Автобиографическая повесть «Вот прилетят стрижи…»
Ранее помещенные главы:
---------------------------------
1 Минувшее не проходит
2 У лестницы вверх
3 Пробочка над крепким йодом
4 Моё тихое убежище
5 Пленительный миф весны
6 Обмануть время
7 Шарики колдовские
8 Цветы моего букета
9 Сон отлетевший
10 Последние мифы весны
11 Весенних басен книга прочтена
12 В царстве кесарей
13 Окраины сна
14 И метелицей – пух тополиный
15 Человек должен сам…
16 И любо им, и горе им
17 Свет и тени серебряных сопок
18 И пропадают листья
19 Ожидание настоящего
20 Собратья по перу
21 Напитать собою ближних
22 Наш фамильный художник
25 Межа перемен
ВЛАДИС
Владимиром его звали.
И кто из родителей захотел, чтобы он «владел миром»?
А, по-моему, ему и Влада много было, - в этом «производном» так и слышится звук волевого шага, - а звать бы его Владиком, Владушкой… Ладушки, ладушки, где были? У бабушки. Что ели? Кашку. Что пили? Бражку…
Но отвлеклась я.
А вообще-то был он крупный, высокий, но сутулый, вроде и полноватый, но с болтающемся на боках одряхлевшим пальто, а лысеющая голова его тоже была крупная, с чуть одутловатыми щёчками, так что, нет, не чувствовалось во всей его внешности собранности в одно, - будто все части тела жили сами по себе.
А я звала его Владисом, - Влад + «и» +первая буква его фамилии, - и, кстати, с его же одобрения.
1986-91-й
Из дневников
«Пристроилась в очереди за хеком. Дли-инная! Стоит ли оставаться?.. А вон и Владис впереди стоит и, кажется, уже навеселе. Увидел меня, подошёл:
- Подожду тебя на улице, – и кивнул на свою авоську с тремя рыбинами: я, мол, уже
отоварился.
Но когда вышла со своими хеками, его и нет. Но потом догнал:
- Домик, домик бы купить на деньги, что отец оставил! - заскулил, увальнем вышагивая рядом и размахивая авоськой: - Но жена узнала о моей мечте и сказала: «Если купишь – уходи!»
- Да не выгонит! Покупай...
- А вдруг? Жалко с сыном расставаться. - Одна рыбина вот-вот выскользнет из сетки! - Нет, не дотяну до пенсии.
И слезы на глазах»
Любил Владис Баха, Бетховена, увлекался когда-то философией, изучал языки, изъяснялся довольно свободно на английском, а окончил технологический институт, потом, отработав три года в лесу, стал телеоператором. Работу эту не любил и не хотел даже постигать незамысловатые особенности этой профессии, так что если попадался мне интересный «материал», то высветить интерьер и участников передачи просила другого оператора Сашу Федоровского еще и потому, что Владис не только не умел этого делать, но и раздражался, начинал покрикивать на всех, кто попадался под руку.
«Ссутулившись, сидит у нас на кухне, молчит.
- Плов есть будешь? - завариваю чай.
- Угу.
Ставлю перед ним тарелку:
- Только вот мяса в нём мало… так что, извини уж.
- А я от мяса отвык и не хочу его, - с наслаждением жует рис.
- Чего ж тебе моя соковыжималка не понравилась? – ставлю перед ним стакан чая.
- А-а, - машет рукой. - Если б не надо жать на рычажок, выбрасывающий массу, а то... – уже пьет чай с баранкой, собирает крошки в ладонь.
- Тебе бы такую выжималку, чтоб из другого конца сразу вино лилось, - шучу.
- Угу, - кидает крошки в рот.
- Владис, - решаюсь все же спросить, - не слишком ли это дорогое и опасное удовольствие для тебя - пить?
- Не-а, - и расслабляет свои одутловатые щеки в подобие улыбки.
