На краю

 

1

Старая серая «Волга» с пыльной коркой на боках, с раскаленным капотом, с опущенными до упора стеклами, неуклюже покачиваясь, поворачивает и встает в пробку на выезде из города. По обочине буйный, выцветший до хаки кустарник, дальше тополя с засохшими пожелтевшими листьями на нижних ветках и ампутированной кроной, потом бетонный забор, а за ним высокие сосны, бледно-голубое небо и белое-белое беспощадное солнце.

Саня, развалившись на переднем пассажирском и положив локоть на окно, прикрывает ладонью глаза и слушает вполуха:

- … там глубина метров сто, наверное. Это два шестнарика, прикинь. Вода чистая. Яркая такая, голубая, как в рекламе про какой-нибудь райский островок. Ну, сейчас сам заценишь. Тут то, конечно, не рай ни разу. Тут так из-за никеля. Его здесь добывали. В прошлом веке еще. Теперь все заросло уже. Но главное: мало кто о нем знает – народу нет никогда. Так то, конечно, не очень удобно – обрывы резкие, к воде подобраться сложно. Но можно. И местные туда тоже ходить не любят. Считается у них: нехорошее место.

- Нехорошее?

- Проклятое, типа…

- Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Аномалия! – это у Сани звонит мобила, он лезет в карман широких шортов, еще ниже сползая на сидении, – Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Аномалия!

- Извини, извини, сейчас, - Саня, наконец, достает мотороловскую раскладушку и, взглянув на экран, морщится:

- Да, мам. С Лёней. Не знаю пока. Ма-а-ам… Что, прямо завтра?! Пока.

Он хлопает крышкой телефона и вытирает каплю пота, повисшую на брови, отлепляет от груди влажную майку, закуривает сигарету. Жара безумная, а в пробке, без движения, в тесноте залезающих друг на друга автомобилей, источающих выхлопные газы, просто невыносимая.

Но Лёня к этому привык:

- Забавный рингтон у тебя, вообще-то. Видел этот клип. По МТВ крутят постоянно сейчас.

- А, да, это Олька моя прикололась, поставила.

- Понятно. Ну, так вот, самое-то интересное про этот карьер: считается, там призраки живут, прикинь…

- Лёнь, извини. Слушай, мне домой надо.

- Так мы же почти приехали уже. Я думал, тебе интересно. Ты же писатель…

- Писатель, ага…

- В школе же писал.

- А ты в школьном театре играл, и что?

- Так я и сейчас могу! Зацени! Выбери жизнь. Выбери работу. Выбери карьеру. Выбери семью. Выбери телеящик на полстены, стиральные машины, тачки, музыкальные центры и электроткрывалки. Выбери свой первый дом. Выбери друзей. Выбери шмотки для отдыха, выбери костюм-тройку в рассрочку из охренительно дорогой ткани, выбери набор «сделай сам» и похмельную рожу воскресным утром. Выбери диван и смотри на нем отупляющие и опустошающие телеигры, запихивая в пасть дерьмовую жратву. Выбери смерть в собственной постели по уши в дерьме и моче под присмотром эгоистичных и испорченных ублюдков, которых ты же и произвел на свет. Выбери будущее. Выбери жизнь. Только на кой черт мне это надо? Я не стал выбирать жизнь, я выбрал кое-что другое. По какой причине? А не по какой.

- Это откуда?

- Транспотинг.

- А, ну да, точно.

- А ты что больше не пишешь? Ты же писал отлично.

- Нет. Лёнь, короче, давай разворачивайся, не до карьера уже.

- Да я понял. Просто, сейчас все равно уже к магазу придется свернуть, тут двойная, а там уже развернемся. Так то дело не в карьере. Я хотел предложить кое-что…

- Лёнь, реально, давай потом, а? Настроения вообще нет.

Саня обжигает пальцы окурком, и нервно бросает его в окошко. Во рту сигаретный дым иссушил остатки влаги. Ноги в открытых сандалах, кажется, сейчас загорятся.

- Ну, жаль. А что случилось-то?

- Да, там… Я же тебе рассказывал, что достают про работу: типа, пора определяться, и все такое… Ну и, короче, отец договорился: завтра иду к нему на завод устраиваться. Жопа, короче.

- Хм!

- Что?

- И ты из-за этого что ли? Не хочешь на завод?

- Прикалываешься?

- Да, ладно тебе. Это ж круто! Представь только: утром встал чуть свет, с бодрой песней через проходную прошел, потом у станка целый день в честном пролетарском поту, а после работы – пиво с мужиками! Жизнь!

- Лёнь, ну кончай! Тебе хорошо, к тебе никто не лезет.

- Моим вообще пофиг, - он резко нажал на газ.

«Волга» дернулась, пролетела расплавленную автобусную остановку и вонючий ларек шаурмы, несколько покосившихся черных домишек с закрытыми ставнями, на которых засохли кляксы грязи, столб с висящей на нем шиной, и снова встала, включив правый поворотник.

- Главное – не париться, Сань, - ухмыльнулся Лёня, - Расслабься. Думай позитивно. А вдруг за этим поворотом судьба приготовила тебе сюрприз.

- Да, конечно…

Они въезжают в частный сектор и останавливаются перед автомагазином. Лёня достает пачку «Винстон», закуривает и глушит мотор – оказывается, все это время работала магнитола. Лёня выкручивает ручку громкости и, постукивая по рулю, подпевает радио:

- Шис гат ми спендин. Спеднин ол ё мани он ми, энд спендинг тайм он ми. Коз оф май хамп, май хамп, май хамп, май хамп.

- Ты что делаешь?

Лёня словно не обращает внимания:

- Май хамп, май хамп, май хамп, май хамп.

- Лёня! Что встали то?

- Май хамп, май хамп, май хамп, май хамп.

- Да, какого хрена! Что происходит, вообще? – Саня выходит из машины и хлопает дверью.

- Ну, что ты такой нервный-то? – Лёня тоже вылезает из-за руля и подходит, улыбаясь, - Все равно же не пойдешь завтра на завод.

- Придется.

- О! – Лёня позерски запрокидывает голову, закрывает одной ладонью глаза, а другую направляет на Саню, - Я отчетливо вижу! Вижу будущее! Предсказываю тебе: ты не пойдешь на завод.

- Лёнь, харе дурака давать!

- А что? Говорю же тебе: я точно знаю.

- Блин, да что ты знаешь! Ты хочешь сказать, я все просераю?! А ты не попутал ли…

Солнце бьет горячими кулаками по голове, красная пена закипает перед глазами, все тело колется ожогом. Саня на опасно-близком расстоянии от Лёни, и ладони сжаты в кулаки.

- Тихо-тихо, Саня, ты чего? Ничего я не хочу сказать. Успокойся. Я просто… Видишь магазин? Это моего отчима. Он ему не нужен. Не прибыльный. Недавно сказал, что решил продать, а я выпросил дать мне попробовать. И предлагаю тебе: давай вместе!

Саня аж сел на капот:

- Охренеть, блин.

- Что?

- Да, просто. Ты серьезно? Что за спектакль?

- «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры!». Да не, серьезно про магазин. Что скажешь?

- Это реально?

- Реально, он наш, если согласен.

- Ну не знаю. Так-то, конечно, круто.

- Согласен, значит. Гуд! Ты извини, я просто не мог сдержаться, как услышал про твой завод. Очень смешно, как совпало. Не злись, окей?

- Да не, я не злюсь. Просто все как-то… нереально… - Саня поднимается с капота и сует в рот сигарету. Лёня дает зажигалку.

- А вон там видишь: сосны как бы выше других – это и есть карьер. Ну, может, как-нибудь сгоняем туда, искупнемся, призраков посмотрим. Я рад, что ты со мной!

- Да, - отвечает Саня, - Круто.

Одноэтажное кирпичное здание автомагазина бросает перед собой короткую тень, плотоядное солнце висит над его крышей, а на ночь упадет в карьер.

______

Она легко касается кончиками пальцев его черных волнистых волос, убирает прядь со лба, ведет мизинцем по идеально прямой линии от переносицы к кончику носа, прижимает указательный палец к полным губам. В маленькой комнате прозрачный розовый свет, утренняя зыбкость, мятный дух плотной ночи медленно рассеивается. Его веки дергаются, и он открывает глаза, морщась, смотрит не нее, трет по-детски неловко лицо ладонью, словно стирает все ее прикосновения, и переводит взгляд на часы.

- Черт, я проспал.

- Куда?

Саня переворачивается на живот, утыкается лицом в подушку, так что лишь один его глаз открыт и видит Ольгу, улыбающуюся милой хитрой улыбкой.

- Как будто мне уже и проспать некуда?

Под одеялом его рука подкрадывается и хватает ее за коленку, а затем движется вверх по гладкому горячему бедру к мягкой ягодице. Спросонья и рука будто не его и тело будто не ее.

- Вчера же забавная история произошла. Я же теперь директор магазина.

- Саня… - она убирает его руку, которая уже проникла под кружево просторных ночных трусиков-шортиков.

- Да, правда, - рука начинает свой путь второй раз, - Магазин запчастей. Для машин.

- Ну-ну…, - теперь она отодвигается всем телом с явным намерением встать.

- Подожди, - Саня поднимает подушку к стене, и садится в кровати, - Помнишь, я ходил в свою школу на встречу выпускников? Вот.

Саня взял с тумбочки у кровати маленькую рамочку – на проволочный каркас в форме сердца была туго намотана бечевка, в трех местах проволока прорывалась и закручивалась цветочками.

- Я там с Лёней встретился, продолжал Саня, - Мы дружили в школе. А потом он поступил куда-то, на юридический что ли, не помню... Ну, мы так встречались, может, пару раз… но, короче, почти не общались. У него свои там темы были, у меня свои.

В плетеной рамке их фотография. Это Оля ему подарила на два года, а он так и не унес подарок домой, вот и стоит здесь. И зачем сейчас схватил? Саня ставит рамку обратно.

- А вчера он звонит, говорит, давай встретимся, я заеду. Ну и вот. Предложил вместе заправлять магазом. Так что я теперь олигарх, считай! Детка…

Он резко наваливается на Олю и крепко сжимает ее талию. Теперь он голый лежит на ней, между ними одеяло. Секунду он смотрит сверху на ее лицо, обрамленное разметанными по подушке каштановыми волосами, на бледные, почти незаметные веснушки на ее щеках, на маленькую черную родинку слева под нижней губой, а потом целует.

Оля, сперва принявшая поцелуй, вдруг вырывается:

- Фу, Саня. Я встаю зубы чистить. Это только в фильмах получается.

И Саня, отстраненный, откатывается к себе на подушку. И не укрывается, закидывает руки за голову, его член после поцелуя напрягся. Он смотрит на Олю, которая заметила его желание, но не подала виду. Она откидывает одеяло, на ней шелковые белые трусики и такая же маечка. Они свободны и не прозрачны. Ее длинные ноги тонки и белы, словно фарфоровые. Она подходит к окну и открывает шторы.

- А магазин-то его что ли? – спрашивает она.

- Отчима его. Но он ему не нужен.

Окно с Саниной стороны кровати. Оля совсем близко, ее белые бедра прямо у глаз. В жестких лучах солнца он видит текстуру кожи, поры, тонкие волоски, синенькие капилляры, неровности. Член расслабляется, Саня закрывает его уголком одеяла и переводит взгляд вверх, на висящие над кроватью самодельные ловцы снов, потом скользит по стене к старому комоду, стоящему в ногах кровати, частично украшенному декупажем, на котором зеркало, его фотка, всякие штуки для макияжа. Оля подходит иоткрывает один из ящиков, достает трусики, лифчик. Она такая привычная. Он переводит взгляд на окно.

- А что этот Лёня?

- В смысле?

- Ну, какой он?

- А ты с какой целью интересуешься? У тебя же теперь свой олигарх есть.

- Не… просто странно, зачем он тебя то позвал?

- Ну, не знаю. Может, ему скучно одному.

За окном жирные зеленые листья тополя и яростно голубеющее небо – опять жара. Не стоило открывать шторы. Саню резко бросает в пот.

- Он страшненький? – Оля подходит к закрытой на щеколду двери в коридор, снимает с крючков полотенце и халатик.

- Да нет. Блин, откуда мне знать? Я же не девочка, чтобы оценивать.

- Но ведь ты же можешь сказать, что, например, Бред Питт – не урод.

- Ну да. Но он не похож на Бреда Питта, скорее уж на Эдварда Нортона.

- Нортон тоже ничего, лапочка, - Оля надевает халат и открывает щеколду.

- Лапочка! Лёня тоже, кстати, актер. Он в школьном театре играл. Ну и вообще он такой забавный. Странно, конечно, что у него никого нет. Надо позвонить ему, извиниться. Завтра по любому приду.

- Актер и писатель открыли автомагазин! Прикройся, я пошла в душ

- Смешно, да? Я – не писатель, он тоже в Голливуде не снимается.

- Ты же в машинах не понимаешь. Прикройся уже.

- Так и что ты мне предлагаешь идти по специальности – учить детишек родному языку? Ну, на фиг! Ты как будто не рада.

Она делает шаг к кровати.

- Я рада, рада. Хоть бы у вас все получилось. Я, кстати, тут узнавала про новостройку. Там квартиры уже продаются. И можно в ипотеку. Надо только в банк сходить, спросить.

- Не люблю я банки, - Саня подбирает свои трусы, лежащие на полу возле кровати.

- Возьмем этаж повыше, может, двенадцатый, сделаем ремонт.

- Геморроя дофига.

- Ну, не ворчи. Зато, представь, как будем жить вместе.

