Моего родного дома нет… Безжалостно, по брёвнышку, его разобрали чужие люди и куда-то увезли.

Но еще осталась русская печка, возле которой крутилась вся жизнь моей семьи, - новый хозяин еще решает: разобрать ли её по кирпичику или оставить как невидальщину в своём будущем особняке?

И я не могу ей ничем помочь.

И подтаявшим айсбергом возвышается она над кусками прогнивших досок, чурок, брёвен, передок её закопчен, бока потемнели, а там, где когда-то отогревалась я, сейчас стайка желтых осенних листьев, еще не унесённых ветром.

И моя родная печка всеми теплыми колерами оранжевого приглашает в последний раз полежать на ней, чтобы не забыла…

Но я прощаюсь с ней. Прощаюсь, и словно слышу: «Смотри, я служила тебе, я согревала твоё тело и душу, я была предана тебе!»

И мне грустно, больно от безысходности того, что непременно должно свершиться, но моё сокрытое «я» шепчет, утешая: «Что же делать, если всему и всем приходит конец? Но прежде чем тебя не станет… Вот видишь, ты еще жива для меня, жива! Я хочу говорить с тобою. Так позволь набросать твой прощальный портрет, призывая в помощники мою ленивую память и дневниковые наброски. Согласна?»

 

«Почти весь день падает и падает густой снег, а я сижу на печке и слушаю радио потому, что рассказывают биографию композитора Чайковского. Как же много было в его жизни интересного!»

И сколько мне тогда было? Ну да, тринадцать.

А вот еще одна запись, через листок:

«Нет у меня подруги или друга, которому можно было бы доверить свою радость или горе. Была Лариска, мой дорогой Чижик, но родители увезли её далеко-далеко и, наверное, мы больше не увидимся. Но еще помню, как зимой забирались с ней на печку и вспоминали детство, мечтали о будущем!»

Ты скажешь: «Но это – записи из дневника, а что сама-то помнишь?»

Прости, родная, мало. Ой, как мало! Ведь для того, чтобы осталось в памяти, надо было уже тогда «завязывать узелки» о том, что когда-то уйдёт невозвратно, но детство не ведает того.

«И ты не ведала, принимая меня как данность.»

Ну да, и я… Так что зацепилось в памяти мало, и из этого «мало» - вот это:

Тогда мой брат преподавал физкультуру в деревне, а когда приезжал домой, то привозил мне несколько чёрствых пряников. Почему чёрствых? Наверное, всю неделю берег их для меня. Так вот, когда с этими пряниками залезала я на твои теплые, согретые недавно сгоревшими тельпушкАми кирпичи и, задёрнув цветастые занавески, подолгу их грызла, то казались они мне таким удивительным лакомством! А в твоём чреве, хранящем тепло до самого позднего вечера, еще томилось и молоко в крынке, покрытое темной вкуснятиной-пеночкой, и чугунок с рассыпчатой кашей или тушёной картошкой, окрашивающийся к ночи в кремовые тона...

«А ты лежала на моих теплых кирпичиках и читала.»

Да, вначале - сказки. И сейчас сожалею, что тогда была ты для меня чем-то привычным, неодушевлённым, и поэтому не рассказывала тебе ни о Емеле, разъезжающем по деревне на печке, ни об Илье Муромеце, пролежавшем на теплых кирпичах целых тридцать три года, ни о бабе-Яге, которая любила погреть свою старую спину о твою, а потом на лопате поджарить кого-либо на угольках в такой же… 

«Не в такой же, тогда были другие времена, другие печки.»

Конечно, другие, но все они были заботливыми домочадцами, в любой день и час готовыми согреть, накормить, и даже помыть в своём жарком горниле.

«Да нет, во мне вы не мылись, мала для этого.»

Нет, не мылись, но воду теплую ты всегда хранила… когда было чем натопить тебя, а если сжигали и купить было не на что, каким же айсбергом ты становилась! И уже нельзя было сунуть, промокшие от растаявшего снега варежки, в твои печУрки. Печурки… Название-то какое теплое, ласковое.

 

Помню ли еще слова, присущие только тебе? Я-то еще помню, а вот дети, внуки… ЗагнЕтка или шестОк, на который ставили чугунок перед тем, как сунуть в огонь, заслОнка… ею прикрывали твоё устье, чтобы сохранить тепло, ухвАт, которым передвигали эти самые чугунки, а для сковородок – чАпельники, ну, а кочергОй или кочерёжками выгребали угли. Да, а гусиное крылышко! Мама обметала им от сажи и золы шесток и вьЮшки. Шесток, вьюшка. Какие же лёгкие, улыбающиеся и точные названия!

«Ты забыла о лесенке.»