Входит Платон, мя-ягко так говорит:
- Раньше ты рассуждал интересно, что-то новое всегда сообщал, а сейчас...
Нет, кажется, не огорчился Владис, а только бросил:
- Да-а... Маразм крепчал».
Женился Владис довольно поздно на зубном враче. Была она некрасива, сухопара, резка и всегда после общения с ней оставалось ощущение… словно только что вышла я из поликлиники: да, неприятно было только что, но всё, уже – позади и слава Богу.
И у них нелады начались довольно скоро, но деться Владису от своей супруги было некуда, - привёл её в свою квартиру, - так что жил и терпел.
«Еду на работу. Рядом сидит жена Владиса и всё - о нем да о нем:
- Если обнаруживаю в сыне хоть одну его черточку, - и слезы у неё наворачиваются, и голос уже дрожит, - то прихожу в ужас и маюсь, пока не выбью её из Андрея.
А Владис, между прочим, едет этим же троллейбусом, на задней площадке и когда выхожу, подходит:
- Ну что, развлеклась с моей Зоей?
И ЗОЯ – это аббревиатура не от её имени, а от «Змея Особо Ядовитая».
Пальто у него стало еще старее, на ногах – суконные ботинки «прощай молодость», кое-где уже и дырявые.
- Где пропадаешь? - спрашиваю. - Два дня уже не виделись.
- Где ж еще? - ступает ногой прямо в лужу. - Гавкаю.
Да, там, в холодной прокуренной кутузке осветителей, часто сидит он с ними и режется в домино, вот и сейчас потопал туда».
Осенне и серо.
Идём с ним к троллейбусу, но на этот раз он треплет авоськой с синюшным цыпленком, – осчастливили нас сегодня на работе, и он занял у меня для этого рубль. И опять говорит, говорит о жене: кричит, мол, на него, на сына, невыносим включаемый ею по утрам репродуктор, а потом: как будет жить один в дачном домике, который всё же собирают строители, и я советую ему выписать тонну угля, купить «железку»:
- Хорошо-то как будет! - мечтаю за него. – Горит огонь в печке, на нём что-то варится, а ты - один!
- Ага... - даже чуть выпрямляется. - Надо выписать. Надо купить.
Но знаю: не выпишет, не купит».
Странны для меня вот такие люди, как Владис и жалки. Несет их по течению и не находят они… да и не ищут за что зацепиться, дабы не быть веткой, брошенной в мутный поток.
«Недавно Юра Павловский наткнулся на Владиса возле телецентра, - лежал тот в луже, - пришел, сказал ребятам, и они оттащили его на его же недостроенную дачу.
Потом всё удивлялся: и как в ней оказался?
Через день после аванса снова занял у меня трояк:
- Хлеба не на что купить.
А тут как раз продукты нам привезли, - по банке тушенки, майонеза, паштета.
- Влад, - разыскиваю его у осветителей, - вот деньги, купи себе...
И взял. Но вечером пришёл к нам с этим пайком:
- Возьми… - потоптался у порога, сунул авоську в карман, - ведь деньги возвращать придется.
Сидит на диване рядом с Платоном. На нём - желтая рубашка с короткими рукавами, расползающаяся на плечах по швам и кое-как схваченная синими нитками, - сам зашивал! - и почти бубнит:
- Стоял в очереди...
- За водкой? - улыбается Платон.
- Нет, - и рот его слегка передёргивает полуулыбка, - за маслом.Вдруг меня как-то повело и слышу женский голос: «Смотрите, мужчине плохо»! Очнулся. Лежу у окна. Врач рядом. Вот и провалялся десять дней в больнице.
И рассказывает это скупо, как бы между прочим, но вижу: сбит с толку».
А была у Владимира аритмия сердца.
- Тебе ж нельзя пить! - пробовала не раз образумить.
Нет, отмахивался.
Из-за выпивок уволили его из Комитета, хотя и успокаивал себя: всё равно ушел бы, надоело!
Потом работал на «вертушке», сопровождая вагоны на Украину, сторожем в школе.