- Да, я же не против, просто, ты уверена… - лежа в кровати, он натягивает трусы, изгибаясь как гусеница, мышцы пресса напрягаются.

- А ты не уверен?

- Да, я не об этом, - он садится на кровати лицом к окну и спиной к ней, - Ну, что ты сразу начинаешь? Я о том, что не потянем. Смотри на вещи реально. С этим магазином еще ничего не понятно. А эти новостройки вообще рискованное дело.

- Ты просто не хочешь.

- В смысле: не хочу?

- Ничего.

Саня оборачивается, но видит уже только распахнутую дверь – она ушла ванную. Он встает, берет с тумбочки сигареты, высовывается по пояс из окна и закуривает. Эта новостройка прямо перед глазами – бетонная коробка еще без окон и внешней отделки, будто шутка кубиста, вписавшего серый параллелепипед в пейзаж зеленых хрущевских дворов – аккуратно вырезанная дыра в картине мира. Он плюет вниз – там буйные кусты, в которых мусор. Жара.

______

К ночи отпускает. Хотя бы 5-7 градусов в минус, и то полегче. Саня идет через Заводской мост. Качаются оба. Железная сороконожка воняет гудроном. Под ней желтой вялой струйкой течет Середнянка. В темноте не видно всего того дерьма, что гниет на ее берегах, только крупные куски: огромные деревянные катушки, старые покрышки, пустые коробки… Ночью лучше. Саня бросает в реку бутылку из-под настойки и пытается прикурить. Долго не попадает огнем в сигарету. Наконец, затягивается. Веки тяжелеют. Плеер умеет проигрывать формат mp3 с CD – родители подарили. Перебирая, находит нужный трек: Bad Company «The Nine». Мрак. Там, вроде, за мостом круглосутка. Идет. Внизу, у реки, стоянка машин. Серди сотни уродливых серых тачек белеет лимузин. Жаль, уже выбросил бутылку, а то бы сейчас запустил в этого холеного альбиноса. Вот кто настоящий урод. Из-за него вся эта стоянка – уродство. И бутылка, блеснув в свете фонаря, врезается в тонированную лобовуху. Сигналка орет. Из вонючей конуры выбегает взъерошенный сторож. А внутри лимузина кожаный салон. Светомузыка. Мини-бар. Гудят басы. Шампанское пенится. Сладкая, пошлая нега льется из всех щелей. Кайфы. Саня курит фильтр. Жаль, уже выбросил бутылку.

Огни центра расплываются вдалеке, пляшут под жирный бас. Саня пытается сфокусировать взгляд на этих огоньках. Новостройки втыкались в старейшую часть города со скоростью роста цен на нефть и коррупции в стране – за какие-то пять лет центр ощетинился многоэтажками. Офисы, торговые центры, элитное жилье. Богачи, которые раньше с непривычки скромничали, не зная, куда приткнуть свою зелень, и кое-как устраивались в типовых квартирах, делая теплый пол и продалбливая полоток на второй этаж, но все равно вынуждены были терпеть засанные лифты и соседских нариков, теперь перестали стесняться своих денег. Теперь они чувствовали себя вольготно, отгородившись от отребья закрытыми дворами и консьержами.

Был такой друг у Сани. Ну, как друг? Знакомый. Паша. Он гнусавил, был субтилен, часто болел, очень сутулился, и кожа его была мраморной – во дворе все его звали Слоненком-Извините. Его никто не трогал, к нему относились снисходительно и очень любили играть с ним во вкладыши и чупакэпсы, которых у него было море и которые он всегда проигрывал. Жил он с мамой, а папа башлял, поэтому у Слоненка всегда был модные штуки: трансформеры, ниндзя-черепашки, тамагочи, часы с калькулятором и синяя бейсболка с сеточкой и надписью «USA». Избранные ходили играть к нему в приставку – Саня был среди них, потому что удивительным образом сочетал хорошую успеваемость в школе, при этом легко давая списывать, и лидерские качества, за которые дворовые хулиганы его уважали.

Отгородившись, богачи через некоторое время с удивлением обнаружили, что, те кого, они оставили латать дыры в потолке, обратно уменьшая до стандарта неподъемную для среднего класса двухуровневую квартиру, не возмущаются глубине социальной пропасти, а молча завидуют и старательно подражают им – с помощью сравнительно недорогих аксессуаров, приобретаемых в кредит, каждый пытается косить под богача. И они стали продавать эти бирюльки, и они же стали давать кредиты на их покупку.

Слоненок, благодаря бате, прошел все стадии от денди до нинтендо и плейстейшн, от отдельной комнаты в маминой квартире до собственной хаты и тачки. Саня учился на первом курсе, когда они встретились опять. ТРЦ «Платина». Часа 2 ночи. На крыльце тусовка – надень пару модных шмоток, встань здесь с бутылочкой 0,33, и ты в теме. Каждый может почувствовать себя богатым и счастливым. Солнцезащитные очки ночью детектед. На третьем этаже клуб «Смерч». Гламур и пафос. Транс. Блестящий кафель. Блуждающие огоньки. Сладкие духи с табачным дымом. Полуоборот головы, медленные ресницы, ненастоящая родинка. Саня не любит такие места, он предпочитает кирпичные стены полуподвального помещения – клуба, где не кокаин, а марки, не транс, а минимал-техно, не выпячивание собственного «эго», а растворение границы между «я» и внешним миром. Правда, сейчас ходить туда стало проблемой – ОБНОН то и дело наведывается: кладет всех на пол, светит в глаза, шмонает – очень обламывает. Потом в новостях журналюги говорят: вот, мол, накрыли притон обторченных пуделей. Скотство. Здесь студенты театрального, музыканты, поэты, художники. Здесь те, кто завтра будет определять культуру. Пудели! А вот этих накокаиненных тупоголовых мажоров не трогают – ясно, чье заведение. Саня втыкает сигарету в набухшую от окурков урну и поднимается по ступенькам – он придает своим движениям нарочитую расслабленность, хотя внутри испытывает трепетное, неприятное напряжение. Стеклянные двери не успевают закрываться, подергиваясь в конвульсиях. Впереди эскалаторы, под потолком огромная афиша «Перл Харбор». Сане нужно направо в продуктовый. В огромном слишком светлом помещении магазина неприятно пусто, но работает только одна касса. Саня встает с полторашкой за лощеным костюмом, который вертит в руках козырную зажигалку, рядом с ним трутся голые гладкие блестящие женские ляжки цвета охры. Когда костюм поворачивает голову, чтобы шепнуть что-то ляжкам на ушко, Саня узнает его, хотя Слоненок и сильно изменился. Лицо его загорело и будто бы засохло, словно на череп натянули тесный кусок кожи, нос заострился, глаза сузились. Саня отводит взгляд, наклоняет голову, пряча лицо, он бы вышел из очереди, если бы сзади уже не встало три человека. Пока Слоненок расплачивается на кассе, Саня, закрываясь, чешет лоб. Наконец, костюм в сопровождении ляжек уходит. Саня потом увидел, как они садятся в белый Лексус Эр-Икс. У него, наверное, мать умерла, или отца убили, а эта телка по любому с ним из-за денег только, и сам он по больницам все время.

Огни центра манят, переливаясь, их небоскребы небрежно, как бы невзначай, касаются неба, на самом деле крепко вцепившись в него. Но все равно выше всех в центре города торчит кривым средним пальцем недостроенная и брошенная в девяностые телебашня. Позапрошлым летом, в такую же жару, она загорелась – самый ее верх. И Саня, гладя на эту картину в новостях по телеку, на ракурсы, снятые с вертолета, представлял, как башня-фитиль сгорает до конца и огонь, добравшись до земли, взрывает к чертям весь этот уродливый мир.

Этот уродливый лимузин – униженный обывателем символ роскоши, превращенный им в ширпотреб. Уж если и ездить в лимузине, то в собственном, а не в этой шмаровозке за 2000 рублей в час, на заднем сиденье которого бухали, блевали и сосали.

Саня спускается с моста, заходит в круглосутку и покупает еще. В окошке за железной решеткой безразличными брылями шлепает продавщица. Саня отдает последние и выходит под тополя. Открывает и заливает. Впереди длинная узкая, скудно освещенная аллея (улица Автомобильная, кажется) – пора выбираться отсюда. До дома час-полтора. И бутылки как раз хватит. Идет. Низкие ветки лезут в лицо, словно волосатые лапки огромных насекомых. Под ногами хлюпает какая-то слизь – не иначе как выделения этих древесных пауков. Саня поскальзывается, щетинистая щупальца забирается ему в рот, дергает за щеку, тащит вниз – он падает, и костлявые длинные тонкие ножки обхватывают его, над лицом нависают глазастые мохнатые головы, яд с клыков капает ему в горло. И он чувствует, как все члены его хрустят, изламываясь, как сквозь кожу прорезаются коготки, и холодеет кровь – теперь он один из них: корявый колючий отвратительный куст-паук. Саня лежит в переломанных ветках, настойка разбилась – дерьмо.

2

Мертвые насекомые сохнут на пыльном подоконнике под грязными лучами солнца. В торговом зале магазина одно окно. На стекле облупившиеся рекламные наклейки. «Esso», «Goodyear», «Varta». Такие же кое-где на витринах. Товар лежит здесь и висит по стенам за прилавком. Пахнет масляным железом. Прохладно, как в погребе в жару. Пусто. Фоном играет радио – Gorillaz «Feel Good Inc». В подсобных помещениях тоже никого. Тут есть что-то вроде кабинета: продавленный диван, укрытый ковром, старый шкаф, расшатанный стол с компьютером, который кое-как тянет пасьянс «Косынка», и жалюзи – они одевают в костюм зебры голую девицу, висящую на стене с девяностых (к ней приклеилась этикетка от шампуня и какая-то вырезка из газеты с карикатурой – на ней Горбачев и Ельцин соревнуются в армреслинге). Есть кухня – черненькая, тесная, под потолком выставка жестяных банок: всех по одной, а «Black Death» целых шесть. Баллон с газом. Красный. Дверь на задний двор заперта. Входная дверь – настежь. У входа на стульях топлес Лёня и Саня обливаются потом. За все утро один покупатель. Какая-то мелочь за 50 рублей.

- Прикольно бы сейчас искупаться.

- Так, может, сгоняем до Круглого?

- А магаз как оставим?

- Ну да… - Саня закуривает сигарету и вытягивает ноги.

Перед магазином расплавленный асфальтовый квадрат 20 на 20 метров. Направо под горку выезд на большую дорогу (улица Полевая) – там почти все время пробка. У самого выезда еще один магазин – продуктовый. Налево в горку грунтовая дорога к домам: никаких кирпичных новостроек, только старенькие косые деревяшки; в этой же стороне заброшенный карьер. Впереди через площадь – кустарник, редкие тополя, и вдалеке стеклянные высотки городского центра. Никакого движения. Только мошки – на удивление живые при такой жаре.

- Что-то скучно, капец.

Одинокое облако прикрыло солнце. Слабый порыв ветра прокатил с полметра пластиковый стаканчик. Солнце вылезло опять.

- Может, давай я потихоньку тебе начну рассказывать, что к чему? Ну, там, про всякие детальки, как что называется, для чего, где лежит, сколько стоит.

- Я же не продавец. Не знаю, как-то я себе все не так представлял. Наверное, это не мое, - Саня щелкнул пальцами и окурок пролетел метра четыре, - Пойду куплю попить. Тебе взять?

- «Пепси» ноль пять.

- Возьму большую.

В продуктовом воняет кислым молоком. Гирлянды из мух. Жужжат морозилки. Голубые стены линяют. Тоже радио: «Любэ» «Мой конь» из «Рассеи». Даже очередь: бабушка в калошах покупает творожок, маленькая темненькая девочка в ярких широких национальных штанах хочет чупа-чупс, за Саней встает дядечка с запахом хмурого утра. Лупатая упитанная продавщица загребает наличность с тарелочки и пикает, открывая холодильник с газировкой.

- Не парься, - говорит Лёня, хлебнув «Пепси», - Намажем все нормально. Будем только бабульки считать. Я понял, надо, короче, продавца нанять. Все равно нам тут нельзя все время сидеть. Потом за товаром нужно будет ехать. И вообще.

- Ну, наверное, - бурчит Саня.

- Да не заморачивайся. Все только начинается. «Думаете, закончилась война? Нет, начало это только». Не смотрел «Месть ситхов»?

- Смотрел. Но первые три круче, конечно.

- Конечно! Они же из детства. Короче, я сегодня вечером до футбола заеду в газету и дам объяву про продавца. Погнали кстати тоже в футбик? Это тема. Ты же в школе нормально играл.

- А с кем играешь?

- Из института.

- Да, не...

Саня снова закурил. Над асфальтом марево.

- Что знаешь про наших? – спросил Лёня.

- Не знаю. Видел Коляна, он отслужил, худой такой стал, на роже лыба все та же. Пойдем, говорит, похаваем, мамка чебуреки сделала. Я не пошел.

- Я Рому видел в игровых автоматах.

- И что он?

- В костюме. Я так понял, в банке каком-то. Да хрен его знает. Он вообще от автомата оторваться не мог. Ничего толком и не сказал. А, ну, сказал, что Шилова ищут ребята серьезные за долги.

- Нифига, блин! Во дебил.

- Знаю еще, что Света с Шурой поженились.

- Молодцы, - Саня протянул руку, - Дай попить.

Пепси уже потеплела. Лёня полулежал на стуле, вытянув ноги и закрыв глаза. Тонкие губы – их почти нет. Маленький нос, чуть крючковатый с тонкими ноздрями. Еще по-юношески пухлые щеки с пушком. Рельефный подбородок как у мальчиков-моделей. Он мог бы стать моделью с его худым, но хорошо сложенным телом.

