Автобиографическая повесть «Вот прилетят стрижи…» («Игры с минувшим»)
Ранее помещенные главы:
-------------------------------------
1 Вот прилетят стрижи… (Минувшее не проходит)
2 У лестницы вверх
3 Пробочка над крепким йодом
4 Моё тихое убежище
5 Пленительный миф весны
6 Обмануть время
7 Шарики колдовские
8 Цветы моего букета
9 Сон отлетевший
10 Последние мифы весны
11 Весенних басен книга прочтена
12 В царстве кесарей
13 Окраины сна
14 Не тем светом
15 Человек должен сам…
16 И любо им, и горе им
17 Свет и тени «Сеоебряных сопок»
18 И пропадают листья
19 Ожидание настоящего
20 Собратья по перу
21 Напитать собою ближних
1983-1992-й
Из дневиков:
«По чуть потрескивающему ледку подходим к дому номер семь... это мы идем к Аристарху Бетову на день рождения. А работает он художником-оформителем в проектном институте, - «Надо кормить семью», - и только по выходным пишет картины.
Невысокий, некрасивый, - незаметный, - но всегда вижу в нём некое свечение, в которое верю: нет, не погаснет в ту самую минуту, когда будет позарез нужно… нам нужно.
Побродить бы еще, подышать мартовским весенним воздухом, но... Уже поднимаемся по истертым ступенькам вдоль безобразно изукрашенных стен подъезда, уже разворачиваем альбом рисунков и акварелей Русского музея, - подарок юбиляру, - и я целую его в щечку.
Почти следом приходит Юрий, громоздит на стул свою картину: весеннее небо, - Юрий Андреевич небо пишет всегда отлично! – справа дорога с подтаявшим снегом, слева стайка берез, а за ними поле изумрудной озими. Отлично!.. Показывает еще и письмо, - приглашают в Воронеж с выставкой.
- Ехать ли? - сомневается.
- Да ты что? Конечно, ехать, - Платон, Коля Иванцов.
А потом сумбурное застолье и Коля с Платоном всё о «собственной чашке» в семье: плохо, мол, это или хорошо; Таня, жена Иванцова - о детях да о детях; Лёля, жена именинника, всё угощает всех и угощает, а дочки и мать всё помалкивают, лишь улыбаясь.
И вот уже Аристарх провожает нас по темноватым улочкам к троллейбусу, идет рядом со мной, и я всё говорю и говорю о солнце, совсем другом солнце Цейлона, а он - о солнце и луне Армении; я - об Индии, о ее запахах, цветах, он - опять об Армении, о том, как попал в больницу и лежал, никому не нужный, а потом начал рисовать тех, кто был в палате, за это ему понесли еду, фрукты и он стал выздоравливать.
А над нами висела здо-оровенная луна… солнечная поляна.
- Ах, как же плохо, что в городе мы ее почти не замечаем! – щебетала и щебетала: – Она – лишь в поле, в лесу, в деревне…
А под ногами похрустывал ледок.
И пахло, пахло весной!
И ветерок холодил щеки.
Но подползли освещённые окна троллейбуса. Мы с Платоном вошли. Я оглянулась: Аристарх стоял какой-то распахнутый… и пальто, и глаза!.. а потом он же - в проёме двери, в темноте. Но резко захлопнулись створки, отрезав его прощальный взмах.
Приходили Бетовы… Пили мы кофе, говорили и говорили о том, что накопилось, ждало выплеснуться.
Лёля добрая, милая женщина, во всём согласная с мужем и, наверное, он для неё, и голова, и творец и ей… только б угодить ему! А для нас её муж не только талантливый художник, но и тот, с кем можно говорить обо всём, зная, что не пойдёт, не донесёт «куда надо», а такое многого стоит.
Балкон открыт, ветерок свежий подувает, а я сижу и шью пиджак себе из жатого ситца. Как же отрадно наедине с моим «величеством» долгожданным одиночеством!
