не перебил

Сверху птичий крик радости весенней,

Греет её сердце, греет, но не жжёт,

И на всех хватает— у неё уменье:

Вызвать радость тем, кто её не ждёт.

Держит и прохожих— хвать за рукава,

Веселее станет, каждый замечтает,

А хотя, пожалуй, в чём-то и права,

Кто повесил нос— радостнее станет.

Платьицем заденет, подмигнёт и вот

Лёгкий ветерок капелькам-гвоздям

Скажет не шуметь, дождик подождёт…

Мы с Весной в обнимку шли по площадям.

 

 

Скрипач.

 

В старом, видавшем много месте

На скрипке играл допоздна,

Будто жених наклонялся к невесте;

Смычок ожидала струна.

Он играл по ночам, только ветер

Разносил его ноты по старым домам,

И на струнах своих, когда вечер,

Как художник палитру смешал.

Выводил он смычком непонятные звуки,

Как картины из завтра, стоп-кадр из дня,

Потирал он тихонько от скрипочки руки,

И на ней появлялись дома, мир огня,

Поезда, провода, зеркала тихих речек,

Колокольни, кресты, ренегаты, друзья,

Расставанья, свиданья, оплывшие свечи,

Коллективы, команды, оркестры, семья,

Тепловозы, пускавшие длинной гирляндой

Вдоль вокзалов и станций вагоны, заря,

Дым печной, как змея на аптеке без яда—

Он играл и прохожие знали— не зря!

Визг струны, как машины, изгиб, как гроза,

Среди игл высотных от солнца огня,

Звон бокалов на свадьбах, вино, как слеза…

Он играет сюжеты грядущего дня.

 

 

1 сентября.

 

На крыше школы сидит Осень,

Болтает ножками печально,

У этой девушки не спросим—

С зонтом сидит здесь не случайно.

Сегодня, в этот самый день

Мальчишек жаль ей и девчонок,

Зонта её накрыла тень

Сегодня каждый здесь ребёнок

Грустит. Пошёл учебный год,

И дождь, как слёзы, кто-то плачет,

Зонтом оранжевым махнёт,

Разгонит тучи наудачу.

Да с крыши спустится она,

По голове ребят погладит,

Даст яблок сладких и одна

Картину дня сама уладит.

Всё будет, будет хорошо:

Пойдёт и жизнь, а школа— в скобках,

Последний грустный дождь прошёл,

И будет свет в домах-коробках!

Обнимет всех и подмигнёт,

Ребятки знают— хороша!

И осень их не подведёт,

Согреет добрая душа.

 

 

В гостях у Осени.

 

Я шёл по улице вечерней

Вдоль стен и окон… тишина.

Без сожалений, огорчений

Сидит с корзиною она.

Как не узнать: моя родная!

Кудряшка-Осень от души

Смеётся, яблоки кидает,

Рассыпались они в тиши.

Зовёт к себе на чашку чая,

Ну как сестричке отказать?

Корзину взял, идём. Скучая

Заходит солнце— пора спать.

А мы в бревенчатой избушке

С антоновкою, самовар,

Дома лесные, как игрушки,

И к небу поднимался пар.

Смеялась о сужденьях Осень,

Все говорят о ней: терпеть.

Да мало кто о жизни спросит,

А ей вот нечего надеть!

С ней урожаи собирают,

Даст яблок, новых даст идей,

И молодую уважают

Хозяйку Осень у дверей.

 

 

Весеннее.

 

Прогремел грузовик, закачались каштаны,

Облака, как фрегаты по небу плывут,

Фонари смотрят вдаль, кораблей капитаны

Они ждут, когда пары под ними пройдут.

И трубач отдыхает в обветренном сквере

Под берёзой, на старой зелёной скамейке,

Открываются окна, распахнуты двери,

И Весна поливает весь город из лейки.

И смеётся, смеётся, да капает дождик,

На зелёном ковре распустились цветы,

Деревенский ямщик веселей держит вожжи,

Самолёты мигают над ним с высоты.

Ветер гонит по речке прозрачные волны

И автобус с моста отражается в них,

Люди в небо глядят, веселы и довольны,

Все сегодня свои, нет сегодня чужих.

 

 

Колокол.

 

Над миром звонит колокол,

Зовёт на праздник светлый,

И звоном тащит волоком,

Кто в серое одеты.

Пытаясь маску расколоть,

Пытаясь ярче сделать краску,

И достучаться до голов,

Одетых в безразличья маску.

 

220 V.

 

Закрыты двери, сверкают окна,

На двести двадцать в ночи свободно,

Как шут ехидный, хватая сажу,

Ночь звёздный свет в тиши замажет.

И в серебре светящих дырок,

Чернеют крыши и их ухмылок

Разносит ветер в ночи оттенки,

Иероглиф влепит кирпичной стенке.

Ночной театр спектакль откроет,

Дождём мрак города умоет,

Столбы зальют все камни светом,

Огни неона бегут от ветра.

Пройдёт и Осень в ночи с корзиной,

Раскинет яблок у магазинов,

Как девушка, смеётся звонко,

И листья ветер разносит, только:

Как письма, будет не всем приятно,

Гирляндой светит нам аккуратно

Размытый город в листве оваций,

В поклоне гнётся на двести двадцать.

Ночной театр спектакль откроет,

Дождём мрак города умоет,

Столбы зальют все камни светом,

Огни неона бегут от ветра.

 

Джокер.

 

В хрустальном звоне игра, табачный дым, раздраженье,

На лицах жадность, азарт и маска для уваженья.

Все знают, что он король, колпак заветный наденет,

Дороже всех остальных, ведь он один принёс денег.

Побольше дам и тузов, живущих в карточных стенах,

И ваша жадность, как кровь, в его магических венах.

Один единственный шут, молчит и слушает речи,

Зато улыбка его надолго скрасит им вечер.

Останусь в ваших глазах я навсегда и навечно,

И Вы не знаете все, кому испорчу я вечер,

Лукавый карточный шут, бледнеет в ужасе кто-то,

Когда с колоды чужой на Вас набросится Джокер.

В фонарном свете ночи мечтают здесь о короне,

Кому поможет сейчас, тот воцарится на троне,

Но долго ль будет успех и он всегда негодует,

Второго уж не дано, тогда уж лично обует.

В трамвайном стуке колёс, ботинок чёрных и шпилек,

Уже давно он готов, хотя не так всё решили.

И кобуру под кафтаном с улыбкой хитрою прячет,

Чего сегодня кому: долги, а может удачу.

Один единственный шут, молчит и слушает речи,

Зато улыбка его навечно скрасит им вечер.

Кто будет здесь и сейчас на трон судьбы коронован,

А кто уйдёт под залог, за жадность долгом закован.

Ночь.

 

Я смотрю на небо, накрывает город ночь,

Дождь колотит мир, как барабан.

Иглами высотки взять и улететь бы прочь—

Переполнен тишины стакан.

Стрелы поездов уснули где-то в пустоте,

Ночь в больших коробках не одна,

Тысячи бессонных копошатся в суете,

И с неоном в паре здесь луна.

С ним пройду по улице, блестят его очки,

Снимет он цилиндр с головы,

Зазвенят монеты, где рубли, где пятачки

На обочинах большой травы.

Дождь стучит по крыше, отбивает чей-то ритм,

Как ударник, тонкой нитью он

Свяжет фонари и от ударов шелестит,

Как бумага город, словно клён.

Я смотрю на небо, накрывает город ночь,

Крутит револьвера барабан,

Звёздами оттуда разлетались мысли прочь,

Нависают утром, как туман.

 

Медсестра (Моей маме посвящается).

 

В проспиртованных стерильных кабинетах,
Меж дверей и на пружинах длинных лестниц,
Они ищут то, чего быть может, нету,
Год за годом гиппократовых мы крестниц
Видим в самых разных коридорах,
Кто-то спит и просыпает чью-то жизнь,
Ну, а многие, коль надо, помощь вскоре
Враз окажут и тихонечко: «держись!»
Скажет медсестра над головою,
Капля скатится слезою по игле,
И по новеньким бинтам своей рукою
Проведёт да улыбнётся на заре.
Вечереет и из капельницы старой
В уголке тихонько рыбку заплетёт,
Спать не станет даже будучи усталой,
Завтра, когда солнышко взойдёт
Она смену сдаст и в поезде уедет
С поседевшего январского вокзала,
Сколько их таких, им солнце светит,
Чтоб улыбка их не ускользала.
Моя мама, знайте, медсестра,
Пусть ей усмехаются и ладно,
Точно знает: в своей области права,
И умнее многих. Что приятно—
Не обидится особенно на тех,
Кто купил экзамен и зачёт,
И диплом, чтобы показывать для всех,
А она таких за пояс свой заткнёт.

 

Ангелы Весны.

 

—Скажи, Весна, ты многим помогаешь,

Хотя на вид тебе почти семнадцать лет,

Справляешься и весело гуляешь

И жёлтым платьем удивляешь свет.

У человека ангел есть по жизни,

А у тебя таких, как видно три,

Пусть Март, Апрель и Май они отчизне,

Ещё все помогают, посмотри.

—Да, верно,- подмигнула мне сестричка,

—Для каждой, что на свете стороны,

Найдётся у меня идеи спичка,

Для каждой, даже и чужой страны.

Так пусть мой Март развяжет людям руки,

Апрель исправит, в чём ошибся тот,

А Май расставит всё, не будет скуки,

Но и сама я, — рассмеялась, — вот я, вот!

Пусть люди встретят Пасху и не только,

Вот только майский беспокоит тот парад,

Но не боюсь практически нисколько,

А солнцу моему всегда ты рад.

Так пусть они, как три луча от света,

Развеют мои братцы силы тьмы,

А мне пора, — и полетела с ветром

Доставить людям радостные сны.

 

Дирижёр тишины.

 

Вышел он на проспект один

Средь машин и людей уставших,

И в цилиндре, как господин,

Стукнет тростью— огни вчерашних

Новых вывесок из неона

Загорятся в тиши стоящей,

Ожидая монеток звона,

Звуков новых банкнот хрустящих.

Взмах один тростью на дома—

Звук по той стороне от окон

Угасает, здесь тишина

Воцарилась и светом полон

Незнакомец, стоит в очках,

Люди видят в них отраженье

И расходятся, по ночам

Он приходит к ним, как виденье.

Машет тростью, как дирижёр,

Гонит ветер, разводит тучи,

Кто здесь добр, а кто хитёр—

Выбирает им сны получше.

Дождь иль снег, тишина иль гром,

Дирижёр тишины за струны

Тянет к месяцу каждый дом,

Не считая, что это трудно.

 

Фиолетовый закат.

 

С тех пор, как отсюда ушли трубочисты

И дым чёрных труб не коптит небеса,

Здесь звёзды сияют— не ждут, что почистят,

Не падают в реки, костры и леса.

Закат фиолетовый ночь начинает,

Уехало Солнце, как будто в карете,

Луна воцарилась, к себе приглашают

Все звёзды. Сияют. В полуночном свете

Под тонким платком фонарей освещенья

На тысячах улиц со свечкой иль нет,

Кто пьёт, дожидается вновь угощенья,

А кто-то из ночи простой ждёт ответ.

И многие, сидя на окнах, на крыше,

Взбираясь всё выше, и так каждый раз,

Идут к темноте, замедляются, тише,

В надежде, что где-то ещё пара глаз

С тоскою глядит фиолетовой ночи,

Закату наверх, устремляясь вперёд,

Глядит и ждёт встречи скорее, а впрочем,

Хотя бы звонка, что вот-вот наберёт

Лишь несколько цифр, готовый сорвать

Звезду с небосвода, и помыслы чисты,

А после прийти и навечно отдать.

Хотя не вернутся сюда трубочисты.

 

 

Урановое стекло.

 

Стеклодув за огромным столом

Жизнь вдыхает зелёную в кубки.

Дух урановый многим знаком,

Но попал он в умелые руки.

По прошествии многих веков

От ремёсел древнейших осколки

Разлетелись из руд и оков

В мир, где дни неоправданно долги.

Глядя сквозь облака на рассвет,

На весенние листья у рощи

И знакомый урановый цвет

Наполняет собой и не проще,

Видно сразу, устроен весь мир,

Чем года, улетевшие с веток,

Новый идол да новый кумир,

И дома, о которых наш предок

Не видал необычные сны,

Не питал он иллюзий пространных,

Свечи резали горы из тьмы,

И стекло тогда было с ураном.

Покровитель бушующих дел

Вызывает и ныне он страх,

Уваженье, ужиться сумел

Он в открытых зелёных глазах.

Снег.

 

Пролетая меж церквей и седых монастырей,

Тех, которые молились за покой своих людей

Проносилась птицей ночь, покрывает землю снег,

Край домов, что пуст и брошен, заколоченных навек.

Рощи, горы и озёра век от века, испокон

Озаряет землю светом появление икон,

Что в церквях, да и соборах смотрят путникам в глаза,

В чистом поле, полном света появляется гроза.

В крае умных, просто добрых и ответственных людей

Появляются, как капли, ливни мыслей и идей.

И над общим полем боя, сельским полем, весь простор,

Засыпает сверху снегом, накатает снег узор.

Ночные тени.

 

Как Раскольников гуляет тень,

Скрежет ветра, точно ржавый гвоздь,

И Луне уже не лень, освещает старый пень,

И качает на рябине гроздь.

Звёзды длинными лучами

Опустили к людям нити,

Те повисли над плечами,

Хуже, лучше, как же быть им?

Тени в чёрных капюшонах

Инквизиции старинной,

Листья, точно балахоны,

Звук стекает среди глины

По асфальту на дорогу,

Дождь, как старый барабанщик,

Переносит мрак к порогу,

К чёрным крышам и лежащим

Над водою старым сводам

От мостов в тиши стоящих,

Что бросают на свободу

Камни света, настоящих

Много ходит и фальшивых.

Стук ботинок, грохот шпилек,

Сколько здесь всего решили,

Вспоминали да забыли.

 

 Я здесь.

 

Я здесь, пришёл я за тобой,

Не инквизитор, не разведчик,

И за твоей стою спиной,

На землю опустился вечер.

Я здесь, но нет в руке меча,

От топора б не отказался,

Потухла на столе свеча,

Как хорошо, что оказался

Я в двух шагах, а ты домой

Уже, как видно, не успеешь!

Хоть без косы, но за тобой,

А ты уже, уже бледнеешь,

Как лист, что с клёна улетел,

Он оторвался и пожухнет,

Ты зря уйти не захотел,

Кому-то уж звезда потухнет!

Герой последний, героиня,

За миг, возможно, до конца

Враньё, уколы и гордыня,

Как вороны и для гонца,

Как буквы старых манускриптов

Осыпались, как пепел, жесть

Ржавеет в клочья и арбитров

Ты не дождёшься, ведь я здесь.

 

 

 

 

П

у г

б о л ь ш о г о

ь р

с о

д

а

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

По ту сторону стекла.

 

Вы идёте вдоль глянцевых стен,

Глядя в них, словно в зеркало вольно,

А на той стороне манекен

За стеклом и, быть может, спокойно

Упадёт в толпу пристальный взгляд,

Всё прекрасно и всё замечательно,

Только мода сильнее, чем яд,

И снаружи уже окончательно

Под помадой и тушью, белилами,

Под пластмассою чёрных очков,

Кто-то куклой своими же силами

Себя сделал, угасших зрачков

Беспокоят лишь скидки и акции,

Чтоб накрылась вся жизнь сказкою,

А напротив цветёт акация,

И шиповник да ветер ласковый

Пронесётся вдоль стёкол и барышням

Так захочется, чтоб была дверца.

Вы пеняете всё днём вчерашним,

Поменялись они б, было б сердце.

«Депресняк» они не прививают,

Меланхолии нет, лишь работа,

Только мало их кто понимает,

Они взяли бы ваши заботы.

Не сидели б на страшных диетах,

И растили б детей только дома,

Души есть, нет сердец, но при этом

Не бросали б себя в тёмный омут.

 

Американец.

 

Я смотрю в очки, а что под ними

Чёрными, скрывающими тайну?

Глупыми глазами и тупыми

Смотрит на меня и не случайно

Пятится назад американец,

Улыбаясь, руку мне протянет,

Ты сними перчатку, иностранец,

А рука под нею сохнет, вянет.

Отряхнуть хотел, но кровью капал

Из-под ткани белой эластичной,

Этот мир вам поровну наплакал

Кровью нации эгоистичной.

Кто курил с тобою трубку мира—

Получил удар ножом под сердце,

Идеолог ты большого пира,

Что во времена чумы. И дверца

Открывается в любые страны,

Нет меж нами дружбы, врун постылый,

На Земле от вас грубеют раны,

А вам что: бесчинствуй да насилуй!

Посмотри на всё, что ты разрушил,

Пасынок смердящего вверх ада,

За твоей спиной стоят те души,

Что вы унесли— то вам награда!

Здесь афганцы, Ливия, индейцы,

Мексиканцы, сербы, македонцы.

Будь ты проклят! Пусть закроют птицы

Штаты от измученного солнца.

 

Вчерашний дождь.

 

Смеркалось и трамвай на новый круг

Поехал вдоль домов дождём умытых.

По мокрым мостовым колесный стук

Поднимет в небо отзвуки разбитых

Колоколами, словно шашкой, облаков,

Что тянутся, как дни из монастырских

Огромных белых стен, где дух веков,

Где башни, словно в шлемах богатырских

Глядят вперёд и флюгеры на спицах

Скрипят, рвёт вечер молнией гроза,

И что-то улетает кверху в птицах,

Которые дождю глядят в глаза.

Коричневеет на путях в туманном свете

Трамвай, со звоном он уходит в ночь,

Чтоб вырваться стрелою на рассвете,

Чтоб искры от дуги бежали прочь

По проводам натянутым меж скверов,

Седых церквей в уборах чинных, золотых,

Чтобы листва шуршала на деревьях

У каменных домов и у простых,

Простых кирпичных, чтобы где-то утки

Приветствовали утро и в поклон

Деревья гнулись— так начнутся сутки.

И снова под вчерашним здесь вагон

Дождём, который кончиться не хочет,

Как по другим железкам он стучит

Ему по крыше, снова кто-то вскочит,

Хотя ещё будильник не звенит.

 

Перекрёсток.

 

Выхожу на перекрёсток: сорок тысяч глаз,

И всего один нормальный среди нас…

Как душа у маргинала чёрное шоссе,

Затерялось солнце где-то в полосе.

Сколько ты металл блестящий три не три,

Видно кто снаружи и чего внутри,

Кого жадность на «Феррари» била в паралич,

Кто натёр до блеска пожилой «Москвич».

Кто-то чист, рубли считает, у иного цент,

Под туманным покрывалом пролетел «Акцент»,

Кто живёт среди людей, а кто среди свиней,

Главная дорога тем, кто всего честней…

Перекрёсток равнозначный, но богач стоит,

Улица зелёная тем, кто не спит,

Тунеядцам, хулиганам хода нет,

Кто добра не делает, тем красный свет.

Среди утренних остатков лёгких снов,

Под девятым валом молодых духов,

Единицы пробивались светом среди нас

Выхожу на перекрёсток: сорок тысяч глаз.

Маршрутка (Посвящается другу гастарбайтеру).

 

На рассвете хлопнув своей дверью жёлтой,

Подтянув внутри вытертый ремень,

Он поедет в город, где за дальней горкой

Выкурены в дым трубки деревень.

Где-то там, вдали, сквозь стекло не видно,

Упадёт звезда и дом опять его

Озарится светом, но, увы, обидно…

Не увидит он даже одного

Для себя луча, и опять в маршрутку

Люди лезут, но— платят здесь не все,

Так за годом год пролетают сутки

В скорости колёс и на полосе.

Он простит кого-то— повезёт бесплатно,

Может, это друг, а может, просто тот,

На кого смотреть просто и приятно,

Тот, кто улыбнётся. Вновь круговорот:

Кто-то просит выйти, кто-то едет дальше,

Нужно быть быстрее, поезд ведь уйдёт,

Как стрела летит мимо разной фальши,

Человек успел— фарой подмигнёт.

И рукой помашет поезду, что вдаль

Уезжает быстро, делаясь всё меньше,

Глянет в небеса— солнце, как медаль.

Видит он своих реже всё и реже.

Кто хватило сил, денег— уж вернулся,

Кто-то по домам в новый вечер катит,

Он всё посчитал, помечтал… проснулся,

На билет домой завтра может, хватит.

 

Пульс большого города.

 

Голубеющим купоросом,

Как раствор по стеклянным стенкам,

Пролетает и стук колёсный

Бьётся нервом внутри подземки,

Два потока точь-в-точь вода,

О которой все спорят: мало,

Свет безжизненный, как звезда,

Кровь, которая из металла!

Стук. Шум. Визг новых тормозов—

Бьётся сердце на эбоните,

Сколь на нём не вяжи узлов—

Не почует, всегда в зените

Вечной славы и старых дел,

Что реально, а что фальшиво?

Жизнь густеющий дым одел,

В платья, куртки и всё крутило,

Будто ложкой мешают чай,

Стук ботинок и грохот шпилек,

Улыбаются невзначай,

Здесь за них уже всё решили!

Голубеющим купоросом

Пролетают составы в венах,

Ветром гасятся все вопросы

И в глазах многих эти стены.

Хамелеон.

 

Его, увы, не знают зеркала,

Он сам себя порой не замечает,

И лишь хрусталики тончайшего стекла

В глазах его фигуру отражают.

Его, её— как много в этом красок,

Игра его безумна до конца,

И трудно разглядеть в обильи масок

Загадочный овал его лица.

