Непродажные

 

Грош цена тому, кто стать над другим захочет
Булат Окуджава.

 

 

Часть первая. Средство против брезгливости.

 

Небо всегда покровительствует невинности.

Бомарше.

  

Зачем придумывать имя ребенку, если этим именем его называть не будут? Имена абсурдные, взятые из иностранных книг и телесериалов в эту категорию попадают безапелляционно, в  Настином же имени ничего экзотического не было, а никто ее  так не называл. Никто, кроме мамы – но это было давно, в раннем детстве. Что бы ни случилось, мама каждый вечер приходила к ее кроватке пожелать доброй ночи, подоткнуть одеяльце и поцеловать. Еще мама называла ее своим солнышком и говорила, что с Настенькой никогда ничего плохого случиться не может, потому что девочка (мама уверена) никогда не сделает того, чего можно стыдиться – дочка свято верила родному человеку и рядом с мамой не боялась ничего на свете. От мамы приятно пахло мятной отдушкой и еще чем-то незнакомым. Правда, со временем мамин голос становился почему-то не таким твердым, и посторонний человек, услышь он вечернюю присказку со стороны, не увидел бы ничего впереди оптимистичного.

Потом мама стала приходить прощаться не каждый вечер. Отец, никогда не испытывавший к дочери нежных чувств, даже не думал скрывать, что любит больше сына – Борис был двумя годами старше и служил объектом обожания всей семьи. Часто с видом мудрого наставника повторял отец пересказ надоевшей басни про то, как одна из двух попавших в молоко лягушек взбила под собой масло, а другая, склавши лапки, утонула – Настя никак не могла понять, в чем же состоит Борькино трепыхание, и почему ее считают ленивой. Непосредственный папин начальник однажды на полуофициальной вечеринке услышав стихи в Борином исполнении, авторитетно заявил, что в семье растет великий артист. И хотя стихи были прочитаны по-пономарски бездушно, с постоянными запинками и мамиными подсказками, а Настя за это время уже трижды произнесла весь текст про себя (брат зубрил три четверостишья два дня подряд и не запомнить простой набор слов было невозможно), ореол особенного, да еще заслужившего похвалу отцова начальника, ребенка витал с тех пор над братом долго.

К матери отец все чаще обращался в форме рыка или окрика, называя всякий раз «алкоголихой», а  о дочери последней говорил «твоя», присказывая без обиняков, что сразу не советовал лишнего ребенка рожать.

Еще позже мама вместе с Настей переселилась на другую квартиру.

Способ поделить двоих детей при разводе мама назвала «финт ушами» - кто знает, чего больше в таком варианте разъезда: прагматизма или подлости, но в этом случае алиментов  никто никому не платит.

Новая квартира была значительно меньше, однокомнатная, но все же изолированная, с удобствами, а это для райцентра уже неплохо.  Для Насти главным было – наличие водопровода – это давало возможность умываться и мыть руки, а также ноги на ночь. К  чистоте мама приучила дочку с малолетства, и девочка не могла есть, предварительно, по приходе с улицы или после туалета не вымыв рук. Отцова квартира была хоть и больше, и район престижнее, но без водопровода и слива. Застав сестру за мытьем рук, Боря всякий раз бежал доносить отцу – последний громогласно  зачитывал целую речь о неблагодарности той, кто ни литра воды в дом не вносит и ни грамма помоев не выносит.

Мама к Настиной кровати больше на прощанье не подходила – ведь прощаться смысла нет, когда спальные места рядом. Насте ничего сильнее не хотелось, чем услышать на ночь мамины слова, но последняя поздним вечером все чаще вообще ничего членораздельного произнести не могла. Запах перегара уже не исходил от женщины, он стал запахом самой комнаты.

После появился дядя Петя, мама регулярно выпускала Настю во двор погулять  там, и девочка  одиноко бродила, отражая насмешливо-жалостливые взгляды приподъездных старух.

Вечерами мама уже не пребывала в коматозе, но и с Настей не разговаривала, лишь суетливо ворочалась с боку на бок.

Потом мама сказала, что Насте придется некоторое время пожить в интернате, куда девочку и привезли двое взрослых людей. Был вечер, зима, темнело рано, Настя готова была разрыдаться, но ее поспешил утешить дядя Петя, указав на небе неестественно желтую звезду и произнеся с сосредоточенным видом мудреца:

 - Смотри, Малая, это Марс. Мать за тобой вернется, когда он посинеет!

- Правда? – всхлипнула привыкшая верить всем взрослым девочка, - даже если сегодня ночью?!.

- Сто пудов, иначе я не мужик! – поклялся дядя Петя. – Ты главное следи внимательно и не пропусти!

Три ночи Настя не спала, лишь смотрела на небо – но желтизна планеты не проходила. Тогда на утро четвертого дня во время прогулки выдвинулась она в обратный путь самостоятельно. Развитая девочка пяти лет свободно ориентировалась в городе районного значения, правда, места жительства мамы отыскать не смогла, а вот до квартиры отца добралась без эксцессов.

Вечером того же дня в присутствии ребенка состоялась такая сцена между бывшими супругами, какой еще не видала девочка в своей жизни, запомнилась папина фраза: «Если еще попробуешь Эту куда-нибудь сплавить – я ее себе заберу, но с тебя алименты за двоих стребую!»

Настя вновь осталась при матери.

Дядя Петя оказался прав: Марс не посинел, и мама действительно не вернулась. Нет, женщина была рядом, случись процессу идентификации – подмены никто бы не определил, даже экспертиза ДНК. Но той прежней мамы уже не было внутри осязаемой оболочки, чужая женщина в трезвом виде все чаще с молчаливой ненавистью смотрела на собственного ребенка, а в подпитии называла дочь, наследуя дядю Петю, «Малая» и жаловалась, что именно последняя загубила ей жизнь. Вскоре дядя Петя пропал, его место занял дядя Вова, потом дядя Слава, дядя Коля, дядя Ашот, еще множество всяких там дядь, многие приходили лишь поздно ночью, и девочка всякий раз ждала, когда закончится распитие, потушат свет, потом в редких случаях было под одеялом на маминой кровати тяжелое дыхание двух изможденных спиртным людей – к счастью процесс совокупления редко длился дольше трех минут – выгонять девочку на улицу среди ночи никто не пытался, но и выйти в кухню парующиеся почитали ниже своего достоинства.

Шло время, одиночные визитеры стали сменяться компаниями, там дяди от тёть отличались лишь наличием щетины на щеках. В квартире были рады всякому, кто приходил с емкостью чего-нибудь спиртосодержащего. От всех, включая маму, разило уже не перегаром, а запахом гниющего желудка и застарелой на одежде мочой – Настя нашла, что чем быть свидетельницей таких ночных посиделок, лучше уж терпеть маминых любовников. Надо отдать должное, все без исключения гости Настину неприкосновенность чтили – а может, просто не было сил на эффективные действия сексуального характера. Но даже заниматься уроками девочке стало негде. Единственный стол, время от времени переносимый из комнаты в кухню и обратно, был вечно занят, либо завален объедками. Главным внутри квартиры убежищем стал туалет – там, когда с учебником, когда с книгой запиралась девочка – но и туда время от времени щемилось какое-нибудь человекообразное существо. Хорошо, что школьная программа не так уж и сложна: по многим дисциплинам хватало Насте перемен для выполнения домашних заданий. Уроки же устные усваивались и в стенах отхожего места. Классная дама, долго и упорно приглашавшая родительницу к себе на беседу передаваемыми через Настю записками, после первого и единственного маминого визита в школу, за который девочке стало невыносимо стыдно, сочла за лучшее общаться лишь с самой ученицей, кого ровесницы - свидетельницы кошмара – сразу окрестили Алкашкой.

Тщетные  Настины попытки  навести в квартире порядок в конце концов свелись к ежедневному – если требовалось – выгребанию объедков и вытиранию наблеванной массы в самых неожиданных уголках жилища. Поскольку из еды в доме бывала лишь закуска, да и то не всегда, Настя привыкла вести обособленное и тайное ото всех хозяйство –  даже разведенная кипятком мивина* (*мивина – здесь и далее – вермишель быстрого приготовления любого производителя) приятно радовала на фоне пересохших огурцов и вонючей селедки. Все деньги, какие удавалось у матери на питание выудить, прятались там, где никто из визитеров их бы не нашел. Еще в распоряжении девочки была наличность, что получала она, тайком сдавая найденный на улицах металл или макулатуру – здесь шифроваться приходилось еще глубже, ведь утилизацией ненужного промышляли многие мамины собутыльники. Самое главное в этой среде – не сказаться носителем денежной массы, иначе всю наличку вымутят мольбами, просьбами, угрозами – деньги, как правило, берутся в долг, но после этот долг кредитору традиционно бывает прощаем. Несмотря на всю Настину осторожность, разношерстный коллектив за несколько лет задолжал таким образом девочке нарастающим итогом не одну сотню гривень.

Смерть матери не стала для Насти оглушительным ударом – возможно потому, что потерю родного человека пережила она давно. Уже готовилась девочка-подросток к переезду в тот самый интернат, из окна которого наблюдала когда-то за небесной сферой, но когда дело касается недвижимости – редкий несовершеннолетний решает самостоятельно дальнейшую свою судьбу. Дело в том, что квартира, где проживали мать с дочерью, принадлежала новой жене отца девочки – формально покойная при жизни ее у владелицы арендовала. По смерти арендаторши появилась возможность «съехаться», обменяв через сделку купли-продажи две квартиры на одну почти в самом центре Краснооктябрьска. В дому, куда въехали, долгое время было общежитие преставившегося еще в начале девяностых паровозоремонтного завода. Организаторскими талантами отца семья всегда восхищалась – и теперь удалось формально именно купить сложенную из трех 18-метровых комнат изолированную квартиру, причем это жилье во всем корпусе общаги по сей день является единственным приватизированным официально – за право собственности на другие комнатушки долгие десятилетия бьются накрученные правозащитниками жильцы, получившие койко-места еще до либерализации рынка жилья. Отец был хоть и на рядовой должности, но все же в горфинотделе – фактически, районного масштаба номенклатура, а этот фактор в украинских перифериях порой ускоряет течение юридического процесса в разы. Из 54-хметрового пространства слеплены были путем также узаконенной в БТИ перепланировки и дорогостоящего ремонта три полноценные разновеликие комнаты, свой санузел, кухня и при ней – конурка для прислуги – именно туда и заселилась призреваемая несовершеннолетняя. Больше и некуда: в одной комнате обитал повзрослевший Борис, в другой – отец с мачехой, так и не родившие в браке детей, из третьей устроили залу, как и приличествует достойным уважающим себя людям. В первый же день совместного проживания превентивно было родителем сказано о том, каким душевным благородством обладают люди, способные пригреть ближнего и тем осчастливить, и какой неблагодарной свиньей надо быть, чтобы ежечасно не ценить этого. Побасенка про лягушек не исчезла из его репертуара, но теперь Настю больше потешало техническое несоответствие: чтобы взбить сливки, потребна мощность раз в тысячу высшая, чем у лягушачьих лапок.

 

С питанием проблем не было, хотя попреки в адрес явно лишней жилицы вновь сыпались от всех троих. Мачеха, почему-то любившая Борю как родного, Настю пропорционально возненавидела, всякий раз называя прожорой и ставя в пример ее брата, который съест на завтрак отбивнушку-другую – а к гарниру не прикасается, эта же как нападет на макароны или кашу – за уши не оттянуть. Следует отметить, что мачеха, на кухне распоряжавшаяся всем безгранично, ни мясных, ни рыбных блюд на падчерицу даже не планировала. На это Настя не пеняла, а вот причитания отца о необходимости экономии воды ее первое время сильно коробили. Дело в том, что на квартиру с целью как экономии, так и отмежевания от прочих обитателей корпуса, установлены были водомеры. Отец почти каждый день сетовал, что дочь слишком часто моет руки – а ведь за все это нужно платить живые деньги – и сразу предостерег от поползновений принимать душ чаще, чем раз в неделю. Зато по новому месту жительства был переквалифицированный в письменные журнальный стол в каморке самой девушки. Заниматься и читать теперь можно было с большим, чем ранее, успехом.

В одну из пятниц математичка Елизавета Федоровна, подозвав к себе Настю,  предложила ради массовости сходить в воскресенье на районную олимпиаду. Отказывать повода не было – женщина была одним из немногих в новой школе педагогов, относившихся к формально трудной девочке-подростку по-человечески. Задачи оказались на удивление легкими, а уже в среду учительница выдала Насте грамоту с отметкой о первом месте и сказала, что через три недели девушку ждут на олимпиаде областной. То было время жесткого безденежья, поэтому оплатить билет до Харькова предлагалось родителям ученика. Настя не стала к отцу даже подходить – то ли предвидя ответ, то ли не желая досаждать – сумма на билет туда-обратно была подъемной для нее самой, ведь по старой привычке подбирать и сдавать стекло, металл, бумагу на улице она не перестала и заначка никогда не иссякала до полного опустения. По возвращении в райцентр ждала девушку очередная истерическая тирада: днем мачеха остро нуждалась в ее помощи по хозяйству, а когда выяснились цель и направление поездки, строгий отец вовсе не обрадовался талантам своего ребенка, а прочел наставление о том, что собирать на улице всякое – удел исключительно бомжей, и ему очень стыдно, что его родная дочь идет таким позорным путем. Второе место на области не сильно Настю утешило, но и не ошарашило: еще по выходе из аудитории, проверяя работу в уме, нашла она у себя в самом «дорогом» задании ошибку. Математичке же объявила, что во внеклассных работах участвовать больше никогда не станет.

Настин день рожденья припадал на декабрь, училась она с рожденными ее старше, поэтому от брата отставала лишь на год. Выпускной класс ставит учащегося перед неотвратимостью выбора заведения, где надлежит учебу продолжить. Уже давно семейный совет постановил, что Борис, бесспорно, насеет в себе дар талантливого актера (а кое-кто не сомневался, что даже гениального), но, во-первых, стезя сия усыпана терниями, завистливых бездарностей тьма, и если усмотрят в конкуренте зерно таланта – непременно заклюют, как индюки гадкого утенка,  при этом таких связей, чтобы гарантированно трудоустроить на сим поприще сына у отца даже в Харькове не было. Во-вторых, был отец уж немолод и имел в районном учреждении верное (хоть и не очень хлебное) место, на которое охочих по его выходе на пенсию будет толпа. А если к тому времени сын блеснет поплавком на груди, да еще по профильной дисциплине – тогда можно будет без особых трудностей собственное кресло передать практически по наследству. Вот почему присматривались к экономическим факультетам разных Харьковских ВУЗов, понимая, что юридические точно не потянуть. Самое неприятное в те годы заключалось в необходимости сдавать вступительные экзамены, из которых семью больше всего пугала математика: с детства имея натуру утонченную и возвышенную, к тому же всерьез планируя развитие талантов на гуманитарной ниве, юноша естественным наукам  достаточного внимания не уделял, что теперь могло стать серьезной проблемой. Еще зимой нанят был репетитор – человек с высшим образованием, регулярно с будущим абитуриентом занимавшийся. Однажды брат забыл тетрадь с заданиями на кухне – Настя, взглянув и оценив сложность решаемых примеров без всякой издевки удивилась – зачем платить большие деньги за изучение того, что и так обязан знать каждый, имеющий в аттестате твердую тройку (разумеется, не по двенадцатибальной шкале)– вызвала на себя огнь праведного гнева, уверенность, что Эта над случайно обретенной семьей нарочно издевается, окончательную убежденность благодетелей в черной неблагодарности и всеобщее презрение.

В год выпуска брат в ВУЗ не поступил – срезался именно на математике, хотя Настя – теперь уже тайком пробравшись в запретную комнату –  списанные задания просмотрела, и лишь для разминки мозгов за полчаса все решила, правда, теперь об этом никого в известность не поставив. Над возмужавшим юношей довлела срочная армейская служба, но в те пацифические времена можно было устроиться на курсы при каком-либо ВУЗе, и это уже давало отсрочку без взяток – требовалось лишь оплатить курс обучения чему-нибудь несложному. На следующий год парня поступили уже на платное – чтобы с гарантией и с военной кафедрой – за ценой отец не стоял.

Не успела Настя получить на руки аттестат – мачеха обрадовала ее известием, что по рекомендациям знакомых, уважающих ее отца, девочка принята на работу в местный ЖЭК дворником. Попытка завести разговор о поступлении в ВУЗ окончилась истерикой и жалобами отцу: «Филя, ты слышишь, Эта нас совсем разорить хочет…»

В общем, работы Настя не боялась – даже с учетом того, что всю до копейки зарплату отдавала в семейный бюджет – но гроши за сдачу стеклотары, макулатуры, попадавшегося металла – этих доходов никто контролировать не мог, хотя приезжавший временами на побывку домой брат поглядывал искоса  с осознанием того факта, что не зря сестренка дольше, чем прочие дворники копается в бытовых отходах.

На втором курсе перевелся Борис на заочное – выпало в отделе, смежным с отцовым, хорошее место – упустить никак нельзя. Настя же, зная номинальную ставку служащего, а также имея информацию о суммах контракта за обучение, легко подсчитала, что с тем  лишь, чтоб  выйти в ноль, придется брату работать лет десять практически бесплатно  – отсюда напрашивался вывод, что официальное вознаграждение должно быть не единственным у госслужащего доходом. Но других доходов она также не видела, пока Борис не ввязался в бизнес. Чем именно торговал великоразумный брат – до поры в семье все молчали, однако с работы он каждый день возвращался на машине партнера, приоделся с иголочки, а еще в его комнате поселилась та, кого в семье называют невесткой. Успешным бизнес брата был несколько месяцев кряду – до того момента, как заинтересовались оборотом средств фискальные органы. Первое время Борис, возвращаясь со службы уже на автобусе, бодрился – Настя знала, что деловой партнер оказался настолько щедр, что деньги «на отбой» товарищу по бизнесу занял. Но прошли недели – и преуспевающий некогда бизнесмен перестал сам брать трубку телефона в доме. После несколько раз подбегал к кассе при выдаче Настиной зарплаты – что после служило поводом для наездов мачехи.

Последней каплей, подтолкнувшей к отъезду, стали регулярные почти плаксивые просьбы брата одолжить хоть немного денег  - наличность у девушки всегда была.

В Харькове жила младшая мамина сестра, а девушке соответственно - родная тетка при своем сожителе, которого сама она почему-то называла мужем. Муж сей был офицером таможни, а на тетку оформил торговую точку на Барабане – это очень удобно и выгодно сразу продавать то, что в прочих странах называется конфискатом. Тетя страдала маминой болезнью, но в меньшей степени: запоев не было, но и абсолютно трезвых дней Настя не припомнила за год проживания на квартире.

Тетка вела дом, и, надо отдать ей должное, порядок в трехкомнатной квартире был всегда идеальным: она никогда не прикладывалась к традиционной бутылке с джин-тоником до того, как подмести и  протереть везде полы.

Кто торговал на контейнере раньше, Настя не знала, но уже на третий день на предложение стоять на торговой точке пришлось согласиться – сразу было сказано девушке, что в Харькове филантропов вообще нет, а уж для нее и подавно. Стоять на контейнере было, разумеется, проще, чем вычищать отходы из мусоросборников в родном городе, при этом наличные деньги под вечер нужно было сдавать все до копейки. За каждую скидку покупателю гражданский дядя выедал мозг под вечер, наталкивая и тетку на мысль, что Мелкая подворовывает, принимая деньги, не стесняясь лапал малолетнюю работницу, прямо намекая, как можно загладить споры. В соседнем контейнере торговала неопределенного возраста вьетнамка, кого все русскоговорящее окружение называло Анькой (самая легко произносимая часть ее имени звучала как «Хань») –  та, сообщая соседке о приходе ее хозяина, последнего называла не иначе как мужем и ехидно ухмылялась на все Настины уверения о том, что кроме производственных, у нее с начальником отношений никаких нет.

Наконец моральное давление зашкалило, Настя решила, что сопротивляться глупо – найти среди рыночных сооружений кабинет для уединения не сложно. В тот момент, который должен был запомниться девушке на всю жизнь, не ощутила она в плане физиологии  ни удовлетворения, ни отвращения – лишь ассоциативное мышление выдавало сходство с процессом вытирания блевоты из-под маминых собутыльников или сортировкой содержимого мусорного контейнера: со стороны унизительное и оскорбительное действо, но если осознать, что это шаг к облегчению собственного существования и втянуться – ничего, такая же часть рабочего процесса. Единственное, что беспокоило – всегда нужно заботиться о защищенности процесса – и это даже важнее мытья рук перед едой.  С Анькой Настя больше не пыталась спорить, уяснив, что на другом конце Евразийского континента межполовые в производственной сфере отношения не сильно отличны от наших.

Женщины, искренне считающие себя порядочными, вероятно, соперницу каким-то образом чувствуют, а, может, превентивно  отсекают возможных конкуренток – так что, войдя к работодателю в ближний круг и тем ослабив напор постоянных попреков (они не прекратились, верно, хозяин бизнеса работницу все же оставил под подозрением)  девушка одновременно почувствовала плохо скрываемую  к себе агрессию со стороны все больше поддававшей тетки. Наличных денег за работу ей по прежнему никто платить не собирался – при том, что нанимаемые продавцы из харьковчан, не считая положенной им комиссии с продаж, за один лишь выход на рабочее место получали среднедневную для того времени зарплату.

Все это наводило на мысль, кого-то, может быть, удручающую, но Насте показавшую впереди просвет хоть какой-то: если суждено ей карабкаться по жизненному склону, не пренебрегая профессией для женщин древнейшей, то лучше уж делать э т о профессионально и там, где заплатят больше. Не нужно быть ни великим географом, ни экономистом, чтобы обозначить на карте места повышенной концентрации финансовых потоков. Из доступных уроженке райцентра  в Харьковской области, имеющей на руках лишь внутренний паспорт, на слуху и на виду два оптимальных варианта: Москва и Киев, и первый из мегаполисов, хоть географически чуть дальше, но в денежном плане жирнее. Оставалось дождаться своего восемнадцатого дня рождения: вербовщики не то, чтоб высокоморальны – под заказ платежеспособному клиенту доставят и малолетку – но там за вовлечение совсем другой пункт статьи УК – значит, нужны другого уровня связи и других сумм взятки в случае «палева» – так что для массового рекрутирования предпочтительней совершеннолетние девицы.

«Требуются девушки для работы в танцевальных клубах Москвы и Московской области, опыт не обязателен, навыки приветствуются!» - лишь круглая дура  может поверить, что по такому объявлению набирают юных особ для танцевания. Хотя в составе группы нашлась одна    такая наивная – ее прыщеватый парень  пришел на Южный вокзал провожать собственную невесту, надеявшуюся подзаработать на их свадьбу – после этот же придурок приезжал за своей суженой в белокаменную. Никто контингент против воли к контактам, разумеется, не принуждает, но в какие долги влезла мечтавшая о пышной свадьбе пара – про то известно лишь богу, да, быть может, Зубатке. Прозвище бригадирше напрашивалось само, когда та открывала рот – «брехухи» шире зубов, ей бы в мультфильмы главной героиней! В то же время, лучшей для определенного сорта девиц мамки не сыскать: случись девушкам быть взятыми на солдатскую службу, из старшой вышел бы замечательный сержант. Не со зла, а по природной общительности, подгоняла непосредственная начальница работниц, недостаточно эффективно, по ее мнению, привлекающих к себе внимание клиентов традиционным  кличем: «Ну, живее шавольтесь, что вы – писюнов испугались? С вашим потенциалом интеллекта – это единственный шанс, пока не отъехали в свой Жопозасранск то же самое бесплатно делать!»  Многие из коллег роптали (разумеется, за глаза), на нетактичное, неуважительное с собой обращение, но Настя здесь была полностью на стороне начальства: цена проститутке – ровно такая, какую платит клиент, за вычетом процента всем руководящим и крышующим органам, последний от самой труженицы интимного фронта тоже не зависит. Так что, какие бы ни размещались в черепной коробке мозги – голова шлюхой должна использоваться вовсе не для философствований, а лишь для минета и немного – для обустройства быта. В этом плане Зубатка проявляла полный либерализм, предлагая подопечным на выбор проживать либо в съемной квартире (койко-место 200 долларов в месяц), либо в месте,  именуемом внутри коллектива «общагой» за 100. Настя интуитивно выбрала последнее не только по причине природного скопидомства: по хатам, разумеется, рейдов прикормленная милиция не проводила, но вот бдительные коренные москвичи порой стучали – причем совершенно бесплатно – стражам порядка – а поскольку безопасность Зубатка гарантировала лишь в самой  квартире, а каждый день с работы – на работу, да еще за продуктами идти нужно – нередки были случаи, когда кого-то из девок отлавливали и вышибали немало. «Общага»  же состояла из нескольких вагончиков и граничила  с вещевым рынком, либо являлась частью его – в это девчонки не вникали, главное, по выходе из места проживания можно было сразу смешаться  с толпой продавцов и грузчиков (многие из них проживали там же: рынок, согласно графика, работал круглосуточно, так что полностью очистить его территорию от  разнообразного люда не представлялось возможным никогда).

Настя и позже не разочаровалась в своем выборе – она уже тогда начала подмечать, что в минуту принятия краеугольного, или просто важного решения всегда делала верный выбор – в определенных кругах это называют фартом. Единственное, что раздражало привычную к чистоте девушку – отсутствие в вагончике условий для соблюдения правил личной гигиены. Первое, что сделала новая в помещении жилица – повесила снаружи перевернутый со срезанным дном шестилитровый пластиковый баллон, обустроив, по рецепту народных очумельцев, место для мытья рук. Как мыли руки соседки до ее заселения –  девушка не представляла – вполне возможно, вообще не мыли. А ведь для оказывающих интимные услуги соблюдение правил гигиены (по искреннему Настиному убеждению)  - непременное условие поддержания работоспособности – как для штукатура обязательная по окончанию работы помывка шпателя, мастерка, правила…  С первых денег, даже не предлагая никому консорциума, купила Настя на электрорядах того же вещевого рынка пластиковый с электротеном внутри полуведерный рукомойник, сразу соседками поименованный «подмывальней». Пользовались отгороженным шторками устройством все, но стоявшее под раковиной ведро частенько заполнялось до самых краев – Настя спустя несколько дней даже перестала напоминать о необходимости  выносить за собой – почти все время носила на слив сама. За излишнюю, по мнению соседок, любовь к чистоте, новую жилицу окрестили Досей, на работе клиентам представлялась также чужим – поэкзотичнее – именем.

Следующим шагом к обустройству быта в месте своего временного (но не краткосрочного) пребывания была попытка уговорить соседок вести совместное в плане питания хозяйство – это, по мнению девушки, сильно уменьшило бы затраты. То расхожее мнение, что Москва – один из самых дорогих городов мира, верно лишь для тех, кто ищет применения сильно отягощающим карман явно лишним денежным средствам. Тем же, кто поставил своей целью на питании экономить, в столице найдется недорогая, но относительно качественная провизия. Однако, необходимы некоторые вложения – в частности, покупка холодильника –хоть Настя и имела нужную сумму, но здесь ее уже «заело», и соглашалась она лишь на складчину. Это предложение почему-то принято было в штыки практически всеми жилицами – в крайнем случае говорилось, что нужно насесть на Зубатку, чтобы та обеспечила жилье необходимой бытовой техникой. Настя искренне удивлялась – ведь наличные у всех бывали, сумма складчины не превышала «сменный» заработок каждой даже в самый неудачный вечер! Но соседки упорно продолжали потреблять то, что называли «вкусняшками», а также купленные неподалеку шаурму, чебуреки, прочие фастфуды – Настя не удивилась бы, узнай, что кто-то из жилиц заказывает пиццу. Редко соображали на всех кастрюлю какого-нибудь первого, Настя же, уставшая в детстве от мивины, да еще наслушавшись о вреде продукта, потребляла в основном не требующие варки овсяные, гречневые и прочие хлопья, а из белковой пищи – чаще всего тушенку, иногда рыбные консервы – банка съедалась в один присест – хранить рыбу без холодильника неприятно – выходило питание по деньгам не дороже, чем в Харькове. Использованный чайный пакетик каждый раз служил одноразовой мочалочкой для помывки миски – прочие обитательницы бокса тарелки мыли почему-то лишь перед едой и то не каждый раз.

Жизнь внутри однополого коллектива – не важно, мужского или женского -  всегда несет отголоски нравов бурсы: варево из разносильных (в личностном аспекте) индивидов и выстраивание подобия иерархической лестницы делает совместное проживание более насыщенным. Правда, здесь Зубатка либерализма не допускала, хоть и квартировала отдельно от подвластного ей контингента – обо всех конфликтах узнавала не позднее, чем на следующий день – это наводило на мысль, что «стучат» многие. Но и в этом Настя не просто понимала – одобряла действия начальницы – пусти все на самотек – может и до поножовщины дойти. Особо агрессивных девиц выселяла  Зубатка без жалости, работы, правда, не лишая, но предлагая место постоя в Москве искать самостоятельно. Правда, на Настиной памяти громких споров не было – можно даже назвать атмосферу в коллективе условно добродушной. Поскольку телеприемник так же, как и холодильник, требовал для своей покупки складчины, первые месяцы приходилось вместо дикторов слушать рассказы соседок о своих нелегких судьбах. В первый же вечер очень общительная склонная к полноте Таня-Пышка насела Насте на уши, несколько раз повторив жалостливую историю своей, как она говорила, «счастливой, но невезучей» любви: она уже должна была выйти замуж, как мама ее жениха попала в автокатастрофу и слегла парализованная. Любящий сын остался при матери сиделкой, заявив, что не хочет ломать жизнь молодой девушке. Но любовь последней была так сильна, что она дала клятву насобирать денег на операцию будущей свекрови любым способом, а, если после любимый, узнав, каким именно, не захочет ее видеть – она, Таня, все поймет и сама уйдет с дороги – ее, мол, интересует лишь здоровье нечужой ей теперь женщины и счастье милого. Видно, все соседки по нарам уже историю эту прослушали не раз, ибо на Настю смотрели с легким сочувствием – а новая слушательница, внимательно всматриваясь в лицо рассказчицы, не решаясь   прерывать находившуюся явно в пограничном (не определить с какой стороны) состоянии – до приезда из краткосрочного «отпуска» в родной ПГТ в Луганской области Таниной землячки и одноклассницы. Галя (на работе Амалия) сентиментальностью, равно и деликатностью, не отличалась и со старта рассказала Насте то, что прочие давно знали – что парень этот сам девку в работу сплавил, да и не одну, а мамаша его действительно серьезно больна, поскольку цирроз у сорокапятилетней старушки перешел в рак печени, что не мешает ей лечиться каждодневно собственного приготовления самогоном – а еще трепались (правда, бездоказательно) что все отправленные на панель девки объекту воздыханий ни к чему, потому что с мамашей своей он не только киряет. Но влюбленная, зная, что доминирующей в отношениях подруге перечить не стоит, все же продолжала смотреть куда-то сквозь любого собеседника, вероятно, ощущая присутствие возлюбленного ею, невзирая на все клеветнические наветы – то есть оставаясь при своем мнении. Сама Галка в отношениях со всеми ставила себя жестко и пререканий не терпела – но в моменты искренности жаловалась, что на нервах из-за болезненных месячных – Настя же сразу определила, что, проходи женский цикл без боли, нашла бы девица другое оправдание своей психованности.

Волчонком поначалу посматривала на новую соседку юная цыганка Рада – так ее все называли, полного имени, равно и гражданства, никто не знал. При близком знакомстве оказалось, что пустословие свойственно и ромам, обе девушки спали на верхних нарах голова к голове – Рада, без всякого желания слушательницы еженощно выдавала целую лекцию на тему «как обувать лохов на улицах под видом гадания». Оказывается, самое главное в процедуре – выбор объекта, а для этого необходимо пристально вглядеться в глаза прохожему. Сила личности работающей с клиентом гадалки должна превосходить аналогичный показатель лоха в разы – при малейшей вероятности неповиновения кандидатура отбрасывается – опытная гадалка должна потенциальных неподконтрольных отличать сразу. По словам не состоявшейся вещуньи, гипнозом пользуются редко и лишь в крайних случаях – как гопники пистолетом – в идеале клиент обязан расставаться с наличными и имуществом без специальных мер воздействия. Определив на улице слабака, дальше стоит лишь одна задача – его разговорить, вернее, зацепить разговором – и тогда он полностью во власти руководительницы. Тем не много, они универсальны: в основном любовь, деньги, тщеславие – какая-то из них да затронет душонку окучиваемого. Первые часы разговора Настя не могла понять, почему  профессорша мошеннических наук, вместо чтобы стричь пачками лохов, даже не доходя до койки, раздвигает под ними ноги за фактические копейки – версии о том, что это приказ барона, каковой рядовым цыганкам надлежит выполнять беспрекословно, Настя не больно доверяла – будь ты хоть цыганским герцогом,  наличка в большем количестве никогда не помешает. Но, лишь раз пронаблюдав способ общения молодой цыганки с клиентом на точке, девушка поняла причину профнепригодности последней в сфере гадания, а также сделала для себя основополагающий на будущее вывод. Гадалка-неудачница даже на панели слишком пристально всматривалась клиенту в глаза – это порождает жалость к обрабатываемому объекту, восприятие его как человека – хотя на самом деле – с точки зрения шлюхи –  клиент – всего лишь материал, кусок мяса с отростком в том месте, где у противной стороны дырка. Физиологически обусловленный процесс и точный меркантильный расчет – вот суть работы девки – Настя положила себе прямо в глаза клиентам никогда не смотреть. А уж развод лоха на бабки – процесс, разумеется, сродни оплаченному соитию: тот, кто имеет деньги, но не знает, как их употребить, нуждается в квалифицированных в столь пикантном деле помощниках – но здесь работа ювелирнее и тоньше, поскольку реальная услуга неосязаема, а такса за нее  существенно большая. Юная цыганка клиентов жалела – вот почему теоретическая подкованность сразу теряла всякий смысл.

Самой, пожалуй, опытной в житейском плане была россиянка из Белгородской области. Светлане было 24, что делало ее в глазах соседок чуть не старухой. Ее прозвали Докторшей, хотя по должности, занимаемой прежде, «на гражданке» была она рангом ниже: девушка, закончившая школу с серебряной медалью, пять раз пробовала поступать в медицинский институт, успела за это время закончить медучилище и работала какой-то срок медсестрой на скорой. Уже с первых дней Настя поняла, почему их Докторица изгнана с легального медицинского поприща и для чего нужны ей деньги в больших, чем всем, количествах: в аптеках даже без рецептов продаются такие препараты, которые и самостоятельно, но больше при смешивании друг с другом дают эффект для организма непредсказуемый – он может быть различен, те симптомы, что наблюдала Настя заключались в жизнерадостности потребительницы и временном, но очень сильном повышении активности. Сама Докторша на этих препаратах сидела довольно крепко, а еще по доброте душевной предлагала всем своим подругам – к удивлению Насти, соглашались все, потому что, согласно версии сведущей в медицине коллежанки, препараты эти еще сводят на нет «женскую брезгливость». Светкины рассказы слушали, раскрыв рты, все обитательницы вагончика, она девушкам казалась очень умной, поскольку действительно имела хорошо подвешенный язык, но главное – подспудно нашептывала то, что многие труженицы интимной нивы услышать хотели. Ее теория основывалась на знании не только истории и осведомленности в физиологии, но еще зиждилась на постулатах генетики. Так, по Докторше, от митохондриальной Евы все женщины получили в цепочке ДНК два генетически обусловленных сексотипа: доминантный – женщины-жены, и рецессивный – женщины-проститутки. Для первой моногамия на всю жизнь – незыблемый признак, вторая может спариваться с любыми самцами как за материальное вознаграждение, так и ради удовольствия. После сотни тысяч лет признаки расщеплялись по Менделю, мутировали, наследовались в связке с другими хромосомами, но число моногамных самок в человеческой популяции всегда было в разы, а то и на порядки большим. Вот поэтому-то женщины-проститутки во все времена пользовались успехом у самцов того же вида, унаследовавших от молекулярно-биологического Адама склонность к полигамии при любом наборе хромосом. Именно геномом каждой из девиц обусловлено пребывание последней среди жриц любви, но следовые реакции дают себя знать, поэтому, порой, девушка может испытать отвращение к случайному партнеру – именно это свойство женского организма называла недоучившаяся врачиха «брезгливостью», уверяя, что у нее эта самая брезгливость срабатывает на подсознательном уровне, а препараты защитную реакцию женского организма нивелируют. Так и каждая девчонка, проглатывая таблетку, накручивала себя на мысль о причастности (хотя бы косвенной) к подотряду не проституток, но жен. «А вот Дося совсем не брезгливая, ей это дело походу даже нравится!»,  -  с   подколкой приговаривала старшая товарка на ту из соседок по вагончику, которая ни разу советом употребить смягчающего действия вещество не воспользовалась. Насте, разумеется, не нравилось то, чем она занимается: хотя физиологической реакции организма не было никакой – осознание своего пребывания в самом низу пирамиды социальной не могло не угнетать. Правда, понимала также девушка, что здесь зарабатывает много больше, чем при любых раскладах могла бы в родном городке и даже в Харькове, установила для себя, что именно здесь может собрать достаточно для подстраховки на будущее, то есть молотить вовсю, чтобы никогда больше на этот уровень не возвращаться. В тот посыл, что физиология может стать на пути получестной девушки к зарабатыванию денег традиционным способом Настя, как ни странно, верила, хотя читка с генетической подоплекой ее не убеждала. Еще работая дворником в родном Краснооктябрьске, обнаружила она аккуратно связанную стопку журналов «Новый мир» конца восьмидесятых – что-то помешало сдать их сразу в макулатуру, толстяки помещены были в подсобку – а после девушка, всегда любившая читать хоть что-нибудь, и тогда уже не спешившая возвращаться каждый день пораньше в прикухонную свою каморку, перечитала много оттуда как художественных произведений, так и мемуаров и публицистики, среди прочего сильно запало ей в душу описание депортации чеченцев, точнее чеченских женщин. Вохра советская (как, впрочем, и любая другая) традиционно женщин от детей не отделяла. Но, по духу воспитания уже самих туземок, нельзя было женщине справлять нужду в том помещении, где находится мужчина, и по их же заведенным порядкам, мужчиной считался даже девяностолетний старик или шестилетний мальчик. В результате тюремные врачи зафиксировали много смертей молодых женщин и девушек от разрыва мочевого пузыря. Настя была убеждена, что превалирование психологии над физиологией в мочеполовой системе женщины не врожденное, а обретенное. Для себя радовалась уже тому, что воспитание не сделало ее профнепригодной. В то же время, при всех жалостливых стенаниях подруг и нареканиях на жизненную несправедливость, закралось в Настину голову подозрение, что коллежанкам  именно такая жизнь по душе. Действительно, стоит себя подержать даже не в черном теле  - лишь воздержаться от излишеств – можно в считанные месяцы подсобрать сумму, за какую нужно по месту жительства (не важно, в Украине, или в глубинке России) зарабатывать несколько лет – а у товарок много уходит на вкусняшки, запиваемые слабо- иногда сильно-алкогольными напитками, от последних похмелье лечилось также дорогими зорексами, но пиво или бренди-колы все равно на похмелье покупались, еще были среди шлюх эстетки, любившие заглянуть в бар – а там, как известно, напиться раз в десять дороже, чем паленой водкой, сигареты курящими покупались уровнем не ниже «More», хотя, когда деньги заканчивались, могла та же экстравагантница курить и «Донской табак». Очень дорогие амфетамины позволяли сутками не спать (на точке режим сна у работниц сдвинут, и ночь для желающих отоспаться начинается под утро),  и Настя весь день, ворочаясь слышала успевшие осточертеть рассказки каждой из соседок о собственных несчастьях, припоминая, что такого уровня стенания слышала и от мамашиных собутыльников – это утверждало девушку в мысли, что медицинская химия, разумеется, помогает человеку поддерживать условно бодрствующее состояние, но интеллект сажает сильно. На счастье, никто в жизненную историю державшейся особняком коллеги сильно не влезал, но Настя – на всякий случай, когда не могла заснуть, лежа на своих нарах, придумывала себе жизненную легенду – и она отличалась от реальности в лучшую сторону, как если бы Марс в свое время неожиданно поменял цвет. Перед ее закрывающимися глазами вставало детство безоблачное и радостное, где живая непьющая мама, молодой не стыдящийся ее отец, старший брат, способный ее не только научить чему-то, но и защитить, если понадобится – но главное – она среди них не была лишней. Откровенный разговор о своей семье не входил в ее планы: быть может, мать ее и не была порядочной женщиной, равно как и отец – достойным уважения человеком, но не московским дешевым вафлисткам об этом судить. Вопрос для легенды, зачем ей понадобилось в Москву на заработки решился сам собой, когда узнала Настя о благоговейном трепете Зубатки перед высшим образованием:  пусть будет так, поехала девушка зарабатывать себе на ВУЗ.

Еще один технический вопрос требовал решения: большие суммы наличных не стоило держать при себе. Разумеется, крысятничать в вагоне никто бы не стал, но товарки всякий раз норовили у Насти деньги одолжить, а возвращать не больно спешили – и опять мысли уносили девушку в однокомнатную квартиру к любителям не выплачивать долги. Но здесь помогла взаимоинтеграция банковских сфер некогда братских государств. Правда пришлось съездить в Харьков (все равно раз в три месяца пересекать границу приходилось) открыть в украинском банке долларовый счет – на него и высылала заробитчанка покупаемые в обменниках зеленые. Заодно в тот приезд была ею арендована – без всяких знакомств, просто по объявлению в «Премьере», комната в общаге гостиничного типа – пришлось оплачивать место, где она фактически не проживала – но чутье ей подсказывало, что это все равно дешевле, чем приезжать на побывку к любой родне – те деньги носами чуют как мухи дерьмо, и непременно вытянуть копейку с блудной родственницы попробуют – это Настя даже не предчувствовала – твердо знала.

Однажды подошедшая Зубатка предложила «поработать» не на точке, а на выездах, сразу предупредив, что многие уже отказались, и к Насте никаких претензий не будет, если скажет четкое «нет». Следует отметить, что повествуется о начале буйного расцвета экономики государства Российского, когда стартовала обильная застройка не одной белокаменной, но и Подмосковья. Строились уже не только дачи, но целые коттеджные поселки. Черновой контингент для строительства обитал в основном там же, в стройгородках. Коллективы были чисто мужские, без женского пола скучающие. В то же время тучные годы тучны для всех, даже для гастарбайтеров, кто по всем показателям москвичам и желанным гостям столицы не ровня. Девушек, туда на работу выезжавших, некоторые из уважавших себя коллег пренебрежительно называли таджикскими подстилками, но Настя расизмом и нацизмом никогда не страдала, а еще увлекло ее то, что была возможность набить бабок «не ценой, но числом»: на точке можно и всю смену зря протоптаться, на трассе стремновато – никогда не знаешь наперед, куда могут завезти. А в поселок если уж везут – на конкретную работу, да еще одна немаловажная для самой девушки деталь: там вопрос «с резиной или без» на уровне «проститутка – клиент» вообще не стоял, в то же время на точке варианты были. Под это у жадных до денег противниц безопасного секса даже своя теория родилась: что никакого СПИДа вовсе нет, это легенда, выдуманная кучкой богатых  контрацептов-миллиардеров, чтобы активнее продавать свои резиновые подобия и зарабатывать на бедных девушках новые и новые миллиарды. Здесь Настя с разделявшими с ней жилье не спорила – просто пользовалась и все. Если уж она оставила попытки научать сожительниц мытью рук после сортира – существуют на свете обоих полов индивиды, искренне убежденные, что именно их говно обладает целебными свойствами как минимум меда горных пчел, и попытки принуждения к гигиеническим процедурам воспринимающие как ущемление прав собственной личности – а ведь совместно проживающие берутся и за один нож, и за один черпак, и за одну ручку чайника – так что, случись предсказуемому – дрыстать и выводить глистов придется хором всем бунгалом – и это самые безопасно-детские из «болезней грязных рук». А уж болезни венерические – это личная забота каждой, квартирующие совместно их подцепить дуг от дружки точно не смогут.

Перед отъездом на промежуточную родину, услышала девушка от бригадирши напутствие, которое, принимая во внимание далеко не ангельский характер Зубатки, можно считать добродушным.

- Смотри, там в своем институте бомжа не подцепи! – добродушно напутствовала отъезжающую наставница, и это было искреннее пожелание. Дело в том, что всех мужчин Зубатка строже Линнея классифицировала на подвиды и группы от бомжа и лоха до магната и олигарха - в зависимости от уровня достатка как нынешнего, так и в перспективе. Превалировала, разумеется, одежда, но по нынешним временам дешевые фраера тоже могут модно прикинуться – так что теперь, по словам бригадирши, необходимо учитывать стоимостные характеристики средства мобильной связи, но лучше всего характеризует особь мужского пола, разумеется, марка автомобиля. Даже взятое в кредит транспортное средство подчеркивает тот уровень, к которому субъект стремится.

По приезде в почти уже родной украинский город Настя поначалу хотела лишь отдохнуть до лета, после где-нибудь в августе подрулить к покровительнице с известием, что не прошла экзаменов. Несколько дней, приодевшись на Барабашке, стараясь обминать ряды, где могла встретить знакомых, шаталась без дела по центру – через неделю осознала, что полгода безделья не выдержит, зашла ради интереса в один, после другой, третий ВУЗы – оказалось, подготовительные курсы стоят совсем мало – навар с трех-четырех клиентов – и, чтобы убить время записалась туда, где подешевле.

Занятия проходили вечерами в аудиториях, и уже с первых академчасов поняла девушка, что повторение для нее лишнее: по крайней мере по физике, химии, математике она помнила школьную программу, как будто и не прошло нескольких лет. Тогда решила Настя проходить  - лишь для своего удовольствия – материалы первых курсов, изучаемых почти на всех естественных факультетах наук. То было время процветания интернет-кафе, когда с ночными скидками можно было за пару гривен в час бороздить всемирную сеть. Менять график сна было девушке не привыкать – с полуночи до восьми утра завела она себе за правило заниматься в заведении почти возле ее подъезда. Оказалось, курс, рассчитанный на полгода, можно пройти дней за десять, если заниматься лишь этим предметом дополнительно еще днем – главное было – не отвлекаться на те глупые ненужности, которыми рябит Интернет с самого своего создания, а сконцентрироваться на том, чему хочешь научиться. На занятия ходить она также не переставала – там видела она тот круг, в котором самой ей хотелось бы обращаться – но вовсе не ради обретения статуса. В аналитически мыслящую голову закралась гнетущая мысль о том, что не было у девушки из райцентра никогда близких друзей – во всех смыслах термина. Обладая опытом общения с женским полом, никогда не имела Настя подруги: ни ослепительно красивой, в чьих лучах можно было купаться, ни страшной или толстой, на чьем фоне могла бы блистать, ни мудрой или просто по жизни умной, к кому легко обратиться за советом, ни тупой и недалекой – для кого сама могла бы стать поводырем, ни тем более равной себе, задушевной, с кем можно было бы общаться, не опасаясь, что обо всех твоих тайнах назавтра будет знать вся округа. А на подкурсах такая собеседница, казалось, появилась – по крайней мере, разговор всегда поддерживала и Настину легенду доверчиво выслушивала. Также, при огромном сексуальном опыте, отсутствие на каком бы то ни было этапе жизни того, кого можно назвать парнем – это не то, чтобы угнетало, просто не попробовать в юности как-то глуповато. Судьба и здесь была к девушке благосклонна: постоянный игрок в стрелялки  годами чуть моложе нее каждую ночь приходил в кафе и нарочно занимал место напротив ею захваченного компа. Форсировать события было Настиной инициативой – иначе  все могло застопориться на этапе мимолетного флирта. Наличие места для интимных отношений также дало позитив. Правда, опыт вряд ли можно назвать удачным: никакого ожидаемого романтизма, все отличие от секса с клиентами – отсутствие материальной выгоды, да еще, похоже, достался ей совсем неопытный, но корчивший из себя виртуоза партнер – так что во время действа – все сорок секунд - Настя лишь сдерживала себя от смеха, а после, вспоминая засаленные завивающиеся локоны партнера, долго задавалась вопросом: зачем мужчине носить длинноволосую прическу, если при этом не мыть голову?  Самым для Насти тягостным последствием романа могло стать его продолжение, но парень, к счастью, к верности не был предрасположен – уже на следующую ночь девушка его в привычной обстановке не встретила – верно, нарисовав быть может даже первую звезду на фюзеляже, пошел искать других приключений. В то же время, объектом пытливости подруги были именно межполовые отношения, причем больно уж издали девица заходила, вздыхая, что кто-то там слишком брутальное ее за жопу ущипнул, а кто-то не ущипнул, когда очень хотелось – а Настя, глядя на собеседницу, уже представляла, что через год будет выслушивать об ее удачном либо неудачном сексуальном опыте, потом будут колебания насчет замужества  - в общем, иметь подругу оказалось прескучнейшим занятием. Все это время провинциалка не переставала щелкать по методичкам новые материалы – и к июню, сдав выпускные на подкурсах (они же –  вступительные в ВУЗ) экзамены  на отлично, то есть получив право обучаться на бюджете – по крайней мере, на специальностях менее престижных, но более наукоемких, задумалась потенциальная абитуриентка над практическим смыслом своего дальнейшего продвижения в науку. Ездить зарабатывать привычным ей способом и одновременно учиться не очень хотелось – хотя вряд ли кто-нибудь из однокурсников стал бы выведывать, на какие средства живет студентка – а хоть бы и узнал – ей по большому счету плевать. В общем, искала Настя повода себя отговорить от явно, по ее мнению, не умного решения сдавать документы в ВУЗ. И как раз в этот момент дало себя знать то, что мистики называют рукой судьбы.

Как ни хотелось Насте отгородиться от всех прежних знакомых (таких, кстати, было немного),  тетке она номер своего мобильного все же дала – женщина не горела желанием общаться с племянницей, даже не звонила. Но как-то обозначился на Настином телефоне определенный устройством номер незнакомый, а из трубки услышала она голос брата, просившего (именно просившего), чтобы Настя нашла возможность встретиться с его женой. Невестка старого не вспоминала, также не интересовалась, где и каким образом вела трудовую деятельность свояченица, была до крайности взволнована и объяснила, почему для разговора прибыла именно она. Семью  постигло страшное несчастье: обнаружилась у мачехи женская болезнь, требовавшая скорейшего хирургического вмешательства – а у Насти – со слов ее тетки – должны оставаться какие-то средства – в общем, то, чего девушка не то чтобы опасалась – к чему была давно готова и из-за чего не хотела перед родичами светиться. Отказывать в просьбе не стала, сама не пытаясь себе объяснить почему – всего скорее, подсознательно искала она повода вновь отправиться на заработки. К тому же тысяча долларов никаких материальных проблем кардинально не решала, тяготиться же всю оставшуюся жизнь мыслью, что могла бы спасти человека, да жаба задавила, ей не хотелось.

 Московский телефон Зубатки очень прост для запоминания: пять цифр кряду по убывающей, оставшиеся две – год Настиного рождения. Бригадирша приезду беспроблемной работницы обрадовалась, хоть и старалась этого не показывать. У сутенерши был дар определять, когда ей врут. С Зубаткой можно было не говорить о важных для себя делах – дама никогда личную информацию о девушках не старалась выудить, хотя, бесспорно, могла бы. Но если какая пыталась приврать, чтобы вызвать к себе жалость – эффект был почти всегда обратным. Теперь же, лишь увидав старую подопечную, начальница сходу спросила: кто заболел и чем. После сказала, что помнит, как девушка пошла когда-то ей навстречу, заслужив тем самым и к себе отношение человеческое. Новое место работы не могло не вдохновлять: отдельный кабинет возле станции метро – обслуживать уже выбравших по фотографии клиентов, то есть заработок гарантированный, не маячить на точке. Настю же порадовало гораздо сильнее то, что в самой комнатушке, где размещался один лишь топчан, за импровизированной дверцей было подобий душа с теплой водой. Как бы анекдотически это не звучало, девушка, по окончании работы и до смены успевала порой и простирнуть кое-что из белья – его приходилось в сыром виде нести в сумке на место квартирования. В вагоне из прежних остались лишь неразлучные луганчанки. Таня поправилась еще больше – теперь заработков у нее почти не было – жирдяйки  идут лишь на большого любителя. Рассеивающийся взгляд никуда не делся, но прибавилась еще болезнь старых дев – котолюбие. Кошка    в вагончике действительно была необходима – отпугивать крыс, которых между металлическими контейнерами шныряло немало. Вообще, если отбросить предрассудки, можно констатировать, что романтичнее самого низкого ранга шлю трудно сыскать особ женского пола.

Пухленькая соседка все пушисто-мурлыкающее несла в вагончик и поименовывала. Результатом недавнего окота было наличие трех  котят, все они питались, чем девчонки кормили – теперь для разговора с любым встречным  тема у Пышки была одна, хотя, вглядевшись пристально в глаза, поняла Настя, что мысли собеседницы были все равно не здесь. Рыжий котенок был изначально неблагополучным, тянул лапку  и, казалось, напрочь лишен обоняния: даже рыбные, молочные и мясные продукты носом не чуял, хотя, мордочкой нащупав, уписывал наравне с собратьями. До зрелости не дотянул Рыжик  также из-за рассеянности и несобранности, провтыкав совершавших обход территории двух килешованно-дворовых ротвейлеров: один из рыночных стражей просто ударом челюсти перебил котенку хребет. Котенок серый сказался мышеловом – почти каждый день тягал перед вагончиком новый трупик грызуна. Таня уверяла, что это кошка, которую окрестила Сильвой, и не уставала всем ее расхваливать – громче, чем иные мамаши своих чад. Правда, Настя, наблюдательная от природы, заметила, что Сильва вовсе не охотница, а лишь любительница пускать пыль в глаза. Просиживая  на привагонной самодельной скамеечке долгие вечерние часы, развлечением почла девушка следить за котятами и очень быстро определила, что умеет поймать и придушить мышонка котенок черный – его за белые тапочки и горжетку окрестила Таня Геркулесом – а сестра его уже тянет добычу на глаза людям и играет с ней, шестым чувством предвкушая похвалу себе.

Настя от любительниц котов и кошек требовать ничего не могла, но сразу объявила, что если увидит какое животное у себя на койке – запустит без всякой жалости за забор. Другие соседки, напротив, тискали кошечек, – особенно Сильву,  целовали в мордочку, клали на ночь возле себя чуть не на подушку. Насте все это было дико, поскольку знала она наверное, что место кошке, если и в вагоне, то уж точно не в постели.

