Ну да, «сто десятый» - автобус, собирающий дачников по необустроенным остановкам, где вместо лавочек мелькают обрезки брёвен, перевёрнутые ведра, пеньки или просто дощечки, кинутые на кочки, и когда ожидающие безжалостно покидают эти насиженные места, то вослед им весело улыбаются покинутые красавицы глянцевых журналов, мелькают газетные шапки статей, а из травы выглядывают опустошённые или недопитые бутылки.
И ходит «сто десятый» редко, но по расписанию.
И последний уползает в город из «дачного массива» в двадцать один ноль-ноль.
Почему уползает?
А потому, что он – почти антиквариат, «выполшийз» из тех советских времён, когда вот таким, из двух «салонов», сочленённых резиновой гармошкой, его и делали, отчего он и его собратья похожи на длинных желтых гусениц с черными поясами.
Асфальтированной дороги, по которой ездит «сто десятый, лет десять назад еще не было, и мы, добираясь к своему дачному участку почти час, обычно «месили грязь». Потом до соседней деревни, что слева от нашего дачного, пустили старый-престарый рыжий автобус, мы стали на нём ездить, но зачастую ждали его и по часу, и по полтора, - а иногда он мог и вовсе не пожаловать, - но когда его рыжий лоб медленно всплывад над подъёмом дороги, показывались темные глазницы передка и открытая пасть, обнажающая моторные внутренности (капот почему-то был всегда поднят), а потом приближался и весь как-то боком, боком, словно побитая и заискивающая дворняжка (вот-вот еще и хвостом завиляет!), то ждущий дачный народ вначале испускал выдох облегчения, - прибыл всё ж! – а потом вдыхал, хватал сумари и устремлялся к нему навстречу.
- Во, ползёть змей! – помню тихую и незлобную реплику одной старушки, - Что б ты и вовси провалился! Уж и не надеялись бы тогда, а пяшочком, пяшочком, как и всю жисть, - и посмотрела на меня, ища поддержки.
Потом протянули асфальт и до другого посёлка, что уже справа от нас, пустили «семерку», вот и ездим теперь этим самым маршрутом на новом желтым автобусом с радостно трепещущими на пахучем ветру яркими шторочками, который и катит шустро, и бегает туда-сюда часто.
Но сегодня я припозднилась и успела только к «сто десятому», который подъезжает к моему городу с другой его стороны покашливая, почёхивая, издавая перепоясывающей его резиновой гармошкой пронзительно скрипящие звуки, а к этой, самой конечной остановке, от которой не торопясь, с ленивым достоинством повезёт он садово-огородное племя, отработавшее смену в городе, а теперь и на своих дачах, начинают сходиться почти за полчаса, и для любопытствующего сколько ж интересных загорелых лиц, разговорчиков и реплик увидится и услышится!
- Ну такие ранние, ну такие обильные! Только соберу, приду, опять красные! – лопочет, умиляясь, суховатая бабулька в пёстром платьице.
Это она о помидорах, догадываюсь я.
- Ой, что ты! И не говори, - вторит ей трубным голосом громоздкая пожилая женщина, похоже, уже и приросшая к такому же толстому, как и она, пню, что мучается под ней.
Слышу и другой голос:
- Ну, пришла я, значит, на дачу, копаюсь на грядке, смотрю так-то: сосед мелькнул в своём парнике, - весело рассказывает женщина в пестром платье и пёстрой панамке той, что сидит спиной ко мне. - «Здравствуй, Петрович!», кричу ему погромче, что б услышал. «Здравствуй», отвечает, - и моя «пёстрая» рассказчица уже смеется, вовлекая этим ту, что ко мне спиной, в свой рассказ. – Так вот, Петрович буркнул в ответ, а я и думаю: чтой-то тут не то, голос, вроде бы, не его. Только хотела спросить: что, простудился, мол?.. а этот Петрович выскочил из парника с пакетом огурцов, да скорей-скорей уходить. Понима-аешь?.. – И снова смотрит на свою молчаливую подругу, так и не дождавшись от неё ответных эмоций: - Ну, тут я и поняла, что это вовсе и не Петрович был.
Не дослушав огуречной» истории, вижу старушку, которая, пошатываясь под тяжестью сумок (наверное, та, что тяжелее, и сталкивает её вправо), подходит… нет, приближается к остановке, и женщина, всё это время молча стоящая над своими, вдруг изрекает:
- Во, навьючилась, старая! Ну, куда тебе такие сумки таскать-то!