- А ты?

- Что? – спросил Лёня, не открывая глаз.

- У тебя девушка есть?

- Нет. Как-то не нашел пока… А что может и правда похаваем?

- Чебуреков? – улыбнулся Саня.

- Давай до шаурмы сгоняем.

- Ну ок.

Закрыли магазин и пошли. Канава между дорогой и домами в сухой пыльной корке. Покосившиеся срубы нависают, ставни на железных засовах, лают собаки.

- Блин, кто здесь живет? – говорит Саня.

- Такие же люди, как мы. А у вас то с Олей все серьезно?

- Ну как… уже года три встречаемся.

- А жениться не думали?

- Да фиг знает. Квартира нужна, работа. Все это так, знаешь… высад короче. Не знаю.

Лёня расплачивается за две шаурмы, и на обратном пути в этом узком сером жарком кювете они хрустят корейской морковью. Открывают дверь магазина, садятся у входа на стулья и закуривают. За их спинами немытое окно торгового зала, на подоконнике которого запекаются трупы щетинистых насекомых. В зале тихо и пусто.

______

Ольга позвонила, когда до закрытия магазина оставалось полчаса. Договорились встретиться в центре через час. Лёня подвез. Она уже ждала. Саня их познакомил. Лёня сказал какой-то приятный комплемент относительно ее глаз и с хитрой улыбкой удалился. Оля сегодня была, действительно, как-то особенно очаровательна. И будто взрослее. Саня заметил, что ее взгляд с поволокой этим вечером медленнее и нежнее, чем обычно, волосы вытянуты и распущены, а коричневое платье с высокой талией в белый крупный горошек ей очень к лицу. Она на каблуках, и худые ноги еще длиннее – стройные, гладкие икры, тонкие, изящные щиколотки. Она легка. Но идет она быстро, смотрит вперед, молчит. Саня чуть отстает. Потом она говорит:

- Зайдем в «Ванильное небо».

- Хорошо.

Они были здесь много раз. В приглушенном желтом свете песком рассыпалась Sigur Ros – «The Nothing Song». Мягкие диваны за толстыми кремовыми ширмами. Кальянный дым. Она заказала фирменный коктейль. Саня сказал, что ничего не хочет. Она молчала, он курил.

- Что-то я не знаю насчет магазина, - наконец сказал Саня, - не мое это, думаю.

- И что будешь делать? – спросила Оля.

- Не знаю. Посмотрим.

Взгляд его прикован к сигарете, кончик которой он крутит о стенки пепельницы.

- А я вот решила. Ну, сколько можно комнату в этой старинной трешке снимать? Лена и Света прикольные, конечно… Лена кстати тоже съезжает, они с Женей женятся… надо двигаться дальше. Я решила, что хочу свою квартиру… хотя бы снимать… И работу меняю. Сегодня отправила резюме в пару мест.

- Ясно.

Она взглянула на него.

- Уверен, тебя с руками оторвут. Хороший экономист еще никому не помешал…

- Саша…

Он оторвался от сигареты.

- Саша, а ты-то, ты что думаешь?

- Не знаю. Не знаю пока.

- Я… я пойду схожу в туалет, - она хотела сказать что-то совсем другое.

Стала выбираться из-за стола, слишком близко придвинутого к дивану – неудобно, неловко, и, поднявшись, наконец, столкнулась в проходе с девушкой.

- Оля?! – воскликнула та.

- Надя!

Они обнялись.

- А это твой? Симпатичный какой! Серьезный такой, угу! – Надя произносила это «угу» горлом, не открывая рта, примерно как «м-ху».

- Это Саша… мой, да. Сашка, это Надя – моя одноклассница.

Надя была такой маленькой, крепко сбитой, черненькой, с огромными глазами, милым носом-картошкой, пухлым бантом губ, и тремя шариками клубничного мороженного на месте щек и подбородка.

- Одноклассница, угу. Я про нее столько всего знаю…, - Оля щипает игривую Надю за руку, - Эа! Я все равно потом расскажу… на свадьбе вашей!

- Мы не виделись… Сколько? Последний раз Верка же всех собирала на день рождения, да?

- Угу, в октябре. Год почти! О! А, давай-ка всех соберем! У меня сегодня все свободно! Александр, вы не будете против, если я украду этим вечером вашу невесту на небольшой алко-девичник?

Она наклоняется к Сане, опираясь руками на стол, и он видит в декольте ее плотные круглые дыньки.

- Надя…

- Верну в целости и похмельности, угу!

- Надя!

- Ну, вы же не виделись давно… - сказал Саня.

- Какой он у тебя чуткий! – Надя треплет Саню за щеку и поворачивается к Оле, - Прелесть что такое! Ну, все, угу, я звоню тогда сначала Верке, а потом Галке и Вике. Вы давайте прощайтесь пока, целуйтесь там, голубочки. Угу.

Саня встал, и Оля бросилась ему на шею.

Уходя, он слышал:

- Какой он у тебя… как живешь то?

- Все отлично! Да, он у меня самый лучший.

Саня выходит на улицу. В эйфории размытого света вечерних огней снуют приодетые горожане. Центр гудит ночами все лето. Старики замыкают на телики в спальных районах – центр молодеет. На летних верандах – гинесс для папиков и вишневое для миниюбок. Скейтеры на Кольце курят бошки. В ярких витринах стиль. К «Горячей собаке» съезжаются байкеры. Шлюхи на Бабушкинской будут позже. Вывески блестят гладким золотом. Огромные помещения, изощренная геометрия, высокие потолки, широкие эксгибиционистские окна, в которые никто не смотрит. Секс-меньшинства в своем закутке. У клубов тусовки. Все плавное, пластичное и гладкое – словно дым. Все только начинается, раскачивается в предчувствии безумной, беспамятной, безграничной ночи, когда все размажется до совершенной безликости, смешается в кучу и лопнет дикой, пошлой, завораживающей оргией, о которой на утро никто толком ничего не вспомнит, только что все было офигенно.

Саня двигается медленно. Легкость, вздернутый подбородок, сигарета в уголке рта, взгляды проходящих мимо девушек. Он чувствует себя привлекательным и желанным. А что? Он хорошо одет. У него в кармане есть деньги, и он сейчас не помнит, что их дала ему мама. Он вальяжен. Он заходит в алкомаркет и покупает бутылку «Gambrinus Excelent», ловит такси и, развалившись на заднем сидении, смакует мелкие глотки, смотрит на плывущие огни, парит над городским центром, над людьми, над всем. Это миг – центр мал. И впереди пустые районы. Он включает плеер. Westbam – «Coras Corner» – саундтреком к однообразной геометрии видеоряда: параллельные линии столбов, дуги проводов, прямоугольники окон, прорезанные в бетонных параллелепипедах. Остановка автобуса: люди, запоздалые работяги, похожи на зацикленных роботов. Один ходит туда-сюда на прямых ногах, выпуская дым из ноздрей, другой крутит глазами, делая вид, что читает электронную книгу, у третьего, видимо, кончился заряд питания, он повесил голову. Саня переводит взгляд с одного на другого, монтируя кино. Но водила говорит: «Приехали» - проткнул колесо. И в плеере кончилась батарея. Саня входит в кадр, бросает пустую бутылку в кусты. Денег нет.

Родной район. Приозерный. Построен на болоте. Санин ровесник. Бетонный лабиринт из однотипных групп зданий: полукольцо девятиэтажки, шестнарик, детский сад во дворе, еще девятиэтажка, снова шестнарик, школа, корт, опять девятиэтажка, шестнарик… В детстве Сане часто снился сон, как он входит в свой подъезд, поднимается на нужный этаж, заходит в квартиру, а она чужая. И он выбегает на улицу, забегает в следующий двор, точно такой же, в такой же подъезд и опять чужая квартира, и он снова бежит на улицу, и мечется в этом лабиринте безликих домов, пока не просыпается. Хотя можно было бы смириться и уже остаться в любой квартире, все равно все одинаковые.

Саня идет знакомым путем и смотрит в незашторенные окна – беззастенчиво, с отрешенностью созерцателя. Его не тронет даже убийство, он не вмешается, даже если на его глазах совершится насилие. Но ничего такого и не происходит. Были поздние ужины, часто с окрошкой. Были пузатые отцы в семейниках с пивом и футболом. Были занятые делами дети. Были хозяйки с телефоном и семечками. Засыпающие старики из окон смотрели на Саню.

Это отвалы. Саня вспомнил, как в детстве любил лазать по шлаковым горам, таким космически черным, безжизненным, практически стерильным. Проходил летний дождь, и друг Сережа из одиннадцатого подъезда предлагал «Идем с Негра кататься». И они брали потертую деку от скейта с надписью «Спорт», забирались на самый верх, и прежде чем, визжа, полететь со склона, Саня любил найти свой дом, увидеть пруд в солнечных блеснах и помечтать под белым следом от самолета. Сане захотелось сейчас опять забраться туда. Но завод снова запущен, и отвалы огородили, охраняют. Да и что он увидит теперь? Все те же огни многоэтажного центра, ради которых теперь растут эти отвалы.

Саня свернул с пешеходного тротуара и, пробравшись через кусты, вышел на проезжую часть; и пошел по обочине, качаясь и вываливаясь под колеса редких вечерних машин. Живот сводило каждый раз, когда мимо, надрываясь сигналом и виляя светом фар, проносился автомобиль. Ни один не остановился, никто не вышел и не валял Сане заслуженных – нафиг связываться. А живот привык. Скучно.

Он позвонил Оле. Она взяла с третьего раза. Быстро сказала, что все офигенно и что любит его. Саня зашел в свой подъезд, поднялся на нужный этаж, открыл квартиру.

 

3

Выход из Круглого с отлепливаньем мокрых купальных шорт от волосатых ляжек. Впереди по колено воды с детьми и берег, замусоренный голыми частями взрослых человеческих тел. Где-то между расплывшимися венозными бедрами и грудой упоротых пубертатных неформалов, полотенце в елочку, Лёня с закрытыми глазами, и уже теплое пиво – допил глотком. С пальцев капает, и сига мокнет у самого фильтра, но курится.

- Я за пивом. Тебе надо?

- Да я только отошел. Еще же ехать.

- Так еще же лежим.

- Ну, одну давай.

Обходя распластанных на песке, перешагивая через их руки и ноги, Саня чувствует себя Годзиллой, и сдерживается, чтобы не наступить на череп человечка. Его разбудили из анабиоза их гребанные водородные амбиции. Зачем он пришел в город? Ему бы уплыть подальше в тихий-тихий океан. Только ради сюжета – подавить побольше людишек, поломать побольше зданий, устроить пару-тройку взрывов. Давай, просто тупо дави их!

- Ой, извиняюсь!

- Смотри, куда прешь! Руку чуть мне всю не отдавил на хер, козел!

- Я извиняюсь, простите…

- Козел!

Под сосенками деревянная веранда с пластиковыми стульями и столами – красные, белые, один стул синий. На столах пустые бутылки и грязная одноразовая посуда, стулья пустые. Пахнет прокисшим арбузом. У задней стенки веранды прилавок. Девчонка-продавщица смотрит «Дом-2». У нее соломенные волосы, заплетенные в две косы, маленькие, почти прозрачные нежно-голубые глазки с редкими, но толстыми от туши ресницами, выгоревшие незаметные брови, крупный нос, и красные-красные напомаженные губы – они приоткрыты, языком она касается передних верхних зубов. Сидит на табуретке, в коротких джинсовых шортах и оранжевом купальном лифчике, правая нога согнута, стопа под попой, и место, где голень прикасается к бедру, эта влажная от жары ложбинка, прекрасна. Ее голый загорелый живот, ребра, плечо, шея, ухо… Саня делает вид, что выбирает пиво, на самом деле взглядом все время возвращается к ложбинке, он уже чувствует соленый ее вкус на языке, ее запах, и между ног крепнет желание. Она, конечно, заметила его, но телик занимает ее, и она не отрывается – выбирает, пусть выбирает. Саня погружается все глубже и глубже, эротика эволюционирует в эстетику, и он видит в обычной женской ноге, нижней конечности, органе опоры и движения человека, произведение искусства, образ совершенства и великий смысл красоты. Рекламная пауза – девчонка поворачивается:

- Выбрали?

Саня покупает две бутылки «Жигулевского». Возвращается, и они с Лёней чокаются за магазин. Пьют ледяное, щиплющее язык, забористое.

- Как можно судить людей за то, что они пустышки? – говорит Лёня, отвечая на вялое бурчание Сани в сторону группы тупеющих на жаре подростков, - Перед лицом смерти нет ничего важного, кроме собственного ощущения полноценно прожитой жизни.

- Фигасе, ты заворачиваешь! Где нахватался?

- Просто уже формулировал для себя это. Раньше. Короче, если их все устраивает, значит, они правильно живут. Просто, что понимать под жизнью, тут все ведь очень индивидуально, и, видишь,…

Оса! Оса! Соседка с венозными бедрами подскакивает, как ошпаренная. Машет руками, топочет ногами. Она лежала на животе и расстегнула лиф, чтобы не было полосочки на спине, и теперь огромные груди трясутся, бьются друг о друга, перекатываясь тяжелыми шарами, булькая внутренностями, уродливо меняя форму. Весь пляж заворожено смотрит на этот разнузданный танец гипертрофированных молочных желез. Оса оставляет ее, и женщина ложится обратно, показав средний палец какому-то татуированному дрищу, который решил похлопать в ладоши.

