Автобиографическая повесть «Вот прилетят стрижи…» («Игры с минувшим»)

Ранее помещенные главы:

-------------------------------------

1 Вот прилетят стрижи… (Минувшее не проходит)

2 У лестницы вверх

3 Пробочка над крепким йодом

4 Моё тихое убежище

5 Пленительный миф весны

6 Обмануть время

7 Шарики колдовские

8 Цветы моего букета

9 Сон отлетевший

10 Последние мифы весны

11 Весенних басен книга прочтена

12 В царстве кесарей

13 Окраины сна

14 Не тем светом

15 Человек должен сам…

16 И любо им, и горе им

17 Свет и тени «Сеоебряных сопок»

18 И пропадают листья

19 Ожидание настоящего

20 Собратья по перу

21 Напитать собою ближних

 

1983-1992-й

Из дневиков:

«По чуть потрескивающему ледку подходим к дому номер семь... это мы идем к Аристарху Бетову на день рождения. А работает он художником-оформителем в проектном институте, - «Надо кормить семью», - и только по выходным пишет картины.

Невысокий, некрасивый, - незаметный, - но всегда вижу в нём некое свечение, в которое верю: нет, не погаснет в ту самую минуту, когда будет позарез нужно… нам нужно.

Побродить бы еще, подышать мартовским весенним воздухом, но...  Уже поднимаемся по истертым ступенькам вдоль безобразно изукрашенных стен подъезда, уже разворачиваем альбом рисунков и акварелей Русского музея, - подарок юбиляру, - и я целую его в щечку.

Почти следом приходит Юрий, громоздит на стул свою картину: весеннее небо, - Юрий Андреевич небо пишет всегда отлично! – справа дорога с подтаявшим снегом, слева стайка берез, а за ними поле изумрудной озими. Отлично!.. Показывает еще и письмо, - приглашают в Воронеж с выставкой.

- Ехать ли? - сомневается.

- Да ты что? Конечно, ехать, - Платон, Коля Иванцов.

А потом сумбурное застолье и Коля с Платоном всё о «собственной чашке» в семье: плохо, мол, это или хорошо; Таня, жена Иванцова - о детях да о детях; Лёля, жена именинника, всё угощает всех и угощает, а дочки и мать всё помалкивают, лишь улыбаясь.

И вот уже Аристарх провожает нас по темноватым улочкам к троллейбусу, идет рядом со мной, и я всё говорю и говорю о солнце, совсем другом солнце Цейлона, а он - о солнце и луне Армении; я - об Индии, о ее запахах, цветах, он - опять об Армении, о том, как попал в больницу и лежал, никому не нужный, а потом начал рисовать тех, кто был в палате, за это ему понесли еду, фрукты и он стал выздоравливать.

А над нами висела здо-оровенная луна… солнечная поляна.

- Ах, как же плохо, что в городе мы ее почти не замечаем! – щебетала и щебетала: – Она – лишь в поле, в лесу, в деревне…

А под ногами похрустывал ледок.

И пахло, пахло весной!

И ветерок холодил щеки. 

Но подползли освещённые окна троллейбуса. Мы с Платоном вошли. Я оглянулась: Аристарх стоял какой-то распахнутый… и пальто, и глаза!.. а потом он же - в проёме двери, в темноте. Но резко захлопнулись створки, отрезав его прощальный взмах.

 

Приходили Бетовы… Пили мы кофе, говорили и говорили о том, что накопилось, ждало выплеснуться.

Лёля добрая, милая женщина, во всём согласная с мужем и, наверное, он для неё, и голова, и творец и ей… только б угодить ему! А для нас её муж не только талантливый художник, но и тот, с кем можно говорить обо всём, зная, что не пойдёт, не донесёт «куда надо», а такое многого стоит. 

 

Балкон открыт, ветерок свежий подувает, а я сижу и шью пиджак себе из жатого ситца. Как же отрадно наедине с моим «величеством» долгожданным одиночеством!