Когда стал получать пенсию, работу бросил, к нам заходил всё реже и реже, и вдруг…
Как-то позвонил мне мой любимый телеоператор Саша Федоровский и сказал:
- Сорочкин умер.
Вот так «оборвался» для нас этот умный, добрый, взрослый ребенок, так и не овладев миром.
Скорее, мир – им.
КОМПОЗИТОР С КОЛЯСОЧКОЙ
1981-1989 годы
Из дневников:
«- Не правда ли, красив этот лист с нотными знаками! – и он посмотрел на меня почти восторженно.
Ну, как не согласиться? Да, мол… но тут же подумалось: ноты, как и ноты, чего уж там?
Марк Дубровский.
Сделала о нём передачу, а он, - в благодарность ли? – и пригласил нас в гости.
Не сказать, что было уютно в среде музыкантов, но любопытно. Забавный «народ»: тихие, монотонные и говорили только о музыке. Может, нас стеснялись, не музыкантов?
Очередной клуб «Ападион» Марка Дубровского в зале музыкального училища.
Он стоит у сцены и смотрит на меня, словно извиняясь:
- Не идут люди...
Да, пустовато в зале. Рядом с ним - его друг, приехавший из районного городка, - будет задавать вопросы, чтоб как-то «оживить» вечер.
И вот уже Марк рассказывает о записи музыки на синхронизаторе, представляет свою бывшую ученицу, студентку консерватории, и та играет токкату, потом трио исполняет сонату композитора Рославца, «которого уже нет с нами, но осталась его музыка».
Представляет Марк и свои сочинения: «Пчелка», «Лебедь», «Кружка», «Свирель». Необычно, - не громко, - и образы «проявляет» скрипка ярко, почти зримо.
Но жидкие аплодисменты почти пустого зала.
Сегодня позвонил Марк, что хочет зайти «только на минутку!» Предупредила: консервирую чёрную смородины и, мол, «прервать процесс» не могу… Да нет, не лукавила. Целое ведро ягод купила, и сегодня надо было расправиться с ними, ибо завтра не смогу, - запись спектакля, а это – на весь день. Вот и крутилась у плиты, а он сидел за моей спиной, пил чай с вареньем и всё рассказывал о своём детище, клубе «Ападион»: не позволяют ему, мол, «определенные органы» рассказывать молодёжи о том, о чём хочется, не разрешают играть джазовую музыку и даже упоминать о ней, - распространять, де, «чуждое влияние Запада». И рассказывал всё это легко, с усмешкой, вроде бы и не жалуясь, но я спросила:
- Марк, а почему бы вам ни перебраться в Москву? Ведь там и композиторам свободнее дышится.
Нет, не хочет он в Москву, а вот дочек своих отправит туда обязательно.
И всё же приятный человек – Марк. Почему Платон его не жалует? Спросила как-то, а он:
- Да зарылся твой композитор в своей музыке и больше ни-и чего не хочет слышать!
- «Больше»… это о чем? – улыбнулась.
- Как о чём? – взглянул косо. – Обо всём, нас окружающем. – А я взглянула удивлённо, и он прибавил: - Да и эта его колясочка, с которой не расстается. – Ухмыльнулся: - Тоже мне… композитор с колясочкой!
- А чем тебе колясочка-то мешает? – рассмеялась. – У него ж ноты, а они тяжё-ёлые! Да и не просит тебя колясочку эту возить, а сам…
Но Платон даже не улыбнулся, молча шмыгнул в свою комнату, а я подумала вослед: ну, и правильно делает Марк, что «ни о чём не хочет слышать», композитор должны музыкой занимается, а для «окружающего» есть вы, журналисты и «потрясователи основ», как писал Николай Семенович Лесков.
Снова приходил Марк. Правда, вначале позвонил и осторожно выпытал: а будет ли дома Платон? Наверное, чувствует его неприязнь.