Не одинок, и не глядит на мир уныло,

Таких, как он—десятки, миллионы,

И вряд ли разобрать, что в этом было,

Как тяжело же быть хамелеоном.

 

Ледяные перезвоны.

 

Снег платками покрывает деревянные дома,

Снова с седовласым ветром надвигается зима.

Люди в дымке вылезают рано утром на заре,

В синеве кресты сияют в побелевшем декабре.

Колокольня ледяная и воскресный перезвон

Тишину собой расколет, облака со всех сторон.

Провода гудят, но громче их звенят колокола

Ледяные, на рассвете сотрясая купола.

И сигнал их, как будильник, отголосок старины,

Нити старые картины, дирижёры тишины.

Новые многоэтажки и почтенные дома

Ледяные перезвоны в стёклах каждого окна.

 

Огненные люди.

 

В пламенеющих картинах серых будней,

Под огнём опять сюда пришли

Люди крепкие, пусть это очень трудно,

Новый выход в общей панике нашли.

Как в былые времена с высоких башен

Наблюдали укротители огня

За спокойствием домов, земель и пашен

Год за годом, каждый час, день ото дня.

Люди огненные на машинах быстрых,

Раньше приходили вы пешком,

Сделают работу свою чисто,

И водой покроют, как платком,

Тот огонь, который взбушевался,

Непокорные они ему всегда,

Всё удастся, кто бы сомневался,

В их руках оружие— вода.

Огонь в глазах, огонь и в венах,

Кипит, как кровь, срывая дамбы,

И эти лица помнят стены,

Забыть их как, и вспомнить как бы?

Как на щите, на красном с белым

Стоит печать, и что поделать

Могли бы мы— всё быстрым делом,

Сияет номер тридцать девять.

 

Иzлом.

 

От отбитого штурма опять

Ты в себя не придёшь ещё долго,

Сколько можно на старом стоять?

Но ещё всё исправить не поздно!

Инквизиторы жизни спешат,

Воздадут им десятки оваций,

Ключ подобран сильнее, чем яд,

Сердце выдернут тем, что на двадцать.

И кредит, что ты взял доверия,

Не вернёшь ты уже никогда,

Сотни улиц и сотни скверов,

Из которых идут в никуда

По тропинкам новых ошибок,

И по лужам, где вляпался сам,

Сердце ноет внутри от ушибов,

А душа от полученных травм.

Завтра лучше уже не будет?

Хуже б не было, как и вчера,

Только вера пять грамм раздобудет

От увечий для счастья тепла.

Завтра будет и будет лучше!

Слаще, ярче, приятней во всём,

Дождь по крыше стучать будет глуше,

Зарубцуется старый излом.

 

 

Новые краски.

 

Новые краски и древние маски

Светом проявятся свежим и где-то

Будут написаны новые сказки

Яркие, лучшие, только их ветром

Высушит вскоре, чтоб было ещё

Больше, новее и лучше чего-то,

То, что сегодня клеймили, и что?

Завтра признают, корона кого-то

Украсит, испортит, поднимет, а может,

Отбросят её, как консервную банку,

А кто-то из килечной жести здесь тоже

Строгает корону, сгибая жестянку.

Как ветер, гоняющий звёзды в сияньи,

Повалит на землю деревья и вот

Ведёт корабли через все расстоянья,

Того, кто всё ищет и скоро найдёт.

Быть может, кому-то покажется мрачно,

Что новые краски живут один день,

Как знать: очень плохо, а может удачно

Они бросят в память железную тень,

Которая твёрдо отложится лучшим

В очках и глазах, и истории где-то,

На шляпах мрачнеющих будто бы тучи

И там, на что шляпы все эти надеты.

 

 

 Повелитель пластилиновых человечков.

 

Он сидит за большим столом,

Тянет время кручёной нитью,

Непонятно добро иль зло

Он творит, каждому событью

Днём ли ночью, остался рад

Пластилиновых человечков

Лепит— будет отряд солдат,

Что в азарте опять калечат

Тех, кого повелит тот тип,

На кого белою перчаткой

Он покажет и прототип

Станет в мире, как опечатка:

Крайний, лишний, лишённый сна,

В колбах булькают здесь отвары,

В свет выходит он не со зла,

Покупает в подвал товары.

Тот, кто глазом одним его

За занятием вдруг застанет,

Не попишешь уж ничего,

Тот служить ему вечно станет.

Будут верно ему служить,

Из дождя гнуть крючком колечки,

Будут вместо него лепить,

Побегут в город человечки…

 

Красным по белому.

 

А может, не было войны…
Пусть факты нелицеприятны,
Ведь братья с каждой стороны,
И то, что в принципе понятно:
Японцы, немцы, море денег,
Но не за правду, а за власть,
И не метла в руках, а веник,
Да борются друг с другом всласть.
Серпом порезан крест, а молот
Разбил в мельчайшую труху,
Но кончен век, хотя был долог,
Лишь на деревне пастуху
Чего-то жаль, в прогрессе жил:
Хорошего моря и реки,
Да только стимул такой был:
Не люди — среднечеловеки,
Рождён — так партия сказала,
А завтра скажет умертвить!
И злобу красного оскала
Не в силах Русь моя забыть!
Но каждый вечер в час заката
Две тени у большой реки,
Забыв вражду креста с лопатой
Братались молча мужики…

 

 

Крымский мост.

 

Кто-то смотрит вниз на воду,

Сзади искры в проводах,

Кто-то в небо, на свободу,

Окрыляется в мечтах.

Крымский мост, что над Москвою

Рад приветствовать тебя,

И троллейбусы стрелою

Пролетают вдоль огня

Солнечных лучей, но вскоре

Ночь нависнет над громадой,

И опять случится горе…

— Не ходите за ограду!—

В спину вновь кричат кому-то

Те, кто сам не в дверь, а дверцу

Вышел ночью почему-то,

Обнялось с землёю сердце.

Ветер дует встречный, тяжкий,

С силой выбросить пытаясь,

На асфальт и за рубашку

Дёрнет, чтобы оставались

Те, кому креста не светит,

Что как будто невзначай,

Выпрыгнуть хотели в вечер,

А на небе Николай

Проходя, им явит чудо

И на мост стоявший век,

Чтоб их выдернуть оттуда

Вновь успеет человек.

 

Домой.

 

Ты также как я говоришь: не хочу,

Но снова, как многие мигом в дорогу,

Сжимая лист белый в руке, промолчу,

Ведь точно известно— вернёмся к порогу.

Туда, где так жарит светило с небес,

И капли, сливаясь в поток, моросят,

Нашёл кто-то выход, а кто-то пролез,

Автобусы с площади в небо коптят.

А значит, пока ещё прыгает город

Игрушкою старой, цветной заводной,

Не нужен для дальней поездки нам повод,

Уедем опять, чтоб вернуться домой.

 

Кто…

 

Маятник качнётся, дьявол засмеётся

За твоей спиной,

Нет с тобою больше, чего не продаётся,

Ты, значит, уж враг мой.

Я пока не знаю, взял или теряю,

Кто здесь враг и друг,

Только неизменно я не доверяю

Лесу разных рук.

Что несут с собою, иль над головою

Палку занесут…

Кем ты станешь вскоре, бегая с судьбою,

Образуя круг.

 

Авто во дворе.

 

Гордимся земляками век от века:

Гагарин, Циолковский, Пушкин, Блок,

И луноход, но, а простому человеку,

Уж боле не осталось ничего…

Возьмём автомобили и машины:

Была, конечно, «Волга», это да!

Но «Жигули», вот нехорошая картина,

Под ней мужик лежит почти всегда.

Сменилось время— новая «Priora»,

Гоняет листья старых городов,

Она так притягательна для вора,

Но не угонит, наших бережёт.

Вот в этом есть и наш менталитет,

Один не тронет, пожалеет, а ты сам

Нагрузишь доверху, подняв авторитет

И понесёшься по полям и по лесам,

Набрав грибов, антоновки багажник,

Раздашь по яблоку и детям, и ему…

Тому, кто не угнал, стоит он важно,

Как мы живём— неясно никому…

 

 

 Короны из консервных банок.

 

Когда придут, чтоб забрать корону,

В цилиндре окажет такую вам честь

Ксенон. И окажется с криком вороны

Блестящий кусочек— консервная жесть.

А как же ещё, усмехнувшись, он скажет,

Хотелось быть яркой, бессовестной, первой,

Умоет дождем, и лицо чьё-то смажет,

Наверное, новой опять королевы.

Ведь принцев на всех никогда не имелось,

А те, что заботились— их отвергали,

Давно уже счастливы, кто нашёл смелость

И лучше они королей засверкали,

Хотя им не надо подобных сравнений,

Не вешали к сердцу от мира замок.

Не стоите барышни тех сожалений,

Я сделаю так, чтобы вернуться не смог

Тот, кто хотел и стучался от сердца

В тяжёлую дверь, но ему не открыли,

А дверь оказалась прогнившую дверцей,

К которой дорогу уже позабыли.

И кто-то здесь стал, как исчадие ада.

Слова перепишет, и смысл новый вложит

Вечерний Ксенон, волшебству его рада

Её манекен, ей остатки предложит

От грязной души, отполосканной в свете

Луны, та возьмёт и девицею станет,

И замуж пойдёт не к тому, кто в карете,

А та— королева— в витрине завянет.

 

Честь мундира.

 

Носить я буду свой мундир,

Пока стоит ещё весь мир,

Пока не пойман, не убит

Под ним последний самый кит.

И раз то миф, покуда шар

Не канет в бездну, как в отвар

Пучок травы у вурдалака,

Пока последняя собака

Ещё хранит в тиши дворцы,

И не отдаст ещё концы,

Как якоря с кормы и носа,

Пока звучат ещё вопросы,

Пока ответы есть на них,

Спроси у мёртвых и живых.

И если меч мой обломают,

Враги того не понимают,

Я заточу тогда в клинок

Его остаток, что я смог

В руках своих ещё сжимать

И оборону не сломать.

И будь тут даже сорок тысяч,

Тех, кто плюёт, но будет чище.

В мундирах, пиджаках, кольчугах,

Рубашках мягких, тканях грубых

Найдется, коль стоит весь свет,

Кто скажет трудностям всем НЕТ.

И чья одёжка не из шерсти,

А из добра и славной чести.

 

Мегаполис.

 

Спустился вечер, неслись машины,

Ломая воздуха крепкий камень,

Прожектора светят к магазинам,

Горит, бушует неона пламя…

Дома-коробки, казалось, можно

Помять их, просто рукой ударив,

Но город в цифрах, всё очень сложно,

Всё в тонировке, в дыму, угаре,

И башни банками преградили

Дорогу облаку, но под ливнем

Внизу, на улицах, жизнь бурлила,

Громада в солнце воткнулась бивнем.

Казалось, капли текли оттуда,

По эталонно прямой игле,

Внизу гудели железа груды,

А сверху город уже во мгле.

Троллейбус дугами словно скрипка,

Трамвай легонько, как треугольник,

Метро в довесок, всё общим ритмом

Гудело лучшую из симфоний.

Аплодисментами грохот шпилек,

Басы ботинок открыли дверцу,

На небе в танце звезда спешила,

У мегаполиса пело сердце…

Душа гуляла, смеясь, по крышам,

И не искала веселью повод…

А ты не видел, а ты не слышал,

Пусть спит деревня, гуляет город!

 

Натиск.

 

Стук глухой по воротам в крепость,

И таран на ворота давит.

Крики сверху— ответ на дерзость,

Что-то льётся на них и плавит

Лестницу, что к большой стене,

К старой башне соорудили.

Но врага, что пришёл извне

Новый натиск опять отбили.

Много дней здесь идут бои,

Договоры уж не помогут

Нет чужих— это всё свои:

Дядьки, братья, племянник могут

Не оставить на камне камня

В жажде власти, блестящих денег

Разжигают усобиц пламя,

Выметают себя, как веник.

И с икон смотрят им в глаза

В ставку ратникам осаждавшим

В небе светлом идёт гроза

На рассвете от звёзд упавших.

Наверху у зубца стены

Богатырь, глядя вдаль, смеётся

Смотрит бегство той стороны—

Им опять отступать придётся.

 

 

Они уже идут.

 

Как звёзды падают на голову ребята,

Как первый снег, прищуривая глаз,

Смеются, разбегаясь вдоль заката

Их видят каждый раз, как в первый раз.

То клоуны и много их по миру

По циркам выступают, а ещё

Приветствуют по лавкам сувенирным,

Возьмёшь его, и прыгнет на плечо

Такой вот маленький и красочный, весёлый,

Он на тебя глядит без обязательств,

И рассмешит порой и города, и сёла,

Тебе он рад всегда, от обстоятельств

Его улыбка не зависит. И поможет:

Поднимет настроенье, не скучай,

Он беспокоен: что тебя тревожит?

Поделится улыбкой невзначай.

И люди улыбнутся, добрый вирус,

Смеются, улыбаются они,

Ты смотришь на газету, как в папирус,

А у него в глазах блестят огни.

Когда бы ещё люди понимали,

Что из-за звёзд и меж дымками печек,

Спустился к ним и дружно принимали,

Весёлый, добродушный человечек.

 

 

Один из нас.

 

Один из нас честный, другой беспощадный

Убийца серийный, маньяк кровожадный,

И если герой есть, есть жертва и плач,

Десяток препятствий и главный палач.

Один из нас краской забрызгает сажу,

Найдётся другой, кто оттенки замажет,

Есть добрые люди, хотя современны,

Но кроме них здесь же идут манекены.

Найдётся один, кому скажут: не лезь!

Но это лишь те, в ком рождается спесь.

Пусть маску с рожденья мы носим, обидно,

Собой быть не время, и видимо стыдно,

И снова какой-нибудь шут-провокатор

Князьков засмеёт, обозлеет оратор,

Но только того шутника не найти,

Он скрылся под маской в начале пути.

И всем всё равно, не пора, не сейчас…

Шут грустный под маской, но весел для вас.

Быть может, и маг бы хотел на свободу,

И выкинул в чистое небо колоду,

Разбил бы свой шар и отправился в отпуск,

Но мигом за ним объявили бы розыск.

Поднимется занавес: лица и рожи,

Никто сбросить маску, как видно, не может!

 

 

Не сдавайся!

 

Берёшься воевать, воюй красиво!

Держись, ведь где б ты ни был, за тобой

Ползут враги червями молчаливо,

А где-то просьбой их за упокой

В глухих лесах монахи за работу

Взялись, но это всё же не беда,

Воюй красиво, прояви заботу,

Пусть кто-то не оценит, ерунда.

Неважно на бумагах или в жизни,

В словах или кулак уж у виска,

Враги твои готовы нынче к тризне,

Полковником горящего песка

Пусть тяжко, как Каддафи не сдавайся!

Опасен коль, то Штаты за тобой

Охотятся, но ты не поддавайся,

Хоть лезут в дом твой длинною рукой.

Чтоб недругам, что пруд пруди, и в мире,

Над нами, братцы, не было отрадно,

Желаю вам победы, гляньте шире,

Пусть будет неприятелю досадно.

Неважно кто полковник, кто солдат,

Да будь ты даже клён и то крепись!

Пусть неудачам мелким недруг рад,

Позли его, а сам притом не злись!

 

 

За 32 секунды до конца.

 

Скатилась капля по лицу и упала

Куда-то вниз, растворилась в потоке,

Река шумела, фонарей вырастала

Стальная лента, сверху звёзд сколько.

Гудит мотор в тишине где-то

Среди машин и дорожных полос

Белеет «скорая», водитель с ветром

Летит, машина его воет в голос.

А ветер с силою гасил пламень,

И капли туши подгонял, катит.

Старался с силою зажать в камень,

Пытался с горечью кричать: хватит!

В последней капле отразилась машина,

Споткнулся врач старый у опоры,

Через секунду завершится картина,

Но воздух рвался от звука мотора.

И как лохмотья облака в небе,

На мост взлетел мотоцикл и вскоре,

Взмахнув рукой, завершил небыль

Мотоциклист сдёрнул жертву с опоры.

И, усадив на асфальт, дальше

Умчалась птицею, стрелой света,

Через витрины городской фальши,

Вдали от глаз снимет шлем где-то…

Но не увидит никто, что под маской,

Она смеётся, а не он вовсе!

Несёт в себе от заката краску,

Её же имя никто не спросит.

 

Последний луч.

 

Стояло солнце на кончике лета

И било светом по старой раме

Вагона, кто-то шуршит билетом,

Желтеет лучик, как свечка в храме,

Что утром ставили, где и многие

Идут, в толпе пропуская тех,

Кто сбил в пути на асфальте ноги.

Темнеет. Ночь будет не для всех.

Гремят колёса, а там, как слёзы,

Течёт по свечке в монастыре,

Бегут вдали за стеклом берёзы

И встанет поезд, и на угле

Жары последней заметит кто-то:

Его попутчик грустит, не так ли?

Другие плюнут, что до того им!

Увидит звёзды, а утро? Вряд ли…

Под перекрестье людей случайных,

Теряя сдержанность и терпенье,

Дойдёт в порыве, как ржавый чайник,

До самой точки и до кипенья.

Так растворится в бетонных джунглях

Снежинкой мелкой в оконной раме,

Темнея, точно бумага в углях,

Свеча безмолвно погаснет в храме.

 

 

А ты?

 

Начертил патриарх на тумане свой крест

И полотнище с башни старинной упало,

Озарила икона пространство и треск

Красной мантии встал. До небес вырастала

Вера в годы грядущие, дальние дали,

Когда кровь промерзала внутри пустоты,

Ты не помнишь! Не знаешь о людях из стали!

Они падали в снег за тебя, ну а ты…

В годы мрачные мимо окопов и лестниц

Шли в медсёстры, стирая на реках бинты,

Ни одна и не две— сотни тысяч ровесниц,

А в чем ныне их дело, что делаешь ты?

Кто стоит на мосту, в воду падают капли,

Кто-то визг услыхал тормозов у вагона,

А ведь где-то живут веселее, не так ли?

И стучат каблуки среди разного звона.

Звона тех, кто в душе непокорен и волен,

Где на свадьбах звонарь ухватил за канат,

Величавые звоны со всех колоколен

С неба льются водою святою. Набат

Где-то грянет за тех погребальную службу,

Кто сражался за мир и руками то зло

Оттеснял до конца, за надежду и дружбу,

А тебе все равно, крась скорее мурло!

Кто-то жизнь положил, облака в небе чистом

Проплывают, под ними творят и живут,

Кто-то весь проржавел со своим эгоизмом,

В тряпках блёклых и туши бесславно сгниют!

 

Московское метро.

 

Последние цифры, замёрзшие стрелки,

Как молот ударом отметят мгновенье,

И стрелами острыми в разные ветки

Составы летят, разгоняя сомненья.

Сверкает металл голубым купоросом

Да серым щитом в дивном замке картинном,

Ведут машинисты, на стаи вопросов

Ответят в депо им механики чинно.

Под солнцем слепящим упала снежинка

На крышу вагона, кристаллом блестит,

Её не расплавит. Прямая тропинка

По рельсам, и всё в этом мире горит,

Горит, но не жжёт, а теплом согревает,

И в этих дворцах нет царей и эмиров,

Здесь каждому рады и всех приглашает

Родное метро, ведь всегда ради мира

Трудились и будут на пользу стране,

Здесь счёт не на год, а всегда на секунду,

Работали дружно и даже войне

Сбить с курса не вышло, но было вам трудно.

Всегда будут помнить дворцы, перегоны,

Рабочих депо, машинистов и тех,

Кто делает, делал и ставит вагоны

На новые рельсы во благо для всех!

 

 

Навстречу поезду метро.

 

Вы вряд ли обо мне заговорите,

Быть может, кто-то вымолвит: спасибо.

Ведь каждый день торопитесь, глядите,

Я в это время делаю красиво

Свою работу, вы снимаете узоры,

Картины, вокруг лампочек хрусталь,

Не видели в пространство коридоры,

Не помните, что человек не сталь!

Пока под одеялом кто-то дрыхнет,

А кто-то с ночи бурной возвращался,

Торопится сюда и «не утихнет»

Об этом отзовутся, догадался

Сказать же кто-то этакую чушь!

О тех, кто не находит себе места,

И больше не вернётся в свою глушь,

Меня уже клянёт опять «невеста».

Я сделал бы ей платье, облака

На скорости в иголочку б заправил,

Но будет та минута нелегка,

И кто-то не вернётся, против правил.

Опять перед глазами заблестят

Стальные рельсы, провод и… глаза,

Опять клянут, а может и простят,

Я в том не виноват, и, как гроза

Ударит мой вагон по тормозам,

И лампы прослезятся на огне,

Я буду не последним, что глаза

Увидят… Но, подумай обо мне!

 

Станция метро «Достоевская».

 

Сияет месяц наверху в небосклоне,

Колотит градом по пустынной дороге,

Сюртук коричневый мелькнул на перроне,

Лишь скрип сапог его выдал… Ноги

Печально шли, тут вздыхай- не вздыхай!

Со стен гдядят— не укроешься— скучно…

Остановился. Свесив ноги за край

Платформы, ворот расстегнул— душно.

Пытался встать, и вот себя пересилил,

Вошёл в иную техногенную суть.

Родную книгу здесь наверно забыли,

И гневно выбросил топор свой на путь.

А утром в грохоте ботинок и шпилек

Под стук каблучный он по залу метался

Прозрачной тенью, но уже всё решили…

Он был немым, но что-то крикнуть пытался.

Так ночь за ночью он бродил по перрону,

Дошёл до «Трубной», кто-то весел, поёт,

Пытался путь преградить он вагону,

Как будто птице прерывая полёт.