Но «старая», плюхнув их, наконец, в траву, только ответно улыбнётся и со вздохом присядет на кстати подвернувшийся пенёк.
А теперь к останогвке быстренько семенит молодайка в обрезанных светлых джинсах и черной обтягивающей майке с оскаленной мордой льва на бюсте и… (подумаю я), наверное, им, её большим грудям, ну очень неуютно и беспокойно под этой пастью, - подскакивая и мечась из стороны в сторону, они словно норовят выскользнуть из-под неё. Потом, в автобусе, усядется она как раз впереди меня, и в моих глазах блеснёт золото, - два массивных кольца в ушах и такая же цепочка на шее, - но я всё буду натыкаться на её упитанные, отливающие гранатом волосы, хищно схваченные «крабом», и мне будет казаться: сейчас!.. вот-вот!.. лишь только ослабит краб свои крабовые щупальца, и её тёмные волосы «девятым вылом» хлынут прямо и на плечи этой упругой молодайки, погасив золотой блеск колец, и на соседку… и даже мне кое-что перепадёт от их мощной волны.
Но тут вдруг услышу позади:
- Ой, какой зрелый арбуз кондукторша ест! Красный, сочный! У неё даже до локтей сок течёт, - засмеется женщина.
И точно: в кабине, рядом с шофером (вся из себя такая вальяжно домашняя!) сидит кондукторша, вгрызаясь в яркие куски арбуза… и тут же запах его долетит до меня, и даже весь автобус наполняется им, потому что мои заплечные соседки будут развивать и развивать «тему» арбуза: уже продаются?.. и где же это она его купила?.. ох, а я ж так люблю их, аж слюнки текут!.. и сочный, красный какой!
Через три остановки автобус уже набит по завязку и дачники, судорожно ухватившись за металлические поручни, плотненько стоят даже там, на вращающейся круглой (жутковатой!) платформе, которую заботливо укрыла та самая чёрная резиновая кишка, соединяющая автобус с его хвостовой частью. Но я - не на этой пляшущей платформе, я сижу!.. и, чтобы избавиться от арбузного обаяния, отвожу взгляд от кабины и рядом, под мордочками трех щенков (фото - на стекле кабины) вначале вижу седой ежик волос над черными бровями, потом банан носа, а под ним –во весь рот улыбку обладателя этого смешного «банана». Да, сейчас этот симпатичный пожилой мужчина немного пьяноват, а совсем недавно так-то хорошо копалось ему в земле, так-то отрадно и уютно сиделось с соседом за бутылкой вина и помидорчиками со своей грядки, и так-то не хотелось спешить к последнему «сто десятому», а вот теперь… Теперь он весело и открыто смотрит вокруг, словно призывая всех участвовать в своём маленьком празднике жизни.
Но у меня сейчас - свой праздник. И возвращусь-ка вон к той пожилой интеллигентной женщине, что сидит как раз напротив. Как же к лицу!.. к её тонкому лицу жемчужное ожерелье! Но настоящее ли... или бижутерия?.. всё бьётся и бьётся во мне вопрос до тех пор, пока не махну мысленно рукой: ну конечно настоящее!.. по наследству переданное ей от благородных предков: носи, мол, и никогда не снимай, мол… и даже когда поедешь на дачный участок огурцы поливать… чтобы помнила о нас… мол.
И четвертая остановка «сто десятого».
Подталкивая на ступеньки корзину и ведро с огурцами, подтягивается за поручни суховатая, лет за шестьдесят, женщина и плюхается рядом со мной, благодаря девочку за уступленное ею место и широко светясь всеми своими загорелыми морщинками.
- Что ж вы так нагрузились-то, - сочувствую ей.
Но она, лишь рукой махнёт: а, мол, ничего, мы привычные!.. и тут же, доверительно, приподнимет чистую тряпочку, прикрывающую корзину, шепнёт мне: - Во, посмотри-ка, какой огурец вырастила!
- Да-а, - удивлюсь, - наверно, сантиметров тридцать…
- А то и больше! – вдруг рассмеется.
И на этот её смех с соседнего сиденья обернётся женщина помоложе, заглянет в корзину, ахнет и окликает грудастую толстушку, стоящую чуть впереди:
- Надь, посмотри-ка какой фрукт тётя Настя вырастила!
