Автобиографическая повесть «Вот прилетят стрижи…»
Главы, помешенные ранее:
1 Вот прилетят стрижи… (Минувшее не проходит)
2 У лестницы вверх
3 Пробочка над крепким йодом
4 Моё тихое убежище
5 Пленительный миф весны
6 Обмануть время
7 Шарики колдовские
8 Цветы моего букета
9 Сон отлетевший
10 Последние мифы весны
11 Весенних басен книга прочтена
12 В царстве кесарей
13 Окраины сна
14 Не тем светом
15 Человек должен сам…
16 И горе им, и любо им
17 Свет и тени «Серебряных сопок»
И ПРОПАДАЮТ ЛИСТЬЯ…
1985-1992-й
Там, где сходится небо с землёй,
удивительный лес – голубой.
Но однажды, придя в этот лес
голубых не нашел я чудес.
Не затем ли природой самой
предусмотрен обман голубой,
чтобы нас к горизонту влекли
голубые загадки Земли?..
Николай Иванцов…
Он заведует литературным отделом в газете Обкома Партии «Рабочий», а быть на такой должности в идеологическом «органе» значит: свой, ему доверяют.
Сегодня Платон отнес ему отрывок из своего романа, а тот прочитал его и сказал:
- Но это же что-то незаконченное...
И не взял в газету.
А ведь когда я не знала ни Платона, ни его, были они друзьями, часто бродили по улочкам нашего города, по окрестностям и, полностью доверяя друг другу, - что в те времена было редкостью, - спорили, осуждали «среду», в которой приходилось жить, передавали друг другу самиздатовские книги. И именно тогда Николай написал строки, которые до сих пор Платон иногда произносит: «Не в ту среду попал кристалл, но растворяться в ней не стал…»
И опять!
Отнёс Платон в «Рабочий» стихи начинающего поэта, а потом несколько раз по телефону напоминал о них Николаю, но тот всё никак не прочтет! Наконец, пошел к нему, спросил:
- Ну, как?.. - Нет, опять не прочитал. Ну, Платон и вспыхнул: - Пойми! Человек трудится, пашет землю, писать стихи для него – радость, а они лежат у тебя почти полгода! Не стыдно?
Обиделся:
- Не буду разговаривать в таком тоне.
И выгнал Платона.
Когда-то для меня Николай был просто «выступающим», - раза три читал свои стихи в передачах. Незаметный, щупленький, сутуловатый, каждый раз - в одном и том же сером костюмчике, но вот голова его… Ну да, весь его серенький облик как-то странно выделял и продолговатое чистое лицо с выступающими скулами, яркие губы, карие глаза с выражением тревожной взволнованности, над которыми нависал светлый чуб.
Да, лицо у Николая было… не лицо, а лик.
Над водой,
Над мартовской водой
Я кружу, тревожный и седой.
Я седой пока что от лучей.
Но спешит, торопится ручей.
Мартовским свечением прошит,
Он не мельтешит, но он спешит,
Рушит снег и лед крошит, крушит.
Он вершит своё и совершит.
Он неумолим, и скор, и спор,
Он хрустально чист, тараня сор.
Ты возьми в ученики, ручей!
Я седой пока лишь от лучей…
Написал Платон статью о Художественном фонде и там есть строки о том, что некоторые скульпторы уже не творят что-то новое, своё, а просто зарабатывают деньги на производстве бюстов вождя революции Ленина. Отнёс ее в «Рабочий», а там главный редактор категорически отрезал: о «бюстах», мол, общественности знать не положено.
Ну что?… Пришлось вычеркнуть.
После летучки в газете, Платон пришел взвинченный:
- И всё равно статью не отметили... - блеснул очками. - Какое-то глухое недовольство у всех вызвала. Почему? - Присел на стульчик у порога, взглянул: – Что в них задела?
- Да плюнь ты… - посоветовала и уехала на работу.
А вечером… Господи, он всё ещё страдает:
- Как это ужасно!
- Что именно? – хотя и подразумевала «что», но ободряюще улыбнулась, но он словно не заметил этого.
- А одиночество наше. Если б не ты, так хоть удавись.
Уходит в ванную, отжимает постиранное мною утром белье, потом в майке и бодряще порозовевший, появляется на кухне:
- Ну что, деградировать? Всегда вот так и соглашаться с их правками, вычеркиваниями, идти на контакт?
- Не надо, не ходи… на контакт, - опять улыбаюсь: - Лучше оставайся в своей одинокой башне, - и как всегда, если вижу, что взвинчен, завариваю ему успокаивающий чай. - Ты же видишь, что стало с твоим другом Колей, когда пошёл?
А дело в том, что несколько дней назад Платон приводил его к нам.
И был тот еле живой после очередного запоя.
И нужно было ему срочно опохмелиться, иначе...
А у меня только и было «из спиртного», что настойка березовых почек, вот и выпил её, отчего глаза стали еще краснее, а лицо серее.
Ах, куда девался прежний лик!? Сидел передо мной типичный пьяница, от которого несло перегаром, дешевыми сигаретами, да и весь вид вызывал чувство жалости.