- Пора ехать, - говорит Лёня.

- Только окунусь быстро.

Саня заплывает далеко и дрочит. Он пытается восстановить перед глазами картинку с прекрасной ложбинкой, но лезут наглые груди. Он сдается им и кончает. В Круглое.

______

В машине, которая стояла с закрытыми окнами на парковке пляжа на самом солнцепеке, сущий ад. И только, когда выезжают на трассу и набирают скорость, становится более-менее сносно. Саня закуривает.

- Сейчас, прикинь, приезжаем, а там никого нет, и магаз весь вынесли, - говорит он.

- Вот тогда я вообще прикурю, - ухмыляется Лёня.

- Не, а реально, и что делать? У нас хоть крыша то есть? Я вот вообще не представляю…

- Не, ну, если без шуток, по взрослому все, то вызовем милицию. У меня же его паспортные данные есть. Найдут, баклана. Дай сигу.

Саня вставляет сигарету в рот Лёне, неотрывно смотрящему на дорогу, и поджигает.

- Ты у него паспорт взял?

- Отксерил. Вон, посмотри.

Лёня серьезный. Саня открывает бардачок и вытаскивает пару листков.

- Кыргыз Республикасы. Офигеть, блин! Город Фрунзе! Ну, это тебе вряд ли поможет его найти, если что.

- Там есть листок с временной пропиской у нас, - отвечает Лёня, перекатывая сигарету во рту.

- Что-то не очень он похож на киргиза.

- Так он так-то кореец потому что. Ну, я так понял: родился в Киргизии, а по национальности кореец.

- А сюда почему приехал? – Саня убирает бумаги обратно в бардачок.

- У него невеста здесь. А там же революция была. Ну, там, какой-то переворот, смена власти. В марте было. Я так, слышал мельком. В подробности не вдавался.

- Я вообще фиг знаю.

- Ну, и короче, у него, я так понял, бизнес был какой-то. Все накрылось, он и свалил.

- Жесть!

- Он мне звонил, кстати, пока ты там плавал, спрашивал, где лежит подшипник опоры задней стойки для девятки. Так что никуда он не делся. Работает… О, погодь!

Лёня делает радио громче:

- До сих пор ничего не известно о судьбе блогера gilla-monstrilla.livejournal.com. Напомним, что пять дней назад в своем блоге он написал о том, что нашел в окрестностях Каракаса, пещеру и объявил о своем намерении спуститься туда. После этого новых записей в блоге не появлялось, на комментарии, призывающие выйти на связь блогер на отвечает. Gilla-monstrilla достаточно популярен в блогсфере. Он пишет о своей жизни в Южной Америке, куда он приехал этой весной без определенной цели, бродяжничает и пишет стихи. Реальная личность его неизвестна. Блогеры обратили внимание общественности на его исчезновение. Сейчас, по словам представителя Российского посольства, в Венесуэле местная полиция в курсе происходящего и занимается поисками пещеры.

- Тебе это интересно? – удивился Саня.

- А ты читал его стихи? Хорошие, по-моему.

- Раздули по-моему. Пиар все это.

- Ну не знаю… А у тебя есть блог?

- Неа…

- А я вот завел недавно.

Они опять встали на Полевой в пробку. До своротки к магазину оставалось метров сто.

- Интересно, что наработали? – сказал Лёня, - теперь ведь еще надо продавцу зп платить.

- Да уж, - пробурчал Саня.

Когда «Волга» причалила к магазину, Дима Кореец курил на пороге и широко улыбнулся большими белыми зубами.

- Ну, как? – спросил Лёня.

- Подшипник взяли, как бы. Больше ничего.

- Дерьмо, - Лёня тоже закурил.

Саня прислонился к стене магазина:

- Что не так?

- Продаж-то нет, - ответил Лёня.

- Так, как бы, и заходило то полтора инвалида, - сказал Кореец, - ладно бы народ валил, но не покупали. А так-то и нет никого, как бы.

Помолчали.

- Надо бы, господа, все хорошенько обмозговать, - сказал, наконец, Лёня, - давайте, сядем, подумаем. Я потом всех докину до дому.

- Я… я вообще не могу. Мы с Олей договаривались.

- Дим?

- Да, я за, как бы.

- Ну, ладно, тогда, - сказал Лёня, - Давай, Саня, до завтра, - они пожали руки, - Кофе надо попить, пожалуй.

И они зашли в магазин.

А Саня тоже зашел в магазин, но в соседний за пивом. Там была куча народу, и Саня с досадой встал в очередь. Он смотрел, как люди добровольно отдают продавщице свои деньги. 100, 500, 1000.

- Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Аномалия!

Саня выхватил телефон:

- Да! А, Оль, Оль, сейчас, подожди, – Сане пришлось выйти на улицу, тридцать глаз провожали его, – Да, тут, не удобно просто было говорить. Все уже… Почему пропал? Хотел тебе позвонить позже, дела просто… Не, сегодня вообще не смогу, блин. Нам тут вообще кровь из носу надо поработать, подумать. Дела не идут… Да, с парнями в магазе… Да ну! Зачем тебе приезжать? Далеко же!... А что случилось то? Почему срочно?... Блин… Подожди, ну сейчас я перезвоню…

- Дерьмо, - Саня закурил, потоптался на крыльце, и набрал Олю, - Да, все ок. Перетер с парнями, еду к тебе. Да, до встречи.

После этого Саня вернулся в продуктовый, отстоял очередь и приобрел пиво и презики.

______

- Привет.

- Привет. Ну что ты? Заходишь?

- Давай за вином схожу? Займи 200 рэ. Выпьем немного?

- Ты вообще меня слушаешь когда-нибудь?

- А что? Слушаю, конечно. А что такое то?

- Я не хочу пить. Я хотела поговорить с тобой.

- Ну, давай, давай поговорим, конечно. А что случилось-то?

- Ничего. Меня зовут на работу.

- Ну, так хорошо же…

- В другой город.

- И что ты думаешь?

- В смысле: что я думаю?

- Ну, поедешь?

- Теперь уже не знаю.

- Почему теперь?

- Потому, что я думала, ты скажешь, чтобы я никуда не уезжала.

- В смысле почему… почему я должен так говорить-то?

- Потому что любишь меня! Нет?!

- Люблю, конечно! Оль! При чем тут это?

- При том!

- Слушай, послушай, я главное хочу, чтобы тебе было хорошо. Надо просто подумать обо всем… как будет лучше… решить…

Дверь хлопнула. Саня потянулся к звонку, но потом опустил руку. Вышел из подъезда и уткнулся в черный параллелепипед новостройки, закрывавший пол звездного неба. Пошел заросшими разбитыми улочками старого района. Ему нравились здесь горки, лесенки, узкие переходы, и деревянный дом, в 19 веке принадлежавший главному начальнику старого завода. Остальное – заплесневевшие пятиэтажки с ржавыми ромбами «дом образцовой культуры быта», гнилые сараи, палисадники, непроходимые кусты волчих ягод, трупный запах пропавшей в них кошки, местные колдыри в позе орлов над шелухой подсолнечника, бабкины простыни на мохнатых бельевых веревках, железные грибочки, троллейбусные провода. За остановкой троллейбуса гаражи уходят в гору и сосновый лес. Саня идет туда.

Вот он – камень преткновения. Вот жизнь. Говорят, здесь была стоянка древнего человека. Скала-останец в черте города, но уже в лесу. Насыпь серых гранитных камней, словно стопка толстых блинов, башня из галек. Барад-дур, в народе. Саня садится перед скалой на скамейку. Фонарей нет. Людей тоже. Очень темно. Кусты за спиной ощущаются живыми – хрустящие щупальца колючего засохшего осьминога. Перед глазами черная скала, сосны, звезды. Древние люди видели то же. А потом забирались в пещеру и жили там. Без ипотеки. А в Кении племя масаи сейчас строит хижины, обмазывая каркас из веток навозом. В то же время в Японии создан робот, которого от человека можно отличить только в тот момент, когда он начинает говорить. В Тибете замурованный по собственному желанию в крошечной комнате в условиях нехватки кислорода монах-отшельник впадает в состояние транса. В Дубаи делают искусственные острова. Компания из Пало-Альто покупает доменное имя facebook.com. А «Хаббл» только что открыл Гидру и Никту. Саня же у скалы Барад-дур встречает лося – животное, меланхолично жуя щупальца сухого осьминога, выдыхает жар в Санино плечо, чем пугает его до усрачки.

 

4

- Алло.

- Ты что ли спишь еще? А мы тебя ждем тут…

- А, Лёня, слушай, я что-то подумал, я, наверное, короче, сольюсь, что-то меня не вставляет…

- Да, ладно тебе! Мы все придумали! Надо рекламу замутить! И попрет!

- Рекламу?

- Но! Пригоняй давай, будем делать. У нас, кстати, есть зелени коробок.

- Ладно, сейчас приеду, давайте.

______

На заднем дворе магазина холм, заросший лебедой, косой деревянный забор слева, за которым в продуктовый разгружается машина «Хлеб», справа метрах в ста через пустырь дорога и домишки. Скрежещут кузнечики. Пахнет сухой травой. Солнце еще не в зените, и здесь тень, хотя все равно жарища. Кореец квалифицировано забивает косяк, встряхивает, утрамбовывает плотно.

- А что, где взял? – говорит Саня, облизывая засохшие губы.

- Да там, как бы, поспрашивал у пацанов…

- Ну, ты быстрый. Сколько ты в городе?

- Пару недель, - Кореец вставляет скрученную Лёней пятку.

- В каком это фильме было: «Что мы не найдем наркоты, если она там есть?», - спрашивает Лёня и сам себе отвечает, - А, «Реквием по мечте» же.

- Я не смотрел, - говорит Кореец, облизывая сигарету, - Там про что?

- Не будем о грустном, - отзывается Саня, - Давай, взрывай уже.

______

Вообще накурились. Дошли до продуктового, потупили у витрин, выбирая. Купили попить и обломачек. Завалились в кабинет на диван. Закурили. Дым в порубленных жалюзи солнечных лучах густой и синий, пространство такое уютное, что хочется прижать колени к животу. По телу теплыми тягучими пупырчатыми струями разливается нега. Растопырь пальцы, закрой глаза, волосы дыбом. Электричество.

- Надо придумывать название магазу, - говорит Лёня и включает компьютер, - Сейчас заценим, что тут есть, на этом корыте.

Грузится Виндоус 98. Облака.

- Это мой комп раньше был, приколитесь. Первый мой комп.

Синий рабочий стол.

- О, папка с музыкой! О! Офигеть! SpeedGarage! Ну капец, вообще, чума! Вот это слышали? Да, мы же с тобой в школе на дискаче под нее колбасили! Саня!

Он включает 187 Lockdown – «Gunman», и, сложив правую руку как бы в пистолет, левой рукой передергивает на нем затвор. А затем вскакивает со стула и без всякого стеснения начинает дико плясать: ногами – что-то вроде чарльстона, руками заплетая изощренные косички. Кореец ржет от души. Саня немного высадился.

- Так давайте и назовем «Гараж»! – не останавливаясь, орет Лёня, - По-английски напишем «Garage» и цвета возьмем британского флага! По-моему это очень круто!

- Ну вообще и автомобильной тематике соответствует, - тихо говорит Саня.

- Что, Сань? – Лёня останавливается и делает музыку тише.

- Гараж и к машинам отношение имеет, - повторяет Саня.

- Так да! Гениально же! Если никто не против, давайте так и назовем.

- Я, как бы, за! – кричит Кореец.

- Да, я тоже не против, - говорит Саня.

Лёня доволен, его прет на движуху:

- Тогда погнали рисовать. Надо вывеску сделать на дверь. Указатели еще сделаем – на дороге прибьем к столбам в обе стороны, чтобы к нам сворачивали. И растяжку над въездом.

- Погнали! – кричит Кореец и встает с дивана.

- Что уже? Меня что-то так стелет. Может, посидим еще, - Саня разваливается на диване, занимая освободившееся место.

- Ну, ты полежи, полежи, - Лёня аж прыгает на месте, - А мы погнали. Там все равно вроде только две кисточки.

______

Саня лежит. Он думает о том, почему ему больше нравится перевод названия «На дороге», чем «В дороге». Потому что «На дороге» звучит гораздо печальнее. Потому что «В дороге» – значит, что есть движение, прямо сейчас, кто-то находится в пути, идет куда-то, и, может быть, к чему-то придет, а «На дороге» можно уже только валяться. Саня выпускает в потолок плотную струю дыма, потом складывает губы буковой «О», резко отводит назад нижнюю челюсть назад и выпускает колечко. Сигарета выкурена, но хочется курить дальше, Саня берет следующую, садиться за комп и вырубает музыку. «Doom 2» стоит? Прикол! Бензопила, да! Давайте, Рыцари ада, идите к папочке! Всем вам пришла пиз…

- Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Ла-ла-ла-ла-ла, Аномалия!

- Ну, твою ж мать!

Саня отвечает на звонок, продолжая играть. Прижимает телефон плечом к уху:

- Привет!

- Я хотела сказать, что уезжаю.

Саня молчит, сосредоточено убивая Арахнотрона.

- Ты слышишь?

Убил.

- Точно решила? Когда?

- Какой же ты мудак!

Саня бежит по коридору.

- Я хотел сказать: ты уверена? Я провожу…

Из-за угла выплывает Манкубус.

- А, чтоб тебя!

В трубке гудки. Саня погибает.

Игра окончена. Начать с места последнего сохранения? Да/нет.