Но вот они! Платон и Аристарх. Оказывается, сегодня у них первый сеанс,- художник хочет написать портрет мужа. Ну что ж, придется «величеству» подождать, да и пиджаку – тоже.
И уже «объект» - у стола… и уже Аристарх - напротив меня… и уже опять говорит о рассказах Платона из недавно вышедшей книжки «Серебряные сопки», но вдруг откладывает кисть, берёт в руки сборник, ищет в ней какие-то страницы:
- Вот, нашел! – И читает: - «Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по несбывшемуся», - и смотрит на Платона, но перелистывает несколько страниц и мы слышим: - «Нет, оказывается не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет вторая половина дня и крылья мечты, надежды уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить». - Закрывает книгу, снова берет кисть: - Ты же подталкиваешь человека словами этими к действию, открываешь ему глаза…
Вижу, приятно Платону слышать это, а я… Нет, не хочу пока «вписываться» в их диалог и уже иду на кухню варить кофе.
Шли с художественной выставки, и Аристарх опять говорил и говорил о сборнике Платона: ничего, мол, более лучшего за последние годы не читал и особенно понравился рассказ, который и название книги: «Серебряные сопки».
– Да и «Сад на крутосклоне» не хуже, - добавил. Считает Платона явлением в своей жизни… как писателя.
Платон пришел домой в половине двенадцатого и под хмельком.
- Где так долго?.. – вышла к порогу.
- Да были с Юрой Махониным у Аристарха, «обмывали» событие, ведь портрет инженера, им написанный, взяли на областную выставку.
- Ну что ж, портрет отличный, мог бы Аристарх стать настоящим портретистом, если бы…
- Если бы писал тех, кого хочет и так, как хочет, а то…
- А что?
- Да в нашем Союзе художники всё больше передовиков производства в манере соцреализма пишу…
- Но Платон, передовики тоже люди, и если художник…
- И если художник, – опять подхватил, - коньюктурщик, то из него получится только плохой художник… как и из писателя. Вот я, написал правду об обкомовцах-пенсиорах, которые хотят себя еще и в книгах увековечить, прочитал Аристарху и Юре, а они сказали: рассказ, мол, очень глубокий, но держать её надо в столе… да подальше, чтобы не попала в руки гэбистов.
Ох… Ведь прав, прав мой, зажатый идеологией, писатель.
И снова Платон позировал, а за чаем - Аристарх:
- Позавчера, кажется… Ну да, позавчера, иду по улице, а навстречу две собаки гонят кошку. Мечется та, не знает куда спрятаться и вдруг прыг ко мне на плечо! Почему ко мне? – засмеялся. – Рядом же и другие шли, - и взглянул, будто я должна была ответить на его вопрос.
- Аристарх, - улыбнулась, - если бы я была кошкой, которую гнали собаки, то в тот опасный момент именно на твоё плечо и вспрыгнула.
- Почему? – поставил чашку на блюдце, взглянул удивлённо.
- А потому, что верю тебе до конца… без границ. Верю в то, что не оставишь, когда будет нужно. - Вроде бы смутился, но ничего не ответил, и тогда «перевела стрелку» на другое: - Золотой ты муж, Аристарх, - сказала и взглянула на своего. – Успеваешь и на службу ходить, и вечерами портреты заказные писать, и дачу строить. - Платон вроде бы понял мою игру. - А у нас дачи ни-ког-да не будет!
- Почему ж не будет? А Платон Борисыч на что? - вроде бы и он понял, взглянул на мужа, но тот промолчал. - Разве не построит? - И, погасив улыбку: - Вот мне сейчас предлагают еще одну работу на пятьсот рублей. Конечно, не хочется забрасывать живопись, но придется, чтобы домик дачный достроить, раз затеял.
И на это ни-ичего не ответил Платон… у которого голова и руки приспособлены только для писательства.
И состоялся последний сеанс…
К десяти вечера портрет был готов и «выставлен» для просмотра.
Молодец Аристарх!
- Только вот борода у Платона как-то уж очень… на первом плане, - заметила. – Но зато придает ему и некую монументальность, – смягчила замечание.