Но вот они! Платон и Аристарх. Оказывается, сегодня у них первый сеанс,- художник хочет написать портрет мужа. Ну что ж, придется «величеству» подождать, да и пиджаку – тоже.

И уже «объект» - у стола… и уже Аристарх - напротив меня… и уже опять говорит о рассказах Платона из недавно вышедшей книжки «Серебряные сопки», но вдруг откладывает кисть, берёт в руки сборник, ищет в ней какие-то страницы:

- Вот, нашел! – И читает: - «Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по несбывшемуся», - и смотрит на Платона, но перелистывает несколько страниц и мы слышим: - «Нет, оказывается не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет вторая половина дня и крылья мечты, надежды уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить». - Закрывает книгу, снова берет кисть: - Ты же подталкиваешь человека словами этими к действию, открываешь ему глаза…

Вижу, приятно Платону слышать это, а я… Нет, не хочу пока «вписываться» в их диалог и уже иду на кухню варить кофе.

                                                                                                         

Шли с художественной выставки, и Аристарх опять говорил и говорил о сборнике Платона: ничего, мол, более лучшего за последние годы не читал и особенно понравился рассказ, который и название книги: «Серебряные сопки».                                                                                

 – Да и «Сад на крутосклоне» не хуже, - добавил.                                                                                           Считает Платона явлением в своей жизни… как писателя.

 

Платон пришел домой в половине двенадцатого и под хмельком.

- Где так долго?.. – вышла к порогу.

- Да были с Юрой Махониным у Аристарха, «обмывали» событие, ведь портрет инженера, им написанный, взяли на областную выставку.

- Ну что ж, портрет отличный, мог бы Аристарх стать настоящим портретистом, если бы…

- Если бы писал тех, кого хочет и так, как хочет, а то…

- А что?

- Да в нашем Союзе художники всё больше передовиков производства в манере соцреализма пишу…

- Но Платон, передовики тоже люди, и если художник…

- И если художник, – опять подхватил, - коньюктурщик, то из него получится только плохой художник… как и из писателя. Вот я, написал правду об обкомовцах-пенсиорах, которые хотят себя еще и в книгах увековечить, прочитал Аристарху и Юре, а они сказали: рассказ, мол, очень глубокий, но держать её надо в столе… да подальше, чтобы не попала в руки гэбистов.

Ох… Ведь прав, прав мой, зажатый идеологией, писатель.

 

И снова Платон позировал, а за чаем - Аристарх:

- Позавчера, кажется… Ну да, позавчера, иду по улице, а навстречу две собаки гонят кошку. Мечется та, не знает куда спрятаться и вдруг прыг ко мне на плечо! Почему ко мне? – засмеялся. – Рядом же и другие шли, - и взглянул, будто я должна была ответить на его вопрос.                   

- Аристарх, - улыбнулась, - если бы я была кошкой, которую гнали собаки, то в тот опасный момент именно на твоё плечо и вспрыгнула.

- Почему? – поставил чашку на блюдце, взглянул удивлённо.

- А потому, что верю тебе до конца… без границ. Верю в то, что не оставишь, когда будет нужно. - Вроде бы смутился, но ничего не ответил, и тогда «перевела стрелку» на другое: - Золотой ты муж, Аристарх, - сказала и взглянула на своего. – Успеваешь и на службу ходить, и вечерами портреты заказные писать, и дачу строить. - Платон вроде бы понял мою игру. - А у нас дачи ни-ког-да не будет!  

- Почему ж не будет? А Платон Борисыч на что? - вроде бы и он понял, взглянул на мужа, но тот промолчал. - Разве не построит? - И, погасив улыбку: - Вот мне сейчас предлагают еще одну работу на пятьсот рублей. Конечно, не хочется забрасывать живопись, но придется, чтобы домик дачный достроить, раз затеял.

И на это ни-ичего не ответил Платон… у которого голова и руки приспособлены только для писательства.

 

И состоялся последний сеанс… 

К десяти вечера портрет был готов и «выставлен» для просмотра.

Молодец Аристарх!

- Только вот борода у Платона как-то уж очень… на первом плане, - заметила. – Но зато придает ему и некую монументальность, – смягчила замечание.