Но только слышатся с панно звоны,

А сверху где-то солнце с неба печёт,

Освободить снова просят вагоны,

На «Достоевскую» состав не пойдёт.

 

 

Станция метро «Маяковская».

 

Ботинком скрипнув, повернулся к рассвету,

Взглянул небрежно на простые оконца,

Пожал он руку просвистевшему ветру

И улыбнулся восходящему солнцу.

А рядом станция, на коей когда-то

Совет был, после люди спали вповалку

Спасаясь здесь от войны, и в солдаты

Шли машинисты, кто с ружьём или с палкой,

Врага держал на острие, на прицеле

И к солнцу самому вознёсся от взрыва,

Упав на землю, не бросал своей цели.

Пусть весь в бинтах, но попытку прорыва

Он мог держать. В голос крикнули танки,

Кавалеристы с окровавленной шеей

В прыжках достали победу, останки

Легли как кованый металл по траншеям.

Вот по платформе проходил пехотинец,

Ему навстречу машинист, бывший лётчик,

А рядом, здесь, раззявив рот, шёл ленивец,

Десятка три и не сынов и не дочек.

Тоннель чернеет, как печное чело,

И к Маяковскому наверх поднимались:

Душа простая, ещё что-то текло,

Чего-то мерзкое, оно ухмылялось.

И кто-то меряет, чей кошелёк толще,

Героям слава! Но притом, много дряни,

Не меньше это, и конечно, не больше,

Чем капля грязи на рельсе багряном.

 

Отражение.

 

Под ногами на шпалах промокших валяются листья,

Это вовсе не значит, что осень сейчас на дворе,

Дождь размажет на мокром автобусе чёрные числа,

Ну а он не спеша уползет, расчеркнув на земле

Свой автограф от имени всех, кто сегодня работал,

Монастырский набат в сотый раз долетит до небес.

Солнце вспыхнет, зажжённое спичкой, с особой охотой

И закат освещает осколки сгоревших сердец.

Тех, кто лёг по оврагам, сжимая винтовки в руках,

Тех, кто начисто пропил и сам оказался на дне,

Даже тех, кто хотел что-то сделать в блестящих мечтах,

Но упал гладиатором вниз и в холодной траве

Пролежал. И к нему подойти не хотели!

И когда, точно слёзы, под солнцем сверкнула роса,

Каждый сделал, что мог, петухи на деревне пропели,

Когда пал гладиатором кто-то на кучу овса.

Вряд ли дал бы ты руку тому, кто живёт не любя

Золотой мишуры и пытается снова он встать.

Ну а я бы поднял, потому что увидел тебя

В том лице, в том, которое сложно понять.

Кто-то делает сваи, а кто-то тетрадь исписал

Миллионами синусов, кто-то толкает мечты,

Кто-то с длинным штыком или с папкою правду искал.

Обернись к зеркалам и подумай, а что сделал ты?

Каждый может взгрустнуть, но не ставить в заслугу себе

То, что он меланхолик, а может быть, даже она,

И не надо ждать сети, когда ты подходишь к судьбе,

И не стоит искать в каждой луже колодец без дна.

 

Герои вчерашних плакатов.

 

На перекрестке, переполненном светом,

Прикрытом сверху уходящим закатом,

По мокрым улочкам гоняются ветром

Клочки, отжившие своё от плакатов.

А мимо ходят меланхолии дочки,

Сыны последнего бесцельного бунта—

Но только это всё не стоит и точки

Обрывка надписи былой, что так грубо,

Бесцеремонно разорвали. Когда-то

Они же клеили про доблесть, отвагу,

Сегодня хочется им спать… Рановато.

Вчера же сами расправляли бумагу,

Чтоб клей не портил светлый лик революций,

Того, кто кровь пролил за них и другие,

Кто поддержал его без золота унций,

Бесплатно, верите, бывали такие!

Сегодня холодно. Открыт путь для стужи.

По разным улицам, как дым от отвара

Струятся к небу, словно пёс, что не нужен,

Дымки на разных оконечностях шара.

Вот на осколке кто-то смотрит в глаза,

Держа оружие в руке иль гитару,

Идёт обрыв, как от молний гроза,

Вчерашний день для меланхоликов старый.

В клочках бумаги ещё жив прежний дух

От громогласных площадей и закатов,

Ведь старый друг— он лучше нового, двух,

Глядят герои со вчерашних плакатов…

 

Она водит троллейбус.

 

Твои глаза, твой голос помню,

Лица бледнеющий овал,

Среди людей, где беспокойно

Бунтует и шумит вокзал.

Плеснув водою из бутылки,

Троллейбус свой умыв устало,

Вздохнула, люди как опилки

Пересыпались, где попало

Бежали, дождик мелкий бил

По стёклам, крышам, рассекая

Ряды сплошные. Нету сил,

И вниз по волосам стекая,

Как капля пасмурного неба

Кусочек жёлтых облаков

От труб печных блестящим не был,

Освободившись от оков.

Троллейбус брали в объективы,

А ты смотрела в небо, ввысь,

Здесь чьи-то планы, перспективы,

Один сказал лишь: улыбнись!

И улыбнувшись на прохожих,

На солнца луч на небесах,

Поехала среди пригожих

Людей обычных, на часах

Пробил тот час и на конечной

Цветы раскрылись, но не так,

Не как обычно, человечней,

Среди скучающих зевак.

 

Знакомая незнакомка.

 

Когда миллионы домов свою повесть

Стучали одной телеграммой в обед,

Я встретил печально идущую совесть,

Чужую. Обидно, семнадцать ей лет.

Она одиноко склонилась как свечка

Над плёнкою тонкой огромной реки.

Одна. Заблудилась как будто овечка.

Споткнулась, но только подать ей руки

Никто не хотел. Порвала свою нитку—

Рассыпались бусы, и снег мелкий шёл,

Невольно зажглась яркой краской улыбка,

Когда помог встать и в сторонку отвёл.

Мы шли по мосту, и поведала вскоре,

Что вредной хозяйка да жадной была,

Людей не терпела как вид. Вот так горе:

В союзе с тоскою её прогнала.

Помочь захотел и, окинув мост взором,

Собрал ей на бусы неона огни,

Горячие, словно костёр на просторе,

Холодные, как пролетевшие дни.

И, выбросив мелочи горсть из кармана,

В порыве веселья, большой простоты,

Упали в ладонь две звезды из тумана,

Пусть девушке серьги покров темноты

Подарит, и я буду рад отогреть,

Пусть совесть имею свою— двух не станет.

Вы выгнали совесть, чтоб ей умереть,

Останется здесь! Человеком лишь станет…

 

Ради будущего.

 

Долго брел, словно волк по большой пустоте,

Глядя в лица свисающих вниз фонарей,

И привык одиноко грустить в темноте,

Вспоминая печальные взоры очей.

Приводил их в свой дивный украшенный дом,

И хотелось в глаза до рассвета смотреть,

Только краски размажутся блёклым пятном,

Тут уж быть одиноким иль смерть…

Много в жизни и белых, и чёрных полос,

Сколько в вальсе с луною бродить по мосту,

Он от тонкого запаха дамских волос

Погружался в болезнь, опускался во тьму.

И они уходили навеки с тоской,

Кто с досадой, а кто с нарастающей злобой,

Но одна не хотела, сказала: — Постой!

Будем вместе— он горько промолвил: — Попробуй!

Он простился и с ней по привычке навек,

Утром порознь шли под звездою одной,

Среди массы бегущих в толпе человек,

Она крикнула: — Мастер, открой!

И уселась на стул, прижимая парик,

— Что прикажете делать?- спросил брадобрей,

Да слова пронеслись как стрела в один миг,

Глядя в зеркало, тихо промолвила: — Брей!

 

 

Апельсин.

 

Он первым выйдет, в тишине сияют фонари,

Туман стоит, внутри него дыхание зари,

И с башни старый часовщик— таков его удел,

Как страж прохладной темноты всю площадь оглядел.

А там внизу проснётся он опять как в первый раз,

Забытый в суете ночной, холодном блеске глаз

Старинный город, недоспал, грустит его лицо,

И скоро заблестит огнём огромное кольцо.

Под небом стрелки побегут, отсчитывая круг,

Кому-то будет новый враг, ну а другому— друг,

Получит кто-то под закат в гостинице кровать,

А кто-то в поезде всю ночь не будет вовсе спать.

Под старым ветхим фонарём расстанутся друзья,

И где-то пешка снова съест безумного ферзя.

Она троллейбус приведёт на площадь под часы,

А он умчится, встрепенув две чёрных полосы

От рельсов старого метро и путь его далёк;

Кому-то всё-таки вернут пропавший кошелёк.

И с башни прямо вниз летит к подножию витрин

Случайно выпавший из рук подсохший апельсин,

Да покатившись к ёлке, он поднимет аромат,

И станет каждый от него улыбкою богат.

Немного нужно тишины и неслучайных встреч,

Чтобы до самой темноты улыбку всем сберечь.

 

 

Оптимизм поспорил с Пессимизмом.

 

Оптимизм поспорил с Пессимизмом,

Кто кого важней на свете этом,

Кто приносит больший вред Отчизне,

Опыт чей бесценней и моменты.

Оптимизм надул воздушный шар,

Хлопнул Пессимизм его— помеха.

Воздух загустевший, как отвар,

От хлопка в ладоши грянул смехом.

Пессимизм сказал— Ещё денёк,

И любой мальчишка-тунеядец

Станет словно маленький пенёк

И к себе притянет неурядиц.

Стоит только пальцем провести

По лицу какой-нибудь девчонки,

Как она расплачется в сети

Тонкой, что я сплёл с моей сестрёнкой.

Меланхолия наложит тёмный грим.

Оптимизм сказал: — На всё смеюсь,

Если станет так и с ней, и с ним,

Я как дождь на лица им прольюсь!

За рукав оранжевый схватив, смеясь,

Радость прибежала в платье тонком.

Сколько же за братом по пути гналась,

Каблуки стучат по мостовой звонко.

Пессимизм расплылся. Распахнув оконца,

Высыпали люди, и на этом месте

Встало над коробками домов солнце,

Кто-то из толпы крикнул: Мы— вместе!

 

Цейтнот.

 

Город не знает, что будет завтра,

Люди забудут, что было вчера,

Рыбами плавают в море лукавства,

Лжи, безразличья. Холодная мгла

Стекает, как кровь, дребезжащие стёкла

Не в силах на рамах распятых детей

Забыть, в их глазах меланхолия блёкла,

По разным церквям сорок тысяч свечей

Погаснут, оставив одну в темноте,

Чтоб где-то на крохотный тот огонёк

В обыденной каждому дню суете

Сиять для того, кому светит цейтнот.

Пусть времени нам иногда не хватало,

Придётся поставить обдуманный ход,

Оно, как вода, утекает и мало

Осталось совсем— в один шлем не войдёт.

А знает ли кто-то, чуть раньше сильнее

И дружба была, и партнёрство, любовь,

Да было лелеемой скуки больнее

И в жилах текла настоящая кровь,

В которой бурлило помимо эмоций

Добро, уваженье, отнюдь не порок,

И светом сердечным сияли оконца

Мечети, костёла и храма порог.

Но некогда девушкам, эх, не пора,

И каждый яснее сейчас понимает,

Забудут навеки, что было вчера,

А, что будет завтра— никто и не знает.

 

Дьявольский ветер.

 

Нам с тобою смотреть в одну сторону,

Тихий треск от колеса разливается

От земли на небеса, только ворону

В этой мрачной тишине не летается.

За спиной гудит толпа и волнуется,

Ты всё видишь, пусть стоишь к ним спиной,

А над полем звонкий ветер беснуется,

И чуть дальше только я за тобой.

Среди криков, словно сабля заточена,

Вверх поднимется рука и отправимся

Я домой, твоя дорога отстрочена,

И заочно с тишиной распрощаемся.

Там вдали, когда туманы поднимутся,

У тебя родится сын или дочь,

Только я бы попросил дать вам свидеться,

Только всё уж решено… Скоро ночь.

Вот рука как птица падает доблестно,

Был бы это только сон, ты б проснулся!

За секунду до конца тихо с горечью

Неожиданно назад обернулся…

Нет особого на то в нас желания,

Я был прав, ты виноват, так уж поровну,

Ты семнадцатый за день… До свидания.

Ещё миг с тобой смотреть в одну сторону.

 

 

А Вы и не видели…

 

Удар по старым потёртым струнам,

А Вы и не видели, Вы и не знали,

Сверкнул как капля по тайным рунам,

Скатился звук из бескрайней дали.

И в той мелодии, снявшей корку

С души обессилившей, проходящей

Презрительный тон подобающий волку

И гордая тень, как орёл парящий,

Покрывшей плечи толпы безликой,

Где каждый ярок и многогранен,

Но меркнет страхами как улитка,

Что гладиатор в песке бескрайнем.

А Вы и не видели где-то в цепи

Забрали, как пса, старика седого,

Забыв о главном, о жизни цели,

О мире каждого дряхлого дома.

А кто-то завтрак бросал в ведро,

Другой попросил, но голодным остался,

Неужто совесть живёт хитро?

Не может, чтобы рассудок сдался!

А Вы и не видели в нём человека,

Считали, что он без сомнения слаб

И глуп, но смотрите, безумие века

Встряхнуло его… так родился маньяк.

Смотрите, вот он и она, и они

Блестят как росинки и так не похожи,

Как яркие полные света огни,

В гармонии жить без сомнения можно.

 

Комик.

 

Зрители дружно и радостно встретили,

И за улыбкой твоей не заметили

То, что сегодня ты капельку выбился

В ритме безумном, и снова не выспался.

Каждый пришёл отдохнуть и расслабиться,

Только тебе тяжело так вздыхается

Дома как будто, хоть гость ты непрошенный,

Вымолвил тихо: мои вы хорошие…

Комик весёлый в зал брызгает красками

И многолик под блестящими масками,

В танце весёлом с весной новой кружишься,

Каждому свой, да ни с кем не подружишься.

Что ж так? Да ладно, вокруг все свои,

Комик счастливый, поют соловьи.

Только концерт громогласный закончится,

Быстро собой тебе стать уж захочется,

Но все привыкли— другого не надо!

И в масок листве утопает эстрада.

А завтра пойдёшь— с неба ливень ударит,

Один без зонта и никто не подарит

Хотя бы улыбку, столкнувшись нос к носу,

Теперь ты не ты и одни лишь вопросы.

И осень настанет, сменив мат и глянец,

Её пригласишь ты на медленный танец,

Она так приветлива… только гроза…

Закроет тебе, милый комик, глаза.

И завтра на сцене уже не появишься,

Но в сердце у каждого ясно проявишься!

 

Старый приятель.

 

Здравствуй, приятель мой старый,

Смотри, снова празднует город,

Что-то сегодня усталый…

Люди подкинули повод…

А я скоро стану с тобою

Гонять через площадь до леса,

Машину куплю. Ты судьбою

Опять недоволен— принцессы

И принцы, рабочие, мамы,

Ребята, отцы, ветераны,

По делу всегда всё сугубо,

С тобою неласковы. Грубо

Пинают, один только я

С тобою записан в друзья!

Я помню, меня подвозил,

Когда идти не было сил.

Уснёт через час этот город,

Цветные смотреть будет сны,

А я про тебя ещё вспомню,

А ты про меня, может быть…

Ты смотришь: не враг, не предатель,

На звёздное небо, не горбясь…

Удачи, мой старый приятель,

Хороший знакомый автобус!

 

 

Родина.

 

Вы говорите, что здесь мало платят,

Но ведь разве её любят только за это?

Родину в ярких весенних платьях,

Кудри берёзы, шуршащие ветром;

Тепловоза гудок, где вокзал приятно

Чебуреком кому-то, кому-то шпалой

Пахнет день ото дня, белоснежная вата

Облаков плывёт над землёю усталой.

Кто-то видит дороги беспутный тупик,

А иной в озарении вспыхнул как спичка,

Кто-то снова бежит— торопиться привык,

На платформу опять приползла электричка,

Ну а к ней, наконец-то, подали автобус,

Что до дома везёт самой дальней дорогой,

Здесь кому-то купили игрушку и глобус,

В сто потоков река— отбивают ритм ноги.

А ведь здесь проливали за вас свою деды

Кровь, в которой бурлило безумие жизни,

Они сделали всё, вторят эху Победы

Стены красные, стены единой Отчизны.

Не за то ли так любят, живущие здесь,

Каждый город по-своему, в целом и общем,

Но есть те, в ком свербит неуёмная спесь,

Уезжайте! Без Вас даже будет нам проще!

Не рублём, а минутой, терпенья запасом

Мы богаты, спасибо за это дедам,

В нашу землю не плюйте, бежав час от часа,

Каждый скажет: её не предам! Не продам!

 

Городские легенды

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Новгородский голубь.

 

На мосту стоит люд, возмущённо кричит,

В старый Волхов опричники граждан кидают,

На волнах скрежет лодок, теченье кровит,

Поднимающих взор в тот же миг добивают.

Вёсла бьются о головы гордого люда,

Кровь теснит берега… На Софийском Соборе

Голубь каменным сделался и от испуга

Он твердел, застывая в прощальном укоре.

Прекратилась расправа, и стало темно,

И отныне тот голубь хранит Новый город,

Это было недавно, но всё же давно,

Кружат птицами души, предчувствуя повод

Скорой скорби. Они были раньше монахи,

Но пока они кружат— спокойно и гладко,

Пропадут— ожидай вкуса крови и плахи,

Было так при царях, и потом не так сладко.

Немцы выстрелом сбили того на кресте

И немедленно в город старинный ворвались,

Увезли эту птицу. Защитники те

Новый сделали, и, как всегда, не сдавались.

Время мирное— снова свободный полёт,

Но спасли горожан от беды они снова,

Камнем с неба на улицу вниз самолёт

Пролетел и упал. Они духа основа.

Пока самый последний, чугунный, сидит

Ничего не случится— ходите бесстрашно,

Город будет свободным и будет отбит,

Пока голубь глядит на рассвет через башни.

 

Гремячая башня.

 

Беспокойно стучат сапоги, бледен князь,

За его стеной войско в безумстве, смеясь,

Громким голосом дёргает чёрную ночь:

— Отыскать! Привести непокорную дочь!

Коли замуж она не пошла, как велели,

Усыпить! Положить её в гроб в подземелье!

Чтобы брату с казною она не досталась,

По тревоге ведьмак, нагоняя усталость,

Заключил её в сон, как в глухой монастырь,

Пока молодец будет читать ей псалтырь

Дней двенадцать— сойдёт дело хмурое,

Стены бьёт богатырь брата Мудрого:

Ярослав Судислава с престола согнал—

Псков печалился, раненой птицей стонал.

До сих пор под Гремячею башней лежит,

Дочь Елена— красавица русская спит.

Это знал хитрый Пушкин, теперь сказка это,

Разошлась сквозь года по всему белу свету.

Тень иная цепями гремит— позабыли,

Как тевтонцы здесь князя в плену загубили,

А он мёртвым восстание граждан поднял,

И изгнали тогда псковичи басурман,

Об опасности он возвестит предстоящей,

Да цепями гремит, потому и Гремячей

Эту башню назвали, ведь лишь для того

Её строили, чтоб в ней запрятать его.

Наверху бродит князь, не один век не спится,

А в подвале проснуться не может девица.

 

Крестник северного ветра.

 

Дождь барабанит по дереву, крыше,

Вязкие капли стекают в песок,

Там со свечой притаились потише,

Смотрят в оконце, вдали у досок

Старых, сколоченных общим забором,

Путник колотит клюкой по воротам.

Гром грохотал над песчаным простором,

Но не открыли, пускать неохота.

В лице изменился— разгневан старик,

Проклятье ударило в тьму мощных туч,

Под треск темных ставней в один только миг

Поверг монастырь вглубь песков. Только луч

Упал на то место, как тяжкий удел:

Какие б дела здесь начать пожелали—

Всё глохло, горело, и каждый пустел

Здесь дом, горожане плечами лишь жали.

И был здесь художник, портреты писал

Из красок, которые создал песок,

Но новый заказчик опять погибал:

В дороге, с болезнью иль пулей в висок.

И дом тот сгорел и портреты. Художник

Пропал. Не осталось на месте том пепла,

Поныне с клюкой ходит слова заложник,

Печальный старик, крестник с севера ветра.

Да всё б ерунда и враньё, как вороны

Несущие что-то своё зря— не зря…

Уже много лет голубые вагоны

Несутся, где брёвна от монастыря.

 

Поезд-призрак.

 

На улице снова дождливо, темно,

А здесь каждый миг тишину режет свист,

Вагоны гремят— они ходят давно,

В лицо пассажирам глядит машинист.

Последние метры платформы, стоять

Построились в цепь, среди звеньев их свет,

А кто-то устал и не ляжет уж спать,

А кто-то прочёл будто «выхода нет».

Последние метры из тьмы вырывается луч,

Собой отворяя врата у большого дворца,

За ним растянулись по следу полотнища туч

Из пыли и времени, вновь, без конца, до конца.

В зловещем молчанье он встал, нараспашку дверей

Никто не увидел, а там из вагонов смотрели,

Как волки, в глаза, очертания старых людей,

Которые в веке минувшем погибли, увы, отгорели.

Секунды проносятся, в вытертой форме лишь он

Сияет монетой, грустит и пускает вперёд

Свой поезд и вновь за вагоном качает вагон

Гремит по путям, по кольцу поезд-призрак идёт.