Да-да, была еще и лесенка, по ней взбирались на палАти, и её соорудил нам папа незадолго до того, как уехал в московский госпиталь, из которого не вернулся. И была эта лесенка тяжёлой и добротной, служила долгие годы. Когда поднималась по ней и ныряла меж весёлых ситцевых занавесок, то словно в шалаше оказывалась, где слева – одна из сторон дымохода, впереди - кирпичная выбеленная стенка, а справа – деревянная перегородка. И вот так-то уютно было в морозный зимний вечер сидеть под лампой на теплых, разогретых палатях за этими занавесками и читать, читать!.. А как-то вместо керосиновой лампы вспыхнула и маленькая электрическая, - это старший брат Николай, приехав на каникулы, соорудил во дворе ветряк, который заряжал аккумулятор, и проводка от него тянулась к этой лампочке. Вот радости-то было!

 

«Скажи, а что помнят обо мне твои дети, внуки?»

Дети… Прежде чем писать о тебе, позвонила дочке: «Знаешь, что такое ухват?» Помолчала на том конце провода и с усмешкой ответила: «Ну… Это, наверное, то, чем хватают.» А когда спросила у внучки о кочерге, то услышала невнятное: «Наверное, железное что-то.» А для чего «это железное»? Нет, не знает, а уж о чапельнике…

Вот так-то, моя роднуша. В наше трезвое время, когда пытаются разгадать все тайны природы… тем самым отнимая у нас нечто, её поэтизирующее, дети и внуки привыкают к тому, что вещички-поделки проносятся пред ними резвым галопом, не успевая оставить о себе отзвук. Да и похоже, что безугомонь людская специально делает вещи такими яркими и непрочными, чтобы не задерживались в памяти, - взглянул, купил, использовал, выбросил, опять купил… Ну, зачем обременять себя привязанностью к чему-то? Ведь идти по жизни налегке гораздо веселей, не вздыхая и не вспоминая о том, что отслужило.  

«Отслужило, как и я.»

Не грусти, может, еще и послужишь, как служат на Руси твои сестры. Сколько их, вот таких стареньких, с закопченными боками и трубами, стоят по деревням, согревая не только бренную оболочку, но и души!

 

Ты знаешь, подсчитала сейчас: в моей повести о жизни мамы, упоминает она печку двадцать три раза! Значит, не зря выкладывали их посреди избы, и были они не только очагами, сердцевинами, но и эдакими детинцами, вокруг которых кучкувался, а, вернее, ютился быт семьи.  Вот, послушай, что запомнила она еще четырехлетней девочкой:

«Привел к нам отец в хату молодого учителя, Ваней звали, стал тот жить у нас и я сразу к нему привязалася. Полюбил и он меня, и вот бывало, залезем с ним на печку, а он и начнёть сказки читать. А во интересно! Слушаю-слушаю, да и засну.»

И было это… ну да, в девятьсот седьмом.   

А вот еще - о печке тех времён:  

«Помню, мамка-то уйдёть на фабрику, а мы с сестрой - похлЁбку* себе варить. Сейчас бросишь в чугунок картошки, воды… если подруга селедочную голову принесёть, то и вовси праздник. Сварим, а потом всташшым его на печку, сидим вокруг, черпаем и едим… и соседские дети, и мы. А жили они как раз напротив, и вот зимой-то как соскочишь со своей печки да как лупанёшь к ним босиком через дорогу!.. и сразу – на ихнюю, а она бо-ольшая была! Разогреешься там, наиграешься и-и назад, домой. Бяжишь, а снег под ногами!.. Когда обутый-то идешь, ведь не так он хрустить, а вот когда босиком... во когда неприятно!  Как-то по-другому он хрустить и колить».

«У отца моего столько разных книг было! Помню, лежали на грУбке* и все - в золотце, а после его смерти... как мы эти книги-то? Мать, бывало, уйдёть на работу, а мы из них и ну-у кораблики крутить, голубей с печки пускать. Придёть домой, ахнить:

- Что ж вы наделали, злодеи!

 Ругаить нас, ругаить, а мы глаза вылупим...»

«Позвала нас мамка с Кузей в хату, что б у крыльца не мёрзли, зашли мы. Посидел он... до-олго так посидел, а когда уходить собрался, то и сказал:

- Завтра снова приду… опять с работы тебя встречу.

Ох, и какая ж радость у меня на душе была от этих слов! Ну, такая радость, что забилася потом на печку и от счастья разревелася. А, можить, сердце и почувствовало что-то, но только со слезами этими тогда и заснула.»