______

- Опачки! Он тут, как бы, в «Дум» рубится! Красавелла, вообще! Погнали, мы там все закончили уже. Надо идти вешать.

Саня поставил на паузу и вслед за Корейцем вышел в основной зал магазина, где на полу лежали три фанеры, а вокруг них вприсядку ползал Лёня. Получилось, надо сказать, недурно. Две фанеры с вертикальной композицией (очевидно, для столбов у дороги) со стрелками-указателями и одна с горизонтальной (над входом повесить). Фон у всех одинаковый – британский флаг; на фоне крупными белыми буквами с черной обводкой написано: «Автомагазин Garage». На вывеске еще добавлены часы работы.

- Диман-то у нас художник оказался! – восторженно кричит Лёня

- Да, так, как бы, в школе занимался немного, - скромничает Кореец.

- Ну, круто! – говорит Саня.

- Что? Идем?

- Ага.

Взяли гвозди, молоток, пошли прибивать. Долго провозились: пробирались сквозь пыльные острые кусты к нужным столбам, забегали по дороге посмотреть видно ли вывеску из едущего автомобиля, забирались друг к другу на плечи, чтобы повесить повыше. Когда закончили, проголодались страшно. Кореец, порывшись на полках в кухне, вызвался готовить плов.

- Только с газом осторожнее, - сказал Лёня, - давай лучше, я сам баллон открою. Там все очень старое, на соплях. Меня отчим предупреждал.

Пока готовилась еда, Саня с Лёней прикрепляли вывеску у входа.

- Ну и что думаешь, - спросил Саня, - сработает это?

- Пока рано сосать друг другу концы, господа, - ответил Лёня, и добавил – Да, по любому должно!

- Будет круто, - отозвался Саня, - о, смотри! Началось, походу.

Подъехала девяносто девятая. Из нее вышел дядечка и направился ко входу в магазин. Лёня бросился следом. Саня остался держать недоповешанную табличку. Через минуту дядечка вышел, а за ним Лёня.

- Я спросил – он приехал по указателю, - сказал Лёня, подходя к Сане, - Так что работает!

- Круто! Купил что?

- Нет. Не было, что хотел.

Они продолжили с вывеской. История повторилась. Опять – машина. И Лёня убежал за прилавок. Вернулся помрачневший:

- Опять не было того, что спрашивали. Дерьмо.

______

Они жевали липкий рис, и Лёня, вернувшись от очередного покупателя ни с чем, говорил:

- Об этом я вообще не подумал. Ассортимент надо расширять, пополнять. Но как, блин? Денег то нет.

- Может занять? – предложил Кореец.

- Так у кого?

- А если у отчима спросишь, - сказал Саня.

- Не. Он не даст. На фиг ему это. Он вообще хотел все закрывать.

- Финиш, короче, - констатировал Саня.

- Фиг знает, что делать, - буркнул Лёня, - Ладно, давайте закрываемся на сегодня. Я всех доброшу, а сам поеду с отчимом перетру. Мало ли.

- На футбик, как бы, не гоним, то есть?

- Не, Дим, сегодня тогда не гоним.

______

Заперли магазин, сели в машину, унылые, Лёня дал по газам, и вдруг из-за кустов прямо под колеса вылетела женщина.

- Вот дерьмо!

Завизжали тормоза. Обошлось. Женщина перекрестилась, подошла к водительской двери и через окошко перекрестила Лёню.

- Христос воскресе, - сообщила она радостно и побрела себе дальше. В белом платочке в черной длинной юбке в такую-то жару.

- Черт! Я думал, она уж померла, - процедил Лёня, закуривая сигарету.

- Дурдом. Причем тут «Иисус воскрес»? Не пасха же, - сказал Саня.

- Это местная. Я ее встречал уже. Она всегда одно и тоже говорит всем, - ответил Лёня.

- Долбануться.

- Воскрес – победил смерть, главного врага человека, перед лицом которого вся жизнь бессмысленна. Воскрес – значит, смысл есть, - сказал Лёня, и крепко затянулся.

- Воистину, аллилуйя, - фыркнул Саня.

- Зря ты так, - Лёня выбросил сигарету и снова завел мотор, - Ну что, тебя же до Оли вести, да? Покажешь куда?

- Нет, - ответил Саня, глядя в окно, - Я домой. Достало все.

______

Он сидит на скамейке перед подъездом пятиэтажки. Сколько раз он заходил сюда за три года? Теперь видит косые плиты ступней подъезда, под которыми черная дыра – убежище для крыс, железный столб, обклеенный объявлениями, тяжелую коричневую дверь с растянутой пружиной. Видит газовую трубу, которая идет наверх, а там ее окно на четвертом, за окном – ловцы снов кружатся в древесно-мускусном запахе ее нежно-сладких духов.

До настоящей тьмы еще далеко, но вечереет. Жильцы возвращаются с работы. Тащат пакеты с едой. Дети лупят друг друга вичками. На упавшем тополе пьют пиво подростки.

Если бы тогда, три года назад, он не подошел к ней, не заговорил с ней, если бы они никогда не встретились, она бы сейчас была счастлива? Или нет?

Подъезжает чистенький, старенький Форд, из него выходит парень в голубой рубашке, летних светлых туфлях, белобрысый, волосы прилично набок, и, прищурившись, направляется к скамейке.

- Саня, привет! Чего не поднимаешься?

Саня смотрит хмуро.

- Женя. Забыл? – улыбается парень – я с Леной. Виделись тогда на Новый Год.

- А, Женя, да, - Саня протягивает руку.

- Чего сидишь, не заходишь-то чего?

- Жду просто.

- Все в порядке у тебя?

- Да, нормально.

- А мы вот женимся.

- Да? Круто… Поздравляю, Жень.

- Будем вдвоем теперь снимать. Ну, поначалу. А там и свою уже как-нибудь…

- А ты, Женя, где работаешь то?

- Я менеджер по продажам в «Металлпроф», металлопрокат, лист, трубы, проволока…

- А ну, понятно. Ну, круто.

- У вас-то все в порядке, да?

- В порядке, в порядке. Берем ипотеку. У меня же магазин автозапчастей. Заезжай, кстати. У тебя, вижу, не новая.

- Да, пока такую взял. Все равно хорошо.

- Хорошо, конечно! Ты – молодец. Ну, до встречи. Лене привет!

- А, да, пока.

Саня смотрел вслед этому простому положительному крепышу и ухмылялся. Женя у двери подъезда обернулся и махнул ему, и в этот момент огромный цветочный горшок с мясистым фикусом, сорвавшись с балкона, где какая-то бабка шарилась в шкафах и неловко махнула локтем, ухнул и пробил Жене голову, смешав его розовые мозги с черной жирной землей. Был крепыш и нету. Несправедливо, уродливо и глупо устроена жизнь.

Саня смотрел вслед этому простому положительному крепышу и ухмылялся. Женя у двери подъезда обернулся и махнул ему, Саня кивнул в ответ и сунул в рот сигарету. Пробежал мальчуган с вичкой, следом за ним другой, подростки на тополе внезапно громко заржали, тетушка в желтом брючном костюме, отдуваясь, поставила пакет с едой на скамейку рядом с Саней и принялась рыться в сумочке в поисках ключей. Из подъезда вышла Оля. Взглянув на Саню, она прошла мимо. Саня встал и поплелся за ней.

- Оля, - позвал он.

Но она не обернулась.

- Оль, - Саня был уверен, что она слышит его, - с магазином все накрылось. Я просто не знаю, что делать. Оль. Я понимаю, чего ты хочешь. Понимаю. Но что я могу поделать? Я не могу тебе это дать сейчас. Может быть, будет лучше тебе устроиться там. Может быть, у меня тут еще что-то получится, и ты приедешь обратно. Может быть, а я приеду к тебе туда и там попробую. Не оставляй меня, Оль. Мне плохо. Оль.

Оля вдруг резко обернулась – хлестнула волосами себя по щеке:

- Ты или говори то, что я хочу услышать, или уходи уже! Надоел мямлить!

И отвернулась, и прибавила шаг.

- Чо, обломался, чмошник? – тополь сотрясся от ржанья.

Саня перешагнул через низенький заборчик, отделяющий пешеходный тротуар от дворовой территории, прошел по газону к упавшему тополю и двинул в челюсть первому попавшемуся говнюку. Тот немедленно ответил тем же. Потом еще удар от кого-то в висок, и Саня падает, инстинктивно закрывая голову локтями, его тело методично обрабатывают ботинки подростков. Через размытые черные, красные мельтешащие пятна Саня видит, как уходит Оля. Она не оборачивается, идет все быстрее и быстрее, и наконец исчезает. И тогда Саня открывается, опуская локти. Голова ложится на черную землю. Она такая прохладная после жары, кажется, даже влажная. Гудит где-то глубоко. Зовет жизнь, справедливую, прекрасную, бесценную.

 

5

Большая дорога – улица Полевая: направо – Автозаводской район, налево – выезд из города. Саня пошел по теневой стороне направо. В наушниках Model 500 – «Night Drive». Детройт 86-ого здесь: ржавые столбы, бетон, асфальт в глубоких трещинах. «Автомойка круглосуточно, ночной экспресс – 100 рублей, с 24:00 до 6:00 на все виды услуг скидка 20%». Две трубы теплотрассы в проволочной сетке, осколки шифера, доски, черная от сажи бочка. Ворота во двор темного деревянного домишки – зеленые с большими белыми ромашками. На заборе сушится ковер. Саня сворачивает направо – улица Уфимская. Маленькие домики с одной стороны, с другой – гаражи, автопарковка, электроподстанция, кладбище. «Снос до мая 2001 года», «Не пей!», «Не» зачеркнута, «Ночь – 200 рублей, месяц – 3500 рублей», «Я люблю Алису, мать ее», «Восстань, род Перуна», «Минэнерго СССР», «ЭлЭсДэ», «Возьми и умри», «Памятники», «Венки, цветы». Западное кладбище. Вот так вышел. Не думал. Это осень какого же года? Дед умер. Мокрый снег. Запах в его комнате. Зашел – он не дышит. Теперь это комната моя. Найти могилу через столько лет. Родители каждый год приходят. Он любил меня. Хотел, чтобы я спал в его комнате. Но старый будильник тикал, и я не мог уснуть. Он запустил им об стену. Я все равно ушел. Капал ему в глаза от катаракты. В конце он все время плакал. Плакал и плакал. Я похож на него. Где-то тут росла рябина. И была могила мальчика рядом. Нет не здесь. Сосны выросли. Много свежих могил. Много молодых деревьев. Шахматы не осилил. Мне казалось невероятно сложным собрать удочку. Обязательно плюнуть на червя. Его сад. Найти жуков под камнями. Эта плита такая вычурная. Цыгане. Брюшки блестят. Попки воняют. Вот дорогой белый мрамор. А рядом бедный деревянный крест. Нет, не найти. К выходу. Дождь? Не может быть! Да, моросит. А он все плакал и плакал. Вернусь. Еще раз. Вот этот перекресток, кажется знакомым. Сюда, да. Нет, здесь могилы в другую сторону. С месяцем. Нос заострялся, когда улыбается. Слесарь шестого разряда. Сын врага народа. Реабилитирован в 90-е. Восемь медалей с войны. Крестился в конце – не хотел после смерти быть в одиночестве. Счастливо жил? Для чего? Что бы изменил? Не знаю. Не найду. Дождь прошел. И не дождь вовсе. Так, недоразумение.

______

- Тише, тише, - Оля кладет ладонь на его горячую спину.

Они в кровати в ее комнате. Зеленые цифры электронных часов – 3:27 – медленно расползаются. От ее прикосновения становится прохладно. Саня ложится обратно в мягкие перья подушки. Тяжело вздыхает. Он чувствует отек вокруг слезящегося глаза, давление в боку.

- Что случилось? – говорит Саня тихо.

- Хорошо, что Женя был здесь, мы тебя дотащили.

- Надо родителем сказать.

- Я позвонила с твоего… маме. Завтра тебя провожу домой. Попробуй еще поспать.

- Дерьмо.

- Все уже хорошо.

______

С утра они сели на трамвай и доехали до Кустарной. Саня впервые вел Олю в дом своих родителей. Проходили мимо, и он ткнул пальцем в детский сад и школу. В нем ничего не шевелилось, какая-то эмоциональная пустота, апатия – как смотришь в сотый раз черно-белые фотки семейного альбома. Она же смотрела с интересом, задирала голову, оглядывалась, словно пытаясь заметить каждую деталь и представить, как все тут было 20 лет назад, когда деревца в новом районе только что посадили, когда было радостью обдирать со стен маленькие разноцветные стеклышки, когда песочные коржики продавались в тарелочках из фольги. Когда Саня учился говорить. Они подошли к дому.

- Ой, смотри! – сказала вдруг Оля и показала рукой на балконы.

- Подожди, - Саня остановился, - не хочу, чтобы он меня заметил.

- Ты его знаешь?

По балкону второго этажа карабкался парень. Он присел, потом повис на руках, спрыгнул на крышу подъезда, по сливной трубе спустился на землю, и побежал. На балконе появилась пожилая встревоженная женщина:

- Сережа, Сережа! Сынок! О господи…, - вздохнула она и скрылась в квартире.

- Ты его знаешь? Зачем он это?

- Знаю, да. Мы в детстве дружили. Он в одиннадцатом подъезде, а я в десятом. Все детство дружили. Он нарк, вот зачем. Сбежал опять. Не первый раз уже эту сцену наблюдаю.

- Ты говорил с ним?