На следующей станции двери открыл, но туда

Вошёл лишь один, огляделся, но двери закрылись,

А он побелел, по стеклу опустилась рука,

Конечная— вечность, вагоны во тьме растворились.

 

 

Идеальная жена.

 

В деревне нашей девка поселилась:

Приветлива, заботлива, мила,

Со всеми никогда не веселилась,

Ну чем не идеальная жена?

Идёт, глаза сияют добротою,

Да дед её, подкручивает ус,

Они же как-то связаны с Москвою,

Да, это он. Петра помощник— Брюс.

Ну, а она всем головы морочит,

В лицо заглянет, смотрит и молчит,

Рукой заденет, будто не нарочно,

Да замуж отчего-то не спешит.

Один нашёл. – Старик, узнал случайно,

Ты русской артиллерии отец,

Велимович, прошу, открой мне тайну,

Кого же надо ей из сотен двух сердец?

— Верна тебе, не скрою, братец, будет,

Хозяйка милая, как хочешь, назови,

Да только путь до ней нелёгок, труден,

Добьёшься вряд ли идеальной ты любви.

— Племянница тебе она иль внучка?

Как раз зашла, как будто невзначай,

Вспорхнула, словно маленькая тучка,

Поставила на стол горячий чай.

— Ну, что же?! Дам всего, чего захочешь!

Велимович, найду ключ, не молчи!

— В ней нет души— корсет раскрыл, и точно

На стол швырнул от куклы он ключи.

 

Перекрёсток смерти.

 

По бульвару кровавому шёл человек,

Замер. Сдвинуться с места не волен…

Проливались сюда сотня маленьких рек

От ушедших в века скотобоен…

Крики битой скотины слегка, как роса,

Тихо падают вниз, в суете замирая…

А с земли идёт треск прямиком в небеса,

И коробит железо седого трамвая,

Стёкол битых собой озарил тишину

Хруст веков, словно снег укрывавший

От чужих экипажей зимой седину,

И купца, что гуляет в безумии страшном.

Спрятал в печь ассигнации, думал навек,

Ну а сторож не зная, зажёг эту печь!

Дым богатый пошёл, ну а тот человек

Убежал с диким криком, сумевши прилечь

На большое холодное льда полотно.

—Мои денежки— эхо ушло вместе с паром,

Это было недавно, но всё же давно,

Ведь листвою века пронеслись по бульвару.

И на том перекрёстке бунтует Покровка,

В такт машинам собачий разносится лай,

Звон трамваев над бойнями и остановка,

Смерть за смертью. Тихонько, почти невзначай

Перед мелкой, порою бессовестной кражей,

—Мои денежки— кто-то в кафтане кричит,

Старый жадный купец, не смирившись с пропажей

—Мои денежки— плачет и шапкой стучит.

 

Город под водой (Молога).

 

Птицы замерли, слово вырвалось,

Пошатнулся крест в синеве небес,

И пески земли поднимались ввысь,

Стоны копотью покрывали лес.

В тишине ночной мрачно образ плыл

Меж кладбищенских под луной крестов,

Два часа назад грустным город был,

По воде плывёт миллион листов

Писем бывших здесь, удалых газет—

Они помнят дух деревянных стен.

Здесь бывал закат, наступал рассвет,

Когда криками из глубинных вен

Восклицал народ так обиженно,

Задыхался люд от потоков слов,

Час назад с землёй небо сближено,

Как трава легли два полка стволов.

Не расправятся сосны, липы, дуб,

Не поднимутся. Только солнца луч

Отыскал в воде перегнивший сруб,

Как слеза, упав с глаз могучих туч.

Год за годом шёл, день за днём идёт:

Как из зеркала поднялись кресты

Мёртвый город встал, его жизнь течёт,

Только это ль жизнь? Памяти мосты.

Словно ангелы тени над водой,

Ветры наглые в небе обнялись,

Кто-то вдаль смотрел мрачный и седой.

Птицы замерли— слово вырвалось…

 

Обожжённое небо.

 

Обожжённое небо стекало по спице,

Среди дыма бродила старуха, кричала:

Гарью пахнет! И ветер разнёс по столице—

Гарью пахнет… Толпа её не замечала.

А она обошла рукотворную твердь,

Со времён императора тихо, внезапно

Предрекает прохожим грядущую смерть

Через день или год, а кому-то и завтра.

В тишине подвела человека к стене

И, взглянув на портрет, он увидел, увы,

Как задушат его на родной стороне,

Не сносить императору здесь головы.

Глядя юноше в лоб и таинственный перстень

Каждый видел кончину, да сын его тут,

Александр смотрел— мирозданья очерчен

Непонятный рисунок— столицу сожгут!

А французы украли бы, глядя в лицо

Проявилась старуха в младом человеке,

Убежать убежали, но только кольцо,

Чудо-перстень пропал, зарисованный кем-то.

Пахнет кровью, сказала солдатам одним,

И другие ворвались, терзая охрану.

Пахнет гарью, теперь всей толпою стоим,

Наблюдая как неба горящую рану

Протыкает игла изнывающей башни,

Пусть легка и прочна, до безумья стерильна,

Только спать не даёт день ушедший, вчерашний,

Только так же, как раньше, старуха бессильна.

 

Формула счастья.

 

Опускается ночь над аптечным кварталом,

Тени мрачные смотрят на дом свысока,

Снегопад застилает своим покрывалом,

А под ним, словно кровь, забурлила река.

Башня круглая цифры сменяет неслышно,

Кто-то просит для брака счастливую долю,

И разносится шепот сквозь старые крыши,

Вырываясь сквозь тени в туманную волю.

Жениха побогаче, чтоб всё отобрать—

А наутро невеста сама под забором…

Может дом свой уютный пора обретать,

Завтра чай уже в нём— веселы и довольны.

Зло проходит и жадность таинственный круг

Из грифонов, что выпустил старый аптекарь,

Счастья формулу вывел, да вспомнил он вдруг:

Что не каждый готов, но для каждого века,

И для каждого дня обновляется шифр.

Зло наказано будет— навет и донос,

А для помысла доброго формула цифр

Ставит счастье с удачей на чистый поднос.

Кирпичи круглой башни хранят по сей день

Тайну колб алхимических, денег и страсти,

Не мирской, а научной, с которую Пель

Начертил при Луне людям формулу счастья.

 

Литейный мост.

 

Стекленеет бушующий алый поток,

Удалилась Луна— воцарение ночи,

С двух сторон от Литейного пара идёт,

Ветер дует, и тучи рассыпались в клочья.

Она видит его— сердце счастьем полно,

Ветер волосы девушке рыжие спутал,

Он на том берегу, через мост от неё,

Как вуалью туман мост Литейный окутал.

Вверх поднялись седые лохмотья его,

В пелене облаков мост прекрасный явился,

Опустился к дороге— бежит на него

Молодой человек, шарф держа, торопился.

И она, изнывая от долгой разлуки,

Поспешила к нему, побежала вперёд,

Он навстречу, на мост, но воздетые руки

Опустились, часов замедляется ход.

Забурлила вода и опять голубая,

Замерла в ожиданьи и встала совсем,

Ветер выгнал туман, а невеста вздыхая,

Побелела с испуга, возлюбленный где?

Мост забрал навсегда и остался доволен,

Где-то снизу большой багровеющий камень

Зазывает к себе лишь того, кто неволен

Отказаться от призрачной встречи и пламень

В нём горит, с древних пор жертв желает…

Лишь Луна утопает в ночных облаках,

Мост второй, словно призрак опять возникает,

Сотрясая покой града на островах…

 

Сенная площадь.

 

Ветер хлещет, срывает уборы,

А на площади двое пытаются вора

Загнать поскорее в тупик или угол,

А он в дом с ротондой скорее под купол.

Когда-то украл золотые часы

На рынке, упали с прилавка весы,

За ним подскочили, а он убежал,

Закрылся за дверью и еле дышал,

Но дверь распахнулась, не видно его,

А он смотрит прямо и стало смешно,

Ротонда укрыла воришку от глаз,

Использовать будет её он не раз,

Но старый грабитель ещё погубил

Чиновника царского— он отравил,

Бежал через площадь, бежал по Сенной,

Где некогда лес становился стеной

В защиту убийц, казнокрадов, и вот…

Он вырублен, здесь теперь площадь живёт.

Где духи обвили от древних стволов

Чугунной решёткой узор облаков,

И ныне под ними шумит этот лес,

И ныне резвится ворующий бес.

Лишь только открыл заповедную дверь,

Ворвался туда, наконец, и теперь

Дела уж в участке— закончился пир

Разбойника, но он покинул сей мир.

Полиции резкий пронзительный свист,

Под ноги упал старый липовый лист.

 

Танец с призраком.

 

Дождь стучит по стеклу, размягчается грязь,

А под ним человек в треуголке смеясь,

К небу руки воздел и в тоннель забежал,

А оттуда оркестр огромный звучал.

Проезжает автобус, несётся фургон,

В ритме бешеных трелей пошёл на обгон,

Задыхаясь в металле, он стал утверждать—

Человек в треуголке просил станцевать.

В парке девушка шла, он направился к ней

Гость театра унылого старых теней,

Он при жизни любил до безумства гавот,

Он приятель Петра, его звали Лефорт.

Но однажды упал с вороного коня,

Рана страшно болела. Приказ, и звеня

В доме пары кружились на облаке танца,

Чтоб утешить больного тяжёлого Франца.

Он вскочил, подхватил в тур девицу себе,

Заиграли гавот и партнёрш уже две,

Он со всеми хотел, только лёгкий оскал

Соскочил с его уст и окончился бал.

Лишь его хоронили, спускается гроб—

Зазвучал без оркестра весёлый гавот,

И с тех пор ходит призрак, а ты откажись,

Без согласья не тронет чужую он жизнь,

Коль возьмёт руку в руку на отклики да,

Пропадёт человек под оркестр навсегда!

Нет покоя, он пленник безумного танца,

Бесконечного бала— страдает тень Франца!

 

Замоскворецкие волки.

 

Пар от дыхания к небу струится,

Там, в облаках, назревает гроза,

Взгляды разносятся стрелами, птицы

Летят меж церквями. Сияют глаза

Собаки голодной и прямо за ней

В смирении свора стоит неподвижно,

Напротив— мерцание волчих огней,

А там, за забором подкралась неслышно

Безумная девка— и начался бой…

Собаки в величии чинном погнали

Своих супротивников, вырвался вой,

Московские псы трёх волков разорвали.

Но выбежал пойманный, как и другие,

Пробив огражденье, и прочь через ветки,

Ликует толпа, да потоки людские

Глядят, как беснуется русая девка.

Погнались за ней, всё сметая с дороги.

—Алёна бежит— пронеслось в суете,

У стражей устали отёкшие ноги,

Но всё же гнались, обнаружив в толпе.

Да только она обернулась, рукой

Махнула и те повалились на землю,

Очнулись, когда на большой мостовой

Уже начинался желтеющий вечер.

А там, на земле, следы волчьи.

Сожгли её дом, не осталось концов,

Но только виденья, убитые в клочья

Собрал на картину свою Васнецов.

 

Туман грядущих перемен.

 

С первым солнечным лучом встала лошадь,

И в тумане мостовой старой башни

День обрушился дождём, только площадь

Провожала ещё вдаль тот, вчерашний.

И к державному орлу меж деревьев

Пулей ястреб пролетел непокорный,

С треском тысячи штыков туча перьев

Вниз упала вместе с ним, а вороны

Словно граждане его освистали.

День пронёсся, над стеной ночь повисла,

Утром следующего дня вырастала

На окраине земель рать, и стиснув

Кулаки под ритм удар барабана

Мимо башни шли отряды, но вскоре

На холме взвилась фигура тирана,

Разлилось пред ним огня море.

Но доколе же терпеть, мимо башни

Облака плывут с полей брани,

В реках алых, кровяных день вчерашний

Утонул, держа войны тяжкий камень.

Снег полотнищем резным укрывает

Оживлённую в хлебах утром площадь,

Красны девицы идут, напевают,

С первым солнечным лучом встала лошадь.

 

Золотая подкова.

 

Жил кузнец, ковал подковы на окраине Москвы,

Кузница да дом огромный, не испытывал нужды.

И купец всегда доволен, качество известно всем,

Он стучал по наковальне— наживал себе проблем.

Те подковы приносили скорость лучшую коням,

Скачкам на спор и торговцам, и телегам, и саням.

Но однажды он вернулся— пепелище у реки,

Зависть кузницу спалила— конкуренты мужики.

Мастер запил, и подковы получаться перестали,

Его кони удалые много скачек проиграли…

Нет заказов— нет работы, он сидит себе и пьёт,

День пришёл, пропал бесследно и никто уж не найдёт.

А подковы подбирали, там построен ипподром,

Ветры свищут, мнутся травы, прилетела тьма ворон.

Человек нашёл подкову, свою лошадь подковал,

В первый день своей кобылой первый приз завоевал,

А другой нашёл, что позже выковал её кузнец,

Гнутая, поднял, конечно, проигрался он в конец.

Так за годом год подковы находили поутру,

Кому счастье, злато, славу, долговую кабалу,

Когда дело шло к финалу, выстрел тучи поднимал,

Издали кузнец, вздыхая, молот свой в руках сжимал.

Золотистая подкова для победы создана—

Только разобраться надо, а не гнутая ль она?

 

 

Домик Нащокина.

 

В дом к Нащокину гость запоздалый приехал:

Дорогой друг, бесценный, цилиндр снял Пушкин,

Они кукольный домик смотрели— потеха—

Он точь-в-точь как хозяйский, однако, игрушка!

С удивленьем нашёл Александр себя

И свою Натали, мирно пьющими чай,

Она куклу сама подарила любя,

Дом спокойно стоит, только вот невзначай

Между ними блондин безымянный являлся,

А Нащокин всё дальше по комнатам гнал,

Только тот неизменно к утру возвращался,

В светской жизни скандал до краёв бушевал.

А когда-то уже пропадал милый Пушкин,

Перед тем, как в немилость к царю угодил,

Лучший друг лишь тогда обнаружил игрушку,

Когда классик вернулся— себя предъявил…

Но теперь сорвалась и упала у свечки

Та фигурка— Нащокин забился в тревоге,

В это время упал на снегу Чёрной речки

Лучший друг— подкосились от выстрела ноги.

Грустный дома хозяин поставил на полку

Куклу Пушкина, тот словно в гору взбирался,

Беспокоен, подобно уставшему волку,

А врачу перед смертью тихонько признался,

Будто лез он наверх… Пушкин умер. Нащокин

Продал домик. С годами герои оттуда

Часто гибли, теперь из тех стен кривотолки

Выползают— вернись— раздаётся, как вьюга.

 

Призрак Бутырского замка.

 

Этим вечером тяжко и горестно ветру,

Он своими руками раздёргал газету,

И носился по площади— выход искал,

Да смотрел на людей и печально вздыхал,

Ударяясь о красные камни у башни,

Где погиб его брат. И от горя уставший,

Не найдя себе места в бутырских стенах

Он гуляет ночами в поту и цепях.

И готов задушить абсолютно любого.

Емельян, ползёт слух, это тень Пугачёва!

Здесь упрятан в унылый, холодный тайник,

А на площади сгинул невинный двойник,

Страшно было тащить Емельяна сюда…

Испугалась царица, и сразу тогда

Сидя в клетке в цепях— закололи его,

Чтобы спрятать от всех. Никого-никого

Не осталось, но ходит и в звоне цепей

Рыщет жаждущий хищник, своих палачей

Ищет каждую ночь, его руки как реи

У людей остаются отметки на шее…

Нет покоя внутри, нет покоя снаружи,

А внизу завывает как пёс, что не нужен

Его брат по судьбе, четвертованный путник,

В кирпичах этих стен подпевает отступник.

Нет покоя в тюрьме, нет покоя на воле,

Нет покоя в воздушном чернеющем поле,

Тонкий скрежет цепей приближает луну,

Не уйти от него никогда никому…

 

Мотобот дьявола.

 

Ветер бьётся о доски, корабль идёт

И в тумане качнулся седой мотобот,

Берега накрывает большая вода…

Он стоит на волне, в это время суда

Словно щепки ломаются, сразу на дно,

Опрокинулась лодка, и стало темно.

И рыбак увидал из тумана канат:

—Капитан, куда курс?… и послышалось— в ад!

Сиганул через борт и уплыл налегке,

Но не всем так везло, когда бот вдалеке

Появлялся, на палубу брал рыбаков—

И они пропадали во веки веков…

И стреляли по боту, но пули насквозь

Пролетали пятном, только эхо неслось,

Капитан так хотел обрести свою власть,

Злато кверху поднять, но случилась напасть.

Чернокнижник разгневал седые ветра,

Древних ладожских духов, теперь до утра

Ищет в жертву заблудших на водах людей

На судах и «полуторках». Новых идей

Больше нет, а когда-то нанёс он на борт

Три шестёрки и с ними пропал мотобот.

Скряга шведский мечте этой призрачной рад,

Вечный курс его судна из Ладоги в ад.

 

 

 

 

Моему деду, Пименову Леониду Михайловичу,

участнику Великой Отечественной войны и

Почётному Гражданину нашего города

посвящается эта книга.

 

 

Здесь живу я

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Кавалерист. (В память о деде).

 

Почернело небо над городом всем,

Он ещё не знал, куда птицы пропали,

Рассуждать не стал, почему и зачем?

Когда сверху бомбы упали.

Жизни срок не окончен, шестнадцать всего,

«Фронтовых» хлебнул, но на голову чист,

Танки и солдаты… взрыв— нет ничего,

На кобыле скачет кавалерист.

К немцам в лагерь, там он достал языка,

Командир доволен, а он залил горе:

По родному дому солдата тоска,

Орден свой получит он вскоре…

Он войну прошёл и медали звенели,

Он пропавших в битвах похоронил,

Рад охоте, слышал и соловьев трели,

Но до досок почётных¹, увы, не дожил.

И когда минута молчанья настала,

На граните город представлен родной,

Авиация облака разгоняла…

Но пролился дождь за солдат упокой.

Дети о вас прочитают с трибун,

Да были когда-то такими Вы сами,

И если на празднике дождик и шум,

Каждый знает, сегодня Вы с нами.

 

Наро-Фоминск.

 

Мы живём и не знаем, где мы живём,

И хвалебные песни Москве мы поём,

Пусть же каждый узнает, что Наро-Фоминск

Духу русскому на земле обелиск.

Как Советский Союз одевали в шелка,

Как историей стали мы на века,

Где в крови утопало железо штыка,

Где над храмом плывут в синеве облака.

И ходили к станку вы под барским перстом,

И гоняли вы красного чёрта крестом,

Чтоб врагу никогда не звучала хвала,

Чтоб в Никольские били колокола.

Шли в атаку деды, и какой уж тут сон,

Были свастики здесь, был Наполеон,

Ни французам, ни немцам вы не сдались,

Чтоб потомки смотрели на вольную высь.

Вспомни, город, героев великих своих,

Партизан своих старых, солдат молодых,

И фабричных, работавших тяжко, как лошадь,

И всех тех, кто сегодня не вышел на площадь.

И стела только похвала,

На их крови стоит Москва.

 

 

Река Нара.

 

Как нитка очень тонкая

На шёлка полотне

Журчит речушка звонкая,

Сияет при луне.

На ней построен город

И надо уважать,

Вы рыбу в ней ловили

И не могли поймать.

Когда-то судоходной

В Оку она была,

Сегодня мелководна,

Такие вот дела.

И яблони склонились

До синих, светлых вод.

В Крещенские морозы

Идёт здесь крестный ход.

Врагов отсюда гнали

От Нары, от Москвы,

Фашисты здесь узнали,

Как русские сильны.

Красивей реки нашей

Вы не найдёте мест,

Когда на праздник Пасхи

В воде сияет крест.

 

 

Фабрика.

 

Ты ткани делала

На всю страну,

Пережила событий много

И войну.

Не смог фашист

Убить твой облик,

И видел машинист

С дороги отклик

Той крепости труда,

Что не сдалась врагу,

Что в злые холода

Работала в кругу,

В кругу волнений и забот

От пятилетки к пятилетке,

Ты выполняла план работ,

Чтобы в шелка оделись детки.

Пусть отработала давно,

Навечно в памяти народной,

Как прежде, фабрикой зовём,

Хоть от труда теперь свободна.

 

 

Берёзовая роща.

 

На платьице летнем, как пояс, дорога,

И в солнце рассветном не ждёт у порога

Зелёный наряд, не придумаешь проще

И в крапинку юбка берёзовой рощи.

Как русская девка, светла и добра,

Качаясь от ветра, поёт до утра.

Приветствует солнце и плачет с дождём,

Рубить на избу мы её подождём.

Красива и ласкова, словно сестра,

Шуршит тихо листьями нам до утра.

 

Дым синуса.

 

Я помню костёр, что когда-то в лесу

Препятствий моих завершил полосу.

Я жёг математику, очень был рад,

Когда выходил отравляющий смрад.

Дым синуса, коптящий небо,

Никто на месте этом не был,

Когда искрили логарифмы, разрываясь,

Тогда уже свобода зарождалась.

И пусть твердили много лет:

С тригонометрией нет бед,

Однако, оказалась не важна

И мне по жизни будет не нужна!

 

 

 

66.

 

Шестьдесят шесть дней кромешного ада,

Когда кровь восполняла потери реки,

Как свободе была птица каждая рада,

Той свободе, что здесь принесли старики.

Старики, партизаны, солдаты и танки

Общей силой они сокрушили врага,

В оккупации был, как в запаянной банке,

Город наш и его разделила река.