Галка искренне верила, что Зубатка ей поручит выполнять часть своих полномочий на родной уже точке – какие-то намеки недавно делались, но вопрос не двигался скоро – быть может, потому девушка все чаще срывалась на тех соседках, кто был явно ее слабее, а также на котах, которых порой ласкала слишком рьяно, но после могла просто так отлупить даже палкой. Объяснением все также служил проходивший  не гладко цикл, но Настя подметила, что товарка слишком уж часто запивает какие-то таблетки газировкой из пол-литровых пластиковых бутылочек и пивом из банок. К этому времени в вагоне был и холодильник – Настя первым делом, лишь бросив на свои нары сумку, спросила, кто оплатил агрегат, и кому она должна заплатить свою долю. Ее приглашали питаться колхозом, но девушка сходу сообразила, что при такой чистоплотности подруг,  а также страстью к ночным после работы посиделкам придется основную работу, связанную с приготовлением пищи, выполнять ей. Был в месте проживания телеприемник, расположенный в полуметре от Настиной головы и выключаемый лишь когда в вагоне никого не оставалось. Прибор этот скорее раздражал девушку, чем скрашивал ее досуг, притом, что под утро выключать агрегат, когда все уже спали, приходилось именно ей. Настя при первой возможности старалась включить канал развлекательный, но почти всегда, опираясь на постулаты демократического централизма, во время традиционное для новостей, спешили соседки переключить ящик и жадно внимали дикторам. Это была середина первого десятилетия нового века, когда бурная политическая жизнь на окраинах бывшей империи сильно будоражила души как самих туземцев, так и чувствовавших ответственность за прирученные ранее этносы старших братьев. Девушка из украинской глубинки была слишком молода, чтобы интересоваться такого рода глупостями, как политика. Но одно Настю коробило во время прослушивания комментариев на животрепещущую тему, манивших к голубому экрану ее коллег. Тогда еще не было за положенное считать украинцев  фашистами, а их правительство – кровавой жидобандеровской хунтой, желчью и слюной с телекартинки брызгали далеко не все комментаторы, но все без исключения уже тогда преподносили происходящее за полупрозрачной границей как некую легенду, очень топорно слепленную, но в которую всем надлежит верить – должно быть именно в таком ключе комментаторы времен холодной войны описывали загнивающий Запад. Девушка, даже без жизненного опыта, всерьез заэкранную клоунаду не воспринимала – ну положено кому-то гавкать на что-то за большие деньги – пусть бы себе тешился. Однако Настю удивляло и порой пугало то, что окружающие ее люди  - в жизни не глупые - в услышанное из ящика и в нем же увиденное верили безоговорочно, даже если не далее, как вчера видели дома совершенно обратную картину. Особа, сама к сочинению сказки для охлоса способная, стало быть, умевшая отделить словесную шелуху от сути, слышала сквозь политкорректное и не очень тявканье осевую мысль: «Хохлы неполноценны тем, что есть среди них особи, собственной неполноценности не осознающие, потому строящие из себя полноценных».Больше всего в  высшую полноценность телевещателей верили, как ни странно, Настины соотечественницы, искренне убежденные, что главная их проблема – отсутствие гражданства страны временного пребывания. В то же время россиянки (такие же шлюхи, но с другого цвета паспортами) после каждой мозговой накачки не только ощущали за свою родину гордость, но еще не уставали давать поучительные советы меньшим сестрицам, которые, в свою очередь, виновато отнекивались от собственной страны, уверяя, что не имеют отношения к подлым планам выхода из братского союза. Настя, выслушав одобрительные в адрес экрана поползновения, успокаивала себя мыслью, что влияние ящика на мозговую деятельность ее соседок обусловлено лишь тем, что рядом с ней –  женское отребье, те, кого дрючат за деньги, и кому головной мозг в принципе ни к чему – поэтому так легко ведомый контингент радуется хорошо подвешенному языку поводыря. А еще подумала, что, быть может, ничего плохого нет   в той идее, которую, чтобы возненавидеть, достаточно доводов объективно слабых и на полных дебилов рассчитанных. А может, выстреливали эти мысли у нее просто со злости – ведь бубнящий под самым ухом и мешающий заснуть телеприемник – сильно раздражающий фактор.

Несмотря на дрязги политические, соитие братских народов продолжалось,  и полным ходом шла у Насти работа. А еще сделала девушка вывод, что пересылать домой выгоднее на тот момент рубли – поскольку, как уже подчеркивалось, был это самый пик ревальвационного (и в России и в Украине ) восьмилетия, и, пока деревянные хранились на ее харьковском счету, их эквивалент в долларах очень медленно, но увеличивался. С такими темпами можно было накружить немало – Настя уже, возгордившись собой, начала было планировать дальнейшую жизнь исходя из таких своих заработков в ближайшие года три. В планы девушки входила  покупка собственного жилья в Харькове – не больше изолированной однушки, но можно и гостинку, лишь бы с удобствами собственными, также подсчитала, что на всю оставшуюся жизнь – чтобы даже не работать, если будут сложные времена, хватит ей, при наличии жилья, двадцати тысяч долларов, из которых, как и рекомендуют специалисты, по шесть с половиной в эквиваленте она положит на депозиты в евро, долларе и гривне – чтобы подстраховаться от курсовых в любую сторону колебаний. Были то сладкодушные мечты безмозглой идиотки, и прервались они грубым административным вмешательством.

Зубатка, недавно купившая  Короллу и права, теперь подъезжала на опекаемые объекты сама – по всему бизнес шел успешно и брюхат был расширением. Однажды заданный Насте вопрос не привлек тогда ее внимания, а зря – хоть и казался невинным. Вопрошала бригадирша об одном – не планирует ли Настя также купить себе тачку – но честная до наивности девушка совершенно искренне сказала, что купит авто лишь тогда, и ту марку, какой цена будет не больше ее прогнозируемой зарплаты за полгода – с условием, что и дальше доходы не уменьшатся и в этом будет твердая ее убежденность. Этим ответом Настя сама положила конец безоблачному своему в сопредельной столице существованию. Уже через день попросила Зубатка девушку по окончании работы присесть в ее Тойоту, и услыхала Настя такое:

- Я тебе не зря прибарахлиться дала – думаю, ты уже благотворительность собственную отбила и не только. Это тоже не самое сладкое место, что под моим контролем, но я тебе хочу предложить гораздо большее. Я ведь, как тебя увидала – думала быстро сойдешь, или сколешься – скурвишься – а ты вот вытягивала все время – а я в людях очень редко ошибаюсь. Так что тебе хочу предложить, как говорится, не рыбу, а удочку. Ты наверное слышала про точку у ***метро – мне сейчас не до того, большие куши выгорают – а туда Галка –больная манда - порулить щемится, аж копытом бьет… Но она мало того, что злая и зависимая, еще и от природы малоспособная – мне девок насмерть загонит. А ты, точно знаю, справишься. Я  тебе в люди выходить предлагаю, будешь от моего имени керувать – если кто только прыгать начнет – выключишь свою интеллигентность, мне доложишь – одну поучить хватит, чтобы все остальные на годы затихли. Сейчас скажешь – согласна, или подумаешь? – Настя сидела с таким видом, что бригадирша сама нашла ответ: - Домой съездить хочешь… Сколько тебе нужно времени?

- Год! – неожиданно для самой себя выпалила девушка. Зубатка, по виду немного расстроенная, но в подопечной своей окончательно  не разочаровавшаяся, без всяких нервов сказала:

- Значит сходу не подпишешься… Ну ладно, найдем «номенклатурную единицу», этим не заморачивайся, а тебе я хоть два года дам - вот почему: ты в своей стране гарантированного прожиточного минимума точно не приживешься. И других вариантов карьерного роста у таких, как ты, нет. Один у тебя есть альтернативный шанс – но очень небольшой, как в лото джек-пот сорвать – тебе ведь вровень себе мужика найти очень будет трудно, а даже если найдешь – еще в орлянку попробуй выиграй… В общем, дуй в свою Хохляндию, попробуй пристроиться, если сможешь усидеть… Я почти уверена, что не прощаюсь, а телефон мой запоминается легко.

Окажись на Настином месте ее амбициозная соседка по боксу, от радости, наверное, обмочилась бы. Но саму харьковчанку разговор не только не вдохновил – напротив, все внутри упало. Она знала о проблемах вокруг точки и о ротации крышующих ментов – но не это пугало Настю, и уж точно не зависть той, кого «по службе обошли»: Галя из породы мразей-рвачуг, именно про таких пословица «молодец против овец», а против назначенной Зубаткой персоны неудачница-карьеристка даже не пискнет. Другое сразу заело, и вспомнились вычитанные в юности из тех же толстых журналов воспоминания зеков  сталинских времен – эти монографии, должно, по недосмотру цензоров, тогда публиковали в большом количестве. Настя запомнила манеру отважившихся «на рывок» блатных, когда от места расположения зоны до ближайшего населенного пункта расстояние зашкаливало километражем, подбивать с собой кого-нибудь из простого отсиживавшего за колоски мужичья. Такому избранному еще за колючкой усердно промывали мозг, навевая мысли о его собственной исключительности, если словесная атака не действовала – всегда можно сделать жизнь конкретного человека невыносимой. Согласившийся уйти в отрыв не со своей мастью использовался социально-близкими как вьючная тягловая сила (уходя в тайгу, всегда нужно иметь запас продовольствия и некоторый инструмент для выживания), если попытка выходила неудачной, но при этом был труп охранника – недотепу легко подвести вместо себя под расстрельную статью (в этом случае и понятия особо не нарушаются), а когда до человеческого жилья далеко, а все продукты уже вышли – решали проблему нехватки продовольствия древним, среди крыс и людей практикуемым, методом каннибализма – ведь человеческое мясо, если изучить в лабораторных условиях, сродни свиному. Назывался такой способ вербовки «взять за кабана», и доля избранного быдлом была трагична в любом случае: если выходили на поселок или деревню до того, как еда закончится, лоха все равно следовало валить – к чему на материке лишний свидетель? Разве что, по недосмотру избирателей, окажется увалень умнее и расторопнее поводырей и сам завалит их раньше, или приглянется мужичонка кому из авторитетных – в таком случае его биологическое существование продлевалось на время неопределенное, но человеком ему в любом случае не жить.

С той поры гуманизация коснулась всех сфер жизнедеятельности антропологического сообщества,  Настю не могло не порадовать, что лично ее никто не понуждает безальтернативно – а Зубатка, кажется, не только в духовном, но и в генетическом плане наследница тех социально-близких, доминировавших на определенных этажах гулаговской пирамиды. А, может быть, все гораздо хитрее задумано, и, когда через год Настя на брюхе приползет упрашивать взять ее вновь в номенклатуру интимного бизнеса – именно тогда теперешняя рулиха нагреется на ее менеджерской работе, получив навар больший.

Но в любом случае, с радужными мыслями о том, что можно поднакопить жирок, как сказали бы представители противного пола, «проехавшись тихим фраером» придется проститься. Деньги, ею заработанные, уже мозолят кому-то глаза, может, кого-то давит жаба, что простая давалка из-под Харькова не оставляет все, собою наскирдованное, там, где заработала. Итак, с ролью фартовой, но безобидной шлюхи  покончено – путь Насти лежал вновь в страну гарантированного прожиточного минимума. Очень девушку печалил тот факт, что цены на жилье росли, даже опережая уровень ее московской «зарплаты». Еще пару лет назад теперешних накоплений хватило бы на покупку пусть даже комнаты в общаге, но собственной – тогда сразу снималась бы проблема арендной платы, а платежи коммунальные в Украине всегда были рекордно низкими.

Поскольку обосноваться придется навсегда, решила Настя не спешить с выбором работы – благо, накопленное «выходное пособие» позволяло. Идея с повторением попытки поступить в институт отброшена сразу как не выдерживающая критики.

Вызывала сомнения сама необходимость получения диплома, который, без прилагаемых к нему связей, ничего не дает. Девушка могла оценить собственный потенциал и знала, что высшее образование освоит без напряга, но пойти дальше в науке у нее заряда может и не хватить, к тому же, годы для науки тощие сильно подрубили возможности для уличных поиграть в бисер. Самым мрачным для себя вариантом видела Настя распределение в школу на учительскую должность: это гарантированный прожиточный минимум до самой пенсии, при том, что вовсе не качество образования влияет на успешность в дальнейшей жизни. Тем  более в стране, где любой, учиться не желающий, может резонно сказать педагогу: «Я-то пару сроков отмотаю и президентом стану, а ты и сдохнешь на своей минимальной зарплате!» - и у преподавателя по сути контраргументов не найдется – ведь прецедент  - великая сила, даже при осознании того статистического факта, что из уличной быдлоты в лучшем случае одна тысячная процента выбивается наверх.

Провериться на вензаболевания после столь небезопасной командировки  девушка решила сама, причем не в одной лаборатории. В какой-то из очередей узнала, что есть в Харькове станция переливания крови, и там при каждой сдаче анализ обязателен, причем с донора копейки не берут – напротив,  выдают талон на питание и какую-то сумму денег. Если уж играть по правилам страны с низким уровнем зарплат – нельзя брезговать никакими доходами – по адресу пристроилась Настя штатным донором плазмы – сдача раз в неделю, ее группа крови в среду. Эти выплаты в сумме с процентами по задепозиченной гривне составляли расходы на питание, но оплата аренды комнаты требовала уменьшать саму отложенную сумму. Прогуливаясь  по району своего проживания, заходила Настя в торгово-развлекательные центры, которых понастроили к тому времени предостаточно. Обходя ради забавы все арендуемые заведения, где располагались бутикоподобные торговые точки, удивлялась девушка, сколько дорогой ненужности предлагается бедному, по всеобщему убеждению, народу, а также раздумывала, какую часть стоимости аренды покрывает продажа двух-трех единиц дорогого товара за день. Глядя на аккуратно упакованных ровесниц-продавщиц, больше сочувствовала она тем, кто вынужден за такую зарплату не только просиживать весь рабочий день, но и соблюдать строгий дресс-код, а еще быть унифицировано накрашенными – этот факт девушку отпугивал от таких вакансий сильнее низких зарплат: на многие виды косметики была у нее аллергия, аромат духов ассоциировался с запахом перегара от тех маминых собутыльников, кто не брезговал употреблением одеколонов, а мужчины, источающие дурман крепкого дезодоранта – с бывшими клиентами. Да  и вообще в двадцатилетнем возрасте пользоваться косметикой лишь в минимально необходимом для приличия объеме можно. Не видела она необходимости также прибарахлиться в точках модных и стильных, продолжая оставаться при своем твердом убеждении, что атрибуты (одежда, средства связи, автомобиль) должны социальный статус лишь подчеркивать, а не служить для конкретного человека объектом вложений. А возможность устроиться на работу в ту торговую точку, где обслуживаются люди при деньгах, не вселяла оптимизма – ведь при заносчивых барыньках она тогда будет всегда в обслуге. Больше девушку привлекала работа подемократичнее – благо в каждом торговом центре имеется продовольственный гипермаркет. Выбрала Настя торговый центр случайно, прогуливаясь мраморными полами, обнаружила она между заведением, торгующим французскими сумками и оптикой небольшой зоомагазинчик. Сама Настя не собиралась никакой живности себе покупать, но товар живой разглядывать всегда интереснее, чем тряпье или цацки – обойдя холл заведения и натешившись рыбками, хомячками и волнистыми попугайчиками, обнаружила в дальнем углу большую клетку с дорогим попугаем. Девушка не понимала, почему за птицу просят тысячу условных единиц (по закону Украины, разумеется, в валюте национальной), сам жако бурохвостый (согласно бирке) не блистал опереньем, не умел говорить – иначе владелец магазина непременно это обстоятельство подчеркнул бы. Умилило до сочувствия не склонную к сантиментам особу одиночество птицы,  грустный взгляд скучающего пернатого; его крючкообразный клюв навевал образ известного армянского комика с очень смешной внешностью и очень печальной судьбой, а еще сразу вспомнилась напеваемая давным-давно мамой (с благой целью обучения дочки немецкому) то ли придуманная, то ли где-то услышанная никогда не завершаемая часть песенки

 

 

Meine vogel

Kleine vogel

Lieber vogelchen.

 

 

В самом магазинчике вакансий  не было, но в гипермаркет как раз набирался (как, впрочем, всегда) персонал – в тот период была острая нехватка кадров – поэтому Настя при полном отсутствии опыта работы лишь после собеседования, села сразу на кассу – другие новые ее коллеги это сочли бы везением. Получаемая зарплата, в сумме с прочими доходами, позволяли не притрагиваться к стратегическим денежным запасам.

Подруг Настя не искала, к ее радости, ровесницы и не горели желанием с ней сходиться, называя девушку исключительно по фамилии, не было поползновений знакомства и со стороны мужской части контингента  лишь заместитель начальника отдела логистики, напоминавший дореволюционного образца приказчика, пытался клеиться – но, по сведениям от коллег, он подкатывал ко всем женского пола особам до сорока – от абсолютного подавляющего большинства получал отставку – все это новоиспеченную работницу вполне устраивало. Привычка не смотреть в глаза клиентам, как ни странно, здесь пригодилась: когда работаешь с деньгами, причем чужими, концентрироваться на конкретном человеке опасно. Первые дни всматривалась Настя в наборы продуктов, пытаясь угадать, кто, что и для чего покупает – но и это при напряженной работе оказалось небезопасно. Одним прекрасным утром, чуть позже семи, пробивала девушка покупку на семью из четырех – пяти человек, практически без излишеств, может быть с некоторым запасом дешевого по сезону постного масла и специй, и уже рассчитала было сдачу, как вдруг услышала ровный без напряга мужской голос: «Пересчитайте, пожалуйста, еще раз!» Ошибка со сдачей  во времена спокойные – не проблема, но чревата серьезным скандалом, если попадется истеричный покупатель. Чаще такие встречаются, как ни странно, среди старшего возраста мужчин – старушки все больше жалуются на регулярное подорожание продуктов кассиршам, а когда последние не поддерживают их безоговорочно – бросаются на кассирш.

Прежде, чем пересчитывать наличность, остававшуюся все время на виду, Настя оглядела оценивающим взглядом потенциального спорщика – то был мужчина между тридцатью и сорока годами – точнее не определишь по причине наголо бритой головы, судя по одежде – не высокого полета птица – согласно Зубаткиной классификации – что-то среднее между лохом и чепушилой, просчитать такого  легче легкого: машины нет и, верно, никогда не будет, что до средства связи – Настя не удивилась бы, достань он из кармана 3210-ю Нокию. Но именно такие – по жизни неудачники - и скандалят громче всех – кассирша уже приготовилась  со спартанским спокойствием выслушать о себе немало нового и интересного – когда покупатель в том же спокойном регистре, но настойчиво, повторил просьбу. Поскольку деньги он в карман не прятал, предмета для спора не было, Настя взяла  купюры и, пересчитав и сверившись с выбитым ею чеком, похолодела: она реально просчиталась, причем не в свою пользу: с положенной плательщиком купюры в двести гривень дала она сдачу как с пятисот – эта, не выявленная сразу, недостача обнаружится по снятии кассы – в лучшем случае пришлось бы добросить свои триста, или начетом обзавестись.

- Внимательнее нужно быть, Настя! – сказал на прощанье покупатель, – традиция писать на бейджиках крупными буквами имя работницы и порой не писать фамилии принялась на ниве розничной торговли постсоветского пространства. Откровенно – Насте и не хотелось узнавать больше про странного покупателя, по крайней мере персонификация объекта в планы не входила. Но с того дня для нее в здании торгово-развлекательного центра были две экзотические диковинки: бурохвостый попугай и бритый незнакомец. Последнему была девушка благодарна за науку – впредь не вдумывалась она в предназначение ничьих покупок, сосредоточив внимание на деньгах. Но для него самого сделала исключение, обозначив объектом собственного никем не санкционированного исследования. Человек появлялся в продуктовом магазине самое частое раз в неделю, всегда утром – когда не то, что  никаких очередей  - не все работники зала успели занять места и абсолютное из них большинство не проснулись. Если жил покупатель неподалеку – мог он, затоварившись, успевать на работу к половине девятого. Настя взяла за правило ему приветливо улыбаться – тогда он подъезжал с тележкой на ее кассу. Знаки внимания далеки были от намеков на флирт – скорее отношения складывались дружески-деловые, когда покупатель без какой-либо для себя ощутимой выгоды берет товар у одного продавца. В супермаркетах, в отличие от рыночных лотков, сумма выручки в кассе на зарплату кассира не влияет, но Настя установила для себя возможность не концентрироваться на окружении, которое с детства подсознательно признавала условно-враждебным – то есть, осознавая необходимость быть готовой к любому подвоху. Они ни разу не разговорились  настолько дружески, чтобы девушка смогла узнать его имя – но привычка мужчины носить более чем короткую  прическу подтолкнула к мысленному поименованию его Ежиком – брил голову он не часто, но и волос длиннее полусантиметра никогда не отпускал. Обильная по всей поверхности головы седина заставила молодую особу уважительно прибавлять в мыслях к прозвищу приставку «дядя» - хотя встречаются любого пола индивиды, поседевшие и в двадцать пять – моральные страдания, пережитые лишения, тяготы и невзгоды здесь совершенно ни при чем – просто порода такая. Ногти на руках всегда были коротко стрижены – Настя терпеть не могла, когда мужики маникюрятся, но еще омерзительней для нее было видеть не вычищенную грязь под сверху холеными ногтями. Не  отталкивало от странного покупателя и то обстоятельство, что он никогда не пользовался никакой парфюмерией – при этом  одежда была на нем всегда чистая - девушка это подмечать наловчилась. Ошибочно считается, что темного цвета шмотки немаркие, и их допустимо месяцами не стирать. Последнего, разумеется, запретить никто не может, но срок после стирки определяется наметанным глазом довольно быстро. Кольца на правой руке покупателя не было, но, когда речь заходит о мужчинах – это ни о чем не говорит. Настя, верно, с первого разу определила количественный состав снабжаемого контингента. Закупались лишь те продукты, что в их магазине ценой были ниже, чем на рынке или в конкурирующих маркетах – никогда дядя Ежик не брал товара, который можно купить рядом дешевле – Настя знала это точно на примере недорогих, но качественных сортов чая – она сама им затаривалась в киоске напротив своего подъезда, сберегая на каждой пачке копеек по пятьдесят. Брал покупатель порой товары по мелкооптовым ценам – то есть ящиками и мешками – но не для переправки на торговую точку – видимо, лишь рассчитывая запасы для своей семьи. Никогда не пробивал он ничего из алкогольных напитков, но почти всякий раз долго и внимательно рассматривал стеллажи с расставленными на них товарами для пьющих. Здесь его мотивация была яснее дня: с детства помнила, что бывали у мамы периоды – для ее дочки наисчастливейшие – когда женщина вовсе не пила, но всегда в такие времена она, держа ребенка за руку, долго стояла перед каким-нибудь киоском, детально изучая этикетку модных тогда среди не сверх привередливой публики «Стопки» или «Аркана». Словом, теперь наблюдала Настя за жизнедеятельностью завязавшего алкоголика. Она, как уже подчеркивалось, нарочно не ждала встречи с незнакомцем, но научилась каким-то образом день предугадывать – а может просчитывать - и завела моду в утро перед ожидаемой встречей совсем немного подводить брови и ресницы (в прочие дни косметикой она вовсе не пользовалась) – но, опять же, не с целью понравиться – мужчина ее также, как и она его, как объект флирта не воспринимал и вряд ли засматривался на черты малознакомого лица. – просто такую завела девушка себе традицию - надо сказать, надуманная примета почти всегда давала эффект. Для проверки гипотезы девушка однажды положила себе не пользоваться тушью месяц – и действительно, странный покупатель в этот период времени в магазине не появлялся. После, для проверки своих «способностей», мазалась регулярно раз в неделю – и тоже почти срабатывало.  Все это никоим образом не подталкивало девушку к каким-либо отношениям – просто помогало убить время, которого теперь имелось у нее в огромном количестве, и в котором она искренне боялась увязнуть навсегда. Оказывается, даже на прожиточный минимум можно жить, если не ставить неподъемные себе задачи, а полное отсутствие каких-либо для уличных перспектив убаюкивает разум – Настя все чаще подмечала, что наличие головного мозга порядочной украинской девушке вредит еще сильнее, чем московской коттеджной проститутке. Здесь очень комфортно выживать или доживать, но именно на том уровне, на каком обосновалась изначально, либо получила там место от рождения. Вверх по социальной лестнице официально обозначенные карьерные стежки не ведут, хотя и лапками вовсю трепыхать, чтобы не потонуть, также общественно необходимо. Настя перестала уже считать убегающие месяцы, как вдруг из искусственного безвременья вывел ее телефонный звонок невестки. После личной встречи и разговора Настя ощутила одновременно и волну холодного душа и удар дубиной по голове – все фигурально, но горечь осталась совершенно реальной. За историей болезни мачехи девушка не следила, искренне полагая, что для спасения собственной жизни пожилая женщина сделает все необходимое сама – тем более, финансовую проблему тогда сняла падчерица. Харьковчанам в этом плане «повезло» - наличие в городе специализированного онкоцентра многих от неминуемой смерти спасло. Немного меньше свезло жителям области – в том плане, что лечение обходится им дороже, но делаются на потоке операции, причем именно женская нижнего яруса онкология обнаруживается на раннем этапе – а значит, прогноз для многих оптимистичен. Правда, после столь радикального вмешательства, особа, выпотрошенная хирургом, физиологически перестает быть женщиной – но это плата за спасенную жизнь, и если врачуемой даме повезло в смертельной рулетке, и метастазы не пошли дальше сальника – на ближайшие десятилетия именно эту проблему можно считать снятой.

Однако среди многих обывателей бытует костное мнение, что операция в любом случае вредна, что она лишь приблизит конец, причем радикально – околомедицинские бизнесмены на этом успешно играют. Несколькими годами ранее Настина мачеха, имея и деньги на операцию, и направления, и подтверждения показания к ней от многих докторов, тем не менее, нашла-таки одну из медицинских фирм, которая взялась ее исцелить без оперативного вмешательства, локализуя очаг каким-то новостряпанным лазерным катетором-зондом. После курса больная почувствовала на какое-то время облегчение – или сама себя в этом убедила. Однако по прошествии некоторого времени начались у немолодой женщины приступы боли. Рак – самый ласковый на свете убийца, и в большинстве случаев приход болевого синдрома означает, что и без того изнуренный организм не нужно даже ослаблять оперативным вмешательством. Правда, в конкретной ситуации Настиной родне удалось найти клинику, где лечить хирургически пациентку взялись – к девушке вновь обратились за финансовой поддержкой. Настя, не привыкшая выказывать эмоций на людях, наедине с собой готова была рыдать, выть, царапать ногтями дверной косяк, биться головой о стену – ей даже не денег было жаль – хотя, конечно, и денег тоже – ведь не особы, искренне считающие самих себя порядочными, за эти доллары раздвигали ноги под московскими клиентами – но главное негодовала девушка, думая: ну как же это можно – из-за какого-то старушечьего постклимактического кокетства или непробиваемой заскорузлости мышления – чтобы такую самой себе свинью подложить! Тогда (между московскими командировками)  давать какой-то совет мачехе девушка не стала лишь потому, что путь, предлагаемый классической медициной видела единственно правильным, и не дерзнула даже подумать, что неглупую по жизни женщину можно подбить на какой-то другой – это как объяснять человеку, что нужно мыть руки после уборной, снимать обувь, входя в дом, не садиться в верхней одежде на постель, прививать по рождении ребенка, выносить мусор из квартиры – словом то, напоминанием о чем можно адекватного человека обидеть.

Деньги и на этот раз Настя дала, это не были последние гроши из «заначки», которая все же сильно оскудела.

Девушка понимала, к чему подталкивает ее сложившаяся ситуация, прокручивая уже в уме Зубаткин телефон. На  мачеху, притом что именно смертоносная глупость последней подталкивала ее на третье путешествие, Настя зла не держала, хоть и особой жалости  не испытывала, не желая ей смерти ни  в отместку за что-то, ни как избавления от страданий. Операция, как и предполагали некоторые врачи, болезни не остановила, вероятнее всего закономерный конец лишь приблизив.

Через пару месяцев Насте позвонила уже сама находившаяся в Харьковском стационаре мачеха и просила ее приехать. Наедине постаревшая сразу лет на сорок женщина попросила, чтобы девушка привезла ей в палату нотариуса и оплатила его услуги.

 - Мы сильно перед тобой виноваты, не знаю, сможешь ли ты простить – я бы на твоем месте не стала – но хотя бы это я для тебя смогу сделать – свою долю в квартире завещаю тебе. - Настя этого не ожидавшая, и даже в глубине души не желавшая, несколько раз переспросила неизлечимо больную женщину о серьезности ее намерений, но, в конце концов, просьбу выполнила. Умирать  та уехала к пенатам, а через месяц получила Настя известие сразу о двух смертях – на следующий день после жены скоропостижно скончался отец.

Поездка на похороны оказалась ударом самым тяжелым и неожиданным. Процедуры погребения девушка так и не увидела. Озверевший (другого слова не подберешь) брат, страхуемый своей женой, сходу высказал, как препаскудно поступила Настя, подговорив на неадекватный поступок умиравшую, но они-де успели восстановить справедливость: новое завещание, по всем кодексам старое отменяющее, было подписано больной женщиной за несколько часов до смерти, и что теперь пусть Настя даже не думает оттяпать у них квартиру. Настя, надо сказать, об этом и не помышлявшая ранее, все же была раздавлена таким обращением сильнее, чем унижениями в детстве и уж точно, чем жесткостью кредитуемых ею краснооктябрьских алкашей и московских шлюх – тех просто душила жаба за большие ее заработки (вернее умение сберечь заработанные собой суммы), в случае же со старшим братом оппонента угнетала сама возможность допущения наличия у младшей сестры правоспособности.

Девушка  на кладбище, во избежание скандала, не пошла, вместо этого под агрессивным настроем зашла в нотариальную контору и написала заявление о том, что претендует на свою долю наследства. Если даже старушкиной рукой подписали нужное им завещание (в этом больную укорять нет смысла – может, ей грозили не вколоть дозу обезболивающего морфина, или наоборот вкололи слишком много) все равно, была в квартире ее четверть, и еще, если отец своего завещания не написал – положенная половина его доли – ведь ни от одного из двоих детей он при жизни не отказался. Все это было сделано на волне злобной эйфории  от обиды – прекрасно понимала Настя, что судебной перспективы нет никакой, к тому же не зверь она, чтобы пытаться выселять из дому в никуда брата с малолетними племянниками – но зафиксировать собственные права сочла после братского разговора своей обязанностью. И все же пустота внутри и горечь подлой обиды выбивали из дееспособного состояния. Зная, чем рискует, имея нехорошую - в плане алкоголизма - наследственность, тем не менее, впервые в жизни захотела девушка упиться, но таким образом, чтобы не было стимула назавтра выбираться из сумеречного состояния ради выхода на работу. Совпало так, что подошел срок ее тарифного отпуска – все работники, надо отдать должное руководству торгового предприятия, были оформлены по закону. Появление в приемной у начальника в таком убитом (пока еще трезвом) виде, к тому же известие о смерти двух близких людей (Настя и здесь считала неприличным посвящать кого бы то ни было во внутрисемейные дрязги) не могло не вызвать сочувствия. Девушка решила затовариться спиртным сразу на пару дней, не зная собственной нормы, думала взять сразу ящик какой-нибудь слабоалкоголки. Правда не хотелось, чтобы ее покупку обсуждали пробившие на кассе коллеги – так она плутала между стеллажами ставшего почти родным магазина, помышляя уже об измене – благо супермаркетов в окрестностях немало – как вдруг увидала – впервые не утром – хорошо изученного ею персонажа – дядя Ежик стоял в раздумье у той же витрины. Просьбу купить деликатный товар за выделенные Настей деньги он с неохотой, но выполнил, а на вопрос, не желает ли присоединиться ответил: «Теперь  точно нет!». Дальше Настя все очень смутно помнила – вспоминалось лишь первое чувство некоторой защищенности – то есть убежденности в том, что на улице ночевать она точно не будет, куда-нибудь, да приведет ее случайный знакомый незнакомец. Еще вспоминалось после девушке, что она говорила слишком много, то, о чем говорить ни с кем не следует, потому что опасно об этом говорить – но опять чувствовала, что в данном конкретном случае, учитывая ее фарт, никакая опасность ей не угрожает. Единственное, что запомнилось точно из разговора – пояснение незнакомцем столь любимой покойным отцом байки про лягушек: оказывается, выжившая из  амфибий нашла себе опору для прыжка, встав лапой второй на голову – поскольку историю пишут победители (а в данном случае – выжившие) постфактум можно идеализировать  и романтизировать события. Девушка после удивлялась – как же она сама не нашла такого простого пояснения жабьему чуду. Проснулась в незнакомом месте, на полу под ней лежал матрац, укрыта была одеялом без простыни или пододеяльника, все легкоснимаемые носильные вещи на ней отсутствовали – поэтому ощутила острую необходимость выползти в коридор или что там есть за комнатой. Слово «коридор» в данном случае можно было употребить лишь с уменьшительным суффиксом, но именно там висела ее верхняя одежда. Будь у Насти хоть немного сил, она просто обязана была, чтобы не сгорать после со стыда или не подвергать себя опасности неизвестности, выскользнуть за двери – но отравление не потребляемым ранее этанолом было настолько сильным, что подумала – «как-нибудь переблымаю!». В отсеке, который можно было назвать совмещенным санузлом,  помимо прочего взглянула девушка на себя в зеркало и отшатнулась от стекляшки, увидав, какими пятнами пошло ее лицо. Была то аллергия на сам алкоголь или на какой-то из ингредиентов газированного напитка – Настя определить не могла, лишь не впервые в жизни зареклась от употребления спиртного. Вернувшись в помещение, служившее спальней, обнаружила без удивления и осуждения, но и без сочувствия на нее смотревшего вчерашнего попутчика. В ситуации пикантной решилась девушка сразу взять инициативу в свои руки, с укоризной заявив:

 - Мог бы даме и диван уступить! -  на что получила резкий безжалостный  ответ:

 - Ты оттуда два раза на пол слетала! Давай падай, до утра как-нибудь дотянем каждый на своем койко-месте.

Уже умостившись на нижнем ярусе, на всякий случай спросила гостья:

-Много я лишнего вчера наболтала?

-Да практически все там было лишнее – начиная с шейков…

 - А, кстати, ничего не осталось?

- В унитазе – да! Тебе пить и учиться не стоит, но похмелиться сейчас дам.

На тумбочку перед Настиным лицом встали две пол-литровые пластиковые бутылки, наполненные прозрачной жидкостью. Не задумываясь о возможном подвохе, девушка первую из них откупорила, и, припав к горлышку, ощутила, что пьет простую воду. Нет, даже не простую – слабогазированную, какую продают из машин-коровок на литры в широкогорлые шести-, пяти- и трехлитровые баллоны. Ругаться смысла не было, к тому же обильное питье на старые дрожжи дает некоторый эффект облегчения горькой доли похмеляющегося. Первая бутылка ушла за один глоток, вторую, надпив, Настя положила возле подушки и тихо заснула.

Утро ознаменовалось простым из геркулесовой каши завтраком. Комната была не настолько мала, чтобы двоим не разместиться для приема пищи. Настя, обычно не всматривавшаяся в питательный процесс других людей, сейчас отметила особенность общения хозяина с опустошенной тарелкой: он ловким, почти незаметным движением вытирал поверхность ее куском хлеба. Это не было признаком ни граничащей с жадностью экономии, ни пережитой нехватки (вплоть до голода) пищи – сейчас действительно голодающих не бывает. Такой экстравагантный способ в сочетании с автоматическим  мытьем тарелки сразу после еды означал привычку, порожденную длительным пребыванием в местах, где помывочной воды обмаль.

-Ты уходить не спешишь?  Хотя, что я спрашиваю, знаю, что нет. – Хозяин незаметно для гостьи оделся в уличное и стоял на входе. – Мне там есть чем на сегодня заняться, а тебе все равно выдохнуть бы неплохо – дождешься меня – тогда к тебе дело будет. Воды на подоконнике пей, сколько влезет – это в таком состоянии полезнее всего.

- А вдруг я злоумышленница – обнесу хату, и с концами – как ловить будешь? – девушка понимала, что несет чепуху – ведь найти ее будет совсем просто, но ей действительно хотелось еще немного поспать, прежде чем выбираться на улицу.

- А что ты - мебель вынесешь? – с иронией бросил выходивший уже из квартиры человек. – Но если куда надумаешь – ключи на гвозде перед входом – отдашь через коридор Валентине Ивановне.

 Проснувшись вновь часов в десять утра и допив уже четвертую с ночи пол-литру 721-й газировки, Настя решила без спешки осмотреться и сразу поняла смысл подколки насчет мебели. Небольшой размер комнаты не позволял обставить ее любой стандартной, тем не менее в жилой части помещения было все, для комфортной жизни необходимое, вся обстановка делалась под конкретное пространство. На стенах почти не видно обоев – вся мебель, включая раскладываемое при необходимости до двойного спальное место, представляла собой один непрерывный встроенно-навесной шкаф с огромным количеством по-всякому открывавшихся подразделений и открытых полочек. В коридорчике располагалась не только раздевалка, но еще очень маленький уголок для электроплитки и чайника. Увеличенный  санузел отгорожен был стеклопакетом. В стандартных такого типа комнатах есть лишь раковина – и стоячий душ и двадцатилитровая на электричестве работающая водогрейка и даже утонченная на 3,5 килограмма стиральная машина – все это каким-то чудом, не без титанических усилий строителя-ремонтника вместились но полутора квадратах общей площади.

За пластиковым окном располагались на роликах в ряд веревки для просушки белья. В общем, все необходимое для проживания – Настя поймала себя на мысли, что, будь в ее собственности такое жилье – дальше хватило бы на всю оставшуюся жизнь даже украинской для уличных зарплаты. Обоняние на рабочем месте не подвело девушку – человек, здесь обитавший, действительно никакой парфюмерией не пользовался – даже вместо лосьона после бритья в стеклянном пузырьке чистый спирт.

Настин разобранный на столе мобильник был предметом первого, крутившегося в голове, вопроса подошедшему к вечеру хозяину комнаты.

- Так ты вчера симку в окно выбросила, кричала, что ни с кем больше общаться ни хочешь. Значит, говоришь, опять в Москву мылишься?..

- В Москву- в Москву!.. Я же не три дурехи, точно знаю, что конкретно мне там делать…

- Я как раз про это самое дело. Я тебе его прямо здесь предлагаю.

-?!

- Да то самое, древнейшее. Что, я разве как клиент тебя не устрою?

-Ты? – Настя не столько растерялась, как  удивилась расточительности мужчины – ты, если по московской таксе платить будешь – разоришься быстро.

-Ну, во-первых, ты на тряпки мои не смотри, я, если нужна сумма конкретная, достать могу. Но, здесь сама понимаешь, рынок… Благотворительности от меня не дождешься, давай я тебе свою ситуацию обрисую, тогда поймешь, насколько мы друг другу полезны можем быть. Раз у тебя опыт общения с алкашней, прости, с больными алкоголизмом, должна понимать, что мне в завязке трудновато. Я один раз – года три назад, думал прошлое вернуть, попить недельку-другую – а в себя пришел через три месяца и денег поубавилось конкретно. Вот думаю, был бы кто-нибудь для разговора рядом – может вроде заместительной терапии для меня было бы –знаешь, как героин метадоном вытесняют…

 - Так ты меня хочешь вместо таблетки…

- Очень сильнодействующей таблетки, заметь, впрочем, решать тебе. Надолго, ты права, моей финансовой силы не хватит – давай как на древних биржах сделаем. У тебя свободного времени сколько?

 - Недели три – отпуск, там еще отгулы поднакопились…

 - Тогда попробуй, высчитай свой московский заработок (в среднем за это время), отними проездные, квартирные, суточные, подкорректируй на то, что работать по месту жительства и напиши сумму на своем листке. А я подсчитаю, сколько бы пропил, если б традиционно осадиться решил – если цифры будут одного порядка – есть предмет для торга.

Настя подумала – а что, собственно, она теряет,  решительно взяла ручку, обрывок бумаги, взглянула в сторону конрагента  и с усмешкой произнесла:

- Давай попробуем, только ты не жлобись…

- А ты сильно не борзей, - парировал мужчина.

Торг свершился молниеносно, среднее арифметическое из двух близких значений взять легко, никто никому не уступил, после договорились лишь о табуированных темах – в первую очередь водка, запои и все с этим связанное. Настя решила блеснуть талантом переговорщицы, вставив второй предмет:

- О родне и о бывших тоже ни слова!

На это спорщик посмотрел с нескрываемым сочувствием, переспросив даже: «А что, у тебя есть бывшие?» - это Настю немного обидело. В общем, оказалась девушка вовсе не в клетке, и уж точно не в золотой – правда выходить оттуда почему-то не хотелось. Отношения напоминали супружеские, но не медовый месяц, а скорее после десятилетия совместного проживания. Порой Настя, подсчитав свои профессиональные трудозатраты, удивлялась, почему бы партнеру не воспользоваться разовыми услугами ее харьковских коллег. Правда, именно отсутствие излишней сексуальной активности партнера, как ни странно саму девушку подзадоривало сильнее. Мужчина знал и умел почти все, по объективным параметрам (размер, хронометраж, скорость восстановления) был бы в середине турнирной таблицы среди всех, с кем довелось особе иметь близость. Единственное, чем отличался он от череды прочих – умением угадать (а может почувствовать), чего партнерша хочет – и никогда не делать того, что ей претит. И снова неактивность понуждала Настю проявлять инициативу и самой предлагать то, чего считающие себя порядочными девушки не позволят ни в коем случае, а проститутки требуют за то доплаты. Настя боялась себе признаться, но впервые в жизни для нее секс из исполняемой обязанности    перешел в способ получения удовольствия. Правда, для этого должна была сама девушка внушить себе, что именно от этого партнера никакой каверзы ожидать не приходится – а в это тяжело, да и опасно,  верить постоянно. Неожиданно всплывали воспоминания о чувстве полной защищенности рядом с мамой – и сразу же выскакивало в памяти, чем такая расслабленность закончилась тогда. Поэтому рада была Настя, что союз их ограничен во времени, что после разбегутся и друг о друге не то, что забудут – но и обязательствами себя не свяжут. Отождествляла Настя отношения с длительным переездом – она всегда в дороге, подобно золушке, отдыхала, будь то поезд на Москву или доставка до места работы с клиентом автомобилем. А сейчас она будто ехала к другой жизни – и романчик с проводником был очень кстати.

Разговоры их походили на общение давно знакомых людей, успевших не только надоесть друг другу, но после еще и соскучиться. По поводу мебели спросила Настя о месте приобретения.

- Я ее здесь из старой сам мостил, за  полгода дятлования всех успел задолбать – зато ничего лишнего и все нужное.

- Так ты, значит, мастер?

- Нет, скорее разнорабочий, - отвел от окололитературной темы собеседник.

Этаж общаги гостиничного типа имел одну на все комнаты газовую плитку, которой Настин временный сожитель не пользовался. Выходить прогуляться по коридору стало непременным развлечением для девушки. В общем коридоре, кроме лампы, на потолке висела на анкерной петле и хорошем Петцлевском карабине   сидушка, которая легко заправлялась вверх за вбитые скобы, также легко выдвигалась, опускаясь вниз и превращаясь в качель для ребенка или небольшого роста взрослого человека – Настя порой часами сидела, качаясь (днем на этаже почти никого нет) – очень удобно, даже не нужно на улицу выходить. Соседка из комнаты напротив – та самая Валентина Ивановна, в первый день смотревшая на временную обитательницу этажа слишком уж сурово, оказалась милой старушкой, очень приятной собеседницей в том плане, что не досаждала любому своему визави необходимостью длительного с собой общения, постоялицу со второго уже дня звала исключительно Настенькой – так ее называла только мама – та самая настоящая мама из сказки про голубой Марс, умершая задолго до собственной телесной оболочки. Была у старой женщины почти сиамская кошка с оригинальным именем Кошка. «Мы ее как ни звали – ни на что не откликается, есть приходит когда захочет, гладить себя никому не позволяет – царапается, но в остальном когтями не злоупотребляет». Такое кошачье поведение импонировало Насте больше, чем податливость московских котов, разрешавших всем и каждому обращаться с собой как с живым пуфиком. А еще очень нравилось девушке смотреть, как крадется молодое животное, имитируя охоту, как грациозно и в то же время осторожно запрыгивает в любые уголки и на любые уровни мебели, не задев и не свалив ничего на полке, и как скрупулезно за собой ухаживает, умывая лапкой мордочку, как спит, той же лапкой прикрыв нос. В противовес вспоминался московский вагончик и массовое нафуфыривание проживающих там девок – уход женщины за собственной внешностью – вообще малопривлекательное зрелище, особенно при повышенной кучности и полном игнорировании правил личной гигиены – лишь бы штукатуркой табло укрыть, к тому же сильно угнетал тогда сопутствующий красоте с трудом девушкой  переносимый запах косметики.

В самой комнате был не новый компьютер с таким же ретрообразным жопастым монитором – для последнего в полках над компьютерным столом было специальное углубление. Хозяин комнаты, если не был в отлучке, сидел за компом – экран монитора был от лежанки отвернут, Настя не знала, что он ищет в сети. Телевизор был маленький плоский с диагональю 7 дюймов. Единственное, что жилец не мог себе позволить пропустить, был ежевечерний розыгрыш государственной лотереи « Лото Трійка», вернее просматривался им не сам розыгрыш, а  непременная к нему заставка: желто-синяя округлой формы птица смешно спешила куда-то, после спотыкалась, падала и котилась, превращаясь в желто-синий шар, а по окончании тиража с удивленно-обиженным видом, ковыляя, уходила прочь с экрана – он перед просмотром всякий раз надеялся, что именно сегодня «фогель не упадет».

Настя телек смотрела с увлечением. Интереснее всего было наблюдать (глазами натуралистов) за жизнью животных в разного рода познавательных передачах – девушка нашла, что в их социумах рационального значительно больше, чем в людских – быть может потому, что у высших приматов – равно как и у прочих млекопитающих, прижившихся при человеке – часть функций организма гипертрофируется от пережора, а часть за ненадобностью отмирает. Это не делает людские социумы менее привлекательными для исследователей – тогда вошло в моду интересоваться политикой – различными ток-шоу рябили телеканалы, а девушка вспоминала политически заангажированную московскую публику и подчас ловила себя на мысли, что думающий человек, насмотревшись российских федеральных каналов, непременно должен проникнуться идеями украинского национализма, но, глядя на выступления апологетов последнего, может с легкостью податься в великодержавные шовинисты. Обитатель гостинки лишь просил гостью, когда та смотрит про политику, пользоваться наушниками. Настя одно время подозревала его в полной аполитичности  - но однажды разговорив на какую-то из затронутых одним их народных избранников тем, вдруг поняла, что ее собеседник именно эту тему знает глубже, чем кто бы то ни было в студии, при этом ссылается всегда на конкретные документы или, в крайнем случае, на сайты, позже узнала от него же об особенностях конституции 1996-го года и 2004-го, против кого конкретно была принята последняя и с какими именно нарушениями процедуры, знал он не только особенности формирования коалиции и нюансы регламента, даже имел обоснованное суждение насчет того, что вводить пропорциональную систему без императивного мандата – все равно, что объявить целибат среди бродячих уличных собак без обязательной кастрации и стерилизации последних. Также узнала Настя то, о чем никто на шоу не говорил ни разу – о порушенной в 2005 году  строгой системе повышение соцвыплат – выборы – повышение тарифов, и что теперь система держится лишь на запасе прочности, заложенной в начале века, по исчерпании которого будет непременный крах финансовой пирамиды. Выражение «экономических чудесов за последние тысячелетия не случалось нигде – если кто больше получал – значит, кто-то другой недополучил столько же»  - запомнилось хорошо. Обо всем этом говорил партнер с такой легкостью, что Настя порой, боялась считать его обыкновенным разнорабочим.

Все было очень для девушки необычно – некоторые даже сказали бы романтично – но все же то был переезд, который априори не может длиться вечно. Настя сама чувствовала, что сильно разленилась – как сказала бы Зубатка, «распадлючилась», ничего не делая целыми днями, спала, порой, дольше кошки, пропустила три кровосдачи. При  этом поездка близилась к финишу хотя бы потому, что подходил конец и тарифному отпуску и отгулам – да и оговоренный срок истекал.

- Ну все - пора прощаться – а то столица меня уже заждалась… - манера говорить о том, что должно быть произнесено всерьез в шутливой манере перенималась девушкой и вселяла хотя бы видимый позитив.

 - Ты все-таки – опять на лыжи?

 - Ну а куда еще таким, замуж что ли? Ты вот возьмешь? - Подколола Настя.

 - Я возьму – спокойно ответил почти уже бывший сожитель, и девушка, затевавшая разговор без устремлений и намеков – лишь чтобы не молчать – теперь вдруг сама испугалась вероятной серьезности намерений собеседника, и попробовала с темы соскользнуть:

- Ты уж со мной совсем как с порядочной…

- А с чего мне тебя считать беспорядочной – на Москве у каждого хохла своя работа – сфер деятельности немного, чего ж тут стыдиться…

-Действительно, убедил ты меня в моей порядочности. Ну, тогда я тебе и ответить должна как порядочная, - девушка, картинно потупив взор, голосом, выражающим скромное умиление, произнесла: - Это так неожиданно, я должна подумать…

- До утра времени хватит?  Если захочешь, можешь здесь в гордом одиночестве переночевать – у меня на ночь работенка подвернулась – утром вернусь –  любой твой ответ приму.

Настя, пожив бок о бок с до сих пор не очень понятным ей человеком, к его манере общения с окружающими почти привыкла – сразу поняла, что насчет предложения – никакая не шутка – намедни от него же услышала, что двум людям следует жить вместе если каждый из двоих видит в совместном проживании больше плюсов – при этом причины могут быть у каждого свои, и традиционная дилемма «любовь – деньги» далеко не самая популярная пара. Еще нисколько не шутил он, отвечая на вопрос, что может ей предложить – несколько дней тому назад, когда попробовала Настя иронизировать на тему, что это временное жилье – он ответил – «для меня – постоянное, другого уже не потяну». И насчет машины, когда сказал, что модернизировал тачку-«кравчучку», и теперь навсегда обеспечен транспортным средством, в котором ось не прогнется даже под двумя пятидесятикилограммовыми мешками – не юродствовал, не подкалывал – лишь говорил о себе правду. В общем, самое первое о человеке впечатление – самое правильное. Даже деревянную Нокию заменил он на более позднюю модель (тоже самую простую) лишь из-за того, что стал а аппарате регулярно садиться  аккумулятор. Настя не сомневалась в серьезности намерений теперь уже точно  бывшего своего временного сожителя, но ловила себя на мысли, что владей о н   на правах частной собственности трехкомнатной квартирой в центре, дорогой тачкой и носи с собой смартфон – всего скорее, дала бы она ему шансов побольше. Но ведь девушка на этот деликатный рынок только вышла – это как если на Барабане сходу у самого метро купить то, что в глубине рынка могло стоить и вдвое дешевле. Она не собирается связывать себя обязательствами – особенно теперь, когда открываются такие перспективы. Действительно, к чему ехать в Москву, снижая социальный статус, если можно здесь продаться оптом (то есть намного дольше, чем на одну ночь). Рассматривать е г о как покупателя глупо: платежеспособность здесь действительно сильно ограничена. Это не отменяет искренней благодарности человеку, показавшему другой путь, хотя друзьями им точно не оставаться.

С тем лишь, чтобы подтвердить правильность принятого собой решения, Настя достала монетку, подбросив, загадала орла – он и выпал. Правда, впереди оставалась целая ночь, уходить пока не хотелось, спать тоже – взгляд упал на компьютер. Блеснула мысль в нем покопаться –  быть может, в других обстоятельствах постыдная – как чужие письма читать – но ведь этот человек и до того был ей не близким, а получив утром отбой, станет вовсе чужим и из ее жизни исчезнет, так что его можно воспринимать как персонаж ею придуманной сказки – поезд саму Настю до нужной ей станции доставил – теперь о романчике с проводником следует либо забыть, либо вставить его эпизодом в вымышленную реальность. Это как ему же в глаза заглянуть, чего Настя, кстати, как честная проститутка, за последние недели ни разу не сделала – ведь до того дня она считала своего временного сожителя пусть и необычным, но все же клиентом. Ящик запускался без пароля, Настя, не забыв в без пяти одиннадцать вечера просмотреть, как в очередной раз падает желто-синий фогель,  нашла в инструментах браузера историю посещений за последний день, неделю, месяц. Узнать, чем живет не совсем обычный человек, было также полезно. Открывая страницу за страницей из всемирной сети. Он почти не открывал страницы, зазывно влекущие в мир развлечений и утех, то, что раньше именовалось желтой прессой усердно игнорировалось. Посещений порносайтов за последний месяц девушка не обнаружила – это было бы и глупо, и для нее как для профессионалки обидно, а в более древних архивах Настя из деликатности предпочла не копаться. Интереснее для исследовательницы была манера черпать из сети информацию. Умея  мыслить аналитически, сразу поняла Настя, почему именно этот человек вряд ли чего-то в жизни добьется. Девушка вспоминала, как сама постигала пусть и не нужные ей науки в Интернет-кафе – тогда ничего лишнего и случайного ею не просматривалось. А здесь видела она, что пользователь слишком глубоко вникает в исследуемую тему, уделяя внимание таким мелочам, какие абсолютное большинство пропустили бы. Чудило эпохи возрождения, он действительно получал чуть не энциклопедические знания по каждой теме, какой касался, но чтобы все это освоить – чтобы все это успеть узнать даже поверхностно, трех жизней не хватит, а он еще и первоисточники читал, страницы, по крайней мере, открывал.

Еще обнаружила Настя на боковых панелях закладки форекса и аналогичных электронных брокерских компаний. Правда, узнать, имел ли пользователь счет и играл ли не представлялось возможным – там уже все было запаролено. Это был еще один аргумент против продолжения отношений – а вдруг зависимость алкогольная лишь форму сменила.

И еще один секрет – быть может, самому человеку неведомый – знала Настя наверное. Мужчина, определенно некогда занимавшийся каким-то спортом, и теперь поддерживавший форму – железным здоровьем похвалиться  не мог. Есть вещи, которые мужчина, как ни шифруйся, от партнерши по сексу скрыть не может. Вспоминался еще на точке встреченный один старый хрыч, проходивший чуть не каждый вечер – то ли овдовевший, то ли разведенный –видно, он добирал опыт, недополученный за всю прежнюю подкаблучную жизнь:  за две недели всех девок перепробовал, к тому же употреблял для усиления потенции в немереном количестве таблетки – будто долг отрабатывал. Его прозвали за глаза Паровозом – за сильную одышку, а мудрая Докторша сразу сказала: сердечник – не жилец (она несколько месяцев на вызовы с кардиологом ездила  и девкам поведала, что болезни сердечно-сосудистой системы выглядят, вопреки легендам, омерзительно – больной геморроем имеет вид романтичней. А в сердечной мышце, сокращающейся сто тысяч раз в сутки, нервных окончаний нет, если б были – новорожденный умирал бы в первые часы жизни, выходит, там и болеть нечему. Те же пациенты, кто ложками потребляют валидол и рюмками корвалол – в основном невротики, сами в выдуманную собою болезнь уверовавшие). Наметанный глаз не подвел тогда бывшую медсестру – дед-Паровоз действительно завернулся прямо на девке. Несчастливицей оказалась вечная невдаха Танька  - она, перепугавшись, остывающее тело оставила, ментов не вызвала – за это после Зубатка с Пышки слупила семьсот баксов – сказала, чтобы дело замять – хотя, пойди девушка законным путем и заяви, как положено в милицию – вероятно, сумма побора была бы сопоставимой. Так вот теперь Настя заметила – не в такой запущенной форме, но все же - яркие проявления неполадок с кровяным мотором, даже подумала, что не брось он в свое время пить – уже бы не жил.

 В общем, все – от орлянки до детального анализа образа мышления и медицинской карты – указывало на то, что отношения лучше бы закончить, пока не затянуло. И утром, по возвращении хозяина, одетая уже гостья без хвостоверчений сказала четкое «нет».

- Нет, так нет, - без всяких эмоций ответил мужчина, чем вновь немного обидел девушку – мог бы хоть сымитировать  горечь разочарования. На том расстались – в то утро Насте думалось, навсегда. Начинать то, что в среде уважаемых и себя уважающих девушек называется отношениями Настя пока не торопилась – знала (из заслуживающих доверия источников), что нужна пауза,  и тогда не стремилась очертя голову выходить на отлов перспективных женихов.

Для чего нужна пауза, Настя поняла с течением времени, когда все чаще стали всплывать в памяти слова человека из гостинки: «Нельзя начинать новое, не завершив старого». А старое Настя, кажется, действительно не закончила. У алкашей существует выражение «недопил». Так вот, у девушки, с детства получившей отвращение к спиртному, сложилось подобное чувство в отношении конкретного человека. Ей очень долго казалось, что с хорошо знакомым незнакомцем они о чем-то не успели поговорить – и это никакого отношения к сексу не имело. Ну, почти не имело – если бы еще раз встретиться – быть может, стремящаяся сказаться порядочной особа и соизволила бы дать человеку второй шанс – но и без этого можно было обойтись, если увидеться – сразу вспомнится, о чем поговорить – то ли о психологическом аспекте межполовых отношений, то ли о легитимности широкой коалиции. Но человек в гипермаркете больше не появлялся – по крайней мере, на ее сменах - скорее всего он выучил Настин график работы. Позвонить ему – вот что должно было прийти на ум любой, мыслящей здраво – но у девушки не было повода, а без него как-то неловко – ведь это она дала четкий негативные ответ. Недели пролетали быстро, среды теперь ждала, как евреи субботы, еще подметила, что стала каждый день подводить макияж – но примета, как назло, не срабатывала.

В один прекрасный (тогда девушка в этом была убеждена) вечер последовал на ее мобильник телефонный звонок – по памяти определила, что звонит брат. Краснооктябрьской родне Настя своего нового номера не оставляла, но тетка его знала – значит, смогли бы получить и родственники. Девушка уже готовилась к хамским выпадам и очередным оскорблениям, но брат на удивление миролюбивым голосом пригласил для разговора о наследстве, уверив, что  готов выплатить Настину половину суммы наличными. Он так и сказал:  не часть, а «половину» - ровно такая доля полагалась бы Насте по законной процедуре, если бы часть мачехи унаследовал один отец.