Ничего не ответил художник, да и Платон лишь улыбнулся.                                        

Стало темнеть, и мой муж пошел проводить гостя… усталого, взлохмаченного Аристарха, и такого же затурканного жизнью, как и мы».

 

Встречи с Аристархом, хотя и не частые, случались тогда ещё не один год. Заказывали ему портреты дочери и сына, своих родителей, которые с фотографий он отлично написал карандашом, и поэтому в шутку называли его «наш фамильный художник», тем более что начал писать и мой портрет и два или три раза приходил к нам, - а потом…

В тот день он закончил писать, когда стало темнеть, и разрешил мне посмотреть.

«Ой, какая я круглолицая! – удивилась. - Да еще этот пестрый платок на плечах… Прямо, Кустодиевская красавица!

Аристарх, почувствовав мое настроение:

- Но портрет сырой, буду еще работать…

И с Платоном они ушли, а я… А я и начала его подправлять… пальчиком! И так увлеклась, что когда Платон вернулся, то сразу и заметил:

- Мазки какие-то странные… Что, он еще чем-то писал?

- Да, нет, - засмущалась, - это я попробовала…

Платон ахнул.

Конечно, стыдно мне было!.. Стыдно и сейчас, но что было делать?

Когда Аристарх пришел и увидел мое «творчество», то ничего не сказал… но уже в тот день писать не стал, заторопился домой, а потом…

Потом несколько раз предлагал продолжать сеансы, но я не хотела, - то ли, не верила, что получится хороший портрет, то ли мешал не погасший стыд? - но с тех пор незаконченный мой портрет… лицом к стене, стоит за письменным столом Платона.

Но были его отличные карандашные рисунки мамы и отца с фотографий, а еще вот этот, который нравится мне больше всех: первый послевоенный год, мне - лет восемь, маме – за сорок и мы, заморенные и худые, сидим на кровати, как беженцы, а на мне – черное платьице с круглым вырезом и серыми рукавами, - на черные маме не хватило ткани. 

 

«Вот уж и впрямь золотые руки у Аристарха! Не только дачку сам почти построил, но и камин выложил! Правда, покайфовать возле него пока не удалось, как-нибудь зимой, а вот вчера…С Юрой Махониным и его женой Валей, сидели на их уютной верандочке, Лёля угощала салатами прямо с грядок, потом пили чай с домашними крендельками, ходили купаться к озерцу, что совсем рядом.

Когда вечером, прямо в купальниках, шли вдоль заборчиков, над которыми тянули к нам ветви яблони с почти зрелыми яблоками, то Аристарх пошутил:                                                                                                                                                                                – Прямо три грации!

На что Юра лишь ухмыльнулся, а Платон поспешил смягчить его ухмылку:                                                                                                             - А что? Вполне.                                                                                     

О-отличный был день!

 

Платон ходил на заседание избирательной комиссии…

А дело в том, что Аристарх предложил институту, где он работает, выдвинуть Качанова кандидатом в местные Советы, и собрание проголосовало почти единогласно, но тамошний Райком партии развернул компанию «против» демократа Качанова, и вскоре признал то собрание «недействительным».

И всё же Аристарх не собирается сдаваться, - хочет еще раз собрать институтских коллег.

 

Были у Бетовых. За бутылкой водки они рассказывали, как вечерами ходят по подъездам и расклеивают листовки, которые Аристарх тайком отксерокопировал в своем институте: «Черные чернила тем, кто ездит в черных «Волгах!» и «за» кандидатуру Платона.

Кстати, на собрании в том же институте «за» кандидатуру Качанова проголосовали почти единогласно, так что, хлопотами Аристарха мой муж стал кандидатом в предстоящем «всенародном демократическом голосовании» в нашу местную Думу.

 

И пятую субботу Аристарх писал портрет дочки...

А вообще-то у нас уже целая портретная галерея «кисти Аристарха»: мама, Платон, его и мои родители, а сегодня закончил дочкин.