Пил чай со смородинным вареньем и очень интересно рассказывал о Рославце, - композиторе прошлого века, жившем и в нашем городе. Может, репетировал на мне? Ведь послезавтра, «на Ападионе», снова будет говорить о нём и играть его произведения.
Пойду. Снова услышу живую скрипку.
Ну, конечно, не сравнить живую музыку с той, что с пластинок! Только жаль, что в зале снова было десятка три слушателей.
Выходим с Платоном из кинотеатра после фильма Луиса Бенуэля «Скромное обаяние буржуазии» и сталкиваемся с Марком.
- И как вам фильм? - спрашивает Платон.
Да, Марку фильм понравился.
- И что Вам понравилось? – Чувствую, что Платон начинает заводиться, вышагивая справа от меня. - Разве это… искусство?
Да, для Марка - искусство.
- Так в чём же тогда предназначение искусства по-вашему? – уже кипятится муж.
А Марк семенит слева… Небольшенький, седые волосы торчат из-под потертого беретика, черное пальто длинно и тоже потёрто, да и во всем облике его что-то оседающее. «А ведь он моложе нас» - мелькает.
- Есть семь определений искусства, - начинает отвечать на вопрос Платона, но тот раздраженно прерывает его:
- Что Вы мне цитируете! Скажите коротко: в чем вы видите...
- Создается образ, настроение… - ти-ихо так порывается продолжить Марк.
- Дерьмовое настроение, - подхватывая, уточняет Платон.
Но Марк продолжает бормотать: сразу, мол, не могу сказать, надо бы переварить...
- Да нечего там переваривать!
Я иду меж ними и не вмешиваюсь, - хочу сохранить впечатление от фильма, потому что он мне тоже понравился.
Но уже прощаемся. Приглашаю Марка «как-нибудь, запросто - к нам… посидеть за чаем… Ваше любимое смородинное варенье есть»
- О-о! Тогда обязательно приду, - улыбается, протягивает мне руку и уже делает шаг в сторону, но вдруг вскидывает глаза и тихо бросает: - Я, наверное, скоро повешусь.
- Да что Вы, Марк! - смеюсь. – Совсем не похожи на висельника и даже выглядите более земным, чем обычно.
- В том-то и дело! – подхватывает, жалко улыбнувшись.
Да-а, видать достали его «определённые органы»… А, может, в семье что-то не так… или банальная депрессия. У творческих людей она часто… Но что могу сказать в утешение вот так, на перекрёстке, «на одной ноге»? И расстаемся.
Но Платон до-олго еще в этот вечер будет возмущаться фильмом, Марком:
- Тоже мне, клоп несчастный! Зарылся в своем музыкальном мирке и ничего вокруг себя не хочет видеть! «Ах, чувство! Ах, настроение»! Какое-то агрессивное гавно принимает за искусство, а отличный фильм для него - ничто, - имеет в виду «Полет над гнездом кукушки» Формана.
И я уже прячусь от него в другую комнату… и я уже включаю телевизор!.. но он и возле него достает, начинает цепляться к передаче: вранье, мол, и здесь…
- Да отстань ты от меня, наконец! - выхожу из себя.
Обижается… Уходит в свою комнату, раздвигает диван, собирается ложиться спать.
Слава Богу!
Конец апреля, но вдруг - снег!
А по площади, по ещё не истоптанному белому ковру, семенит Марк. Седенькие усы, бородка клинышком, в руке - футляр со скрипкой и всё тот же на нём беретик, то же черное длинное пальто и на белом-белом снегу он - как нотный знак, скрипичный ключ.
- Не задерживаю вас? - светит улыбкой.
- Нет, - хочу ответить такой же, - я все равно уже опоздала.
Был он недавно в Москве на слете руководителей клубов, читали им лекции на тему: что и как надо «внедрять в массы» и какую музыку играть.
- Так что, для вас, композиторов, тоже «цели определены и задачи ясны»? – улыбнулась, понимающе.