Известие приятно порадовало бы  при прочих равных годом ранее, но теперь главное для девушки другое – это хороший предлог для встречи с интересующим ее человеком. Разумеется, вникнуть в документы, все подписать, получить наличку и уехать могла бы она и самостоятельно, но пусть знакомый, разумеется, тщеславный как все мужчины, ощутит себя ей необходимым, пусть почувствует, что даму свою охраняет. А там, вероятно, будет возможность и заговорить, или даже пристальнее в глаза посмотреть – а вдруг там обнаружится информация поинтереснее компьютерной. Первым вопросом пришедшего на разговор мужчины было желание узнать лично от Насти все подробности гражданского дела.

Взглянуть бывшему партнеру в глаза оказалось не таким уж простым делом – вообще, человек из гостинки сразу как-то слишком переоценил свою роль в финансовой части дела – слишком вникал в детали,  возомнив себя не то управляющим при барыньке, не то телохранителем особо важной персоны. Все прошло довольно гладко – как и должно по закону – вероятнее всего, нашел Борис выгодный вариант продажи квартиры. Статус представителя даже самого низа районной элиты, видимо, вновь ускорил процесс – в продолжение одного дня побывали и в нотариальной конторе, и в БТИ, и в паспортном столе – Настя же все не могла поймать взгляда того, с кем хотелось переброситься парой очень важных для обоих фраз. При передаче денег брат выложил часть суммы долларами, часть гривней по курсу продажи – сопровождающий под одобрительный ее кивок пересчитал лично и по предварительной договоренности пачки банкнот положил себе в висевшую на поясе барсетку-ладанку. Он, видимо, с крупными суммами никогда дела не имел, поэтому волновался сильнее той, чей покой охранял (Настя почему-то за безопасность вовсе не переживала, хоть и была сумма на порядок большей тех, с какими приходилось перемещаться за незримой границей). По выходе из присутственных мест, Настя, не получив пока еще желаемого, вопреки здравому смыслу не захотела брать такси, а попросила, чтобы они поехали до Харькова на электричке – мужчина лишь тяжело вздохнул, но согласился. Именно в электропоездах скамьи расположены таким образом, что попутчики могут сесть друг напротив друга. И вот теперь, когда суета улеглась – хотя «охранник» не забывал часто, но не резко, не привлекая внимания окружающих, оглядывать весь вагон – девушка именно теперь имела возможность встретиться с ним взглядом – но то, что увидела в его глазах ввергло ее в полное отчаяние. Мужчина, даже глядя на свою спутницу, которая, казалось бы, должна быть объектом его внимания, смотрел, тем не менее, не на нее – будто женщины рядом с ним не существовало – он смотрел сквозь.. И Настя сразу вспомнила такой же точно взгляд в полупрострации пребывавшей московской своей соседки. По словам тертой Докторши, от несчастной любви умирает или с ума сходит не тот, чье чувство сильнее, а тот, у кого слабее психика. И если Пышка, и так неблагополучная, от навязчивой идеи о конкретном представителе противоположного пола могла свихнуться, то сейчас напротив сидел человек с психикой стальной – Настя даже не могла представить, что может его просто вывести из себя, не то, что довести до сумасшествия. И все же взгляд у двух таких разных людей был одинаков: он видел не попутчицу – другую…

По приезде в Харьков надлежало расстаться – чтоб уж точно никогда больше не встретиться, но пронырливый мозг Насти всю дорогу искал повода решить все окончательно не сейчас – и повод действительно лежал на поверхности. Под тем предлогом, что она из квартиры выписана и регистрации на данный момент не имеет, что может создать проблемы с банком, и, опасаясь держать сумму в снимаемой комнате, попросила Настя, чтобы попутчик временно деньги хранил у себя. Шаг более чем рискованный – но у девушки на кону было – как ей тогда казалось – большее. Бывший близкий знакомый, видимо, такой вариант развития событий предполагал, но сразу предупредил, что в ближайшие недели – может месяцы – его в стране не будет – так что пачки полежат у его родни. Настя подвоха здесь не увидела, время на поиск жилья, где дадут согласие на временную регистрацию необходимо. Взяла быстро просчитанную в уме сумму на аренду, питание месяца на три, а также на покупку ноутбука – давно хотелось. Взяла отсчитанное количество стодолларовых банкнот, а на прощанье велела – точно распоряжение управляющему дала:

- Остальные доллары тоже поскорее поменяй – пока «по биг-маку» до 3,60 не упал! – провожатый на это ничего не сказал – видимо, понял как приказ.

То было лето 2008 года – последний отрезок времени, когда курс зеленого средства накопления в Украине падал – причем тогда этого падения все поголовно боялись не меньше, чем после взлета.

На решение оргвопросов ушло несколько месяцев – Настя опять себе загадала, что не будет ему звонить, пока нет повода – даже об исполнении поручения не справилась. Ей хотелось до следующей личной встречи еще и свое психосостояние в норму привести – потому что теперь мыслить адекватно было вовсе невозможно. Про станцию переливания крови она почти забыла, из гипермаркета уволилась, купленный ноутбук (в оснащенных вайфаем общественных местах) стал единственным собеседником, при этом сконцентрироваться на чем-то конкретном (как раньше) Настя не могла себя заставить – правда решила пробить тему игры на электронных биржах – даже несколько демо- счетов открыла. Все это не выбивало ее из рассчитанного заранее бюджета – ведь больше расходов не было. Из сети, а еще из цифр на обменниках узнала девушка о надвинувшейся уже на Украину волне финансового кризиса – теперь ясно понимала, насколько ошиблась, отдав команду сбрасывать доллары по курсу чуть ниже пяти – когда над операционными кассами уже горело 5.50 – не удержалась позвонила на забитый на первой кнопке быстрого набора номер – но услышала, что связь с абонентом отсутствует. «Видимо, действительно на заработках – обидно, только, что деньги в гривне,  потеряю много» - думала наивная девушка первые недели, регулярно раз в неделю по знакомому номеру звонила, получая тот же ответ (верный помощник украинского народа преодолел к тому времени психологический барьер в 7 гривен за зеленую единицу). Настя не хотела думать о таком варианте, который просился на ум с самого начала – но при курсе 8.50 и окончательно оформленной временной регистрации начала настраивать себя на мысли пессимистические. При всем собственном не очень работоспособном (в смысле мыслительного процесса) состоянии, Настя ни на минуту не усомнилась в своей способности просчитывать собеседника, равно и своем фарте – а теперь складывалось впечатление, что незнакомец оказался слишком хорошим актером и умелым комбинатором. Однако, даже такой вариант, как бы странно это со стороны не выглядело, казался девушке более выигрышным.

Несколько  месяцев кряду в ее голове крутился один, способный свести с ума вопрос: встретил ли он ту самую особу, о которой думал, даже глядя сквозь других женщин, после их расставания или же его не отпускает какое-то давнее чувство. Этот вопрос угнетал девушку потому, что в первом случае стратила именно она – ведь взгляни тогда внимательно в его глаза, непременно увидела бы пустоту, которую могла бы собой заполнить – а во втором – увидела бы бесполезность своих поползновений еще в самом начале пути. Теперь же все становилось  на свои места – она им никогда как объект чего-то человеческого и не рассматривалась – всего лишь проиграла очень сильному игроку – но проиграла лишь потому, что не готова была к такой подлости. Да еще и неизвестно, проиграла ли – гостинка, судя по всему, была местом его постоянной регистрации – тогда он игрок не очень квалифицированный… Игрок – быть может, он деньги Настины проиграл на каком-нибудь форексе – сейчас там интересное время  наступает для отчаянных – не то что год назад при вялом росте. А если прошвырнуться по брокерским конторам рангом пониже – реально отследить компании однодневки – Настя уже научилась их отличать – туда можно пристроиться с тысячей баксов– потом вовремя слить, навариться – с большими суммами не стоит тыкаться. Это как на ипподроме или на заказных матчах: влиятельные люди отмывают большие деньги, попутно какому-нибудь лошку может свезти – но если узнают, что к несвоим комбинациям приклеился – отловят в любом конце планеты. Правда, можно и не угадать, или момент прозевать. Если он проиграл ее деньги – доказать это совсем просто, но вот вернуть… Есть, правда, написанная его рукой сведенная сумма – сколько долларов, сколько гривень – в крайнем случае как доказательство в суде примут – за расписку точно не сойдет. И еще – надо же так протупить тогда – можно было взять гривню, а больше долларов оставить ему. Это все было мысленное обогащение, «воспоминания о будущем»– очень эфемерные мечты – как вдруг – аккурат на святого Николая услыхала Настя забитую на определенного человека мелодию рингтона.

– Извини, только что из командировки вернулся. У меня здесь кое-что твое осталось – ты уже формальности уладила? Адрес  назовешь – подъеду, а нет – назови, в каком банке встретимся – если сразу на депозит хочешь положить. Кстати, у меня для тебя важная новость есть…

Настя, несколько месяцев прокручивавшая в мыслях ожидаемый разговор, теперь не знала, как его даже начать. Вычертовать за отсутствие – но он предупреждал и извинился. Потеря на курсе – но ведь то было  ее-дурехи распоряжение. Теперь, уже хоть часть получить и то неплохо. Но главное – что для нее важное хочет он сказать?

В холле банка встретились так, будто вчера расставались – обитатель гостинки выложил  нераспечатанные пачки из двухсоток (по сто купюр  в одной) – Насте сразу показалось, что гривни слишком много, но предоставленный тут же чек развеял все догадки. Назначенный хранителем не только не сбросил доллары – он, напротив, сделал то, о чем задним числом мечтали все облапошенные валютными игрищами: летом восьмого года он купил доллар по 4,75. На вопрос Насти, зачем сливал валюту теперь, в декабре, ответил:

– 9 – это максимум, он сейчас вниз пойдет, если нужны будут баксы – через год по 8 купишь в любом обменнике. Он на ближайшие лет 5 лимит роста выбрал – так что смело на гривневый депозит можешь всю сумму положить: гарантируемая фондом цифра 150 тысяч. Можешь располовинить для верности. А на будущее – если мой хочешь совет – он опять скакать будет, так ты не шкрабься, а перестрахуйся лучше: уйди в доллар тупо за год до того, как все соберутся ломиться… Но это если накопления хочешь делать..

Но Настю не интересовала тогда ни прошлый тактический успех, ни стратегия на будущее, она лишь хотела узнать, что такого для нее важного хочет сообщить бывший(?) близкий друг.

- А, ну, конечно, без этого не расстанемся. У нас Кошка теперь четко на твое имя откликается. У нее глаза – на твои тогдашние похожи – голубые и грустные – я посмотрю на них своими умными – сразу тебя вспомню. Помнишь, про любовь песенку «Глазами умными …»?

Такое известие девушку как током ударило – она была готова даже увидеть кольцо на правой руке собеседника, но услышанное ее раздавило.

- Кошка… Ты же говорил, что-то важное скажешь…

- А что может быть важнее имени для кошки? ! Так что за меня не переживай – я в одиночестве без своей Насти не останусь… Ты сейчас финансами своими сама займешься – я тебе, вижу, без надобности…

- Стой, свою расписку возьми! – не нашлась больше ничего сказать девушка, протягивая человеку исписанный листок, но тот лишь усмехнулся:

- Какая ж это расписка – это каракули мои, да и все. Там даже моей фамилии нет…

- Кстати, а как твоя фамилия? - машинально спросила Настя, но собеседник уже на ходу бросил:

- Теперь-то какая разница?

И все – исчез за надежной пластиковой дверью финансового учреждения. А Настя подумала: действительно, какая теперь разница… И какая разница – сейчас она это точно знала – посмотрела бы она тогда – почти год назад –  ему в умные глаза или нет. Ей теперь действительно не важно было – встретил он ту, о которой все время думал после их расставания или десятилетием раньше, или вовсе придумал ее образ, как она сама мамин – она вдруг поняла, что ей этого мало – успеть вовремя –  что ей нужно гораздо больше – чтобы он смотрел на всех прочих, а видел ее! Вот  такая гордыня подмосковной коттеджной шлюхи, возомнившей себя порядочной, а если нет – она не будет опускаться до дешевых страданий и мучиться пошленьким вопросом «чем  т а (я)  лучше(хуже)?» Все это быстрыми мысленными блоками проносилось в ее голове, пока оформлялось два депозита – один – большая часть – на год под максимальный процент, другой – расходной на полгода, а потом вдруг мысли резко переключились на домашнее тети Вали животное. Настя, поставив необходимые подписи на отпечатанных бланках договоров, вышла из банка – куда направилась – не помнила, но про себя думала лишь: «Теперь Кошка – Настя… Настя – кошка, а я кто, я же человек, настоящий человек, только везде и всем лишний, зато кошка Настя…»

С огромного, смотревшего прямо на площадь телеэкрана  лилась осточертевшая, верно, всем уже реклама прохладительного напитка, возвещавшее все население суверенной Украины о том, что «Свято наближається!». Было все равно, куда идти - девушка сама не заметила, как чуть не сбила с ног шикарно в норку одетую средних лет даму, которая, неизвестно почему, трясла ее, взявши за плечи и что-то выпытывая, на что Настя сумела лишь выдавить из себя:

- Кошка!..

- Как я тебя понимаю, - уже с благородно-снисходительным участием произнесла женщина, - я сама пережила нечто подобное, два месяца назад, когда пришлось усыпить Линду…

Настя даже не пыталась вспомнить, какими путями вошли они в квартиру дома стиля Нового быта. Жилище называлось дамой «конурой» не случайно – лишь  переступив порог двухкомнатной «сталинки», насчитала девушка сразу троих псов, радостно встречавших хозяйку и без должной бдительности – гостью. Еще бросался посетителю в глаза портрет культового некогда американца в вязаном свитере – отчего Настя сразу особу для себя окрестила Хемингуйшей. Впоследствии оказалось, что и занималась дама писательством,  публиковалась не только и не столько в Интернете  - но об этом гостья узнала позже. Вначале знакомства предложила она девушке лишь чаю, а когда Настя без разрешения пошла сама мыть чашки, призадумавшись, попросила зайти завтра. За кого приняла ее инженерша человеческих душ: неблагополучную студентку, брошенную чью-то любовницу, прибывшую для покорения первой украинской столицы провинциалку - непонятно, но кем хотела видеть – стало известно сразу. Оказывается, написание литературных шедевров – дело не шуточное, кропотливое и отбирает очень много времени, а за домашним хозяйством следить сил не остается – так что помощница по дому крайне необходима – дама, видимо, всерьез возомнила себя физиономисткой и психологом – увидав в первой встречной забитое и несчастное существо, какое за милость воспримет прислуживать по дому особе возвышенных умонастроений – плюс еще собаки требуют к себе неусыпного внимания. Настя не нуждалась ни в заработке, ни в душевной наставнице, ни в наличии рядом с собой морального авторитета – но обеспеченное деньгами безделье ее сильно пугало возможностью пойти маминой дорогой, а еще сильнее пугала вероятность, что она не удержится и позвонит человеку, с которым разговаривать уже точно не о чем. Поэтому быть даже при собаках сочла для себя не худшим вариантом. При этом девушка, в отличие от работодательницы, в оценке собеседницы не ошиблась, сразу верно угадав все устремления последней. Написание книг, хоть и отвлекало ее, но главной целью на тот момент сорокалетней женщины было продолжение рода. В гости и по личным и по окололитературным делам частенько захаживал некий муж, по всем критериям – ровня писательнице, кого Настя сразу в мыслях окрестила Старым Вонючим Козлом – не в обиду – просто напросилось. Был визитер стар лишь относительно – лет пятидесяти, а природный запах изо рта усердно перебивал (по крайней мере, пытался) крепкой ментоловой жвачкой, но остроконечная борода делала его похожим на сатира, а еще – и здесь снова Настя безошибочно просчитала – был воистину полигамен, поглядывая всякий раз недвусмысленно и в сторону прислуги.

По прочтении нескольких текстов авторства хозяйки, что вследствие давности написания были выложены в Интернет, девушка заинтересовалась таким полем деятельности, как некогда изучением ВУЗовских курсов наук точных – до поры - лишь с целью доказать самой себе, что может не хуже, стала в любую свободную минутку записывать рожденную собой слепленную воедино афористично-хронологическию монографию в Word-документ – благо ноутбук всегда с собой. А времени действительно было хоть отбавляй – Хемингуйша оказалась на редкость несобранной начальницей – больше даже, чем работа, отнимало у прислуги времени часто повторявшие одну тему задушевные разговоры. Настя тогда уже поняла, что характеры и сюжеты неплохо брать из окружающей реальности– но из жизни хозяйки очень мало можно было почерпнуть.

Неправда, что за 26 дней можно именно написать роман, но записать то, что уже давно в голове отложилось блоками и главами, можно и быстрее. К тому же современные технологии дают возможность на ходу менять не только концепцию, но и править элементарные описки и обмолвки, лишь пересохраняя  электронного формата документ – несмотря даже на потери времени на общения с человеческим и животным миром, уже через два месяца было сохранено в почти отредактированном виде объемистое – страниц на сто – произведение «Голубая планета Марс» - помимо прежних мечтаний, в книге появился теперь еще один – чуть не главный - герой, вокруг которого многое крутилось на этапе развязки.

Следует отметить, что писательская деятельность – если, конечно, писатель выдающийся или стремится быть таковым – сопряжена со множеством поездок и отлучек из дому. В первом случае для литератора съезды, семинары, симпозиумы и презентации являются источником дохода, во втором – объектом вложения средств в человеческий (свой собственный) капитал – это дает надежду начинающим, со временем став маститыми, также получать свои дивиденды с созданного ими продукта интеллектуального. К какой категории относилась Хемингуйша – то есть приносили ей доход частые поездки, или, напротив, опустошали ее бюджет – этого Настя не знала, да и не хотела знать. Но собачья жизнь (особенно когда это собаки незаурядной личности) подразумевает постоянное неусыпное со стороны человека внимание, выражаемое, по крайней мере, в ежедневном выгуле питомцев – поэтому на то время, пока писательница бороздила умы читателей и просторы постсоветского пространства, Настя поселялась у нее на квартире. В один из вечеров в гости к старой подруге (будто забыв о ее временном отсутствии) заглянул Старый Вонючий Козел – и случилось то, что должно было случиться между пометившим территорию альфа-самцом и случайно(?) оказавшейся на этой территории самкой – Настя не то что была не против – напротив, видела в таких (даже тайных) отношениях некую для себя перспективу. Правда в этот раз случилось то, чего женщина с огромным сексуальным опытом предвидеть не могла – у Насти напросился вывод:  плохо скрываемый запах из партнерского рта вдруг сделал этого самого партнера в ее восприятии настолько омерзительным, что ее женский организм так противился мужскому проникновению. Партнер  же был, напротив, смущен (не без тщеславия) и искренне извинялся мол, знай он, что Настя была до него девушкой, непременно попытался бы сделать событие поэксклюзивней.

Услыхав такое, партнерша поняла, что теперь ей долгих отношений ради продвижения куда надо и не нужно – ведь скрывать их – задача непростая, когда соперница совсем рядом. В  тот же вечер за традиционной в таких случаях послеактовой сигаретой обратилась к человеку в издательских делах более сведущему, чем она, с конкретной просьбой. Старый Козел был еще сильнее обескуражен прагматичностью недавно еще (по его глубокому убеждению) целомудренной девицы, а дальнейшие с ней отношения в его планы вовсе не входили – он и с писательницей-то не оформлял отношений, блюдя холостяцкий гонор – и уже на следующий день (дабы успеть все обсудить до приезда хозяйки дома), услышала девушка не очень для себя лестную устную рецензию человека, в литературу крепко впаянного:

– У тебя  все больше, чем сырое – здесь еще работать и работать. Психологический роман – это не то, что не твое – наверное, справилась бы со временем – но лучше подумай – зачем биться головой об забор, когда куча калиток есть. Сейчас я бы и Достоевского не взялся продвигать (нет, за свой счет – сколько угодно, но у тебя лишних денег, как я понимаю, нету), нынешнюю публику такими соплями не проймешь. Здесь сложность в том, что все объекты рядом – думающему человеку проверить совсем просто, а безмозглые лирическими этими воплями пресытились уже. Хочешь про мечты – пиши фэнтези, про космос – фантастику – но и там графоманов море. Политологические отступления мне, например, понравились – по крайней мере, оригинальностью, можешь попробовать колумнистом. Хотя, там у тебя ни конкурентов не будет, ни покровителей – то, к чему ты клонишь, ни одной партии перед выборами не годится, а после выборов необходимость в политологах вообще отпадет – свои штатные все, что нужно, напишут, и публика все съест. Но сейчас слушай самое для себя печальное: чтобы все это осуществить, раньше нужно было к какому-нибудь массолиту прибиться, а теперь необходимы  или деньги и связи для раскрутки, или имя – иначе бы любой придурок в классики мог выбиться. Кстати, на счет имени – я бы псевдоним посоветовал. Анастасия, Диана – это для девяностых культово, сейчас нужно что-нибудь поновее, или наоборот, хорошо подзабытое… Вот на ум приходит «Аделина, Аделина, чего-то там такое у нее» – уже не припомню, что - да и никто не вспомнит… Аделина, к примеру Вершинская – как тебе?

Насте было плевать – Аделина в любом случае сладкозвучней Алкашки и романтичней Доси, да и фамилией своей она с давних пор не очень дорожила. Ее больше интересовала низкая меркантильная сторона вопроса – здесь бывший партнер помогать точно не собирался, обмолвившись лишь:

- Если разве владелец нашего издательства посодействует, да только, - прецизионно оглядев девушку, - его ты вряд ли заинтересуешь, - и, встретив ироничный взгляд, поспешил оправдаться, - нет, ты не подумай, все там нормально, натурал он. Вот только, извини, коль разговор откровенный у нас пошел, вокруг него табунами всякие ходят, и – уж не обижайся – внешние данные у них твоих повыше будут…

- Встречу если организуешь – дальше уже дело лично мое будет –  и на счет как бы адюльтера нашего тогда можно будет вопрос снять, - в некоторых случаях шантаж на пользу всем сторонам возможного конфликта, поскольку может спровоцировать на действия, в других обстоятельствах кажутся невыполнимыми – как например покупка девушкой абсолютно ей не нужных (по ее убеждению) предметов туалета и даже косметики определенных марок – но на что не пойдешь ради обеспечения своего будущего.

Неправда, что, когда речь идет о свидании, ждать – прерогатива мужчин: поджидать, выжидать, дожидаться обязана более заинтересованная в продолжении отношений сторона. Вот почему если девушке с улицы хочется добиться аудиенции у персоны значимой и известной, слово «унижение» не должно означать что-то позорное, а «самолюбие» надлежит свернуть в трубочку и припрятать ректально. Каким образом Старый Вонючий Козел сумел уговорить не просто начальника – человека, от которого зависит вообще существование одного из ведущих харьковских издательств –  то было не Настиного ума дело  - ведь скрывать полигамные свои поползновения от постоянной партнерши (если хочешь, чтобы та оставалась постоянной) входит в круг обязанностей самца.

Пока девушка дожидалась «вызова на ковер», не забывала просматривать биржевые сводки, которые не могли не манить возможностью легких заработков – однако, как и самый в литературе известный игрок, она чувствовала, что пока тратить природный свой фарт на мелочи не стоит, но подготовиться, открыв реальный счет, уже пора. Непонятно, как советчик сумел предугадать, но на снятые с депозита гривни купила Настя и не через год, а через полгода, не по 8, а по 7,60 наличные доллары в том же банке. Частью компенсировала затраты на имидж, оставалось восемьсот – носила при себе, никак не решаясь вбросить через банк на нужный счет. Как раз еще одна темная лошадка наклевывалась – хорошо бы сегодня купить акций до закрытия в Токио, когда электронные ценные бумаги резко вверх пойдут по просчитанной девушкой причине. И в тот день, когда, наконец, дозрела – вдруг позвонил Старый Козел и сообщил, что уже договорился о встрече на сей час за обедом, назвал ресторан и точные минуты. К тому времени этот путь уже был Настей в мыслях почти отброшен, один взгляд на объект приложения своих усилий пессимизма лишь прибавил, а, вглядевшись в глаза потенциальной жертве, поняла Настя, что все ее поползновения обратить на себя внимание в сексуальном плане тщетны, поскольку от женского к себе внимания господин устал. Зубатка такого фрукта оштамповала бы магнатом, никак не ниже, все его облачение, казалось, говорило собеседнику: «Ты хоть представляешь, сколько драгоценного времени я затратил, чтобы выглядеть на свой статус – и после этого у тебя хватит совести досаждать мне своими глупостями – ну о чем ты можешь со мной говорить, если я уже все на свете познал и перепробовал!». Попытки «зацепить разговором» также успеха не приносили – Настя уже в уме поставила крест на таком пути своего развития - жалела лишь потраченных на условно стильное тряпье денег да времени – вряд ли сегодня она успеет через WebMontey забросить нужную сумму. Магнат все время пялился не на нее, а в свой раскрытый ноутбук – девушка неловко попыталась заглянуть в него через столик – мужчина, видимо для того лишь, чтобы поглумиться над очередной ищущей его благосклонности простушкой, резко развернул к Насте монитор агрегата и спросил, что она об этом думает. И   в этот момент ее будто разрядом сильного тока прошибло – но чувство то было победоносного блаженства – как у щуки, брошенной в наказание за всё в реку. Перед собой увидела девушка сайт той самой брокерской конторы – только через личный кабинет Магната – и как раз  именно та компания, на какую еще утром глаз положила, и акции почти на прежнем уровне – ровно в тот момент осознала Настя, что нащупала точку опоры – как гадалка, сумевшая ухватить уличного  лоха за взгляд взглядом собственным, что никаких больше литературных изысканий ей не понадобится – разве что для прикрытия, что перед ней – ее персональный азартный парамоша, а она сама получила не просто шанс – реальную возможность выклянчить гигантскую милостыню, и в стране, где на милостыню существовать не то, что не зазорно – престижно –  быть ей отныне, разумеется, не королевой, но как минимум полуледи. Настя назвала корпорацию и четко – уже без заискивания – отрезала:

- Покупать на все, сколько хватит «кредитного плеча», -  Мужчина, впервые высунув взгляд из своей подуставшей оболочки, с ироническим интересом к наблатыкавшейся в терминологии девице, так же резко парировал:

- На пальцах все брокеры, ты знаешь, что здесь реальные деньги проигрываются?

- И выигрываются! - не унималась Настя, и, достав из сумочки кошелек, а из него зеленые купюры, положила на стол 7 соток и один полтинник долларами – больше в инвалюте у нее при себе не было.

Магнат еще внимательней вгляделся в девушку – сумма, по его меркам бросовая – а она, похоже, последнее готова выложить, но та не давала опомниться:

- Покупать, а когда продать я скажу, если книжку мою прочтете!

Влиятельный человек, непривычный к такому с собой обращению, в оторопи кликнул по нужным ссылкам – через секунды сделка в электронном виде состоялась – Настя, положив под тарелку сумму в гривне за заказанное собой плюс 10% чаевых (она не знала, сколько принято, придумала сама), а на стол подобие визитки с номером своего телефона, уходя лишь бросила:

- Только не затягивайте с прочтением – если акции передержать – они сильно меньше, чем сейчас, стоить будут.

Если Настя правильно просчитала Магната – он человек не рисковый, трусливый даже – значит из своих поставит тоже баксов восемьсот – максимум тысячу – в таком случае он собственных денег не потеряет ни копейки при любом раскладе. А жаба давит и сильных мира сего – это приведет клиента к ней, как любопытство монарха к сказочнице. Теперь главное – чтобы оправдался расчет по самой компании - проверка подтвердила – выросли почти втрое.

Уже на следующее утро услышала девушка звонок с номера, который надолго забила в свой мобильный в быстрый набор, а днем, пока не открылся Нью-Йорк, позвонив, дала команду все акции сбросить, а еще через день сидела в том же престижном заведении, приглашенная самим магнатом для обсуждения контракта. Первое, что просил искушенный в межполовых сношениях кавалер – принять как извинение оплату предыдущего обеда – ведь по традиции мужчина должен платить за даму, но Настя уже твердо отказала, четко обосновав позицию:

- Мужчина не должен, а может платить за свою женщину: жених за невесту, муж за жену, клиент за проститутку – если это в договор входит – а в других случаях оплата– оскорбление.

- Тогда в наш с Вами договор входит оплата этого скромного обеда, и поверьте – интима этот договор не предполагает – если, конечно Вы впоследствии не окажете мне высокую честь…

Джентльменский договор имел два аспекта: финансовый и литературный. Магнат сразу сказал, что не собирается вникать в методы перспективной делицы ( фарт, точный расчет или даже обращения за помощью к силам потусторонним), если та гарантирует ему грамотное распоряжение активами. В книжном деле он больше доверял специалистам профильным  - и сразу признался, что монографии не читал, но даст распоряжение ее, если нужно «припудрить и вылизать» - все это, конечно не бесплатное удовольствие, но девушка, трудясь «финансовым негром» эти затраты скоро отобьет – Магнат убежден был, что имеет главный для топ-менеджера дар – видеть перспективного сотрудника. В общем, был он, как отметила для себя Настя, слишком увлечен идеей собственной эксклюзивности, при объективных данных очень средних – но с таким материалом, хочется надеяться, легче будет работать.

Перечитав отредактированное мастерами своего дела, молодая писательница собственное произведение с трудом, но все же узнала, даже от прилизанного тянуло сыростью – но уже было поздновато отзывать, к тому же, по уверению Магната, если удачно распиарить монографию – ее качество никого интересовать не будет:

- Просто вывали на белый глянец кучу душевного дерьма – и мои литературоведы сделают из тебя знатока человеческих глубин!

Настя переселилась на арендуемую корпорацией в недавно введенном в эксплуатацию элитном доме квартиру – да и глупо было бы оставаться в прежней комнатушке. Ей предстояло за компьютером пребывать ежечасно, отслеживая удачные объекты для биржевых спекуляций – никто ее пока не торопил и не контролировал. Это было даже удобнее – проявлять финансовую активность не от своего имени. Кстати, к счетам и финансам компании, находящейся в собственности магната, Настя касательства не имела – играл он на рынке ценных бумаг как частное лицо. Все подзапустил изрядно – Настя разгребла достаточно полуликвидов, безжалостно слив все, что можно – она в широкую диверсификацию не очень верила, предпочитая заниматься ограниченным числом детально ею просчитанных проектов.

  Что же до написания книг – решила все же девушка просмотреть что-нибудь кроме Хемингуйши – штудирование дилетантских перлов отвлекало ее еще от одной болезненной темы. Один азарт заставлял ее пересматривать не свои произведения: ощущение того, что в собственной книге что-то ей недоработано. Хотелось убедиться, что ею написанное произведение внимания достойно – а одним из критериев было сравнение с продуктом труда других пишущих – пусть и не публикуемых – так даже лучше, ведь без протекции и она бы не выкарабкалась. Это были своего рода сеансы самоуспокоения – как если сбросить рубли по 3,2 за 10 – а после каждый день справляться по банковским сайтам, что он не вырос хотя бы выше 3,3. Перештудировав множество текстов, Настя оставалась собой, вернее Аделиной Вершинской, если не довольна, то, по крайней мере, удовлетворена: просто удивительно, сколько у людей лишнего времени, и, вероятно, денег, а еще очень хвалила себя девушка за то, что, не имея таланта к написанию стихов, даже не пыталась их в свои тексты втиснуть – столько было поэтического мусора ею просмотрено. Ники использовались писаками различные – на кириллице,  латыни, в смеси, с цифрами, скобками – иногда Настя выбирала псевдо позаковыристей – до определенной поры она не находила среди пытающихся ворваться в этот задорный цех себя превосходящих конкурентов – по крайней мере, в том подразделе литературы, который обозначила своей нишей.

Однажды ранним утром, по закрытии Нью-Йорка, очень довольная своевременным сбросом акций какой- то «TZ-company», перед тем, как отправиться отдыхать, пробежала глазами вновь опубликованную прозу на одном из русскоязычных сайтов, обнаружила нового автора под ником Ted Zelensky – ей показалось это знаковым –  подумала: нужно прочесть. Выложена была в сеть немалых размеров повесть – поэтому Настя заранее предугадывала, что прочтет в лучшем случае четвертую часть, пока глаза не станут закрываться перед компом – а прочитала – за час все – и отдыхать в тот день не ложилась. Забила имя в поисковик – нашла публикации на других литературных сайтах, и пока не прошла строка за строкой все тексты автора – их оказалось не так уж и много – успокоиться не могла, а закончив ознакомление и уже засыпая, даже не запарковав компьютер, кружилась в ее голове одна лишь мысль: почему годом ранее не прочла этого автора, а выбрала себе профессиональным ориентиром Хемингуйшу? Но, выспавшись, и вновь подсаживаясь к клавиатуре, вдруг  подумала  девушка о другом: «что толку – если бы и прочитала – все, что могла бы сделать – кальку с образа, быть может, лучшую, чем оригинал – тем более, после правок редакторами, но придумать…». После повторного прочтения произведений неизвестного автора, боялась девушка открывать собственное – уже на бумаге напечатанное, вчера еще казавшееся если не гениальным – то уж точно талантливым и неповторимым, увидав сразу, что ее работа по сравнению с той, затерявшейся в сети – действительно сопли. Хотя писали оба автора в принципе об одном и том же – о людской силе и слабости, величии и ничтожестве, красоте и уродстве – реальных и мнимых – но ее работа заслуживала не только печки – полного вытирание из всех носителей даже упоминания о ней. И Настя, будучи все же не только уязвленным автором, но по природе аналитиком, сразу заметила, почему от схоронившегося в сети прозаика отстает она безнадежно. Девушка писала о том, что является самым благоприятным объектом описания для любого автора – о самой себе. Быть может, глубина ее личности и сказывалась – все же это была почти автобиография. Если кому приведется через столетие изучать Аделину Вершинскую, как теперь учат Лесю Украинку – более познавательного источника исследователям будущего не сыскать. А читая в сети конкурента, видела Настя, что он также выражает самое себя – но через характеры других людей – и не могла понять – то ли фантазией он на порядки ее обгоняет, то ли прожил столько жизней, или смоделировать поведение может лучше – тогда он более искусный математик. Вспомнилось девушке решение олимпиадных задач – там зачастую при сложности инструментария, к правильному ответу ведет очень простой логический шажок – а у нее получался такой длиннющий хвост – что свидетельствовало, вопреки мнению заангажированных критиков, не о скрытой гениальности, а скорее об изначальной системной ошибке. А соперник мог, казалось бы, поверхностно и с иронией, копнуть тему существенно глубже – у него ни слова не было о политике – но кредо обозначалось четко, он, насмехаясь над патетикой и чувственностью, мог написать и про любовь без слезливости,  и про патриотизм без пафоса.

Еще пыталась Настя в своем творении блеснуть оригинальностью, изыскивая ходы и сюжеты, не применявшиеся в литературе никогда и никем – теперь видела, что совершенно напрасно, что то ли 7 то ли 47 повторяющихся из века в век сюжетов могут быть пересказаны и без плагиата. Стоит лишь по-другому встряхнуть и выбросить эти кости -  и окажется, что рядом с нами благородная Корделия любит взбалмошного, но слабохарактерного отца не больше и не меньше, чем велит дочерний долг, наивная провинциалка первая объясняется в любви – а столичному хлыщу как раз в этот момент не до нее, суетливая Попрыгунья выискивает вокруг знаменитостей, не замечая гения рядом с собой, переборчивая принцесса выбирает в мужья не Человека, а Тень, Ленька Королев уходит на свою войну, так и не объяснившись с единственной на земле, достойной стать его королевой, - но повторяются и сюжеты более древние:  боголюбивый отец прощает блудного сына – за счет его беспроблемного и трудящегося брата – и именно это воспринимается людьми, считающими себя достойными появлением высшей формы справедливости, ленивый и лукавый раб упорно не собирается обогащать своего господина, в то время как его смекалистый и усердный коллега не только обеспечивает барину ренту, но и плодит самых страстных приверженцев рабства – рабов привилегированных, Давид побеждает Голиафа, а Иосиф покоряет столицу метрополии лишь силой собственного интеллекта. А еще бредет по планете вечный жид, вечный кацап, вечный хохол, умирая и возрождаясь в новом человеке – потому, что одной жизни мало, чтобы искупить  то ли собственное малодушие, то ли подлость своей нации – а может то потерявшийся во времени странствующий рыцарь до сих пор не верит, что надетые  подлым Фрестоном маски давно к коже приросли и стали личинами, или зачарованный странник идет своей землей, всякий раз давая шанс каждому встречному – и никогда себе. Все это, невозможное в реальной жизни, становится вероятным, если добавить в произведение то немногое, чего сама Настя добавить не может, поскольку не осознает. Разумеется, достойнее проиграть мастеру, чем какому-то разнорабочему, трагедии здесь вовсе нет – встать и идти, поскользнувшись, не замечая утрат – да, к тому же и заметить приоритет незнакомца кроме нее самой никто не сможет. Ее книга пошла, разумеется, не на ура – но в строгом соответствии с суммами вложения в промоушн – вообще, бизнес издательский, равно как любой другой, имеет свои строгие законы ( не слукавил Старый Козел), там стремительные взлеты, не подкрепленные предварительными вложениями – большая редкость. Кстати, игры в электронном формате на бирже это также касается – одно дело – время от времени отследить и хапнуть на какой-нибудь чужой комбинации - игра же «вдолгую» предполагает порой месяцы выжидания. А Магнат, отхватив сразу несколько кушей там, где раньше сам лишь проигрывал крупные суммы, вдруг на удивление быстро к новому источнику дохода не только привык – порой требовал выведения из оборота предназначенных на инвестирование сумм. Настя не переставала удивляться – как настолько необоротистый индивид смог добиться таких высот в бизнесе большом. В то же время, агенты литературные советовали, несмотря на отсутствие ожидаемого ранее писательницей фурора,  выдать к изданию следующую «рукопись»  (по последней моде – электронного формата), они даже настоятельно рекомендовали не затягивать с написанием – ведь перерыв в издании книг ведет при нынешней жесточайшей конкуренции претендентов на читательское внимание не только к забвению, но, что еще печальнее – к частичной либо полной  утрате инвестированных ранее средств. Настя же вовсе не представляла в каком направлении ей надлежит пахать на литературной ниве – даже не была уверена, что стоит продолжать вообще – но что-то изнутри подсказывало, что писательница Аделина Вершинская – какой бы бездарной не оказалась – единственный пока для Насти трапик наверх – ведь просто остаться в брокерском рабстве не только не престижно, а возможно, даже опасно. Собственная ошибка ее не так страшила, как слишком пристальное внимание к  финансовым результатам покровителя – в ее голове всплывали воспоминания о тех временах, когда пролетевший с бизнесом ее брат прибегал клянчить у дворничихи-сестры копейку. Поэтому она просто обязана была заставить себя собраться и выдать хоть что-нибудь в печать.

Когда есть стимул – собраться всегда можно. И вспомнить  как собственный прежний опыт, так и советы людей более искушенных.  Во-первых, нужно сконцентрироваться на чем-то одном – сейчас это написание текстов, значит биржевые спекуляции нужно на время отложить. Здесь очень кстати сказался вновь Настин фарт – сразу двух «темных лошадок» удалось пощипать почти одновременно. Но на этот раз не побежала она похваляться покровителю, как школьница отличными отметками, вообще об успехе не сообщала, аккуратно разместив вырученные виртуально средства в тех акциях, которые считала умеренно перспективными. Уже давно Настя подметила, что обмануть Магната при желании легко – если бы ее целью было получение единовременного куша – нетрудно было бы кругленькую сумму и перевести в какой нужно банк и даже с минимальными потерями обналичить – но в таком случае с украденной суммой нужно теряться навсегда – а фартовая брокерша чувствовала рядом навар на порядки больших размеров. Следует отметить – чужого Настя не брала ни копейки. По   изначальному джентльменскому договору имела право Настя обналичивать и тратить на собственные нужды – имидж, питание, развлечения - по 20 долларов в день, но, учитывая отшельничество, непривередливость в  еде и низкий уровень украинских цен на товары первой необходимости, ей в среднем хватало трех-четырех. Свое «суточное» содержание далеко не каждый раз выбирала, соинвестируя, хотя сумму никогда не забывала, и если кредитовала заказчика – исключительно на условиях и под процент банка – но и это давало определенную прибыль. За полгода своих денег она вбросила в работу не меньше тысячи долларов.

Еще один мудрый совет, которому решила теперь внять девушка – переключиться на написание того, что ей доступнее. Если не может она придумать человека или сообщество людей, не имея к тому высокой страсти, то, как аналитик, она в силах социум изучить, просчитать и спланировать.

С представителем рекомендованной Магнатом политической партии (чья-то техническая, полупроцентная), пообщавшись в скайпе, договорилась набросать  подобие партийной программы. Всего скорее, покровитель считал, что делает своей протеже одолжение, обеспечивая в дальнейшем вес в обществе. Настя решила в этот раз не подражать под копирку написанным однояйцевым программам, а вывести новую концепцию, основанную на расчете величин, известных всем. На протяжении десяти лет все политические противоречия в Украине роились вокруг цен на газ. Девушка взяла тариф на варочный газ для потребителя, отняла цену того же объема топлива, покупаемого на границе государством – разницу выразила в долларах – получилось по три бакса на каждого потребителя ежемесячной дотации. Потом произвела расчеты по отопительному газу для теплокоммунэнерго, по тарифу на электроэнергию, подсчитала дотации по городскому транспорту – вывела среднедушевую подачку от государства населению. А дальше сделала по ее мнению, ход конем: дать избирательное право лишь тем, кто этот долг перед государством погасит лично, а не перекладывать обязательства на добросовестных налогоплательщиков – ведь получающий подаяние всегда будет голосовать за увеличение этого подаяния – какой тогда смысл в выборах? Предлагаемый ценз прилично пропагандировать партии, имевшей в названии слово «либеральная» - тогда картина при пропорциональной системе должна была выйти совсем другая. Но при личной встрече партийный функционер, предполагавший в самом себе харизму, начал с наезда:

– Мы ведь тебе, как писательнице, романтическую сказку о любви с хорошим концом заказывали, а ты нам даже не порнуху – анатомическое описание процесса! Да кто тебе сказал, что нужны новые методы? Эти, что жрут в бездонное брюхо – самые надежные наши союзники. И ты предлагаешь даже не денег их лишить – те, для кого дотируются тарифы – копеек не считают, а у примазавшихся – сумма невелика, ведь они услугами почти не пользуются. Это не простое быдло, которое жрет из жадности – это особое быдло – электоральное, оно жрет из принципа – если халява. А в нашей стране, как ты помнишь, халяву дают только избранным – вот в их вялом мозгу и выстроилась цепочка обратная. Льготник не гривню на проезде экономит – он представляет себя почти обкомовским работником, которому по штату черная Волга когда-то полагалась. А когда речь заходит о принципах…

 – Но ведь долг накапливается – погашается тоже из заимствований. Лопнет  же пузырь  скоро!

– Еще как лопнет, аж дрыснет! -  довольный собой провозгласил будущий вождь – а мы тут как тут – найдем виновных и сурово накажем – но виноватым никогда не бывает народ.

– Даже в собственном скотстве?

– Так они им гордятся! Думаешь, это я мерзавец ? – прищурился будущий вождь, - нет, я достойная плоть от их плоти, обещаю лишь то, чего они сами хотят. Три бакса ежемесячного подаяния? Мы десять пообещаем – Нафтогаз и так уже технический банкрот!  Но это завтра –сейчас – халява! А этим – плевать, лишь бы сейчас было хорошо. Я это в восьмом году понял, когда увидел, как они на эту из пальца высосанную тысячу набросились. Это даже не скоты – гниды! Каждой насрать, у кого эти деньги отберут, главное – себе получить – и это ведь  не вопрос голодной смерти – даже не вопрос голодной жизни – это халява! Нет страшнее зверья, чем возомнившее себя избранным быдло! . Не исключено, что уже через несколько лет без угрызения совести будут продавать в рабство не рожденных еще своих детей и внуков те же страждущие, почитая это меньшим для себя злом, чем оплата потребленного собой в полном объеме. Я ведь тоже когда-то думал: «народ»… Вообще народная мудрость – это как платье на голой жопе короля: то, чего нет, но каждый обязан говорить, что есть, если хочет в обойме остаться. Поэтому, если и ты хочешь…

– Не хочу! – отрезала Настя, изумив немало потенциального вождя – и, хлопнув дверью, ушла, отметив для себя, что в Москве занималась делом куда более пристойным. Магнат немного удивился – но ему, в конечном итоге, было плевать: он Настю не для продвижения по иерархической лестнице держал, раз уж девушка настолько недальновидная, что за шанс цепляться не хочет – ее проблемы. А сама не прошедшая кастинг опечалилась больше правотой перспективного политика: действительно, спорить с ним глупо. Всех все устраивает: устраивает низы быть быдлом, кому добрый хозяин подбрасывает вовремя корм, устраивает пастухов – кто при подкормке себя не обижает – устраивает собственника отары – не важно, в какой стране он находится. Все дешевые, в меру ликвидные, доступные… Таких выпасать – позорнее, чем шлюх в белокаменной – ведь последние, по крайней мере, сами за себя платят.

Свести воедино и аналитику, и ежедневные вокруг себя наблюдения, и в то же время переместить объект исследования подальше – за несколько тысяч световых лет – так пришла Вершинская в фантастику (кстати, такой непререкаемый авторитет, как Старый Вонючий Козел, эту сферу советовал).

За месяц набросала Настя объем материала, над которым, вероятно, следовало бы просидеть год – но слишком уж часто звонили из редакции, а она про рукопись говорила как про нечто почти уже законченное – пришлось домысливать на ходу или просто брать куски из окружающего мира. Вряд  ли кто-то задумчиво вчитывался в объемистое произведение, сопоставимое по объему с романом с рабочим названием «Задворки вселенной».

 

…По замыслу автора, действие происходит в веке пятидесятом– точнее по причине искривления временного пространства не определишь. Для поиска своего во вселенной места, часть населения планеты Земля пересажена была на специально построенный космический вояжер – суперорбитальную станцию «Пятый Рим», размером не меньше Меркурия, оснащенную всем для жизнедеятельности, а также потенциального размножения всех помещенных внутрь людей и запущена рассекать вселенные миры. Жизнь людей на орбитальной междупланетной станции не только обслуживалась – зачастую управлялась машинами. Руководствовались последние составленной еще на Земле всеобъемлющей программой, отображающей опыт человечества в освоении окружающего пространства с древнейших времен. Оборудование для производства всего необходимого исправно работало, за основу принят был термоядерный синтез. Утилизация была глобальной: отходы жизнедеятельности индивидов, живущих в специализированных отсеках по заполнении  помещений спрессовывались, капсула аппендиксом отсекалась и материал направлялся к реакторам на переработку. Семьи заселялись в абсолютно новые боксы, оборудованные еще более новой обстановкой. Станция в идеале представляла собой предприятие замкнутого цикла, полностью самодостаточное, за исключением одного нюанса. Термоядерный синтез – очень энергоемкий процесс, изначальный запас ядерного топлива никогда не должен был уменьшаться ниже критического уровня – трехмесячной работы реакторов без пополнений. Предусмотрен технологией был и синтез урана – но здесь наука еще не сумела обмануть жизнь –на производство элементов уходило несколько десятилетий. К тому же по прошествии нескольких сот лет исследователи по эмпирическим данным установили, что синтезируемый в реакторах кислород, разумеется,  в жизнетворности не уступает природному, но длительное ( на протяжении жизни нескольких поколений)использование для дыхательного процесса  лишь синтетического окислителя ведет к изменениям на генном уровне, что проявляется, в частности, в снижении работоспособности головного мозга и атрофии некоторых его областей. Так уже пятое поколение, обучающееся  в общеобразовательных школах, имело проблемы с изучением таблицы умножения, грамматика вовсе была исключена из школьной программы как ненужная наука. Поскольку недостаток интеллекта не является виной конкретного ребенка, на определенном этапе станционное министерство образования установило трехбалльную для всех систему оценивания уровня знаний. Единицу (по-новому – удовлетворительную оценку) получал любой ученик, способный запустить персональный компьютер нажатием кнопки, двойку – любой способный загрузить браузер, и тройку – высший бал – тот, кто умел читать и считать без калькулятора. Особая каста системных программистов обучалась по отдельной программе, их численность держалась в строгом секрете.

Для пополнения запасов  ресурсами предусмотрена была программа колонизации встречных планет, предполагавшая ускоренное исследование каждой встреченной планеты на наличие полезных ископаемых, механизированная разработка и быстрое опустошение всех месторождений, а, в том случае, если планета имела атмосферу – полный отсос оттуда кислорода – сей продукт считался деликатесом, использовался исключительно для дыхания думающей части элиты, и лишь немного подмешивался к кислороду, предназначенному для дыхания основной массы граждан Пятого Рима.

К моменту описываемых событий население орбитальной станции перевалило за предельное значение – а это означало выраженный в нехватке энергоресурса кризис. Применительно к земным проблемам межпланетной станции это выглядело так: огромное количество загаженных и оставленных жителями боксов ожидали переработки и утилизации, а ядерного топлива на переработку и изготовление нового жилья было недостаточно. Человеку земному и приземленному сразу бы пришел на ум способ, испытанный еще древним Гераклом: вычистить то, что сами загадили, и поселиться по месту прежней прописки, отходы жизнедеятельности сбросив хотя бы в открытый космос – кстати, этот проект предлагался и компьютерной программой, но был отброшен высшим советом по политическим причинам. Тот, кто знает Конституцию Супермежпланетной станции сразу поймет, в чем дело. Согласно основного закона корабля никто ни лично, ни с применением репрессивной машины не мог понудить гражданина Пятого Рима заниматься физическим трудом – а отсутствие на станции денег как средства расчета исключало также и возможность заинтересовать материально. Запас ядерного топлива уже снизился до критической отметки и чуть не пробил психологический барьер – остро стоял вопрос интенсивной колонизации какой-либо планеты – когда вошел корабль в систему, аналогичную солнечной, в созвездии Минотавра. На удаленных от светила планетах поживиться особо не пришлось, приближенный к тамошнему солнцу отпугивали слишком большой расчетной массой светиле – космолет даже гигантских размеров могло просто затянуть на местную звезду. Вышло так, что оставалась одна – по случайному совпадению третья от светила планета с расчетным названием U380 – совет надеялся на залежи там вожделенного урана. Однако, экспресс-тест на уран дал негативный результат. В перспективе Пятому Риму светило навеки припарковаться в месте нового своего приземления и расселяться пригодной к жизни планетой – как вдруг исследовательский беспилотник обнаружил на планете поселения очень похожих на людей гуманоидов. Более глубокое исследование, а также научно-исследовательское вскрытие отловленной разнополой пары особей показало, что при внешнем сходстве, геномом существа от людей все же отличны – имели объекты исследования 24 вместо 23-х пар хромосом. Это сразу породило ласкательное для них название «братья наши меньшие», подчеркивающее, между прочим, генетическое неравенство тварей с людьми. Однако,  существа оказались обучаемы и незлобивы. Населяли они планету в немереном количестве, и, случись принятию решения о навечной колонизации, абсолютное их большинство подлежало бы уничтожению. Нет единого мнения – природный гуманизм или обретенный прагматизм подвиг тогда Высший Совет принять судьбоносное решение – но оно было принято и население планеты почти в полном составе было спасено, также спасено было космическое будущее Пятого Рима. Глобальная чистка жилищ высших существ вместо переработки, отгрузка отходов жизнедеятельности упомянутых выше, а также сокращение числа продолжавших межпланетное путешествие путем выселения лишних на специально выстроенные и оснащенные средствами защиты (суперстеклянными куполами) оазисы-форпосты по всей территории планеты U380  - все это стало возможным лишь благодаря использованию труда туземцев, который многий правозащитники назвали бы рабским – но это лишь те, кто не ведает еще более печальной для аборигенов альтернативы.

Также была оборудована стыковочно-разгрузочная зона, принимающая Пятый Рим для регулярной (раз в пятьдесят лет) очистки, составлен персонал из местных жителей с обязательным назначением на руководящие должности выходцев с Земли. Еще высший совет пошел на беспрецедентный шаг, установив квоту для меньшого брата – определенное законами количество допущенных на станцию туземцев. Теперь алгоритм работы космолета менялся: все отходы жизнедеятельности сбрасывались в межзвездное пространство в специальных контейнерах. Для очистки жилищ высших существ туземцы годились, что дало основание принять решение о загрузке на корабль нескольких миллионов гуманоидов. Каждый вошедший на станцию раб из туземцев был подвергнут медицинскому осмотру, всем без исключения на лобной части лица под кожу вживлен электронный чип – с полным объемом информации  о носителе – для удобства ведения документации, все взятые на борт были оформлены людьми, но второго сорта. Предполагалось, что с выходцами с Земли их контакты будут максимально ограничены.

Оставленные на планете U380 были обеспечены всем необходимым для поддержания жизнедеятельности, в том числе и сжатым  в специальных контейнерах до миллиардов атмосфер кислородом, также необходимое количество туземцев приписано к форпостам и заведено внутрь куполов – процедуры клеймления чипами не избежали и они. Перед самым отлетом произведена протокольная процедура откачки кислорода из атмосферы планеты – а это означает, что все из туземцев, кто не был закреплен за определенным оазисом-форпостом (в количестве нескольких миллиардов особей)  умерли от кислородного голодания. Впоследствии этот исторический факт некоторые с позволения сказать историки пытались инкриминировать тогдашнему руководству Пятого Рима как преступление против человечности – но их абсурдные доводы отвергли станционные идеологи блестяще: поскольку туземцы в генетическом смысле слова людьми не являлись, их даже глобальное уничтожение не может быть подсудным. В то же время – существуют и поныне пользующиеся популярностью теории, авторы которых искренне убеждены: будь даже туземцы людьми, их уничтожение  не могло остановить руководства орбитальной станции, когда на кону  - статус суперкосмической державы, и остановить отлет избранных к далеким мирам преступнее во сто крат – это как поставить подножку сверхчеловеку на героическом пути от сохи к ядерной бомбе. К тому же, на стороне станционных идеологов долгое время выступали многие из туземных историков, горячо доказывая, что самые достойные из населявших планету существ были Высшим Советом спасены путем помещения под куполы, поскольку отбор избранных перед отлетом Суперстанции был очень объективным.

Последующие пятьсот лет история правопреемников земной цивилизации разделилась на две ветви: высшую и низшую – по сферам витания фигурантов. Следует отметить, что как на наивысшем ( космолет) так и на низшем (планетарном) уровне ход истории немного отклонился от запланированного программой. На межгалактической станции в очень скором времени начались более близкие контакты между разносортными, чем предусматривала строгая инструкция. Принятые Высшим советом обязательные для всех расовые законы очень устраивали представителей старших поколений, но молодежь, во все века и во всех вселенных славившаяся повышенным либидо, принялась экспериментировать направо и налево (это при том, что изначально половое сношение высшего существа со второсортным в уголовном кодексе приравнивалось к зоофилии и чревато было суровым (вплоть до выселения со станции) наказанием). Однако, уже на третьем десятилетии полета оказалось, что принятые лишь выполнять черную работу туземцы значительно превосходят в искусстве любви выходцев с земли, а превеликое множество округлившихся животов благородных девиц заставило призадуматься – а не ошиблись ли изначально штатные генетики, подсчитывая число хромосом у инопланетян.

Оставшиеся на планете также не следовали букве инструкций, хотя высокородное происхождение спущенных им на головы бывших землян всегда чтили, при замещении вакансий кровь была наипервейшим аргументом, а также, имея в общеобразовательных школах пятибалльную систему оценивания знаний, сделали на конкурсах приоритет именно для местных троечников – дабы не обижать благородные чувства высоких назначенцев, даже зародилась в недрах низкого сообщества все чаще подтверждаемая практикой теория, что именно троечник – суть настоящий гений во всем, умеющий отыскать золотую середину, а отличники – всего лишь наглые выскочки, пытающиеся выделиться на фоне объективно слабейших себя индивидов. Именно троечники стали авторами гегемоноцентричной теории, что легла в основу политического самоуправления среди низших. Практическое ее воплощение состояло в необходимости избрать среди разновозрастных и разноодаренных и неравных материально ту социальную группу, на первый взгляд ни чем не выделяемую, обожествление которой ляжет в основу построения социально-иерархической пирамиды впоследствии. Путем проб и ошибок и тщательных переборов на роль гегемона претендовали в разные времена священнослужители, разбойники, воины, пролетарии, конторский планктон, малолетние преступники, твердо вставшие на путь исправления. Главное условие: прослойка должна численно не превышать десяти процентов населения планеты  и уверовать в идею собственной исключительности.