- Говорил? Да все уже. Мозга нет, все. У него ведь сын мелкий. Они тут гуляли во дворе. Он соскакивал, видимо, тогда, ну или скрывал как-то, фиг знает. Теперь давно не вижу ни сына, ни жены его. Свалила. Ну, правильно. Нафиг такое… ладно пошли.

Саня учился в общеобразовательной школе только до 5 класса, потом мать, попав под влияние продвинутой подруги и начитавшись про вальдорфскую педагогику, перевела его в частный лицей. Частность его заключалась в количестве учеников – всего 150 человек, примерно по 15 в каждом классе, каждый был на виду. Каких-то особых методов преподавания не было, по крайней мере, Саня не ощутил. Зато он ощутил размеры географии и разнообразие природы, а главное – пропасти, пропасти, пропасти. В лицей дети съезжались со всего города, а иногда и из пригорода (он тоже теперь не просто проходил через арку в соседний двор, где стояла районная школа, а тащился до учебы полчаса на трамвае), и дети эти были из разных миров. Почти родной брат Серега, с которым они еще в песочнице делились формочками, привычный Слоненок-Извините со своим общественным денди, весь дом и двор – все это теперь увиделось ему так, словно бы он зашел за угол и обернулся. Мирок двора детства стал лишь одним из, и не самым привлекательным. А у Сереги кругозор не расширялся. Серега шел самой популярной люмпенской дорожкой: организованные преступные группировки делили город, стреляли, гонялись друг за другом на тачках и, конечно, жили красивее всех – дворовая шпана подражала из всех сил, корча блатных: не знаешь фени – жизнь не удалась. Их дружеские отношения закончились после того, как однажды Серега с парой гопников постарше пытался его выхлопать прямо у Саниного подъезда. Это было в седьмом классе. А в девятом Саня купил через него героин. Сложно объяснить причины, Саня бы и сейчас даже честно для самого себя не смог бы этого сделать. Просто тоска. Бывает, что поздней осенью как-то особенно остро чувствуешь несовершенство мира. Он возвращался из школы, увидел Серегу на скамейке, подошел и спросил. Этот побег от реальности провалился – стало только паршивее. Этот серый порошок, выложенный кривой полосочкой на грязном подоконнике в подъезде, довольное одутловатое лицо Сереги, «ну как?» с подтекстом «вот оно, я показал тебе настоящую жизнь»… Серегу он с тех пор уже целенаправленно избегал.

Саня и Оля зашли подъезд номер десять. Опаленные кнопки лифта, клацанье четырех замков и щеколды на двух дверях. На пороге отец – по случаю надел рубаху и брюки. Мать тоже нарядилась, стол накрыла.

- Ох, Саша, - сказала она, когда сели.

- Зато с Олей познакомились, - пошутил отец.

- Она все равно уезжает в другой город. Работать, - пробурчал Саня и тут же сам пожалел, что сказал это.

- Я еще не решила, - улыбнулась Оля, будто извиняясь.

- И не надо, - сказала мать, пододвигая салат, - У Саши работа. Он взялся за ум, наконец.

- Ну, с работой-то как раз не очень, - Саня намазал маслом кусок батона, сверху положил сыр.

- Что? - дернулась мать.

- Да, ничего, - Саня откусил бутерброд, и откинулся на спинку стула.

- Говори уже, - взвилась мать.

- Ну, короче, уперлись, что нет денег, чтобы товар закупить. Люди приезжают, а того, что хотят, нету. Так что… А взять негде. Вот и все. Я сварю кофе. Кто будет?

- И сколько нужно? – спросил отец.

Мать взглянула на него исподлобья и закатила глаза.

- Не знаю…, - ответил Саня, зажигая газ, - 20 – 30 тысяч…

- Я дам 20.

Однажды отец позвонил и попросил забрать его из стекляшки, которая находилась всего то через двор. Он был пьян, но не настолько, чтобы не дойти самостоятельно. Вообще, выпить он любил, но делал это культурно, и такое его состояние было исключением из правил – ни до, ни после Саня его таким не видел. Короче, он был чуть пьянее, чем обычно себе позволял, шел бодро, шутил. Было лето, Саня только что поступил в универ, мать уехала отдыхать в санаторий – впервые одна, точнее с подругой, без отца.

- Я рад, что ты поступил на филологию, - сказал отец, когда они вышли из пивной, - хотя на большие бутерброды с икрой, наверное, рассчитывать тебе не придется. Но ты сделал так, как велело тебе сердце. Это ценно.

Отец закончил электротехнический и всю жизнь проработал на аккумуляторном заводе, сейчас был замом главного инженера. Но о работе он говорить не любил. Он любил говорить о книгах. В доме их было много, столько, сколько можно было купить в провинциальном городке в Советском Союзе, но еще был абонемент в Центральную городскую библиотеку. Он читал, лишь только у него появлялась свободная минута, он не ходил на рыбалку или охоту, не хозяйничал на даче, не любил спорт и телевизор. Он читал Сане сказки на ночь, он беседовал с ним о произведениях из школьного курса литературы, он подарил ему на пятнадцатилетие книгу, которая стала первой в личной Саниной библиотеке - «Хищные вещи века».

- В этом мире сложнее всего найти цели, которые позволят тебе ценить жизнь, - продолжил отец, - а без них очень тяжело. Бессмысленно существовать.

Саня взглянул на отца, тот оторвал мимоходом маленький темно-зеленый листочек с куста и растер его в пальцах. Отец поймал взгляд сына:

- Я просто надеюсь, и всегда надеялся, что литература, дело, которое ты выбрал, будет приносить тебе радость. Если получаешь удовольствие от того, что делаешь, то эрзац-смыслы не нужны. Ты понимаешь, о чем я?

Саня кивнул.

- Только мама, кажется, не очень рада, - сказал он.

- Мама, твоя мама, она состарилась рано. Сначала твоя сестра, потом ты. Ты должен ее понять. Ведь что такое старость? Не способность воспринять новую информацию, вот что. Для этого нужно приложить усилия. А сил уже нет. Проще мыслить шаблонами и поглощать шаблоны. Они, как стандартный набор символов, описывающих этот мир, понятнее. Да и молодые люди тоже, бывает, этим страдают.

- Многие, - вставил Саня.

- Но тут, конечно, дело не в старости, а в лени. Конечно.

- Не уверен…

- Твоя мама любит тебя, - сказал отец уверенно, - И желает тебе лучшего. Поэтому волнуется. Это нормально.

У Сани иногда было такое ощущение, словно мать по отношению к отцу ставит себя выше; она относилась к нему так, будто бы она его на улице подобрала и позволили жить с ней и быть отцом ее детей. Она цеплялась, будто радовалась любому промаху, и вместо того, чтобы отнестись снисходительно, как к человеку, которого любишь, помочь, подсказать, она тут же тыкала мордой в ошибку. Они ссорились, в основном из-за полного безразличия отца к бытовому и вещественному миру, мать тогда громко кричала, а в итоге уходила на ночь к подруге. Отец спокойно усаживался за книгу. Сестра Лена, которая была старше Сани на 11 лет, уже не жила с ними, они оставались в квартире вдвоем, и маленький Саня приходил к отцу, садился рядом в широкое кресло, в котором худощавый папа занимал меньше половины, и слушал его чтение. Отец, наверное, думает, что Саня не помнит этого, что вообще он уже спал, но Саня помнил, он просто сидел с закрытыми глазами: однажды в этом самом кресле, папа, запустив ладонь в его кучерявую голову, шепотом сказал: «я тебя выбрал, тебя; развелись бы, и я тебя раз в неделю бы видел».

- Не переживай из-за мамы, - договорил отец, - делай то, что считаешь нужным, что нравится… Ты деда помнишь? Знаешь, что он мне сказала перед смертью: «И это все? Я жил?»

Кофе был выпит. Когда Саня закрыл дверь в свою комнату, Оля присела на край не заправленного дивана и взяла книгу, что лежала на тумбочке под лампой.

- Интересно? – спросила она.

- Я только начал, - ответил Саня.

- И про что там? Что за Кролик? Куда бежит?

- Кролик – это прозвище. Бежит от рутины что ли, от обыденности…

До этого стоявший над Олей, Саня присел рядом:

- Не уезжай? – сказал он, и в его просьбе звучал вопрос.

- Хорошо, - ответила Оля.

Он наклонился к ней, и она улыбнулась. Пахло мятой.

Он вспомнил, как больше трех лет назад, поздней весной, в кафе, он положил в рот принесенную вместе со счетом пластинку wrigley's spearmint, и увидел Олю – она садилась за дальний столик у окна.

- А родители не войдут? – спросила Оля, косясь на дверь.

- Нет. Они же не дураки, - улыбнулся Саня.

- Я все равно не могу так… они же за стенкой.

- Ладно, - Саня поцеловал ее в щеку и встал, - Сейчас позвоню тогда Лёне, обрадую его, и пойдем погуляем. Тут есть длинная аллея березовая. Хочешь?

- Пойдем.

Мята щипала язык, а он любовался почти прозрачным в лучах солнца профилем девушки, изучавшей меню за столиком в самом конце зала. Она была красива. Это красота, которую не выпячивают, не подчеркивают, превращая в сексуальность, это красота не растиражированная, красота не для всех; возможно, это красота только для него одного. Он встал и подошел к ней. И сказал:

- Привет. Можно, с вами познакомится?

Никогда он этого не делал. Но сегодня был особенный день. Сегодня он чувствовал себя значимей, важнее, чувствовал определенность своей позиции в этом мире. И он просто поступил так, как хотел, не думая о последствиях, не предполагая, что может получить отказ.

- Можно, - ответила она.

Он сел напротив:

- Меня зовут Саша, а вас?

- Оля.

Она смотрела в меню. Он понял, что не знает, о чем дальше говорить. Надо было подменить действием отсутствие содержания, и Саня вытащил пачку «Lucky Srtike».

- Вы курите?

- Нет, - ответила Оля, - но ты кури, я не против.

Он закурил – это не помогло. Но она вдруг спросила:

- А ты тут часто бываешь? Может быть, подскажешь, что тут вкусное? - она повернула к нему меню, - я в первый раз.

- Да, я тоже, может раз третий. Но вот сегодня взял фузилли с соусом карбонара. Было вкусно. Но вы то, наверное, хотите что-нибудь полегче…

- Да, нет. Я голодная. Давай на «ты»?

- Давай, - Саня приободрился, - а от чего такой голод?

- Переезжала. С поезда на квартиру, потом вещи раскидала, и решила пройтись, доехала до центра, и поняла, что есть хочу. Сегодня у меня особенный день – теперь я живу в этом городе. А ты местный?

- Да, я здесь родился. Забавно, кстати, что ты сказала, что сегодня особенный день. У меня тоже особенный. Я сегодня отнес рукопись своей поэмы в издательство.

Как слово, которое повторяешь, повторяешь, повторяешь, начинает разрушаться, и звуки отделяются от смысла, бывшего в их сочетании, так и фраза «я тебя люблю» после года повторов стала дежурной замазкой, пломбой, которая идеально залепляла больные дыры, прикрывала пустые места в отношениях и паузы в речи – привычная непрозрачная форма, за которой не видно, что содержания уже нет. Хотя не все так просто. Иногда вдруг пустота заполнялась чем-то новым, возникали отголоски потерянных смыслов, обнаруживались их невидимые ранее грани, оттенки, эмоциональные зацепки, за которые он хватался, потому что знал: она до сих пор искренне произносит «я люблю тебя». И это стоит того, чтобы искать причины оставаться с ней. Он старался, но…

- Мне отказали в публикации. Опять. Эти написали, что не формат, что не имеет коммерческого потенциала. Ну, эти, понятно, издательство, прибыль все дела, но почему литературные журналы то не хотят? Литература же. Поэма. Достали… Удивительно, вот еще лет пять назад я приносил в тот же журнал свои детские стихи, и они их печатали. Какое-то время было эксперимента, неопределенности, поиска и открытости. А теперь четко со всем определились, директивно обозначили направление литературного процесса, распределили роли. Точно знают, какой литература должна быть… Черт! Может, забить уже? А? Может, не писать больше ничего вообще, просто любить тебя – этого достаточно для жизни.

- Но ты же тогда будешь уже не ты. Мне-то как тебя любить, если это не ты? Нет, не может быть вся жизнь только ради любви. Ты меня люби обязательно, но должно быть что-то еще, только твое. Ты лучше напиши что-нибудь новое. Попроще. Ты вот мне даже объяснял, но я все равно не поняла эту поэму, все так сложно. Ты один, кто все это понимает. Не обижайся только.

- Я не обижаюсь. Я тебя люблю.

Это было два года назад, и после этого разговора Саня больше никуда никогда свою поэму не высылал.

Саня и Оля прогулялись немного, прошли вдоль прямых как столбы, искусственно посаженных берез, а потом он проводил ее на трамвай. Сказал, что устал, и что голова разболелась. Она обняла его, чуть приспустила его темные очки, дотянулась губами до глаза и тихо поцеловала опухшее синее веко:

- Я тебя люблю.

Следующим утром Саня проснулся рано, но не спешил. Он слышал, как захлопнулась дверь и повернулся ключ – это ушла мать, она выходила на работу позже отца. Он встал и, чистя зубы, голышом прошел по пустой квартире, включил телевизор в гостиной – щелкал каналы, пока пена не потекла изо рта. Потом набрал ванну. Летом не хочется лезть в теплую воду, душ – то, что нужно, но сегодня было особое настроение. Побрился. После – сварил кофе и пожарил яйца. Съел все медленно, макая батон в крепко посоленный жидкий яичный желток. Выкурил на балконе сигарету, запив остатками остывающего кофе. Вызвал такси. Пересчитал деньги. Дважды.