Метёт метель, пугая чистотой,
Гипнотизируя, влечет в безбрежность.
Не там ли звук свирели золотой
И наша нерастраченная нежность?
Неужто отзвучали навсегда
Те сладостные звуки синих далей?
Метёт метелью талая вода.
Метелью – влага пенится в бокале…
Было у Николая две дочери, любимая жена, поэтический дар, - казалось бы, есть ради кого и чем жить! - но запои случались с ним всё чаще и чаще, стихи писать почти бросил, но Платон по-прежнему тянулся к нему, хотя было заметно, что дружба их таяла.
Почему он пил? Что пытался заглушить в себе водкой?
Нет, не могли понять.
Заходил Коля Иванцов. За чаем рассказывал, как вербовали его в Комитет госбезопасности, а он отказывался; как в своё время проголосовал «против» на собрании, которое клеймило писателя Солженицына и как выгнали за это из газеты.
Похоже, говорил правду. Но почему теперь – в «органе Партии» и заведует отделом? Ведь такое доверяют только «проверенным» журналистам.
Листья бросает ветром,
По тротуарам треплет…
А листьям хочется кверху,
К веткам больших деревьев!
И припадают листья
К лужам обманно синим.
И пропадают листья,
Вырваться не осилив…
Теперь Иванцов бывает у нас редко.
Но лучше б и вовсе не заходил! Каждый раз видеть его больно: стал неопрятен, лицо превратилось в какую-то помятую маску, из которой всё так же напряженно сверкают глаза, но уже с выражением мутной тоски и настороженности.
Как-то Платон попытался спасти его от запоев, - устроил в лечебницу, навещал каждый день, носил туда мёд, куриные котлетки, приготовленные мною из «выданного» на работе бройлера...
Но Николай сбежал оттуда.
Отшумела, отгуляла осень
и её потрёпанный наряд
с тротуаров дворники уносят,
и костры из листьев тех горят.
Замерли деревья оголено,
но в душе, превозмогая страх,
смотрят грустно, но и просветленно,
как сгорает прошлое в кострах.
«Рабочий» напечатал письмо читательницы Константиновой: «Я хотела бы посмотреть ему в глаза», и это - пасквиль на Платона: «Качанов так рьяно сражается за демократию потому, что хочет урвать при ней кусок для себя».
Сегодня Платон позвонил главному редактору газеты:
- Кто автор этого… что обо мне?
Нет, не знает тот… и в отделе писем тоже не знают.
Тогда поехал в редакцию, спросил у Иванцова: не твоя ли, мол, жена, эта Константинова?.. а Николай хлопнул перед его носом дверью:
- Тайну псевдонима не выдаем!
Но Платон всё ж дознался: сам Иванцов и написал эту статью.
Отчего, почему зимою
лета грезится сладкая нега,
чтоб потом заболел тоскою
по веселому хрусту снега?
Почему ты, покуда молод,
так мотаешь время оплошно,
а потом пробирает холод
от сознанья, что юность - в прошлом…
Платон пришел с работы, сел у порога на маленький стульчик:
- Вот, опять драма у меня. – Выхожу из кухни и уже стою напротив. - И симпатичен мне этот Барабанов как человек, а принять его главой администрации области не могу, - снимает туфли, ставит под вешалку. - Недалекий он человек, мнительный, замкнутый... Плохую «главу» пришил нам Ельцин, - шутит мрачно.
- Да не спеши, надо бы понаблюдать за ним хоть месяца четыре и только потом...
- А-а, - машет рукой, - никакого толку из него не будет, я уже и подписи против него собираю.
И воевали сегодня демократы против этого Барабанова на сессии областного Совета, а когда пришел, спросила:
- Ну, что, воители, победили?
- Нет, - улыбнулся, - не победили.
- Вот теперь-то глава Барабанов и взъестся на вашу, только что рождённую демократическую газету, и останетесь без денег, отдаст их коммунисту «Рабочему».
- Ну, что ж, - усмехнулся криво, - может, и отдаст.
И накаркала! Брыкнул совсем ещё не окрепшие демократические «Известия» матёрый «Рабочий»! И называется эта статья: «Синдром комарика». И в ней облаяли и Платона, и главного редактора Артюхова, да и всю газету смешали с грязью: вот, мол, пищат в ней журналистики маленькие, незначительные, корыстолюбивые, пищат...
Но на этом не успокоился «закалённый в боях» орган Партии, - через номер боднул снова.
И снова автор – Николай Иванцов.
И эта моя запись о Николае последняя.
И потому последняя, что вскоре его не стало, - нашли в сгоревшей даче.
«Но память о нём жива» среди коммунистов области: и место на кладбище для его могилы выделили в аллее почетных людей, и книга стихов, газетных публикаций Иванцова издана ими же.
Как же тоскливо от всего этого и мне, и Платону! Ведь был же, был когда-то умный и обаятельный поэт, написавший строки:
Не в ту среду попал кристалл,
Но растворяться в ней не стал.
Кристаллу не пристало
Терять свойства кристалла.
А впрочем…
А впрочем, поэты не всегда живут так, как пишут в стихах.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/