Регулярные прилеты на вновь обретенную землю давали возможность Пятому Риму очиститься не только от бытовых и биологических отходов: демографические взрывы, ставшие следствием регулярно нарушаемых расовых законов, сделали необходимым также очищение станции от человеческого балласта. Само собой разумеется, для выселенцев условия на колонизованной планете создавались без метафор тепличные (для самых высокородных кровоотступников строились новые оазисы-форпосты, выселялась также с межгалактической станции огромная масса расплодившейся и технологически непригодной челяди. Уже после пятой очистки решено было больше дать планете U380 привилегированный статус, что позволило не откачивать всякий раз из ее атмосферы кислород – тем более, совсем близко – примерно в трех порсеках – обнаружено было Высшим Советом целое скопище аналогичных планет, где местные обитатели даже внешне на человека не походили – там был теперь животворный источник и кислорода и урана. Теперь ничего не помешало бы вернуться к прежнему замкнутому циклу – но машиной было просчитаны варианты и доказано, что экономически целесообразнее использовать рабский труд новоземлян, чем высокие технологии. Да и рабским его уже назвать было нельзя: хоть денежное обращение и не было введено на планете колонизаторами, а сами туземцы до введения всеобщего эквивалента вряд ли бы додумались, все же предметы, выполняющие функцию средства платежа и накопления с Межпланетной станции на U380 регулярно поставлялись. Мерой стоимости  и средством оплаты труда стали бывшие в употреблении высшими существами бытовые предметы – ведь жители метрополии с регулярностью получали взамен утилизируемых новые, следующего поколения. А для существ низших даже секонд-хенд представлял немалую ценность. Поскольку населявшие планету оказались существами небрезгливыми, повторное употребление некогда модных вещей и гаджетов не только не отвергалось ими – была даже принята всепланетная доктрина глобального потребления, обязывающая низшие слои населения потреблять все, что спускаемо сверху. В этом плане больше всех свезло населявшим стыковочно-разгрузочную зону: они, помимо того, что первыми имели право перебрать сброшенное с орбитальной станции, еще принимали ту субстанцию, что во всех сводках именовалась суперсекретным стратегическим биоматериалом. И хотя это были всего лишь биологические отходы населявших станцию индивидов, мыслящие стратегически и сакрально не могли не увидеть для населения избранного региона широких перспектив на будущее. Как известно, из перегнившей биомассы с течением времени образуется то, что можно называть кровью планеты и ее черным золотом. Но на планете Земля процесс этот растянулся на миллионы лет, обитателям же стыковочно-разгрузочной зоны повезло куда больше: в секретных лабораториях Пятого Рима велись интенсивные исследования данной темы, и уже вскоре ученые обещали спустить на U380 тот чудодейственный ингредиент, который поможет ускорить преобразовательный процесс в миллиарды раз. Парадокс: обитатели зоны принимали и закапывали в грунт не дерьмо высших над собой существ, а свое будущее благосостояние. Им, в отличие от незадачливых землян, не нужно было даже разведывать залежи ископаемых – достаточно было лишь дождаться, пока пришлют из Пятого Рима чудо-снадобье. Вот почему обитатели зоны никогда ни с кем биомассой не делились, и, несмотря на стойкий специфического характера запах, распространяемые по всей территории зоны, насиженных мест старались не покидать даже ради командировки на Космолет, и всегда очень гордились собственной избранностью, а стоявший над зоной смрад гордо называли духом Пятого Рима…

 

Настя не отличала второй роман Вершинской от первого в лучшую сторону – честно, говоря, она и первый таким уж провальным не считала, ведь если не замечать ориентир другого уровня, можно прожить успокоенную долгую жизнь. Но второе произведение пошло почему-то с  сушественно большим успехом – такое и на бирже случается – значит необходимо пользоваться, вкладывая туда дополнительные средства. Выход на новый уровень связан с необходимостью сделать автора персоной публичной – а это дополнительные вложения. Контракт с издателем составлен стандартно, то есть с точки зрения начинающего автора был дискриминационным. Но не нужно забывать о человеческом факторе, к тому же все затраты, понесенные агентом для раскрутки Аделины Вершинской, Настя компенсировала лично магнату перечислением валютных поступлений от биржевых спекуляций. Теперь расходы на имидж превышали не то, что четыре – и двадцать долларов в день. Насте пришлось привыкнуть и к запаху дорогой парфюмерии, и к тому, что теперь ее вечерние платья стоят больше, чем раньше проживалось ею за месяц, и к тому, что приходится тратить драгоценное время, присутствуя на мероприятиях вроде мастер-классов для начинающих авторов или раздач автографов в книжном магазине – однажды автограф у нее попросила Хемингуйша, вопреки здравому смыслу и логике не устававшая восхищаться талантом старой знакомой  и заверявшая, что эту искру рассмотрела еще при первой встрече – а Настя с удивлением для себя поняла, что это не ложное притворство, что в этом мире люди совершенно искренне меняют свое к другому отношение, когда последний продвинется сильно вверх по иерархической лестнице. Кстати, отношение к ней поменял еще один человек – хотя в этом случае понимала девушка, что глубина чувств здесь вовсе ни при чем – просто теперь Аделина Вершинская стала одним из высоколиквидных и высокодоходных активов корпорации, а поскольку была она неотделима от конкретного живого человека – Насте пришлось принять как должное мужское внимание руководителя. Магнат имел, как сказали бы психологи, завышенную самооценку во всем, и тех женщин и девушек, кто его внимание игнорировал, искренне считал либо фригидными, либо лесбиянками. Отказ от интимных отношений с вышестоящим руководством, разумеется, возможен, но в таком случае женщина должна понимать, что лишается определенных перспектив – Настя перспективы зачеркивать не собиралась .

К тому же близкие с мужчиной отношения – возможность узнать его слабые стороны – молодая женщина была убеждена, что эти знания ей когда-нибудь пригодятся. Выражение «уметь пить» означает в определенных кругах, что спиртное не оказывает негативного влияния на трудовую и интимную жизнедеятельность выпивающего. Магнат убежден был, что пить умеет – и это его заблуждение на руку было Насте. Меру знал и держаться умел сильный мира сего в основном на людях – а Настю до сих пор считал человеком рангом пониже, хотя и выделял из копошившейся внизу шушеры, а, может быть, экономил деньги на услугах психоаналитика. Когда человек придумывает собственный образ и преподносит его внимающему слушателю – здесь главное не поддаться настрою на гипнотическое убаюкивание,  а уметь слушать между слов. Еженедельно повторяемая незаурядным (по своему суждению) человеком история собственной жизни дала писательнице возможность, путем отколупывания словесной коросты, увидеть реальное положение дел в динамике. Нынешний магнат и владелец финансовых активов учился в одном классе со своей будущей женой – и тогда нельзя было себе представить пары несопоставимее: она отличница, он даже не двоечник – троечник, она в семье офицера КГБ (на то время - майора) единственная дочь, он из семьи большой, но неполной (отец, полетав по харьковским заводам и одновременно поучаствовав в рождении четверых детей, уехал за длинным рублем на Север, да там и затерялся). К тому же всегда была суженая ростом на голову его выше (магнат и в зрелые годы не переставал комплексовать насчет собственной низкости). И все же вода камень точит – а с женской точки зрения Настя увидела иллюстрацию другой поговорки о том, что любовь – недоброе чувство. С мужской стороны, судя по словам магната, любви никогда и не было – но ни жена, ни тесть (теперь генерал-майор СБУ, правда, в отставке) не должны выходить из розового неведения, а оформленные на молодого некогда человека активы имели в девяностые годы очень сомнительные источники – именно в этой смелости взять на себя ответственность и видел он признак собственной избранности. Настю немного огорчила ее изначальная ошибка – до поры думала девушка, что перед нею – мажор, пожиравший остаток семейного достояния – очень уж на штамп похож: туповат, ленив и под мнением – а тут оказывается всего лишь записной зятек! Кстати, тесть магната на одной из презентаций присутствовал – старенький такой боровичок – не скажешь, что генерал, даже зачем-то визитку свою сунул. Однако, почерпнув информацию, стала она отношениями сильно тяготиться по причине интимной, никому не афишируемой. График женатого человека расписан с учетом не только производственных задач, поэтому очень удобно, когда к определенной девушке наведывается он раз в неделю. Настиным днем была среда - как некогда кровосдачи. Долговременное отсутствие партнера  прежде не угнетало и никак не расстраивало молодую женщину – в конце концов, для снятия сексуального напряжения мужчина – далеко не самый гигиеничный фалоимитатор, долго Настя думала, что отвращение испытала лишь к определенному мужчине. Но во время первого романтического свидания с обретенным хозяином    почувствовала она ровно то же самое: от предчувствия того, что, согласно описаниям сексуально озабоченных, должно приносить сказочное наслаждение, девушку сжимал судорожный спазм там, где контролировать свое тело она не могла. Разумеется, мужчину посвящать в такие тонкости не стоит – особенно когда женщина хочет продолжения плодотворных для нее отношений, а возникновение проблемы может самца спугнуть. Лишь с целью проверки  (а никак не поддавшись похоти) заказала однажды девушка себе на дом мужского пола своего коллегу (по прежнему задорному цеху, не по теперешнему). Сумма гонорара была в разы выше ее московских расценок, но товар того стоил – настоящий ходячий член, украшенный мышечной массой и не изуродованный головным мозгом – на такое идиосинкразии быть не может в принципе. Но и здесь случился конфуз, чуть не стоивший секс-машинке потери трудоспособности. Вот почему не сверхчастая регулярность визитов шефа была на пользу искательнице пути наверх через постель. Слава научно-техническому прогрессу – существуют громадной силы спазмалгетики  принимаемые в виде свечей или инъекций – тогда вся область проникновения получается как под местным наркозом. А еще экспериментально установила Настя, что аллергия у нее не на сам алкоголь, а на определенные ингредиенты дешевой слабоалкаголки – а два-три бокала хорошего шампанского заблаговременно также помогает расслабить мышцу и притупить сознание. Теперь лишь поняла, что сексуальная несовместимость с отцом стала, возможно, одной из причин маминого запойного алкоголизма – но сама себя молодая экспериментаторша умела держать в руках. Для кого-то, быть может, глупо – наливаться перед сексом, но чем переживать каждое соитие как плановое изнасилование – все лучше.

Имея уже в своем распоряжении некоторые денежные средства, могла, разумеется, женщина обратиться со своей проблемой к сексологу либо психологу, но, перечитав размещенные в сети базовые учебники по конкретным дисциплинам, точно знала Настя, что именно скажет ей за большие деньги нанятый профильный специалист. Эта тема для размышлений забирала девяносто процентов времени успешной писательницы – остальные десять уходили на общение с восторженной читательской аудиторией и ведение мастер классов. Стало быть, писать и спекулировать стало некогда. Настя прекрасно понимала, что активные поиски собственного утраченного либидо, равно и интенсивное и дорогостоящее лечение сексуальных дисфункций – прерогатива людей, рожденных в высшем кругу, чье место там не оспаривается никем. Ей же еще предстояло трепыхаться и трепыхаться, дабы на новом для себя уровне обосноваться – это еще один повод для мобилизации внутреннего ресурса. Не найдя разгадки тайны собственного организма в науке традиционной, Настя, не желавшая погружаться в то, во что не верила, вспомнила вдруг сильно отдающее профанацией, но как нельзя более точно подходящее к ее случаю объяснение женской природы, услышанное еще в московском вагончике – полученный генокод – или обретенный рефлекс. Нестыковка  во времени немного смущала: в случае депортируемых чеченок речь шла о девушках невинных, к тому же в строгости  воспитанных. Настиным воспитанием вообще никто не занимался, а сексуальный опыт настолько зашкаливал, что, казалось, даже вагинальное шунтирование не изменило бы ничего – и вдруг такое… Каким-то непонятным образом хромосома, ранее дремавшая (что дало особе возможность побыть в роли проститутки несколько лет) начала влиять на ее как женщины психологию, а последняя – на физиологию. Но было нечто, смущавшее перспективную личность еще сильнее. Если принять как презумпцию теорию Докторши, и действительно ей предназначен конкретный мужчина, то почему же, черт побери, живет он на столь низком уровне социальной пирамиды в 12-метровой гостинке и, довольный своим социальным статусом, утешается тем, что рядом есть еще комнаты метражом 9? Почему он не способен ни на какие характеризующие его как достойного человека действия, а если способен, но не желает ничего предпринимать – это все равно, что не может. Единственное, чем мог он похвалиться  - что был рядом с Настей в трудные для нее времена – но этим бахвалиться может любой ничтожный подкаблучник, к тому же, сильная женщина теперь ни на минуту не сомневалась, что и сама бы пережила эти душевные невзгоды. Настя не только перед теперешним окружением – перед собой стыдилась его, как некогда алкоголической своей мамаши. Но еще больше злилась на себя, думая, что ее фарт неожиданно пропал. Явный проигрыш - западание на объект себя недостойный – это как проиграть все сразу, как скупить на полновесный американский доллар валюту какого-нибудь зимбабве аккурат перед  очередным его дефолтом, это обиднее болезненных месячных и гнилого запаха изо рта – как выйти на точку и от первого же клиента подхватить не триппер даже, а СПИД, ведь это обретенное, а не природное. Здесь уже сама себя Настя поймала на мысли, что все старания не думать о конкретном человеке до сих пор успеха не принесли. Думать можно где угодно – и Настя, проживая теперь в центре Харькова, любила прогуливаться, нарезая по меркам центровых довольно большие круги – она сама не знала, куда ее выносят ноги. Один такой променад вывел девушку в район Центрального рынка – в давние времена криминализованный, теперь почти безопасный, хотя и сейчас возле Дома торговли отлавливают лохов организаторы моментальных лотерей и предлагают услуги прорицательницы. Настя мыслями была далеко, когда перед ней выросла немолодая-нестарая цыганка, видимо давно уже что-то ей говорившая, но девушку вернул на землю один монотонно сказанный штампованный посыл:

- Долг на тебе большой, поэтому счастья тебе в любви нет! – ничего особенного, от Рады она и не такое слыхала – но здесь вдруг вернулась совсем на землю, сконцентрировавшись на собеседнице и взглянув ей прямо в глаза. Вещунья, встретив неожиданный для себя взгляд, вдруг опешила – как патрульно-постовой сержантик, желавший лишь пофорсить да подлататься, внезапно получивший в ответ на требование предъявить документы под самый нос полковничью ксиву – и теперь мучимый двумя всего мыслями: «Какого я туда полез?» и «Как бы слиться с минимальными потерями для имиджа?». Встретив манипулятора другими людьми,  много сильнее себя, цыганка не на шутку перепугалась. Но Настя одухотворенно бросила советчице:

- Правильно, долг! Ты просто золото!..  – и протянула гадалке большого номинала – кажется 200 гривень – купюру. Провидица какое-то время стояла в замешательстве, размышляя, видимо, следует ей просто не брать деньги или дать сдачу, но Настя уже шла к дому, точно зная, что ей делать и какой появился повод позвонить вычеркнутому из жизни человеку. Разумеется, д о л г , вернуть одолженное. Действительно, чтобы вернуться в состояние status qwo, начать с чистого листа - нужно очиститься от взятых денег. Если отбросить пошленькое слово «жена» и допустить, что она хотя бы не проститутка, деньги за секс она брать не имела право. Сумма не бог весть какая, на карточке такая есть. Вдруг Настя одернула себя – а разве только об этих деньгах речь?  Когда ей нужен был сопровождающий в Краснооктябрьск – к кому девушка обратилась? Пусть его присутствие ничего не значило, справилась бы сама – но ведь услуга эскорта была реально оказана. Не говоря уже про работу психолога – в самом начале их знакомства. А после выполнял он роль банковской ячейки – и не только. Он вложил ее деньги – да еще, ослушавшись воли доверительницы – брокер – очень успешный – ему процент положен от наваренной суммы. Считать Настя всегда умела, но на этот раз честный подсчет ее удручил. Как ни крути хвостом, урезая расценки – выходит сумма под две тысячи зелеными. А если еще учесть проценты по депозиту – базовая сумма своего наследства до сих пор девушкой не использовалась – тысяч двадцать гривень получается. Здесь призадумаешься – стоит ли овчинка выделки. Однако, после очередной среды, поняла женщина, что испробовать этот путь стоит – иначе на сексополитологов и спазмалгетики больше уйдет, или будущий ( не важно с кем) медовый месяц рискует превратиться в запой.

Телефонный номер человек из гостинки не сменил, но ответил, что на момент разговора  он не в Харькове, после сам перезвонит. Настя обрадовалась, как отсрочке смертного приговора – поскольку сама не знала, как начать столь деликатную беседу. А еще через неделю – под вечер – раздался звонок с определенного мобилой номера. Собеседник на другом конце неосязаемого провода  сказал, что звонит с Южного вокзала, и встречи сейчас не получится.

- Понимаешь, совсем цейтнот у меня: звонили из Москвы, там май уже месяц, а Кремль в нежный цвет выкрасить некому! – Настя отвыкла от его полушутливого – полусерьезного тона – но ощущение того, что решение важного вопроса откладывается, девушку вновь немного успокоило,  а он продолжал: - Я по приезде обязательно тебе первой позвоню – чтоб я сдох –но сейчас времени терять нельзя. Ты же знаешь, таким как мы там больше трех месяцев кряду не место. Но я успею – в покраске меня еще никто не обгонял – за девяносто дней я им еще и мавзолей загрунтую!

Умение обидеть конкретную женщину – вот главное свойство человека из гостинки – ведь Настя уже давно не въезжала на территорию сопредельной страны без приглашения и регистрации. Хотя, вполне возможно, он имел ввиду лишь себя и таких, как он, горемык. А может быть, он подумал, что ей снова нужны деньги – а у него их сейчас нет – тогда обида еще больнее. Но неприятный разговор откладывается, хоть и не отменяется – это уже неплохо.

Правда, через три месяца он не позвонил. И телефон не отвечал – абонент вне зоны доступа. Но это было и к лучшему – к тому времени свободных денег у Насти не осталось. Необходимость быть на гребне волны заставила от страданий отрешиться и сесть за написание нового шедевра. Магнат по прежнему приходил лишь по средам. Если   бы что-то зависело от самой девушки, она бы предпочла установить определенное число месяца –  лучше 31-е –  оно не каждый раз случается, а в идеале – 29-е февраля. Денежный вопрос в глобальном масштабе снят был надолго – Настя сбросила все золото по 1900, опять об этом магната не информировала – он бы предложил дожидаться 2000. Редакция вновь рекомендовала уложиться в жесткие временные рамки – поэтому опять пришлось большую часть писать с натуры. Отсутствие на время аврала публичной жизни Аделины Настю лишь радовало – ее бы воля – вообще не выходила б из своего укрытия.

 

… На этот раз придумана была писательницей совершенно нового типа планета – летящая в открытом космосе  скомкованное  наподобие дерева живая порода – за миллиарды лет новые сферические кольца все увеличивали планету – живой организм с гордым названием Такрия. И, хотя организм скорее можно было отнести к флоре, чем к фауне, однако иметь на привязи живое существо – свидетель большого взрыва -  гордость даже для Пятого Рима. До того, как быть отловленной, живая планета неслась по вселенной в окружении собственной атмосферы. Однако, пытливый ум исследователей с космолета заставил специальный катер-разведчик тройной озоновый слой пробить, и спустить на чудесное тело целый десант из научных работников.  Покидать чудо-астероид без сувенира было бы преступлением – тем более без воздушной оболочки сама живая планета начала на глазах увядать. Пришлось отпочковать большой – с гору Эверест – кусок живого вещества и увлечь за собой. Однако, бороздить далекие миры с прицепом накладно и неудобно – во время очередной очистки суперкорабля грандиозное растение было спущено на планету U380, где пустило корни. Теперь кислород туземцами покупался у Пятого Рима не только и не столько на обслуживание собственных дыхательных потребностей, но в первую голову – на дыхание вновь воспроизведенной свидетельницы эпохальных во вселенной перемен – чудо-растение в отличии от земных своих собратьев кислород при дыхании не вырабатывало, а его потребляло. Еще вокруг места водружения невиданного чуда вырос целый научный мегаполис – специалисты всех областей науки рвались с орбитальной станции в исследовательскую командировку побеседовать со сверстником сотворения мира – ни кем не опровергнутая гипотезе о том, что имеет растение закодированный высший в себе разум быстро охватила высокие умы…

 

Тем временем подходил заказанный непрошенным советчиком срок. Пока все ожидали предвыборного года, Настя все, что могла, из гривни вывела еще в тринадцатом, что настоятельно рекомендовала сделать и Магнату – но тот лишь посмеивался, поскольку членствовал в правящей на тот момент партии и даже был допущен соинвестором к одному из предприятий Луганщины. Об этом женщина узнала позже, а в последний из жирных лет все чаще слышала попреки насчет нерачительного ведения дел и требования перечисления на определенный счет денег – из чего сделала вывод, что вкладывается он отдельно от корпорации. Принесший войну год четырнадцатый оставил опекаемое Магнатом предприятие вне зоны влияния Украинского законодательства – чьего влияния то была зона – вряд ли кто-то знал, однако сам пролетевший инвестор пребывал в уверенности, что с влиятельными там людьми связь не терял – а требования денег с его стороны стали все настойчивей – это пугало – ведь в то отхожее место русского мира сколько денег не заряжай – все пойдет псам под хвост. Счастливы те сообщества, кого ведет троечник во времена процветания, когда куда ни ткнись – везде хорошо, а рядом еще лучше. Однако, в час тяжелый такой кризисный менеджер никуда не годится. В дикой природе есть зверек, при опасности засыпающий – это порой вводит в заблуждение хищника – и тот принимает хитрюгу за труп. Но троечник обыкновенный при опасности тупеет, при этом, если не теряет эйфории, продолжает победоносно долбить то, что по всем законам адекватности надлежит обозначить как проигрыш и оставить. Влиятельный  некогда индивид частенько бывал не в себе, но до поры это Настю никак не трогало – до той прекрасной поры, когда, игнорируя все сложившиеся традиции, дал он Насте реквизиты, ей неведомые, а также в приказном порядке – перечислить на новый для девушки счет. Раньше суммы бывали меньшими на порядок, что уже заставило теневую делицу призадуматься, а при попытке перевода денег всплыло несколько фирм, пребывавших тогда под санкциями – это понудило операцию в электронном формате приостановить. Ситуация не могла не напугать привыкшую честно спекулировать теневую брокершу: все свои транши могла она и объяснить и замаскировать, если нужно, а такого порядка сумму нельзя просто так вывести и слиться безнаказанно. Именно поэтому   деньги, положенные на реальный счет, сбрасывать в неизвестность в этот день не спешила – в тот момент от ее реакции зависело очень многое. Просьбе-приказу сопутствовали частые для последнего времени обещания бросить семью и сочетаться законным браком со своей единомышленницей (стандартная приманка для незамужних дур). Правда, в данном случае это был бы определенно мезальянс, но теперь с уклоном в другую сторону. Не очень адекватный приказ выполнять она не стала, лишь позвонив по одному номеру, некогда, казалось, лишь для коллекции обретенному. Старичок-боровичок встретил девушку усмешкой, которая, однако, очень быстро сползла с его лица, лишь услыхал он о предмете беседы, на некоторое время гостью оставил, о чем-то за стеной переговорил непонятно с кем, после Настя несколько минут сидела за компом, разговаривая по скайпу с финансовым специалистом – а по выходе общался дедушка с Настей уже почти как с равной, по крайней мере, без всякой иронии сказал:

- Гниденышем был с детства, таким и сдохнет! Нет, ты не переживай – ничего криминального не будет – хотя, моя бы воля!.. Но дочку жаль, да еще внуков. А ты, девочка, очень правильно сделала, что пришла. Поначалу  думал – ты из этих – поматрошенных-брошенных – ты ведь не думаешь, что я просто так кому ни попадя визитки с телефоном раздаю. Это я вроде волнореза… Я этому кобелю блудливому гребанное издательство для угомону купил – он там почти всех молодых писательниц перешпилил – хорошо еще, писателями не интересуется! Ты уж прости, если личное что-то, скажи только – что в этом недомерке вы – бабы – находите?.. Нет, тебя, вижу, не пробрало – уважаю – но тогда вопрос делового человека: что ты за услугу хочешь?

- Ничего! – четко ответила Настя и сразу пояснила: - ничего чтобы между нами не осталось – я вас не знаю, вы меня…

Боровичок задумался, но не на долго:

- Ты меня не перестаешь удивлять – в хорошем смысле.- Но услуга действительно стоит твоей вольной. Квартиру с сего дня ты арендуешь лично и платишь по счетам – как водится среди свободных людей. Но для тебя это теперь подъемно, - и уже в передней заметил:

- А ты неплохо пишешь, как для... – замялся подыскивая слова, но девушка без обиняков закончила:

- Как для подобранной на улице девки?

- Еще и объективно себя оценить можешь – жаль навсегда расставаться.

Настя никогда после не жалела о своем шаге, понимая, что быть ей при любом раскладе крайней в ситуации, когда б неверно выбрала союзника. Бывших комитетчиков вообще не бывает, а этот сохранил еще и работоспособность и ясный ум – так уж хватит ресурса загнать обратно в будку сорвавшегося было с цепи зятька. И правда, в следующую среду традиционного свидания не состоялось: магнат не был оригинален в отмазках – позвонил и сообщил, что жена тяжело заболела, и он не может сейчас ее бросить. Ни слова он не проронил насчет недоворованной у тестя суммы, да и всей черной бухгалтерии. Слово «свобода» еще глубже прочувствовала она спустя месяц – контракт дискриминационный истекал, но писательницу буквально атаковали новые издатели – теперь было из кого выбирать – и что-то подсказывало молодой женщине, что не ее писательское мастерство влекло  к ней нового издателя – кто-то где-то очень высоко за нее слово замолвил, и она догадывалась, кто.

Но Насте было это даже на руку – окунуться в свою стихию иносказания – быть может, лучшее теперь. Публикаций неудачника-графомана женщина больше не видела – пробивала и в кириллице поиск – хотя, скорее всего, он такой же Зеленский, как она – Вершинская. Вторая книга из фантастического цикла принесла еще больший успех, переводы  принесли международную известность, а еще одна из американских кинокомпаний заключила контракт на съемки сериала «по мотивам» - теперь даже не нужно было писать продолжения – ведь канву Аделина задала. С каждой вышедшей в эфир серии положен был авторский процент – все оформлено легально, с уплатой всех налогов. Настя имела теперь в своем распоряжении и деньги и свободное время. Писать продолжение было в ее интересах – пока волна популярности не схлынула. Перебравшись в Киев лишь для экономии времени – оттуда  вылет международных авиарейсов во все концы планеты, да и то, что называется тусовкой там – хотя выходы в свет Аделины Вершинской Настя ограничивала максимально, считая стильную одежду подобием униформы, а выходы на необходимые рауты сравнивая с выходами некогда на точку: мало приятного, но без этого никак. Единственного приносившего всегда истинную радость развлечения лишила ее компания УТ-1: с недавних пор в «Лото Трійка» убрали картинку спотыкающегося желто-синего Фогеля. Женщина нарочно арендовала  квартиру метражом минимальным – в том доме, где ей прилично было жить, это была двухкомнатная на семидесяти квадратах. Из еды сама себе покупала в основном овсяные и гречневые хлопья и мясо в виде курицы, чаю пила по-прежнему много и крепкого – так работалось ночами лучше. Хотя теперь работа не шла больше из-за влияния человеческого фактора. Писала Настя очень быстро, но тратила на свою работу не больше часа в сутки. Все остальное время, сидя за компьютером лишь перечитывала, но не сбой написанное. Тот самый неизвестный никому, так ни в какой даже второразрядный журнал не пробившийся автор с инициалами TZ – Настя вчитывалась  в давно знакомые тексты – и ей хотелось немного подвести, или  выправить описку – человек, видно, очень спешил, писал грамотно, но порой глотал буквы или рассыпался лишними знаками препинания. А по прочтении очередной главы не писала Настя свою литературу, а все чаще размышляла о своей насыщенной событиями, и, казалось бы, наладившейся жизни. Вспоминала мамины слова – и чувствовала, что действительно не стыдится пройденного пути. Правда, на редкость удачный получился рывок наверх – по головам самодовольных и самовлюбленных жаб, каждая из которых разместилась на своем сучке устремившегося ввысь социального дерева. Причем с повышением места пребывания лезть становилось скаждым шажком все легче – там на верху так много всего, что эти жабы даже не всегда знают, чего и сколько, а вот среднедушевой уровень подлости, чванства, холуйства, трусости, лености  примерно одинаков на всех уровнях. Нет, скорее стыдно должно было ей стать, если б не выходила она за пределы огороженной для таких, как она, резервации, трепыхалась бы на потеху вышестоящим, выполняя правила игры для низовой черни. Еще страшнее родить на том уровне ребенка – ведь дети – заложники для дешевок-соотечественников, имея на руках то существо, за которое в ответе, не захочешь, будешь плясать под их дудку, трудясь за гроши, чтобы их -избранных тварей - детенышам обеспечить перспективы и тепличные условия. Для себя все они, разумеется, пишут совсем другие правила. А еще есть правила общения средних с высшими – их тоже изучить несложно. Не то, чтоб она собой гордилась, но понимала, что весь этот иерархический мир ей если не просчитан, то, по крайней мере, использован правильно. И грязное слово «насосала» не считала обидной для себя метафорой, понимая, что дело не только в постели, о чем свидетельствует огромное количество шныряющих под ногами социально-озабоченных золушек-минетчиц, которые, если сопоставить затраты с финансовыми результатами, выходит, что строчат по любви. Знала наверное, что в противоборстве с людьми реальными непременно она выиграет, ведь даже показная ее слабость может порой обернуться силой. И все же в соперничестве с тремя персонажами – может, не совсем реальными, ее взяток нет – хотя общественный вес всех троих даже суммарный  в мире людей реальных стремится к нулю.

Во-первых, ее как женщину обошла особа вовсе невнятная – возможно, существовавшая лишь в воображении далеко не самого успешного человека. Потом неудачник-графоман обставил ее как автор – атрибуты и рейтинги здесь не в счет, Настя ведь сама может дать объективную (в том числе и себе самой) оценку. И наконец, финуслуги – как управляющий делами, мажордом при ленивом короле – до некоторого времени была она уверена, что неплохо справлялась в финансовой сфере. Но, покупая недвижимость (беспроблемное – она перепроверила несколько раз) на первичном рынке жилье, заметила всегда  умевшая считать, что расплачивалась исключительно купленными в тринадцатом году на задепозиченную гривню по 8,12 долларами. Потом сравнила с результатами своей финансовой деятельности – она прекрасно помнила, сколько денег и когда инвестировала, помнила большие выигрыши, но и пролеты также бывали. Используя  ряд нехитрых операций, вдруг осознала финансистка, что доходность среднегодовая в валюте США в ее случае не превышала 20%, а в случае с депозитом- немногим меньше – всего 18,5 – это при том, что невидимый консультант  - человек- никто, кум тыква из харьковской гостинки -за пятилетие сам ничего не делал – лишь дал два три направляющих совета, лишь написав алгоритм, превратил четверть квартиры в райцентре в однокомнатную в мегаполисе-миллионнике;  она же, изображая из себя финансового гения,  все это время усердно делала ничего.

На определенном уровне перестаешь считать затраченные на собственное существование деньги – но Аделина Вершинская, после подписания контракта на съемку полнометражного фильма в Голливуде, и получения в Лондоне литературной премии почувствовала, что по ее прежним расчетам, жизней на десять – никак не меньше. Уже ждал агент в арендованном коттедже, для перемещения Киевом арендована 2010 года Бугатти с личным шофером (вот бы перед Зубаткой на такой проехаться! Интересно, сколько таких в Украине?) Называться гражданкой мира, оторвавшись от гражданства страны гарантированного прожиточного минимума и переселиться на тихоокеанское побережье Калифорнии – вот это прорыв. Точно знала женщина, что в оставляемой ею стране еще немало возможностей для манипуляций, поскольку бывшие ее сограждане живут финансовыми пирамидами на государственном уровне, а последние лопаются не по чьей-то прихоти – они создаются, чтобы лопнуть. Не имеет перспектив страна, чей самый драгоценный продукт – люди способные плодотворно трудиться – с каждым годом обесценивается во всех смыслах – и не в угоду бывшей метрополии или продажной элите – а с тем лишь, чтобы жвачное электоральное быдло могло жрать в прежнем объеме. Страна, где гурты электоральных единиц почитают ущемлением своей чести и достоинства попытки принудить их оплачивать потребленное, считая за лучшее накапливать внешний и внутренний долг страны, а потом с еще большей пассионарностью бегают – ищут виновных в очередном дефолте, выискивая, кому бы еще продаться так, чтоб тоже за себя не платить – а когда продаться не могут – винят в собственной неликвидности кого угодно, кроме себя, и где человеку с мозгами стоит лишь очутиться в нужное время в нужном месте, чтобы подгребать натрушенное не собой – но Настя себе уже натрусила достаточно. А еще благодарна была стране, с которой можно, почти без рихтовки писать задворки вселенной и благодарна времени, дававшему канву новых произведений, и публике-дуре, которая принимает кальку за оригинальность.

 

… Так в новой ее книге к планете U380 в то время, пока Пятый Рим отважно бороздил вверенные себе 3% территории галактики, стала с той же целью – очищения от бытового мусора – пришвартовываться конкурирующая суперорбитальная станция Шестой Рейх, также в свое время с Земли запущенная. На этом корабле научно-технический прогресс опережал пятиримский -там уже научились добывать кислород путем нанотермоядерного синтеза и за ассенизационные услуги расплачивались заветным сжатым газом. Такого нахальства Пятый Рим терпеть не мог, еще больше угнетало предательство верных некогда холопов: ведь столь гуманного отношения к рабам еще поискать во вселенной! С определенного времени практически все туземцы имели шанс на выживание. Если и было перераспределение кислородной массы в сторону закрытых оазисов – это исключительно результат демократического волеизъявления самих гуманоидов: империя уже давно не вмешивалась в процесс выстраивания на местах иерархической конструкции, зато исправно поставляла на планету не только отборнейшего качества бытовые отходы, среди которых можно было, трудясь усердно, отыскать даже гаджеты,  но еще и того же уровня отходы генетические: таких откормленных, самодовольных, жирных отставников и пенсионеров метрополия могла доверить лишь любимейшим своим холопам. К глубокому сожалению Высшего Совета Пятого Рима, половина туземцев попала под тлетворное влияние вражеской пропаганды и захотела сделать свою планету отхожим местом другой империи. Любой уважающий себя глава суперкосмической державы согласится: у метрополии не было другого выхода, кроме как вовсе перекрыть обитателям планеты U380 кислород, а чтобы не попортить раритет – в спешном порядке была отшвартована от планеты  Такрия, да не сама, а с сопровождавшей ее станцией, до отказа забитой научными исследователями – как функционирующими, так и отставными. Стыковочно-швартовочная промзона также всерьез готовилась к тому, что ее, предварительно вырезав кусок планеты супермощными лазерами, выведут на орбиту, также ходили слухи о том, что отдельным контейнером улетит на орбиту Пятого Рима и резервуар с суперсекретным стратегическим биоматериалом – среди второсортных даже собрано было гибридное ополчение – ведь ходили упорные слухи, что сторонники Шестого Рейха спят и видят, чтобы выкрасть заветный материал…

 

Настя, как уже отмечалось, писала лишь канву – редакторы за небольшую плату окультуривали произведение. Кстати, развитие коммуникаций здорово удешевит обработку ее трудов и за границей – ведь теперь, когда есть Интернет, литературный раб может сидеть за компом где угодно – желательно, в стране, где работники все как один дешевы. Не питала Настя иллюзий и насчет будущих своих сограждан – хотя там таких взлетов поменьше. Но теперь она готова была спланировать на такой уровень, что все трепыхания ниже себя стоящих можно будет наблюдать, как за амфибиями в аквариуме. В бывшей родине ничего не держит. Чувствовала – или нет, знала она, что теперь сможет написать и то, что маститый критик (даже Старый Вонючий Козел)  оценит как психологический роман – но для этого нужно ей чувство защищенности. Наверное, его дадут полученные по многочисленным контрактам деньги.

Или что-то еще может обеспечить душевное спокойствие вдолгую?- если только не попробовать выбросить любимую свою счастливую монету – только теперь знать, чему соответствует орел. Это лишь утвердит в правильности выбора пути. А если вдруг выпадет решка – может, стоит вернуться отдать долг, суммы которого она себе даже не представляет, а считать не хочется. Есть, наверное, защита сильнее денег – только бы не проиграть в другую орлянку – а Настя до сих пор не знает, распространяется ли ее фарт на такого рода игры.

 

 

Часть вторая. Защита Филимонова.

 

У Луначарского спросили: сколько институтов нужно закончить, чтобы стать интеллигентом. Ответил: три. Не важно каких, но первый должен закончить твой дед, второй – отец, третий – ты сам.  

 

 

Глава первая.  Чем заняться мертвецу в Краснооктябрьске?

 

 – Ну что, пока не каплет? Польет сегодня дождь, к бабке не ходи! На высоте работы точно не будет два дня минимум – сегодня Витькины каникулы начинаются! Завтра у мужика днюха, а сегодня роковыны* (* Роковини (укр) годовщина смерти) – вот так будто нарочно совпало. В свой день рожденья он, сколько помню, всегда работал – не из принципа, и не от жадности – просто осенью солнечные погожие дни на вес золота – а ему всю дорогу как-то по-особенному фартило. Не сказать, что на объекты попадал сладкие – просто он вытягивал любой. Ему если определенную работу дать – можно вообще про этот участок забыть. И сегодня, наверное, вышел бы он погоду ловить, или хотя бы в цеху что нужно подготовить, инструмент в порядок привести, снарягу, веревки… Я, кстати, вам тоже рекомендую, насчет порядка. Но выгонять никого не стану, а уж на стену лезть вообще не советую. С тех пор, как Витька пошабашил, именно в эти два дня – по крайней мере, там, где я работаю – не дождь, так мокрый снег. А в позапрошлом году в Питере – врать не буду, с неба ни капельки не брызнуло, только штормовое предупреждение передали. Но мы же крутые хохлы-высотники, нам на погоду плевать – капусту рубить надо – и полезли сдуру в люльку. На  десятом этаже тридцатиэтажки так мотыльнуло – «китайца» четырехметрового за угол забросило, еще и троса перекрутились, часа полтора выпутывались. Со мной тип – бывший десантник – казалось – ему-то чего бояться, но мы как на землю с божьей помощью опустились – я гляжу – у него руки трусятся. Ну, я, хоть и бугор, но не зверь же – ему сотнягу сразу выдал -  он бегом в ларек. При мне половинку с горла засадил – и ни в одном глазу, а дрожать так и не перестал. Так что, как хотите меня лайте, считайте суеверием, забобоном, можете жлобом назвать – что заработать не даю, но завешиваться сегодня никому не позволю. Да сами потом спасибо скажете – церезитный клей с декоративного кирпича счищать задарма не придется. На кого работун напал – вон в цеху уборки немерено – первая волна ливня пройдет – все хором выдвинемся – ПХД устроим.

Правда, сам Витька на мой приказ бы подзабил скорее всего – он ни в приметы, ни в бога не верил, хотя, если и встречал я от бога высотника – то это он. Фамилии его я, хоть убей, не помню – а ведь знал. Простая русская такая фамилия – да из башки вылетела. А погоняло по Октябрьску было у него Богомол. Это отдельная история.

Из вас Бугая никто по возрасту помнить не может – и, считайте, сильно вам повезло. Кто там пискнул «авторитет»? Это в ваших сериалах дебиловатых авторитеты, Бугай в Краснооктябрьске был богом – ну или полубогом как минимум. Не один, разумеется – были и другие божества на нашем Олимпе, но, что касается наркоты – этим он рулил. Я в те годы в Октябрьске брал, в Никитовке сдавал – у меня тогда еще там старики живы были, я знал у кого, знал кому – остальное меня не касалось. Никто не в курсах, какие у Бугая там на верхах концы и куда вели – но что касается нижних уровней – его шугались все – когда загудит в генделе, мусора в том районе боялись в форме на улицу выходить. Он был не добреньким бозей, у которого попросишь машинку или велик – так подарит – нет, он по-божески умел только забрать – поэтому с ним общаться все стремались. Но была у него маленькая слабость именно насчет религиозности – походу, бог – единственный, кого он боялся – так тогда все думали. Окучивали его, разумеется, и чинные попы – разных, причем, патриархатов – тогда их штуки четыре образовалось. Но был и свой, почти штатный Святоша (навроде политработника при командире) – его и называли так все – нашего примерно возраста тип, надо сказать мутный, и отсидел он по гнилой какой-то статье – с изнасилованием чуть не малолетки. Но тогда и время гнилое наступало – так его в зоне вместо, чтоб опетушить, обратили. Ходил Святоша все время с библией – маленького формата, почти как книжка записная, но толстенная, на папиросной бумаге отпечатанная – там походу оба завета вместились, и больше всего любил на новых ушах тренироваться: как начнет зачитывать – и через слово – из святого писания цитата. В тот день – обеденное время было – сидели мы в кабаке при гостинице – где теперь Метрополь, если кто Октябрьск хорошо знает – а за соседним столом приезжий серенький такой ни вид – не гудел, не бухал – просто обедал, ну, может, грамм сто пятьдесят и потянул – сам по себе тип, не трогал никого. А Святоша, как подопьет, ему свежие уши – самый кайф – подсел, давай  незнакомого тошнить про веру и все такое. Тот держался долго, не отвечал, а потом возьми да и скажи: я, мол, атеист, в бога совсем не верю. Тут наш пастор почуял непаханое поле, все подъезжает, на разговор подбить хочет, разумеется, цитату приплел – а посторонний ему: на этом ведь стих не заканчивается – и дальше рассказывает, что там – выходит вовсе не то, что Святоша впаривал, имелось ввиду. Поглядели в завет – действительно – прав тот, кто не верит.  Наш богослов что-то опять пытается завернуть – а гость опять продолжает – и даже место из библии указывает, и чье послание и стих. В общем, такая бадяга выходит, что атеист, да еще не здешний, слово божие лучше нашего записного проповедника знает. Нам по приколу, а Святоша психует – по лицу видно. Был  он и ростом сто девяносто, и мышцами не слабый – в зал долго ходил и после – пока не скололся совсем – а гость на вид – так себе, сроду не скажешь, что боксовой. Концова маня: лектор начал руками помахивать –за куртку его схватил – потрусить, что ли захотел. А приезжий одно только движение левой рукой сделал – никто даже заметить не успел, какое – и уже мы глядим – наш молитвоплёт оползает и мордой по пустой тарелке расплющивается. А парень бабки за обед на стол кладет, к нам подходит и говорит так спокойно, никого ни на что не провоцируя:

 –  Здесь с вашим товарищем неприятность – он говорил много, языком поперхнулся – это так бывает. Вы с полчасика не тревожьте, пока его не попустит – а там жизнь у него и наладится.

Мы хоть и на стульях были –   все как один на жопу сели: с одной стороны, вроде как за своего вписаться нужно – но, если без нервов посмотреть – все на наших глазах произошло - и к чему докопаться – непонятно, да и достал нас всех балабол этот. А визитер, пока мы размышляли, хамыль-хамыль - и нету. Что сказать – никто не сообразит – и тут Груббер как сморозит: «Этот стиль я на кассете по видаку смотрел – «школа богомола» называется!» Святоша, понятно, затаил, но к Бугаю подкатить так и не смог в тот день: от смотрящего из Харькова человек для разруливания проблемы прибыл, и наших полубогов к себе на разговор позвал – да не  в кабак, не в сауну – где-то чуть не на трассе встречались. В таких делах кто меньше знает – дольше живет, поэтому я особо не любопытствовал, слышал только то, что все говорили: наехали по беспределу на коммерса одного -  совсем, казалось, никчемушного – он даже в девяностые налоги платил – да не сошлись в цене – бизнесмен рогами уперся. Ему киоск спалили – а там его баба продавщицей ночью сидела. Дело наши-то мусора замяли, но тип озверел совсем и какими-то путями до харьковских законников добрался. А еще слушок ходил – божиться не стану, но от нормальных людей слыхал, - что этот народный мститель на блатной мир первой столицы как раз через Витьку-то и вышел. Но дальше скажу, что точно знаю: Бугай с этой самой терки вернулся немного не в себе – он вообще последний год жизни редко в адеквате пребывал – а тут как раз интриган наш боголюбивый вздумал подгавкнуть что-то насчет гастролера – после сам пожалел не раз, пока на полу лежал: схватил босс ствол – не наган семизарядный, а настоящий УЗИ  ( 32  в магазине) – и давай в комнате палить куда ни попадя. Я  туда заходил в тот день – перекалашматил все, там убытки, наверное, за несколько штук зелени перевалили: и люстра хрусталь, ваза – продавцы говорили, что китайская, причем сильно древняя, сидюшный музыкальный центр – на те времена очень модная вещь. Но, когда Бугай в себя пришел – ему на все это насрать было – он к деньгам легко относился. А на стене висела маленькая – в ладошку умещалась - иконка  - лик святой великомученицы Екатерины. Ни  оклада на ней дорогого, не старинная – вообще непонятно каких времен, но двадцатого века – ей и цена-то в базарный день три копейки – только не для Бугая. Он образок на каждое опасное дело с собой брал, а после аккуратно на стенку вешал, говорил, что иконка эта его оберегает. Так вот, после кипеша поглядели мы на образ – а у святой заступницы вместо головы – пулевое отверстие. Реставрировать никто бы и так не подрядился – непонятно, с кого, когда писался образ – а все богомазы, как узнают, для кого работать – ни за какие деньги не берутся. Тогда-то увидели мы, что значит, когда руль в депрессии. А его реально все боялись – те, кто рядом был – больше всего – потому что сам сказал: «Охранять  меня больше некому» – и ствола из руки не выпускал, чуть шорох по углам комнаты - шмаляет, не спит недели три, все на метамфетамине, и боится, что кто-то лишний в его хату войдет. Насилу мы уболтали его новую иконку взять – ее из самого Стамбула через Москву – если верить попу – привезли, в пару тысяч бакинских амулет командиру вышел – но душевное спокойствие дороже. Вроде попустило Бугая, даже поспал впервые за месяц часов пять без стрельбы. А через три дня он на  тачке разбился. Видно, недошаманили там духовники, а может, новую икону даже в Богодухов не возили – вообще, в этих святых делах сам черт ногу сломит – прости господи меня грешного за богохульство!

А как Бугая не стало, что-то там и наверху подвинулось – менты вдруг посмелели, бизнес на части разбился – и одну из частей тот самый коммерс, когда-то обиженный, под себя подгреб. Но я уже в эти дела не вникал – пока утряски-усушки - сел к тому времени. Думал туристом заеду – через три с половиной выйду, а пришлось все семь трубить: новые времена, новые во власти люди, новые расценки. Когда вышел, хотел было на старое место – а там есть уже кому работать. Из прежних мало кто остался. При том наркоты через Краснооктябрьск не стало меньше идти – просто другие люди этим занимаются. Но я кое-какие связи нарыл – сказали, будет товар, но деньги нужны, а если у них в долг брать – себе дороже – в общем, не уважают старую гвардию, говорят, в общую очередь становись. А еще понял я, что нужно с прежнего места жительства съезжать от зеленого змия подальше: до ходки сильно закладывал, на зоне поотвык, а дома – друзья, пьянки – денег опять же нет, а запои есть, пацанам моим уже 7 и 9, жена не просит никогда, но по глазам вижу – умоляет – я и решился переехать. Там спродался, а поближе к Октябрьску уже купил то, на что денег хватило. И вот сижу – думаю: бухать завязал – уже плюс, стены есть – а внутри дома пусто. Срочно  в комбинацию какую-то ввариваться, хоть первый капитал подбить, потом уже и в дело не так будет стремно. По месту жительства – да еще зимой – руками и сотни баксов в месяц не заработаешь… Так  хожу я смурной селом, вдруг вижу – от водки аж черный, но в адеквате, коммуникабельный – тот самый Витька Богомол навстречу – у него в том же селе, оказывается, родичи живут. Меня узнал, туда сюда, как жил-плыл услыхал мою беду и говорит:

 – В комбинациях я тебе не партнер и не помощник, но деньги заработать могу показать где – там же, где и я. Только про вот про бухло забудь на полгода минимум: это я здесь отпиваюсь, а там за это  большие штрафы, но дело даже не в том. Зарплата сдельная, начнешь расслабляться – не возьмешь много, даже если пить умеешь, а я вот разучился совсем.

Я может, в другое время и оскорбился бы – все же до отсидки не в последних людях ходил на Октябрьске, в школе мужества за семь лет еще много взрослых слов научился и пальцы фигурно загибать – модный весь из себя, моя вора – а меня в черную работу! Но после ночь посидел-подумал – прибыльного ничего пока не светит, жена такие копейки у соседок позычает, что мне раньше только на утреннее пиво хватало – ладно, думаю, вытянул он – и я сдюжить попробую, как раз на руку, что пить нельзя. Витька сказал, что в этой шарашке прошлый год отпахал - расплатились по чеснаку твердым долларом. Ему еще бы  нужно на хату в Харькове заработать, прямо сейчас тратить не собирается – поэтому штуку баксов мне до «дембеля» одолжил – чтобы я семье оставил. Работать пришлось в Тюмени, выехали в марте, возвращаться только к Новому году. Там я о промальпинизме впервые узнал – Витька сказал, обучаться профессии 2-3 часа,  по веревкам и обезьяна лазает, главное – то, что ты умеешь руками на стенке делать. В куш он редко с кем работал – всегда брал отдельную захватку, свой метраж- погонаж четко знал. Если, проходя внизу мимо, подать чего – понятно, не отказывался, но даже когда мастику миксером замешать в общак – больше, чем ему по уговору положено не делал. Не сказать, что он быстрее всех в руках был (кроме покраски – здесь его ни по скорости, ни по качеству никто никогда обойти не мог) – случались и скорорукие. Но у Витьки всегда под расчет больше выходило, потому что он равномерно во весь световой день силы распределял. Если кому в семь вечера впадлу на прыжок завешиваться – он и в девять не побрезгует пару-тройку горизонтов на доме пройти – благо летом работай хоть до полуночи. Если дождь, как сейчас – он не в вагоне бы сидел, а на техэтаже под крышей – каждую минуту ловил. Ну и конечно в труднодоступные места всегда способ завеситься находил: растяжки, оттяжки, крюки, анкера временные – все у него с первого раза выходило. Понятно, жаба многих давила – бывало, рядом кто-то висит, также стыки мажет – а зарплата ниже выходит раза в полтора. А еще где-то так месяце на четвертом-пятом начинаются обострения у контрактованных революционеров: в Харькове, вроде, на все согласны, а по месту уже качать начинают за особенные для себя условия – это я вам вас сейчас балую авансами – из нас тогда до самого дембеля больше двух сотен никто домой не выслал. Но на таких, кто скулит, Витька вообще внимания ноль – будто нет профсоюзников – пробовали его задеть или в банд-группу профсоюзную завлечь – он за словом в карман не лез – там, кстати, даже не знал никто, что человек один их всех вместе взятых сильнее. Я на людях послушаю его – послушаю революционеров – вроде к адекватному человеку доверия больше – но все же полгода без зарплаты, да еще сумма – какую он называл до командировки – примерно такая мне и светит – все же я чуть на большее надеялся. Ну и давай, когда без свидетелей, загружать напарника – ведь еще не все блатное говно из меня тогда вылезло – что мы черт те где за копейки ишачим, а я-де до срока такие бабки за неделю подымал. Но человек выдержку имел стальную – если б у него с нервами что не в порядке было – скольких бы перекалечить мог – у него ведь голые руки – что в твоих тесак. Сколько я ни бухтел – ни разу он мне не возразил, не цыкнул, только под осень – видно, уже совсем я затошнил его – вдруг меня спрашивает – мы рядом через угол завесились в тот день: «Сколько ты за один самый свой фартовый оборот накружил  за все девяностые?» Я вспоминаю – два штукаря бакинских за ночь подняли. «А вложился?» - прикидываю – баксов двести. «Мусора пронюхали?» - да. «Сколько на отбой зарядил?» - полторушку. «Деньги твои были или заемные?» - позычил штуку триста. «Сколько процента отдал?» - а я затянул тогда на пару недель после срока – четыреста всего вышло. «Ну и сколько ты, крутой человек, по криминалу своему зарабатывал?» Я со злости веревки готов перегрызть, но пока вниз спустился – поостыл, и не только этот, как менты говорят, эпизод, другие просчитываю – почти всегда я в минусах. А на адвокатов сколько ушло, прокурорше, судье – все равно закрыли и УДО не получил . В общем выходит, что я  - такой модный, блатной, расписной – все лихие годы и немножко после затем под статьей петлял, а после зону топтал, чтобы лягавые жопы свои в креслах грели – и все я же и отдавал, – а в это время мои дети дома последний х*й без соли доедали! И человек совсем чужой, которому я вообще до лампочки, меня не агитировал, не тащил куда-то – просто на мысль натолкнул, которая мне самому должна была уже давно прийти. Тогда зарекся я т у д а возвращаться – хоть сильно и не звал никто – увидел, что деньги слишком для меня дорогие, чтобы ментам и подментованной всякой гниде дарить. Я с того дня слова ему про нефартовую работу не сказал аж до дому – мы в Харьков только тридцатого декабря приехали, а как прощаться – я на следующий год уже лыжи смазывал, а он сказал, что ему на конуру, в которой доживать будет, хватит – говорю: с работой – само собой контакт держать будем, но если какая помощь посущественней от меня нужна – что в моих силах, сделаю.

Я с тех пор и в России и в Украине поработать успел, уже и людей на объекты возил за процент от субподрядчика, а Витька все рабочим – не знаю, почему не продвигался он вверх по карьерной лестнице, но уж точно не из неспособности. Были б полномочия – рулил бы не хуже меня, я даже уверен, лучше. Думаю, и с оборудками не совсем законными справился бы – да так, что и садиться  не пришлось бы. Но я про него в этом плане никогда ничего не слыхивал. Один только раз – уже лет пять прошло – приходит ко мне домой на поселок  - на этот раз совершенно трезвый, помолодевший даже – говорит – дело есть – полностью разойдемся тогда. Еще сказал – захочу отказаться – он без претензий, но там состава совсем нет  и корыстных мотивов тоже. Я отказываться не стал, и вот что нужно было сделать. Он типа по объяве подкинет номер моей мобилы продавцу квартиры в Краснооктябрьске – я прихожу как покупатель, цену даю сильно большую - процентов на двадцать выше реальной, все по закону, договор оформляем, я задаток плачу – Витька полторушку дал, сказал все, что выторговать на задатке смогу – разница моя, главное, чтобы в общей сумме не подвигался, ну и слишком низко задаток не сбивал, чтобы клиент не сошел, заподозрив неладное. Потом, когда срок по договору приходит мне деньги платить – я включаю лоха прокинутого – вроде,  деньги мне не зашли – а клиенту – в соответствии с договором –  задаток остается. Вот и вся моя работа – я до семисот сумму на встрече подвинул – так клиенту хотелось подороже апартаменты  спихнуть. Пытался после Витьке разницу втиснуть – он ни в какую. Зачем ему это нужно было – ума не приложу, только уверен – не материальная тут выгода. Я тогда впервые увидел, как человек может другого ненавидеть – Богомол, если б лично встретился – горло тому типу готов был перегрызть – а, как уже сказано, его вывести из себя – это нужно незаурядным каким-то пидорством отличиться. Я года через два нарочно прошвырнулся мимо той хаты в Октябрьске – все в той же поре, живет тот самый дрыщ со своим семейством – если даже долги на них – его с малолетними никак выселить нельзя, а квартира теперь совсем дешевая. Так  мы с Богомолом и разошлись – но я уверен, что он там что захотел – все сумел сделать и стыдиться ему нечего – это я даже не вникая гарантирую. Вот только одного уразуметь не могу – как он разбиться мог – мне когда рассказали – я гонцу этому чуть было ни за что табло не начистил – думал он на приколе… Не знаю, что должно было случиться, чтобы Витька Богомол – и вдруг с высоты сорвался… Зато теперь вот мы каникулы имеем. Кстати, дождь поутих маленько – давайте-ка двинулись в цех быстренько, до обеда приберемся. Завтра кто куда съездить хочет – я аванс выдам, а может кто сегодня и за спиртом сгоняет – вы уже в курсе, где точка – мне заодно в магазинчике чаю зеленого  «Гринфилда» пару пачек возьмете – я в завязке десятый год, а чифирком хорошего человека с вами помяну. Но послезавтра все как штык на работе – кто продолжать захочет – суммы штрафов знаете сами. Я ведь только с виду такой демократичный, что в вагоне на соседних с вами нарах сплю – на самом деле я –  между вами и субподрядчиком посредник, с каждого вашего квадрата свой процент имею – стало быть, шкуродер, мироед и эксплуататор трудового народа. Это Витька всегда мне говорил, да на самом деле так оно и есть. Плащи полиэтиленовые накинуть не забудьте – вона туча снова заходит! Выдвинулись, вагончик я сам закрою.