Когда Саня подъехал к магазину, солнце стояло в зените. Его обдало жаром (в такси работал кондиционер), но Саня воспринял это, как теплые благодарные объятья, и даже постоял минуту, закрыв глаза и давая солнцу пропечь его тело поглубже. Дверь магазина была открыта – внутри влажная прохлада, как в могиле.

Лёня и Кореец оторвались от какой-то бумажки.

- О! Саня! Ну что?.. А что с глазом?

Саня отмахнулся:

- Да, фигня. Навешал там одним мудакам.

Он похлопал себя по оттопыренному карману шортов:

- Едем за товаром?!

- Ха! Ну, погоди, надо же понять, что покупать. Мы вот тут как раз набрасываем…

- Завтра, - утвердил Кореец.

- Завтра у меня ДР.

Саня с Корейцем переглянулись.

- Офигеть! А чего молчишь то? – спросил Саня, - Будем отмечать?

- Не знаю. А что делать-то?

- Да, как! Надо же замутить движуху! У нас же все прет! Надо отметить по любому!

- Я могу шашлы сделать, как бы, - предложил Кореец.

- Во! А дурь осталась еще?

- Можно выхватить…

- Ну, не знаю… - сказал Лёня, - Мне и позвать то некого.

- Да ладно тебе, что ты несешь.

- Правда.

- Ну…. Да и пофиг. Сами приколимся. Будет офигенно!

Лёня пришел в школу, где учился Саня, уже в девятом классе. Именно в это время Саня начал писать стихи – словно вдруг что-то включилось; до этого не было ничего. Он ничего не аккумулировал, не готовился, не было даже намека. Просто учился, просто гулял, просто занимался обычными делами обычного подростка. Без интересов: ни коллекции, ни спорт, ни музыка, ни техника – ничего. Мать трясла его. Отец говорил: я в твои годы… И вдруг не уснул однажды осенним вечером, взял ручку, листок бумаги и написал стихотворение. И не то чтобы выплеснул по какому-то поводу. Нет. Не то чтобы вымучивал ради чего-то. Просто записал то, что родилось в голове, и все… Лёня пришел в сформировавшийся коллектив класса, но это не помешало ему мгновенно влиться в компанию лидеров – шесть человек (три юноши, включая Саню, и три девушки), которые учились лучше всех, активно участвовали в общественной школьной жизни (театр, КВНы, конкурсы, олимпиады, праздники) и отвисали лучше всех – алкоголь, травка, секс, ночные клубы. Он стал седьмым, стал ведущим актером в школьном театре, и тамадой на каждой пьянке. При этом ни лучшим другом, ни девушкой он не обзавелся, и как только все напивались, куда-то пропадал. Он был как бы для всех и ничей. В компании он горел: заразительная энергия веселья рвалась из него, словно рухнула дамба, и даже, когда все уже валились с ног, его продолжало куда-то нести – какая-то противоестественная движуха, карнавальная оргия, где под безумной осклабленной маской скрывается уставшая физиономия. Но маска повелевает не останавливаться, и оставалось только гадать, какой Лёня наедине с собой. Хотя Сане однажды представился случай видеть. Он попал в дом Лёниного отца (не отчима, который был большим бизнесменом, а родного, от которого ушла Лёнина мать и который был художником). Жил отец в одной из мастерских, располагавшихся под самой крышей нетиповой девятиэтажки в центре города: две комнаты без туалета и кухни (они общие на все мастерские – в конец коридора), запах кошачьей мочи, пробивающийся сквозь вонь растворителя, большая комната завалена картинами, и всяким художественным хламом (гипсовая нога, отполированный кривой древесный корень, пластмассовый череп, сеть с бубенцами, гигантские песочные часы, перья, алебарда, чугунные цепи, гитара, зеркало, чучело соболя, вазы – рассматривать можно было бесконечно, но очень хотелось спать) и маленькая, в которой только кровать и книги. Туда Лёня с Саней и приперлись отоспаться после какой-то тусы и долгих шатаний по городу пока не рассвело. Лёниного отца не было, и они тупо завалились в постель. Вырубило намертво. А когда Саня проснулся, на часах было почти два, из большой комнаты доносились голоса – Лёня говорил с отцом.

- Дело твое, - хриплый бас говорил безэмоционально, увесисто, отрывисто, - я лишь как твой отец хочу предостеречь. Это уход от реальности. Созидание ничего. Создание ненужного. Искусство! Эгоизм, по большому счету. Уверять самого себя в том, что во всем этом есть смысл.

- Ты же сам этим занимаешься, - отвечал Лёня.

- Поэтому и говорю. Твое нежелание гонятся вместе с ордой бандерлогов за богатством и властью понятно. Но театр… Тебе это действительно надо? Хватит ли тебе этого твоего желания, этого внутреннего оправдания, чтобы поддерживать себя всю жизнь, когда вложишь массу сил и не получишь отклика? Хватит?

Саня встал и заглянул в щель приоткрытой двери: отец и сын сидели друг напротив друга в обглоданных временем креслах и курили. Потом отец затушил сигарету в тяжелой каменной пепельнице, провел рукой по окладистой бороде и встал.

- Ладно. Твое дело. Ты у меня сам по себе, - сказал он и вышел.

Лёня проводил его глазами, да там, на хлопнувшей двери, и оставил свой невидящий взгляд. Он был таким… таким ребенком, парализованным ребенком, зависшим между полом и потолком нестрашным призраком. Видеть его без движения, без звука было так же странно, как смотреть выключенный телевизор и так же неприятно, как на немощного калеку. Черты его лица текли вниз: глаза, щеки, губы плавились, словно сопли подожженного полиэтилена. Он обмяк в кресле, обвис, казалось все, что его наполняло, моментально его покинуло, он был пуст.

Это был выпускной класс, и Саню тогда мало занимала суть разговора между отцом и сыном, его поразил одинокий Лёня. И только потом, когда после трех лет работы над поэмой, и самых простых надеж (без миражей с пулитцеровской премией) на то, что он и дальше сможет заниматься профессионально литературой, ему не удалось не то чтобы опубликовать свое произведение, но даже получить хоть сколько-нибудь адекватную реакцию на него, он вспомнил слова Лёниного отца. И перестал писать.

______

Было офигенно. Магазин не открывали. Написали: «Приносим извинения, у нас учет. Будем рады видеть вас завтра». Начали с пива. Потом приехал Кореец с мясом и травой.

- Вечером еще будет сюрприз, как бы, - сообщил он, ухмыляясь.

Вышли на задний двор, накурились и решили, что шашлыки будут делать попозже. Повалялись на диване в кабинете, поиграли в Doom, выпили по литру пива, выкурили пачку сигарет, разогнали про филиальную сеть автомагазинов «Гараж». Пересчитали 20 тысяч. Обнялись, вспомнили о водке в холодильнике, намахнули по стопке, вышли отлить на задний двор, решили делать шашлыки, накурились, вытащили старый бумбокс, в котором обнаружилась кассета с саундтреком «Карты, деньги, два ствола», выпили еще водки, запили пивом, смеркалось, поели мяса, нашли в шкафу старую одежду: джинсы, футболки, рваные кеды, кепки, зимние шапки, дутый жилет, нарядились и сходили в продуктовый, шокировали аборигенов

- Обоссаться!

- Ну ты Кореец в ушанке капец!

купили еще выпивки и сигарет, обрывки времени, взорвали третий косяк, пересчитали 20 тысяч, резкость смеха, ускользание, запили алкоголем, табачный туман, напролет вспышки, потому что стакан где, пепел упал, по болту погнали, Оля приезжай громче! да весело такси плачу, еще лей-лей где сюрприз? потроши короче вертушка звенит откровение как в том клипе из-за наверное о! девочки! Кореец чума сюрприз

Как?

Галя и Вика

Викуся

Сладкая

Что будете?

Дури еще

Громче погромче

Двигайся

Горячие штанишки

Вот так, детка, детка

Оу

Ваще блин драчун

Выпьем

Прохладные ляжки

Упруги

Узко внизу уже влажно липко

Громче еще

Бабла навалом

Кайфы

Ваще

Залезла

Тонкий язык

Лейся

Щель

- Оля? – она стоит в дверях, музыка орет, табачный дым стелется слоями, заворачиваясь спиралью вокруг тусклой лампочки, на полу бутылки, Лёня смотрит на нее красными стеклянными глазами, на которые наваливаются тяжелые веки, и корчится в улыбке, сжимая зубы; упав на стол перед компьютером, спит парень азиат, рядом на газетном листке кучка травы; рыжая девица с тенями вокруг глаз как у Клеопатры, вилявшая задом перед Лёней, хватает свою сумочку; а на диване Саня, из его рта только что вытащила свой язык какая-то шалава, вытерла слюнявые губы, одернула задранную майку.

- Оля! – Саня дернулся с дивана и упал на пол.

- Оля! – он поднялся, качнулся, шагнул к двери, но Оли уже не было. Ее пропустил и застыл в дверном проеме коренастый мужчина в рубашке с короткими рукавами, из которых толстыми корявыми огрызками торчали мохнатые лапы, за его спиной пучила глаза продавщица продуктового и висели еще какие-то любопытствующие ряхи.

- Что за херня тут! – сказал мужик.

- Привет, – шершавым сухим горлом ответил Лёня, дотянулся и нажал кнопку мыши, вырубив музыку. Стало страшно тихо, и в этой тишине проступило все уродство этой маленькой душной комнаты, она выгнулась углами наружу, вытолкнув скопившееся в них дерьмо в центр, завибрировала пыльными стенами, дохнула вонючим перегаром Сане в лицо. Вдруг стало очень жарко.

- Какого хера?!

- День рождения отмечаем, - проворочил Лёня.

- Охерели, бл! – мужик вошел в комнату, закурил, пнул бутылку из-под водки, тронул газетку с дурью, потрепал по волосам спящего Корейца, - Ну, все, поохеревали и хватит с вас. Продаю магазин. Вставай, отвезу тебя мамке покажу, именинный хер. Пусть порадуется.

Лёня встал и начал распихивать Корейца. А Саня вдруг сказал:

- Подождите! У нас же есть деньги! Мы покупаем товар! У нас все получится, дайте еще время! Вот смотрите, - он подошел к сейфу, где лежали список и деньги, и распахнул дверцу – одинокий листочек с нужным товаром выпорхнул из пустоты и упал на пол. Саня замер…

 

6

Дверь закрыта, окно распахнуто настежь – жара, солнце бьет сквозь синюю ткань задернутой шторы, застилая Санину комнату душным сизым маревом. Постель не заправлена, белье скомкано, на тумбочке у кровати под лампой блокнот, ручка, книга. Стены пустые, только большая карта мира висит. Шкаф с одеждой приоткрыт, там все комком. Рядом книжные полки: Кафка, Кьеркегор, Толстой, Сартр, Ницше, Фаулз, Бёрджес, Камю, Маркес, Бродский, Зарубежная поэзия 19 века, Библия, Ник Кейв «Король Чернило», Бодлер. Здесь же: зажигалки, перочинный нож, игральные кости, флакончик духов, чугунный чертик со сломанной ногой, курительная трубка, ключи, паспорт, рог для вина с дарственной надписью деду от сотрудников цеха, браслетик из деревянных бусин, брелок в виде венецианской маски. На потолке отклеилась одна плитка – шлепает пенопластовой губой. Саня сидит перед компьютером, подогнув под себя ноги, в сгибах колен мокро, работает вентилятор, Санины волосы шевелятся. На экране незавершенный клип Depeche Mode «Precious», который какой-то пират залил раньше срока в инет. Тормозит. Видео зависает, звук пощелкивает. Внутри прозрачной синей рыбы дергаются колесики. На столе лежит открытая книга, в ней карандашом подчеркнуты слова «темной», «темные», «темные» в строчках: «Темной прядью играет ветер, темные пряди от губ отводит, Чудесные темные цвета сирени». Саня смотрит в стену. Не моргает, а потом, отмахнувшись, отводит голову в сторону, и закрывает глаза, вытягивает ноги и упирается затылком в спинку кресла. Звонит мобильный. Пикает стандартный рингтон, Hello Moto. Саня отвечает, наконец:

- Да.

- Чего не звонишь? – спрашивает Лёня игриво.

- Не хочу, зачем?

- Слушай, да не парься. Кореец по любому обещал найти этих сиповок. Вернем же деньги.

- Да насрать.

Молчание.

- Что там с Олей?

- Я не знаю.

- Ты что не звонил ей?

- А тебе-то что?

- Ладно. Отчим погнал сегодня разбирать там хлам в магазе перед продажей. Так что все…

- Хрен с ним.

- Мы с Корейцем на футбол. Ну, ты, конечно, не пойдешь?

- Да на фига?!

- Ладно. Давай.

Лёня вешает трубку.

Саня бросает телефон на стол, ему захотелось курить. Он проходит по узкому от огромного встроенного шкафа коридору, скрипя досками пола с обшарпанным лаком. На кухне возится мать, отец еще не пришел. Аккуратно, стараясь как можно меньше шуметь, открывает входную дверь (ему до сих пор неловко перед родителями за то, что он курит), и выходит в подъезд. Здесь на перилах весит пепельница из жестяной банки, по углам шевелятся комочки пыли, на стенах запятые и царапины, на потолке черные спички. Работает лифт, кто-то ждет его этажами выше и кашляет. Саня закуривает, и первая затяжка на вкус, как те самые первые сигареты, что он курил за школой, когда легкие были чисты и доверчиво наполнялись теплым дымом самоопределения, самоуверенности, уникальности, свободы и неограниченных возможностей; сейчас осталось место только для первой затяжки; вторая – уже просто гарь, и третья и четвертая, но Саня докуривает сигарету до конца.