Ничего не ответил художник, да и Платон лишь улыбнулся.
Стало темнеть, и мой муж пошел проводить гостя… усталого, взлохмаченного Аристарха, и такого же затурканного жизнью, как и мы».
Встречи с Аристархом, хотя и не частые, случались тогда ещё не один год. Заказывали ему портреты дочери и сына, своих родителей, которые с фотографий он отлично написал карандашом, и поэтому в шутку называли его «наш фамильный художник», тем более что начал писать и мой портрет и два или три раза приходил к нам, - а потом…
В тот день он закончил писать, когда стало темнеть, и разрешил мне посмотреть.
«Ой, какая я круглолицая! – удивилась. - Да еще этот пестрый платок на плечах… Прямо, Кустодиевская красавица!
Аристарх, почувствовав мое настроение:
- Но портрет сырой, буду еще работать…
И с Платоном они ушли, а я… А я и начала его подправлять… пальчиком! И так увлеклась, что когда Платон вернулся, то сразу и заметил:
- Мазки какие-то странные… Что, он еще чем-то писал?
- Да, нет, - засмущалась, - это я попробовала…
Платон ахнул.
Конечно, стыдно мне было!.. Стыдно и сейчас, но что было делать?
Когда Аристарх пришел и увидел мое «творчество», то ничего не сказал… но уже в тот день писать не стал, заторопился домой, а потом…
Потом несколько раз предлагал продолжать сеансы, но я не хотела, - то ли, не верила, что получится хороший портрет, то ли мешал не погасший стыд? - но с тех пор незаконченный мой портрет… лицом к стене, стоит за письменным столом Платона.
Но были его отличные карандашные рисунки мамы и отца с фотографий, а еще вот этот, который нравится мне больше всех: первый послевоенный год, мне - лет восемь, маме – за сорок и мы, заморенные и худые, сидим на кровати, как беженцы, а на мне – черное платьице с круглым вырезом и серыми рукавами, - на черные маме не хватило ткани.
«Вот уж и впрямь золотые руки у Аристарха! Не только дачку сам почти построил, но и камин выложил! Правда, покайфовать возле него пока не удалось, как-нибудь зимой, а вот вчера…С Юрой Махониным и его женой Валей, сидели на их уютной верандочке, Лёля угощала салатами прямо с грядок, потом пили чай с домашними крендельками, ходили купаться к озерцу, что совсем рядом.
Когда вечером, прямо в купальниках, шли вдоль заборчиков, над которыми тянули к нам ветви яблони с почти зрелыми яблоками, то Аристарх пошутил: – Прямо три грации!
На что Юра лишь ухмыльнулся, а Платон поспешил смягчить его ухмылку: - А что? Вполне.
О-отличный был день!
Платон ходил на заседание избирательной комиссии…
А дело в том, что Аристарх предложил институту, где он работает, выдвинуть Качанова кандидатом в местные Советы, и собрание проголосовало почти единогласно, но тамошний Райком партии развернул компанию «против» демократа Качанова, и вскоре признал то собрание «недействительным».
И всё же Аристарх не собирается сдаваться, - хочет еще раз собрать институтских коллег.
Были у Бетовых. За бутылкой водки они рассказывали, как вечерами ходят по подъездам и расклеивают листовки, которые Аристарх тайком отксерокопировал в своем институте: «Черные чернила тем, кто ездит в черных «Волгах!» и «за» кандидатуру Платона.
Кстати, на собрании в том же институте «за» кандидатуру Качанова проголосовали почти единогласно, так что, хлопотами Аристарха мой муж стал кандидатом в предстоящем «всенародном демократическом голосовании» в нашу местную Думу.
И пятую субботу Аристарх писал портрет дочки...
А вообще-то у нас уже целая портретная галерея «кисти Аристарха»: мама, Платон, его и мои родители, а сегодня закончил дочкин.