 

 

Глава вторая. Два Ивана.

 

 

 

1

 

                             

Иван в бога не верил. Это было больше, чем личное, хотя началось, конечно, с детства. Мама перед смертью постоянно за него молилась, и никогда за себя – и мальчик выжил – это уже можно назвать чудом, если принять во внимание, что дело было в Бузулукском уезде Самарской губернии весной 1921 года. Неправда, что дети не умеют думать иначе, чем учат их взрослые: мальчик в свои восемь лет хоть и был на вид не старше пятилетнего, но замечать вокруг себя и делать соответствующие выводы мог. Он точно знал, что спасла его от голодной смерти именно мать, но вовсе не молитвой, а тем, что делила еду далеко не поровну на двоих, кусочки хлеба вообще все отдавала сыну, а сама взамен того пила больше колодезной воды. Если б выжила мама – вот это бы считал Ваня настоящим чудом, но безбелковый отек в союзе с дистрофией добили молодую женщины. Иван с детства имел память хорошую, но слова молитвы (а мать, пока была в сознании, читала вслух «Отче наш») запоминать не собирался из принципа – зато запомнил на всю жизнь взгляд уже не живой, но еще и не мертвой женщины – взгляд человека, который уже не здесь, и здесь ему ничего не нужно, но еще не там – и это случайное опоздание самого умирающего очень тяготит. Родня по материнской линии брать сироту не собиралась, резонно заявляя, что у самих семеро (точнее шестеро) по лавкам – и это, должно быть, сыграло в пользу мальчика. После, переписываясь с теткой, узнал он, что из шестерых его двоюродных братьев-сестер голодовку пережило всего двое. Но и в сытые времена, случись беде, также была бы малолетнему родственнику прямая дорога в детдом: бабка, выдав когда-то младшую дочь за путевого обходчика Анатолия Филимонова, убежденность имела, что зять, будучи при должности и при зарплате, обязан теще  и свояченице материально помогать – поскольку едоков в той семье больше. Анатолий Иванович, может, и рад бы чего подкинуть – а может и не рад бы – но его жалованье лишь в сладких тещиных грезах было завышенным. После  началась война, революции, разноокрашенные военизированные формирования проходили туда-сюда через станцию – и, хотя, по правилам, железнодорожников не нужно было привлекать к боевым действиям – но правила легко меняются, если перед обывателями вырастает хорошо вооруженный борец за народное счастье. В маминых рассказах об отце всегда звучало слова «мобилизован», но кем, куда – не говорилось. Оставшаяся одна с маленьким сыном на руках ни жена ни вдова имела мало шансов выжить в голодающем Поволжье – но ни бабка, ни тетка почему-то не взяли их двоих к себе. Винить родичей, наверное, не имел права Иван – а чтобы не винить и бога, искал он доказательства несуществования последнего. Вывезенный в Подмосковье, там Иван закончил восьмилетку и поступил в политехнический техникум. Физика и математика – это была его стихия, давались легко, почти слету. Тогда авиация –  поприще немногих избранных судьбой. Иван Филимонов, понимая, что в летчики самому выбиться будет нелегко, мечту свою сконцентрировал на более – как ему казалось – реально достижимой цели: хотел он самолеты конструировать – к этому были у него все задатки. Мечтой затаенной все же оставалось желание слетать туда – и неизвестно, чего было в желании этом больше: юношеского максимализма или стремления убедиться, что там наверху действительно никого нет. В те годы считалось, что новомодный лабораторно-бригадный метод позволит осуществить мечту многих  о получении образования. Филимонов, обретаясь в бригаде, уже с первых недель обучения понимал несусветность идеи. Но приказы даже такой невоенизированной организации как Наркомпрос не заведено было обсуждать. Был в своей бригаде Иван почти во всем первым. Тогда-то и столкнула его судьба с тезкой – его даже называли в группе Иваном Меньшим – ростом товарищ не сильно вышел, но то была не главная его беда. Был неуспевающий товарищ, несмотря на юный возраст, отъявлен (с выдачей соответствующего с печатью мандата) героем…гражданской войны -  и все его рассказы о собственных подвигах доверия вряд ли заслуживали – путался вьюнош в хронологии, датах, событиях, географии места собственных подвигов, да еще была у него проблема: сложные и длинные слова он запоминал с большим трудом, а, поскольку в речи был быстр, подчас заменял отдельные их части более знакомыми складами. Если б не записное геройство, а также метод, обязывающий брать на буксир отстающего – не протянуть бы Меньшому Ивану и одного курса. Зато общественную нагрузку исполнял с охотой, даже с рвением – а были то годы горячих споров и дискуссий необузданных до поры краснословов. В плюс бригаде писалось также посещение любым ее членом кружка чего-нибудь к науке не относившегося – Иван Меньшой увлек тезку в громкоголосое общество воинствующих безбожников. Филимонова давно прорабатывали на активе, что общественной жизнью он почти не живет – а способ уязвить того, с кем имел он с самого детства счеты, показался Ивану заманчивым. Бригадное мышление было тогда везде в чести, а в такого рода кружках и подавно. Каждое заседание начиналось хоровым скандиованием девиза-программы:

«Мы, воинствующие безбожники, несем миру свет прозрения вместо религиозной тьмы…»

Принято было каждому рассказывать какую-либо нелепость, обличающую тьму неведения и клерикальное мракобесие. Филимонов, привыкший добросовестно относиться к любой порученной работе, с увлечением пролистывал в библиотеке множество книг, подсчитывая, сколько рук должно быть у конкретного  святого, если  хранящиеся во всех храмах мира мощи собрать воедино, или сколько футбольных полей накроет Туринская плащаница, сшитая из всех ее представляющих реликвий.  Тезка его и здесь силой интеллекта не блистал, упорно всякий раз пересказывая бородатый должно быть еще в первом веке анекдот о том, как спаситель ответил тому из любимых своих учеников, кому никак не давалось практическое воплощение хождения по морю аки по суху: «Не выпендривайся, Петя, ходи как все – по камушкам!» Регулярно  обращался он с тем же предложением к любому собеседнику, меняя лишь глагол на матерный и имя оппонента – частое повторение одной шутки казалось недоростку оригинальным.

Однажды, под вечер, возвращалась с собрания вся бригада, заприметил низкий человечек трех монашек, мирно шествовавших в сторону своего жилища – остатки женского монастыря ютились в прежних кельях  – а, поскольку выпил пару кружек пива – решил позадирать идеологического противника – так увлекся, что с одной из сестер чепец сорвал, а другой норовил платье приподнять – на крик прибежал милиционер – отвел хулигана в участок. Чтобы отпустили товарища, пошел за  задержанными в участок и Филимонов. Последнего реакция стража порядка поразила. Простой ответ вечного революционера: «Да они же боговерные, что с ними церицацкаться!» - удовлетворил представителя власти,  даже на поруки бузотера не пришлось брать – но товарищи не знали тонкостей разбирательства и прозвали одногруппников «Иваны-хулиганы». Филимонов понимал, что тезке плевать на идею богоборства – ему бы просто гнобить слабейшего – а под каким предлогом – не важно. Сам Иван к буйной антиклерикальной деятельности, познав, сильно охладел – то в средние века заявить о своей атеистичности было подвигом, в веке девятнадцатом – просто смелым поступком. А добивать и доклевывать то, что уже почти рухнуло, и никакой идеологической опасности не представляет, да еще делать это с помпой и треском – низко и подло.

Но  мечта  о полетах осталась – ничего больше не хотелось подающему надежды выпускнику техникума, как продолжить обучение в военном училище или ВУЗе. Однако, когда  присягнул ты на верность организации пассионарной и глобальной – каковой был на те времена комсомол – путевку в новую жизнь может дать лишь молодежный союз, а этому союзу было крайне  необходимо, чтобы ехали оба Ивана по комсомольским путевкам в Харьков.

«Это тоже ничего, есть ведь и там совнаркомовский завод, - думал потенциальный инженер, -  в крайнем случае,  харьковскому тракторному тоже необходимы специалисты, учиться можно на вечернем». Но, как оказалось, прикомандированы два перспективных комсомольца были не к самой первой столице – в обкоме комсомола указали им дальнейший путь вглубь земли советской, и уже на следующее утро по прибытии знакомились приезжие с завсектором идеологического отдела Краснооктябрьского райкома партии Андреем Карловичем Брухтом.

Зачисление в комсомольскую – с перспективой выхода на партийную – номенклатуру не обрадовало Филимонова – не в пример его спутнику, который, правда, не смог скрыть разочарования несправедливой и (на первый взгляд неразумной) раздачей направлений: технарю и механику от бога предстояло оставаться при идеологическом отделе, а ему, человеку с искрой революции в мозгах, умением увлечь и увлечься, и явно выраженными, хоть и хорошо скрываемыми, ораторскими способностями - работать в отделе промышленности при комсомольском райкоме инструктором. Но приказы не обсуждают – их выполняют, если надеешься стать верным солдатом партии. Филимонов также не мог понять мотивов модно – почти по-непмански – одетого своего почти прямого начальника, пока не получил приглашение на вечерний чай в кругу семьи. Дочь штатного идеолога Зинаида была годами не юна – в двадцать пять казалась собеседнику двадцативосьмилетней,  весьма начитана, собой не дурна -не хороша, в беседе приятна. В общем, быть отцом взрослой дочери – довольно хлопотная комиссия не только при царском режиме, а обращение к себе прямого начальника почти отеческое не оставляло сомнений – открываются перед молодым красавцем весьма широкие перспективы. Правда, оградить от всего даже будущего зятя (в скорую свадьбу, видимо, уверовал Андрей Карлович с первого взгляда) не мог (а может и не хотел) влиятельный папаша, тем более, командировка предстояла недолгая. Село Молотово было пунктом назначения прибывшего, а тамошняя ячейка – объектом приложения организационных усилий.

 – Может, придется и уполномоченным, и сельсовету, и органам чем-то подмогнуть, - наставлял, намеренно опрощая речь, идеолог районного масштаба. С кадрами там туговато… В общем, не хватает там кадров, а они, как ты уже знаешь, решают все. Да ты не переживай сильно, все там уже сделано, налажено – дотянуть бы только. Кстати, тебе в послужной список пойдет как положительная строка. Ну а там – столько вокруг простора открывается – ты себе не представляешь, как я завидую вам – молодым!

Филимонов, не дававший ни малейшего повода думать о себе, как о будущем члене семьи, тем не менее, из розового неведения выводить старшего товарища пока не спешил, пообщавшись лишь с его дочерью – та была не очень разочарована, пообещав со своим отцом поговорить на деликатную тему лично и помягче. Ивану стало даже немного жаль добрую по большому счету, тяготившуюся статусом номенклатурной принцессы девицу – но к ней никаких чувств он не испытывал.

Ощущение пустоты и неестественная тишина – вот что отложилось первым впечатлением, последнюю, правда, нарушили прибывающие отряды молодежи – главным образом из Харькова. Почему не могли справиться с уборкой собой же засеянного местные жители – тогда никому не приходило в голову задуматься. Наладить работу было кому и без Ивана – просто нужно было высиживать с раннего утра до самого вечера в сельсовете, где отвели Филимонову отдельный стол. Квартировать же предложили в пустой немалого размера хате, которую, вопреки  малороссийским традициям, никто не мазал минимум с зимы. На вопрос «Где хозяева?», уполномоченный из местных удивленно шмыгнул носом, буркнув непонимающе: «Тю! Воно тобі треба?», и в том же удивлении вышел. Печь топить было  в первый день некогда и некому, да и сезон позволял переночевать – надеялся Иван, не дольше недели.

Уже обосновавшись на лежанке, собирался командированный затушить фитиль керосинки, как вдруг услыхал скрип дверных петель и очень легкие и в то же время тяжелые чьи-то шаги, а когда осветил угол при входе – там увидел женский силуэт – и на секунду показалось Ивану Филимонову, что он сходит с ума – на него смотрели глаза матери – именно такие, какими он их в восемь лет запомнил – пустые и страшные. Мужчина даже для верности потряс головой – на тот случай, если вдруг сон его прихватил на ходу, что было вполне вероятно после полутора суток на ногах. Вошедшая в хату женщина не растаяла образом – но концентрированное сознание позволило сделать вывод, что вошедшая на маму вовсе не похожа. Ничем – кроме взгляда. А незваная гостья, дойдя до стола и на него облокотившись,, не переставая смотреть прямо в глаза мужчине, очень тихо, но очень отчетливо произнесла: «Недолюдки! Вам згодом таке саме буде!» и опустилась на пол. Иван, уже отогнавший мысли о собственном помешательстве, теперь испугался еще сильнее – вновь, как и в детстве, он рядом с неживым телом изможденной женщины, которая, в этот раз, почему-то именно его обвинила в собственной гибели. Потом, собравшись, подумал, что умершей  в любом случае не место на полу – пока не придут  - он даже не знал из какого ведомства – служащие, нужно было  перенести тело хотя бы на лавку. В женщине было при жизни очень мало весу, а кожа – Филимонов даже сквозь ткань платья почувствовал, облегала неплотно – голодавшего  организма верный признак. Девушка, верно, была при жизни красивой – это сразу отметил молодой человек, уложив тело на лавку. Вдруг показалось Ивану, что ее рука пошевелилась. Он поднес свою ладонь к мертвенно бледному лицу и почувствовал слабое, но дыхание. Сразу переместив ночную гостью на лежанку, теперь задумался о другом своем маршруте – надлежало искать врача, а в селе, видимо, медицинских работников не было.

 Иван знал, что из голода не выходят мгновенно, что для человека, долгое время не принимавшего пищи, обильный обед – орудие убийства. Поэтому размоченное в воде галетное печенье было пока единственной едой для пришедшей в себя посетительницы. Теперь в компетентное во всех вопросах ведомство надлежало обратиться утром – и представитель его в селе присутствовал. Но утром Филимонов почему-то законного хода делу не дал, лишь в обед пришел в место проживания с небольшим кулем муки. Из продукта наварил то, что мама когда-то называла тюрей, сдобрил постным маслом, которое в тех краях называется олией, и сам из ложки покормил пришелицу. На третий день «знакомства» девушка уже говорила – не обращаясь к приписанному «хозяину», - то были междометья и слова, необходимые двум людям для сосуществования на ограниченном пространстве – и все по-украински. Казалось, она была у себя дома – так вписывалась в убогий интерьер – в то же время не питала, видимо, иллюзий на счет своего права даже на жизнь, не то, что на проживание на конкретной жилплощади. Поэтому, все, что узнал Филимонов о той, с кем делил жилье – было из уст ее односельчан и не очень внятно.

 –  То Марічка - Зеленського Павла Федоровича… Їх торік недокуркулили: всі разом у клуні ночували, поки ахтімали в хаті та по скринях порсались, а зрання дозволили у власній хаті ще трохи пожити. Тоді Наталка – Павла жінка – мабуть застудилась – за два дні сконала, а сам Павло – за  півроку. А Федько маленький хтозна де подівся – може його сама Марічка з’їла – тому ще жива…

–       То ти брешеш – хто людей їв – всі показились! Вона його у мандри відіслала – я трьох знаю, хто так робив: головне – до Охтябрську дійти і  в товарняк дитину покласти. Там може хтось підбере – а як і помре – хоч не при тобі. Марічка братика любила і не скривдила б ніколи. А сама вона може хоч рік не їсти – бо відьмували всі жінки у них. А звідки, скажи тоді, Федорович стільки землі собі настягав?

–       Отут ти вже справжня дурепа – Зеленський  десять років копійчина до копійчини складав все собі шматочки прикупляв. Відьмувала б Наталя Йосипівна – напевно б не померла…

Командировка комсомольского работника в Молотово затянулась больше, чем на месяц – за это время Мария не только ожила и вставала с лежанки, но и начала ходить по своему некогда дому, а по прошествии некоторого времени справляться немного по хозяйству. К Ивану несколько раз подкатывал уполномоченный от ГПУ Смекалкин – у людей, преследующих общую цель, складывались отношения почти дружеские, поэтому товарищу чекист не мог не поставить на вид, что деятельность молодежного вожака может расцениваться как сговор с враждебным элементом.

 – Ты с не очень правильной девкой закрутил, - говорил дружелюбно Ленька, - я, понятно, тебя как мужика понимаю, но если по официальной линии вопрос зададут – надо будет как-то отреагировать…

Иван и сам понимал кажущуюся пикантность ситуации, при том, что личная жизнь (в обывательском представлении) здесь была ни при чем. Даже не думал он рассматривать в этом плане свою временную сожительницу, однако по-другому думали почти все вокруг. Командировка близилась к концу – и понимал приезжий, что лишь он уедет – его новую знакомую в лучшем случае из отеческого дома выселят. Тогда и созрел в его голове план, который на тот момент казался единственно верным. Первый выход девушки «в свет» после свидания со смертью был в направлении сельсовета. Авторитет, разумеется, не самого Ивана Филимонова, а занимаемой им должности, избавил от бюрократических проволочек – и расписали молодых тотчас по подаче заявления – голова лишь усмехнулся сочувственно-иронично. Сама девушка узнала о том, что засватана, лишь перед книгой записи актов гражданского состояния. Теперь по отъезде «сожителя» у нее появлялся шанс остаться – хоть и в странном статусе, но в отцовом доме – жену Краснооктябрьского начальника вряд ли посмеют из хаты выселить, распространительницы информации говорили промеж собой:

– Я ж казала – на відьомстві вона знається -  а то як би вдалось їй кацапського ахтімала причарувати?

О своей женитьбе Иван отписал в Самару родне, и получил скорее сочувственный от тетки, даже не посвященной во все тонкости, ответ:

 

«Ты ж у нас, Ванюшка, такой завидный жених был, что ж ты, не мог себе приличную девушку найти – взял и на хохлушке женился!».

 

Но больше всех был сражен поступком подчиненного товариш Брухт, сказавший лишь в сердцах:

–       Ты так ничего и не понял, Филимонов, не осознал, для чего вас сюда понавезли… Вы же здесь элитой должны были стать… Ну или хотя бы полуэлитой…

Но Филимонов отлично все понял – даже слово услышал, какое сам бы ни за что не выдумал. Они даже не понаехали - их именно понавезли. Это самая мерзкая отрыжка преждевременно отмененного непонятно зачем семьюдесятью годами ранее рабства –такие гурты, которые даже быдлом назвать нельзя, чтоб не оскорбить благородных животных. Это те рабы, которые будут всем новому барину обязаны – чтоб, вселяясь в назначенный дом, никто из них не посмел даже спросить – кто же жил здесь раньше и почему оставил жилье, почему детские игрушки валяются вокруг, а детский смех не звучит, и чья дочь или жена смотрелась в оставленное зеркало. Чтобы понимали, что сама жизнь человеческая – не абстрактный дар, что ее нужно быть достойным, а те, кто не выжили – те значит были не достойны жить, и степень достоинства, определяющую право индивида на выживание, определяет известно кто и известно по каким критериямм. Будучи прагматиком, понимал Филимонов, что красивые слова об усилении классовой борьбы в процессе построения социализма означают на деле физическую ликвидацию определенного количества живых людей. Но почему же избраны самые беззащитные, да к тому же объективно безвредные, а еще, даже если принять как презумпцию генеральную линию партии и согласиться с тем, что эти самые женщины и дети должны лечь трупами в основанье фундамента новой жизни – зачем же их мучить, убивая такой страшной смертью – не гуманнее ли было просто расстрелять или повесить избранных жертвами. Идеологический отдел не подходил Филимонову, а он – идеологическому отделу. Но заявить об этом громогласно – тогда означало наверняка в лучшем случае сесть. Поэтому рассмотрено было в закрытом режиме заявление об уходе по собственному – возможно, единственное в Краснооктябрьском райкоме комсомола на десятки лет вперед и назад. Представитель идеологического отдела партии товариш Брухт выразил сомнение в целесообразности дальнейшего использования конкретной номенклатурной единицы, в то же время указав, что нельзя разбрасываться квалифицированными кадрами: в тридцатые годы, учитывая средний по стране  уровень грамотности,  диплом техникума соответствовал постсоветской степени кандидата наук.

Единогласно решено было рекомендовать неотъявленного отступника учителем в среднюю общеобразовательную школу номер 2, известную в Краснооктябрьске как «железнодорожная». Время суровых испытаний для представителей ранее имущих классов стало, как ни странно, золотым веком народного образования в райцентрах: те из образованных людей, кто по каким-либо причинам опасался селиться в центрах областных либо делать карьеру на производстве, часто откочевывали на периферии и шли в учителя. Почти все коллеги Ивана Анатольевича в свое время закончили гимназию. Преподавать Филимонову поручили физику – предмет, к идеологии не относимый, в то же время для преподавания (не в пример истории или обществознанию)  доступный не каждому. Погружение в работу с головой было необходимым условием успеха в труде, особенно в первый год, когда еще сам учитель не знает абсолютно всего назубок. Иван Анатольевич первое время опасался, что на заданный кем-то из учеников вопрос не сможет найти ответа, хотя очень скоро убедился, что остерегаться следует скорее тех, кто вопросы не задает. На двоих преподавателей – физики и химии – по штату полагался один лаборант – обязанности исполняла предпенсионного возраста старушка – новый физик сразу от ее услуг отказался, взяв на себя техобеспечение учебного процесса на общественных началах. Молодой учитель умел и без уроков, лишь задав несколько вопросов, определить и потенциал ученика и уровень знаний последнего, но на всем протяжении педагогической своей деятельности старался от субъективности уйти, обозначив первоочередной задачу постоянного и абсолютно объективного оценивания способностей и подготовки каждого. Усвоил учитель, что потенциальному отличнику очень легко скатиться на тройки, при этом объективный троечник отличником не станет никогда – и в этом его вины совсем нет. При большой численности учеников в классах, успевал физик опросить за пол-урока минимум половину списка:  в начале каждого занятия с небольшими заданиями четверых вызывал к доске, еще двенадцать на первых двух рядах парт писали каждый индивидуальную микроконтрольную, тем временем человек пять опрашивал устно. Четко помнил учитель, кого и когда опросил, никому и ни за какие заслуги ошибок не прощал – двойки-тройки к возмущению учеников старших классов и особенно их родителей выставлялись в журнал безжалостно, а заработать по физике пятерку считалось в железнодорожной школе невиданным успехом. Зато при поступлении в любой ВУЗ страны – даже в Москву– таких случаев за время преподавательской деятельности Филимонова было пять, и о них знал весь райцентр – никто из абитуриентов ни разу не получил на вступительном экзамене оценку ниже той, что выставил в аттестат Иван Анатольевич.

Слава в маленьких городках бежит впереди носителя. Однажды пришел на его урок директор Первой Краснооктябрьской школы – также физик по образованию – и, просидев на задней парте всего два академических часа, сразу подошел с предложением к молодому специалисту перевестись в его школу – бюрократическую волокиту, а также переговоры с директором второй школы обещал взять на себя, очень просил прежде, чем отказаться, посетить его урок. Из уважения к коллеге Иван Анатольевич в свой свободный среди недели день сделал ответный визит. Но наблюдение за контингентом лишь утвердило Ивана в правильности принятого наперед решения остаться на прежнем месте. Хотя слово «мажор» вошло в употребление значительно позже, но именно эта категория (районного масштаба) молодежи училась в первой школе. И при всем  тогдашнем пиетете перед образованием, не мог не отметить Филимонов некоторой скованности, аж до подобострастия, в поведении коллег – даже когда дети районной элиты не заносились и не требовали к себе уникального подхода. Но не хотел Иван бросать место по еще одной причине. Прописка у него оставалась в селе Молотово по месту жительства официальной супруги, наведывался муж к жене  для виду раз в месяц – сначала это было больше в ее интересах – дочь куркуля, да еще брошенная мужем, которого из номенклатуры выперли, могла подвергнуться не то чтобы гонениям – но уплотнению определенно. А наличие записанного супруга удерживало горячие в сельсовете головы от революционных шагов. Жилую комнату во флигеле при железнодорожной школе предоставили без проволочек. Если же переводиться в школу, расположенную в центре городка, необходимо было либо оформить развод – чего Иван тогда не хотел, либо перевезти в город жену – от этого наотрез отказалась Мария.

Наступали годы, для прибившихся к советскому летящему вперед паровозу новой жизни прицепными попутчиками, печальные. Сказать, что вторая половина тридцатых была в городе Краснооктябрьске периодом репрессий массовых –  значит погрешить против истины. Гораздо страшнее было то, что никто не мог определить, кого, когда, на каком основании заберут – но боялись поголовно все. Ленька Смекалкин – к тому времени уже оперуполномоченный в райотделе НКВД – с бывшим товарищем поддерживал отношения приятельские на почве распития – не регулярного и не чрезмерного – спиртного – часто похвалялся достижениями в оперативной работе: «Если кто-то из ВАС не стучит – это значит, НАМ просто не нужно, чтобы этот конкретный субъект стучал!» - намекая, что и сотрудничество с органами не является оберегом. Его самого забрали в середине 38-го, но по какой-то нелепой случайности осудить не успели – первее расстреляли изобличенного врагом народа наркома – и небольшому проценту посаженных сотрудников органов повезло – перегибы пособников преступника на местах были исправлены. В тяжелое – в моральном плане – время – в очередной приезд Иван предложил жене развестись – теперь это было в ее интересах – но здесь она почему-то отказалась – это при том, что на том этапе их брак не превратился еще из фиктивного в эффективный. Какое-то время думал Иван, что именно это тревожное ожидание и есть исполнение проклятья Марии – но, имея аналитический от природы ум, скоро понял, что наказания несопоставимы. Репрессии много позже кто-то назвал необоснованными – и совершенно обоснованно:  обоснованные репрессии к тому времени успешно завершились – система уничтожила либо выхолостила своих врагов или тех, кого таковыми считала, а после была лишь грызня апологетов системы – тех, кто, даже пребывая к генеральной линии в оппозиции, своей оппозиционностью генеральную линию лишь выпрямлял. Просто нужна была чистка, поскольку слишком много их – верных ленинцев-сталинцев –  прорвалось к ограниченной емкости кормушке, а другого способа очистки, кроме расстрелов или отправки в концлагерь себе подобных, распорядители системы не знали.

Преподавательский состав первой школы, как и положено более привилегированному эшелону, зачищался раньше и интенсивнее. Иван уже подумывал, что верностью конкретному учебному заведению себя обезопасил, когда в канун нового сорокового года зашел к нему старый товарищ – на этот раз без бутылки и ненадолго, но для разговора очень серьезного. Старший оперуполномоченный Смекалкин пошел фактически на должностное преступление, сообщив учителю Филимонову не подлежащие разглашению сведения:

 –  Вашего директора скорее всего на той неделе брать будем. Откуда знаю – не спрашивай, я уже  десятку заработал тем, что к тебе пришел. С ним все понятно – я даже знаю, сколько тройка даст, а дело будет групповое – значит на работе сообщников в первую очередь искать будем, и ты, сам понимаешь – на подельника претендент номер один, стоит только ему рот раскрыть…

 –  А если не раскроет – я ведь ни в чем таком не замазанный, ты сам это знаешь…
–  Дурак ты не замазанный! Ты даже не представляешь себе, как там бьют. Раньше, по молодости, думал – это я жестоко с подследственными обращаюсь, пока в Харьков на Дзержинского не попал… Если задержанный не дает нужных следствию показаний – это значит, его еще просто не допрашивали как следует – брехня, что есть те, кто боли не боится. Но я не о том хотел… В общем, ты всего скорее прицепом пойдешь – и когда мне приказ на твой арест дадут – я его выполню. Но тебя я сажать не хочу – потому, что кроме тебя мне передачи никто не носил – ни одна тварь, кто теперь обратно в друзья набивается. А ведь то, что я вышел – это такой фарт – раз на миллион выпадает. Так что о тебе – есть один способ красиво сойти. Ты ведь военнообязанный, призывного возраста – а сейчас  - сам ведь газеты читаешь, знаешь, как нужна финскому народу наша помощь – демократическую республику строить.  Если согласен – я завтра же с военкомом поговорю – послезавтра уже повестка на руках, правда, в рядовой состав – но тебе ведь аттестат сейчас – не главное, семьи нет…

– Есть, ты сам знаешь.

–  Ты что не развелся до сих пор? Правда, ненормальный. Ну, еще одни сутки могу дать на прощанье – но не больше, в твоих же интересах!

Эта последняя перед войной поездка Филимонова в Молотово  определила то, что и так уже было давно ясно. Развода никто из двоих не хотел – и теперь, перед разлукой долгой, оба как могли так бездарно потерять несколько драгоценных лет. Было у Ивана и Марии одна только полдня  и целая ночь. Зимой светает поздно – выходить он должен был еще по темноте.

 – Я за тебе молитимусь, як тільки за братика раніш молилась! – сказала на прощанье жена мужу. – А ти молитву вивчив?

 – Слова знаю, а молиться не буду точно, - ответил он. – Я ведь правда в бога не верю – и хотел бы – да не могу, а когда не веришь – молиться непорядочно, что ли – вроде цирка показушного выходит. Я тебе лучше сейчас предложу затею – будем как в любовном романе через небо перемигиваться.  – Иван увлек жену на двор – вместе вышли они к южной стене хаты. Вон там видишь – самая яркая звезда? Это Сириус. Некоторые богословы говорят, что именно ее волхвы увидели в небе, когда твой Иисус родился…

  – Не «твій» а наш!..

–       Ну, как скажешь – ваш, - ухмыльнулся Иван, - здесь главное, чтобы и ты и я на нее смотрели – тогда там биотоки наших взглядов встретятся и сплетутся… Я как физик в эту чушь про биотоки не верю, но все метериалистичнее, чем молитву читать…

–       А як  ми не водночас дивитимемось – давай хоч годину точну встановимо…

–       До этой звезды даже свету миллион лет лететь и столько же обратно. Час – другой – никуда ничего не решит – все равно взгляды наши там в пути встретятся. А чтобы тебе время удобнее было ловить – скамейка есть – я ее еще в позапрошлый приезд сбил – как знал…

Не прощанье сказал муж жене – ему казалось ободряющее:

   – Хорошо, что мы так долго не… Детей у нас с тобой нет – это, наверное, к лучшему в трудное время.

Мария посмотрела ему вслед по-матерински снисходительно – ведь она знала больше него. Даже в самый первый день после их самой первой ночи чувствовала она, что ребенок у них уже есть. Также знала наперед, что родится непременно мальчик, знала, что обязательно назовет его Анатолием – ведь в семье ее мужа была традиция называть первого сына в честь деда по отцу. А еще знала, что должна передать своему сыну имя своего отца – а это означало, что мужа она, во что бы то ни стало, обязана дождаться – потому что этот, ушедший на войну – единственный мужчина в ее жизни – она давно это поняла, только себе боялась признаваться. Поэтому теперь ее дело  - всего лишь ждать. А еще молиться. И каждую ночь смотреть на звезду – она не верила, что то именно звезда Вифлиемская, но раз ее муж хоть изредка в ту сторону будет поглядывать – кто знает, может действительно где-то на полпути до светила стоит неизвестно кем закрепленное зеркало, и хотя бы в нем их взгляды встретятся.

Ивану Филимонову в жизни везло в том смысле, что на глобальные и роковые исторические события он всегда опаздывал. Все  впечатления от невиданной ранее красоты северной зимы затмило одно ощущение, что попал он в морозильную камеру с огромным количеством мясных туш – только не свиных или говяжьих – человеческих. Замерзшие трупы – вот единственное, что отложилось в мозгу. В естественных и противоестественных позах, окаменевшие, в большинстве своем – в буденовках – даже для среднего Поволжья такая шапочка зимой не по сезону, более поздним призывам уже полагалась ушанка. Очень много трупов – и все в советской форме – хоть бы одного мертвого финна увидать! И вновь блеснула в голове образованного и начитанного человека мысль – может быть, здесь сбылось предсказание Марии – и именно сейчас наступает расплата за ее народ. Но, опять окунув голову в холодную рассудительность, посмотрел Иван на события войны глобальнее – и понял, что это всего лишь адекватная реакция уважающего себя народа на вторжение оккупантов – а оккупанты, как известно, заслуживают смерти, даже когда они не совсем фашистские. Именно в оккупационной миссии участвовал рядовой Филимонов, на оккупированной же территории (когда она уже считалась советской) остался служить, там же в Ленинградском военном округе встретил войну отечественную, бойцом Ленинградского фронта (уже в звании сержанта) оборонял город на Неве от тех, кто уже на его землю пришел с оккупационной миссией. В зиму на сорок второй, разводя караулы, в третий раз за свою жизнь увидел Иван Филимонов глаза своей матери – то есть очень похожие глаза умирающей от голода женщины. В это время караульный  гыркныл и передернул для убедительности затвор – силуэт исчез во тьме. А часовой пояснил неопытному разводящему: «Ходют тут, провокаторы, хлеба выпрашуют… Вчера Петренко поверх голов стрелял – не отогнать иначе! Нам замполит рассказал – немцы-гады нагнетают – говорят, что голод в Ленинграде – вот это, наверное, и есть ихние шпионы. А какой голод, спрашивается, может быть, когда у нас паек  хоть и скудный, но регулярно…»

Но Филимонову не нужно было объяснений замполитов. Именно здесь он увидел – то, что жена его – не от себя – просто пересказывая то, что есть – напророчила – и сама, должно быть, уже не помнит. А Иван помнил – и оно теперь, через девять лет сыграло вот так – и обижаться не на кого -  и роптать и жаловаться – это его нации наказание за великодержавное скотство. Вот только почему справедливость –  такая взбалмошная девка – почему и среди его соплеменников умирают теперь самые беззащитные, слабые, беспомощные, в том истреблении невинных совсем не виновные? Почему, вместо чтобы передохли с голоду тогдашние исполнители  этнической зачистки и их семьи – теперь умирают вот эти?

Умей особисты читать мысли – непременно расстреляли сержанта  Филимонова за несоответствие  в мыслительном процессе, но осознание им подлости своей страны ни коим образом не могло подтолкнуть его эту страну в трудную минуту бросить – о том, чтобы нарушить присягу не было у него и в мыслях. Лето сорок второго ознаменовалось (по крайней мере в местах дислокации  *** -й мотострелковой дивизии – Иван не знал про другие подразделения) ожиданием скорой победы и как следствие – необоснованным и неподкрепленным  движением резервных частей прорывом в тыл врага, с последующим прогнозированным разрозненным  и с тяжкими потерями выходом из окружения. Случилось так, что после гибели всего офицерского состава пришлось в это трудное время старшему сержанту Филимонову принять командование ротой (вернее оставшимся в живых личным составом в количестве девятнадцати человек), выводя из окружения почти уничтоженное подразделение. Рейд длился две недели, за это время полученная  в первом бою легкая осколочная рана в область бедра спровоцировала сепсис – и сразу по выходе из котла – даже без доклада по команде – уже в бессознательном состоянии отправлен был старший сержант в госпиталь. Последнее, что услышал – а может, домыслил Иван Филимонов, был диалог между мужчиной и женщиной – по всему медработниками. Казалось, судя по тональности голоса, женский принадлежал грубоватой жесткого нрава,  но психологически ведомой особе:

  –  Виктор Александрович, берем мы еще один летальный исход на свою голову!

На это мужчина в быту деликатный, даже мягкий чересчур, но в профессии безапелляционный лидер - почти деспот, конформист лишь на этапе формирования точки зрения, ответил:

– Он умереть по всем показаниям должен был еще дней пять назад. Но окопный синдром сработал – а теперь сам бог велел его вытащить. Взяли, Лидия Васильевна!

 

                                           * * *

 

Виктор Арадовский диплом врача получил еще до семнадцатого года. Правда, никогда не скрывал того, что институтский курс, разумеется, нужен для подтверждения навыков, но практика много важнее. Сколько себя помнил – слушал наставления родного отца, из которых большую часть уже после третьего повторения отметал, как банальности, но главному научился все же у родителя.

Александр (при рождении Абрам) Самуилович Арадовский был акушером, имел на Молдаванке практику – и основы врачебного мастерства не уставал всаживать в голову сыну с малолетства. Врач, не вымывший рук по приходе к любого достатка пациенту сразу в глазах отца из врачебного сообщества исключался. Также  любил повторять практикующий, что не признает узких специалистов – что доктор, начиная лечить одну болезнь, обнаружив другую, не должен бежать за советом к коллеге. Наконец, еще одно изречение, часто повторяемое, запало сыну в душу и стало путеводным в профессии: «Хороший врач плохо лечить не может. Поверь, если Он (Александр Самуилович, даже выкрестившись, бога по имени не называл) сделал так, что и у генеральши и у портовой шлюхи т а м  все одинаково, то как ты можешь ставить себя выше Него и лечить их по-разному? Если хватит силы – просто откажи тому, кто тебе заплатить не может, но коли взялся – врачуй, твой уровень определяется тем, как ты вылечишь самого убогого».

Сын отцу не перечил, даже когда видел, что старика заносит, дипломом не бахвалился, помня, что отец его образование оплачивал из последних сил. Но в одном никогда представитель младшего поколения не мог сдержаться: непримиримыми были две генерации, когда речь заходила о политике. Здесь открытия Америки не было: отец ходил в жестких консерваторах, сын – в пассионариях. «Ну чем тебе плох царский режим – приспособиться к  любому строю можно!» - часто сетовал отец. Когда схлестывались в словесных баталиях два образованных и близких друг другу человека, то со стороны казалось, во-первых, что то скубутся биндюжники на базаре – каждый скатывался до примитивнейших аргументов и крика – во вторых можно было подумать, что родные люди готовы друг друга убить. Ничего  удивительного, что в вихрь революции окунулся младший Арадовский как в родную стихию (многие из прежних знакомых целыми ячейками Бунда перебрались в большевицкую партию) – и четыре года для медицины оказались потерянными, старший же поспешил перебраться в Румынию с младшей дочерью вслед за зятем.

Вернувшись с полей классовых битв, уразумел Виктор, что  нужно сконцентрироваться на одной деятельности, и, отдавшись медицине, с годами стал понимать, сколько времени потратил в молодости зря на горлапанство в ущерб профессиональной деятельности. Первая его жена очень хотела списаться с обретенной родней за границей в надежде перебраться туда – и ее титанический труд успехом таки увенчался. Правда, старый Арадовский, напуганный, как и многие эмигранты, вездесущим ЧК, долгое время не верил, что это не провокация органов, приговаривая: «Ну и зачем ГПУшникам старый не добитый черной сотней жид понадобился?», но, удостоверившись, что нет подвоха, наконец согласился передать с оказией письмо, где предлагал на первое время и жилье и содействие в поисках работы. На это сын написал собственноручно буквально следующее: «Я, может, много ошибок сделал, и теперь, наверное, ошибусь, но воспользоваться Вашей любезностью не могу, потому что хочу разделить судьбу своего народа». Какой именно народ – советский, еврейский, русский, или – чем черт не шутит – украинский –  считал своим сын старого одесского выкреста – доподлинно неизвестно, но после отправки секретной почты жена исполнила буйную истерику, в которой, помимо нецензурной на идише, русском, польском и украинском языках лексики, употребила также термины «ничтожество», «неудачник» и «позор нации», и, в качестве наказания, навсегда лишила Виктора счастья лицезреть себя ежедневно. Отец же  по прочтении послания впервые за всю свою долгую жизнь проронил слезу в присутствии посторонних, но тут же поправился, включив реноме старого циника, сказал: «Зато теперь я точно знаю, что мой Витька жив: другого такого придурка во всей Одессе не сыщешь!»

Со второй женой сошлись на почве литературной – или окололитературной. Заметил Виктор Александрович, что, хоть к стихосложению самоличному он высокой страсти не имеет, но переводы чужих стихов (а знал он в совершенстве немецкий и очень неплохо английский) ему даются почему-то легко – слова в рифмованные строчки сами складываются. Порой подсовывал он свой набросок знакомым, уверяя, что переписано с последнего номера журнала и принадлежит перу то Маршака, то Чуковского. Интересно, что почти все верили – а одна малознакомая девица раскусила сразу – так разговорились, сошлись, расписались. Беда в том, что жена, как оказалось, литературой, особенно поэзией, жила – а у Виктора выходило что-нибудь стоящее не часто – даже не под вдохновенье – нужно от всего на свете отвлечься, ни о чем не думать – а в клинике было слишком много работы. По прошествии трех лет супружеской жизни жена в поэте-дилетанте окончательно разочаровалась и ушла к публиковавшемуся в Киеве прозаику. И все же не оставляла мысль Виктора Александровича по выходе на пенсию – раньше никак – засесть в своей комнате коммуналки лишь с книжкой Бернса или Киплинга – но вовсе не затем, чтобы вернуть расположение жены – просто крутились в голове уже сложенные строки переводов – нужно было лишь время все упорядочить и записать. Война мобилизовала доктора с должности заведующего хирургическим отделением – ему сразу дали майорские колодки в петлицы и отправили в военно-полевой госпиталь главврачом. Командовать оказалось сложнее, чем лечить: доктор Арадовский, разумеется, понимал: война, тяготы, лишения, но, будучи человеком неглупым, все чаще замечал, что персонал, проходивший службу в условиях далеко не самых худших, если бы выполнял обязанности добросовестнее, эффективность  и его работы увеличилась бы в разы. Уже на второй неделе приказом получать вместо спирта раствор йоду снискал он ненависть почти всей мужской половины персонала и многих из женщин. Перевязочного материала катастрофически не хватало – приходилось отстирывать старый. Снятые с раненых бинты должны были подвергаться кипячению – но хорошо, если «пастеризовались», при температуре не больше шестидесяти градусов – пока  процесс не был взят под личный контроль главврачом. Также самолично проверял, моют ли медсестры руки перед операцией.

Контроль за персоналом, учет и экономия материалов и медикаментов – все отвлекало от работы – и немолодой уже человек понимал, что быть одновременно и хорошим хирургом и успешным организатором  очень трудно, но необходимо. Единственным выходом видел доктор для себя увеличение рабочего времени в сутках -  но когда длительность рабочего дня превышала восемнадцать часов – засыпалось буквально на ходу. Время – вот чего катастрофически не хватало. Действуя согласно отцову догмату, по привычке  старался Виктор Александрович для пациента сделать все возможное: там, где другие, не задумываясь,  ампутировали – он пытался спасти конечность до последнего – а это опять лишнее время,  и медикаменты, которые на фронте также всегда в дефиците. Меньше всего хотелось доктору быть для кого-то единственным шансом – но, порой не было у больных шансов других -  и приходилось себя заставлять взбодриться.  Один раз сказал  доктору совсем пожилой, с оторванной взрывом ногой, обозник: «Да что ж вы так себя убиваете, выпили б немного – у вас-то спирт есть – от нервов – самое лучшее!». Спирт действительно был  в наличии (для некоторых манипуляций йод не годится) – но выпить – означало уменьшить количество отработанных в сутках часов – а значит, за кем-то из нерадивых подчиненных не уследить, или сделать на одну операцию в день меньше. Поэтому положил себе вместо завета доктор Арадовский: когда кончится война, первым делом купить пол-литровую бутылку армянского коньяку – и вечером себя в возлияниях не ограничивать. А после победы работать в рамках трудового законодательства – часов по десять в день, максимум двенадцать – сколько тогда будет у него свободного времени! А еще будут выходные – пусть даже не каждую неделю – но хотя бы два раза в месяц, или даже раз – как в стране Утопии. Выходной – это же такое счастье, это целый свободный день, когда не довлеет над тобой острая необходимость идти к пациенту, который без твоей помощи может умереть. И, кто знает, может и не придется дожидаться пенсии – ведь полновесных двадцать четыре часа кряду в твоем распоряжении – а то и больше, если до утра понедельника считать – из них можно будет выделить часов пять шесть – чтобы ни о чем больше не думать, кроме стихов чужих, которые в процессе перевода становятся своими. Но самое главное – не будет столько никому не нужных, по природе иррациональных ранений и болезней, вызванных нечеловеческими условиями существования. Доктор Арадовский верил в три аспекта медицины и околомедицинских изысканий. Он искренне верил в профилактику, к которой относил в том числе  гигиену и здоровый образ жизни; если первое средство по каким-то причинам не помогло, еще сильнее верил в классическую медицину – ведь мастерство терапевтов и хирургов, если сравнивать со средневековьем, развивается в веке двадцатом молниеносно. И третьим объектом почитания было то, что после назвали психотерапией. Здесь опытный врач не обольщался: болезнь неизлечимая ни от самовнушения, ни от гипноза не уйдет вовсе, но какое-то время выиграть можно. Не мог доказать  дипломированный доктор, но эмпирически подтверждалось: если организм настроить волевым решением, можно мобилизовать его силы, правда лишь за счет сил этого же организма в будущем. Так может человек, смертельно раненный, доползти до нужного рубежа, может солдат, сидящий в окопах  не чувствовать боли, даже зубной, может не подхватить воспаления от переохлаждения – это не значит, что болезнь отступает, скорее наоборот – по окончании периода эйфории на человека нападут все отложенные недуги сразу. Способность организма собираться на период жесткой необходимости и назвал врач «окопным синдромом». Вышедший из клинической комы через сутки после операции Иван Филимонов с Виктором Александровичем Арадовским не как с лечащим врачом разговаривал всего два раза – как ни хотелось подполковнику медслужбы пообщаться с пациентом необычным – все же острая нехватка времени общение ограничила. Однако,  талант прирожденного учителя включает в себя не только способность определять уровень потенциального ученика, но и распознать того, у кого грех не поучиться самому. Мысль об окопном синдроме не раз после служила Филимонову стимулом взбодриться и дойти до поставленной цели. Много позже Иван Анатольевич взял с обоих повзрослевших сыновей слово – первого в семье внука назвать, вопреки семейной традиции, не именем деда, а в честь того, кто этому самому деду спас жизнь, всего лишь добросовестно выполнив служебный и профессиональный долг. Уверуй Иван в бога – непременно бы за здравие исцелившего его молился до самой своей смерти – и молитвы эти прозвучали бы всуе. Виктор Александрович Арадовский так и не выпил свой любимый коньяк и не перевел своего любимого Киплинга – весной сорок четвертого немецкий ас-бомбардировщик разнес в прах стоявший под красным крестом военно-полевой госпиталь – из персонала и больных не выжил никто.

А в сорок втором суждено было из лазарета исцеленному старшему сержанту проследовать вовсе не в свою часть. Попасть в окружение и при этом остаться в живых – всегда считалось в Красной армии постыдным, а часто и подсудным делом. Проведенное военной прокуратурой расследование  выхода из окружения (но пуще – в окружение попадания) почти погибшей роты  дало результаты на те времена стандартные: генерал не получил очередного повышения, полковник не был представлен к правительственной награде, капитан понижен в должности, лейтенант – в звании. По всему, вышедшего во главе подразделения сержанта надлежало сажать.

В отличие от своего всемирно известного тезки Шухова, зэка Филимонов отсидел за то же преступление (скудоумие воинского руководства, повлекшее тяжкие последствия и человеческие жертвы) восемь лет, хотя получил от трибунала положенную десятку – ведь он (как было доказано) фактически предал своих боевых товарищей, воинское начальство, а вместе с ним всю Красную армию, весь советский народ, победоносного генералиссимуса и его великих маршалов, все социалистическое отечество, не погибнув, как предписывал устав – к таким нет и не может быть снисхождения, в том числе и в виде сокращения срока. Но в данном случае все дело в контингенте, которым наполнена была та зона, где отбывал Иван Анатольевич, вернее в его доле в общем числе заключенных. Простой мужик-работяга, если он не мурчит, может, отбыв многолетнее наказание, не знать даже, какого цвета масть рулит на зоне – как не важно рабу в каменоломнях: республика, империя, царство или принципат является формой правления в вечном городе. Но расположенная в центре Тюменской области зона пребывания врага народа и предателя, бывшего сержанта красной Армии, была не просто сучьей. Сук там находилось количественно, что нерезаных собак – и уж точно много больше, чем резанных ими же воров – или тех, кто сходняком причислен был к этой временно подсевшей в тех краях масти. В обществе почему-то сложилось предвзятое в отношении сук мнение, а ведь это все люди более чем достойные, хоть и предали они в свое время блатные понятия - но сделали это лишь из высокого самоуважения, отличившиеся на фронтах, а после по какой-то нелепой случайности оступившиеся – но это можно понять – ведь личности незаурядной трудно удержаться в узких рамках законов писанных. В отличие от судебных чиновников, лагерное начальство смотрело на своих социально-близких союзников с сочувствием – а может, осознавало, что с ними внутри барака вохре не тягаться. Именно поэтому на **-й зоне активно внедрялись методы самоуправления, дающие широчайшие полномочия тем из заключенных, кто сумел показать себя достойным. В частности, на сотрудничавших с лагерным начальством, кого в иных местах презрительно кликали суками, возложено было табелирование работ – а также как новаторство на ура среди этих же достойных принят был посыл, что люди недостойные свое право на выживание должны заслужить – и хлебная (равно и прочая) пайка выдавалась лишь тем из малодостойных обитателей лагеря, кто выполнял установленный начальством норматив. Однако, поскольку людишки малодостойные, осознавая собственную ущербность, а также проникшись идеей внутрилагерного братства и твердой установкой, что достойным не велит работать физически их социальный статус, абсолютно добровольно отписывали часть выполненных собой работ на кого-нибудь из достойных – при этом сами, порой, недополучая продуктов питания (ведь выполнить вторую за смену норму по лености своей не могли – и это при том, что лагерное начальство всегда шло навстречу желающим плодотворно потрудиться, увеличивая рабочий день, порой, до двадцати часов). Лишь только наладился производственный процесс – новая напасть накрыла лагерь: ни с того ни с сего вдруг принялись лишенцы активно умирать (в куда большем количестве, чем по нормативу предписано) – и, что удивительно – умирали не те работяги, что выдавали двойную, а порой и тройную норму, а именно самые ленивые, кто и до половины норматива не дотягивал. Не то, чтобы лагерное начальство прониклось идеями гуманизма – но за разбазаривание человеческого материала по головке не погладят – и тут пришла идея кому-то наверху не менее гениальная, которая, в связи с непонятной временной либерализацией внутри ведомства, не была отвергнута: увеличить другой норматив, а именно  - допустимую долю освобождаемых досрочно по болезни. Не удивительно, что по врачебным актировкам выходили в большинстве своем пышущие румяными ряхами все те же суки – дабы вновь попробовать себя в вольной жизни и опять пополнить ряды отбывающих наказание. Но для работяг и это было облегчением, ибо модные и авторитетные в зоне – что трутни в улье: без них никак, но когда их слишком много – беда не меньшая. Правда, выпускали в очень небольшом количестве и реальных доходяг – их – именно умирать, чтобы не портили статистику. Именно в их число посчастливилось попасть Ивану Филимонову. И здесь проявилась гниловатая сущность изменника родины: обманул он своих достойных уважения товарищей по отсидке, медкомиссию, обманул лагерное начальство, а в его лице все Главное Управление Исполнения Наказаний, весь советский народ, лучезарного генералиссимуса и его великих маршалов, социалистическое отечество: его выпустили умирать, а он взял да и выжил. Он по всем показаниям должен был умереть по пути от лагеря до железнодорожной станции: стояла зима, труп обнаружили бы по сошествии снега собаки – но путь был в южную сторону, а в то время стоял мороз и небо все в звездах – Сириус был хорошо виден. Каждый шаг он заставлял себя сделать, вспоминая про окопный синдром, и мысленно над собой же насмехаясь, мол, стоило ли так долго терпеть, если сейчас на пути упасть, он ведь просто обязан увидеть и жену и сына. Уже на станции понял, что самовнушение больше не действует, но в вагон следовавшего до Москвы пассажирского по своим документам втиснуться удалось. Когда осознал Иван, что отплывает – и, быть может, навсегда – тогда сделал он то, что в любой другой период своей жизни – как  до, так и после – назвал бы малодушием и лицемерием: он, так и не уверовавший в бога, вдруг, чтобы не отойти от мира, начал про себя (как ему казалось) молиться. Одну лишь молитву проговаривал он мысленно и вновь начинал, а ехавшая на соседней снизу  полке сердобольная старушка подносила ему временами воду и причитала: «Все ведь божая душа, даром, что хохол!» - Иван сам не замечал, что читает «Отче наш» на украинском. В длительном переезде краеугольными являются моменты пересадок – в Москве бабушка была настолько добра, что провела  почти умирающего до кассы, где надлежало проездной документ перекомпостировать – и лишь тогда узнала, что связалась с тюремщиком. Но в кассе тоже сидели не дикие звери: на переход в Харькове у Филимонова сил уже не было, но выбили ему билет на единственный за сутки поезд, делавший остановку в Краснооктябрьске. Дойти до той школы, в стенах которой учительствовал шесть лет, и упасть на пороге чуть не   на руки ошарашенного бессменного сторожа – лишь на это хватило сил бывшего заключенного.

Не прошло и трех недель, как начал Иван отличать день от ночи, но еще немного раньше стал он узнавать голос хлопотавшей вокруг него Машеньки. Что именно продала она из домашней утвари, чтобы нанять телегу  для перевозки из райцентра в село умирающего мужа, которого не принимали в районную больницу как не вставшего еще на учет – не знал Иван – в хате было совершенно пусто. Но теперь он точно знал, зачем вернулся и что ему делать – жить, чего он раньше то стыдился, то не мог себе позволить.

Просто жить оказалось в его статусе не таким простым занятием: даже полученное вместо паспорта по сдаче справки об освобождении временное удостоверение с пропиской в Молотове не служило  основанием для его вступления в колхоз. Председательствовал в те годы Петро Статива – в оккупацию – красный партизан. Все  совершеннолетние односельчане знали, что партизанил он, сидя в подполе у тестя, а изловлен не был потому, что служивший при немцах старостой его свояк всякий раз о предстоящей облаве предупреждал, как предупреждал под вечер и всех, чьих детей – в основном девчат - планировали на следующий день отправлять на работы в Германию – если на перекличку особа не являлась – специально розыска никто не объявлял. То обстоятельство, что оставленный для связи подпольщик отважно бил врага в его тылу лишь в послевоенных о себе легендах, пошло местным жителям на пользу. В селе соседнем как-то  нашли под утро захлебнувшегося в луже немецкого унтера – доподлинно неизвестно – убит он был резидентами советской разведки по заданию центра, или по пьяни сам утоп – приехавшие чины из гестапо сразу обвинили партизан, которых, разумеется, никто искать не собирался – просто первых попавшихся на улице десятерых схватили и повесили. Отсутствие боевой активности в период оккупации не помешало мужественному подпольщику по прибытии Красной Армии выступать общественным обвинителем на скором военном суде над фашистским прихвостнем, поставив принципы выше личного родства (свойства) и обратиться с просьбой принять личное участие в повешении своего бывшего родственника на центральной площади перед сельсоветом.

Принципиальность Петра Андреевича не позволяла герою-орденоносцу принимать в колхоз хоть бы кого – он и Марии порой намекал, что за такого мужа не мешало бы поставить вопрос и об ее исключении из кооператива. Но в страду работа находилась всем – Иван Анатольевич понимал, что отказывать будет неэтично, в прочие периоды ходил он с бригадой себе подобных (может, чуть более законопослушных) подряжаться на работы по строительству – брали вместо денег то, чем платили.