Лифт ездит вверх-вниз, а потом открывает двери на Санином этаже – выходит отец с пакетами из магазина. Встретившись с ним взглядом, Саня тушит окурок и поворачивается к квартире.

- Саша, подожди, слушай, я понимаю: тебе не просто сейчас. Но оттого, что ты сидишь сиднем в четырех стенах, ничего не изменится. Сколько уже? Третий день? Послушай. У нас на заводе… подожди… я не хочу тебя к станку ставить. Вчера на планерке обсуждали необходимость поиска розничных точек продаж для новой серии аккумуляторов. Будет формироваться отдел специальный. Нужны будут менеджеры. Пойдешь?

От ответа избавил лифт, который выпустил на лестничную площадку Санину старшую сестру.

- А вы чего тут? – спросила она, и кинулась на шею отцу.

- Ну-ну, тише, - папа, улыбаясь, развел руки с пакетами; она упиралась в него своим большим круглым животом, - уже три часа что ли?

- Пораньше получилось. В этих больницах никогда не знаешь.

Они зашли в квартиру. Из кухни выбежала мама, взволнованная как квочка: «ой, какой живот уже, что сказали в больнице?, а у меня еще ничего не готово, ты моя красавица». Она была такой милой, просто светилась от счастья и, кажется, даже помолодела, и все тянулась к животу дочери. Саня вдруг вспомнил лицо мамы, когда однажды в детстве он упал с велосипеда и жутко ободрал себе руки, она смотрела так, словно ощущала его боль, да так оно, без сомнения, и было: она чувствовала то же, что и он – все было на ее лице; и Саня тогда понял, что не одинок в своем страдании, оно разделилось на двоих и уже не было таким тяжелым; а если бы мама могла, она без раздумий забрала бы себе всю его боль.

Сели на диван в гостиной. Отец ушел с покупками на кухню, мать тоже залетела туда, заканчивать приготовления к обеду. Лена потела и отдувалась, широко расставив располневшие ляжки, поглаживала пузо. Она была похожа на большую мокрую рыбу, выброшенную на берег. Не изменилось ее лицо. Главное – глаза – большие, живые – остались прежними. Все тот же очень внимательный, чуть восторженный, словно с интересом цепляющийся за детали окружающего мира, взгляд, всегда смягчающийся, когда она смотрит на брата.

- Поздоровайся с Мишкой-то. Трогай, не бойся. Он-то вон весь рвется к дяде, - Саня увидел, как на животе, обтянутом тонкой тканью футболки, выпятился бугор и, проползя пару сантиметров, исчез.

- Блин. Я, пожалуй, воздержусь, - выдавил Саня, - что-то нет настроения.

- Дурачок! Давай сюда, - она схватила его руку и приложила к животу.

Саня попытался вырваться, но она держала, а он боялся быть сильнее, и сделать что-то не так, причинить вред, и вдруг почувствовал толчок в ладонь. Тук. Тук-тук. Кто там? Привет! Я Мишка. Я очень хочу увидеть тебя. Я хочу жить в этом мире. Саня посмотрел на сестру, ее глаза сияли, она отпустила его руку, а он положил и вторую, и склонился над животом. И услышал бульканье и возню, услышал урчание и шорохи, и стук маленького сердца.

- Знаешь, как долго я его ждала? По врачам ходила, в церковь. Почему не получается? Хотела все понять. Религия, философия, самокопания… Желание все объяснить. А зачем? Да, нет никаких причин, не виноват никто. Просто жизнь. Просто живешь.

- Извини, мне надо кое-что сделать, - Саня поднялся и вышел из гостиной.

Лена внимательно смотрела ему вослед.

 

О стекло билась муха, большая, черная; она двигалась по зацикленному бессмысленному маршруту: врезавшись в «Условия человеческого существования», она ползала по раме окна, потом улетала куда-то в подъезд, обязательно прожужжав у самого уха Сани, сидящего на ступенях, и через некоторое время снова возвращалась, с размаху вонзаясь в стекло. Саня не мог ждать дольше. Он в последний раз набрал Олю. Она опять не ответила. Еще раз, без всякой надежды, он позвонил в звонок. А потом вставил в дверную щель цветастую бумажку и ушел. Бумажка эта была брошюрой из банка, в которой подробно расписывались условия ипотеки на покупку квартир в доме номер 24а, по улице Станочников. Серый параллелепипед. Дыра в картине Магритта. Дом ее мечты.

 

Саня залез в набитый битком троллейбус. Он ненавидел это, всегда предпочитая пешую прогулку проезду в общественном транспорте, но времени не было. Люди усталые, потные, вонючие, уродливые. Держались за поручни. Прилипали друг другу. Проталкивались к выходу. Рявкали. Забитые черные поры. Угри. Волосы из ноздрей. Красная кожа. Коросты. Вены. Влажные виски. Пигментные пятна. Перхоть. Родинки. Щетина. Жир. Ушная сера. Грязные ногти. Морщины. Плешь. Саня выдержал. Кто-то видит сейчас его шею с каплями пота и влажное пятно на белой футболке под мышкой.

Он вышел у киоска с шаурмой, прошел пыльной канавой, высыхая после потного троллейбуса, и вывернул к магазину. Дверь была открыта. Лёнин отчим ковырялся за прилавком, перебирал какие-то документы.

- Ты-то тут что забыл?

- Я хотел поговорить.

- Да успокойся уже.

- Я спокоен. Короче, мой отец работает на аккумуляторном заводе, они сейчас там выпустили новые какие-то модели, и будут серьезно заниматься продажами, формируют отдел специальный. Я предлагаю взять в магазин партию под реализацию. Мы ничего не теряем. А у них реклама будет, я так понял, все по уму. Должно все получится.

- Подожди-подожди, я так не могу… давай-ка что ли кофе попьем, подожди, - отчим встал и прошел на кухню.

Саня слышал, как брякнул чайник, потекла вода, зашипел газовый баллон. Красный.

Саня стоял и ждал, кофе он не хотел.

В кармане завибрировал и запиликал мобильник. Оля!

- Привет! Оля! Пожалуйста, давай встретимся! Прости меня, Оля! Я…

- Я уехала, Саша. Все. Не звони больше.

- Уехала? Но подожди, я же…

- Я достаточно ждала.

- Я ведь люблю тебя.

- А я тебя больше нет.

И она повесила трубку.

Саня вышел из магазина.

Солнце плавило кинопленку неба, она пузырилось кучевыми облаками, капала на землю шипящей белизной. Зелень изнывала, подпаливалась, желтела, сохла, сыпалась. Хрупкая трава щетинилась шерстью на собачьем загривке. Воняла и булькала трясина асфальта.

- Эй, а кофе?

Саня уходил в сторону леса.

Сосновые иголки захрустели под ногами, хвойный дух охладил легкие – задышалось. Жара осталась пыльным куполом висеть над колючими кронами. Троп не было, но и подлеска тоже, и идти было приятно, и Саня все ускорялся и ускорялся, хотя шел в гору – движение без цели, голова без мыслей.

Но вот край. Резкий обрыв – метров пятнадцать вниз: гладкая каменная стена уходит под воду невероятной голубизны. Противоположный берег карьера – амфитеатр: пять длинных каменных ступеней, каждая высотой в два метра, заросших молодыми елками. Дальше полоса сосен, выезд из города, и магазин, как на ладони.

Саня подходит к самому краю: лазурная, тугая, недвижная гладь сосет его взгляд. Саня подвигает ногу, так что носок уже висит в воздухе. Вдруг безупречная синяя плоскость начинает рябить круглыми волнами. Дождь? Не может быть! Да, моросит.

Саня отрывает взгляд от воды и поднимает глаза к небу. Дождь прошел. И не дождь вовсе. Так, недоразумение. И Саня разворачивается, чтобы уйти.

Но в этот момент дергается земля. Грохот рвет воздух. За соснами, у выезда, магазин лопается красно-черными клубами дыма. Газовый баллон. Красный! Саня вздрагивает, поскальзывается, падает…

 

Жила-была девушка, ее завали Света, а глаза у нее были голубые-голубые. Ухаживал за Светой юноша по имени Витя. Витя был силен и хотел от жизни получить все. А получил бандитскую пулю в сердце. Бросили его тело в воду заброшенного карьера. Смотрела Света в эту воду и плакала, и всю голубизну из глаз своих в эту воду выплакала. А потом ушла, и никто ее больше не видел. Проклят карьер ее слезами, в прекрасной его лазури гниет потерянное счастье.

 

Саня сидел перед компьютером. Щурясь, смотрел в монитор. Волосы волновались в струях воздуха от вентилятора. Но все равно было жутко жарко. Окно открыто настежь, но задернуто шторой, засвеченной яростным солнцем; ничего не видно, но слышен шум двора: гомон детей, птичий стрекот, шум машин. Саня берет раскрытый сборник Элиота, лежащий на столе, и бросает его на не заправленный диван, придвигает клавиатуру, печатает. Долго. Останавливается задумчиво, пальцы висят над кнопками. И продолжает. Наконец, останавливается, пробегает глазами по монитору, и нажимает «Enter». В шкафу и из комка одежды Саня достает джинсовые шорты и белую футболку. Проходя по коридору, машет сестре, которая развалилась на диване, широко расставив ноги и поглаживая живот. Отвечает на родительский вопрос из кухни «Ты куда?» - «Скоро буду» и выходит из дома.

Сначала зайдет в банк, потом к Оле, потом в магазин, где должен быть Лёнин отчим.     

На экране Саниного компьютера открыто окно браузера – сайт Живого журнала, страница пользователя gilla-monstrilla. Самый верхний, свежий пост: «Всем привет! Я выбрался из пещеры. Все хорошо. Как заново родился. Вы, оказывается, потеряли меня. Все. Вам больше не нужно волноваться за меня. Спасибо всем, кто не остался равнодушным. Я поражен вашей отзывчивостью и добротой. Это вселяет надежду. Но в пещере я твердо решил – я закрываю этот блог. Это мой последний пост. Спасибо вам всем. Желаю всем счастья. Всего доброго».

Экран монитора гаснет – screen saver.

 

 

Стихи из Саниного блога

 

Девочка из Ла-Платы,

Где фракталы липнут к ногам,

Мечтая уехать в Штаты,

Продавала себя морякам.

Умела она невозможное –

Любовью вела к забвению.

Я вошел в ее порт осторожно,

Захлебнувшись в то же мгновение.

И в глубоком ее эстуарии,

Где бывали сотни судов,

Среди вязких волн вакханалии,

О тебе я забыть был готов…

И забыл бы, да кончились песо,

В дверь стучался пьяный моряк…

Нет.

Видно, нет мне спасенья из леса,

Где в березках Олька моя.

Александр Аверкиев. Аргентина. Май, 2005 год.

 

Я очнулся в подворотне Каракаса

От ударений в черепе, чередующихся в правилах силлаботоники.

Я понял, но, правда, не сразу, а когда не смог встать на ноги, что прутья моего каркаса

Заржавели окончательно от выпитого вчера вечером джина и тоника.

Анды свисали окаменевшим черным цунами.

Шелушащаяся земля, кажется, должна была треснуть вот-вот.

Реальность бывает такой зыбкой и отвратительной временами,

Такой искусственной и неоднозначной, что походит на вентиляцию легких рот в рот.

И совсем не обязательно что-то помнить, чтобы знать наверняка,

Что вчера жил, что тот отрезок «здесь и сейчас» был плотно заполнен.

А если и не было ничего, и город этот исчезал вчера в складках известняка,

То сегодня он снова есть, ему не в первой – после очередного землетрясения он восстановлен.

Александр Аверкиев. Венесуэла, Каракас. Июль, 2005 год.

 

С попугаем на правом плече,

С колокольчиком в левом ухе

Я иду к тебе на ночлег,

За мной следуют древние духи.

Ты не бойся, пусти – я один.

Я ослеп, но тебя узнаю:

Ты одна из тех белых ундин,

Что мою потопили ладью.

Ты смотри, я с собой прихватил

Вино и игральные кости –

Превратимся в веселых кутил

Без меры, без веры, без злости!

И всю ночь, до утра – до утра

Будем мы друг о друга тереться,

А потом ты прошепчешь: «Пора…»

И откусишь мне сердце.

Я тебя обниму и прозрею –

И уйду от беззубой старухи.

Я уйду и повешусь на рее

С колокольчиком в левом ухе.

Александр Аверкиев. Чили. Июль, 2005 год.

 

Колется под футболкой у сердца

Это летнее солнце.

Шутка Бога – нещадное скерцо.

Дырявится зуб марафонца.

Но многим, наверное, нравится,

Что жарит во все горнила.

Я же, как взмыленная каракатица,

Выпускаю свои чернила.

Люминесцирую рифмами, засыхая,

Потею, болею и жду холода.

Хотя и подозреваю:

Это лето не кончится никогда.

Александр Аверкиев. Колумбия. Июнь, 2005 год.

 

Ветер. Я распахнул рубаху.

О чем беспокоится? Не о чем.

Нет никаких обязательств, страха

Смерти нет. Остальное – мелочи.

Я делаю вывод о мире,

Исходя из конечности его меры.

Я делаю вывод о человеке,

Исходя из бесконечности его веры.

Ветер. Я распахнул объятья.

Дуй! Продувай меня до кости.

Как Искупителя без распятья.

Жизнь есть. Остальное – тонкости.

Александр Аверкиев. Бразилия, Рио-де-Жанейро. Июнь, 2005 год.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/