 

О, в те времена такие, как ты, считались оберегами, им придавали чудодейственную силу и никому не давали даже углей, боясь, что вместе с ними уйдет достаток. А невесту… Трижды обводили вокруг затопленной печи, и только тогда становилась она домочадцем, а когда рождались дети, то в твои печурки прятали их молочные зубы, чтобы скорее и крепче росли настоящие. А еще головешками пытались распознать ведьму, вылетающую на метле из трубы, и за шесть недель до Великого поста собирали их, - как только печка вытапливалась, выхватывали по одной и заливали водой, - а под Велик день складывали под угол хаты заподозренной ведьмы, поджигали, и если та с криком выскакивала, то значит - ведьма, а если сгорала…

Чудовищно, конечно. Но, значит, что-то чувствовали люди в таинстве огня, углей и тепла, которое хранилось по целым дням в печи и, очеловечивая, даже подкупали: бросали на ночь в горнило полено и ставили ковшик с водою, чтобы и печка, и огонь не нуждались ни в еде, ни в питье. Подкупали и домового с кикиморой, живших в подпечье, бросая им горсть конопли или семечек, а еще, как в той самой сказке, которой так и не рассказала тебе: девочка в поисках братца, украденного гусями, пробегала возле печки, стоявшей в чистом поле, и та накормила её, уставшую и голодную пирожками, а когда сестричка нашла брата и снова, спасаясь от погони, пробегала мимо, то спрятала в себе.

 

Спросишь: а есть ли похожие сказки теперь? Едва ли. Ведь теперь наши дома и квартиры согревают батареи, обогреватели, кондиционеры, рефрижераторы… Да мало ли их, обогревательных приборов или гаджетов, - слово-то какое хищное втирается в наш «великий и могучий»! - но той ауры, которую создавали большие русские печки, вокруг них не бывает, они греют лишь плоть, а не душу. Кстати, и у сына есть нечто подобное… Правда, помнит еще, как, приезжая зимою в Карачев, сразу забирался на палати, бабушка подносила ему очищенное яичко, - съешь, мол, внучек, - а тот ел и смотрел телевизор через перегородку. Да и когда учился в ПТУ… Как-то ездил со своей группой в деревню помогать колхозникам убирать морковку, и мастер водил их в пустую хату своих родственников, топили они в ней печку, запекая в углях картошку, а потом сидели с ребятами на разогретых кирпичах, лакомились непривычным кушаньем и так-то, мол, классно было! 

 

А вот что сохранилось о тебе в моих записках:

«Сегодня в библиотеке взяла сборник Евгения Евтушенко «Обещание», и оказалось: стихи его - словно освежающий дождь после долгих дней жары. Сейчас мама топила печку, а я всё приставала к ней: ну, послушай, послушай!     

                         Тают отроческие тайны,

                          Как туманы на берегах,

                          Были тайнами Тони, Тани

                          Даже с цапками на ногах.

                          Были тайнами звезды, звери,

                          Под осинами - стайки опят…

А она кочергой поправляла горящие головешки, отчего вспыхивали те еще ярче, освещая лицо её радостным, мерцающим светом, и только поглядывала на меня.

                         И скрипели таинственно двери,

                         Только в детстве так двери скрипят.

                         Возникали загадки мира

                         Словно шарики изо рта

                         Обольстительного факира,

                         Обольщающего неспроста.

                         Но пришла неожиданно взрослость…

И розовели мамины щеки от пылающих поленьев, розовели и мои от этих строк…»

И еще:

«Под Рождество ездила в Карачев. Спала в своей маленькой комнатке, а утром, еще затемно, проснулась от детских голосов: «Рождество твоё Христе Боже нас…» - лопотали ребята у порога, - Воссиямеро свет разума…», а я лежала, слушала, почти не разбирая слов, и на душе было светло и благостно. Может, еще и потому, что мама с ухватом уже стояла у загнетки, в хате пахло булками, а от печки, выбеленной накануне мелом, даже в темноте исходил слабый свет и тепло».

Незабываемые мгновения, словами запечатлённые в дневнике!

 

«Но пришла неожиданно взрослость…»

Как же обкрадываем мы себя, забывая о том, что приносило утешение и радость!

Вот и о больших русских речках скоро забудем.

И в скоротечности жизни долгим светлым огоньком не будут светиться предметы-подёнки, а адаптированные, охлажденные чувства, не привыкшее надолго сохранять в себе лики предыдущего, едва ли подскажут: «Нетаинственно, до обиды нам на плечи падает снег…»

Но всё же верю… хочу верить, что кто-то будет твердить:

                   Дайте тайну простую простую,

                   Тайну, робость и тишину!

                   Тайну маленькую, босую.

                   Дайте тайну, хотя-бы одну!

-----------------------------------------------

Дорогой читатель!
Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей.   Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/