Не зря считалось, что вся власть в стране советов – народная. Это означало, между прочим, что события на самом верху вертикали могут оказать влияние на жизнь каждого из представителей низа (и, если повезет – наоборот). Председатель Молотовского колхоза являл пример патриотизма и в деле воспитания молодого поколения преуспел - начинал, разумеется с домочадцев. Младшая  его дочь, рожденная с синдромом Дауна (такой безнадежной формы, что обслуживать себя не могла абсолютно, человекоподобный образ обретая лишь благодаря заботам любящей матери), членораздельно не говорила, но когда ее спрашивали, указывая на украшавший стену портрет Сталина: «Кто это?», девочка начинала учащенно дышать, визжать, кричать, прыгать от восторга, в порыве которого падала на пол, пытаясь сорвать с себя одежду, и билась в истерике, кончались приступы патриотического экстаза нередко эпилептической пеной изо рта, а, когда по недосмотру матери, ребенок бывал непрописянный, мочеиспускание осуществлялось самопроизвольно. Понятно, что рядовые колхозники (хотя бы  на людях) старались не уступать в любви к родине членам председательского семейства. Безвременная кончина отца народов ввергла селян в состояние глубокой скорби, растерянности и чувства собственной незащищенности – по крайней мере, в разговорах настрой прослеживался –  но никто не мог логически объяснить, каким образом уход из жизни наидостойнейшего из достойных затронет их судьбы. По  большей части никого ничто не затронуло – но не в случае Ивана Анатольевича Филимонова, который, напротив, под угрюмое недоумение соседей, в марте еще сказал: «Как жили раньше, так и будем жить!». Впрочем, обо всем по порядку.

На любом этаже социальной пирамиды по уходе в мир иной отъявленного лидера и непререкаемого авторитета по прошествии траурного срока (а порой и ранее) начинается между некогда верными друзьями и неуклонными продолжателями лютая собачья грызня, аналогичная такой, что в социумах животных при выяснении, какому самцу доминировать, когда прежний альфа безвременно издох, с той лишь разницей, что у людей все значительно сложнее, жестче, заковыристей, но главное – дольше во времени. Стаи особей с человеческим генотипом формируются и склеиваются годами, а распадаются порой в один момент.

Возвращаясь к стране Советов пятидесятых годов, отметим лишь то, что судьбы нашего героя коснулось. Видный   деятель партии и правительства, получивший от соратников, должно, за мудрую усидчивость и глубинный интеллект, говорящее прозвище «Каменная Задница», исхитрился, уже в пенсионном возрасте, сыскать на свою гранитную глыбу приключений, вляпавшись в антипартийную группировку. Бурная политическая жизнь на самом верху обусловила ребрендинг не только Перми: родное село Марии Павловны также запало в глаза слугам топонимики и вернуло себе историческое название Хомуты.  Коснулись перемены немногих при должностях состоявших, кто документацию вел – под насмешливые издевки обитателей соседней Ворошиловки, поименованной в честь первого красного офицера навеки. Также лица, паспорта получавшие, прописку с тех пор имели другую. У подавляющего большинства сельских жителей удостоверявшего личность документа не было по причине колхозного строя. Но личное дело Ивана Филимонова – особый случай, и то обстоятельство, что он несколько лет кряду ухитрялся существовать между небом и землей, можно, разумеется, назвать везением или фартом – но вечно так длиться не могло. Очередная проверка документов закончилась настоятельной рекомендацией сельского милиционера явиться в райотдел МВД для выяснения обстоятельств и получения вместо обветшавшей бумажки, уведомляющей о регистрации в несуществующем селе,  законного документа – либо наложения заслуженного взыскания вплоть до уголовной (если власть сочтет необходимым) ответственности за нарушение паспортного режима. Дальнейшие события читатель въедливый может назвать нереалистичной выдумкой – но за что можно ручаться точно – увидел бывший заключенный в государственном учреждении табличку с надписью «Начальник РОВД, майор Смекалкин Л.В.». По семейным легендам, не раз пересказанным Марией Павловной сыновьям и невесткам, встретил Иван Анатольевич старого знакомого в коридоре районной власти случайно – но, вполне вероятно, дожидался выхода важного на тогда уже чина под кабинетом не один час – ведь для записи на прием даже по личным вопросам к высокого ранга служащему у нарушителя повода не было. Как бы там ни было, старый друг оказался порядочным человеком (хоть и прослужил всю жизнь в органах), паспорт выправили на удивление быстро, еще повинился перед знакомым тогдашний опер, что с насиженного места согнал, как оказалось, зря.

  – Тогда донос был конкретно на директора вашей школы – но он ведь тоже не из самых простых – пока блатами туда – сюда качало начальство, он от инфаркта умер – так вскрытие показало, но, может, и помог сам себе – глубоко не ковырялись. Если б его хотя бы в «воронок» погрузить успели – а так на школу отбой дали, групповое дело тогда на хлебзаводе раскрыли. А сейчас сами собой дела не пересматриваются – если только кто назойливо требует, ну или с Харькова позвонят-попросят. Но  когда уж рассмотрят -  реабилитируют оптом, как сажали -  теми же группами – даже посмертно того, кто не просил. Кабы тебя здесь закрыли – проблем не было, хоть я ведомство и сменил, но в обойме остался, а по твоему пункту 58-й только добавить могут по вновь открывшимся – ты как-никак, родине на войне изменил…

И тогда пришла Ивана Анатольевичу  мысль, как использовать благосклонность порядочного, в общем-то, человека. Про «скащуху» для себя он даже не думал, понимая, что если удастся дожить под такой статьей, не привлекая внимания органов – уже достижение. К тому же никогда в жизни лично для себя он ничего у начальства не просил – не из напускной принципиальности, а лишь осознавая, что бесполезно или даже накладно – ведь потребуют в качестве отработки много больше милостиво жалованного. Но здесь сам бог, в которого он не верил, велел подумать о судьбе сына. Тот имел природное стремление к механике, не даром прозвали его ровесники Кулибиным – и будь пятью годами старше – наверное взорвался бы на какой-нибудь мине или гранате: их после войны осталось на полях немерено. Ходили после победы  селом два друга – оба тридцатого года рождения, одноклассники, имевшие на двоих семь пальцев на четырех руках – подъедались тем, что из самолетного дюраля делали гребешки – но в голодовку 47-го товар этот ходовым не был – оба тогда умерли. Толик был осторожнее, да и ошметки войны медленно, но все же таяли – у него, всего-навсего, после взрыва запала разряжаемой лимонки, правый глаз немного пострадал. Мария всегда сына за нездоровые увлечения гоняла, но все равно лет десять растапливала печку макаронообразным порохом, добытым сыном из снарядов. Мечтал Анатолий, как и Иван в юности, стать летчиком – но для поступления в военное училище необходимо было получить паспорт, а первый шаг к этой пустой формальности - получение согласия сельсовета и колхозного начальства. Не впервые в жизни увидел старший Филимонов, как меняется тип поведения у тех, кто на самом низу пирамиды выставляет себя божеством перед подчиненными при общении со старшими по иерархии. Сам Иван стал, наконец, членом колхоза – хотя именно об этом председателя никто не просил. Просто наличие у человека связей наверху сразу меняет отношение к нему людишек, связи эти почитающих манной небесной.

 С Анатолием Ивановичем Филимоновым я знаком лично – это в добром смысле слова советский человек, он до сих пор искренне верит, что получение паспорта парнем из колхоза было в те времена легко осуществимым делом. Он не стал военным летчиком – по зрению не прошел медкомиссию, до того и сам не подозревал, что детская шалость стоила ему потери пятнадцати процентов зрения в правом глазу  – учился на авиатехника. Но в начале шестидесятых оказалось, что такого количества офицеров Советской Армии не нужно – и немало курсантов военных училищ так и не получили свои звезды, правда, всем желающим позволили доучиться в гражданских ВУЗах. Анатолий выбрал Харьковский Авиационный, с отличием его закончил. Правда, строить самолеты ему, как и отцу, не довелось – распределен был на другое предприятие оборонно-промышленного комплекса. Унаследованные от отца дотошность и скрупулезность не благоприятствовали карьере, зато считался он среди коллег-инженеров, не сказать, что совсем незаменимым, но таким работником, без которого производственный процесс сильно бы потерял.

Что бы ни говорили – благосостояние с годами росло. Появлялись даже среди рядовых колхозников выработавшие положенный стаж и получавшие пенсии. Иван Анатольевич, имевший без юридического образования еще  и задатки стряпчего, говаривал жене:

– Видишь, как выходит – скоро ты – антисоветский элемент -  пенсию получишь – рублей так пятнадцать – а то и семнадцать новыми в месяц,  заживем тогда старосветскими помещиками! А я здесь недоработал, там недосидел, тут недослужил – я по советским законам тунеядец – ничего мне не положено… Так что – если плохо себя вести буду – выгонишь на старости лет, возьмешь себе другого прыймака.

Мария Павловна на плоские мужнины шутки не обижалась, считая их признаком физического здоровья благоверного. Тем более, над тем, что было действительно для нее свято, никогда муж не шутил. Мария в бога верить не переставала никогда – но никогда и в церковь не ходила, даже молилась не вслух. А когда молилась – муж безошибочно определял, и старался уйти в сторону, чтобы не помешать. То, что люди незаурядные в бога верят, не могло его самого обратить – атеизм засел в нем глубоко и навечно, но все же трепетное отношение человека к чему-то, что другим жить никак не мешает, циничного и жизнью сильно потертого старика не могло не тронуть. Боялся Иван повредить это эфемерное с его точки зрения сооружение, которое разрушить не то, что он, не могла даже антисистема. И не завидовал он чужой вере, понимая, что из верующих, равно как и из атеистов,  канонизации достойны лишь единицы, а канонизируются, порой десятки либо сотни недостойных. Так что не перед силой отступал старый атеист, лишь уважал то, что по его мнению, уважения достойно, а может быть, просто уважал себя, на позволяя себе внутреннего хамства.

В селе Хомуты в конце шестидесятых стараниями нового председателя колхоза открылась школа-десятилетка – до того старшеклассники каждый день ходили учиться за восемь километров. Послужной список Ивана Анатольевича не был секретом, и, получив вызов на прием в контору, уже знал он, с каким предложением обратится к нему прямой начальник. Учительствовать по месту жительства – двадцатью годами ранее не было для него заманчивее перспективы. Но под старость ответил бывший учитель вежливым отказом, аргументируя тем, что преподавание физики – а другим предметам Филимонову не доводилось обучать школьников – процесс сложный, требующий от учителя повышенной самоотдачи, способности сконцентрироваться и труда ненормированного – а это ему уже не по силам. «Вот если бы всю жизнь преподавал…» И вновь решился ходатайствовать Иван Анатольевич – на этот раз за младшего сына – раз уж выпала ему такая честь вживую пообщаться с должностным высокого полета лицом. Имя, вероятно, несет в себе что-то нематериальное – как про Павла Федоровича все в селе знали, что он «до землі прибитий», так и Пашка был человеком села – это с детства видно: в огороде, при домашней скотине, на нарядах с двенадцати годков, что ни лето. А тогда как раз на замену МТСам нужно было колхозам и совхозам растить свои механизаторские кадры, рекомендация от колхоза – хороший старт для молодого парня.

Григорий Степанович Гайдученко, помимо прочих способностей и задатков, имел талант, сродни филимоновскому: потенциал конкретного человека определять сразу. И, когда дал ему Иван Анатольевич отрицательный за себя ответ, понял, что пожилой колхозник вовсе не лавирует, не набивает себе цену – просто уже не сдюжит работать добросовестно, а «шланговать», отбывая очередь, не умеет – хотя и странно такое свойство констатировать у отсидевшего восемь лет. Понятно, что не общался на равных полный кавалер ордена Славы с жалким окруженцем, недаром получившим свой лагерный срок. Даже то, что отцы их жен когда-то давно были кумовьями,  не делало мужчин своими – такого рода свойством повязаны почти все жители любого села. Не поддался бы прямой начальник и на шантаж – все село по-тихому гудело, что своего Ваську отправил он от колхоза обучаться в институте, а решение правления оформлял задним числом и очень топорно, но укоротить любого правдоискателя стало бы сил председателю: в кресле своем он сидел крепко и поддержку на верху имел. Просто был Григорий Степанович, как уже отмечалось, на людей глазаст, а еще успехами колхоза жил безотрывно, и понимал, что молодой парень колхозу принесет много больше пользы, чем колхоз самому Павлу. Старый хозяйственник не ошибся: Павел Иванович Филимонов, отслужив армию и получив на руки вожделенный некогда колхозниками паспорт, вернулся все же в родное село, где ждала его и любимая работа, и любимая девушка, по праву после долгие годы висел фотографией на колхозной доске почета как лучший тракторист, а когда возглавил тракторную бригаду – твердо знал председатель, что в ангары и мастерские  может он месяцами не заглядывать – где руководит Филимонов, там сторонний контроль лишний.

Казалось, война Ивана Филимонова закончена – а значит, подходило к концу и действие окопного синдрома. Мария Павловна была как-то в Харькове у старшего сына – маленькая Наташенька заболела – ничего серьезного, но невестке в продлении  больничного отказали –  и та просила, чтобы  бабушка посидела несколько дней с внучкой. Вышел старик под вечер присесть отдохнуть на той   самой скамье, что сам когда-то соорудил жене для астрономических наблюдений – место для сидения требовало починки – вернулся в дом за инструментом и, приступив к ремонту, обнаружил, что не может сконцентрироваться на предмете труда. Несколько раз ударив молотком по левой руке вместо гвоздя, наживил, прихватив  доску спинки к вертикальному остову, потом вернулся в хату – и лишь там вспомнил, что забыл на дворе инструмент. До того никогда не было в его поведении подобной рассеянности. Решил прилечь – но вертолет в голове не проходил. Помнил Иван симптомы опасных болезней, какие у себя давно подозревал – последнюю медкомиссию проходил еще в лагере – и вдруг стало ему  как атеисту страшно от близости того, что люди верующие встречают, как правило, легко. Что там – об этом он за всю жизнь не успел подумать – некогда было, а теперь думать жутковато. Крутилось в голове: «Мы, воинствующие безбожники…», потом всплыли в памяти часто повторяемые слова Меньшого Ивана – сейчас не вспомнить его фамилии – мол,  думать за нас будут те, кому положено, а нам следует лишь исполнять. Филимонов  знал с молодости один способ не думать.  Еще с довоенной поры увлекаться спиртным перестал – также из-за Марии, но вовсе не под ее давлением, и уж точно не желая приглянуться формальной на тот момент жене – один лишь раз взглянула она на него не с укором и не с жалостью – а как-то разочаровано, не увидев тогда в нем человека – которого видела даже несколькими годами ранее в уполномоченном на уничтожение ее народа комсомольском вожаке. Тогда понял Иван, что перед ним  - тот человек, стыд перед которым его же от чего-то защищает. В доме не было злоупотреблявших – бутылка с самогоном всегда стояла в доступном месте.

После принятия внутрь почти полного стакана не только полегчало – казалось, перенесся он на несколько минут во времена очень давние, когда за выпивку не было перед кем стыдиться – да и не выпивал он почти. И в эти несколько минут ощутил Иван, что все ему подвластно – стоит лишь встать и пойти, что не только инструмент принести он в состоянии, но и скамью доделать – подорвался на ноги – да те почему-то подкосились. А в голове звенел мерзкий голосок, призывавший не выпендриваться, а ходить «как все по камушкам», и  ощущение, что произносивший их где-то совсем рядом. Тогда мысль работала много четче опорно-двигательной системы – хотелось обернуться, увидеть присутствовавшего – но пошевелиться лежавший уже не мог. Взяла  злость – почему сейчас рядом не мать, не жена, не сыновья, не внучка – почему именно это человекоподобие,  и как все же его фамилия – хорошо бы вспомнить, а чтобы вспомнить – нужно еще выпить – ведь всего-то принял – грамм сто пятьдесят, не больше – даже в его возрасте не доза, чтобы свалить мужика. Но дотянуться до бутылки был не в состоянии. После все, включая вызванного засвидетельствовать смерть врача, прониклись уверенностью, что умер Иван Анатольевич во сне. Утром поспешили позвонить Анатолию на работу (в его квартире не было телефона, к соседке следовало бы звонить до семи утра, но и почта и контора открывались в восемь). Правда, Мария Павловна неизвестно почему приехала (раньше оговоренного срока) в то утро пятичасовым из Харькова автобусом – но к живому мужу, конечно, не успела. По давно заведенной традиции, «приданое» обоим заблаговременно приготовила жена, а стоявшие уже давно на горище сколоченные два гроба были  заботой мужа.

Мария пережила своего Ивана на тринадцать дней. Никто не видел ее в те дни плачущей, на соболезнования отвечала в основном не словами, а кивая головой, а еще набожная при жизни женщина не молилась за те две недели ни разу. Иконы и лампадка на покути были предметом заботы младшей невестки – Пашиной жены. Зато каждую ночь  с сумерек до самого  рассвета сидела на той самой скамье, в пять минут доремонтированной Павлом, и смотрела на южную часть неба. Правда никаких звезд она там видеть не могла: погода установилась пасмурная, хоть и не дождливая. А в последнюю ночь небо так вызвездило, что, несмотря на новолуние, видно было камни на неосвещаемых  дорожках.

Через  месяц после смерти Марии Павловны Филимоновой пришло на ее имя запоздавшее извещение из собеса. Иван Анатольевич оказался прав, но даже его юридическая подкованность не помогла предугадать глубину щедрости государства рабочих и крестьян: сумма начисленной (хоть и ни разу не выплаченной) его жене пенсии составила восемнадцать рублей пятьдесят девять копеек.

Разумеется, новыми.

 

 

                                           2

 

 

Фамилия второго Ивана была Финогенов. Его мать, немая Лушка, носила ее лишь после замужества со вдовым дьяконом Аристархом, решившимся почему-то покрыть грех девки,  и до родов, которыми померла. Кто обрюхатил неблагополучную – точно не знали, сказать она не могла, показать не схотела, но деревней ходили упорные слухи, что то был какой-то заезжий не то жид, не то хохол. Первых недолюбливали в уезде по традиционно принятой для россиян причине поглощения антихристами детской крови – урядник даже намекал, что такие факты полицией в прочих губерниях установлены официально. Ненавидеть вторых имелся  тоже резон – они, хотя и маскируются под православных, но уж больно коверкают красивый русский язык, а еще поселились в начале века на берегу Волги особнячком несколько хохляцких семей. Сам урядник был очень недоволен таким от правительства подарочком – ведь заселять ими согласно программе вожделетеля великой России надлежало дальнюю Сибирь – а эти вот прибились сюда непрошено. И ходил никем не подтвержденный, но и не опровергнутый посыл, что именно этих сослали за конокрадство. Вся абсурдность довода лежала на поверхности – свести коня – тягчайшее преступление у всех народов, ведь здесь вор посягает не только на имущество – он разрушает социальный статус объекта атаки. Тех редких конокрадов, кому удавалось избежать самосуда, судило государство по всей строгости, выселяя уж точно не с семьей и куда дальше Поволжья. Но логика самозваных хохлозаступников таяла перед фактами – как только поселились в уезде хохляцкие семейства – стали вдруг в куда большем, чем прежде, количестве пропадать с подворий лошади. И хотя ни одного хохла на горячем не поймали – все прекрасно знали, что больше некому, урядник, следует отдать должное, когда в его присутствии заходили такие разговоры, необоснованно никого не обвинял, хотя не упускал случая напомнить, что хохлы всегда и во всем были нечисты на руку – один только Мазепа чего стоит, а в остальном ксенофобских настроений не поощрял. В округе хохлами  пугали непослушных детей, как в других местностях цыганами, а когда приходило время кого-то побивать – у великих народов часто кровь бурлит в жилах, и в самоутверждении их массы порой нуждаются, как подросток в самоудовлетворении – у жителей уезда было целых два этнических объекта, кого прилично бить, дабы спасти Россию.

Рос Ваня среди старших детей Финогенова,  хоть и не приходился и кровным родственником. В отличие от родной матери, он говорил, хоть поначалу и с трудом рожая слова. Не сказать, что обижали его старшие, но и родного в нем не видели. Пока мальчик подрастал, неслось над великой державой что-то страшное, доселе невиданное – по крайней мере, такого, чтобы церковная утварь подлежала конфискации, отродясь не бывало. Аристарх Демьямович, оставшись временно один на церковном хозяйстве по смерти священника, перепрятал некоторые ценные вещи в надежный схрон, да того не предусмотрел, что следил в этот час за ним пасынок. И когда в очередной раз пришло с обыском ЧК и начал обретенный папаша запираться, восьмилетний пассионарий смело указал представителям власти на тайник – а когда отчим бросился защищать от национализации имущество церкви  и получил четыре пули в грудь, комиссар поднял отважного мальчика, крепко его обнял и торжественно объявил: «Вот он – настоящий герой гражданской войны, экспроприатор экспроприаторов! Я тебе в подтверждение героизма на бумаге мандат напишу и печать поставлю – тебе этот символ борьбы за новую жизнь, краше ордена путь освещать будет!». Бумага действительно героем была получена, а сам малолетний подвижник отправлен в детский дом – но не в тот, что его неродные братья-сестры  - а для детей погибшего комсостава Красной Армии. Там, несмотря на привилегированность учреждения, кормили плохо – и в возрасте двенадцати лет сбежал оттуда Ваня, прибившись к банде очень разного возраста беспризорников. Хоть говорил мальчик неважно, но слово «экспроприация», тогда им произносимое как «эскавация»,    выучил сам и обучил ему подельников, которые, избрав себе среди уличных прохожих жертву, чаще всего ее, ограбив, убивали. Там понял Иван, что в одиночку выживать трудно, но из коллектива всегда нужно выделять того, кто главнее и тех, с кем сближаться не стоит. Когда шайка была изловлена и обезврежена, Ивана Финогенова выручило, помимо малолетства, еще твердое пролетарское происхождение, но главное – сохранившийся в личном деле мандат – и трудный подросток был возвращен на прежнее свое в детдоме место. Не определив, почему в первый раз была «эскавация», а во второй – обычный «гоп-стоп», вывел для себя взрослеющий индивид одно основополагающее правило: не думать там, где думать тебе не положено.

Бригадный подряд очень понравился Финогенову, обучавшемуся по направлению комитета комсомола в техникуме. Ну что же, что к расчетным дисциплинам тяги и способностей нету – зато по истории он не раз выручал всю бригаду. Преподавал сей важный предмет Петр Васильевич Крымов, человек, закончивший два класса церковно-приходской, а завершивший образование на огненных фронтах гражданской. Из давних периодов знали ученики с его слов лишь о великом царе – его тезке, чье величие заключалось в умении не только работать руками, но и показать подчиненным, как именно нужно работать. Следующие периоды прочитаны были за три урока – а все остальное время рассказывал герой о тех битвах, в которых сам участвовал – Ивана Финогенова выделял как единственного своего соратника – и часто вместо опроса, слушал полувнятные рассказки подростка, домыслившего то, чего знать не мог. «Ну ты и сказочник, тебе бы в многотиражку писать», – бросил в шутку один из соучеников – но Иван воспринял совет всерьез и уже через три дня принес обличающую против вредителей статью, подписавшись – как тогда было модным, псевдонимом – себе выдумал сам «Иван Полубатрак». Но то ли редактор зло пошутил, то ли наборщик ошибся – и вышел совсем несуразный текст не на передовице, а сзади листка, и подписть поковеркали – стал зваться рабкор «Иван Полудурак».

Распределением в первую столицу Советской Украины остался доволен, хотя по прибытии в Краснооктябрьск некоторое время унывал, обозлившись на тезку, что в идеологи его не взяли, но еще больше завидовал он временному попутчику, что сразу бросился тот в глаза потенциальному тестю. И лишь на ударной стройке, куда отрядил его союз молодежи комсоргом, осознал выдвиженец, что самая настоящая идеология рождается не в пыльных кабинетах, а на рабочих местах. На первом же объекте, вспоминая опыт царя-труженика, научился Иван всякому ремеслу понемногу – и никакому в совершенстве. Но это в дальнейшем очень помогло: если на каком участке не успевали, к примеру, каменщики, подходил вожак и лично укладывал на ляпуху из раствора пару камней за пять секунд, потом звал бригадира, предлагая ему пересчитать, сколько при такой скорости положит каменщик за смену – и ровно столько, умножив, предварительно, на число членов бригады – требовал от подчиненных – сложность доступа к некоторым участкам и трудоемкость вспомогательных операций его не интересовали. Всякий раз он произносил рефреном: «Почему вот я могу, а вы нет?» Повышению работоспособности подконтрольных должны были способствовать ежедневные  комсобрания, на которых, если было желание, обязаны были присутствовать и не члены союза молодежи. Тем, кто не жил в те буреломные часы трудно себе представить, с каким энтузиазмом, отработав положенные по законодательству семь часов и еще столько же по комсомольскому обязательству добровольно, после шла молодежь на сбор, чтобы в который раз услышать о подвигах поволжских партизан, которые непременно с большим успехом трудились бы на стройке пятилетки, а еще спеть бодрую песню про красных кавалеристов. И все же видел Иван, что чего-то недостает в сообществе человеческом, завидую порой существам, ошибочно признанных низшими. Особенно почитал вожак даже не муравьев и пчел, за которыми наблюдать не имел времени. В летнее время часто засматривался он вглубь отхожего место, где копошились целые сонмища простейших то ли гнид то ли червей – очень активно шевелясь – и не было ни одной особи, игнорирующей общее движение. Искренне жалел чувствовавший в себе организационные задатки кадр, что у людей все по-другому.

Помимо идеологической работы, главным стимулом стало изыскание сведений о работавших – а на стройке изрядное количество было таких, чьи документы мягко говоря вызывали сомнение. В те годы уйти из села на такую работу, за которую хотя бы паек дают, казалось многим большим везением. Тесное сотрудничество с органами, выявлявшими проникавший в ряды строивших новую жизнь кулацкий и подкулачный элемент, дало возможность, очистив бригады, оставшимся ускорить процесс строительства, а если взятые встречные планы не выполнялись – все как один сознательные рабочие всегда принимали с радостью увеличения трудового времени в сутках, как способ интенсификации, хорошим стимулом были политинформации на собраниях, распевание революционных песен, и, разумеется, пролетарская совесть, ведь на клич комсорга: «Мы врага а гражданскую разбили разве для того, чтобы вы теперь саботировали?» не находилось ни у кого внятного ответа. А сам Иван уяснил для себя, на сколько проницательными были народные комиссары во главе с Ильичем, когда создали комиссию по борьбе не только с контрреволюцией, но и саботажем. Второе почел Финогенов даже большим злом – ведь контрик, что – его поставил к стенке – и нет проблемы, а саботажник хитер, подкожен, двуличен, двурушен и изворотлив: он свое преступление так обернет – будто хотел на пользу пролетариату: инструкциями, параграфами, технологией все замаскирует – поди, раскуси такого. Вновь и вновь вспоминалась ему идеальная самоорганизация в отхожем месте – и горечь подъедала преданное революции сердце – ну почему люди не додумаются, у кого поучиться.

И все-таки даже с таким малопригодным к свершениям контингентом, сумел Иван Аристархович наладить работу так, что в соцсоревновании его бригада победила – правда, вышли подчиненные на высокие темпы строительства во время его отсутствия – показывая маляру, как следует вести по поверхности  обмокнутый в белила валик, свалился комсомолец с лесов на уровне второго этажа, и с переломанной ногой четыре недели пролежал в районной больнице. А, прибыв на место приложения организаторского своего таланта, лишний раз убедился, что мастерство руководителя состоит, помимо прочего, в умении организовать работу и в свое отсутствие. После не одну бригаду вдохновлял Финогенов, но больший вклад внес его авторитет:  на планерках, стоило лишь услышать прорабу, что пришлют из района такое подкрепление, как весь работающий люд стройки знал: не выполним план – к нам Ивана Полудурка пришлют – и план на объекте выполнялся почему-то сам собой. Стал в райкоме комсомола Иван известной фигурой, а посещавшая на рабочем месте отца Зинаида Андреевна, навещая родителя, всегда интересовалась, на месте ли тот оригинал, а в личных разговорах нашла его взгляды на жизнь занятными. Все шло к помолвке, Андрей Карлович, как любой тесть, от зятя был не в восторге, после первой же беседе, когда Финогенов решил было блеснуть обретенным опытом борьбы на идеологическом фронте, бросил отец невесты  рассеянно: «Ты лучше совсем не думай, не твое это!». Но  девушке уже под тридцать, перебирать поздно, а главное – Краснооктябрьский идеолог прозорлив был настолько, что, после перевода в Харьков поспешил оформить зятю направление на курсы при ГПУ чуть не на другой конец Союза. Внутреннее чутье и логика не обманули партийного функционера: 37-й год он не пережил, поэтому дочь пристроить считал себя обязанным. Из Благовещенска на Амуре запрос в Харьков – дело хлопотное, а если что – дочь уже под мужниной фамилией.

Судьба сотрудника компетентных органов непредсказуема – и осенью 39-го мужа перебросили на новый ответственный участок – недавно освобожденную Западную Украину. Вскоре за мужем переехала жена в город Львов: оказалось, в исторической его части полным полно пустующих квартир. Там родился у супругов первый сын, названный Андреем в честь дедушки по материнской линии – о своем отце Иван предпочитал не вспоминать. Работой в освобожденных районах сотрудник органов  был обеспечен надолго – враги усердно маскировались под добропорядочных граждан в городах,  политически безграмотные селяне в колхозы шли с неохотой, непонятной конфессии священники – все как один агенты Ватикана – подбивали темный народ на подлое неповиновение. В те времена оперуполномоченному размышлять не было времени. Подкравшийся июнь сорок первого и неожиданное вторжение вчерашнего друга и союзника застало стражей законности внезапно, с переполненными антисоветским элементом тюрьмами – бросать их в таком положении – означало отдать врагу, а количество мест для эвакуирующихся семей комсостава было ограниченным. Но семьи Финогенова теснота в отбывающих эшелонах не касалась: семьям таких как он добровольцев в те часы был дан зеленый свет. Сам Иван Аристархович всю последующую жизнь гордился, что входил в группу ликвидаторов, хотя с определенных пор в Украине таким бахвалиться перестали. Но капитан не видел ничего в своих действиях постыдного, ведь расстреливали тогда на скорую руку лишь отъявленных врагов советской власти. Кстати, был офицер одним из немногих, кто в суровый час испытаний не скуксился, не разнюнился и показал, что карающая рука органов не только чиста, но и тверда. Оказалось, что многие на словах бесстрашные, в нужный момент расстрелять даже врага не в силах: у одних рука дрожала, и с первой пули убить не выходило – а это перерасход боеприпасов, кто-то для храбрости так нализался, что и в силуэт не попадал – лишь немногие избранные смогли порученное партией и родиной выполнить четко, и капитан Финогенов -  один из немногих таких молодцов.

Служа в особом отделе НКВД, с радостью принял преобразование своего ведомства в организацию с громким именем «Смерть шпионам», а создание штрафных подразделений приветствовал всей душой.

Еще с молодости Иван чувствовал, что, несмотря на свою амбициозность, легче творить свершения при ком-нибудь. Знал майор в 43-м, что вся предыдущая его жизненная история – лишь предисловие к чему-то великому, к какому-то прорыву – он это чувствовал, что его шанс должен прийти. Командовал  офицер особым отделом при ***пехотной дивизии.  Шел уже третий год войны,  облеченных званиями кадров для руководства крупными военными соединениями хватало – это не сорок первый, когда капитан мог полк возглавить. И назначение полковника Прутнева командиром дивизии могло означать только одно: что сей старший офицер весьма перспективен, что звезда генеральская на погон ляжет очень скоро – это вопрос времени. И что личный контакт с полковником может быть полезен. Ходили слухи, что бравый офицер – сам племянник наркома, а женат на дочери кандидата в члены ЦК партии. Проверять никто не собирался, верили на слово друг дружке. И поведение перспективного офицера с первых дней показывало, природное барство – в величественном смысле. Никто даже из заслуженных командиров возрастом старше чуть не вдвое не рисковал войти с незастегнутым крючком на прием (именно на прием – первым распоряжением был вырыт всего за два дня отдельный блиндаж-резиденция с несколькими закутками-кабинетами, назначение которых узнали немногие после – и обустройство каждого места дислокации дивизии всегда начиналось со строительства «генеральского блиндажа»). В компетентности назначенцев не привыкли сомневаться в Советской Армии, хотя порой казалось, что такую должность полковнику занимать рановато. Въедливостью к мелочам порой пытался запылить он глаза подчиненным.

В случай попал майор-особист неожиданно. В свете планируемого наступления и для поддержки количественно дивизии прикомандирована была к ней 123 штрафная рота – ею и только ей  надлежало штурмовать оборудованную немецким ДЗОТом высоту – деятельность всех других подразделений была строго расписана. И как назло, подразделение СМЕРШа, обязанное сидеть в тылу и пулеметным огнем не дать дезертировать уронившим уже себя солдатам не прибыл – об этом стало известно загодя в штрафном подразделении. Была реальная опасность, что нерадивые бойцы разбегутся, не выполнив боевой задачи. Тогда вызвался помочь несостоявшийся в идеологии активист командиру советом. Вспомнилось Финогенову, как еще во время совместного с тестем проживания, слушал рассказы последнего о технологии управления массами. В основном ему не понятные, но один инструмент сильно запал в душу – когда товарищ Брухт с гордостью сказал, резюмируя деятельность – в том числе и свою – на территории братской республики: «Здорово мы хохлам децимацию устроили – как в древнем Риме! Теперь выжившие на нас никогда обижаться не будут –  а чего им обижаться – они же выжили!» Слово «децимация» пришлось по душе зятю, и хоть сам термин он и путал несколько лет с «дефлорацией», но идею уничтожить десять процентов контингента, чтобы оставшиеся девяносто стали рабами безропотными, всю жизнь в душе носил – и здесь предложил полковнику перед в ночь перед боем из ста пятидесяти пятнадцать примерно расстрелять. Полковник долго смеялся, после дал задание: на время боя самому майору лично залечь на позиции заградотряда и исполнить, случись что, воинский долг – а затея с децимацией показалась будущему генералу забавной, но уж больно хлопотной. Иван Финогенов вновь не подвел вышестоящего – и стал приближен – насколько барин мог приблизить среднего слоя холопа – пусть даже офицерского чина. Был Прутнев барином во всем – и жестокость по отношению к воюющим под его началом мужчинам с лихвой компенсировалась его пристрастием к некоторым женщинам из мобилизованных – среди избранных даже словосочетание «заменить активный штык» стало эвфемизмом для определенного действия – тогда понял Иван, для чего так затейливо планировался командирский блиндаж. Не сказать, что пробовал полковник всех прибывающих дам, но если на какую глаз положит – обязанностью своей почитал расположение конкретной особы добиться. В конце сорок третьего прибыли для прохождения службы в дивизию две девушки-переводчицы. Одну необходимо было направить в отдельный **й полк в полевую разведку – там волками выли без знания языка – для другой место было определено при штабе дивизии. Почитая обеих своей собственностью, отбирал потенциальный генерал по фенотипу – в штаб дивизии попала действительно очень красивая еврейка. Бэла Рабинович еще в сорок первом училась в Харьковском горном институте, была эвакуирована со своим ВУЗом, а когда с ним же вернулась в родной город, узнала, что абсолютно все ее родственники погибли в Дробицком яру. Институты союзного подчинения – сродни воинским частям, оттуда   получившего бронь даже юношу просто так не отпустят – хоть бы  и на передовую. Но Бэла дошла до первого секретаря обкома партии – учиться физически не могла после пережитого – она пошла на фронт именно воевать. К сожалению для нее, по другому считал ее прямой начальник. Что именно произошло между полковником и рядовой – не знал никто, военная прокуратура констатировала смерть девушки в результате неосторожного обращения с табельным оружием – хотя ей по должности пистолета не полагалось, старший офицер долго на всех подчиненных просто так бросался – а командиру разведроты неоднократно давал команды прислать к нему вторую переводчицу с докладом. Полковой разведкой командовал старший лейтенант Рябов – совсем молодой, но не по годам мудрый человек. Мудрость его проявлялась, помимо прочего, в том, что ограничил он контроль над подчиненными требованием не преступать закон в его присутствии и не показываться высшему начальству в виде, мягко говоря, неприглядном. Реально руководил разведчиками сержант Христенко – носивший еще на зоне кличку Крест и там же получивший корону вора, которую после обменял на волю за службу государству. Из того же исправительного учреждения был основной костяк личного состава роты – понятно, что такой контингент не потерпел бы над собой строгого контроля, приемлемого для желторотиков. Прежний офицер попробовал было приучить свободолюбивых сидельцев к уставу – да не успел: в очередном бою вражеская пуля неожиданно настигла не в меру ретивого командира. Зато  если необходимо добыть языка или что еще проделать в тылу противника – здесь не было равных вставшим на путь исправления патриотам.

Старший лейтенант, получая двусмысленные сверху указания, первое время пробовал «включить дурака» - с донесением в штаб дивизии посылал кого-то из разведчиков. Это при том, что сам глаз на девушку не положил – просто пожалел совсем еще чистое создание, и, пока это было в его силах, не участвовал лично в откровенном скотстве. Крест смотрел на ситуацию с высоты философа, познавшего разные миры, формальному командиру немного сочувствуя. Прутнев, уже втайне примерявший генеральские погоны перед зеркалом, злился все сильнее: какой-то нижний офицерик влез на помеченную им территорию – в том, что девка уже пользована, он не сомневался – теперь отомстить старлею было для него делом чести. Но ведь не разжалуешь боевого офицера за то, что бабу не прислал – нужно было сыскать причину – и, взяв с собою верного майора-особиста, нагрянул в один прекрасный во всех смыслах день с проверкой в отдельный полк. Повод для выволочки увидел сразу: наблюдательный пункт от  указанного на плане-карте места отстоял метров на тридцать. На укоры и попреки старший лейтенант пробовал было отвечать резонами, что там, где предписано стоять укрытию, территория простреливается снайпером, хоть и понимал, что это не последняя зацепка, и уже начинал сильно сомневаться в целесообразности своего донкихотства. Потенциальный генерал орал, что там никакого снайпера быть не может– пришлось в подтверждении полковничьей гипотезы Финогенову выйти на открытое пространство – вначале с опаской, после смелее – теперь уже майор вычитывал младшего офицера, подобострастно подвывая полковнику.

Отто Рихтер был до войны хорошим часовым мастером – его преимущество заключалось в том, что он никогда не спешил, выполняя свою работу более чем добросовестно – тогда чистить или чинить часы к нему записывалась в очередь вся улица.  Тотальная мобилизация сделала его рядовым Вермахта и снайпером – он в партии не состоял и сложить голову за любимого фюрера не спешил, но знал, что и здесь обязан воевать наилучшим образом – а с его точки зрения, это означало не размениваться по мелочам – ведь для снайпера каждая цель может стать последней. Отто никогда не щелкал без нужды рядовых, четко выучил знаки различия в Красной Армии – сначала размещение колод в петлицах, потом звезд на погонах. А еще знал опытный человек, что если офицер в чине майора выскочил так опрометчиво на опасный участок местности и при этом извивается перед кем-то невидимым глазу как глист на сковородке, то во всех армиях мира это означает, что объект его пресмыкательства может быть и в чине фельдмаршала. Вышедший на открытое место полковник немного разочаровал снайпера своей низкочинностью, но делать было нечего – и в следующую секунду головной мозг перспективного назначенца оросил серым веществом серые степные камни.

Юная переводчица так и не узнала, в эпицентре каких страстей побывала. Рябов, хоть и не верил в бога, как положено кандидату в члены партии, мысленно все же перекрестился, а Крест обстоятельно сказал внемлющим ему подчиненным: «Фартовый у нас лейтёха, глядишь и до победы дотянет!», а про себя отметил, что всегда легче договориться с понятливым офицером, чем непонятливому организовывать шальную пулю в бою. В дивизии все без исключения вздохнули с облегчением, любительницы же заменять активный штык не растерялись, положив каждая для себя, опираясь на свойственную большинству женщин склонность к моногамии, что лучше иметь на примете пусть и лейтенанта, но персонального, чем одного на всех даже очень перспективного полковника. Вдова, и без того не бедствовавшая, получив и статус и не лишнее содержание на ребенка и себя, тем и успокоилась. И все же был на свете один человек, искренне об утрате не примерившего лампасы генерала скорбевший. Когда майор, так вцепившийся в камни, что пришлось по пальцам бить прикладом, чтоб отодрать, лежал не в состоянии пошевелиться, его угнетало больше, чем страх, ощущение потери человека-ориентира, за кем тенью можно шествовать по жизни победоносно. Тяжелый психологический стресс  служил поводом для направления в  специализированную клинику, откуда на фронт боевой офицер не вернулся. Но и комиссован не был – такие люди, как оказалось, нужны были Родине в глубоком тылу. Отважно вел Финогенов воспитательную работу с преступным контингентом, присяге никогда не изменял и в отставку ушел полковником. Избирая место своего приземления, съездил даже на западную Украину – и ему и жене понравился довоенный Львов  - но от кого-то из бывших сослуживцев, встреченных в стенах родного ведомства, услышал   слова, отбившие всякую охоту перемещаться в западном направлении: «Здесь никто ничего не забыл».

Вопрос об избрании постоянного места жительства решился сам собой, когда был посмертно реабилитирован видный деятель районного масштаба, Андрей Карлович Брухт – иначе и быть не могло – дочь плакала от счастья, стараясь не вспоминать унизительную процедуру двадцатилетней давности, когда на партийном собрании клеймила родителя как изменника родины. По рассмотрении дела оказалось, что выдающийся Краснооктябрьский идеолог вовсе не продавался ни японской, ни немецкой, ни американской разведке, а обвинения в троцкизме были всего лишь жалким поклепом. Семья реабилитированного деятеля получила в самом центре Харькова отремонтированную за счет государства квартиру из четырех комнат – детей у Ивана и Зинаиды было много. Они выросли и проявили себя на разных поприщах от жилищно-коммунального хозяйства до партийной работы. Все они достигали успехов без всяких протекций, опираясь исключительно на собственное трудолюбие и интеллект. Тот факт, что отставник органов по направлению обкома партии возглавил комитет народного контроля одного из районов города никак на карьере детей сказаться не мог: за честность и принципиальность получил Иван Аристархович в кругу дальних знакомых прозвище «неподкупный». Получаемой регулярно пенсии отставника всегда на жизнь хватало, но получаемая зарплата лишней не была, равно как и продуктовые пайки, выдаваемые в пору дефицита исключительно заслужившим хорошее питание людям.

Не терял старый кадр связи и с родным ведомством, а когда по окончании советской власти молодое независимое государство начало строить свою систему безопасности, всегда с готовностью откликался на просьбы проконсультировать молодых коллег – тогда стал активным участником процесса декегебизации украинских органов. В лихие годы резко понизился уровень жизни – в том числе и достойных людей. Немного подсобляли выраставшие тогда трастовые фонды: служивая молодежь всегда знала и подсказывала своему любимому ветерану, в какой из них следует деньги вложить и когда надлежит вклад забрать, чтобы не потерять вложения. В конце девяностых, схоронив жену, умилился Иван Аристархович процессом отпевания покойной – старший сын настоятельно рекомендовал – с той поры начался процесс обращения старого атеиста к богу. Совсем недавно, всего несколько лет тому назад, прогуливаясь садом Шевченко в сопровождении социального работника, случайно упал пожилой человек и сломал шейку бедра.  Долгое пребывание в больнице сейчас не предусмотрено – разве за свой счет. Но влиятельные наследники, чтобы не оставлять без присмотра старого человека и не тратиться на медобслугу, нашли блестящий выход из положения. Один из сыновей заслуженного пенсионера курировал харьковский хоспис – в городе действительно есть дом для умирающих. По протекции наследника туда – сначала временно – был помещен Иван Аристархович со своей бедой. Но, пролежав в заведении несколько месяцев, уходить отказался. За время пребывания в заведении встретил мужественный старик столетний юбилей и проводил в мир иной немало своих по палатам соседей. Ему важна не так медицинская – хотя и без этого никак – но и психологическая составляющая, и семейный врач рекомендовал оставить долгожителя возле людей, чьи дни сочтены. Этим последним уже все равно – а самому старику каждые проводы на пользу: дедушке все время кажется, что смерть о нем забыла, и он останется на этом свете навечно, в последние годы он неустанно об этом молится. Да и почему бы таким не жить вечно: ведь они думают,   как положено, а когда не нужно – вообще не думают. Они не верят ни в какого бога, когда сказано не верить, а когда модно и полезно – верят. Они не стыдятся своих поступков – ведь каждый из них лишь выполняет тот долг, какой его научат выполнять. Они живут настоящей жизнью:  ведь можно, конечно, уцепившись за юбку жены, зарыться в решение своих проблем – а можно разделить судьбу своей страны и своего народа. Во втором случае, даже имея много худшие исходные данные, есть шанс добиться в жизни успеха – а значит, обеспечить успешную жизнь своим детям, внукам, правнукам. Одного только не смогут они и их наследники осуществить: никогда не стать им элитой в стране людей – максимум полуэлитой. Но, кто знает – а вдруг  не напрасна была деятельность Краснооктябрьского идеолога Брухта, генерация, воспитанная на его постулатах и его учениками разрослась в целый народ – и тогда быть им элитой в стране полулюдей. Правда, в этом случае просто людям крайне необходимо будет искать себе – да и своим семьям - защиту в чуждом мире…

 

 

 

 

 

Глава третья. Признание в любви.

 

 

Если ребенок не говорит рано - значит просто не хочет беседовать со взрослыми. Может, ему не интересно, может, говорить не о чем. Витя заговорил поздно и первое его слово было «нет». Скорее даже «не» - он не хотел с окружающими общаться, при этом он не был злым ребенком – просто в общении не нуждался. Зато пошел он рано – вернее попытался ходить, сразу упал, но тут же встал. В последующие месяцы мальчик падать учился быстрее, чем ходить: ни разу не набил он шишки на голове, не сломал себе ничего – способность сгруппироваться при падении была в нем природой заложена. В этот период жизни маленький человек отметал любую от  взрослых помощь: если кто даже из родителей, не говоря уже о посторонних, пробовал водить его за руку – получал такой кандидат в поводыри удары – как для годовалого ребенка, довольно сильные. Уже много позже привычка ни в коем случае не давать кому-то из старших руку осталась в виде забобона –  даже при пересечении проезжей части улицы не держался он за руку взрослого – просто шел как можно ближе. Для одного только случая делал Витя исключение: поход на кладбище под руководством сестры. Наташка – во всех смыслах старшая сестра  - утром назначенного дня – приезжали в село, как правило, загодя –  встав у калитки, говорила учительским тоном: «Идем на могилку нашего братика!» - тогда Витя смиренно брал ее за руку, не подчиняясь – скорее покровительствуя. Ведь  девчонка – хоть и старшая – слабый пол, что с нее возьмешь – да и повод остепениться почитаемый многими священным. Был Витя старшим из близнецов. Брат его родился, если верить заключению врачей, «с патологией сердечной мышцы, не совместимой с жизнью», но за эту жизнь хватался, как мог и прожил почти сутки, поэтому имел свидетельства и о рождении, и о смерти, и даже собственное место погребения рядом с могилой деда Ивана – своего полного тезки.

На кладбище ходили, по Витиным наблюдениям,  больше для того, чтобы рвать внутри оградки траву. Отец всякий раз вычитывал своего младшего брата – мол, зачем было отгораживать такую большую площадь, да еще оградку красить замучишься, но дядя Паша деловито заявлял: «Это нам со временем семейный пантеон будет» - шутки, или даже серьезные планы на эту тему не одобряла дядина жена. Лишь облагородив место погребения предков, приступали взрослые к поминкам. С тех пор, как научился считать, мальчик, проходя по кладбищу, отнимал в уме дату рождения от даты смерти, обозначенные на каждом увиденном надгробии и вычислял, долго ли прожил конкретный человек, сопоставлял с датами на соседних могилках, прикидывая в уме, кто кому из похороненных рядом однофамильцев родственник и в каком колене. Всегда было не по себе, когда смотрел на могилу ребенка, немного легче воспринимались свежие могилы двадцатилетних в военной форме людей – они все как на подбор были из черного мрамора. Сорокалетним повезло еще больше – думал Витя, они пожить успели, а состариться – нет, а прожившие шестьдесят казались ему чуть не бессмертными. 

В семилетнем возрасте участвовал Витя совместно с отцом в покраске  ограды (специально за этим приезжали в родное отцово село), став надолго героем семейных шуток. Анатолий Иванович на производстве руководил небольшим количеством рабочих, и трудоемкость большинства операций мог определить навскидку довольно точно – сказал, что здесь работы на день с обеденным перерывом. Сразу разложив инструменты – скребок, щетку по металлу и сметку, наждак,  также банку с краской, растворитель, чистую ветошь,– решил мужчина перекурить перед тем, как начать рабочий процесс – и достал из кармана пачку с последней папиросой. Бегать самому среди работы не хотелось – посылать ребенка глупо – семилетнему могут не продать, даже если скажет, для кого. Отлучился отец  - думал – минут на двадцать – но оказалось на час – в сельпо  принимали товар. А, вернувшись, даже не знал, расхохотаться ему или выругать сына на чем свет стоит. Дело в том, что в тот день по программе в три часа дня должны были показывать «Ну, погоди!» все двенадцать серий подряд – а Витя очень хотел успеть на первые выпуски. Просмотр телевизора детям отец ограничивал – мама была в этом с ним солидарна, а для мультфильмов всегда делалось исключение. Но в тот день был для Вити еще один стимул: папа, видимо, рассчитывал, что работать будет один человек – он сам, сына за трудовую единицу не считая. Это сильно мальчика уязвило – тем более, во время предыдущей семейной поминальной сходки про себя посчитал он, что работы здесь на пару часов, не больше. Как только отец отошел за куревом, семилетний маляр, взявши кисть, сразу приступил к работе – трудозатрат оказалось еще меньше, чем он предполагал. К приходу отца  пентафталевая краска в трехкилограммовой жестянке почти закончилась, ограда была успешно покрашена – по крайней мере сам Витька не находил в работе изъянов, руки и одежда почти не запачканы, зачем принесены были инструменты – так и непонятно, ведь обошелся без них – мальчик уже представлял, как поразится пришедший работать отец. В тот день от родителя не было ни выволочки, ни похвалы – быстро собрав все в большую авоську, повел отец сына в дядин дом. Там напоили его неимоверным количеством молока, долго оттирали уайтспиритом руки, потом рядились, нужно ли вызывать скорую – не понимал Витька, для чего. А через неделю вновь с отцом поехали в село и повезли снова банку краски – тоже не понятно зачем – ведь работа уже сделана, причем неплохо. По приходе на кладбище, подвел отец сына к выкрашенной недавно оградке – при более внимательном рассмотрении она уже не казалась Витьке столь безукоризненно обработанной – и сказал: «Мы сегодня покрасим только те места, где твоя краска будет сниматься пальцами». Мальчишка начал прощупывать пальцами недавно еще выкрашенные пруты арматуры – осталось лишь вздохнуть с горечью: им наложенный слой снимался коростой почти везде, где ни дотронься. Вот тогда понял младший Филимонов, зачем и щетка, и наждачная бумага, и скребок. Отец сказал: «Покрасить действительно очень быстро и легко – но идеально подготовленную поверхность. А теперь, если хочешь наперегонки – давай, только твою работу по зачистке я буду принимать – а ты мою!» И тогда уразумел мальчик, что лишь в мыслях он быстрее взрослого человека – хотя папа был сильно удивлен, подсчитав, как он сказал, «квадратуру» - мальчик отставал от взрослого даже не вдвое. Правда, красить самому Вите в тот день не разрешил отец (боялся нового отравления) – лишь один угол отдал «на растерзание»  - и оказалось, если не пропускать «залысин» - и сам процесс окрашивания не так уж скор. Работу закончили где-то к пяти вечера. Витя, по наущению отца, отошел на десять шагов – сразу увидел, что теперь именно покрашено, а не как раньше «срали, мазали – глины не хватило». По пути к дядиному дому говорил отец тогда еще ребенку непонятные, но навсегда отложившиеся в памяти слова: «Если кто слишком быстро работу выполняет – скорее всего, где-то халтурит. Он – быстрорукий – надеется,  что проскочит. Но запомни: каждая  предыдущая операция определяет скорость следующей, а если поленился что-то своевременно сделать – потом гораздо больше сил затратишь, на ходу исправляя». День всем был хорош – Витя вслух вспомнил песенку, что такой должен целый год тянуться – на это отец, улыбнувшись, заметил: «Зачем такой длинный день делать? Нужно не лениться и выучиться на доброго волшебника, чтобы все дни были хорошие!»

Папа правильно подметил сыновний порок – Витька и сам замечал за собой склонность к лени. Именно лень заставляла мальчишку по приходе из школы сразу в полчаса делать уроки – знал он, что под вечер не захочется. Лень толкала рано утром встать и сразу заправить постель – много позже, уже в армии – даже перед дембелем, подрывался Витька, вместе с новобранцами, заправлял койку одевшись – мог прилечь уже в таком виде под укоризненные взгляды представителей своего призыва, валявшихся порой до завтрака.

Не  испытывал Витя перед отцом страха – и в саду, и в школе слыхал от ровесников, что одного или другого батя выпорол – старший Филимонов до рукоприкладства никогда не опускался, но если за что отчитывал (всегда по делу), часто подумывал сын «уж лучше бы ремнем отходил!»

Было Вите восемь, когда отец попал в больницу: подаренную тещей пыжиковую (уже вышедшую тогда из моды) шапку решили снять с него  дворовые хулиганы – попытался мужчина себя защитить, но против стаи редко кто потянет. Серьезного ничего – но Витька, и без того дворовое сявло презиравший, твердо решил, что на борьбу с такой мразью жизнь положить жаль – но готовым быть нужно – чтобы не доставить подонкам удовольствия – поэтому из плавательной секции ушел и записался на бокс. Через два года по совету тренера перешел на борьбу.

Многие (как в детстве, так и позже) считали Витю Филимонова упрямым, многие – чересчур амбициозным – на самом деле мальчик лишь усвоил, что всякую работу нужно выполнять настолько добросовестно, как только возможно, или не браться совсем. Заниматься спортом профессионально он не собирался – но раз уж пошел тренироваться – нужно выкладываться. Ни с кем не соревнуясь (по крайней мере, не ставя перед собой такой цели) стал бы парень в группе лучшим, если б – как говорил тренер – не задумывался в неподходящий момент не о том. Витька-то знал, что как раз о том: отработав до автоматизма каждый прием, пытался он, не выходя за рамки правил, как-нибудь его усовершенствовать – и почти всегда это срабатывало, правда под недовольные выкрики тренера. Перед каждым, посещающим спортивную секцию и подающим надежды подростком, рано или поздно встает дилемма: спортшкола и дальнейшая перспектива или школа общеобразовательная и обочина спортивной карьеры. Приехавший «покупатель» хотел по рекомендации тренера посмотреть на работу двоих лидеров, все заранее знали, что в Киев из их группы возьмут одного. Амбиции Руслана Клименко были другого, чем у Витьки, рода, верно, такие следует называть чемпионскими. Хотел парень быть, а не казаться, во всем лучшим, победа, даже если не зафиксированная официально – вот была его цель. Технически превосходил Филимонова: работал четче, реакцию имел лучшую, в  выполнении каждого приема достигал совершенства. Но имел Руслан свою уязвимую пятку, вернее, руку: левая вследствие перенесенного в детстве перелома была значительно слабее. Слабее – очень относительное понятие, когда речь идет о силовых единоборствах: даже этой «ослабленной» легко бы скрутил он любого дилетанта. Узнал о слабости товарища Филимонов случайно: двумя месяцами ранее также работали в паре – уж очень легко – как Витке показалось –  удалось захватить запястье – а в результате проведенного броска двойным весом упали на левую руку борца. Руслан никогда никому не жаловался – но точно знал Витька, что парень тогда сильно повредил лучезапястный сустав.

В тот день, когда разыгрывалась путевка в большой спорт и шла на равных борьба двух достойных, Витька, чувствовавший, что, скорее всего, его рывка не хватит – то есть «сдохнет» он раньше – не видел в этом  для себя трагедии. Все  шло к логическому финалу – как вдруг – сам не желая, осуществил один в один тот самый захват – теперь лишь бросок – дело техники – и он в победителях. Но, слишком быстро соображавший парень также знал – если вновь они упадут на левую руку соперника – здесь уже не  о спортивной школе парню придется думать, а об оформлении инвалидности: незалеченный (а, может, и совсем не леченный) сустав повторного удара точно не выдержит. И Витька машинально переместил свою правую руку чуть выше, пытаясь захватить предплечье – новый прием не столь эффективен, да и корпусом придется переместиться – но, как говорил тренер, пока ты в сознании, варианты всегда есть. Однако, когда сходятся в поединке равные, все решает мгновенье, и через секунду уже Филимонов лежал, умело брошенный, на татами, а через минуту и тренер и «покупатель» окончательно решили, что в Киев ехать Руслану Клименко. Последний подошел к Витьке в раздевалке – они не дружили и не враждовали – и четко сказал: «Ну и как теперь расходиться будем? Только «спасибо» от меня не дождешься…» Филимонов предвидел такую реакцию – гордыня не давала Руслану успокоиться – парню ведь главнее победы любой ценой была необходимость ощущения, что он действительно лучший, - без нервов ответил: «Когда будешь по здоровью в порядке – выйдем на разы с тобой. Кого хочешь зови – а нет – и без свидетелей – мне не важно».