Как огнём и штыком, а когда не хватало

Кулаком убивали врага за свой дом,

Когда воздуха небо давало так мало,

Победив, надышаться хотели потом.

И пусть танки горели и техники вой,

Каждый танк был с душою и был он родной,

Когда сталь догорала, вручную шёл бой,

Вы достали победу огромной ценой.

 

Храм и танк.

 

Величественный храм и танк

Бок о бок на холме стоят,

История сложилась так,

Священники солдат простят.

Два символа, как городские деды,

Один за силу, а другой за веру,

Два символа одной победы,

Как выстрелы из револьвера.

 

Лес.

 

Содрогалась земля здесь от звука металла,

Когда танка огонь, словно кованый меч,

Сила духа со сталью ряды здесь смыкала,

Голову интервента снести чтобы с плеч.

И в крови по колено стоит человек

Невредим, в той крови, что пролил этот бес.

И победу запомнят потомки навек,

Да на месте поднимется смешанный лес.

Этот лес, что как крепость— не нужен таран,

Не поднять на копьё и не выжечь бензином,

Он в себе укрывал дотемна партизан,

Был пропитан махоркой, углём, керосином.

Но он выстоял. Раны, где были бои,

Пепелища, овраги с костями, снаряды,

Заживят здесь потомки, родные твои,

Ветеран ведь он тоже, и был всегда рядом.

 

Вокзал.

 

Здесь люди, с грузами вагоны,

Часы и танки, длинные перроны,

Змеёй ползёт здесь электричка,

На козырьке сидит синичка.

И здесь по кривизне железного пути

Несутся мысли и мечты народа,

Который продолжал идти,

Туда, где служба и свобода.

 

Город на крови.

 

Этот город давно уж стоит на крови,

На костях и железе подорванных танков,

Тех, сказавших земле нашей: только живи.

Много было героев— не меньше останков.

Этот город давно превратился в бойца

В череде перестрелок и кровопролитий

И всегда побеждал, не теряя лица,

Да всегда находился он в гуще событий.

Этот город давно защищает столицу

И как в партии шахмат бросают его

На реванш, зная духа крепчайшую спицу,

В поединок, где более нет никого.

Этот город давно уж стоит на крови,

Жив он силами тех, кто достойно здесь жил.

А коль нужен столице, ну что же, зови!

Этот город врага за Москву положил.

 

Генерал-клён.

 

Парковый клён, золочёный мундир,

Смотрит в осеннюю синюю высь,

Он здесь один, сам себе командир,

Сам себе скажет: ты только держись!

Деревья другие давно уж устали,

Но только не он, свою силу набрал;

И пусть чьи-то листья уже и опали,

Но только не наш сентября генерал.

 

Никольский храм.

 

Никольский храм

Над речкою стоит,

И по утрам

На праздники звучит

Колоколами с высоты,

Неуважение сгоняя

Простой рассветной пустоты,

Из дома выйти приглашая.

Он много видел, много знал,

И службу служит он для нас,

Всегда, чтоб колокол звучал,

Огонь лампады не угас.

Крещенью, Пасхе, Рождеству

Всегда он рад, преобразится,

И к свадебному торжеству

Вам для венчанья пригодится.

 

 

История одного города.

 

Над водами реки холодной,

Где холм с острогом, край голодный,

Где за порогом стоит рать,

Покой хранит, не вправе спать.

Здесь лучник меж зубцами ходит,

В ночную вглядываясь даль,

Костёр сигнальный он разводит—

Для тишины огня не жаль.

Здесь воевода приказал

Убрать с дороги пыль и грязь,

И сыновьям здесь отписал

Земель в удел наш светлый князь.

Шли годы, крепость обветшала,

Осады, штурмы, дождь и мгла,

Река судьбу её решала

И устоять та не смогла.

Когда поляки здесь ходили

И смута на Руси была,

Богатыри их наши били,

Вели здесь ратные дела.

Поляков ловко вы прогнали,

Казалось, враг ушёл навек,

Когда столетия сменялись,

С оружием пришёл к нам швед.

И та война была кровавой,

Штыки, фузеи, дыма облака,

С такой мириться не хотим отравой,

Оставим память о победе на века.

Тогда солдат перекрестился,

Врага своим проткнул штыком,

Отпраздновал и помолился,

Труднее было им потом.

Чуть меньше ста годов прошло

И снова враг на нас напал.

Оружье звонко в ход пошло

Великой битвы час настал.

Он учинить хотел разгул,

Жёг церкви и народ губил,

Но закричал он: караул!

Расплаты час его пробил.

Французам не понять, да где уж,

Как без снарядов и штыка

Смогли свой отстоять рубеж,

Нет в бое лучше кулака!

Как за деревню и за город

Руками сотню удавил,

Ему представлен лучший повод:

Враг все амбары подпалил.

И проигравший корсиканец

У речки в церкви ночевал,

Правления его конец,

Письмо на Родину писал.

Ещё сто лет, обычно вроде

Без потрясений здесь прошли,

Гулять недолго на свободе

Опять «хозяева» пришли.

Забыв великие победы,

Раскрасив в красно-белый цвет

Антихристы, что кляли деды,

Во власть пришли на много лет.

И только красный чёрт

Икону разрубил,

Явился лютый враг,

Чуть всё не погубил.

И крови здесь хлебнула

Отечества земля,

В огне здесь утонула

Фашистская змея.

Когда в бинтах наполовину

В крови, с гранатою одной,

Врагу не показал он спину,

Не сник горячей головой.

Когда по фрицам били танки,

Танкисту каждый танк родной,

Врагов свободы здесь останки,

Режим, угробленный войной.

И не понять проклятым немцам:

Он строит мост и он живой,

Солдат советский был ведь с сердцем,

Великодушным был герой.

Хотели погубить вы человека,

Да, меркантильным немцам не понять,

На нас точили зуб полвека,

Мы не привыкли пленных убивать.

Совсем немного времени прошло,

Лёг в гроб истории и красный перст,

И время православия пришло,

На куполах церквей опять сияет крест.

И есть у города стена, конечно,

Но не из брёвен, валунов совсем она,

Построена она давно, навечно,

Единства всенародного стена.

 

Деревня.

 

Край домов деревянных и старых дворов,

Запах хлеба и кваса из каждой избы,

Здесь поют соловьи и мычанье коров,

Земляника в лесу, на опушке грибы.

Здесь к земле наклоняются, будто старушки

Много лет простояли и дальше живут

Деревянные с печкой родные избушки,

В каждой, будто бы дома, покой и уют.

Есть погост, но не будем сегодня об этом,

Церковь старая и позолоченный крест.

Каждый день тут сверкает обласканный светом,

Сколько венчано здесь женихов и невест.

Колокольчики новые с тройки звенят,

Кто-то едет в далёкий заснеженный город,

Вместе с ним слышны крики и песни ребят,

Петь сегодня у них намечается повод.

Над деревней дымок, значит, что-то в печи,

Может, кто-то забыл о избе хлебосольной,

А в углу тихий отсвет от тонкой свечи,

Начинается радостный праздник престольный.

 

 

Ночь. Фонарь.

 

Ночь. Фонарь. Везде уже темно.

Дождь колотит в дребезжащее окно.

Точно в яму зверь бегущий прочь,

Провалился старый город в ночь.

Ночь. Фонарь свой испускает свет.

Бледный-бледный не разбавит ночи цвет,

Засыпает город в темноте,

Только соловьи летают в пустоте.

Ночь. Фонарь, одиннадцать часов,

Запираем двери на засов,

Весь в неоне светится вокзал,

Чей-то поезд снова опоздал…

Ночь. Фонарь. Калиткой храм скрипит,

Только жёлтое такси не спит,

И с дороги капли ввысь летят,

Когда резвые колёса просвистят.

Ночь. Фонарь и звёзд на небе сброд,

Сладко спит весь городской народ.

 

 

Новый год.

 

Когда в хрустальной тишине

Повиснет месяц в небесах,

И снег от фонарей в окне

Засыплет стрелки на часах.

Когда часов на башне бой

Умолкнет, маятник замрёт,

Метель из леса за собой

К нам праздник в гости принесёт.

Вновь запах рыжих мандарин,

И старой сказки хвойный дух,

Спиралью жёлтый серпантин,

Снежинок новых мягкий пух.

Плащом укроет город ночь,

У ёлок спят снеговики,

Метель звенит— мороза дочь,

И звёзды с неба так близки.

Шуршит на ёлках длинный дождь,

От ламп сияют небеса,

Сегодня, только в эту ночь,

Поверят люди в чудеса.

 

 

Здесь живу я.

 

Там, где лес того цвета,

Что танка броня,

Где под солнцем рассвета

В глазах нет огня.

Там фонарного света

Боится земля.

И от сильного ветра

Качает тебя.

Здесь второй, а не первый

В почёте всегда,

Здесь играют на нервах,

Соперник когда.

Ничего здесь, что нищий,

А глупый— беда,

Солнце здесь отражает

И в лужах вода.

И избушка здесь скрасит

Угрюмый пустырь,

Девушка здесь берёза,

А дуб— богатырь.

Здесь война утопила

Всю землю в крови,

Но река с ней смешалась,

Сказала: живи!

И на улице каждой

Живёт свой герой,

Справились с борьбы жаждой,

Забвенья горой.

Колокольные звоны

Над храмом в тиши—

Тонкий праздничный ключ

Для угрюмой души.

От январских узоров

Белеет земля,

Политических споров

На шве здесь петля.

Здесь трава зеленее

И лучше земля…

Здесь живу я.

 

Якунчикова дача.

 

Великий русский классик отдыхал

Там, где Якунчикова дача,

И для народа пьесу он писал,

Решал свою глобальную задачу.

И знает каждый театрал,

И раз от раза видеть рад,

То, что наш Чехов написал—

Известнейший «Вишнёвый сад».

Как классика здесь вдохновили

Наш воздух, лес наш и река,

Он гостем был, но сохранили

Об этом память на века.

 

 

Пень.

 

Он видел многое, но он не человек

И с грустью молча смотрит вдаль,

Пусть стар и здесь пробыл свой век,

Но нам его, конечно, очень жаль.

На улицу тихую падает тень

И в мягкую тьму погружается он,

И вовсе не леший, а только лишь пень,

Корчуют его и посадят газон.

 

Отгрохотали танки…

 

Отгрохотали танки над рекой,

Рекой, что нитка для врага.

Но каждый был на ней герой,

Сплотила общая беда.

У храма, что стоит навек,

Здесь кровь лилась, реки приток,

Обыкновенный человек,

В бою он проиграть не мог.

Деревья в огнестрельных ранах,

Сейчас ещё всё пули достаём,

Земля в военных этих шрамах

С железом увеличила объём.

Пехота, артиллерия, танкисты

Одним мечом смыкали строй,

Покой и земли наши чисты,

Отгрохотали танки над рекой.

 

Зимний лес.

 

Белый орнамент январский морозов

Накроет мечтающий бор.

И замерзают следы от обозов,

Как зеркало зимний простор.

Зайцы здесь бегают в белых одёжках,

Быстрее заносит следы,

Сосны, берёзки в блестящих серёжках

Из перемёрзшей воды.

Сосны в кокошниках белых

Стоят неподвижно стеной,

Они получили из первых

Свой сарафан кружевной.

Здесь дуб-богатырь в белом шлеме

На солнце кольчугой сверкает,

Он меч опустил, на рассвете

Щит солнце водой отражает.

Медведь спит в берлоге с семейством

И снятся ему мёд и пчёлы,

Он в соты залез, но злодейством

Его не назвать нрав весёлый.

А вечером лес засыпает:

Красавицы, снежная рать,

Да с неба лучи замерзают

Тех звёзд, что желают сиять.

 

 

Ветер.

 

Он шёл по старым площадям,

По кривизне туманных улиц,

По городам и деревням,

Туда, где люди не проснулись.

Крутил со смехом флюгера

И флаги рвал на старых башнях,

Гулять ему теперь пора,

Следы его на чёрных пашнях.

Как часто старый озорник

Дождь принесёт с собой и вскоре

Из дома выйдут, кто привык

На каждой луже видеть море.

Он понесётся в старый бор

И запах яблок деревенских

Собой пронижет весь простор

Родных, а вовсе не турецких.

Развеет на автодорогах

Противный, едкий, серый смрад,

Чтоб каждый на своих порогах

Увидел дождь и мелкий град.

 

 

Наша Родина.

 

Среди храмов из камня и монастырей

Там, где реки в себе отражают кресты,

Где в умах много новых, великих идей

И с историей крепкие в память мосты.

Где на фабрики ходит рабочий народ,

Тяжкий труд и веселье, большие костры.

Здесь по лесу гуляет большой хоровод

И берёзки, как девушки, к людям добры.

Как берёзкины кудри зелёные танки,

Будто ратники здесь отстояли страну.

И врагов, и друзей схоронили останки,

Мы всегда уважали свою старину.

Ждём опять от друзей новостей

И всегда уважали в любом человека,

Пироги уж в печи в ожиданьи гостей,

Так у нас повелось, и живём век от века.

Наша Родина здесь, города на крови

И деревни пропахшие хлебом и квасом,

Из истории богатырей позови—

И не златом богаты, а духа запасом.

Наша Родина здесь навсегда и навеки,

Наша Родина здесь и она в человеке.

 

 

 

Мой край.

 

Край Великих побед и домов деревянных,

Добродушных друзей и врагов окаянных,

Край борьбы вековой, техники и военных,

Производств да дорог и людей современных.

Этот край в миролюбии жил,

Но притом за страну положил:

И французов, и немцев, знамёна и танки,

Как своих, схоронили мы вражьи останки,

Воевали, но скот у людей мы не крали,

и фашистов в рабы к себе не угоняли.

Это место, конечно, не ад и не рай,

Города и деревни, и только— мой край.

 

Дух города.

 

Здесь работали много и много боролись

За семью и страну, и, конечно, за дом,

Сколько тысяч врагов здесь на штык напоролись,

Ожидая держать эти земли кнутом.

Сколько было ущерба от пролитых рек,

Половодье да кровь за свободу борцов,

Только с верой в себя и с крестом человек

Много сделал и сотни таких же творцов.

Сколько хлеба собрали и сколько грибов,

Урожай всегда разный в краю моём был,

И желаем солдатских из цинка гробов

Никогда-никогда он чтоб не получил.

 

Огненный рейс.

 

Огненным шаром из пушки зелёной

Выстрелом точным откинул врага,

В бою побывавший, войной закалённый

Один, когда битва— большая беда.

И с трассы раздробленной старой дороги

В захваченный город поехал вперёд,

Как враг неожиданно уносил ноги

От дерзости русской, что танки ведёт.

Те люди, сидевшие под слоем стали,

Мечтали о том, как очистят страну,

Они так замучены, вечность не спали

И цель лишь одна— защитить старину.

Кто церкви пожёг, и дома, и амбары,

Как можно подобных в живых оставлять?

Здесь были когда-то обозы, базары,

Сейчас едет танк, продолжая стрелять.

Он назван в честь маршала: «Клим Ворошилов»,

И точно нарком бывший, он хочет знать,

Что будет, когда победит он фашистов,

Он трактором станет и будет пахать?

Но это неважно: в музей, переплавку,

Сейчас он боец и сейчас он герой,

На лом не сдадут и не выплавят лавку—

Танкисты родные ведь встанут горой.

И вряд ли понятно, вернувшись домой,

Танкист как тоскует, ведь танк-то родной!

 

 

Городской автобус.

 

И в дождь, и в снег, в жару и стужу,

Колёса резвые бегут,

По выбоинам и по лужам

На остановку привезут.

Вода, что на дорогах

Твой контур отражает,

Водитель твой в кабине,

Как быть соображает.

Блестит на солнце

Твоя краска,

Прогнило днище —

Всё в замазке,

Водитель скажет твой: — прости—

Возьмёт ведро и монтировку,

—Без мата мне не завести,

Когда мне выпишут обновку?

Любя, тебя зовёт он тазик,

За то, что жив ещё пока,

Простой советский ржавый ПАЗик,

Который сделан на века.

 

 

Т-34-85

 

На сером постаменте отдыхает

Герой войны, обыкновенный танк,

И слава про него не затихает,

Один из многих возвеличен так.

Пять человек тащили его в бой,

И проиграть из них никто не в праве,

Он миллионам подарил покой,

Сейчас стоит в безграмотности лаве.

Да знал ли Михаил Ильич о том,

Что детище его, разбив врага,

Не перейдёт истории мостом

К тем, кто в последние рождён года.

Пусть многим чёрно-розовый туман

И ближе, но таких лишь единицы!

И патриотам этот Западный обман,

Не истребит в душе военной спицы!

 

 

Электричка.

 

Электричка моя едет по заснеженным путям,

В город дальний нужно срочно, доверяя новостям.

Обгоняет её ветер, а она ползёт змеёй

И железные колёса прогрохочут над землёй.

Кто-то завтрак доедает, улыбается в окно,

Кто-то книгу выбирает, едет он уже давно.

Пожелтевшая газета и потёртый чемодан,

Академик в город едет, а напротив— капитан.

Сквозь проход бегут студенты, и качается вагон,

Без билетов не успеют, высадят их на перрон.

На стекле, видавшем много, пережившем много лет,

Ветер кисточкой морозной чей-то выведет портрет.

 

Пластмассовые лица.

 

На улицах мрачных пластмассовых лиц,

Где школьницы шествуют, копии кукол.

И белый здесь шум, а не пение птиц,

Да небо похоже всё больше на купол.

Не принято здесь улыбаться прохожим,

А каждый идущий— с витрин манекен,

Ведь мода велит абсолютно похожим

Быть вечно, а вовсе не ждать перемен.

Под светом холодным неоновых ламп

В пропановой дымке и паре стирольном

Завещано жить по наказу реклам,

Быть вечно спокойным и вечно довольным.

 

Ломовые.

 

Как ямщики на улицах Москвы, могучие и деловые,

С препятствием всегда на Вы, без лошадей, но Ломовые,

И клеветой их не сломать, они по духу боевые,

И не пытайтесь их подмять, они останутся живые.

И не привык наш человек мечи по ножнам убирать,

Не истребить его вовек, хотя пытались истреблять,

Крещёные, и совесть есть, да в шрамах, но ещё живые,

Нет денег, но зато есть честь, мир держат эти Ломовые.

 

23 февраля.

 

Вспомним, как дед выбирался из танка,
Раненый шёл, рукопашный был бой,
Вспомним, кто лёг под Кабулом, останки
Были засыпаны ржавой землёй.
Было героев на войнах немало,
Так службу ратную здесь испокон
Дружно несут, лишь бы духа хватало
Гордо идти мимо ликов икон.
Хочется к празднику вам пожелать,
Чтоб был здоров и спокоен защитник!
Чтоб никогда не пришлось воевать!
Чтобы напасть на страну не решились!

 

 

Трубач.

 

На закате по улицам тёмным идти

И услышать игру чьей-то старой трубы,

Он играет у дома, в начале пути,

С позолоты летят звуки чьей-то судьбы.

Если пряник достался тебе от людей

И доволен, хотя и в лицо тебе врут,

В череде новых планов и новых идей

Над тобою судьба занесла уже кнут.

Он играет печально идущим прохожим,

Так на тёмные серые тучи похожим.

Он играет, разбавить чтоб серую краску,

И на людях наденет весёлую маску.

Пусть кошмарно и надо на брошенный мост,

На котором совсем не горят фонари,

Он играет и верит: идей новых рост

Будет точно, ты главное в оба смотри.

Улыбаясь, до ночи спасает от скуки,

В темноте этот старый заброшенный край,

В тишине из трубы улетевшие звуки,

Каждый просит: сыграй мне, ещё раз сыграй.

Он играет печально идущим прохожим,

Так на тёмные серые тучи похожим.

Он играет, разбавить чтоб серую краску,

И на людях наденет весёлую маску.

 

Воскресенье.

 

Завтра проснётся город,

Завтра достроят мост,

Может быть, рынок какой-то закроют,

Сторож уставший вернётся на пост,

Где проведёт день за днём до субботы,

Как миллионы таких же, как он.

Завтра отправятся в путь на работу:

Слесарь, сантехник, печник, а потом

Девушки, юноши утром на «пары»

В грохоте шпилек и стуке сапог,

Будут на лекциях думать устало,

Что для конспектов сказал педагог.

Завтра, возможно, под грохот иголок

Швейных машин, в предприятиях ткацких,

Выдадут новый рекорд и уловок

Кто-то минует, как сеток рыбацких.

Завтра, как птицы отправятся письма,

В дальние дали по разным концам:

Ноты, записки, открытки и шифры,

Словно состав по подземным дворцам.

Да и в метро будет больше народу,

День будет новый, занудный, рабочий,

Но не сегодня— сегодня свободу—

Каждый сегодня свободы так хочет.

Завтра доедены будут все банки

От земляники, черники, варенья,

Завтра закончатся свадьбы, гулянки,

Это всё завтра, сейчас— воскресенье!

 

Остаёмся.

 

Пусть уходит зима, оставляя лишь танки,

Что слепили добротно, идею нашёл

Человек наш родной из простой ржавой банки

Может сделать, что хочешь, асфальт же сошёл,

Провалился сугробом, растёкся как лужа,

Хотя мы не друзья, недовольны порой,

Но притом каждый ждёт и, конечно же, дружен,

Любим землю свою, остаёмся с тобой.

Нравятся чёрные пашни…

Нравятся старые башни…

Пусть серо всё— не сдаёмся!

Остаёмся…

Может быть чей-то дом больше,

Может асфальт заграницей прочней,

Пусть иностранец нас толще,

Яблоко всё же вкусней…

Нравятся лес и малина…

Наши скульптура, картина,

Нет здесь дорог— перебьёмся!