И вот уже мы всей семьёй - перед готовым портретом: с царственной осанкой сидит моя дочка в кресле, длинные волосы волной - на плече, рука с браслетом – на поручне, пёстрая индийская юбка чуть оголяет колено, а она, чуть улыбаясь, смотрит на нас… Хороша!.. а, вернее, портрет хорош! И не к чему придраться… и хвалим, а Аристарх сидит и румянец у него – всё ярче, глаза поблёскивают. Доволен!
И уже – за столом, Платон – с бокалом:
- Моя жена задумала создать литературный триптих: жизнь матери, свою жизнь и дочка должна завершить его. Первая часть сделана, вторая... – смотрит на меня, - думаю, будет. Предлагаю выпить за то, чтобы и третья, - теперь уже посылает свою улыбку дочке, - как и этот прекрасный портрет, тоже будет написана, ну а внучка вырастит, разбогатеет и издаст.
Я, молча, улыбаюсь тосту, улыбаются и Аристарх с дочкой и только внучка Машка согласно гулит и гулит в своей красивой качалке.
Пользуясь полномочиями депутата местной Думы, Платон «выбил» у коммунистической власти, - не одним же обкомовцам иметь дачи! - целое колхозное поле для журналистов «Новых известий», где он теперь работает. Но осталось несколько участков не «заселёнными», и Платон предложил один из них Аристарху, так что теперь мы – соседи и как-то, сидя под березами, пекли на костре картошку, лакомились ею, пропахшей дымком, и запивали пивком, «обмывая» свои землевладения.
Кайф!
А вчера весь день провели на даче у Бетовых. Сидели у камина, пили домашнее винцо и снова говорили и говорили о том, что начало открываться в газетах, по радио и телевидению: о скрытых ранее фактах прихода к власти Ленина, гражданской войне, развязанной большевиками, страшных «расстрельных списках» Сталина и лагерях, в которых гибли лучшие люди России. И как же не вплетались наши слова в то, что окружало! Вокруг домика всё сияло инеем, в нетронутом снегу, смешно подпрыгивая, выискивали что-то длинноносые черныши-галки, перепархивали с ветки на ветку синички и, осыпая с веток снег, упруго взлетали в бирюзу неба.
Потом рассматривали картины хозяина, - у него там мастерская, - и он показывал портрет поэта Есенина, который «идёт ну уж очень трудно».
- А зачем ты его пишешь? – удивился Платон. – Этих Есениных столько понаписали!.. хоть пруд пруди.
На что Аристарх обиделся… как мне показалось.
Когда стало темнеть, петляли к вокзалу по чуть заметной тропинке меж придавленных снегом и покосившихся заборчиков, и этот уходящий день казался коротким праздником жизни.
Вечером Платон пришёл какой-то напряжённый, молча, съел салат, пододвинул кашу с сосиской и я спросила:
- Чего такой?..
- А-а, - и чуть не выронил вилку, - встретил на выставке Аристарха, поехали к нему… и луче б не ездил!
- Что так?
- Да понимаешь... Не сошлись в оценке русского народа. Для него он хороший, только власти плохие… и теперешние в том числе, а для меня - народ и сам хорош.
- Знаю, знаю о чём ты…
- А что, разве не так? Да, страдал народ, страдает и теперь, но ведь из народа же вышли те, кто после семнадцатого громил церкви, жёг иконы в кострах, разорял и растаскивал барские поместья…
- И поместья тех,- подхватила, что б как-то увлечь его в другую тему, - кто строил для народа школы, больницы… как наш Могилевцев, а потом… - но не сдержалась и только подлила масла в огонь: - А потом могилу его отрыли и кости по полю разбросали.
- Ну да, - подхватил, - ведь во время раскулачивания крестьян находились среди народа и те, кто приходил развлекаться этим, как на зрелище. - Показалось, что закончил свою обвинительную речь, но, словно вспомнив, даже встал: - А во времена терроров? Ведь среди народа были доносчики на соседа, чтобы только получить комнату, когда того расстреляют… да и те «тройки», что расстреливали по «расстрельным спискам» Сталина что, не из народа разве? А надзиратели в тюрьмах, лагерях? Эх… - махнул рукой и отвернулся к окну.