Грустно улыбнулся, а я, чтобы подбодрить, пригласила выступить у нас в «Эстафете» и рассказать об этом событии. Согласился.
Давно не встречала Марка.
Но вчера, после передачи, услышала от местного композитора Игоря Дубинина: Дубровский разменял свою трехкомнатную квартиру, отправил семью в Москву, живет один и всё так же преподает в музыкальном училище.
Через несколько лет.
Сегодня случайно столкнулись с Марком на подходе к рынку.
Да, постарел, поседел, ссутулился, но всё так же хрупок, длинноволос и улыбка осталась прежней, - неожиданна и светла.
- Что ж не заходите? - тоже улыбнулась. - И варенье смородинное ждёт Вас, и вино из неё так обалденно пахнет! - попробовала соблазнить.
Засмеялся… Поспешил сделать комплимент, обещал зайти обязательно и побежал к троллейбусу с той самой маленькой колясочкой».
По слухам знаю: преподает Марк и теперь, участвует в филармонических концертах, издал свою книгу за счет спонсоров, «раскрутил» композитора Рославца и теперь каждый год собирает в нашем городе фестивали его имени.
НЕ МОЙ ХУДОЖНИК
1987 – 2013-й
Из дневников:
«Снимала сюжет в ремонтном цехе вокзала, потом обедали с оператором в столовой и я увидела на стене три картины: яркий праздник осени на поляне, окруженной веселой стайкой берёз; окраина деревни, а над соснами – светящееся весной небо, и в нём - стайка грачей; на первом плане – черные развалы земли, на них белые гуси, а там, дальше – изумрудные всходы озимых. Отличные пейзажи, - прекрасны и краски, и состояния природы… Подошла, поискала автограф. Да это же Юрий Мохов! Недавно снимала о нём сюжет для «Новостей», да и Платона как-то писал о нём же тёплую статью. Конечно, они давно знакомы, поэтому и знал, что писать
Были с Платоном на дне рождения Юры и его жена-хлопотунья Ирина столько всего наготовила! Да вкусно! Любопытная, конечно, они пара. Юра только в своих картинах и яркий, а «наяву» тихий, однотонный, - серенький, а Ирина в меру громкая, юмористичная и рассказывает обо всём интересно, ярко. И каково ей - с ним? Ведь не спросишь.
Но как-то рискнула, и вот о чем: как нашли-то друг друга?
- Да очень просто, - засмеялась. – Развелась с мужем, осталась с дочкой одна, а тут как раз старый поклонник приехал, посватался, – и кивнула на молчащего, глядящего в тарелку мужа: - Вот и…
Значит, не было у Ирины романтической любви к своему второму мужу. Когда шли с Платоном домой, спросила:
- И сколько лет Мохов не женился, ожидая Ирину?
- Да нет, - усмехнулся, – был и он женат. И жена его даже забеременела, а он - ей: у меня, мол, не должно быть детей… это не мой ребенок! И развелся с ней. - Ну и… - не выпустила я, готовое сорваться слово. – А то сейчас был бы и у него сын или дочь.
Да, в принципе Платон согласен, но:
- Но ему, я думаю, - помедлил, отбросил с дороги попавшуюся под ноги сухую ветку, - кроме своих картин ничего больше не надо.
Наверное, так оно и есть.
Платон, за обедом: Юрий Алексеич, мол, домик купил себе в Овстуге.
А дело в том, что Мохов пишет окрестности Овстуга, - там была усадьба Федора Ивановича Тютчева, моего любимого поэта, - и вот теперь…
- И вот теперь сам ремонтирует эту хатку, оклеивает обоями, - как-то непонятно хихикнул Платон.
- Молодец, конечно, - сказала с затаённым упрёком, - нам о домике и не мечтать.
- Ну, почему ж? – дёрнул усом, - и нам можно…
- Горе моё, а кто его ремонтировать будет? Ты же не знаешь, с какой стороны молоток взять, - и улыбнулась, чтобы смягчить упрек.