Остаёмся…

В щах отражается солнце,

А наверху мы скользим в проводах,

Светом сияют оконца

В метро, в электричках, в домах.

Разные, всякие, штучные люди,

С взглядом осмысленным или стеклянным,

Здесь мы всегда есть и будем!

Остаёмся… Назло окаянным!

 

Мы.

 

Дребезжали стёкла, гудели краны,

В тишине рассветной рыдали храмы,

Позабыли люди, что всё возможно,

Ведь повсюду бирки про «осторожно»,

Проходя вдоль игрушечного отдела

Не видна радость душ, люди помнят про тело,

Кто не ест, кто худеет, а кто и не пьёт,

Только мода им всем головы не даёт.

И боясь провалиться сквозь серое небо,

Проводами израненное вкривь и вкось,

Кто припомнит о нас, был ли ты или не был,

Покатились болиды идей под откос.

А в желании быть не по статусу важным,

Мы забыли про глупости, и из витрин

Жизнь стекает и всё, остальное бумажно

Разве сможет хоть кто-нибудь мандарин

Дать совсем незнакомому путнику в руки,

Угостить просто так, безвозмездно, и всё…

А ведь девушки все человеку подруги,

Пусть не сёстры, не жёны, не хуже ещё.

Позабыл человек, что родился бездонным,

Безграничным, бескрайним, как одеколон

Испарился под будничным светом оконным

И остался пустым, как потёртый флакон…

Смотрим мы друг на друга вперёд с перекрёстка,

Проносился не транспорт— а души в колёсах,

И в желании вырваться сквозь серый лес,

Озарила улыбка асфальт до небес…

 

Вечный огонь.

 

Он лично затаптывал вражеский след

И свастику серую лично сжигал,

Да видеть не мог приключившихся бед,

Европу разбитую освобождал.

Он видел реки багровеющий лёд,

И он же дома эти восстановил,

Потомкам врага ужасающий гнёт,

Да даже их предкам уже он простил.

У храма стоящего кованых врат,

Навеки остался обычный солдат,

Огонь Вечный светит— погибшим хвала,

Над ним по героям бьют в колокола.

Он жизнь положил, чтобы все могли жить

И подвиг его невозможно забыть.

 

 

ТЧ-9 «Фили».

 

Здесь когда-то собирал совет Кутузов,

Что с Москвой нам делать, он тогда решал,

А сегодня здесь блестит вагона кузов,

Рано утром по путям он побежал.

За стёклами кабины машиниста

Проносится московская земля,

Стрелой летит состав под небом чистым

Из стен депо к подножию Кремля.

На кривизне открытой ветки

С составом встретится перрон,

На станциях теперь навеки

Кутузов и Багратион.

За стёклами кабины машиниста

Проносится московская земля,

Стрелой летит состав под небом чистым

Из стен депо к подножию Кремля.

Навечно в памяти народа,

Вы не останетесь в пыли,

Величественный взгляд свободы,

Моё метродепо «Фили».

 

 

Красный закат.

 

Как ратник на копье держал врага,

Костёр он разжигал, когда беда.

И собиралось войско у острога,

Чтоб не пустить убийц к порогу.

И гренадёр на штык брал басурман,

Он ясно чувствовал ночной обман,

Костёр он разожжёт в ночи для света

И разобьёт врага в лучах рассвета.

Красный закат и дым от костра

Почувствуй противник, как сила остра,

Пусть кто-то старым был, а кто-то молодым,

Костёр победы, пораженья дым.

Солдат советский чистит пулемёт,

И на ночь на поляне костёр он разведёт

Соляркой легендарный танк заправил,

Не будет на моей земле фашистских правил.

Красный закат и дым от костра

Почувствуй противник, как сила остра,

Пусть кто-то старым был, а кто-то молодым,

Костёр победы, пораженья дым.

 

 

 

Дед Мороз.

 

Кончается год: для кого-то удачный,

Весёлый и грустный, счастливый и мрачный.

И пусть побежал по путям паровоз—

Надежду на чудо даёт Дед Мороз.

Пусть кто-то не верит— стесняются люди,

Не дети уже, но мечтают о чуде.

По жизни порой не хватает идей,

Ты зимнюю сказку творишь для людей.

И наш Дед Мороз, точно знают в народе,

Он есть! Существует! Живёт на природе,

Пусть кто-то молчит, но с молчанием верим:

В Великом Устюге заветный есть терем.

 

Мама.

 

Кто на свете всех нужнее,

Всех добрее и важнее,

И версия у всех своя,

Кто это точно знаю я.

Конечно, мама, спору нет,

Вкуснее всех её обед,

И каждому из века в век—

Главнейший в мире человек.

Людей, как есть, всех принимает,

И ничего не отнимает,

Весёлою она бывает,

Да что нужнее точно знает.

 

Человек из прошлого.

 

Дела давно минувших дней

Тревожат старые умы,

И тонкой плёнкой тишины

Раскинется свет фонарей.

Как звон штыков перед рассветом,

Победы метод выбирать,

И враг с предателем, ответ им,

Чтоб дважды штык не вытирать.

Как отголосок старой эры,

Традиций старых человек

Идёт по свету с чувством веры,

Как будто жил он целый век.

Он точно знает цену слову,

Историю страны родной,

Не верит слуху удалому,

Стеклянной маске показной.

И в жёлтом свете фонарей

Придёт лишь к одному порогу,

Пусть кто-то и забыл в дорогу

Дела давно минувших дней.

 

 

Городские перезвоны.

 

Здесь такси и автобусы, много машин,

Ночью светится город огнями неона,

И желтеющей вывеской новых витрин

В кошельках ожидает монет перезвона.

Здесь от плахи до неба рукою подать,

И над нею туман старины не проходит,

Да в кольчугах из цинка солдатская рать

Из погибших в боях по проспекту уходит.

Здесь огни для того, кто с надеждою смотрит

На ту площадь, что дворники не подмели,

И избушка старинная вид не испортит,

Ставни тихо скрипят на пороге зари.

Электрички, уснувшие змейками в парке,

Рано утром людей на вокзал привезут,

Человек одинокий покажется в арке,

Выбирая с утра себе новый маршрут.

…Колокола звенят в тиши, приятно,

Летят молитвы— средство от беды,

Кресты сияют в синеве, понятно,

За что пролили кровь тогда деды.

Здесь половодье Волги неприятно:

Поток машин, а вовсе не воды,

И наблюдать свечение занятно

Рубиновой сверкающей звезды.

Всё это— городские перезвоны:

Колоколов, монет и проводов,

Часов бой и зелёные вагоны—

Будильник жизни он всегда готов.

 

Новогодние игрушки.

 

Рисует мороз на окошках узоры,

Из зимних избушек струится дымок,

Часы замедляются все и приборы,

Здесь ёлка стоит, над звездой потолок.

На ветках зелёных гирлянда сверкает,

Как улиц кривых в темноте фонари,

Игрушки живут и звезда приглашает

В их мир каждый вечер к себе до зари.

Здесь зайчик и волк, и они не враждуют,

Деревня избушек, звон колоколов,

И те, кто из сказок всё время воюют,

Сегодня спокойны и гонят коров.

Коровы на жёлтой дороге бумажной

Бегут от солдат серпантином домой,

Да встанут они перед медсестрой важной,

Привычно весёлой— наряд золотой.

И красным крестом она не испугает

Солдата в будёновке, что в серебре,

Поёт снеговик и ему подпевает

Козёл, что играет для них на трубе.

Да здесь на ветвях чей-то спор назревает:

Незнайка и Знайка— о красных грибах,

Собачка весёлая их разнимает,

Чтоб в праздник заботились лишь о мечтах.

И сказка на ёлке с игрушек народом,

Тебя поздравляет она с Новым Годом!

 

 

Первый снег.

 

Дым избушек старых,

Мягкие снежинки,

Дворник подметает

Для людей тропинки.

Жёлтыми огнями

Бегают маршрутки,

По каналам старым

Разлетелись утки.

Первый снег заносит

Городок спокойный,

И лопату просит

Дворник недовольный.

Синие витрины,

Старые картинки,

Городок старинный,

Валенки, ботинки.

И уснули змейки

Поездов стоящих,

Воробьи на ветке,

Тысячи сидящих.

Белым одеялом

накрывает город,

Птицы улетали,

Начинался холод.

 

 

У книжного магазина.

 

Упал человек у дверей магазина,

Где книги студенты купили себе,

Помочь он просил, иномарка машина

Его окатила, лежит он в воде.

Упал человек, мимо «скорая» едет,

Её собирали такие, как он,

Но им всё равно и за ним не поедет,

Он сам был врачом, но теперь обречён.

Упал человек пожилой и служивый

Он стар, штурмовал он в огне Сталинград,

Философы скажут: своё уж отжил он,

Да был бы за новое время он рад.

Упал человек, как больной гладиатор,

В глазах его ужас, он ждёт, кто добьёт,

—Он грешен по Фрейду! – промолвил оратор-

Всяк грешен, кто палец свой в детстве сосёт.

Упал человек. Говорил как-то Ницше,

Что мы обезьяны и сверхшимпанзе,

Студент не товарищ (по Западу), тише,

—Оставим его на расправу судьбе!

Упал человек, но из храма напротив

Священник руками раздвинул зевак,

Ребята и девушки— прочь, подал руку,

Они разошлись, он поднялся, вот так…

 

 

Кукловод.

 

Все думали, что он покладист и спокоен,

Надеялись понять стратегию его,

Пытались оседлать, однако непокорен,

Хозяин сам себе и больше никого.

Почтителен ко всем и предстаёт спокойным,

Про вас он знает всё, не стоит боле врать.

Капканы вашей лжи он обойдёт достойно,

Ведь кукла свою нить не может оборвать.

Он не боится зла дубовых чёрных пешек

И злобятся тогда, не зная, как им быть,

Людских порочных дел, безумия усмешек—

Он сплавит для врага свисающую нить.

Все делятся в миру на подставных-реальных

И вовсе ни при чём здесь статус и беда,

В сознании своём, законах аномальных,

Кто слишком много врёт— тот кукла навсегда!

Когда уйдёт от вас— понадобится вскоре,

Оставил росчерк свой на тысячах сердец,

Конечно, врали зря, в прощальном же укоре

Увидите в глазах доверия конец.

Не шут и не шпион, совсем не провокатор,

Не инквизитор и, конечно не палач,

Он кукловод, своих идей аккумулятор

На шахматной доске лишь горький пешек плач.

 

 

Дороги.

 

На перекрёстках тишины,

На площадях, пропитых дважды,

По тонкой нити старины

Скользят пять капель нашей жажды.

Мы шли вдоль плах и гильотин,

Да под решётками острога,

Под куполами всех святынь,

У крепостей вела дорога.

Под громкий звон колоколов,

Под залпом деды погибали,

Под каскою из куполов

Всё пережили, не пропали.

Из странствий дальних шли домой,

Камзолов чистили застёжки,

Под кудри каждою весной

Берёзам вешали серёжки.

 

Рождество.

 

Этой ночью звезда ярко вспыхнет для всех:

Рождество настаёт, людей так много и тех,

Верит кто на земле, далёкий праздничный звон

По церквям многих стран людей сгибает в поклон.

Рождество на Руси и государствах иных,

Там, где братья живут, речей далёких, чужих,

Православные все и сквозь пространство мосты

Этой ночью под небом сияют кресты.

 

Крик.

 

Леденящий звон колоколов,

Над рекою берёзы склонились,

Золотые кресты куполов,

Как солдаты, что не покорились.

Со штыком они шли на врага,

Стук сердец перекрикивал пушки,

Кровью выплатив долг навсегда

Перед Родиной, то не игрушки.

Кулаками сражался солдат,

Закрывал он собой врата ада,

Кто же вспомнит его из ребят?

На кургане большая ограда.

Вольных птиц нарастающий крик,

Но смолкают они пред крестами

И не смеет никто позабыть,

Что их души и ныне за нами.

Сколько их на войне полегло,

Сколько горы крушили руками,

Сколько видеть сегодня смогло

Без корней поколенье, врагами.

Разрывается в воздухе крик

И в былую эпоху есть дверца,

Кто и чем сейчас думать привык,

В человеке, однако ж, есть сердце.

 

 

Триколор.

 

На проспектах рыхлый снег скрипит,

Реет стяг над стенами Кремля,

Каждой нитью в небесах блестит,

Выше небо, а под ним земля.

В трёх полосах память на века:

Тонкий скрип, как города в огне,

Как стекло грузовика, чья дорога нелегка

В льдах на Ленинградской стороне.

Грохот слышен в красной полосе:

Танков грохот, перезвон кольчуг,

Синий, как вода, и вспомним все,

Как далёк был от героев Буг.

Белый смотрит вдаль, за облака

Сам, что небо с самолётами,

Люди помнят на века, как задача нелегка

Сохранить всё пред потомками.

Сколько нитей в этом полотне,

Сколько чьих-то жизней в нём сплелись,

Сколько сил пришло извне, сколько кануло в огне,

Сколько в старости, увы, спились…

Разве можно это всё забыть?

Отбивают новый век часы,

Безразличье не простить! Но и память не убить!

Сколько предки сдали на весы…

 

 

Ночной показ.

 

Ночь спустилась, тихий окон свет,

Труб печных наверх идут дымки,

Точно нити, в чёрный ночи цвет

В высь уходят, будто пух, легки.

Лес ночной, как гарнизон живой,

Этой страже не пристало спать,

Точно воин удалой, крест сияет золотой

Поднимая пней трухлявых рать.

Льдом-кольчугою звенит мороз,

Ветер гонит звёзды в темноте,

И на тень от валуна светит старая луна,

Застывают звуки в пустоте.

Старым фильмом крутит плёнку ночь,

Досок хруст и перезвон стекла,

Тени прошлого уходят прочь,

Ветер в тишине сгорел дотла.

Столб огня, в ночи горит костёр,

Запах стали, перезвон мечей,

Залпов звуки заняли простор,

Не то взрыв, не то пожар речей.

Отголоски веры, провалившийся лёд

Едут «полуторки» в ночь,

Крен небесной сферы, самолётов полёт

Гонит под месяцем прочь.

Отголоски веры, пропасть острых камней,

Крестится ветром земля,

Отголоски веры наших предков сильней,

Ярче, чем свет и заря.

Сколько бродит по полям теней,

Крепостей охрана и фортов,

Сколько в ночь уходит дней и история за ней,

Ветры из несдавшихся портов.

Отголоски веры остаются всегда—

Их не продать, не пропить,

Отголоски веры, как живая вода,

Только блатным не испить!

Отголоски веры, леденящий набат,

Шахматный бой королей,

Отголоски веры красным красят закат,

Чтобы миру было светлей!

 

Шанс последний выбора,

Лес надежды вырублен,

Под топором не кровит!

Продано и выжжено,

Да дух стеною выложен,

И голубь над лесом парит.

 

 

Москва.

 

В златых шлемах ополчились

На восход монастыри,

Тени утром разделились

Точно люди. До зари

Шум вокзальный и вагонный

Прогремел по площадям,

Новый дом многооконный,

Современный, без гвоздя.

Каблуки, ботинки, шпильки,

Рёв моторов, вой сирен—

Просыпался город в дымке

В жажде новых перемен.

Сколько же людей, как много!

Сколько прибыло извне,

Сколько к самому порогу

Ныне прибыло в стране.

Переулки вековые и почтенные дома

Наклонились потихоньку, ускользает тишина.

Тени старых гренадеров, залпы ружей по весне,

Осенью закат багряный, как «полуторка» в огне.

Здесь сынов великих взоры

В камне, бронзе— все стоят,

Вывески, огней узоры

Вдаль с надеждою глядят.

Пульс стальной колёсной парой

Отбивают поезда

И над Славой вечной, старой

Зажигается звезда.

 

 

Утро.

 

На прудах городских потемнела вода,

В тишине звонко крякают утки,

Как на тонком стекле предрассветного льда

Начинаются новые сутки.

И на бархате неба, как нити, стежки

Провода пронизали в безмолвье пространство,

Запах старых заводов, пекут пирожки,

Да часы отбивают свой ритм с постоянством.

Синий старый троллейбус отпустит искру

На чернеющих стыках своих проводов,

Будто глазом он фарой моргнет поутру,

Проходя потихоньку вдоль старых дворов.

Встретит солнце в дороге, и рыбы в реке

Сиганут из воды, чтобы утро увидеть,

Дверь откроет водитель, когда на доске

Остановку пустую конечной завидит.

Смотрит в небо: там ласточки и облака,

И сужается клин придорожных домов,

Кирпичи город держат— судьба нелегка,

Чтоб плечом да к плечу образовывать кров.

На вокзале стрелой тепловоза гудок

Прострелил наповал тишину и покой,

Вот уж люди проснулись, идти уже срок,

И казалось до солнца подать им рукой.

 

Флейтист.

 

На флейте в сквере он играл

В тумане городском,

Не торопился и не ждал

В безумии людском,

Ему не нужно ничего,

Игра его легка,

Синее небо для него,

Он делал облака.

А те, как вата или пух,

От флейты удалой

Стремились вверх, и нотный дух

Над чёрною землёй

Навис, накрыл словно фата

Невестино лицо,

Накрыл он город, как мечта

Старинное кольцо.

В нём сотни улиц, площадей,

Воскресный перезвон,

Реклам хозяин и свечей

Король витрин- неон…

На флейте в сквере он играл,

И звуки от души,

Свободных нот не забирал,

Рассыпались в глуши.

 

 

Чай с лимоном.

 

Она сидела и смотрела в чашку с чаем,

Смеялась, думала о том, о сём,

Как часто мы кого-то огорчаем

Не все, но я, конечно, не о том.

Как здорово бы было, коль ребята

Собрались на беседу невзначай,

Пусть комната мала— да не палата,

Я всем бы налила с лимоном чай.

Как радостно бы было, коль девчонки

Забросили б гулянки, сериал,

Ребят не доставали б до печенки,

Чтоб с чаем добрый вечер наставал.

Как весело бы было в государстве:

Политики забросили войну,

Забыв о лицедействе и коварстве,

Из блюдец пили б, как и в старину.

Как проще было бы— и вот находка:

Когда бы и шахтёры, и врачи,

Забыли бы напиток горький— водка,

А пили б чай и ели калачи.

Друзья её ушли, но всё же чашку

Последнюю допьёт она одна,

Как мило было б, если бы в компашку

На чай пришла к ней целая страна.

 

 

 На вокзале.

 

На вокзале, повидавшем много лет и много зим,

Здесь, на поезде уставшем, паровоза чёрный дым,

Здесь платформы и цистерны. Под покровом темноты

Поезда и электрички развезут людей мечты.

И сюжет, как в старой сказке, всем известен и давно,

Каждый день и без огласки, всё сегодня решено.

Вот сейчас в далёкий город из Москвы ведут пути,

Но лицо в окне промокшем всё ж сумеет он найти.

На перроне стоит пара, сердце к сердцу— общий стук,

и сильней колёс чугунных раздаётся этот звук.

Всё что есть, отдал в дорогу, не осталось ни гроша,

К своему пойдёт порогу, но согреется душа.

А пока замёрзли стрелки и состав ещё стоит,

И в руках сирени ветки, да молчание царит.

А вдали толпа гуляет, провожают моряка,

И медаль его сияет, как фонарь у маяка.

Кто-то знает, что вернётся, кто-то злобится внутри,

Кто-то от души смеётся, не печалься, говори!

Разойдутся по вагонам, скоро поезд отправлять,

Только пара на перроне будет всё ещё стоять.

И в дверях ему помашет, улыбнётся и пойдёт;

Электричка… и домой он, по проспекту в ночь бредёт,

А наутро в воскресенье, говорил себе он: верь!

В понедельник, в день весенний… позвонила ему в

дверь.

 

 

Бесконечность.

 

Для того прокурор, чтоб не спал адвокат.

В чёрно-синей игре, чтобы был шах и мат.

Не стереть пыль веков, как след мела с доски,

Да не сбросить оков и ученья тиски.

Безысходность слева-справа, крути не крути,

Видишь финиш— а он старт для другого пути.

Бесполезно! Что ни сделай, а выход был прост,

Уроборос— старый змей свой кусающий хвост.

Для того ерунда, чтобы с правдой мешать,

Перекрёстки путей, чтоб свои выбирать.

Бесконечно за спиною звон мечей,

Чьих-то сплетен и обугленных речей.

Безысходность— шар железный крути не крути,

Спор, как леска плюй не плюй— по канату идти.

Бесполезно с парашютом на сломанный мост,

Век от века неизбежность, как пролитый воск.

Для того продавать, чтоб чего-то купил,

Да зачем горевать?— есть дурак и дебил!

Ты на лошадь не повесишь из стразов хомут,

Не утихнет на параде шутник-баламут.

Ты не пей ацетон, эбонита не жуй!

Сколь фигни ни надень, всё равно не буржуй!

Ящик свой не смотри: свету нет, не конец,

Тюбетейку надел, думал царский венец?

Бесконечность, над тобой джокер с карты всё ржёт,

День, как вечность, но есть ключ и тебе повезёт!

Вот возьмёт, повезёт!

 

Театр ночи.

 

Чёрным кружевом покрыла ночь,

В саван прошлого завёрнут день,

Тишина в рубцах уходит прочь,

На земле от игл-зданий тень.

В небо лезут языки костра,

Страхи бригантинами в глазах,

Ночи тёмная пора и до самого утра

Освещает месяц тени плах.

Как из прошлого теней парад,

Не зови, мундиры их в крови,

И забвенья горький смрад, доле он своей не рад,

Растворился гарнизон вдали.