И вот уже мы всей семьёй - перед готовым портретом: с царственной осанкой сидит моя дочка в кресле, длинные волосы волной - на плече, рука с браслетом – на поручне, пёстрая индийская юбка чуть оголяет колено, а она, чуть улыбаясь, смотрит на нас…  Хороша!.. а, вернее, портрет хорош! И не к чему придраться… и хвалим, а Аристарх сидит и румянец у него – всё ярче, глаза поблёскивают. Доволен!

И уже – за столом, Платон – с бокалом:

- Моя жена задумала создать литературный триптих: жизнь матери, свою жизнь и дочка должна завершить его. Первая часть сделана, вторая... – смотрит на меня, - думаю, будет. Предлагаю выпить за то, чтобы и третья, - теперь уже посылает свою улыбку дочке, - как и этот прекрасный портрет, тоже будет написана, ну а внучка вырастит, разбогатеет и издаст.

Я, молча, улыбаюсь тосту, улыбаются и Аристарх с дочкой и только внучка Машка согласно гулит и гулит в своей красивой качалке.

 

Пользуясь полномочиями депутата местной Думы, Платон «выбил» у коммунистической власти, - не одним же обкомовцам иметь дачи! - целое колхозное поле для журналистов «Новых известий», где он теперь работает. Но осталось несколько участков не «заселёнными», и Платон предложил один из них Аристарху, так что теперь мы – соседи и как-то, сидя под березами, пекли на костре картошку, лакомились ею, пропахшей дымком, и запивали пивком, «обмывая» свои землевладения. 

Кайф!

А вчера весь день провели на даче у Бетовых. Сидели у камина, пили домашнее винцо и снова говорили и говорили о том, что начало открываться в газетах, по радио и телевидению: о скрытых ранее фактах прихода к власти Ленина, гражданской войне, развязанной большевиками, страшных «расстрельных списках» Сталина и лагерях, в которых гибли лучшие люди России. И как же не вплетались наши слова в то, что окружало! Вокруг домика всё сияло инеем, в нетронутом снегу, смешно подпрыгивая, выискивали что-то длинноносые черныши-галки, перепархивали с ветки на ветку синички и, осыпая с веток снег, упруго взлетали в бирюзу неба.

Потом рассматривали картины хозяина, - у него там мастерская, - и он показывал портрет поэта Есенина, который «идёт ну уж очень трудно».

- А зачем ты его пишешь? – удивился Платон. – Этих Есениных столько понаписали!.. хоть пруд пруди.

На что Аристарх обиделся… как мне показалось.

Когда стало темнеть, петляли к вокзалу по чуть заметной тропинке меж придавленных снегом и покосившихся заборчиков, и этот уходящий день казался коротким праздником жизни.

 

Вечером Платон пришёл какой-то напряжённый, молча, съел салат, пододвинул кашу с сосиской и я спросила:

- Чего такой?..

- А-а, - и чуть не выронил вилку, - встретил на выставке Аристарха, поехали к нему… и луче б не ездил!

- Что так?

- Да понимаешь...  Не сошлись в оценке русского народа.  Для него он хороший, только власти плохие… и теперешние в том числе, а для меня - народ и сам хорош.

- Знаю, знаю о чём ты…

- А что, разве не так? Да, страдал народ, страдает и теперь, но ведь из народа же вышли те, кто после семнадцатого громил церкви, жёг иконы в кострах, разорял и растаскивал барские поместья…

- И поместья тех,- подхватила, что б как-то увлечь его в другую тему, - кто строил для народа школы, больницы… как наш Могилевцев, а потом… - но не сдержалась и только подлила масла в огонь: - А потом могилу его отрыли и кости по полю разбросали.

- Ну да, - подхватил, - ведь во время раскулачивания крестьян находились среди народа и те, кто приходил развлекаться этим, как на зрелище. - Показалось, что закончил свою обвинительную речь, но, словно вспомнив, даже встал: - А во времена терроров? Ведь среди народа были доносчики на соседа, чтобы только получить комнату, когда того расстреляют… да и те «тройки», что расстреливали по «расстрельным спискам» Сталина что, не из народа разве? А надзиратели в тюрьмах, лагерях? Эх… - махнул рукой и отвернулся к окну. 