В силовых единоборствах травмы – обычное дело, и через неделю уже Витя ходил с наложенной шиной, пропуская тренировки. Между тем срок выходил – и Руслан, узнав в книге записей номер школы и класс, приехал среди дня с ХТЗ на Салтовку на разговор – для семидесятых это почти верное самоубийство, в восьмидесятых же – просто смелый поступок. Все, что сделал идущий штурмовать спортивный олимп – отдал на тетрадном листе написанный телефонный номер, имя и отчество женщины, сказал: «Выйдем, когда ты сам захочешь, и я на месте буду. От тебя мне мама всегда сообщение передаст, звони!»

В то время Витя не связывал свою дальнейшую судьбу со спортом еще и потому, что тогда еще на полном  серьезе собирался поступать в летное училище – а для этого необходимый багаж знаний могла дать школа общеобразовательная. Должно быть, передавалось желание летать по мужской у Филимоновых линии. Отец, в летное не поступив, и даже на авиазавод не распределившись, успокоился тем, что можно назвать хобби: он в свободное время собирал модели-копии советского производства самолетов. В трехкомнатной квартире у каждого из двоих детей была своя комната – отец размещал готовые модели в Витиной – с согласия мальчика, после его же письменный стол на время превращался в верстачок. Все инструменты и материалы хранились в пенале на балконе. Отец, порядком во всем одержимый, каждый вечер раскладывал все необходимое от надфилей, часовых отверток, стамесок, насадок на дрель, и до слепленного из спичечных коробочек ридикюльчика для мелких деталей – и по окончании работы все собирал и уносил, лишь недоделанную модель оставляя на специально для этого сооруженной полке. С детства помнил Витя угловатую модель АН-2 и 134-ю Тушку – эти были склеены очень топорно, не раз отец порывался их выбросить, чтобы не было стыдно за свою работу, заменив новыми – но мама очень просила оставить как память. Со временем действительно приходил навык, и каждая последующая модель была  качественнее, сложнее предыдущей, маленькими детальками ближе к оригиналу – постеры с авиалайнерами доставались в Харькове либо привозились из командировок. Вершиной мастерства должна была стать грузовая Мрия - 225-й Ан – они тогда еще летать только начали. Совершенствовавшееся с годами умение подрубалось завышенной оценкой своих физических или даже физиологических возможностей. Анатолий Иванович очень долго не верил, что ему нужны очки – носить начал много позже сразу «– 1,5» . А тогда нашел в отдельных статьях в «Здоровье», «Науке и жизни», вырезках из газет какой-то новый метод гимнастики для глазного яблока. Но зрение все равно было в соответствии с возрастом – не хуже и не лучше, чем положено после сорока. Правда, этот фактор сильно подрубал качество обрабатываемых мелких деталек. Витя взял за правило под вечер набирать необходимый инструмент и ночью, закрыв дверь комнаты, подправлять работу отца, последнему ничего не сообщая. Работу над Мрией должна была завершиться к отцову дню рождения, мастер очень спешил – и, должно быть, не замечал вмешательства сына.

Конец восьмидесятых еще не ударил по благосостоянию населявших 1/6 Земли с полной силой – это можно сказать с высоты прожитых после лет, но тогда думалось иначе – людям, собравшимся вместе в честь конкретного человека весь вечер разговаривать об этом человеке не пристало – достаточно тостов и здравиц, а собирались люди именно пообщаться – выпивка на таких праздниках всегда была символической, закуска добротная – в соответствии с общим благосостоянием, контингент все образованный. Гудели, как тогда и полагалось, о перестройке, о хозрасчете, о том, что цена на кооператив выросла, что очереди стали больше, что в «продовольственных пакетах» колбасы сырокопченой нет, а у обкомовских, должно, есть, что вместо шпротов кладут в набор шпротный паштет, а майонез теперь мало того, что не тот, каким был в семидесятые, так еще и баночка не 0,25, а 0,2, а стоит на пять копеек дороже – ритуальное провозглашение нарушения собственных прав в мягкой форме – хотя были среди гостей и такие, кто говорил, что именно из-за того, что слишком много прав дали тем, кому не положено было их давать – именно из-за таких колбасы приличной приличным людям и не хватает. В общем обычные позднесоветские посиделки в культурно-интеллигентном стиле. Витя все эти жалостливые песни знал наизусть с детства – контингент на таких праздниках почти не менялся, не менялись взгляды и манера их выражать каждого. Но в этот раз были во взрослой тусовке два новых лица. Мамина по прежней работе знакомая – необычайно общительная женщина, сама не сидевшая ни минуты в спокойном состоянии и искренне полагавшая, что и каждый вокруг сильно страдает без общения, пришла в сопровождении коллеги – аспиранта из Вьетнама. Про вьетнамцев раньше Витька знал лишь от сестры – а та тоже по университетским сплетням, что живут они в общаге настоящими коммунами, жарят селедку, все невысокого роста, поэтому одеваются из «Детского мира», получают завышенную в 90 рублей стипендию, из которой половину сразу же отдают в фонд вьетконга, раньше приторговывали «Звездочкой», которой теперь в свободной продаже завались  - вот, пожалуй, и все. Скорее всего, при отборе кандидатов, помимо уровня знаний, местные партячейки не менее тщательно проверяли родственников потенциальных студентов на преданность идеалам  революции и верность доброму дедушке Хо. Но аспирантом в Советском Союзе мог стать лишь человек с высоким интеллектом, объективно сведущий, работоспособный. Иностранный гость внимательно слушал причитавших, всякий из которых почему-то именно ему вдохновеннее всего разъяснял, в чем же именно состоят невзгоды перестроечного периода – а может потому, что все остальные присутствовавшие позицию каждого конкретного оратора знали. Но после очередного излияния души и обращения к вьетнамцу вроде: «Ну, вот видите – совсем стало невозможно жить!», вдруг человек, в чьей стране больше двадцати лет шла война всех со всеми, в результате чего все лишения ложились на те девяноста процентов населения, кому выхода их своего сельского средневековья нет и никогда не будет, где эти селяне не всегда понимали, когда и кто их оккупировал, а когда – освободил, и уж точно не знали, кого больше следует бояться – оккупантов или освободителей – человек, вырвавшийся с другого – неосознаваемого жалобщиками – уровня, на хорошем – как для азиата – русском спокойно сказал: «Вы даже не представляете себе, насколько хорошо живете! Вы просто не умеете этим пользоваться…» Витю такой ответ поразил, но присутствовавшие люди с большим житейским опытом все как один, ничего вслух не говоря, в иностранце разочаровались, про себя почти все подумали: мол, где ему, азиату, разобраться в нашей загадочной русско-украинско-еврейской душе, в наших исканиях, в нашем менталитете в конце концов. К тому же в это время подъехал настоящий гость, даже, простите за банальность, гвоздь действа – впервые в гости к подчиненному зашел не прямой, но сильно высокий начальник Андрей Иванович Финогенов. Витина мама этого самого Финогенова недолюбливала заочно, хотя, если копнуть глубже, а не смотреть поверхностно, то и не сказать, что от него их семья сильно претерпела. Годами пятнадцатью ранее освободилось в конструкторском бюро на предприятии, где работал отец, место начальника отдела  - тогда Филимонов считался наиболее подходящей кандидатурой. Но заводское начальство рассудило иначе – назначили того, кого положено, а положено было – сына заведующего отделом народного контроля при райисполкоме – хоть кадровая политика формально и является внутренном делом «почтового ящика». Тогда   Анатолия обошли должностью очень непорядочно – просто прислали блатыша, к тому же – совсем некомпетентного: не имея способностей руководить производственным подразделением, перешел через пару лет номенклатурщик на должность в заводоуправлении – да на ней и засел навечно. Филимонова тогда уже из списков номенклатурного сердца вычеркнули как бесперспективного – ведь его работоспособность блатом подкреплена не была. Но никогда не знаешь, что тебе во благо. Дело в том, что был Анатолий Иванович прирожденным технарем. Машины, устройства, блоки, детали, механизмы, приборы – это все его стихия, участок работы любой степени сложности мог он изучить, освоить, модернизировать – совсем узкий участок – вникал инженер всегда в самую суть и очень нескоро – но, когда во все вникнет - не было ему вровень оппонентов ни среди инженеров, ни, случись, среди академиков. И  даже трудившиеся под его началом высококвалифицированные рабочие – существа с истерично завышенной самооценкой – куда там светилам науки до слесаря шестого разряда – и из тех спорить с молодым инженером, признавая компетентность последнего, никто не решался. Управление же большим коллективом работников предполагает перекладывание контроля над отдельными участками производства на подчиненных – а в этом случае с подбором кадров у Анатолия Ивановича непременно возникли бы трудности – вернее он их сам бы себе создал. Умение подобрать  единомышленников – как среди подчиненных, так и среди равных себе по чину – было слабым его местом. Порой доверял Анатолий тому из работников, кто остро нуждался в неусыпном контроле (а еще лучше – в немедленном увольнении), а того, кто сделает работу и без нагоняев, контролировал, теряя драгоценное свое время, чересчур рьяно. Жена часто в шутку повторяла: «Хорошо, что не родился ты на тридцать лет раньше – сколько трупов бы наделал в пылу классовой борьбы, причем совершенно бескорыстно!»

Высокий начальник сразу вызвал у Вити легкое насмешливое отвращение манерой прикрывать лысину на лобной части головы отращенной на виске длинной, к тому же засалено-немытой сосулей волос – тогда еще не была массово доступной пересадка волос с мягких тканей ягодиц на ту же часть головы в дорогих клиниках. Такая топорная маскировка делала, вопреки ожиданиям, любителя казаться моложе, на вид старше лет на десять – а был он ровесником отца. Но больше беспокойства вызвало долгое стояние руководителя среднего звена возле полок с отцовыми моделями. На свою беду подошел Витя в тот момент, когда крутил начальник недавно сделанную 25-ю «Сушку», а поскольку модели самолетов – создания нежные, а сарделеобразные пальцы управленца показывали, что в руках он тоже не очень сноровист. Действительно, визитер, взяв копию боевой машины за самый кончик хвоста, пытаясь, быть может, поиграть, задрал высоко  машину – рычаг  сработал против целостности фигуры – модель упала на пол, а хвост остался в рука посетителя. Кроме Вити этого никто не видел – парень подбежал к стеллажу, подобрал модель, подлежащую еще реставрации – и тут неожиданно возник отец, возгласил разочарованно:

– Ну что же ты наделал, ведь мы его два раза переклеивали!..

 Когда Витя, без задней мысли сказал, что это не он, отец с подколкой ответил:

–  Ты еще скажи, что это Андрей Иванович сломал!

– Так  ведь он и сломал!- выкрикнул сын – но здесь отец взъелся не на шутку:

– Сломал и признался бы – ладно, но ты на человека наговариваешь! Мне стыдно за тебя!

  – Спроси сам у него – ну хоть Вы скажите – крикнул Витька Андрею Ивановичу – но тот, повернувшись лицом к спорщикам лишь задумчиво о чем-то молчал, быть может нервный тик свел уважаемому мужчине глаз – а парню показалось, что тот еще заговорщицки ему подмигнул – и не проронил ни слова. 

Молчание воспринял почему-то отец за свидетельство против сына.  Со  стороны выходило очень убедительно: Витя с поломанной моделью в руках, солидный мужчина в стороне – да и какой ему резон не признаваться – с него и так все гости – по любви или по субординации – пылинки сдувают – даже если б он жопой сел на весь стенд, ему бы лишь мило улыбнулись. Отец имел нрав вспыльчивый и вгорячах сказал, что сын обязан извиниться, иначе никто больше за стол не сядет, Витька дверью своей комнаты хлопнул – один закрылся… Не понимал парень, почему мужчина взрослый, защищенный и статусом и связями и незаслуженным каким-то ореолом так себя повел – чего ему вообще бояться? К чему он парня призывал? В какую непонятную игру завлекал? А может быть это старый пидараст, причем не только душевный – они на волне перемен не шифруются теперь – и вот такими методами кадрят себе новых членов? Приходила Наташка – известная конформистка, она брату почти верила, но упрашивала – ради папы – ведь тот так этого праздника ждал, приходила мама – она ничего не говорила – но понял Витя, что ей тяжелее всех, хотя она одна верит сыну. Да и все гости – ведь на праздник пришли, не разборки слушать. Несколько минут – а может десятков минут, и Витька, посочувствовав близким и не очень людям, решился во спасение смалодушничать – сестра сказала: просто выйди, скажи «извините». Вышел в залу – искал глазами хоть бы кого-нибудь для поддержки. Встретил взгляд вьетнамца – но какая от него здесь польза – ведь он не свидетель. И вдруг сам начальник спровоцировал разворот от выбранного (неверного, хоть и благого) курса на 180 градусов. Андрей Иванович, восседавший единственный из всех за столом, мерзким голоском менторским тоном с надменной ухмылочкой Ивана Антоновича произнес:

– Ну же! Вся честная компания тебя ждет!

Это  стало последней каплей для чаши терпения младшего Филимонова – он отряхнул с себя напавшую было смиренность, и честная компания услышала для уважаемого человека нелицеприятное:

 –  Да пошел ты нах*й, старый пень!

Не стоит рассказывать, чем завершилось мероприятие – да оно и не важно – важнее то, что сделал в бешенстве отец – после Витька долго завидовал тем одноклассникам, для кого ремень родителя был с детства главным воспитателем. Анатолий Иванович все собранные им модели самолетов разбил на мелкие кусочку – даже Мрию, которой так и не успели доклеить шасси, даже несчастный кукурузник, несколько раз сломанный Витей  в раннем детстве – до этого его Наташка усердно ломала, даже ни разу не тронутую детскими ручками Тушку – все куски сложил в большой домотканый мешок и вынес на свалку. Витя вдруг понял, что закончилось не только детство – еще чего-то теперь всегда будет ему не хватать – и это не только коллекция самолетов.

Празднования домашние парень не любил с тех пор. Тогда он еще совсем не пил – а даже потом, когда после армии стал закладывать много больше нормы, всегда отделял те сабантуи, где общаются, от пьянок. Недолго прошло с достопамятного отцова юбилея – как отличился младший Филимонов на аналогичном (молодежном) мероприятии в честь сестры. Наташа с однокурсниками приятельствовала, а размер занимаемой жилплощади позволял устроить именины в их квартире. Старшие братья-сестры редко зовут младших веселиться вместе – в молодости разница в несколько лет соответствует десятилетиям в зрелом возрасте. Витька не принадлежал к числу тех младших, кто любой ценой набивается в старший коллектив: гуляли в комнате сестры, но народу набилось много – танцевали и в гостиной, в кухне перманентно сменялись курильщики. Мама шуточно называла всех однокурсников сестры «женихами» - как потенциальных претендентов, у Наташки   чувство юмора было, но про одного из студентов шуток она стеснялась – по всему видно было, что-то у молодых людей наклевывалось. Когда вышел брат в прокуренную кухню – предложил ему этот самый «перспективный» «Marlboro» из пачки. Витя в старших классах уже курил – правда, не на глазах родителей и всегда не дома. Начинал, стреляя у отца незаметно из пачки «Беломор», после себе покупал «Ватру» - тогда ее с фильтром вообще не выпускали, болгарские считал слишком слабыми, а «Космос» - слишком дорогим. Выкуренная модная сигарета впечатления не произвела – к тому же ее, не в пример советским, нужно было тянуть постоянно – отвлечешься – сама стлеет. Витька не понял, чего о себе возомнил угощавший, пока курили – перебросились парой фраз – а как узнал «жених», что собеседник имеет отношение к борьбе (парень уклончиво сказал «занимался немного»), вдруг загорелся желанием показать младшему «приемчик». Не сказать, что был студент выпивши – просто, видать, понесло, или перед девушкой загорелось пофорсить – Витьке показалось, что собеседник очень по-Финогеновски ему подмигнул. На это Филимонов, к агрессии вообще не склонный, сказал миролюбиво:

  – Может, не стоит, праздник все-таки?

 – Да не бойся, я аккуратно! – покровительственно выкрикнул «жених».

 – Ладно, как скажешь, - ответил Витя, выходя к единственному в квартире месту, где можно было схватиться, по возможности ничего не зацепив. Студент, видимо, когда-то несколько месяцев чем-то занимался и попытался провести элементарный бросок через бедро, правда, был положен соперником-школьником – явно не его весовой категории – на палас не просто аккуратно, а, тренер бы сказал, «нежно».

«Жених», недооценивший степень мастерства  новообретенного спарринг-партнера, вскочил на ноги и принял очень   устрашающую позу, заявив, что просто не успел подготовиться, что сейчас прием будет настоящий. Филимонов, не рассчитав степени ущемления самолюбия, думал поначалу, что еще раз придется студента бросить – но первое движение соперника заставило профессионала встряхнуться и сосредоточиться. Попытался противник применить прием, мало того, что в вольной борьбе запрещенный – неподготовленного могущий покалечить. В те времена «любители» просматривали десятки кассет, выискивая и отрабатывая методы боя не для спорта. На улице случайному прохожему такие типы опасны, но человеку, имеющему второй взрослый, да еще тренировавшемуся  некоторое время в русском стиле, не гнушавшемуся и уличной драки, вовремя распознать и нейтрализовать – пара пустяков. Правильный уход, после классический захват и болевой – и квазибоец лежал свернутый в бублик на полу, завывая от боли – Витя нарочно не спешил ослаблять хватку. Прибежала не только сестра из кухни – вся молодежная компания собралась в комнате – Филимонов плененного отпустил. Тот с озверевшим лицом встал, еще что-то пытался произнести, типа «покажу», но Витя ответил спокойно:

 –  Да все уже все видели, чего ты там еще покажешь?

И тут противник сделал свою последнюю ошибку – попытался без всяких правил перейти к боксу. Но Витька не даром два года посещал секцию: нормального боксера (если он не пьяный  в стельку) пробить в голову технически невозможно – уход или блок срабатывает на подсознательном уровне. Стоял Витя возле серванта с хрусталем на стеклянной полке – противник ударом разбил и стеклянную створку и полочку. Этого не мог простить хозяин  даже гостю: сразу два удара – в солнечное сплетение кулаком и коленом в пах заработал ретивый боец – после несколько минут валялся на полу, усиленно глотая воздух и держась окровавленной рукой за яйца.

Когда почти плачущая Наташка вошла в комнату брата, он, упредив вопросы, бросил:

  –   Что, перед этой гнидой тоже извиняться? – сестра ушла плакать в свою комнату. А Витя, которому по большому счету плевать было на мнение о себе посторонних, не членов его семьи,  долго после терзался одной мыслью: почему у добрых, честных, порядочных, интеллектуальных, да и по жизни не глупых людей, что ни почетный гость, то дебил, да к тому же мразь редкая, ведь это же с одного взгляда рассмотреть можно – а они (отец, сестра) – не хотят почему-то глаза разуть, но главное – почему за гостевое скотство извиняться надлежит хозяину.

И еще не давал покоя один вопрос: что именно в нем такого, что люди этого сорта его зовут в свои? Разумеется, своим он для них никогда не станет – тогда для чего он им так нужен? А еще нужно как-то такое свое свойство использовать – для защиты себя и близких себе людей. Занимаясь уже после секции единоборствами, когда не было нужды придерживаться определенного стиля, порой выходил Витя для разминки с равными себе в зале, уличной драки также не гнушался – а это совсем другой вид единоборств. Но везде – это заметил не только он сам, была у него манера своеобразная: в том случае, когда другой бы уходил или ставил блок, Филимонов  подавался вперед на соперника – не обязательно готовясь нанести удар – но в большинстве случаев блеф срабатывал – а эффект неожиданности важен в бою. Разумеется, так лавировать может лишь тот, кто азы постиг в совершенстве. Но задумываясь – а в армии было на это время понимал человек, что как-то сам собой перенес способ защиты имитацией нападения или частичного внедрения на жизненные ситуации, где физического контакта нет. Стыдно было признаться самому себе, но ловил себя Филимонов на мысли, что такой формой защиты была и его ранняя женитьба. Он не вредил избраннице никоим образом – да это было и не так просто сделать: про таких, как жена говорят: где сядешь, там и слезешь. Но само частичное проникновение в тот мир, куда его даже не тянуло, было снятием какого-то перед этим миром внутреннего страха, способом эмпирически установить, что там такие же из плоти и крови люди, что продвижение вверх по социальной лестнице не делает лично его ни лучше, ни хуже –  и горькое осознание, что для подтверждения того, что лежит на поверхности потрачено шесть лет. Частичное в чуждый круг проникновение (или имитация такового) всегда почему-то делало самого Филимонова в глазах посторонних другим. Витя никогда не комплексовал по этому поводу – наоборот он во всем старался находить выгоду. Такая себе «защита Филимонова» на практике: много примитивнее Филидоровой, но значительно эффективней Лужинской. Обидно было лишь, что верят в это не только посторонние, но и родные люди – кроме, разве только мамы. Последняя  всегда хотела стать мостом между непонимающими друг дружку родными людьми – именно она передала просьбу отца, не до конца тогда разочаровавшегося в сыне, подтянуть «сына одного из сотрудников» его ровесника по математике и физике (Витька, не потерявший еще надежду летать, предметы эти изучал с присущей всем мужчинам в его роду скрупулезностью). Пикантность ситуации состояла в том, что нуждающийся в буксировке подросток был сыном того самого Андрея Ивановича – неизвестно почему, отец чувствовал себя перед начальником виноватым. Витя ни за что бы не согласился, если бы мама не процитировала какой-то советский фильм, где говорилось, что у плохих людей могут быть хорошие дети. Опыт показал, что семейства Финогеновых этот парадокс не коснулся. После первой же встречи потенциального репетитора с ровесником-учеником определил внук замечательного учителя, что, возьмись он за дело, потратит зря много времени. И дело даже не в лени: этот недостаток и у себя не отрицал Филимонов, но с ним можно бороться. И не в тупости – прав был Иван Анатольевич, что объективный уровень интеллекта троечника – не вина последнего, а теперь в некоторых случаях – и не беда. Дело в том, что Виталик Финогенов и леностью, и даже тупостью своей гордился, что ли – по крайней мере не стыдился собственной некомпетентности, считая, что именно под его уровень должны подстраиваться окружающие. Витина мама называла таких переколыханными – по всему с детства, что бы ребенок в семье не сделал. Этим мамки с няньками восхищались, рассыпаясь восторгами, вроде: «Ах как музыкально пукнул, не иначе великим композитором станет!». При проверке уровня знаний оказалось, что проходить заново нужно с самого шестого класса. Витя знал, что при желании и хотя бы минимальной базе можно всего Перышкина пройти месяца за три – но нужно заниматься только этим – а Виталик наукой заниматься не хотел категорически, сразу после теста сказал, что продолжит, когда досмотрит по видео фильм – Филимонова с собой пригласил – но тот вышел, сказав матери с трудом обучаемого, что ее сыну учиться незачем. Он оказался прав – Виталик Финогенов как-то беспроблемно-гладко сразу после школы поступил в Юракадемию – а Витя долго не мог понять, зачем ему понадобилась физика. Знания точных наук самому Филимонову не помогло никак – еще в выпускном классе узнал он, что небо лично для него закрыто: перед получением приписного пришлось пройти кардиограмму – и  полный облом. Тогда сосед – гражданский летчик –  пояснил, что если в семнадцать лет такие нелады с мотором – лучше в летный состав не потыкаться. Там-де от многих факторов зависит: происхождение, как женился, рвачество, членство в партии (раньше, по крайней мере) – можно дорасти хоть до маршала, хоть до министра гражданской авиации – но летать с плохой кардиограммой не позволят никому.

Витя не бегал от армии – но на службе пробегал все полтора года: физо было главным предметом в учебке, и в части. Было там все, что положено – солдатское чванство не уступало офицерскому, было и ношение круглого и катание квадратного – но отложились в памяти маршброски с полной выкладкой. Покажи первый, пришедший к финишу хоть мировой рекорд – это ровно ничего не значит, потому что результат подразделения – это результат последнего, даже если всю его амуницию, да и его самого несут другие. Там никогда Филимонов первым не бежал  всегда в замыкающих – и два автомата на себе – были его минимумом.

Витя никогда нарочно с товарищами прошлых лет не искал встречи – в основном его находили. О своей договоренности с Русланом Клименко вспоминал лишь, когда слышал новые сведения о небывалом карьерном взлете товарища: одна газета назвала его несостоявшимся чемпионом мира. В том случае - явное преувеличение ради красного словца, но Филимонов знал, что потенциал у однокашника был. Был, но ушел вместе с носителем в тривиальном для тех лет направлении. Был ли распад конфедерации геополитической катастрофой – о том можно долго скрипеть мозговыми скрепами, но то, что на нижних уровнях засуетились и забегали все – это сущая правда. В те годы, которые после назовут лихими, новые хозяева жизни (в большинстве своем – ставленники старых) нуждались в бойцовских единицах, которых вербовали в том числе среди успешных в силовых единоборствах спортсменов. Последнее достижение Клименко – бронза на Европе – не было, разумеется, пределом его возможностей, но на этом перспективный борец в рамках спорта и остановился. Что же до преступных группировок – ходили разный слухи, кто-то даже называл его правой рукой смотрящего. Витя знал, что соперник тоже договора не забыл, но первый шаг все же должен быть за ним. На этот шаг подтолкнула Витьку встреча с другим товарищем по секции, не взлетевшим в свое время столь высоко, однако вовсе не по неспособности или собственному разгильдяйству. Еще в юниорах Саша Оленев был, безусловно, талантливее обоих: приемы, которые Руслан и Витя отрабатывали часами, товарищу по команде, казалось, давались с первого раза – будто проделывал все это Саня годами. Филимонов сроду в переселение душ и прочую фуфлологию не веривший, здесь объяснения найти не мог никакого. И все же для карьеры в спорте, особенно в единоборствах не годился парень. Не любил Филимонов штампованного слова «интеллигентность», но здесь другого не подберешь: если он сам часто задумывался над тем, как бы эффективнее (в рамках правил, разумеется) провести прием – то Оленев думал, кажется о целесообразности поединка вообще. Тренер часто ему говорил: «Ну почему ты на шахматы не записался?» Удивительно, как с таким  настроем человек смог два года в секции выдержать – а выдержал он (Витька-то точно знал) лишь потому, что всех на порядок опережал, используя, может, не больше половины своего потенциала.

Если бы кому и завидовал в жизни Витя Филимонов, кому чувство зависти было не присуще от природы – Саня первым бы в список попал. После Витькиной армии в Харькове в один зал ходили – потому общались. Поступил Оленев без всякого блата  в Универ на экономфак, на «Финансы и кредит» – самая в те годы престижная специальность, а женившись - с третьего курса ушел, перебравшись к жене в Краснооктябрьск. Все тогда говорили – каблук себе нашел – и сильно ошибались, того не зная, что жена чуть не плакала, просила доучиться. Но сказал Александр, что высиживать там нечего, что диплом после лишь на стену прибить можно – если не подтянет кто – куда-нибудь, что доучится он потом – если будет нужно в один год – а пока решил семью обеспечивать, занимаясь бизнесом. Пару раз удачно съездил в Турцию, потом киоск свой поставил почти в центре – были проблемки – но у кого их нет. Во время последней с Витькой «довоенной» встречи отшучивался – он жаловаться привычки не имел, но говорил, что времена не очень спокойные: налоговая уже крепнет, а бандосы еще в силе – приходится меж двух огней метаться – после сильно жалел о последней своей фразе, говорил: «Сам накаркал!». Когда встретились – был сильно не в себе, рассказывая историю, от которой и Витьке моторошно стало:

–   Недоплатил из Октябрьских модных одному – ты его не знаешь– вернее самому модному так показалось – на счетчик поставили. Денег совсем обмаль – даже с продавцами с трудом рассчитывался – а основная выручка ночью – когда паленка хорошо идет. Обычно сам торговал по ночам – а тут сломила меня простуда – температура под сорок. Жена вызвалась пересидеть. И как раз в ту ночь сявло накрученное пришло разбираться. Могли просто стекла побить, пограбить – а они все под кайфом каким-то были даже не бухие – дверь подперли, тряпку в бензин макнули, подожгли и внутрь бросили. Прикололись типа. Жена заживо сгорела – на восьмом месяце была, девочку ждали. Теща как узнала – кровоизлияние в мозг сразу– хоть быстро померла, не мучилась, тесть после инфаркта неделю пролежал. А дело почти закрыто уже – хотя все знают, кто там был. Вить, я у тебя никогда не просил ничего и обещаю, что не попрошу больше, если сумму назовешь любую достану, не сразу, правда, только одно сделай: на Клима как-нибудь выведи – я слышал у тебя его координаты есть…

– Ты хоть знаешь, что это не по чину, масти, должности ему? –  Но проситель отступать не собирался – видно было, если Филимонов откажет – сам по месту напролом попрет. - Ладно, мне ты не должен, но что он скажет – ко всему будь готов.

К счастью (или наоборот) номер телефона харьковской квартиры Руслановой мамы не поменялся, сообщение сыну женщина передала, Клим перезвонил почти сразу, кабак назвал. А при встрече старый соперник сразу спросил: 

–  Что прямо здесь сойдемся или выпьем сначала?

 – Выпить можно, но драться я с тобой не хочу!

 – Как же ты – и забздел!?.

 –  Нет, я по- другому предлагаю разойтись…

Выслушав расклад, первым делом этикетно сказал Клим:

 –  Ты ведь понимаешь, что любого с такими проблемами я бы сразу послал – и это в лучшем случае… Но просишь ты, и Оленя жаль, да и Октябрьск – интересное для нас место… Ладно, только смотри – тебя с собой возьму – здесь не соскочишь…

В первый и единственный в жизни раз побывал Филимонов на том мероприятии, что многие называют «стрелой»  - ничего близкого к кинокартинным понтам не было – скорее напомнило планерку в офисе – правда с использованием большого количества блатной и ненормативной лексики – то есть базаром никто никого не давил, просто очень высокого ранга начальник отчитывал подчиненных. Больше всего Витю поразило, насколько жалкий вид имели те, кто на своем районе чувствовал себя богом – или полубогом – старшина в армии их солдатами так не чмырил, как представитель от  харьковских местных, при этом, когда называют тебя мусорским стукачем и х*есосом, говном, пидором, то  ты - авторитет – должен же в ответ хоть хрюкнуть что-то– но не хрюкнул никто. Все с пониманием выслушивали речь старшого, с видом двоечника садились в модные тачки и отъезжали.

 По окончании разбора полетов, когда остались втроем, предложил Клим Оленеву подождать, а Филимонову кивнул сесть в его машину и сказал монологом:

 –  Ты видишь, как нужно с ними обращаться? Это я могу с ними так… А ты нет. Потому что я – из них, только выше немного.. И кто кому стучит – это тоже правда, и я об этом не из газет узнал… С кем другим у меня бы и разговора не было, с Оленем будет отдельный – но ему, я так понимаю – или под нас или в петлю. Ты мне когда-то шанс дал – как я его использовал – это уже мое дело.  Я  тебе дам такой же – но только один раз – сечешь о чем я?

 – Да, - ответил Филимонов, - Сейчас мой рейсовый на Харьков развернется…

 – А ты, смотрю, мозги не пропил, мастерство тоже – это завидуют общие знакомые… Будь! Жаль, что больше никогда не увидимся…

Клима расстреляли через полгода. Просто машину, изрешеченную автоматными очередями с разных точек, обнаружили проезжавшие. Преступление, которое не должно быть раскрыто, не раскроют наверное. Когда сталкиваются две крупные группировки, активно нарушающие закон – не важно, для войны или для крепкой дружбы – между этими пластами непременно зажмет кого-то из прибившихся уличных. Витя о человеке, прожившем, быть может, его жизнь, вспоминать старался лишь доброе – хотя – как бы благородно  с ним не поступил бывший товарищ, и каким бы ни был светлым человеком в юности – стал Клим  обыкновенным бандитом, может быть, лишь выделявшимся на общем фоне, и даже если десятая часть того, что о нем рассказывали, правда – смерть свою, безусловно, заслужил.

А Саня Оленев сильно на Октябрьске приподнялся – успел протекцией воспользоваться. Подмял почти всю наркоторговлю под себя. Захотел бы – вертел район, как хотел, может, уже бы в Верховной Раде мажоритарный округ представлял. Если бы захотел – но ему нужно было не это. Он сделал ровно то, что должен был – и никто не пискнул даже. Всех вычислил, кто у киоска в ту ночь был, да и бригадира тех самых сявок – хоть он и в другом месте тогда отжигал. И еще тех мусоров, что дело на тормозах спускали. Никто из них не умер быстро. Ходили Краснооктябрьском слухи, что уже после часа беседы каждый просил, чтобы Олень сам поскорее его добил – но разговор меньше пяти часов не длился. Когда живых участников никого не осталось – Олень исчез. Кто говорил – застрелился, кто – из страны свалил. При этом из общака  ни копейки не ушло – за этим он - и при делах когда был, следил. Просто ему больше делать было нечего в той части света – кто был сам в такой  ситуации – пусть осудит человека.

Витя никогда после не сожалел о том, что стал фактически орудием мести, но и не гордился этим. Примерно в то же время его несостоявшийся ученик успешно руководил уже крупной фирмой, организованной при почтовом ящике, на котором трудились в разных рангах их отцы. Парень также рано женился и так же рано развелся – правда, насчет его развода Витькин отец выражал сожаление, а сына все больше корил за неспособность сохранить ячейку общества.

Развод Виктора Филимонова с женой был неминуем – но если б прознала соломенная вдова, с какого полета людьми общался ее бывший, удивление сразу сменилось бы бессильной злобой: ведь одно дело - уверовать, что твой муж – ни на что не способное ничтожество, и ты его  бросаешь по причине уворневого несоответствия, и совсем другое – узнать, какими шансами разбрасывается неспособный человек – а молодая женщина видела шанс исключительно в знакомстве с представителями высших кругов. Идеальная из нее б вышла шакальская жена – думал Витя, - попадись материал податливый, ушел бы ее благоверный в отставку маршалом. Но сам он не был в этом плане податливым материалом – и гордость здесь ни при чем. Просто выполнение своих обязанностей по договору уравнивает любого ранга контрагентов – парень не раз это замечал, ведь среди однокурсников жены были от рождения очень высокого ранга индивиды, и когда он писал такому на заказ  к примеру курсовую – а мажор за нее платил – и на этом расходились –здесь все определенно и ничего лишнего. Но каждая попытка найти общую точку для общения с целью нащупать перспективу (именно на это каждый раз рассчитывала супруга) закончилась бы либо откровенным пресмыкательством, либо откровенным блефом. И здесь Витя ловил себя на мысли, что и то и другое у него отлично получается – примерно как и разговоры с прямым или непосредственным начальством в командировках рабочих. Но, когда после пытался воспроизвести в памяти ход разговора  - вдруг становилось за самого себя даже не стыдно – приливы омерзения нападали – примерно как если начать на утро вспоминать, что ты чудил по пьяни, с той лишь разницей, что в последнем случае человек себя вовсе не контролирует, а процесс влезания без мыла на чужой этаж осуществляется в трезвом и здравом уме. Поэтому с попытками запрыгнуть не в свои сани завязал молодой человек раньше, чем со спиртным.

Купить собственное жилье – мысль конструктивная, но впервые пришедшая в голову назло бывшей. Пока Витя два года зарабатывал нужную в долларах сумму на гостинку, его ровесник-ориентир глобально расширил собственную фирму и приобрел на первичном рынке в центре трешку-улучшенку. Но Филимонов гнаться за престижем не стал – в те годы не было ни девальвации, ни галопирующей инфляции, но цены на недвижимость росли высокими темпами: второй год отработал Витя в Тюмени фактически бесплатно – ровно на сумму его заработка выросла цена на двенадцатиметровую гостинку. Тогда впервые показалась молодому человеку заманчивой идея минимизации приложенных усилий: решил он успокоиться хлопотами домашними, подряжаясь лишь на работы с очень хорошими заработками, а в свободное время обустроить себе жилье. Жизнь в стране гарантированного прожиточного минимума не так уж грустна, если нет нужды работать по установленной для подавляющего большинства расценке. Работа высотника в Украине ценится ниже, чем в России, но все же много выше наземных. Проработав интенсивно – в привычном для него режиме два-три дня, можно отхватить долларов сто – а это традиционно среднемесячная украинская зарплата, и если не пить – а бросил Витя легко, - хватает на жизнь более чем. Трезвый образ жизни, казалось, родителей должен был радовать – но отец – во всем максималист, при каждой встрече называл сына тунеядцем, ставя за пример вечного соперника, у кого уже фирма разрослась в концерн, была в собственности немецкого производства автомашина, Анатолий Иванович убежден был, что упорным трудом и Витя мог бы аналогичных успехов добиться. У сына было на сей счет другое мнение – чтобы в стране с заниженной ценой на рабочую силу один мажор так красиво продвинулся, нужно, чтобы тысяча таких, как он, подешевле работали – на этом конструктив в диалоге заканчивался. То было время оголтелого плюрализма после помаранчевых в Киеве событий – и Филимонов на своей семье ощутил, что такое политические разногласия: новомодные тогда ток-шоу мать с отцом, голосовавшие за разные партии, смотреть вместе не могли – минуте на двадцатой заканчивалось громкой сценой. Часто такие же перепалки наблюдал Филимонов на улицах, в транспорте, в очередях – они уже стали редкостью, но все же случались, среди рабочих бригады, в составе которой работал. Удивительно, как могут люди по жизни неглупые, поддаваться на такую дешевую провокацию – тем более, аргументы спорщиков всегда примитивны и даже смешны, а сами люди принимают предмет споров близко к сердцу. Однажды, поленившись спускаться к метро, к тому же имея несколько часов свободного времени (к заказчику, проживающему в центре, нужно было подъехать к вечеру) решил выполнявший работу сантехника прокатиться «по-барски» усевшись в 26-й трамвай. Перед ним сидели двое – по всему – отец с дочкой – последней лет не больше десяти – и разговаривали – Витька чуть не рассмеялся на весь салон – тоже о политике. Такого цирка еще не доводилось наблюдать - Витя, сперва с усмешкой стал к разговору прислушиваться, но уже минут через пять не мог оторваться. Очень часто одаренность детей – лишь плод болезненного самолюбия их родителей, потомки же - переколыханные и зализанные мажорики, чью тупость модно с некоторых пор называть индигостью, случаются маленькие люди с хорошей памятью, выдающие к месту и невпопад сложные к запоминания и алогичные по существу длинные фразы. Бывает так, что ребенок сильно опережает свой возраст в развитии леи до семи – после над ним носится ореол интеллектуала – а он уже не тянет. Вообще педагогика потому и вылилась в отдельную науку, что стандартных случаев практически нет. Но тогда услышал Филимонов разговор (даже в виде спора), действительно равных. Политической была лишь канва – на самом деле разговаривали двое о чем-то более существенном: Витя никогда на свой счет не обольщался, но знал наверное, что начитаннее абсолютного большинства своих ровесников – плюс-минус десять лет в любую сторону – теперь же слышал, что он по сравнению с обоими полный профан. Порой нить разговора вел отец, иногда – дочь – но в любом случае каждый дослушивал оппонента, на заданный вопрос всегда отвечал по существу, прежде, чем перейти к своему… Жаль, что от  Салтовки до центра трамваем ехать не больше получаса – Витя очень обрадовался, когда на Журавлевском спуске долго стояли, а по выезде на Веснина два спорщика картинно, но не зло перебросились штампами:

 –  Буржуазная националистка!

 –  Великодержавный шовинист!

И опять же театрально устремили взгляды в разные стороны: девочка в окно, мужчина внутрь салона, а Витя тем временем все старался взглянуть девочке в лицо, чтобы удостовериться, правда ли, что ей всего десять. Не удивительно, что привлек внимания родителя – и совершенно обоснованно: если кто засматривается на его малолетнюю дочь – любой отец проявит бдительность. Но мужчина, старший Виктора лет на десять, жесткость взгляда быстро убрал, вдруг назвав случайного попутчика по имени. Филимонов, сконцентрировав внимание на лице немолодого уже человека пытался вспомнить поскорее – тот в помощь сказал:

 –  Тюменская область… «Ремпром»…

 –  Прапор?!..

 

   * * *

 

  В браке Витя Филимонов выслушал больше всего в свой адрес укоров от временно суженой даже не в безродности или бесприданности – здесь, надо отдать должное жене – она на поводу у своей матери не шла – а в том, что не умеет сходиться с нужными людьми – при том, что в этот достойный круг она сама давала ему пропуск. Действительно, приняв ее точку зрения, много шансов упустил муж студентки престижного факультета, общаясь с однокурсниками благоверной, но не использовав никак факт личного знакомства. И все же в потере одной нити связи себя долго укорял после молодой человек – познакомились именно через жену. Вернее через ее маму: теща Вити Филимонова работала с гражданской на тот момент женой Сергея Русакова в одним НИИ. Тогда парень только демобилизовался из армии, а муж тещиной начальницы нарыл какую-то фирму, транспортировавшую рабочих в Сибирь – на заработки поехали вроде как вместе. Правда, работать долго не то, что в паре, даже в одной бригаде не довелось: Русаков сразу стал бригадиром и личный состав себе отбирал сам – а Витя тогда еще не имевший привычки «завязывать» перед командировкой, был – с высоты теперешнего опыта – плохим исполнителем. Но за короткое время успел молодой парень, редко признававший в ком-то авторитета, проникнуться уважением к бывшему прапорщику Советской армии – и вовсе не лидерские качества вызывали одобрение – Филимонов часто называл себя «профессиональным подчиненным», подчеркивая, что с любым начальником ужиться может – хотя Прапор, все же был много компетентнее всех, у кого довелось побывать в подчинении после. Быстрое овладение навыками промальпиниста тоже не было предметом зависти: Витя с детства почитал лучше, чем завидовать, перенимать те навыки, какие сам он может освоить, а то, чего добиться не    способен – отбрасывать, не комплексуя. Ореол работника-универсала тоже не коробил молодого человека. Но один случай – когда еще все бригады сформированы не были, личный состав лишь притирался друг к другу – в памяти Филимонова отложился навсегда.

Руководство фирмы, должно, чувствуя пагубную страсть большинства довольно исполнительных и пунктуальных (в трезвом виде) рабочих к спиртному, старалось дать контингенту как можно меньше поводов к нарушению трудовой дисциплины: авансы наличными не выдавались по месту работы никому, продуктами  на завтрак-ужин и сигаретами обеспечивались рабочие в натуре, обедали в ТЭЦевской столовой – каждому полагался на определенную сумму талон. Но тот, кто ищет – найдет всегда, и уже вскоре сметливые из безденежных наладили совместный с буфетчицей бизнес по обналичиванию (с потерей от 20 до 40% от номинала) талонов. Правда, в таком случае приходилось жертвовать обедом. Ничего удивительного, что у ценителей наличных денег запас продуктов, завезенных в общагу, иссякал быстрее, чем у непьющих. Были дельцы талонного фронта и среди временных подчиненных Прапора. Поскольку работа была действительно тяжелой, а рабочий день ненормированным, стала наклевываться буза на почве недоедания, а подобного сорта правозащитники, как правило, тем смелее, чем ниже чин с ними общается, пробовали было сначала наехать на Русакова, аргументируя тем, что дома все питались куда сытнее, один даже утверждал, что у него в холодильнике и шпроты всегда были и колбаса московская – в любой момент закусить было чем, а здесь того и гляди с голоду завернешься – нужно, мол, качать, чтобы кормежку усилили. Филимонов не ощущал скудности питания – при том, что сам часто не обедал – экономя деньги то для складчины, то для покупки в буфете лишней пачки сигарет – он курил много – все равно каждый день было в рационе что-нибудь рыбное или мясное, а дома в те годы знавал он семьи, где белковой пищи не видали неделями. Но Русаков, чья бабушка пережила блокаду в самом Ленинграде, к слову «голод» относился серьезно, и сразу предложил вариант решения вопроса питания. На следующий день, побывав на приеме у начальника, объявил бригадир всем, оголодавшим без шпротов и копченой колбасы, что каждый, кто испытывает недостачу в питании, может взять сколько угодно талонов – но уже как аванс в счет собственной зарплаты. И хотя тогда потеря была бы под расчет не очень существенной, никто из нехватчиков не спешил брать авансы лично – заводя бузу, казалось им, что хорошо бы получить от руководства что-нибудь бесплатное – или, в крайнем случае, на общак.

После пути двух мужчин разошлись – перебирая в памяти лица людей, с которыми хотелось бы работать, Прапора Филимонов всегда видел первым. Но в день случайной встречи понял, что вряд ли когда еще увидятся- хоть и обменялись номерами телефонов, как водится. А если знаешь, что с человеком никогда не встретишься, такому можно рассказывать о себе много больше, чем близким знакомым – а Витя никогда никому не рассказывал о себе – так сложилось – думал, нет потребности – и тут как-то понеслось само собой. Разумеется, не все о себе говорит сам человек – это такая сказка, под быль очень хорошо замаскированная, товарища, кажется, заинтересовавшая – поэтому, по выходе из трамвая, почти час стояли втроем под колоннами парка Горького. Витю почему-то неестественно развезло в разговоре, но беспокоил лишь взгляд смотревшей на него девочки,  очень похожий на взгляд учительницы литературы, мысленно говорившей: «Ты всю книгу прочитал, и много аннотаций, меньше пятерки я тебе не имею права поставить, но мы оба понимаем, что книга-то не об этом – то все лишь вода..» Вите стало боязно – смешно сказать – разоблачения маленькой девочки – а может, почудилось ему. Наверное, сработал защитный механизм, но на логичный вопрос старого товарища, не собирается ли снова жениться, ответил Витя вполушутку:

–  Пообожду, а лет через десять к тебе в зятья приду набиваться!

–  Зачем же ждать десять лет зря,  - спокойно ответила девочка, -  я прямо сейчас скажу «нет»!

Заинтригованный Филимонов продолжил было игру:

– Ну конечно, честной девушке из центра на Салтовку к мужу переехать – это уже диагноз!..

– Ни при чем здесь понижение статуса, просто я считаю, нельзя жить вместе двум людям, когда кто-то из них любит третьего.

«Вот оно – слабое место девчонки – она, хоть и начитанная, а  на «мыле» повернутая» – подумал было Витя, но та, будто прочитав его мысли, произнесла:

 –  Я сейчас не о себе!

 –  Ну, - успокоено ответил Витя, - третью четвертую, пятую – за такой срок сколько их еще забудется…

 –  Не будет пятых, она одна и не забудется никогда! – высоким стилем сказала девочка. А потом вдруг рубанула сходу:

– У нее веснушек на лице больше, чем у меня?

У Филимонова вдруг внутри все свернулось – будто почувствовал, что основная веревка развязалась и едет вниз вместе с ним, а страховки нет… Откуда могла знать маленькая девочка – даже если она читать мысли умеет (во что не верилось – скорее поверишь в дедуктивный метод) то и тогда – ведь мысли-то не было – уже несколько лет кряду. И от привычки дурацкой избавился, казалось – пятилетки не прошло.

Когда смотрел парень вслед уходящим в глубину парка родным друг другу людям – срезать через парк, оказалось, им ближе –даже не знал – хорошо или плохо, что с этими необычными собеседниками никогда больше не придется встретиться..Но он ошибался – к сожалению, пришлось.

Прошло не больше полугода, как позвонил ему на мобильный Сергей Русаков с просьбой, которой от него Витя не ждал. Просил человек одолжить конкретную сумму денег, при этом сказал:

– Если у тебя на депозите, и ты проценты теряешь при досрочном снятии, скажи, сколько теряешь, я в сумму внесу, расписку оформлю…

Когда встретились на том самом месте возле парка, не впервые в жизни увидел Витя перед собой человека совершенно разбитого. Но первым делом передал этот человек расписку о получении денег – написано было в гривне, как и положено по закону – тогда курс мертво стоял прибитый к цифре 5,05, но Прапор    сразу оговорил  возможную ситуацию:

– Если вдруг колыхнется в неприятную для тебя сторону – я компенсирую, когда возвращать буду. Но деньги  сейчас не главное – они, конечно, нужны, но… Понимаешь, несчастье у нас… У дочки глиобластома –  на такой стадии это даже  в Америке не лечат…  Нам и в Померках, и во второй Совбольнице говорили – не мучьте ребенка, пока не… - осекся - А Люда  загорелась в Москву везти – что ей скажу – она же мать, а я никто… Но я к тебе не с этим. Понимаешь – Аленка с тобой поговорить хочет…

– Почему со мной?

– Не знаю, но ты – один, с кем она хочет попрощаться… Если что – можешь и денег не давать – только приди пожалуйста…

Запах больницы как-то сам собой устанавливается в комнате, где долгое время проводит действительно больной человек.  Девочка казалась сильно похудевшей – с лица уж точно, и первое, что сказала:

 – Привет! Ничего, если я «на ты»?

Витя удивился таким ее заботам:

– Да как захочешь… А ничего, если я сначала у тебя спрошу…

 – Как я узнала на счет веснушек?.. – очень просто – чтобы не говорить «элементарно». «Чудесов не бывает» - как папа любил повторять раньше. Ты ни на кого внимательно не смотрел тогда – для тебя вообще все вокруг – антураж, а на меня глянул очень пристально, на лицо, но не в глаза – значит, что-то на моем лице тебя привлекло: вряд ли ты образ оценивал – ты ведь не рисуешь?

– Никогда не получалось, даже в школе трояки хватал…

 –  А у меня на лице уродств нет, что там искать еще… Конечно, была вероятность, что ошибусь – но ведь не ошиблась?.. 

Витя покачал головой.

Девочка посмотрела на электронные часы:

 – Сейчас время будет таблетку пить. Странные такие – вроде ничего не чувствуешь… Мама говорит, что к ним привыкания нет… А я знаю – ко всему, что неприродно, есть – хотя бы привыкание к тому, что нет боли… Их говорят,  некоторые водкой запивают – от этого им хорошо  становится… Глупые совсем – не знают, что хорошо – это когда просто не болит. А еще они, наверное, очень дорогие… Мама на  них рецепт специальный выписывает… Она тратить деньги совсем не умеет. Я даже не представляю себе, как папа с долгами рассчитается – он, наверное, и у тебя занял, а мне просил не говорить…

Витя промолчал.

 – А я рисую немного…

  – Знаю, Сергей Иванович говорил сейчас, что читаешь – само собой иллюстрируется…

  –  Ну в основном… А бывает, и по- другому. Ты, как и папа, в чудеса ни в какие не веришь – я, наверное, тоже. Но вот посмотри: мы никак объяснить не смогли, - девочка достала из стола А-4-й белый лист с рисунком: - Это я три года назад нарисовала…

Витя взглянул на лист – там был нарисован  - конечно, он – но не он, а черный кот с Витиными чертами лица – есть такая манера у многих художников – делать животных с чертами определенного человека – или рисовать человека в образе животного. Лист был действительно старый, затертый – подлога быть не могло.

– Это Китокот – зверь такой добрый!

  – А почему у него шрам справа через всю морду? – не удержался, спросил Витя.

Девочка улыбнулась:

–  Я когда рисовала – я обычно на лист не смотрю – а этот, получилось так, что на двух книжках сразу лежал – карандаш проваливался, а я не заметила. Потом посмотрели – кот уж очень симпатичный вышел – перерисовывать не стала – зато мы с папой придумали, что он свой китоход  (такой летательно-подводный аппарат) разбил, когда остров от морского змея спасал. А у тебя шрам откуда?

 – Ну, у меня не так романтично: в армии «Уралом»» в дерево въехал  на марше…

– Все равно похожи. А еще вот, - девочка достала множество листов – это уже я не знаю к чему иллюстрации. – С тобой бывало, что начинаешь что-то делать, но не знаешь, для чего?

 – Нет, я от природы ленивый – у меня скорее наоборот: знаешь, что нужно начинать, а не делаешь – потом, оказывается, опоздал ровно на то время, пока раздумывал.

Витя бегло осмотрел листы –  там уже были нарисованы люди и животные, так скоро не вспомнится – но казалось, кого-то из них когда-то он видел…

 –Думаешь, есть такая книжка, а ты ее не успела пока прочитать?

–  Может есть… Может будет… Я когда тебя увидела вдруг начала верить, что время не так уж…

–   Необратимо?

–  Ну, это слишком… Но – во что-то нужно верить – мне сейчас… Хотя ты, наверное не веришь и во что.

– Да и хотел бы…  

– Мы с папой в детстве – моем, конечно, в загадалки играли – и верили…

– Это как встречный поезд между Барабаном и Киевской увидеть – тогда сбудется?

 – Ну, там просчитать легко – поедешь в час пик – точно увидишь,  позже – почти нет шансов. Нет, другое: обязательно сбудется то, что загадал, если сделаешь что-нибудь, за что стыдно не будет, но сделаешь это не для себя…

 –Ветряк развалить или фонари зажечь? Что сейчас такое можно сделать?

– Откуда я могу знать, мне одиннадцать лет… - девочка взглянула в сторону двери и  добавила тише: - вряд ли исполнится…

 –Хорошо, без тебя я твои иллюстрации смотреть даже не буду, - сказал Витя уходя, - приедешь из своей Москвы – вместе посмотрим…

 – Только не забудь – что загадал – никому говорить нельзя – а то не исполнится…

Таблетка, запитая водой пять минут  назад, видимо, действовала быстро и притупляла не только болевой синдром. Разговаривала с человеком маленькая девочка, не желавшая из придуманной отцом сказки выходить, и одновременно старушка, знавшая о жизни почти все – правда, лишь из прочитанных книжек, но ведь из них тоже можно узнать немало, потому что любой – даже самый бездарный – автор может гениально описать по крайне мере одного человека – себя. А среднего возраста не будет у нее. Стала бы она непревзойденной следачкой – в милиции или прокуратуре, рисовала бы гениальные мультфильмы – не хуже норштейновых, учила детей в школе – а может, просто стала хорошей мамой своим детям, выбрала бы себе в мужья человека ее достойного или, как сестра, молодость положила на доказательство постулата о том, что любовь зла.   Разумеется, знал Витя, о чем просила уходящего маленькая девочка. Если кто говорит, что смерти не боится – значит, просто близко ее не видел. Вот только почему он? Когда-то давно, если надежды не было, просили за здравие молиться святых, блаженных, убогих – Филимонов, вроде, ни к какой категории из трех не относился. Чего больше хотелось незаурядной девочке – ухватиться за последнюю соломинку надежды или передать эстафетой что-то недоделанное? Раз пообещал – нужно сделать – и как можно скорее – но что?