Знаю, при таких разговорах нервы его сдают, а поэтому еще раз поддержала:
- Да прав ты, прав. Может, Аристарх и потому… Но печально, конечно, досадно, что отшатнулся.
Давно Аристарх не был. Если приглашаем – отказывается, на телефонные звонки отвечает сдержанно, а иногда и вовсе не хочет брать трубку, чего не скрывает Лёля.
Как-то Платон предположил:
- Может, обиделся на меня, что сказал ему тогда, на даче, о портрете Есенина, что похож больше на юмориста Винокура?
- А зачем ты рубанул… с плеча? – почти упрекнула. – Ты со своей правдой-маткой и так всех друзей отвадил.
Ничего не ответил… но подошёл позже:
- А, может, всё же из-за народа? Помнишь, рассказывал тебе, как мы в последний раз с ним…
Да помню я, помню! И, скорее всего, так оно и есть, но ничего не ответила и только плечами пожала.
На базаре пожилая женщина продавала несколько картин. Подошла, посмотрела…
Так себе, не за что взгляду зацепиться... А впрочем, вот этот пейзаж, кажется, ничего!
На переднем плане – розоватый снег, за ним – ряд черных оголенных деревьев, а над ними… вернее, меж них – раскаленный шар заходящего солнца. Да, есть настроение, свет… Наклонилась, поискала подпись. «А. Бетов». Так ведь это… «наш фамильный художник»!
И созвонилась, и съездила к ним… Странно. Приглашали приезжать в гости, но без Платона.
А пейзаж его с заходящим солнцем всё же - у нас.
По моему совету, Платон вс ё же «пробился» к Аристарху и привёл к нам.
Ох, лучше б не советовала! Перед нами сидел почти другой человек! Весь вечер распалённо и с ненавистью говорил о Горбачеве, Ельцине, Чубайсе, Путине, - обокрали, де, они хороший народ, набили себе карманы, и за это их надо расстрелять, как в былые времена, а заодно и Николая Сванидзе, «этого продажного журналиста», на что я и взмолилась, фальшиво рассмеявшись:
- Аристарх, ну хотя бы журналиста пощади! – Только хмыкнул. - Да и вождей наших… если и «набили себе карманы», как ты думаешь, что ж сразу и расстреливать, как при Сталине?
- Рас-стре-лять – словно трижды нажал на курок.
И уже боялись что-то возразить, а он стоял у порога и окончательно меня «добивал»: оказывается, ходит лечить катаракту глаза к бабке!.. и дочку с собой туда водит, чтобы спасти от сглаза, который «наслал на неё бывший муж».
Что случилось с человеком?»
Когда-то Аристарху Бетову понравились строки из сборника Платона «Серебряные сопки»: «Нет, оказывается не поздно еще задуматься над своей жизнью даже тогда, когда пойдет вторая её половина и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить».
Так вот, после нашей последней встречи думаю так: наверное, его «крылья опустились, повисли», а, может, и взлетел он, но совсем в другую от нас сторону.
Платон мается: как же спасти бывшего друга? А я советую:
- Не надо, не делай этого. И потому, что Аристарх, хотя и выбрался из той идеологической «трубы», о которой писал ты в своей повести с таким же названием, но, не справившись с переменой-перестройкой жизни, которая обрушилась на нас, безнадёжно болен.
А впрочем, не только Аристарх болен, но и все мы, кто жил в социалистическом лагере.
И больны в разной степени, ибо гражданская война, развязанная «вождём всемирной революции» всё еще продолжается меж нашими душами, так что, остаётся лишь с грустью проститься с нашим бывшим другом.
Но остались с нами портреты, написанные «фамильным художником», и пейзаж с закатным солнцем, которое вот-вот скроется за тёмными стволами оголённых деревьев
Продолжение следует.
Дорогой читатель!
Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/