И та взглянет, удивлённо взметёт брови, усмехнётся и протянет руку к моей соседке с корзиной:
- Дай-ка, теть Насть, своему покажу, - и с шутливой интонацией крикнет через головы соседок молодому мужчине, стоящему на вибрирующей платформе под соединяющим «салоны» резиновым укрытием:
- Вань, видишь какой!
И Ванька взглянет на огурец, но словно не услышав её, не ответит, отвернётся, а автобус «в этих краях» сразу наполнится смешками, весёлым говорком, намёками, которые будут порхать от одного к другому аж до следующей остановки, и когда, засуетившись, наконец-то устоится пятая посадка, то до меня с сиденья, что по другую сторону прохода, долетит:
- Нет, нет! Это совсем и не красная шапочка, это вспышка! - Шапочка... вспышка... Какая свзязь?.. но тут же услышу: - Красная шапочка зреет медленно, а вот вспышка… вспышка сразу вся краснеет!
Да это опять та старушка - о своих помидорах! Дались они ей… И захочу взглянуть на неё, но мои глаза наткнутся на голубой джинсовый зад. Испугаюсь: неужто напрочь запер меня на моём сиденье?.. потому что левый берег его упирается в поручни предыдущего сиденья, а правый – моего, и принадлежит блондинке с молодой толстой шеей, а над ним (вернее - левее от него) женщина с увлечением… ах, с каким же блеском в глазах!.. всё рассказывает и рассказывает что-то этой собственнице зада.
И удивительно! Как же запросто, по родному сплетаются эти несуетные дачные разговоры дачников с чиханиями старого разлаженного механизма, со скрипами и плачем соединяющей его резиновой гармошки, - ничего, мол, ничего!.. я хотя и жалуюсь, но всё будет ладненько! – и как же неожиданно дразнящ этот запах укропа, петрушки, огурчиков, малины, смешанный с бензинным потом разогретого автобуса.
Ах, как же хочу вписаться, вплестись в эту автобусную ауру, чтобы стать не только её случайным наблюдателем!
Ах, как же для меня нов и мелодичен этот многоголосый хор «землепашцев», в который лишь иногда вплетаются отдельные слова или незатейливые мелодии мобильников! Где вы, композиторы, - София Губайдулина, Гия Кончели, - загляните из своего зарубежного «прекрасного далёка» в Россию и напишите, пожалуйста, симфонию моего «сто десятого»!.. чтобы не ушло от меня всё это, чтобы слушала её не только в эти минуты, но и когда захочу.
А еще мне кажется, что в самом наборе чисел «сто десятый» есть что-то далёкое, старинное, даже древнее, - ушедшее? – нет!.. всё еще живущее, и даже цельное, настоящее, - незыблемое! - то, во что веришь, и на что надеешься. Так что, давай!.. вывози, «сто десятый», из лабиринтов дачных улочек, мимо осиротевших, покинутых участков, мимо садовых домиков с робким взглядом подслеповатых окошек, мимо красивых, уверенных в себе особнячков, вывози в мой шумный город с надеждой и упованием на еще более обустроенную жизнь.
И автобус неторопливо выезжает на трассу, где его пожилое достоинство неожиданно вспыхивает еще ярче, - рядом-то начинают шмыгать пёстрые автомобили (с его высоких сидений они и смотрятся-то совсем игрушечными!), и мне уже думается: ну, да, да!.. те, что у «сто десятого» под ногами, так себе, «ноль без палочки», а вот этот автобусный мир с запахами клубники, ранних огурчиков, петрушки, укропа, букетами вызывающе огромных жёлтых ромашек в натруженных руках усталых тружеников, только что прикасавшимися к земле, как раз и есть моя Россия, её ядро, которое было, есть и будет во веки веков.
Итак, я приблизилась к финалу своего повествования, как и мой неторопливый герой, незаметно подплывший к автовокзалу. Сейчас из его чрева, цепко придерживаясь за поручни и улыбчиво кивая друг другу, - до завтра, мол! - неторопливо выйдут с корзинами и пакетами загорелые дачники, а он, почти пустой, поползёт дальше, к своей «конечной остановке», чтобы отдохнув, как и его загорелые пассажиры, завтра… как и они, продолжить своё рутинное, но извечное дело.
Дорогой читатель, приглашаю на свой сайт, где кроме публикаций, много и моих фотографий http://galinasafonova-pirus.ru/fotografii1
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/