На улице Филимонов затянулся зажженной было сигаретой,  посмотрел на свернутую трубочку с табаком – «Бросить курить прямо сейчас?» нелегкое задание для курильщика с семнадцатилетним стажем – сделал последнюю глубокую затяжку, потом, выбросив, растер ногой даже фильтр об асфальт. «Поломает конкретно…»- подумал. Но этого, наверное, мало – тогда вспомнилась детская еще мечта сделать в родительской квартире ремонт да не просто косметический – а вроде того, что в его гостинке. Сейчас самое время, – подумал язвительно – сестра как раз от мужа к родителям ушла – вот будет там веселье. Но с другой стороны, начать никогда не поздно.. Что еще – не стыдно чтобы при встрече – Витька сам вдруг начал в планируемое исцеление верить – в сети множество книжек – раньше за такими знаниями пешком из Архангельска ходили – теперь только кнопку нажми. Ну и конечно – никому не будет  рассказано – проехаться между двумя станциями метро, где поезд идет по мосту – здесь можно перестраховаться, выбрать время беспроигрышное, когда все с работы – никто ведь проверять не станет…

• Все задуманное сделал, или начал делать – ремонт, к примеру, под недовольное ворчание отца, который не уставал напоминать, что нужно во всем разделение труда, надо, мол, на работу ходить и деньги зарабатывать, а для ремонта настоящих специалистов нанимать – они-де быстро сделают, вновь ставил в пример Виталика, который уже к тому времени купил собственную яхту. С познанием мира тоже не спорилось – с большим трудом освоил конституционное право: работал под трансляцию государственного радио – через неделю транслировали пленарные заседания Верховной Рады – очень было интересно, кто там откуда и когда появился, и как ни о чем на 95% льются оттуда речи, еще узнал, что вещи крайне стране необходимые не только не делаются – даже не обсуждаются. Главное решение в стране его проживания было принято вовсе не на выборах: в тучные нулевые был у граждан выбор не направления (запад или восток) а скорее способа существования: гарантировав прожиточный минимум всем, пошли по пути гегемонизации получающих социальные пособия получающих – за счет по закону работавших: это дало возможность удешевить не только сам прожиточный минимум, но и рабочую силу. Признаками противоположного варианта были бы очень конкретные действия, называть которые своими именами боятся поголовно все политики, а именно: повышение пенсионного возраста, отмена, бесплатного высшего образования, дотаций в тарифах, любых льгот – причем не наверху, а тем самым несчастным и убогим бабушкам, дедушкам, студентам, женщинам, инвалидам и ветеранам то есть тем, кто потребляет меньше всего, ведь дотации запланированы не для них – ими лишь прикрывются реальные получатели - и это не было бы панацеей, просто необходимым (хоть и недостаточным) условием. Но выбрали другое. Главным приоритетом стало занижение цен на стратегический товар (газ – всего лишь частный случай, хотя и самый показательный), источником покрытия выбрано заимствование без указания источников покрытия – то есть построена была пирамида с запланированным техническим банкротством: ведь нет в наличии столь вожделенного электоратом мощного карательного аппарата – чтобы заставить поголовно всех недостойных трудиться бесплатно. Значит необходимые на поддержание жизнеспособности системы средства заимствуются у самых безответных – у добросовестных налогоплательщиков будущих периодов. Каждый нынешний получатель государственной подачки в виде дотации к тарифу искренне надеется, что он либо не доживет до краха выстроенной пирамиды, либо, что лично его этот крах не затронет. Последнее характерно для людей, общепризнанных достойными – их абсолютное меньшинство, но главная задача агитационной машины в условиях демократии по-украински – внушить абсолютному  большинству навязчивую идею, что каждый из них и есть достойный подаяния. Каждый, себя достойным возомнивший, искренне убежден, что именно ему цена большая, чем абсолютному большинству недостойных – но принцип маршброска никто не отменял – и реальная цена даже ушедшим в сильный отрыв равна той, которую они определили для самого беззащитного, призванного на них за бесценок работать – вот  и ездят себе дешевые люди в дорогих авто, носят при себе дорогие гаджеты, упакованы в дорогое тряпье. А остальные, принимая атрибуты за сущность, тоже к блеску стремятся – но эти уже необоснованно, ведь как раз они следующим ярусом пирамиды идут. А поскольку этим вторым в первые сильно хочется, а, работая, достичь можно немногого (изначально договорились: рабочая сила дешева в Украине, поскольку лишь это может обеспечить удешевление тарифа) -  имеет место самое с Витиной точки зрения, гнусное проявление квазидемократического устройства – массовый скулеж и завывание мнимых обворованных. Самые активные из них выходят жаловаться на жизнь на площади и майданы, другие просто скулят по домам. Филимонов с детства городских сявок презирал – но эти, которые выпрашивают у государства себе увеличения пайки – с его точки зрения еще подлее. Виртуозы подворотни бьют в основном тех, кто слабее их, но могут ведь с выбором и ошибиться, или нарваться на того, кто добьется законного разбирательства – тогда кому-то непременно сидеть. К тому же эти -  джентльмены подворотной удачи – потребляют то, что  сами отобрали. Те же, кто скачет на майданах – трусливее и подлее многократно: они предлагают государству найти того слабого, у кого отобрать, чтобы им за их работу (скакать на майданах) хорошо заплатить, при этом претендуют в основном не на единовременные, а на текущие выплаты. Омерзительнее могут быть лишь такие твари, которые призовут вооруженное сявло (родное и иностранное) убивать других людей ради увеличения собственной выраженной в деньгах пайки – но в такое низкое падение своих сограждан не мог тогда поверить Филимонов. Принцип «дешевая рабочая сила – дорогие деньги» хорош для тех, у кого деньги есть, и плох тем, кому нужно в этой стране работать – поэтому  государственное образование с названием «Украина» надолго продолжит оставаться раем для инвесторов, источником дешевой рабочей силы для сопредельных государств и «человеческим шлакоприемником». Именно к последней категории – слитого человеческого отхода с территории более богатой России – относил себя сам Витя. Тогда казалось ему, что заработано денег предостаточно, чтобы купить себе  много свободного времени, которое уже можно посвятить близким людям – и было очень обидно пролистывать жизнь, вспоминая, сколько этого времени потрачено не на то…

Все рассуждения в голову проникали лишь потому, что в это время думать о важном было страшно. А еще хотелось верить в то, что раз на миллион случаются-таки чудеса. Но чуда не произошло, плохой из Витьки волшебник – наверное, потому, что не учился с малолетства. Сергей Русаков позвонил вновь через полгода – был уже не разбитый – высохший какой-то – будто по пустыне с караваном шел. Деньги вернул все – Филимонов не пересчитывал даже – потому  что не вернуть не мог. Этот признак обыкновенного  человека  принято в последние годы считать благородством – верно потому, что развелось немалое количество полулюдей, не почитающих своей обязанностью вернуть одолженное, если найдут на то веские причины. Витя пробовал втиснуть ему обратно расписку – но Прапор отмахнулся:

 –  Оставь себе на память! Я все равно буду там, где правового поля нет – и никто меня не достанет!

– Ну, если ты мне веришь… - попробовал отшутиться Филимонов, но постаревший мужчина с горечью усмехнулся:

 – Веришь!.. Тебе вон Аленка поверила – а она лучше меня в сто раз в людях разбира… - Человек не договорил, не сумев подобрать правильного для глагола времени, развернулся, и, не прощаясь, ушел навсегда.

Было невыносимо тошно от того, что «чудесов не бывает», но работы по ремонту родительского дома  оставлять не хотелось – ведь в каждой комнате, когда прогонял он оттуда обитателей, виделось сразу то, что будет воплощено через несколько месяцев. Наверное, настоящие специалисты вначале набросали бы эскиз, после чертежом оформленный – но у разнорабочего было все это в голове – за непорядок в планировании часто ругал его отец. Зато племянники-близнецы всегда за дядиной работой внимательней следили, чем на уроках труда за учителем. На «объект» приходил он каждое утро как на работу  исключая те дни, когда выпадало что-то в городе или за пределами по высотному делу. Еще взял за правило делать закупки продуктов для всей большой семьи – глобальные. Тогда открывалось множество супер и гипермаркетов – и на определенном этапе на какие-то из товаров цены там стали значительно ниже базарных. Одно сильно угнетало: проходя мимо витрин с алкогольной продукцией, не мог не заметить трезвый алкоголик, насколько дешева выпивка – и часто дьявольская мысль закрадывалась в мозг: а ведь пить сейчас совсем не дорого. Мысль эту Витя от себя старался отогнать: несколько лет назад пробовал он перейти на полутрезвый образ жизни: дня два-три употреблять – не до посинения, просто для настроения – потом выходить из такого состояния. Но под вечер каждого из таких дней все равно  приходилось засасывать не меньше чекушки водки – это кроме потребляемых днем литров крепкого пива, а больше всего пугал тогда слишком легкий каждый раз выход: день «отходняка» - и ты в форме. Именно это может дать иллюзию от алкоголя не-зависимости. При этом, выпадают из графика полноценные рабочие дни, деньги тоже, хоть и в небольшом количестве, но уходят. Еще раз окунуться в юность – когда стаканы не считал – хотелось все больше, думалось – ошиблась  незаурядная девочка, положив глаз на недозавязавшего алкоголика, отец чаще напоминал о ровеснике, который приобрел уже недвижимость за границей – причем, несмотря на благоговейный трепет всех Финогеновых перед русским миром, квартиру Виталик купил почему-то не в Москве, а в Лондоне. Еще немного коробила потеря нескольких сот долларов в игре на электронной бирже: попробовал на форексе пободаться с  крупной фирмой – сильно попал, проиграл реальные деньги, а, чтобы в кредит играть, нужно было еще больше вложиться – рисковать не стал, хотя, сидя в сети в пассивном режиме, обретаешь навык, теряя деньги – брокерство пока забросил. В сравнении с убытками глобальными, потери от одного маленького запойчика не казались значимыми – уже склонялся он, что табу можно и нарушить: это ведь не курение – там, если одну в зубы возьмешь, уже никогда завязать снова не сможешь. От попытки удариться во все тяжкие немного одергивало присутствие соседки: Вите порой казалось, что Валентина Ивановна наблюдает за ним зорче родителей. Филимонов знал когда-то (до завязки) ее сына – очень шапочно – как вся на микрорайоне алкашня знакома потому, что всего у нескольких бабок самогон берут. Но то была не Витькина компания однозначно – он вообще склонялся больше к тому, чтоб пить в одиночку. А те из себя каких-то полукрутых строили – после многие из них на таблетки перешли – это в их понимании означало некое повышения статуса. Вскоре этот самый Миша умер от передоза – а у Витьки в голове вертелась неуместная, для матери страшная мысль, что сын единственно, чем помог старушке – своевременной своей смертью. Вите почему-то казалось, что пожилой женщине не все равно на счет и его срыва – но самому ему уже было все равно – хотелось. И вот в один вечер, когда уже подбирал, чего для первого рывка взять – увидал  едва знакомую девчонку-кассиршу– но теперь среди покупателей. Она на фоне коллег резко выделялась тем, что, судя по всему, было ей за кассовым компьютером тесно. А в тот вечер попросила слабоалкоголки себе купить – объяснимо, почему не хотела сама. Пронеся через кассовый аппарат несколько жестянок, Витя уже хотел было, развернувшись, уйти, но вдруг от полузнакомой особы услышал странное:

 – Хочешь, я тебе непродажного фогеля покажу?

 – Покажешь что? – переспросил удивленно.

 – Фогель – это птичка такая немецкая…

 – Я знаю немножко немецкий, ты скажи, почему непродажный?

 – А вот иди, посмотри – они такую цену заломили, что никогда его не продадут! – действительно, серый попугай ценою в тысячу долларов – сомнительно ликвидный актив зоомагазинчика.

Девушка начала к газировано-алкогольным напитком прикладываться сразу по выходе на улицу – Витя почувствовал ответственность за доставку особы до места ее жительства – но та упорно не хотела следовать в направлении    своей квартиры, выходило, что шли к нему – а еще она все время говорила – и первое время воспринимал это Филимонов как саунд-трек, но потом стал вникать в суть рассказа, а еще немного погодя увидел, что девушка врать не умеет, как и пить. То есть, так, как он, врать – чтобы не досаждали лишними вопросами – она могла, но так, чтобы вызвать к себе жалость и играть на этом – нет. Поколотые толстой иглой, предназначенной для забора крови, вены напомнили Вите о собственном опыте донорства: каждый вторник – его группа крови на плазму. Ехать на Клочки в центр переливания нужно к шести утра – иначе не попадешь в заветную первую двадцатку – потом осмотр и экспресс-анализы, приглашение «сливаться», час – другой перекур, вливание разведенных физраствором эритроцитов – и за все это удовольствие – талон на обед и небольшая сумма на карман – все официально через кассу. Тогда эти деньги им пропивались в тот же день – результат – через год четыре брака подряд по биохимии и исключение из штатного списка доноров. Пила в тот вечер Настя алкогольные энергетики – их эффект состоит обычно в том, что человек тупеет, как от обычной водки, но из-за кофеина заснуть не может. А здесь будто не пьянела не умевшая пить особа – и произносила те слова, которые никогда никому не высказывала – а высказать хоть раз нужно. И вдруг мелькнула мысль в Витькиной голове – может быть это и есть его шанс сделать то, за что стыдно не будет – ведь каждому человеку его шанс положен, любые родители стараются в меру сил подсадить повыше – он даже догадывался, что отец, пытаясь когда-то познакомить его с мальчиком-мажором, может быть, очень своеобразно хотел самому Вите предоставить такой именно шанс – тогда уже понимал младший Филимонов, что старания родителя напрасны, поскольку изначально получил от отца много больше, чем знакомство с самовлюбленным перспективным «тягачом». А у этой девочки шанса никогда не было – того самого, первородного – ни в какой форме. Может, это слишком амбициозные планы – но попробовать стоит – а вдруг… В тот вечер Настя сим-карту на улицу не выбросила – лишь швырнула ее в сторону закрытого окна. И отсрочка, ей данная перед последней московской командировкой – это лишь первый шаг был. Витя всегда имел убеждение, что вопрос действительно важный нужно задать один раз в жизни, и, получив четкий ответ, никогда больше тему не муссировать. Поэтому, когда делал предложение – два варианта рассматривал, мог бы под утро ответить «да - так да», но все же выбранный девушкой отрицательный ответ нашел для всех оптимальным. Ей действительно было бы в тех двенадцати квадратах тесно – и дело не в площади. Зато Филимонов получил зеленый свет на реализацию плана – ведь теперь он действительно не для себя комбинацию строил. Краснооктябрьск знал он с молодости хорошо, представлял, где именно дом с искомой квартирой расположен. Предварительно переговорив с согласным на роль покупателя, повесил на входе в подъезд объявление «Куплю приватизированную квартиру в этом доме, дорого» и проследил, когда его сорвет нужный человек – даже издали нельзя было отрицать внешнее сходство брата с сестрой. Высокую цену как наживку заглотнул тот легко, договор о намерениях подписали – а после – все-таки замечательный принцип разделения властей – все друг другу не доверяют, все друг дружку боятся – несколько звонков – в БТИ, паспортный стол – просто напомнить, от имени покупателя, и из исполкома – что не стоит нарушать закон – ведь прежде, чем регистрировать сделку купли продажи, необходимо брату сестру из квартиры выписать. Слишком низкошерстная, хоть и номенклатурная, единица - Настин брат, чтобы ради его прихоти шли нижнего эшелона служащие – тоже, между прочем, номенклатура – на должностное преступление. В результате – звонок на ее старую симку – там  Витя представился гражданским мужем, сказал, что все финансовый дела решает он. При встрече начал брат сильно издалека – с отступного раз в пять ниже ожидаемой им же суммы  – а когда сказал Витя, что недавно слыхал о продаже один в один такой квартиры в Краснооктябрьске и даже цену, близкую к указанной в контракте, назвал – несостоявшийся шурин побагровел от злости. Правда, тогда вряд ли что-то заподозрил – уж больно хотелось по завышенной цене квартиру быстро сбагрить – решил старший брат зайти с другого края – и вдруг раскрыть сожителю сестры глаза на моральный облик последней. Как это должно было повлиять на изменение суммы в сторону снижения – неизвестно, но уже через минуту заговорщицким тоном рассказывал незнакомцу, что та де «продажная тварь» - это взбесило Филимонова, как некогда потуги такого же сорта людей зазвать в свой компанию – машинально он схватил рассказчика за горло – после вспомнились слова первого тренера, что убить человека, имея специальную подготовку легче всего. Немного трудней покалечить, но самое трудное задание – нейтрализовать, не причинив вреда здоровью подопечного. С Витиными навыками в единоборствах нервы – худший враг-подстрекатель, поэтому, немного ослабив хватку, но, не отпуская, сказал:

 – Слушай, старший братишка, сюда: если хочешь сестру прошвырнуть, то я тебе в этом не только не помощник, еще проконтролирую, чтобы и с другими у тебя не вышло. Ты ей половину рыночной цены отдашь – не больше – но и не меньше – это ровно по закону будет. А если захочешь в обход закона идти – тоже учти: есть в Октябрьске люди – я с ними знакомством не горжусь и никогда этим не злоупотреблял, я их один раз в жизни о чем мне нужно попрошу – даже если отрабатывать всю оставшуюся придется. И еще один совет – не дружеский – ты не друг мне, но, поверь, доброжелательный: я знаю, кому ты сейчас денег торчишь, знаю у кого занимать будешь, чтобы с Настей разойтись… Когда у тебя за сделку деньги появятся – рассчитайся с ними – не доводи до греха – это не те, с кем шутить можно.

Здесь была подсказка на будущее – ведь, получив в собственность квартиру, ее, даже не продавая, легко можно было заложить – в тот год кредитовали валютой под залог недвижимости налево и направо. А вот россказни о знакомствах в определенных кругах – откровенный блеф: из деловых в Краснооктябрьске Витьку не мог никто помнить, не одна генерация сменилась, блатные-полублатные, может, и вспомнят – но точно не подпишутся – оставалась надежда лишь на трусость родственничка-махинатора. Не будучи во всем полностью уверен, Витя, по прибытии вместе с «гражданской женой» в ее родной город, разумеется, нервничал – излишнюю бдительность тогда заметила и Настя. А решение девушки оставить у него на сохранение деньги счел разумным ходом, не видя задней мысли. Это действительно невиданное везенье, что все тогда прокатило.

Шло время, и возможность подумать спокойно все больше убеждала мужчину в правильности сделанного девушкой выбора.

«В который раз та же ситуация – девчонка меня много младше  и настолько же умнее. Такую дурость упредила – тоже еще, князь Филимонов нашелся! Самое грустное было бы, если б согласилась на замужество – а потом долго бы не могли отвязаться –  из-за напускного благородства». Тогда вечерами, глядя на соседскую кошку, вдруг увидел обоснование правильному поведению – пусть это вроде инстинкта  - но человеку тоже не вредит. Кошка везде лазит – на любой этаж мебели, любую полку – что ее туда влечет? Точно не голод – кормят ее из миски, и не инстинкт размножения – животное давно стерилизовано. Кошка лезет на самый верх потому, что может туда залезть. Удерживать ее внизу – принуждать поступить против природы. Хотела ли девушка подняться выше – напоказ это выглядело именно так – и для чего ей это было нужно, да и нужно ли вообще – неизвестно обитателю гостинки, здесь выбор за ней, но внизу она остаться точно не хотела– так зачем держаться за ненужное? Не заметил тогда, как стало животное отзываться на новое имя, не каждый раз – но до этого даже на «кис-кис» не подходило.

О том, что в гривне держать сбережения не нужно, знали все по личному опыту девяностых. Ведь те, кто не хочет платить за себя по счетам, обречены платить как-нибудь по-другому, а девальвация – один из самых гуманных методов «подтопить жирок» зажравшимся с точки зрения государства. Такой метод сильно бьет по получателям валютных кредитов – но они итак уже потребляют неоплаченное, и тем, кто хранит деньги в валюте национальной – это уже полные кретины, ведь они не хотят понять, что страна дешевок обречена жить от дефолта до дефолта. Но когда лопнет пузырь,  никто не ведал – за восемь с половиной лет успокоилось нежное сердце копивших. А Витя просчитал  - да нет, увидел просто по летней суете на западных биржах, еще до того, как Лемон Бразерс упал. И экстремум графика просчитать несложно было, хоть и не думалось тогда, что аж до девяти дойдет. Осенью действительно из страны выезжал -  и только в декабре, когда встретился с Настей в банке и наличку передал – только тогда  понял, что задуманное собой завершил. Прогноз на будущее был лишним – тогда уже увидел, что девушка и без него в финансовом инструментарии разберется. А еще впервые просто внимательно на лицо несостоявшейся своей жены посмотрел (не как наемный на клиентку – теперь он имел право это себе позволить), хоть и художником не был – но отметил в портрете некоторые перемены. Тогда подумалось – может, не только с деньгами помог он чужому человеку – не была она уже так враждебна ко всему вокруг – хотя осторожности обретенной не теряла. На тот момент это было уж точно не его дело – но показалось, что вовсе не кошкины глаза смотрят на мир. Что, если действительно там, на верху, девушка не только закогтилась и обосновалась – в способности сделать это ни на секунду Витя не сомневался – может уже приглянулся ей кто  из тамошнего мужского контингента. Это, должно быть, природно – здесь Филимонов мог лишь порадоваться за свою «протеже» - может, только снизу кажутся все там, на верху, гандонами – а, скорее всего – такие же люди – пусть же девчонка будет им ровней – хотя бы не бесприданницей. Витя заранее не загадывал – но положил себе поставленную задачу чем-то вроде длительной командировки  - пока не закончится – не расслабляться.  В молодости – еще когда выпивал – была у него традиция – перед отъездом – не важно, на месяц или на полгода – брать литровку крепкого пива, говорить себе: «Последняя», всю употреблять – и следующую выпивать уже как стартовую после приезда. Поскольку тогда – почти год назад, как раз собирался – пошел в тот самый супермаркет – теперь никто не мешал взять литр бормотухи. Вспомнилось – что же тогда еще делал (пока пить не начал) – и всплыл в памяти серый попугай. Зоомагазин был открыт, клетка на том же месте, и – что удивило – та же цена – не подскочившая пропорционально доллару. Грустная серая птица глядела на него, как и на любого другого посетителя, круглыми выразительными глазами, поджимала лапки по очереди – наверное, зябла на сквозняке, вертела головой, но взгляда от Вити не отрывала. Не умел бурохвостый жако говорить,  то есть произносить членораздельно воспринимаемые людьми как слова звуки – но взгляд его говорил определенно. Он обращался к каждому: «Почему я до сих пор здесь, почему не в вашем доме? Купите меня, пожалуйста! Может, вас смущает слишком высокая цена – но, поверьте – меньше нельзя – вы же видите, она даже упала, если считать в свободно конвертируемой валюте. Верьте, вы не переплатите ни копейки – ведь я приношу радость! Если будете сильно настаивать, я даже разговаривать по-вашему научусь – раз уж вы не хотите понимать того, что и так понятно всем!» Подумал Витя – привести бы сюда племянников – он с ними осенью еще ездил в зоопарк показать своего ровесника яка – но парнокопытное к тому времени испустило дух. Попугаи такой породы, если верить Википедии, живут до девяноста лет – тогда уже они своим детям будут показывать птицу, которая помнит их дядю – Витя был, почему-то убежден в долгосрочной непродажности особи. Филимонов долго стоял возле клетки – к нему даже подходил один из продавцов. Случилось так, что лишних денег – тем более такой суммы – не имел разнорабочий. В который раз грыз себя, понимая, что отец был прав – не в том, разумеется, что нужно работать всегда, обогащая поседевших мажоров и удешевляя тарифы для их бабушек, обеспечивая бесплатное высшее образование их гениальным отпрыскам, но в последние из тучных лет действительно нужно было молотить,  тупо скирдуя доллары – пусть даже по-совковому –  под матрац – а заняться хлопотами домашними можно было и после того, что называли кризисом. Витя заработал много денег на девальвационном скачке (или просто не потерял) – но не для себя. Чтобы заработать себе, нужно было (помимо знания алгоритма) иметь большую свободную сумму. Он до сих пор считал деньги лишь способом откупиться от жизненных обстоятельств, все остальное было у него. А с деньгами-то как раз он пролетел сильно. На жизнь, разумеется, хватать будет – в стране гарантированного прожиточного минимума многого не нужно. Обидно, правда, осознавать, что люди, работать умеющие, выбрали на долгие десятилетия вперед своей главной целью удешевление работающих в угоду электоральным трутням. Еще обиднее понимать, что, если согласился в этой стране доживать – придется смириться с тем, что  именно за прожиточный минимум и работать придется – как, впрочем, всегда было для девяноста процентов населения. Этого, похоже, больше всего боялась Настя, восседая за кассовым аппаратом: иерархического тупика без всяких шансов на развитие – разве только найдется придурок, согласный на 6 метров прописать (девушкам в этом плане всегда тяжелее). Но, даже приняв условия, сильно обесценивавшие его работу, боялся Витя неожиданной чьей-то болезни. Тогда, разумеется, никакое государство ни о ком не позаботится – поскольку в прожиточный минимум абсолютного большинства право на выживание не входит, теперь его нужно покупать, как раньше выслуживать. Покупать за деньги – а на то, чтобы их заработать нужно время, и немало – ведь дешевуюсвою парадигму население избрало самостоятельно и навсегда. Куда ни кинь – все во время упирается! Все рассуждение велось вот к чему: хотелось Вите загадать желание – ведь условие он выполнил: сделал то, за что не стыдно. И на обретение денег тратить это желание жаль.  Если бы можно было загадывать все – вплоть до нарушения закона о необратимости времени… Но тогда слишком много будет у парня желаний на одно выполненное условие. Хотелось еще раз увидеть, как идут отец с дочкой по летнему парку, будто не было ни боли, ни смерти, ни дорогих клиник, ни притупляющих боль и интеллект сильнодействующих таблеток, ни миропонужденческого залпового огня братской артиллерии; идут и разговаривают друг с другом – или молчат: об одном и том же – или о разном – это совсем не важно, когда рядом родные люди. Хотелось доконструировать с отцом когда-то недоделанную Мрию. Хотя, это желание можно и переиграть, если когда-нибудь доделать ее со своим будущим сыном. Хотелось, чтобы было время достроить родительскую квартиру – как мечталось с самого детства, по начертанным лишь в его голове чертежам, а это означало, что нужно опять же много спокойного времени. Ко времени сводилось абсолютно  все – даже почувствовал Витя, что и не выпить ему хочется, а вернуть то самое время, когда он мог на долгое время уйти – не важно в запой или просто   так – и знать, что за те дни, когда его не будет рядом, ничего плохого с родными людьми не случится. И еще знал Филимонов, на что ему нужно время: он обязан найти человека, кто проиллюстрированную книжку написал бы – и этим человеком будет не он. В наследство от деда получил он способность оценить навскидку потенциал – и свой оценил давно. Единственное, о чем нужно попросить автора: чтобы непременно в  той стране, в которую поверят все прочитавшие, был этот самый зоомагазинчик с непродажным фогелем в продаже.

Так долго он стоял возле входа с открытой литровой пластиковой бутылью – соизмерил убытки от планируемого запоя  и убыток в пятерку – ведь пиво не сдашь обратно, после, глубоко вздохнув, поставил пластик на землю и отошел. Не прошло и минуты – полную бутылку мастерски подцепил какой-то бомжеватого вида Витин ровесник – ему, видимо, сейчас нужнее.

Из включенных динамиков реклама газированного напитка оповещала всех, что «Свято  наближається!», а Витя уходил в сторону своего дома от  светящегося торгово-развлекательного центра вглубь спального района.

Подходил к концу восьмой год нового тысячелетия. У человека были близкие люди, чья любовь могла защитить от всего. Был свой город, по вечерним переулкам которого не боялся он ходить даже в детстве – и, хотя много бывало прежде и осталось теперь и на его улицах, и в дорогих его апартаментах всякого барахла – все же город не хуже многих мегаполисов-миллионников, а лучше лишь тем, что это его, человека, родной город.  Было у человека ощущение реальности своей страны – тогда еще не изъеденной электоральной онкологией изнутри и не атакованной гибридной плесенью извне. И были у него в этой стране незавершенные и не начатые пока дела. Содержание одних виделось человеку тогда четко и ясно, о других он даже не догадывался.

 

 

 

 

           Эпилог.

 

 

 

Студентка Университета Оксана Приходько осталась в то утро дома (точнее на снимаемой для нее отцом квартире) с определенной целью. По расписанию, правда, положено сидеть на двух подряд лекциях, потом практика –там сегодня добрая аспирантка ведет, потом эта никому не нужная физкультура… Но второй курс – золотое для студентов время: это уже не первый, когда всех пугают отчислением за любую провинность, даже за пропуск лекции, а молодые люди настолько наивны, что многим страшилкам верят. Но это еще и не преддипломные годы, когда все наспех, нужно успеть и на личном фронте, и учебе хоть какое-то время уделять, а также прицениваться к рабочему месту: если папина протекция сыграет – не огорчать родителя, идти работать – ведь устроиться по специальности с каждым годом все труднее. Второй  курс – настоящая сказка, даже если учесть, что по настоянию отца переселилась девушка из общежития на квартиру. Впрочем, квартира – громко сказано, небольшая комнатушка, правда, санузел свой. Девушке сказал отец: переселяешься для экономии – и она сама удивилась, когда подсчитала: действительно высокая арендная плата с лихвой компенсируется экономией на питании. В общаге вечно какие-то складчины, движения, сабантуйчики – нет, не подумайте ничего дурного – без спиртного – или с одной бутылкой сухого вина на десятерых – но деньги куда-то улетают, а еще любители взять в долг – а отдавать с таким скрипом, что порой ловишь себя на мысли: требовать одолженное накладнее, чем простить. Подобных  халявщиков немного по общаге, они всем известны – но даже матерый обитатель нет-нет да и наступит на те же грабли. Также есть подруги - любительницы одолжить что-то из носильных вещей. Оксана часто с глубоким сожалением констатировала, что человек она слабохарактерный – ее мягкотелостью многие пользовались. По этой же причине она наперед пугалась возможного распределения в школу – не представляла себе, как сможет справиться с целым классом. Еще одной причиной переселения стало характерное для многих отцов опасение, что дочь слишком рано выскочит замуж – но здесь девушка над родительскими чувствами лишь по-доброму посмеивалась, зная наверное, что себя соблюсти сможет: воспитана она была в строгости, вольного обращения с собой никому не спускала – за что многие из общажных «казанов» сразу окрестили ее истеричной недотрогой, положив за благо общаться с более благосклонными студентками. Любящий отец, видимо, нарочно снял жилье в спальном районе, да еще от метро не близко – из аборигенов вряд ли кто ей будет по душе. В этом юная особа была с предком солидарна: диковатый район какой-то (хотя и не ХТЗ), не хотелось бы ей встречаться с теми парнями, кто здесь проживает, а уж переехать сюда к мужу – что-то немыслимое, возможное лишь для отпетых неудачниц, кто и до пятого курса ничего поприличнее не нашел. Тем более – среди студенческой братии есть на кого глаз положить. Разумеется, в пределах своего социального круга – хотя как бы хотелось выглянуть чуть повыше – там ведь обитают совсем другие люди! Грезила девушка не об абстрактном мальчике-мажоре, нет, весьма конкретный персонаж занимал ее – да разве только ее – многих незамужних однокурсниц мысли, и некоторые из окольцованных уже подружек, что там греха таить – засматривались на Него! Это Славик с юридического, тот, у кого отец народный депутат – почему он согласился в Харькове учиться, никто не знает, ведь ему, наверное, и Киев не по рангу. Но все эти пошленько-логические рассуждения не стоят ни копейки, когда видишь, как парень, припарковав подаренный папой на вступление в ВУЗ Инфинити рядом с Мицубиши проректора, аристократично входит в здание Альма-матер, вертя на пальце ключи, еще поговаривают, что недавно отрехтованное крыло – результат заноса во время ночного стритрейсинга, и как он вообще фигурист, осанист, благороден –Оксане даже один раз показалось, что этот полубог ответил вежливым полукивком головы на ее  учтивый кивок. Мечты, мечты – как Корейко мечтал кошелек с деньгами найти – такая же вероятность исполнения – а золотое время утекает ручьем – молодость одна. Поэтому девица, сбросив пелену вредных мечтаний, выбрала потенциальными кандидатами в претенденты на свою руку и сердце двоих сокурсников рангом чуть ниже – один из них даже догадывается уже о чем-то, другой как кандидат чуть пожиже, но и его как запасной вариант отметать нельзя. На втором курсе есть время поразмыслить. Но вовсе не об устройстве личной жизни хотела размышлять сегодня Оксана – об этом она надумалась вчерашним вечером. Была у девушки одна страсть, делавшая ее особой несовременной: страсть к чтению. Причем любила студентка перечитывать тексты не в электронном формате – сейчас не удивишься, наблюдая в метро читателей со смартфонами, планшетами, электронными книгами – нет, признавала читательница исключительно бумажные носители. Разумеется, пользовалась и гаджетами – против прогресса не попрешь, но истинное удовольствие от чтения получала лишь раскрыв классического типа фолиант – ведь там можно остановиться на конкретной странице, перечитывая не один раз, сделать закладку или просто завернуть лист – говорят, за это во времена детства ее родителей сильно доставалось от библиотекарей, но самое главное – можно, имея под рукой карандаш, что-то нужное подчеркнуть, где-то галочку поставить, особенный свой значок, смысла которого постороннему не понять, на поля вынести. В общем, достаточно невинная, но увлекательная забава. С любителями почитать общалась девушка на форуме, были и личные встречи клуба по интересам для обсуждений литературных новинок. Чтобы подготовиться к завтрашней, желательно (никто не заставлял, но ведь самой интересно быть во всеоружии) прочитать новую книгу научно-фантастического жанра «Задворки Вселенной. Примирение» авторства одной из любимейших девушкой современных писательниц. Фантастика Вершинской Оксану никогда особо не вдохновляла, но стиль на уровне, а для завтрашней дискуссии неплохо бы знать фабулу.

 

…Невинный экономический спор перерос в настоящую войну между аборигенами - сторонниками Пятого Рима и Шестого Рейха: непотребное на орбитальных станциях огнестрельное и термоядерное оружие, взятое в виде стратегического запаса еще с Земли в огромнейших объемах поставлялось обеим сторонам конфликта. И те и другие из туземцев боялись полного порабощения противоборствующей стороной – но больше всех переживали обитатели швартовочно-стыковочной зоны за сохранность стратегического биоматериала – ведь его залежи должны были в перспективе обеспечить планету  абсолютным топливом. Боевые действия велись обеими сторонами с невиданной даже для доисторической Земли жестокостью, но главными жертвами конфликта стали вовсе не погибшие в боях воины и даже не герои добровольческого живого щита из мирных жителей. Главной проблемой планеты U380 с определенного исторического момента оставалась недостача кислорода – применение огнестрельного и ядерного оружия, а также массовое его производство требовало огромного количества животворного газа. Туземцы, сражаясь друг с другом, сами выжгли себе на планете весь кислород – массовым вымиранием миллиардов грозил обернуться гражданский конфликт. Разумеется, все избранные – способные укрыться под куполами оазисов-форпостов – выжили бы, но на воспроизводство низкородного народонаселения ушли бы века. Полное вымирание не выгодно было никому из внешних игроков – при посредничестве вселенских миротворцев состоялась встреча на высшем уровне руководителей Пятого Рима и Шестого Рейха, закончившаяся подписанием договора о мире, дружбе и разделении сфер влияния (любого номера Рим во все века умел договориться с того же порядка Рейхом). Планета U380 получила название Новая Земля, стала местом сношения таких, казалось бы, антагонистичных, но на поверку столь похожих суперквазисистем, а еще местом глобального испражнения суперорбитальных станций: с момента подписания договора на планету сваливался и бытовой и генетический отход двух разнонаправленных миров, а оштампованные туземцы-очистители рекрутировались на оба космические корабля по графику и с соблюдением квот. Кислород на Новую Землю продаваться должен был с той поры по строго оговоренной цене в виде коктейльной смеси: часть полученный нанотермоядерным способом от Шестого Рейха, часть от Пятого Рима – тот газ, что насосала суперорбитальная станция с других – не столь обитаемых – планет. Трехсторонний газовый контракт заключен был одновременно с подписанием мирного договора сроком на 1000 лет. Конфликт в головах туземцев заглажен был еще быстрее: дело в том, что наличие лишней пары хромосом делает головной мозг обитателя планеты очень податливым к восприятию в нужном ключе информации (сей медицинский факт сильно облегчил в свое время колонизацию с любой стороны): все вести, передаваемые с межпланетных кораблей, воспринимаются аборигенами априори за чистую монету. Поэтому было также создано межпланетное агентство по информационной политике, в задачи которого входит, помимо формирования единого по поводу всех краеугольных точек истории мнения, также активный и пассивный поиск среди заселивших Новую Землю существ без лишней хромосомной пары – эти особи представляют для высших существ большую опасность своей склонностью к анализу происходящего и подлежат изоляции вплоть до физического уничтожения. Но самым миролюбивым  ходом можно назвать добровольное возвращение руководством Пятого Рима Новоземлянам не только Такрии, но и прикрепленных к ней исследовательских центров: с той поры изучать генетическую память живого организма – свидетеля большого взрыва - доверят самым достойным из населяющих Новую Землю существ – под неусыпным руководством космических кураторов, а высокая честь оплачивать потребляемый космическим обрубком кислород возложена на всех без исключения обитателей планеты U380.

Все это, разумеется, на фоне вселенского масштаба интриг, космических потасовок, с обсасыванием романтической линии сюжета…

 

Оксана отложила книжку – ей больно было осознавать, на что разменивается талантливая писательница. Правда, с точки зрения «технической», писать последняя не разучилась: выбери навскидку любую страницу – увлекает, затягивает даже, уровень не понизился. Но все это псевдополитическое подобие сатиры, полуплагиат с переделками – неужели мудрой женщине самой за себя не стыдно? Говорят, в Голливуде собираются какую-то из частей  ее пока еще трилогии экранизировать. Будь у Оксаны денежные средства – непременно продюссировала бы фильм по первому роману Вершинской – который многие критиковали, но девушка знала наверное: именно это – литература, все после – ремесло и кич. Она подлинность литературного произведения прочувствовала в тот момент, когда дочитала в первой главе «Голубого марса» до момента смерти мамы героини – и после всю ночь ни читать, ни думать не могла, лишь вытирая слезы, не бежавшие из ее глаз с семи лет. Именно в таком ее возрасте умерла ее мама – и Оксана в последний, как тогда казалось, раз в жизни плакала... Те, кто матери своей не помнят - в чем-то даже сильнее, они могут  любой образ себе выдумать. Осиротевшие в возрасте взрослом – пусть не сердцем, но умом понимают, что ушел обыкновенный живой человек.  Но в семь… Потерять маму девочке такого возраста – настоящее горе, ведь тогда родной человек – это все, это защита от всего, это самая красивая в мире женщина, это самая мудрая советчица, это добрая волшебница, способная мановением руки оградить мир маленького человечка от всех зол и бед. После долго думала девочка, что ее горе – уникально, ей одной ведомо – пока не купила случайно  книжку и прочла  - поняла, что написать такое могла лишь особа, пережившая нечто подобное. Писательница стала для девушки жизненным ориентиром – путь, ею пройденный – достоин подражания, хотя и признавала Оксана, что героиня (равно и автор) личность сильная, волевая – самой читательнице еще работать и работать над собой в этом плане. Гламурная жизнь в Москве, ночные клубы, поклонники, много деловых предложений – но нашла ведь героиня в себе силы все это отвергнуть ради достижения поставленной задачи, а пронесенное через всю жизнь сильное чувство к достойному человеку подвигает не без оснований считать, что любовь действительно существует. И ее  (как героини, так и автора) жизненный путь – яркий  пример того, что и в наше время можно всего добиться лишь собственным  талантом, трудом, настойчивостью, смелостью, силой воли. Новую книжку Оксана, разумеется, дочитает – но как бы ей хотелось, чтобы вышел из-под пера достойного автора достойный его труд – пусть не сейчас, может быть не так скоро.

 

В дверь одновременно и позвонили и постучали. Откуда этот стук – знала девушка: соседская (из двухкомнатной с балконом) Яна – ребенок гиперактивный и суперобщительный, с тремя шилами в той части тела, где и одно считается предметом инородным, Оксана насилу отучила ее просто так стучать в двери.  Но кнопку звонка девчонка чтила. Студентка не ждала в гости никого, открыла дверь с некоторой опаской – и вдруг ощутила внутри – где-то между горлом и животом то ли струю холодного воздуха, то ли несильный разряд электрического тока – дар речи на несколько секунд она потеряла определенно. Тот самый Славик – несбыточная мечта подавляющего большинства прекрасной половины студенчества ее ВУЗа, а, может быть, и кое-кого из преподавательского состава, недосягаемый Славик, стоявший на одном колене с розой в зубах, одну руку положивший на сердце, в другой державший раскрытый футляр с обручальным кольцом – даже он своим появлением не вызвал бы такую бурю скрытых внутри эмоций. На пороге стояла – в сопровождении Янки – ну куда же без нее – да, да – та самая ее землячка – теперь уже бывшая, гордость не только Харьковской области – всей страны – та самая Аделина Вершинская. Женщина казалась старше, чем на фотопортретах – но здесь нет ничего удивительного – попробуй - поработай столь плодотворно в таком напряженном режиме – ведь, помимо написания книг, есть еще блог, киносценарии, мастер-классы, презентации! Мыслей в голове хозяйки комнаты скопилось вдруг так много, что она не знала, с чем обратиться к сошедшему с небес идеалу – не нашла ничего оригинальнее, чем выдавить из себя: «Подпишите, пожалуйста, книжку!». Женщина, переступив порог и быстро миновав коридорчик, в три шага оказалась у письменного стола, отработанным движением руки, переспросив, кому, оставила на первом развороте длинный автограф с пожеланием – писала быстро, но почерком на удивление ровным и разборчивым, потом, не дожидаясь обращения к себе, вдруг спросила:

  – А кто же встроенную мебель отсюда вывез?

Хозяйка в недоумении на нее посмотрела:

 – Какую мебель? Здесь всегда так было – из мебели письменный стол, диван и шифоньер… Только за окном вон веревки для сушки белья, и душ в санузле – а так все стандартно… - заметив, что гостья ждала в ответ большего объема информации, студентка стала суетливо оправдываться: - Но я ведь первый год здесь, вам, может, с хозяевами переговорить бы – мне папа жилье снимает, пока я учусь…

 – А учишься где?

 –  В Универе, мехмат, второй курс…

 – Хороший факультет… И папа у тебя замечательный, береги его, пока сможешь… А насчет хозяев… Скажи лучше, Валентина Ивановна дома?

 – Тетя Валя? Да, конечно, она никуда не выходит сейчас – видит очень плохо. Она дверей никогда не закрывает, но я Вас провожу…

 – Нет, я провожу, это моя гостья, я ее первая увидела – еще в окно, когда она на машине подъезжала! – влезла бесшабашная Янка, и, когда постучали в соседнюю дверь, не дожидаясь ответа, отворила и крикнула:

– БабВаля, знаете кого я вам привела? Знаете на какой она машине? – но гостья уже затворила за собой дверь, желая, видимо, остаться с пожилой обитательницей девятиметровой гостинки наедине. Та, приподняв голову, после подвинувшись на кровати так, что, казалось, на посетительницу смотрит, ровным, не выказывавшим удивления, голосом произнесла:

 - Здравствуй, Настенька! Я знала, что не умру, пока тебя не увижу. Хотя в моем случае «увидеть» – громко сказано! 

– Здравствуйте, Валентина Ивановна, – тихо сказала вошедшая. Она, казалось, боялась задать вопрос, с которым приехала, но старушка без нее понимала, о чем будет речь.

 – Не встретитесь вы с Витей – не вернулся он…

 – Из Москвы тогда?

  – Нет, дальше его занесло. Ты ведь помнишь, как он политкорректно о трудовых мигрантах говорил?

  – Да, помню. Хохлы на России – мусор, куда ветром понесет – там и осядут… И куда донесло?

 – Да на четыре часовых пояса, не меньше. Это мне потом отец его рассказал, когда здесь жил уже весной следующего года. Спокойный такой старичок – только курил много, все в его комнате – а Витя говорил – отец курить раньше него бросил…

– Он ведь никуда на заработки не собирался, пока… - гостья недоговорила.

 – Да и не поехал бы – сестра у него заболела. И сразу деньги понадобились. Когда в Померки положили – там операция, облучение, химия – ей не самую дешевую  прописали – это все опять же со слов отца. Они  наскребли, сколько могли, у кого-то подзаняли, кто смог – кредит в банке оформил – но отдавать все равно нужно, хоть и позже. Тогда сразу тысяч двенадцать гахнули.

 – Долларов?

 – Да побойся бога – гривень! Но и такую сумму где в Харькове добудешь – если не в системе ты, а он там сроду не был. Да еще говорит – не было бы счастья – и сам, кстати, подтяну штаны маленько – чтобы уже до самой пенсии никуда не рыпаться и на будущее задел создать – все ведь здесь под богом ходим…

Осенью его привезли – бывший начальник – благородный человек попался – за доставку гроба с телом денег ни копейки не взял. А весной – как полгода прошло – отец в право наследования вступил – остальным налог бы платить пришлось -  сразу продали каморку. Когда меня выспрашивал старший-то с кем, может, жил его сын как с женой – я – грешок взяла на душу – соврала немного – про тебя рассказывала. Не обижаешься?

 – Нет, на что же? Художественный вымысел – не ложь,- гостья бегло оглянула комнату, пытаясь разрядить атмосферу, спросила:

 – Ну, а тезка моя где?

 – Кошка-то? Да ее Настей только он и называл… Забежала той же осенью, когда его не стало. Странно так пропала: весь день – выходной был – как резаная орала – она до стерилизации не бесилась так, соседи с третьего этажа прибегали – милицию грозились вызвать. Я ее в комнате своей заперла – она не унимается, не мяучет даже, кричит – почти по-человечески. Тогда душно было, на дождь погода – я, пока не польет, форточку открыла – она шасть туда – вон на тот клен, что под окном растет – и больше ее не видел никто. Ходили после, смотрели: ни на дереве нет, ни внизу, ни трупа, ни живой. Она у меня такая домашняя была: с этажа ни ножкой – ни лапкой – это здесь как хотела хозяйничала! Не выжила бы никак на улице. – Старушка вдруг сменила выражение лица – Насте даже показалось, что ей в глаза посмотрела – и сказала уже с содроганием в голосе:

– Это все ты и без меня могла бы узнать, я не за этим тебя ждала – я спасибо сказать хотела…

– Спасибо за что? – пришелица  насторожилась.

– Тут надо издалека зайти, чтобы объяснить – но ты точно поймешь, знаю. Я ведь не всегда здесь жила: была у нас квартира трехкомнатная, кооператив еще при Союзе построили, возле самого метро – там сейчас не центр, конечно, но очень удобно жить, сдавать комнату, если нужно. Я, правда, никогда не думала, что сдавать придется: один сыночек у меня был, все для него хотелось. А муж – как не пил – золотой человек, мастер, трудяга – все в молодости говорили: не ровня – а мне лучшего не нужно было. Но это когда не пил – а последние десять лет его жизни таких дней вместе взятых месяц наберется, не больше. Я на развод подавать, он в завязку – меня жаль берет. Потом все по новой… Правда, бог есть на свете – вовремя его забрал – мне так тогда казалось, что вовремя – может, раньше нужно было – не знаю. Но только не успела его схоронить – смотрю – Мишка мой туда же заглядает – школу не кончил еще – бывало на рогах приходил. Я драться с ним точно не потяну, а утром он прощения просит – у меня сердце отойдет – я только после поняла – для чего  каждый раз пару гривень выпрашивал наутро. На институт я быстро надеяться перестала, что поступит, одна была мечта у меня – что женится – а он красивый был, сукин сын – вон, глянь – фото  времен его  выпускного класса на столе в рамочке стоит. Все время говорил – молодой я пока. Я чем дальше, тем больше надеялась – думала – пусть уже женщину приведет, пускай с дитем, хоть с двумя! Ему ведь все, что нужно было – это не пить. Не хотел бы работать – пускай бы и не работал. В девяностых возле «Студенческой» хорошо сдавались хоть комнаты, хоть квартиры. Я несколько раз пробовала сдавать – то нашим студентам, то арабам – только не получалось у них долго пожить с нами: все тикали. Ведь каждый вечер Мишка вышивал – если б  хоть приперся и спать валился – нет, бодрствует, исполняет, а то и руки распускать начнет. Когда  один приходит –  еще ничего, а то все чаще компаниями – все такие же конченные. Ну какой нормальный человек в таком бардаке жить согласится, да еще и деньги за это платить? А потом он от кого-то хорониться начал, сидит тихо, трубку телефонную брать боится, а я когда беру – на том конце молчат. Потом сознался:  долги такие на нем, что и порезать могут, да и меня заодно –  я давно догадывалась, что там не только водка-самогонка, себе боялась признаться. Умолял, говорил: помоги, мамочка, на что хочешь согласен. Первым делом гараж продали – мало оказалось. Я квартиру сразу не продавала – под залог только в банке денег взяла – а условием поставила – чтобы лечиться пошел. Там, по месту прежней прописки, говорили соседи – «сына в дурку сдала» – а я, может быть, его только в человеческом облике за последние годы там и увидела – ведь сначала он еще сам даже завязать хотел. Потом расхотел, правда – так, очередь отбывал. Я в «пятнадцатую» тогда уборщицей устроилась – потом в санитарки выбилась – только рядом с ним быть. А они, оказывается, и там находят – если ищешь, как же не найти…

Когда схоронила, за все рассчиталась – вот на эти девять метров только и осталось, доживать переехала. А потом Витя комнату купил. Я его никогда с сыном рядом не видела, даже не знала – знакомы – нет  они были – что у одних самогонщиц отоваривались – ни о чем не говорит. И когда одно время сосед мой новый – не то, что запивал – но каждый день на бровях приходил – меня это никак не трогало. А потом завязал он – здесь не ошибусь никогда – я с такими бок о бок всю жизнь – мне бы по-божески и по человечески порадоваться за него – а меня вдруг злость взяла! Каждый раз жду его прихода – нарочно нос высуну – посмотреть – а он как стекло! А у меня в голове мысль такая гниловатая – и точит, и точит: ну как же так, почему это – он может, а мой сын не мог. Ты уж извини, но – с женской стороны поглядеть – Мишка точно был красивее его, ростом выше, сложен статнее, а глаза – какие в детстве голубенькие были, с такими и в гроб лег – у многих ведь выцветают. И в материальном плане – этому все волком выгрызать приходилось – а у моего все ж было!.. И меня гложет и гложет – несправедливо как! Понимаю, что подлость во мне играет – а вот заело и все тут. Я один раз Витю наняла по сантехнике – бачок потек в туалете – он, когда работу закончил, попить попросил – я говорю на столе  графин стоит – а с чем не сказала. Он, может, думал, компот – а там стакан примерно коньяка было – у меня ведь пьющих нет теперь. А  жарко тогда, он с горла все с разгону засадил -  я сразу напоказ охнула, начала извиняться, мол, что же теперь будет – а Витя на меня посмотрел снисходительно  - даже не знаю, раскусил он мою подлость или нет – но так сказал, будто меня пожалел: «Вы не переживайте: мне, чтобы развязаться нужно самому захотеть – а так что стакан, что литр – по безнадеге выпить могу, продолжать не стану, пока не потянет». Я тогда вижу, что действительно не врет он: если б сорвался – стал бы, как и все такого сорта не человеком, а скотом, но в том-то и дело, что может он заставить себя не начинать. А мой сын не мог. Я еще крепче обозлилась. Умом понимаю – грех это большой,  а вот хочется, чтобы и он до уровня моих опустился. И я ничем этого приблизить не могу – просто хочу и все. А потом вдруг увидела – что хочет он начать: я, ты же понимаешь – при алкашах почти всю жизнь – по ним это видно, даже психологом не нужно быть. Почему перестал он себя держать – я не знаю, сам момент как-то пропустила, на чем сломался, но чем дальше – ближе моя когда-то заветная мечта, и с моей стороны безо всяких усилий. И когда точно поняла: все, чего я хотела – очень скоро случится – радуйся себе, сбылась мечта старой идиотки – теперь он не лучше моего… А мне, вместо довольства – страшно стало, и еще на себя даже в зеркало смотреть противно. До этого я в бога по общей привычке  верила – а когда испугалась – уже не знала, о чем думать – в церковь пошла. Там свечей сотни, наверное, переставила за здравие, исповедовалась, да и не одному батюшке. Все, вроде, и не винят меня ни в чем. И сама я понимаю – разумом то есть – моей вины никакой нет – как раньше я навредить ему не могла, так теперь и помочь… Вроде как нет меня на свете, и не было совсем. А когда я тебя в первый раз увидела  - ты помнишь, в каком состоянии была?– вот думаю все, теперь начнется. Собутыльницу себе нашел – а это похуже собутыльника: квасить будете, из койки не вылезая. Но несколько дней прошло – вижу – ты просветлилась и не продолжаешь – а еще на него смотрю – он опять прежний, вернулся. Это наметанным глазом сразу видно – поверь – когда не нужно алкоголику выпить. Не мое старушечье дело, как вы сошлись, почему разбежались, сколько встречались – но только с того времени я за Витю уже спокойна была. Я не знаю, что у тебя за карьерная лестница, насколько ты там взлетела – судя по машине, наверное, очень высоко. Но, знаешь – ты уже сделала такое, что вряд ли сможешь когда-нибудь переплюнуть: ты хорошему человеку жизнь на несколько лет продлила, а еще меня – старую дуру –  спасла: мне ведь здесь уже бояться нечего, а после того, как ты появилась – и там тоже…

 –Да, выше нет карьеры… - с грустной иронией подтвердила гостья.

Уже выходя из квартиры, пришелица вдруг обернулась, как будто хотела услышать подтверждение чему-то, что ей и так известно:

 – А от чего конкретно он умер?

 – Инфаркт, - тихо сказала хозяйка и добавила: - У него и раньше проблемы были – он сам, кажется, не замечал, потому что когда сердце по-настоящему больное… - старая женщина впервые за время разговора осеклась – то ли пытаясь проглотить подступивший к горлу ком, то ли подбирая нужные слова, собравшись, попыталась продолжить:

 – Больное сердце...

 – Не болит! – резко закончила мысль женщина молодая.

 

В последние годы припаркованное у подъезда далеко не элитного дома дорогущее авто – не такая уж и редкость. Необеспеченность гаражами, а также легкодоступность кредитов сделали возможным то, что тридцатью годами ранее сочли бы фантастикой. Железные кони, чья цена порой превышает цену квартиры,  мирно пасутся возле подъездов, ожидая заехавших с визитом, на ночь или даже обитающих в доме не слишком высокой комфортности своих хозяев. Но есть в мире немного таких  марок средств передвижения, коих цена много выше рыночной стоимости всего многоквартирного дома – далеко не каждый десятый из обитателей спального района украинского города областного значения осознает, что на свете существуют такого порядка числа.

Оксана в машинах разбиралась хорошо, немного слабее – в людях. В частности,  не могла она понять, почему столь мудрая женщина искала встречи с кем-то, обитавшим этом убитом и убогом доме. Пошленькая банальность «ошибка молодости» - единственное логическое объяснение сему парадоксу, однако, студентка окончательно утвердилась в мысли, что здесь приличных женихов искать нет смысла – ведь особа суперуспешная решила для себя так же. Маленькая Яна в силу возраста далека была от такого рода прагматизма, но девичье ее любопытство зашкаливало – она просто не могла не спросить у старушки, из чьего окна все вместе наблюдали за отъездом (можно даже сказать «отлетом») Бугатти Вейрон  с парковки:
  –  Бабушка Валя, а кто это?

 – Это невеста дяди Вити – ты его не помнишь…

 – А что он такого сделал, что его нужно помнить?

Старушка с удивлением направила взгляд невидящих глаз в сторону девочки, но сразу нашлась, что ответить:

 – Ты на качелях в коридоре любишь качаться? Он их еще для твоей старшей сестрички смастерил!

 – Я уже слишком взрослая, чтобы качаться! Это теперь Денискина качеля! – стараясь предстать обиженной, парировала девочка. На самом деле, качаться она до сих пор любила – когда никто не видит – и была действительно настолько взрослой, что могла сама, без помощи старших, достать закрепленную скобами сидушку высотника, превратив ее в место приятного времяпрепровождения – и после заложить эту же доску обратно, чтобы никто не заметил. – Невеста? А он был ее жених? Жених и невеста! Так они, значит, любили друг друга?

 – Не знаю, они ведь не говорили об этом!

Девочка, знавшая из мультиков, фильмов, сериалов, мюзиклов, песен, музыкальных клипов, что о любви  надлежит не только говорить – петь, танцевать, писать самолетным дымом на небе, кричать во все горло - была очень удивлена – но женщина, прожившая слишком долго, ее дилетантством огорошила, сказав тихо:

 – Иногда об этом молчат всю жизнь!

Здесь нашла старуха союзницу в лице девушки молодой, чей опыт не назовешь огромным – но все побольше, чем у малолетней всезнайки. Последняя, не привыкшая в словесных баталиях проигрывать, или, по крайней мере, желавшая, чтобы ее слово было завершающим, подскочила с вопросом:

 – Ну а вы как думаете, бабВаль, любили или нет?

 – Думаю, любили, - не сразу ответила старушка.

 – А как они любили друг друга, а? -  не унималась телевизионно воспитанная юная особа: - Как Золушка и Принц?  Как Красавица и Чудовище? Как Фиона и Шрек?..

– Я думаю, как Цапля и Журавель! – почти без паузы бросила Валентина Ивановна.

Девочка не имела глубоких познаний ни в русском фольклоре, ни в советской мультипликации, но природное чутье ей подсказало, что в названном случае глубиной чувства герои не уступают парам, признаваемым культовыми, и быстро перешла к убийственному своей логичностью вопросу:

 – Тогда почему же они не поженились?

Старая женщина совсем ненадолго задумалась, потом, тяжело вздохнув, ответила:

  – Наверное, потому, что жизнь – не сказка!..

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/