Нервы в иглах фонарей висят;

Свет от окон, деревянный треск,

Чьи-то помыслы парят, в пустоте огни горят,

Нити свесились с глубин небес.

Звёзды падают пустых затей,

Хороводами гуляет дым,

Город стал не для людей, и только отзвуки идей

В театре ночи пролетают с ним.

Снова безысходность, снова надо бежать,

Чтоб везде к сроку успеть,

Воздух, как оковы, невозможно дышать,

Нужно догнать и терпеть.

От ударов шпилек сотрясалась земля,

От башмаков синяки.

Вечный бег по кругу, безысходность— змея

Вынесем всё, пустяки!

Старые вокзалы, переулки, дворы,

Сеть поликлиник добьёт,

Только непокорны, и бежим до поры,

Но наш ответ вас найдёт.

Битые дороги, серпантины цепей,

Душит удавкою грязь,

Переборем время и атаки речей,

Вынесем всё мы смеясь.

Пусть канат натянут

И ликует толпа

Чтобы ты только упал!

Наша перетянет

И замолкнут тогда,

Те, кто житья не давал!

Снова безысходность, снова надо бежать,

Чтобы успеть. Да, успел!

Воздух, как оковы, и отравой дышать

Честный человек не сумел.

От ударов молний отбивалась земля

И отлетала стрела,

Вечный бег по кругу, безысходность— змея

Сожжена верой дотла.

 

 

«Ключ-город».

 

Над старыми стенами ветры гуляют,

Солдатские тени в больших треуголках

Над крепостью облако в небе гоняют,

Стирают, как пыль на пролаченных полках.

«Орешек» над водами славный и старый,

Как тайный советник прищурился вдаль,

Он русским был, шведским, чужим и печальным,

Да как этим башням солдат было жаль.

Когда вернулся к нам, вот это был успех,

Изгнали шведа— жалок был, капризен.

«Зело жесток был сей орех,

Однако, слава Богу, счастливо разгрызен».

Так по истории черкнул наш царь пером,

И в книгах эта фраза пребывает

О времени побед больших Петром,

Его реформах— нам напоминает.

Да, здесь «Ключ-город», славный Шлиссельбург,

«Орешек» крепость в тишине рассветной,

Кому тюрьма, неволя, враг и друг,

Слуга царя: от пули и от ветра.

 

 

Север.

 

В предрассветной мгле стоят, как рать

Башни старых серых крепостей,

Эта стража никогда не будет спать,

Скрежет флюгера и звон цепей.

По холодным водам долгих рек,

Как ладья, плывёт в ночи набат.

Сколько раз боролся человек,

Сколько мощи у старинных врат!

По лесам смородина, грибы,

Как игрушки, деревянные дома,

И к гостям они всегда добры,

Ждёт колодец— свежая вода.

Снег хрустит, накрыл собой простор,

Как платок узорный, кружевной,

Запах ельника несёт дремучий бор,

Ветер гонит тучи стороной.

Будто люди, хоровод берёз,

Как платочками, шуршат листвой,

Тихий отзвук от дождливых слёз,

Звонкой песней шелест озорной.

Сокол по небу летит и вдаль

Смотрит зорко меж монастырей,

От которых, как тоска-печаль

Льются звоны и огни свечей.

 

 

Яблоневый сад.

 

Над водами реки спокойной

Богатый яблоневый сад.

В прохладной тишине застойной

Приятный веет аромат.

Как ядра из старинной пушки

Крепки они и падают с ветвей,

Как деревянные игрушки

Расписаны рукою… чьей?

И под дождём они срывались,

Как камни падали к корням,

Всегда их ели— не бросались!

Из года в год, день ото дня.

 

8 марта.

 

Сегодня, в этот светлый день весенний

Так хочется вам, милые, сказать,

Чтоб на душе у вас царило воскресенье,

Чтоб мир своей улыбкой озарять

Хотелось вам, и чтоб вы понимали,

Что мир весь состоит не из «козлов»,

Чтоб чаще улыбались, принимали

Букеты из цветов— не только слов.

Чтоб женщинам жилось у нас прекрасно,

И девушкам, и девочкам— светло,

Чтоб бабушкам всегда всё было ясно,

Чтоб всё вокруг светилось и цвело!

 

Легенда о журавле.

 

Ночь. Под луною старая крепость,

Скольких она защитила людей…

Ночь. И в тумане нежданная дерзость—

Пожар разгорается к небу сильней.

Гром. В реку падают старые камни,

Копья горят, коих сила остра,

И непонятно, родился он сам ли?

Поднялся журавль в ночи из костра.

И над лесами, полями, домами,

Над зеркалами прозрачными рек

Он появлялся всегда над полями,

Бедствий сполна где хлебнул человек.

Он сел на дуло зелёного танка,

—Лети—прогоняли солдаты— лети!

Знаем, последняя битва! Как банка,

Мы в окружении, нас не спасти…

Ввысь он поднялся и видит— всё правда,

Но думать нет времени, узится круг.

И к солнцу он полетел, неоправдан

Риск, и крыло он обжёг себе вдруг.

Перья посыпались сверху на землю

И дождь проливной вместе с ними пошёл,

Развеял он планы кольца-окруженья,

Никто не погиб, только он не ушёл…

Вниз провалился на землю, как камень,

Чёрный, как сажа, поник головой,

Он обгорел, сильно солнца жгло пламя,

Но не погиб, и пока что живой.

Лежал на земле, подошла к нему тихо,

Взяла его на руки, стала поить,

Прошло от ожогов зловещее лихо,

Сумела она ему крылья обмыть.

И белый журавль летел над волнами,

Златыми крестами старинных церквей,

Меж шпилей высоток и над городами,

Вперёд к горизонту, скорее, скорей.

Не мок под дождём, были капли как иглы,

Стучали по крыльям и пух обмерзал,

А он всё летел, нёс надежду и веру,

Летел под обстрелом и снегом, дерзал!

Он шар облетел весь земной— не боялся!

Помог стольким людям, осталась одна…

Смотрел зорко вниз: он искал и старался

И весть будет радостна, рада она…

В положенный день уж назначена свадьба,

Друг друга искали они столько лет,

Пусть молоды оба, искал её, разве

Он мог бы без птицы помочь всем от бед?!

Запомни, прохожий: не злись, не печалься,

Как нити продеты все жизни в иглу,

Журавль не птица, но ты не сдавайся,

Он— помысел чистый, развеявший мглу.

 

 

Масленица.

 

Солнце встало, смотрит сверху

На старинные дома.

В поле ветер вторит эху—

Масленица допоздна.

Гром подков, сюда на площадь

Столб до самых облаков

Привезла гнедая лошадь—

Длинный кол для сапогов,

За которыми под солнце,

Вниз срываясь, ничего,

Лезут, а домов оконца

Отражают стать его.

Здесь блины и блинным духом

Связан дружный разговор,

Жгут зиму, горелым пухом

Завалило весь простор.

Люди пели и плясали,

День последний— завтра пост,

До утра они не спали.

Дым печной под небо в рост

Заволакивает тучи,

Люд прощается с зимой,

Чтоб весной жилось им лучше,

Блин, как солнце над сосной.

 

 

Пасха.

 

Сегодня утром в тихой речке,

Как в зеркале седые облака.

Плывут по ней, как капелька по свечке

Традиций, что известны на века.

Сегодня по церквям почтенным, старым,

Одетым в ризы праздничного дня,

Народ идёт и пахнет по базарам:

Где творог, ну а где воск от огня.

Идёт священник мимо храма и водой

Он окропит людей, останется свеча

И не погаснет, крест сияет золотой,

Да ветер гонит привкус кулича.

Меж красных, синих и зелёных

Яиц покрашенных ещё вчера,

Сиянье капель ярким светом озарённых

Крестом церковным, начинается пора

Всем сесть за стол, собраться вместе дружно.

Весна и светлый праздник настаёт,

Про воскресенье это всегда нам помнить нужно,

Когда не как обычно и солнышко встаёт.

Когда блестят иконы в свеченье старых окон,

Когда народ добреет в весенний этот день,

Когда стоячий воздух пасхальным звоном полон,

На праздник расцветает трухлявый самый пень.

 

 

«Волга».

 

Асфальт горячий змеёю вьётся,

Колёса помнят свою дорогу,

Мотор как сердце ритмично бьётся,

Начался дождик, течёт по рогу—

Олень несётся, а за спиною

В деревья молнии бьются звучно,

Сверкает «Волга», живой стеною

Стоят прохожие— им не скучно,

Стоят и смотрят, мечтою бредят,

Хотят, а кто-то имел такую:

—Она, она, двадцать первая едет!—

Несётся эхо сквозь дыма груды.

Но вот, однажды, её тараном

Разбила вдребезги девка модная,

Забрали быстро, тянули краном,

А друг руливший в поту холодном.

Узнал я, стрелой прилетел— лежит,

Сказал: её без тебя на слом…

Схватил две сотни, скорее, такси!

Вези! Гони! Мне б успеть! Бегом!

Поднялся пресс, фарой мне моргнула,

Упали капли… её… моя…

Она ушла… Разбирая груды,

Нашёл оленя, а он меня.

Как прежде небо сечёт проказник,

А утром солнце чиркнёт как спичкой,

Со мной другая, но в сердце праздник

На двадцать четвёртую он навинчен!

 

 

Дорога в никуда.

 

Грязь не на колёсах, грязь не на ботинках,

Грязь по кабинетам и на шумных вечеринках,

Совесть на проспекте, но не в шубе, а в рогоже,

Капли катят по лицу, кто лезет вон из кожи —

Сотни чистят чёрные ботинки рукавами,

Кто не лебезит — давно записаны врагами!

Тощие да толстые показывают прыть,

Только душу грязную за кружевом не скрыть!

А напротив человек глядит на эту небыль,

В горизонт идёт проспект, закатываясь в небо,

Тем бедны они ему, что до кости бумажны,

Пачка струн в кармане есть — прочее неважно.

Лимузины под обстрел, автобусы не бьются,

Сколько денег не швыряй, друзья не продаются.

Стоит биться рыбой в лёд, построить дом-иглу

И остаться при перстнях с деньгами одному.

После денег руки мыть идея не приходит,

Потому что, господа, грязь с души не сходит.

Грязь не глина, а бумага, зависть, кумовство,

Позабытая отвага, хамство, воровство…

Чёрной птицею машина пронеслась, обда́ла,

Только к брюкам ни одна капля не пристала,

Не промок, когда и дождь долбанул с небес,

Растворилась птица в миг, след её исчез.

 

 

Пойдём со мной.

 

Пойдём, товарищ, со мной по городу!

Пойдём пешком, как ходили лошади!

Пойдём — не нужно сегодня повода!

Дойдём до главной, до Красной Площади!

Лучи икон озарили пламенем

Простор, где вешали и рубили,

Музей, собор даже воздух каменный,

Пропахший трубкой, французской пылью.

Пожарский людям смотрел в затылок

И Минин в небо рукой ударился…

В соседней урне стеклом бутылок

Разносят пепел глазёнки Даллеса.

И эту пыль из врагов России

В брусчатку шагом своим размеренным

Походкой чинною и красивою,

То правым, то левым попеременно

Втоптала в камни тридцатьчетвёрка

И в каждом стекле свет её фонарей,

Звенит где мелочь, а где отвёртка

И нет закрытых сейчас дверей.

Стрельцы тенями идут насквозь,

Солдат уставших, погибших лица

— Поставь две свечки, но только врозь

За них и её — за здоровье Столицы!

 

 

Было время…

 

Раньше, автобусы были синими,

—Двадцать первая едет! — кричали мальчишки,

«Волги» были с оленем— красивые,

Ёлки пахли, с них падали шишки…

А сейчас стоит «феншуёвый» кактус,

А когда-то пораньше, до эры «фэйсбучины»

Невозможным казался подобный казус,

Чтобы всех фигнёй иноземной пучило.

И фургоны везли запах хлеба по площади,

Не родились ещё заготовки по моде…

По дорогам когда-то ходили лошади!

Пожелтели автобусы, стало природе

Хорошо и чище, но пошёл б к перрону

И размашистым шагом побрёл по краю,

У последнего встал на земле вагона,

Паровоз-ветеран всей душой обнимая.

И ещё в конце века молочный пломбир

Пребывал на затёртых железных прилавках,

А теперь же на сое удержится мир…

Мне его не найти даже в старых сказках.

И сейчас человек твёрдым голосом скажет:

Я куплю себе «Мазду», очки голубые,

И на ней до музея, да внукам покажет,

Вот такие в моём детстве «Волги» ходили!

 

 

Нитка.

 

С башни старой повелось,

Внешне вместе, реально врозь,

Сколько мастерских идей,

А мыслитель— муравей

Тащит, думая, что нужен,

И сверкает обелиском,

А на деле безоружен,

И ползёт он за кулисы.

А на сцене те же лица,

Представленье удалось,

Сверху ниточки да спицы,

Испокон так повелось.

 

 

Не случилось.

 

Дружно ждали конец света— не случилось,

Предсказание индейцев отменилось…

И работать видно снова всем придётся,

Для лентяев в новом свете не найдётся

Места тёплого, хотя ещё как знать,

Тунеядцев миллиард ни дать ни взять.

Не останутся бесхозными машины,

Радиация не выжжет магазины,

И начальник твой со страху не напился,

И корабль на Земле не приводнился.

Что же вы наделали, индейцы?

В мировом масштабе лицедейство!

 

 

Паровозы счастья.

 

Куда спешите, паровозы счастья,

По кривизне пластмассовых путей?

Гудок и разделился свет на части

Один луч на лучи двух фонарей.

Чтоб затвердеть и стать ещё быстрее,

Чтоб больше став, к перрону подкатить,

Где парочки в обнимку, веселее,

По-своему стараются идти…

Кого-то паровоз везёт в больницу,

Кого-то эшелон несёт на фронт,

А чей-то поезд, вытянувшись в спицу,

Летит меж них быстрее и вперёд,

Всегда вперёд на новые дороги,

На те, что каждый выбрал лично сам:

Стать главным и не обивать пороги

Чужие по двум разным полюсам.

Но даже, став известным, обернёшься,

Твоя дорога — те же всё пути,

И в радостном волненье улыбнёшься,

Увидев паровоз из той мечты.

Сегодня он к твоим приехал детям,

А завтра внуки их гоняют смело,

Летят составы по огромной степи,

Куда несётесь, голубые стрелы?

 

 

Касается каждого.

 

Забыть нельзя, а помнить — больно,

И мы не можем из реки

Воды черпнуть бегущей вольно,

А там, на броде, мужики

Глядят, не сдерживая гордость,

Глядят на новое… А мы…

Не каждый добр, ходит подлость

По пепелищам старины.

А те глядят, но нет их вовсе,

Им вторят танки из болот,

Не каждый видит, мы здесь гости

Добытых кровью их высот.

И танки белые в туманном

Терялись утром серебре,

Под истощённым барабанном

В победном ритме на заре.

А ты не видел Ленинграда,

Дороги Жизни, старины,

Не знаешь, хоть и помнить надо

Мосты Москвы, Березины.

Забыть нельзя, не помнить — гадко,

На Запад рвались лишь за тем,

Гласили надписи: за брата!

Не заменима жизнь ничем.

Чем заменить её ты думал,

Не зная собственных корней?

Но каждый вечер воды в трубах

Становятся чуть-чуть красней.

 

 

Двойной удар.

 

Нам есть чем гордиться, смотрите, братья!

Земля, где лежит обгоревшая сталь—

Сегодня цветёт, и деревья в объятья

Стволами сплелись, облака плывут вдаль.

Не стоит сдаваться и мерить чужую

Из мусора вываленную роль…

Когда, молодёжь, вас в дугу изогнули?

Не знаете вы настоящую боль!

А некогда били на крохотном танке

Огромные груды горящей руды,

И брали на приступ, бросая как в банку

Под башню гранату, и были горды.

Нам есть чем гордиться, опомнитесь, братцы:

Здесь первый из нас покорил небеса,

Здесь старший из нас строил город, старался,

Сводя не мечом, а руками леса.

Пусть двойственно всё, но умеем, ребята,

Плохое вернуть, задувая пожар,

Костёр недоверия станет закатом,

Таков он двойной древнерусский удар.

Нам есть чем гордиться, не только железом,

Не только военной зелёной бронёй—

Людьми, не притворство сегодня полезно,

Пусть каждый поедет своей колеёй.

И пусть что-то может прокрашено хуже,

Не надо лепить забугорные маски,

У нас своё солнце, и лето, и стужа—

Мы— люди и есть жизни яркие краски.

 

 

Призраки Нарских болот.

 

В тьму вечернюю закатывалось солнце,

Ветер изумруд листвы трепал,

Свет иной из каждого оконца

Звёздное сиянье заменял…

Вдалеке от суеты дорожных жил,

По лесам в болотах позабытых

Кто-то грустно под тальянку выл

На бронемашинах перебитых.

Встала рота, цвет её прозрачен,

Подалась в деревню на ночлег,

Их запас махорки не истрачен,

Маршем в ногу. Первый человек

Постучал по деревянной двери,

А открыли— на пороге никого!

Только каски под луной блестели,

Нужно воинам только одного.

Лица измождённые— не спали

Целый век почти, но тишина

Их сюда зовёт, они не знали,

Что уже закончилась война.

С каждой свечкой их число редеет,

Кто-то завершил большой поход,

Каждый день стоят под чьей-то дверью

Призраки заброшенных болот.

 

 

Кукольная фабрика.

 

Расти, подрастай, игрушка моя!

Ведь по-своему всё же люблю я тебя,

Принесёшь мне машину и денег вагоны,

Ты добудешь отцу золотые погоны,

Ты же знаешь, как сложно тебе покупать

Платья, кукол, игрушки— замучалась мать,

Но я знаю, уверена счастья где взять,

Кровью выплатит дань долгожданную зять!

Будешь сыром ты в масле с прекрасной фигуркой,

Бросишь тени и тушь да чуть-чуть штукатурки,

Ведь психологи правы— смещается купол,

Купол жизни, да здравствует фабрика кукол!!!

Ты живи для себя до моих до годов,

Раньше мама для папы пекла пирогов,

Раньше церковь венчала навечно, надолго,

А сейчас понимай, что такое то «горько».

Горько где одному, там другому прекрасно,

Чтоб тебе хорошо, а ему пусть ужасно,

Ненавижу его, нет на свете зла больше,

В сотой степени зла— это орден для тёщи.

Есть и сын-молодец и к снохе не полезу,

Он учился, работал— счастливо живут,

Как свекровь, я добра— это очень полезно

Для детей, снохе пряник, для зятя же кнут!

Всё же здорово, ныне расширился угол,

Угол зрения, рада, что фабрика кукол

Существует сегодня и не ерунда,

Ах, спасибо конвейер, так будь навсегда!

 

 

Никогда не уеду отсюда.

 

Я не забуду тебя, твои бездушные стены,

И пыль твоих мостовых перепакована в вены,

Как крест на храме под небом вечерами сияет,

И во дворах на площадках ребята играют.

И с постаментов в лазурь глядят суровые танки,

Как отголосок войны, когда в запаянной банке,

Они отбили тебя, Великий, но не Престольный,

Стоит в безмолвии храм, хозяин града достойный.

И даже если когда тебя протравят фенолом,

Ты устоишь как всегда, и сохранишься, как новый.

Вернёмся, снова уйдём, что мне на это ответишь?

Я точно знаю, что ты радушно снова нас встретишь.

Здесь закипает вся жизнь и всё кружится бураном,

Ведь город, а не деревня, обделён ты стоп-краном

И пульс неоновой искрой пролетит оправданья,

В тебе из века и в век происходили свиданья.

И дни рожденья, и свадьбы, здесь враги и друзья,

Без тех и этих так скучно, да моя здесь семья.

Ты возвращения ждешь, и я вернусь, обещаю!

Так на работу, учёбу и на чашечку чая,

Ты, как детишек своих, встречаешь нас ежедневно,

И мы вернёмся к тебе, как и всегда, непременно,

Ты не забудешь меня, в моих глазах твои стены,

И я как клетка в тебе, твоих неоновых венах.

Артиллерийская сталь скрепляет мой позвоночник,

И я в обнимку с Весной бегу за солнцем от ночи,

И засыпаю я здесь, и здесь же утром проснусь,

На перекрёстке стою, и точно знаю, вернусь!

 

 

Обелиск.

 

Приветствую вас, джентльмены и дамы,

Ребята и девушки, да критиканы…

Зануд, работяг, только главного

Солдата сегодня нет славного…

Недаром стоит обелиск, словно штык

Разрезав собой седину облаков,

А мы не заметили, каждый привык

Жить в собственном мире амбиций и снов.

И глядя на нас, капля катится с камня,

Срываясь как воск поминальной свечи,

Звеня стеклом с горькой, а мы и не знали,

Не знали, забыли… Давай помолчим,

И вспомним, ребята, таких же ребят,

Бесстрашно стрелявших на танке горящем,

Сестёр медицинских спасавших солдат,

Не то, что девчонки сейчас в настоящем.

Довольно. Не будем. Но надо бы, братцы,

Наш мир, что раскачан держать постараться.

В той капле горели стрельба и война,

Мне жаль, что она и сегодня красна.

 

 

Братья по крови.

 

Разлетелись снаряды, сменилась пора,

Они были герои — но это вчера…

А теперь непонятна их смутная роль,

И остались на память медали и боль,

Ордена на крестах, на серпах, с черепами,

Топоры и щиты, что пробили мечами

Федераций, Империй, Союзов— бумажно

В этом разница есть, только внукам не важно.