Знаю, при таких разговорах нервы его сдают, а поэтому еще раз поддержала:

- Да прав ты, прав.  Может, Аристарх и потому… Но печально, конечно, досадно, что отшатнулся.

 

Давно Аристарх не был. Если приглашаем – отказывается, на телефонные звонки отвечает сдержанно, а иногда и вовсе не хочет брать трубку, чего не скрывает Лёля. 

Как-то Платон предположил:

- Может, обиделся на меня, что сказал ему тогда, на даче, о портрете Есенина, что похож больше на юмориста Винокура?

- А зачем ты рубанул… с плеча? – почти упрекнула. – Ты со своей правдой-маткой и так всех друзей отвадил.

Ничего не ответил… но подошёл позже:

- А, может, всё же из-за народа? Помнишь, рассказывал тебе, как мы в последний раз с ним…

Да помню я, помню! И, скорее всего, так оно и есть, но ничего не ответила и только плечами пожала.

 

На базаре пожилая женщина продавала несколько картин. Подошла, посмотрела…

Так себе, не за что взгляду зацепиться... А впрочем, вот этот пейзаж, кажется, ничего!

На переднем плане – розоватый снег, за ним – ряд черных оголенных деревьев, а над ними… вернее, меж них – раскаленный шар заходящего солнца. Да, есть настроение, свет… Наклонилась, поискала подпись. «А. Бетов». Так ведь это… «наш фамильный художник»!

И созвонилась, и съездила к ним… Странно. Приглашали приезжать в гости, но без Платона.

А пейзаж его с заходящим солнцем всё же - у нас.

 

По моему совету, Платон вс ё же «пробился» к Аристарху и привёл к нам.

Ох, лучше б не советовала! Перед нами сидел почти другой человек! Весь вечер распалённо и с ненавистью говорил о Горбачеве, Ельцине, Чубайсе, Путине, - обокрали, де, они хороший народ, набили себе карманы, и за это их надо расстрелять, как в былые времена, а заодно и Николая Сванидзе, «этого продажного журналиста», на что я и взмолилась, фальшиво рассмеявшись:

- Аристарх, ну хотя бы журналиста пощади! – Только хмыкнул. - Да и вождей наших… если и «набили себе карманы», как ты думаешь, что ж сразу и расстреливать, как при Сталине?

- Рас-стре-лять – словно трижды нажал на курок.

И уже боялись что-то возразить, а он стоял у порога и окончательно меня «добивал»: оказывается, ходит лечить катаракту глаза к бабке!.. и дочку с собой туда водит, чтобы спасти от сглаза, который «наслал на неё бывший муж».

Что случилось с человеком?»

 

Когда-то Аристарху Бетову понравились строки из сборника Платона «Серебряные сопки»: «Нет, оказывается не поздно еще задуматься над своей жизнью даже тогда, когда пойдет вторая её половина и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить».

Так вот, после нашей последней встречи думаю так: наверное, его «крылья опустились, повисли», а, может, и взлетел он, но совсем в другую от нас сторону.

Платон мается: как же спасти бывшего друга? А я советую:

- Не надо, не делай этого. И потому, что Аристарх, хотя и выбрался из той идеологической «трубы», о которой писал ты в своей повести с таким же названием, но, не справившись с переменой-перестройкой жизни, которая обрушилась на нас, безнадёжно болен.

 

А впрочем, не только Аристарх болен, но и все мы, кто жил в социалистическом лагере.

И больны в разной степени, ибо гражданская война, развязанная «вождём всемирной революции» всё еще продолжается меж нашими душами, так что, остаётся лишь с грустью проститься с нашим бывшим другом.

Но остались с нами портреты, написанные «фамильным художником», и пейзаж с закатным солнцем, которое вот-вот скроется за тёмными стволами оголённых деревьев

 

Продолжение следует.

Дорогой читатель!       

Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей.   Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/