Промолчал мой «народный умелец».
Вечером позвонил Мохов и предложил ему приехать в Овстуг за яблоками, - «Все деревья усыпаны ими!»
- Билет будет стоить три рубля, а яблок привезу, наверное, всего на пять, - сидит, подсчитывает: - Стоит ли ехать?
И не поехал.
Были на выставке Юрия Мохова с картинами окрестностей Овстуга.
Да нет, поэт и художник совсем не пара! Федор Иванович – надземный, парящий, тонко и философски мыслящий, а Юрий… Картины его хотя и «написанные рукой настоящего мастера», но какие-то материальные, земные, - не вспыхивает в них того самого неземного света.
С Моховыми весь день провели на даче Аристарха Бетова.
Вот у кого золотые руки! Художник-портретист, а дачу построил сам, да еще и камин выложил! Правда, покайфовать возле него нам пока не удалось, как-нибудь зимой, а вот вчера сидели на уютной веранде, ели салаты прямо с грядок, пили чай…
А потом ходили купаться к озерцу, что совсем рядом, вечером брели по улочкам меж хлипких заборчиков, над которыми нависали усыпанные созревающими яблоками ветви, потом снова пили чай с отличным тортом, который Ирина вдруг достала из холодильника.
И как же хорошо говорилось!..
Отличный подарок жизни.
Был у нас Юра Мохов.
И всё же, какой он скучный! Кажется, все краски и оттенки мира, которые видит, вписывает потом масляными красками туда, в свои пейзажи, а на жизнь вне картин их уже не остается.
Интересно, может ли он взрываться, спорить, кричать?
Нет, таким его не видела.
Платон пришел от Мохова:
- Был в его мастерской. Сколько ж картин написал! За тысячу, наверное. И пейзажи отличные. А вот продавать не хочет, только для выставок бережёт.
- Да, конечно, странный художник, - согласилась. - Вон, грузин Нико Пиросмани… Все свои картины продавал или дарил, и в принципе художник так и должен поступать, а твой Мохов…
Да, согласен он, и говорил ему об этом не раз, но его, мол, не переубедишь. А теперь появилось у Мохова еще одно увлечение: собирает «досье» на себя, - в папочках лежат слайды картин, вырезки из газет и журналов с упоминаниями о нём, кинопленки и видеозаписи с выставок, где выступал. И делает всё это для будущих Моховедов, «что б меньше им работы потом было» - бросил как-то.
Да нет, может это и неплохо, но лично мне - не симпатично.
Ходила на базар. Встретила там Ирину, - продавала шубу. Не стала её расспрашивать: почему, мол?.. нравиться перестала или денег не хватает? А она начала давать советы: когда, в какие дни и часы лучше всего покупать мясо, - «По-дешевке тогда его продают, можно сэкономить». И снова не спросила: денег ли мало муж выдаёт или просто привычка экономить? Но думается, что - первое. Откуда ж у художника деньги возьмутся, если он не продает картин?»
Юрий Алексеевич теперь на пленэры не ездит и не ходит, а только всё пишет, а вернее, подправляет свои картины, ставя их «лицом» к стене и лишь изредка показывая на выставках и всю коллекцию (а их уже больше двух тысяч) не может никак пристроить, - предлагал начальникам области дать ему помещение для своего музея, и тогда, мол, все подарит городу. Наверное, где-то в Европе с благодарностью согласились бы, но наше коммунистическое начальство… Ведь Мохов в своё время подарил пейзаж самому Борису Ельцину!.. когда тот заглядывал в нашу область.
А еще Юрий добивается звания «Народный художник России», - хотя одно уже есть: «Заслуженный».
И зачем ему это? Для Моховедов, нешто?