Шла по-разному жизнь, разобраться по чести,

Нет врагов, все герои — ведь делали вместе

Что могли для неё, чтоб остаться любимым

В сердце Родины, но облака стали дымом.

Примириться бы, братья, увы, не дано…

Мы такие, как есть, и не всё ли равно.

 

 

Дух индейца.

 

По серпантину чёрному дорог
Автомобиль несётся быстрый,
И вновь приедет на порог,
Из передряги выйдет чистый.
Водитель выйдет и теперь
На время он, как неживой,
Ушёл домой и запер дверь,
Но так ли всё, вернись, постой…
   Предком был его индеец, на полях сражений пал,
   Имя от него осталось, он его машине дал.
   И теперь на всех дорогах разгоняется он так,
   По асфальту к вам несётся вождь индейцев Понтиак.
Но мотор колёса крутит,
Под капотом есть душа,
Снова воздух дымом мутит,
Тихо едет не спеша.
На дорогах снова он,
Но отправится он в лес,
Звук издаст его клаксон,
Дух им управляет, бес.
   Предком был его индеец, на полях сражений пал,
   Имя от него осталось, он его машине дал.
   И теперь на всех дорогах разгоняется он так,
   По асфальту к вам несётся вождь индейцев Понтиак.
Там до ночи наш агрессор
Будет путников гонять,
Не душа в нём, а компрессор,
Его жертвам не понять.
Но вернётся он к рассвету,
Вновь окажется, как все,
Фарой подмигнёт он свету,
Затерялся в полосе.
И неясно никому,
Только солнцу одному
Их рассудит только дождь,
Мчится дух индейца, вождь.

 

 

Меч колдуна.

 

Стоял он на краю обрыва, улыбался

И вещь всего одну он выбросить хотел,

Но меч его проклятый в землю не втыкался,

Он выпустил из рук— на дно не улетел.

Но воин всё стоял, избавиться пытался,

На нём нет крови, но изрядно надоел,

За что, скажите мне, по жизни он достался?

Всё, что другим легко, лишь в битве я имел.

Я выброшу его, война мне надоела,

Хочу удачи я, не более того,

К тому же и мечта навеки улетела,

И кроме тех боёв не вспомнить ничего.

Тут за спиной колдун из сумрака явился

И птицы вдруг умолкли, и тихо он сказал:

—Ты от своей судьбы не сможешь удалиться,

Я много лет назад тебе его ковал.

—Ну что же, забери! Подарок пригодился,

Он мне мешает жить, он трудностей очаг,

Тебе я отдаю, и сам перекрестился…

Но он не исчезает моей жизни главный враг.

—Обратно не возьму, могу я переплавить:

Топор, клинок, секира тебе её нести,

Тебе меч для того, чтоб человека славить,

Смиришься, и тогда начнёт тебе везти.

 

 

Мой Наро-Фоминск.

 

Москва— столица русская, как девица красна,

Её Превосходительство везде она, она…

Престольная, нарядная, собой тревожит ночь,

А мы же партизаны берегли её как дочь.

И гордый мой Наро-Фоминск достойный кавалер,

Ухаживал, заботился как статный офицер,

Шелка цветные разные торжественно дарил,

Работал сам без праздников, и преданно служил.

В огне военном брёвнами крошился поутру,

Но каждый житель говорил: не сдамся! Не умру!

Гудели танки, криками окрасилась река,

Солдаты обожженные на кончике штыка

Держали немцев день и ночь, не думая про сон,

Всё так же, как когда на нас напал Наполеон.

Всё выдержал и выстоял, но плакал стариком,

Когда узнал про детское распятие окном.

Переживал за каждого— танкистов и солдат,

Он помнит кабель связи, что зубами был зажат,

Прыжки из танка мёртвого в пока ещё живой

С безумною, но гордою, отчаянной стрельбой.

Стряхнув военный пепел рывком с могучих плеч,

Всегда готов он обнажить борьбы народной меч,

Дыша угаром трёх дорог, он новый всё равно,

Она же не запомнила лица его, давно—

Вчерашний день Москве негож, превозмогая боль,

Уж коль Москва Царица, Мой Наро-Фоминск Король!

Кто скажет мне: оно не так! Я возражу— постой!

Я, как и Славный город мой, не покривил душой!

 

 

Знайте!

 

Пусть сегодня мой не валялся конь,

Уже завтра на оном в яблоках

Проскачу сквозь города блат и бронь,

Подниму пыль на старых ярмарках.

Не беда, что сегодня пропало пеплом,

Пусть сегодня те, кто не должен, рады:

Они алчны, они до народа слепы…

А я есть народ, часть его громады!

Завтра будет лучше, и в это веруем

Православный, католик да атеист,

Будет крепче, твёрже, на совесть сделаем,

Человек богатырь и чуть-чуть артист.

Пусть сегодня бесится тот с дубиной,

Он глупей, слабей, как младенец гол,

Ничего, зато ему хворостиною

Завтра сделаю в толстое брюхо укол.

И тогда, не считаясь со стереотипами,

Не на белом, и даже не на буланом,

Пронесётся в яблоках конь меж типами,

На недели вперёд выполняя планы!

 

 

 

Был в Кремле. Русской речи не слышал.

 

Был в Кремле. Русской речи не слышал.

Он оставлен Отчизной без боя…

Непонятно, такое как вышло?

Итальяно-японское поле…

Молчаливо старинные башни

Наблюдали на древнем просторе,

Как средь памяти нашей, вчерашней

Разлилось басурманское море.

В куполах отражается светом

Солнце летнее. Но непривычно:

Почему здесь своих сейчас нету?

Почему всё так «демократично»?

Где они— поколение свежее?!

Где родители, деды и внуки?

Глаз рябит иностранной одеждою,

Интересно же им, не от скуки

Путь огромный досюда проделали,

Наших мало сегодня— так вышло…

Хорошо меж родными приделами,

Был в Кремле, но я наших не слышал.

 

 

Авантюристов не хватает.

 

Где те, кто будням непокорен?

Где те, кто, скомкав, бросил лист?

Глядит на пропасть с колокольни

Очередной авантюрист…

Тянулись люди к магазину,

Под вывескою каждый горд,

Не опозорят их седины,

Но не родится новый Форд.

Нас тянет вновь на авантюру,

Хоть неспокойно на душе.

Родятся дураки и дурры,

Совсем не Кошкин, не Порше.

Никто под яблоней не дрыхнет,

И не прольёт воды из таза,

Мотор ГАЗели не утихнет,

Но не хватает нам ЯАЗа,

Который вёз, как русский парень,

Поверх хребта десятки тонн…

На выдумку лентяй бездарен,

Не Бендер, не Наполеон.

Авантюристов не хватает!!!

Ни на приёмах, ни в народе.

Наряды яркие бросают,

Одевшись в серое (по моде).

А я надену галстук яркий,

Пойду искать людей способных,

Кому не холодно не жарко,

И отыщу себе подобных!

 

 

Примечания.

 

Хозяин серебряной башни: Существует легенда о том, как однажды Акинфий Демидов играл в карты с императрицей Анной Иоанновной и очень крупно проигрался. Расплачиваясь, он вынул из кармана горсть новеньких серебряных монет. Императрица спросила: «Скажи-ка, Акинфий, чьи это деньги — твои или мои?» Но Акинфий не растерялся и отвечал: «Твои, матушка, твои, всё твоё — и мы люди твои, и работа наша — твоя».

 

Таинственная Россия: В Подмосковье обнаружены следы динозавров. Последние десять лет пристальное внимание специалистов Палеонтологического института РАН и кафедры палеонтологии геологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова привлекает карьер в посёлке Пески, где были обнаружены кости черепах, крокодилов и динозавров, которых стали называть подмосковными или песковскими динозаврами.

 

33 грамма: Средний вес боевого ордена 31-33 грамма серебра.

 

Ради будущего: Иистория, не легенда, прошу заметить! Произошла в 70-е годы XX века опять же в Москве. Из одной больницы родом она. Жил на свете человек с редчайшей аллергией на женские волосы. Из-за этого по понятным причинам свидания и встречи приносили ему лишь вред, и он никак не мог жениться. Однако, нашлась одна особа, которая ради будущего с этим несчастным героем обрилась наголо, а для того, чтобы выходить в люди надевала парик. Всё это отнюдь не смешно, но действительно имело место быть.

 

Дьявольский ветер: Дьявольский ветер— это казнь. Суть процесса состояла в том, что виновного привязывали под локти к лафету и делали в спину холостой выстрел из пушки. Наглядно это изобразил В.В. Верещагин на своей картине «Подавление индийского восстания англичанами» (1884 год).

 

Гремячая башня: По двум легендам о Гремячей башне во Пскове.

 

Крестинк северного ветра: На нынешней Комсомольской площади Москвы (она же площадь трёх вокзалов) до строительства железных дорог было заброшенное, песчаное место, на котором стоял монастырь. Однажды, по преданию, одинокий старец под проливным дождём постучал в ворота деревянного монастыря. Монахи не впустили его и он, воздев руки к небу, проклял эту землю— ливень усилился, пески размыло и монастырь ушёл вглубь земли.

 

Поезд-призрак: По легенде данный поезд курсирует по Кольцевой линии московского метрополитена в последний день месяца незадолго до закрытия станций. Его ведёт машинист в форме 50-х годов, состав останавливается на каждой станции, лишь изредка открывая двери. Попавший внутрь присоединяется к компании умерших при строительстве рабочих и таких же пассажиров, как он сам… Выхода из вагонов нет.

 

Идеальная жена: Согласно легенде, сподвижник Петра I Яков Брюс сделал механическую женщину, фактически робота (современники отмечали, что она была похожа на живого человека).

 

Перекрёсток смерти: по нескольким легендам о районе Чистых прудов. Сам перекрёсток— пересечение Чистопрудного бульвара с улицей Покровка.

 

Молога: Город в Ярославской области полностью затопленный при строительстве Рыбинского водохранилища в 1947 году.

 

Обожжённое небо: По легенде на месте нынешнего района Останкино были захоронения самоубийц, а по тем местам ходит призрак бабки Агафьи, занимавшейся колдовством. И сейчас она появляется около телебашни и предупреждает о несчастьях.

 

Формула счастья:  В Санкт-Петербурге, в квартале аптекарей, есть аптека Александра Пеля, во дворе которой стоит башня. По легенде она исполняет желания, если цифры складываются в определённый код. Цифры меняются сами собой ежедневно.

 

Литейный мост: По легенде на дне Невы под Литейным мостом лежит древний ритуальный камень. В определённые дни над реальным мостом возникает мост-призрак. Ступившие на него пропадают бесследно.

 

Сенная площадь в старые времена притягивала к себе воров и разбойников, а когда-то на этом месте был лес, где и прятались нечистые на руку. Сам дом с ротондой находится по адресу Гороховая 57.

 

Танец с призраком: Есть легенда о том, что призрак сподвижника Петра I Франца Лефорта свободно перемещается по улицам и приглашает людей на танец. Музыку его любимого гавота часто слышат перед аварией в лефортовском тоннеле.

 

Замоскворекие волки: по легенде об Алёне— принцессе волков, которая приходила на каждую показательную травлю, вследствие чего хищники вырывались из загона.

 

Туман грядущих перемен: Существует легенда, что за некоторое время до того, как Наполеон напал на Российскую Империю, москвичи видели ястреба, запутавшегося крыльями в литой фигуре двуглавого орла, венчавшего Сухаревскую башню. Люди, понимающие грядущие перемены, связали это с тем, что враг также бесславно «запутается» в России и будет повержен.

 

Призрак бутырского замка: по преданию Пугачёв был заколот пиками непосредственно в замке, так как Императрица боялась, что он сбежит с казни, на площади же казнили ни в чём не повинного человека, как две капли похожего на Емельяна.

 

Мотобот дьявола: мотобот-призрак № 666 на Ладожском озере. Некогда был куплен финским моряком для поиска сокровищ ладожских духов.

 

 

 

 

Прочие дополнения:

 

Паровоз: Паровоз везёт эшелон с боеприпасами, и этот паровоз— О^В («Овечка»).

Морской бой: Подвигу патрульного корабля «Туман» (до 1939 г. Был траулером). Находясь с 4 августа 1941 года под командой старшего лейтенанта Л. А. Шестакова в дозоре на линии м. Цып-Наволок — меридиан Кильдин Вест, 10 августа 1941 года обнаружил три германских эсминца типа и передал об этом донесение оперативному дежурному Северного флота, выполнив свою боевую задачу. После этого «Туман» начал маневр уклонения и постановку дымовой завесы. Германские эсминцы, имевшие многократное превосходство в ходе и артиллерии, сблизились с «Туманом» на 50 кабельтовых и с третьего залпа перешли на поражение. «Туман» получил 11 прямых попаданий 127-мм снарядами. Были убиты командир и комиссар корабля. Из-за повреждения кормового орудия ответного огня СКР-12 вести не мог, но раненый рулевой краснофлотец К. Д. Семенов и радист старший краснофлотец В. К. Блинов совершили подвиг — под нацистскими снарядами подняли флаг корабля, сбитый с мачты.

Наро-Фоминск: Районный город в 70 км от МКАД, Город Воинской Славы, «Калитка Москвы». Население более 70 тысяч, первое упоминание 1339 г., статус города 1926 г.

Ключ-город: Шлиссельбу́рг (нем. Schlüsselburg—«ключ-город»).

По замыслу автора действия героев из части «Пульс большого города» происходят в Москве, «Здесь живу я…»— в Наро-Фоминске. Никаких уездных городов N не подразумевалось. Образы героев собирательные.

Фотографии сделаны автором.

Содержание.

 

Стрелы истории……………………………..1

Ледовое побоище……………………………..2

Куликовская битва .. …………….………...…3

Взятие Казани...………………………………7

Покорение Сибири Ермаком………………...8

Опричник……………………………………..9

Воевода Шеин……………………………….10

Утро стрелецкой казни……………………...11

Битва под Полтавой…………………………12

Потаённое судно…………………………….13

Переход Суворова через Альпы……………14

Хозяин серебряной башни………………….15

Братья…………………...................................16

Сражение на Березине……………………....17

1812…………………………………………..18

Монах………………………………………...20

Предчувствие………………………………..20

Дети преисподней…………………………...21

Присяга………………………………………22

Синопское сражение………………………..23

Андреевский крест………………………….24

Распутин……………………………………..25

Король свинца……………………………….26

Железная ласточка…………………………..27

Прорыв………………………………………28

В июне 41-го…………………………………29

Сталинград…………………………………..30

День решающей битвы……………………...31

Хатынь……………………………………….32

Последний герой.…………………………...33

Форсирование Днепра……………………...34

Морской бой (подвигу «Тумана»)………….35

900……………………………………………36

Я— истребитель……………………………..37

Севастопольский ветер.…………………….38

Паровоз………………………………………39

Накануне Великой Победы………………...40

Битва за Берлин……………………………...41

Всадники…………………………………….42

Нет, они не умерли………………………….43

Последняя ночь……………………………...44

Операция «Дунай»………………………….45

1991…………………………………………..46

На пороге зари………………………………47

Ветеранам Великой Отечественной Войны48

Смотрю на город (исповедь танка)………...49

Цхинвал……………………………………...50

Отражение…………………………………..51

На рубеже тысячелетий……………………..52

Неоновый Пушкин………………………….53

Учебник итальянского……….......................54

Индейское проклятье……………………….55

Люди в красных перчатках…………………56

Ген тщеславия……………………………….57

Таинственная Россия……..………………....58

33 грамма…………………………………….59

Не инквизитор, не палач……………………60

Мир будет……………………………………61

Русская Зима……………………………...62

Право на реванш………………… … …63

По десятому кругу……………………….64

Весна и Осень…………………………….65

Жёлтое платье……………………………66

Осень……………………………………...67

Кузнец-Декабрь………………………….68

В обнимку с Весной……………………..69

Скрипач…………………………………..70

1 сентября………………………………...71

В гостях у Осени…………………………72

Весеннее………………………………….73

Колокол…………………………………..73

220 V……………………………………...74

Джокер……………………………………75

Ночь………………………………………76

Медсестра………………………………...77

Ангелы Весны……………………………78

Дирижёр тишины………………………..79

Фиолетовый закат………………………..80

Урановое стекло………………………….81

Снег……………………………………….82

Ночные тени……………………………...83

Я здесь…………………………………….84

Пульс большого города………………...85

По ту сторону стекла…………………….86

Американец………………………………87

Вчерашний дождь………………………..88

Перекрёсток……..………………………..89

Маршрутка………………………………..90

Пульс большого города……………………91

Хамелеон…………………………………...92

Ледяные перезвоны………………………..92

Огненные люди……………………………93

Иzлом………………………………………94

Новые краски……………………………...95

Повелитель пластилиновых человечков...96

Красным по белому………………………..97

Крымский мост……………………………98

Домой………………………………………99

Кто………………………………………….99

Авто во дворе……………………………..100

Короны из консервных банок……………101

Честь мундира…………………………….102

Мегаполис..……………………………….103

Натиск……………………………………..104

Они уже идут……………………………...105

Один из нас………………………………..106

Не сдавайся!.................................................107

За 32 секунды до конца…………………..108

Последний луч……………………………109

А ты?............................................................110

Московское метро………………………...111

Навстречу поезду метро………………….112

Станция метро «Достоевская»…………...113

Станция метро «Маяковская»…………....114

Отражение………………………………...115

Герои вчерашних плакатов……………....116

Она водит троллейбус…………………....117

Знакомая незнакомка……………………..118

Ради будущего…………………………..119

Апельсин………………………………..120

Оптимизм поспорил с Пессимизмом….121

Цейтнот………………………………....122

Дьявольский ветер……………………...123

А Вы и не видели……………………….124

Комик……………………………………125

Старый приятель...……………………...126

Родина…………………………………...127

Городские легенды…………………….128

Новгородский голубь…………………..129

Гремячая башня…………………………130

Крестник северного ветра……………...131

Поезд-призрак…………………………..132

Идеальная жена…………………………133

Перекрёсток смерти…………………….134

Город под водой (Молога)……………...135

Обожжённое небо………………………136

Формула счастья………………………...137

Литейный мост………………………….138

Сенная площадь…………………………139

Танец с призраком…………………..…..140

Замоскворецкие волки………………….141

Туман грядущих перемен……………....142

Золотая подкова…………………………143

Домик Нащокина………………………..144

Призрак Бутырского замка……………..145

Мотобот дьявола………………………...146

Здесь живу я………………………….....147

Кавалерист. (В память о деде)………….148

Наро-Фоминск…………………………….149

Река Нара…………………………………..150

Фабрика……………………………………151

Берёзовая роща……………………………152

Дым синуса………………………………..152

66…………………………………………...153

Храм и танк………………………………..153

Лес………………………………………….154

Вокзал……………………………………...154

Город на крови…………………………….155

Генерал-клён……………………………....155

Никольский храм……………………….....156

История одного города……………………157

Деревня…………………………………….160

Ночь. Фонарь………………………… …161

Новый год…………………………………162

Здесь живу я……………………………….163

Якунчикова дача………………………….164

Пень………………………………………..165

Отгрохотали танки………………………..165

Зимний лес………………………………...166

Ветер……………………………………….167

Наша Родина………………………………168

Мой край…………………………………..169

Дух города………………………………....169

Огненный рейс…………………………....170

Городской автобус…………………… ...171

Т-34-85……………………………………..172

Электричка………………………………..173

Пластмассовые лица……………………...173

Ломовые…………………………………..174

23 февраля………………………………...174

Трубач……………………………………..175

Воскресенье………………………………176

Остаёмся…..………………………………177

Мы…………………………………………178

Вечный огонь……………………………..179

ТЧ-9 «Фили»……………………………...180

Красный закат…………………………….181

Дед Мороз…………………………………182

Мама…………………………………….....182

Человек из прошлого……………………..183

Городские перезвоны………………….....184

Новогодние игрушки………………….....185

Первый снег………………………………186

У книжного магазина………………….....187

Кукловод………………………………….188

Дороги…………………………………….189

Рождество………………………………...189

Крик……………………………………….190

Триколор………………………………….191

Ночной показ……………………………..192

Москва…………………………………….194

Утро……………………………………….195

Флейтист………………………………….196

Чай с лимоном……………………………197

На вокзале…………………………….......198

Бесконечность……………………………199

Театр ночи………………………………...200

«Ключ-город»…………………………….202

Север……………………………………..203

Яблоневый сад…………………………..204

8 марта……………………………………204

Легенда о журавле………………………205

Масленица……………………………….207

Пасха……………………………………..208

«Волга»…………………………………..209

Дорога в никуда…………………………210

Пойдём со мной…………………………211

Было время………………………………212

Нитка…………………………………….213

Не случилось…………………………….213

Паровозы счастья………………………..214

Касается каждого………………………..215

Двойной удар……………………………216

Призраки Нарских болот……………….217

Фабрика кукол…………………………..218

Никогда не уеду отсюда………………...219

Обелиск………………………………….220

Братья по крови…………………………221

Дух индейца……………………………..221

Меч колдуна……………………………..223

Мой Наро-Фоминск…………………….224

Знайте!.......................................................225

Был в Кремле…………………………….226

Авантюристов не хватает……………....227

Пояснения……………………………….228

 

 

 

УДК 882

ББК 84 (2Рос-Рус) 6

 

П32 А.А. Пименов

«Пойдём со мной»

М.: ООО «ИПЦ «Маска», 2013 – 6с.

 

ISBN 978-5-91146-929-0

© А.А. Пименов, 2013

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/