Ходил Платон к Юрию в мастерскую, которая, кстати, осталась за ним еще с советских времен и находится почти рядом с квартирой, - повезло, конечно! котрая осталась за ним еще с сов. стерскую.\
А живет он теперь один, - падчерица вышла замуж и уехала под Москву, а Ирина недавно умерла… И умерла как-то неожиданно. Никогда не жаловалась на здоровье, да и относительно молодая была, а вот… Болезнь печени.
И как он теперь будет без неё?.. без её вечной заботы о нём и только о нём?
Была на очередной выставке Ю. А. Мохова.
И всё же пейзажи его и впрямь «статичны», как говорит Платон: будто улавливает он в природе уже отбушевавшие, отстоявшиеся настроения её.
А еще кажется: вовсе и не кистью он их пишет, а лепит. Лепит мастерски, не допуская ни малейшей небрежности ни в композиции, ни в сочетаниях красок.
Но ведь когда «слишком», то уходит и сама жизнь, - нечаянная, яркая.
А ведь когда-то в этюдах и картинах Мохова, - может, и менее академичных и «вылизанных», - искрился свет, трепетала жизнь».
Недавно Платона пришел от Мохова:
- Конечно, Юра не авангардист… - услышала от порога.
- Ну и что? – вышла в коридор. - Не открывает, конечно, он новых стилей, но висят же у нас два его пейзажа и радуют глаз.
Да, согласен: висят, радуют, только плохо, что не продает картин своих:
- Думаю, - ставит туфли под полку, - попадут его детища, когда осиротеют, в руки чиновников и те растащат их по своим особнякам и кабинетам.
Наверное, так оно и будет.
Теперь бывший журналист и писатель Платон Качанов и художник Юрий Мохов - члены Общественного совета при нашей областной Думе, и когда мой «член» приходит с очередного заседания, то почти всегда слышу:
- Со-овсем не о чем стало говорить с Юрием Алексеевичем! Только о себе и о себе бубнит, да и я должен - только о нём…
И мне, при этих его словах, каждый раз вспомнится Ирина: да-а, и как могла жить эта живая и яркая душа с замкнутым только на себе человеком? Я бы и пить начала с таким мужем от тоски!
Так, может, и она?..
И все же нынешняя демократическая администрация области, сменившая коммунистическую, выделила Мохову зальчик для постоянной экспозиции картин, - добился своего художник!
А еще Юрий живет теперь не один, - женился на той самой художнице, с которой по турпутёвке ездила я в Индию. Думаю, что будет у них всё нормально, ведь она, умная и хитроватая в меру, сумеет остаться с ним рядом и распорядиться его картинами когда…
И Моховеды не потребуются».
Очередная выставка Юрия Мохова.
Платон ходил на её открытие, а когда вернулся, молвил:
- Он, конечно, натуралист и старомоден, но живопись его добротна.
«Посетила» и я сегодня…
Да, конечно, добротная живопись. Но насчет того, что старомодная, мол?..
Да нет, по-моему, Юрий даже очень современный художник. Те-то, на своих бьеннале, выставляют «шедевры», собранные из всего, что ни подвернётся под рук и ноги, вот и Мохову когда-то «под руку попалась» природа, и он, - по-современному! – выбирает из неё те «объекты», которые нужны ему для задуманной композиции, используя их... как знаки или символы, что ли? Да, он отлично сочетает цвета, - не придерешься! - пейзажи его привлекают глаз, но…
Но нет в них человеческого тепла, трепета душевного, - не светятся они!
И ни одну из его картин-натюрмортов с этой выставки я не повесила бы у себя.
Они – офисные, они – для гладких белых стен, чтобы, - как символы! – смотрелись издалека.
Вышла из выставочного зала на улицу и вдруг вспыхнуло: ох, как хорошо-то!.. ручейки поблескивают, ветерок блуждает в ветках ивы, почки на деревьях - вот-вот!.. И тут же ощутила в себе: нет, не хочу ещё раз видеть эти застывшие, - без ветра и света! – пейзажи. Да, конечно, они написаны рукой мастера.
Но не его сердцем.
Продолжение следует.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/